Lib.ru/Классика:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь]
|
|
- Аннотация:
Биографическая справка
Ялта
Галл
Стихии
Прометей
<Надпись на статуе Аполлона>
<Песнь дервиша. Из драмы "Битва при Тивериаде, или Падение крестоносцев в Палестине">
Смерть Данта
|
А. Н. Муравьев
Стихотворения
----------------------------------------------------------------------------
Библиотека поэта. Поэты 1820-1830-х годов. Том второй
Биографические справки, составление, подготовка текста и примечания
В. С. Киселева-Сергенина
Общая редакция Л. Я. Гинзбург
Л., Советский писатель, 1972
OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------
СОДЕРЖАНИЕ
Биографическая справка
84. Ялта
86. Галл
88. Стихии
89. Прометей
92. <Надпись на статуе Аполлона>
93. <Песнь дервиша. Из драмы "Битва при Тивериаде, или Падение
крестоносцев в Палестине">
94. Смерть Данта
Андрей Николаевич Муравьев был четвертым сыном генерал-майора Н. Н.
Муравьева. Он родился 30 апреля 1806 года в Москве. В 1809 году семья
лишилась матери, и ребенок был вверен попечению петербургских родственников.
Девятилетним мальчиком он вернулся домой в Москву, где его отец возглавлял
"школу колонновожатых", готовившую штабных офицеров. "В четырнадцать лет, -
вспоминал Андрей Муравьев, - я имел наставником доброго и почтенного
Раича... Он совершенно образовал меня и кончил мое домашнее воспитание. Он
вселил в меня всю склонность к литературе". {А. Н. Муравьев, Мои
воспоминания. - "Русское обозрение", 1895, Ќ5, с. 58.}
В 1823 году, когда общекультурное образование юноши было признано
достаточным, он был зачислен юнкером в егерский полк, а спустя полгода
переведен в драгунский полк и произведен в чин прапорщика.
1823-1826 годы по долгу службы Муравьев проводит на Украине (в
Тульчине, под Киевом, в Одессе), в Молдавии. Пребывание в Крыму в августе
1825 года, рассказывал он, "совершенно развило мою страсть к поэзии, которую
с тех пор избрал своею целью". {Там же, с. 61.}
В этой поездке Муравьеву посчастливилось познакомиться с Грибоедовым и
беседовать с ним на литературные темы.
Выхлопотав продолжительный отпуск, Муравьев осенью 1826 года появляется
в Москве. Зимой 1826-1827 года он часто посещает салон Зинаиды Волконской,
где встречается с Пушкиным, Вяземским, Баратынским и многими другими как
известными, так и начинающими поэтами и литераторами. В 1827 году в
альманахе Раича и Ознобишина "Северная лира" появилось несколько
стихотворений Муравьева. В рецензии на эту книгу П. А. Вяземский отметил
дебют молодого поэта, "в первый раз являющегося на сцене", чьи стихи
"исполнены надежд, из коих некоторые уже сбылись". {П. А. Вяземский, Полн.
собр. соч., т. 2, СПб., 1879, с. 28.}
Почти теми же словами выразил свое приветствие Муравьеву и Пушкин в
неопубликованной рецензии на "Северную лиру", предназначавшейся для
"Московского вестника".
Судя по воспоминаниям самого Муравьева, Пушкин "заставлял" его читать
стихи, и "ему были приятны некоторые строфы из моего описания Бакчисарая,
оттого что сам воспел этот чудный фонтан..." {А. Н. Муравьев. Знакомство с
русскими поэтами, Киев, 1871, с. 11. По-видимому, некоторый интерес Пушкина
к Муравьеву объяснялся тем, что он не считал его своим эпигоном.}
В 1827 году Муравьев издал сборник своих стихотворений под заглавием
"Таврида". Первым откликнулся на него "Московский телеграф", поместивший
обстоятельную рецензию Е. А. Баратынского. ""Таврида" писана небрежно, но не
вяло, - говорилось там. - Неточные ее описания иногда ярки, и необработанные
стихи иногда дышат каким-то беспокойством, похожим на вдохновение". Но
"богатому жаром и красками" Муравьеву, резюмировал Баратынский, "недостает
обдуманности и слога, следственно - очень многого... Что касается до слога,
надобно помнить, что мы для того пишем, чтобы передавать друг другу свои
мысли; если мы выражаемся неточно, нас понимают ошибочно или вовсе не
понимают: для чего ж писать?". {Е. А. Боратынский, Стихотворения. Поэмы.
