Часть вторая
Прикомандированный к ВВС Великобритании

Эскадрилья «Сити оф Глазго»

28 сентября 1943 года. Я покинул Биггин-Хилл с тяжелым сердцем, оставив эскадрилью «Эльзас», с которой я принял мои первые сражения и где я встретил товарищей, чей патриотизм, решительность и сноровка в бою вселяли в меня гордость за мое французское происхождение.

Как только грузовик проехал караульное помещение, я увидел, что флаг Франции, развевавшийся напротив зоны рассредоточения, скрылся за деревьями.

Предупрежденный Жаком, я избавился от большей части моего снаряжения. Но тем не менее, я был, как обычно, перегружен: чемоданы, парашютная сумка, которая, казалось, была набита свинцом (проклятый парашют и его маленький ялик, казалось, весили тонну!), ремень для револьвера и подсумок, жилет Ирвина. Путешествующие с любопытством смотрели на меня, пока я стоял на платформе в ожидании своего поезда.

В Ашфорде меня подобрал грузовик и спустя несколько минут я оказался на 125-м аэродроме.

Жак представил меня. Я встретил очаровательную банду воздушных пиратов, состоящих в 602-й эскадрилье «Сити оф Глазго», — шотландцы, [67] австралийцы, новозеландцы, канадцы, один бельгиец, два француза и несколько англичан.

Ведущим самолетом эскадрильи был ирландец Майк Бейтаг с розовым мальчишеским лицом, большой любитель выпить, отличный пилот и хороший командир.

Оба командира авиазвена были феноменальными людьми, каждый по-своему. Командир авиазвена «А» в рекордное время сделал себе карьеру от сержанта до капитана авиации благодаря лишь напористости и мужеству. Огромного роста, сильный, как бык, он всегда ухмылялся, показывая редкие зубы. Его звали Билл Лауд. Другой, Макс Сатерленд, был типичным продуктом английского частного привилегированного учебного заведения; в прошлом он был чемпионом по боксу, служил в лондонской полиции. Я должен был быть в его звене. Хороший парень, немного незрелый, подверженный переменам настроения, проявлявший как сильное упрямство, так и чрезмерное добродушие. Тем не менее отличный летчик, очень опытный и храбрый, как лев. Мы быстро подружились.

После Биггин-Хилла, с его удобствами и его особым статусом первой в мире базы истребителей, 125-й аэродром произвел впечатление довольно провинциального. Но в нем царила атмосфера дружелюбия и веселья, где не думали о завтрашнем дне. Эскадрилья 602-я была одной из самых ярких звезд в «Битве за Англию», но отошла на вторые позиции за последующие два года. Она была одним из первых подразделений, которое перевели в тактические военно-воздушные силы, и в течение нескольких месяцев снова завоевывала добрую славу, находясь под командованием энергичного Бейтага. Военно-воздушные силы Великобритании в тесном взаимодействии с сухопутными войсками должны были предоставить подразделения, чтобы [68] поддержать вторжение па европейский континент. Для этой цели 602-я эскадрилья в числе десятков других была вовлечена в интенсивный процесс подготовки: атака с земли, обстрел пулеметным огнем, тактическая разведка, бомбометание с пикирования и т. д.

Наконец эти подразделения послали на аэродромы для завершения их тренировок. В течение четырех месяцев летчики жили в палатках, обучаясь пополнять запасы топлива и вооружения, маскировать свои самолеты и защищать их с пистолетом-пулеметом Томпсона, то есть вести практически настоящую «десантно-диверсионную» жизнь.

Производя операции с аэродромов, подобных тем, которые инженеры построили бы за несколько часов (два-три луга, соединенные взлетно-посадочной полосой с помощью разостланной на земле стальной сетки), эскадрильи 602-я, 132-я, 122-я, 65-я и некоторые другие участвовали также в наступлении ВВС Великобритании. Оснащенные «Спитфайрами-VD» с укороченными крыльями, эти эскадрильи выполняли задачи непосредственной поддержки «марадеров», «митчеллов» и «бостонов»

Аэродром 125-й поделили: 602-я эскадрилья, другое летавшее на «спитфайрах» подразделение — 132-я эскадрилья «Сити оф Бомбей» под командованием командира эскадрильи Колоредо-Мэнсфилда и противотанковая эскадрилья «Харрикейи» № 184. Аэродром находился на песчаной косе Данджнесс. Это было довольно красивое место, особенно в солнечном сентябре.

Наши палатки стояли во фруктовом саду. Атмосфера была восхитительной, как в кемпинге или на пикнике. Мы объедались огромными, сочными яблоками, лишь высунув руку из палатки. Они, возможно, были не вполне зрелыми, но свежий воздух [69] и энергичное переваривание позволили нам выжить без каких-либо недомоганий. Мы ели на улице или, когда шел дождь, в казармах, где все летчики собирались вместе. У меня не было ни котелка, ни «утюгов», поэтому я брал их у Жака.

Фактически я также жил в его палатке, которую мы делили с бельгийцем Джемом Осте и совершенно очаровательным англичанином, которого звали Джимми Келли, — он стал одним из моих лучших друзей. Он гневно кричал всякий раз, когда кто-нибудь начинал говорить на французском языке. Мы спали на походных кроватях и мылись в реке — вода была очень холодной, поэтому мы старались мыться как можно реже.

Большой проблемой было освещение. Свечи были очень опасны из-за сена, настланного на земле. Из резервов ВВС нам выдали фонари типа «летучая мышь», но они никогда не работали. Когда были спички, не было фитиля. Когда с огромным трудом доставали фитиль (обычно добытый в соседней палатке), не было парафина. А когда мы, наконец, собрали все необходимое и зажгли с величайшей осторожностью, вспыхнуло пламя, после чего последовали паническое бегство и борьба с огнем вместе с пенными огнетушителями. Вся палатка получила разнос от командира эскадрильи, и под конец мы довольствовались огнем зажигалки и светом звезд.

По утрам нас будил солдат с канистрой кипящего чая, производя столько шума, что через пять минут все были на ногах и стремглав мчались босиком по траве с кружками в руках. Затем с более или менее непромокаемыми брезентовыми ведрами, очень небрежно вымытыми, мы шли набрать в реке воды, надевали грязное походное обмундирование и летные ботинки, обматывали шарфы вокруг шеи и галопом неслись в столовую [70] за яичницей с беконом, чашкой кофе и куском хлеба, испеченного на близлежащей ферме.

Затем следовала безумная езда на 12 джипах по аэродрому, опасно цепляющихся один за другой, езда на максимальной скорости по полям, перепрыгивание через канавы и разрушение изгороди.

Мы быстро убирали с аэродрома маскировочные сети, разогревали и проверяли двигатели и готовились для тренировочных полетов.

Такой была повседневная жизнь в моей новой эскадрилье.

«Обрезанный, укороченный, загнанный» — великолепное описание «Спитфайра-VD», придуманное большим юмористом эскадрильи Томми Томмерсоном.

«Обрезанный» — из-за его обрезанных крыльев. Для того чтобы увеличить скорость и маневренность, инженеры Виккерса укоротили крылья «спитфайра» приблизительно на 1 метр 23 сантиметра, гармонично закруглив овал.

«Укороченный» — из-за его двигателя «Мер-лин-45М». Это был «Мерлин-45», «роллс-ройс», турбина с компрессором наддува, уменьшенная в диаметре, что позволяет мощности упасть ниже 3000 футов, от 1200 до 1582 лошадиных сил. Так как объем воздуха в компрессоре наддува значительно уменьшили, кривая мощности быстро упала от 8000 до 12 000 футов, имея лишь около 500 лошадиных сил. Кроме того, эти двигатели, искусственно вырабатывавшие до 18 форсажей, имели очень короткую жизнь.

«Загнанный» — не требует разъяснений. Это слово выражало общее мнение летчиков о «Спитфайрах-VD». Очень быстрые на уровне земли или моря (350 миль в час подъем вверх и полет на [71] одинаковой высоте), они становятся неуклюжими на высоте 10 000 футов — высоте, на которой приходилось вести операции, выполняя задачу прикрытия. Эти квадратные крылья также значительно умаляли основное преимущество «спитфайров» — способность делать крутой поворот.

Эти машины не вызывали у пас особого доверия, — чувство, которое было более или менее подтверждено фактом, что корпус самолета служил около 300 часов, и то с большим трудом, а мотор 100–150 часов. Пересекать Канал туда и обратно дважды в день на одномоторном самолете подобного типа — не всегда привлекательно! И в довершение ко всему малокалиберная автоматическая пушка вмещала лишь 60 снарядов каждая (в отличие от 145 на «Спитфайре-IХ»!).

«Фокке-Вульфы-190» значительно превосходили «Спитфайры-VD», поэтому можно представить мой очень сдержанный энтузиазм, когда Сатерленд сообщил мне, что нам нужно совершить еще пять или шесть полетов на «Спитфайрах-VD» до прибытия наших совершенно новых «IX-B».

Дело «Манстерленда»

Немцы во время войны довели свое упрямство до уровня национальной ценности. Когда провидение добавило удачу этому качеству, возникли некоторые ситуации, которые не поддавались логике. «Манстерленд» конечно же запомнится потомкам как символ тевтонского упрямства, а также британского упорства, если уж на то пошло.

«Манстерленд» — быстрое ультрамодное грузовое судно водоизмещением 10 000 тонн, оснащенное турбинным двигателем, работающим на керосине. Оно неожиданно появилось в центральноамериканском [72] порту и предназначалось для Японии. Там в судно погрузили драгоценный груз — резину и редкие металлы, а затем оно снова спокойно пошло в Германию.

Фортуна улыбается храбрым, и благодаря ряду невероятных обстоятельств судну удалось пройти через воздушный и морской патрули и приплыть в Брест. Его сразу же сфотографировали, и спустя три часа 24 «тайфуна» бомбили его с пикирования. Тем же днем в районе 18 часов его атаковали 32 «митчелла» с сильным прикрытием, но без существенных результатов.

Ночью на полной скорости оно направилось в Шербур, и по прибытии в порт его сфотографировали. Изучение отпечатков негатива показало, что все было готово для его разгрузки. На рассвете три корабля с зенитной артиллерией из Гавра и два из Сент-Мало отвели якорь в Пеле, а большое освещение и тяжелая зенитная артиллерия были уже наготове.

Чрезвычайно неблагоприятные метеорологические условия привели к провалу рейда, запланированного приблизительно на 8 часов утра.

С подобного рода проблемой трудно справиться без средних бомбардировщиков. «Бьюфайтеры» не могли вмешаться, так как сооружение шербурской гавани не позволяло предпринять торпедную атаку. «Бостоны» пытались бомбить с малой высоты, но посылаемые бомбовые снаряды при скорости 250 миль в час не смогли разбить судно в пух и прах.

Погода ухудшалась — дождь, туман, низкие облака.

В 8.45 летно-подъемный персонал авиакрыла срочно собрали в Интеллидженс рум. Тут же привели в состояние боевой готовности 602-ю и 132-ю эскадрильи. [73] Вначале Вилли Хиксон напомнил нам в наскоро прочитанной речи, что груз «Манстерленда» был очень ценен для немецкой индустрии. Тысячи тонн латекса, смешанного с новым синтетическим продуктом, были нужны для 22 бронетанковых дивизий, и этого хватило бы на два года. Специальные металлы требовались для немецкой индустрии, производящей реактивные двигатели. Кроме того, кригсмарине нельзя позволить уйти по причине возмутительного нарушения блокады.

«Тайфуны» в количестве 36, оснащенные 1000-фунтовыми бомбами замедленного действия, должны были заставить «Манстерленд» зайти в бухту, чтобы можно было попытаться потопить или взорвать его. Особым разрешением авиационного командования задачу их прикрытия поручили 602-й и 132-й эскадрильям.

Наша роль будет заключаться в нейтрализации зенитной артиллерии кораблей, а затем отражении действий немецких истребителей, сосредоточенных в случае необходимости на Котентинском полуострове.

Для увеличения радиуса действия авиазвено совершит посадку в Форде, где будет организовано пополнение запасов топлива, а оттуда мы снова поднимемся для встречи с «тайфунами» над Брайтоном на нулевой высоте.

Командир авиазвена Юль, перспективный руководитель операции, коротко напомнил нам, что корабли с зенитной артиллерией обычно вооружены четырьмя четырехкратными автоматическими установками с 20-миллиметровыми снарядами, а также четырьмя или восемью автоматическими орудиями с 37-миллиметровыми снарядами. Последние фотографии ОФР (отделение фотографической разведки) показали, что вдоль дамбы, связывающей шесть бродов рейда, находятся, как минимум, 190 легких [74] пушек зенитной артиллерии, вероятно получившей подкрепление и очень активной с момента прибытия нашего клиента.

В принципе две эскадрильи разделятся на шесть отделений по четыре самолета в каждом и будут следить за кораблями с артиллерийскими орудиями, чтобы заставить их замолчать на несколько секунд, необходимых для прохождения «тайфунов». После этого они должны предпринять атаку против любого формирования истребителей.

Наконец командование решило положиться на специальную службу спасения морского пространства, чьи быстрые моторные лодки расположатся между Шербуром и британским побережьем вдоль нашего маршрута полета.

Даже для самых восторженных из нас эти решения выглядели подозрительно, словно запоздалое раскаяние со стороны командования и приобретало зловещий смысл.

Последние приготовления перед взлетом мы выполняли в тишине. Лишь Джо Кестрак выразил разочарование по поводу ожидаемого эффекта, так как каждый раз военно-морской флот портил работу, а бедным ВВС приходилось исправлять эту неприятность. На Форде была обычная паника по поводу взрывов покрышек и плоских стартовых батарей.

К счастью, долгая практика Юля на передовых аэродромах привела к тому, что в запасе нашлось 3 резервных самолета, и в 9.50 эскадрильи 602-я и 132-я поднялись в небо в полном составе.

Я летел в Блю-4, рядом с Жаком, который был в Блю-3, в отделении Кена Чарнея.

По пути на место встречи мы пролетели мимо трех «бостонов», чьей задачей было рассредоточиться вдоль направления на расстоянии 20 миль, и пошли к мысу Аг, к полоскам станиоли, предназначенной [75] для создания радиотехнических помех немецкому радару. Благодаря этому и легкому туману мы могли достичь входа в Шербур и избежать участи оказаться замеченными.

С «тайфунами» мы соединились над Брайтоном на уровне крыш домов и направились на Шербур окольным путем, легко и плавно скользя по серому небу.

Я не люблю летать так низко со всеми атрибутами в виде дополнительных баков и сидений для летчика. Всегда есть опасность, что двигатель может заглохнуть хотя бы на долю секунды, а этого вполне достаточно, чтобы получить состояние опьянения на скорости 300 миль в час.

Мы летели сквозь полосы светонепроницаемой мглы, что заставляло нас выполнять сложные ПП (полеты по приборам) всего в нескольких футах над уровнем моря, которого, конечно, мы не видели. «Тайфуны», несмотря на две бомбы весом в 1000 фунтов под его крыльями, летели быстро, и мы старались не отстать от них.

Я боялся увидеть красный свет на пульте управления, указывающий на то, что в моем карбюраторе осталась капля бензина. Я начал потеть с головы до пят. На что это будет похоже, когда вступит зенитная артиллерия?

10.15. Туман сгустился и начался дождь. Инстинктивно отделения сомкнулись, чтобы сохранить визуальный контакт.

Неожиданно тихий голос Юля нарушил строгую тишину:

— Бросайте своих детей, как можно скорее открывайте огонь, через шестьдесят секунд стреляйте прямо вперед!

Освободившись от своего бака и имея двигатель в 1600 лошадиных сил, мой «спитфайр» резко рванул вперед, и я занял позицию слева от Жака [76] в 50 ярдах и чуть позади него, напрягая глаза, чтобы увидеть хоть что-нибудь в проклятом тумане.

— Осторожно, отделение Еллоу, корабль с зенитной артиллерией, час дня!

После Фрэнка Вулли именно Кен Чарней сразу же увидел корабль с зенитной артиллерией, прямо напротив нас!

— Макс Блю атакует, 12 часов!

Серая масса, катящаяся во мгле, небольшая труба, приподнятые артиллерийские площадки, мачта, ощетинившаяся радиолокационной антенной, затем быстрые, словно стаккато, вспышки из-за судовых надстроек. Боже! Я отпустил защелку предохранителя, пригнул голову и укрылся за броневой плитой. Пучки зеленых и красных трассирующих снарядов шли во всех направлениях. Следом за Жаком я промчался сквозь обстрел 37-миллиметровыми снарядами из патронной обоймы. Они промахнулись. Соленая вода затуманила мне ветровое стекло. Я был в 50 ярдах от корабля с зенитной артиллерией. Жак, идущий впереди меня, горел; я видел вспышки, исходящие из его орудий, и порожнюю тару, извергающуюся из его крыльев.

Я целился в мост между поврежденной трубой и мачтой корабля и стрелял длинной, яростной, продолжительной очередью огня, сильно надавив пальцем на кнопку. Мои снаряды ударяли о черный полосатый корпус, поднимались выше к перилам и мешкам с песком. Ветровая лебедка полетела вниз, откуда-то хлынула струя воды. В 20 ярдах двое мужчин в джерси темно-синего цвета бросились плашмя лицом вниз, в 10 ярдах четыре ствола орудия целились между моих глаз, но тут мои снаряды быстро взорвали все вокруг. Заряжающий, несущий две полные обоймы, упал в море, затем взорвались четыре бочки, и я ощутил вибрацию от взрыва, когда пролетал в ярде от них, затем запах [77] стальной проволочной антенны, вырванной моим крылом. Пролетая, я чуть не задел мачту!

Фу! Пронесло.

Мои конечности дрожали ужасной нервной дрожью, зубы стучали. Жак делал зигзаги между поднимаемыми снарядами потоками. Море кипело.

Полдюжины запоздалых «тайфунов» прошли справа от меня, словно стая дельфинов, несущаяся от ада, разверзшегося за длинной гранитной стеной волнолома.

Я прошел над возвышавшимися сооружениями, чьи стены, казалось, изрыгали огонь из амбразур башен, современных бетонных оконных створок и из-за бруствера времен Тридцатилетней войны.

Сейчас мы были в центре рейда — среди беспорядочной смеси траулеров и обломков, выделявшихся между потрепанных причалов. Погода, казалось, немного прояснилась — знак того, что надо следить за фашистскими истребителями! Небо было вдоль и поперек испещрено трассирующими снарядами, освещено вспышками, усеяно черными и белыми клубами дыма.

«Манстерленд» был там, окруженный взрывами, пламенем и обломками. Его четыре мачты, ощетинившиеся дерриками и маленькой трубой, уверенно возвышались над дымом в кормовой части. Атака «тайфуна» шла полным ходом. Непрекращающиеся взрывы бомб сопровождались невероятными вспышками огня и черными облаками дыма, сгущающимися при их отдалении. После взрыва бомбы, брошенной одним самолетом, «тайфун» исчез бесследно. Один из огромных грузоподъемных кранов начал рушиться, словно карточный домик.

— Алло, Боб ведущий, Кенвей на связи. Вокруг немецкие истребители, будь осторожен! [78]

Какой ад! Я был рядом с Жаком, который набирал высоту по спирали, пробираясь через слой облаков. Из кучевых облаков, в нескольких ярдах от нас, появились два «тайфуна», и я приостановился как раз вовремя, чтобы стрелять в них. Со своими массивными носами и короткими крыльями они смотрелись жутко, словно «фокке-вульфы».

— Блю-4, прорывайся!

Жак стремительно прорвался, и его «спитфайр» промчался в нескольких ярдах под моим носом, образуя белую струйку у конца каждого крыла. Во избежание столкновения я подождал долю секунды, и «фокке-вульф», на этот раз настоящий; загрохотал сзади, стреляя из всех четырех орудий. Гильза срикошетировала о капот. Когда я перевернулся на спину, чтобы он был у меня под прицелами, второй «фокке-вульф» появился у моего ветрового стекла, прямо передо мной, меньше чем в 100 ярдах. Его большой желтый двигатель и медленно вращающийся винт, казалось, бросятся на меня, а крылья освещались огнем его орудий. Сильный удар! Повсюду вокруг моего раскалывающегося ветрового стекла, которое превратилось в мутную стену перед моими глазами, появились звезды. Ошеломленный, я не смел двигаться из-за страха столкновения. Он прошел прямо надо мной. Струя масла начала разливаться по всему капоту.

От избытка самолетов и взрывов зенитного огня на небе не было свободного местечка. Я охотился за другим «фокке-вульфом» и промахнулся — к счастью! Это был «тайфун». Робсон кружился с немецким истребителем. На фюзеляже на черном кресте я видел взрывы его снарядов. «Фокке-вульф» медленно перевернулся, показывая свое желтое «брюхо», и начал пикировать, кашляя дымом и пламенем.

— Хорошее шоу, Робби! Ты сбил его! [79]

Давление моего масла было тревожно низким. Снова начался дождь, и за несколько секунд мой капот покрылся мыльными рисунками. Я проскользнул в облака и взял курс на север, летя по приборам, прежде предупредив Жака и Юля по радиосвязи.

Я прибыл в Тангмер, приложив для этого все усилия, давление масла было на нуле, а двигатель раскалился докрасна и был готов взорваться. Мне пришлось сбросить капот, чтобы видеть все происходящее, и приземлиться.

В этой операции мы потеряли двух летчиков, 132-я эскадрилья — тоже двух. Были разбиты 7 «тайфунов» плюс те 2, которые сели в Шербуре и чьих летчиков подобрали моторные лодки.

Что касается «Манстерленда», то судно, хотя и серьезно поврежденное и с частично сгоревшим грузом, спустя две ночи достигло цели, дойдя до Дьеппа. В конце концов оно затонуло недалеко от побережья Голландии в результате воздушного налета «бьюфайтеров».

Шарикоподшипниковый завод и бомбардировщики «Летающая крепость»

Когда пришел ежемесячный прогноз погоды, директора, отвечающие за планирование американского личного состава, решили использовать в своих интересах последние хорошие деньки года и разбомбить Швайнфурт. Там, на юго-востоке Бремена, в сердце Германии, раскинулся огромный шарикоподшипниковый завод, самый большой в Западной Европе. Это была цель первоочередной важности.

Если бы 8-е подразделение ВВС не атаковало 13 октября, то до наступления благоприятных погодных [80] условий пришлось бы ждать, как минимум, еще четыре длинных зимних месяца. За это время завод выпустил бы шариковые подшипники для тысячи авиационных двигателей люфтваффе.

Это была необычайная погоня за временем. Всю операцию нужно было организовать за сорок восемь часов. Обеспечение абсолютной секретности па сотне аэродромов, чтобы мобилизовать почти 1300 британских и американских истребителей для бомбардирования сотен «Летающих крепостей», и подготовка патронташей длиной в 10 ярдов для каждой тысячи пулеметов — нелегкая задача.

Тогда «спитфайры» впервые собирались лететь через Германию. Так как самолеты должны лететь над территорией врага па протяжении долгих четырех часов, мы предвидели грозную реакцию со стороны вражеских истребителей. Между Бельгией и Данией люфтваффе имело в распоряжении около 3000 «мессершмитов» и «фокке-вульфов». Американские ВВС считали, что у «тандерболтов» и «мустангов» будет много дел и слишком мало боеприпасов и горючего, чтобы справиться самим, поэтому попросили подкрепления у ВВС Великобритании.

Но «спитфайры» — быстрые истребители-перехватчики — не были приспособлены для функции прикрытия на дальнее расстояние, поэтому должны были нести специальные дополнительные баки для увеличения такого далекого радиуса действия, как Германия.

За три дня, не часом больше, ватфордский завод обязался изготовить 800 баков объемом в 90 галлонов. Около тысячи рабочих трудились день и ночь, и па рассвете 13 октября истребители ВВС Великобритании прикрепили их к «брюху» «спитфайров».

