Lib.ru/Классика: Дружинин Александр Васильевич. (О переводе)

Александр Васильевич Дружинин

<О переводе>

Русские писатели о переводе: XVIII-XX вв. Под ред. Ю. Д. Левина и А. Ф. Федорова.

Л., "Советский писатель", 1960.

OCR Бычков М. Н.

Письма иногороднего подписчика

"Греческие стихотворения" Н. Щербины

Вступление к переводу "Короля Лира"

Из примечаний к переводу "Короля Лира"

Вступление к переводу "Кориолана"

Из примечаний к переводу "Кориолана"

"Шиллер в переводе русских поэтов"

"Украинские народные рассказы" Марка Вовчка. Пер. И. С. Тургенева

Полное собрание сочинений Ивана Козлова

Сочинения Э. И. Губера

Литературная летопись

А. В. Дружинин -- беллетрист, критик и переводчик, представитель так называемого "артистического" направления в литературе 1850-х годов, провозгласившего лозунг "искусство для искусства". Большое место в деятельности Дружинина занимала популяризация западноевропейской, особенно английской, литературы. Начиная с 1850 года, он печатал многочисленные статьи об английской литературе, этюды, посвященные английским писателям С. Джонсону и Босвеллу, Шеридану, Скотту, Краббу. Выбор писателей определялся общественно-политическими симпатиями Дружинина -- умеренного либерала-"западника". В статьях значительное место отводилось пересказу литературных произведений и переводам отрывков из них.

Дружинин переводил трагедии Шекспира: "Король Лир" (1856), "Кориолан" (1858), "Король Ричард III" и "Король Джон" (1862). В предисловиях и примечаниях к переводам он изложил свои переводческие принципы, отличительной чертой которых было смягчение или устранение ярких и необычных языковых оборотов и метафор. Теоретические суждения Дружинина о переводе и отзывы о русских переводчиках содержатся во многих его статьях и рецензиях.

Источники текстов:

Собрание сочинений А. В. Дружинина. Редакция издания Н. В. Гербеля, тт. III, VI, VII. СПб., 1865--1867.

Журнальные статьи:

Литературная летопись.-- "Библиотека для чтения", 1857, т. CXLVI, No 12.

ПЕРЕВОД КАК СРЕДСТВО УСВОЕНИЯ ИНОСТРАННЫХ ЛИТЕРАТУР. ПЕРЕВОДНАЯ ЛИТЕРАТУРА В РОССИИ

Нельзя не пожалеть о том, что с недавнего времени хорошие переводы сделались редкостью и самое занятие переводчика словно унизилось в глазах наших литераторов. Еще недалеко от нас то время, когда Жуковский передавал нам своими звучными стихами Шиллерову "Орлеанскую деву", Гнедич переводил Гомера и два перевода "Фауста" <Э. И. Губера и М. П. Вронченко> явились почти одновременно. В настоящее время любят переводить только романы Дюма и сказочки Диккенса, которые, при всем своем неоспоримом достоинстве, не в силах возвысить труд переводчика и заставить его гордиться своим трудом. В этом охлаждении публики и самих писателей к переводам образцовых произведений легко видеть реакцию, родившуюся от злоупотребления переводов. Лет пятнадцать тому назад у нас переводили много дельных, но и много пустых произведений. Драмы Раупаха являлись на русском языке вместе с драмами Шекспира, романы госпожи Фуа -- с романами Вальтера Скотта, стихотворения Гёте -- с приторными побасенками разных голландских поэтов. Еще ранее того времени замечательные писатели посвящали свой досуг переводам крайне плохих статей, и в полных сочинениях Карамзина найдете вы переводные повести, которые не стоят чтения. Кроме того, часто переводчики брались за труд не по силам; так, например, Раич, если не ошибаюсь, издал перевод Тассова "<Освобожденного> Иерусалима", в котором, чтоб передать стихами слова: "Весь вспыхнув, Готфрид Бульонский бросился к храму", он употребил такое выражение:

Вскипел Бульон, течет во храм,¹ --

выражение, которое, кроме нестерпимо плохого стиха, имеет несчастие заключать в себе двусмысленность еще нестерпимейшую.

1849. Письма иногороднего подписчика, письмо 7.-- Собр. соч., т. VI, стр. 160--161.

...Я с удовольствием обращу ваше внимание на "Пленников", комедию Марка Акция Плавта, переведенную на русский язык г. Кронебергом... Прочесть всего Плавта или Теренция есть "труд немалый", по выражению Тредьяковского; но некоторые из их комедий читаются с удовольствием. Одна из таких комедий и есть "Пленники".

Кроме того, при настоящем положении общественной нравственности в Европе женщинам и людям очень молодым творения греческого комика Аристофана, отрывки Менандра и сатирические сцены Лукиана совершенно недоступны по своему цинизму. Кто решится перевести Аристофана для одних ученых или выкинуть из него все сцены, не согласные с нашими понятиями о нравственности? Стало быть, древняя комедия может быть передана теперешним читателям только в творениях Плавта и Теренция, писателей весьма благопристойных и не лишенных таланта.

1849. Письма иногороднего подписчика, письмо 9.-- Собр. соч., т. VI, стр. 209.

...Автору <Н. Ф. Щербине> останется еще труд, за который все русские читатели скажут ему истинную благодарность,-- труд, для которого мало десяти людей, одаренных огромным талантом. Софокл и Еврипид, Пиндар и Феокрит, Сафо и Каллимах, Анакреон и поэты антологии у нас еще не переведены, или если переведены, то плохо и неверно. Латинские поэты, по направлению своему приближавшиеся к гениям древней Эллады, у нас почти неизвестны: ни Гораций, ни Катулл, ни Тибулл с Проперцием, ни Виргилий не приманивали еще собой русских поэтов. Наши поэты отчего-то любят с равнодушием проходить мимо оды Анакреона и эпиталамы Катулла: они предпочитают останавливаться над самыми неудачными из песен Гейне или над скучнейшею балладою Уланда.

1850. "Греческие стихотворения" Н. Щербины.-- Собр. соч., т. VII, стр. 29.

Если б редакция "Пантеона" пожелала сделать свое издание более серьезным и целым, ей бы следовало ограничиться одним печатанием лучших драматических сочинений и театральных известий со всех частей света...

В "Отечественных записках", в "Современнике", в "Библиотеке <для чтения>" печатались и печатаются, хотя изредка, тщательные, изящные переводы лучших драм Шекспира и других знаменитых писателей, между тем как "Пантеон" представлял своим читателям одни водевили или длинные трагедии совершенно неизвестных трагиков...

Я бы помещал изящные переводы лучших драматических писателей, с которыми наша публика едва знакома. Шекспир, Шеридан и Бомарше доставили бы мне материалу на несколько лет; потом бы мы взялись за поэтов елисаветинского периода, современников Шекспира, потом -- за немецких и французских трагиков, потом обратились бы к неподражаемо остроумному Конгреву и веселому Вичерли. Само собой разумеется, что переводы были б обогащены комментариями и предисловиями.

1851. Письма иногороднего подписчика, письмо 24.-- Собр. соч., т. VI, стр. 514--515.

Таким образом, был выполнен нами труд -- перевод "Короля Лира", который теперь представляется вниманию читателя и суду знатоков дела. Как ни важен для нас приговор литературных ценителей и любителей великобританской словесности, мы должны сказать, однако же, что главная награда труду нашему, главная наша цель -- цель, по-видимому, странная -- есть одобрение той части публики, которая, по своим занятиям, по своему возрасту и развитию еще до сих пор не находит особенного наслаждения в чтении шекспировских произведений. Пусть перевод наш будет признан слабым и недостаточным; как ни неприятен будет такой приговор, с ним мы можем помириться. Всегда найдутся люди, которые искуснее применят нашу систему перевода или, составив свою собственную, подарят со временем публике истинно поэтический перевод "Короля Лира".

Но грустно, и очень грустно, было бы нам убедиться, что вторая цель перевода нашего не достигнута, что над нашими страницами не задумывались люди, жаждущие Шекспировой поэзии, но не имеющие возможности угадать ее в верном подстрочном переводе. Для таких людей мы трудились с усердием и горячностью. Передавая каждую сцену "Короля Лира" русским стихом, мы постоянно имели в виду ту часть публики, для которой Гораций так любил трудиться, по своему собственному признанию. Мы трудились для юношей и для девушек, для того поколения, которое теперь учится и размышляет, которое еще не вполне знакомо с чудесами мировой поэзии, которое знает Шекспира лишь понаслышке, которое еще не живет и не действует, а будет жить и действовать тогда, как мы состареемся и сойдем со сцены. Сверх того, мы имели в виду людей простых и малоразвитых, читателей, озабоченных практической деятельностью и редко порывающихся в мир поэзии. Если такая публика будет довольна нашим делом, мы сочтем себя вполне награжденными за год честного труда и за долгие минуты раздумья над страницами великого произведения. Если она прочитает наш перевод без напряжения и сердцем своим почтит дивное величие поэта, предлагаемого ей в слабом снимке, труд наш ненапрасен и цель нашего посредничества совершенно выполнена.

