Страницы былого

М. Цветаева рис. А.С. Эфрон
М. Цветаева.
Рис. А.С.Эфрон

     Моя мать, Марина Ивановна Цветаева, была
невелика ростом — сто шестьдесят три сантиметра,
с фигурой египетского мальчика — широкоплеча,
узкобедра, тонка в талии.
    Юная округлость ее быстро и навсегда сменилась
породистой сухопаростью; сухи и узки были ее щико-
лотки и запястья, легка и быстра походка, легки и
стремительны — без резкости — движения.
    Она смиряла и замедляла их на людях, когда чув-
ствовала, что на нее смотрят или, более того, разгля-
дывают. Тогда жесты ее становились насторожённо
скупы, однако никогда не скованны.
*

   Строгая, стройная осанка была у нее: даже склоняясь над письменным столом,
она хранила "стальную выправку хребта". Волосы ее, золотисто — каштановые, в молодости вившиеся крупно и мягко, рано начали седеть — и это еще усиливало ощущение света, излучавшегося ее лицом — смугло-бледным, матовым ; светлы и немеркнущи были глаза — зеленые, цвета винограда, окаймленные коричнева-
тыми веками.
*
   Черты лица и контуры его были точны и четки; никакой расплывчатости, ниче-
го не додуманного мастером, не пройденного резцом, не отшлифованного: нос,
тонкий у переносицы, переходил в небольшую горбинку и заканчивался не заос-
тренно, а укороченно, гладкой площадочкой, от которой крыльями расходились подвижные ноздри; казавшийся мягким рот был строго ограничен невидимой линией. Две вертикальные бороздки разделяли русые брови. Казавшееся завер-
шенным до замкнутости, до статичности, лицо было полно постоянного внут-
реннего движения, потаенной выразительности, изменчиво и насыщено оттен-
ками, как небо и вода.
*
     Но мало кто умел читать в нем.
     Руки были крепкие, деятельные, трудовые. Два серебряных перстня (перстень- печатка с изображением кораблика, агатовая гемма с Гермесом в гладкой оправе, подарок ее отца) и обручальное кольцо, никогда не снимавшиеся, не привлекали к рукам внимания, не украшали и не связывали их, а естественно составляли с ними единое целое.
     Голос был девически высок, звонок, гибок.
     Речь — сжата, реплики — формулы. Умела слушать; никогда не подавляла со-
беседника, но в споре была опасна: на диспутах, дискуссиях и обсуждениях, не выходя из пределов леденящей учтивости, молниеносным выпадом сражала оппонента.
*
    Была блестящим рассказчиком.
   Стихи читала не камерно, а как бы на большую аудиторию.Читала темперамен-
тно, смыслово, без поэтических (подвываний), никогда не опуская (упуская!) концы строк; самое сложное мгновенно прояснялось в ее исполнении.
   Читала охотно, доверчиво, по первой просьбе, а то и не дожидаясь ее, сама предлагая: "Хотите, я вам прочту стихи?"
   Всю жизнь была велика — и не удовлетворена — ее потребность в читателях, слушателях, в быстром и непосредственном отклике на написанное.
*
   К начинающим поэтам была добра и безмерно терпелива, лишь бы ощущала в
них — или воображала! — "искру божью" дара; в каждом таком чуяла собрата,
преемника — о, не своего! — самой Поэзии! — но ничтожества распознавала и
беспощадно развенчивала, как находившихся в зачаточном состоянии, так и дос-
тигших мнимых вершин.

Фото А.С. Эфрон
А.C. Эфрон

    Была действенно добра и щедра: спешила помочь, выручить, спасти — хотя бы подставить плечо; дели-
лась последним, наинасущнейшим, ибо лишним не
обладала.
   Умея давать, умела и брать, не чинясь; долго верила
в "круговую поруку добра", в великую, неистребимую
человеческую взаимопомощь. Беспомощна не была
никогда, но всегда — беззащитна.
Снисходительная к чужим, с близких — друзей, детей — требовала, как с самой себя : непомерно.
    Не отвергала моду, как считали некоторые поверх-
ностные ее современники, но, не имея материальной
возможности ни создавать ее, ни следовать ей, брез-
гливо избегала нищих под нее подделок и в годы
эмиграции с достоинством носила одежду с чужого
плеча.