Проза. Письма, М., 1951, с. 422, 425.}
Выбором такой темы, как Таврида, Муравьев невольно вступил в творческое
состязание с Пушкиным. "Я не только не старался ловить его мысли, но даже во
всем избегал подражать ему", {Письмо к В. А. Муханову от 18 марта 1827 г. -
"Щукинский сборник", вып. 5, М., 1901, с. 252.} - уверял Муравьев, оспаривая
мнение Баратынского, будто его крымские стихотворения не что иное, как
"риторическое распространение" двух известных стихов из "Бахчисарайского
фонтана".
В самом деле, Муравьеву нельзя отказать в оригинальности его крымских
стихов, хотя и довольно странной оригинальности. Если в "Бахчисарайском
фонтане" и своей лирике Пушкин показал Тавриду в ее объективно-исторических
связях с мусульманским Востоком и эллинизмом, то Муравьев преломил свои
впечатления от этой страны сквозь призму... Оссиана, в котором нашел
родственную поэтическую стихию - целый художественный мир с его северным
туманным колоритом и подчеркнуто безыскусственным суровым лиризмом. Не
аттическое ясное небо, не роскошь восточной неги, а сумерки и луна - едва ли
не самые устойчивые признаки крымских ландшафтов Муравьева. Сам он не
скрывал того, что замысел этого цикла стихотворений непосредственно восходит
к Оссиану. "Никто не действовал столь сильно на мое воображение, как мрачный
певец Шотландии", - писал он. И далее: "Однажды я нечаянно перевел две песни
Оссиана четырехстопными ямбами, - я прежде никогда не писал рифмами, и это
побудило меня продолжать. Таким образом, я постепенно описал всю Тавриду".
{А. Н. Муравьев. Мои воспоминания, с. 61 и 63.}
Двусмысленный отзыв Баратынского Муравьев расценил как "жестокий удар
при самом начале литературного поприща". {А. Н. Муравьев, Знакомство с
русскими поэтами, с. 14.} Но твердая вера в свое призвание пока не оставляет
его.
Унаследовав от Раича интерес к итальянской средневековой поэзии,
Муравьев в 1826-1827 годах погружается в творчество Данте и Тассо, изучая их
произведения на языке оригинала.
В холодности публики и неприязни родственников к своим литературным
занятиям он готов увидеть что-то похожее на "гонение", которому подвергались
в свое время Данте и Тассо. Под влиянием этих настроений он задумывает
трагедию "Жизнь Тассо, или Судьба поэта", но из-под пера его выходит всего
лишь небольшая, навеянная теми же мыслями драматическая сцена "Смерть
Данта".
В течение 1826-1829 годов десятки замыслов - один другого грандиозней -
наперебой возникали в голове Муравьева. Так, например, он решился "окончить"
творения Мильтона ("Потерянный рай") и Клопштока ("Мессиада") столь же
монументальной поэмой "Потоп" - на известный библейский сюжет. Весной 1827
года, знакомя В. А. Муханова с содержанием второй песни "Потопа" (первая
была закончена годом ранее), Муравьев сообщал, что она отличается
"характерами зверскими, дикими" и что "ужас есть главная страсть сей песни".
{Письмо от 10 апреля 1827 г. - "Щукинский сборник", вып. 5, с. 254.}
Подавляя личную обиду на Пушкина, жестоко осмеявшего его в своей
эпиграмме, {Об этом эпизоде см. примеч. к Ќ 92 ("Надпись на статуе
Аполлона").} Муравьев в письме к Погодину от 27 ноября 1827 года с восторгом
отзывается об отрывке из пушкинского "Вадима". {"Пушкин по документам архива
М. П. Погодина". - "Литературное наследство", Ќ 16-18, М., 1934, с. 696.}
Поэма на сюжет древнерусской исторической легенды не случайно взволновала
его, ибо эпоха раннего средневековья" - века рыцарства" с их кровавыми
распрями, жестокостью и христианским подвижничеством - представлялась ему
самым поэтическим периодом в истории России. Он записывает названия будущих
трагедий: "Святополк", "Василько", "Андрей Боголюбский", "Сеча на Калке",
"Марфа Посадница", "Федор Рязанский", "если он не кончен бессмертным и
несчастным Грибоедовым: он мне рассказал его план в Крыму" {А. Н. Муравьев.
Мои воспоминания, с. 74.} - добавляет Муравьев, говоря о последнем замысле.
Примечательно, что его драматические сочинения, так же как и лирические
стихотворения, тяготели к циклизации. Из всего этого громадного цикла, для
которого уже было придумано название - "Россия", закончены были только три
пьесы: "Михаил Тверской" и "Георгий Московский", составившие вместе
драматическую дилогию "Князья Тверские в Златой Орде" (1828-1829), {В печати
известны лишь отрывки из нее: "Современник", 1836, т. 6, с. 376-399 и
"Московский наблюдатель", 1835, июнь, кн. 2, с. 565-569.} а также написанная
еще в 1826 году в Тульчине драма "Падение Перуна" (или "Владимир").