1856. Вступление к переводу "Короля Лира".-- Собр. соч., т. III, стр. 14.

Влияние Шиллера на русских читателей не могло назваться великим, но оно все-таки было глубоко и плодотворно. Масса нашей прежней публики, скажем с достоверностью, была холодна к имени и поэзии Шиллера. Но небольшое число лиц, высокоодаренных и составлявших цвет нашего общества, высоко уважало Шиллера. Державин и Мерзляков перевели одно из слабейших стихотворений поэта юности <"Лаура за клавесином"> и напечатали его в "Вестнике Европы" за 1806 год. Через год Жуковский приступил к делу, напечатав известный романс "Тоска по милом" и следом за ним: "Кассандру", "Счастие", "Жалобу", "Ивиковых журавлей" и целый ряд других переводов. Из них, надо признаться, огромным успехом был награжден только один -- "Тоска по милом", до сих пор памятный старушкам заодно с известным романсом: "Под вечер осени ненастной".

Все переводы Жуковского выполнены превосходно и поэтически добросовестно, хотя всякий придирчивый критик, если он к тому же еще лишен поэтического чутья, найдет в них много отклонений от буквы подлинника. Впрочем, критики такого рода никогда не имеют авторитета, да и сам Жуковский, благодаря своему дарованию, не нуждался ни в каких указаниях. Пример поэта породил подражателей -- и в двадцатых годах, кроме Жуковского, над Шиллером трудились люди весьма талантливые, как-то: Шевырев, Востоков, Писарев, Ротчев. В журналах помещались статьи о сочинениях Шиллера, его биографии, отрывки из его трагедий и исторических сочинений, даже критическо-полемические статьи по поводу Шиллера. Короче сказать, для каждого из талантливых литераторов периода двадцатых годов имя Шиллера было любимым именем: его творения или переводы его творений были настольного книгою...

Но Шиллера не забывают люди, даже слабо почуявшие аромат его вдохновенной поэзии. Книжка, о которой говорим мы в настоящую минуту <"Лирические стихотворения Шиллера в переводе русских поэтов"²>, всего лучше доказывает справедливость слов наших. В течение долгих лет, невзирая на антиромантическую реакцию, несмотря на какое-то врожденное нерасположение русского человека к музам туманной Германии, почти все лучшие наши поэты хотя изредка брались за переводы из Шиллера. Поэты второстепенного разбора сделали то же, за ними шли поэты самого малого таланта, и, что замечательно, даже труд этих слабейших детей Аполлона стоит внимания. Наконец, в списке лиц, упомянутых в библиографической статье г. Гербеля <"О русских переводах из Шиллера">, находим мы людей, всегда писавших прозою и для Шиллера только устремившихся в область крылатой поэзии. О том, что все это происходило не из моды, не из временного увлечения, кажется, говорить не стоит. В тридцатых и сороковых годах всякое раздирательное, дидактическое или байроническое стихотворение ценилось лучше самого свежего перевода из Шиллера. Трудясь над какой-нибудь мелкой вещицей названного певца, каждый переводчик знал, что этим трудом он не увеличит своей славы, что не многие из читателей скажут ему за то хотя слабое приветствие. Подобные труды по большей части исчезали в журналах, критика едва упоминала о них, а между тем Шиллер, которого переводили до появления байроновских поэм, переводился русскими людьми и тогда, как энтузиазм наш к Байрону совершенно выгорел. У просвещеннейших деятелей русской словесности держалась в отдаленных тайниках сердца прочная симпатия к поэту юности, всякий человек, говоривший когда-либо "о Шиллере, о славе и любви", питал вечную, неизменную, хотя тихую преданность к имени, может быть самому честному изо всех человеческих имен, сделавшихся славными за все столетие..

Вспомним, чему мы научились у Шиллера; вспомним о его влиянии на всю нашу юность, на все наши порывы к высокому! Разве для нескольких просвещенных поколений на Руси Шиллер не был, если не властителем дум, то по крайней мере тихим другом, при голосе которого споры утихают, лица проясняются, помыслы принимают доброе настроение? Вот причина, по которой Шиллера так много переводили и переводят у нас, хотя никто еще из русских поэтов, кроме Жуковского, не добыл себе громкой славы переводами из Шиллера. Взгляните на список имен, помещенных в оглавлении издания г. Гербеля: каких имен вы тут не найдете рядом с именами первых наших писателей? Тут увидите вы и водевилистов, и лиц, совершенно неизвестных в литературе, и поэтиков, о которых говорят с снисходительной усмешкой, и лиц с заднего двора нашей литературы, газетных фельетонистов, о которых никто не говорит печатно из уважения к собственному достоинству. Но и у самого мелкого труженика бывают свои чистые минуты, и он приучает себя в подобные минуты, по мере сил своих, обращаться к самому благороднейшему из известных ему поэтов. Большая часть переводов, напечатанных г. Гербелем, стоит внимания, чьими бы именами ни были подписаны эти переводы. Как и следует ожидать, из них особенно замечательны те, которые были сделаны не по заказу, не по приглашению издателя, а по наклонности вкуса самих переводчиков, по собственному их усмотрению.

1857. "Шиллер в переводе русских поэтов", т. 1.-- Собр. соч., т. VII, стр. 377--380.

Не один печальный пример, за времена весьма к нам близкие, говорил о том, как у нас идут и принимаются переводы знаменитейших писателей. Издание Шекспира, добросовестное и крайне доступное по цене, остановилось на полдороге. Из обещанного нам собрания романов Вальтер Скотта, вышло лишь самое небольшое число книжек. В то самое время, когда вся Европа наводнялась опрятными и дешевыми переводами классических писателей, у нас "Вильгельм Мейстер" Гёте печатался по журналам и ни разу не был доведен до половины, не только что до окончания первой части.³ "Вечный жид" и "Парижские тайны" появлялись и в Петербурге и в Москве в нескольких изданиях, между тем как лучший роман Фильдинга почти возмутил читателей и был признан за скучнейшее произведение скучной старины. Не говоря уже про переводы писателей ученых и не всем доступных, в нашей книжной торговле не шли с рук переводы поэтов и прозаиков самых знаменитых, самых популярных в Европе, и мы можем себе вообразить, какой лестной встрече подвергся бы у наших книгопродавцев-издателей человек, который бы вздумал предложить им для покупки перевод Сервантеса, Кальдерона, Мильтона, Монтеня, Мольера!

Быстрота и усердие, с которыми г. Гербель ведет свое издание Шиллера в переводе русских писателей, уже награждены успехом книги, "далеко превзошедшим скромные ожидания издателя", как сказано в предисловии ко второму тому. Успех первого тома обусловливает собою хорошее распространение следующих томов, потому что лица, добывшие себе половину лирических произведений Шиллера в русском переводе, конечно, захотят купить и остальную половину, и драматические произведения поэта, одинаково лирического, одинаково идеального, одинаково возвышенного во всех своих сочинениях...

...Теперь можно сказать утвердительно на основании трех томов, уже отпечатанных, что за будущность предприятия бояться нечего. Люди, плохо знающие по-немецки (а сколько таких людей находится в самых образованных слоях нашего общества!), могут быть уверены, что в скором времени для них будет доступен великий поэт Германии, более доступен, нежели он доступен теперь для француза, для англичанина, для поляка, для итальянца, незнакомых с германской литературой... О "Разбойниках" и "Дон Карлосе" мы поговорим, когда выйдут в свет остальные переводы драматических произведений Шиллера, в настоящее же время достаточно будет сказать, что обе пьесы, нами названные, переведены умно и добросовестно. О второй же части лирических стихотворений Шиллера, как оканчивающей собою целый отдел издания, мы считаем долгом отозваться подробнее. Она заключает в себе сто двадцать переводов, сделанных разными авторами, начиная от Державина, Мерзлякова и Милонова и кончая Майковым, Мином, Полонским. Из этих ста двадцати только сорок пять перепечатаны без изменений из разных журналов, сборников и так далее, затем девятнадцать -- исправлены переводчиками, пятьдесят четыре -- переведены вновь и напечатаны в первый раз, а два переведены нарочно для издания, предпринятого г. Гербелем, но уже были помещены в периодических современных изданиях. Итак, почти половина 2-го тома лирических творений Шиллера состоит из переводов новых, исполненных талантливыми людьми, из переводов, которым, может быть, и не пришлось бы явиться в свет без мысли издателя -- дать русской литературе всего Шиллера в возможно хорошем переводе.

