| все об авторе | жигулин.поэзия :: по году :: по названию/первой строке |  |
стихия |
|
Анатолий Жигулин | |||
| ||||
| ||||
|
НЕ НАДО БОЯТЬСЯ ПАМЯТИ Снег над соснами кружится, кружится. Конвоиры кричат в лесу... Но стихи мои не об ужасах. Не рассчитаны на слезу. И не призраки черных вышек У моих воспаленных глаз. Нашу быль все равно опишут, И опишут не хуже нас. Я на трудных дорогах века, Где от стужи стыли сердца, Разглядеть хочу человека - Современника И борца. И не надо бояться памяти Тех не очень далеких лет, Где затерян по снежной замети Нашей юности горький след. Там, в тайге, Вдали от селения, Если боль от обид остра, Рисовали мы профиль Ленина На остывшей золе костра. Там особою мерой мерили Радость встреч и печаль разлук. Там еще сильней мы поверили В силу наших рабочих рук. Согревая свой хлеб ладонями, Забывая тоску в труде, Там впервые мы твердо поняли, Что друзей узнают В беде. Как же мне не писать об этом?! Как же свой рассказ не начать?! Нет! Не быть мне тогда поэтом, Если я Смогу Промолчать! 1962 Анатолий Жигулин. Черные камни.
Москва: Книжная палата, 1989.
НАЧАЛО ПОЭМЫ Начинаю поэму. Я у правды в долгу. Я решить эту тему По частям не смогу. Только в целом и полном Это можно понять. Только в целом - не больно Эту правду принять. Как случилось такое, Понять не могу: Я иду под конвоем, Увязая в снегу. Не в неволе немецкой, Не по черной золе. Я иду по советской, По любимой земле. Не эсэсовец лютый Над моею бедой, А знакомый как будто Солдат молодой. Весельчак с автоматом В ушанке большой, Он ругается матом До чего ж хорошо! - Эй, фашистские гады! Ваш рот-перерот! Вас давно бы всех надо Отправить в расход!.. И гуляет по спинам Тяжелый приклад... А ведь он мой ровесник, Этот юный солдат. Уж не с ним ли я вместе Над задачей сопел? Уж не с ним ли я песни О Сталине пел? Про счастливое детство, Про родного отца... Где ж то страшное место, Где начало конца? Как расстались однажды Мы с ним навсегда? Почему я под стражей На глухие года?.. Ой, не знаю, не знаю. Сказать не могу. Я угрюмо шагаю В голубую тайгу... 1962 Анатолий Жигулин. Черные камни.
Москва: Книжная палата, 1989.
СТИХИ Когда мне было Очень-очень трудно, Стихи читал я В карцере холодном. И гневные, пылающие строки Тюремный сотрясали потолок: "Вы, жадною толпой стоящие у трона, Свободы, Гения и Славы палачи! Таитесь вы под сению закона, Пред вами суд и правда - все молчи!.." И в камеру врывался надзиратель С испуганным дежурным офицером. Они орали: - Как ты смеешь, сволочь, Читать Антисоветские Стихи! 1962 Анатолий Жигулин. Черные камни.
Москва: Книжная палата, 1989.
МОСКВА Я в первый раз в Москву приехал Тринадцать лет тому назад Мне в память врезан Скорбной вехой Тюрьмы облупленный фасад. Солдат конвойных злые лица. Тупик, похожий на загон... Меня в любимую столицу Привез "столыпинский" вагон. Гремели кованые двери, И кто-то плакал в тишине... Москва! "Москва слезам не верит"- Пришли слова На память мне. Шел трудный год пятидесятый. Я ел соленую треску. И сквозь железные квадраты Смотрел впервые на Москву. За прутьями теснились кровли, Какой-то склад, Какой-то мост. И вдалеке - как капли крови - Огни родных кремлевских звезд. Хотелось плакать от обиды. Хватала за душу тоска. Но, как и в древности забытой, Слезам не верила Москва... Текла безмолвная беседа... Решетки прут пристыл к руке. И я не спал. И до рассвета Смотрел на звезды вдалеке. И стала вдруг родней и ближе Москва в предутреннем дыму... А через день С гудком охрипшим Ушел состав - на Колыму... Я все прошел. Я гордо мерил Дороги, беды и года. Москва - Она слезам не верит. И я не плакал Никогда. Но помню я Квартал притихший, Москву в те горькие часы. И на холодных, синих крышах Скупые Капельки Росы... 1962-1963 Анатолий Жигулин. Черные камни.
Москва: Книжная палата, 1989.
СНЫ Семь лет назад я вышел из тюрьмы. А мне побеги, Всё побеги снятся... Мне шорохи мерещатся из тьмы. Вокруг сугробы синие искрятся. Весь лагерь спит, Уставший от забот, В скупом тепле Глухих барачных секций. Но вот ударил с вышки пулемет. Прожектор больно полоснул по сердцу. Вот я по полю снежному бегу. Я задыхаюсь. Я промок от пота. Я продираюсь с треском сквозь тайгу, Проваливаюсь в жадное болото. Овчарки лают где-то в двух шагах. Я их клыки оскаленные вижу. Я до ареста так любил собак. И как теперь собак я ненавижу!.. Я посыпаю табаком следы. Я по ручью иду, Чтоб сбить погоню. Она все ближе, ближе. Сквозь кусты Я различаю красные погоны. Вот закружились снежные холмы... Вот я упал. И не могу подняться. ...Семь лет назад я вышел из тюрьмы. А мне побеги, Всё побеги снятся... 1962-1963 Анатолий Жигулин. Черные камни.
Москва: Книжная палата, 1989.
