Блон Жорж | Blond Georges
Одиссея авианосца «Энтерпрайз»
«Военная литература»: militera.lib.ru
Издание: Блон Ж. Война в океанах. — М.: Вече, 2000.
Оригинал: Blond G. Le Survivant du Pacifique. L'Odyssee de
l'«Enterprise». — Paris, Fayard, 1949.
Книга на сайте: militera.lib.ru/h/blond_g2/index.html
Иллюстрации: нет
OCR: Андрей Мятишкин (amyatishkin@mail.ru)
Правка: sdh (glh2003@rambler.ru)
Дополнительная обработка: Hoaxer (hoaxer@mail.ru)
[1] Так обозначены страницы. Номер страницы предшествует
странице.
{1}Так помечены ссылки на примечания. Примечания в конце текста
Блон
Ж. Война в океанах
/ Пер. с франц. Алчеева И. —
М.: Вече, 2000. — 576 с., илл. (16 с.) (Военные тайны XX века). ISBN 5–7838–0670–6. Тираж 10 000 экз. /// Blond
G. Le Survivant du Pacifique. L'Odyssee
de l'«Enterprise». — Paris, Fayard, 1949.
Из текста: Главная цель и тема нашего повествования — история
американского авианосца «Энтерпрайз», принимавшего активное участие в боевых
действиях в Тихом океане. И я прекрасно отдаю себе отчет в том, что не сведущий
в морских делах читатель поначалу наверняка будет с большим трудом понимать, о
чем же, собственно, идет речь. Поэтому я постараюсь описывать события тех
бурных лет и места, где они разворачивались, по мере моих возможностей ясно,
четко и точно — так, чтобы даже самый неискушенный читатель ощущал себя,
что называется, как рыба в воде. Правда, позволю себе оговориться заранее:
сделать легкодоступным все и сразу, увы, не в моих силах. Ведь не случайно,
сказать к примеру, пассажир, впервые ступивший на борт парохода, чувствует
полную растерянность, чего уж там говорить об авианосце: он являет собой
одновременно боевой корабль, завод, город и аэродром — словом,
непривычный, даже странный мир. Но, как говорится, лиха беда начать —
впереди у нас будет достаточно времени, чтобы освоиться на борту авианосца.
Содержание
I. Перл-Харбор
II. Ответный удар
III. Цель — Мидуэй
IV. Гуадалканал
V. Бойня на Тараве
VI. Откат
Примечания
Все
тексты, находящиеся на сайте, предназначены для бесплатного прочтения всеми,
кто того пожелает. Используйте в учёбе и в работе, цитируйте, заучивайте... в
общем, наслаждайтесь. Захотите, размещайте эти тексты на своих страницах,
только выполните в этом случае одну просьбу: сопроводите текст служебной
информацией - откуда взят, кто обрабатывал. Не преумножайте хаоса в
многострадальном интернете. Информацию по архивам см. в разделе Militera:
архивы и другия полезныя диски (militera.lib.ru/cd).
I. Перл-Харбор
Тихий океан столь велик, что мог бы с лихвой вместить в
себя все земли нашей планеты — континенты, архипелаги, отдельные острова и
островки. И не случайно еще в незапамятные времена его нарекли Великим океаном.
Южным морем или Южным океаном. Тихим же назвал его Магеллан. В свое время
португальский мореплаватель оказался пленником Атлантического океана:
неотвратимо стремясь на запад, он то и дело упирался в южноамериканский
берег — точно мотылек, который бьется об оконное стекло, тщетно пытаясь
пробиться из ночной тьмы в озаренную ярким светом комнату. Но вот наконец
заветный проход был найден — и взору Магеллана и спутников его открылась
неоглядная водная даль, тихая и спокойная, обдуваемая попутными ветрами.
Тихий океан... Это дивное, чарующее название пережило
века. И в наши дни, если кого вдруг охватывает неодолимое желание бежать
подальше от цивилизации со всеми ее громоподобными потрясениями и безумным
хаосом — войнами и прочими межнациональными распрями, он непременно
возглашает: «Вот бы сейчас очутиться на каком-нибудь островке в Тихом
океане!..»
Знавал я когда-то директора одной юридической конторы.
Так вот, году в 1925-м он вдруг решил все бросить и бежать из Франции,
опасаясь, что того и гляди снова грянет война. Сел на пароход и подался в
далекую Полинезию. А кто из нас хоть раз в жизни не лелеял такую же мечту?..
Однако пламя новой войны опалило и райские острова
Полинезии. Сколько бомб и снарядов обрушилось тогда на их благодатные берега?
Тому нет счета. И бедным, ни в чем не повинным туземцам волей-неволей пришлось
стать свидетелями, а то и участниками самых невероятных и ужасных событий,
вошедших в историю второй мировой войны.
*
* *
7 декабря 1941 года на рассвете американский авианосец
«Энтерпрайз» в сопровождении трех тяжелых крейсеров и девяти эсминцев [277]
находился в Тихом океане примерно в двухстах милях к западу от Гавайских
островов. Эскадра шла курсом на Перл-Харбор со скоростью двадцать пять узлов.
Погода стояла прекрасная, несмотря на небольшую облачность; с севера дул
умеренный бриз, и морская гладь была подернута легкой зыбью.
«Энтерпрайз» возвращался со специального задания у
острова Уэйк. расположенного в двух тысячах милях к западу от Перл-Харбора.
Авианосец доставил туда дюжину истребителей — для поддержки тамошнего
гарнизона и ранним утром 2 декабря лег на обратный курс, направившись прямиком
к Гавайскому архипелагу с таким расчетом, чтобы войти в Перл-Харбор не позднее
утра 6 декабря. Однако непогода нарушила все планы: у 180 градуса восточной
долготы эскадра попала в сильнейший шторм; на эсминце, шедшем во главе конвоя,
образовалась течь, и остальным кораблям пришлось сбавить ход. Так что
«Энтерпрайз» мог прийти в Перл-Харбор не раньше чем к полудню 7 декабря, то
есть в воскресенье. Такая перспектива премного огорчила экипаж авианосца.
Впрочем, оно и понятно: моряки-то надеялись ступить на твердую землю уже в
субботу вечером, чтобы успеть покутить на славу в злачных местечках Гонолулу.
28 ноября во всех жилых и рабочих отсеках «Энтерпрайза»
был оглашен приказ по кораблю № 1. Суть этого приказа, подписанного командиром
авианосца капитаном I ранга Дж. Мюррэем и завизированного вице-адмиралом У.
Хэлси, командующим оперативной группой, ударную силу которой составляли
авианосцы, сводилась к нижеследующему:
«С сегодняшнего дня авианосец «Энтерпрайз» переводится на
штатное расписание военного времени. В любое время суток нам надлежит быть
готовыми к незамедлительным боевым действиям. Не исключено, что где-то
поблизости крейсируют подводные лодки неприятеля. В этой связи первостепенное
значение приобретают повышенная бдительность и слаженная работа всего экипажа,
и это обязан сознавать каждый офицер и матрос. Командир корабля выражает
уверенность, что в случае крайней необходимости его подчиненные покажут себя на
высоте и в час серьезных испытаний сумеют проявить выдержку, хладнокровие и
готовность сражаться, как и велят традиции американского военно-морского флота.
И пусть наши нервы станут твердыми, как сталь, и сердца исполнятся отваги».
В тот же день, 28 ноября, корпус авианосца был
перекрашен в темно-серый цвет. С внутренних палуб содрали линолеумное покрытие,
а с переборок соскоблили краску. Все части из дерева и других легковоспламеняющихся
материалов исчезли, как не бывало. Порты и прочие бортовые отверстия были
наглухо задраены. Словом, уже к ночи «Энтерпрайз» превратился в самую настоящую
плавучую крепость. В довершение ко всему корпус корабля полностью размагнитили,
[278] а тяжелый чугунный трубопровод заменили более легкими
трубами — из кованой стали. Впрочем, команда «Энтерпрайза» вот уже полгода
как пребывала в состоянии повышенной боевой готовности: матросы и офицеры что
ни день проводили учебные стрельбы из всех видов оружия и ликвидировали
сымитированные аварийные ситуации.
28 ноября, после того как был оглашен приказ по кораблю
№ 1. вице-адмирал Хэлси издал боевой приказ № 1. во исполнение которого
летчикам палубной авиации предписывалось «бомбить, торпедировать и обстреливать
из бортового оружия всякое судно, способное нести угрозу эскадре». На
пикирующих бомбардировщиках были установлены бомбы, в боевые отделения торпед
вставлены взрыватели. Все корабельные орудия были подготовлены к бою; сами же
артиллеристы несли круглосуточную вахту в течение всего времени, что длилась
операция у острова Уэйк.
Все это сильно напоминало подготовку к настоящим военным
действиям. Да, но ведь война еще не была объявлена. Кроме приказа по кораблю №
I, экипаж «Энтерпрайза» имел возможность ознакомиться с содержанием переданного
по радио информационного бюллетеня — в нем, в частности, сообщалось о
предстоящем визите в Вашингтон чрезвычайного посланника Японии Сабуро Курусо.
Это сообщение, подкрепленное к тому же выдержками из комментариев некоторых
газет, казалось обнадеживающим. «Матросы и офицеры «Большого Э» (так на
Тихоокеанском флоте называли «Энтерпрайз»), как и все американцы, с неослабным
вниманием следили за ходом миссии Курусу, — писал в те дни военный
корреспондент Юджин Берне. Однако насколько искренними были намерения японцев?
К сожалению, моряки этого не знали. Во всяком случае, они единодушно желали,
чтобы визит японского посланника увенчался успехом». Как бы то ни было, ранним
утром 7 декабря личный состав «Энтерпрайза» — и моряки, и летчики —
пребывал в полной уверенности, что война еще не объявлена. Вероятно, она
начнется — скоро, но только не сегодня и не завтра. Тем более что об этом
свидетельствовала напряженность, сложившаяся за последние полгода в
дипломатических отношениях между Соединенными Штатами и Японией. Однако,
невзирая на оглашение боевого приказа, моряки жили ожиданием хоть и коротких,
но все же близких и вполне доступных радостей. И то правда: целью матросов
«Энтерпрайза» пока еще были не японские корабли, а кинотеатры и танцплощадки в
Гонолулу, расположенном в каком-нибудь десятке километров от Перл-Харбора,
откуда до вожделенного города можно было добраться либо на автобусе, либо на
такси, либо на попутной машине. Матросы точно знали, что в Гонолулу, этом
желанном уголке тропического рая, раскинувшемся в тени кокосовых пальм,
панданусов и гибискусов, их ждут обворожительные полинезийские красавицы, а
офицеры предвкушали отдых со своими женами, которых [279]
они специально вызвали из Штатов и уже сняли для них дивные, словно игрушечные,
бунгало... Но злополучный шторм спутал все карты, и команда авианосца была в
самом безрадостном расположении духа.
Шесть часов утра. «Энтерпрайз», круто взяв лево руля,
развернулся против ветра, чтобы могли подняться в воздух
самолеты-разведчики, — летчикам был дан приказ вылететь вперед и, не
возвращаясь назад на авианосец, садиться на аэродроме Форд-Айленда —
островка, расположенного непосредственно в акватории Перл-Харбора. Так начался
новый день.
*
* *
В предисловии к отдельному выпуску военных документов и
отчетов, содержащем в себе доклад адмирала Кинга, который он направил
главнокомандующему военно-морским флотом Соединенных Штатов в начале 1944 года,
можно прочесть следующее: «Уследить за бесконечной чередой событий в Тихом
океане было непросто. Война приобрела совершенно неожиданный, странный
характер. А из-за громадных расстояний и труднопроизносимости географических
названий разобрать радиограммы, которые изо дня в день ввергали нас в
недоумение, было тем более трудно».
Главная цель и тема нашего повествования — история
американского авианосца «Энтерпрайз», принимавшего активное участие в боевых
действиях в Тихом океане. И я прекрасно отдаю себе отчет в том, что не
сведующий в морских делах читатель поначалу наверняка будет с большим трудом
понимать, о чем же, собственно, идет речь. Поэтому я постараюсь описывать
события тех бурных лет и места, где они разворачивались, по мере моих
возможностей ясно, четко и точно — так, чтобы даже самый неискушенный
читатель ощущал себя, что называется, как рыба в воде. Правда, позволю себе
оговориться заранее: сделать легкодоступным все и сразу, увы, не в моих силах.
Ведь не случайно, сказать к примеру, пассажир, впервые ступивший на борт
парохода, чувствует полную растерянность, чего уж там говорить об авианосце: он
являет собой одновременно боевой корабль, завод, город и аэродром —
словом, непривычный, даже странный мир. Но, как говорится, лиха беда
начать — впереди у нас будет достаточно времени, чтобы освоиться на борту
авианосца. Впрочем, для начала нам даже не придется подниматься на его борт.
Давайте полюбуемся на него со стороны и поглядим, как с его полетной палубы
взмывают ввысь самолеты.
Читатель, я полагаю, хоть раз в жизни да видел
авианосец — в кино или на фотографии. Если же взглянуть на него с
небольшой высоты, то он напоминает скорее длинную доску (245 метров в длину и
25 метров в ширину), причем совершенно гладкую; дымовые трубы, мостики, сходни
и трапы — в общем, все системы и механизмы управления [280]
и слежения сосредоточены в одной-единственной надстройке, расположенной у
самого правого борта, которая называется островной надстройкой, или, попросту,
островком. Борта у авианосца значительно выше, чем у того же линейного корабля,
или, проще говоря, линкора, — ив открытом море благодаря явной асимметрии
в конструкции авианосец порой обретает самые причудливые очертания — в
зависимости от того, под каким углом на него смотреть. Если взглянуть в первый
раз, например, с мостика другого корабля, да еще издали, то тут впору и правда
диву даться: что за неказистая посудина, и к тому же с уродливо торчащей
трубой! Но стоит только подойти поближе, как впечатление меняется прямо на
глазах: авианосец, со всем своим грозным вооружением, уже обретает
величественные очертания острова-крепости, рассекающего волны со скоростью
добрых шестьдесят километров в час. Подобью полному собственного достоинства
монарху, он никогда не передвигается в одиночку. Окруженный своего рода
почетным эскортом — американцы называют его «экраном» — эскадренными
миноносцами и крейсерами, а бывает, и в сопровождении линейного корабля,
держащимися от него на почтительном расстоянии, защищенный с воздуха, в дневное
время, самолетами ближнего и дальнего прикрытия, следует авианосец чинно и
важно, под беспрерывный размеренный рокот своих мощных стосорокатысячесильных
двигателей, оставляя за собой дымовой шлейф из перегоревшего мазута... Точно
так же шел тогда и «Энтерпрайз».
После того как самолеты-разведчики поднялись в воздух,
«Большой Э» снова развернулся и лег на прежний курс — на восток; за ним
последовали и корабли сопровождения. На авианосце был поднят сигнальный флажок,
используемый обычно в мирное время, который означал, что начались воздушные
маневры.
Спустя некоторое время радисты на «Энтерпрайзе»
перехватили странное сообщение: «Не стрелять! В воздухе американские самолеты!»
Моряков оно, понятное дело, насторожило и даже встревожило. Сигнал
сопровождался сплошными помехами и звучал довольно сбивчиво, однако, несмотря
на искажения в эфире, радисты без труда узнали взволнованный голос одного из
своих летчиков — лейтенанта Мануэля Гонсалеса.
За исключением случаев, перечисленных в инструкции о
порядке действий в режиме «радиомолчания», пилоты, находясь в воздухе,
поддерживали по самолетному переговорному устройству (СПУ) связь на коротких
волнах: 1) с авианосцем; 2) между собой; 3) с наземной радиостанцией при
подлете к аэродрому. У нас еще будет возможность поговорить об этом подробнее,
а пока отметим, что сообщение, перехваченное радистами «Энтерпрайза», было
передано скорее всего на аэродромную радиостанцию в Перл-Харборе. Затем
наступило минутное молчание: других сообщений больше не последовало —
голос лейтенанта [281] Мануэля Гонсалеса пропал, навсегда. Потом радисты
«Энтерпрайза» получили сигнал, адресованный уже непосредственно авианосцу:
«Какие-то самолеты атакуют Перл-Харбор. Похоже — японцы». Это короткое
сообщение передал заместитель командира 6-й разведывательной эскадрильи
лейтенант Эрл Гэллахер. Вскоре на борт «Энтерпрайза» поступила радиограмма от
главнокомандующего Тихоокеанским флотом: «Воздушный налет Перл-Харбор учениям
никакого отношения не имеет».
Через несколько минут о начале боевых действий знал уже
весь экипаж — и на носу авианосца был поднят военный флаг. Моряков это
известие потрясло до глубины души. «Черт знает что!.. — только и смогли
выговорить они. — Вот мерзавцы!..» А тем временем уже были сбиты пять из
восемнадцати пикирующих бомбардировщиков «Энтерпрайза» и торпедированы восемь
линкоров, стоявших на внутреннем рейде в Перл-Харборе, не считая нескольких
кораблей других классов, а все береговые сооружения и авиационная база были
охвачены огнем.
*
* *
Гавайский архипелаг, раскинувшийся посреди Тихого океана
более чем в двух тысячах миль к западу от Сан-Франциско, как известно, состоит
главным образом из четырех крупных островов: Гавайи — на юго-востоке,
Кауаи — на северо-западе и Мауи с Оаху, на котором как раз и расположены
Гонолулу и Перл-Харбор, — посередине. Самолеты с «Энтерпрайза», летевшие в
расчлененном порядке, уже издали заметили четыре желто-зеленых острова, словно
вырастающих из синих глубин океана. Небо, такое же синее, как и море, было
усеяно мелкими барашками кучевых облаков, и некоторые из них как бы зависли на
горных вершинах архипелага. Видимость была хорошая.
Однако внимание пилотов больше привлекли другие
облака — темные: они поднимались с земли и скорее походили на клубы дыма.
Вскоре летчики заметили за густой пеленой дыма множество черных пятен,
напоминающих следы взрывов. Но, несмотря на совершенно очевидные признаки
бомбежки, некоторые пилоты решили, будто все это — результаты учений по
противовоздушной обороне. И вдруг на эскадрилью «Энтерпрайза» со всех сторон
лавиной обрушились монопланы горчичного цвета с оранжевыми кругами на крыльях и
тут же открыли пулеметный огонь по американским летчикам.
На борту головного самолета, что вел капитан Янг,
командир эскадрильи, находился капитан II ранга Николе из штаба адмирала Хэлси.
Николе сидел сзади, на месте хвостового стрелка, а с Янгом он вылетел для того,
чтобы заблаговременно организовать встречу своего начальника на базе в
Перл-Харбор. Узнав японские самолеты, он тотчас схватился за пулемет и
попытался привести его в боевое положение, однако у него ничего не вышло. Между
тем горчичного цвета монопланы — или, попросту, «зеро» — кружили
повсюду, точно осы, [282] и осыпали американцев градом свинца. А офицер
военно-морского штаба все никак не мог справиться с пулеметом. Чуть погодя он
заметил, что самолет, на котором он летит, резко повело вниз — навстречу
неумолимо приближающейся земле. Двигатель уже работал с перебоями. Но капитан
Янг, чудом удержав машину, мастерски выровнял ее и совершил вынужденную жесткую
посадку. Хотя в результате сильнейшего удара о землю самолет развалился
буквально на куски, летчик с пассажиром уцелели.
Лейтенант Эрл Гэллахер первым опознал японцев. Он тут же
передал короткое сообщение на «Энтерпрайз» и, понимая, что скорость у
истребителей противника много выше, нежели у его машины, стрелой ушел на малую
высоту, перейдя на бреющий полет над морем. Гэллахер видел, как мимо него,
прямо над головой, проносились японские самолеты-торпедоносцы; летели они уже
налегке — без торпед, держа курс на северо-запад. Американский летчик
решил по прилете на базу дозаправиться топливом и тут же вылететь на поиски
японского авианосца, чтобы передать его координаты на «Энтерпрайз». Войдя в
полосу дыма, Гэллахер бесстрашно направил машину прямиком на аэродром
Форд-Айленда, хотя прекрасно понимал, что это может стоить ему жизни:
размещенные на острове зенитные орудия расстреливали все, что двигалось по
воздуху. И только когда до земли оставалось не больше двух-трех десятков
метров, артиллеристы, признав в отважном летчике «своего», прекратили на время
огонь, и Гэллахер, перекрестившись, смог наконец спокойно зайти на посадку.
Аэродром являл собой горькое, безотрадное зрелище: ангары и другие сооружения и
постройки, а также огромные цистерны с горючим — все было в огне и дыму;
большинство самолетов, так и не успевших подняться в воздух, были взорваны —
они тоже полыхали и дымились вовсю. Повсюду сновали люди: одни бегали, суетясь,
другие просто ходили шатаясь, точно сомнамбулы, третьи, забравшись в уцелевшие
самолеты, стреляли по воздуху из хвостовых пулеметов. А некоторые, вытащив
пулеметы наружу, спешно пытались установить их в гнезда, сооруженные на скорую
руку прямо на взлетно-посадочной полосе. Потом из-за черной дымовой завесы
появились санитары с носилками. Гэллахер объяснил обступившим его солдатам из
службы аэродромного обеспечения, что ему нужно срочно дозаправиться. Те
поначалу воззрились на него в молчаливом недоумении, но затем сказали, что
попробуют раздобыть где-нибудь горючего и подвезут его на тележке. Солдаты ушли
надолго — точно в воду канули. Кругом царили хаос и беспорядок: то тут, то
там грохотали взрывы — земля под ногами буквально ходила ходуном. Наконец
Гэллахер заправился и снова поднялся в воздух. Он облетел участок моря в
радиусе 280 километров от Оаху, но так ничего и не обнаружил. Японская
авиаэскадра, бросив на произвол судьбы отставшие от строя самолеты, на огромной
скорости [283] улетела бесследно прочь. Позже моряки с американского
танкера, крейсировавшего в то утро в прибрежных водах к северу от архипелага,
рассказывали, что собственными глазами видели, как многие японские самолеты,
израсходовав, видно, все топливо, один за другим, точно камни, падали в море.
Лейтенанта Эдварда Дикона японские истребители атаковали
задолго до подлета к Оаху. Под ним простирался безбрежный океан, и лишь
далеко-далеко впереди проглядывало светлое пятно — едва различимые
очертания острова, — словно вымазанное черными полосами от поднимавшегося
к небу дыма. Внезапно Дикон увидел прямо по курсу моноплан с низко
расположенными крыльями, который открыл по нему огонь трассирующими очередями.
Американскому летчику казалось, что пули летят точно при замедленной
съемке, — даже не верилось, что их изрыгают пулеметы, издающие грохот,
похожий на шальную барабанную дробь. Когда японский моноплан устремился по
наклонной траектории наперерез Дикону, американец чисто машинально нажал на
гашетку, открыв огонь из носовых пулеметов. Вслед за тем он услыхал, как забил
пулемет его хвостового стрелка, и тут же увидел справа по курсу еще один
«зеро», а потом другой — уже впереди. Дикон стрелял, стараясь
маневрировать как можно быстрее и при этом не потерять высоту, хотя он ясно
видел, что его машина еле движется по сравнению со стремительными японскими
«зеро», выписывавшими в воздухе настоящие акробатические трюки. Вскоре у Дикона
кончились патроны. Хвостовой стрелок еще стрелял, но вот и он смолк. Кроме
того, он сообщил командиру, что его ранило в руку. Американских летчиков спасло
только чудо: японские истребители вдруг разом куда-то исчезли, будто
испарились. Дикон решил посадить самолет на ближайший аэродром и взял курс на
Хикэм-Филд, расположенный к юго-востоку от Перл-Харбора. Летчик уже четко
различал маркировочные ленты на взлетно-посадочных полосах и окутанные дымом
крохотные строения аэродромных служб. Но тут самолет Дикона снова окружили Бог весь
откуда взявшиеся «зеро» — и летчик вдруг почувствовал, как ногу его
пронзила острая боль. Пулеметной очередью прошило насквозь и двигатель его
самолета — мотор, кашлянув раз-другой, готов был вот-вот заглохнуть.
Поверхность океана приближалась с неумолимой быстротой, но машина непонятно
каким образом еще слушалась руля. В конце концов Дикону удалось посадить ее на
воду. Хотя приводнился он довольно резко, машина, однако, не пострадала.
Выпустив из рук штурвал, летчик принялся осматривать пострадавшую ногу: рана, к
счастью, оказалась не очень серьезной. Пока самолет плавно раскачивался на
волнах, Дикон, кое-как выбравшись из своего кресла, полез в хвостовой отсек
проверить, как там стрелок. Рана у его напарника оказалась посерьезнее, к тому
же он потерял много крови: его комбинезон и даже кресло — все было в [284]
крови. Осмотрев раненого товарища, Дикон полез назад в кабину за проводом от
радиопередатчика, который вполне мог сгодиться вместо жгута. А между тем в
нескольких сотнях метров от того места, где приводнился самолет Дикона,
бирюзовые волны океана глухо разбивались о берег острова. Но рокота прибоя не
было слышно — он тонул в оглушительном реве самолетов, которых в воздухе
было не счесть. Японцы готовились нанести новый бомбовый удар — чуть
погодя снова послышались громоподобные взрывы; и снова в голубое небо Оаху
взметнулись черные столбы дыма, которые в вышине под напором ветра
расплывались, теряя правильную грибовидную форму. Провозившись какое-то время,
Дикон наконец крепко-накрепко перетянул жгутом раненую руку товарища — и
кровотечение у того мало-помалу остановилось. Потом Дикон достал самонадувной
спасательный плот и сбросил его на воду. К счастью, японским летчикам уже не
было никакого дела до колыхающегося в волнах американского самолета. Дикон
помог своему товарищу выбраться из кресла, вытащил его наружу, спустил на плот,
спрыгнул сам и принялся что было сил грести к берегу. Хотя греб он против
ветра, приливные волны, делая свое дело, медленно, но верно гнали плотик к
берегу. Летчик старался держать на хикэмфилдский мол. Несколько человек солдат
из аэродромной службы, еще издали заметив в волнах ярко-желтый плот, кинулись
на выступающий в море дальний конец мола. Когда Дикона с товарищем прибило к
стенке мола, они вытащили раненого стрелка из плотика и, поддерживая его со
всех сторон, потащили к берегу. Дикон же ни словом не обмолвился, что его тоже
ранило: рана-то, по его мнению, была пустячная. Уже на берегу он сказал
техникам, что желает получить новый самолет, но те в ответ лишь недоуменно
пожали плечами: в Хикэм-Филде не осталось ни одного целого самолета. Тогда
Дикон сказал, что пойдет и потребует самолет у начальника технической службы
Форд-Айленда. Сказал — и пешком, хромая на простреленную ногу, отправился
туда, откуда можно было переправиться на Форд-Айленд, совершенно не подозревая,
что на месте тамошнего аэродрома осталось только медленно догоравшее пепелище,
увенчанное клубами дыма, которые поднимались высоко в небо.
Лейтенант Кларенс Дикинсон был уже на подлете к Оаху,
когда его атаковали «зеро». Американский летчик, заметив японцев, решил было
резко уйти вниз — не бреющий полет, однако небо под ним было сплошь усеяно
мелкими облачками от разрывавшихся в воздухе снарядов — зенитки
американских ПВО, дислоцированных на острове, вели, как мы уже знаем,
непрерывный огонь по любым воздушным целям. И на несколько минут, которые
показались ему вечностью, Дикинсон оказался как бы между двух огней: с земли
его обстреливали «свои», а сзади, на хвосте, у него висели японцы. Покуда
Дикинсон искал хоть какую-нибудь лазейку в воздушном заграждении, [285]
его хвостовой стрелок Уильям Миллер отстреливался из пулемета, стараясь не
подпускать «зеро» слишком близко. Затем Миллер сообщил командиру по
радиотелефону, что его ранило, но вести огонь он может. Его пулемет продолжал
грохотать еще какое-то время, а потом умолк — «вышли патроны», как доложил
стрелок своему командиру. Тем временем «зеро» подлетели уже совсем близко, и
Дикин-сом увидел, что фюзеляж его самолета прошило сначала одной пулеметной очередью,
а затем другой, и через мгновение-другое машина его стала неуправляемой.
Впрочем, самолет еще сохранял равновесие, правда, недолго — и вдруг начал
резко падать. А на четырехсотметровой высоте он и вовсе вошел в штопор. Земля
была уже совсем близко, машина вращалась все быстрее, готовая вот-вот врезаться
в земную твердь. Дикинсон начал спешно выбираться из своего кресла и приказал
Миллеру тоже немедленно покинуть самолет, который, кружась шальным волчком,
несся навстречу земле. Наконец Дикинсон выпрыгнул из кабины — в лицо ему
ударил порыв ветра — парашют раскрылся. Взглянув тут же вниз, летчик
увидел, как самолет винтом врезался в земли и взорвался с оглушительным
грохотом — Миллер выпрыгнуть не успел. Дикинсона относило ветром на северо-запад,
все дальше и дальше от Перл-Харбора. Медленно спускаясь на парашюте, летчик
видел, что почти всю акваторию гавани заволокло черной пеленой. Вскоре он и сам
оказался в густом облаке дыма — и больше ничего не видел. Когда же облако
осталось у него над головой, Дикинсон, оглядевшись, определил, что его сносит к
аэродрому Эуа. Приземлившись, летчик быстро освободился от парашюта и помчался
навстречу шедшим к нему морским пехотинцам. Те сказали, что японцы разбомбили
Эуа в пух и прах и что на аэродроме не осталось ни одного целого самолета.
Тогда Дикинсон, не тратя времени понапрасну, кинулся к близлежащей дороге в
надежде поймать попутку до Перл-Харбора. Машина не заставила себя долго
ждать — и через минуту Дикинсон уже мчался по направлению к Перл-Харбору.
По прибытии на место он, как и его товарищ Дикон, отправился прямиком к
начальнику технической службы Форд-Айленда, и тот, вняв требованию летчика,
выделил ему самолет и отправил в разведывательный полет на север от Оаху.
*
* *
«Американскую армию и флот застигли врасплох, точно
влюбленных, заснувших мертвым сном в теплой постели», — писал сенатор
Конэлли на следующий день после налета на Перл-Харбор. История тех трагических
событий достаточно хорошо известна, притом настолько, насколько может быть
известна история любого другого военного события, за которое несут
ответственность многие, и главным образом — главнокомандующие армией и
флотом. Сразу же после случившегося на место трагедии прибыл государственный
секретарь военно-морских [286] сил Нокс. А еще через несколько дней Франклин Д.
Рузвельт назначил следственную комиссию — она приступила к работе 18
декабря. Следователи выслушали свидетельские показания 127 участников и
очевидцев тех событий и тщательнейшим образом изучили невероятное количество
документов. В общей сложности все это составило увесистое дело из пяти тысяч
дактилографических страниц. Разбирательства были продолжены в 1944 году. Так
что одной только перл-харборской трагедии можно посвятить крупное
исследование — куда более объемистое, нежели эта книга, хотя
военно-морскому историку адмиралу де Бело удалось изложить те события довольно
ясно и четко всего-навсего на 110 страницах. Однако в наши цели не входит
писать целую книгу о Перл-Харборе, равно как и подробно описывать все перипетии
перл-харборской трагедии. Наша главная задача — рассказать о боевых
действиях, в которых принимал участие авианосец «Энтерпрайз». Что же касается
налета японской авиации на Перл-Харбор, мы напомним лишь кое-какие факты,
которые, С одной стороны, помогут нам увидеть и понять действия летчиков и
моряков «Энтерпрайза», а с другой — представить себе, что они чувствовали
и переживали в тот роковой и последующие дни.
*
* *
7 декабря в 4 часа утра — поверхность океана еще
была окутана ночной мглой — командир тральщика «Кондор» заметил в море,
примерно в тысяче метров к югу от входа в Перл-Харбор, странный объект,
напоминавший очертаниями подводную лодку, правда, очень маленькую — совсем
крохотную. Объект двигался строго на север — ко входу в гавань. В
следующее мгновение американский капитан потерял его из виду. Будучи, однако,
уверен, что ему ничуть не померещилось, капитан приказал включить прожектор и
передать на крейсировавший неподалеку патрульный эсминец «Уорд» сигнал тревоги.
Вахтенный офицер на «Уорде», приняв сообщение, бросился будить командира —
тот спал, не раздевшись, в штурманской рубке, сразу же за капитанским мостиком.
Капитан «Уорда» был молод и энергичен; в ту ночь он вышел в свой первый дозор,
и ему, понятно, страсть как хотелось отличиться. Выслушав вахтенного, ретивый
капитан тотчас скомандовал свистать всех наверх, ложиться на указанный
курс — и «полный вперед!». Океан казался пустынным. Шумопеленгаторы
эсминца молчали — ни одного подозрительного звука. Тогда командир «Уорда»
приказал сбросить несколько глубинных бомб — так, для перестраховки, после
чего эсминец с тральщиком битых два часа крейсировали неподалеку от входа в
Перл-Харбор в поисках неопознанного объекта, но все без толку.
Заметим, что фарватер Перл-Харбора, пролегающий между
коралловыми рифами, уже давно был перекрыт защитной противолодочной сетью. В
заграждении имелись так называемые ворота, которые незадолго [287]
перед тем оставили открытыми — чтобы «Кондор», «Уорд» и другие патрульные
корабли после дозора могли беспрепятственно вернуться в гавань. Дело в том, что
постоянно открывать и закрывать ворота — занятие долгое и муторное, и
офицер, несший дежурство по охране гавани, не решался лишний раз дергать
команду буксира, который обслуживал ворота.
Но вот в 6 часов 40 минут «Уорд», прекративший было
тщетные поиски, получил еще один сигнал тревоги — на этот раз мигал
прожектор на тральщике «Антарес», который направлялся ко входу в фарватер. С
«Антареса» сообщали, что «за ними в кильватере что-то движется». Командир
«Уорда», ни на минуту не покидавший капитанский мостик, вскинул бинокль —
и увидел, что прямо за кормой тральщика действительно движется какой-то объект,
с виду похожий на боевую рубку миниатюрной, словно игрушечной подводной лодки.
Вновь приказав команде занять места согласно боевому расписанию, командир
«Уорда» велел резко изменить курс и идти наперерез странному объекту. Спустя
время он скомандовал открыть огонь по маячившей на воде цели. Один из снарядов
«Уорда» прямым попаданием угодил в объект со стометрового расстояния — и
тот скрылся под водой. «Уорд» принялся крейсировать вокруг того места, где
только что исчез неопознанный объект, и сбрасывать глубинные бомбы. Вскоре в
воздушном пространстве над этим участком моря появился американский
бомбардировщик, возвращавшийся на Оаху, — его привлекли вспышки выстрелов
из палубных орудий эсминца. Сбросив в море две-три бомбы, самолет повернул в
сторону острова. А по прилете на базу пилот тут же доложил о случившемся
дежурному офицеру.
После того как подступы к фарватеру Перл-Харбора были
обложены глубинными бомбами, командир «Уорда» приказал включить сигнальный
прожектор и передать на берег следующее сообщение: «Атаковали в обороняемой
зоне неизвестную подводную лодку». А через несколько минут, опасаясь, что
информация его не совсем ясна, он велел снова включить прожектор и подтвердить,
уточнив только что переданный сигнал: «Расстреляли из палубных орудий и
атаковали глубинными бомбами неизвестную подводную лодку, обнаруженную в
обороняемой зоне». Потом капитан эсминца запросил берег подтвердить получение
первого и повторного сигналов, после чего эсминец вновь отправился
патрулировать в прибрежных водах Оаху.
В Перл-Харборе имелась собственная радиолокационная
станция обнаружения системы ПВО, правда, технически недоукомплектованная.
Обслуживающего персонала, в частности операторов РЛС, тоже не хватало. И
станцию в основном использовали в качестве тренажера для обучения личного
состава береговой охраны, но никак не по прямому назначению. В тот день, 7
декабря, как обычно — с 4 до 7 часов [288] утра проходили
учебные занятия. Ровно в 7 часов, когда они закончились, офицеры и рядовые
покинули центр РЛС, все, кроме двух человек, чьи имена навсегда вошли в
историю, — двух простых солдат. Рядовым Локарду и Эллиотту захотелось еще
немного потренироваться на тренажере — отработать технику быстрого
приведение в действие радиолокатора дальнего обнаружения воздушных целей,
расположенного в Опане, на севере Оаху. Это занятие увлекло обоих. Локарду и
Эллиотту очень нравилось засекать и отслеживать передвижение удаленных,
невидимых глазу объектов, фиксируемых на экране локатора в виде световых пятен.
Локарду и Эллиотту всегда было мало времени, что отводилось на учебный
процесс, — вот они и оставались на станции, продолжая заниматься
самообучением. Итак, в 7 часов 2 минуты они увидели на экране локатора
множество ярких световых пятен. В строгом порядке, как бы образуя ровный строй,
пятна перемешались к центру экрана индикатора кругового обзора — то есть в
направлении Оаху. Они надвигались с севера. Локард с Эллиоттом мгновенно
определили расстояние: оказалось — 135 миль, то есть меньше 250
километров. Еще никогда прежде в воздушном пространстве к северу от
Перл-Харбора не наблюдалось столь огромного скопления самолетов. Рядовые в
недоумении переглянулись и снова склонились над экраном локатора. Пятна были
все там же; больше того, они продолжали перемещаться в прежнем направлении.
Тогда Локард с Эллиоттом решили позвонить на Центральный пост управления сетью
радиолокационных станций — может, удастся застать кого-то из дежурных. На
ЦПУ, конечно же, был дежурный — им оказался какой-то лейтенант
военно-воздушных сил. Летчик тоже проходил курс подготовки на РЛС-тренажере. Он
уже было собрался покинуть свой пост — и тут вдруг этот телефонный звонок.
Офицер ВВС отнесся к услышанному с сомнением, ведь война-то еще не была
объявлена. К тому же радиолокационные установки на Оаху были весьма далеки от
совершенства, а операторам, их обслуживающим, по большей части недоставало
практического опыта. А что до световых пятен на экране опанской РЛС, ими могли
быть американские самолеты, которые вылетели из Калифорнии и должны были
прибыть на Оаху как в тот день утром. Только так и никак иначе — это же
ясно как божий день. Однако самоуверенный лейтенант совершенно упустил из виду
тот факт, что обнаруженные самолеты подлетали к острову с северо-запада, а не с
востока, хотя, впрочем, они по тем или иным причинам вполне могли изменить
начальный курс. К сожалению, сеть радиолокационных станций Оаху не была
оснащена РЛС опознавания, в противном случае, безусловно, можно было бы с
точностью определить, что надвигаются самолеты противника. Словом, дежурный
лейтенант пропустил мимо ушей сообщение рядовых Локарда и Эллиотта и не дал ему
дальнейшего хода, а забивших тревогу солдат он успокоил, уверив, что они, [289]
мол, засекли американские самолеты, — если вообще что-то засекли, в чем
он, как офицер ВВС, сильно сомневался. Затем лейтенант повесил трубку, запер
ЦПУ на ключ и ушел. Между тем в Опане двое рядовых солдат, напрочь сбитых с
толку, в недоумении продолжали следить за стройными рядами световых пятен,
уверенно приближающихся к центру экрана кругового обзора... Ровно в 7 часов 55
минут американские аэродромы на Оаху подверглись сокрушительному бомбовому
удару японской авиации.
Что же касается подводной лодки, вернее, нескольких,
замеченных между 4 и 6 часами 40 минутами утра, то были так называемые
карманные подводные лодки и каждой из них управляли всего лишь два человека.
Эти малютки были доставлены в воды Оаху на расстояние менее чем 100 миль от
берега на больших транспортных подлодках. Но не они атаковали торпедами
американские корабли, стоявшие на рейде в Перл-Харборе, как сообщалось в первых
скоропалительных отчетах. Задача у них была совсем иная, — произвести
разведку. И, судя по всему, двум из этих лодок-малюток удалось проникнуть в
гавань. Первая из них — вероятно, та, которую позже засекли с
«Кондора», — беспрепятственно миновав открытые ворота в противолодочной
сети, обогнула Форд-Айленд, расположенный как раз посреди гавани, и обследовала
все линейные корабли, стоявшие на приколе вдоль берега острова. Капитан первой
подводной лодки-малютки, должно быть, воспользовавшись предутренними сумерками,
поднял перископ, осмотрелся и отметил на карте места якорных стоянок
американских линкоров. Потом лодка так же беспрепятственно вышла из гавани и
вслед за тем, очевидно, передала по радио полученную информацию японской
эскадре. Хотя эти разведданные на поверку оказались довольно приблизительными,
они, однако, убедили командующего японской эскадрой в том, что большая часть
линейных кораблей американского Тихоокеанского флота действительно находится в
Перл-Харборе. (В то время треть населения Гавайских островов — 160 тысяч
человек — составляли японцы. И японский консул в Гонолулу пользовался так
называемым коммерческим телеграфом, чтобы держать свое правительство в курсе
всех передвижений кораблей американского флота.) Потом эту разведывательную
подлодку атаковал американский бомбардировщик — и спустя время ее прибило
к берегам Оаху. Командира лодки лейтенанта Сакамаки взяли в плен; при нем-то и
нашли карту, где он пометил, впрочем, весьма неточно, расположение якорных
стоянок американских кораблей.
Другая же японская «карликовая» подлодка, то ли допустив
тактический просчет, то ли не сумев удержаться в подводном положении, в 8 часов
35 минут всплыла в акватории гавани прямо перед носом плавучей авиабазы
«Кертис». «Карлика» тут же расстреляли буквально в упор из палубных орудий
несколько линкоров, после чего лодку протаранил [290] эсминец «Монаган» и
она затонула. Через некоторое время ее подняли на поверхность и в качестве
военного трофея переправили в Соединенные Штаты.
В общей же сложности в операции «Перл-Харбор» японцы
использовали пять сверхмалых подводных лодок. Но ни одна из них так и не
вернулась на базу.
«Хотя главный удар был нанесен с воздуха, в нападении на
Перл-Харбор участвовали и несколько 45-тонных подводных лодок», — писал
позднее адмирал Кинг. Что правда, то правда: с японских авианосцев тогда в
воздух поднялась целая эскадра — 361 самолет; она атаковала Перл-Харбор в
три эшелона. Большинство американских военных историков единодушно полагают,
что воздушная атака японцев развивалась следующим образом. Первый удар был
нанесен между 7 часами 55 минутами и 8 часами 25 минутами утра; в этом налете
участвовали самолеты-торпедоносцы, пикирующие и высотные бомбардировщики. Между
8 часами 25 минутами и 8 часами 40 минутами «установилось относительное
затишье, лишь изредка нарушаемое атаками отдельных самолетов». Следующий удар
был нанесен в 8 часов 40 минут с большой высоты и с горизонтального полета;
атака длилась до 9 часов 15 минут. Затем тут же последовал третий удар —
его нанесли пикирующие бомбардировщики, которые атаковали уже под прикрытием
густых клубов дыма. Последний налет закончился в 9 часов 45 минут. Стало быть,
в общей сложности бомбардировка длилась 1 час 50 минут. И самым результативным
был удар, нанесенный самолетами-торпедоносцами, на которых были установлены
торпеды со стабилизаторами — специально для атаки на относительно малых
глубинах — от 13 до 14 метров, как, например, в Перл-Харборе, Американцы
же, напротив, рассчитывали, что как раз малая глубина Перл-Харбора и не
позволит вероятному противнику использовать самолеты-торпедоносцы при нанесении
удара с воздуха. Однако американские стратеги явно просчитались — в
результате восемь американских же линкоров (за исключением «Колорадо», который
стоял на ремонте в Соединенных Штатах), представлявших собой практически весь
состав Тихоокеанского линейного флота, были выведены из строя уже в самом
начале налета, причем за какие-нибудь четверть часа.
«Ни один из ныне живущих американцев никогда не забудет
тот день, 7 декабря, — писал Дональд Митчел в своей книге «История
современного американского военно-морского флота». — Хотя война уже была
не за горами, начало ее, однако, оказалось похожим на вероломный удар
громадного кистеня. Очевидно, еще ни одному народу в мире не доводилось
испытывать на себе столь ошеломляющего удара». По настоятельному требованию
общественности незамедлительно был поднят вопрос об ответственности. Так, в
течение первых же дней после случившегося были сняты с должности многие
военачальники, и [291] среди них — адмирал Хасбанд Е. Киммел,
главнокомандующий Тихоокеанским флотом, и генерал Шорт, возглавлявший главное
командование военным министерством Гавайских островов. В самом деле, поначалу
вина главного командования Перл-Харбора казалась совершенно очевидной и
непростительной. При всем том, однако, не следует забывать, что утром 7 декабря
война между Японией и Соединенными Штатами еще не была объявлена, как, впрочем,
и то, что Перл-Харбор расположен в 6000 километрах от Иокогамы и 4000
километрах от ближайшей японской военно-морской базы на Маршалловых островах{1}. И при мысли о столь огромных расстояниях
бдительность, конечно же, притуплялась. Между тем от верховного
главнокомандования в Перл-Харбор регулярно поступали предупреждения о вероятной
военной угрозе — и кое-какие меры предосторожности все же были приняты.
Но, невзирая ни на что, американцы, почти все как один, пребывали в полной
уверенности, что налет на Перл-Харбор — дело исключительно рискованное, а
стало быть, маловероятное. «Мы руководствовались чисто «западной» психологией, —
заявляли впоследствии докладчики одной из следственных комиссий, — и
напрочь упустили из виду особенности «восточного» мышления, равно как и то, что
японцы ни во что не ставят человеческую жизнь...»
Налет на корабли Тихоокеанского линейного флота
Соединенных Штатов был осуществлен на редкость дерзко, молниеносно и со знанием
дела. Американским морякам он и правда напомнил сокрушительный удар палицы. Как
бы там ни было, то воскресное утро казалось на удивление безмятежным. На борту
линкора «Калифорния» один из офицеров как ни в чем не бывало сидел у себя в
каюте и писал письма. В иллюминатор ему было видно бескрайнее синее небо над
играющей разноцветными бликами водной гладью гавани, а вдали, чуть в стороне,
вырисовывались ясные очертания полуострова Куахуа. Если кому-нибудь из
читателей доводилось хоть раз наслаждаться видами Средиземного моря ранним
солнечным утром — в мирное время, он без труда сможет представить себе
подобную картину и чувства, какие она навевает. И вдруг взревела сирена —
тревога! Офицер решил, что произошла какая-то ошибка. А может, то была учебная
тревога? Корабль вмиг наполнился криками, топотом ног — моряки бежали к
своим боевым постам. Офицер спешно надел фуражку и бросился на мостик. Но не
успел он взбежать на последнюю ступеньку трапа, ведущего на верхнюю палубу, как
линкор содрогнулся от страшного удара всем корпусом. Офицер в ужасе вскинул
голову и увидел, [292] как прямо над кораблем на бреющем полете молнией
пронесся самолет. По всей акватории гавани прогремели взрывы, и тонны воды
взметнулись вверх, подобно гигантским гейзерам; воздух сотрясался от
оглушительного рева, казавшегося таким странным на фоне ясного солнечного неба.
«Калифорния» вздрогнула еще раз — офицер, уже на
подходе к капитанскому мостику, вдруг почувствовал, как палуба у него под
ногами резко накренилась. Над линкором, точно болид, пронесся еще один самолет,
осыпая корабль градом свинца. Пули, высекая снопы искр, рикошетом отскакивали
от накренившейся верхней палубы, по которой в панике сновали застигнутые
врасплох моряки. Оглянувшись влево, офицер увидел, как стоящий неподалеку от
«Калифорнии», чуть сзади, линкор «Оклахома» тоже круто завалился на левый борт,
готовый вот-вот опрокинуться. А ошвартовленный рядом с «Оклахомой» линкор
«Мериленд» уже был окутан дымовой завесой, однако остойчивости еще не потерял.
Крен «Оклахомы» все увеличивался — вот ее палуба встала совсем
вертикально, и вслед за тем, увлекаемая вниз весом орудийных башен, она почти
коснулась воды. Страшно было глядеть, как подсиним безоблачным небом
переворачивается огромная махина, эта, казалось бы, неуязвимая плавучая
крепость. Да уж, то было поистине трагическое зрелище. Вскоре «Оклахома» и
вовсе исчезла из виду — оттого что корпус «Калифорнии» почти целиком
скрылся за сплошной стеной пламени и дыма: на корабле взорвались топливные
танки. Трагедия разыгралась буквально на глазах, и морякам казалось, будто они
наяву видят самый жуткий кошмар, которому не будет конца. Добравшись наконец до
трапа, ведущего на капитанский мостик, офицер увидел, как внизу — на
верхней палубе в пламени пожара гибнут матросы. Охваченные огнем, они,
скрючившись, падали как подкошенные и обугливались прямо на глазах, точно
жалкие насекомые. Повсюду стоял удушающий смрад. А между тем бомбы продолжали
сыпаться без перерыва. Карабкаясь вверх по трапу, офицер подумал, что, если в
трюмах взорвутся зарядные погреба, тогда уж точно всем на линкоре придет конец.
Но, несмотря ни на что, большинство палубных орудий «Калифорнии» открыли огонь
по воздуху. Трудно было даже себе представить, как артиллеристам удалось
подобраться сквозь огонь и дым, тем более в столь чудовищном хаосе, к своим
орудиям и начать стрельбу по кружившим над гаванью самолетам. Покуда
артиллеристы занимались своим делом, другие матросы, укрывшись за палубными
надстройками, наблюдали за тем, что происходит в воздухе. В это время раздался
страшный взрыв — но не на «Калифорнии»: взорвалась носовая часть линкора
«Аризона». Было четко видно, как ударной волной по воздуху разметало тела
матросов и обломки надстроек, размещенных на баке. Бомба, угодив прямиком в
трубу «Аризоны», разорвалась в носовом котельном отделении, и огонь [293]
тут же перекинулся на зарядные погреба. Прогремел чудовищной силы взрыв —
и на воздух взлетели многотонные носовые орудийные башни линкора. Пока пламя
пожара на «Калифорнии» не проникло в зарядные погреба, командир линкора, приняв
в данной ситуации единственно правильное решение, приказал срочно очистить
хранилища от боеприпасов. В трюмы корабля тотчас же устремились группы живучести,
которым пришлось работать при тусклом свете карманных фонарей, потому что
электричество на борту по понятным причинам полностью отключилось. Крен
«Калифорнии» на левый борт по-прежнему составлял десять градусов — корабль
медленно погружался в воду и при этом полыхал, точно факел, — как если бы
это был не линкор, а охваченный огнем танкер. Но палубные орудия «Калифорнии»
не замолкали ни на минуту. Вскоре, однако, командир приказал всем членам
команды срочно покинуть судно. И морякам ничего не оставалось, как прыгать
прямо в воду. Между тем вокруг «Калифорнии», да и остальных кораблей загорелся
выплеснувшийся наружу мазут, который успел покрыть тридцатисантиметровым слоем
отдельные участки акватории гавани. Так что морякам пришлось прыгать сквозь
дымовую завесу прямиком в огонь, нырять на глубину и плыть к берегу под водой.
А в это время на Перл-Харбор надвигалась новая волна японских самолетов,
несущих смерть и разрушения.
Корабельные надстройки «Оклахомы» уже совсем скрылись
под водой. На поверхности виднелся только похожий на спину гигантского кита
борт корабля, медленно покачивающийся на волнах; было также хорошо видно, как
по нему, цепляясь за все что попало, карабкались люди, которые боялись прыгать
в полыхающую воду. К счастью, неподалеку от «Оклахомы» стоял «Мериленд»; хоть
он и зарывался носом в воду, однако покуда еще держался на плаву. Часть людей с
«Оклахомы» пустилась к нему вплавь, и матросы на «Мериленде» тут же бросились
на выручку своим товарищам, помогая им скорее взобраться на борт. В это время в
«Мериленд» попала бомба, и всех, кто стоял у фальшборта и карабкался по борту
вверх, взрывной волной отбросило в воду — в горящий мазут. На корабле
воцарились паника и беспорядок, усугубившиеся еще и тем, что пламя с
ошвартовленной по соседству «Аризоны», которую успели покинуть оставшиеся в
живых члены экипажа, перекинулось на «Мериленд». В «Западную Вирджинию»,
стоявшую в самом центре группы линкоров, также покинутую экипажем, угодило
сразу же шесть торпед и несколько бомб, и корабль стал медленно тонуть.
Горевшая вокруг линкоров вода кишмя кишела людьми: одни, сильно обожженные, но
еще державшиеся на поверхности, отчаянно барахтаясь, плыли к берегу; другие же
сгорели заживо — их обуглившиеся тела покачивались на волнах.
Тем временем чудом уцелевшие корабли начали спешно
перестраиваться, чтобы как можно скорее выйти из полосы огня и при этом не [294]
угодить под бомбежку. В самом начале воздушного налета танкеру «Неошо»,
стоявшему в нефтеналивном доке Форд-Айленда, удалось быстро сняться со швартовов,
и теперь он, осторожно лавируя, шел к выходу из гавани. Моряки на уцелевших
кораблях и те, что бултыхались в воде, сумев-таки выбраться из огненного плена,
с ужасом наблюдали, как танкер, под завязку загруженный топливом, нестерпимо
медленно продвигался вперед, ловко маневрируя и стараясь увернуться от бомб, в
то время как его борта со всех сторон лизали языки пламени. Капитан «Неошо»
прекрасно понимал: взорвись танкер еще в нефтеналивном доке, последствия были
бы такими, что даже трудно вообразить. И тогда он, мгновенно оценив положение,
приказал немедленно обрубить топорами швартовы и готовиться к скорейшему выходу
из гавани. Но тут моряки с других кораблей увидали, как на «Неошо» устремился
японский бомбардировщик. Самолет принялся кружить над танкером, как стервятник
над курятником. Все, кто наблюдал эту сцену со стороны, уже было попрощались с
жизнью. Но зенитные орудия, установленные на палубе танкера, открыв огонь,
вскоре сбили японца, и тот с ревом рухнул в полыхающие воды гавани. После чего
«Неошо», прибавив оборотов, двинулся дальше — к выходу из гавани.
А потом наступило то, что историки называют «затишьем».
Впрочем, тишина эта, по правде говоря, была относительной, потому как на самом
деле — хотя японские самолеты первого эшелона, отбомбившись, в основном
убралиь восвояси — некоторые бомбардировщики все еще продолжали кружить
над Перл-Харбором и сбрасывать бомбы. Так что американским морякам на кораблях
и на берегу вовсе не казалось, будто наступило затишье, тем более что зенитные
орудия — корабельные и береговые — вели огонь по воздушным целям, не
смолкая ни на минуту. Через некоторое время из густых клубов дыма, нависших над
акваторией гавани, появились большие белые катера с красными крестами по бортам
и на крыше; рассекая языки пламени на покрытой толстым слоем мазута водной
поверхности, они на полной скорости шли к полыхавшим, словно гигантские костры,
кораблям. Катера были спущены на воду с госпитального судна «Солас». Они долго
стояли борт к борту у горевших линкоров с наветренной стороны. Когда в воздухе
показывался японский самолет и, проносясь на бреющем полете, почти в упор
расстреливал санитарные катера, моряки на охваченных огнем линкорах разбегались
врассыпную и падали плашмя на палубу, а санитары, покуда матросы-спасатели
удерживали катера возле кораблей кто багром, кто даже просто руками, продолжали
принимать к себе на борт раненых и обожженных. Очень скоро белые как снег
катера покрылись копотью и сделались черными как уголь. Приняв на борт
пострадавших, они переправляли их на «Солас», а после возвращались за
следующими — снова и снова. И так до [295] бесконечности. В то
время как совсем рядом рвались бомбы, поднимая в воздух столбы воды, санитарные
челноки, заваливаясь то на один борт, то на другой и глубоко зарываясь носом в
волну, непрестанно сновали туда-сюда, несмотря на смертельный риск
перевернуться. Как явствует из отчетов, многие легко раненные моряки, получив
на госпитальном судне первую медицинскую помощь, требовали доставить их обратно
на корабли, к своим боевым постам. Именно в период так называемого
относительного затишья затонула вторая японская «карманная» подлодка, которая
ухитрилась подойти клинкеру «Кертис» почти вплотную. Однако через две-три
минуты ее потопили. В 8 часов 40 минут бомбардировка возобновилась с еще более
устрашающей силой. Три бомбы прямым попаданием угодили в зарядные погреба
миноносца «Шоу», стоявшего в плавучем доке в южной части гавани. Из трюмов
миноносца вырвался столб огня с яйцевидной формы верхушкой, достигавшей в
высоту добрую сотню метров; взрыв оказался такой чудовищной силы, что поднятая
им волна едва не перевернула корабли, стоявшие неподалеку от «Шоу». Вслед за
тем всю акваторию гавани вновь заволокло густыми клубами черного дыма, а с
воздуха тем временем продолжали градом сыпаться многотонные бомбы. Оставшиеся в
живых моряки с «Оклахомы», которые нашли спасение на одном борту
опрокинувшегося линкора, повскакивали на ноги и, отчаянно размахивая руками,
стали подавать сигналы своим товарищам на «Неваде». Этому линкору, стоявшему
чуть поодаль от остальных кораблей, удалось вовремя сняться с якоря, и теперь
он уверенно продвигался к выходу из гавани мимо объятых пламенем,
полузатопленных корпусов своих собратьев. Японские летчики, увидев, что
«Невада» вот-вот выйдет в открытое море, направили свои машины наперерез
линкору и принялись бомбить фарватер. Однако «Невада» неумолимо рвалась вперед,
лавируя между столбами воды от рвущихся бомб, точно между деревьями в лесу. Но
вот в линкор попала одна бомба, потом — еще пять. Его палубу тут же окутала
пелена дыма и огня. И линкор повело влево. Но это был всего лишь ловкий маневр:
корма «Невады» начала медленно погружаться в воду, и командир намеренно решил
выбросить корабль на мель, чтобы не перегородить фарватер Вскоре линкор ткнулся
носом в берег неподалеку от арсенала, и выход из гавани таким образом остался
открытым. А тем временем адмирал Киммел, которого в конце налета слегка ранило
в грудь, бессильно наблюдал со своего командного пункта, как гибнет его флот.
Крен «Оклахомы» уже составлял 150 градусов — корабль не перевернулся вверх
килем лишь потому, что верхушкой мачты уперся в илистую отмель. В плену на
затонувшем таким образом линкоре оказались четыреста человек команды, и среди
них — корабельный капеллан Алойзиус Херман Шмитт, который погиб вот при
каких обстоятельствах. [296]
Когда начался воздушный налет, Алойзиус Шмитт часов
около восьми был у себя в каюте — готовился к утреннему богослужению. Он
уже оделся и положил в карман молитвенник. Каюта его располагалась по правому
борту, и капеллану было хорошо видно в иллюминатор, как занимался новый
солнечный день. И тут вдруг тревожно взвыли сирены; они продолжали реветь даже
тогда, когда корабль поразили сразу же несколько авиационных торпед, отчего
тот, дрогнув всем корпусом, дал резкий крен на левый борт. Все вещи со стола в
каюте капеллана попадали на пол, и отец Шмитт увидел, как иллюминатор повело
вверх. Затем к нему в каюту вбежали матросы, и предупредили, что корабль
переворачивается. Матросы думали спастись, выбравшись наружу через иллюминатор
в каюте Шмитта, и предложили капеллану не мешкая лезть первым. Но тот отклонил
их предложение, заявив, что первым не полезет. В это время по всей гавани
громыхали взрывы, да и на самой «Оклахоме» стоял страшный грохот и все ходило
ходуном, точно при сильнейшем землетрясении. Покуда матросы, оказавшиеся в
каюте Алойзиуса Шмитта, один за другим протискивались в иллюминатор, корабль
заваливался на левый борт все круче и круче. Упавшие со стола предметы
откатились к противоположной дверной переборке, по которой уже можно было
ступать, как по полу. А иллюминатор уже глядел почти вертикально вверх, будто
расположен он был не сбоку, а на потолке. Вскоре за иллюминаторным проемом
скрылись ноги последнего матроса. Капеллан встал на перевернутый под прямым углом
стол и тоже полез в иллюминатор. Матросы, ползавшие по правому борту, словно по
палубе, подхватили преподобного отца кто под руки, кто под мышки, но вытащить
его наружу целиком не смогли — что-то явно мешало. Смекнув, в чем дело,
Алойзиус Шмитт крикнул матросам, что мешает, наверное, молитвенник, который у
него в кармане, и, стало быть, ему нужно спуститься обратно в каюту, чтобы
вытащить молитвенник. Матросы, отпустив руки Шмитта, предупредили, чтобы он
поторапливался, потому что корабль, хоть и медленнее, чем сначала, продолжал,
тем не менее, переворачиваться. Оказавшись снова в своей каюте, преподобный
Шмитт достал из кармана молитвенник и уже было протянул руку вверх, чтобы
передать его матросам снаружи, но в эту минуту сквозь оглушительный грохот он
расслышал крики, доносившиеся откуда-то снизу — из коридора за переборкой
каюты. Алойзиус Шмитт рванул на себя лежавшую у его ног дверь, которая теперь
больше напоминала продолговатую крышку люка, и окликнул людей внизу. И те,
цепляясь за края дверного проема, полезли к нему в каюту. Шмитт велел им
выбираться дальше через иллюминатор, но эти матросы, как и их предыдущие
товарищи, потребовали, чтобы капеллан лез первым, на что преподобный отец
опять-таки ответил отказом. А между тем корабль продолжал неумолимо
переворачиваться. Иллюминатор, оказавшись уже с противоположной [297]
стороны, начал медленно опускаться вниз, подобно падающей звезде. Пока матросы
из второй группы, подгоняя друг друга, выбирались наружу, в каюту капеллана
проникли другие моряки — они тоже предложили Шмитту лезть в иллюминатор
первым, однако святой отец и на сей раз остался непреклонен. «Оклахома»,
казалось, и в самом деле вот-вот перевернется вверх килем. Кроме Шмитта, в его
каюте остались еще двое. К тому времени пол и потолок каюты окончательно
поменялись местами. Матрос, которому предстояло лезть в иллюминатор последним,
безмолвно стоял и бросал на Шмитта полные тревоги взгляды. Шмитт попытался
ободрить его, сказав, что они еще успеют выбраться. Предпоследний матрос
протиснулся в иллюминатор без особого труда, поскольку тот находился сбоку.
Людей снаружи уже не было видно — слышались только их голоса. Вот в
иллюминаторном проеме скрылись ноги последнего матроса — его, должно быть,
вытащили за руку товарищи снаружи, перебравшиеся на более безопасное место.
Наконец Алойзиус Шмитт, ухватившись за медные закраины иллюминатора,
приблизился лицом к зиявшему проему. Прямо за иллюминатором, почти на его
уровне, он увидел воду — она подступала с той стороны, которая когда-то
была верхним краем иллюминатора. А еще отец Шмитт увидел над поверхностью моря
краешек синего неба в клубах черного дыма. Потом корабль качнуло — и небо,
и морская гладь вдруг разом куда-то исчезли: шальной поток воды с неимоверной
силой отбросил бедного Алойзиуса Шмитта назад. И все...
*
* *
По получении радиограммы от главнокомандующего
Тихоокеанским флотом: «Воздушный налет Перл-Харбор к учениям никакого отношения
не имеет» — вице-адмирал Хэлси тотчас приказал одной из авиационных групп
«Энтерпрайза» вылететь на разведку к западной оконечности острова Оаху. А уже
во время налета японкой авиации адмирал Киммел направил оперативной авиагруппе
авианосца «Лексингтон», крейсировавшего примерно в 400 милях к югу от острова
Мидуэй{2}, следующую радиограмму: «Перехватить и
уничтожить самолеты противника. Полагаем, от Перл-Харбора они взяли курс на
Джалуит{3}. Повторяю: перехватить и уничтожить!» Точно
такую же радиограмму получили и на «Энтерпрайзе», после чего с авианосца в
воздух поднялась вторая авиагруппа, куда вошли самолеты-торпедоносцы,
истребители и самолеты-разведчики с дымовыми приборами на борту. Разведчикам в
случае обнаружения японских авианосцев надлежало [298] устроить над
поверхностью океана дымовую завесу, с тем чтобы «свои» самолеты-торпедоносцы
могли атаковать их с близкого расстояния. Однако в предполагаемом районе
противник обнаружен не был. Японские самолеты, отбомбившись, направились
обратно не на запад, а на север, — их засекла РЛС дальнего обнаружения на
Оаху, о чем адмирал Киммел узнал лишь спустя двое суток.
К вечеру 7 декабря, когда солнце уже клонилось к закату,
самолеты «Энтерпрайза» так ничего и не обнаружили — крутом, насколько
хватало глаз, простирался пустынный океан. И обеим авиагруппам пришлось
ложиться на обратный курс — на авианосец. Первая группа улетела
немедленно. Самолеты же из второй группы кружили над морем до тех пор, пока у
них не стало подходить к концу топливо. После чего командир группы передал на
другие машины приказ срочно возвращаться — учитывая еще и тот факт, что
ночь в тропиках наступает почти мгновенно. На обратном пути небо внезапно
затянуло тучами, и вскоре стало совсем темно, хоть глаз выколи. Летчики
приближались к авианосцу, ведомые по радио, поскольку различить корабль в
кромешной тьме было очень непросто. А молодые пилоты, которым еще ни разу не
приходилось сажать самолет ночью, вообще его не видели. Командир авиационной
боевой части «Энтерпрайза», стоя на полетной палубе, заводил летчиков на
посадку по коротковолновому телефону, всячески подбадривая их и указывая на
словах, как следует действовать. И те по сигналу с борта осторожно снижались до
заданной высоты, описывали несколько кругов над авианосцем и, сориентировавшись
в пространстве, в строгом порядке — один за другим по команде заходили на
посадку. Операция осложнялась еще и тем, что с целью маскировки от японских
подводных лодок все сигнальные огни на посадочной палубе авианосца были
погашены — и летчикам оставалось ориентироваться только по едва различимым
в ночной мгле огонькам специальных светящихся палочек, которыми делал отмашки
руководитель посадки. Кроме того, сложность заключалась и в том, что на самолетах-торпедоносцах,
к примеру, оставались подвешенные к брюху неиспользованные торпеды, весившие по
доброй тысяче килограммов каждая. Таким образом, получалось, что в ту ночь
самолеты военно-морской авиации Соединенных Штатов впервые отрабатывали заход
на посадку с боевыми торпедами на борту, а не с учебными. Тем не менее,
невзирая на непроглядную темень и чисто технические трудности, все
самолеты-торпедоносцы довольно удачно совершили посадку на палубу
«Энтерпрайза», что называется вслепую.
Что же касается истребителей сопровождения, входивших в
состав обеих авиационных групп «Энтерпрайза», им было приказано садиться в
Перл-Харборе — для поддержки тамошнего авиаотряда. Истребители вошли в
воздушное пространство Оаху часов около девяти вечера, однако летчики не узнали
остров: там и в это время все еще было [299] в огне и дыму. Им
даже показалось, что это не Оаху, а Кауаи — другой остров в Гавайском
архипелаге, покрытый полями сахарного тростника, на которых в период сбора
урожая частенько палят костры. В конце концов летчики поняли, что не ошиблись:
впереди по курсу действительно лежал Оаху, — и уверенно направили свои
машины в сторону Перл-Харбора. На подлете они передали свои позывные на местную
аэродромную радиостанцию, и диспетчеры наземной службы стали по радио заводить
их на посадку.
На Форд-Айленде стоял удушающий запах гари: воняло
жженой плотью, сгоревшим топливом и маслом. У кромки взлетного поля суетились
пожарники, пытаясь сбить пламя с более или менее уцелевших построек;
большинство же строений тушить не было надобности — они выгорели дотла, и
теперь от них остались одни лишь уродливые тлеющие каркасы. Летчикам, по их
желанию, предоставили места для отдыха — в помещениях, отведенных для
офицеров и членов их семей, которые теперь пустовали, поскольку офицерские
семьи были спешно эвакуированы. По дороге к дому отдыха кто-то из пилотов
заметил на земле скрюченное тело — труп сбитого японского летчика. В жилых
помещениях, как, впрочем, и в других, не осталось ни одного целого окна —
все стекла были выбиты. Больше того: в стенах и потолках зияли пробоины и
трещины, а под ногами хрустели битые предметы и куски обвалившейся штукатурки.
Освещение подавалось по кабелю, пропущенному через один из проломов и
подсоединенному к аварийному электрогенератору. Съестных припасов не
осталось — кроме разве что консервированных грейпфрутов. В зиявшие проемы
виднелись полыхающие вдалеке пожарища, отовсюду веяло смрадом.
Руины, окутанные дымом и зловонием, ожидали моряков
«Энтерпрайза» и на другой день вечером, когда авианосец бросил якорь у
Форд-Айленда. Если бы японцы, не дай Бог, захватили Перл-Харбор, «Энтерпрайзу»
уже никогда не было бы суждено вернуться в Штаты: ему попросту не хватило бы
топлива. Вот он и зашел вечером 8 декабря в Перл-Харбор, чтобы пополнить запасы
горючего. Солнце уже начало заваливаться за горизонт, стояла облачность, но
видимость в открытом море была хорошая, зато по всей акватории Перл-Харбора
стлалась пелена дыма, а водная поверхность была покрыта толстым слоем грязной пены.
Когда «Энтерпрайз» приближался ко входу в гавань, на его верхнюю палубу
высыпали все свободные от вахты моряки. Когда же авианосец вошел в фарватер,
солдаты из местного гарнизона, охранявшие укрепления по обе стороны прохода,
встречали моряков молча и бросали на них потухшие взгляды, в которых читалось
только одно — смертельная усталость. И лишь некоторые из охранников
удивленно пожимали плечами и с укоризной кричали морякам вслед: «Эй, на
авианосце! Где же вы раньше-то были?» — перемежая [300]
возгласы досады и отчаяния отборными ругательствами. Вдали, за бронированными
башнями укреплений, из которых выглядывали головы защитников Перл-Харбора,
виднелись дымившиеся остовы ангаров и пепелища, оставшиеся на том месте, где
совсем недавно стояли склады горючего, а чуть поодаль, на перепаханном бомбами
аэродромном поле, — разбросанные в разные стороны, искореженные обломки
того, что некогда представляло собой несокрушимые «летающие крепости».
Матросы, служившие на «Энтерпрайзе», были большей частью
народ молодой — никто из них, как говорится, еще не нюхал пороха и никогда
не видел того, во что может превратиться корабль, которого война коснулась
своей грозной десницей. И первым таким кораблем, представшим перед их взорами,
был линкор «Невада», выброшенный на мель неподалеку от входа в гавань, справа
от фарватера. Корма линкора целиком исчезла в грязной, мутной воде, а верхняя
палуба представляла собой огромную бесформенную груду металла. По обоим бортам
«Невады» стояли ошвартованные лихтеры и баржи. На самом линкоре, разбившись на
группы, трудились люди. Они приостановили работу лишь ненадолго — чтобы
посмотреть на проходящий мимо авианосец. Матросы на «Неваде» и «Энтерпрайзе»
встретили друг друга без единого приветственного окрика.
Авианосец вошел в Перл-Харбор в сумерки. Моросил мелкий
дождь, и гавань, в считанные часы превратившаяся в кладбище перекореженных
бомбами и торпедами кораблей, выглядела поистине зловеще: один ее вид мог кого
угодно ввергнуть в ужас. «Калифорния» также прочно сидела на мели, уйдя почти
целиком под воду, — на поверхности торчали только макушки орудийных башен
и часть палубных надстроек. Остальные линкоры, до налета стоявшие на якоре
попарно в ряд — чем и не преминули воспользоваться японцы, — теперь
больше походили на поверженных, изуродованных гигантских чудовищ. «Аризона» все
еще горела и дымилась. На перевернувшейся «Оклахоме» работали спасательные
команды; в наступившей темноте освещением им служили языки пламени, лизавшие
корпус «Аризоны», которые отбрасывали на водную поверхность яркие пляшущие
блики. Спасатели, орудуя газовыми резаками, проделывали в корпусе «Оклахомы»
отверстия и вытаскивали наружу моряков, оказавшихся замурованными в
полузатопленном линкоре, точно в склепе. Таким способом удалось спасти тридцать
два человека. Остальные же моряки «Оклахомы» — больше четырех сотен
человек — погибли, так и не сумев выбраться наружу: многие из них, когда
началась бомбежка, находились в глубоких внутренних отсеках корабля, и теперь,
даже если бы они были живы и кричали, взывая о помощи, снаружи их все равно
никто бы не услышал. Когда же несчастные наконец поняли, что спасения им ждать
неоткуда, они стали писать мелом на переборках последние послания своим живым
товарищам. Позднее, когда «Оклахому» [301] подняли на поверхность, выяснилось, что моряки,
замурованные во внутренних отсеках затонувшего линкора, продержались аж до 25
декабря — еще целых восемнадцать дней.
Наконец «Энтерпрайз» подошел к месту своей якорной
стоянки у острова Форд, и моряки уже с близкого расстояния могли наблюдать
зрелище, от которого в жилах у них застыла кровь.
*
* *
Описанные выше события — со слов их
непосредственных участников и очевидцев, позволяют предположить, что
американские моряки, летчики и солдаты воспылали лютой ненавистью к японцам,
которые буквально в одночасье сделались их злейшими врагами. С другой стороны,
правда и то, что американцы вообще недолюбливали японцев — по разным
причинам. Однако после Перл-Харбора граждане Соединенных Штатов были твердо
убеждены: все они оказались невинными жертвами вероломного нападения. И эта
убежденность породила в сердцах американцев — особенно тех, кто своими
собственными глазами видел ужасающие последствия налета, в том числе своих
заживо сгоревших товарищей, — не только слепую ярость, но и необоримое,
жгучее чувство мести. Мы не преследуем цели давать какие-либо оценки
случившемуся — все и без того ясно как день. Наша задача —
постараться понять истину, как применительно к чувствам, так и фактам. Чувства
и переживания тех же моряков «Энтерпрайза» уже стали частью истории, равно как
взрывы бомб и орудийная канонада. Вместе с тем, однако, мы просто не вправе
обойти вниманием обстоятельства, породившие эти самые чувства.
*
* *
«Бушидо», или кодекс чести самураев, высоко чтит
верность данному слову. И японские солдаты и моряки ссылаются на него постоянно
и по всякому поводу. Но как и любой другой кодекс рыцарской чести, «бушидо»
бессилен перед националистической идеей, якобы оправдывающей чувство
патриотизма. «Бушидо» безотказно действовал в далекую феодальную эпоху. В нашем
же веке — во времена крупномасштабных межнациональных конфликтов — он
оказался чересчур архаичным, а потому — совершенно бесполезным.
В ночь с 6 на 7 декабря японский посол в Вашингтоне
получил от своего правительства ноту, адресованную американскому
Государственному департаменту. Впрочем, даже не ноту, а своего рода ультиматум,
причем составленный довольно витиевато и туманно. И в последней его фразе, судя
по всему, содержался намек на объявление военных действий. Японскому послу было
предписано передать документ по назначению 7 декабря ровно в 13 часов по
вашингтонскому времени, что соответствовало 7 часам 30 минутам местного, то
есть гавайского времени. Словом, японцы хотели как бы оправдаться перед историей:
мы, дескать, напали на Перл-Харбор, в 7 часов 55 минут, а войну [302]
объявили в 7 часов 30 минут. А между тем японские авианосцы снялись с
Курильских островов и взяли курс на Перл-Харбор еще утром 26 ноября. И днем 6
декабря, когда флотилия находилась в 800 милях к северу от Гавайев,
главнокомандующий японскими авианосными силами адмирал Нагумо получил из Токио
шифрограмму: «Начинайте восхождение на вершину Нитаки». То был условный сигнал
начала налета. А точный день и час нанесения удара были установлены
заблаговременно. В самом деле, в генеральном плане ведения боевых действий,
составленном главнокомандующим японскими ВМС адмиралом Ямамото и переданном
соответственно всем старшим морским командирам, среди прочего имелась следующая
фраза: «В случае, если переговоры между Соединенными Штатами и Японией
завершатся подписанием мирного соглашения до назначенного дня, всем кораблям
ВМФ Японии надлежит вернуться на свои базы». Ни для кого не секрет и то, что
даже в мирное время главнокомандующие армиями и флотами всех стран
разрабатывают стратегические и тактические планы ведения наступательных боевых
действий, включающие в себя все возможные варианты: день «Д-2», день «Д-1»,
день «Д»{4} и час «Ч»{5}. Это входит в их служебные обязанности.
*
* *
Однако, как явствует из документов, обнаруженных на
борту японского линкора «Наши», потопленного 5 ноября 1944 года на рейде
Манилы, а также из показаний японских военнопленных, окончательный приказ к
началу нанесения бомбового удара был отдан из Токио 6 декабря. Никакого
контрприказа, отменяющего предыдущий, не последовало. Ноту японского
правительства должны были получить в Вашингтоне 7 декабря в 13 часов (в 7 часов
30 минут по гавайскому времени). А первые бомбы посыпались на Перл-Харбор в 7
часов 55 минут.
Таким образом, единственное, что сработало
безукоризненно четко, так это военная машина. Что же касается механизма
дипломатического, в нем явно что-то заело, причем дважды.
Американская военная разведка перехватила
ноту-ультиматум японского правительства в ночь на 7 декабря. В 8 часов утра ее
расшифровали и переслали начальнику Генерального штаба генералу Маршаллу. Но
генерала не оказалось на месте, и было решено ждать его возвращения. Шифровку
генерал Маршалл получил только в 11 часов 30 минут. А без десяти двенадцать он
передал ее в Перл-Харбор. Разведсообщение шло очень медленно — в Гонолулу
его получили лишь [303] в 7 часов 33 минуты по местному времени: ведь пометки
«сверхсрочно» на нем почему-то не значилось. Однако было уже поздно, когда
шифровку передали военно-морскому командованию Перл-Харбора, содержавшееся в
ней предупреждение оказалось совершенно бесполезным.
Так что поначалу злой рок войны сработал на руку
японцам. Но вместе с тем и против них. И вот почему.
Чтобы расшифровать путаную ноту-ультиматум,
дешифровальщикам японского посольства в Вашингтоне потребовалось куда больше
времени, нежели американским контрразведчикам. К тому же японский посол
потратил определенное время на то, чтобы получить аудиенцию у госсекретаря
Корделла Халла, у которого и без того дел было невпроворот. Другими словами,
нота-ультиматум была передана американскому правительству только в 14 часов 20
минут. А к тому времени Перл-Харбор уже пережил первый удар японских
бомбардировщиков. Корделл Халл, узнав о случившемся, не выразил, однако,
никакого протеста полномочным представителям Японии. Он ограничился лишь тем,
что внимательно прочитал документ, принял его содержание к сведению, высказал
недоумение по поводу заключенных в нем формулировок и спровадил представителей
японского посольства восвояси. Те же в свою очередь могли знать о том, что
произошло в Перл-Харборе, а могли и не знать, но, во всяком случае, они
наверняка догадывались. Как бы то ни было, японские полпреды покинули
американского госсекретаря в некотором смятении, что, впрочем, и понятно.
Стоит ли нам теперь спрашивать себя вместе с
контр-адмиралом Барджотом, автором знаменитых исследований по истории войны в
Тихом океане, «чем бы закончилось дело в случае, если бы грозный американский
флот под командованием вице-адмирала Хэлси столкнулся в море с флотом адмирала
Нагумо»? Ведь боевой приказ № 1, во исполнение которого, как мы помним,
американским летчикам предписывалось «бомбить, торпедировать и обстреливать из
бортового оружия всякое судно, способное нести угрозу эскадре», был подписан 28
ноября. Но как бы там ни было, с точки зрения истории, важным и бесспорным
остается один факт: японская авиация совершила налет на Перл-Харбор до того,
как Япония официально объявила войну Соединенным Штатам. Что же касается
моряков «Энтерпрайза», для них, как и для всех американцев, налет японских
бомбардировщиков на Перл-Харбор был самым настоящим вероломством. И не случайно
в дальнейшем американо-японская война носила исключительно ожесточенный,
беспощадный характер, хотя поначалу, после бомбардировки, когда гроза поутихла
и положение в Перл-Харборе более или менее нормализовалось, тела сбитых
японских летчиков были преданы земле с высокими воинскими почестями. К тому же
американские моряки [304] и летчики по достоинству оценили профессиональные
качества и мастерство японских пилотов. Но это только сначала. Потом же
американцы возненавидели японцев лютой ненавистью и уже помышляли лишь об
одном — жестоком возмездии.
II. Ответный удар
В этой книге я решил обойтись без карт, схем и прочей
графики: читатель, как правило, не очень-то любит все это рассматривать. Но
разве я вправе винить его в том? Читателю куда больше по душе воображать себя
на месте героя повествования, особенно если герой сражается с оружием в руках.
Тогда он становится сродни небезызвестному стендалевскому персонажу из
«Пармской обители» Фабрицио дель Донго: тот, читая, к примеру, описания битвы
при Ватерлоо, видел все как будто глазами ее непосредственного участника —
фрагментарно, но на удивление широко и ярко. Зато моряки «Энтерпрайза», в
отличие от нас с вами и героя Стендаля, каждый день слушали радио и скрупулезно
изучали карты Тихого океана, пришпиленные к переборкам в жилых отсеках
авианосца. Последуем же и мы их примеру. Только что перед нашим взором
предстала удручающая картина — разгромленный Перл-Харбор и почти полностью
уничтоженный американский линейный флот. А между тем в одиннадцати тысячах миль
к западу два британских линкора — «Рипал», водоизмещением 32 000 тонн, и
«Принц Уэльский», водоизмещением 35 000 тонн, величественно следовали вдоль
северного берега Малаккского полуострова — курсом на Куантан{6}, «где, предположительно, высадились
японские войска». Погода стояла пасмурная, по морю шла крупная зыбь. Японская
авиация нанесла удар 10 декабря в 12 часов 45 минут. В результате налета
«Рипал» и «Принц Уэльский» за какие-нибудь тридцать пять минут пошли ко дну. В
тот же день — 10 декабря японцы захватили атолл Уэйк и высадились на
острове Лусон, что в Филиппинском архипелаге, а 16 декабря — на Борнео. 17
декабря оказался отрезанным от остального мира Гонконг, главный порт Азии и
один из крупнейших в мире, — Гонконг, являвший собой олицетворение
незыблемой мощи великой британской империи, обрамленный, точно ожерельем,
несравненными по красоте лужайками для гольфа, голубыми бассейнами,
ипподромами... Гонконг, ощетинившийся бездонными жерлами [305]
дальнобойных орудий и считавшийся сам, пожалуй, неприступной из крепостей. Во
время бомбардировок были разрушены водонапорные башни и выведена из строя
городская система водоснабжения, пожары охватили Европейский квартал, ну а в
довершение ко всему была уничтожена добрая половина местного гарнизона. Войска
генерала Ямашиты, обходя стороной шоссейные и железнодорожные магистрали,
оккупировали полуостров Малакка, продираясь сквозь труднопроходимые, а то и
вовсе непролазные джунгли, кишащие змеями и крокодилами. Так, 19 декабря японцы
уже вторглись в Пенанг и выдвинулись к Сингапуру. И Сингапур, снискавший славу
«Дальневосточного Гибралтара» или «Главного форпоста Южно-Китайского моря» и
защищенный похлеще Гонконга — куда более мощными пушками и торпедными
установками, — а потому считавшийся неприступным со стороны моря, был
буквально заполонен, точно саранчой, «доблестными» покорителями джунглей и
сдался 25 февраля. Гонконг же капитулировал 25 декабря — многие сиены той
позорной капитуляции японцы засняли на кинопленку. На ней видно, как под
задымленным тропическим небом, меж обращенных в руины зданий идут группой
британские генералы и штабные офицеры с осунувшимися, скорбными лицами, в шортах
и рубашках-безрукавках цвета хаки, — гордость англосаксонской нации. А во
главе группы чинно и важно, словно древние самураи, вышагивают японские
военачальники — коренастые, в причудливо выгнутых фуражках, непомерно
больших башмаках, увенчанных гетрами; они обмениваются между собой короткими
фразами и жестами. Следом за ними военнопленные английские генералы вместе с
почетным эскортом из представителей японского генералитета входят в какое-то
строение, проходят дальше в полупустую комнату, где из предметов мебели уцелели
разве что столы и стулья, и рассаживаются. Потом один из японских офицеров
встает и зачитывает какой-то документ: голоса офицера не слышно — видно
только, как быстро и живо шевелятся его губы. Затем он кладет бумагу на стол, и
ее поочередно подписывают: сперва — англичане, а после — японцы.
Потом все снова встают и выходят на залитую ярким солнцем улицу — все
кончено. Слава и доблесть белого человека, похоже, посрамлены в Азии на веки
вечные.
В это время «Энтерпрайз» находился в открытом море.
После сокрушительного налета на Перл-Харбор три авианосца, в том числе
«Энтерпрайз», каждый в сопровождении своего «экрана» патрулировали воды к
западу от Гавайского архипелага. Вице-адмирал Уильям С. Пай, исполнявший
обязанности главнокомандующего Тихоокеанским флотом — вернее тем, что от
него осталось — до тех пор, пока на этот пост не назначили Честера У.
Нимица, который сменил на этом посту Киммела, делал все возможное, чтобы
предупредить очередной воздушный налет неприятеля, а может, кто его знает, и
крупномасштабное [306] вторжение. Однако уже 21 декабря «Энтерпрайз» взял курс
на запад, и тогда командир авианосца обратился к экипажу с такими словами: «Мы
направляемся к атоллу Уэйк. Нам приказано освободить тамошний гарнизон». Таким
образом, авианосцу надлежало вернуться к тому самому одинокому коралловому
атоллу, затерянному посреди Тихого океана, куда тремя неделями раньше он
доставил двенадцать летчиков. Члены экипажа «Энтерпрайза» всегда помнили о
своих товарищах-летчиках — и слова командира о том, что им предстоит идти
на помощь Уэйку, они восприняли с нескрываемой радостью. Вот уже несколько
месяцев кряду американцы возводили на Уэйке укрепления. Но как и чем можно
защитить булавочную головку? Как бы там ни было, местный гарнизон «укрепился»
настолько, насколько позволяла крохотная площадь атолла, составлявшая
всего-навсего пару квадратных километров. И на этом-то жалком клочке суши
ютилось все островное население. Однако после бомбежек оказались разрушенными
продовольственные склады и лавчонки, да и запасы пресной воды неумолимо
истощались. Но, невзирая ни на что, Уэйк держался стойко, и «Энтерпрайз»
сопровождал конвой поддержки. 22 декабря связь с Уэйком прервалась. 23 декабря
конвою оставалось до цели сутки хода — а Уэйк по-прежнему молчал.
Вице-адмирал Хэлси приказал всем судам конвоя прибавить оборотов. Матросы, не
знавшие ни времени выхода в эфир радиостанции Уэйка, ни ее частот, не
догадывались и о том, отчего атолл не отвечает. По их расчетам, «Энтерпрайз»
вместе с конвоем должен был подойти к Уэйку 24 декабря — на Рождество. Так
что было самое время готовить подарки. В тот же день, 23 декабря, американское
радио передало безрадостное известие: защитники Уэйка капитулировали. Тогда
конвой получил приказ изменить курс и двигаться к острову Мидуэй: теперь речь
уже шла о том, чтобы срочно укреплять подступы к главным островам Гавайского
архипелага во избежание перл-харборской трагедии.
После того как «Энтерпрайз» в составе оперативного
соединения из других кораблей выполнил задание по прикрытию высадки войск и
выгрузке техники на Мидуэй, авианосцу предстояло сопровождать океанские конвои
в Австралию. И все это время моряки «Энтерпрайза» денно и нощно слушали радио,
которое постоянно передавало одну плохую новость за другой. Так, например, 31
декабря экипаж узнал, что японцы захватили американскую военно-морскую базу
Кавита на Филиппинах, а 2 января 1942 года неприятельские танки уже грохотали
по улицам Манилы. Вторжение на Филиппины длилось весь январь. Американские
войска просто чудом успели покинуть эти и другие отрова Юго-Восточной Азии, к
которым уже подходили корабли под японским флагом. А Токийское радио меж тем
неустанно бросало в эфир на английском языке одну и ту же издевательскую фразу:
«Куда же подевался непобедимый американский флот?» [307]
«Пока положение дел на Дальнем Востоке обострялось с
каждым днем и японцы владели преимуществом и инициативой практически во всей
западной части Тихого океана, американский Тихоокеанский флот под командованием
адмирала Нимица готовился к крупномасштабному наступлению, — писал позднее
адмирал Кинг. — И местом нанесения главного удара были выбраны Маршалловы
острова и острова Гилберта. Осуществление этой важнейшей стратегической
операции было поручено вице-адмиралу Хэлси, который возглавил эскадру, куда
вошли авианосцы «Энтерпрайз» и «Йорктаун», тяжелые крейсеры «Честер»,
«Луисвилл», «Нортхемптон» и «Солт-Лейк-Сити», легкий крейсер «Сент-Луис» и
десять эсминцев».
Американские адмиралы по большей части разительно
отличаются от своих заокеанских коллег — главнокомандующих военно-морскими
силами европейских стран. Они больше походят на бейсболистов. И то верно: по
выходе в море многие из них нахлобучивают бейсбольные кепки с гигантскими
козырьками. Носят они рубашки цвета хаки с открытым воротничком, украшенным
адмиральскими звездами, — пожалуй, это и есть их единственный знак
различия. В холод тот же вице-адмирал Хэлси, к примеру, облачался в летную
кожаную куртку на шерстяной подкладке; в дождь он надевал штормовку с
капюшоном, на воротнике которой, с обеих сторон, посверкивали адмиральские
звезды, а на спине красовались три большие буквы: ADM (адмирал). На правом
плече у нашего вице-адмирала была наколота татуировка в виде якоря —
неизгладимый знак принадлежности к одному великому морскому братству. Да и
вообще человек он был весьма колоритный.
В январе 1942 года вице-адмиралу Уильяму Фредерику Хэлси
исполнилось шестьдесят. Ростом он был метр семьдесят и весил семьдесят семь
килограммов. У него было широкое лицо, массивный, как у боксера, подбородок и
короткая шея. По ширине лба он мог бы тягаться с самим Сократом, а по живости
выражения лица и широко расставленных глаз — уж и не знаю с кем. Словом,
Уильям Хэлси обладал видной наружности и, в общем, производил впечатление
человека решительного, энергичного и общительного. В молодости он играл в
футбол за Виргинский университет и изрядно отличился на этом поприще —
прежде всего как стремительный и упорный нападающий, за что товарищи по команде
прозвали его Быком, так что стремление атаковать, безусловно, было заложено в
характере Хэлси с юности. Порой оно проявлялось и в жизни. Тем более что, как
известно, в повседневной жизни человек зачастую соответствует — или, по
крайней мере, старается соответствовать — образу, каким его наделили
другие.
Уильям Хэлси долго командовал эскадренными миноносцами.
Но даже в мирное время, на учениях, он отдавал предпочтение [308]
наступательным — атакующим действиям. В многочисленном американском
военно-морском флоте, к тому же ни в чем не знающем недостатка, помять или
ободрать корпус эсминца в процессе резкого и крутого маневра — штука вовсе
не зазорная, не то что во французском ВМФ, для которого спуск на воду
небольшого суденышка уже грандиозное событие. Во время первой мировой войны
Уильям Хэлси получил «Военно-морской крест»{7} — «за выполнение важной и сложной
боевой задачи», а также «за отвагу и решительность, проявленные при ведении
затянувшихся наступательных и оборонительных боевых действий». Когда ему
исполнилось пятьдесят два года, он, устав, как видно, от беспрестанного
торчания на капитанском мостике эсминца, устремил свой взор в поднебесную высь,
доступную разве только летчикам. «За авиацией будущее. — говаривал
он. — И в скором времени главную роль в военно-морских сражениях будут
играть самолеты. Так что пора бы и мне научиться летать». Сказано —
сделано. И вот наш доблестный морской волк поступил в училище военно-морской авиации
в Пенсаколе, штат Флорида. Однако по возрасту и зрению место в кресле пилота
ему было заказано. Не беда — его вполне устроил диплом штурмана. Впрочем,
благодаря редкостному упорству и настойчивости новоиспеченному штурману в конце
концов удалось получить и заветный диплом пилота, и это — в пятьдесят
три-то года! Диплом летчика был нужен будущему адмиралу скорее для морального
удовлетворения. Хэлси так ни разу и не сел за штурвал современного боевого
самолета; не довелось ему и взмыть в небо с палубы авианосца. Зато его познаний
и опыта в морской авиации, а также репутации решительного сторонника широкого
применения авиации на море оказалось вполне достаточно, чтобы ему поручили
командование авианосцем «Саратога». Потом Хэлси назначили начальником того
самого Пенсаколского училища, где он некогда постигал премудрости летнего
мастерства. А следом за тем он возглавил авианосное соединение
«Эн-терпрайз» — «Йорктаун», после того как оба авианосца сошли со
стапелей. И тут на тебе — война с Японией. И Хэлси, по прозвищу Бык, снова
ринулся в атаку — только на сей раз во главе не миноносной эскадры, а
крупного авианосного соединения.
Уильяму Хэлси вскоре предстояло стать прообразом эдакого
лихого военачальника с «яркой и привлекательной наружностью», столь обожаемой
военными корреспондентами. Надо заметить, что помимо боксерской внешности и
поистине бычьего норова, за Хэлси водилась еще одна довольно характерная
особенность: вице-адмирал имел привычку смачно ругаться. А по отношению к врагу
он и вовсе был непреклонен — клял его на чем свет стоит каждый божий день,
причем [309] без всякой жалости: «Надо уничтожить этих растреклятых
японцев, попросту стереть в порошок, и как можно больше!» Однако в результате
серьезного кожного заболевания ему пришлось отбыть в Соединенные Штаты и
пролежать на госпитальной койке целых пять месяцев — с мая по сентября
1942 года. Так что к командованию он вернулся лишь в августе 1944 года. А годом
раньше, будучи в Окленде — в Новой Зеландии, Хэлси выступил вот с каким
заявлением: «В самом начале войны я думал, что один наш стоит трех японцев.
Отныне же я позволю себе увеличить соотношение: один американец — за пару
десятков японцев. К тому же японцы для меня все равно что обезьяны. Я обзываю
японцев «обезьянами» только потому, что не могу назвать их словом, которое так
и вертится у меня на языке». Некоторое время спустя — уже в Нумеа{8} — он предрек во всеуслышание, что
война в Тихом океане закончится в 1943 году парадным шествием союзных войск по
улицам Токио. В конце того же 1943 года Хэлси по-прежнему находился в Нумеа, за
своим рабочим столом. Ему не хватило сил преодолеть 3500 морских миль,
разделяющих остров Гуадалканал и Токио. Единственное, что он смог, и то ценой
невероятных усилий, так это ступить на берег острова Бугенвиль, лежащего в 300
милях к северо-западу от опаленного войной Гуадалканала.
Журналисты высоко ценили раскованность Уильяма Хэлси в
общении, которая иной раз разряжала официоз и поднимала настроение и в высших
эшелонах американского командования. Однако Нимицу порой даже приходилось
защищать своего подчиненного — в таких случаях он оценивал его только с
самой лучшей стороны: «Он профессионал до мозга костей и характер у него агрессивный,
как у заправского вояки. В действиях он не терпит ни безрассудной поспешности,
ни излишней сдержанности. В нем прекрасно сочетаются такие редкие для человека
военного качества, как благоразумие, дерзость и отвага. Любую операцию он
просчитывает на несколько ходов вперед, стараясь учесть все до мелочей, чтобы
не допустить ни малейшего риска». Последнюю оценку, данную Нимицем Уильяму
Хэлси, позднее припомнили. «В битве у Лейте{9}, — писал один американский
историк, — Хэлси пошел-таки на риск, вследствие чего погибли сотни
американских моряков». После той знаменательной битвы Хэлси пришлось [310]
принимать у себя и утешать родных и близких погибших, на его голову со всех
сторон сыпались обвинительные письма... Все это, понятно, доставляло ему мало
радости. Кстати, упомянутый выше историк назвал главу, посвященную
вице-адмиралу Хэлси, отнюдь не двусмысленно: «Портрет убийцы».
Между тем бесспорно и другое: Ульям Хэлси был самым
популярным из американских адмиралов. Причем не только среди рядовых
американцев (тут уж изрядно потрудились военные корреспонденты), но и среди
моряков — невзирая на литературные излишества тех же военных
корреспондентов. Хэлси был «кумиром всех моряков, — писали газеты, —
которые по большей части его в глаза не видели, ничего о нем не знали и даже не
могли сказать, чем он, собственно, командует, не говоря уже о том, чтобы
назвать хотя бы одну из одержанных им побед». Так родилась легенда, оказавшаяся
на поверку более стойкой, нежели ее герой. Когда его попрекали скоропалительным
пророчеством, высказанным публично в 1943 году, Хэлси отвечал: «То был
пропагандистский ход — так сказать, для поднятия боевого духа». Что верно,
то верно: порой было довольно одного лишь его слова или даже безмолвного
присутствия, чтобы у моряков тотчас же поднялся боевой дух. И вот вам тому
пример. 15 сентября 1942 года адмирал Нимиц прибыл на борт «Энтерпрайза»,
стоявшего тогда в Перл-Харборе, с тем чтобы вручить награды его экипажу. А перед
тем он узнал о гибели авианосца «Уосп». И чтобы хоть как-то смягчить
трагическую весть, он обратился к морякам с такими словами: — «Я
приготовил вам сюрприз. Скоро прибудет вице-адмирал Хэлси».
Моряки встретили слова Нимица громогласными ура! Так-то вот:
всякий раз, когда Хэлси появлялся на каком-нибудь смотре или параде, его везде
и всюду встречали громоподобными приветствиями. Из всех представителей
верховного командования Тихоокеанским флотом, пожалуй, только он один снискал
себе столь ярко выраженные симпатии. И что удивительно, вице-адмирал всегда
принимал подобные знаки внимания близко к сердцу: стоило доблестному Быку, не
очень-то отличавшемуся изысканностью манер, услышать в свой адрес бурные
возгласы приветствия, как он едва сдерживался, чтобы не прослезиться. В конце
войны он заявил, что желает оседлать ретивого, белой масти скакуна,
принадлежавшего японскому императору. Но, к счастью, не успел: ему пришлось
поспешить на борт линкора «Миссури» — он как раз бросил якорь в Токийском
заливе, — чтобы участвовать в торжественной церемонии подписания акта
капитуляции Японии. Таков, в общих чертах, истинный портрет отважного героя
Тихоокеанской войны, вице-адмирала Уильяма Фредерика Хэлси. А в тот день —
в конце января 1942 года — по выходе из Перл-Харбора «он, во главе
небольшой эскадры, состоявшей из чудом уцелевших кораблей [311]
некогда самой крупной в мире тихоокеанской флотилии, устремился навстречу
неизвестности». Тогда в его распоряжении не осталось ни одного крейсера для
прикрытия эскадренных авианосцев. Среди многочисленных очевидцев, наблюдавших
за выходом эскадры в океан, лишь единицы знали, что вице-адмиралу приказано
атаковать неприятеля в открытом море. И эти посвященные с ужасом думали, что
будет, если эскадра Хэлси столкнется с японской линейной флотилией, оснащенной
406-миллиметровыми орудиями. «В довершение ко всему, — писал Флетчер
Пратт, — никто не знал, как поведут себя наши моряки, привыкшие к
комфорту, повстречавшись с японцами — истинными аскетами, не помышлявшими
ни о чем ином, кроме как о славе и щепотке риса».
*
* *
В 1945–1946 годах в европейских кинотеатрах показывали
цветной документальный фильм под громким названием «Воитель», снимавшийся на
борту американского авианосца. Фильм этот, помнится, произвел на зрителей
ошеломляющее впечатление. Прежде всего людей потрясали сцены на камбузе и в
просторных столовых авианосца, где на столах были расставлены в бесконечные
ровные ряды сотни тарелок с яичницей-глазуньей и сочным бифштексом, а рядом
стояли тарелки поменьше, и на каждой — по большому куску яблочного пирога.
При виде эдакого изобилия у многих зрителей, совсем недавно переживших ужасы
оккупации — голод и холод, — изо рта текли слюнки, а на глаза
наворачивались слезы. Дальше, по ходу фильма, искусственно вызванное чувство голода
уступало место любопытству и восхищению, поскольку выяснялось, что на борту
американского авианосца ни в чем не было недостатка: громадный корабль был
оснащен всем необходимым для нормальной, даже комфортной жизни, равно как и для
ведения боевых действий. Чисто подсознательно аудитория изумлялась американской
роскоши, в которой, казалось зрителю, купался не только авианосец — герой
фильма, но и весь флот Соединенных Штатов вкупе с армией.
Разумеется, тот фильм — чего там греха таить —
носил пропагандистский характер. Ну а чтобы своими собственными глазами
увидеть, как оно там на самом деле — на борту американского авианосца,
нужно прослужить на нем матросом хотя бы короткое время. Кроме того, существует
немало документальных письменных свидетельств о жизни и быте моряков на
авианосцах и фотографий — все это можно свободно почитать и посмотреть,
чтобы составить себе более или менее ясное представление. Но как бы там ни
было, настоящая жизнь на американском авианосце существенно отличается от той,
что была показана в красочном фильме «Воитель».
Давайте же познакомимся с этой жизнью поближе. Итак,
возьмем самые впечатляющие, со зрительской точки зрения, сцены фильма — на
[312] камбузе и в столовых. Бачковые (наряд по камбузу)
разносят по столам тарелки, которые так и ломятся под тяжестью наложенных в них
блюд. На самом же деле — ничего подобного. Каждый матрос сам подходит к
раздаточной — она расположена там же, в одном из жилых отсеков
корабля, — заказывает раздатчику (как правило — негру) желаемые блюда,
расставляет их на подносе, берет столовые приборы, наливает себе в кружку кофе
из бачка и затем идет к любому столу, где есть свободное место, — словом,
как в обычной гражданской столовой. В зависимости от боевого расписания экипаж
авианосца питается три раза в день, причем на каждый прием пищи отводится два
часа. Таким образом, моряки могут поесть в любое время — в пределах этих
двух часов. Кто хочет, может попросить добавки — ради Бога, сколько душе
угодно. И в этом заключается еще одно важное отличие американских армии и ВМФ
от, например, французских. И тут остается лишь догадываться, во что
превратились бы наши солдаты и моряки, случись в армии и ВМС Франции ввести
либеральные американские порядки. Ведь для нас, французов, еда — целый
ритуал, величайшее таинство, не то что для американцев или большинства других
народов. В этом смысле преимущество американских матросов заключается в том,
что они прекращают есть, как только чувствуют, что утолили голод. В процессе
еды они потягивают воду или кофе. Впрочем, бачки с горячим кофе расставлены на
американских кораблях чуть ли не на каждом шагу — пей не хочу. Слава Богу,
военно-морскому командованию Соединенных Штатов не пришло в голову разливать
матросам спиртные напитки, иначе... Ну а ежели такая шальная мысль все же была,
то военачальники вовремя от нее отказались — и, право слово, поступили
мудро. Так что алкоголь на американских военных кораблях, заметим, не в чести,
и это распространяется как на рядовых членов экипажа, так и на офицеров. Наряду
с бесплатным кофе, каждый из них волен купить в столовой любой другой
безалкогольный напиток — например, разных сортов содовую или лимонад, а
кто пожелает — мороженое. Единственно — ни грамма спиртного. Помимо
того, в киосках, при тех же столовых моряки могут приобрести кое-что из
обмундирования, предметов туалета, подарки родным, близким и любимым девушкам,
сигареты, комплекты настольных игр, радиоприемники — в общем, все, что
только может пожелать моряк, у которого в кармане водятся денежки. Мне
доводилось слышать, будто одно время там можно было купить — правда,
из-под полы — даже японские флаги, якобы добытые в боях за освобождение
тихоокеанских островов, и прочие искусно подделанные военные трофеи. Впрочем,
командиры кораблей довольно скоро пресекли такого рода торговлю. Ну а самым
ходовым товаром в военные годы, известное дело, были портативные
радиоприемники. Радио было неотъемлемой частью жизни на корабле: оно стало
своего рода дозволенным и даже [313] рекомендованным способом отдохновения от повседневных
забот и, если можно так выразиться, тяжкого бремени неизвестности. Моряки знай
себе покручивали ручки настройки, стараясь поймать ту или иную любимую волну;
многие настраивались на Токийское радио, вешавшее также на английском языке.