Очень понятно, что при пересмотре книжки мы обращали особенное внимание на стихотворения, вновь переведенные или переведенные в первый раз русскими поэтами. Результат чтения был самый утешительный. Смело говорим, что в настоящее время мы имеем в нашей литературе переводчиков, которым будет по силам труд над каким угодно иностранным поэтом. В последнее время, прочитывая переложения А. Н. Майкова из Гейне, начало Краббовой поэмы "Приходские списки" в переводе г. Мина, мы много думали о той пользе, какую могут принести словесности эти поэтически-живые силы, направленные в должную сторону,-- теперь мы убеждены в справедливости наших предположений. Взгляните, например, как художественно вышли у г. Бенедиктова его три перевода из Шиллера, переводы произведений, исполненных великой трудности. Сличите с подлинником стихотворение "Художники" в переводе г. Мина, и вы удивитесь точности, гибкости, даровитости, с которыми выполнена эта задача, конечно одна из труднейших во всей книге. Перечитайте со вниманием переводы за подписью г. Мея, Мейснера, Миллера -- вы увидите в них и правильность приемов, и гармонию стиха -- условие весьма редкое у переводчиков прежнего времени, но без которого, по нашему мнению, нечего и подходить к Шиллеру. Упоминать о всех переводах, которые нами прочитаны с истинным удовольствием, мы никак не можем, потому что их уже слишком много...

...Как не пожалеть о том, что г. Мей, обладая всеми качествами, нужными для поэта-переводчика, слишком редко берется за труд, из которого ему всегда почти приходится выходить победителем. То же самое, и еще в большей степени, можем мы оказать и о г. Бенедиктове, который до сих пор так редко занимался переводами из иностранных поэтов. Может быть, без издания, предпринятого г. Гербелем, он и не подумал бы о переложении лирических стихотворений Шиллера, а между тем и поэтическая восприимчивость г. Бенедиктова, и склад его дарования, и его светлое воззрение на все высокое в жизни нашей как нельзя более подходят к труду такого рода. Мы многого ждали от небольшого числа лирических стихотворений Шиллера, им переведенных, и нисколько не ошиблись в наших ожиданиях. Не боясь упрека в пристрастии, мы скажем, что пьеса "Боги Греции" как перевод достойна стать рядом с лучшими переводами Жуковского; для тех, кто назовет наш отзыв преувеличенным, мы можем только выписать несколько строф из этого произведения, строф, исполненных прелести, пропитанных тем великим поэтическим Sehnsucht {<тоска, порыв, страстное желание (нем.).>} для определения которого нет ясных названий на языке нашем...

От души желаем, чтобы каждый читатель поскорее ознакомился с такими переводами. От души желаем и того, чтоб даровитые поэты наши, так радушно отозвавшиеся на приглашение участвовать в переложении на русский язык еще не переведенных творений Шиллера, не ограничивались одним Шиллером. В настоящее время поэтам грешно оставаться в бездействии... Если судьба отказала вам в даре мирового и могучего слова, передавайте на всем понятную и доступную речь слова мировых гениев, в свое время просвещавших общество, не низшее того общества, в котором вы теперь живете. Соединяйтесь между собой на общее дело, говорите с нами речью поэтов древности, знакомьте нас с воззрениями поэтов почти современных, но до сих пор знакомых русскому человеку лишь по имени. На такое дело вам дана способность: торопитесь же ею пользоваться.

1858. "Шиллер в переводе русских писателей", тт. II и III.-- Собр. соч., т. VII, стр. 436-439, 441, 443--444.

НАЦИОНАЛЬНОЕ СВОЕОБРАЗИЕ И ПРОБЛЕМА ПЕРЕВОДИМОСТИ⁴

Признавая несомненные заслуги г. Жуковского и Гнедича относительно перевода Гомеровых поэм, критик замечает,⁵ однако же, что переводы "Илиады" и "Одиссеи" не вполне удовлетворяют читателя, жаждущего познакомиться с этими великими произведениями. Мнение это совершенно справедливо; но, разбирая причины, по которым эти переводы неудовлетворительны, автор высказывает одну мысль, с которою я не могу согласиться. "Гомеровы поэмы,-- говорит критик,-- были произведениями народными, их читали и восхищались ими все греки, без различия образования, звания и возраста,-- стало быть, и перевод должен производить подобное действие, перевод должен быть вполне доступен всем читателям без различия. "Илиада" и "Одиссея" в переводе на русский язык должны сделаться народною книгою". С этим я не могу согласиться: переведите "Одиссею" еще проще, еще понятнее, еще изящнее, нежели исполнил это Жуковский; передайте "Илиаду" еще вернее, еще рельефнее, нежели труд Гнедича; заставьте трудиться над переводом самого народного нашего писателя, все-таки перевод не будет читаться людьми всякого сословия, звания и образования. Что народно в одной стране, то доступно только дилетантам в других землях. Песни Беранже народны во Франции, Ботлеров "Гудибрас" был народен в Англии, драматические произведения Вонделя народны в Голландии, но из этих сочинений ни одно не народно в другой какой-нибудь стране. Возьмите же теперь эпопеи Гомера, в которых все полно духом древности, верованиями времен давно минувших, и сообразите, могут ли эти величественные создания быть равно доступны в наше время ученому, простолюдину, светской женщине или мальчику тринадцати лет?. Потому-то мне и кажется, что перевод "Одиссеи" не следует рассматривать с точки зрения какой-то невозможной народности. Если труд переводчика удовлетворяет просвещенных любителей словесности, людей много читавших и читающих, труд этот становится уже весьма ценным; большинство читателей должно само уже возвышаться до способности понимать его.

1849. Письма иногороднего подписчика, письмо 4.-- Собр. соч., т. VI, стр. 80--81.

Тридцать шесть стихотворений, составляющих содержание изящной книжечки г. Щербины, мы, сообразно его собственному указанию, разделим на три разряда: стихотворения переводные, стихотворения антологические и стихотворения самостоятельные, хотя и внушенные греческою жизнью. Мы уже сказали, что переводных пьес только две. Автор сам произнес суд над ними, сказавши в особенном прибавлении, что "никакой перевод не в состоянии передать красот греческого подлинника". "Новые языки,-- прибавляет он,-- совершенно иначе организированы, чем язык греческий, и стопосложение их нисколько не похоже на стопосложение древних". Переводчик, который так скоро кладет оружие и так легко сознается в своем бессилии, не в состоянии потратить много труда над небольшим оригинальным стихотворением, не способен к мелкой работе над каждым стихом,-- словом, к работе, напоминающей собою занятия ювелира. А без такого труда переводы из древних невозможны. Мы вполне соглашаемся с автором, что наше стихосложение отлично от стихосложения греческого; но из этого не следует, чтоб у нас не было хороших переводов греческих писателей. Мы говорим не о русской словесности, которая, действительно, бедна подобными переводами; немецкий язык еще труднее нашего укладывается в стройный и плавный стих; его резкость не напоминает собою сладкозвучия "эллинской речи"; а между тем германская словесность может похвастаться блистательными переводами из древних..

...Всякий язык имеет свои особенные красоты, и все дело состоит в употреблении этих красот кстати. Переводчик, который бы стал ломать русский стих на греческий манер, конечно, не имел бы удачи в своем труде; но, соображаясь с духом отечественного языка, есть еще возможность снять верную копию. Что бы мы сказали о живописце, который, снимая масляными красками превосходную картину, писанную на стекле, стал класть на полотно те же яркие краски, которые он видит в своем оригинале? Для живописи пером, карандашом, красками, водяными и масляными, есть своя особенная манера, а между тем одна и та же головка может быть писана всеми этими способами.

1850. "Греческие стихотворения" Н. Щербины.-- Собр. соч., т. VII, стр. 15--16, 29.

Книжка <"Украинские народные рассказы" Марка Вовчка> начинается рассказом "Сестра",-- по нашему мнению, лучшим из всего собрания. Г-н Тургенев сделал все, что мог сделать с своим переводом, избегнув всех непереводимых идиотизмов и, по всей вероятности, сохранивши без ущерба привлекательную простоту изложения. Правда, в немногих местах он отказался от передачи малороссийских фраз во всей их поэтической наивности, но на это мы не сетуем, потому что мало верим в значение чисто местных красот языка и, как русские, имеем полное право холодности перед выражениями: "нехай под обома земля пером", "журбою поля не перейдешь" и так далее. У известного Жасмена или шотландского пастушка Гогга, по всей вероятности, найдутся сотни местных выражений, очень милых их соотечественникам и ничего не значащих для остальных ценителей. Как бы то ни было, в рассказе "Сестра" есть поэзия и прелесть, помимо всех местных условий.

