ДНЕВНИК 1931*
25/VI 1931.
Третьего дня уехали Архипповы*.
Они пробыли 18 дней (с 8/VI). Евгений Яковлевич болел... Это, к счастью,
замедлило их отъезд - они хотели пробыть лишь 4 дня и уехать тотчас
же. Он не обманул нисколько новороссийских впечатлений. Они поражают
деликатностью, робостью, вежливостью, интересом к стихам и поэтам. Было
наслаждением показывать ему свои архивные и книжные сокровища и редкости.
И рассказывать ему коктебельскую жизнь и проходящих перед нами людей,
гостей, друзей. Это подводило итоги всему богатому материалу, готовому
для записок, и создавало чувство необходимости все это зафиксировать
в кратких словах, в анекдотах и в живых речах. В этом смысле мне неоцененно
сотрудничество Маруси. Я часто ограничиваюсь тем, что называю ей готовые
главы: расскажи о том-то, о том-то. Она редко хорошо рассказывает, верно
потому, что очень живо и ярко представляет себе людей, сцены и разговоры.
Вероятно потому, что совсем не умеет писать. Она говорит нелитературно,
но непосредственно. Это создает ее рассказам живость и оригинальность.
Оригинальность ее речи придает ее отношение к "клише"*.
- "Я начала швыряться руками и ногами". "Я влезла сейчас же на стену
и говорю ему..." Образ клише, принимаемый, как факт.
26/VI 1931 г.
Ощущение полной потерянности в жизни не
покидает меня в эту весну. Сегодня я переменил программу утра - с тем,
чтобы определенное время посвящать писанию словами, а не живописи. Живопись
последние годы стала для меня единственным прибежищем. Тихой и прохладной
комнатой, в которую я удаляюсь, чтобы отдохнуть от жизни, от самого
себя, от отдыха. Мне необходимо отдохнуть от уединения и от постоянной
незанятости. Потому что и живопись стала для меня только отдыхом*.
Я ничего не придумываю, не ставлю себе никаких трудных задач. Я просто
разрешаю логические задачи, которые мне ставят случайности моей ежедневной
работы.
Сегодня я проснулся с решением ежедневно
проводить за письменным столом час с пером в руке и записывать все -
текущие мысли, людей, воспоминания, это послужит началом моих мемуаров.
Сегодня, вставши и спустившись в туалетную, я прямо пошел гулять, внушая
себе по дороге: внимание, бодрость, прилежание - и молясь: "благослови...
просвети... исцели... огради". По отношению к Дому и ко многим из близких.
К Лизе Новской?*, к Татьяне Руфовне 3латогоровой*,
к Варваре Дмитриевне Финкельштейн*, Е. А. Бальмонт.
Это то же, что обычно. И по отношению к себе: "...творческим... худым...
свободным..."
27/VI 1931 г.
Архиппов. Первое впечатление: сходство
с С. Ф. Платоновым*. Свежие щеки с седой бородкой,
коротко подстриженной. Иронический и благожелательный взгляд из-под
пенсне. Предупредительность и любезность. Согнутая спина и сжатые вместе
кисти рук. В этом - общее с Вячеславом Ивановым. Есть еще сходство с
В. В. Розановым. Быть может, в крайней неуверенности всех слов. Это
отсутствие "авторитетности" поражало в В. В. и противоречило его положению
в литературе.
Его жена - Клавдия Лукьяновна. В Новороссийске
мне она показалась похожей на его дочь*. Но это сходство
оказалось только поверхностным. Она такая же робкая, неуверенная, деликатная.
Так же любит лирические стихи и разделяет страстно его литературные
интересы и пристрастия... "Я в Новороссийске остался и застрял случайно.