Правда, перед тем как включить приемник, надо было удостовериться, петли где
поблизости создающего помехи источника магнитного поля, — и тут моряки
целиком полагались на корабельных специалистов, благо на борту существовала
целая радиослужба. Кроме того, экипаж авианосца имел возможность смотреть
кино — его крутили несколько раз в неделю на ангарной палубе (она
располагалась под полетной палубой). Вот когда была потеха! Моряки
подсмеивались над патриотическими фильмами (нелюбовью к так называемому
художественно-патриотическому кино, впрочем, отличались матросы и солдаты почти
всех стран мира, невзирая на тщетные старания правительства внедрять его чуть
ли не повсеместно), отдавая безусловное предпочтение кинокомедиям. Наибольшим
же успехом пользовались документальные киноленты, снимавшиеся на различных
кораблях и в самой что ни на есть настоящей боевой обстановке: моряки нередко
узнавали на экране своих друзей и товарищей, а случалось — и самих себя.
Такие фильмы любили смотреть особенно те, чьи места по боевому расписанию
находились в чреве авианосца, откуда нельзя было увидеть то, что творится на
открытых палубах и в море. Не самое последнее место в жизни моряков занимала и
религия. Среди американцев атеисты вообще редкость, а среди моряков и подавно.
Так что на богослужениях, проходивших в специальном помещении, обычно
присутствовали все свободные от вахт и нарядов члены экипажа — и католики,
и протестанты. Многие не считали для себя зазорным исповедоваться —
особенно перед боем.
На зрителей «Воителя», ко всему прочему, произвела неизгладимое
впечатление и вольность в выборе обмундирования. Так, глядя на всех этих бравых
парней, одетых кто во что горазд, только не в униформу, узнать в них военных
моряков можно было едва ли. Герои фильма предпочитали рядиться в броскую
спортивную форму, дабы выглядеть на экране, как говорится, на все сто. И, надо
признаться, им это удалось на славу. Но что бы там ни было, на борту
настоящего, а не «бутафорского» авианосца, когда он выходил в море, члены
экипажа и правда одевались в униформу разного цвета — в зависимости от
специальности. Таким образом было легко определить, кто есть кто. К тому же
обмундирование отличалось отменным качеством, было удобно и вполне
соответствовало роду занятий и сезону. Потом, оно состояло из стольких
элементов, что во французском языке попросту не хватит слов, чтобы дать каждому
из них свое название. Матросы обыкновенно носили комбинезоны — либо синие,
либо цвета хаки, фуфайки и просторные бушлаты — по их цвету можно было
определить [314] специальность матроса. Впрочем, впереди у нас еще будет
возможность разобраться в богатой палитре американского военно-морского
обмундирования — когда мы с вами поднимемся на полетную палубу авианосца.
Морские пехотинцы носили форму только одного цвета — хаки, офицеры —
брюки и рубашки того же цвета. К завтраку они повязывали черные галстуки, а к
обеду старались являться во всем белом. В дневное время большинство матросов и
офицеров ходили в шортах, а в свободные от вахты часы всем членам экипажа
дозволялось появляться на открытых палубах в так называемых пляжных костюмах, а
проще говоря — в одних лишь шортах. Больше того: всем, кто работал во
внутренних отсеках корабля, в свободное время даже настоятельно рекомендовали
почаше выходить на свет божий. Единственное, от чего их предостерегали, так это
от продолжительного пребывания под палящим солнцем — во избежание ожогов и
солнечного удара. Тем более что в уставе корабельной службы было черным по
белому написано: «Преступником следует считать всякого члена экипажа, который
по собственной халатности оказался неспособным к несению повседневной службы и
ведению боевых действий».
Наконец, зрителей фильма не оставила равнодушной
дисциплина, царящая на борту авианосца, — точнее говоря, характер
взаимоотношений между офицерами и подчиненными. С точки зрения любого
европейца, военной дисциплины, как таковой, там не наблюдалось вовсе. Было
такое впечатление, будто действие фильма происходит не на боевом корабле, а на
каком-нибудь заводе или, того хлеще — стадионе, где спортсмены и тренеры
суетятся и гомонят, точно перед выступлением на ответственных соревнованиях. В
общем, все то же самое: чтобы освоиться во взаимоотношениях между членами
экипажа американского авианосца, необходимо какое-то время прослужить на его
борту. Но в одном можно быть уверенным безусловно: отношения между
уорент-офицерами, старшинами и матросами были далеки от того, что принято
называть «муштрой», введенной еще Фридрихом II{10} и сохранившейся в вооруженных силах иных
европейских стран и в наши дни. Бесспорно, однако, и то, что за серьезные
провинности в американском флоте всегда наказывали весьма сурово; кроме всего
прочего, в определенных обстоятельствах — во время учений, смотров,
парадов и других официальных церемоний — субординация между старшими и
низшими по званию соблюдалась исключительно четко и строго. Зато в повседневной
жизни, в смысле — во время обычной службы, эти отношения и впрямь
выглядели скорее спортивными, нежели военными, — ни малейшей строгости.
Таким образом, демократизм можно считать основополагающим принципом в
военно-морском [315] флоте Соединенных Штатов. И ярче всего, на мой взгляд,
этот принцип проявляется в том, что американские офицеры и матросы, образно
выражаясь, едят из одного котелка. «Рацион питания у офицеров должен
соответствовать рациону питания матросов. В случае крайней необходимости он
понижается одинаково как у матросов, так и у офицеров» — это положение
военно-морского устава соблюдалось неукоснительно. Хотя человеку невоенному оно
может показаться несущественным, на самом деле это далеко не так: на практике
подобный принцип распределения довольствия оказывается самым что ни на есть
существенным. Матрос, знающий, что адмирал или командир корабля получает ту же
пищу, какую выдают и ему, относится к своим обязанностям и переносит тяготы
службы совсем не так, как тот же матрос, который знает, что в отличие от него
офицерский стол ломится от обилия и разнообразия яств. Я позволил себе
остановиться на этом подробно отнюдь не в целях пресловутой пропаганды или
оттого, что восхищаюсь американскими порядками, а только ради того, чтобы
констатировать факт, говорящий сам за себя.
Кстати сказать, с вышеизложенным принципом флотского
демократизма непосредственно связано и то, что американские моряки, как
правило, имели четкое представление обо всех операциях, в которых предстояло
участвовать их кораблю. Так, например, во время боевых действий кто-то из
вахтенных офицеров непременно докладывал с мостика оперативную обстановку по громкой
корабельной связи — чтобы его слышали во всех отсеках корабля. (Скоро и мы
с вами станем слушателями таких, с позволения сказать, прямых репортажей с
мостика.) А вот на военных судах европейских стран матросы не знали о боевой
обстановке практически ничего — то же самое можно сказать и о большинстве
офицеров. Зачастую перемены курсов и направлений корабля служили предметом
жарких споров и всяческих кривотолков. (Нередко неприятель оказывался куда
более осведомленным насчет боевого задания, полученного кораблем, нежели его
экипаж.) Нет, на американском авианосце, за редким-редким исключением, все
обстояло совсем по-другому: едва он успевал сняться с якоря, как командир по
громкой связи обращался с личным приветствием ко всему экипажу и докладывал,
куда держит курс корабль. И морякам такая открытость, конечно же, была по душе.
Да и вообще, американское военно-морское командование считало, что морякам
просто необходимо знать, куда и зачем направляется их корабль. И не случайно,
после того как в конце января 1942 года «Энтерпрайз» покинул Перл-Харбор,
командир авианосца лично доложил экипажу о том, что авианосцу предстоит стать
флагманским кораблем при проведении первой наступательной операции против
японских ВМС и ВВС и в этой связи ему предписано следовать к Маршалловым
островам. Внимательно выслушав сообщение командира, матросы тотчас же кинулись
к картам Тихого океана. [316]
Офицеры военно-морской разведки раздали пилотам
авиационные карты, фотопланы с увеличенными изображениями островных целей и
объектов атаки, а также географические справочники с описанием Маршалловых
островов. Летчики получали столь подробную документацию перед началом любой
операции. Иногда им предоставлялась возможность познакомиться с рельефными
макетами местности, на которых так же ясно и четко обозначались подлежащие
уничтожению объекты и цели. Однако Маршалловы острова вот уже два десятка лет
как принадлежали Японии. А получить от японцев какие бы то ни было
разведданные — задача крайне затруднительная, ведь для японца любой иностранец —
шпион. (Впрочем, и сами японцы, оказавшись за границей, страдали ярко
выраженной склонностью к шпионажу.) Таким образом американцы располагали
устаревшими картами Маршалловых островов — во многом спорными и
сомнительными. Зато в справочниках имелось немало полезных сведений как о самих
островах, так и о их жителях. Словом, при подготовке к боевым действиям
справочники сослужили американским морякам и летчикам добрую службу.
*
* *
Маршалловы острова и острова Гилберта представляют собой
группы атоллов. На земле вряд ли можно сыскать клочок суши, более похожий на
отороченное жемчугом изумрудное ожерелье, чем атолл, — к тому же, если
глядеть на него с высоты птичьего полета, да еще при ярком тропическом свете,
атоллы, как известно, образуются из скелетов полипов, или мадрепоровых
кораллов, состоящих из известняка. Коралловые образования обычно формируются на
вершинах подводных хребтов и поднимаются из глубин океана к его поверхности,
преодолевая на своем пути многокилометровую водную толщу. На открытом же
воздухе коралл погибает. Под действием солнечных лучей известняк разрушается,
превращаясь в мелкое крошево и образуя благоприятную среду, на которое морские
течения, ветры и дожди наносят песок, почву и семена различных растений. Семена
произрастают и со временем дают обильные всходы. Так вот и рождается ожерелье,
отороченное изумрудным цветом зелени, золотом песка и жемчугом белопенного
прибоя. А посреди этого великолепия — бирюзовая гладь. Иначе говоря,
изумрудное кольцо растительности обрамляет лагуну — своего рода
миниатюрное внутреннее море, мелкое, спокойное и переливающееся всеми цветами
радуги. Чем еще можно дополнить чарующее первозданное великолепие атолла? Разве
что пышными цветами — черными, белыми, красными. И вдруг над этим, казалось
бы, незыблемым, вечным чудом нависает смерть!
Атоллы могут быть совсем крохотными — как,
например, Уэйк, почти идеально круглыми и огромными. Практически все атоллы
Маршалловых островов и островов Гилберта представляют собой идеальные [317]
естественные полигоны, образованные множеством мелких островков и рифов, как бы
прикрывающих вход в лагуну, которая соединяется с океаном узким проходом. Так
что лагуна еще и превосходное место для якорных стоянок кораблей — как,
например, на атолле Кваджалейн, самом крупном в мире, достигающем 100
километров в длину и 50 — в ширину.
К этим-то атоллам, на которых, точно на удобном
плацдарме, закрепились японцы, и продвигалась со скоростью 25 узлов
американская эскадра — «Энтерпрайз» и корабли сопровождения.
Как было сказано выше, в дневное время авианосец следует
под двойным авиационным прикрытием: верхним — на случай появления
самолетов противника, и нижним — на случай обнаружения неприятельских
подводных лодок. Другими словами, летному составу приходится подниматься в
воздух и садиться на палубу авианосца по сто раз на дню. И зрелище это не
похоже ни на одно другое.
Перед заходом на посадку самолеты описывают в воздухе,
над авианосцем, посадочные круги. Если бы мы с вами поднялись на один из
мостиков островной надстройки («островка») «Энтерпрайза», то прямо под ногами
увидели бы просторную ровную площадку 246 метров в длину и 25 метров в ширину,
которая движется наподобие ленты эскалатора, причем со скоростью около 50
километров в час, над самой поверхностью моря, и что немаловажно — против
ветра. Все, что происходит на полетной палубе авианосца во время взлета и
посадки, видится словно через гигантское колышащееся полупрозрачное газовое
облако, которое оказывает весьма ощутимое горизонтальное давление. Так что
передвигаться по палубе можно только согнувшись едва ли не в три
погибели — постоянно преодолевая шальное сопротивление газовых струй,
образующих один сплошной поток. Впрочем, пока на полетной палубе все тихо. И
вдруг тишину взрывает резкий голос: «К посадке товсь!» Так по палубному
громкоговорителю передается предварительная команда с поста управления
полетами. А через мгновение-другое звучит новая команда: «Произвести посадку!»
По закрепленному наверху «островка» фалу тут же выбирается красный флажок и на
его место взмывает белый. Затем от посадочного круга отделяется первый самолет
и начинает заходить на полетную палубу с кормы авианосца. Перед тем на сцену,
каковую являет собой полетная палуба, выходит первый актер — офицер,
руководящий посадкой самолетов, или, попросту, руководитель посадки. Он встает
на узкую площадку, выступающую наружу по левому борту и как бы нависающую над
морем, и глядит в сторону кормы — навстречу приближающемуся самолету.
Офицер заводит самолет, делая ему четкие отмашки яркими
сигнальными ракетками, которые он держит по одной в каждой руке, в строгом
соответствии с сигнальным кодом. Эти ракетки напоминают большие теннисные,
только с усеченной ручкой; к сетке, туго стягивающей [318]
обруч изнутри, прикреплены короткие пестрые ленты — они колышутся на
ветру, и заметить их летчику большого труда не составляет. Руководитель посадки
так быстро и ловко жестикулирует ракетками, что больше походит на циркового
жонглера. Или, если угодно, матадора, заманивающего «Быка» в нужном направлении
с помощью «мулеты», с той лишь разницей, что его задача — сохранить жизнь
того, кого он «заманивает» столь характерным образом. В самом деле, в
доведенных до автоматизма действиях руководителя посадки искусства больше, чем
техники: ибо главную роль тут играет человеческий фактор, а не технический,
который, впрочем, варьируется в зависимости от обстоятельств. Что же касается
технической стороны дела, то ею прежде всего озабочены летчики. Существует
определенная техника, или технология, захода на посадку и самой посадки, и
каждый летчик обязан следовать ей неукоснительно. Однако не последнюю роль
здесь играет также человеческий фактор — вернее, характер, равно как и
обстоятельства, тем более что на море они частенько меняются. Так, летчик, у
которого на исходе горючее или взвинчены нервы — особенно после
боя, — заходит на посадку совсем не так, как после обычного
разведывательного полета. Некоторые пилоты могут быть ранены, а у других может
быть повреждена в бою машина. И руководитель посадки должен чувствовать это с
первого же взгляда, притом на расстоянии. Тем более что с палубы ему не видно,
насколько серьезно ранен летчик; не сразу определить вот так, навскидку, и
характер повреждения машины, зато манеру захода угадать нетрудно. Так что
руководитель должен просчитать все заранее — и уже в зависимости от этого
заводить летчика. Бывает, что пилот не может сесть с первого захода. Тогда
самолет с ураганным ревом проносится над самой палубой, взмывает ввысь,
описывает в воздухе контрольный круг и идет на новый заход. И руководителю
приходится вести его снова и снова — до тех пор, пока он наконец не сядет.
Глядя на эти хитроумные маневры, стороннему наблюдателю может показаться, будто
руководитель посадки дергает за гигантские незримые нити, к которым с другого
конца привязаны, словно игрушечные, самолеты, — ну в точности, как в
театре марионеток. Так что, хотите или нет, все это действительно напоминает
высокое искусство. В ночное же время руководитель посадки вместо ракеток
пользуется светящимися палочками. Да и сложность и риск ночных маневров
соответственно увеличиваются — думаю, это понятно без лишних слов. Вот
почему многие офицеры, руководившие посадкой самолетов во время Тихоокеанской
войны, прославились на весь американский флот.
Когда самолет, следуя заданным коридором, оказывается
уже над палубой, руководитель дает отмашку: «двигатель — стоп!». Летчик
тут же убирает газ, шасси самолета касаются палубы и машина пробегает по ней
небольшое расстояние, прежде чем зацепится хвостовым крюком [319]
за упругий трос, натянутый поперек палубы. Мгновенное торможение — и
полная остановка. После того как от самолета отцепят тормозной крюк, начинается
второе отделение спектакля. По обе стороны взлетно-посадочной полосы откуда ни
возьмись возникают какие-то люди, разодетые во все пестрое, и что есть духу
бегут прямиком к совершившему посадку самолету. Они торопятся оттащить его на
носовую палубу либо к самолето-подъемнику (на авианосце их три — каждый
размером с теннисный корт, и пол его приходится вровень с полетной палубой),
чтобы осмотреть и дозаправить, — словом, привести в надлежащий вид. Одеты
эти люди в кожаные куртки поверх трикотажных фуфаек, на головах —
цветастые шлемы: у сигнальщиков и регулировщиков — желтые;
стопорщиков — зеленые; заряжающих и дозаправляющих — ярко-красные;
такелажников — синие; пожарных — белые; механиков, «самых главных
начальников по самолетам» — коричневые. Так вот, покуда вся эта
разношерстная братия суетится на полетной палубе, выполняя свою работу, на
сцену выходит офицер-регулировщик — он управляет перемещением самолетов,
совершивших посадку. Полетная палуба разделена на несколько зон, и на
каждой — по регулировщику, который руководит передвижением машины,
заведенной в подконтрольную ему зону. Он отдает знаками соответствующие команды
приданной в его распоряжение бригаде технического обслуживания. Стоя во всем
ярко-желтом спиной к ветру, согнувшись под напором газовых струй, регулировщик
делает руками (у него нет ни сигнальных ракеток, ни палочек), быстрые и четкие
отмашки — и жесты его такие же ловкие и артистичные, как у руководителя
посадки. В это же время к самолету устремляется офицер в хаки, в руках у него
грифельная табличка, на которой мелом начертан короткий вопрос; «Цель?». Он
показывает табличку летчику, чтобы узнать, видел ли тот неприятеля.
«Нет», — качает головой в ответ пилот, пока его машину оттаскивают в
сторону. А между тем к заходу на посадку готовится следующий самолет.
Перед взлетом все самолеты выстраиваются на кормовой
палубе авианосца. На сей раз маневром управляет другой офицер —
руководитель взлета. Его пост там же — на полетной палубе, напротив
«островка»; в руках у него один-единственный инструмент — либо белая
сигнальная палочка, либо флажок в шашечку. Вот на взлетную полосу выруливает
первый самолет. Руководитель взлета делает отмашку — «дать газ!». Затем
окидывает быстрым взглядом полетную палубу, дабы убедиться, что она свободна, и
вскидывает сигнальную палочку одним концом вверх — «на взлет!». Самолет в
мгновение ока набирает скорость — отрывается от палубы — убирает
шасси. Авианосец остается далеко позади — внизу. Пока первый самолет
разгоняется в направлении носовой палубы, на взлетную полосу выруливает
следующий. У самолетов-торпедоносцев крылья складываются над кабиной
пилота — как [320] у колеоптера, или самолета вертикального взлета и
посадки. Пилоты, выводя эти машины на взлетную полосу, одновременно расправляют
крылья — те раскладываются в автоматическом режиме, без помощи
техников-механиков.
Маневрирование самолета на палубе сопряжено с большим
риском — даже в обычных условиях, когда молчит сирена, подающая сигнал
тревоги. Между тем от пилота требуются расторопность и точность в каждом
действии — машину на взлет он выводит быстро, под оглушительный рев
двигателей и в самой гуще воздушного потока, несущегося над палубой со
скоростью выше шестидесяти километров в час (крейсерская скорость корабля плюс
скорость ветра). А тут еще винты. Раскручиваясь все быстрее, они создают
дополнительную турбулентность. Но, как говорится, не велика беда! При ярком
солнечном свете взлеты и посадки являют собой поистине завораживающее зрелище.
В нем сочетаются и классический балет, и ритуальные языческие пляски, и
полифония звуков. Как ни странно, маневры эти не производят впечатления некоего
предбоевого действа: ведь у большого искусства цели исключительно мирные.
Впрочем, все это лирика — сейчас же самое время вернуться к главной цели
нашего рассказа.
*
* *
В свое время операцию по захвату Маршалловых островов и
островов Гилберта, а также дальнейшие боевые действия представляли
общественности не иначе, как «великие рейды» американского Тихоокеанского
флота. На самом же деле, если вспомнить численность задействованных в той и
последующих операциях сил, то рейды эти представляются весьма скромными —
хотя бы потому, что в походе на Маршалловы острова и острова Гилберта
участвовали всего-навсего семнадцать боевых кораблей, тогда как позднее, у
острова Ио{11}, их было уже восемь сотен, а у
Окинавы — аж тысяча четыреста. Те первые рейды американцы проводили прежде
всего затем, чтобы нанести удары по противнику там, где это было удобнее
всего — по принципу «где тонко, там и рвется», — а во-вторых — с
целью помешать японцам перекрыть жизненно важную морскую линию, связывавшую
Соединенные Штаты с Австралией. «Случись японцам блокировать этот путь,
Северная, Центральная и Южная Америка была бы отрезана от союзных государств в
Тихоокеанском регионе, — признавались американские военные и
историки. — Американский флот в таком случае [321] оказался бы
практически в роли пленника, и Соединенным Штатам была бы уготовлена незавидная
участь боксера, загнанного в угол ринга». Думаю, нам вряд ли удастся описать
здесь во всех подробностях боевые операции, в которых участвовали сотни и сотни
кораблей, да и незачем: ведь для этого потребовалось бы провести весьма
трудоемкое исследование и уложить его в не один десяток томов, к тому же цель у
нас с вами совсем другая. Да и потом, сами моряки и летчики «Энтерпрайза» имели
об упомянутых операциях довольно ограниченное представление, хотя они принимали
в них самое непосредственное участие. Зато в так называемых «малых рейдах»
«Энтерпрайз» всегда был главной фигурой — мозгом и сердцем всех боевых
операций.
Эскадра, направленная к Маршаллам и островам Гилберта,
была поделена на две ударные группы. В первую вошли: авианосец «Энтерпрайз», а
также 3 тяжелых крейсера и 6 эсминцев прикрытия; во вторую — авианосец
«Йорктаун» вместе с 1 тяжелым крейсером, 1 легким и 4 эсминцами прикрытия.
Флагманский флаг развевался на «Энтерпрайзе», поскольку на его борту находился
вице-адмирал Хэлси, командующий эскадрой. Второй ударной группой командовал с
борту «Йорктауна» контр-адмирал Фрэнк Дж. Флетчер. Эскадра должна была нанести
удар по атоллам, входящим в архипелаг Маршалловых островов: островкам Рой и
Кваджалейн — в составе атолла Кваджалейн; атоллам Вотье, Джалуит, Мили и
Тароа — самому крупному островку в составе атолла Малоэлап. В соседнем
архипелаге — Гилберта, лежащем к югу от Маршаллов, предписывалось нанести
удар по атоллу Макин. Все перечисленные цели следовало атаковать с воздуха, а
Вотье и Тароа было приказано, кроме того, обстрелять из корабельных орудий.
Основная ударная группа (во главе с «Энтерпрайзом») должна была уничтожить
наиболее укрепленные цели — на Рое, Кваджлейне, Вотье и Тароа, а
вторая — все остальные. Расстояние между атоллами Вотье и Макин составляет
порядка 400 морских миль, то есть около 740 километров; а между Тароа и
Кваджалейном — 150 миль (277 километров). Все это необходимо иметь в виду
для того, чтобы получить более или менее ясное представление о масштабах
операции. Иными словами, ударные группы должны были действовать на значительном
удалении друг от друга — вне пределов видимости. И днем 31 января их пути
разошлись — каждая группа взяла курс к намеченным целям. Согласно
тактическому плану, обоим авианосцам предстояло выйти в определенные квадраты
не позднее 1 февраля, с тем чтобы самолеты могли нанести удары по целям в тот
же день ранним утром — за четверть часа до восхода солнца.
*
* *
«Энтерпрайз» с каждым часом все глубже продвигался в
зону, контролируемую японцами. Погода стояла ясная, солнечная. Хотя море было
пустынно, ударная группа шла, соблюдая режим радиомолчания. [322]
Высоко в небе виднелись только редкие перистые
облака — истребителей прикрытия видно не было. Надвигался вечер. И вдруг
сзади по курсу, над самой линией горизонта, показался какой-то самолет.
Расстояние до неопознанного самолета составляло порядка
35 миль, но истребители наблюдения верхнего эшелона тут же его заметили, а
некоторое время спустя — и моряки, находившиеся на верхней палубе
авианосца. Это был японский бомбардировщик — он летел почти
перпендикулярно курсу американских кораблей. На спокойном море широкую кильватерную
струю за ударной группой, должно быть, было видно еще издали. Моряки неотрывно
следили за японцем. А «Энтерпрайз» между тем уже находился в 215 милях от
атолла Вотье. Если японец действительно разглядел кильватерную струю, значит,
скоро можно было ожидать и целую эскадрилью с Маршалловых островов.
Вице-адмирал Хэлси мог бы, конечно, поднять в воздух
несколько самолетов, и они вмиг сбили бы неприятельского наблюдателя. Но зачем?
Японец не только не решился бы атаковать американцев в одиночку, не сообщив на
базу об их приближении к Маршалловым островам, он не отважился бы даже
подлететь к кораблям поближе. Так что Хэлси ничего не оставалось, как просто
стоять и следить за ним в бинокль. Японец же продолжал лететь прежним курсом и
дальше. Может, он не заметил кильватерную струю? Или попросту не обратил на нее
внимания, поскольку, как и все японцы, верно, не мог себе даже представить, что
американцы, потерпев сокрушительное поражение, решатся направить жалкие остатки
своего флота в глубокий тыл неприятеля? Как бы там ни было, Хэлси вскоре
опустил бинокль, так и не отдав никакого приказа. Тем более что некоторое время
спустя японец исчез из вида, а следом за ним скрылось и солнце.
«Энтерпрайз» чуть развернулся и стал против ветра, чтобы
самолеты воздушного прикрытия могли беспрепятственно совершить посадку, после
чего снова лег на прежний курс — к атоллу Вотье. Затем в небе показалась
полная луна — в ее ярко-серебристом свете с палубы авианосца были четко
различимы все корабли сопровождения. Группа двигалась со скоростью 25 узлов, и
на поверхности моря, цвет которого менялся от золотисто-желтого до
темно-зеленого — в зависимости от того, куда глядели глаза, — были
хорошо видны светлые кильватерные струи за кормой кораблей и белые пенящиеся волны,
рассекаемые форштевнями.
Ночью ударная группа вице-адмирала Хэлси разделилась на
две подгруппы. Первой, которую возглавил контр-адмирал Реймонд А. Спрюэнс и
куда вошли тяжелые крейсеры «Нортхэмптом» и «Солт-Лейк-Сити», а также один
эсминец, надлежало обстрелять атолл Вотье, подойдя к нему с той стороны, откуда
японцы никак не ожидали бы удара, — другими словами, со стороны Японии. А
тяжелый крейсер [323] «Честер» в сопровождении двух эсминцев выдвинулся к
атоллу Тароа. Так что поддерживать «Энтерпрайз остались только три миноносца.
1 февраля в 1 час 50 минут на «Энтерпрайзе» стали
готовится к операции: для начала вызвали наряды по камбузу и старших вестовых
офицерской кают-компании и столовых. И те принялись бойко сервировать завтрак,
какой подавали только в особых случаях: на столах появились бифштекс, яичница с
ветчиной, картофель фри, кофе. В 3 часа сигналом громкого боя вызвали летчиков
и технический персонал по обслуживанию самолетов. И через каких-нибудь четверть
часа они уже сидели за завтраком. Впрочем, потом некоторые пилоты признавались,
что так к нему и не притронулись. Оно и понятно: ведь большинство из них даже
не нюхали пороху.
В 3 часа 35 минут механики с техниками разошлись кто по
ангарам, кто по полетной палубе, а летчики тем временем собрались в просторном
помещении ожидания вылета — оно располагалось непосредственно под полетной
палубой и было оборудовано кондиционерами, — и расселись по расставленным
в несколько рядов, как в кинозале, мягким кожаным креслам. Прямо перед
летчиками, на переборке, висела карта в виде светящегося табло с заранее
проложенными курсами вроде штурманской прокладки. Пилоты, уже успевшие
облачиться в летную форму, получали последние предполетные инструкции. Но вот
снова грянул сигнал громкого боя — и весь летный состав авианосца
устремился на полетную палубу, к местам по боевому расписанию.
Луна пока еще висела высоко в небе на западе. Авианосец
шел на предельной скорости, чтобы облегчить самолетам взлет, поскольку сила
ветра была нулевая. Летчики направились к своим машинам, стоявшим на корме, и
заняли места в кабинах. Перед самолетами, жавшимися крылом к крылу, точно
встревоженные птицы, в лунном сиянии простиралась длинная взлетная полоса. В
следующее мгновение из громкоговорителя послышалась команда: «От винта!.. Включить
двигатели!» И вот сбившаяся в кучу стая стальных птиц взревела всей мощью своих
семидесяти моторов, прогревая их перед взлетом. Вслед за этим палубный
громкоговоритель извергнул очередную громоподобную команду: «К взлету товсь!..
Взлет!» И на взлетную полосу стал выруливать первый самолет. Посреди
полосы — напротив «островка», в руке руководителя взлета закрутилась
мельницей светящаяся сигнальная палочка. Из сопла самолета вырвался сноп
ярко-синего пламени. Сигнальная палочка взметнулась вверх — самолет,
набирая скорость, покатил по зашитой лунным светом полосе. Вот хвост машины
повело резко ввысь — она воспарила над морем. А в это время по взлетной
полосе, изрыгая синий огонь, уже мчался другой самолет. [324]
В общей сложности в ту ночь с борта «Энтерпрайза»
взлетели следующие самолеты. Сначала — 36 «дугласов»-»донтлесов»,
двухместных бомбардировщиков-монопланов с размахом крыла 12,35 метра,
оснащенных двигателем мощностью 950 лошадиных сил и специальными закрылками,
чтобы гасить скорость пикирования; их вооружение составляли 2 носовых пулемета
и 1 хвостовой; кроме того, каждый из них нес на борту одну бомбу весом 500
фунтов и две стофунтовых. За ними последовали 9 «дугласов»-»дивастейторов»,
трехместных торпедоносцев-монопланов с размахом крыла 15,25 метра, оснащенных
двигателем мощностью 850 лошадиных сил, который позволял развивать скорость до
370 километров в час и обеспечивал полет продолжительностью 5 часов; в тот день
вместо торпеды каждый из них нес на своем борту по три пятисотфунтовых бомбы. Потом
в воздух поднялся еще один «донтлес». Таким образом вышеперечисленные самолеты
сформировали первую авиационную группу — ей предстояло нанести удар по
островам Рой и Кваджалейн в атолле Кваджалейн. Покуда они кружили над
авианосцем, выстраиваясь в боевой порядок, курсом на Тароа вылетели 6
истребителей «грумманов»-»уайлдкэтов», одноместных монопланов с размахом крыла
11,45 метра, оснащенных двигателем мощностью 1200 лошадиных сил, который
позволял развивать скорость 575 километров в час и обеспечивал полет
продолжительностью 3 часа 45 минут; каждый нес на борту по одной стофунтовой
бомбе. Сегодня эти машины кажутся тяжеловесными тихоходами. К примеру,
«уайлдкэт» весил около 4-х тонн, «дивастейтор» — 3,2 тонны, а
«донтлес» — 3,3 тонны. Однако столь «весомые характеристики объяснялись
высокими требованиями — фюзеляжи самолетов палубной авиации, в отличие от
наземной, должны были отличаться повышенной прочностью, чтобы выдерживать
перегрузки при посадке и резком торможении. Впрочем, в дальнейшем военно-морская
авиация Соединенных Штатов пополнилась более легкими и скоростными машинами.
«Уайлдкэт», к примеру, заменили истребителем «грумманом»-»хеллкэтом», с
двигателем мощностью 2000 лошадиных сил и достигавшем скорости порядка 740
километров в час; к тому же «хэллкэты» были вооружены шестью 50-миллиметровыми
крыльевыми автоматическими пушками. А на смену «дивастейтору» пришел
торпедоносец «грумман»-»эвенджер», трехместный моноплан со свыше
полутораты-сячесильным двигателем и куда более мощным вооружением, состоявшим
из 2-х синхронных пулеметов, позволявших вести огонь через воздушный винт, 2-х
автоматических 50-миллиметровых пушек, вмонтированных во вращающийся фонарь
кабины стрелка на верхней части фюзеляжа, и одной 30-миллиметровой
автоматической хвостовой пушки. Ну и, наконец, «донтлес» освободил место
«кертису»-»хеллдайверу», вооруженному почти так же, как и его предшественник,
правда, с более мощным двигателем — 1700 лошадиных сил. [325]
Один из истребителей, которым предстояло отправиться на
Тароа, при взлете потерпел аварию: чуть отклонившись от указательной линии, он,
так и не сумев подняться в воздух, всей тяжестью рухнул в море. «Энтерпрайз»,
шедший на предельной скорости, не успел развернуться, чтобы подобрать летчика;
опоздал на помощь и эсминец, двигавшийся впереди остальных кораблей
сопровождения и позади авианосца. К сожалению, летчик не смог выбраться из
кабины и пошел ко дну вместе с самолетом.
На западе уже зашла луна. Восточный горизонт расцветился
первыми проблесками утренней зари, осветившей низко сидящий корпус эсминца,
продолжавшего прочесывать участок моря, где только что случилась авария. А
между тем с «Эитерпрайза» взлетели еще шесть истребителей и взяли курс на атолл
Вотье. Вскоре наступил рассвет нового дня.
С тех пор как последний самолет покинул борт
«Энтерпрайза», прошло минут десять. Наконец моряки, собравшиеся на коре
авианосца, оторвали глаза от эсминца, который не прекращал вести поиски
упавшего в море самолета; на облачном горизонте показался атолл Вотье. Многие
уверяли, будто заметили среди облаков, прямо над Вотье, кружащие самолеты. А
кое-кто даже видел, как над островом поднялась и потянулась в небо сначала одна
струйка дыма, затем другая. Потом послышались глухие раскаты взрывов —
заговорили орудия крейсеров. Внезапно моряки все как один обернулись в сторону
палубного громкоговорителя, откуда вдруг стали доноситься голоса и крики
летчиков, передававшиеся синхронно по системе дальней радиосвязи. И всем
показалось, будто авианосец попал в самую гущу боя, происходившего где-то между
небом и землей.
*
* *
Трудно сказать, кому впервые пришло в голову
ретранслировать радиосообшения между самолетами через корабельные
громкоговорители. Имя этого умельца, к сожалению, не запечатлелось в анналах
истории. Но как бы там ни было, с психологической точки зрения, это было одно
из величайших изобретений, сделанных в годы второй мировой войны. Иногда
воздушные бои разворачивались на значительном удалении от авианосца, однако,
невзирая на расстояние, экипаж всякий раз оказывался как бы в центре
драматических событий. Иными словами, это напоминало трансляцию по радио
напряженнейшего футбольного матча. Хотя в действительности все обстояло куда
более трагично — много трагичнее, нежели, к примеру, изнурительный
поединок боксеров, схлестнувшихся, что называется, не на живот, а на смерть.
Во время воздушного боя, а иной раз до или после него,
летчики общаются между собой по радиотелефонному каналу ближней связи. Подробно
излагать порядок ее работы, к примеру, во время разведывательных [326]
полетов, довольно скучно и утомительно. Другое дело — когда замечен
неприятель. В принципе летчики переговариваются по специальному коду. За каждым
самолетом закреплено женское имя. Например: «Эй, Агнесса, на связи Лили. В
квадрате 280 засек японца, дистанция — три тысячи». Поимо опознавательного
кода летчики используют профессиональный жаргон, совершенно непонятный человеку
непосвященному. Зато в пылу сражения пилоты напрочь забывают про всякие
коды — и называет все, в том числе самих себя, своими именами: «У ну-ка,
отвали, Джо, эта штуковина — моя, сейчас я ей дам прикурить!..» Кроме
того, на «Энтерпрайзе» слышали отборную брань и проклятия, а еще — свист и
треск пулеметных очередей, насквозь прошивающих фюзеляжи самолетов, и грохот
взрывов. То был, с позволения сказать, прямой репортаж из поднебесья над
Кваджалейном.
Моряки стояли на верхней палубе «Энтерпрайза» и слушали
затаив дыхание. Действительно странно — видеть, как «свои» бомбят Во-тье,
и слышать, как то же самое происходит и на Кваджалейне. Механики и котельные
машинисты, стоявшие вахту в машинном и котельном отделениях, тоже все прекрасно
слышали. На современном боевом корабле у них по большому счету работы не так уж
много — знай себе поглядывай на стрелки шкал и циферблатов манометров,
следи за уровнем масла да время от времени подкручивай маховики и разные
вентили. Американские моряки были неплохо подкованы по части радио, тем более
что во время войны оно стало неотъемлемой частью их жизни. И механики с
котельными машинистами слушали его, можно сказать, без отрыва от производства.
За перипетиями воздушного боя над Кваджалейном следили и на камбузе, и на
раздаточных, и в столовых. Коки, старшие вестовые и бачковые громко вскрикивали
и разражались хохотом, когда угадывали, что «свои» сбили очередного «желто-пузого»...
и разом смолкали, если не слышали переговоров между «своими» же и вместо родной
речи из репродуктора доносились раскаты жаркого боя. Но самыми, пожалуй,
внимательными слушателями были матросы из группы живучести и пожарной
команды — им только и оставалось, что сидеть, облачась в огнеупорные
комбинезоны и каски, делавшие их больше похожими на роботов, в глубоком чреве
авианосца — у себя в полумрачных водонепроницаемых отсеках, ждать сигналов
тревоги да слушать то, что происходило в двух сотнях километров от них.
*
* *
У меня перед глазами лежит фотография атолла Вотье,
снятая с борта разведывательного самолета через некоторое время после начала
бомбардировки — когда в небо только-только потянулись редкие еще струйки
дыма. По форме этот атолл напоминает банан — правда, изогнутый чуть ли не
кольцом. На снимке четко видна лагуна, а в ней — пирс [327]
и места якорных стоянок японских кораблей. Атолл сплошь покрыт густой
растительностью — пальмами, кустарником и травой. Хорошо различимы и
бетонные взлетно-посадочные полосы местного аэродрома. Строений практически не
заметно. Должно быть, жизнь на атоллах, где японцы понастроили военных баз,
была и правда несладкой. Каждая из них больше походила на муравейник,
затерявшийся посреди бескрайней синевы океана, а обитатели его были сродни
безропотным рабам, ворочавшим беспрерывно песок и бетон. К тому же японцы,
страдавшие патологической шпиономанией, держали своих рабочих — а ими в
основном были корейцы — в черном теле, с таким расчетом, чтобы ни один из
них не вернулся на Большую землю и умер прямо там, не сходя с рабочего места.
Первая шестерка истребителей, отправившаяся к Вотье,
должна была отвлечь на себя внимание противника, пока крейсеры будут
обстреливать атолл с моря. Неожиданный маневр удался на славу. Подлетев к
Вотье, истребители расстреляли из пулеметов восемь или девять японских
противолодочных кораблей, стоявших на якоре в лагуне, и аэродром. Японцы в
растерянности заметались кто куда. Пока японские летчики тщетно пытались
поднять в воздух хотя бы несколько «зеро», американские истребители, сделав
очередной заход, снова принялись расстреливать аэродром из пулеметов. Наконец
японские зенитчики с грехом пополам зарядили свои орудия и стали было наводить
их на цели, но тут вдруг земля под ногами артиллеристов вздрогнула — это
дали первый залп только-только подошедшие к Вотье американские крейсеры. В небо
над атоллом тут же взметнулись столбы дыма. Все береговые батареи системы ПВО
были разбиты, а стоявшие в лагуне корабли — потоплены. Позднее, уже на
следующее утро, с «Энтерпрайза» поднялись восемь бомбардировщиков «донтлес», с
тем чтобы довершить разгром. Но крушить, по сути, уже было нечего. И тогда они
принялись бомбить все, что еще осталось торчать на поверхности острова. Во
время налета были сбиты четыре «зеро», которым все же удалось взлететь.
Американские же летчики в бою над Вотье не понесли ни одной потери. В целом
воздушное сражение за Маршалловы острова американцы провели довольно быстро и
легко. В задачу американской авианосной эскадры входили лишь бомбардировка и
обстрел японских баз с воздуха и моря — о высадке десанта речи пока не
было. Судя по радиотелефонным сообщениям между авиационным командным пунктом
«Энтерпрайза» и командирами авиагрупп, занесенным в отчет о проделанной операции,
налет проходил по следующему тактическому плану:
1. Капитан Джим Грэй, командир авиационной группы из 5
истребителей, вылетевших к Тароа, доложил, что его подразделение вышло на
цель, — она оказалась на поверку куда более значительной, чем [328]
можно было предположить на основании предварительных разведданных. Иначе
говоря, это была полностью укомплектованная авиабаза с топливными хранилищами,
крупными аэродромными сооружениями и несколькими взлетно-посадочными полосами.
На аэродромном поле, насколько было видно с воздуха, насчитывалось 14
двухмоторных бомбардировщиков и 14 истребителей. Американским летчикам удалось
накрыть базу стофунтовыми бомбами, невзирая на то что со стороны моря их
пытался атаковать японский воздушный патруль. Грэй сбил два «зеро». Кроме того,
были уничтожены неприятельские самолеты, дислоцировавшиеся на аэродроме.
2. 6 часов 45 минут. Грэй передал на борт «Энтерпрайза»:
«Вижу крейсер «Честер». К нам направляется его ближний самолет-разведчик». От
авиационного отряда из 46 самолетов, вылетевших к атоллу Кваджалейн, никаких
донесений пока не поступило.
3. В небе над Вотье появилась группа из 6 истребителей
без бомб на борту и принялась обстреливать атолл из пулеметов.
4. 6 часов 58 минут. На «Энтерпрайз» поступил доклад от
капитана Говарда Л. Янга, командовавшего отрядом из 46 самолетов, отправившихся
к атоллу Кваджалейн. При подлете к цели отряд разделился на две группы: 36
«донтлесов» взяли курс на остров Рой, расположенный в северной части атолла, а
9 «дугласов»-торпедоносцев с бомбами на борту зашли с юга и направились к
острову Кваджалейн, лежавшему в ста километрах южнее Роя. Атолл Кваджалейн
представлял собой довольно крупную цель: в лагуне стояли на якоре 2 крейсера, 1
миноносец, 2 гидросамолета, 3 танкера, 5 подводных лодок, ошвартованных у
плавбазы, большое почтово-пассажирское судно, переоборудованное в войсковой
транспорт, и несколько сухогрузов. 9 «дугласов» начали бомбардировку.
5. 7 часов ровно. 37 «донтлесов» атаковали Рой. К
сожалению, во время первого захода из-за тумана они не заметили цель и
пролетели мимо. Однако тут же развернулись и пошли на второй заход. Японцы не
замедлили этим воспользоваться и через несколько минут подняли в воздух свои
истребители. Завязался бой — и японцы били капитана Холлстеда Хоппинга,
командира группы «Рой». Другие самолеты из его группы на бреющем полете нанесли
удар по аэродрому, невзирая на ответные залпы зенитных орудий противника. В
результате была уничтожена большая часть японских бомбардировщиков, так и не
успевших взлететь, — в воздух поднялось лишь несколько машин.
6. Капитан Говард Л. Янг, находившийся в небе над
Кваджалейном, обратился по бортовому телефону к капитан-лейтенанту Уильяму Р.
Холлингуорту из группы «Рой»: «Прихвати с собой 18 «донтлесов» — и давай скорее
сюда!»
7. Остров Рой сотрясся от грандиозного взрыва — на
воздух взлетел склад боеприпасов, а заодно — все, что располагалось по
соседству. [329]
Вслед за этим авиагруппа Холлингуорта устремилась на
юг — к острову Кваджалейн.
8. После успешного удара по Рою часть американских
самолетов легла на обратный курс и под преследованием японских истребителей
направилась к «Энтерпрайзу». По пути американцы сбили один «зеро» и два
неприятельских же бомбардировщика. На Рое полыхали вовсю топливные хранилища, ничего
не осталось и от тамошней радиостанции и большинства других строений.
9. 7 часов 10 минут. Говард Л. Янг доложил на
«Энтерпрайз»: «На якорных стоянках близ Кваджалейна вижу несколько целей —
Самый раз для крупнокалиберных бомб».
10. 7 часов 11 минут. «Дугласы» из группы «Кваджалейн»
развернулись и направились на «Энтерпрайз». За каких-нибудь тринадцать минут,
что длился налет, они уничтожили: 9 сухогрузов, 2 четырехмоторных гидросамолета
и береговые постройки.
11.7 часов 13 минут. У истребителей, атаковавших Тароа,
было на исходе горючее — и все они взяли курс на «Энтерпрайз».
12. 7 часов 15 минут. Крейсер «Честер» начал
обстреливать Тароа из корабельных орудий. Истребители, нанесшие удар по Вотье,
отправились обратно на «Энтерпрайз».
13. 7 часов 19 минут. К Кваджалейну подлетели 18
«донтлесов» под командованием Холлингуорта и начали бомбить атолл с
пикирования. В ответ загрохотали неприятельские зенитки — но все без
толку. В один японский легкий крейсер противовоздушной обороны ПВО, только
недавно спущенный на воду, угодили две пятисотфунтовые бомбы. А одна из
подбитых подводных лодок затонула так быстро, что едва не опрокинула плавбазу,
у которой была ошвартована. Другая подлодка взорвалась и разлетелась буквально
на куски. Следом за ней пошел ко дну расколовшийся пополам эсминец. А на борту
огромного транспорта вспыхнул пожар.
14. В ответ на донесение Янга («На якорных стоянках близ
Кваджалейна вижу несколько целей — самый раз для крупнокалиберных бомб»)
Хэлси отдал приказ поднять в воздух 9 «дугласов»-торпедоносцев, заряженных,
правда, не бомбами, а торпедами — по одной на каждом борту. И торпедоносцы
под командованием капитан-лейтенанта Лэнса У. Мэсси тут же вылетели в указанный
квадрат.
15.7 часов 30 минут. Группа Холлингуорта закончила бомбардировку
Кваджалейна и взяла курс на «Энтерпрайз».
16. 7 часов 40 минут. Крейсер «Честер» завершил обстрел
атолла Тароа.
17. 8 часов 20 минут. В небе над Кваджалейном показались
9 торпедоносцев из группы Мэсси. Они решили нанести удар с малой высоты, но им
наперерез тотчас же устремились истребители неприятеля. Мэсси приказал трем
торпедоносцам атаковать легкий японский крейсер, [330] который было
направился к выходу из лагуны. Остальная шестерка, пронесясь над лагуной
змейкой, сбросила торпеды и улетела восвояси. В общем, налет на Кваджалейн
оказался довольно эффективным: 2 подлодки и I эсминец затонули, 1 крейсер
получил серьезные повреждения, I крупный транспорт был выведен из строя, 3
больших танкера, а также несколько сухогрузов, 2 малых транспорта и 2 больших
гидросамолета были уничтожены полностью. На берегу в результате прямого
попадания трех пятисотфунтовых бомб были разрушены склады, хранилища и другие
постройки.
IS. «Энтерпрайз» покинули 9 «донтлесов» и взяли курс на
Тароа.
19. Группа Холлингуорта, покинув воздушное пространство
Кваджалейна и пролетая над Тароа. заметила, что неприятель уже снял
противовоздушное прикрытие, полагая, будто налет закончился. Но не тут-то было.
По приказу командира американские самолеты перестроились в боевой порядок и
начали бомбометание с пикирования. Так, одним неожиданным ударом группа
Холлингуорта уничтожила все японские самолеты, так и оставшиеся стоять на
земле, топливные хранилища и множество хозяйственных построек. И после того,
как на воздух взлетел последний резервуар с топливом, она взяла курс на
«Энтерпрайз».
20. 8 часов 52 минуты. Крейсера «Нортхэмптон» и
«Солт-Лейк-Сити» завершили обстрел атолла Вотье.
21. Закончив третью бомбардировку Тароа, на борт
«Энтерпрайза» благополучно вернулись 9 «донтлесов», упомянутых в пункте 18.
22. Некоторое время спустя еще одна восьмерка
«донтлесов» завершила разгром Вотье.
А теперь, дав волю воображению, мы с вами сможем легко
себе представить, как во время налета действовал тот или иной летчик. Благо в
свое время были опубликованы многочисленные рассказы пилотов бомбардировщиков,
участвовавших в той знаменательной операции, и сохранились документальные
хроники, снимавшиеся прямо с борта самолетов. На этих кинолентах отлично видно,
как разрываются угодившие в цель авиационные бомбы: взрывы очень похожи на
мгновенно распускающиеся громадные цветы или вырывающиеся из-под земли
гигантские гейзеры. Что же касается, к примеру, пилота истребителя, то в пылу
шальной, головокружительной гонки с преследованием неприятеля он на самом деле
мало что видит: разве только цель да сплошные ленты трассирующих пуль,
перекрывающих небо смертоносной сетью-ловушкой. Пилот пикирующего
бомбардировщика, заходящего на цель, видит летящую на него с бешеной скоростью
зыбкую землю (или морскую гладь)... на выходе из пике он уже не видит
ничего — результаты бомбометания наблюдает хвостовой стрелок. А во время
пикирования, наоборот, хвостовой стрелок лишь чувствует, как его буквально
вдавливает спиной в кресло, затем земля у [331] него перед глазами будто
взмывает ввысь, дальше — взрыв. Пожалуй, только экипажам
самолетов-торпедоносцев волей-неволей приходится дольше других оставаться в
самой гуще жарких событий — главным образом оттого, что их машины не
отличаются высокой скоростью. Потом, торпедометание происходит с
горизонтального полета и очень малой высоты. Так что зачастую
летчики-торпедоносцы четко различают, как прямо по курсу на них глядят пустыми
глазницами жерла корабельных орудий, которые вдруг изрыгаются огнем и свинцом.
Обычно торпедоносцы действуют под прикрытием истребителей сопровождения. И
когда вице-адмирал Хэлси. как мы помним, приказал поднять в воздух девять из
них и направить к Кваджалейну, ни словом не обмолвившись о прикрытии, лица
многих офицеров из его окружения помрачнели. Но, к счастью, в тот раз
торпедоносцам улыбнулась удача: хотя их и жалили свинцом истребители
противника, они довольно лихо маневрировали и, что называется, вышли сухими из
воды. К тому же японские истребители на Кваджалейне оказались далеко не
асами — не в пример своим собратьям, атаковавшим Перл-Харбор. Так что
торпедоносцы блестяще выполнили свою задачу и благополучно вернулись на борт
«Энтерпрайза» — лишь некоторые из них получили кое-какие повреждения.
Таким образом, в результате налета на Маршалловы острова американцы потеряли в
общей сложности 5 самолетов, включая истребитель, упавший в море при взлете, и
11 летчиков — четверо пилотов отделались ранениями разной степени. Во
время обстрела Тароа пострадал крейсер «Честер»: его атаковали сразу несколько
японских пикирующих бомбардировщиков. И хотя в цель попала только одна бомба,
при взрыве 8 моряков погибли и 34 были ранены.
Между тем второй ударной группе — той, что
командовал контрадмирал Флетчер, повезло меньше, и пострадала она не столько от
японцев — те не оказали практически никакого сопротивления, — сколько
от непогоды. Так, на полпути к намеченным целям самолеты «Йорктауне» попали в
жесточайший грозовой шторм, сопровождавшийся сплошными ливнями. Авиационная
группа разделилась на несколько звеньев, которые поддерживали между собой более
или менее сносную радиотелефонную связь. Вслед за тем группа вошла в полосу
затишья. А на подлете к Джалуиту она снова угодила в шторм, оказавшийся куда
более сильным, нежели предыдущий. Дело в том, что над Тихим океаном — в
зонах, прилегающих к экватору, нередко образуются грозовые и ураганные фронты,
и предсказать их появление и направление более или менее точно просто
невозможно. Так что авиагруппе «Йорктауна» вновь пришлось разделиться на
звенья. Часть самолетов снизилась аж до пятнадцатиметровой высоты и шла на
бреющем полете, едва не срывая крыльями пену с верхушек громадных волн; другие
машины, напротив, поднялись ввысь на 4000 метров; [332] третьи же упорно
продвигались сквозь грозовой фронт — при полном отсутствии видимости. В
результате шесть торпедоносцев пропали без вести. Наконец, прямо по курсу
показалась намеченная группа атоллов — и все цели были уничтожены согласно
разработанному тактическому плану. Разгромленные объекты оказались менее
значительными по сравнению с теми, что атаковали самолеты «Энтерпрайза».
Тем временем «Энтерпрайз» все утро крейсировал
неподалеку от Вотье. В 12 часов, когда к авианосцу присоединились крейсеры и
эсминцы сопровождения и когда вернулись все самолеты, первая ударная группа
легла на обратный курс — на Гавайи. На борту «Энтерпрайза» царило всеобщее
ликование по поводу столь легко одержанной победы. Еще бы: ведь для
американских моряков и летчиков разгром японцев на Маршалловых островах был
своего рода реваншем за бесславное поражение в Перл-Харборе.
В 13 часов справа по курсу эскадры, на двухкилометровой
высоте, из-за облаков показались, пять японских бомбардировщиков, летевших
клином. Корабли прикрытия встретили их мощным артиллерийским огнем. Морякам на
«Энтерпрайзе» казалось, что от неприятельских самолетов вот-вот ничего не
останется. Однако те, несмотря ни на что, продолжали лететь буквально напролом,
не обращая никакого внимания на грохот рвущихся в небе снарядов. Впрочем,
пальба оказалась малоэффективной: в пылу настоящего боя артиллеристы как будто
напрочь забыли все премудрости, каким научились во время учений. Кроме того,
своей не умолкающей ни на минуту стрельбой они мешали взлететь истребителям
прикрытия, чтобы достать неприятельские самолеты с воздуха. И тут вдруг палуба
«Энтерпрайза» резко накренилась — авианосец начал маневрировать, переходя
то на один галс, то на другой; примеру флагмана последовали и корабли
сопровождения. Вскоре моторы неприятельских бомбардировщиков ревели уже прямо
над головой. И моряки на «Энтерпрайзе» увидели сверкающие, точно игрушечные
шарики, бомбы, которые, казалось, сыпались прямо на них. Через мгновение-другое
вокруг авианосца взметнулись водяные столбы высотой метров сорок-пятьдесят.
К счастью, первые пятнадцать бомб одна за другой упали в
море. Но осколками одной из них, разорвавшейся у самого борта «Энтерпрайза»,
смертельно ранило боцмана и перебило топливный трубопровод, вследствие чего на
авианосце вспыхнул пожар, который благодаря сноровке и слаженным действиям
пожарной команды удалось, однако, быстро потушить.
Сбросив все бомбы, японские самолеты пронеслись в
каких-нибудь пятистах метрах над авианосцем. Потом вдруг головной
бомбардировщик круто взял влево и, виражируя змейкой, начал пикировать на корму
авианосца, открыв при этом огонь из всех пулеметов. Он снижался с ужасающей
быстротой, словно обрушившаяся прямо с неба [333] каменная глыба,
несмотря на рвущийся ему навстречу град снарядов. В тот день американцы впервые
стали свидетелями того, как атакует «самолет-самоубийца», пилотируемый
летчиком-смертником — камикадзе.
У нас еще будет время поговорить о камикадзе подробнее,
тем более что легенды о них ходили уже в самом начале войны. А что до
«самолетов-самоубийц», то на самом деле они появились — вернее, получили
широкое распространение — лишь к концу войны. Вначале же их можно было по
пальцам пересчитать. Как правило, такой самолет поднимался в воздух, чтобы уже
никогда не вернуться на базу он был под завязку напичкан взрывчаткой — и
обрушивался на цель всей своей смертоносной массой. В японских ВВС даже
существовали специальные «эскадрильи-самоубийцы», но созданы они были
опять-таки в конце войны. Так что поначалу пилот выбирал участь камикадзе, так
сказать, по собственному усмотрению — в основном из чисто фанатических
побуждений. Хотя чаще всего он становился самоубийцей поневоле: видя, что
машина получила серьезные повреждения, и понимая, что до базы ему не дотянуть,
летчик предпочитал направить самолет прямо на цель, чтобы уничтожить ее любой
ценой.
Итак, неприятельский самолет-болид, казалось, того и
гляди рухнет на палубу «Энтерпрайза». Но в последнюю секунду бомбардировщик,
изрешеченный пулеметными очередями и снарядами, резко отвело в сторону —
задев фюзеляжем корпус авианосца, ближе к корме, он потерял крыло, обдав при
этом палубу потоком горючего из расплющившегося топливного бака, и с
оглушительным скрежетом рухнул в море, тотчас же отправившись ко дну. Слава
Богу, что капитан Мюррэй, командир «Энтерпрайза», вовремя скомандовал
развернуть корабль, иначе пиши пропало. Единственной неприятностью столь
поразительной, невиданной доселе атаки было то, что камикадзе, падая, зацепил
крылом — тем самым, что отвалилось при ударе о кормовой борт
авианосца, — американский самолет, стоявший в ряду самым крайним, и помял
его фюзеляж. Хотя пожара за этим не последовало, впечатление от увиденного
оказалось ошеломляющим. Причем настолько, что даже после того, как остальные
японские бомбардировщики убрались прочь, матросы-артиллеристы на «Энтерпрайзе»
словно завороженные еще долго палили им вдогонку, расстреливая пустынное небо:
им повсюду мерещились «самолеты-самоубийцы»...
Вслед за тем ударная группа продолжила свой путь дальше.
Внезапно, часов около двух пополудни, из облаков вдалеке вынырнул японский
поплавковый гидросамолет. Но истребители прикрытия сбили его еще до того, как
он успел приблизиться к кораблям. И снова восстановилась тишина — на море
и в воздухе. Корабли шли на восток-северо-восток со скоростью 25 узлов. Тень от
кораблей быстро скользила по сверкающей в лучах закатного солнца поверхности
моря. И [334] вдруг сзади по курсу, на высоте 5000 метров,
истребители верхнего эшелона прикрытия засекли два больших японских
бомбардировщика. И вновь нервы у моряков натянулись как струны.
Артиллеристы кинулись наводить орудия на цели, но японцы
пока держались на почтительном расстоянии и маневрировали так, чтобы солнце
было точно за ними. А после начали быстро приближаться, ловко лавируя между
облаками. Моряки на «Энтерпрайзе» отчетливо видели, как истребители прикрытия
пытались перехватить японцев, — но тщетно. Несмотря на огромные размеры,
бомбардировщики оказались высокоманевренными и скоростными. Они надвигались на
ударную группу очень уверенно, нацеливаясь главным образом на «Энтерпрайз».
Американские корабли, все до одного, открыли по японцам ураганный огонь из всех
бортовых орудий, но снаряды летели мимо целей. Тогда командир звена
истребителей прикрытия, которые только что безуспешно пытались перехватить
неприятельские самолеты, решил корректировать стрельбу корабельных зенитных
установок по радио: «Недолет... — поправлял он артиллеристов с
воздуха. — Бери еще выше, метров на девяносто. Так... Так... Порядок!» Но
снаряды, похоже, не хотели брать японцев, и те подлетали все ближе. И вот,
наконец, из хвостовой части одного бомбардировщика вырвался длинный шлейф дыма,
однако же подбитый японец продолжал лететь вперед, прячась за своего товарища.
Вслед за тем оба бомбардировщика сбросили по паре бомб, но те упали слишком
далеко от цели. Потом японцы резко устремились вверх — под прикрытие
облаков. Корабельные артиллеристы получили приказ прекратить огонь — в бой
вступили истребители-перехватчики, находившиеся как раз над облаками; быстро
перестроившись, они тут же атаковали японцев. Моряки, высыпавшие на верхнюю
палубу «Энтерпрайза», наблюдали, затаив дыхание, за тем, как истребители
кружили меж облаков, точно осы. В это же время из палубных громкоговорителей
послышались голоса летчиков. Люди в воздухе кричали, указывая друг другу то
одно направление, то другое, а их пулеметы строчили без удержку. Вскоре из
облака вынырнул японский бомбардировщик — тот, что был подбит незадолго до
этого; за хвостом у него по-прежнему тянулся длинный дымовой шлейф, только еще
более густой и черный. Теперь японец больше походил на тяжелораненого
стервятника, который вот-вот издохнет. Морякам сразу же стало ясно — долго
он не протянет, да и перехватчики уже не обращали на него никакого внимания.
Так что весь удар пришелся на второго японца. Через какое-то время грохот
пулеметов послышался уже совсем близко, а следом за ним — рев пикирующего
самолета, который продолжал лететь наперекор бешеному шквалу пулеметных
очередей. И вдруг громкоговорители едва не взорвались от исступленного крика
командира звена перехватчиков капитан-лейтенанта К.У. Макклански:
«Бах-бах-бах!..» — брошенного вдогонку японцу. [335]
И тут моряки увидели, как из-за огромного кучевого
облака вынырнул медленно кружащийся волчком, разваливающийся на куски самолет,
и среди этих искореженных обломков были четко видны тела двух японских
летчиков.
Между тем солнце почти коснулось линии горизонта на
западе. А немного спустя истребители прикрытия, целые и невредимые,
благополучно вернулись на «Энтерпрайз». Через трое суток, 4 февраля, ударная
группа с победой вернулась в Перл-Харбор. Но ее опередило специальное
радиосообщение об успешном выполнении боевого задания. И солдаты, которые
меньше месяца тому назад бросали в моряков авианосца, чудом избежавшего
яростного налета, одни лишь гневные упреки и проклятия, теперь встречали их
громоподобными приветственными возгласами, рвавшимися сплошной лавиной с крыш
береговых укрепсооружений. А с причалов Форд-Айленда, куда направлялся
«Энтерпрайз», авианосцу-победителю радостно махали сотни все еще
перебинтованных рук. Успех первого рейда был отмечен и всеми американскими
газетами: ведь надо же было вернуть отчаявшемуся народу утраченную было
надежду.
*
* *
К тому времени японцы уже захватили Малайзию, вторглись
на Борнео, Новую Гвинею и Соломоновы острова и начали готовиться к
крупномасштабному походу на Австралию. В ответ американское военно-морское
командование решило во что бы то ни стало отбить у японцев остров Уэйк —
маленький, но очень важный стратегический плацдарм, удобный для подготовки к
дальнейшим наступательным действиям по всей западной акватории Тихого
океана, — о чем вице-адмирал Хэлси, которому поручили возглавить рейд к
Уэйку, был уведомлен 11 февраля. И спустя десять дней — 21 февраля 1942
года по приказу Хэлси вверенная его командованию эскадра, которая, пока суд да
дело, практиковалась в стрельбе, взяла курс на Уэйк. Удар был нанесен ранним
утром 24 февраля. На море стояла кромешная тьма — почти как ночью.
«Энтерпрайз», не сбавляя хода, прорывался вперед сквозь ураганный западный
ветер и налетавший шквалами ливень. Вокруг запущенных винтов самолетов клубился
влажный пар, перекрывавший пилотам передний и боковой обзор; в довершение ко
всему в свете вырывавшегося из выхлопных сопел пламени винты сверкали точно
яркие зеркальные диски и слепили летчикам глаза. Нет, взлетать в таких условиях
было практически немыслимо. Однако время поджимало, поскольку крейсера, которые
должны были обстреливать Уэйк с моря, получили приказ сперва дождаться бомбовой
атаки с воздуха и лишь потом открывать огонь. И невзирая на шторм, несколько
пикирующих бомбардировщиков все же рискнули взлететь. Одному из них не
повезло — рухнул за борт. На эсминцах сопровождения пришлось включить
прожекторы [336] и направить их в то место, куда упал самолет. Пилота
успели выловить, а стрелка — нет. Бомбардировщики, которые смогли
подняться в воздух, попросту кружили над авианосцем, силясь одолеть сильный
встречный ветер и рискуя столкнуться в темноте еще до того, как им удалось бы
перестроиться в боевой порядок. В такой критической обстановке раздосадованному
Хэлси ничего не оставалось, как отложить атаку на полчаса.
А командиры американских крейсеров, подошедших к Уэйку,
видя, что ничего не происходит, и опасаясь, что их вот-вот обнаружат японцы,
отдали приказ открыть огонь, не дожидаясь поддержки с воздуха. Вскоре стало
чуть светлее, видимость улучшилась — и самолеты смогли наконец
благополучно взлететь. На подлете к Уэйку летчики заметили, что весь остров
охвачен огнем и дымом от рвущихся снарядов. Японских истребителей в воздухе видно
не было, а зенитные орудия противника били робко и мимо цели. Так что атолл
Уэйк, за который американцы недавно заплатили японцам слишком дорогую цену, был
сплошь перепахан бомбами и снарядами за каких-нибудь сорок минут. Окрыленное
столь молниеносной победой, американское военно-морское командование решило
закрепить успех и отдало приказ атаковать остров Маркус. Вице-адмирал узнал об
этом в море, когда его эскадра возвращалась с Уэйка в Перл-Харбор. Весть о
предстоящем походе воодушевила моряков. Маркус — это крохотный островок,
всего лишь 8 километров в окружности, расположенный в 700 милях к северо-западу
от Уэйка и 975 милях к юго-востоку от Японии, что было немаловажно. С 1880 года
остров считался японской территорией и назывался Минамиторисима, что в переводе
означает Южный Птичий остров. По сведениям американской военной разведки, на
Маркусе были оборудованы аэродром, радиомаяк и метеостанция, имевшие для
японцев первостепенное значение, потому как остров был последним защитным
рубежом на подступах к Японии со стороны океана. Удар по Маркусу был нанесен 4
марта до восхода солнца. Самолеты — 31 бомбардировщик и 6
истребителей — поднялись в воздух при лунном свете, когда «Энтерпрайз»
находился в 125 милях от цели. Японцы не были готовы к столь внезапному удару —
впрочем, оно и неудивительно, если учесть географическое положение
Маркуса, — и спали безмятежным сном, в том числе и зенитчики из службы
ПВО. Бомбы обрушились на остров лавиной, и топливные хранилища вспыхнули и
взлетели на воздух еще до того, как успели открыть огонь береговые зенитные
орудия. Ни один японский истребитель так и не смог оторваться от земли. Местная
радиостанция забила было тревогу, тщетно пытаясь вызвать на связь Токио, но ее
тут же накрыла одна из американских бомб. В 7 часов 05 минут, когда налет
завершился, командир авиационной группы приказал самолетам возвращаться на
«Энтерпрайз», в ответ он услышал голос одного из летчиков: «Дейл на [337]
связи. Моя машина горит. Попробую сесть на восточном берегу острова. В
остальном — полный порядок». Один из самолетов действительно пошел на
снижение — он был охвачен огнем и дымился. Другой летчик, лейтенант Бест,
кинулся на выручку своему товарищу и начал описывать круги над самой
поверхностью в том месте, куда рухнул горевший самолет. Вскоре Бест увидел
летчика Харта Дейла Хилтона и его бортового стрелка Джека Лиминга: спешно
выбравшись из самолета, они возились с ярко-желтым спасательным плотиком,
пытаясь спустить его на воду. Удостоверившись, что с летчиками все в порядке,
Бест помахал им из кабины рукой, чтобы как-то приободрить. Хилтон с Лимингом,
взглянув на небо, вытянули вперед кулаки с поднятыми вверх большими
пальцами — в знак того, что с ними и в самом деле все в порядке. Потом
дружно налегли на весла и начали грести, стараясь поскорее убраться от острова,
превратившегося в один гигантский костер. А до ближайшей дружественной земли
между тем было 2400 километров...
Характеризуя в общих чертах первый этап
американо-японской войны, можно сказать, что, атаковав Маршаллы, острова
Гилберта, Уэйк и Маркус, американцы как бы воспроизвели в миниатюре бомбовый
удар, который японцы нанесли по Перл-Харбору. Впрочем, лиха беда начало:
следующая операция, более чем предыдущие, показала необоримое желание
военно-морского командования Соединенных Штатов сделать все возможное, чтобы
поднять дух американского народа. Небезынтересно отметить, что подготовительный
этап и дальнейший ход этой операции были под стать захватывающему сюжету
детективного романа.
В феврале месяце в армейских бомбардировочных частях и
соединениях распространили специальный циркуляр: среди пилотов искали
«добровольцев для выполнения ответственного и опасного задания». Из
многочисленного количества добровольцев отобрали чуть больше ста кандидатов и
переправили на одну из военно-воздушных баз во Флориде, где их встретил
лейтенант морской авиации Генри Л. Миллер. Командир авиабазы представил его
новоприбывшим так: «Это ваш инструктор. Вы обязаны подчиняться ему во всем. И
без лишних вопросов».
Перво-наперво Миллер обучил своих подопечных
приземляться по-новому — медленно, осторожно и с коротким пробегом
торможения. На отработку этой премудрой технологии ушло несколько дней. Затем
он научил их взлетать с маленькой площадки — для этого потребовался куда
больший срок. Американский Б-25, принадлежавший к классу легких
бомбардировщиков, весил в полете добрых одиннадцать тонн. И когда Миллер в
первый раз показал ученикам взлетную дистанцию, те только покачали головой:
дело, дескать, невозможное. И все же спустя время они научились взлетать и со
сверхкоротких [338] дистанций. После этого их перевели вместе с
инструктором на соседний аэродром. Тамошняя бетонная взлетная полоса была
испешрена поперечными белыми линиями, ограничивающими разбег при взлете еще
больше. Теперь взлетная полоса казалась и правда до смешного короткой. «И тем
не менее, ребята, здесь мы будем учиться и взлетать, и приземляться, —
сказал Миллер. И, улыбнувшись, прибавил: — Главное в нашем деле не
дрейфить». А начальник аэродрома с загадочным видом предупредил: «И еще, не вздумайте
часом сболтнуть кому-нибудь про вот эти самые белые полосы». И все началось
сначала: взлет — посадка, взлет — посадка... — и так до
бесконечности. Через некоторое время летчики уже могли свободно поднимать в
воздух свои Б-25, при полной боевой загрузке, на скорости 100 километров в час
(вместо 145, составивших их последнее достижение), и с дистанции в три раза
короче общеустановленной. Инструктор, оставшийся вполне довольным своими
подопечными, поздравил их с успехами и еще раз попросил держать язык за зубами
касательно всего того, что они видели, слышали и чему обучились. В апреле
прошедших сверхсекретную летную подготовку пилотов направили служить дальше в
военно-морскую авиацию, а точнее — на авианосец «Хорнет», чему они после
всего, что с ними было, ничуть не удивились. Капитан I ранга Марк А. Митчер,
командир авианосца, в свою очередь тоже не выразил ни малейшего удивления по
поводу их прибытия. Дело в том, что два месяца назад на борту «Хорнета» уже
проводились взлетно-посадочные испытания двух Б-25 — и пилотировали
бомбардировщики летчики военно-морской авиации. Так что теперь, как говорится,
их полку прибыло. Но суть предстоящего боевого задания пока хранилась в
строжайшей тайне.
Для Б-25 на полетной палубе авианосца приготовили
отдельную площадку, потеснив другие самолеты, — и у многих из них крылья
свисали прямо над водой. На другой день «Хорнет» снялся из Сан-Франциско. А по
выходе из гавани к нему присоединились корабли сопровождения — тяжелый
крейсер «Венсенн» и легкий «Нашвилл». Тогда-то капитан Митчер и вскрыл
запечатанный конверте предписаниями от высшего военно-морского командования. И
вот некоторое время спустя корабельные громкоговорители передали сигнал
боцманской дудки, за которым последовало традиционное обращение: «Внимание всему
экипажу!..» — после чего прозвучал твердый голос капитана Митчера:
— Нам поручено выполнить ответственейшее боевое
задание, о котором только можно мечтать. «Хорнету» предписано доставить
полковника Дулиттла и вверенных его командованию пилотов через весь Тихий океан
почти к самым японским берегам. И оттуда, с расстояния в несколько сотен миль,
им надлежит взять курс на Японию и осуществить бомбовый удар по Токио. [339]
Экипаж авианосца ответил капитану громоподобными криками
«ура!», которые были слышны даже на кораблях сопровождения. Им сообщили о
приказе сигналом прожектора — в ответ прозвучали те же приветственные
возгласы. Было очевидно: задание подготовить и провести бомбардировку Токио
всем пришлось по душе. Однако, несмотря на всеобщее ликование, капитан Митчер
терзался сомнениями — насколько оправдан удар, пусть даже успешный, по
Токио силами лишь шестнадцати бомбардировщиков, если при этом возникнет прямая
угроза не только для «Хориста», только недавно спущенного на воду, но и
«Энтерпрайза»: ведь по ходу операции именно его самолетам предстояло вести
разведку и обеспечивать прикрытие как бомбардировщиков «Хорнета», так и обоих
авианосцев, не считая кораблей сопровождения и двух танкеров. В то время на
вооружении ВМС Соединенных Штатов состояло всего лишь шесть авианосцев —
из них к Тихоокеанскому флоту были предписаны только три или четыре. Направив
объединенную авианосную эскадру «Хорнет» — «Энтерпрайз» в рейд к берегам
Японии с последующим нанесением бомбового удара по Токио, американское
военно-морское командование решило таким образом отвлечь внимание японцев от
судоходной линии Соединенные Штаты — Австралия, с тем чтобы они
перебросили часть своих военно-воздушных соединений для защиты своих
территорий, подверженных угрозе нападения со стороны американцев и их
союзников. Однако ни Митчер, ни большинство других офицеров американских ВМС
ничего не знали о стратегических планах своего высшего командования. Они
полагали, что предстоящий рейд — всего лишь очередной тактический ход,
предусматривающий одну цель: упрочить моральный дух американского народа.
1 апреля 1942 года «Энтерпрайз» снялся из Перл-Харбора и
вместе с кораблями сопровождения взял курс норд-вест — но куда именно,
экипаж не знал. У Мидуэя эскадра замедлила ход и в течение нескольких дней
продолжала крейсировать к северу от острова. Иначе говоря, авианосец ходил
галсами — то на юг, то на север, то на запад, то на восток. И все это
время моряки недоумевали — дескать, ну сколько можно! Да и потом,
бесцельное блуждание по пустынному океану настроения, понятно, никому не
прибавляло. К тому же было холодно, шел дождь и на море Штормило. Но вот
морякам представилась первая возможность развлечься — наблюдая за тем, как
происходит дозаправка топливом в открытом океане. Однажды утром к «Энтерпрайзу»
подошел танкер-дозаправщик в сопровождении двух эсминцев — все как
положено. И с танкера завели на авианосец топливные шланги — расстояние
между кораблями при этом сократилось до пятнадцати метров, невзирая на сильное
волнение. Затем из громкоговорителей последовала команда: «Прекратить курение!»
И сигареты разом погасли. А некоторое время спустя прозвучала новая команда:
«Можно курить!» [340] И вскоре танкер будто растворился в пелене дождя,
оставив авианосец бесцельно блуждать в пустынном океане.
14 апреля в условленное место рандеву прибыл «Хорнет».
Моряки и летчики «Энтерпрайза» встречали его широко раскрытыми глазами: слишком
велико было их удивление при виде бомбардировщиков, громоздившихся на его
полетной палубе. Интересно, как они собираются взлетать, да еще при полной
боевой загрузке, не говоря уже о том, чтобы садиться? А может, их надо просто
доставить на какую-нибудь базу? Но на какую именно? В общем, моряки и летчики
«Энтерпрайза», не мудрствуя лукаво, порешили, что эскадре, вероятнее всего, предстоит
взять курс к Алеутским островам{12}, а что до крылатых громадин на борту
«Хорнета», их, должно быть, потом переправят на «одну из секретных баз в
Стбири». На другой день по громкоговорителям «Энтерпрайза» объявили, что на
борту «Хорнета» находятся шестнадцать бомбардировщиков Б-25 (как будто раньше
их никто не заметил) вместе с экипажами, которым поручено «специальное боевое
задание». Но зачем было темнить и молчать до последнего, тем более если экипажи
ударной группы, прибывшей из Сан-Франциско, обо всем уже знали? Ничего не
поделаешь — стало быть, того требовали обстоятельства. 17 апреля
объединенная эскадра дозаправилась топливом и той же ночью на всех парах устремилась
на запад. И только на следующий день вице-адмирал Хэлси наконец объявил
экипажам кораблей группы «Энтерпрайз», что «эскадре выпала большая честь первой
нанести удар по Японии». И снова над океаном громыхнуло многоголосое
восторженное «ура!», а сам Хэлси стоял на адмиральском мостике и широко
улыбался. Что и говорить, ему такое задание пришлось по душе больше, чем
кому-либо другому: ведь прежде о подобном он мог только мечтать.
Между тем на борту «Хорнета» пилоты бомбардировщиков
Б-25 проходили предполетный инструктаж — под руководством все того же
лейтенанта Миллера. Впрочем, был у них еще один наставник —
капитан-лейтенант Стивен Джурика, бывший помощник военно-морского атташе в
Токио. Целые дни напролет летчики проводили, склонясь над картами Японии и Китая:
американское верховное командование прекрасно сознавало, что приказать
авианосцам дожидаться возвращения Б-25 с задания в непосредственной близости от
японских берегов — чистое безрассудство. Поэтому после взлета
бомбардировщиков авианосцам предписывалось тотчас же ложиться на обратный курс,
а ударной авиагруппе — садиться на территории Китая, если, разумеется,
операция пройдет без сучка без задоринки. Итак, [341] согласно
оперативно-тактическому плану, эскадра должна была подойти как можно ближе к
восточному побережью острова Хонсю, главного острова японского архипелага.
Затем в ночь с 18 на 19 апреля командующему авиационным соединением полковнику
Дулиттлу надлежало первым подняться в воздух, с тем чтобы, сбросив
зажигательные бомбы в определенных точках на японской территории, отметить
направление полета для бомбардировщиков, которым предстояло взлететь через два
часа. Операцию предполагалось провести ночью.
18 апреля на рассвете поднялся шторм: по морю катили
громадные свинцовые валы, дул шквальный ветер. Эскадра находилась пока еще в
700 милях к востоку от маяка на мысе Инубо, расположенного на одной широте с
Токио, как вдруг впередсмотрящий на крейсере «Венсенн» заметил в десяти милях
прямо по курсу японский сторожевик. Смачно выругавшись, Хэлси приказал срочно
изменить курс, в надежде, что японец, быть может, еще не успел засечь
приближающуюся эскадру. С «Энтерпрайза» тут же взмыли в небо несколько
истребителей — им предстояло действовать в режиме полного радиомолчания.
По возвращении на борт летчики доложили, что в японских прибрежных водах полно
кораблей: в основном это рыболовецкие суда, длина корпуса каждого — метров
тридцать; на всех имеется слабое артвооружение, но радио, похоже, нет ни на
одном. О том, что японцы могли не заметить американские самолеты, нечего было и
думать. Что же делать? Тогда Хэлси отдал новый приказ — ложиться на
прежний курс, к мысу Инубо: каждый километр, пройденный вперед эскадрой,
экономил бомбардировщикам пять литров топлива.
Один из японских сторожевиков, первым заметивший крейсер
«Нашвилл», двинулся ему навстречу, открыв огонь из своей единственной маленькой
пушки. Крейсер дал ответный залп по японцу, но тот продолжал идти вперед и
стрелял без перерыва. После третьего залпа крейсера сторожевик разнесло на
куски. А следом за ним та же участь постигла и два других сторожевика —
американцы успели выловить из воды только четырех японских моряков, остальные
же утонули. Теперь-то уж не возникало никаких сомнений: присутствие
американской эскадры в территориальных водах Японии было раскрыто. Так что
ждать ночи для нанесения удара по главной цели с воздуха не имело ни малейшего
смысла.
Оба авианосца, включив прожекторы, обменялись сигналами
готовности. На борту «Хорнета» полковник Дулиттл спустился с мостика в
помещение для дежурных летчиков и сказал: «Ну, ребята, пора». На полетной
палубе уже вовсю трудились механики: они заполняли основные и запасные
топливные баки на бомбардировщиках Б-25. Потом летчики запустили моторы, чтобы
прогреть двигатели. Погода стояла [342] на редкость отвратительная. С «Энтерпрайза» было хорошо
видно, как нос «Хорнета» то зарывался в серую пенную волну, то вздымался над
ней, точно норовистый конь.
Первым в воздух поднялся полковник Дулиттл, показав
остальным летчикам пример, как виртуозно можно взлетать даже в сильный шторм.
Его самолет взмыл почти вертикально, как лифт, и начал набирать высоту,
описывая круги над авианосцем. Второй бомбардировщик тоже взлетел мастерски, но
через несколько секунд он вдруг резко потерял высоту и едва не коснулся крыльями
гребной волны. Моряки на «Энтерпрайзе», наблюдавшие эту сцену с верхней палубы,
все как один затаили дыхание. Но, слава Богу, обошлось: второй Б-25 снова
набрал высоту и, рыская в воздушных потоках, подобно скачущему кенгуру, стал
постепенно удаляться от того злополучного места, где едва не рухнул в штормовое
море. Остальные бомбардировщики взлетели вполне сносно. Когда же от полетной
палубы «Хорнета» оторвался последний Б-25, эскадра, набрав обороты, отошла на
восток. По пути американские крейсера потопили еще два японских сторожевика. А
тем временем где-то далеко-далеко над океаном в поисках американской эскадры
рыскали бомбардировщики противника. Но они ее так и не обнаружили.
Между тем моряки на «Энтерпрайзе», припав к карманным
радиоприемникам, жадно ловили сообщения Токийского радио на английском языке.
Самые наивные никак не могли дождаться, когда же дикторы наконец объявят: «Наша
столица только что подверглась бомбардировке» — или когда радиовещание
вообще резко прекратится. Однако сегодня, как и накануне, диктор, словно
заезженная пластинка, твердил одну и ту же сакраментальную фразу: «Кругом
повсюду цветут сакуры, даря всем нам покой безмятежного очарования...» —
как бы восхваляя неуязвимость Японии. Когда диктор приготовился в очередной раз
произнести эти слова, в небе над Токио показались идущие на бреющем полете
американские бомбардировщики. Впрочем, подробности того, как проходил налет на
японскую столицу, американцам стали известны лишь много позже — со слов
одного из участников этого налета, летчика Теда Лоусона, который назвал свой
рассказ «Тридцать мгновений над Токио». Бомбы посыпались на город прямо среди
бела дня — ровно в полдень, когда японские рабочие и служащие покидали на
обеденный перерыв заводы, фабрики и конторы. Американские самолеты пронеслись
над самыми крышами домов; летчики хорошо видели, как заметались по улицам
застигнутые врасплох токийцы — мужчины и женщины. Пламя пожаров уничтожило
многие «военные и промышленные» объекты. Из восьмидесяти американских летчиков,
участвовавших в том налете, один был убит, двое пропали без вести, восемь
попали в плен, пятеро совершили посадку на советской территории, где их
интернировали, остальные же шестьдесят [343] четыре человека
сели на территории Китая — в Штаты они вернулись не скоро. После
бомбардировки Токио американцы воспряли духом как никогда: за дерзкий налет на
Перл-Харбор японцы заплатили с лихвой. Но, как бы там ни было, повторный удар
по Токио удалось нанести только в апреле 1944 года: слишком большое расстояние
отделяло Японию от Соединенных Штатов — новый рейд обошелся бы втридорога,
к тому же он был сопряжен с большими опасностями и риском. Что же касается
того — первого налета на Токио, американские граждане узнали о нем в тот
же вечер из сообщений пилотов Б-25, приземлившихся в Китае (двенадцать часов
спустя после взлета). И еще: эта весть стала известна в Соединенных Штатах
одновременно с другой, не менее радостной новостью — о сдаче японцами
островов Батан, что в северной части Филиппинского архипелага. Хотя капитуляция
произошла 9 апреля, столь знаменательный факт почему-то до поры до времени
«держали в секрете».
III. Цель — Мидуэй
8 мая 1942 года милях в пятистах от северо-восточного
побережья Австралии по штормовому океану продвигался курсом ост американский
авианосец с серьезными повреждениями на борту. Его верхняя палуба была
искорежена, посреди нее зияла огромная пробоина, а все вокруг несло на себе
следы недавнего пожара; на палубе, расположенной ниже, стояли в ряд сорок
гробов в окружении почетного караула с оружием в руках; корабельный лазарет был
битком забит ранеными. Это был авианосец «Йорктаун». Он покидал воды
Кораллового моря, где только что закончилось первое крупное сражение
Тихоокеанской войны. Во время того сражения («Энтерпрайз» участия в нем не
принимал) надводные корабли даже не произвели друг в друга ни единого выстрела.
И тем не менее японцы потеряли один авианосец и несколько транспортов,
попытавшихся было высадить десант на северном побережье Австралии. Американцы
тоже лишились одного авианосца — «Лексингтона», а «Йорктаун», как мы уже
знаем, отделался серьезными повреждениями. Таковы были последствия действий
американской и японской авиации. Теперь же «Йорктаун» возвращался в Перл-Харбор —
моряки надеялись подольше отстояться там на ремонте. А может статься и так, что
авианосец вместе с ними отправят в Соединенные Штаты на капитальный ремонт.
Итак, 27 мая «Йорктаун» ошвартовался в Перл-Харборе, но
уже через трое суток, 30 мая, снова вышел в море — только курсом не на [344]
Соединенные Штаты, как рассчитывал экипаж, а к новому месту рандеву кораблей
тихоокеанской эскадры. Ремонт на борту авианосца был произведен буквально на
скорую руку — с такой поспешностью, какой прежде не видывали ни на одной
американской судоверфи. Не успел «Йорктаун» войти в гавань, как его со всех
сторон облепили плашкоуты{13} с бригадами ремонтных
рабочих — они взяли авианосец в прямом смысле на абордаж и тут же
принялись за дело. Так что к месту швартовки он шел под оглушительный грохот
пневматических молотков, не смолкавший ни на минуту в течение трех с половиной
дней и трех ночей. Бригады трудились посменно, причем смены менялись довольно
часто, с тем чтобы можно было поддерживать сверхскоростной, безостановочный
рабочий ритм. Последние плавучие краны с лихтерами отчалили от авианосца лишь
после того, как он сам отвалил от причальной стенки. Словом, «Йорктаун» будто
заново родился — и был готов не только к выходу в море, но и участию в
боевых действиях.
А между тем никаких боевых действий в открытом море не
велось, и в поле зрения американской эскадры не было замечено ни одного
неприятельского корабля. Больше того: во всех оперативных секторах Тихого
океана царило небывалое затишье. Да и сами американцы вроде бы не готовили ни
одну тактическую операцию. Тогда зачем такая спешка?
Причиной тому, оказывается, были сведения, полученные
американской военно-морской разведкой. В самом деле, на горизонте не
наблюдалось ни одного японского корабля, однако вместе с тем военному
командованию Соединенных Штатов стало доподлинно известно, что от берегов
Японии отошел неприятельский флот, а также его приблизительный состав и цель.
Он держал курс на Мидуэй.
Смею предположить, что рассказ о том, как американцам
удалось раздобыть эти сверхсекретные сведения, был бы не менее захватывающим,
чем описание морской битвы, ставшей их прямым результатом. К сожалению, о
действиях американских контрразведчиков, получивших те сведения, ничего —
или почти ничего — не известно. Однако представить себе механизм этих
действий можно вполне. Как обычно добывались подобные сведения? Разумеется,
через своих тайных агентов или тех, кого завербовывали из числа иностранцев. А
может, через самих японцев? Что, если среди потомков самураев, воспитанных в
суровых традициях верности долгу и чести, нашелся предатель?.. В общем, нам с
вами остается лишь предполагать, располагает же всем только он — злой
гений войны. [345]
Что же касается Мидуэя, этот остров привлек пристальное
внимание командования Соединенных Штатов главным образом потому, что с
некоторых пор от экипажей американских разведывательных подводных лодок и
самолетов стали поступать донесения, согласно которым у берегов Японии
происходит невиданная доселе концентрация неприятельских ВМС и ВВС, из чего
явствовало, что японцы, вероятно, готовятся к большой наступательной операции.
Но по какой цели намеревались они нанести основной удар? Когда? И какими
силами? В конце концов американцам удалось узнать и это — из
расшифрованных текстов японских секретных теле — и радиограмм. И
только-то? Неужели в этих текстах и правда содержалась настолько точная и
достоверная информация, что ее вполне хватило, чтобы убедить американское
командование в том, что новый удар будет нанесен именно в данной точке, а не в
другой? Как бы там ни было, 7 июня — сразу же по окончании битвы на
Мидуэй, газеты «Чикаго Трибюн», «Вашингтон Тайме Геральд» и «Нью-Йорк Дейли
Ньюс» опубликовали сообщения, согласно которым командование американских ВМС
якобы знало и численный состав неприятельского флота, и даже тот день, когда
тот покинул Японию. Кстати, незадолго до нападения на Мидуэй японцы провели
диверсионную операцию в Датч-Харборе, что на острове Уналашка, входящем в
состав Алеутского архипелага. Однако уверенность высшего военного командования
Соединенных Штатов в истинности намерений японцев была такова, что, хотя в
водах Мидуэя покуда еще не был замечен ни один неприятельский корабль,
американская тихоокеанская эскадра имела четкое предписание как можно скорее
выдвигаться прямиком к Мидуэю.
*
* *
«Битва за Мидуэй представляла собой сложнейшую со всех
точек зрения боевую операцию, причем настолько, что я вряд ли смог бы описать
ее подробно, хотя располагаю не только всеми деталями, но и соответствующим
разрешением свыше», — писал в 1942 году американский военный корреспондент
Юджин Берне. То же самое, впрочем, можно сказать и про любое другое
воздушно-морское сражение. Лично я твердо убежден: ни одному, даже самому
просвещенному военно-морскому историку, самым скрупулезным образом изучившему
все документы, хранящиеся в Морском архиве Соединенных Штатов, было бы не под
силу с точностью описать сражение за Мидуэй от начала до конца. К тому же по
большей части документы эти изобилуют всевозможными неточностями — как по
точности во времени, так и по составу и перемещению сил или отдельных
соединений противника, что, в общем-то, неудивительно. Не следует забывать, что
многие документы составлялись по донесениям, полученным от людей, «которые
видели противника считанные секунды, когда пролетали мимо него на скорости 500
километров в час, и под встречным огнем». А в [346] экстремальных
условиях человек, как известно, воспринимает действительность совсем не так,
как в обычных — сосредоточившись на главном, он упускает из виду
детали, — тем более, если действительность эта трехмерна, не говоря уже о
четвертом измерении — времени. Вместе с тем. однако, битва за Мидуэй имеет
не такое уж важное значение (в сравнении с последующими сражениями
Тихоокеанской войны), чтобы уделить ей «пристальное внимание в общем и при этом
не остановиться на некоторых примечательных, в полном смысле завораживающих
частностях, исчисляемых не то что часами — минутами.
*
* *
Атолл Мидуэй, как явствует из его названия{14}, лежит посреди Тихого океана, на 28-м
градусе северной широты, в 5500 километрах к западу от Сан-Франциско и в более
чем 2000 километрах западнее Гавайев. После того как японцы захватили Уэйк,
наученные горьким опытом американцы спешно принялись укреплять Мидуэй, свой
новый западный форпост. Но превратить крохотный атолл в мощный плацдарм за
каких-нибудь несколько недель — дело, понятно, невозможное, к тому же если
учесть, что каждый снаряд, каждый мешок с цементом приходилось доставлять из
метрополии, расположенной на расстоянии, значительно превышающем то, которое
разделяет, к примеру, Париж и Нью-Йорк. И уже из первых разведдонесений о
масштабах подготовки японцев к новой наступательной операции становилось ясно,
что Мидуэй будет потерян, если к нему не стянуть все военно-морские и воздушные
силы, дислоцированные в Тихом океане. Вот почему поспешно отремонтированный
«Йорктаун» получил приказ снова выйти в море, и как можно скорее.
А ведь авианосец, если проследить его путь из
Кораллового моря до Перл-Харбора, прошел почти весь Тихий океан — в
восточном направлении, покрыв при этом расстояние свыше 5000 морских миль, то
есть более 9000 километров. И вот 2 июня 1942 года две ударные авианосные
группы встретились в условленном квадрате к северо-востоку от Мидуэя. В состав
новоприбывшей группы — во главе с «Йорктауном», — которой командовал
контр-адмирал Флетчер, входили 2 тяжелых крейсера и 5 эсминцев; вторая группа,
возглавляемая контрадмиралом Спрюэнсом, состояла из авианосцев «Энтерпрайз» и
«Хорнет», 5 тяжелых, 1 легкого крейсеров и 9 эсминцев. Чуть позже к эскадре
присоединились 35 подводных лодок. Таким образом сформировалась целая
эскадра — и возглавил ее Флетчер, а командование авианосным соединением
принял Спрюэнс. Точно так же командование американскими эскадрами нередко
распределялось между двумя адмиралами и впредь — в течение всей войны.
Иногде интересы высшего [347] порядка требовали смены начальства даже во время одной
операции: все зависело оттого, на какие силы возлагалась главная задача —
морские или воздушные. Тем не менее, по общему мнению, в сражении за Мидуэй
американской эскадрой командовал все же контр-адмирал Спрюэнс. Что же касается
вице-адмирала Уильяма Хэлси, как раз тогда он находился на излечении в
Соединенных Штатах. Спрюэнсу, как и Хэлси, было шестьдесят. Однако, несмотря на
одинаковый возраст, характерами они разительно отличались друг от друга.
Спрюэнс, к примеру, никогда не позволял себе действовать нахрапом или идти
напролом, как Хэлси, не говоря уже о том, чтобы сквернословить по всякому
поводу. И не случайно Спрюэнса прозвали на флоте «человеком-роботом». Во всех
своих действиях он руководствовался бесстрастным, холодным расчетом и принципом
целесообразности. И все это читалось у него на лице. Спрюэнс твердо решил стать
адмиралом, когда ему исполнилось только восемь лет. Он не занимался спортом,
зато любил совершать длинные пешие прогулки.
На Мидуэе офицеры из местного гарнизона уже знали о
японской угрозе и с нетерпением ожидали прибытия «своей» эскадры — только
от нее, пожалуй, и зависело их спасение. А пока личный состав гарнизона
укреплял береговые батареи и ставил на песчаных пляжах противотанковые мины. На
острове базировалась эскадрилья из 24 истребителей «брюстер» — но к тому
времени этот тип боевых самолетов уже несколько устарел. Доставка же на Мидуэй
современных машин была сопряжена с немалыми трудностями: совершить самостоятельный
перелет с Гавайев на Мидуэй они не могли — не хватило бы горючего; стало
быть, переправить их можно было только на борту авианосцев — но тем и без
того дел хватало. Так что, за неимением другого выхода, на остров было решено
направить несколько легких и тяжелых армейских бомбардировщиков. Словом, в
состав военно-воздушных сил, сосредоточенных на Мидуэе, вошли: 23 истребителя
«Брюстер»; 34 пикирующих бомбардировщика «донтлес», или, как их еще называли,
«вин-дикейтор» («защитники»); 6 торпедоносцев «кертис-эвенджер»; 4 армейских
легких бомбардировщика Б-26, весивших 12 тонн; 17 «боингов» Б-17 — по 20
тонн веса каждый и с дальностью полета 5000 километров, — которые еще
называли «летающими крепостями»; и, наконец, 30 больших лодочных гидросамолетов,
или летающих лодок «каталин», которые летчики в шутку прозвали
«службой-доставки-почты-по-воздуху-и-возвращения-по-воде».
*
* *
Патрульные самолеты взлетали с Мидуэя по сто раз на дню,
поскольку военно-морская разведка сообщила, что с северо-запада к атоллу приближается
японская флотилия: 4 авианосца, 4 линкора, 7 крейсеров и 22 эсминца. Однако
пока, судя по всему, она была вне пределов видимости. Единственное, что могли
разглядеть американские летчики [348] с большой высоты, так это облачность: она простиралась
над океаном как раз милях в трехстах к северо-западу от Мидуэя. Так, дни шли за
днями, дозорные самолеты отправлялись патрулировать воды Мидуэя с неба, но те
оставались по-прежнему пустынными.
С борта высотного самолета морская гладь казалась
неоглядной, точно зашитой цементным раствором, твердой поверхностью, ровной,
гладкой и незыблемой. И вот 3 июня лейтенант Рид, пилотировавший «каталину» в
семистах милях к северо-западу от Мидуэя, заметил вдали на застывшей глади
океана вытянувшиеся в длинную линию крохотные темные объекты размерами не
больше муравьев. Рид тотчас же связался по радио с базой. Пилоты
разведывательных самолетов в зависимости от обстоятельств либо соблюдали в
полете режим радиомолчания (чтобы противник не догадался, что его обнаружили) и
докладывали о результатах наблюдения по возвращении на базу, либо выходили на
так называемую экстренную связь. Пилоты «каталин» предпочитали связываться с
базой с воздуха, потому что никогда не надеялись на благополучное возвращение.
Как-то раз, к слову сказать, один из них, обнаружив неприятеля и передав его
координаты по радио, закончил сообщение такими словами: «Прошу известить моих
родственников — может статься, домой больше не вернусь».
Флотилия, которую заметил Рид, состояла из крейсеров,
транспортов и эсминцев — в общей сложности одиннадцати кораблей.
Авианосцев с ними не было. По получении сообщения Рида с авиабазы Мидуэя в
воздух поднялись 9 бомбардировщиков Б-17 («летающих крепостей»). К вечеру они
уже были над японской эскадрой, находившейся пока еще в тысяче километров от
острова. В небе не было видно ни одного неприятельского самолета — японцы,
похоже, совершенно не ожидали, что их будут атаковать с воздуха на таком
удалении от берега. Воспользовавшись замешательством японцев, даже не успевших
расчехлить корабельные орудия, американские летчики сбросили все бомбы —
и, как им показалось, поразили несколько целей. По возвращении на базу они
доложили, что подбили по меньшей мере два линкора. Когда же они сообщили о
своих успехах морским офицерам и те принялись выспрашивать у них подробности,
выяснилось, что на самом деле после бомбардировки загорелись только один
крейсер и один транспорт, — остальные корабли получили лишь незначительные
повреждения. Таким образом было очевидно, что японцы вполне могут следовать
дальше — курсом на Мидуэй.
Между островом Мидуэй и Перл-Харбором, где размещался
главный штаб американского Тихоокеанского флота, действовала постоянная прямая
радиосвязь. И адмирал Честер Нимиц, главнокомандующий тихоокеанскими ВМС,
находясь на Гавайях, непрерывно следил за продвижением неприятельской эскадры.
«Разумеется, — размышлял адмирал, — это далеко не весь японский флот.
Где же авианосцы [349] и линкоры?..» Пока что воздушная разведка их не
обнаружила. Внимательно разглядывая карту и анализируя сложившуюся обстановку и
расстановку сил, Нимиц понимал, что две американские ударные авианосные группы,
крейсировавшие в северо-восточных водах Мидуэя, находятся слишком далеко от
того квадрата, где была замечена японская эскадра, и не смогут послать туда
свои самолеты. Достать неприятеля можно было только самолетами с Мидуэя. Но и
тут возникали сложности: вражеская эскадра пока что находилась за пределами
радиуса действия военно-морских пикирующих бомбардировщиков и торпедоносцев. А
между тем наступили сумерки. Кроме того, пилоты армейских бомбардировщиков не
обладали достаточным опытом ведения боевых действий на море в ночное время.
Словом, рассчитывать оставалось только на большие лодочные гидросамолеты —
«каталины». И командующий военно-воздушной группировкой Мидуэя решил
использовать именно их — самых тихоходных и наиболее уязвимых. «Но ночная
мгла будет им надежным прикрытием», — решил он. Каждая «каталина» должна
была нести на борту одну торпеду.
Между тем гидросамолеты целый день напролет
патрулировали в воздушном пространстве Мидуэя и только-только вернулись на
базу. И среди них надо было отобрать те, что могли подняться в воздух еще раз,
и притом немедленно. Таким образом, к взлету оказались готовы только четыре
«каталины» — их тут же принялись закачивать горючим. Из числа летчиков,
добровольно вызвавшихся отправиться в ночной полет, отобрали наименее уставших.
И вот некоторое время спустя защитники Мидуэя услыхали, как взревели моторы
скрытых ночной мглой четырех крылатых «левиафанов» и как они с гулким рокотом
оторвались от безмятежной глади лагуны, подняв волну, с шуршанием накатившую на
песчаный берег. Вскоре взошла луна — и озарила бледным сиянием черное
небо, посеребрив барашки кучевых облаков, причудливо громоздившихся над будто уснувшим
тихим сном океаном. Гул моторов удаляющихся гидросамолетов был слышен еще
какое-то время, а потом он словно растворился во тьме.
Ночная атакующая группа медленно продвигалась вперед на
бреющем полете над морем. В лунном сиянии поверхность океана казалась еще более
гладкой, незыблемой и пустынной, чем в свете дня. Летчики соблюдали полнейшее
молчание. На борту каждой «Каталины» находилось по семь человек экипажа.
Авиагруппой командовал лейтенант Уильям Ричард.
В 1 час 20 минут штурман-наблюдатель из экипажа Ричарда
передал командиру по бортовому телефону: «Вижу цель». Скоро и сам Ричард
заметил неприятельскую эскадру: она шла двумя растянувшимися вдаль колоннами,
образованными большими черными кораблями, которые окружали суда поменьше; и за
каждым кораблем тянулась пенная кильватерная струя, похожая на длинный
трепещущий рыбий [350] хвост. Ричард набрал высоту и сделал вираж, решив
сначала удостовериться, что его группа следует за ним в полном составе. И
увидел позади только один гидросамолет. Некоторое время он кружил на той же
высоте, надеясь, что остальные вот-вот к нему присоединятся. Но на хвосте у
него по-прежнему маячил все тот же одинокий самолет. Наконец, отчаявшись
дождаться своих, Ричард направил машину на арьергард одной из неприятельских колонн
и, перейдя в планирующий полет, взял на мушку самый крупный корабль — по
крайней мере летчику показалось, что он был выше других. Сперва он даже
подумал, что это один из японских авианосцев, настигших в конце концов свою
эскадру. Однако он обознался. Тем не менее в лунном свете корабль уже стал
отчетливо виден прямо по курсу и чуть внизу — гидросамолет приближался к
нему на полной скорости. Это было грузовое судно. Его надстройка походила на
бесформенную глыбу металлолома, как, впрочем, на всех японских сухогрузах. Но
как бы то ни было, уж теперь-то Ричард знал наверное: он нацелился на
транспорт. Вот уже на верхней его палубе были различимы громадные крышки
трюмных люков; летчик мог бы разглядеть и силуэты японских моряков, если бы они
в тот момент находились на верхней палубе. И вдруг со стороны носа и кормы
сухогруза навстречу самолету вырвались трассирующие пулеметные очереди —
но, к счастью, все пули, точно огненные пчелы, пролетели мимо. Вслед за тем
длиннющие сверкающие свинцовые ленты потянулись в затянутое ночной мглой небо и
с других кораблей — Ричард заметил это своим опытным глазом, привыкшим в
считанные мгновения охватывать все, что происходит вокруг. Как ни странно,
летчик успел обратить внимание и на то, что из трубы сухогруза тонкой струйкой
вился дымок, — совсем как в мирное время. «Внутри корабль, должно быть,
битком набит желтопузыми коротышками, — рассуждал про себя Ричард. —
Сидят себе там и щебечут на своем тарабарском языке. И поди еще разбери, что
они щебечут... Надо же, в какую далищу их занесло! До Японии-то отсюда, считай,
две тысячи миль будет, а то и больше... Да и нас тоже! Мидуэй не самый ближний
свет, до Сан-Франциско никак не меньше трех тысяч миль...» Однако рассуждать
дальше было некогда — Ричард выпустил торпеду. Завалился на одно крыло и,
петляя, змейкой пошел вверх. Через несколько мгновений японский сухогруз уже
лизали языки пламени, а над ними в небо тянулся гигантский клубящийся столб
дыма. Но Ричарду было не до того, чтобы оценивать результаты торпедной атаки, —
эту возможность он охотно предоставил второму пилоту и хвостовому стрелку.
