Лебедев Ю.В.

Роман И.С. Тургенева "Отцы и дети"

Публикуется по книге: Ю.В. Лебедев "Роман И.С. Тургенева "Отцы и дети"", М.: Просвещение, 1982.
Электронная версия подготовлена А.В. Волковой - www.slovesnik.ru

6.
БАЗАРОВ И ОДИНЦОВА. ИСПЫТАНИЕ ЛЮБОВЬЮ

По пути Аркадия и Базарова в Никольское, имение Одинцовой, обращает на себя внимание одна символическая деталь. Друзья едут молча, каждый погружен в свои думы: "Поздравь меня, - воскликнул вдруг Базаров, - сегодня 22-е июня, день моего ангела. Посмотрим, как-то он обо мне печется" (с. 273). В устах атеиста Базарова эта фраза иронична, но она приобретает роковой смысл, если вспомнить, какой святой был покровителем нашего героя.

Читателю XIX века намек Тургенева был ясен и без специальных справок. Жития святых являлись настольною книгою и в доме патриархального дворянина, и в избе грамотея-мужика. Вспомним, например, что рассказчик в "Записках охотника" застает однодворца Овсянникова за любимым занятием: "он сидел в больших кожаных креслах и читал четьи-минеи. Серая кошка мурлыкала у него на плече" (С., IV, 63). Тургенев дал в покровители Евгению Базарову святого Евсевия далеко не случайно, и не только потому, что разнокоренные греческие имена перекликаются по смыслу (Евгений - благородный, Евсевий - благочестивый), а различие в смысловых оттенках имен тоже по-своему знаменательно. За фонетической и семантической перекличками этих имен Тургеневу открывалось нечто более важное - сходство и различие судеб.

(*90) Праведнику Евсевию пришлось бороться с царями Констанцием и Юлианом Отступником и проявить завидное мужество в этой борьбе. Когда разгневанный Констанций, желая устрашить Евсевия, повелел отсечь ему правую руку, праведник "простри обе руце на усечение, глаголя: "Не точию едину десницу, но и шуйцу усецыте".

Базаров вспоминает о своем покровителе в роковой момент жизни. Бросая ему иронический вызов: "Посмотрим, как-то он обо мне печется", герой начинает опасную игру с судьбой. Он ведь знает, что святой Евсевий погиб от случайной раны и что в смерти его была повинна женщина. Как сейчас Базаров с Аркадием, так когда-то Евсевий с учеником своим Марином Богоугодным посещали "ариевого зловерия исполненный город Долихины". Враждебно настроенная женщина-арианка бросила в Евсевия черепицу с крыши и "уязвила зело". От этой раны разболелся и умер Евсевий. Умирая, он завещал друзьям, бывшим при нем, никакого зла этой женщине не чинить и покинул мир со словами прощения на устах.

Базаров, по-видимому, глубоко убежден, что с ним ничего подобного не произойдет. Но жизнь дает ему злой урок. Как и праведник Евсевий, Базаров умирает от случайного пореза пальца со словами любви и прощения к Одинцовой. Причем, как мы увидим далее, этот случайный порез будет глубоко мотивирован душевным состоянием героя, уязвленного безответной любовью.

Параллель с житием святого Евсевия приобретает в романе двойственный смысл. С одной стороны, она возвышает фигуру Базарова, бросая на нее отблеск национальных, народно-крестьянских культурных традиций. С другой стороны, ироническое отношение героя к народным верованиям и легендам угрожает возмездием. Рассчитывая быть единоличным и полновластным творцом своей судьбы, Базаров столкнется с такими пучинами жизни, которые окажутся неподвластными его самоуверенным расчетам.

Встрече с Одинцовой в Никольском Тургенев предпосылает подробное описание поместья "владетельной особы", родового дворянского гнезда - свидетеля старой аристократической культуры. Подобно древним пенатам - богам домашнего очага - охраняют единство и целость особого стиля дворянской усадебной жизни старая церковь в итальянском вкусе с распростертым над глав-(*91)ным входом изображением смуглого воина в шишаке, господский дом в Александровском стиле, рослые лакеи в ливреях, тяжелая дорогая мебель, в чопорном порядке расставленная вдоль стен. Над миром аристократического поместья царствует призрак покойного Одинцова. Жизнь скоротечна, тщетны были надежды хозяина усадьбы прочно укорениться в ней. Но прошлое, как показывает Тургенев, не уступает без боя своих позиций, властвует над настоящим. Сила векового уклада, культурных традиций - реальная сила, с которой нельзя не считаться.

Базаров корит Одинцову за косность ее аристократических привычек, за рабство в плену у традиций. Но и сам он, молодой отрицатель, попав в родовое имение, чувствует на себе их власть. Неловко он шутит с пришедшим дворецким ("разве рюмку водочки соблаговолите поднести"), уже без надменной гордости, скорее с невольным смущением, напоминает Аркадию, что он внук дьячка ("как Сперанский"). Смелого отрицателя традиций, преданий и авторитетов Тургенев сводит лицом к лицу с бывшим хозяином поместья: "Над средним диваном висел портрет обрюзглого белокурого мужчины - и, казалось, недружелюбно глядел на гостей". Базаров робеет перед этим недружелюбным взглядом в окружении аристократического быта: "Должно быть, сам, - шепнул Базаров Аркадию и, сморщив нос, прибавил: - Аль удрать?" И потом, в присутствии молодой хозяйки старого имения, герой уже не так развязен, как в разговорах с нею в губернской гостинице. Базаров сидит в сторонке, рассматривает молча альбомы и с удивлением думает про себя: "Какой я смирненький стал".

