Безыменский Лев Александрович Г

Безыменский Лев Александрович
Германские генералы — с Гитлером и без него

«Военная литература»: militera.lib.ru
Издание: Безыменский Л.А. Германские генералы — с Гитлером и без него. — М.: Мысль, 1964.
Книга на сайте: militera.lib.ru/research/bezymensky1/index.html
Иллюстрации: нет
OCR: Андриянов П.М. (assaur@mail.ru)
Правка: Alx (alx@rezba.ru)
Дополнительная обработка: Hoaxer (hoaxer@mail.ru)

{1} Так помечены ссылки на примечания. Примечания в конце текста
[1] Так помечены страницы. Номер предшествует странице.

Безыменский Л.А. Германские генералы — с Гитлером и без него / Изд. 2-е, перераб. и доп. — М.: Мысль, 1964. — 533 стр. с илл. (1-е издание: М.: Соцэкгиз, 1961, — 400 с., тираж 60000 экз.)

Аннотация издательства: В центре данной книги стоит «большой заговор» Гитлера и германского генералитета против мира и то влияние, которое оказывал германский милитаризм на международные отношения. Показывается правда о гарманском генералитете, его подлинных взаимоотношениях с Гитлером и его режимом, о планах и методах действий германского генштаба.

Раздел второй. Гитлер и его генералы во Второй Мировой войне

Все тексты, находящиеся на сайте, предназначены для бесплатного прочтения всеми, кто того пожелает. Используйте в учёбе и в работе, цитируйте, заучивайте... в общем, наслаждайтесь. Захотите, размещайте эти тексты на своих страницах, только выполните в этом случае одну просьбу: сопроводите текст служебной информацией — откуда взят, кто обрабатывал. Не преумножайте хаоса в многострадальном интернете. Информацию по архивам см. в разделе Militera: архивы и другия полезныя диски (militera.lib.ru/cd).

Почти двадцать лет отделяют нас от того времени, когда был разгромлен самый опасный и коварный враг человечества — гитлеровский режим и его вооруженные силы. Под мощными ударами Советской Армии рухнула в небытие нацистская диктатура, провалился заговор против мира и человечества. Потерпел сокрушительное поражение германский генералитет, который в течение десятилетий считался наиболее опытной и умелой военной корпорацией буржуазного мира.

Это прошлое. Но вспоминать о нем необходимо, тем более что сегодня человечество стоит перед задачей борьбы против нового, не менее широкого «атомного заговора» международной реакции против мира. Читая газетные сообщения об опасной деятельности участников этого заговора, мы с тревогой и возмущением встречаем среди них имена тех генералов германской армии, которые уже запятнали себя соучастием в нацистском заговоре.

События последних лет показали, что силы прошлого не хотят сдаваться без боя. Международные решения об искоренении нацизма и милитаризма остались невыполненными там, где за это несли ответственность западные державы — Соединенные Штаты, Англия, Франция. По их воле Германия была расколота и в ее западной части возникло государство, в котором возродились социальные и политические силы, питавшие немецкую агрессию.

Два раза на протяжении нашего столетия — в 1914 и в 1939 гг. — правящие группировки Германии развязывали мировые войны. Поэтому вполне обоснована та забота, с которой мы всматриваемся в развитие, совершающееся па немецкой земле после 1945 г. [3]

Шведскому дипломату графу Оксеншерне приписывают слова, что единственный урок истории состоит в том, что люди не извлекают уроков из истории. Этот парадокс долгое время был вполне приложим к истории Германии и ее войн. Но ныне наступило такое время, когда парадоксы буржуазной дипломатии стали терять силу вместе с самой буржуазной дипломатией. Мы живем в новую эпоху, когда родился новый социальный строй, возникла и укрепилась мировая социалистическая система, которая властно диктует новые закономерности общественного и политического развития. Вместе с великим немецким поэтом мы можем сказать:

«Новая и лучшая» песнь человечества, первые строфы которой были написаны величайшими немецкими мыслителями Карлом Марксом и Фридрихом Энгельсом, — подлинно интернациональна. Эта песня социалистического переустройства мира, содержащая методы решения сложных проблем, сегодня звучит и на немецком языке. Рождение Германской Демократической Республики вывело немецкую историю из замкнутого круга войн, милитаризма и шовинизма. Впервые в истории Германии прошлое стало действительно уходить в прошлое.

Но этот процесс распространился не на всю Германию. Политика боннского государства до сих пор живет в прошедшем времени и мыслит его категориями. Недаром один из его руководящих деятелей как-то провозгласил, что для него «вторая мировая война еще не кончилась». Результат получается своеобразный: боннские министры хватаются за прошлое, а оно в свою очередь мстит им. Закономерность поражения германского милитаризма во второй мировой войне действительна в нынешних условиях. Она обрекает политику реванша на провал, ибо тот, кто идет наперекор историческому прогрессу, неминуемо терпит поражение. Однако в интересах всего немецкого народа, в интересах европейского мира сделать так, чтобы политика реванша не вступила в стадию практического осуществления. Вот почему необходимо без устали говорить в полный голос правду о прошлом и настоящем германского милитаризма.

Эта книга рассматривает историю германского генералитета на том историческом отрезке, на котором наиболее широко развернулись его качества, т. е. со дня прихода Гитлера к власти. В центре работы стоят «большой заговор» Гитлера и германского генералитета против мира и то влияние, которое оказывал германский милитаризм на международные отношения. Отсюда тянутся прямые нити к оценке роли возродившегося ныне западногерманского милитаризма.

Автор писал свою книгу, твердо веря в мирную волю и великий разум немецкого народа. Он глубоко признателен ученым и публицистам Германской Демократической Республики, сотрудникам Министерства национальной обороны ГДР, Немецкого института современной истории, Немецкого экономического института, Немецкого центрального архива и Общества бывших офицеров ГДР за ту большую помощь, которую они оказали ему в работе, в деле сбора и критической оценки материалов.

Ценные замечания были сделаны в многочисленных рецензиях, появившихся после выхода первого издания книги и выпуска ее на немецком, чешском, румынском и финском языках. Во втором издании эти замечания учтены. Кроме того, оно значительно дополнено новыми материалами.

По Унтер-ден-Линден и Вильгельмштрассе еще двигались длинные колонны эсэсовцев и штурмовиков, зловещие блики их факелов рассекали тьму берлинского вечера, а в двух окнах имперской канцелярии виднелись фигуры: в одном — неподвижный, нескладный рейхспрезидент, в другом — радостно подпрыгивающий, перегибающийся через подоконник рейхсканцлер. Хриплый рев толпы доносился до их слуха. Фельдмаршал Пауль фон Гинденбург унд Бенкендорф, как всегда, молчал и лишь по привычке отбивал ботинком такт маршевой музыки. Зато рейхсканцлер Адольф Гитлер не мог сдержаться: его пронзительный голос слышали штурмовики, бесновавшиеся на Вильгельмштрассе — улице дворцов и министерств. Шел к концу день 30 января 1933 г.

Этот вечер встречали в Берлине по-разному. На вилле Иоахима Риббентропа в Далеме разливали в бокалы шампанское. В особняке Франца фон Папена отдыхали от напряженных трудов последних дней: хозяину пришлось немало потрудиться, чтобы помочь Адольфу Гитлеру сформировать свой первый кабинет. В казармах штурмовиков царило пьяное веселье. В рабочих районах Берлина Нордене и «красном Веддинге» с тревогой думали о будущем. В типографии «Роте фане» шумели ротационные машины, печатая номер газеты, призывавшей к решительной борьбе с пришедшим к власти фашизмом. А в сером, мрачном здании военного ведомства на Бендлерштрассе, близ Ландвер-канала, трудились дежурные генералы и офицеры: работа остается работой, даже когда приходит новый рейхсканцлер.

Прошло несколько дней. И вот 3 февраля на одной из многочисленных берлинских вилл главнокомандующий рейхсвером (так именовались вооруженные силы Германской республики) генерал Курт фон Гаммерштейн-Экворд имел честь по случаю дня рождения министра иностранных дел барона фон Нейрата пригласить на обед господина рейхсканцлера Адольфа Гитлера и представить ему высший командный состав армии. На обед [6] явились высшие чины военного министерства, командующие округами. За столом в строгом порядке расположились генералы пехоты и артиллерии, генерал-лейтенанты и генерал-майоры, полковники и майоры генштаба, адмиралы и капитаны всех рангов. Ровный ряд погон, блеск традиционных моноклей. Обед длился долго, и высшие офицеры рейхсвера имели достаточно времени рассмотреть своего рейхсканцлера. Не только рассмотреть, но и послушать. Более двух часов подряд Адольф Гитлер развивал перед ними основы своей будущей политики.

Генералы слушали молча, как приличествует дисциплинированным служакам. Но если бы можно было читать мысли, участники обеда узнали бы многое. Те из генералов, которые служили в рейхсвере с 1919 г. и бывали тогда в Мюнхене, могли бы сообщить блистательному обществу, что перед ними во фраке рейхсканцлера стоит не кто иной, как бывший агент политической разведки того самого рейхсвера, которым они командовали. И собравшиеся узнали бы о временах, когда господин Адольф Гитлер не произносил торжественных речей, а скромно появлялся в штабе мюнхенского гарнизона, принося очередные доносы и ожидая положенной мзды.

Такова грубая правда истории: если бы не рейхсвер и его мюнхенские офицеры, Германия вовек не узнала бы Адольфа Гитлера. Не узнала бы о нем и Европа. Оставаться бы ему на грязном дне мюнхенского преступного мира, в душных залах городских пивнушек. Но этого не случилось.

Путь к блистающим высотам правительственных кресел в капиталистической стране неодинаков. Одни вступают на него, поддерживаемые репутацией древних дворянских титулов. Другие покупают себе право идти по этому пути миллионами из своих сейфов. Третьи долго и упорно карабкаются, чтобы всеми правдами и неправдами завоевать благоволение «сильных мира сего». А четвертых просто находят хозяева, дабы новый слуга был из самых проверенных и верных. По последнему варианту и развивалась карьера Гитлера.

Потом он будет сочинять замысловатую автобиографию, а его клевреты станут описывать «чудесный взлет» безвестного отставного ефрейтора. Через долгие годы, в 1957 г., швейцарский историк Вальтер Хофер глубокомысленно назовет карьеру Гитлера «одной из самых таинственных и непонятных»{1} в мировой истории. Однако многие генералы, сидевшие в тот памятный февральский день 1933 г. за столом у Гаммерштейна, хорошо знали, как началась эта карьера, кто и как нашел Гитлера.

Генерал-лейтенант Франц Ксавье Риттер фон Эпп — вот первый генерал германской армии, который услыхал имя Адольфа Гитлера. В 1919 г. после кровавой расправы с Баварской Советской Республикой Эпп занял пост командующего пехотой 4-й группы рейхсвера, впоследствии преобразованной в штаб Мюнхенского военного округа. Эпп вместе с командующим войсками округа генералом Лоссовым играл роль одного из военных диктаторов Баварии.

Штаб Лоссова — Эппа в те дни развивал напряженную деятельность. В нем работали кадровые офицеры: капитан Франц Гальдер — прилежный генштабист; капитан Эрнст Рем и майор Константин Гирль — политические советники Эппа; капитан Карл Майр — разведчик. Задача Рема, Гирля и Майра заключалась, в частности, в том, чтобы ориентировать генералов в той путанице партий и политических групп, которая существовала тогда в Баварии.

У Рема было множество агентов, снабжавших его различной информацией. Если учесть пристрастие Рема к самым грязным кабакам, то можно понять, что среди его агентов были лица самого темного происхождения и незавидной репутации. В числе их был некий ефрейтор Адольф Гитлер, потасканный и озлобленный тип.

Вероятно, Рем в те дни не придавал этому осведомителю особого значения. Шпиков у него было хоть отбавляй, так как в распоряжении штаба находилась картотека осведомителей мюнхенской полиции. А в картотеке среди сотен других была карточка, составленная еще в 1912 г. Она гласила{2}:

К этой справке об агенте «Луд», составленной с полицейской лаконичностью, в мюнхенском штабе могли бы добавить следующие данные: Адольф Гитлер, сын таможенного чиновника Алоиса Шикльгрубера, сменившего в 1876 г. вследствие [8] сложных семейных комбинаций фамилию на Гитлер{3}, пытался стать художником, был выгнан из школы и поступил на работу; вскоре был уволен, так как не захотел вступить в профсоюз; переселился в Мюнхен, пошел добровольцем в армию, служил в 16-м и 2-м полках, получил «Железный крест». Здоровье: слабое, якобы был отравлен газами. Убеждения: антисемит, участник разгрома Баварской Советской Республики.

Может быть, в картотеке не было записано, что ефрейтор Гитлер еле-еле спасся от справедливой кары в дни революции. 2 мая 1919 г. он уже стоял у стенки, но его почему-то пощадили. Зато он не щадил. В мае его, ефрейтора 2-го полка, назначили в помощь комиссии по розыску участников Советской Республики, которых контрреволюционные банды немедленно расстреливали. Здесь он отличился впервые. Второе его отличие состояло в том, что он произнес пламенную антисемитскую речь на учебных курсах штаба военного округа. Здесь его заметили майор Гирль и капитан Майр.

Посоветовавшись с Ремом, Гирль и Майр решили сделать Гитлера агентом разведки, поручив ему осведомление об обстановке внутри различных мюнхенских партий. Гитлер охотно принял это поручение и был назначен «офицером по вопросам просвещения» в 42-й баварский стрелковый полк. Звучное название маскировало в выплатной ведомости штатное место шпиона-осведомителя. Деньги, одежду, питание — все это получал Гитлер от рейхсвера{4}.

...Гитлер бродит по кабакам и пивным, слушает и говорит, взвешивает, что лучше подходит для его начальника. Бегает к Рему и Майру, получает мзду. Наконец, однажды он попадает на собрание никому не известной «немецкой рабочей партии» некоего слесаря Антона Дрекслера. Это маленькая группка, в ней нет и десятка членов. Программы у нее толком нет, но идеи нравятся Гитлеру: безусловное подчинение вождю, уважение к верховному командованию. Это заинтересовывает штаб. Гитлеру разрешают «вступить» в партию, чтобы разузнать, кто стоит за ней и нельзя ли поставить эту [9] партию под контроль рейхсвера. Гитлер отправляется на очередное собрание и получает членский билет № 7. Он одновременно назначается «связным» между партией, принявшей затем название Национал-социалистской немецкой рабочей партии (сокращенно НСДАП), и рейхсвером. Когда же партия становится на ноги, генерал Эпп дает Гитлеру деньги на покупку газеты «Фелькишер беобахтер», которой предстояло стать рупором национал-социалистской партии Германии.

Так началась политическая карьера человека, который 30 января 1933 г. стал главой германского правительства.

На обеде 3 февраля 1933 г. генералы внимательно смотрели на Гитлера. Но и Гитлер не менее внимательно смотрел на генералов. И это не было вниманием бывшего подчиненного, привыкшего по стойке смирно выслушивать команду. Поднаторевший в политических боях последних лет, Адольф Гитлер уже постиг ту роль, которую играла армия и ее генералы в тогдашней Германии. Он адресовался не только к сидящим за столом, но и ко всей офицерско-генеральской касте, которая невидимо присутствовала за столом генерала Гаммерштейна.

Почему он это делал? Только по привычке? Только из пиетета перед той 100-тысячной силой, которая находилась в руках этих людей с золотыми погонами? Или по другим, более глубоким причинам?

Над немецкой армией с давних пор витал некий ореол таинственности и необычности. Этому способствовали идеологи германской буржуазии, ее теоретики и практики, так ловко умевшие облекать низменные идеи в напыщенный костюм. Сколько торжественных фраз было написано немецкими профессорами всех сортов и времен, дабы придать военному ремеслу характер божественного деяния! Гегель: «...война предохраняет народы от гниения...»{5} Трейчке: «Удалить из мира войну означало бы изувечить человеческое общество». Мольтке: «Вечный мир — это мечта и даже далеко не прекрасная; война же — элемент в божественном порядке». Клаузевиц: «Несмотря на то что кровавые сражения являются страшным бичом, без них нельзя обойтись...» Фон Куль: «Вражда народов и государств — в порядке вещей». Людендорф: «Война — сущность жизненной борьбы человека». Вальдерзее: «Прав тот, кто побеждает. Пусть тот, кто повергнут на землю, утешается тем, [10] что был вовлечен в войну, не имея за собой вины». Сект: «В понятии войны заключено высшее проявление мужских добродетелей»

Но все эти торжественные фразы были лишь мантией, прикрывавшей весьма определенное социальное содержание. Особая роль военной клики в немецкой внутренней и внешней политике возникла не неожиданно, как Афина из головы Зевса, а складывалась постепенно и последовательно.

Исключительная роль армии в судьбах Германии уходит своими корнями в далекое прошлое. Правящие клики в германских феодальных королевствах и княжествах заложили традицию использования наемных войск и их военачальников в междоусобной борьбе тех времен. Основатель прусской милитаристской системы король Фридрих II возвел эту традицию в высший принцип государственной деятельности.

Юнкерская Пруссия смогла возвыситься, пользуясь своей военной машиной и создав тот «бюрократически сколоченный, полицейски охраняемый военный деспотизм»{6}, который так страстно обличали Маркс и Энгельс. В условиях перехода к буржуазным порядкам армия осталась верным слугой юнкер-ско-кайзеровского режима, его опорой против начинавшегося рабочего движения.

Германская империя, возникшая в 1871 г., унаследовала все традиции прусского государства. Рурские заводчики и прусские юнкеры тщательно заботились об укреплении немецкой военной машины. В эту эпоху Германия являлась, по выражению Энгельса, «истинной представительницей милитаризма». Культ военной силы стал одним из главных методов действий правящих классов кайзеровской Германии, причем армия направлялась не только против «внешнего врага», но активно использовалась во внутренних делах. В стране насаждался милитаристский дух, свято чтились традиции многочисленных прусских войн. Армия была в руках правительства инструментом борьбы против рабочего движения, и не случайно Энгельс в 1885 г. отмечал, что «наша германская [11] армия... — еще более подлое орудие реакции, чем когда бы то ни было»{7}.

Рост империалистических претензий Германии, усиление ее промышленности и соответствующие изменения в военной технике привели к усложнению и росту военной машины. История армий всегда отражала те изменения, которые происходили в производительных силах общества и в общественных отношениях. В эпоху становления германского империализма, на рубеже XIX и XX вв., германская армия представляла блестящий пример непосредственной связи военных и политических планов хозяев буржуазного мира. Провозгласив притязания на передел мира, короли Рура в первую очередь позаботились о военно-стратегическом обеспечении своих претензий.

Крах императорской власти в 1918 г. не изменил классового характера германского государства. Немецкая армия продолжала оставаться в нем слугой своих хозяев. Генералы пользовались столь высокой репутацией в Веймарской республике не из-за таинственной власти погон и мундиров, не из-за мистического влияния прусского военного духа. За командованием рейхсвера стояли вполне определенные социальные группы.

Если мы обратимся к классовому лицу германского рейхсвера, то увидим достаточно четкую картину. Во время дебатов в рейхстаге в 1927 г. один из депутатов привел следующие данные о структуре высшего командного состава рейхсвера:

	Всего	Из дворянства	Из буржуазных слоев
	42	25	17
Полковники	105	45	60
В военном министерстве	725	162	562
В кавалерии	596	265	331
В пехоте	1512	265	1247
В артиллерии	589	61	528

Для рейхсвера, как и для кайзеровской армии, было исключительно характерно господство на самых видных постах юнкерско-помещичьей аристократии. Из 4 тысяч офицеров рейхсвера к 1932 г. 820 было дворянского происхождения; из 18 командиров кавалерийских полков 11 были дворянами. Как свидетельствует [12] историк германского генерального штаба Вальтер Герлиц{8}, в 1927 г. в армии служило:

5 представителей семьи фон Шверинов
5 представителей семьи Штюльпнагелей
5 представителей семьи Девицев
4 представителя семьи Арнимов
4 представителя семьи Клейстов
4 представителя семьи Шлейницев
3 представителя семьи Шуленбургов
3 представителя семьи Витцлебенов
2 представителя семьи Бисмарков
2 представителя семьи Гаммерштейн-Эквордов
2 представителя семьи Роров
2 представителя семьи Мантейфелей
2 представителя семьи Кнезебеков
2 представителя семьи Тресковых
2 представителя семьи Эйленбургов

В 1929 г. из дворян вышло 52% генералов и 29% полковников рейхсвера{9}. В 1938 г. среди 13 командующих военными округами и 4 командующих армейскими группами к высшему дворянству принадлежало 10 человек (фон Рундштедт, фон Лееб, фон Бок, фон Браухич, фон Кюхлер, фон Клюге, фон Рейхенау, фон Клейст{10}, фон Крессенштейн, фон Вейхс).

От юнкерско-помещичьего класса к рейхсверу вела прямая нить. С кайзеровских времен офицерская каста была отдана юнкерам на откуп. Главным источником офицерских кадров рейхсвера была знаменитая Остэльбия — земли к востоку от Эльбы: Померания, Силезия, Западная и Восточная Пруссия. Здесь простирались основные владения немецкого помещичьего класса, имевшего в буржуазной Германии 13,7 млн. акров земли. Здесь находились знаменитые юнкерские дворцы, окруженные гигантскими угодьями с заповедными лесами и охотничьими домиками. В стародедовских нравах воспитывались молодые дворянские сынки. Их карьера была невообразимо стандартна. Сначала подготовительное училище (с 10 лет), затем кадетское училище в Гросс-Лихтерфельде, затем полк, в котором служил отец. После недолгой службы в полку следовала военная академия, откуда наиболее способные отбирались [13] для генерального штаба. Служба в генштабе также регулярно перемежалась командировками в войска, дабы офицер не забывал «свой полк». Так воспитывалась каста, узкая, замкнутая, ограниченная.

Все это соответствовало социальному характеру тогдашней Германии. Прусское дворянство досталось буржуазной Германии в наследство от империи как неизбежный результат «прусского пути» развития капитализма в Германии, в ходе которого помещичье землевладение перерастало в капиталистическое без «внешних потрясений». Юнкерские хозяйства вместе с кулачеством владели 56% всей земли в Германии. Но это было особое юнкерство: оно сливалось с крупной буржуазией. Шел активный процесс взаимного проникновения. Посты директоров крупных промышленных монополий занимали дворяне — граф Баллестрем, князь Хенкель фон Доннерсмарк, граф Штольберг цу Штольберг и многие другие. Барон фон Рейценштейн стал акционером фирмы «Шаффгоч АГ»; граф Арним-Мускау и граф Керзенбок-Шургаст вошли в правление концерна «Бубиаг», барон Эдмунд фон Риттер стал одним из совладельцев фирмы «Мерк АГ», князь Ганс Генрих фон Плесе цу Плесе XV стал владельцем концерна «Плесе», герцог Ратибор и князь Гогенлоэ создали свои собственные концерны.

К началу тридцатых годов офицерский состав рейхсвера рекрутировался не только из юнкерства. Успешно развивались связи рейхсвера с нетитулованным рурским баронством. Этот процесс ускорился после 1918 г., когда многие отставные офицеры кайзеровской армии переменили свои мундиры на пиджаки директоров промышленных компаний. Так, ротмистр 5-го уланского полка Фриц Тиссен стал всемогущим металлургическим бароном, его партнером в рурских делах стал лейтенант Альберт Феглер; ротмистр штаба кронпринца Арнольд Рехберг превратился во влиятельнейшего промышленника. Стоит поскрести почти любого рурского дельца того времени, и вы обнаружите офицера: Густав Крупп — ротмистр лейб-гвардии гусарского полка, банкир Курт фон Шредер — офицер генштаба, крупповский директор фон Вильмовский — адъютант военного губернатора Бельгии, директор электрического концерна Сименса фон Винтерфельдт — капитан гвардейского ландвера, директор «ИГ Фарбениндустри» Макс Ильгнер — офицер добровольческого корпуса Рейпхарда. Эти связи стали очень полезными для рейхсвера в последующее время.

Военная верхушка веймарской Германии была тесно связана с промышленной олигархией. Военный министр Гесслер (1920–1928 гг.) действовал в постоянном контакте с главой [14] «Дейче банк» фон Штауссом, с Круппом, Куно, Рехлингом. Преемник Гесслера Тренер пользовался поддержкой треста «ИГ Фарбениндустри» и Борзига, а ближайший сотрудник Тренера генерал Шлейхер в качестве «экономического советника» привлек главу металлургического концерна Вольфа.

В 1930 г. классовый состав генералитета и офицерского состава был следующим{11}:

Из офицерских семей — 54,4%
Из высшего чиновничества — 28,8%
Из промышленных кругов, из семей крупных торговцев, банкиров. — 7.3%
Из помещиков — 5,3%
Из среднего чиновничества, ремесленников — 4,8%
Из рабочих — 0.1%

Итак, секрет «мистического влияния» рейхсвера на поверку оказывался секретом принадлежности его командного состава к руководящим слоям немецкого буржуазно-помещичьего общества.

Версальский мирный договор, подписанный в июне 1919 г., оставил Германии лишь 100-тысячную армию — рейхсвер, формируемый по принципу добровольного набора. Однако подобный удар германский генералитет перенес гораздо спокойнее, чем это можно было предполагать.

Этому помогло несколько специфических обстоятельств.

Когда кайзеровская армия, потерпевшая поражение в первой мировой войне, под командованием своих генералов возвратилась с Западного фронта на родину и здесь уже не была ничем ограждена от высоких волн социальной революции, бушевавшей в Германии, в эти месяцы по кличу лидеров германской реакции началось формирование так называемых добровольческих корпусов. Это была гвардия немецкой контрреволюции, создание которой одобрило руководство армии. Она сыграла роковую роль в судьбах революции, от ее кровавых рук пали Карл Либкнехт и Роза Люксембург. [15]

Вместе с тем «добровольческие корпуса» составили переходную форму от многомиллионной кайзеровской армии к будущей армии — небольшой, но отборной. Не случайно рурские промышленники проявили к «добровольцам» такой интерес. Главная организация немецкой индустрии тех лет — Германский промышленный совет ассигновал на создание «добровольческих корпусов» около 500 млн. марок{12}. «Добровольческие корпуса, — вспоминал впоследствии участник событий тех лет генерал Э. Гофмейстер, — получали субсидии от финансовых магнатов»{13}. Эти субсидии пошли на то, чтобы «добровольческие корпуса» стали действительно эффективным орудием в руках контрреволюции. В «корпусах» и «отрядах» шел подбор кадров, которые были нужны для новой армии. Не случайно двадцать лет спустя верховное командование германской армии в специальной публикации, посвященной «добровольческим корпусам», заявило: «Прямой путь лежит от солдат первой мировой войны через добровольческие корпуса и временный рейхсвер к массовой армии сегодняшнего дня»{14}. Вермахт не забывал своих предшественников!

Кроме «добровольческих корпусов», действовавших в Германии, немецкие генералы использовали и другую форму собирания нужных им кадров. Еще в 1917 г., за год до краха старой армии, ставка отдала указание о формировании на восточных границах Германии «добровольческой пограничной охраны». Это были офицерские и унтер-офицерские отряды, набиравшиеся из наиболее отпетых ландскнехтов, не желавших возвращаться с фронта домой и предпочитавших грабить польские и украинские деревни. Этот опыт и был использован в начале 1919 г. в широком масштабе.

Параллельно формированию «добровольческих корпусов» и «пограничной охраны» шел процесс создания «солдатских союзов» и «землячеств». Так появился на свет союз «Стальной шлем», который был организован бывшим капитаном 66-го пехотного полка фабрикантом Францем Зельдте и офицером генштаба Теодором Дюстербергом. Возникли «Союз немецких офицеров» и «Национальное объединение немецких офицеров». Бывшие офицеры генштаба создали «Шлиффеновское общество», которое возглавил Гинденбург. [16]

Создание организаций бывших военнослужащих стало одним из основных методов как для военно-милитаристской пропаганды, так и для сохранения кадрового состава. Военные и полувоенные союзы формировались во всех городах Германии. Среди них были такие, как «Союз германских фронтовых солдат», «Союз верных», «Союз защиты родины», «Германский орден», «Германский союз обороны», «Германско-народный союз молодежи», «Общество немецко-германских прав», «Младо-национальный союз», «Оруженосцы», «Стрелки из оружия мелкого калибра», «Имперский союз бывших кадетов», «Рыцари германского почетного легиона»{15}, и десятки других. Все они обильно финансировались промышленными компаниями и юнкерско-помещичьими объединениями.

В этих условиях руководство армии — генерал-фельдмаршал фон Гинденбург и его генерал-квартирмейстер (начальник штаба действующей армии) генерал-лейтенант Вильгельм Тренер — могло со спокойной душой переходить к преобразованию кайзеровской армии в рейхсвер. Один из видных военачальников того времени, генерал Ганс Сект, говорил в утешение своим коллегам: «Пути господни неисповедимы. Даже проигранные войны могут привести к победе»{16}.

Версальский договор предписывал распустить генштаб. Скрепя сердце это пришлось сделать. «Генеральный штаб больше не существует, — выспренне писал по этому поводу генерал фон Куль. — То, что создавалось в течение ста лет — разрушено... традиция теряется и преемственная нить обрывается»{17}. Не правда ли, какой реквием, какая грусть? Однако в день подписания Версальского договора прусский военный министр пригласил к себе генерала Секта и поручил ему «исполнение обязанностей» начальника генштаба до «полной его ликвидации». Сект понял своего хитрого министра. Через семь дней Сект написал Гинденбургу: он «не станет могильщиком генштаба» и будет сохранять «не форму, а дух» большого генштаба{18}.

Так произошла смена декораций. В октябре 1919 г. было создано новое командование вооруженными силами, которое было поручено генералу Рейнхарду как командующему и Секту как начальнику тайного генштаба, так называемого войскового ведомства. Через некоторое время, в апреле 1920 г., [17] Сект становится командующим и немедленно приступает к исполнению своего обещания, данного Гинденбургу. Был создан Имперский архив для изучения опыта войны. Его президентом стал генерал-майор Герман Мерц фон Квиринхейм, который до 1918 г. был начальником военно-исторического отдела генштаба. Исторический отдел архива возглавил генерал фон Хефтен — давний офицер ставки Сохранил свой пост и такой незаменимый человек, как начальник картографического отдела большого генштаба генерал-майор Рихард фон Мюллер, назначенный начальником картографического отделения в Имперском топографическом ведомстве.

В рейхсвере было 100 тыс. человек. Руководство этими войсками осуществлялось двумя корпусными и десятью дивизионными управлениями (семь пехотных дивизий по 12 тыс. человек, три кавалерийские дивизии по 5300 человек). Комплектование совершалось по принципу набора добровольцев. Общее число офицеров составляло 4 тыс. человек.

Историк германской армии генерал Мюллер-Гиллебранд (ныне генерал бундесвера) в труде «Сухопутная армия Германии 1933–1945 гг.» сообщает, что «в течение ряда лет мирный договор нарушался в небольших размерах»{19}. Это поистине скромное признание нуждается в пояснениях. Уже в 1930 г. существовал секретный план (так называемый план «А»), который предусматривал меры по быстрому превращению семи пехотных дивизий в двадцать одну. Были отпущены соответствующие средства (ежегодно примерно 100 млн. марок сверх официального бюджета). Уже с 1926 г. за пределами Германии испытывались новые танки (Версальский договор запрещал иметь танковые войска). Готовилось и создание военной авиации. Каждый унтер-офицер рейхсвера был потенциальным офицером-инструктором будущей большой армии.

Но не менее важной, чем дивизии рейхсвера, для военного руководства Германии была та военно-политическая концепция, которая за послевоенные годы разрабатывалась в стенах войскового ведомства и командования рейхсвера. Этим занималось большое число генералов и офицеров старой и новой армии.

В настоящее время в Западной Германии нет ни одного автора мемуаров, который бы не счел своим долгом расшаркаться перед рейхсвером и похвалить «эпоху рейхсвера» как некий золотой век. Если кто-либо из генералов и решается осудить те или иные действия вермахта, то в порядке возмещения он хвалит рейхсвер. Характерно, что кумир сегодняшней немецкой военной клики, один из немногих оставшихся в живых генерал-фельдмаршалов, Эрих фон Манштейн счел необходимым вскоре после книги о второй мировой войне («Потерянные победы») написать воспоминания, посвященные рейхсверу и его деятелям.

«Эпоху рейхсвера» в истории немецкого генералитета не без основания связывают с именем генерал-полковника Ганса Секта — генерала, который командовал вооруженными силами Германии с 1919 по 1926 г. Даже впоследствии, будучи в отставке, он оказывал решающее воздействие на облик германской армии.

Сект вошел в военную историю как теоретик и практик «малой армии». «Время массовых армий миновало, и будущее принесет небольшие, но высокоценные армии, способные осуществлять быстрые и решительные операции» — так формулировал свою идею Сект; идеалом для него представлялась «подвижная, небольшая армия, эффективность которой будет значительно усилена авиацией»{20}. Это должна была быть моторизованная армия, ибо, по словам Секта, «моторизация... является одним из важнейших вопросов военного развития»{21} . В соответствии с этими взглядами Сект строил и обучал германский рейхсвер, и в частности заложил основы германских танковых войск. В «эпоху Секта» в рейхсвере была впервые проведена военная игра на тему «Использование мотовойск во взаимодействии с авиацией» под руководством молодого капитана Гейнца Гудериана.

Подход Секта к проблеме «массовая или малая армия» определялся не академическими рассуждениями, а классовой позицией немецкого генералитета в эпоху тех больших потрясений, которые пережили Германия и весь капиталистический мир. Собственно говоря, Сект был бы не прочь иметь и массовую армию. Как свидетельствовал его биограф генерал Рабе-нау, «Сект схватился бы обеими руками за массовую армию и всеобщую воинскую повинность, если бы считал это... возможным»{22}. В чем же дело? Дело было в народных массах, в массах тех лет, находившихся в процессе бурного революционного развития. Перед глазами Секта был пример «массовой» царской армии, которая стала источником революционного брожения. [18] [19]

Перед его глазами стояла «массовая» кайзеровская армия, которую не удалось уберечь от общего, всенародного движения в ноябре 1918 г. Двадцатые годы в Германии были годами мощного революционного брожения, захватившего многомиллионные массы. Как же мог генерал Сект допустить, чтобы его рейхсвер был захвачен общим потоком? Панический страх перед народом, вражда к революции — вот что определяло позицию Секта. «Он имел мужество быть врагом массы» — хвалил Секта Рабенау{23}.

Так или иначе. Сект воплотил в себе типичное мышление буржуазного военачальника в период роста революционного движения масс. Из социальной ситуации своего времени он сделал два вывода: первый — армия должна быть «малой», второй — армия должна быть «вне политики». Последнее требование в основном распространялось на унтер-офицерский и рядовой состав, которому следовало быть изолированным от политической жизни Германии. Сам-то Сект был не только не аполитичным, он принимал самое активное участие в управлении веймарской Германией, подчас претендуя на роль военного диктатора. Но для «черни» политика была запретным плодом. Бурные дискуссии, политические разоблачения, борьба левых сил против реакции — все это не должно было вторгаться в замкнутый мир «аполитичного рейхсвера».

Сект и его коллеги готовили рейхсвер для серьезных дел. Поэтому они не менее серьезно задумывались о тех политических предпосылках, которые должны обеспечить успех будущих военных мероприятий. Так родилась важнейшая идея немецкого генералитета тех времен — идея единства политического и военного руководства на период войны, т. е. идея военно-политической диктатуры. Эта идея была выдвинута в ряде работ Сектом («Сила воли полководца», «Бисмарк и наше время») и Людендорфом — бывшим генерал-квартирмейстером и фактическим главнокомандующим кайзеровской армии, посвятившим себя ремеслу военного публициста («Тотальная война», «Война и политика» и другие работы).

Людендорф не занимал официального поста в рейхсвере. Но к его словам прислушивались в самых разных кругах немецкой буржуазии. Раболепным приверженцем Людендорфа был Адольф Гитлер. В Мюнхен на поклон к Людендорфу ездили Крупп, Шахт, Стиннес и другие лидеры немецкого делового [20] мира. Тем весомее были идеи, которые с бычьим упрямством развивал отставной генерал.

Центром этих идей был призыв к объединению военного и политического руководства в одних руках. Людендорф поставил с ног на голову знаменитую формулу Клаузевица. Для Людендорфа не война была продолжением политики иными средствами, а политика являлась лишь продолжением войны. Германия, считал он, проиграла войну 1914–1918 гг. только потому, что не смогла обеспечить единство между «полководцами» и «политиками». Во главе той Германии, которая будет вести новую войну, должен стоять «полководец». Он, и только он, «устанавливает задачи политики, которые она должна выполнить на службе военного руководства». Полководец-диктатор должен «вести войну по идеям, которые разрабатывает сам». «Во всех областях жизни должен быть решающим полководец и его воля». Наконец, «полководец ориентируется лишь на себя. Он одинок»{24}.

В этих формулировках Людендорф как бы провидел будущего диктатора Гитлера. Возможно, он видел себя на этом месте. Но суть дела остается неизменной. Это — военная диктатура.

Сект развивал те же идеи. Полководец для него — это политик. «Для полководца недостаточно быть хорошим солдатом. Он должен разбираться в делах внутренней и внешней политики», — считал Сект. Как и Людендорф, он обращался к урокам первой мировой войны и приходил к выводу: причиной краха Германии было отсутствие единства между политическим и военным руководством. «Идеал» и для Секта состоял в объединении в одном лице функций всего руководства, что «даст победу в войне»{25}.

«Политика базируется на силе» — вот основное положение Секта. С этой позиции он смотрел на мир: «Масса не имеет права принимать решения»{26}. Решает сила, которая находится в руках полководца-политика. Собственно, об этом мечтали не одни немецкие генералы. Те же мысли занимали военных теоретиков других стран Запада. «Воздушная теория» итальянца Дуэ, «танковая теория» англичанина Фуллера шли по тому же направлению, вкладывая в руки будущего военного диктатора то или иное «абсолютное средство». Что же касается [21] Секта и Людендорфа, то за ними, несомненно, приоритет идеи «тотальной войны» — полной и всеобщей мобилизации материальных и духовных сил народа во имя империалистических целей политического руководства.

Но у германских генералов типа Секта и Людендорфа это были не только теоретические положения, но и стратегические планы.

Когда после краха 1918 г. в Германии появилась концепция новой наступательной войны? Когда были впервые произнесены слова о новой войне?

В 1924 г., когда экономическое положение Германии стало улучшаться?

В 1925 г., когда Германия заключила с западными державами антргсоветский договор в Локарно?

В 1929 г., когда вооружение рейхсвера успешно двинулось вперед?

Или, может быть, прав генерал Гудериан, который будет утверждать, что «до 1938 г. германский генеральный штаб разрабатывал только планы ведения оборонительной войны?»{27}

Впервые немецкие генералы задумались о новой агрессивной войне в 1919 г.

В апреле 1919 г. генерал Тренер, исполнявший обязанности начальника штаба верховного командования, был приглашен на заседание германского правительства. Его попросили изложить оценку положения. Тренер не отказался.

То, что сейчас происходит, говорил генерал, не предвещает ничего хорошего. Но если искать выход, то надо думать о будущем Германии...

Генерал стоял у большой карты, опершись на шпагу, и глядел на линию немецких границ. Он продолжал: надо удерживать любой ценой хотя бы часть Эльзас-Лотарингии, иначе Германия никогда в будущем не сможет вести наступательную войну. И вслед за этим Тренер подробно изложил свои мысли. Видите ли, аргументировал Тренер, обескровленная, несамостоятельная Германия навеки потеряет свое прежнее значение... Если никто больше не обратится к Германии за самой [22] незначительной помощью, то ее уделом будет медленное, презренное угасание. Никто не стал бы уважать обнищавшего, совершенно обессиленного, который может только подбирать крохи и принимать благодеяния, но не сможет предложить ничего другому. Необходимо сделать все, чтобы сохранить Германию как державу, даже как великую державу. Германия должна остаться желанным союзником. Страна должна снова стать способной к блокам...{28}

Не надо забывать, что эта речь произносилась в момент глубочайшего военного и дипломатического падения Германии — в апреле 1919 г. Но факт остается фактом: уже тогда лидер генштаба говорил о блоках и наступательной войне. Это было еще до Версальского договора. После его заключения (июнь 1919 г.) Тренер внес в свою концепцию коррективы и изложил ее перед офицерами своего штаба:

Так, «не поддаваясь иллюзиям», последний генерал-квартирмейстер кайзеровской армии и будущий военный министр веймарской Германии прикидывал возможности и перспективы будущей «наступательной войны».

Однако Германия тех лет находилась не в безвоздушном пространстве. Она лежала в центре послевоенной Европы, в которой хозяйничали державы Антанты, навязавшие Германии в Версале грабительский империалистический мир и создавшие систему своего господства. Это была послевоенная Европа, в которой буржуазные правительства, испуганные громами Октября, всеми силами старались подавить революционное брожение масс в своих странах. Это была послевоенная Европа, на восточных рубежах которой возникло и укреплялось [23] первое в мире социалистическое государство рабочих и крестьян. Это была послевоенная Европа, в которой сколачивался империалистический блок для интервенции против Советской России.

Германской буржуазии предстояло определить свое место в этой Европе. И это было нелегко. Видный немецкий публицист и политический деятель нашего времени Альберт Норден так характеризует складывавшуюся тогда ситуацию:

По какому же пути пошли в этих условиях правящие круги Германии? Некоторые группы германской буржуазии, несомненно, были тогда заинтересованы в нормальных отношениях между Германией и Советским Союзом. Справедливо полагая, что торговые сделки с Советским Союзом являются значительно более надежным делом, чем война, они выступали за установление упорядоченных взаимоотношений между Германией и великим социалистическим государством на Востоке.

Другая часть правящих кругов предприняла попытку сблизиться с западными державами, чтобы в совместной борьбе против Советского Союза похоронить внутриимпериалистические противоречия»{30}.

Противоречия, описанные Норденом, оказали исключительное влияние на всю послевоенную политику Германии. Действительно, правящим классам буржуазной Веймарской республики уже тогда предстоял выбор между политикой мирного сосуществования с Советским государством, которая обеспечивала мир в Восточной Европе и взаимовыгодные торговые отношения, и политикой будущей войны. В 1922 г., заключив с Советской Россией в Рапалло договор о восстановлении дипломатических и торговых отношений, Германия сделала важный шаг по первому пути. Рапалльский договор не случайно вошел в историю международных отношений как один из первых документов, в котором был зафиксирован принцип мирного сосуществования двух государств с различными системами. «Действительное равноправие двух систем собственности хотя бы как временное состояние, пока весь мир не отошел от частной собственности и порождаемых ею экономического хаоса и войн к высшей системе собственности, — отмечал в 1922 г. В. И. Ленин, — дано лишь в Рапалльском договоре»{31}. Рапалльское соглашение положило начало периоду оживленных взаимовыгодных экономических связей между обеими странами и отразило важные тенденции политики буржуазных кругов тогдашней Германии.

Эти тенденции находили определенное отражение и в стратегических взглядах военного немецкого руководства. Генералитет рейхсвера и «войсковое ведомство» тщательно взвешивали положение, сложившееся на востоке Европы. В частности, этому вопросу уделял большое внимание Сект. Его аналитический ум генштабиста пытался понять: что же будет представлять собой новая Россия?

Сект приходил к следующим выводам: в России происходят сдвиги, являющиеся результатом воздействия революционных идей большевистской партии. «Силой оружия, — считал Сект, — это развитие задержать нельзя». В 1920 г. он изложил свои взгляды в специальном меморандуме на имя правительства{32}. Антанта, писал Сект, будет весьма заинтересована в том, чтобы использовать Германию против России. Но этот план принесет Германии лишь новые беды. «Если Германия начнет войну против России, — предупреждал Сект, — то она будет вести безнадежную войну». Эта оценка командующего рейхсвера исходила из трезвого анализа естественных, людских и социальных ресурсов Советской Республики. «Россия имеет за собой будущее. Она не может погибнуть» — таков был вывод Секта.

В другом своем документе Сект обращал внимание на рост и укрепление авторитета Советского государства: [24] [25]

Эти мысли не оставляли Секта долгие годы. Уже выйдя в отставку, он писал в книге «Германия между Востоком и Западом» (1932–1933 гг.) о том, что торговые отношения с Советским Союзом означают для Германии работу тысячам безработных и сырье. Он призывал не распространять враждебного отношения к коммунистической идеологии на «возможности сотрудничества в экономической области»{34}.

Все эти положения Сект выдвигал, разумеется, не из симпатии к социалистическому строю. Они диктовались тактическими соображениями. Сект был таким же убежденным сторонником буржуазного правопорядка, как и многие деятели Веймарской республики. Он не скрывал этого, призывая к борьбе с большевизмом. Но Сект в отличие от других считал, что эта борьба обречена на провал, если она примет форму военного похода против Советского Союза. «Против всемирно-исторических переворотов не поможет никакое Локарно», — замечал он по поводу антисоветского блока, заключенного в 1925 г. в городе Локарно между Англией, Францией, Германией и Италией. Как полезно было бы изредка вспоминать слова Секта некоторым западногерманским политикам сегодняшнего дня!

Разумеется, такой военный деятель, как Ганс Сект, смотрел на европейскую ситуацию с точки зрения германского националиста. Он был, например, сторонником уничтожения Польши («Существование Польши нетерпимо», — писал он в одном из своих меморандумов{35}) и уже в 1920 г. разрабатывал планы военной интервенции против Польши{36}. Сект считал необходимым аншлюс Австрии. Он был настроен античешски. Он не верил в возможность урегулирования франко-германских противоречий. Он верил только в силу Германии. Тем более показательно, что военный политик такого рода предостерегал против намерений включить Германию в «крестовый поход» Запада против Советского государства.

Но Сект представлял лишь один фланг общего фронта военно-политического планирования правящих кругов Германии. Другой фланг был представлен в тогдашней Германии не менее обширно и, что самое главное, охватывал не только группировки немецких генералов и политиков, но выходил за пределы Германии — в Париж, Лондон, Вашингтон.

Идея использовать германскую армию для подавления Великой Октябрьской социалистической революции возникла в этих кругах с момента самой революции. Великий вождь Октября с абсолютной точностью определил эту угрозу, нависшую над молодой Советской Республикой, и предупреждал уже в 1918 г.: «...весьма возможно, что союзные империалисты объединятся с немецким империализмом... для соединенного похода на Россию»{37}. Германское правительство, говорил Ленин в ноябре 1918 г., «всеми силами стремится к союзу с англо-французскими империалистами. Мы знаем, что правительство Вильсона засыпали телеграммами с просьбой о том, чтобы оставить немецкие войска в Польше, на Украине, Эст-ляндии и Лифляндии...»{38}

Уже в декабре 1917 г. американскими дипломатами был составлен доклад с проектом направить Германию на подавление Советской России{39}. С другой, немецкой стороны также oизвестно предложение подполковника «большого генштаба» фон Гефтена, который еще до краха кайзеровской армии предлагал Людендорфу летом 1918 г. вступить в переговоры с Антантой и превратить Германию в «передовой отряд» в борьбе против Советской России{40}. Во всяком случае эта идея обуревала реакционных политиков Германии, США, Англии и Франции на протяжении всех лет после свержения царизма в России.

Торг — на каких условиях Германия сможет продать западным державам свои военные услуги на Востоке — продолжался годы. В нем участвовали политики, финансисты, промышленники, дипломаты, генералы — все, кто мог сказать свое слово. «Один из ведущих немецких финансистов разъяснил мне, — доносил 10 января 1919 г. в Вашингтон глава американской миссии в Берлине Дризел, — что нациями, которые призваны навести порядок в России, несомненно, являются немцы и [27] американцы»{41}. И в то время как «ведущий немецкий финансист» уговаривал Дризела и его молодого помощника Аллена Даллеса, другие немецкие промышленники атаковали представителей Англии и Франции.

События 1918–1919 гг. показали всю беспочвенность претензий германских милитаристов на «наведение порядка» в Советской Республике. Они были изгнаны с Украины, из-под Петрограда, из Прибалтики. Но это не исправило неисправимых. В течение двадцатых годов, уже после краха интервенции четырнадцати держав, в стенах немецкого генерального штаба медленно и упорно вырабатывали стратегический план нападения на Советский Союз и блока с этой целью с державами Запада. Это был план, вошедший в военную историю вместе с именами генерал-майора Макса Гофмана и промышленника и дипломата Арнольда Рехберга.

Если когда-либо будет создана галерея-паноптикум заклятых врагов Советского Союза и идей социализма, то в ней одно из первых мест займет, безусловно, Макс Гофман. Его можно считать идейным и духовным предтечей не только гитлеровских генералов, но и тех атомных генералов США, которые по сегодняшний день носятся с проектами антисоветских военных походов. И хотя имя Гофмана сейчас забыто, дух его незримо витает над Пентагоном.

Максу Гофману в его военной карьере выпала необычайная судьба. Трижды он являлся свидетелем краха русской царской армии. Первый раз в 1904–1905 гг., когда он был германским представителем при 1-й японской армии в Маньчжурии; второй — в 1914 г. в Восточной Пруссии, где Гофман был начальником оперативного отдела штаба немецкой армии, которая под Танненбергом разгромила царских генералов Самсонова и Ренненкампфа; наконец, в 1917–1918 гг., когда он возглавлял немецкую делегацию на переговорах в Брест-Литовске. Он считал себя победителем той России, которая пришла в Брест подписывать мирный договор. И эти три события, смысл которых он не способен был понять, навсегда превратили генерала Гофмана в человека, одержимого идеей полного военного разгрома России.

Уже в Бресте он размышлял на тему о немедленном вторжении в Советскую страну. Ему казалось вполне возможным пройти церемониальным маршем от Бреста до Москвы. «С весны 1918 года, — вспоминал Макс Гофман, — я стал на ту точку [28] зрения, что правильнее было бы выяснить положение дел на Востоке, то есть отказаться от мира, пойти походом на Москву, создать какое-нибудь новое правительство». Гофман обменялся мнениями с немецким военным атташе в Москве, который сообщил, что двух батальонов «вполне достаточно для наведения порядка в Москве»{42}. У Гофмана уже был наготове глава «нового правительства» — великий князь Павел Александрович. Увы, генералу и великому князю не довелось наводить порядок в Москве. Молодая Красная Армия дала отпор немецким интервентам, а вскоре вся немецкая «Восточная армия» покатилась домой, на Запад.

Для Гофмана этого урока было мало. Современники утверждали, что для того, чтобы понять тупость этого человека, было достаточно на него взглянуть. Круглое лицо с низким лбом, выпяченная нижняя губа, надменный взгляд, одеревенелая фигура, выпяченная грудь — ни дать ни взять ожившая карикатура на прусского генерала из юмористического журнала тех лет. Но Гофман не был исключением. Вокруг него в двадцатых годах образовался кружок лиц, одержимых идеей похода на Восток. Среди них были: генерал граф Рюдигер фон дер Гольц — руководитель немецкой интервенции в Прибалтике, генерал Кресс фон Крессенштейн — командующий немецким отрядом, высадившимся в 1918 г. в Батуми, капитан Эрхардт — один из организаторов «добровольческих корпусов», генерал фон дер Линпе — деятель «Стального шлема» и друг генерала Хейе, унаследовавшего в 1926 г. от Секта пост командующего рейхсвером{43}. В этой компании генералов и аристократов, тесно связанной с семейством германского экс-кайзера, усиленно обсуждались планы дальнейших действий.

Так в 1922 г. родился ставший печально знаменитым «план Гофмана», представленный им высшему военному руководству Германии. Мысль генерала сводилась к следующему: во имя уничтожения Советской России должны объединиться все враждующие между собой буржуазные государства. Основной тезис Гофмана гласил:

С этой целью Гофман предлагал создание объединенной армии, в которой Германия имела бы 600–700 тыс. солдат.

Идеи Гофмана, может быть, и остались бы идеями отставного генерала, занимавшегося на досуге фантазиями у карты Европы, если бы не одно обстоятельство: они отражали потаенные мечты весьма влиятельных групп германской крупной буржуазии. И эти группы позаботились, чтобы Гофман не остался незамеченным.

Арнольд Рехберг — вот имя человека, который воплотил собой унию генералов и промышленников, стоявшую за всеми антисоветскими планами в двадцатые-тридцатые годы. Сын гессенского фабриканта, брат крупнейшего промышленника Ф. Рехберга, друг могучих рурских баронов и коронованных особ Арнольд Рехберг, как и Гофман, был одержимым человеком. Его видели то в Берлине, то в Париже, то в Мюнхене, то в Лондоне; в министерствах, посольствах, на приемах и раутах. Любимым занятием Рехберга была тайная дипломатия. С 1917 г. он сосредоточил свою энергию на одной мысли — на организации европейского антисоветского блока. Разумеется, не было ничего естественнее, чем объединение Рехберга с Гофманом.

