В. Я. Шишков

Ванька Хлюст

I
II
III
IV

III

Дед подымается, кряхтит, растирает затекшую спину и, сгорбившись, тянется к котелку:

-- А, мотри, упрела уха-то. -- И не своим, бабьим голосом, ухмыляясь, монотонно бубнит, как в дудку дудит:

Табашники к табаку-у-у,
Пьяницы к кабаку-у-у,
Обжоры к у-у-ужину!..

Потом, вместе с проснувшимся внуком, торопливо усаживается возле котелка.

Вскоре на зов приходит и Ванька. Лицо бродяги спокойно, но что-то таится в глубине его усталых глаз.

Дед вытащил из мешка деревянную обмызганную ложку и, все тем же смешливым голосом, весело подмигнув Ваньке, сказал:

-- Люди за хлеб, а я разве ослеп? Ну-ка-а раз! А ты что, Тимша, зеваешь? Имай рыбу-то... первый сорт мясо: от хвоста грудинка...

От ухи валит пар. Старик ест так, что за ушами пищит. Челюсти его работают сосредоточенно и жадно. Тимша чавкает, то и дело утирая нос рукой и чему-то радостно улыбаясь. А Ванька ест вяло, нехотя, печальный такой сидит пасмурный.

Дед, зорко покосившись на бродягу, вдруг заулыбался, положил, не торопясь, ложку, пощупал мешок, вытащил бутылку и, подняв ее выше головы, весело прохрипел:

-- Ну-ка, братья, зелено, -- не прокисло бы оно... Самосядочки хошь, Ванька? Хоррошая штука. У нас, в тайге, старухи ее из хлеба сидят... Знаешь поди?.. На-ка, благословись стакашком...

Тот, очнувшись и вскинув на деда белые свои брови, сглотнул жадно слюну:

-- Благодарим, дедушка Григорий. Мы не пьем...

-- Ты кому другому это скажи, -- смеясь, кричит дед -

Не пьешь... Нешто не вижу я, как кадык-от у тебя заползал. Пей, тебе говорят!..

Ванька смущенно скребет за ухом и, круто передернув плечами, тянется дрожащими беспалыми руками к самодельному берестяному стакашку:

-- Ну, за ласку твою, отец! Пригрел меня, сиротину.

-- Во здравие, -- откликается дед.

Ванька чамкает губами, сердито сплевывает, крутит головой и говорит:

-- Ух, анафема! Штука лукавая... Ране, бывало, я, действительно, завей горе веревочкой, водку эту самую довольно сурьезно сосал. Ну только теперича-аминь!..

Костер ярко пылал, тьма по сторонам клубилась, а вековые кедры-богатыри таежные-гурьбой обступили костер и, хмурясь, протягивали лапы свои к теплу и свету.

Уха подходит к концу. Дед всех удалей из котелка черпает и балагурит, стараясь распотешить компанию. Тимша смеется во все звонкое горло, то и дело расплескивая из ложки уху, но Ванька грустен.

Псы нетерпеливо топчутся, повизгивают и просительно гавкают тонкими благопристойными голосами, а дед, чавкая беззубым ртом рыбу и вкусно обсасывая кости, небылицы рассказывает:

-- И как лег это, значит, я не поблагословившись, не успел еще и заснуть-то путем, глядь: чертенок, будь он проклят, скок на меня...

-- Всамделишный?.. Большущий?.. --широко открыв глаза, спрашивает Тимша.

-- Да как тебе сказать, не соврать: вершков этак пять, нс более... Я его кэк сгреб в кулак, так всего, окаянного, и зажал. Только рога одни поверх кулака торчат, да темя видать... Вот ладно... И стал я кругом шарить, а сам думаю, как бы его, собаку, ошарашить по маковке-то, чем бог послал...