Все это отнюдь не случайные детали. Вспомним, как уверенно заявлял Базаров в начале романа: "Воспитание? - Всякий человек сам себя воспитать должен - ну хоть как я, например... А что касается до времени - отчего я от него зависеть буду? Пускай же лучше оно зависит от меня" (с. 226). Теперь жизнь напоминает герою о силах традиций исторического прошлого, от которых нелегко избавиться и уж во всяком случае нельзя просто отмахнуться. Человек - хозяин своей судьбы, но он еще и наследник отцов, дедов, прадедов с их привычками, культурой, нравственными достоинствами и недостатками. Базарову суждено убедиться, что не все в этой жизни зависит от субъективных желаний человека.

С приездом в имение Одинцовой открывается новый (*92) круг споров демократии с аристократией. Только теперь у Базарова оказывается более опасный оппонент. Анна Сергеевна - аристократка. Многое в ней связано с образом жизни и привычками старого барства: заведенный в доме порядок, расписание на английский манер. В то же время Одинцова - женщина с большим жизненным опытом: "В переделе была, братец ты мой, - говорит Базаров Аркадию, - нашего хлеба покушала". Героиня олицетворяет новое поколение дворян, поколение "детей": в нем мало сословной спеси, в нем есть незнакомый прошлому "открытый стиль жизни" и своего рода "демократизм". В разговорах с Базаровым Одинцова не упорствует, допускает известную свободу суждений, необходимую в спорах уступчивость и внимание к взглядам своего оппонента.

К тому же аристократизм Одинцовой, идущий от старых дворянских традиций, соединяется в ее душе с "аристократизмом" иным, дарованным ей природою. Это обостряет драматизм ситуации, в которую попадает Базаров. Анна Сергеевна царственно прекрасна и сдержанно холодна, в ней есть некая природная величавость. Красота Одинцовой женственно своенравна и неуступчива, она требует к себе почтения и преклонения; наряду с чертами дворянскими в ней очень много русского, национального: величавость и размеренность, сдержанная красота в проявлении чувств.

Аналогичный тип женщины, встречающийся в народной, крестьянской среде, воспел Н.А. Некрасов:


          Есть женщины в русских селеньях 
          С спокойною важностью  лиц,
          С красивою силой в движеньях, 
          С походкой, со взглядом цариц...

Конечно, Одинцева далека от народной среды, и приведенная аналогия имеет к ней несколько косвенное отношение, но известные основания для такого сближения в романе есть. Мы знаем, что на долю Одинцовой, как на долю многих русских женщин, выпало немало житейских невзгод. Ей всего двадцать девять лет, но она успела узнать и нужду, и горе, и постылую жизнь со старым, нелюбимым мужем. При всем этом ей удалось сохранить чувство собственного достоинства, терпеливость и ровность отношений с людьми, - словом, те основные качества характера, которые искони составляли идеал красоты русской женщины в самых разных сословиях общества.

(*93) Получилось, что в лице Одинцовой Базаров столкнулся с жизнью в очень широких ее проявлениях: за "герцогиней и владетельной особой" вставали национальные стихии жизни, с которыми попытается сладить герой. Поединок с Одинцовой примет формы более сложные, чем в случае с Павлом Петровичем, и захватит глубинную основу базаровских воззрений на жизнь. Эти споры имеют гораздо больший интерес, чем столкновения в первой части романа.

Базаров напрасно сомневается в том, что Одинцова "ужасная спорщица". Он судит о ней слишком односторонне, как о неисправимой аристократке. Хотя у героини действительно "спокойный и холодный нрав", она способна и на искреннее увлечение. Мерка Базарова по отношению к характеру Одинцовой узка. Она в большей мере может быть отнесена к уходящему в прошлое типу женщины из стародворянской, знатной семьи. Пародийный образ такой аристократки в романе имеется. Это старая княжна, тетка Одинцовой. Ничего, кроме сословной спеси, за душой у нее не осталось. Княжна живет в призрачном мире, непонятном и неинтересном для окружающих. Ошибается Базаров и в том, что эту старуху "для ради важности держат". Было время, когда "владетельная особа" Одинцова была в полной зависимости от прихотей сварливой родственницы. Базаров ошибается из-за того, что чувство сословной, плебейской гордости у него болезненно заострено. Отталкиваясь от сословного, барского начала в характере Одинцовой, Базаров не видит в ней живого и сложного человека.

Одинцова умна и проницательна на редкость. Когда Базаров, например, кичится полным отсутствием художественного вкуса, она ловит отрицателя на слове. "Рисунок, - говорит Базаров, - наглядно представит мне то, что в книге изложено на целых десяти страницах". Одинцова чувствует уязвимость позиции героя. Отрицая искусство, Базаров признает незаурядные возможности художественного взгляда на мир. Разве смог бы нигилист, не имея художественного вкуса, увидеть в рисунке то, что ему открылось? Беда Базарова не в том, что он лишен художественного чувства, а в том, что он его в себе постоянно подавляет. Между тем, как верно замечает Одинцова, эстетическое чувство дает возможность узнавать и изучать людей. В словах героини есть тайный упрек в непонимании существа ее характера.