Рехберг ставит на службу «плану Гофмана» свои обширные связи. Он сводит генерала не только с отечественными промышленниками, но и с представителями держав Антанты. Уже в 1919 г. он организует встречу Гофмана с маршалом Фошем. Вслед за этим он «превращает свой берлинский дом в место встречи союзных и немецких представителей и развивает там перед английскими и французскими генералами и дипломатами свои идеи об экономической общности интересов их стран с Германией и о борьбе совместно с новой германской армией против большевизма»{45}.

В буржуазной литературе принято изображать Арнольда Рехберга «оригиналом», «одиночкой» и даже «патологическим типом», который-де всю жизнь носился с фантастическими [30] проектами. Против этой версии говорят исторические факты. В усилиях сколотить антисоветский военный и экономический блок Германии с Англией и Францией Рехберг был далеко не одинок. Такие же планы вынашивал тогдашний «король Рура» Гуго Стиннес{46}. Кроме того, эти планы были официально доведены до сведения Англии и Франции. Во Франции о них знали Фош, Бриан, Мильеран, Вейган. В Англии Рехберг имел могущественного союзника сэра Генри Детердинга, хозяина нефтяного треста «Ройял Датч Шелл», потерявшего свои владения в Баку. Под эгидой Детердинга в Лондоне в 1926–1927 гг. состоялись две важные конференции, посвященные «плану Гофмана». «Большевизм следует ликвидировать» — таков был лозунг Гофмана в Лондоне.

Рехберг не жалел усилий для того, чтобы рисовать перед немецким воогным командованием заманчивые перспективы войны против Советского Союза. Так, в феврале 1927 г. он писал начальнику политического отдела министерства рейхсвера полковнику фон Шлейхеру:

Эти строки в равной мере могли принадлежать Гитлеру. И параллель здесь не случайна.

У Рехберга и Гофмана кроме Детердинга и Фоша имелся еще один поклонник. Он в те годы был малоизвестен. Его знали лишь на мюнхенском «политическом дне» да, пожалуй, в разведках Германии и Франции. Этим человеком был Альфред Розепберг, редактор грязной газетки «Фелькишер бео-бахтер», член руководства национал-социалистской партии Германии.

Рехберг познакомился с Розенбергом в Мюнхене в то время, когда тот только появился в этом городе. Уроженец Таллина, Розенберг бежал в Германию из России, где революция застала его студентом. Розенберг начал политическую карьеру как агент белогвардейской разведки и в этом качестве даже ездил из Москвы в Париж. Однако этот вид деятельности оказался непостоянным, и Розенберг попал в Мюнхен. Ои быстро очутился в кругу националистических групп и группок, связав свою судьбу с Адольфом Гитлером. Вторым покровителем Розенберга был Арнольд Рехберг. [31]

Когда Розенберг в 1921 г. сделался редактором газеты «Фелькишер беобахтер», его «символом веры» стала рехберговская программа крестового похода против Советского Союза. Розенберг чувствовал, что здесь он может рассчитывать на благодарность: он брал деньги и от Рехберга, и от некоего д-ра Джорджа Белла — уполномоченного сэра Генри Детердинга в Германии, друга генерала Гофмана. Белл был связующим звеном между Детердингом и нацистской партией.

Вся несложная премудрость плана Рехберга — Гофмана была перенята Розенбергом. Так, в 1927 г. в программной книге «Будущий путь немецкой внешней политики» Розенберг писал: «Германия предлагает Англии, в случае если последняя обеспечит Германии прикрытие тыла на Западе и свободу рук на Востоке, уничтожение антиколониализма и большевизма в Центральной Европе»{48}. Это щедрое предложение было не чем иным, как перепевом идей Гофмана — Рехберга. Через несколько лет в книге «Кризис и новый порядок в Европе» Розенберг пояснял, что, по его мнению, все западноевропейские страны могут спокойно заниматься экспансией, не мешая друг другу. Англия займется своими старыми колониями, Франция — Центральной Африкой, Италия — Северной Африкой; Германии должна быть отдана на откуп Восточная и Юго-Восточная Европа.

Рехберг не оставлял Розенберга и Гитлера без внимания. Председатель Калийного треста (одним из директоров которого был Ф. Рехберг) Ростерг печатал свои статьи на страницах «Фелькишер беобахтер». В свою очередь, когда в 1930 г. французский журналист Эрве вновь пустил в оборот планы Рехберга, Гитлер на страницах «Фелькишер беобахтер» выступил в их поддержку. Отпечаток идей Рехберга — Гофмана лежал и на «основополагающем» сочинении Адольфа Гитлера «Майн кампф». В этой библии германской агрессии говорилось:

Отличное усвоение плана генерала Гофмана! Причем усвоение не только общей идеи, но и ее частностей. Гитлер в своем сочинении подчеркивает, что будет стремиться к блоку с такими странами, как Англия. Он, как и Гофман, говорит о «важном значении союза с Англией»{50}. Единственное, в чем он варьирует план Гофмана, — это отношение к Франции. В «Майн кампф» нет былых идей Рехберга о «франко-германской унии». Однако и Рехбергом к этому времени эта «уния» была позабыта. Рехберг к 1926–1927 гг. заметно охладел к Франции; он считал теперь, что в Англии «почва лучше подготовлена»{51}, и возлагал основные надежды на Детердинга, Альфреда Монда и других хозяев лондонского Сити. Следовательно, и здесь нацисты шли за Рехбергом — Гофманом.

Нет никакого сомнения в том, что военно-стратегический замысел нацизма был заимствован у Гофмана и Рехберга. Фанатические и бредовые лозунги Гитлера не были плодом его оригинального творчества. В течение долгих лет — с 1917 до 1933 г. — идея похода на Восток, сложившаяся у группы германских генералов, пренебрегавших советами Секта, подверглась усиленному изучению в военных, дипломатических и промышленных кругах. Рехберг, Стиннес, Тиссен, Ростерг и другие тузы немецкой промышленности стояли у колыбели нацистских планов, корректировали их и давали им ход.

Так германский генералитет, нашедший на мюнхенском дне Адольфа Гитлера, внес еще один важный вклад в дело будущей экспансии: он подготовил основные военные концепции вермахта и указал стратегическое направление действий вермахта. Уже этих двух «подарков» было достаточно, чтобы связать Гитлера и генералитет теснейшими узами.

Кто привел Адольфа Гитлера в имперскую канцелярию, в кабинет рейхсканцлера Германии? Как стало возможным, что шпик рейхсвера, неуч и демагог Адольф Гитлер занял этот пост, проделав за десять лет буквально головокружительную карьеру?

В романе Лиона Фейхтвангера «Успех», мастерски изображающем жизнь Германии двадцатых годов, есть фигура богатого фабриканта Андреаса фон Рейндля — этакого беззаботного [33] господина, не жалеющего денег и дающего их то кафешантанной певичке, то сомнительным политическим дельцам вроде Руперта Кутцяера (под этим именем в романе был выведен Адольф Гитлер). Рейндль — вымышленное лицо, но не вымышленная фигура. Десятки таких рейндлей стояли на пути Гитлера от мюнхенской пивной к берлинской имперской канцелярии. Каждый из них заботливо проталкивал своего политического уполномоченного.

Их было много, этих рейндлей. Сначала несколько мюнхенских промышленников по привычке иметь своих политических агентов давали Гитлеру деньги, как это делали генерал Эпп или капитан Рем. Но это длилось недолго. На небольшое время хватило и субсидий со стороны Союза баварских промышленников, а также нескольких мелких дельцов типа фабриканта роялей Бехштейна и издателя Брукмана.

Но уже в 1923 г. у Гитлера появляются куда более мощные покровители. В Мюнхен приезжают два человека, индустриальные владения которых были поистине грандиозными. Это хозяин Стального треста Фриц Тиссен и генеральный директор концерна Стиннеса Мину. Тиссен выделил для нацистской партии 100 тыс. золотых марок{52}. В эпоху инфляции это была огромная сумма. И как свидетельствовал тот же Тиссен, Гитлер еще ранее имел кое-какие средства от промышленников, а именно от Мину.

В это время среди «кредиторов» Гитлера начинают числиться: химический фабрикант, уполномоченный «ИГ Фарбен-индустри» Питш, крупный берлинский промышленник Эрнст фон Борзиг, русские белогвардейцы и даже иностранные дая-тели (французская разведка и Генри Форд){53}. Все это совершалось с необычайной систематичностью. Вот, например, что рассказывал о связи Борзига с Гитлером финансовый агент Борзига д-р Фриц Детерт. В 1937 г. он писал сыну Борзига следующее:

Начиная же с 1927 г. в числе лиц, финансировавших Гитлера и его партию, находились промышленники, олицетворявшие экономическую мощь Германии:

Эмиль Кирдорф — глава Рейнско-Вестфальского угольного синдиката, организовавший отчисление в пользу Гитлера по 5 пфеннигов с каждой тонны проданного угля (всего около 6 млн. в год);

Альфред Гугенберг — директор Крупна и владелец кино — и газетного концерна, который давал Гитлеру но 2 млн. марок в год{55};

Альберт Феглер - генеральный директор Гелъзенкирхенского углепромышленного общества и директор Стального треста, деньги которого дали Гитлеру возможность преодолеть «партийный кризис» 1932 г.{56};

Яльмар Шахт — президент Рейхсбанка, который, по выражению одного американского исследователя, «открыл Гитлеру путь к крупным банкам»{57}; [35]

Эмиль Георг фон Штаусс - директор «Дейче банк», самого мощного частного банка Германии, ставший членом нацистской партии;

Фридрих Флик - крупнейший промышленник Средней Германии, соперник Тиссена в Стальном тресте, передававший деньги Гитлеру через подставных лиц{58};

Георг фон Шницлер — директор «ИГ Фарбениндустри»{59}.

Только эти семь человек (а их было куда больше) своими миллионами были в состоянии удержать на поверхности партию Гитлера. Ранее «темная лошадка», Гитлер становится своим человеком в Руре. 27 января 1932 г. он произнес в Индустриальном клубе в Дюссельдорфе речь, которая открыла ему сердца и сейфы рурских баронов. В зале сидели Тиссен, Кирдорф, Цанген, Крупп — все «избранное общество» Рура{60}. Д-р Дитрих — впоследствии пресс-шеф Гитлера — назвал этот день «достопамятным» для нацистского движения, ибо с тех пор Гитлер мог не беспокоиться о средствах. Средства шли также из-за границы: английский нефтяной король Детердинг, друг Гофмана и Рехберга, регулярно снабжал Гитлера валютой (однажды он ему предоставил 10 млн. голландских гульденов){61}.

Чем нужнее становился Грттлер для немецких монополий, уже не видевших иных средств обеспечить курс на войну и справиться с растущим недовольством масс, тем шире становился круг покровителей нацизма. В нем особое место занял кельнский банкир Курт фон Шредер, представитель немецкого филиала международного банкирского дома Шредеров. Он основал «кружок друзей», собиравших деньги на специфическую цель — на финансирование Генриха Гиммлера и его отрядов СС. Другим сборщиком денег для Гитлера был журналист Вальтер Функ, на счет которого для финансирования нацистской партии регулярно вносили сумму такие фирмы, как «ИГ Фарбениндустри», «Винтерсхалль» (трест Ростерга — Рехберга), «Маузер-верке» (военная фирма), Стальной трест, «Реемтсма» (табачная фирма), Калийный синдикат и многие [36] .

Не удивительно, что решающий сигнал для прихода Гитлера к власти дали те же господа — хозяева рурской промышленности.

...В 1945 г. при вступлении американских войск в Кельн в сейфе барона Курта фон Шредера вместе с материалами о финансировании Гитлера и Гиммлера был найден один очень важный документ. Он был представлен обвинением на Нюрнбергском процессе и подвергся ожесточенным атакам со стороны защитников главных военных преступников, поставивших под сомнение его достоверность. Однако в 1957 г. в Германском имперском архиве были найдены акты канцелярии Гинденбурга, среди которых находилось подтверждение о поступлении данного документа к Гинденбургу{62}. Опасная вещь архивы!

Вот важнейшие места из этого документа — обращения виднейших промышленников к президенту Гинденбургу с просьбой призвать Гитлера к власти.

В первую очередь магнаты Рура заявляли Гинденбургу, что поддерживают его стремление создать диктаторское правительство, не зависящее от парламента (ведь на выборах в 1932 г. коммунисты собрали 6 млн. голосов). Авторы письма выступали за диктатуру. За нее, писали они, все, если не считать коммунистической партии, «отрицающей государство». «Против нынешнего парламентского партийного режима, — говорилось в их обращении, — выступают не только немецкая национальная партия и близко стоящие к ней небольшие группы, но также и национал-социалистская рабочая партия. Тем самым все они одобряют цель Вашего Высокопревосходительства. Мы считаем это событие чрезвычайно отрадным...»

Утром 19 ноября 1932 г. этот меморандум был вручен руководителю личного бюро президента д-ру Мейснеру. 21 ноября Мейснеру представили дополнительные подписи к меморандуму: граф фон Кайзерлинк, фон Pop, Фриц Тиссен. Кроме того, Мейснеру было сообщено, что эти идеи поддерживают, хотя и не подписывали документа, следующие лица: д-р Альберт Феглер, д-р Пауль Рейш, д-р Фриц Шпрингорум.

Смысл этого меморандума был предельно ясен: допустить Гитлера («фюрера крупнейшей национальной группы») к власти. Даже одряхлевшему Гинденбургу вся пышная трескотня промышленников о «народе» и «благе отечества» была преподнесена в таком понятном виде, что не вызывала никакого сомнения. Но еще больше, чем фразеология, значили в этом меморандуме подписи. Это были имена хозяев металлургии (Тиссен. Рейш, Феглер), угольной промышленности (Шпрингорум), финансов (Шахт, Гельферих, Вейндорф, Шредер), химии (Мерк), судостроения (Виттхефт), помещичьего хозяйства (Калькрейт, Эйхборн, Кайзерлинк, Венцки). В общей сложности они представляли более 160 крупнейших компаний с капиталом более 1,5 млрд, марок{67}. А 4 января 1933 г. Гитлер встретился в Кельне с одним из участников «петиции» — Куртом фон Шредером [38] . Там состоялся сговор, обеспечивший Гитлеру 30 января приход к власти.

Какую же роль в этом сыграл германский генералитет?

Хотя рейхсвер не являлся силой, которая диктовала Германии состав правительства, руководители рейхсвера всегда принимали участие в различных закулисных комбинациях, следя за тем, чтобы их интересы также были учтены. В сложной паутине политических интриг и споров буржуазных партий всегда находилась нитка, которая вела в военное ведомство на Бендлерштрассе.

Второе обстоятельство, которое заставляет обратить внимание на роль руководства рейхсвера в январских событиях 1933 г., иного рода. Дело заключается в том, что оставшиеся в живых ветераны рейхсвера, обосновавшиеся сегодня в Западной Германии, энергично пытаются изобразить рейхсвер противником прихода Гитлера к власти или по крайней мере непричастным к этому событию. Находятся, например, люди вроде отставного генерала Рерихта, которые заявляют, что «было бы исторически неверно обвинять армию в том, что она помогала Гитлеру прийти к власти». Это заявление воспроизвел на страницах своей книги о германских генералах английский военный публицист Бэзил Лиддел-Харт. Он сопроводил — слова Рерихта замечанием о том, что, и по его мнению, «нет достаточных доказательств», чтобы говорить о «помощи Гитлеру» со стороны рейхсвера{68}. Даже более осторожный фельдмаршал Манштейн, который не отрицает «удовлетворения» офицеров по поводу прихода Гитлера, распространяется о «беспокойстве психологического порядка» и о «тревоге за внутреннюю безопасность государства», якобы охватившей тогда офицеров рейхсвера{69}.

Подлинное отношение руководства рейхсвера к Гитлеру было далеко от «тревоги». С того момента, когда генерал Эпп нанял будущего рейхсканцлера, до 30 января 1933 г. взаимоотношения рейхсвера и нацистской партии прошли через различные стадии. Однако ни на одной из них рейхсвер не был врагом нацизма. В отношении к гитлеровцам генералы рейхсвера в основном следовали курсу «генералов промышленности». На определенной стадии они позволяли себе не замечать будущего фюрера и даже третировали его. Но с каждым годом они вступали с ним в более тесный контакт и внимательнее присматривались к Гитлеру как кандидату в диктаторы. Эта [39] позиция не исключала тактических столкновений и конфликтов (ведь в первое время рейхсвер собирался выдвигать диктатора из своих собственных рядов!). Но чем выше поднималась волна протеста и недовольства трудящихся масс, тем охотнее генералы соглашались на приход Гитлера к власти.

Как относились тузы немецкого генералитета и офицерства к Гитлеру в то время? Вот что свидетельствует по этому поводу такой знаток положения, как Гейнц Гудериан, отец немецких танковых войск:

Действительно, с некоторых пор Гитлер всячески старался проникнуть в рейхсвер и завоевать влияние среди офицеров. 15 марта 1929 г. Гитлер выступил в Мюнхене с речью на тему: «Мы и рейхсвер». Лидер нацистов рисовал следующую концепцию рейхсвера: рейхсвер не должен оставаться вне политики; ему следует покончить с политическими партиями, с «разбойниками, которые делают политику» и «ведут государство к гибели». Рейхсвер должен ликвидировать парламентский режим и стать диктатором в Германии, «наплевав» на присягу республике{71}. Речь Гитлера имела определенную цель. Он адресовался к той части офицерства, которая внутренне готова была покончить с республиканским режимом и поддержать режим диктатуры.

Вскоре генералы заметили, что Гитлер не только произносит речи. В казармах 5-го ульмского артполка были арестованы три офицера, которые открыто вели пропаганду в пользу Гитлера, за вооруженный путч против республики. Военный министр Тренер на этот раз оказался недальновидным. Он не послушался совета замять дело. Начался открытый суд, перед которым предстали обер-лейтенант Вендт, лейтенанты Шерингер и Людин. [40]

Ульмский процесс (сентябрь 1930 г.) внезапно показал, что нацисты не напрасно рассчитывают на симпатии в рейхсвере. Шерингер и Людин были выходцами из зажиточных семей. Они начали читать нацистские газеты и журналы, уверявшие, что НСДАП — это «единственная партия, с которой армия может иметь духовные связи»{72}. Молодые лейтенанты заинтересовались: они связались с ульмскими нацистами, а вскоре познакомились с главой штурмовиков Пфеффером фон Заломоном. Тот объяснил, что Гитлер нуждается в поддержке офицерства. Офицеры согласились и начали вербовать своих сослуживцев. На процессе никто не отрицал этого.

Более того. Командир полка вступился за своих офицеров. Он заявил, что не видит ничего плохого в их нацистских убеждениях. В чем дело? — спрашивал полковник. «Ведь рейхсверу ежедневно говорят, что он является армией, построенной на принципе фюрерства. Что же вы хотите от молодого офицера?»{73}. Имя этого полковника было Людвиг Бек.

Людвиг Бек был одним из многих в рейхсвере, кто сделал ставку на Гитлера. Уже в 1930 г. он приветствовал победу нацистов на выборах. Адмирал Редер в том же 1930 г. отметил, что очень рад тому «безжалостному вызову большевизму и международному еврейству»{74}, который бросил Гитлер. А будущий генерал и военный преступник Рамке, тогда молодой капитан, в 1932 г., обращаясь к своим подчиненным, сказал завидной простотой:

— Ребята! Мы, солдаты, чуем, что дело будет! Ваш суровый труд будет вознагражден, каждый получит шанс выдвинуться!{75}

В сущности, судить надо было не молодых офицеров, а их начальников. Ибо уже в 1930 г. руководство рейхсвера склонялось к тому, что настало время призвать Гитлера к власти. В архиве министра рейхсвера (а впоследствии канцлера) генерала Шлейхера после войны нашли набросок письма в редакцию газеты «Фоссише цейтунг», в котором Шлейхер писал, что с сентября 1930 г. он «последовательно и настойчиво выступал за привлечение НСДАП в правительство»{76}. Как свидетельствует западногерманский историк Г. Краусник, вслед [41] за этим Шлейхер сам выдвинул идею сделать Гитлера рейхсканцлером.

Три года — 1930, 1931 и 1932 — были наполнены сложными политическими интригами, которые плелись в кабинетах министров и промышленников. Рейхсвер и его генералы не только не оставались в стороне, но, наоборот, играли в них важнейшую роль. В ходе этих интриг последовало трогательное единение Гитлера с таким идейным представителем рейхсвера, каким являлся Ганс фон Сект. Впервые Сект встретился с Гитлером в 1923 г. и тогда обронил замечание, что у него и у Гитлера «сходные цели». Через восемь лет, в 1931 г., Сект после очередной беседы с Гитлером сообщил своим друзьям-генералам, что рассматривает нацизм «как спасительный фактор» и что его нужно включить во внутриполитические комбинации рейхсвера. Затем генерал счел своим долгом отправиться в курортный городок Гарцбург, где Альфред Гугенберг 11 октября 1931 г. от имени «немецкой национальной партии» заключил официальный союз с Гитлером и создал так называемый гарцбургский фронт, который крайне помог Гитлеру на его пути в имперскую канцелярию. Сект и его старый друг генерал фон дер Гольц своим присутствием освятили «гарцбургский фронт» от имени генералитета. Под этими предзнаменованиями Гитлер начал свои политические комбинации.

19 ноября 1932 г. Гинденбургу было послано известное письмо промышленников. 4 января 1933 г. на вилле у банкира Шредера было принято решение о формировании кабинета Гитлера с участием Папена — представителя «консервативных кругов». Настали решающие для истории страны дни. Хозяева буржуазной Германии пришли к выводу: вложить все полномочия власти в руки Гитлера и его партии и превратить буржуазно-демократическую Германию в фашистскую, т. е. в страну открытой диктатуры самых реакционных сил монополистического капитала. Никто не сомневался, что приход Гитлера к власти будет означать кровавый террор против прогрессивных сил, расправу с организациями рабочего класса, а во внешней политике — курс на войну. «Гитлер — это война!» — эти слова Эрнста Тельмана коротко и прозорливо определили смысл прихода нацизма к власти.

В эти дни резкая черта размежевания прошла через всю политическую жизнь Германии. На одной стороне оказались решительные борцы против Гитлера, возглавляемые коммунистической партией. Основным лозунгом КПГ было единство действий всех антифашистских сил, сопротивлявшихся Гитлеру. Во имя этой важнейшей цели КПГ предлагала союз и руку [42] помощи социал-демократам — другой крупной партии, за которой стояла часть рабочего класса. Но в этот решающий час правое руководство СДПГ, отравленное ядом антикоммунизма и пресмыкавшееся перед германским империализмом, отвергло предложения коммунистов о единстве действий. Тем самым лидеры СДПГ перешли через роковую черту и стали пособниками Гитлера.

Проблематика периода прихода нацизма к власти — далеко не академическая проблематика. Опыт истории показал, что антикоммунизм руководителей социал-демократии сыграл поистине роковую роль в политическом развитии Германии тех лет. Эту же роль он играет и сейчас, причем не только в Западной Германии, но и во многих других странах. Не раз случалось так, что на предложения коммунистических партий о совместных действиях против классовых врагов социал-демократические лидеры отвечали отказом. Результат всегда был печальным: реакция шла единым фронтом, а фронт трудящихся оказывался расколотым.

Эту горькую истину поняли многие немецкие социал-демократы, которых Гитлер бросил в концентрационные лагеря вслед за коммунистами. Один из руководителей СДПГ Рудольф Бретшейд погиб такой же героической смертью, как и Эрнст Тельман — и это звучит напоминанием тем социал-демократам, которые готовы пойти на услужение реакции. Нет, она и сейчас их не пощадит: когда мавры заканчивают свое дело, их заставляют уходить...

Фашистский лагерь был занят лихорадочными приготовлениями. Предстояло привести Гитлера к власти «законным», парламентским путем, поскольку правящие круги боялись дать повод для революционного выступления масс. Это особенно волновало руководителей рейхсвера. Так, командующий рейхсвером генерал Гаммерштейн говорил достаточно откровенно{77} :

— Если нацисты легально придут к власти, то это меня устраивает...

Почему это устраивало генерала? Он прекрасно понимал, что если Гитлер захочет устроить путч, то трудящиеся массы дадут ему отпор и начнется гражданская война, в исходе которой хозяева тогдашней Германии не были уверены. Это понимали и сами нацисты, которые решили идти к власти по дорожке, которую им услужливо проложила пресловутая буржуазная [43] демократия. Рейхсвер одобрил этот замысел, и Гаммерштейн заверял всех, что Гитлер «действительно хочет» легальности{78}.

Массы бурлили. 15 января 1933 г., в день годовщины убийства Либкнехта и Люксембург, в Берлине состоялась антифашистская демонстрация. 25 января под руководством КПГ на улицах Берлина прошла 130-тысячная манифестация под лозунгами: «Долой фашизм!», «Не допускать Гитлера к власти!» 25–10 такая же демонстрация состоялась в Дрездене.

В этой ситуации для сторонников Гитлера было необычайно важно заручиться поддержкой рейхсвера. И рейхсвер не обманул возлагавшихся на него надежд.

В прямом соответствии с волей крупнейших монополий фактически сложился негласный союз «Гитлер — рейхсвер», который во многом помог главе нацистской банды спокойно занять пост канцлера. Карл Брахер не без оснований считает, что этот союз был практически заключен в январе 1933 г. лично между Гитлером, с одной стороны, и Бломбергом и Рейхенау, со стороны рейхсвера, причем обе стороны дали вполне конкретные обещания. Гитлер обещал генералам ускорить процесс вооружения Германии, обеспечив армии привилегированное место в «новом государстве», а рейхсвер гарантировал ему свою поддержку как в приходе к власти, так и в последующей расправе с демократией{79}.

Этот сговор был закономерным следствием того курса на военно-политическую диктатуру, который проводил германский генералитет с момента создания рейхсвера.

Чтобы получить поддержку военных кругов, Гитлер использовал самые различные средства. Во-первых, он смог опереться на тех генералов рейхсвера, которые в эти годы уже стали завзятыми нацистами. На пост военного министра в будущем кабинете Гитлера предназначался генерал Вернер фон Бломберг — бывший командующий войсками I (Восточнопрусского) военного округа, являвшийся в 1932 г. военным представителем Германии на Женевской конференции по разоружению. Бломберг. давно связанный с нацистами, дал согласие, причем получил на это благословение главы германской военной клики фельдмаршала Гинденбурга. Вторая задача Гитлера состояла в том, чтобы «нейтрализовать» возможные возражения со стороны деятелей рейхсвера, группировавшихся вокруг тогдашнего [44] канцлера генерала Курта фон Шлейхера. Шлейхер находился у власти с лета 1932 г. Хозяева политической жизни Германии полагали, что генерал во главе правительства может совладать с положением и «усмирить» массы. Шлейхер вел хитроумную игру, потворствуя нацистам, но в то же время ища союзников среди других реакционных групп. С Гитлером Шлейхер поддерживал тесный контакт. В течение 1931–1932 гг. он неоднократно оказывал ему помощь.

В конце января 1933 г. Шлейхер окончательно пришел к выводу, что ему пора уступить место Гитлеру. Он понял, что «сильные мира сего» уже решили сделать ставку на коричневую клику, ибо только в ней они видели надежное средство борьбы с нарастающим протестом масс. Рейхсвер и его канцлер-интриган отодвигались на роль помощников гитлеровской клики.

26 января 1933 г. командующий рейхсвером Гаммерштейн, до которого дошли слухи о том, что готовится смена кабинета, отправился к своему другу Шлейхеру узнать, в чем дело. Шлейхер сообщил, что его отставка — дело нескольких дней. Что будет дальше, пока не ясно. Но для себя оба генерала уже сделали выбор. «Практически говоря, — так раскрывает ход мыслей Шлейхера английский историк Г. Крэйг, — было два возможных преемника: Гитлер и Папен... Из этих двух возможностей Шлейхер предпочитал первую»{80}. Другой исследователь этого периода — американский генерал Тейлор (обвинитель в Нюрнберге) сообщал: «Шлейхер думал о союзе с Гитлером, имея в перспективе коалицию нацисты — рейхсвер»{81}.

Это признавал и Гаммерштейн. В записи от 28 января 1935 г., сохранившейся в его личном архиве{82}, генерал сообщает, что сразу после разговора с Шлейхером он отправился к влиятельному человеку — секретарю имперской канцелярии Отто Мейснеру и предупредил его, что в кабинет Папена Гитлер не пойдет. Тем самым кабинет не сможет рассчитывать на устойчивость, а армии будет очень трудно защищать такую комбинацию.

Вслед за этим Гаммерштейн посетил Гинденбурга и имел с ним беседу на ту же тему. Сведения об этой беседе чрезвычайно противоречивы, и поэтому она стала объектом самых различных домыслов, среди которых главную роль играет попытка [45] обелить Гаммерштейна. Так, присутствовавший при беседе генерал фон дем Бусше-Игшенбург опубликовал в 1952 г. воспоминания, в которых утверждает, будто Гаммерштейн «серьезно предупредил президента по поводу Гитлера и безграничности его целей», на что Гинденбург будто бы ответил, что он не думает сделать канцлером австрийского ефрейтора{83}.

Эта довольно распространенная в западной литературе версия не подтверждается, однако, документами самого Гаммерштейна. В памятной записке Гаммерштейн чрезвычайно коротко резюмирует свой разговор с Гинденбургом: «Мейснер... просил меня изложить мои заботы господину президенту. Я это сделал». Но это краткое замечание тем не менее дает ключ к разгадке. Гаммерштейн сказал Гинденбургу то же, что по договоренности с Шлейхером говорил Мейснеру, следовательно, он выступал за правительство Гитлера, против других вариантов! Западногерманский исследователь Тило Фогельзанг сообщает тго этому поводу, что 26 января Гаммерштейн заявил Гинденбургу о невозможности повторить эксперимент правительства Папена (т. е. без нацистов) и что он «этому эксперименту явно предпочитает легальное призвание к власти Гитлера»{84}.

Когда Шлейхер 28 января вручал Гинденбургу свое заявление об отставке, то недвусмысленно посоветовал ему «правительство с национал-социалистской партией как лучшую возможность»{85}. Когда же на следующий день Шлейхер с Гаммер-штейном стали обсуждать ситуацию, то они решили активно помочь будушему фюреру. «Нам было ясно, — вспоминал Гаммерштейн, — что в качестве будущего рейхсканцлера возможен только Гитлер»{86}. Как пишет западногерманский историк Брахер, «если мы сегодня... утверждали бы, что со стороны руководства рейхсвера имелась серьезная оппозиция против призвания Гитлера, то это означало бы несправедливое искажение исторических акцентов»{87}. Если генералы вообще и думали о сопротивлении, пишет Брахер, то только против того кабинета, в котором не было бы Гитлера.

В исторической литературе, пытающейся доказать непричастность рейхсвера к приходу Гитлера, кроме легенды о действиях Гаммерштейна есть и другая легенда. Она гласит, что рейхсвер якобы пытался помешать Гитлеру занять пост, для чего потсдамский гарнизон получил приказ выступить в полной [46] боевой готовности, войти в столицу и сделать Шлейхера «военным Диктатором». Эта версия кочует из книги в книгу, причем даже называется человек, который якобы «разболтал» об этом тайном приказе Гаммерштейна: Вернер фон Альвенслебен-Нейгаттерслебен...

Совсем недавно английский журналист С. Делмер, долгие годы живший в Берлине, приоткрыл завесу над происхождением этой легенды. Он хорошо знал Альвенслебена в весьма специфическом качестве тайного агента рейхсвера, действовавшего в роли связника между Шлейхером и Гитлером. Так вот, Альвенслебен поведал Делмеру, что самолично пустил в ход слух о потсдамском гарнизоне, чтобы дать еще один козырь нацистам, пугавшим Гинденбурга призраком «бунта». Без излишней скромности Альвенслебен заявил, что именно он «тот человек, которому Гитлер обязан канцлерством...»{88}

Альвенслебен хвастался, но его хвастовство имело больше оснований, чем попытки западных историков отрицать причастность рейхсвера к захвату власти нацистами. В январские дни 1933 г. рейхсвер, будучи одним из инструментов владычества германской крупной буржуазии, стал инструментом нацистского «легального путча».

30 января 1933 г. Гитлер стал рейхсканцлером, Геринг — рейхскомиссаром Пруссии, Флик — министром внутренних дел, Бломберг — военным министром, Папен — вице-канцлером.

Торжественное единение рейхсвера, Гинденбурга и коричневой братии было подкреплено специальной церемонией, состоявшейся 21 марта 1933 г. в Потсдаме, в гарнизонной церкви, где покоились останки Фридриха П. В присутствии депутатов рейхстага, высших чинов государства и рейхсвера, генералов и фельдмаршалов кайзеровской армии престарелый Гинденбург прочитал декларацию, в которой подтвердил, что призванный к власти Гитлер пользуется его полным доверием. Гитлер ответил ему выспренной речью, и вслед за тем оба спустились в усыпальницу короля-кондотьера, кумира прусской военщины. Так прошел «день Потсдама», ставший символом единства Гитлера и генералов.

Через пару месяцев Гитлер сказал в речи перед «Стальным шлемом»: «Все мы прекрасно знаем, что если бы армия... не стояла на нашей стороне, то мы не были бы здесь»{89}.

Много лет спустя, в мае 1942 г., в узком кругу своих клевретов Гитлер вспоминал о «бурных днях» захвата власти. Он счел [47] нужным подчеркнуть, что «отношение армии к его канцлерству в тех условиях играло особую роль». Более того, почти в тех же выражениях, что Гаммерштейн в 1933-м, Гитлер в 1942 г. подтверждал, что одной из его главных забот было прийти к власти легальным путем и «не иметь трудностей с рейхсвером»{90}. И он их не имел.

Командование рейхсвера сделало свое дело. Это понимают даже буржуазные историки. Гордон Крэйг пишет: «На назначении Гитлера рейхсканцлером была поставлена печать одобрения армии»{91}.

Уилер-Беннет замечает по этому поводу: «В те роковые январские дни в их (генералов. — Л. Б ) власти было успешно противодействовать завершению национал-социалистского взлета... Но они не хотели этого»{92}.

Они хотели обратного — прихода Гитлера. 3 февраля 1933 г. они увидели Гитлера у себя в гостях.

Когда сегодня историки указывают на факты соучастия германского генералитета в «большом заговоре» Гитлера, то в ответ со страниц бесчисленного количества послевоенных мемуаров, изданных в Западной Германии, доносится единодушный крик: «Мы ничего не знали, нам только приказывали». Настойчивость авторов вполне можно понять: ведь, чем больше вина, тем энергичнее пытаются ее скрыть. А увидеть вину можно, обратившись к фактам истории.

Один из этих фактов гласит, что первыми, с кем Гитлер поделился своими намерениями, были генералы немецкого рейхсвера. Приведем чрезвычайно любопытный архивный документ — личную запись, сделанную генералом Либманом и хранящуюся ныне в Мюнхенском институте современной истории{93}.

Этот документ имеет огромное значение. Практически Гитлер в этой речи изложил перед генералитетом свою программу в самых существенных ее чертах. Пусть генералы будут через двенадцать лет отпираться, что «ничего не знали». Но речь 3 февраля — лучшая улика. В ней Гитлер поставил генералитет в известность:

а) о предстоящем истреблении коммунистов и всех левых элементов;

б) о программе военизации экономики, воспитания молодежи и т. д.;

г) о своей главной цели — войне на Востоке, т. е. против Советского Союза, с целью захвата и колонизации «жизненного пространства».

Все это в общих чертах совпадало с идеями генералитета (Гитлер для лести даже повторил любимые формулы о пресловутой «аполитичности рейхсвера»). Более того, он потрафил «консервативному» крылу рейхсвера, опровергнув слухи о «переплетении» армии и СА. Не удивительно, что общая реакция слушателей была весьма положительной. Адмирал Редер вспоминал, [52] что слышал от кого-то такое замечание: «Во всяком случае, никто из канцлеров так тепло не говорил об армии»{94}.

Если у генералов и были какие-то сомнения, то они исходили вовсе не из неприятия целей Гитлера. В те дни в кругах рейхсвера нашумела следующая острота командующего III округом генерала фон Фрича. Когда один из офицеров спросил его, нравится ли ему фашистское знамя, красное со свастикой, Фрич ответил:

Для ограниченного мышления прусских юнкеров политика Гитлера, нахально обращавшегося к массам немецких обывателей и не боявшегося апеллировать даже к рабочим, была рискованной. Как остэльбские юнкеры, так и некоторые генералы побаивались демагогической фразеологии Гитлера — Геббельса, пока не осознали, что все это не более чем блеф.

Вместе с тем в руководстве рейхсвера имелись и такие генералы, которых уже ничто не разделяло с Гитлером. Одним из них был военный министр генерал Вернер фон Бломберг. К тому времени Бломберг имел за спиной обычнейшую и тра-диционнейшую военную карьеру: кадетское училище, война, генеральный штаб. С 1927 по 1929 г. он был начальником «войскового ведомства» (генштаба), затем командовал I военным округом. Уже давно Бломберг был тесно связан с нацистской партией, будучи с 1930 г. лично знаком с ее фюрером. Бломберг не скрывал своих симпатий. В 1931 г., совершая поездку по Соединенным Штатам, он открыто высказывался за приход Гитлера к власти. Вслед за этим он был назначен главным военным советником при немецкой делегации на конференции в Женеве. Бломберг пользовался большим авторитетом у престарелого Гинденбурга, что увеличивало его вес{95}.

Ближайшим помощником Бломберга и начальником его личного штаба стал генерал Вальтер фон Рейхенау. Это также был генерал Гитлера. Он вышел из военной школы знакомого нам генерала Макса Гофмана. Вальтер фон Рейхенау — это уже не юнкер чистых кровей. Его отец был промышленником, членом наблюдательного совета фирмы «Генрих Эрхардт АГ».

Рейхенау был человек иного склада, чем Бломберг. Если Бломберг как бы символизировал прусские традиции рейхсвера, [53] то Рейхенау в глазах своих коллег выглядел «человеком новой эпохи». Он проявлял большой интерес к технике, авиации, танкам. Недаром генерал Блюментритт как-то заметил, что «Рейхенау с таким же успехом мог бы быть американским генералом»{96}. Но важнее, чем любовь к технике, для карьеры Рейхенау была его связь с нацистами и личная дружба с гаулейтером Восточной Пруссии Эрихом Кохом, будущим палачом украинского народа. Уже в феврале 1933 г., т. е. сразу после вступления на новый пост, Рейхенау заявил в чисто нацистском духе:

— Все гнилое в государстве должно исчезнуть. Это может произойти только с помощью террора. Партия (нацистская. — Л. Б.) будет безжалостно расправляться с марксизмом. Задача вермахта — быть в боевой готовности. Никакой поддержки преследуемым, если они будут искать убежища!

Появление «козырной» гитлеровской двойки на высших постах рейхсвера в 1933 г. дает материал для размышлений. Оно невольно наводит на мысль о фарисействе и лицемерии тех, кто сейчас старается отрицать всякую причастность генералитета к Гитлеру, его партии и деяниям. Авторы послевоенных мемуаров Гальдер, Манштейн, Гудериан и десятки других, приводя длинные списки генералов, якобы бывших «в оппозиции» к фюреру, почему-то стыдливо умалчивают, что в первые же дни правления диктатора ему на помощь пришли два генерала, глубокую связь которых с рейхсвером никто не смел отрицать.

Не только Бломберг и Рейхенау, — пакт «Гитлер — рейхсвер» поддержали почти все генералы. Недаром один из старейших деятелей рейхсвера, генерал фон Эйнем, торжественно объявил:

Действительно, генералы, как и магнаты Рура, могли считать Гитлера «своим» канцлером. А в ответ они устами Блом-берга заявили: «Теперь время аполитичности прошло. Остается лишь одно — без остатка служить национал-социалистскому движению»{98}.

Верхушка рейхсвера в первый период становления вермахта (до 1935 г.) выглядела так:

Главнокомандующий рейхсвером — Гаммерштейн-Экворд (до 1934 г.), затем генерал фон Фрич. [54]

Начальник войскового ведомства — генерал Адам (до конца 1933 г.), затем генерал-лейтенант Людвиг Бек.

Здесь в поле зрения появляются два новых человека: генералы Фрич и Бек. Хронологически первым на свой пост назначается генерал Бек. Это тот самый Бек, который в 1930 г. так энергично защищал своих лейтенантов, вступивших в гитлеровскую партию. До того времени он был известен только в узких военных кругах как способный артиллерист и штабной офицер. Бек происходил из старого рода юнкеров, который (как и у Рейхенау) стал родом промышленников. Отец Бека, Людвиг Бек-старший, основал в Гессене металлургическую фирму «Л. Бек и К°» и пользовался хорошей репутацией в деловых кругах. Бек-младший уже с 1913 г. служил в большом генштабе, а затем в штабе генерала графа фон дер Шуленбурга, одного из самых завзятых монархистов в Германии.

В феврале 1934 г. на пост командующего рейхсвером назначается (вместо Гаммерштейна, не удовлетворившего Гитлера) генерал-полковник Вернер фон Фрич, некогда убежденный монархист, теперь явно склонявшийся к поддержке Гитлера. Впоследствии Фрич изложил свое кредо в следующих кратких фразах:

Перед нами предстает верный ученик Людендорфа с животной ненавистью к рабочим массам, сопровождаемой антисемитскими и антикатолическими настроениями (характерными для Людепдорфа двадцатых-тридцатых годов). Но не менее типично, что монархист и дворянин Фрич здесь верно-подданно склоняет колено перед выскочкой Гитлером: ведь он сумел «выиграть битву против рабочего класса», затопив кровью Германию и испещрив ее карту флажками концлагерей!

В начале 1933 г. командование рейхсвера с головой погрузилось в решение задач, поставленных перед ним во время встречи 3 февраля 1933 г. Штатное расписание рейхсвера секретным [55] распоряжением увеличивается до 21 дивизии (с 10). Намечается увеличение численности войск до 300 тыс. человек. Лихорадочно готовится производство танков и тяжелой артиллерии. Особое внимание уделяется танкам.

Генерал Гудериан с неподдельной теплотой вспоминает об этих временах. «В 1933 г., — пишет он в «Воспоминаниях солдата», — рейхсканцлером был назначен Гитлер. С этого времени внутренняя и внешняя политика Германии полностью изменилась»{100}. Что же произвело такое впечатление на тогдашнего полковника, будущего начальника генштаба? «Что касается той области, в какой я работал, — продолжает Гудериан, — то в ней произошли существенные изменения... Гитлер также проявил большой интерес к вопросам моторизации армии и создания бронетанковых войск. Свидетельством этого явилось приглашение, полученное мной через управление вооружения армии, продемонстрировать в течение получаса перед рейхсканцлером в Куммерсдорфе действия подразделений мотомеханизированных войск. Я показал Гитлеру мотоциклетный взвод, противотанковый взвод, взвод учебных танков T-I, взвод легких бронемашин и взвод тяжелых бронемашин. Большое впечатление на Гитлера произвели быстрота и точность, проявленные нашими подразделениями во время их движения, и он воскликнул: «Вот это мне и нужно!»{101}.

Да, это было нужно Гитлеру. В течение 1933–1934 гг. два крупнейших военных концерна — «Крупп» и «Рейнметалл» — начали серийное производство танков. Еще в 1931 г. французская разведка констатировала в одном из своих докладов: «Германия после войны сумела значительно увеличить свою индустриальную мощь Она полностью обновила промышленное оборудование, и равного ему нет теперь в Европе»{102}. По тем же данным, к 1932 г. в Германии на военные нужды работало 65 заводов, из них 25 выпускало оружие и боеприпасы, 23 — взрывчатые вещества 2 — самолеты. А официально разрешалось работать на рейхсвер только семи заводам!

Что касается авиации, то здесь приготовления шли уже давно. В своих пухлых воспоминаниях нацистский авиапромыш-леиник Эрнст Хейнкелъ рассказывает, что начал свои работы над новыми конструкциями военных самолетов уже в 1921 г., в период абсолютного запрета немецкого авиастроения. Он вспоминает о визите к нему летом 1921 г. летчика Христиансена (в будущем — генерала люфтваффе), который, посетив Хейнкеля, сообщил ему об идеях, пришедших в голову группе «американских и шведских друзей». В частности, американский военно-морской атташе в Берлине предложил Хейнкелю работать над новыми моделями самолетов, поднимающихся с подводных лодок. А в 1922 г., когда абсолютный запрет был заменен частичным, к Хейнкелю прибыл посланец рейхсвера, который сообщил, что в военном министерстве создан секретный отдел ВВС.

— Г-н Хейнкель, — заметил он, — хотя строительство военных самолетов нам запрещено, попробуйте не отставать от новинок.

«Он посмотрел на меня хитрым взглядом, — вспоминает Хейнкель, — и сказал: «Конструировать военные самолеты можно здесь, в Германии, а строить — за границей, например в Швеции. А?»{103}

Хейнкеля и его коллег — Мессершмитта, Юнкерса — не надо было долго учить. Они активно занялись тайным авиастроением. Они прекрасно понимали, что в этом деле им в первую очередь поможет Запад. «Политики этих стран, — ехидно замечает в своих мемуарах Хейнкель, — ранее проклинавшие вооружение Германии, сами стали толкать Германию на вооружение, а... через несколько лет инженеры и военные из этих стран начали совещаться с немецкими техниками о том, как можно ускорить участие Германии в вооружении Европы в обход объявленных ограничений» 2. В результате к началу гитлеровской диктатуры немецкое военное авиастроение уже располагало солидной основой. В 1934 г. Геринг создал (еще замаскированное) военно-воздушное министерство под названием «имперского комиссариата». В нем сидели такие «сугубо гражданские лица», как полковники рейхсвера Вевер, Штумпф, подполковник Виммер. Уже тогда были разработаны модели военных самолетов «Дорнье-11», «Хейнкель-51».

Быстрый старт политики вооружения не был случайным явлением. Он стал возможным лишь потому, что был организован хозяевами немецкой экономики. Здесь, и только здесь, лежит ключ к разгадке «секретов» политики Гитлера.

Мы начали изложение взаимоотношений генералов и Гитлера с памятной встречи 3 февраля 1933 г. В истории взаимоотношений Гитлера и немецких монополий есть удивительная [57] параллель: это совещание 20 февраля 1933 г. Генералов созвал Гаммерштейн, промышленников — Геринг. В гости к Герингу и Гитлеру на этот раз прибыли:

Густав Крупп фон Болен — глава огромного военного концерна;

Георг фон Шницлер — глава «ИГ Фарбениндустри»;

Альберт Феглер — директор Стального треста;

Герберт Кауэрт — глава ГБАГ (крупнейший угольный трест);

фон Винтерфельдт — представитель электроконцерна «Симменс»;

Все они вместе (общее число собравшихся было 25) выслушали сообщение Гитлера. Как и перед генералами, Гитлер развил перед собравшимися свои основные цели:

а) «отклонение пацифизма» (т. е. программа подготовки войны);

в) ликвидация парламентского режима «на ближайшие 100 лет».

Аудитория одобрила эту программу, причем сделала это на свой манер: Шахту было поручено передать для нужд нацистской партии 3 млн. марок. Крупп же не только устно поблагодарил фюрера, но и через несколько дней послал ему письмо, заверяя, что «поворот в политических событиях вполне соответствует моим желаниям и желаниям моих директоров»{104}.

Развитие отношений между Гитлером и рейхсвером и в дальнейшем совершалось в полном соответствии с развитием отношений между Гитлером и верхушкой немецких монополий. Более того, взаимоотношения с военной верхушкой были функцией отношений с капиталом. Разумеется, Гитлеру было бы трудно укрепить только что созданную диктатуру без помощи рейхсвера. Но ему было бы совсем невозможно это сделать без миллионов из карманов рурских магнатов.

Сегодня в работе «Фашизм и его эпоха» западногерманский социолог Эрнст Нольте констатирует: «Вопрос о том, какую финансовую и моральную поддержку Гитлер получил от крупной промышленности, принадлежит к числу самых сложных, ибо с ним связано много интересов»{105}. Последнее заключение справедливо, ибо большинство из тех, кто в свое время финансировал [58] Гитлера, сейчас финансирует партию Аденауэра и не особенно заинтересовано в раскрытии тайн гитлеровской кассы. Недаром ко дню 30-й годовщины прихода Гитлера к власти западногерманский Индустриальный институт опубликовал специальное сочинение, в котором пытался изобразить Гитлера как человека, не связанного с промышленниками...

Но, говоря словами Нольте, так ли уж «сложно» определить степень финансовой и моральной поддержки, которую получил Гитлер? Для этого надо лишь обратиться к документам, к фактам, неопровержимо установленным как в Нюрнберге, так и в ходе исследования нацизма, проведенного прогрессивными историками во всем мире.

После совещания 20 февраля последовали новые совещания и новые миллионы. Например, вот о чем красноречиво рассказывает бухгалтерская запись в банке «Дельбрюк. Шиклер и К°»г принимавшем от промышленных фирм платежи Гитлеру{106}:

Итак, за 5 дней 1,2 млн. марок! Промышленники платили Гитлеру, а Гитлер — промышленникам. Уже в июле 1933 г. был создан «генеральный совет экономики», состоявший из представителей самых важных монополий (среди них были Крупп, Бош, Шредер, Сименс, Тиссен, Феглер). Это был своеобразный генеральный штаб немецкого капитала.

Генштаб принялся за работу, как это полагается генштабу. Хозяева германских монополий, оправившиеся после поражения в первой мировой войне, снова мечтали о создании силой оружия «великой германской империи». «Германский народ нищает, но миллиарды марок вкладываются в вооружения, — разоблачал в те годы планы германских монополий Вильгельм [59] Пик. — Вложенные в вооружения миллиарды должны принести прибыль. Это осуществимо только путем войны, захвата чужой территории»{107}.

В кругах германских монополий внимательно фиксировали факты значительного ослабления бывших «победителей» — Англии, Франции, США, которое наступило в результате мирового экономического кризиса 1929–1933 гг. Германии уже не противостоял, как некогда в Версале, единый блок «победителей». Между странами бывшей Антанты кипела острая экономическая и политическая борьба. Ее умело использовали немецкие политики в двадцатых-тридцатых годах для усиления позиций Германии. Хотя Германия и сама испытала удары кризиса, хозяева ее экономики рассчитывали на возможности новой экспансии — на рынках Юго-Восточной Европы, в конкурентной борьбе с Францией, Англией и США на заокеанских рынках. Особенно же заманчивыми были перспективы восстановления «довоенного статус-кво» в Европе, уничтожения молодого социалистического государства, захвата его огромных сырьевых и промышленных богатств. Недаром хозяин «ИГ Фарбениндустри» Карл Дуисберг требовал создания «блока», который бы распространил свое влияние от Бордо до Одессы!

К моменту прихода Гитлера к власти германские монополисты уже выработали главный курс — курс на войну. Экономический кризис, поразивший капиталистический мир, в том числе и Германию, резко усилил социальные противоречия в стране. Политика вооружений рассматривалась правящими кругами как выход из социального тупика. Путем перевода хозяйства на военные рельсы магнаты Рура надеялись рассосать шестимиллионную армию безработных, загрузить производственный аппарат и вместе с тем создать базу для контрнаступления против растущих революционных настроений.

Курс на войну и установление гитлеровской диктатуры дополняли друг друга в планах немецких монополий. В этом «комплексе» Адольф Гитлер и его коричневая клика являлись лишь исполнителями общей воли наиболее агрессивных и реакционных групп германского монополистического капитала. Гитлер, найденный рейхсвером и приведенный к власти хозяевами рурских концернов, был в их глазах наилучшим исполнителем планов новой экспансии. В вышеприведенном письме Круппа отмечалось, что линия Гитлера «соответствует желаниям» самого Круппа и его директоров. Эта фраза звучала символически. [60]

1934 год принес одно важное событие во взаимоотношениях между Гитлером и германским военным руководством. Нацисты окрестили это событие «путчем 30 июня». Самое же любопытное в этом путче состояло в том, что его не было.

В тот момент, когда рейхсканцлер Гитлер стал наводить «порядок» в своей «тысячелетней империи», он, разумеется, понимал всю важность благоприятного развития отношений нацистской клики с кликой военной. У него уже были важные союзники в этом деле, в их числе генералы Бломберг и Рейхенау. Но Гитлер не хотел (да и не мог!) остановиться на этом.

Дело было в том, что генералитет решил подвести некоторые итоги выполнения пакта «Гитлер — рейхсвер», заключенного в начале 1933 г. Свои обязательства генералы выполнили. А Гитлер? Курс на вооружение был взят, это видели и генералы. Но они считали, что недостаточно выполнялся пункт пакта, согласно которому армия должка была занять исключительное положение и у нее не должно было быть конкурентов. В частности, в течение 1933–1934 гг. генерал Вернер фон Бломберг неоднократно обращал внимание фюрера на деятельность штурмовых отрядов (сокращенно СА) во главе с начальником штаба СА Эрнстом Ремом. К 1934 г. в рядах СА находилось около 3 млн. человек. В отличие от рейхсвера штурмовики не находились под непосредственным командованием генералитета. Их общее военное обучение не соответствовало нормам, выработанным руководством рейхсвера. Кроме того, до Бломберга доходили самые определенные слухи о том, что Рем мнит себя конкурентом рейхсвера и задумал (благо он сам был некогда капитаном генштаба) занять более высокое место в военной иерархии рейха.

