Франция испытывала серьезные экономические и финансовые проблемы в XVII в.⁽¹⁾ XVIII в., казалось, начинался вполне благополучно для королевского казначейства. Экономический и демографический подъем XVIII в. благотворно сказался на французском бюджете. Государственные доходы увеличились. Так, если в 1726 г. они составляли 181 млн. ливров, то в 1751 г.-285,5, в 1775 г.-377,2, а в 1788 г.-471,6 млн. ливров⁽²⁾. Расходы также возросли, но в первой половине XVIII в. они, как правило, не превышали доходов. Расходы в 1726 г. составили 182,3 млн., в 1751 г.-256,3, в 1775 г.-411,4, в 1788 г. - 633 млн. ливров⁽³⁾. Однако это не свидетельствует о полном здоровье государственных финансов. Уже в XVII в. чрезвычайные доходы стали важнейшей частью доходных статей бюджета. В XVIII в. прямые налоги не превышали 40% всех поступлений. Среди расходов самыми крупными оказались выплаты процентов по займам и покрытие долгов (30% всех расходов в 1726- 1751 гг. и до 40% в 1775-1788 гг.). Дефицит в 1775 г. составил 34,2 млн. ливров при том, что выплаты по долгам достигли 154,4 млн., т. е. их сумма превосходила дефицит почти в пять раз. Государственный долг порождал ежегодные дефициты. К началу правления Людовика XVI долг достиг 1,5 млрд. ливров.

О серьезности положения свидетельствует отчет генерального контролера финансов аббата Террэ молодому королю. Террэ, который в своей деятельности добился определенных успехов и чья оценка, как отмечает Э. Фор, "не лишена объективности", выделил два основных обстоятельства, которые следовало учитывать, чтобы добиться дальнейшего оздоровления финансов: 1. Налоговое обложение доведено до максимума: "Все виды доходов достигли самого высокого уровня", следовательно, уже не остается нормальных и разумных средств, чтобы бороться с дефицитом; 2. Необходимость ослабить налоговое давление, "освободить народ от части налогов, которые его совсем раздавили"⁽⁴⁾.

Новым генеральным контролером финансов король назначил Тюрго, бывшего лиможского интенданта, крупного ученого, обладавшего большим практическим опытом. У Тюрго был план широких реформ, он намеревался даже ликвидировать налоговые привилегии духовенства и дворянства. Тюрго готовил реформу налоговой системы, которая ему представлялась необходимой для экономического -роста страны. Эта реформа требовала создания местной администрации, способной положить конец, глубоко порочной системе сборщиков налогов⁽⁵⁾. Очевидно, что фискальные проблемы подводили к мысли о необходимости изменения политической системы, но столь радикальные планы, разумеется, натолкнулись на сопротивление.

Тюрго планировал сокращение государственных расходов. Три крупные бюджетные статьи той эпохи способны были выдержать значительные и регулярные сокращения: военные расходы, расходы королевского двора и финансового управления в целом. Тюрго удалось улучшить и удешевить работу финансового управления, он даже сумел сократить военные расходы⁽⁶⁾, но с расходами королевского двора ему справиться не удалось. В мае 1776 г. Тюрго получил отставку. Такая же участь постигла его преемника Неккера в 1781 г., когда он, опубликовав отчет о состоянии финансов (прежде Неккер фальсифицировал отчет, скрыв наличие дефицита в бюджете), показал расточительство двора.

В годы войны в Америке, в которой Франция выступила против Англии на стороне ее восставших колоний, государственный долг увеличился более чем вдвое. В 1783 г. доходы составили 505 млн., а расходы достигли 555  млн., 205 из которых шли на-покрытие долга⁽⁷⁾. Положение заставляло правительство маневрировать. Вернулись к планам Тюрго и Неккера. Новый генеральный контролер Калонн предлагал ввести поземельный налог, который бы платили и привилегированные сословия, создать общинные собрания и т. п. Вынести решение этих вопросов на суд собрания нотаблей (1787) королю посоветовал Калонн. Собрание нотаблей отказалось утвердить новый налог, а Калонн был обвинен в злоупотреблениях. Таким образом, привилегированные сословия отказывались признать принцип равенства налогообложения, а без обложения дворян и духовенства решить финансовые проблемы было невозможно. Финансовый кризис, вызванный резко возросшим долгом потерявшего всякий кредит правительства, стал главной причиной кризиса "верхов" накануне революции. Как писал Ф. Фюре, "наконец финансовый кризис Старого порядка принял настоящий размер: это кризис общества"⁽⁸⁾. Финансовый кризис ярче выявил противостояние плативших налоги представителей третьего сословия и привилегированных⁽⁹⁾. Росло недоверие к неспособному решить эту проблему правительству, что нашло свое отражение в наказах Генеральным штатам, которые вынужден был созвать король. Не только наказы третьего сословия требовали проверки состояния финансов, равенства налогов и ликвидации различных привилегий. Дворянские наказы выдвигали требование отменить прежние налоги и заменить их новыми, изменить систему их сбора, ликвидировав откупную систему и прекратив продажу должностей. сборщиков налогов, требовали экономии государственных. средств. Часть дворянских наказов провозглашала принцип равенства как между сословиями, так и между провинциями, областями, городами⁽¹⁰⁾.