В последнюю минуту, когда все уже было готово, сообщили об отмене приказа: час Н перенесли на следующий день на 12 часов. [81]

14 октября 1943 года. В 8 часов утра тяжело нагруженные «Летающие крепости» и «либерейторы» начали взлетать с 37 аэродромов. В течение часа они кружили над Халлом, выстраиваясь в четыре безукоризненные «коробки» по 70 машин в каждой так, что конец крыла одного самолета примыкал к концу крыла другого.

В 10.40 отправились в путь 19 эскадрилий «тандерболтов» (15 из 9-го подразделения ВВС и 4 из 8-го), чтобы присоединиться к армаде и занять позиции прикрытия, а в это время «спитфайры» повернули на 180°.

В 11.15 во время последнего прямого захода на посадку к объекту 20 эскадрилий «лайтнингов» и «мустангов» отправились защищать большие машины с четырехактивными двигателями.

Перевооруженные и дозаправленные «спитфайры» были готовы снова взлететь где-то в 12 часов, чтобы прикрывать возвращение всех задействованных сил; сбор был назначен на 13.15 у северной германо-голландской границы.

10 эскадрилий «спитфайров», зарезервированных для операции, сосредоточились на четырех аэродромах в Норфолке — точке, ближайшей к нашей цели. Первый взлет в 9 часов утра был неуклюжим, так как летчики не привыкли к лишнему весу на своих машинах. Разбились два «спитфайра». У нескольких разорвались шины, некоторые имели проблемы с баками, вызванные воздушными пробками.

Мы с Жаком были в числе пострадавших. Приземление на наши непрочные шины с 90 галлонами горючего под «брюхом» и еще с 130 галлонами на крыльях и фюзеляже было рискованно — словно приземление на яйца, как выразился Жак. Кипя от бешенства, мы наблюдали за исчезновением в утренней мгле тучи «спитфайров» в направлении Германии. [82]

Механики немедленно приступили к работе, опустошая и проверяя баки, пока мы спали под крыльями, готовясь ко второму вылету.

В 11.45 авиазвенья «спитфайров» вернулись, и орды механиков взгромоздились на теплозаправщики, чтобы пополнить запасы горючего за рекордное время, пока летчики, пошатываясь на своих онемевших ногах, ели сандвичи и запивали чашкой чая. Они были суровы и не склонны к разговорам.

Все шло хорошо — довольно много зенитного огня, но до того времени, пока они не исчерпали все свои догрузки (то есть в 10.30), не появился ни один немецкий истребитель.

До 12 часов оставалось несколько минут, мы только уселись в наши кабины, как начали орать громкоговорители:

— Алло, алло, начальник авиационной базы на связи со всеми летчиками. Значительно превосходящие силы вражеских истребителей открыли сокрушительный огонь по большим париям над Германией. Эскадрильи должны срочно взлетать, чтобы обеспечить настоящее прикрытие. Должно быть сделано все возможное, чтобы привести парней «Летающих крепостей» домой в целости и сохранности. Сегодня они выполняют важную работу. Поторапливайтесь и удачи всем!

В 12.04 с залива Брадвелл взлетели 132-я, 602-я, 411-я и 453-я эскадрильи. Мы с Жаком летели в возглавляемом Сатерлендом отделении Еллоу-4 и Еллоу-3.

13.15. — Внимание, Кло-Кло, 12 немцев сверху, 5 часов!

Макси быстро призвал Жака к порядку за французскую речь:

— Заткнись к черту со своим французским! У всех нервы были на пределе. Уже почти полтора часа мы летали на высоте 30 000 футов при [83] арктическом холоде. Циферблаты всех приборов в беспорядке плясали перед моими уставшими глазами: альтиметр, искусственный горизонт, индикаторы воздушной скорости и «поворота и крена», радиатор, масляный и цилиндрический термометры, манометры, сигнальные огни — в смеси цифр и стрелок.

Я постоянно думал о баке, висящем под моим «спитфайром». Если верить часам, теоретически моей жидкости хватит еще на семь минут до его сбрасывания. Спина болела, пальцы ног замерзли, глаза слезились, из носа текло — в целом я чувствовал себя отвратительно и все воспринималось как полная путаница.

Погода, которая была такой прекрасной до полудня, ухудшилась, и гряды облаков с туманом вертикально поднимались от земли, словно крепостные валы. Проходя сквозь одно из этих больших кучевых облаков, мы с Жаком потеряли связь с остальной эскадрильей. Сейчас мы заблудились в аду и теснее прижались друг к другу, пытаясь добраться до места сбора.

В действительности мы, должно быть, пролетели то проклятое место сбора, а иначе как, черт возьми, можно было понять хоть что-нибудь в этом дьявольском шабаше из самолетов и облаков? Было совсем невозможно точно определить наше местонахождение. Ниже, у нас слева, были очертания последних Фризских островов — они казались желтыми и бесплодными на фоне серого моря. Где-то справа под туманом должен быть Эмдэн и богатые, окаймленные каналом пастбища Северной Голландии. Уже далеко позади нас находился залив Зейдер-Зе. Высоко в небе был кошмар. Я никогда не видел ничего подобного. Пучки зенитного огня появились из пустоты и бесшумно повисли с боков облаков. Пространство [84] родило полчища немецких истребителей — тревожный пример спонтанного размножения. Мы прошли мимо «лайтнингов» и «мустангов», спешащих домой с пустыми магазинами, их летчики вымотались и виляли между облаками, пытаясь избежать столкновения.

Наконец бомбардировщики!

Сцена ужасной паники. Впервые скоординированными усилиями зенитной артиллерии и лавин «Юнкерсов-88» и «Мессершмитов-410», вооруженных реактивными снарядами, коробки «крепостей» были разбиты, дислоцированы, почти полностью уничтожены. Большие бомбардировщики были рассеяны по всему небу, тщетно пытаясь объединиться в тройки или четверки, чтобы форсировать огонь. «Фокке-вульфы» стремительно неслись за добычей. Как же много их там было! Они появлялись отовсюду, словно из преисподней, с голландских аэродромов, другие готовились взлетать.

«Спитфайры» и бомбардировщики были слишком сильно рассредоточены, чтобы осуществить организованный план защиты. Каждый был брошен на произвол судьбы — спасайся кто может. Голос оператора в радиосвязи стал таким далеким, что был едва слышен; без пего, без его поддержки и совета, мы ощущали себя отрезанными от мира, одинокими, беззащитными, безоружными.

Было чудом, что нас еще не сбили! Переворачиваясь и уворачиваясь, паля из орудий, нам удалось подняться довольно высоко над основной стычкой. Я израсходовал половину своих боеприпасов. Я должен был найти кого-то, с кем отправиться домой.

Неожиданно Жак заметил в середине неба, усеянного парашютами и горящими самолетами, десятка четыре «фокке-вульфов», налетевших на 4 «крепости», которые медленно тащились сзади, [85] пытаясь защитить «либерейтора», один из двигателей которого горел.

Что мы могли сделать? В этой дьявольской давке было невозможно кричать о помощи. Все «спитфайры», насколько мог видеть глаз, кружили вокруг в воздушном бою и, казалось, врезались в облака и снова отскакивали, словно боксеры от канатов ринга. Я посмотрел на мой бензиномер. Осталось только две минуты. Ничего, израсходую немного.

— Алло, Жак, бросаю своего ребенка!

Я устремился вниз и сильно дернул сброс, а Жак в это время наблюдал за мной. Освободившись от груза, мой «спитфайр» срикошетировал вперед.

— Давай, Жак, твоя очередь!

Бак Жака затрепетал внизу в ливне горючего.

— Атакуй!

Включив прицелы, с пальцем на кнопке пуска, мы вместе неслись на спине и пикировали на «фокке-вульфы», кружащиеся вокруг бомбардировщиков. Во время пикирования я сохранял бдительность и попытался выбрать одного. Они атаковали с каждой стороны — спереди, сбоку, сзади. Один из самолетов — это была «крепость» — вышел медленно в штопор. Другой неожиданно взорвался, словно гигантский артиллерийский снаряд, и взрыв оторвал ему правое крыло. Расплылся большой черный гриб, из которого падали раскаленные обломки. Сейчас асимметричное очертание «крепости» уменьшалось и ослабевало, падая, как мертвый лист. Словно сияющие новые гвозди на стене -один, два, четыре, шесть парашютов неожиданно усеяли небо.

Я прошел в нескольких ярдах от покалеченного «фокке-вульфа», оставлявшего черную вуаль, боеприпасы потрачены не зря, он получил свое. [86]

У меня было ощущение, что я пикировал в аквариум, кишащий помешавшимися рыбами! Ничего, кроме радиальных двигателей, желтых «брюх», черных крестов и укороченных крыльев, бьющих по воздуху, словно плавниками. Воздух был испещрен разноцветными дымотрассирующими пулями, и я инстинктивно моргал.

Вот они мы! Я напряг мышцы живота, нажал ногой на верхнюю педаль руля управления, чтобы противостоять центробежной силе, напряженно проглотил слюну, чтобы избавиться от горького привкуса во рту, и резко вышел из пикирования. До того как у меня появилось время пристреляться по реперу, мой палец инстинктивно нажал на кнопку пуска. Очередь огня по «фокке-вульфу», который на секунду заслонил мое ветровое стекло. Промахнулся! Изумленный, он остановился и ушел прочь. Жак стрелял по нему и тоже промахнулся, но серый «мессершмит» с крыльями, обрамленными орудийным огнем, преследовал его. Я закричал:

— Осторожно, Жак! Бей по правому флангу!

Я всем своим весом быстро навалился на органы управления, земля завертелась по кругу — но слишком поздно, «мессершмит» был вне досягаемости. Я весь пропитался потом.

Напротив меня два «фокке-вульфа» сходились в одну точку, чтобы атаковать «крепость», дрейфующую словно обломки самолета. Взгляд в зеркало: Жак был там. Красные нити моего прицела опоясали зелено-желтый «фокке-вульф» — Иисусе, как близко он был! Крылья моего «спита» задрожали от сокрушительных ударов двух моих пушек... Три вспышки, извержение пламени, и серый хвост показался в его мутной струе!

Затем я увидел стену огня сбоку облака, прямо там, где в тот момент был самолет Жака. Мое [87] сердце замерло... но именно его торжествующий голос кричал в радио:

— Ты видел это, Пьер? Я сбил его!

Слава богу, это был «фокке-вульф», а не самолет Жака, и уголком глаза я видел его «спит», качавшийся в 50 ярдах. Вдруг неожиданный порыв, обжигающий лицо. Мои барабанные перепонки пронзил оглушающий свист воздуха сквозь дыру, проделанную снарядом в моем ветровом стекле. Сильный удар! Еще... Я рванулся неистово, немец был так близко, что огни его орудий заставили меня закрыть глаза. Но Жак был там, и «фокке-вульф» поспешно ушел. На время я полностью потерял представление о том, что происходило. В течение десяти минут я слепо следовал инструкциям Жака по радио; когда я снова понял суть происходящего, мы были на середине Северного моря. С правого фланга у меня была «крепость», продырявленная как решето, но по-прежнему летающая, а по левому флангу — красноносый «мустанг», с трудом плетущийся в одиночестве.

Наконец-то Англия. Лишь внутри страны я смог различить 4 разбитые «крепости» на аэродромах.

Мы приземлились в Манстоне после «крепости», измученные, выжатые. Нас поставил на стоянку «мустанг». Знакомства. Летчиком был знаменитый майор Бисон, командир 7-й эскадрильи «мустангов». Это было его последнее задание, так как через неделю его должны были репатриировать в Штаты.

— Да, — сказал он, оглушительно хохоча, — я надеюсь, мне дадут отпуск, быстро, против японцев!

Швайнфуртский завод сровняли с землей, но из 280 «крепостей» лишь около 50 были пригодны к полету. Мы потеряли более 100 экипажей; было сбито 197 немецких истребителей и 51 наших. [88]

Обнаружение «V-1»

1 декабря 1943 года. У меня было ощущение, что ВВС Великобритании имели комплекс самолет-снаряд. Несколькими неделями раньше немцы, во главе с Гитлером, начали свою операцию с секретным оружием, и независимая пресса па-перебой писала об ужасных историях с гигантским реактивным снарядом, управляемым через радиосвязь и способным перенести три тонны взрывчатого вещества на расстояние в 150 миль, и т. д. и т. д.

Мы читали газеты и пожимали плечами. Но в один прекрасный день всех летчиков позвали в Интеллидженс рум. Вилли Хиксон мрачно открыл крупномасштабную карту Северной Франции, усыпанную маленькими пронумерованными флажками.

— Господа, ситуация серьезная! — И он начал отнюдь не утешительную речь, в которой подчеркнул следующие факты: — Либо, с одной стороны, немец пытается запугать нас или, с другой стороны, ему действительно удалось создать это изобретение, и вполне возможно, что однажды утром мы узнаем, что половина Лондона разгромлена. Мы все же думаем, что это блеф. Но министерство авиации относится к этому серьезно и говорит о необходимости предпринять бомбардировочные атаки против всех этих точек, отмеченных на карте.

Два месяца назад организация «Тодт» начала оборудование почти 200 таких мест. Нельзя допустить, чтобы хоть одно из них было завершено. Вы видите 18 точек, отмеченных красными флажками, — это там, где сделано больше всего в этом направлении, их завтра будут бомбить 1300 самолетов. Мы будем продолжать, пока не будут уничтожены [89] все. Сейчас последнее предупреждение: на первого из вас, кто упомянет об этих фактах хоть кому-нибудь, будет наложено самое серьезное взыскание. Народу нельзя дать ни единого шанса для паники.

«Незасчитанные мячи» — кодовое название, данное этим местам, размножающимся как грибы; чем больше их уничтожали, тем больше их появлялось снова. Если это действительно блеф, немцы, должно быть, хорошо посмеялись.

Постепенно мобилизовали каждый тип самолета и направили против «реактивного побережья», как окрестили это место от Булони до Шербура. Вскоре послали в драку 184-ю эскадрилью с ее старыми «ураганами». Несчастные машины с их четырьмя реактивными снарядами в 60 футов тащились со скоростью 200 миль в час. Необходимы были исключительные нервы, чтобы при такой скорости сражаться с немецкой зенитной артиллерией на уровне земли.

С детским легкомыслием и неприязнью мы насмехались над летчиками и их предчувствиями дурного. Все стало гораздо серьезней. Немцы начали получать новые «тайфуны», и действительно было сложнее сбить такой самолет, так что предчувствия наших летчиков почти сбылись.

Поэтому мы недолго над ними смеялись. Как только 4 декабря 8 «ураганов» пересекли французское побережье, их атаковали 10 «Мессер-шмитов-109G». Эскадрилья 184-я во главе с командиром Розом защищала себя не на жизнь, а на смерть. Гнувшиеся под тяжестью бомб и имея всего лишь 7,7-миллиметровые снаряды против немецких 20– и 13-миллиметровых, шансы «ураганов» прорваться были очень малы. Шестерых сбили, а другие два разбились при посадке, оба их летчика были серьезно ранены вражескими [90] пулями. Мы неожиданно перешли от смеха к слезам, когда было решено, что в будущем «ураганы» будут прикрывать снизу, на уровне земли, «спитфайры».

15 декабря 1943 года. Стояла мгла, и сырые облака касались верхушек деревьев. Наконец-то мы могли немного отдохнуть.

Я завтракал в столовой, сидя за яичницей с беконом и с несколькими кусочками тостов, отлично прожаренных и пропитанных сливочным маслом, и в то же время планировал программу на день. Конечно же будет «широкий прокат», я приму горячую ванну, затем после ленча мы с Жаком поедем в Мейдстон, если его машина не развалилась на части. После фильма мы поужинаем в «Звезде», а после хорошей выпивки вернемся и ляжем спать.

— Алло! Алло!

Черт! Снова этот проклятый громкоговоритель.

— Операционные штабы на связи. Следующим летчикам 602-й эскадрильи срочно явиться с докладом в Интеллидженс!

Я кипел от ярости, услышав свое имя среди восьми названных. Проглотил чашку кофе, намазал двойным слоем джема последний кусок тоста и убежал. В Интеллидженс я оказался последним из явившихся. Все остальные были уже там и, как я скоро заметил, смотрели друг на друга с мрачными лицами.

Конечно, те типы из ГЦУ (группы Центрального управления) не могут ожидать, что мы полетим в такой день!

Я заметил, что все восемь летчиков были из 184-й. Все теперь стало понятно. Одно из тех прикрытий, о котором мы слышали. Восхитительно! [91]

Хиксон объяснил нашу задачу по карте. «Не-засчитанные мячи-79» должны были атаковать «ураганы» реактивными снарядами» на юго-востоке Хесдина. Так как паши «спиты» могли развивать скорость до 350 миль в час, а они делали лишь 200 миль в час, о прикрытии в обычном его понимании не могло быть и речи. Они должны пересечь французское побережье в 10.12 и лететь к своей цели. В это время 4 «спита» из звеньев «В» и «А» должны будут барражировать над Хесдином и Абвилем, готовые перехватить любую реакцию немецких истребителей.

На бумаге это выглядело достаточно безопасно. Но на практике...

В 9.40 «спитфайры» взлетели и окунулись во мглу в направлении Данджнесса. На середине Канала, как предсказал прогноз, видимость улучшилась и базис облаков поднялся до 1000 футов. Тем утром Канал был отвратительным. Его короткие, украшенные пенистым гребнем волны были холодными, грязными и серовато-голубыми. Так как мы летели над уровнем моря, нам приходилось следить за чайками, которые имеют дурную привычку при полете па полной скорости биться о радиаторы или разбиваться о ветровое стекло и забрызгивать его кровью и перьями.

Звено «В» покинуло нас, направляясь в Пойнт-о-Блан, ближе к северо-востоку. Вскоре, немного по правому флангу, скалы Ле-Трепор показали свои глыбы светлого мела. Мы повернули к низине, и 4 «спитфайра», казалось, заскользили от одного гребня волны к другому. Неожиданно мы миновали устье Соммы с ее песчаными наносами и топями. Берег промелькнул внизу под моими крыльями, и я слегка уменьшил скорость «спита» на воздушных ямах в углублениях, летя как можно ниже. Мы держали курс по [92] Сомме до Абвиля. Вначале все было тихо, не было зенитного огня, все казалось пустынным и спящим.

Неожиданно начался фейерверк. С обеих берегов легкая зенитная артиллерия открыла огонь. Все небо тут же усыпали длинные сверкающие хвосты красных и зеленых 20-миллиметровых снарядов. Эти перекрещивающиеся хвосты создавали неприятное впечатление неизбежного удара между глаз, а затем, в последний момент, поворачивали в сторону.

Из тщательно замаскированных мест появились скопления светящихся шариков, проносившихся над нашими головами или бьющих рикошетом в реку. Вскоре вступили 37-миллиметровые орудия и вокруг начали возникать клубы ядовитого черного дыма. Несмотря на наши резкие повороты между деревьев и даже за оградами как прикрытием, нас неумолимо преследовала легкая зенитная артиллерия. Едва мы вышли за пределы досягаемости одной оборудованной огневой позиции, как оказались под орудийным огнем другой.

Мы повернули влево на 90°, чтобы сохранить линейное построение в ряду на полной скорости. Неожиданно я увидел Кена, идущего прямо на меня, и я во избежание столкновения потянул ручку управления на себя. На мгновение я оказался незащищенным от близости к земле. Тут же в нескольких ярдах от меня взорвались три снаряда, один из них прямо над моим крылом, и я слышал, как фрагменты снаряда громко падали на него, словно град на лист железа.

Прямо передо мной между двух стогов сена я увидел несколько мешков с песком и торчащие из них стволы орудий с множественными прицелами. Повсюду безумно бегали нечеткие серые тени. Я [93] нажал на кнопку, и мои снаряды разрушили непрочный парапет, а пули моего пулемета разрыли землю вокруг. Один из стогов загорелся, и абсолютно отчетливо увидел, как упал один заряжающих, сбитый градом пуль.

Когда я летел, уходя от препятствий и избегая проводов высокого напряжения, которые натянули свои смертельные ловушки в 30 футах над землей, я внимательно следил за Жаком, летящим в 200 ярдах от меня по правому борту.

Он был определенно в форме. Несколько раз я видел, как он прорывался между двух деревьев, вместо того чтобы идти над ними. Зная его, я понимал, что он, должно быть, получал от этого удовольствие, в то время как я предпочел бы лежать в постели или в крайнем случае стремительно уничтожать противника на истребителе на высоте 20 000 футов.

Сложность низкого полета со скоростью 350 миль в час состоит в том, что очень ограничено поле зрения. Есть время только для того, чтобы оценить препятствие или изменить цель, при этом в распоряжении пилота лишь доли секунды, чтобы прицелиться, и вот цель уже промелькнула под вашими крыльями.

Все посты легкой зенитной артиллерии, вероятно, были подняты по тревоге, так как трассирующие снаряды летели со всех сторон. Через несколько минут начинаешь привыкать к этому. Неожиданно я увидел первые признаки большого луга. Это был аэродром!

Я летел по периметру, а Жак ниже, прямо посередине! Он, должно быть, почувствовал опасность одновременно со мной. Повсюду вокруг него поднялась плотная стена огня зенитной артиллерии. В любую минуту я ожидал увидеть его сбитым. Но он был слишком занят, чтобы замечать [94] то, что называл «маленькими деталями». Он только что уловил в углу мелькание трех «Мес-сершмитов-109», находящихся под маскировочными сетками. Отчаянно он пытался навести на них свои прицелы. Уже не беспокоясь за свою жизнь, он дросселировал назад и попытался сделать резкий поворот, его крыло практически коснулось земли. Не вышло. Он шел слишком быстро. Потеряв всякую надежду, он открыл огонь, но лишь забрызгал грязью пограничную стену. С другой стороны, благодаря своему маневру, он внезапно оказался напротив диспетчерской вышки аэродрома — двухэтажного деревянного строения с широкими окнами с выступами. Эффект от его стрельбы из двух пушек и пулеметов по такой цели был страшным. Окна разлетелись на кусочки, а пули разрушили все внутри. Я увидел фигуры, выскакивающие из дверей и даже окон. Держа палец на кнопке, Жак позволил им это сделать и продолжал стрелять прямой наводкой, вовремя уклоняясь от орудийного огня. Два немца, наблюдавшие за происходящим на крыше, увидев «спитфайр», идущий прямо на них и извергающий огонь, не мешкая просто прыгнули вниз. Все произошло в один миг, словно сон. Я слышал торжествующий голос Жака в радио:

— Алло, Пьер, это сработало!

Еще в течение долгих десяти минут мы продолжали наше барражирование, и было облегчением, что мы вернулись домой неповрежденные, не считая нескольких ран у «спитов».

Пропитанные потом, клянясь, что нас никогда на этом уже не поймают, мы сели в Детлинге при проливном дожде и густом тумане.

Дом, милый дом.

«Дорогая Франция», наводненная немцами, была все менее и менее желанной! [95]

20 декабря 1943 года. Уголком глаза я видел «ураганы», готовые вступить в атаку. Цель, тщательно замаскированная от вертикального фотографирования, была видима в деталях с этого угла: кабели под высоким напряжением трансформатора, бетонный блок диспетчерской будки с ее необычными антеннами, откуда управляют самолетом-снарядом. В подлеске были ловко спрятаны причудливая низкая конструкция, чья функция до сих пор озадачивала сержантов технических войск ВВС Великобритании и офицеров разведки, несмотря на все известные им хитрости, и пусковая установка длиной в 45 ярдов, направленная прямо в сердце Англии. На изгороди помещался зловещий цилиндр длиной около 20 футов, с двумя зародышами крыльев.

Дела, похоже, значительно продвинулись! Повсюду вокруг «незасчитанного мяча» протянулось проволочное заграждение шириной в 20 ярдов и было создано 15 постов легкой зенитной артиллерии в радиусе 800 метров, согласно расшифровке последних фотографий, сделанных фоторазведкой «мустангов». Каждый пост был оборудован сложной счетверенной малокалиберной зенитной артиллерийской установкой, а на крыше управляющего блока стояли два 37-миллиметровых орудия.

