ДНЕВНИК 1931*


     25/VI 1931.
     

     Третьего дня уехали Архипповы*. Они пробыли 18 дней (с 8/VI). Евгений Яковлевич болел... Это, к счастью, замедлило их отъезд - они хотели пробыть лишь 4 дня и уехать тотчас же. Он не обманул нисколько новороссийских впечатлений. Они поражают деликатностью, робостью, вежливостью, интересом к стихам и поэтам. Было наслаждением показывать ему свои архивные и книжные сокровища и редкости. И рассказывать ему коктебельскую жизнь и проходящих перед нами людей, гостей, друзей. Это подводило итоги всему богатому материалу, готовому для записок, и создавало чувство необходимости все это зафиксировать в кратких словах, в анекдотах и в живых речах. В этом смысле мне неоцененно сотрудничество Маруси. Я часто ограничиваюсь тем, что называю ей готовые главы: расскажи о том-то, о том-то. Она редко хорошо рассказывает, верно потому, что очень живо и ярко представляет себе людей, сцены и разговоры. Вероятно потому, что совсем не умеет писать. Она говорит нелитературно, но непосредственно. Это создает ее рассказам живость и оригинальность. Оригинальность ее речи придает ее отношение к "клише"*. - "Я начала швыряться руками и ногами". "Я влезла сейчас же на стену и говорю ему..." Образ клише, принимаемый, как факт.
     
     26/VI 1931 г.
     
     Ощущение полной потерянности в жизни не покидает меня в эту весну. Сегодня я переменил программу утра - с тем, чтобы определенное время посвящать писанию словами, а не живописи. Живопись последние годы стала для меня единственным прибежищем. Тихой и прохладной комнатой, в которую я удаляюсь, чтобы отдохнуть от жизни, от самого себя, от отдыха. Мне необходимо отдохнуть от уединения и от постоянной незанятости. Потому что и живопись стала для меня только отдыхом*. Я ничего не придумываю, не ставлю себе никаких трудных задач. Я просто разрешаю логические задачи, которые мне ставят случайности моей ежедневной работы.
     Сегодня я проснулся с решением ежедневно проводить за письменным столом час с пером в руке и записывать все - текущие мысли, людей, воспоминания, это послужит началом моих мемуаров. Сегодня, вставши и спустившись в туалетную, я прямо пошел гулять, внушая себе по дороге: внимание, бодрость, прилежание - и молясь: "благослови... просвети... исцели... огради". По отношению к Дому и ко многим из близких. К Лизе Новской?*, к Татьяне Руфовне 3латогоровой*, к Варваре Дмитриевне Финкельштейн*, Е. А. Бальмонт. Это то же, что обычно. И по отношению к себе: "...творческим... худым... свободным..."
     
     27/VI 1931 г.
     
     Архиппов. Первое впечатление: сходство с С. Ф. Платоновым*. Свежие щеки с седой бородкой, коротко подстриженной. Иронический и благожелательный взгляд из-под пенсне. Предупредительность и любезность. Согнутая спина и сжатые вместе кисти рук. В этом - общее с Вячеславом Ивановым. Есть еще сходство с В. В. Розановым. Быть может, в крайней неуверенности всех слов. Это отсутствие "авторитетности" поражало в В. В. и противоречило его положению в литературе.
     Его жена - Клавдия Лукьяновна. В Новороссийске мне она показалась похожей на его дочь*. Но это сходство оказалось только поверхностным. Она такая же робкая, неуверенная, деликатная. Так же любит лирические стихи и разделяет страстно его литературные интересы и пристрастия... "Я в Новороссийске остался и застрял случайно. Я был преподавателем словесности во Владикавказе. Меня не выпускали из Учебного Округа. Как раз перед революцией у меня было предложение в Москву - преподавательское место в Старообрядческом училище. Но попечитель меня удержал и уговорил остаться еще на год в Новороссийске. Здесь меня застала революция, и я здесь застрял. Несколько лет назад меня обвинили в том, что я служил при Дворе, и уволили. Тогда то письмо, что вы мне прислали к Анатолию Васильевичу Луначарскому я переслал Усову*. Тот на нем написал резолюцию: "Прекратить безобразия относительно Е. Я. Архиппова". Он был тогда еще наркомпросом. Не знаю, подействовало ли его письмо. Но у нас "попечителем" был назначен Гладков*, который у меня работал во Владикавказе в литературной группе. Он всю эту историю узнал, возмутился и способствовал моей реабилитации. Тогда оказалось недоразумение обычное: если вычищенный восстанавливается в правах - его переводят в иное место. А по резолюции выходило, что меня надо восстановить на том же месте. Это и сделали в конце концов. Но был вопрос относительно жалованья: я был отрешен от должности в течение всей зимы и мне за этот срок надо было жалованье получить. Но я поспешил сам от денег отказаться, чтобы не оставлять по себе злого чувства".
     Жену он зовет Клодя. У нее большая нежнось к зверям. Они в дружбе с Ажиной, Зердале* и Маметом*.
     "А мне дома нельзя держать кошечек".
     "Нельзя потому, что, когда мы уходим, дома никого не остается", - поясняет Е. Я.
     