В 1827 году Муравьев усердно трудился над трагедией "Битва при
Тивериаде", посвященной теме падения Иерусалима и изгнания крестоносцев из
Палестины.
Как утверждал много лет спустя А. В. Никитенко, достоинство трагедии
Муравьева в том, что она раскрыла "роковую ошибку основателей Иерусалимского
королевства, состоящую в перенесении в Палестину господствовавшего в Европе
феодального порядка вещей... С ним возникли в стране и постоянно
свирепствовали раздоры и взаимная вражда баронов и князей, погубившие
наконец, несмотря на рыцарские доблести и мужество их, дело, стоившее
толиких жертв". {А. В. Никитенко, Обозрение деятельности второго отделения
императорской Академии наук за 1874 год. - "Журнал министерства народного
просвещения", 1875, ч. 178, с. 98.}
Та же мысль о необходимости неограниченного единовластия как условия
национального благоденствия и мощи присутствует и в трагедиях Муравьева на
темы отечественной истории. Здесь, как и в своих итальянских экскурсах,
связанных с темой драматической судьбы гения, Муравьев предвосхищал
Кукольника.
"Беспокойство, похожее на вдохновение" - это возбужденное состояние
духа, в котором он находился, - скорее шло от лихорадочной жажды
самоутверждения и чересчур пылкого влечения к необычному и яркому жизненному
пути, нежели от чистой любви к поэзии. Любопытно, что "Битва при Тивериаде"
явилась своего рода заявкой на последующую, если и не яркую, то во всяком
случае необычную, роль Муравьева в русском обществе.
В декабре 1829 года Муравьев отправляется в длительное путешествие к
"святым местам" - в Палестину и Египет. Паломничество это сразу же получило
шумный общественный резонанс, - вероятно, оно могло быть истолковано как
символический жест, намекавший на религиозную миссию России на Ближнем
Востоке.
Еще во время русско-турецкой войны Муравьев в качестве дипломатического
чиновника (в 1827 году он распростился с военным мундиром) находился при
штабе командующего европейским фронтом И. И. Дибича. По случаю победы и
захвата вершины Эмине-даг (на Балканах) он написал стихи, в которых умело
польстил фельдмаршалу. {Стихотворение "Эмине-даг" было анонимно напечатано в
"Северной пчеле" (1829, 6 августа).} По просьбе автора Дибич снесся с царем
и выхлопотал Муравьеву разрешение и средства на поездку.
Вернувшись из полугодового странствия уже известным человеком, он
поселился в Петербурге и здесь в 1832 году выпустил написанную им книгу
"Путешествие ко святым местам в 1830 году", имевшую значительный успех. В
том же году на сцене Александрийского театра "с царской роскошью", по
выражению обозревателя "Северной пчелы" (20 октября), была поставлена "Битва
при Тивериаде". Пышное оформление спектакля не спасло пьесы от провала. "Она
более драматическая поэма, нежели трагедия", {Письмо от 5 марта 1833 г.
(ПД).} - писал Муравьев Жуковскому, объясняя ее неуспех на сцене. Несмотря
на поощрения Жуковского и Пушкина, {В письме к И. И. Козлову от 27 февраля
1833 г. Жуковский просил передать Муравьеву свое увещание: "Требую от
Муравьева, чтоб он не обращал внимания на неудачу... он поэт в благородном
смысле сего слова и писать должен" (В. А. Жуковский, Собр. соч. в четырех
томах, т. 4, М.-Л., 1960, с. 600). Отрывки из пятого акта "Тивериады" были
напечатаны Пушкиным в его "Современнике" (1836, т. 2, с. 141-179). По его же
совету извлечение из драмы Муравьев снабдил предисловием, разъясняющим ее
замысел.} Муравьев, сполна вкусивший горечь поражения и вызванных им
насмешек, вовсе отказывается от поэтического поприща.
С этого времени его литературные занятия получают совершенно другую
направленность - церковно-религиозную. Муравьев становится религиозным
публицистом, историком православной церкви. Он сближается с иерархами
русской церкви, особенно с московским митрополитом Филаретом, служит в
Святейшем синоде - за "оберпрокурорским столом" (1833-1842), в азиатском
департаменте (1831-1832, 1842-1866), уверенно повышаясь в чинах.
С начала 30-х годов резко обрисовались наиболее неприятные черты в
характере Муравьева: безмерное тщеславие, властность, педантизм,
искательство.