«Ураганы» начали свое пикирование, нарвавшись па пули пулемета. Дымотрассирующие пули образовали вокруг цели стальную стену.

Неизбежное произошло. Беспомощный, я наблюдал за трагедией. Как только капитан авиации Рафхед произвел бомбовый залп реактивных снарядов, он был мгновенно убит. Его поврежденный «ураган» ценой невероятных усилий вышел из штопора и стремительно вертикально поднялся вверх, но винт не вращался. На самом верху траектории одно крыло наклонилось, самолет повис [96] неподвижно, словно висящая в невесомости нитка, а затем снова вошел в штопор.

Словно в кошмаре, я увидел «ураган» уоррант-офицера Пирса, буквально скошенный очередью огня 37-миллиметрового орудия. Хвост оторвало, машина рухнула в лес, кося деревья и разбрасывая струйки горящего бензина.

Двух других «ураганов» атаковали одновременно. Пораженная прямым попаданием, машина сержанта Клива взорвалась и вскоре превратилась в бесформенную пламенеющую массу, оставляющую длинный след черного дыма.

Австралиец Буш чудом оказался счастливее; ему удалось не только разместить свои восемь реактивных снарядов в диспетчерской, но даже уйти от заградительного огня зенитной артиллерии, несмотря на огромную пробоину в его фюзеляже, не говоря уже о двух пулях в бедре и боку.

Я сидел оцепеневший, летая машинально. Все произошло за доли секунды.

Находясь все еще вне предела досягаемости огня легкой зенитной артиллерии, мы завершили наш облет и приготовились взять курс домой. Я слышал, как Кен направлял Жака и Дэнни прикрывать Буша и кричал мне в радио:

— Алло, Биэр-2, атакуй чертово отродье!

У меня кровь застыла в венах. Кен, должно быть, совсем спятил. Если он хочет совершить самоубийство, он должен сделать это один. Я чувствовал себя совсем не хорошо, когда Кен после длительной ложной атаки в соседней низине привел меня снова к цели.

— Выстраивайся в одну линию, иди! Атакуй!

Мы зарядили орудия, летя низко, в 10–12 футах от земли. Зенитная артиллерия оказалась вне досягаемости еще до того, как мы заняли позицию. Меткость была дьявольской. Я попал под [97] перекрестный огонь сразу же пяти артиллерийских установок. С колотящимся сердцем я попытался вывести их орудия из строя, с силой ударив ногой по панели управления, чтобы заставить свою машину скользить на крыле. Ничего не вышло. В меня было три прямых попадания, которые прошли прямо сквозь мою основную несущую поверхность, не взорвавшись.

Об атаке не могло идти и речи. Все, на что я мог надеяться, — это спасти свою собственную шкуру. К тому времени в районе нашего нахождения все посты зенитной артиллерии были подняты по тревоге. Ослепленный градом трассирующих снарядов, я сжался и инстинктивно вертели головой, как если бы старался укрыться от пуль. Я понимал, что меня могут сбить в любую секунду, и безнадежно грохотал, словно «ураганы». Я отчаянно опрокинул свою машину. Положившись на судьбу, я набросился на панель управления, неистово нанося отвлекающие удары то на правый фланг, то на левый. Слишком поздно я увидел препятствие — ряд тополей вдоль Канала. Я инстинктивно накренился, со всей силы надавив на левый руль. С ужасающим грохотом и ударом, почти вырвавшим ручку управления из моих рук, мое крыло с правого борта зацепило верхушки деревьев. Лишь инерция моего 4-тонного самолета, падающего со скоростью 340 миль в час, спасла меня от возможности врезаться в противоположный берег.

Оцепеневший от шока, парализованный страхом, тем ужасным физическим страхом, который скручивает кишки и наполняет рот желчью, я ощущал, что мои мышцы превратились в жидкость. Я был на волосок от кабеля высокого напряжения, промелькнув, словно вспышка, под сверкающим стальным проводом. [98]

Мое сердце замерло. Потеряв голову, я потянул на себя ручку управления, ища защиты у облаков, мрачно и угрюмо плывущих почти в 2500 футах от меня. Земля уже не защищала меня, и за несколько секунд, в течение которых продолжался мой подъем, в меня попали пять раз: один снаряд пробил левый элерон, три пули — руль высоты и еще один снаряд — одну из лопастей винта. Никогда не была столь желанной прохлада полых, сырых, наполненных дождем облаков. Около минуты у меня ушло на то, чтобы пройти сквозь слой облаков, и я неожиданно оказался залит солнечным светом, обливаясь потом, словно при пробуждении от ночного кошмара. Голубое небо, солнце отражались в море облаков, проходящих подо мной, — наконец-то я вернулся в прекрасный и утешительный мир.

Я осторожно проверил органы управления. У элерона были расколоты петли, и он держался лишь на нитке алюминия. Покрытие верхней поверхности крыльев сморщилось, словно кусок папиросной бумаги, и сквозь трещины краски был виден сверкающий металл.

Сдавленный хвост-триммер висел на ручке управления.

Вернувшись в Детлинг, я выполнил поистине сенсационную посадку — два или три сильнейших подскока, которые мне пришлось испытать во всей силе. Несколькими минутами раньше уже приземлился Кен, полностью использовав свой самолет в процессе операции; его шасси, вдавленные пулей, не смогли выйти, и ему пришлось приземлиться на «пузо». Позднее, когда мы произвели «посмертное вскрытие» наших самолетов, Кен обнаружил, что невзорвавшийся снаряд раздробил один из его магнето на осколки и прошел сквозь одну из выхлопных труб. [99]

Мой старый «LO-D» будет в доке неделю. Кроме поврежденных органов управления, тремя снарядами был пробит фюзеляж возле оконных стекол. Пуля срикошетировала об одну из кислородных бутылок. В ретроспективе у меня был отличный бой в том смысле, что если бы снаряд точно пробил ту бутылку, то взрыв газа превратил бы меня в свет и тепло.

Скиталец над Францией

Половина шестого. Звонок будильника вырвал меня из кровати. Боже, как же было холодно! Я выглянул из-за затемняющих штор — низкие облака, потолок менее чем 2000 футов и какой ветер! Он гудел снаружи в телеграфных проводах, и каждый порыв ветра открывал 20 дверей в нашей казарме.

Я зажег сигарету и включил свет. Том и Дэнни, с которыми я делил комнату, спали. Я поспешно надел пару пуловеров поверх моей пижамы, кожаный жилет, походное обмундирование, две пары длинных шерстяных чулок и летные ботинки, в которые я всунул свою карту.

В ночи неясно вырисовывался темный бетонный корпус оперативного пункта. Я едва слышал реплики, вызывающие колебание кондиционируемого воздуха в подземных помещениях. Как только я прошел сквозь тяжелые металлические двери, после страшного холода снаружи я почувствовал себя так, как если бы погрузился в восхитительно теплую паровую ванну. Комната, освещенная ртутными лампами, напоминала сцену из другого мира.

Дежурного сержанта застали отвечающим на десятки несмолкающих телефонных звонков. Он вручил мне метеорологическое сообщение и инструкции [100] начальника ПВО района. Стопроцентная облачность на высоте 4000 футов. Ветер над уровнем моря 320° при скорости 35 миль в час; на высоте 5000 футов — 50 миль в час. Видимость умеренная, падает до 500 ярдов в ливне. С 8.40 до 8.50 на нулевой высоте 12 «тайфунов» должны совершить самолетовылет в район Чартреса. Плевое дело, если бы не ветер.

Я разбудил остальную бригаду. Кен и Брюс были в порядке, а Жак начал нудить как дьявол. Я встряхнул его. Спустя пять минут мы уже пришли к отряду самолетов. По пути проверили закрепление наших больших 250-литровых дополнительных баков, подвешенных, словно бомбы, между двумя радиаторами «спитфайров». Механики лежали на земле, работая при свете фонарей типа «летучая мышь».

— Вылет ровно в восемь часов! — крикнул им Кен.

Было 7.25 — как раз время пойти выпить чашку кофе и съесть несколько бисквитов. Время завтрака наступит, когда мы вернемся, — если мы все же вернемся. Сгрудившись вокруг жалкой печки, Жак, Дамбрел и я слушали Кена, который с картой в руке давал нам указания:

— Мы пересечем французское побережье, летя либо по приборам, либо над облаками, затем полетим низко до Амииса. Повернем налево и будем барражировать в районах Сент-Квентина и Нойона, после чего вернемся назад на высоте 13 000 футов. Таким образом, у нас будет неплохой шанс перехватить низко летающие транспортные самолеты. Придерживайтесь линейного построения, сохраняя приблизительно расстояние в 100 ярдов между самолетами; если измените курс, то пересекайте слева направо. Если случится ввязаться в потасовку, то каждый надеется на себя. Первый, [101] кто заметит цель, сообщает остальным и возглавляет атаку.

7.50. Захлестнутые нашими надувными спасательными жилетами, нагруженными яликом, а также парашютом, мы с трудом с помощью механиков забрались в кабины. От моего дыхания ветровое стекло кабины сразу же покрылось изморозью. Я включил радио, фотопулемет, карбюратор, приемник давления, нагревательные приборы с гироскопом и устраняющее лед оборудование. Мои пальцы онемели в трех парах перчаток — шелковых, шерстяных и кожаных — из-за довольно профессиональной канители со всеми крохотными кнопочками на панели управления.

7.55. Я проверил, хорошо ли отрегулировано зеркало. Проверил защелки предохранителей орудий. Все в полной готовности. Взгляд на Кена.

— Добро.

— Контакт.

Жалобный вой стартера. Один цилиндр загорелся, затем еще два. Я начал неистово качать насосом, и двигатели сразу заработали.

Было все еще очень темно, и розовато-лиловые вспышки выхлопных газов из двигателя осветили снег. Было 8.02. Аэронавигационные огни включены, крыло к крылу, мы взлетели сквозь черные, пугающие облака.

Мы поднялись над Каналом на высоту 13 000 футов над толстым слоем кучевых облаков. Сразу же выстроились в боевой порядок. Полная тишина в радио. Несмотря на обледенение, мы переключились на наши дополнительные баки без каких-либо проблем. В приближающейся утренней заре облака были окаймлены светом.

Немецкая радиолокационная станция обнаружения, вероятно, засекла нас. В наших наушниках пошли обычные в таких случаях раздражающие [102] радарные помехи, усиливавшиеся с каждым потоком луча. Неожиданно Брюс Дамбрел покачал своими крыльями и повернул домой. На мгновение его крылья очертили безупречный овал в тусклом небе, но я заметил тонкую белую струйку, выходящую из радиатора. Гликоль вытекает. Одним самолетом меньше. Теоретически один из нас должен прикрывать его над морем, но если бы мы сделали это, нам пришлось бы вернуться на базу, не завершив нашу работу.

Кен ничего не сказал и едва просигналил нам, чтобы снова замолчать и пикировать сквозь слой облаков. Это был рискованный поступок. Кен рассчитал, что, если у него не будет времени выполнить его правильно, есть риск нарваться на огонь береговой зенитной артиллерии. Метеорологическому прогнозу тоже нельзя было ошибиться, поскольку, если бы базис облака был ниже ожидаемого, у нас не было бы времени исправить ошибку в нашем полете по приборам.

Мы окунулись в непроницаемый мрак. Кен не отрывал глаз от приборов, мы с Жаком буквально приклеились к концам его крыльев. Неожиданно мы вновь очутились в ясном небе на высоте не менее чем 1500 футов над группой маленьких деревянных холмиков, пересекаемых узкой болотистой низиной. Лил сильный дождь, полоски тумана тянулись по земле, свет был серовато-зеленым, словно в аквариуме. Как обычно, ощущение ужасного оцепенения мышц живота. Сейчас мы должны быть начеку.

— Алло, Скиттлы, Ред ведущий на связи. Боевое построение, бросайте своих детей.

Избавившись от наших дополнительных баков, мы пикировали, чтобы набрать скорость. Кен пронесся над рекой в середине низины, едва касаясь ее; Жак вдали от него шел вдоль дороги, держась [103] ниже уровня телеграфных проводов. Я был па полпути к уклону, беспокоемый постоянными ударами деревьев, и внимательно следил за проводами с высоким напряжением. Шел 175 ярдов в секунду. При такой ужасной видимости смертельным препятствием является вспышка. На земле, кроме постоянно мелькающих сквозь мой капот фигур двух женщин, спрятавшихся под зонтиком, не было больше ничего. На горизонте виднелись несколько крыш, одна или две заводские трубы. В это время быстро приближался дым, исходящий из маленькой сортировочной станции. Вероятно, Далленс. Мы повернули на юг, оставив хорошо видимый французский город слева от нас. У нас не было ни разрешения, ни желания атаковать поезд — был риск растревожить зенитную артиллерию.

Дождь начал лить как из ведра. Сейчас я должен быть по-настоящему внимательным. Амине должен быть где-то недалеко в темноте. — Берегись! Зенитная артиллерия!

Крик Жака по радио. Я инстинктивно повернул. Перед моим ветровым стеклом растянулся веерообразный поток клубов белого дыма. Сквозь деревья начали рваться трассирующие снаряды. Затем под моими крыльями. Я увидел крыши, огороды. В ущелье, очень близко, неясно вырисовывались башни собора. Я летел над мокрыми булыжниками, скользким щебнем, грязным шифером, скоплениями серых домов. Это был Амине.

Скользя, едва не касаясь труб, мы повернули налево и оказались прямо над вокзалом. Мелькание нескольких железнодорожников, застывших на месте между вагонеток товарного поезда, затем вспышки от локомотивов, так как открыла огонь батарея из трех ручных пулеметов, чьи заикающиеся стволы окутал дым. [104]

Каждый из нас в отдельности, петляя, с полностью открытым дросселем, удирал от оранжевых трассирующих снарядов. Это происходило лишь в нескольких милях от города, который мы снова выстроили. Я осторожно следовал курсом, который прокладывал Кен, и изучил карту как можно лучше. Без сомнения, Кен оплошал, как только мы вышли из Аминса, на развилке у Ланджина. Мы направлялись не в Сент-Квентин, а в Нойон и Компьень. Вначале мы пролетели над Каналом-ду-Норд, а затем над Уазой. Определенно здесь был компьеньский лес, разделенный полосой тумана, очевидно зацепившегося за деревья.

Неожиданно мы услышали голос оператора, очень отдаленный, так как летели низко:

— Алло, Скиттлы, остерегайтесь немцев и парней Тиффи.

Я поудобнее уселся в кресло и попытался проложить путь в темноте, в которую мы окунулись, в шести футах над голыми ветвями. Неожиданно поднялся адский шум — мы ревели в ужасном сумасшедшем доме самолетов. Желтые капоты двигателей, отмеченные черными крестами, пересекали следы трассирующих снарядов. Как минимум, 40 «фокке-вульфов» крушили все вокруг. Большим пальцем я тут же снял защелку предохранителя с моих орудий. Наушники свистели.

Я лишь избегал столкновения с «фокке-вульфом». Приклеенный к спинке сиденья центростремительной силой, я все же сумел выполнить крутой поворот с тыла другого вражеского самолета и стал стрелять из моих пулеметов, когда пролетал мимо. Затем, все еще держа палец на кнопке, я резко ушел. В зеркало я видел, что сзади кружился еще один самолет, чьи крылья освещались вспышками его четырех орудий. [105]

Избавившись от этого, я навел прицел на другого, который, казалось, потерял свою голову и покачивал крыльями. Вдруг в моем ветровом стекле появился «тайфун», идущий прямо на меня. Отчаянно ударив ногой по рулю, я чуть не задел его самолет, а конец моего крыла сломил ветку, и я услышал ужасный треск. Покрываясь потом и задерживая дыхание, я выровнял свой «спитфайр» как раз тогда, когда объятый огнем «фокке-вульф» разбился передо мной, скашивая деревья и образуя при этом ужасный сноп искр.

Отпрянув назад, я вертикально поднялся в облака, посылая орудийную очередь в «фокке-вульф», который подошел так близко, что черные кресты на его фюзеляже закрыли мой орудийный прицел. С наполовину оторванным хвостом он вошел в штопор и врезался в поляну.

Спрятавшись за облаками, я вздохнул с облегчением. Эта банда пиратов 609-й эскадрильи «тайфунов» под командованием моего бельгийского друга Демаулина, должно быть, неожиданно нарвалась на авиазвено «фокке-вульфов», взлетая аэродрома Компьень. Мы по ошибке сели в разгаре вечеринки!

Нервы были напряжены, я снова оказался потасовке. На земле я видел три горящие глыбы и три столба густого черного дыма, поднимавшегося над лесом. Видимость становилась все хуже и хуже. Я увидел быстро промелькнувшую пару «фокке-вульфов», исчезнувших в тумане. От них не осталось и следа. По радио я едва слышал Кена и Жака, возбужденно гонявшихся за «фокке-вульфом». Они закончили бой, сбив его где-то, а затем радио ненадолго замолчало.

Я связался с Кеном, чтобы сообщить ему, что у меня заканчивается горючее и что я направляюсь в Детлинг. Получасовой полет по приборам сквозь [106] кучевые облака с боками, утяжеленными снегом, и я очутился над песчаной косой Данджиесса, в тумане, который можно было резать ножом. Я запросил посадку, и оператор быстро посадил меня на базу. Когда я садился, едва касаясь верхушек деревьев, я видел, что Кен с Жаком приземлялись. Кен выполнил ужасно крутой поворот в момент выруливания. Я следовал за ним. В его крыло с правого борта попал снаряд 20-миллиметрового орудия, но он сообщил, что сбил немецкий самолет.

С помощью моих механиков я выпрыгнул из «спита», онемевший и окоченевший, и тут же мне сообщили, что сразу же после завтрака я должен вернуться в зону рассредоточения для резервной готовности.

Прикрытие

21 декабря 1943 года. В 10.30 инструктивное совещание. Погода отличная, температура чертовски холодная — в небе ни следа облачка. Крылья «спитфайра» поливали струйкой воды, так как только что прошел удаляющий лед трейлер, который нагревали горячим воздухом. Взлетно-посадочная полоса была покрыта льдом.

Чтобы застегнуть свои ремни, мне пришлось снять перчатки. Руки замерзли, и я не мог согреть их снова. Я открыл кислород, чтобы прибавить себе уверенности.

Лед на взлетно-посадочной полосе спровоцировал за эти последние дни массу несчастных случаев — и серьезных, и незначительных: разбитые шасси, поломки при выруливании и так далее. Сейчас у нас было лишь 11 исправных самолетов.

Дамбрел, Жак и я были в самом многочисленном отделении. Вместе с 132-й эскадрильей мы [107] должны были патрулировать район Кэмбрай, где немецкие истребители были особенно активны в последнее время. Мы поднялись па высоту 22 000 футов, затем опустились до 17 000 футов, так как было очень холодно.

Зимнее небо было таким ясным и ослепительным, что все двадцать минут полета над Францией мы постоянно щурились.

Диспетчер сообщил нам, что недалеко от нас находится сильное формирование вражеских истребителей, но в ослепляющем свете невозможно было ничего заметить. На всякий случай, так как Грасс Сид становился настойчивее, мы снова набрали высоту.

И — о ужас! — над нами было десятка три «фокке-вульфов». Мы не успели и глазом моргнуть, как твари открыли огонь. Повсюду вихрь огромных радиальных двигателей, коротких тонких крыльев, обрамленных молниями, трассирующих снарядов, проносящихся со свистом во всех направлениях, мелькание черных крестов. Паника. Все грохотало. За секунду два наших расчета, безукоризненно выстроенные в боевом порядке, были разгромлены, рассеяны в беспорядке. Слишком поздно! Дружище Джон падал вниз, объятый пламенем, а шотландец Морган, старший сержант, вошел в штопор, одно его крыло оторвало градом «маузера».

Не была счастливей и 132-я. Трех ее летчиков сбили. Четвертому, как мы позже узнали, удалось провести свою сильно поврежденную машину до; полпути назад через Канал, затем он упал, и его вытащили спустя час.

Когда изумление прошло, мы сплотились вместе. Капитан Обертин, командовавший Скиттлами, неожиданно обнаружил себя изолированным; номер 2 и номер 4 сбили, а номер 3 исчез, как дым, [108] бедняга Спенс получил 20-миллиметровый снаряд, который пронесся в 10 дюймах от его головы, превратив его радио в осколки. Наполовину выведенный из строя, он инстинктивно дернул ручку управления на себя, открыл дроссель и взмыл на высоту 36 000 футов, оказавшись в небе абсолютно один.

«Фокке-вульф» преследовал капитана, но промахнулся. Скорость отнесла его, и Обертин тут же разделался с ним. К несчастью, 4 других «фокке-вульфа» вступили с ним в бой, и ему не только не удалось разбить своих противников, но самому пришлось уйти после богатой событиями погони со скоростью 45 миль в час, петляя меж деревьев, вокруг церковных колоколен и по сельским улицам. Его «спитфайр» поразили семь раз.

Тем временем мы с Жаком, вопреки нашим устоявшимся привычкам, следовали за Сатерлендом по пятам, как верные охотничьи собаки, и имели удовольствие наблюдать, как он ликвидировал еще один «190-й» с прицелом в 600 ярдов. Самолет немца разлетелся в воздухе, но летчику удалось спастись; чуть позже мы увидели парашют, раскрывшийся под нами.

Дэнни стрелял в «190-й» искусной очередью огня, но промахнулся.

В результате из 23 «спитов» б были сбиты, 8 других повреждены, не считая Вильямса из 132-й, которого ранили и ему пришлось сесть на «брюхо».

7 января 1944 года. На этот раз долгое путешествие. Мы летели в Реймс, чтобы привести домой сильное войсковое соединение «Летающих крепостей» и «либерейторов», возвращающихся из Германии. Первые три группы должна была прикрывать 602-я — всего 180 бомбардировщиков, а три следующие группы — 132-я. [109]

Мы взлетели в 12.10 после поспешного ленча и подняли самолеты, отягощенные дополнительными баками в 45 галлонов, на высоту 23 000 футов. После тридцати минут полета мы миновали Париж, который был у нас с правого фланга, скорее осознавая, нежели видя внизу покров тумана и дыма. По пути немецкие тяжелые батареи пустили несколько орудийных залпов, которые взорвались очень близко, — мы тут же рассеялись по небу. Повсюду появились клубы черного дыма. Поднимаясь с Томмерсоном при полностью открытых дросселях, мы ушли за предел видимости, хотя не без труда.

10.50. Немцы, казалось, реагируют, и «фокке-вульфы», должно быть, взлетают со всех мест, так как руководство начало волноваться. Возле нас пока ничего особенного не происходило.

Но вскоре на горизонте появилось скопление черных точек, за которыми следовали другие. Наши бомбардировщики!

Увидев «тандерболты» и «лайтнинги», мы почувствовали облегчение, вернулись на базу и заняли свои позиции — в барражировании четверками с обеих сторон от основной группы.

Полет «крепостей» определенно впечатляющее зрелище! Фаланга бомбардировщиков в безупречном оборонительном порядке — несколько массивных коробок из сотни или почти сотни четырехтактных самолетов в ряду на высоте 27 000 футов, каждая коробка снабжена пятью тяжелыми пулеметами, посылающими снаряды более чем на 20 миль.

С обеих сторон обеспечивающие прикрытие «спитфайры» растянулись настолько далеко, насколько мог видеть глаз. Верхнее прикрытие «Спитфайрами-VII и -IX» смотрелось лишь как белые инверсионные следы самолета.

Видимость в тот день была превосходной. Небо было сине-фиолетового цвета, светлее к горизонту, [110] с переходом от изумрудно-зеленого к молочно-белому, где оно сливалось с полосой тумана над Северным морем.

Ниже, словно волшебный ковер, расстилалась Франция. Спокойная извилистая Сена и ее притоки, темные массы лесов с их причудливыми геометрическими формами, крохотные, словно игрушечные, деревушки, небольшие города, загрязняющие прозрачное небо следами дыма, прилипающего к теплым слоям воздуха.