Я был преподавателем словесности во Владикавказе. Меня не выпускали
из Учебного Округа. Как раз перед революцией у меня было предложение
в Москву - преподавательское место в Старообрядческом училище. Но попечитель
меня удержал и уговорил остаться еще на год в Новороссийске. Здесь меня
застала революция, и я здесь застрял. Несколько лет назад меня обвинили
в том, что я служил при Дворе, и уволили. Тогда то письмо, что вы мне
прислали к Анатолию Васильевичу Луначарскому я переслал Усову*.
Тот на нем написал резолюцию: "Прекратить безобразия относительно Е.
Я. Архиппова". Он был тогда еще наркомпросом. Не знаю, подействовало
ли его письмо. Но у нас "попечителем" был назначен Гладков*,
который у меня работал во Владикавказе в литературной группе. Он всю
эту историю узнал, возмутился и способствовал моей реабилитации. Тогда
оказалось недоразумение обычное: если вычищенный восстанавливается в
правах - его переводят в иное место. А по резолюции выходило, что меня
надо восстановить на том же месте. Это и сделали в конце концов. Но
был вопрос относительно жалованья: я был отрешен от должности в течение
всей зимы и мне за этот срок надо было жалованье получить. Но я поспешил
сам от денег отказаться, чтобы не оставлять по себе злого чувства".
Жену он зовет Клодя. У нее большая нежнось
к зверям. Они в дружбе с Ажиной, Зердале* и Маметом*.
"А мне дома нельзя держать кошечек".
"Нельзя потому, что, когда мы уходим,
дома никого не остается", - поясняет Е. Я.
27/VI 1931 г.
Второй день я пишу до обеда и мне как
будто стало на душе лучше. Мне вчера работалось акварелью значительно
лучше. Я не чувствовал себя таким беспомощным и потерянным при мысли
о стихах. Вчера письмо от Казика Добраницкого*. Он
пишет, что мечтает о моих стихах, что они ему необходимы.
28/VI 1931 г.
Вчера ... привезли черешни на возу. -
"Маруся, купи". - "Нам продавать запрещено". Сразу чувство острой обиды.
Эта обида повторяется теперь часто. Когда натыкаешься в жизни на такое
запрещение. Когда запрещается продавать рыбу (это только для рабочих).
Когда не дают керосина, хлеба... Вообще очень часто приходится в себе
ощущать психологию угнетенных классов, чувство бунта и протеста, основанное
на обиде, а не на сознании своей вины (Бердяев)*.
Это унизительно и оскорбительно для себя.
И невольно преклоняешься перед тем великолепным смирением, которое теперь
часто видишь у раскулаченных крестьян. Но этот "бунт" при теперешних
условиях является "контрреволюцией". Как же примирить?
28/VI 1931 г.
Ася Гинцбург* поссорилась
с Варварой Семеновной. Та ее выгнала из кухни. Но Асе это сослужило
во благо: она пошла жаловаться Докторше. Там ее рассказ слышала фельдшерица
и предложила ей пользоваться ежедневно ее горячим завтраком, идущим
из столовой. Ее на днях обокрали. Она пошла жаловаться в милицию. Те
арестовали двух девчонок. Привели к ней. Они сознались и отдали украденное.
Кроме бумаг, которые они изорвали и бросили. На следующий день к нам
пришел "надзиратель" просить для себя комнату. "А мне угодно здесь,
на берегу". Но ему отказали.
В тот же день у Маруси унесли с террасы
туфли (спортсменки). Она тогда на другой день у тех же девчонок, пришедших
с молоком, арестовала бидон. - "Принеси туфли - тогда верну бидон".
Они ее проклинали на разные лады битый час. Я слушал сверху и удивлялся
ее упорству Я бы давно отказался от своих намерений и усомнился бы в
своей правоте. Но они вдруг сознались. И на следующее утро принесли
"спортсменки" - вымоченные, растянутые: они их пытались приспособить
на свои ножища, - и получили обратно бидон с молоком.