Босоногий Тимша, пыхтя и по-стариковски покрякивая, укрылся шубой, циркал сквозь зубы в огонь и облизывался на пекшиеся в золе кедровые шишки. Вдруг Ванька, перевалившись на бок, подполз к бутылке:

. -- Дед, а дед... Можно, ежели?..

-- Сыпь, сыпь...

Ванька облапил бутылку, задрал вверх кудрявую голову и жадными глотками выпил все вино. Глаза его заблестели задором, а лицо сделалось бледным и злым.

Дед на Ваньку уставился с любопытством, улыбнуться хотел -- улыбки не было.

Ванька про себя всхлипнул, покрутил удрученно головой и, свирепо погрозив тьме, стал, ругаясь, выкрикивать:

-- Эвона, моклышки-то, видишь, старик? А полено-то видишь?.. -- ткнул он в мертвую руку. -- Ха-ха! Понимай, брат. Чувствуй!.. А ни-и-чего-о... Слава богу, не жалуемся живем богато: дом о семи жердях с подъездом!

Дед не спускал с Ваньки удивленных глаз, костер оправлять начал. А Ванька, проворно поднявшись, посовался носом и, ненавистно тыкая в небо обезображенной рукой, взревел:

-- Проклятые!! Мучители!! Утух-вы!! Бог-то где же?! Дед от неожиданности чуть котелок с чаем не опрокинул, вздрогнул, выпрямился:

-- Ванька, опомнись!.. Ванька, одумайся!..

Бродяга сразу смолк, словно грудь надорвал и, еле переводя дух, угловато опустился на землю.

К нему Верный подошел, смотрит в глаза, ластится. Обнюхал уродливые руки и стал ласково лизать.

Ванька тяжело вздохнул.

-- Скажи мне по чистой совести, как перед истинным, скажи мне, дед, веришь ты в бога, в правду-матушку веруешь? -- заговорил бродяга срывающимся голосом.

Поскреб дед в раздумье голову и, бросая в огонь валежник, не спеша ответил:

-- Алтайцы -- богу не молятся, у них дворы скотом ломятся. А наш русак, хоша просит вышнего, кола нет лишнего: кругом бегом... Это у нас в тайге така присказка. А я тебе, сударик, вот что скажу: бога я завсегда в сердце имею. И тебе советую. Понял?.. Вот что, мила-а-й...

Ванька мигает часто, молчит, потом медленно, точно сам с собой, говорит:

-- Ну ладно... Ежели веришь, стало быть, бог есть, по- твоему?..

-- Дурр-а-ак... За такое слово сто раз дурак... По самое это место... -- цедит сквозь зубы дед.

-- Ну ладно. Стало быть, есть, -- заключает Ванька. -- А где же он?.. Я ли ему не молился?.. Я ли не ползал перед ним на карачках? У святителя Иннокентия в Иркутском был. Ты ушутил при моих-то ногах!.. Идешь, бывало, в мороз ночью, вскинешь голову вверх, а там звезды, да месяц по небу ходит... "Господи, шепчешь, господи. Оглянись на Ваньку, пошли исцеленье. Него тебе стоит, господи. Не дай загинуть!.. Душа моя, господи, душа опаршивела, коростой, как пес гнилой, вся покрылась..." Да ну плакать, да ну кувыркаться в землю, в снег башкой... Я, брат, слезоточив, из меня слеза даже неудержимо катится. Встанешь, утрешь рыло-то, да на небо взглянешь, а там все по-старому, только месяц смотрит на тебя да ухмыляется... А грех все на душе камнем лежит... -- закончил он тихо и низко опустил голову.

-- Да какой у тебя грех-от? Какие у нас с тобой могут быть грехи?.. Ну-ка...

Ванька деланно захихикал и торопливо, скороговоркой пробормотал:

-- У меня, дед, грехов сорок мешков. Один грех продал -- всех выпустил. Разбрелись который куда: кто по кабакам, кто по дуракам, а одного вот у вас на заимке пымали... Ххе... -- и, помолчав, добавил:- Поди и грехов-то никаких нет на свете... Каки таки грехи бывают, ты знаешь, дед?..