Солнце жгло сквозь выдающиеся вперед кабины самолетов, и все же я чувствовал, что в моей кислородной трубке образовывался лед, а выхлопные газы из газообразного состояния превращались в микроскопические кристаллы, образуя в небе мутную струю, выходящую из моего «спитфайра».

Усталость, онемение, болезненные судороги в спине, обжигание холодом пальцев ног и рук через кожу, шерсть и шелк — все было забыто.

В построении «крепостей» здесь и там были интервалы. Ближе к нам можно было видеть машины с одним, иногда двумя стационарными двигателями. Другие самолеты были с разорванными хвостами, зияя дырами в фюзеляже, крылья пострадали от огня или блестели от черного масла, тонкой струйкой вытекающего из пробитых двигателей.

За построением шли самолеты, оторвавшиеся от строя. Они направлялись к побережью на другой стороне Канала, в спасительную гавань передовой авиабазы, летя благодаря только огромному усилию воли. Вы можете представить кровь, льющуюся на кучи пустых патронов, летчика, заботливо оберегающего оставшийся двигатель и тревожно взирающего на длинный белый след бензина, сочившегося из его изрешеченных баков. Эти изолированные «крепости» были любимой добычей «фокке-вульфов». Поэтому эскадрильи послали две или [111] три пары «спитфайров», которые должны были привести домой всех невредимыми, что было сложной задачей, так как эти поврежденные «крепости» часто использовали лишь треть своих сил, испытывая терпение прикрытия.

Для этой цели Кен послал нас с Карпентером прикрывать «либерейтор», который лишь чудом оказался в воздухе. Его двигатель номер 3 совсем вышел из паза и висел на носке крыла, словно куча безжизненных скобяных изделий. Двигатель номер 1 горел, и языки пламени медленно переходили на крыло, а через алюминиевую обшивку верхней поверхности, покоробленную от жара, пробивался дым. Через дыры в фюзеляже уцелевшие летчики выбрасывали за борт все свое лишнее оборудование — пулеметы, патронные ленты, радио, броневые плиты, — чтобы облегчить свои машины, которые медленно теряли высоту. В довершение ко всему в гидравлической системе произошел взрыв, оторвав одно из колес шасси, которое повисло, еще более усугубив положение.

Мы сделали резкий поворот, летя со скоростью 200 миль в час и выполняя 1800 оборотов с двумя форсажами, чтобы лететь с ним на одном уровне. Уже два часа мы сгибались в наших неудобных кабинах и все еще были над Францией, в 12 милях от основного формирования. Вокруг на почтительном расстоянии от нас начали рыскать 10 «фокке-вульфов», как будто подозревая ловушку. Мы с Карпентером с беспокойством следили за ними.

Неожиданно нас атаковали парами. В пашей ситуации с заканчивающимся горючим все, что мы могли сделать, — это встретить каждую атаку очень резким поворотом на 180°, послать немцу короткую очередь огня в приблизительном направлении и сразу же вернуться в исходную позицию, совершив еще один резкий поворот на 180°. Это представление [112] мы повторяли десятки раз, но нам удалось заставить «фокке-вульфы» держаться па почтительном расстоянии. Они в конце концов устали от этого, или мы так думали.

Над Дьеппом под зенитным огнем истребители отступили. Мы летели на высоте приблизительно 10 000 футов. Немецкая легкая зенитная артиллерия открыла огонь с невероятной яростью. За долю секунды из клубов черного дыма образовалась абсолютная пирамида, наполненная молниями. Сильно встряхнутые несколькими попавшими в цель снарядами, мы с Карпентером разделились и с нашими жалкими запасами бензина как можно быстрее набрали высоту. Беднягу «либерейтора», неспособного предпринять какое-либо серьезное противозенитное действие, быстро забраковали. Когда после нескольких мучительных секунд мы думали, что он вне предела досягаемости, раздался взрыв, и большой бомбардировщик, разрезанный пополам, неожиданно исчез в степе пламени. Раскрылись лишь три парашюта. В нескольких ярдах от скал в потоке брызг упал пылающий алюминиевый гроб, тянущий за собой оставшихся членов экипажа.

С тяжелым сердцем мы сели в Лимпне с пустыми баками.

К счастью, чаще мы были более удачливы, чем па этот раз, и нам удавалось привести наших подопечных назад на наш аэродром в Детлинге, где их прибытие всегда вызывало огромный переполох: машины «Скорой помощи», пожарные бригады, любопытные зеваки. Мы чувствовали себя полностью вознагражденными, видя благодарность в глазах бедных, измученных ребят. Во многих случаях присутствие пары «спитов», которые давали им мужество продержаться до конца, было лишь моральной поддержкой, чтобы противостоять соблазну бросить все и ждать конца войны в том или другом Офлаге. [113]

Отправление на Оркнейские острова

17 января 1944 года. Мы уже собирались лететь на Оркнейские острова. Стоял обычный густой туман, и из Харроу не разрешили бы прилететь за нами.

Жребий брошен — мы поехали по железной дороге. Предстояло простое, более или менее комфортное путешествие.

Мы сложили багаж в грузовики и пошли на ленч в «Звезду» в Мейдстоне, где увидели Джимми Ранкина и Юля. Несколько последних рюмок выпивки, обещания...

Как обычно, я был перегружен грудой имущества — мандолиной, жилетом Ирвина и т. д. К счастью, там оказался Жак и помог мне.

По пути через Лондон в полном составе — все 24 летчика — мы зашли в шикарный и единственный в своем роде клуб в Сохо. Через полчаса менеджер, боясь за свое внутреннее убранство и видя смятение своих безупречно одетых клиентов, подошел к нам и попросил перейти в другое место. Нескольких хорошо подобранных аргументов, включая перемещение его великолепных белых гвоздик в петлицу Кена, и угрозы публичного скандала было достаточно, чтобы успокоить его.

С 6.00 до 9.30 (наш поезд был в 10.20) мы крепко выпивали: виски, пиво, виски. К 9.30 мы были пьяны и распевали частушки нашей эскадрильи. За «Я служу в Глазго!» последовали «Момма с пистолетом» и «Милая Алуетт», и постепенно мы перешли к соленым частушкам в нашем репертуаре. Приглашенные нами приятели начали смущаться, краснеть, а некоторые из них даже потихоньку исчезли.

Робсон взобрался на стол, опрокинул несколько бутылок, и мы начали хором нараспев произносить боевые [114] кличи 602-й:

— Это один, два, три?

— Нет!

— Это один, два, три, четыре, пять, шесть?

— Ше-е-е-е-е-е-е-е-есть!

— О?

— О-о-о-о-о-о!

— Один, два?

— Два-а-а-а-а!

— Один, два, три, четыре, пять?

— Шесть, о-го-го-о-о-о-о. Два-а-а-а-а-а-а!

В этот момент капитан очень кстати напомнил, что нам нужно успеть на поезд. Он сделал это как раз вовремя, так как, когда мы вставали, ворвался хозяин в сопровождении двух полицейских и с полдюжиной членов парламента. После неприятных объяснений нам удалось отделаться от них и спуститься в подземку на Пикадилли-Сёркус. Какой-то горожанин позволил себе неуместное замечание о «ни к чему не пригодных типах из ВВС Великобритании». Робсон и Боб Каурли всунули его зонтик в эскалатор, который сдавил его с ужасным грохотом. Мы взяли купе штурмом, пассажиры отнеслись к нам со смешанным чувством недоверия и ужаса. Но мы наконец-то прибыли в Кинг-Кросс. Сложили наш багаж на электрические тележки.

Карпентер проявил инициативу и предпринял героический прорыв по платформе, переполненной путешествующими; раздался сильный удар сигнального колокола. Была такая суматоха, что начальник станции схватил за руку человека, которого сопровождала внушительная охрана военной полиции. Это было неразумное действие с его стороны, так как через пару минут его красивая фуражка с золотой тесьмой загадочным образом очутилась на голове Томми. Эта фуражка сейчас числится среди наиболее ценных трофеев авиазвена, вместе со шлемом лондонских полицейских, [115] канадским генеральским беретом и фуражкой полковника бронетанковых гренадеров, привезенная назад из Дьеппа Биллом Лаудом.

Платформы кишели людьми, и из-за отсутствия электрического освещения было трудно найти дорогу. Но нам в конце концов удалось найти наше забронированное купе, у дверей которого члены парламента и железнодорожное начальство поставили охрану.

Наш пульмановский спальный вагон был разделен на две половины с сообщающейся дверью. В другой половине размещалась 129-я эскадрилья из Хорнчерча, также направляющаяся «па отдых». Мы вскоре подружились. Снова была грандиозная гулянка, все пели, бутылки летали. Где-то в 2 часа ночи мы организовали матч по регби, но из-за нехватки игроков он потерпел фиаско.

К 3 часам все спали: на сиденьях, под столами, на ковре, на проходе между сиденьями, даже на полках для багажа.

18 января 1944 года. Около 5 часов утра в Абердине из поезда вышла эскадрилья, представляющая собой жалкое зрелище — растрепанные, небритые, все в копоти, чувствовавшие себя так, словно кошки во рту ночевали; нам вначале пришлось выгрузить наш багаж и на руках оттащить его к грузовикам и автобусам, которые доставили нас в Питерхед.

Там мы сели в две огромные машины, прилетевшие из Харроу, сложив наш багаж в фюзеляж. Я заметил, что каждый из нас скромно сел на свою парашютную сумку. Некоторые болваны начали повторять историю о том, как несколькими неделями ранее во время полета в Харроу самолет был сбит «Юнкерсом-88». [116]

Во время взлета все стиснули зубы, но когда поднялись в небо, каждый издал вздох облегчения, и мы начали отпускать шуточки. Ненадолго! Небо было далеко не спокойным, и машину начало мотать и подбрасывать, тряся в воздушных ямах.

Шуточки скоро сменились глубоким унынием. Это патологическое настроение было связано с состоянием наших желудков, которые еще не выздоровели после приема губительной смеси пива и виски.

Все летчики сидели, поддерживая голову руками, с локтями на коленях, и никто не думал восхищаться превосходной, покрытой снегом страной, над которой мы пролетали.

Из Харроу мы отправились в место назначения пешком с пересохшим горлом и сонные. Мы желали, чтобы начальник авиационной базы пошел к дьяволу, поскольку он сделал все возможное, чтобы радушно встретить нас очаровательной речью, которую нам долго пришлось слушать, стоя под открытым небом под пронизывающими порывами ветра.

Зимой Скибрей напоминает Северный полюс. Одному Богу известно, какого маньяка в министерстве авиации осенило создать авиабазу на тех Богом забытых островах. В сутках очень мало светлых часов; иногда луч солнца пробивается сквозь бледные облака, разгоняя арктическую мглу и открывая безлюдную сельскую местность, голые скалы, возвышающиеся над толстым снежным покровом.

В нескольких милях от нас, за группой островов, похожих на наши, находилась военно-морская база Скапа-Флоу, где располагался флот метрополии, защищенный минными ограждениями и противосубмаринными сетями.

В задачи 602-й эскадрильи входило предотвращение любых попыток бомбардировок или воздушной разведки со стороны люфтваффе. [117]

Мы увидели наши самолеты, укрытые от ледяных ураганов в ангарах, рассеянных по всему аэродрому. В состав нашей боевой техники входили 7 или 8 «Спитфайров-V», «обрезанных, укороченных и загнанных», и 4 великолепных «Страто-Спитов-VII».

Эти «Спиты-VII» были особыми машинами. Размах их крыла увеличили и благодаря двигателям «мерлин» «роллс-ройс» с двухступенчатыми нагнетателями и их герметическим кабинам они могли подниматься практически до 50 000 футов. Было изготовлено лишь 10 таких самолетов и отправлено в стратегические точки Великобритании.

Наши механики быстро приспособили их и отполировали с нежной заботой. Мы переставили два пулемета в крылья, чтобы слышать их, оставив лишь две 20-миллиметровые малокалиберные автоматические пушки.

Периодически немцы отправляли на разведку «Юнкерс-88», который пролетал над уровнем моря, чтобы наблюдать за передвижением флота, а совсем недавно самолету неизвестного типа удалось сфотографировать Скапа-Флоу с высоты 47 000 футов. Поэтому мы всегда держали в состоянии боевой готовности по паре «Спитов-V» и «Страто-Спитов-VII».

Прошла самая монотонная неделя. Суперотважные «Юнкерсы-88» глупо нарвались на батарею «бофоров» и были сбиты под носом Карпентера и Кена Чарнея, которые вернулись, кипя от ярости.

В довершение ко всему авиазвено «В» направили в Шетланд, дальше на север почти на 60 миль. Они взяли с собой несколько механиков и 4 «Спита-V». Мы лицемерно им посочувствовали — скорее им, чем нам. Мы с Жаком организовали раунды за яйцами. Используя маленький [118] самолет «бабочку-медведицу», как мы его прозвали, прикрепленный к военно-морской базе, мы совершали набеги на архипелаг дважды в неделю, садясь возле ферм, и похищали яйца. К концу двух недель потребления яиц на завтрак, ленч, чай и ужин один вид яиц уже внушал нам отвращение. Кену даже казалось, что у него на пояснице начали расти перья.

Падал снег, дул ветер, для разнообразия снова падал снег. Мы проводили дни, грея поочередно лица и спины возле тех маленьких печек, что предоставили нам ВВС Великобритании. Наши бедные механики проводили чертовски много времени на ветру и холоде, возясь с двигателями, поддерживая крылья четырех самолетов в готовности, очищая их ото льда.

Схватка в стратосфере

21 февраля 1944 года. Жак и Келли находились в состоянии боевой готовности с 10.30 до 14.00. Отличная ясная погода, но очень холодно. От нечего делать мы с Яном Блейром играли в шахматы. В 12 часов все пошли на ленч, но мы решили закончить партию. Келли с завистью смотрел, как другие пошли, — этот холод разжигал аппетит, а ему не удастся его утолить. Мы прервали нашу партию и, пожалев его, предложили Жаку и Келли поменяться с нами ролями. Жак и Келли согласились с радостью, так как нужно признать, что пребывание в состоянии наивысшей готовности довольно нудное дело.

Они пошли на ленч, а мы надели надувные спасательные жилеты, положили парашюты и шлемы в два «Страто-Спита-VII». Ян еще не летал ни на одном таком самолете и хотел новый с [119] заостренным килем. Я уступил, после того как обозвал его всеми именами, известными под солнцем, и мы пошли продолжить нашу партию в шахматы.

12.22.

— Твоя королева потерпела поражение, — сказал Ян.

Моя королева конечно же была загнана в угол, по как только он протянул руку, чтобы взять ее, началась сирена воздушного налета.

В последующей суматохе королевы, пешки, ладьи — все полетело к дьяволу. Со стуком подбитых гвоздями ботинок в коридор ворвались механики. Я кинулся к двери, крича: «Взлет по тревоге, взлет по тревоге!» Ян выпрыгнул из окна.

Менее чем за пятьдесят секунд меня усадили, пристегнули ремнями безопасности, подключили кислород; пока механики закрепляли надо мной винтами герметический капот, двигатель работал на холостом ходу. Из управления выпустили три белые ракеты, сообщающие о том, что взлетно-посадочная полоса свободна. Земля настолько сильно промерзла, что мы могли свободно ехать по траве до взлетно-посадочной полосы.

В 12.23 часа 35 секунд ровно мы поднялись с полностью открытым дросселем, и управление уже давало нам свои первые инструкции.

— Алло, Далмат Ред-1, Пандор вызывает, бандит приближается к Б — Бейкер, набирает высоту у 3 — Зебра, быстро поднимайтесь на вектор 0–9–5. Вперед!

Я шарил в моих ботинках в поисках перфокарты с кодом, которая лежала вместе с моими картами. Я никак не мог найти ее, и мне пришлось попросить Пандора повторить.

Добро, немец приближается к Скапа-Флоу на высоте Z. Я взглянул на карту. Фу! Z — это 40 000 футов. [120] Ян кружил в нескольких ярдах от меня, и через солнцезащитные очки я чувствовал на себе его удивленные глаза.

Это был замечательный зимний день — ни следа облачка в небе, — и арктическое солнце проникало в мое глазное яблоко. Я включил отопление и отрегулировал давление в кабине.

— Алло, Пандор, Далмат отвечает, я быстро поднимаюсь на вектор 0–9–5, набрал высоту Р — Роберте.

За кого нас принимает авиадиспетчер? За ракеты? Через пять минут мы уже были на высоте 23 000 футов; неплохой ход.

В это время я размышлял: этот немец, должно быть, разведывательный самолет. В такую погоду он сможет сделать отличные фотографии. Зенитная артиллерия флота, естественно, не сможет стрелять из-за нас и военно-морские силы, вероятно, проклинают нас. Во что бы то ни стало мы должны уничтожить этого немца. Если мы не сделаем этого, командующие флотом сотрут нас в порошок!

Мы прошли Скапа-Флоу и продолжали лететь курсом 095°. Я оглянулся и увидел белый инверсионный след, описывающий большой круг над военно-морской базой, где-то в 10 000 футов над нами. Это, должно быть, он.

Мне было интересно, какая машина это может быть — один из новых «Юнкерсов-86Р»? В любом случае он ничуть не беспокоился и спокойно продолжал делать свои фотографии.

— Алло, Пьер, Ред-2 здесь, след дыма в 6 часов выше!

Мы сейчас были на высоте 33 000 футов, между Германией и Норвегией. Если бы мы смогли подняться еще на 7000 футов и остаться незамеченными, мы бы отрезали ему путь к отходу. [121]

Я как раз открылся, Ян с легкостью следовал за мной, его «спитфайр» превосходил мой по своим техническим характеристикам. Немец все еще не выказывал никаких признаков тревоги — вероятно думая, что на такой высоте он в полной безопасности. Началось второе действие. Тяжелая зенитная артиллерия открыла огонь, но черные клубы дыма были значительно ниже белого следа.

41 000 футов! Холод действительно становился устрашающим, и я открыл кислород на полную силу. Благодаря герметизированной кабине боль была терпимой. В дальнейшем наши выхлопные газы оставляли белый след, который растягивался и расширялся за нами, словно после продвижения корабля. Солнце было позади нас.

Немец сейчас шел к нам. Либо он увидел нас и пытался пройти до того, как мы успеем перехватить его, либо просто завершил свою задачу.

Наши особые двигатели красиво вели нас, а удлиненные крылья хорошо поддерживали нас в раз-ряженном воздухе. Ян шел параллельно со мной, где-то на расстоянии 900 ярдов от меня, мы поднялись еще на 2000 футов, которые перенесли нас приблизительно на 1000 футов выше нашей намеченной жертвы, которая находилась от нас в двух милях и быстро приближалась.

Он, должно быть, совершенно слепой.

— Ян, готов атаковать?

— Да.

Он увидел нас, но слишком поздно. Мы пошли на него. К нашему удивлению, это был «Мессершмит-109G», оснащенный двумя плоскими дополнительными баками под крыльями. Он сверкал, словно новая монета, и был замаскирован в бледно-серый цвет сверху и небесно-голубой — снизу. На нем не было знаков государственной принадлежности. [122]

Вначале он пошел влево, но там был Ян, движущийся к нему. Затем он повернул обратно, увидел меня и грациозным непрекращающимся движением сделал крутой вираж, плавно перевернулся на спину и пикировал вертикально в надежде поразить нас.

Мы последовали за ним без колебаний. Он пикировал прямо к серому морю, которое выглядело замерзшим, без единой складки. Он был на полмили впереди нас, с баками, все еще прикрепленными к его крыльям. Скорость головокружительно увеличивалась. На таких высотах следует быть осторожным, потому что скоро вы достигаете скорости звука, а потом берегись! Существует большой риск повиснуть на парашюте в кальсонах скорее, чем требуется время для описания этого.

Немец использовал свое ускорение на полную мощь и держал инициативу. На высоте 27 000 футов мой индикатор AS показывал 440 миль в час, то есть настоящая скорость 600 миль в час! Я обеими руками держал ручку управления и со всей силы надавил на органы управления, чтобы удержать самолет на прямой линии. Малейшее отклонение сдавило бы крылья. Я чувствовал, что мой «спитфайр» все равно прыгал, и я видел, что краска на крыльях лопалась, в то время как двигатель начинал набирать скорость.

Механизмы управления не работали. Мы все еще снижались — 15 000 футов: Ян прошел мимо меня; 10 000 футов: Ян был на 200 ярдов впереди меня и на 600 — от немца. Он открыл огонь — лишь короткую очередь. Неожиданно «мессершмит» треснул пополам, словно папиросная бумага, и взорвался, словно граната. Одно крыло отлетело в сторону, двигатель и половина фюзеляжа падали, словно торпеды, в то время как обломки самолета разлетелись, развеваясь, во всех направлениях. [123] Один из баков падал спиралью, оставляя позади себя след горящих паров бензина.

8000 футов. Я должен выпрямиться. Я нажал на ручку управления, нежно, но твердо. В плотной атмосфере среагировали рули высоты, и я увидел, что горизонт начал проходить под носом моего самолета — но там было уже море! Недолго я видел монолитную глыбу на высоте 40 000 футов — по надвигающая зеленая масса, окаймленная пеной, неслась на меня.

Я снова надавил на ручку управления — не помогло, и я понял, что у меня не получится выровнять самолет вовремя. Затем, рискнув, я полностью развернул триммер назад, чтобы обеспечить горизонтальный полет. Сразу же пелена крови застлала мне глаза, я ощутил, что моя спина и кости скручивались, кишки разрывались, щеки подтянулись к глазным впадинам, пальцы рук вырывали глаза. Все потемнело. Весь самолет заскрипел и застонал.

Когда я снова открыл глаза, стремительный толчок отнес меня вверх на 13 000 футов. Из моих ноздрей текли теплые струйки крови, которые капали на шелковые перчатки. Голова плыла. Я едва слышал в наушниках голос начальника ПВО района, но центробежная сила повредила мембраны в моем радио, и я не мог разобрать, что он говорил.

Я был один в небе и нигде не мог найти Яна. Внизу ветром уносило огромное радужное пятно масла и бензина и клуб дыма, указывая на гибель «мессершмита».

Я взял курс на острова, которые я видел на горизонте, и вскоре увидел Скапа-Флоу с его баллонами, сияющими, словно ниточка жемчуга. На меня накатились волны тошноты, и я летел инстинктивно. Лишь мысль о нашей встрече, когда мы приземлимся, немного оживила меня. Как только я коснулся земли, мне показалось, что по радио я услышал Яна. Это подтвердило, что он, слава богу, был в порядке. Я приземлился с ветром и машинально вырулил к месту рассредоточения, у меня не было даже сил помочь механикам открутить мою кабину. Сатерленд, предупрежденный управлением, был уже там с начальником разведывательного отдела. Они тут же сообщили мне, что Ян вернулся живым и невредимым. Он приземлился на «брюхе» на поле в Стронсейе, так как его самолет был поврежден обломками немецкого самолета. Итак, все было в порядке, и этот успех шумно отмечали в столовой.

На следующий день в лондонских газетах было полно сообщений об этом случае. Можно было подумать, что мы спасли весь британский военно-морской флот. Мы получили телеграммы с поздравлениями, в том числе от командующего флотом Рамсея.

Яна привезли с острова домой на моторной лодке, промерзшего до мозга костей, но жизнерадостного.

Приземление, богатое событиями

7 марта 1944 года. Какой день для звена! В 6.30 утра Оливер и Дэнни Морган поднялись для патрулирования военно-морской базы. В 6.40 Оливеру удалось вернуться на аэродром и благополучно сесть, имея датчик давления на нуле. Он сразу же пересел в другой самолет и поднялся снова. В 7.20 вдруг позвонил начальник оперативного отдела, чтобы сообщить нам, что Оливер совершил вынужденную посадку на крошечном острове Шапинсей.

Как обычно, эту задачу должен был выполнить я. Меня откомандировали привезти его. В Тайгер-Мот я взял с собой каптенармуса, и мне удалось [125] сесть на единственно возможном поле без казусов. Я был покрыт толстым слоем снега и грязи, там тоже был встречный ветер. Олли парашютировал на него с невыпущенными шасси.