Их ругательства и проклятия были неистощимы
и грубы. "А, вот, наживаешься - молоко у честных людей отбираешь. Хоть
бы тебя самое так раскулачили. Подавись ты этим бидоном. Сри в него"
- и так далее.
29/VI 1931 г.
Вчера неприятный день: экскурсия, которую
принимает Маруся*. Во главе ее старый чиновник-педагог:
очки, небритое 3 дня лицо с седой щетиной и со сжатыми губами. Сухое
неприветливое, придирчивое. Работая над акварелями, слушаю сверху, как
он допрашивает Марусю о моем образовании. Когда Маруся отвечает, что
я ни одного учебного заведения не кончил и из университета был выгнан,
живописи тоже ни у кого не учился, его лицо искажается неудовольствием
и отрицанием в корне "подобных" явлений. После записыванья своих впечатлений
он выражает сожаление что художник-самородок и самоучка бежит от жизни
и современности и не запечатлел в искусстве никаких сцен революции.
Когда они уходят, у нас остается пренеприятное
чувство: зачем же они приходили? Несколько отвлекает длинный разговор
с молодым парнем (современным, комсомольцем, интересующимся литературой),
прямым, искренним, не лишенным шор, но и не вполне утратившим индивидуальность.
Он любит Есенина, "Стихи люблю, а вот Кольцова не люблю". Любит Блока;
"Двенадцать" - гениальная вещь. Зачем только Иисус Христос в конце.
Знает П. Морозова*. Удивлялся, что я с ним знаком.
А с Либединским* вы знакомы? А с Горьким? Жил здесь
в Коктебеле!
"Со сколькими замечательными людьми Вам
приходилось встречаться!"
Вечером вскрываем посылку от Казика. Там
оказывается большая банка варенья. И банка, и варенье - очевидно "для
вывоза".
Этот подарок рассеивает неприятное чувство
этого дня. Все-таки кто-то нас любит, ценит и о нас заботится.
1/VII 1931 г.
Вчера вечером ужасное настроение острой
безвыходности, без всяких внешних и катастрофических причин. Третьедневашнего
настроения от экскурсии уже не было. Оно разгулялось за день. Перед
вечером заходил к Б. Разговор о Балтийском побережье около Риги, по
поводу тамошних этюдов А. П. Как там было хорошо, удобно и сытно жить
летом! Потом естественно мысль перебегает на стесненность и узость наших
дней. О положении интеллигенции.
Упоминается имя Семена Ивановича Златогорова*.
А. П. подтверждает: "Он умер от сепсиса. Но почки у него были здоровые.
Я помню, прошлым летом он мне говорил сам. Что-нибудь съел в заключении.
Ведь передачу не дают именно ту самую, что пересылают из дома. Что именно
было - мы не знаем и не узнаем".
Но, анализируя свое настроение, нахожу,
что причиной угнетенного состояния была не судьба Семена Ивановича,
которая всегда лежит определенной, но уже привычной тяжестью на душе.
А мысли и беспокойства о своей судьбе - о денежных делах.
Теперь, в эти дни с начала июня, опять
начинаются решительные для Коктебеля и для Дома дни: дни ожидания гостей
из Союза писателей*. Кто приедет? Какие сложатся отношения?
Вечером в разговоре с Марусей выяснилось,
что если приедет дядя Петя*, то он выедет из Харькова
сегодня и, следовательно, вопрос о его приезде выяснится завтра же.
В приезде "писателей" - я как-никак (?)
сомневаюсь. Что приедет Рита Яковлевна* - несомненно.
Но остальные? Не знаю. Боюсь, что у них с питанием так ничего и не вышло.
2/VII 1931 г.
Сегодня с утра ожидание "писателей". Опять...
С утра не гулял - дождь порывами. Пойду, когда разъяснит. Сделал только
несколько шагов за мостом. До первых "четок". Молился о златогоровкой
группе: "Благослови... просвети... исцели...". Лизочка*,
Татьяна Руфовна, Варвара Дмитриевна, Екатерина Алексеевна Бальмонт.