Мирабо накануне революции язвительно называл долг национальным достоянием, а Камилл Демулен, уже после того, как революция началась, - "благословенным"⁽¹¹⁾. Современники революции прекрасно видели серьезность финансовых проблем. В 1789 г. перед открытием Генеральных штатов большие надежды связывались с выступлением Неккера, который "должен был, по крайней мере на это надеялись, проникнуть в сердце самых интересных и актуальных вопросов"⁽¹²⁾. Однако надежды не оправдались: Неккер отводил депутатам незначительную роль послушных проводников новых займов и налогов.

Финансовые проблемы сыграли свою роль и в событиях 14 июля. Судя по заметкам одного английского путешественника, 11 июля депутаты были обеспокоены сведениями, что "двор решился освободиться от контроля Собрания, нанести окончательный удар возрастающему сопротивлению народа и отказаться от общественных долгов". Вечером того же. для в театре (представление было отменено из-за отставки Неккера) узнали, как пишет доктор Ригби, "что министерство образовано из более смелых людей. Это министерство решило рисковать всем, чтобы сохранить неограниченную власть двора. Наш образованный спутник M. Dailos сказал: "Мы знаем все, что предполагается потом: завтра будет объявлено банкротство, и повиновение народа утвердится на кончике штыка. Мы знаем планы двора; мы видим военные приготовления..."⁽¹³⁾. Не случайно 13 июля Учредительное собрание торжественно провозгласило, что ужасное слово "банкротство" никогда не будет произнесено⁽¹⁴⁾. Однако именно в ходе революции банкротство произошло и было признано.

Начавшаяся революция не смогла решить сразу все финансовые проблемы. Напротив, финансовый кризис усугубился. В апреле 1789 г. русский посол Симолин в своем донесении из Парижа писал, что "двор и общество заняты в настоящий момент исключительно приготовлениями к созыву Генеральных штатов. По мере того как идут выборы, появляются наказы, и всех теперь объединяет стремление погасить национальный долг, восстановить кредит и уничтожить дефицит. Если это будет сделано, то Франция вскоре же выйдет из всех своих затруднений"⁽¹⁵⁾. Симолин надеялся, что с созывом Генеральных штатов финансовое положение улучшится, наступит прекрасное для монархии время. Надежды эти не сбылись, поскольку депутаты не стали игрушками в деле решения проблем королевского правительства. Созыв Генеральных штатов, провозгласивших себя 17 июня Национальным собранием, стал для абсолютизма роковым.

В сентябре 1789 г. Симолин с раздражением писал об обостряющемся финансовом кризисе во Франции: "Так как со времени революции 12 июля налоги более не собираются, то все источники доходов иссякли, а Национальное собрание бесплодно теряет время вместо того, чтобы заняться воссозданием доверия и кредита и восстановлением финансов. При виде всего, что происходит, невольно думаешь, что Генеральные штаты были собраны только для разрушения государства"⁽¹⁶⁾.

Фискальная система была, действительно, парализована уже в 1789 г. Страна требовала налоговой и широкой финансовой реформы. Однако все предложения о ликвидации налоговых льгот дворянства и духовенства и до созыва Генеральных штатов, и в первые дни их работы отвергались. Чтобы сдвинуть вопрос с мертвой точки, потребовалось решительное вмешательство народных масс. Но, приняв решение о необходимости налоговой реформы, законодатели до завершения ее подготовки оставили изжившую себя старую систему. В итоге казна уже в 1789 г.недополучила более100 млн. ливров, а в 1790-1791 гг. (за два года) все доходы составили всего лишь 700 млн. ливров⁽¹⁷⁾. "Налогоплательщики после декларации 4 августа и даже раньше не платили больше ничего или почти ничего; "барьеры страны габели" были уничтожены, агенты фиска бежали, а их жилища были разграблены и сожжены, повсюду была организована вооруженная контрабанда, капиталы испарились, эмиграция увлекла большую их часть; наконец, в казне осталось менее 20 млн."⁽¹⁸⁾. Старые налоги, которые должны были просуществовать до конца 1792 г., крестьяне отказывались платить, а роль сборщика налогов часто была опасной⁽¹⁹⁾.