Я доставил Олли домой, оставив каптенармуса разрядить малокалиберную автоматическую пушку и пулемет и снять секретное оборудование.

В 7.45 вечера мы с Жаком поднялись для ночного патрулирования. Небо было безоблачным, луна находилась в первой четверти, но на землю легла очень плотная мгла. В течение четверти часа мы кружили на высоте 7000 футов над военно-морской якорной стоянкой, окруженной барражом баллонов.

— Осторожно, Далмат Ред-1, с востока к Г — Гарри приближается бандит, в 30 милях от тебя, набирайте высоту О-Ориндж.

— Понял вас, Ред-1 ушел!

О черт! Еще одна игра в прятки. Мы выключили наши навигационные огни. Я мог определить самолет Жака лишь по слабому мерцанию его выхлопных газов.

По тусклому свету красных ламп, закрепленных на стороне кабины, я расшифровал сообщение, зная ключ на этот день. Учитывая то, что нам только что сообщили, немец, должно быть, подходил к радиолокационной станции Файр-Айл на высоте менее чем 1000 футов.

— Алло, Далмат-1, следуйте курсом 0–6–0 -открывайте огонь, бандит очень спешит.

Мы полностью открыли дроссель и, как только миновали холмы на материке, спустились до уровня моря, так как при плохой видимости легче различить самолет снизу, чем наоборот, особенно над водой.

Начальник ПВО района, казалось, не был этим вечером в хорошей форме, и после того, как он сообщил [126] нам десяток противоречивых курсов среди небольших островов в погоне за неуловимым «Юнкерсом-88», он приказал возвращаться домой. Было 8.30.

Видимость становилась все хуже, и Жак был вынужден следовать за мной на близком расстоянии, чтобы не потерять меня. Я сконцентрировался на моих приборах и вызывал радиостанцию через равные промежутки времени, чтобы иметь точные координаты. Мы прекратили, лишь когда оказались над базой, скорее ощущая ее, чем видя, благодаря регулировочным красным лампам, указывающим на препятствия на земле.

— Алло, Контроль, Далмат Ред-1 вызывает, скоро парашютируюсь над базой.

Сразу же осветили взлетно-посадочную полосу. Ее тщательно спрятанные световые сигналы мигали во мгле — неясно, но успокаивающе.

Туман становился плотнее, но если я вижу эти огни, то не заблужусь. Воодушевленный этой мыслью, я решил добавить четверть часа к моему ночному полету и позволил Жаку сесть первым. Спустя десять минут я начал свой спуск, открыл кабину, и на меня пахнуло влажной соленой мглой. Я пошел на свой 90-градусный разворот, который вынес меня на линию с освещаемой взлетно-посадочной полосой, и я нажал на вынос шасси. Меня отдросселировало назад, и сразу же в моих ушах раздался сигнал тревоги! Инстинктивно, не отрывая глаз от взлетно-посадочной полосы, я нащупал выпуск шасси и нажал прямо на него. Это сработало, и я сразу же понял ситуацию: пневматическая система, видимо, вышла из строя и колеса не закрепились в необходимом для посадки положении.

Такого рода авария довольно редка и достаточно неприятна в дневное время. Ночью же это огромный риск. [127]

Я сразу же сообщил о ситуации в отдел управления полетами и, полностью открыв дроссель, снова набрал высоту, которая бы позволила мне попытаться выпустить колеса с помощью отчаянного маневра.

Беспокойство на земле, громкоговорители предупредили начальника авиационной базы, «скорую помощь», пожарное посыльное судно и т. д. Несмотря па мои усилия, ничего не получалось, и, как последнее средство, я использовал бутылку сжатого газа углекислоты, но безрезультатно. Определенно не мой вечер.

Взглянув на манометр, я увидел, что температура радиатора тревожно увеличивалась, а давление масла начало падать: 110, 115° — 80, 70, 60 фунтов.

Господи! У «Спитфайров-V» был только один радиатор, установленный асимметрично под правым крылом, и нога моего наполовину выпущенного шасси создавала препятствие для входа воздух» в радиатор; 49 °С — это максимально допустимая температура, мне нужно быстро принять решение.

— Алло, Контроль, Далмат Ред-1 вызывает, установите прожектор на участке травы напротив офиса наблюдения — захожу на посадку.

— Понял вас, Ред-1.

Так как я вынужден был садиться с поднятыми колесами, чтобы не взорвался двигатель, то я не мог выполнить это на взлетно-посадочной полосе. С искрами и температурой, возникающей при трении четырех тони металла, идущего на скорости 100 миль в час, моя машина мгновенно бы загорелась.

Сила света прожекторов из 30 000 свечей осветила большой треугольник травы напротив управления, и я собирался посадить свой «спит» на «брюхо». По спине тонкой струйкой начал течь [128] пот, и моя нижняя рубашка прилипла к коже, словно холодное мокрое полотенце. Я сделал все возможное, чтобы подготовиться для очень трудного торможения — от 100 миль в час до полной остановки на расстоянии 30 ярдов в полсекунды. Я туже затянул привязные ремни, крепко пристегнул себя к креслу. Опустил кресло, чтобы защитить голову в случае, если я перевернусь вверх «пузом», отодвинул капот назад и плотно закрыл; по крайней мере, сейчас не было риска оказаться закрытым в горящей коробке. Я отстегнул парашют, убрал кислородную трубку и, перед тем как сиять наушники, вызвал управление:

— Алло, Контроль, Далмат Ред-1 вызывает. Давайте сейчас. Переключайте па вас, переключайте!

Было самое время. Из моего радиатора извергался непрекращающийся поток вспышек, а ядовитые гликолевые испарения начали поступать в кабину. Я вдохнул большой глоток воздуха и слегка дрожащей рукой уменьшил дроссель, настроил винт для отличного броска, опустил закрылки и начал приземление.

Лампы, указывающие на край аэродрома, светили снизу позади меня, а ярко освещенный треугольник стремительно приближался ко мне. Я выровнялся где-то на высоте около 12 футов, все еще в темноте. Вдруг мой самолет оказался в ослепляющем потоке голубого света.

На ощупь я выключил двигатель и отключил подачу топлива. Впереди налево и направо от обтекателя изрыгалось облако дыма.

Я задержал дыхание, мои глаза неотрывно смотрели на траву, проходящую под моими крыльями. Я понимал, что за мной на полной скорости следовала «скорая помощь», за которой ехал пожарный расчет. Я осторожно отпускал назад ручку управления, [129] еще, еще, уменьшая свою скорость до минимума — 90 миль в час. Мой винт, должно быть почти касался земли, самолет начало трясти, и я сильно дернул ручку управления назад.

Больше не поддерживаемая ничем, машина с ужасным грохотом врезалась в землю. Лопасти воздушного винта разлетелись, двигатель paзpыл землю, подняв кучу земли и травы. Малокалиберная автоматическая пушка с левого борта завернулась, словно пучок соломы, вырвав крыло.

Удар с невероятной силой швырнул меня вперед, и ремни безопасности врезались в тело, лопнув на плечах. У меня промелькнула мысль, что, если бы не они, мое лицо разбилось бы о прицельное приспособление. Когда разорвались провода элерона, я почувствовал жгучую боль в правом колене, слышал удар ручки управления о ногу. Унесенный вперед невероятной движущей силой, самолет затормозил носом, оперся на одно крыло, и на одну мучительную долю секунды я повис в воздухе, отчаянно цепляясь за ветровое стекло, при этом одна нога оказалась на панели управления и земля встала перед моими глазами, словно стена. Смогу ли я посадить самолет на спину? С грохотом, словно гром, который многократно отозвался в вытянутой алюминиевой коробке фюзеляжа, самолет перевернулся на «брюхо». Последний толчок, затем тишина, которая сверлила барабанные перепонки. Капля пота упала на щеку. Затем неожиданно шипящий звук гликоля и бензина, испаряющихся на раскаленном добела металле двигателя. Из каждой трещины капота двигателя начал выходить густой дым. Сирена «скорой помощи» вернула мне рассудок. Я открыл дверь, толкнув ее локтем, скинул шлем на землю, спрыгнул на припорошенное землей крыло, сорвал свой парашют и, забыв о мучительной боли в колене, рванул как можно быстрее [130] от самолета. Я пробежал несколько ярдов, зашатался и рухнул в руки Жака. Он бежал от рассредоточения, которое находилось в 500 ярдах от самолета, не останавливаясь, и совсем выбился из сил. Дружище Жак! Опираясь на его плечо, я плелся в безопасное место, туда, где в ослепительном свете прожекторов стояли очевидцы на почтительном расстоянии. Пожарная бригада уже поливала самолет углеродной пеной. Я сел на траву. Кто-то предложил мне зажженную сигарету, а доктор и его санитары суетились возле меня. Визгливый звук тормозов — и из своей машины появился растрепанный командир эскадрильи. Он выскочил из кинотеатра, когда громкоговоритель объявил, что самолет находится в трудной ситуации.

— Привет, Клостер, дружище! Ты в порядке?

Меня уложили в машину «Скорой помощи», несмотря на мои протесты, и доставили в лазарет, где меня ждала чашка горячего, сладкого чая, щедро приправленная ромом. Мои колени уже здорово распухли и посинели, но врач сказал, что это ничего. Он затем проверил мои плечи, где ремни оставили два болезненных лиловых рубца.

В целом я счастливо отделался.

8 марта 1944 года. Сразу же после завтрака я пошел проверить следы моего богатого событиями приземления. Самолет лежал в конце глубокой стрелы, глубоко вспаханной в земле капотом двигателя. Масляный и гликолевый радиаторы вырвало по пути. Пластиковые лопасти воздушного винта отломились, разбросав вокруг тысячи осколков.

После этого мне пришлось заполнить десяток «аварийных отчетов», и, как обычно, организатор полета пытался доказать мне с помощью А плюс В, что это была моя вина. Горячий спор продолжался [131] до тех пор, пока, отсоединив гидронасос, он не увидел, что его ось сломана. Так как я действительно не мог сломать ее своими зубами, ему пришлось согласиться, что я сделал все, что было в моих силах. Сатерленд и Оливер, в свою очередь, вытащили со дна своих ящиков «заметки летчика», чтобы доказать, что в данных обстоятельствах я действовал правильно, и активно защищали меня. После милой беседы с начальников авиационной базы, с которым я впал в долгие технические рассуждения (из которых он не понял ни слова), я направился в столовую полностью оправданный.

Бомбометание с пикирования

Проблема «незасчитанных мячей» все еще доставляла ВВС Великобритании головную боль, и по возвращении нас с Оркнейских островов было принято решение оборудовать некоторые «спитфайры» 500-фунтовыми бомбами, чтобы бомбить с пикирования местонахождение самолетов-снарядов. В этом эксперименте «подопытными кроликами» должны были стать 602-я и 132-я эскадрильи.

13 марта мы отправились с нашими модифицированными «Спитфайрами-IХ» для первых испытаний в Лланбедр, на северное побережье Уэльса.

Бомбометание с пикирования — технически сложно само по себе, так как бомбу закрепляют под «брюхом» машины, где находится запасной бак. Если бомбить вертикально, бомбой вырывает винт. Если бомбить под углом 45°, то очень сложно прицеливаться. После множества различных попыток Макси изобрел следующий способ.

Для выполнения задачи на высоте 12 000 футов при близком ступенчатом построении [132] предназначались 12 самолетов эскадрильи. Как только ведущий самолет увидит, что цель появляется под задним углом его крыльев, он пикирует, а за ним следуют остальные, под углом 75°. Каждый летчик в отдельности берет цель на прицел и каждый спускается вниз до 3000 футов с полностью открытым дросселем. В этот момент пилот начинает выравнивать самолет, считает до трех и пускает свою бомбу. Это не было столь очевидным, но через две недели эскадрилья сажала свои бомбы внутрь круга размером в 150 ярдов.

В течение трех недель мы находились в Ллаибедре, были объектом многочисленных проверок и всякий раз выполняли при этом поэтапную демонстрацию. ВВС не зря потратили свои деньги. При первом посещении бомба Дамбрела упала точно на Фокса со скоростью 450 миль в час, и бедняге пришлось в критической ситуации выбрасываться с парашютом. Во время второго посещения одна бомба Макконачи повисла. Он решил сесть с ней и бежал через аэродром, чтобы предупредить людей об опасности. Когда он прибежал, бомба, наконец, освободилась и с сильным ударом взорвалась в середине аэродрома, облепив испуганных посетителей землей и грязью.

В действительности, в отличие от Макса и Ремлингера, которые всегда были усердными работягами и больше всего любили критические ситуации, никто особенно не увлекался этим видом спорта. Перед тем как принять решение, мы предпочли подождать первых результатов бомбометания против цели, хорошо защищенной зенитной артиллерией.

Между тем нам постоянно читали лекции по поводу «незасчитанных мячей». После первых бомбардировок, в ходе которых за четыре месяца было сброшено 16 432 тонны бризантного взрывчатого вещества в местах спуска на воду, немцы [133] разработали новый, более упрощенный тип установки. Они сооружали более 50 установок в месяц, которые маскировали настолько тщательно, что их трудно было распознать. В целом немецкая планировка сооружения состояла из девяти секторов, четыре из которых были направлены на Лондон, а другие пять — на Саутгемптон, Портсмут, Плимут, Брайтон и соответственно порты Дувр и Ньюхавен.

По последним данным, самолет-снаряд, или «V-1», представлял собой изобретение с реактивным двигателем, способным нести около тонны взрывчатого вещества на расстояние в 250 миль приблизительно со скоростью 425 миль в час и чрезвычайно точно, то есть в пределах 1000 ярдов.

Мы вернулись в Детлииг 8 апреля и без особого энтузиазма ждали нашего первого полета с бомбометанием с пикирования.

13 апреля 1944 года. Предыдущим днем «спитфайр» впервые бомбил с пикирования континент. В Бауилланкорте, в 12 милях к югу от Ле-Трепорта, 602-я и 132-я эскадрильи атаковали установку самолета-снаряда.

Хотя наша цель была в районе, переполненном зенитной артиллерией, немцы были настолько поражены при виде 24 «спитфайров», каждый из которых нес 500-фунтовые бомбы, что они открыли огонь только тогда, когда мы были уже вне предела досягаемости.

16 апреля 1944 года. Мы собирались повторить выходку в большем масштабе и должны были бомбить Лигеркорт, возле леса Креси. На этот раз я был значительно менее веселым, так как [134] в радиусе 2000 ярдов вокруг цели находилось 9 88-миллиметровых орудий, 24 20– и 37-миллиметровых, не говоря уже о том, что мы должны были располагаться в пределах труднопреодолимых оборонительных сооружений Абвиля.

Мы взлетели в 12.25 и должны были атаковать первыми, за нами вступит австралийская эскадрилья (453-я), в то время как 132-я прикроет нас от возможных реакций вражеских истребителей. Мы прошли французское побережье на высоте 10 000 футов, и Сатерленд построил нас в атакующие позиции.

— Самолет Макса, ступенчатый левый борт, иди!

Я был десятым из двенадцати и совсем не чувствовал себя счастливым.

— Самолет Макса, цель 2 часа внизу.

Я видел лигеркортский лес прямо под моими крыльями и распознал цель — еще одно расположение самолетов-снарядов, очевидно замаскированное среди деревьев, — нам показывали на фотографиях на инструктивном совещании.

Мы сразу же оказались над ними. Рукой я повернул вниз выключатель, который приводил в действие бомбу, и снял предохранитель запускающего механизма.

— Макс, идем вниз.

Словно раскрывающийся веер, все «спитфайры» перевернулись на спину один за другим и пикировали прямо вниз. Зенитная артиллерия сразу же открыла огонь. Пучки трассирующих снарядов летели навстречу нам. Снаряды взрывались слева и справа, и прямо над нашими головами стали появляться белые кольца клубов дыма от 20-миллиметровых орудий, едва видимые на слоисто-перистых облаках. Наш подъем с этими тяжелыми бомбами был ужасным: через несколько секунд мы [135] делали уже более 400 оборотов. Я только начал наводить прицел, как первая бомба уже взрывалась на земле — быстрая вспышка, за которой последовали облако пыли и фрагменты.

Авиазвенья Макса и Скиттлеса уже снова набирали высоту, вертикально, усердно передвигаясь быстрыми и резкими движениями, неотступно преследуемые зенитным огнем.

Мой высотомер показывал 3000 футов, и я сконцентрировался на своей цели. Я слегка потянул ручку управления на себя, чтобы цель прошла под носом моего «спитфайра», следуя нашей технике, — тяжелая работа при такой высоте. Я считал вслух: один, два, три — и нажал спусковую кнопку.

В течение следующих нескольких секунд, в результате эффекта огромной центробежной силы, я лишь смутно понимал, что происходило. Я пришел в себя и обнаружил себя висящим на винте на высоте 8000 футов с открытым дросселем. Зенитная артиллерия, казалось, бросила нас. Поворот налево скоро разъяснил мне, почему 453-я эскадрилья начала свое пикирование. Самолеты прошли над ними, словно водопад, и вскоре превратились лишь в крохотные смутные пятна на земле.

Артиллерия повторила атаку. Неожиданно произошла вспышка, и «спитфайр» перевернулся, оставляя след горящего гликоля, и врезался в середину цели. Ужасное зрелище, которое я не могу выбросить из моей памяти.

«Жестокий удар судьбы», — сказал один из друзей погибшего летчика, когда мы вернулись на аэродром. Это был Боб Ярра, брат известного Ловкача из Мальты, также сбитого зенитной артиллерией годом раньше. Боб был сбит прямым попаданием из 37-миллиметрового орудия, поскольку он пикировал со значительно большей скоростью, [136] чем 400 миль в час. Два крыла его «спитфайра» сразу же сложились и отлетели, сорвав по пути хвостовой стабилизатор и разбрасывая обломки на движущийся за ним самолет, которому пришлось сделать резкое движение, чтобы увернуться от этих обломков. Через три секунды самолет врезался в землю и взорвался. Ни малейшего шанса найти останки и похоронить.

Эти «незасчитанные мячи» начинали, несомненно, дорого нам стоить.

Высадка десанта в Нормандии

Подошел великий момент — 4 мая. Наше авиазвено оставило Детлинг, чтобы переехать на новую базу в Форде, около Брайтона.

Перевод самолета происходил в очень плохую погоду, и нашему патрулю, состоящему из 8 самолетов, под руководством Кена Чарнея, пришлось сесть на американское поле около Данджнесса под проливным дождем и при нулевой видимости. Это поле было занято эскадрильей «тандерболтов», которая прибыла из Соединенных Штатов неделей раньше. Тогда эти американцы впервые увидели «спитфайр» так близко. Они были поражены, увидев людей, прилетевших в такую погоду (что они ожидали? Англия — это не Калифорния), и оценив маневренность наших машин.

Ближе к вечеру погода прояснилась, и мы продемонстрировали взлеты с крутым набором высоты. С нашим «Спитом-IX» мы могли совершать воздушный десант на высоте 50 ярдов, в то время как тяжелому «тандерболту» необходимо было 600. Сразу же после того, как я убрал шасси, я выполнил бочку, которая срезала растущие маргаритки. [137]

В Форде было уже 12 эскадрилий истребителей и, как обычно, большое скопление самолетов на взлетно-посадочной полосе и летчиков на квартирах. Мы решили, что лучше ночевать под открытым небом в палатках около наших самолетов, чем идти жить в большом реквизированном здании в шести милях от аэродрома, около Арандела.

Нам всегда поручали какие-то дела. 8 мая — два вылета с бомбометанием с пикирования, 9 мая — два таких же вылета, включая атаку против известного виадука в Мирвилле. Там нас очень горячо принимала автоматическая зенитная артиллерия, и в прессе опубликовали следующий официальный отчет: «Эскадрилья «спитфайров» пикировала сквозь стену зенитного огня артиллерии, чтобы атаковать большой виадук в Мирвилле на железнодорожной линии между Парижем и Гавром. В виадуке было 39 архипелагов. «Спитфайры» ударили по нему в середине и по северному краю».

Для тех, кто знает сдержанность коммюнике ВВС Великобритании, термин «стена зенитного огня артиллерии» не казался преувеличением. B действительности же бомбардировка была довольно жалкой, и я не знаю, кто были герои 132-й или 602-й, у которых оказалось больше удачных попаданий. Я знаю, что моя бомба упала, как минимум, более чем в 200 ярдах от виадука. О Джеральде и Канаке сообщили, что они промахнулись.

10 мая утром под прикрытием «марадера» мы произвели «прочесывание», которое продолжалось два часа двадцать минут. В смешанном формировании «Мессершмитов-109» и «Фокке-Вульфов-190» мы встретили несколько очень умных немцев. Мак-си Сатерленд сбил одного, и Жак и Юль, вероятно, еще по одному. Что касается меня, то моя стрельба не заслуживала даже внимания. Днем того же дня предприняли еще один подобный вылет против «не-засчитанных мячей-38».

11 -го — бомбометание с пикирования против «незасчитанных мячей-27» (Аи-ле-вьё — Клоше). 12-го — то же самое на пересечении железнодорожных путей в Стинбекью. 13-го — два таких вылета, включая один против «незасчитанных мячей-86», защищаемый огромным строем зенитной артиллерии. Механизм, обеспечивающий постоянную скорость моего винта, вышел из строя, что меня в то время очень серьезно испугало. При такой скорости самолет может быстро превратиться в обломки.

Бомбометание с пикирования очень жестоко испытывало организм, и у нас было несколько несчастных случаев Внутренних повреждений: кровотечение в плевре, брюшные разрывы и другие неприятные осложнения.

Что касается меня, то я совсем изнемогал. К счастью, 15 мая полковника авиации Ранкина вызвали в экспедиционный союз военно-воздушных сил в Аксбридже. Он взял меня с собой. Моя французская униформа вносила немного местного колорита, как он выразился.

Бетонные подземные подвалы в Аксбридже, которые укрывали британский истребитель Центрального управления во время критических дней «Битвы за Англию», стали центром союзных военно-воздушных сил для высадки в Нормандии.

Это была настоящая вавилонская башня, переполненная розовыми и оливково-зелеными американскими униформами и голубовато-серыми ВВС Великобритании. Я никогда в своей жизни не видел столько звезд и тесемок, они были даже на локтях. Самый незначительный человек, которого вы встречали, был, как минимум, коммодор авиации. На земле в большом количестве сидели маршалы авиации. [139]

Присутствовал и главнокомандующий ВВС Великобритании, а также Квезеда, большая шишка в кругах американских истребителей, генерал Арнольд, командующий американскими военно-воздушными силами, Дулиттл, известный по рейду на Токио, и т. д.

Пребывание в зоне чрезвычайной секретности — это не шутка. У меня были полные карманы пропусков, и весь день меня проверяли у входов и в подземных коридорах, освещенных ртутными лампами.

Было трудно составить общее впечатление о том, что они замышляли, но день нападения, казалось, был уже назначен на начало июня, а также определен и район — участок от Гавра до Шербура. Дела в целом шли не очень гладко. Было много трений между ВВС Великобритании и американскими ВВС.

В частности, были споры, когда должна быть совершена попытка определить количество имеющихся немецких истребителей. Судя по самым точным отчетам Интеллидженс сервис, в период с 1 ноября 1943 года по 1 апреля 1944 года для люфтваффе было произведено 7065 истребителей; из них 150 — с реактивным двигателем, около 4500 — «Мессершмитов-109G», а остальные — «Фокке-Вульфы-190» и небольшое количество двухдвигательных «Мессершмитов-410».

С другой стороны, потери немецких истребителей в период с 15 ноября по 15 апреля оценивались следующим образом: истребителями ВВС Великобритании уничтожено — 878, предположительно сбито — 102 и повреждено — 347 самолетов противника; зенитной артиллерией уничтожено — 73, предположительно сбито — 5 и повреждено — 22 самолета противника.

Американские ВВС тем не менее утверждали, что их бомбардировщики («крепости» и «либерейторы») [140] получили следующие результаты за тот же период: уничтожено — 2223, предположительно сбито — 696 и повреждено — 1818; плюс уничтожено прикрывающими их истребителями — 1835 самолетов противника.

