Эпиграммы
|
Содержание |
1
(НА А. В. ДРУЖИНИНА)
Дружинин корчит европейца.
Как ошибается, бедняк!
Он труп российского гвардейца,
Одетый в английский пиджак.
2
(НА И. X. КЕТЧЕРА)
Вот еще светило мира!
Кетчер, друг шипучих вин;
Перепер он нам Шекспира
На язык родных осин.
3
(НА А. В. НИКИТЕНКО)
Исполненный ненужных слов
И мыслей, ставших общим местом,
Он красноречья пресным тестом
Всю землю вымазать готов…
4
(НА П. Н. КУДРЯВЦЕВА)
Кудрявцев, локоть отставляя
И взором только помавая,
Перед графинею стоит,
И с хамоватой сей графиней
О преподобной Антонине
Муж хлыщеватый говорит.
Он хлыщ! Но как он тих и скромен,
Он сладок, мил и вместе томен,
Как старой девы билье-ду.
Но, возвышаясь постоянно,
Давно стал скучен несказанно
Педант, варенный на меду.
(ПИСЬМА К Е. Я. КОЛБАСИНУ)
I
Виши. Понедельник. 11 июля 1859
Мой юный друг, Колбасин Елисей,
Не далее, как в середу, намерен
Я город сей покинуть. Потому
Прошу вас из роскошной вашей дачи
Перенестись в известный град Париж
В четверг в одиннадцать часов утра,
В «Hо;tel Byron», на улице Лаффит.
Вы там меня найдете. С удовольствьем
В свои объятья заключу я вас.
Но, может быть, меня не будет там…
(Дела меня задержат) — вы тогда
Ни подлецом, ни гнусною свиньею,
Ни легкомысленным обманщиком меня
Не называйте… но великодушно
Простите друга вашего — и снова
В «Hо;tel Byron» вернитеся в субботу.
Коль и тогда меня вы не найдете,
То также не ругайтесь надо мною,
А прямо отправляйтесь в божий храм
И панихиду отслужите. — Я
В живых тогда не буду.
II
8 (20) июля 1859. Куртавнель
Многострадальный Колбасин и в то же время счастливец!
Благополучно в деревню третьего дня я приехал
(Имя ей: Куртавнель); лежит она в области «Брие»,
Близко от городишка Розe, красот в ней немного;
И чтобы слово сдержать, пишу к вам это посланье.
Я, по милости вод, мной вкушенных обильно, доселе
Свеж и здоров, что будет далее — мне неизвестно.
Но вот горестный факт: не раньше 30 июля
Буду я деньги иметь… Как быть? — Я должен вам 300!
Знаю, что нужны вам деньги… А потому припадаю
Прямо к стопам Шеншина и взываю к нему с умиленьем:
«Дайте Колбасину злато и все считайте за мною!
Буду я век благодарен». А вы, птенец благородный,
Мне напишите два слова о том, что творите вы, также подробно
О грозившем недуге поведайте: так же ль жестоко
Он вас грызет — или начал слабеть пред искусством
Ловких врачей и адского камня? Все мне скажите.
Кланяйтесь всем — и себя берегите. Мизантропии
Не предавайтесь; не будьте и злым самоедом,
Ниже скептиком мрачным… Лучше наденьте подрясник!
Впрочем, будьте здоровы; я крепко жму вам десницу.
III
Куртавнель, 27 июля 1859
О юный Колбасин!
Горестью сердце исполнилось вашего друга,
Узнавши
Силу недуга, томящего вас. Не огорчайтесь
Слишком и беспрекословно лечитесь.
А в понедельник увижу вас в Аниере —
И возвращу вам мой долг. Но брат ваш суровый
Взвел на меня клевету: я, не только не думал
Вас обвинять
В лишних издержках; я всюду трубил о вашем богатстве:
Анна Семеновна твердо уверена мною,
Что вы ворочаете огромные груды червонцев,
Спите на диамантах… (о, неудобное ложе!)…
А потому
Вы клевете сей не верьте и ждите меня в понедельник.