БУРУНДУК Раз под осень в глухой долине, Где шумит Колыма-река, На склоненной к воде лесине Мы поймали бурундука. По откосу скрепер проехал И валежник ковшом растряс, И посыпались вниз орехи, Те, что на зиму он запас. А зверек заметался, бедный, По коряжинам у реки. Видно, думал: "Убьют, наверно, Эти грубые мужики". - Чем зимой-то будешь кормиться? Ишь ты, Рыжий какой шустряк!..- Кто-то взял зверька в рукавицу И под вечер принес в барак. Тосковал он сперва немножко По родимой тайге тужил. Мы прозвали зверька Тимошкой, Так в бараке у нас и жил. А нарядчик, чудак-детина, Хохотал, увидав зверька: - Надо номер ему на спину. Он ведь тоже у нас - зека!.. Каждый сытым давненько не был, Но до самых теплых деньков Мы кормили Тимошу хлебом Из казенных своих пайков. А весной, повздыхав о доле, На делянке под птичий щелк Отпустили зверька на волю. В этом мы понимали толк. 1963 Анатолий Жигулин. Черные камни.
Москва: Книжная палата, 1989.
ЗАБЫТЫЙ СЛУЧАЙ Забытый случай, дальний-дальний, Мерцает в прошлом, как свеча... В холодном БУРе на Центральном Мы удавили стукача. Нас было в камере двенадцать. Он был тринадцатым, подлец. По части всяких провокаций Еще на воле был он спец. Он нас закладывал с уменьем, Он был "наседкой" среди нас. Но вот пришел конец терпенью, Пробил его последний час. Его, притиснутого к нарам, Хвостом начавшего крутить, Любой из нас одним ударом Досрочно мог освободить. Но чтоб никто не смел сознаться, Когда допрашивать начнут, Его душили все двенадцать, Тянули с двух сторон за жгут... Нас "кум" допрашивал подробно, Морил в "кондее" сколько мог, Нас били бешено и злобно, Но мы твердили: "Сам подох..." И хоть отметки роковые На шее видел мал и стар, Врач записал: "Гипертония",- В его последний формуляр. И на погосте, под забором, Где не росла трава с тех пор, Он был земельным прокурором Навечно принят под надзор... Промчались годы, словно выстрел... И в память тех далеких дней Двенадцатая часть убийства Лежит на совести моей. 1964 Анатолий Жигулин. Черные камни.
Москва: Книжная палата, 1989.
* * * В.Филину Мне помнится Рудник Бутугычаг И горе У товарищей в очах. Скупая радость, Щедрая беда И голубая Звонкая руда. Я помню тех, Кто навсегда зачах В долине, Где рудник Бутугычаг. И вот узнал я Нынче из газет, Что там давно Ни зон, ни вышек нет. Что по хребту До самой высоты Растут большие Белые цветы... О, самородки Незабытых дней В пустых отвалах Памяти моей! Я вас ищу, Я вновь спешу туда, Где голубая Пыльная руда. Привет тебе, Заброшенный рудник, Что к серой сопке В тишине приник! Я помню твой Густой неровный гул. Ты жизнь мою тогда Перевернул. Привет тебе, Судьбы моей рычаг, Урановый рудник Бутугычаг! 1964 Анатолий Жигулин. Черные камни.
Москва: Книжная палата, 1989.
ПОЭТ Его приговорили к высшей мере, А он писал, А он писал стихи. Еще кассационных две недели, И нет минут для прочей чепухи. Врач говорил, Что он, наверно, спятил. Он до утра по камере шагал. И старый, Видно, добрый, надзиратель, Закрыв окошко, тяжело вздыхал... Уже заря последняя алела... Окрасил строки горестный рассвет. А он просил, чтоб их пришили к делу, Чтоб сохранить. Он был большой поэт. Он знал, что мы отыщем, Не забудем, Услышим те прощальные шаги. И с болью в сердце прочитают люди Его совсем не громкие стихи. И мы живем, Живем на свете белом, Его строка заветная жива: "Пишите честно - Как перед расстрелом. Жизнь оправдает Честные слова". 1964 Анатолий Жигулин. Черные камни.
Москва: Книжная палата, 1989.
* * * Полынный берег, мостик шаткий. Песок холодный и сухой. И вьются ласточки-касатки Над покосившейся стрехой. Россия... Выжженная болью В моей простреленной груди. Твоих плетней сырые колья Весной пытаются цвести. И я такой же - гнутый, битый, Прошедший много горьких вех, Твоей изрубленной ракиты Упрямо выживший побег. 1965 Анатолий Жигулин. Черные камни.
Москва: Книжная палата, 1989.
ПАМЯТИ ДРУГА В.Радкевичу 1 Ушел навсегда... А не верю, не верю! Все кажется мне, Что исполнится срок - И вдруг распахнутся Веселые двери, И ты, как бывало, Шагнешь на порог... Мой друг беспокойный! Наивный и мудрый, Подкошенный давней Нежданной бедой, Ушедший однажды В зеленое утро, Холодной двустволкой Взмахнув за спиной. Я думаю даже, Что это не слабость - Уйти, Если нет ни надежды, Ни сил, Оставив друзьям Невеселую радость, Что рядом когда-то Ты все-таки жил... А солнце над лесом Взорвется и брызнет Лучами на мир, Что прозрачен и бел... Прости меня, друг мой, За то, что при жизни Стихов я тебе Посвятить не успел. Вольны мы спускаться Любою тропою. Но я не пойму До конца своих дней, Как смог унести ты В могилу с собою Так много святого Из жизни моей. 2 Холодное сонное желтое утро. Летят паутинки в сентябрьскую высь. И с первых минут пробуждается смутно Упругой струною звенящая мысль. Тебя вспоминать на рассвете не буду. Уйду на озера, восход торопя. Я все переплачу И все позабуду, И в сердце как будто не будет тебя. Останется только щемящая странность От мокрой лозы на песчаном бугре. Поющая тонкая боль, Что осталась В березовом свете на стылой заре. 1966 Анатолий Жигулин. Черные камни.
Москва: Книжная палата, 1989.
ПРАВДА Кто додумался правду На части делить И от имени правды Неправду творить? Это тело живое - Не сладкий пирог, Чтобы резать и брать Подходящий кусок. Только полная правда Жива и права. А неполная правда - Пустые слова. 1966 Анатолий Жигулин. Черные камни.
