Публикации 

Воспоминания Сообщения

 

Левом МКРТЧЯН

 

«ТАК И НАДО ЖИТЬ ПОЭТУ...»

 

(Воспоминания об А. Тарковском)

 

А разве я не хорошо горю?.. 

Арсений Тарковский 

С Арсением Александровичем Тарковским я познако-

мился в гостинице «Армения» 14 июня 1967 года, в день, 

когда он с женой Татьяной Озерской приехал в Ереван. 

Приехал по приглашению Союза писателей Армении перево-

дить стихи Егише Чаренца.

 

Как только мы познакомились, он сказал:

 

— Знаете, я был в Армении. И мы всюду ездили с Мар-

тиросом Сарьяном. До войны еще. Вокруг Сарьяна была 

такая атмосфера доброты. С ним было очень хорошо.

 

Вдруг спросил:

 

— Да, а как у вас с молодыми поэтами, есть хорошие? Я 

назвал Размика Давояна.

 

Сказал Тарковскому, что люблю его стихотворение «Ко-

митас».

 

Когда была прочитана строфа: 

Лазарь вышел из гробницы, 

 А ему и дела нет,  

Что летит в его глазницы  

Белый яблоневый цвет, — 

311

 

Тарковский сказал:

 

— Здесь, в музее, есть «Комитас» Татевосяна...

 

Очевидно, Тарковский помнил работу художника, когда 

писал своего Комитаса. У Е. Татевосяна на первом плане 

крупно написан Комитас. Он весь в белом, на нем белая 

сутана. Стоит с блокнотом в руке, прислонившись к стволу 

громадного дерева. Вдали стоят крестьяне с детьми. Все 

кругом цветет. Преобладающее белое на фоне зеленого, зе-

леное с коричневым и даже черным. Гора вдали синяя, за 

горой — желтое солнце и легкая синяя дымка неба.

 

— Надо пойти в музей, — решает Тарковский. — Знаете, я 

писал об этом музее. Статьи были для зарубежных газет. А то, 

что вы пишете о переводчиках, — заметил Тарковский, — это 

очень благородное дело. У меня на книгу «Земле — 

земное» было тринадцать рецензий. А переводил я годами, и 

никто не писал, не было ни строчки. Однажды только за 

рубежом написали. Очень странно иногда бывает, читают по 

радио Китса и не говорят, кто же его перевел. Получается, 

будто Ките писал по-русски.

 

Говорили не только о литературе. Тарковский рассказал, 

как после войны в одной артели сшили из бязи зайчиков. 

Зайчики покупались. Артель шила все новые и новые партии". 

Прошло несколько лет — и выяснилось, что зайчики были 

сшиты всего один раз. Сдавалась партия зайчиков в магазин, 

затем артель скупала их и снова сдавала. И так до бесконеч-

ности, пока их не арестовали. Продавались зайчики по твердой 

цене, а бязь, из которой должны были шить все новые и 

новые партии зайчиков, продавалась на черном рынке.

 

В ответ я рассказал о том, как после войны в Кобулети, 

недалеко от Батуми, построили школу, набрали учеников. В 

штате держали около пятидесяти учителей. Но реально суще-

ствовали только директор школы и бухгалтер. Самой школы 

не было, ее не построили, хотя ежегодно выписывали деньги 

на ремонт, хотя был сторож школы, были уборщицы. Директор 

и бухгалтер много лет получали зарплату за всю школу и 

делились с заведующим гороно. Летом 1954 года Верховный 

суд Аджарии судил изобретательных мошенников.

 

— Эта история почище зайчиков, — смеялся Тарков-

ский. — Совершенно гоголевская история.

 

* * *

 

15 июня. Из подстрочников Егише Чаренца, предложен-

ных Тарковскому, он отобрал очень немного. Позже, уже из 

Дилижана, где он работал, Тарковский писал заведующей 

редакцией художественного перевода А. Г. Вартапетян: «Я в

 

312

 

тревоге, боюсь, что у меня мало материалов со схемами 

рифм и размеров стиха... Очень прошу Вас оказать благо-

творное влияние на авторов подстрочников, чтобы схемы 

были вписаны поскорей. Не хватает мне подстрочников до 

договорного объема; нужно и строк 100—150 сверх 1000, 

чтобы была хоть малая свобода дальнейшего выбора».

 

Тарковский переводил стихи ему близкие как поэту. Он 

говорил, что не любит новаторские стихи.

 

— Классический русский стих очень прочен. Это ко-

рабль, который можно грузить и грузить — будет на воде 

держаться. А новый стих, верлибр, сам себя не держит. 

Такой корабль ничем не загрузишь.

 

Я вспомнил Амо Сагияна, сказавшего, что стихи без 

рифмы — как брюки без пуговиц, только на гениальном 

человеке могут держаться такие брюки.

 

— На мне не держатся, — улыбнулся Тарковский. 

Спросил, как по-армянски «ласточка».

 

— Цицернак.

 

— Это очень похоже на «Цицерон». Цицернак, Цицерон, 

Пастернак...

 

Подарил мне «с чувством дружеской симпатии, с поже-

ланием счастья» свою книгу «Земле — земное».

 

Ездили на берег Зангу, смотрели родники-памятники. 

Разговор об Ахматовой. Тарковский:

 

— Блок однажды сказал про молодую Ахматову, что она 

пишет так, словно на нее смотрит мужчина. А надо писать 

так, будто на тебя смотрит Бог. Ахматова многие вещи так и 

писала. На нее смотрел Бог...

 

Вечером были у Галенцев. Работы Арутюна Галенца очень 

понравились Тарковскому:

 

— Больно, что он умер, странно, что жил... Таких худож-

ников, как Галенц, бездарности держат в тени. Для государ-

ства они не опасны.

 

— Знаете, Левон, Серов (так называют Владимира Серова в 

отличие от настоящего Серова, Валентина, передвижника)... 

Никогда еще непонимание искусства не доходило до такой 

высоты.

 

Тарковский так и сказал: «до такой высоты», хотя мог бы 

сказать «не падало так низко». Но высота (если речь о непо-

нимании в высоких властных структурах) — она ведь тоже 

может быть низкой.

 

* * *

 

16 июня. Поехал с Тарковскими, Владимиром Соколо-

вым и Владимиром Лифшицем (они, как и Тарковский, пе-

 

313

 

реводят Чаренца) в Дилижан. Живем в коттеджах Дома твор-

чества композиторов. У каждого из нас — огромные апар-

таменты с роялями. Коттеджи утопают в зелени. Здесь очень 

прохладно, пасмурно.

 

Вечером Тарковский рассказал, как он отдыхал в Дубул-

тах, как ездил в Калининград (Кенигсберг) и как Мариэтта 

Шагинян попросила привезти кусок камня с могилы Канта.