И вдруг ночное небо пронзил ослепительный луч
прожектора, а следом за ним — другой. Порыскав какое-то время во тьме, оба
луча пересеклись, высветив огромное блестящее брюхо второго гидросамолета. Но
тот внезапно ушел вниз — и с бреющего полета, под прикрытием [351]
кромешной мглы выпустил торпеду. Однако с корабля-цели вовремя заметили ее
фосфоресцирующий шлейф — последовал ловкий маневр — торпеда прошла
мимо. Впрочем, и «Каталине», невзирая на ее неповоротливость, удалось
увернуться от залпов корабельных зенитных орудий японцев — через
мгновение-другое она уже снова пристроилась в хвост к головному гидросамолету.
Единственное, что неотступно преследовало ее все это время, так это неугасимые
лучи прожекторов. Но вот они метнулись в сторону и принялись беспорядочно
шарить в поднебесном мраке.
Третья «Каталина» тоже, покружив какое-то время над
эскадрой, в конце концов выбрала себе цель. Гидросамолет подлетел как раз
тогда, когда корабли противника перестраивались в боевой порядок. Выпустив
торпеду, «Каталина» пронеслась над ближайшей колонной эскадры, едва не задев
брюхом верхушки палубных надстроек. Однако летчикам не случилось увидеть,
поразила торпеда цель или нет: «катали-ну» встретили градом трассирующих
пуль — в ответ же она успела послать только несколько пулеметных очередей.
Вслед за тем ей, как и двум другим, удалось укрыться за пеленой мрака. Как бы
там ни было, ее подстерегала еще одна напасть: отбившись от группы, она долго
рыскала во тьме, прежде чем наконец вышла на своих, и сожгла все запасы
горючего. Так что ей ничего не оставалось, как приводниться. Но и тут, слава
Богу, все обошлось: через четверо суток экипаж гидросамолета подняли на борт
американского эсминца. Четвертый гидросамолет, отбившийся от группы, так ее и
не обнаружил — и был вынужден лечь на обратный курс; до Мидуэя он дотянул
уже на рассвете, причем едва-едва, потому как горючее у него было на исходе. В
общем, по мнению защитников Мидуэя, «Каталинам» крупно повезло — удача
была явно на их стороне. С другой стороны, было совершенно очевидно, что хотя
главные ударные силы неприятельской эскадры обнаружить пока не удалось, она,
тем не менее, неумолимо приближается к своей цели — атоллу Мидуэй. И
теперь ее уже ничем не остановить.
4 июня, через час после восхода солнца, лейтенант Говард
Эди, командир экипажа патрульной «каталины», на подлете к кромке облачности,
простиравшейся в 350 километрах к северо-западу от Мидуэя (за ночь облака
заметно приблизились к атоллу), несмотря на плотную завесу дождя, засек «чужой»
гидросамолет: тот летел на очень малой высоте — почти над волнами.
Заглянув в летный справочник с фотографиями самолетов разных типов, который
протянул ему второй пилот, Эди тут же опознал «чужака»: это был
«Каваниси-94» — гидросамолет катапультного взлета. Вот уже можно было
отчетливо разглядеть носовые части поплавков, торчавших у него из-под крыльев,
которыми он едва не касался серой взъерошенной поверхности океана. Японец летел
в юго-восточном направлении. «Каталина» вырвалась [352] из-за дождевой
завесы, и в следующее мгновение перед ней — чуть слева по курсу возникла
стальная громада японского крейсера. Летчики четко различали четыре главные
орудийные башни на носу крейсера, а на корме виднелись две катапульты; одна
была отведена в сторону, из чего следовало, что сработала она совсем недавно.
Эди на миг задумался, силясь вспомнить, успел ли он радировать на базу или нет.
Точно — не успел. «Каталина» нырнула в облако — крейсер исчез из
вида. Через несколько минут в лицо пилотам ударил слепяший солнечный свет. И
вдруг они разом вскрикнули: там, внизу, прямо под ними, длинной вереницей шла
неприятельская эскадра. И вереница эта тянулась до самого горизонта.
Левой рукой Эди мгновенно перевел переключатель радиопередатчика
дальней связи в режим «передача — прием», и чуть наклонясь к микрофону,
стал передавать экстренное сообщение, стараясь выговаривать слова как можно
более четко: «На связи Дафна... На связи Дафна... В квадрате... (он назвал
порядковый номер соответствующего квадрата на штурманской карте) вижу корабли
противника, курс — 135. Два линкора. Один крейсер и несколько эсминцев.
Точное число доложу позже... На связи Дафна... На связи Дафна... В квадрате...
вижу корабли противника...»
Минутой позже лейтенант Уильям А. Чейз, командир другой
«ка-талины», патрулировавшей воды Мидуэя к юго-востоку от того места, где мы
оставили Говарда Эди с его экипажем, засек целый авиационный полк: он летел в
таком плотном боевом порядке, что больше походил на авиагруппу. Американский
летчик даже навскидку определил, что эскадрилья состоит из двухсот
бомбардировщиков, если не больше, не считая истребителей прикрытия.
Неприятельская эскадрилья взлетела с двух авианосцев, о которых успел доложить
по радио Говард Эди. Лейтенант Чейз не проговорил, а прокричал свое сообщение в
микрофон приемопередатчика. Минуту спустя на Мидуэе разом взревели все сирены
боевой тревоги. Это было в шесть часов утра.
*
* *
В воздух успели подняться все дислоцированные на Мидуэе
самолеты (правда, их было не так уж много). Первыми на перехват японской
эскадрилье устремились «брюстеры», остальные же самолеты вылетели навстречу
неприятельской эскадре. Первые авиабомбы накрыли атолл в 6 часов 30 минут.
Японская эскадрилья атаковала Мидуэй с севера в несколько эшелонов — по
60–80 самолетов в каждом. Всего же в небе над атоллом, как потом сообщил кто-то
из наземных наблюдателей, их насчитывалось 100–180. Японские летчики были полны
сил и решимости — они действовали столь же напористо и ловко, как и те,
что атаковали Перл-Харбор. Вначале бомбардировщики, шедшие на трехкилометровой
высоте и в горизонтальном полете, сбросили по одной крупнокалиберной бомбе;
затем, под прикрытием «зеро», они [353] зашли на второй круг, снизились, вошли в
пикирование — и сбросили уже по две легкие бомбы каждый, ведя при этом
прицельный огонь из всех бортовых орудий. А в воздушном пространстве над
Мидуэем, на беду, не оказалось ни одного американского истребителя. Береговые
зенитные батареи между тем не умолкали ни на минуту, однако их громыхание
тонуло в оглушительных раскатах рвущихся бомб и непрерывном вое моторов
пикирующих бомбардировщиков. Вокруг опустевших блиндажей и прочих
укрепсооружений (все солдаты затаились в подземных укрытиях), в воздух взлетали
снопы пламени вперемешку с комьями земли, осколками бомб и обломками взорванных
построек. И среди этого полыхающего ада все равно кипела жизнь: зенитчики,
укрываясь кто чем мог, суетились у своих орудий, силясь вести беспрерывный
огонь по кромешному рою воздушных целей. Вскоре одно за другим взорвались
топливные хранилища — и вырвавшиеся из них грибовидные столбы пламени со
страшным гулом взметнулись на чудовищную высоту. В общем, создавалось такое
впечатление, будто японцы стали полными хозяевами в воздушном пространстве над
Мидуэем. «Зеро», точно осы, метались на шальной скорости в разных направлениях
и жалили пулеметным огнем все, что даже едва проглядывало сквозь густые клубы
дыма. Налет длился каких-нибудь полчаса. Но результаты его были ошеломляющими.
Впрочем, в первых сводках с Мидуэя о них не сообщалось. Не успели японские
самолеты убраться восвояси, как командующий соединением военно-морской авиации
кинулся к радиопередатчику и послал в эфир срочное сообщение: «Всем
истребителям приказываю заходить на посадку. Дозаправка — в установленном
порядке. Сначала — пятое отделение». Через некоторое время на чудом
уцелевшую бетонную взлетно-посадочную полосу аэродрома сели первые два
самолета — и остановились прямо напротив громадных костров, бушевавших на
том месте, где совсем недавно стояли ангары. Из 24 «брюстеров» обратно не
вернулись пятнадцать; семь уцелевших изрядно пострадали, но все же с грехом
пополам сели кто где. Американские истребители столкнулись с неприятельской
эскадрильей в 35 километрах от Мидуэя. Позже выяснилось, что после первого
налета японцы недосчитались сорока самолетов: часть из них была сбита из
зенитных орудий береговых батарей, а другим не дали спуску «брюстеры». И это
был настоящий подвиг, если учесть неравную расстановку сил. Оставшиеся в живых защитники
Мидуэя наконец выбрались из укрытий и первым делом принялись подбирать своих
убитых и раненых товарищей; потом они взялись собирать валявшиеся повсюду
консервные банки и сигаретные пачки — все, что уцелело после того, как
взрывами разнесло вдребезги торговые лавки. Кроме того, надо было срочно
восстанавливать и ремонтировать то, что подлежало восстановлению и ремонту.
Разгребая руины и завалы, защитники Мидуэя [354] с удивлением
смотрели на целехонькие взлетно-посадочные полосы аэродрома и не верили своим
глазам. Японцы, как видно, решили сперва нанести удар по зенитным батареям,
укрепсооружениям и топливным хранилищам, чтобы американские самолеты уже
никогда не смогли взлететь. А длинные взлетно-посадочные полосы они не тронули
потому, что восстанавливать их — дело долгое и крайне утомительное: ведь в
скором времени они рассчитывали воспользоваться ими в своих целях.
*
* *
Что же касается американских самолетов, вылетевших
навстречу японской эскадре, они атаковали ее, по некоторым сведениям, то ли в 8
часов 10 минут, то ли в 8 часов 11 минут, а по другим — в 8 часов 30 минут
или в 8 часов 34 минуты. Таким образом выходит, что налет длился от пятнадцати
минут до получаса. И вот тут-то в различных документах как раз и наблюдаются
первые несостыковки во времени. Впрочем, для нас с вами это не столь уж важно:
ведь нам куда более интересно проследить сам ход тех драматических событий в их
фактической последовательности. Итак, как мы помним, с Мидуэя взлетели одна за
другой четыре авиагруппы. В первую вошли: 6 торпедоносцев «кертис-эвенджер»,
под командованием лейтенанта Фиберлинга. Во вторую — 15 «боингов» Б-17,
армейских «летающих крепостей», под командованием подполковника Суини. В третью —
4 легких, 12-тонных бомбардировщика Б-26 «мартин», с одной торпедой на борту,
под командованием капитана Коллинза. Ну и, наконец, четвертая группа состояла
из 16 пикирующих бомбардировщиков «донтлес», под командованием майора
Хендерсона, и 11 пикирующих бомбардировщиков «виндикейтор», которыми командовал
майор Норрис.
Первыми на цель вышли торпедоносцы Фиберлинга (судя по
некоторым отчетам, это произошло в 8 часов 10 минут). По приказу адмирала
Нимица летчики должны были, в первую очередь, атаковать авианосцы противника. А
те, как известно, шли под прикрытием истребителей, крейсеров и эсминцев.
Торпедоносцы снизились до шестидесяти метров над уровнем моря и почти на
бреющем полете пошли в атаку, которую иные американские историки называют
«дерзким рейдом». «Судя по всему, первая авиагруппа нанесла удар с ходу, без
всякой подготовки», — говорилось в официальном сообщении. На самом же деле
утверждать это наверняка было по меньшей мере опрометчиво, поскольку из рейда
вернулся только один изрядно потрепанный самолет лейтенанта Эрнеста, который,
оказывается, даже не увидел, чем закончился налет. Пять других «эвенджеров»
были сбиты, причем два из них упали в море еще до того, как успели выпустить
торпеды. К тому же японские летчики действовали не менее «дерзко», чем американские:
они преследовали торпедоносцы до самых границ сектора обстрела корабельных
орудий своей эскадры. [355]
Четверка армейских Б-26 подлетела к месту сражения,
когда бой, по сути, уже закончился. Заметив американские бомбардировщики,
«зеро» тотчас устремились наперехват. Коллинз приказал своей группе круто
снижаться и атаковать с лета. Сам он снизился до семидесятиметровой высоты и
взял на прицел один из авианосцев — тот находился в семистах метрах от
него. Примеру командира незамедлительно последовал летевший рядом с ним
лейтенант Мюрн. Оба бомбардировщика крыло к крылу пронеслись над носовой
палубой авианосцев — и «свечкой» ушли вверх, под грохот рвущихся вокруг
снарядов и стрекот пулеметных очередей. В результате Коллинзу разнесло шасси, а
у Мюри загорелся двигатель и, кроме того, был убит его хвостовой стрелок.
Третий Б-26 на подлете к авианосцу-цели был сбит — и рухнул в море. Не
исключено, что после этой тройной атаки цель была поражена или хотя бы задета
(во всяком случае, рядом с нею взметнулся огромный водяной столб). Однако в то
же мгновение авианосец круто заложил право на борт. Это был «Акаги». В общем,
нельзя было сказать с полной уверенностью, что в него попала хотя бы одна
торпеда. Но как бы там ни было, безупречно стройные ряды японской эскадры
расстроились.
А через несколько минут в небе показались 16 «донтлесов»
майора Хендерсона. Десять пилотов из его группы пришли служить в эскадрилью
пикирующих бомбардировщиков всего лишь неделю назад; они имели весьма слабое
представление о том, как производится бомбометание с пикирования на практике.
Поэтому Хендерсон решил атаковать по-другому — с «планирования». И по его
приказу группа пошла на широкий вираж, мало-помалу набирая высоту. «До атаки
оставалось несколько минут, — рассказывал потом один из пилотов. — И
за это время я успел насчитать по меньшей мере шестьдесят три неприятельских
корабля. Я видел, как снизу нас берут на прицел зенитчики, а с воздуха нам
наперехват мчится целый рой «зеро». У меня душа ушла в пятки от страха...» Но
не успел Хендерсон перевести свой самолет в планирование, как его сбили.
Командование группой тут же принял на себя капитан Глидден — он направил
ее прямиком на авианосец «Кага». И, медленно снижаясь, «Донтлесы» двинулись на
цель. Летчики видели, как «Кага» вдруг резко заметался из стороны в сторону и
как от него, точно от разъярившегося медведя, отпрянули корабли охранения.
Большинство перешедших в планирование «донтлесов» были сбиты и, охваченные
пламенем, рухнули в море. Уцелевшие бомбардировщики снизились до стопя-тидесятиметровой
высоты и нанесли по «Каге» несколько ударов. Три бомбы угодили в верхнюю палубу
авианосца — и из пробоин повалил густой дым. Всякий раз, когда тот или
другой бомбардировщик делал новый заход для нанесения очередного бомбового удара,
на него стаей кидались «зеро». «Наш самолет атаковали сразу восемь [356]
«зеро», — вспоминал позднее один из летчиков. — Меня ранило в правую
ногу. Из-за жуткой болтанки мне даже забрызгало кровью очки, и я уже с трудом
мог различить, что происходит вокруг. Стабилизаторы у нас были пробиты,
радиопередатчик отказал напрочь, а приборную доску сплошь залило кровью. Потом
пробило топливопровод — надо было его залатать, и как можно скорее. Но мы
не успели. В довершение ко всему заглох двигатель, и мы стали падать. Удар о
воду был довольно сильный, но машина, слава Богу, осталась на плаву, и мы
успели спустить плот». Атака «донтлесов» в обшей сложности длилась тринадцать
минут. Из шестнадцати бомбардировщиков на Мидуэй вернулись только восемь, и два
из них — с серьезнейшими повреждениями на борту.
Сейчас уже невозможно сказать с точностью, как скоро
вышли на цель 15 «летающих крепостей» подполковника Суини, — то ли до, то
ли сразу же поле того, как в бой вступили 11 «виндикейторов» майора Норриса.
Кроме того, осталось неизвестно, с какой высоты они нанесли бомбовый удар и
насколько он был точен. Хотя, судя по всему, группа Суини скорее всего
атаковала японскую эскадру с большой высоты — правда, безуспешно.
Единственное, что можно утверждать более или менее определенно, так это то, что
появление «летающих крепостей» посеяло в рядах противника еще большую панику.
Что же касается «виндикейторов», то, встретив отчаянное сопротивление «зеро»,
облепивших авианосцы так, что к ним было не подступиться ни с какого боку, они
в конце концов оставили их в покое. Норрис атаковал с пикирования линкор
«Хиеи», и его примеру последовала вся группа. Две бомбы поразили огромную
носовую часть линкора — ее тут же заволокло густыми клубами дыма. И «Хиеи»
резко накренило на нос. А «виндикейторы» как ни в чем не бывало развернулись и
легли на обратный курс. Им повезло больше, чем остальным: они все вернулись на
базу, правда, двум из них пришлось совершить вынужденную посадку на воду —
но в виду Мидуэя.
Вот как вкратце описал сложившуюся после этого налета
ситуацию Честер Нимиц: «Военно-воздушные силы Мидуэя нанесли по противнику
мощный удар, однако, невзирая на понесенные потери, японцы ни на минуту не
ощутили себя в шкуре потерпевших поражение. В результате налета десять
неприятельских кораблей получили повреждения разной степени, а один или два
транспорта, из этого же числа, были потоплены. Впрочем, для крупной эскадры,
состоявшей по меньшей мере из 80 кораблей, продвигавшихся к Мидуэю, то были не
слишком большие потери, в то время как защитники Мидуэя потеряли большую часть
истребителей, торпедоносцев и пикирующих бомбардировщиков — то есть те
самые самолеты, которые только и могли наносить наиболее эффективные удары по
целям. Кроме того, уцелели [357] все три японских авианосца, а если они и получили
повреждения, то весьма незначительные».
Боевой дух защитников Мидуэя резко упал. Летчики,
которым посчастливилось вернуться на базу, рассказывали, что к Мидуэю движется
огромная неприятельская флотилия. «Лично я насчитал шестьдесят три корабля. Так
что, считай, всем нам крышка!» — уверял один стрелок из группы Хендерсона.
А другой ему вторил: «Похоже, на нас ополчились разом все японцы». Из
вернувшихся на остров самолетов у многих были серьезные повреждения, но средств
для их ремонта на Мидуэе больше не осталось. Система ПВО была практически
уничтожена. Иначе говоря, последствия налета на остров и рассказы летчиков
произвели на солдат и офицеров местного гарнизона столь удручающее впечатление,
что они напрочь забыли про свою авианосную эскадру, прибытие которой ожидалось
со дня на день. Или, быть может, они просто разуверились в ее силе и мощи? Что
ни говори, даже самые стойкие бойцы воспринимали неумолимо надвигавшуюся
японскую флотилию в образе эдакого неуязвимого механического мастодонта, которого
ничем не остановить, — ни градом пуль, ни лавиной снарядов. Он и раненый
рвется со страшным ревом напролом, отчего кажется еще более страшным и
неуязвимым.
И тут вдруг выяснилось — быть может, это было самое
странное событие в битве за Мидуэй, — что неукротимый мастодонт
остановился (неужто воздушная атака ввергла его в замешательство?), и повернул
обратно. В самом деле, японская эскадра легла на обратный курс и, разделившись
на две авианосные группы, отошла на северо-запад. Впоследствии этот и впрямь странный
маневр неприятеля многие расценили как отступление, хотя в действительности
японцы попросту решили отвести свои авианосцы под прикрытие плотной облачности,
о которой мы говорили выше.
Японское военное командование, разумеется, не
рассчитывало на такую же внезапность, как при подготовке налета на Перл-Харбор,
вместе с тем, однако, не надеялось оно и на то, что Мидуэй защищала жалкая
горстка бойцов. В то утро появление в небе «летающих крепостей», конечно же,
насторожило японцев, и они, очевидно, подумали, что американцы превратили
Мидуэй в неприступный бастион. Кроме того, с японских эсминцев докладывали, что
в водах атолла крейсируют американские подводные лодки. Как ни досадно, а о
нанесении внезапного удара не могло быть и речи. Наконец, японские самолеты-разведчики
уже наверняка успели засечь «Энтерпрайз» с «Хорнетом». Короче говоря, японцы
решили изменить тактику. Разумеется, они и не думали отступать — просто
японское командование, как было сказано выше, посчитало целесообразным отвести
свои авианосцы под прикрытие облаков, а заодно попытаться разработать новый
план атаки — с другого направления. Но, как опять-таки известно из истории
[358] войн, любое, даже безупречно подготовленное
наступление, перестав быть неожиданным, в конце концов замедляется и неумолимо
переходит в отступление.
*
* *
Тем временем две американские ударные авианосные группы,
находившиеся к северу от Мидуэя, на предельной скорости спешили к месту, где
кипел ожесточенный воздушно-морской бой. Горизонт впереди по курсу был затянут
легкой туманной дымкой. «Энтерпрайз» и «Хорнетом», каждый под защитой своего
«экрана», шли во главе объединенной эскадры. За ними в кильватере, зарываясь
форштевнями в пенных волнах, следовали эсминцы. Как только стало известно, что
в составе японской эскадры идут два авианосца, «Йорктаун» вместе с кораблями
сопровождения сбавил ход и, заняв место в арьергарде, стал прикрывать эскадру
сзади. Летчики на борту авианосцев бодрствовали с трех утра. Вот уже четыре
часа, как они сидели в помещениях для дежурных экипажей при полной экипировке,
готовые к взлету, и, не отрывая глаз от световых табло, следили за оперативными
сводками о налете японской авиации на Мидуэй. После того как были обнаружены
основные ударные силы неприятельской эскадры, бортовые радиостанции на многих
американских кораблях настроились на частоту мидуэйской эскадрильи. И летные
экипажи авианосцев слышали грохот рвущихся на атолле японских бомб и отчаянной
пальбы зенитных орудий защитников Мидуэя, как если бы они были в самой гуще
событий. Но вот настал и их час. Когда они поднялись на полетные палубы, туман
уже рассеялся. Над морем простиралось светлое безоблачное небо. Взлет проходил
в следующем порядке:
Около восьми часов утра (установить точное время начала
взлета невозможно) с «Хорнета» один за другим поднялись в воздух 35 пикирующих
бомбардировщиков «донтлес», 15 торпедоносцев «дивастейтор» и 10 истребителей
«уайлдкэт». С «Энтерпрайза» поочередно взлетели: 35 «донтлесов», 14
торпедоносцев и 10 истребителей. А в 8 часов 40 минут было решено поднять в
небо и большую часть самолетов с «Йорктауна»: 17 «донтлесов», 12 торпедоносцев
и 6 истребителей. Таким образом на «Йорктауне» в резерве оставались еще 17
пикирующих бомбардировщиков «донтлес» — на случай неожиданного появления
японских авианосцев.
Результаты совместного вылета были таковы.
Бомбардировщикам и истребителям с «Хорнета» не повезло — в указанном
квадрате, к северо-западу от Мидуэя, кораблей противника они не обнаружили:
японская эскадра, как мы помним, изменила курс. Тогда самолеты с «Хорнета»
развернулись и отправились на поиски в другом — юго-западном направлении,
правда, не все.
Одной из групп торпедоносцев — номер 8, взлетевших
с «Хорнета», командовал капитан-лейтенант Джон Уолдрон. Его группа, отделившись
[359] от бомбардировщиков и истребителей, взяла курс на север
и в 9 часов 20 минут наконец обнаружила корабли противника. Однако горючее у
самолетов Уолдрона было уже почти на исходе. Заметив японцев, Уолдрон запросил
по радио разрешения вернуться на «Хор-нет» для дозаправки и уж потом атаковать.
Но контр-адмирал Спрюэнс велел ему передать: «Атакуйте немедленно!» Японская
эскадра шла кильватерной колонной, растянувшейся в длину на 15 километров.
Торпедоносцы Уолдрона, без всякого прикрытия, как и «дивастейто-ры» с Мидуэя, снизились
до высоты пуска торпед и, не обращая никакого внимания на появившиеся в воздухе
японские истребители, перешли в горизонтальный полет и медленно двинулись на
цель. А дальше произошло то, чего и следовало ожидать: 8-я группа торпедоносцев
была полностью уничтожена. Объятые пламенем американские самолеты один за
другим падали в море точно камни. Ни одному из них не было суждено вернуться на
«Хорнет». Из всех летчиков этой группы уцелел только один — лейтенант
Джордж Гэй. Когда его самолет упал в море, Гэй успел выбраться из кабины и,
ухватившись за подушку, оторвавшуюся от кресла пилота, остался плавать на
поверхности. Вот что он рассказывал после того, как его выловили «свои»: «Потом
я нырнул под воду — попробовал вытащить хвостового стрелка (его ранило),
но не сумел. И первое, что я увидел, когда снова оказался на
поверхности, — громадный японский авианосец, он надвигался прямо на меня.
На его полетной палубе было полно самолетов. Грандиозное зрелище! Только по мне
было бы куда лучше наблюдать все это со стороны, причем как можно дальше.
Метрах в пятистах от меня авианосец взял круто право на борт, тот же маневр
проделал и сопровождавший его крейсер — он прошел примерно в четырехстах
пятидесяти метрах от меня». Чтобы японцы его не обнаружили, Гэй осмелился
надуть спасательный плотик только ночью. Так что воздушно-морской бой близ
Мидуэя ему пришлось наблюдать в прямом смысле из воды.
Пробултыхавшись в море около часа, Джордж Гэй увидел,
как в воздухе появилась еще одна группа американских торпедоносцев. Это была
6-я группа — она поднялась с «Энтерпрайза» и, согласно изящному выражению,
промелькнувшему в одной из сводок той поры, «действовала самостоятельно». А
между тем в свое время в Тактическом руководстве американских ВМС было черным
по белому написано, что первыми должны наносить удар пикирующие бомбардировщики
и только потом — тихоходы-торпедоносцы, да и то под неизменным прикрытием
истребителей, поскольку их задача — добивать еще не потопленные, а лишь
выведенные из строя корабли противника. Однако, как мы уже имели возможность
убедиться и еще не раз увидим в дальнейшем, правила эти нарушались сплошь и
рядом, и весьма-весьма серьезно. Так, в то утро истребители с «Энтерпрайза» [360]
опередили торпедоносцы — и были вынуждены ждать их прибытия целых полчаса.
И все это время они просто так кружили над целью, попусту сжигая горючее. Хуже
того: не заметив в небе ни одного японского истребителя (все «зеро», должно
быть, тогда дозаправлялись), командир американской истребительной группы
доложил на «Энтерпрайз»: «Неприятеля в воздухе не вижу» — и повел группу
обратно. А через несколько минут прибыли торпедоносцы «Энтерпрайза» —
наперехват им тут же устремились «зеро», успевшие тем временем благополучно
подняться в воздух. 6-я торпедоносная группа выбрала целью авианосец «Кага»,
уже получивший кое-какие повреждения. Перейдя на бреющий полет, торпедоносцы
буквально пробивались к нему сквозь сплошную лавину огня японских корабельных
орудий и бешеный шквал трассирующих пуль, которыми с воздуха их осыпали два с
половиной десятка «зеро». Самолетам «Энтерпрайза», однако, повезло чуть больше,
чем их собратьям с «Хорнета»: из четырнадцати торпедоносцев, участвовавших в
этом отчаянном рейде, четыре уцелели, а десять были сбиты.
Когда чудом уцелевшая четверка, с трудом набирая высоту,
скрылась в юго-восточном направлении, Джордж Гэй, у которого из воды
по-прежнему торчала только голова, заметил, как в небе показалась следующая
группа американских торпедоносцев, — на сей раз в сопровождении
истребителей. Это была 3-я торпедоносная группа «Йорктауна» — ее
прикрывали 16 «своих» истребителей и несколько истребителей с «Энтерпрайза»,
которые пересеклись с основной группой в воздухе и решили атаковать вместе с
нею. Но в то злополучное утро удача, похоже, решительно отвернулась от торпедоносцев:
Гэй своими собственными глазам видел, как высокоскоростные и более маневренные
«зеро» отрезали их от истребителей прикрытия, перекрыв последним дорогу и
облепив каждый из них со всех сторон, чтобы сковать сопротивление. В конце
концов торпедоносцы из 3-й группы, как и их предшественники, были вынуждены
заходить на цель с горизонтального полета, на малой скорости и в открытую, в то
время как их атаковали другие «зеро». Гэй с отчаянием в глазах увидел, как семь
торпедоносцев, вспыхнув, точно факелы, один за другим упали в море. Оставшиеся
же пять самолетов устремились было на авианосец «Ака-ги», но трое из них тут же
были сбиты. Так что из двенадцати «дивастейторов», участвовавших в налете,
обратно вернулись только два.
*
* *
Думаю, нам вряд ли удастся вывести на чистую воду
когорту военных обозревателей, описывавших те драматические события, не скупясь
ни на краски, ни на похвалы в адрес американского военно-морского командования.
Иначе говоря, они, все как один, представили воздушно-морскую битву за Мидуэй в
полном соответствии с положениями уже упоминавшегося Тактического руководства
для ВМС: [361] сначала в бой вступили пикирующие бомбардировщики, а
следом за ними, как и положено, торпедоносцы под прикрытием истребителей. При
этом всякий досужий комментатор считал своим долгом непременно оправдать
целесообразность такой тактики. А тем фактом, что события на самом деле
развивались совсем по-другому, можно было по большому счету пренебречь: ведь
сама тактика — в теории — от этого ничуть не пострадала. Однако в то
роковое утро американцы потеряли тридцать пять торпедоносцев из сорока одного,
участвовавшего в налете на неприятельскую эскадру, тогда как ни один японский
самолет, насколько можно предположить, даже не пострадал. Но, тут же возразят нам
обозреватели, американские самолеты, невзирая ни на что, воспрепятствовали
маневрам японских авианосцев, вследствие чего в небо не поднялся ни один
неприятельский бомбардировщик. Кроме того, продолжат как бы в свое оправдание
комментаторы, японцы больше всего опасались торпедных атак и были вынуждены
бросить все «зеро» против американских торпедоносцев; таким образом к тому
времени, когда подоспели пикирующие бомбардировщики с «Энтерпрайза» и
«Йорктауна», японская эскадра осталась без прикрытия истребительной авиации. Ну
что тут скажешь — пожалуй, только одно: это замечание вполне справедливо.
Но как бы там ни было, потери — в людях и технике — говорят сами за
себя: лишь они могут оправдать либо, напротив, опровергнуть целесообразность той
или иной тактики.
*
* *
Итак, американские пикирующие бомбардировщики должны
были выйти на цель одновременно с торпедоносцами, если не раньше. Но, как мы
знаем, эскадрильям пришлось разделиться на группы, поскольку в предполагаемом
квадрате японской эскадры не оказалось, и продолжать поиски в разных
направлениях. Группа «Хорнета» цель так и не обнаружила. Входившие в ее состав
бомбардировщики развернулись и легли на обратный курс — но у большинства
из них в воздухе закончилось горючее и они упали в море, другим же кое-как
удалось дотянуть до Мидуэя.
Капитан-лейтенант Кларенс Маккласки, командовавший
группой пикирующих бомбардировщиков с «Энтерпрайза», покружив битый час над
океаном на шестикилометровой высоте, наконец заметил далеко на горизонте
длинную тускло-белую кильватерную струю на темно-синем фоне моря. Это могла
быть только японская эскадра. Предупредив «Энтерпрайз» о ее появлении,
Маккласки приказал самолетам перестроиться в боевой порядок. Ему показалось
странным, что в небе нет ни одного японского истребителя. Приблизившись к цели,
Маккласки разглядел, что под ним, пятью километрами ниже, кипит бой: «зеро»
атакуют американские торпедоносцы. Вскоре он уже четко видел два больших
японских авианосца и один маленький. Крейсеры [362] сопровождения
почему-то держались в нескольких милях от них. Рядом были только эсминцы —
они неотступно следовали за авианосцами, словно рыбы-лоцманы за акулами, в
точности повторяя их маневры. В это время к авиагруппе «Энтерпрайза»
присоединились пикирующие бомбардировщики с «Иорктауна». Группа «Энтерпрайза»,
разделившись на два звена, устремилась в атаку на авианосцы «Сориу» и «Кага», а
самолеты «Иорктауна» нацелились на «Акаги».
Полетные палубы авианосцев становились все ближе,
постепенно увеличиваясь в размерах; отдраенные до блеска, с огромной эмблемой
«Восходящего солнца» посередине, они слегка покачивались, а вместе с ними
раскачивались и самолеты со сверкающими крыльями, стоявшие в несколько рядов в
кормовой части. И вот слева и справа от авианосца «Кага» в воздух взметнулись
пенящиеся фонтаны — первые бомбы упали мимо цели. В следующее мгновение
корму авианосца озарила ослепительная красно-белая вспышка, которая
разрасталась подобно раскрывающемуся бутону гигантского цвета, обрамленная
огромными языками пламени. Другая бомба угодила точно в середину верхней
палубы; было видно, как из образовавшейся пробоины в небо медленно пополз целый
гейзер обломков. Только после этого японские летчики как будто очнулись и
начали поднимать в воздух свои «зеро». Авианосец «Сориу», в который попало
сразу же несколько бомб, тоже занялся огнем. Но этот налет обошелся дорого и
американцам; из 33 бомбардировщиков, покинувших «Энтерпрайз», 18 были сбиты.
Улетая с места атаки, один из уцелевших «донтлесов» напоследок сбросил бомбу на
японский эсминец. И тот, выпустив последний пар, замер на месте как
пришпиленный. Вслед за тем лейтенант Гэй, который все это время плавал
неподалеку, ухватившись за подушку от своего сиденья, увидел, как из чрева
«Каги» вырвался огромный огненный шар — на японском авианосце взорвались
зарядные погреба.
Пока другой авианосец — «Акаги» разворачивался
против ветра, чтобы могли взлететь его самолеты, с неба на него ринулись
«донтлесы» «Иорктауна». Первый «зеро» уже готов был оторваться от переднего
края взлетной полосы, как вдруг прямо посреди кормовой части полетной палубы,
где сбились в кучу остальные японские самолеты, разорвалась бомба. Корма
авианосца тотчас скрылась за стеной огня. В течение нескольких секунд в «Акаги»
угодило подряд пять бомб, превратив его в гигантский плавучий костер.
Убедившись, что цель уничтожена, четверка бомбардировщиков «Иорктауна»
атаковала один за другим находившиеся поблизости крейсер и линкор. И в
следующий миг от линкора потянулся в небо длинный шлейф черного дыма, а
крейсер, застыв на месте, начал медленно заваливаться на один борт. Успешно
завершив свое дело, четверка бомбардировщиков «Иорктауна», целая и невредимая,
легла на обратный курс. Таким образом между одиннадцатью и двенадцатью часами
американские самолеты вывели [363] из строя три японских авианосца: «Кага», «Акаги» и
«Сориу», — а также эсминец — «Хириу». Американские летчики видели,
как он на всех парах пустился наутек в северном направлении, пытаясь укрыться
за густой завесой облаков.
*
* *
Между тем американские авианосцы, каждый под своим
прикрытием, шли курсом зюйд-вест, стараясь избежать встречи с быстроходными
японскими линкорами. Не успели бомбардировщики с «Йорктауна» вернуться на свой
авианосец, как их пилоты тут же получили приказ снова подниматься в воздух.
Было ровно 12 часов дня. В двадцати милях к северу самолеты прикрытия
«Йорктауна» засекли 18 японских пикирующих бомбардировщиков в сопровождении
такого же числа истребителей. Это были самолеты с «Хириу». Завязался короткий
воздушный бой. От американских истребителей могли уйти только восемь
неприятельских бомбардировщиков. Но, отлетев чуть в сторону, они следом за тем
ринулись на «Йорктаун», шедший под прикрытием тяжелых крейсеров «Астория» и
«Портленд» и 5 эсминцев. То, что произошло потом, скорее напоминало учебные стрельбы
по мишеням. Поскольку нападающих было немного, корабельные артиллеристы, вместо
того чтобы открыть заградительный огонь из всех зенитных орудий, выбрали себе
каждый по воздушной цели и открыли пальбу. Первый японский бомбардировщик был
сбит сразу же, как только оказался на линии прицельного огня: объятый клубами
черного дыма и языками пламени, он камнем рухнул в море. Второму
бомбардировщику удалось подлететь поближе и зайти в пике. Но не успел он как
следует прицелиться, как его тут же разнесло на куски. И все же одна из его
бомб попала в «Йорктаун». Третий японский бомбардировщик тоже был сбит, едва
начав входить в пике; он тоже разлетелся на части, а сброшенная им бомба, упав
в море, разорвалась за кормой авианосца, обдав его палубу фонтаном пенных брызг.
Три других бомбардировщика зашли с правого борта «Йорктауна». Две бомбы
пролетели мимо цели, а третья разворотила палубу авианосца с правого борта.
Шестой бомбардировщик рухнул в море прямо перед «Йорктауном». Седьмой, сделав
вираж, начал пикировать на авианосец со стороны носа. Он успел сбросить бомбу
до того, как был сбит. Бомба угодила в носовой самолетоподъемник, который тут
же занялся огнем. Восьмой бомбардировщик так и не смог нанести удар. В общей
сложности в «Йорктаун» попало три бомбы. Через четверть часа после полудня
налет прекратился — японские самолеты, все до единого, были уничтожены.
«Йорктаун» потерял ход. От него тянулся длинный столб
черного дыма, уходивший высоко в небо. Со стороны подбитый авианосец являл
собой поистине трагическое зрелище. Но на его борту уже вовсю кипела работа. На
охваченных огнем полетной палубе и твиндеках, [364] где размешались
ангары, а также в машинном отделении, куда через трубу попала одна из бомб,
выведшая из строя сразу несколько паровых котлов, — повсюду трудились
спасательные и ремонтные команды. В 13 часов 15 минут пробоина в полетной
палубе была кое-как заделана, пожар почти потушили, так что авианосец уже мог
увеличить скорость до 20 узлов и принимать кружившие над ним все это время
самолеты, которым было необходимо дозаправиться, прежде чем атаковать «Хириу».
*
* *
«Йорктаун» составлял северное крыло американской
эскадры, продолжавшей следовать курсом зюйд-вест. В 14 часов 26 минут
радиолокатор авианосца засек эскадрилью противника — она приближалась с
севера. Все американские корабли тотчас приготовились к бою. На борту
«Йорктауна» даже пришлось приостановить дозаправку самолетов.
Это надвигался второй эшелон самолетов с «Хириу» —
16 торпедоносцев в сопровождении группы истребителей прикрытия. Как и прежде,
путь японцам преградили перехватчики с «Йорктауна». Они упустили только восемь
японских торпедоносцев, и те, ловко перейдя в горизонтальный полет, сквозь
шквальный огонь корабельных орудий начали медленно пробиваться к цели, но
только четырем из них удалось подойти к ней на расстояние пуска торпед. И через
несколько секунд поверхность моря рассекли четыре длинных шлейфа, тянувшихся
следом за смертоносными сигаровидными снарядами, которые японские самолеты все
же успели выпустить, прежде чем один за другим рухнуть в океан. «Йорктаун»,
увеличив обороты до предела, рванулся вперед, кренясь то на один борт, то на
другой, и таким образом ушел от первых двух торпед. Другие же две поразили
авианосец в левый борт, вспенив воду прямо под средней его частью. Корабль
резко потерял скорость, но все же продолжал двигаться вперед. За ним неотрывно
следили моряки с остальных кораблей. Но вот наконец зенитные орудия
смолкли — в воздухе уже не было ни одного японского самолета.
Воздушно-морской бой длился не больше семи минут.
А «Йорктаун», теряя ход, все больше заваливался на левый
борт, потом стал медленно поворачиваться вокруг своей оси и в конце концов
совсем остановился, охваченный с левой стороны клубами черного дыма. Авианосец
окружил подоспевшие вскоре корабли сопровождения.
Внутри корпуса «Йорктауна» царил полный мрак, и сквозь
дымовую завесу ничего нельзя было разглядеть, а крен корабля все увеличивался.
В 14 часов 57 минут командир приказал всему экипажу покинуть обреченный
авианосец. С правого борта сбросили штормтрапы и длинные пеньковые сетки, и
моряки начали спешно спускаться на [365] борт эсминцев, подошедших к авианосцу с той же,
единственной безопасной стороны.
Первым «Хириус» заметил летчик с «Йорктауна»: это был
лейтенант Сэм Адаме — он успел подняться в воздух до того, как японцы
атаковали его авианосец вторым эшелоном. Адаме вышел на «Хириу» часа в четыре
пополудни — и тут же передал по радио его координаты, курс и скорость, а
также состав и численность кораблей сопровождения. Сообщение Адамса было
настолько подробным и точным, что американские летчики смогли продумать тактику
налета заблаговременно, и каждый из них знал свою цель еще до вылета. Вслед за
тем с «Энтерпрайза» поднялись в воздух 24 пикирующих бомбардировщика — 14
из них только каких-нибудь пару часов назад принадлежали «Йорктауну». А еще
через полчаса 16 «донтлесов» взлетели с «Хорнета».
В 16 часов 50 минут авиагруппа «Энтерпрайза» заметила
неприятеля — три полыхающих, дымящихся авианосца и на некотором расстоянии
от них еще один, целый и невредимый «Хириу». Но в следующее мгновение перед
американскими самолетами прямо по курсу возникла целая тьма «зеро». В воздухе
завязался ожесточенный бой. Однако на этот раз удача, совершенно очевидно, не
хотела жаловать японцев — на «Хириу» не вернулся ни один самолет, тогда
как американцы потеряли только три машины.
Когда небо очистилось от «зеро», несколько «донтлесов»
кинулись с шестикилометровой высоты на «Хириу», сбросив на него шесть бомб, и
те все до одной попали точно в цель. Сила взрывов была такова, что полетная
служба, вздыбившись, отошла от корпуса как отшелушившаяся от банана кожура.
«Хириу» загорелся весь — от носа до кормы. А бомбардировщики тем временем
устремились на новую жертву — линкор «Киришиму». Через полчаса к месту
сражения подоспела авиагруппа «Хонета» — она совершила налет на два других
корабля, сопровождавших японский авианосец, — линкор и еще один крейсер.
Некоторое время спустя из Перл-Харбора прибыла эскадрилья «летающих крепостей».
Бомбардировщики сбросили три крупнокалиберные бомбы на «Акаги» — и
авианосец пошел ко дну; потом они с тем же успехом вывели из строя два
неприятельских крейсера — тяжелый и легкий. После этого грозная эскадрилья
взяла курс на Мидуэй и благополучно совершила посадку на атолле.
В тот же вечер изрядно потрепанный еще во время
утреннего налета «Сориу» добила американская подводная лодка: она выпустила в
авианосец две торпеды — и тот пошел ко дну. Та же участь постигла и
авианосец «Кага»: его обстрелял из орудий американский крейсер. А предсмертную
агонию «Хириу», превратившегося в гигантский плавучий факел, завершил японский
эсминец: на рассвете 5 июня он вернулся на место боя, сплошь усеянное
обломками, чтобы [366] снять с воды уцелевших моряков и летчиков.
Предрассветную тишину вспороли взрывы нескольких мин — и волны сомкнулись
над последним японским авианосцем, прибывшим к Мидуэю в составе мошной эскадры.
Единственным очевидцем воздушно-морского боя, от начала
до конца, был лейтенант Джордж Гэй: все это время он бултыхался в волнах,
держась за подушку от летнего кресла, как утопающий за соломину. Но вот на море
густой пеленой опустились сумерки, японская эскадра в беспорядке отошла на
север, и только тогда Гэй решился надуть резиновый спасательный плотик.
Забравшись в него, он наконец перевел дух, и стал ждать, когда его подберут
свои. А что ему еще оставалось делать?
*
* *
Зато на Мидуэе царило полное уныние. Защитники атолла
уже целые сутки наблюдали одну и ту же трагическую картину: жалкие руины
посреди дымящегося пепелища; а кое-где, на месте топливных хранилищ, продолжало
бушевать пламя. Однако бойцы не сидели сложа руки — на острове повсюду,
хотя и медленно, шли ремонтно-восстановительные работы. Удрученное состояние
людей усугублялось еще и тем, что они не знали, чем закончилось ожесточенное
воздушно-морское сражение к северу от атолла. И вот 5 июня, в 2 часа 15 минут
ночи, американская подводная лодка «Тэмбор» передала на Мидуэй следующее
сообщение: «В 90 милях к западу от острова наблюдаем большое скопление
неопознанных кораблей». Не исключено, что неприятель задумал взять реванш и
высадить на Мидуэй десант. И когда на рассвете 5 июня к Мидуэю подошла
одиночная японская подводная лодка — судя по всему, ее экипаж просто не
знал о результатах недавно закончившегося боя — и обстреляла берег из
пушки, на атолле снова забили тревогу. Впрочем, вскоре обстановка прояснилась.
Защитники Мидуэя, конечно, не догадывались о том, что накануне вечером — в
22 часа — командующий японской эскадрой адмирал Ямамото повернул все свои
силы, за исключением 7-го дивизиона крейсеров, обратно и взял курс на Японию. А
7-му дивизиону, куда входили крейсеры «Могами», «Микума», «Судзуя» и «Кумано»,
надлежало нанести удар по Мидуэю с моря. Но японские корабли так и не смогли
подойти к острову. Ночью «Могами» был атакован «Тэмбором»: хотя он получил
повреждения, но тем не менее остался на ходу. После чего все четыре крейсера
устремились следом за остальными кораблями эскадры — курсом на Японию.
В то же время сообщение «Тэмбора» получили и на
американских авианосцах. И контр-адмирал Спрюэнс, приказав увеличить скорость
до 25 узлов, направил всю эскадру в указанный квадрат. Под утро стали поступать
другие донесения — из них явствовало, что неопознанные корабли могли
принадлежать только спешно удиравшим японцам. [367]
Да и сам «Трэмбор» чуть погодя уточнил: «Видим два
крейсера типа «Могами». Курс — вест». Вслед за тем американская подлодка
начала за ними охоту. Но к северо-западу от Мидуэя небо было по-прежнему
затянуто облаками, и неприятель не преминул этим воспользоваться.
*
* *
6 июня видимость улучшилась. И в тот же день, ранним
утром, истребители «Энтерпрайза» обнаружили две группы японских кораблей,
двигавшихся на расстоянии 50 миль друг от друга и в 400 милях к северо-западу
от Мидуэя. Для нанесения удара по южной группе с Мидуэя спешно поднялись в
воздух 36 армейских бомбардировщиков Б-17. Однако в указанном квадрате японских
кораблей не оказалось. Зато в 25 милях к востоку шесть бомбардировщиков из этой
же группы, летевших на трехкилометровой высоте, заметили одиночный
неприятельский корабль, и накрыли его доброй дюжиной крупнокалиберных бомб.
Корабль исчез в мгновение ока. А бомбардировщики тут же радировали на базу: «За
пятнадцать минут потопили японский крейсер». На самом же деле это была
американская подводная лодка «Грэй-линг» — едва рядом с нею рванули первые
бомбы, как она резко пошла на погружение. И, слава Богу, осталась цела и
невредима.
В то же самое время с «Хорнета» взлетели 36 пикирующих
бомбардировщиков в сопровождении восьми истребителей. Вскоре летчики заметили
несколько неприятельских кораблей: линкор класса «Киришима», крейсер и три
эсминца. Хотя в воздухе, по понятным причинам, не было ни одного японского
самолета, неприятель встретил американскую авиагруппу яростным огнем
корабельных зенитных орудий. Бомбардировщики выбрали две самые крупные цели и
атаковали с пикирования. Но большого вреда они им не причинили — во всяком
случае, хода ни тот, ни другой корабль не потерял. Японцам же удалось сбить
один бомбардировщик. В ответ истребители обрушили шквалы пулеметного огня на
эсминцы. Через час авиагруппа вернулась на «Хорнет». Пока самолеты дозаправляли
горючим, летчики заправлялись сандвичами и кофе. А потом — снова в погоню
за удиравшим на всех парах противником. Все это и правда напоминало охоту.
Немного погодя большая группа (точное число неизвестно)
пикирующих бомбардировщиков с «Энтерпрайза» засекла 2 японских тяжелых
крейсера — они шли под эскортом двух эсминцев. То были крейсеры «Микума» и
слегка пострадавший «Могами». Бомбардировщики атаковали их на протяжении
полутора часов. Оба крейсера получили серьезные повреждения, особенно «Микума».
Его верхняя палуба превратилась в груду искореженных, покрасневших от пламени
пожара, дымящихся обломков, среди которых валялись тела убитых моряков. Но,
несмотря на сплошную лавину огня, низвергнутую на него из [368]
поднебесья, «Микума» продолжал двигаться по инерции впереди своего
тяжелораненого собрата, отстреливаясь из двух-трех уцелевших орудий. В конце
концов пламя, вырывавшееся изнутри крейсера и бушевавшее в разных местах на
палубе, сплотилось в один громадный костер. К тому времени ход «Микумы» заметно
снизился — «Могами» пытался отвалить в сторону, подальше от огня. Вокруг
него повсюду рвались бомбы. Крейсер здорово накренило на один борт, но он все
равно продолжал отбиваться, паля из тех орудий, из которых еще можно было
стрелять. На выручку обреченному крейсеру устремились два эсминца, чтобы
принять на борт оставшихся в живых членов его экипажа. Но с воздуха на них тут
же ринулись американские бомбардировщики. Один из эсминцев получил бомбу в
корму — и палуба его тотчас занялась огнем; вслед за тем он резко
накренился и затонул. Крен «Микумы» тоже увеличивался. Некоторое время спустя
крейсер опрокинулся — и больше его уже никто не видел. А совсем неподалеку
«Могами», отчаянно маневрируя и медленно продвигаясь вперед, отстреливался от
не перестававших атаковать его бомбардировщиков и истребителей. На его борту в
нескольких местах тоже бушевал огонь. На подмогу к крейсеру направился второй
эсминец. Однако продолжать атаку американские летчики уже не могли — вышли
все боезапасы, и они повернули самолеты обратно. А «Могами», полуразрушенный,
полузатопленный, обгоревший, тихим ходом двинулся в сторону Японии, куда в
конце концов и прибыл, потрепанный до неузнаваемости. Ему суждено было стать
последним свидетелем и своего рода символом первого бесспорного, бесславного и
грандиозного поражения Японии на море с 1592 года.
В тот же день поврежденный «Йорктаун» взяли на буксир и
не спеша повели в Перл-Харбор. Низко сидящий на воде, с трудом сохраняющий
остойчивость лишь благодаря попеременной перекачке балласта с борта на борт и
неустанной работе помп, — авианосец являл собой странное, поистине
печальное зрелище. Рядом с ним шел эскадренный миноносец «Хэмман». Их обоих
сопровождали еще несколько эсминцев. Однако американские моряки и представить
себе не могли, что в кильватере за конвоем следует японская подводная лодка. Ей
удалось не только подойти к конвою достаточно близко, но и выпустить четыре
торпеды. Две из них прямым попаданием поразили «Хэмман» — и он в считанные
мгновения пошел ко дну, а две другие попали в «Йорктаун». Авианосец затонул
только на следующее Уфо.
Таким образом, в общей сложности потери с обеих сторон в
битве за Мидуэй были следующими: японцы потеряли четыре авианосца, один
крейсер, один или два эсминца и один или два транспорта, не считая кораблей,
получивших разной степени повреждения; кроме того, в воздушно-морских боях
погибли две тысячи японских моряков [369] и летчиков. Американцы же потеряли один авианосец, 150
самолетов и 307 моряков и летчиков. Что же касается раненых японских моряков и
летчиков, которые умерли, попав в руки к американцам, их погребли со всеми
воинскими почестями — кого прямо в море, кого в земле.
IV. Гуадалканал
Согласно многочисленным свидетельствам, последние часы
долгого перехода проходили в обстановке странного возбуждения, всеобщего
бодрствования и любопытства. Вот уже несколько недель кряду дожди поливали
вовсю: в Новой Зеландии — на улицах и набережных Веллингтона, во время
нескончаемой погрузки и посадки на корабли; и на всем пути американской эскадры
до островов Фиджи; и потом тоже. Словом — всю дорогу. Однако истребители
прикрытия поднимались в небо почти каждое утро, невзирая ни на ливень, ни на
промозглый туман и рассекая влажный воздух своими винтами, похожими на
сверкающие зеркальные диски. Но этой ночью дождь наконец прекратился, и в
просветах между кучевыми облаками на мало-помалу проясняющемся небосклоне снова
засияли крупные звезды. Восстановилась чудесная погода, и на море был штиль.
Все моряки, даже свободные от вахты, поднялись до рассвета, едва по кораблям
объявили, что прямо по курсу, на северо-востоке показалась земля, — ее
было очень хорошо видно в бледном свете угасающего полумесяца. И ни малейших
признаков неприятельского присутствия. Вскоре моряки уже ясно различали
живописные, поросшие буйной тропической растительностью склоны, спускающиеся к
берегу океана. Занималась заря, и небо, прояснившись еще больше, скоро
сделалось совсем белесым. Звезды погасли. Эскадра взяла влево — и теперь
земля лежала по правому борту. Зеленые горы и холмы, прорезанные долинами,
которые в предутренних редеющих сумерках казались фиолетовыми, являли собой
величественное, впечатляющее зрелище. Вдоль подножий холмов тянулись широкие
белопесчаные пляжи. Эскадра проходила так близко от берега, что было слышно,
как шуршат, накатывая на песок, волны, поднятые форштевнями кораблей. Ни
единого подозрительного шума, только рокот волн, шелест песка и мерный гул
корабельных двигателей. У входа в узкую долину показалась туземная
деревня — несколько соломенных хижин на деревянных сваях, а вокруг ни
одной живой души. Туземцы, похоже, еще спали. И люди на кораблях спрашивали
себя: неужели [370] война докатилась и до этого тихого, мирного берега?
Таким вот безмятежным предстал Гуадалканал перед взорами американских моряков
ранним утром 7 августа 1942 года.
Гуадалканал — остров в архипелаге Соломоновых островов,
протянувшихся пятисотмильной цепочкой с северо-запада на юго-восток от
восточной оконечности Новой Гвинеи до Новых Гебрид. Другими словами. Соломоновы
острова лежат почти параллельно северо-восточному побережью Австралии, от
которого их отделяет Коралловое море. Соломоновы острова справедливо называют
жемчужинами Тихого океана. Открыл их в 1569 году испанский мореплаватель
Менда-нья де Нейра; он же и дал им такое название — как поговаривали в
свое время, с явным намеком на несметные сокровища великого царя Израильского.
А позднее выяснилось, что Меланезия, в состав которой входят Соломоновы
острова, была колыбелью одного из первобытных племен и что все члены его, под
стать папуасам, отличались крайней жестокостью, занимались каннибализмом и
промышляли охотой за человеческими головами. Потом большую часть туземцев
обратили в христианскую веру — и они сделались либо пресвитерианцами, либо
католиками, а иногда и теми и другими одновременно, хотя некоторые из них
продолжают время от времени охотиться за головами и по сию пору. И головы эти
принадлежат их же собратьям — таким же несчастным и, в сущности, ни в чем
не повинным меланезийцам! Есть на Соломоновых островах и другие
обитатели — рептилии и насекомые, а также диковинные птицы с ярким, красочным
оперением.
Гуадалканал имеет 150 километров в длину и 50 — в
ширину. Японцев вряд ли привлек бы этот остров, если бы не его исключительно
удачное географическое положение. В северной части Гуадалканала пролегает самая
прекрасная на всем архипелаге долина — чем не место для аэродрома. Помимо
того, с северного берега Гуадалканала виден другой остров, размерами
поменьше, — Флорида, на побережье которого, обращенном в сторону
Гуадалканала, расположена глубокая гавань с удобным местом для рейда,
защищенная к тому же со стороны моря крохотными островками: Тулаги, Гавуту и
Танамбого. Аэродром, гавань — вот вам и авиационно-морская база. В первых
числах апреля 1942 года японцы вторглись на Тулаги, а в начале июля высадили
войска и рабочие бригады на Гуадалканале и принялись строить аэродром и
возводить полевые укрепления.
Между тем высшее военно-морское командование Соединенных
Штатов решило «превратить всю юго-западную часть Тихого океана в основной плацдарм наступательных
действий». И нам, я полагаю, было бы небезынтересно проследить — хотя бы
вкратце — за тем, как разворачивалась подготовка к последующим
крупномасштабным наступательным операциям, предусмотренным этим решением. [371]
К тому времени в Окленде, Новая Зеландия, был создан
новый командный пункт американского Тихоокеанского флота, и возглавил его
вице-адмирал Роберт Л. Гормли, снискавший себе славу не только как большой
любитель крепкого словца — под стать Хэлси, но и, помимо того, как неплохой
организатор. Он покинул Вашингтон 1 мая и 7-го числа прибыл на место своего
назначения. Через пять дней, 12 мая, Гормли получил от адмирала Нимица приказ
«занять островные позиции, с тем чтобы начать незамедлительную подготовку к
дальнейшим боевым действиям в юго-западной и центральной частях Тихого океана,
а также к проведению десантных операций на островах, захваченных японцами».
После победы в битве за Мидуэй верховное командование Соединенных Штатов
полагало, что «по всем законам военной стратегии по неприятелю следовало
нанести новый молниеносный и сокрушительный удар». И уже 2 июля Гормли получил
приказ в скорейшем порядке начать широкомасштабное наступление. В соответствии
с этим приказом Гормли назначался командующим всеми наземными, морскими и воздушными
силами, дислоцированными в юго-западной части Тихого океана. А генерал-майор
Александр Вандегрифт, командир 1-й дивизии морской пехоты, был назначен
непосредственным командующим оккупационными силами, которым предстояло
захватить территории, занятые японцами. Первая половина личного состава дивизии
уже прибыла из Соединенных Штатов и высадилась в Новой Зеландии, вторая пока
еще была в пути. Дивизию предстояло усилить 2-м полком и 1-м
диверсионно-штурмовым батальоном морской пехоты — так называемыми рейдерами.
День «Д» был назначен на 1 августа. В течение же трех оставшихся недель
надлежало сделать следующее: организовать высадку второй половины личного
состава 1-й дивизии морской пехоты, расквартировать ее на берегу для
полноценного отдыха, переформировать в боевые подразделения и произвести
посадку на борт транспортов; выгрузить и снова погрузить боевую технику и
снаряжение (дальше мы увидим зачем), подготовить тактический план проведения
десантной операции и отработать высадку заблаговременно; прибыть к месту
проведения операции. Вся подготовка (указывалось в приказе) должна проходить в
обстановке повышенной секретности.
Однако из-за штормовой погоды прибытие транспортных
кораблей задержалось — и приступить к осуществлению намеченной программы
пришлось только через несколько дней. К тому же прибывшие из Соединенных Штатов
транспорты следовало разгрузить, а затем заново загрузить, с тем чтобы все
располагалось в порядке первоочередности: сначала — личное оружие,
десантная техника, канистры с бензином, боеприпасы; потом — провизия,
медикаменты и дополнительные запасы топлива. Предполагалось, что транспорты
снимутся из Веллингтона. Все они должны были стоять вдоль одной причальной [372]
стенки, рассчитанной одновременно на пять швартовочных мест. А погода между тем
стояла просто отвратительная: холод, дождь, шквальный ветер, дувший со стороны
Антарктики. Под дождем размокли картонные коробки, горой сложенные прямо на
причале; ответственные сотрудники интендантской службы никак не могли взять в
толк, как загрузить все эти банки да склянки — с зеленым горошком и
грейпфрутовым соком, а их было не меньше полсотни тысяч штук. И «полноценный»
отдых доблестных морских пехотинцев после долгого и утомительного перехода из
Соединенных Штатов в Новую Зеландию заключался в том, что они по шестнадцать
часов на дню ворочали ящики. «Ну да ладно, выйдут в море, там и
отдохнут», — решило за ним заботливое командованием. Один заново
загруженный транспорт, однако, пришлось снова перезагрузить — так сказать,
в показательном порядке, дабы удостовериться, что каждый груз действительно
находится строго на отведенном ему месте. На борту каждого корабля должно было
разместиться отдельное боевое подразделение со всем вооружением и запасами из
расчета на один месяц непрерывного ведения боевых действий. А еще один
транспорт загрузили продовольствием и боеприпасами, рассчитанными на три боевых
подразделения и три дополнительных месяца. Все лишнее было изъято — по
всей строгости (американских) законов военного времени. Так, например, на каждый
батальон полагалось только по две пишущих машинки, а леденцы, любимое лакомство
морпехов, были заменены на мыло, спички, бритвенные лезвия и сигареты. 7 июля
Гормли вылетел в Австралию, где в течение двух дней совещался с генералом
Дугласом Макартуром, главнокомандующим союзными войсками в юго-западной части
Тихого океана. И к 16 июля он уже подготовил окончательный вариант боевого
приказа. Приказ этот был «закодирован» под схему тактических учений. Для его
исполнения были задействованы следующие силы:
Три крупных оперативных соединения ВМС, два из которых
возглавил вице-адмирал Фрэнк Флетчер. (Флетчер: старый морской волк с
благопристойными манерами, эмоционален, игрок в бридж и гольф, поклонник
слабого пола, предпочитающий коротать вечера за разговорами в женском обществе,
энергичен — иногда сверх меры, искусный командир.) Первое
соединение — «Нэн»{15} (силы воздушной поддержки)
включало: группу I, куда вошли авианосец «Саратога», 2 крейсера и 5 эсминцев;
группу II, куда вошли авианосец «Энтерпрайз» (под флагом контр-адмирала Томаса
Кинкейда, назначенного командующим группой, в то время как непосредственным
командиром флагмана стал капитан Артур Дэвис), линкор «Северная Каролина», 2
крейсера [373] и 5 эсминцев; группу III, куда вошли авианосец «Уосп»,
2 крейсера, 6 эсминцев и 5 танкеров. Второе соединение — «Тэр»{16}, под непосредственным командованием контр-адмирала
Ричарда Тернера, включало: 22 транспортных корабля, группу артиллерийской
поддержки, в которую вошли крейсер и эсминец, 5 минных тральщиков, группа
прикрытия, вверенная командованию контр-адмирала Крэтчли (из британских ВМС) и
состоявшая из 3 австралийских и 1 американского крейсеров, вместе с приданной
авиагруппой, а также 8 эсминцев. Третье соединение включало самолеты и
гидросамолеты, базировавшиеся на суше (в Нумеа{17}, на Эфате{18}, Тонгатапу{19}, Самоа{20} и Фиджи{21}). Другими словами, в предстоящей
широкомасштабной операции всего было задействовано 3 авианосца, 1 линкор, 14
крейсеров, 30 эсминцев, с десяток вспомогательных кораблей, 22 транспорта и
авиация.
Первые корабли, самые тихоходные, вышли в море 22 июля.
Рандеву всех трех соединений должно было состояться в открытом океане — в
точке с координатами 23 градуса 15 минут южной широты и 180 градусов восточной
долготы. Туда же должен был подойти из Сан-Диего конвой из 7 грузовых и
войсковых транспортов в сопровождении кораблей прикрытия. Когда все суда были в
сборе, эскадра двинулась к острову Коро (в архипелаге Фиджи), где было решено
провести генеральную репетицию предполагаемых боевых действий.
К острову Коро эскадра подошла 28 июля. Не успели
корабли отдать якоря, как с берега к ним на пирогах устремились туземцы и тут
же завязали с моряками бойкую торговлю: тертые-перетертые кальсоны,
затупившиеся бритвенные лезвия, теннисные туфли и тельняшки охотно меняли на
циновки-плетенки из копры, бусы и ожерелья из ракушек и кокосовые орехи. Однако
очень скоро спрос на диковинный «белый» товар значительно превысил предложение,
и через какой-нибудь час за один кокосовый орех уже платили чистой
монетой — по доллару за штуку. Когда товарообмен наконец закончился,
докучливых [374] фиджийцев спровадили восвояси, чтобы они не крутились
под ногами и не мешали высадке десанта. Вслед за этим самолет принялись бомбить
прибрежные коралловые рифы, пулеметы — перепахивать очередями песчаный
берег, а корабельные пушки — выкорчевывать снарядами пальмы. Потом на воду
спустили десантно-высадочные средства, и к берегу под проливным тропическим
дождем с оглушительными воинственными криками ринулись морские пехотинцы.
Туземцы, в ужасе сбившись в кучу, издали наблюдали за тем. как разворачивалось
это более чем странное, по их разумению, ритуальное представление. Но пуще
остального изумило их то, что белые пришельцы сражались с пустотой —
тенями... А после вдруг взяли и убрались прочь.
В ходе маневров выяснилось, что ни флот, ни авиация, ни
пехотинцы не были должным образом готовы к проведению крупномасштабных
десантных операций. А тут еще ливень, помешавший довести учения до конца. Больше
того: необходимость соблюдать режим радиомолчания, когда исключено
использование любых средств связи, привела к тому, что операция сделалась
вообще неуправляемой. Но командование эскадрой тем не менее посчитало, что
маневры все равно не прошли даром — хотя бы потому, что они помогли
извлечь полезные уроки на будущее. И с наступлением ночи эскадра снова вышла в
море. 3 августа она миновала южную оконечность архипелага Новые Гебриды и взяла
курс норд-вест. А спустя четыре дня, 7 августа, американские корабли подошли к
Гуадалканалу.
*
* *
В 5 часов 30 минут с трех авианосцев начали подниматься
в воздух самолеты. В 6 часов 13 минут все корабли эскадры открыли огонь по
берегу, в то время как бомбардировщики, сбросив бомбы в глубь острова,
отправились бомбить Флориду и соседние островки. В 6 часов 47 минут к
Гуадалканалу подошли транспорты, и уже в 6 часов 50 минут морским пехотинцам
был дан приказ приготовиться к высадке. В спокойное море начали спускать
десантные плавсредства. Погода стояла просто идеальная. Противника нигде не
было видно — он точно в воду канул. Но вскоре японцы дали-таки о себе
знать: в воздухе показался одинокий неприятельский самолет, который, впрочем,
тут же сбили, а вслед за тем послышались редкие залпы береговых зенитных орудий,
но и они скоро смолкли. И больше ни звука. В 8 часов морские пехотинцы в общем
благополучно высадились на пологий песчаный берег Гуадалканала двумя десантными
группами, не встретив на своем пути практически никакого сопротивления (во
время этой операции шальная пуля, выпущенная из прибрежных зарослей японским
стрелком-одиночкой, сразила только одного десантника). С кораблей в бинокли
было отлично видно, как тяжело нагруженные солдаты в касках, увязая ногами в
песке, [375] продвигались к лесу, а у них над головами проносились
на бреющем полете американские самолеты. Вступив в густые заросли, пехотинцы
двинулись туда, где, по всем расчетам, должен был находиться японский аэродром.
Они продвигались колонной по одному, с интервалом
тридцать шагов друг от друга, держа оружие наперевес, готовые в любое мгновение
открыть огонь, и вслушивались в безмолвие джунглей, нарушаемое лишь пением
птиц. Людей окружали густые влажные сумерки. Почва под ногами была мягкая и
топкая, точно пышный ковер. Кругом — ни души. В просветах между
раскидистыми кронами высоченных деревьев проглядывало голубое небо. Они шли в
полной тишине, не оставляя позади себя ни пяди не обследованной земли, —
как их и учили во время долгих изнурительных тренировок. Мало-помалу глаза
привыкли к беспросветному полумраку, но во время чересчур медлительного
продвижения через влажные джунгли обострялись все чувства, что для белого
человека было испытанием не из легких. Малейший шум: хруст или шорох — и
палец невольно ложился на спусковой крючок. И вдруг все, кто шли в авангарде
колонны, замерли как вкопанные: их насторожил какой-то непривычный —
подозрительный звук. Это был плеск воды. Вскоре джунгли малость поредели, и
впереди показалась река: она была довольно широкая, прозрачная и неглубокая. В
лучах солнечного света, пробивавшегося сквозь макушки теперь уже редких
деревьев, быстрый и говорливый водный поток, обрамленный живописными, сплошь в
густых низких зарослях берегами, играл яркими разноцветными бликами. Вот из
прибрежных зарослей вспорхнула диковинная птица, вспыхнув всеми красками своего
роскошного оперения. Однако люди любовались всей этой первозданной красотой
настороженно — с опаской. Авангард колонны вошел в воду — остальные
залегли в зарослях, приготовившись в случае чего прикрыть его своим огнем. Потом,
перебравшись на другой берег, уже авангард колонны рассредоточился в зарослях,
чтобы прикрыть переход через реку всей остальной колонны. Но ничего
непредвиденного во время переправы не случилось. Вслед за тем, перестроившись в
несколько небольших колонн, отряд двинулся дальше.
Некоторое время спустя джунгли снова поредели. На сей
раз причиной редколесья стали последствия недавнего налета американских
бомбардировщиков: впереди всюду, куда ни кинь взор, зияли широкие воронки и
валялись вповалку выкорчеванные бомбами деревья. Отряд остановился. Метрах в
ста за уцелевшими деревьями, в не поредевшем тем не менее полумраке, показалась
небольшая прогалина с соломенными хижинами. Многие из них были разрушены, да и
те, что уцелели, — выглядели довольно убого. Странно было видеть эти
жалкие следы человеческого присутствия среди нетронутого царства буйной
тропической растительности. Дальше пехотинцы продвигались [376]
ползком, извиваясь по-змеиному. При ближайшем рассмотрении в хижинах,
представлявших собой некое подобие бараков, не оказалось ни одной души; пусто
было и вокруг. А между тем это был обитаемый лагерь — японский. Посреди
самой большой постройки стояли покинутые в спешке обеденные столы с остатками
трапезы — рисом и вяленой рыбой в железных мисках и какой-то жидкостью
желтого цвета в маленьких бутылочках. В лагере стоял странный запах. Несколько
бараков, судя по всему, были приспособлены под кузницы. В других, столь же
убогих, размешались столовые. А один, вероятно, использовался как гараж: он был
завален плохонькими черными велосипедами. Для охраны лагеря было решено
оставить одну боевую группу.
Около полудня углубившиеся в джунгли Гуадалканала
пехотинцы услыхали отдаленный гул самолетов — но это уже были японские
высотные бомбардировщики. Через несколько мгновений небо вокруг них усеялось
темными облачками, вслед за тем до людей в джунглях долетел приглушенный грохот
зенитных орудий американских кораблей. Пехотинцам показалось, что те остались
где-то далеко-далеко позади — за сплошной стеной непролазных джунглей.
Немного спустя канонада прекратилась, а через полтора часа пополудни
возобновилась вновь, сопровождаемая воем моторов пикирующих бомбардировщиков.
Но пехотинцы, скрытые за плотной зеленой завесой, не могли видеть того, что
происходит в воздухе и на море, — об этом им оставалось лишь догадываться.
Немного спустя пехотинцы наткнулись на другой
лагерь — крупнее первого, но и больше пострадавший от бомбардировки. В
округе не осталось ни одного целого дерева, а в самом лагере — ни одной
целой постройки. Посреди этого хаоса были разбросаны белые офицерские мундиры,
каски и шпаги. Как видно, это был японский штаб. Чуть поодаль торчали остовы
бараков, в которых размещались казармы, кухня и столовые. Один из них был защит
дымящимися мешками с рисом; среди руин другого — вероятно,
продовольственного склада, — валялись наполовину перебитые бутылки
японского пива и саке, а также пачки сигарет и жестянки с леденцами. И в этом
лагере не оказалось ни одного человека — ни живого, ни мертвого. Как ни
странно, следы былого человеческого присутствия навевали не менее тягостное
впечатление, чем таинственный полумрак диких джунглей. Пехотинцы даже вздохнули
с облегчением, когда дозорные доложили, что неприятель, похоже, где-то совсем
неподалеку. Развернувшись в цепь, американцы было двинулись дальше — и
вдруг, не успев сделать и нескольких шагов, они наткнулись на сбившихся в кучу
насмерть перепуганных, полуголых, истощенных донельзя безоружных людей. Неужели
это и есть хваленый «неприятель»? Несчастные, не собиравшиеся оказывать
пехотинцам ни малейшего сопротивления, оправились [377] наконец от страха и
объяснили, где словами, где жестами, что все они — корейские рабочие, что
сюда их согнали японцы, которые обращаются с ними, как с рабами. Корейцы
сказали, что утром японцы покинули оба лагеря и отошли к холмам. Вот, стало
быть, почему пехотинцы, продиравшиеся целый день напролет сквозь джунгли
Гуадалканала, не встретили на своем пути ни одного японского солдата. А между
тем на берегу полным ходом шла разгрузка транспортов. И вскоре песчаные пляжи
были завалены ящиками и коробками с боеприпасами и продовольствием.
*
* *
1-му диверсионно-штурмовому батальону морской пехоты
(рейдерам) надлежало захватить островок Тулаги. Батальон благополучно высадился
на северной оконечности острова, не встретив на своем пути никакого
сопротивления неприятеля. На берегу рейдеры разделились на два отряда: они
решили проникнуть в глубь острова, обогнув возвышавшийся перед ними высокий
холм с двух сторон. Однако на Тулаги джунгли оказались куда более густыми, чем
на Гуадалканале: сплошь переплетенные лианами, устланные плотным кустарником,
они казались совершенно непроходимыми. Не мудрено, что за два часа рейдерам
удалось преодолеть всего лишь 1400 метров, да и то с величайшим трудом. И тут вдруг
джунгли встретили их яростным пушечным и пулеметным огнем. Но откуда конкретно
были орудия, определить было невозможно. Лишь некоторое время спустя рейдеры
догадались, что по ним стреляли из скрытых завесой зарослей небольших карстовых
пещер, которыми были сплошь изрыты склоны холма. Эти естественные убежища
оказались неуязвимыми и для снарядов американских корабельных орудий, и для
авиационных бомб. Одним словом, эти потайные укрепления, сотворенные самой
природой, надо было брать штурмом. Первые рейдеры скрытно подобрались поближе и
забросали пещеры гранатами. Но японцы тут же их собрали и вышвырнули обратно.
Впрочем, несколько гранат все же взорвались — однако серьезного урона
осажденным они, похоже, не причинили, потому что неприятель продолжал вести
огонь с не меньшей ожесточенностью. Когда же американцам ценой неимоверных
усилий и потерь в личном составе удалось захватить ближайшую из пещер, они
насчитали там только несколько трупов японских солдат. А где же остальные? И
тут рейдеры обнаружили, что эта пещера соединялась с другими целым лабиринтом
подземных ходов, — по нему-то оставшиеся в живых японцы, верно, и ушли.
Вот оно как: значит, неприятель обосновался здесь, точно в крепости,
использовав в качестве главного бастиона изрезанный разветвленной системой
подземных пещер холм. Да и потом, сами джунгли — маскировка лучше некуда.
Иначе говоря, к вечеру американцы едва продвинулись в глубь Тулаги и понесли
при этом значительные потери, поэтому командир штурмового батальона приказал
остановиться [378] и занять оборонительную позицию. Так что ночь рейдерам
предстояло провести в джунглях, держа ухо востро.
На Гавуту точно такая же система пещер и подземных
лабиринтов начиналась прямо у берега — сразу же за песчаным пляжем. Таким
образом, вести скрытый прицельный огонь по десанту было очень удобно. В итоге
каждый десятый американский десантник был убит, едва успел ступить на берег
злополучного острова. Уцелевшие морские пехотинцы, преодолев пляж короткими
перебежками, залегли у кромки джунглей. Дальше их подстерегали не меньшие
трудности и опасности, чем рейдеров на Тулаги. Им тоже предстояло держать
оборону всю ночь напролет.
То же самое было и на Танамбого. Этот островок
соединялся с Гавуту чуть затопленной дамбой — ею и решили было
воспользоваться американцы. Но не тут-то было: японцы накрыли переправу
сплошным заградительным огнем — так, что даже не подступиться. Не помогли
десантникам и два танка-амфибии, подоспевшие для подкрепления. Словом, было
решено дождаться утра и бросить на штурм неприступных островов-крепостей куда
более значительные силы.
*
* *
Японские бомбардировщики, замеченные рейдерами в
вечернем небе над джунглями Гуадалканала, прилетели с военно-морской авиабазы
под Рабаулом, что на северной оконечности острова Новая Британия, расположенного
примерно в тысяче километров к северо-западу от Гуадалканала. Они атаковали
американские корабли в течение десяти минут, но безуспешно. Следом за ними на
эскадру под прикрытием «зеро» устремились пикирующие бомбардировщики. С
«Энтерпрайза» и «Саратоги» взлетели истребители — они тут же вступили в
бой с самолетами противника. Одна из бомб, сброшенных японцами, попала в
транспорт, в результате чего погибли 22 американских моряка. В том бою
американцы сбили большую часть неприятельских самолетов, а сами потеряли только
11 истребителей.
Ночью крейсеры под командованием контр-адмирала Крэтчли
отправились патрулировать северо-западные воды Гуадалканала, чтобы к легко
уязвимым транспортам не могли подступиться ни подводные лодки, ни надводные
корабли противника.
А тем временем из Рабаула в юго-восточном направлении
выдвинулась флотилия, состоявшая из кораблей с весьма характерными
надстройками, с виду очень похожими на крыши пагод. Все огни на кораблях были
потушены.
*
* *
Ночью джунгли будто ожили, следуя своим непреложным
законам. И морские пехотинцы, застрявшие на Гуадалканале, Тулаги и Гавуту,
лишний раз убедились, что им придется не смыкать глаз ни на минуту. [379]
То была и правда странная, жуткая ночь. Сначала
послышался какой-то свист. Потом откуда-то из мрака бабахнули винтовки. Следом
затем громыхнули ответные выстрелы: рейдеры стреляли наугад — в одну
сторону. А через мгновение-другое выстрелы раздались уже совсем в другой
стороне. И снова этот зловещий свист. Судя по всему, свистели откуда-то
сверху — свистевшие, должно быть, затаились в густых кронах деревьев.
Пехотинцы дали залп — с одного дерева, с треском ломая ветки, что-то
рухнуло и глухо ударилось оземь. Как позже выяснилось, свистели ночные
обезьяны. Пули же посылали другие незримые обитатели джунглей — они,
казалось, были повсюду. Не прошло и часа, как пехотинцы вообще перестали
ориентироваться в этих проклятых джунглях, куда они, на свою беду, угодили,
точно в огромную беспросветную западню.
На Гавуту и Тулаги японцы вели себя куда более дерзко:
вооружившись ручными пулеметами, гранатами и ножами, они выбрались из пещер и с
диким воинственным кличем набросились на американцев, надеясь застать их
врасплох. Рейдеры, однако, не дрогнули: подпустив неприятеля поближе, они
принялись расстреливать его почти в упор. Японцы валились один за другим как
подкошенные, а те, кого не задела пуля или кто был ранен, отстреливались до
последнего патрона, готовые, если понадобится, рвать незваных «гостей» зубами.
Затем противники схлестнулись в рукопашную — не на жизнь, а на смерть.
Согласно японским военным традициям, победа одержана лишь тогда, когда в живых
не осталось ни одного врага. Японцы предприняли несколько вылазок —
«тихих» и «шумных». Потом все разом стихло. Американцы пристально всматривались
в непроницаемую мглу, силясь уловить хоть какое-то движение, и затаив дыхание,
вслушивались в настораживающую тишину ночи. Малейший шорох — и нервы у
всех натягивались, точно струны. И вдруг в нескольких шагах от того места, где
затаились рейдеры, плотную завесу мрака вспороли яркие вспышки, высветив
призрачные согбенные фигуры, которые безмолвно надвигались, словно в леденящем
кровь кошмаре. И это безмолвие было хуже диких воплей. Грянули оружейные залпы,
с грохотом рванули гранаты. А затем послышались уже совсем другие звуки —
сиплое, прерывистое дыхание, приглушенные стоны и хруст ломающихся костей.
На борту малых противолодочных кораблей, патрулировавших
прибрежные воды Гавуту и Тулаги, моряки слышали отзвуки перестрелки, взрывов и
криков, эхом раскатившиеся по морю. Но американские моряки не решались накрыть
остров огнем бортовых орудий, опасаясь перебить в непроглядной темени «своих».
Наконец занялся рассвет — джунгли погрузились в
тишину. Японцы отступили и незаметно скрылись в своих пещерах-убежищах. Джунгли
были усеяны телами убитых: рейдеры и потомки самураев лежали [380]
вперемешку — там, где их настигла смерть. Американцы собрали тела погибших
товарищей и сложили их в одном месте. Вслед за тем рейдеры перестроились в иной
боевой порядок, восстановили прерванную радиосвязь между группами — и
снова пошли на штурм. Капитану морской пехоты Торгерсону пришла в голову
блестящая мысль — как можно уничтожить врага, или, во всяком случае,
попытаться, в его же логове. Под прикрытием лучших снайперов батальона он
подобрался поочередно к одной пещере, потом к другой, обследовал каждую снаружи
и, обнаружив в стенах уязвимые места — бреши и проломы, забросал
неприятеля связками тротиловых шашек с короткими фитилями, чтобы японцы не
успели вышвырнуть их наружу. Способ сработал как нельзя лучше: в результате
обрушилось с полсотни пещер — под завалами погибли все, кто в них
находился. Сам же Торгерсон, хотя обмундирование его превратилось в лохмотья,
остался жив.
Миноносец «Бушэнан» подошел к берегу Танамбого почти
вплотную и дал несколько залпов по пещерам, в которых укрывался неприятель. И
даже с берега было видно, как взрывами снарядов разметало в разные стороны
деревья, скальные обломки и разорванные на части тела японских солдат. Следом
за тем к берегу направились два больших десантных катера — на борту того и
другого было по одному танку-амфибии. Первому катеру удалось доставить танк к
самой кромке прибоя, и тот, быстро одолев узкую полосу пляжа, стал продираться
сквозь плотную стену зарослей, руша на воем пути деревья и кустарники. Второе
десантное судно уперлось носом в рифовый барьер, преградивший ему дорогу всего
лишь в нескольких метрах от берега. Но не беда: с катера сбросили сходни, и
танк двинулся к берегу вплавь. А под его прикрытием высадился десант из
двенадцати дюжих морпехов. Японцы встретили их шквальным пулеметным огнем. В
результате был убит командир танка — лейтенант. Японцы же, выскочив из
убежищ, принялись разбрасывать на пути танка сваренные крест-накрест железные
брусья — маленькие противотанковые ежи. На такой вот еж танк вскоре и
напоролся одной гусеницей. Неуклюже развернувшись боком, он дернулся два-три
раза и, уткнувшись в ствол пальмы, замер. Десантники открыли ответный огонь. Но
японцы, невзирая на устремившийся им навстречу град свинца, подобрались к танку
и забросали его гранатами через открытые люки. Танк загорелся изнутри —
весь его экипаж сгорел заживо. Тогда «Бушэнан» дал еще несколько орудийных
залпов, и японцы, не успевшие отойти от полыхающего танка в джунгли — все
двадцать три человека, — разом взлетели на воздух. «Стойкость японских
солдат потрясла нас до глубины души, — писал потом генерал-майор
Вандегрифт. — Они все как один сражались до последнего вздоха, предпочитая
скорее покончить с собой, нежели сдаться на милость наших солдат. Во время
битвы за Соломоновы острова в плен попали всего лишь три японца». На захват [381]
Танамбого пришлось бросить авиацию — американские самолеты нанесли по
острову бомбовый удар с бреющего полета, — а кроме того, провести два
штурма при мошной танковой поддержки. Одним словом, остров был захвачен не
раньше, чем в джунглях не осталось в живых ни одного неприятельского солдата.
Таким образом в тот же день, к 22 часам, все три острова-крепости: Танамбого,
Тулаги и Гавуту — оказались в руках американских морских пехотинцев.
Тем временем на Гуадалканале рейдеры, отбив ночные
вылазки японцев и разделившись на два батальона, стали продвигаться
дальше — к равнине: один батальон двинулся вдоль берега реки, другой снова
углубился в джунгли. Около полудня второй батальон вышел к аэродрому, который
японцы уже почти достроили. В 16 часов оба батальона захватили его целиком.
Рейдеры подсчитали, что начиная с 3 июля, когда японцы высадились на
Гуадалканале, им удалось построить два больших лагеря и один поменьше,
несколько причалов, складов и хранилищ, крупную ремонтную мастерскую, две
большие радиостанции, морозильник, две электростанции, воздухонасосную станцию
для подачи сжатого воздуха в торпедные установки, аэродром (практически
полностью) с ангарами, ветроуказателями, зенитными батареями и пулеметными
гнездами; помимо того, они проложили бетонную взлетно-посадочную полосу длиной
1200 метров. Американцы назвали аэродром Хендерсон-Филдом — в память о
командире американской эскадрильи, погибшем в битве на Мидуэй.
*
* *
8 августа, во второй половине дня, в небе над
Гуадалканалом показались сорок японских двухмоторных бомбардировщиков в
сопровождении группы истребителей. Они атаковали американскую эскадру с малой
высоты. К тому времени транспортные корабли успели отойти подальше от берега и
рассредоточиться, и теперь им приходилось маневрировать в открытом море, чтобы
избежать бомбовой атаки японцев. Несмотря на то что в результате этого налета
неприятель понес огромные потери, американцы лишались двух транспортов: один
затонул, а другой, хоть и остался на плаву, был охвачен пожаром. Кроме того,
бомба угодила в эсминец «Джэрвис», повредив его корпус, однако двигатели
корабля не пострадали. Выведенный из строя эсминец было решено отправить на
ремонт в Нумеа в сопровождении миноносца «Ховей». Некоторое время спустя
«Джэрвис» беспрепятственно вошел в пролив Ленго к северу от Гуадалканала,
обогнул мыс Эсперанс и скрылся из вида. «Ховей» следовал за ним в кильватере.
После того как и он обогнул мыс, его экипаж застыл в изумлении: прямо по курсу
простиралась пустынная морская гладь — «Джарвис» в считанные мгновения
буквально в воду канул. Никто так и не узнал, что же с ним все-таки случилось. [382]
В общей сложности десантная операция на Гуадалканале
обошлась американцам ценой следующих потерь: 1 транспорт загорелся и затонул, 1
эсминец пошел ко дну, 22 самолета были сбиты. Ко всему прочему, американцы
понесли потери в живой силе: так, во время высадки десанта на берега
Гуадалканала и близлежащих островов, а также в боях в джунглях погибли 108
морских пехотинцев (из них 100 рядовых и 8 офицеров) и 140 человек, в том числе
7 офицеров, были тяжело ранены. В сущности, то были не самые большие потери,
тем более если учесть, что ночные бои отличались крайней жестокостью. Не
следует забывать и тот факт, что американцы значительно превосходили японцев
как в живой силе, так и в технике: ведь противостояли им, по сути,
разрозненные, плохо вооруженные партизанские отряды. Японцы же потеряли 1500
человек убитыми, 23 человека были захвачены в плен (из них 20 раненых), ну и,
наконец, прибавьте к этому число сбитых летчиков.
«Хотя неприятель понес крупные потери, — писал
впоследствии адмирал Кинг, — с его стороны можно было ожидать скорых
ответных действий — как с помощью надводных кораблей, так и самолетов,
взлетавших с авиабазы на острове Санта-Исабель{22}. И в этот критический момент. Нам пришлось
отвести авианосцы на дозаправку подальше от Гуадалканала. Такое решение было
принято и по двумя другим причинам: с одной стороны, японцы продемонстрировали
огромную мощь в воздухе, а с другой, как мы догадывались, они направили в воды
Гуадалканала свои подводные лодки, и у нас не было ни малейшего желания подставлять
авианосцы под удар». Решение об отводе авианосцев принял вице-адмирал Флетчер.
Он телеграфировал Гормли в Нумеа о том, что «в связи с непрерывным ростом
численности неприятельских бомбардировщиков считаю целесообразным отвести силы
воздушной поддержки с места боевых действий». Гормли ответил согласием. И
Флетчер отдал срочный приказ авианосцам и кораблям прикрытия готовиться к
отходу. Случись тогда японцам нанести новый бомбовый удар, он произвел бы на
американских моряков куда меньшее впечатление, нежели приказ их командующего. В
полночь контр-адмирал Тернер, командовавший соединением «Тэр» (десантных сил),
провел на борту одного из транспортов совещание, на котором присутствовали
английский контр-адмирал Крэтчли и генерал-майор Вандагрифт, командир дивизии
морской пехоты. Нам известно, о чем говорилось на том совещании, знаем мы и то,
что о Флетчере командующие отзывались не очень лестно. Тем временем авианосцы
начали спешно готовиться к отходу, а вместе с ними — и корабли [383]
конвоя: 1 линкор, 6 крейсеров и 16 эсминцев, — поскольку, по некоторым
сведениям, японская флотилия, снявшаяся из Рабаула, была на подходе к
Соломоновым островам. Тернер открыл заседание, заявив, что о причине отвода
авианосцев соединение десантных сил подвергнется серьезной угрозе со стороны
японских ВВС, а посему он вынужден отвести от Гуадалканала и всю транспортную
флотилию. Тогда Вандегриф возмутился — понять его можно вполне: разгрузка
транспортов еще не закончилась, а того количества техники и припасов, что успели
выгрузить на берег Гуадалканала, было явно недостаточно для автономного ведения
боевых действий. Так что мысль об отводе лишь наполовину разгруженных
транспортов, с учетом всех расходов, включая доставку грузов и личного состава,
показалась Вандегрифту чистым безрассудством. Крэтчли в недоумении молчал.
Наконец Вандегрифт поднялся и сказал, что ему необходимо срочно отбыть на
Тулаги и обсудить возникшую «серьезную проблему» со своим заместителем
генералом Рапертусом. В действительности же все обстояло много серьезнее, чем
Вандегрифт даже мог себе представить: покуда американские главнокомандующие
совещались, японская эскадра беспрепятственно вошла в воды Гуадалканала —
раньше намеченного срока.
*
* *
С заходом солнца крейсеры из группы прикрытия Крэтчли
(за исключением флагмана «Австралии», на котором контр-адмирал отбыл к
восточному побережью Гуадалканала, где как раз должно было состояться
вышеупомянутое совещание) патрулировали в прибрежных водах острова, прикрывая
таким образом транспортные корабли. Крейсеры разделились на две
подгруппы — северную и южную. Кроме того, неподалеку несли дозор два
эсминца — из той же группы Крэтчли. В целом же эта группа охраняла
огромное водное пространство, лежавшее между островами Гуадалканал и Флорида и
простиравшееся дальше к северо-западу — до небольшого вулканического
островка Саво. Небо затянуло облаками — на море опустилась кромешная мгла.
О том, что последовало дальше, кратко, но точно поведал в своих воспоминаниях
адмирал Кинг: «В 1 час 45 минут утра неприятельская эскадра в составе 6
крейсеров и нескольких эсминцев незаметно проникла в контролируемую нами зону и
нанесла по нашим патрульным кораблям пушечный и торпедный удары. Он оказался
настолько неожиданным и эффективным, что за считанные минуты наши корабли получили
довольно серьезные повреждения и уже не могли дать противнику достойный отпор».
А вот, к примеру, как тот короткий бой запечатлелся в памяти капитана I ранга
японских ВМС Тошикасу Оамае, начальника штаба адмирала, командовавшего ударной
крейсерской эскадрой, — своими воспоминаниями он позднее поделился с
американцами: «Когда мы миновали траверз Саво, то тут же заметили [384]
вашу южную крейсерскую группу. Через пару минут мы произвели запуск торпед и
открыли огонь из бортовых орудий, а немного погодя слева по курсу показалась
ваша северная группа. Взяв чуть влево, наша эскадра разделилась: первый
дивизион крейсеров обошел ваши корабли с правого борта, другой — с левого.
Закончив маневр, мы снова выпустили торпеды и открыли огонь из всех орудий».
В «Канберру» угодило зараз двадцать шесть пушечных
снарядов и две торпеды — на австралийском крейсере даже еще не успели
расчехлить орудия. На его верхней палубе, усеянной телами убитых, вспыхнул
пожар; командир крейсера погиб одним из первых. Не прошло и двух минут, как
положение корабля стало и вовсе безнадежным: окутанный клубами дыма и языками
пламени, он пошел ко дну.
Находившийся неподалеку «Чикаго» приготовился было дать
ответный огонь. Но тут наблюдатель на правом крыле капитанского мостика
крикнул, что видит след приближающейся торпеды. Капитан тотчас скомандовал:
«Руль право на борт — самый полный!» Однако не успел рулевой выполнить
команду, как в левый борт крейсера ударили две торпеды, а через несколько
секунд третья торпеда попала в носовую часть корабля. От страшной силы взрыва
из-под искореженного форштевня взметнулся гигантский водяной столб, доставший
аж высоты мачт. Вслед за тем на «Чикаго» сбило снарядом правую опору передней
мачты — и она всей своей тяжестью обрушилась на носовую палубу. Прожекторы
«Чикаго» шарили в ночи в поисках невидимого противника — но тщетно. Как бы
там ни было, крейсер, невзирая на довольно серьезные повреждения, остался на
плаву.
В «Асторию» прямым попаданием угодил первый же снаряд,
выпущенный японцами с расстояния чуть меньше мили. В результате пострадала одна
из орудийных башен крейсера, а на верхней палубе вспыхнул пожар. Другими
снарядами у него перебило все водосборники. От высокой температуры рванул
запасной зарядный погреб и силой взрыва разметало в разные стороны всех, кто в
ту минуту находился поблизости. «Астория» стала медленно погружаться в воду, и
экипажу пришлось спешно покинуть обреченный корабль. «Куинси», оказавшийся под
перекрестными лучами японских прожекторов, представлял собой идеальную мишень
для неприятельских орудий. И те не преминули открыть по нему прицельный огонь.
«Вскоре он полыхал вовсю, от носа до кормы, — вспоминал потом командир
крейсера «Венсенн». — Мы находились совсем рядом, и он был у нас как раз
слева по борту. Я тут же скомандовал: «Право руля — самый полный!» —
чтобы уклониться от пламени, ведь оно могло перекинуться на нас в любую
секунду. В это самое время один из японских эсминцев выпустил по нам торпеду,
она угодила во внешнюю переборку первого котельного отделения. Вторая торпеда
вслед за тем [385] взорвалась в четвертом котельном отделении. Вокруг
мостика рвались снаряды. Японцы обстреливали нас всю дорогу, пока мы
маневрировали, ложась то на один галс, то на другой. У нас тут же вырубился
весь свет. Потом нас стало заваливать на левый борт. И тогда я приказал всем
покинуть судно. Матросы кинулись к спасательным плотам и стали живо спускать их
на воду». Между тем один из японских крейсеров продолжал добивать полыхающий
«Куинси» из всех своих орудий. Из дымовой трубы потерявшего управление крейсера
вырвалась струя пара, и «Куинси» начал медленно заваливаться на левый борт. В
ярком свете пламени на поверхности моря показалась развороченная торпедами
нижняя часть его корпуса: она вздымалась прямо над головами моряков,
бултыхавшихся в черной воде и отчаянно хватавшихся за все что попало —
плавающие повсюду обломки и спасательные плотики.
В итоге короткого боя близ острова Саво четыре
американских крейсера были потоплены и два эсминца получили значительные
повреждения. «Необходимо посмотреть правде в глаза, — заявил позже
контр-адмирал Крэтчли, — и признать очевидное. Мы располагали силами,
вполне достаточными для того, чтобы отразить любое нападение надводных
кораблей, однако внезапный удар противника сковал эти силы, вследствие чего большая
их часть была уничтожена». Как же такое могло случиться? Причиной тому была
чудовищная халатность: эсминцы, которым надлежало вести радиолокационное
наблюдение в водах острова Саво, вовремя не забили тревогу. Из отчетов,
составленных по поводу происшедшего, явствует, что «японцам удалось
проскользнуть в непосредственной близости от берега Саво и незаметно для
радаров, постольку поскольку радиолокационные изображения неприятельских
кораблей слились с очертаниями острова — в силу того, что радиолокаторы с
технической точки зрения были весьма далеки от совершенства». Однако в одном из
последующих отчетов адмирал Нимиц списал все не на недостатки технического
обеспечения, а на огрехи в профессиональной подготовке наблюдателей, равно как
и на их физическую усталость. Выходит, никто ничего не видел, хотя все знали,
что японцы того и гляди нагрянут. Но неужели американские моряки не слышали
рокота двигателей самолетов, прикрывавших неприятельскую эскадру с воздуха, тем
более что гул стоял на протяжении целого часа? «Внезапность — вот
первопричина того, что мы оказались застигнутыми врасплох, и вытекала она из
неблагоприятного для нас стечения обстоятельств, — к такому заключению
пришел в свою очередь адмирал Кинг. — Нам хотелось поскорее и любой ценой
захватить Гуадалканал, на все же остальное мы как будто закрыли глаза. А
неполадки и сбои в системе связи только усугубили наше и без того критическое
положение. Прибавьте к этому физическую и моральную усталость, вследствие чего
у нас притупилась бдительность. [386]
Хотя главная причина того, что неприятель застал нас
врасплох, все же заключается в недостатке опыта и неподготовленности ко всякого
рода неожиданностям».
К счастью, японцы убрались восвояси, решив не атаковать
американские транспорты. Как они сами потом признавались, к утру их эскадра
осталась бы без воздушного прикрытия и попала в радиус действия американских
самолетов. Японцы не знали, что американцы к тому времени отвели свои авианосцы
от Гуадалканала. Кроме того, одним из снарядов, выпущенных из орудий
«Венсенна», разворотило штурманскую рубку на японском флагманском крейсере, а
вести корабли в малоизученные воды без карт, да еще ночью, было крайне опасно.
*
* *
Итак, поздно вечером 8 августа авианосная группа
Флетчера вместе с кораблями сопровождения покинула воды Гуадалканала, а 9
августа, пополудни, подальше от острова отошли крейсеры, уцелевшие в бою при
Саво, и недоразгруженные транспорты. Иначе говоря, у берегов Гуадалканала не
осталось ни одного американского корабля. Эскадра отступила, потеряв четыре
крейсера и бросив плохо вооруженных морских пехотинцев (при поддержке всего
лишь нескольких танков и зенитных орудий) на произвол судьбы в малярийных
джунглях Гуадалканала, где все еще таился недобитый неприятель; в довершение ко
всему у рейдеров были на исходе и боеприпасы, и запасы провизии. Как
впоследствии заметил кто-то из американских военных историков, «мысль о том,
что по каким-то там тактическим соображениям возникла необходимость отвести
флот от берегов Гуадалканала, не укладывалась в голове ни у одного морского
пехотинца». Но такова участь рядового солдата: зачастую ему бывает не понять
суть того или иного стратегического хода, разработанного в высших командных
сферах, который, по его скромному разумению, лишен всякого здравого смысла. И
тут уж ничего не попишешь: таков непреложный закон войны. Что же касается
главнокомандующих, посчитавших более безопасным подставить под удар людей,
которых высадили на остров явно преждевременно, нежели авианосцы, то они ничуть
не удивились, узнав, что их подчиненные, все как один, восприняли решение об
отводе эскадры как чистое предательство. Командование же посчитало, что время
сделает свое дело — и морские пехотинцы в конце концов забудут все обиды.
И они действительно их забыли. Только не так скоро, как рассчитывало
командование.
В первые дни блужданий по джунглям острова морским
пехотинцам казалось, что выданного довольствия им хватит на год вперед: ведь
поначалу они практически ничего не ели. В результате непрерывных стычек с
противником нервы у них были на пределе, что аппетита никому, понятно, не
прибавляло; потом им всякий раз казалось, что [387] даже содержимое
пайка насквозь пропитано тлетворным запахом джунглей. А посему неудивительно,
что с каждым днем силы у них все убавлялись. Офицерам то и дело приходилось
упрашивать солдат, чтобы они поели. Спустя время люди привыкли к новой
обстановке, немного расслабились и у них снова появился аппетит. Тогда-то они и
заметили, насколько скудны их запасы. И вскоре главной их пищей стал трофейный
рис — благо его было в избытке. В ход пошло и содержимое странных
маленьких желтых бутылочек: это был яблочный лимонад «Митсуби» — что-то
вроде газированного сидра.
Между тем остававшиеся на острове японцы отступили к
западному побережью Гуадалканала и перегруппировались. Они продолжали свои
ночные вылазки — хотя и меньшим числом, зато с не меньшей яростью. К тому
же каждую ночь к западному берегу Гуадалканала подходили японские крейсеры и
эсминцы и снабжали своих солдат всем необходимым — боеприпасами и провизией.
Следом за тем неприятельские корабли принимались обстреливать из пушек сектор,
захваченный морскими пехотинцами. И тогда американцам ничего не оставалось, как
падать ничком наземь и укрываться где попало от рвущихся шальных снарядов.
Рейдеры лежали неподвижно, уткнувшись лицом в землю, а у них над головами
шатались, точно от ураганного ветра, трещали и ломались высоченные пальмы и
другие диковинные деревья; да и земля вокруг ходила ходуном и гудела как
громадный гонг. Небо во время ночных артобстрелов было сплошь иссечено
огненными шлейфами снарядов — все это напоминало смертоносный звездопад. А
японцы, затаившись за деревьями и совершенно не страшась погибнуть от «своих»
же снарядов, пересвистывались и вели пальбу наудачу. И так — ночи напролет.
Однажды пехотинцы попытались было захватить прибрежную туземную деревушку
Матаникау — из рейда вернулись только трое. Следующая неделя прошла,
впрочем, как обычно — ночные стычки и перестрелки под громовой
аккомпанемент рвущихся повсюду артиллерийских снарядов. 18 августа от
генерал-майора Вандегрифта поступил приказ выдвигаться вперед и во что бы то ни
стало захватить Матаникау. По странному стечению обстоятельств, возможному,
пожалуй, только на войне, жалкая туземная деревушка — всего-то с десяток
убогих соломенных хижин — в один прекрасный день стала важным тактическим
объектом. Штурм и оборона Матаникау носили уже привычный ожесточенный характер.
За время боев в джунглях Гуадалканала американцы возненавидели японцев до
крайности. Если рейдерам удавалось захватить в плен японского солдата — а
такое случалось редко, — их товарищи, потрясая винтовками, кричали:
«Расстрелять гада, и все тут! Но сперва надо дать ему крепких пинков под
зад!..» Японцы как будто сами хотели, чтобы их ненавидели лютой ненавистью, и
делали для этого все возможное. Даже раненые, они из последних сил вырывали
зубами чеку из гранаты, [388] предпочитая погибнуть самим, а заодно унести с собой
жизни тех, кто намеревался их пленить.