Выставляя себя строгим поборником православия, Муравьев отличался также
и в роли блюстителя церковного благочестия. "Я не раз имел случай видеть, -
рассказывал современник, - какой страх он наводил на священнослужителей,
провинившихся в каком-нибудь отступлении от порядка службы. Они знали, что
все замеченное им будет неминуемо доведено до сведения их начальства и что
оно не останется без возмездия". {Барон Б. А. Фитингоф-Шель. Мировые
знаменитости. Из воспоминаний, СПб., 1899, с. 52.} О недоброй славе
Муравьева в широких кругах общества выразительно говорят его прозвища:
фискал, ханжа, святоша, Андрей Незваный, светский архиерей.
Едкая характеристика Муравьева содержится в дневниках А. В. Никитенко и
Ф. В. Чижова {См.: А. В. Никитенко, Дневник в трех томах, т. I, M., 1955, с.
161, 165 и Ф. В. Чижов, Дневник за 1835 г., запись от 5 апреля (ГБЛ).} и в
блестящем очерке Н. С. Лескова "Синодальные персоны". {"Исторический
вестник", 1881, Ќ 11, с. 385-408.} В письме к В. П. Боткину от 13 июня 1840
года Белинский с удовлетворением сообщает строки стихотворного памфлета на
Муравьева, сочиненного Л. А. Якубовичем. {См.: В. Г. Белинский, Полн. собр.
соч., т. II, М., 1956, с. 530-531.}
Предавшись "духовному направлению" Муравьев отнюдь не чуждался
рассеянной, мирской жизни. В великосветских гостиных он обыкновенно
появлялся в черном жилете, с четками на левой руке, изумляя собравшихся
своим колоссальным ростом.
В 1866 году, выйдя в отставку, Муравьев окончательно поселился в Киеве.
Здесь он прожил до самой смерти (18 августа 1874 года).
84. ЯЛТА
Из-за утесов Аю-Дага,
Бледнея, восстает луна,
Как легкий челн, носимый влагой,
Плывет по воздуху она
И, углубляясь в мрак востока,
Унылый проясняет лик,
Доколь над бездною широкой
Столб серебристый не возник.
Всё тихо! Звуков нет в эфире,
И на земле движенья нет.
Казалось, в усыпленном мире
Исчез последний жизни след!
Но сладкой тишины мгновенье
Такую негу льет в сердца,
Такие чувства упоенья,
Каких не выразят уста!
Так, если арфы вдохновенной
Последний, мощный, дивный звук
Умолк и голос отдаленный
Звук повторил и вновь потух, -
Рука заснула над струнами,
И тихо всё! Но песнь живет,
Лелея сладкими мечтами,
И эхо - новых звуков ждет!
И никогда в часы смятений,
Когда в груди страстей война
И бунт неистовых волнений, -
Так безмятежно не полна
Душа высокая, младая,
Как в тихий ночи час, когда,
Как чаша полная до края,
Она полна собой... Тогда,
Тогда высокою мечтою
Еще восторг, еще один
Вдохни - и смертной пеленою
Полет воздушный нестесним!
Она разорвала оковы,
Ее жилище - в небесах,
И, смерти памятник суровый,
Остался бездыханный прах!
Покрылся мрачной синевою
Необозримый свод небес;
На нем несметною толпою
Светила ночи - сонм чудес -
Горят, как в первый день созданья,
Всем блеском юного лица.
Они горят огнем желанья
И, мнится, мания творца
Еще однажды ожидают,
Чтобы с гармонией вступить
В полночный путь! Их отражают
Кристаллы вод, но возмутить
Небес торжественной картины,
Играя, не дерзнет волна,
И неподвижные пучины
Лежат одной громадой сна!
Над молчаливыми брегами
Роскошно восстают холмы
Аутки, полные дарами
Румяной осени, весны.
На скате легких возвышений
Отдельно хижины стоят,
И, свежие раскинув сени,
Над ними дерева висят!
Но неприметно исчезает
Холмов отлогий, легкий скат,
У их подошвы развивает
Долина Ялты новый сад.
Эдема свежая картина,
И той же прелестью полна, -
Сия волшебная долина
Лучом луны озарена.
Вокруг нее - ночные горы
Стоят завистливой стеной,
Невольно возвращая взоры
На дно долины золотой.
Она глубоко в отдаленьи
Втеснилась в сердце мрачных гор, -
Как первой страсти впечатленье,
Как первый совести укор!
И моря светлые пучины,
Касаясь низких берегов,
Как продолжение долины,
Бегут до дальних облаков.
Молчанье волн, утесы, горы
И свод полунощных небес
Пленяют, восхищают взоры
Гармонией своих чудес!
1825 или 1826
86. ГАЛЛ
Breaker of echoing shields. {*}
{* Сокрушитель щитов гремящих (англ.). - Ред.}
<Галл>
Щитов отзывных сокрушитель,
Чью тень туманы погребли!