(*94) Стараясь доказать "ужасной спорщице" ненужность, избыточность эстетических воззрений, Базаров спешит изложить антропологический взгляд на сущность человека и человеческих отношений, который кажется ему непогрешимым. "Все люди похожи друг на друга как телом, так и душой", - заявляет Базаров. В основе всех человеческих поступков лежит неизменная природа, единая в своих физических и духовных проявлениях. Различия между людьми, нравственные и социальные их болезни - результат неправильного общественного устройства. Исправьте общество - болезней не будет. Изучать отдельную личность не стоит труда, эстетическое знание о человеке - бессмысленная роскошь. Все, что есть в человеке индивидуального, - продукт извращенных социальных условий, враждебных природе человека. Таково в общих чертах естественнонаучное кредо Базарова, руководствуясь которым он хочет видеть в Одинцовой типичный экземпляр аристократической породы. Ведь люди, с точки зрения Базарова, "что деревья в лесу; ни один ботаник не станет заниматься каждою, отдельною березой".

Дальнейшее развитие событий в романе разрушит односторонний базаровский взгляд на людей. Первый удар Одинцова наносит Базарову словом. "И вы полагаете, - иронически замечает она, - что, когда общество исправится, уже не будет ни глупых, ни злых людей?" Вопрос не легкий. Он был камнем преткновения для многих мыслящих людей 1860-х годов. С ним сталкивался и Н.Г. Чернышевский в романе "Что делать?". Вспомним рассуждения Лопухова о причинах охлаждения к нему Веры Павловны: "В труде и в наслаждении общий человеческий элемент берет верх над личными особенностями". В отдыхе и в развлечении, напротив, "личность хочет определяться собственными своими особенностями, своими индивидуальными удобствами". "В этом отношении люди распадаются на два главные отдела. Для людей одного отдела отдых или развлечение приятнее в обществе других... Этот класс гораздо многочисленнее другого, которому нужно наоборот: в уединении им просторнее, чем в обществе других... Я принадлежу к людям необщительным, она - к общительным. Вот и вся тайна нашей истории"1.

(*95) Налицо та же антропологическая вера в неизменную духовно-физическую сущность каждого нормально развитого человека, нивелирующая человеческую индивидуальность. Новые люди, по Чернышевскому, представляют собой общество, в котором натура человека развилась естественно. Но если "природа" новых людей в основе своей едина, то индивидуальные различия между ними несущественны и сводятся лишь к темпераменту, к физиологическим особенностям организма. Эти же взгляды были изложены в критической статье Чернышевского "Русский человек на rendez-vous": "Каждый человек - как все люди, в каждом точно то же, что и в других", - говорит критик. "...Разница - не в устройстве организма, а в обстоятельствах, при которых наблюдается организм... Если все люди существенно одинаковы, то откуда же возникает разница в их поступках? ...Для нас теперь ясно, что все зависит от общественных привычек и от обстоятельств, то есть в окончательном результате все зависит исключительно от обстоятельств, потому что и общественные привычки произошли в свою очередь также из обстоятельств"2. Нет сомнений, что Тургенев хорошо знал эту статью, посвященную разбору его повести "Ася". Обратим внимание, ведь он почти без изменений вложил рассуждения Чернышевского в уста Базарова.

Будут ли глупые или злые люди при нормальном устройстве общества? Базарову кажется, что в новых условиях этот вопрос потеряет всякий смысл. Одинцова же, не без оснований сомневаясь в правоте такого решения, иронически заявляет Базарову: "Да, понимаю; у всех будет одна и та же селезенка". Базарову остается лишь с досадным замешательством огрызнуться: "Именно так-с, сударыня".

Спор зашел в тупик. В сущности, тема его исчерпана, и Базаров не может не чувствовать себя уязвленным. Напряжение спадает. А потом приходит вечер, закончившийся печально знаменитым проигрышем Базарова в карты. Особенно много по поводу этого эпизода в романе острил критик М.А. Антонович, полагавший, что Тургенев ничем не гнушается, чтобы как-то унизить своего героя, нарушая при этом чувство меры и художественной логики. Между тем проигрыш Базарова глубоко мотивирован психологически. Герой внутренне подавлен и cму-(*96)щен, хотя и не подает виду; весь день, проведенный в имении Одинцовой, превратился для него в нелегкое испытание. Поражение в споре, проигрыш в карты, музыка презираемого героем Моцарта - все в этом эпизоде романа является предвестником трагических опасностей, которые подстерегают нигилиста.

Вопреки суждению Базарова, утверждавшего, что люди подобны деревьям в лесу и нет нужды заниматься каждой отдельной березой, Тургенев начинает описание характера Одинцовой явно полемической фразой: "Анна Сергеевна была довольно странное существо". Она богата, независима, ей некуда спешить и нечем глубоко волноваться. От отца она унаследовала "частицу наклонности к роскоши", и в ней действительно живуче барское начало. Она многое ясно видит, очень многое понимает, но ничто не захватывает ее целиком. Пытливость, не получающая удовлетворения, превращается в равнодушие, сомнения не утихают, но и не дорастают до тревоги. Воистину - спящая красавица, "чистая и холодная, в чистом и душистом белье"!

