29 мая.

      Прогулка в Фонтенбло. Клятва ехать в Индию*. Вечер на дороге. В Цюрихе... Он приехал затем чтобы предупредить. У него тогда не было денег. Бросила письмо ему на лицо.
      Зачем Вы уступаете свое место. "Прочти Кама Сутра"*.

      30 мая.

      У Англады*. Стихотворение "13 мая"*. "Как тебе нравится эта рыба?" Чтение в обществе - Отчизна. "Я вижу, ты влюблен. Вот этот жест?" [не разб.] Pardon (Поляков).
      Жорж Занд на Майорке. Прочесть "Спиридион"*, "Лукреция Флориани"*. Мемуары Жорж Занд и А. Дюма.
      - Город - это большой павлиний хвост.
      Новая красота - это только новое воспоминание о старой красоте.

      3 июня.

      Я не могу говорить о текущем - внутреннем. Если говорю - преувеличиваю. Через несколько месяцев я почти свободно говорю о себе и анализирую. Поэтому я не могу писать дневника. У меня есть непосредственное чувство, но нет для них непосредственных слов. Слова всегда запаздывают.
      Вечером у Кругликовой. Я могу владеть силой жизнерадостности. М. В.* в японском халате. За занавеской ждут.

      4 июня.

      Почему не удалось движение Рескина и Морриса*? Они требовали от искусства наибольшего количества художественных произведений, а не смотрели на него как на язык, которым должен владеть каждый.
      Они все-таки считали масляные картины высшим искусством, а прикладное и декоративное низшим.

      5 июня.

      Аксамит* и алмаз.
      Jardindes Plantes (Ботанический сад (франц.)).
      Бальмонт странный, пьяный, но не вином. Глаза суженные и влажные.
      "О чем ты думаешь?"
      - О твоем стихотворении 13 мая. Твои глаза выдают тебя.
      - Ты меня развратил (он так сказал). Я разрезал ее платье ножом сверху донизу Когда тело обнажается сразу все. Это действительно удивительно. Она там лежит окровавленная. Я ее ранил. Есть действительно наслаждение крови. Это пьянее алкоголя. Я ее чуть-чуть резал. Мне хочется тебе все рассказать. Мне бы хотелось, чтобы нас отделяли тысячи километров от Екатерины Алексеевны* и Маргори", которую ты любишь так же, как я. (Это прямо глядя в глаза).
      В Jardin des Plantes: Крокодилы - это боги, ничего не видящие, ничего не чувствующие. "Он хочет удивить мир злодейством" (про слона).
      Кристаллы. Поцелуй. Гнездо аметистов. "Если б женщины были такими!"
      Вечером, проводив Муромцевых*, у Юнге*. Я зашел к М. В. и написал те три стиха*, Я очень волновался и почти не мог скрыть.
      - Напишите мне что-нибудь на "Евгении Онегине".

      5 июня.

      St.Jermain l*Auxerrois*. Перед Магдалиной. После долгой нерешимости. "В тех трех стихах есть вопрос".* Долгое молчание. "Какой вопрос?"
      Я не ответил. Рисуем. Проходя по двору Лувра: "Какой вопрос? Вы раньше не задавали вопросов".
      - "Нет, это легенда"...
      Но об вопросе мой язык не повернулся.
      Завтрак у Дюваля*. Об мгновении. "Служите мгновению. Это смирение. Я бездарна".
      В Японском отделе. Много часов. Разговор непринужденный, даже смех. Точно ничего не было. Но за этим мысль.
      Мышка бежала
      Хвостиком вильнула
      Яичко упало
      И разбилось...
      Потом, выходя: "У меня мучительное чувство, когда люди мне вдруг надоедают и становятся невыносимы. Они совсем в этом не виноваты". (Это о Пищалке)*...
      Проходим через Тюильри. "И чем они меня больше любят, тем меньше я их могу выносить". - Тогда предупреждайте их, пока сохранилось чувство дружелюбия. Вы можете сказать: "Вот, у меня такая особенность - и т. д.".
      "Ну вот, я Вас предупреждаю".
      Чувство падения в провал. Долгое молчание. Потом мы говорим о других предметах, и я мысленно хвалю себя за то, что умею владеть собой.
      В груди физическое ощущение, что что-то сжалось в комок, но мы спокойно говорим до самого дома.
      Бальмонт уезжает*. На вокзале Екатерина Алексеевна, Елена* и я. Когда я смотрю на нее, я боюсь показать, что знаю.
      С Ек. Ал.: Вы не изменили мнение о Маргоре? Я узнала ее с других сторон. Она - это говорили в семье, но она сама отрицала... (следует тот же рассказ).
      Это для меня? Предупреждение?
      Надо уничтожить всякое подозрение объяснения. Надо дать другое толкование стихам и "Что значит вопрос?". Я думаю об этом, ожидая omnibus'a на St. Jermain. Меня осеняет возможность. Я заговорю о книге. Пока это возможно. "Три стиха определяют ее содержание".
      Мне представляется, что мы говорили весь день и только 2 раза кончиком пальцев притронулись к главному Теперь это надо скрыть.

      7 июня.

      Может, я все это и выдумал. Мы утром поехали в музей Гимэ. Я сказал на конке: "Мне кажется, что эти три стиха, которые я написал на книге, очень определяют ее содержание. "О, если б нам пройти чрез жизнь одной дорогой". Из многих выбрать одну. Вечная иллюзия человечества, что не может быть двух истин, и т. д.".
      Мне показалось, что она сделала радостное движение. В музее. Мумии. "Мне кажется, что это должно быть в церквах. Это неприлично в музее".
      - Королева Таиах*. Она похожа на Вас.
      Я подходил близко. И когда лицо мое приблизилось, мне показалось, что губы ее шевелились. Я ощутил губами холодный мрамор и глубокое потрясение. Сходство громадно.
      Она подошла, но была мала ростом, чтобы дотянуться.
      - Возьмите на память этот рисунок*.

      8 июня.

      Отъезд Madame Юнге. Мы вдвоем в карете. Беспросветный дождь.
      - Мне кажется, это репетиция Вашего отъезда.
      - Очень жаль.
      - Нам не придется больше так увидеться. В Москве это будет не то.
      Опять в St. Jermain l'Auxerrois. Комната наверху. "Вот, нарисуйте мне это".

      10 июня.

      В музее Трокадеро.* "Счастливый, что Вы остаетесь и можете все это рисовать! Мне завидно (сделать номер для "Весов" - текст и рисунки).
      Мне бы хотелось вместе с Вами побывать в Италии, во Флоренции, в Сиене, в Орвието".
      "Мы будем писать друг другу".
      "Я не хочу, чтобы близость между нами оборвалась".
      "Нет, мы будем писать не словами, а только рисунками и стихами?"
      - Хорошо.

      Вечером. Франциск Ассизский*... "Но разве он воскрес?" - Это только дорогая легенда для тех, кто боится смерти.

      11 июня.

      В Лувре. Ватто - скрипучие шелковые платья с чеканными серебряными складками. Шарден. Фрагонар*.
      "Вчера Дьявол* на меня не произвел такого сильного впечатления, как мог произвести несколько лет назад. Помните, я Вам говорила о том периоде равнодушия. Рэдоновский дьявол - это мой Дьявол. Когда мы ехали в Шарантон". - Индивидуальность бездны. Звездная уже близка. Страшны последующие.
      Рэдон. В. Гюго. Мы смотрели близко, почти соприкасались головами, В American Art*. "Париж без меня больше не будет такой... Здесь-то холодно, а там горячо. Потом все будет одинаково".
      Вечером в Булонском лесу "Я его никогда не видала таким... игривым. Это мне нравится.
      И я у Вас никогда не слыхала такого тона".
      "Как, если представишь себе, что это рассвет, все сразу меняется".
      Чувствуя близость плеча, я чувствую все обаяние ласки. На днях я видел во сне, что она держала мою голову в руках и гладила. Лет 7-8 я вечером плакал от отсутствия ласки. Потом привык.

      13 июня.