     27/VI 1931 г.
     
     Второй день я пишу до обеда и мне как будто стало на душе лучше. Мне вчера работалось акварелью значительно лучше. Я не чувствовал себя таким беспомощным и потерянным при мысли о стихах. Вчера письмо от Казика Добраницкого*. Он пишет, что мечтает о моих стихах, что они ему необходимы.
     
     28/VI 1931 г.
     
     Вчера ... привезли черешни на возу. - "Маруся, купи". - "Нам продавать запрещено". Сразу чувство острой обиды. Эта обида повторяется теперь часто. Когда натыкаешься в жизни на такое запрещение. Когда запрещается продавать рыбу (это только для рабочих). Когда не дают керосина, хлеба... Вообще очень часто приходится в себе ощущать психологию угнетенных классов, чувство бунта и протеста, основанное на обиде, а не на сознании своей вины (Бердяев)*.
     Это унизительно и оскорбительно для себя. И невольно преклоняешься перед тем великолепным смирением, которое теперь часто видишь у раскулаченных крестьян. Но этот "бунт" при теперешних условиях является "контрреволюцией". Как же примирить?
     
     28/VI 1931 г.
     
     Ася Гинцбург* поссорилась с Варварой Семеновной. Та ее выгнала из кухни. Но Асе это сослужило во благо: она пошла жаловаться Докторше. Там ее рассказ слышала фельдшерица и предложила ей пользоваться ежедневно ее горячим завтраком, идущим из столовой. Ее на днях обокрали. Она пошла жаловаться в милицию. Те арестовали двух девчонок. Привели к ней. Они сознались и отдали украденное. Кроме бумаг, которые они изорвали и бросили. На следующий день к нам пришел "надзиратель" просить для себя комнату. "А мне угодно здесь, на берегу". Но ему отказали.
     В тот же день у Маруси унесли с террасы туфли (спортсменки). Она тогда на другой день у тех же девчонок, пришедших с молоком, арестовала бидон. - "Принеси туфли - тогда верну бидон". Они ее проклинали на разные лады битый час. Я слушал сверху и удивлялся ее упорству Я бы давно отказался от своих намерений и усомнился бы в своей правоте. Но они вдруг сознались. И на следующее утро принесли "спортсменки" - вымоченные, растянутые: они их пытались приспособить на свои ножища, - и получили обратно бидон с молоком.
     Их ругательства и проклятия были неистощимы и грубы. "А, вот, наживаешься - молоко у честных людей отбираешь. Хоть бы тебя самое так раскулачили. Подавись ты этим бидоном. Сри в него" - и так далее.
     
     29/VI 1931 г.
     
     Вчера неприятный день: экскурсия, которую принимает Маруся*. Во главе ее старый чиновник-педагог: очки, небритое 3 дня лицо с седой щетиной и со сжатыми губами. Сухое неприветливое, придирчивое. Работая над акварелями, слушаю сверху, как он допрашивает Марусю о моем образовании. Когда Маруся отвечает, что я ни одного учебного заведения не кончил и из университета был выгнан, живописи тоже ни у кого не учился, его лицо искажается неудовольствием и отрицанием в корне "подобных" явлений. После записыванья своих впечатлений он выражает сожаление что художник-самородок и самоучка бежит от жизни и современности и не запечатлел в искусстве никаких сцен революции.
     Когда они уходят, у нас остается пренеприятное чувство: зачем же они приходили? Несколько отвлекает длинный разговор с молодым парнем (современным, комсомольцем, интересующимся литературой), прямым, искренним, не лишенным шор, но и не вполне утратившим индивидуальность. Он любит Есенина, "Стихи люблю, а вот Кольцова не люблю". Любит Блока; "Двенадцать" - гениальная вещь. Зачем только Иисус Христос в конце. Знает П. Морозова*. Удивлялся, что я с ним знаком. А с Либединским* вы знакомы? А с Горьким? Жил здесь в Коктебеле!
     "Со сколькими замечательными людьми Вам приходилось встречаться!"
     Вечером вскрываем посылку от Казика. Там оказывается большая банка варенья. И банка, и варенье - очевидно "для вывоза".
     Этот подарок рассеивает неприятное чувство этого дня. Все-таки кто-то нас любит, ценит и о нас заботится.
     