1859. "Украинские народные рассказы" Марка Вовчка. Пер. И. С. Тургенева.-- Собр. соч., т. VII, стр. 570--571.

КРИТИКА ПЕРЕВОДОВ⁶

Основная идея статьи г. Сенковского <"О новых стихотворениях Жуковского"> заключается в том, "что "Одиссея" передана г. Жуковским на русский язык не так, как бы следовало ее передать; слог Жуковского слишком высок и не напоминает собою простоты подлинника; чем проще будет язык в переложениях Гомеровых поэм, тем лучше будет выполнен труд".⁷ Все это весьма верно, дельно и умно, хотя не совсем ново. В наше время две трети эллинистов так думают, хотя, сколько запомню, никто не выражал своей мысли так резко, отчетливо и популярно, как выразил ее г. Сенковский.

Но, высказавши эту идею, автор статьи тотчас же увлекся парадоксальным настроением своего духа. Ему представился превосходный случай озадачить добродушного читателя, который в простоте сердца до сих пор думает, что никакой перевод Гомера не может быть без слов "лилейно-раменный", "светозарный", "туч потрясатель Кронион" и т. под. Этого-то читателя захотел г. Сенковский уверить, что для перевода "Одиссеи" нужно употребить не простой язык, не разговорный язык, а какое-то особенное "просторечие", ни дать ни взять смахивающее на слог "Энеиды наизнанку".

Вот как переводит Жуковский:

Муза, скажи мне о том многоопытном муже, который,

Странствуя долго со дня, как святой Илион им разрушен,

Многих людей города посетил и обычаи видел...

А вот теперь перевод г. Сенковского:

Про мужа порасскажи мне, муза, преувертливого, который очень много

Скитался, после того как Трои святой городишко разрушил..

Зевс говорит Афине:

Странное, дочь моя, слово из уст у тебя излетело...

А г. Сенковский передает так эту речь:

Дитя мое, что это у тебя за речь удрала из острога зубов!

Окончим здесь выписки.

Я спрашиваю вас: кто сомневается в том, что слог Жуковского, при всем своем изяществе, слишком высок и торжествен? Но разве нет середины между его слогом и теми карикатурными оборотами, которые г. Сенковский, будто шутя, выставил на суд публики? Может быть, этот забавный перевод и есть просторечие, но он не есть простая русская речь. Русские сказки писаны не таким слогом. Простой наш народ говорит не так. Разговорный язык нашего высшего сословия тоже не похож на это "просторечие". Что же хотел г. Сенковский, открывая нам новый способ переводить Гомера? Он хотел подшутить над читателями.

Я уверен, что, писавши эту строку:

Дитя мое, что это у тебя за речь удрала из острога зубов! --

автор статьи сам от души смеялся. Выражение удрать возбуждает комическую идею о человеке, который, неизвестно из каких причин, бежит со всех ног. После того, отчего же не допустить в гекзаметр слов наяривать, слимонить, отсандалить? Ведь это тоже просторечие!

Кто из нас не любит простоты слога, кто из нас не возмущался громкозвучными и высокопарными тирадами, которые еще недавно изгнаны из нашей словесности? Но, любя простоту слога, мы не можем полюбить просторечия, выставленного г. Сенковский. Я скажу более: если б г. Сенковский предлагал переводить Гомера фразами из русских сказок (которые гораздо проще и приличнее его просторечия), и с этим я бы не согласился. Зачем насильно сближать первобытный язык двух народов, не сходных ни в чем между собою?

1849. Письма иногороднего подписчика, письмо 3.-- Собр. соч., т. VI, стр. 61--63.

В "Смеси" 3-й книжки "Отечественных записок" помещена маленькая поэма лорда Байрона "Сон" ("The Dream") в переводе г. Красова. Перевод сделан прозою, но кажется мне, что произведения подобного содержания, отличающиеся грустным, несколько туманным, полуфантастическим колоритом, не могут быть хорошо переданы прозою. Возьмите, например, знаменитое предисловие Фауста: "Ihr naht euch wieder, schwankende Gestalten", {<"Вы приближаетесь вновь ко мне, смутные образы" (нем.).>} и посудите сами, удержится ли меланхолический смысл этих музыкальных стихов в простом, прозаическом переводе, как бы тщательно ни был он сделан? При переводе Байроновых поэм встречается еще одно затруднение, почти неодолимое: их язык до такой степени сжат и резок, что при всем богатстве языка, при всем искусстве переводчика, часто придется положить перо и стать в тупик после тщетных усилий приискать равносильное выражение. Так, во французских переводах "Дон Жуана" нередко одна октава Байрона занимает полстраницы печатного текста. Кажется, г. Красов в особенности обращал внимание на это обстоятельство: его перевод по сжатости своей близко подходит к подлиннику. Но картинность слога, но резкость выражений, но глубокая задушевная грусть, которою проникнута поэма,-- все это исчезло, совершенно исчезло...

1849, Письма иногороднего подписчика, письмо 4.-- Собр. соч., т. VI, стр. 84.

Теперь же я могу сказать только то, что перевод "Шэрли" <в "Библиотеке для чтения"> весьма неудовлетворителен и сделан с каким-то ничем не оправдываемым стремлением к поэтическим вольностям. Чтоб автор не ошибался в значении моего упрека, я укажу ему на некоторые подробности, переданные ошибочно вследствие его собственной неосмотрительности. Всякий из почитателей Коррер Белля, читателей "Шэрли" в оригинале, знает очень хорошо, что французские фразы, которые Гортензия Мур беспрестанно впутывает в свою речь, придают ей чрезвычайно живой, мелочно-кухонный колорит, знакомый всякому, кто на своем веку видал француженок-хозяек или гувернанток не первой молодости, внесших порядочный запас педантизма в свои занятия. Все эти фразы выкинуты из перевода, под тем предлогом, что перевод предназначен для русских читателей. Верю; но если вы думаете, что русский читатель не поймет французских фраз (которые понятны же англичанину), то придайте же по крайней мере вашим переводным фразам тот неуловимо тонкий и забавно-хозяйственный колорит, которым отличаются толки мисс Гортензии о melasse, о legumes, об impertinence {<патоке, овощах, наглости (франц.).>} английских служанок.

1851. Письма иногороднего подписчика, письмо 23.-- Собр. соч., т. VI, стр. 487--488.

ДРУЖИНИН-ПЕРЕВОДЧИК. ПРИНЦИПЫ И МЕТОД ПЕРЕВОДА. ЯЗЫК И СТИЛЬ

Представляя на суд читателя перевод знаменитой драмы Шекспира, нужным считаем сказать несколько слов об основаниях, на которых был задуман и выполнен труд, ныне появляющийся в печати.

Много лет тому назад один из лучших наших критиков, руководясь заметками, высказанными ранее его разными иностранными ценителями искусства, разделил все переводы замечательных поэтических произведений на два отдела. К первому должны были относиться переводы буквальные, точные, подстрочно близкие к подлиннику, ко второму же -- те труды, в которых переводчик, по необходимости жертвуя буквально полнотою и верностью, более всего старается воссоздать на своем родном языке ту поэзию, которая поразила его в переводимом творении.⁸ Слить оба условия в одном труде, в одно время передать и поэзию и букву подлинника, есть труд, едва ли доступный силам человеческим. Всякий народ выражается по-своему, всякий язык имеет свои собственные поэтические идиотизмы, и разность в духе каждого языка делает слияние поэзии с безукоризненной точностью перевода делом решительно невозможным. Жуковский, самый даровитый и точный из всех русских переводчиков, понимал вышеприведенную истину до тонкости. В своих превосходных трудах он никогда не держался буквы Мура, Шиллера, Бюргера: на многих страницах он давал полную волю своему таланту и, так сказать, вступил в бой с переводимыми поэтами, бой, весьма часто оканчивавшийся решительною победою переводчика. Поэтому переводы Жуковского нам кажутся образцами поэтических переводов -- образцами не по одной прелести исполнения, но и по крайней добросовестности отделки. Жуковский никогда не отступал от буквы подлинника без крайней необходимости, никогда не жертвовал ею без основания, но зато никогда не подчинял родного своего языка формам и оборотам, ему чуждым. Его манера должна служить вечным предметом изучения для всех переводчиков, каковы бы они ни были, как бы далеко их талант ни разнился с талантом их непобедимого учителя. Обдумывая наш перевод "Короля Лира", мы смело держались методы родного поэта нашего. Само собой разумеется, ни величие оригинала, ни сознание нашей собственной слабости не позволяли нам, подобно Жуковскому, помышлять о какой бы то ни было борьбе с Шекспиром; но мы, по возможности, удаляли себя и от литературного идолопоклонства, во многом вредного переводчикам. Задумав смелое дело, мы решились выполнить его со всевозможной смелостью. Решась на поэтический перевод "Короля Лира", мы оставили всякое преувеличенное благоговение к букве оригинала. Метафоры и обороты, несовместные с духом русского языка, мы смягчали или исключали вовсе. К счастию, подобных оборотов и метафор отыскалось немного. Передавая вдохновенные слова вдохновеннейшего из поэтов вселенной, мы старались, чтоб слова эти сделались доступны всем русским читателям без различия пола, возраста и развития. Твердо веря, что поэзия Шекспира, несмотря на честный труд множества переводчиков, до сих пор еще не понята у нас как следует, мы прилагали все наши силы к разъяснению и упрощению этой поэзии. Мы стремились к тому, чтобы перевод наш не утомил самого неразвитого читателя, не поразил ни одного человека, воспитанного на простой русской речи. Без страха употребляя самые простые русские слова, самые вседневные обороты языка нашего, мы задумывались над каждой запутанной фразой, над каждой метафорической подробностью, хотя бы эта фраза и эта подробность составляли неотъемлемую красоту подлинника. Поступая таким образом, мы, может быть, ошибались; но мы применяли на деле мысли, давно уже перешедшие в наше убеждение. Часть этих мыслей была уже нами один раз высказана;⁹ но мы считаем нужным повторить их во всей подробности.