    В вещах превыше всего ценила прочность, испытанную временем: не призна-
вала хрупкого, мнущегося, рвущегося, крошащегося, уязвимого, одним словом —
"изящного".
     Поздно ложилась, перед сном читала. Вставала рано. Была спартански скром-
на в привычках, умеренна в еде. Курила: в России — папиросы, которые сама
набивала, заграницей — крепкие, мужские сигареты, по полсигареты в простом
вишневом мундштуке.
*
    Пила черный кофе: светлые его зерна жарила до коричневости, терпеливо мо-
лола в старинной турецкой мельнице, медной, в виде круглого столбика, покры-
того восточной вязью. С природой была связана воистину кровными узами, лю-
била ее — горы, скалы, лес — языческой, обожествляющей, и вместе с тем пре-
одолевающей ее любовью, без примеси созерцательности, поэтому с морем, ко-
торого не одолеть ни пешком, ни вплавь, не знала, что делать. Просто любовать-
ся им не умела.
*
    Низменный, равнинный пейзаж удручал ее, так же, как сырые, болотистые, ка-
мышовые места, так же, как влажные месяцы года, когда почва становится недос-
товерной под ногой пешехода, а горизонт расплывчат. Навсегда родными в па-
мяти ее остались Таруса ее детства и Коктебель — юности, их она искала пос-
тоянно и изредка находила в холмистости бывших "королевских охотничьих уго-
дий" Медонского леса, в гористости, красках и запахах средиземно — морского побережья.
*
   Легко переносила жару, трудно — холод. Была равнодушна к срезанным цве-
там, к букетам, ко всему, распускающемуся в вазах или в горшках на подоконни-
ках; цветам же, растущим в садах, предпочитала, за их мускулистость и долговеч-
ность, — плющ, вереск, дикий виноград, кустарники.
   Ценила умное вмешательство человека в природу, его сотворчество с ней: пар-
ки, плотины, дороги.
   С неизменной нежностью, верностью и пониманием (даже почтением!) отно-
силась к собакам и кошкам, они ей платили взаимностью.
*
    В прогулках чаще вето преследовала цель: дойти до, взобраться на; радовалась более, чем купленному, "добыче": собранным грибам, ягодам и, в трудную чешскую пору, когда мы жили на убогих деревенских окраинах,— хворосту, которым топили печи.
    Хорошо ориентируясь вне города, в его пределах теряла чувство направления, плутала до отчаянья, даже в знакомых местах.Боялась высоты, многоэтажности, толпы (давки), автомобилей, эскалаторов, лифтов. Из всех видов городского
транспорта пользовалась (одна, без сопровождающих) только трамваем и метро.
Если не было их, шла пешком.
*
    Была не способна к математике, чужда какой бы то ни было техники.
    Ненавидела быт — за неизбывность его, за бесполезную повторяемость еже-
дневных забот, за то, что пожирает время, необходимое для основного. Терпели-
во и отчужденно превозмогала его.

    Общительная, гостеприимная, охотно завязывала знакомства, не менее охотно развязывая их. Обществу "правильных" людей предпочитала окружение тех, кого принято считать чудаками. Да и сама слыла чудачкой. В дружбе и во вражде бы-
ла всегда пристрастна и не всегда последовательна. Заповедь "не сотвори себе кумира" нарушала постоянно. Считалась с юностью, чтила старость. Обладая изысканным чувством юмора, не видела смешного в явно или грубо смешном.
*
    Из всех видов зрелищ предпочитала кино, причем "говорящему" — немое, за
большие возможности со-творчества, со-чувствия, со-воображения, предостав-
лявшиеся им зрителю. К людям труда относилась — неизменно — с глубоким
уважением собрата; праздность, паразитизм, потребительство были органически
противны ей, равно как расхлябанность, лень, пустозвонство.
   Была человеком слова, человеком действия, человеком долга. При всей своей скромности знала себе цену.

   Отметя все дела, все неотложности, с раннего утра, на свежую голову, на пус-
той и поджарый живот. По всем своим городам и пригородам (не об оставлен-
ной России говорю) Марина прошла инкогнито, твеновским нищим принцем, не узнанная и не признанная ни Берлином, ни Прагой, ни Парижем (у которых она в моде сейчас...). Если бы она была (а не слыла!) эмигранткой, то как-нибудь авось да небось, притулилась бы на чужбине, среди "своих".
*
   Если бы она была просто женой своего мужа и матерью своих детей, то не все
ли равно, в конце концов, где, лишь бы — вместе!
   Если бы она была "поэтом — трансплантантом", как иные прочие, то богемные кафе богемных кварталов послужили бы ей убежищем... Если бы она не была со-
бой!.
Но собой она была всегда.