Одинцовой еще не посчастливилось встретить человека, способного ее разбудить, возможности ее души не развернулись. Знакомство с Базаровым меняет привычный ритм жизни. Вот ее портрет после утренней прогулки с Базаровым: "Она шла по саду несколько усталою походкой; щеки ее алели и глаза светились ярче обыкновенного..." Да и Базарова вместе с нею трудно узнать. Идет он самоуверенно и небрежно, как всегда, но лицо его "веселое и даже ласковое" выдает совершающийся в душе переворот. Рассеянное "здравствуй!" Базарова довершает картину. "Здравствуй, - подумал Аркадий... - Разве мы не виделись сегодня?"

Тургенев не рисует в деталях и подробностях историю любви Базарова к Одинцовой. В соответствии с эстетикой трагического жизнь изображается в наиболее острых, кризисных ситуациях. События романа протекают в течение нескольких месяцев, достигая кульминации в жаркие летние дни, в момент, когда созрели жизненные силы. Действие романа крепко скручено в один тугой узел: на небольшой пространственной и временной площадке развертывается история жизни в ее расцвете, торжестве и увядании. Время бытовое и время художественное расходятся в романе очень далеко. Писатель часто подчеркивает условность бытового течения времени, его (*97) повествование нередко напоминает поэтику сказочных временных переходов типа: "скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается". "Время (дело известное) летит иногда птицей, иногда ползет червяком; но человеку бывает особенно хорошо тогда, когда он даже не замечает - скоро ли, тихо ли оно проходит. Аркадий и Базаров именно таким образом провели дней пятнадцать у Одинцовой" (с. 284). Здесь время бытовое ("дней пятнадцать") приравнено к времени вообще, к вечному его ходу вне конкретных подсчетов и обозначений. Не нарушая эстетической правды, Тургенев на малом временном отрезке показывает историю всей жизни нашего героя.

Семнадцатая глава романа открывается характеристикой перемен, случившихся с Базаровым, и эти перемены разительны. Дворянский быт, вызывавший у Базарова неизменное и желчное отрицание, теперь лишь глухо раздражает героя. Он скорее по привычке, чем по существу, еще ворчит на аристократические порядки Одинцовой, но не встречает никакого сопротивления. То, что в первом круге романа было предметом острой полемики, теперь отходит на задний план, а вперед выдвигается другое. По мере сближения с Базаровым Одинцова все более ему благоволит и симпатизирует. Базаров же без прежней боевой готовности, как бы нехотя пускается в споры с нею. В нем проявляется глухое внутреннее беспокойство, герой становится тревожным, раздражительным и замкнутым. Конфликт романа из внешнего (Базаров и аристократия) постепено переводится во внутренний план, в душу героя.

Параллельно истории Базарова и Одинцовой, где нарочитое отчуждение неожиданно разрешается порывом сокрушительной страсти, рассказывается другая история о сближении ученика Базарова с Катей, история о дружбе, постепенно перерастающей в спокойную и чистую любовь. Эта параллель оттеняет трагизм совершающихся с Базаровым перемен. То, что Базаров глубоко переживает, для Аркадия остается обычной житейской драмой: он податлив и уступчив, у него на Одинцовой свет клином не сойдется. "Не нравится - отвернись", - учил Базаров. Аркадий так и поступает: находится другая, которая способна его оценить и понять. Дружба с Катей смягчает драматизм безответного юношеского чувства к Одинцовой. Ее скрепляют общие интересы: с Катей Аркадий учится быть самим собой и постепенно отдается (*98) увлечениям, которые отвечают природе его мягкого, художественно восприимчивого характера: он читает Кате стихи и прозу, музицирует, наслаждается созерцанием природы. Одновременно между Аркадием и Базаровым прогрессирует взаимное охлаждение, виновником которого оказывается отчасти его учитель. Случившиеся перемены заставляют Базарова стыдиться своего ученика и все чаще избегать общения с ним. Перемены в герое столь значительны, что автор считает необходимым тщательный анализ:

"Настоящею причиной всей этой "новизны" было чувство, внушенное Базарову Одинцовой, чувство, которое его мучило и бесило и от которого он тотчас отказался бы с презрительным хохотом и цинической бранью, если бы кто-нибудь хотя отдаленно намекнул ему на возможность того, что в нем происходило. Базаров был великий охотник до женщин и до женской красоты, но любовь в смысле идеальном, или, как он выражался, романтическом, называл белибердой, непростительною дурью, считал рыцарские чувства чем-то вроде уродства или болезни и не однажды выражал свое удивление: почему не посадили в желтый дом Тогенбурга со всеми миннезингерами и трубадурами? "Нравится тебе женщина, - говаривал он, - старайся добиться толку; а нельзя - ну не надо, отвернись - земля не клином сошлась". Одинцова ему нравилась; распространенные слухи о ней, свобода и независимость ее мыслей, ее несомненное расположение к нему - все, казалось, говорило в его пользу; но он скоро понял, что с ней "не добьешься толку", а отвернуться от нее он, к изумлению своему, не имел сил. Кровь его загоралась, как только он вспоминал о ней; он легко сладил бы с своею кровью, но что-то другое в него вселилось, чего он никак не допускал, над чем всегда трунил, что возмущало всю его гордость. В разговорах с Анной Сергеевной он еще больше прежнего высказывал свое равнодушное презрение ко всему романтическому; а оставшись наедине, он с негодованием сознавал романтика в самом себе. Тогда он отправлялся в лес и ходил по нему большими шагами, ломая попадавшиеся ветки и браня вполголоса и ее и себя3, или забирался на сеновал, в сарай, и, упрямо закрывая глаза, заставлял себя спать, что ему, разумеется, не всегда удавалось" (с. 286-287).