Генералитет чувствовал себя явно ущемленным происками Рема, тем более что Рем замахнулся объединить армию, СА, СС (охранные отряды) и все полувоенные организации под своим руководством. Это было слишком! В течение 1933 г. рейхсвер еще пытался наладить взаимоотношения с СА. Командование рейхсвера вело длительные переговоры с начальником управления боевой подготовки СА обергруппенфюрером Крюгером о путях наиболее приемлемого сотрудничества. Генералитет хорошо понимал необходимость кадров для будущей громадной армии. Однако самоучки из штаба СА вызывали у генералов явную неприязнь: как они смели нарушать стройную систему, [61] над которой так долго трудился генштаб! Недаром будущий командующий сухопутными силами генерал фон Браухич обронил раздраженное, но многозначительное замечание: «Перевооружение было слишком серьезным и сложным делом, чтобы можно было терпеть участие в нем воров, пьяниц и гомосексуалистов!»{108}

Рейхсвер беспокоило и другое обстоятельство. Генералы всегда с известным недоверием и даже с робостью относились к проблеме «массовой армии». Ганс фон Сект разработал систему рейхсвера как «неполитической» отборной кадровой армии, отгороженной от масс, огражденной от политического брожения и недовольства. В отрядах СА положение было иным. В них было не 100 тыс. человек, а в 30 раз больше. В них собрались деклассированные элементы самого различного толка, в том числе значительное количество тех, кто поверил в демагогические нацистские лозунги псевдосоциалистического типа. В предпринимательских кругах с подозрением относились к СА как к возможному «очагу недовольства».

...11 апреля 1934 г. начались очередные военно-морские маневры. На них прибыли Гитлер, Бломберг и другие высшие военные чины. Они провели несколько дней на броненосном крейсере «Дейчланд», имея возможность спокойно обсудить заботившие их проблемы. Генералы изложили Гитлеру свои требования. Они были заняты осуществлением перехода рейхсвера к «плану А» (плану увеличения численности армии со 100 тыс. до 300 тыс. человек). Бломберг хорошо знал, что Рем поставил своим условием включение в рейхсвер целых частей и соединений СА. Это ни в коем случае не устраивало Бломберга и весь генералитет.

Но и у Гитлера были свои заботы. Гинденбург лежал на смертном одре. Кто станет его преемником на посту президента? Этот вопрос не был только личным вопросом для Гитлера. Не надо забывать, что шел еще 1934 год. Миновало всего немногим более года коричневого владычества, ознаменовавшегося расправой с коммунистической партией, со всеми честными борцами за свободу и демократию в Германии. Ушедшая в подполье КПГ собирала силы для борьбы. Гитлеровский террор не сломил волю антифашистов к сопротивлению. Экономические мероприятия нацистского правительства пока не давали эффекта. Государственный долг к концу 1933 г. увеличился на 2,7 млрд. марок, росли цены. В стране насчитывалось 6 млн. безработных. В этих условиях «персональный» вопрос о президенте [62] был для Гитлера вопросом об укреплении своего владычества.

Так возникали новые пункты в пакте «Гитлер — рейхсвер». Рейхсвер обещал Гитлеру поддержать его кандидатуру на пост президента, Гитлер рейхсверу — устранить всякое соперничество со стороны СА. Это соглашение было подкреплено соответствующей поддержкой промышленных кругов.

Гитлер решил действовать. 4 июня он уговорил Рема распустить СА на каникулы. Ничего не подозревавший Рем принял его слова за чистую монету и укатил в свой новый особняк в Висзее. 21 июня состоялось очередное свидание участников пакта. Бломберг и Гитлер встречаются в поместье Гияденбурга, где еле-еле бормочущий фельдмаршал благословляет их действия. 25 июня командующий рейхсвером фон Фрич приводит в боевую готовность всю армию. Отменяются отпуска, войска сосредоточиваются в казармах, войсковые патрули разъезжают по улицам Берлина{109}. Гитлер втайне готовит расправу с штурмовиками. 28 июня он едет в Эссен, где встречается с Крупном и Тиссеном. 29-го он получает телеграмму об ухудшении здоровья Гинденбурга. Старик может умереть с часу на час, а обещание генералам еще не выполнено...

На рассвете 30 июня фюрер внезапно выходит из своего самолета на мюнхенском аэродроме. В сопровождении отряда эсэсовцев и Розенберга он спешит в Висзее{110}. В тот же момент Геринг начинает действовать в Берлине. Руководители СА Рем, Хейнес, Эрнст погибают под дулами эсэсовских команд. Одновременно Гитлер расправляется с некоторыми неугодными ему лицами: убит соперник Гитлера внутри НСДАП Грегор Штрассер; расстрелян Густав фон Кар — свидетель неудачного гитлеровского «пивного путча» 1923 г.; уничтожены интриган генерал фон Шлейхер и его ближайший сотрудник генерал фон Бредов. Всего за 30 июня уничтожается около 200 ведущих командиров отрядов СА и других лиц, предварительно занесенных в проскрипционные списки.

Обещание было выполнено. За день до этого, 29 июня, на страницах «Фелькишер беобахтер» появилась передовая статья [63] Бломберга, начинавшаяся знаменательными словами: «Вермахт полностью вошел в государство немецкого возрождения, в империю Адольфа Гитлера... Тем самым навсегда прошли времена, когда представители различных лагерей гадали о «сфинксе» — рейхсвере. Роль вермахта ясна и недвусмысленна. Он служит этому государству, которое он искренне одобряет... Сегодня солдат находится в центре политической жизни немецкого народа, который сейчас сплавлен в прочное единство... Вермахт, который с гордостью носит на стальном шлеме и мундире знаки немецкого возрождения{111} ... дисциплинированно и верно следует за руководством государства, за фельдмаршалом великой войны рейхспрезидентом фон Гинденбургом и за фюрером рейха Адольфом Гитлером, который некогда вышел из наших рядов и навсегда останется одним из наших».

Сейчас трудно установить, была ли статья Бломберга специально приурочена к кровавой расправе 30 июня. Это не исключено, поскольку главный редактор «Фелькишер беобахтер» Альфред Розенберг принадлежал к узкому кругу лиц, готовивших расправу. Однако если даже совпадение случайно, то оно более чем символично. Пером Бломберга рейхсвер дал подписку в том, что немецкий генералитет «дисциплинированно и верно» поддерживает Гитлера. Бломберг здесь не упустил случая напомнить о том, о чем все генералы единодушно забудут через десяток лет: Гитлер «вышел из рядов» рейхсвера и «навсегда останется одним из наших». Эту блестящую формулировку можно поставить в качестве эпиграфа ко всем послевоенным генеральским писаниям, предающим анафеме обанкротившегося фюрера.

Гитлер выполнил свое обещание, поскольку оно получило высочайшее одобрение со стороны Крупна и Тиссена. И права была английская буржуазная газета «Обсервер», когда писала: «В чьих интересах действуют Бломберг, Геринг и Гиммлер? Большинство думающих наблюдателей считают, что в результате недавних событий банкиры, юнкеры и военные увеличили свою власть»{112}.

В 1934 г. германский рейхсвер еще не был в состоянии выполнить «внешнюю функцию». Но тем энергичнее он выполнял функцию внутреннюю. Действуя в полном соответствии с волей германских монополий, рейхсвер дал «военное обеспечение» всем террористическим акциям, которые проводило гитлеровское [64] правительство. Так, Бломберг от имени рейхсвера дал свое согласие на разгон всех политических партий. На секретных совещаниях высшего командного состава он усиленно рекомендовал генералам устанавливать «добрые и даже сердечные отношения» с гитлеровскими наместниками и откровенно желал нацистскому движению «вскоре достигнуть тотального характера»{113}.

Параллельно осуществлялись энергичные меры по внедрению коричневого духа в ряды армии, так что генерал Вернер фон Фрич смог вскоре объявить:

— Основа у нашей сегодняшней армии национал-социалистская!{114}

Мы видели, что еще в феврале 1933 г. Рейхенау дал свое благословение террору. Вскоре после этого запылал рейхстаг и нацистские бандиты начали творить свое черное дело. В июне же 1934 г. этот террор приобрел тот самый «тотальный характер», которого желал генерал Бломберг.

Лишь после того как Рем и его сообщники были уничтожены, Геббельс пустил в ход версию о том, что Рем якобы готовил путч. Но это была примитивная маскировка. Никакого путча не было. Был лишь сговор Гитлера с рейхсвером.

2 августа Гинденбург умер. В тот же день, чувствуя, по словам Уилера-Беннета, «поддержку военного министра и командования армии», Гитлер объявил, что отныне функции президента и рейхсканцлера будет исполнять он один как «фюрер и рейхсканцлер германского рейха»{115}, а также как верховный главнокомандующий. Вслед за этим он вместе с Рейхенау обсудил вопрос о приведении армии к новой присяге — присяге Гитлеру. Рейхенау тотчас же продиктовал новый текст, который гласил: «Я клянусь перед господом богом этой священной присягой, что буду безропотно подчиняться фюреру немецкого государства и народа Адольфу Гитлеру, верховному главнокомандующему вооруженными силами, и как храбрый солдат буду всегда готов пожертвовать своей жизнью во имя этой присяги»{116}.

Гитлер учел своеобразные правила прусского милитаризма, который воспитывал армию в духе безусловного и слепого повиновения присяге. Через 12 лет мы услышим от гитлеровских [65] генералов пространные рассуждения о том, что они-де «были связаны» присягой и ничего не могли сделать вопреки чудовищным и преступным приказам фюрера. Но Гитлер не сам придумал эту присягу. Это сделал генерал Рейхенау от имени всего немецкого генералитета, еще раз скрепив тем самым союз «Гитлер — рейхсвер». Рейхсвер обеспечил проведение июньской расправы. Команды СС, готовившиеся к действиям, были сконцентрированы в казармах рейхсвера и там получали оружие. А уже после событий, 3 июля 1934 г., Бломберг на заседании имперского кабинета полностью одобрил действия Гитлера, заявив, что тот «действовал как государственный деятель и солдат»{117}. По предложению Бломберга кровавые деяния 30 июня были цинично определены «как действия по защите государства».

Эпизод 30 июня 1934 г. чаще всего рассматривается как определенный этап в развитии национал-социалистского движения. Для этого имеются основания. Но не менее важна его роль для установления взаимоотношений между Гитлером и генералитетом. Анализируя события 30 июня, мы можем констатировать следующее:

1. События 30 июня, точнее, пакт «Бломберг — Гитлер», приведший к этим событиям, — большая и существенная веха в развитии общего агрессивного плана германского милитаризма. Она знаменует собой дальнейшее взаимопроникновение идей и планов нацистской партийной клики и верхушки немецкой армии. Как метко заметил Браухич, для них обеих перевооружение было «общим и серьезным делом».

2. Германский генералитет в этих событиях показал, что он не останавливался ни перед какими кровавыми средствами, дабы добиться своих целей. Впоследствии генералы и их историки будут отрекаться от соучастия в кровавой бане 30 июня (Краусник: Гитлер «действовал независимо»{118}; Герлиц: «...обо всех событиях... в командовании и не знали»{119}). В действительности же кровь осталась и на руках генералов.

3. Образ действий генералитета в событиях 30 июня мало чем отличался от методов действия нацизма. В 1923 г. генерал Сект как-то сказал, что в Германии только он один может устраивать путчи. Генералы Бломберг, Рейхенау и Фрич пошли дальше своего учителя: они устроили нужный им путч чужими руками — с помощью гитлеровской банды. [66]

Все иностранные корреспонденты в Берлине получили 16 марта 1935 г. приглашение явиться на «чрезвычайно важную» пресс-конференцию к д-ру Геббельсу. В пять часов вечера в зале министерства пропаганды собралось более 100 человек. Корреспонденты не знали, о чем будет речь. Строились догадки, в частности в связи с предстоящим приездом английского министра иностранных дел Саймона, а также по поводу статьи Геринга в лондонской «Дейлп мейл» о создании немецкой военной авиации. В зал проковылял Геббельс, торжественный и серьезный. Он заявил, что правительство Германии отныне не признает военных постановлений Версальского договора и вместо 100-тысячного добровольного рейхсвера создает 36-дивизионный вермахт, формируемый на основе всеобщей воинской повинности. Новый военный закон состоял только из трех параграфов:

Корреспонденты бросились к телефонам сообщать сенсационную новость. «Это ужасный удар для союзников, — записывал в дневнике американский журналист Уильям Ширер, — для Франции, Англии, Италии, которые вели войну и продиктовали мир, разрушивший германскую военную мощь. Что же будут делать Лондон и Париж?»{121} А Лондон и Париж бездействовали. [67]

Гейнц Гудериан{122} в воспоминаниях приводит разговор с английским военным атташе, который состоялся вечером 16 марта. Тот выразил полное одобрение действий Гитлера. Когда же немецкий военный атташе посетил в Лондоне британский генштаб, он зафиксировал, что «в общем английская армия восприняла новые мероприятия... как нечто давно висевшее в воздухе». Ему заявили в неофициальном порядке, что на месте немецкого руководства «англичане сделали бы то же самое», и ехидно заметили, что французы — это «перепуганные кролики»{123}.

18 марта Англия прислала протест, в котором туманно декларировала, что решение от 16 марта «не может не увеличить европейского кризиса». Но тут же сообщалось; что визит Саймона обязательно состоится. Совет Лиги наций принял заявление, в котором осудил немецкое решение и создал очередную комиссию; она должна была разработать «меры, которые могли бы быть применены в случае, если в дальнейшем какое-либо государство, член или нечлен Лиги наций, поставило бы мир в опасность путем одностороннего отклонения международных обязательств». И все.

24 марта Джон Саймон и лорд-хранитель печати Антони Идеи прибыли в Берлин. В этот день главному переводчику германского министерства иностранных дел д-ру Паулю Шмидту пришлось иметь весьма приятную встречу: некоторое время назад он переводил речь Саймона на арбитражном процессе в Лондоне, где уважаемый сэр Джон представлял интересы... немецкого концерна «Сименс». Теперь сэр Джон, дружески кивнув Шмидту, уселся в кресло напротив Гитлера, дабы представлять интересы правительства его величества. Фюрер начал излагать свои взгляды{124}.

— Я уверен, что национал-социализм сохранит Германию и, очевидно, всю Европу от страшнейшей катастрофы, — не замедлил объявить Гитлер. — Только если мы будем вооружены, мы спасемся от большевиков!

Саймон слушал с явным интересом. Идеи позволил себе неосторожное замечание:

— Собственно говоря, нет никаких признаков, что у русских есть планы нападения на Германию...

В ответ Гитлер разразился тирадами о «русской опасности» (по свидетельству Шмидта, они длились несколько часов). [68]

Гитлер категорически отклонил идею «восточного пакта» коллективной безопасности. Саймон терпеливо слушал. Он лишь немного вздрогнул, когда Гитлер объявил, что Германия уже имеет столько же военных самолетов, сколько и Англия.

Коммюнике о переговорах констатировало «окончательное выяснение точек зрения друг друга». Подобные традиционные формулы можно толковать как угодно. Мир понял лишь одно: Англия благословляет намерения фюрера.

Сегодня, уже после событий второй мировой войны, мы часто удивляемся: как странно шли некоторые предвоенные дела! Почему представители капиталистических держав, так остро сталкивавшихся на мировой дипломатической и экономической арене, внезапно прекращали свою вражду и приступали к закулисным переговорам? Почему английские и американские дипломаты, в открытую клявшие нацизм, за кулисами вели торг с ним?

Для ответа хотя бы на часть этих «почему» следует иметь в виду, что капиталистическая Германия, несмотря на все нацистские декларации об «автаркии» и «независимости», являлась одним из неотъемлемых звеньев мировой капиталистической цепи, охватывавшей в те годы весь мир, за исключением только одной молодой страны победившего социализма.

Известный немецкий экономист и статистик Роберт Кучинский в 1927 г. попытался свести воедино все данные об иностранной финансовой помощи Германии после первой мировой войны. Вот эти данные по основным странам{125}:

Кредитор	Сумма (в тыс. долл.)	в %
Соединенные Штаты	580 797,5	65,6
Англия	125 721,28	14,2
Голландия	81 824,25	9,2
Швейцария	47 851,49	5,4

Затем шли кредиторы помельче, с удельным весом от 1,8 до 0,3%: Франция, Бельгия, Италия, Канада. Общая же сумма равнялась 851 млн. долл., т. е. почти 1 млрд. долл. С 1924 по 1929 г. Германия получила на 10–15 млрд. долл. долгосрочных и на 6 млрд. долл. краткосрочных займов. Если учесть, что, по собственному признанию Гитлера, на вооружение Германии перед второй мировой войной было затрачено 90 млрд. рейхсмарок, [69] то можно весомо видеть долю международных финансовых монополий в подготовке второй мировой войны. «Братство бизнеса» — так назвал эти связи американский юрист Джеймс С. Мартин. «Братство» действовало вопреки интересам мира, вопреки интересам народов Европы. И оно диктовало свою волю капиталистическим правительствам.

К середине тридцатых годов получили особое развитие связи английского и германского капиталов. Они тянулись с давних времен. В историю беспримерных рекордов цинизма вошла сделка Крупна с британской военной фирмой «Виккерс — Армстронг». Виккерс еще до первой мировой войны купил у Круппа патент на взрыватель ручной гранаты. Разумеется, за него надо было платить. Крупп поставил примитивное, но ясное условие: по 1 шилл. за каждую использованную гранату. Началась война, и после нее Крупп потребовал от «Виккерс» 6,1 млн. ф. ст. В результате Крупп превосходно нажился. На чем? На крови немецких солдат.

Особенно важную роль в англо-германских экономических связях играли химические концерны. Крупнейший химический концерн Англии «Империал кемикл индастрис» (ИКИ), возникший в 1926 г., нашел себе достойного компаньона в лице «ИГ Фарбен». Наряду с ИКИ в числе фирм, тесно связанных с Германией, был нефтяной трест Генри Детердинга «Ройял-Датч Шелл» и концерн «Амальгамейтед метал».

Но наиболее примечательно в истории англо-германских монополистических связей головокружительное возвышение семейства банкиров Шредеров. Это семейство начало свою деятельность давным-давно, его родиной является Гамбург. Один из баронов Шредеров, Иоган-Генрих, переехал еще в XIX в. в Лондон, став из Иогана-Генриха Джоном Генри, или сокращенно Дж. Генри Шредером. Второй «английский» Шредер — Бруно — родился в Гамбурге, став английским подданным в 1914 г.

Казалось бы, какая разница: Дж. Генри Шредер или Иоган-Генрих Шредер? Но английский закон точен. Дж. Генри Шредер — подданный его величества короля Великобритании и располагает всеми правами слуги короны. В 1914 г. все немецкие банки были закрыты как банки враждебной страны. Но банк Дж. Генри Шредера продолжал функционировать как ни в чем не бывало, выполняя все поручения своих гамбургских родственников.

Банк Дж. Генри Шредера в течение послевоенного периода стал архианглийским. Его возглавил Гельмут В. Шредер, который кроме своего банка участвовал в «Континентл энд индастриэл траст», [70] «Лиден-холл секьюритис корпорейшн», «Лима Лайт энд Пауэр», «Шредер экзекьютор энд трастис К°», «Шредер норслесс лимитед». Наиболее важной была фирма «Континентл энд индастриэл траст». Ее участниками были банк Шредера, влиятельный Вестминстерский банк и банк Барклая.

У «германского блока» в Англии (ИКИ, «Амальгамейтед метал», «Юнилевер», «Ройял-Датч Шелл», «Шредер») было еще одно лицо: парламентско-политическое. «Сегодня министр — завтра банкир; сегодня банкир — завтра министр»{126} - так определял В. И. Ленин закономерность взаимоотношений между деловым и политическим миром в условиях империализма.

В политическом мире Англии «прогерманский блок» был представлен в тридцатые годы наилучшим образом, а именно: ИКИ — премьер-министр Невиль Чемберлен, министр финансов и министр иностранных дел Джон Саймон; «Амальгамейтед метал» — министр авиации лорд Суинтон; «Юнилевер» — д'Арси Купер, член правительственного комитета по вопросам вооружения.

Не удивительно, что когда в Лондоне в декабре 1935 г. было создано «Англо-германское общество» как главный орган пропагандистской деятельности нацистского рейха, то среди его членов оказались такие промышленные тузы, как глава ИКИ Макгоуэн, директор стального концерна «Стил констракшнс» Норман Гильберт, глава фирмы «Левер энд Юнилевер» д'Арси Купер, а также ряд видных политических деятелей: лорд Лотиан, лорд Лондондерри, адмирал Берри Домуэлл. «Англо-германское общество» принимало в свой состав также и «коллективных членов». Среди последних оказался банк Шредера.

Невиль Чемберлен официально не входил в общество. Но он мог считаться его членом, ибо являлся главным директором военной фирмы «Бирмингем смолл армс компани» и пайщиком фирмы «Эллиот метал компани», действовавшей в тесной связи с ИКИ. Сын достопочтенного Невиля, Фрэнсис Чемберлен, был пайщиком дочерней фирмы ИКИ — «Кинохверке».

На германской стороне было создано «Германо-английское общество», возглавляемое герцогом Карлом Эдуардом Саксен-Кобург-Готским. Герцог Карл Эдуард — отставной генерал пехоты — носил двойной титул: немецкого герцога Саксен-Кобург-Готского и английского герцога Олбани. Уже в тридцатых годах он объявил себя сторонником Гитлера, а после прихода [71] коричневой клики к власти сразу получил звание группенфюрера СА. Таким образом, в персоне герцога «гармонически» объединились английский аристократ (внук королевы Виктории!), прусский генерал и нацист. Что лучше можно было придумать для президента «Германо-английского общества»?

«Англо-германское общество» не было одиноко в Англии. Параллельно с ним действовали фашистская партия Освальда Мосли, англо-германское общество «Линк», «Христианский фронт», общество «Друзья Италии», группа «Имперская политика». Вся эта компания базировалась на политический салон леди Астор в пригороде Лондона Клайвдене. Отсюда и пошло название «клайвденская клика» — клика политиков и дельцов, выступавших за сговор с фашистской Германией.

В имении леди Астор на «уик-энд» (субботу и воскресенье) съезжались министры, депутаты, видные чиновники министерств, высшая знать. Здесь можно было встретить Чемберлена, Саймона, Галифакса и других видных политических деятелей. Большой помещичий дом на берегу Темзы был очень вместителен. Сюда хозяйка дома — американка по рождению — леди Астор приглашала друзей и единомышленников. Не за столом заседаний, не в зале палаты общин, а у уютного камина, во время конных прогулок — здесь обсуждались важнейшие вопросы и принимались важнейшие решения.

Отличительной чертой клайвденской клики было ханжество и лицемерие. Подобно тому как одна из богатейших женщин Англии, леди Астор, неизменно спускалась к утреннему чаю в заштопанных чулках, так и клайвденские политики изображали себя перед английской общественностью ревнителями демократии и защитниками национальных интересов. В действительности клайвденцы были за активный сговор с Гитлером. Развязать руки Гитлеру на Востоке, «канализировать» его агрессию, а в прочих областях мира в блоке с Германией обеспечить себе привилегированное положение — такова была «высшая премудрость» клайвденской клики.

В. И. Ленин еще в 1915 г., вскрывая сущность империализма, писал: «Международно-переплетенный капитал делает великолепные дела на вооружениях и войнах{127}. Эта ленинская характеристика полностью сохранила свою силу и в новой обстановке. «Международно-переплетенный капитал» искал прибылей вне зависимости от национальной принадлежности и был готов на любое предательство, лишь бы обеспечить свои собственные интересы. [72]

Но дело не ограничивалось общей заинтересованностью ряда немецких и английских монополий в гитлеровских вооружениях и войнах. В Англии, как и в соседней Франции, имелись значительные круги монополистической буржуазии, не получавшие никакой непосредственной выгоды от перевооружения Германии. Однако существовал один важнейший политический вопрос, в котором точка зрения правящих кругов фашистской Германии, с одной стороны, и «демократических» Англии, Франции, США — с другой, совпадала, вызывая сближение политических курсов этих стран. Это — вопрос об отношении к великому социалистическому государству на Востоке. Как те, так и другие были глубоко убеждены в необходимости скорейшего уничтожения Советского Союза. Сделать это «демократии» Европы и Америки хотели руками германского фашизма.

Именно этим и пользовался Гитлер при подготовке к новой войне.

Теперь мы можем снова обратиться к немецким военным делам.

В марте — мае 1935 г. была разработана и введена новая структура немецких вооруженных сил. Верховным главнокомандующим был объявлен фюрер и рейхсканцлер Гитлер; военным министром остался генерал фон Бломберг.

Им подчинялись три составные части вермахта: сухопутная армия (командующий генерал-полковник фон Фрич); флот (адмирал Эрих Редер); военно-воздушные силы — «люфтваффе» (генерал-полковник Геринг).

Особо важным было воссоздание генштаба сухопутных войск. Вместо четырех отделов и двух групп войскового ведомства в генштабе были образованы:

1 отдел: оперативный (разработка военных планов);
2 отдел: организационный (организация и структура войск);
3 отдел: иностранных войск (разведка);
4 отдел: боевой подготовки;
5 отдел: транспортный;
6 отдел: служба тыла;
7 отдел: военно-научный;
8 отдел: технический.{128} [73]

Генштаб сухопутных сил возглавил генерал Людвиг Бек.

1935 год был заполнен лихорадочной деятельностью. Ускоренно формировались 36 дивизий. 7 ноября 1935 г. правительство призвало первый контингент военнообязанных (как зловещее напоминание, это были юноши 1914 года рождения). Кадры рейхсвера шли нарасхват. Спешно заказывалась военная техника. После долгих споров было создано управление бронетанковыми войсками во главе с генералом Лутцом. К октябрю 1935 г. уже были сформированы первые танковые дивизии: одной из них командовал полковник Гейнц Гудериан, которого еще в 1933 г. приметил Гитлер. В генштабе также кипела работа: в 1935 г. создавался первый оперативный план вермахта, так называемая «операция Рот». Пеклись уставы, инструкции, разработки. Вновь открылась военная академия. К концу 1935 г. 27 дивизий были «готовы».

Эти первые годы оказались наиболее трудными для Гитлера — как внутри страны, так и вне ее. Забравшись на вершину государственной власти, гитлеровцы еще не были уверены в своем будущем. На международной арене они еще только определяли основные направления дипломатических диверсий. Выход из Лиги наций (1933 г.) и введение воинской повинности явились большими пробами, которые даже в буржуазных кругах Германии не считались окончательными.

В этих условиях Гитлер предпринял подлинное наступление на Англию с целью заручиться ее поддержкой в политике перевооружения. Предлогом он избрал вопрос о морских вооружениях.

Начало англо-германских переговоров относится еще к осени 1934 г., когда немецкое правительство намекнуло, что оно готово к переговорам, ежели ему предоставят гегемонию на Балтийском море против Советского Союза. В январе 1935 г. последовал визит в Берлин лорда Аллена Гартвуда — маститого деятеля лейбористской партии, специального посланца премьера Макдональда. Лорд Аллен был принят Гитлером, который изложил ему свою идею: установление соотношения между флотом Германии и Англии в размере 35 : 100. Историк немецкого флота адмирал Ассман считает переговоры Гартвуда — Гитлера исходным пунктом англо-германского сближения. «Лорд был известным представителем маленькой группы влиятельных английских деятелей, — пишет Ассман, — которые выступали за улучшение англо-германских отношений»{129}. Гитлер снова подтвердил свое предложение, когда Саймон посетил его [74] в берлинской рейхсканцелярии в марте 1935 г. Прошло некоторое время, и взаимные намерения сторон выступили более определенно.

4 июня 1935 г. для ведения переговоров о морском пакте в Лондон прибыл Риббентроп. Переговоры начались в здании адмиралтейства, в старинном кабинете. По одну сторону стола восседали Риббентроп, адмирал Шустер, капитаны Васнер и Киндерлен, посланник Верман, советник Кордт; по другую — заместитель морского министра Крэйчи, адмирал Литтл, капитан Дэнкуорт. Гости обратили внимание на небольшую стрелку, укрепленную на стене.

— О, это наш знаменитый флюгер, — разъяснили любезные хозяева. Дело в том, что в эпоху парусных судов адмиралтейство должно было всегда точно знать направление ветра. Например, оно знало, что при таком-то ветре французские эскадры не могут выйти из Бреста. Флюгер, укрепленный на крыше адмиралтейства, был соединен со стрелкой в зале, и английские адмиралы были всегда прекрасно информированы, куда дует ветер.

На этот раз они тоже хорошо знали, куда дует ветер. Когда Риббентроп изложил германские требования, адмиралы для виду промолчали. Через несколько дней они полностью приняли условия Гитлера. 18 июня 1935 г. соглашение было подписано. Германия получила право иметь военно-морской флот, равный по тоннажу 35% «совокупной морской мощи Британской империи», что значило увеличение германского флота более чем в 4 раза; отныне она могла строить подводные лодки. Но еще важнее был чисто политический итог: Англия вела переговоры с Германией в обход Франции и, более того, сама совершила нарушение Версальского договора. Итак, Германия теперь уже не одна проводила «дипломатию взлома» — политику нарушения международных обязательств. 26 июня министр авиации Лондондерри выступил в палате лордов с дифирамбами в честь соглашения. «Мы практический народ», — заявил он, обосновывая необходимость сговора с Гитлером{130}.

Американский посол в Берлине расценил англо-германский пакт как шаг в политике окружения Советского Союза{131}. Статс-секретарь Вейцзекер зафиксировал, что пакт был расценен как официальное санкционирование Англией создания вермахта и разрыва с Версалем. [75]

Получив столь благожелательную реакцию на декрет от 16 марта 1935 г., Гитлер мог приступить к следующему шагу — к ремилитаризации Рейнской области, в которой, согласно Версальскому договору, Германии не разрешалось иметь войсковые гарнизоны.

В буржуазной историографии этот эпизод изображается как одно из первых столкновений Гитлера с генералами вермахта: вермахт якобы был против ремилитаризации и просил Гитлера не предпринимать этой авантюры. В подтверждение приводятся соответствующие свидетельства Бломберга, Бека и др.

В действительности же ремилитаризация Рейнской области давно была разработана самим генштабом. 26 июня 1935 г. начальник штаба Бломберга генерал Рейхенау собрал очередное совещание так называемого «рабочего комитета» имперского совета обороны. С информацией выступил начальник отдела обороны страны подполковник Альфред Йодль. Йодль сообщил присутствующим, что в обстановке полнейшей секретности принимаются подготовительные меры к введению войск в Рейнскую область. Крайняя секретность, говорил Йодль, должна вынуждать к тому, чтобы все распоряжения отдавались не на бумаге, а устно{132}. Все эти соображения Йодля были вполне понятны собравшимся: только десять дней назад немецкое правительство торжественно заверило Францию, что в демилитаризованной зоне не ведется никаких военных приготовлений.

В столе Гитлера уже давно лежал план ремилитаризации Рейнской области. В феврале 1936 г. он обсудил свой план с генералом Фричем и получил его полное согласие.

Сейчас апологеты генштаба пытаются обелить своих подзащитных. Так, Герлиц драматически восклицает: «Только 6 марта 1936 г., за один день до операции, начальник немецкого генштаба был поставлен в известность о том, что на следующий день планируется занятие Рейнской области»{133}. В действительности приказ о занятии демилитаризованной зоны был подписан 2 марта и разослан Бломбергом главнокомандующим трех родов войск. Он предписывал «неожиданно и одновременно перевести части армии и ВВС в гарнизоны демилитаризованной зоны»{134}.

Приготовления вскоре были закончены. Правда, Фрич и Бек побаивались контрмер французов. Не было уверенности и у [76] Бломберга. Но Гитлер их не слушал. Он оказался прав: никто на Западе не пошевелил и пальцем, чтобы прекратить нарушение Германией своих международных обязательств. 7 марта немецкие войска вступили в Рейнскую область и вышли к франко-германской границе. Франция, правда, намеревалась провести мобилизацию 12 дивизий, но сразу запросила Лондон, будет ли он действовать. Отрицательный ответ не заставил себя ждать. Даже в палате общин ряд деятелей выступили в поддержку действий Гитлера.

Лондон и не подумал протестовать. Представитель имперского генштаба, впоследствии беседуя с немецким военным атташе в Лондоне бароном Швеппенбургом, признался: «Вы получили бы все это путем переговоров, ведь дело почти дошло до этого»{135}. Иными словами, Англия одобряла этот шаг, только была обижена на Гитлера за то, что он взял Рейнскую область сам, не дав западным державам возможности преподнести ему этот подарок в ходе дипломатического торга.

Со стороны Соединенных Штатов Америки Гитлеру также было дано понять, что его шаг не вызовет каких-либо серьезных последствий. В мае 1936 г. в Берлин прибыл специальный посол США Уильям Буллит — опытный разведчик, выполнявший ответственнейшие поручения американской дипломатии. Буллит встретился с министром иностранных дел фон Нейратом и обсудил с ним планы возможного сотрудничества. Нейрат высказал «сожаление о том, что между Германией и Америкой не установлен тесный контакт», и подчеркнул, что «враждебность по отношению к СССР абсолютно неустранима, она не окончится».

Итак, в марте 1936 г. западные державы не сделали ничего, чтобы остановить Гитлера. Его провокация имела полный успех. Если учесть, что в это время Италия уже вела разбойничью войну в Абиссинии, то не оставалось никакого сомнения в смысле действий Гитлера. Это была широко задуманная демонстрация, проба сил, которая не в последнюю очередь должна была показать, что Гитлер пользуется молчаливой поддержкой Запада.

Как делаются войны? Этот вопрос всегда интересует и будет интересовать мир до тех пор пока социальные причины войн не будут навсегда устранены. Поскольку на земном шаре еще [77] существует система, построенная на эксплуатации человека человеком и на волчьем законе наживы, необходимо исследовать чудовищную лабораторию империалистического милитаризма, в которой рождаются военные конфликты. Не случайно Ленин призывал к разоблачению той тайны, в которой рождается война.

Большой заговор против мира, осуществленный руководителями гитлеровской Германии, не родился сразу. В нем были свои этапы, повороты, изменения. Но он не являлся какой-то мистической идеей психопата и маньяка Гитлера. Нет, это был тщательно разработанный и детальный план, над которым вместе и раздельно трудились представители различных групп правящей верхушки Германии. Нюрнбергский трибунал вскрыл и разоблачил эту страшную процедуру. Пользуясь его документами, мы сможем восстановить систему военного планирования Германии.

Мы уже имели возможность убедиться, что на протяжении 1920–1933 гг. в соответствии с замыслами крупнейших немецких монополий в двух основных очагах — в недрах генералитета и в кругах нацистской партии — разрабатывались предварительные варианты новой мировой войны. Мы видели, как план Гофмана — Рехберга стал сливаться с военно-политическим планом Гитлера — Розенберга и тем самым создал основу для сближения между Гитлером и рейхсвером.

Первое документальное свидетельство военных планов Гитлера — его речь перед генералами 3 февраля 1933 г. Напомним, что решающим местом в этой речи были слова: «Как обращаться с политической властью после ее завоевания? Еще сказать нельзя. Возможно, завоевание нового экспортного пространства; возможно, — это куда лучше — завоевание нового жизненного пространства на Востоке и его безжалостная германизация».

Второе заявление последовало 28 февраля 1934 г. на совещании высших офицеров рейхсвера и отрядов СА в помещении генштаба. По словам присутствовавшего там будущего фельдмаршала Максимилиана фон Вейхса, Гитлер в большой речи вновь подтвердил свое намерение вести войну в ближайшем будущем{136}.

Некоторые западногерманские историки — Герлиц, Краусник и другие — склонны полагать, что эти заявления не были приняты генералами всерьез. Едва ли так! Например, генерал [78] Либман{137} свидетельствует, что после окончания речи фюрера в феврале 1933 г. кто-то из генералов бросил в беседе фразу из Шиллера: «Всегда реченья были дел смелее...»

Для генштаба важнее были дела. И они последовали 30 сентября 1934 г., т. е. три месяца спустя после триумфа рейхсвера над Ремом и через семь месяцев после встречи промышленников с Гитлером. Президент Рейхсбанка и министр экономики Яльмар Шахт представил на имя Гитлера специальный меморандум под заголовком «Доклад о ходе работ по экономической мобилизации». Шахт писал Гитлеру: «Имперское министерство экономики при основании имперского совета обороны и его постоянных комитетов получило задачу экономически подготовить ведение войны»{138}. Пером Шахта здесь подтвердилось, что с момента создания «имперского совета обороны» экономическое руководство Германии «получило задачу подготовить ведение войны».

Давая показания в Нюрнберге, Геринг пытался утверждать, что этот совет практически не существовал и был создан только на бумаге. Но профессиональный лжец явно запнулся, когда ему предъявили протокол заседания, на котором он сам председательствовал и держал трехчасовую речь в присутствии министров, статс-секретарей, командующих сухопутными и морскими силами, начальников штабов трех родов войск, рейхслейтера Бормана, Гейдриха и других высших чинов. В этом протоколе прямо приводились слова Геринга: «Задача имперского совета обороны состоит в координации всех сил нации в целях ускоренного создания германского вооружения».

Под верховной опекой совета проводились мероприятия в первую очередь экономические. Так, в 1936 г. Гитлер в секретном документе «О четырехлетнем плане» потребовал создания основ военной экономики. В одном из секретных меморандумов он писал: «Как всегда, Германия будет рассматриваться как оплот западного мира против большевистских атак... Наше политическое положение вытекает из следующего. В Европе есть только два государства, которые можно рассматривать как устойчивые против большевизма: Германия и Италия. Другие страны либо разложены их демократическими порядками, заражены марксизмом и поэтому обречены на скорый крах, либо управляются авторитарными режимами... Все эти страны не [79] способны когда-либо вести войну против Советской России с перспективой на успех».

Таким образом, в 1936 г., как и в 1933-м, нацистское руководство рассматривало все военное планирование через призму своей основной цели — нападения на Советский Союз. В соответствии с этим Гитлер в меморандуме требовал:

Пункт «б» директивы точнее определяет главный замысел Бломберга и Гитлера: быть готовым использовать выгодную политическую ситуацию. Поэтому директива от 24 июня 1937 г. подробно оценивала все возможные военные варианты:

1. «Операция Рот» — «война на два фронта с центром тяжести на Западе».

2. «Операция Грюн» — «война на два фронта с центром тяжести на Востоке».

3. «Особая операция Отто» — «вооруженная интервенция против Австрии».

4. «Особая операция Рихард» — «военные операции в Красной Испании».

5. «Особая операция Рот-грюн с дополнением» — «Англия, Польша и Литва участвуют в войне против нас». [80]

Бломберг обстоятельно прикидывал вариант с нападением на Чехословакию.

«Война на Востоке, — говорилось в директиве, — может начаться путем неожиданных немецких операций против Чехословакии. Предварительно для этого должны быть созданы политические и международно-правовые предпосылки. Следует ожидать, что Польша и Литва будут нейтральны или по крайней мере будут выжидать; Австрия, Италия и Югославия будут сохранять благожелательный нейтралитет. Венгрия, наверно, рано или поздно присоединится к действиям Германии против Чехословакии. Франция и Россия, вероятно, начнут военные действия против Германии; Россия — в первую очередь флотом и авиацией. Руководство немецкой политики будет всеми средствами добиваться нейтралитета Англии, что должно рассматриваться как необходимая предпосылка для «операции Отто» (равно как необходим нейтралитет других стран, способных к военным действиям против Германии)».

Вот теперь генштаб заговорил в полный голос! Он уже считает фашистскую Венгрию на своей стороне. Польшу, Литву предполагается на первых порах «нейтрализовать». В поведении Австрии, Италии, Югославии Бломберг почти уверен. Остается Франция. Ну и, конечно, «все средства» на покупку нейтралитета Англии.

В военно-исторической и мемуарной литературе Запада сложилась тенденция изображать дело так, будто Гитлер «сам» разрабатывал все агрессивные планы, а генералы были вынуждены их исполнять. Директива от 24 июня 1937 г. является одним из выразительных опровержений этой легенды. Этот документ помогает глубже понять смысл событий, которые разыгрались 5 ноября 1937 г. в кабинете Гитлера в имперской канцелярии.

Сюда в 16 часов 30 минут вошли и расположились за длинным столом шесть человек: военный министр Бломберг, главнокомандующий сухопутными силами генерал-полковник фон Фрич, главнокомандующий флотом гросс-адмирал Редер, главнокомандующий ВВС генерал-полковник Геринг, министр иностранных дел барон фон Нейрат, военный адъютант фюрера полковник Хоссбах. Седьмым был Гитлер. Совещание продолжалось до 20 часов 20 минут. Главным оратором был Гитлер, секретарем — Хоссбах, почему и протокол совещания вошел в историю под названием «протокол Хоссбаха»{141}.

В истории войн и мира есть разные документы. Одни из них неприятно читать, другие даже не хочется брать в руки. Но «протокол Хоссбаха» необходимо исследовать, как исследуют зараженную ткань, когда хотят понять болезнь всего организма. [81]

Гитлер говорил более трех часов. С самого начала он сделал торжественное заявление:

Разумеется, «присутствующие господа» поняли всю серьезность момента. Гитлер начал «завещание» с излюбленной темы: проблемы жизненного пространства. Он повторил знакомый тезис о том, что плотность населения в Германии наивысшая{142}. Вывод о том, что «будущее Германии зависит исключительно от решения проблемы недостатка пространства», был знаком собравшимся. Геринга и даже Фрича в этом не надо было убеждать.

Где же искать это пространство? Может быть, в колониях? Но «если на первый план ставить вопросы нашего продовольственного обеспечения, то необходимое пространство можно искать только в Европе». Также и сырье удобнее искать «в непосредственной близости к рейху». И дальше следует знаменитое гитлеровское требование (Хоссбах записал его отдельной строчкой):

Это — один из жалких парадоксов, рожденных нацизмом (вроде «политика — искусство сделать невозможное возможным»). Такие парадоксы будут стоить немецкому народу потоков крови и слез. Но пока Гитлер вещает. Он стоит в том же кабинете, который через восемь лет будет содрогаться от разрывов снарядов. Он стоит недалеко от сада, в котором восемь лет спустя шофер Кемпка торопливо выльет бидон бензина на его труп. Но 5 ноября 1937 г. Гитлер говорит, говорит вволю.

Где искать «наибольшего выигрыша»? «Англия, — рассуждает фюрер сам с собой, — не может отдать его из своих колоний. На получение Восточной Африки рассчитывать не следует. [82]

В лучшем случае Англия сможет пойти нам навстречу выразив желание удовлетворить наши колониальные притязания за счет тех колоний, которые не находятся в английском владении, например Анголы. В таком же направлении может пойти нам навстречу и Франция».

Нельзя отрицать: с точки зрения империалиста, Гитлер довольно точно анализирует позицию других империалистов. Во всяком случае, добавил Гитлер, «серьезная дискуссия о возвращении нам колоний может начаться в тот момент, когда Англия очутится в бедственном положении, а немецкая империя будет мощна и вооружена».

На этом обзор кончается, и следуют зловещие слова — «Для решения германского вопроса возможен только путь насилия, хотя он никогда не бывает лишен риска». Гитлер не [83] боится риска. Ему остается ответить лишь на вопросы «когда» и «как». Сначала он разбирает фактор времени. В качестве решающего исторического рубежа Гитлер называет период 1943–1945 гг. После этого, по его мнению, ситуация изменится не в пользу нацистской Германии, а именно: ее вооружение устареет, резервы начнут истощаться и вообще наступит «момент ослабления режима». Итак, воевать надо ни в коем случае не позже 1943–1945 гг., а по возможности раньше.

Далее Гитлер затронул такой вариант: если «социальные столкновения» ослабят Францию, то «наступит момент действий против Чехии». Другой вариант: если Франция будет связана войной с третьей страной, скажем с Италией. В этом случае «наша первая цель — одновременно захватить Чехию и Австрию. Тогда Польша будет нейтрализована».

Кроме того, «с большой вероятностью Англия, а возможно, и Франция уже втихую списали Чехию со счетов и примирились с тем, что в один прекрасный день Германия разделается с этим вопросом. Трудности имперского характера и перспектива быть вовлеченной в длительную европейскую войну будут определять неучастие Англии в войне против Германии. А позиция Англии, несомненно, окажет влияние на Францию». Италия не будет возражать против захвата Чехословакии. Ее позиция в австрийском вопросе еще не ясна. Возможны действия только со стороны Советского Союза: «Действия России надо предупредить быстротой наших операций».

Таково содержание речи Гитлера перед своими генералами. С этого момента план генштаба и план Гитлера слились в одно целое. Последовавшая дискуссия лишь уточнила некоторые моменты. Фрич попросил фюрера добитьея того, чтобы Англия и Франция «не стали нашими противниками». Бломберг указал на необходимость серьезной подготовки к войне против Чехословакии, учитывая ее укрепления. После этого снова поднялся Фрич и заявил, что еще зимой 1937 г. он дал указание разработать план вторжения в Чехословакию и, если дело срочное, он готов отказаться от своего очередного отпуска. Фюреру пришлось успокоить воинственного генерала, объяснив ему, что дела не «настолько спешны»{143}. Нейрат заметил, что он не видит признаков итало-англо-французского конфликта. Гитлер возразил, что это может случиться в 1938 г. Бломбергу и Фричу он [84] вновь заявил, что «убежден» в нейтралитете Англии. Затем генералы стали обсуждать «технические вопросы», не нашедшие отражения в записке Хоссбаха.

Такие беседы велись 5 ноября 1937 г. в кабинете фюрера. Этот день можно считать днем рождения первого конкретного плана в большом военном заговоре нацистской Германии. Если в плане Бломберга еще взвешивались различные возможности («Рот», «Грюн», «Отто»), то теперь направление удара было определено. Впрочем, командование вермахта, не дожидаясь приказа, уже с 1935 г. готовило конкретный план нападения на Чехословакию{144}.

Не прошло и двух недель после беседы Гитлера с генералами, как перед фюрером в кабинете его баварской резиденции в Оберзальцберге оказался собственной персоной лорд Галифакс, личный уполномоченный премьер-министра Великобритании Невиля Чемберлена.

Галифакс произнес перед Гитлером длинную речь. Мы теперь знаем ее содержание, ибо копия записи, сделанная переводчиком Шмидтом, оказалась среди трофейных архивов{145}. Она, кстати, существенно отличается от того пересказа, который Шмидт поместил в своих мемуарах.

Прежде всего Галифакс от имени английского правительства признал, что «фюрер достиг многого не только в самой Германии, но что в результате уничтожения коммунизма в своей стране он преградил путь последнему в Западную Европу и поэтому Германия по праву может считаться бастионом Запада против большевизма». Это заявление стало фоном всего разговора и нашло самый живой отклик у фюрера. «Единственной катастрофой, — заметил он, — является большевизм. Все остальное поддается урегулированию».

Таково же было мнение Галифакса. Он также дал понять своему собеседнику, что английское правительство готово на большие авансы. «В Англии придерживаются мнения, — заявил он, — что имеющиеся в настоящее время недоразумения могут быть полностью устранены». Это значило, что Англия готова начать колониальный торг. Как дипломатично выразился английский лорд, «английское правительство не придерживается решения ни при каких условиях не обсуждать с Германией колониального вопроса». Что касается Европы, то Галифакс также выразил готовность договориться. Он заявил: [85] «Все остальные вопросы можно характеризовать в том смысле, что они касаются изменений европейского порядка, которые, вероятно, рано или поздно произойдут. К этим вопросам относятся Данциг, Австрия и Чехословакия».

Смысл этих двух идей был достаточно ясен. Галифакс предлагал сделку: он уже продал Гитлеру Австрию, Чехословакию, Данциг и обещал колониальные подарки. Во имя чего? Галифакс рисовал перед Гитлером перспективу военно-экономического союза четырех держав (Германия, Италия, Франция, Англия). Гитлер резервировал свою позицию и еще раз подчеркнул, что этот союз должен быть антисоветским. Но это соответствовало и английским планам.

Следует заметить, что Гитлер никогда не забывал о военно-политических рекомендациях Рехберга — Гофмана. Сейчас стало известно, что Гитлер еще до прихода к власти (в 1931 г.) собирался предложить Англии такой план: включить в состав рейхсвера четверть миллиона штурмовиков и 50 тыс. членов «Стального шлема» и превратить рейхсвер в массовую армию. Англия, Италия, Франция должны были дать на это свое согласие, а затем заключить союз с Германией. В оплату за это Гитлер брался «быстро расправиться с большевистской чумой»{146}.

Тогда этот план не встретил особого энтузиазма в Лондоне, и это можно было понять, ибо Гитлер еще не стал рейхсканцлером. Теперь, в ноябре 1937 г., Галифаксу был представлен новый вариант старого плана и он был готов дать свое согласие...

Ноябрь 1937 г. принес Гитлеру еще один важный политический успех. 23 ноября в Сан-Франциско его эмиссары Киллингер и Типпельскирх встречаются с лидерами американского делового мира. Среди последних были глава мирового химического концерна «Дюпон» мистер Ламмот Дюпон, президент «Дженерал моторс» Альфред П. Слоун, сенатор Ванденберг. Американская сторона явно показала свое желание поддержать линию фюрера. «Пусть сближение с Германией непопулярно, — заявил Дюпон, — но оно неизбежно....» Он обещал информировать о встрече руководящих деятелей США.

Наконец, последний штрих: в том же роковом ноябре 1937 г. в Париже состоялась секретная встреча Франца фон Папена, вице-канцлера в первом кабинете Гитлера, с французским премьером Шотаном и министром Боннэ. Речь шла о том же: о «свободе рук» для гитлеровской Германии. [86]

Период «промежуточного планирования» и «нащупывания» подходил к концу. В 1938-й год руководство нацистской Германии вступало с твердым намерением в ближайшее время развязать войну.

Для этого оно уже располагало значительными вооруженными силами. Еще в начале 1935 г. вермахт имел всего 12 дивизий. Теперь же он быстро наращивал свои силы. Вот официальные данные{147}:

	1935/36 г.	1936/37 г.	1937/38 г.
Пехотные дивизии	24	36	32
Танковые дивизии	3	3	3
Горнострелковые бригады	1	1	1
Кавалерийские дивизии	2	-	-
Кавалерийские бригады	1	1	1
Дивизии ландвера	-	21	21
Резервные дивизии	-	4	8
Мотопехотные дивизии	-	-	4
Мотобригады	-	-	1
Всего соединений	31	66	71

За три года рост в 2 раза! При этом первостепенное внимание уделялось моторизованным войскам. Как ненужные в будущей войне моторов были расформированы кавалерийские дивизии. Зато появились мотодивизии. К этому времени число обученных солдат уже превысило 1 млн. человек; армия военного времени должна была составить примерно 3,3 млн. человек (без авиации и флота).

За этим стояли военные приготовления немецких монополий. Идеи Гитлера, изложенные им в «меморандуме о четырехлетнем плане», нашли полное одобрение Крупна, Тиссена и других руководителей Рура. Как докладывал в мае 1939 г. руководитель военно-экономического управления генерал Томас, «из немногих заводов, разрешенных Версальским договором, выросла самая мощная из существующих сейчас в мире военная промышленность... На сегодняшний день Германия [87] занимает второе место в мире по производству стали после Америки...

Выпуск винтовок, пулеметов и артиллерийского вооружения превышает в настоящее время производство любой другой страны»{148}. Томас был прав: ни одна страна мира в те годы не вооружалась так энергично. Цифры красноречивее слов. Приведем их{149}:

Годы	Военные расходы Германии (в млрд марок)	в %к бюджету
1934/35	1,9	18
1935/36	4,0	31
1936/37	5,8	37
1937/38	8,2	41
1938 '39	18,4	58

Соответственно росли добыча и производство важнейших стратегических материалов: руды (с 1936 по 1939 г.) — примерно в 2 раза, алюминия — в 2 раза, синтетического каучука — в 22 раза, авиационного бензина — в 7 раз, искусственного волокна — в 5 раз, магния — в 4 раза{150}. Недаром тот же генерал Томас хвастал: «История знает только несколько примеров, когда страна даже в мирное время направляет все свои экономические ресурсы на удовлетворение нужд войны так целеустремленно и систематически».

Что стояло за этими цифрами, за этими приготовлениями?

У Гитлера и его пропагандистов был заранее готов ответ на такой вопрос, который был в 1936–1938 гг. у всех на устах. Германия, ответствовали коричневые ораторы и писаки, нуждается в «жизненном пространстве». Или, говоря словами нацистского писателя Ганса Гримма, немецкий народ — это «народ без пространства». Весь мир, провозглашали в Берлине, делится на «страны с владениями» и «страны без владений». Германия не имеет владений. Ей тесно. Народу негде жить, у страны не хватает ресурсов...