 

— Я взял отвалившийся от цоколя памятника кусок. Когда 

ехал назад, прочел статью Шагинян о Федоре Панферове, она 

его хвалила. Вернулся в Дубулты, Шагинян спрашивает:

 

— Привез камень?

 

— Я теперь привезу вам камень с могилы Панферова, — 

ответил я.

 

И еще одну историю о крутом характере Тарковского 

рассказала Татьяна Озерская. Председатель московского Лит-

фонда невзлюбил Тарковских. У них не было квартиры, и, по 

распоряжению Фадеева, жили они в Доме творчества, но их 

оттуда все время выгоняли. Однажды Тарковский приходит к 

литфондовскому председателю и говорит, что он зверь, а не 

человек. Затем хлопает дверью и закрывает за собой дверь на 

ключ (ключ был в дверях) и уходит, сказав секретарше: 

«Пусть этот зверь посидит в клетке, а ключ я возьму с 

собой».

 

Об Александре Твардовском:

 

— С Твардовским я в очень плохих отношениях. Он у 

себя печатает ужасные стихи. Он не понимает чужие стихи. 

Поэзии у него в журнале нет.

 

* * *

 

21 июня. Дилижан. Тарковский читал свои переводы из 

Чаренца. Очень ему нравится «Газелла матери».

 

— Переводить — словно тифом болеть, — говорит он. — 

Сегодня я перевел очень мало, всего 16 строк. Сажусь пере-

водить, и всякий раз такое ощущение, что никак не перевести 

это стихотворение, что это невозможно, такое ощущение, 

словно я никогда не переводил и первый раз пробую переве-

сти...

 

Читал стихи из двух своих книг, переплетенных вместе. В 

книгу вшиты листки с новыми стихами, написанными от 

руки. Стихи свои любит. Читает, не выделяя рифму, хотя 

рифма в его стихах многое значит, о чем он сам говорит.

 

Закончив чтение и глядя на книгу своих стихов, Тарков-

ский говорит:

 

314 

— Напишешь стихотворение — оно еще совсем младе-

нец, напечатаешь на машинке — уже взрослое, появится в 

журнале, в книге — это уже полная зрелость. А вот когда 

умрет поэт, начинается для стихотворения новая жизнь, оно 

воспринимается иначе.

 

Вспомнил я прошлогоднюю статью Владимира Солоухина о 

Тарковском «Хранитель огня». Сказал, что, по-моему, 

никто о нем так не писал. И не напишет.

 

Статья у меня сохранилась в папке о Тарковском. «Была в 

древнейшую старину, в доисторический период почетная и 

ответственная должность, — писал Солоухин. — Люди, ис-

полняющие ее, назывались, вероятно, хранителями огня. Важно 

было во время битвы ли, на долгом ли переходе с одного 

края земли на другой сберечь золотую искорку, чтобы по-

том, когда соберутся под безопасным и мирным навесом 

ветвей, опять запылало пламя.

 

Арсений Тарковский — такой хранитель» («Литературная 

газета», 1 ноября 1966 года).

 

* * *

 

22 июня. Дилижан. Арсений Тарковский:

 

— У меня есть ученица Лариса Миллер, пишет стихи, как 

большая, сложившаяся поэтесса. Я учу писать точно. Часто 

пишут небрежно, отклоняясь. Я как-то говорил: «Представьте, 

человек разбил стекло и сильно порезал руку. Первое, что он 

начинает делать: берет тряпку и чистит пол, на котором 

следы крови, затем думает о том, как вставить разбитое 

стекло, звонит и договаривается с мастером, а надо бы ему 

сразу же заняться рукой, побежать в поликлинику»...

 

Вспомнили почему-то Степана Щипачева. Тарковский:

 

— Знаете, это очень хороший человек. Это единственный 

писатель, который стал секретарем и которого стали еще 

больше уважать.

 

В столовой Дома творчества композиторов на обед не 

давали совершенно зелени. Приходилось самим покупать.

 

По нраву все мы папуасы, Возобновить 

бы нам травы запасы, — 

предложил Тарковский и добавил: — 

Дети меня называли Папа Ас.

 

Тарковский подарил мне машинописный экземпляр сво-

 

315

 

его перевода знаменитого непереводимого стихотворения 

Чаренца «Ее им ануш Айастани...». На машинописном экзем-

пляре перевода «Я слов Армении сладчайшей пропахший 

солнцем лад люблю...» Тарковский написал: «Левону — до 

книги, после знакомства, во время дружбы с завтрашней и 

сегодняшней любовью».

 

Но в книге (Егише Ч а р е н ц, Избранное, Ереван, 1967) 

этот перевод Тарковского не был опубликован, редакторы 

предпочли другой перевод. Да и завтрашняя любовь и дружба 

кончились, увы, в конце 1968 года.

 

* * *

 

24 июня. Дилижан. Завтра Арсению Александровичу Тар-

ковскому — 60 лет. Поэты, которым сейчас за пятьдесят, 

знают, как жестоко ошибались те из них, кто изменял поэзии и 

правде, щедро предлагая читателям стихи на случай. Арсений 

Тарковский, может быть, самый взыскательный из поэтов 

этого поколения. У него две книги стихов. Вторая его книга 

«Земле — земное» вышла в свет в прошлом году, а в 

нынешнем поэту исполнилось 60 лет.

 

Две небольшие книги принесли Тарковскому славу и 

известность одного из лучших поэтов России. Он не делал 

себе имя на сомнительных литературных сенсациях. Работал в 

традиционной манере и твердо верил, что источник, из 

которого пили Пушкин и Фет, Блок, Пастернак и Ахматова, 

никогда не иссякнет, не устареет...

 

Во вчерашнем номере армянской литературной газеты 

«Гракан терт» опубликована к 60-летию Тарковского не-

большая моя статья «Поэт».

 

В Доме творчества композиторов живет большая мохнатая 

собака по имени Том. Говорят, она чуть не загрызла 

поросенка. Тарковский сочинил устную «Балладу о Томе-

свиноеде»:

 

Жил-был желтый пес по прозванью Том, 

На костях свиней он построил дом. 

Никого не звал к своему столу И 

скелет свиньи водрузил в углу. 

Раз пришла к нему старая свинья, 

Смотрит на скелет: «Это дочь моя! 

Ты загрыз ее, недостойный скот, 

Почему ж тебя совесть не грызет?» 

316 

И ответил Том: «Не мешай мне спать!» И 

загрыз потом плачущую мать. 

Вечером Тарковские, Лифшиц с женой и я пошли в 

ресторан «Агарцин».

 

По какой такой прицине 

Мы пируем в «Агарцине»? 

А прицина такова, 

Что седеет голова. 