     1/VII 1931 г.
     
     Вчера вечером ужасное настроение острой безвыходности, без всяких внешних и катастрофических причин. Третьедневашнего настроения от экскурсии уже не было. Оно разгулялось за день. Перед вечером заходил к Б. Разговор о Балтийском побережье около Риги, по поводу тамошних этюдов А. П. Как там было хорошо, удобно и сытно жить летом! Потом естественно мысль перебегает на стесненность и узость наших дней. О положении интеллигенции.
     Упоминается имя Семена Ивановича Златогорова*. А. П. подтверждает: "Он умер от сепсиса. Но почки у него были здоровые. Я помню, прошлым летом он мне говорил сам. Что-нибудь съел в заключении. Ведь передачу не дают именно ту самую, что пересылают из дома. Что именно было - мы не знаем и не узнаем".
     Но, анализируя свое настроение, нахожу, что причиной угнетенного состояния была не судьба Семена Ивановича, которая всегда лежит определенной, но уже привычной тяжестью на душе. А мысли и беспокойства о своей судьбе - о денежных делах.
     Теперь, в эти дни с начала июня, опять начинаются решительные для Коктебеля и для Дома дни: дни ожидания гостей из Союза писателей*. Кто приедет? Какие сложатся отношения?
     Вечером в разговоре с Марусей выяснилось, что если приедет дядя Петя*, то он выедет из Харькова сегодня и, следовательно, вопрос о его приезде выяснится завтра же.
     В приезде "писателей" - я как-никак (?) сомневаюсь. Что приедет Рита Яковлевна* - несомненно. Но остальные? Не знаю. Боюсь, что у них с питанием так ничего и не вышло.
     
     2/VII 1931 г.
     
     Сегодня с утра ожидание "писателей". Опять... С утра не гулял - дождь порывами. Пойду, когда разъяснит. Сделал только несколько шагов за мостом. До первых "четок". Молился о златогоровкой группе: "Благослови... просвети... исцели...". Лизочка*, Татьяна Руфовна, Варвара Дмитриевна, Екатерина Алексеевна Бальмонт.
     За кофе неприятный разговор: "Я решила ограничить тебя в хлебе и сахаре". Не протестую. Как пред неизбежностью. Но насколько это реально? Я худею от неядения тогда, когда, сжавши зубы, решаюсь себя посадить на голодовку. Но это только порывами. Худею сразу на несколько кило, а затем очень быстро все восстанавливается - и аппетит, и вес. Восстанавливается тогда и душевное равновесие. Исчезает напряженнось и тоска, с которой приходится теперь все время бороться. Я ищу причин этой тоски, свойственной вообще условиями русской жизни. И думаю их найти в отсутствии автоматизма в низших областях жизни и деятельности: на все и во всех случаях (самых обыденных) нужно находить свой (трагический) ответ. Ответ всем существом. Судьбой. Не словами, а ставя на карту все существо.
     
     5/VII 1931 г.
     
     Дни напрасного ожидания "писателей".
     Окончательное изгнание Аси Гинцбург. Дня три назад (3/VII) она пришла с "благими намерениями" и с персидской лепешкой для киселя. "Мама* пишет, что это очень вкусно и питательно для Максимилиана Александровича". В это время Маруся вспомнила, что ее комната понадобится для Зои Лодий*. И сказала ей об этом. "...Ну мне Ваша комната больше не нужна... И вообще, она такая, что вас за нее никто не поблагодарит..." Словом, все слова, недавно сказанные бабушкой Касперович*. Очевидно, они ей запомнились и показались очень обидными. И она более злого ничего в данный момент не могла придумать. "Ася, но Вас никто не принуждает жить в этой комнате... Вы же себе уже подыскивали другую комнату. Что же - переезжайте... Мне лучше, если Вас совсем не будет у нас".
     - "То есть Вы меня выставляете? Посмотрим, как это Вы сделаете. Что же, милиционера позовете?"
     После она пошла жаловаться и сказала: "А меня Мария Степановна выгнала... без всяких поводов... Я ей ничего не говорила... Я принесла лепешку для Максимилиана Александровича". Она сказала: Ступайте к черту. И убирайтесь из дома!"
     