Передавая поэтический язык Шекспира на язык современной русской поэзии, нельзя не иметь в виду великой противоположности между обоими языками. Стих, от которого сердце современного англичанина волнуется поэтическим восторгом, может произвести недоумение и даже смех в русском человеке нашего времени. Причины тому весьма понятны: они заключаются в разности народных преданий, народного развития, народного слова и народной поэзии..

Подобно тому как меткие обороты чисто народной речи безвредно переходят от поколения к поколению, из столетия в столетие, все великие стихи Шекспира прошли один за другим все поколения англичан, от времен Елисаветы до нашего времени. Самого развитого англичанина не поразит ни "пуховой сон" в "Макбете", ни слепой Глостер "с кровавыми кольцами без драгоценных камней", ни "море, стремящееся затопить небесные пространства", ни другие выражения, еще более странные для русского. Эти фразы, эти метафоры составляют часть жизни и часть преданий для англичанина. Они неразлучны с именем певца, которого Карлейль называет вековечным властителем англосаксонского племени... Но копировать и заимствовать это уважение, навязывать его вкусу русских читателей наперекор условиям собственного языка нашего, было бы так же странно, как, например, вводить в свой слог кудрявые обороты восточных поэтов и мыслителей.

Обсудив мысли, нами сейчас высказанные, читатель легко поймет основания, руководившие нас при труде, нами предпринятом. Мы имели в виду дать русской публике поэтический перевод "Короля Лира". Поставив себя в независимое положение относительно буквы Шекспирова текста, мы, однако же, не дали себе воли распоряжаться с нею по одной прихоти нашей. Твердо решась не искажать Шекспирова слова ни для звучности стиха, ни для щегольства языком, ни для картинности слога нашего, мы тем с большей смелостью поступали там, где буква подлинника никак не могла сойтись с буквой русского перевода. Там, где от рабской подстрочной верности могла страдать поэтическая сторона нашего дела, мы забывали личные наши симпатии, давно укоренившиеся в нас вследствие нашего долгого знакомства с великобританскою словесностью. Не в одном месте нашего труда мы подчинили собственную нашу симпатию к Шекспировой поэзии -- духу и потребностям простого русского читателя. Ни разу не упускали мы из вида, что трудимся не для одних знатоков дела, не для одних дилетантов, изучивших Шекспира в совершенстве. Мы знали, что образованный класс русских читателей изобилует людьми, жаждущими узнать Шекспира, заглянуть в сокровищницу мудрости и гения, которая заключается в творениях Шекспира. Таких людей, восприимчивых и умных, но еще не подготовленных к прямому и непосредственному сближению с музой Шекспира, не удовлетворяют подстрочные переводы, те переводы, над которыми надо сильно трудиться и много задумываться. Не всякий человек имеет время и возможность на медленное чтение таких переводов, поверяя свои ощущения каждую минуту, часто становясь в противоположность своим понятиям о поэзии и, по мере сил своих, глядя на Шекспира глазами его современников и его соотечественников. Мы желали, чтоб этот труд был облегчен по возможности. Мы имели намерение стать посредниками между великим большинством нашей публики и духом Шекспировой поэзии.

Может быть, претензия наша слишком значительна; но нас ободряет то соображение, что мы взялись за дело не без больших приготовлений, не без долгого и страстного занятия своим предметом...

Задача наша состояла из трех отдельных задач, или, говоря определительнее, наше отношение к "Королю Лиру" как предмету для поэтического перевода выказывалось трояким образом. Во-первых, мы должны были помочь читателю уразуметь и оценить все великое произведение, нами избранное, в его общей драматической сложности. Во-вторых, мы должны были решиться: каким образом поступать с теми частностями драмы, которые или без нужды замедляли ее течение, или, по своей резкости, не годились для читателя наших понятий? И в-третьих, наконец, нам предстояла самая важная трудность, а именно установление отношений наших к языку оригинала в тех отрывках и оборотах, которые, по чрезмерной своей цветистости или метафоричности, не ладили с духом языка русского...

В отношении второй задачи, то есть поведения нашего в виду слишком длинных, резких или непристойных частностей драмы, труд наш не был большим трудом. Выполнять его было можно на основании примера, поданного иностранными и русскими переводчиками. Из последних мы долгом считаем назвать г. Якимова, которого честный и полезный труд (перевод "Короля Лира", С.-Петербург, 1833 года) был для нас лучшим руководством и пособием. В подробностях, затем остававшихся сомнительными, стоило только справляться со здравым смыслом и литературным тактом, без которых невозможен никакой перевод Шекспира, ни подстрочный, ни поэтический. Здравый смысл говорил нам очень ясно, что такая-то неблагопристойная шутка или песня должны быть выпущены из уважения к публике нашего времени; литературный такт указывал нам, что такая-то незначительная реплика, без нужды замедлявшая действие, могла остаться непереведенною без ущерба красотам подлинника. Других, более важных сомнений нам не встретилось. Ни до одной сколько-нибудь важной подробности мы не коснулись, веря, что времена Дюси прошли и что наша публика не нуждается в смягчении "варварских красот великобританского дикаря". Из этого не следует, чтобы мы не уважали деятельности Дюси как популяризатора Шекспировых творений: зоркий француз сделал много полезного дела, как ни ненавистен он немецким комментаторам. Но, повторяем еще раз, Шекспир уже не варвар для русской публики, и дюсисовские времена для нее прошли окончательно.

Сцена вообще имеет свои условия, не всегда совпадающие с условиями, необходимыми для печатной книги. Сценический перевод "Короля Лира" должен разниться от перевода поэтического, и мы сами не могли бы отдать на сцену нашего труда в его настоящем виде. Сцена, в которой Регана и Корнвалль своими руками вырывают глаза у Глостера, не может идти на театр по своей возмутительности: но мы не видим причины, почему бы ей не явиться в печати, при всей своей чудовищной наготе, так оправдываемой старыми нравами и историей старого времени... С другой стороны, сцена иногда с выгодой допускает подробности, бесполезные и утомительные во время чтения пьесы. То, что живит и разнообразит драму на сцене, вредит той же драме в поэтическом переводе. Два лица в "Короле Лире": шут и Эдгар (во время сумасшествия) своими репликами чрезвычайно облегчают действие, дают отдых главному актеру, отвлекают внимание публики, тягостно сосредоточенное на потрясающих душу страданиях короля Лира. Для читателя часть этих реплик замедляет действие, и, без нужды склоняя его к рассуждению о том, что в пьесе высказывается запутанным, непонятным образом, не награждает его за эти неудобства никаким наслаждением. Мы сперва перевели роли Эдгара и шута без всяких сокращений, будто для сцены, но во время труда убедились, как мало дают читателю некоторые реплики сказанных ролей. Значительная часть бессмысленных речей бедного Тома не могла произвести ничего, кроме удлинения пьесы. Некоторые шутки и песни шута, запутанные и нисколько не поэтические, представляли тоже неудобство. Имея в виду, что в русской литературе уже есть полнейший и подробнейший перевод "Короля Лира" в книге г. Якимова, мы без долгого колебания пожертвовали несколькими частностями в двух ролях, о которых сейчас говорилось.