(*99) Теперь в душе Базарова совершается трагический раскол и начинается возмездие: последовательный сторонник теории ощущений помимо своей воли начинает борьбу с самим собой. Жизнь заставляет его пережить такие ощущения, которые подрывают основы его убеждений. Непримиримый борец против всякого рода принципов становится решительным защитником своих нигилистических убеждений, обнаруживших узость и ограниченность перед действительной жизнью. Отныне в Базарове постоянно живут и борются два человека. Один из них - убежденный противник романтических, рыцарских чувств, тот Базаров, который одерживал психологические победы в спорах с Павлом Петровичем; другой - романтик и мечтатель, шиллеровский герой рыцарь Тогенбург. Ведь история любви Базарова к Одинцовой - это шиллеровская баллада, прочтенная глазами реалиста Тургенева. В балладе Шиллера, переведенной Жуковским, любимым поэтом Тургенева, героиня не способна испытать сердечные чувства к влюбленному в нее Тогенбургу:

          "Сладко мне твоей сестрою,
          Милый рыцарь, быть; 
          Но  любовию  иною
          Не   могу  любить: 
          При   разлуке,  при   свиданье
          Сердце  в  тишине - 
          И  любви  твоей  страданье
          Непонятно   мне" 4.

У возлюбленной Базарова есть сходство с нею: то же самое спящее сердце с его "тишиною" и спокойствием, непониманием страстных порывов и неспособностью полюбить.

Но и Базаров пойдет по стопам Тогенбурга: примет участие в "рыцарском турнире", изумит "аристократов" своим благородством, попытается уйти с головой в науку, в медицинскую практику, наконец, полюбить другую, - но нигде не найдет он покоя. И перед смертью, когда не будет сил таить страдания, он призовет "даму сердца" и попросит у нее последний, прощальный поцелуй. Как рыцарь Тогенбург, он до смертного часа останется верен неразделенному чувству:

(*100)


          Раз - туманно  утро  било -
          Мертв он там сидел, 
          Бледен  ликом,  и  уныло
          На окно глядел5.

Положение осложняется тем, что для Базарова, демократа и естествоиспытателя, любовь к Одинцовой - не рядовое чувство, а событие, потрясающее основы его убеждений, ставящее под сомнение его философскую систему. Это чувство требует жертвы почти невозможной: отречения от веры во всемогущество науки.

Прежде цельная личность Базарова раскалывается, становится противоречивой. Дорогие его сердцу убеждения превращаются в принцип, которому он, отрицатель всякого рода принципов, служит, тайно ощущая, что служба эта слепа, что жизнь сложнее натурфилософских расчетов. Спасая веру в науку, Базаров вынужден убивать любовь, а спасая любовь, убивать свою веру в науку. Герой попадает в ситуацию, требующую от него тех или иных нравственных компромиссов. Но любой компромисс - не в природе Базарова. Он, влюбленный в Одинцову всеми силами души, всеми силами ума, будет давить в себе живое чувство: чем сильнее любовь, тем сильнее озлобление. "Вдруг ему представится, что эти целомудренные руки когда-нибудь обовьются вокруг его шеи, что эти гордые губы ответят на его поцелуй, что эти умные глаза с нежностию, - да, с нежностию остановятся на его глазах, и голова его закружится, и он забудется на миг, пока опять не вспыхнет в нем негодование. Он ловил самого себя на всякого рода "постыдных" мыслях, точно бес его дразнил. Ему казалось иногда, что и в Одинцовой происходит перемена, что в выражении ее лица проявлялось что-то особенное, что, может быть... Но тут он обыкновенно топал ногою или скрежетал зубами и грозил себе кулаком" (с. 287). Влюбленный Базаров и упивается своим поэтическим чувством, и презирает себя за него.

Обычно истоки трагизма базаровской любви ищут в Одинцовой, изнеженной барыне с обломовским складом характера, не способной откликнуться беззаветно и безоглядно на страстное чувство Базарова. Одинцова - аристократка, а он - плебей, человек положительный и неинтересный, не эстет и не комильфо, красиво говорить не умеет. Одинцова столь "непогрешительно правильно" (*101) устроила свою жизнь, что не может быть ни скуки, ни других тяжелых чувств, и жалеть о разлуке не стоит.

Но так ли думает Базаров на самом деле, глубоко ли он убежден в своих мыслях? Тургеневу, как всегда, достаточно одной детали. В ответ на возражение Одинцовой: "Вы не могли сказать это серьезно" - Базаров не возмущается, не спорит. Погруженный в себя, он сидит неподвижно, и лишь вопрос героини: "Евгений Васильевич, что же вы молчите?" - выводит его из душевного оцепенения. Значит, за словами Базарова таится другой, невыговоренный смысл, в душе его есть "подполье", темной бездны которого герой боится. Такую же, в сущности, загадку он чувствует и в Одинцовой. Следуя логике рассудочных построений, Базаров испытывает полное замешательство, когда Анна Сергеевна проявляет к нему человеческое внимание. "Зачем она говорит такие слова?"- удивляется он. Для Базарова Одинцова - тот же лес, где царит беспорядок и хаос, где нельзя ходить большими шагами, не ломая "нелепых" ветвей, непонятно с какой стати лезущих герою в лицо.