     7/VII 1931 г.
     
     Вчера за работой вспомнил уговоры Маруси: "Давай повесимся". И невольно почувствовал всю правоту этого стремления. Претит только обстановка - декорум самоубийства. Смерть, исчезновение - не страшны. Но как это будет принято оставшимися и друзьями - эта мысль очень неприятна. Неприятны и прецеденты (Маяковский, Есенин). Лучше "расстреляться" по примеру Гумилева. Это так просто: написать несколько стихотворений о текущем. О России по существу. И довольно. Они быстро распространятся в рукописях. Все-таки это лучше, чем банальное "последнее письмо" с обращением к правительству или друзьям. И писать обо мне при этих условиях не будут. Разве через 25 лет? И дает возможность высказаться в первый и последний раз. А может... имея в запасе такой исход, я найду достаточно убедительные доводы, чтобы меня отпустили в Париж. Только чтобы из этого не сделать "шантаж".
     Пока ничего и никому об этом не говорить. Но стихи начать писать.
     
     1931 г. 9/VII
     
     Вчера приехала Лимпопо*. Ждем сегодня Тамару Салтыкову* и Островерицу. Рита Яковлевна, говорят, едет уже: должна была выехать 1/VII.
     "Тогда не дадим Островерице ее комнату. Пусть живет в подаренном флигеле". Завтра приедет С. А.*, по словам Лидии Васильевны.
     Все это обилие людей вызывает сомнение. Разговаривал с Л. - ничего поражающего о друзьях. У Гнесина - композитора* пропал взрослый сын, живший в Питере. Ни в МУРе, ни в ГПУ его нет. В газетах письмо Сталина*, о том, что пора изменить отношение к спецам. Нам вредители не опасны больше. Некоторые анекдотические черты. "Я сказала при Ф., что больше всего на свете боюсь мужиков и клопов. И вот меня назначили в колхозную бригаду. Удачное соединение обоих моих фоли*. Об этом страшно много говорили. На улице меня спрашивали: "Чего вы боитесь?"
     - Но в конце концов Сталин сказал нечто подобное. Ф. сейчас же эти мои слова пересказал в Г. М. 3., и мне его председатель - настоящий коммунист - сказал: "Значит, Вы это при этой сумасшедшей бабе говорили. Сказали бы мне - мы бы оба посмеялись".
     - В деревне - красный уголок: стоит живая корова и навешанные иконы. А под самым потолком - несколько портретов вождей. Зачем же иконы?
     - А мы что же, ваших чертей будем в такое место вешать? - Утром ихнюю молитву вместе поют (Интернационал).
     
     10/VII 1931 г.
     
     Ряд событий: книги и телеграмма от Казика: "Выезжаю к Вам 14". Приехала Тамара Салтыкова. Утром - Островерица с чадами*. Накануне - Лимпопоша.
     Большая радость о Тамаре. Она пришла, когда Маруси не было дома - она была в Доме отдыха, устраивала Островерицу там, т. к. и она, и Лимпопо приехали из Союза писателей с путевками, а Женя* в Центре не имела еще распоряжения о них.
     Тамара получила вечером письмо: сестра Нины Владимировны* умерла от брюшного тифа. Арестован отец Марины Баранович*. Отпущен Рыбаков*. Все кончилось благополучно у него. Он еще может приехать в Коктебель. Надежда Яковлевна Хазина* едет наверно. Зоя Лодий тоже: она на Кавказе с Лидой*.
     Вечером ощущение полноты Дома, радость и удовлетворенность. Приезд Казика очень радует.
     
     14/VII 1931 г.
     
     Сегодня жду приезда Казика. Ночью: проснувшись в первом часу, слышал в соседней комнате обрывок оживленного и страстного разговора Маруси и Тамары. Утром, когда зашел мыться: - Ну, Мася, скажи, ты слышал ночью наш разговор, спор с Тамарой? Правда, Зоя - дрянь. - Не знаю, Маруся. Я слыхал, что говорили, но что говорили - разобрать не мог.
     - Но скажи, на чьей ты стороне - Тамары или Лодий?
     - Не знаю, Маруся, мне это не важно и решать преждевременно. Вот если Лодий приедет, тогда расспросим ее и будем решать.
     - Но понимаешь - для Тамары очень важно заниматься с 3оей, а Лида стала при 3ое главным адъютантом - носит ее манто. Всегда присутствует. Тамара начала протестовать против ее присутствия на занятиях. И сказала все это Лодий. И она ей отказала... Понимаешь, какая Лодий свинья?
     Но я этому не верю. Тамара не заинтересована - у нее нет никакой материальной выгоды. Но она игрок - у нее азарт. И она занеслась. Я это вижу очень ясно.
     
