День ласкался, весел и лазорев,
Малым, старым будоражил кровь.
В этот день он по цареву слову
Пять удалых отрубил голов.

Четверо-то были супостаты,
Кровянили все пути на Брынь.
Пятый был веселым, кудреватым,
Не хватался в страхе за вихры.

Не скулил, как те, на комья глины
Не упал, не плакал, не просил...
Вышел к плахе, словно именинник,
Поклонился нищенской Руси:
— Вы простите, сирые и смерды!
Не вините — ради вас я сгиб!
Посытнее, царь-отец, обедай,
Голову возьми на пироги!

Оттолкнул попишку в черной рясе,
Усмехнулся палачу — ему:
— Ну-ка, братец, половчее хрястни! —
И скатился в земляную тьму...

День плескался лаской и лазорью,
Девьи щеки рдели, как кумач.
Веселились и луга, и взгорья,
Но не весел был седой палач.

Ночью месяц заиграл на скатах,
Вспыхнули кресты у Покрова.
А ему все снился кудреватый,
Чудились последние слова.

Кажет солнышко
Лицо вешнее,
В зарянице
Купола.
— Что же, женушка,
Не прежняя,
Отчего невесела?

У божницы
Хороводиться
Со свечами али прок?
Брось угодников и угодниц-то,
Государев вспень медок!

Молча женка снеди ставила,
Полнит чашу до краев,
Только вспыхнула черным заревом
От усмешливых этих слов.

— Ну и ладная! Ну и баская!
Слаще пасхи-кулича!
Да почто ж глядишь с опаскою
На хрыча, на палача?

Ой, как вздрогнула! Ой, как грохнулась
На дубовую скамью!
Да вот крикнула, да вот охнула,
Тайну выдала свою...

Ай, проклятье, ай, бездольице!
Что ж угодники молчат!
Ведь как молится! Только молится
Не за старого хрыча —
Палача.

В кружале крик —
Гуляет сброд.
Гроза-старик
Запоем пьет.
— Чего жалеть!
К чему добро!
Спускай и медь
И серебро!

Трень-трень-трень-трень-трень!
Ха-ха-ха! Топ-топ!
А палач, как пень,
Не расхмурит лоб.

Трень-трень-трень-трень-трень!
Языком звони!
— Эй, кафтан надень!
— Ковшик хватани!

Гугнявит дьяк:
— Ах, мать растак!
Винюсь: люблю
Жену твою!

— Что? Ах, ты... —
               Бац!
Дрожит изба!
Дьяка за дверь, —
Гугни теперь.

Трень-трень-трень-трень-трень!
Языком звони!
Эй, запрячь кистень,
Ворот расстегни!
Кто там сказал про кровь?..
— Вина!

Да чьи ж глаза
В слюде окна?
С чего знобит,
Мутит мозги?
Чей смех: руби!
— Уйди... сгинь! сгинь!

Трень-трень-трень-трень-трень!
Бряк об стол, как пень.
Трень-трень-трень! Ха-ха!
Долго ль до греха?

Наорались вдосталь певни,
Синим небо залило,
Солнце кинуло молельни,
В гусли загуслярило:

Эй, вставайте, лежебоки!
Выходи, не мешкая!
А не то слетат сороки,
Заклюют усмешкою!

За работу с песней красной,
С думами сокольими,
Чтобы молвить: не напрасно
Жили — своеволили!

Брел домой, сгибая плечи,
Муж-запойник в третий день,
Не горят пред Спасом свечи,
Нету женки, нет нигде.

Сапожок сафьянный брошен,
Кольца, серьги на полу.
Только кошка с пухлой рожей
Отсыпается в углу.

— Нет. Ну, ладно же! Достану!
Вздыблю! Не уйти тебе!
Веницейские стаканы
Раззвенелись по избе.

Аксамиты смяты в груду.
— Да куда ж бежать с тоски? —
Перегляды, пересуды,
Чешут бабы языки.

На знакомый полушалок
Харкнул, сапожищем ткнул
И опять, опять в кружало
К балалайкам и вину.

— Эй, пляши, леса и горы!
Нету счета серебру!..
И опять царевна свора
Кличет к делу-топору.

Ой, и мчатся дни-быструхи
Неугончивые,
Не успеешь оглянуться
И очухаться!
Заходили Русью слухи
Переметчивые,
Из конца в конец метнутся,
Послухайте-ка:
Объявился-разгулялся атаман удал,
Беспорточникам — утеха, богачам — беда.
А еще беда спесивой знати приказной,
Скольких в петлю проводили с песней озорной:

Поболтайся, повиси!
Пузо-брюхо растяси!
Будем боровом гулять
Да поганить землю-мать!
— Ну, и шалая ватага! В тыщу человек!
Атаман-то, значит, — баба! Не пымать вовек!
Даден ей зарок великий взять царя в полон —
За дружка: на месте лобном жисть окончил он.
Бают: видели на Всполье самое вчерась,
У царя со страха шапка с плеши сорвалась.
Не с того ль холопы грабят барское добро,
Не с того ли с новой плахи хлещет кровь ведром?
Не с того ли шлют заставы да на все пути,
Атамановскую славу сцапать-загасить?
Ой, и мчатся дни-быструхи,
Неугончивые,
Не успеешь оглянуться
И очухаться!
Заходили Русью слухи
Переметчивые,
Из конца в конец метнутся...
Ой, не слухайте!

Сладко, валко московитам спится,
Лишь на вышках не заснет дозор,
Да не спится палачу в светлице,
Не задремлет с давних пор.