Почему эта "холодная аристократка" говорит такие душевные слова? Разве она не столь "непогрешительна", как думалось Базарову? Почему она поступает не так, как это наперед известно ему? Вопреки расчетам героя Анна Сергеевна не только не прогоняет его в неурочный час, но предлагает ему остаться: "Отворите это окно... мне что-то душно". Возбужденная героиня буквально призывает рационалиста Базарова "отворить окно" и своей, и его собственной души. "Базаров встал и толкнул окно. Оно разом со стуком распахнулось... Он не ожидал, что оно так легко отворялось; при том руки его дрожали. Темная мягкая ночь глянула в комнату с своим почти черным небом и свежим запахом вольного чистого воздуха" (с. 291. Курсив мой. - Ю.Л.). Так вступает в свои права ночь Базарова и Одинцовой, таинственная и вольная стихия жизни, перед которой оба героя грешны и виновны непоправимо. Она боится этой темной и вольной бездны человеческих чувств и страстей, он к ней рвется, но одновременно и презирает, и отворачивается от нее:

- А я, по-вашему, аристократка?

Базаров поднял глаза на Одинцову.

- Да, - промолвил он преувеличенно резко (с. 291. Курсив мой. - Ю.Л.).

Герой слишком резко судит о любимой женщине, (*102) упорно не желая замечать в ней неповторимую индивидуальность, не укладывающуюся в жесткую схему социологических классификаций. Однако в преувеличенной резкости его суждений косвенно пробивается не осознанное, но интуитивно ощущаемое героем противоречие. Базаров вдруг проговаривается: "Может быть, вы правы; может быть, точно, всякий человек загадка" (курсив мой. - 10. Л.).

Но значит люди - отнюдь не деревья в лесу, и ограничиться изучением их социальной "породы" нельзя: в каждом человеке, помимо социально типического, есть неповторимое и неразложимое "я". Очевидно, формула Базарова: "исправьте общество - болезней не будет" нуждается в поправках, ибо она не берет в расчет тайну человеческой индивидуальности. Любовь уводит Базарова так далеко от его естественнонаучных построений, что он вдруг оступается и в другом:

- Зачем вы, с вашим умом, с вашей красотою, живете в деревне?

- Как? Как вы это сказали? - с живостью подхватила Одинцова. - С моей... красотой?

Базаров нахмурился.

- Это всё равно, - пробормотал он... (с. 291).

Самоуверенный Базаров проговорился о существовании для него чувства красоты и не разразился "презрительным хохотом и цинической бранью", когда его в этом уличили. Он лишь нахмурился и в смущении пробормотал бессмысленные слова.

Но и далее Базаров с отчаянным упорством будет "защищаться" от любви, упрекая Одинцову в том, что она аристократка, любящая лишь комфорт, равнодушная ко всему, кроме того, что вызывает элементарное женское любопытство. А Одинцова, в свою очередь, тоже будет обвинять героя в равнодушии к возвышенным чувствам и доказывать тем самым свою общность с ним. Крайности сходятся: одинцовский аристократизм с недоверием к тревогам любви и базаровский демократизм, отрицающий романтическую любовь как излишество, как болезнь расстроенного воображения.

Продолжается прежняя, уже кощунственная игра над живыми чувствами в сердцах двух тянущихся друг к другу людей. И тут ночь вновь вступает в свои права, но уже по-иному: "Базаров встал. Лампа тускло горела посреди потемневшей, благовонной, уединенной комна-(*103)ты; сквозь изредка колыхавшуюся стору вливалась раздражительная свежесть ночи, слышалось ее таинственное шептание" (с. 292. Курсив мой. - Ю.Л.). Теперь в дыхании тургеневской ночи чувствуется что-то вызывающее, какая-то затаенная, глухая угроза исходит от нее. Наступает предел тому насилию, которое любящие сердца творят над собою, допуская по отношению друг к другу неестественную холодность и психологическую глухоту. "Ты кокетничаешь, ты скучаешь и дразнишь меня от нечего делать, а мне..." - бросает Базаров тайный упрек Одинцовой. ("Сердце у него действительно так и рвалось".) "Погодите", - умоляюще шепчет Одинцова, когда Базаров решает уйти, не желая услышать готовое сорваться с уст героини признание. "Вам хочется полюбить, - перебил Базаров, - а полюбить вы не можете: вот в чем ваше несчастие".

- Разве я не могу полюбить? - промолвила она.

- Едва ли! Только я напрасно назвал это несчастием. Напротив, тот скорее достоин сожаления, с кем эта шутка случается.

- Случается что?

- Полюбить.

- А вы почем это знаете?

- Понаслышке, - сердито отвечал Базаров" (с. 293).

Герой сердится на Одинцову и за ее нерешительность в любви, и за ее желание полюбить; оба эти чувства живут в его душе одновременно. Как романтик, он хочет любовного признания Одинцовой и досадует на ее нерешительность; как нигилист, он презирает и себя, и Одинцову за возникшую между ними сердечную связь. Это сложное сплетение противоречивых чувств уже нельзя ни распутать, ни разрубить. И, конечно, одним из виновников затягивающегося драматичного узла оказывается Базаров. Назойливо упрекая Одинцову в аристократической изнеженности, в неспособности на большое и решительное чувство, Базаров, в сущности, от своей и от ее любви к нему заранее отказывается. Его рассуждения о безнадежном аристократизме любимой женщины напоминают заклинания.

Итак, Одинцова хочет полюбить, но не может не только потому, что она аристократка, но и потому, что демократ Базаров, полюбив, не хочет любви и бежит от нее.