Во мраке туч твоя обитель, -
Оттоль, Колгаха царь, внемли!
Шумит река, - полет орлиный
Удары волн не привлекли;
Ты ветром увлечен пустыни -
Постой, Струмона царь, внемли!
Живешь ли в веяньи дубравы
Или рвешь терния с земли?
Оставь и листья ей, и травы,
И мне, о Клоры вождь, внемли!
Иль в бурю с шумом гонишь волны,
Чтоб скал основы потрясли?
В борьбе стихий, их гневом полный,
Родитель Галла, мне внемли!
Морн
Кто будит старца в беглой туче,
Где с облаками жизнь слилась?
Как плеск волны о брег сыпучий,
О Галл, раздался мне твой глас!
Галл
О Морн! Я окружен врагами, -
Их корабли идут с валов.
Дай меч Струмона, - он над нами
Блеснет, как луч меж облаков!
Морн
Вот меч отзывного Струмона!
Когда ты в бранях, сын, пылал,
С туманного смотрел я трона;
Как метеор - рази, о Галл!
1825 или 1826
88. СТИХИИ
I had a dream, that was not all a dream.
Byron {*}
{* Я видел сон, который вовсе не был сном. Байрон (англ.). - Ред.}
Я с духом беседовал диких пустынь, -
Пред юношей с мрачного трона
Клубящимся вихрем восстал исполин,
Земли расступилося лоно!
Он эхом раздался, он ветром завыл, -
И юношу тучею праха покрыл.
Я с духом беседовал бурных валов, -
Завыли широкие волны,
Он с пиршества шел поглощенных судов,
Утопших отчаяньем полный!
И много о тайнах бездонных ревел,
И юноша пеной его поседел!
Я с духом беседовал горних зыбей,
С лазурным владыкой эфира, -
И он, улыбаясь, во звуке речей
Открыл мне все прелести мира,
Меня облаками, смеясь, одевал,
И юноша свежесть эфира вдыхал!
Я с духом беседовал вечных огней, -
Гул дального грома раздался!
Не мог усидеть он на туче своей,
Палящий, клубами свивался,
И с треском следил свой убийственный путь,
И юноше бросил он молнию в грудь.
Я духом напитан ревущих стихий,
Они и с младенцем играли -
Вокруг колыбели моей возлегли
И бурной рукою качали.
Я помню их дикую песнь надо мной -
Но как передам ее звук громовой?
1825 или 1826
89. ПРОМЕТЕЙ
Е caddi come corpo morte cade.
Dante {*}
{* И я рухнул как мертвое тело. Данте (итал.). - Ред.}
По высям Кавказа скитается Дух -
Суровый его повелитель,
Он царства свершает холодного круг,
Снегов покидая обитель,
В порфире метелей, в венце ледяном,
И бури сзывает могучим жезлом!
Давно уж, в златые младенчества дни,
Когда над цветущим созданьем
Носилися жизни приметы одни
И смерть не была ожиданьем, -
На трон одинокий ступенями скал
Он шел и с улыбкой на землю взирал!
Внезапно исторгся орел из-под ног, -
На кости стопа наступила.
Он стал, и без ужаса видеть не мог,
Что птица впервые открыла:
Пред ним распростерся на диких скалах
Великого остов, иссохший в цепях!
Широкие кости окованных рук
Свободно в железах ходили,
От ног раздавался пронзительный стук, -
Их ветры о камень разили;
Но череп остаток власов развевал
И, страшно кивая, зубами стучал!
Трепещущий Дух над костями стоит,
Впервые о смерти мечтает...
На светлый свой призрак уныло глядит
И с остовом грозным сличает.
Одни у них члены и те же черты, -
И смертию - Духа смутились мечты!
Он легкой рукою тяжелую кость
С трудом со скалы подымает,
Но с радостью видит, как тяжкая кость
Опять на скалу упадает...
А он, подымаясь, летает в зыбях!
"Бессмертен!" - и тщетный рассеялся страх!
Но Дух своенравный пылает стыдом,
Он мстит за минуту боязни,
И остов свергает могучим жезлом
Со скал - к довершению казни!
С вершины Кавказа, во звуке цепей,
Упал, рассыпаясь костьми, Прометей!
1825 или 1826
92. <НАДПИСЬ НА СТАТУЕ АПОЛЛОНА>
О Аполлон! Поклонник твой
Хотел помериться с тобой,
Но оступился и упал.
Ты горделивца наказал:
Хотел пожертвовать рукой,
Чтобы остался он с ногой.