      Этот день я унесу в груди как большой драгоценный камень. День "грустного счастья". Надрывающего счастья.
      Утром церкви, старые улицы. Кафе против Пигмалиона. "Екатерина Алексеевна, поедемте в St. Cloud"* - Нет. Поезжайте с Маргорей - у меня кружится голова.
      Едем. На пароходе. Мгновение грусти, когда слезы свертываются в глазах. "Посмотрите отражения. Как я это понимаю. Запомните это. Нарисуйте это. Вот этот желтый забор в большой волне. А вот видите: кусочки инкрустаций дерева внутри круга".
      На берегу. "Я чувствую свободу. Меня никто здесь не знает. Это в последний раз в жизни".
      По парку. "Какая лестница. Восхищайтесь". Круглая лужайка. Как деревья грандиозны и торжественны. - У Вас кружится голова? - Немного. - Пройдемте наверх. Сырые аллеи. Площадка с видом на Париж. "Мне бы хотелось вымести этих людей. Так взять метлу и вымести за дверь".
      - Сядемьте дальше в аллее. Темно от ветвей.
      ... "И потом какой-то голос грустно говорит: Вот так вся жизнь",
      - Пройдемте так через жизнь. Смерть я вижу так: когда закроешь глаза и все забудешь...
      Потом ощущение влажной травы. Высокой и мягкой. И надо идти. Свет чуть-чуть, как язык пламени в глубине аллеи. И так долго между большими деревьями. И вся жизнь вспоминается. Но целиком на одной плоскости. Жемчужный рассвет. И потом обрыв. Когда спустишься - все забудешь... Пройдемте так вместе.
      - Мы еще не умерли! - Пройдемте при жизни.
      Далеко. Прямо. "До самого синего моря".
      Почему всегда все доходят до самого синего моря?
      - Тоже "синего".
      "Белое, Черное, Красное моря - но нет Синего".
      Oeuvre "de la bonne Mort" (Работа доброй Смерти (франц.)) - маленькие трусливые дети. Они хотят ее уговорить ласковыми словами.
      Смерть - это радость, это высший подъем жизни. Это высший момент жизни. Вдохновения.
      - Она подойдет и взглянет большими строгими глазами прямо в глаза и спросит: "Ты готова?"
      Я не живу Мне нужно, чтобы меня поезд перерезал. Чтобы я почувствовал жизнь. Иначе смерть от меня отвернется.
      "Притча о талантах".*
      Мы сидим в густой влажной траве на перекрестке. Слова сжимаются в горле.
      Я прохожу до конца аллеи. Когда возвращаюсь, то чувствую себя чужим и равнодушным.
      Идем. "Я какой-то ошибкой живу. У меня есть подруга, которая живет как следует*. Она любит собирать грибы и ягоды, постоянно влюбляется. Она меня страшно любит. Но пугается иногда. И тогда она меня зовет, как будто я где-то далеко. Я не могу жить без этого. Мне нужно, чтобы около меня копошилось бы что-то живое. [Не разб.] Я тогда вспоминаю.
      - Вы мне должны написать стихотворение. "Рождение Венеры"*.
      Рассвет тихий, перламутровый. И волна вдруг поднялась и сверкнула. Небо отразилось. Неизменное в вечно текущем. И родилась красота. Белая как пена. И взвилась стая голубей. И у ней раскрывается глаз, один глаз. Большой, удивленный, испуганный. Как у коровы. Знаете. Волоокая.
      Потом другое. Сумерки в мастерской. Кто-то смотрит в зеркало. Часы тикают. Капля капает из крана. Иногда перебивая. "Да, да... да. Так... Тик-так... да-да".
      В зеркале видны только большие грустные безнадежные глаза и черные губы. За окном город. Вечерний. Громады домов. И так, как будто он вдруг лопнет от напряжения.
      И сделайте это просто. Не нужно никаких: "На вершинах познания одиноко и холодно"*. А просто констатируя.
      - Ну что ж Аллея как аллея. Момент как момент. Около каскадов.
      - Вы немецкий идеальный юноша. Благородный, честный. Вы способны ждать невесты 50 лет. Это хорошо. Нет тут дурного. Вы можете думать что угодно, но останетесь честным против своей воли.
      Бросила палкой на меня сено:
      - Я была мертвой, но вокруг меня происходила жизнь. Только поэтому я догадывалась, что я живу. "Я произвожу впечатление - следовательно, я существую"*.
      Может быть, кто-нибудь меня выдумал. Меня кто-нибудь соврал. Во всяком случае, про меня соврал художник.
      Никому не говорите о надрывающем счастье. Это для Вас. Иначе все исчезнет.
      "Все чувства стремятся убежать в другую область - через посредство слова".
      Я умерла и еще не родилась.
      Обед. На реке. Все серое. Голос говорил: "Вот так вся жизнь..." Слова щекотали в горле.
      Зачем говорить последнее слово, когда все ясно.
      "Пройдемте по миру, как дети".
      Я буду помнить этот день так же, как день отъезда из Москвы*.
      "Вы знаете, что Вы имели на меня громадное влияние. Мне становилось веселее, когда я думала об Вас. Алеша* то же самое говорил, когда Вы уезжали. Тот день был очень тяжел для меня. И я почти его не заметила, благодаря Вам.
      - Пройдемте вместе по миру
      - Нельзя. Я мертвая - Вы живой.
      Смотрите, какой праздник на воде,
      Праздник серых теней. Вечером был праздник и огни танцевали в реке. Кто-то проносил большие алмазы. Пароходы проходили, оставляя зеленых танцующих змеек.
      Башня стояла на огненном пьедестале *, который висел высоко в воздухе.
      - Так не забудьте. Напишите три стихотворения. Нарисуйте 3 пейзажа. Знаете. И прочтите Коро*. Вам нужно ехать сегодня.
      - Третья тема. Женщина всползла на верх горы. Она была в тяжелом платье с драгоценными камнями. Оно рвалось. За ней остались следы лохмотьев и струйки оборванных драгоценностей, Наверху нищий. Таким большим орлом. Самая вершина. Кругом горы, белеют снега. И она припала к его ногам и замерла. Это последняя минута полного успокоения. Может, она сейчас умрет.
      Вечером. Екатерина Алексеевна, Елизавета Сергеевна. Электрическая лампа.

      14 июня.

      Утром. Между вчера и сегодня легла грань. Ольга Сергеевна* - М. В. почти одни слова. Ужас за масками. Может, это ужас молодых девушек. Ужас природы непробудившейся, нерасцветшей. [Нрзб.] l'horreur. L'tre vierge (Девственное существо (франц.)).., [Нрзб.] ужас. Это?
      У меня есть то же. Но меня это не пугает. Почему со мной говорят об этом? 0льга Сергеевна удивлялась, что я это знаю. Какая разница и какое сходство.
      Если Вам будет нужна душа, чтобы стать человеком, - позовите.
      Разговор с Катериной Алексеевной. М. В. спит. "Мне хотелось снова поговорить с Вами об М. В. Только я не знаю, как с Вами говорить. Вы не должны подумать, что она Вас может полюбить. Она странная. То расположение, которым Вы пользуетесь, это высшее, что Вы можете получить. Она говорила, что ей легко только с двумя людьми: со мною и с Вами. Она как-то нас сравнивала и находила громадное сходство. Только Вам, я боюсь, много придется страдать". - Я все это знаю. Я так же думаю. Но, может, так надо. И я не знаю, любовь ли это... У меня нет желания (это я подумал).
      - Ну, а если б она вышла замуж, полюбила другого?
      - Я не знаю... Я не представляю себе. Я не могу представить. (На самом деле я представляю и чувствую острую боль. Но я думаю, что она скоро бы прошла.)
      - Если Вам придется видеться так, урывками. Раз в несколько лет... Я думаю, что это только первая стадия, первый период настоящей любви.
      - Но я не знаю, можно ли это назвать "любовью". Впрочем, верно, в "первом периоде" это всегда так бывает.
      - Да. Это так бывает всегда (с грустной улыбкой). Мне жаль, что Вы утратите Вашу жизнерадостность.
      - Я не думаю. Я со слишком большой радостью принимаю все, что ни посылает мне жизнь. Может, разница в словах: я называю счастием то, что другие называют страданием, болью.
      - То, что у вас выходит естественно, что Вам дано от природы, это я достигла рядом долгим страданий, но пришла к тому же. Пусть другие видят в этом несчастие и страдают: я из каждого несчастия сделаю себе радость.
      В детстве нас учили долгу. Нам запрещали смеяться. Думать по утрам о чем-нибудь, кроме работы. Наша мать со смерти нашего отца надела траур *. Мы все детство ходили в трауре 10 лет. И я после этого все-таки достигла радости.
      Вечером. По Сене до Отейля.
      - У меня начинается спячка. Смотрите эти отражения, Я себе представляю лицо мирового закона. Оно бледное, с широко открытыми глазами.
      Елена Константиновна - Сфинкс. "В Древней Греции таких девиц называли Сфинксами".
      Около Эйфелевой башни. Деревенский пруд. Потом на террасе Трокадеро. Дождь.
      "Представим себе, что мы вышли на террасу нашего дома".
      "Мне бы хотелось знать: какой Вы были в детстве. Я думаю, Вы с тех пор мало изменились. У Вас есть ваши детские карточки?"

      16 июня.

      На Pere Lachaise*. У стены Коммуны*. О смерти опять.
      "У меня в детстве был ужас смерти. Мне казалось, что нужно любить каждую минуту так, как будто это была последняя...
      Мне странно, что Вы понимаете меня. Кажется, точно это недоразумение. Я ни с кем не могла говорить об этом. Т. е. говорила, применяясь. С Вами я не применяюсь. И реплики наши совпадают.
      - Точно мы едем по соседним аллеям. "Но я за деревьями не вижу вашей головы".
      Я начинаю понимать разговоры с ответами через полчаса, как вы рассказывали про Анну Николаевну *.
      "Посмотрите, какие розы нам посылает Гименей"*.
      (Садовник Лариных. Собачка Диониса.)
      Едемте по реке. Вечером в Венсенском лесу.
      Какая пропасть! Отраженное небо.
      Лицо, освещенное лампочкой. Близкие смеющиеся глаза. "Какой Вы ребячливый".
      Давайте рисовать на одни темы. Вот эти деревья при фонаре,
      Ночью в комнате. На рассвете в Halle*. Река утром. Корзины с ягодами. Цветы.
      "Меня огорчает, что гортензии Вам нравятся. Они слащавые. Не смотрите - это грешно".

      17 июня.

      В Люксембургском саду днем. Полусонные.

      18 июня. Суббота.

      "Вы изменились за последние дни. Стали молчаливее. У Вас бедные глаза".
      - Когда я смотрю в глаза, у меня рождается страшная жалость к людям.
      Tardin des Plantes. "В этом есть ужас мертвой природы".
      Она следом за Вами ходит? (Е. С.)*
      Вечером в обществе *.
      "Влюбитесь в нее. Это идеальная красота. Это Вам еще завет".
      "Бальмонт приехал. Он в плохом состоянии. Остановился в 99".
      Баронесса. Билет на вход. Торжественные стихи, так же поэтические.

      19 июня. Воскресенье.