Британцы считали эти цифры возмутительными. Они признавали право американской прессы давать такие результаты, чтобы подсластить пилюлю для американской публики, которую травмировали сообщения об огромных потерях военно-воздушных сил. Но ВВС Великобритании категорически отказались базировать планы своей операции на иллюзорных пропагандистских цифрах.

Скоро разгорелся спор. Британцы утверждали, что лучше недооценить число успехов, как сделали они, основываясь лишь на очень точном методе подтверждения с помощью кинопленок, чем базировать их на отдельных словесных отчетах, которые трудно проверить. Фактически, когда в группе из 72 «Летающих крепостей» 300–400 пулеметчиков ведут огонь по 20 «фокке-вульфам», а в действительности сбивают лишь 5, то логично связать это с действиями нескольких десятков стрелков, которые честно клянутся, что попали в одного.

Кроме того, казалось очень странным, что в рейде, который был в августе, 900 британских и американских истребителей, обеспечивающих прикрытие, доложили, что они сбили 118 немецких самолетов, в то время как 500 «фортов» заявили о 350 победах, что составило почти треть немецких истребителей, находившихся в воздухе в тот день.

В другом совместном шоу, после очень жестокого воздушного боя, эскадрилья ВВС Великобритании (то есть 12 «спитов» последнего типа) обратилась за подтверждением семи успехов, в то время как летчик только одного американского истребителя заявил о шести своих успехах, причем [141] при таких обстоятельствах, когда было бы едва ли возможно приписать ему даже один по стандартам ВВС Великобритании.

В результате было решено принять за рабочую основу одну треть американских цифр для бомбардировщиков и половину от количества заявляемого летчиками-истребителями, которые все еще давали поистине впечатляющие цифры: 800 успехов для «фортов» и 900 — для истребителей, то есть всего для сил союзников 2700 «мессершмитов», а «фокке-вульфы» вообще не брали в расчет.

Принимая во внимание неизбежные убытки, потери в тренировках и так далее, люфтваффе все же имело около 4000 истребителей первой линии, из которых максимум 2500 могли принимать участие в операциях на Западном фронте.

Против этого военно-воздушные силы экспедиционного союза могли поставить только 2371 истребитель первой линии, из которых 1764 принадлежали ВВС Великобритании.

Затем мы были заняты разработкой предварительных операций истребителей для двух вторых недель мая. 21-го разработали общее наступление против железнодорожных локомотивов во всей Се-верной Франции и Бельгии; в этой одновременной операции будут задействованы 504 «тандерболта», 433 «спитфайра», 16 «тайфунов» и 10 «темпестов», а только во французской железнодорожной системе «Норд» было разрушено 67 локомотивов и серьезно повреждено 91.

С 19 мая по 1 июня 1944 года состоялось 3400 самолетовылетов истребителей против локомотивов во Франции, Бельгии, Голландии и Германии. В результате только 257 были уничтожены и 183 серьезно повреждены. Эти невпечатляющие результаты объяснялись отсутствием у летчиков опыта в поражении подобного рода цели. [142]

В то же самое время истребителям-бомбардировщикам пришлось выполнять очень тяжелую программу атак мостов, соединяющих дороги, и железнодорожных мостов; 24 моста через Сену были выведены из строя, три — в Лидже, а остальные — в Хасселте, Херенталсе, Намуре, Конфлансе, Валенсии, Хирсоне, Турсе и Сомюре.

Я имел возможность видеть аэрофотографии, сделанные после мощной бомбардировки силами ВВС Великобритании на Траппесе ночью с 6 на 7 марта. Эта важная сортировочная станция была полностью разрушена. Цель поразили, как минимум, 240 однотонных бомб, две трети локомотивных депо сровняли с землей, включая электрифицированную чартерную дорогу на Париж.

В период с апреля по май атаковали и сровняли с землей все сортировочные станции от Парижа до Брюсселя. План изоляции выбранной зоны начинал давать плоды.

Дальше нам нужно было разработать детальные планы для авиационного прикрытия высадки собственного десанта, которая к тому времени была назначена на 5 июня.

Вечером 4 июня истребители должны были вывести из строя три главные немецкие радарные станции: в Йобурге, Каудекоте и Капе-де-Антифере. В день высадки десанта 5-го нужно было обеспечить постоянную защиту 15 эскадрилий истребителей и охранять побережье. Было решено, что в день Д плюс 1, Д плюс 2 и Д плюс 3 будет использован даже стратегический резерв, который доведет количество истребителей и истребителей-бомбардировщиков до 3483, из которых 2172 предоставит ВВС Великобритании.

В соответствии со сметами «Shaef» была тщательно разработана программа передовых баз для наших истребителей в Нормандии. После тщательного [143] изучения материалов фоторазведки определили подходящие места, и в день Д плюс 10, то есть 15 июня, мы имели в нашем распоряжении:

3 аварийные взлетно-посадочные полосы — участки более или менее ровной земли площадью 600 на 30 ярдов, обеспеченные личной «скорой помощью» и брандспойтом, способные принять самолет в критической ситуации, которая вынуждает его садиться на «брюхо»;

4 хорошо накатанных и выровненных участка земли для дозаправки топлива и перевооружения площадью 1300 на 60 ярдов, с двумя далеко отнесенными зонами рассредоточения, каждая из, которых имела площадь 100 на 50 ярдов. Чтобы обеспечить посадку истребителей на эти взлетно-посадочные полосы для пополнения горючего и перевооружения, был подготовлен специальный персонал «десантно-диверсионной части морской пехоты (коммандос) ВВС Великобритании», достаточно технически тренированный, чтобы заниматься этой работой;

8 подготовленных групп посадки, снабженных, металлической сеткой для взлетно-посадочной полосы площадью 1300 на 60 ярдов с зоной рассредоточения и укрытия 48 истребителей, постоянно базирующихся там. Были подготовлены площади для размещения неподвижной зенитной артиллерии, для аэродрома и летного персонала. Здесь разместятся 8 авиазвеньев истребителей.

Специальные группы конструкторов, назначенные подразделением аэродромных сооружений, должны были в день Д отправиться с полным оснащением, состоящим из бульдозеров, паровых котлов, палаток, стальной проволоки и так далее, для выполнения этой программы.

Были выбраны следующие точки: Базенвилль Сент-Круа-сюр-Мер, Камилли, Кулом, Мартани, [144] Соммервьё, Лантёй, Плюмть, Лонгли, Сент-Пьер-дю-Монт, Криквилль, Кардоивилль, Дё-Жюмо, Азвилль-Карентан, Шапель, Пиковилль, Ле-Моле и Креттевилль.

После двух недель, проведенных таким образом в Аксбридже, я не сожалел, что снова присоединился к моим товарищам в Форде. Так как мне пришлось подписать обязательство о том, что я и словом не обмолвлюсь ни единой душе о том, что я, возможно, увижу или услышу, то я не мог ответить ни на один из тысячи вопросов, которыми мне докучали. Я также не должен был совершать полеты через занимаемую противником территорию до дня Д плюс 10 часов. Достаточно легко понять почему. Меня могли сбить, и, если бы допрашивающие меня заподозрили, что я что-то знаю — особенно место и день высадки десанта, — немцы не остановились бы ни перед чем, чтобы заставить меня заговорить. Чтобы избежать любых возможных колебаний, британцы, которые не желали рисковать и не питали иллюзий относительно способности человеческого организма противостоять определенным аргументам, не позволяли никому, кто знал даже часть сведений о «Нептуне» и «Сюзерене», пересекать Канал и подвергаться риску стать заключенным.

Из-за атмосферных условий день Д был отложен на 6 июня. Будучи связан клятвой, я ждал полета до 5 часов вечера. Это означало, что я мог наблюдать грозную процессию планёров и несущих авиадесант самолетов, которая началась на рассвете и продолжалась несколько часов.

Все измучились. 602-я эскадрилья совершала самолетовылет в 3.55, второй — в 9 часов, еще один — в 12 часов, следующий — в 17.30 и, наконец, последний — в 20.35. Я принимал участие в последних двух. [145]

Трудно создать общее представление о высадке десанта, так как мы видели это с воздуха. Канал был беспорядочно перегружен: военные корабли, торговые суда, танкеры, десантные суда с цистернами, минные тральщики — все тянули на концах веревок свои небольшие серебристые баллоны. Мы выполнили полдюжины рывков, потея и тяжело дыша, таща огромное бетонное судно, сидя на каркасе, таком же большом, как плавучий док, — это была одна из секций недостроенного порта Малберри.

Погода стояла не очень хорошая. Канал был бушующим и порывистым, и казалось, что даже маленькое судно осложняло дело. Низкие облака заставили нас спуститься ниже высоты Z, которой мы должны были придерживаться, и оставлять безопасные коридоры. В результате мы летели так, что почти касались крейсера класса «Саутгемптон» водоизмещением 10 000 тонн. Крейсер сразу же начал лавировать и подавать лампочками Алдиса всевозможные отчаянные сигналы, которые никто не мог понять. Лично я никогда не мог усвоить азбуку Морзе, не говоря уже о светооптической сигнализации по системе Морзе. Во избежание неприятного ощущения от близости зенитной артиллерии мы отошли как можно дальше.

Мы летели вдоль Котентинского полуострова. Вдоль всего побережья были костры. Эскадренный миноносец, окруженный маленькими лодками, тонул около маленького острова. Нашей патрульной зоной была территория между Монтебургом и Карентаном. Его кодовое название было Юта-Бич. Мы прикрывали 101-го и 82-ю американские воздушно-десантные дивизии, в то время как 4-я дивизия, которая только что приземлилась, совершила переход на Сент-Мер-Леглис. Мы многого не видели. Несколько домов горели. Джипы на дорогах. На немецкой стороне фактически не было ничего. [146] Два крейсера бомбили батареи на побережье около форта Лилетт.

Небо кишело американскими истребителями, летящими парами. Они бродили вслепую и старались подойти к нам очень близко и показать свое пренебрежение. Если они казались слишком агрессивными, мы показывали наши зубы и смело смотрели в лицо. Один «мустанг», выходивший из-за облака, фактически открыл огонь по Грэхаму. А Грэхам, чья стрельба была настолько хорошей, насколько плохим был его характер, открыл, в свою очередь, огонь по нему, но, к счастью для «мустанга», промахнулся.

Поразительное отсутствие реакции со стороны люфтваффе. По последним сведениям Интеллидженс сервис, они имели во Франции 385 бомбардировщиков дальнего действия, 50 атакующих самолетов, 745 истребителей, 450 двухдвигательных ночных истребителей плюс разведывательные самолеты — всего 1750 самолетов первой линии. Военно-воздушные силы конечно же скоро бы пополнились, если бы аэродромы не подвергались бомбардировкам слишком часто.

Мое второе патрулирование было уже в сумерках над Омахой-Бич. Это был ночной кошмар. Ночь была темной, с низкими облаками. Во мраке сотни самолетов шатались без дела, не имея возможности видеть друг друга, ослепленные пламенем, свирепствующим от Вирвили до Изигни. Казалось, что в том секторе шел горячий бой. На берега международных вод принесло обугленные остатки приземлявшегося самолета, освещенные залпом орудий батарей, размещенных на песке.

Все пилоты летели по приборам и старались избежать столкновения. Около 20 «Юнкерсов-88», впервые появившихся в военно-воздушных силах люфтваффе, использовали ситуацию бомбометания [147] с пикирования в своих интересах довольно непреднамеренно, так как войска и боеприпасы были сосредоточены на плацдарме высадки морского десанта. Я слышал по радио, что 3 летчика из 611 преследовали 6 из этих «юнкерсов», и я узнал кричащий голос Маркуса:

— Я сбил одного ублюдка!

В самом деле, там, слева, из облаков упал огненный шар. Возвращаться в Форд в кромешной тьме и с поднимающимся туманом было сложно; эскадрильи «спитфайров» держались вместе. Там были странная смесь зеленых и красных навигационных ламп, вспыхивающих сзади во всех направлениях, ругань по радио и общая паника. Почти у всех самолетов заканчивалось горючее, и бедного начальника ПВО района осыпали оскорблениями, чтобы он предоставил им возможность сесть первыми. Поскольку я и Жак предусмотрительно приберегли наш бензин, предвидя такую ситуацию, мы ушли от слишком опасного соседства с самолетами и поднялись над толкотней на высоту 1000 футов. Сели после всех без суеты и беспокойства.

Обстрел в Сент-Андре

Первые несколько дней высадки в Нормандии не принесли ожидаемого роя немецких истребителей перед нашими орудийными прицелами. Мы с Жаком решили разработать небольшой план, который вынашивали с прошлого декабря.

Тогда в Детлинге мы тщательно подготовили обстрел аэродрома Евройкса/Фаувилля.

«Мустанг» привез перспективный аэрофотоснимок, запечатлевший немецкую базу в мельчайших деталях, включая ряд «фокке-вульфов», обслуживаемых [148] механиками, которые особенно привлекли наше внимание. Теоретически это казалось полным безумием — зенитный огонь самолетов, без сомнения, собьет нас. На практике, в случае удачи и с тщательно спланированным элементом внезапности, мы могли бы легко с этим справиться.

Сейчас ситуация была не совсем такой, как в декабре, когда Евройкс/Фаувилль находился слишком близко к зоне сражения, чтобы его постоянно использовать. После неоправданных ожиданий в отношении Евройкса/Фаувилля наш выбор пал на Сент-Андре-де-Лёр и Дройкс, более отдаленные территории. Мы бы предпочли положиться на обстоятельства, которые показали бы нам, куда отправляться.

Сейчас проблема состояла в том, чтобы уговорить Сатерленда, которого в прошлый раз невозможно было убедить принять наш план по поводу Евройкса. Мы пытались сделать это за завтраком, по не слишком настойчиво, предположив, что он должен дать нам некоторую свободу в осуществлении нашего плана. Мы, вероятно, поднимемся как резерв для первого утреннего берегового патрулирования, а затем, с его разрешения, нарушим построение и на большой высоте пойдем на поворот вокруг Каена. Макси был не очень увлечен этим, но, ради мира и спокойствия, он наконец согласился.

Мы поднялись в 9.50 вслед за 12 «спитами» эскадрильи. На полпути спокойно ускользнули от них и сразу же набрали высоту. Повернули па юго-восток и к устью Сены. Жак был справа от меня в 400 ярдах и чуть выше. Таким образом, мы были взаимно застрахованы от любого сюрприза. Погода была сносной — 4/10 облаков на высоте 7000 футов. На самом деле я бы предпочел слой облаков пониже, который обеспечил бы нам лучшую защиту от огня артиллерии. [149]

В 10.20 мы быстро пролетели над Лизиуксом, его церковной башней, резко выделявшейся на фоне окружающей зелени. С высоты 15 000 футов мы видели огромные немецкие аэродромы в Фаувилле, Кончесе, Бьюмонт-ле-Роджере и Сент-Андре, и на расстоянии небольшого туманного пятна — Дройкс. Мы летали по кругу в течение четверти часа, внимательно разглядывая небо. В воздухе больше никого не было.

Мы перехватили радиопередачи на волнах разной длины. Никакой информации, которая могла бы представлять для нас интерес.

Ну ладно, пойдем.

Самый ближайший аэродром был в Кончесе. Мы быстро, но внимательно оглядели его; с первого взгляда все казалось пустынным.

Затем Сент-Андре. Там все еще продолжалась какая-то деятельность, исходя из отчетов Интеллидженс. Мы должны проверить это с более близкого расстояния. Пошли вниз широкой спиралью. Облака периодически закрывали аэродром, но они заслоняли нас и от наблюдательных устройств зенитной артиллерии, которые могли нас обнаружить.

В Сент-Андре, казалось, был ужасный разгром — поперек взлетно-посадочной полосы лежали снаряды одного залпа, ангары были разрушены. А вокруг были аккуратные деревушки с сарайчиками, соединяющимися маленькими дорожками между деревьями.

Мм! Эти дороги казались слишком уж ровными. Мы спустились до 10 000 футов. Так вот оно что! Те дороги вели к взлетно-посадочным полосам, а сараи были ангарами, отлично замаскированными. Мы должны посмотреть на это. Да, точно, напротив того, что выглядело просто как ферма, луч солнца четко показал очерченную тень двух «Хейнкелей-111», накрытых сеткой. [150]

— Смотри, Жак, внизу два «хейнкеля»!

— Добро, Пьер, восхитительно!

Я открыл дроссель и сделал еще один круговой полет, чтобы занять позицию для пикирования. Солнце было сзади. Я сбросил дополнительный бак, и в это время из-за движения этих проклятых облаков я потерял из виду двух «хейнкелей». Я уже занял позицию для атаки, но, как ни старался всматриваться, все было бесполезно. Только тот солнечный луч, показавший секретную тень, осветил дичь. Я просто не мог пикировать вниз, не имея четкой цели, и не хотел рисковать быть сбитым огнем зенитной артиллерии, разбросанной в середине аэродрома на уровне земли и выискивающей цель.

Я покачал крыльями, чтобы предупредить Жака о моей неуверенности. Он подошел ближе, и мы взглянули друг на друга. Это действительно было очень глупо. Я снова посмотрел на аэродром. Мы должны быстро принять решение — каждый бы задался вопросом «Кто идет?», если бы мы продолжали часами болтаться без дела.

— Смотри, Пьер, немец!

Мы с Жаком увидели его одновременно — маленький сверкающий крест, плавно скользящий вдоль основной взлетно-посадочной полосы, вероятно, истребитель.

— Идем вниз!

— Смотри, Жак, твой ребенок все еще висит!

— Я знаю!

Я предупредил его и должен был действовать быстро, до того, как вступит в дело зенитная артиллерия. С полностью открытым дросселем я пикировал вниз — 450 миль в час — быстро, так как скоро здесь вокруг будут обстреливать.

Детали начали проявляться более отчетливо. Между разрушенных ангаров были другие, наполовину [151] погребенные и закрытые торфом. Видны были воронки от бомб, большинство из них заполненные. Огромную основную взлетно-посадочную полосу тщательно отремонтировали, и воронки, которые оставили ямы на ней (как мы думали, находясь на высоте 13 000 футов), были поддельными, специально нарисованными, чтобы создать впечатление непригодной для эксплуатации взлетно-посадочной полосы. Я быстро взглянул на работающих мужчин и грузовики.

Я выровнялся в двух или трех милях от аэродрома и держался прямо на взлетно-посадочной полосе, держась в отдалении от огня зенитной артиллерии, которая грохотала над заборами. В дальнем конце аэродрома я видел силуэт немца — это был «Мессершмит-109». Едва касаясь земли, я пронесся вдоль края поля, прикидывая, что можно предпринять. В тени изолированной группы деревьев разогревались 20 совершенно новых изумрудно-зеленых «фокке-вульфов». Летчик срыгнул с крыла лицом в траву. Еще «фокке-вульфы» вдоль заборов. Некоторые «мессершмиты» стояли во фруктовых садах. Другие — в беседках, закрытые ветками. В кустах повсюду размещались пятнистые палатки. Аэродром, который на высоте 13 000 футов казался пустынным, просто кишел самолетами и личным составом.

Мой «109-й» приближался — он повернул налево — я направился в центр поля, чтобы отрезать ему путь, — поднялся на 150 футов — зенитная артиллерия открыла огонь, причудливая группа трассирующих снарядов прошла далеко по левому флангу... Вдруг я оказался нос к носу с другим «мессершмитом», который нацелился на другой фланг, но я не видел этого. Слишком поздно стрелять. Его шасси были выпущены, возможно, даже и щиток. Фюзеляж был серым с зелеными и коричневыми пятнами, а па уровне с кабиной изображены большие черные кресты.

Я прошел в нескольких ярдах от него. Он, вероятно, шел на посадку, проходя около 150 миль в час, — я шел со скоростью 420. У летчика, должно быть, случился сердечный приступ!

Я настигал другого на невероятной скорости. Зенитная артиллерия стреляла со всей своей огневой мощью, не беспокоясь о нем. Он, видимо, недоумевал: что же, черт возьми, происходило на земле. Я взял его на прицел — всего 500 ярдов, — нажал на кнопку малокалиберной автоматической пушки и пулемета — 200 ярдов, я продолжал стрелять — 50 ярдов. До падения у меня было время увидеть, что три из моих снарядов взорвались: один между двигателем и летчиком, другой — на хвостовом стабилизаторе, а третий пробил одну из амортизационных ног его шасси. Я увернулся от него как раз вовремя, и когда уходил, то увидел, что он перевернулся на спину и вошел в штопор.

Огонь зенитной артиллерии — и какой огонь! — шел словно развевающаяся штора, испуская повсюду смертоносные маленькие клубы черного дыма. Я повернул направо и молниеносно за минуту поднялся к облакам на высоту 10 000 футов, с полным форсажем двигателя. Казалось, что на это ушли годы.

Даже когда я достиг облаков, длинные красные следы трассирующих снарядов продолжали наносить удары в сырой мрак вокруг моего самолета.

Что случилось с Жаком? Хотя ему не удалось избавиться от бака, он пикировал за мной, но потерялся, когда мы проходили сквозь слой облаков. Он появился над аэродромом на уровне земли через несколько секунд после меня. Стесненный в движениях из-за своего бака, он упустил второго «мессершмита», который сел у него под [153] носом. Летя прямо сквозь рвущиеся снаряды, он заметил ряд заминированных «хейнкелей», которых обстрелял пулеметным огнем. Один из них охватило пламенем, после чего раздался невероятный взрыв, а другой взорвался от 20-миллиметрового снаряда и зажигательных пуль на дальности прямого выстрела.

Отчаянно преследуемый зенитной артиллерией, но чудом оставшийся невредимым, он присоединился ко мне вверху в облаках. Мы еще раз пролетели над аэродромом, накрытым, словно зонтом, клубами белого и черного дыма, на высоте 10 000 футов. Легкая зенитная артиллерия не умолкала, несмотря на то что мы уже были вне пределов досягаемости, и нас также преследовала очередь 88-миллиметрового орудия.

Мой «Мессершмит-109» упал на поле на южном конце основной взлетно-посадочной полосы, и остатки все еще пылали ярким огнем около машины «Скорой помощи». Грузовики в облаке пыли мчались на место бедствия. От «хейнкеля» Жака поднялся столб густого черного дыма.

Мы вернулись через Евройкс, повернув прямо на Ле-Гавр, где заметили бетонную дамбу немец-кой подводной лодки, наполовину уничтоженной во время последнего ланкастерского рейда. Вдоль устья стояли нефтеперерабатывающие заводы, разбомбленные «марадерами», — огромный разоренный участок земли, где виднелись лишь круглые основания резервуаров для хранения нефти. Один или два все еще стояли невредимыми, сверкая, словно серебряные монеты.

Мы поднялись на высоту 20 000 футов, чтобы уйти от огня зенитной артиллерии, и быстро взглянули на дождевые слоистые облака, где несколькими часами ранее авиакрыло Джонсона, 126, сбило 3 «дорнье». [134]

Идя на короткое пикирование, мы взяли курс на Форд, где сели в 11.33. Когда мы вырулили в направлении нашего рассредоточения, то прошли напротив Интеллидженс рум. У двери стоял шезлонг, в котором сидел Джеймс Ранкин и грелся па солнышке. Когда он увидел черные следы на наших орудиях и крыльях, он вскочил и побежал к нам. Взобрался на мое крыло и помог мне высвободиться из ремней.

— Хоть немного повезло, Клостерман?

Я не очень-то гордился нашим подвигом, который все же свершился после серьезного нарушения дисциплины, но я рассказал ему то, что мы узнали. К нам присоединился Жак, переполненный радостью. Ранкин для видимости принял мой отчет довольно холодно, но на самом деле он был не очень разочарован. По глупости я упомянул о зенитной артиллерии Макси, который спустя несколько минут прибыл с эскадрильей. Он не хотел терять никого из своих товарищей в огне зенитной артиллерии и поэтому накинулся на меня на взлетно-посадочной полосе как дьявол.