Нам сегодня восемнадцать, 

Завтра будет двести двадцать, — 

импровизировал Тарковский. 

Много и нежно говорил Тарковский о Цветаевой. Ругал 

Эренбурга и Асеева. 

 

* * * 

26—28 июня. Дилижан. Подготовил для Тарковского 

вопросы для беседы с ним. Беседа (очевидно, вопросы были 

неинтересные) так и не состоялась, хотя Тарковский ответил 

письменно на первые два вопроса. 

«Ваши оригинальные стихи высоко ценит читатель, он ждет 

их. Не мешает ли Вам работа переводчика писать оригинальные 

стихи?» 

«Благодарю Вас за добрые слова. Стихотворный перевод — 

отличная школа для поэта. Работа над переводом дает навыки, 

без которых обойтись невозможно. Одна из бед молодых поэтов 

в том, что замысел порой остается недовоп-лощенным из-за 

неумения полностью выразить его в стихах. Вместо того чтобы 

властвовать над стихотворной формой, неопытный поэт 

подчиняется ритму или рифме, и они ведут его за собой то в ту, 

то в другую сторону, отвлекая от цели. 

Туманность выражения, чрезмерная разветвленность сюжета 

— недостатки главным образом технического порядка. Перевод 

предоставляет поэту минимум свободы, а свободе лучше всего 

учит ее отсутствие. Она пригодится ему в пору зрелости. В 

молодости дисциплина мышления — лучшее условие 

совершенствования. 

Редкие поэты пишут стихи постоянно, изо дня в день. Чтобы 

рука не ослабла, ее нужно упражнять. Перевод — хорошая 

гимнастика. Но стихотворный перевод — род поэзии. И если 

отдавать ему слишком много времени, творческой энергии будет 

истрачено слишком много и для собственной музы ее не хватит. 

В идеале переводчик работает над подлинником, отвечаю-

щим его запросам, мыслям и чувствам, его времени. Тогда 

317

 

перевод — поэзия в прямом смысле слова. Так, после победы 

над войсками Наполеона появился на свет перевод «Илиады» 

Гнедича. Поэзия Жуковского в громадном большинстве 

случаев — переводная. Она была вызвана к жизни 

интересом большинства к романтике, бурно вспыхнувшим в 

начале прошлого века.

 

Огромную роль при переносе произведения поэзии на 

иноязычную почву играет язык перевода. Язык — активный 

элемент поэзии, и греческая «Илиада» в переводе — предмет 

русской поэзии...

 

Даже самое полезное при неумеренном употреблении 

становится вредным. Жизнь автора, способного создавать 

художественные ценности и целиком отданная переводу, не-

сомненно, вызовет сожаление».

 

«О собственно переводах пишут мало, а когда пишут, 

ратуют за перевод буквальный».

 

«Стихотворный перевод не может быть (по условиям задачи) 

буквальным. Как бы мы ни желали достичь абсолютной 

верности подлиннику, это невозможно из-за разности язы-

ков, их мелодики, ритмики, звукописи, различия образного 

наполнения тождественных понятий, различия исторического и 

социального опыта авторов оригинала и перевода и проч.

 

Перейдем на язык цифр. В переводе можно воссоздать 

максимум 70—80 процентов от оригинала, 30—20 процентов 

останутся за бортом перевода. Появится новое заполнение 

поневоле возникших лакун. Эти дописки должны быть в 

согласии с как бы оставшимися в неприкосновенности 70— 

80-ю процентами подлинника. Дарование переводчика именно 

в этих дописках. Чем переводчик скромней, чем больше он 

хочет раствориться в подлиннике, тем он даровитей и 

квалификация его выше...»

 

* * *

 

28 июня. Дилижан. У входа в столовую Дома творчества 

собаки перевернули урну, чтобы достать оттуда хлеб, и весь 

мусор высыпали на пол.

 

— Собак могут за это выгнать, могут убить, — забеспо-

коился Тарковский и, попросив в столовой веник, прибрал 

весь мусор. 

 

* * * 

11 июля. Ереван. Приехал из Цахкадзора Тарковский. Я 

ему принес составленный мною сборник «Это — Армения». 

Тарковский обрадовался опубликованному в сборнике цик-

лу стихов Осипа Мандельштама «Армения». В номере 

гостиницы Тарковский весь вечер читал Мандельштама. 

 

318 

Закутав рот, как влажную розу,  

Держа в руках осьмигранные соты,  

Все утро дней на окраине мира  

Ты простояла, глотая слезы. 

 

И отвернулась со стыдом и скорбью  

От городов бородатых востока...  

И вот лежишь на москательном ложе  

И с тебя снимают посмертную маску. 

— Это Мандельштам пишет о себе, это он снимает по-

смертную маску, — считает Тарковский. 

— Мандельштам, — говорит Тарковский, — поэт камня. 

Его книга так и называлась «Камень». Поэтому он так почув-

ствовал Армению. 

 

* * * 

12 июля. Тарковский в Союзе писателей Армении. Беседа 

с Эд. Топчяном. 

— Нельзя ли пробить Нарекаци? — спрашивает Тарков-

ский. — Издать бы его... 

Топчян просит Тарковского перевести поэму Чаренца 

«Хмбапет Шаварш». 

Во второй половине дня Тарковский с женой, Амо 

Сагиян и я поехали в Звартноц (храм VII века, недалеко от 

Эчмиад-зина, сохранился в руинах). Звартноц описан в 

одном из стихотворений Мандельштама («Не развалины — 

нет, но порубка могучего циркульного леса...»). 

Тарковский ехал в Звартноц как на праздник. В дороге 

Сагиян сказал, что Шелепина сняли. Тарковский возликовал, 

расцеловал всех нас. 

— Теперь, значит, будет свободнее. Процесс над Синяв-

ским состоялся по настоянию Шелепина. 

В Звартноце Тарковский все время говорил о Мандель-

штаме: 

— Вот виноградины с голубиное яйцо. 

— А вот и рулоны сукна... 

— Ведь Мандельштам нигде не пишет, как это 

великолепно. Благородство позиции художника. 

— Мандельштам сам видел, и очень точно. Его поэзия — 

первоисточник. 

— Предисловие к стихам и к очерку Мандельштама, 

конечно, напишу. Я готов полы мыть, камни таскать, если 

речь о Мандельштаме... 

Я хотел издать в Ереване отдельной книгой стихи и прозу 

Мандельштама об Армении. Тарковского попросил написать 

 

319 

предисловие. Он с радостью согласился. Он сообщил На-

дежде Мандельштам о наших намерениях. Она, как можно 

предположить, ему не ответила, она почему-то не хотела, 

чтобы предисловие писал Тарковский. 16 октября 1967 года 

Надежда Мандельштам писала мне, что книгу 

Мандельштама об Армении могла бы составить И. М. 