Во всей этой сцене герой нетерпелив, опрометчив, а подчас и человечески глух к душевному состоянию ге-(*104)роини. В решительный момент, когда тайное волнение охватило Одинцову и она, не спуская глаз с окна, призналась в том, что очень несчастлива, Базаров проявил бестактность, заставившую героиню усомниться в самой культуре его чувств. "Вы несчастливы! Отчего? Неужели вы можете придавать какое-нибудь значение дрянным сплетням?" - спрашивает Базаров. "Одинцова нахмурилась. Ей стало досадно, что он так ее понял". "Меня эти сплетни даже не смешат, Евгений Васильевич, и я слишком горда, чтобы позволить им меня беспокоить" (с. 292). Как же умный Базаров этого не понял? Где же его хваленое знание людей? Но неловкий вопрос, мгновенно погасивший огонек любовного чувства Одинцовой, конечно, не случаен. Он - следствие приземленного взгляда героя на любовь как на физиологическое влечение, результат недооценки духовной основы человеческих чувств.

Обрывая роковое свидание, Базаров спугнул заветное слово у робеющей Одинцовой. Нетерпеливый и угловатый, "он прошелся по комнате, потом вдруг приблизился к ней, торопливо сказал "прощайте", стиснул ей руку так, что она чуть не вскрикнула, и вышел вон" (с. 294).

Стоит все-таки оценить порыв Одинцовой, направившейся к двери быстрыми шагами, "как бы желая вернуть" Базарова, на какой-то миг презревшей и гордость, и кокетство, и ценимый ею душевный покой. Пусть порыв так и остался бесплодным: приход горничной с графином на серебряном подносе тотчас же отрезвил героиню. Но она долго сидела одна в пустой комнате "и долго оставалась неподвижною, лишь изредка проводя пальцами по своим рукам, которые покусывал ночной холод". Нет, не только Одинцова повинна в том, что ночь, испытав свое бессилие, дохнула на нее холодом. В этом холоде виновен и Базаров с его душевным нетерпением, с его комплексом любви-ненависти...

Наконец, герой не выдержит, стихия насильно подавленного чувства прорвется в нем, но с разрушительной по отношению к этому чувству силой. Признание начнется в форме взвинченного, вызывающего допроса:

"А вы заметили во мне сдержанность... как вы еще выразились... напряженность?

- Да.

Базаров встал и подошел к окну.

- И вы желали бы знать причину этой сдержанности, вы желали бы знать, что во мне происходит?

(*105) - Да, - повторила Одинцова с каким-то, ей еще непонятным, испугом.

- И вы не рассердитесь?

- Нет.

- Нет? - Базаров стоял к ней спиною. - Так знайте же, что я люблю вас, глупо, безумно... Вот чего вы добились" (с. 298-299). "Непонятный испуг" Одинцовой психологически достоверен и человечески оправдан: где та грань, которая отделяет базаровское признание в любви от ненависти по отношению к любимой женщине?

Но и тут Одинцова еще не спасовала. Напротив, она "протянула вперед обе руки, а Базаров уперся лбом в стекло окна", того самого окна, из которого не далее как вчера вливался в комнату "свежий запах вольного, чистого воздуха". Теперь это окно закрыто; Базарову не суждено испытать вольное и чистое чувство любви: "Он задыхался; все тело его видимо трепетало. Но это было не трепетание юношеской робости, не сладкий ужас первого признания овладел им: это страсть в нем билась, сильная и тяжелая - страсть, похожая на злобу и, может быть, сродни ей... Одинцовой стало и страшно и жалко его" (с. 299. Курсив мой. - Ю. Л.).

В невольной нежности Одинцовой пробился материнский инстинкт любви-жалости, любви-сострадания. Как же откликнулся Базаров на него? "Он быстро обернулся, бросил на нее пожирающий взор - и, схватив ее обе руки, внезапно привлек ее себе на грудь", а потом, когда испуганная Одинцова отскочила в угол, он "рванулся к ней". "Вы меня не поняли, - прошептала она с торопливым испугом. Казалось, шагни он еще раз, она бы вскрикнула... Базаров закусил губы и вышел". Такова последняя, быть может, роковая "оплошность" героя, окончательно убившая возможность взаимной, ответной любви.

Одинцова как умная и достаточно чуткая женщина могла предвидеть в Базарове многое, но этого она принять не желала и не могла. В тревоге бродя по комнате, "она задумывалась и краснела, вспоминая почти зверское лицо Базарова, когда он бросился к ней". И теперь вопрос совершенно естественным образом решился для нее отрицательно. "Нет, - решила она наконец, - бог знает, куда бы это повело, этим нельзя шутить, спокойствие все-таки лучше всего на свете". "...Она заставила себя дойти до известной черты, заставила себя заглянуть за нее - и увидела за ней даже не бездну, а пустоту... или (*106) безобразие" (с. 300). Так только ли Одинцова виновата в том, что Базаров, разбудив "спящую красавицу", одновременно грубо испугал ее? И можно ли без существенных оговорок рассуждать здесь о торжестве демократизма над аристократией в области чувств?

