Гнедич Николай Иванович
И. Н. Медведева. Н. И. Гнедич
Lib.ru/Классика:
[
Регистрация
] [
Найти
] [
Рейтинги
] [
Обсуждения
] [
Новинки
] [
Обзоры
] [
Помощь
]
Оставить комментарий
Гнедич Николай Иванович
(
yes@lib.ru
)
Год: 1956
Обновлено: 06/09/2006. 157k.
Статистика.
Статья
:
Критика
Об авторе
Ваша оценка:
шедевр
замечательно
очень хорошо
хорошо
нормально
Не читал
терпимо
посредственно
плохо
очень плохо
не читать
И. Н. Медведева
Н. И. Гнедич
----------------------------------------------------------------------------
Н. И. Гнедич. Стихотворения
Библиотека поэта. Большая серия. Второе издание
Л., "Советский писатель" 1956
Вступительная статья, подготовка текста и примечания И. Н. Медведевой
OCR Бычков М.Н.
----------------------------------------------------------------------------
Среди нескольких произведений, которые русская "словесность с гордостью
может выставить перед Европою", Пушкин называл "перевод Илиады". {А. С.
Пушкин. Опыт отражения некоторых нелитературных обвинений.} Гнедич
познакомил Россию с "духом древней классической литературы... своим
переводом "Илиады" - этим гигантским подвигом великого таланта и великого
труда, переводом идиллии Теокрита "Сиракузянки", собственною идиллиею
"Рыбаки" и др. произведениями" {В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений,
под ред. С. А. Венгерова, т. VI. СПб., 1903, стр. 263.}, - писал Белинский.
Широкий круг общественных и литературных интересов Гнедича обусловил
прогрессивную сущность и поэтическую полноценность перевода "Илиады" Гомера.
В своих критических замечаниях Белинский останавливался и на
деятельности Гнедича драматурга-переводчика, критика и театрального деятеля.
Литературное наследие Гнедича обширно; стихотворная часть его наиболее
значительна и своеобразна.
I
Жизнь Гнедича небогата событиями, но замечательна резкими переломами.
Характер Гнедича сложился в упорной борьбе за существование и право
стать литератором,
Николай Иванович Гнедич родился 3 февраля 1784 года в Полтаве. Он
происходил из казачьего роду Гнеденок, живших на Слободской Украине в
местах, где позднее прошла граница Полтавской и Харьковской губерний. Предки
Гнедича были Котелевскими, Ахтырскими, Куземенскими и Белевскими сотниками,
т. е. начальствовали над сотней казачьего полка, ведали сотенным городком и
всеми прилежащими к нему селами. Здесь сотник был полновластный хозяин,
"славетный пан" и "значный житель".
Предки Гнедича принадлежали к тому среднему слою казачества, который
крепко держался за землю и ее доходы. Они округляли свои маленькие
хозяйства, прикупая то "ниву", то "двор с хатами и пасеку с садом", то
"пекарню и лес", то "шинковый двор", а особенно любили приобретать жернова и
гребли в местах, где выгодно было "мироншичагь". В царствование Екатерины II
многие сотники, в том числе Гнеденко, получили дворянство (повидимому,
именно тогда же приобрели они фамилию Гнедич), с тем вместе потеряли свою
власть и сделались чиновниками или сельскими обывателями, громко именуемыми
в тех местах помещиками. Последним Котелевским сотником был дед Гнедича -
Петр Осипович. Отец Гнедича Иван Петрович уже никакой властью облечен не был
и занимался своими хуторками, мельницами и тяжбами с братьями, пока совсем
не разорился.
Усадебка его находилась в Богодуховском уезде Харьковского
наместничества в маленьком сельце Бригадировка. После смерти Ивана Петровича
бездоходная эта усадебка явилась единственным прибежищем для его дочери
Галины Ивановны.
В местах, где рос Гнедич, степь изрыта оврагами, поросшими лесом. В те
времена там еще были остатки стен древних городищ; дома даже самых "значных"
людей там крыли соломою или очеретом. Ежегодно из этих мест отправлялось
множество чумаков на южную соль. Возы их вереницами тянулись по степи, и
"бодатели" бежали сбоку, подкалывая длинным кием ленивых волов, чтобы
двигались проворней. Через много лёт, работая над переводом "Илиады", Гнедич
вспомнил этих "бодателей", когда понадобилось ему перевести слово,
обозначающее бегущих за колесницей подстрекателей коней. Многое из простого,
селянского обихода и обычаев врезалось в память Гнедича и пригодилось ему
впоследствии в его многообразном хозяйстве поэта и переводчика. В отцовском
доме, в окрестных селах, на ярмарках слушал Гнедич и импровизацию кобзарей.