Семенко, а «статья (вступительная), разумеется, 

принадлежит тем из армянских литературоведов, которые в 

этом заинтересованы». Предполагаемое издание с 

предисловием Тарковского, к сожалению, так и не 

состоялось. 

 

* * * 

20 сентября. Получил от Тарковского письмо, написан-

ное 15 сентября в Друскининкае (Литва). Пишет, что закан-

чивает перевод поэмы Ованеса Туманяна «Лориец Сако». 

«Таня уверяет, что получилось хорошо. Мандельштама нач-

ну, как только окончу перевод. Работать тут очень трудно, 

потому что приходится лечиться, что отнимает массу време-

ни, — мы за этим и приехали сюда. Вот как обстоят дела. 

Мы мечтаем об Армении как о земле обетованной и о 

встрече с Вами и Амо. Я не знаю, как обстоят дела с моей 

книгой в «Совписе», м.б., ее придется редактировать с адми-

нистрацией, если они сдали ее в производство 15 сентября, 

как было намечено». 

 

* * * 

25 сентября. На юбилейные торжества, посвященные 70-

летию Егише Чаренца, съехались в Ереван многочисленные 

гости. Прилетел Арсений Тарковский. Вечером в гостинице 

«Армения» Сурен Кочарян и Тарковский ругали критиков. 

Сурен Кочарян сказал, что за многие годы он запомнил из 

журнала «Крокодил» диалог: 

— Почему ты стал критиком? 

— Потому что с детства ненавижу литературу. 

 

* * * 

26 сентября. Симпозиум «Октябрьская революция и по-

эзия Егише Чаренца». Много говорят о Чаренце и Маяковс-

ком. 

— Алексей Сурков сказал, что всех зарубежных поэтов 

подводят под Маяковского. Таких критиков в русской лите-

ратуре много, — заметил Христо Радевский (Болгария). 

Тарковский аплодирует Радевскому. Рассуждения о Ча-

ренце и Маяковском его раздражают. Просидев часа два на 

симпозиуме, он сказал: 

320 

Подведем итоги, 

Подавай Бог ноги. 

Один из критиков, как бы подчеркивая плодотворность 

литературных влияний, заявил, будто все мы, критики, «рады 

писать под влиянием Чернышевского, Белинского и Добро-

любова, но у нас не получается».

 

Тарковский:

 

— А я совсем не рад. Почему я должен писать под 

влиянием Маяковского? Я хочу писать под влиянием Тар-

ковского.

 

* * *

 

28 сентября. Утром в фойе гостиницы «Армения» я читал 

газету и не заметил, как подошел Тарковский.

 

— Здравствуйте, Левой!

 

— Ба! Здравствуйте.

 

— Знаете, когда еще было сказано «Ба!»?... Жена нало-

вила мух и побросала их в стакан с водкой. Когда муж стал 

пить, она ему говорит: посмотри, что ты пьешь. Муж посмот-

рел и сказал: 

— Ба! Это же муховка! 

 

* * * 

29 сентября. Тарковский ругает издателей, ругает дирек-

тора издательства «Художественная литература» Косолапова:

 

— Я был в Госиздате и сказал Косолапову: «Если моя 

книга не нужна читателю и вы ее не издаете, правильно 

поступаете. Но если она нужна читателю и вы ее не издаете, 

через 50 лет, проходя мимо вашей могилы, будут плевать на 

нее». Знаете, через несколько дней мне позвонили и заклю-

чили со мной договор. Издатели любят, когда их ругают.

 

В стихотворении о Мандельштаме «Поэт» («Эту книгу мне 

когда-то/В коридоре Госиздата...») Тарковский писал еще и о 

себе:

 

Так и надо жить поэту, Я и 

сам сную по свету, 

Одиночества боюсь, В сотый 

раз за книгу эту В 

одиночестве берусь. 

И в нем, Тарковском, «было нищее величье и задерганная 

честь». Он тоже, «как дар, в диком приступе жеманства 

принимал свой гонорар».

 

Здравствуй, праздник гонорарный, 

Черный белый каравай! 

11 «Вопросы литературы», № 1 

321 

Я повторял про себя эти стихи, пока Тарковский в кори-

доре издательства «Айастан» ждал кассира, чтобы получить 

гонорар за переводы стихов Чаренца.

 

— Хочу иметь нетрудовые доходы, — смеясь и вскинув 

голову, сказал Тарковский. — Надо платить гонорар за стихи, 

не публикуя их. Установить определенный гонорар за 

написанное, а издавать то, что нужно читателю. Государство от 

этого бы выгадало. Не надо было бы издавать громадное 

количество слабых стихов...

 

* * *

 

17 октября. Получил письмо, написанное Тарковским 12 

октября. Он, в частности, пишет: «Я живу как в тумане из-за 

многодневной головной боли и растерянности, которая овла-

девает мною всегда с наступлением осени и первых холодов, я, 

видимо, полная противоположность Пушкину, который всю 

эту гадость (холод, слякоть) почему-то любил.

 

Я (действительно дорогой Амо был прав) нашел у себя 

подстрочники его стихов, но нужны транскрипции (русскими 

буквами!) всех стихов или хотя бы тех мест, где есть 

звуки, связанные с выразительностью.

 

Милый Левой, хотя бы Вы взялись за Амо и устроили 

какой-нибудь очередной скандал, чтобы ему стало легче жить на 

белом свете! Для меня Армения прежде всего — он с его 

поэзией и неумением устроиться так, чтобы жизнь не каза-

лась наказанием за несовершенные грехи...

 

И Таня, и я вспоминаем Армению, этот рай, каменный 

сундук, набитый чудесами, с дырками для лучших на свете 

воздуха и воды. Если б люди могли устраивать свою судьбу 

ради своего счастья, я бы полгода в году жил у Вас и учился 

быть счастливым, что, впрочем, гораздо труднее, чем возиться в 

духоте и лужах с автомобильной и загаженной водой.

 

Вспоминаем Армению и суетимся, полные тревоги о бу-

дущем, потому что еще ничего не ясно, договор на собств. 

стихи у меня еще не подписан, работать мне трудно из-за 

того, что я плохо себя чувствую, в доме у нас шумно, 

запереться мне негде, и я вообще какой-то глумной и не в 

себе. Я слишком мало занимался стихами, всерьез предавался 

многому, что мешало им, а теперь спохватился, но, кажется, 

уже поздно. Из-за неумения жить на свете и денег не 

хватает, и рабочей комнаты у меня, собственно говоря, нет, и 

психологически — я вне своей сферы, а где — и сам 

понять не могу. Я сделал на свете гораздо меньше, чем 

должен был, и это грызет меня, как обжора куриную ногу...