Москва: Книжная палата, 1989.
* * * Памяти Б.Батуева Голубеет осеннее поле, И чернеет ветла за рекой. Не уйти от навязчивой боли Даже в этот прозрачный покой. Потемнела, поблекла округа - Словно чувствует поле, что я Вспоминаю погибшего друга, И душа холодеет моя. И кусты на опушке озябли, И осинник до нитки промок. И летит над холодною зябью Еле видимый горький дымок. 1970 Анатолий Жигулин. Черные камни.
Москва: Книжная палата, 1989.
ИЗ БОЛЬНИЧНОЙ ТЕТРАДИ Ничего не могу и не значу. Словно хрустнуло что-то во мне. От судьбы получаю в придачу Психбольницу - К моей Колыме. Отчужденные, странные лица. Настроение - хоть удушись. Что поделать - такая больница И такая "веселая" жизнь. Ничего, постепенно привыкну. Ну, а если начнут донимать, Оглушительным голосом крикну: - Расшиби вашу в Сталина мать! Впрочем, дудки! Привяжут к кровати. С этим делом давно я знаком. Санитар в грязно-белом халате Приголубит в живот кулаком. Шум и выкрики как на вокзале. Целый день - матюки, сквозняки. Вот уже одного привязали, Притянули в четыре руки. Вот он мечется в белой горячке - Изможденный алкаш-инвалид: - Расстреляйте, убейте, упрячьте! Тридцать лет мое сердце болит! У меня боевые награды, Золотые мои ордена... Ну, стреляйте, стреляйте же, гады! Только дайте глоточек вина... Не касайся меня, пропадлина!.. Я великой Победе помог. Я ногами дошел до Берлина, И приехал оттуда без ног!.. - Ну-ка, батя, кончай горлопанить! Это, батя, тебе не война!.. - Отключите, пожалуйста, память Или дайте глоточек вина!.. Рядом койка другого больного. Отрешенно за всей суетой Наблюдает глазами святого Вор-карманник по кличке Святой. В сорок пятом начал с "малолетки". Он ГУЛАГа безропотный сын. Он прилежно глотает таблетки: Френолон, терален, тизерцин. Только нет, к сожалению, средства, Чтобы жить, никого не коря, Чтоб забыть беспризорное детство, Пересылки, суды, лагеря... Гаснут дали в проеме оконном... Психбольница, она - как тюрьма. И слегка призабытым жаргоном Примерещилась вдруг Колыма... ...От жестокого времени спрячу Эти строки в худую суму. Ничего не могу и не значу И не нужен уже никому. Лишь какой-то товарищ неблизкий Вдруг попросит, прогнав мелюзгу: - Толик, сделай чифир по-колымски!.. Это я еще, точно, смогу. Все смогу! Постепенно привыкну. Не умолкнут мои соловьи. Оглушительным голосом крикну: - Ни хрена, дорогие мои!.. 1975 Анатолий Жигулин. Черные камни.
Москва: Книжная палата, 1989.
* * * Обложили, как волка, флажками, И загнали в холодный овраг. И зари желтоватое пламя Отразилось на черных стволах. Я, конечно, совсем не беспечен. Жалко жизни и песни в былом. Но удел мой прекрасен и вечен - Все равно я пойду напролом. Вон и егерь застыл в карауле. Вот и горечь последних минут. Что мне пули? Обычные пули. Эти пули меня не убьют. 1981 Анатолий Жигулин. Черные камни.
Москва: Книжная палата, 1989.
ПАМЯТИ ДРУЗЕЙ Имею рану и справку Б.Слуцкий Я полностью реабилитирован. Имею раны и справки. Две пули в меня попали На дальней глухой Колыме. Одна размозжила локоть, Другая попала в голову И прочертила по черепу Огненную черту. Та пуля была спасительной - Я потерял сознание. Солдаты решили: мертвый - И за ноги поволокли. Три друга мои погибли. Их положили у вахты, Чтоб зеки шли и смотрели - Нельзя бежать с Колымы. А я, я очнулся в зоне. А в зоне добить невозможно. Меня всего лишь избили Носками кирзовых сапог. Сломали ребра и зубы. Били и в пах, и в печень. Но я все равно был счастлив - Я остался живым. Три друга мои погибли. Больной, исхудалый священник, Хоть гнали его от вахты, Читал над ними Псалтирь. Он говорил: "Их души Скоро предстанут пред Богом. И будут они на небе, Как мученики - в раю". А я находился в БУРе. Рука моя нарывала, И голову мне покрыла Засохшая коркой кровь. Московский врач-"отравитель" Моисей Борисович Гольдберг Спас меня от гангрены, Когда шансы равнялись нулю. Он вынул из локтя пулю - Большую, утяжеленную, Длинную - пулеметную - Четырнадцать грамм свинца. Инструментом ему служили Обычные пассатижи, Чья-то острая финка, Наркозом - обычный спирт. Я часто друзей вспоминаю: Ивана, Игоря, Федю. В глухой подмосковной церкви Я ставлю за них свечу. Но говорить об этом Невыносимо больно. В ответ на распросы близких Я долгие годы молчу. 1987 Анатолий Жигулин. Черные камни.
Москва: Книжная палата, 1989.
* * * Б.Окуджаве Черный ворон, белый снег. Наша русская картина. И горит в снегу рябина Ярче прочих дальних вех. Черный ельник, белый дым. Наша русская тревога. И звенит, звенит дорога Над безмолвием седым. Черный ворон, белый снег. Белый сон на снежной трассе. Рождество. Работать - грех. Но стихи - работа разве? Не работа - боль души. Наше русское смятенье. Очарованное пенье - Словно ветром - в камыши. Словно в жизни только смех, Только яркая рябина, Только вечная картина: Черный ворон, белый снег. 1978 Анатолий Жигулин. Черные камни.
Москва: Книжная палата, 1989.