Для покрытия торжественно признанного Учредительным собранием государственного долга была создана Чрезвычайная касса. Сборщики налогов в дистриктах законом 22 апреля 1790 г. были ответственны перед Чрезвычайной кассой за два важнейших источника доходов: национальные имущества (конфискованные имущества короны, церкви и эмигрантов) и патриотическое обложение. С начала 1791 г. они должны были посылать в Чрезвычайную кассу все реализованные фонды. "Мы знаем,-отмечал Ф. Бриффо,-что с этого времени налоги давали мало или даже отсутствовали; Чрезвычайная касса выдерживала, таким образом, большинство национальных расходов"⁽²⁰⁾.

Особенно тяжелым стало положение после вступления Франции в апреле 1792 г. в войну с европейскими державами, требовавшую огромных расходов (хотя один из лидеров жирондистов Бриссо заявлял, что война необходима для восстановления финансов, "ибо именно Кобленц бьет по нашим чрезвычайным доходам, поглощает драгоценные ресурсы ассигнатов. Война нужна, чтобы восстановить общественный кредит")⁽²¹⁾. С начала 1792 г. декрет предоставил в распоряжение военного министерства сумму в 20 млн., чтобы содействовать первым военным приготовлениям⁽²²⁾. С 22 июля, дня объявления "Отечества в опасности", - уже все средства шли на оборону⁽²³⁾. С этого времени комиссары казначейства менее всего "тревожат" сборщиков налогов по поводу ординарных налогов, поступление которых фактически прекратилось, но требуют ускорить получение и отправку в Париж чрезвычайных средств. Амело, глава Чрезвычайной кассы, 28 сентября 1792 г. "от имени Отчизны" призывал удвоить рвение и активность в деле организации распродажи фонда национальных имуществ⁽²⁴⁾.

Декретом 31 декабря 1792 г. Чрезвычайная касса была ликвидирована, однако Амело продолжал выполнять свои функции как "управляющий национальным доменом", именно перед ним должны были отчитываться сборщики⁽²⁵⁾. Реорганизация Чрезвычайной кассы в Управление национальных имуществ является свидетельством отсутствия других доходов и фактически означала отказ от ликвидации долга.

Таким образом, в ходе революции финансовое ведомство оказалось в гораздо более тяжелом положении, чем то, с которым не смогли справиться руководители королевского правительства. Для решения сложных проблем пришлось прибегнуть к средствам ранее неизвестным. Революция пробудила творческие силы народа, привела к власти людей смелых, решительных и, безусловно, компетентных. В буржуазной историографии господствует представление о беспомощности революционных руководителей финансового аппарата, об отсутствии сколько-нибудь выдержанного курса, целенаправленной политики в области финансов. Вероятно, это мнение основывается на том обстоятельстве, что революция не смогла погасить государственный долг, что ассигнат, основная революционная валюта, потерял свою стоимость. Но ведь дело в том, что первейшей задачей казначейства стало финансирование революционной войны. Победы над внутренней и внешней контрреволюцией являются доказательством эффективности финансовой политики революции⁽²⁶⁾.

Ассигнат оказался единственным источником получения средств в условиях отсутствия обычных доходов и малой эффективности чрезвычайных. Революция получила тяжелое финансовое наследие, которое было усугублено в первые годы революции новыми проблемами, поэтому и прибегла к "эмиссионному обложению". Французская революция создала новую финансовую систему, которая заключалась в увеличении количества циркулирующих денежных единиц (привычной расценки) без соответствующего внедрения в оборот каких-либо реальных ценностей. При этом разница между прежним и новым количеством денежных знаков (и в конечном счете соответствующая ей часть товарной массы) и составляет доход государства, извлекаемый таким государственным аппаратом⁽²⁷⁾. В 1792-1794 гг. ежегодно ассигнат обесценивался на 21-29%. Норма обесценивания - показатель той доли реальных ценностей, которые государству удавалось выкачать при помощи эмиссионного обложения⁽²⁸⁾. Инфляция приносила государству доход. С внешними проявлениями инфляции, с падением стоимости ассигната вели борьбу, поскольку от этого, среди прочего, зависела возможность дальнейшего использования такого "налога-оборота". Были введены максимальные цены на предметы первой необходимости, объявлена борьба со спекуляцией, закрыта биржа и запрещена торговля ассигнатом, который стал единственной валютой Республики.