Этой демагогии могли поверить только те, кто хотел в нее верить. В действительности приготовления к немецкой экспансии отражали куда более серьезные и глубокие явления в капиталистическом [88] мире конца тридцатых годов. К этому времени Германия и ее монополии лоб в лоб сошлись на мировых рынках со своими империалистическими конкурентами. Например, как складывался баланс соотношения ее сил с Англией? К 1938 г. Германия перегнала Англию по выплавке стали и чугуна, по производству электроэнергии. И как было избежать столкновения, если структура экспорта Германии была такой же, как и Англии, да и Франции! Готовые изделия в 1937 г. составляли 82% немецкого экспорта.

Германия устремилась на Балканы, на юго-восток Европы. Ее доля в импорте балканских стран быстро росла. Если в 1929 г. максимальное участие германских товаров в импорте балканских стран (в Болгарии) составляло 30%, то к 1937 г. таковой была минимальная доля (в Румынии). А в таких странах, как Турция, Болгария, Греция, германские товары составляли от 39 до 59% всего ввоза. Немецкие монополии активно вытесняли английских и французских конкурентов с этих рынков. Германия, еще недавно поверженная к стопам Антанты, отвоевывала у своих военных победителей один рынок за другим. По экспорту химических товаров она вышла на первое место в мире, оставив позади США. Германия вывозила 70% всего мирового экспорта калия, 63,8% красок, около 30% электротехнических изделий. Необходимо иметь в виду, что этот рост совершался в эпоху обшего кризиса капитализма. Рынки сбыта и сферы приложения капиталов неуклонно сужались. Это могло означать лишь усиление конкурентной борьбы. И если в течение 1929–1938 гг. Германии удалось увеличить свою долю в мировой торговле с 9 до 10%, то этот 1% красноречиво свидетельствовал, как тесно становилось на мировом капиталистическом рынке в те годы.

Германия активизировалась не только на Балканах. Увеличивался ее экспорт в Бразилию, Аргентину, Уругвай. Германия стала ощутимо сталкиваться в Латинской Америке с интересами Англии и США. Например, в 1936 г. в бразильском импорте она обогнала не только Англию, но и США, считавшихся бесспорным хозяином бразильского рынка. Скрипели и преграды, охранявшие английские колониальные владения. В Лондоне с явной тревогой отмечали, что торговля Германии с английскими колониями в Восточной Африке превысила торговлю этих колоний с Англией.

Короче говоря, не немецкому народу, а немецким монополиям «не хватало пространства». В период тридцатых годов конкурентное столкновение Германии с ее основными капиталистическими соперниками достигало все большей остроты, [89] неумолимо толкая хозяев немецкой экономики к войне. Внутренние законы капиталистического мира снова и снова порождали войну, и наиболее агрессивные империалистические группировки уже готовили планы этой войны, которая по своим масштабам должна была далеко превзойти первую мировую войну. И не какие-либо специфические свойства германских генералов, а расчеты германских монополистов диктовали характер планов новой войны. Можно согласиться со словами американского обвинителя в Нюрнберге Тэлфорда Тейлора, который в книге «Меч и свастика» замечал: «Если не по форме, то по существу такие люди, как директора «ИГ Фарбен-индустри» и «Крупна», Флик, Раше из «Дрезднер банк», Плейгер из концерна Геринга, так же неотъемлемо принадлежали вермахту, как и генералы Рундштедт, Мильх и другие»{151}.

Антисоветская направленность германских военных планов исходила из тех же источников — из планов Арнольда Рех-берга, требований Карла Дуисберга, боязни немецких монополий перед лицом всепобеждающих идей социализма. Тот факт, что Германия сталкивалась со своими капиталистическими конкурентами на мировом рынке, только дополнительно подстегивал тех германских буржуа, которые еще с 1918 г. зарились на огромные богатства украинских полей, бакинских нефтепромыслов, московских заводов. Резкий поворот гитлеровской внешней политики от нормальных дипломатических и торговых отношений с СССР к открытой враждебности и откровенным провокациям был осуществлен по воле тех немецких финансистов и промышленников, которые исповедовали идею «крестового похода» против Советского Союза и надеялись на реставрацию капиталистических порядков в нем. Эти скрытые пружины двигали гитлеровскую внешнюю и военную политику.

Разумеется, после краха «третьего рейха» лидеры «генштаба монополий» на все лады открещивались от Гитлера, уверяя, что они были «против». Своеобразным чемпионом в соревновании нацистских промышленников был Яльмар Шахт, который в Нюрнберге объявил, что ни он, ни его коллеги вовсе не принимали участия в вооружении Германии. Эта ложь показалась чрезмерной даже цинику Герингу, который сказал о Шахте своему защитнику:

— Он врет! Он врет! Я сам присутствовал при том, как Гитлер сказал, что ему нужно больше денег для вооружения. [90]

На это Шахт ответил: «Да, нам нужна сильная армия, военный флот и авиация». Риббентроп подтвердил:

Гитлер получил команду готовить войну. И те, кто дали эту команду, сразу получили немалые прибыли. Много лет спустя в Нюрнберге на процессе директоров «ИГ Фарбениндустри» состоялся такой диалог{153}:

«Больше чем правду» составлял тот факт, что не только «ИГ Фарбениндустри», но и «Крупп», «Тиссен», «Сименс», а с ними десятки других монополий колоссально наживались на подготовке к войне и собирались еще больше нажиться на самой войне.

Генштаб немецких монополий вел серьезную подготовительную работу, отдавая соответствующие приказания генштабу военному. Уже после войны стало известно, что в практику немецкого военного руководства примерно с 1936 г. вошло проведение так называемых военно-экономических учений. В них участвовали не солдаты, а генералы и директора промышленных фирм. Опробовались там же планы развертывания войск и планы перевода концернов на массовое военное производство.

Один из оставшихся в живых участников этих учений, отставной майор Бернгард Ватцдорф, рассказал двум немецким журналистам И. Хельвигу и В. Вейсу об учении, состоявшемся в Дрездене в 1936 г. С военной стороны на нем присутствовали высшие чины генштаба, а с промышленной — Бош, Феглер, Шпрингорум, Сименс, Тиссен, Крупп, Борзиг и др. Иными словами, встречались два генштаба. Что же они обсуждали? Ватцдорф свидетельствовал:

— Обсуждалось взаимодействие вермахта и экономики во время войны. В первую очередь проверялся вопрос, насколько [91] экономические приготовления соответствуют требованиям будущей наступательной войны{154}.

В период 1935–1938 гг., когда вооруженные силы Германии возросли в 2 раза, стало ясно, какой «неоценимый вклад» внес нацизм в дело подготовки будущей войны. Только при помощи фашистской диктатуры и фашистской демагогии удалось совершить переход от «малой армии» Секта к «массовой армии» Браухича — Гитлера.

В 1933–1935 гг. любому генералу в генштабе было ясно, что с двенадцатью дивизиями невозможно начать вторую мировую войну. Здесь-то и сыграл свою роль нацизм. Оперируя кнутом террора и пряником социальной демагогии, он создал базу для массовой армии вермахта. Одним из любимых изречений нацистов было: «Люди должны стать тем, чем мы им прикажем быть». Под этим тезисом с радостью подписался бы любой генерал: германскому генштабу был нужен покорный, нерассуждающий солдат.

Такого солдата воспитывала нацистская партия. Она готовила его в штурмовых отрядах, в «гитлеровской молодежи», в рядах «национал-социалистского автокорпуса»{155}. Из немецкого рабочего дубинкой и плеткой выбивали его классовое самосознание, лишали его политических и профессиональных организаций. Угар шовинизма и антисемитизма, ставших официальной идеологией «третьего рейха», отравлял души немецких трудящихся. Их приучали к идее так называемого народного сообщества, в котором будто бы навсегда уничтожены классовые антагонизмы. Отсюда вела прямая дорожка к подготовке массовой армии. «Нацистская партия, — говорил Гитлер в 1935 г., — отдает армии народ, и народ отдает армии солдат»{156}. В соответствии с этой формулой руководство вермахта в течение 1934–1938 гг. стало получать все более крупные партии солдат, моральная и политическая обработка которых производилась нацизмом с применением самого широкого диапазона средств. Только в этих условиях военное командование получило возможность готовиться к осуществлению своих далеко идущих новых планов.

1938 год ознаменовался появлением в рядах высшего командования ряда новых людей, и это было вполне естественно. Новые планы — новые генералы. [82]

В состав генералитета вошел, в частности, Герман Геринг — человек, занимавший в третьей империи наибольшее число постов и навесивший на свою грудь наибольшее число орденов.

Очень характерно, что западногерманские историки немецкого генералитета стыдливо обходят эту «импозантную фигуру». Для них Геринг — это второе издание Гитлера, на которого можно сваливать вину, поскольку карьера и жизнь Геринга закончились; Геринг сегодня для них очередной «мальчик для битья». Но как по команде все они забывают, что в фигуре Германа Геринга наиболее ощутимо слились качества немецкого нациста и немецкого генерала.

Как попал Герман Геринг на пост главнокомандующего военно-воздушными силами Германской империи? Геринг — выходец из семьи немецкого прусского дипломата, и поэтому он начал свою карьеру в привилегированном кадетском училище в Лихтерфельде. Таким образом, начало карьеры — вполне типичное для представителя немецкой военной касты. Война 1914 г. застает его на фронте, где он переходит из пехоты в авиацию. После 1918 г. его карьера также идет по традиционной линии. Геринг вступает в один из офицерских «добровольческих корпусов», подавлявших революционные выступления рабочего класса. После этого он эмигрирует на несколько лет в Швецию.

1922 год. Геринг в Мюнхене, где сразу примыкает к Гитлеру. Его амплуа — создание (вместе с Ремом) штурмовых отрядов. Но вскоре он получает другое важное задание — быть связным с крупными промышленными магнатами. Он становится «салонным нацистом», чему помогает его брак с богатой шведкой. Его вилла в Берлине сделалась местом встреч Гитлера с рейхсверовскими генералами, банкирами, промышленниками. В 1933 г. Геринг получает пост министра-президента Пруссии и (сразу!) звание полного генерала. Это был личный подарок Гинденбурга.

Деяния Геринга на этом посту приобрели поистине геростратову славу. Он — организатор поджога рейхстага, руководитель кровавых расправ с немецкими коммунистами и социал-демократами. «Мое дело, — хвалился он однажды, — не наводить справедливость, а искоренять и уничтожать. Я — солдат». Это было сказано в марте 1933 г.

«Солдатская» репутация Геринга привела его в огромное здание на Лейпцигерштрассе, где он именовался сперва «имперским комиссаром по воздухоплаванию», а затем министром авиации и главнокомандующим ВВС. Параллельно он председательствовал [93] в имперском совете обороны и являлся генеральным уполномоченным по военной четырехлетке.

В годы нацизма генерал Геринг стал одним из богатейших людей Германии. На это поприще он вступил в 1937 г., когда один из рурских дельцов, фабрикант Пауль Плейгер, подал Герингу идею заняться монопольной фабрикацией «почетных кортиков» для СА и CС. Тот же Плейгер подсказал Герингу, что хорошо бы для этого использовать «беспризорные» руды в Зальцгиттере. Зальцгиттерские руды давно привлекали внимание немецких промышленников, но бедное содержание металла в них требовало непомерно больших вложений. Геринг мог это обеспечить — из государственной кассы!

Геринг быстро округлял свои владения. В 1938 г. его компания «Рейхсверке Герман Геринг АГ» добывала 400 тыс. т руды. Затем он прибрал к рукам «Среднегерманские буроугольные копи». Скоро к нему перешла треть угольных копей из владений Стального треста. Геринг постепенно становился мощным монополистом: к концу войны его концерн объединял 177 заводов, 69 горнопромышленных и металлургических предприятий, 156 торговых компаний, 46 транспортных предприятий, 15 строительных фирм{157}. Так в лице «толстого Германа» совместились три стороны гитлеровского режима: нацистский главарь, генерал, монополист.

В связи с реорганизацией вермахта в нем все более видное место стали занимать генералы, связанные не столько с прусским юнкерством, сколько с промышленными фирмами. Так, одним из ближайших помощников Геринга стал генерал (впоследствии фельдмаршал) Эрхард Мильх. Генерал Милъх в 1933 г. занимал следующие посты: директор фирм «Дейче люфтганза АГ», «Аэро-Ллойд АГ», «Дейче ферзуханштальт фюр люфтфарт», «Юнкере люфтферкер АГ», член наблюдательного совета страховой компании «Дейче люфтферзихерунг», член наблюдательного совета фирм «Дейче феркер-флюгшуле», «Ганза люфтбилъд АГ», «Миттельдейче люфтферкер АГ» и «Зюдвестдейче люфтферкер АГ»{158}.

Таким образом, Милъх занимал ведущие посты во всех авиастроительных и авиатранспортных компаниях тогдашней Германии. В той же компании «Аэро-Ллойд» служил отставной генерал Леттов-Форбек{159}. В наблюдательном совете заводов «Дейче ваффен унд муниционс фабрикен» находился видный [94] представитель армии генерал фон Винтерфельдт{160}. В наблюдательном совете крупнейшей химической и металлургической монополии «Метальгезелыпафт АГ» заседал д-р Феликс Варлимонт — брат генерала Вальтера Варлимонта из генерального штаба сухопутной армии. Начальник генерального штаба сухопутных сил Людвиг Бек и генерал Рейхенау были выходцами из семей промышленников. Начальник разведки и контрразведки адмирал Вильгельм Канарис вышел из семьи рурского фабриканта. Командующий I военным округом, впоследствии ставший главнокомандующим сухопутными силами, генерал Вальтер фон Браухич был весьма тесно связан с деловыми кругами через своего двоюродного брата, директора крупнейшей торговой фирмы «Карштадт АГ»{161}.

Не менее характерен пример генеральской семьи Штюльпнагелей — аристократической семьи, которая издавна поставляла армии офицеров и генералов. В частности, в вермахте служило пять генералов Штюльпнагелей: три генерала пехоты (Иоахим, Эдвин и Карл Генрих), один генерал авиации (Отто) и один генерал-майор (Зигфрид). Старшим из них был Иоахим фон Штюльпнагель — бывший начальник оперативного отдела у Тренера, начальник управления кадров рейхсвера. Еще во время службы в рейхсвере он приобрел солидные позиции в деловом мире, став акционером крупной целлюлозной фирмы «Вальдхоф» и женившись на владелице газеты деловых кругов «Берлинер берзенцейтунг». В 1930 г. он ушел в отставку и из генерала рейхсвера превратился в генерала гешефта. Вот список его постов{162}: управляющий делами газеты «Берлинер берзенцейтунг», издательства «Ди вермахт»; член наблюдательного совета промышленных компаний «Оренштейн унд Коппель», «Хейн, Леман унд компани», «Хилъгерс АГ», «Мессингверке Унна», «Норддейче эйзенверке», «Питтлер веркцейгемашинен-фабрик», «Трибваген унд вагонфабрик Висмар»; член наблюдательного совета страховой фирмы «Трейхандферейнигунг Берлин»; член правления угольной компании «Георг фон Гише»{163}. [95]

Итак, Иоахим командовал фирмами; четыре других Штюльпнагеля (его родные и двоюродные братья) оставались в вермахте{164}. В 1939 г. и сам Иоахим вернулся в строй. Так традиционный образ генерала-помещика все чаще заменялся фигурой генерала-промышленника.

1938 год был годом больших перестановок в вермахте. Был уволен в отставку военный министр Бломберг. Уволен главнокомандующий сухопутных сил Фрич. В конце года был сменен начальник генштаба Бек. Практически сменилась почти вся «верхушка» вермахта.

Эта смена была вполне закономерной, поскольку в военной политике Гитлера предстоял новый этап и он искал людей, которые могли наилучшим образом удовлетворить немалые претензии фюрера. Но в историографической и мемуарной литературе перестановки 1938 г. внезапно приобрели необычайный вес и значение. Этому моменту посвящены десятки исследований и статей. «Кризис Бломберга» и «кризис Фрича» стали излюбленной темой буржуазных историков. Почему?

Потому что освещение этих генералов представилось послевоенным апологетам генштаба выгодной возможностью изобразить это событие как доказательство столкновения между Гитлером и генералами. Генералы-де не хотели войны и были настроены против фюрера, за что и были сняты...

Вот, например, судьба генерал-фельдмаршала Вернера фон Бломберга. Историк генштаба, ныне генерал западногерманского бундесвера Мюллер-Гиллебранд утверждает, что в начале 1938 г. Гитлер «устранил» от руководства вооруженными силами фельдмаршала Бломберга{165}. В тон ему и другие авторы изображают Бломберга жертвой гитлеровского произвола.

Для тех, кто знаком с деятельностью Бломберга в предыдущие годы, звучит по крайней мере странно утверждение, что Бломберг «жертва». До сих пор он был одним из наиболее близких Гитлеру генералов. Что же случилось? Бломберг изменил Гитлеру? Почему Гитлер захотел его «убрать»?

Правильный ответ на эти вопросы для апологетов немецкого генералитета мало выгоден, поскольку в действительности [96] Бломберг был снят... по требованию самих генералов. Забавно? Но это факт.

Внутренние склоки в генштабе и военном министерстве к 1938 г достигли изрядных размеров. В них активное участие принимали Геринг и Гиммлер, которые были не прочь поссорить генералов между собой, дабы обеспечить рост своего собственного влияния. Фрич уже давно задумал «сковырнуть» своего шефа Бломберга, и в нацистской партии об этом знали. Уилер-Беннет образно называет Бендлерштрассе в те дни «пороховой бочкой» интриг.

И эта бочка взорвалась Генерал Бломберг женился — и женился на бывшей проститутке. Этот повод избрали генералы, чтобы добиться отставки своего начальника. Когда начальник берлинской полиции граф Гельдорф получил досье о сомнительном прошлом фрау Бломберг, урожденной Эрики Грун, он поспешил познакомить с ним полковника Вильгельма Кейтеля, начальника канцелярии у Бломберга. Кейтель, который был родичем Бломберга, поступил как лучший ученик нацистов: он порекомендовал Гельдорфу передать все материалы, компрометирующие дражайшего родственника, в лапы Геринга. Машина завертелась, и через несколько дней Фрич совместно с Герингом добились у Гитлера отставки Бломберга.

А через пару дней такая же судьба постигла и Фрича. Неутомимый Гиммлер представил Гитлеру сфабрикованное им досье, которое якобы уличало генерал-полковника Фрича в совершении дурно пахнущих деяний. Фричу пришлось уйти со своего поста и подвергнуться суду чести под председательством Геринга

Читатель может спросить: зачем копаться в таких мелочах? Разумеется, прошлое фрау Бломберг-Грун и пристрастия генерала Фрича не играли существенной роли. Но эти мелочи приоткрывают перед нами завесу той таинственности, которой всегда был окружен немецкий генералитет. За этой завесой царили склоки и интриги, достойные Версаля. Гейнц Гудериан пишет в мемуарах о «полноценных в умственном и моральном отношении офицерах», о «целостности характера, безупречном поведении на службе и в быту»{166} как непременном свойстве всех деятелей генштаба. На деле эти слова звучат злой насмешкой.

История генерал-полковника фон Фрича также весьма показательна для характеристики взаимоотношений между Гитлером [97] и той частью немецкой военной верхушки, которая вышла из среды прусского юнкерства. Фрич был глубоко связан с традициями германской аристократии и гордился этим. Он был убежденным монархистом, и коричневая банда Гитлера — Гиммлера внушала ему определенное отвращение. В письмах к знакомым и в разговорах с друзьями он не скрывал этого. Но когда нацисты оказались хозяевами, Фрич, не задумываясь, стал их слугой. В своих записях, сделанных в 1938 г., он даже заметил: «Я полагал, что был хорошим напионал-социалистом и остаюсь им до сих пор»{167}.

В 1936 г. в день рождения Гитлера Фрич писал ему: «Я и сухопутные силы, мы следуем за Вами в гордой уверенности и в священном доверии по пути, которым Вы идете первым во имя будущего Германии»{168}.

В правящей верхушке Фрича недолюбливали: он был слишком самостоятелен для Гитлера и Гиммлера. Его не терпел Бломберг. Когда уже после своей отставки Фрич пытался разобраться, в чем же дело, он писал, что «Бломберг был, безусловно, замешан в деле, так как он видел, что я оказываю ему сопротивление в вопросах о командовании вермахтом, организации управления, маневрах»{169}. Все это и привело к тому, что против генерал-полковника немецкой армии сфабриковали обвинение и убрали его с поста, даже не извинившись, когда обвинение оказалось фальшивым.

Фрич был уязвлен до глубины души. В тиши своего поместья Ахтерберг, которое было ему подарено Гитлером, он писал гневные меморандумы, которые никому не отсылал, и даже хотел вызвать Гиммлера на дуэль (!). Но все это оставалось предметом разговоров в узком кругу двух-трех генералов. Когда же в утешение Гитлер назначил Фрича почетным командиром артиллерийского полка и генерал получил возможность публично высказаться, он произнес такие слова:

Комментарии излишни. Фрич был верен своему фюреру даже тогда, когда тот оплевал его и выбросил на свалку. Так лопается легенда о «кризисе Фрича» и «кризисе Бломберга», созданная после войны.

Но эти «сопровождающие» обстоятельства не должны заслонять более важного и более принципиального: той реорганизации руководства вермахтом, которую провел Гитлер в феврале 1938 г., воспользовавшись скандалом с Бломбергом и Фричем. В ходе этой реорганизации он окончательно сосредоточил в своих руках руководство всеми вооруженными силами.

Пост военного министра был упразднен, создавалась новая высшая военная инстанция — штаб верховного главнокомандования (Oberkommando der Wehrmacht — ОКВ). Указ Гитлера «О руководстве вермахтом» от 4 февраля 1938 г. гласил:

Начальником штаба верховного главнокомандования назначался генерал Вильгельм Кейтель, новым главнокомандующим сухопутными силами — генерал Вальтер фон Браухич.

Если мы возвратимся к «основополагающему» сочинению генерала Людендорфа «Тотальная война», то увидим, как действия Гитлера последовательно шли по пути, намеченному Людендорфом. Излюбленный тезис Людендорфа, как известно, состоял в том, что именно военный диктатор, «полководец», должен «устанавливать основы политики». Гитлер перевернул эту формулу: он из политического диктатора стал военным. Но от этой перестановки сумма не изменилась. Вот почему указ от 4 февраля 1938 г. являлся не простой организационной сменой, а принципиальным шагом на пути к войне [99] — к тотальной войне, в руководстве которой Гитлер сосредоточивал в своих руках все нити.

С этого момента схема верховного командования значительно изменилась: если раньше три штаба и три командования родов войск могли рассчитывать на известную самостоятельность, теперь все они были под единой опекой Гитлера и его «покорного слуги» Вильгельма Кейтеля.

Вильгельм Кейтель отличался в кругу высших офицеров вермахта только одним качеством — тем, что он ничем не отличался. Выходец из помещичьей семьи средней руки, Вильгельм Бодевин Иоганн Густав Кейтель начал военную службу в 1901 г. Высшим командным постом Кейтеля была артиллерийская батарея, откуда он попал на штабные должности. Значительную часть первой мировой войны он провел в генеральном штабе, очутившись на фронте лишь в 1917 г. В рейхсвере старательного служаку Кейтеля также использовали на штабных постах: с 1925 г. он являлся офицером, а с 1930 г. был начальником организационного отдела в «войсковом ведомстве».

Во время службы в «войсковом ведомстве» он нашел общий язык с генералом Бломбергом — будущей опорой Гитлера. Тогдашние настроения Кейтеля характеризует письмо его жены от 26 марта 1933 г., в котором она пишет, что «пришла в безграничный восторг от личности» Гитлера{172}. После прихода Гитлера к власти Бломберг выдвинул Кейтеля. Этому способствовали два обстоятельства: во-первых, Кейтель сразу стал поклонником коричневого режима; во-вторых, он был лично связан с Бломбергом (сын Кейтеля в январе 1933 г. был помолвлен с дочерью Бломберга). Кейтель после Рейхенау стал начальником личного штаба Бломберга. Рабская преданность и завидная усидчивость — все это обеспечивало блестящее будущее для отнюдь не блестящего, но хитрого генерала.

Кейтель в январе 1938 г. провел несложную интригу. Подсунув досье о жене Бломберга Герингу, он поспешил заверить Бломберга в своей преданности. Одновременно он отправился к Герингу и на вопрос последнего, кто может стать преемником Бломберга, льстиво ответил, что им может быть «только Геринг». Когда Кейтель предстал перед Гитлером, он повторил свою рекомендацию. Такая преданность нацистской клике, очевидно, повлияла на Гитлера и привлекла к Кейтелю симпатии коричневого фюрера. Как свидетельствует Йодль, Гитлер объявил Кейтелю: [100]

— Я полагаюсь на вас, и вы должны держаться меня. Вы будете моим представителем и единственным советником в вопросах вермахта!{173}

Когда Гитлеру пришлось распрощаться с Бломбергом, он спросил его, кого Бломберг порекомендует на пост руководителя вновь создаваемого ОКБ. Бломберг не подозревал, что именно его родич, туповатый и исполнительный Кейтель, подложил ему свинью, передав опасное досье в руки Геринга. Он посоветовал Гитлеру взять к себе Кейтеля, как верного и преданного человека. Гитлер дал согласие.

Сложнее было с кандидатом на пост главнокомандующего сухопутными войсками. Гитлер понимал, что на этот пост надо взять человека, который будет верен ему и в то же время будет располагать авторитетом среди генералов. Гитлер запросил мнения Геринга, Редера, Бока и, наконец, одного из старейших в армии генералов — Герда фон Рундштедта, командующего войсками Берлинского военного округа. Рундштедт посоветовал пригласить на вакантную должность генерала Вальтера фон Браухича, командующего Восточнопрусским военным округом.

В отличие от тупого служаки Кейтеля Вальтер фон Браухич считался выдающимся представителем «прусской школы». Ему было к этому времени 57 лет, и он прошел по всем ступенькам военной карьеры. На политической арене он выступал очень редко и исправно занимался сугубо военными делами: подготовкой артиллерийских кадров, обучением нового офицерского состава. В 1930 г. он стал начальником отдела боевой подготовки в министерстве рейхсвера. Браухича ценили в немецкой армии как человека с довольно широким образованием и аристократическими манерами. Он был известен как большой знаток военной истории, особенно прусской. Злые языки утверждали, что он любил становиться к своим собеседникам в профиль, так как в профиль напоминал Фридриха II. И вот этот аристократ и библиофил был приглашен Гитлером на весьма важный пост.

Что было общего между этими двумя людьми? Оказалось, очень многое. Браухич уже давно мечтал, чтобы планы подготовки войны попали в серьезные руки. «Перевооружение Германии слишком серьезное дело, чтобы им занимались воры, пьяницы и гомосексуалисты» — так он отозвался, как мы помним, на события 30 июня 1934 г. Когда же Гитлер освободился от Рема и его братии, Браухич решил, что может подать руку [101] фюреру. Лейтмотивом его отношения к Гитлеру (когда Браухичу указывали на все злодеяния, творимые коричневой бандой) были слова: «Ничего, добро возьмет верх»{174}.

Зато Гитлер подошел к своему избраннику без всяких сантиментов. Через Гиммлера и Геринга он разузнал, что генерал находится в затруднительном положении. Браухич вел бракоразводный процесс не совсем чистоплотного характера и весьма нуждался в средствах, чтобы отделаться от претензий своей супруги. Геринг, как прусский министр-президент, пообещал Браухичу уладить дело, а Гитлер отдал распоряжение о выдаче разведенной г-же фон Браухич пожизненной пенсии. Таким образом, достойный представитель прусских традиций был просто-напросто куплен Гитлером и Герингом!{175}

Наконец, в это же время в военном окружении Гитлера появился человек, которому было суждено сыграть немалую роль в событиях второй мировой войны. Его имя — Альфред Йодль, баварский офицер, способный генштабист младшего поколения (в 1938 г. ему исполнилось 48 лет, Кейтелю — 56). Кейтель и Йодль были неразлучны: как Кейтель постоянно сопровождал своего обожаемого фюрера, так и Йодль всегда был со своим Кейтелем. Привязанность Кейтеля базировалась не на душевной симпатии: Йодль заменял ему руки и голову. Тупой и грубый служака Кейтель, или, как его звали, «Лакейтель», не удержался бы в ОКВ оджой своей безграничной лестью и блю-долизством, если бы Йодль не делал за него всю штабную работу.

Для Йодля был позднее создан специальный пост — так называемый штаб оперативного руководства ОКВ. Практически это был личный военный штаб Гитлера, который постепенно сосредоточивал в своих руках все нити управления вермахтом. Как и Кейтель, Йодль был рабски предан Гитлеру, считая его «вторым Наполеоном». Гитлер же не мог обходиться без Йодля: в любой момент дня и ночи Йодль был способен назвать на память дислокацию любой дивизии, вспомнить о всех приказах и точно доложить о положении на фронте. Йодль в отличие от любившего ордена и парады Кейтеля никогда не был на первом плане. Но его рукой осуществлялись все операции вермахта, разрабатывались все приказы. [102]

После вступления немецких войск в Рейнскую область уже мало кто сомневался, в каком направлении будет развиваться внешняя и военная политика Гитлера. Для этого даже не надо было знать «протокола Хоссбаха». Все действия гитлеровского правительства и без того были ясны и недвусмысленны.

В мире уже пахло войной. 4 октября 1935 г. итальянские дивизии вторглись в Абиссинию. Вскоре Германия и Италия выступили единым фронтом против Испанской Республики.

«По всей Испании безоблачное небо» — этот роковой сигнал, переданный сеутской радиостанцией 18 июля 1936 г., стал призывом к мятежу против республиканского правительства, который возглавил неизвестный доселе в широких кругах генерал Франсиско Франко.

Однако имя Франко было очень хорошо известно в Берлине. Когда он был еще молодым командиром колониальных войск в Испанском Марокко, его заметил офицер немецкой разведки Вильгельм Канарис, уполномоченный абвера (разведки и контрразведки) в годы первой мировой войны. Немецкая военная разведка вкупе с ведомством Розенберга нe оставила своим вниманием Испанию и Франко и в послевоенный период. Здесь немецкие военные техники опробовали новые виды вооружения, отсюда в Германию шли ценные виды стратегического сырья: медь, вольфрам, свинец, никель, ртуть. В первый же день мятежа Франко объявил, что рассчитывает на своих друзей. И он не ошибся.

Когда Франко вскоре понадобилось перебраться в Тетуан, за ним прилетела машина немецкой компании «Люфтганза». Прибыв в Тетуан, Франко немедленно послал гонцов в Берлин. Канарис тут же проинформировал Гитлера и Геринга. На экстренном совещании было решено оказать поддержку мятежникам, для чего Геринг распорядился о посылке [103] в Тетуан двух звеньев транспортных самолетов. Это был первый шаг.

Гитлер не мог действовать в одиночку: сил одной фашистской Германии тогда еще было недостаточно. Поэтому адмирал Канарис вылетел в Рим, чтобы заручиться поддержкой своего давнего друга начальника итальянской разведки генерала Роатта. Оба были приняты Муссолини. Разведчики описали дуче всю выгодность операции в Испании как репетиции к будущей большой войне. Интервенция началась.

На помощь Франко в первую очередь поспешили части генерала Геринга. Этими операциями руководил специальный штаб в Берлине под командованием генерала Вильберга, а также специальный представитель генштаба при Франко полковник Вальтер Варлимонт. Под их эгидой действовал легион «Кондор» генерала Шперрле, бомбивший беззащитные города и села и перевозивший солдат в Испанию. Но генерал Геринг был также промышленником Герингом. Он позаботился, чтобы Франко немедленно оплатил за военную помошь поставками сырья. Для этой цели в Мадриде была создана специальная фирма ХИЗМА. Со своей стороны Франко в первую очередь занял район рудников фирмы «Рио-Тинто». Эта международная (англо-германо-испанская) фирма поставляла в Германию руды цветных металлов{176}. Так тесно сходились в один клубок нити военных и экономических операций немецких монополий.

Союз Гитлера с Франко стал одной из важнейших опор рсего международного фашизма, которая держалась вплоть до 1945 г. Как-то Франко сказал Гитлеру: «Я полностью нахожусь в вашем распоряжении»{177}. И Гитлер взял все возможное от Испании. Хотя после войны Франко не раз хвастался тем, что якобы «обманул» фюрера и не вступил в войну, это было всего-навсего хвастовством. «Лучшую службу, которую Испания могла бы нам оказать в этом конфликте, — сказал сам Гитлер, — она нам оказала — сделала так, что Иберийский полуостров оказался вне военного конфликта»{178}.

Но еще шел 1937 год. Испанская трагедия впервые показала немецкий вермахт в действии. Это вызвало реакцию во [104] всем мире и, что особенно важно, в самой Германии. На полях испанских сражений боролись и умирали верные сыны немецкого народа — коммунисты. В рядах знаменитых Интернациональных бригад сражался батальон имени Тельмана, вписавший славные страницы в историю испанской войны. Немецкие коммунисты в те годы своими подвигами показывали всему миру, что не Гитлер и Геринг представляют собой Германию.

Мы знаем, что в ноябре 1937 г. был намечен одновременный захват Австрии и Чехословакии. Однако в конце 1937 — начале 1938 г. Гитлер решил действовать сначала против Австрии. Это решение основывалось на уверенности, что аншлюс не вызовет протеста со стороны западных держав. От Англии Гитлер получил соответствующие заверения еще в ноябре 1937 г. Они были подтверждены английским поело г в Берлине Гендерсоном. 3 марта 1938 г. Гендерсон сугубо доверительно сообщил Гитлеру, что он высказывается за аншлюс{179}. От США Гитлер получил аналогичные заверения в начале 1938 г. во время бесед с экс-президентом США Гербертом Гувером, имевших место в Берлине. Что касается Италии, которая до поры до времени весьма болезненно воспринимала немецкое требование аншлюса (дуче был не прочь сам прикарманить Австрию), то Гитлер добился от Муссолини в сентябре 1937 г. согласия на эту операцию. Когда же в ноябре 1937 г. был подписан пресловутый «Антикоминтерновский пакт», то стала абсолютно ясной сделка Гитлера и Муссолини. Австрия была продана нацистам.

Февраль 1938 г. был важной вехой в развитии австро-германских отношений. В середине месяца Гитлер пригласил к себе в баварскую резиденцию австрийского канцлера Шуттт-нига, предъявив ему формальный ультиматум. Это было 11 февраля. Шушнигу предлагалось дать полную свободу австрийским нацистам, передать пост министра общественного порядка и безопасности главарю австрийских фашистов Зейсс-Инкварту. Все это означало конец самостоятельной Австрии. Шушниг был ошеломлен. Он пытался возражать.

Здесь Гитлер пустил в ход генералов. В Берхтесгаден были вызваны генералы Кейтель, Шперрле и Рейхенау, командовавший тогда пограничным с Австрией VII (Мюнхенским) военным округом. Впоследствии генерал Йодль описал эту сцену в своем дневнике: «Вечером 12 февраля Кейтель, Рейхенау и [105] Шперрле прибыли в Оберзальцберг. Шушниг и Шмидт снова подверглись тяжелому политическому и военному давлению»{180}. По приказу Гитлера Кейтель перечислил все войска, готовые к вступлению в Австрию. Шушниг медлил. Гитлер снова вызвал Кейтеля, пригрозив, что будет ждать ответа Шушнига через три дня. Шушниг капитулировал.

Однако Шушниг находился между двух огней. На него давил не только Гитлер, но и австрийский народ. Поэтому Шушниг назначил на 13 марта плебисцит о независимости Австрии. Гитлер пришел в бешенство. Он ультимативно потребовал отказа от плебисцита и 11 марта отдал приказ вермахту о подготовке вторжения в Австрию. «Командовать всей операцией, — говорилось в приказе, — буду я».

12 марта вторжение совершилось. Через несколько дней германское правительство декларировало: во-первых, Германия: не ставила австрийскому правительству никакого ультиматума. Это сделал, мол, австриец Зейсс-Инкварт. Во-вторых, неверно, будто Германия угрожала президенту. Это делали другие, и лишь «случайно» при этом оказался немецкий военный атташе. Наконец, немецкие войска вступили в Австрию не самочинно, а по просьбе Зейсс-Инкварта. Точно такие же инструкции дал Геринг Риббентропу, который находился тогда в Лондоне. Риббентроп сделал подобное заявление английскому правительству, и последнее им вполне удовлетворилось.

Теперь, много лет спустя, мы можем заглянуть в кухню, в которой совершался аншлюс, и увидеть, какая чудовищная ложь была преподнесена миру и в какую ложь западные державы так охотно поверили. Эта ложь была сфабрикована тем же Герингом, который из своего берлинского дворца лично руководил всеми мероприятиями по аншлюсу.

Случилось так, что чиновник министерства авиации аккуратно записал все переговоры, которые велись 11 марта 1938 г. между Берлином и немецким посольством в Вене. Вот отрывки из записи{181}.

Берлин, 17.00. У аппарата Геринг. Немецкие войска сгояг на границе. Геринг дает своему ставленнику Зейсс-Инкварту директиву: «Кабинет образовать к 19.30 часам». Он должен быть чисто нацистским. В частности, Фишбек должен стать министром торговли и экономики, Кальтенбруннер — министром безопасности, Зейсс должен взять пост военного министра... [106]

Что и говорить, процедура необычная: немецкий генерал Геринг назначает членов австрийского правительства! К аппарату подходит генерал Муфф — военный атташе Германии и Австрии. Он подтверждает получение списка новоиспеченных австрийских министров.

Вот правда об ультиматуме, который ставила «не Германия», и об атташе, который оказался во дворце президента «случайно».

...Приказ отдан. Войска начинают движение. Но, оказывается, второпях забыли инсценировать «просьбу» Австрии о вступлении германских войск.

Так наступает самый трагикомический момент всех переговоров:

Через некоторое время Герингу доложили, что Зейсс-Инкварт «согласен» послать Герингу телеграмму, которую написал сам Геринг.

Так заканчивается беспримерная в истории дипломатии акция германского генералитета. Дивизии вермахта уже идут по беззащитной Австрии. Большой план вступает в действие.

Захват Гитлером Австрии показал некоторые, доселе не столь ясные стороны немецкого милитаризма. Он подтвердил, [107] что в тот момент, когда Германия располагала абсолютным перевесом сил над «противником» и полным (хотя и безмолвным) согласием западных держав на свои агрессивные действия, в лагере вермахта не раздалось ни одного голоса сомнения или скепсиса. Даже присяжный скептик генерал Бек заявил, получив указание готовить операцию: «Если хотят вообще осуществить аншлюс, то сейчас для этого наиболее благоприятный момент»{182}.

Период, разделивший два первых акта гитлеровской агрессии (от захвата Австрии до вступления в Чехословакию), вошел в историю международных отношений как один из самых мрачных и позорных. В эти месяцы — от марта до сентября 1938 г. — происходила непосредственная подготовка рокового для судеб Европы Мюнхенского соглашения, которое послужило Гитлеру базой для начала второй мировой войны.

Истоки Мюнхена лежат далеко за пределами 1938 г. Его вдохновляла вся антисоветская концепция международного империализма начиная с 1917 г. Вся дипломатическая машина гитлеровской Германии была нацелена на использование этих тенденций в своих целях, для расчистки дороги для «Дранг нах Остен», для расправы со своими экономическими и политическими соперниками. К середине 1938 г. гитлеровская Германия уже наметила направление следующего удара — на Чехословакию. Но если мы вспомним директивы генштаба, то увидим, что в них неоднократно подчеркивалась необходимость того, чтобы «политическое руководство» обеспечило благоприятную для вермахта обстановку, в первую очередь благожелательное отношение к действиям Германии со стороны западных держав.

Пока идут дипломатические комбинации, ОКВ и генштаб напряженно работают над подготовкой «операции Грюн», направленной против Чехословакии. 21 апреля 1938 г. Гитлер и Кейтель в течение нескольких часов обсуждали основные принципы следующей операции. Это означает, что Кейтель уже имел в руках кое-какие наметки, подготовленные в оперативном управлении. [108]

Протокол зафиксировал следующие варианты{183}:

Взвесив эти варианты, собеседники пришли к решению:

30 мая выпускается окончательный текст директивы «Грюн» за № 42/38. В ней Гитлер объявляет: «Моим неизменным решением остается разгромить военным путем Чехословакию в ближайшее время... Верный выбор и решительное использование выгодного момента — лучшая гарантия успеха»{185}.

Какие основания были у Гитлера и ОКВ для того, чтобы принимать столь смелое решение и практически оголять свою западную границу?

Уже в 1937 г. Гитлер и его паладины чувствовали, что и Чехословакию западные державы будут готовы продать и предать. Первая порция подобных намеков последовала еще в ноябре 1937 г. Во-первых, специальный посланник президента США Гувер в беседе с Гитлером выслушал его претензии на Судетскую область и дал понять, что Соединенные Штаты готовы поддержать Германию. Затем Галифакс в беседе с Гитлером не только безропотно выслушал претензии фюрера, но и согласился с ними.

Прошло полтора года, за которые нацистская Германия значительно продвинулась вперед по пути агрессии. Миру стал куда более ясен облик немецкого вермахта. В 1937–1938 гг. [109] энергия прогрессивных сил выросла в значительной мере. Советский Союз не уставал призывать к организации мер коллективной безопасности. За этот период он развивал свои дружеские связи с Чехословакией, основанные на пакте о взаимопомощи от 16 мая 1935 г., призывал к осуждению агрессии с трибуны Лиги наций. В 1938 г. подходила к концу испанская трагедия, завершившаяся кровавой победой франкистско-гитлеровских банд. И если в такой обстановке Гитлер мог рассчитывать на благоволение Франции, Англии и Соединенных Штатов, то в этом заключалось гнусное и дважды гнусное предательство мира со стороны западных держав!

Мы подходим к одной излюбленной в западногерманской историографии теме: позиция генерального штаба немецкой армии во время «судетского кризиса» и перед Мюнхенским соглашением. Здесь приходится пробиваться через плотную дымовую завесу дезинформации, поднятую буржуазной наукой.

Дело в том, что к 1938 г. в верхушке немецкого главного командования наряду с ее руководящей и наиболее агрессивной группировкой, возглавлявшейся Кейтелем, Йодлем, Манш-тейном, Рундштедтом, Рейхенау, Гудерианом, выкристаллизовалась другая группа во главе с генерал-полковником Беком.

Любопытное явление: сегодня в Западной Германии пытаются создать нечто вроде «культа» Людвига Века. Его труды издал не кто иной, как атлантический генерал Ганс Шпейдель, а в разнообразных органах печати Бек превозносится как «великий военный мыслитель». В частности, в работе «Генерал Бек и прорыв к новой немецкой военной теории» д-р Вильгельм фон Шрамм объявил, что для сегодняшней военной доктрины ФРГ идеи Бека «необходимы»{186}. Одновременно всячески подчеркивается, что Бек «противостоял» Гитлеру.

В чем же заключались идеи генерал-полковника Людвига Бека и насколько они «противостояли» идеям Гитлера?

Генерал Бек — ученик Секта и Фрича — действительно кое в чем отличался от других генералов, и в первую очередь тем, что пытался задуматься над ситуацией, в которую попала Германия. Не сомневаясь в необходимости войны, Век выдвигал некоторые требования для успешного ее проведения. Во-первых, он считал нужным еще до начала большой войны добиться «территориальных приращений». Затем он требовал достаточного военно-экономического обеспечения будущей войны. Третье же и основное требование Века касалось политического обеспечения войны. [110]

Чтобы избежать роковой, по его мнению, для Германии войны на два или несколько фронтов, Век требовал создания «выгодной коалиции», иными словами, он считал обязательным блок Германии с другими западными державами (в первую очередь с Англией) против Советского Союза{187}.

Генерал Бек не был первым, кто выдвигал эти требования. В монополистической верхушке Германии было немало сторонников подобных «гарантий» будущей агрессии. Существовала довольно значительная группа промышленников, которая была тесно связана с английскими монополиями и скорее хотела идти вместе с ними, чем против них. Эту группу представляли бывший имперский комиссар цен обер-бургомистр Лейпцига Карл Герделер, а также банкир Яльмар Шахт. За спиной Герделера стояли крупные магнаты, среди них Пауль Рейш и Карл Бош, которые хотели плясать на двух свадьбах: наживаться на гитлеровской политике и не терять связей в англосаксонском мире. Герделер являлся политическим уполномоченным этой группы, а Бек — уполномоченным в сфере военной.

Можно понять, что подобная военно-политическая концепция сегодня, в шестидесятые годы, устраивает Бонн. Но можно также понять, что в тридцатые годы солидная группа немецких генералов была озабочена положением дел. Нет, они не спорили с Гитлером о том, нужна ли война или нет. Век писал в одном из своих меморандумов:

Верно, верно, верно... А что же было для Века неверно в политике Гитлера? Лишь частности. Например, Век не хотел спешить. «Хороший генерал должен уметь упражняться в терпении», [111] — любил говорить Бек. Недооценивая ту поддержку, которую западные державы готовы были оказать Гитлеру, Бек попросту боялся большой войны. Поэтому он начал буквально засыпать Гитлера, Кейтеля и Браухича своими меморандумами. Так, 5 мая 1938 г. он указывал, что международная обстановка очень неблагоприятна для Германии{189}. С военной точки зрения Германия, мол, не выдержит, если против нее выступит Англия. 28 мая 1938 г. он снова пишет Браухичу, что «хотя Чехия в своем виде нетерпима» и «война может быть признана в крайнем случае необходимой»{190}, но вермахт пока еще слабее, чем кайзеровская армия в 1914 г. 16 июля Бек бьет тревогу: война будет означать «катастрофу»{191}, так как народ ее не хочет.

Все эти соображения имели под собой почву. В те месяцы Германия располагала примерно 60–70 отмобилизованными дивизиями. Перевооружение еще не было полностью закончено. Для большой войны вермахт явно еще не был готов. В этом с Веком соглашались многие. В частности, на сек-кретном совещании высших генералов у Браухича 4 августа было выражено мнение, что «для мировой войны боевая подготовка, пополнение и оснащение совершенно неудовлетворительны»{192}.

Можно понять, что, прекрасно зная все планы Гитлера, Бек поеживался, когда задумывался о ближайших перспективах. Поэтому у него возникла мысль прозондировать Лондон. Считают ли там ситуацию опасной? Так начала рождаться новая и важная функция вермахта во второй мировой войне — его тайная дипломатия.

В эти месяцы Лондон был полон легальными и нелегальными немецкими эмиссарами. Здесь неоднократно появлялся глава судетских немцев Конрад Генлейн. Сюда приезжал адъютант Гитлера капитан Видеман. Здесь уже давно сидел постоянный резидент генерала Бека — германский военный атташе барон Гейр фон Швеппенбург, вошедший в тесную связь с начальником британского имперского генштаба генералом Диллом.

Начиная с 1933 г. Гейр фон Швеппенбург упорно и последовательно проводил линию на зондаж возможностей военного блока между Германией и Англией — блока, направленного [112] против Советского Союза. Гейр начал свою деятельность в Лондоне с того, что откровенно стал разыгрывать карту «русской опасности». Так, в одной из бесед с министром авиации Лондондерри и начальником генштаба ВВС маршалом Эллингтоном он заявил, что все воздушное вооружение Германии направлено только против Советского Союза. В подтверждение своих рассуждений он по специальному уполномочию Бека передал своим собеседникам секретное донесение немецкого военного атташе в Праге, содержавшее данные о советской авиации, полученные через чешскую разведку. «Эллингтон не проронил ни слова, — вспоминает Гейр фон Швеппенбург, но, несмотря на это, нетрудно было заметить его напряженный интерес»{193}.

Британский генштаб действительно проявлял «напряженный интерес» к планам Германии, направленным против Советского Союза. Еще в 1933 г. тогдашний начальник оперативно-разведывательного управления генерал Бартоломью спрашивал того же Гейра: «Послушайте, что вы задумали с Украиной?» Гейр благоразумно умалчивает о своем ответе. Но он приводит подробный текст своих доверительных бесед с преемником Бартоломью — генерал-лейтенантом Джоном Диллом, возглавлявшим английский генштаб с 1934 по 1936 г. Гейр говорил Диллу об «опасности недооценки угрозы коммунизма»{194}.

Барон Швеппенбург покинул Лондон в 1937 г. В дни пред-мюнхенского кризиса Бек, не располагая уже Гейром, посылает в Лондон новых гонцов. В Лондон отправился Карл Гер-делер. Затем был послан и специальный уполномоченный генштаба прусский юнкер, близкий друг Бека и Канариса, отставной ротмистр Эвальд фон Клейст-Шменцин{195}.

18 августа 1938 г. Эвальд фон Клейст-Шменцин собрался в Лондон. До этого он связался с английским атташе в Берлине и заручился его рекомендациями и рекомендациями посла Гендерсона.

В Лондоне Клейст вступил в контакт с тремя виднейшими представителями официальной и неофициальной дипломатии: с Черчиллем, лордом Ллойдом и советником министра иностранных дел Ванситтартом. Клейст сообщил своим английским собеседникам, что «Гитлер определенно решился на войну». [113]

Клейст совершенно недвусмысленно объяснил, что войны можно избежать,

а) если Англия твердо заявит, что она и западные державы не «блефуют», а действительно выступят против Германии;

б) если Англия сделает заявление, которое могло бы повести к свержению Гитлера{196}.

Английские собеседники Клейста либо предпочитали отмалчиваться, либо давали уклончивые ответы, из которых можно было понять лишь одно: английские правящие круги не собираются как бы то ни было противодействовать Гитлеру.

Вермахт действовал также через министерство иностранных дел. Еще в мае генерал-полковник Браухич совещался с Риббентропом по поводу положения Германии. Вслед за этим два сотрудника немецкого посольства в Лондоне братья Тео и Эрих Кордт срочно разыскали своего друга, члена «Англо-германского общества» профессора Конуэл-Эванса и встретились у него на квартире 23 августа 1938 г. с весьма видным чиновником сэром Горацием Вильсоном, известным своими прогерманскими настроениями. Кордты долго доказывали Вильсону, что «место Англии не с противниками Германии, а с ее друзьями» и что связи Англии с Францией, а тем более с Советским Союзом «должны быть прекращены». Вильсона не надо было долго уговаривать: он ответил, что положение Чехословакии «противоестественно», а Англии глупо воевать с Германией.

7 сентября Тео Кордт отправился к министру иностранных дел Галифаксу, однако не как поверенный в делах, а как «частное лицо» и «представитель политических и военных кругов Берлина». Он подтвердил, что нападение на Чехословакию — дело решенное{197}. Гитлер, продолжал он, уверен, что Франция не выполнит своих обязательств. Но вновь, как и Клейст, Кордт повторил, что без «твердой декларации» Англии Гитлер будет уверен в том, что он может действовать.

8 какой обстановке происходили эти закулисные переговоры между руководителями английской внешней политики и эмиссарами немецкого генералитета? В этот период Чембер-леи и Галифакс медленно, но верно двигались вопреки здравому смыслу и интересам мира к сговору с Гитлером. В Берлин был отправлен старинный друг Гитлера и Розенберга маркиз . Лондондерри. Он посетил Гитлера, Риббентропа и Геринга. Геринг «заверил» маркиза, что предпосылкой любого сотрудничества Англии и Германии является «решение чешского [114] вопроса»{198}. Вслед за этим в Прагу прибыл уполномоченный Чемберлена лорд Ренсимен в качестве «посредника». Пробыв несколько недель во дворцах судетских помещиков и промышленников, лорд направил в Лондон отчет с требованием «уступок» со стороны чешского правительства. 6 сентября, в день визита Кордта к Галифаксу, газета «Таймс» выступила с откровенным призывом передать «судетскую охрану» Германии.

У английских мюнхенцев были мощные союзники по другую сторону океана. В своих воспоминаниях академик И. М. Майский, в то время советский посол в Лондоне, рассказывает о беседах с американским послом в Англии. Американский дипломат считал бесперспективным сопротивляться Гитлеру и предпочитал «заключить компромисс». Собеседник И. М. Майского не только говорил, но и действовал в таком духе. Так, осенью 1938 г. в беседе с немецким послом Дирксе-ном он выразил свои симпатии Гитлеру и пожалел, что к Рузвельту «не допускают» лиц, поддерживающих Германию. В США, заявил он, «есть сильные антисемитские тенденции и большая часть населения с пониманием относится к немецкой точке зрения на евреев»{199}.

Вспомним: это говорилось в 1938 г., в период самого разнузданного террора в Германии, который находил осуждение во всем мире, в том числе и в США. Но г-н посол изъявлял свои симпатии и даже предложил выступить в роли «посредника» между США и гитлеровской Германией! Не мешает напомнить имя этого дипломата: его звали Джозеф Кеннеди, он был отцом молодого тогда Джона Ф. Кеннеди...

Джозеф Кеннеди оказался плохим советчиком. Но тогда он был не одинок в своей классовой слепоте, толкавшей Гитлера к одному — к войне.