Это письмо написано мною
В фетовском стиле, его же размером.
Пребезобразный размер! а впрочем, я пребываю
Искренно преданный вам
Тургенев, Иван, сын Сергея.
IV
Куртавнель, 3/15 августа 1859
1
Милый Колбасин!
Вы меня ждали
(Я полагаю),
Но, к сожаленью,
Я вас надул!
2
Злая холера
Гнусную трусость
Мне по привычке
В сердце вдохнула —
Я убежал!
3
День лишь единый
Был я в Париже,
Дочь подхвативши,
Прямо дал тягу
Я в Куртавнель.
4
Здесь я пробуду
Две-три недели;
Перед отъездом
В росские страны
Буду у вас.
5
Вы мне скажите:
Что вы? Здоровы ль?
Чище ли снега
На Эльборусе
Ныне ваш зуб?
6
Видели праздник?
С русским акцентом,
Голосом хриплым
Вы не кричали:
«Фиф ламперер»?"[1]
7
Нет! я уверен:
В знойном Аньере
С гордым величьем
Вы просидели
Эти два дня.
8
Кланяюсь низко
Жителям дома:
Номер четвертый;
Вам же я руку
Дружески жму.
(ПИСЬМА И ПОСЛАНИЯ К А. А. ФЕТУ)
1
Куртавнель. 2 8/16 июля 1859
Бесценный Фет, мудрец и стихотворец —
Я получил любезное письмо,
Направленное вами из «Поляны», —
В том замке, где вы некогда со мною
Так спорили жестоко — и где я
У вас в ногах валялся униженно.
В нем ничего не изменилось: только
Тот ров, который, помните, струился
Пред вашими смущенными глазами —
Теперь порос густой травой — и высох.
И дети выросли… Что ж делать детям,
Как но расти? Один я изменился
К гораздо худшему. Я всякий раз,
Как к зеркалу приближусь, с омерзеньем
На пухлое, носастое, седое
Лицо свое взираю… Что же делать!
Жизнь нас торопит, гонит нас, как стадо…
А смерть, мясник проворный, ждет — да режет…
Сравнение, достойное Шекспира!
(Не новое, однако, к сожаленью!)
Я к вам писал из города Виши
Недавно; стало быть, не нужно боле
Мне говорить о личности своей.
Скажу одно: в начале сентября
Я в Спасском, если шар земной не лопнет —
И вместе вальдшнепов мы постреляем.
Об вас я говорить хочу: я вами
Ужасно недоволен: берегитесь!
Скучливый человек, вы на стезю
Опасную ступили… не свалитесь
В болото злой, зевающей хандры,
Слезливого, тупого равнодушья!
Иллюзии, вы говорите, нет…
Иллюзия приходит не извне —
Она живет в самой душе поэта.
Конечно, в сорок лет уж не летают
Над нами в романтическом эфире
Обсыпанные золотом и светом
Те бабочки с лазурными крылами,
Которые чаруют наши взоры
В дни юности; но есть мечты другие,
Другие благородные виденья,
Одетые в белеющие ризы,
Обвитые немеркнущим сияньем.
Поэт, иди за ними и не хнычь!
(Фу, батюшки! какой высокий слог!)
А на земле коль есть покойный угол,
Да добрый человек с тобой живет,
Да не грызет тебя недуг упорный, —
Доволен будь, — «большого» не желай,
Не бейся, не томись, не злись, не кисни,
Не унывай, не охай, не канючь,
Не требуй ничего — и не скули…
Живи смиренно, как живут коровы —
И мирно жуй воспоминанья жвачку.
Вот мой совет — а впрочем, как угодно!
Увидимся — и больше потолкуем…
Ведь вы меня дождетесь в сентябре?