      Утром. "Пойдемте в Американский. Вас ждут Константин и Елена".
      "Я тебе привез скверненькую наваху. Там был английский офицер, который рассказывал о бурской войне. Бессмысленность сражения. Ни малейшего чувства вражды".
      К Елизавете Сергеевне за Маргаритой Васильевной. "Вот мой офорт не удался. Мне так жаль. Поедемте за город".
      Севр. У Мечниковых*. В лесу St. Cloud.
      Как странно. Это те же аллеи. Вот мы здесь шли. Как это было давно... Неужели только 5 дней?
      Что ж, ничего... Это не повторение.
      - Мне жаль, что это разбилось. Вам нужно было уехать тогда же. Мне хотелось тогда же убежать и сохранить тот день целиком, как драгоценный камень. Теперь это уже затерлось.
      Я мечтал, что я приеду сюда один и буду вспоминать шаг за шагом.
      Вышли на лужайку. Внизу глубоко между скалами-деревьями другие лужайки. Посередине статуя.
      Добрянович и Ге* заговорили о суевериях.
      "Это бывает со всяким, кто заглянет в будущее, каким бы путем это ни случилось". А разве это так плохо - смерть?
      "Тот, кто любит жизнь, не боится смерти".
      Обед на лужайке. Спуск. По темным аллеям. Через город по лестницам.
      "Здесь совсем Генуя. А вот Корсика"*.
      "Зачем ездить, когда все это можно здесь увидеть?"
      "Только сколько надо ездить раньше, чтобы увидеть это здесь".
      В вагоне. "О чем Вы думаете?" ...Я не могу сказать. Т. е. вот сейчас не могу; это непреодолимый стыд. А через 5 минут он пройдет. - Какой Вы честный, другой бы выдумал...
      - Разговор оборвался на Иловайской. Я представил себе ее лицо и губу. Потом думал о том, что она вся погрузилась в материнство. Что в этом переходе, как у Наташи,* может, и нет никакого противоречия. Это у женщины. Но как же у мужчины? Я представил себе себя женатым. "Около 30 лет всегда начинают сниться детки". Поток впечатлений оборвался. Я ловлю немногие. Формулирую. Monsier Бержере*. Самостоятельность поступков. У меня ее нет. Я всегда считаюсь с тем, что подумают. Я всегда все делаю для какого-нибудь третьего лица, которому нет никакого дела. Потом я подумал о моем вызове в Птб-г. Здесь оборвалось.
      Вечером втроем: Екатерина Алексеевна, М. и я.

      20 июня. Понедельник.

      Утром писал. Только я остаюсь один, на меня находит волна чувственных образов. Чтобы отогнать, я хватаюсь за книгу. Но не могу работать. Все это время меня не посетило ни одно желание. Тут они сразу вернулись. Я шел по улице, представлял себе удовлетворение и с отвращением смотрел в лицо женщинам.
      Только те, у которых на лице была печать, казались доступными для меня. Потом это сразу исчезло.
      Вечером опять за город на пароходе.
      "Ты опять грустный". "Он точно легкой вуалью покрыт".
      Почему? Я не знаю. С St.-Cloud? Это был кризис. Высший подъем чувства. Теперь оно озаряет только мгновеньями.
      М. В.: "Зачем же Вы сказали мне, Макс, Алекс., что нужно восторгаться этим Ангелом*?"
      Курбатов: "Я нахожу его лучше Васнецова*, но хуже Берн Джонса*".
      Я: "Потому что Вы подходили к нему, чтобы судить его. А надо подходить так, точно он Вас судить будет".
      - Ах это очень хорошо. Вы очень хорошо сказали.
      Пусть каждый скажет всем девизы из стихотворений.
      ,„ пространств...
      Много у Господа дивных убранств*,
      Ек. Ал. - "И ночь, как яркий день".
      Comprende - a reflect de creer (Понимание - это сотворчество (искаж. франц.)).
      Ел. Д.* В этом странном цветке лепестки расцветут.
      И не знаешь: цветок далеко или тут.
      Ночью через лес. Раньше - танцы на палубе.
      "Вот как вы говорите про материал: чем грубее, тем глубже. Так же и жизнь в рамках и традициях. Теперь все рамки стираются. Другие углубляют старые. Эпоха либерализма.
      - Одни выбирают дорогу.
      - Ангел? Это очень верно. Мы все развратились". Мне хочется ехать. Довольно впечатлений. Не забудь, что мы вместе переводим Д'Аннунцио *. Metropolitain. Две женщины. Они мне были противны. Нежелательны. Они вышли вместе из вагона и переходили вместе пустынный Тюильри. Я видел их то спереди, то слышал сзади. Слушал клочки разговора. Их присутствие, как присутствие желания.
      И я вспомнил отъезд из Москвы. Один на вокзале. Ожидая вагона и слез*. Я точно защищался этим.

      21 июня. Вторник.

      Скрипучий шелк чеканных складок
      Темно-зеленого Ватто*.
      Бледнеют к утру небеса*,
      Торжественны и строги.
      Бегут пустынные дороги
      Через дремучие леса.
      Заплаканы луга немые,
      Блестят студеные пруды,
      На небе две больших звезды
      Дрожат как слезы огневые.
      Все замерло. Земля молчит.
      Сараи слепы и угрюмы.
      Деревья хмуры, важны думы.
      Душа безмолвно в мир глядит.
      Спокойные открылись очи,
      И дня бесчувственный покров
      Не затемнил в ней странных снов
      И просветленья темной ночи.
      Прозренья тайного полна,
      Душа застигла мир неспящим,
      Больным, задумчивыми и зрящим
      В сей миг двойного бытия.
      Лежит он, чуткий и безгласный,
      Рассеян свет, прозрачен мрак,
      И чей-то тихий странный зрак
      Глядит, заплаканный и ясный.
      Прохладный кто-то здесь прошел
      Неслышно перед утром.
      И рябью с бледным перламутром
      В озера тихие вошел.
      Но слухом, ночью умудренным,
      Я уловил в дубравах вздох:
      Здесь есть другой, здесь некий бог
      Грустит, безмолвный и плененный.
      Низинами ползет туман,
      Луна горит больным сияньем.
      Мир солнца ждет, объят молчаньем.
      Скрывается в глубинах Пан.
      И вот другой встает с Востока
      В хитоне бледно-золотом.
      И чашу с пурпурным вином
      Он поднял в небо одиноко.
      Земли пустые страшны очи,
      Он встретил их и ослепил.
      Он в мире чью-то кровь пролил
      И затопил ей бездну Ночи.
      [Мне ночь сказала слишком много,
      Чтоб я поверил правде дня.
      Не скрыта бездна для меня,
      Из темных недр зову я бога.
      Но если предо мной мертвец
      Под этим темным одеяньем,
      И я один с своим страданьем
      И в мире я один творец
      (Но если в мире нету Бога?
      И мир - мертвец и ждет меня?
      Мне ночь сказала слишком много,
      Чтоб я поверил правде дня.)

      М. В. уехала. Офорты у Елизаветы Сергеевны. Обеды. Завозка вещей. Я принес васильки. Вечер. На извозчике на Северный вокзал. "Вот мое любимое место в Париже* (Мост St. Muchel).
      Отъезд Н. В. Семеновой.* Я убежал, оставив других в телеграфной конторе. Один у подножия Эйфелевой башни. Сегодня был праздник солнца. Я его не видел. Я снова сидел у маленького пруда. Холодела вода. Небо рассвенело (так в тексте. - Сост). Я видел четвероугольник вагонного окна и М. со связкой васильков. Когда поезд уже отходил, ее голова, выдвинувшаяся из-за угла. "Алеша говорил, что с тех пор, как мы здесь сидели, он не может уже смотреть на Париж, как на такой город, который нужно осматривать. Он относится к нему как к деревне".
      "А как вы это сказали об Ангеле? Это было ужасно сжато. Я никак не могла вспомнить".
      Когда Вы вчера ушли, Костя очень верно сказал, что точно душа праздника отлетела.
      "Вот конверты. Постарайтесь скопировать почерк".
      "Я испытываю чувства Рике* при переездке на другую квартиру: все божества, висевшие на стенах..."
      Я просил Каролину* оказывать Вам покровительство. "Je respoct mon Maitre. Monsieu Bergere parce qu'il est terrible et puissant..."( "Я уважаю своего господина, мсье Бержере, потому что он грозен и могуществен..." (франц.))
      Это последние слова.

      22 июня. Среда.

      Днем писал об железе*. Бальмонт с фитилем (чулок). "Скажи, что я вскочил на лошадь и ускакал в Булонский лес". С Еленой около зеркала. Точно другие люди.
      "Альцеста" Глюка*. Танец Вакха-Андрогины*. Закинувшись на коленях, смотрела ей в лицо: девушке с бубном в барсовой шкуре. Ассиметричность танцев.
      "Она странная. Я узнала ее теперь ближе. Раньше я видела ее всегда в одной обстановке. У ней нет attache (Привязанность, привязь (франц.)). Она всегда меняет свои решения. Это то, на что ее мать жаловалась. Но я всегда защищала ее, потому что в вопросе родителей и детей я всегда становлюсь на сторону детей. У Алеши то же еще сильнее".
      "К чему Вы чувствуете склонность - к живописи или к литературе?"
      - В живописи я люблю metier (Ремесло (франц.)); я могу не отрываясь целый день просиживать за рисунком. Но я там не хозяин. В области слова меня мои орудия слушаются. Но я терпеть не могу самый процесс писания: бумагу, перо; я становлюсь рассеян; постоянно отрываюсь от работы - так, как я когда-то учил уроки.
      Вечером. Письмо Косоротова. "Поражение мозга. Еду на Кавказ".

      23 июня. Четверг.

      Вечером на Медонской террасе. При луне. Один. Купил "Кама-Сутра". Видел Ройса.

      24 июня.

      В Grand Guignol*. Бальмонт и повестка.

      19 июля.

      Бальмонт уехал дней 10 назад*. Жара. Национальный праздник.
      Голубкина*. - "Отчего это вот я всегда об этом думала, но никто до Вас об этом мне не говорил".
      - Стихи мне нравятся. Стихи хорошие, положим, вы сами об этом знаете.

      22 июля.

      Макон. На этой станции мы сидели с Косоротовым 2 года назад*. Я уехал неожиданно сегодня. Утром я получил деньги от Скорпиона* и работал все время в Национальной библиотеке, никуда не думая трогаться. И вот сразу решил и собрался в последнюю минуту.
      Бегал отдавать долги. Курбатов. Кругликова. Вчера у Голубкиной. Маска женщины. Аванс (?) Досекиным.* "Урок вежливости мне".
      История Киселева" и Апашки.