ОТЕЦ В серый дом Моего вызывали отца. И гудели слова Тяжелее свинца. И давился от злости Упрямый майор. Было каждое слово Не слово - топор. - Враг народа твой сын! Отрекись от него! Мы расшлепаем скоро Сынка твоего!.. Но поднялся со стула Мой старый отец. И в глазах его честных Был тоже - свинец. - Я не верю! - сказал он, Листок отстраня.- Если сын виноват - Расстреляйте меня. 1962 Анатолий Жигулин. Черные камни.
Москва: Книжная палата, 1989.
* * * Я был назначен бригадиром. А бригадир - и царь, и бог. Я не был мелочным придирой, Но кое-что понять не мог. Я опьянен был этой властью. Я молод был тогда и глуп... Скрипели сосны, словно снасти, Стучали кирки в мерзлый грунт. Ребята вкалывали рьяно, Грузили тачки через край. А я ходил над котлованом, Покрикивал: - Давай! Давай!.. И может, стал бы я мерзавцем, Когда б один из тех ребят Ко мне по трапу не поднялся, Голубоглаз и угловат. - Не дешеви!- сказал он внятно, В мои глаза смотря в упор, И под полой его бушлата Блеснул Отточеный Топор! Не от угрозы оробел я,- Там жизнь всегда на волоске. В конце концов, дошло б до дела - Забурник был в моей руке. Но стало страшно оттого мне, Что это был товарищ мой. Я и сегодня ясно помню Суровый взгляд его прямой. Друзья мои! В лихие сроки Вы были сильными людьми. Спасибо вам за те уроки, Уроки гнева И любви. 1964 Анатолий Жигулин. Черные камни.
Москва: Книжная палата, 1989.
* * * Летели гуси за Усть-Омчуг на индигирские луга, и всё отчётливей и громче дышала сонная тайга. И захотелось стать крылатым, Лететь сквозь солнце и дожди, И билось сердце под бушлатом, Где черный номер на груди. А гуси плыли синим миром, Скрываясь в небе за горой. И улыбались конвоиры, Дымя зеленою махрой. И словно ожил камень дикий, И всем заметно стало вдруг, Как с мерзлой кисточкой брусники На камне замер бурундук. Качалась на воде коряга, Светило солнце с высоты. У белых гор Бутугычага Цвели полярные цветы... 1963 Анатолий Жигулин. Черные камни.
Москва: Книжная палата, 1989.
* * * Вспоминаются черные дни. Вспоминаются белые ночи. И дорога в те дали - короче, Удивительно близки они. Вспоминается мутный залив. На воде нефтяные разводы. И кричат, И кричат пароходы, Груз печали на плечи взвалив. Снова видится дым вдалеке. Снова ветер упругий и жесткий. И тяжелые желтые блестки На моей загрубевшей руке. Я вернулся домой без гроша... Только в памяти билось и пело И березы дрожащее тело, И костра золотая душа. Я и нынче тебя не забыл. Это с той нависающей тропки, Словно даль с голубеющей сопки, Жизнь открылась До самых глубин. Магадан, Магадан, Магадан! Давний символ беды и ненастья. Может быть, не на горе - На счастье Ты однажды судьбою мне дан?.. 1966 Анатолий Жигулин. Черные камни.
Москва: Книжная палата, 1989.
СОЛОВЕЦКАЯ ЧАЙКА Соловецкая чайка Всегда голодна. Замирает над пеною Жалобный крик. И свинцовая Горькая катит волна На далекий туманный Пустой материк. А на белом песке - Золотая лоза. Золотая густая Лоза-шелюга. И соленые брызги Бросает в глаза, И холодной водой Обдает берега. И обветренным Мокрым куском янтаря Над безбрежием черных Дымящихся вод, Над холодными стенами Монастыря Золотистое солнце В тумане встает... Только зыбкие тени Развеянных дум. Только горькая стылая. Злая вода. Ничего не решил Протопоп Аввакум. Все осталось как было. И будет всегда. Только серые камни Лежат не дыша. Только мохом покрылся Кирпичный карниз. Только белая чайка - Больная душа - Замирает, кружится И падает вниз. 1973 Анатолий Жигулин. Черные камни.
Москва: Книжная палата, 1989.
КОЛЫМСКАЯ ПЕСНЯ Я поеду один К тем заснеженным скалам, Где когда-то давно Под конвоем ходил. Я поеду один, Чтоб ты снова меня не искала, На реку Колыму Я поеду один. Я поеду туда Не в тюремном вагоне И не в трюме глухом, Не в стальных кандалах, Я туда полечу, Словно лебедь в алмазной короне,- На сверкающем "Ту" В золотых облаках. Четверть века прошло, А природа все та же - Полутемный распадок За сопкой кривой. Лишь чего-то слегка Не хватает в знакомом пейзаже - Это там, на горе, Не стоит часовой. Я увижу рудник За истлевшим бараком, Где привольно растет Голубая лоза. И душа, как тогда, Переполнится болью и мраком, И с небес упадет, Как дождинка - слеза. Я поеду туда Не в тюремном вагоне И не в трюме глухом, Не в стальных кандалах. Я туда полечу, Словно лебедь в алмазной короне,- На сверкающем "Ту" В золотых облаках. 1974 Анатолий Жигулин. Черные камни.
Москва: Книжная палата, 1989.
* * * Марта, Марта! Весеннее имя. Золотые сережки берез. Сопки стали совсем голубыми. Сушит землю последний мороз. И гудит вдалеке лесосека. Стонет пихта, и стонет сосна... Середина двадцатого века. Середина Сибири. Весна. По сухим по березовым шпалам Мы идем у стальной колеи. Синим дымом, подснежником талым Светят тихие очи твои. Истекает тревожное время Наших кратких свиданий в лесу. Эти очи и эти мгновенья Я в холодный барак унесу... Улетели, ушли, отзвучали Дни надежды и годы потерь. Было много тоски и печали, Было мало счастливых путей. Только я не жалею об этом. Все по правилам было тогда - Как положено русским поэтам - И любовь, и мечта, и беда. 1980 Анатолий Жигулин. Черные камни.