Офицеры Интеллидженс восприняли сообщение прохладно, но когда мы описали ряды замаскированных немецких истребителей, они просветлели. Центральный пункт управления очень заинтересовался нашим докладом и закрыл глаза на нашу смелую проделку, пригласив нас после ленча для более подробного рассказа. Нас попросили показать на крупномасштабных планах Сент-Андре (после войны автор узнал, что аэродром, который он обстреливал, был Дройкс, а не Сент-Андре), дать приблизительный чертеж замаскированной зоны рассредоточения, указать типы самолетов и т. д.

«Мустанги» будут молиться на нас, так как их конечно же пошлют ранним вечером сделать перспективные аэрофотоснимки на небольшой высоте, [155] а после нашего утреннего шоу их ждет приятненькая встреча.

На следующий день мы испытали удовлетворение, видя подтверждение нашего отчета в текущей секретной сводке министерства авиации, которая добавляла, что люфтваффе фактически укрепило тот сектор, отведя шесть авиазвеньев от российского фронта.

Первая ночь во Франции

Мы были уже готовы к операции после чая, когда нам неожиданно сообщили, что следующую ночь мы проведем во Франции.

Прогноз погоды сообщил, что следующим утром над южным побережьем ожидается туман, который парализует действия истребителей. С другой стороны, погода над Францией будет сносной, и, очевидно, если «спиты» не будут патрулировать плацдарм высадки десанта, люфтваффе появится во всей своей мощи над Нормандией и будет досаждать само по себе.

Чтобы избежать этого, полдюжины эскадрилий по вечерам должны будут подниматься и садиться, применяя все свое мастерство, на еще недостроенные поля для аварийной посадки, проводить там ночь и на закате быть готовыми к любому непредвиденному обстоятельству. Каждый летчик должен взять два одеяла и коробку неприкосновенных запасов.

Мы с Жаком были заметно взволнованы оттого, что будем первыми французскими летчиками, приземлившимися во Франции. Поэтому мы решили надеть все наши регалии, а Жак взял фляжку с бренди, чтобы отметить этот случай должным образом. [156]

Мы расквартировались. Взлетели в 18.30 и после обычного патрулирования (не произошло ничего существенного) встретились над Базенвиллем.

— Алло, Еллоу-3 и -4; алло, Блю-3, сначала ты садишься с парашютированием. Удачи!

Капитан Сатерленд предлагал нам, Жаку и мне, садиться первыми. Очень скромно с его стороны.

Мы с Жаком, держась близко один к другому, сели сразу после капитана в непроницаемом облаке пыли. Господи, какая пыль! Она была белая и мелкая, словно мука. Распыленная воздушным потоком от винтов, она просачивалась везде, затуманила небо, вызывала удушье, проникала в глаза и уши. Мы утонули в пыли до лодыжек. На расстоянии 500 ярдов вокруг взлетно-посадочной полосы исчезли все следы зелени — каждая растущая былинка была покрыта толстым слоем пыли, которую мог расшевелить малейший ветерок.

Командос, чьи глаза были видны лишь из-под корки пыли и пота, с пистолетами-пулеметами Томпсона, висящими за их спинами, помогли мне спрыгнуть с самолета и смеялись, когда узнали мою униформу.

— Ну, французик, добро пожаловать в твою разрушенную страну!

Из-за облака появился Жак с носовым платком на лице, и мы пожали друг другу руки — все равно трогательный момент. После четырех лет отсутствия мы шагали по французской земле.

Говоря по правде, вместо ожидаемых мною глубоких эмоций, больше всего я испытывал сожаление от того, что моя нарядная, новая, «самая синяя» униформа превратилась в такой хлам. Я больше походил на напудренного циркового клоуна, нежели на офицера армии ВВС!

Капитан канадской дивизии, проезжая на своем джипе, остановился предупредить нас: [157]

— Не отклоняйтесь от аэродрома. Не переходите с одного маршрута на другой. Ничего не трогайте. Не заходите в места, отмеченные полосками материи, они еще заминированы. Немцы оставили мины повсюду, и лишь полчаса назад немецкий снайпер, прятавшийся в лесу в миле отсюда, у которого были оптические прицелы, убил одного человека и ранил двух.

Мы все снова встретились за оградой, где войсковая автолавка выдала нам чай, бисквиты и джем (все было щедро посыпано этой проклятой пылью).

Наша взлетно-посадочная полоса была укреплена зенитной артиллерией — как минимум, дюжина «бофоров» с командой в боевой готовности. Когда мы выразили удивление по поводу огромного количества порожней тары вокруг орудий, сержант сказал нам, что если мы подождем до 11 часов ночи, то поймем быстро.

Следующие два часа мы рассредоточивали наши самолеты и заправляли их горючим, содержащимся в бидонах объемом в два галлона; мы пыхтели, потели, кашляли. Я оплакивал судьбу моей униформы. Когда стала надвигаться ночь, мы открыли наши пайки, перекусили кусочком ветчины и несколькими бисквитами, затем начали искать лачугу, где можно переночевать. Осторожно пробираясь во фруктовом саду по соседству, мы с Жаком обнаружили палатку со множеством стульев, столов, циновок из волокна кокосового ореха и полок, заваленных картами. После наведения небольшого порядка нам удалось завалиться спать достаточно комфортно, закутавшись в одеяла.

22.30. Было довольно темно. Мы с Жаком вышли перекурить и поболтать с двумя канадскими офицерами. Светило несколько звезд. На юго-востоке [158] мы видели зарево горящего Каена. Все было тихо. Неожиданно мы услышали в небе гул самолета.

— Алло, — сказал я. — Это странно. Похоже на двухдвигательный, но это определенно не «москито».

Мы посмотрели вверх, пытаясь определить местонахождение звука. Он, казалось, был почти над нами.

— Не беспокойся, Пьер, — сказал Жак после минуты раздумья, — если бы это был немец, зенитная артиллерия сразу бы открыла огонь.

Одновременно с его последними словами характерный рассекающий воздух свистящий звук известил о том, что прямо на нас летела огромная бомба. За долю секунды оба офицера испарились. Я нырнул под грузовик, а Жак, пытаясь следовать за мной, споткнулся о корень яблони и упал плашмя лицом вниз. Раздался ужасный грохот. Земля затряслась, порыв горячего воздуха опалил нам лицо, накалившиеся докрасна осколки усеяли палатку, деревья, а грузовик и срикошетировавший большой бак шипели на покрытой росой траве.

В этот момент зенитная артиллерия открыла огонь. Небо над нами превратилось в двигающуюся массу 40-миллиметровых трассирующих снарядов, взлетающих большими змеиными скоплениями. Было светло, как днем. Наши головы гудели от непрекращающегося рева. Осколки снарядов падали плотно, как град, сбивая с деревьев ветки и листья, решетя палатки и бряцая о грузовики и пустые барабаны.

Где-то на поле загорелся «спит», и пламя заставило «Юнкерсы-88» сгруппироваться вокруг.

Бомбы начали падать густо и быстро. Их можно было различить по звуку — большие тысячефунтовые при падении издавали звук «фррр-оооммм», [159] а бомбы среднего размера свистели «фви-фви-фви-и-и» — и следовал взрыв! Одна упала так близко, что меня отшвырнуло в сторону и я заработал большую шишку, ударившись о дифференциал грузовика. «Бофор», находящийся менее чем в 10 ярдах, не прекращая, вел огонь из пяти орудий. Рявкающий звук пронзал наши барабанные перепонки. Оглушенные, разбитые, мы припали к земле под грузовиком, дрожа от страха.

Где-то около часа ночи наступило, казалось, временное затишье. Я бросился к нашей палатке, чтобы принести одеяла. Мне удалось найти их под кипой больших коробок и полок, которые обрушились, когда взорвалась первая бомба. Если бы мы были там, все это свалилось бы нам на голову.

Когда я вернулся, Жак выполз и, выбивая из себя пыль, ругался.

Неожиданно пирамида трассирующих снарядов появилась со стороны Арроманчеса, где сосредоточилась охрана, и, словно кольцо газовой горелки, огни зажглись один за другим, и все небо снова озарилось. Из мрака показались прожекторы и начали исследовать облака.

Где-то в радиусе 12 миль от нашей полосы должна была находиться хорошая зенитная артиллерия с тремя тысячами орудий. Поскольку оборудование радара было примитивным и не существовало контроля, все эти орудия — «бофоры» с калибром орудий в 31/2 дюйма, 7 дюймов и так далее — расстреливали патроны более или менее наугад, все одновременно. Боеприпасы казались неистощимыми, и бригады лишь держали свои ноги на педалях.

«Юнкерсы-88» и «Дорнье-217» появлялись группами по 12 каждые пять минут или почти пять минут и болтались без дела в гуще этого ада, выпуская повсюду свои бомбы. Прицельного бомбометания не требовалось, так как плацдарм высадки десанта [160] был переполнен войсками, полевыми складами, грузовиками, скоплением танков и самолетов, и практически невозможно было бы подсчитать количество снарядов, достигших цели.

Ночной кошмар продолжался до трех часов утра. Измотанные, окоченевшие от холода, мы наконец уснули, но лишь для того, чтобы через час быть разбуженными воем сирены. Мы вылезли из-под нашего грузовика изможденные, закопченные, в пыли, косматые, с кругами под глазами, обложенными языками и едва не потеряли сознание от шока — мы провели ночь под грузовиком, нагруженным снарядами 20-миллиметрового калибра!

Едва способные дышать, мы пошли, шатаясь, к нашим товарищам (которые были не в лучшей форме), толпившимся вокруг полевой кухни, и встали в очередь за глотком чая. Нам пришлось долго ждать, так как было лишь пять кружек, чай был горячий, а нас было 24 человека. Наши два канадских друга с предыдущего вечера были там — мы думали, что взрыв превратил их в порошок.

— О, вы знаете, — сказал один из них скромно, — мы сейчас довольно прытко бегаем. Мы здесь уже неделю, и мы непобедимы!

В этот момент я услышал шум нескольких приближающихся двигателей. Чтобы лучше видеть, все взобрались на скамью вокруг периметра. Взрыв! Взрыв! Взрыв! Взрыв! Три «фокке-вульфа» преодолели ограду на другом конце поля и открыли огонь.

Я слышал, как несколько пуль со свистом пролетели мимо нас, несколько снарядов взорвались па поле напротив, подняв струи пыли, и вдруг мы оказались в укрытии намного раньше канадцев, среди летчиков, кружек чая, бисквитов и летных ботинок. После всего этого мы даже не выпили пашу чашку чая! [161]

Мы вернулись в Форд как раз к ленчу, потеряв 4 самолета, разрушенных или поврежденных во время бомбардировки, и два часа просидели под приятным горячим душем.

В нашем секторе программу ALG, которая, согласно плану, должна была состояться днем в день Д, отложили на значительный срок из-за неожиданного сопротивления немцев в Каене. Фактически построенные первые три взлетно-посадочные полосы были в действительности под огнем тяжелых 88-миллиметровых орудий зенитном артиллерии. Базенвилль, куда мы сели четыре дня назад и который должен был стать нашим на-стоящим ALG, необходимо было оставить. В конце концов, 311-й аэродром в Лонгли должен быть нашим полем. Наш наземный обслуживающий экипаж с мобильным звеном, палатками и грузовиками начал тем вечером подготавливать нашу базу, и мы должны были поселиться во Франции точно вечером 18 июня и с того времени действовать. Прошло ровно четыре года с того дня, когда генерал де Голль сообщил по ВВС: «Те же средства, которые нас победили, могут привести ко дню нашей победы». Мы возвращались с оружием в руках.

17 июня 1944 года. На этот раз мы, в конце концов, отправлялись во Францию. Время отправления — 8.30 утра. Двумя минутами раньше пришли — ничего себе! — хорошенькие новости. Три четверти нашей материальной части и имущества ушли на дно, когда «TLC» с нашими передовыми силами был потоплен торпедой. Доложили, что эскадрилья командира Гранта, старшего офицера медицинской службы, пропала вместе Я двумя штабными офицерами. [162]

Чертов воздушный налет! Я понесся на мопеде Жака сломя голову, чтобы собрать свой вещевой мешок. В действительности мне пришлось взять очень много вещей, как обычно; мои механики продолжали завинчивать и отвинчивать все панели моего «спитфайра», пытаясь засунуть максимальное количество механизмов в минимальное пространство. У меня едва ли было место, чтобы поместиться самому. Я молил Бога, чтобы не было боя во время перелета, так как я мог двигать лишь рычагами управления. Неуклюжий механик раздавил мой превосходный термос. Я готов был убить его! Искренне надеялся, что моя парашютная сумка, несколько ненадежно прицепленная к радиоприем-пику, не будет свободно болтаться; она бы наверняка сдавила рычаги управления. Чтобы освободить место для моего спального мешка и дополнительных трех одеял, убрали заднюю часть броневой плиты. Мои фотоаппарат и стальной шлем повесили на ручной насос. У меня были с собой два огромных батона варено-копченой свиной колбасы, подарок фордовского повара, мой револьвер, боеприпасы и надувной спасательный жилет, набитый апельсинами.

Когда я сел в кабину, где был и без того ограничен в движениях, они всунули дюжину свежих буханок хлеба для передвижного звена, которое уже целую неделю жило только на одних бисквитах.

Мы до сих пор не знали, где мы должны были сесть. Нашим аэродромом должен был стать В-5, но он был перехвачен немцами. Всю ночь шла работа по подготовке как можно большего числа самолетов к полетам. В результате у нас их было 18, у 132-й — 20, а у 453-й — 17. Они старались изо всех сил. «Спитфайры» в беспорядке заполонили взлетно-посадочную полосу. Благодаря только чуду не произошло столкновений. [163]

Все поднялись без каких-либо казусов, и нам удалось выстроиться группами по четыре. Я был партнером капитана, но через несколько минут ему пришлось вернуться в Форд из-за проблем с двигателем.

Перелет не был отмечен никакими событиями. Лишь спустя несколько минут после приземления в В-9 — Базенвилле, когда мы прыгнули в траншею, чтобы укрыться от обычного облака пыли, на взлетно-посадочной полосе появилась дюжина «мессершмитов», чтобы прикрыть двух «фокке-вульфов», которые обстреливали В-7. К нашей группе присоединилось звено норвежских «спитфайров», и «Мес-сершмитов-109» сбили в нескольких сотнях ярдов от нас. Немец выбросился с парашютом.

Мы провели весь день в В-9 — задыхаясь от, жары, песка, пыли в глазах, носах, зубах. Нечего есть, нечего пить. У нас скоро закончились сигареты. Как я сожалел о потере моего термоса с восхитительным сладким чаем! Во время «боевой готовности» я поболтал с несколькими крестьянами, которые пришли посмотреть на наши самолеты. Самолеты действительно произвели на них впечатление, но их абсолютно не волновало то, что беспокоило нас. Казалось, их беспокоило лишь то, что наша взлетно-посадочная полоса вторглась на их поля.

Днем мы совершили несколько патрулирований, по четыре самолета одновременно, и сбросили наши бомбы на множество объектов. Я избавился от моих над маленьким мостом в Мезонсе.

В 5 часов мы поели на дворе фермы. Мы были страшно голодны. Несколько ловких парней достали из-под земли несколько чрезвычайно желанных блоков канадских сигарет. Ферма была на краю небольшого леса; все казалось таким спокойным, а война была так далеко. Рокот артиллерии, [164] наносящей удары по Каену, обрушился на нас в мгновение, словно гром в летний вечер.

Напротив нас на покатом золотистом кукурузном поле стояли три обугленных танка «шерман». Совсем близко в тени ограды из цветущего дикого шиповника была свежая могила, устланная цветами и с простой дощечкой, прибитой к деревянному кресту: «Здесь покоятся останки девяти солдат и офицеров 10-го батальона Королевских вооруженных сил. Они погибли за Францию. Помолитесь за них».

13 июня 1944 года. Чуть дальше за изгородью стоял огромный и ужасный, словно труп доисторического монстра, коварный танк, тот, который разрушил три «шермана». Он был подбит реактивным снарядом «тайфуна» и с первого взгляда казался неповрежденным. Но подойдя ближе, можно было разглядеть три маленькие дырочки — две над одним из направляющих устройств, а третью прямо в середине черного креста, нарисованного на турели, под длинным стволом 88-миллиметрового орудия. Подталкиваемый любопытством Жака, я пошел и проверил внутри. Бесформенная вонючая черная масса, похожая на расплавленную резину, лежала на сиденье шофера, коробках для боеприпасов и покрыла пол. Я ковырнул ее палкой, и на меня нахлынула волна тошноты, когда показалась кость голени с несколькими лоскутками, все еще державшимися па ней.

Ближе к сумеркам мы получили инструкции о высадке в В-11, то есть в Лонгли, около Арроманчеса, где для нас был приготовлен аэродром. Две секции из восьми самолетов должны были выполнять вечернее патрулирование. Кен вел одну, я — другую. Оставшиеся самолеты предназначались [165] непосредственно для Лонгли. Жак взял на себя заботу привести нашу палатку в надлежащее состояние.

После обычного патрулирования мы сели в Лонгли и были очень рады снова видеть наш наземный обслуживающий экипаж. Они работали три дня, чтобы подготовить базу, и обросли, как дикари.

Вторую ночь во Франции — четыре немецких рейда за ночь — мы фактически не сомкнули глаз. Из любопытства мы встали посмотреть фейерверки, пускаемые парнями зенитной артиллерии.

Ненужное бедствие

Следует быть осторожными с теми чертовыми немцами — никогда не знаешь, с кем имеешь дело.

17.30. Под руководством нашего нового командира звена мы атаковали сопровождение из грузовиков около Бени-Бокадже. При наличии низких облаков и зенитной артиллерии я недоверчиво относился к новой системе полета в две секции — одна из двух самолетов и одна из четырех. В тот день я летел в отличной секции: Джимми был номер 2, Брюс Дамбрел — номер 3 и Мус Мансон — номер 4. С ними не требовалось долгих объяснений по радио. Лишь покачивание крыльями, и они выстраивались в одну линию — построение для преследования и сражения.

— Алло, Пьер. Самолет 11 часов! — сообщил Джимми.

Они были далеко с левого фланга, пролетая на уровне верхушек деревьев. На расстоянии двух миль я понял, что это «фокке-вульфы». Я предупредил командира звена, который не отвечал. Моя секция сбросила свои дополнительные баки и увеличила скорость. Мы быстро настигли фрицев. [166] Вероятно, это была охрана особой важности и, должно быть, прикрывала что-то на дороге, возможно, теплозаправщики с горючим для танковых войск, окруженных около Бени-Бокадже. Я оставил земляное убежище в тысяче ярдов от них и пошел на крутой подъем, чтобы выстроить секцию для боевого построения. Немцы увидели нас и сразу же поднялись.

В тот самый момент командир звена и его номер 2 вдруг разделили нас и прошли мимо, как если бы нас тут не было. Во избежание столкновения мне пришлось затормозить, но построение моей секции нарушилось. Два немца нагло атаковали вертикально снизу. Они были достаточно сильно нагружены. Их дерзкий маневр захватил меня абсолютно врасплох. Я намеревался отрезать их от облаков, но не ожидал увидеть их над нами так быстро. Глупая ошибка нового командира звена привела к тому, что я потерял начальное преимущество. До того как у меня появилось время что-либо предпринять, в моем ветровом стекле появился огромный радиальный двигатель и поток трассирующих снарядов шел прямо на меня. Инстинктивно я надавил на ручку управления и ощутил воздушный поток от немецкого самолета на моем киле. Я лишь успел увернуться от дерева. Резко повернув назад, я тут же увидел ужасную вспышку на земле около фермы и большое черное облако. Крыло «спитфайра» отлетело, его вырвало у основания.

Командир звена и его номер 2 исчезли.

Второй «фокке-вульф» преследовал охваченного паникой «спита», которому удалось добраться до облаков, но собрав по пути четыре снаряда. Я вступил в бой с немцем, который повернул так резко, что я почти коснулся его, не имея возможности сделать надлежащую коррекцию, чтобы сбить его. Парень знал трюки. [167]

— Алло, секция Макса Ред, Ред-2 здесь, пожалуйста, помогите мне; я сбил его.

Это звал на помощь Джимми.

«Фокке-вульф» вернулся, выполнив злобный поворот со скольжением, и мне пришлось затормозить настолько резко, что я остановился и смог выровняться лишь с помощью достаточно рискованной полубочки, которую выполнил прямо над верхушками деревьев. Мое сердце ушло в пятки. Теперь я, в свою очередь, открыл огонь по «фокке-вульфу», но ублюдок ловко увернулся на своих коротких крыльях, и я упустил его.

Я набрал высоту, применив технику Иммельмана. Снова вступила артиллерия — обычное переплетение красных и зеленых звездочек. Я поднялся к облакам с открытым дросселем. «Фокке-вульф» исчез; схватка продолжалась, возможно, всего шестьдесят секунд.

В тот момент напротив меня я увидел «спитфайр», плавно скользящий вниз, его винт едва вращался. Длинное облако горящего гликоля тянулось из его продырявленных радиаторов, я прочитал буквы эскадрильи и почувствовал удар кулаком в живот, который выбил из меня весь дух, — «LO-S», это был Джимми. Я прошел довольно близко, чтобы посмотреть. Я позвал:

— Алло, Джимми, ты в порядке? Ответа не последовало.

Я хотел хоть чем-то помочь ему, а не сидеть и с ужасом беспомощно наблюдать за гибелью друга. В кабине я мог принять лишь слабую неопределенную позу, навалившись на руль управления, но прямо сзади, в фюзеляже, увидел ряд сияющих дырок через одинаковые интервалы.

— Выбрасывайся с парашютом, попытайся, пожалуйста, ради бога, Джимми! [168]

Медленно «спитфайр» вошел в крутое пикирование, как если бы он пытался выполнить петлю внутрь. Я закрыл глаза, чувствуя тошноту. Не осталось ничего, кроме пылающей массы у обочины.

Возвращаясь, я чувствовал текущие по носу слезы. Что скажет Макс?

Я молил Бога, чтобы Дамбрел вернулся. Быть растерзанным на куски в таком положении — четыре против двух — какой позор! О боже, сделай так, чтобы Брюс вернулся, сам я не мог оправдываться.

Бух... Наконец-то Лонгли. Возле «спита», который упал на край взлетно-посадочной полосы, была суетливая группа. Я пролетел над ней, чтобы взглянуть. Пилот, слава богу, размахивал руками; это был Брюс, живой и невредимый.

Когда я приземлился, то увидел, что Сатерленд был полностью разбит. Ему только что сообщили о смерти Джимми и Муса Мансона, его двух лучших друзей, это известие добило его. Когда он услышал об обстоятельствах, то впал в один из своих неистовых приступов ярости, и нам с капитаном пришлось силой сдерживать его, чтобы он не совершил что-нибудь отчаянное.

Кен Чарней принял на себя временное командование эскадрильей, пока не найдут замену Максу, а норвежец Джонссен принял на себя командование звеном «Н».

Бой в тумане

29 июня 1944 года. Дождь лил как из ведра, и по округленному плексигласу моей кабины текли тысячи ручейков, которые, казалось, появлялись ниоткуда. Под давлением воздуха вода просачивалась [169] через трещины и собиралась в маленькие ручейки, которые текли по обеим сторонам прицельного приспособления и стекали ко мне на колени. Сырое пятно постепенно увеличивалось на обеих ногах.

Я прошел низко среди деревьев, которые во мраке я мог скорее ощущать, нежели видеть. Кусочки облаков весели на верхушках холмов. Наполовину бессознательно я продолжал повторять себе: я собираюсь ударить кабель высокого напряжения... Я собираюсь ударить кабель высокого напряжения...

Неожиданно туман рассеялся, и, выйдя из дождевого облака, я очутился в мрачной пещере с зеленоватыми отражениями, словно в аквариуме, ограниченном столбами дождя. Мрачный свет струился отовсюду, образуя слои радуги, свисающие, словно паутина, с низкого потолка из облаков.