 

Но жить мне без Армении было бы намного хуже; я как 

 

322 

вспоминаю сухой ее воздух, так и выпрямляю спину. Видно, 

мы еще и впрямь поживем»...

 

9 ноября. Письмо Тарковского. Без даты. Отправлено из 

Москвы 5 ноября. «Кажется, я решусь, — пишет Тарков-

ский, — послать Вам и в журнал стихи О. М. (Осипа Мандель-

штама. — Л. М) без разрешения наследников, считая, что 

наследники О. М. — весь мир, а не только родственники».

 

* * *

 

20 декабря. Москва. Засиделся у Тарковских до 4-х утра. 

Тарковский читал свои переводы из Махтумкули. Стихи ге-

ниальные. Один из переводов прочел и прослезился...

 

Подарил мне книгу Махтумкули «Избранное» (М., 1960): 

«Моему милому дорогому другу от одного из переводчиков с 

любовью». Подарил сборник еще двух туркменских поэтов 

Кемине и Молланепеса (Л., 1959): «Левону, моей армянской 

радости».

 

Кемине переведен Тарковским. Молланепес — Марией 

Петровых...

 

Я видел, как дороги Тарковскому его переводы. Он прочел 

почти все свои переводы из Махтумкули. Читал переводы из 

Кемине.

 

Тарковский как бы отвечал Вильгельму Левику, опубли-

ковавшему в еженедельнике «Литературная Россия» от 15 

декабря реплику «Рецензия Арсения Тарковского».

 

Речь о рецензии Тарковского на сборник переводов Па-

стернака («Литературная газета» от 22 ноября 1967 года). 

Вильгельм Левик, выдающийся переводчик западноевропей-

ских поэтов на русский язык, возражает Тарковскому, кото-

рый в своей рецензии, в частности, пишет: «Трудно предста-

вить себе читателя, выискивающего в книге любимого автора 

прежде всего переводы»; «Оригинальные стихи — праздник 

поэта, переводы — его работа»; «По условиям задачи пере-

водчик дышит чужим воздухом»...

 

«Все мы в той или иной мере, — полемизирует Левик, — 

дышим чужим воздухом, никто не рождается без отца и 

матери, не созревает вне национальной и общечеловеческой 

культуры. В оригинальных стихах Тарковского при всех 

высоких качествах тоже веет воздухом Анненского, Ман-

дельштама, Цветаевой и даже Баратынского. Но талант пере-

водчика — об этом мы уже говорили, и Тарковскому ли 

этого не знать — прежде всего талант языковой. Язык — это 

воздух, которым он дышит. Так можно ли назвать воздух 

родного языка чужим?»

 

 

323 

Тарковский не в первый раз удивляет-возмущает коллег-

переводчиков. Стихотворение «Переводчик», опубликованное 

в первой его книге «Перед снегом» (1962), стало тогда 

предметом полемики.

 

Для чего я лучшие годы 

Продал за чужие слова? Ах, 

восточные переводы, Как 

болит от вас голова, —

 

писал Тарковский. Ему возражали Вера Звягинцева, Алек-

сандр Гитович...

 

Тарковский всегда говорил, что переводы — это работа, 

тяжелая и вынужденная. Но переводы свои любил. Они не 

были для него чужими словами. Чужое, если переведено, 

становится своим, кровным...

 

* * *

 

21 декабря. Об Анне Ахматовой:

 

— Ахматову я так любил, что когда она умерла, думал, 

умру и сам.

 

Об Александре Фадееве:

 

— Фадеев меня очень любил. Он издал Махтумкули, он 

меня в Союз принял.

 

— Да, многие его хвалят, — сказал я. 

Тарковский:

 

— Что вы! Это же был бандит, убийца, сволочь. Просто 

ко мне относился хорошо.

 

Тарковский может похвалить от души и врезать от 

души.

 

* * *

 

27 декабря. Весь вечер у Тарковских. Говорили о «лета-

ющих тарелках». Тарковский:

 

— Это чудовищно интересно. Хоть бы при моей жизни 

что-то выяснилось...

 

О заголовке новой книги. Жена предложила назвать книгу 

одним словом — «Панцирь».

 

Тарковский:

 

— По смыслу хорошо, но слово не звучное. Хорошо 

теперь пишут через «и», а то, представляете, книга называется 

«Панцырь».

 

Читал Тарковский стихи Мандельштама об Армении. По-

казал черновые варианты:

 

324

 

Колючая речь араратской долины…

 

Хищный язык городов глинобитных, 

Речь голодающих кирпичей...

 

Дикая кошка армянская речь, 

Мучит меня и царапает ухо...

 

Кто-то рассказал Тарковскому, что из Мексики привезли 

броши из живых жуков, украшенных камнями. Их прикалы-

вают женщины на грудь, и они медленно двигаются. Живут 

эти жуки без пищи год. (В 1985 году я видел таких жуков в 

Мексике. На ночь кладут их в коробочки с едой, продаваемые 

вместе с жуками.)

 

Тарковский:

 

— Очень жестокие люди могут придумать такое. Знаете, 

однажды мы с сыном отдыхали в Подмосковье. Рабочие 

вырыли ямы, чтобы посадить деревья. Деревья не привезли, а 

ямы, очень глубокие, наполнились водой. Туда попадали 

лягушки. Мы с сыном Андрюшей ежедневно их оттуда вы-

таскивали.

 

* * *

 

31 декабря. Новый, 1968 год встречаю с Тарковскими в 

Центральном доме литераторов.  

Собрались в ЦДЛ в 11 вечера. 

— Знаете, — улыбнулся Тарковский, — я придумал во-

сточную мудрость: маленькому холму и большой горе дано 

равное счастье находиться на своем собственном месте...

 

Тарковский познакомил меня с Виктором Шкловским.

 

Шкловский: — В Армении прежде всего — великая архи-

тектура. Влияние армянской архитектуры на мировую несом-

ненно. Я бывал в Армении.

 

Знакомя меня со Шкловским, Тарковский сказал:

 

— Левой, вы должны его обожать, преклоняться перед ним.

 

Шкловский: — Вот если бы такое отношение ко мне лет 

сорок назад...

 

Тарковский: — А знаете, есть у них поэт Амо Сагиян, это 

гениальный поэт, но никто о нем не знает.

 

Шкловский: — Не читал.

 

Тарковский: — Нет переводов, я его буду переводить.

 

Шкловский: — А вы всех надули. Были закрыты много 

лет. И вдруг раскрылись.

 

...Для встречающих Новый год — концерт в Большом 

зале ЦДЛ. Когда около трех часов ночи кто-то запел «Капли 

испарений катятся, как слезы...», Тарковский написал: «Мой

 

325 

дорогой Левон, от всего сердца желаю вам покоя от идиотов 

1.1.1968».