Не только впечатление, но даже самые темы этих героических песен запомнились
на всю жизнь. "Посещавшие полуденную Россию... знают, что не на одной
ярмонке, не на одном приходском празднике можно встретить... слепых нищих с
кобзою за спиною...", - писал впоследствии Гнедич в предисловии к
"Простонародным песням нынешних греков". "Оставив Малороссию в детстве, я,
однако, имел случай слышать пение таких слепцов, и, сколько помню, в песне
одного из них, очень длинной, часто упоминалось о Черном море и о каком-то
Царе Иване".
О кобзарях, рассказывающих "про старые войны, про воинов русских,
могучих", вспомнил Гнедич и в своей идиллии "Рыбаки".
Пение слепцов-кобзарей было самым сильным впечатлением детства Гнедича
из тех впечатлений, которые воздействуют на образ мыслей и вкусы, человека.
Украинский народный "песнопевец"-импровизатор отождествился затем для
Гнедича с образом великого аэда, творца "Илиады" и "Одиссеи".
Яркие и радостные впечатления детства были затемнены несчастными
событиями и обстоятельствами. Мать Гнедича умерла при его рождении.
Повидимому, еще в раннем детстве Гнедич перенес оспу, лишившую его одного
глаза и оставившую следы на его правильном, красивом лице. Отцу было не до
детей: дела шли плохо, и он торопился пристроить сына к казенному кошту.
Девятилетнего Гнедича отвезли в Полтаву и отдали в "словенскую семинарию".
Гнедич очутился среди тех "грамматиков", о которых у Гоголя сказано,
что они "были еще очень малы; идя, толкали друг друга и бранились между
собою самым тоненьким дискантом; были все почти в изодранных или запачканных
платьях" ("Вий"). Однако среди толпы одичавших от побоев, схоластики и
плохого корма бурсаков Гнедич нашел товарища, с которым потом сделал первые
шаги в новую жизнь и сохранил дружбу навсегда. Это был будущий декабрист А.
П. Юшневский, замечательный, по словам Гнедича, "светлостью ума,
чувствительностью и благородством души... качествами, которые над толпою
выдвигали" {См. Юбiлейний збiрник на пошану акад. Д. И. Багалiя. Кiив, 1927,
стр. 872.} его еще в детские годы. Несмотря на то, что преподавание древних
языков в семинариях не отличалось серьезностью, а "профессора" сами не были
особенно в них сильны, Гнедич с самого начала проявил особые способности к
этим языкам. Кроме того, у него уже тогда была склонность к виршам и
"лицедейству", т. е. к театральной игре. Должно быть, маленькому Гнедичу
доводилось ходить по полтавским домам "с вертепами" и в награду получать
"кусок полотна, или мешок проса, или половину вареного гуся", как это
описано все на тех же первых страницах повести "Вий". Во всяком случае,
Гнедич сам признавался, что участвовал в "народных театрах" и тогда еще
пристрастился к ним.
Недюжинные способности Гнедича проняли даже косных семинарских
"аудиторов". Кто-то покровительственно обратил на него внимание, и Гнедич
вскоре был направлен в другое учебное заведение - в харьковский коллегиум,
устроенный по образцу польских иезуитских школ. Этот коллегиум он окончил в
1800 году.
Но Гнедич не стал ни священником, ни учителем. Он стремился о Москву, в
университет. Можно предполагать, что ему помогли какие-то рекомендательные
письма к инспектору Московского университетского Благородного пансиона
Прокоповичу-Антонскому, который "имел постоянною целью сближение своих
земляков с м_о_с_к_а_л_я_м_и" и "открывал пути к образованию лицам всех
сословий". {Н. В. Сушков. Московский университетский Благородный пансион.
М., 1858, стр. 30.}
По словам Жихарева, Гнедич-студент "замечателен был неутомимым своим
прилежанием и терпением". {С. П. Жихарев. Записки современника. М.-Л., 1955,
стр. 190.} Такие, как Гнедич и подобные ему бедняки, стояли как бы в особом
разряде студентов. Они должны были подавать пример прилежания и часто
исполняли репетиторские и надзирательские обязанности. О таком типе
студентов писал Д. Н. Свербеев в своих "Записках": "В наше время можно было
разделить студентов на два поколения: на гимназистов, и особенно
семинаристов... и на нас, аристократов... Первые учились действительно, мы
баловались и проказничали". {Д. Н. Свербеев. Записки, т. I. M., 1899, стр.