Зима 1827
93. <ПЕСНЬ ДЕРВИША
ИЗ ДРАМЫ "БИТВА ПРИ ТИВЕРИАДЕ, ИЛИ
ПАДЕНИЕ КРЕСТОНОСЦЕВ В ПАЛЕСТИНЕ">
Аллах дает нам ночь и день,
Чтоб прославлять его делами;
Светило дня - его лишь тень -
Виновных обличит лучами.
Аллах керим! Аллах керим!
Пред ним стоит Пророк в мольбах,
И гром, готовый к пораженью,
Он удержал в его руках, -
Не искушай его терпенье!
Аллах керим! Аллах керим!
Здесь время на земле дано
Для покаянья человеку.
Страшитесь, улетит оно,
Спешите с милостыней в Мекку!
Аллах керим! Аллах керим!
Лик обрати свой к Каабе, {*}
{* Святилище Мекки.}
Молись и будь готов! Кто знает,
Что тайный рок судил тебе?
Счастлив, кто смело рок встречает!
Аллах керим! Аллах керим!
Спасенным - рай, погибшим - ад!
Сыны земные, трепещите, -
Там все деянья обличат;
Грехи раскаяньем сотрите!
Аллах керим! Аллах керим!
1827
94. СМЕРТЬ ДАНТА
(Дант, изгнанный из отечества, скитаясь по всей Италии, нашел себе наконец
последнее убежище во владениях герцога Равенны, которого дочь, прелестную
Франческу, убитую ревнивым мужем, столь трогательно описал в V песни своего
"Ада". Многие стихи, вложенные здесь в уста Данта, почерпнуты из его
великолепной поэмы, в которой отражается весь характер певца, закаленный
ужасами средних веков, но вместе с тем растворенный нежностию самых
утонченных чувств.)
Действие в Равенне, в чертогах владетеля Гвида да Полента.
Дант (умирающий на ложе), Полента.
Дант
Певца-изгнанника последний покровитель,
Полента! я иду в ту мирную обитель,
Которую давно от бурь себе желал:
Для гостя твоего последний час настал!
Ты Данта не отверг, ты старцу в утешенье
Скитавшемуся был... Прими ж благодаренье:
Да наградит тебя небесный наш отец!
Полента
Нет, нет! твоих друзей, божественный певец,
Еще не оставляй! Тебе венки Лавровы
Италия плетет, сограждане готовы
Тебя со славою принять в родимый град...
Дант
Уж поздно! Мертвого они не воскресят!
Приподыми меня, Полента, дай мне руку:
Хочу я воздухом мою развеять муку...
Веди ослабшего... Я сяду близь окна, -
Дорога из него к Флоренции видна...
Вот так, благодарю.
(Садится.)
Полента
О чем мечтаешь ты?
Дант
Вы изменили мне, любимые мечты!
Когда я пел, землей и небом вдохновенный,
Высокий гимн Творцу был голосом вселенной,
К жестокой родине любовью я горел,
И в славе я искал изгнанию предел,
Мечтал поэмою открыть стезю к отчизне
И упокоить там остаток бурной жизни!
Тогда б в тот светлый храм, где смертный грех омыл
Водой крещения, я в торжестве вступил
И над купелью бы принял венок мой... Где я?
Ах, я в Равенне!..
Полента
Дант! или во мне злодея
Ты здесь нашел?
Дант
Прости, мой благородный друг!
Ах! речь невольную и горе, и недуг
Из сердца выжали! Нет, нет, мои страданья
Ты облегчил; но, друг, не знаешь ты изгнанья,
И на престоле ты его не испытал.
Я ж, по Италии скитаяся, узнал,
Как солон хлеб чужой и как крута дорога
На чуждое крыльцо. Полента! много, много
Я странником терпел: на старца не сердись.
Полента
Друзьями вечно быть взаимно мы клялись.
Дант
Так! ты один мой друг! Флоренция! с тобою
Я узы все расторг. Ты адскою враждою,
Непримиримая, всю жизнь меня гнала
И в ранний, чуждый гроб бескровного свела.
Ты мне не родина! Не признаю тебя!
Не твой певец, не сын! Здесь в землю лягу я!
Не погребешь меня! Я мертвою рукою
Твой камень гробовой с моей могилы срою!
Полента, поклянись не выдавать мой прах!
Полента
Не выдам, Дант.
Дант
Клянись!
Полента
Или в моих словах
Ты сомневаешься?
Дант
Клянись!
Полента
Клянусь святыней!
Дант
Но клятва на тебе не на одном: на сыне,
На внуке, правнуках, на роде всем лежит,
И горе племени, когда ей изменит!
Клянись за весь твой род!
Полента
Клянусь всесильным богом!