В ночь на 19 августа к Гуадалканалу подошли несколько
малых транспортов и высадили войска, которым предстояло взять в осаду аэродром,
а следующей ночью десантный корпус, высаженный на восточной оконечности
острова, двинулся в контрнаступление вдоль берега реки Тенару. Однако путь
японцам преградила колючая проволока, которую натянули накануне. Рейдеры тут же
открыли по неприятелю шквальный пулеметный и ружейный огонь — и уничтожили
его почти подчистую. Тех же японцев, которые уцелели благодаря тому, что
вовремя успели окопаться прямо на месте, наутро добили с помощью трех танков и
бомбометов. Хотя позднее выяснилось, что стычка произошла не у Тенару, а у
другой реки — Илу, в историю тот ночной бой тем не менее вошел под
названием сражения при Тенару. Впрочем, какая разница — уж если по
большому счету?
*
* *
20 августа американские разведывательные самолеты
обнаружили, что в водах близ Рабаула японцы собрали большую эскадру, куда
входили 3 или 4 авианосца, 2 линкора, 12 крейсеров, 20 эсминцев, 15
крупнотоннажных транспортов и несколько танкеров, и что на авиабазе под Рабаулом
сосредоточено 160 наземных бомбардировщиков и истребителей. 23 августа
вице-адмиралу Флетчеру, командующему американской эскадрой, которая
крейсировала с юго-востоку от Гуадалканала, сообщили, что южнее островов Трук
(архипелаг Каролинские острова) замечены 3 японских авианосца и корабли
сопровождения, следующие курсом зюйд-ост. Получив это сообщение, Флетчер
приказал эскадре срочно выдвинуться навстречу неприятелю. Американская эскадра
состояла из двух ударных групп, ядро которых составляли авианосцы: «Саратога»
(флагман) шла в сопровождении 2 тяжелых крейсеров и 5 эсминцев, а «Энтерпрайз»
эскортировали 1 линкор («Северная Каролина»), 1 тяжелый крейсер, 1 легкий
крейсер ПВО и 6 эсминцев.
24 августа, в 6 часов 30 минут, с «Энтерпрайза» взлетело
первое звено истребителей-разведчиков — однако впереди по курсу эскадры
летчики ничего не обнаружили. Между тем утром было получено сообщение от
командующего ВВС в южной части Тихого океана, подтверждавшее разведдонесение
летчиков от 20 августа. Тогда Флетчер распорядился поднять с «Энтерпрайза»
второе звено разведчиков. Эти истребители вернулись на авианосец поздно
вечером, и летчики доложили, что примерно в двухстах милях к северо-западу
движется целая эскадра: 3 авианосца, 8 тяжелых и 6 легких крейсеров, 16
эсминцев и несколько крупных транспортов. Армада шла в сильно рассредоточенном
дугообразном порядке, растянувшись в ширину на 60–80 миль. Другими словами,
японцы держали курс на Гуадалканал с целью отбить его у американцев. [389]
Высланные вперед американские самолеты-разведчики
сбросили на японские авианосцы несколько бомб — но мимо цели. Во время
этой первой короткой атаки был сбит один американский самолет. Пилот погиб, а
хвостовому стрелку, Делмару Уили, хотя его и ранило, удалось выбраться из самолета,
когда тот упал в море, и надуть спасательный плот. Уили провел в океане две
недели, прежде чем его наконец прибило к небольшому островку, названия которого
он даже не знал. Туземцы радушно встретили несчастного летчика, долго ухаживали
за ним, кормили и поили, а потом дали лодку, чтобы он смог доплыть до острова
Флорида. Уили добрался туда лишь 11 апреля 1943 года — через 218 дней
после того, как его самолет рухнул в море.
Вслед за истребителями-разведчиками с обоих авианосцев
поднялись в воздух пикирующие бомбардировщики и торпедоносцы. Первыми на цель
вышли самолеты «Саратоги». Это был легкий авианосец «Риуджу», водоизмещением
7500 тонн. Выпустив по нему торпеды, американцы потом забросали его бомбами. В
результате полетная палуба авианосца превратилась в груду обломков, а сам
корабль, охваченный пламенем, остался дрейфовать с сильным креном на один борт.
Но японцы тоже не сидели сложа руки — успели
поднять в воздух свою авиацию. Самолеты с «Энтерпрайза» и «Саратоги» едва
успели взлететь, как их засекла система радиолокационного наблюдения японской
эскадры.
(Начиная с этого времени, американцы стали широко
использовать радиолокационные станции — РЛС, — и польза от них, как
оказалось впоследствии, была огромная. Мы не станем здесь подробно описывать
принцип действия корабельной РЛС — на то есть специальная литература,
притом в избытке. Скажем только, что на борту крупных кораблей устанавливали не
по одному, а сразу по несколько функциональных радиолокаторов: РЛС ближнего и
дальнего обнаружения воздушных целей; РЛС управления артиллерийским огнем; РЛС
опознавания самолетов («свой» — «чужой») и другие... С 1942 года на
линкорах и авианосцах начали монтировать целые радиолокационные комплексы,
состоявшие из 12 или 15 различных РЛС, которые, соответственно, обслуживали
команды по 100–150 человек. Все данные, полученные с помощью РЛС и прочих
сигнальных систем, поступали потом на корабельный центральный информационный
пост.)
В атакующий эшелон неприятельских самолетов входили 36
пикирующих бомбардировщиков, 12 торпедоносцев и 24 истребителя. На перехват
японцам вылетело звено истребителей прикрытия американской эскадры, однако 30
бомбардировщикам и многим истребителям противника все же удалось уйти от
американских перехватчиков, и они снова двинулись грозным строем вперед, но их
тут же засекла РЛС наблюдения «Энтерпрайза». Моряки, находившиеся на верхней
палубе авианосца, впились глазами в горизонт, откуда вот-вот должны [390]
были появиться японцы. Через некоторое время кто-то из моряков воскликнул: «А
вот и они, гады!» И действительно, на синем, озаренном солнцем горизонте
показались сверкающие точки.
Вскоре послышались громовые залпы зенитных орудий —
это открыли огонь корабли прикрытия. В синее небо полетели сотни трассирующих
снарядов, оставлявших за собой ослепительно яркие шлейфы. Линкор «Северная
Каролина», следовавший на некотором удалении от «Энтерпрайза», палил из пушек
так неистово, что со стороны казалось, будто на его борту вспыхнул пожар.
Первые японские самолеты, оказавшиеся в пределах досягаемости корабельных
орудий американской эскадры, разнесло буквально на куски, но истребители и
бомбардировщики, летевшие следом, продолжали прорываться вперед, ни на метр не
уклоняясь от курса. Пробившись один за другим через огненный щит,
бомбардировщики вошли в крутое пикирование и, снизившись под углом 70 градусов
до менее чем пятисотметровой высоты, начали бомбометание. Многие из них были
сбиты из орудий «Северной Каролины», остальные же ринулись на главную
цель — «Энтерпрайз», который начал маневрировать, стараясь уклониться от
удара. Но вот рев пикирующего бомбардировщика уже послышался прямо над
авианосцем. И в следующий миг моряки увидели, как на верхнюю палубу под
небольшим углом упала сверкающая бомба. Судя по всему, это была бомба
замедленного действия: она пробила верхнюю и вторую палубы и разорвалась только
на третьей. В результате погибли 35 моряков и вспыхнул пожар. На место взрыва
тотчас же прибыли спасательная команда и группа живучести. Спасателям открылась
ужасная картина: потемневшие от копоти переборки отсеков твиндека разорвало в
клочья, точно сделаны они были не из металла, а их картона; кругом было
черным-черно от дыма, а там, где бушевал пожар, языки пламени жадно пожирали
разбросанные по палубе тела убитых взрывом матросов. Но корабль, содрогаясь
всем корпусом, продолжал, однако, маневрировать, ничуть не убавив скорости. А
наверху меж тем слышался грохот зенитных орудий и пронзительный вой заходящих в
пикирование бомбардировщиков. Спасатели принялись тушить огонь, и вода,
вырывавшаяся из брандспойтов мощными струями, попадая на раскаленную палубу,
тут же вскипала и превращалась в пар.
Через минуту в «Энтерпрайз» угодила еще одна
бомба — она разорвалась в каком-нибудь десятке метров от кормового
бомбового подъемника, расположенного по правому борту, где как раз находилось
человек шестьдесят моряков. По всей корме авианосца разлетелись снопы
ослепительных ярко-оранжевых искр. Взрывом убило 38 человек сразу.
Взрывом третьей бомбы сорвало огромную лючину на
полетной палубе авианосца, а под нею, в межпалубном пространстве, вспыхнул [391]
пожар. Четвертая бомба, едва не зацепив «Энтерпрайз», упала в море, взметнув в
воздух гигантский столб воды, который, обрушившись на полетную палубу как раз в
том месте, где зияла полыхающая пробоина, почти сбил пламя. Но тут матросы,
кинувшиеся было тушить огонь, заметили, что зенитные орудия вдруг разом смолкли
и в небе уже не видно из одного самолета.
Налет японских бомбардировщиков длился не больше четырех
минут, но за это короткое время на «Энтерпрайзе» погибли 74 моряка, 95 человек
были ранены, и четверо из них смертельно. Через час после атаки японцев пожар
на авианосце был потушен и корабль мог следовать дальше со скоростью 24 узла. Вице-адмирал
Флетчер приказал командиру «Энтерпрайза» идти на ремонт в Перл-Харбор, куда тот
вскоре и отбыл в сопровождении крейсера и четырех эсминцев.
*
* *
О других воздушно-морских боях, произошедших тогда
же — 24 августа, сохранились лишь обрывочные и довольно неточные сведения.
Единственное, о чем тут, пожалуй, следует упомянуть, так это о том, что
бомбардировщики, взлетевшие с авианосца «Риуджу», едва успели атаковать
аэродром Хендерсон-Филд, как их отбросили, а следом за тем уничтожили прямо в
воздухе американские истребители, которые к тому времени частично
перебазировались на Гуадалканал. В тот же день японскую эскадру атаковали
американские бомбардировщики, поднявшиеся с Хендерсон-Филда, а утром 25 августа
они же нанесли по ней повторный удар. В этом налете также участвовали армейские
бомбардировщики Б-17, прилетевшие с Эспириту-Санто{23}.
Короче говоря, в результате двух бомбовых ударов японцы
потеряли, кроме «Риуджу», один или два транспорта, а два или три японских
крейсера получили разной степени повреждения. Неприятель не отважился
высадиться на Гуадалканале и повернул обратно — в точности как при Мидуэе.
Воздушно-морские бои 24 и 25 августа 1942 года вошли в историю под названием
«Битва за Восточные Соломоновы острова».
*
* *
Второй атакующий эшелон самолетов «Энтерпрайза»,
вылетевших навстречу японской эскадре во второй половине дня 24 августа,
состоял из одиннадцати пикирующих бомбардировщиков под командованием лейтенанта
Тернера Колдуэлла. С трудом построившись в боевой порядок —
организованному взлету помешала воздушная атака японцев, — эта группа
прибыла в квадрат, где, предположительно, находилась неприятельская эскадра, с
опозданием и, ничего не обнаружив, [392] была вынуждена повернуть обратно. Однако ночь застала
эскадрилью на полпути к авианосцу и горючее у самолетов было на исходе. Тогда
Колдуэлл принял решение садиться на Гуадалканал. Он тут же связался по радио с
аэродромом Хендерсон-Филд и предупредил, что на подлете «свои». На аэродроме
зажгли несколько посадочных огней. Подлетая к земле, летчики с «Энтерпрайза»
наблюдали печальную картину: по обе стороны посадочной полосы стояли самолеты,
развернутые как попало; некоторые из них были полностью разрушены, да и сама
полоса в отдельных местах больше напоминала наспех залатанную шоссейную дорогу.
На аэродроме новоприбывших летчиков встречали их товарищи — лица у всех
были изможденные, осунувшиеся.
— Будьте как дома, — обратились они к летчикам
с «Энтерпрайза». — Сколько у вас машин — одиннадцать? Стало быть,
нашего полку прибыло. Здорово! Вот только к ужину вы, к сожалению, опоздали. Ну
да не беда, сейчас что-нибудь сообразим. Следуйте за нами.
Лагерь Хендерсон-Филд был совсем маленький и убогий.
Столовая размещалась в низком деревянном бараке. Гостей усадили за стол и
принялись потчевать скудной снедью — наполовину американской —
наполовину японской. Но гости и этому были несказанно рады и сердечно
благодарили хозяев за оказанный теплый прием.
После ужина они рассказали защитникам Хендерсон-Филда,
отрезанным здесь — на Гуадалканале от остального мира, о том, что
происходило в море и воздухе неподалеку от острова, хотя на самом деле они мало
что видели и знали.
— Вы, наверное, смертельно устали. Вам надо бы
поспать. Свободные койки — там. Идемте.
Спальней защитникам Хендерсон-Филда служил соседний
барак — соломенный. А койками — санитарные носилки, сплошь в бурых
пятнах: то была кровь их товарищей.
— Надо бы вам еще показать наше убежище. Это самая
обыкновенная траншея, зато совсем рядом — в двух шагах.
Уставшие летчики молча улеглись на носилках, и тут же
заснули как убитые. Однако спать им пришлось недолго. Вскоре начался очередной
артобстрел — стреляли корабельные пушки японской флотилии.
Поскольку «Энтерпрайз» получил повреждения, Колдуэллу и
летчикам из его группы было приказано оставаться на Хендерсон-Филде — их
временно приписали к 223-й эскадрилье поддержки морской пехоты. И летчикам с
«Энтерпрайза» пришлось несколько недель кряду делить участь брошенных на
произвол судьбы защитников Хендерсон-Филда. Вот как этот период позднее
описывал в свойственной ему сдержанной манере адмирал Кинг: «Одним из
последствий битвы за Восточные Соломоновы острова стало то, что в юго-западной
части [393] Тихого океана примерно в течение полутора месяцев не
было предпринято ни одного широкомасштабного боевого действия. Вместе с тем,
однако, в этом районе по-прежнему довольно активно действовали японские
подводные лодки и авиация и кое-где завязывались бои местного значения, в
результате чего мы потеряли авианосец «Уосп» и 5 эскадренных миноносцев.
Японские корабли почти еженощно вели артиллерийский огонь по Гуадалканалу. И
наши подразделения, оборонявшие остров, даже придумали этим кораблям
оригинальное название — «Токийский экспресс». Кроме того, неприятельские
бомбардировщики денно и нощно бомбили позиции, которые удерживали наши морские
пехотинцы». Ко всему прочему «Токийский экспресс» доставлял на Гуадалканал
десантные части и боевую технику. С наступлением дня он рассредоточивался: все
корабли, выстраиваясь в одну линию, прижимались к берегу — под прикрытие
мангровых джунглей, дабы не быть замеченными с воздуха; ночью они шли к мысу
Эсперанс, северной оконечности острова, и разгружались. Они подходили к берегу почти
вплотную и, оказавшись в непосредственной близости от аэродрома, принимались
обстреливать его из орудий, а отстрелявшись, спешно снимались в открытое море.
«Мы повскакивали с носилок и как угорелые кинулись в
укрытие, — рассказывал потом один из летчиков «Энтерпрайза». — К тому
времени кого-то из наших уже ранило. И так постоянно — каждую ночь мы
теряли по пять человек как минимум. Но хуже всего было то, что никому из нас не
удавалось сомкнуть глаз. Да уж, на Гуадалканале нам пришлось раз в десять хуже,
чем в воздухе». Сразу же после артобстрела трое летчиков с «Энтерпрайза»,
имевшие опыт ночных полетов, вызвались нанести ответный удар по японским
кораблям. Благополучно поднявшись в воздух, они забросали неприятельскую
флотилию бомбами и обстреляли из пулеметов. Из полета не вернулся только один
летчик — по имени Браун. Однако следующей ночью «Токийский экспресс» снова
был тут как тут, как ни в чем не бывало. А еще через два дня один из пилотов
разглядел подбитый американский самолет: тот лежал на песчаном берегу соседнего
островка. Летчик шел на малой высоте, и ему не составило труда узнать самолет
своего товарища Брауна. Вокруг обломков самолета толпились туземцы —
человек пятьдесят, — один из них, напялив на себя летный костюм погибшего
пилота, важно рассиживал в его кресле и покачивался из стороны в сторону.
Каждое утро летчики собственными силами обслуживали свои
самолеты — устраняли неисправности и заправляли горючим перед предстоящим
вылетом. Все это время почти беспрестанно поливали дожди. Бочки с горючим были
сложены либо прямо на берегу, где высадились морские пехотинцы, либо в
небольших хранилищах, сооруженных на скорую руку в разных местах — прямо в
джунглях. На [394] аэродром бочки свозили в грузовиках, брошенных
японцами. Затем их разливали (вручную) по канистрам, а потом горючее закачивали
(опять-таки вручную) в топливные баки самолетов. В каждой бочке было по 260
литров горючего — таким образом, весили они по 185 килограммов каждая.
Вслед затем летчики собственноручно же загружали бомбовые отсеки самолетов.
Погрузочные тележки и тягачи, на которых обычно подвозили авиационные бомбы,
выгрузить с транспортов не успели, так что в ход пошли самодельные тележки,
сколоченные из подручных материалов. Как же теперь летчикам не хватало дорогих
друзей-механиков и техников, которые перед каждым полетом чуть ли не языком
вылизывали каждую машину.
Днем аэродром атаковали японские высотные
бомбардировщики, прилетавшие под прикрытием «зеро». Как только наблюдатели
замечали их на горизонте и подавали сигнал тревоги, «донтлесам» приходилось тут
же подниматься в воздух и отлетать от острова подальше — километров эдак
на тридцать-пятьдесят, предоставляя единственную возможность отражать налет на
аэродром истребителям морской авиации. Во время первого такого налета экипажи
двух «донтлесов» не сумели взлететь — и бомбовый удар застиг их на земле.
Летчики едва успели покинуть машины и прыгнуть в первую попавшуюся канаву, как
на аэродром горохом посыпались бомбы. Летчиков с головой засыпало вздыбленной
взрывами землей, но ни один из них, к счастью, даже не был ранен, хотя в
каких-нибудь десяти метрах от них осколками бомб убило пятерых морских
пехотинцев. Не было дня, чтобы на воздух не взлетел хотя бы один склад
боеприпасов или горючего, не был сожжен дотла какой-нибудь барак либо не
разворотило взлетно-посадочную полосу. Японские бомбардировщики всегда
атаковали малым числом и накрыть аэродром одним ударом им никак не удавалось.
Но какая разница: главное для японцев было бомбить, бомбить и бомбить —
без устали. Редкими ночами, когда «Токийскому экспрессу» случалось не выйти на
огневую позицию, вместо него там же на поверхность всплывала одиночная
подводная лодка, — обстреляв «американский» сектор, она снова погружалась
и уходила прочь. Иногда в небе появлялся ночной бомбардировщик — покружив
недолго над лагерем, он сбрасывал зажигательные бомбы и вслед за тем также
убирался восвояси. Порой сразу же за бомбардировкой следовал артобстрел с моря.
Но чаще все заканчивалось только «фейерверком». Словом, японцы были совершенно
непредсказуемы и действовали лишь по им одним ведомому тактическому плану.
Защитники Хендерсон-Филда в шутку прозвали ночную гостью — подводную лодку
«Клопом Оскаром», а поднебесного одинокого странника — «Чарли», или
«Прачкой». Прозвища, согласитесь, вполне безобидные, хотя их носители уж больно
докучали американцам, заставляя бодрствовать ночи напролет. Когда же в игру
вступал «Токийский экспресс» (состав его [395] обычно был один и
тот же: несколько эсминцев да два-три легких крейсера), защитники Хендерсон-Филда
сначала подсчитывали количество произведенных им залпов, а после сверяли его с
числом прогрохотавших взрывов: выстрел — а секунд через двадцать пять
взрыв. Американцы уже узнавали калибр того или иного орудия и без труда
угадывали направление, куда летел выпущенный из него снаряд. К примеру, снаряд
крупного калибра летел, издавая гул, очень похожий на шум ветра в разлапистых
кронах пальм: если же этот звук походил на пронзительный свист вырывающегося из
лопнувшей шины воздуха, значит, жди — рванет где-то поблизости.
Впоследствии защитники Хендерсон-Филда не стеснялись признаваться, что большего
ужаса, чем во время тех ночных бомбардировок и артобстрелов, они не испытывали
никогда в жизни: «Хотя кошмар продолжался каждую ночь, привыкнуть к этому было
невозможно». И не удивительно, что после двухмесячных мытарств на Гуадалканале
нервы у них были взвинчены до предела.
Я держу в руках фотографию, которую снял на Гуадалканале
кто-то из морских пехотинцев. На ней запечатлена в общем-то самая обыкновенная,
повседневная картина: в лагерь возвращается разведывательный дозор. На
фотографии отчетливо видны высокие пальмы с крепкими стволами, и стоят они не
прямо, а под разным наклоном; их массивные, развесистые кроны, переплетаясь в
вышине, образуют как бы сплошной волнообразный свод. Меж пальмовых стволов
вьется некое подобие тропы — по ней-то и возвращаются разведчики. Хотя на
самом деле это речушка или ручей, потому как ноги у солдат по колено в воде.
Они идут в колонну по одному — друг за другом, и явно не торопятся. На
снимке четко различимы всплески воды, поднятые ногами, которые, как нетрудно
догадаться, ступают по вязкому, илистому дну ручья. Одеты разведчики кто во что
горазд: на ком-то куртки, на других рубахи с закатанными до локтей рукавами, а
кто-то и вовсе идет с обнаженным торсом. Все глядят в одну сторону — на
своего товарища, который их как раз фотографирует. Но никто не улыбается; лица
у всех осунувшиеся, заросшие бородой; глаза глубоко ввалились. Берега ручья
заболочены. По обоим берегам, сразу же за болотом, стоят низенькие бараки и
палатки — под дождем они как будто поблескивают, сливаясь с окружающим
пейзажем. У входа в лагерь разведчиков встречают их товарищи — они просто
стоят и молча глядят в их сторону. По всему лагерю, насколько можно разглядеть,
разбросаны пустые бочки и канистры — наверное, из-под горючего. А на
переднем плане высится мощный, слегка конусообразный пальмовый ствол — он
вздымается как бы из воды и, изгибаясь дугой, тянется вверх. Словом —
место дикое, неприютное и нездоровое.
И вряд ли можно удивляться, что самой частой гостьей в
лагере была тропическая лихорадка, или малярия. От нее страдали все без [396]
исключения. Но больше всех остальных — летчики. Одного из них приступ
малярии застал даже в воздухе — летчик потерял сознание, и самолет
разбился. (Кстати, скоро выяснилось, что Браун, тот самый пилот с
«Энтерпрайза», которого, как думали его товарищи, съели туземцы-людоеды, на
самом деле остался жив. Жизнь ему, оказывается, спасли туземцы. И в знак
благодарности летчик с радостью отдал им свою амуницию.) Впрочем, одной лишь
лихорадкой тогда не обошлось — на смену ей пришла дизентерия. Больных надо
было срочно эвакуировать. Но как? И американцы придумали некое подобие
«Токийского экспресса», приспособив под санитарные транспорты старенькие
эсминцы, брошенные у берегов Гуадалканала еще во времена первой мировой войны.
И эти ветхие на первый взгляд посудины с лихвой оправдали свое новое
предназначение: они стали своеобразными «челноками» и связывали Гуадалканал с
Нумеа и Эспириту-Санто.
Однако, невзирая на болезни, летчики продолжали
регулярно подниматься в воздух и бомбить неуязвимый, вернее, пополнявшийся
время от времени «Токийский экспресс». Однажды они подбили крупный японский
почтово-пассажирский пароход, водоизмещением 20 000 тонн, переоборудованный в
войсковой транспорт. На судне, битком набитом солдатами, вспыхнул пожар. А
корабли сопровождения вместо того, чтобы спасать людей с горящего транспорта,
бросили их на верную смерть у берегов Гуадалканала. Но не всем кораблям
прикрытия удалось уйти из-под удара американских бомбардировщиков — два
или три эсминца пошли ко дну, а один или два крейсера получили повреждения. В
то время, надо заметить, подсчеты потерь в стане неприятеля велись весьма
приблизительно — на глаз: атакующих было мало, и пилоты просто не успевали
с точностью оценить результаты налета, тем более что после нанесения удара им
приходилось улетать прочь, чтобы не угодить под артобстрел неприятельских
корабельных орудий. Тем не менее совершенно точно известно, что в последующие
дни пикирующие бомбардировщики с «Энтерпрайза» отправили на дно несколько
крупных десантных барж, заполненных целыми войсковыми подразделениями, —
японцы подогнали их к острову ночью, под прикрытие пальм, подступавших к самому
берегу. Американцы же за это время потеряли, как уже было сказано, 5 эсминцев и
авианосец «Уосп», водоизмещением 17 000 тонн, который только недавно сошел со
стапелей. Это случилось 15 сентября. «Уосп» шел на выручку конвою, но по пути
его торпедировала японская подводная лодка.
Вечером 12 сентября начался очередной артобстрел
Хендерсон-Филда, и длился он всю ночь напролет, не прерываясь ни на минуту.
Японские орудия смолкли лишь под утро. Только тогда защитники Хендерсон-Филда
наконец оторвали головы от земли и огляделись по сторонам и друг на друга.
Выпачканные грязью с ног до головы, они стали осторожно, один за другим,
выбираться из укрытий. А некоторое [397] время спустя земля снова сотряслась от взрывов. Японцы,
оказывается, выпустили по лагерю несколько десятков снарядов замедленного
действия — они взрывались лишь через одиннадцать часов. И так продолжалось
весь следующий день 13 сентября. То был сущий кошмар среди бела дня. Американцы
пребывали в ужасе и смятении: снаряды рвались совершенно внезапно, застигая
людей врасплох. Вечером последовал новый артобстрел с моря, а в полночь японцы
высадили на остров крупный десант, и тот атаковал Хандерсон-Филд под покровом
ночи, взяв аэродром и лагерь в кольцо. Но американцы отбросили атакующих с
обоих флангов, и тем пришлось отступить к хребту Лунга. Тем не менее небольшому
отряду японских десантников удалось проникнуть на командный пункт
генерал-майора Вандегрифта и убить сержанта, прикорнувшего в палатке.
Лазутчиков, несмотря на кромешную тьму, все же обнаружили — завязался бой.
В ход пошло все — начиная от гранат и заканчивая ножами. Когда же японцы
предприняли вторую массированную атаку, американцы прибегли к помощи полевой
артиллерии. И неприятель снова был отброшен — на земле остались лежать 500
японских солдат.
После боя у хребта Лунга наступило затишье. Однако в
результате летчики с «Энтерпрайза» лишились всех самолетов — по ним-то
японцы и нацелили главный удар. Так что пилотам ничего не оставалось, как
помогать морским пехотинцам, тем более что и на земле было дел невпроворот.
Самые крепкие из них выполняли различные работы по лагерю, ходили в дозоры и
наряды, а когда не было дождя, отправлялись на реку стирать изрядно потрепанную
амуницию — река протекала в полутора километрах от аэродрома. Со своего берега
они видели японцев: те плескались на другом берегу и как будто нарочно
натирались душистым мылом — крепкий его аромат доносился даже через реку и
кружил голову. Иногда японцы заводили фонографы и крутили одну и ту же
американскую песенку: «О дом, родной дом!». А иной раз, набравшись дерзости,
они окликали американцев по именам — наугад. Между тем в небе над
Гуадалканалом господствовали только японские высотные бомбардировщики. Теперь
они прилетали уже не так часто и заодно с бомбами сбрасывали прокламационные
листовки с фотографиями обнаженных пышнотелых красавиц на одной стороне. Однако
американцев роскошные женские тела, что называется, не грели: лихорадка с
дизентерией давно притупили все их чувства. И эти никчемные картинки так и
остались лежать там, куда упали, словно пришпиленные к земле каплями дождя. А
через несколько дней джунгли сделали свое дело, и от них осталась одна
труха — тела на картинках, запечатленные навеки, оказались менее стойкими,
чем настоящие — из плоти и крови. Наконец некоторое время спустя к
Гуадалканалу подошел долгожданный американский конвой — тот самый, что
должен был сопровождать авианосец «Уосп», который перед тем [398]
торпедировала японская подлодка. А вместе с конвоем прибыли продовольствие,
лекарства, оружие, боеприпасы и пополнение — тысячи свеженьких морских
пехотинцев, и все как один одеты с иголочки. Летчиков «Энтерпрайза»
эвакуировали с острова вместе со всеми остальными защитниками Хендерсон-Филда.
Напоследок они окинули прощальным взглядом свой убогий, полуразрушенный лагерь:
низенькие, прохудившиеся соломенные бараки и брезентовые палатки посреди
заболоченных джунглей и опрокинутые бочки из-под горючего. Как же долго мечтали
они убраться подальше от этого проклятого, гиблого места! И вот теперь, когда
их мечта наконец осуществилась, они покидали лагерь с тяжелым сердцем и даже
стыдом. Ведь так оно всегда бывает: мы тяжело расстаемся с местами, где нам
случилось испытать сильные переживания — будь то горе или счастье.
*
* *
В конце сентября, несмотря на отчаянные усилия
американцев, японцам удалось высадить на Гуадалканале одну дивизию. И хотя
американцы не располагали силами, достаточными для эффективного
контрнаступления (большинство кораблей эскадры находились тогда на ремонте),
вице-адмирал Гормли, тем не менее, задумал нанести по «Токийскому экспрессу»
решительный удар, чтобы покончить с ним раз и навсегда. С этой целью по его
приказу патрулировать воды близ южной оконечности Гуадалканала отправились три
тяжелых и два легких крейсера в сопровождении пяти эсминцев под командованием
контр-адмирала Скотта. «Экспресс» заметили 11 октября ближе к вечеру. На сей
раз он представлял собой внушительную эскадру: в авангарде шли эсминцы, за ними
следовало 4 или 5 крейсеров, а замыкали колонну 7 или 8 транспортов. Ночью
американские корабли обогнули Гуадалканал с северо-запада и на траверзе мыса
Эсперанс перестроились в кильватерную колонну. А чуть погодя они в том же
порядке повернули на другой галс и со скоростью 25 узлов устремились курсом
вест — наперерез «Экспрессу». Иными словами, американские корабли заняли
так называемую классическую Т-образную позицию, позволявшую накрыть прицельным
артиллерийским огнем кильватерную колонну противника всю целиком — от носа
до хвоста. Японцы, разумеется, ничего не подозревали и, соответственно, ничего
не заметили. Таким образом американцы застигли их врасплох — в точности
как это было при Саво, когда японцы объявились в виду американских патрульных
кораблей буквально откуда ни возьмись. Первым на прицел был взят японский
тяжелый крейсер, расцвеченный яркими огнями, точно рождественская елка. Как ни
странно, японцы не могли открыть ответный огонь в течение минут десяти. И за
каких-нибудь пять минут американцы сумели отправить на дно четыре
неприятельских корабля. Наконец послышались ответные залпы. В результате
японцам удалось потопить один американский эсминец и серьезно [399]
повредить один легкий крейсер. Но как бы там ни было, понесшему серьезные
потери «Экспрессу»: 3 или 4 крейсера, 4 эсминца и 1 транспорт — пришлось
поспешно ретироваться. Той же ночью в Окленд прибыл оправившийся после болезни
виие-адмирал Хэлси — ему предстояло сменить Гормли, который к тому времени
тоже заболел. Так что в Новой Зеландии Хэлси ждала добрая весть — о победе
в бою при мысе Эсперанс.
12 сентября на Гуадалканале высадились 6000 американских
солдат, а у Тулаги бросили якорь четыре торпедных катера — на случай, если
«Токийский экспресс» посмеет пожаловать вновь. И морские пехотинцы уже было
вздохнули с облегчением, однако расслабляться было преждевременно. Японцы не
заставили себя долго ждать — похоже, им не терпелось взять реванш за
поражение у мыса Эсперанс, которое они, должно быть, расценили как обыкновенный
тактический просчет. Так что уже на другой день вечером «Токийский экспресс»
был тут как тут. Теперь он состоял из двух линкоров, одного крейсера и 8
эсминцев. Не успев подойти к Гуадалканалу, он принялся обстреливать
Хендерсон-Филд из всех своих орудий, которые не умолкали на протяжении полутора
часов. Думаю, едва ли стоит говорить, что в результате столь интенсивного
артобстрела были уничтожены почти все самолеты, дислоцированные на аэродроме.
Следующей ночью за дело взялись японские крейсеры и эсминцы. После этого на
авиабазе Хендер-сон-Филд остался один-единственный боеспособный самолет.
«Токийский экспресс» возвращался с неизменным постоянством — словно по
расписанию, и действовал по стандартному плану: высаживал на берег войска,
выгружал артиллерию, а после, ночью, открывал пальбу по американскому
сектору — с той лишь разницей, что с каждым разом огонь его орудий
становился все более ожесточенным. И американцам казалось, что теперь его уже
ничем не остановить. К тому же, несмотря на то что американское командование в
срочном порядке направило на подмогу защитникам Хендерсон-Филда авиаэскадрильи
с Эспириту-Санто и других близлежащих островов, в воздушном пространстве над
Гуадалканалом по-прежнему господствовали превосходящие по численности японские
ВВС. От неприятельских самолетов-торпедоносцев и пикирующих бомбардировщиков не
было никакого спасения: они атаковали каждый божий день. А еще через несколько
дней у берегов Гуадалканала объявилась японская подводная лодка — она
торпедировала тяжелый крейсер «Честер», патрулировавший в прибрежных водах
острова. 20 октября перешли в наступление неприятельские наземные войска —
те, что высадились несколько дней назад. Они сильно потеснили оборонительные
рубежи американцев, и остановить их удалось только благодаря сплошному
заградительному огню артиллерийской батареи, установленной на вершине горы
Кайо. А 23-го числа, ночью, «Токийский экспресс» начал самый яростный обстрел
американских [400] позиций за все время осады Гуадалканала. Было ясно, что
это уже не просто стрельба на изнурение, а целенаправленная «артподготовка»,
потому как без одной минуты полночь, едва смолкли корабельные орудия, в
наступление вновь двинулись наземные силы противника. Батарея на горе Кайо
встретила их мощным заградительным огнем — но остановила только танки.
Войска же пошли дальше. Японцы предприняли четыре атаки, но американцам всякий раз
удавалось отбросить их назад. На рассвете, воспользовавшись дымовой завесой,
окутавшей подбитые танки и стелющейся по джунглям, они снова ринулись в атаку.
Вандегрифту пришлось бросить в бой все силы — не только морскую, но и
наземную пехоту, высадившуюся 12 октября, а также весь технический и
обслуживающий состав, который обычно приписывается к любому боевому
подразделению: механиков, водителей, пекарей, кашеваров, — словом, всех
разом. Лишь таким образом — ценой неимоверных усилий американцы не просто
выстояли, но и при поддержке своих бомбардировщиков, нанесших удар по японским
транспортам, отбросили неприятеля к самому побережью.
Утром 25-го числа «Экспресс» пожаловал опять, только
теперь к мысу Эсперанс. Высадив под вечер войска и выгрузив вооружение, он
открыл пальбу не менее ожесточенную, чем накануне. Пехотинцы из нового
пополнения в отчаянии причитали чуть ли не навзрыд: «Господи, Боже, неужто это
никогда не кончится!» Стрельба не прекращалась до тех пор, покуда в наступление
не перешли наземные войска противника. Единственно, сильный и систематический
обстрел перешел теперь в сплошной заградительный огонь — под его
прикрытием в атаку устремились японские танки. «В ночь с 25 на 26 октября
наступление наземных сил противника достигло своего апогея», — гласили
отчеты того времени. Даже бывалые рейдеры, которым уже сам черт был не брат, и
те дрогнули, поскольку прежде им не случалось пережить ничего подобного. В
конце концов японцы прорвали передний край обороны защитников Хендерсон-Филда и
захватили часть территории аэродрома. На рассвете наступление приостановилось и
перешло в стычки малыми отрядами на отдельных участках боевых действий.
Некоторые защитники Хендерсон-Филда действительно пребывали в состоянии,
близком к отчаянию, тем более что японцы ничуть не ослабили натиск. Как потом
вспоминал один из участников обороны Гуадалканала, «несметные полчища
коротышек, разбившись на мелкие отряды, короткими перебежками кидались в атаку
снова и снова, невзирая на то что мы нещадно косили их из пулеметов». Днем
Вандергриф перестроил боевые порядки вверенных его командованию подразделений
и, поставив во главе полк морских пехотинцев, предпринял контрнаступление, с
тем чтобы отбить у неприятеля аэродром и отбросить его назад, в джунгли. Однако
японцы не отступили ни на [401] дюйм. В итоге американцы их просто смяли, вследствие
чего на аэродромном поле остались лежать 2200 неприятельских солдат. Тем не
менее положение американского контингента под командованием генерал-майора
Вадегрифта было почти безнадежным: накануне японцы высадили на остров несколько
свежих пехотных подразделений, которым еще не довелось участвовать в боевых
действиях, а кроме того, как раз тогда к Гуадалканалу приближалась крупная
неприятельская эскадра, состоявшая из 4 линкоров, 3 авианосцев, нескольких
тяжелых и легких крейсеров, эсминцев и войсковых транспортов.
*
* *
К тому времени, заметим, американцы научились довольно
быстро ремонтировать поврежденные корабли и накопили в этом деле немалый опыт.
Еще до того, как пострадавший корабль заходил в док, у судоремонтников,
заблаговременно узнававших о наиболее серьезных повреждениях на борту, уже был
составлен общий план ремонтных работ. Так, не успел «Энтерпрайз», изрядно
потрепанный в бою за Восточные Соломоновы острова, прийти в Перл-Харбор, как на
его борту уже вовсю трудились ремонтные бригады, — в точности как некогда
на «Йорктауне» после битвы в Коралловом море. Так что 16 октября «Энтерпрайз»
уже был готов снова выйти в море. На этот раз он отправился в плавание под
командованием капитана! ранга Осборна Хардисона и под флагом контр-адмирала
Кинкейда, а сопровождали его линкор «Южная Дакота», 2 крейсера и 8 эсминцев.
Авианосец получил приказ идти полным ходом в южную часть Тихого океана, где его
поджидал «Хорнет» в сопровождении 4 крейсеров и 6 эсминцев. Авианосцы
встретились в полдень 24 октября в точке к северо-востоку от Новых Гебрид.
Таким образом сформировалась ударная авианосная группа «КИНГ» и командование ею
принял на себя контр-адмирал Кинкейд. Согласно боевому заданию, группе «Энтерпрайз» —
«Хорнет» предстояло обогнуть с севера архипелаг Санта-Крус{24} и идти прямым курсом к острову
Сан-Кристобаль, самому южному в архипелаге Соломоновы острова.
26 октября пополудни на борт «Энтерпрайза» по телетайпу
поступило секретное сообщение от главнокомандующего вооруженными силами на
Тихом океане. Оно было составлено на основании донесений, полученных от
экипажей разведывательных самолетов и гласило следующее: «В 600 милях к
северо-западу от того квадрата, где находится ударная группа «КИНГ», замечены 2
неприятельских линкора и 4 тяжелых крейсера». Через час воздушная разведка
уточнила предыдущее сообщение: «Обнаружены 2 японских авианосца и корабли
сопровождения; [402] координаты — 08 градусов 51 минута южной широты,
164 градуса 30 минут восточной долготы; курс — 145; скорость — 25
узлов». Иными словами, японцы находились менее чем в 360 милях от ударной
группы. Кинкейд тотчас приказал поднять в воздух первую поисково-истребительную
авиагруппу. Однако в указанной точке координат она ничего не обнаружила, как ни
старалась. Причем летчики настолько увлеклись поисками, что шесть истребителей,
превысивших свой радиус действия на 80 миль, на обратном пути упали в море, так
и не дотянув до «Энтерпрайза». Чуть позже летчиков сняли прямо с воды, а
самолеты затонули. Неудача постигла эту группу потому, что японские авианосцы
попросту изменили курс. Между тем самолеты-разведчики наземного базирования
продолжали постоянно следить за их продвижением. И вскоре выяснилось, что
неприятельские корабли, отклонившись вправо, взяли курс на Гуадалканал. Так что
теперь, какой бы маневр ни замыслили японцы, было ясно, что ударная группа
«КИНГ» выйдет на неприятеля не позднее завтрашнего утра. На борту американских
авианосцев за всю ночь никто не сомкнул глаз. Капитан 2 ранга Кроммлин,
командующий авиационным соединением «Энтерпрайза», собрал всех летчиков в
кают-компании и ввел их в курс дела. Сначала он в нескольких словах обрисовал
положение на Гуадалканале, потом сообщил численный состав японской эскадры,
которая оказалась раза в три мощнее американской ударной группы. «Зато
теперь, — прибавил он как бы в утешение, — вы летаете на самых лучших
в мире самолетах, способных выдержать любой удар, не то что раньше. Кроме того,
за плечами у вас большой опыт и вы в совершенстве владеете тактикой
современного воздушного боя». Затем, обсудив с подчиненными кое-какие
технические детали, Кроммлин отпустил летчиков немного отдохнуть перед завтрашним
нелегким днем.
Бой, как и ожидалось, произошел утром 26 октября. А за
тем, как он проходил, мы проследим — в буквальном смысле по часам —
глазами непосредственных участников нижеописываемых событий — моряков и
летчиков «Энтерпрайза».
*
* *
Итак:
4 часа 30 минут. Летчики завтракают в кают-компании. В
воздухе стоит запах кофе, яичницы и ароматного американского табака. Черная
доска, закрепленная на переборке, испещрена цифрами и пометками, которые во
время ночного совещания сделал Кроммлин. Разговор заходит о затонувших вчера
самолетах-разведчиках (у них не хватило горючего и они упали в море). Однако
беседа не клеится: летчикам, похоже, смертельно хочется спать. В кают-компанию
заходит корабельный капеллан и говорит, что с «Южной Дакоты» только что просигналили
прожектором — сообщили имена летчиков, которых выловили [403]
из моря матросы с кораблей сопровождения; хвала Господу, все они целы и
невредимы. Пилоты слушают капеллана внимательно, с большим почтением. Многие из
них уже исповедовались ему накануне. Во время короткой проповеди капеллан
напомнил летчикам сцену из Евангелия о том, как однажды Иисус с учениками
переправлялся в лодке на другой берег Тивериадского озера и как на полпути их
застигла страшная буря. Иисус спал на корме. И когда ученики в страхе разбудили
его, он сказал им: «Что вы так боязливы, маловерные?»
5 часов 5 минут. Полетная палуба. Темно как в полночь.
На корме, теснясь друг к другу, стоят самолеты-разведчики, которым предстоит
взлететь первыми, — они и правда очень похожи на сбившихся в стаю
перепуганных птиц. Из палубных громкоговорителей раздается хорошо знакомый
четкий голос командира авиационной боевой части: «Всем от винта!.. Двигатели к
запуску!..» Между командой и запуском непременно проходит несколько секунд.
Авиационный стартер сильно отличается от автомобильного — включается он не
сразу. Пусковой механизм самолета расположен под двигателем, в нем имеется
специальный пороховой патрон, который воспламеняется от электрического заряда.
Прежде чем включиться, двигатель как будто чихает — раз, другой, третий...
Наконец из выхлопных сопел самолета вырываются острые языки пламени
небесно-голубого цвета. И вот в воздух уже взмывают первые самолеты.
А еще через какое-то время начинает светать. На фоне
постепенно бледнеющего небосвода мало-помалу вырисовываются очертания островка
и других палубных надстроек, а вслед за тем — и силуэты кораблей
сопровождения. Идущая неподалеку, слева по борту, «Северная Дакота» похожа на
огромную черную щуку. Все иллюминаторы по обоим бортам линкора наглухо
задраены. Надстройки надежно замаскированы. Вскоре занимается заря. (Мы
находимся на 10 градусе южной широты.) С палубы «Энтерпрайза» продолжают один
за другим взлетать самолеты. На адмиральском мостике, в рубашке цвета хаки, без
фуражки, стоит контр-адмирал Кинкейд. Он окидывает взглядом море,
перекрасившееся в зеленый цвет. Высоко в небе, с восточной стороны, маленькие
пушистые кучевые облака снизу окрашиваются золотом. По правому борту из воды
вдруг взмывает стайка летучих рыб. Небо проясняется с каждой минутой. А вот и
первый луч солнца. Через мгновение-другое над горизонтом величественно
поднимается дневное светило. Все происходит так быстро — просто диву можно
даться! В восьми милях к югу видна группа «Хорнета» — она следует параллельным
курсом. Но вот палубу «Энтерпрайза» покидают последние самолеты — и
воцаряется тишина.
7 часов 30 минут. Первое сообщение от летчиков
(докладывает лейтенант Вивьен Уэлч): «Вижу два неприятельских линкора, один
тяжелый крейсер и семь эсминцев. Авианосцев с ними нет». [404]
9 часов. Второе сообщение от летчиков (докладывает
капитан-лейтенант Джеймс Ли): «Вижу два японских авианосца и корабли прикрытия.
На полетных палубах обоих авианосцев пусто... Нас атакуют «зеро».
8 часов 2 минуты. Кинкейд отдает приказ поднять в воздух
10 пикирующих бомбардировщиков, 10 торпедоносцев и 10 истребителей.
8 часов 12 минут. Из палубных громкоговорителей
доносится резкий голос — он даже перекрывает рев моторов взлетающих
самолетов. Экипаж «Энтерпрайза» слышит сообщение от летчиков. Лейтенанты
Стоктон Стронг и Чарлз Ирвин нанесли удар по японскому авианосцу «Схокаку»,
поразив цель дважды; следом за тем их атаковали «зеро», но четверо из них тут
же были сбиты. Моряки на «Энтерпрайзе» прокричали громкое «ура!». (Позднее,
правда, было установлено, что подбитый авианосец назывался «Зуихо».)
9 часов. Возвращается большая часть «донтлесов». Дует
слабый ветерок, и «Энтерпрайз» принимает их, не меняя курса. Все
бомбардировщики садятся благополучно и быстро.
9 часов 30 минут. На «Энтерпрайз» возвращается одиночный
истребитель. Перед заходом на посадку он делает круг над авианосцем на слишком
малой высоте, описывая при этом странный вираж и заваливаясь то на одно крыло,
то на другое. Однако ему удается сесть с первого захода, хотя посадка получается
довольно жесткой. Летчик сидит в кабине не шелохнувшись. К нему подбегают
механики. Летчик ранен. Придя в себя, он сообщает безрадостные новости о
самолетах, покинувших «Энтерпрайз» в 8 часов 12 минут: их атаковала дюжина
«зеро», возникших с солнечной стороны; японцы сбили четыре американских
истребителя, а сами потеряли только два. Что было дальше, раненый летчик не
знает.
9 часов 40 минут. Голос из громкоговорителей: «Группе
живучести и пожарной команде надеть спецодежду и приготовиться! В пятидесяти
милях — японские самолеты».
9 часов 42 минуты. Снова раздается рев моторов — в
воздух поднимается звено из одиннадцати истребителей.
9 часов 45 минут. Погода резко портится. Начинается
дождь, переходящий в ливень. Но самолеты продолжают взлетать.
10 часов. Ливневый фронт остается позади. На синем небе
вновь сияет солнце. Горизонт чист. Орудийные башни «Южной Дакоты», сверкавшие
под дождем, снова сделались матовыми. А вскоре и весь корпус линкора обрел
прежний цвет — густо-серый, почти черный. На фоне успокоившегося моря
линкор кажется еще более мощным: его внушительный, грозный вид потрясает
моряков на «Энтерпрайзе» и вместе с тем вселяет в каждого из них уверенность.
На адмиральском мостике авианосца Кинкейд и сопровождающие его офицеры
всматриваются в бинокли в южном направлении. Может, у них возникло тревожное
предчувствие?.. [405]
10 часов 6 минут. На «Энтерпрайз» возвращаются
лейтенанты Стронг и Ирвин, атаковавшие два часа назад японский авианосец.
Стронг говорит, что у него осталось только двадцать литров горючего. а у
Ирвина — двенадцать.
10 часов 11 минут. Зенитные орудия группы «Хорнет»,
по-прежнему идущей в восьми милях южнее, открывают огонь. Вслед за тем на
светло-голубом фоне неба появляются крохотные облачка от разрывающихся в
воздухе снарядов; облачка постепенно разрастаются подобно распускающимся
цветам. Зрелище кажется довольно странным, поскольку пока оно разворачивается в
полной тишине. Около минуты черные розы распускаются совершенно беззвучно, и
глядя на это, сердце сжимается от боли. И вдруг вдалеке слышится глухой
раскатистый грохот корабельных зенитных орудий. Небо над группой «Хорнета»
сплошь покрывается черными облачками разрывов.
10 часов 13 минут. В «Хорнет», похоже, попала бомба. В
самом деле, в бинокль хорошо видно, как из носовой части авианосца вырывается
пламя. Пламя вперемешку с дымом. А вокруг авианосца в море падают самолеты,
оставляя за собой в воздухе огненно-дымовые шлейфы. И никто не знает, то ли это
японцы, то ли свои. Моряки на «Энтерпрайзе» не в силах проронить ни звука. От
«Хорнета» тянется в небо огненный султан черного дыма. А группа «Энтерпрайза»
продолжает идти своим курсом по спокойному морю.
10 часов 25 минут. Никаких кораблей поблизости не
видно — только группа «Хориста» во главе с дымящимся флагманом. Вскоре на
«Энтерпрайз» поступают новые сообщения от летчиков — в общей сложности ими
уничтожено двадцать пять «зеро». Но есть опасения, что сбиты и все американские
торпедоносцы. Пикирующие бомбардировщики заметили сначала два неприятельских
тяжелых крейсера и несколько эсминцев, о чем их пилоты тотчас доложили на
«Энтерпрайз». Потом «донтлесы» отправились дальше — на поиски японских
авианосцев; пролетев миль двадцать, они увидели два линкора, которые открыли по
ним огонь, а чуть погодя наконец обнаружили два авианосца с кораблями
сопровождения и под охраной воздушного прикрытия. Два «донтлеса» были сбиты,
другие два получили повреждения, остальные атаковали самый крупный из
авианосцев — в него угодили сразу четыре бомбы полтонны весом каждая. (На
сей раз это был точно «Схокаку».)
11 часов 13 минут. А вот и японцы! «Энтерпрайз» и
корабли сопровождения открыли огонь. Несколько японских самолетов почти сразу
же падают в море, но остальные приближаются как ни в чем не бывало. Огромная
полетная палуба «Энтерпрайза» сильно накреняется: авианосец, не сбавляя хода,
начинает маневрировать. Моряки на верхней палубе, не в силах удержаться на
ногах, падают; многие обхватывают голову руками. На адмиральском мостике стоит
Кинкейд, а рядом [406] с ним — Хардисон, новый командир «Энтерпрайза».
Японских самолетов в небе тьма-тьмущая: это — пикирующие бомбардировщики.
С пронзительным воем, похожим скорее на душераздирающий, полный угрозы вой, они
один за другим заходят в пикирование. Палуба «Энтерпрайза» резко накреняется в
другую сторону. Моряки на секунду-другую вскидывают головы и недоуменно глядят
то на море, то на небо, силясь понять, что же в конце концов происходит, но
из-за резких рывков авианосца и кораблей сопровождения, повторяющих маневры
флагмана, ничего понять не могут. Единственное, что они различают совершенно
четко, так это неисчислимый рой японских бомбардировщиков. Господи, неужели их
так много!
11 часов 25 минут. Раздается глухой удар, как будто по
кораблю шарахнули огромным тараном, — «Энтерпрайз» содрогается всем
корпусом, от носа до кормы. Из палубы, сразу же за носовым
самолето-подъемником, вырываются клубы серого дыма вперемешку с ослепительными
искрами. Но корабль продолжает двигаться вперед полным ходом. Ветер гонит дым
по палубе. Второй толчок. Слева по борту поднимается гигантский фонтан и тут же
накрывает штурманский мостик. Один из самолетов, стоящих в кормовой части,
срывается с крепления и, кружась волчком по полетной палубе, валится за борт.
Грохот зенитных орудий и вой пикирующих бомбардировщиков сливаются в один
ужасающий, нескончаемый рев. Еще один толчок, а может, сразу два. Корабль
вздрагивает от взрывов бомб, падающих в море совсем рядом, и от ударов,
приходящихся прямо в него. Но «Энтерпрайз» не сбавляет хода. Как ни странно, на
верхней палубе авианосца не видно ни одного убитого.
11 часов 27 минут. Налет заканчивается. Зенитные орудия
умолкают.
(После осмотра выясняется, что «Энтерпрайз» поразили три
бомбы. Одна из них пробила полетную палубу и разорвалась где-то в межпалубном
пространстве, в результате чего погибло несколько человек и вспыхнул пожар;
другая тоже ударила в полетную палубу — ближе к носу и под углом, и,
отскочив от нее рикошетом, взорвалась в море; третья бомба пробила насквозь
поясную броню правого борта. Лишь три процента членов экипажа «Энтерпрайза»
были непосредственными свидетелями этого налета, во время которого было сбито
немало японских самолетов, упавших прямо в море. Остальные же моряки,
находившиеся во внутренних отсеках авианосца, только слышали, как
громкоговорители передавали по всему кораблю предупредительные сигналы и
команды: «Атака пикирующих бомбардировщиков. К бою товсь!» И чувствовали, как
от ужасных толчков стонут прочные металлические переборки и содрогается мощный
корпус корабля. От страшных сотрясений даже лопались трубопроводы, заливая
водой внутренние отсеки. Свет погас. Первая бомба, как потом оказалось, [407]
взорвалась прямо над зарядным погребом, и этот отсек загорелся сразу в
нескольких местах. В соседнем отсеке, на своем боевом посту находился вестовой
старшина, молодой щупленький паренек-микронезиец родом с острова Гуам; он
дежурил у телефона, связанного с центральным постом, и должен был докладывать
туда о любой аварии в его отсеке. Вот как ему виделся бой изнутри корабля: «Я
рении, что палуба того и гляди обрушится мне на голову. Даже после взрыва в
отсеке буквально все еще долго ходило ходуном. Вода била внутрь фонтаном, а
вместе с нею врывался дым. И я уж подумал, а не применили ли японцы удушающий
газ. Я буквально оборвал телефон. Все лампочки разом погасли, стало темно как в
аду, а вода все прибывала и прибывала. Сперва она была мне по пояс, а
после — уже по самые плечи. Я стоял на цыпочках, и мне было очень
страшно». Молодого старшину-микронезийца, которого звали Висенте Саблан,
извлекли из полузатопленного отсека только в 17 часов 50 минут.)
11 часов 28 минут. Полетная палуба. Из громкоговорителей
доносится голос: «Справа по курсу — перископ». Но пока ничего не
происходит. Впрочем, нет, с кормы заходит американский самолет. Офицер,
руководящий посадкой, начинает делать ему отмашки сигнальными ракетками.
(Летчики американской военно-морской авиации надолго
запомнили имя этого офицера. Звали его Робин Линдсей. Прежде Линдсей уже не раз
демонстрировал свои незаурядные способности во время аварийной посадки
самолетов, но в бою под Санта-Крус он даже превзошел самого себя. Впереди у нас
еще будет время вспомнить этого человека, а пока давайте вернемся к тому, что
происходило на море и в воздухе вблизи островов Санта-Крус. В то время как
японские бомбардировщики атаковали «Энтерпрайз», в небе над авианосцем и вокруг
него разыгрывалась другая трагедия. Американские самолеты, у которых горючее
уже было на исходе, описывали над «Энтерпрайзом» круги, ожидая любой
возможности сесть на авианосец. Это были те самые летчики, что взлетели с
«Энтерпрайза» чуть позже 9 часов утра. А вместе с ними теперь кружили и летчики
с «Хорнета», который был подбит восемью бомбами и по меньшей мере двумя торпедами.
Трагедия американских летчиков усугублялась еще и тем, что они не могли ни
защищаться (у них вышли все боеприпасы), ни отлететь подальше от места боя
(горючее было на исходе), так что им оставалось только одно — падать в
море, тем более что некоторые из них были ранены, а многие машины получили
повреждения. И все же большинству самолетов (десяти) удалось-таки сесть на
«Энтерпрайз» — но лишь после того, как закончился первый налет японцев.
Робин Линдсей посадил их мастерски и быстро.)
11 часов 33 минуты. Громкоговорители: «С северо-запада
приближаются неприятельские самолеты, дистанция — 35 миль. Всем к бою [408]
товсь!» Линдсей, стоя на взлетно-посадочной полосе, продолжает руководить
посадкой «своих» самолетов.
11 часов 38 минут. На полетную палубу авианосца садится
последний, десятый самолет.
11 часов 48 минут. Японцы тут как тут! Зенитные орудия
кораблей прикрытия встречают их шквальным огнем. Японские самолеты, идущие на
бреюшем полете, все ближе и ближе; это — торпедоносцы. Один из них
взрывается в каких-нибудь пятидесяти метрах над поверхностью моря и,
превратившись в огромный кувыркающийся огненный шар, летит по инерции дальше.
Остальные самолеты продолжают приближаться, хотя многие из них падают в море.
Следом за тем уцелевшие торпедоносцы делятся на две группы и начинают атаковать
«Энтерпрайз» с левого и правого бортов. Вот уже пушены торпеды! Поверхность
моря рассекают длинные пенные борозды. Авианосец сильно накреняется на один
борт. Люди на верхней палубе падают ничком — все, за исключением Линдсея и
еще одного офицера-летчика; они на пару, где ползком, где короткими
перебежками, подбираются к стоящим на приколе самолетам, мгновенно запрыгивают
в кабины двух ближайших машин и открывают пулеметный огонь по большому
японскому торпедоносцу, который, подлетев с кормы, резко уходит вверх,
подставляя брюхо под град пуль. По нему стреляют и другие пулеметы — и вот
под ошеломляющим натиском трассирующих очередей брюхо торпедоносца в прямом
смысле разрывается на части. Японец, тщетно пытавшийся набрать высоту, на
мгновение-другое зависает чуть ли не над самой палубой авианосца и потом камнем
падает в море. Следом за ним та же участь постигает и три других неприятельских
торпедоносца. Кажется, ни одна из выпущенных ими торпед не задела «Энтерпрайз».
Через некоторое время слева от авианосца, в какой-нибудь сотне метров, падает
еще один горящий японский самолет, похожий на огненный болид, но он валится не
в море, а на носовую палубу эсминца «Смит». Из носовой части эсминца вырывается
огромный столб пламени, за которым вскоре исчезает весь нос корабля. Но
кормовые орудия «Смита» продолжают стрелять. А еще через мгновение пламя пожара
охватывает и «Южную Дакоту». И тут громкоговорители «Энтерпрайза» буквально
взрываются от крика: «Прекратить огонь! В воздухе — свой!» Орудия
«Энтерпрайза» разом умолкают, а вслед за ними — и пушки остальных
кораблей. Наступает невероятная тишина — японцев вдруг след
простыл, — которую внезапно нарушает рев моторов американского
истребителя, открывающего пулеметный огонь по поверхности моря. Истребитель
летит, чуть ли не касаясь крыльями воды, потом взмывает ввысь и снова
устремляется вниз, не прекращая палить из всех пулеметов. В двухстах метрах от
«Энтерпрайза» стоит эсминец «Портер» — кажется, с ним что-то стряслось. Но
что именно — никто понять не может. И вдруг из-под борта «Портера» —
точно [409] по середине вырывается шипящий пенящийся гейзер, а
затем — огромное облако дыма, которое целиком скрывает эсминец.
(Летчика, пилотировавшего этот истребитель, звали Дэвид
Пол-лак. Пролетая на тысячеметровой высоте над «Энтерпрайзом», он заметил на
поверхности моря след от неуправляемой торпеды, описывавшей круги между
«Энтерпрайзом» и «Портером». Эсминец остановился, чтобы подобрать с воды экипаж
сбитого американского самолета. Поллак решил рискнуть и расстрелять торпеду из
пулеметов с воздуха. Даже если бы он не попал в нее, все равно моряки на
«Портере», услыхав стрельбу, в конце концов заметили бы, что в море творится
что-то неладное. Но было слишком поздно: когда на «Портере» наконец сообразили,
в чем дело, и кинулись запускать машину, торпеда поразила эсминец.)
11 часов 58 минут. Голос из громкоговорителей: «Справа
по борту неопознанные подводные лодки».
Через тридцать секунд. Голос из громкоговорителей:
«Ложная тревога. Это обыкновенные морские свиньи, а не лодки». Общий взрыв
смеха. Нервозность немного разряжается.
11 часов 59 минут. Эсминец «Смит», оставшийся в боевом
строю, невзирая на то что его носовая часть была по-прежнему охвачена пламенем,
резко разворачивается и заходит в корму «Южной Дакоте». Линкор (к тому времени
пожар на его борту уже ликвидировали), дав самый полный вперед, вспенивает за
собой огромный кильватер. И этим валом целиком накрывает нос «Смита». Пламя тут
же сбивается, а вскоре и вовсе исчезает. Ловкий, хотя и довольно рискованный
маневр на других кораблях встречается бурными радостными возгласами и свистом.
Затем к «Портеру», оказавшемуся теперь в конце колонны и все еще дымящемуся,
подходит другой эсминец. (Ему предстоит принять на борт экипаж «Портера»: эсминец
обречен и того и гляди затонет.)
12 часов 5 минут. Голос из громкоговорителя: «Все очаги
пожара ликвидированы».
(Сообщение оказалось несколько преждевременным: очаги
пожара находились всего лишь под «контролем». Как мы помним, первая бомба
взорвалась в межпалубном пространстве прямо над зарядным погребом. В это время
в погребе как раз находился чернокожий старшина Уильям Пинкни. Вот как он
описывает пожар: «Похоже, это была «пятидюймовка». Она рванула слева по борту,
и меня оглушило взрывом. Очнулся я минут через пять. Вокруг все полыхало и
дымилось, а жар стоял такой, что никакого спасу. Рядом со мной лежал какой-то
малый. Он вскочил на ноги и как заорет: «Где же она, эта чертова дверь?!» А я
ему в ответ: «Вот уж чего не знаю, так не знаю.» Я тоже поднялся и стал
пробираться на ощупь сквозь густую дымовую завесу в ту сторону, где, по-моему,
должна была находиться эта самая дверь. [410]
И вдруг увидел, как у меня над головой что-то светится.
Тут я нащупал руками лестницу и полез было вверх. Немного поднявшись, я понял,
что наверху пожар. Там и впрямь полыхало вовсю, так что пришлось спускаться. И
тут я наступил ногой в кипяшую воду, она лилась потоком. Я снова наверх. Потом
подбежал тот, второй, и тоже полез было за мной следом, но сорвался и упал. И
говорит мне: «Так ты подсобишь мне, или как?» Я принялся шарить рукой по
переборке, за что бы ухватиться, как вдруг меня шибануло током и я со всего
маху рухнул вниз. Но быстро вскочил и сказал себе: «Нет, черт возьми, надо
скорее уносить отсюда ноги. Вот только как...» Малого, который окликнул Пинкни,
звали Бэгуэлл. Он в свою очередь потом рассказывал следующее: «Как я только ни
пробовал выбраться из этого черто-вого погреба. Там все было в огне и дыму.
Думал — выберусь по лестнице. Но куда там! Она настолько раскалилась, что
не прикоснуться. Я сорвался и потерял сознание, а когда пришел в себя, то
увидел рядом Пинкни — он стоял на лестнице и, согнувшись, протягивал мне
руку. Но тут его ударило током, и он тоже упал. У меня в голове снова
помутилось. Когда же я очнулся, то увидел, что этот чернокожий парень тащит
меня к ангарам — там вроде не было ни огня, ни дыма. Помню, он здорово
поджарился. У него обгорели руки, правая нога и вся спина».)
12 часов 15 минут. Голос из громкоговорителей: «С
северо-запада приближаются самолеты противника, дистанция — 12 миль. Всем
к бою товсь!» Но небо на северо-западе, к сожалению, затянуто
облачностью — японцам-то только на руку.
12 часов 20 минут. Наконец из-за облаков показываются
японские самолеты. Американцы открывают огонь. Похоже, самолетов всего штук
двадцать, большинство — торпедоносцы. Они резко идут на снижение. И вот
один из них падает в море, а за ним — другой. «Энтерпрайз» начинает
маневрировать. Один из японских бомбардировщиков заходит в пикирование и сбрасывает
бомбу — она падает в море рядом с правым бортом авианосца, и корабль
содрогается. Почти все торпедоносцы сбиты — ни одному из них так и не
удается приблизиться к американским кораблям на расстояние пуска торпед. А
уцелевшие самолеты противника разворачиваются и улетают прочь. Атака длилась не
больше двух минут.
(Капитан-лейтенант Дуайт Уильямс, наблюдавший эту атаку
с высоты марсовой площадки, куда он забрался, чтобы привести в порядок
порванную радиоантенну, потом вспоминал: «Бомбардировщик начал было заходить в
пике, потом резко выпрямился, а после взорвался прямо у меня на глазах. Но
сбросить бомбу он все же успел. Любой, кому случалось переживать бомбовый удар,
знает: если бомба, которая летит на вас, имеет форму шара — то есть если
вы видите ее не сбоку, — значит, она падает прямо вам на голову». Уильямсу
показалось, [411] что бомба, сброшенная на «Энтерпрайз», как раз имеет
форму шара, и он уже совсем было распрощался с жизнью. Но в последнюю секунду
авианосец, совершив крутой маневр, уклонился чуть в сторону, и Уильямс увидел,
как летящий на него шар, тут же превратившись в эллипс, рухнул в море. Однако
все это, разумеется, произошло в читанные мгновения.)
12 часов 30 минут. Внезапный налет на «Южную Дакоту».
Из-за облака выныривают несколько японских бомбардировщиков и с километровой
высоты заходят в пикирование. Одна из бомб попадает прямо в носовую башню
линкора. Объятая пламенем «Южная Дакота» отчаянно маневрирует, пытаясь прикрыть
своим корпусом «Энтерпрайз». Остальные бомбы падают мимо цели.
12 часов 32 минуты. Налет заканчивается. И вдруг
громкоговорители взрываются снова: «С северо-запада приближаются самолеты
противника, дистанция — 10 миль. Всем к бою товсь!»
12 часов 36 минут. Корабельные зенитные орудия открывают
огонь. Из-за облаков показываются японские самолеты, однако вслед за тем они
круто взмывают вверх и скрываются за облаками, расположенными чуть выше. Через
несколько секунд они снова выныривают и заходят в пикирование. Но на этот раз
японцы атакуют неудачно: слишком рано начинают они пикировать — и все
бомбы падают в море. Вот уже десять бомбардировщиков сбиты. Остальные пять,
несмотря на то что их прикрывают «зеро», не рискуют продолжать атаку и улетают
прочь.
*
* *
На этом все закончилось. Других атак больше не
последовало. Японцам вновь пришлось отступить, отказавшись от дальнейших
попыток захватить Гуадалканал с ходу. Они не потеряли ни одного боевого
корабля — только два их авианосца («Зуихо» и «Схокаку») получили
повреждения. Зато неприятель лишился более сотни самолетов. (Над группой
«Хорнета» завязался ожесточенный воздушный бой. И один только лейтенант Стэнли
Вейтаса, по прозвищу Швед, летчик-истребитель с «Энтерпрайза», сбил 2
неприятельских бомбардировщика и 5 торпедоносцев.) Американцы же потеряли
авианосец «Хорнет» и эсминец «Портер». А «Энтерпрайз», линкор «Южная Дакота»,
крейсер «Сан-Хуан» и эсминец «Смит», получившие серьезные повреждения,
нуждались в капитальном ремонте. Кроме того, японцы сбили 74 американских
самолета. Впрочем, многие из них даже не были сбиты, а попросту затонули сами
собой: покружив какое-то время над «Энтерпрайзом» подобно обезумевшим от
отчаяния птицам, они, израсходовав последние остатки горючего, один за другим,
точно камни, падали в море. Вот когда Роберту Линдсею предоставилась
возможность показать все, на что он способен. Тогда-то, как писали американские
газеты, и пробил его звездный час. Летчики в воздухе изнемогали от усталости [412]
и нервного перенапряжения: некоторые из них были ранены и держались из
последних сил, и говорили себе — уж лучше все бросить и будь что будет,
потому как в обессиленном, полуобморочном состоянии им нипочем не сесть на
авианосец. Пробитая в нескольких местах полетная палуба «Энтерпрайза» была
сильно накренена (морская вода, хлынувшая через пробоины, и та, что вырвалась
из перебитых и лопнувших коллекторов и трубопроводов, скопилась с одного
борта — и корабль дал крен); гибкие тормозные тросы, носовые и кормовые,
были порваны. Но Линдсей ни на минуту не оставил боевой пост: он стоял на своем
крохотном пятачке и руководил посадкой — взгляд его был устремлен на
самолет, который снижался рывками и, заваливаясь то на одно крыло, то на
другое, выписывал странные зигзаги, готовый обрушиться на палубу авианосца всей
своей массой. Линдсей делает пилоту отмашки светящимися сигнальными ракетками;
раненому, обессиленному пилоту не удается сесть с первого захода, но он не
разбился — и то слава Богу; теперь ему ясно — он не один, им
руководит чья-то зримая воля — она поможет ему сделать невозможное; пилот
не столько видит, сколько ощущает — инстинктивно, — что отчаянные
жестикуляции крохотного человека, чьего лица он никак не может разглядеть, это
то, что сейчас ему нужнее всего на свете, это — его спасение; если он
выполнит все команды точь-в-точь, возможно, ему повезет; нужно собрать остатки
воли и сил в кулак, и через несколько секунд, какие-то жалкие три-четыре
секунды, все благополучно закончится; пилот, стиснув зубы, идет на второй заход
(а может, третий или четвертый) и наконец садится — хотя посадка чересчур
жесткая, зато сам он и машина целы и невредимы. Следом за первым самолетом
точно так же — более или менее удачно садится второй, третий, а за ними
еще и еще; Линдсей, точно искусный птицелов, ловко заманивает их, изможденных и
сильно потрепанных, в свои сети, даруя тем самым единственный шанс к спасению;
он сажает все самолеты без разбору — и «свои», и те, что с «Хорнета», и ни
один из них не разбивается при посадке, невзирая на то что палуба пробита и
вздыблена. Сегодня, как видно, удача на его стороне, и результаты ее
благосклонного отношения кажутся поистине чудесными. Может, десница Господня
уже устала карать людей, по собственной воле затеявших жестокую игру со
смертью? Как знать. Но что бы там ни было, день нынче и впрямь выдался удачный:
даже те летчики, которые не дотянули до посадки и упали в море, были
спасены — их сняли с воды эсминцы сопровождения.
Вскоре все очаги пожара во внутренних отсеках
«Энтерпрайза» были ликвидированы, палубы расчищены от груд искореженного
металла, а тела погибших уложены в одном месте. Самолеты укрыли в ангарах.
Корабельный лазарет был переполнен ранеными и, в основном, обожженными: у кого
сильно обгорели руки, у кого лица. Переборки [413] многих кают и
кают-компаний были порушены, и внутри царил полный хаос. В воздухе стоял
удушливый запах тетрахлорметана, используемого при тушении пожаров, и гари.
Однако по мерному гулу двигателей можно было судить, что машина «Энтерпрайза» в
полном порядке и авианосец вполне способен держать обычную крейсерскую
скорость, хотя его по-прежнему кренило на один борт...
*
* *
Известно, что такое понятие, как нескончаемый кошмар,
существует на самом деле. Подсознательно мы стараемся избавиться от них, тратим
неимоверные усилия на то, чтобы выбраться из этой цепкой трясины. И вот, когда
нам уже кажется, что наконец-то мы выбрались, нас снова обдает ледяной волной
ужаса. Таким нескончаемым кошмаром наяву был для американцев Гуадалканал.
Неумолимый ход тех трагических событий напоминал блуждания по темному туннелю,
лишь кое-где озаренному зыбким светом. А за этим призрачным мерцанием —
снова тьма. И так до бесконечности. Световые проблески в данном случае были
своего рода вехами на долгом пути тяжких испытаний — физических и моральных.
Восстановим же эти вехи в нашей памяти. Итак, 7 августа 1942 года: высадка
десантов морской пехоты на Гуадалканале и близлежащих островках; 8 августа:
отход авианосцев и кораблей прикрытия; вечером того же дня: внезапный удар по
патрульным крейсерам контр-адмирала Крэтчли (битва при Саво), после чего
противник, к счастью, приостанавливает наступление; 9 августа: отход всех
войсковых и грузовых транспортов, вследствие чего морские пехотинцы оказываются
брошенными на произвол судьбы — без боеприпасов и довольствия; 23 августа:
становится известно, что к Гуадалканалу движется многочисленная японская
эскадра. Вице-адмирал Флетчер бросает против нее объединенную ударную группу с
двумя авианосцами во главе («Энтерпрайзом» и «Саратогой»); сражение разворачивается
24 и 25 августа (битва за Восточные Соломоновы острова); «Энтерпрайз» получает
повреждения — японцы поворачивают обратно. В конце сентября неприятель
высаживается на Гуадалканале силами одной пехотной дивизии — вице-адмирал
Гормли направляет к Гуадалканалу крейсерскую эскадру с целью нанести удар по
«Токийскому экспрессу»: 12 октября американцы одерживают верх в бою близ мыса
Эсперанс. Однако японцы не сдаются и 25 октября направляют к Гуадалканалу
крупную флотилию, дислоцированную в южной части Тихого океана. Навстречу
неприятелю устремляется объединенная ударная авианосная группа «Хорнет» —
«Энтерпрейз» под общим командованием контр-адмирала Кинкейда; 26 октября
происходит сражение при Санта-Крус: японцы теряют 2 авианосца и более 100
самолетов; «Хорнет» потоплен, а большая часть американских кораблей получает
повреждения, в том числе «Энтерпрайз». Японцы снова отходят. Таким вот [414]
образом обстояли дела на западном тихоокеанском участке боевых действий на
конец октября 1942 года.
На следующий день после сражения под Санта-Крус
американцы высадили на Гуадалканале усиленный десант — куда более мощный,
нежели в самом начале. 30 октября крейсер «Атланта» наносит массированный удар
по неприятельским позициям на Гуадалканале — теперь настает черед японцев прятаться
в топких джунглях и при каждом выстреле падать ниц прямо в зловонную болотную
жижу. А еще через день переходят в решительное контрнаступление американские
наземные силы. Подразделений значительно больше, чем прежде, и от этого боевой
дух солдат делается еще крепче — они наступают и наступают, неумолимо
продвигаясь вперед и только вперед. Вот уже позади осталась река Матапикау, а
морские пехотинцы продвигаются все дальше. «Неужели это и есть тот самый живой
кошмар Гуадалканала?» — недоумевают морпехи из нового пополнения.
Погодите-погодите... Японцы тоже времени даром не теряют: они усиливают
«Токийский экспресс» и высаживают на остров крупный десант — 1500
человек — вместе с боевой техникой. 3 ноября пополудни контрнаступление
американцев приостановлено. «Нужна срочная поддержка «Токийского
антиэкспресса»!» — в шутливой форме запрашивает Вандегрифт. Крейсера
«Сан-Франциско» и «Хелена», а также эсминец «Стеретт» не заставляют себя ждать,
и едва подойдя к острову, открывают массированный огонь по берегу — и
почти полностью уничтожают запасы провианта и вооружения, которые японцы
только-только выгрузили. Бои в глубине острова возобновляются — американцы
вновь переходят в наступление. Рейдеры уничтожают в джунглях 700 японских
морских десантников. В ночь с 6 на 7 ноября торпедные катера, базирующиеся на
Тулаги (теперь их стало восемь) атакуют «Токийский экспресс» — в итоге
один эсминец потоплен, а два других получают повреждения. В тот же день, 7
ноября, по «Экспрессу» наносит удар эскадрилья с Хендерсон-Филда (к этому
времени ее усилили за счет нескольких «летающих крепостей») — в результате
серьезно повреждены 1 крейсер и 2 эсминца. Между тем на суше японцы занимают
возвышенности и переходят к обороне. Неужто в конце туннеля и правда забрезжил
долгожданный свет? Может, кошмару и впрямь конец? Что, если японцы отказались
от дальнейших попыток отбить Гуадалканал? В самом деле, что там себе думают
японцы? А японцы как раз в это время собирались с силами в Рабауле —
вскоре туда прибыли 2 авианосца, 4 линкора, 6 крейсеров, 33 эсминца, а также
войсковые и грузовые транспорты — в обшей сложности 60 кораблей. Стало
быть, кошмару суждено вернуться на круги своя.
Все так и было. Или — почти так. После Санта-Круса
положение американцев на суше оказалось намного лучше, нежели на море. Ситуация
на море действительно была на редкость тревожная. Находившийся [415]
тогда в Окленде командующий военно-морскими силами Соединенных Штатов в южной
части Тихого океана вице-адмирал Уильям Хэлси ломал голову, пытаясь рассчитать,
какой флот может он противопоставить японцам на тот случай, если они вдруг
снова предпримут попытку штурмовать Гуадалканал с моря. Сколько линкоров? Не
больше двух. А авианосцев? Ни одного. Ведь с начала войны в Тихом океане
американцы успели потерять пять авианосцев: «Лексингтон», «Саратогу»,
«Йорктаун». «Уосп» и «Хорнет». А единственный уцелевший авианосец,
«Энтерпрайз», который японцам не удалось потопить никакими силами, нуждался в
серьезном ремонте. Таким образом на 27 октября 1942 года, когда закончились бои
близ Санта-Крус, американский Тихоокеанский флот не имел ни одного авианесущего
крейсера. Что же делать? И вице-адмирал Хэлси отдает приказ «в самом срочном
порядке ускорить ремонтные работы» на борту «Энтерпрайза», который отправился в
док, расположенный в Нумеа. Это означало совершить практически невозможное. Ну
а пока суд да дело, надо было разумно и, главное, эффективно использовать
имеющиеся силы — и во что бы то ни стало удержать Гуадалканал.
Иными словами, можно было строить любые планы — на будущее,
а насущная необходимость заключалась в том, чтобы противопоставить неприятелю
любые силы, пускай даже незначительные, и немедленно. Короче говоря, американцы
решили: 1. В течение двух дней, 11 и 12 ноября, высадить на Гуадалканале новый
десант численностью 6000 человек (с этой целью из Нумеа и с Эспириту-Санто к
острову выдвинулись 7 транспортов). 2. Выделить для сопровождения транспортов
конвой из 6 крейсеров и 14 эсминцев, которым надлежит прикрывать высадку
десанта с моря и в случае, если в водах Гуадалканала обнаружится неприятель,
выдвинуться ему навстречу и «ввязаться в бой с целью выигрыша времени», чтобы к
острову успела подойти ударная группа «Энтерпрайза», — ее выход из Нумеа
был запланирован на 11 ноября. В состав этой группы соответственно входили:
«Энтерпрайз», линкоры «Южная Дакота» и «Вашингтон», тяжелый крейсер
«Нортхэмптон», легкий крейсер ПВО «Сан-Диего» и 8 эсминцев. При благоприятном
стечении обстоятельств вновь образованная ударная группа могла не только дать
отпор превосходящим силам противника, но и выиграть крупное воздушно-морское
сражение. Что же касается кораблей, выделенных для сопровождения транспортов, у
них была одна-единственная надежда на то, что неприятельская эскадра по
каким-то причинам задержится в пути. Однако надежда не оправдалась: вечером 9
ноября вице-адмиралу Ричмонду Тернеру, командующему транспортным конвоем,
обозначенному как оперативное соединение «Тэр», стало известно, что
неприятельская эскадра полным ходом следует к Гуадалканалу. Таким образом
американскому конвою: 6 линкорам и 14 эсминцам — предстояло противостоять
двум (а по [416] иным сведениям — четырем) авианосцам, двум (или
четырем) линкорам, шести или восьми тяжелым и легким крейсерам и более чем
тридцати эсминцам противника. Так что общеизвестный военный термин «бой с целью
выигрыша времени» — или, попросту, сдерживающие действия — грозил
обрести совсем иной смысл.
Дальнейшие события развивались так, как и
предполагалось. 11 ноября к берегам Гуадалканала подошли корабли первого
эшелона американского транспортного соединения. Высадка людей и выгрузка
вооружения на берег начались незамедлительно и проходили очень быстро.
Единственное, что нарушило темп, так это внезапный налет японских
бомбардировщиков, — они атаковали с двух заходов и вывели из строя два
транспорта. Однако три четверти неприятельских самолетов были вскоре
сбиты — частично корабельными зенитными орудиями, частично истребителями с
Хендерсон-Филда. 12 ноября к Гуадалканалу подошел второй транспортный эшелон.
Высадка и разгрузка прошли, в общем, как накануне, с той лишь разницей, что на
сей раз японцы атаковали конвой силами торпедоносцев. Однако ни малейшего
ущерба американским кораблям они не причинили, зато 24 самолета из двадцати
пяти были сбиты. 12 ноября вечером Тернер скомандовал порожним войсковым и
грузовым транспортам отход — с собой в сопровождение он взял только
несколько эсминцев. А «почетную» миссию выдвинуться навстречу японской
эскадре — вернее, встретить ее в водах Гуадалканала, поскольку она уже
была на подходе, — возложили на контр-адмирала Даниэла Каллагена, назначив
ему в помощники контр-адмирала Нормана Скотта. Во вверенную их командованию
эскадру вошли тяжелые крейсера «Портленд» и «Сан-Франциско», легкий крейсер
«Хелена», легкие противолодочные крейсера «Джуно» и «Атланта», а также эсминцы
«Арон Уорд», «Стеретт», «О'Бэннон», «Бартон», «Лаффи», «Монсен», «Кашинг» и
«Флетчер». Доблесть и отвага были в чести на флоте во все времена. И эти два
понятия связаны с названиями упомянутых кораблей неразрывно.
«То была самая страшная схватка на море из всех, что
знает современная история», — так охарактеризовал один американский
военный историк встречу двух противоборствующих эскадр — вернее то, чем
она закончилась. И, сказать по чести, в его словах не было ни малейшего преувеличения
или трагической напыщенности. В дальнейшем нам с вами предстоит стать
свидетелями еще не одной впечатляющей битвы на обширной акватории Тихого
океана, но все они разворачивались по стандартной в общем-то схеме — с
чередованием морских и воздушных ударов. Здесь же сражение велось только силами
корабельных орудий и торпед, притом с ближайшей дистанции, как в боях при Саво
и у мыса Эсперанс. Те же воды, то же время суток — ночь. При Саво врасплох
были застигнуты американцы, у мыса Эсперанс — японцы. В этот же раз —
никакой внезапности. Каллаган построил эскадру [417] в одну кильватерную
колонну: пять крейсеров посередине, четыре эсминца во главе и столько же в
хвосте. Это было не совсем обычное тактическое построение — но какая
разница: в бою, да еще во тьме боевой порядок так или иначе пришлось бы менять
в зависимости от ситуации. Каллаган прекрасно сознавал, что тактика в его
положении будет играть далеко не самую главную роль. Незадолго до полуночи он
обратился по радио к экипажам кораблей эскадры, изложил суть поставленного
перед ними боевого задания и двинул эскадру вверх по узкому проливу между
Гуадалканалом и Флоридой. А уже в час ночи с береговой радиолокационной станции
на Гуадалканале поступило короткое сообщение: «Они приближаются». Каллаган продолжал
продвигаться вперед. В час тридцать непроглядную тьму вспорол первый луч
прожектора — он ударил со стороны японской эскадры. Каллаган тотчас же
приказал открыть огонь.
Так началось сражение, которое вошло в историю под
негромким названием битва при Гуадалканале. Думаю, нам вряд ли удастся
восстановить ход этой битвы в строгой хронологической последовательности,
особенно ее начало, длившееся всего-навсего 24 минуты. Упомянем разве только
то, что японцы шли с северо-северо-запада тремя колоннами: тяжелые корабли
располагались посередине и чуть сзади, — иначе говоря, они надвигались с
фронта и флангов. «В самом начале ситуация нам благоприятствовала, —
вспоминал потом адмирал Кинг. — Первый же неприятельский корабль взлетел
на воздух буквально через минуту после того, как открыли огонь «Сан-Франциско»
и другие американские корабли. Следом за тем пожар охватил два неприятельских
крейсера, находившихся по левому флангу. А вскоре огонь вспыхнул и на борту
других неприятельских кораблей. Экипажу «Атланты», кажется, удалось потопить
два неприятельских эсминца, устремившихся было ей наперерез. Сразу же после
этого «Атланта» перенесла огонь на легкий крейсер, но ее тут же поразила
торпеда, в результате чего у нее вышли из строя машина и рулевое управление.
Пока неуправляемый корабль кружил на одном месте, его атаковал неприятельский
тяжелый крейсер. «Атланта» получила серьезные повреждения, на борту у нее в
нескольких местах вспыхнул пожар, а большая часть экипажа, в том числе
контр-адмирал Скотт, погибли. Через несколько минут в бой с неприятельским
линкором вступил «Сан-Франциско», а с другой стороны его атаковали «Лаффи» и
«Кашинг», который хотя и был серьезно поврежден, обрушил на корабль противника
мощный торпедный удар...» Так продолжалось в течение двух-трех часов: корабли
обстреливали друг друга из всех видов орудий, обменивались торпедными ударами,
загорались и взлетали на воздух... А через некоторое время занялся рассвет, и
тьма мало-помалу рассеялась. И в пока еще неясном свете нового дня глазам
моряков открылась ужасающая картина, которая неизменно завораживала и [418]
вместе с тем страшила людей на протяжении всей многовековой истории войн. Вот
под грохот пушечной канонады и взрывов, лавируя меж полыхающих факелами
кораблей, американский эсминец на полном ходу атакует в лоб японский линкор,
выпустив по нему несколько торпед и едва избежав прямого столкновения; однако
вслед за тем в эсминец попадают крупнокалиберные снаряды — он тут же
исчезает в густой пелене дыма, а чуть погодя — и с поверхности моря. «Спустя
некоторое время «Сан-Франциско» при поддержке «Портленда» сосредоточили
орудийный огонь на одном из японских линкоров, а «Хелена» между тем вступила в
бой с крейсером, открывшим пальбу по «Сан-Франциско». В тот же миг верхнюю
палубу «Сан-Франциско» потряс чудовищной силы взрыв, которым убило
контр-адмирала Кал-лагана, командующего эскадрой, а также нескольких офицеров и
матросов». Так за какие-нибудь четверть часа, как в незапамятные времена, нашли
свою смерть и обрели бессмертную славу два доблестных американских флотоводца.
В общем, спустя пятнадцать минут состояние кораблей американской эскадры было
таково:
На «Атланте» бушевал пожар; «Сан-Франциско» и «Портленд»
получили серьезные повреждения; «Джуно» пришлось выйти из боя — у него
оказались выведенными из строя приборы управления артиллерийским огнем; на
борту «Хелены» были незначительные повреждения. Но больше всего пострадали
эсминцы: «Лаффи» затонул; «Бар-тон» взорвался и тоже пошел ко дну; «Кашинг»
пока еще держался на плаву, но вести боевые действия уже не мог; «Старетт» и
«О'Бэннон» потеряли управление. Словом, боеспособность сохраняли только «Арон
Уорд», «Монсен» и «Флетчер». Вскоре японцы отошли к северу. В очередной раз!
Таким образом за какие-нибудь 24 минуты малочисленной американской эскадре
ценой огромных усилий удалось остановить японский флот, дислоцированный в южной
части Тихого океана, и обратить его в беспорядочное бегство.
На рассвете следующего дня наблюдалась и вовсе
удручающая картина: на «Атланте», едва дошедшей до Гуадалканала, все еще тушили
пожар, который никак не хотел униматься; «Кашинг» с «Монсеном» дымились и
медленно дрейфовали, точно легендарные корабли-призраки, покинутые своими
экипажами; «Портленд» продолжал кружить волчком на одном месте. Тогда же, на
рассвете, наблюдатель на «Портленде» доложил командиру, что видит японский
крейсер, — он старался проскочить незаметно и жался к берегу Саво.
Командир, не мешкая, приказал открыть огонь, несмотря на то что «Портленд»
по-прежнему кружило в нескончаемой круговерти. В конце-концов снаряды
«Портленда» достигли цели — и японский крейсер пошел ко дну. Чуть погодя
тот же наблюдатель разглядел японский линкор — он был поврежден и очень
медленно огибал северо-западную оконечность Сево. В свою очередь с подбитого неприятельского
линкора заметили эсминец [419] «Арон Уорд» — и тотчас же открыли по нему огонь.
Однако через некоторое время с Хендерсон-Филда в небо взмыли
бомбардировщики — и цель была в конце концов уничтожена.
«Сан-Франциско» пострадал довольно серьезно: он был разрушен
буквально от носа до кормы, а внутри него не осталось практически ни одного
целого помещения; даже лазарет и тот разнесло вдребезги — и все палубы
крейсера были усеяны телами убитых и тяжелораненых. Судовой врач с «Джуно»,
О'Нил, проведший всю ночь у операционного стола на своем крейсере, взял с собой
троих санитаров, погрузился с ними в вельбот и отбыл на «Сан-Франциско», чтобы
помочь наиболее нуждающимся. «Мне сразу же стало ясно — работы тут
непочатый край, — рассказывал потом О'Нил. — Первым делом я взялся
оперировать молодого вестового старшину, чернокожего паренька по имени Джексон.
Ему разворотило живот, да так, что все внутренности наружу. И этот бедняга с
такой ужасной раной провалялся всю ночь на открытой палубе. Впрочем, таких
раненых, как бедняга Джексон, на борту «Сан-Франциско» было сплошь и рядом.
Операционную мы соорудили на скорую руку в каюте контр-адмирала Каллагана,
точнее, в том, что от нее осталось. Я уже заканчивал оперировать Джексона, как
вдруг у меня над головой кто-то закричал: «Тревога! Нас атакуют!» И тут
буквально через одну-две секунды раздался страшный взрыв — такого я раньше
никогда не слышал. Хотя мне довелось пережить бомбежки и артобстрелы тогда, при
Санта-Крус, или прошлой ночью, в этот раз рвануло так рвануло. Но уже в
следующий миг я подумал: «Погоди-ка!..» И действительно, ничего страшного вроде
не случилось, по крайней мере рядом. Я выглянул в иллюминатор и увидел
взметнувшиеся в небо черно-серые клубы дыма. Не знаю точно, что там рвануло, но
кто-то потом мне сказал — это, дескать, подорвался «Джуно». Во всяком
случае, когда дым рассеялся, на поверхности моря уже ничего не осталось». В
самом деле, это был «Джуно» — новенький легкий противолодочный крейсер. Он
затонул секунд на двадцать. Взрыв прогремел в одиннадцать часов одну минуту. В
левый борт ему угодила торпеда — аккурат во вчерашнюю пробоину, которую
едва успели залатать. Судя по всему, крейсер атаковала японская подводная
лодка, хотя в глаза ее никто не видел. Других американских кораблей поблизости
не оказалось: они были здорово потрепаны и легко уязвимы, и ни один из них так
и не отважился подойти к месту крушения «Джуно» из опасений, что его постигнет
та же печальная участь. Да и потом, разве мог кто-нибудь уцелеть после взрыва
эдакой мощи? К тому же трагедия разыгралась в прямом смысле в считанные
мгновения. А между тем из экипажа торпедированного крейсера в живых остались
сто двадцать человек. И вот теперь, брошенные на произвол судьбы, они отчаянно
бултыхались в воде, тщетно надеясь на помощь. [420]
На борту «Джуно» все оставались на своих боевых постах,
за исключением раненых и контуженных, они лежали вповалку прямо на палубах,
прикрытые одеялами. Остальные же, кто был в состоянии думать о чем-то другом,
кроме как о Господе, и мысленно просить его сохранить им жизнь, испытывали
смешанное чувство — странное удовлетворение и невыразимую радость.
Механики только-только снова запустили машину — и с каждым оборотом винтов
«Джуно» мало-помалу приближался к безопасной зоне. Скоро на горизонте покажется
Эспириту-Санто с его длинными неказистыми бараками, больше похожими на туннели.
Но какая разница? Во всяком случае, лучшего места для отдыха поблизости не
сыскать. Но почему непременно Эспириту-Санто? Может, все-таки Перл-Харбор?
Только там, пожалуй, и смогут залатать изрядно потрепанный «Джуно».
Перл-Харбор — значит Оаху. А это, в свою очередь, означает вполне
цивильные дома, улицы, будоражащая обстановка баров и кинотеатров, где ты
никогда не будешь одинок. Ну и, само собой, развеселые девицы. Вот это жизнь!
Об этом-то и спорили наперебой матросы «Джуно»: что ждет их впереди —
Эспириту-Санто или же вожделенный Перл-Харбор. Одна беда: до Гавайев идти и
идти, а на крейсере, больше напоминающем решето, одолеть эдакое расстояние
весьма проблематично. У кормовой орудийной башни № 6 должна вот-вот произойти
смена вахты (на часах — почти одиннадцать) — еще есть время
переброситься парой-тройкой слов с товарищами, которых сменяешь. Впрочем,
порадовать их нечем: ведь Перл-Харбор, считай, проехали. Хотя кое-кто —
так называемые бодрячки — знай себе твердят свое: подавай, дескать, им
Перл-Харбор, и все тут, — как будто из принципа. Аллен Клифтон Хейн стоял
и молча ждал, когда же наконец пробьет его час заступать на вахту — его
боевой пост был у телефонного аппарата. Всеми этими разговорами да
спорами — когда, мол, и куда? — он, честно признаться, был сыт по
горло и не имел ни малейшего желания обсуждать это в сотый раз.
— В чем дело, старина? — обратился он к
матросу, которого пришел сменить, а тот стоял, как истукан, и даже не думал
передавать каску своему сменщику. — Ты что, к ней приклеился?
Матрос вышел из оцепенения и уже было потянул руки к
каске, чтобы ее снять. Хейн на всю жизнь запомнил этот жест и слегка удивленное
выражение, застывшее на лице матроса, который медленно, словно в замедленной
киносъемке, поворачивал к нему голову. И вдруг лицо его, да и сам он, и
орудийная башня № 6 — все разом исчезло. Чудовищный грохот —
нестерпимое удушье. И кромешная тьма. Хейн не мог сообразить, жив он или мертв,
или просто ослеп. Через некоторое время — когда точно, сказать
трудно, — он понял, что все-таки жив, потому как ощутил чье-то
прикосновение. Скоро он сообразил, что лежит, распластавшись, на палубе рядом с
чьим-то телом. А еще [421] спустя какое-то время Хейн убедился, что даже не ослеп,
поскольку прямо перед собой разглядел чьи-то башмаки: они торчали из-под края
колышащегося черного облака дыма, точно из-под вздыбленного траурного
покрывала. Он узнал их — матросские башмаки, и понял, что черный
саван — это стелющийся по палубе дым. Наконец в голове у него все разом
прояснилось. Он огляделся по сторонам и увидел других матросов: они медленно
поднимались, будто это стоило им огромных усилий. Хейн попытался разглядеть в
дыму тех, кто был к нему ближе всех, и кое-кого узнал. Он решил сделать, как
они, и встал сначала на колени. Палуба, как оказалось, была сильно накренена и
напоминала гладкий склон. Матросы, стоя кто на коленях, кто уже на ногах,
кричали, как очумелые. Только сейчас Хейну стало ясно: корабль тонет, зарываясь
носом в воду, и люди стараются перебраться повыше — на корму. Он и сам уже
был на ногах — на этой самой корме, которая вздымалась все быстрее, все
выше и круче. В двух шагах от него несколько матросов, недолго думая, кинулись
за борт. И Хейн подумал: «А ведь нас того и гляди засосет в воронку. И глазом
не успеешь моргнуть». В самом деле, корабль погружался очень быстро: вот уже
сквозь дымовую пелену показалась вода — скоро она накроет и корму. «Ну,
прыгай же! — мысленно приказал себе Хейн. — Нет, не могу». И тут
взгляд его упал на кучу спасательных поясов — они валялись в беспорядке
чуть ли не у его ног (и как он их раньше не заметил?). Хейн не спеша нагнулся и
вытащил из кучи один пояс. Но надеть не успел — матроса захлестнуло
шальным потоком воды. Хейн оказался в море — и теперь шел ко дну следом за
«Джуно». Между тем после взрыва прошло всего-навсего двадцать секунд.
Хейн, однако, не выпустил пояс из рук — он вцепился
в него намертво. Благодаря ему-то Хейн и спасся: спасательный пояс, точно
поплавок, поднял его из морской бездны, где он мог бы исчезнуть навсегда. Хейна
закружило в водовороте и стало засасывать в воронку, и уже нечем было дышать. И
вдруг он на поверхности — горло сжимает от удушья, словно тисками.
Глоток-другой животворного воздуха — и ему уже лучше. Но тут он ощутил во
рту отвратительный привкус мазута, а на лице — какую-то маслянистую грязь.
По морю стлалась густая пелена дыма, только цвет его уже был не черный, а
серый. Поверхность моря была сплошь покрыта пятнадцатисантиметровым слоем
мазута, и в этой мерзкой жиже что только не плавало: и рулоны туалетной бумаги,
и отдельные листки белой писчей бумаги, и голубые печатные бланки. Но больше
всего Хейна потрясло то, что рядом не было ни одной живой души, потрясло и
напугало. Бултыхаясь в мазутной жиже, Хейн стал нацеплять на себя спасательный
пояс. При мысли о том, что он остался совершенно один, в груди у него учащенно
и гулко забилось сердце. И разгребая руками рулоны туалетной бумаги, Хейн
поплыл куда глаза глядели. Через несколько секунд [422] (а может, через
минуту — откуда ему было знать?) он уткнулся головой во что-то твердое и
плотное: это был ярко размалеванный спасательный плот. Хотя это был совсем
маленький плот, размеры его потрясли Хейна: ему даже показалось, что он уперся
не иначе как в борт громадного линкора. Нащупав один из бимсов, он уцепился за
него обеими руками. Значит, еще не все потеряно.
Хейн насчитал в плотике несколько человек матросов. Одни
из них сидели, а другие лежали вповалку, держась руками за планшир,
опоясывавший борта плотика по всему периметру, и молча озирались по сторонам.
Вокруг плотика в грязной воде барахтались и голосили люди. Хейн услышал, как
кто-то из них крикнул: «На помощь! Я не могу плыть, мне оторвало ногу!» Хейну
еще никогда не приходилось слышать, чтобы кто-нибудь кричал вот так: «Мне
оторвало ногу!». Такое и правда нечасто услышишь. А тот несчастный все кричал и
кричал — не унимаясь, и это было ужасно. Наконец Хейн увидел того, кто
кричал (дым к тому времени малость рассеялся), и поплыл прямиком к нему.
Голосивший без устали матрос торчал из воды, точно свечка, — в таком
положении его удерживал спасательный пояс — и округлившимися от боли и
страха глазами неотрывно смотрел на Хейна. Он умолк, лишь когда сообразил, что
Хейн плывет к нему на помощь. Хейн ухватил его за пояс одной рукой, в которую
насмерть перепуганный бедняга вцепился мертвой хваткой, и, подтащив его к
плоту, крикнул сидевшим там матросам, чтобы они вытащили безногого на борт.
Когда беднягу уже наполовину вытащили из воды, Хейн отвернулся, чтобы не видеть
его страшную культю. А через несколько мгновений, когда он снова повернулся, то
увидел, что несчастный уже лежит на дне плотика и не шелохнется. Было ясно:
бедняга долго не протянет — это уж как пить дать. Вслед за тем Хейн тоже
забрался в плотик. В общей сложности их оказалось там пятнадцать человек —
словом, как сельдей в бочке. Тем временем к плотику со всех сторон подплывали
другие матросы и цеплялись за его бортики, лишь бы за что-то ухватиться. И все
как один гомонили кто о чем, так что понять их было невозможно. Вдалеке
виднелись тонкие струйки дыма: это дымили корабельные трубы. Ну конечно, это
«свои» эсминцы — кто же еще. Наверняка они уже заметили несчастных —
и скоро будут здесь, и возьмут всех на борт. А что, если японцы вдруг опять
начнут атаковать. Ну что же, ничего не поделаешь: придется подождать, когда
закончится бой. Матросы были одеты кто во что, а некоторые были почти нагишом:
должно быть, робы загорелись прямо на них, когда после взрыва вспыхнул пожар, а
может, они сами их скинули, перед тем как прыгнуть в воду. Раненых оказалось
очень много — даже среди тех, кто за все время не издал ни единого крика.
Одному матросу, который был в воде и плыл, ухватившись за плот, похоже, здорово
раскроили череп, потому что мозги у него были чуть [423]
ли не наружу. А у некоторых раны походили на круглые красные дыры: у одних они
были большие, у других совсем крохотные. Неподалеку на волнах покачивался еще
один плот — его тоже со всех сторон облепили люди.
Вскоре стемнело: вечер наступил на удивление
быстро — просто невероятно! А может, Хейну это только показалось? Время
коротали за разговорами: матросы делились догадками и предположениями, куда же
их в конце концов занесет: иногда на плоту происходило шевеление — люди
поворачивались, садились или ложились, пытаясь примоститься поудобнее. Когда
кто-нибудь начинал говорить, его внимательно выслушивали, как будто ждали, что
он вот-вот сообщит нечто очень важное, потом все скопом принимались обсуждать
услышанное, поднимая гвалт, который не стихал до тех пор, пока кому-то в голову
не приходило что-нибудь эдакое, сногсшибательное. Внезапно сделалось совсем
темно (погода резко испортилась). Пошел дождь. В сгустившихся сумерках было
видно, как к одному плоту медленно приближается другой, а за ним третий. Их
толкали перед собой, работая ногами, матросы, которые находились в покрытой
толстой пленкой мазута воде. Плотики сблизились почти вплотную: люди, как
видно, решили держаться ночью все вместе.
Когда же на море опустилась ночь, матросы уже совершенно
отчетливо различали вдалеке корабельные огни — их было много... Через
каждые две минуты кто-нибудь да кричал: «Корабль!» И всякий раз все
поворачивались в указанном направлении, вглядывались во тьму, кричали,
размахивали руками. Но вслед за тем призрачное видение исчезало, будто
растворяясь в непроглядной ночной мгле. Дождь перестал. Море, слава Богу, было
спокойное. И все же это была плохая ночь — прежде всего из-за громких
стонов и бурных метаний. Это умирали тяжелораненые. Перед смертью они в беспамятстве
отчаянно стонали, причитали, бились в судорогах. И глядеть на их мучения было
страшно. Вряд ли есть другое место, где смерть кажется более жуткой, чем на
утлом плотике, который переполнен людьми, потерпевшими кораблекрушение.
Стенания умирающих подчас даже заглушали возгласы: «Корабль!..
Корабль!..» — отчего положение матросов с «Джуно» казалось и вовсе
безнадежным.
А потом люди начали страдать от последствий долгого
пребывания в мазуте. Они были перепачканы им с ног до головы. От мазута
разъедало и жгло глаза, так что их уже невозможно было открыть. «Скоро мы все
ослепнем!» — завопил кто-то, и все остальные принялись скулить, точно
малые дети. И тут одному матросу пришла в голову блестящая мысль. Вокруг плотов
всюду плавали рулоны туалетной бумаги. В середине она была сухая и чистая.