-- Как какие?- встрепенулся старик и, придвинувшись вплотную к калеке, стал подгибать по очереди корявые пальцы и перечислять монотонным, как у начетчика, голосом:

-- Непослушание, нерадение, паки блуд, лихоимство, гордыня-дочь дьявола, злоненавистничество, и самый смертный грех: хула на духа свята...

-- Ха-ха-ха! Здо-о-рово... Расписал, как размазал... А ежели какого зловредного человека жисти решить?... Это как?... Грех, али как?.. По маковке ежели фомкой кокнуть, ломиком?- И в голосе Ваньки заметен был хмель.

-- Дуррак... Язви те!..

-- Х-х-х-ха... --хрипел бродяга... --Не любишь?.. А ежели от которого, окромя зла, никакой корысти, как от гадины, тогда как? А?..

-- Как никакой корысти? Ме-ельница!..

-- Ну, вот хоть от меня, напримерича. Какой прок во мне? И какой я есть человек для миру?... Я столь же миру-то нужон, как дыра в мосту... Вот и следовает раздавить меня, как таракана. И я так умствую, что тому человеку-то за меня, как за паука за доброго, ежели убить меня, сорок грехов убавится. Ххы...

-- Статуй этакий... Елыман, прости бог... Пей-ка чай-то, умная твоя башка со вшам. Оно лучше дело-то будет. Ошпарь-ка душеньку-то..

Чай пьют без сахару из деревянных чашек. Дед натолкал в, чашку пшеничных сухарей и, прихлебывая, говорит резонно:

-- Вот смерть придет, узнаешь, каки таки грехи-то бывают. Пей-ка...

А что мне смерть? -- оживился калека. --Нешто я боюсь смерти? Да хошь сейчас!.. Нашел чем пугать Ваньку... Я, дед, в прорубь бросался -- вытащили, давился в лесу -- веревка лопнула... А ты -- смерть!..

-- Ой, Ванька... Не торопись умирать...

-- А как же жить-то мне, ты подумай? Ну, куды я?.. -- Жисть-то нам единова дается. Эх, Ва-а-нька...

-- Ну-к чо?..

-- Жалеть, мотри, будешь...

-- Я, брат, дед, подохну скоро. Чую, что околеть я должен невдолге: замерзну али так где окочурюсь... Что мне смерть?.. Харкнуть да растереть... Во!.. Не боюсь я ее вот ни на эстолько, -- и Ванька прижал единственным пальцем кончик костыля.

-- Ой, вре... -- недоверчиво вставил дед. -- Вот те и вре, -- передразнил калека.

-- Ой, паря, вре...

-- Тебе, может, жить-то хорошо... дак...

-- Тому хорошо, у кого брюхо большо, -- перебил дед. -- А ты живи да бога благодари. Мир должен как-никак прокормить тебя. Без этого нельзя...

-- А рука-то?

-- Руку напрочь отнять...

-- А душа-то покалечена, промерзла наскрозь?..

-- Ха, душа!.. Да она, может, почище, чем у кого другого прочего... От што...

-- Да ты дурак, дед, прости бог, али умный?! -- крикнул Ванька и ткнул деда в грудь. -- Ежели я кудрявый был, ежели я пригожий был, и девки от меня таяли?.. А теперича... На-ка вот. Ты ушутил?..

И, поднявшись во весь рост, Ванька, постукивая костылем о лежавшую возле лесину, раздельно произнес:

-- Землю зря топтать ежели, в том моего согласья нет!.. Понял?..

Старик ничего не ответил, а только сказал;

-- Пей-ка еще., Чаю много!

-- Благодарим...

-- А ты пей без сумленья... От чаю на брюхе веселей делается. От што...