Дант
Теперь спокоен я. Полента, об убогом
Ты в счастьи не забыл, всё дал ему, что мог, -
Прими же от певца, от странника в залог
Признательности всё, что с жизнью оставляю:
Мои творения. Тебе их завещаю!
Сей свиток сохрани, - он с Дантом не умрет,
И скоро вся к тебе Италия придет,
Как к свежему ключу, здесь черпать вдохновенья,
И будут ей мои оракулом виденья!
Полента
О Дант, бессмертный Дант! ах, ежели знаком
Тебе молений глас и если этот дом
Приютом был тебе, забвением страданий,
Не отвергай, молю, отцовских заклинаний:
Ты сам отец, о Дант!
Дант
Что хочешь? Говори!
Полента
Еще ты жив, и вот твой свиток... Ах, сотри
Любовь, судьбу и смерть, воспетые тобою,
Франчески, дочери!
Дант
Безумный!
Полента
(бросается к ногам его)
Пред тобою
Здесь повергаюсь я, певец, как пред судом
Всего потомства. Дант! ах, сжалься над отцом,
Несчастной дочери не разглашай позора,
Из ада выведи, оставь без приговора!
Она мне стоила столь многих горьких слез!
Когда б ты знал ее...
Дант
Полента! много слез
Я сам пролил в часы подземного свиданья;
Как трупы падают, упал я от рыданья,
Увидя тень ее. Тебе прощаю я
Безумную мольбу: Франческа дочь твоя!
Восстань; иль ты мечтал, я мог без вдохновений
Духовный мир воспеть и видеть без видений?
Пройти сквозь ад и рай, живым в толпе теней,
И мертвый, хладный мир создать в душе моей?..
Полента, я не бог! Взгляни: я умираю,
Как смертный! Хладный труп - вот всё, что оставляю;
Но некогда сей труп был духом оживлен
Божественным, был им в святилище введен,
И не мои слова в устах моих гремели.
Когда б не истину они запечатлели,
Тогда б страшился жизнь меж теми потерять,
Которые сей век минувшим будут звать.
Полента
Безмолвствую, о Дант! В слезах благоговею.
Дант
Но время... Смерть в очах: я гасну и хладею.
Дай руку мне, сожми; прости, не забывай...
Бог, искупитель мой! прими меня в твой рай...
(Умирает.)
1827
ПРИМЕЧАНИЯ
При жизни М. был издан единственный сборник его стихотворений
"Таврида", вышедший в Петербурге в 1827 г. (ц. р. 3 января 1827). Из 35
стихотворений 14 посвящены Крыму и составляют лирический цикл. Название
"Таврида", в сущности, следует считать и заглавием цикла, однако оно
отнесено ко всему сборнику и к первому стихотворению, открывающему этот
цикл. Ранее опубликованное в СЛ, с. 160 стихотворение "Бакчисарай" имело
подзаг. "Отрывок из описательской поэмы "Таврида"". Автор прибегнул к
старому термину, так как понятия "лирический цикл" в то время не
существовало. Отсюда и нечеткость типографского оформления структуры
издания. Стихотворения цикла имеют сквозную нумерацию и от остальной части
книги отдалены пустой страницей с эпиграфом из Оссиана. К некоторым строкам
текста в конце сборника имеются авторские примечания (они использованы в
наст. изд. с оговоркой: "примеч. М."). Большинство стихотворений сборника
написано в 1825 г., во время и после поездки в Крым (август этого года).
Кое-что, возможно, было прибавлено к ним в 1826 г. (см.: А. Н. Муравьев, Мои
воспоминания. - "Северное обозрение", 1895, Ќ 5, с. 60-63).
84. "Таврида", с. 49. "Гора Аю-Даг, по рассказам мореплавателей, имеет
издали вид медведя, склонившегося головою к водам. Татарское название горы
ознаменовало силу воображения: Аю значит медведь, Даг - гора" (примеч. М.,
с. 145-140). Мание - мановение, повелительный жест рукой или головой. Аутка
- татарская деревушка вблизи Ялты.
86. "Таврида", с. 99. Написано по мотивам "Оссиана" Д. Макферсона
(поэма "Темора"). Эпиграф - оттуда же. Ср. перевод сходного фрагмента у
Полежаева (под загл. "Морни и тень Кормала"). Галл (Голл) - соратник
Оссиана, отважный воин. Колгах - предок Галла, родоначальник рода Морни.
Струмон - название горного потока, местности и племени. Клора - долина,
населенная одним из кельтских родов. Родитель Галла - Морн (Морни).
88. "Таврида", с. 118. Эпиграф - неточно цитированная первая строка из
стихотворения Байрона "Тьма".
89. "Таврида", с. 120. Эпиграф - из первой части "Божественной комедии"
Данте - "Ад"; это последний ст. пятой песни, посвященной рассказу о
трагической любви Франчески и Паоло (см. примеч. 94).