      9 августа. Женева.

      Я не могу исполнить того, о чем я много думал, особенно мечтал. Мечта есть активное действие высшего порядка. Ее нельзя низводить до простого действия. Поступки сильные совершаются, не думая. Воля чужда сознания. Поступки приходят так же неожиданно, как мечты, и никогда не совпадают. Горе тому, кто смешивает мечту и действие и хочет установить связь между ними*.
      Желание - это предпочтение, это наше зрение в будущее. Поэтому всякое желание - когда пожелаешь всем телом, а не только умом - исполняется. Все завершено. Лучи достигают к нам из будущего, и это ощущение мы называем желанием. Это дает нам необходимую иллюзию свободы воли. Чудеса расположены, как вехи, по дороге человечества, тот, кто их предугадывает, их совершает.
      Разговор с Вячеславом Ивановым*:
      "У Вас удивительно красочный язык. Вы редко хорошо рассказываете. Это тонкая живопись, до мельчайшей детали".
      - "Да, я признаю обезьяну. Обезьяна - а потом неожиданный подъем: утренняя заря, рай, божественность человека. Совершается единственное в истории: животное, охваченное безумием, обезьяна сошла с ума. Рождается высшее - трагедия*. Надо, чтобы это так было. И впереди - опять золотой век - заря вечерняя. Мы должны жить между двумя зорями - иначе жить нельзя".
      Моя книга должна называться "Годы странствий". Отдел ("Заповеди") - "Кристаллы духа".
      "Не проповедуй и не учи"* - это единственная.
      Проповедь дает созревший плод - чужой. А душе надо только зерно, из которого может вырасти дерево, которое принесет этот плод.
      Всякое учение - воспитание - это онанизм: дается конечный результат, который вызывает искусственно свои собственные причины.
      Природа употребляет все средства, чистые и нечистые, чтобы направить мужское к женскому и столкнуть их. Мое отношение к женщинам абсолютно чисто, поэтому в душе моей живет мечта обо всех извращениях. Нет ни одной формы удовольствия, которая бы не соблазняла меня на границе между сном и действительностью. Это неизбежно.
      Я с удивлением заметил, что все мои друзья - женщины. С девушками я говорю обо всем. С женщинами - о многом. С мужчинами - ни о чем. Это тоже пол, но пол, переведенный в высший порядок. Это возможно только при абсолютной чистоте отношений. И это тот же пол. Та же великая сила пола, переведенная в другую область. Та же сила, которая соблазняет мою мечту ночью. Но тут я ей овладел и взвился на высоту, недоступную зверям.
      Надо уметь владеть своим полом, но не уничтожать его. Художник должен быть воздержанным, чтобы суметь перевести эту силу в искусство. Искусство - это павлиний хвост пола. В этом его абсолютная чистота, потому что оно вырастает из огня.
      Кто создает человека, тот этим отказывается от создания художественного произведения. Искусство или ребенок - две цели. В них огонь гаснет.
      Вся наука человечества, все его знания должны стать субъективными - превратиться в воспоминание. Человек должен суметь развернуть свиток своих мозговых извилин, в которых записано все, и прочесть всю свою историю изнутри.
      Мы заключены в темницу мгновения. Из нее один выход - в прошлое. Завесу будущего нам заказано подымать. Кто подымет и увидит, тот умрет, т. е. лишится иллюзии свободы воли, которая есть жизнь. Иллюзия возможности действия. Майя. В будущее можно проникать только желанием. Для человечества воспоминание - все. Это единственная дверь в бесконечность. Наш дух всегда должен идти обратным ходом по отношению к жизни.
      В логической области ума я строю сколько угодно комбинаций и бросаю их, не жалея. Здесь все возможно, все одинаково важно и безразлично. Блеск - в разнообразии и богатстве. Этой области нельзя любить. Здесь нет искренности, а только комбинации и способность к ним. Я себя чувствую мастером в этой области.
      Область воспоминаний - область тайная и интимная. Сюда нельзя вводить всякого.
      Встреча воспоминаний - внезапный толчок, высшая радость. В этой области - сказанное забывается, каменеет. Каждое слово тяжелым камнем закрывает просочившийся до сознания источник.
      - Никогда об этом больше никому не рассказывайте. Это для Вас самих".
      Написать перечувственное, пережитое - невозможно. Можно создать только то, что живет в нас в виде намека. Тогда это будет действительность. Потенциальная возможность действительности станет активной действительностью в искусстве: действительностью ослепительной, ошеломляющей, которую всякий переживает и сколько угодно раз, - алгебраической действительностью. Пережитое - описанное - всегда слабый пересказ, но не сама действительность. В литературе всегда нужно различать пересказ действительности и созданную действительность.
      Художник, идущий к моим воспоминаниям, ищет в них не пережитой действительности, а себя самого в настоящем, вне времени.

      10 августа. Женева.

      Опять у Иванова. Лицо отца*: старая птица, глаза от старости закрыты плевой.
      - "Чтобы definir votre talent (Определять ваш талант (франц.))- у Вас глаз непосредственно соединен с языком. В ваших стихотворениях как будто глаз говорит. Все необыкновенно законченно. Вот Я ждал страданья столько лет"*,
      - Я ищу в стихе равновесия. Если я употребляю в одном стихе редкое слово, то я стараюсь употребить равноценное на другом конце строфы.
      - Вы буддист... Вы нам чужды. Мне враждебен virus буддизма. Вот вопрос, решающий, твердо ставящий грань: "Хотите Вы воздействовать на природу?"
      - Нет. Безусловно. Я только впитываю ее в себя. Я тороплюсь ознакомиться с ней в этих формах. Я радуюсь всему, что она мне посылает. Без различия, без исключения. Все сразу завладевает моим вниманием.
      - "Ну вот! А мы хотим претворить, пересоздать природу Мы - Брюсов, Белый, я. Брюсов приходит к магизму. Белый создал для этого новое слово, свое "теургизм" - создание божеств, это иное, но в сущности то же. Обезьяна могла перевоплотиться в человека, и человек когда-нибудь сделает этот же скачок и станет сверхчеловеком".
      - А если это будет не человек? А другое существо будет избрано, чтобы стать владыкой. Может, одно из старых мистических животных, к которым человек питал всегда такое благоговейное почтение, смешанное с ужасом, - змей, паук?
      - "Тогда это будет демон. Вы знаете, что апостол Павел называл ангелов тоже демонами и говорил, что человек все-таки создан совершеннее ангела. Да! В христианстве есть даже такие прозрения. В буддизме равенство человека и животных. Христианство - это сила. Мы будем возвышать, воспитывать животных. Христианство - это религия любви, но не жалости. Жалость чужда христианству. Безжалостная любовь - истребляющая, покоряющая - это христианство. В буддизме скорее есть жалость. Это религия усталого спокойствия".
      - Я считаю основой жизни пол - sexe. Это живой, осязательный нерв, связывающий нас с вечным источником жизни. Искусство - это развитие пола. Мы переводим эту силу в другую область. Или создание человека, или создание произведения искусства - философии, религии - я все это соединяю под одним понятием искусства. Это та сила, которая, скопленная, дает нам возможность взвиться.
      - "Если так, Вы подходите к нам. Вы не буддист. В буддизме нет трагедии".
      "Для меня жизнь радость. Хотя, может, многое, что другие называют страданием, я называю радостью. Я страдание включаю в понятие радости. У меня постоянное чувство новизны - своего первого воплощения в этом мире".
      - "Именно это создает в вас ту наивность отношения к миру, про которую я Вам уже говорил. Белый в своей статье о Бальмонте называет его последним поэтом чистого искусства*. Последним - этого периода. Вы, может быть, первый проблеск следующего периода".
      "Как Вы думаете назвать свою книгу?"
      - "Годы странствий".
      - Я думал, как-нибудь более красочно. Впрочем, это хорошо. Это определяет. Это скромно. В этом есть отчасти извинение. И потом много милых воспоминаний; Гете, Wanderjahre (Годы странствий (нем.)) ...Нет, это хорошо...
      - "Для меня это важно, как дающее известную психологическую цельность. Исчерпывающее известный период".
      - "Почему вы взяли только своим Nom de duerre (Псевдоним (франц.)) "Макс Волошин"? Это какое-то европеизирование. Максимилиан - это такое звучное имя".
      Никогда не делай того, о чем ты мечтал.
      Потому что ничего нельзя повторить. Исполнение мечты - это повторение. Раз уж это произошло в жизни. Природа повторяет. Человек делает все один раз. Я никогда не могу исполнить того, что я обдумал, если это было не простое волевое возбуждение, а наглядная картина моих действий, которую я себе представил. Тогда жизнь становится произведением искусства по отношению к мечте, и воспроизведение ее слабо и бледно.
      Иногда, когда я долго обдумывал известные слова, которые я должен был сказать, меня, когда приходило время исполнить задуманное, охватывало такое волнение, что голос дрожал и язык мне не повиновался, хотя ни в словах, ни в их значении не было ничего жуткого. Может, в этом нарушение тайны будущего? Тайна действия - в том, чтобы до времени ничего не представлять себе, но все нужные орудия подготовить заранее в бессознательном.

      12 августа.