Следует отказаться также от тезиса об отсутствии определенной политики в области финансов. Камбон, как считают А. Собуль и В. Г. Ревуненков, "энергично и целенаправленно проводил политику инфляции"⁽²⁹⁾. Деятельность Комитета финансов была эффективной и целенаправленной. Она была направлена на защиту завоеваний буржуазной революции. Здесь сложилось два вектора сил: давление буржуазии и народное движение, которое навязывало Конвенту многие решения и проводило самостоятельный курс.

Вернемся к вопросу о государственном долге. В условиях тяжелейшей борьбы с внутренней и внешней контрреволюцией руководители Конвента сделали все возможное для сохранения государственного кредита. Прежде всего надо отметить запись долга в Большую книгу в 1793 г. Камбон, проведя эту запись, значительно сократил саму сумму долга, поскольку существовали определенные препятствия для кредиторов⁽³⁰⁾. Государством был признан долг на 4 млрд, в то время как до революции долг уже достигал 4,5 млрд. Камбон облегчил финансовые операции, унифицировав разные виды долговых обязательств. Причем унификация была "экономна": до революции ежегодно на выплату ренты и погашение долгов расходовалась сумма в 10% государственного долга, теперь каждый кредитор мог получать 4%. Буржуазный историк Р. Стурм выражал недовольство этим: "Вот чего дождались рантье от создания Большой книги в 1793 г.: налога на свои неполученные проценты!"⁽³¹⁾ Однако характер записи вовсе не свидетельствует об антикредиторской и .антибуржуазной сущности финансовой политики революции. .Размежевание шло по политическому, а не по социальному признаку. Не были записаны в книгу все казненные, эмигрировавшие, ушедшие в вандейские леса или подполье. Это были отнюдь не одни буржуа. С другой стороны, все, сохранившие верность Республике, получили возможность записаться. Сам факт нового признания долга служил интересам кредиторов.

Война с внешней и внутренней контрреволюцией поставила перед революционной Францией серьезные финансовые проблемы. Главным источником финансирования войны стал ассигнат. В социальном плане эмиссионное обложение, т. е. выпуск ничем не обеспеченных бумажных денег, является наиболее тяжелым и несправедливым. Необходимые государству средства в этом случае изымаются в результате падения стоимости ассигпата. Инфляция ударила прежде всего по людям, жившим на жалование: рабочим, слугам, чиновникам. Эмиссионное обложение, как показал С. А. Фалькнер, оказалось прогрессивно-подоходным, заостренным против бедных⁽³²⁾.

Однако санкюлоты были убеждены, что издержки войны должны покрыть богачи. Выражая это народное настроение, комиссар секции Монблан А. Марешаль говорил осенью 1793 г.: "В нашей секции имеются богатые и подозрительные, мы арестуем их и, если нужно, обложим революционным налогом в 100.000 экю"⁽³³⁾. Идея принудительного обложения или принудительного займа принадлежала не якобинцам. Еще в самом начале революции (во время министерства Неккера) в общей форме уже высказывалась идея принудительного миллиардного займа, но тогда она успеха не имела. Лидер "бешеных" Жак Ру 9 марта 1793 г. в секции Гравилье выдвинул предложение "займа у богатых". Таким образом, именно революционное творчество французского народа привело к жизни идею чрезвычайного займа.

В департаменте Эро, снаряжая весной 1793 г. по требованию комиссара Конвента 5 тыс. человек, предприняли по собственной инициативе реализацию принудительного займа в 5 млн. ливров среди имущего населения, "уклоняющегося от активной поддержки революции". В докладе Конвенту 27 апреля 1793 г. о. событиях в департаменте высказывалось такое соображение: "Если бы все департаменты провели у себя такие займы, то ассигнационное обложение было бы существенно уменьшено, а это необходимо повлекло бы, между прочим, и понижение цен на средства существования"⁽³⁴⁾. Эта идея увлекла левое крыло Конвента. Ж.-П. Марат призывал "давить, выжимать губку"⁽³⁵⁾. 7 мая 1793 г. местная администрация получила инструкцию проводить на местах принудительные займы. Действительно, с этого времени чрезвычайные обложения, реквизиции стали неотъемлемой частью политической практики Французской революции. Такого рода доходы казначейства (а точнее, облегчения расходной части бюджета) были значительны, но, став регулярной провинциальной практикой, точно неопределимы.