86.}
Московский университетский пансион в то время был своеобразным учебным
заведением. Своеобразие заключалось в широте программы и в том, что
пансионеров поощряли к вольному изучению тех предметов, которые в программу
не входили или составляли курсы лекций самого университета. Так, Гнедич
посещал лекции известного классика П. А. Сохацкого, слушал его комментарии к
древнегреческим и латинским авторам. Сохацкий был первым, кто пробудил в
Гнедиче особый интерес к античной литературе. Страсть к театру воспиталась
на пансионской сцене, причем, по свидетельству Жихарева, Гнедич "за
представление некоторых трагических лиц осыпаем был единодушными похвалами"
и пленял своих товарищей "одушевленным, сильным чтением писателей, особливо
драматических". Гнедич любил декламировать монолог мужественного
республиканца Веррины из трагедии Шиллера "Заговор Фиеско в Генуе" (сам
Шиллер именовал эту пьесу "республиканской трагедией"), Жихарев видел в
склонности к подобным пьесам и ролям лишь свойственное Гнедичу увлечение
"всем, что выходило из обыкновенного порядка вещей". Между тем выбор пьесы
уже в какой-то мере определял политические симпатии юного Гнедича.
Мировоззрение Гнедича-студента, сказавшееся в первых пробах пера,
характеризуется материалистическими идеями просветительной философии конца
XVIII века. Этих идей Гнедич придерживался всю свою жизнь. В своей "Записной
книжке" Гнедич писал о "законах разума", которые "вечны и неизменны", и о
том, что "философия есть наука просвещать людей, чтоб сделать их лучшими", и
что "германцы занимаются истиною собственно для нее, не думая о том, что
могут извлечь из нее люди", тогда как "истинная философия должна быть
устремлена к изысканию или разрешению истин, полезных человечеству".
Просветительными идеями, сказавшимися в первых произведениях Гнедича,
были проникнуты гуманитарные университетские курсы. Глава пансиона А. А.
Прокопович-Антонский принадлежал в свое время к новиковскому кружку и в
воспитательной работе неуклонно руководствовался передовыми идеями
просветительства. Непосредственное влияние на Гнедича в этом отношении мог
оказать профессор Сохацкий, который сотрудничал в новиковских журналах и
читал курс эстетики под непосредственным влиянием мыслей Новикова.
Конечно, не следует преувеличивать идеологическую цельность программ и
воспитания в университете и пансионе; руководители этих учебных заведений
находились под сильным влиянием масонских мистических идей. Но Гнедич не был
склонен к мистицизму; ему и его другу Алексею Юшневскому была свойственна
трезвость ума, характерная для юношей, уже прошедших суровую школу жизни.
Повидимому, они взаимно поддерживали друг в друге "культ разума" и неприязнь
к "пустым отвлеченностям". {"Письма декабриста А. П. Юшневского". Киев,
1908, стр. 100.}
В университете Гнедич впервые почувствовал различие между собой и
студентами, получившими подлинно дворянское воспитание. Гнедич считал, что
труд и житейские невзгоды содействуют развитию благородного образа мыслей.
Впоследствии он писал А. П. Юшневскому, что "злополучие - училище людей".
Гнедичу и Юшневскому пришлось отказаться от дальнейшего пребывания в
университете, необходимо было служить. В конце 1802 года Гнедич уехал в
Петербург, несколько лет вел жизнь нищенскую, перебиваясь кое-как заработком
писца во вновь организованном департаменте народного просвещения (в
Министерстве народного просвещения).
II
Начало литературной деятельности Гнедича совпадает с началом века и
характерных для этого времени надежд прогрессивной России. Однако в ранних
произведениях Гнедича больше протеста, чем ожиданий.
Первым литературным опытом Гнедича, доставившим ему известность, был
перевод трагедии Шиллера "Заговор Фиеско в Генуе", который пользовался
большой популярностью и продавался "по цене неслыханной". {С. П. Жихарев.
Записки современника. М.-Л., 1955, стр. 191.} Одновременно с первым
переводом, в 1803 году появился роман Гнедича "Дон Коррадо де Герера",
который, несмотря на литературную беспомощность, любопытен с идейной
стороны. Герой романа олицетворяет политику испанского короля Филиппа II, о
котором Гнедич пишет, что жизнь его "есть великая цепь злодейств". Коррадо
осуществляет кровавую расправу в одной из провинций Испании. Его "послало
правительство для усмирения восставших жителей, для восстановления покоя".