      У Иванова. Семенов*, Иванов, я. О романе и о его возможностях.
      Семенов отрицает возможности развития романа. Иванов настаивает.
      Возможности:
      Описание должно превратиться в атмосферу, лучащуюся от личности. Как египетская скульптура, которая создает воздух вокруг себя. Греки этого не умели. На плечах египетских статуй чувствуется, идут ли они днем или ночью. Они лепили не тело, а воздух, его обнимающий. Ту пустоту, которую в воздухе делало тело*. То же в романе. Воздух должен чувствоваться в самой речи. Она должна быть сделана так, чтобы она не могла быть создана в другой час дня или в иной обстановке.
      Описание одного события, сделанное несколькими лицами с разных точек: Марсель Швоб*, Мередит*.
      Семенов о Пшебышевском*,
      "Он как русский земский доктор: пьяница, лицо красное, рыжая борода. Он женат теперь на жене поэта Яна Каспровича*... Нет, на Бальмонта он не похож.. У него странные выходки. Он вдруг начинает жевать что-нибудь. Например, гардину..
      Это вот было однажды (об этом вся Варшава говорила) с женой одного, я не знаю, губернатора или генерала... Нет, он не ее сжевал. Они поехали в ресторан и были в отдельном кабинете. И вот он ей говорил о будущем человеке. Убедил ее, и они оба разделись и выбросили свое платье в окно. Сожгли корабли. А утром ее нашли в истерике. А он сидел в углу и жевал ее чулок...
      Я пришел к нему с книгой перевода. К нему еще никогда ни один переводчик не приходил. У него была репетиция. Какие-то гимназисты. Он ждал примадонны. "Вот это моя труппа". Потом прогнал их. Позвал жену со мной познакомиться. Но она не вышла. Верно, ей было его стыдно. Потом мы с ним 4 дня провели. Ну уж...
      У немецких писателей этого типа была манера делать над собой эксперименты: и они почти все так кончили.
      Я застал еще их остатки в одном кабачке в Берлине. Вот Стефан Георге* демонстрировал нам одного такого. Он уже больше не пишет. Т. е. пишет, где придется: на манжетах, на окурках папирос, на воротничках. И вот ему дали такую библиотеку, и он разбирал. Это было ужасно. Но местами такие вспышки, как молнии; мы, не отрываясь, 3 часа слушали.
      Я собственно, хотел сам написать такой роман, "Homo Sapiens" ("Человек разумный" (лат.)). У меня все уже было готово. Как раз случилось так, что совсем такие же истории... Знаете, когда живешь за границей... русские студентки... поляки... И тут вдруг "Homo Sapiens". Я две недели был в отчаянье. Осталось только перевести. Потом мне Пшебышевский говорил: знаете, мне это многие говорят. Так уж случайно я общую нотку подхватил... А теперь у немецких поэтов совсем другая жизнь. Точно другая полоса. Все из другого класса. ...И она вошла в яркий день, еще пьяная от лунного света...

      16 августа.

      Разговор с Ивановым (13 августа).
      Иванов: "А вы в чем видите Дионисизм в современной жизни?"
      Я: - Конечно, это танец (и т. д., моя теория)*.
      Иванов: - "Да. Танец и музыка, как нечто неотделимое от танца. Я согласен с Вами, что нагота присуща танцу. Но я внесу маленькую поправку. Не полная нагота. Известная одежда должна присутствовать - это маска. Это то, что мы должны удержать из греческой трагедии".
      Я: - Да, я понимаю это. Танец - это выражение радости. Радость скрыта в теле. Она выявляется. Трагизм весь сосредоточился в лице. Его надо скрыть. Надо уничтожать индивидуальность и ее трагизм маской. Но какую маску наденут танцующие?
      Иванов: Греция нам оставила типы масок. Мне кажется, они достаточно совершенны. Если нет - то сотворите их вы - художники.
      Я: Греческие маски выражали схематически известные душевные состояния. Теперь этого не нужно. Нужно уничтожить личность и все мелкое, связанное с ней. Тогда достаточна черная полумаска: традиционно европейская. Нужно отсутствие лица. Всякое сделанное лицо будет комичным. Это может быть та же безличность, какую дает черный фрак, только перенесенная с тела на лицо.
      Иванов: Маска играла в древних оргиях особую роль. Оргии устраивались женщинами - менадами. В них могли принимать участие и мужчины, но в масках.
      Древние вообще не так охотно уже разоблачались. Это было именно только в торжественные моменты жизни, как вы говорите.
      В эпоху Цицерона пирушки кончались тем, что кто-нибудь разделся и танцевал голым. Плясать голым - это был, так сказать, венец хорошей пирушки - tombe (Надгробный камень (франц.)). И Цицерон относился к этому очень предосудительно.

      18 августа. Женева.

      Воспоминание - это было великое завоевание, сделанное земным животным в области четвертого измерения. Может, это завоевание потом распространится и на будущее. Здесь нет возможности физической. Есть возможность страшной боли, которую надо преодолеть. Эта боль - противоречие неизбежности и иллюзии свободы воли, т. е. желания. Нельзя желать того, что все равно неизбежно. Можно желать только то, что кажется невозможным. Желание - это, конечно, вид предчувствия, зрение вперед, но зрение мало развитое, не координированное, лишенное перспективы.
      У Вебера. Вещи Якунчиковой*.
      Цветы на подоконнике. Сквозь стекло - ночной Париж и в окне - отраженная вечерняя комната. Женская фигура и лампа, и сквозь них - город.
      Сравни Веласкез - отражение в зеркале*. Отражение на прозрачном стекле - это гораздо тоньше. Но реалистичнее.
      Дом в Введенском с колоннами, и видно унылое вечернее небо. Античный храм, перенесенный в русскую природу.
      Выжженные на дереве: ель в окно - бодрая радость; Медон осенью - забор.
      Версаль зимой.
      В живописи все - анализ. Живописный ум схож с математическим. У Якунчиковой был математический ум. Сперва анализ. Потом логизм рисунка. Рисунок должен рассказывать. В нем должна быть нагляднось силлогизма. У импрессионистов глупый рисунок. Не умный - как сама природа. В рисунке сосредоточен весь ум человеческого глаза, его понятие о причинности, о тяжести, его опыт и знание предметов.
      Я раньше думал, что надо рисовать только то, что видишь. Теперь я думаю, что нужно рисовать то, что знаешь. Но раньше все-таки необходимо научиться видеть и отделять видение от знания. Самый пронзительно расчленяющий ум должен быть у живописцев.
      Вчера и сегодня - дни острой физической боли. Она мне кажется такой позорной, что я никому ее не показываю и боюсь что кто-нибудь догадается об ней. Но в эти минуты весь собираешься внутри. Как один глаз, гипнотизирующий боль. Внешне становишься равнодушным. Мне стыдно быть равнодушным. Это сопровождается каким-то виноватым чувством нарушения моего стиля.

      20 августа. Суббота.

      В слове - волевой элемент. Слово есть чистое выражение воли - эссенция воли. Она замещает действительность, переводит в другую область.
      Поэтому люди, когда боятся, чтобы что-нибудь не случилось, стараются ярко представить себе все возможные комбинации картины будущего, чтобы предупредить действительность.
      Слово мало способно зафиксировать прошлое. Поэтому такая борьба со словом в описаниях. Описание - это почетная победа слова, но не его стихия. В этом труд Флобера, который щелкал бичом и резкими окликами заставлял слова идти не привычными руслами периодов.
      Слово выражает желание. Слово - это будущее, а не прошлое. Всякое желание исполняется, если оно не выражено в слове. Чтобы предотвратить его исполнение - его надо сказать.
      Стихия зрения - рисунка диаметрально противоположна стихии слова.
      Большой компанией у Вебера. Номер "Весов", посвященный Якунчиковой, решен*.
      Перед картинами:
      Звезда, как символ Ужаса. "Звезда Полынь"*. Язык пламени у Дудлея*. Звезда в конце коридора в "Манфреде"*.
      Вебер: "Мы ходили часто зимними ночами вместе с Марией Васильевной в Медонском лесу. Однажды она меня заразила своей нервностью и ужасом. Были вот такие же звезды сквозь ветви. На другой день она нарисовала это по впечатлению. Лицо и фигуру она нарисовала с себя в зеркало".
      Отражение в окне. Веласкезовское зеркало. Окно как символ. Цветы на окне - грань между призрачным и внутренним. Цветы как символ вечной радости внешней жизни. К ним она приходит, когда чувствует первое прикосновение смерти.
      Кладбища. Кресты с крышами и огнями. Символ избы, домашнего крова, огонька в окне.
      Версаль, грустный и зимний.
      "Она была очень позитивна. Она не любила православия, она относилась к нему брезгливо: когда мы приходили в церковь, она делала такой быстрый привычный крест и потом сейчас же, расталкивая богомолок, вела меня показывать то, что она любила".
      Первые весенние дни в окрестностях Парижа. Окно и ветви сосны. Городки.
      Noble jeude l'art (Благородная игра искусства (франц.)), 1345
      "Qu'elle vole Jusqu'aux but" ("Пусть летит в цель!" (франц.))
      Античный жест, который повторяется невольно.
      Под дубами. Букет, гирлянда, венок.
      Мед. В нем воспоминание о разных цветах.
      "Греки пьянели от меда. Мед - это был пророческий напиток. Вообще, опьянеющие яды действовали гораздо тоньше на душу древнего человека. Они могли быть пьяны от чесноку. Они совершали убийства под влиянием чеснока".
      Вечером у Иванова.
      Маски. Маски могут черпаться только из готовых родников. У тех художников, которые создали свое лицо. Росетти*, Боттичелли, Леонардо.
      Разговор о комнате и о витро. Говорю я.
      Андрей Белый. У него нет стиха. Но есть все другие достоинства поэтической речи.
      Рай и Нирвана. Это разные слова, но мы в сущности совпадаем.
      "Я боюсь только, что вы являетесь еретиком буддизма, если представляете себе нирвану так - как высшее напряжение воли".
      "Напишите исследование о Дионисических танцах. Это как раз то, что теперь очень нужно и что надо сделать художнику".
      Я против экспериментов над жизнью, как их делали немецкие и польские поэты. Слово может создать действительность только из желаемого, но не из пережитого. Слово - это вторая действительность, но не повторенная действительность.
      Иванов: "Да, я с вами в очень, очень многом согласен. Это мне очень дорого (о народном искусстве, индивидуализме, отречении от имени)*.

      22 августа.