Ее-то матросы и пустили в ход, чтобы протирать глаза. Потом у некоторых
начались нестерпимые рези в животе, оттого что они наглотались мазута. От [424]
этой проклятой дряни не было никакого спасу. Мазутная пелена оказалась
настолько толстой и плотной, что от нее с трудом можно было оторвать
спасательный пояс, — они плавали в жиже вместе с другими предметами.
Матросы думали, что непременно умрут, если не выберутся из мазутного плена. И
тогда было решено толкать плоты, работая ногами, как они это делали вчера, а в
каком направлении двигаться, им было все равно — лишь бы поскорее выплыть
на чистую воду.
— Да вы спятили! — крикнул кто-то. — В
чистой воде полно акул!
*
* *
А ведь никто об этом и не подумал. При слове «акулы» все
так и оцепенели от ужаса, и в наступившей тишине слышались только стоны
раненых. Наконец стало светать. Море было пустынно.
На одном из плотов находился офицер — он объявил,
что готов принять на себя командование, поскольку надо любой ценой добраться до
земли. Она маячила на горизонте как раз перед тем, как корабль начал тонуть
(это был остров Сан-Кристобаль — он лежал в 20 милях от места крушения
«Джуно»), значит, до нее было совсем рукой подать. Тогда ему снова напомнили
про акул.
— Акулы никогда не нападают на живых людей. Тем
более, если их много, в смысле — людей, и все держатся вместе. Из плотов
соорудим одну связку. Те, кто покрепче, переберутся в головной плот и возьмут
на буксир два других — там надо разместить раненых. Остальные поплывут рядом,
а когда устанут, смогут в любое время ухватиться за плот и передохнуть.
Так и порешили. На то, чтобы связать плоты между собой,
ушло Бог весть сколько времени, потому что люди были измотаны и у них все
валилось из рук. И лишь благодаря удивительным организаторским способностям
того самого офицера (это был лейтенант Блоджетт) связка в конце концов была
готова. И вот самые сильные и здоровые принялись толкать плотики прямо перед
собой. Вперед продвигались чертовски медленно, но все же продвигались.
Наконец — чистая вода. Но где же акулы? Их не было и в помине. Так они
плыли весь день и всю ночь, толкая плотики перед собой и попеременно меняя друг
друга. Офицер указывал направление, ориентируясь по звездам. На море, на беду,
поднялось волнение. К тому же у потерпевших кораблекрушение моряков, с тех пор
как затонул «Джуно», во рту, понятно, не было ни маковой росинки.
На третий день утром в небе показался самолет. Это был
Б-17 («летающая крепость») — летел он довольно низко. Рокот его моторов
даже заглушал крики несчастных, махавших ему руками и не сводивших с него глаз.
Б-17 описал над ними несколько кругов и сбросил в море какой-то предмет, с виду
похожий на мешок с надувной резиновой лодкой. И моряки наконец воспряли духом.
Раз Б-17 сбросил им [425] лодку, значит, до земли и впрямь рукой подать. Во
всяком случае, уж теперь-то их точно заметили. Но как добраться до лодки? Она
была ярко-желтая и мерно покачивалась на волнах. Пуститься вплавь —
опасно: растреклятые акулы, хотя пока их не видать, наверняка рыщут где-то
поблизости. В общем, решили так: освободить один плотик, переправив раненых на
другой, и послать в нем троих за лодкой. Время на все про все ушло очень много,
но после появления Б-17 у людей появился азарт, терпение и надежда. Двух
матросов из троих, что отправились за лодкой, звали Харди и Фитцджеральд.
Третьим был мексиканец — как его звали, Хейн не знал. Они надули лодку с
помощью специальных химических газонаполнительных трубок, подцепили ее на
буксир и вернулись обратно. Да, но что же теперь с нею делать? Первое, что
пришло в голову, — перетащить в лодку всех тяжелораненых: по крайней мере,
там их не будет заливать водой, если волнение усилится. Сначала переправили
лейтенанта Уонга. Кто-то обнаружил в лодке пару гребков — маленьких
лопатообразных весел. Таким образом, если в лодку с ранеными посадить еще двух
гребцов, из нее получилось бы некое подобие буксира, который смог бы тащить за
собой плотики. Эта мысль пришлась всем по душе — и лодка с плотиками на
буксире двинулась дальше. Только, к великому сожалению, очень-очень медленно.
Между тем волнение на море заметно усилилось. Небо расчистилось от облаков и
палящее вовсю солнце нещадно жгло тех, кому нечем было прикрыться. Эти бедняги
больше других страдали от жажды; многие из них умерли в тот же день от
солнечного удара. Остальные же, на ком была одежда, ощущали себя много лучше,
хотя бы потому, что робы, пропитавшиеся мазутом насквозь, теперь надежно
защищали тело от испепеляющего солнечного жара. Караван из плотиков продвигался
до того медленно, что многие решили попробовать добраться до земли вплавь,
уцепившись за доски и обломки рангоутного дерева, благо этого добра вокруг
плавало сколько угодно. Самых нетерпеливых не останавливал даже страх перед
акулами, хотя, впрочем, пока эти твари никак себя не обнаружили. Вскоре
весельчаки скрылись из виду. Однако через час один из них вернулся и сказал,
что это была безумная затея. Остальных же с тех пор никто больше не видел. Так
что теперь их осталось пятьдесят человек: одни сидели в плотиках, другие плыли
рядом, — а в первый вечер — ровно в три раза больше. В конце дня
Харди и Фитцджеральд, которые гребли в лодке, уложив между собой раненого
лейтенанта Уонга, заявили, что будет лучше, если отцепят плоты и постараются поскорее
догрести до земли, чтобы прислать подмогу. Они сказали, что это им вполне под
силу. И действительно, это было много лучше, чем тащиться черепашьим ходом по
морю, которое того и гляди заштормит. С этими словами они уплыли вперед, а их
товарищам ничего не оставалось, как постараться удержать плоты вместе. Днем [426]
было сущее пекло, а ночью зуб на зуб не попадал от холода, и чтобы вконец не
окоченеть, приходилось опускаться в воду и плыть рядом с плотиками: в море было
куда теплее.
На четвертый день утром поднялся сильный шторм — и
плотики разметало в разные стороны. На плоту, где находился Хейп, было
двенадцать человек, включая его самого. Среди них был поляк из штата
Пенсильвания. Он вдруг сделался необычайно говорливым и знай себе трещал без
умолку — все рассказывал про то, что до войны он был шахтером, и про то,
как оно там несладко, глубоко под землей. Чуть погодя самые сильные решили
попробовать догнать другие плотики — однако у них ничего не вышло. Вид
двух плотиков, то вздымающихся на гребень волны, то низвергающихся в провалы
между волнами, производил угнетающее впечатление. И тогда несчастные решили
больше ничего не предпринимать, а просто сидеть и ждать, когда к ним придут на
помощь. Между тем над ними несколько раз пролетали самолеты, и некоторые —
довольно низко, но потом они улетали прочь. Люди были в отчаянии и проклинали
все и вся за то, что их бросили на верную смерть. А Хейн, в отличие от своих
товарищей, думал, что бой, наверное, еще не закончился и что надо набраться
терпения и немного подождать. Позднее он вспоминал:
«Один из наших плыл, ухватившись за плот, и все глотал
морскую воду. Опустит голову — и ну хлестать как сумасшедший. Скоро ему
стало совсем плохо, он уже не мог даже держаться за плот. Я нагнулся к нему,
чтобы как-то помочь — хотя бы поддержать голову над водой. И держал так
весь день. А вечером у него изо рта пошла желтая пена. Тогда я сказал
остальным: «Подержите его немного, у меня больше нет сил». А они мне в ответ:
ничего, мол, не поделаешь, сил, дескать, ни у кого нет. Потом они заспорили
чуть ли не до драки. Тогда я им говорю: «У него сердце не бьется, и пульса нет.
Он, наверно, умер. Я отпущу его». А старшина мне и говорит: «Даже думать
забудь. Это не по уставу. Ты не смеешь утопить труп без официального приказа командира
или военного министра, или кого-то еще из высшего командования». Я решил, что
он бредит. Но остальные говорили то же самое — нет, мол, у меня такого
права. И все время, пока мы спорили, я поддерживал беднягу на руках. И вдруг
откуда ни возьмись акула. Она подплыла совсем близко и укусила его за ногу. Она
прихватила ее чуть ниже колена, дернула и оторвала. Бедный малый даже не
вскрикнул. Было ясно — ему конец. И я решил его отпустить. Какой смысл
держать труп? Мы сняли с него именной браслет, один из наших прочитал молитву,
и я разжал руки». Следующая ночь была холоднее предыдущей. И все прыгнули в
теплую воду. Те, кто был нагишом, тесно жались друг к дружке. А вскоре
появились и акулы — их было много, и вели они себя все более дерзко. Одно
дело днем: хлопнешь по воде рукой, брыкнешь ногой — глядишь, и прогнал [427]
их прочь. Ночью же людей одолевала дремота. Так твари одного и сожрали. Акула
подплыла к нему и сначала укусила, оторвав кусок плоти. Бедняга закричал. Тут
на него накинулись другие акулы — и утащили под воду. Те, кто был рядом, в
ужасе принялись орать и молотить по воде руками. Потом кто-то сказал, что
попробует добраться до земли вплавь. Но не успел он проплыть и трех десятков
метров, как на него набросилась акула. А еще кто-то вдруг заговорил про
«Джуно»: крейсер, дескать, лежит себе спокойно на дне прямо под ними — так
что можно нырнуть хоть сейчас и достать что-нибудь поесть. И большинство с ним
согласились: прекрасная мысль — почему бы в самом деле не нырнуть за едой
на «Джуно», раз корабль у них под ногами? «Я тоже в это поверил, —
вспоминал Хейн. — Да и как тут не поверить, если все твердят одно и то же.
Затем кто-то сказал, что видит на дне моря свет. И все снова заговорили про
еду. Я попросил того малого показать, где он разглядел свет. Он, не сказав ни
слова, нырнул, я — за ним. И, конечно, ничего не увидел. Тогда я
встряхнулся и понял, что творю. Я решил больше никому не верить».
На рассвете призрачные видения исчезли. Волнение на море
улеглось, небо прояснилось. Когда солнце чуть поднялось над горизонтом, мучения
начались снова. Больше всего у людей страдали спина и плечи. Некоторые твердили
без умолку, что уж лучше утопиться, чем выносить нескончаемые муки. Люди
сделались чересчур раздражительными: стоило кому-то случайно задеть соседа,
будь то на плоту или в воде, как тут же вспыхивала ссора, а подчас дело
доходило даже до рукоприкладства. Когда же драки прекращались, все вдруг разом
ударялись в воспоминания и рассказывали друг другу про свою жизнь до войны и
про то, чем займутся, когда все это закончится и они вернутся домой. А кто-то
клялся и божился, что если плот в конце концов прибьет к какому-нибудь острову,
они останутся там навсегда и больше ни за какие блага на свете не ступят на
палубу корабля. Ночью старшина, плывший рядом с плотиком, как ни в чем не
бывало заявил, что «желает принять ванну». С этими словами он снял с себя
спасательный пояс, всю одежду и отплыл было в сторону. Но тут появилась
акула — она набросилась на него и утащила под воду. В ту ночь акулы сожрали
еще двоих.
На следующее утро небо заволокло тучами, закрапал дождь,
по морю пошли волны. Сейчас на плоту их было уже четверо. Около полудня
прилетела чайка и, усевшись на краешек плота, уставилась на людей неподвижным
взглядом. Моряки тоже смотрели на нее, приоткрыв рты от удивления. Затем двое
из них осторожно подкрались к ней и, молниеносно кинувшись вперед, схватили
руками. От радости они подняли такой крик, что птица перепугалась и неистово
забилась у них в руках. Эти двое так тряслись, что чайка в конце концов
вырвалась и упорхнула прочь. Незадачливые птицеловы посылали ей вслед [428]
проклятия, выслушивая при этом брань своих товарищей — уже в свой адрес.
Однако чуть погодя чайка опять вернулась и опять села на край плота. Похоже,
она выбилась из сил, а может, была подранена. Они снова поймали ее — и уже
не выпустили. «Мы свернули ей шею, — рассказывал потом Хейн, — и тут
же съели. Каждому досталось по маленькому кусочку, но в конце концов это была
хоть какая, а все же еда». Потом над плотом пролетел самолет —
низко-низко. Он тоже сбросил какой-то мешок — может, с надувной лодкой, а
может, со съестными припасами и лекарствами, — но тот упал слишком далеко.
А между ним и плотом были акулы.
Миновала еще одна ночь. Потом наступил новый день.
Теперь на плоту их осталось только трое: Хейн, мексиканец и еще один матрос.
Внезапно тот, третий, закричал, что видит большое белое госпитальное судно и до
него, мол, совсем недалеко — около мили. Он сказал, что надо бросить плот
и скорее плыть к тому кораблю. Хейн с мексиканцем выслушали его, поглядели в ту
сторону, куда он указывал, и поняли, что покинуть плот было бы чистейшим
безумием. И тогда Хейн сказал: единственное, что он знает наверняка, так это
то, что стоит им бросить плот, пиши пропало. Теперь-то уж он был в этом уверен,
как никогда прежде. И третий матрос умолк.
В тот день не случилось ничего необычного, а ночью их
опять одолевал собачий холод. Третий матрос (товарищ Хейна и мексиканца) был
почти голый: свою робу он скинул в первый же день, потому что она пропиталась
мазутом. И теперь он требовал, чтобы Хейн отдал ему свою. «И не
надейся», — ответил ему Хейн. «Ну ладно, — сказал тот, — тогда я
возьму и нырну на «Джуно», ведь он все еще там, под нами, и достану одежду. У
меня в рундуке полно чистой одежды». Хейн с мексиканцем с трудом удержали его
на плоту. Они стиснули беднягу с обеих сторон и держали изо всех сил, к тому же
так оно было теплее. Но через некоторое время они устали и ослабили
хватку — и тот, третий, вырвался у них из рук. Он тотчас же сиганул за
борт и пустился вплавь. Вслед за тем Хейн с мексиканцем увидели, как его со
всех сторон окружили акулы. Матрос молотил по черной воде кулаками, стараясь их
отогнать, а потом продолжал плыть дальше. Внезапно он обернулся и крикнул Хейну
с мексиканцем, чтобы они подгребали к нему на плотике, а потом вдруг снова
пустился вплавь. Через миг-другой послышался его истошный вопль — и он
исчез.
Наступил новый день. «По-моему, пошли уже седьмые сутки
(на самом деле — девятые), — рассказывал потом Хейн. — Мы разговаривали
часами напролет, все сокрушались по поводу того, что с нами приключилось.
Помню, я тогда отдал мексиканцу свой нож, просто так, на память. Мы сидели на
разных концах плота, свесив ноги за борт, и шлепали ими по воду, чтобы отогнать
акул. И вот ночью, [429] когда мы, наверное, закемарили, одна акула подплыла
совсем близко и схватила мексиканца за ногу. Мексиканец вскрикнул, и
пожаловался, что ему в ногу вонзили нож. А я ему и говорю: «Кто же, интересно,
мог это сделать, если нас только двое». Тогда он стал упрашивать меня, чтобы я
сводил его к врачу. Тут я взбесился и начал что было сил дубасить ногами по
воде, совершенно не соображая, что творю. Потом мне стало казаться, будто я и
впрямь веду его к врачу. А он как заорет, и давай перебираться ко мне. Тогда я
и увидел, что с ним: ясное дело — цапнула акула. Он, значит, ко мне, и тут
я его хвать и держу. А акула уже тут как тут. Сцапала его снизу и давай
трепать, сильно-сильно, так что мне уже было его не удержать. Тут поналетели
другие акулы — видимо-невидимо и всем скопом накинулись на беднягу и
утянули под воду. Мне казалось, эта кошмарная ночь никогда не закончится. А
утром меня стали одолевать видения — такого со мной еще никогда не было.
Мне привиделись мои товарищи: они выходили прямо из воды, и у каждого за спиной
винтовка. Я звал их, и они откликались — говорили, что стоят в карауле и
что вышли из люков нашего корабля. Тогда я возьми да спроси — как, мол,
там у нас на борту. А они мне в ответ: «Полный порядок!» — И пригласили
спуститься с ними туда, вниз. Ну я и говорю: «Хочу к вам. Я с вами». И поплыл к
ним. А они вдруг куда-то пропали. Я вернулся на плот и увидел их снова. Раза
два плавал я вот так к ним, а они все куда-то исчезали. Позже, когда я очнулся,
внутренний голос мне сказал — потерпи, дескать, еще чуть-чуть, и тебя
найдут, сегодня же и отыщут. И вот около полудня гляжу — летит
гидросамолет — покружил-покружил над головой и улетел. Я был в отчаянии. И
этот бросил меня, как все остальные! А потом подумал: что если летчики приняли
меня за японца, ведь от мазута я был весь черный. Но немного погодя они
вернулись и принялись разбрасывать вокруг плота дымовые шашки. У меня снова
появилась надежда. Я снял рубаху и помахал летчикам, а они мне в ответ помахали
руками. И опять улетели. Тогда я решил, что скоро за мной пошлют какое-нибудь
судно: летчики непременно скажут, где я. Как же иначе! А еще через некоторое
время я увидел вдалеке, на горизонте, мачту, потом — струйку дыма. И вот
наконец показался корабль. Он становился все больше и больше и шел прямо на
меня. Это был эсминец «Баллард». С него спустили шлюпку, она подошла к плотику,
меня переправили на борт эсминца, и сразу в лазарет».
*
* *
Ударная группа «Энтерпрайза» снялась из Нумеа 11 ноября.
И в этот раз бригады инженеров и рабочих не стали дожидаться окончания
ремонтных работ в доке и отбыли в плавание на борту авианосца, чтобы закончить
ремонт прямо в море. Так что грохот пневмомолотков не смолкал на «Энтерпрайзе»
в течение всего перехода [430] Нумеа — Гуадалканал — до тех пор, покуда его
не заглушила зенитная канонада. Таким образом, удалось выиграть по крайней мере
пару дней. Вместе с ремонтниками из дока трудились 59 офицеров и матросов с
плавучей мастерской «Вестал», а также — целый строительный батальон из
состава кораблестроительных войск, которые на американском флоте назывались
«морскими пчелками».
В пятницу утром, 13 ноября, ремонт так и не был
закончен — еще не был до конца отлажен носовой самолетоподъемник, а уже в
11 часов (как раз, когда взорвался «Джуно») контр-адмирал Кинкейд получил от
вице-адмирала Хэлси приказ: «Срочно следовать курсом норд, чтобы прикрыть отход
поврежденного «Джуно». Отделиться от входящих в состав группы линкоров и
эсминцев, которые передаются под командование контр-адмирала Уильяма Ли для
выполнения другого боевого задания. Занять позицию к востоку от Саво (то есть к
северу от Гуадалканала) и в случае появления неприятельской эскадры задержать
ее продвижение» (ремонтные работы следовало закончить любой ценой и в предельно
сжатые сроки, поскольку чинить и латать авианосец, когда того и гляди могут
начаться боевые действия, да еще когда он набит до отказа самолетами, было,
мягко говоря, несподручно), он распорядился поднять в воздух девять
торпедоносцев и отправить их под прикрытием шестерки истребителей на
Гуадалканал — во временное распоряжение генерал-майора Вандегрифта. По
пути к Гуадалканалу эскадрилья наткнулась на подбитый японский линкор, который
утром обнаружил «Портленд». Линкор выжимал не больше пяти узлов и плелся в
сопровождении пяти эсминцев без воздушного прикрытия. Линкор и эсминцы открыли
по самолетам «Эн-терпрайза» зенитный огонь. Эскадрилья нанесла ответный удар.
Однако, даже несмотря на то что линкор поразили три торпеды и взрывы были видны
на большом расстоянии, тот как ни в чем не бывало продолжал движение. По
прилете на Хендерсон-Филд пилоты с «Энтерпрайза» рассказали базировавшимся там
летчикам о случившемся, но те, оказывается, уже знали про этот линкор. Кстати
сказать, в то время на Гуадалканале были сосредоточены лучшие силы американской
морской авиации и пехоты. Так вот, в то утро японский крейсер, который уже был
поврежден в результате артобстрела, каким-то образом умудрился уцелеть после
двух налетов пикирующих бомбардировщиков и трех торпедных атак. Его ничто не
брало — он продолжал идти своим курсом дальше со скоростью не выше пяти
узлов. Ближе к вечеру летчики с «Энтерпрайза» и Хендерсон-Филда снова поднялись
в воздух. Непотопляемый линкор трижды атаковали пикирующие бомбардировщики и
торпедоносцы, которые к тому же обстреляли его из пулеметов. И опять без толку.
Неуязвимый линкор оставался на плаву и сохранял ход, хотя при этом он глубоко
осел на корму и на борту у него осталось всего лишь два боеспособных орудия.
Некоторое время [431] спустя торпедоносцы еще раз атаковали линкор —
только теперь он наконец остановился и заполыхал ярким пламенем, лизавшим
сгущающиеся сумерки. Это был «Хиеи». Своей неуязвимостью он был обязан японским
металлургам и британским кораблестроителям. «Хиеи» спустили на воду в 1912 году
в японском порту Йокосука, а построили его по проекту и под руководством
именитого английского судостроителя сэра Джорджа Тэрстона. В 1930 году с
линкора сняли вооружение, а перед самой войной поставили снова и, кроме того,
модернизировали. 12 ноября в водах Гуадалканала в «Хиеи» угодило 86 снарядов, а
на другой день — 8 крупнокалиберных бомб и 21 торпеда. Однако затонул
«Хиеи» только глубокой ночью, успев напоследок обстрелять остров из двух
оставшихся орудий.
Между тем далеко не вся японская южно-тихоокеанская
флотилия повернула тогда обратно. Крейсеры Каллагана уничтожили лишь малую
часть огромной неприятельской армады, выдвинувшейся к Гуадалканалу. «Мы были к
этому готовы, — писал адмирал Кинг, — и ничуть не удивились, когда
вскоре к северу от острова объявились неприятельские транспорты под мощным
эскортом линкоров, крейсеров и эсминцев. Вне всяких сомнений, японцы готовились
к крупнейшему вторжению. В течение всего дня 14 ноября неприятельские
транспорты подвергались ожесточенным ударам нашей авиации». Впрочем, ни в одном
из донесений от летчиков про линкоры не упоминалось ни словом. Похоже,
неприятельские линейные корабли (они обнаружатся позднее) отделились от
основных сил эскадры незадолго до налета американской авиации. По признанию
летчиков, атаковать беззащитные транспорты было проще простого, хотя и ужасно
неприятно. И по возвращении многие пилоты даже называли себя палачами.
Действительно, японские транспорты шли практически без воздушного прикрытия
(вероятно, неприятельские самолеты взлетали с авианосца, находившегося далеко
позади эскадры, — впрочем, его присутствие так и не было обнаружено), а из
тех немногих истребителей, что их сопровождали, восемь были сбиты, остальные же
улетели прочь. Транспорты были битком набиты солдатами. Два корабля были потоплены
во время первой же воздушной атаки, после чего поверхность моря площадью в
целый квадратный километр сплошь усеялась телами японских солдат в хаки,
которые вскоре утонули либо были сожраны акулами. Тяжелые авиационные бомбы
пробивали насквозь надстройки и верхние палубы и взрывались в переполненных
внутренних отсеках и помещениях транспортов, превращая людей в сплошное месиво
из плоти и крови. Но даже охваченные огнем, транспорты продолжали неумолимо
продвигаться к Гуадалканалу — таков был приказ высшего японского
командования. А летчики тем временем возвращались на Хендерсон-Филд, быстро
дозаправлялись, пополняли боекомплекты и снова поднимались в [432]
воздух — бомбить и расстреливать непреклонного противника. В итоге в тот
день американцы уничтожили 8 японских транспортов: четыре из них затонули, еще
четыре сгорели, остальные выбросило на рифы Гуадалканала, а 2 неприятельских
крейсера и 2 эсминца получили серьезные повреждения. Кроме того, японцы понесли
огромные потери в живой силе: двадцать тысяч солдат, а то и больше, погибли в
результате взрывов и пожаров либо утонули в море.
Во время налета зенитными орудиями японского крейсера
был сбит один из пикирующих бомбардировщиков «Энтерпрайза», который пилотировал
лейтенант Джеферсон Карум. Пилоту и его стрелку Хинсону удалось быстро
выбраться из упавшего в море бомбардировщика и надеть спасательные пояса, а вот
надуть плот у них не было времени. Полетчики не впали в отчаяние: они, как и
поначалу матросы с «Джуно», надеялись, что «свои» скоро снимут их с воды. Однако
они ошиблись. В здешних водах нередко случалось, что сильные ветры и течения
уносили потерпевших кораблекрушение моряков и летчиков очень далеко от места
крушения еще до того, как о них успевали вспомнить. А что такое человек в море?
Или два? Песчинка, две песчинки — не больше. Карум с Хинсоном упали в море
в шестидесяти милях к северо-западу от Гуадалканала. Во время падения Карум
заприметил вдали небольшой островок. «Поплывем туда», — предложил он
товарищу. И они пустились вплавь в том направлении, куда махнул рукой Карун. К
счастью для летчика, поблизости не было акул: эти твари огромными стаями напали
на оказавшихся в воде японских солдат с разбомбленных транспортов и, как видно,
уже пресытились человеческой плотью. Но к полудню следующего дня силы у Хинсона
сдали и он захлебнулся. А Карум продержался на воде в общей сложности семьдесят
три часа. От соленой воды у него так распухло лицо, что глаза почти не
открывались. Только на третьи сутки, утром, он подплыл к острову, где уже
различал струйки дыма от костров рядом с хижинами туземцев, однако течением его
неумолимо относило назад — в открытое море. Бедный летчик провел в воде
еще один день, одну ночь и весь следующий день. Иногда он впадал в забытье, и
тогда ему виделись леденящие кровь кошмары, от которых он, к счастью, тут же
пробуждался. И вот, когда его ноги наконец нащупали твердое дно, а вода
доходила ему уже до пояса, Карум вдруг понял, что не сможет выйти на берег. Но,
собрав последние силы, летчик все же выбрался из воды — передвигаясь где вплавь,
где на четвереньках. С трудом одолев ползком еще шестнадцать метров — уже
по суше, — он наткнулся на дождевую лужицу и вмиг осушил ее до дна. Дикари
обнаружили его лишь на другой день. Они перенесли несчастного в деревню в
тринадцати километрах от того места, куда его прибило к берегу, обмыли, смазали
ему раны целебными мазями из трав, накормили рисом и напоили [433]
горячим травным настоем. А после устроили в его честь праздник с плясками
«хупа-хупа», как в кино. Через десять дней у берегов острова приводнился
американский гидросамолет, который наконец доставил Карума к «своим».
Наконец вечером 14 ноября обнаружились грозные японские
линкоры. Около 23 часов с береговой радиолокационной станции Гуадалканала
сообщили о том, что к острову приближается крупный корабль — линкор или
тяжелый крейсер — в сопровождении двух легких крейсеров. Как раз в это
время эскадра контр-адмирала Ли (она, как мы помним, отделилась от группы
«Энтерпрайза» 13 ноября), в которую входили линкоры «Южная Дакота» и «Вашингтон»,
а также 4 эсминца, огибала остров Саво. Море было спокойным — с севера
задувал легкий бриз. В небе серебрился месяц. Японские корабли были замечены
сразу же после полуночи — американские линкоры тотчас же открыли огонь.
Завязался бой, очень похожий на тот, что 11 ноября дали крейсеры под
командованием Каллагана, — те же воды, та же скоротечность и
ожесточенность, — с той лишь разницей, что теперь пальба велась
крупнокалиберными снарядами. Так что довольно скоро после шквальных залпов
406-миллиметровых орудий «Вашингтона» и «Южной Дакоты» первые два японских
корабля вспыхнули и задымились, как кончики сигарет, и через несколько минут
затонули. Зато у американских эсминцев положение оказалось много хуже: один был
потоплен, а три других получили серьезные повреждения. Словом, американские
линкоры остались в полном одиночестве. Между тем в 8 милях от того места, где
шел бой, появилась неприятельская эскадра во главе с линкором «Киришима». На
новоприбывшем флагмане, похоже, еще не разобрались, в чем дело, и, врубив
мощные прожекторы, принялись обшаривать морскую гладь дальнобойными световыми
лучами. Ответная реакция «Вашингтона» и «Южной Дакоты» последовала
незамедлительно: они дали одновременно шесть залпов подряд. На «Киришиму»
обрушились 108 снарядов, и линкор тут же пошел ко дну, успев, однако, ответить
прицельным залпом по «Южной Дакоте». Остальные же японские корабли убрались
прочь.
Битва за Гуадалканал закончилась на рассвете 15 ноября,
после того как четыре подбитых японских транспорта выбросило на песчаный берег
Гуадалканала, где их добили бомбардировщики с Хендерсон-Фильда. А завершили
разгром орудия эсминца «Мид». Тем же утром от вице-адмирала Хэлси поступил
приказ, согласно которому ударной группе «Энтерпрайза» надлежало возвращаться
на базу. Итоги последнего сражения за Гуадалканал, длившегося пять дней, были
таковы: японцы потеряли 2 линкора, 1 тяжелый крейсер, 4 эсминца и 12
транспортов; кроме того, получили повреждения и были выведены из строя 2
неприятельских линкора, 2 тяжелых и 2 легких крейсера и 4 эсминца, тогда как у
американцев были потоплены 2 легких крейсера [434] и 7 эсминцев и
получили повреждения 1 линкор, 1 тяжелый и 1 легкий крейсера и 7 эсминцев.
«Несмотря на понесенные нами крупные потери, битва за
Гуадалканал завершилась для нас решительной победой. С тех пор нашим позициям в
южной части Соломоновых островов больше ничто не угрожало», — таково было
заключение адмирала Кинга. Однако между этой «решительной» победой и
окончательной оккупацией острова американцами прошло почти три месяца. За это
время японцы предприняли последнюю попытку высадить на Гуадалканале крупный
десант. Иначе говоря, 30 ноября произошло еще одно морское сражение — при
Тассарафонга. Это была так называемая крейсерская битва, причем на редкость
ожесточенная; другая ее особенность заключалась в том, что все происходило в
неясной обстановке, то есть ночью. Американцы потеряли тогда тяжелый крейсер
«Нортхэмптон»: он был потоплен, — а три других получили различной степени
повреждения. Японцы же потерпели очередное поражение — им больше никогда
не удастся собраться с силами, какие были у них прежде. Словом, Гуадалканал
перестал играть роль Главного театра военно-морских действий. Что же касается
боя при Тассарафонга, то была своего рода предсмертная агония, предвестница скорого
конца — для японцев и окончательной победы — для американцев.
Дальнейший ход войны, равно как и ее исход, были предопределены чуть раньше.
А вот на суше американцы наступали медленно. Впрочем, о
какой быстроте или оперативности могла идти речь, если кругом были сплошные
непролазные джунгли? Да и потом, американцев уже ничто не подгоняло. Морских
пехотинцев к тому времени сменили общевойсковые пехотные части. Им также
пришлось хлебнуть через край — особенно во время ночных стычек, —
однако это уже были далеко не те кошмары, которые выпали на долю морских
пехотинцев в первые три месяца. Теперь островной контингент регулярно снабжался
всеми видами довольствия и пополнялся новыми силами. Отныне в небе над
Гуадалканалом слышался рокот одних только американских самолетов. Хотя
«Токийский экспресс» продолжал время от времени докучать американцам, у берегов
острова он, однако, подолгу не задерживался. Но в первые две недели февраля он
зачастил. С чего это вдруг? Впору уже было забеспокоиться. Тем не менее все обошлось —
вскоре и его след простыл: он забрал последних японских «партизан» и был таков.
Так что к утру 8 февраля Гуадалканал, можно сказать, был целиком в руках у
американцев.
*
* *
Спустя две недели после воздушно-морских боев, описанных
выше, моряки и летчики «Энтерпрайза», облаченные в парадную форму, выстроились
на верхней палубе авианосца. «Энтерпрайз» стоял на якоре посреди гавани в
Нумеа, окруженной с трех сторон живописными зелеными [435]
холмами. В гавани царило непривычное оживление: тут и там бросали якорь и
швартовались танкеры, войсковые транспорты и боевые корабли. Тропическое
солнце, сверкавшее в ярко-голубом небе, играло ослепительными бликами,
отражаясь от лазурной морской глади, от надраенной до блеска палубы авианосца и
от золотых галунов, кокард и пряжек на белоснежной форме моряков и летчиков. Их
парадный строй уже снимали на пленку несколько кинооператоров. К подиуму,
сооруженному наподобие трибуны прямо на палубе, подошел высокий, статный офицер
в окружении других офицеров; под белой капитанской фуражкой, что была на нем,
виднелись гладко зачесанные седые волосы. Это был последний командир
авианосца — капитан I ранга Осборн Хардисон. «Офицеры и матросы
«Энтерпрайза», — обратился он к экипажу, — я собрал всех вас здесь
для того, чтобы объявить вам благодарность и вручить награды, потому что именно
благодаря вам этот корабль стал тем, что он представляет собой сейчас, главную
боевую единицу американского военно-морского флота, стойкого ветерана всех
воздушно-морских боев в Тихом океане, за исключением одного, начиная с битвы за
Маршалловы острова и заканчивая вторым сражением за Гуадалканал». Дальше
капитан Хардисон перечислил вкратце заслуги летчиков и моряков «Энтерпрайза» во
время упомянутых боевых действий. Речь его была выдержана в четкой и строгой
форме, чего нельзя было сказать о цветистом стиле газетных публикаций,
посвященных той торжественной церемонии, в которых даже не упоминалось название
авианосца, хотя обыгрывалось оно по-всякому — как будто газетчики решили
посостязаться между собой в пышности и изяществе стиля. А чуть погодя на борт
авианосца поступила особо почетная радиограмма — «Обращение от президента
Соединенных Штатов». Из него явствовало, что «одна только ударная группа
«Энтерпрайза» потопила девятнадцать неприятельских кораблей, а еще шестнадцати
нанесла серьезный ущерб, уничтожив при этом 185 японских самолетов, не считая
крупных береговых укрепсооружений противника». А заканчивалось обращение так:
«Своими великолепными победами он обязан высокому боевому духу и несравненной
стойкости офицеров и матросов, которые, неся героическую службу на его борту,
служили надежным оплотом американской нации». Полный текст «Президентского
обращения» потом воспроизвели краской на переборке одной из ангарных палуб. На
борт «Энтерпрайза» поступила поздравительная радиограмма и от вице-адмирала
Уильяма Хэлси, который закончил ее следующими словами: «Сердцем я остаюсь с
вами навсегда».
К тому времени, когда его так громко прославляли,
«Энтерпрайз» остался единственным уцелевшим американским авианосцем в Тихом
океане. После долгой и кровопролитной битвы за Гуадалканал американцам и
японцам понадобилась зима 1942/43 года, чтобы восстановить [436]
численность своих воздушно-морских сил. Потом начался совершенно новый этап
войны в Тихом океане. И на этом этапе стратегической и тактической инициативой
уже почти всегда и везде владели американцы. Словом, «Энтерпрайз» и ближайших
его собратьев впереди ожидали новые битвы и подвиги.
V. Бойня на Тараве
Мореплаватель, чей путь лежит из Австралии или, скажем,
Новой Британии{25} к Гавайским островам, при
подходе к экватору, всякий раз наблюдает необыкновенную, почти фантастическую
картину: острова, будто парящие между бескрайней синью неба и моря. Это —
атоллы архипелага Гилберта. Мы с вами уже говорили, что атолл состоит из
коралловых структур. А теперь давайте попробуем представить себе посреди
неоглядной тихоокеанской шири кольцо зеленой растительности, обрамленное с
обеих сторон бело-песчаными пляжами, а внутри кольца — безмятежную
лазурную гладь лагуны. И легкий бриз, шелестящий в разлапистых, точно
гигантские вееры, кронах высоких пальм. И сверкающую белопенную кайму прибоя, опоясывающую
узкое кольцо земной тверди, поросшей изумрудной растительностью. Эти
экзотические «ожерелья» завораживали белого человека с тех самых пор, как он
впервые пригляделся к ним своим пытливым взором, и было это в 1788 году. Самым
выдающимся бледнолицым, воспевшим их истинно сказочную прелесть, был,
безусловно, Роберт Луис Стивенсон. Знавали атоллы и бледнолицых совсем иного
сорта — моряков-дезертиров, пиратов и прочих искателей удачи и
приключений. Многие из них думали обрести на этих клочках суши убежище — и
вдруг в один прекрасный день становились царьками и весь остаток жизни вершили
судьбами микронезийских племен и народов ничуть не хуже наиболее достойных
правителей и законников в цивилизованном мире. Не стали исключением в этом
смысле и острова Гилберта: их история также осенена чарующим ореолом
романтических историй и легенд. Даже незадолго до начала Тихоокеанской войны
там можно было встретить весьма колоритные во всех отношениях личности. И одной
из них был некий Айзек Хендли. Родился он в Ливерпуле, двенадцатилетним [437]
мальчишкой ушел в море и с годами сколотил немалое состояние на торговле с
обитателями тихоокеанских островов. Хендли построил себе роскошный
особняк — но не в Ливерпуле, а в Сиднее. Однако ему там пришлось явно не
по душе: сердце его осталось на Тараве. В 1941 году этот атолл, принадлежавший
Великобритании, захватили японцы, но Хендли не пожелал покинуть его вместе с
другими белыми поселенцами. «Я прожил здесь слишком долго», —
отговаривался он. В ту пору ему было уже семьдесят восемь лет. И японцы,
нетрудно догадаться, его не пощадили.
Тарава, крупнейший атолл в архипелаге Гилберта, имеет
треугольную форму. Берега его протянулись в длину соответственно на 35, 25 и 25
километров. Они окружены сплошным кольцом коралловых рифов, в котором есть лишь
один-единственный проход, соединяющий лагуну с океаном, — он расположен с
западной стороны. Суша выступает из воды только с двух сторон — восточной
и южной — в виде мелких островков, соединенных между собой коралловыми
перемычками, которые во время приливов затопляются целиком. Чем же жили
обитатели Таравы, микронезийцы, до того, как впервые увидели белоснежные
парусники и прибывших на них бледнолицых чужеземцев, которые щедро одаривали их
плодами своей цивилизации? Питались они в основном рыбой да, по образному
определению Стивенсона, «бифштексами из кокосовых орехов — едва проросших,
зеленых и созревших, на первое, второе, третье и десерт, в горячем виде и
холодном». Туземцы не были обременены непосильным трудом — жили себе
поживали... покуда не узнали, что такое проказа. Эти непорочные чада природы
принялись выращивать копру после того, как бледнолицые благодетели дали им
вкусить виски и растолковали, что за сей «напиток богов» надобно
расплачиваться. Справедливости ради, однако, следует отметить, что далеко не
все белые глумились над бедными туземцами, выжимая из них последние
соки, — были среди них и те, что несли им истинное добро, любовь и дружбу:
католические миссионеры, к примеру, выхаживали прокаженных, зачастую принося в
жертву свою собственную жизнь.
В атолле Тарава интерес для нас представляет,
собственно, лишь один островок. Расположен он в юго-западном углу кораллового
треугольника. Его исконное название со временем было исковеркано: так, на
английских и американских штурманских картах он значится как Бетио, а на
французских — Бититу. В длину он имеет менее 4 километров, а в
ширину — 700 метров. И только представьте себе, что эта крохотная точка,
едва различимая на карте, в один злополучный день стала важнейшей целью, сосредоточившей
на себе всю мощь американского Тихоокеанского флота: добрую сотню боевых
кораблей — авианосцев, линкоров, крейсеров, эсминцев — и десятки
транспортов, не считая десантно-высадочных плавсредств. Да уж, что ни говори, [438]
американцам пришлось заплатить слишком дорогую цену за право сохранить за этой,
если можно так выразиться, ничем не приметной костяшкой в коралловых четках
свое название — Бетио.
Передо мной лежит аэроснимок Бетио — тот самый, что
в июле 1943 года в Перл-Харборе адмирал Честер Нимиц, когда обдумывал план
будущих стратегических операций. Открыть новый фронт в центральной части Тихого
океана — таков был его главный замысел. Иными словами, Нимиц решил
захватить архипелаг Гилберта и Маршалловы острова. И первой целью в его планах
как раз значился атолл Тарава, или, точнее, Бетио, который японцы успели
превратить в остров-крепость. На упомянутом аэроснимке четко просматривается
скопище пальм, похожих на зонтики в сплошной людской толпе, песчаная кайма
пляжей и бетонная взлетно-посадочная полоса аэродрома. Как мы помним, размеры
островка составляют около 4 километров на 700 метров — то есть порядка
двух квадратных километров. Этот крошечный — по стратегическим меркам,
разумеется, — но исключительно важный плацдарм и пытался объять своим цепким
взглядом Нимиц, в то время как у него за спиной рокотала — слава Богу,
теперь уже без перебоев — громадная машина военно-промышленного комплекса
Соединных Штатов. Пока на борту «Энтерпрайза» заканчивались
ремонтно-восстановительные работы, на американских военных судоверфях были
спущены на воду его новоиспеченные собратья-авианосцы: «Эссекс», «Йорктаун-II»,
«Уосп-II», «Банкер-Хилл». «Интрепид», «Хэннок» и «Боном-Ричард». Кроме того, со
стапелей один за другим сходили грузовые и войсковые транспорты, ас заводских
конвейеров — танки, самолеты, стрелковые орудия и грузовики. И это еще не
все: помимо военной техники, американская промышленность наладила серийный
выпуск строительной техники для обустройства и оборудования территорий и
объектов, еще только подлежащих захвату и оккупации. Одним словом, американцы
вели себя так, как если бы были твердо уверены, что теперь им уготовлено идти
вперед и только вперед, стоит лишь Нимицу назначить день и час начала
генерального наступления. Отныне суть американской военной доктрины останется
неизменной: добиваться подавляющего превосходства и преимущества во всем,
включая время, место и средства. Специалисты тридцати тысяч конструкторских
бюро и научно-исследовательских лабораторий трудились не покладая рук, оттачивая
до мелочей любое техническое приспособление, которое предстояло использовать
при строительстве баз на далеких пустынных или опустошенных территориях для
обеспечения более или менее сносной жизни тамошнему персоналу. Нимиц уже
остановил свой выбор на кандидатуре будущего командующего флотилии из 100
кораблей: сию почетную, сколь и ответственную миссию предстояло взять на себя
контр-адмиралу Реймонду Спрюэнсу, знаменитому [439] «человеку-роботу».
В начале августа 1943 года Спрюэнс прибыл самолетом в Веллингтон (Новая
Зеландия), где встретился с генерал-майором Джулианом Смитом, командующим
Второй дивизией морской пехоты. Контр-адмирал без лишних церемоний сказал: «Я
прибыл для того, чтобы поддержать вас в операции «Гальваник». Под этим
подразумевался захват Таравы.
Высадить на атолл десант не так-то просто. Чтобы попасть
в лагуну, необходимо сначала преодолеть коралловый барьер, опоясывающий узкую
кольцевидную полоску выступающей над водой суши. И сделать это можно лишь во
время прилива, только на судах с очень малой осадкой. Как бы там ни было, план
десантной операции заключался в следующем.
С началом прилива высадить первые три штурмовых
десантных эшелона, которые предполагалось доставить к берегу на борту
«аллигаторов» — бронетранспортерах-амфибиях. «Аллигаторы» были способны
преодолевать коралловые рифы по любой воде — даже самой низкой. Остальные
же силы вместе с боеприпасами, артиллерией, танками и провиантом надлежало
переправить на берег, когда прилив достигнет максимального уровня, на борту десантных
катеров для перевозки пехоты, боевой техники и транспортных средств, притом,
что каждый такой катер вмещал от 20 до 30 морских пехотинцев, или одно
транспортное средство (танк либо грузовик), или же одну артиллерийскую
установку. Совершенно очевидно, что время форсирования рифового барьера, высоту
прилива, равно как осадку десантных катеров и бронетранспортеров, следовало
рассчитать с точностью до минуты и сантиметра. А между тем картам архипелага
Гилберта, которыми располагали американцы, было по меньшей мере сто лет. За это
время конфигурация кораллового фундамента атолла, разумеется, могла сильно
измениться. Так что в отделах кадров частей и соединений американского ВМФ
спешно искали кого-нибудь, кто мог бы прояснить гидрографическую обстановку на
атолле Тарава применительно к сегодняшнему дню или хотя бы недавнему прошлому.
В результате неустанных поисков кадровики установили личности четверых моряков,
которым до войны случалось заходить на Тараву: одним из них был бывший капитан
английского судна «Ниманоа», доставлявшего почту на острова Гилберта, а
другим — бывший шкипер трехмачтовой торговой шхуны, латыш по
национальности.
Тем временем в Новой Зеландии десантники из Второй
дивизии морской пехоты денно и нощно отрабатывали тактику высадки на берег в условиях,
максимально приближенных к боевым. Мы с вами уже говорили о том, что
представляли собой морские пехотинцы и что они могли действовать совершенно
автономно, поскольку имели на своем вооружении не только артиллерию, но и
бронетанковую и авиационную технику. Морские пехотинцы, все как на подбор,
слыли парнями [440] крепкими, выносливыми и отважными — они из кожи
вон лезли, чтобы, как говорится, не посрамить честь мундира. До 1943 года в
морскую пехоту шли в основном добровольцы. В дальнейшем этот род сил ВМФ
пополнялся за счет новобранцев. Морские пехотинцы проходили военную подготовку
по специальной программе. А высокой боеспособности они достигали главным
образом благодаря особой психологической подготовке, где воспитанию духа
товарищества, начинавшемуся сразу же по размещении новобранцев в казарме,
отводилось далеко не самое последнее место. Разумное использование традиций и
принципов боевого коллективизма повышало доблесть, храбрость и тесно связанный
с ними дух самопожертвования. Едва облачась в форму морского пехотинца,
новобранец уже считал себя героем — эдаким рубахой-парнем, заправским
кутилой и волокитой, которому сам черт не брат. А как же иначе! Благо образцов
для подражания у новичков было хоть отбавляй. Особенно среди офицеров. Вот уж
орлы, так орлы — без страха и упрека! Словом — настоящие рыцари. Ну а
истинным идеалом офицера морской пехоты был полковник Дэвид Шуп —
краснолицый крепыш с бычьей шеей, несравненный храбрец и отъявленный
сквернослов. Ему-то и выпала высокая честь командовать штурмовыми десантными
батальонами, которым предстояло высадиться на Тараву первыми. Доблестному
полковнику Шупу было тогда тридцать девять лет, а боевую закалку он, как и
большинство его соратников, получил в Китае. Не меньшим авторитетом у морских
пехотинцев пользовался и полковник Эванс Карлсон, который должен был возглавить
объединенный штаб экспедиционного штурмового корпуса, отправлявшегося на
Тараву. До войны он состоял «наблюдателем» в китайской коммунистической армии.
А в 1941 году его назначили командиром десантно-штурмового батальона. Своих
бойцов Карлсон вымуштровал так, что их боеспособности, как он сам любил
говаривать, завидовали даже китайские коммунисты, которых, казалось, ничем
нельзя было удивить. Позднее, в 1942 году, после дерзкого рейда на остров Макин{26}, куда Карлсона с его «орлами» доставила
подводная лодка, там взлетели на воздух все береговые батареи японцев,
считавшиеся неприступными и несокрушимыми. Девизом же бравого батальона
Карлсона стал клич «Раз-два, взяли!», которым потом воспользовались
американские кинематографисты, назвав так боевик о подвигах храбрых рейдеров.
На аэроснимке островка Бетио нельзя было разглядеть
практически ни одного защитного сооружения, хотя было известно, что все они
охранялись силами контингента «императорских морских пехотинцев» численностью
2700 человек (на самом деле их было много [441] больше). Так что,
какими бы ни были доблесть, отвага и выучка американских десантников, о том,
чтобы бросить их на штурм хорошо укрепленных берегов острова без
предварительной «бомбовой обработки», не могло быть и речи. Поэтому в течение
августа и сентября с американских авианосцев в воздух поднимались
бомбардировщики и отправлялись бомбить острова Маркус, Тараву, Абемаму и Уэйк.
А в октябре к морским бомбардировочным эскадрильям присоединились тяжелые
бомбардировщики наземного базирования — они планомерно «перепахивали» один
за другим острова Гилберта и Маршаллы, в то время как авианосцы вернулись на
базу, чтобы как следует подготовиться к участию в главной операции. День «Д»
для штурма Таравы был назначен на 20 ноября. Начиная с 13-го числа
интенсивность бомбардировок решили повысить — на один только Бетио
предполагалось сбрасывать по сотне тонн бомб ежедневно. В день «Д»,
непосредственно перед началом штурма, боевым кораблям предписывалось обрушить
на этот жалкий клочок суши две тысячи тонн снарядов, а самолетам — тысячу
бомб. В соответствии с тактическим планом артподготовку и бомбардировку предполагалось
провести в несколько этапов. Первый этап — от часа «Р» (до рассвета) до
часа «4–60»: корабли открывают огонь по заранее намеченным целям, накрывая
таким образом всю площадь острова целиком. Второй этап — от часа «4–60» до
часа «Ч»: огонь от кромки воды и песчаных пляжей переносится в глубь острова.
Третий этап: открывается огонь на подавление; дальнейшая огневая поддержка
обеспечивается лишь в случае необходимости. С 5 часов 45 минут до 6 часов 15
минут — проведение воздушной бомбардировки. За пять минут до наступления
часа «Ч» в воздух поднимаются истребители и обстреливают из пулеметов берега
начиная от кромки воды и на сто ярдов в глубь острова. В это время двухмоторные
бомбардировщики наносят удар по оборонительным позициям японцев (вернее, по
тому, что от них останется), расположенным за береговой чертой. В час «Ч»
артобстрел и бомбардировки прекратились: Бетио — слишком маленькая цель
(средняя ширина острова составляет около 500 метров), и продолжать вести огонь
и бомбометание во время высадки десанта было бы чересчур рискованно. Морских
пехотинцев ознакомили с вышеприведенным планом уже в море — по пути к
Тараве, и они одобрили его от начала до конца. «Вряд ли хоть кто-нибудь уцелеет
после того, как на такой крошечный пятачок обрушатся три тысячи тонн бомб и
снарядов», — согласился один сержант. «Надеюсь, японцы успели эвакуировать
туземцев», — предположил бывший капитан «Ниманоа».
Генеральную репетицию операции «Гальваник» провели на
острове Эфате (Новые Гебриды), после чего армада Спрюэнса стала готовиться к
боевому походу. Существует документ, где подробно перечисляется состав
флотилии, а также всех входящих в нее оперативных [442] соединений и
групп, — в нем насчитывается более ста страниц. Мы же постараемся выделить
из этого перечня только самое главное. Итак, флотилия Спрюэнса включала в себя
три крупных соединения: 1) авианосное ударное соединение-50 (800 самолетов); 2)
штурмовое десантное соединение-54; 3) авиационное соединение наземного
базирования (места дислокации — острова Эллис{27}, Феникс{28}, Самоа и Бейкер{29}). Штурмовое десантное соединение-54, в
свою очередь, включало в себя два подразделения: оперативную группу-52, которой
предстояло захватить остров Макин, и оперативную группу-53, которая должна была
штурмовать атоллы Тараву и Абемаму, расположенные к югу от Макина. (Сразу же
оговоримся, что высадка на Макин и Абемаму прошла без малейших препятствий и
неожиданностей.) «Группе перехвата» предписывалось патрулировать в водах между
Маршалловыми островами и архипелагом Гилберта и обеспечивать прикрытие операции
с моря и воздуха. Кроме того, следует уточнить, что в состав «авианосного
соединения» входили также линкоры и крейсера; а «штурмовое десантное
соединение» включало в себя несколько конвойных авианосцев. Короче говоря,
флотилия, которой предстояло захватить главную цель — крохотный островок
Бетио, подвергавшийся в течение трех с половиной месяцев интенсивной
бомбардировке силами морской и наземной авиации, насчитывала 9 линкоров, 6
авианосцев, 5 легких авианосцев, дюжину тяжелых и легких крейсеров, а также
четыре дюжины эсминцев, несколько тральщиков, грузовых и войсковых транспортов
и танко-десантных кораблей.
Экипажи авианосцев не испытывали ни малейшей тревоги
перед грядущими боевыми действиями: морякам и летчикам казалось, что уничтожить
такую крохотную цель — раз плюнуть. То же самое думали и на линкорах, тем
более что их главная цель — корабли противника, — как таковая
отсутствовала. Так что им предстояло играть роль своего рода постовых молотов,
или колеров. Единственными участниками операции «Гальваник», томившимися от
неизвестности, были пассажиры транспортов — морские пехотинцы. В первый
день после выхода в море они даже не знали, куда, собственно, направляются.
Название места назначения они узнали только на второй день из обращения
адмирала Гарри Хилла, командующего оперативной группой-53; тогда же их
ознакомили и с планом артподготовки [443] и бомбардировки. После этого смутная тревога у них
сменилась чувством глубочайшего доверия к своему командованию. Морские
пехотинцы были почти уверены, что на Бетио не останется ни одного живого японца
еще до того, как на берег высадятся три первых штурмовых эшелона. Впрочем,
чувство уверенности сопровождало их лишь в течение двух дней — потом ими
вновь овладели недобрые предчувствия. Когда имеешь дело с японцами, никогда не
знаешь наперед, чего от них можно ждать. Поэтому угроза смерти будет висеть над
каждым рейдером до тех пор, покуда у них в руках не будет весь остров. Слишком
свежи были их воспоминания о Гуадалканале! И все оставшееся время перехода они
прикидывали, как сложится боевая обстановка и как придется действовать в случае
чего. Так продолжалось до наступления дня «Д». Незадолго до рассвета морские
пехотинцы снова обрели уверенность: дескать, Бог не выдаст — свинья не
съест.
Помимо умозрительных упражнений, морские пехотинцы во
время перехода один час в день уделили уходу за оружием: они чистили, драили до
блеска и смазывали винтовки, затачивали ножи и кинжалы. А после, разбившись на
группы, изучали аэроснимки Бетию и цветные рельефные макеты острова, сделанные
по аэроснимкам. Каждый такой макет был четырех метров в длину и настолько
подробный, что учитывал каждую мало-мальски различимую складку местности; на
нем были воспроизведены даже самые низкие пальмы — в миниатюре. И теперь
каждый из них знал до тонкости не только свой конкретный участок высадки, но и
четкий порядок действий на берегу. В остальном же распорядок дня складывался
как обычно — по-походному: еда, сон, карты, кино. По мере приближения к
экватору жара становилась невыносимой, и людей уже ничто не радовало, в том
числе любимое кино. Но, невзирая ни на что, они высиживали в кинозале до конца
фильма, хотя пот с них струился градом и в страшной духоте нечем было дышать. А
еще морские пехотинцы писали письма — многочисленные и многословные,
причем настолько, что командирам даже пришлось упразднить должности цензоров,
приходившиеся по штату на каждый корабль, потому как цензорам было не под силу
даже пробежать все письма глазами, не то что прочитать с присущей каждому из
них бдительностью. Однако ни в одном из писем не было ни малейшего упоминания
ни о предстоящей операции, ни о месте ее проведения (как ни странно, все эти
письма пришли по адресу уже после того, как американские газеты раструбили о
ходе битвы за Тараву навесь белый свет).
Хотя морские пехотинцы и слыли парнями бывалыми и многие
из них успели побывать не в одной жаркой переделке, все они были людьми глубоко
верующими и уповали на милость Господню. В этом смысле они разительно
отличались, к примеру, от своих французских и немецких [444]
собратьев. Обычно на борту каждого американского корабля несли службу два
капеллана — протестантский и католический. Богослужения совершались либо
на палубе — для матросов, либо в кают-компаниях — для офицеров. И
проходили они не раз в день, как можно было бы предположить, а по несколько раз
на дню. И начинались они неизменно с объявления по корабельным
громкоговорителям, как то: «Протестантская служба состоится в такой-то час на
такой-то палубе». Или: «В настоящее время в шестой секции проводится
католическая служба». Моряки, исповедовавшие католическую веру, старались не
пропустить ни одного богослужения, да и на исповеди они бывали чаше, нежели их
товарищи-протестанты.
Для офицеров проводились специальные совещания, во время
которых им сообщалось точное время бомбардировок и подробно рассматривался
каждый этап десантной операции. Кроме того, все офицеры получили схемы
оборонительных сооружений на Тараве и подробные планы местности, а также
кое-какие этнографические справки, в частности о туземном населении островов
Гилберта («Нрав вполне миролюбивый и покладистый... Некоторые разговаривают
по-английски... Гладить их по голове не рекомендуется, поскольку для них это кощунство...
Мужчины очень ревнивы и щепетильны в том, что касается женского целомудрия и
благонравия», ну и в том же духе), как будто расчет делался на то, что бомбы и
снаряды уничтожат одних лишь японцев, а туземцев, если те, конечно, остались на
Бетио, пощадят. Последние инструкции носили уже более практический характер:
«По прибытии на остров рекомендуйте своим подчиненным не пить воду из местных
источников до того, как будет произведен ее химический анализ. Каждому бойцу
полагается иметь при себе две фляги с водой, которую надлежит предварительно
набрать из корабельных запасов, несмотря на то что время начала выгрузки на
берег питьевой воды и провизии пока не уточнено. Категорически запрещается кому
бы то ни было вскрывать коробки с провиантом, которые будут выгружены с первой
партией. Мародеры будут переданы в руки военной полиции и расстреляны».
Накануне дня «Д» морские пехотинцы в последний раз
проверили оружие и снаряжение. Кроме этого, они должны были взять с собой
только боеприпасы, по две фляги воды на брата, запас провианта на одни сутки
(пайки «С» и «К») и маскировочные накидки. От жары уже не было никакого
спасения. Нещадно палящее солнце клонилось к закату, расцветив небосвод золотым
багрянцем и обрамив его сверху и снизу ажурной зелено-синей каймой, украшенной
множеством промежуточных оттенков. Такую картину можно наблюдать, пожалуй,
разве только в тропиках. В 19 часов на борту транспортов отслужили
последнюю — вечернюю мессу. Во внутренних помещениях было душно и тесно,
но люди, задыхаясь и обливаясь потом, безропотно отстояли на [445]
коленях всю службу. Посадка личного состава первых штурмовых эшелонов на
десантные катера должна была начаться в три часа утра 20 ноября, поэтому
завтрак перенесли на час ночи, а для некоторых — на полночь. Нарядам по
камбузам, во главе с коками, пришлось «пробудиться» в десять вечера —
накануне. Так что в половине девятого все свободные от вахт уже были в койках.
Правда, уснуть смогли далеко не все. Последние сообщения, поступившие от
летчиков, которые на протяжении многих дней бомбили Бетио, звучали ободряюще:
«На острове — ни малейших признаков жизни. Зенитные батареи — очень
слабые».
*
* *
Теперь, я полагаю, самое время взглянуть на карту Таравы
и увидеть атолл таким, каким его видели летчики — из поднебесья и
моряки — на аэроснимках и макетах. Посмотрите на этот коралловый
треугольник: с восточной стороны и южной обозначены выступающие из воды
островки, покрытые зеленой растительностью; западная сторона (обозначенная
пунктиром) — это надводный рифовый барьер. Пунктирными линиями,
обрамляющими цепочку островов с обеих сторон, обозначена другая гряда
коралловых рифов — одолев ее, только и можно было попасть на песчаный
берег. Там же, с западной стороны, виднеется проход — тот, что соединяет
лагуну с океаном. Транспортным кораблям надлежало занять позицию как раз
напротив этого прохода — на удалении четырех миль. Высадка
десантно-штурмовых групп должна была производиться на «аллигаторах» —
гусеничных бронетранспортерах-амфибиях и десантных катерах для перевозки боевой
техники и автотранспортных средств; впереди «аллигаторов» предполагалось
пустить минный тральщик; войдя в лагуну через проход, транспортерам и катерам
предписывалось занять исходный рубеж — напротив острова Бетио: он, как
явствует из карты, расположен в юго-западной стороне. Затем по условному
сигналу «аллигаторы» и десантные катера должны были устремиться на штурм
острова. В общем — плевое дело. Тем временем «корабельным артдивизионам»
(линкорам, крейсерам, эсминцам) надлежало занять позиции к югу, юго-западу и
северо-западу от Вето, а авианосной ударной группе — крейсировать
мористее, то есть на еще большем удалении от атолла. А сейчас предлагаю вам
взглянуть на карту Бетио. По форме этот островок напоминает распростертую на
спине птицу: голова ее обращена на восток, а хвост — соответственно на
запад. Мол, приткнувшийся к северному берегу, похож на прижатые к животу лапки.
Таким образом, островок имеет продолговатую форму — вытянутую с запада на
восток. Побережье, которое должны были штурмовать морские пехотинцы, как
показано на карте, поделено на сектора: красным цветом обозначены северные
сектора — №№ 1, 2 и 3; зеленым — западные; черным — два южных.
Первым штурмовым [446] эшелонам предстояло высадиться в красных секторах. Вот
теперь мы с вами имеем более или менее ясное представление о месте проведения
операции «Гальваник». Она состояла из следующих этапов:
20 ноября 0 часов 30 минут. Транспорты и корабельные
артдивизионы выходят на исходные позиции. Восходит луна и озаряет бледно-желтым
сиянием ночное небо, кое-где затянутое редкими кучевыми облаками. В лунном
свете различаются темные силуэты кораблей — их много, они движутся очень
медленно.
2 часа 15 минут. По всем кораблям флотилии объявляется
боевая тревога.
3 часа 15 минут. На борт «аллигаторов» начинается
посадка личного состава первых десантно-штурмовых эшелонов. Рейдеры все как
один облачены в защитные желто-зеленого крапа комбинезоны, на головах —
каски, в руках или на плече — винтовка. Фляги с водой и боекомплекты
надежно закреплены на поясных ремнях; снаряжение (облегченное) — в ранцах
за спиной. Сержанты проводят перекличку. В первых рядах на залитых лунным
светом палубах стоят бойцы из передовых штурмовых групп, а позади них —
все остальные. Каждый боец, хотя и обременен оружием, боекомплектом и
снаряжением, смотрится подтянутым и стоит навытяжку. По лицам десантников
градом льет пот. Накануне им было приказано одеться во все чистое, однако
теперь у всех такое ощущение, будто они уже Бог весть сколько не переодевались.
Между собой почти никто не разговаривает. В глазах — бесстрастная
решимость выполнить порученное боевое задание.
3 часа 20 минут. Транспорты меняют позицию. Они легли в
дрейф много южнее и теперь отворачивают в сторону, чтобы не заслонять обзор
линкорам. Отход производится по единому сигналу. Транспорты медленно приходят в
движение, увлекая за собой «свои» десантно-высадочные катера и
бронетранспортеры-амфибии. На море поднимается легкое волнение — и
некоторые катера теряют из виду свои «плавбазы». Тишину ночи нарушают окрики,
проклятия, свист. Наконец неразбериха стихает — все встает на свои места.
Невольно складывается впечатление, что готовится некое грандиозное и слишком уж
замысловатое действо. Однако очень скоро обстановка проясняется, все действия
обретают четкость и слаженность — и это вселяет уверенность. «Сколько,
по-вашему, японцев обороняет Бетио?» — спрашивает военный корреспондент
кого-то из офицеров. И тут же слышит в ответ: «Почти наверняка — немного.
У них 125-миллиметровые орудия. По идее, они уже давно должны были бы открыть
по нам огонь». [447]
5 часов 7 минут. Береговая батарея Бетио открывает огонь
по ближайшим кораблям. Снаряды со всплеском падают в море — мимо цели. В
следующее мгновение линкоры «Колорадо» и «Мэриленд» отвечают пальбой из орудий
главного калибра. Канонада буквально взрывает тишину ночи; на кораблях
наблюдается оживление: моряки выбегают на верхние палубы, чтобы поглядеть, что
происходит. Линкоры вели по атоллу непрерывный массированный огонь, и в
оглушительном грохоте их крупнокалиберных орудий даже нельзя было разобрать,
стреляют ли японцы в ответ или, может, их сопротивление уже подавлено. Как бы
то ни было, занавес поднят — спектакль начался. То было и правда
потрясающее зрелище. После короткой передышки, не успела восстановиться тишина,
как корабельные батареи дали новый залп — предрассветные сумерки,
разряженные зыбким светом затухающей луны, в мгновение ока вспыхнули
прерывистым ярко-оранжевым пламенем, которое изрыгали жерла громадных
дальнобойных пушек линейных кораблей американской флотилии. А из пламени, будто
опережая его, вырывались огненные снаряды-болиды и вычерчивали на небосклоне
огромные сверкающие дуги — наподобие одноцветных кроваво-красных радуг.
Моряки следили за их полетом как зачарованные. Снаряды плавно взмывали ввысь, и
только после того, как покрывали половину заданной дистанции, им вслед
раздавались громоподобные залпы — они звучали с заметным опозданием, явно
не поспевая за снарядами. Потом огненные шары исчезали из вида, и если следом
за тем не было слышно грохота взрывов, это означало, что снаряды падали в море.
Громыхнул очередной залп. Тоже потрясающее зрелище. Однако на сей раз едва
болиды скрылись во тьме, как в том месте, куда они должны были упасть, в
сумеречное небо взметнулись стометровые столбы пламени, и над морем долгим эхом
раскатилось громогласное «ура!». Корабельные орудия, будто воспрянув духом,
стали палить еще скорее и еще точнее. Вскоре к первому линейному дивизиону
присоединились и все остальные, включая крейсерские и миноносные. Залпы
последних звучали уже приглушенно, но зато более часто — они скорее
напоминали пулеметные очереди. В результате небо над Таравой превратилось в
гигантский сверкающий купол, озаряющий своим сиянием корабли американской
флотилии — мрачные и неподвижные. А Бетио, еще совсем недавно скрытый
непроницаемым ночным покровом, уже больше походил на разведенный прямо на воде
костер, из сердца которого вырывались все более яркие и яростные языки пламени;
в бинокли было отлично видно, как полыхнули кроны прибрежных пальм, напоминавших
теперь сплошную череду факелов; остров затянуло дымом — он поднимался
клубами высоко в небо, и в отсветах пожара был похож скорее на клокочущий
водяной гейзер. Артобстрел был настолько ожесточенным и продолжительным, что
после него остров, казалось, должно было бы разнести вдребезги и затопить. А [448]
корабли, ни на мгновение не прекращавшие пальбу, подходили к Бетио все ближе,
обрушивая на него все новые лавины из стали и огня. Теперь уже складывалось
впечатление, будто пламя и дым, стиснутые берегами острова, пожирают сами себя.
Но вот небо озарилось совсем другим светом — первыми проблесками утренней
зари.
5 часов 42 минуты. Тишина. Мертвая и пугающая. Корабли
стоят неподвижно, точно пришпиленные к водной глади и окутанные клубами
порохового дыма. Небо мало-помалу бледнеет, и только западный горизонт покуда
еще затянут черной завесой медленно отступающей ночи. Заметно свежеет —
ветер усиливается. Скорость его скоро достигает 8–10 метров в секунду. Морская
гладь взъерошивается. Бетио полыхает и дымится словно воспрявший после долгой
спячки вулкан.
5 часов 54 минуты. Тишину разрывает рев самолетных
двигателей. Он звучит все громче и в конце концов перерастает в сплошной гул. С
палуб авианосцев поднимаются в воздух самолеты. Первый эшелон состоит из одних
лишь торпедоносцев, груженых крупнокалиберными бомбами. Торпедоносцы идут в
горизонтальном полете и, пролетая над Бетио, освобождаются от тяжелого груза. В
небо тут же вздымаются новые языки пламени и клубы дыма вперемешку с комьями
земли и бесформенными, искореженными обломками. Потом наступает черед
пикирующих бомбардировщиков. Такое впечатление, что они готовятся не к бою, а к
некоему спортивному состязанию. Бомбардировщики взмывают над Бетио на более чем
тысячеметровую высоту, выстраиваются в боевой порядок и тотчас же ныряют носом
вниз — один за другим, попарно или тройками. От бомбовых ударов Бетио
сотрясается весь до основания. (В это время морские пехотинцы занимают места в
бронетранспортерах-амфибиях и десантных катерах. «Аллигаторы» первого штурмового
эшелона, сильно раскачиваясь на волнах, направляются к проходу, ведущему в
лагуну. Десантников обдает пенными брызгами и водяной пылью, многих от качки
начинает выворачивать наизнанку. Их взгляды устремлены в одну точку — на
полыхающий, содрогающийся от взрывов Бетио. Никто даже не мог себе представить,
что на островке еще осталась хоть одна живая душа.)
6 часов 5 минут. Самолетов в небе становится все больше.
Линкоры, крейсера и эсминцы снова открывают огонь. Бомбы и снаряды рвутся
одновременно и непрерывно. Бетио исчезает в клубах дыма.
6 часов 12 минут. Восходит солнце. Артобстрел с моря
заканчивается. Через проход в лагуну входит минный тральщик «Песыот», за ним
следуют еще один тральщик и два эсминца. В это время по ним открывает огонь
японская батарея, расположенная в 200 метрах восточнее мола. Однако все снаряды
летят мимо цели. После ответных залпов эсминцев японская батарея умолкает. [449]
6 часов 15 минут. Над Бетио зависают самолеты второго
атакующего эшелона. Пикирующие бомбардировщики наносят массированный бомбовый
удар по только что стрелявшей береговой батарее. И та вмиг взлетает на воздух.
Другой бомбовой лавиной накрывает весь остров целиком. А его берега между тем перепахивают
пулеметными очередями истребители.
6 часов 25 минут. Воздушный налет заканчивается. Внутри
«аллигаторов» и на катерах, пляшущих на волнах у бортов транспортных кораблей,
морские пехотинцы изнывают от нетерпения. Им кажется, что операция «Гальваник»
разворачивается слишком медленно.
6 часов 32 минуты. В полусотне метров от одного из
транспортов поднимаются всплески. Рейдеры (они даже не подозревают, что это
стреляли японцы) думают, будто кто-то из «своих» дал маху — очевидно
впопыхах. Когда же объявили, что огонь открыли японцы, десантники так и
оторопели.
6 часов 34 минуты. Снова грохочут корабельные орудия.
Огонь сосредоточивается главным образом на только что стрелявшей береговой
батарее. Транспортам приказано отойти на две мили мористее. И те отходят, а
следом за ними — катера. Тем временем «аллигаторы» направляются на
исходную позицию. Они движутся медленно, точно черепахи, на которых очень
походят, особенно издали. За ними тянется короткий пенный след. Но и тот вскоре
исчезает, теряясь в волнах.
7 часов 15 минут. Тральщик «Персьют» занимает исходный
рубеж и сигналит прожекторами, указывая «аллигаторам» точный курс. С палубы
флагманского линкора «Мэриленд» поднимается гидросамолет катапультного взлета
и, проведя рекогносцировку, возвращается обратно. Пилот докладывает адмиралу
Хиллу, командующему 53-й оперативной группой, что первый десантно-штурмовой
эшелон запаздывает и не сможет подойти к «красным» секторам в назначенный час
«Ч», то есть в 8 часов 30 минут, как планировалось. Посовещавшись с
генерал-майором Смитом, адмирал Хилл решает перенести час «Ч» на 8 часов 45
минут. (Хилл меняет утвержденный хронологический порядок. Несмотря на то что
все действия и маневры, предусмотренные планом операции «Гальваник», —
последовательное выдвижение десантно-штурмовых эшелонов, выгрузка боеприпасов и
продовольствия, буквально все было привязано к так называемому исходному
времени, то есть часу «Ч», служившему контрольным сигналом, по которому первый
штурмовой эшелон морской пехоты должен был высадиться на берег. Для некоторых
действий было назначено дополнительное контрольное время — например, час
«Ч-30» или «Ч-15». Таким образом, чтобы не нарушать заранее установленный
порядок действий, час «Ч» должен был соответствовать реальному масштабу времени
и связанному с ним ходу событий. В случае же внесения каких-то поправок или
изменений об этом тотчас же следовало оповещать всех участников [450]
операции. Однако через полчаса после того, как исходное время было перенесено
на 8 часов 45 минут, Хилл понял, что поторопился. И ему снова пришлось
перенести час «Ч» — теперь на 9 часов утра.)
*
* *
В соответствии с планом операции «Гальваник» в час
«Ч-15» предполагалось высадить на Бетио десантно-диверсионный отряд снайперов,
подрывников и огнеметчиков — им надлежало «очистить» подходы к молу и
пробить брешь в линии укреплений, возвышавшейся за молом. Морские пехотинцы из
первого штурмового эшелона, находившиеся уже на исходной позиции, видели, как в
восемь часов девять минут с места тронулся «аллигатор» с отрядом «коммандос» на
борту. Таков уж удел морских десантников: среди них непременно должен найтись
кто-то, кому выпадает высаживаться на неприятельский берег первым. Пока первый
бронетранспортер в полном одиночестве продвигался к Бетио, пушечная канонада не
прекращалась ни на минуту. Двое или трое рейдеров из авангардного отряда
повернулись и помахали руками ожидавшим своего часа товарищам. Потом их взгляды
вновь устремились вперед, ощупывая безмолвный, сплошь перепаханный взрывами
остров: он был окутан черным дымом и от этого казался еще более таинственным,
даже зловещим.
Наконец в 8 часов 24 минуты с исходной позиции двинулись
вперед «аллигаторы» с бойцами первого десантно-штурмового эшелона. До «красных»
секторов надо было преодолеть дистанцию в шесть тысяч миль. Долгих шесть
миль — под непрерывные раскаты орудийных залпов и через дымовую завесу,
стлавшуюся по безмятежной глади лагуны, не тронутой ни одним снарядом, ни одной
бомбой, и поднимавшуюся высоко в небо... Бронетранспортеры продвигались как
будто в нереальной обстановке — мрачной, трагической и вместе с тем
величественной. Внутри «аллигаторов» стояла гробовая тишина: десантники не
смели проронить ни звука. Через несколько минут после того, как они отошли с
исходного рубежа, бомбардировка прекратилась, и воздушное пространство над
Бетио вновь оказалось во власти истребителей — они поливали берега острова
пулеметным огнем, не жалея смертоносных запасов свинца. Затем истребители
улетели прочь и бомбардировка возобновилась с не меньшей силой. Теперь были отчетливо
видны главные очаги пожаров, пожиравших остров со всех сторон, и шальные
огненные смерчи, с гулом вырывавшиеся из мрачных, дымных оков земли к чистому,
лучезарному поднебесью. От некогда густых, тенистых пальмовых рощ Бетио не
осталось и следа: на острове уцелело лишь несколько деревьев — одни стояли
низко, будто в скорби, склонив опаленные пламенем и посыпанные пеплом кроны,
другие торчали голые, точно телеграфные столбы, и только некоторые казались
совершенно нетронутыми, будто их заговорили некие таинственные и могущественные
силы, не подвластные злому, всесильному [451] року войны. Они
одиноко маячили в южной стороне острова, являя собой живое воплощение
несокрушимости земной тверди. И вдруг теперь, когда в поредевшей дымной пелене
морские пехотинцы уже более или менее четко различали очертания «красных»
береговых секторов, у них над головами и вокруг «аллигаторов» стали рваться
первые японские снаряды.
Было 8 часов 47 минут; до берега оставалось еще добрых
три тысячи километров. Первое, чтоошутили морские пехотинцы, всё глубже
проникавшие в эпицентр огненного кошмара, — странное изумление. Отныне ими
владела одна тревожная мысль: «Если японцы открыли огонь, значит, их истребили
далеко не всех... Значит, те, кто остался в живых, уже ни перед чем не
остановятся и будут отстреливаться до последнего». Это было действительно
жутко — глядеть, как из пламени пожара, испепелившего Бетио чуть ли не до
основания, как бы сами по себе изрыгаются пушечные снаряды, предназначенные
сеять смерть и разрушения, оказались совсем безвредными! Они несли слишком
мощный заряд — и разрывались, не успев долететь до цели, прямо в воздухе,
осыпая акваторию лагуны мириадами осколков. И видавшие виды морские пехотинцы
смотрели на этот фейерверк с нескрываемым ужасом — что-то будет дальше!
В 8 часов 54 минуты американские корабельные орудия
смолкли. К этому времени десантно-диверсионная группа почти добралась до
мола — продолжать артобстрел было рискованно. («Коммандос» пришлось
расчищать место высадки основных сил под огнем японцев, который не стих и после
того, как над Бетио снова появились американские истребители и принялись
перепахивать свинцом песчаные пляжи с трех сторон от мола. Кругом стоял
страшный грохот — десантники даже не могли расслышать друг друга. Было такое
впечатление, что они оказались между гигантскими молотом и наковальней —
яростной землей и грозным небом. Тихая водная гладь перед молом сплошь
ощетинилась от секущих ее подобно крупным каплям дождя пуль и осколков. Однако,
несмотря ни на что, подрывникам все же удалось проделать в заградительной
стене, сразу же за молом, пятнадцатиметровую брешь. Невозможно сказать точно,
сколько «коммандос» погибло во время той первой операции, тем более что многие
из них были убиты сразу же по ее завершении — вместе с другими рейдерами.
В один из последующий дней нашел свою смерть на Бетио и командир
десантно-диверсионного отряда лейтенант Уильям Хокинс.)
Тогда же, около девяти часов утра, «аллигаторы» первого
десантно-штурмового эшелона достигли рифового барьера. До сих пор все
складывалось вполне благополучно. До песчаного пляжа оставалось не больше
тысячи метров (точнее, от семисот до тысячи, поскольку рифовая гряда не везде
шла параллельно берегу). Но уже в следующее [452] мгновение вокруг
«аллигаторов» стали рваться противотанковые снаряды. А еще через полминуты
многие из них прямым попаданием угодили в несколько бронетранспортеров.
Пехотинцам пришлось спешно покидать подорванные машины и прыгать в воду и уже
продвигаться к берегу где вплавь, где пешком. Японцы встретили их пулеметным
огнем. Пехотинцы же неумолимо приближались к берегу, держа винтовки над
головой: сперва вода была им по шею, потом по пояс. От обрушившегося на них
свинцового града вода кипела и пенилась — а они шли вперед и только
вперед. Вскоре их ряды заметно поредели. Сраженные пулями пехотинцы падали и
тут же исчезали под водой. А некоторым удавалось сделать два-три неверных шага
поближе к мелководью. В течение нескольких секунд они стояли, застыв на месте,
а потом, согнувшись в три погибели, с плеском валились в неглубокую воду —
на поверхности виднелись только их спины со вздыбленными ранцами или руки,
продолжавшие сжимать оружие. Японцы стреляли не переставая. Вот берег уже
совсем близко. Но там не было видно ни одного японца. В таком случае, что же видели
рейдеры из первого штурмового эшелона при подходе к 1-му «красному» сектору?
Когда до берега оставалось метров семьсот, впереди, слева, они видели
порушенный мол, стоявший на сваях, грубо вытесанных из пальмовых бревен, а
перед молом — «аллигатор», оставленный отрядом Хокинса. Прямо по курсу
простирался берег — бело-песчаный пляж, усеянный буро-зелеными обломками
кораллов и тянувшийся на шесть-семь метров в глубь острова; сразу же за пляжем
возвышалось сооружение, с виду похожее на метровой высоты волнолом (если совсем
точно, высота его составляла метров двадцать и сложен он был из прочно
скрепленных между собой стволов пальм), — он опоясывал по периметру весь
остров целиком; за молом дымились дюны, утыканные тлеющими обрубками пальмовых
деревьев. Этот берег был пустынным. Смерть, готовившаяся к «жаркой» встрече
десантников, оказалась безликой. На востоке, над синей гладью моря светило
выкатившее на ярко-голубой небосвод солнце... А впереди людей подстерегало
рукотворное адское пекло, взрытое сотнями бомб и снарядов и увенчанное траурной
вуалью черного дыма. Если бы по чудесной случайности пехотинцам удалось
беспрепятственно форсировать семиметровую полосу пляжа и, не сгибаясь под
градом пуль, подойти к волнолому, они обнаружили бы за ним так называемое непоражаемое,
или мертвое, пространство — самое надежное из всех убежищ и укрытий, какие
только можно себе представить. Там-то и были спрятаны главные опорные пункты
японцев, ощетинившиеся дулами пушек и пулеметов. И эти самые опорные пункты,
которые не удалось сокрушить ни бомбами, ни снарядами, как раз и предстояло
штурмовать морским пехотинцам. Рейдеры смело ринулись на приступ — их
вооружение составляли винтовки, гранаты да ножи, и все... [453]
«Аллигаторы» трех первых штурмовых эшелонов пересекли
исходный рубеж соответственно в 8 часов 24 минуты, 8 часов 27 минут и 8 часов
30 минут. Остальные эшелоны разместились в десантных катерах — больших
моторных баркасах, которые еще называли «лодками Хиггинса». На борту катеров
пятого эшелона, помимо десантников, находились военные корреспонденты. Пока их
катер шел к Бетио, они рассматривали побережье острова в бинокли. Внезапно
репортерам показалось, что там — впереди — творится что-то неладное:
между рифом и берегом не было видно ни одного катера из четвертого эшелона. Они
описывали круги по эту сторону от рифа. И вдруг с командного катера донесли,
что всему личному составу пятого эшелона следует приготовиться к пересадке на
специальный «челнок», которая будет производиться прямо у рифового барьера.
Дело в том, что уровень прилива был недостаточно высок, — по такой воде
могли пойти только «аллигаторы». Таким образом, для сообщения между берегом и
рифом решили выделить один катер, а поскольку «аллигаторов» не хватало, личный
состав пятого эшелона решили постепенно перевезти на берег в «челноке». Так что
катерам ничего не оставалось, как дрейфовать у внешней границы барьерного рифа
и ждать своей очереди. И вот тут-то десантников обдало ледяной волной страха.
Только что полученный приказ означал, что тщательно выверенный и расписанный по
времени план операции «Гальваник» летит к чертовой матери; что высадка
застопорилась, а это, в свою очередь, значит, что она будет проходить в
обстановке смертельной угрозы (рейдеры уже имели случай воочию убедиться, какой
прием якобы стертые в порошок японцы оказали их товарищам из первых штурмовых
эшелонов); теперь никто не сомневался в том, что «аллигаторы» будут подбиты еще
до того, как смогут доставить к берегу столько живой силы, сколько необходимо
для поддержки первых штурмовых эшелонов и удержания захваченных ими позиций;
что те, кто уже успел высадиться на берег, оказались в смертельной западне и
что заменить их будет некем, поскольку «челнок» не в состоянии доставить
подкрепление на берег настолько быстро, насколько это необходимо.
На самом же деле все обстояло не так ужасно, как
казалось, хотя положение действительно было не из легких.
*
* *
Незадолго до 9 часов 30 минут. Большая часть десантных
катеров кружит в двух милях от Бетио — между исходным рубежом и рифом. С
берега по ним ведут огонь японские орудия — несколько десантников ранены.
«Аллигаторов» — теперь и они, наподобие «челноков» курсируют между рифом и
пляжем, — к сожалению, осталось очень мало. Каждый бронетранспортер
принимает на борт половину личного состава одного катера. «Подгрести прямо к
берегу я не смогу, — предупреждали десантников водители
«аллигаторов», — нас слишком мало, [454] а надо успеть за
остальными. Так что только до мелководья. Ну а уж оттуда вам придется на своих
двоих. Видите, вон там дырявое корыто? Это старый японский сухогруз. Возле него
вас и высажу. И мигом обратно — за другими...» При подходе к берегу на
«аллигаторы» обрушивались шквалы пушечного и пулеметного огня. Многие
десантники погибали, едва успев покинуть борт бронетранспортера. Штурмовые
эшелоны смешались — былого четкого плана десантной операции как не бывало.
Теперь все зависело от расторопности «аллигаторов». Они сновали между берегом и
рифом, как водяные жуки: спешно высаживали людей на открытом мелководье, и
мигом обратно — за очередной партией. Десантники гибли один за другим, и
не только от осколков снарядов и пуль, — некоторые просто тонули,
проваливаясь с головой в глубокие невидимые подводные воронки, — они
попадались сплошь и рядом. Выбравшись на берег, пехотинцы собирались в группы и
отряды и рассредоточивались. Одна такая группа — человек двенадцать —
укрылась за подбитым «аллигатором», не представляя, что делать дальше,
поскольку их командира убило. Но вот к ним то вплавь, то перебежками подобрался
офицер, потерявший своих людей, и крикнул: «Все за мной!» Уворачиваясь от пуль
и осколков, пехотинцы добежали до огромной воронки от снаряда — и мигом
туда. Там решили сформировать оперативный командный пункт. Но что толку!
Связи-то не было: походные радиостанции залило водой либо разнесло пулями и
осколками. Тогда офицер отправил посыльных в разные стороны вдоль берега, чтобы
отыскать другие группы. Тем временем в шестистах метрах от воронки, возле мола,
взлетел на воздух «аллигатор» с десантниками на борту — попадание снаряда,
выпущенного японцами, оказалось на редкость точным. Берег вокруг усеялся
дымящимися обломками и телами убитых. А чуть поодаль к пляжу со стороны
мелководья приближалась еще одна группа морских пехотинцев. В той стороне, у
самой кромки воды, стояло несколько подбитых «аллигаторов», а вокруг них всюду
плавала брюхом кверху оглушенная рыба. Многие рыбины были довольно
крупными — до метра длиной.
9 часов 40 минут. Полковник Дэвид Шуп, командующий
десантно-штурмовыми батальонами, который до этого старался поддерживать
радиосвязь с командирами своих подразделений, высаживается на Берио (с большим
трудом: в 500 метрах от берега — на открытом мелководье, простреливаемом
пулеметным огнем) и устанавливает временный командный пункт на южной
оконечности мола.
9 часов 56 минут. Полковник Шуп получает сообщение от
майора Шоттеля (командира 3-го батальона 5-го полка морской пехоты): «Застряли
из-за сплошного огня на подступах к красному сектору № 1. Все высадиться не
сможем. Что делать дальше, пока не представляем». [455]
9 часов 58 минут. Шуп — майору Кайлу (командиру
резервного батальона, находящемуся на исходном рубеже): «Срочно выдвигайтесь к
красному сектору № 2, закрепитесь на западном фланге и поддержите огнем
Шоттеля».
10 часов 7 минут. Шоттель — Шупу: «Катера подошли к
рифу. Попали под сильный огонь с правого фланга красного сектора № 1. Придется рассредоточиться и
продвигаться к берегу пешком».
10 часов 9 минут. Шуп — Шоттелю: «Высаживайтесь в
красном секторе № 2 и закрепитесь на западном фланге».
10 часов 13 минут. Шоттель — Шупу: «У меня почти не
осталось людей».
Около 10 часов 45 минут. Высадка идет крайне
медленно — десантники несут большие потери. С исходного рубежа выдвигаются
катера с боевой техникой. Они подходят к рифу, сбрасывают сходни — по ним
в воду съезжают танки. Впереди каждого танка, по мелководью, идет
впередсмотрящий и расставляет вехи — длинные шесты с флажками, помечая
таким образом воронки. Это занятие опаснее любого другого: пули и осколки косят
впередсмотрящих одного за другим. Но как только кто-то из них падает, его место
тотчас же занимает другой. Шести танкам удается более или менее благополучно
достичь берега (в красном секторе № 1) как раз напротив бреши в волноломе,
которую специально для них проделали минами и огнеметами рейдеры-»коммандос».
Однако двигаться дальше танки не могут: пространство между кромкой воды и
брешью завалено телами убитых и раненых пехотинцев. Танки съезжают обратно в
воду и пытаются обогнуть этот участок берега с западной стороны. Четыре машины
проваливаются в коварные подводные воронки.
11 часов 00 минут. Между командным пунктом полковника
Шупа и несколькими воронками от снарядов, где укрываются отдельные группы
десантников, протягивают телефонную связь. Морские пехотинцы мало-помалу
закрепляются на двух крохотных плацдармах, восемь метров в глубину каждый (в
красном секторе № 1 и близ южной оконечности мола).
11 часов 20 минут. К рифу напротив красного сектора № 3
подходит первый батальон следующего штурмового эшелона. Рулевые, управляющие
«лодками Хиггинса», сбрасывают сходни, и несколько человек (они то ли не
расслышали, то ли не поняли приказ) устремляются к берегу по мелководью, не
дожидаясь подхода «аллигаторов». Половина из них проваливаются в воронки и
тонут. Остальных японцы накрывают минометным огнем. В итоге до берега
добираются только сто человек, а то и меньше. Полковник Шуп и находящийся
вместе с ним полковник Карлсон отчаянно машут руками десантникам из подоспевших
штурмовых эшелонов, чтобы те держали по направлению к молу, — какое ни есть,
все же укрытие. В конце концов (не [456] сразу) командиры подразделений сообразили, что
единственный, относительно безопасный путь к берегу — со стороны мола.
12 часов 00 минут. Только что высадившиеся разрозненные
подразделения морских пехотинцев приводятся более или менее в порядок.
Полковнику Шупу удалось восстановить связь почти с половиной командиров
десантных батальонов. Выяснилось, что морские пехотинцы понесли колоссальные
потери. По берегу сновали туда-сюда санитары с носилками — они собирали убитых
и тяжелораненых и укладывали их в ряд в одном месте. Убитых накрывали с головой
пятнистыми накидками — раненым лица оставляли открытыми. У «аллигаторов»
работы прибавилось: теперь они перевозили раненых на транспорты. (Самые большие
потери на Тараве понесли санитары: 26 человек из 29 на каждый батальон.
Продвижение в глубь Бетио развивалось ужасно медленно: на отдельных участках
скорость его составляла не больше одного метра. Японцы окопались в
бункерах — сразу же за волноломом и вели по десантникам непрерывный огонь,
оставаясь неуязвимыми. С берега бункеры были едва заметны, потому как они почти
целиком уходили под землю и, похоже, были сложены из нескольких рядов пальмовых
стволов, засыпанных песком. Один из них, расположенный за красным сектором № 3,
был уничтожен около 13 часов 00 минут. Произошло это так. Кто-то из
десантников, прихватив с собой связку динамитных шашек со вставленными
взрывателями, незаметно подполз к волнолому и с пяти метров бросил взрывчатку,
целясь в амбразуру бункера. Взрывчатка попала аккурат по назначению. Грянул
взрыв — из амбразуры повалил дым. Следом двое других десантников
подобрались к брустверу: у одного из них за плечами был двухбаллонник с
гремучей смесью, а в руках у другого — ствол огнемета с форсункой на конце.
Японцы их заметили и открыли огонь. Тогда один десантник изловчился и швырнул
динамитную шашку — прямо в амбразуру. Раздался новый взрыв. Потом дверь
бункера распахнулась и в проеме показался силуэт в форме хаки. Но не успел
японец сделать и пяти шагов, как его с ног до головы обдало струей огнемета.
Японец, рванувшись было в сторону, шагнул раз-другой и рухнул ничком наземь,
полыхая, как брошенная в костер целлулоидная игрушка. Затем вперед бросились
еще трое пехотинцев — но тут же залегли прямо напротив бункера: у
горевшего факелом японца начали взрываться патроны в патронташе. Они рвались в
течение целой минуты.
Положение к 15 часам 30 минутам. Пляж в «красном секторе
№ 1»: пехотинцы захватывают стратегически важный плацдарм на западной
оконечности Бетио (в форме птичьего клюва) — глубина его составляет сотню
метров, никак не меньше. Дальнейшее продвижение затруднено. Пляж в «красном
секторе № 2»: десантников практически — нигде не видно; некоторые лежат,
прижавшись к волнолому. Восточная [457] оконечность острова выглядит пустынной: там, похоже,
нет ни одной живой души. У кромки воды стоят пятнадцать брошенных
«аллигаторов». На подступах к «красному сектору № 1», на мелководье, застыли
четыре танка. (В главном командном пункте — на борту «Мэриленда» обсуждается
запрос с Бетио: просим авиационной поддержки — бомбами и пулеметами; нужны
боеприпасы, артиллерия, лекарства, кровяная плазма.)
16 часов 00 минут. По Бетио наносят удар американские
эсминцы и самолеты. Командование, взвесив все шансы, пришло к выводу, что бомбардировку
можно провести «аккуратно» — не подставляя под удар морских пехотинцев.
Эсминцы приблизились к атоллу больше чем на километр, откуда можно было вести
прицельный огонь по всем японским оборонительным позициям, расположенным к югу
от места высадки основных десантных сил. Морские пехотинцы слышали звуки
бомбардировки с моря в следующем порядке: 1) взрыв снаряда, упавшего на землю;
2) свист снаряда, рассекающего воздух в полете; 3) детонация орудийного залпа.
Истребители теперь обстреливали берега Бетио с бреющего полета. Пехотинцы
сначала видели, как из двух крыловых и синхронного пулеметов вырывались
серо-голубые свинцовые змейки, а следом за тем слышали рокот бортовых
50-миллиметровых пушек, больше похожий на яростное шипение сала на раскаленной сковородке.
Пикирующие бомбардировщики атаковали тройками: сперва с неба доносился
пронзительный вой, а затем слышалось раскатистое «бу-ух!..» Островная твердь
снова сотряслась до основания. Людей засыпало песком, комьями земли, какими-то
обломками. И все время, пока продолжалась бомбардировка, один из японских
пулеметов строчил не переставая. Кроме пулеметчиков и артиллеристов,
американцев встречали снайперы, засевшие за стволами уцелевших пальм.
Снайперские патроны были заряжены бездымным порохом, так что, в какой стороне
громыхнул выстрел, с ходу было не определить. Снайперы оказались на поверку
самыми стойкими бойцами неприятельского контингента: их IK брали ни бомбы, ни снаряды, ни гранаты,
ни пули; они могли часами сидеть, затаившись в засаде, и ждать, когда на линии
огня появится очередная живая мишень.
17 часов! Уничтожены еще несколько неприятельских
бункеров. Пехотинцы сперва забрасывали их динамитными шашками — чтобы
разрушить песочные завалы между пальмовыми бревнами, а после пускали в ход
огнеметы. Хотя ствол пальмы состоит из плотных, словно сцементированных
волокон, пламя и в них находило прорехи и проникало внутрь бункера, жаля
смертоносным жалом все подряд — живое и неживое. Через несколько мгновений
на воздух взлетали ящики с боеприпасами, а люди сгорали заживо. После таких
огнеметных атак над бункерами еще долго стоял удушающий смрад — гари и
горелой плоти. [458]
К концу первого дня штурма, когда остров окутали
вечерние сумерки, положение американцев оставалось по-прежнему шатким. После 15
часов 30 минут они практически не сдвинулись с места — ни на одном
участке. Четко обозначенной линии фронта не было — она, если можно так
считать, условно проходила перед воронками, в которых отдельными малочисленными
группами укрывались морские пехотинцы. На борту флагманского линкора ожидали,
что штурмовые батальоны того и гляди будут отброшены в море. А пехотинцы тем
временем укрепляли свои импровизированные траншеи в ожидании ночных
вылазок — со стороны японцев и бомбовых ударов — с моря и воздуха.
Впрочем, плацдармы были столь малы, что окопаться как следует там могли далеко
не все пехотинцы.
*
* *
Тем же вечером к Бетио подошли другие десантные катера.
Они доставили на остров артиллеристов и 37– и 75-миллиметровые орудия. Пять
огневых взводов высадились у выступающей в лагуну оконечности мола и под
прикрытием опорных свай двинулись к берегу. Орудия скатили по сходням прямо в
воду и дальше тащили по мелководью волоком. Японцы обстреливали мол из
пулеметов трассирующими очередями, оставлявшими в сумерках длинные ярко-розовые
шлейфы. Пули, вылетая из-за волноломов, описывали над пляжем огненные дуги и с
шипением плюхались в воду. Потом произошло нечто совсем невероятное: пулеметный
огонь по молу вдруг открыли «свои» же покинутые десантные катера — они поливали
главную опорную позицию десантников оранжево-красными пулеметными очередями...
Только потом выяснилось, что стреляли все-таки японцы: некоторые из них под
покровом сумерек нагишом добрались вплавь до американских катеров и затаились
там до наступления ночи.
Некоторое время спустя, когда сумерки сгустились,
стрельба вдруг прекратилась. На борту американских кораблей моряки напряженно
прислушивались к звукам ночи. Больше всего американцы опасались ночных
контратак. Но все было тихо. Дело в том, что в результате бомбардировок с моря
и воздуха на Бетио были разрушены все линии связи — японцы опутали ими
остров, точно пауки паутиной. И генерал Шибасаки (он был убит на другой день)
остался в своем неприступном командном пункте в полной изоляции. Не было той
ночью и воздушных налетов. Единственное, в небо над Бетио долго и нудно кружил
японский самолет — как когда-то «Прачка Чарли» над «Гуадалканалом; он
сбросил пару бомб — на авось, и улетел восвояси. Тем временем американцы
подтянули к Бетио боеприпасы, продовольствие, медикаменты, легкие танки и
прочее вооружение. По мнению некоторых военных обозревателей, самым
примечательным событием той ночи было, пожалуй, то, что морские пехотинцы
строго соблюдали так называемую дисциплину огня — правда, за [459]
одним исключением: кто-то из десантников, услыхав во тьме подозрительные
шорохи, пальнул наудачу — и подстрелил японского солдата, который, видно,
заблудился и по чистой случайности набрел на американские позиции. Но, как бы
там ни было, первая ночь на Бетио прошла, если можно так выразиться, в
предчувствии кошмаров. Десантники, окопавшись на берегу, ни на минуту не
сомкнули глаз и постоянно держали пальцы на спусковых крючках карабинов и
гашетках пулеметов. Наконец на востоке замерцали проблески зари — начинался
новый день.
День «Д» + 1 (21 ноября)
5 часов 30 минут. Отлив. Между рифовым барьером и
пляжами обнажились коралловые отмели, усеянные телами убитых и утонувших вчера
морских пехотинцев. Они так и остались лежать там, где их настигла смерть:
кто — ничком, уткнувшись лицом в песок, кто — на спине, широко
раскинув руки, кто — на боку, согнувшись в три погибели. Легкий морской
бриз уже доносил до берега пока еще едва ощутимый, недовольно характерный запах
разлагающейся плоти.
6 часов 15 минут. К Бетио выдвигается первый
десантно-штурмовой эшелон из нового пополнения (1-й батальон 8-го полка морской
пехоты. Весь его личный состав терпеливо ждал своего часа в десантных катерах,
вышедших на исходный рубеж еще ночью). Огневой шквал обрушивается на «лодки
Хиггинса» еще до того, как они успевают подойти к рифу. Две из них тотчас
взлетают на воздух. Другие же, едва коснувшись носом рифа, сбрасывают сходни, и
десантники сбегают по ним прямо в воду. Японцы обстреливают их из пулеметов,
минометов и двух 77-миллиметровых пушек. На мелководье лавиной обрушивается
свинцовый град — похоже, новоприбывших ожидает столь же незавидная участь,
что и их товарищей, высадившихся прошлым утром. Оставшиеся в живых пехотинцы,
выбравшись на берег, медленно, точно в полусне, расходятся по двое в разные
стороны и ищут воронки, где можно было бы укрыться. При этом они не
подозревают, что многих из них уже взяли на прицел японские снайперы. Всюду
царит хаос. Но хуже всего то, что некоторые пехотинцы, форсируя мелководье,
простиравшееся между рифом и пляжем, потеряли запасы взрывчатки и огнеметы. А
тут еще снайперы. Они также из нового пополнения, сменившего ночью тех, кто был
убит накануне. Только на сей раз их много больше, да и стреляют они куда более
метко. Морские пехотинцы в смятении. Полковник Шуп решает во что бы то ни стало
расчленить боевые порядки противника, и приказывает 1-му и 2-му батальонам 2-го
полка атаковать с южного фланга, [460] с тем чтобы выбить японцев с южного берега острова и
закрепиться на их же позициях.
(Эти два батальона высадились на Бетио накануне —
соответственно в 9 часов 17 минут в «красном» секторе 3 и в 11 часов 30 минут в
«красном» секторе 2. Именно они понесли самые большие потери. В соответствии с
приказом командующего им надлежало форсировать волноломы и закрепиться на
участках, со всех сторон простреливаемых японцами, а потом совершить
решительный бросок — и любой ценой подавить огневые точки противника.
Закрепиться — вот только где? Единственные укрытия, где можно было
«закрепиться», — воронки от снарядов, поваленные стволы пальм и руины
разбомбленных японских бункеров. Несколько десантников ринулись на приступ
наперекор шквальному огню, которым их встретили японцы, засевшие в одном из
уцелевших бункеров. Десантники забросали бункер гранатами и тротиловыми
шашками. Затем к окутанному дымом и пламенем бункеру устремились
огнеметчики — с флангов их прикрывали стрелки. Подобравшись к
неприятельскому укрытию на расстояние пуска огненной струи, они пустили в ход
свое адское оружие — так, как это было описано выше. И дерзкий прорыв
морских пехотинцев увенчался успехом. Только какой ценой! На других же участках
штурмовым взводам удавалось продвинуться вперед всего лишь на несколько метров,
при том что они несли огромные потери.)
9 часов 20 минут. Возобновляется бомбардировка Бетио с
моря и воздуха. Главная цель — поддержать массированным ударом наступление
десантно-штурмовых подразделений в южной части острова. В небе над Бетио снова
появились истребители — объединившись в группы по двенадцать, они поддержали
массированный бомбовый удар не менее интенсивным пулеметным огнем. Что касается
корабельных артиллеристов и пилотов бомбардировщиков, перед ними стояла
сложная, даже, можно сказать, деликатная задача: 1) не накрыть атакующие
подразделения; 2) нанести как можно меньший ущерб местному аэродрому. Тем
временем вдоль пляжей непрерывно сновали санитары с носилками — они
перетаскивали с поля боя убитых и раненых. Тела погибших десантников
разлагались прямо на глазах — воздух наполнился тошнотворным трупным
смрадом. Впрочем, и живые являли собой удручающее зрелище: в грязи с головы до
ног, лица у всех почернели (от пыли и копоти), комбинезоны превратились в
жалкие лохмотья.
Полковник Шуп перенес свой КП на 15 метров в глубь
острова, устроив его в траншее перед крупным бункером (10 м х 3 м х 3 м). Стены
бункера были сколочены из толстенных пальмовых бревен, уложенных в два ряда с
80-сантиметровым промежуточным зазором, заваленным песком. Сверху бункер также
был засыпан песком. Пальмовые бревна были 1502– сантиметров в диаметре и
скреплены 20-сантиметровой [461] толщины стальными скобами. Иначе говоря, разрушить
столь мощное укрепсооружение можно было разве что крупнокалиберной бомбой или
снарядом, да и то лишь прямым попаданием. Если же бомба или снаряд взрывались
рядом с бункером, его еще больше заваливало песком и землей, что противнику
было только на руку.
10 часов 22 минуты. Полковника Шупа запрашивает штаб 2-й
дивизии под командованием генерал-майора Смита: «Хватит ли вам сил, чтобы
завершить операцию по захвату Бетио?» Ответ: «Обстановка неблагоприятная. Жду
дальнейших распоряжений».
11 часов 40 минут. Дивизионный штаб — Шупу:
«Уточните обстановку».
12 часов 14 минут. Шуп — дивизионному штабу:
«Положение нестабильное. К вам с докладом направляется полковник Карлсон».
13 часов 40 минут. Дивизионный штаб — Шупу: «3-й
батальон 2-го полка (тот, что высадился накануне в «красном» секторе 1)
продвинулся в глубь острова. Перед ним поставлена задача расчистить «зеленый»
сектор, где скоро предстоит высадиться 1-му батальону 6-го полка».