     24/VII 1931 г.
     
     Последняя неделя очень оживленная: в Доме появилось много людей сразу: приехал Казик, Тата Шлипс*, Потоцкий* приехала Нелли С. на один день с подругой Аней М. Приходила Люба Гаврилова* из Старого Крыма. Ждем каждый день Катю Сорокину и Анастасию Осиповну*. Письма от Татьяны Руфовны и Лизы Новской: "Напишите Тате"*. Вчера написали.

            
     Комментарии

* Летом 1931 г. Волошин вел дневник на отдельных листках (всего 14). Ныне - ИРЛИ, ф. 562, оп. 1, ед. хр. 443. Опубликовано (В. Купченко, З. Давыдов) в сб.: "Темы и вариации. Сборник статей и материалов к 50-летию Л.Флейшмана". Стэнфорд (Калифорния), 1994, с. 438-452.


* Архипповы
- Евгений Яковлевич (1882-1950), библиограф, педагог (см. о нем: "Альманах библиофила", вып. 25. М., 1989, с. 88- 95) и Клавдия Лукьяновна (урожд. Ионина, 1900-1976), его вторая жена. Во время пребывания у Волошина Архиппов вел "Коктебельский дневник" (ЦГАЛИ, ф. 1458, оп. 1, ед. хр. 36). Знакомство Волошина с Архипповыми произошло в Новороссийске в марте 1928 г.

* Языковым клише Волошин посвятил набросок "Клише" в два листа (ИРЛИ, ф. 562, оп. 1, ед. хр. 424).

* Живопись стала только отдыхом.
- После инсульта 9 декабря 1929 г. акварели Волошина стали механическим повторением одних и тех же приемов, утратив прежнюю одухотворенность.

* Новская
Елизавета Андреевна (1893-1959) - экономист из Харькова, поэтесса. Выпустила в Харькове поэтические сборники "Звезда-земля" (1918) и "Ордалии" (1923).

* Златогорова
Татьяна Руфовна (1880-1951) - вдова микробиолога С.И. Златогорова, скончавшегося в тюрьме 17 марта 1931 г.

* Финкельштейн
Варвара Дмитриевна (урожд. Синайская, 1872 - ок. 1940) - педагог, жившая до 1923 г. в Крыму. Выпустила о своей талантливой дочери, умершей в 15 лет, книжку "Нерасцветшая" (М., 1924), для которой Волошин написал предисловие.

* Платонов
Сергей Федорович (18б0-1933) - историк, академик, в 1929 г. был репрессирован.

* Дочь
Е.А. Архиппова от 1-го брака - Ирина Евгеньевна Архипова (? -1979, в замужестве Дьякова).

* Усов
Дмитрий Сергеевич (1896-1943) - литературовед, переводчик, сотрудник ГАХН.

* Гладков
Федор Васильевич (1883-1958) - писатель, в 1920 был редактором новороссийской газеты "Красное Черноморье" (тогда же стал большевиком).

* Ажина
и Зердале ("персик" по-татарски) - кошки Волошиных.

* Мамет
- овчарка.

* Казик
- Добраницкий Казимир Мечиславович (1906-1937) - журналист, партийный деятель, сын революционера, затем директора Публичной библиотеки в Ленинграде. Расстрелян, как и отец. Был осведомителем ГПУ.

* Бердяев
Николай Александрович (1874-1948) - философ. Знакомый Волошина еще по Башне В.Иванова.

* Ася
- Раиса Моисеевна Гинцбург (1907-1965) - дочь революционера, журналиста, поэтесса (псевдоним Надеждина).

* Экскурсия.
- Утверждая значимость своего дома с его неординарной обстановкой как художественно-культурного центра, Волошин открыл свою мастерскую-библиотеку для бесплатного посещения экскурсантов из коктебельских домов отдыха.

* Морозов
Николай Александрович (1854-1946) - революционный деятель, ученый, писатель. Автор семитомного исследования "Христос" (1924-1932), где пересматривал всю историю человечества, исходя из астрономических явлений. Волошин встречался с ним в 1927 г. (возможно, и раньше).