У Ваньки корявое лицо укоризной покрылось, и он, опускаясь на землю, сказал:

-- Брюхо тут при чем, ежели душа просится на волю...

-- А ты, чтобы тебя через сапог в пятку язвило... Он опять свое... Ххе!.. -- запавшие, вдавленные временем глаза старика грустно улыбнулись. -- Как же я-то? Ведь во мне полторы жисти сидит, а я бы еще три прожил... Че-ортуш- ка, прости бог, этакий... Право!

И чтоб потешить загрустившего Ваньку, он вынул из-за пазухи табакерку и, опять не своим, смешливым голосом, разыграл штучку:

-- К голому голяку, к бедному бедняку, к нашему деду Масалову понюхать табачку носового. А для чего же табак нюхать? На гору одышка не берет, под гору спотычка не живет... Ну-ка ра-аз!.. --и подморгнул дремавшему Тимше. Понюхал, крякнул громко, по-цыгански: -- Кахы -- и сам себе ответил:-Кто крякнет, тому два!..

-- Ну и ласковый же карактер у тебя, дед, -- чуть ухмыльнулся Банька.

Дед улыбается, кутает Тимшу в шубу.

-- Спи, благословясь...

Тимшу сон не берет: ему хочется послушать, что говорят большие. Но те молчат, и Тимша заводит сам разговор с дедом.

-- А смертынька, дедушка, по земле ходит?.. -- И, не получив ответа, продолжает:

-- Это пошто ж она, скажи на милость, ходит-то?..

-- А вот по то, что тебя не спросила... По этому самому...

Дед опять набивает обе ноздри табаком, чихает свирепо, с присвистом, и приговаривает:

-- Чи-хи... Неумытому в рыло!..

-- Неумытый-то кто, дедушка, черт?..

-- А вот дрыхни, тогда и узнаешь кто...

-- Нет, впра-авду?

-- А вот вправду и есть... Становилось холодно: туман пополз от речки седыми лохмами. Норовил он, цепляясь за стволы дерев и кусты боярки, подняться ввысь, но таежный сумрак давил его к земле. Справа, над речкой, в прогалинке, серебрился месяц, и его тихий голубой свет встал и расплескался над объятой мраком тайгой.

Костер меркнет. Старик нехотя подымается, бросает смолье и укладывается спать. Бродяга, свернувшись калачиком, лежит молча, должно быть спит. Возле него Верный.

Тимша пыхтит под шубой, с Жучкой возится, а потом, высунув голову, говорит деду:

-- Анадысь я обортня на заимке видел с парнишками... Здоро-ве-енный...

-- Что и говорить...

-- Нет, вправду... Кобелем борзым прикинулся... Ма- теру-у-ушший...

-- С тобой-то слово, -- подсмеивается над внуком дед, сладко позевывая.

Тот обиженно сглатывает, глазенки блестят огнем, и он рассказывает дальше, стараясь придать голосу вес:

-- Я схватил кость аграма-а-аднищую, да кэ-эк этим костем-то звездану кобеля-то по роже!..

-- Ври-ври...

-- Вот-то и ври-ври... --Тимша вылез из-под шубы, лицо его вытянулось страхом, и он, сам себя пугаясь, прохрипел:-Дык кобель-от так весь тут тебе и рассы- ы-ыыпался. Аж искрушки полетели!..

Когда старик загремел густым смехом, Тимша, смутившись, виновато улыбнулся и юркнул под шубу...

-- Вот как выволоку тебя за волосья, -- сказал, хихикая, дед, -- да спущу штаны... Эвона чо городит... Баран этакий!

Дед вскоре начинает с присвистом всхрапывать, и мальчонка, надрожавшись досыта под шубой, тоже крепко засыпает..

В. Я. Шишков

К началу страницы

Предыдущая глава

Следующая глава

Назад к домашней странице В. Я. Шишкова


Русская литература Алтая | Литературная жизнь Алтая | Издательская деятельность АГУ