13 часов 50 минут. Шуп — дивизионному штабу:
«Подбросьте огнеметов, и побольше. Закрепитесь в южном квадрате, на пересечении
«красных» секторов 1–2. Стараемся удержаться».
14 часов 30 минут. По некоторым признакам положение
американцев на Бетио, похоже, не только стабилизировалось, но и укрепилось.
Так, например, «аллигаторы» уже беспрепятственно крейсируют между рифом и
пляжами, доставляя в один конец боевую технику, а в другой — раненых. Тем
не менее японцы продолжают их обстреливать, не причиняя, впрочем,
сколько-нибудь ощутимого вреда. На берегу уже вовсю стараются хирурги —
они оперируют раненых прямо на песке. (Раненым нужна кровяная плазма, иначе они
не дотянуть до корабельных лазаретов. Сосуды с плазмой подвешиваются на веревки,
натянутые между воткнутыми в песок штыками, вниз карабинами.) Теперь прорыв
пехотинцев на юге обеспечивают только что высадившиеся на берег легкие танки.
Они вплотную подходят к бункерам, упираясь дулами пушек в амбразуры, и
открывают огонь.
16 часов 00 минут. Подполковник Джордан докладывает Шупу
о том, что он вместе с отрядом из 170 человек (от 1-го и 2-го батальонов 2-го
полка) достиг южной оконечности острова. От усталости его люди едва держатся на
ногах; у них вышли все запасы воды и провианта, да и боеприпасы тоже на исходе.
Японцы предпринимают против десантников яростную контратаку с востока. Отряд
Джордана несет большие потери. Шуп немедленно посылает ему на помощь несколько
«аллигаторов» с боеприпасами, водой и провиантом.
17 часов 6 минут. Генерал-майор Смит принимает сообщение
от Шупа, в котором тот докладывает обстановку на 16 часов. Шуп указывает [462]
месторасположение своих позиций на карте, разграфленной на квадраты —
каждый пронумерован. Сообщение Шупа заканчивается так: «Несем огромные потери.
Точное число погибших неизвестно. Но победа все равно будет за нами».
*
* *
Итак, обстановка почти везде была одинаковая. На всех
участках по-прежнему шли ожесточенные бои. Но самыми кровопролитными они были в
так называемых черных секторах, где японцы точно вросли в землю. И все же, как
бы там ни было. Провидение уже определило победителя. К тому же, если
рассматривать операцию «Гальваник» как бы с высоты пережитых событий, сразу же
становится ясно, что американцы все равно захватили бы Бетио, — рано или
поздно. С другой стороны, очевидно и то, что японцы благодаря своей стойкости и
упорству сумели на некоторое время задержать продвижение американцев в глубь
острова, и все надежды морских пехотинцев на стремительный штурм в конце концов
обернулись долгой, изнурительной осадой, сопряженной с колоссальными потерями.
В самом деле, американцы рассчитывали на молниеносный захват — в итоге же
все закончилось жестокой рукопашной. И разве можно не восхищаться
прозорливостью — а отнюдь не бахвальством — полковника Шупа, твердо и
ответственно доложившего в штаб, что «победа все равно будет за нами»!
Если же обратиться к воспоминаниям рядовых участников
кровопролитных боев за Тараву, нетрудно заметить, что большинство из них
нисколько не сомневались, что судьба будет к ним благосклонна. Хотя те же
морские пехотинцы, что сдерживали контратаки японцев на южной оконечности
Бетио, поначалу пришли в отчаяние, которое скорее было сродни чувству
обреченности. И выстоять им, как ни странно, помогла мысль о неминуемой гибели —
в случае, если они дрогнут хотя бы на мгновение. А тем временем их товарищи,
выдвинувшиеся из «красного» сектора 3 на штурм аэродрома (в восточной стороне
острова), не переставали удивляться сами себе, не веря, что остались живы после
того, как оказались на совершенно голом пространстве, да еще простреливаемом со
всех сторон. Иначе говоря, в скорой победе не сомневались лишь те, кому выпало
десантироваться в «красных» секторах на другой день вечером. Не успели они
вступить на берег, как следом за ними подоспели силы артподдержки — джипы
с 37-миллиметровыми орудиями на прицепах. «А вот и десерт!» — радовались
пехотинцы, искренне полагая, будто джипы принесла на своих крыльях сама победа.
В 20 часов на береговой КП прибыл полковник Меррит
Эдсон — ему предстояло сменить Шупа на посту командующего
десантно-штурмовыми батальонами. Впрочем, полковник Шуп, взявший на себя всю
ответственность за исход штурма, причем в самых что ни на есть [463]
критических условиях, мог бы отказаться от замены и командовать дальше, тем
паче что официально его никто не отстранял от должности командующего. К тому же
с порученным ему заданием он справился отлично, за что впоследствии и был
удостоен самых высоких почестей и наград. Однако доблестный полковник Шуп вот
уже трое суток кряду не смыкал глаз. И генерал-майор Смит справедливо решил,
что для пользы дела будет лучше, если командование наземным КП примет человек
свежий, не успевший измотаться ни физически, ни морально, да еще с не
затуманенной усталостью парой глаз. Потом, в иных обстоятельствах, смена
командующего, безусловно, просто необходима. По прибытии на Бетио Эдсон (у
морских пехотинцев он пользовался не меньшим авторитетом, чем Шуп, — хотя
бы потому, что тогда, на Гуадалканале, командовал батальоном рейдеров), тотчас
же возглавив все действующие наземные силы, принялся составлять вместе с Шупом
план боевых действий на следующий день. Так что морским пехотинцам предстояло
провести на проклятом острове еще одну кошмарную ночь. И снова живые должны
были вдыхать запах разлагающейся плоти их погибших товарищей, оставшихся лежать
на прибрежном песке. И все же теперь им дышалось чуть полегче, потому как
помимо трупного смрада в воздухе уже витал головокружительный аромат скорой
победы. Наконец-то им удалось заснуть — правда, ненадолго, и далеко не
всем. Десантникам, улегшимся было на ночлег в наспех обустроенных воронках в
«красных» секторах, пришлось спешно покинуть свои убежища: в полночь уровень
воды в лагуне значительно поднялся — выше, чем обычно, и приливной волной
окатило весь берег. А незадолго до рассвета в небе над Бетио появились четыре
японских бомбардировщика» и нанесли удар по позициям морских пехотинцев.
Взрывом одной бомбы, упавшей близ западной границы «красного» сектора 1, убило
одного десантника и ранило восьмерых. Однако наземной контратаки со стороны
японцев в ту ночь, слава Богу, не последовало. Потом наступило утро третьего
дня.
День «Д» + 2 (22 ноября)
«Береговая линия делится на три крупных сектора. Каждый
сектор, в свою очередь, подразделяется на подсектора и обозначается
соответствующим цветом: красным, зеленым, черным...» Штабной офицер,
составлявший сопроводительную записку к оперативной карте острова Бетио
несколько месяцев назад, точно в воду глядел, когда писал вышеприведенные
строки. В самом деле, теперь-то мы знаем, что именно «красный» сектор был
обильнее других полит кровью морских пехотинцев. «Зеленый» также оправдал свой
цвет: десантники из [464] 1-го штурмового батальона 6-го полка «очистили» его как
будто во время учебной высадки — легко и с весьма незначительными
потерями. Именно там, в «зеленом» секторе, американцы впервые вкусили едва
ощутимый аромат победы. На рассвете третьего дня пехотинцы получили приказ
выдвинуться в восточном направлении — к «черному сектору». Тогда-то и
наступил переломный момент. И сектор этот оправдал свой цвет с лихой.
Шестой полк морской пехоты был знаменит: он прославился
еще в годы первой мировой войны и был удостоен одной из почетнейших наград
Франции — аксельбанта{30} — за стойкость и
мужество, проявленные в боях на территории Франции. Шестому полку, верно
хранившему свои боевые традиции, как, пожалуй, ни одному другому, были присуши
дух товарищества и чувство спайки, возведенные в абсолют. Ему-то и выпало
теперь штурмовать побережье Бетио, отмеченное на оперативной карте как «черный»
сектор. Пехотинцы ринулись в атаку со всей решимостью, на какую только были
способны, надеясь захватить его с ходу. Но кто знал, что именно эту часть
побережья японцы опутали самой густой сетью оборонительных сооружений! Через
каждые пять-десять метров — бункер, зарывшийся в песок чуть ли не по самую
крышу и больше похожий на торчащую из-под земли голову чудовища с разверзшейся
огнедышащей пастью. Легким танкам оказалось не под силу подавить сопротивление
японцев на этом участке. И в восемь часов к «черному» сектору подошел средний
танк — один-единственный. Но ничего не поделаешь — приходилось пока
довольствоваться и этим. Танк-одиночка упорно продвигался от бункера к бункеру
под перекрестным обстрелом неприятеля и отвечал не менее яростным огнем —
настолько, насколько позволяли возможности его единственной пушки. Только под
прикрытием среднего танка пехотинцам из «шестого» штурмового и удалось прорвать
оборону противника, да и то ценой тяжелейших потерь. Ко всему прочему,
десантники страдали от жесточайшей жары и жажды. И с каким облегчением
встретили они «аллигаторы», которые подвезли для них с северного берега Бетио
двадцатилитровые бидоны с водой. Вот только бидоны эти залили еще в Новой
Зеландии, а за долгое время перехода к Тараве, да еще под действием
испепеляющих лучей экваториального солнца их внутренняя эмалированная облицовка
окислилась — и вода испортилась. Во всяком случае, для питья она уже была
непригодна. Так что штурм пришлось продолжать «всухую» — иного выхода не
оставалось. Незадолго до полудня пехотинцы из 1-го батальона Шестого полка, потерявшего
сорок процентов [465] личного состава, закрепились в бомбовых воронках, чтобы
перевести дух и перегруппироваться. За утро они продвинулись в глубь острова
всего лишь на семьсот метров.
В 6 часов 15 минут эсминцы и самолеты начали
обстреливать и бомбить восточную часть острова. К этому времени Бетио уже
больше походил на пустыню, или, если угодно, своим неприглядным видом он скорее
напоминал свернувшуюся в клубок облезлую кошку. И эта опустошенная, мертвая
земля, жаждавшая крови как ненасытный вампир, продолжала отнимать у людей
жизни. В трехстах метрах к юго-востоку от КП полковника Эдсона один из
штурмовых батальонов попытался окружить и подавить сопротивление японцев,
засевших в некоем подобии крепости, — трех бункерах, обнесенных со всех
сторон завалами из пальмовых стволов. Но прежде десантникам пришлось изрядно
поломать голову над тем, как же к ним подступиться. Дело в том, что бункеры
стояли почти вплотную друг к другу и подойти к ним было не так-то просто —
ни танку, чтобы расстрелять их в упор, ни человеку, чтобы забросать амбразуры
взрывчаткой. Тогда было решено попробовать пустить в ход минометы. И вскоре
кому-то из минометчиков удалось поразить одну из трех целей прямо в
яблочко — то есть аккурат в амбразуру. По роковому для японцев стечению
обстоятельств, мина рванула возле порохового склада, размешенного там же,
внутри бункера. Через мгновение-другое громыхнул страшной силы взрыв — и
первое на пути десантников неприступное сооружение, сколоченное из крепких
пальмовых бревен, разнесло вдребезги. Второй бункер был поменьше первого,
однако он оказался целиком железным и по виду напоминал корабельную орудийную
башню. К бункеру подошли два средних танка и почти в упор — с десяти
метров принялись расстреливать его из пушек. Через каких-нибудь пять минут (за
этот короткий промежуток времени «башня» раскалилась чуть ли не докрасна и
задымилась) из боковой двери бункера выскочил полуголый японец — на нем
была только набедренная повязка, и тут же бросился под танк — так быстро,
что огнеметчики даже не успели направить на него свое оружие. Раздался глухой
взрыв... Но что мог сделать одержимый камикадзе среднему танку своей гранатой?
Ровным счетом ничего: она была ему что слону дробина. Взрыв даже послужил танку
сигналом к атаке. Он рванулся с места, не переставая стрелять из пушки уже в
упор, и скоро превратил железный бункер в решето. Третий бункер с виду являл
собой настоящее монументальное сооружение. Судя по фотоснимкам, сделанным во
время атаки (американцы по ходу дела все снимали на кино — и фотопленку),
он походил на небольшой холм, от двадцати до тридцати метров в диаметре,
заваленный песком, пальмовыми бревнами и всякими обломками. На самом же деле
это была громадная железобетонная башня наподобие тех, что возводились на [466]
«линии Мажино»{31}. Помимо всего прочего, с
внешней стороны она была обнесена изгородью из все тех же проложенных песком
стволов пальмовых деревьев. (Построить систему подземных оборонительных сооружений
на атолле невозможно: стоит только копнуть поглубже, как яма тут же заливается
водой, подземный уровень которой доходит здесь почти до земной поверхности.)
Словом, эту железобетонную глыбу пришлось атаковать с помощью огнеметов.
Огнеметчики продвигались вперед очень медленно — под шквальным огнем
противника: японцы палили по ним из винтовок, пулеметов и легких гаубиц.
Наконец через час после упорного прорыва огнеметчики подобрались к скатам
бункера, и улучив мгновение, принялись через амбразуры заливать внутрь огненные
струи. В это же время другие десантники накрыли бункер сверху. Японцы
повыскакивали через боковые двери наружу, вознамерившись контратаковать. Но не
тут-то было: огнеметчики тотчас же превратили их в факелы. Японцы, корчась в
страшных муках, падали, недолго катались по земле и потом умирали. Между тем
остальные десантники продолжали штурмовать крышу бункера. Японцы, смекнув, что
путь через верх отрезан, устремились к южному и восточному выходам. Но стоило
кому-нибудь из них выскочить наружу, как его тут же косило пулеметной очередью
или валило взрывом гранаты. Однако далеко не все японцы отважились покинуть
свое последнее убежище — многие так и остались сидеть внутри,
понадеявшись, как видно, на чудо. Но вместо чуда произошло следующее.
Американцы подогнали к бункеру бульдозер и завалили амбразуры песком и
землей — участь тех, кто затаился внутри, была предрешена...
Впрочем, бульдозеры пригодились не только для того,
чтобы заживо замуровывать японцев в их же бункерах. Вскоре им нашлась другая
работа. Неподалеку от КП полковника Эдсона, на прибрежном песке лежали в ряд
десятки тел убитых морских пехотинцев. И запах на берегу стоял такой, что не
продохнуть. Погибших даже нечем было прикрыть — они так и лежали,
обезображенные жуткими ранами и тронутые тленом. Один из бульдозеров отрядили
рыть братскую могилу — там же, на песчаном пляже. То была длинная,
прямоугольной формы и метровой глубины траншея. Следом за тем солдаты из
похоронной команды принялись укладывать туда тела погибших. Они проделывали это
очень бережно — так, чтобы их товарищи по оружию и в смерти держались
плечом к плечу. А в это время капелланы — католический и
протестантский, — стоя на краю по разные стороны братской [467]
могилы, читали по убиенным рабам Божьим заупокойную молитву. Однако время
поджимало: мертвецов уже нельзя было дольше держать на открытом воздухе,
особенно тех, кого извлекли из воды. Поэтому, как только были произнесены
последние слова молитвы, бульдозер развернулся и начал засыпать тела убитых
землей. Аминь!..
*
* *
Полдень. Последние уцелевшие на Бетио пальмы уже
превратились в жалкие обрубки, обращенные обугленными, дымящимися верхушками к
голубому небу. Они больше не отбрасывали тени, и под раскаленным солнцем, куда
ни кинь взор, открывалось одно и то же трагическое зрелище: покрытые копотью
гребни некогда белоснежных дюн, сплошь усеянные обгоревшими, искореженными
обломками. Точно такое же впечатление иной раз производят сюрреалистические
полотна, на которых земля предстает в виде запустелого кладбища, омытого
лучезарным светом, струящимся из мирного поднебесья, не омраченного ни единым
облачком. Итак, десантники из 1-го штурмового батальона Шестого полка,
окопавшись в «черном» секторе неподалеку от берега, ожидают, когда им подвезут
свежую воду, а заодно, когда подоспеет подкрепление. Они натягивают поверх
воронок все, что только можно, лишь бы укрыться от безжалостных солнечных
лучей, жалящих подлеще разъяренных пчел. В 13 часов 30 минут поступает
приказ — переходите в наступление на восточном фланге. Подпись: «Эдсон».
Ну что на это скажешь? Только одно: «шестой» есть «шестой», а это, стало быть,
означает, что высокое положение обязывает — всегда и везде. Пожалуй, лишь
мысль о принадлежности к «шестому ударному» и поддерживает сейчас боевой дух у
десантников. Ну а то, что не подвезли воду, не беда: до начала атаки время еще
есть — значит, можно перекурить.
13 часов 55 минут. На Бетио прибывает генерал-майор
Смит, командующий 2-й дивизией морской пехоты. Полковники Эдсон и Шуп принимают
его в убогом КП, представляющем собой огромную воронку, частично укрытую от
испепеляющих солнечных лучей полотнищами плащ-палаток и накидками. Смит, в
круглой каске, очках без оправы, рубашке с короткими рукавами и расстегнутым
воротничком, подпоясанный ремнем, на котором покачивается кобура с кольтом
вороненой стали, больше похож на ученого мужа, нежели на генерала. В
«аллигатор», на борту которого он отбыл на остров, угодил неприятельский
пушечный снаряд, и осколком тяжело ранило водителя. Смит, не проронив ни звука,
покинул подбитый бронетранспортер и пересел на другой — впрочем, вид у
дивизионного командира был слегка озабоченный. Теперь американцев и на суше
превосходили японцев по количеству вооружения и боевой техники. К этому же
времени на остров высадились дополнительные подразделения средних танков, по 32
тонны весом каждый, а также — большое число гусеничных транспортеров [468]
с 75-миллиметровыми орудиями. «Итак, на этот час наше положение
таково...» — начал свой доклад полковник Эдсон. Далее он сообщил командующему
о том, что японцы пока удерживают треть территории в восточной части острова
(изображенном на карте в виде птичьего хвоста), которая подвергается
непрерывным бомбардировкам с моря и воздуха. В других же местах японцы держатся
поодиночке или малочисленными группами буквально насмерть. И выбить их с
позиций так же тяжело, как вырвать сломанный коренной зуб. Впрочем, лучше, как
говорится, один раз увидеть, чем сто раз услышать. «Тогда идемте
поглядим», — соглашается Смит.
15 часов. Наконец-то пехотинцам из «Шестого» штурмового
подвозят долгожданную воду.
16 часов. Прибыли еще бидоны с водой. Бойцам также
раздали соль в таблетках. (Вместе с потом из организма, как известно, выводятся
и соли, необходимые для поддержания их жизнедеятельности.) Наступление продолжается.
1-й батальон Шестого полка делает свое дело методично — как какую-нибудь
рутинную, но очень нужную работу.
16 часов 5 минут. После обхода «своих» позиций
генерал-майор Смит радирует адмиралу Хиллу, командующему оперативной
группой-53: «Обстановка по-прежнему неблагоприятная. Скорая очистка Бетио
представляется невозможной. Вследствие тяжелых потерь среди офицеров затруднено
командование отдельными подразделениями. Противник продолжает оказывает упорное
сопротивление в квадратах 212, 213, 214, 237, 210, 209, 208 (в восточной части
острова). Большая часть неприятельских укреплений на восточной оконечности
острова не пострадала. В данный момент условная линия фронта проходит вдоль
западного берега, через квадраты 214, 236 и 212. К западу от линии фронта
сохранилось множество надежно укрепленных пунктов противника — все они
расположены на контролируемой нами территории. На полный захват острова
требуется по меньшей мере пять дней».
*
* *
Любой настоящий командир, отправляя высшему командованию
донесение об оперативной обстановке, как правило, сгущает краски, причем далеко
не всегда в свою пользу. И это вполне оправдано. Ведь он прекрасно отдает себе
отчет в том, как воспримут его донесение в высшей инстанции, —
покачают-покачают головой и, снисходительно улыбнувшись, скажут:
«Знаем-знаем... Значит, не так уж все плохо». Да и потом, не сгустишь
краски — не видать тебе ни подкрепления, ни провианта, ни боеприпасов
столько, сколько необходимо. И тут уж ничего не попишешь: на войне — как
на войне. С другой стороны, если бой выигран, а высшее командование не ведает,
сколь дорогую цену пришлось за это заплатить, особых похвал от него не жди. [469]
Только не подумайте, будто я говорю об этом, чтобы
бросить тень на Джулиана Смита, якобы озабоченного лишь тем, как бы не
опорочить свою репутацию и не уронить честь мундира. Никоим образом: уж
кого-кого, а генерал-майора Смита никак нельзя было причислить к категории
честолюбцев. Просто, составляя донесение адмиралу Хиллу, Смит поступил как
командир в высшей степени благоразумный, до топкости знающий правила военной
игры: ведь старался-то он не для себя лично, а для своих людей — чтобы
уберечь их от верной смерти, и если не всех, то хотя бы многих. И это,
безусловно, достойно самого высокого уважения.
Во время инспекционного обхода захваченных у неприятеля
территорий, где кое-где все еще громыхали взрывы и свистели пули, Эдсон с
Шупом, конечно же, обратили внимание генерала Смита на очевидные признаки того,
что кровавой бойне скоро конец. Так, например, теперь японцы вместо того, чтобы
стоять насмерть, предпочитали кончать жизнь самоубийством. Американские
командиры натыкались на тела самоубийц всюду: в бункерах, окопах, траншеях...
Некоторые японцы, как видно, стрелялись, приставив дуло карабина ко лбу, другие
подрывались на своих же гранатах, накрыв их грудью... Генерал-майор Смит тотчас
же отдал приказ похоронить погибших японских солдат, тем более что от них также
исходил жуткий смрад.
Что же касается десантников из 1-го батальона Шестого
полка, то начиная с 13 часов 30 минут они продвигались вдоль южного берега
острова все дальше. Но в 18 часов 30 минут наступление было приостановлено, и
десантники стали окапываться: ночь им снова предстояло провести на поле боя, а
там, кто его знает, как оно сложится — ночью-то...
К вечеру третьего дня почти всех оставшихся в живых
японцев оттеснили на длинную и узкую, в виде птичьего хвоста, восточную
оконечность Бетио — за аэродром. И вот теперь американцы приготовились
отражать их яростные контратаки, во время которых они обычно доводили себя до
полного исступления, близкого к состоянию транса. На сей раз предчувствие не
обмануло морских пехотинцев: японцы действительно пошли в контратаку —
сначала вечером, а потом ночью. Самый жестокий удар пришелся на позиции в «черном»
секторе. Официальные донесения о событиях той ночи кажутся довольно сумбурными,
как и сами боевые действия, которые проходили в обстановке полнейшего хаоса. По
словам же непосредственных участников тех боев, «японцы предприняли
массированный штурм». А ведь к тому времени японцев осталось на Бетио не больше
четырех сотен. По некоторым сведениям, первая контратака началась в 19 часов 30
минут, причем атакующих тогда было не так уж много — человек пятьдесят, не
больше. Зато это были сущие фанатики — потому-то им и удалось [470]
прорвать передовую линию обороны 1-го батальона 6-го полка. Как когда-то в
джунглях Гуадалканала, они набросились на американцев со всех сторон, не дав им
опомниться. Завязалась жестокая рукопашная схватка — в ход шло все подряд:
гранаты, штыки, ножи, кулаки. И продолжалась она около часа. И вот в
критическую минуту американцы дрогнули. Командир роты «В», удерживавшей
передовой оборонительный рубеж, запросил по телефону подкрепление. В ответ ему
было сказано, что «подкрепления не будет и что рота «В» должна держаться до
конца». Ну что же, пехотинцам было не впервой слышать такое. Они собрались с
силами, как всегда поступали в самых критических ситуациях, и отбросили японцев
назад — тех, кто остался в живых. Возвращаясь к официальным документам,
следует отметить, что ни в одном из них о запросе подкрепления не упоминается
ни словом, равно как и о том, почему же рота «В» так его и не получила. Иначе
говоря, это навсегда осталось тайной, покрытой мраком той кошмарной ночи. Не
исключено и то, что высшее командование посчитало — по обыкновению, —
что положение не столь уж критическое, чтобы жертвовать лишними людьми, которых
и так осталось мало. А может, кто его знает, главнокомандующие решили проверить
6-й полк на прочность: уж коли вы считаете себя героями, докажите-де это личным
примером? Как бы там ни было, тут можно предполагать все что угодно.
Следом за тем японцы контратаковали дважды: в 23 часа 00
минут и 23 часа 30 минут, — но уже не так неистово, как в первый раз. В
последнюю — третью — контратаку они пошли всеми оставшимися силами
(около 300 человек), и было это в три часа утра 23 ноября, при лунном свете.
Сказать, что японцев тут же отбросили назад, было бы не совсем точно. Куда
вернее будет то, что их попросту сокрушили. К тому времени глубина фронта
составляла уже не больше двухсот метров. Японцы ринулись всем скопом на
одну-единственную позицию, которую американцы, слава Богу, успели укрепить той
же ночью за счет артиллерии. Между тем корабельные орудия принялись планомерно
«зачищать» тыловые позиции японцев с востока на запад, отрезав таким образом
неприятелю путь к отступлению, а с другой стороны, подставив его под лобовой
огонь береговой артиллерии. И снова началась бойня. Когда же первые солнечные
лучи осветили поле битвы, оказалось, что уничтожить противника до конца не
удалось. Несколько японцев засели в бункерах на восточной оконечности Бетио и
продолжали упорно отстреливаться. В 8 часов 00 минут после очередного
артобстрела с моря американцы пустили вперед танки, а следом за ними —
огнеметчиков. И «птичий хвост» наконец был «зачищен».
*
* *
На четвертый день взошедшее над горизонтом солнце палило
столь же беспощадно, как и накануне. На крохотном острове, превращенном [471]
за три дня в пустыню, воцарились покой и тишина, лишь изредка нарушаемые
отзвуками одиночных выстрелов и взрывов тротиловых шашек. Потом все стихло
окончательно. В полдень генерач-майор Смит сообщил адмиралу Генри Хиллу,
командующему 53-й оперативной группой, следующее: «Настоятельно рекомендую
лично вам и вашему штабу прибыть на берег сегодня же. Только здесь вы сможете
получить настоящее представление о том. к какому сопротивлению со стороны
противника нам следует готовиться при разработке дальнейших тактических
операций». Хилл высадился на Бетио вместе с адмиралом Нимицем — тот прибыл
к месту проведения операции «Гальваник» на самолете прямо из Новой Зеландии. И
генерал-майор Смит устроил главнокомандующим показательный обход захваченной
территории. Взорам главнокомандующих предстала поистине ужасающая картина:
живые хоронили мертвых, а между делом закусывали, притом с огромным аппетитом,
невзирая на нестерпимое зловоние, которым, точно незримой пеленой, заволокло
целиком весь остров. В 13 часов 10 минут было объявлено во всеуслышание о том,
что остров Бетио взят.
Торжественная церемония по вступлению во владение
завоеванной территорией состоялась на другой день — 25 ноября. На
флагштоках отныне развевались два флага — американский и британский
(прежде — до японской оккупации — остров принадлежал англичанам), а
под ними в почетном строю стояли победители — морские пехотинцы, моряки и
летчики. Потом грянули сигнальные горны и морские пехотинцы, благодаря которым,
собственно, и была завоевана победа, парадным же строем двинулись к молу —
там их уже ждали десантные катера, чтобы доставить обратно на транспорты. А на
берегу Бетио тем временем шла полным ходом выгрузка разнообразной строительной
техники и всевозможных оборонительных средств. По аэродромному полю разъезжали
грейдеры, приписанные к военно-морским инженерно-строительным частям, —
они расчищали взлетно-посадочную полосу от завалов и обломков и заравнивали
зиявшие повсюду воронки от бомб и снарядов.
В общей сложности бойня на Бетио-Тараве длилась
семьдесят два часа. За это время американцы потеряли 988 человек убитыми, в том
числе 55 офицеров; количество раненых составило 2311 человек. Что до
неприятеля, потери с его стороны были не менее впечатляющими, чем оказанное им
сопротивление. Так, по состоянию на 20 ноября (об этом упоминалось в
документах, обнаруженных в одном из бункеров, где размешался главный штаб
противника), численность японского гарнизона на Бетио составляла 4836 человек,
включая 129 корейских рабочих, взятых впоследствии в плен. Из военного
же — японского — контингента в плену оказались только 17 человек.
Остальные 4690 человек были убиты. [472]
VI. Откат
В конце января 1942 года авианосец «Энтерпрайз»
находился в центральной части Тихого океана — на пути к Маршалловым
островам, по которым должны были нанести удар его самолеты. Американские газеты
представили ту операцию как «большой рейд», хотя на самом деле в том походе
участвовали только два авианосца, шесть крейсеров и десяток эсминцев.
И вот ровно через два года — день в день —
«Энтерпрайз» снова в тех же водах и следует тем же курсом. Оперативное ударное
соедине-ние-58, помимо него входят еще 18 авианосцев (6 больших, 6 легких и 6
конвойных), 15 линкоров, 9 тяжелых крейсеров, 6 легких и четыре десятка
эсминцев; а также — войсковые и грузовые транспорты, танкеры, транспортные
доки десантно-высадочных средств (ТДД), танко-десантные корабли (ТДК), плавучие
базы гидросамолетов и другие вспомогательные суда. Вышеперечисленные корабли
собрались из разных мест — Перл-Харбора, Калифорнии, с Алеутских островов,
из Новой Зеландии, с островов Эллис. С какой целью? Затем, чтобы нанести удар
по очередному атоллу и выбить оттуда японцев. Вернее — чтобы захватить
небольшой островок, входящий в состав того атолла. Итак, речь идет об атолле
Кваджалейн и одноименном острове, едва выступающем на поверхности лагуны, почти
как Бетио на Тараве; правда, Кваджалейн чуть больше Бетио — площадь его
составляет три квадратных километра. Начиная с 5 января Кваджалейн ежедневно
бомбили «летающие крепости». Впрочем, точно так же бомбили и Тараву. А
толку-то? В результате американцы наткнулись на Бетио на упорное и ожесточенное
сопротивление противника. Японцы, которые должны были бы погибнуть все до
единого, как ни в чем не бывало косили морских пехотинцев из пулеметов, не
давая им подступиться к берегу. Так что американцам вовсе не улыбалось
оказаться застигнутыми врасплох снова — на подступах к Кваджелейну. А
посему предстоящую десантную операцию они продумали самым тщательным образом,
решив задействовать для ее проведения невиданное доселе число сил и средств.
Тогда — два года назад — утром, перед самой высадкой на Бетио обрушилось
3000 тонн бомб и снарядов, что составляло по тонне с лишком на один квадратный
метр. Но этого оказалось явно недостаточно, поэтому мощность предварительного
удара по Кваджалейну было решено увеличить в пять раз.
29 января авианосное ударное соединение вышло на огневую
позицию. И началась операция по «зачистке» цели с моря и воздуха. Она
продолжалась два дня кряду, и даже утром в день «Д», на который было назначено
начало десантной операции. Однако теперь первыми к [473]
берегу выдвинулись танки. А десантники, ожидая своего часа, наблюдали с борта
транспортов и близлежащих пустынных островков, как Кваджалейн мало-помалу
превращался в гигантский костер. Наконец час атаки пробил и первые
десантно-штурмовые эшелоны, погрузившись в «аллигаторы», направляются к
песчаным пляжам Кваджалейна. И через некоторое время беспрепятственно
высаживаются на берег. Операция расписана буквально по минутам — с учетом
того, что все препятствия и опасности уничтожены заблаговременно. Затри
предыдущих дня остров должен был быть расчищен целиком. Но, едва ступив на
берег, пехотинцы наткнулись на препятствие, к которому не были готовы: остров
оказался неузнаваем — глазу совершенно не за что было зацепиться. Никаких
ориентиров. А ведь на искусно выполненных рельефных макетах Кваджалейна были
обозначены всевозможные постройки. Так где же они? Теперь от них не осталось
даже развалин — ни единого мало-мальски различимого следа. А куда
подевались пальмы, которые торчали на макетах сплошными крохотными кустиками?
Не видно ни одной. А где приметные складки местности? Все смешалось в едином
хаосе: земля вздыбилась и больше напоминает лунную поверхность. Вокруг ни
души — во всяком случае, на первый взгляд. Пехотинцы осторожно, не без
опаски продвигаются вперед. Но боятся они не столько вероятного противника,
сколько своих же бомб и снарядов: ведь бомбардировка острова продолжается и с
моря, и с воздуха. Их предупредили, что огневая подготовка просчитана с
точностью до миллиметра и на земле им ничто не угрожает. Люди поверили. Однако,
согласитесь, не очень-то приятно идти и слышать, как у тебя над головой с воем
проносятся снаряды, или видеть, как из зависших прямо над тобой самолетов
сыплются горохом сверкающие на солнце бомбы. И даже если ты уверен, что рванут
они далеко впереди, тебя все равно охватывает страх: ведь страх сильнее даже
самой крепкой уверенности. А тут еще откуда ни возьмись истребители: они
проносятся так низко, что того и гляди снесут голову, и знай себе поливают
землю трассирующими пулеметными очередями в каких-нибудь пятнадцати метрах
перед тобой. К тому же в этот раз летчики впервые опробуют так называемые
«ракеты» — реактивные снаряды. Они выстреливаются из специальных бомбовых
отсеков, подвешенных к брюху торпедоносцев. Пилот направляет самолет на
цель — и нажимает на кнопку на приборной доске. Хотя ракета движется по
изогнутой траектории, с земли кажется, что она летит совершенно прямо, как
стрела. А точность удара и пробивная сила у нее просто потрясающие. Мне, как и
многим другим, не раз случалось видеть такие ракеты в действии — в военных
кинохрониках: мгновенный пуск — длиннющий огненный шлейф — и страшной
силы взрыв. Вот что такое авиационный реактивный снаряд! И всякий раз, когда в
воздухе слышится вой «ракеты», пехотинцы, медленно продвигающиеся в глубь [474]
Кваджалейна, невольно втягивают головы в плечи, опасаясь, как бы их ненароком
не зацепило. А тем временем прямо перед ними земля изрыгает пламя и дым.
Позднее десантники будут рассказывать, что это светопреставление действовало на
них даже успокаивающе. Но поначалу при виде всего этого у них аж дух
захватывало от страха. Оно и понятно: человек иной раз чувствует себя, мягко
говоря, не в своей тарелке, когда вдруг оказывается в обстоятельствах, которые
он же сам для себя и создал.
Никто тогда не мог допустить и мысли, что к концу дня
«Д» на Кваджалейне выживет хоть один японец, какими бы мошны ми ни были
фортификационные сооружения, воздвигнутые неприятелем за двадцать лет оккупации
Маршалловых островов. Да и потом, атолл, как мы уже знаем, далеко не самое подходящее
место для строительства укреплений — например, подземных, самых прочных и
надежных. В самом деле, бункеры на Кваджалейне ничем не отличались от тех, что
японцы понастроили на Тараве. И самое забавное то, что некоторые из них
пехотинцы из первых штурмовых эшелонов прошли, даже не заметив, поскольку
остров, напомним, был сплошь перепахан бомбами и снарядами. Так что поди
разбери, что там у тебя под ногами — гребень дюны или крыша заваленного
песком бункера. Да и разбираться-то было некогда. А среди выбоин и завалов
всегда найдется хоть какая-нибудь лазейка. Японцы выдержали удар. Они затаились
в неглубоких бункерах-склепах — и с наступлением сумерек стали осторожно
выползать из своих песчаных нор, точно крабы. Ровно в полночь они бросились в
атаку. Их появление в тылу у американцев напоминало сцену из фильма ужасов:
коренастые, скрюченные злобные призраки ночи вырастают буквально из-под земли и
начинают свою дикую охоту. И американцы — чего там греха таить —
действительно оцепенели от ужаса. Правда — ненадолго. Ночную мглу тут же
вспороли ослепительно яркие огнеметные струи — и вездесущие призраки,
охваченные пламенем, стали один за другим валиться на землю как подкошенные,
так и не успев дотянуться до своих жертв. Лишь немногим удалось избежать «чистилища» —
они вмиг растворились в ночи... Дальнейшее продвижение в глубь острова пришлось
отложить до утра. Теперь-то уж американцы держали ухо востро: они шли,
прощупывая глазами — а где и штыками — малейшую складку местности,
любой подозрительный холмик, любой завал. Чуть что, по радиотелефону
передавался предупредительный сигнал — и по указанному квадрату тотчас же
наносили удар корабельная артиллерия и пикирующие бомбардировщики. Потом в
воздух поднимались истребители и принимались жалить «подозрительное» место
пулеметными очередями. Бесперебойная огневая поддержка теперь обеспечивалась за
счет непрерывной радиотелефонной связи, действовавшей в режиме «земля —
воздух — вода»: офицеры морской пехоты отныне поддерживали [475]
постоянный контакт с координаторами воздушных операций и управляющими огнем
корабельной артиллерии. Затем сосредоточенный бомбардировочный удар был нанесен
по квадратам, лежащим впереди рубежа атаки. И как ни странно, за все время, что
длилась планомерная «зачистка» острова, неприятель ни разу не обнаружил своего
присутствия ни на море, ни в воздухе. Другими словами, к утру четвертого дня на
Кваджалейне осталось в живых не более пятисот японцев — и все они
сосредоточились на последней пяди островной суши шириной чуть больше полкилометра.
Но это уже были далеко не те бойцы, что прежде: большинство из них оглохли
подчистую и пребывали в полной прострации; многие были тяжело ранены, а убитым
и вовсе было несть числа: их телами был усеян весь остров. Таким образом, в тот
же день, в четыре часа пополудни, остров оказался целиком в руках американцев.
Однако не успели объявить об этом во всеуслышание, как из подземных склепов на
победителей ринулись недобитые японцы — их было дюжины две, не больше. Но
огнеметчики и в этот раз не подкачали...
В это же время американцы высадились на островах Рой и
Наму, также входящих в состав атолла Кваджалейн, которые японцы успели
превратить в два голых летных поля, расположенных аккурат на уровне моря. На
Рое осушение взлетно-посадочной полосы осуществлялось с помощью
водостоков — 60 сантиметров в ширину и 90 сантиметров в глубину, —
выходивших в лагуну. В этих-то сточных канавах и затаились японцы, выжидая,
чтобы американские морские пехотинцы подошли поближе. Затем они открывали по
ним беспорядочную пальбу. Огнеметчикам и здесь пришлось изрядно потрудиться. И
через три дня остров был полностью очищен. В общей сложности в боях за атолл
Кваджалейн американцы потеряли убитыми 356 человек, а японцы — около
восьми с половиной тысяч.
В списке руководителей операции по захвату атолла
Кваджалейн значатся имена доброго десятка контр-адмиралов и четырех или пяти
вице-адмиралов, не считая генералов. Есть в этом списке и имя небезызвестного
нам контр-адмирала Реймонда Спрюэнса, непоколебимого «человек-робота». Сразу же
за ним следует командующий тактической авианосной группой контр-адмирал Марк
Митчер — личность довольно характерная. Во время знаменитого рейда в
апреле 1942 года капитан I ранга Митчер командовал авианосцем «Хорнет»
(впоследствии, как мы помним, он был потоплен), на борту которого тогда
находилась эскадрилья армейских бомбардировщиков В-25, нанесших удар по Токио.
Митчер был высок и сухопар. У него было багровое, иссеченное морщинами лицо,
безусловным украшением которого служили живые голубые глаза, скрытые под кустистыми
белесыми, словно выгоревшими, бровями. Прибавьте к этому непомерно длинную
шею — и портрет, можно считать, готов. Впрочем, для полноты картины [476]
нельзя не упомянуть про бейсбольную кепку, неизменно венчавшую голову
контр-адмирала Митчера, непременно распахнутый воротничок рубашки и высокий
табурет — как у теннисного арбитра, — на котором он любил восседать,
когда наведывался на мостик. Другими словами — ничего общего с типично
европейским представлением о геройском образе флотоводца. Но как бы там ни
было, забегая вперед, скажем, что вскоре контр-адмиралу Митчеру представится
возможность проявить все свои таланты. А пока — на Кваджалейне — он,
подобно большинству других высших офицеров, отличился всего-навсего как
добросовестный исполнитель чужой воли, не более того.
«Кваджалейн стал своего рода повторением Таравы, только
в безукоризненном варианте», — писали тогда военные обозреватели. И тут
они были совершенно правы. В этот раз американцы предусмотрели все до мелочей.
Так, например, по мере продвижения в глубь Кваджалейна тела убитых сразу же
засыпали негашеной известью, чтобы заглушить запах разложения. А работы по
расчистке и восстановлению захваченной территории начались тотчас же после
того, как отгремели последние выстрелы, при том что велись они в ускоренном
темпе и по всему фронту, чего прежде не бывало. Таким образом, менее чем за
сутки Кваджалейн превратился в одну гигантскую стройку. «Собрать все тела
убитых японцев мы, конечно, не успели, — писал кто-то из военных
корреспондентов. — Вполне возможно, что они оказались погребенными под
заново укатанным железобетонным панцирем аэродромного поля».
1 февраля американцы захватили атолл Маджуро, лежащий
чуть к юго-западу от Кваджалейна; высадка прошла беспрепятственно, потому как
атолл был необитаем. А через несколько дней в лагуне Маджуро бросили якорь
корабли 58-го оперативного ударного соединения. И на главном острове атолла тут
же закипела работа. Пока экскаваторы и бульдозеры разравнивали дюны,
подготавливая строительные площадки, на берег выгружали сборные домики, ангары,
бараки, хозяйственные постройки — все это предстояло перетащить на тягачах
в глубь острова по уже проложенным меж пальмовых деревьев песчаным трактам. К
тому времени на Маджуро уже успели построить заправочные площадки и станции, а
на берегах лагуны — молы, у которых швартовались катера, перевозившие на
остров моряков, чтобы те могли наконец ощутить под ногами твердую землю и
отдохнуть в новооткрытом клубе «Маджуро-Бич» — главной
достопримечательности острова. Маджуро был самой обычной «временной базой»,
какие выросли на оккупированных американцами островах Микронезии, точно грибы
после дождя. И неизменными зрителями широкомасштабных строительных работ везде
и всюду были туземцы. Они посиживали где-нибудь в сторонке и с благоговейным
любопытством наблюдали, как по мановению руки «светлоликих богов» преображалась
их родная земля, [477] на которой один за другим вырастали гигантские
«храмы-святилища». (Кое-кто из туземцев уже довольно чавкал жевательной
резинкой... а через месяц многие из них уже вовсю разъезжали на джипах и
грузовиках.)
Остальные атоллы в архипелаге Маршалловых островов
американцы обошли стороной, невзирая на то что там все еще находились
неприятельские гарнизоны. Эти островки были перепаханы бомбами настолько, что
там не мог сесть ни один самолет, не говоря уже о том, чтобы взлететь. Таким
образом в воздушном пространстве архипелага повсеместно господствовали
американские самолеты — они летали совершенно свободно, не обращая
никакого внимания на редкие одиночные выстрелы японских зенитных орудий,
которые еще не везде были уничтожены. Впрочем, и они скоро смолкли, потому как
у японцев вышли снаряды. А если какой-нибудь неприятельской подводной лодке и
удавалось подойти к «блокированной зоне» и выгрузит боеприпасы, толку от этого
все равно было мало: американцы пустили в ход самое, пожалуй, грозное
оружие — голод. В военных отчетах даже появилось специальное условное
обозначение блокированных островов — «голодные сектора». Японцы пробовали
сажать маленькие огородики, но собрать урожай им не удавалось: в небе
появлялись американские самолеты и забрасывали хилые угодья мазутными
«бомбами». Однако, несмотря ни на что, японцы держались стойко — ни над
одним островом белый флаг так и не взвился. С отчаяния оголодавшие бедолаги
обстреливали американские самолеты из карабинов, чем только еще больше
раздразнивали пилотов пикирующих бомбардировщиков и истребителей. Японцы стояли
до последнего даже после того, как их родина капитулировала, не желая сдаваться
ни в какую. Многие из них так и погибли не сломленные, оставив о себе память в
виде жалких, иссушенных жгучим экваториальным солнцем останков, которые в конце
концов занесло песком. А некоторые «робинзоны» выжили — вопреки всему. Они
приноровились ловить рыбу и собирать кокосовые орехи. И все ждали, когда же
пробьет час реванша...
*
* *
12 февраля 1944 года значительная часть 58-го
оперативного соединения покинула новую базу на атолле Маджуро и выдвинулась в
юго-восточном направлении. В состав эскадры входил и авианосец «Энтерпрайз». О
конечной цели плавания знали только контр-адмирал Митчер и его штаб. Остальные
же офицеры и матросы узнали об этом лишь через двое суток после выхода в море.
Сообщение потрясло моряков и летчиков до глубины души: конечной целью были острова
Трук. Почему же это название произвело на американцев столь сильное
впечатление?
До войны в американских газетах и журналах было
опубликовано множество статей под весьма красноречивыми названиями, например: [478]
«Таинственный атолл Трук», «Трук, или четверть века на отшибе цивилизации» и
все в том же духе. Некое подобие Сингапура, ощерившегося жерлами тысяч пушек,
мощная авиационно-морская база — вот каким представляли себе Трук
американцы. А в годы войны японское радио окрестило его на свой манер: «Трук —
непотопляемый авианосец». И в этом была определенная доля истины. Ведь именно с
Тру-ка, незыблемого оплота военной мощи, японцы обрушивали страшные удары на
Гуадалканал. «Четверть века на отшибе цивилизаций» — это тоже истинная
правда. После первой мировой войны Япония заручилась специальным разрешением
Лиги Наций на установление опеки над островами Трук, прежде входившими в состав
заморских владений Германии. При этом, однако, Японии категорически запрещалось
строить на подопечной территории какие бы то ни было фортификационные
сооружения. Японцы же истолковали решение Лиги Наций по-своему — и в один
прекрасный день объявили острова Трук запретной зоной. И все, кого по воле
злого рока заносило в этот район повышенной секретности — например,
экипажи потерпевших аварию кораблей, — исчезали без следа. Таким образом,
даже если кто и видел, что происходит «на отшибе цивилизации», рассказать об
этом он уже никому не мог.
С географической точки зрения, атолл Трук не имеет себе
равных: он представляет собой атолл и одновременно гористый архипелаг.
Вообразите себе гигантское рифовое кольцо — с шестью удобными
проходами, — опоясывающее превосходную якорную стоянку для крупнотоннажных
кораблей; а посреди громадной лагуны — россыпь островков, являющих собой
вершины подводных гор и вместе с тем хорошо защищенные извне якорные стоянки.
Словом, более надежной гавани — вернее, естественной крепости, — не
сыскать. К тому же площади островков оказалось более чем достаточно для
размещения многочисленного гарнизона. А склоны холмов, сплошь иссеченных
изломами, японцы буквально утыкали орудийными гнездами, незаметными ни с моря,
ни с воздуха. Рейд к островам Трук, который задумал адмирал Честер Нимиц, имел
как стратегическое, так и чисто психологическое значение: надо было во что бы
то ни стало подавить страх, охватывавший американских моряков при одном лишь
упоминании об этом проклятом месте. Особенно теперь, когда по всей акватории
Тихого океана начался так называемый великий откат.
К сожалению, американская военно-морская разведка не
располагала сколь бы то ни было полезной оперативной информацией о тогдашнем
положении на островах Трук. Поэтому за двенадцать дней до начала рейда с
авиабазы на одном из Соломоновых островов в воздух поднялись два
«Либерейтора» — им предстояло произвести фотосъемку «непотопляемого
авианосца» с воздуха. Американские самолеты-разведчики должны были покрыть
расстояние 2000 миль и, зависнув [479] на восьми километровой высоте над «целью», успеть
сфотографировать ее за двадцать минут. Однако аэрофотосъемка оказалась
некачественной — из-за облачности, скрывавшей большую часть архипелага, и
надежды командования, таким образом, не оправдались. Единственное, что удалось
разглядеть более или менее четко, так это три десятка боевых кораблей на одной
из многочисленных якорных стоянок. Когда адмирал Нимиц вернулся из
инспекционного полета на Кваджалейн и Маджуро и проанализировал предъявленную
ему аэрофотосъемку, для него уже не было никаких сомнений: рейду к островам
Трук было суждено стать реваншем за Перл-Харбор. Командование ударным
соединением распределилось между Спрюэнсом и Митчером. Однако главное
командование легло на плечи Спрюэнса. На тот случай, если японский флот покинет
Трук и примет бой в открытом море, предусматривалось, что тактическое руководство
эскадрой примет Спрюэнс, а Митчер во главе авианосной группы будет находиться
на некотором удалении и обеспечивать воздушное прикрытие всего соединения; если
же основные бои, напротив, завяжутся в воздухе, тактическое руководство должно
будет перейти к Митчеру.
16 февраля, в 6 часов 35 минут, когда на море все еще
лежала непроглядная ночная мгла, авианосцы стали разворачиваться против ветра.
Трук находился в 90 милях прямо по курсу. В 6 часов 49 минут в воздух поднялись
первые «хеллкеты». Операция начиналась с «чистки» силами истребительной
авиации. То была уже совершенно новая тактика. Отныне право взлетать первыми
навсегда закрепилось за истребителями, а не за тихоходными и легко уязвимыми
торпедоносцами. В 7 часов 14 минут служба радиоперехвата авианосной группы
перехватила сигнал тревоги — источник его находился на Труке. На борту
«Энтерпрайза» включили все громкоговорители, настроенные на канал «море —
воздух», — так, чтобы моряки могли слышать все, что будет происходить в
небе над Труком.
Американские летчики приблизились к Труку, когда
атолл-архипелаг осветили первые проблески утренней зари. Внизу царили тишина и
покой. На сверкающей глади лагуны отчетливо различались зеленые холмики
островов. На якорных стоянках и рейдах стояли грузовые транспорты — боевых
кораблей было мало. Основные силы японской эскадры покинули атолл несколько
дней назад, решив, очевидно, пока не вступать в боевые действия. А о том, что
они непременно начнутся, японцы могли догадаться хотя бы по недавнему
присутствию в воздушном пространстве над Труком двух американских
самолетов-разведчиков. «Хеллкеты» не успели описать первый круг над лагуной,
как им наперехват устремились несколько «зеро». Завязался воздушный бой —
он длился несколько часов. Между тем к Труку подлетали все новые эшелоны
американских истребителей, взлетавших один за другим с крейсировавших
неподалеку авианосцев. В этот [480] раз превосходство было целиком на стороне американцев,
что во многом объяснялось качественным преимуществом «хеллкетов» над «зеро», равно
как и опытом ведения слаженных боевых действий. Отметим здесь же, что отныне
американские летчики всегда будут испытывать превосходство над японцами в
воздухе. И теперь, я полагаю, самое время поговорить подробнее о том, что
представляли собой американские военно-морские летчики, из кого их набирали и
как готовили к службе сразу в двух стихиях — на море и в воздухе.
*
* *
Американцы считали, что в возрасте 18–26 лет человек
легче всего переносит перегрузки, связанные с полетом: ускорения и перепады давления
при взлете, посадке или пикировании. А точнее — в возрасте, близком к
восемнадцати годам, нежели к двадцати пяти. Поэтому неудивительно, что летчики,
служившие на авианосцах, выглядели совсем еще безусыми мальчишками — во
всяком случае, если судить по фотографиям военных лет. Родом они были из разных
штатов, да и происхождение у них было разное: они представляли различные
общественные классы — если это понятие вообще применимо по отношению к
американскому обществу. Особое предпочтение при отборе в летный состав по.
понятным причинам отдавалось выпускникам технических колледжей и университетов,
отличавшихся к тому же крепким здоровьем. На медицинской комиссии отсеивали
главным образом по зрению — близоруких и дальтоников, а также по
стоматологическим дефектам: зубы должны быть крепкие и ровные — для
правильной подгонки кислородной маски. После медицинской комиссии парней,
годных к летной службе, направляли в школы наземной подготовки. Там их
натаскивали физически — с помощью силовой гимнастики, дзюдо и самбо. А
лучшим способом воспитать дух товарищества, конечно же, был футбол. Ну и в
дополнение ко всему — систематическая пропаганда славных традиций
военно-морской авиации.
При наборе в школы наземной подготовки выяснялось, что
процентов тридцать новобранцев вообще не умели плавать. Ну что ж, не беда: на
выручку приходили многоопытные тренеры по плаванию. Они обучали новичков
четырем классическим стилям, и главным образом — брассу, позволяющему
держаться на воде часами, а также подводному брассу — на случай если
придется выплывать из-под разлитого по поверхности моря горящего мазута. Кроме
того, в программу обучения входили и чисто военные дисциплины. Общий же учебный
курс в школе наземной подготовки длился чуть меньше года. Следом за тем
выпускников направляли учиться летать (на курсы начальной летной
подготовки — сроком на 3 месяца), а потом — учиться летать еще лучше
(на курсы общей летной подготовки — сроком на 14 недель), после чего им
предстояло выдержать летный экзамен. В результате всего лишь около тридцати
процентов выпускников курсов получали [481] звание
летчика-офицера или летного старшины ВМС, и направлялись на курсы боевой
подготовки, где им предстояло овладеть всеми премудростями тактики воздушного
боя, поддержки морских десантных операций, приемами стрельбы по наземным целям
и так далее. При этом из упомянутых тридцати процентов старшин и офицеров
отбирались кандидаты для прохождения дальнейшей службы в транспортной авиации
ВМС, будущие инструкторы и добровольцы для службы на заморских территориях.
Другие кандидаты — те, кого отбирали в ближнюю авиационную разведку и кому
предстояло пилотировать самолеты наблюдения, направлялись на специальные
двухмесячные курсы, после чего их приписывали к линейному и крейсерскому флотам
или береговым авиабазам. Остальные же летчики — истинные рыцари
неба — удостаивались высочайшего права служить на авианосцах. Однако
прежде им приходилось в течение двух месяцев учиться взлетать и садиться на
палубы стареньких сухогрузов и танкеров, переоборудованных под учебные
авианосцы. На одном из озер Среднего Запада даже был создан специальный учебный
центр — там летчики оттачивали технику бомбометания и торпедных атак и
приобретали другие полезные знания и навыки. Единственной наукой, к которой у
них не лежала душа, была, пожалуй, навигация. Однако им приходилось изучать и
ее — правда, чисто с прикладной точки зрения, а не академической. Благо к
тому времени американские авиаинженеры успели сконструировать специальные
хитроумные тренажеры, с помощью которых можно было смоделировать любую полетную
ситуацию прямо на земле, вернее, в учебном классе. На этих самых тренажерах
летчики обучались не только практической навигации, но и способам вести
наблюдение с помощью бортовых РЛС, систем радиослежения, и при этом вести огонь
по обнаруженным целям. Большим подспорьем в процессе обучения служили две
тысячи учебных фильмов, в том числе десятки мультипликационных. Особенно
серьезную подготовку проходили будущие пилоты-разведчики. Чтобы иметь перед
глазами самолеты всех типов, командование военно-морской авиации даже
обратилось к американским мальчишкам с просьбой построить и прислать 500 тысяч
авиамоделей. За свою работу юные моделисты-конструкторы получали награды —
в виде специальных свидетельств, почетных грамот и званий. К примеру, тот, кто
присылал 50 моделей различных типов самолетов, состоявших на вооружении четырех
воюющих держав, удостаивался почетного звания адмирал-конструктора. Идея
получила столь широкий отклик, что в скором времени в центры летной подготовки
были переданы еще 300 тысяч моделей — в дополнение к первой,
полумиллионной партии. Причем каждая была выполнена с безукоризненной
точностью, хотя и в значительно уменьшенном масштабе. По ним-то будущие асы и
учились за считанные доли секунды распознавать различные типы самолетов с
разной дистанции и под [482] разными же углами зрения... Иначе говоря, учебный
процесс длился постоянно: не прекращался он и после того, как летчики ступали
на палубу авианосца.
*
* *
И эти усилия не прошли даром — в рейде к островам
Трук они оправдали себя с лихвой. Так что, когда «хеллкеты» схлестнулись с
«зеро» в небе над архипелагом, преимущество американцев было явно налицо. В
результате 127 истребителей противника были сбиты в воздухе, а около
шестидесяти — уничтожены на земле. В это время к Труку под прикрытием
других истребительных звеньев приближались эшелоны пикирующих бомбардировщиков
и торпедоносцев. Они принялись бомбить японские наземные сооружения и корабли,
бросившиеся врассыпную по обширной акватории лагуны. В 10 часов 45 минут
Спрюэнсу доложили, что одному неприятельскому грузовому транспорту и
сопровождавшим его крейсеру и четырем эсминцам удалось-таки прошмыгнуть из
лагуны через северный проход. С «Йорктауна» тотчас же поднялась очередная
авиагруппа и устремилась в погоню за беглецами. А чтобы занять делом и
заскучавших было корабельных артиллеристов, Спрюэнс отрядил за ними вслед 2
линкора — «Нью-Джерси» и «Айову», по 45 000 тонн водоизмещением каждый, 2
крейсера и 4 эсминца, предупредив Митчера, что берет тактическое командование
операцией на себя. Вскоре выяснилось, что кораблем, который летчики приняли за
грузовой транспорт, на самом деле был минный заградитель. Думаю, нет особой
нужды говорить, что участь шести японских кораблей, улизнувших из лагуны, была
предрешена. А «охотники», подняв сигнальные флажки, символизировавшие только
что одержанную победу, обошли атолл почетным кругом и присоединились к эскадре.
После полудня в небе над Труком не осталось ни одного
японского самолета — и американские бомбардировщики, прибывавшие с
авианосцев новыми эшелонами, уже беспрепятственно выбирали себе цели и наносили
по ним удары, не обращая внимания на редкие залпы неприятельских береговых
зенитных орудий. Описывая налет бомбардировщиков американских ВМС на острова
Трук, длившийся двое суток кряду, военные обозреватели единодушно отмечали
небывалую «эффективность» бомбовых ударов и сравнивали их с результатами атак
американских же тяжелых бомбардировщиков, действовавших тогда же на европейском
театре военных действий: «Наземные бомбардировщики производили бомбометание с
высоты более 5000 метров, в то время как самолеты, приписанные к 58-му
оперативному соединению, снижались до нескольких сотен метров над целью. Они
атаковали с 800 или 1000 метров лишь в том случае, если сбрасывали бомбы со
взрывателями мгновенного действия, чтобы самим не угодить под ударную волну
взрыва. Однако и с такой высоты они поражали цели [483] точнее, нежели
«летающие крепости», которые обычно атаковали с высоты от 5000 до 6000 метров».
В налете на Трук американцы впервые опробовали ночные
радиолокационные прицелы, установленные на борту
торпедоносцев-бомбардировщиков. Так, 27 февраля, в 2 часа ночи, с авианосцев
поднялась группа из двенадцати торпедоносцев, без истребительного прикрытия, и
двинулась к цели. Над лагуной торпедоносцы снизились до шестидесяти метров. На
рейде, прямо по курсу, стояло расцвеченное яркими огнями госпитальное судно. С
его борта взметнулась сигнальная ракета, и следом за тем ночное небо озарилось
вспышками рвущихся зенитных снарядов — японцы и представить себе не могли,
что американцы осмелятся атаковать с малой высоты, да еще ночью. А между тем
торпедоносцы беспрепятственно накрыли якорные стоянки японских грузовых
транспортов бомбами со взрывателями замедленного действия. Когда же японцы
наконец смекнули, что к чему, было слишком поздно: покуда они меняли угол
прицеливания, «ночные птицы» благополучно улетели прочь, добившись результатов,
в четыре раза более успешных, нежели в дневное время. Ранним утром к Труку подошла
авианосная группа. В небо не поднялся ни один неприятельский самолет. В итоге
были потоплены двадцать три японских корабля, в том числе два легких крейсера.
Вслед за тем корабли 58-го оперативного соединения отошли в открытое море. За
двое суток, что длился налет, американцы потеряли всего лишь девятнадцать
самолетов, однако большую часть их экипажей удалось благополучно снять с воды.
*
* *
Снятых с воды летчиков обычно переправляли на авианосец
в специальном спасательном круге — со штанами — по тросу, заведенному
со спасательного судна. На авианосце несокрушимых «рыцарей неба» ожидал горячий
прием — с музыкой и бурными поздравлениями. А круг со штанами возвращался
на судно-спасатель с ящиком мороженого — в знак особой признательности от
благодарных спасенных. С недавних пор подобные церемонии вошли в добрую
традицию, которая, с другой стороны, служила летчикам и морякам напоминанием о
том, что любой тихоокеанский поход далеко не увеселительная прогулка, хотя с
недавних пор те же моряки начали мало-помалу свыкаться с этой мыслью. Тем более
что единственным более или менее примечательным событием во время рейда к Труку
была ночная тревога, которой, впрочем, скоро дали отбой. Моряки «Энтерпрайза»
даже стали забывать, как рядом с авианосцем рвутся бомбы и снаряды, взметая
громадные шипящие фонтаны пенных брызг, и как сжимается сердце при виде в
лазурном небе черных точек, которые прямо на глазах вырастают до размеров
огромных, несущих смерть бомбардировщиков. Авианосцы выстраивались в походный
порядок и принимались бесцельно [484] утюжить морскую гладь, поделенную на оперативные
квадраты. Время от времени палубные громкоговорители взрывались сигналом
громкого боя — и моряки устремлялись к своим боевым постам по боевому
расписанию, хотя прекрасно знали, что это всего лишь учебная тревога, совсем
как в мирное время. А в перерывах между учениями они беззаботно грелись на
солнышке и только удивлялись, с чего это вдруг в одном месте собралось столько
кораблей и почему они крейсируют все вместе, словно боятся потерять друг друга
из вида. Впрочем, моряки знали, что где-то впереди, далеко-далеко, лежит
зловеший архипелаг Трук, о чем можно было судить хотя бы по тому, что горизонт
в той стороне нет-нет да и заволакивало сизой дымной пеленой. Знали они и то,
что над архипелагом кипит ожесточенный воздушный бой — отголоски его время
от времени доносились из палубных громкоговорителей. А в остальном —
полная тишь, да гладь, которая всюду была одинакова — что на Макине, что
на Тараве, что на Кваджалейне, что на Труке, что на Джалуите. И цвет ее менялся
везде одинаково — в зависимости от времени суток.
Наконец настал долгожданный час — и эскадра
покинула воды архипелага Трук и взяла курс к островам Палау, лежащим в 1176
милях к западу. Казалось бы, уже ничто не могло омрачить очередной победоносный
поход американской армады. Но не тут-то было! Однажды ночью безмятежную тишину,
давно воцарившуюся на борту кораблей эскадры, взорвали тревожные сигналы
громкого боя. Корабельные РЛС засекли группу неприятельских самолетов, приближающихся
к эскадре: это были торпедоносцы. Артиллеристы тут же кинулись к орудиям и
приготовились к бою. Впрочем, торпедоносцы атаковали до того неуверенно, что
вскоре были отброшены. А на другой день экипаж «Энтерпрайза» имел возможность
прослушать прямую радиотрансляцию с непосредственного места боев — в
воздушном пространстве над Палау. Самым забавным был «репортаж» об атаке на
старенький японский эсминец, попытавшийся было ускользнуть из-под удара через
дальний — западный проход в коралловом кольце. Его атаковали сразу восемь
американских торпедоносцев — с восьми различных позиций. Пять торпед
поразили цель и взорвались одновременно, а шестая, выпущенная с некоторым
опозданием, прошла навылет сквозь бурлящую воронку, оставшуюся на том самом
месте, где мгновение назад пошел ко дну торпедированный корабль. Следом за тем
торпеда, будто сбившись с курса, заметалась туда-сюда, пока в конце концов не
рванула прямо в проход, через который намеревался проскочить японский эсминец,
преградив дорогу другому неприятельскому кораблю. И тот, резко отвернув в
сторону, чтобы избежать удара шальной торпеды, выбросился на рифы. А торпеда,
не встретив на своем пути никакой «цели», миновала проход и ушла в открытое
море. В тот день американские летчики, как говорится, поработали на славу: они
потопили [485] три десятка неприятельских кораблей разных типов,
забросали лагуну минами и в довершение ко всему полностью «расчистили» небо над
обоими атоллами, образующими группу Палау. Таким образом, потери японцев в
воздушных боях по сравнению с американцами составили девятнадцать к одному. На
обратном пути американская эскадра «прочесала» еще несколько островов в
Каролинском архипелаге. Тем временем «Энтерпрайз» в течение двух суток
крейсировал неподалеку от атолла Волеаи. Жизнь моряков на борту шла
размеренным, безбурным чередом, вошедшим уже в привычку. Летчики, впрочем, тоже
не были избалованы щекочущим нервы разнообразием: встречи с неприятелем уже не
волновали их так, как прежде, и боевые вылеты мало-помалу превратились для них
в повседневную рутину — нудную и муторную, хотя и необходимую работу. Так,
например, во время налета на Волеаи им на перехват вылетели только несколько
«зеро», которые тотчас же были сбиты, — еще до того, как успели
перестроиться в боевой порядок. А береговые зенитные батареи также вообще не
произвели в ответ ни единого выстрела. Похоже, японцы выдохлись — морально
и физически. Складывалось такое впечатление, будто «Империя восходящего солнца»
с величайшим трудом оправлялась после удара, пошатнувшего ее мощь в битве за
Гуадалканал, — мощь, прежде казавшуюся незыблемой, в то время как
Соединенные Штаты, напротив, наращивали свое могущество ошеломляющими темпами,
поставляя на тихоокеанский театр военных действий все новые корабли, самолеты и
виды вооружений. И ощущение все возрастающей силы, конечно же, передавалось
непосредственным участникам боевых действий в Тихом океане — в том числе
морякам и летчикам «Энтерпрайза».
Особенно ярко это проявилось 21 апреля 1944 года —
во время десантной операции близ Голландии{32}, проведенной спустя три недели после рейда
к Палау. Как только «Энтерпрайз» лег на заданный курс, командир корабля объявил
по громкой связи, что авианосцу предписано прикрывать и поддерживать высадку
войск под командованием генерала Макартура на северном побережье Голландской
Новой Гвинеи. А чтобы скрасить утомительное однообразие долгого перехода,
морякам и летчикам крутили документальные фильмы о природных красотах Новой
Зеландии и своеобразных нравах ее исконных жителей — папуасов.
21 апреля, в день «Д-1», с борта «Энтерпрайза» и других
авианосцев поднялись бомбардировщики и отправились бомбить три японские [486]
береговые базы. На всем пути следования в небе не показался ни один
неприятельский самолет. А зенитные батареи противника, едва успевшие открыть
защитный огонь, были продавлены. И на другой день войска Макартура высадились
на берег, не встретив со стороны японцев ни малейшего сопротивления. Моряки
«Энтерпрайза» наблюдали за новогвинейским берегом лишь издали: он был высокий и
мрачный и казался одной бесконечной причальной стенкой, возле которой стояли
десятки ошвартовленных войсковых и грузовых транспортов, плавбаз, сторожевых и
десантных кораблей.
Набор и подготовка офицеров — капитанов и
штурманов, которым предстояло водить эти корабли по бескрайним тихоокеанским
просторам, производились по той же системе, что и у летчиков. Вице-адмирал
Хелси вспоминал, как однажды ему случилось наблюдать за маневрированием
небольшой авиационной плавбазы. Ему так понравилась слаженная работа ее
экипажа, что он не удержался и велел соединить его с командиром плавбазы, чтобы
высказать ему свое искреннее восхищение.
— Ты же еще совсем салага, — сказал он с
присущей ему прямотой. — Когда же тебе поручили командование?
— С полгода тому, господин вице-адмирал, —
также прямо ответил тот. — До этого я видел корабли только издали.
Сказать по чести, в те годы в американском
военно-морском флоте просто отбоя не было от добровольцев. Однако предпочтение
непременно отдавалось парням крепким, решительным и смышленым. Помимо
интенсивной физической подготовки, будущих судоводителей усиленно пичкали
знаниями, которыми обязан обладать любой морской офицер. Практическими же
навыками и опытом, в том числе мастерством командовать, новоявленные офицеры
овладевали в море — в штурманской рубке и на мостике. И тут ставка
делалась прежде всего на талант и сметку: способный — стало быть, сможешь
схватывать все на лету. И не случайно иные капитаны грузовых и войсковых
транспортов, участвовавшие в походах от Новой Зеландии к Маршалловым островам и
архипелагу Гилберта или от Австралии к Филиппинам, зачастую имели весьма
отдаленное представление о тонкостях прикладной навигационной науки. Оно и
понятно: от них требовалось лишь одно — вести корабль строго в
кильватерной колонне, а ответственность за прокладку и соблюдение генерального
курса, вкупе со всевозможными расчетами, лежала целиком на командующем
колонной, знавшем морское дело как свои пять пальцев. И самым поразительным при
этом было то, что уже по первом выходе в море новоиспеченные капитаны, малость
поднаторев, не только весьма искусно вели свои суда заданным курсом, но и лихо
маневрировали — особенно под бомбежками. Несомненно, что подобную сверхускоренную
подготовку офицерского состава могла себе позволить лишь страна, не [487]
испытывавшая недостатка ни в чем — ни в живой силе, ни в технике. Больше
того: в годы войны американцы, к примеру, развивали кораблестроение с учетом
10-процентного коэффициента потерь тоннажа, списываемого за счет использования
на флоте так называемых офицеров-скороспелок. Однако на поверку этот
коэффициент оказался явно завышенным.
Итак, по завершении рейда к берегам Голландии ударное
соединение двинулось в обратном направлении — к островам Трук. К этому
времени от былой грозной славы Трука не осталось и следа: атолл что ни день
бомбили американские тяжелые бомбардировщики, прилетавшие с Соломоновых
островов. На сей раз ударному соединению было предписано стереть с лица земли
все местные аэродромы, зенитные батареи, доки, жилые и хозяйственные постройки.
Словом — полностью обескровить его, и по возможности надолго. Незадолго до
подхода американской эскадры японцы успели переправить на Трук пару сотен
новеньких самолетов. Но толку-то! Они были уничтожены подчистую в первом же
воздушном бою. Короче говоря, очередное боевое задание было выполнено, что
называется, без сучка и задоринки, притом, что результаты каждого налета
неизменно отслеживались по свежим следам с помощью самолетов-фоторазведчиков,
следовавших, как правило, за эшелонами атакующих бомбардировщиков. После чего
офицеры главного штаба склонялись над свежепроявленными аэрофотоснимками и
принимали решение; в случае необходимости к атоллу направлялись новые эшелоны бомбардировщиков —
они добивали то, что уцелело после предыдущих ударов. В итоге острова Трук были
сожжены буквально дотла. А вокруг них — на обширной акватории лагуны, где
уже не осталось ни одного боевого корабля, — виднелись лишь жалкие
рыболовные суденышки да сампаны{33}, которые пощадили даже американские
истребители.
Таким образом, 58-е ударное соединение имело возможность
беспрепятственно крейсировать по всей западной части Тихого океана, не опасаясь
ни малейшего удара со стороны неприятеля. Так что, если в конце января 1942
года Токийское радио неустанно посылало в эфир провокационный вопрос: «Куда же
подевался хваленый американский флот!» — то теперь ему было впору сменить
пластинку и поставить вопрос иначе: «Куда же подевался хваленый японский флот?»
6 июня эскадра под общим командованием Спрюэнса и
Митчера, усиленная двадцатью восемью авианосцами, взяла курс на Марианские
острова, подлежавшие захвату согласно стратегическому плану адмирала Нимица.
Главной целью был выбран Сайпан — не просто атолл, остров-крепость или
перевалочная база, а уже неотделимая часть [488] японской империи в
160 квадратных километров, с гарнизоном из 25 тысяч человек и коренным
населением численностью 50 тысяч человек. На аэроснимках Сайпана того времени
видны небольшие городки, окруженные благодатными, аккуратно возделанными
угодьями. Что до военных объектов, они уже подвергались неоднократным
бомбардировкам — 21 и 22 февраля во время рейда авианосной ударной группы
в составе шести авианосцев.
11 июня, в 13 часов, когда до Сайпана оставалось 200
миль, с авианосцев взлетели эскадрильи истребителей. Японцы, хотя и знали о
приближении американской эскадры, не думали, однако, что американцы осмелятся
нанести удар со столь значительного расстояния. В ходе истребительной атаки
неприятельские самолеты были уничтожены либо прямо на земле, либо еще на
взлете. На другой день бомбардировке подверглись японские базы на близлежащих
островах — Гуаме, Роте, Тиниане и Пагане. Кроме того, ударные силы эскадры
«расчистили» большую часть акватории, прилегающей непосредственно к месту
высадки десанта. В тот же день американские разведывательные самолеты засекли к
западу от Пагана неприятельский конвой из 20 грузовых транспортов и кораблей
сопровождения, державший курс на север — по всей вероятности, к берегам
Японии. Однако дойти до места назначения конвою не было суждено: во второй
половине дня он был полностью уничтожен. Американские летчики-истребители, изрядно
поднаторевшие за два года в своем мастерстве, даже позволили себе роскошь
пустить на дно японский эсминец, изрешетив его из одних лишь пулеметов. Чуть
погодя в 185 милях к западу от Гуама был обнаружен еще один неприятельский
конвой — правда, значительно меньше первого: он состоял только из 6
кораблей. Тем хуже для него: он был уничтожен буквально в одночасье. 14 июня
зона расчистки была расширена, и две ударные группы из 58-го оперативного
соединения вошли в воды архипелага Бонин, лежащего к северу от Марианских
островов. Теперь уже на информационных табло в помещениях для дежурных
экипажей, где летчики обычно ожидали сигнала к вылету, высветились чисто
японские названия: Хахасима, Титисима, Мукосима. А между тем снаружи
неистовствовал шквальный ветер с ливнем, гнавший по небу огромные низкие
облака; по морю шла крутая зыбь, кренившая полетные палубы с такой силой, что
они едва ощущались под ногами. Взлетать в таких условиях было чрезвычайно
рискованно. Но ничего не попишешь: на войне, как на войне. Так что поднять
крылатую машину в воздух было все равно, что совершить подвиг. И моряки на
авианосцах с замиранием сердца следили за каждым взлетом и провожали мгновенно
растворявшиеся во тьме самолеты взорами, полными тревоги и страха.
Десантная операция на Сайпане началась 15 июня в 8 часов
30 минут в исключительно неблагоприятных условиях. Высадке десанта, [489]
как обычно, предшествовала бомбардировка подлежащей захвату территории. Моряки
«Энтерпрайза» видели, как на исходный рубеж вышли сотни десантных кораблей и
развернулись вдоль затянутого туманной дымкой побережья Сайпана и как к берегу
двинулись, танцуя на огромных пенных валах, «аллигаторы» и штурмовые десантные
катера. Тем временем с палубы авианосца один за другим поднимались в воздух
истребители и бомбардировщики. Ни одного японского самолета в небе над Сайпаном
не было. Однако в бинокль можно было более или менее отчетливо разглядеть
рассредоточенные на подступавших к побережью холмах неприятельские зенитные
батареи, которые встретили десантников беспорядочным огнем, — американские
самолеты и корабельная артиллерия, как видно, подавили далеко не все огневые
позиции противника. К вечеру выяснилось, что десантные подразделения, успевшие
высадиться на берег, понесли крупные потери, — и дальнейшее продвижение в
глубь острова пришлось отложить до утра. На следующий день в воздухе появились
несколько японских самолетов. Завязался неравный бой — и вскоре все они
были сбиты. В воздушном пространстве над Сайпаном американцы завоевали
безусловное превосходство, в то время как на суше их положение было не из
легких. А тут еще самолеты-разведчики донесли, что к Сайпану приближается
многочисленная неприятельская эскадра. 18 июня эти сведения получили наглядное
подтверждение: близ Сайпана показались несколько японских одномоторных
самолетов, взлетавших, несомненно, с находившихся неподалеку авианосцев. Что-то
будет впереди!
Американскому военно-морскому командованию стало
известно следующее: 13 июня в виду острова Тавитави (южные Филиппины) был
замечен отдельный отряд кораблей японской флотилии, двигавшийся на север. А
17-го числа подводная лодка «Кавалла» засекла на полпути между Тавитави и
Марианскими островами пятнадцать неприятельских боевых кораблей, сопровождавших
конвой из нескольких загруженных под завязку танкеров. Другие разведданные
позволяли заключить, что в состав находившейся на подступах к Сайпану японской
эскадры входили по меньшей мере 9 крупных авианосцев, 5 линкоров, 16 крейсеров
и 32 эсминца. Таким образом, были все основания предполагать, что японцы решились
либо пойти ва-банк, либо, во всяком случае, попытаться остановить дальнейшее
наступление американцев в Тихом океане. Поэтому появление над Сайпаном японских
одномоторных самолетов — скорее всего разведчиков — не могло не
насторожить американское командование. И вечером 18 июня 58-е оперативное
соединение выдвинулось на запад. А прибрежные воды Сайпана остался
патрулировать отряд из 12 конвойных авианосцев и нескольких боевых кораблей.
Авангард японской эскадры насчитывал 7 тяжелых и 8 легких ударных авианосцев, 7
линкоров, 8 тяжелых [490] и 13 легких крейсеров и 67 эсминцев. Под командованием
Митчера было 450 истребителей, 250 пикирующих бомбардировщиков, 200
торпедоносцев и 80 разведывательных самолетов. Продвинувшись на некоторое
расстояние в западном направлении, американская эскадра развернулась и легла на
обратный курс: по соображениям стратегического порядка, Спрюэнсу не хотелось
отходить от Марианских островов чересчур далеко, дабы не упустить из виду
противника. Таким образом, 19-го числа ранним утром 58-е ударное соединение
находилось примерно в 80 милях к западу от Гуама.
Как только рассвело, с американских авианосцев поднялись
в воздух несколько звеньев дозорных истребителей. Стоя на верхней палубе
«Энтерпрайза», моряки с тревогой всматривались в пасмурное небо: оно было
затянуто низкой облачностью, и лишь кое-где сквозь редкие просветы между
кучевыми облаками проглядывал тронутый нежной лазурью пустынный небосвод.
Эскадра перестроилась и двинулась дальше в боевом порядке.
В 9 часов 40 минут из палубных громкоговорителей
раздался характерный треск, после чего для истребителей прозвучала команда на
взлет. Авианосец развернулся против ветра — носом на восток, и полетная
палуба тотчас же пришла в движение. Некоторое время спустя была передана новая
команда — и к взлету стала готовиться следующая группа истребителей.
Небо над авианосцем было по-прежнему пустынно — по
крайней мере на первый взгляд. Только всевидящему оку бортовой РЛС было под
силу засечь приближающегося противника. Между тем буквально через полчаса после
вылета американские истребители вступили в бой с самолетами прикрытия японской
эскадры. Бой завязался в 10 часов 10 минут, а закончился в 13 часов 16 минут. К
сожалению, американские моряки не могли по достоинству оценить боевое и летное
мастерство своих товарищей-летчиков, поскольку сражение, в котором со стороны
японцев участвовало от 40 до 75 самолетов, развернулось в нескольких десятках
миль в стороне. Как бы там ни было, в ходе трехчасового боя были уничтожены
почти все неприятельские самолеты. Прорваться же к американской эскадре удалось
всего лишь нескольким из них. Они нанесли удар, но тот оказался
малоэффективным — в основном мимо цели. К «Энтерпрайзу» же вообще не смог
подобраться ни один самолет. Столь низкая боеспособность японцев в воздухе
просто поразила американских летчиков. Позднее они писали в донесениях, что бой
проходил «довольно монотонно». Да и цифры потерь, подтвержденные впоследствии
японцами, говорят сами за себя. К примеру, только в воздушном бою над мысом Ритидиан,
северной оконечности Гуама, 33 «хеллкета» сбили 35 из 38 «зеро», потеряв при
этом одного «своего». В общей же сложности в то злополучное для себя утро
японцы недосчитались 404 самолетов из пятисот, тогда как [491]
американцы лишились всего-навсего 27 истребителей, при том что девятерых
летчиков удалось снять с воды целыми и невредимыми. Другими словами, после
полудня полетные палубы японских авианосцев настолько опустели, что сами
авианосцы уже не представляли для американцев никакой угрозы. И тем не менее
Спрюэнс решил вывести их из строя окончательно. Но для этого надо было знать
хотя бы точное местоположение неприятельской эскадры, а она точно в воду
канула — обнаружить ее не удалось ни одному патрульному истребителю.
В действительности же японская эскадра попросту
повернула обратно. Адмирал Шимада мог позволить себе пожертвовать самолетами,
только не кораблями, тем более что теперь они были слишком уязвимы. Спешно
отступавшего противника обнаружил 20 июня в 15 часов 30 минут пилот патрульного
истребителя Роберт Нельсон с «Энтерпрайза». Он тут же радировал авианосцу:
«Вижу неприятельскую эскадру. Широта — 15? северная; долгота — 134?
35' восточная». Иными словами, противник находился в 400 милях — более чем
в 780 километрах — от американской авианосной группы. «Радио» от Нельсона
заставило летчиков «Энтерпрайза» призадуматься: какое решение примет
контр-адмирал Митчер, находившийся тогда на борту флагманского авианосца
«Лексингтон»? Ведь через три часа стемнеет, а предельная крейсерская дальность полета
пикирующих бомбардировщиков и торпедоносцев составляет аккурат 800 морских
миль. Так что, отдай Митчер немедленный приказ на взлет, летчикам пришлось бы
атаковать японскую эскадру в сумерках, а возвращаться и заходить на
посадку — уже ночью и практически с пустыми топливными баками, что,
следовательно, исключало всякую возможность захода даже на один посадочный круг
в ожидании разрешения на посадку. И это — без учета запасов горючего,
необходимого на проведение самой атаки. Вот почему, когда на световых табло
появилась предварительная информация, в помещениях для дежурных летчиков на
борту «Энтерпрайза» воцарилась мертвая тишина. Итак, цель была определена:
японская эскадра, а точнее, японские авианосцы. Местонахождение цели —
тоже. Словом, дело оставалось за малым — нанести удар, и как можно скорее.
Прозвучала команда «срочно на взлет!», и летчики, уложив карты в планшеты,
быстро и без лишних слов направились к выходу на полетную палубу. В 16 часов в
воздух поднялись первые самолеты, и моряки, сгрудившись у релингов, как обычно,
провожали их долгими взглядами, покуда те совсем не скрылись из вида. После
того как полетную палубу покинули последние бомбардировщики, на авианосец
опустилась тяжелая, гнетущая тишина.
В радиорубке звучало слабое потрескивание — оно
доносилось из двух громкоговорителей: один был настроен на дальнюю
радиотелефонную [492] связь, другой — на частоту переговорных устройств
самолетов. Первые донесения должны были поступить от командиров авиагрупп. Но в
эфире пока было тихо, если не считать привычного жужжания и треска. К тому же в
полете летчики старались соблюдать режим полного радиомолчания — до тех
пор, пока не выходили на цель. Так что оставалось только набраться терпения и
ждать. И вот наконец спустя почти час один из громкоговорителей затрещал громко
и непрерывно. Палыш обоих радиооператоров тут же принялись отстукивать
ритмичную дробь на клавишах телетайпов. Как раз в это время из репродуктора
второго приемного устройства послышался четкий голос: «Всем Скарлетам от Кэти.
Уточняю координаты... Всем Скарлетам от Кэти. Уточняю координаты...» Это пилот
самолета-разведчика настраивался на связь с приближающимися эскадрильями
бомбардировщиков. Судя по уточненным координатам, неприятельская эскадра
находилась теперь на 70 миль дальше от того местоположения, которое сообщили
летчикам перед вылетом.
*
* *
Самолеты шли заданным курсом на высоте 2500 метров.
Клонившееся к закату ярко-оранжевое солнце нещадно слепило глаза. В 18 часов
кто-то из пилотов головной авиагруппы сообщил по радиотелефону: «Прямо по курсу
наблюдаю крупное соединение кораблей». Однако он обознался: то было скопление
мелких пепельно-серых облаков, зависших почти над самой морской поверхностью.
Минут через десять жертвой оптического обмана стал еще один летчик —
впрочем, он быстро сообразил, в чем дело. А в 18 часов 15 минут послышался
возбужденный голос третьего пилота: «Взгляните-ка лучше вон на те маслянистые
разводы». Это означало только одно: корабли неприятельской эскадры совсем
недавно производили здесь дозаправку, но, заметив преследователей, были
вынуждены ее приостановить и в спешном порядке удирать дальше. Пикирующие
бомбардировщики стали медленно набирать высоту, стараясь экономить горючее.
В 18 часов 23 минуты американские летчики вышли на
неприятельские танкеры, а в 18 часов 30 минут — на главные силы
противника. Японская эскадра отступала тремя параллельными кильватерными
колоннами, растянувшись в ширину на добрый десяток миль. Она состояла из шести
авианосцев, четырех линкоров, одиннадцати крейсеров и двадцати двух эсминцев.
(Состав японской эскадры был уточнен по донесениям командиров экипажей
бомбардировщиков, поскольку самолеты-разведчики засекли только незначительную
ее часть.) Командиры авиагрупп распределили цели: главная — авианосцы.
Атака была быстрой, напряженной и зрелищной. Бомбардировщики начали входить в
пикирование при ярком свете закатного солнца, а закончили налет уже в
полумраке, когда окутанное сумерками небо озарялось лишь огненными шлейфами
снарядов, которые изрыгали корабельные [493] зенитные орудия. В
воздух успели подняться не более четырех десятков «зеро», однако сформироваться
в боевой порядок они не успели — и действовали каждый по себе.
Неприятельских самолетов и впрямь было слишком мало, чтобы отразить столь
массированный налет. Поэтому большинство американских бомбардировщиков выходили
на цели без каких бы то ни было препятствий с воздуха — но не с моря.
Зенитные орудия противника огрызались яростно — как никогда прежде. Японцы
пустили в ход трассирующие — термитно-фосфорные снаряды, следом за
которыми в небо, как во время фейерверка, тянулись длинные огненные шлейфы всех
цветов радуги — ярко-красные, зеленые, желтые, белые, розовые,
иссиня-черные. Но невзирая на небывалую мощь заградительного огня, один
неприятельский авианосец был потоплен, другой получил серьезные
повреждения — и не исключено, что вскоре затонул, — на третьем
вспыхнул пожар, остальные же отделались незначительными повреждениями. Кроме
того, ко дну пошли танкер и два эсминца. Американцам же налет обошелся потерей восемнадцати
бомбардировщиков. Остальные, израсходовав все боезапасы, легли на обратный
курс.
*
* *
Первые донесения летчиков о результатах налета поступили
на борт американских авианосцев к 19 часам, после чего в эфире снова наступило
молчание. Моряки «Энтерпрайза», узнав, чем закончилась атака, пребывали в
молчании. Впрочем, ход их мыслей угадать было нетрудно. Они с ужасом думали о
своих товарищах-летчиках, которые, по сути, были обречены: те из них, кого
сбили и кому удалось надуть спасательный плот, рано или поздно погибнут от
голода и жажды, либо их сожрут акулы. Участь остальных тоже была не из
завидных: во-первых, им надо было дотянуть обратно, а во-вторых —
совершить посадку на авианосцы. Но как? На море легла кромешная, безлунная
ночь. Эскадра с притушенными огнями — согласно правилам передвижения в
районе боевых действий.
О подходе бомбардировщиков можно было судить по
характерному шуму, послышавшемуся вдруг из громкоговорителей, настроенных на
частоту самолетных переговорных устройств. Шум мало-помалу нарастал. Вслед за
тем до моряков, собравшихся возле громкоговорителей, донесся приглушенный гул
голосов: летчики, похоже, переговаривались между собой все разом. Но разобрать,
о чем они говорили, было трудно. И вдруг из громкоговорителей послышался
неожиданно четкий, бесстрастный голос: «Это конец, Джо! Я падаю. Прощай, Джо!»
Джо не отвечал. Другой голос, самый громкий и встревоженный — совсем еще
мальчишеский, — твердил один и тот же позывной, как заведенный: «На связи...
(позывной). Кто-нибудь, ответьте, где я? Прошу уточнить мое местоположение! На
связи...» Третий голос звучал совершенно невозмутимо: «На связи Скарлет-два. У [494]
меня горючего осталось литров двадцать, не больше. Буду садиться на воду». А
некоторое время спустя голоса летчиков зазвучали уже совсем четко — однако
при том морякам казалось, будто они доносятся из потустороннего мира,
отгороженного от действительности непроглядной завесой ночного мрака. Никто из
летчиков пока и не думал садиться на авианосец. В эфире только и было слышно:
«У меня осталось столько-то литров». Или: «У меня топлива от силы минут на
пять». Кто-то из пилотов, видно, перед тем, как приводниться, бросил в эфир
прощальное сообщение: «Ребята, постарайтесь найти меня завтра!» Да уж,
положение летчиков казалось безысходным — и надеяться им оставалось только
на самих себя. Теперь радиосообщения были совсем короткие — из них
явствовало, что у большинства самолетов горючего в обрез. Некоторые пилоты
называли только свой позывной и прибавляли: «Сажусь на воду». А кто-то из
летчиков предложил своему товарищу по звену следующее: «Готов? Тогда садимся на
пару!»
В 20 часов 15 минут служба воздушного радиослежения
доложила о подходе первых самолетов.
На борту «Лексингтона» Митчер мерил шагами адмиральский
мостик, обдумывая какое-то важное решение. Наконец, обращаясь к стоявшему рядом
капитану III ранга Уидхельму, он задумчиво проговорил: «Наверное, придется
осветить авианосцы». Тьма кругом стояла и впрямь кромешная — Митчер едва
различал находившиеся поблизости корабли сопровождения. И вот в ночном мраке,
над «Лексингтоном», послышался рокот самолетных двигателей и замигали
аэронавигационные огоньки — белые, зеленые, красные. Вместо ответа
Уидхельм опустил голову и молча отошел в сторону, предоставив Митчеру самому
решать сложную дилемму: осветить авианосцы и тем самым подвергнуть смертельной
опасности всю эскадру, либо оставить все как есть и таким образом поставить на
карту жизнь летчиков. С другой стороны, строительство кораблей эскадры обошлось
американцам в миллиард долларов; к тому же сейчас на них находилось по меньшей
мере сто тысяч человек. Летчиков же было несравнимо меньше. Да и потом, кто мог
гарантировать наверное, что где-то рядом не затаилась японская подводная лодка.
Но вот контр-адмирал Митчер перестал шагать взад-вперед
по погруженному во тьму мостику и решительно направился в ходовую адмиральскую
рубку. Войдя внутрь, он тщательно закрыл за собой дверь, подошел к стоявшему
возле переборки широкому кожаному дивану, сел и, не удостоив никого из
вахтенных офицеров ни взглядом, ни словом, закурил. Курил он молча — как
будто отрешенно. Минуты через две он сдвинул на затылок бейсбольную кепку с
гигантским козырьком и принялся почесывать лоб. Затем он вдруг распрямился и,
повернув красное, иссеченное морщинами лицо к командиру авианосца капитану I
ранга Верку, решительно сказал: [495]
— Включить ходовые и палубные огни!
Приказ командующего незамедлительно передали на все
корабли по каналу внутриэскадренной связи. В ночном мраке разом вспыхнули все
ходовые, палубные огни и сигнальные прожекторы, а на авианосцах зажгли еще
зенитные — направленные в небо — и горизонтальные — посадочные
прожекторы.
К тому времени за кормой «Энтерпрайза» собралось
множество самолетов — они метались из стороны в сторону, словно
перепуганная птичья стая. Как только на палубе вспыхнули посадочные огни, за
дело взялся вооруженный сигнальными ракетками руководитель посадки. Не успел он
сделать отмашки, как на палубу сел первый самолет, к которому тотчас же кинулась
бригада технического обслуживания. Это был «хеллкет» с «Хорнета». «Даже не
представляю, как мне удалось сесть, — рассказывал потом летчик, —
ведь, если честно, горючее у меня было на нуле. Казалось, я падаю прямо в ад».
В то же самое время по корабельным громкоговорителям был передан новый приказ
контр-адмирала Митчера: «Всем самолетам 58-го оперативного соединения!
Приказываю садиться на любой ближайший к вам авианосец!» Моряки «Энтерпрайза»
теперь уже отчетливо различали во тьме — за кормой авианосца целое скопище
разноцветных огней: самолеты приближались опасно плотными группами. И
руководителю посадки приходилось делать им отмашки, требуя, чтобы они соблюдали
безопасную дистанцию и заходили на посадку в строго определенном порядке,
поскольку он, понятно, мог посадить зараз только один самолет, тогда как
летчики от отчаяния, похоже, были готовы устремиться к заветной палубе все
скопом. И вдруг один из них, не обращая внимания на предупредительные сигналы,
обогнал самолет, вышедший на посадочную прямую, и с потушенными огнями, словно
обезумевший слепец, ринулся вперед и вниз. Во время первого захода он пронесся
вихрем в каких-нибудь двух метрах над палубой, едва не сбив крылом руководителя
посадки, который, слава Богу, успел увернуться. «Болиду-призраку» тоже повезло:
он не рухнул в море, а описав крутой вираж, пошел на второй заход, по-прежнему
не замечая ни одного предупредительного сигнала. На полетной палубе
«Энтерпрайза» взревела тревожная сирена. Палуба вмиг опустела — на ней
остался только руководитель посадки. Но едва он приготовился сделать отмашку,
как шальной самолет с грохотом рухнул на палубу и в следующую секунду вспыхнул,
как факел. Через мгновение-другое вокруг него зашипели огнетушители и пожарные
брандспойты, обрушивая на охваченный пламенем самолет потоки воды и пены. Как
бы то ни было, посадочные огни пришлось на время погасить: надо было дать
понять находившимся в воздухе летчикам, что палуба закрыта для посадки по
причине только что произошедшей аварии. Впрочем, на ее расчистку от обломков
злополучного самолета ушло меньше пяти минут. [496]
Между тем над эскадрой продолжали отчаянно кружить все
прибывающие самолеты — они сжигали последние остатки горючего. Вот уже на
поверхности моря вспыхнули первые аварийные огни — их зажигали приводнившиеся
летчики. Ночную мглу то тут, то там вспарывали огненные шлейфы сигнальных
ракет, вспышки рвущихся осветительных снарядов. В движение пришли
эсминцы — они разошлись по озаренной зыбким свечением густо-черной, как
чернила, акватории в поисках упавших в воду летчиков. Время от времени участок
моря вокруг эскадры прощупывали дальнобойные прожекторы — вдруг неподалеку
всплыла неприятельская подводная лодка! Но, к счастью ни малейших признаков
присутствия противника в непосредственной близости от американской эскадры
обнаружено не было.
На рассвете в небо поднялись патрульные самолеты —
они принялись прочесывать морское пространство с воздуха в поисках
желто-оранжевых спасательных плотиков, которые не удалось обнаружить ночью. Как
мы помним, накануне вечером, во время налета на японскую эскадру, были сбиты
восемнадцать американских бомбардировщиков. К великому счастью, вопреки всем
ожиданиям, большинство экипажей упавших в воду самолетов были вскоре спасены.
Их обнаружили патрульные самолеты, взлетевшие с крейсеров, направленных по
приказу Митчера к тому месту, где произошло вчерашнее воздушно-морское
сражение. На обратном же пути, после боя, в море упали семьдесят семь
самолетов — горючее у них закончилось еще до того, как они успели зайти на
посадку. Однако, невзирая на упорные старания спасателей, сорок четыре летчика
пропали без вести. Поисково-спасательная операция длилась довольно долго —
и японская эскадра смогла-таки оторваться от преследования. Во всяком случае,
58-му оперативному соединению настигнуть ее так и не удалось. Кроме того,
Митчер не хотел отходить от Сайпана слишком далеко. Но как бы там ни было,
американцы утешали себя хотя бы тем, что неприятельская эскадра понесла весьма
ощутимые потери и к тому же была изрядно потрепана. В историю той тихоокеанской
войны это воздушно-морское сражение вошло под названием «битва при Япе» —
в честь атолла, расположенного к западу от Марианских островов. Впрочем, у этой
битвы есть другое, более распространенное название — «первое филиппинское
сражение». И объясняется это, вероятно, тем, что когда контр-адмирал Митчер
отдал команду ложиться на обратный курс, его эскадра находилась в 545 милях от
Самара{34}. [497]
После ухода неприятельской эскадры безопасность и успех
десантной операции на Сайпане были гарантированы. И все же без внешнего
прикрытия и поддержки с моря и воздуха было не обойтись — эту задачу
возложили на десять конвойных авианосцев. Короче говоря, Меньше чем через месяц
Сайпан был в руках американцев. Первыми на остров, понятно, высадились
подразделения морской пехоты, а после них, 19 июня, — оккупационные
войска. Армейские части и соединения, в отличие от морских пехотинцев,
использовали совсем другую тактику: они продвигались следом за артиллерией, в
то время как десантники шли в атаку первыми — развернувшись цепью и
принимая весь огонь на себя. Поначалу операция проходила вполне благополучно,
если не считать один досадный инцидент. Генерал-лейтенант Холланд Смит (просьба
не путать с Джулианом Смитом, командующим 2-й дивизии морской пехоты,
прославившейся в боях за Тараву) отстранил от должности генерал-майора Ральфа
Смита (как нетрудно заметить, фамилия Смит была широко распространена в
американской армии и на флоте), командира 27-й общевойсковой пехотной дивизии,
временно заменив его генерал-майором Сэндфордом Джерманом — из морской
пехоты. В Соединенных Штатах о случившемся узнали только спустя неделю, и
главнокомандующие армией, разумеется, пришли в негодование — что, дескать,
за самоуправство! Конфликт, впрочем, был скоро разрешен. Но с тех пор за
Холландом Смитом навсегда закрепилось прозвище Одержимый.
Что же касается непосредственно боевых действий, на
Сайпане они развивались столь же драматично, как и на других островах: японцы
всюду оказывали ожесточенное сопротивление и стояли насмерть. А 7 июля на
рассвете японцы, вооруженные кто ручным пулеметом, кто карабином со штыком, а
кто одной лишь саблей, всем скопом — численностью от трех до пяти тысяч
человек — ринулись в отчаянную атаку. Американцы, не ожидавшие от
противника такой дерзости, дрогнули и отступили на две тысячи метров. Японцы,
войдя в раж, кинулись на передовой американский артдивизион, который встретил
неприятеля беспорядочной пальбой — что называется, наудачу. Хотя снаряды
были оснащены взрывателями, взведенными всего лишь на четыре десятых секунды, и
разрывались менее чем в полусотне метров от пушек, японцам удалось захватить
две артбатареи. Однако очень скоро противник выдохся: сказался явный перевес
американцев как в живой силе, так и в технике. И некоторое время спустя японцы
были отброшены назад, а участок фронта глубиной два километра, который они
прорвали, теперь был сплошь усеян трупами.
Тогда японцы ударились в другую крайность: чтобы не
попасть в плен, они кончали жизнь самоубийством. Первыми наложили на себя руки
генерал-майор Йошидзу Саито, губернатор Сайпана, и вице-адмирал [498]
Шуишуи Нагумо, главнокомандующий японскими ВМС в центральной части Тихого
океана. Впрочем, генерал-лейтенант Саито был слишком слаб, чтобы уйти из жизни
самостоятельно, и в этом ему помогли другие. Рядовые солдаты подрывали себя
гранатами. Не менее печальная участь постигла и гражданское население Сайпана.
Насмерть перепуганные японцы бежали на отдаленный конец острова и совершали
массовое самоубийство, лишь бы только не попасть в руки к американцам, которых
японская пропаганда выставляла сущими дьяволами. Американцам захват Сайпана
тоже стоил немалых жертв: они потеряли 3426 солдат и офицеров убитыми, при том что
13 000 человек были ранены.
*
* *
24 августа 1944 года на атолле Эниветок{35}, одной из перевалочных баз, что американцы
понастроили в последнее время в центральной части Тихого океана, состоялись
пышные торжества по случаю недавно одержанной победы. В лагуне в парадном строю
стояли боевые корабли, а на палубах, где звучала музыка, — облаченные в
белоснежную униформу моряки. Кроме того, к этому же дню была приурочена не менее
торжественная церемония назначения на пост главнокомандующего Третьим флотом
нового человека — достойнейшего из достойных. Им, конечно же, был всеобщий
любимец вице-адмирал Уильям Фредерик Хелси, по прозвищу Бык, тот самый,
который, как мы помним, возглавлял первые победоносные рейды американских
ударных авианосных групп, в то время как военно-морской флот Соединенных Штатов
в целом терпел одно поражение за другим на всей акватории Тихого океана. Потом
Хелси отошел в тень, но его легендарный образ тем не менее ничуть не изгладился
в памяти моряков. В самом деле, с 26 мая 1942 года по 24 августа 1944 года ни
один моряк на «Энтерпрайзе», бывшем флагмане, да и любом другом корабле не
видел своего кумира: все это время тот просиживал штаны в штабе в Нумеа. Однако,
что бы там ни было, для американских моряков он всегда оставался Быком Хелси,
идущим к победе напролом, понося и сокрушая на своем пути все и вся. И
верховное командование Соединенных Штатов решило, что именно сейчас, в
преддверии генерального наступления с последующим рейдом к берегам Японии,
Тихоокеанскому флоту необходим как раз такой командующий, как Хелси, —
напористый, решительный и храбрый. Словом, настало его время — час Быка.
Хелси, до смерти уставший перебирать бумажки, заручился
у Нимица полной свободой действий и принялся с присущей ему энергичностью [499]
переформировывать и усиливать вверенный его командованию флот. Он разделил его
на три части: «экспедиционные силы», предназначенные для захвата целей (включая
конвоирование и защиту транспортов и морских десантов); «силы тактической
поддержки», призванные, как явствует из названия, поддерживать первые; «силы
прикрытия», подчиняющиеся непосредственно главнокомандующему, которые включали
в себя высокоманевренные линкоры и большую часть авианосцев вместе с кораблями
сопровождения, и таким образом составляли главную наступательную мощь флота.
Задача «сил прикрытия», или, иначе говоря, «30-го ударного оперативного
соединения», коротко заключалась в том, чтобы «уничтожать основные
военно-морские силы противника, используя с этой целью любую возможность».
Другими словами, адмирал Нимиц благословил вице-адмирала Хелси на чисто
корсарский промысел. Единственное, что отличало Хелси от корсаров времен давно
минувших, так это несравнимое превосходство в силе и средствах.
Первой тактической операцией, разработанной и
претворенной в жизнь вице-адмиралом Хелси, был рейд к островам Палау с их
последующим захватом. В общей сложности операция длилась семнадцать дней —
с 6 по 23 сентября. Честно сказать, о ее ходе мало что известно, невзирая на
огромное число задействованных сил и средств, — а может, как раз по этой
самой причине. Впрочем, так говорят только историки. С общечеловеческой же
точки зрения американцам выпало пережить на атоллах Палау немало трагических
часов. Японские гарнизоны, лишенные противовоздушной обороны (американцы
бомбили острова непрерывно в течение нескольких месяцев) и всякого пополнения,
оборонялись с неистовостью обезумевших фанатиков. Отдельные острова были
захвачены ценой неимоверных усилий — например Пелилиу: американцы
высадились там 7 сентября, а победу одержали лишь в конце ноября. Между тем
эскадра время от времени покидала воды Палау, а когда возвращалась, то
артобстрел и бомбардировка островов, предварявшие высадку свежих десантных
подразделений, возобновлялись со все нарастающей мощью. Покуда наземные войска
при поддержке самолетов, взлетавших с «Патрульных» конвойных авианосцев, вели
боевые действия на суше, основные силы американской эскадры были брошены на
захват других японских островных территорий. В ходе продолжительного рейда
последним был захвачен атолл Улити, расположенный в Каролинском архипелаге и на
полпути между Палау и Гуамом. Улити подвергся двухдневной «зачистке» с моря и
воздуха. Вслед за тем к атоллу двинулись эскадренные тральщики, прокладывая
путь транспортам и десантным кораблям. Высадка морского десанта и общевойсковых
подразделений была произведена одновременно на всех [500]
пяти островах атолла. Однако там не оказалось ни одного японского солдата, а
туземное население встретило новоявленных оккупантов вполне дружелюбно.