Москва: Книжная палата, 1989.
ЭПОХА Что говорить. Конечно, это плохо, Что жить пришлось от воли далеко. А где-то рядом гулко шла эпоха. Без нас ей было очень нелегко. Одетые в казенные бушлаты, Гадали мы за стенами тюрьмы: Она ли перед нами виновата, А, может, больше виноваты мы?.. Но вот опять веселая столица Горит над нами звездами огней. И все, конечно, может повториться. Но мы теперь во много раз умней. Мне говорят: "Поэт, поглубже мысли! И тень, И свет эпохи передай!" И под своим расплывчатым "осмысли" Упрямо понимают: "оправдай". Я не могу оправдывать утраты, И есть одна Особенная боль: Мы сами были в чем-то виноваты, Мы сами где-то Проиграли Бой. 1964 Анатолий Жигулин. Черные камни.
Москва: Книжная палата, 1989.
ДОРОГА Ю. Киселеву Все меньше друзей Остается на свете. Все дальше огни, Что когда-то зажег... Погода напомнила Осень в Тайшете И первый на шпалах Колючий снежок. Погода напомнила Слезы на веках. Затронула в сердце Больную струну... Давно уж береза На тех лесосеках Сменила Спаленную нами сосну. И тонкие стебли Пылающих маков Под насыпью ветер Качает в тиши. Прогоны лежневок И стены бараков Давно уже сгнили В таежной глуши. Дорога, дорога... Последние силы Злодейка цинга Отнимала весной. И свежим песочком Желтели могилы На черных полянах За речкой Чуной. Зеленые склоны Да серые скалы. Деревья и сопки, Куда ни взгляни. Сухие смоленые Черные шпалы - Как те незабытые Горькие дни. Дорога, дорога По хвойному лесу. Холодная глина И звонкая сталь... Кому-то стучать Молотком по железу. Кому-то лететь В забайкальскую даль. Дорога, дорога. Стальные колеса. Суровая веха В тревожной судьбе. Кому-то навеки Лежать у откоса. Кому-то всю жизнь Вспоминать о тебе. 1973 Анатолий Жигулин. Черные камни.
Москва: Книжная палата, 1989.
КАЛИНА На русском Севере - Калина красная, Края лесистые, Края озерные. А вот у нас в степи Калина - разная, И по логам растет Калина черная. Калина черная На снежной замети - Как будто пулями Все изрешечено. Как будто горечью Далекой памяти Земля отмечена, Навек отмечена. Окопы старые Закрыты пашнями. Осколки острые Давно поржавели. Но память полнится Друзьями павшими, И сны тревожные Нас не оставили. И сердцу видится Доныне страшная Войной пробитая Дорога торная. И кровью алою - Калина красная. И горькой памятью - Калина черная. Калина красная Дроздами склевана. Калина черная Растет - качается. И память горькая, Печаль суровая Все не кончается, Все не кончается... 1976 Анатолий Жигулин. Черные камни.
Москва: Книжная палата, 1989.
* * * Жизнь! Нечаянная радость. Счастье, выпавшее мне. Зорь вечерняя прохладность, Белый иней на стерне. И война, и лютый голод. И тайга - сибирский бор. И колючий, жгучий холод Ледяных гранитных гор. Всяко было, трудно было На земле твоих дорог. Было так, что уходила И сама ты из-под ног. Как бы ни было тревожно, Говорил себе: держись! Ведь иначе невозможно, Потому что это - жизнь. Все приму, что мчится мимо По дорогам бытия... Жаль, что ты неповторима, Жизнь прекрасная моя. 1976 Анатолий Жигулин. Черные камни.
Москва: Книжная палата, 1989.
* * * В. М. Раевской Крещение. Солнце играет. И нету беды оттого, Что жизнь постепенно сгорает - Такое вокруг торжество! И елок пушистые шпили, И дымная прорубь во льду... Меня в эту пору крестили В далеком тридцатом году. Была золотая погодка, Такой же играющий свет. И крестною матерью - тетка, Девчонка пятнадцати лет. И жребий наметился точный Под сенью невидимых крыл - Святой Анатолий Восточный Изгнанник и мученик был. Далекий заоблачный житель, Со мной разделивший тропу, Таинственный ангел-хранитель, Спасибо тебе за судьбу! За годы терзаний и болей Не раз я себя хоронил... Спасибо тебе, Анатолий,- Ты вправду меня сохранил. 1976 Анатолий Жигулин. Черные камни.
Москва: Книжная палата, 1989.
* * * Мой бедный мозг, мой хрупкий разум, Как много ты всего хранишь! И все больнее с каждым разом Тревожно вслушиваться в тишь. В глухую тишь безмолвной думы, Что не отступит никогда, Где, странны, пестры и угрюмы, Живут ушедшие года. Там все по-прежнему, как было. И майский полдень, и пурга. И друга черная могила, И жесткое лицо врага... Там жизнь моя войной разбита На дальнем-дальнем рубеже... И даже то, что позабыто, Живет невидимо в душе. Живет, как вербы у дороги, Как синь покинутых полей, Как ветер боли и тревоги Над бедной родиной моей. 1980 Анатолий Жигулин. Черные камни.
Москва: Книжная палата, 1989.