Пожалуйста, поклон мой передайте
Супруге вашей и сестре; скажите
Борисову, что я люблю и помню
Его; Толстого Николая поцелуйте
И Льву Толстому поклонитесь — также
Сестре его. Он прав в своей приписке:
Мне не за что к нему писать. Я знаю:
Меня он любит мало, и его
Люблю я мало. Слишком в нас различны
Стихии; но дорог на свете много:
Друг другу мы мешать не захотим.
Прощайте, милый Фет; я обнимаю
Вас крепко. Здешняя хозяйка вам
Велела поклониться. Будьте здравы
Душой и телом, Музу посещайте
И не забудьте нас.
Иван Тургенев.
P. S. Мой адрес: в град Париж, poste restante.
2
Париж, 30 марта (11 апреля) 1864
Покинув град Петров, я в Баден поспешил
И с удовольствием там десять дней прожил.
На брата посмотреть заехал я во Дрезден
(Как у Веригиной на нас с приветом лез Ден,
Вы не забыли, чай? — Но в сторону его!) —
Я в Бадене, мой друг, не делал ничего —
И то же самое я делаю в Париже
И чувствую, что так к природе люди ближе,
И что не нужен нам ни Кант, ни Геродот,
Чтоб знать, что устрицу кладут не в нос, а в рот.
Недельки через две лечу я снова в Баден;
Там травка зеленей, и воздух там прохладен,
И шепчут гор верхи: «Где Фет! Где тот поэт,
Чей стих свежей икры и сладостней конфет?
Достойно нас воспеть один оп в состоянье…
Но пребывает он в далеком расстоянье!»
3
<ИЗ «СОБОРНОГО ПОСЛАНИЯ ДВУМ ОБИТАТЕЛЯМ СТЕПАНОВКИ ОТ СМИРЕННОГО ИОАНА>
6 (18) нюня 1364. Баден-Баден
Любезнейший Фет!
На ваше рифмованное
И милейшее письмо
Отвечать стихами
- Я не берусь;
Разве тем размером,
Который с легкой руки
- Гете и Гейне
Привился у нас и сугубо
Процвел под перстами
Поэта, носящего имя:
- Фет!
Размер этот легок,
Но и коварен:
Как раз по горло
Провалишься в прозу
В самую скудную прозу, —
И сиди в ней,
Как грузные сани
- В весенней зажоре!
Ну-с, как-то вас боги
- Хранят
Па лоне обширной
- Тарелки,
Посредине которой
Грибом крутобоким
Любезнейший Фет!
На ваше рифмованное
И милейшее письмо
Отвечать стихами
- Я не берусь;
Разве тем размером,
Который с легкой руки
- Гете и Гейне
Привился у нас и сугубо
Процвел под перстами
Поэта, носящего имя:
- Фет!
Размер этот легок,
Но и коварен:
Как раз по горло
Провалишься в прозу
В самую скудную прозу, —
И сиди в ней,
Как грузные сани
- В весенней зажоре!
Ну-с, как-то вас боги
- Хранят
Па лоне обширной
- Тарелки,
Посредине которой
Грибом крутобоким
Степановки милой
Засела усадьба?
- Надеюсь — отлично;
Теперь же явился
К вам оный премудрый
Странник и зритель,
Зовомый Васильем
Петровичем Боткиным.
Он в ваши пределы
Стремился, как рьяный
- Конь —
И все наши просьбы,
Наши жаркие убежденья
Презрел; так ужасно
- Ему захотелось
Поесть ваших пулярок
С рисом и трюфелями,
Которые запиваются
- Шампанским,
Здесь, увы! неизвестным.
Признаться, не прочь бы
И я побывать там:
Но очень это уж далеко.
А я здесь остался
В цветущем Эдеме
- Баден-Бадена,
В котором, однако,
Вот уже более месяца
Царствует противнейший
Холод и ветер,
Льют дожди
С утра до вечера,
И вообще всякая гадость
- И пакость
Совершается нa небе.
- Что-то у вас?