В Париже широко применялись обложения, за счет полученных средств эбертистская Коммуна проводила свою социальную программу. Зимой 1792/93 г. Парижская коммуна постановила, взыскать с богатых единовременный прогрессивный налог в 12 млн. ливров на военные нужды. Если доход главы семейства доходил до 1500 ливров и приходилось по 100 ливров на каждого другого члена семьи, то такой доход признавался "необходимым" и как таковой освобождался от налога. Только те доходы, которые были свыше этого "необходимого", считались "избытком" и подлежали обложению налогом: 30 ливров-с "избытка" в 2 тыс. ливров; 50 ливров-с избытка от 2 тыс. до 3 тыс. ливров. С избытка в 50 тыс. взималось 20 тыс. ливров⁽³⁶⁾.

Однако уже в конце 1793 г. Конвент постарался ограничить активность и самостоятельность народного движения и в области реквизиционной политики. Законом от 4 декабря, в то же самое время, когда были распущены провинциальные революционные армии, проводившие реквизиции хлеба в деревне, было установлено, "что никакой набор в вооруженные силы, никакой налог, никакой принудительный или добровольный заем не могут быть произведены иначе, как в силу декрета". Даже налоги, вводимые комиссарами Конвента, нуждались в вотировании⁽³⁷⁾. "Это значило,-пишет В. Г. Ревуненков,-что ни Парижская коммуна, ни другие местные органы власти, ни даже комиссары Конвента не могли уже самостоятельно устанавливать местные налоги на богатых, как это делалось раньше"⁽³⁸⁾. Вскоре местные налоги были вновь разрешены. Окончательно реквизиционная практика была осуждена после гибели эбертистов, такие налоги были запрещены 9 апреля 1794 г.

20 мая 1793 г. Д.-В. Рамель, ближайший помощник председателя Комитета финансов Конвента Ж. Камбона, внес на рассмотрение Конвента проект чрезвычайного принудительного займа. Заседание проходило очень бурно⁽³⁹⁾.

Рамель от имени Комитета финансов предложил перейти к прогрессивному обложению. Предполагалось освободить от обложения тех, чей доход был менее 600 ливров; те, кто имел 1,6 тыс., должны были бы платить 50 ливров, те, кто имел 2,6 тыс.,-110 ливров, 3,6 тыс.-180 ливров и т. д. Малларме поддержал идею прогрессивного налога, "поскольку он уже декретирован" в принципе, но выступил против предоставления местным властям права его проведения: "Нельзя заставить богатых платить, если им не гарантируется охрана законов... Я прошу вас декретировать, что все налоги могут взиматься с граждан только на основании изданного Конвентом закона"⁽⁴⁰⁾. Монтаньяр Малларме, поддерживая идею прогрессивного, обложения, предлагал запретить местные налоги.

Камбон согласился с тем, что налог нужен, причем взимаемый на основании закона. Он заявил, что есть люди, являющиеся врагами Республики. Патриоты департамента Эро решили, что несправедливо, когда многие граждане бросают свою торговлю и собственность, чтобы защищать Родину, а другие - нет, и обложили последних принудительным займом. "И я хотел бы,-заявил Камбон,-чтобы Конвент, подобно департаменту Эро, декретировал гражданский заем в размере одного миллиарда, который падал бы на эгоистов и на людей, равнодушных к Революции. Ассигнаты ведут против нас разорительную войну; пусть же этот гражданский заем в 1 млрд. повлечет за собой возвращение ассигнатов и, кроме того, привяжет всех этих граждан к Республике, так как всем подписчикам этого займа будет выдана расписка, которая будет приниматься в уплату при покупке земель эмигрантов. С помощью этой меры мы сможем оказаться в состоянии справиться с огромными расходами этой войны и победить австрийцев и англичан... Не забудем, граждане, что мы израсходовали в предыдущем месяце 270 млн на военные расходы"⁽⁴¹⁾. Как записано в протоколе, выступление Камбона было встречено "взрывом аплодисментов". С различными оговорками предложение Камбона было поддержано Тюрио, Тюрро, Женисье. Жирондист Ланжюине тоже вынужден был поддержать "патриотическое, мудрое и справедливое предложение Камбона", однако он заявил, что не следует говорить "должны платить богачи и аристократы, а санкюлоты платить не будут", поскольку некоторые санкюлоты богаче, чем сами богачи. Выступление жирондистского депутата вызвало "ропот"⁽⁴²⁾.