БЕЛЫЙ ЛЕБЕДЬ Дворянский род Раевских, герба Лебедь, выехал из Польши на Московскую службу в 1526 г. в лице Ивана Степановича Раевского. Раевские служили воеводами, стольниками, генералами, офицерами-добровольцами в балканских странах, боровшихся против османского ига. По энц. сл. Брокгауза и Ефрона, т. 51 Ян Стефанович Раевский, Дальний-дальний пращур мой! Почему кружится лебедь Над моею головой? Ваша дерзость, Ваша ревность, Ваша ненависть к врагам. Древний род! Какая древность - Близится к пяти векам! Стольники и воеводы... Генерал... И декабрист. У него в лихие годы - Путь и страшен, и тернист. Генерал - герой Монмартра И герой Бородина. Декабристу вышла карта Холодна и ледяна. Только стуже не завеять Гордый путь его прямой. Кружит, кружит белый лебедь Над иркутскою тайгой. Даль холодная сияет. Облака - как серебро. Кружит лебедь и роняет Золотистое перо. Трубы грозные трубили На закат и на восход. Всех Раевских перебили, И пресекся древний род - На равнине югославской, Под Ельцом и под Москвой - На германской, На гражданской, На последней мировой. Но сложилося веками: Коль уж нет в роду мужчин, Принимает герб и знамя Ваших дочек Старший сын. Но не хочет всех лелеять Век двадцатый, век другой. И опять кружится лебедь Над иркутскою тайгой. И легко мне с болью резкой Было жить в судьбе земной. Я по матери - Раевский. Этот лебедь - надо мной. Даль холодная сияет. Облака - как серебро. Кружит лебедь и роняет Золотистое перо. 1986 Анатолий Жигулин. Черные камни.
Москва: Книжная палата, 1989.
КОСТРОЖОГИ А.И.Солженицыну В оцеплении, не смолкая, Целый день стучат топоры. А у нас работа другая: Мы солдатам палим костры. Стужа — будто Северный полюс. Аж трещит мороз по лесам. Мой напарник — пленный японец, Офицер Кумияма-сан. Говорят, военный преступник (Сам по-русски — ни в зуб ногой!). Кто-то даже хотел пристукнуть На погрузке его слегой... Все посты мы обходим за день... Мы, конечно, с ним не друзья. Но с напарником надо ладить. Нам ругаться никак нельзя. Потому что все же — работа. Вместе пилим одно бревно... Закурить нам очень охота, Но махорочки нет давно. Табаку не достанешь в БУРе. Хоть бы раз-другой потянуть. А конвойный стоит и курит, Автомат повесив на грудь. На японца солдат косится, Наблюдает из-под руки. А меня, видать, не боится, Мы случайно с ним земляки. Да и молод я. Мне, салаге, И семнадцати лет не дашь... — Ты за что же попал-то в лагерь? Неужели за шпионаж? Что солдату сказать — не знаю. Все равно не поймет никто. И поэтому отвечаю Очень коротко: — Ни за что... — Не бреши, ни за что не садят! Видно, в чем-нибудь виноват...— И солдат машинально гладит Рукавицей желтый приклад. А потом, Чтоб не видел ротный, Достает полпачки махры И кладет на пенек в сугробе: — На, возьми, мужик! Закури! Я готов протянуть ладони. Я, конечно, махорке рад. Но пенек-то — в запретной зоне. Не убьет ли меня солдат? И такая бывает штука. Может шутку сыграть с тобой. Скажет после: «Бежал, подлюка!» И получит отпуск домой. Как огреет из автомата — И никто концов не найдет... И смотрю я в глаза солдата. Нет, пожалуй что не убьет. Три шага до пня. Три — обратно. Я с солдата глаз не свожу. И с махоркой, в руке зажатой, Тихо с просеки ухожу. С сердца словно свалилась глыба. Я стираю холодный пот, Говорю солдату: «Спасибо!» Кумияма — поклон кладет. И уходим мы лесом хвойным, Где белеет снег по стволам. И махорку, что дал конвойный, Делим бережно пополам. 1963 Анатолий Жигулин. Летящие дни. Стихи.
Москва: Советский писатель, 1989.
МАРТА Сгорели в памяти дотла Костры сибирской лесосеки. Но в тайниках ее навеки Осталась теплая зола. И лишь подует горький ветер С далеких, выжженных полян, Как затрещат сухие ветви, Метнутся тени по стволам. Сохатый бросится, испуган, Рванет по зарослям густым. И ругань, ругань, ругань, ругань Повиснет в воздухе, как дым. Взметнутся кони на ухабы, Таща корявый сухостой. И кто-то крикнет: — Бабы! Бабы! Гляди-ка, бабы, с ноль шестой!.. Она запомнилась навеки... По хрусткой наледи скользя, Она несла по лесосеке Большие юные глаза. Она искала земляков, Она просила: — Отзовитесь.— И повторяла: — Лабас ритас!.. — не слыхал печальней слов. Она сидела у огня, Ладони маленькие грела И неотрывно на меня Сквозь пламя желтое смотрела. Густым туманом по ручью Стелилось пасмурное небо... И я сказал ей: — Хочешь хлеба? — Она ответила: — Хочу. И я отдал ей все до крошки. Был слышен где-то крик совы. Желтели ягоды морошки Среди оттаявшей травы... И было странно мне тогда, Что нас двоих, Таких неблизких, В седой глуши лесов сибирских Свела не радость, А беда. 1965 Анатолий Жигулин. Летящие дни. Стихи.
Москва: Советский писатель, 1989.
УТИНЫЕ ДВОРИКИ Утиные Дворики — это деревня. Одиннадцать мокрых соломенных крыш. Утиные Дворики — это деревья, Полынная горечь и желтый камыш. Холодный сентябрь сорок пятого года. Победа гремит по великой Руси. Намокла ботва на пустых огородах. Увяз «студебекер» в тяжелой грязи. Утиные Дворики... Именем странным Навек очарована тихая весь. Утиные дворики... Там, за курганом, Еще и Гусиные, кажется, есть. Малыш хворостиной играет у хаты. Утиные Дворики... Вдовья беда... Всё мимо И мимо проходят солдаты. Сюда не вернется никто никогда... Корявые вербы качают руками. Шуршит под копной одинокая мышь, И медленно тают в белесом тумане Одиннадцать мокрых Соломенных крыш. 1966 Анатолий Жигулин. Летящие дни. Стихи.
Москва: Советский писатель, 1989.