За кофе неприятный разговор: "Я решила
ограничить тебя в хлебе и сахаре". Не протестую. Как пред неизбежностью.
Но насколько это реально? Я худею от неядения тогда, когда, сжавши зубы,
решаюсь себя посадить на голодовку. Но это только порывами. Худею сразу
на несколько кило, а затем очень быстро все восстанавливается - и аппетит,
и вес. Восстанавливается тогда и душевное равновесие. Исчезает напряженнось
и тоска, с которой приходится теперь все время бороться. Я ищу причин
этой тоски, свойственной вообще условиями русской жизни. И думаю их
найти в отсутствии автоматизма в низших областях жизни и деятельности:
на все и во всех случаях (самых обыденных) нужно находить свой (трагический)
ответ. Ответ всем существом. Судьбой. Не словами, а ставя на карту все
существо.
5/VII 1931 г.
Дни напрасного ожидания "писателей".
Окончательное изгнание Аси Гинцбург. Дня
три назад (3/VII) она пришла с "благими намерениями" и с персидской
лепешкой для киселя. "Мама* пишет, что это очень вкусно
и питательно для Максимилиана Александровича". В это время Маруся вспомнила,
что ее комната понадобится для Зои Лодий*. И сказала
ей об этом. "...Ну мне Ваша комната больше не нужна... И вообще, она
такая, что вас за нее никто не поблагодарит..." Словом, все слова, недавно
сказанные бабушкой Касперович*. Очевидно, они ей запомнились
и показались очень обидными. И она более злого ничего в данный момент
не могла придумать. "Ася, но Вас никто не принуждает жить в этой комнате...
Вы же себе уже подыскивали другую комнату. Что же - переезжайте... Мне
лучше, если Вас совсем не будет у нас".
- "То есть Вы меня выставляете? Посмотрим,
как это Вы сделаете. Что же, милиционера позовете?"
После она пошла жаловаться и сказала:
"А меня Мария Степановна выгнала... без всяких поводов... Я ей ничего
не говорила... Я принесла лепешку для Максимилиана Александровича".
Она сказала: Ступайте к черту. И убирайтесь из дома!"
7/VII 1931 г.
Вчера за работой вспомнил уговоры Маруси:
"Давай повесимся". И невольно почувствовал всю правоту этого стремления.
Претит только обстановка - декорум самоубийства. Смерть, исчезновение
- не страшны. Но как это будет принято оставшимися и друзьями - эта
мысль очень неприятна. Неприятны и прецеденты (Маяковский, Есенин).
Лучше "расстреляться" по примеру Гумилева. Это так просто: написать
несколько стихотворений о текущем. О России по существу. И довольно.
Они быстро распространятся в рукописях. Все-таки это лучше, чем банальное
"последнее письмо" с обращением к правительству или друзьям. И писать
обо мне при этих условиях не будут. Разве через 25 лет? И дает возможность
высказаться в первый и последний раз. А может... имея в запасе такой
исход, я найду достаточно убедительные доводы, чтобы меня отпустили
в Париж. Только чтобы из этого не сделать "шантаж".
Пока ничего и никому об этом не говорить.
Но стихи начать писать.
1931 г. 9/VII
Вчера приехала Лимпопо*.
Ждем сегодня Тамару Салтыкову* и Островерицу. Рита
Яковлевна, говорят, едет уже: должна была выехать 1/VII.
"Тогда не дадим Островерице ее комнату.
Пусть живет в подаренном флигеле". Завтра приедет С. А.*,
по словам Лидии Васильевны.
Все это обилие людей вызывает сомнение.