*
* *
После захвата Палау следующей целью стали Филиппины.
«Филиппины: малайзийский архипелаг, расположенный в
Южно-Китайском море. В 1898 году, после окончания испано-американской войны,
отошел к Соединенным Штатам Америки. Климат жаркий и влажный. Основные
сельскохозяйственные культуры — кофе, рис, пряности, сахарный тростник,
табак, конопля. Налажено промышленное производство железа и каучука. Острова
вулканического происхождения и подвержены частым землетрясениям. Крупнейшие
острова архипелага — Лусон и Минданао. Столица — Манила». Что же еще
прибавить к этим скупым сведениям о Филиппинском архипелаге, которые можно
почерпнуть в любом энциклопедическом словаре? Ну, к примеру, хотя бы то, что
именно здесь, на Филиппинах, Магеллан наконец убедился, что Земля действительно
круглая. С другой стороны, те же Лусон и Минданао, а также Панай, Палаван,
Лейте, Самар, Себу, Негрос, Бохоль и Миндоро — далеко не все острова,
образующие огромный Филиппинский архипелаг: их там свыше семи тысяч —
маленьких и совсем крохотных. Протяженность архипелага с севера на юг
составляет 1800 километров, что, в свою очередь, равно расстоянию между
Марселем и крайней северной оконечностью Шотландии, или между Гамбургом и
Москвой. А территория одного лишь Минданао почти равна площади всех Британских
островов, вместе взятых. Население Филиппинского архипелага насчитывает 13
миллионов жителей. Перед войной только в Маниле проживало 360 тысяч человек.
Довоенная кинохроника дает нам более или менее ясное представление о
филиппинцах: низкорослые, смуглые, подвижные; разъезжают в трамваях или
автомобилях по оживленным улицам; одни шумят на политических митингах, а другие
тем временем молча охотятся в джунглях, куда еще не добралась вездесущая
цивилизация. Словом — далекий экзотический мир, осененный благословенной
тенью звездно-полосатого полотнища.
Впрочем, тогда, в сентябре 1944 года, американцам
предстояло заново отстоять свое превосходство на Филиппинах, поскольку в начале
войны они отошли к Японии. Почему? Взгляните на карту Тихого океана — и
все станет ясно: от Манилы до Сан-Франциско будет 11 550 километров, а от
Манилы до Иокогамы — всего лишь 3250 километров. Понятно, что японцы без
особого труда захватили заморскую американскую территорию, отстоящую от
метрополии на расстоянии в треть земного круга. О том «накате» с севера у
американцев сохранились самые грустные воспоминания: ибо им пришлось покинуть
Филиппины после [501] позорной капитуляции, которую подписал генерал
Уэйнрайт. Вместе с тем, однако, американцы не забыли, с каким героизмом и
стойкостью сражались войска Макартура, тщетно пытаясь отстоять полуостров Батан
и остров Коррегидор{36}, где все еще развевался
звездно-полосатый флаг. Они так и стояли бы — до конца, если бы президент
Рузвельт не приказал Макартуру отступить. Но перед тем американцы две ночи
кряду перегружали «филиппинский золотой запас» на скрытно подошедшую к Коррегидору
подводную лодку. И Макартур, покидая остров на катере, воскликнул: «Я еще
вернусь!»
Теперь едва ли не каждый остров Филиппинского архипелага
представлял собой цель — подлежащий захвату и реоккупации стратегически
важный плацдарм. Однако на осуществление плана-реванша ушло несколько месяцев:
берега большей части островов и островков Филиппинского архипелага сплошь
изрезаны узкими заливами, бухточками и проходами, которые были надежно
укреплены и к тому же заминированы; кроме того, по сведениям американской
разведки, японцы построили на крупнейших островах архипелага семьдесят
аэродромов. Итак, первый удар, согласно тщательно разработанному
стратегическому плану, предполагалось нанести по атоллу Яп{37}, а затем — по острову Талаоэру, что в
170 милях к югу от Минданао; оттуда войска Макартура должны были совершить
бросок на север и высадиться на южном побережье Минданао, а следом за
тем — начать генеральное наступление на север, закрепляясь на каждом
отвоеванном острове-плацдарме. На 20 декабря была назначена широкомасштабная
десантная операция в заливе Лейте — в самом сердце Филиппинского
архипелага. Внимательно изучив стратегический наступательный план, Хелси без
лишних проволочек приступил к его осуществлению. 8 сентября с авианосцев
взлетели бомбардировочно-истребительные эскадрильи и отправились бомбить
аэродромы на Минданао. В результате после первого же налета генеральное
наступление было решено ускорить, вернее — начать немедленно. И вот
почему.
Во-первых, над Минданао американские летчики не
встретили практически никакого сопротивления со стороны противника. Во-вторых,
один из пилотов 38-й ударной авианосной группы, которому пришлось совершить
вынужденную посадку на острове, чтобы устранить неисправность в двигателе,
вернулся из полета не с пустыми руками. Оказывается, отремонтировать самолет
ему помогли филиппинские партизаны из местного движения сопротивления,
представлявшего собой довольно хорошо организованную сеть отрядов и боевых [502]
групп; партизаны снабдили американца данными о точном расположении японской
системы оборонительных сооружений и укреплений на острове, не только
подтвердившими, но и во многом дополнившими донесения летчиков-разведчиков:
незначительное количество самолетов и малочисленный гарнизон, контролирующий
лишь небольшую часть островной территории; что же касается местного населения,
к японцам оно настроено крайне враждебно. Военное командование Соединенных
Штатов получало информацию о внутреннем положении на Филиппинах и раньше. После
капитуляции на островах осталось несколько американских армейских
офицеров — позднее к ним присоединились кадровые разведчики, которых
доставила на Филиппины подводная лодка, — с заданием организовать и возглавить
местное движение сопротивления; с недавних пор от них стали поступать донесения
о результатах проделанной подпольной работы, и результаты эти казались
обнадеживающими. Даже чересчур — полагало командование. Вице-адмирал Хелси
стоял на палубе флагманского линкора и, внимательно слушая доклад летчика,
пристально разглядывал зеленые вершины Себу (к тому времени его ударное
соединение уже атаковало другие острова архипелага), тянущиеся к голубому
безоблачному небу. Отсюда, с моря, остров выглядел незащищенным — во всяком
случае, легкодоступным. А летчик между тем рассказывал, как филиппинцы
показывали ему обертки от шоколада — из припасов, переправленных на
Минданао с американской подводной лодки. На каждой обертке было написано: «Я
еще вернусь. Макартур», — и эти слова стали для филиппинских партизан
своего рода девизом. «Так-то оно так, — усомнился было Хелси, — но
что, если мы нанесем удар по пустому месту и в результате потеряем время? Ведь
однажды такое уже было — на Улити!» Впрочем, вице-адмирал сомневался недолго.
Кликнув своего адъютанта, он продиктовал ему текст радиограммы — для
Нимица, в Перл-Харбор, и Макартура, на Новую Гвинею. Хелси подробно изложил
только что полученные сведения, а в заключение прибавил: «В сложившейся
ситуации, полагаю, нельзя терять ни минуты. Необходимо высадить десант на
Лейте, и как можно скорее». Обменявшись, в свою очередь, радиограммами с
генералом Макартуром, адмирал Нимиц велел соединить его по телефону с
начальником Объединенного штаба армии и флота. Как раз в это время тот находился
на официальном приеме на другом краю земли — в Канаде. Когда ему доложили,
что звонит Честер Нимиц из Перл-Харбора, причем по неотложному делу, видный
военачальник принес извинения организаторам приема и прошел в аппаратную.
Выслушав главнокомандующего Тихоокеанским флотом, он попросил пять минут на
раздумья, после чего ответил коротко и ясно: «Добро!»
Застигнуть противника врасплох, ударив всеми силами там,
где он не ждет, и тем самым внести в его ряды панику и смятение — [503]
таков был дерзкий план вице-адмирала Хелси. И вот уже на Манилу посыпались
первые авиабомбы. Следом за тем ожесточенным бомбардировкам подверглись Кавите{38}, который японцы едва успели отстроить заново,
Коррегидор, где только-только затянулись растительностью воронки от бомб и
снарядов, рвавшихся по всему острову в начале войны, и близлежащие военные
базы. Потом ударное соединение совершило бросок на север — к островам
Окинава{39}, а оттуда — обратно на юг, к Лусону.
Ожидаемый эффект был достигнут с лихвой: японцы, не успев опомниться от одного
удара, тут же получали другой, третий... Очередной молниеносный удар был
нанесен 12–13 октября по Формозе{40}. И вдруг ситуация изменилась.
*
* *
Восточное побережье Формозы представляет собой сплошное
нагромождение высоких отвесных скал, каких, пожалуй, не увидишь ни на одном
другом острове в мировом океане: они вздымаются вертикально ввысь — на
1800 метров над уровнем моря. На подлете к этой сплошной скальной стене
американские летчики заметили в небе самолеты противника — их было больше
тысячи. Завязался воздушный бой — в результате восемьсот из них были
сбиты. Кроме того, японцы потеряли двадцать шесть кораблей. Американцы же
недосчитались только 89 самолетов. Тогда, у Формозы, моряки 3-го флота впервые
за последнее время увидели в небе столь значительное скопление японских
самолетов и услышали грохот рвущихся рядом авиабомб. Однако то была лишь малая
часть неприятельских ВВС. Вскоре американские корабельные РЛС обнаружения
воздушных целей засекли новые японские эскадрильи, куда более многочисленные.
Воздушные бои обычно проходили на некотором удалении от мест сосредоточения
противоборствующих эскадр, и атаковать неприятельские корабли — с той и
другой стороны — отваживались лишь самые дерзкие летчики, да и то если им
удавалось незаметно выйти из боя, оторваться от неминуемого преследования и
подойти к эскадре противника, миновав полосу заградительного огня. В битве при
Формозе это удалось только нескольким японским летчикам. Они нанесли серьезные
повреждения двум американским крейсерам, которые потом пришлось взять на
буксир. Оставив у берегов Формозы одну ударную группу — для сопровождения
и прикрытия выведенных из строя крейсеров, — вице-адмирал Хелси направил
основные силы эскадры обратно к Филиппинам. А на другой день Японское радио
раструбило на весь мир о том, [504] что американский Тихоокеанский флот, дескать, понес
серьезный урон и даже был чуть ли не полностью уничтожен. Это заявление
оказалось явно опрометчивым и преждевременным, о чем японское верховное
командование догадалось лишь спустя двое суток.
*
* *
Тем временем эскадра вице-адмирала Хелси шла на юг,
растянувшись на 80 километров в длину и 18 в ширину. Как мы помним,
американские моряки окрестили ее Третьим флотом. В соответствии с новым боевым
заданием удар по Филиппинам Третьему флоту предстояло нанести совместно с
Седьмым флотом, которым командовал контр-адмирал Томас Кинкейд. В состав
Седьмого флота входили 8 линкоров-ветеранов, 5 тяжелых и 6 легких крейсеров, 18
конвойных авианосцев, 86 эсминцев, 25 сторожевых кораблей и 11 противолодочных
фрегатов. Флоту Кинкейда надлежало прикрывать высадку десанта на остров Лейте,
а Хелси в свою очередь должен был поддерживать и прикрывать Кинкейда; кроме того,
ему было предписано уничтожать любые неприятельские корабельные соединения,
обнаруженные не только в прибрежных водах Филиппинского архипелага, но и на
подступах к нему. 17 октября Хелси направил Нимицу радиограмму, в которой
выразил недоумение и досаду по поводу того, что ему поставили задачу прикрывать
Седьмой флот, тогда как он, согласно предварительной договоренности,
рассчитывал на полную свободу действий. В ответ Нимиц выразил свое искреннее
сожаление, настояв, однако, на том, что приказ есть приказ: главная задача
Хелси — прикрывать Седьмой флот.
Высадка десанта на остров Лейта была произведена 20
октября, после обычной артподготовки с моря и бомбового удара с воздуха.
Десантная операция прошла вполне благополучно, не считая того, что японцы потопили
один пехотно-десантный катер. Если бы не огонь и дым, охватившие побережье в
тех местах, откуда вели пальбу японские бомбометы, то при виде нескольких тысяч
кораблей, собравшихся у Лейте, можно было бы подумать, будто происходит великое
переселение народов. Через пять часов после высадки первого десантно-штурмового
эшелона на берег Лейте, неподалеку от Таклобана{41}, сошел генерал Макартур. Он направился
прямиком в штаб к связистам и, взяв в руки микрофон, произнес пламенную речь:
«Говорит голос Свободы. Филиппинцы, к вам обращается генерал Макартур. Как
видите, я сдержал слово и вернулся. Милостью всемогущего Господа мы снова
ступили на благословенную филиппинскую землю, политую кровью двух
народов — филиппинцев и американцев. Присоединяйтесь же ко мне! И да
сопутствуют нам стойкость и мужество, как когда-то на [505]
Батне и Коррегидоре! Да не устрашатся сердца наши, а руки да сожмут крепче
оружие! Нас поведет за собой Господь. Он укажет нам путь к победе! Внемлите же
его зову! Испейте чашу долгожданной и справедливой победы всю без остатка!»
Макартур знал, что говорил: ведь большинство филиппинцев были правоверными
христианами. А между тем американские самолеты продолжали бомбить Лейте. Таким
образом, в конце дня «Д+1» на остров высадились 124 тысячи американских солдат.
В обшей сложности потери американцев в тот день составили 75 человек убитыми.
На рассвете дня «Д+2», то есть 22 октября,
контр-адмиралу Кинкейду передали донесение от подводной лодки «Дартер»,
патрулировавшей вместе с другой подлодкой, «Дейс», прибрежные воды к западу от
Филиппинского архипелага — при входе в Палаванский пролив. «Дартер»
сообщала, что засекла близ Палавана три японских крейсера. А в ночь с 22 на 23
октября «Дартер» с «Дейс» доложили, что в Палаванский пролив с юго-запада
заходит крупное соединение кораблей — судя по всему, линейных.
Второе Филиппинское сражение, больше известное под
названием битва при Лейте, длилась всего лишь два дня. Однако по числу
участвовавших в ней кораблей — с той и другой стороны — то было
крупнейшее морское сражение в нашем столетии, и посему оно вполне достойно
того, чтобы описать его подробно. Только не так, как это впоследствии делали
многие военные историки, а более живо и ярко — глазами наших главных
героев: моряков и летчиков авианосца-ветерана «Энтерпрайз». При этом, однако,
нам придется время от времени бросать взгляд на карту, чтобы иметь более или
менее ясное представление о месте, где разворачивалась эта грандиозная битва,
предопределившая, по сути, исход великой Тихоокеанской войны.
*
* *
Итак, две американские подводные лодки, обнаружившие
японскую эскадру при входе в Палаванский пролив в ночь с 22 на 23 октября,
продолжали держать ее под скрытным наблюдением. Под покровом ночи они следовали
за ней — вернее, впереди нее — почти в полном надводном положении и в
нескольких метрах друг от друга — так, что оба командира, каждый стоя на
верху своей боевой рубки, даже могли переговариваться между собой. Они решили
атаковать противника совместно. Незадолго до рассвета подлодки погрузились на
перископную глубину и подошли к неприятельской эскадре поближе. Склонившись над
экранами РЛС, оба командира отчетливо видели, как надводные цели растут прямо
на глазах. Японская эскадра продвигалась двумя кильватерными колоннами в
сопровождении малых сторожевых кораблей. В 5 часов 32 минуты «Дартер» выпустила
шесть торпед из носовых торпедных аппаратов. Как раз в это время первые пять
снарядов поразили головную цель. Командир «Дартера», припав [506]
к окуляру перископа, видел рядом с бортом огромного неприятельского корабля,
занимавшего почти все поле обзора, всплески от пяти мощных взрывов. Мгновение
спустя корабль окутали клубы дыма, сквозь которые в ночное небо вырывались ярко-оранжевые
языки пламени. А еще через какое-то время великан дал сильный носовой крен,
зарылся носом в волну и стал тонуть. Между тем четыре кормовые торпеды
«Дартера» прямым попаданием угодили в другую цель — еще один крупный
корабль. Впрочем, дольше оставаться на исходном рубеже атаки было опасно —
и «Дартер» тут же ушла глубоко под воду. Как потом выяснилось, подлодка вывела
из строя два неприятельских тяжелых крейсера — «Атаго» и «Такано»: первый
пошел ко дну, а второй получил довольно серьезные повреждения. А некоторое
время спустя «Дейс» таким же манером отправила на дно третий тяжелый
крейсер — «Майа». Покуда американские подводные лодки «висели» неподвижно,
затаившись на большой глубине, морскую поверхность обшаривали японские
миноносцы. Они сбрасывали глубинные бомбы, и те рвались, сотрясая морские
глубины до самого дна. Однако американские лодки, к счастью, не пострадали. На
крейсере «Атаго», перед тем как он затонул, развевался флаг адмирала Куриты,
командующего неприятельской эскадрой, вышедшей из Сингапура. Адмирала и еще
нескольких моряков с потопленного флагмана снял с воды находившийся поблизости
эсминец. Остальные члены экипажа «Атаго», в том числе специалисты из
радиотехнической службы главного штаба эскадры, утонули. В результате японские корабли
остались без мощной системы радиоперехвата и дешифровальной аппаратуры, что
впоследствии сказалось на ходе всей битвы.
23 октября пополудни в условленном месте, примепрно в
280 милях к северо-востоку от острова Самар, Третий флот встретился с танкерами.
Началась перекачка топлива: бункеровались одновременно 12 авианосцев, 6
быстроходных линкоров, 10 крейсеров и 50 эсминцев. Неожиданного появления
неприятеля вице-адмирал Хелси не опасался, поскольку дозаправка проходила под
прикрытием Седьмого флота, которым, как мы помним, командовал контр-адмирал
Кинкейд. Тем временем филиппинские воды покинула ударная группа из 5 конвойных
авианосцев под командованием вице-адмирала Маккейна — она держала курс к
атоллу Улити, что в центральной части Тихого океана, где моряков ожидал
кратковременный отдых. Странное дело: о каком отдыхе могла идти речь, тем более
накануне генерального сражения! Но кто бы там что ни говорил, таково было
решение контр-адмирала Митчера, командующего всем авианосным соединением. Дело
в том, что в середине октября Митчер, от бдительного ока которого не могло
ускользнуть ни одно мало-мальски приметное обстоятельство, начал замечать, что
у экипажей вверенных его командованию авианосцев стали проявляться первые
признаки усталости (да и сам контр-адмирал [507] был измотан до
предела — переутомление, похоже, и стало причиной смерти, постигшей его
три года спустя). И он решил дать людям отдых, объяснив это так: «За триста
суток ни один из десяти тысяч моих матросов ни разу не покинул палубу своего корабля.
Прежде еще ни одной эскадре в мире не случалось находиться в море столь долго».
В общем, в верхах решение Митчера было одобрено — экипажи кораблей должны
были отдыхать по очереди. Итак, когда американцы узнали о подходе японской
эскадры, авианосная группа Маккейна находилась слишком далеко от Филиппин, и
возвращать ее обратно не было никакого смысла. К тому же соотношение сил
противостоящих эскадр серьезных опасений у американского командования не
вызывало. По завершении дозаправки вице-адмирал Хелси отдал приказ всем
кораблям ложиться на обратный курс — к Филиппинам. 24 октября на рассвете
Третий флот разделился на три ударные группы, рассредоточившись на акватории
шириной 200 миль, и двинулся на юго-запад. Далеко впереди по ходу эскадры воздушное
пространство прочесывали эскадрильи разведывательных самолетов, развернувшихся
гигантским веером. Видимость была идеальная. На темно-синей глади моря то тут,
то там виднелись маленькие островки: из поднебесья они, впрочем, больше
походили на крупные сверкающие изумруды. В 7 часов 46 минут пилот с авианосца
«Интрепид», летевший на трехкилометровой высоте, засек неприятельскую эскадру
по бортовой РЛС для обнаружения надводных целей, а через несколько минут он уже
увидел ее воочию. Это была та самая эскадра, которую накануне обнаружили и
атаковали подводные лодки «Дартер» и «Дейс». Она состояла из 5 линкоров, 8
тяжелых, 2 легких крейсеров и 13 эсминцев. Двумя из пяти линкоров были
знаменитые «Ямато» и «Мусаши», водоизмещением 63 тысячи тонн каждый, в то время
как водоизмещение самых больших американских линкоров не превышало 45 тысяч
тонн. Таким образом, «Ямато» и «Мусаши» были крупнейшими линейными кораблями,
когда-либо выходившими на морские просторы. Японцы строили эти гиганты и
проводили их ходовые испытания под покровом строжайшей секретности. Тем не
менее американцам стало известно, что главное вооружение обоих суперлинкоров
состояло из девяти 450-миллиметровых дальнобойных орудий, позволявших наносить
удар по противнику с огромного, доселе невиданного расстояния и при этом
оставаться недосягаемыми для его орудий. По предварительным расчетам,
неприятельская эскадра (она, напомним, вышла из Сингапура под командованием
адмирала Куриты), если бы ее не удалось задержать, могла подойти к Лейте уже на
рассвете 25 октября. Однако вице-адмирал Хелси не хотел идти ей навстречу через
проливы, разделявшие Филиппинские острова, потому как это было чересчур
рискованно: с одной стороны, они были заминированы, а с другой —
находились под неусыпным наблюдением японских наземных ВВС. В довершение [508]
ко всему, по последним донесениям американской разведки, с Формозы вот-вот
должна была сняться другая неприятельская эскадра под командованием адмирала
Озавы, включавшая и ударную авианосную группу; ее появление в северных водах Филиппин
ожидалось буквально со дня надень. Главным образом по этой — второй —
причине Хелси и отказался от мысли вести эскадру внутренними филиппинскими
водами. Словом, взвесив сложившуюся обстановку, он решил остановить эскадру
Куриты массированным ударом с воздуха. А обстановка в общих чертах была такова.
Хелси, находясь к востоку от Филиппин, узнает о том, что с запада к архипелагу
приближается эскадра Куриты, которая затем входит в филиппинские проливы; Хелси
направляет ей на перехват свои самолеты. В то же время он связывается с
вице-адмиралом Маккейном, командующим конвойными авианосцами, идущими к Улити,
и приказывает ему немедленно возвращаться, с тем чтобы поддержать основные силы
Третьего флота.
*
* *
А теперь давайте представим себе, что мы находимся на
борту одного из самолетов Третьего флота, а лучше — в гондоле воздушного
шара, и парим над Филиппинским архипелагом на огромной высоте. В таком случае,
к примеру, 24 октября мы с вами стали бы свидетелями того, как самолеты
Третьего флота в несколько эшелонов атакуют эскадру Куриты; самолеты
«Энтерпрайза» обнаруживают во внутренних филиппинских водах, только много южнее
от эскадры Куриты, и атакуют другую японскую эскадру, идущую, как и первая, к
Лейте; а тем временем по американским авианосцам наносят удар японские
самолеты; некоторые из них, судя по всему, взлетели с неприятельских
авианосцев, из чего Хелси заключает, что третья эскадра противника того и гляди
нагрянет с севера. А вот что в это же самое время происходило в небе над
Филиппинским архипелагом.
Воздушное пространство вокруг американских летчиков было
совершенно пустынным — ни одного неприятельского самолета. А вот и эскадра
Куриты. Японские корабли встретили американцев шальными залпами зенитных
орудий, куда более мощными, нежели во время первой Филиппинской битвы. На борту
каждого японского линкора, помимо пушек, было по сто двадцать 25-миллиметровых
зенитных пулеметов; на крейсерах — по девяносто штук на каждый, а на
эсминцах — по сорок. Оградившись непробиваемым щитом из огня и стали,
эскадра Куриты неумолимо продвигалась к Лейте. С первого захода американским
летчикам не удалось пробиться сквозь этот заслон, как они ни старались. Заход
второго эшелона оказался более результативным: американцы нанесли удар по
одному из линкоров-мастодонтов и нескольким кораблям поменьше. В третий
атакующий эшелон входили 60 истребителей, 32 торпедоносца и 20 пикирующих
бомбардировщиков. В результате этого налета линкор «Ямато» потерял ход и [509]
стал медленно зарываться носом в волну. После четвертого налета Митчер доложил
Хелси, что «один неприятельский линкор и два тяжелых крейсера получили
значительные повреждения и, вероятно, вышли из строя». После пятого удара
Митчер уточнил предыдущее донесение: «Можно считать, что выведенный из строя
неприятельский линкор затонул». Добавим к сказанному, что на борту второго
японского линкора, поменьше, вспыхнул пожар, и эскадре Куриты пришлось
повернуть обратно. Последний — шестой — атакующий эшелон настиг
неприятельскую эскадру в 16 часов: она по-прежнему отступала на запад. После
этой атаки Хелси телеграфировал Нимицу и Макартуру о том, что в результате
массированного налета на эскадру противника — в шесть эшелонов — один
линкор, водоизмещением 63 тысячи тонн, был потоплен, другой загорелся, а третий
получил серьезные повреждения; кроме того, были выведены из строя четыре
крейсера — один из них опрокинулся; словом, эскадра Куриты угрозы больше
не представляла.
*
* *
Неприятельскую эскадру, приближавшуюся с юга, в состав
которой входили 2 линкора, 12 тяжелых крейсеров и 4 миноносца, обнаружило и
атаковало дозорное звено с «Энтерпрайза». Этой эскадрой командовал адмирал
Мишимура; она также вышла из Сингапура и должна была служить для отвлечения
противника. Однако атака оказалась малоэффективной: американские летчики
нанесли кораблям противника лишь незначительные повреждения — и эскадра
двинулась дальше на север.
Первый ответный воздушный удар японцы нанесли силами
наземной авиации в восемь утра. Налет длился около часа и был нацелен главным
образом на ударную группу 38–3, находившуюся к северу от группировки
вице-адмирала Хелси. («Энтерпрайз», заметим, входил в состав ударной группы
38–4, действовавшей южнее.) Атакующих самолетов было довольно много — от
ста пятидесяти до двухсот. Но корабельные РЛС засекли их задолго до того, как
они появились над авианосцами, — те находились под защитой низкой
облачности и дождевого фронта и выходили из-под прикрытия лишь затем, чтобы
выпустить или принять на борт свои самолеты. И все же один из них —
«Принстон» пострадал: в конце атаки в него угодила авиабомба.
Второй воздушный удар по группе 38–3 японцы нанесли
около 13 часов. В этот раз американские истребители-перехватчики заметили
самолеты противника слишком поздно — и воздушный бой завязался в
непосредственной близости от авианосцев. Но ни один из них, к счастью, серьезно
на пострадал. Как успели заметить американцы, в этом налете со стороны
противника участвовало большое число самолетов так называемого авианосного
типа. Что бы там ни было, две [510] воздушные атаки стоили японцам 200 сбитых самолетов. А
ударная группа 38–3 недосчиталась всего лишь десятка.
Бомба, поразившая легкий авианосец «Принстон» около 9
часов утра, пробила насквозь полетную палубу и взорвалась на ангарной палубе. В
результате в одном из ангаров у шести торпедоносцев, стоявших при полной боевой
загрузке — с торпедами, подвешенными под крыльями, вспыхнули топливные
баки. В охваченный пламенем и черным дымом ангар тут же устремились группы
живучести. Зашипели огнетушители — и очаг пожара вскоре «был взят под
контроль». Так что командир «Принстона» даже не счел нужным покидать свой
боевой пост. Однако в других местах огонь разгорался все сильнее и пожирал
межпалубное пространство с невероятной скоростью. Через некоторое время он уже
перекинулся на полетную палубу, где в полной боевой готовности стояли самолеты.
Если бы пламя, не приведи Господи, охватило хотя бы один из них, последствия
были бы самые ужасные: произошел бы цепной взрыв — и авианосец разнесло бы
на куски. Чтобы этого не случилось, самолеты пришлось спешно сталкивать в море,
а сам авианосец — срочно вывести из боевого строя. Между тем на внутренних
палубах «Принстона» грохотали гулкие взрывы, и в 10 часов 02 минуты одним из
них разворотило полетную палубу, сорвав платформу кормового самолето-подъемника
и разметав в разные стороны находившихся поблизости людей. Взорам моряков на
других кораблях предстало жуткое зрелище, которого они не наблюдали уже Бог
весть как давно: покачивающийся на волнах неуправляемый эсминец, увенчанный
300-метровым султаном черного дыма, и спешащие к нему на выручку эсминцы. В 10
часов 50 минут командир «Принстона» отдал приказ начать эвакуацию раненых. Со
стороны носа к авианосцу подошел эсминец «Ирвин», и накатившей волной его
вплотную прибыли к борту обездвиженной громадины. В результате страшной силы
удара на борту эсминца частично обрушились палубные надстройки. Но, несмотря ни
на что, «Ирвин» не оставил терпящий бедствие «Принстон» — он отвалил в
сторону лишь после того, как принял с его борта всех раненых. Включив противопожарные
установки, они принялись поливать авианосец мощными водяными струями, и
некоторое время спустя пожар на его борту заметно поутих. Следом за тем ударная
группа двинулась дальше, оставив для прикрытия выведенного из строя корабля
крейсер «Бирмингем». Тот также подошел к «Прин-стону» и перебросил на его борт
четырнадцать огромных пожарных рукавов. К тому времени волнение на море
усилилось и в следующее мгновение послышались мощные короткие удары: авианосец
с крейсером, столкнувшись, несколько раз подряд ударились друг о друга бортами.
Столкновение было настолько сильное, что на «Бирмингеме» сорвало с платформы
два 120-миллиметровых орудия, а на борту «Принстона» снова вспыхнул пожар. И
«Бирмингему» пришлось спешно отвалить [511] в сторону. Чуть погодя
к авианосцу попытался подойти эсминец «Моррисоп», чтобы переправить на его борт
пожарную команду. Однако очередной волной эсминец резко накренило набок —
и его выступающие палубные надстройки оказались зажатыми между двумя дымовыми
трубами авианосца. «Моррисом» находился в столь отчаянном положении около часа.
Все это время эсминец нещадно бился о громадный борт авианосца и мало-помалу
разрушался. И тут с одного из кораблей сопровождения просигналили, что
неподалеку обнаружена японская подводная лодка, — впрочем, сигнал оказался
ложным. Через час огромная волна наконец вырвала несчастный эсминец из мертвых
тисков авианосца. Чудом освободившийся «Моррисоп» уже готов был отвалить от
пленившего его «Принстона», как вдруг накатил очередной вал, авианосец резко
накренился — и буквально лег на борт, тягач и джип прибило к краю полетной
палубы, и от удара они загорелись. К 15 часам очаги пожара, выжегшего
«Принстон» изнутри, были в конце концов локализованы и авианосец можно было
брать на буксир. К «Принстону» снова направился «Бирмингем». Метрах в тридцати
от авианосца крейсер приготовился совершить маневр, чтобы завести на его борт
буксирный конец, — это было в 15 часов 23 минуты. И тут вдруг случилось
то, чего никто не ожидал. Грянул оглушительный взрыв — и корму «Принстона»
разнесло на части. На «Бирмингем» посыпались груды искореженного металла —
огромные стволы корабельных пушек, осколки снарядов, авиабомб и торпед, не
считая обломков корпуса и палубных надстроек. «В считанные секунды, —
вспоминал потом командир «Бирмингема», — мой крейсер превратился в
настоящую скотобойню. Двести двадцать человек были убиты буквально в одночасье,
а свыше четырехсот получили тяжкие ранения и увечья». В самом деле, верхняя
палуба «Бирмингема» была сплошь залита кровью и усеяна разорванными на части
человеческими телами. Тем не менее «Принстон» остался на плаву. Он затонул лишь
некоторое время спустя, после того как в него выпустили две торпеды. Экипаж
авианосца потерял 108 человек убитыми и пропавшими без вести, при том что 190
моряков были ранены.
В тот же день, ближе к вечеру, американские
разведывательные самолеты вышли на эскадру адмирала Озавы. Выслушав донесения
летчиков, Митчер радировал Хелси о том, что, по предварительным наблюдениям, в
состав неприятельской эскадры входят 4 линкора или тяжелых крейсера, 3
авианосца, в том числе один легкий, 8 крейсеров и 9 эсминцев.
*
* *
А теперь давайте мысленно перенесемся на борт линкора
«Нью-Джерси», где вице-адмирал Хелси и офицеры его штаба, склонившись над
картами, анализируют сложившуюся оперативно-тактическую обстановку.
Командующему Третьим флотом, по его собственным словам, [512]
«предстояло взвалить на себя непосильное бремя ответственности за все
последующие действия».
Итак, к вечеру 24 октября обстановка была такова. На
Филиппины с трех направлений надвигались крупные ударные соединения японских
кораблей: с севера — эскадра Озавы: с запада — эскадра Кууриты; с
юга — эскадра Нишимуры. Впрочем, южную ударную группу противника можно
было в расчет не принимать: согласно предварительной договоренности, ее
предстояло задержать и уничтожить, хотя бы частично, силами Седьмого флота под
командованием контр-адмирала Кинкейда, который тогда был занят тем, что
прикрывал и поддерживал высадку «своих» войск на Лейте. Таким образом, Хелси
должен был дать отпор двум неприятельским эскадрам — северной и западной.
Вот только как распределить силы? В конце концов Хелси решил действовать так:
оставить 34-ю ударную группу (из 4 линкоров, 2 тяжелых и 3 легких крейсеров и 2
флотилий миноносцев) у входа в пролив Сан-Бернардино, где ей предстояло
вступить в бой с эскадрой Куриты, а самому с основными силами Третьего флота
выдвинуться к северу — на перехват эскадры Озавы. Этот план Хелси подробно
изложил в радиограмме и направил всем своим подчиненным, включая контр-адмирала
Кинкейда. Однако вслед за тем он вдруг изменил свое решение и принял другое,
которое повлекло за собой трагические последствия. Впрочем, давайте предоставим
слово самому Хелси и попробуем разобраться, что заставило его изменить исходный
план. Вот что он писал по этому поводу некоторое время спустя: «Я стоял перед
тройным выбором: а) разделить эскадру на две группы и силами второй — то
есть 34-й ударной группы заблокировать вход в Сан-Бернардино; в) сосредоточить
силы всей эскадры при входе в Сан-Бернардинский пролив; с) покинуть воды
Сан-Бернардино и перебросить все силы на север, чтобы дать отпор противнику,
угрожавшему с северного направления. С другой стороны, атаковать северную
эскадру противника силами одной лишь авианосной группы означало бы подвергнуть
наши авианосцы огромной опасности, поскольку им пришлось бы вступить в бой со
значительно превосходящими силами противника. Ну а бросить 34-ю ударную группу
против эскадры Куриты без авиационной поддержки означало бы подставить наши
линкоры под удар всех наземных авиационных соединений японцев. Таким образом,
вариант «а» пришлось отвергнуть. А отказ от похода на север — навстречу
эскадре Озавы был чреват потерей оперативной инициативы; к тому же уничтожение
японских авианосцев сыграло бы нам на руку и повлияло на дальнейший ход войны.
Стало быть, и второй вариант никуда не годился».
Я полагаю, нет надобности говорить о том, что
впоследствии американские историки подвергли критическому разбору каждую фразу,
вышедшую из-под пера Уильяма Хелси. И суть претензий, предъявляемых [513]
доблестному вице-адмиралу иными пристрастными толкователями, сводилась к
нижеследующему:
Что, по словам Хелси, могла означать, к примеру, эта
фраза: «...атаковать северную эскадру противника силами одной лишь авианосной
группы?..» Вице-адмирал говорит так, будто под его началом было только четыре
линкора, а не шесть, как на самом деле. К тому же он располагал силами, вполне
достаточными для того, чтобы сформировать две мощные ударные группы и направить
одну — на запад, против эскадры Куриты, а другую — на север, против
эскадры Озавы. Тем более что, поданным воздушной разведки, в состав северной
эскадры противника входили четыре линкора или тяжелых крейсера. У Хелси, таким
образом, был очевидный перевес в силе: десять американских авианосцев против
трех японских.
Но кто бы там что ни говорил, Хелси сделал выбор —
и взял всю ответственность на себя. Другими словами, он остановился на варианте
«с» — то есть решил покинуть воды Сан-Бернардино и перебросить все силы на
север. Офицеры из его штаба произвели необходимые расчеты, включая штурманскую
прокладку, и пришли к заключению, что даже если контр-адмирал Кинкейд и будет
«на какой-то период стеснен в действиях», он так или иначе — единовременно
или последовательно — сможет противостоять эскадрам Нишимуры и Куриты, а
Третий флот всегда успеет прийти ему на подмогу. Итак, жребий был брошен. И
Хелси без лишних проволочек известил Кинкейда о своем намерении выдвинуться на
север во главе «трех ударных групп». «Отлично! — решил Кинкейд. —
Значит, 34-я ударная группа, о которой Хелси упоминал в предыдущей радиограмме,
заблокирует вход в пролив Сан-Бернардино. Ну что ж, лучше и быть не может!»
Через шестнадцать минут после того, как были отданы все
приказы и распоряжения, Хелси получил донесение с авианосца «Индепенданс»,
поступившее, в свою очередь, от пилота одного из разведывательных самолетов:
эскадра Куриты замечена в проливе между островами Буриас и Масбате. И снова
штабные офицеры склонились над картами. Выходит, неприятельская эскадра и не
думала отступать. Больше того: она идет прямиком к проливу Сан-Бернардино со
скоростью 24 узла. Мыслимое ли дело! Неужели корабли Куриты могут развивать
такую скорость, тем более с повреждениями?! Да нет, быть того не может —
пилот, как видно, ошибся. Тем не менее Хелси на всякий случай уведомил Кинкейда
радиограммой: в таком-то квадрате обнаружены-де «корабли противника».
Вслед за тем Третий флот выдвинулся на север. В 23 часа
04 минуты от патрульного самолета на борт «Индепенданса» поступило новое
донесение. Пилот-разведчик опять засек эскадру Куриты. Она шла прежним курсом.
Но второе радиосообщение летчика было нечетким, вернее, обрывочным — во
всяком случае, координаты неприятельской [514] эскадры разобрать
не удалось, а неполные донесения, как правило, в расчет командованием не
принимались.
Через час патрульный самолет вернулся из дозора и пилот
подтвердил и дополнил свое же донесение. Эскадра Куриты в составе нескольких
линкоров — за одним тянулся длинный мазутный шлейф, — следующая
единой кильватерной колонной, находится не более чем в сорока милях от входа в
пролив в Сан-Бернардино. Главной задачей Хелси, как мы помним, было прикрывать
Седьмой флот. Так как же поступил Хелси: повернул Третий флот обратно или отрядил
на перехват эскадры Куриты уже упоминавшуюся нами 34-ю ударную группу? Ни то,
ни другое! «Имея за плечами немалый опыт боевых действий против японцев, —
писал позднее Хелси, — я решил не менять свои планы, заключавшиеся в том,
чтобы нанести первый удар по северной группировке противника». Добавим к
этому — силами всего Третьего флота. «По непонятным причинам, — писал
в свою очередь ведущий американский историк К.В. Вудуорт, — офицеры штаба
Третьего флота не сочли нужным переслать контр-адмиралу Кинкейду донесение,
полученное от пилота патрульного самолета с авианосца «Индепенданс».
*
* *
Тем временем контр-адмирал Кинкейд, как уже говорилось,
готовился вступить в бой с эскадрой адмирала Нишимуры, надвигавшейся с юга. По
расчетам Кинкейда, противник должен был появиться ночью, и в предвидении этого
командующий Седьмым флотом произвел передислокацию своих сил: конвойным
авианосцам, по его решению, надлежало оставаться у побережья Лейте, а остальные
корабли соединения, переданные под командование контр-адмирала Олдеи-дорфа,
должны были выдвинуться навстречу противнику и запереть его в проливе Суригао,
соединяющем залив Лейте с морем Минданао. Пролив этот, 30 миль в длину и 10
миль в ширину — в южной части, известен своими сильными течениями и сулоями{42}; к тому же с обеих сторон его сплошь
обступают крутые, обрывистые берега. Словом — впечатляющее — даже
пугающее зрелище, особенно при лунном свете.
Японцы появились незадолго до полуночи, когда зашла
луна. Первыми их атаковали торпедные катера. Многие полагают, будто катера [515]
и ночью атакуют молниеносно — подобно стремительным метеорам, оставляющим
за собой ослепительно яркие шлейфы. Однако подобное можно наблюдать разве что в
плохом кино. На самом же деле они идут в атаку малым ходом, стараясь
производить как можно меньше шума, — скорость нужна им потом, после того
как удар нанесен и необходимо побыстрее уйти от преследования. На американских
катерах, выдвинувшихся тогда навстречу японской эскадре, стояли РЛС, на которых
вскоре высветились цели. Катера так же неспешно вошли в скрытый ночной мглой и
туманом штормовой пролив и двинулись прямо на них. Но тут, на беду, туман
рассеялся — японцы их сразу же заметили и открыли огонь из всех орудий.
Когда же пальба прекратилась, за ними в погоню устремились неприятельские
эсминцы. Однако им наперерез вышли американские эсминцы. Под их прикрытием
катера развернулись и, заняв исходную позицию, нанесли торпедный удар. О его результатах
судить было трудно — даже навскидку, поскольку все произошло под покровом
тьмы. Но как потом стало известно, благодаря ночной торпедной атаке «эскадра
противника была дезорганизована».
Немного погодя в бой вступили эсминцы. Они также были
оснащены радарами, что позволило им выдвинуться навстречу противнику с
потушенными ходовыми огнями, ориентируясь только на расположение целей на
экранах РЛС. Впрочем, на японских эсминцах тоже стояли радары, правда, не такие
мощные, как у американцев. Тем не менее они засекли американские корабли, едва
те оказались на расстоянии пушечного выстрела. В 2 часа 58 минут японцы
включили дальнобойные прожекторы. Американские эсминцы изменили курс и
поставили дымовую завесу, однако это не помешало японцам открыть встречный
огонь. В пролив Суригао вошли сразу несколько американских миноносных флотилий.
Понятно, что атаковать противника с фронта было невозможно, и эсминцы стали
маневрировать: заняв удобную позицию, они наносили удар и тотчас же уходили
назад, затем быстро разворачивались и выходили на новую ударную позицию.
Оглушительная канонада долгим раскатистым эхом разносилась по стиснутому
высокими отвесными скалами проливу, а ночную мглу то и дело озаряли
ослепительные вспышки, отбрасывавшие на черную воду яркие блики. Командир
эсминца «Хатчинс» покинул мостик и спустился в оперативный командный пункт,
расположенный в одном из внутренних помещений корабля. Надев наушники, он
управлял эсминцем, ориентируясь по обстановке, которая высвечивалась на экране
РЛС. Благодаря зоркому оку радара, он мог даже в кромешной тьме без труда
различать, где «свои» и где «чужие». К тому времени уже пошли ко дну несколько
японских кораблей. А между 3 часами 12 минутами и 3 часами 25 минутами
раскололся пополам и затонул флагманский линкор «Ямаширо» водоизмещением 30
тысяч тонн. Перед [516] тем как отправиться на дно вместе с флагманом, адмирал
Нишимура, обращаясь по радио к экипажам остальных своих кораблей, только и
успел бросить в эфир: «Нас торпедировали. Вам же я приказываю продолжать бой.
Атакуйте вражеские корабли, чего бы вам это ни стоило, дабы ни один из них не
смог уйти!» В 3 часа 51 минуту в бой вступили американские линкоры и крейсеры.
Они открыли массированный навесной огонь — и снаряды, подобно сплошному
метеоритному потоку, шальной лавиной хлынули в сторону неприятельской эскадры,
с пронзительным воем проносясь над головами моряков на эсминцах. Вести
прицельную стрельбу в ночное время оказалось возможным благодаря тем же
радарам — вернее РЛС управления огнем. Причем результаты артобстрела тут
же высвечивались на волшебных экранах. Таким образом, японцы подверглись
двойному сокрушительному удару — зенитному и торпедному. Они, разумеется,
не сидели сложа руки и вели ответный огонь — однако безуспешно. В 4 часа
10 минут корабли Олдендорфа вдруг разом прекратили пальбу: одиннадцать
снарядов, выпущенных американскими крейсерами, поразили эсминец «Грант». Тот
слишком близко подошел к неприятельской эскадре и, как было видно на экранах
радаров, смешался с японскими кораблями. В следующее мгновение в проливе
воцарились непроглядный мрак и зловещая тишина, нарушаемая разве что плеском
волн и воем ветра. Японские орудия тоже смолкли — неприятельская эскадра,
от которой почти ничего не осталось, обратилась в бегство. А за нею, поддавшись
панике, последовала и эскадра адмирала Шимы, только-только подошедшая с севера,
чтобы поддержать Нишимуру.
Когда рассвело, в проливе Суригао на ходу были только
американские крейсера, торпедные катера и эсминцы. Вокруг них в разлившемся
огромными маслянистыми пятнами мазута проливе дрейфовали полузатопленные,
обгоревшие и дымящиеся неприятельские корабли, от которых спешно отваливали
переполненные людьми шлюпки. Контр-адмирал Олдендорф отдал приказ спасать
уцелевших японцев всех без исключения. И моряки на американских эсминцах
принялись вываливать за борт спасательные сети, концы и круги. Однако помощь
принимали далеко не все японцы — многие ее решительно отвергали: при виде
приближающихся эсминцев они с отчаяния прыгали в воду, предпочитая утонуть, нежели
оказаться в плену. К тому времени от эскадры Нишимуры, состоявшей из 2
линкоров, водоизмещением 30 тысяч тонн каждый, 1 тяжелого крейсера и 4
миноносцев, на плаву остались только крейсер «Могами» и один миноносец.
Впрочем, крейсер был обречен: на его борту вовсю бушевал пожар, и чуть погодя
его добили американские бомбардировщики. А из трех крейсеров, входивших в
состав эскадры адмирала Шимы, сухим из воды — в буквальном смысле
слова — вышел только один. [517]
Таким образом в водах пролива Суригао нашли свою смерть
свыше пяти тысяч японских моряков. Американцы же потеряли один торпедный катер
и 41 человека убитыми и пропавшими без вести (из них — 35 моряков с
«Гранта»), а 94 человека были ранены. В 7 часов 28 минут Олдендорф получил от
Кинкейда, по-прежнему находившегося во главе конвойных авианосцев возле Лейте,
короткую радиограмму: «Отличная работа, старик!» А еще через десять минут тот
же Кинкейд прислал уже совсем другое сообщение: «Конвойные авианосцы
подверглись огню японских линкоров и крейсеров». Это были корабли эскадры
адмирала Куриты — они подошли к Лейте, не встретив на своем пути ни
малейших препятствий, потому как вице-адмирал Хелси своим уходом предоставил
ему полную свободу маневра.
Действительно, накануне в полночь Хелси во главе
основных сил Третьего флота: шести новеньких быстроходных линкоров, десяти
авианосцев, тяжелых и легких крейсеров и эсминцев — спешно выдвинулись на
север. А около двух часов ночи один из разведывательных самолетов с авианосца
«Индепенданс» обнаружил корабли адмирала Озавы. Получив разведдонесение, Хелси
решил действовать следующим образом. Первым делом он выдвинул навстречу
неприятельской эскадре соединение линкоров, крейсеров и эсминцев. Что же
касается авианосцев, их предполагалось ввести в бой позднее — на рассвете.
По его расчетам, самолеты должны были опередить линкоры и атаковать первыми.
Таким образом, линкорам предстояло нанести ответный удар. (К тому же авианосцам
было не угнаться за линкорами: чтобы самолеты могли подняться в воздух, им
приходилось всякий раз разворачиваться против ветра.) Так, ударный отряд
линкоров и эсминцев сопровождения вошел в историю под названием второй 34-й
ударной группы. От первой 34-й ударной группы она отличалась только тем, что
включала в себя все шесть линкоров, приданных Третьему флоту. Следом за тем
Хелси направил радиограммы Кинкейду, Нимицу и главнокомандующему американским
флотом адмиралу Кингу (в Вашингтон), в которой он сообщал, что «обнаружил
главные силы противника и намерен их уничтожить». Кинкейд, так и не уловив суть
сообщения, в свою очередь запросил Хелси: «Следует ли понимать ваше «радио»
так, что 34-я ударная группа все еще находится у входа в
Сан-Бернардино?» — имея в виду, разумеется, первую 34-ю группу. Кинкейд
отправил запрос в 4 часа, а Хелси получил его только в 6 часов 30 минут
(какое-то время ушло на дешифровку запроса). В ответ Хелси уточнил только, что
его линкоры атакуют корабли Озавы. Кинкейд получил это сообщение два часа
спустя.
Итак, эскадра Озавы была обнаружена в начале третьего.
Однако вскоре контакт был потерян: второму звену самолетов-разведчиков,
вылетевшему по возвращении первого, не удалось засечь противника в
установленном месте — быть может, подкачали РЛС обнаружения [518]
надводных целей. Словом, планы вице-адмирала Хелси были нарушены. Эскадра Озавы
была обнаружена снова уже после восхода солнца — в 7 часов 35 минут. В нее
входили 1 тяжелый и 3 легких авианосца, 3 легких крейсера, 10 эсминцев и 2
линкора — «Изе» и «Хуи-га», водоизмещением 30 тысяч тонн каждый. (Эти
линкоры были построены соответственно в 1916 и 1917 годах. Впоследствии их
перестроили в авианосцы, сняв восемь 356-миллиметровых орудий и освободив таким
образом площадку для полетной палубы. В результате линкоры-авианосцы приобрели
весьма странный — неказистый вид.) На самом деле эскадра Озавы оказалась
не настолько грозной, как поначалу думали американцы. У Третьего флота перед
ней было явное превосходство. Кроме того, при виде кораблей Озавы американские
летчики из первого атакующего эшелона с удивлением обнаружили, что палубы японских
авианосцев пусты, а находившиеся в воздухе неприятельские самолеты можно было
буквально по пальцам пересчитать. Это обстоятельство озадачило и Хелси —
он не переставал ломать голову, пытаясь отгадать, какое еще коварство замыслили
японцы. Однако разгадку он узнал только после войны. Ответ оказался прост: к
тому времени у японцев почти не осталось самолетов, а те, что остались, вполне
могли разместиться на одном-единственном американском авианосце. «Мы послужили
американцам своего рода приманкой, — признался впоследствии адмирал
Озава. — Поскольку я не мог оказать должной воздушной поддержки эскадре
Куриты, моей задачей было отвлечь на себя внимание главных сил противника, в
том числе авианосцы. Таким образом я должен был предпринять отвлекающий маневр
в пользу моего товарища по оружию».
В налете на эскадру Озавы принимали участие самолеты со
многих авианосцев, в том числе с «Энтерпрайза». По большому же счету, как
единодушно отмечали американские историки, летчики «Энтерпрайза» были
единственными, кто участвовал в трех воздушных боях в битве при Лейте: 1) 24
октября утром они атаковали эскадру Ниши-муры, надвигавшуюся с юга; 2) в тот же
день вечером они нанесли удар по эскадре Куриты, приближавшейся с запада; 3) 25
октября утром они же совершили налет на эскадру Озавы — к северу от Лейта.
Отбив отчаянные контратаки малочисленных японских истребителей, американские
летчики наткнулись на неистовое сопротивление корабельных орудий противника.
Японцы вели огонь как всегда ожесточенно, будто пытаясь уравновесить
безусловное превосходство американцев в воздухе. Однако вскоре неприятельские
корабли развернулись и, не прекращая пальбы, двинулись плотной колонной в
обратном направлении — на север. Когда же американские бомбардировщики
перешли в атаку, они стали маневрировать. Хотя строй неприятельской эскадры был
нарушен, корабельные зенитки вели прицельный [519] огонь, не умолкая
ни на миг. В результате в тот день были сбиты десять американских самолетов.
Первый удар был нанесен по легкому авианосцу «Шитозе» — он загорелся и
спустя время затонул. Следом за тем бомбы посыпались на тяжелый авианосец
«Зуикаку» и остальные корабли эскадры Озавы. Тем временем к взлету готовились
самолеты второго атакующего эшелона. В 8 часов Хелси отправил радиограмму
вице-адмиралу Маккейну, командующему авианосной группой, которая, как мы
помним, находилась тогда на пути к атоллу Улити, где моряков ждал короткий
отдых. Хелси приказывал Маккейну ложиться на обратный курс и присоединиться к
нему с тем, чтобы нанести по северной эскадре противника совместный
массированный удар: командующий Третьим флотом вознамерился бросить против
Озавы не иначе как все свои силы. А в 8 часов 25 минут начальник штаба флота
передал Хелси радиограмму от Кинкейда с пометкой «срочно». Контр-адмирал сообщал
командующему открытым текстом: «Японские линкоры и крейсеры открыли огонь по
нашим конвойным авианосцам, сосредоточенным в заливе «Лейте». Прочитав
радиограмму, Хелси молча взглянул на начальника штаба. В это время прибыл
другой офицер штаба и передал командующему еще одну радиограмму от Кинкейда:
«Положение у острова Самар критическое. Срочно необходима поддержка 34-й
ударной группы».
Поначалу члены штаба Третьего флота пришли в
замешательство: «Неужели ситуация и впрямь настолько острая! Что же делать?» Впрочем,
глядя на командующего, являвшего собой воплощение самой невозмутимости, офицеры
быстро овладели собой. По здравом рассуждении штабистам показалось довольно
странным, что контр-адмирал Кинкейд не указал хотя бы приблизительный состав
атаковавшей его неприятельской эскадры. Будь это корабли Куриты, уцелевшие
после вчерашних налетов, серьезной угрозы они, разумеется, представлять уже не
могли. Похоже, у Кинкейда попросту сдали нервы. Иначе говоря, главным
противником по-прежнему считалась эскадра Озавы — по крайней мере на
данный момент. Обсудив со своим штабом сложившееся положение, Хелси направил
радиограмму контр-адмиралу Уиллису Ли, командующему соединением быстроходных
линкоров, приказав ему как можно скорее выдвигаться на север.
Через несколько минут Хелси для очистки совести отправил
радиограмму вице-адмиралу Маккейну, отменив предыдущий приказ и дав новый:
группе Маккейна надлежало двигаться не на север, а на юго-запад, с тем чтобы
нанести воздушный удар по японским кораблям, атаковавшим конвойные авианосцы
Кинкейда. Другой радиограммой он поспешил уведомить Кинкейда в том, что к нему
на поддержку срочно направляется авианосная группа Маккейна. Далее, согласно
донесениям, регулярно поступавшим в штаб вице-адмирала Хелси, события
развивались в следующем хронологическом порядке. [520]
9 часов 05 минут. Хелси получает третью радиограмму от
Кинкейда. Тот просит немедленной поддержки с воздуха и моря — силами
бомбардировщиков и быстроходных линкоров.
9 часов 07 минут. От Кинкейда поступает четвертая
радиограмма. В ней — все та же просьба. Кинкейд прибавляет только, что у
линейных кораблей Седьмого флота почти на исходе боеприпасы. Они израсходовали
их во время артобстрела побережья Лейта и боев, состоявшихся накануне. В
заключение он, наконец, уточняет состав атакующей японской эскадры: четыре
линкора, восемь крейсеров... Сообщение производит в штабе Хелси эффект
разорвавшейся бомбы. Если верить радиограмме Кинкейда, вчера в ходе нескольких
массированных ударов с воздуха был потоплен один-единственный японский линкор,
тогда как, по предварительным расчетам, неприятельская эскадра была разгромлена
почти полностью. Когда же и — главное — за счет каких резервов она
успела пополниться? Воистину невероятно! Очевидно, японцы поразили Кинкейда и офицеров
его штаба внезапностью и стремительностью, а у страха, не случайно говорят,
глаза велики. Как бы то ни было, в ответной радиограмме Хелси сообщает Кинкейду
свои точные координаты, уточняя при этом, что продолжает следовать намеченным
курсом. В конце же он еще раз подтверждает, что отдал Маккейну приказ
незамедлительно выдвинуться на помощь Седьмому флоту.
(Однако то, что Хелси и его штабу казалось совершенно
невероятным, было чистой правдой. В самом деле, во время вчерашних налетов на
эскадру Куриты американские летчики потопили всего лишь один неприятельский
линкор: это был великан «Мусаши», водоизмещением 63 тысячи тонн. В него угодило
зараз шестнадцать бомб и пятнадцать торпед. Вместе с ним на дно ушли 2400
японских офицеров и матросов. Тогда же в ходе очередного налета получил
повреждения — впрочем, не очень серьезные — и один из неприятельских
крейсеров, что, тем не менее, не помешало ему своим ходом добраться до
Сингапура. Остальные же корабли эскадры Куриты, как ни странно, почти не
пострадали.)
Тем временем по эскадре Озавы наносят удар американские
самолеты второго атакующего эшелона. Несколько бомб накрывают легкий авианосец,
крейсер и авианесущий линкор.
10 часов 00 минут. Хелси получает радиограмму от Нимица:
«Где быстроходные линкоры Третьего флота?» Нимиц следит за ходом событий нам
Филиппинах из своего штаба в Перл-Харборе. До него доходят и отчаянные призывы
о помощи, которые Кинкейд посылает в эфир уже открытым текстом. Впрочем, их
слышит почти весь мир.
10 часов 05 минут. Хелси передает очередную, пятую по
счету радиограмму от Кинкейда все с тем же призывом о поддержке. [521]
Несколько позднее. Завершается второй налет на эскадру
Озавы. В результате серьезно поврежден легкий авианосец (первый, напомним, к
тому времени уже был потоплен) и выведены из строя два легких крейсера.
Японская эскадра разделилась надвое. Вокруг подбитых и потерявших ход
неприятельских кораблей снуют эсминцы. В это время к месту боя подходят
американские быстроходные линкоры и открывают массированный огонь по уцелевшим
кораблям противника, в том числе по обоим авианесущим линкорам. Американские
моряки, обступив релинги, пытаются разглядеть и подсчитать, сколько
неприятельских кораблей подбито.
Между 11 часами 00 минутами и 11 часами 15 минутами. От
Кинкейда поступают подряд четыре тревожные радиограммы: «Противник уже атакует
наши транспорты». В довершение ко всему выясняется, что в зарядных погребах
американских линкоров и крейсеров не осталось ни одного снаряда.
11 часов 15 минут. Хелси отдает приказ соединению
быстроходных линейных кораблей Третьего флота ложиться на обратный курс.
*
* *
В дальнейшем Хелси никогда не скрывал, что отдал этот
приказ скрепя сердце. И это — невзирая на то, что главной его задачей было
прикрывать действия Седьмого флота, который сейчас находился действительно в
бедственном положении. Иными словами, малейшее промедление было для Кинкейда
смерти подобно. Итак, Хелси приказал соединению линейных кораблей Третьего
флота выдвинуться на помощь Кинкейду. Кроме того, следом за линкорами он отправил
группу из трех конвойных авианосцев, которым надлежало прикрывать корабли
Седьмого флота с воздуха. Остальным же авианосцам, переданным под командование
Митчера, было предписано следовать дальше на север. О принятых мерах Хелси не
преминул сообщить Кинкейду и Нимицу, настойчиво ожидавшему ответа на свой
запрос о том, где находятся быстроходные линкоры Третьего флота. К тексту
радиограммы, адресованной Кинкейду, Хелси прибавил, что сам сможет быть в водах
Лейте не раньше чем к 8 часам следующего утра.
На перегруппировку и передислокацию сил Третьего
флота — в частности второй 343-й ударной группы, которой предстояло
выдвинуться на юг, — понятно, требовалось время. Надо было посадить на
конвойные авианосцы самолеты, еще не успевшие вернуться с боевого задания.
Наконец, было необходимо произвести дозаправку кораблей. Короче говоря,
подготовка к обратному рейду закончилась только к 16 часам. И тут в голову
Хелси пришла новая мысль — самому выдвинуться на юг на борту одного из
двух самых быстроходных линкоров: «Нью-Джерси» или «Айовы», — в
сопровождении трех легких крейсеров и восьми миноносцев. Таким образом, Третий
флот, который Хелси хотел сохранить в целостности, пришлось разбить [522]
на три группы. На север двинулась авианосная группа под командованием Митчера,
причем без линкоров сопровождения, — ей предстояло добить эскадру Озавы,
ударную силу которой составляли два уцелевших линкора-авианосца. Тем временем
на юг выдвинулись два линкора под командованием самого Хелси — не имея за
собой ни малейшего воздушного прикрытия, они должны были противостоять четырем
линкорам Куриты (один из них, напомним, был водоизмещением 63 тысячи тонн),
которые наверняка будут поддержаны силами наземной авиации противника. А
посередине — в том же южном направлении — шла группа из четырех
тихоходных линкоров и трех авианосцев.
*
* *
«Энтерпрайз» в числе других авианосцев вошел в состав
северной группы. Но его экипажу так и не случилось наблюдать последующие боевые
действия. В голубом небе, чуть подернутом легкими кучевыми облаками, не было
видно ни одного японского самолета — только «свои»: они то взлетали, то
садились — и так до бесконечности. Впрочем, для моряков «Энтерпрайза»
война давно превратилась в нудную работу, сравнимую с работой на каком-нибудь
заводском конвейере. Единственным развлечением для них было обсуждение
новостей, которые время от времени им сообщал офицер из корабельной
информационной службы, да прослушивание прямых радиотрансляций с места боевых
действий.
Новые удары по эскадре Озавы были нанесены примерно
через час. Приказ Митчера был коротким и четким: «Атаковать авианосцы!»
Заградительный огонь японских корабельных орудий был не менее интенсивным, чем
всегда. Американским летчикам пришлось рассредоточиться и заходить на
бомбометание, ловко лавируя между разноцветными гейзерами взрывов зенитных
снарядов. И вот внизу, на безмятежной морской глади, показался тяжелый
авианосец «Зуикаку» — на его ровной как гладильная доска полетной палубе не было видно ни одного самолета.
«Зуикаку» был единственным уцелевшим японским авианосцем из тех, что атаковали
Перл-Харбор. Подобно «Энтерпрайзу», он участвовал и во всех последующих морских
битвах в Тихом океане. Теперь же от него, потерявшего все свои самолеты, было
мало проку, зато он мог послужить отличной приманкой и отвлечь на себя внимание
основных сил противника. На борту беззащитного, обреченного «Зуикаку» гордо
развевался громадный, пятнадцатиметровой длины флаг — символ его
самоотверженной стойкости. На полетную палубу авианосца градом посыпались
бомбы, а борта его в нескольких местах вспороло взрывами торпед. «Зуикаку»
исчез в клубах черного дыма, сквозь которые вырывались багровые языки пламени.
В 14 часов 30 минут авианосец медленно завалился на правый борт, распластав на
воде огромное полотнище с красным солнцем посередине. [523]
А еще через несколько мгновений над «Зуикаку», с честью исполнившим свой
последний долг, волны сомкнулись навсегда.
Следом за «Зуикаку» на дно пошли два легких
авианосца — «Зуихо» и «Шитозе». Последний добили из своих орудий
американские крейсеры, настигнув его некоторое время спустя: он едва держался
на плаву и плелся далеко позади отступавшей неприятельской эскадры. «Шитозе»
начал медленно переворачиваться, и американские моряки увидели, как оставшиеся
в живых японцы отчаянно карабкаются вверх по обнажившемуся днищу авианосца,
словно силясь удержать его на плаву голыми руками. Потом «Шитозе» ушел под
воду. Американским морякам на эсминцах было запрещено не то что спасать
барахтавшихся в волнах японцев, но даже сбавлять ход: до наступления сумерек
надо было успеть нанести еще один мощный удар по эскадре Озавы, в которой
теперь осталось только два 30-тысячетонных авианесущих линкора, три крейсера и
восемь эсминцев. Ближе к вечеру с «Энтерпрайза», «Ленгли», «Эссекса» и
«Лексингтона» поднялись в воздух девяносто шесть пикирующих бомбардировщиков,
торпедоносцев и истребителей-бомбардировщиков. Они атаковали неприятельскую
эскадру в несколько заходов, снова и снова пробиваясь сквозь клубы дыма к
главным целям — двум линкорам-авианосцам. За нынешний день то был пятый по
счету налет. Согласно подсчетам американских летчиков, в оба линкора —
«Хуиго» и «Изе» — угодило 37 бомб и торпед. Но невзирая на полученные
повреждения, им удалось под покровом сумерек выйти из боя и своим ходом вернуться
на базу. В 18 часов неприятельская эскадра, перестроившись в одну, 45-мильной
длины колонну, пустилась наутек и через некоторое время скрылась в ночной мгле.
Однако еще до наступления темноты американские крейсеры потопили неприятельский
эсминец, который, как видно, отбился от эскадры. После этого — в 21 час 50
минут — они легли на обратный курс и вскоре присоединились к авианосцам,
поджидавшим их чуть южнее. А немного погодя американские подводные лодки,
выдвинувшиеся наперерез отступающей эскадре Озавы, потопили неприятельский
крейсер.
В начале десятого вечера адмирал Озава, находившийся на
борту крейсера «Ойодо», получил радиограмму от командира одного из кораблей,
замыкавших японскую кильватерную колонну. В радиограмме уточнялся численный
состав преследующей ее по пятам американской эскадры. И Озава, взвесив свои
силы, решил вступить с американцами в ночной бой, несмотря на то что у него
осталось только два линкора, один легкий крейсер и шесть эсминцев. Как бы там
ни было, он отдал приказ ложиться на обратный курс — и двинулся на юг. Но
вот прошло два часа, а горизонт прямо по курсу был пуст — по крайней мере
судя по показаниям корабельных РЛС. Озава снова изменил курс — но все
тщетно. Дело кончилось тем, что к утру метущуюся [524] неприятельскую эскадру
засекли американцы и дали решающий бой, который, включая предыдущие удары,
вошел в историю как битва при мысе Энгано.
*
* *
А теперь давайте мысленно перенесемся обратно — на
Лейте, где уже наступило утро 25 октября. Однако прежде отметим одно немаловажное
обстоятельство. Хотя вышеописанные удары по эскадре Озавы были нанесены в тот
же день, когда Седьмой флот Кинкейда отражал ожесточенные атаки Куриты, эти два
сражения, составляющие две фазы великой Филиппинской битвы, следует
рассматривать по отдельности еще и потому, что они разворачивались на
расстоянии свыше тысячи километров друг от друга. С другой стороны, мы вправе
грешить на себя за то, что нарушили единовременность описываемых событий,
поскольку отчаянные призывы контр-адмирала Кинкейда о помощи доносились и до
нас: ведь как раз тогда мы с вами находились на борту линкора «Нью-Джерси», в
штабе вице-адмирала Хелси. О трагедии на Лейте знали и моряки
«Энтерпрайза» — вернее, они узнали о ней уже после того, как все
закончилось.
Итак, обстановка, сложившаяся на Лейте к утру 25
октября, казалась американцам вполне благоприятной — во всяком случае, на
первый взгляд. Часть сил Третьего флота неотступно преследовала к югу от
пролива Суригао остатки эскадры адмирала Нишимуры, разгромленной накануне, во
время ночного боя. Контр-адмирал Кинкейд уже знал, что через внутренние
филиппинские воды ему навстречу движется другая японская эскадра — под
командованием адмирала Куриты. Однако, как нам известно, Кинкейд был тогда
твердо убежден в том, что: 1) после воздушных налетов, предпринятых против нее
24 октября, она изрядно поуменьшилась; 2) ну а если она все-таки объявится, то
у западного входа в пролив Сан-Бернардино ее перехватит 34-я ударная группа,
про которую в одной из своих радиограмм упоминал Хелси. Таким образом, Кинкейд
мог смело заняться выполнением своей основной задачи — вести поддержку и
прикрытие войск, высаживающихся на Лейте. Для большей ясности скажем, что
обстановка на Лейте и близ него сложилась следующая. Море было спокойно, с северо-востока
дул легкий бриз. Небо лишь местами было затянуто облачностью. Впрочем,
состоянию атмосферы надо было уделить особое внимание, потому как оно во многом
определит дальнейший ход событий. Итак, небо в тот день было ясное, почти
безоблачное. И только на горизонте кое-где виднелись скопления дождевых
облаков. Давление опустилось чуть ниже нормы. Было жарко и влажно. В заливе
Лейте, в виду берега, скопилось великое множество восковых и грузовых
транспортов, малых сторожевых и десантных кораблей. Остальные — ударные —
силы Третьего флота, как нам известно, преследовали неприятельскую эскадру,
отступавшую к югу от пролива [525] Суригао. Накануне ночью конвойные авианосцы
крейсировали близ восточного побережья острова Самар. А на рассвете они
выдвинулись обратно к Лейте, разделившись на три группы — северную,
центральную и южную. Летчики, не участвовавшие в преследовании отступавшего
противника, готовились к выполнению других задач: им предстояло поддерживать с
воздуха наступление войск на суше, патрулировать прибрежные воды Лейте с целью
обнаружения и уничтожения японских подводных лодок, если те вдруг объявятся,
равно как и воздушное пространство над островом, чтобы предотвратить
неожиданное появление неприятельских самолетов. Хотя, впрочем, никаких
неожиданностей ни на море, ни в воздухе в тот день, похоже, не предвиделось.
И вот в 6 часов 47 минут на борт одного из авианосцев,
входивших в состав центральной группы, поступило радиосообщение от кого-то из
летчиков: «Попал под зенитный огонь японской эскадры!» А в 6 часов 53 минуты
похожее донесение, только более точное, получили на другом авианосце. Пилот
сообщал: «В квадрате 340 вижу неприятельскую эскадру — линкоры, крейсеры и
эсминцы. Дистанция — 20 миль». Иначе говоря, соединение кораблей противника
было обнаружено к северу от северной авианосной группы. Слово «линкоры»
прозвучало точно оглушительный взрыв. Офицеры на авианосцах, все как один,
отказывались верить, что их корабли могут ненароком попасть под обстрел мощных
орудий линейных кораблей. И вахтенные, приставив к глазам бинокли, стали
пристально всматриваться в северном направлении. В 6 часов 53 минуты на
горизонте показались едва различимые силуэты неприятельских кораблей. Они имели
довольно характерный вид и действительно напоминали плавучие пагоды, особенно
издалека. При их появлении у американских моряков, даже самых храбрых и
бесстрастных, всякий раз начинало тревожно биться сердце. Вахтенные опустили
бинокли — их внимание сосредоточилось на сообщении от контр-адмирала
К.А.Ф. Спрага, командира северной авианосной группы: «Курс — ост.
Самолеты — в воздух. Срочно! Скорость — максимальная!»
В 6 часов 58 минут одну из «плавучих пагод» озарила
яркая вспышка. Это дал первый залп 63-тысячетонный линкор «Ямато» — с
дистанции 30 тысяч метров. Калибр выпущенного снаряда был известен — 454
миллиметра. Скоро рванет! В следующее мгновение морская даль озарилась еще
несколькими вспышками.
Морская гладь вокруг американских авианосцев вспенилась
ярко-розовыми гейзерами. Снаряды второго залпа рванули в 200 метрах от
«Уайт-Плейна», а следующие — уже со всех сторон от него, взъерошив море
разноцветными пенными фонтанами — розовыми, зелеными, желтыми, красными и
синими. Офицеры и матросы попадали ничком на палубу там, где стояли; от
многократной оглушительной [526] детонации полопались стопоры, удерживавшие самолеты;
один из них сильнейшей ударной волной смело с полетной палубы, как жалкую
песчинку; остальные, один за другим, стали спешно выруливать на взлет. Это
рванули мощные глубинные снаряды. От взрыва авианосец сотрясся так, что в
котельном отделении повредило топки, вследствие чего из трубы повалил густой
черный дым. Японцы, как видно, решили, что авианосец вышел из строя, и
перенесли огонь в сторону, взяв на прицел другую цель, — «Сен-Ло».
Артобстрел являл собой поистине ужасающее зрелище, под
стать самым впечатляющим сценам из романа Герберта Уэллса «Война миров»:
марсиане, на громадных механических треногах, расхаживают по земле и уничтожают
смертоносными лучами все живое. Одного такого залпа при прямом попадании с
лихвой хватило бы, чтобы легкоуязвимый корпус авианосца разнесло вдребезги.
Ведь что представлял собой конвойный авианосец? Обычное торговое судно, только
с наращенной полетной палубой; все его вооружение состояло из нескольких
зенитных пулеметов да одного-единственного 127-миллиметрового орудия.
Предельная скорость конвойного авианосца составляла не больше 16–17 узлов, и
быстроходные боевые корабли, развивавшие скорость до 30 узлов, настигали его
без особого труда. С другой стороны, конвойный авианосец был защищен своими
самолетами. Впрочем, в то время проку от них было мало: ведь летчикам с
конвойных авианосцев еще никогда не приходилось атаковать ведущие массированный
огонь громадные линкоры; кроме того, они и понятия не имели, как и в каком порядке
следует вести боевые действия. Вооружены они были только глубинными и обычными
бомбами маленького калибра да несколькими торпедами. Всего же конвойных
авианосцев тогда было шестнадцать — почти поровну на каждую группу. Одну
из них — северную как раз и взяли под обстрел японцы. Словом, ситуация для
нее была и впрямь хуже некуда. И чтобы дело не обернулось полным разгромом
вверенной его командованию группы, контр-адмирал Спраг отдал приказ эскортным
миноносцам выставить дымовую завесу.
*
* *
В 7 часов 24 минуты Кинкейд, находившийся на борту
одного из транспортов в заливе Лейте, получил радиограмму от командующего тремя
авианосными группами, в которой тот подробно докладывал ему о случившемся. В
течение следующих пятнадцати минут Кинкейд отправил три радиограммы в адрес
Хелси, призывая вице-адмирала оказать ему незамедлительную помощь. Кинкейд
пошел на это по двум причинам: 1) он по-прежнему думал, будто 34-я ударная
группа Третьего флота охраняет вход в пролив Сан-Бернардино (он еще не успел
получить радиограмму от Хелси, которую тот направил ему в 4 часа 10 минут); 2)
имея под своим началом целую эскадру крейсеров и линкоров, он не мог
срочно — или по крайней мере достаточно [527] быстро —
перебросить ее на север для поддержки взятой под обстрел авианосной группы,
поскольку все крейсеры и линкоры преследовали противника на юге, к тому же
зарядные погреба у них почти опустели. Как бы то ни было, Кинкейд радировал
Олдендорфу, приказав, чтобы тот как можно скорее возвращался к Лейте и,
пополнив запасы топлива и боезарядов, спешно выдвигался со всеми своими
силами — тремя линкорами, крейсерами и миноносцами — на север. Следом
за тем он приказал всем летным соединениям Седьмого флота, находившимся в
воздухе или готовящимся к взлету, срочно отправляться в квадрат, где завязался
бой, и атаковать японскую эскадру.
*
* *
Конвойным авианосцам (с их-то скоростью — от 16 до
17 узлов) не удалось бы уйти от противника (надвигавшегося с севера со
скоростью не менее 30 узлов) тем более потому, что им приходилось держаться против
ветра — носом к востоку, чтобы самолеты могли подняться в воздух. А
дистанция между ними и неприятельской эскадрой тем временем все сокращалась. Да
и от дымовой завесы проку было мало. Словом, участь северной группы должна была
решиться за считанные минуты, в лучшем случае — за полчаса. И вдруг —
о чудо! — в 7 часов 21 минуту ее отгородило от противника непроницаемой
пеленой дождя. Американские моряки в порыве благоговения возблагодарили небо за
то, что оно ниспослало им ливень, который прежде всегда нагонял на них смертную
тоску и уныние. Значит, провидение даровало им еще несколько лишних мгновений
жизни!
Наткнувшись на столь неожиданную преграду, японцы
прекратили огонь. Их эскадра включала в себя четыре линкора, в том числе
63-тысячетонник «Ямато» (его собрат-великан «Мусаши», напомним, был потоплен),
шесть тяжелых крейсеров, два легких и дюжину миноносцев, тогда как, по
донесениям, переданным американскому командованию 24 октября, она «значительно
уменьшилась и угрозы почти не представляла». Позднее, уже по окончании войны,
Курита заявил: «Первой нашей целью было уничтожить все ваши корабли. После
этого мы могли бы беспрепятственно войти в залив Лейте».
В 7 часов 35 минут северная группа вышла из-под защиты
дождевого фронта и японские линкоры и крейсера возобновили пальбу. И вновь
американцы угодили в чистилище — вернее, теперь прямо в преисподнюю,
поскольку отныне у них не осталось ни малейшей надежды на спасение. Противник
подходил все ближе. Японские линкоры держали курс к заливу Лейте — это было
очевидно — и на ходу вели массированный огонь по беспомощным авианосцам. А
дабы удостовериться, что ни один из них не останется на плаву, японцы отрядили
of ряд тяжелых крейсеров довершить разгром. И те, отделившись от левого крыла
неприятельской эскадры, подобно клешне гигантского омара, медленно двинулись
колонной навстречу жертве. В 7 часов [528] 40 минут контр-адмирал Спраг приказал
«разведывательному отряду из семи кораблей выдвинуться наперерез неприятельской
эскадре и попытаться нанести по ней торпедный удар».
В этот отряд входили три эсминца, водоизмещением 2100
тонн, и четыре эскортных миноносца поменьше. Их действия в битве при Лейте
вошли в историю войны как беспримерный подвиг.
То был рейд отчаянных — все равно что выйти на
разъяренного слона с духовым ружьем. К великому счастью, силы природы были
тогда явно на стороне американцев: место боевых действий оказалось в центре
нескольких ливневых фронтов, которые время от времени скрывали противников друг
от друга. Американские эсминцы двинулись навстречу японским крейсерам не единой
колонной, а рассредоточенным порядком, под прикрытием скученных дождевых
фронтов и дымовой завесы — для пущей верности. Перед тем как ввязаться в
неравный бой, командир эсминца «Самбюэл Роберте», обращаясь к офицерам и
матросам по громкой корабельной связи, сказал, что всем им, вероятно, суждено
погибнуть, но знать правду, прибавил он, пусть самую горькую, куда лучше, чем
тешить себя несбыточными надеждами. И вот головной эсминец «Джонстон» открыл
огонь по одному из японских крейсеров из всех своих 127-миллиметровых орудий.
Японцы тотчас же дали ответный залп — и море вокруг эсминца ощетинилось
многоцветными пенными фонтанами. Американским морякам казалось, будто все
происходит в призрачном радужном сне: их маленькие кораблики, переваливаясь с
волны на волну, ворвались на полном ходу в царство оглушительно шипящих
разноцветных гейзеров, распростершееся между морем и небом. Сегодня трудно
восстановить в деталях действия каждого эсминца в отдельности, потому как,
во-первых, они разделились и атаковали поодиночке, а во-вторых, что само по
себе прискорбно, судовые журналы многих из них безвозвратно пропали —
вместе с кораблями и людьми. Но, как бы то ни было, известно, что первый
торпедный залп эсминцы произвели с 8000 метров, а следующий — уже с более
близкого расстояния. При этом они не переставали вести по японским крейсерам
огонь из всех своих орудий. Противник ответил мощнейшим залпом крупнокалиберных
снарядов, которые хотя и произвели на борту эсминцев ужасающие разрушения,
однако, слава Богу, не разнесли их вдребезги с первого же прямого попадания,
как можно было бы подумать. Японцы вели огонь огромными бронебойными снарядами,
которые неслись к цели со столь ошеломляющей скоростью, что нередко прошивали
ее насквозь, так и не успев взорваться. Ну а если они попадали в цель и при
этом успевали взорваться, последствия взрывов могли бы ввергнуть в ужас любого
стороннего наблюдателя, только не моряков на эсминцах. Они тут же кидались в
пекло пожара и вытаскивали из-под дымящихся обломков погибших и раненых
товарищей. Иными словами, если сотрясенный [529] взрывами корабль не
тонул сразу — в прямом смысле слова, то он буквально утопал в потоках
крови. Но так или иначе, он был обречен: рано или поздно ему все равно было
суждено затонуть. Первым пошел ко дну эсминец «Хоэл»: корпус его был пробит
двадцатью бронебойными снарядами. Но прежде чем кануть в волнах, он, маневрируя
на одном лишь ручном управлении, выпустил по ближайшему японскому крейсеру
последний торпедный залп — и цель была поражена. Следом за тем он медленно
развернулся и попытался было уйти подальше, однако его тут же накрыло лавиной
снарядов. «Хоал» содрогнулся всем корпусом и, объятый пламенем, стал
погружаться под воду. И находившимся на его борту морякам ничего не оставалось,
как прыгать в море. В «Самьюэл Роберте» прямым попаданием угодило сразу
несколько мощнейших бронебойно-осколочных снарядов. В результате в борту
эсминца образовалась десятиметровой ширины пробоина, из которой наружу повалил
пар вперемешку с огнем и дымом. Палуба эсминца была сплошь усеяна
изуродованными телами погибших. И все же корабль продолжал отстреливаться из
единственной уцелевшей пушки, которую артиллеристы заряжали и наводили вручную.
Вскоре командир «Самьюэла Робертса» приказал экипажу покинуть обреченный
корабль. И матросы, не обращая внимания на свистевшие рядом осколки снарядов,
кинулись спускать на воду спасательные шлюпки и плоты, а в них — раненых и
контуженных. Между тем в громадную пробоину шальным потоком врывалась морская вода.
Она подхватила один из плотиков, в который успели спуститься четверо матросов,
и понесла его прямо в разверзшееся чрево корабля, больше напоминавшее
огнедышащее горнило. Однако в последнее мгновение матросам удалось выбраться из
потока и, что есть мочи налегая на весла, отвести плот подальше от изрыгающей
адское пламя пробоины, которая, вот уж действительно, вела не иначе, как в
преисподнюю. «Джонстон» держался стойко и даже пытался вести ответный
огонь — до тех пор, покуда над ним не сомкнулись волны. Сколь бы
невероятным это ни показалось, но многие моряки, участвовавшие в том отчаянном
рейде, остались в живых. Больше того: из семи эсминцев, посланных на верную
гибель, три уцелели. Почерневшие от копоти, с порушенными надстройками и
пробоинами в корпусе, они тем не менее остались не только на плаву, но и на
ходу.
В результате торпедной атаки американские эсминцы не
только вывели из строя японский тяжелый крейсер, но и расчленили боевой порядок
всей неприятельской эскадры, приостановив таким образом ее продвижение к
главной цели — заливу Лейте. И это был несомненный успех: американцам, над
которыми нависла смертельная угроза, любая отсрочка была только на руку. Однако
после короткой передышки японские тяжелые крейсера снова двинулись в
наступление, с тем [530] чтобы, оттеснив американские авианосцы к югу,
подставить их под прямой удар своих линейных кораблей. Вот уже и авианосцы
оказались в «царстве разноцветных гейзеров». Впрочем, американским морякам
некогда было смотреть на море — все их внимание было сосредоточено на том,
что происходило на борту. А там кипела привычная для боевой обстановки работа.
На пальбу неприятельских кораблей авианосцы отвечали редкими залпами своих
127-миллиметровых орудий, однако серьезной опасности для защищенных мощной
броней линкоров они не представляли. Но самое, пожалуй, невероятное заключалось
в том, что, невзирая на массированный обстрел авианосцев крупнокалиберными,
бронебойно-осколочными снарядами, некоторые из них уцелели. И тут мы вправе
спросить: в самом деле, отчего же ураганный огонь японских корабельных орудий
оказался столь неэффективным? Тому были три причины. Во-первых (как выяснилось
позднее), японцы наводили орудия с помощью РЛС управления огнем, впервые —
или, во всяком случае, одними из первых — применив такой способ стрельбы в
дневное время; ну а японские радары, в отличие от американских, были весьма
далеки от совершенства, в чем мы уже имели возможность убедиться.
Во-вторых — и вследствие вышесказанного, — темп стрельбы был невелик
(один залп в минуту), а зона рассеивания снарядов, напротив, чересчур велика.
Наконец, третий просчет японцев заключался в том, что они использовали
бронебойные снаряды, которые пробивали корпуса американских кораблей навылет.
Впрочем, «неэффективность» — понятие относительное, по крайней мере
применительно к результатам описываемого артобстрела. Ведь большинство
американских авианосцев: «Уайт-Плейнс», «Феншоуз-Бей» и «Китнан-Бёй» —
являли собой поистине удручающее зрелище, а «Габье-Бей» и вовсе уходил под
воду. Окутанный дымом и пламенем, он отстреливался, даже когда стал
заваливаться на левый борт. Моряки, перебравшись на вздыбленный правый борт
тонущего корабля, уже сбрасывали на воду плоты и спускались в них по
спасательным сетям, вываленным за борт. В конце концов японский крейсер,
находившийся в 2000 метров от гибнущего авианосца, добил его несколькими
непрерывными залпами. «Габье-Бей» опрокинулся и в следующее мгновение скрылся в
волнах. Когда же волны сомкнулись над ним, на поверхности остались только
спасательные плотики, к которым, отчаянно размахивая руками, плыли моряки,
прыгнувшие с борта обреченного авианосца прямо в море.
И вот — наконец-то! — в воздух поднялись
американские самолеты. Впрочем, некоторые из них уже давно кружили в небе. Но
то были самолеты ближнего прикрытия, и все их вооружение составляли глубинные
бомбы. Иначе говоря, прошло часа полтора, прежде чем на место сражения
вернулась бомбардировочная эскадрилья, вылетевшая на рассвете к Лейте, а без
нее атаковать неприятельскую эскадру было [531] бы чистым безрассудством.
Кроме того, самолетам не удалось сразу подняться в воздух потому, что
авианосцы, постоянно маневрируя под огнем противника, никак не могли стать
строго против ветра, — и самолетам пришлось взлетать при боковом ветре, с
большим риском. Наконец вылет был затруднен еще и тем, что от взрывов и крутых
поворотов, которые, маневрируя, то и дело совершали авианосцы, полетные палубы
буквально ходили ходуном. Одним словом, большинству самолетов приходилось
взлетать в «аварийном порядке» — разбегаться по полетной палубе, лавируя
между пробоинами и грудами обломков, да еще с на четверть заполненными
топливными баками. Летчики имели приказ не топить неприятельскую эскадру —
что при их вооружении было невозможно, — а расчленить ее боевой порядок,
нанося удары по отдельным кораблям. Поэтому самолеты атаковали не эшелонами,
как обычно, а поодиночке. Нанести удар единой группой удалось, пожалуй, только
шести торпедоносцам с «Китнан-Бея», которые несли по две полутонных бомбы
каждый, и то только потому, что им подвернулся удобный случай. Они атаковали
неприятельский крейсер — в него угодило девять бомб и он затонул.
Остальные же самолеты, следуя приказу, вели так называемые беспокоящие
действия/Торпедоносцы сбрасывали пятидесятикилограммовые бомбы с малой высоты.
И хотя эти «малютки» не могли причинить мощной броне линкоров сколь-нибудь
ощутимого вреда, зато их осколками убивало всех, кто находился на мостиках и
верхних палубах. Ну и, ко всему прочему, бомбардировка мешала противнику вести
прицельный огонь, что само по себе было немаловажно. Истребители тоже старались
вовсю: они расстреливали из пулеметов мостики и палубы японских кораблей, не
упуская из виду и корабельные зенитные установки. А бомбардировщики,
вернувшиеся с Лейте, тут же нанесли по неприятельской эскадре удар реактивными
бомбами. Американских самолетов с каждой минутой становилось все больше, а
положение американцев на море между тем ухудшалось. Японские крейсера неумолимо
приближались. И тогда контр-адмиралу Ральфу Ости, командиру двух авианосцев северной
группы, пришла в голову дерзкая, хотя и рискованная мысль: связавшись по
радиотелефону со своими летчиками, которые к тому времени успели израсходовать
все боезапасы, он тем не менее приказал им «сымитировать» торпедную атаку,
чтобы хоть ненадолго сдержать натиск тяжелых крейсеров противника. И пилоты
блестяще выполнили приказ. Перейдя в горизонтальный полет, они, снижаясь все
больше, двинулись на японские корабли, вызвав таким образом огонь
неприятельских зенитных орудий на себя. После этого, не сбросив ни одной
торпеды и ни единой бомбы, они развернулись и улетели прочь. В результате
«ложной атаки» японские крейсера сбились с курса, а их зенитные орудия — с
прицела. Однако вскоре в наступление двинулись неприятельские эсминцы. [532]
Они атаковали совсем не так, как американские
эскадренные миноносцы. Они вышли на исходный рубеж — и с 9000 метров дали
по американским кораблям мощный торпедный залп. Но удача, вернее,
обстоятельства, а если угодно, и то и другое снова были на стороне американцев:
обширный участок моря, где разворачивалось сражение, временами затягивало
низкой облачностью и дождевыми фронтами; прибавьте к этому дымовую завесу,
которая окутывала подбитые корабли и стлалась по морю. Как и следовало ожидать,
японские миноносцы нацелились главным образом на американские авианосцы, а не
на эсминцы, поскольку те слишком низко сидели на воде и к тому же беспрерывно
сновали туда-сюда. Пенные следы стремительно мчащихся к целям торпед разглядел
пилот одного из бомбардировщиков. Он, не мешкая, ввел самолет в пикирование и
несколькими реактивными бомбами поразил первую попавшуюся торпеду. Она
взорвалась на полном ходу, и взрыв послужил сигналом тревоги для всех
авианосцев — они сманеврировали, и торпеды прошли мимо. Но что бы там ни
было, над американцами уже давно висел злой рок, готовый того и гляди
обрушиться на них разящим дамокловым мечом. И это — невзирая ни на
беспримерное мужество и отвагу людей, ни на их изобретательность и всевозможные
тактические уловки. Японская эскадра как ни в чем не бывало продвигалась к
намеченной цели — острову Лейте: в центре шли линкоры, с правого
фланга — легкие крейсера и эсминцы, следившие за тем, чтобы ни один
американский корабль не проскочил на север — между эскадрой и землей, а с
левого — ударный отряд тяжелых крейсеров. Действительно, в стратегическом
плане, невзирая на отдельные тактические успехи, положение Седьмого флота было
почти безнадежным. Вице-адмирал Кейн, получивший срочный приказ ложиться на
обратный курс, находился слишком далеко от Лейте и по понятным причинам не мог
послать туда свои самолеты; а к тому времени, когда он подоспел бы на подмогу
Кин-кейду, все было бы кончено. Что же касается вице-адмирала Хелси, он, как мы
помним, продвигался полным ходом на север.
В 9 часов 25 минут, когда гибель северной авианосной
группы (начнем с нее) казалось бы уже была предопределена, японцы внезапно
прекратили огонь. Корабли, образующие левый и правый фланги неприятельской
эскадры, вдруг развернулись — и легли на обратный путь. Американские
офицеры, неотрывно следившие за маневрами противника в бинокли, недоумевали:
какую еще хитрость замыслили японцы? Наверное — решили перегруппироваться.
А там, глядишь, снова откроют огонь. Однако никакой пальбы не последовало:
японские крейсера и эсминцы так и шли на север. То, что случилось, больше
походило на сон — по крайней мере так казалось американцам. Хотя никто не
мог понять, что происходит, все, однако же, вздохнули с облегчением. «Похоже, за нас вступился сам Всевышний», —
с несвойственным [533] военачальнику благоговейным трепетом писал позднее в
боевом донесении контр-адмирал Спраг.
Не прошло и десяти минут как авианосцы перешли в
контрнаступление. Впрочем, двинулись они не на север — в погоню за
крейсерами и эсминцами противника, — как можно было бы подумать, а на
юг — чтобы не попасть под обстрел дальнобойных орудий неприятельских
линкоров. Ведь перед тем, как пустить в бой самолеты, следовало привести в
порядок полетные палубы — первым делом расчистить их от обломков. И уже в
9 часов 35 минут в воздух поднялись самолеты первого атакующего эшелона.
Самолеты других эшелонов взлетели соответственно в 10 часов 13 минут и 10 часов
20 минут. Перед ними стояла все та же задача: не уничтожить, а расчленить
японскую эскадру, сковав таким образом ее дальнейшее наступление.
*
* *
Тем временем на Лейте контр-адмирал Кинкейд ломал
голову, пытаясь разгадать тактический план Куриты. Командующий Седьмым флотом
также не понимал, что происходит: неожиданный маневр неприятельских крейсеров
мог озадачить кого угодно. Японская эскадра, похоже, стояла на одном месте. И
Кинкейд было подумал, что японцы решили дозаправиться. Но не тут-то было!
Курита повернул свои корабли на юго-запад — к Лейте. И все должно было
начаться сызнова. Кинкейд тотчас радировал Хелси: «Положение ухудшается». Если
бы Курита нагрянул прямо сейчас, американцам и правда пришлось бы туго: линкоры
и крейсера контр-адмирала Олдендорфа еще не успели дозаправиться; ударная
авианосная группа вице-адмирала Маккейна была далеко; конвойных же авианосцев
осталось слишком мало — и фатальный исход, таким образом, был
предопределен. И тут вдруг Курита снова изменил курс. Донесения американских
летчиков звучали в унисон: «Неприятельская эскадра движется на север... Держит
курс на север... Следует обратным курсом...» Просто уму непостижимо!
Невероятно, но факт. При том что речь уже шла не только о крейсерах, но обо
всей эскадре противника в целом.
Уже после войны, во время долгих — многодневных
допросов, адмирал Курита признался: «Огонь мы прекратили лишь для того, чтобы
перегруппироваться, потому как ожидали массированного удара с воздуха».
Несомненно, Курита, как и Кинкейд, полагал, что где-то неподалеку, точнее, к
северо-востоку от острова Самар, крейсирует 34-я ударная группа, состоящая из
тяжелых авианосцев. Опасность столкнуться с нею, собственно, и предопределила
дальнейшие действия командующего японской эскадрой. С другой стороны,
нерешительность Куриты трудно поддается объяснению, тем более потому, что,
находясь буквально в двух шагах от Лейте и повернув обратно, он поставил под
удар грандиозную контрнаступательную операцию, [534] разработанную
японским верховным командованием. А главная цель этой операции заключалась как
раз в том, чтобы сокрушить основную — несущую — часть так называемого
Лейтинского плацдарма. На допросах Курита признался и в том, что первым делом
решил найти и уничтожить неприятельскую ударную группу, а уж после перейти в
контрнаступление. «Где же вы надеялись ее найти? — допытывались
американские военачальники. — И почему сперва не нанесли удар по Лейте?»
Судя по всему, причина странных — на первый взгляд — действий Куриты
кроется в том, что он не чувствовал за собой ни малейшей поддержки: ведь к тому
времени мощный императорский флот понес невосполнимый урон. Потом, как отмечает
тот же Вудуорд, Курите не повезло с самого начала — когда он чуть было не
отправился на дно следом за своим кораблем: на рассвете 24 октября, напомним,
американская подводная лодка потопила флагманский крейсер на западных подступах
к Филиппинскому архипелагу. А следом за тем, едва адмирала успели поднять на
борт вовремя подоспевшего эсминца, как у него на глазах затонул великан
«Мусаши», — по нему нанесли молниеносный бомбовый и торпедный удар
американские самолеты. Все это потрясло Куриту до глубины души и заставило
призадуматься. Кроме того, боевой дух японцев был подорван тем, что, как они ни
старались, им не удалось потопить американские конвойные авианосцы в ходе
сокрушительного артобстрела, начатого 25 октября и длившегося несколько часов
кряду. Ну и в довершение ко всему, если американские командующие уверовали, что
Господь в конце концов стал на их сторону, то японские адмиралы, напротив,
поняли, что он отступился от них — раз и навсегда.
*
* *
В то памятное утро 25 октября в характере
американо-японской войны обнаружилась новая ужасная черта. Она проявилась столь
неожиданно, что никто из очевидцев поначалу даже не успел сообразить, что же,
собственно говоря, произошло.
Часов около восьми утра наблюдатели на авианосце
«Кангамон», входившем в состав южной группы, заметили в небе четверку
неприятельских истребителей, летевших с юго-запада на высоте 3000 метров. Их
поведение казалось довольно странным: не обращая ни малейшего внимания на
самолеты, взлетавшие с американских авианосцев, «зеро» перешли в горизонтальный
полет и, прячась за облаками, двинулись прямо на авианосную группу. Оказавшись
над нею, три истребителя круто снизились, а четвертый принялся кружить рядом,
как будто решив поглядеть, что же будет дальше. А дальше было вот что: один из
трех «зеро», прибавив газу, вошел в крутое пике и ринулся на корму авианосца
«Санти». Авианосец даже не успел отработать ни вперед, ни назад, ни в сторону,
а корабельные артиллеристы не успели как следует прицелиться... На глазах у
изумленных моряков в полетной [535] палубе «Санти» в мгновение ока разверзлась
восьмиметровая пробоина и несколько самолетов, стоявших неподалеку, тотчас же
занялись огнем. И вдруг грянул взрыв, а следом за ним — другой, третий...
Первый взрыв раздался сразу же после того, как самолет-болид с лета врезался в
палубу, потом рванули расположенные под нею зарядные погреба и топливные танки.
Японский летчик не сбросил ни одной бомбы — он взорвался вместе с ними и
самолетом. Очевидцы происшедшего еще долго не могли опомниться: они не верили
своим глазам. А между тем американские газеты уже пестрели сногсшибательными
репортажами о чудовищно дерзком способе воздушной атаки, который японцы считали
своего рода секретным оружием, достойным применения лишь в самых крайних
случаях... Однако на этом дело не закончилось — за первым «болидом»
последовали два других. Правда, на сей раз зенитчики успели вовремя открыть
огонь. И все, слава Богу, обошлось: оба «зеро» разнесло вдребезги еще в
воздухе, и обломки рухнули в море. А четвертый «зеро» все кружил неподалеку,
точно ястреб, высматривающий жертву. Корабельные артиллеристы открыли по нему
огонь и, должно быть, слегка задели: за самолетом потянулась тонкая струйка
дыма. Наконец подбитый «зеро» перестал кружить и ринулся на авианосец «Суони».
Все произошло так быстро, что у зенитчиков даже не было времени прицелиться как
следует еще раз... Послышался удар — в небо взметнулись языки
пламени — над морем эхом раскатился грохот взрыва. В ходе этой воздушной
атаки из строя были выведены два авианосца. Впрочем, после экстренного ремонта
они снова заняли свое место в строю, чего нельзя было сказать о моряках,
которые погибли или получили ранения.
Незадолго до одиннадцати часов утра атаке шести
«самолетов-самоубийц» подверглись четыре авианосца северной группы. Однако
теперь-то уж корабельные артиллеристы знали, чем все может закончиться, не
уничтожь они атакующих еще в воздухе. В итоге два из них были сбиты сразу
же — еще на подлете. А третий, успевший-таки спикировать, взорвался прямо
над палубой одного из авианосцев, и его обломками накрыло всех, кто находился
рядом. Только трем «зеро» удалось прорваться к целям: два из них врезались в
авианосец «Калайнин-Бей», причинив ему, однако, незначительный ущерб, а третий
рухнул посреди полетной палубы «Сен-Ло». Последовало несколько оглушительных
взрывов. Палуба вскрылась, и наружу вырвались фонтаны воспламенившегося
топлива. В одиннадцать часов командир приказал экипажу покинуть охваченный
пожаром авианосец. И через несколько минут «Сен-Ло» погрузился в море. В то утро
японские летчики еще дважды атаковали северную группу — соответственно в
11 часов 10 минут и 11 часов 30 минут. Правда, теперь они не жертвовали собой
ради уничтожения цели, а старались поразить их бомбами. Но бомбовый удар
оказался малоэффективным. [536]
В очередной раз новая шестерка «самолетов-самоубийц»
совершила налет на конвойные авианосцы утром 26 октября. И узнать их можно было
еще издали по характерной — «рыскающей» манере полета: они летели,
прижимаясь к облакам, и на подлете к целям заходили на вираж и описывали
два-три круга, словно выбирая себе жертву, и только потом входили в смертельное
пикирование, неся под крыльями бомбы, которые выступали, точно наросты на коже.
К счастью, в то утро японцам не удалось потопить ни один авианосец, хотя многие
из них получили серьезные повреждения. В целом же результаты воздушных ударов,
которые японские летчики нанесли по американским авианосцам в течение двух
дней — 25 и 26 октября, были таковы: один пошел ко дну, четыре были
выведены из строя, но остались на плаву, а один получил всего лишь
незначительные повреждения. Что же касается общего количества жертв среди
американских моряков, то установить его с точностью мне не удалось. Как бы то
ни было, известно, что наибольшее их число было на авианосце «Суони», который,
в отличие от «Сен-Ло», даже не затонул: 85 убитых, 58 пропавших без вести и 92
раненых.
*
* *
Американские самолеты атаковали отступавшую на север
эскадру адмирала Куриты в течение всего дня 25 октября. Сначала в налетах
участвовали эскадрильи конвойных авианосцев, а чуть погодя к ним присоединились
бомбардировщики, торпедоносцы и истребители из ударной группы тяжелых
авианосцев вице-адмирала Маккейна, который, следуя приказу Хелси, шел на всех
парах к Лейте. Маккейн в свою очередь приказал поднять в воздух самолеты, когда
до цели было три с половиной часа лету, что, соответственно, составляло их
предельный радиус действия. Он тоже слышал отчаянные призывы Кинкейда о
помощи — и решил выслать ему поддержку при первой же представившейся
возможности. И вот после долгого — почти четырехчасового, —
утомительного перелета летчики из группы Маккейна наконец вышли на эскадру
адмирала Куриты. В строгом порядке она спешно — со скоростью 24 узла
отступала на север. В 13 часов 10 минут американские самолеты пошли в атаку. На
перехват им тотчас же устремились неожиданно появившиеся японские истребители
наземного базирования. Однако большую часть из них американцы тут же отбросили,
а остальные уничтожили. Впрочем, первая атака самолетов из группы Маккейна не
принесла ожидаемых результатов. Оно и понятно: летчики устали от длительного
перелета, а неприятельские корабли встретили их сплошным заградительным огнем,
который они вели, успевая при этом ловко маневрировать, чтобы уклоняться от
сыпавшихся на них бомб. Спустя два часа в воздух поднялись самолеты второго
атакующего эшелона из группы Маккейна, и нанесенный ими удар оказался столь же
малоэффективным. Однако это вовсе не означает, что [537]
авиабомбы, все как одна, упали мимо целей. В один только «Ямато» угодили четыре
бомбы. Но корабль, невзирая на серьезные повреждения, остался тем не менее на
плаву. С другой стороны, низкую результативность двойного авиаудара можно
объяснить и тем, что самолеты несли только бомбы, — догружаться торпедами
было чересчур рискованно из-за огромного расстояния, разделявшего авианосцы
Маккейна и эскадру Куриты. Во второй половине дня в атаку пошли самолеты с
конвойных авианосцев. Но к тому времени боеприпасы у них были почти на исходе.
Сбросив последние малокалиберные бомбы, они улетали обратно — идти на
повторный заход им было не с чем. Так что неприятельские корабли если и
пострадали, то незначительно. Короче говоря, около девяти часов вечера, под
покровом тьмы и густой облачности, 16 кораблей эскадры Куриты, включая 4 линкора,
вошли в пролив Сан-Бернардино. Хелси же подошел к проливу около полуночи. Но он
опоздал.