В этом выступлении Верньо говорил о том, что этот принудительный заем является посягательством на собственность, на которое нация имеет право только в случае крайней необходимости. .. "Но ведь Комитет финансов постоянно докладывал и опубликовывал, что наши военные ресурсы более чем достаточны? .. Разве при таких обстоятельствах мы имеем право решиться на проведение такого займа или, вернее, на такое посягательство на частную собственность? Разве в том положении, в котором мы находимся, этот налог не становится несправедливым и возмутительным актом тирании?" Верньо далее говорит, что этот налог уничтожит обычные источники доходов, он подорвет доверие, являясь как бы сигналом крайней опасности. "Пусть нам не говорят, что это не налог... это ненужное притворство". "Учредите этот налог,-заканчивает Верньо,-этим вы затрудните наши платежи, прекратите продажу национальных имуществ, заглушите всякое соревнование, уничтожите все источники, питающие торговлю, и заставите безвозвратно удалиться тех, кто хотел поселиться на нашей государственной земле"⁽⁴³⁾.

К вопросу о займе вернулись 22 июня по требованию Женисье, который заявил, что опасно оставлять общественное мнение в неведении, так как "богатые, враги революции, говорят бедным, что они не будут исключены из этого займа и тем самым настраивают их против революции"⁽⁴⁴⁾.

Реаль от имени Комитета финансов предложил собирать заем с "обильных" доходов в возрастающей прогрессии. "Обильные" доходы определялись в докладе Реаля в пределах 3 тыс. ливров для отца семейства и 1,5 тыс. холостого. Если доход превосходил 10 тыс. в год, то определялся как "излишний" и весь должен был идти в заем (доходы ниже 3 тыс. для семейных к 1,5 тыс. для холостых освобождались от займа)⁽⁴⁵⁾.

Доклад Реаля вызвал жаркое обсуждение. Многие депутаты призывали к осторожности в использовании такого опасного средства как принудительный заем. Камбасерес заявил, что не должно быть "рекламаций", "возложить заем на средние состояния-значит породить новых врагов революции"⁽⁴⁶⁾. Женисье напомнил, что заем декретировали для того, чтобы получить-1 млрд. и предложил обложить не доходы, а капитал ("Я должен удостоверить Конвент, что, если вы не обложите капитал, вы этой суммы не получите в национальную казну"). Малларме выступил против предложения Женисье, поскольку оно противоречит неприкосновенности "торжественно провозглашенного" принципа неприкосновенности земельной и коммерческой собственности". Принимается декрет, что облагается не капитал, а доходы. Причем по предложению Жанбона Конвент довел цифру "необходимого", необлагаемого займом, до 6 тыс. холостых и 10 тыс. для отцов семейств⁽⁴⁷⁾. Напомним, что Парижская коммуна предлагала не облагать займом имеющих ниже 2 тыс. ливров годового дохода. Таким образом, Конвент собирался освободить от займа значительные категории имущих. Однако вскоре выяснилось, что в финансовом отношении заем окажется малорезультативным. 19 августа 1793 г. Рамель заявил, что принудительный заем на условиях декрета 22 июня принесет 200 млн.

8 первоначальный проект были внесены изменения, в силу которых это мероприятие из "займа у богатых" фактически превратилось во всеобщее обложение, не затрагивавшее лишь прожиточный минимум, который снизился с 6 тыс. до 1 тыс. для одиноких, для семейных с 10 до 1,5 тыс. ливров. На каждого члена семьи оставлялась также еще одна не облагаемая займом тысяча ливров дохода. Такое понижение прожиточного минимума обосновывалось Рамелем тем, что в противном случае при общей сумме национального дохода в 3 млрд. заем даст не более 200 млн., ибо налоговые реестры показывают, что половина всех доходов падает на граждан, имеющих менее 1 тыс. в год; из остальной половины 2/3 приходятся на доходы ниже 6 тыс. ливров, не подлежащих обложению займом по декрету 22 июня. Облагаемая сумма в 1/6 национального дохода, т. е. в 500 млн. ливров, должна была еще значительно сократиться, так как первоначальный уровень доходов для семейных был установлен в 10 тыс.⁽⁴⁸⁾

Покрытие принудительного займа должно было проходить тремя ежемесячными взносами: в декабре 1793 г., январе и феврале 1794 г. Заем был беспроцентным, погашение должно было начаться через два года после окончания войны. Заемные квитанции должны были приниматься в уплату за национальные имущества (обещание покрыть заем никогда выполнено не было)⁽⁴⁹⁾.