      Последний день в Женеве. Ночью приехал Яша*. Были у Вебера и не застали.
      В ожидании него я просматривал № "Мира искусства", посвященный Якунчиковой*.
      У ней 2 периода - период мировых символов и недостаток сил. Второй - все различающая логика рисунка. В нем она начинает подходить к символу растения и пейзажу. Человек ей остается чужд.
      Еду с Яшей к Иванову.
      Разговор сразу начинается о ритме и о танце, быстро и согласно, точно мы бежим по одной дороге, торопясь и перебивая друг друга.
      - Конечно, танец есть источник всякого ритма и, следовательно, стиха. В Греции все стихи оттеняли ритм танца. Поэтому и многообразие ритмов в трагедии. Я вот пытался передавать их по-русски. Например там, где встречаются два рядом стоящих ударения слова. В этом топот ног.
      Он приносит книгу и читает.
      За обедом. Разговор о цветах каждого человека. Я называю:
      "Вы желтый и лиловый - лиловый с красным, который в древности называли пурпуром. Мария Михайловна", коричневый битюм и оливковый.
      - Ну да, вы очень удачно угадываете любимые цвета. Ну, а Тютчев*?
      - Тютчев - это фиолетовый, близкий к синему. Цвет просвечивающей бездны.
      Знаем только мы Непрозрачнось света И прозрачность тьмы*...
      Художественное творчество - это уменье управлять своим бессознательным. Но так, как перед сном вперед заказывая себе момент пробуждения. Управлять бессознательным, не доводя его до сознания.
      До глубокой ночи у Ландольта*. Споры о "Весах". Надо дать им больше отзывчивости. Устроить съезды сотрудников.
      Потом мы провожали Иванова и Ивановского*.
      Ивановский: пародии. "Скиф пляшет"".
      Безгранный многогранник по убеждениям.
      Был в состоянии Дионисова оргазма. Танцем хотел доказать свое презрение к граням и законам. Приметы: лицо обыкновенное. Весьма неуравновешен. К делу Дрейфуса*, по-видимому, не причастен.
      Разговор об искусстве и его социальном значении. Якс:
      "Нет, это совсем необыкновенно. Я все думал: в Женеве ли я? Тут решаются судьбы литературы. А потом я теперь совсем иначе к стихам Иванова буду относиться. Я его себе представлял просто ученым. А дедушка великолепен. И Ивановский - представитель русской философии. Это все совсем необычайно. В Женеве ли я? И он так смело говорит, что пойдет к Вам учиться эстетике".
      Дорога до Парижа.
      Опять это слабое ощущение новизны и уютности. Своя комната, свои книги. Я это очень чувствую теперь.

      28 августа. Париж.

      Я истощил свое будущее видениями и словами. Живущий идет вперед с закрытыми глазами и мечтает только о прошлом.
      Отдел стихов: Шаги по набережным. Письмо от Бальмонта*.

      5 сентября.

      Украшение стен в комнате: сделать стены прозрачными, уничтожить темницу. Как критик в андерсеновской сказке: Оле Лукойе берет ребенка и вставляет его ногами в картину И тот побежал*.

      17 сентября.

      Madame Ghil* говорит про детей.
      Ne t'occupes pas de moi... Les personnes de troisieme vie ne comprennent pas les enfants de premiere vie. Ils n'ont pas les menus paroles. Les petits bouts de monde.( Не занимайся мной... Люди третьей жизни не понимают детей первой жизни. Они не ведут незначительных разговоров. Маленькие кончики жизни (франц)).
      Кошка. Выдуманная сестра. "Моя сестра всегда вырезает картинки до 12 часов. У моей сестры белая кошка". Ужас, когда ей сказали, что сестра придет".

      18 сентября.

      Театр мне нужен как эссенция жизни тогда, когда замирает моя собственная. Когда в моей душе все двери закрылись и я вхожу в чужую душу. В моменты быстрой жизни я замечаю все неестественности театра.

      28 сентября.

      Вечера у Е. Д.* Вечер молчания. Слова редки. Она достает свои рисунки. "Вот эта принцесса тужит, а серый волк ей верно служит". Принцесса - некрасивая чахоточная барышня, перед которой волк служит на задних лапах,
      "Вот вы знаете - есть такая волшебница, которая приходит на берега моря, машет рукой и к ней приплывают все морские рыбы. И птицы прилетают. Такой стаей, что неба не видно...
      Ах, нет, это не смотрите... Вы знаете, я это никому не показываю, даже Елизавете Сергеевне.
      - ... Это... Это лесные ужасы... Ах, это ужасно, что я рисую. Это антихудожественно. Я совсем не умею рисовать с натуры.
      ...А вот это, знаете, тот конь, который разгоняет тьму...
      А это: "Что детинушка не весел, что ты голову повесил".
      Девочка в красной маленькой шапочке. В длинной рубашке. Высокая. Подросток, только что выросший. В больших башмаках. Рука тонкая, маленькая и очень нервная. Она дает приказание уверенно и твердо. Мальчик одинакового с ней роста слушает, склонив покорно голову. Ночь. Вдали лес. Огни строений.
      Мы читали вместе "Викторию"*.
      Из всех насилий, производимых над человеческою личностью, - убийство наименьшее насилие, а воспитание наибольшее.

      29 сентября.

      Платона "Пир".
      "Это меня глубоко поразило, потому что если это перевести на наш язык и представить себе компанию молодых людей, ведущих такие разговоры, то получится нечто совершенно, с нашей точки зрения, невозможное. Но в тех условиях ураническая* любовь кажется здоровой и мощной".
      Александра Васильевна: "Я воспитывалась с моими братьями". Как мальчишка, даже больше. Конечно, когда они поступили в гимназию и были просвещены по части всяких вопросов, то они поспешили просветить и меня. Но странно было то, что это знание существовало, но нас не касалось. Как будто это не могло нас затрагивать. Отношения ни в чем не изменились. Я, например, не испытывала никакого чувства стыда пред ними. Я умывала перед ними шею. Если я была голой, меня бы их присутствие совсем не смутило. Различия полов не было.
      Затем в дружбе - не с женщинами, а сантиментальной страстной дружбе, в дружбе с мужчинами, в отношении, например, к отцу*, больше всего к отцу, было много в основе, в самой основе - пола. Такого истинного платонизма. Но когда приходит любовь настоящая, это чувство страшно разрастается и, как ни странно, для пола остается очень маленькое место.
      Мою любовь, широкую как море,
      Вместить не могут жизни берега*.
      Целый день у Стр*. с разбором книг.
      Первое знакомство с Б-н. Разговор быстрый, отрывистый, между делом. Слова летучие, хватающиеся за все и с разных сторон. Она очень нервна, отзывчива и полна русской издерганности и морализма.
      Вечером у Моно* с Еленой Дмитриевной.
      Вчера Фрике-Полэр*.

      2 октября.

      Ожидание. Стук. Входит Поляков. Я делаю привычное лицо товарищеской радости. Я ее не испытываю, но жест делается по привычке. Он проходит к окну и сейчас же начинает рыться на столе. Меня это раздражает. "Брось". Хочется ударить его по руке со злобой.
      Говорю приготовленную фразу: "Если бы ты пришел весной, я бы готов был тебя задушить".
      Он морщится, как от черта.
      "Ну оставь. Я сам был зол весной. Тогда была смерть одного человека. Ты писал новые стихи".
      "Сперва надо покончить со старым. Если ты не отдашь деньги, то старое не будет ликвидировано".
      Он раздраженно фыркает.
      Идем завтракать.
      "Ты же сам мне уже через полчаса будешь читать стихи и еще будешь очень рад".
      У меня подымается тоска в груди, Я даю себе слово стихов не читать и через полчаса все-таки читаю.
      По привычке спрашиваю: "Ну, как твои романы?"
      "О! Ты знаешь, в Швейцарии я виделся с Св. А потом, когда она уехала... О, это был настоящий роман. Она модернистка. В лучшем смысле. Жена, т. е. вдова, одного профессора. Слушаешь? Она... Я спускался к ней каждую ночь вниз. Она жила в том же пансионе. У нас была настоящая современная любовь. Мы испытывали потребность не только в любви, но и в злобе. Мы хотели наслаждаться еще ненавистью. Она мне делала такие сцены... Мы измучивали друг друга. И потом снова любовь. Понимаешь - надо было осветить любовь. А?"
      Я становлюсь раздражен. От этой привычной пошлости у меня болит голова, как от картин. Мы завтракаем. Потом сидим в Cafe Riche*. И я все-таки читаю стихи, и мне все-таки приятно иметь слушателя. Я чувствую, что он заражает меня своей позорностью, и у меня болит голова.
      Возвращаюсь домой и ничего не могу делать.
      Заглавие "Tete inconnue" *.
      Запотевшее зеркало озер. Героиня - Кассандра* - черта Ольги Сергеевны, Маргариты Васильевны и Елены* - "Иродиада" Малларме*.
      Бальмонт, конечно. Пл. и Кр.* - одна фигура. [Нрзб.]
      Слова Екатерины Алексеевны: "Какая Елена странная. Я думала, что она понимает, что это болезнь. Когда он приехал и был так болен и в таком ужасном состоянии, она была совершенно спокойна, как будто ничего не происходило. С ним она обращалась удивительно".

      5 октября.

      Все повторяется. Сегодня переехал в № 9, и вот, немедленно явилась возможность и желание отъезда из Парижа. С Семеновым в ресторане:
      "Вы знаете, что Трапезников* разорвал со своим стариком. Он ведь должен был ехать в Египет. Да, я Вам не говорил, Это один старик, который ищет себе компаньона. У него был один компаньон - студент-либерал. Тот ушел от него потому, что нашел его консерватором. Я посоветовал Трапезникову. Тот отправился со своими консервативными убеждениями, а старик вдруг оказался либералом и шестидесятником. Ему надо компаньона, чтобы ходить по ресторанам играть в карты. Он снял охоту в Египте и едет туда на всю зиму. Теперь Трапезников его оставляет. Конечно, ему нужно спутника...
      Опять то же в другом виде.
      Тени. Рассказ Семенова.

      6 октября.