В свете этих событий зондаж гитлеровского генштаба становится на свое закономерное место в системе военных приготовлений Гитлера. Хотя формально он шел не по «правительственным» каналам, фактически он служил той же цели, что и действия гитлеровского правительства. Поэтому смехотворны попытки изобразить лондонские зондажи как «оппозиционные» мероприятия: хороша оппозиция Гитлеру, которая действовала в том же направлении, что и сам Гитлер! [115]

14 сентября 1938 г. вечером генералы и Гитлер узнали, что Чемберлен пошел на полную капитуляцию. 15 сентября Чемберлен вылетел в Германию и встретился с Гитлером в Берх-тесгадене. 22-го он снова вел переговоры с ним в Бад-Годесберге. 29 сентября в Мюнхене встретились Гитлер, Муссолини, Чемберлен и Даладье. Это была роковая для судеб Европы встреча. В Мюнхен не был приглашен Советский Союз, ибо четыре западные державы вдохновлялись едиными антисоветскими планами. Судьба Чехословакии была решена; чешских представителей вызвали, чтобы вручить им диктат: Судеты отходили к Германии. Чехословакия должна была «урегулировать» вопрос о польском и венгерском нацменьшинствах. Западные «союзники» предали Чехословакию. Только Советский Союз остался верен слову и до последнего момента предлагал Чехословакии свою помощь.

Мюнхенский сговор недвусмысленно был направлен против Советского Союза. Враги Советского государства торжествовали, что им удалось «канализировать» будущую агрессию немецких дивизий. Мы не знаем точно, что именно обещали Гитлер, Геринг и Муссолини Чемберлену и Даладье в дни секретных совещаний: эти протоколы никогда не публиковались. Но Геринг незадолго до смерти поделился с американским врачом в Нюрнберге некоторыми подробностями мюнхенских бесед. На вопрос:

— Верно ли, что Англия заключила мюнхенское соглашение для того, чтобы подтолкнуть Германию на агрессию против Советского Союза?

Сделавший эту запись Д. Джилберт добавил: «Геринг дал ответ, как будто он сам собой подразумевался»{200}. Действительно, для участников Мюнхена не было сомнений в антисоветском смысле этого соглашения и в том, что оно толкает мир к войне. И как бы сейчас буржуазные историки ни пытались оправдывать Чемберлена и иже с ним, каинова печать Мюнхена навечно легла на политику западных держав.

Вермахт уже давно был готов к вступлению в Чехословакию. В Чехословакии был мобилизован нацистский «добровольческий корпус» Генлейна, сформированный из судетских немцев. С 15 сентября директивой Гитлера были переведены в подчинение Кейтеля батальоны имперской трудовой повинности; 28 сентября, когда Гитлер получил от Чемберлена заверения в том, что Чехословакия выдается ему на расправу, [116] в состав нападающей группировки были включены четыре батальона СС «Мертвая голова». Как только 29 сентября была подписана мюнхенская сделка, части вермахта в составе 21-го усиленного полка получили приказ: 1 октября спокойно вступить в Судетскую область. 10 октября вермахт закончил выполнение своей задачи.

Разумеется, просчитавшийся в своих тревогах генерал Бек должен был уйти в отставку. Гитлер принял эту отставку не без удовольствия, так как вместе с Беком из генерального штаба и высшего командования он изгонял тех, кто не проявлял достаточной уверенности в успехе большого заговора нацистской Германии. Он делал это без всякой боязни раздразнить генералов, ибо прекрасно знал, что Беком недовольны очень многие, а именно те генералы, которые требовали ускорения военных приготовлений.

Ключ к разгадке отставки Бека дал, как это ни странно, один человек, который никак не может быть заподозрен в желании нанести ущерб престижу генштаба. Это генерал Гейнц Гудериан. В «Воспоминаниях солдата» он вскользь заметил, что начиная с 1933 г. (приход Бека) генштаб превратился в «тормоз» для развития новых видов техники. «Бек выступал против наших планов организации бронетанковых войск, считая, что танковые войска должны стать вспомогательным родом войск... Он считал, что идея создания танковых дивизия нереальна»{201}. Гудериан замечает, что Бек был также против применения радио и телеграфа на поле боя. «Он всегда оказывал какое-то парализующее влияние». В другом месте Гудериан напрямик говорит: Бек «недооценивал роль техники, авиации, моторизации и радиосвязи в современной войне»{202}. Эти замечания Гудериана ставят борьбу вокруг Бека на правильное место. Оказывается, Бек был просто непригоден для ведения той войны, которую собирался вести Гитлер.

Вермахт вступил в Судетскую область. Начальником генштаба вместо Бека стал генерал Франц Гальдер. Мюнхенское соглашение вызвало в ОКВ бурный восторг. Вплоть до этого момента на душе у генералов скребли кошки: они знали о неготовности Германии к большой войне. Мюнхен освободил их от этих кошмаров.

Таков был результат «комплексной деятельности» тайной дипломатии и открытой агрессии германского милитаризма осенью 1938 г. [117]

Утром 30 сентября, в четверть седьмого, в министерстве иностранных дел Чехословакии появился германский поверенный в делах Генке, вручивший министру Крофте текст Мюнхенского соглашения. В 12 часов 30 минут 30 сентября 1938 г. правительство Чехословакии приняло ультиматум мюнхенских предателей. Крофта сообщил это посланникам западных держав, горько добавив:

Мюнхенская сделка открыла путь для новых актов агрессии Гитлера и его вермахта. Уже в дни вступления немецких войск в Судетскую область в генштабе рассматривался вопрос о «завершении» плана «Грюн».

21 октября 1938 г. издается новая директива о планировании дальнейших военных действий Германии за № 236/38{204}. В ней Гитлер и Кейтель, предупреждая о том, что излагают лишь «предварительный план», фиксируют очередные цели:

б) захват Мемельской области (принадлежавшей Литве).

Начало 1939 г. было достаточно определенным. 15 марта была реализована первая часть директивы № 236/38: вся Чехословакия оккупирована вермахтом. 22 марта выполнен второй пункт — захвачена Мемельская область. 23 марта был заключен германо-румынский договор, превративший Румынию в немецкий плацдарм. 28 марта Франко захватил Мадрид, а в начале апреля Италия оккупировала Албанию.

За эти годы в «лаборатории агрессии» уже выработались определенные приемы, при помощи которых авторы военных планов проводили предварительное «опробование» своих наметок. Так, в 1937 г. сначала была изготовлена штабная разработка от 26 июня (директива Бломберга), затем последовало знаменитое совещание, на котором фюрер изложил свой военно-политический комментарий и были выработаны конкретные линии дальнейших действий (см. «протокол Хоссбаха»). [118]

В 1938–1939 гг. была применена примерно та же процедура. В мае 1938 г. была разработана штабная директива (№42/38), после чего прошла серия совещаний Гитлера с генералитетом. 3 апреля 1939 г. Кейтель подписал директиву на проведение «операции Вейсс» (захват Польши), а в мае состоялось очередное тайное совешание Гитлера с генералитетом.

23 мая 1939 г. в имперской канцелярии снова собрались генералы. Это были: Геринг, Кейтель, Браухич, Гальдер, Боденшатц, адмиралы Редер и Шнивиндт, представители ОКБ ж других штабов — полковники Варлимонт, Ешонек, подполковник Шмундт и еще несколько человек. Запись вел подполковник Шмундт; так к «протоколу Хоссбаха» добавился «протокол Шмундта»{205}.

Что нового сообщил Гитлер своим генералам по сравнению с 1937 г.? Он начал с изложения успехов своей политики, но подчеркнул, что это лишь начало. Он подтвердил, что речь идет об изменении соотношения сил в мировом масштабе. Гитлер широко приоткрыл карты. Он говорил о том, что Германия должна вступить в конфликт на оба фронта по очереди. Польша только ступень. «Данциг — это не объект, о котором идет речь». Но вначале необходимо двинуться на Восток. «Если судьба принудит нас к конфликту с Западом, то хорошо заранее обладать более крупным пространством на Востоке».

Вот, оказывается, почему выбор пал на Польшу! В дополнение он объяснил, что Польша — «слабый барьер против России»{206}. Гитлер воскликнул: «Довольно щадить Польшу; остается лишь решение напасть на Польшу при первой подходящей возможности». Для этого Гитлер потребовал создания благоприятных «дипломатических условий», а именно обеспечить, чтобы «Запад остался вне игры».

Как и в «протоколе Хоссбаха», в «протоколе Шмундта» была намечена та линия, которая должна была обеспечить вермахту максимально благоприятные условия для очередного акта агрессии. Разве можно нагляднее представить себе влияние германского милитаризма на международные отношения?

Но нас в первую очередь интересует не та дипломатическая игра, которая развертывалась на поверхности. Внешне шла [119] ожесточенная перепалка, обмен нотами, враждебными речами. Острота столкновений на экономической арене давала себя знать. Даже прогермански настроенные круги в Англии с тревогой наблюдали за возрастанием экономического влияния нацистского рейха. Мюнхенцам было все труднее и труднее защищать свои позиции, ибо все труднее и труднее становилось маскировать агрессивный характер немецкой политики. Это — одна из причин, почему в этот период особую роль начали играть тайные переговоры.

Серию закулисных переговоров с участием нацистской Германии открыли крупнейшие промышленные фирмы. Весной 1939 г. представители магнатов Рура начали переговоры со своими английскими коллегами на предмет заключения картельного соглашения. Эти переговоры завершились 15 марта в Дюссельдорфе подписанием соглашения между Федерацией британской промышленности и Имперской группой промышленности Это было широко задуманное картельное соглашение, предусматривавшее совместные действия по установлению цен. В соглашении прямо указывалось на желательность заключения «двухсторонних соглашений, которые исключали бы всякую конкуренцию». В нем также содержались угрожающие намеки на то, что английские и германские промышленники будут действовать против «третьих стран» даже с по-мошью собственных правительств{207}.

Параллельно промышленникам действовали официальные представители правительств. Еще в конце 1938 г., будучи в Берлине, руководитель экономического сактора английского министерства иностранных дел Эштон-Гуэткин вел переговоры с Герингом по финансовым и экономическим проблемам. Важным выводом обоих участников явилось признание необходимости «широкого экономического соглашения».

В середине июня в Лондон приехал эмиссар Геринга, уполномоченный по вопросам «четырехлетки» Гельмут Вольтат. Он встретился с двумя лицами: все тем же советником Чембер-лена сэром Горацием Вильсоном и министром заморской торговли Робертом Хадсоном. В июле Вольтат как бы случайно очутился на международной китобойной конференции в Лондоне и снова увидел Вильсона. В ходе этих переговоров обсуждались вопросы: а) политического соглашения (пакт о ненападении), б) раздела сфер влияния, в) колоний Были рассмотрены также проблемы ограничения вооружения, сырьевых ресурсов, промышленных рынков, долгов, финансового [120] сотрудничества. Вильсон определил смысл переговоров так: «...широчайшая англо-германская договоренность по всем важным вопросам...»{208} Заодно говорилось о привлечении США к этой совместной акпии.

О том, что обсуждалось в Лондоне, известно точно. Когда в 1948 г. Советский Союз опубликовал соответствующие документы из немецких архивов, никто не посмел их опровергать: ни английские, ни немецкие политики. Но стоит задуматься как далеко зашли в те дни роковые действия монополий, рвавшихся к дележу рынков и сфер влияния!

Характер намерений обеих сторон был различен. Английские мюнхенцы, видимо, надеялись на некий «новоколониальный блок» с участием Германии. Что касается Гитлера, он преследовал более близкие и соответственно более коварные цели — обеспечить тыл для агрессии на Восток. Возможно, что некоторые магнаты Рура также были склонны к английскому варианту. Но и в том и другом случае переговоры Вильсон — Вольтат — Хадсон помогали нацистской агрессии.

Нечто подобное предлагал Германии и член палаты общин Роден Бакстон, посетивший 29 июля германского посла в Лондоне Дирксена. Он тоже говорил о готовности «заключить с Германией соглашение о разграничении сфер интересов» на таких основах (по записи Дирксена):

В Берлине решили, что можно начать параллельные действия с целью прощупать истинные намерения Англии. Здесь снова вступила в игру дипломатия Германа Геринга. На этот раз Геринг пустил в ход свои шведские связи — крупнейшего магната Акселя Веннер-Грена (давнего друга Крупна) и шведского фабриканта Биргера Далеруса. Оба курсировали между Берлином и Лондоном с различными меморандумами. Эти переговоры привели к весьма важной встрече Геринга с семью видными английскими промышленниками, происшедшей 7 августа в имении жены Далеруса в Шлезвиг-Гольштейне.

Чтобы пополнить картину «тайной дипломатии», следует отметить, что и Альфред Розенберг — шеф нацистской идеологии — действовал в этих мутных водах. Его давнишний резидент [121] в Лондоне — барон де Ропп появился 16 августа в Берлине и изложил точку зрения офицеров английского штаба ВВС. «Безумие, чтобы Германия и Англия вступили в войну из-за Польши», — записал Розенберг слова де Роппа. Барон заявил, что в Англии многие не хотят, чтобы «Россия наживалась на гибели европейской цивилизации». Ропп предупредил, что Англия и Франция будут вынуждены «автоматически» объявить войну Германии, но войну не следует доводить «до истребления». Он намекнул, что Англия еще может оказать давление на Польшу. Под конец он выразил надежду, что «укрепление Германии на Востоке, за что выступают его друзья, не принесет вреда будущей Англии,, а, наоборот, будет выгодно ей». В этих рассуждениях был отчетливо слышен тот же антисоветский мотив, который звучал у Вильсона и Хадсона. Розенберг счел эти рассуждения настолько важными, что представил запись своей беседы фюреру{210}.

Любопытно, что среди множества сообщений о тайных контактах между Германией и Западом в эти месяцы мы находим сравнительно мало свидетельств о контактах генералитета. Это можно объяснить самым простым образом: ОКВ и генштаб были слишком заняты военными делами. Как справедливо отмечает историк Гельмут Краусник, «все военные... считали ревизию немецко-польской границы оправданной и необходимой»{211}. 12 апреля 1939 г. Гальдер беседовал с американским поверенным в делах в Берлине. Что же этот «деятель оппозиции» сказал представителю США? Он заявил, что хотя немецкая армия и ужасается идее европейской войны, но она, вероятнее всего (!), пойдет, когда Гитлер прикажет...

Группа генералов, поддерживавших контакт с Западом, обеспечила только одно: планы Гитлера стали достоянием западных держав. Так, через агента «Интеллидженс сервис» — английского журналиста в Берлине Яна Кольвина — Клейст-Шменцин передал 20 марта 1939 г. сигнал о намерении напасть на Польшу. (Это, впрочем, не было для английского правительства новостью.) Затем Герделер и Шахт отправились в Швейцарию, где в конце марта 1939 г. в городе Уши встретились с таинственным «авторитетным лицом», близким к английскому и французскому правительствам. По свидетельству участника встречи, агента немецкой разведки Гизевиуса, Герделер и Шахт сообщили своему собеседнику, что Гитлер «решился двинуться дальше Данцига и Варшавы на Восток и захватить [122] черноземную Украину и нефтяные источники Румынии и Кавказа»{212}.

Перевернув страницы «тайной дипломатии» последних месяцев европейского мира, можно только удивляться и возмущаться тем, что творилось за кулисами. В дни, когда решались судьбы миллионов, когда Советский Союз, народы и прогрессивные политики всех стран вели напряженную борьбу за спасение мира, за то, чтобы остановить Гитлера и его вермахт, в эти дни английские деятели с чистой совестью предлагали Гитлеру раздел мира, США поощряли будущего агрессора, а Франция срывала все попытки создать систему коллективной безопасности.

Советский Союз в течение 1938–1939 гг. настойчиво предлагал Англии и Франции конкретизировать те военные обязательства, которые связывали Чехословакию, Францию, Англию и Советское государство и могли стать преградой на пути к осуществлению агрессивных планов вермахта. Весной 1939 г. по инипиативе Советского правительства начались политические переговоры между СССР, Англией и Францией. Однако в ходе их выяснилось, что западные державы отнюдь не намерены оказывать какую-либо помощь СССР в случае агрессии против него, хотя не прочь получить возможно большую помощь со стороны Советского Союза.

Тогда Советский Союз предложил заключить военную конвенцию о формах и размере взаимной помощи{213}. Франция и Англия отнеслись к этому предложению равнодушно. Они всячески затягивали отправку своих делегаций на переговоры в Москву (вплоть до того, что английское правительство отказалось послать своих уполномоченных самолетом или поездом, избрав самый долгий — морской — путь). Когда же 12 августа переговоры наконец начались, то выяснилась невероятная в истории международных отношений картина: английский делегат Драке заявил, что у него нет никаких письменных полномочий на ведение переговоров, а подписывать какую-либо конвенцию он вообще не имеет права.

Советский Союз внес на обсуждение совершенно конкретный план. Он предлагал со своей стороны выставить против агрессора в Европе 120 пехотных и 16 кавалерийских дивизий, 9–10 тыс. танков и 5–5,5 тыс. самолетов. В советском предложении определялось взаимное соотношение численности [123] войск всех стран, которые выступили бы против агрессора (Франция, Англия, Польша, Румыния). Учитывая, что Советский Союз не имел общей границы с Германией, план предусматривал пропуск советских войск через польскую и румынскую территорию.

Англия и Франция игнорировали советский план. Они отказались обсуждать конкретные вопросы о составе объединенных сил, которые должны были выступить против агрессора. Но самое главное, они категорически отказались ответить на вопрос советского делегата маршала К. Е. Ворошилова: собираются ли Англия и Франция обеспечить пропуск советских войск через Польшу и Румынию? Уже 14 августа советская делегация в специальном заявлении указала, что в ином случае переговоры становятся беспредметными. Эта характеристика, к сожалению, была верной. Уже после войны стала известна инструкция английской делегации, где прямо говорилось, что правительство Великобритании не заинтересовано «брать на себя какие-либо определенные обязательства» и «связывать себе руки»{214}.

В этой обстановке положение Советского Союза становилось чрезвычайно сложным. Было очевидно, что Англия и Франция не хотят военного и политического сотрудничества с СССР. Тогда еще не были достоянием общественности переговоры Вольтат — Вильсон, беседы Галифакса с Гитлером, предложения Бакстона, зондажи эмиссаров немецкого генштаба. Но результат всей этой возни ощущался. Советскому Союзу грозила политическая изоляция. Когда же правительство Германии сделало ему предложение о заключении пакта о ненападении, Советское правительство стало перед выбором. «Советский Союз мог либо отказаться от германских предложений, — отмечают авторы «Истории Великой Отечественной войны Советского Союза 1941–1945», — либо согласиться с ними. В первом случае война с Германией в ближайшие недели стала бы неминуемой. Обстановка же требовала максимальной отсрочки конфликта прежде всего потому, что нападение Германии на СССР могло превратиться в «крестовый поход» капиталистического мира против социалистического государства»{215}.

23 августа пакт о ненападении между Германией и СССР был заключен. Этот пакт сыграл свою роль: когда 22 июня [124] 1941 г. гитлеровская Германия вероломно напала на СССР, Советская Армия встретила вермахт на сотни километров западнее границы СССР 1939 г. Пакт дал и выигрыш во времени.

Но в августовские дни 1939 г. западные политики не оставляли надежды, что им удастся бросить Гитлера на Советский Союз еще в том же 1939 г. В Германию один за другим прибывали политические эмиссары. В июле — августе Берлин посетили гости из США — известный своими прогерманскими симпатиями сенатор Ванденберг и член палаты представителей Гамильтон Армстронг Фиш, давнишний друг фюрера. Фиш несколько дней гостил у Риббентропа, а затем получил в свое распоряжение его личный самолет для путешествия по Европе. Все это очень устраивало Гитлера, который, любезничая с европейскими и американскими мюнхенцами, мог беспрепятственно готовиться к плану «Вейсс».

Вермахт мог начинать свой поход. «Англия не вмешается»{216}, — заявил Кейтель 17 августа в беседе с Канарисом. 22 августа Гитлер снова созвал высших командиров в Обер-зальцберг. «Нам нечего терять, мы только выигрываем», — заявил он собравшимся. Гитлера прямо-таки распирало от самоуверенности. «Я дам пропагандистский повод к войне, — вещал фюрер. — Победителя не спрашивают, сказал он правду или нет. При развязывании и ведении войны важно не право, а победа»{217}. «Весьма возможно, — заверял фюрер, — что Запад не вмешается». Руководители Запада — «червяки, я видел их в Мюнхене». По этому своеобразному совещанию можно по справедливости судить, с кем хотели идти вместе Галифакс, Ванденберг, Фиш, Вильсон и иже с ними.

Вот несколько записей из протокола, принадлежащего перу одного из участников.

Дальше Гитлер в пылу речи перешел к перспективам войны:

Это крикливое заявление фюрера очень важно: оно подтверждает, как прав был Советский Союз в своей оценке намерений Гитлера. Заключение советско-германского пакта от 23 августа действительно дало нам выигрыш времени. Сегодня хор западных историков и политиков клевещет, что, мол, Гитлер хотел «блокироваться» с СССР Нет, он хотел его уничтожить!

Финал совещания, как рисует его неизвестный нам участник, — поистине потрясающий по цинизму. Гитлер кончил свою речь возгласом: «Итак, вперед на врага! Встречу отпразднуем в Варшаве»

«Речь встречена с энтузиазмом, — записывает автор протокола, — Геринг вскакивает на стол Раздаются кровожадные благодарствия и кровожадные заявления Он пляшет как дикарь Лишь немногие молчат»{218}

Нет, даже лучший памфлетист не выдумает такой сцены, боясь, что его обвинят в преувеличении! Но Гитлер и Геринг сами были чудовищным преувеличением всего того злобного, рокового и античеловеческого, что создал режим господства капитала

Через девять дней началась вторая мировая война.

У сказки о рыбаке и рыбке есть немецкий вариант. Жил-был старик со старухой у самого синего моря. Как полагается старому рыбаку из сказок, он был беден и малоудачлив. Кроме того, ему не повезло с женой: она была сварлива и зла. И вот однажды в сети рыбаку попалась рыбка-камбала. Она взмолилась: «Отпусти меня, рыбак! Ведь я не рыбка, а заколдованный принц!» И рыбак отпустил ее в бурные морские воды. Но как ему досталось от жены, злой Ильзебиль! Она набросилась на несчастного старика: как он смел отпустить заколдованного принца, не взяв в награду ничего! Поплелся старик на морской берег и запричитал:

Человечек, Тимпте-те, Выйди из моря ко мне Ильзебиль, моя жена, Недовольна и гневна

Рыбка выплыла к старику и спросила его: «Чего же хочет твоя Ильзебиль?» — «Она хочет иметь маленький домик, а не развалившуюся хижину». «Хорошо», — отвечала рыбка. И когда рыбак вернулся домой, он увидел свою жену уже не в хижине, а в уютном маленьком домике. Дальше разыгралась знакомая история. Жене было мало домика. Сначала она захотела иметь замок. Она его получила. Затем она захотела стать королевой. Рыбка выполнила и это ее желание. Потом она пожелала стать римским папой. Каждый раз рыбак брел на берег и причитал:

Наконец старуха совсем взбеленилась: она захотела стать самим господом богом. В ужасе пошел старик на берег, но рыбка даже не стала его слушать Море бушевало. Когда же рыбак вернулся домой, старуха снова сидела у разваленной хижины. [129]

«Все, чего они достигли, пропало, ибо они никогда не были удовлетворены достигнутым, — так кончается сказка. — И если они еще не умерли, то они живут до сих пор».

Об этой сказке вспомнил в своей книге о второй мировой войне контр-адмирал Курт Ассман, один из ближайших сотрудников гросс-адмирала Редера. Ассман сделал эту сказку эпиграфом к изложению всей истории гитлеровских военных походов. Мысль Ассмана такова: собственно говоря, единственная и главная ошибка Адольфа Гитлера и его генералитета состоит в том, что они не сумели вовремя остановиться. Вот, скажем, как было бы хорошо, если бы вермахт ограничился аншлюсом Австрии и захватом Чехословакии. Или, к примеру, как хорошо было бы, если бы Гитлер, разгромив Польшу, оставил на время дальнейшие военные планы...{219}

У Ассмана есть и другая, прямо не высказанная, но подразумеваемая мысль: немецкая агрессия по своей сути не была чем-то точно задуманным и запланированным, это была своеобразная «импровизация», которую можно было прервать на каком-либо этапе. И тогда старуха Ильзебиль в коричневой униформе благополучно оставалась бы если не «римским папой», то во всяком случае европейской королевой.

Подобная трактовка политики германского милитаризма страдает лишь одним недостатком: она не соответствует историческим фактам. И одним из самых убедительных доказательств тому служит период 1939–1941 гг. — от нападения на Польшу («операция Вейсс») до вторжения в Советский Союз («операция Барбаросса»).

Это были два года, даже меньше — девятнадцать месяцев. Но никогда еще до того ни в одном генеральном штабе не составлялось и не осуществлялось за такой отрезок времени столько военных планов, к?к в штабе германского вермахта за 1939–1940 гг.

План «Вейсс», составление которого началось 3 апреля 1939 г., а осуществление — 1 сентября 1939 г., был выполнен в кратчайший срок — в основном к 25 сентября. Героическое, но безнадежное сопротивление некоторых частей польской армии и рабочих отрядов продолжалось до конца сентября, но оно уже ничего не могло изменить. [130]

Для осуществления плана «Вейсс» были брошены следующие силы:

Танковые дивизии	6
Мотодивизии и легкие дивизии	8
Пехотные дивизии	43
Всего	57
ВВС (два воздушных флота)	2000 самолетов

Следует заметить, что эти силы представляли собой лишь около 40% всей полевой армии по мобилизационному плану 1939/40 г. (103 дивизии). Они были объединены в две группы армий: группу «Север» генерал-полковника Федора фон Бока и группу «Юг» генерал-полковника Рундштедта.

Преданные панским правительством, разложенные прогитлеровской политикой правящей клики, польские войска не смогли противостоять напору танковых дивизий и герингов-ской авиации. 27 сентября пала Варшава. 1 октября по притихшей, еще не потушившей пожары польской столице немецкие полки прошли церемониальным маршем. В октябре было образовано «генерал-губернаторство» под тяжелой рукой Ганса Франка — того самого Франка, который через пару лет заявил: «Если я прикажу вывесить по одному плакату, извещающему о каждых семи расстрелянных поляках, то для этих плакатов не хватит всех деревьев Польши и не хватит бумаги»{220}.

Задача вермахта в операции «Вейсс» была выполнена. Однако в сейфах ОКВ уже лежали новые планы.

Мы помним дискуссии в имперской канцелярии, которые велись между Гитлером и генералами в 1937 («протокол Хоссбаха») и в 1938 гг. («протокол Шмундта»), помним дискуссии по поводу направления ударов германских войск. Каждый раз, когда Гитлер хотел выдвинуть самый веский аргумент, который мог бы на 100% убедить военное руководство, он заявлял: «Я не допущу войну на два фронта. Я обещаю создать политические условия для того, чтобы бить противников Германии порознь, в одиночку». До сих пор эти «политические условия» были налицо.

Англия. 3 сентября Англия объявила войну Германии. Утром английский погол сэр Невиль Гендерсон нанес прощальный визит Риббентропу. Риббентроп ответил ему (с сожалением [131] или с издевкой?), что «никто так не стремился к миру и хорошим отношениям с Англией, как господин Гитлер»{221} и пожелал Гендерсону наилучшего здоровья. Последний заметил, что ужасно сожалеет о провале его попыток добиться мирного соглашения. Таково было самое решительное действие английского правительства в момент «объявления» войны. Ни английская авиация, ни флот не были двинуты на помощь Польше.

Франция. Официальное объявление войны последовало в тот же день, 3 сентября. Оно ознаменовалось легкой перестрелкой на линии Мажино. И затем все затихло.

Соединенные Штаты. 3 сентября США объявили о своем нейтралитете.

Западноевропейские державы не смогли полностью остаться в стороне. Они формально вступили в состояние войны с Германией. С другой стороны, они практически не начали военных действий. Это была война, которая во Франции получила название «странной» («dröle de guerre»), а в Германии — «сидячей» («Sitzkrieg»){222}.

Подобная ситуация особенно остро ставила перед ОКБ и Гитлером вопрос: каково направление следующих ударов?

С давних времен в военной истории Германии существовала проблема, мучившая не одного, а буквально каждого руководящего деятеля немецких правящих кругов. Недаром, когда граф Шувалов заметил Бисмарку: «У вас кошмар коалиций», старый князь ответил: «Поневоле!» В сложной путанице династических и политических комбинаций XIX в. Бисмарк прилагал все свои немалые дипломатические способности, чтобы избежать опасных для Пруссии коалиций и со своей стороны создать коалиции, выгодные для нее.

Для империалистической Германии, начавшей в конце XIX — начале XX в. борьбу за «место под солнцем», вопрос о коалициях приобретал особое значение. А так как «под солнцем» уже было тесно, монополии Рура и их военно-политические приказчики изыскивали самые разнообразные средства для того, чтобы пробиться на мировые рынки, оттеснить соперников, переделить колониальные владения и затем переделить весь мир. Раз-вязывая первую мировую войну, кайзеровский империализм ставил перед собой далеко идущие цели. Это были цели захвата мирового господства. Вышедшая в 1963 г. в Западной Германии книга историка Ф. Фишера «Рывок [132] к мировому господству»{223} снова напомнила миру об этом.

Военная сторона проблемы коалиций для империалистической Германии имела свое специфическое выражение: она именовалась проблемой «войны на два или на один фронт». Десятки самых талантливых офицеров генштаба ломали себе голову над том, как начинать войну, куда наносить удар, хватит ли сил для войны на два фронта. И как «кошмар коалиций» мучил Бисмарка, так кошмар «войны на два фронта» тяготел над Шлиффеном, Мольтке и Людендорфом. Перед началом второй мировой войны он не в меньшей мере мучил Гитлера, Кейтеля, Браухича и Бека.

Разумеется, профессора военной истории в немецких университетах изображали эту проблему как некий «неразрешимый» и «естественный» дуализм любой германской политики. Лежашая в центре Европы Германия, утверждали они, указуя перстом на географическую карту, не может обходиться без того, чтобы не блокироваться с той или иной державой, и, как следствие, не может обойтись без необходимости войны на несколько фронтов. Однако псевдотеоретики в нацистских мундирах старались замаскировать основной факт — то, что проблему «войны на два фронта» родило не географическое положение Германии, а империалистическая политика рурских монополий и служащих им генералов генштаба. Ведь для державы, ведущей мирную политику, не надо заботиться, на сколько соседних стран она нападет и на скольких фронтах она будет вести свою агрессивную войну...

В какой же ситуации очутился германский империализм, когда он разрабатывал стратегию второй мировой войны? И для генералов, и для Гитлера было ясно, что рано или поздно им придется встать лицом к лицу с этой проблемой. Геббельс как-то записал в своем дневнике: «Рейх еще никогда не выигрывал войну на два фронта»{224}. Задумывался об этом и Гитлер — он не раз обещал своим генералам, что решит сию неразрешимую проблему. А 23 ноября 1939 г. он хвастливо провозгласил на очередном совещании с главнокомандующими: «Первый раз за 67 лет мы можем констатировать, что не должны вести войну на два фронта. Наступило то, чего мы желали начиная с 1870 года и что считалось невозможным. Впервые в истории [133] мы должны воевать на одном фронте!»{225}. Следовательно, невозможное стало возможным?

Ответ на этот вопрос обнажает перед нами всю убогость и авантюристичность политики германского империализма. Ответ гласит: «войны на два фронта» Гитлер так и не избежал. Даже 23 ноября он признавался:

— Никто не знает, как долго сохранится такое положение...

У германского империализма существовал известный автоматизм даже в его просчетах. В период планирования войны он строил искусные планы, как ему обойтись без войны на два фронта. В период развязывания войны, опьяненные первыми успехами, германские политики вдруг объявляли, что им море по колено и они сумеют победить и на два фронта. Проиграв же войну, они горестно признавали просчет — и совершали новый! В этом не было ничего удивительного и виновата здесь была совсем не психология. Просчеты германских стратегов могут объяснить не книги Фрейда, а бухгалтерские книги германских монополий. Их ненасытная жажда наживы, их стремление к захвату новых рынков, их острая конкуренция на мировом капиталистическом рынке двигали пером политиков и стратегов. И если высокомерие и зазнайство были отличительной чертой прусских генералов-юнкеров, то они полностью совпадали с пожеланиями Тиссена, Круппа и Цангена.

Итак, 1939 год. Польша разгромлена. На Западе — «странная война». Какое направление избрать для дальнейших ударов?

Само собой напрашивавшийся ответ гласил: дальше на Восток, на Советский Союз. Это, казалось бы, соответствовало общему стратегическому плану Гитлера в его борьбе за мировое господство.

Но такого ответа не дали в те месяцы ни сам Гитлер, ни генеральный штаб. Как объяснял Гитлер в речи перед генералами 23 мая 1939 г., Польша должна была явиться только первой ступенькой в борьбе, в ходе которой аппетиты Гитлера распространялись как на Восток (против Советского Союза), так и на Запад (против Франции и Англии). Он еще тогда предупреждал, что Польша может послужить не только военным плацдармом для движения «нах Остен», но и экономическим плацдармом для войны с Западом. Но когда же следовало начинать эту войну? Если вернуться к еще более раннему выступлению Гитлера перед генералитетом (5 ноября 1937 г.), то он весьма боялся откладывать это столкновение на слишком [134] позднее время. Тогда же Риббентроп в секретном меморандуме об англо-германских отношениях (от 2 января 1938 г.) предупреждал, что необходимо «создание блока против Англии»{226}.

В такой обстановке мюнхенская политика западных держав оказывала на Гитлера совсем не такое воздействие, какое хотелось бы тем американским, английским и французским политикам, которые мечтали о «канализации» агрессии Германии на Восток. Они заведомо закрывали глаза на тот факт, что имели дело не с веймарской Германией и ее двенадцатью дивизиями, а с отмобилизованным вермахтом, располагавшим 100 дивизиями, новейшими танками и самой мощной в Западной Европе авиацией.

Кроме того, для Гитлера было важным и такое обстоятельство. Еще в 1937 г. он придавал большое значение внутриполитическому положению во Франции, а именно степени «социального напряжения» в стране. И вот в конце 1939 — начале 1940 г. возникла ситуация, о которой мечтал фюрер. Реакционные круги Франции перешли в наступление против рабочего класса. 26 сентября 1939 г. правительство Даладье запретило коммунистическую партию. С апреля 1940 г. специальный закон угрожал каждому французу смертной казнью, если он будет заподозрен в коммунистической пропаганде. Было запрещено более полутора сотен газет. В стране бушевал подлинный антикоммунистический психоз, почти как в Германии в дни пожара рейхстага. Прогерманские политики Боннэ, де Бринон, Деа задавали тон действиям правительства. Не удивительно, что все это преисполняло удовольствием Гитлера.

Так рождается следующая ступень стратегического планирования: план «Гельб» — план нападения на Францию.

В принципе план нападения на Францию начал готовиться еще в 1936–1937 гг. (в эпоху Бломберга). В операции «Вейсс» также предусматривалась возможность ведения операций против Франции. Когда же успех «Вейсс» обозначился достаточно определенно, началось планирование французской кампании. В середине сентября 1939 г. (когда еще шла война с Польшей) Гитлер в беседе с адъютантом Энгелем упомянул о намерении перейти в наступление на Западе{227}. 27 сентября в речи перед генералитетом в Берлине фюрер подтвердил свое намерение «перейти в наступление на Западном фронте еще в течение этого года». А 9 октября уже издается «директива № 6» — приказ о подготовке нападения на Францию. [135]

Но дальше начинается любопытная история. Гитлер назначает «день А» на 9 ноября. 7 ноября он отменяет приказ, и «день А» переносится на 19 ноября. Следующий срок — «не раньше 22 ноября». Затем следует «не раньше 26 ноября», хше раньше 3 декабря», 9 декабря, И декабря, 17 декабря, 1 января 1940 г., «не раньше 10 января», 17 января, 20 января. Затем эта игра в «начало войны» прекращается до 7 мая 1940 г.

Началось с того, что командующий сухопутными войсками генерал Вальтер фон Браухич и начальник генерального штаба сухопутных войск генерал Франц Гальдер сочли наступательный план Гитлера неудовлетворительным. Они не хотели торопиться.

Во-первых, они базировались на соображениях генералов-танкистов Гудериана, Геппнера и Рейхенау, которые считали безумием начинать войну осенью, когда эффективность танковых войск ограничена. В то же время Кессельринг, Штудент, Шперрле от имени ВВС возражали против осенних сроков, ибо период туманов сводил на нет возможности авиации. Наконец, Гальдер был невысокого мнения о боевых качествах пехоты вермахта.

Во-вторых, они основывались на еще далеко не оставленных надеждах достигнуть сговора с западными державами, не вступая в непосредственную стычку. Как мы узнаем из следующей главы, именно в октябре — ноябре 1939 г. тайные агенты генштаба развернули свою деятельность как нельзя активнее.

Но Гальдер и Браухич натолкнулись в свою очередь на оппозицию. Со стороны Гитлера? Отнюдь нет. Со стороны не менее влиятельной группы генералов в ОКВ, генштабе и в верхушке армейского командования.

Во-первых, это были руководители ОКВ — генералы Кейтель и Йодль. Именно они консультировали Гитлера в составлении директивы № 6. Кейтель и Йодль принадлежали к тем генералам, которых польская кампания привела в состояние телячьего восторга.

Во-вторых, это была группа кадровых генералов во главе с опытным генштабистом, бывшим начальником оперативного отдела генштаба, ставшим начальником штаба группы армий «А», генералом пехоты Эрихом фон Манштейном унд Левински.

Условное обозначение дня начала военных действии. [136]

Манштейн, за которым стояла влиятельная группа кадровых генералов, считал преувеличенными опасения Браухича и Гальдера. «Можно ли было выиграть войну обороной?» — спрашивал себя Манштейн и вместе с Гитлером отвечал отрицательно. Более того, Манштейн считал невозможным и вариант Гальдера, который хотел ожидать удара французской армии через линию Мажино или через Бельгию. Поэтому Манштейн весьма обрадовался, когда 23 ноября 1939 г. Гитлер обрушился на Браухича с резкой критикой.

Речь Гитлера в глазах Манштейна «была продуманна и убедительна». Гитлер, видите ли, был «прав в том, что без его политической смелости, без той энергии, с которой он проводил перевооружение, и без того нового военного духа, который внесло национал-социалистское движение... вермахт не имел бы той силы, которую он проявил в 1939 году». Так Манштейн восхищался нацистским диктатором.

Браухич и Гальдер очутились в конфузном положении. Гитлер (неожиданно для себя) получил поддержку не только от верного дуумвирата Кейтель — Йодль, но и от тех «истинно прусских» генералов, на которых опиралась оперативная мудрость генштаба.

Манштейн не хотел ждать до 1942 г. Еще осенью 1939 г. он разработал план французской кампании, значительно отличавшийся от «плана Шлиффена» (захождение правым флангом через Голландию и Бельгию), ставшего «альфой и омегой» стратегии немецкого генштаба. Сам граф фон Шлиффен был настолько одержим своей идеей, что даже на смертном одре шептал: «Только сделайте мне сильным правый фланг!» «План Шлиффена» оставался предметом восхищения немецких генштабистов и после поражения в первой мировой войне — от Тренера (с его книгой «Завещание Шлиффена») до Кейтеля, который подсказал Гитлеру идею наступления «на северном (т. е. правом. — Л. Б.) фланге» (§ 3 директивы № 6).

Манштейн предложил иное решение. Он счел, что традиционный «план Шлиффена» не дает возможностей реализовать те преимущества, которые сулит Германии использование мощных танковых войск. Поэтому он выдвинул план стремительного танкового прорыва не на правом фланге, а в Арденнах{228}. Предложение Манштейна нашло самую горячую поддержку [137] у Гудериана, который уже «опробовал» танковую тактику в польской войне. Вскоре у двух генералов появился влиятельный союзник — Гитлер. Манштейн изложил фюреру свой план в специальной докладной записке, а затем улучил момент доложить его лично. 24 февраля идея Манштейна была официально принята. С этого момента в основе всей оперативной подготовки генштаба к французской кампании лежал план Манштейна — Гитлера.

Этот эпизод в предыстории нападения на Францию дает нам весьма важный материал для понимания внутреннего механизма взаимоотношений в высшей военной верхушке в тот период. Во-первых, мы видим ситуацию деления этой верхушки отнюдь не по принципу «Гитлер против генералов», а по принципу «одна генеральская группа против другой». В ходе этого деления Гитлер опирается сначала на одну генеральскую группу (Кейтель — Йодль) против другой (Браухич — Гальдер); затем видит, что существует еще одна группировка (Манштейн — Гудериан), которая хотя не поддерживает его в вопросе о сроках, но располагает куда более многообещающими идеями. Тогда Гитлер, ни минуты не задумываясь, блокируется с ними.

Расправа с Францией в согласии с пожеланиями Гудериана и его коллег была отложена на весну 1940 г. Пока же на первый план выступила другая операция, получившая в генштабе условное наименование «Везерюбунг» («Везерские маневры»). Это был замысел агрессии против Дании и Норвегии.

Разумеется, Гитлер решил форсировать подготовку захвата двух скандинавских стран не только из-за того, что затянулась разработка плана «Гельб». «Скандинавская» идея уже давно вынашивалась в недрах гитлеровского руководства. Главнокомандующий ВМФ гросс-адмирал Редер еще 3 октября 1939 г., т. е. во время польской кампании, дал указание записать в дневник штаба ВМФ следующее:

Главный штаб ВМФ Германии в начале октября 1939 г. (документ от 3 октября) приступил к «исследованию» проблемы захвата военно-морских баз в Норвегии. 9 октября тогдашний командующий подводным флотом адмирал Дениц направил на имя Редера секретный меморандум, [138] в котором конкретизировал заявку: он хотел заполучить Тронхейм и Нарвик{230}.

Вторым ярым приверженцем плана захвата Норвегии среди нацистских лидеров был Альфред Розенберг (и его внешнеполитическое бюро АПА). В числе сотрудников этого бюро уже давно числился норвежский государственный советник Видкун Квислинг — глава норвежских фашистов. С 1933 г. Квислинг получал обильные субсидии из Берлина и со своей стороны не уставал бомбардировать Розенберга напоминаниями о том, чтобы при планировании военных операций вермахта «не позабыли» о Норвегии. Когда в декабре 1939 г. Квислинг в очередной раз появился в Берлине, Розенберг свел его с гросс-адмиралом Редером. Они быстро нашли общий язык.

12 декабря 1939 г. Редер у Гитлера. Он докладывает ему о плане Квислинга. Фюрер согласен. Так в подготовке нападения на Норвегию и Данию формообразующими элементами стали: Гитлер, давший общее направление; Редер, разработавший конкретный замысел; Квислинг и Розепберг, позаботившиеся о «политическом обеспечении» плана. Начинается штабная разработка операции под условным наименованием «Везерюбунг». 1 марта 1940 г. рождается окончательная директива об операции «Везерюбунг» за подписью Гитлера.

Утром 9 апреля немецкие войска вторглись в Данию. В то же утро около берегов Норвегии «случайно» оказались десятки транспортов с дивизиями первой волны. Немецкие послы в Копенгагене и Осло заявили, что Германия отныне берет на себя «защиту» обеих стран. Датское правительство вскоре капитулировало. Норвегия боролась дольше: 14 апреля в Нарвике, Намсосе и других портах наконец высадились английские экспедиционные войска. Однако они были слишком слабы, чтобы изменить положение. В мае англичане ушли из всех портов, кроме Нарвика. Нарвик был эвакуирован 8 июня. Черчилль, бывший тогда морским министром, меланхолически замечает в своих мемуарах об этой «позорной», по его мнению, кампании:

Кто не хочет, когда он может, Когда захочет, — то не сможет...{231}

Англия и Франция не хотели помочь Норвегии, когда могли это сделать, упредив Гитлера. Когда же они «захотели», они опять-таки ничего толком не сделали. Сейчас доподлинно [139] известно, что немецкие части под Нарвиком попали в исключительно сложное положение. Уже 15 апреля Гитлер был настолько испуган ситуацией, что собирался отдать генералу Дитлю приказ о переходе шведской границы и сдаче шведам для интернирования{232}. Однако командование английских экспедиционных войск действовало настолько нерешительно, что Дитль продержался... до добровольной эвакуации англичан.

Успех в Норвегии подбодрил Гитлера. Наступал час трагедии французского народа. Но для понимания всей коварности этого нападения мы должны вернуться на несколько месяцев назад.

Когда танки вермахта пересекли германо-польскую границу, а эскадры Геринга начали бомбить польские города, на фронтах «тайной дипломатии» произошли соответствующие изменения. В условиях войны, хотя бы формальной, надо было менять некоторые методы работы, вводить в действие новых людей. В любом случае закулисная деятельность требовала строжайшей регламентации и руководства из одного центра. Германский генеральный штаб, который внимательно следил не только за военной, но и за политической обстановкой, имел такой центр.

Он именовался Управлением разведки и контрразведки верховного командования вооруженными силами. Его начальник — адмирал Вильгельм Канарис.

Фигура адмирала Канариса — одна из наиболее интересных в галерее гитлеровских генералов. Вокруг нее сложено немало апологетических легенд. Однако, и оставив в стороне легенды, Канариса нельзя сбрасывать со счетов политики немецкой военной касты.

Вильгельм Канарис родился в 1887 г. в семье директора рурской металлургической фирмы. Это в значительной мере определило круг его привязанностей и, как констатирует его биограф Абсхаген, обусловило его «инстинктивное отвращение к марксизму». Военная карьера сына рурского промышленника началась в 1905 г. в кильском императорском кадетском училище. В 1907 г. он уже офицер и направляется в Южную Америку, где служит на крейсере «Бремен» — плавучем центре германской разведки. [140]

B 1916 г. начинается первое серьезное «дело» Канариса — участие в немецком шпионаже в Испании. Задача Канариса — вербовать агентов в испанских портах и наблюдать за передвижением союзных судов. Эту задачу он выполнял блестяще.

В дни революционных событий в Германии Канарис — один из организаторов «добровольческой» дивизии в Берлине. Он занимается установлением связи между контрреволюционными группами в Берлине и Южной Германии. Среди его друзей капитаны Эрхардт и Пабст, лидеры офицерской бандитской своры. Канарис в это время «отличается», спасая одного из убийц Карла Либкнехта и Розы Люксембург от заслуженной кары.

1924 год. Канарис — референт в штабе морских сил при министерстве рейхсвера. Он разъезжает по свету, затем переходит на флот, командует линкором «Силезия». Наконец, 1 января 1935 г., в день своего сорокавосьмилетия, он становится начальником разведки в военном министерстве.

Биографии разведчиков часто облекают в пелену загадочного тумана. Их жизнеописания любят превращать в детективные романы с традиционными аксессуарами: таинственными автомашинами с притушенными огнями, прекрасными незнакомками под вуалями, душераздирающими сценами и т. д. Жизнь адмирала Канариса была прозаична и рассудочна. Профессия разведчика в западном мире сейчас требует отнюдь не романтических черт характера. Руководители секретных служб империалистических государств — это прежде всего дельцы крупных масштабов. Как и Канарис, из «делового мира» вышел долголетний шеф американской секретной службы Аллен Даллес — крупный банкир, совладелец банка Шредера и фирмы «Салливэн энд Кромвел».

Возглавив службу разведки и контрразведки вермахта (мы для краткости будем употреблять немецкое слово «абвер», уже завоевавшее себе международное право гражданства, как и слово «вермахт»), Канарис создал свою собственную, новую систему разведки.

Канарису принадлежит инициатива создания разведывательной сети, основанной на тех деловых связях, которыми располагали крупнейшие немецкие промышленные и финансовые компании. Его знание обычаев и методов делового мира сберегло немецкой военной разведке силы: туда, где оперировали дельцы, Канарис не посылал своих людей, ибо имел всю необходимую информацию от этих дельцов.

Крупные фирмы всегда имели свою собственную разведку. Ротшильд раньше всех узнал о поражении Наполеона под [141] Ватерлоо и сумел извлечь из этого большую выгоду на бирже. Гуго Стиннес располагал собственной агентурой во многих странах Европы. Наконец, редко какая-либо официальная разведывательная служба имела такую сеть, как германский трест «ИГ Фарбениндустри».

Если у вермахта было ведомство Канариса на набережной Тирпиц-уфер, то у «ИГ Фарбен» было бюро «Берлин НВ-7» на Унтер-ден-Линден и «собственный Канарис» — директор Макс Ильгнер. Бюро «НВ-7» занималось сбором и изучением коммерческой и иной информации по всему миру, для чего ему было придано специальное экономическое отделение (так называемое «Фови») и статистический отдел, За этими безобидными названиями скрывалась деятельность определенного направления.

«Наше дело, — описывал один из сотрудников статистического отдела свои функции, — было подготовлять... всякие документы, досье, доклады, карты и цифровые данные, о которых нам приказывали (sic!) офицеры верховного командования вооруженных сил; пополнять их материалами как нашего отдела, так и архивов, находившихся в распоряжении верховного командования вооруженных сил; подготовлять доклады и карты о промышленности и сельском хозяйстве за границей...»{233}

Как впоследствии признавал Ильгнер, он установил связи с верховным командованием еще в 1928 г., в эпоху рейхсвера. Особенно ценными для армии были зарубежные связи Иль-гнера. Например, «ИГ Фарбен» создал свой филиал в США под названием «Кемнико инкорпорейтед». «Кемнико» было «чисто американским» предприятием, в нем служили только американцы. Но одним из директоров «Кемнико» был д-р Рудольф РТльгнер — брат Макса, живший с 1923 г. в Нью-Йорке и ставший в 1930 г. американским гражданином. В коммерческом регистре «Кемнико» числилось как «агентство по техническому обслуживанию». В действительности трест «ИГ Фарбениндустри» ставил перед Рудольфом Ильгнером следующие задачи: «Совершать по заданию ИГ посещения, осмотры, обследования и оценки технического, финансового, экономического и промышленного порядка... знакомиться по заданию ИГ с американскими патентами... выполнять такие же задания в Канаде». Когда в 1942 г. после вступления США в войну архивы «Кемнико» были конфискованы, в них обнаружили аппараты для секретной связи, аэрофотосъемки Нью-Йорка, карты побережья [142] и военно-экономическую информацию более чем по 50 странам{234}.

Канарис уделял «ИГ Фарбен» огромное внимание и ценил услуги всемогущего треста. Когда начальник одного из отделов абвера Пикенброк ушел со своего поста, то он счел нужным направить директору «ИГ Фарбен» фон Шницлеру письмо, в котором сообщал:

Этот документ был вскоре после войны обнаружен в архивах «ИГ Фарбениндустри». А спустя десять лет при разборе архивов «Дейче банк» сотрудники берлинского Немецкого экономического института обнаружили письмо такого же точно содержания, адресованное Пикенброком директору банка Герману Абсу. Следовательно, абвер пользовался «сотрудничеством» не только «ИГ Фарбен», но и «Дейче банк» и, более чем очевидно, ряда других фирм. Герман Абс отвечал Пикенброку:

Параллельно с абвером работал другой орган гитлеровской разведки, так называемое VI управление Главного управления имперской безопасности СС (сокращенно РСХА), т.е. разведка СС. Главой РСХА в те годы был Рейнхард Гейдрих, один из самых страшных героев коричневого мира. С Канарисом он был знаком очень давно. Когда Канарис в 1922 г. командовал крейсером «Берлин», под его началом служил юный кадет [143] Гейдрих. Тогда Гейдрих не удержался долго на флоте: его уволили за безнравственное поведение.

Теперь Канарис и Гейдрих снова встретились. Они, как полагается шефам двух конкурирующих разведслужб, не были особенно расположены друг к другу. Однако им удалось заключить «дружественный пакт» о разделе сфер влияния. В частности, военная разведка за рубежом была признана полем деятельности абвера. Это не мешало Канарису вести политическую разведку внутри Германии, а Гейдриху — заниматься разведкой и контрразведкой за рубежом. Рядом с Канарисом и Гейдрихом собственные разведорганизации имели Риббентроп (через МИД), Розенберг (АПА), гаулейтер Боле («зарубежная организация НСДАП»), Геринг («исследовательский институт ВВС», занимавшийся дешифровкой перехваченных радиограмм). Канарис и Гейдрих прекрасно ориентировались в этих джунглях германской разведки, оказывая при случае посильную помощь один другому.

В чем же состояла та сторона деятельности абвера, которая отражала внешнеполитические интересы немецкого вермахта?