— Вон про что калякают в народе!
Али правда?.. Ой, не одному
Быть в застенке! Месяц колобродит
В пасмурном заоблачном дыму.

Стукнул, брякнул сторож в колотушку,
Гавкнул пес споросонок у ворот.
Пуховую мнет палач подушку,
Шелковое одеяло рвет.

— Сгрудят бабу! Право слово, сгрудят!
Государь-царь на расправу скор!
Будет угощеньице паскуде!
Вот уж встречу! Навострю топор!

Ненароком столько насказали
О тебе, беспутница, везде!
Попадись! Да чьими же глазами
Побледнелый месяц поглядел?

Вольны кудри чьи же разметались?
Чьи слова шепнули тальники?
Отчего забилось сердце, сжалось,
Леденит железные виски?

Не успело солнце в руки гусли взять,
Расстегнуть кафтан кармазиновый,
Полетела молвь по Москве гулять,
Будто вороны пасть разинули:
Тащут бабу-атамана
Ко приказному двору,
Ко приказному двору,
К палачеву топору.

Выдал бабу окаянный,
Пустопляс, гугнявый дьяк!
Ах ты, мать его растак!
Пустопляс, гугнявый дьяк!

Не успело солнце щегольнуть-запеть,
Выйти козырем пред селами, —
Вот сорвется смерть, вот нагнется смерть
Над глазами над сокольими.

Выходили
Бирючи —
Горлачи,
Завопили
Горлачи —
Бирючи,
Созываючи,
Скликаючи
Народ
Из всех ворот:

— Будут голову смутьянную рубить,
Будут славу государеву трубить!
А палач-то лют и дюж,
А палач-то ейный муж.

— Эй, вали валом!
Эй, гуди гудом!
Эй, на ус мотай!
Приходили
Бирючи —
Горлачи,
Провопили
Бирючи
До ночи
За царевы калачи.

День смутьянил, бражничал гульливо
В звоне сбруи, в храпе жеребцов,
В этот день к диковинному диву
Съехались-сошлись со всех концов:

От Пыжей, с Остоженки, с Басманной,
Из Таганки и от деревень,
Перегрудились ордой горланной,
Где топор горел, как день.

Заодно все дрогнули: гляди-кась!
И утихли шепоты и гул.
Индо каменный Иван Великий
Золотую голову нагнул.

— Ну и ладная! Ну и баская!
Своевольные уста!
А повадка атаманская,
Не гнетет ни робь, ни страх!

Запечалились смерды, нищие,
Засутулились хил и дюж,
Заворчала знать глазищами:
— Вот уж встренет женку муж.

А она идет — головушка не клонится,
А угодникам-святителям не молится,
Не склоняется у шапки государевой,
А идет, как будто заревом одаривает!

Еще больше знать-бояре улюлюкают:
— Не длинен правеж с бесчинницей-гадюкою!
— А и влить ей в глотку олова, сорвать кумач!
— А руби ей голову, руби, палач!

Затрубил трубач:
— Начинай, палач!

Вытирал палач с лица крупен пот,
Грозовой топор, ой топор берет!
Зашарахались конные, пешие,
Закричал палач: — «Напотешусь я!»

А тут жена мужу глянула
В его буркалы бесстыжие,
Говорит ему таковы слова,
Не от тех ли слов ветры стихнули:

— Зарубить меня ты силен-волен,
Да ведь правду-мать не загнать в полон!
Эй, насильники зажирелые!
Без меня мое дело сделают!

Отворяй, палач, мою кровь-руду,
Не один алтын, не один дадут.
Как расхлопался царь глазищами,
Подлыгалы, спесь да знать!
Как взбурлили смерды, нищие,
Словно встали воевать.

— Ну и ладная! Ну и баская!
Не поверить, не сгасить
Ни запугами, ни острастками
Атамановскую прыть!

А и что ж ты, палач, на расправу не скор?
А и что ж ты, палач, опустил топор?
А и что с палачом нынче деется?
И с чего ныне кровь не безделица?

Аль прожгло слепоту-глухоту да смрад?
Отчего твои руки, палач, дрожат?
Затрубил трубач:
— Начинай, палач!

И взметнулся он, и охнул
Сброд прислужный, и кричат,
Как топор широкий грохнул
У царева у плеча:
— Взбесновался, что ли, леший!
Не бывало никогда!
И над царской дышат плешью,
А народ-то кто куда!

— Промах! Дьявол! — Как спросонка,
Руганул палач судьбу. —
Ты дозволь, дозволь мне, женка,
Во едином лечь гробу!

Ой, и мчатся дни-быструхи
Неугончивые,
Не успеешь оглянуться
И очухаться!
Заходили Русью слухи
Переметчивые,
Из конца в конец метнутся,
Дослухайте-ка:
Сгиб палач у Покрова,
Умирал, зарок давал:
— Ты сними, сними, кровяник-топор,
Мой великий грех-зазор!
Ты сумей-сумей до самых плеч
Кривде голову отсечь,
Чтоб на белом на свету, свету
Позабыли маету...

Вот что бают до ночи
Малыши, бородачи!
Видно, молвь-то неспроста,
Значит, будет вольгота!

Звонко, звонко утро дышит, —
К черту сны и марево!
Залихватски солнце вышло,
В гусли загуслярило:
За работу с песней красной,
С думами сокольими,
Чтобы молвить: не напрасно
Жили-своеволили.

1924