 

* * *

 

8 января 1968 года Тарковский прислал по почте в Пере-

делкино пригласительный билет на вечер в Большом зале 

ЦДЛ, посвященный его 60-летию. «Милый Левой, я по Вас 

очень скучаю и плохо живу на этом свете. Прилагаю билет на 

два человека и надеюсь хоть вдвоем с дамой, хоть в одиночку 

Вас увидеть. На билете все написано, что Вам следует 

знать о вечере, кроме того, что Вы на нем выступите и что я 

Вас люблю».

 

* * *

 

11 января. ЦДЛ. Председательствовал на вечере Кайсын 

Кулиев. Он подарил Тарковскому роскошную бурку. Всту-

пительное слово произнес Ал. Михайлов. Тарковского че-

ствовали как большого русского поэта. Я рассказал собрав-

шимся, как некая очень важная дама, жена очень важного 

официально признанного поэта, все допытывалась у жены 

Тарковского, на какую тему пишет он стихи.

 

— А на какую тему пишет ваш муж? — спросила в свою 

очередь Татьяна Озерская.

 

— Мой? — удивилась дама. — Это же известно, на тему 

народа.

 

После такой затравки я прочел одно из самых удивитель-

ных стихотворений Тарковского — «Верблюд»: 

На длинных нерусских ногах  

Стоит, улыбаясь некстати,  

А шерсть у него на боках,  

Как вата в столетнем халате. 

 

Должно быть, молясь на восток,  

Кочевники перемудрили,  

В подшерсток втирали песок  

И ржавой колючкой кормили. 

 

Горбатую царскую плоть,  

Престол нищеты и терпенья,  

Нещедрый пустынник-господь  

Слепил из отходов творенья. 

 

И в ноздри вложили замок,  

А в душу — печаль и величье,  

И, верно, с тех пор погремок  

На шее болтается птичьей. 

 

По Черным и Красным пескам,  

По дикому зною бродяжил, 

326 

К чужим пристрастился тюкам, 

Копейки под старость не нажил. 

Привыкла верблюжья душа К 

пустыне, тюкам и побоям. А все-

таки жизнь хороша, И мы в ней 

чего-нибудь стоим. 

— Вот вам, — завершил я свое слово, — и тема народа, 

тема поэзии Арсения Александровича Тарковского.

 

* * *

 

Письмо Тарковского от 25 июня 1968 года: «Дорогой 

Левой! Поздравляю Вас с днем моего рождения. Благодарю 

Вас. Только что мы вернулись из Англии, где живут даже 

армяне, которым рады и англичане». И дальше о тенденциозно-

высокомерной грубой рецензии на его переводы из Егише 

Чаренца, опубликованной в журнале «Литературная Арме-

ния» (1968, № 3). «Мне сдается, что это — самая удивительная 

статья о моих переводах за всю мою жизнь переводчика...»

 

Статья была дико несправедливой. Я писал об этом в 

рецензии «Чаренц на русском языке» («Коммунист», 7 августа 

1968 года), в журнале «Вопросы литературы» (1968, 

№11), в моей книге «Армянская поэзия и русские поэты 

XIX—XX вв.» (Ереван, 1968), писал, хотя Тарковский сове-

товал мне «не ввязываться в споры с людьми, спор с кото-

рыми бессмысленен, как толчение воды в ступе».

 

К сожалению, и сам сборник Чаренца, в котором были 

опубликованы переводы Тарковского (Егише Чаренц, 

Избранное, Ереван, 1967), был издан весьма поспешно и 

весьма небрежно. В выходных данных указано, что 300-

страничный сборник был сдан в набор 6 сентября и был 

подписан к печати 19 сентября. В результате выпали из пере-

водов какие-то строчки, каких-то переводов вообще не ока-

залось в сборнике. Например, одно из трех «Восьмистиший 

солнцу»: 

Как бедра женщины, рожденной 

Сводить с ума, сжигать, гореть, 

К своей стихии раскаленной 

Притягивает солнца медь. 

 

И кони дико ржут во власти  

Огня, траву полей топча,  

И стонут женщины от страсти,  

И ловят смех его луча. 

Выпали из сборника и некоторые другие переводы Тар-

ковского.

 

327

 

* * *

 

11 августа приехали в Переделкино Тарковские. Говорили 

о будущей книге Амо Сагияна. Тарковский сказал, что 

предисловие к армянской книге Мандельштама пишет. Я 

фотографировал Тарковского.

 

Позже, 24 ноября, уже в Ереване, принес Тарковскому 

переделкинские фотокарточки. На одной — Татьяна Озер-

ская, Арсений Тарковский, поэт Самвел Григорян и моя 

жена Нелли Хачатурян. На другой — Арсений Тарковский и 

Нелли Хачатурян. На обороте этих снимков Тарковский на-

писал: «Дорогому Левону от нас» и «Дорогому Левону с 

любовью от меня и его милой жены Нелли».

 

* * *

 

19 августа. Ездил из Переделкина в Москву. Был у Тар-

ковских. Фотографировал его. Он подписал договор на пе-

ревод книги Амо Сагияна.

 

— Сагиян — очень крупный поэт. Я боюсь, вдруг у меня не 

получится, — сказал, подписывая договор, хотя уже в прошлом 

году в Дилижане блестяще перевел несколько стихотворений 

Сагияна. 

Показывал мне тоненькие сборники стихов Мандельштама: 

— А ведь осталось навсегда. У меня есть все книги 

Мандельштама на русском языке. Говорил о своей книге:

 

— Я хочу назвать ее «Вестник». Мне очень нравится 

заглавие.

 

* * *

 

3 ноября. Ереван. Прилетел Тарковский с женой.

 

— Я буду работать, переводить Сагияна, и буду писать 

для души предисловие к вашему Мандельштаму.

 

...Стоим на втором этаже гостиницы «Армения», ждем 

лифта. На втором этаже — ресторан. Над входом по-армянски 

написано РЕСТОРАН. Тарковский читает по буквам: это, 

значит, армянское «р», это — «е»... Доходит до шестой 

буквы. Здесь должно быть еще одно «р», но эта буква не 

похожа на «р», что стоит в начале слова.

 

— Второе «р», — объясняю я, — это другое «р», мягкое.

 

— Как вы различаете в слове «ресторан» мягкое и твердое 

«р»? — удивляется Тарковский. — Знаете, я однажды 

спросил у маленькой девочки: «Мама дома?» Она меня по-

правила: «Не мама, а мама». Она уловила разницу в произ-

ношении, интонации.

 

328 

* * *

 

7 ноября. Гостиница «Армения». Амо Сагиян, Анатолий 

Найман и я — в номере Тарковского.