92. РА, 1885, Ќ 1, с. 132, публикация П. Б<артенева> в заметке "Стихи
А. Н. Муравьева". Зимой 1827 г. в театральной зале дома Белосельских в
Москве (по уверению М. Д. Бутурлина, "на передней лестнице" этого дома - см.
его "Записки" в РА, 1897, т. 2, с. 178), т. е. в знаменитом салоне 3. А.
Волконской, М. нечаянно (а быть может, с умыслом) отколол при падении руку у
огромной статуи Аполлона Бельведерского (гипсовой копии с античного
оригинала). Тут же, в память о происшествии, М. написал на статуе
публикуемые стихи. Узнав об этом, Пушкин сочинил одну из лучших своих
эпиграмм ("Лук звенит, стрела трепещет..."), весь обидный смысл которой был
заложен в последней строке:
Кто ж вступился за Пифона,
Кто разбил твой истукан?
Ты, соперник Аполлона,
Бельведерский Митрофан.
Опасаясь скандала, Погодин, бывший в приязни с М., уговаривал Пушкина не
печатать эпиграммы (см.: "Дневник М. П. Погодина". Публикация М. А.
Цявловского, запись от 16 марта. - "Пушкин и его современники", вып. 19-20,
Пг., 1914, с. 85). Тем не менее она появилась в MB, 1827, Ќ 3, под невинным
загл. "Из антологии". 20 марта 1827 г. Погодин оставил загадочную запись в
дневнике: "Узнал, почему Пушкин хотел поместить эпиграмму" (там же). М., с
трудом сдерживавший досаду, написал в отместку эпиграмму на Пушкина - "Ответ
Хлопушкину":
Как не злиться Митрофану?
Аполлон обидел нас:
Посадил он обезьяну
В первом месте на Парнас.
(ЖМНП, 1875, ч. 178, с. 94, в статье А. В. Никитенко "Обозрение деятельности
второго отделения имп. Академии наук", без загл.; полностью приведено в
статье Украинца (С. И. Пономарева) "Памяти Пушкина". - "Новое время", 1880,
21 мая, с. 2). М. был также осмеян в эпиграмме Е. А. Баратынского ("Убог
умом, но не убог задором..."). Ходил вряд ли основательный слух, будто М.
помышлял стреляться с Пушкиным. После публикации в MB Погодин встретил М. в
доме Трубецких и, как отмечено в дневнике (запись от 29 марта 1827 г.),
нашел его "очень благоразумным" (Н. П. Барсуков, кн. 2, с. 85). Обмен
эпиграммами, впрочем, не отразился на позднейших приязненных отношениях М. с
Пушкиным. Кличка "Бельведерский Митрофан" в 40-е годы была обыграна С. А.
Соболевским в его эпиграмме на М. (см.: С. А. Соболевский, Эпиграммы и
экспромты, М., 1912, с. 82).
93. "Битва при Тивериаде, или Падение крестоносцев в Палестине".
Драматические сцены в пяти действиях, Киев, 1874, с. 34-36. Авторизованная
писарская копия с пометами цензора - ГПБ. Список с правкой Я. К. Грота - ПД.
Датируется на основании дневника М., из которого следует, что к работе над
пьесой он приступил в конце 1826 - начале 1827 г., а завершил в ноябре 1827
г. (см.: А. Н. Муравьев, Мои воспоминания. - "Русское обозрение", 1895, Ќ 5,
с. 66-67). "Песня дервиша" извлечена из первого действия. Пятистишия, ее
составляющие, в драме прерываются репликами других персонажей. Аллах керим -
велик Аллах. Кааба - мусульманский храм в Мекке со знаменитым "черным
камнем".
94. МТ, 1827, Ќ 11, с. 106. Печ. по кн.: "Русская беседа. Собр. соч.
русских литераторов, издаваемое в пользу А. Ф. Смирдина", т. 1, СПб., 1841,
без с., без подписи (в оглавлении указано: "Соч. автора "Путешествия к
святым местам""). Датируется по письму к В. А. Муханову от 24 апреля 1827
г., где М. сообщает о недавно законченной им "трагической сцене" и вкратце
передает ее содержание ("Щукинский сборник", вып. 5, М., 1901, с. 225).
Гвидо да Полента (ум. 1323) - друг и покровитель Данте, поэт. Его дочь
Франческа была выдана замуж за уродливого и ревнивого да Римини. В 1286 г.
Италию облетела молва о том, что да Римини убил Франческу и своего брата
Паоло, уличенных им во взаимной любви. Эту историю Данте увековечил в
"Божественной комедии".
Связаться с программистом сайта.