С третьей и последней задачею нам было всего более труда, потому что на ней должно было основываться главное дело в переводе, то есть его язык и, с языком, все его значение... При начале вступления мы высказали наш взгляд на отношение Шекспирова языка к поэтическому языку современной русской словесности. Взгляд этот давно уже был нами выработан; но с первой строкою перевода приходилось применить его на деле во всей его строгости. Мы не имели намерения передавать "Короля Лира" своими словами, но не хотели и ломать своего родного языка на образец, ему чуждый. Мы знали, что слишком бесцеремонное обращение с буквой подлинника повело бы к ущербу той поэзии, которую мы взялись передать русскому читателю; но в то же самое время нам было ясно, какой ущерб может произойти от цветистости языка в переводе. Двигаясь между Сциллой и Харибдой, мы увидели себя в необходимости делать каждый шаг с крайней осторожностью, глядеть в одно время и на английский оригинал, и на законы русского языка, и на вечного Шекспира, и на преходящую массу русских читателей. На сказанной дороге надо было двигаться, рассчитывая лишь на собственные силы да на советы друзей, знатоков дела. Впрочем, к нашему счастию, в дельных и применимых советах недостатка не было. Почти каждый из литераторов, и преимущественно поэтов, пользующихся заслуженною славою в современной русской словесности, оказал нам в этом отношении самое радушное содействие...

По мере того как мы освоивались с нашим делом, многие трудности, о которых не раз приходилось нам думать с замешательством, являлись в виде далеко не так страшном, как прежде. Изучив каждую сцену и каждую строку оригинала, мы начали убеждаться в том, что манера Шекспира, даже в самых метафорических ее особенностях, не стоит в непримиримом антагонизме с духом простой русской речи. Правда, в "Короле Лире" встретили мы немало страшно цветистых мест, которых наше перо не решилось бы передать на родной язык во всей точности, но большую их часть можно было смягчать и упрощать, не уничтожая через то их поэзии. Задача упрощения не могла назваться легкою, но там, где необходимость дела ясна, само дело производится с горячностью. По нашим понятиям, мы не могли сравнивать выколотые глаза Глостера с окровавленными кольцами, из которых вынуты драгоценные каменья (!). Мы не могли допустить в русский язык прилагательного собачесердый, не имели возможности уподоблять плачущие глаза лейкам для поливания цветов. Сказать, что самоубийство есть расхищение жизненной сокровищницы, что меч не должен обладать чувствительностию сердца, что человек от слез делается соленым человеком, что людская пышность должна принимать лекарство,-- по нашим убеждениям, значило вводить в русскую поэзию чуждый нам эвфуизм, результатом которого читатель получит недоумение и, что еще хуже,-- некоторое неуважение к Шекспиру. Но смягчить все эти странные обороты, приладить их, по возможности, к простоте русской речи мы могли и имели право. Мы имели право, подходя к фразам вышеприведенным, передать их так, как, по нашему мнению, мог бы сказать, их русский современный поэт, поставленный в необходимость выразить на своем языке то, что говорят на своем Шекспировы герои. Русский поэт, сколько бы он ни проливал слез в самом деле, не имеет никакого права насиловать родного языка, называя себя соленым человеком; но он может придумать какое-нибудь выражение, передающее подобную же мысль сообразно с требованиями языка русского. Русский поэт не посоветует пышности принимать лекарство; но ежели у него есть слог и фантазия, он сумеет высказать ту же мысль, не оскорбляя инстинктов своего читателя. Так глядели мы на наше дело во многих местах "Лира", ставивших нас в прямую необходимость разлада с подлинником. Не мешает заметить, что подобных мест оказалось гораздо менее, нежели мы сами о том думали. При большей части затруднений средство к их сглаживанию сказывалось само собою. Богатство русского языка поистине беспредельно. Не одно английское слово, слишком яркое и цветистое по своему значению, могло передаваться несколькими русскими словами по выбору: стоило только выбирать из них то, которое ближе подходило к простоте и ненатянутой картинности. То же и с фразами, то же и с целыми репликами. Обилие комбинаций само говорило о необходимости выбора, и, чуть выбор производился осмотрительно, плодом его выходила обычная простота речи, вовсе не противоречившая смыслу подлинника.¹⁰

1856. Вступление к переводу "Короля Лира".-- Собр. соч., т. III, стр. 3--7, 9--14.

Из примечаний к переводу "Короля Лира"

Кент, молчать!

Не подходи к разгневанному змею.

Действие 1, сцена I

В подлиннике: не становись между змеем (драконом) и его яростью. Это выражение, совершенно сообразное с духом английского языка, вовсе не подходит к языку нашему; но от частого употребления в переводах и повторения на сцене оно и у нас стало почти классическим. Принимая в соображение его популярность, передаем его здесь в примечании, на тот случай, если читатель найдет это необходимым.

Кент!

Молчать! Не смей соваться между змеем

И яростью его!..

Прощай, король! ты показал вполне,

Что близ тебя нет жизни и свободы!

Действие 1, сцена I

В подлиннике эти стихи рифмуют, так же как и несколько последующих. Такое заключение сцен, актов и речей действующих лиц на старом английском театре называлось куплетами. Зачем оно делалось, никому не известно. Не находя ни пользы, ни красоты в куплетах, мы позволили себе не перерывать обычного хода стихов, чтобы не озадачивать читателя причудливостью неожиданных созвучий. Так поступали мы и везде, где встречались куплеты.

Оскорбленье

Я б гробу матери твоей нанес.

Действие 2, сцена IV

В подлиннике: "Я бы развелся с могилой твоей матери".

Разбей природу всю.

Действие 3, сцена II

При всех наших усилиях, мы не сумели передать великолепного выражения "crack Nature's moulds". {<расколи формы (в смысле литейной формы) природы (англ.).>} У г. Якимова сказано лучше: "разбей основы бытия"; но и этот оборот не совсем верен подлиннику.

Огонь и ветер,

И гром и дождь -- не дочери мои.

У Шекспира после этих слов Лир упоминает слово стихии (elements). Мы не решились позволить себе на русском этого слова, имеющего ученый характер.

Дождем лил слезы.

Действие 3, сцена VII

В подлиннике: "помогал небу лить дождь".

Повешена моя малютка!

Действие 5, сцена III

Во многих переводах, особливо французских, слово fool {<дурак, шут (англ.).>} принималось в прямом смысле, и эта фраза передавалась так: мой шут повешен! Один очень деликатный переводчик, гнушаясь и шутом и повешением, сказал: et mon fidele serviteur est Strangle! {<и мой верный слуга задушен! (франц.).>} -- Дело в том, что слово fool имеет свое переносное значение, знакомое нянькам и нежным родителям. В "Ромео и Джульетте" нянька зовет Джульетту pretty fool! В таком значении слова poor fool, pretty fool, my little fool равносильны русским ласковым названиям: малютка, крошка, дурочка, бедняжка.

1856. Собр. соч., т. III, стр. 173--176.

Рассуждая и советуясь с знатоками Шекспировых трудов и шекспировской литературы, мы получили одно замечание, которое и обдумали с возможной основательностью. Нам советовали, при новом издании "Короля Лира" и при напечатании настоящего перевода, передать слово в слово те обороты и метафоры, которые были найдены нами несовместными с духом русского языка, и, сделав это, поместить означенные отрывки в конце труда, вместе с примечаниями. Такая мера, сказано было нам, удовлетворит всех любителей подстрочной точности и в то же время докажет необходимость перифраз и смягчений, переводчиком допущенных. Совет заслуживал не только полного внимания с нашей стороны, но и возможно точного применения к делу. Руководясь им, мы посвятили некоторое время на новый пересмотр переводного текста, передавая с возможной верностью метафоры оригинала, не стесняясь их кудреватостью и отступая перед ними лишь в таком случае, если буквальный перевод приводил к положительной бессмыслице. Варианты, накопившиеся таким образом, все вынесены нами в отдел примечаний, каждый вариант округлен и прилажен к тексту перевода таким образом, что, если бы иному читателю вздумалось зачеркнуть строки текста и заменить их строками вариантов, форма стихов и плавность речи от того не пострадают...