1 сентября 1939 г. немецкие и английские монополии не объявили друг другу войны, не говоря уж об американских. Война отнюдь не помешала устройству секретного совещания представителя рокфеллеровской фирмы «Стандард ойл» Фрэнка Говарда с представителем треста «ИГ Фарбениндустри» Фрицем Рингером. Совещание состоялось, правда, не в самой Германии, а в нейтральной Гааге в конце сентября 1939 г. Участники совещания заключили ряд сделок: «ИГ Фарбен» продал Рокфеллеру различные патенты и акции. Но куда важнее было особое «гаагское соглашение», по которому «ИГ Фарбен» сохранял за собой право в любое время возвратить эти акции и патенты. Говард сам писал об этой встрече, что «мы сделали все зависящее от нас, чтобы выработать законченные планы для modus vivendi на все время войны, независимо от того, вступят ли в войну Соединенные Штаты»{236}. И действительно, какая разница для концернов — идет война или нет?

Например, к этому периоду относятся активные действия Германии в международном титановом картеле. Титан был крайне нужен для немецкой военной промышленности. В этот картель входили Германия («ИГ Фарбен»), США («Нейшнл лэд», «Дюпон», «Титан компани»), Англия (ИКИ, «Гудласс Уолл»), Норвегия («Титан», на 87% принадлежавшая «Нейшнл лэд»), Япония. Картель был основан еще в 1920 г. и [144] возобновлялся в 1927 и в 1933 гг. Начало войны не разрушило братство «титанового бизнеса». Наоборот, 11 декабря 1939 г. один из деятелей американской фирмы «Нейшнл лэд» писал об одном из своих деловых предложений: «Наше предложение имело целью в первую очередь защитить права «ИГ Фарбен-индустри»...»{237} В чем же состояло это предложение? Оказывается, на время войны «ИГ Фарбеи» передал все свои патенты в сфере влияния «Нейшнл лэд» в ее пользование, в то время как «Нейшнл лэд» разрешила «ИГ Фарбен» взять себе все американские патенты и заявки на территории Германии и других европейских стран.

Что же касается некоторых военно-промышленных картелей, то они делали большую политику. Например, уже давно существовало и действовало соглашение между известной немецкой фирмой «Карл Цейсс» и американской фирмой «Бауш энд Ломб». В преддверии войны их сотрудничество зашло настолько далеко, что по указанию Цейсса американские директора упорно отклоняли все заказы английского правительства на военную оптику. Такой же ответ получила Франция. Например, Франция и Англия испытывали недостаток в альтиметрах и дальномерах. Но фирма «Бауш энд Ломб», монопольно владея лучшими патентами, передавала их немцам, но не поставляла оборудования своим будущим союзникам.

Можно, пожалуй, понять банкира Шахта, который, беседуя с американскими офицерами в Нюрнберге, с яростью воскликнул:

— Если вы хотите обвинять промышленников, которые помогли вооружить Гитлера, то вы должны приняться за своих промышленников. Заводы «Опель», которые выпускали только военную продукцию, принадлежали «Дженерал моторе»!{238}

Бизнес есть бизнес. И под его сенью совершались операции на фронтах «тайной войны».

Уже во время польской войны друг адмирала Канариса знакомый нам Карл Герделер набрасывает некоторые проекты, касающиеся ведения секретных переговоров с Западом. Историк Герхард Риттёр, биограф Герделера, излагает эти проекты в следующих выражениях: «Западные державы... должны обещать немецкому народу удовлетворение его справедливых претензий на Востоке и свободный доступ к мировому рынку, если бы со своей стороны немецкое правительство было бы готово восстановить Польшу (без ее немецких территории) и Чехословакию [146] в мюнхенских границах... Кабинет Геринга как переходный... Никакого военного путча»{239}.

Такова была первая разработка Герделера, сделанная уже в военный период. Она соответствовала направлению действий Канариса. Они оба, как видно, отнюдь не помышляли отказываться от завоеваний фюрера. Они не думали ни о каких путчах. Их идеал если не сам фюрер, то Геринг. И главное — маниакальная идея «свободы рук» на Востоке, «удовлетворение всех претензий» на Востоке!

Приступая к тайной дипломатии, генералы не действовали в одиночку. Наоборот, они черпали вдохновение у германских монополий. Герделер жил на средства крупнейшего электротехнического концерна «Бош». Начальник генштаба Гальдер был тесно связан с Гуго Стиннесом. Те же связи поддерживал и Браухич. В своем дневнике от 17 ноября 1939 г. сотрудник Канариса Ганс Бернд Гизевиус записал, что Браухич имел длительную беседу с Гуго Стиннесом и Гальдером. «У Стиннеса, — пишет Гизевиус, — создалось впечатление, что главнокомандующий немецкой сухопутной армией рассматривает его (Стиннеса) как патера, которому надо исповедоваться»{240}. Стиннес как духовный отец Браухича — это не лишено иронии!

Гуго Стиннес был владельцем одного из крупнейших состояний в Германии. Наследник владыки Рура, «старика Стиннеса», Гуго Стиннес-младший придал своему концерну специфический характер. Он создал за океаном свою дочернюю фирму «Гуго Стиннес индастрис корпорейшн» (Нью-Йорк). Филиал был создан и в Англии («Гуго Стиннес лимитед», Глазго). Американские владения Стиннесов были столь солидны, что ряд членов этой семьи перебрались за океан. Американский филиал завязал тесные связи с банковским домом «Саун-дерс энд Сэмюэль». Впоследствии Стиннес так «американизировался», что после 1945 г. его рурские заводы официально стали американской собственностью. Стиннес, «духовный отец» Браухича, разумеется, мог направить фельдмаршала по нужному пути. По свидетельству Риттера, Браухич располагал и другими связями в рейнских промышленных кругах. Генерал Томас, начальник военно-промышленного управления вермахта, также «собрал вокруг себя кружок рейнских промышленников»{241] . Подкрепленные такими солидными связями и идеями Герделера, генералы начинали свою тайную дипломатию. [147]

...Еще стоял на дворе сентябрь 1939 г. Еще немецкие танки вздымали пыль на польских дорогах и спешно строились концлагеря для сотен тысяч поляков. В эти дни мюнхенский адвокат д-р Йозеф Мюллер, сотрудник мюнхенского «разведыва-тельно-контрразведывательного пункта», получил от заместителя Канариса полковника Остера секретное поручение особой важности. Ему надлежало отправиться в Рим, ко двору папы Пия XII, и через Ватикан установить контакт с официальными представителями Англии. Цель — зондаж условий мира и сделки с Англией. Особое условие — переговоры только с Англией, но не с Францией.

Д-р Мюллер имел кое-какие шансы найти нужные двери в Ватикане. Во-первых, было хорошо известно, что папа Пий XII — до восшествия на святой престол кардинал Пачелли, папский нунций в Германии — очень внимательно занимался германской политикой. Во-вторых, д-р Мюллер был воспитанником иезуитского ордена. Это было очень важно. В Ватикане он сразу нашел своих коллег — патера Иво Цейгера, патера Лейбера, затем прелата Кааса — бывшего лидера немецкой партии центра, сменившего в 1933 г. скамью в рейхстаге на ватиканскую канцелярию, наконец, ректора «немецкой коллегии» кардинала Шенхефера. Каас занимал в Ватикане важный пост: он был секретарем церковного управления храма св. Петра. Мюллер отправился в Рим вместе с д-ром Шмиттхубером, португальским консулом в Мюнхене. Шмиттхубер хорошо знал главного капеллана ватиканской гвардии монсиньора Крига. Через них папа узнал о миссии Мюллера и выразил согласие быть посредником в переговорах Мюллера с послом Англии при Ватикане сэром Джорджем Осборном.

Вспомним: Англия объявила войну Германии 3 сентября. А в последних числах октября д-р Мюллер уже получил через посредников сообщение, что английское правительство (т. е. Чемберлен и Галифакс) готово вступить в тайные переговоры. Начался активный обмен меморандумами и записками. Мюллер писал папе, папа передавал записки Осборну, Осборн пересылал их в Лондон,, и затем вся машина крутилась в обратном направлении.

О чем же велись переговоры в Ватикане? Все стадии этого секретнейшего контакта Германия — Ватикан — Англия не зафиксированы с достаточной достоверностью. Например, один из промежуточных документов («Доклад о переговорах в Риме и Ватикане между 6 и 12 ноября 1939 г.»){241} глухо упоминает [148] о «возможности благоприятного разрешения территориальных вопросов». Однако более или менее подробно известно о существовании «доклада Икс», который был подготовлен Мюллером, сотрудником Канариса Донаньи и генералом Томасом в конце ноября 1939 г. Сам документ утерян. Однако его составители по памяти реконструировали основные пункты «доклада Икс» и изложили их немецкому историку д-ру Курту Зендтнеру, который опубликовал этот рассказ в работе «Немецкая военная оппозиция в первом году войны».

Итак, Томас вспомнил следующие пункты немецких предложений:

1) смена правительства (устранение Гитлера и Риббентропа); Геринг приемлем;

2) никакого немецкого наступления на Западе;

3) разрешение всей восточной проблемы в пользу Германии{242}.

Гальдер, которому в свое время был вручен «доклад Икс», добавил следующее:

4) проведение референдума в Австрии (не позже чем через пять лет);

5) Судетская область должна остаться у Германии; Чехия не будет протекторатом;

6) восстановление немецких границ 1914 г. на Востоке;

7) восстановление немецко-французской границы 1914 г.

Бросив взгляд на эту программу, можно сразу оценить смысл и характер тайных переговоров в Ватикане. Их основная идея все та же: поворот Германии на Восток. Авторы «доклада Икс» обильно использовали те идеи, которые в свое время излагал Галифакс в беседах с Гитлером, которые издавна вынашивал Розенберг. Война, собственно говоря, должна была продолжаться, но только не на Западе, а на Востоке. Генералы предлагали Англии санкционировать захват Австрии и Судет, отторжение части Польши (по границам 1914 г.) — все это как сугубо предварительное условие.

Нельзя пройти мимо еще одной, почти невероятной по своей наглости идеи: генералитет предлагал Англии санкционировать ревизию франко-германской границы. «Восстановление немецко-французской границы 1914 г.» означало передачу Эльзас-Лотарингии в руки Германии. И это, очевидно, был тонкий расчет. Во всяком случае, английское правительство сочло нужным сохранить в тайне от Франции не только содержание, но [149] и факт римских переговоров. Как сообщил Зендтнеру в 1954 г. некий «авторитетный, но неофициальный» представитель английского правительства, Англия «из соображений секретности не информировала своих союзников, в том числе и Францию, о римских переговорах»{243}.

Таким образом, картина становится почти гротескной: Англия вступает в секретные тайные переговоры с Германией за спиной Франции, торгуя ее территорией. Таковы были странности «странной войны».

Параллельно с «докладом Икс» в феврале 1940 г. s Лондон был направлен меморандум, составленный немецким дипломатом Ульрихом фон Хасселем, связь с которым установил личный агент Галифакса м-р Лонгсдейл Брайане. Брайане и Хассель, тесно связанный с Веком и Герделером, несколько раз встречались в Арозе (Швейцария). Хассель с санкции генералов Бока и Браухича предлагал Галифаксу санкционировать захват Австрии и Судет и восстановить польско-германскую границу 1914 г. Взамен Хассель от имени Браухича обещал отказ Германии от войны на Западе, откровенно спекулируя ролью Германии как «фактора против России»{244} и запугивая Брайанса «опасностью большевизации Европы». Добавим, что в ноябре 1939 г. немецкий дипломат Эрих Кордт встретился с упоминавшимся выше Конуэл-Эвансом, передав ему для Чем-берлена примерно ту же программу. Так образовался довольно широкий фронт «тайной войны», в которой германский генералитет пытался шантажировать Англию.

Однако в отличие от предвоенного периода «министерств ) иностранных дел» генштаба интенсифицирует свои связи с Соединенными Штатами. Позиция США казалась ему особо важной. Для этого пускаются в ход старые связи Яльмара Шахта. 16 октября 1939 г. Шахт пишет письмо на имя своего давнего друга американского банкира Леона Фрэзера, бывшего президента Банка международных расчетов, одним из директоров которого был в свое время Шахт. Шахт передает это письмо опытному агенту Канариса Гансу Бернду Гизевиусу, который спешит в Швейцарию и обеспечивает доставку письма. В своем письме Шахт просит Фрэзера воздействовать на президента Рузвельта, дабы тот выступил с «мирной» инициативой. Шахт советовал, чтобы Фрэзер пригласил его, Шахта, в [150] США «для чтения докладов», и под этим соусом хотел начать переговоры{245}.

Шахт знал, куда целил. Ему было хорошо известно, что в США есть люди, горячо симпатизировавшие «третьему рейху», подобно полковнику Чарльзу Линдбергу, который без обиняков заявил: «Война против Германии — ошибка. Настоящая война должна вестись на Востоке»{246}. Людей типа Линдберга искал и молодой немецкий дипломат Адам Тротт цу Зольц, который осенью 1939 г. направился в США на сессию Института тихоокеанских отношений. Тротт цу Зольц вел беседы с американскими дипломатами, зондируя возможности и перспективы. Тротт считал себя «антинацистом». Однако ему задали примерно такой вопрос:

— Если, как вы уверяете, в Германии придет к власти ненацистское правительство, то будет ли оно готово отказаться от территориальных завоеваний, которых достигнет к тому времени Гитлер?

Такова была цена оппозиции Тротта и господ, его пославших. Тротт нанес визит бывшему германскому рейхсканцлеру Генриху Брюнингу, находившемуся в эмиграции в Соединенных Штатах. В одном из своих писем, опубликованных после войны, Брюнинг делает любопытное признание: он отмечает, что в те месяцы в США «завязалась отчаянная борьба различных авантюристических личностей, которые хотели посредничать в мирных переговорах». Для характеристики подлинного смысла этой борьбы решающим является следующее заявление Брюнинга: «Они (участники борьбы. — Л. Б.) никогда не подчеркивали необходимости сперва освободиться от нацистов». Это замечание ставит на место все преувеличенные фантазии послевоенных историографов вермахта, которые стараются изобразить эмиссаров генштаба в роли «врагов Гитлера».

Убийственными для авторов подобных утверждений являются некоторые факты, которые долгие годы оставались неизвестными широкой общественности. Эти факты достаточно убедительно свидетельствуют о том, что в 1939 г., т. е. в начальный период «странной войны», контактами с западными державами занимались нацисты чистейшей воды.

А факты таковы. На протяжении нашего повествования мы один раз уже встречались с английским резидентом Розенберга [151] бароном де Роппом. Он функционировал в Лондоне в 1933–1934 гг., активно действовал в Берлине в 1938 г. Когда же началась «странная война», де Ропп, как и все мастера европейского шпионажа, перебрался в Швейцарию. Он условился с Альфредом Розенбергом, что когда почувствует благоприятную атмосферу для англо-германского сговора, то напишет в Берлин о том, что «выпал снег».

Уже 23 сентября 1939 г., в разгар польской войны, Ропп радует Розенберга своими зимними новостями и просит прислать связного{248}. Розенберг докладывает об этом фюреру, который даже готов дать барону гарантию безопасности для въезда, ежели тот предъявит полномочия от английского правительства. Розенберг направляет в Швейцарию своего эмиссара Хардера.

В начале ноября Ропп шлет новую депешу: «Здесь выпал обильный снег, вплоть до озера. Надеюсь, что будет хорошая погода». Розенберг спешит к фюреру, и тот в беседе с ним высказывает мнение, что «все еще считает правильным тезис об англо-германском взаимопонимании, особенно с точки зрения перспектив». Англия, говорит он, выйдет из войны потрепанной, а Соединенные Штаты будут потирать руки. «Да, США хотят быть наследниками Англии в Южной Америке», — поддакивает Розенберг.

Почему вдруг два нацистских главаря заговорили о Соединенных Штатах? Имели ли они в виду что-либо конкретное? Очевидно, да. За несколько дней до их беседы в Берлине появился таинственный посетитель из-за океана, который, согласно правилам хорошего тона секретной службы, назвался «мистером Икс». «Мистер Икс» объявил, что приехал с ведома влиятельных кругов и хотел бы знать, какие условия Гитлер ставит для заключения мира. Ему были вручены некие «пять пунктов», с которыми он и направился в Вашингтон, Париж и Лондон.

Инкогнито «мистера Икс» мы можем раскрыть: это был нефтяной магнат У. Р. Дэвис из группы Рокфеллера, который энергично добивался от госдепартамента полномочий на поездку. Он их получил. Дэвис был далеко не первым американским гостем в Берлине. Не говоря уже о полковнике Чарльзе Линдберге, не скрывавшем своих симпатий к нацизму, в спис-КР визитеров числились многие сенаторы и промышленники. Дэвис прибыл в Берлин и был несколько раз принят Герингом. В первой же беседе он заявил удивленному Герингу:

— По моему мнению, Германии надо немедленно вернуть Данциг, [Польский] коридор и бывшие провинции Польши, отобранные у Германии по Версальскому договору. Вопрос о бывших немецких колониях должен быть решен полюбовно...{249}

Геринг, едва ли ожидавший услышать столь далеко идущие предложения, ответил, что готов поехать в Вашингтон, чтобы принять участие в международной конференции для создания «новой системы рынков». Одновременно эта конференция должна вообще «установить новый порядок в мире». Вот как ободрились в Берлине!

Правда, Дэвису не удалось развить своего успеха. Когда оп вернулся, Белый дом отмежевался от его визита: всем было ясно, что бизнесмен слишком далеко зашел{250}.

Теперь мы можем сделать несколько выводов, касающихся как линии руководства вермахта, так и поведения самого Гитлера в месяцы «странной войны». Эти выводы таковы:

1. На протяжении осени 1939 г. — зимы 1940 г. гитлеровское руководство продолжало попытки добиться создания обще» европейского блока (с участием США) против Советского Союза и удовлетворения своих претензий в Европе без расширения сферы военных действий.

2. Позиция руководства вермахта в этом смысле принципиально не расходилась с линией фюрера. [153]

3. Продолжавшийся зондаж обусловил промедление с нападением Германии на Францию, первоначально намеченным на ноябрь 1939 г., но перенесенным затем на весну 1940 г. Эта оттяжка отнюдь не явилась результатом «мирных устремлений» генералитета, а была связана с вышеупомянутым зондажем и, кроме того, с задержкой в разработке стратегического плана французской кампании.

4. Зондаж ничуть не мешал активной подготовке к дальнейшим военным операциям.

Оперативный план «Гельб», уже разработанный в мельчайших подробностях, предусматривал нанесение сокрушительного удара по Франции, Бельгии и Голландии с полным разгромом их вооруженных сил. С этой целью были образованы три группы армий.

Группа армий «Б» (генерал-полковник фон Бок) в составе двух армий (27 дивизий) находилась на правом фланге немецкой армии вторжения. Но вопреки традиционным представлениям Шлиффена Боку ставилась лишь ограниченная задача: вторгнуться в Голландию и Бельгию, сковать силы противника и не допустить контрнаступления англо-французских войск.

Зато группа армий «А» (генерал-полковник фон Рунд-штедт) должна была сломить всю систему французской обороны. В ее состав вошли три армии (4-я, 12-я, 16-я) в количестве 44 дивизий. Ударное ядро составляли танковые корпуса, расположенные за основными силами армий и предназначавшиеся для молниеносного прорыва в тыл. Так, танковая группа Клейста должна была осуществить прорыв через Люксембург, затем через Арденны на Седан, Амьен и далее к Ла-Маншу. Этот замысел Гудериан еще 16 марта доложил Гитлеру и получил одобрение. На Западном фронте было сосредоточено более 2500 танков (примерно по рецепту Эймансбергера).

Наконец, группа армий «Ц» (генерал-полковник фон Лееб) выполняла задачу прикрытия на южном фланге; она имела две армии (18 дивизий), стоявшие вдоль линии Мажино и на Рейне.

Немецкому командованию удалось сохранить у своего противника впечатление, будто «план Шлиффена» остался в силе. Как бы в угоду германскому генштабу французы сосредоточили основные силы (40 дивизий) в Бельгии и Голландии. Всю линию Мажино занимали только 26 дивизий. 32 дивизии резерва были разбросаны по всему фронту. Французское командование как бы открывало путь для немцев в Арденнах. [154]

Западные военные историки могут спорить, было ли это «роковой ошибкой» или «просчетом». Причины этого «просчета» коренились в мюнхенской психологии тогдашних политических и военных руководителей Франции и их союзников. Невозможно себе представить, чтобы французский генеральный штаб не располагал сведениями о немецкой группировке. Если взять книгу французского военного историка Жоржа Кастеллана «Тайное перевооружение Германии (1930–1935)», написанную на основе архивов знаменитого 2-го бюро французского генштаба, можно убедиться в отличнейшей информированности 2-го бюро о немецких военных делах того периода{251}. Было мало таких секретных планов германского генштаба, которые бы не становились известными в Париже. Трудно предположить, что в 1939–1940 гг. французские генералы из дальнозорких превратились в близоруких, а то и совсем слепых. Кроме того, они действовали не в одиночку: английская военная разведка обладала огромными связями в Германии. Тем не менее французский главнокомандующий генерал Гамелен не предпринимал никаких активных мер, упорно считая, что оборона — лучший метод для победы в войне. Эта точка зрения как нельзя лучше устраивала реакционную клику, стоявшую у кормила правления во Франции.

О трагической судьбе Франции летом 1940 г. написаны десятки книг, мемуаров, исследований. Сейчас не подлежит никакому сомнению, что вина за эту судьбу лежит на плечах пресловутых «двухсот семейств», которые сознательно шли на капитуляцию, боясь своего собственного народа больше, чем Гитлера. «Клика, выдавшая Францию Гитлеру, получила после поражения долгожданную возможность установить фашизм в стране»{252}, — писал руководитель французских коммунистов Морис Торез, определяя умонастроения тогдашних правителей Франции.

Мы знаем, что еще в двадцатых годах в Германии и Франции имелись исступленные приверженцы идеи «сотрудничества» французских и германских монополий, которые своими деньгами способствовали созданию проектов Рехберга — Гофмана — Фоша. В конце тридцатых годов эти группировки в обеих странах сохранились, при том только отличии, что немецкие партнеры абсолютно доминировали над французскими. Последние были немногочисленны, но влиятельны: к ним [155] в первую очередь относились военные монополии — «Шнейдер-Крезо», де Вандели и некоторые химические группы.

Несмотря на то что экономические и политические противоречия между Германией и Францией обострялись из года в год, за кулисами продолжался сговор. В тридцатых годах французские и немецкие монополии вступили в ряд картелей, деливших европейские рынки сбыта. В 1932 г. в Люксембурге состоялось тайное совещание немецких магнатов и представителей «Комите де форж» — штаба французской тяжелой промышленности, в ходе которого французские дельцы заявили о своей поддержке политики вооружения Германии. На этом совещании они подтвердили, что согласны с увеличением и переоснащением германской армии. Более того, они высказа лись за совместную деятельность генштабов этих стран{253}. Напомним, что это происходило в те годы, когда Гитлер рвался к власти, а французская общественность была не на шутку встревожена тайным вооружением Германии.

Гитлеровская пропаганда неустанно апеллировала к интересам «двухсот семейств». В те годы с обеих сторон регулярно поднимался вопрос о «необходимости» тесного сотрудничества французских и германских капиталов. В частности, говорилось и о совместной эксплуатации колоний. Так, в 1938 г. газета «Эвр» прямо предлагала создать совместные немецко-франпуз-ские акционерные общества с целью эксплуатации французских колониальных владений{254}.

Результат? Французские монополии не смогли достичь своей цели в совместной игре: они не обуздали германских конкурентов. Зато расчеты рурских магнатов оправдались в полной мере. Они сумели поставить французских монополистов на службу своим экономическим и политическим планам. Так, уже в 1933 г. концерн Шнейдера начал поставки танков Гитлеру. В 1939 г. тот же Шнейдер за бесценок продал немецким концернам гигантские военные заводы Шкода. Из Франции шли непрерывные поставки руды в Рур, завершавший последние военные приготовления. При прямом участии французских монополий немецкий трест Рехлинга получил подряд на постройку линии Мажино, в результате чего секретные чертежи фортификаций оказались в руках германского генштаба{255}.

Еще большую услугу Гитлеру оказала политическая агентура «двухсот семейств» Франции. На деньги де Ванделей подвизались фашистские молодчики из «Боевых крестов»; сам [156] де Вандель располагал членской книжкой этой организации за № 11. Агенты Гитлера сидели повсюду вплоть до французского правительства. Салоны промышленников и банкиров стали лучшим прибежищем для гитлеровской агентуры.

Таковы были плоды того «сотрудничества», которое уже давно предлагали германские монополии французским. Впоследствии один из руководителей концерна смерти «ИГ Фарбен», фон Шницлер, прямо признавал, что на базе лозунга о сотрудничестве «развились связи между немецкой и французской промышленностью, которые фактически охватили всю французскую промышленность...»{256}

Чувствуя свое доминирующее положение, германские монополии диктовали соответствующее поведение своим военным и дипломатическим агентам. В силу этого закулисная игра в отношениях между Францией и Германией значительно отличалась от того, что происходило между Германией и Англией, Германией и США.

Дипломатическая агентура генштаба, так старательно устанавливавшая в конце 1939 — начале 1940 г. связи с Лондоном и Вашингтоном, проявляла поразительную незаинтересованность в Париже. Это делалось по простой причине: генштаб не вел переговоров со слабыми, он предпочитал их захватывать. Эта своеобразная «заповедь» германского генералитета уже давно определяла деятельность его агентуры. В 1938 г. агенты генштаба штурмовали Лондон, но не хотели даже и говорить с Бенешем. В 1939 г. они не вели переговоров с Польшей. В 1940 г. Франция была списана со счетов как серьезный партнер. Она стала лишь объектом плана «Гельб».

Если в 1926 г. Рехберг раболепно заискивал перед Фошем, то теперь роли изменились. Французские мюнхенцы обивали пороги Берлина, умоляя о переговорах. Как только началась кампания 1939 г., в Люксембург прибыл специальный уполномоченный французского министерства иностранных дел Бланш. Он явился к германскому посланнику и сделал ему «секретнейшее заявление». Бланш изложил следующее: «Во Франции многие верят, что Англия вовлекла Францию в самую бедственную ситуацию, и теперь эти люди начинают оказывать давление на Кэ д'Орсэ, чтобы найти почетный выход из положения, так как они рассматривали бы усиление войны между Францией и Германией как катастрофу»{257}. Эта информация была немедленно переслана в Берлин. [157]

Однако Берлин не проявил особой заинтересованности в том, чтобы помочь в поисках «почетного выхода». В сентябре через испанские источники в Берлине стало известно, что французский министр иностранных дел Боннэ хочет мирного соглашения сразу после окончания войны в Польше{258}. В октябре через итальянцев Берлин узнал об активных выступлениях ряда членов французского правительства в пользу «мирных предложений». Особую активность проявлял престарелый маршал Петэн, который, будучи французским послом в Мадриде, регулярно информировал Франко (а через него и Гитлера) о состоянии французских вооруженных сил. Одновременно Петэн вел секретные переговоры с Лавалем о создании такого правительства, которое осуществит сговор с Гитлером, установив фашистскую диктатуру и заключив сепаратный мир.

Понятно, что с немецкой стороны охотно принимали к сведению все эти данные. На их основе укреплялась уверенность Гитлера, Гальдера, Браухича п всех остальных в успехе операции «Гельб». Судьба Франции была предопределена, и стратегические просчеты Гамелена были лишь фрагментом в общей капитулянтской политике французских правящих кругов.

Военная трагедия Франции длилась недолго. Она началась в 5 часов 35 минут утра 10 мая и закончилась в 18 часов 50 минут 22 июня, когда представители французского командования подписали акт о капитуляции. В промежутке между этими двумя датами мир увидел еще один пример наглой, откровенной агрессии, осуществленной генералами немецкой армии.

Однако генералы действовали отнюдь не по собственной инициативе. Направления их действий были заранее определены в другом, еще более мощном «генеральном штабе» — в генштабе монополий. Один из его деятелей, Фридрих Флик, писал 23 июня 1940 г., через день после капитуляции Франции: «Мы имеем моральное и материальное право притязать на распределение объектов». Понятие о морали у Флика было своеобразное, но в делах материальных он разбирался неплохо. В соответствии с этим главный управляющий делами Имперской группы металлургической промышленности Рейхард направил 44 крупнейшим рурским предпринимателям, в том числе Цангену, Пенсгеиу, Рейшу, Феглеру, Клекнеру, письмо следующего содержания:

Господа из Рура не заставили себя ждать. Их «пожелания» были изложены в нескольких толстых томах. Составителей вовсе не смущало, что из десяти перечисленных в письме европейских стран и районов были захвачены только шесть. Финляндия числилась «союзником», Швеция — нейтральной, а приготовления к захвату Англии только начались. Но рурские бароны не любили ждать: они уже видели в своих руках не только лотарингскую руду, но и английский уголь. Во имя этих целей и совершалась агрессия.

Основные элементы этой агрессии, которые постепенно складывались в определенную систему, были таковы:

Первое. Полное пренебрежение международными обязательствами, взятыми на себя в свое время германским правительством. В мае 1926 г. в Гааге было подписано соглашение о том, что Германия и Голландия будут разрешать свои споры только мирным путем. В 1935 г. Германия торжественно обязалась соблюдать независимость и нейтралитет Бельгии. В 1929 г. такой же документ был подписан по отношению к Люксембургу. 26 августа 1939 г. немецкие послы специально явились к королю Бельгии, королеве Голландии и великой герцогине Люксембургской, чтобы заявить, что Германия будет уважать нейтралитет этих стран. 6 октября Гитлер повторил это заверение в своей речи. Но планы вторжения в эти страны уже были готовы и подписаны. ОКБ не утруждало себя размышлениями о международном праве.

Подобно тому как война против Польши была начата нападением эсэсовцев, переодетых в польскую форму, на глейвиц-скую радиостанцию, начало войны против Франции было ознаменовано провокацией. 10 мая 1940 г. самолеты немецкой 51-й бомбардировочной эскадры сбросили бомбы на немецкий город Фрейбург. Нацистское правительство этот налет объявило «злодейским нападением противника» и использовало его как повод для бомбежек незащищенных городов Франции, Голландии, Англии. Фашистскими бомбардировщиками, совершившими налет на Фрейбург, командовал некий полковник Йозеф Каммхубер, а бомбежкой Роттердама руководил майор Треттнер. С обоими мы еще встретимся на страницах книги{260}. [159]

Второе Стратегия мощных танково авиационных ударов, рассчитанных на упреждение противника. Создание мощного кулака, обеспечивающего решающее преимущество и превосходство над противником на главном направлении. Такие действия оправдали себя в Польше, они были применены и во Франции

Третье Моральная подготовка войны, складывающаяся из политической деморализации противника, поощрения прогерманских групп в правящих кругах и тщательного сбора необходимых разведывательных данных о противнике. Этот метод, осуществленный при помощи «двухсот семейств», оправдал: себя полностью.

Четвертое. Проведение официальной и секретной дипломатической подготовки. В этом отношении Германия заручилась соответствующей, хотя и молчаливой, поддержкой США и достигла немалых успехов (переговоры с Англией в Риме за спиной Франции).

Для характеристики действий вермахта по последнему методу неоценимый материал представляет знаменитый эпизод франко-германской войны, разыгравшийся под Дюнкерком

Шла вторая неделя боев. Танковая группа Клейста, ядро которой возглавлял Гудериан, давно прорвав фронт, следовала по манштейновскому маршруту — к Амьену и дальше к побережью моря, к Ла-Маншу 21 мая она получила приказ выйти к портам Кале, Дюнкерк, Булонь. Для этого ей предстояло смять соединенные силы французов, англичан и бельгийцев — деморализованную группировку, потрепанную при отходе из Бельгии и Голландии. Гудериан ринулся вперед. Но 25 мая Клейст получил приказ ставки, приведший его в смятение. Гитлер приказал приостановить наступление на рубеже реки Аа и «Дюнкерк предоставить авиации». Клейст недоумевав Но приказ есть приказ — он был передан в войска. «Мы лишились дара речи»{261}, — отмечает Гудериан.

Но фюрер отнюдь не лишался этого дара 2 июня Гитлер своей собственной персоной прибыл в Шарлевиль, в штаб-квартиру группы армии «А» к генерал-полковнику Герду фон Рунд-штедту. Его сопровождал только один адъютант Фюрер пригласил к себе Рундштедта и его двух ближайших сотрудников — начальника штаба генерала Зоденштерна и начальника оперативного отдела генерала Блюментритта. Разумеется, на устах генералов застыл невысказанный вопрос почему ставка отдала приказ остановить Гудериана и тем самым позволила английскому корпусу эвакуироваться из Дюнкерка?

Гитлер сам заговорил об этом. Он высказал удовлетворение ходом операций и заметил, что, заключив мир с Францией, он откроет себе путь к соглашению с Англией. Генералы слегка опешили. Однако фюрер пустился в длинные рассуждения о роли Англии, о необходимости ее существования, назвав ее наряду с Ватиканом «необходимыми элементами устойчивости в мире». Гитлер объяснил Рундштедту, что в.настоящее время он хочет добиться от Англии лишь одного — признания роли Германии на континенте. Даже возвращение [160] [161] колоний не столь уж обязательно. Наконец, он сказал, что «готов предложить Англии поддержку войсками, если у нее возникнут где-либо трудности»{262}. По свидетельству генерала Зоденштерна, Гитлер заявил, что «настало время разделаться с большевизмом». Цель Германии — мир с Англией на прочной основе{263}.

«Дюнкеркский эпизод» является предметом острых споров в послевоенной историографии. Ряд авторов вообще отрицают политический смысл этого решения. Некоторые из них объясняют приказ Гитлера тем, что Геринг как главнокомандующий ВВС хотел обеспечить себе все «лавры победителя» под Дюнкерком; другие считают «соавтором» гитлеровского решения фельдмаршала Рундштедта, а основной причиной — желание сохранить свежими танковые соединения.

Однако сам Рундштедт впоследствии писал в письме на имя генерала Варлимонта: «Прибыв позднее в штаб группы армий «А», Гитлер высказал мнение, что надеялся скорее достичь соглашения с Англией, дав уйти британскому экспедиционному корпусу»{264}. В своих заметках, написанных перед казнью, Кей-тель обронил такое любопытное замечание: «Перед нами, солдатами, Гитлер никогда не признавался, что после краха Франции он надеялся на быстрое прекращение войны с Англией. Но я знаю, что были предприняты соответствующие зондажи... Об этом когда-нибудь расскажут английские архивы»{265}. Но до СРГХ пор архивы молчат...

Есть свидетельство и из уст самого Гитлера. Во время одного из последних ночных разговоров с Борманом в бункере имперской канцелярии в феврале 1945 г. Гитлер сказал своему «верному слуге»:

— Черчилль не сумел оценить спортивный дух, который я показал, дабы не создавать непоправимого в отношениях между нами. Мы действительно не захотели уничтожить их в Дюнкерке. Следовало бы заставить их понять, что их согласие с германской гегемонией на континенте, чему они всегда противились и чего я смог безболезненно достичь, привело бы для них к самым благоприятным последствиям...{266}

Вот парадокс империалистической войны: казалось бы, идет схватка не на жизнь, а на смерть. Бушует война. Сотни тысяч [162] солдат бьются на полях Франции, на берегах Ла-Манша. Над ними воздушные армады Геринга. Английские моряки организуют эвакуацию войск через Ла-Манш. А в это время верховный главнокомандующий одной из воюющих сторон вынашивает замысел сделать врага своим союзником, союзником в войне против социалистического государства!

Замысел остался неосуществленным. Английское правительство в те дни не могло пойти на сговор с Гитлером: этот шаг был немыслим в условиях войны, угрожавшей целостности Англии как государства. Из этого Гитлер сделал свой вывод — он продолжил расправу с французской армией. От Дюнкерка дивизии Гудериана и Клейста повернули на Париж.

Уже 25 мая новый французский главком капитулянт Вейган объявил, что исход войны предрешен. К этому моменту в войну поспешно вступил дуче, дабы присутствовать при дележе пирога. 17 июня Петэн создал новое французское правительство и запросил перемирия.

22 июня перемирие было подписано в том же самом Компьенском лесу, в котором 11 ноября 1918 г. было подписано перемирие, окончившее первую мировую войну. Со своей любовью к театральным представлениям Гитлер распорядился привезти сюда знаменитый салон-вагон маршала Фоша, в котором совершалась церемония подписания перемирия в 1918 г.{267}

Запад пожал плоды своей мюнхенской политики. Надеясь, что Гитлер пойдет только на Восток, правящие круги Франции, Англии не вняли предупреждениям Советского Союза. Франция оказалась в лапах гитлеровских генералов. Угроза нависла и над Англией.

В печально знаменитой речи Гитлера перед генералитетом 22 августа 1939 г., на пороге второй мировой войны, собравшиеся в зале генералы могли услышать, как коричневый фюрер заявил:

— Итак, я продолжаю мой политический курс. Начало уничтожения британской гегемонии положено. Путь солдатам открыт, политические предпосылки для этого созданы...

— Пусть жители Западной Европы задрожат от ужаса. Пусть они узнают наши гуманные методы войны!

Очень полезно было бы очутиться в этом зале тем английским мюнхенцам, которые хотели купить милость Гитлера ценой капитуляции и тем самым отвести угрозу «на Восток».

Конечно, Гитлер был не прочь блокироваться с таким английским правительством, которое бы подчинялось его воле. Но он рассматривал и другую возможность: если Англия не примет его условий — нанести удар. Он говорил об этом своим генералам 23 мая 1939 г., 22 августа и позже. Когда же танки вермахта прошли по дорогам Польши и Франции, вопрос стал еще более актуальным.

21 мая 1940 г. к Гитлеру явился гросс-адмирал Редер. Без обиняков он изложил свое мнение о необходимости активных действий против Англии. Гитлер дал ответ не сразу. Мы знаем, что 2 июня в Шарлевиле он еще взвешивал перспективы. Но 2 июля все стало на свои места.

Гитлер отдал приказ начать разработку планов вторжения в Англию (они получили название операции «Зеелеве» — «Морской лев») и одновременно распорядился о начале более активных действий авиации против английских судов в Ла-Манше. Первый из таких налетов состоялся 10 июля.

Со 2 по 16 июля генштаб спешно готовил разработку «Зеелеве», что привело к созданию директивы № 16 от 16 июля [164] 1940 г., предусматривавшей оккупацию Британских островов.

В августе последовала директива № 17 («О ведении воздушной и морской войны против Англии»), подписанная Гитлером, Йодлем и Кейтелем. Она предусматривала усиление действий авиации и флота. Авиации предписывалось вести бои на уничтожение английских ВВС и их баз, но щадить порты южного побережья.

15 августа соединения 2-го и 3-го воздушных флотов (фельдмаршалы Шперрле и Мильх) начали бомбардировать Британские острова. Первая серия этих ударов (согласно директиве № 17) наносилась по авиабазам. Она не имела желанного успеха ввиду энергичного отпора английской авиации. Тогда Геринг перенес удары «люфтваффе» на города, в том числе на Лондон (первая бомбежка английской столицы произошла 7 сентября). 14-го был совершен злодейский налет на Ковентри. Немецкая авиация бомбила Лондон 65 ночей подряд. Одновременно шла разработка плана вторжения.

Первая наметка ОКХ{268} предусматривала образование трех десантных групп: «Кале» (16-я армия), «Гавр» (9-я армия) и «Шербур» (6-я армия) под общим командованием фон Рунд-штедта. Эти группы к исходу второй недели после высадки должны были выйти на линию Портсмут — устье Темзы.

Каковы были перспективы операции «Зеелеве» осенью 1940 г.? Для этого сопоставим некоторые цифры.

Соотношение сухопутных сил Англии и Германии:

	Германия	Англия
Первая линия	40 дивизий(группа вторжения)	2-4 дивизии(на побережье)
Общее количество дивизий	160	20-26

Англии угрожал четырехмиллионный вермахт. Размер немецкой «армии вторжения», которую должен был возглавить фон Рундштедт, намечался в количестве до 40 дивизий, среди них не менее 7 танковых и моторизованных, а также одна дивизия [166] СС. ОКВ и ОКХ составили подробные оперативные планы, по которым должны были действовать немецкие дивизии. Что же касается вооруженных сил Англии, то они были совершенно не подготовлены к отражению вторжения. Разбитые части английской экспедиционной армии только вернулись из Дюнкерка. Лишь в июне 1940 г. английский военный кабинет принял решение о реорганизации полевой армии, численность которой была определена в 26 дивизий (среди них только 2 танковых). По откровенному признанию Черчилля, летом 1940 г. во всей Англии имелось 500 орудий всех калибров и 200 танков. Таким образом, превосходство «армии вторжения» на случай ее удачной переправы через Ла-Манш было бы весьма значительным.

Теперь подойдем к оценке сил «Зеелеве» с иной стороны и сопоставим такие цифры:

Соотношение сил «Зеелеве» и армии вторжения союзников в 1944 г.{269}

	Немцы(1940 г)	Англо-американцы (1944 г )
Дивизии первой волны	13	8
Общее число дивизий	40	36-39
Количество судов	4000	6000

Все это показывает, что первоначальный план генерального штаба в своем общем виде мог составить основу для действительно эффективного вторжения в Англию. Генштаб подошел к этой задаче вполне серьезно и в меру своих сил дал первые наметки. Поэтому неправильно было бы считать, что план «Зеелеве» был заведомо неосуществим и не представлял реальной угрозы для Англии.

В Берлине провели весьма тщательную подготовку к будущему захвату Британских островов. В одном из документов, в котором излагались основы «нового порядка» в Англии, говорилось: «Английская территория, оккупированная германскими войсками, будет находиться под управлением германской военной администрации... Все безрассудные действия, саботаж любого рода, активное или пассивное сопротивление германской армии вызовут ответные меры...» Под ним стояла подпись [167] генерала Браухича. Другой документ был подписан начальником генерального штаба генералом Гальдером и датирован 9 сентября 1940 г. В нем говорится: «Главная задача военной администрации в Англии заключается в том, чтобы обеспечить использование рабочей силы Англии в интересах германских вооруженных сил и германской военной экономики... Все здоровое мужское население в возрасте от 17 до 45 лет должно быть в возможно короткие сроки отправлено на континент, если положение на месте не потребует сделать иначе»{270}. В качестве одной из мер поддержания «законности и порядка» приказ № 3000/40 вводил институт заложников. За каждого убитого немецкого солдата предполагалось казнить от 10 до 100 человек, а в случае сопротивления — уничтожать всю общину. Совсем как в Орадур-сюр-Глан!

Англичане, выйдя на улицы своих городов, оккупированных вермахтом, должны были прочитать «Распоряжение по оккупационной территории»{271}. В нем, например, говорилось:

Командующие оккупационными войсками получали в свое распоряжение четыре полевые комендатуры и 12 местных комендатур; в Лондоне предусматривалось образование специальной усиленной комендатуры. На территории Англии проектировалось создать три концентрационных лагеря, а на континенте — восемь лагерей для англичан. Каждый из них был рассчитан на 10 тыс. узников. Таким образом, в случае [168] нацистской оккупации Англия имела бы свои освенцимы и свои майданеки. В памятке, составленной в генеральном штабе 9 сентября 1940 г., войскам предписывалось расстреливать на месте и без суда английских партизан и мирных жителей

Не лишено интереса, что одним из убежденных сторонников оккупации Англии был Адольф Хойзингер — тогда первый офицер оперативного управления генерального штаба, а с осени 1940 г — начальник оперативного управления Летом и осенью 1940 г в гитлеровском генеральном штабе было много споров о сроках и характере вторжения в Англию. И вот 4 августа, как свидетельствует запись в дневнике Гальдера, Хойзингер пришел к нему с жалобой на позицию военно-морского командования, которое, дескать, неверно толкует результаты совещания в Бергхофе (ставке Гитлера) и собирается осуществлять высадку десанта лишь на небольшом плацдарме, в районе Дувра Гальдер и Хойзингер требовали предпринять ее немедленно и в самых широких масштабах, а именно подготовить высадку на фронте от Норвегии до Атлантического побережья Франции, оккупируя сразу Южную Англию, [169] Шотландию и Ирландию. В конце сентября 1940 г. генеральный штаб снова потребовал от своих коллег по агрессии немедленно приступить к осуществлению десанта. И более всего настаивал на этом Хойзингер. 30 сентября Хойзингер представил на рассмотрение начальнику генерального штаба письмо в верховное командование относительно готовности операции «Зеелеве». 8 октября он доложил Гальдеру об этой операции по группе армий «А».

Хойзингер готовил военные планы, Гиммлер планировал расправы. Последняя задача была поручена штандартенфюреру СС Францу Альфреду Зиксу{272}, который назначался «представителем начальника полиции безопасности и СД в Великобритании». Зиксу предписывалось «любыми средствами ликвидировать все антигерманские организации, учреждения и оппозиционные группы, которые могут быть обнаружены в Англии...» Начать свою деятельность в Англии Зикс должен был с массовых арестов. Прежде всего надлежало арестовать лиц, занесенных в «черный список», составленный начальником отдела в VI управлении РСХА Вальтером цу Христианом{273}.

Всего в списке было 2700 человек. Вот одна лишь выдержка из него:

Волну террора, которая должна была прокатиться по Англии, рекомендовалось прикрыть широкой пропагандистской кампанией. Согласно рекомендациям цу Христиана, следовало убеждать население, что «реальный враг в Европе — не Германия, а коммунистическая Россия» и что все должны объединиться под руководством Германии «в борьбе против России».

В первом потоке самолетов, несущих через Ла-Манш германские десантные части, должно было лететь специальное соединение капитана СС Отто Бегуса. Перед ним была поставлена [170] задача сбросить парашютный десант в районе Букингемского дворца, внезапным ударом уничтожить охрану и захватить королевскую семью. О том, как подробно была разработана эта операция, говорит, например, тот факт, что Бегус получил специальные инструкции о форме обращения к пленному английскому королю.

Арестовать Георга VI Гитлер торопился по определенным обстоятельствам: у него был свой «кандидат» на трон в Букингемском дворце. Когда в послевоенные годы были опубликованы стенографические записи речей Гитлера, произносившихся в узком кругу свиты, то на одной из страниц можно было прочитать следующее неожиданное признание Гитлера, сделанное 13 марта 1942 г.:

— Единственным англичанином, который понимал политические факты сегодняшнего дня, был герцог Виндзорский, который хотел пойти навстречу нашим колониальным требованиям...

Вот имя английского квислинга: герцог Виндзорский! Именно с ним в Берлине связывались надежды на создание в Великобритании марионеточного режима, во главе которого стал бы экс-король Эдуард VIII, международный авантюрист и прожигатель жизни, которого из-за его брака с американской миллионершей в 1936 г. вежливо попросили отречься от престола. Вместе с фашистами из партии Мосли герцог Виндзорский должен был помочь Гитлеру обуздать английский народ. В Берлине даже разработали специальный план «похищения» герцога Виндзорского, который в то время находился в Португалии. По директиве Риббентропа и Гиммлера Вальтер Шелленберг готовил эту операцию{275}.

По мнению ряда военных историков, вермахт вполне мог завершить все приготовления к вторжению в августе — сентябре 1940 г. По поводу флота мнения расходятся; однако, например, западногерманский исследователь К. Клее утверждает, что флот мог быть готовым в сентябре.

Правда, немецкое военное командование, хотя и не очень боялось «гордого Альбиона», предвидело, что в ходе боев на Британских островах придется встретиться с немалым сопротивлением. Действия английской авиации наводили на эту мысль. Период воздушных налетов показал, что английский народ не собирается капитулировать и намерен героически защищать свою страну в отличие от некоторых деятелей правительства, которые уже начали готовиться к эвакуации в Канаду. [171]

Но вторжение так и не состоялось. Почему? На эту тему на Западе написано большое количество статей и книг, в которых разбираются различные обстоятельства, начиная от нехватки барж и кончая погодой в Ла-Манше. Но среди этих обстоятельств есть одно, которое можно считать главным, решающим. Его можно определить, заглянув, например, в дневник начальника генштаба генерала Гальдера от 25 июня 1940 г., т. е. еще до издания директивы № 16. Гальдер внес в дневник в этот день такую многозначительную строчку:

Итак, на Восток, а не на Англию! Это были не случайные замечания, а плод определенного военно-политического анализа. В ставке прикидывали: либо сосредоточивать все силы на подготовке «Зеелеве» и тогда откладывать нападение на СССР на год-два, или активизировать подготовку восточной кампании и тогда отложить вторжение в Англию. Вторая альтернатива казалась для генштаба более приемлемой. Как впоследствии вспоминал фельдмаршал Эрих фон Манштейн, там считали, что разгром Англии скорее будет на руку США и Японии, которые растащат Британскую империю, ибо в Европе Германии придется «заняться» Советским Союзом. А если разбить Советский Союз, то будет предрешена судьба Англии, да и судьба США. Гитлер так прямо и говорил: «Если Россия будет разгромлена, тогда Англия лишится последней надежды»{276}.

В свою очередь Альфред Йодль писал в одном из меморандумов: «Окончательная победа над Англией является вопросом времени... Следовательно, Германия может избирать метод борьбы, который сбережет ей силы и исключит риск»{277}. Иными словами: сил на обе операции не хватит, силы надо экономить, рисковать не следует. 31 июля 1940 г. Гитлер объяснял своим генералам на совещании в Бергхофе: «Англия надеется на Россию и Америку, когда эта надежда рухнет, то и Америка отпадет... Германия станет хозяином в Европе и на Балканах»{278}. [172]

Такова была главная причина отмены операции «Зеелеве», все остальное было подчинено именно этому. 7 ноября 1944 г. генерал Йодль в речи перед гаулейтерами говорил:

Сперапия «Зеелеве» обрела с осени 1940 г. новый смысл: она стала маскировкой для будущей операции на востоке Европы. 17 сентября Гитлер приказал отодвинуть «день Икс» на неопределенное время, а 12 октября приказал приостановить все приготовления к вторжению на Британские острова. Зато в директиве № 23 специально отмечалось: «До начала перегруппировки для операции «Барбаросса» следует стремиться к тому, чтобы повысить эффективность действий ВВС и ВМФ не только для того, чтобы нанести Англии максимальный ущерб, но и для того, чтобы симулировать якобы предстоящее в этом году вторжение на Британские острова»{280}.

Все становилось на свои места. Три армии (4, 12, 18-я) уже были направлены в район Познани; шла усиленная подготовка театра военных действий. Дивизии, предназначавшиеся для высадки, уходили на Восток. Гитлер в беседе с Муссолини достаточно образно определил сложившуюся ситуацию: «Мы в таком же положении, как человек, у которого в винтовке только один патрон».

И этот патрон он решил выпустить по Советскому Союзу.

После 1945 г. историки, военные и публицисты не раз ставили вопрос: когда Гитлер начал непосредственную подготовку к войне против Советского государства?

В июне 1945 г. несколько советских офицеров, получивших возможность допросить главных немецких военных [173] преступников в Бад-Мондорфе (Люксембург), поставили этот вопрос некоторым из них. Ответ Кейтеля гласил:

— Вопрос о возможности войны с СССР встал лишь к концу 1940 г. Никаких конкретных мероприятий в период осени 1940 — зимы 1940/41 г. не предпринималось...

Вслед за своим шефом Йодль (человек, сделавший из своей памяти вторую профессию!) тоже никак не мог вспомнить о какой-либо подготовке до конца 1940 г. А оплывший Геринг нахально заявил:

— Мне стало об этом известно за 1,5–2 месяца до начала войны{281}.

На Нюрнбергском процессе этот вопрос задавался почти всем главным немецким военным преступникам. От них мир не узнал правды. Все они хором открещивались от всякой ответственности за это решение и изображали дело так, будто бы узнали о военных планах Гитлера чуть ли не за месяц-другой до рокового дня 22 июня 1941 г. Однако показаниями свидетелей, изучением документов, сопоставлением фактов историческая правда постепенно была восстановлена.

Вся кровавая история нацистского государства начиная с 1933 г. была заполнена подготовкой к «Дранг нах остен». Обучение вермахта, все внешнеполитические акции Гитлера, все тайные переговоры эмиссаров генштаба были устремлены на подготовку удара по первому в мире социалистическому государству. Надежды врагов социального прогресса сосредоточивались вокруг этого замысла, и десятки чемберленов, ген-дерсонов и лпндбергов помогали Гитлеру в том, чтобы приблизиться к осуществлению его мечты.

Когда в 1939 г. гросс-адмирал Редер решил составить для себя памятную записку, касающуюся истории возникновения второй мировой войны, он начал ее следующими словами: «Фюрер уже раньше вынашивал мысль раз и навсегда разделаться с Россией.. Как-то в 1937–1938 гг. он высказывался, что собирается ликвидировать Россию...»{282}

Это собирался сделать не только Гитлер, но и его генералы. В августе 1937 г. генерал-полковник Фрич совместно с Веком и Манштейном представили на имя военного министра доклад, в котором писали: «Как континентальная держава, мы должны одержать конечную победу на суше. И поскольку целью [174] немецкой победы могут быть завоевания на Востоке, сухопутные войска должны одержать решающую победу, осуществляя завоевания на Востоке и прикрываясь на Западе»{283}.