Страдания народные и зверства Коррадо составляют основную тему романа.
Приблизительно к этому времени относятся и два стихотворения Гнедича,
сделавшие его популярным поэтом в передовых кругах: "Общежитие" (1804) и
"Перуанец к испанцу" (1805). Философская элегия "Общежитие" (вольное
переложение одноименной оды Тома) посвящена рассуждению на тему об
общественном назначении человека.
Характерно, что в элегии Гнедича не только усилена политическая тема
(по сравнению с одой Тома), но и все рассуждение приближено к русской
действительности (см. стр. 791). Элегия "Перуанец к испанцу" проникнута
подлинным гражданским пафосом, и нет сомнения, что читатели журнала
"Цветник", где это стихотворение было напечатано, думали не столько о
судьбах перуанцев под гнетом испанских колонизаторов, сколько о судьбах
русских рабов, конец терпению которых должен был наступить.
В ряду стихотворных произведений Гнедича, написанных до 1811 года (дата
начала его труда над гекзаметрическим переводом "Илиады"), особое место
занимает перевод и подражание так называемым песням Оссиана (т. е. имитациям
Макферсона). Гнедич написал русским песенным стихом подражание поэме
"Берратон", назвав отрывок "Последняя песнь Оссиана" (1804), а в 1806 году
он перевел поэму "Песни в Сельме" (у Гнедича: "Красоты Оссиана").
Фантастика с оттенком таинственности, элементы чувствительной
мечтательности объединяли "оссиановскую" поэзию с тем направлением
лирической поэзии (так называемые "унылые" элегии, баллады), которое принято
называть ранним романтизмом. Но в "оссиановской" поэзии была не одна
мечтательность. В основе поэм Макферсона были народные героические мотивы.
Приближенные к изнеженным литературным вкусам эпохи, поэмы тем не менее
отвечали возрастающему интересу к народному творчеству. Именно эта сторона
"оссиановских" поэм привлекла и Гнедича.
То обстоятельство, что до конца 10-х годов в русской поэзии было явное
преобладание элегических и других "безделок", возбудило борьбу за высокую
героическую поэзию, и в этой борьбе Гнедич сыграл роль не только как поэт и
переводчик, но и как критик и советчик молодых поэтов декабристского
поколения.
Пропаганду высокого и героического вел Гнедич и в области театра.
Гнедич был одним из тех, кто боролся за национальный русский театр в
противовес иностранному. Это была борьба за репертуар и актеров, за широкую
доступность театра как средства воспитания масс.
Участвуя в этой борьбе и отчасти руководя ею, Гнедич действовал и как
театральный критик, и как переводчик-драматург, и как педагог - руководитель
лучших актеров.
Гнедич говорил, что с того времени, как на сцене появились трагедии
Озерова и комедия Крылова ("Модная лавка"), "люди большого света, приученные
иностранным воспитанием смотреть с некоторым равнодушием на отечественные
театральные произведения и русских актеров, вдруг стали предпочитать русский
театр иностранному и охотнее посещать его, чем французский". {С. П. Жихарев.
Записки современника. М.-Л., 1955, стр. 466.}
Взгляд на драматургию Гнедич выразил в "Записной книжке".
"Последователи французских драматических правил полагают, что интерес драмы
не может более существовать, как скоро нет уже более неизвестности или
сомнения для зрителя". {П. Тиханов. Н. И. Гнедич. Несколько данных для его
биографии. СПб., 1884, стр. 70.} Не причисляя себя к последователям
французского классицизма в драматургии, Гнедич развивает мысль о том, что
чувства героев драматического произведения могут быть столь же занимательны,
как и происшествия.
Те из драматургов обладают, по мнению Гнедича, большей силой, "которые
способны колебать сердца в покое действия". Драматургия чувств, как
утверждает Гнедич, требует большего искусства слова, чем драматургия
действия. "Едва обращают внимание на слова в то время, когда действие держит
нас в недоумении; но когда все молчит, кроме страдания, когда мы не ожидаем
никаких уже перемен и когда весь интерес истекает единственно из того, что
происходит в душе, тогда самая легкая тень принужденности, неуместное слово
поразит нас, как фальшивый звук в простом голосе задумчивой песни. Тогда все
должно стремиться прямо к сердцу. Таким образом, в 5 действии "Марии
Стуарт", трагедии Шиллера, где целое это действие основано на положении, уже