 

Найман: — В Ленинграде иду с Иосифом Бродским. Встре-

тили Карпа. Спрашиваю, как дела, чем занят. «Перевожу 

Туманяна». — «Знаешь, я тоже перевожу Туманяна». Брод-

ский: «Густой Туманян...»

 

Как бы возражая Бродскому, Тарковский замечает, что 

Туманян — поэт высокой чистоты и ясности, потому-то так 

трудно его переводить.

 

— Я перевожу, — продолжает Тарковский, — очень 

точно, так как мне лень что-то придумывать. Гребнев переводит 

хорошо. Наири Зарьян чудовищно несправедлив к нему.

 

Тарковский с Найманом читают стихи Ахматовой и Ман-

дельштама. У Тарковского — слезы:

 

— Мандельштам видел очень точно. Это поэт образа. Он и 

еще Пастернак никогда не ошибались.

 

Стихотворение Мандельштама «Возможна ли женщине 

мертвой хвала?..» читает Тарковский по памяти все время. 

Это одно из самых любимых его стихотворений.

 

* * *

 

12 ноября. Гостиница «Армения». До часу ночи в номере у 

Тарковских. Сегодня они вернулись из Зангезура. Ездили 

туда с Амо Сагияном.

 

Тарковский:

 

— Воротанское ущелье — это ни с чем не сравнимо. 

Только идиот может не верить в существование Бога, увидев 

эти горы. Знаете, нам рассказывал секретарь райкома, что у 

них в ущелье живут семь ящериц, что это семь красавиц, 

превращенных в ящериц. Представляете, какая это страна, 

если секретарь райкома рассказывает такое. Жители увере-

ны, что у них в горах живет дракон. 

 

Для нынешних армян,  

Как весть былых времен,  

В ущелье Воротан  

Жив каменный дракон... 

14 ноября. Гостиница «Армения». Тарковский:

 

— Жизнь каждого человека имеет цену вселенной.

 

* * *

 

16 ноября. В гостинице «Армения» у Тарковского. Звоню 

по телефону. Тарковский слышит, как я говорю: «Да он же

 

329 

идиот, идиот с претензиями...» — слышит и тут же импрови-

зирует:

 

Я стал идиотом с претензией, 

Хотя был от века таков. Я 

прислан сюда по лицензии Из 

вечной страны дураков. 

* * *

 

18 ноября. В книжном пассаже на ул. Абовяна Татьяна 

Озерская по рисунку на обложке (нарисована обезьяна) уз-

нала книгу Р. Уомсера «Пан Сатириус» на армянском языке.

 

Оказалось, что перевод осуществлен с русского перевода 

Озерской и обложка (художник Е. Бочурин) позаимствована с 

русского издания. Озерская подарила мне армянского 

Уомсера: «Дорогому Левону Мкртчяну от одной из безымян-

ных соучастниц этой книги — на добрую память об ереван-

ском нашем житье-бытье». 

Тарковский сделал на книге надпись в стихах: 

 

Прочитайте в Ереване  

Сей роман об обезьяне  

Из семейства обезьян.  

Даже в ней в конечном счете  

Несомненно вы найдете  

В нраве маленький изъян. 

 

Тарковский читал (взахлеб) свои переводы из Абу-ль-Ала 

аль-Маарри. Читал и подстрочные переводы.

 

— Все никак не могу перевести. Это гениальный поэт.

 

* * *

 

21 ноября. В университете — встреча с Тарковским и 

Найманом. Тарковский хорошо читал свои стихи. Был доволен. 

На вопрос: «Кто вам ближе, Туманян или Чаренц?» — 

ответил:

 

— Это великие поэты, но мне ближе всего Амо Сагиян.

 

Когда один из студентов спросил, правда ли, что сейчас 

созданы такие машины, которые пишут стихи, Тарковский 

сказал:

 

— Мы живем в последнее время, когда еще можно жить! 

Тарковский читал нам с Сагияном неопубликованное сти-

хотворение Ахматовой: 

 

Стрелецкая луна. Замоскворечье... Ночь.  

Как крестный ход, идут часы Страстной недели...  

Я вижу страшный сон. Неужто в самом деле  

Никто, никто, никто не может мне помочь. 

 

330 

В Кремле не надо жить — Преображенец прав, 

Там зверства древнего еще кишат микробы: 

Бориса дикий страх и всех Иванов злобы, И 

самозванца спесь взамен народных прав.

 

Я попросил, чтобы Тарковский прочел это стихотворение 

студентам. Прочел, а после встречи со студентами сказал, 

что не хотел читать, так как у меня, преподавателя универси-

тета, могут быть неприятности.

 

Пока Найман читал свои стихи и переводы, Тарковский, 

меняя фиолетовую ручку на красную, рисовал меня. Чтобы 

не было никаких сомнений, что на листочке из тетради в 

клеточку нарисован я, он написал под рисунком: Левой 

Мкртчян.

 

Читал Найман увлеченно, его хорошо слушали. Читал 

целых полчаса.

 

«Толя разошелся и в уме нас ругает», — написал на 

листочке Тарковский.

 

На днях я рассказал Тарковскому, как в Батуми хулиганы 

могли пристать к прохожему с вопросом: «Ты почему в уме 

меня ругаешь?» Теперь Тарковский то и дело улыбается: 

«Левой в уме нас ругает...», «Таня в уме нас ругает...».

 

Вечером в гостиничном номере Тарковских играли в 

цитаты. Кто-то начинает: «Мой дядя самых честных пра-

вил...» Надо тут же вспомнить какую-нибудь строчку, начи-

нающуюся на букву «л». Тарковскому надо было вспомнить 

строку, которая бы начиналась с буквы «ю». Он тут же 

сочинил:

 

Юбочку короткую 

Я всегда носила. Я 

была кокоткою, 

Выглядела мило.

 

* * *

 

25 ноября. День рождения Татьяны Алексеевны Озерс-

кой. Тарковский преподнес ей стихи:

 

Эта кошка на диване 

Восседает в Ереване. И 

сидит еще при ней 

Также некто из зверей. В 

Ереване кошкин пес 

Задыхается от слез, 

Потому что нет у Тани 

Состраданья в Ереване.

 

331

 

Рядом со стихами нарисована кошка в соседстве с псом.

 

* * *

 

Тарковский рассказал забавную историю. Однажды его 

среднеазиатские друзья выпили за его здоровье, а потом, 

уже сильно подвыпившие, стали пить за здоровье его брата 

Пеньковского, известного переводчика. Тарковский говорит, 

что Пеньковский ему не брат. А они удивляются:

 

— Тогда почему же у вас такие одинаковые фамилии: 

Тарковский — Пеньковский?