Читателя молодого и еще знакомящегося с Шекспировой поэзией мы тоже приглашаем пересмотреть со вниманием варианты "Кориолана". Мы думаем, что большинству читателей необходимо знакомиться с Шекспиром чрез поэтические, по возможности популярные переводы его творений; но одного такого знакомства еще недостаточно. Освоиваясь с духом поэта, надо, по мере своих сил, сближаться и с его языком во всех подробностях. Признавая вполне, что в настоящее время, при настоящем положении русского языка и малом знакомстве нашей публики с Шекспиром, буквальный перевод некоторых Шекспировых фраз положительно невозможен,-- мы этим никак не хотим сказать, чтоб он был невозможен и на будущее время. Несколько лишних десятилетий, без сомнения, подвинут дело лучше всяких усилий со стороны переводчиков: в этот период времени русский язык обогатится, установится и приобретет большую гибкость, а между тем изучение Шекспира у нас подвинется, и трагедии великого человека будут делаться знакомее и знакомее русским людям. Привычка к шекспировским особенностям облегчит дело сближения, и очень вероятно, что с годами вся масса русских читателей станет к творцу "Отелло" в положение британской публики, для которой каждый стих Шекспира есть семейное слово (household word).¹¹

1858. Вступление к переводу "Кориолана".-- Собр. соч., т. III, стр. 178--179.

Из примечаний к переводу "Кориолана"

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ. СЦЕНА I

Вы, мерзавцы,

Что? иль опять нашла на разум ваш

Чесотка беспокойная? В чем дело?

Зачем вы здесь?

В подстрочном переводе будет:

Эй, в чем дело?

Зачем вы, беспокойные мерзавцы,

Поддавшись зуду жалких ваших мнений,

Себе коросту начесали?

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ. СЦЕНА I

Вся блистательная диатриба Кориолана, наполняющая собою эту сцену, представляет почти неодолимую трудность для переводчика. Здесь полный подстрочный перевод невозможен потому, что, передавая в точности каждый период подлинника, придется пожертвовать главной задачей труда -- т. е. необычайной энергией речи. Переводчик прежде всего должен добиться этой энергии через краткость, сжатость и резкость периодов, а потом уже прилаживать подробности своего текста к подробностям оригинала. Мы не позволили себе ни одного лишнего слова и не опустили ни одной важной черты, но мы дробили периоды и допускали некоторый произвол в их группировке.

1858. Собр. соч., т. III, стр. 318, 320.

...Читатель почти не найдет в наших примечаниях подстрочно буквального перевода некоторых стихов, как это было в примечаниях "Кориолана". В "Ричарде III-м" мы тоже останавливались перед странностью некоторых, чересчур метафорических отрывков и переводили их без смягчения.¹²

Такое дело, без сомнения, облегчалось отчасти энергиею подлинника, отчасти его чистотою от эвфуистических пятен.

1862. Вступление к переводу "Короля Ричарда Третьего".-- Собр. соч., т. III, стр. 352.

ОТЗЫВЫ О РУССКИХ ПЕРЕВОДЧИКАХ¹³

Н. И. ГНЕДИЧ

Когда Гнедич взялся за перевод "Илиады", его живая и симпатичная натура приняла этот труд как величайшее наслаждение. Любовь Гнедича к Гомеровой поэме была беспредельна. Когда отец поэзии "дремал", дремал и Гнедич, но силы переводчика возрождались, чуть доходило дело до красот, которым дивились и дивятся поколения. Ни один из великолепнейших, эпизодов "Илиады" не передан слабо; в доказательство слов моих я попрошу припомнить знаменитое прощание Гектора с женою, плач Ахиллеса над убитым Патроклом, пожар греческих судов, сцену, когда Гера соблазняет Юпитера, свидание Приама с Ахиллесом и, наконец, до необъятности грандиозную сцену, когда реки Ксанф и Симоис, заступаясь за поражаемых троян, воздвигаются на быстроногого сына Пелеева, хлещут в него волнами и кровью и бросают трупами в героя, который, окруженный волнами, продолжает истреблять врагов и мстить за убитого друга. Все эти сцены до того удались Гнедичу, что самые недостатки перевода забываются и почти обращаются в красоты. Как хорош его железный, угловатый, энергический гекзаметр! как кратки и художественны описания, как приличны эпитеты, несмотря на свою изысканность! Многие восстают на торжественность Гнедичева слога и на не всегда уместное употребление церковнославянских выражений; но если допустить вполне справедливость этих замечаний, то что же останется из сочинений Державина?

Энергия, которою проникнут труд Гнедича, может быть, повредила бы переводу "Одиссеи", но в "Илиаде" она почти всегда на своем месте.

1849. Письма иногороднего подписчика, письмо 4.-- Собр. соч., т. VI, стр. 82.

И. И. КОЗЛОВ

Обладая восприимчивостью в деле поэзии, изучая каждый день величайших деятелей чужестранной словесности, Козлов имел время работать и любил работать. Как переводчик-поэт он сделал многое. По его книгам читатель, не знающий иностранных языков, может составить себе понятие о таланте Борнса, Тасса, Манцони и десяти других поэтов. Писатели с теплым сердцем, не требующие большей энергии от переводчика, хорошо понимающие природу и по своему миросозерцанию подходящие к Козлову, достойным образом оживают в его страницах. У него есть стихотворение из Вордсворта "We are seven", {<"Нас семеро" (англ.).>} в котором маленькая девочка, потерявшая брата и сестру, никак не хочет признать их умершими, а играя на их могилах, повторяет: "нас всех семеро детей"; оно передано превосходно. Нельзя не упомянуть также об известном стихотворении Борнса по поводу полевой маргаритки, сорванной его плугом: тут Козлов, несмотря на некоторую неловкость стиха, почти возвышается до бессмертного оригинала. Нам хотелось бы знать: почему Козлов не захотел перевести другого стихотворения Борнса, однородного с предыдущим: "Гнездо полевых мышей, разоренное земледельцем"? Может быть, он по некоторой современной робости считал предмет слишком низким, может быть, стихи о полевых мышах казались Козлову унижением поэзии! Истинно жаль, что, при своем сочувствии к искусству, слепой поэт не был чужд некоторых предрассудков -- слава отличного переводчика не казалась ему завидною славою, истинная простота мысли и изложения подчас казались ему ничтожеством...

Для Козлова Байрон стал существом неземным, предметом поклонения самого пламенного. Робким стихом своим силился наш переводчик передать хотя малую часть Байроновых красот; но труд не оказался ему по силам: кроткий певец, с очами, закрытыми навсегда, не мог передавать огненной энергии своего идеала. "Абидосская невеста" и отрывки из "Чайльд-Гарольда" в стихах Козлова являются весьма бледными и даже бедными; стремительный поток поэтической силы, одушевлявший поэмы Байрона, не виден в трудах его переводчика, между тем как слабые стороны великого поэта, как-то: однообразие мысли, беспорядочная непоследовательность рассказа, лишась всей прикрывавшей их судорожной мощи, выставляются вперед с полной ясностью. Противники байроновского элемента могут изучить все его слабые стороны по переделкам Козлова.

1855. Полное собрание сочинений Ивана Козлова.-- Собр. соч., т. VII, стр. 91, 93.

Э. И. ГУБЕР

Решительным и, по всей вероятности, самым радостным событием в жизни молодого человека было его знакомство с Пушкиным. Знакомство это совершилось, как кажется, в конце 1835 года при следующих обстоятельствах. Губер напечатал в журналах несколько стихотворений и хотел было издать свой перевод первой части "Фауста", но цензурные условия того времени помешали этому последнему предприятию. Э. И., глубоко огорченный, истребил рукопись перевода, о чем по какому-то случаю узнал Пушкин. Движимый сочувствием к бедному поэту и, вероятно, желая пособить пропуску "Фауста" своим влиянием, великий писатель немедленно отправился к Губеру, но не застал его дома. Найдя у себя карточку Пушкина, Э. И. поспешил явиться к нему и был очарован простотой, живостью и участием Пушкина. Сведения об этом свидании и об отношениях двух поэтов, несмотря на свою недостаточность, нам кажутся весьма характеристичными. Поэт "Онегина" более всего оценил в Губере переводчика, убедил его вновь взяться за "Фауста" и просил приходить к себе не иначе, как имея в кармане по отрывку из перевода. Если б Пушкин оценил в Губере самобытного поэта и поощрял его на самобытную деятельность, неужели бы друзья Э. И. или сам Губер в своих письмах не упомянули об этом?

Как бы то ни было, вторичный перевод "Фауста" был произведен с той неуклонной, истинно немецкой старательностью, которой всегда отличались труды Губера. Пушкин не дожил до его напечатания, но успел воодушевить молодого человека и предсказать ему внимание читателей. И действительно, наш великий поэт не ошибся -- перевод "Фауста", напечатанный в 1838 году, до сих пор составляет лучшую заслугу Губера...