Новенькие быстроходные линкоры, гордость Третьего флота,
одолев на предельной скорости 300 миль в северном направлении, мчались теперь
так же быстро обратно — на юг. Однако было уже поздно — они не успели
произвести по мощным линейным кораблям Куриты ни единого выстрела.
Словом — полное разочарование!
В 0 часов 30 минут пилот разведывательного самолета
доложил, что к проливу подходит какой-то неприятельский корабль. Хелси тотчас
же повернул свою группу на юго-запад. Вскоре цель показалась на экранах РЛС. По
мере сближения с нею удалось установить, что это — эсминец. Ему наперерез
устремились три крейсера и три эсминца. За-кизплся короткий бой —
неприятельский эсминец был уничтожен.
После этого вице-адмирал Хелси заявил о том, что
«военно-морские силы противника разгромлены и спешно отступают». Японцы
действительно отступали — на шести линкорах и нескольких кораблях
поддержки: они повернули обратно только потому, что им не хватило сил
продолжать контрнаступление и нанести решающий удар по Лей-тинскому плацдарму.
Таким образом важнейший стратегический плацдарм — остров Лейте —
чудом остался в руках у американцев. Японцам же неудавшаяся попытка взять
реванш обошлась потерей 3 линкоров, в том числе одного водоизмещением 63 тысячи
тонн, 1 тяжелого и 3 легких авианосцев, не считая нескольких крейсеров и
эсминцев. Иными словами — 45% всего тоннажа.
Между тем, покуда вице-адмирал Хелси был занят
составлением текста победного донесения, по окутанной ночным мраком огромной
акватории залива Лейте дрейфовали десятки спасательных плотов с потопленных
американских конвойных авианосцев, крейсеров и эсминцев. А на плотах и рядом с
ними плыли сотни моряков. Американцам битва при Лейте стоила двух авианосцев и
трех эсминцев, которые пошли ко дну; шести авианосцев и двух эсминцев,
получивших [538] серьезные повреждения; и 128 сбитых самолетов. Накануне
вечером залив облетели два американских самолета — таким образом
командование дало понять находившимся в воде морякам, что про них не забыли. Но
прошла ночь, потом — день, а помощи все не было. Плотики
рассредоточились — и потеряли друг друга из вида. А 45 человек —
офицеров и матросов — с «Джонстона» и вовсе пропали без вести. Наконец 27
октября к потерпевшим кораблекрушение подоспели корабли ПЛО и пехотно-десантные
катера. И после того, как были произведены подсчеты людских потерь в бою близ
острова Са-мар, выяснилось, что 473 моряка погибли, а 1110 пропали без вести.
Так что общее число жертв с американской стороны, включая раненых, составило
2803 человека.
Днем 26 октября вдогонку за отступающей эскадрой
адмирала Куриты вылетели несколько авиаэскадрилий. В ходе налета были
повреждены два неприятельских крейсера... Однако взрывы бомб и ответные
выстрелы корабельных орудий теперь напоминали скорее отдаленные раскаты грома,
как при грозе, которая вот-вот закончится. Расстояние между противниками
становилось все больше. На этом великая Филиппинская битва закончилась!
VII. ПОСЛЕДНИЙ ШТУРМ
Давайте еще раз взглянем на карту Тихого океана времен
второй мировой войны и обратим внимание на крупную надпись в левой ее части:
«Японская империя». Теперь давайте отыщем там же другую надпись, поменьше:
«Марианские острова». А рядом с нею — еще одну, выведенную совсем
маленькими буквами: «Острова Волкано»{43}. В состав этой островной группы входит
крохотный островок под названием Ио. Представьте себе совершенно плоский, едва
выступающий на поверхности моря клочок суши, имеющий всего-навсего девять
километров в длину и пять в ширину. Только на юго-западной оконечности Ио
возвышается небольшой конусообразный холм, лишенный всякой растительности:
это — потухший вулкан. В средней части острова зеленеют пальмовые рощи и
заросли диких цветов, которые пестреют на фоне черного песка, сплошь
покрывающего прибрежную полосу. Есть у Ио и другое название: остров
Сульфур — от слова «сера». В иные дни моряки, оказавшиеся в водах Ио,
наблюдают странную картину: [539] клубы удушливых испарений, которые поднимаются из
глубин моря и стелются по его поверхности. Это — впечатляющее
свидетельство того, что в сокрытых под громадной толщей океана недрах земли
бурлит вулканическая деятельность. Временами земная кора не выдерживает давящей
на нее изнутри силы, трескается, как скорлупа ореха, и из кипящих недр
извергаются потоки огнедышащей лавы. Бывает и так, что на месте мощного
подводного вулканического извержения вдруг вырастает целый остров; помаячит он
какое-то время на поверхности моря, а после, глядишь, так же внезапно канет в
клокочущую бездну. Нечто подобное, к примеру, было в 1914 году: из воды,
неподалеку от Ио, поднялся дымящийся холм стодвадцатиметровой высоты. А через
пару лет он исчез как не бывало — на его месте осталась только отмель
двухсотметровой глубины. Однако таящая в себе постоянную угрозу бурная
вулканическая деятельность в этом районе мирового океана не остановила японцев:
стремясь к расширению жизненного пространства, они, среди прочего, прибрали к
рукам и острова Волкано. Так, перед второй мировой войной на одном только Ио
проживали одиннадцать тысяч человек гражданского населения.
Американцы знали, что за долгие годы оккупации японцы
превратили остров в надежно укрепленную военно-морскую базу, что, впрочем, не
помешало тем же американцам подвергнуть Ио ожесточенной бомбардировке,
длившейся два дня подряд, — 15 и 16 июня 1944 года, когда к острову
подошла их ударная авианосная группа. На аэрофотоснимках, сделанных тогда
пилотами разведывательных самолетов, отчетливо виднелись светлые
взлетно-посадочтше полосы, тянувшиеся от двух размещенных на острове
аэродромов. Словом, Ио был обречен. Разложив у себя в кабинете
оперативно-тактическую карту Тихого океана, адмирал Честер Нимиц провел длинную
черту — один ее конец, увенчанный стрелкой, упирался в самое сердце
Японии. В одном месте линия пересекала Ио. Больше того: по планам американского
командования, этот островок должен был стать главным опорным пунктом —
передовой позицией, откуда предполагалось нанести последний, решающий удар по
Японии. Но это — потом. Сперва же надо было выкурить с острова японцев,
сокрушив их незыблемый оборонительный оплот.
Начиная с 1 декабря Ио подвергся нескольким
массированным ударам с воздуха. В налетах участвовали бомбардировщики В-29
(размах крыла этих «суперкрепостей» составлял 43 метра, весили они 50 тонн, а
радиус их действий достигал аж 11 тысяч километров). Они поднимались в воздух с
Марианских островов и отправлялись одним и тем же маршрутом. И так изо дня в
день, без устали, из чего генерал Курибаяши, человек неглупый и прозорливый,
заключил, что близок день, когда американцы двинутся на штурм Ио. А посему,
решив не дожидаться, когда грянет гром, он приказал 8 декабря эвакуировать [540]
все гражданское население острова и срочным порядком бросил силы местного
гарнизона на строительство дополнительных укрепсооруже-ний. Хотя истребители,
сопровождавшие бомбардировочные эскадрильи, уничтожили подчистую все системы
ПВО заодно с самолетами, которых на острове, впрочем, не было так уж много,
японцев столь прискорбный факт ничуть не обескуражил. Штурманы-наблюдатели,
находившиеся на борту бомбардировщиков, к своему изумлению, видели, как японцы
с упорством и усердием муравьев восстанавливали то, что было разрушено
накануне. Больше того: они затеялись строить третий аэродром, вот только
непонятно для чего. Ну что ж, вздыхали американские летчики, такие усилия
достойны всяческого восхищения. Одна беда: затрачены они впустую, потому как
уже 10 февраля американцы обрушили на остров всю свою огневую мощь.
В тот день с базы на атолле Улити выдвинулось 58-е
ударное оперативное соединение под командованием контр-адмирала Марка Митчера.
Но эта крупная эскадра, состоявшая из 11 тяжелых и 5 легких авианосцев (всего
1200 самолетов), 8 линкоров, 17 тяжелых и легких крейсеров и 81 эсминца,
двинулась не к Ио, а в несколько ином направлении: для начала ей предстояло
подавить аэродром, расположенный непосредственно на территории метрополии,
чтобы японские ВВС не могли помешать высадке десанта на Ио.
12 февраля с Улити вышла ударная группа № 52–2,
включавшая в себя 2 авианосца — «Энтерпрайз» и «Саратогу», — 12
конвойных авианосцев, 3 крейсера и 24 эсминца. Эта эскадра взяла курс прямо на
Ио. А следом за нею, спустя несколько часов, выдвинулся дивизион кораблей
«огневой поддержки», насчитывавший 6 линкоров сопровождения.
16 февраля, накануне штурма, была проведена
предварительная бомбардировка. Вечером 18 августа к Ио подошли корабли 58-го
ударного соединения — его самолеты перед тем атаковали неприятельские
корабли, стоявшие уже не где-нибудь, а на рейде в Токийском заливе. Чуть
погодя, тем же вечером, к ним присоединились войсковые и грузовые транспорты.
Таким образом возле Ио собралось в обшей сложности восемьсот кораблей. В военных
репортажах остров Ио предстает одинаково неприглядно — как «унылая скала,
торчащая посреди океана». И в том была определенная доля истины: от тенистых
пальмовых рощ и пышных цветников, еще недавно покрывавших центральную часть Ио,
не осталось и следа. Да и чему тут удивляться: ведь на остров обрушилось 5800
тонн бомб и 2000 тонн снарядов.
Высадку десанта предполагалось провести на юго-западном
берегу Ио — в районе Футатсуне. 19 февраля на рассвете бомбардировка
возобновилась. В 7 часов 30 минут морские пехотинцы первого десантно-штурмового
эшелона покинули транспорты и пересели в пехотно-десантные катера и плавающие
бронетранспортеры — «аллигаторы». В [541] 8 часов
бомбардировка достигла апогея. Сбавив ход в тысяче метров от берега, корабли
легли в дрейф и открыли по наземным целям огонь прямой наводкой. На борту
одного из десантных катеров находился сержант морской пехоты Ричард Моусон. У
него была совершенно особая задача: он обеспечивал прямую радиотелефонную связь
сначала с катера, а после с борта баржи, которую буксировали вдоль берега на
джипе. На американцев, даже тех, кто находился за тысячи миль от Ио, яркие
прямые репортажи с места боевых действий, да еще под грохот канонады и взрывов,
вой пикирующих бомбардировщиков и свист пуль, произвели поистине грандиозное,
неизгладимое впечатление. Миллионы американских семей, сидя у себя дома, могли
слышать голос Моусона, передававшийся на континент через сеть мощных
ретрансляторов: «Говорит Ио. Справа к берегу подступает скала, а на ней торчит
опаленный огнем и почерневший от копоти бетонный бункер, истыканный
амбразурами. Наши снаряды рвутся всюду, вздымая столбы земли на огромную
высотищу. А все, что расположено за песчаным пляжем, скрыто сплошной стеной
огня и дыма...» Пляж в этом месте тянулся вдоль берега узкой полосой —
шириной не более десяти-пятнадцати метров; сразу же за пляжем берег шел круто
вверх, образуя двухметровой высоты террасу, от которой тянулся пологий склон,
упиравшийся дальше в другую террасу. Эти возвышенности и бомбили пикирующие бомбардировщики:
они пытались сравнять их, превратив в более или менее покатый склон, по
которому вслед за тем смогли бы двигаться танки, тягачи и прочая передвижная
техника. Тем временем истребители расстреливали прибрежную полосу из пулеметов,
а пехотно-десантные катера — из минометов. В 8 часов 30 минут к берегу
выдвинулись первые катера и бронетранспортеры, а через две минуты за ними
последовали другие десантно-штурмовые эшелоны. Высадка проходила в следующем
порядке: 1) бронетранспортеры-амфибии с 75-миллиметровыми минометами и
крупнокалиберными пулеметами на борту; 2) десантные баржи; 3) танко-десантные
баржи, на которые погрузили еще и бульдозеры; 4) малые десантные суда
сопровождения и санитарные катера. В 8 часов 40 минут объединенными силами
наземных бомбардировщиков В-29 и пикирующих, взлетавших с авианосцев, был
нанесен массированный удар по всему юго-западному побережью острова, в то время
как корабельная артиллерия обстреливала прибрежную полосу. В 8 часов 55 минут
огонь корабельных орудий перенесли на 500 метров в глубь острова. Огненный
смерч, пронесшийся над Ио, казалось, смел на своем пути все живое. Со стороны
берега остров был затянут черно-серо-желтой пеленой дыма — теперь он и
правда больше походил на безжизненную пустыню. Ровно в 9 часов на берег
высадились первые штурмовые отряды морских пехотинцев. Выгрузив
вооружение — минометы и пулеметы, — они двинулись вперед, утопая по
щиколотку в мелком пепельно-черном, [542] словно сожженная мука, песке. А некоторое время спустя,
покуда корабли и самолеты обстреливали и бомбили внутренние сектора острова, к
берегу подоспели остальные десантные катера и бронетранспортеры с сотнями
пехотинцев на борту. Словом, высадка прошла вполне благополучно — «как на
учениях».
И вдруг в 10 часов со стороны моря прогремели
взрывы — на воздух взлетели две или три баржи. Следом за тем задымился
«аллигатор», а через мгновение-другое он ушел под воду. На берегу люди падали
как подкошенные.
Вот оно что! Оказывается, остров не вымер. Японцы просто
затаились, решив обождать, когда на берегу соберется как можно больше
пехотинцев. А к тому времени их было там не менее двух тысяч. И тогда опаленная
земля Ио принялась в буквальном смысле изрыгать смертельный огонь. Очевидно
было и другое: бомбы и снаряды уничтожили все, что находилось на
поверхности, — но не под нею. А под землей меж тем размещалась неуязвимая,
широко разветвленная система оборонительных сооружений, напичканная зенитными
орудиями и пулеметами. А там, где твердая как камень почва не позволяла
проникнуть глубоко под землю, японцы вырыли мелкие, но достаточно широкие окопы
~ специально для танков. Их-то сокрушительный огонь и вырывался из-под
перепаханной бомбами и снарядами земли, напоминавшей теперь поверхность
какой-нибудь далекой враждебной планеты. Японские же зенитные орудия,
развернутые жерлами во всех направлениях, принялись расстреливать передовые
штурмовые отряды с тыла, поскольку те прошли мимо пещер, оборудованных под
зенитные точки, и даже их не заметили; когда же пехотинцы, спохватившись,
поворачивались лицом к противнику, японцы обстреливали их уже с флангов. В то
же время прибрежная полоса и находившиеся в ней десантные катера, баржи и
бронетранспортеры подверглись навесному огню неприятельских минометов. И первую
партию танков и бульдозеров пришлось выгружать на берег под шквальным обстрелом
танков, зениток и минометов противника. Но, несмотря ни на что, бульдозеры,
едва съехав на берег, тут же отправились разравнивать склон, который после
налета пикирующих бомбардировщиков был сплошь изрыт воронками и выбоинами, а
местами он попросту обвалился. Ситуация осложнялась еще и тем, что корабли уже
не могли обстреливать неприятельские позиции, поскольку многие из них были
оцеплены десантно-штурмовыми батальонами. Таким образом, чтобы подавить огневые
точки противника, пехотинцам приходилось подбираться к ним вплотную и
забрасывать гранатами или же выжигать огнеметами через зиявшие на поверхности
бойницы и амбразуры — в точности как когда-то на Тараве.
Иными словами, продвижение в глубь острова замедлилось, а
потом и вовсе застопорилось. В самом деле, до тех пор, пока не будут подавлены [543]
хорошо замаскированные оборонительные рубежи противника, в которые с
ходу — и глубоко — вклинились передовые отряды и группы морских
пехотинцев, о дальнейшем наступлении не могло быть и речи. Наиболее уязвимым
был открытый прибрежный сектор — пляж и примыкавшая к нему часть
акватории. Поэтому после полудня, когда японцы ужесточили обстрел этого
сектора, было решено отвести танко-десантные корабли подальше от берега, а людей
и боевую технику — доставлять к более или менее безопасным участкам
побережья на специальных катерах-челноках.
На моряков, наблюдавших за происходящим в бинокли с
верхних палуб кораблей и одновременно слышавших прямые «радиорепортажи» с места
боевых действий, десантная операция на Ио произвела ничуть не меньшее
впечатление, чем на Тараве и других островах и атоллах, захваченных ценой
неисчислимых жертв, с той лишь разницей, что теперь на море стояло сильное
волнение. И десантным катерам пришлось действительно туго: тяжело переваливаясь
с волны на волну, то и дело зарываясь в воду и плохо слушаясь руля, они с
большим трудом продвигались к берегу, рискуя в любую секунду опрокинуться
вместе с людьми и техникой. На подходе к береговой черте, пока катера отчаянно
маневрировали, стараясь удержаться на плаву, к ним бросались вплавь солдаты из
разгрузочных команд. Они принимали с катеров буксирные концы и, навалившись на
них всем скопом, подтягивали катера ближе к берегу, в то время как те, чтобы
облегчить буксировку, слегка подрабатывали двигателями. Наконец сходни
сброшены — и пехотинцы начинают осторожно выкатывать на берег орудия и
передвижную технику. В это время вокруг них рвутся снаряды и мины, свистят
осколки и пули. Пехотинцы тут же кидаются врассыпную, некоторые падают замертво
в воду или на песок. А совсем неподалеку можно наблюдать другую картину:
солдаты пытаются вытащить на ровное место завязшую в глубоком, рыхлом песке
пушку, между тем как их товарищи переносят на руках тяжелые ящики со снарядами.
Тем временем на соседних участках побережья высаживаются новоприбывшие
десантно-штурмовые подразделения. Японцы переводят огонь в ту сторону, кося
людей градом свинца. И люди падают — кто в воду, кто в черный песок;
раненые пытаются укрыться за обломками или в воронках, которыми усыпано и
изрыто все побережье...
По плану, на захват Ио отводилось пять дней. Однако к
вечеру 19 февраля морские пехотинцы продвинулись в глубь острова не больше чем
на четверть намеченного на тот день расстояния. При этом они понесли огромные
потери: одних только раненых было эвакуировано с поля боя около тысячи семисот
человек, а число убитых еще даже не успели подсчитать. Между тем на крохотном
плацдарме — на юго-западном побережье острова высадилось около сорока
тысяч солдат морской пехоты. Когда стемнело, корабли снова открыли огонь и вели
его [544] всю ночь без перерыва. Однако снаряды рвались в глубине
острова: стрелять по передовым позициям японцев было по-прежнему
небезопасно — в темноте можно было ненароком накрыть «своих». На рассвете
с авианосцев взлетели пикирующие бомбардировщики и отправились «зачищать»
демаскированные позиции противника. Бомбардировка продолжалась весь день и
закончилась лишь с наступлением ночи. Но несмотря на это в тот день морские
пехотинцы продвинулись в глубь острова совсем незначительно — где на 200,
а где не более чем на 100 метров. Часть передовых укрепсооружений противника,
представлявших собой вросшие в землю бетонные бункеры, уцелела — подавить
их можно было лишь с помощью огнеметов или полевой артиллерии, расстреливая
чуть ли не в упор. Но пушки еще надо было доставить на берег. А как, если
затаившиеся в бункерах японцы открывали огонь по берегу при первой же
возможности? 21 февраля наступление в глубине острова опять застопорилось,
тогда как на побережье обстановка более или менее стабилизировалась.
Неприятельские орудия били все реже, и уже не так метко. И американцы весь день
напролет занимались тем, что выгружали танки и прочую бронетехнику. Теперь
совсем другое дело: при поддержке танков сопротивление противника наверняка
будет сломлено. Во всяком случае, прибытие бронетехники и артиллерии ободрило
морских пехотинцев... Все это время авианосцы держались на некотором удалении
от южной оконечности Ио, что, однако, не мешало самолетам подниматься в воздух
точно по расписанию, больше похожему на плотный бесперебойный график движения
пригородных поездов. Около 17 часов на экранах корабельных РЛС высветились
неопознанные цели. Однако вскоре контакт с ними по непонятным причинам был
потерян. Всего лишь на несколько минут! А ровно в 17 часов на полетную палубу
«Саратоги», точно гром среди ясного неба, обрушился первый
«самолет-самоубийца».
*
* *
В начале XIII века в Китае правил могущественный
монгольский завоеватель Кубилай-Хан. Впрочем, границы его царства простирались
много дальше — на север, юг и запад. На востоке же ему оставалось покорить
только крохотную Японию. Добраться до нее можно было только морем. И
Кубилай-Хан повелел строить корабли — много кораблей. Так много, что, по
свидетельствам китайских поэтов, горы стенали, когда полчища монголов принялись
вырубать на корню леса, густо покрывавшие горные склоны. По иным сведениям,
флот Куби-лай-Хана насчитывал около 3500 кораблей. На них должны были отплыть
на восток сто тысяч воинов, не считая многочисленной челяди. Первыми горькую
весть о грядущем нашествии монголов принесли в Японию мореходы. По слухам,
преувеличенным в десятки раз — соразмерно расстоянию, простиравшемуся
между Китаем и Японией, [545] и воображению рассказчиков, выходило, что на Японию
вот-вот обрушится великая беда. Однако японцы не дрогнули перед лицом
неотвратимой угрозы. Покуда в храмах возносились молитвы и курился фимиам,
воины ковали доспехи; потом они взяли в руки мечи, луки, пращи и выдвинулись к
побережью — навстречу захватчикам. Но не успели они выйти к морю — а
было это 14 августа 1281 года, — как близ берегов Японии пронесся
жесточайший тайфун, каких в здешних водах никто отродясь не видывал. Несметную
флотилию Кубилай-Хана разметало по морю а следом за тем она безвозвратно канула
в клокочущую пучину. И лишь малому числу монголов повезло выбраться на японский
берег — однако там их ожидало рабство. Само небо, казалось, заступилось за
империю. «Преклони ж колени всякий пред лицем Божественного ветра Дзе, сокрушившего
флот тартарский!» — предписал тогда император Комеи своим
верноподданным... В память о том достославном событии в японских ВВС был создан
отдельный корпус камикадзе — «божественный ветер». И цель у него была
одна — любой ценой остановить наступление американского флота, вплоть до
полного его уничтожения.
Мысль создать подразделение летчиков-смертников созрела
в умах японских главнокомандующих еще до войны. И вовсе не ради того, чтобы
воздать дань уважения современным военным традициям. Для любого японца из касты
самураев, как, впрочем, и для большинства простолюдинов, добровольное
самопожертвование во спасение родины издревле было самым желанным концом. А
наградой за это служила вечная слава на этом свете и место в раю, среди
досточтимейших предков. И японское командование, надо заметить, как нельзя
более удачно, улучив момент, сыграло на патриотических чувствах своих
сограждан, особенно, когда положение Японии в войне заметно ухудшилось.
Летчики из подразделения смертников — камикадзе
неизменно следовали лозунгу: «За каждый самолет — один корабль!». Иными
словами, летчик-смертник, обрушиваясь на палубу американского корабля, был
обязан либо уничтожить его, либо, по крайней мере, вывести из строя, сделав
небоеспособным. Таким образом, в двух словах, предполагалось нанести
американцам значительные потери, сломать их боевой дух и вынудить к отказу от
дальнейших боевых действий.
Число добровольцев, желавших поступить в корпус
камикадзе, превысило все мыслимые ожидания. И уж если добровольца зачисляли в
смертники, он тут же удостаивался самых высоких привилегий и почестей, и среди
прочего — бессмертной славы для себя, своих предков и потомков. При жизни
камикадзе почитались как национальные герои, а перед последней атакой им
разрешалось облачаться в священные одежды самураев. Что же касается
профессионально-технической подготовки добровольцев, она была упрощена до
минимума: ведь главная [546] задача камикадзе заключалась в том, чтобы найти цель и,
обрушившись прямо на нее, уничтожить. Бывало и так, что в корпус камикадзе
принимали добровольцев из числа летчиков — но только никудышных. Хороших
пилотов берегли для выполнения куда более сложных боевых задач. Вот почему до
тех пор, пока обучение камикадзе летному мастерству качественно не улучшилось,
первые атаки смертников были крайне не эффективны. Однако, как бы там ни было,
такой способ атаки, и дальше мы это увидим, стал представлять для американских
кораблей самую серьезную угрозу, особенно для авианосцев: ведь выполняя приказ,
на них-то главным образом и нацеливались летчики-смертники.
*
* *
21 февраля 1945 года около 17 часов на палубу тяжелого
авианосца «Саратога» обрушились три самолета-самоубийца. И хотя повреждения
оказались не очень серьезными, находиться в строю авианосец дольше не мог, а
немного погодя двое камикадзе атаковали конвойный авианосец «Бисмарк-Си». В
вечерних сумерках с других кораблей были отчетливо видны дымные шлейфы —
черный посередине и белые по бокам, — тянувшиеся за обоими камикадзе. Они
пикировали точно на цель, уже будучи сбитыми, угрожая унести с собой многие
человеческие жизни. Авианосец озарили две яркие вспышки, а после еще одна, и
еще... Ветер разнес по морю гулкие раскаты взрывов. Экипаж «Бисмарк-Си» стал
спешно готовиться к тому, чтобы покинуть обреченный авианосец. Тот затонул
спустя два часа и унес с собой жизни 350 моряков.
Других атак камикадзе близ Ио в тот день, похоже, больше
не последовало. Ну а если смертники где и атаковали, то безуспешно.
День 23 февраля стал решающим в ходе операции по захвату
Ио. Хотя японцы, засевшие в подземных бункерах, по-прежнему оказывали на
редкость упорное сопротивление, американцы, перегруппировавшись, придумали
новый способ, как подавить неуязвимую систему неприятельских укрепсооружений.
Так, например, сто восемьдесят бункеров, расположенных у подножия
вулканического конуса на юго-западной оконечности острова, были попросту
наглухо завалены и укрывавшиеся там японцы оказались буквально замурованными
заживо. Американцы заложили входы в пещеры бетонными блоками и засыпали сверху
землей, разровняв бульдозерами. Впрочем, в иных местах японцам удалось-таки
размуроваться. И тогда американцы начинали все сызнова. Поначалу они даже
думали напустить в пещеры отравляющего газа, но, слава Богу, вовремя
спохватились — иначе заодно с японцами были бы ненароком уничтожены
попавшие к ним в плен морские пехотинцы. Словом, в тот день американцы
замуровали сто восемьдесят пещер, оборудованных под огневые точки. Остальные же
двести, оказавшиеся на поверку более или менее уязвимыми, были [547]
уничтожены огнеметами, тротиловыми шашками, пушечными снарядами и реактивными
бомбами. Главная трудность заключалась в том, что бункеры демаскировались не
сразу, а постепенно — лишь когда затаившиеся внутри японцы открывали
огонь. И американцы несли потери даже на так называемых зачищенных участках.
Тогда-то и пришло в голову прибегнуть к газовой атаке...
24 февраля вперед двинулись танки. Однако многие из них
подрывались на минах, даже не успев вступить в бой. В тот день главной целью
был ближайший к побережью Фатутсина аэродром. Подступы к нему были опоясаны
разветвленной системой оборонительных сооружений, располагавшихся на участке
шириной девятьсот метров и насчитывавших около восьмисот огневых точек. Снаружи
бункеры запирались на толстую стальную дверь, а внутри каждого из них
находилось по одному откатному орудию. Улучив момент, японцы отворяли дверь,
выкатывали пушку и открывали огонь. Затем они закатывали пушку обратно и
задраивали дверь наглухо.
Единственным по-настоящему эффективным средством борьбы
с подземными укреплениями противника были, пожалуй, только
самолеты-ракетоносцы. Однако перед любой такой бомбардировкой летчиков
приходилось наводить на цели — то есть указывать точное месторасположение
каждого демаскированного бункера. А это, в свою очередь, требовало четких и
бесперебойных связующих действий между берегом и конвойными авианосцами.
Ударные же авианосцы из 58-го оперативного соединения покинули воды Ио и взяли
обратный курс на Улити...
Короче говоря, передовой отряд морских пехотинцев вышел
к противоположному северо-восточному берегу острова только 9 марта. Однако
официальное заявление о захвате Ио последовало лишь 17 марта. Таким образом,
американцам понадобилось в обшей сложности 26 дней, чтобы расчистить клочок
суши длиной не больше девяти километров. В тот день адмирал Честер Нимиц
наконец объявил во всеуслышание: «Битва за Ио завершилась. Хорошо
организованная система обороны японцев подавлена. Между тем на острове еще
осталось несколько недобитых группировок противника, укрывающихся в скалах.
Однако части нашей морской пехоты уже приступили к их ликвидации. Битва за Ио
длилась 26 дней. В ходе изнурительных боевых действий, не имевших себе равных
за все время Тихоокеанской войны, японцы потеряли 21 тысячу человек убитыми,
тогда как наши потери составили 4189 человек убитыми и 15 208 ранеными, при том
что 411 человек числится пропавшим без вести». К сказанному можно прибавить и
то, что на уничтожение 21 тысячи японцев американцы израсходовали 40 тысяч тонн
бомб и снарядов. Что же касается практических результатов битвы за Ио, то, как
явствует из двух последних фраз главнокомандующего Тихоокеанским флотом, они
были таковы: [548] «С 16 марта вступил в действие заново отстроенный нами
аэродром, расположенный в центральной части острова. Южный аэродром вот уже
несколько дней как служит промежуточной базой для наших «суперкрепостей»,
дислоцированных на Марианских островах и регулярно вылетающих бомбить
территорию Японии.
*
* *
В начале марта 1945 года корабли 58-го ударного
соединения бросили якорь в лагуне атолла Улити, похожего как две капли воды на
другие крупные тихоокеанские атоллы, описанные выше. Словом — ничего
особенного. Подобно Кваджалейну или, скажем, Маджуро, Улити служил тогда
перевалочной военно-морской базой. Помимо всевозможных сооружений — для
технического обслуживания, ремонта и снабжения кораблей, на атолле построили
своего рода «дом отдыха» для моряков. Теперь там отдыхали экипажи кораблей
58-го оперативного соединения. По лазурной глади лагуны сновали туда-сюда
катера и вельботы — они партиями переправляли моряков на берег, где их
ждали уютные бары под навесами из пальмовых листьев, будто перенесенные сюда
прямо со съемочных площадок Голливуда, с той лишь разницей, что спиртного здесь
не отпускали, даже пиво. Да и о полуобнаженных танцовщиках, развлекающих
публику во всех похожих заведениях на континенте, оставалось разве только
мечтать. И все же моряков тянуло в эти дома призрачных наслаждений точно
магнитом, лишь бы ощутить под ногами твердую землю — хоть на несколько
часов. Так что дни отдыха особым разнообразием не отличались: солнечные ванны
на открытой палубе корабля, три-четыре часа на берегу — в экзотическом
антураже безалкогольных баров, а вечером — кино в корабельном кинозале. На
отдыхе моряки старались не говорить о войне, однако не думать о ней они были не
в силах, тем более, что скоро поползли слухи, будто на днях им снова предстоит
выйти в море. Через несколько дней слухи подтвердились, да и цель нового похода
уже ни у кого не вызывала сомнений — Окинава.
Вечером 10 марта на атолле Улити царили ставшие уже
привычными мир и покой. Далекий западный горизонт был расцвечен огненно-красным
заревом закатного солнца, которое мало-помалу тускнело, затягиваясь сумеречной
дымкой. А потом, как это обыкновенно происходит в тропиках, мгновенно наступила
ночь и на небе высыпали мириады сверкающих звезд. На суше, при свете
прожекторов, продолжались работы, в то время как на борту кораблей палубные
огни разом погасли. И только мерцающий свет кинопроекторов, пробиваясь наружу
через проемы открытых межпалубных пространств, отсвечивал на окрасившейся в
густо-чернильный цвет глади лагуны. На борту кораблей крутили кино —
впрочем, не на всех. Но моряки этих кораблей, кроме вахтенных, тоже не остались
в накладе: они отправились смотреть кино к своим товарищам на другие корабли...
Ни в [549] одном военном документе, конечно же, не упоминается
название фильма, который в тот вечер показывали, к примеру, на борту авианосца
«Рэндолф», — известно только, что это был детектив. Нижняя ангарная палуба
была битком набита людьми. И вдруг посреди фильма кинозрителям почудилось, что
корабль содрогнулся, а через миг-другой голоса героев фильма заглушил
раскатистый грохот взрывов. Моряки тотчас же повскакивали с мест, а киногерои
знай себе продолжали выяснять меж собой хитро запутанные отношения. В следующую
секунду тревожно взревели сирены — моряки кинулись к своим боевым постам.
Полетная палуба была охвачена пламенем, в кормовой ее части один за другим
громыхнули взрывы, правда, уже не такие громкие. Языки пламени разметались
яркими пляшущими бликами, казалось, по всей глянцево-черной глади лагуны. По
кораблям эхом разнесся слух, будто на «Рэндолфе» при неудачной посадке
взорвался самолет. Судя по рокоту мотора, это был истребитель F-6-F. Говорили,
что, когда он заходил на посадку, у него «кашлял» двигатель, а после, перед
самым падением, он и вовсе заглох.
Пожар на «Рэндолфе» потушили довольно быстро —
тревоге дали отбой. И только наутро, когда кормовая палуба остыла и можно было
обследовать место крушения самолета, аварийная команда обнаружила застрявшие в
межпалубном пространстве авианосца обломки японского самолета, а среди
них — обгоревшее тело летчика. Это был камикадзе. Прилетел он не иначе как
с островов Дайто, что в 800 милях к северу от Улити. И цель у него была
одна — сокрушить любой американский авианосец, застигнув его врасплох, что
называется, в тихой гавани.
*
* *
14 марта в семь часов утра, при ясной погоде и спокойном
море, корабли 58-го оперативного соединения снялись с якоря и единой
кильватерной колонной, с эсминцами во главе, взяли курс на Окинаву. Теперь
соединение состояло из 10 тяжелых и 6 легких авианосцев, 8 линкоров, 2
новеньких больших линейных крейсеров, 14 тяжелых и легких крейсеров и эсминцев.
Управлять столь мощной эскадрой, понятно, было делом не из легких, тем более
что на подходе к Окинаве ее предполагалось пополнить соединением десантных сил
и силами бомбардировочной авиации. Так, к примеру, «Энтерпрайз»,
укомплектованный исключительно ночными истребителями и торпедоносцами (с РЛС
ночного видения), в дневное время входил в состав ударной группы 58–4, а ночью
он вместе с кораблями прикрытия уже действовал в составе ударной группы 58–5,
переданной под командование контр-адмирала М. Гарднера. Главное же командование
предстоящей операцией было поручено контр-адмиралу Реймонду Спрюэнсу,
знаменитому человеку-роботу. Генеральный курс 58-го соединения лежал к островам
Рюкю, входящим, в свою очередь, в архипелаг Окинава. [550]
Ей надлежало нанести массированный бомбовый удар по
аэродромам противника, расположенным на близлежащих островах, обеспечив таким
образом десантным соединениям свободный подход к главному острову
архипелага — Окинаве, а следом за тем — поддерживать десантную
операцию с моря и воздуха.
По выходе в море экипажам объявили о цели похода уже
совершенно официально. И тут же, по ходу дела, начались учения. Пикирующие
бомбардировщики отрабатывали меткость бомбометания на мишенях, которые тащили
за собой на буксире корабли; зенитчики оттачивали свое мастерство на конусах,
которые тянули за собой самолеты. Моряки и лётчики относились к учениям очень
серьезно: они не сомневались — захват Окинавы будет дорого стоить. К тому
же японское радио изо дня в день твердило, что на подходе к берегам метрополии
американцев ждет отпор, какой им прежде и не снился. И это была не пустая
пропаганда. Уж кто-кто, а американцы на собственной шкуре испытали всю мощь
сопротивления японцев и отдавали себе отчет в том, что такое система обороны
противника. Ко всему прочему, теперь японским ВВС и ВМС предстояло вести боевые
действия в непосредственной близости от своих баз, что значительно облегчало им
задачу. Ну и, кроме того, из бравурных сообщений Токийского радио следовало,
что против захватчиков будут брошены целые эскадрильи камикадзе.
Хотя Окинава лежит в 950 милях к югу от Токио и в 460
милях южнее Нагасаки, она входит в состав японской территории. Остров этот гористый,
длина его составляет 180 километров, а ширина варьируется от 6 до 28
километров. До войны население Окинавы составляло 200 тысяч человек. На острове
было два крупных города: в одном насчитывалось 60 тысяч жителей, в
другом — 30 тысяч. По оценкам американцев, численность военного гарнизона
Окинавы к марту 1945 года составляла 60 тысяч человек. Судя по аэроснимкам,
полученным с борта разведывательных самолетов, на острове было оборудовано пять
аэродромов.
16 марта корабли 58-го соединения встретились в
условленном месте с танкерами и стали дозаправляться топливом. Небо в тот день
было пасмурным, на море поднялось волнение. Моряки на танкерах переговаривались
со своими товарищами на боевых кораблях и то и дело поглядывали на небо. Но вот
дозаправка благополучно закончилась, и танкеры легли на обратный курс, а
эскадра двинулась со скоростью 25 узлов дальше — к островам Рюкю. О чем же
думали моряки, с каждым днем приближаясь к цели? Наверное, о том, обнаружит
противник эскадру до того, как бомбардировщики успеют разбомбить японские
аэродромы, или нет. [551]
Цели, которые высвечивались на экранах РЛС, американцы
называли зловещим словом «призраки». 17 марта в 21 час 40 минут в
информационно-командном пункте «Энтерпрайза» затрещал громкоговоритель и
донесшийся из репродуктора сухой, бесстрастный голос возвестил: «Внимание,
«призраки»! Дистанция 142–72 мили». Телефонисты обозначили координаты
надвигающихся «призраков», а дежурный телеграфист тотчас же принялся
отстукивать полученную информацию на бесшумном телетайпе. Кто-то из офицеров
покинул КП и вышел на открытую палубу. Снаружи стояла такая темень, что можно
было едва различить ходовые огни ближайших кораблей. РЛС засекла три самолета:
они неумолимо приближались в кромешной мгле и теперь уже были в 130 километрах
от эскадры. Через несколько минут на экране РЛС высветились другие цели.
Система опознавания «свой — чужой» определила, что это —
неприятельские самолеты. Стало быть, эскадру обнаружили.
Согласно новому предписанию, «Энтерпрайз» перешел в
ночной режим действия. Если в самом начале войны моряки «Энтерпрайза» и
представить себе не могли, что когда-нибудь им придется увидеть, как в
непроглядной ночи взлетают палубные истребители, то теперь это зрелище стало
для них привычным, даже естественным... Часа через два истребители так же
привычно — как ни в чем не бывало вернулись обратно. Они сбили пару
двухмоторных японских истребителей. Остальные неприятельские самолеты улетели
прочь.
Утро 18 марта выдалось пасмурным и унылым — солнце
как будто не вставало вовсе. И небо окрасилось в грязно-серый цвет словно само
собой. По морю шла крупная зыбь. Воздух был холодный и промозглый —
словом, типичная японская погода. В 5 часов 45 минут в небо поднялись первые
самолеты. Вскоре над эскадрой уже кружило целое авиационное соединение — в
несколько вертикальных эшелонов, — куда входили ударные бомбардировщики и
истребители прикрытия. Тем временем на борту кораблей вахтенные команды
радиолокационного наблюдения неотрывно следили за незатухающими экранами радаров:
«призраки» могли появиться снова, в любую минуту. А впередсмотрящие ощупывали
пристальным взглядом окутанный сизой дымкой горизонт, но в их глазах уже не
чувствовалось былой тревоги, зато ощущалась напряженность.
«Призраки» появились около семи утра. В 7 часов 37 минут
из-за облаков вынырнул первый неприятельский одномоторный самолет. В это же
время над морем громыхнули зенитные залпы. Японец вошел в пикирование. Неужели
камикадзе?! Слава Богу, нет! От самолета отделилась бомба и, тускло сверкнув,
со свистом полетела вниз. Самолет было взметнулся ввысь, но тут же был сбит и
стал падать. Он рухнул в море следом за бомбой, которая даже не успела
взорваться. В 8 часов 07 минут на авианосец «Интерпид» устремился японский
двухмоторный [552] самолет. В него тоже угодил снаряд, и он взорвался
прямо в воздухе. Японцы атаковали эскадру в течение всего дня — и
поодиночке, и группами. Но ни один корабль серьезно не пострадал. Камикадзе в
тот день так и не появились.
А между тем американские ударные эскадрильи уже вовсю
бомбили военные объекты на острове Рюкю. Они готовились наткнуться на
сопротивление, какое, по словам Токийского радио, им и не снилось, а на самом
деле застигли японцев врасплох. На подлете к аэродрому противника, который
должен был бы встретить их во всеоружии, тем более после того, как корабли
58-го соединения себя обнаружили, американские летчики увидели там самолеты,
стоявшие в ряд возле ангаров, да метнувшихся было врассыпную солдат местного
гарнизона. Однако бежать было поздно: всепожирающее пламя в мгновение ока
охватило аэродром целиком. Оглушительные взрывы реактивных бомб, будто
распускавшиеся гигантскими черно-красными бутонами, произвели на японцев
ошеломляющее впечатление. И все же часть неприятельских самолетов успела
подняться в воздух. Но толку-то: они тут же были сбиты в неравном бою. Всего же
американские летчики уничтожили в тот день 375 японских самолетов: 275 —
на земле и 100 — в воздухе. С этой доброй вестью они вернулись на борт
своих авианосцев. А незадолго до их возвращения Митчеру передали донесение от
одного из пилотов-разведчиков. Тот сообщал, что «наблюдал большое скопление
неприятельских боевых кораблей в гавани Куре». Куре — крупнейший порт на
северо-западном берегу Внутреннего японского моря или — если угодно —
южном побережье Хонсю, главного острова Японского архипелага. «А что, если
взять и нанести удар по Куре?» — подумал Митчер.
*
* *
В самом деле, почему бы и нет? Ведь наносили же
американские тяжелые бомбардировщики удары по Токио! И то верно: 10 марта на
Токио обрушился двенадцатый по счету бомбовый удар. В тот день 300
«суперкрепостей», взлетевших с Гуама, сбросили на японскую столицу 1200 бомб.
«Еще ни разу в жизни не доводилось мне наблюдать столь впечатляющее зрелище,
как полыхающий Токио, — покинув кабину самолета, признался генерал Томас
Пауэр. — Пожар охватил целые кварталы. В общей сложности огонь выжег
подчистую 38 квадратных километров жилой площади города». А 13 марта налету тех
же трехсот «суперкрепостей» подверглась Осака, второй по величине город Японии
(три миллиона жителей). В результате было выжжено 8 квадратных километров жилой
площади... Ну а летчикам 58-го оперативного соединения предстояла куда более
сложная и ответственная задача — атаковать стоящие на рейде Куре боевые
корабли противника, а уж они-то сумеют за себя постоять, как это было в битве
при Лейте. Так оно и вышло: после налета на Куре эскадренные самолеты [553]
недосчитались полсотни самолетов. Однако в ходе атаки американские летчики
вывели из строя: 2 линкора, в том числе один авианесущий, 3 тяжелых авианосца,
1 легкий и 2 крейсера.
*
* *
В тот день, 19 марта, японцы еще не раз атаковали
американскую эскадру. В ходе одной такой атаки в авианосец «Франклин» угодили
две бомбы. Со стороны — к примеру, с борта других кораблей — обычно
трудно разглядеть, насколько серьезные повреждения получил авианосец.
Последствия взрыва — или взрывов — могут быть либо совсем пустяковые,
либо, напротив, катастрофические — все зависит даже не от того, куда попала
бомба, а от того, где именно она взорвалась. Так, например, на борту
«Франклина» в результате взрывов двух бомб вспыхнул сильнейший пожар, а он, в
свою очередь, повлек за собой другие взрывы. Авианосец, слава Богу, не затонул,
однако вышел из строя, и одному из крейсеров пришлось взять его на буксир. А
еще через несколько минут бомба поразила авианосец «Уосп» —
одна-единственная. Но последствия взрыва были не менее трагические, чем на
«Франклине». К счастью, «Уосп» остался не только на плаву, но и на ходу. Так
закончился тот злополучный день... После налета на Куре американская эскадра,
которая, растянувшись в длинную линию, крейсировала все это время в водах
островов Сикоку и Хонсю, снова перестроилась в походный порядок и взяла курс на
юг.
Наступило 20 марта. Эскадра шла прежним курсом, делая не
больше 15 узлов, чтобы не потерять из вида плетущийся в хвосте «Франклин»,
который тащил на буксире крейсер. Моряки с опаской поглядывали на север,
удивляясь, что японцы до сих пор не предприняли ни одной воздушной атаки.
Только около четырех часов пополудни палубные громкоговорители возвестили о
том, что дальний радиолокационный дозор засек воздушные цели: «призраки», как и
следовало ожидать, надвигались с севера. Для моряков то было сигналом
тревоги — они стали готовиться к бою. В воздух тут же поднялись звенья
истребителей прикрытия, но из-за сгустившейся облачности им удалось перехватить
далеко не все самолеты противника. Многие из них благополучно прорвались через
заслон и в 16 часов 30 минут атаковали «Франклин». Но авианосцу и в этот раз
повезло. Зато серьезные повреждения получил другой авианосец. Как явствует из
скупых — в данном случае — отчетов, «авианосец «Энтерпрайз» попал под
обстрел нашей зенитной артиллерии, вследствие чего оказался непригоден для дальнейшего
участия в воздушно-морских операциях». Вот так история! Воистину невероятно! Но
как такое могло случиться? К сожалению, нам вряд ли удастся восстановить
трагическую картину происшедшего, поскольку подробно о нем не упоминается ни в
одном официальном документе: как говорится — военная тайна! Но что бы там
ни было, вечером 20 марта «Энтерпрайз» в компании своих пострадавших [554]
собратьев — «Франклина» и «Уоспа» покинул эскадру и двинулся на буксире по
направлению к Улити, а часть его ночных истребителей перебазировалась на другие
эскадренные авианосцы. Последуем же и мы за ними. Что же до «Большого Э.», то
здесь мы с ним расстанемся — ненадолго, потому как очень скоро он вновь
встанет встрой.
*
* *
Согласно общему боевому приказу, удар по Окинаве
предполагалось нанести сразу же после захвата островов Керама. Этот крохотный
архипелаг расположен к западу от южной оконечности Окинавы и отстоит от нее на
расстоянии от 16 до 72 километров. Все острова Керама обитаемые. Большую часть
их населения в то время составляли мирные, трудолюбивые крестьяне. Ютились они
в утлых хижинах, крытых черепичной кровлей, и с упорством муравьев обрабатывали
свои скудные угодья. Архипелаг защищал всего лишь малочисленный гарнизон —
человек восемьсот, и ни одного самолета. Поэтому представить себе, как прошло
«вторжение» на острова архипелага, большого труда не составляет. Впрочем, с
местными «захватчики» обходились вполне дружелюбно. Правда, прежде они
уничтожили на корню все военные объекты. Но островитяне, не следует забывать,
все как один были японцы, а для всякого японца понятие «чужеземные варвары» и
демоны были суть одно и то же. Чудовищная военная мощь заокеанских пришельцев
лишний раз подтвердила справедливость их убеждений, вследствие чего многие
островитяне предпочли добровольно расстаться с жизнью, чем против воли
принимать знаки дружбы от ненавистных иноземцев. Архипелаг в буквальном смысле
слова охватила эпидемия самоубийств. К своему изумлению, американцы находили
среди трупов взрослых и тела детей, которых, прежде чем покончить с собой, без
всякой жалости убивали собственные родители.
А еще американцы обнаружили в прибрежных пещерах около
трех сотен одноместных плоскодонок, и в носовой части каждой из них была
заложена взрывчатка. Предназначение этих лодок не вызвало у американцев ни
малейших сомнений: их предполагалось использовать в качестве торпед. О том же,
сколько таких «снарядов» спрятано на Окинаве, оставалось только догадываться.
Несомненно было одно: все они будут нацелены на американские корабли.
*
* *
По своим масштабам штурм Окинавы во много раз превзошел
десантные операции на Сицилии и даже, в некотором смысле, в Нормандии. И
главная тому причина — огромное расстояние, которое американцам следовало
преодолеть, прежде чем наконец выйти к цели. То же самое, впрочем, можно
сказать о любой другой сверхдальней военной операции: тут уж, как говорится,
чем дальше в лес, тем больше дров, в смысле — трудностей. День «Д» был
назначен на 1 апреля. А [555] начиная с 21 марта Окинава подверглась непрерывным массированным
бомбардировкам, в которых участвовали следующие силы: самолеты 58-го
оперативного соединения; «суперкрепости» 20-й воздушной армии, дислоцированной
на Марианских островах; «суперкрепости» 5-й воздушной армии, базирующейся на
Лусоне{44}; «суперкрепости» 14-й воздушной армии,
размещенной на американских базах в Китае. Удары наносились по всем хоть
мало-мальски различимым на поверхности острова объектам — даже кладбищам.
А численность войск вторжения в два раза превосходила количество сил,
использовавшихся где бы то ни было прежде. Наземными войсками, куда входили
подразделения морской пехоты и общевойсковые пехотные соединения, командовал
генерал-лейтенант Саймон Боливар Бакнер — ему же было поручено верховное
командование оккупационными силами, которым предстояло удерживать Окинаву после
ее захвата. В то же время стратегическое командование всей Окинавской десантной
операцией было возложено на контр-адмирала Спрюэнса. Таким образом накануне дня
«Д» в водах Окинавы собралась огромная ударная флотилия, насчитывающая 1400
кораблей. Высадку десанта предполагалось произвести на юго-западном побережье
острова.
Штурм Окинавы, начавшийся утром вдень «Д», можно
представить себе только в общих чертах. Тем более что и сами его участники, за
исключением главнокомандующих, имели о происходящем, если подразумевать общий
масштаб, весьма относительное представление. Поскольку они видели лишь то, что
творилось у них перед глазами, Ну а главными участниками штурма и очевидцами
происходящего, как всегда, были морские пехотинцы: они первыми покинули
транспорты и, разместившись в десантных катерах и бронетранспортерах-амфибиях,
выдвинулись к неприятельскому берегу. Они продвигались вперед решительно и
твердо, потому как ощущали у себя за спиной небывало мощную поддержку.
Оглядываясь время от времени назад, они едва различали линию горизонта: ее
скрывали от взоров растянувшиеся вширь и вглубь ударные эшелоны кораблей. От
севера до юга — куда ни кинь взгляд — всюду громоздились похожие на
плавучие крепости линкоры. Через равные промежутки времени, точно по часам они
выстреливали огромные снаряды, и огненные вспышки, ежесекундно вырывавшиеся из
широченных жерл корабельных орудий, отсвечивали на изломанной зыбью
тускло-серой поверхности моря яркими отблесками. А в белесом небе, над головами
морских пехотинцев, ревели самолеты. Они надвигались на побережье незыблемыми
монолитными эшелонами, тогда как ряды десантных эшелонов из-за волнения на море
слегка расстроились. Первое, что морские пехотинцы [556]
увидели на подходе к берегу Окинавы, — сплошное нагромождение скал,
увенчанных клубами дыма. Чуть погодя очертания береговой полосы проступили уже
более четко. Сразу же за пляжем возвышалась трехметровая защитная стена —
во многих местах она была пробита бомбами и снарядами. Надо было готовить
штурмовые лестницы. Вот уже на берег выкатили тягачи-амфибии — и двинулись
прямиком к стене. А пехотинцы, высадившиеся первыми, тем временем
рассредоточились по всей береговой линии, чтобы прикрыть подходившие десантные
баржи с лестницами. Между тем в какой-нибудь сотне метров от кромки прибоя
земля Окинавы сотрясалась от непрерывных раскатистых взрывов бомб и снарядов.
Пехотинцы взяли стену приступом — где через проломы, где по
лестницам, — и довольно быстро. Дальше двинулись медленно и осторожно:
разве они могли быть уверены, что после предварительной бомбардировки на
Окинаве не осталось в живых ни одного японцам? Наверняка противник затаился и
ждет случая, чтобы ринуться в контратаку: ведь такое уже было, и не раз. Покуда
десантники из первых штурмовых эшелонов шаг за шагом продвигались в глубь
острова, к берегу подтягивались артиллерия и танки. Позади стены простиралась
широкая, открытая площадка наподобие террасы, — лучшего места для обстрела
прямой наводкой из пушек и пулеметов не сыскать. Но ни тех, ни других
поблизости не было — по крайней мере на первый взгляд. А что если это
минное поле? Десантники пошли вперед еще медленнее, ступая еще более осторожно.
Мин, к счастью, не было. Но от рвущихся неподалеку бомб и снарядов земля
тряслась в них под ногами постоянно. Некоторое время спустя наступление
пришлось ненадолго приостановить: надо было проложить через проемы в стене
сходни и перетащить по ним танки и полевые орудия. Когда дело было сделано,
наступление продолжилось... Простиравшаяся кругом местность, почерневшая от
дыма и копоти, изрытая глубокими воронками и заваленная грудами обломков,
производила на видавших виды пехотинцев не менее ужасающее впечатление, чем на
других островах, которые им приходилось штурмовать прежде. Местность эта совсем
не походила на географический ландшафт в привычном понимании слова: то была
неведомая земля под названием зона смерти. И не знай пехотинцы наверное, в
какой именно географической точке они находятся, догадаться об этом по чисто
внешним признакам было бы просто невозможно. То тут, то там десантники
натыкались на засыпанные землей, но почти не пострадавшие от бомбежек бетонные
бункеры. Внутри — ни души. «Похоже, японцы дожидаются, когда на берегу
скопится побольше людей и техники, — решили десантники. — Тогда-то
они себя и обнаружат. Это уж как пить дать». Но уже было одиннадцать часов
утра, а японцы так себя и не обнаружили. И за какие-нибудь три часа десантники
из первых штурмовых эшелонов преодолели расстояние, какое они рассчитывали [557]
пройти не раньше чем дня за три. Под вечер, к концу дня «Д», на Окинаве
по-прежнему было все тихо — в том смысле, что американцы так и не
встретили ни одного японского солдата. Таким образом, потери экспедиционного
корпуса были сведены к минимуму: один пехотинец получил травму, а другой
заболел.
И все же в тот день японцы дали-таки о себе знать —
но не на земле, а в воздухе: в небе над Окинавой внезапно появились их
самолеты. Они атаковали американскую эскадру с нескольких заходов, но без
особых успехов: корабли стояли не скученно, а рассредоточившись вдоль всего
юго-западного побережья острова. И на один корабль приходилось не больше дюжины
атакующих, при том что камикадзе среди них не было. Словом, они не нанесли
эскадре почти никакого ущерба. К большинству кораблей неприятельские самолеты
даже не смогли приблизиться. Иначе говоря, японцы и тут дали маху — и
худшие опасения американцев не оправдались: ведь они приготовились отражать воздушные
атаки противника, что называется, во всеоружии.
В день «Д+1» на северном участке оперативной зоны
высадился 3-й корпус морской пехоты, а на южном — 24-й армейский корпус.
Перегруппировавшись в боевые порядки, морские пехотинцы двинулись на север, а
общевойсковые подразделения — на юг. Но и они не встретили на своем пути
ни одного японца. Однако нервы у американских солдат были напряжены:
неожиданная тишина и поразительное спокойствие действовали на людей куда более
угнетающе, чем грохот пальбы, к которому они уже давно привыкли. И не
удивительно, что в день «Д+2», то есть 3 апреля, когда к востоку от аэродрома в
Йонта-не пехотинцы наткнулись на несколько оборонительных позиций японцев, они
даже вздохнули с облегчением. Обнаруженные укрепсоору-жения ничем не отличались
от точно так же на Ио — те же бетонные бункеры и пещеры, оборудованные под
огневые точки. Тактика японцев не поддавалась никакому объяснению: они
совершенно беспрепятственно впустили американцев на остров — и ради чего?
Ради того, чтобы оборонять какой-то там аэродром, который им уже никогда не
придется использовать по назначению? В самом деле, американцы захватили его в
считанные часы, расчистили от обломков, разровняли, переоборудовали —
словом, к вечеру следующего дня он был готов к обслуживанию самолетов, только
не японских, а американских... А к вечеру 4 апреля обстановка ничуть не
изменилась: ни морские пехотинцы, ни солдаты из общевойсковых подразделений не
встретили со стороны противника ни малейшего сопротивления, если не считать короткой
стычки на подступах к аэродрому. Редкие воздушные атаки японцев были столь же
неэффективны, как и в первый день. И наступление продвигалось все дальше, по
мере доставки на остров новых средств огневой поддержки — танков и
артиллерии. Таким образом [558] десантная операция опережала намеченные сроки на
несколько дней. И только 5 апреля армейские части, наступавшие на юге, наконец
наткнулись на передовой рубеж обороны противника.
*
* *
По приказу своего командования японцы оставили северную
часть Окинавы в тот день, когда американцы приступили к предварительной
зачистке острова с моря и воздуха и когда стало ясно, что за этим непременно
последует штурм. Так что девяносто семь процентов личного состава местного
гарнизона, вместе с артиллерией, переместились на юг. Хуже того: военные угнали
с собой и вооружили всех мужчин от шестнадцати до шестидесяти лет из числа
гражданского населения. План японского главного командования заключался в
следующем: разбить на юге Окинавы надежно укрепленный лагерь и хотя бы на
несколько недель сдержать наступление американцев, а тем временем уничтожить их
корабли, лишив наземные войска всякой поддержки с моря и воздуха. Как же
японские главнокомандующие намеревались уничтожить американскую эскадру? Очень
просто: массированным ударом, который должны были нанести эскадрильи
летчиков-смертников.
*
* *
Камикадзе не заставили себя долго ждать: они появились
уже 6 апреля. Небо в то утро было сплошь затянуто тучами. С севера дул свежий
ветер: скорость его составляла порядка 8–10 метров в секунду. По морю с
северо-запада шла крупная зыбь. Первые «призраки» высветились на экранах РЛС в
13 часов с минутами. Полетные палубы авианосцев вмиг опустели. В воздух сначала
поднялись истребители.
Японские самолеты, числом от четырехсот до пятисот,
взлетели с аэродромов, расположенных в северной части архипелага Рюкю и на
острове Кюсю. И большинство из них — не все — действительно
принадлежали к Специальному корпусу камикадзе. Среди самолетов, ведомых
смертниками, было несколько скоростных двухмоторных бомбардировщиков и совсем
новеньких «зеро» — их пилотировали куда более опытные летчики, которые
были обязаны выжить во что бы то ни стало... На вооружении корпуса камикадзе
состояли старенькие «зеро», пикирующие бомбардировщики 1937 года постройки,
ветхие торпедоносцы да гидросамолеты. Для большинства пилотов этих допотопных
«этажерок» полет к Окинаве должен был стать первым и последним в их жизни.
«Избранников смерти», как еще называли камикадзе, натаскивали две-три недели,
облачали в ритуальную униформу со специальной почетной эмблемой — и гнали
на бойню, точно стадо баранов под присмотром матерых псов... А бойня тогда и
впрямь была ужасная. Хотя для многих американских летчиков тот день — 6
апреля — стал знаменательным: они по праву заслужили высокое звание асов.
В американских военных отчетах число потерь, [559] понесенных японцами
в воздушных боях 6 апреля, варьируется от 307 до 506 самолетов. И даже если
объективности ради мы с вами выведем из приведенных цифр некую среднюю величину
или же возьмем наименьшую, она все равно не идет ни в какое сравнение с теми
потерями, которые понесли американцы: два самолета, ни больше не меньше. Из тех
же американских официальных документов явствует, что четыре истребителя
«Йорктауна», атаковавшие одним звеном, сбили с полсотни камикадзе, а сами не
получили ни единой царапины. И удивляться тут особенно нечему: ведь
летчики-смертники не видели перед собой ничего, кроме цели, которую должны были
поразить любой ценой. Они не могли, да и не умели ни маневрировать, ни
отстреливаться. Больше того: у них и в мыслях-то не было уклоняться от ударов
или вести ответный огонь. Так что до захода на цель камикадзе оставалось
уповать только на «зеро», которые старались прикрывать их по мере сил и
возможностей, но что толку: истребителей, сопровождавших «летающие гробы»
камикадзе, было слишком мало. А тут еще мощный противовоздушный заслон, который
выставили американские корабли. Но, несмотря ни на что, некоторым камикадзе
удалось выполнить свою задачу, хотя и не главную, потому как их удар пришелся в
основном на эсминцы. И вот почему. Американцы, памятуя о том, что их непременно
будут атаковать камикадзе, решили предупредить налет заблаговременно С этой
целью на подступах к северо-западному побережью Окинавы они выставили широким
полукругом заслон из кораблей радиолокационного дозора. Это были эсминцы,
оснащенные приборами дальнего воздушного наблюдения и опознавания. Обнаружив
цели, они тотчас же оповестили штаб ВВС эскадры — и в воздух немедленно
взмыли истребители. Таким образом 6 апреля благодаря четко отлаженной системе
обнаружения и оповещения, американцы уничтожили больше половины
летчиков-смертников еще на подлете к Окинаве. Те же камикадзе, которым удалось
прорваться сквозь истребительный заслон, кидались, точно разъяренные ястребы,
на первые попавшиеся корабли, то есть эсминцы. Несколько камикадзе сумели
пробиться еще дальше — и от них пострадали уже куда более крупные корабли.
*
* *
Мощная американская эскадра, рассредоточенная на
огромном участке океана, была готова отразить любой удар — с любого
направления. Вечером 6 апреля командир американской подводной лодки
радиолокационного дозора, патрулировавшей в водах пролива Бунгол — между
островами Кюсю и Сикоку, при входе во Внутреннее Японское море, — увидел
на экране РЛС характерные цели: это были корабли противника. Через минуту в
штабе эскадры получили следующее радиодонесение: «Видим неприятельский линкор и
корабли сопровождения. Курс — 180». Иначе говоря, цели смешались к югу, а [560]
это, в свою очередь, означало, что японцы бросили в бой последние остатки своих
ВМС... По окончании войны на допросах японские адмиралы единодушно признались,
что после битвы при Лейте у них уже не было ни малейших сомнений в
превосходстве американцев на море. «Защищая наши территории, мы уповали только
на солдат и летчиков, особенно камикадзе», — заявил Озава. А Йонаи,
министр морского флота в правительстве Койсо, был более категоричен и краток в
суждениях: «Я знал, конец близок»... Но, невзирая ни на что, японские корабли,
жалкие остатки некогда могущественного императорского флота, все же вышли в
море. «Мы либо погибнем, все до единого, либо спасем родину!» — таков был
девиз японских моряков, избравших достойную смерть в последнем бою. Не
исключено, что японское командование решило предпринять отчаянную попытку
расчленить американскую эскадру и уничтожить ее корабли по отдельности, бросив
в атаку камикадзе.
Но американцы даже не дрогнули. Ответные действия
последовали незамедлительно. Получив донесение от дозорной подлодки,
контрадмирал Митчер тут же приказал трем ударным авианосным группам 58-го
оперативного соединения выдвинуться навстречу кораблям противника и
сосредоточиться на северо-восточных подступах к Окинаве. 7 апреля, на рассвете,
в разведывательный полет отправились сорок патрульных истребителей. В 8 часов
22 минуты неприятельские корабли обнаружило авиазвено с «Эссекса». Летчики
доложили командованию: «Прямо по курсу — линкор класса «Ямато», крейсер и
восемь эсминцев». С авианосцев тотчас взлетели ударные эскадрильи: 132 истребителя,
50 пикирующих бомбардировщиков и 98 торпедоносцев. Погода в тот день стояла
пасмурная — неблагоприятная: высота облачного слоя — около тысячи
метров; видимость — 5–8 миль; шквальный ветер. Через каких-нибудь полчаса
самолеты были над целью. Линкором класса «Ямато» оказался сам «Ямато» —
63-тысячетонный корабль, вооруженный девятью 450-миллиметровыми орудиями.
Похожий на громадную плавучую крепость, линкор шел своим курсом, обрамленный
ореолом разноцветных огненных вспышек, изрыгавшихся из жерл его зенитных пушек.
Между тем над ним не было ни одного самолета прикрытия. И что могли сделать его
орудия против целого роя бомбардировщиков, которые с пронзительным воем
устремились на него со всех сторон. И вот уже на палубу «Ямато» градом
посыпались крупнокалиберные бомбы. Истребители, проносясь над линкором с
шальной скоростью, расстреливали корабельные зенитные батареи из пулеметов. А
по морю, рассекая волны, на него мчались десятки торпед. Тем временем в
двухстах метрах от «Ямато» затонули два эсминца, а потерявший ход крейсер был
окутан клубами дыма. Такое вот зрелище застали летчики второго атакующего
эшелона, состоявшего из 88 истребителей, 75 пикирующих бомбардировщиков и 33
торпедоносцев. [561]
Покуда командир эшелона отдавал приказу летчикам, распределяя
между ними задачи, самолеты кружили над обреченным «Ямато», точно ястребы над
застигнутым врасплох селезнем-подранком, возле которого маневрировали
сородичи-эсминцы, тщетно пытавшиеся отвлечь удар на себя. Потом истребители и
бомбардировщики вошли в крутое пикирование и ринулись в атаку сверху, в то
время как торпедоносцы под прикрытием самолетов сопровождения атаковали на
бреющем полете. Первой жертвой налета стал обездвиженный крейсер: в него
угодили 12 бомб и 8 торпед. В результате корабль разнесло буквально на куски.
Эсминцам тоже досталось изрядно: два из них мгновенно затонули, а третий
потерял ход и загорелся. Остальные бомбы и торпеды обрушились на «Ямато».
Линкор на ходу стал медленно заваливаться на один борт, и при этом он продолжал
отчаянно отстреливаться. «Ямато», казалось, того и гляди опрокинется. Но ничего
подобного не случилось. Он вдруг озарился ярко-оранжевым пламенем. Потом грянул
взрыв и «Ямато» исчез прямо на глазах изумленных летчиков — ни обломков,
ни человеческих останков. Линкора будто не было вовсе. Оставшиеся на ходу три
эсминца на всех парах пустились наутек, но американские летчики даже не сочли
нужным их преследовать — пусть дотянут до базы и пусть уцелевшие моряки
расскажут своему командованию, каким страшным был конец последнего флагмана
несокрушимого императорского флота.
*
* *
В тот же день, 7 апреля, эскадрильи камикадзе нанесли
второй массированный удар по сосредоточенным возле Окинавы кораблям поддержки.
Как и накануне, летчиков-смертников опекали самолеты прикрытия. По официальным
данным, неприятельские эскадрильи насчитывали в общей сложности 182 самолета.
Из них полсотни были сбиты палубными истребителями, другие тридцать пять —
корабельными зенитными орудиями. Лишь нескольким камикадзе удалось атаковать цели —
впрочем, о точной цифре выведенных из строя американских кораблей в официальных
отчетах не упоминается. В документах сказано только, что «число точных
попаданий в цель было весьма незначительным; однако если бы подобные атаки
продолжались и впредь, это могло бы привести к самым трагическим последствиям».
В самом деле, за те два дня, когда камикадзе атаковали особенно часто,
моральный дух американцев был здорово подорван. Что, если этим безумцами правда
удастся уничтожить большую часть эскадры? С чем же тогда наступать?
Американские главнокомандующие с каждым днем убеждались все больше: японцев не
сломить никакими силами. Что же в таком случае остается? Уничтожить эту нацию
целиком — подчистую? Ведь одно дело — сражаться с врагом, готовым
стоять насмерть, и совсем иное — отбиваться от полчищ оголтелых безумцев,
готовых убить себя только ради того, чтобы убить другого. Невероятная
отрешенность [562] японцев подавляла психику даже самых стойких людей,
прошедших, что называется, огонь и воду. Хотя в американских официальных
документах не указано точное число кораблей, выведенных из строя
летчиками-смертниками, эффективность налетов камикадзе можно оценить по крайней
мере на фоне общих потерь, которые американская эскадра понесла у берегов
Окинавы: 35 кораблей пошли ко дну, в том числе 3 эсминца, и 299 получили
различной степени повреждения; из 10 тяжелых авианосцев пострадали 8. Так что,
если бы камикадзе продолжали наносить столь же мощные удары в течение хотя бы
еще нескольких дней подряд, американцам наверняка пришлось бы снять осаду с
Окинавы и отступить. Однако атаковать ежедневно, притом большими силами, японцы
уже не могли: у них не хватало на это самолетов, даже самых плохоньких. Что же
касается массированных ударов, в которых участвовало от 100 до 300 самолетов,
японцы наносили их раз в семь-десять дней, а то и реже. Остальное же время,
пока на Окинаве разворачивалась десантная операция, японские самолеты атаковали
малочисленными, разрозненными группами.
На суше дела обстояли совсем иначе. Морские пехотинцы,
продвигавшиеся все дальше на север Окинавы, встречали на своем пути лишь слабое
сопротивление отдельных подвижных отрядов противника. К 8 апреля пехотинцы
преодолели половину пути, разделявшего юго-западное и северное побережье
острова. Другими словами, на северную оконечность Окинавы предполагалось выйти
не позднее 13 апреля.
Между тем войсковые подразделения, наступавшие на юге,
вышли 5 апреля к передовым оборонительным рубежам главного опорного пункта
противника. И тут наступление ненадолго застопорилось. Японские пехотинцы
сражались не менее решительно, чем на Ио, при том что система подземных
бункеров оказалась здесь куда более укрепленной. Неприятельские орудия, ловко
замаскированные в складках местности, били без промаха. Пролетая над одним из
участков оборонительного района противника, причем в каких-нибудь тридцати
метрах от земли, американские летчики смогли разглядеть не более четырех-пяти
бункеров, где, как впоследствии выяснилось, укрывались 5 тысяч японских солдат.
Потом на Окинаву обрушился проливной ливень — он продолжался два дня
кряду, 10 и 11 апреля, в результате чего земля превратилась в сплошное грязевое
месиво. Использовать тяжелую бронетехнику в таких условиях было невозможно.
Некоторое время спустя американцы обнаружили на Окинаве
несколько странных с виду снарядов, еще не использованных. И только рассмотрев
их поближе, они наконец узнали тайну, которую пытались разгадать начиная с 21
марта: что за штуковины, наподобие маленьких вспомогательных крылышек, торчали
на брюхе японских двухмоторных [563] самолетов, которые нет-нет да и появлялись в небе над
Окинавой? Как после выяснилось, это было не что иное, как несущие поверхности
планирующих управляемых бомб. В заостренной части каждой такой пятиметровой
бомбы размещался тысячекилограммовый боевой заряд; за носовой частью
располагалась кабина пилота с простенькой рычаговой системой управления; задняя
часть бомбы была оснащена двойным аэродинамическим рулем и четырьмя реактивными
трубками-соплами. В каждом таком планирующем снаряде мог разместиться один
человек — пилот-смертник. По прикидкам американских инженеров, эти
пилотируемые бомбы могли развивать скорость порядка 925 километров в час.
Понятно, что столь нежданное открытие ввергло американцев в шок, ничуть не
меньший, чем тот, что они испытали, когда обнаружили на островах Керама
плоскодонки-торпеды. К счастью, ни одну из них японцам тогда так и не удалось
пустить в ход. А вот как насчет пилотируемых бомб? Неужели противник
ухитрится-таки их применить? И если да, то когда именно?..
12 апреля одна из таких бомб врезалась в эсминец
«Абель», на который перед тем обрушился камикадзе. После второго удара эсминец
раскололся пополам и затонул. Однако, как бы там ни было, надежды японцев на
пилотируемые бомбы не оправдались: за все время, что длилась осада Окинавы, от
них, кроме «Абели», пострадали всего лишь три корабля. А между тем, по
сообщениям Токийского радио, в налетах на американскую эскадру было
использовано не менее трехсот таких бомб.
С 5 по 19 июня бои на Окинаве велись в основном силами
артиллерии. 19 июня на рассвете к южному побережью острова подошли ударные
группы линкоров и крейсеров и обрушили на укрепленный лагерь противника мощный
огненный шквал. Артобстрел продолжался не меньше часа, после чего в атаку пошли
войсковые подразделения. На отдельных участках штурмовые пехотные батальоны
продвинулись вперед на 500–800 метров. «По сути, это напоминало Верденскую
операцию, — писал позднее генерал Брюс. — С точки зрения тактики,
японцы, как и немцы, действовали в обороне четко и слаженно». Упорно прорываясь
в глубину оборонительных позиций противника, отвоевывая у него буквально каждую
пять земли, передовые отряды американских пехотинцев наконец взяли приступом
один из холмов и, закрепившись на его вершине, уже было приготовились
спускаться по противоположному склону, чтобы точно так же штурмовать следующую
высоту. Однако с противоположной стороны склон холма был укреплен ничуть не
хуже, чем с передней, — и спускаться было так же тяжело, как и
подниматься. Неприятельские оборонительные сооружения, представлявшие собой
густо разветвленную сеть подземных бункеров и отдельных огневых точек,
напоминали линию Мажино, только в миниатюре. В бункерах и пещерах, оснащенных [564]
осветительными и вентиляционными системами, размешались откатные орудия —
они были так хорошо замаскированы, что не сразу и заметишь. Американцам и тут
пришлось прорываться вперед шаг за шагом, подавляя на своем пути каждый бункер,
каждую огневую точку. Огнеметчики оказались в тех условиях слишком уязвимыми, и
вместо них пришлось пустить в бой огнеметные танки. А однажды японцы пошли в
контратаку и чуть было не отбили у американцев аэродром. Наступление снова
захлебнулось. Тогда было решено произвести перегруппировку сил, заменив 27-ю
пехотную дивизию на 1-ю дивизию морской пехоты. По прибытии на новый участок
боевых действий морские пехотинцы увидели, что обстановка на юге намного
сложнее, чем на севере. Но это нисколько их не обескуражило — и они со
всей решимостью ринулись в атаку. Однако теперь трудность заключалась в другом:
время от времени наступление приходилось прерывать, оттого что боеприпасы
пополнялись нерегулярно и в недостаточном количестве. И тому были свои причины:
камикадзе потопили два грузовых судна, которые должны были доставить на южный
берег Окинавы 30 тысяч тонн снарядов и патронов. Узнав о случившемся,
контр-адмирал Спрюэнс тут же распорядился, чтобы боеприпасы доставили по
воздуху с Филиппин. Да и вообще, в том, что касается расходов на довольствие, топливо
и боеприпасы, десантная операция на Окинаве стала американцам на вес золота. Но
к тому времени Соединенные Штаты уже вполне могли себе позволить не экономить
на нуждах флота: ведь речь шла о войне до победного конца, который, как
говорится, был не за горами. И не случайно 30 апреля генерал-лейтенант Бакнер,
выступая на пресс-конференции, заявил журналистам, что теперь самое
главное — беречь людей, невзирая ни на отсрочку окончания операции по
захвату Окинавы, ни на сопряженные с этим дополнительные расходы...
7 мая на Окинаву снова обрушился ливень, и тяжелая
бронетехника опять стала. 10 мая на борту всех кораблей эскадры,
сосредоточенной в водах Окинавы, прозвучал торжественный салют в честь победы
союзников в Европе. И тогда большинство офицеров из штаба Бакнера,
воодушевленные этой вестью, предложили «пойти на решительный штурм», высадив
морской десант в тылу противника. Но Бакнер на это не пошел, решив продолжать
наступление в прежнем направлении. И 11 мая морские пехотинцы, подавив
сопротивление противника в рукопашных боях, продвинулись вперед еще на 800
метров.
За первый месяц Окинавской кампании морские пехотинцы,
наступавшие тогда на севере острова, потеряли только 95 человек убитыми, а
всего лишь через пару недель, после того как их перебросили на юг, число потерь
в их рядах увеличилось до 1046 человек. Общевойсковые подразделения потеряли за
шесть недель штурма 2300 солдат. [565]
Тогда же в состав эскадры вернулся «Энтерпрайз». Он
снова был в строю! Рядом со своими собратьями, новенькими тяжелыми авианосцами,
он выглядел изрядно постаревшим, точно убеленный сединами, иссеченный шрамами
ветеран-гвардеец, занявший почетное место в ряду безусых, едва нюхнувших пороха
гвардейцев. Моряки, все как один, встретили его восторженными возгласами: «Ура!
«Большой Э.» снова с нами!» «Эптерпрайз» был для них настоящим, несокрушимым
героем: ведь он прошел всю войну — от начала до конца. Больше того:
моряки, народ по большей части суровый и чуждый сентиментальности, относились к
«Большому Э.» с поистине трепетным благоговением — как к существу
одушевленному. И ничего удивительного в этом нет, потому как моряков и корабли
спокон веков объединяли узы некоего тайного братства. Наконец, «Большой Э.» был
для американских моряков символом войны — знамением первых сокрушительных
поражений и последовавших за ними славных, хотя и трудных побед. «Энтерпрайз»,
казалось, был насквозь пропитан стойким запахом гари, витавшим в каждом его
отсеке; по его палубам, выдержавшим удары не одной тонны бомб, казалось,
блуждали призраки с изможденными, обескровленными лицами — тени летчиков,
сбитых в боях за Мидуэй; а корпус его, невзирая на свежую покраску, хранил на
себе следы ожогов от адского пламени, бушевавшего на Гуадалканале и других
островах и атоллах Тихого океана, подступы к которым он, как незыблемый страх,
охранял с моря и воздуха. И вот теперь нескончаемый, запутанный кильватерный
след «Энтерпрайза» пролегал по беспокойному океану к берегам Империи
восходящего солнца, возомнившей себя непоколебимым оплотом безграничного могущества
и нового порядка в Тихом океане. В начале мая 1945 года одни только самолеты
«Энтерпрайза» потопили девяносто четыре неприятельских судна, не считая сотен
кораблей, которые они отправили на дно, атаковав их вместе с самолетами других
авианосцев. Собратья «Энтерпрайза», вступившие в войну в одно время с ним, уже
давно покоились на океанском дне, равно как и его первые противники, в том
числе последний японский авианосец-ветеран «Зуикаку», что затонул в водах
Энгано. А «Энтерпрайз», не раз прошедший огонь и воду, вопреки неумолимо
жестоким законам войны, остался на плаву и, как стойкий солдат, залечив раны,
неизменно возвращался в боевой строй.
14 мая 1945 года, на рассвете, «Энтерпрайз»,
находившийся на траверзе южной оконечности острова Кюсю, следовал курсом 340.
Хотя небо в то утро местами было затянуто облаками, погода, в общем, стояла
хорошая. Полетная палуба авианосца почти опустела: большая часть его самолетов
в составе ударных эскадрилий других авианосцев отправилась бомбить аэродромы,
расположенные на Кюсю. На флагштоке «Энтерпрайза» развевался синий трехзвездный
флаг Марка [566] Митчера — он уже стал вице-адмиралом и был
назначен командующим ударной авианосной группой. Митчер прибыл на борт
«Энтерпрайза» три дня назад, что называется с пустыми руками: все его личные
веши, находившиеся во флагманской каюте на «Банкер-Хилле», сгорели во время
пожара, который охватил авианосец после того, как его атаковали два камикадзе.
14 мая, в 6 часов, бортовые РЛС «Энтерпрайза» засекли
пять неприятельских авиагрупп. В воздух тут же поднялись несколько звеньев
истребителей прикрытия. И уже через каких-нибудь полчаса моряки, находившиеся
на кормовой палубе авианосца, увидели, как далеко позади с неба один за другим,
точно камни, стали сыпаться охваченные пламенем и дымом самолеты — высоко
за облаками кипел воздушный бой.
В 6 часов 50 минут служба радиолокационного наблюдения
засекла одиночного «призрака»: дистанция — 20 миль; курс — 200;
высота — 2600 метров. Кормовые зенитные орудия мгновенно развернулись в указанном
направлении, готовые открыть огонь по первому же сигналу. В 6 часов 54 минуты
«призрак» уже был в пределах видимости: он быстро приближался. И вдруг он исчез
в облаках. Потом показался снова — в шести километрах от авианосца, и
круто пошел на снижение. Это был «зеро». Зенитчики открыли по нему огонь из
127-миллиметровых орудий. Японец опять взмыл за облака. Однако зенитчики
продолжали стрелять. Пока служба радиолокационного дозора «вела» цель с помощью
РЛС, остальные члены экипажа, стоявшие на боевых постах с 4 часов утра,
неотрывно следили за облаками, за которыми скрылся японец. Тем временем
авиамеханики слили топливо из не успевших подняться в воздух самолетов и завели
их обратно в ангары.
Японец заходил с кормы под углом 150 градусов к правому
кормовому борту, или 30 градусов по отношению к продольной оси корабля. Его
пока не было видно: он все еще прятался за облаками. Но артиллеристы стреляли
не переставая — по наводке РЛС управления огнем. А чуть погодя огонь
открыли 40-миллиметровые зенитные пулеметы.
В 6 часов 56 минут «Энтерпрайз» лег на курс 345.
Внезапно вынырнув из-за облаков под углом 170 градусов, японец стал заходить в
пикирование.
Теперь его угол атаки составлял не больше 30 градусов, а
скорость — порядка 450 километров в час. Ну конечно, это камикадзе, кто же
еще! Но странное дело: в отличие от смертников, всегда прущих напролом,
невзирая на заградительный огонь, и на шальной скорости, этот летел не очень
быстро, как бы примеряясь к цели. При этом он довольно ловко маневрировал —
круто уходил то вниз, то в сторону,
— стараясь увернуться от снарядов и вместе с тем держать [567]
как можно точнее на авианосец, который тоже лавировал, пытаясь уклониться от
удара. Японца, казалось, уже ничем не остановить. Еще мгновение — и он
рухнет на палубу авианосца. И все кончится!..
«Энтерпрайз» отстреливался из всех своих орудий —
127-миллиметровых пушек, 40– и 20-миллиметровых пулеметов. В ход пошли даже
карабины. А японец подходил все ближе. Неужто он и правда неуязвим, как
призрак!.. Но нет! Вот в него угодило сразу несколько снарядов, и за хвостом
потянулся длинный шлейф дыма. Самолет качнуло раз-другой, но он все же
выровнялся. Тут его насквозь прошило пулеметными очередями — и он
вспыхнул, точно факел. Полетная палуба мигом опустела: при виде несущегося
прямо на них огненного болида все моряки, кроме зенитчиков, кинулись врассыпную
и попадали ничком кто где. В следующее мгновение болид с пронзительным воем
пронесся рядом с «Островком» и с оглушительным грохотом обрушился на полетную
палубу сразу же за носовым самолето-подъемником.
Раздался сильнейший взрыв. Корабль содрогнулся всем
корпусом. Офицеры на мостике отпрянули назад и зажмурились, ослепленные яркой
оранжевой вспышкой. Когда же они наконец открыли глаза, то увидели, как от
полетной палубы, точно банановая кожура, оторвалась сорокаметровая полоса
верхнего покрытия, а часть самолето-подъемника, по меньшей мере треть подъемной
платформы, взлетела на воздух — метров на сто и, перевернувшись на лету
несколько раз, словно громадная подстреленная птица рухнула в море. Не прошло и
пяти минут, как к месту взрыва, откуда повалили густые клубы дыма, устремились
пожарные в огнеупорных комбинезонах.
Взрывом бомбы, которую перед падением успел сбросить
камикадзе, убило четырнадцать человек. Что же касается повреждений, они, как ни
странно, оказались незначительными — пробоина в распоротой, точно
громадным клинком, полетной палубе, разрушенный самолето-подъемник и обрыв в
системе трубопроводов. Не менее удивительно и другое: бомба пробила насквозь
две палубы и взорвалась в каптерке, доверху забитой рулонами туалетной бумаги,
сыгравшими роль своего рода амортизаторов. Поэтому сила взрыва была направлена
главным образом вверх, а не вниз, иначе последствия могли быть много хуже. Тем
не менее в результате пожара полностью выгорели несколько самолетов, стоявших в
ангарах рядом с местом взрыва, и расположенные по соседству две или три
офицерские каюты. Но что бы там ни было, «Большому Э.» повезло в очередной раз,
чего нельзя было сказать о двух других авианосцах — «Франклине» и
«Банкер-Хилле»: камикадзе повредили их весьма основательно. Удушливый запах
гари исходил от них обоих, даже когда их привели на буксире в док. Они являли
собой столь жуткое зрелище, что все, кому случилось их увидеть, были потрясены
до глубины души... [568]
Между тем на борту «Энтерпрайза» моряки обследовали
повреждения. Наткнулись они и на изуродованное тело летчика-смертника. Матросы
осторожно извлекли его из кабины и уложили рядом с выгоревшими, почерневшими от
копоти обломками самолета. Камикадзе был крепкого сложения, смугл; на месте
правой руки у него торчал уродливый, обгоревший обрубок; голова почти не
пострадала, хотя она едва держалась на сломанной шее и болталась, как у куклы;
глаза были широко раскрыты. Моряки смотрели на «избранника смерти» как
завороженные, не в силах проронить ни звука. И заворожили их не остекленевшие
глаза летчика, а пуговицы на его обгоревшей форменке. Это были необычные
пуговицы — с рельефным знаком камикадзе в виде трехлистного цветка сакуры.
«Коль спросит кто тебя, так что же есть душа японца, — писал поэт
Мотури, — ты ничего в ответ ему не говори, а просто покажи цвет дикой,
озаренной солнцем вишни». Как гласит японская пословица, «самым первым из
цветов распускается цветок сакуры, так и воин, подобно ему, есть первый из
людей».
Между тем на Окинаве кипели куда более ожесточенные бои.
10 мая американцы захватили высоту, которую назвали про себя Пирамидой. И это
был важный тактический успех. Окрыленные победой, они спешно оборудовали на
высоте артиллерийские батареи на месте японских и при их поддержке
приготовились развивать наступление дальше. Но не тут-то было: опять грянули
проливные ливни — и тяжелая бронетехника снова оказалась бесполезной. Хуже
того: в ночь с 24 на 25 мая японцы сбросили в районе аэродромов несколько
парашютных десантов. И диверсанты обстреляли тылы застигнутых врасплох
американцев из минометов, гранатометов и пулеметов. В результате американцы
потеряли два или три десятка человек убитыми и семь самолетов. Японские
главнокомандующие возлагали большие надежды на эту диверсионную акцию: главная
ее цель заключалась в том, чтобы вывести из строя как можно больше американских
самолетов, расчистив таким образом воздушное пространство для камикадзе. К тому
времени японцы пустили в ход последние резервы своих ВВС, и хотя японские
летчики явно уступали американским в численности и мастерстве, они действовали
решительно и храбро, доставляя американцам немало хлопот и в небе, и на море.
Американские летчики поднимались в воздух ежедневно, притом по несколько раз на
дню. Так, например, пилоты ударной группы № 58–3 жили в таком напряженном
режиме уже в течение семидесяти семи суток. Моряки также пребывали в постоянной
боевой готовности. Авиамеханики и техники — тоже: ведь им приходилось обеспечивать
боеготовность самолетов и днем, и ночью. И все же самые тяжкие испытания выпали
на долю экипажей эсминцев радиолокационного дозора. Эти маленькие кораблики
несли дежурство на переднем крае вахтовым методом — по трое суток через
трое. И все это время их экипажам приходилось бодрствовать. Единственное, [569]
что было позволено морякам, так это прилечь на полчасика прямо на боевом
посту — на палубе или на полу в отсеке. Питались они одними сухими
пайками, и когда придется — в основном в перерывах между авианалетами. А
японцы атаковали довольно часто. Однажды один из дозорных эсминцев отразил
пятьдесят воздушных атак подряд, и за день ему удалось сбить не меньше двух
десятков камикадзе. Надо сказать, что некоторые дозорные корабли уцелели тогда
лишь чудом. Эсминец «Лаффи», к примеру, сумел добраться до ремонтной базы своим
ходом даже после того, как на него обрушились две бомбы и шесть камикадзе.
Большинству же из них не повезло — они затонули. Последний массированный
удар камикадзе нанесли 28 мая — их не остановил даже проливной дождь... В
тот же день Спрюэнса на посту главнокомандующего всеми силами, сосредоточенными
в районе Окинавы, сменил вице-адмирал Хелси, причем без всяких тому официальных
объяснений! Американское верховное командование, видимо, простило ему
трагические просчеты в битве при Лейте — скорее всего потому, что теперь
требовалось действовать как никогда более решительно и напористо. Ну а
решимости и напористости Хелси было не занимать. Но почему в таком случае
командование наземными операциями оставили за генерал-лейтенантом Бакнером,
человеком предельно осторожным и не привыкшим почем зря переть на рожон? Этого
тоже никто не мог объяснить. После 28 мая позиции японцев пришли в движение.
Как успели заметить американцы, противник оставил передний оборонительный рубеж
и закрепился на втором. Но после проливных дождей земля Окинавы превратилась в
труднопроходимое болото, и наступление продвигалось очень медленно. Японская
артиллерия замолчала — и то слава Богу! Японцы, видно, лишились всех пушек,
а может, у них просто вышли боеприпасы. Как бы то ни было, по оценкам
американских стратегов, на крохотном оборонительном плацдарме в южной части
Окинавы окопались 15 тысяч японцев, или около того. Так что последний штурм
обещал быть не из легких.
10 июня, после очередной артподготовки с моря и
бомбардировки с воздуха, наступление возобновилось по всему фронту —
главный удар был нацелен на восьмикилометровой длины оборонительный рубеж,
размещавшийся на гребне крутого ската высотой 150 метров. Неприятель встретил
атакующих неожиданно мощным заградительным огнем полевой артиллерии.
Наступление опять захлебнулось. Однако же изменить ход событий японцы уже были
не в силах: еще день-два, от силы три — но так или иначе им пришел бы
конец. Американские летчики забросали японцев листовками с требованием
«достойно капитулировать». Генерал-лейтенант Бакнер отпустил им на размышление
36 часов. А пока суд да дело, морские пехотинцы 7-й и 97-й дивизий попытались
было взять высоту приступом: они полезли по крутому [570]
скату вверх, как заправские скалолазы, невзирая на то что с вершины их
обстреливали японцы. 13 июня срок, данный противнику на размышление, истек, и
поскольку японцы не дали никакого ответа, штурм возобновился по всему фронту.
17 июня Бакнер вновь обратился к противнику с требованием капитулировать —
на сей раз обращение было передано по громкоговорителям, установленным на
тягачах. На требование откликнулись только двенадцать японцев — они
покинули свое логово и вышли к американцам с поднятыми руками. Через час
американские орудия заговорили снова.
Завершающий этап боевых действий, перешедших повсеместно
в рукопашные схватки, отличался доселе невиданными жестокостью и
кровопролитием. В рядах противника сражались даже женщины. Кроме того, японцы
стали применять совершенно новую — страшную тактику: обвязав себя
гранатами, они выползали из своих убежищ и очертя голову кидались под
американские танки. Остановить отчаянных самоубийц можно было лишь с помощью
огнеметов. И американцы не преминули пустить их в ход по всему фронту. 18 июня
генерал-лейтенант Саймон Бакнер прибыл на передовой командный пункт, чтобы
руководить штурмом непосредственно с места боевых действий. Как раз в это время
японцы открыли пушечный огонь, и один снаряд взорвался в двух шагах от генеральского
КП. Бакнера тяжело ранило, и через несколько минут он скончался. Так
жестокосердный бог войны отомстил генералу за его чрезмерную осторожность по
отношению к ближним. Так Саймону Бакнеру было суждено стать первым американским
генералом со времен Гражданской войны, погибшим на поле брани. А буквально на
другой день столь же трагическая участь постигла бригадного генерала Козиуса
Изли, помощника командира 96-й пехотной дивизии, также сражавшейся на
Окинаве... И только 21 июня американцы смогли официально объявить о том, что
сопротивление противника наконец сломлено.
Таким образом, операция по захвату Окинавы длилась в
общей сложности 82 дня (вместо семидесяти запланированных). За это время
американцы потеряли 6900 человек убитыми (солдат, моряков и летчиков), при том
что 30 тысяч человек были ранены. Кроме того, они лишились 880 самолетов, при
этом 266 из них были уничтожены на борту авианосцев. Потери американского
флота, как уже говорилось, составили 334 боевых единицы: 35 кораблей затонули,
а 299 получили серьезные повреждения. В свою очередь японцы потеряли 117 тысяч
человек и 3800 самолетов.
Эти данные были опубликованы в Соединенных Штатах, что
называется по горячим следам. Война в Европе к тому времени закончилась.
Тихоокеанская кампания тоже близилась к концу — победа американцев уже ни
у кого не вызывала сомнений. И американское верховное командование,
предвосхищая великое торжество, решило [571] подготовить
общественность к столь знаменательному событию заблаговременно, с тем чтобы, с
одной стороны, поразить сограждан масштабами триумфа, а с другой —
снискать почтение американцев за доблесть, мужество и стратегический талант,
проявленные в решающей грандиозной битве. Но не тут-то было: преданные огласке
цифры потерь вызвали в Соединенных Штатах бурю негодования. Надо же, почти семь
тысяч убитых — просто невероятно! Тем более, если учесть, что американцы
обладали подавляющим превосходством в живой силе и боевой технике. По тем же
данным, американская корабельная артиллерия обрушила на Окинаву 35 тысяч тонн
снарядов, а полевая — 66 тысяч тонн. И это — не считая общего веса
сброшенных на остров авиабомб, который невозможно было определить даже
приблизительно.
Почему же в таком случае не были стерты с лица земли
оборонительные укрепления противника, который сумел не только сдержать
наступление, но и уничтожить около семи тысяч солдат? И какими бы яркими и
драматичными ни были репортажи военных корреспондентов с места боевых действий,
они не давали точного представления о том, насколько яростным и стойким было
сопротивление японцев. И не случайно ведущий американский журналист Дэвид
Лоренс в своей обличительной статье от 4 июня спрашивает: «Почему от нас
скрывают правду о сокрушительном провале военной операции на Окинаве? Почему же
в правительстве не нашлось ни одного человека, который взял бы на себя мужество
и ответственность признать, что тактические просчеты на Окинаве были под стать,
если не хуже, ошибкам, приведшим к трагедии в Перл-Харборе?» На что
главнокомандующий Тихоокеанским флотом адмирал Честер Нимиц счел необходимым
дать письменный ответ — по его мнению, вполне исчерпывающий: «Я вылетел на
Окинаву вместе со своим штабом, и в течение двух дней мы с генерал-лейтенантом
Бакнером и другими командующими анализировали сложившуюся оперативную обстановку.
Должен со всей ответственностью заявить, что операция по захвату острова была
продумана и проведена самым тщательным образом, хотя при всем том высадка
десанта на новых участках оказалась малоэффективной и себя не оправдала,
поскольку для противника это уже не было неожиданностью. Не следует забывать и
трудности, связанные со снабжением, — их приходилось преодолевать
ежедневно, и ценой неимоверных усилий...» И лишь после того, как по всей стране
показали документальные киноленты о том, что в действительности являл собой
штурм Окинавы, особенно в завершающей части, американские граждане наконец
поняли, какой страшной ценой далась победа.
*
* *
«От исхода этой битвы будет зависеть судьба Империи: мы
либо спасем ее, либо потеряем безвозвратно», — заявил 20 апреля адмирал [572]
Тойода, главнокомандующий объединенными силами японского флота. В самом деле,
битва за Окинаву во многом предопределила участь Японской империи. Американские
моряки и летчики уже воспринимали войну не иначе, как большую колониальную
экспедицию. В японских территориальных водах сосредоточились крупнейшие
соединения американского и британского флотов — они крейсировали
совершенно свободно, не встречая со стороны противника ни малейшего
сопротивления. Даже танкеры, всегда старавшиеся держаться подальше от районов
боевых действий, теперь без всяких опасений дозаправляли авианосцы и линкоры
прямо в Токийском заливе. Корабли проводили учебные маневры уже в виду японских
берегов, отрабатывая новые тактические приемы — например, ночные стрельбы
по прибрежным секторам под прикрытием и при поддержке ночных истребителей.
Однако все это проделывалось скорее забавы ради, вернее, для устрашения. 4
июля, в День независимости, американцы объявили, что на Японию была сброшена
стотысячная тонна бомб. К этому времени многие крупные японские города полыхали
огнем или же были обращены в пепел, а число погибших среди гражданского
населения составило свыше миллиона. «Если Япония будет упорствовать и
дальше, — ультимативным тоном объявил генерал Дулитл, — мы нанесем по
ней удар силами не 2400 бомбардировщиков, как по Германии, а мощью
трехтысячного соединения «летающих суперкрепостей». С учетом подразделений
палубной авиации в распоряжении генерала Макартура теперь насчитывалось более
10 тысяч самолетов.. Оборонительные рубежи противника были подавлены
повсеместно — железное кольцо осады стиснулось вокруг Японии еще плотнее и
крепче. И 17 июля Честер Нимиц торжественно объявил по радио о том, что
«американская тяжелая корабельная артиллерия открыла огонь по стратегическим
объектам городов, расположенных на Хонсю и Хоккайдо, двух крупнейших островах
Японского архипелага, ознаменовав тем самым начало новой эпохи в Тихоокеанском
регионе». Американские моряки наблюдали с палуб кораблей, как сквозь сизую
туманную пелену, затянувшую японские берега, в пасмурное небо поднимаются
столбы дыма и пламени. На море тоже было неспокойно: сильное волнение не
стихало вот уже много дней. Но это ничуть не мешало закаленным в боях и штормах
летчикам регулярно подниматься в воздух и садиться на палубы авианосцев без
малейших осложнений. Словом, четко отлаженный адский конвейер работал без
перебоев. Теперь даже Токийское радио кричало на весь мир, что жизнь японцев
превратилась в сущий кошмар. И чтобы в этом убедиться, достаточно окинуть
беглым взглядом серое, унылое побережье Японии, охваченное от горизонта до
горизонта пламенем незатухающего пожара... 26 июля Соединенные Штаты направили
Японии знаменитый ультиматум, подписанный также Великобританией и Китаем:
«Крупнейшие воздушные, [573] наземные и морские силы готовы обрушить на Японию
последний удар. Использование всей нашей военной мощи, помноженной на
непоколебимость нашего духа, приведет к полному уничтожению территории Японии».
А это, в свою очередь, означало неминуемую гибель всего японского
населения — разумеется, в том случае, если правительство Японии откажется
принять ультиматум.
Итак, боевые действия закончились, а война, тем не
менее, продолжалась. Вернее, то было затянувшееся противостояние, пронизанное
непримиримым духом войны. Ультиматум был сделан 26 июля. Время шло — а
ответа все не было. И тогда великий Белый человек зажег адский светоч. И пламя
его полыхнуло над Землей, угрожая ослепить все человечество.
Примечания
{1} Маршалловы
острова — архипелаг в Микронезии, расположенный в западной части Тихого
океана, к северу от экватора. (Здесь и далее прим. перев.)
{2} Мидуэй —
коралловый атолл в Тихом океане; входит в северо-западную группу Гавайских
островов.
{3} Джалуит —
атолл на юге архипелага Маршалловы острова.
{4} Так обозначается
день начала боевых действий — в зависимости от степени готовности.
{5} Час начала
боевых действий, или наступления.
{6} Куантан —
город на восточном побережье Малайзии.
{7} Высшая награда
ВМС США.
{8} Столица острова
Новая Каледония, расположенного в Меланезии — юго-западной части Тихого
океана и входящего в состав заморских владений Франции.
{9} Лейте —
остров в Филиппинском архипелаге. В период с 24 по 26 октября 1944 года у
южного берега острова состоялась знаменитая битва, в результате которой
американцы уничтожили большую часть японского флота.
{10} Фридрих II
Великий (1712–1786) — прусский король.
{11} Ио —
небольшой островок в архипелаге Кадзан, принадлежащем Японии; в феврале 1945
года в результате ожесточенных боев американские ВМС и ВВС захватили его у
японцев, оборонявшихся «до последнего»; в дальнейшем использовался американцами
как военно-морская и воздушная база для налетов на Японию.
{12} Алеутские
о-ва — архипелаг в северной части Тихого океана, территория США.
{13} Плашкоут —
несамоходное грузовое судно, используемое обычно для перевозки грузов на
верхней палубе, а иногда — людей.
{14} Буквально —
расположенный на полпути.
{15} «Нэн» —
условное обозначение буквы и флага «N» (ВМС).
{16} «Тэр» —
условное обозначение буквы и флага «Т» (Транспортный флот).
{17} Нумеа —
административный центр Новой Каледонии.
{18} Эфате —
остров в архипелаге Новые Гебриды (ныне Республика Вануату), в юго-западной
части Тихого океана, входящей в состав Меланезии.
{19} Тонгатапу —
остров в группе одноименных островов в архипелаге Тонга, в Полинезии.
{20} Самоа (Острова
Мореплавателей) — архипелаг в Тихом океане, в составе Полинезии.
{21} Фиджи —
архипелаг в юго-западной части Тихого океана, в составе Меланезии.
{22}
Санта-Исабель — остров в архипелаге Соломоновы острова, расположенный к
северу от Гуадалканала.
{23}
Эспириту-Санто — остров в архипелаге Новые Гебриды, расположенном к
юго-востоку от Соломоновых островов.
{24}
Санта-Крус — архипелаг в Меланезии, лежащий к востоку-юго-востоку от
Соломоновых островов.
{25} Новая
Британия — самый крупный остров в архипелаге Бисмарка, расположенном в
Меланезии и к северо-западу от Соломоновых островов.
{26} Макин —
самый северный атолл в архипелаге Гилберта.
{27} Эллис —
полинезийский архипелаг, входящий в состав островного государства Тувалу,
расположенного в юго-западной части Тихого океана.
{28} Феникс —
группа коралловых атоллов в составе полинезийского государства Кирибати.
{29} Бейкер —
остров, лежащий к северу от архипелага Феникс.
{30}
Аксельбант — полковой знак отличия за несколько боевых подвигов,
отмеченных в приказе по армии или флоту.
{31} «Линия
Мажино» — система франц. оборонительных сооружений, длиной около 400 километров,
на границе с Германией; была построена в 1929–1934 годах и до 1940 года
постоянно укреплялась.
{32} Имеется в виду
прежнее название Джаяпуры — главного порта и административного центра
провинции Ириан-Джая, на острове Новая Гвинея.
{33} Сампан —
деревянное одномачтовое китайское суденышко.
{34} Самар —
один из крупнейших островов в Филиппинском архипелаге.
{35} Эниветок —
атолл в архипелаге Маршалловы острова.
{36}
Коррегидор — островок, расположенный при входе в Манильскую гавань.
{37} Яп — остров
в составе Каролинского архипелага.
{38} Кавите —
порт на южной окраине Манилы.
{39} Окинава —
группа островов, входящих в состав архипелага Рюкю, расположенного к югу от
японского острова Кюсю.
{40} Формоза —
португальское название китайского острова Тайвань.
{41} Таклобан —
город северо-восточное побережье Лейте.
{42} Сулой —
явление на море, когда сильные приливно-отливные течения, выходя из проливов
или из-за мысов, распространяются веером, образуя пенистые полосы, в которых
движение частиц подобно движению на поверхности кипящей воды. Сулои наблюдаются
также в местах встречи противоположных течений и при ветре против течения,
когда образуются всплески, водовороты и толчеи.
{43} Ныне —
острова Кадзан.
{44} Лусон —
остров в Филиппинском архипелаге.