Таким образом, практически с самого начала военного планирования идея о походе против Советского Союза была основной для фюрера, и иначе не могло быть. Когда же наступил 1939 год, первый год войны, планы нападения на Советский Союз стали регулярно обсуждаться Гитлером.

1939 г. 5 января. Беседа с министром иностранных дел Польши Веком. Гитлер заявляет, что он «заинтересован в Украине с экономической точки зрения»{284}.

1939 г. 23 мая. Совещание с генералитетом. «...Если судьба нас толкнет на конфликт с Западом, то будет хорошо, если мы к этому времени будем владеть более обширным пространством на Востоке...»{285}

1939 г. 23 ноября. Совещание с генералитетом. «Мы сможем выступить против России, когда будем свободны на Западе»{286}.

В начале декабря 1939 г. один из главарей «третьего рейха», фюрер так называемого Имперского трудового фронта Роберт Лей, посетил столицу фашистской Италии. 5 декабря 1939 г., побеседовав с Леем, министр иностранных дел Чиано занес в свою знаменитую «красную тетрадь» следующую запись: «Беседа с д-ром Леем... Я велел записать содержание беседы. В том, что он сказал, не было ничего особенного, однако некоторые пункты, которые он осветил, были очень важны:

... что готовится нападение на Голландию и Голландия не сохранит своего нейтралитета,

...что продолжение войны — единственная мысль, которая обуревает Гитлера»{287}.

В сторону войны против Советского Союза Гитлера не надо было подталкивать. Но об этом ему все время напоминали. Так, после мюнхенской сделки на имя Гитлера и Браухича поступили докладные записки Арнольда Рехберга — ветерана антисоветского движения. Рехберг писал: «Надо считаться с тем, что Англия, Франция и США нападут на Германию [175] с тыла, если она начнет войну на Востоке. Поэтому надо вернуться к плану Гофмана и попытаться создать фронт европейских держав против большевизма». Но если не удастся, «то надо будет взять на себя риск немецкой военной экспансии против Востока даже при сопротивлении западных держав»{288}.

До последнего времени было принято считать (и с этим согласились даже западные историки), что Гитлер впервые поделился с генштабом мыслью о необходимости приступить к подготовке нападения на СССР в конце июня 1940 г.{289} Теперь в это представление следует внести некоторые коррективы. В опубликованных в 1962 г. воспоминаниях генерал Вальтер Варлимонт (заместитель Йодля) заметил как бы вскользь: «Наконец, но не в последнюю очередь, в программу разработок руководства вермахта не позднее, чем весной 1940 года (курсив мой - Л. Б.) был включен русский Восток». Далее Варлимонт замечает, что в присутствии Йодля и Гальдера 27 марта 1940 г. — т. е. даже до начала операции в Скандинавии! — Гитлер обсуждал с ними «положение на Востоке»{290}.

Следующее свидетельство принадлежит генералу Зоден-Штерну. 2 июня 1940 г. он присутствовал при знаменитой «шарлевильской беседе» Гитлера с Рундштедтом. Зоденштерн запомнил, что в этой беседе фюрер сказал: «Теперь, когда Англия, видимо, будет готова к миру, он приступит к тому, чтобы расправиться с большевизмом»{291}. Вслед за этим последовали уже известные нам беседы с Гальдером и Йодлем 25 и 30 июня («взоры обращены на Восток»).

3 июля 1940 г. Гитлер вызывает к себе начальника оперативного отдела генерала Грейфенберга и обсуждает с ним общие проблемы подготовки похода на Восток. 22 июля эта же тема обсуждается у главнокомандующего сухопутными войсками Браухича.

Генерал Вальтер Варлимонт показал на допросе в Нюрнберге, что 29 июля 1940 г. генерал Йодль прибыл специальным поездом в Рейхенхалль, где находился отдел L оперативного штаба. «Это было для нас сюрпризом, так как до тех пор генерал [176] Йодль никогда к нам не приезжал. Кроме меня еще трем старшим офицерам было приказано явиться к нему.

...Я не могу дословно воспроизвести его высказывания, но смысл был следующий: Йодль заявил, что фюрер решил подготовить войну против России. Фюрер обосновал это тем, что поскольку война с Россией должна произойти так или иначе, то лучше будет, если эту войну начать уже сейчас или во всяком случае начать подготовку к ней.

...Йодль заявил, что Гитлер уже осенью 1940 г. намеревался начать войну против Советского Союза»{292}.

Весьма любопытно, что командование вермахта подхватило план фюрера. Начальник генштаба Галъдер в дневнике записал, что 22 июля 1940 г. Гитлеру были доложены основные наметки генералитета. Они гласили: войну против Советского Союза можно начать через четыре — шесть недель; для нее необходимо 80–100 дивизий. Эти наметки принадлежали не кому иному, как генерал-фельдмаршалу Браухичу — тому самому Браухичу, которого буржуазная историография усердно изображает «противником» войны с СССР.

Однако нетерпение Гитлера и Браухича охладили Кейтель и Йодль, указавшие, что для столь «важного» мероприятия следовало бы получше подготовиться. О причинах, заставивших Кейтеля и Йодля возражать, рассказал тот же Варлимонт. Вот эти причины: стратегическое расположение войск в тот период было невыгодным; линии снабжения через Польшу были недостаточны; не были подготовлены железные дороги и мосты, не были организованы коммуникационные линии и аэродромная сеть. Поэтому Гитлер отдал приказ обеспечить систему транспорта и готовиться к возможному наступлению. Это был приказ под шифрованным названием «Ауфбау Ост» от 9 августа 1940 г.{293} (Впоследствии шифр для операции против СССР был переменен на «Отто» и затем на «Барбаросса».)

Вот почему в сентябре Гитлер отказался от операции «Зеелеве». Вслед за «Зеелеве» были либо отменены полностью, либо свернуты до минимума и некоторые другие планы вермахта.

О каких планах идет речь? Опьяненные успехами в Европе, многие руководители немецкой армии и государства считали, что теперь им море по колено. В первую очередь они имели в виду море Средиземное. Герман Геринг выступил [177] летом 1940 г. с предложением развернуть операции в бассейне Средиземного моря: захватить Гибралтар, Касабланку и всю Северную Африку, ринуться на Суэц и в Красное море.

Согласно этому общему замыслу, в недрах ОКБ разрабатывались следующие три плана:

2) операция «Изабелла» — вступление в Португалию;

3) операция «Аттила» — захват Северной Африки и действия в Триполи («Зонненблюме»).

Одновременно германский морской штаб вынашивал свои планы. Адмирал Редер, старый враг Англии, инициатор операции «Везерюбунг» и создатель «Зеелеве», еще не расстался с идеей удара по английским колониальным владениям. Редер составил план, предусматривавший захват Мальты и высадку корпуса в Северной Африке с целью захвата Суэца. Этот план поддержали начальник оперативного управления генерал Хойзингер и Йодль. Даже Браухнч считал захват Суэца достижимой целью при условии посылки в Африку значительных сил.

Но этого не случилось. Не произошло вторжения на Пиренейский полуостров и Португалию. Не были посланы танковые корпуса в Северную Африку, хотя планы были весьма завлекательны. Почему? Ответ на этот вопрос несколько месяцев спустя дал начальник генерального штаба генерал Франц Гальдер в своей речи перед командующими армиями и группами армий на оперативном совещании 3 февраля 1941 г. Он заявил, что, «учитывая предстоящую операцию на Востоке», операцию «Аттила» можно будет провести лишь с большими трудностями; «Зеелеве» вообще больше неосуществима. Что же касается операции «Феликс», она тоже неосуществима, ибо основная часть артиллерии занята боевой подготовкой»{294}.

Через несколько дней (8 февраля 1941 г.) генерал-фельдмаршал Браухич отмечает: «Ясно, что в предвидении предстоящих операций («Марита» — «Барбаросса») войска, которые предполагалось держать в резерве для использования в опе-рапии «Феликс», надо будет использовать для новых операций»{295}.

Когда же зашла речь о посылке немецких дивизий на помощь Муссолини в Северную Африку, то Гитлер оказался невероятно скупым. Фюрер написал в адрес дуче 20 ноября [178] 1940 г., что выделяет некоторые силы, но «хотел бы весной (1941 г. — Л. Б.), не позднее мая, получить обратно мои немецкие войска, чтобы тем самым обеспечить благоприятный момент наших совместных действий»{296}.

Правда, в промежутке между осенью 1940 г. и весной 1941 г. вермахт все-таки предпринял еще одну операцию — вторжение в Грецию и Югославию. Не противоречит ли этот факт общей концепции? Кстати, в послевоенной апологетической литературе эта операция получила своеобразное освещение: ее противопоставляют плану «Барбаросса» и даже утверждают, что действия на Балканах «сорвали» весь русский поход. Если бы не было операции в Греции и Югославии, утверждают Ассман, Герлиц, Блюментритт и многие другие, то нападение на Советский Союз можно было бы начать раньше. Тогда грязь и снег не помешали бы Гитлеру за два месяца дойти до линии Архангельск — Астрахань. Знаменитые «если бы» и «тогда бы»...

Предыстория балканской кампании Гитлера такова. Балканские страны всегда пользовались большим вниманием фюрера как экономический резервуар для ведения войны. С этой целью уже с давних пор осуществлялось массированное политическое наступление. С фашистской Венгрией Гитлер уже обеспечил необходимые «дружеские» отношения. В Румынии клика Антонеску в октябре 1940 г. разрешила ввод немецких войск. Большое давление было оказано на Болгарию, где опорой для Гитлера служил царь Борис.

Цель состояла в присоединении Балканских стран к так называемому берлинскому соглашению, т. е. пакту Германии, Италии и Японии от 27 сентября 1940 г., которым было оформлено сотрудничество трех агрессоров в деле создания пресловутого «нового порядка» в Европе и Азии. 20 ноября к пакту присоединилась Венгрия, 23 ноября — Румыния, 24 ноября — Словакия; с некоторым промедлением, 1 марта 1941 г., — Болгария. В тот же день немецкие войска вошли в Болгарию якобы как «туристы»{297}.

Таким образом, на всем Балканском побережье вне сферы влияния «оси» оставались еще две страны: Югославия и Греция. Что касается Греции, то на ее территории находились итальянские войска. Единственный раз за всю войну поторопившись, Муссолини решил поставить Гитлера перед свершившимся фактом — он напал 28 октября 1940 г. через территорию [179] Албании на Грецию. Эта авантюра закончилась плачевно: итальянские войска терпели поражение за поражением. Хотя итальянские дивизии носили залихватские названия «Тосканские волки», «Феррарские геркулесы», «Пъемонтские красные дьяволы», ото не спасало положения. Греческие войска и албанские партизаны дали отпор «волкам», «геркулесам» и «дьяволам». Инициатива Муссолини не облегчила положения держав «оси» на Балканах. Кроме того, в Греции высадились английские войска.

Поэтому можно понять, что для Гитлера и верховного командования вермахта вставал вопрос о полном обеспечении своей балканской базы в будущей войне против Советского Союза. Вот почему в большую директиву № 18 (12 ноября 1940 г.) был включен соответствующий раздел:

Вслед за этим Гитлер пишет дуче (20 ноября 1940 г.) раздраженное письмо, в котором последними словами ругает его за бездарную войну в Греции и ставит определенные условия, на которых он готов помочь своему оскандалившемуся союзнику. Так рождается операция «Марита» — захват Греции, которая находит свое отражение в директиве № 20 от 13 декабря 1940 г.

План «Марита» был несложен. Он предусматривал создание в Южной Румынии ударной немецкой группы, которая в марте

1941 г. должна была пройти через «дружественную» Болгарию и вторгнуться в Грецию. Общая численность группы предполагалась в составе до 32 дивизий.

Впоследствии план был изменен в связи с решением Гитлера нанести одновременно также и удар по Югославии. Обстановка в этой стране складывалась неблагоприятно для «оси». Когда в марте 1941 г. правительство Цветковича решило вступить в «берлинский блок», терпению народа настал конец. Произошел государственный переворот. Новое правительство, учитывая настроения масс, повело иной курс. Оно заключило договор с Советским Союзом.

Переворот в Югославии совершился 27 марта. В тот же вечер Гитлер собрал совещание высших германских военных [180] руководителей и изложил новое предложение: в план «Марита» включить также и захват Югославии. Он даже выразил удовольствие, что переворот в Белграде произошел сейчас, а не после начала «Барбароссы».

Затем поднялся Браухич, который заявил, что план операции фюрера полностью совпадает с его собственными соображениями, которые он уже взвесил, и что к трем часам ночи (совещание началось вечером) он представит письменный проект операции. Действительно, с невероятной быстротой генштаб разрабатывает «операцию 25» (так был назван план захвата Югославии), что свидетельствует о том, что ее наметки уже были подготовлены заранее.

Наносил ли этот план какой-либо ущерб операции «Барбаросса»? Чтобы ответить на этот вопрос, надо учесть теснейшую связь «Мариты» и «Барбароссы» в отличие от взаимоотношения операции «Барбаросса», скажем, с планом «Феликс». ОКБ и ОКХ совершенно справедливо рассматривали «Мариту» и «Барбароссу» как один план, о чем Браухич прямо заявил 8 февраля. Как признавал генерал-фельдмаршал Паулюс в Нюрнберге, план «Барбаросса» не мог бы быть выполнен, пока Греция и Сербия, усиленные англичанами, могли попасть в руки противника. «Марита» и «операция 25» должны были обеспечить немецкий южный фланг. Кроме всего прочего, выделенные для операций 30 дивизий оставались недалеко от района стратегического сосредоточения против Советского Союза.

Операции «Марита» и «25» начались в один день — 6 апреля. Танковые колонны быстро смели плохо вооруженную и неопытную югославскую королевскую армию, хотя народ оказывал ожесточенное сопротивление. Уже 17 апреля Югославия капитулировала. Сопротивление Греции длилось немного дольше. Шестидесятитысячный английский экспедиционный корпус 26 апреля начал грузиться на корабли. 1 мая Греция была захвачена, а немецкие генералы с удивлением подсчитали, что потеряли всего-навсего 1151 человека убитыми и 192 пропавшими без вести. Всю операцию завершил захват острова Крит, совершенный немецкими парашютистами 2 июня 1941 г.

Что же происходило на фронтах тайной войны на протяжении периода, предшествовавшего нападению Гитлера на Советский Союз? [181]

«Генералы уходят, разведчики остаются» — так можно было бы перефразировать известную поговорку. Когда гитлеровские полчища вторглись во Францию, а авиация начала бомбить Лондон, можно было ожидать, что тайные нити между Германией и Англией оборвутся. В частности, разве удобно было д-ру Йозефу Мюллеру продолжать переговоры в Ватикане, если все немецкие обещания пошли насмарку? Но действия империалистических разведок имеют свою странную логику. Д-р Мюллер продолжал поддерживать связи в Ватикане. Он лишь предупредил своих английских коллег об одной мелочи. Он попросил на всякий случай уничтожить все архивные документы, касающиеся его, Мюллера, связей с Осборном. Почему? Видите ли, Мюллер высказал опасения, что в случае вторжения вермахта в Англию не исключена возможность захвата немцами архивов Форейн оффис. Тогда Мюллеру пришлось бы нелегко{299}.

Но кроме д-ра Мюллера в этот период на арене тайной дипломатии появляются другие фигуры. Среди них бывший верховный комиссар Лиги наций в Данциге швейцарец Карл Буркхардт. Он уже до начала войны исполнял посреднические функции. В частности, в роковом августе 1939 г. он был одним из многих, которые курсировали между Берлином и Лондоном. В то время Буркхардт сообщал Форейн оффис о настроениях Геринга и Кейтеля{300}. С тех пор он завязал связи с известным нам дипломатом вермахта Ульрихом фон Хасселем. Хассель через Буркхардта регулярно информировал Лондон.

Буркхардт организовывал важные контакты. Так, в июне 1940 г. он устроил встречу английского посла в Швейцарии Келли с гитлеровским эмиссаром князем Максом-Эгоном Гогенлоэ{301}.

Фигура князя Гогенлоэ была весьма важной в той секретной паутине, которая плелась нацистской Германией. Семья Гогенлоэ владела определенными навыками в этой области. Например, весной 1918 г. князь Эрнст Гогенлоэ-Лангенбург был посредником в тайных переговорах между США и кайзеровской Германией. Именно он передал Людендорфу пожелание президента Вильсона, гласившее, что он хотел бы и впредь видеть Германию монархией. [182]

Родовой замок Гогенлоэ Ротенбург в Судетской области был традиционным местом встречи международной аристократии. Сын князя Эрнста Максимилиан-Эгон Гогенлоэ был женат на испанской маркизе Бельвис де лас Навас, крестнице короля Альфонса XII. Гогенлоэ владел в Судетах огромными поместьями, но для удобства в отношениях с налоговыми органами считался гражданином великого герцогства Лихтенштейнского. Это не мешало его родне быть верными слугами Гитлера. Брат Макса Константин был группенфюрером СА, а другой брат, Макс Карл Рудольф, — штурмбанфюрером СС{302}. У Гогенлоэ были также связи в мире промышленных магнатов: сам он был членом наблюдательного совета заводов Шкода, его двоюродный брат герцог Ратибор являлся крупнейшим силезским предпринимателем. Племянник М. Гогенлоэ, Рудольф, был членом наблюдательного совета «Эйзенбанрентебанк» во Франкфурте-на-Майне. Его дядя князь Август фон Гогешгоэ-Оринген был полковником национал-социалистского автокорпуса и входил в состав наблюдательного совета угольной компании «Оринген бергбау АГ». Членом наблюдательного совета той же компании являлся берлинский банкир Гуго Цинссер, член правления одного из трех крупнейших банков Германии — «Дрезднер банк». Таким образом, Макс Гогенлоа вел переговоры, будучи хорошо информирован о желаниях верхушки немецких промышленников.

На пороге второй мировой войны семья Гогенлоэ была активной участницей «тайной дипломатии» вермахта. В 1938 г. княгиня Стефания Гогенлоэ устроила адъютанту Гитлера капитану Видеману встречу с Галифаксом, которому Видеман сообщил, что самое горячее желание Гитлера — въехать вместе с королем в Букингемский дворец. Вслед за этим, когда лорд Ренсимен отправился в июле 1938 г. в свою роковую поездку в Чехословакию, именно в замке Ротенбург он встречался с нацистскими главарями К. Генлейном и К. Франком.

Еще сегодня в замке Червони Храдек, вернувшем себе сейчас свое чешское имя, можно видеть мрачное сводчатое помещение, в котором совещались Ренсимен, Гогенлоэ и судетско-немецкие фюреры. Старинная мебель, фамильные портреты в золотых рамах, табакерка с картой Испании на столе — все осталось на месте, дабы напоминать о черном предательстве, совершившемся в этом доме... [183]

Макс Гогенлоэ не кончил своих интриг в 1938 г. Из архивных материалов явствует, что сиятельный князь 12 августа

1939 г. организовал встречу Геринга с сыном того же лорда Ренсимена{303}. Это была одна из встреч, в ходе которых выкристаллизовывались линии сговора. Встреча с Келли была очередной в этой серии.

Что же предлагал Гогенлоэ своим английским собеседникам? Документы об этих переговорах еще не опубликованы. Но полковник Остер, рассказавший Хасселю о встречах Келли И Гогенлоэ, сообщил ему, что «условия мира Гитлера» были таковы:

1) отход Эльзас-Лотарингии, Брие, Мальмеди к Германии;

2) передача Германии норвежских гаваней на Атлантике;

3) возврат бывших немецких колоний, передача Германии Бельгийского Конго, марокканских портов.

Кроме того, Италия предъявляла претензии на Ниццу, Корсику, Тунис, Алжир, Британское Сомали и т. д. То, что Гогенлоэ защищал именно гитлеровскую программу, можно заключить также из слов Хасселя, отмечающего, что Гогенлоэ в беседе с Келли «не ответил» на намеки о возможности изменения режима в Германии{304}.

Таким образом, претензии немецкой стороны по сравнению с 1940 г. выросли. Испугало ли это английское правительство? oОказывается, нет. Английские эмиссары не только не порвали сеть своих тайных контактов, но принялись усиленно расширять ее. В феврале 1941 г. партнер фон Хасселя по переговорам

1940 г. в Арозе Лонгсдейл Брайане вновь пытался установить с ним связь{305}. 30 января у Хасселя появился тот же Карл Буркхардт и передал ему «неофициально» английскую программу для сепаратных мирных переговоров. Эта программа включала такие пункты:

1) восстановление независимости Голландии и Бельгии;

3) Польша восстанавливается («без немецких провинций»);

4) иных интересов на Востоке нет. Чехословакия остается в рейхе;

5) возврат Германии бывших немецких колоний;

6) Британская империя остается незатронутой, однако «к Франции никаких симпатий...»{306}. [184]

Если сопоставить тезисы Гогенлоэ и Буркхардта, то можно заметить в них много сходного. Еще важнее, что в них нет ничего взаимоисключающего. Обе стороны явно шли друг другу навстречу, и снова с обеих сторон звучал мотив «свободы рук» на Востоке. Участники тайных контактов приняли к сведению английскую точку зрения и решили представить в Лондон «компромиссную программу»{307}. [185]

Секретных контактов с германскими военными не порывали и представители американских деловых кругов. В предвоенный период в Германии регулярно появлялся американский делец Сталлфорт, завязавший дружественные контакты во всех слоях тогдашней нацистской верхушки. Он был вхож к Герингу, Риббентропу, обладал связями в ведомстве Гиммлера и не преминул встретиться с генералами и их политическими эмиссарами. В апреле 1941 г. зять Геринга свел Сталлфорта с фон Хасселем. Сталлфорт объяснил Хасселю, что прибыл с целью добиться мирных переговоров. Хассель регулярно встречался с Сталлфортом, который в целях «создания надежного пути между Берлином и Вашингтоном» собирался организовать встречу между Хасселем и представителем авторитетных кругов США — каким-нибудь «серьезным американцем, лучше всего генералом»{308}.

Однако закулисная возня достигла своего апогея, когда как гром среди ясного неба прогремело известие, что 10 мая 1941 г. на шотландском побережье приземлился немецкий парашютист, заявивший, что он Рудольф Гесс, первый заместитель Адольфа Гитлера!

Полет Гесса принадлежит к числу самых сногсшибательных событий в дипломатической истории войны. Очень редко случалось, чтобы второе по положению лицо в государстве в разгар войны переходило на сторону противника. На сей раз дело обстояло именно так. Причем вопреки официальной версии эта «операция» была проведена в здравом уме. Как показывала в Нюрнберге экономка Гесса, он в течение долгого времени готовился к полету, изучал метеорологические сводки, тренировался в полетах и готовил соответствующие материалы.

Решение о полете Гесса назревало давно. Сейчас многие историки на Западе скрещивают копья вокруг выдуманной проблемы: дал Гитлер личную санкцию на полет или нет? А по существу дела это не так уж важно. Достаточен был сам факт полета, чтобы сделать из него политические выводы{309}.

Этот полет базировался на психологии «шарлевильских» надежд Гитлера, уже принявшего решение о нападении на Советский Союз и стремившегося на такой основе достичь сговора с Западом. В окружении Гесса уже давно над этой проблемой работал сын известного немецкого геополитика профессора Гаусхофера Альбрехт Гаусхофер, который располагал большими [186] связями в Англии. Так, например, он составил для Гесса специальный список «полезных людей» в Англии, с которыми было бы целесообразно развивать контакты.

Но Гаусхофер в 1941 г. опирался не только на свои старые связи. Он возобновил их через Карла Буркхардта, который связался с Лондоном и даже получил оттуда новый вариант программы англо-германского сговора. Так, 28 апреля 1941 г. Буркхардт вызвал Гаусхофера и сообщил ему важные сведения, а именно английскую точку зрения: «Британские интересы в Восточной и Юго-Восточной Европе номинальны», «колониальный вопрос не представит серьезных затруднений, если германские требования ограничатся прежними немецкими колониями...» Вместе с тем Англия требовала от Германии ухода из Франции, Бельгии, Дании, Норвегии{310}. Это в общих чертах совпадало с тем, что Буркхардт в свое время говорил Хасселю.

Конечно, если учесть, что 26 апреля 1941 г. британские войска поспешно грузились на корабли, эвакуируясь из Греции, то Лондон мог с чистым сердцем считать свои интересы в Юго-Восточной Европе «номинальными». Зато Англия хотела гарантировать себя от повторения немецкого «похода на Запад». Как справедливо отмечал М. С. Гус, «эта апрельская (1941 г.) программа развивала применительно к новым условиям предложения, которые были сделаны гитлеровцам в 1938 г. Вильсоном, Хадсоном, Ноэль-Бакстоном»{311}.

Английские предложения ободрили Гаусхофера и его шефа. Гесс 10 мая поднялся в воздух и очутился в Англии. С этого времени началась довольно нечистоплотная игра: переговоры английского правительства с заместителем главы вражеского государства. Они длились несколько месяцев.

Основным этапом этих переговоров была встреча Гесса с двумя господами, которые в протоколе беседы, сохранившемся до наших дней, поименованы «д-р Гатри» и «д-р Маккензи». Под первым псевдонимом скрывался не кто иной, как бывший министр иностранных дел, а в 1941 г. лорд-канцлер, завзятый мюнхенец сэр Джон Саймон. Под вторым псевдонимом действовал в роли переводчика видный дипломат, бывший английский поверенный в делах в Берлине сэр Айвор Киркпатрик.

Беседа между Саймоном, Киркпатриком и Гессом состоялась 9 июня и продолжалась много часов. Обе стороны юлили, [187] пытаясь перехитрить друг друга. Лишь после довольно неджентльменских намеков Саймона Гесс раскрыл свои карты. Он заявил, что имеет поручение фюрера вручить Англии программу мира, главным тезисом которой является раздел сфер влияния между Германией и Англией. «Между Германией и Англией будут определены сферы влияния. Сфера интересов Германии — Европа; сфера интересов Англии — ее империя».

Старая, знакомая идея! Но на каких условиях хотел Гесс делить мир с Англией? «Возврат немецких колоний»; «одновременное заключение перемирия и мира с Италией»; «возмещение ущерба, нанесенного германским гражданам в Британской империи»

Все это также было знакомо Саймону и Киркпатрику. Они стали допытываться о вещах, более интересующих Англию: уйдет ли Германия из Франции, Бельгии, Голландии, Норвегии?

Гесс ответил категорически: «Нет». Он еще раз дал понять своим собеседникам, что Германия сама будет хозяйничать в «сфере своих интересов», в которую входят указанные страны. Кстати, он добавил, что Советский Союз также входит в эту сферу. И снова Гесс подчеркивал желание фюрера добиться перемирия с Англией. «Я пришел к решению явиться сюда после того, как беседовал с фюрером во время французской кампании в июне... Он придерживался мнения, что война могла бы в конце концов привести к соглашению с Англией, чего он добивался в начале своей политической деятельности»{312}.

Таким образом, концепция Гесса — Гитлера сводилась к тому, чтобы Англия оставила всякие надежды на участие в европейских делах и не мешала бы дальше Германии продолжать военные действия на Европейском материке.

Но Гесс хотел большего. Как выяснилось позже, он беседовал не только с Саймоном и Киркпатриком. 9 сентября 1941 г. замок Митчет плэйс близ Адлерсхота посетил один из самых влиятельных людей в кабинете Черчилля, лорд Бивербрук. Увидев его в своей комнате, Гесс воспрял духом, ибо он считал его «одним из своих». Сам Гесс до войны не раз встречался с Бивербруком. Не обошлось и без нашего знакомого, князя Гогенлоэ. Именно он в июле 1940 г. доложил в имперскую канцелярию о том, что Бивербрук «единственный человек, который может осуществить в Англии поворот против Черчилля»{313}. [188]

Тема разговора была одна — Советский Союз. Гесс объявил, что прилетел в Англию только с одной целью — заключить с ней «любой ценой» мир, чтобы вслед за тем Англия совместно с Германией напала на Советский Союз. Вслед за этим Гесс стал рассуждать: видите ли, англичане ошибаются, если думают, что германо-советская война так ослабит обоих соперников, что Англия снова станет гегемоном в Европе Гесс пугал Бивербрука «большевистским господством на континенте» и призывал Англию «сломить русскую мощь»{314}.

Бивербрук внимательно выслушал Гесса. Он не стал ему разъяснять, что на этот раз Черчилль и он сам, Бивербрук, не поддались на пение нацистских сирен и заняли свое место там, где это диктовали национальные интересы Англии, — на стороне Советского Союза. Но Гесс был фанатично верен своей [189] идее. По его словам, сказанным позднее, он «прибыл в Англию не из гуманных целей, а только для того, чтобы помочь Германии вести борьбу против России на одном-единственном фронте»{315}. Эти факты рисуют полет Гесса в вполне определенном духе, и можно согласиться с английским исследователем Джеймсом Лизором, который в своей книге о полете Гесса утверждает, что Гитлер был в курсе подготовки этой акции{316}.

... Вся серия тайных переговоров 1940–1941 гг. вела к одной цели: обеспечить минимум активности Англии (и США) в период подготовки нападения на СССР. Гесс и Гитлер едва ли рассчитывали, что их предложения приемлемы для Англии. Еще меньше на это надеялась группа Герделера — Канариса — Века, с которой Черчилль пока поддерживал весьма слабые связи. И те и другие за разную цену предлагали одно и то же — сговор против Советского Союза.

Однако этот сговор не состоялся. Летом 1941 г. Гитлер напал на СССР, а США и Англия оказались в лагере противников Германии. Так кончился первый этап тайной дипломатии вермахта. Его основной целью было с немецкой стороны внешнеполитическое обеспечение того большого заговора против мира, который был составлен Гитлером. Для этого тайные эмиссары генерального штаба всячески нащупывали возможности для заключения всеобъемлющего антисоветского пакта, который объединил бы все основные капиталистические страны в «крестовом походе» против первого в мире социалистического государства. Такова была далекая цель.

Этой цели тайная дипломатия вермахта не достигла. Ей не удалось склонить правительства Англии и США к военному союзу с гитлеровской Германией по очень простой причине — потому, что логика внутриимпериалистических противоречий остро сталкивала интересы этих стран и при всех антисоветских предрассудках правящие круги Соединенных Штатов и Англии были достаточно трезвы в своих оценках, чтобы видеть, какая угроза надвигается на них со стороны «третьего рейха». Рост протеста западноевропейских народов против политики «умиротворения» агрессора также сыграл свою роль. Опаснейший план, о котором мечтали Рехберг и Чемберлен, Канарис и Линдберг, Бек и Ванденберг, остался на бумаге.

Тем не менее, потерпев крах в достижении своей цели-максимум, гитлеровская Германия и ее генералы сумели добиться некоторых целей из «программы-минимум». В предвоенный [190] период и в период «странной войны» генштаб и его дипломатическая агентура, умело используя реакционные группировки в англосаксонском лагере, добились ряда тактических преимуществ для «третьего рейха». Международный сговор мюнхенских политиков значительно облегчил вермахту развязывание войны и в первую очередь разрешил Германии на некоторое время избежать войны на два фронта, которой как черт ладана боялся коричневый диктатор. Кроме того, в ходе закулисных зондажей гитлеровские эмиссары нащупали много полезных для себя каналов, ведших к весьма влиятельным политикам западных держав.

Эти тактические успехи заслонили собой фундаментальную слабость, которая обрекала на провал тайную дипломатию вермахта, а именно бессилие любой империалистической интриги, совершающейся за спиной и против интересов народов. Этого не дано было увидеть Канарису и его агентам, за что они и поплатились собственным крахом и крахом «третьего рейха». [191]

Примерно год немецкий генштаб составлял план нападения на СССР. Тысячи страниц были исписаны, сотни карт исчерчены стрелками, испещрены пометками. Все искусство опытнейших генштабистов было пушено в ход, чтобы разработать уникальный по своим масштабам и по своей коварности план атаки против миролюбивой страны социализма. Ни в одном другом военном плане не объединились с такой ясностью замыслы нацистской верхушки и генеральской клики. И одно лишь это заставляет нас присмотреться к деятельности зловещей гитлеровской «лаборатории войны».

В июле 1940 г. начальник штаба 18-й армии генерал-майор Эрих Маркс получил от генштаба сухопутных сил задание разработать общую идею военной кампании против Советского Союза. В этот момент 18-я армия находилась в резерве и Маркс мог спокойно заняться работой.

Маркс предложил следующую, в достаточной мере авантюристическую, идею: исходя из гудериановской концепции мощного танкового прорыва, он рекомендовал образовать одну основную ударную группу на южном фланге, а именно против Украины{317}. Эта группа должна была прорваться из Румынии через всю Украину в Донбасс и затем резко повернуть на север — на Москву и Горький. Этим маневром она должна была вынудить советские войска, стоящие от Балтийского моря до верховьев Днепра, начать бои «с перевернутым фронтом», будучи отрезанными от своих тылов. Затем Маркс изменил свой замысел: в плане, официально представленном в ОКХ, он предложил сформировать две ударные группы, которые должны были выйти на линию Ростов-на-Дону — Горький — Архангельск. [192]

Эти идеи, внесенные Марксом, подверглись обсуждению на ряде оперативных совещаний с участием Гитлера, Браухича, Гальдера и других генералов. В результате возник новый вариант. 3 сентября 1940 г. пост первого обер-квартирмейстера генштаба (т. е. начальника оперативного управления) занял генерал Паулюс. Вводя Паулюса в курс дела, Гальдер дал ему следующие директивы: разработать точный план вторжения, рассчитывая на участие 130–140 немецких дивизий. Цель вторжения была определена Гальдером так: разгром советских частей в западной части СССР и предотвращение их отхода в глубь страны; выход на линию Волга — Архангельск с тем, чтобы советская авиация лишилась возможности бомбить Германию.

Паулюс избрал несколько иной вариант, чем Маркс. Он наметил в качестве предварительной цели линию Ленинград — Смоленск — Киев. Паулюс считал необходимым создать три группы армий: «Север» — с целью наступления на Ленинград; «Центр» — наиболее сильную — с целью наступления на Минск — Смоленск; «Юг» — с целью выхода на Днепр у Киева. В течение ноября 1940 г. генштаб провел ряд штабных игр в Сен-Жермене. К учениям были привлечены видные военачальники, в том числе Рундштедт, Гальдер, начальники штабов армий. 5 декабря 1940 г. Гальдер доложил Гитлеру итоги предварительной работы генштаба. Текст этого доклада сохранился{318}.

Если следовать пресловутой теории, будто Гитлер решал все сам и никого не слушал, надо было ожидать, что фюрер тут [194] же бросит план Гальдера в корзину. Ничуть. Протокол фиксирует: «Фюрер заявляет, что он согласен с доложенным оперативным замыслом».

Девять лет спустя Гальдер в своей книге «Гитлер как полководец» будет утверждать, что за план похода в Россию отвечает лишь сам Гитлер, что он «никогда не сообщал своих намерений командующим армиями, флотом и ВВС, которым было поручено руководство военными операциями»{319}. В действительности план «Барбаросса» (как и все другие планы вермахта) является синтезом идей Гитлера и планов и расчетов самого генштаба.

Заслушав доклад Гальдера 5 декабря, Гитлер ограничился лишь несколькими замечаниями. Он подчеркнул, что надо помешать Советской Армии отойти вглубь (идея генерала Маркса). Танковые ударные группы Гитлер хотел разместить на внутренвих флангах групп «Север» и «Центр», т. е. создать здесь наиболее сильную группу прорыва. «Наступающая на Москву группа должна быть сделана такой сильной, чтобы она могла затем повернуть на север»{320}. Число дивизий (130–140) он одобрил.

Через несколько дней Гитлер совещается с Йодлем и снова обсуждает план «Барбаросса». План генштаба кажется ему вполне логичным, поскольку он позволит, пробив советскую оборону, углубиться на восток, а затем повернуть на Ленинград и Украину для завершения полного разгрома Советской Армии. Гитлер снова повторяет свою идею о том, что главная группировка должна быть севернее Припятских болот. Заодно он роняет любопытное замечание: «В 1941 году мы должны закончить решение всех континентальных европейских проблем»{321}. 18 декабря издается знаменитая директива № 21 — «операция Барбаросса», предусматривавшая окончание всех приготовлений к 15 мая 1941 г.

Основная «идея» плана «Барбаросса» сводилась к следующему: «Немецкие вооруженные силы, — начиналась директива, — должны быть готовы к тому, чтобы еще до окончания войны с Англией победить путем быстротечной военной операции Советскую Россию».

Для этой цели «находящиеся в западной части России войсковые массы русской армии должны быть уничтожены в смелых операциях с глубоким продвижением танковых частей. [195]

Следует воспрепятствовать отступлению боеспособных частей в просторы русской территории.

Затем путем быстрого преследования должна быть достигнута линия, с которой русская авиация уже не будет в состоянии совершать нападения на германские области. Конечной целью операции является отгородиться от азиатской России по общей линии Архангельск — Волга. Таким образом, в случае необходимости остающаяся у России последняя промышленная область на Урале сможет быть парализована с помощью авиации»{322}. Далее ставились задачи для родов войск и особо указывалось на крайнюю секретность всех приготовлений.

В какой же срок Гитлер и его генералы собирались осуществить «операцию Барбаросса»? Ответ на этот вопрос ярко характеризует глубоко авантюристический смысл всего гитлеровского плана, базировавшегося на грубейшей переоценке своих сил и классовой слепоте главарей «третьего рейха».

31 июля 1940 г. Гитлер заявил Гальдеру: «Чем скорее мы разгромим Россию, тем лучше». И дальше: «Пять месяцев на операцию»{323}. Когда же оперативный план был передан на разработку в генштаб, то хваленые генералы вместе с хвалеными разведчиками немедленно стали сокращать сроки. Генерал Маркс в своем проекте назвал срок 9–17 недель. Вслед за этим в генштабе стали называть еще более короткие сроки, а именно максимум 16 недель. Потом Браухич говорил об — 8 неделях. В беседе с фельдмаршалом Боком и Гитлер заявил, что Советский Союз будет разгромлен в 6 недель, а может быть даже в 3 недели{324}.

Эта слепота была не случайной. В течение долгих лет нацистская пропаганда так рьяно вопила о «слабости России», «неустойчивости советского строя», что этому поверили даже те лжецы, которые сами выдумывали подобные басни. Тут не помогли никакие усилия гитлеровской разведки, которая сама смотрела на нашу страну через коричневые очки нацистской идеологии.

Подготовка «Барбароссы» была предпринята немецким командованием и в экономической области. Эта черта отличает ее от других этапов развития гитлеровской агрессии. Ни к одному из своих походов фюрер и генералы не готовились столь фундаментально. [196]

Специально созданный «экономический штаб Ост» (под шифром «штаб Ольденбург») должен был заняться экономической эксплуатацией оккупированных территорий. Передним были поставлены две задачи: а) сопровождение передовых частей сразу за линией фронта с целью предупредить уничтожение продовольственных запасов и обеспечить вывоз важных товаров; б) управление оккупированными промышленными районами и эксплуатация экономических районов{325}. С этой целью «штаб Ольденбург» был подразделен на пять экономических инспекций, двадцать три экономические команды и двенадцать подотделов.

За этой педантичной предусмотрительностью скрывался не только план грабежа советского народного хозяйства. В протоколе заседания «штаба Ольденбург» от 2 мая 1941 г. имеется запись, от которой могут пойти мурашки по телу: «1. Война может продолжаться только в том случае, если в третьем военном году (считая с сентября 1939 г. — Л. Б.) все германские вооруженные силы будут обеспечены продовольствием за счет России.

2. Десятки миллионов людей будут обречены на голодную смерть, ежели мы извлечем из страны все необходимое для нас»{326}.

Для нормального человека было бы кощунством даже слушать такие людоедские заключения. Для Геринга же это само собой разумелось, поскольку его мнение было таково: «В интересах долговременной экономической политики все вновь оккупированные территории на Востоке будут эксплуатироваться как колонии и при помоши колониальных методов»{327}.

Планирование бесчеловечности. Так, и только так, можно назвать следующую группу военных приготовлений, предпринятых немецким военным командованием. Это одна из самых позорных страниц в истории немецкого генералитета. Но ее нельзя вырвать из книги, именуемой «вторая мировая война».

Сегодня, оправдываясь и скрываясь от ответственности, оставшиеся в живых генералы вермахта дружным хором утверждают, что армия, как таковая, не имела никакого отношения к тем зверствам, которые совершались на оккупированных территориях. Кто виноват? Гитлер. СС. Гестапо. А генералы нет.

В те годы они думали по-иному. И действовали по-иному. 13 марта 1941 г. Кейтель издал специальный приказ под [197] названием «Об особых областях». 6 мая ОКХ разработало приказ об обращении с гражданским населением на Востоке. 12 мая последовал приказ Кейтеля «Об обращении с захваченными в плен советскими политическими и военными работниками». 13 мая была разослана другая директива, поименованная «О применении военной юрисдикции в районе «Барбаросса» и об особых мероприятиях войск». Позднее (16 сентября) эти приказы были дополнены директивой «О коммунистическом повстанческом движении в оккупированных областях». Эта серия директив представляет собой чудовищную по своей холодной циничности разработку системы расправы, которую ОКВ собиралось ввести (и ввело!) в норму поведения немецких войск на советско-германском фронте.

Первая из этих директив устанавливала, что исполнительная власть на театре военных действий осуществляется верховным главнокомандованием, а по его уполномочию — командующими группами армий. Однако с самого начала устанавливалось также, что «на театре военных действий рейхсфюрер СС получает по поручению фюрера специальные задачи по подготовке политического управления, которые вытекают из окончательной и решительной борьбы двух противоположных политических систем»{328}. Тем самым ставился знак равенства между действиями военного командования и эсэсовского руководства, которое могло «выполнять специальные задачи» в сотрудничестве с армией.

Второй приказ, разработанный уже не Кейтелем, а Браухичем и Гальдером, предусматривал применение суровых мер ко всем «враждебным элементам». Таковыми объявлялись все, «кто принимает участие или собирается принимать участие во враждебных актах; те, кто своими действиями создает прямую опасность для войск или сопротивляется действием германским вооруженным силам». Заподозренные лица должны были доставляться к офицеру, имеющему право их расстрела. Разрешались также коллективные репрессии против населенных пунктов, «откуда предпринимаются... враждебные нападения любого рода». Наконец, приказ предписывал не предавать суду тех солдат вермахта, которые совершат «наказуемые акты» на оккупированной территории, «будучи движимы озлоблением... против еврейско-большевистской системы»{329}.

Приказ от 12 мая 1941 г., который получил зловещую известность как «приказ о комиссарах», гласил: [198]

Следующая директива (от 13 мая 1941 г.) узаконивала драконовские мероприятия по отношению к советскому населению. Все лица, заподозренные в «неприязненных действиях», должны были подвергаться немедленным репрессиям по таким правилам:

Наконец, директива от 16 сентября предусматривала установление террористического режима под предлогом борьбы с партизанами:

В основе этой директивы лежал так называемый кодекс Штюльпнагеля — метод, разработанный командующим немецкими оккупационными войсками во Франции генералом Отто фон Штюльпнагелем (одним из членов знаменитой генеральско-промышленной семьи) и начальником его штаба полковником Гансом Шпейделем. После убийства французскими патриотами одного немецкого солдата в Париже Штюльпнагель объявил заложниками «всех французов, содержавшихся в заключении германскими властями», и предупредил, что «если произойдет новый инцидент, то некоторое число этих заложников в зависимости от серьезности покушения подлежит расстрелу». С этого момента начались массовые расстрелы заложников. (Всего было умерщвлено свыше 29 тыс. человек.) [199]

«Кодекс Штюлышагеля» был перенят генералом Фалькенхаузеном в Бельгии, Фалькенхорстом — в Норвегии. В Польше по этому «генеральскому рецепту» действовал Ганс Франк, казнивший за годы нацистского владычества 34098 человек. Для плана «Барбаросса» идеи Штюльпнагеля были официально подтверждены Кейтелем и проводились в жизнь командующими армиями и группами армий. Так, 12 июня 1941 г. генерал Манштейн приказал своим войскам принимать беспощадные меры против «большевистских подстрекателей, партизан, саботажников и евреев». Такие же приказы издавали Рундштедт, Лееб, Рейхенау, Буш.

7 декабря 1941 г. Кейтелем был издан приказ «Ночь и туман», разрешивший тайную депортацию гражданских лиц — участников Сопротивления с оккупированных территорий в Германию для расправы с ними в концлагерях. Результаты действия этих приказов слишком хорошо известны. С полным правом английский юрист лорд Рассел констатировал в своей книге «Проклятье свастики»: «С момента вступления германских войск в Россию и вплоть до изгнания последнего нациста всюду, где только ступала нога немецкого солдата или эсэсовца, совершались тысячи преступлений невообразимой жестокости против стариков, женщин, детей». И в организации этого массового истребления германский генералитет повинен не меньше, чем Гиммлер, Гейдрих и другие палачи из своры СС.

В Нюрнберге Кейтель пытался отрицать свою причастность к преступлениям, надеясь, по-видимому, что документы не сохранились. Но он тут же был изобличен советским обвинителем Р. А. Руденко.

Кейтель был вынужден признаться. А когда его заставили прочитать вслух текст этого приказа, обнаруженного в архивах ОКВ, то он был приперт к стенке. Кейтель медленно читал этот текст, в том числе указание убивать за одного немецкого солдата 50–100 коммунистов.

Конечно, и в былых войнах имели место зверства захватчиков. Но еще никогда они не планировались заранее как норма поведения оккупационных войск. Этот особый, небывалый вид военного планирования полностью совпадал с намерениями нацистского партийного руководства, которое готовилось к массовому истреблению народов Советского Союза. Впрочем, у Вильгельма Кейтеля была своя собственная философия войны. Еще в 1938 г. он составил обширный меморандум «Ведение войны как организационная проблема» (документ ОКБ № 647/38, сов. секретно, 19 апреля 1938 г.), к которому было приложено дополнение под симптоматичным заглавием «Что такое война будущего». Автором проекта был Йодль, окончательная редакция принадлежала Кейтелю. В этом программном сочинении указывалось, например:

«Приказ о комиссарах» и подобные ему распоряжения ОКВ и ОКХ не были чем-то чужеродным для такой войны. На том [201] же «приказе о комиссарах» стоит индекс ОКВ (штаб оперативного руководства, отдел L. IV/Qu, № 44822/44). В своих инструкциях генералы вермахта мало чем уступали генералам СС. Так, генерал-фельдмаршал фон Рейхенау писал: «Солдат на Востоке ведет бои не только по правилам войны, но является носителем безжалостной расовой идеи»{336}.

...Когда война окончится, то генералы вермахта станут оправдываться, что «ни о чем не знали» и что все зверства чинили войска СС. Уже в Нюрнберге эта ложь была опровергнута документами и показаниями свидетелей. В том же Нюрнберге после одного из судебных заседаний, на котором шла речь о соучастии Кейтеля в злодейском истреблении партизан, военнопленных и мирных жителей, даже Геринг не вытерпел. Он заметил во время беседы со своими соумышленниками:

— Послушайте, ребята, между нами говоря, он обо всем знал...{337}

Много лет спустя западногерманский историк Вальтер Герлиц выпустил книгу под заголовком «Кейтель — преступник пли офицер?». Еще древние софисты из школы Зенона умели поставить вопрос так, что на него нельзя было ответить правильно. Герлиц, пытаясь обелить Кейтеля, подсказывает своему читателю: нет, Кейтель немецкий офицер, а поэтому не преступник. И вообше, пишет Герлиц, «сомнительно, чтобы исполнение долга (Кейтелем) возможно судить масштабами суда земного». Эти софизмы давно разоблачены: суд над военными преступниками совершила сама история, а на дилемму Герлица она ответила: Кейтель — и преступник, и немецкий офицер. Гитлер и Кейтель объединили эти два понятия в одно. Тщательно готовясь к ведению «войны на уничтожение», Кейтель и Браухич в меру своих сил и возможностей шли в ногу с такими деятелями нацистского режима, как Розенберг, Гиммлер, Штрейхер, Гейдрих. Не надо забывать, что ОКБ и генштаб действовали не в безвоздушном пространстве. Параллельно с ними необходимые подготовительные меры к «Барбароссе» принимали все ведомства нацистского государства и партии. В частности, уже было предрешено создание специального министерства по делам территорий, которые будут захвачены. Министром должен был стать Альфред Розенберг.

В осуществлении программы бесчеловечности особую роль сыграли специально созданные войска СС — детище Гиммлера [202] и генералитета. Еще в 1934 г., во время сговора генералов с Гитлером против Эрнста Рема, по согласованию с генштабом Гиммлер сформировал из своей эсэсовской черной своры одну дивизию войск СС. Войска СС предназначались для решения специальных задач и, как пояснил в своих послевоенных мемуарах генерал войск СС Хауссер, для «борьбы с большевизмом»{338}.

С момента начала войны число дивизий СС стало быстро расти. В 1939 г. их было четыре, в 1940 г. — шесть, в 1941 г. — семь, к концу войны — более сорока. Их отличительной чертой был особый метод формирования: в них набирали нацистов не только из Германии, но из других стран Европы (Голландии, Бельгии, Норвегии). Это дало впоследствии возможность генералу Гудериану утверждать, что войска СС были «провозвестниками европейской идеи»{339}.

В чем же заключалась суть этой «идеи»? Войска СС стали гвардией вермахта. Дивизии СС совмещали решение чисто военных задач с зверствами самого утонченного характера. Во Франции дивизией СС «Рейх» была учинена кровавая расправа в Орадуре, в Советском Союзе дивизии «Викинг», «Адольф Гитлер», «Тотенкопф» («Мертвая голова») вместе со специальными «эйнзацкомандами» СС создали себе зловещую репутацию палачей наивысшего класса. Приложив руку к созданию войск СС, германские генералы еще крепче связали себя с коричневой кликой.

Те, кто вел историческую борьбу против гитлеризма и одержал победу, имеют моральное право и даже моральное обязательство судить тех, кто в летние дни 1941 г. пытался осу-гоествнть свои черные замыслы. В ходе этого невидимого процесса законно поставить вопросы, которые часто ставит прокуратура для выяснения полного объема преступного заговора: каковы были окончательные цели заговорщиков? Что ожидало бы мир, если бы Советский Союз не оказал решающего сопротивления и не сорвал выполнение плана «Барбаросса»?

Казалось бы, не требуется никаких особых документов, чтобы представить себе судьбу СССР в руках фашистских захватчиков. Ответ на подобный вопрос писался кровавым [203] почерком эсэсовских расстрелов, впечатывался на страницы истории гусеницами немецких танков. Многоточиями служили пулеметные очереди, а вместо восклицательных знаков «эйнзацкоманды» ставили виселицы.

Но любое злодеяние становится вдвойне страшным, когда оно заранее обдумано и хладнокровно подготовлено. В 1941 г. мир не знал, насколько расчетливо взвесили в берлинской рейхсканцелярии не только оперативные планы вермахта, но и судьбу тех стран, которые должны были стать нацистскими колониями.

16 июля 1941 г., спустя несколько недель после нападения на Советский Союз, фюрер решил созвать специальное совещание на тему: как поступить с Советским Союзом? В 3 часа дня в кабинет Гитлера вошли Геринг, Кейтель, Розенберг, Ламмерс, Борман и оставались у него до вечера.

Как всегда, Гитлер говорил больше всех. Он определил свои главные пожелания по поводу судьбы Советской страны.

Затем Гитлер объявил основные территориальные требования: присоединить к Германии Прибалтику (вплоть до Двины); отдать Румынии Одессу и Бессарабию; включить в «третий рейх» Крым и «районы севернее его». Так же поступить с Республикой немцев Поволжья, Бакинским районом нефтепромыслов, Кольским полуостровом. Ленинград сравнять с [204] землей и после этого передать Финляндии. Все остальные районы подвергнуть оккупации и действовать в них по принципу: расстреливать каждого, кто хотя бы косо глянул. Это высказывание нашло особую поддержку у Кейтеля, который добавил: «Население должно знать, что каждый, кто не подчиняется, будет расстрелян».

16 июля 1941 г. Гитлер и его окружение были так уверены в победе, что с тщательностью и усердием занимались дележом «пирога». Несколько часов они провели в перебранке по поводу назначения на посты рейхскомиссаров оккупированных территорий. После споров было решено, что в Прибалтике будет хозяйничать Лозе{341}, в Москве — Каше{342}, на Украине — Кох{343}, в Крыму — Фрауэнфельд{344}, на Кольском полуострове — Тербовен{345}, на Кавказе — Шикеданц{346}.

Драматурги часто используют «острый прием»: они внезапно переносят действие на пару лет вперед, а потом не менее внезапно возвращают его назад. Мы слушаем героя и знаем, что он лжет, ибо уже видели его будущее. В сущности подобную ситуацию переживаем мы, читая протокол, который вел Мартин Борман. Мы уже заглянули с вами в будущее вплоть до 1964 г., а на страницах меморандума декламируют [205] , спорят, лицемерят и фанфаронят герои года 1941-го. Ходят, спорят и делают заявления мертвецы. Покончивший самоубийством Геринг спорит с повешенным Розенбергом. Он апеллирует к покончившему самоубийством Гитлеру. А тот дает указания казненному Кейтелю. Указания заносит в проект директивы спокойно умерший в постели Ламмерс. Все это усердно записывает пропавший без вести Борман...