Слава Губера как переводчика гораздо прочнее его известности как самобытного поэта. Э. И. любил и понимал Гёте, как едва ли кто любил и понимал его в русской литературе. Восприимчивый на поэзию, знакомый с русским языком настолько, чтоб с легкостью укладывать в изящный стих мысли подлинника, Губер решился взяться за "Фауста". Перевод его и доныне мы считаем лучшим, он истинная драгоценность для всякого русского, лишенного возможности читать Гёте в оригинале, но и тут к похвале нашей мы должны прибавить оговорку. В переводе лирических мест "Фауста", то есть везде, где требуется субъективная сторона, где тон отрывка высок или чужд житейской мелочи,-- Губер превосходен, но не таков он в тех частностях, где ирония, шутливость, юмор требуют особенной гибкости в языке переводчика. Только полное проникновение в тонкости русского слова, только прирожденная связь с ее духом могут пособить в такой задаче, а Губер, как мы знаем и видим из его трудов, не знал нашего языка в совершенстве. Через это мы видим, например, что у него Маргарита (это было замечено и Белинским) в некоторых сценах нисколько не передает идеала Гётевой Гретхен, а скорее напоминает собой горничную, мещанку. Можем ли мы предположить, что Губер, так проникнутый оригиналом, так умно понимавший поэму, не был способен уразуметь ту степень чистоты и ясной наивности, которою Гёте наделил свою Гретхен? И мысль о том невозможна. Разгадка всему делу гораздо проще. Губер, как чужестранец, очень естественно затруднялся там, где от переводчика потребовалось особенно тонкое знание. Он не мог разглядеть грани, отделяющей простоту речи от просторечия или ясную наивность от грубоватой тривиальности. Если бы кто-нибудь усомнился в заключении нашем, то мы можем подкрепить его доказательством столь же сильным, как и роль Маргариты. Мефистофель в труде Губера выходит до такой степени неровен, что с его лицом трудней помириться, чем с лицом Гретхен-мещанки. Нет страницы из речей беса, в которой бы мы не отыскали стихов, весьма близких к оригиналу и до крайности отклоняющихся от него своим духом. И здесь переводчик, со всей добросовестностью своею, проглядел грани, ясные глазу всякого, гораздо менее умного труженика,-- но труженика, русского по происхождению. Трудно смешать иронию с шутовством, цинизм с забубенностью, а Мефистофель в переводе Губера так и поражает нас то каким-то балакиревским тоном, то ухарским словом, совершенно не подходящим к цели поэта, задумавшего громадный образ циника-искусителя.

1860. Сочинения Э. И. Губера.-- Собр. соч., т. VII, стр. 654, 658--659

А. И. КРОНЕБЕРГ

...Г-н Кронеберг поступил очень хорошо, подаривши читателям перевод одного из сочинений Плавта <"Пленники">. Русский язык прекрасно подходит к языку древних комедий: врожденная насмешливость русского народа изобрела множество забавных поговорок, метких выражений, прибауток и шуточек, которые все могут идти в дело под пером опытного переводчика. Г-н Кронеберг в совершенстве умеет владеть простым разговорным языком и передавать на нем беглый разговор, комические монологи, которые так хороши у древних комиков. Не только комедии Плавта,-- "Лизистрата" и "Лягушки" греческого поэта <Аристофана> были бы по силам такому переводчику.

1849. Письма иногороднего подписчика, письмо 9.-- Собр. соч., т. VI, стр. 209.

М. Л. МИХАЙЛОВ

Переводить Гейне, писателя тонкого, прихотливого и до крайности своеобразного, весьма трудно; редкие из самых замечательных русских поэтов справлялись с этой задачей. Но г. Михайлов, с помощью неотступного труда и глубокой симпатии к духу немецкого поэта, выполнил свой труд превосходно. Мы имели случай прослушать многие из вещей, им переведенных, и можем сказать утвердительно, что большая часть переводов этих кажется нам образцовою.

1857. Литературная летопись.-- "Библ. для чтения", No 12, отд. VI, стр. 56--57.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ В переводе "Освобожденного Иерусалима" С. Е. Раича (1828) такой строки нет. Ср. стр. 216 наст. изд. и примеч. 17 к разделу "В. Г. Белинский".

² Дружинин пишет о первом томе собрания сочинений Шиллера в переводе русских писателей, издававшегося Н. В. Гербелем в 1857--1861 гг. Издание состояло из 9 томов: тт. I, II -- "Лирические стихотворения", тт. III--VII -- "Драматические сочинения", т. VIII -- "Разные сочинения", т. IX -- "Исторические сочинения". Для этого издания Гербель отобрал лучшие из ранее опубликованных переводов; большинство же переводов было сделано по его заказу. К работе над переводами Гербель привлек всех сколько-нибудь известных переводчиков своего времени. Многие стихотворения Шиллера были представлены в издании в нескольких переводах. Выход в свет собрания сочинений Шиллера в русских переводах явился событием в культурной жизни России, издание было встречено с одобрением критиками различных направлений, особенно критиками-демократами (см. ниже отзывы о нем Н. Г. Чернышевского -- стр. 366--368, Н. А. Добролюбова -- стр. 397--399, М. Л. Михайлова -- стр. 411--422). Впоследствии собрание сочинений Шиллера под редакцией Гербеля переиздавалось с дополнениями 6 раз (6-е и 7-е издания вышли после смерти редактора).

³ Впервые небольшие отрывки из "Вильгельма Мейстера" были помещены в "Моск. вестнике" в 1827--1830 гг. Затем в 1840-е годы Струговщиков перевел ряд эпизодов, связанных с Марианной, первой возлюбленной Мейстера ("Марианна" -- "Отеч. записки", 1843, т. XXIX, и "Признания прекрасной души", 1845). В 1852 г. в "Москвитянине" начал печататься в виде небольших отрывков перевод А. Григорьева, однако закончен он не был. Только в 1870 г. вышел полный перевод "Ученических годов Вильгельма Мейстера" П. Полевого. "Годы странствий" вышли лишь в 1878 г.

⁴ См. также материалы под рубрикой "Дружинин-переводчик" (стр. 305--314) и примеч. 10 к наст. разделу.

⁵ Дружинин полемизирует с анонимной статьей об "Одиссее" в переводе Жуковского ("Отеч. записки", 1849, No 3).

⁶ Для экономии места в наст. раздел не включен отрывок из "Писем иногороднего подписчика", в котором Дружинин критиковал употребление просторечия в переводах И. И. Введенского; этот отрывок цитируется в помещенной выше статье Введенского (см. стр. 241).

⁷ В своей статье "Новые стихотворения Жуковского" ("Библ. для чтения", 1849, No 1 и 2) О. И. Сенковский возобновил попытки доказать, что Гомера необходимо переводить языком русских сказок.

⁸ Возможно, Дружинин имеет в виду мысли, высказанные В. Г. Белинским в статье о "Гамлете" Шекспира в переводе Н. А. Полевого, хотя тезис Белинского передан им неточно (ср. стр. 197--198 наст. изд.).

⁹ Дружинин имеет в виду свою критику "Макбета" Шекспира в переводе Лихонина, включенную в фельетон "Письма иногороднего подписчика" (письмо 36, "Современник", 1854, No 2). В связи с тем, что основные положения этой критики повторяются в предисловии к переводу "Короля Лира", соответствующий отрывок из "Писем иногороднего подписчика" в наст. изд. опущен.

¹⁰ См. отзывы А. А. Григорьева, А. Н. Островского и Н. А. Некрасов о переводе "Короля Лира" и предисловии Дружинина к нему (стр. 341--342, 351, 361 наст. изд.) и примеч. 2 к разделу "А. А. Григорьев". Наряду с этим имелись и отрицательные рецензии на этот перевод Дружинина, который расценивался как подновление слога в переводе, вышедшем 20 лет тому назад ("С.-Петербургские ведомости", 1857, No 15).

¹¹ Выбор Дружининым для перевода трагедии "Кориолан", содержащей резкие выпады против "черни", был связан с его реакционными выступлениями против революционных демократов. В. П. Боткин писал Дружинину. "Спасибо Вам за выбор "Кориолана": -- есть величайшая современность в этой пьесе" (1856, 9 октября). См. также письмо Тургенева к Дружинину от 11 ноября 1856 г. (стр. 290 наст. изд.).

¹² Это замечание позволяет говорить об известной эволюции взглядов Дружинина в вопросе о переводимости национально-своеобразных и насыщенных метафорами выражений.

¹³ См. также под другими рубриками отзывы Дружинина о переводах В. А. Жуковского (стр. 295, 305), Л. А. Мея (стр. 299), В. Г. Бенедиктова (стр. 299), Н. Ф. Щербины (стр. 301).

Дружинин Александр Васильевич (О переводе)

Дружинин Александр Васильевич
(О переводе)