Затем еще раз я погрузился в густой туман, который застилал ландшафт, скрывая свою опасность. Ручейки снова начали течь по моей кабине, и каждый раз, поворачивая, чтобы увернуться от ливня, я все больше попадал под него. Мой компас, встряхиваемый моими маневрами, поворачивался медленно и неравномерно, словно больная голова, останавливался на секунду, затем почти с сожалением начинал другой путь. Я не имел, ни малейшего представления, где находился север. Мой ограниченный горизонт едва показывал ряд неизвестных холмов, окутанных сумерками; одни неизвестные дороги и перекрестки сменялись другими, утонувшие во мгле деревушки выглядели одинаково. Через открытую дверь я уловил кратковременный проблеск теплого света от камина.

Мое направление невозможно было узнать по компасу. Я не смел спросить о курсе но радио: боялся, что в любой момент могу оказаться в зоне зенитной артиллерии или над аэродромом, или сильно защищаемой сортировочной станцией. Оказавшись [170] один во враждебном мире, я начал ощущать ужас, ожидая смертоносных потоков трассирующих снарядов с каждого угла и перекрестка, из каждого леса.

Заблудился... заблудился... заблудился.

Ну, к черту все это. Я начал подниматься сквозь патоку. Мой искусственный горизонт все еще дрожал. Но мне пришлось рискнуть, поднимаясь по приборам.

Вся кабина была заполнена паром. Я поднялся прямо вверх, мои глаза неотрывно следили за приборами. Самолет был поглощен облаками. Я даже не видел концов крыльев, хотя ощущал, что их трясут невидимые порывы воздуха. Я оказался в облачном лабиринте длиной в 10 000 футов. Огромные высокие кучевые облака поднялись в голубом небе на головокружительную высоту, образуя каньоны, гигантские коридоры, обрамленные ослепительной белизной. Тень «спитфайра», отражаемая солнцем, напоминала игривого дельфина. Я прыгал с облака на облако, касаясь контуров, проходил рядом, отступал, исчезал в расселинах, счищая белые бастионы.

Взяв курс на север и уйдя за пределы досягаемости зенитной артиллерии, я направился к побережью, где мне будет легче определить мое местонахождение. В то же время я чувствовал себя очень одиноким, и чувство независимости, которое возникает, когда действуешь один, уступило место непонятному чувству тревоги. Сейчас я был бы рад компании немца, недавно так энергично реагировавшего.

Я начал внимательно всматриваться в солнце и голубизну неба. Окажись кто-нибудь надо мной, на фоне этих облаков мой «спитфайр» был бы виден за мили. Взгляд на бензин — все еще около 50 галлонов. [171]

Шли минуты. Сейчас я должен быть достаточно близко к побережью, и я бы предпочел быть под облаками над Францией, нежели рисковать появляться в середине Канала над стреляющей без разбора морской охраной. Я еще не израсходовал ни один снаряд и, возможно, смогу попрактиковаться на немецком грузовике.

Когда я обогнул облако, то вдруг обнаружил дюжину черных пятен, движущихся на меня на полной скорости. Они прошли у меня с правого фланга. Боже! «Фокке-вульфы»!

Они меня тоже заметили и выстроились в превосходной позиции, по двое, чтобы отрезать мое отступление. Я лишь курсировал, они летели со скоростью 350 миль в час — нет надежды уйти при помощи набора высоты; в любом случае двое из них были уже прямо надо мной и покачивали своими крыльями. Моей единственной надеждой было достигнуть облаков и избавиться от них, летя по приборам. За долю секунды я снизил высоту, летя по спирали с парой «фокке-вульфов» надо мной, другая пара двигалась на меня в лоб, еще одна пара была подо мной и последняя — готовилась отрезать мне отход. Реечный бомбодержатель, висящий между двумя радиаторами, был ненужным грузом и снижал мою скорость. Я должен от него избавиться. Для этого я с силой дернул аварийную ручку, но она не двигалась — вероятно, примерзла. Покрываясь потом, я напрягся и с силой дернул -ручка оторвалась и осталась у меня в руке вместе с куском кабеля. Боковой атаки я избежал только благодаря быстрому скольжению и до того, как пришло время атаковать другому отделению, сдержал поворот, всем своим весом надавив на ручку управления. Черт! Защелка моего предохранителя все еще не была отодвинута, поэтому, хотя я и нажал на кнопку, «фокке-вульф», находящийся в [172] пределах моей видимости, уже ушел на 10 ярдов. Боже! Как насчет тех других немцев? Я видел только четырех. Инстинктивно я вспомнил жизненно важное правило: ищи немца, которого ты не видишь; именно он собьет тебя!

Я с такой силой дернул ручку управления, что на мгновение практически потерял сознание. Я даже не мог повернуть голову, но чувствовал, что те, которые исчезли из вида, были наверху и лишь ожидали момента для вступления в атаку.

Резко прорвавшись вверх, я избежал потока трассирующих снарядов — к сожалению, этот маневр отнес меня в мое первоначальное местонахождение. Я весь был в мыле, в левой ноге ощущал нервную дрожь. Я припал к низу кабины, прижав локти к бокам и опустив голову вниз, чтобы быть лучше защищенным диском тормозных колодок. Моя кислородная маска соскочила мне на нос, и я не мог ее снова поднять, так как обе мои руки были на рычагах управления. Я попытался дышать через рот и почувствовал струйку слюны, бегущую по подбородку в шарф.

Сейчас все было лишь вопросом времени. Они засекли меня; их атаки были превосходно скоординированы — поочередно одна справа и одна слева, — и они были готовы схватить меня в любой момент. Мои конечности затекли, мышцы шеи сокращались. Я ощущал пульсацию в висках, запястьях, под коленями...

Пыль и земля, скопившиеся под моим сиденьем, поднялись в результате моих маневров и летали по всей кабине. Капля грязного масла упала мне прямо в глаз.

Поток трассирующих снарядов прошел довольно близко сзади меня. Я смотрел в зеркало заднего вида и почти терял сознание; «Фокке-Вульф-190», за которым следовали три другие, был менее чем [173] в 50 ярдах позади меня, его крылья освещались огнем его четырех мелкокалиберных пушек. Я смутно помню, что был парализован на секунду, промерз до мозга костей, а затем вдруг почувствовал прилив жара. Инстинкт самосохранения вернул меня к действию — я сильно ударил ногой по рулю, одним непрекращающимся движением дернул ручку управления прямо назад, затем в стороны. Сила маневра поразила меня. Черная пелена прошла перед глазами. Я почувствовал, что что-то врезалось в фюзеляж, и затем взрыв. К счастью, мой диск тормозных колодок сдержал фрагменты самолета.

Я был уверен, что он не видел меня. Это определенно был один из ублюдков, которые заключили меня в кольцо, — в тумане он, должно быть, потерял связь с другими.

Внимательный взгляд вокруг себя, чтобы убедиться, что я был один. Осторожно, словно на носочках, я приготовился взять реванш. Я не смел открыться слишком сильно, чтобы нагнать его, так как у меня заканчивалось горючее. Но высота в 1300 футов помогла мне набрать скорость путем неглубокого пикирования.

Я следовал прямо за ним, держась в 300 ярдах от него, в невидимом пространстве за хвостом его самолета. Летчик, не осознавая, что происходит, забавлялся, прыгая через телеграфные столбы и заборы вдоль трасс и передвигаясь быстрыми и резкими толчками вправо и влево, являясь для меня трудной мишенью.

Я слегка потянул ручку управления на себя, чтобы избавиться от воздушного потока его винта и увидеть его как раз в середине моего прицела. Когда нажал на кнопку, я действительно ощущал себя убийцей. Первый взрыв — единственный — был смертельным, и «фокке-вульф» испарился в облаке фрагментов. Когда дым рассеялся, я увидел, что [174] он пошел на левый поворот, одна нога наполовину внизу, двигатель горел ярким пламенем. Он снес ряд деревьев вдоль дороги, летя в одной плоскости, и врезался в следующее поле, где и взорвался.

Пара полетов над горящими останками, чтобы сфотографировать их для подтверждения. Затем я направился домой.

Возвращение было кошмаром, так как у меня было мало горючего. Командир звена Юль поддержал по радио и сообщил мне прямой курс, добавив, что если бы я захотел, то он мог бы направить меня к охране, где бы я мог заправиться.

Я решил, что мне лучше попытаться вернуться. По пути я узнал виадук в Мирвилле, который мы бомбили с пикирования несколько недель ранее. Немцы начали восстанавливать разрушенные нами две арки. Когда я проходил, над подмостями вместе со мной пролетели несколько пуль.

Я сел на В-11, имея в наличии менее одного галлона горючего, и ушел, не сообщая никому.

Успех и конец

2 июля 1944 года.

— Взлет по тревоге, юго-восток Каена, самолетов так много, как только возможно!

Крик Фрэнка оторвал нас от нашей летаргии. Огромное волнение! Где летчики? Где готовые самолеты?

Большинство летчиков наслаждались ленчем, и, так как эскадрилья только что вернулась из шоу, лишь несколько самолетов были вновь заправлены горючим. Проходя, я сиял шлем с крючка, начал искать свои перчатки, затем бросил это; поспешно пристегивая ремни моего надувного спасательного жилета, я спросил, какая используется длина волны. [175]

— Канал В! Поторапливайся, ради бога! — кричал Кен, который уже мчался к своему самолету словно обезумевший.

К счастью, мой дружище «LO-D» был готов, и механики, которые услышали сирену взлета по тревоге, были уже на крыле и протягивали мне наполовину застегнутый парашют. Я надел его, словно жилет, пока Буди заводил мой двигатель. Я поспешно пристегнул себя. Самолет из звена «В» уже взлетал в облаке пыли, и Кен ждал меня, двигатель его машины работал вхолостую, на краю трассы. Я занял свою позицию, и мы взлетели.

Странная погода, 8/10 облаков на высоте 3000 футов, 5/10 — на высоте 7000 футов и огромная масса слоистых облаков покрывала весь наш сектор до канала Орне. На высоте 12 000 футов было 10/10 слоистых облаков. Нам с Кеном удалось догнать капитана Фрэнка и норвежца Джонссена над Каеном на высоте 6000 футов. Управление воздушным движением сообщило нам приблизительные курсы патрулирования и предупредило о двух неопознанных самолетах, летающих в облаках где-то вблизи нас. Мы поднялись на высоту 7000 футов, прямо на уровне второго слоя облаков. Далеко за пределами досягаемости среди кучевых облаков двигалось несколько подозрительных черных точек. Неожиданно в наушниках зазвучал голос Фрэнка: — Осторожно, парни, приготовьтесь к удару с левого борта.

Я сделал небольшой поворот налево и поднял глаза. Из-за облаков на высоте 3000 футов появилась огромная масса — десятка четыре — немецких истребителей. Мы еще не могли их идентифицировать — «мессершмиты» или «фокке-вульфы», — но одну вещь мы знали точно: это были фрицы. Способ их полета не оставлял в этом сомнений. Нервное покачивание крыльями, их на первый взгляд [176] беспорядочное построение. Стремительное чувство восторга вдруг охватило меня, а рука задрожала настолько сильно, что мне удалось снять ремень безопасности только с третьей попытки. Я был в своей лучшей форме. Инстинкт, отточенный долгими тренировками, сработал отлично; я затянул ремни безопасности, сгруппировался в кресле и поставил ноги на панель руля. Восторг привел мои мышцы в высшее состояние эффективности, весь страх улетучился. Мои пальцы слились воедино с органами управления, крылья самолета были продолжением меня самого, двигатель вибрировал в костях.

Я начал подниматься по спирали. Сейчас! Первые 15 немцев сбросили свои дополнительные баки, развернулись веером и пикировали на нас.

— Атакуй левый борт! Подъем!

С открытым дросселем и выполняя 3000 оборотов в минуту, мы встретились с лавиной.

Это были «Фокке-Вульфы-Та-152» (обновленная версия «190-х», с облегченным носом, приспособленным под двигатель «DB-603L»). Мой «спитфайр» поднимался под углом 45°, паря в воздухе на винтах. Я перехватил первую группу, которая пикировала в линию впереди секции Фрэнка. Фрэнк совершил ошибку, пикируя к облакам, вероятно чтобы набрать высоту, но забыв о жизненно важном правиле: «Никогда не поворачивайся спиной к врагу». Когда мы пересекали им путь, мне удалось взорвать лобовую часть немца, чье крыло осветилось взрывом. В воздушном потоке, образуемом его винтом, появились три или четыре клуба белого дыма. Два «длинноносых» «фокке-вульфа» все-таки выполнили резкий поворот, в результате чего они оказались впереди меня и выпустили трассирующий снаряд из своих 20-миллиметровых орудий. «Маузеры-151» образовали длинные сверкающие щупальца, движущиеся в мою сторону и вьющиеся [177] вниз прямо под мой фюзеляж. Небо начало превращаться во вращающийся калейдоскоп черных крестов.

В воздушном бою при скорости 450 миль в час скорее ощущаешь, нежели видишь присутствие кружащихся самолетов, пока глаз вдруг не зафиксирует одного.

Я сосредоточился на одном из «фокке-вульфов». Он кружился, его черные кресты, обрамленные желтым контуром, и кабина сверкали на солнце. Он покачивал крыльями в поисках противника. Я навел на него прицелы. Должен ли я стрелять? Нет еще. Тишина... Он все еще за пределами досягаемости. Но он увидел меня, отступил на правый борт и пошел на крутой поворот. У концов его крыльев появились два белых инверсионных следа. Затем он начал вертикальный подъем, прямой, как у ракеты. Вдруг он перевернулся на спину с такой яростью, что, несмотря на изменение его позиции, его движущая сила продолжала выталкивать сверкающее «брюхо» к солнцу. Наконец-то в пределах досягаемости! Одним движением ручки управления я навел световую точку перемещения орудийного прицела на немца через его винт, медленно вращающийся в воздухе, как жалкая вертушка. Я был так близко к нему, что видел каждую его деталь. Это был один из последних «длинноносых» с двигателем «даймлер-бенц». Я уже видел маленькие голубые язычки пламени выхлопных газов, следы окиси, оставляемые горящими газами вдоль фюзеляжа, его изумрудно-зеленую спину и бледное «брюхо», словно у щук, которых я когда-то ловил в Мейенне. Мгновение — и большим пальцем я нажал на кнопку, и мои крылья задрожали от отката орудий. Вдруг ясные очертания «фокке-вульфа» стали распадаться на составные части. Блестящая кабина разлетелась на фрагменты. Мои снаряды врезались [178] в него, устремляясь вперед к двигателю и выпуская вспышки, которые танцевали на алюминии. Затем всполох огня, густой черный дым, смешанный с горящими частями. Я должен уходить. Всей своей силой я надавил на рычаги управления, и, поскольку мой «спитфайр» был «захвачен» лучом прожектора, я в последний раз увидел «фокке-вульф», исчезающий внизу, словно комета в саване облаков, покрывающих канал Орне.

Все это продолжалось секунды. Никогда ранее я не испытывал такой неожиданной паники, которая берет за горло после уничтожения вражеского самолета. Вся сдерживаемая энергия вдруг высвобождается, и остается единственное чувство — апатия. Исчезает уверенность в собственных силах. Приходится снова начинать весь изматывающий процесс накопления энергии, концентрации воли и восстановления напряжения измотанных мышц. Чтобы обеспечить это, приходится идти на самый дикий маневр, как если бы все немецкие истребители во всем люфтваффе соединились вместе и сосредоточили свою угрозу исключительно на мне. Затем снова вспышка энергии, партнерство плоти и металла.

Справа от меня «спитфайр» оторвался и пикировал за «фокке-вульфом». Я уловил проблеск опознавательных знаков — «LO-B»; это был Кен. Я должен прикрыть его и, уклоняясь от нескольких решительных атак немцев, пошел на крутое спиральное пикирование — они двигались слишком быстро, чтобы преследовать меня.

Кен стрелял; его крылья извергали длинные хвосты коричневого дыма и поток порожней тары. Поглощенный наблюдением за ним, я не обращал внимания ни на что другое. Появилась тень, накрывшая мою кабину. Я посмотрел вверх. В 30 футах надо мной прошло огромное, забрызганное [179] маслом «брюхо» «фокке-вульфа». Он не заметил меня и открыл огонь по Кену.

Инстинктивно я дросселировал прямо вниз, слегка надавил на ручку управления, прицелился и на дальности прямого выстрела открыл огонь. Поток стали извергался из четырех пулеметов и двух орудий, которые ударили по нему с расстояния 150 ярдов, прямо там, где крыло правого борта соединялось с фюзеляжем. «Фокке-вульф» затрясся и резко ушел влево, его правое крыло согнулось в ливне вспышек, разделяя компанию с фюзеляжем, сминая хвост самолета и проносясь со свистом в потоке фрагментов.

Я едва оправился от этого сюрприза, как меня атаковали другие шесть «фокке-вульфов». Появилось смятение, и я превратился в ненормального. Пот лил с меня, и рука без перчатки соскользнула на ручку управления.

На высоте 3000 футов отделение Фрэнка пыталось продержаться в крутящейся массе «фокке-вульфов».

Единственное, что можно было сделать в данной ситуации, — это продолжать непрерывно поворачивать, пока 152-я не выстроится — в своей обычной тактике — для пикирующих атак, после которых последуют вертикальные подъемы. На нашей стороне был один фактор; мы сражались в 15 милях от нашей базы, а немцы от своей — в 150. Они бы первыми вышли из строя.

Однако я был сыт по горло этой канителью. Мне удалось зацепить одного, кто медленно выпрямлялся после подъема: снаряды взрывались под его «брюхом». Привычный штопор и привычный след густого черного дыма. Было бы рискованно следовать за ним — прямо надо мной сразу же появились полдюжины других. Я не был уверен, что сбил его «наверняка», хотелось убедиться в этом, как факте [180] «наиболее вероятном», но в любом случае убедиться в этом не было времени. Мое орудие с левого борта зажало. Я выпустил в «фокке-вульф», выполнявший безупречную бочку, мои оставшиеся двадцать или почти двадцать снарядов с правого борта. Какая потрясающая идея — выполнять бочку в середине стычки! Как говорят британцы, всему свое время!

«Фокке-вульф», казалось, получил достаточно и показывал признаки слабости. В отличие от трех или четырех, продолжающих атаковать, он взяли курс на юг. Я воспользовался возможностью осторожно, боком пробиться к облакам. Я ликовал, так как за сорок минут мне трижды повезло — сбил три самолета, два из которых будут подтверждены, мне также удалось повредить два других. Я не отказал себе в удовольствии выполнить пять победных бочек над Лонгли, на радость местным жителям.

Мы с Жаком только что вернулись из путешествия, где рассеивали огонь в районе Сент-Ло. Нас встретил густой зенитный огонь вдоль впалой тропинки, переполненной немецкими грузовиками. Одного пробега было достаточно, чтобы уничтожить их. Под броней под моим креслом взорвался снаряд. Я осторожно поднялся на высоту 3000 футов. Несмотря на мой срочный звонок, Жак совершил три атаки сквозь заградительный огонь трассирующих снарядов. Его самолет был изрешечен дырами.

Перед получением пайка, состоящего из солонины и консервированной моркови, мы выпили в столовой кружку пива. Лэнсли, который со смущением наблюдал за нами несколько минут, в конце концов присоединился к нам. Он заказал [181] у бармена пиво, а затем поспешно, беря быка за рога, сболтнул, что обо мне вспоминали начальники оперативного отдела.

Я ждал и боялся этого в течение двух недель. Медики разузнали обо мне и тайно удваивали дозу бензедрина, чтобы мои нервы протянули немного дольше. Ублюдок, должно быть, послал доклад.

В конце концов, это была его работа, а я определенно был в плохой форме. Сам Жак несколько раз говорил, что у меня нервный тик, как у наркомана со стажем. За две недели я потерял около семи килограммов веса.

Я не хотел покидать звено, особенно в тот момент. Я был в той стадии нервной депрессии, когда ничего не боишься, просто не осознаешь опасности. На этой стадии рефлексы исчезают, летаешь механически и получаешь искусственное удовлетворение, возникающее под воздействием бензедрина и усталости.

Через несколько часов усиленно охраняемая «дакота» приземлилась на В-2. Самолет вел сэр Арчибальд Синклер, министр авиации, в сопровождении маршала авиации сэра Артура Конингэма. Вторые тактические военно-воздушные силы и вице-маршал авиации X. Дж. Бродхёрст, группа АОС-83. Это была обычная проверка морального состояния.

Министр увидел нас такими, как мы были: грязными, небритыми, в пыли, уставшими. Контраст между ним, в его безупречных полосатых брюках и визитке, и нами, в забрызганных грязью униформах и закопченных шарфах, был абсурдным. Министр выказал истинно британское спокойствие, особенно когда в середине его речи над аэродромом низко пролетел «фокке-вульф». Зенитная артиллерия открыла огонь, куски снарядов летели словно дождь и стоял общий шум, [182] по он продолжал говорить, даже не поднимая головы. Жак прошептал, что, возможно, он был очень глухим и очень близоруким.

Он особенно отметил трех французских пилотов в отряде — Жака, Обертина и меня — и поздравил нас с успехами. Затем, достав маленькую коробочку из своего кармана, сдержанно вручил мне DFC.

Позже я сел на свою походную кровать и с унылым видом пришил ленточку на мою униформу, окруженный своими неопрятными пожитками, которые я собирался упаковать на энное время.

Состояние раздражения в ожидании мучило меня. Я сидел на траве, а в это время полет следовал за полетом, и мой «LO-D», пилотируемый Жаком, поднялся в облаке золотой пыли, и взрывы сотрясали воздух. Именно тогда я действительно понял, что значит дружба. Я увидел старого приятеля, товарища по оружию, уезжающего в оперативный отдел, и мне пришлось ждать его, чтобы успокоить мои взвинченные нервы и ощущение ужаса под ложечкой. Когда мы летали вместе, это было совсем по-другому.

Джонссеиа сбили, затем последовал Карпентер, затем Конноли, один из вновь прибывших. Жак продолжал свои поразительные серии полетов.

Наконец вечером 7 июля мы с Фрэнком Вулли покинули звено — он тоже только что получил свой обратный билет — в Арроманчес, и наши вещевые мешки уложили в джип. В 21.30 мы сели на судно «LCT-322».

Второй офицер уступил мне свою каюту. Я уже собирался войти, когда начался налет немцев невероятной силы. Я выскочил на палубу, которая осветилась вспышками злых орудий «бофоров». Бомбы поднимали колонны воды, по форме напоминающие привидения среди якорных судов. [183]

Заглушенный взрыв, словно тяжелая дверь, закрывающая погреб, сильный жар, языки пламени, поднимающиеся к луне, чудовищная пирамида дыма. Это взрывался танкер.

Затем рокотание «дорнье», постепенно затихающее вдалеке, молчание зенитной артиллерии. Я стоял, перегнувшись через перила, мои глаза неотрывно следили за скалами Арроманчеса, проглядывающими сквозь сеть мачт и дымоходов. Там, от Лонгли, в звездном ночном небе появилась четкая фигура «спитфайра». Битва за Каен была в полном разгаре, но каким же спокойным все казалось, каким мирным, какими отдаленными были звуки! Южный горизонт хаотично освещался вспышками, сопровождавшимися глухим рычанием. Город терпел свое мучение.

Время от времени пучки трассирующих снарядов поднимались в небо, а затем исчезали, словно горсть падающих звезд. Единственным звуком вокруг меня был плеск поднимающихся волн. Воздух был тяжелым от запаха масла и моря. В черных водах отражался сильный свет горящего танкера.

Я был совершенно уверен, что освобождение Франции было сейчас лишь делом нескольких недель и что по иронии судьбы я буду наблюдать за освобождением Парижа издалека.

Волны вздымались вверх. Дизель начал вибрировать, и у носа корабля расцвел большой букет белой пены. Винты начали отбивать свой медленный и монотонный ритм, синхронный с биением моего сердца, отягощенного воспоминаниями, дружбой и скорбью.