* Либединский
Юрий Николаевич (1898-1959) - писатель, большевик с 1920 г., участник гражданской войны. О знакомстве Волошина с ним сведений нет.

* Семен Иванович Златогоров
(1873-1931) - микробиолог, инфекционист, член-корреспондент АН СССР (1929).

* Гости из Союза писателей.
- Волошин предложил подарить Всероссийскому Союзу писателей двухэтажный флигель своего дома (построенный его матерью) для создания в нем дома отдыха писателей и намеревался завещать ВСП свои архив и библиотеку, при условии получения им пожизненной пенсии.

* Дядя Петя
- Петр Федорович Домрачев (1878-1934) - юрист из Харькова, знакомый М.С. Заболоцкой с юношеских лет. Скрипач-любитель.

* Рита Яковлевна
Островер (урожд. Каганова, 1897 - не ранее 1980) - жена писателя Л.И. Островера, приезжавшего в Коктебель в качестве представителя ВСП в мае 1931 г.

* Лизочка
- Е. А. Новская.

* Мама
Р.М. Гинцбург - Рахиль Ароновна (? -1950) - зубной врач, участница революционного движения, сотрудница Института философии.

* Лодий Зоя
Петровна (1886-1957) - камерная певица (лирическое сопрано). Была в Коктебеле в 1928-1931 гг.

* Касперович
- возможно, мать Николая Ивановича Касперовича (1887-?), научного работника с Украины, приезжавшего в Коктебель в 1930 г.

* "Лимпопо" (нимфа Лимпопо) - шутливое прозвище Елизаветы Яковлевны Тараховской (урожд. Парнох, 1895-1968). Поэтесса и переводчица, сестра Софьи Парнок; бывала в Коктебеле в 1915, 1927, 1928, 1930 гг.

* Салтыкова
Тамара Сергеевна (1904-1976) - пианистка, в 1930 г. закончила Ленинградскую консерваторию.

* С.А.
- возможно, Сергей Андреевич Котляревский (1873-1940), историк и юрист, профессор МГУ.

* Гнесин
Михаил Фабианович (1883-1957) - композитор и педагог. В Коктебеле был в 1926 г.

* Речь Сталина "Новая обстановка - новые задачи хозяйственного строительства", произнесенная на совещании хозяйственников 23 июня, была напечатана в "Правде" 5 июня 1931 г.

* Фоли
(франц. folie) - мания, психоз.

* Островерица с чадами: с
сыном Александром (1924- 1944) и дочерью Надей (р. 1928).

* Женя
- видимо, Евгения Николаевна Чеботаревская (1892- 1972, в замужестве Ларионова). Сотрудница ГАХН, одно время - директор московского Дома писателей.

* Нина В.
- Нина Владимировна Крыжановская (1896-1979), москвичка, машинистка. В Коктебеле - в 1925-1929 гг.

* Баранович
Марина Казимировна (1901-1975) - переводчица, машинистка; была в Коктебеле в 1927, 1928, 1930 гг.

* Рыбаков
Иосиф Израилевич (1880-1938) - экономист и юрист, коллекционер. Знакомый А. А. Ахматовой.

* Н.Я.
- Надежда Яковлевна Хазина (1899-1980), жена О.Э.Мандельштама. Была в Коктебеле в 1926, 1931, 1933 гг.

* Лида
- Лидия Аполлоновна Арене (1889-1976) - гимназическая подруга М.С. Заболоцкой, мачеха В.В. Вишневского.

* Шлипс
Татьяна Александровна - студентка из Ленинграда, племянница композитора А.К. Глазунова.

* Потоцкий
Аркадий Васильевич (1880-1937, репрессирован) - артист 2-й студии МХАТ.

* Люба Г.
- Любовь Платоновна Гаврилова (ум. в 1940-х гг.).

* Якубчик. Анастасия Осиповна
(1894-1973) - химик, ассистент Военно-Медицинской академии в Ленинграде.

* Тата
- Татьяна Семеновна Златогорова (1908-1950, покончила с собой в тюрьме), актриса. В замужестве Маркович, затем была женой А.Я. Каплера, в соавторстве с ней писавшего сценарии фильмов "Три товарища" (1935), "Ленин в Октябре" (1937) и "Ленин в 1918 году" (1939). Выведена в повести И.М. Меттера "Пятый угол" (Нева. 1989. № 1).


 
 
В библиотеку
Дневники
М. Волошин