Разговаривал с Л. - ничего поражающего о друзьях. У Гнесина - композитора*
пропал взрослый сын, живший в Питере. Ни в МУРе, ни в ГПУ его нет. В
газетах письмо Сталина*, о том, что пора изменить
отношение к спецам. Нам вредители не опасны больше. Некоторые анекдотические
черты. "Я сказала при Ф., что больше всего на свете боюсь мужиков и
клопов. И вот меня назначили в колхозную бригаду. Удачное соединение
обоих моих фоли*. Об этом страшно много говорили.
На улице меня спрашивали: "Чего вы боитесь?"
- Но в конце концов Сталин сказал нечто
подобное. Ф. сейчас же эти мои слова пересказал в Г. М. 3., и мне его
председатель - настоящий коммунист - сказал: "Значит, Вы это при этой
сумасшедшей бабе говорили. Сказали бы мне - мы бы оба посмеялись".
- В деревне - красный уголок: стоит живая
корова и навешанные иконы. А под самым потолком - несколько портретов
вождей. Зачем же иконы?
- А мы что же, ваших чертей будем в такое
место вешать? - Утром ихнюю молитву вместе поют (Интернационал).
10/VII 1931 г.
Ряд событий: книги и телеграмма от Казика:
"Выезжаю к Вам 14". Приехала Тамара Салтыкова. Утром - Островерица с
чадами*. Накануне - Лимпопоша.
Большая радость о Тамаре. Она пришла,
когда Маруси не было дома - она была в Доме отдыха, устраивала Островерицу
там, т. к. и она, и Лимпопо приехали из Союза писателей с путевками,
а Женя* в Центре не имела еще распоряжения о них.
Тамара получила вечером письмо: сестра
Нины Владимировны* умерла от брюшного тифа. Арестован
отец Марины Баранович*. Отпущен Рыбаков*.
Все кончилось благополучно у него. Он еще может приехать в Коктебель.
Надежда Яковлевна Хазина* едет наверно. Зоя Лодий
тоже: она на Кавказе с Лидой*.
Вечером ощущение полноты Дома, радость
и удовлетворенность. Приезд Казика очень радует.
14/VII 1931 г.
Сегодня жду приезда Казика. Ночью: проснувшись
в первом часу, слышал в соседней комнате обрывок оживленного и страстного
разговора Маруси и Тамары. Утром, когда зашел мыться: - Ну, Мася, скажи,
ты слышал ночью наш разговор, спор с Тамарой? Правда, Зоя - дрянь. -
Не знаю, Маруся. Я слыхал, что говорили, но что говорили - разобрать
не мог.
- Но скажи, на чьей ты стороне - Тамары
или Лодий?
- Не знаю, Маруся, мне это не важно и
решать преждевременно. Вот если Лодий приедет, тогда расспросим ее и
будем решать.
- Но понимаешь - для Тамары очень важно
заниматься с 3оей, а Лида стала при 3ое главным адъютантом - носит ее
манто. Всегда присутствует. Тамара начала протестовать против ее присутствия
на занятиях. И сказала все это Лодий. И она ей отказала... Понимаешь,
какая Лодий свинья?
Но я этому не верю. Тамара не заинтересована
- у нее нет никакой материальной выгоды. Но она игрок - у нее азарт.
И она занеслась. Я это вижу очень ясно.
24/VII 1931 г.
Последняя неделя очень оживленная: в Доме
появилось много людей сразу: приехал Казик, Тата Шлипс*,
Потоцкий* приехала Нелли С. на один день с подругой
Аней М. Приходила Люба Гаврилова* из Старого Крыма.
Ждем каждый день Катю Сорокину и Анастасию Осиповну*.
Письма от Татьяны Руфовны и Лизы Новской: "Напишите Тате"*.
Вчера написали.
Комментарии
* Летом
1931 г. Волошин вел дневник на отдельных листках (всего 14). Ныне - ИРЛИ,
ф. 562, оп. 1, ед. хр. 443. Опубликовано (В. Купченко, З. Давыдов) в сб.:
"Темы и вариации. Сборник статей и материалов к 50-летию Л.Флейшмана".