 

Прогуливаясь по саду доброго эчмиадзинского родствен-

ника Миракяна, я сказал:

 

— Я так хочу владеть каким-нибудь  именьем.

 

Я так хочу иметь хорошую жену, 

Чтобы себя кормить каким-нибудь вареньем, 

Всегда есть досыта шашлык и ветчину, — 

мгновенно продолжил Тарковский.

 

* * *

 

27 ноября. Тарковский переписал для меня набело только 

что законченное стихотворение «Эребуни». Три-четыре дня 

тому назад Миракян пригласил Тарковского посмотреть в 

Ереване остатки древней урартской крепости Эребуни (VII— 

VIII век до н. э.). Тарковский рад, что написал стихотворение. 

Ведь пишет он не часто и не много. Стихотворение ему очень 

нравится. Меня смутила первая строфа:

 

Они хотели всем народом Распад 

могильный обмануть И 

араратским кислородом Продуть 

холма сухую грудь. 

Я не мог понять, почему обмануть? И почему непременно 

всем народом?

 

* * *

 

29 ноября. Тарковские, Найман и я были в мастерской 

художника Геворка Григоряна. Тарковский сказал, что шел с 

неохотой, так как репродукции григоряновских работ ему не 

понравились. Но теперь он видит, что это гениальный 

художник.

 

* * *

 

2 декабря. Неприятный разговор из-за стихотворения

 

332

 

«Эребуни». Я предложил в первой строфе обмануть заме-

нить словом отпугнуть. А Сагиян сказал, что стихотворение 

ложное и что в ноябре, тем более в «последних числах нояб-

ря», нет в Ереване ласточек. Тарковский был оскорблен.

 

* * *

 

6 декабря. Шмавон Миракян настоял, чтобы Амо Сагиян и 

я встретились с Тарковскими в Эчмиадзине, в доме его 

гостеприимного родственника. Встретились и разругались 

окончательно. Тарковский кричал, что он требует уважения к 

себе. Он был взбешен. А виноват был я. Говорят, лучше 

принять обиду, чем нанести ее. Но к этой мысли, как правило, 

приходят уже после нанесенных обид...

 

* * *

 

9 декабря. Председатель Госкомиздата Армении А. Утма-

зян и я поехали в Тбилиси на первую выставку-конкурс 

книги трех Закавказских республик. Я — член жюри от 

Армении. Вечером в гостинице «Иверия» столкнулся лицом к 

лицу с Тарковскими. Обиженные в Ереване, они перебрались 

в Тбилиси. Господи, промелькнуло у меня, не подумают ли 

они, что я приехал специально, что я их преследую?

 

ПОСТСКРИПТУМ

 

Арсений Александрович Тарковский был человеком по-

вышенно эмоциональным. Чувства у таких людей и в дружбе и 

в ссоре бьют через край. Карамазовский безудерж в той или 

иной мере свойствен всем русским людям. Ругал меня 

Тарковский крепко и, очевидно, долго. Сказано ведь: долго 

длятся обиды и долог рассказ о них.

 

Прошли годы — целых тринадцать лет, — и снова мы 

встретились в Ереване в октябре 1982 года. Тарковский с 

женой был приглашен Союзом писателей Армении на Праздник 

переводчика. Начинался праздник 31 октября, 28-го позвонил 

мне секретарь Союза писателей Арик Григорян. Сказал, что 

предусмотрена индивидуальной программой гостей встреча 

Тарковского со студентами университета факультета русской 

филологии. Состоялась встреча 29 октября. Тарковский 

пришел на факультет, несмотря на то, что я, так сильно его 

обидевший, был деканом факультета. Может быть, потому и 

пришел, чтобы сказать, что не держит в сердце зла.

 

Я как декан вел встречу. Произнес вступительное слово. 

Наша размолвка, конечно же, никак не сказалась на моем 

отношении к поэзии Тарковского. Выступил со словом о 

Тарковском Арик Григорян.

 

333

 

Тарковский читал свои стихи по однотомнику «Избран-

ного». Извинился, что не все помнит. Мне было интересно, 

какие стихи он отберет для чтения. Я записал заголовки 

прочитанных стихов: «Сверчок», «Степь», «Стань самим 

собой»... Было прочитано около пятидесяти стихотворений.

 

Тарковский:

 

— «Олимпийская скрипка». Знаете, когда-то на плафоне 

Большого театра Аполлон играл на скрипке. Это, может, 

оттуда. «Стихи из детской тетради». Эти стихи 21-го года, 

мне тогда казалось, что надо писать на древнегреческие 

темы. «Посередине мира». Это из опытов Гете. «Пауль Клее». 

Знаете, был такой художник. Я его очень любил. На него 

немножко похожи рисунки Аревшата Авакяна. 

 

Жена Тарковского Татьяна Озерская предложила ему 

прочесть «Эребуни».

 

— Нет, не буду! 

Прочел «Комитаса». 

 

Ничего душа не хочет 

И, не открывая глаз,  

В небо смотрит и бормочет,  

Как безумный Комитас. 

 

Медленно плывут светила  

По спирали в вышине,  

Будто их заговорила  

Сила, спящая во мне. 

 

Вся в крови моя рубаха,  

Потому что и меня  

Обдувает ветром страха  

Стародавняя резня. 

 

И опять Айя-Софии  

Камень ходит предо мной,  

И земля ступни босые  

Обжигает мне золой. 

Читал переводы из Саят-Новы, Чаренца, Сагияна. Он даже 

несколько утомил аудиторию чтением такого количества сти-

хов. Но сам того не замечал и мог читать еще и еще. Читал, 

что называется, запоем.

 

Отвечал на вопросы студентов. Ответы были краткими.

 

— Ваше мнение о молодой русской поэзии.

 

— Я считаю, что русская поэзия никогда не умирала и не 

умрет.

 

— Назовите лучшего поэта XX века.

 

— Я считаю, что Ахматова — лучший поэт века. Может,

 

334

 

это не так? Когда я видел Ахматову, у меня что-то внутри 

чесалось от радости.

 

—— Кто вам из армянских поэтов нравится?

 

— Мне очень нравится Амо Сагиян. Я очень высоко его 

ставлю.

 

— Что в Армении вам близко?

 

— Все, начиная от самой земли, музыка, живопись...

 

Вечером после встречи со студентами обедали в ресторане 

гостиницы «Двин».

 

Утром 31 октября я вылетел в Москву, а оттуда в Индию. В 

мероприятиях Праздника переводчика, к сожалению, не 

участвовал и с Тарковским больше не встречался. Универ-

ситетская газета «Еревани амалсаран» от 11 декабря опубли-

ковала статью Тиграна Хзмаляна «Мастер» о встрече Тар-

ковского со студентами и снимок, запечатлевший А. Тарков-

ского и Л. Мкртчяна.