Принудительный заем 1793 г. явился единовременным чрезвычайным общеподоходным налогом. "С финансовой точки зрения,- пишет С. А. Фалькнер,-отвлекаясь от совершенно эфемерной возможности погашения займа наличностью в будущем, .вся операция сводилась, таким образом, к тому, что занимаемые принудительно ассигнаты конвертировались в условные денежные знаки со специальным предназначением оплаты национальных земель и с лишением их циркуляторных свойств ассигната по отношению ко всем иным сделкам. Принудительный заем превращался, таким образом, в способ ускорения реализации имуществ, служивших фондом обеспечения ассигната и в средство окончательного погашения части циркулирующей ассигнационной массы"⁽⁵⁰⁾. Квитанции взносов могли переходить лишь по наследству или по решению суда.

После создания Большой книги в покрытие принудительного займа принимались наряду с ассигнатами дубликаты квитанций добровольного займа, что смягчало условия проведения чрезвычайного принудительного займа. Напомним, что запись в Большую книгу была проведена раньше, чем началось размещение принудительного займа 1793 г. "Тем самым принудительный беспроцентный заем незаметно превращался в процентный, и строго персональный беспередаточный характер расписок в уплате принудительного займа заменялся правом передачи и продажи расписок займа добровольного. Ибо операция покрытия принудительного займа всегда могла быть произведена двумя этапами с предварительной подпиской на заем добровольный путем зачисления наличности в счета ,,Большой книги""⁽⁵¹⁾. Камбон заявил, что этим "мы хотим дать добрым гражданам в руки средство избавиться от принудительного займа"⁽⁵²⁾. Принудительный характер был фактически выхолощен.

Как пишет П. А. Кропоткин, "в материальном отношении принудительный заем оказался вполне неудачным"⁽⁵³⁾. Действительно, по данным Р. Арно, налог дал лишь около 18% ожидавшихся поступлений⁽⁵⁴⁾. Однако сумма в 180-200 млн. ливров была фантастической для сборщиков ординарных налогов. Комиссары казначейства особо напоминали сборщикам о значении, которое придавалось успеху этой операции. Однако в дистрикте Эвре, по которому есть полные данные, как и в других дистриктах, к концу II г. оставались неоплаченными огромные суммы: 408 тыс. ливров из 636 тыс., которые должны были собрать в Эвре⁽⁵⁵⁾. Причем, обращая внимание на общую неудачу займа, следует особо выделить, что "богатые не платили"⁽⁵⁶⁾.

Эмиссионная политика имела своим результатом инфляцию,. которая вносила в проблему долга новые нюансы. Инфляция официально не признавалась.. Камбон, выступая в Конвенте,. давал противоречивые данные. Неоднократно он говорил о достаточном количестве денег в казне, заявлял, что "финансы Республики находятся в самом цветущем положении, так что можно сказать утвердительно, что более нет необходимости в их исчислении"⁽⁵⁷⁾. В других случаях, когда необходимо было получить разрешение на выпуск новой партии ассигнатов, депутаты узнавали о том, что в казне не хватит денег и на три дня. Полными. данными, видимо, не располагали и сами члены Комитета финансов. Кроме того, скрыв истинные размеры эмиссии и инфляции, Камбону удалось несколько замедлить темпы падения стоимости ассигната.

Падение стоимости ассигната вносило серьезные трудности в кредитные операции. Должники оказывались в чрезвычайно выгодном положении. Причем не только должники государства могли использовать падение курса ассигната и, задержав расчет, использовав рассрочку, добиться фактического снижения долга (стоимости национальных имуществ). То же самое происходило в частных сделках. Так, например, солдат-доброволец Жоликлер 16 жерминаля III г. в письме матери жаловался па своего командира: "Теперь мне возвращают их, когда они ничего не стоят, ибо 40 ливров не стоят и 5. Видите, как честно расплачиваются с долгами"⁽⁵⁸⁾.