ПОЛЫНЬ Ю. Киселеву О, замри, мое сердце! Застынь, Слышишь, Ветер качает полынь?.. Занимается свет. Умирает роса. И росинки блестят, Словно чьи-то глаза. Слышу будто бы плач, Слышу будто бы стон. Это тонкий полынный Серебряный звон. Это все, что когда-то Случилось со мной, Тихо шепчет полынь У дороги степной. Горьковатая, Близкая сердцу трава На холодную землю Роняет слова... Все, что в жизни узнать И увидеть пришлось, Все на этом рассвете Сошлось: И печаль, и тревога, И зябкая стынь — Всё — как эта дорога, Как эта полынь. 1966 Анатолий Жигулин. Летящие дни. Стихи.
Москва: Советский писатель, 1989.
* * * Гулко эхо от ранних шагов. Треск мороза — как стук карабина. И сквозь белую марлю снегов Просочилась, Пробилась рябина. А вдали, где серебряный дым,— Красноклювые краны, как гуси. И столбов телеграфные гусли Всё тоскуют над полем седым. У дороги, у елок густых, Если в зыбкую чащу вглядеться, Вдруг кольнет задрожавшее сердце Обелиска синеющий штык. А простор — Величав и открыт, Словно не было крови и грусти. И над белой сверкающей Русью Красно солнышко В небе горит. 1966 Анатолий Жигулин. Летящие дни. Стихи.
Москва: Советский писатель, 1989.
* * * Земля необычная здесь, В Подмосковье. Над бурым суглинком Туман невесом... И вдруг осенило Забытой любовью К тебе, Мой далекий Степной чернозем. Там черные комья Блестели как уголь, И в них, как солома, Ломались лучи. И в яростном солнце Скакали за плугом Такого же черного цвета Грачи. Там осенью сердце Сжималось в тревоге И давняя память Стучала в виски. И, как золотинки, На черной дороге Желтели Потерянные Колоски. 1966 Анатолий Жигулин. Летящие дни. Стихи.
Москва: Советский писатель, 1989.
* * * Воронеж!.. Родина. Любовь. Все это здесь соединилось. В мой краткий век, Что так суров, Я принимаю, словно милость, Твоей листвы звенящий кров. Согрей меня скупою лаской, Загладь печальные следы. И приведи на мост Чернавский, К раскатам солнечной воды. И как навязчивая морочь, Как синих чаек дальний плач, Растает вдруг пустая горечь Московских бед и неудач. И что ты там, судьба, городишь?! Тебе вовек не сдамся я, Пока на свете Есть Воронеж — Любовь и родина моя. 1966 Анатолий Жигулин. Летящие дни. Стихи.
Москва: Советский писатель, 1989.
ДИРИЖАБЛЬ Один и тот же незабытый Я вижу полдень вдалеке: Бегу босой по теплым плитам К нагретой солнечной реке. Туда, где лодки пахнут краской, Где на лугу стоит яхт-клуб, Где довоенный мост Чернавский С перилами из старых труб. Бегу с бугра тропой полынной В дремучей чаще лебеды. В моей руке пятак старинный, Позеленевший от воды. И все доступно, Все открыто, И ничего еще не жаль. И надо мной плывет, как рыба, Огромный сонный дирижабль. Куда он плыл светло и прямо — На дальний полюс, на парад,— Забытый, вымерший, как мамонт, Несовершенный аппарат? Канатов черные обрывки Под ним чертили высоту. И было видно на обшивке Ряды заклепок И звезду. Он пролетел над лугом желтым, Где в лужах светится вода, И утонул за горизонтом В дрожащей дымке — Навсегда. А я его так ясно помню. А я всю жизнь за ним бегу. В мир непонятный И огромный С былинкой тонкой на лугу. 1966 Анатолий Жигулин. Летящие дни. Стихи.
Москва: Советский писатель, 1989.
КОРШЕВО Ничего в нем вроде хорошего, Просто так, большое село. Облака плывут — мимо Коршева, Журавли летят — мимо Коршева, И Битюг блестит как стекло. А с горы удивляет далями Неоглядный лесной простор. Утки дикие кружат стаями, Отражаясь в воде озер. И, живя не в ладу с законами, Рыбаки испокон веков Острогою бьют щуку сонную У обрывистых берегов. И ночами летними странными В каждом спящем пустом дворе Лопухи, от росы стеклянные, Тихо светятся на заре. 1966 Анатолий Жигулин. Летящие дни. Стихи.
Москва: Советский писатель, 1989.
* * * О, мои счастливые предки, Как завидую нынче вам! Вашим вербным пушистым веткам, Вашим сильным добрым рукам. Слышу дальний звон колокольный. Это солнце гудит весной. Вижу белые колокольни, Вознесенные над землей. Как легко уходить вам было, Покидать этот белый свет! Одуванчики на могилах Говорили, что смерти нет. Знали вы, что земные звуки Будут слышать, назло судьбе, Ваши дети и ваши внуки, Вашу жизнь пронося в себе, Будут помнить о вас и плакать, Будут вечно хранить, беречь Ваших яблок сочную мякоть, Вашей нивы тихую речь... Как уйду я, кому оставлю Этот мир, где роса чиста, Эту полную солнца каплю, Что вот-вот упадет с листа? После огненной круговерти Что их ждет, потомков моих? И смогу ли жить после смерти В невеселой памяти их? И приду ли к грядущим людям Светлой капелькой на весле? Или, может быть, их не будет На холодной, пустой Земле?.. 1966 Анатолий Жигулин. Летящие дни. Стихи.
Москва: Советский писатель, 1989.