      Простор неба. Утром, проснувшись, я вижу сквозь стекла облака, плывущие над головой. И просторно... и радостно. Вечером зажигаются длинными ожерельями огни в ателье. На противоположной стене движутся тени. В каждом окне видны принадлежности работы и гипсовые маски.
      Семенов: "Я попал в первый раз в Париж мальчишкой. Это была совершенно сумасшедшая выходка. Я только что кончил гимназию. Был еще в серой куртке. Пояс с гимназической бляхой. Мохнатый. Еще больше, чем Вы. У меня было много денег, и я, никому не говоря, вдруг уехал в Париж. Приехал и отправился прямо в Grand Opera. На меня кассирша посмотрела с презрением и сказала: "Есть только первый ряд". Меня взяло за живое. "Давайте". И вот я очутился в первом ряду между фраками. Буквально весь театр уставился на меня. Я не выдержал и сбежал после первого действия. Пошел бульварами и попал в Petit Casino. Тут началась оргия. Я, положим, на это рассчитывал, но такого эффекта я и не ожидал. Меня, разумеется, окружили дамы. Они прямо кувыркались от восторга. Я очутился за столиком с шампанским и с десятком дам. Я не был невинным. Но это все мне было внове, И вот меня одна увезла. Конечно, было, как всегда случается с такими мальчишками: она мне говорила "ты", я ей "вы". В коляске я уже решился спросить, сколько это будет стоить, "Tu me maya is a cent francs" ("Дай мне сто франков" (искаж. франц.)). Я-то не знаю языка: "cent" принял за 10. Приехали. "Ну, давай деньги". Я достаю десять fr. Она начинает гомерически хохотать. "Я же тебе говорила 100". Я разозлен, сконфужен. Развязываю мешок на шее, где у меня деньги. Она надо мной издевается...
      Потом, когда все кончилось, она уходит. Я остаюсь. "Что? Ты думаешь, что я всю ночь с тобой останусь?" Мы в ее квартире - роскошной. И ушла. Я вижу что ее платье осталось, и думаю, что она вернется, и вдруг, к ужасу, замечаю, через несколько комнат, что она выходит уже одетая. Я как бешеный схватился. Напялил гимназическую куртку на лету и выскочил.
      Она садится на извозчика. Я успел схватить за ось и просунул ноги. Она что-то ему сказала. Он погнал. Я повис на мускулах. И не могу вылезти, потому что мои ноги там застряли. По бульварам - это целая сенсация. Я успел соскочить раньше от нее и взбежать на подъезд. Она бросилась от меня, как сумасшедшая. В страшном испуге. И меня тотчас два человека прямо спустили с лестницы. Я кинулся на вокзал и в тот же вечер без оглядки удрал из Парижа прямо в Россию. Нигде не останавливался. Это был мой первый выезд". Oiseaux de Passage (Птицы Пассажа (франц.)) вечером.

      10 октября

      История смерти Елизаветы Дьяконовой*. Рассказывает Семенов:
      "Она какая-то дальная родственница жены Балтрушайтиса*. Ее тетка жила на Ахензее. Получает от нее телеграмму. "Возвращаясь из Парижа, заеду к Вам". Ей написали, чтобы она не приезжала, т. к. ее тетка уезжает. Она не получила письма. Приехала с поездом ночью; когда фуникулер перестал ходить. Мы с Юргисом ее встречали. Она была какая-то странная. Сейчас же, как выскочила, начала говорить: "Ах, как хорошо. Я люблю горы. Это все озера внизу. Ах, я так давно хотела видеть горы. Я завтра уже утром отправлюсь на вершины". Ее предупредили, что завтра все уезжают и остались только для нее. Она все-таки пошла и сказала, что вернется к вечеру Я уехал в Мюнхен и ждал их там. День нет. На третий - телеграмма от Юргиса. "Встреть моих... прими их как можно радушнее". Я ничего не понимаю. Приезжают. Узнаю, что Дьяконова исчезла. Еду туда. Юргис с отъездом Марии Ивановны* запил. Он производит розыски. Нанимает проводников. Напаивает их. Сам пьет. Я привез с собой немецкого одного писателя. Тоже для розысков. Гостиница опустела. Все приезжие уже уехали. Остались: хозяин. Тиролька Тереза, которая когда-то была в хору у Алексадра II. Гостиница открыта только для нас".

      21 октября.

      "Когда остаются маленькие кончики мира, то из них делают кошек. Потому что кошки думают так же, как и мы. Только они не умеют так же говорить". ...
      Куплен гимнастический аппарат.

      Ноябрь. 15-го. Суббота.

      Вечер у Бенедитта*. Арабы и Дине*. "Ганнетон"*. Сулейман. Песни об Антаре*. "Смотри, я черен, как небо. А эти рубцы от ран, разве это не звезды?.." Они никогда не сравнивают - они прямо называют. "Для того, чтобы убить Антара, нашли слепого, который стрелял по слуху. Он долго учился стрелять по свисту крыльев - летящих птиц. Когда ночью Антар вышел из палатки и стал мочиться, слепой по слуху выстрелил в него, и стрела пронзила его в ...".
      Разговоры о пустыне. Пустыня создает поэтов, море - нет. Море, с его туманами, создает риторику - В. Гюго. Пустыня - это мысль во всей ее простоте.
      Пятница. У меня была Ольга Сергеевна*, Разговор о поле.
      "Вы не можете понять женщины. Женщины говорят между собой обо всем гораздо больше, чем мужчины. Даже довольно намека... ну, ты понимаешь... И вот, когда выходят замуж, то это не прекращается. Помните, та итальяночка, что теперь вышла замуж. Мы с ней были очень близки. И она теперь мне рассказывала... Как бы женщина ни любила мужчину, она всегда будет говорить об нем, как о третьем.
      В конце концов, они всегда враждебны, даже в любви...
      Нет, это даже меня трогает, что Вы мне не хотите дать той книги. Вы заботитесь, как о сестре...
      Нет. Все-таки вы бываете ужасно глупы... Тот... я вам говорила... Моя любовь - он из тех молодых дворян-помещиков, которые нравятся женщинам. Всем женщинам. Ужасно трудно с ним. Даже когда он раз меня поцеловал... Знаете: и ночь, и сад... Но он совершенно не умеет ни о чем говорить..."
      У нас создаются с ней странные разговоры. Мы как будто со страшным любопытством хотим проникнуть в чуждый мир другого и разрыть самые глубокие тайники...
      Сейчас дрожью пробежала мысль; почему она мне сказала, что я бываю иногда глуп?

      14 ноября. Вторник.

      Письмо от Суворина* (секретно): я недоволен Б.* В январе приедет Амфитеатров*. Хотите быть его помощником на полгода, чтобы после остаться парижским корреспондентом?
      Ответ - да.
      У Слевинского*. Это глубина и скромность великого мастера.
      С Семеновым у рисовальщика N. Циолковского*. Молодой человек, худой, с нервным угловатым лицом. Рыжий, синие кольца у глаз.
      "Хотите посмотреть мои рисунки педерастов? Оба они так интересны, эти маленькие мальчики. Они похожи на ангелов и на демонов. У них женская грация и женский характер. Они так же ревнуют друг друга и так же лживы, как женщины. Я знал одну лесбиянку, она была 2 года на содержании у одной светской дамы, и я через нее познакомился с этим миром.
      ...Да, я бывал у Ганнетон, Теперь там не так интересно. Раньше там была хозяйка, которую звали "papa". Но от любопытных все скрывают".
      Выходим с Семеновым. "Ну, этот верно даже не педер, а что-нибудь еще современнее. Вы заметили, какой виски он нас угощал? Он о них говорит так, как мы о декадентах, или спирит, сделавшийся теософом, о столоверчении".

      16 ноября. Обед у Щукина*. Досекин. Париж.

      17 ноября. В Moulin de la Galette".

      ... "Во мне пол проснулся очень рано. Я помню, мне было лет 6. Я еще ничего не знала. Но я всегда себе представляла разные картины. Был у меня такой человек - мужчина, насмешливый и жестокий. У него в подвале были заперты - прикованы - голые девочки. Он приходил истязать их. По воскресеньям приводил гостей. Это было ужасно стыдно и доставляло мне страшное наслаждение...
      У моего брата - он очень чувственный мальчик, как у нас все в семье; у него пол проснулся еще раньше. Я помню, ему было 3 1/2 года, когда он, играя с девочками, разбил себе коленку и с него должны были снять штанишки, и он страшно ревел - и именно от стыда. Теперь о том, когда мы были в тех местах, он, проходя, сказал: "Ты знаешь, я так ясно помню один случай из моего детства..." - и не кончил.
      Вы, мужчины, вы ведь не умеете даже говорить между собой. Вы ведь все фантазируете и врете. Между женщинами... Вот тогда, в прошлом году я могла наблюдать: мою сестру, обоих А. и итальяночку. Итальяночка, она такая сентиментальная, верная и чистая. Но она вот мне рассказывала свои первые 24 часа брака. Она не вовремя засмеялась. Она любила своего мужа. Но все-таки не так, чтобы потерять совсем голову И все-таки она слишком много об этом раньше болтала с подругами. И она рассмеялась ему в лицо и спохватилась уже поздно. Это легло до сих пор между ними.
      Я могу рассказать только Богу и Вам...
      Он ухаживал за мной. Потом я уехала. Узнала от его сестер, что он стал женихом. Когда я к ним приехала в деревню, это все вспыхнуло. Это было такое мученье не показать. Мне стоило такого искусства навести разговор, намекнуть. Я знала, что она плохо сложена. Мы поехали на лодке. Я заставила его сказать мне, что он женится. Так - я говорила как будто у нас очень близкие отношения... И он сказал, что я хотела и как я хотела. Страшно неохотно и с трудами. И потом я его покорила снова. Теперь он уехал на войну... Пред отъездом спросил: "Какие же у нас будут отношения?" Вы понимаете, он остался связан словом. В том обществе...
      Письмо от Брюсова. Мне предлагают политические корреспонденции в "Слове"* (!!! в 2 дня).