Стэнфорд (Калифорния), 1994, с. 438-452.
* Архипповы
- Евгений Яковлевич (1882-1950), библиограф, педагог (см. о нем: "Альманах
библиофила", вып. 25. М., 1989, с. 88- 95) и Клавдия Лукьяновна (урожд.
Ионина, 1900-1976), его вторая жена. Во время пребывания у Волошина Архиппов
вел "Коктебельский дневник" (ЦГАЛИ, ф. 1458, оп. 1, ед. хр. 36). Знакомство
Волошина с Архипповыми произошло в Новороссийске в марте 1928 г.
* Языковым клише Волошин посвятил набросок "Клише"
в два листа (ИРЛИ, ф. 562, оп. 1, ед. хр. 424).
* Живопись стала только отдыхом. - После инсульта
9 декабря 1929 г. акварели Волошина стали механическим повторением одних
и тех же приемов, утратив прежнюю одухотворенность.
* Новская Елизавета Андреевна (1893-1959) - экономист
из Харькова, поэтесса. Выпустила в Харькове поэтические сборники "Звезда-земля"
(1918) и "Ордалии" (1923).
* Златогорова Татьяна Руфовна (1880-1951) - вдова
микробиолога С.И. Златогорова, скончавшегося в тюрьме 17 марта 1931 г.
* Финкельштейн Варвара Дмитриевна (урожд. Синайская,
1872 - ок. 1940) - педагог, жившая до 1923 г. в Крыму. Выпустила о своей
талантливой дочери, умершей в 15 лет, книжку "Нерасцветшая" (М., 1924),
для которой Волошин написал предисловие.
* Платонов Сергей Федорович (18б0-1933) - историк,
академик, в 1929 г. был репрессирован.
* Дочь Е.А. Архиппова от 1-го брака - Ирина Евгеньевна
Архипова (? -1979, в замужестве Дьякова).
* Усов Дмитрий Сергеевич (1896-1943) - литературовед,
переводчик, сотрудник ГАХН.
* Гладков Федор Васильевич (1883-1958) - писатель,
в 1920 был редактором новороссийской газеты "Красное Черноморье" (тогда
же стал большевиком).
* Ажина и Зердале ("персик" по-татарски) -
кошки Волошиных.
* Мамет - овчарка.
* Казик - Добраницкий Казимир Мечиславович (1906-1937)
- журналист, партийный деятель, сын революционера, затем директора Публичной
библиотеки в Ленинграде. Расстрелян, как и отец. Был осведомителем ГПУ.
* Бердяев Николай Александрович (1874-1948) - философ.
Знакомый Волошина еще по Башне В.Иванова.
* Ася - Раиса Моисеевна Гинцбург (1907-1965) - дочь
революционера, журналиста, поэтесса (псевдоним Надеждина).
* Экскурсия. - Утверждая значимость своего дома с
его неординарной обстановкой как художественно-культурного центра, Волошин
открыл свою мастерскую-библиотеку для бесплатного посещения экскурсантов
из коктебельских домов отдыха.
* Морозов Николай Александрович (1854-1946) - революционный
деятель, ученый, писатель. Автор семитомного исследования "Христос" (1924-1932),
где пересматривал всю историю человечества, исходя из астрономических
явлений. Волошин встречался с ним в 1927 г. (возможно, и раньше).
* Либединский Юрий Николаевич (1898-1959) - писатель,
большевик с 1920 г., участник гражданской войны. О знакомстве Волошина
с ним сведений нет.
* Семен Иванович Златогоров (1873-1931) - микробиолог,
инфекционист, член-корреспондент АН СССР (1929).
* Гости из Союза писателей. - Волошин предложил подарить
Всероссийскому Союзу писателей двухэтажный флигель своего дома (построенный
его матерью) для создания в нем дома отдыха писателей и намеревался завещать
ВСП свои архив и библиотеку, при условии получения им пожизненной пенсии.