Вопрос может заключаться лишь в том, насколько верно уловил Тургенев живые приметы той культуры, которая была свойственна русской демократии. Может быть, именно тут, наконец, он умышленно исказил ее в угоду либеральной тенденции своего романа? Широкая и весьма прогрессивная концепция тургеневского либерализма убедительно раскрыта в книге П.Г. Пустовойта6. Этот либерализм допускал самые искренние симпатии по отношению к демократизму во всех его разновидностях, в том числе и революционному. Поэтому мы глубоко убеждены, что тургеневский либерализм не мог явиться серьезным препятствием на пути изображения как сильных, так и слабых сторон в характерах революционно настроенной демократической молодежи России.

Известно, что русские демократы проявляли по отношению к интимной сфере человеческих чувств довольно характерную противоречивость. С одной стороны, культивировалось сознательное рационалистическое ограничение чувственного начала, своеобразный аскетизм; на первом месте наука, служение обществу, на втором - любовь. "Бог с ними, с эротическими вопросами, - писал Чернышевский в статье "Русский человек на rendez-vous", - не до них читателю нашего времени, занятому вопросами об административных и судебных улучшениях, о финансовых преобразованиях, об освобождении крtстьян"7. Этот аскетизм, это самоограничение, не могли не иметь определенных драматических последствий, не могли не повлечь за собою некоторых утрат человечности. В письмах Добролюбова, например, эти противоречия принимают почти базаровский размах: "И черт меня знает, зачем я начал шевелить в себе эту потребность женской ласки, это чувство нежности и любви!.. Ведь шевелилось же оно у меня и пять-шесть лет тому назад, да я умел заглушить его; отчего бы не заглушить и теперь? А то - понапрасну только мучу самого себя... Постараюсь все скомкать, все (*107) порвать в себе... Черт их побери, все эти тонкие чувства, о которых так любят распространяться поэты!.."8. А в 1861 году, незадолго до своей преждевременной смерти, Добролюбов написал стихи, полные обиды на безлюбовно прожитую им короткую жизнь:


          Друг выспренных идей, как медная машина, 
          Для блага общего  назначенный  служить, 
          Я смею чувствовать лишь сердцем гражданина, 
          Инстинкты юные я должен был забыть9.

Долго сдерживаемые рассудком, подчиненные ему чувства и страсти, нередко прорывались у того же Добролюбова горькими словами презрения к запоздалой щедрости жизни:


          Пускай  умру - печали  мало,
          Одно страшит  мой ум  больной;
          Чтобы и смерть  не  разыграла
          Обидной  шутки  надо   мной.

          Боюсь, чтоб над холодным  трупом 
          Не пролилось горячих слез, 
          Чтоб кто-нибудь   в  усердъи  глупом 
          На гроб цветов мне не принес,

          Чтоб  бескорыстною  толпою 
          За ним не шли мои друзья, 
          Чтоб  под  могильною  землею 
          Не  стал  любви  предметом  я.

          Чтоб все, чего желал так жадно 
          И  так  напрасно  я  живой, 
          Не улыбнулось мне отрадно 
          Над гробовой моей доской10.

Обратной стороной аскетического самоограничения была эмансипация плоти, связанная с антропологической ограниченностью взглядов русской революционной демократии на природу человека. В романе "Что делать?" Чернышевского это сказалось, например, в описании интимной жизни Лопухова и Веры Павловны: "У него натура, быть может, более пылкая, чем у меня. Когда кипит кровь, ласки его жгучи. Но есть другая потребность, потребность тихой, долгой ласки, потребность сладко дремать в нежном чувстве..."11.

Те же самые издержки рационализма проявились у (*108) Чернышевского в "Прологе" на страницах "Дневника Левицкого" в откровенных описаниях любовных историй героя. Глубоко прав современный исследователь Н.Н. Скатов, утверждающий, что "для новых людей любовь оказывалась в известной мере камнем преткновения, моральной и эстетической проблемой, встававшей совершенно по-новому. Тургенев указал на реально уязвимую сторону своего героя в романе "Отцы и дети". Но проблема вместе с тем каждый раз вставала и шире, чем только отношения мужчины и женщины, оказывалась вопросом о всем богатстве чувств, о всей полноте жизни и ее непосредственности. Базаровым любовь отвергалась как предрассудок, как романтическая чепуха, но, мстя за себя, она ставила нового человека в драматическое положение, доказывая ему реальность своего и его, Базарова, существования"12.

1Чернышевский Н.Г. Полн. собр. соч. в 15-ти т. М., 1939, т. VI, с. 229-230.

2 Чернышевский Н.Г. Полн. собр. соч. в 15-ти т. М., 1939, т. V, с. 165.

3 Образ леса, который, как мы увидим далее, будет преследовать Базарова в сновидениях, впервые появляется здесь.

4 Жуковский В.А. Собр. соч. в 4-х т. М.-Л., 1959, т. 2, с. 137.

5 Жуковский В.А. Собр. соч. в 4-х т. М.-Л., 1959, т. 2, с. 139.

6 См.: Пустовойт П.Г. Роман И.С. Тургенева "Отцы и дети" и идейная борьба 60-х годов XIX века. М., 1965.

7 Чернышевский Н.Г. Полн. собр. соч. в 15-ти т., т. V, с. 166.

8 Добролюбов Н. А. Собр. соч. в 9-ти т., т. IX, с. 345.

9 Там же, т. VIII, с. 81.

10 Там же, с. 86-87.

11 Чернышевский Н.Г. Полн. собр. соч, в 15-ти т., т. ХI, с. 171.

12 Скатов Н.Н. Поэты некрасовской школы. Л., 1968, с. 201.