РАССВЕТ В БУТУГЫЧАГЕ В ночную смену на Шайтане, Где черный камень льдом покрыт, Из горной штольни мы катали Отпалом вырванный гранит. Был штрек наполнен пылью едкой, И каждый радостно вздыхал, Когда с груженой вагонеткой Мы выходили на отвал. Нас обжигал морозный воздух, Снежинки стыли на плечах, И рядом с нами были звезды. Под нами спал Бутугычаг. Дремали горы в дымке синей, К подножьям становясь темней. Внизу, в глубокой котловине, Дрожали бусинки огней... Мы отдыхали очень редко. За рейсом — рейс, простоев нет. На двадцать пятой вагонетке Вставал над сопками рассвет. Еще прожекторы горели. Но было видно с высоты, Как с каждым рейсом розовели Молочно-белые хребты. Еще таился мрак в лощинах, Поселок тенью закрывал, А на заснеженных вершинах Рассвет победно бушевал. Спецовки мокрые твердели, И холодила руки сталь. Но мы стояли и глядели На пламенеющую даль. Мы знали: чудо грянет скоро, Однако долго ждать нельзя, И мы опять входили в гору, Вагон порожний увозя. Но каждый знал: Когда вернется Из узкой штольни на простор, Увидит огненное солнце Над белой цепью снежных гор. 1963 Анатолий Жигулин. Летящие дни. Стихи.
Москва: Советский писатель, 1989.
ХУДОЖНИК Только голые камни, Поросшие мохом. Только клочья тумана На стланике мокром. Только грязные сопки За хмарью суровой. Только низкое серое Зданье столовой. А в столовой, Над грудами мисок порожних, Колдовал у картины Голодный художник. На картине желтели Луга и покосы. Над рекой у затона Стояли березы. Баламутя кнутами Зеленую тину, Пастухи к водопою Сгоняли скотину... Я смотрел на картину... Ресницы смежались. И деревья, и люди Ко мне приближались. И березы худыми Руками качали, И коровы мычали, И люди кричали. Заскрипели уключины Над перевозом, И запахло травою, Землею, навозом. 1963 Анатолий Жигулин. Летящие дни. Стихи.
Москва: Советский писатель, 1989.
ЗОЛОТО Глыбу кварца разбили молотом, И, веселым огнем горя, Заблестели крупинки золота В свете тусклого фонаря. И вокруг собрались откатчики: Редкий случай, чтоб так, в руде! И от ламп заплясали зайчики, Отражаясь в черной воде... Мы стояли вокруг. Курили, Прислонившись к мокрой стене, И мечтательно говорили Не о золоте — о весне. И о том, что скоро, наверно, На заливе вспотеет лед И, снега огласив сиреной, Наконец придет пароход... Покурили еще немного, Золотинки в кисет смели И опять — по своим дорогам, К вагонеткам своим пошли. Что нам золото? В дни тяжелые Я от жадности злой не слеп. Самородки большие, желтые Отдавал за табак и хлеб. Не о золоте были мысли... В ночь таежную у костра Есть над чем поразмыслить в жизни, Кроме Золота-серебра. 1963 Анатолий Жигулин. Летящие дни. Стихи.
Москва: Советский писатель, 1989.
РАБОТА На лежнёвке порою вешней — Видно, был большой перекос — Забурился, ломая лежни, И на шпалы сел паровоз. За крушение на участке, Если путь не починим в срок, Строгий выговор будет начальству, Заключенным — штрафной паек. Бригадир полез, не робея, С молотком под нависший скат. С уважением за Сергеем Наблюдал молодой солдат. А Серега очень спокойно Говорит, вытирая пот: — Отойди, гражданин конвойный, Ненароком тебя прибьет. Показал, где рубить опоры, Чтоб исправить опасный крен... Был когда-то Сергей сапером И в тюрьму угодил за плен... Топоры застучали дружно, Как, наверное, на войне. Если нужно — так, значит, нужно. Не стоять же нам в стороне!.. Хоть и малый — узкоколейный, Все равно паровоз тяжел. Но подважили посильнее. Кто-то крикнул: — Пошел! Пошел!.. Мы канат натянули туго, И, ломая ветки берез, Под веселую нашу ругань Плавно тронулся паровоз. И когда по брускам сосновым Он на рельсы вкатил уже — Всем нам было, Честное слово, Очень радостно на душе. Захватила нас всех работа, Увела от невзгод земных... Словно вышли мы на свободу На какой-то короткий миг. 1963 Анатолий Жигулин. Летящие дни. Стихи.
Москва: Советский писатель, 1989.
* * * Приход зимы в краю суровом Я вижу ясно и сейчас: Холодный ветер с диким ревом Деревья грозные потряс. Мне и сегодня снится, снится Скупого дня последний луч; Пурга, готовая пробиться Из тяжело летящих туч; Снежинок первое порханье В оцепеневшей синеве, Когда от моего дыханья Растаял иней на траве. 1966 Анатолий Жигулин. Летящие дни. Стихи.
Москва: Советский писатель, 1989.
* * * Рокуэллу Кенту Подъемный кран раскачивает ветер — Как будто не Москва, А Колыма Явилась мне сегодня на рассвете Сквозь белый пар, Сквозь белые дома. И у шоссе костер горит смолисто. Кипит в котле расплавленный гудрон. И увлеченно спорят два таксиста, Осыпанные жестким серебром... О, странный мир! Ты повторяешь краски. Я помню, как не раз я застывал У тех полотен с видами Аляски, Где никогда, конечно, не бывал. Суровый мир. Скупое освещенье. Холодных, чистых красок торжество... И в каждой жилке Зрело ощущенье Немыслимой знакомости его! И эту сопку в облаке тумана, И эту тень косую на снегу Я видел где-то Возле Магадана. Вот только точно вспомнить Не могу. 1966 Анатолий Жигулин. Летящие дни. Стихи.
Москва: Советский писатель, 1989.
* * * Вот и жизнь пошла на убыль, Словно солнце на закат. И серебряные трубы В стылом воздухе звенят. Жизнь моя! Сентябрь звенящий! Время в прошлом торопя, Все отчетливей и чаще Вспоминаю я тебя. Вспоминаю ранний-ранний С колокольчиками луг. На изломах белых граней — Солнце шумное вокруг. Вспоминаю малым-малым Несмышленышем себя... К тем истокам, К тем началам Ты зовешь меня, трубя. 1966 Анатолий Жигулин. Летящие дни. Стихи.
Москва: Советский писатель, 1989.
| |
СТИХИЯ: Лучшая поэзия © 1996-2003
Вопросы и комментарии? Пишите