Но, несмотря на все это,
- Я процветаю
- Здоровьем:
Только ноги пухнут,
- Пузырь болит,
Ноет правый вертлюг
- От ревматизма,
Затылок трещит
- От геморроя,
И глаза плохо видят:
- Я ж, не унывая,
Пью какую-то мерзкую воду…
- Засим прощайте,
- Землянику ешьте,
- Тетеревов лупите
И меня поминайте.
Ваш И. Т.
4
Карлсруэ, 18 февраля (2 марта) 1869
В ответ на возглас соловьиный
(Он устарел, но голосист!)
Шлет щур седой с полей чужбины
Хоть сиплый, но приветный свист.
Эх! плохи стали птицы обе!
И уж не поюнеть им вновь!
Но движется у каждой в зобе
Все то же сердце, та же кровь…
И знай: едва весна вернется
И заиграет жизнь в лесах —
Щур отряхнется, встрепенется
И в гости к соловью мах-мах!
5
8(20) июня 1870. Новоселки
Фет, ну, что ваш Шопенгауер?
Приезжайте посмотреть,
Как умеет русский Bauer[2]
Кушать, пить, плясать и петь!
В будущее воскресенье
В Спасском всем на удивленье
Будет задан дивный пир —
Потешайся, Мценский мир!
6
Париж, 24 февраля (7 марта) 1872
Решено! Ура! Виват!
Я — Шешковский, Фет — Марат!
Я — презренный вольтерьянец…
Фет — возвышенный спартанец!
Я — буржуй и доктринер…
Фет — ре-во-лю-ци-о-нер!
В нем вся ярость нигилиста…
И вся прелесть юмориста!
<САТИРА НА МАЛЬЧИКА-ВСЕЗНАЙКУ>
Жил-был некий мальчишка,
Всяк его Всезнайкой звал,
Хоть и плох был в нем умишко,
Геньем он себя считал.
Кто, бывало, что ни скажет,
Все он лучше всех поймет,
Все укажет, все расскажет
И наверное соврет!
То с апломбом необычным
И высоко вздернув нос,
На экзамене годичном
Отвечая на вопрос,
Крикнет, важен, словно Мальцев,
Ветрен, словно какаду,
Что у нас двенадцать пальцев,
Десять месяцев в году.
То совсем ужа не видя,
Возопит: «Какой карась!»
То верхом на кляче сидя
И в черкеса превратись,
Машет шашкою Всезнайка —
«Я фельдмаршал! Смерть врагу…»
А учиться — ну давай-ка!
Запищит: «Я не могу!»
Раз наставник преискусный
Самодурчику назло
Молвил, вид принявши грустный:
«Что там нa небе кругло?
Ты все знаешь, отвечай-ка,
Суть вещей тебе ясна».
«Это сыр!» — сказал Всезнайка.
Оказалось, что луна.
Сколько раз Всезнайка падал,
Не сочтешь, вот те Христос.
Вот ему профессор задал
Исторический вопрос:
«Кто сражался под Полтавой,
Ты, любезный, отвечай!»
«Цезарь бился там со славой…»
«А побит был кто?» — «Мамай».
Эй, голубушка хозяйка,
Погляди-ка, вот блоха!
«Это слон, — вскричал Всезнайка
И хохочет, — ха-ха-ха!»
Блох все люди уважают —
От слонов не жди добра!
По ночам слоны кусают,
Прыгать также мастера.
Путешествуя в компании
Пешкурою налегке
(То случилось дело в Дании),
Он приблизился к реке.
«Здесь глубоко, замечай-ка», —
Проводник ему шепнул.
«Знаю брод!» — сказал Всезнайка —
В реку бух! и утонул.
Ах, сусаля безбородый,
Курам на смех офицер,
Знай, всезнайки суть уроды,
Не бери ты с них пример.
В том тебя я уверяю:
Лучше, лучше во сто крат
Объявить: я, мол, не знаю,
Чем соврать, как чертов брат.