* Дядя Петя - Петр Федорович Домрачев (1878-1934)
- юрист из Харькова, знакомый М.С. Заболоцкой с юношеских лет. Скрипач-любитель.
* Рита Яковлевна Островер (урожд. Каганова, 1897
- не ранее 1980) - жена писателя Л.И. Островера, приезжавшего в Коктебель
в качестве представителя ВСП в мае 1931 г.
* Лизочка - Е. А. Новская.
* Мама Р.М. Гинцбург - Рахиль Ароновна (? -1950)
- зубной врач, участница революционного движения, сотрудница Института
философии.
* Лодий Зоя Петровна (1886-1957) - камерная певица
(лирическое сопрано). Была в Коктебеле в 1928-1931 гг.
* Касперович - возможно, мать Николая Ивановича Касперовича
(1887-?), научного работника с Украины, приезжавшего в Коктебель в 1930
г.
* "Лимпопо" (нимфа Лимпопо) - шутливое прозвище
Елизаветы Яковлевны Тараховской (урожд. Парнох, 1895-1968). Поэтесса и
переводчица, сестра Софьи Парнок; бывала в Коктебеле в 1915, 1927, 1928,
1930 гг.
* Салтыкова Тамара Сергеевна (1904-1976) - пианистка,
в 1930 г. закончила Ленинградскую консерваторию.
* С.А. - возможно, Сергей Андреевич Котляревский
(1873-1940), историк и юрист, профессор МГУ.
* Гнесин Михаил Фабианович (1883-1957) - композитор
и педагог. В Коктебеле был в 1926 г.
* Речь Сталина "Новая обстановка - новые задачи
хозяйственного строительства", произнесенная на совещании хозяйственников
23 июня, была напечатана в "Правде" 5 июня 1931 г.
* Фоли (франц. folie) - мания, психоз.
* Островерица с чадами: с сыном Александром (1924-
1944) и дочерью Надей (р. 1928).
* Женя - видимо, Евгения Николаевна Чеботаревская
(1892- 1972, в замужестве Ларионова). Сотрудница ГАХН, одно время - директор
московского Дома писателей.
* Нина В. - Нина Владимировна Крыжановская (1896-1979),
москвичка, машинистка. В Коктебеле - в 1925-1929 гг.
* Баранович Марина Казимировна (1901-1975) - переводчица,
машинистка; была в Коктебеле в 1927, 1928, 1930 гг.
* Рыбаков Иосиф Израилевич (1880-1938) - экономист
и юрист, коллекционер. Знакомый А. А. Ахматовой.
* Н.Я. - Надежда Яковлевна Хазина (1899-1980), жена
О.Э.Мандельштама. Была в Коктебеле в 1926, 1931, 1933 гг.
* Лида - Лидия Аполлоновна Арене (1889-1976) - гимназическая
подруга М.С. Заболоцкой, мачеха В.В. Вишневского.
* Шлипс Татьяна Александровна - студентка из Ленинграда,
племянница композитора А.К. Глазунова.
* Потоцкий Аркадий Васильевич (1880-1937, репрессирован)
- артист 2-й студии МХАТ.
* Люба Г. - Любовь Платоновна Гаврилова (ум. в 1940-х
гг.).
* Якубчик. Анастасия Осиповна (1894-1973) - химик,
ассистент Военно-Медицинской академии в Ленинграде.
* Тата - Татьяна Семеновна Златогорова (1908-1950,
покончила с собой в тюрьме), актриса. В замужестве Маркович, затем была
женой А.Я. Каплера, в соавторстве с ней писавшего сценарии фильмов "Три
товарища" (1935), "Ленин в Октябре" (1937) и "Ленин в 1918 году" (1939).
Выведена в повести И.М. Меттера "Пятый угол" (Нева. 1989. № 1). |