Жанбон Сент-Андре поставил вопрос об урегулировании частных кредитных сделок и указал схему решения, которая была осуществлена в дальнейшем. Жанбон заявил 17 мая 1795 г., что причина трудностей-в недоверии к ассигнату, а основанием этого является несправедливость. "нужно провести меру всеобщую, применимую ко всем. Я желаю, чтобы Конвент установил сначала основоположный принцип для общественных и частных сделок; и чтобы затем он поставил в порядок дня большой вопрос о том, не следует ли выработать лестницу постоянной и неизменной ценности, согласно которой должны исполняться все сделки"⁽⁵⁹⁾. Через десять дней по докладу Дефермона была установлена лестница согласований.

Предлагались изменения в налоговой системе. Некий Морис предлагал учитывать при сборе налогов падение стоимости ассигната. Бертран в петиции, переданной Конвентом Комитету законодательства 6 июля 1795 г., настаивал на отсрочке всех погашений долгов частных лиц впредь до вотирования "способов предотвращения гибели кредиторов"⁽⁶⁰⁾. От имени этого Комитета Савари 13 июля предложил закон, который и был принят, запрещавший досрочную выплату долга и приостановил возмещение капитальных сумм всех долгов ("рент"), созданных до 1 января 1792 г. Однако под давлением заинтересованных в противоположном Конвент через несколько дней отменил свое решение.

Совет Пятисот восстановил и распространил на все операции конвентовский закон от 13 июля 1795 г., "принимая во внимание, что он обязан остановить распространение тех покраж,. которые недобросовестные должники ежедневно производят у своих кредиторов"⁽⁶¹⁾. В 1796 г. ассигнаты были обменены на; территориальные мандаты, которые в течение 3 месяцев потеряли свою стоимость. Вновь встал вопрос о старых долгах. Он был решен в пользу кредиторов, которым возвращались полностью суммы, помимо обычных процентов, не затронутые инфляцией. "В результате,-пишет С. А. Фалькнер,-кредит оказывался формой бронирования соответствующих ценностей от всякого влияния на них эмиссионного обесценивания валюты, как формы принудительного финансирования государственных операций"⁽⁶²⁾. Вся тяжесть изъятия бумажных денег падала на должников.

Положение было таково, что было ясно: казна выплатить долг не в состоянии. Бывшие кредиторы получили солидную компенсацию и более благодушно смотрели на возможность банкротства. Но к этому неизбежному средству прибегнуть не решались. В V г. Вилье предложил признать то обстоятельство,. что государство-банкрот. И лишь в следующем VI г., как отмечает Ж. Фашан, констатация бюджетного дефицита в 172 млн. побудила решиться на этот шаг⁽⁶³⁾.

Положение казначейства было усугублено переходом на золотую монету. Она никогда полностью из частного обмена быть вытесненной не могла. М. А. Смирнов считает, что звонкой монеты во Франции к 1796 г., моменту аннулирования бумажных денег, насчитывалось 1-1,5 млрд. ливров⁽⁶⁴⁾. Этого было вполне достаточно для рынка, но государство опиралось в своей финансовой политике на бумажные деньги. Они были главным источником финансирования войны, именно ассигнатами население платило налоги, чрезвычайный заем, расплачивалось за национальные имущества. Государство получало ассигнаты по их нарицательной стоимости, а вот необходимые товары и услуги часто приобретало по их рыночной расценке. Золото ушло на международную. торговлю, выплату жалования в армии, которая до 1 января 1793 г. производилась монетой. В казначействе были только бумажные деньги, которые деньгами быть перестали.

Наконец, 30 сентября 1797 г. был принят закон о консолидированной трети, известный как "банкротство Рамеля". По этому закону предполагался прием 1/3 долга наравне с металлическими деньгами. Остальные 2/3 всякого долгового обязательства не получали такого признания и погашались бонами на предъявителя, которые могли служить для приобретения национальных имуществ. Но и эти решения остались лишь благим пожеланием погасить хотя бы отчасти долг. "Боны 2/3" потеряли 97% своей стоимости (!), право оплаты ими было сведено на нет, поскольку их принимали только за постройки, но не за землю. Только при Консульстве, когда финансовое положение упрочилось, эти: боны обменяли на рентные обязательства (5 франков ренты на 2000 ливров бонами)⁽⁶⁵⁾. Таким образом, эта, большая, часть долга была погашена в 0,25% ее первоначальной стоимости.

Консолидированная треть должна была составлять 58 млн. Фактически зарегистрированных рент было лишь 40216 тыс., ибо часть была раньше принята в уплату или конфискована как имущество эмигрантов⁽⁶⁶⁾. Но и эти суммы не могли быть уплачены полноценным металлом и были заменены "бонами недоплаты", которые принимались лишь в уплату налогов. Рента упала с 20 до 6%.