      19 ноября.

      Разговор с Третьяковой?*. Любовь девушек. Русская любовь.

      21 декабря. Москва"

      Бальмонт на улице. "Котя заморский зверь". - А меня зовут Адой Юшкевич*. Вы мне нравитесь. Вы такой рыженький. Мы должны видеться эти 10 дней. Нет, я не родственница*, меня каждый это спрашивает. Я написала только две вещи, но я гораздо талантливее его и современнее.
      Чтение. Я рисую Екатерину Алексеевну, но, по мере того, как я слушаю, мне становится стыдно смотреть на нее. Каждое слово - острая боль совершающейся трагедии преодоления.
      Брюсов. "Вы возмужали и лицом, и взглядом. Что-то между Пеладаном* и Ю д*Апса (?).
      Вы привезли нам взятие Порт Артура*.
      Да, это же делает революция. Ну, это после переговорим.
      Дионис и Христос мне опротивели. Белый и Мережковские. Вокруг Белого эти добрые крабы... Вы еще не читали его Ш-ей симфонии?*
      Я люблю стихи Вяч. Иванова, потому что я не выношу больше понятных стихов.
      Я написал Белому (Бальдер и Локи)*, и он мне ответил. Такого тона у Белого еще не было. Он заговорил Архангелом.
      Бальмонт... Жаль, Вас не было на ужине в честь его приезда. Это было общее озлобление против него. Враги, которые обнимались, и друзья, которые говорили друг другу колкости. И все были довольны, что он уезжает.
      Эта его любовь к Елене сантиментальна. Трогательная последняя любовь. Она его спасла. Он тут был в ужасном состоянии. Точно наша собака - ее вчера убили.
      Да, Максимилиан может спасти его. Это между нами."

      23 декабря.

      Маргарита Васильевна у Юнге.*
      "Это удивительные люди. Он был женат 30 лет. Жил с женой в меблированных комнатах. Ни с кем не был знаком. Она жила в тех же комнатах. Когда его жена умерла, то она пошла провожать ее на кладбище. Они возвращались вместе на извозчике. "Как Вас зовут?" Назвалась. "Я подумала, не могу же я его так оставить. Будь что будет, а позову его пить чай". Он стал ходить к ней пить чай. Тогда ей в номерах перестали подавать руку. "Я ему сказала: "Мне очень Вас жаль, но Вы ко мне больше не можете приходить пить чай". Тогда он сказал: "Женимтесь".
      Она верит, что собаки гораздо больше, чем люди, знают о загробной жизни.
      У них староста над рабочими необыкновенная личность. Я его раньше видела во сне. Я Вам говорила? Крестьянский бунт. Они так надвигались все с бледными лицами. И он впереди. Тут я его узнала. Ему под 50. Некрасивый. Нос у него такой. И в него все женщины влюблены. Старички его боятся и заискивают у него. "Все животные, которых он не любит, издыхают. Вот корова издохла. Собаке вон вчера, проходя, сказал: "У... лишняя", а сегодня вот околела. И, действительно, его собаки боятся. Когда он входил в дом, то собака кидалась ко мне и вся дрожала.
      Изредка на него находит. Тогда ему дают нож, чтобы он кого-нибудь зарезал - теленка, корову. Зарежет - пройдет.
      Когда он правит лошадьми, то их не бьет кнутом. Только двинет рукой - и тройка летит, как ошалелая.
      Все молчит. Изредка острит: хватит кнутом лошадь: "Вот тебе жалованье".
      Мы ездили далеко в деревню, где две женщины умирали. Одна его любила. Это было для него устроено. Только он не знал.
      Приехали - у избы крышка гроба".
      "Вы видимы?"
      - Только не эти дни...
      Я шел непривычно медленно, и жизнь перестала струиться. Опять старое московское головокружение. Жест рукой и сказать последнее слово.

      24 декабря.

      Досекин. Воейковы*.
      Брюсов. "Пойдемте сейчас к Андрею Белому. Мне необходимо быть. Вы понимаете, почему. Он, кажется, в раскаянии. Он снова написал С. А.* письмо".
      -Я с ним говорил вчера. Он сказал, что написал жестокое письмо Мережковским. Потом мы говорили о химерах, которые рождаются в моменты пробуждения от одной действительности к другой. Я сказал что-то о том состоянии, когда две действительности соприкасаются и края их смешиваются.
      Белый: Вы совершенно бессознательно для себя столкнули своими словами горы в моей душе. Я начинаю раскаиваться в сделанном и сегодня же напишу Мережковским* другое письмо.
      - Тогда я бессознательно и противоположно исполнил приказание, данное мне. Я был только сосудом. Если Вам это может объяснить...
      У Белого Сергей Соловьев*. Чтение стихов и "Симфонии".
      "Я нахожу, что Вы все-таки, может, совсем не поэт, а эссеист. Блестящий, может, даже размеров Оскара Уайльда. Все, о чем Вы пишите, блестяще, интересно и слишком законченно. Вы берете за горло прямо, а не вводите постепенно, как Верлен, Верхарн".
      Мы долго ходили рука об руку по Садовой.

      27 декабря 1904 года ( У В. ошибочно: "27 января 1905 года". См. следующую запись.)

      Отъезд Бальмонта. Екатерина Алексеевна громким голосом в вагоне; "Вы знаете, что Бальмонт увозит с собой Елену в Мексику?" Мы долго жали руки. И в то время, как остальные стояли у дверей с Бальмонтом, мы стояли перед окном молча, отделенные непроницаемым стеклом, и в последний момент приложили руки к стеклу, говоря друг другу глазами.
      Гриф*, когда ушел поезд: "А Елена куда-то исчезла раньше..." Все молчали.
      Валерий стал среди залы Брестского вокзала: "Что же, господа, подождемте расходиться. Все-таки случилось нечто очень важное. Сию минуту кончился целый период. Бальмонт 10 лет полновластно царил в литературе - иногда капризно, но царил. Наши связи рвались постепенно и порвались уже совсем в эти последние месяцы, но теперь он сам отрекся от царства и положил конец... Это только официальное засвидетельствование совершившегося.
      Гриф: Король умер, да здравствует король! Изберемте нового короля!
      Валерий: Король еще не умер. Отрекшийся король остается королем до самой смерти. Мы будем жить без него. И я думаю, что мы все видели его в последний раз. Он не вернется из Мексики или вернется совсем иным...
      Скорпион*. Он поехал отыскивать новое царство. Может, он будет первым мексиканским поэтом. Изучит испанский язык, станет родоначальником.
      Мы вышли с Валерием. Была метель. Разговоры в "Скорпионе", потом в Большом Московском* с Поляковым.
       "Вы знаете, Бальмонта женщины не считают человеком. Его выносливость их поражает. Мне это многие говорили. И потом он не изменяет. И никогда не лжет, даже когда нарушает слово. Нельзя сердиться на погоду, если пошел дождь".

      29 декабря 1904

      У Белого.
      "Вы учились у Павликовского?!!* Тогда вы должны многое понимать. Это масонское звено.
      Я видел сон, как он вошел в класс. И это был не он, а козловак.* Так, по-птичьему, цыплячьей лапой взял гирю, посмотрел и заклекотал по-орлиному. И мы не знаем, что начать, чтобы его не обидеть. И тут он вызывает меня и говорит: "Я поставлю Вам "багровый ужас". Потом вечером, знаете этот длинный ряд зал в Поливановской гимназии. Темнеет, а в большой зале ведут военный совет трое: Михаил Ростиславович (помните, надзиратель)*, Кедрин* и еще кто-то. И я ясно слышу, как Михаил Ростиславович говорит: "Были малые орлецы и малые Орловы, наступает семья Больших Орлов". И они все выходят, точно уже кончили переговоры. И вот тут начинается. Москва вся полна ужасом. Тут таинственное пристанище. Подымается по лестнице мертвый Лев Иванович* и бритый. Представляете? Уже не Полинов, а Ослованов. А Кедрин оказывается предателем. В то время как там ведутся советы, мистико-педагогические совещания, он в своей квартире разводит культуры Багреца - красненьких ядовитых цветочков, а они выползают из его квартиры. И тут вот мы отрезаны. По лестнице подымается Лев Иванович настоящий и Владимир Соловьев* и идут в учительскую. Там военный совет, перебирают бальники, читают журналы.
      В окно видны лавки улицы - все как всегда. А между тем из поезда выходит Михаил Никифорович Катков*, а за ним бежит Федор Михайлович Достоевский. И вот тут появляются полчища Казимиров Клементьевичей. Они наполняют все здание. Тут нужно молиться, сосредоточиться - и вдруг этот визгливый голос.
      ...Или вот Сережа* представлял, что на улице встречает кучку из пяти людей - и все они Павликовские. И вопрос - кому поклониться. И он снимает шляпу и говорит: "Здравствуйте, Казимиры Клементьевичи!" И они все 5 снимают шляпу и говорят "здравствуйте".
      Лев Иванович - это Старый завет. Новый - это Иван Львович. Тут он Иванушка Дурачок, но и Иван Царевич. У него эта мудрость. И сын его. Параклет - это у Сережи. У меня был иной.
      Я потом это быстро смял. Но это истинно. Вы знали Василия - швейцара, у него лампадка"

      31 декабря 1904.

      У Екатерины Алексеевны.
      "Против Константина была такая вражда. После его лекции - он читал как никогда, на ужине ему все говорили неприятности, раздразнили его.
      Брюсов сказал тост, где пожелал ему утонуть при переезде, а потом тост в честь будущего - Андрея Белого, Константин ему напоминал: "Ты помнишь, мы тогда с тобой гуляли..." Но Валерий отвечал сухо и официально.
      Там была одна дама, которую он знал в молодости. Она подумала, что я ревную. "Я даю Вам честное слово, что между мной и Константином Дмитриевичем ничего не было. У нас были самые чистые дружеские отношения".