Геринг и Розенберг грызутся из-за поста рейхскомиссара Москвы и области. Сюда хотят посадить Коха или Кубе, и лишь после долгой свары сходятся на Каше. А Каше так и не удалось усесться на этот пост. Как ушей своих не увидел своего дворца рейхскомиссар Кавказа группенфюрер Шикеданц. Да и Тербовену не пришлось поуправлять Кольским полуостровом. Правда, вот с Кубе обернулось иначе: свой пост он получил. Но получил его вместе с пулей, посланной ему в сердце белорусскими партизанами!

Но комически-кошмарный характер совещания 16 июля 1941 г. не лишает его серьезного значения. Там были выработаны основы «обращения» с Советским Союзом. Согласно им, разрабатывались конкретные директивы для действий отдельных рейхскомиссариатов и генеральных комиссаров.

Специально созданное министерство по делам оккупированных территорий на Востоке возглавил Альфред Розеиберг. Первое, чем занялся Розенберг, была раздача постов в будущих немецких «колониях на Востоке». В течение нескольких недель были распределены все посты генеральных комиссаров (в том числе для Свердловска и Баку), а на намеченные 1050 должностей областных комиссаров поступило 114 заявок от фюреров СА, 450 — от чиновников министерства внутренних дел и 261 — от чинов нацистского «трудового фронта»{347}.

Итак, у гитлеровских оккупантов аппетит вопреки известной поговорке приходил до еды. Летом 1941 г. в полной мере проявились самые омерзительные качества германского нацизма: безудержная жадность его заправил, заносчивость, жестокость — одним-словом, все качества «расы господ», которая уже полагала себя хозяином если не всего мира, то во всяком случае всей Восточной Европы вплоть до Урала.

В первую очередь была предопределена будущая структура тех территорий, которые рассматривались в Берлине как уже захваченные немецкими войсками. В упоении первых [206] побед не обратили внимания на ту «мелочь», что вермахт еще не дошел до Урала. Эсэсовским стратегам казалось вполне достаточно той линии, которая уже была проведена на карте, составленной в Берлине.

Согласно общему плану, захваченная вермахтом территория должна была распасться на четыре немецких рейхскомиссариата (так предполагалось «разделить пирог»){348}.

1. Рейхскомиссариат Москва (рейхскомиссар Каше, Москва).

В его составе — генеральные комиссариаты: Москва, Тула, Ленинград, Горький, Вятка, Казань, Уфа, Пермь.

Генеральные комиссариаты: Эстония, Латвия, Литва, Белоруссия.

Генеральные комиссариаты: Волыно-Подолия, Житомир, Киев, Чернигов, Харьков, Николаев, Таврия, Днепропетровск, Ростов, Саратов и немцы Поволжья, Воронеж и др.

4. Рейхскомиссариат Кавказ (Шикеданц, Тбилиси).

Генеральные комиссариаты: Кубань, Калмыкия{349}, Ставрополь, Грузия, Армения, Азербайджан, Горский комиссариат.

Основы этого «деления» были намечены Альфредом Розенбергом — «специальным уполномоченным фюрера по централизованной разработке основных вопросов восточноевропейского пространства». Но это отнюдь не значит, что проект был личным планом Розенберга. Активное участие в этой «централизованной разработке» приняло военное командование. 25 апреля 1941 г. Кейтель сообщил Розенбергу следующее:

На суде Йодль, верный своей иезуитской тактике, заявил, что не имеет с Розенбергом ничего общего. Но он побледнел, когда советский обвинитель Покровский зачитал текст этого письма. [207]

На территории Советского Союза, подлежащей германизации, Гитлер и Гиммлер пожелали создать немецкие военные поселения, жители которых должны были стать «господствующей расой». «Мы создадим новую колониальную империю с метрополией в центре Европы», — хвастался Гиммлер{351}. Хозяевами этой империи Гиммлер видел немцев, их управляющими в отдельных колониальных областях — квислингов из западных стран, которых он хотел привлечь к эксплуатации богатств России после «окончательной победы». А население Советского Союза должно было быть переведено на положение рабов. По наметкам СС в оккупированной России всем местным жителям позволялось иметь только четырехклассное образование. Русский язык в качестве государственного подлежал запрещению. «Русские должны будут уметь только считать и писать свое имя. Их первое дело — подчиняться немцам», — требовал рейхсфюрер СС.

Наконец, как однажды заметил Гиммлер, «говоря по-военному, мы должны убивать от трех до четырех миллионов русских в год»{352}, дабы не допустить прироста коренного населения в нацистской колониальной империи. Предполагалось «закрыть детские больницы, детские сады, поощрять рост детской смертности»{353}.

В тесном кругу приближенных лиц Гитлер давал волю своим необузданным мечтам, рисуя картину немецко-фашистского господства в Советском Союзе: «Немецкие учреждения и органы власти должны иметь роскошные здания, губернаторы — дворцы, — живописал фюрер. — Что кроме этого — это другой мир, который мы оставим русским...» «Мы не должны посылать туда немецкого школьного учителя: знание грамоты русскими, украинцами, киргизами может только повредить. Немецкие врачи должны лечить только немцев...» «Мы с 150–200 миллионами немцев станем неограниченными властителями континентальной Европы»{354}. [208]

Что же собирался Гитлер сделать в континентальной Европе?

Как свидетельствуют архивные документы, была разработана целая серия планов, основанных на главном расистском требовании гитлеризма — уничтожении евреев и славян.

Расовая «теория», возведенная Гитлером в ранг государственного вероисповедания, стала одним из самых гнусных орудий фашизма в его борьбе за мировое господство. Теории, собственно, не было никакой. Все пухлые тома, сочиненные в годы нацизма в германских университетах, содержали лишь наукообразные оправдания практики истребления миллионов людей. Согласно политическим целям господствующих классов, расизм обращался то против одной, то против другой национальной группы. Когда Гитлеру надо было разжечь погромные настроения внутри страны, чтобы отравить сознание немецкого народа, Розенберг возвел антисемитизм в «науку». Надо было натравить немцев на французов — и последние были объявлены «расово неполноценными». Предстоял поход на Восток — и все славяне были зачислены в разряд «недочеловеков».

Но чем меньше сами гитлеровцы верили в свои расовые бредни, тем усерднее они их пропагандировали. Ведь при помощи подобной псевдоидеологии так удобно было натравливать народы друг на друга, отравлять души людей, приучать их к ненависти, подстрекать к взаимному истреблению. Расизм заставлял людей забывать, что они люди. Недаром этим орудием пользуются до сих пор: Генрик Фервурд и сэр Рой Веленский{355} видят в расизме лучшее средство для борьбы с африканцами; американские нацисты типа Линкольна Року-элла взяли на свое вооружение антисемитизм. Его же пытались возродить в 1960 г. подпольные инициаторы гнусных фашистских демонстраций в тридцати пяти западных странах.

Среди приспешников Гитлера было определенное разделение труда. ОКБ должно было вести войну против солдат, Гиммлер — против мирных жителей. В свою очередь у Гиммлера были «специалисты» по самым различным областям деятельности в означенной области. В главном штабе СС существовало ведомство по расовым проблемам (Грейфельт), в гестапо [209] — отдел по «еврейским делам» (Эйхман), в министерстве внутренних дел — такой же отдел (Глобке). Последний играл особенно зловещую роль, ибо занимался разработкой сложной бюрократической системы, выделявшей немецких граждан еврейской национальности в отдельные группы, для которых отменялось действие всех законов. Глобке был мастером законообразного беззакония, параграфы которого обрекали людей на смерть.

Грейфельт, Эйхман, Глобке приступили к своему черному делу уже в 1933 г. Но самые решительные действия по уничтожению еврейского населения Европы откладывались нацистами на то время, когда, по их расчетам, будет разгромлен Советский Союз. 20 января 1942 г. в ставке Гитлера решили, что это время настает. В этот день Гейдрих собрал в своей берлинской резиденции близ озера Ваннзее представителей высших органов власти и сообщил, что отныне расправа с еврейским населением вступает в новую стадию. «Вместо вывоза{356} теперь в качестве возможного решения появляется эвакуация евреев на Восток... Однако и эти акции следует рассматривать как временные, потому что нам предстоит собрать некоторый практический опыт, который будет важен для предстоящего окончательного решения еврейского вопроса». «Ходом этого окончательного решения, — продолжал Гейдрих, — будет охвачено около одиннадцати миллионов евреев». И далее в так называемом протоколе Ваннзее можно прочитать небывалую по своим размахам «разверстку» на уничтожение людей (см. табл. на стр. 210){357}.

Такова была «разнарядка» Гитлера, выполнение которой поручалось Гейдриху, а Гейдрих перепоручил ее Эйхману. Как известно из признаний самого Эйхмана, к 1945 г. он «не успел» выполнить этот дьявольский план. В порыве откровенности Эйхман в последние дни войны сказал своему коллеге-эсэсовцу, что уничтожил «только» шесть миллионов человек... Но нам следует обратить внимание на одну особенность плана Гейдриха — Эйхмана. Она состояла в том, что предпосылкой такой расправы была «свобода рук» на востоке Европы. В протоколе значилось: «В ходе окончательного решения надо отправлять евреев под соответствующим руководством на трудовые работы на Восток. Работоспособных евреев направлять большими колоннами, разделив мужчин и женщин, [210] причем большинство из них, разумеется, будет погибать в результате естественной смерти... При практической реализации окончательного решения всю Европу надо прочесать с Запада на Восток... Эвакуируемых евреев размещать в транзитных гетто, а затем транспортировать на Восток»{358}.

Гитлеровский план уничтожения еврейского населения в странах Европы

Страна	Количество
Германия (в довоенных границах)	131800
Остмарк *	43700
Восточные области **	420 000
Генерал-губернаторство***	2284000
Белостокский район	400000
Протекторат Богемия и Моравия ****	74200
Эстония - очищена от евреев	-
Латвия	3500
Литва	34000
Бельгия	45600
Дания	5600
Франция (оккупированные районы)	165000
Франция (неоккупированные районы	700000
Греция	69600
Голландия	160800
Норвегия	1300
Болгария	48000
Англия	333000
Финляндия	2300
Ирландия	4000
Италия (включая Сардинию)	58000
Албания	200
Хорватия	40000
Португалия	3000
Румыния (включая Бессарабию)	342000
Швеция	8000
Швейцария	18000
Сербия	10000
Словакия	88000
Испания	6000
Турция	55500
Венгрия	742800
СССР	5000000
В том числе Украина	2994694
В том числе Белоруссия (без Белостокского района)	446484
Всего	Свыше 11000000

Гитлеровская политика геноцида имела много целей, и «план Ваннзее» был далеко не единственным ее откровением. На Востоке германский империализм ставил перед собой такие необозримые задачи, что счет подлежащих уничтожению шел не на сотни тысяч, не на миллионы (как в «разнарядке» Гейдриха — Эйхмана), а на десятки миллионов. Так родился «генеральный план Ост» — план ликвидации славянства в Европе.

Полный текст этого плана еще не найден. Он принадлежит к самым секретным документам «третьего рейха», поскольку разрабатывался в недрах CG и под личным наблюдением Гиммлера. Пока обнаружено лишь несколько писем Гиммлера с изложением основных идей «генерального плана», а также записи чиновников СС и ведомства Розенберга, в которых излагались некоторые разделы плана, предусматривавшие истребление славянских народов и онемечивание той части славян, которую эсэсовцы собирались оставить в живых в качестве своих рабов. Руководителем группы, разрабатывавшей «генеральный план Ост», был назначен штандартенфюрер СС профессор Берлинского университета д-р Конрад Майер{359}.

Практическое осуществление плана началось в Польше. Еще до нападения на нее Гитлер решил, что ликвидирует польское государство. Другим заранее обдуманным намерением Гитлера была ликвидация польской интеллигенции. Как провозгласил Гитлер 2 октября 1940 г., «генерал-губернаторство — это резервация для поляков, это большой трудовой лагерь»{360}. Уже в 1940 г. началась так называемая операция «АБ». В ходе ее было уничтожено 3500 деятелей польской, культуры и науки.

Когда же началась война против Советского Союза, то стали осуществляться еще более далеко идущие мероприятия. Гиммлеровский «генеральный план Ост» предусматривал, что приблизительно 20 млн. поляков подлежало «депортации» на [212] Восток (куда точно, не указывалось, во всяком случае в концлагеря за Урал, а затем их ожидало уничтожение). Это означало истребление 85% польского населения. Был определен даже срок «депортации» — тридцать лет, каждый год по 120 эшелонов. Так Гитлер и Гиммлер определили судьбу Польши и польского народа.

План уничтожения другого славянского государства — Чехословакии — был составлен уже давно, в 1938 г. Его автором был руководитель нацистской «пятой колонны» в стране, главарь судето-немецкой партии Конрад Генлейн. Он провозгласил два основных принципа: первый — Чехословакия не имеет права на самостоятельное существование; второй — чешский народ не должен существовать как самостоятельная этническая группа. В плане предусматривался захват Чехословакии вермахтом и ее расчленение, затем германизация Чехии в течение пяти лет.

Этот план начал осуществляться после того, как в Мюнхене западные державы отдали Гитлеру Судеты. В 1939 г. вся Чехословакия оказалась под пятой Гитлера. И уже 7 октября 1939 г. Гитлер подписал указ о начале «онемечивания» в «протекторате Богемия и Моравия» (так на нацистском жаргоне именовалась оккупированная Чехия). Словакия была выделена в марионеточное государство под германской опекой.

Летом 1940 г. гитлеровские планы относительно судьбы чехов и словаков были дополнены. Имперский протектор Карл Франк представил Гитлеру специальный проект ликвидации чешской нации. В своем проекте Франк предлагал «полное включение протектората в Великую Германскую империю и заполнение этого пространства немцами». А что должно было произойти с чехами? Франк без обиняков отвечал: «Самое радикальное и в теоретическом отношении совершенное решение проблемы состояло бы в тотальном выселении всех чехов»{361}. Такова была программа, и она не осталась на бумаге. За годы оккупации в концлагерях было уничтожено более 300 тыс. чехословацких граждан; на рабский труд в Германию угнано 600 тыс. человек. Более 500 тыс. га чешской земли было передано германским помещикам, а вся чешская промышленность попала в руки германских монополий. По признанию самого Франка, в последние годы войны каждый месяц оккупационные власти казнили по сто человек. Таким [213] образом, хотя Чехословакия не упоминалась в «генеральном плане Ост», ее судьба ничем не отличалась от того, что было задумано для Польши.

Наконец, чтобы завершить картину всего плана уничтожения славян, задуманного в имперской канцелярии, приведем выдержку из документа, который касается судьбы крупнейшего из славянских народов — русского. Этот документ принадлежит ведомству Розенберга (исходящий номер 1/214 от 27 апреля 1942 г.). Он был составлен в ходе обсуждения и разработки «генерального плана Ост». Розенберга и его клевретов не устроило, что в первоначальном гиммлеровском проекте не рассматривались перспективы биологического истребления русского народа.

Вот что написано в этом поистине каннибальском документе{362}.

Как высокопарно все это звучит: «антропологические исследования», «профессора», «ассистенты», «доктора»! Солидно звучит и имя профессора Эугена Фишера, почетного доктора многих университетов, автора толстенных томов по генетике и евгенике, знаменитого в Германии ученого. Вместе с Абелем не раз шествовал он в бархатной мантии по актовым залам. Но стоит прочитать еще одну строчку этого документа, как бархатная мантия слетает и перед нами мундир эсэсовца и холодный оскал черепа. [214]

«Абель видел, — говорится далее в документе, — только следующие возможности решения проблемы: или полное уничтожение русского народа, или онемечивание той его части, которая имеет явные признаки нордической расы... Эти очень серьезные положения Абеля заслуживают большого внимания. Речь идет не только о разгроме государства с центром в Москве. Достижение этой исторической цели никогда не означало бы полного решения проблемы. Дело заключается скорей всего в том, чтобы разгромить русских как народ, разобщить их».

Так рассуждали псевдопрофессора из ведомства Розенберга. Если задуматься над этими рассуждениями, то отчетливо видно, что вырождение науки в нацистском государстве является одним из самых наглядных свидетельств судьбы науки в условиях буржуазного строя. До поры до времени этот процесс незаметен. Но когда буржуазия очертя голову бросается в черную бездну нацизма, то она тащит за собой и науку. Тогда хозяева заставляют своих слуг отложить в сторону скальпель и взять в руки топор. Наука из средства служения человечеству превращается в свою противоположность. И ею пользуются, так сказать, с обратным знаком.

Например. Медицина веками боролась за жизнь и здоровье матерей, за благо детей и для этого выработала огромный перечень средств. Что же делают эсэсовцы с профессорскими званиями? Они листают этот перечень, изыскивают там [215] рекомендации и приставляют к ним знак «минус». Вот результат, изложенный в документе за номером 1/214:

Страшные пути, которые вели в Освенцим и Майданек! Их надо помнить: ведь профессор Абель — это символ. Вчера — профессор Абель, сегодня — «отец водородной бомбы» профессор Теллер и те американские ученые, которые готовят полчища невидимых слуг для генералов, грозящих миру бактериологической войной.

Еще в тридцатые годы знаменитый французский политик Эдуард Эррио, сторонник политики коллективной безопасности, говорил о Гитлере: «Это собака, которая сорвется с цепи». Мюнхенцы всех сортов утешали себя надеждой, что нацистская собака, если и будет кусать, то только тех, на кого укажут англо-французские хозяева. Получилось иначе.

Если заглянуть в чудовищную лабораторию гитлеровской агрессии, где фабриковались различные планы, мы увидим, что они направлены не только против Советского Союза, не только против славян. В Берлине точно и хладнокровно рассчитывали, что подлежит сделать с каждым из капиталистических государств Западной Европы. Мы уже знаем кое-что из этих расчетов, связанных с Англией. Но это лишь фрагмент.

Вот, к примеру, план, составленный в начале 1940 г. «гаулейтером для особых поручений» фон Корсвантом{363}. Он предлагал: [216]

Когда же в 1940 г. Франция была захвачена, то эти требования стали воплощаться в жизнь. Если для «Барбароссы» вехой было совещание у Гитлера 16 июля 1941 г., на котором фашистские главари обсуждали судьбу Советского Союза, то в истории оккупации Франции было аналогичное событие — совещание у Геринга 19 июня 1940 г. Оно состоялось за несколько дней до капитуляции Франции. Разумеется, Геринг мог дать себе волю. Он заявил, что «Люксембург войдет в Германскую империю». Такой же будет судьба Эльзас-Лотарингии. На территории расчлененной Франции должно возникнуть новое марионеточное государство — Бретонское, а рядом с ним — «государство Бургундия».

У этих планов есть живой свидетель. В 1945 г. в Нюрнберге состоялся такой диалог:

Имя человека, давшего этот ответ, д-р Ганс Глобке. В 1940 г. он был сотрудником статс-секретаря Штукарта, а с 1949 по 1963 г. сам был статс-секретарем в ведомстве канцлера Конрада Аденауэра.

Бургундия? Это название напоминало о далеком прошлом, о временах Каролингов. Но на этот раз речь шла не о возрождении империи Карла Великого, а о создании эсэсовского заповедника в Европе. Как пояснил однажды Гиммлер своим сообщникам, в состав Бургундии должны были войти французские провинции Артуа, Лотарингия, Франш-Конте, Прованс, Пикардия, Шампань. Сюда же предполагалось включить Люксембург. В бургундской столице (Реймс или Амьен) должен был воссесть имперский наместник. Им предполагалось сделать главаря бельгийских фашистов Леона Дегрелля, а его [217] «советниками» назначить высших чинов СС. Потирая руки, Гиммлер говорил: «Это будет образцовое государство!»

По нацистскому замыслу эсэсовская Бургундия должна была стать составной частью так называемой Всемирной Германской империи с главным городом Германиа — так хотел Гитлер переименовать Берлин. В эту империю, согласно наметкам нацистских главарей, должны были войти Англия, Голландия, Норвегия, Дания, Балканские страны. Бельгия должна была прекратить самостоятельное существование и распасться на Валлонию и Фландрию. По другим наметкам, Голландия подлежала ликвидации, а голландцы — выселению за Урал или на Волгу.

Гитлер часто менял свои намерения: то он говорил о «единой Европе», то выражался более определенно: «Норвежцев, шведов, датчан, голландцев мы отошлем на восточные территории». Туда же собирался Гитлер отправить и все население Англии. А когда он однажды (это было 29 июня 1942 г.) снова вернулся к «европейским идеям», то произнес такую фразу: «Объединение Европы возможно не в результате стремления дюжины государственных деятелей, а только при помощи вооруженной силы». Так и хочется вывесить эти слова в зале страсбургского «Европейского Совета», где боннские делегаты произносят выспренные речи об «объединении Европы»!

Теперь остается разобрать еще один вопрос, касающийся гитлеровских планов в Европе. Что Гитлер собирался сделать с нейтральными странами — Швецией и Швейцарией?

План захвата Швеции имел свой шифр: «Поларфукс» («Полярная лиса»). И возник он примерно в 1940 г. Так, в письме, направленном 21 ноября 1940 г. одному из своих шведских друзей, Геринг высказал недовольство тем, что в Швеции недостаточно восторгаются успехами нацистской Германии и кое-кто сочувствует Англии. Геринг грозил: «Пусть Швеция позже не удивится, если Германия в один прекрасный день сделает вывод...»{364}

По официальной гитлеровской версии, Германия уважала шведский нейтралитет и Гитлер неоднократно заверял Швецию в дружеских чувствах. Он взвешивал различные варианты. Так, 3 февраля 1941 г. на совещании с высшими чинами вермахта Гитлер заметил, что, возможно, Швецию удастся «привлечь» на сторону оси. Он также рассчитывал, что Швеция пропустит немецкие войска через свою территорию. В этом [218] направлении были предприняты определенные шаги. 23 июля 1941 г. представитель министерства иностранных дел при генеральном штабе фон Этцдорф доложил генералу Гальдеру: «Швеция отказалась примкнуть к оси. Ее надо оставить в покое».

Но нацисты не собирались долго «оставлять в покое» Швецию. По личному указанию генерал-полковника Йодля был разработан секретный план вторжения в Швецию. О нем уже после войны сообщил миру бывший генерал вермахта Рудольф Бамлер.

Автор этой книги имел возможность беседовать с Рудольфом Бамлером, который подробно рассказывал о плане «Поларфукс». В последние дни декабря 1942 г., т. е. когда шли бои на Волге, главнокомандующий германскими войсками в Норвегии генерал-полковник фон Фалькенхорст получил устный приказ от верховного командования вермахта: представить не позднее конца февраля 1943 г. оперативный план нападения на Швецию. Все приготовления должны были проводиться в строгой тайне.

Генерал-полковник фон Фалькенхорст предложил следующий план вторжения: главный удар должен быть нанесен силами танкового корпуса. Исходный район операций — восточнее Тронхейм — Рёрус, направление удара — через Эстерсунд на Сундсвалль. Вторая группа в составе двух пехотных дивизий должна продвигаться одновременно с первой из района восточное Осло. Наконец, третья группа вторжения (три пехотные дивизии) имела задачей под прикрытием второй группы и озера Венерн вести наступление из района Халлен — Фредрикстад в направлении западнее озера Венерн. Главная цель наступления — Гетеборг. Специальные задачи были поставлены для флота и авиации.

— В беседах с начальниками штабов военно-воздушных и военно-морских сил я убедился, что начальник штаба 5-го воздушного флота генерал-майор Ниблсон был уже раньше по-свяшен главным командованием ВВС в суть операции. В частности, он успел дать указания составить картотеку объектов и ориентиров на территории Швеции. Он согласился с нашим планом...

Можно себе представить, что если бы немецкие дивизии летом 1943 г. неожиданно напали на мирную, нейтральную Швецию, то ее судьба оказалась бы исключительно тяжелой. Изолированная со всех сторон, не воевавшая свыше ста лет Швеция оказалась бы лицом к лицу с дивизиями вермахта. [219]

В обнаруженных после войны записях бесед Гитлера с его клевретами содержится указание на то, что нацисты собирались после захвата Советского Союза выселить значительную часть шведов в «восточные районы» (записи от 8–10 ноября 1941 г.).

Такая же судьба была уготована и Швейцарии. В распоряжении генштаба в адрес группы армий «Ц» за № 470/40 от 26 августа 1940 г. Говорилось{365} :

«В «день Икс», установленный главным командованием сухопутных сил, 12 я армия должна перейти швейцарскую границу на широком фронте, разгромить противостоящие немецким войскам швейцарские силы, возможно быстрее овладеть столицей Берном и его индустриальным районом, центром военной промышленности в районе Золотурн, Люцерном и индустриальным Цюрихским районом, а затем захватить остальные районы сферы немецких интересов. [220]

Операции должны вестись так, чтобы отступление вооруженных сил Швейцарии в высокогорный район оказалось невозможным.

Операция должна основываться на быстроте и внезапности. На северной и восточной границах Швейцарии следует избегать бросающихся в глаза подготовительных мероприятий».

Исследование архивов показало, что в планировании операции против Швейцарии, получившей кодовое наименование «Танненбаум», особо активное участие принял все тот же Адольф Хойзингер. Его имя обнаружили швейцарские военные историки в переписке по операции «Танненбаум», и следы оказались настолько явными, что много лет спустя после разработки этого коварного плана отставной генерал Гальдер подтвердил, что Хойзингер был соавтором плана захвата Швейцарии.

Так замыкался «европейский круг» того гитлеровского ада, который по плану коричневого фюрера и его генералов должен был возникнуть в сороковых годах нашего века. Но как и у Дантова ада, у гитлеровского было много кругов.

Тому, кто исследует планы нацистской агрессии, порой кажкется, что вот достигнут предел. Чудовищнее задумать невозможно. Уже обречены на гибель 11 млн. человек... нет, еще 20 млн... еще 100 млн. Но это не конец. Конца не видно. Он затерялся где-то за горизонтом, закрытым тяжелыми облаками. И облака сливались с дымом крематориев, работавших с полной нагрузкой по всей Европе.

Гитлер был ненасытен, как ненасытны были германские монополии, проглатывавшие один за другим все новые заводы, рудники, копи, а затем целые страны. Поэтому не следует удивляться, что, планируя поход против Советского Союза, в гитлеровской ставке думали и о том, каковы будут затем перспективы захвата мирового господства.

Этим вопросом мы сейчас займемся и для этого предложим читателю ознакомиться еще с одним документом — директивой № 32, предусматривавшей действия вермахта на период «после разгрома советских вооруженных сил». Или, более кратко, — на «период после «Барбароссы»). Мы покидаем Восточную Европу (ибо Гитлер считал, что там уже решил все проблемы), попадаем в иной мир: Иран, Ирак, Индия, Египет, Британская империя... Вот текст директивы Гитлера: [221]

Такова директива № 32. Перед нами предстает сразу столько замыслов гитлеровской ставки, что их необходимо разделить и рассмотреть каждый в отдельности.

Начнем с планов в Азии и Африке. Создание новой колониальной империи грезилось германским промышленным и финансовым магнатам еще с первой мировой войны. В тридцатые годы они начали очередной экономический штурм колониальных рынков и сразу же натолкнулись на ожесточенное сопротивление тогдашних «великих колониальных держав» — Англии и Франции. Не случайно 5 ноября 1937 г., во время знаменитого совещания в имперской канцелярии, разработавшего основные направления будущей агрессии, Гитлер откровенно признавался, что «едва ли можно» будет заполучить колонии от Англии и Франции. Поэтому фюреру не очень хотелось начинать свою агрессию с колоний. Он предпочитал Европу, где уже чувствовал себя хозяином.

Со временем планы менялись, намечались новые цели. В начале 1941 г. в Африке был высажен экспедиционный корпус Эрвина Роммеля, который получил задачу двигаться совместно с итальянцами на Египет. В то же время в Ираке шла подготовка путча, который должен был ослабить английские позиции в этой стране и создать угрозу для Суэца с северо-востока. Но эти колониальные планы Гитлера оказалось не так-то легко выполнить. Корпус Роммеля застрял у Тобрука. Путч в Ираке провалился. Итальянцы оказались не помощью, а обузой. Вот откуда и появились параграфы в директиве № 32, касающиеся операций против Суэца.

Кризис немецкой агрессии в Африке можно было преодолеть быстро и легко при одном условии: если будет покорен Советский Союз. Ведь тогда можно было бы:

— усилить корпус Роммеля за счет танковых дивизий и авиаэскадр, сосредоточенных на Восточном фронте;

— вторгнуться из Закавказья через Турцию в Ирак;

— создать угрозу Британской империи через Иран.

Действительно, как быстро могла бы измениться ситуация в восточной части Средиземноморья, если бы хоть 50 дивизий освободились на Восточном фронте! Ведь Роммель наступал на Египет, располагая лишь тремя дивизиями (плюс восемь итальянских). А против Советского Союза было брошено более 200 дивизий! К этому следует добавить, что Суэцкий канал очутился бы не только под ударом двух клиньев, сходящихся из Ливийской пустыни и с Аравийского полуострова. Ключевые позиции Британской империи в Средиземноморье оказались бы в глубоком тылу немецкого экспедиционного корпуса, [225] начавшего марш через Иран. Другая немецкая колонна должна была двинуться через Афганистан. Обе они имели целью выход в Индию{367}.

Правда, сама Индия представляла собой заветный объект для японской агрессии. Однако Гитлер отнюдь не собирался позволить своему союзнику распоряжаться самому. Предполагалось, что германские и японские войска войдут в Индию примерно в одно и то же время. Если учесть, что к этому времени Япония должна была уже утвердиться в Бирме и Малайе, то можно себе представить, какая судьба ожидала бы Британскую империю.

Распад Британской империи предвкушали в Берлине со злорадством. Был составлен и соответствующий план. «Гаулейтер для особых поручений» фон Корсвант разработал план, согласно которому к Германии должны были отойти:

В Африке: Сенегал, Французское Конго, Гвинея, Гамбия, Сьерра-Леоне, Золотой Берег, Нигерия, Южный Судан, Кения, Уганда, Занзибар, часть Бельгийского Конго.

В Азии: Индонезия, Новая Гвинея, Британское Борнео, острова в Океании, Сингапур, Малайя, французские владения в Индии.

На Арабском Востоке: Палестина, Трансиордания, Кувейт, Бахрейн, Ирак, Египет (совместный с Италией контроль над Суэцем).

Так определяли в имперской канцелярии направления, по которым должны были маршировать колонны в Африке и Азии. Все это рисовалось нацистским генералам как вполне вероятная картина, ведь они не видели никаких других сил, которые могли бы прийти на помощь хозяевам Британской империи.

Но может быть, Гитлер забыл США? Совсем нет. В сейфах генштаба лежал и план захвата Соединенных Штатов.

Первое упоминание о нем можно найти в речи Геринга, произнесенной 8 июля 1938 г. перед группой авиапромышленников. Это была та самая знаменитая речь, в которой он обещал своим слушателям, что «Германия разбогатеет». Среди прочего Геринг заговорил о тех целях, которые должны будут поражать его самолеты во время будущей большой войны. Геринг сказал достаточно откровенно: [226]

— Мне очень не хватает бомбардировщика, который мог бы с десятью тоннами бомб слетать до Нью-Йорка и обратно. Я был бы счастлив заполучить такой бомбардировщик, чтобы наконец заткнуть глотку тамошним выскочкам...

Что означало это заявление? Было ли оно просто указанием на то, каких самолетов ожидала гитлеровская клика от Хейнкеля и Мессершмитта? Или Геринг считал полезным намекнуть промышленникам на то, какие далеко идушие планы рассматривались в имперской канцелярии?

Разобраться в этом помогает свидетельство бывшего президента данцигского сената Германа Раушнинга, в ту пору одного из доверенных лиц Гитлера. В своей нашумевшей книге «Беседы с Гитлером» Раушнинг приводил слова Гитлера: «Мы создадим новую Германию в Бразилии» — и добавлял: «Гитлер полагал, что после распада Британской империи можно будет сломить англосаксонское влияние в Северной Америке и вместо него насадить немецкую культуру и немецкий язык. Это будет ступенью к включению Соединенных Штатов в германскую мировую империю».

Это говорилось на заре нацистского господства. В последующие годы отношение Гитлера к Соединенным Штатам не раз менялось. Одно время в Берлине рассчитывали найти опору во влиятельных американских кругах. Обосновывая подобные расчеты, германский военный атташе в Вашингтоне генерал Беттихер доносил Риббентропу, что в Соединенных Штатах «влиятельные круги питают симпатии к третьему рейху, в котором видят бастион порядка и оплот против покушений на частную собственность. Наиболее респектабельные и патриотические круги, за редкими исключениями, настроены антикоммунистически и в еще большей степени антисемитски...»

Разумеется, германскому генералу «наиболее респектабельными» представлялись те американские архиреакционные политики и монополисты, которые были готовы брататься с Гитлером. А таких было немало, начиная от полковника Чарлза Линдберга, известного поклонника фюрера, и кончая влиятельными сенаторами. Но гитлеровская клика предпочла гнуть свою линию: извлекая всю возможную пользу из позиции реакционных американских кругов, она вместе с тем имела в виду развернуть дипломатическое, политическое и экономическое наступление на Соединенные Штаты.

В середине тридцатых годов Берлин активизировал торговую войну против Америки и ее партнеров. В 1938–1939 гг. на рынках Латинской Америки интересы Германии и Соединенных Штатов столкнулись вплотную. Американский журнал [227] «Форейн афферс» писал в январе 1939 г.: в Соединенных: Штатах «испытывают страх, что торговая экспансия Германии в Латинской Америке есть лишь часть ее плана установления своего политического господства в этом районе».

Как мы теперь знаем, подобные догадки были вполне основательными. Среди документов ставки Гитлера, захваченных весной 1945 г., обнаружена любопытная запись, представленная американским обвинением в Нюрнберге за номером PS-376 (US-161). Этот меморандум{368} составлен 29 октября 1940 г. майором генштаба Сигизмундом фон Фалькенштейном, начальником военно-воздушного отдела в штабе оперативного руководства вооруженными силами, т. е. представителем Геринга в штабе генерала Йодля. Адресат меморандума в документе не указан, но, как выяснено, им был начальник штаба военно-воздушных сил (тогда генерал Ешонек).

Меморандум содержит семь пунктов. Первые четыре касаются намечавшихся тогда операций в Греции, Ливии, против Советского Союза и против Гибралтара. Но далее следовал такой пункт:

Шестой пункт касался Норвегии, но в седьмом снова шла речь об Америке:

Таков текст меморандума фон Фалькенштейна{370}. Из него ясно видно следующее:

— план военных действий против Соединенных Штатов в 1940 г. обсуждался в гитлеровской ставке;

— план находился в стадии практической подготовки;

— эта подготовка, видимо, зашла довольно далеко, если ставку беспокоили даже такие мелочи, как поведение немецкой прессы.

27 сентября 1940 г. был подписан военный пакт между Германией, Италией и Японией. Конечно, главным объектом агрессивных замыслов держав оси был Советский Союз. Это подтвердил в своих показаниях на процессе в Нюрнберге Риббентроп, причем он уверял, что в Берлине о действиях против Соединенных Штатов и не помышляли. Он умолчал, однако, о том, что сразу после заключения пакта осенью 1940 г. он в беседе с министром иностранных дел Италии Чиано говорил:

— Тройственный пакт имеет двойственную направленностъ — против России и против Америки...

В Соединенных Штатах тогда прекрасно понимали характер нацистской угрозы. Известный американский журналист Уильям Ширер в своем «Берлинском дневнике» так излагал 1 декабря 1940 г. ставшие ему известными немецкие планы: «Когда они (немцы) захватят британский флот или его большую часть или смогут построить на европейских верфях... сравнительно большой флот, то они попытаются уничтожить часть нашего флота в Атлантике... Когда это удастся, станет возможным по этапам перебросить армию и авиацию через Северную Атлантику, сначала создав базы в Исландии, затем в Гренландии, Лабрадоре и Ньюфаундленде».

Другой вариант, о котором узнал Ширер, предусматривал операции в Южной Атлантике с целью высадки в Бразилии и создания там базы действия против Соединенных Штатов.

Сейчас мы знаем, что полученная Шпрером информация была правильной. Это подтверждают и меморандум Фалькенштейна, и показания на процессе в Нюрнберге Геринга, который заявил, что «был очень хорошо знаком с меморандумом».

В гитлеровской ставке в первую очередь взвешивалась возможность «южного варианта», это видно из ссылок Фалькенштейна [230] на Португалию и Испанию. На этой базе возник план операции «Феликс — Изабелла», предусматривавший захват Гибралтара, Канарских и Азорских островов. Этот план первоначально предполагалось осуществить в 1940 г., но он обсуждался и позднее. Так, 22 мая 1941 г. в дневнике штаба Редера было записано: «Фюрер все еще считает необходимым захватить Азорские острова, чтобы с них дальние бомбардировщики имели возможность действовать против Америки».

Параллельно готовился «северный вариант». В архивах генштаба обнаружены секретные разработки плана, носившего кодовое наименование «Икар». Так в ставке назвали операцию по высадке в Исландии, подготовить которую Гитлер поручил штабу гросс-адмирала Редера. Военно-морское ведомство очень серьезно отнеслось к предстоящим операциям в Атлантическом океане. Командир подводной лодки У-511 капитан-лейтенант Фриц Штейнхоф после плавания у американских берегов предложил оборудовать подводные лодки ракетными установками, с которых можно было бы обстреливать американские города. Эту идею он сообщил сотрудникам гитлеровского секретного ракетного центра в Пеенемюнде. Так родился «проект Урзель» — проект создания ракетных установок, которые могли бы действовать из подводного положения. В середине 1942 г. были устроены первые стрельбы с установки «Урзель». Подводная лодка У-511, погрузившись на 20 м, произвела ракетный залп. Ракеты пролетели около 3 км. Читатель скажет: позвольте, ведь это прообраз тех самых лодок, вооруженных ракетами «Поларис», которыми сейчас хвастает американский военно-морской флот! Совершенно верно: после войны именно «проект Урзель» был использован Соединенными Штатами. Секрет «преемственности» раскрывается очень просю: разработкой проекта при Гитлере руководил Вернер фон Браун, главный конструктор Пеенемюнде. Теперь он «ракетный король» Соединенных Штатов...

Приняли к исполнению указания рейхсмаршала и нацистские авиаконструкторы. Эрнст Хейнкель разработал модель самолета Хе-177 — четырехмоторного бомбардировщика с дальностью действия 3 тыс. км. Опытный образец самолета Хе-116 совершил беспосадочный полет дальностью 10 тыс. км. Затем появились Хе-277 и Хе-174. Последний мог летать на высоте до 15 тыс. м. Юнкере построил модель Ю-390; этот самолет совершал пробные полеты без посадки по маршруту Берлин — Токио...

Планы вторжения в Соединенные Штаты не раз обсуждались в гитлеровской ставке. Так, 22 мая 1941 г. Гитлер обсуждал [231] с адмиралом Редером вопрос о захвате Азорских островов как базы для действий против Соединенных Штатов. «Потребность в этом может возникнуть еще до осени», — сказал Гитлер. В секретном приказе Гитлера (нюрнбергский документ PS-112), относившемся к июлю 1941 г., говорилось:

Опять та же мысль: «после поражения России». Летом 1941 г. Гитлеру, наконец, казалось, что это время наступает. После вторжения вермахта в Советский Союз Риббентроп 10 июля 1941 г. из своего специального поезда послал шифровку в Токио на имя посла Отта. В ней он торжественно обещал «пожать руку Японии на Транссибирской железной дороге еще до начала зимы» и предлагал Отту, чтобы он нарисовал перед японцами картину «Америки, полностью изолированной от всего остального мира»{372}.

Как известно, в 1941 г. Япония маневрировала, выжидая результатов гитлеровского вторжения. В Токио не торопились со вступлением в войну. С тем большей радостью встретили гитлеровцы японское нападение на Пирл-Харбор. Итальянский министр иностранных дел граф Чиано записал в своем дневнике: «8 декабря. Ночной телефонный разговор с Риббентропом. Он очень доволен нападением Японии на Соединенные Штаты». Когда же посол Осима 14 декабря 1941 г. явился к Гитлеру, фюрер вручил ему «большой крест ордена Германского золотого орла» и долго беседовал о перспективах совместных действий. Стенограмма гласит: «Он (фюрер) убежден, что Рузвельта надо разгромить». Но затем стенограф записал: «Его (Гитлера) первоочередная цель — сперва уничтожить Россию»{373}.

Картина становится полной. Действительно, начиная поход против Советского Союза, Гитлер начинал подлинный поход на борьбу за мировое господство. Ибо во всех его расчетах [232] была одна фундаментальная черта: они могли осуществиться только «в случае краха Советского Союза». В самом деле:

Колониальные захваты (по директиве № 32) предполагались «после разгрома советских вооруженных сил».

Завершение колонизации континентальной Европы предполагалось на базе выселения ее народов «на Восток».

Захват Англии мыслился только после «уничтожения Советского Союза».

Захват Пиренеев был отложен на «период после «Барбароссы».

Операция против Швеции мыслилась только при освобождении немецких войск под Ленинградом.

Операция против Швейцарии, как свидетельствует официальный швейцарский военный историк Г. Р. Курц, была отменена, «ибо рядом с операциями на Востоке не было места» для нее.

Наконец, нападение на США предполагалось после выполнения «первоочередной задачи — уничтожения России».

Можно согласиться с английским историком Питером де Мендельсоном, который писал в 1945 г.: «Если бы Советский Союз не выстоял, то не выстоял бы никто».

На рассвете 22 июня 1941 г. весь страшный механизм «Барбароссы» пришел в движение. Первый день Великой Отечественной войны неоднократно описан в исторических исследованиях, повестях, романах, воспоминаниях и будет еще описываться не раз, хотя давно отгремели пушечные залпы, отзвучал рев танковых моторов, улеглась пыль на дорогах Белоруссии и Украины и спокойное море пшеницы закрыло собой израненное тело многострадальной советской земли.

Вооруженные силы «третьего рейха» выступили против СССР в следующем составе{374} (см. табл. на стр. 234).

Вся эта мощная машина (с учетом сателлитов — до 190 дивизий{375}, до 5 млн. солдат и офицеров, более 50 тыс. орудий и минометов, более 3 тыс. танков и 4900 самолетов) ринулась на Советский Союз по строго намеченным направлениям. [233]

	Пехотные дивизии	Танковые дивизии	Мотори-зованные	Общее количество
Группа армий "Север"(Лееб):16-я и 18-я армии, 4-я танковая группа, 1-й воздушный флот(Келлер)	20	3	3	29
Группа армий "Центр"(Бок):4-я и 9-я армии, 2-я и 3-я танковые группы, 2-й воздушный флот(Кессепьринг)	35	9	6	50
Группа армий "Юг"(Рундштедт):11, 17, 6-я армии, 1-я танковая группа, 4-й воздушный флот(Лер)	35	5	4	44
Резерв главного командования	21	2	1	24
Немецкие войска в Финляндии	5	-	-	5
Всего :	119	19	14	152
Финские войска	16	_	_	16
Румынские войска	13	-	--	13
Венгерские войска	4 бригады	-	-	4 бригады
Кроме того, во Франции, Дании, Голландии, Бельгии, Норвегии, на Балканах и в Ливии было немецких дивизий	55	2	--	57

Командующий сухопутными силами Браухич в директиве от 31 января 1941 г. следующим образом определял задачи своих войск:

Все было расписано настолько точно, что можно было подумать: Браухич и Гальдер планируют не войну против великой державы, а маневры вермахта на территории без противника.

...22 июня 1941 года. В этот день началось героическое сопротивление войск советских приграничных военных округов, оказавшихся под ударами немецкой армии вторжения. Внезапность сыграла свою роль. Вермахт своими коварными ударами смог застать советские войска неподготовленными и на протяжении первых месяцев войны использовал это преимущество. Сейчас мы знаем, что советское руководство допустило ряд просчетов в оценке военной и политической обстановки весной и летом 1941 г. Хотя военные приготовления Гитлера и его замысел напасть на Советский Союз были известны Советскому правительству, в организации обороны западной границы СССР имелись серьезные недостатки. Советские войска не смогли заблаговременно развернуть свои силы. Когда же в ночь на 22 июня командованию приграничных округов был отправлен приказ о развертывании сил, было уже слишком поздно.

В среднем противник превосходил советские войска по численности людей в дивизиях в 1,4 раза, по авиации — в 2 раза. Удары двух наиболее мощных танковых групп вермахта (Гудериан и Гот) пришлись по флангам Западного фронта, где ими был достигнут глубокий прорыв. На Севере танковая группа Геппнера (в ее составе корпус Манштейна) не менее стремительно прорвалась на Даугавпилс. Лишь Рундштедту не удалось добиться значительного продвижения. [235]

Верховное командование Советской Армии предприняло первые контрмеры — к рубежу Днепра выходили соединения резерва Ставки. К концу июня — началу июля Западный фронт получил усиление за счет глубинных резервов. Принимались меры для реорганизации структуры войск, чтобы сделать их более маневренными. Все усилия были сосредоточены на том, чтобы в этот тяжелый для судеб армии период боев выиграть время для завершения мобилизации и развертывания советских войск.

В первые дни июля Гитлер приказал доложить ему о состоянии войск Советской Армии. Он считал, что русские «практически проиграли войну» (4 июля). Генералы генштаба записывали в свои дневники такие фразы: «Не будет преувеличением, если я выдвину утверждение, что русский поход выигран в течение 14 дней» (Гальдер, 3 июля 1941 г.){377}. Когда к тому же Гальдеру 8 июля обратились с предложением начать подготовку зимнего обмундирования, то он согласился с этим предложением, заметив, однако, что это обмундирование нона-добится не для полевых частей, а только лишь для «оккупационных войск». Через неделю, 14 июля 1941 г., Гитлер отдал указания относительно «военного управления Европой после разгрома России»{378}. Йодль высказывался перед своими собеседниками, что через три недели (т. е. к началу августа) Советский Союз развалится{379}.

8 июля Браухич и Гальдер доложили Гитлеру, что из известных немецкой разведке 164 советских соединений 89 уничтожены, 18 находятся на вспомогательных фронтах и только 46 боеспособны. Как считал Гальдер, резервов у советского командования почти нет. Но с другой стороны, сведения с фронтов свидетельствовали о том, что советские части и не думали о капитуляции. Командующие армиями доносили в Берлин об упорстве солдат и офицеров, о том, как они искусно вырываются из «котлов» окружения. В этих условиях ставка немецкого командования начала всерьез задумываться [236] о будущем. То, что казалось столь безусловным на бумаге (прорыв, поворот на север, затем поворот на юг), теперь становилось проблематичным и неясным.

«Фюрер спрашивает, — свидетельствует запись в актах ОКБ от 4 июля, — поворачивать на север или на юг? Это будет, наверно, самое тяжелое решение за всю войну»{380}.

Через четыре дня, 3 июля, «гамлетовский вопрос» снова ставится на обсуждение: куда идти дальше?

19 июля рождается новая директива Гитлера, №33, под заглавием: «Продолжение войны на Востоке». Она начинается следующей общей оценкой:

Хотя в этой оценке лишь несколько строчек, но в них (и между ними) можно было прочитать исключительно важное самопризнание фюрера и штаба его верховного главнокомандования. В переводе с языка ОКВ на человеческий эти строки значили: основные цели плана «Барбаросса» за первый месяц войны оказались недостигнутыми, а именно:

Таким образом, как ни тяжелы были потери советских войск, как ни велики были трудности первых дней войны, героизм и упорство отступавших частей уже начали приносить свои плоды. В эти дни ослаблялось влияние эффекта внезапности, который до сих пор нес победы дивизиям вермахта.

Таковы были условия, в которых 19 июля Гитлер должен был принимать решение о дальнейших операциях своих двухсот дивизий. Он недаром назвал его «самым тяжелым в войне». Ведь впервые руководители ОКВ стали перед ситуацией, в которой, еще сохраняя инициативу в своих руках, они почувствовали давление на свою волю — давление со стороны тех войск, которые они считали разбитыми наголову.

Военные историки на Западе (в том числе и генералы вермахта) сейчас пытаются разобраться: почему Германии не удалось добиться победы в первые месяцы войны? Почему, несмотря на значительный перевес сил, несмотря на внезапность и все привходящие благоприятные обстоятельства, вермахт не смог выиграть «блицкриг», не смог осуществить свои планы, поставить Советский Союз на колени?

На эти вопросы, которые до сего дня доставляют горчайшее расстройство германскому генералитету, даются всевозможные ответы. Но эти ответы напоминают известную детскую игру: «Да и нет не говорите, черное и белое не называйте». Западная историография меньше всего и неохотнее всего говорит о мощи Советского государства, о героизме советских воинов, о крепости советского тыла. На всем этом лежит табу. Изыскиваются так называемые «объективные» причины, которые должны пояснить миру, что, собственно говоря, нападение на Советский Союз — предприятие отнюдь не безнадежное. Виноваты будто бы лишь те, кто в 1941 г. неудовлетворительно спланировал и подготовил это нападение. И в первую очередь, по их мнению, виноваты не генералы, а Гитлер.

Директива Гитлера № 33 — одна из излюбленных мишеней реакционных военных историков Запада. Большинство из них видит именно в ней главный просчет во всей «русской кампании» и винит в нем Гитлера. Так, генерал-майор Бутлар заявляет: «...решение Гитлера было неправильным»{381}. Лиддел-Харт считает, что именно в это время Гитлер упустил возможность «в первое лето дойти до Москвы»{382}. На самом деле эта [238] директива — свидетельство уже наметившегося кризиса германской стратегии.

Директива № 33 от 19 июля 1941 г. (и ее дополнение от 23 июля) поставила такие новые задачи перед тремя группами войск{383}:

Итак, предыдущий план «поворота на север» полетел вверх тормашками.

Почему? Из-за сумасбродства Гитлера? Да нет, из-за реальной обстановки на фронтах!

В начале июля в ОКВ с удивлением установили, что вопреки всем расчетам Советские Вооруженные Силы не «прекратили своего существования». Если 4 июля Гитлер объявил войну «практически проигранной для русских», а 8 июля ОКХ считало, что во всей Советской Армии осталось лишь 40–60 боеспособных дивизий (считая все резервы и второстепенные направления), то 23 июля Гальдер докладывает фюреру о совсем иных фактах. Оказывается, разведка установила наличие 93 советских дивизий перед фронтом Лееба, Бока и Рундштедта!{384}

Однако фюрер снова пускается в рассуждения о своих целях. Протокол совещания гласит:

Уже по этим рассуждениям можно видеть две основные идеи, которые господствовали в немецкой ставке в те дни и месяцы. Первая: подсознательное ощущение неудач и расхождения [239] планов с действительностью. Вторая: стремление продолжать кампанию, несмотря ни на что.

В конце июля Гитлер был вынужден несколько изменить директиву №33, усилив северную группировку и приказав Рундштедту готовиться к мощному удару в направлении Дон — Кавказ. В то же время Браухич обратился к фюреру с отчаянными воплями по поводу положения у Бока, прося помочь центральной группировке.

Сейчас задним числом выжившие генералы обвиняют Гитлера, Кейтеля, Йодля в том, что они «упустили великий шанс» и якобы игнорировали Москву. Но это было не так.

10 августа Йодль записывал в одном из документов. «Наиболее крупные силы противника находятся перед группой армий «Центр». Важнейшая цель — уничтожение их и захват Москвы»{386}. Он предлагает «центр удара направить на Москву в конце августа». Да и фюрер в дополнении к директиве № 34 12 августа пояснял, что целью Бока является «вырвать еще до зимы из рук противника Москву как государственный, военно-промышленный и транспортный центр и тем самым воспрепятствовать восстановлению разбитой эрмигт противника ы его организованного государственного аппарата»{387}. Этот документ достаточно «реабилитирует» Кейтеля и Гитлера перед смехотворными упреками в «недооценке» ими значения Москвы.

На военном совещании в маленьком белорусском городке Борисове 4 августа Гитлер разрабатывал свой неслыханный по варварству план уничтожения столицы Советского Союза. Адъютант начальника оперативного отдела штаба Бока Фа-биан фон Шлабрендорф сохранил в своих записях содержание беседы Гитлера с Боком в Борисове. «Гитлер, — пишет Шлабрендорф, — обсудил свой план захвата Москвы. В этот город не должен вступить ни один немецкий солдат. Москву следует окружить так, чтобы из нее не вышли ни русские солдаты, ни гражданское население. Будут приняты меры для того, чтобы затопить Москву и ее окрестности... Там, где сегодня Москва, возникнет огромное озеро, которое навсегда скроет столицу русского народа»{388}.

Но вот в чем дело: очень хочется Гитлеру взять с ходу Москву, однако сейчас он уже не рассчитывает на это.

12 августа он указывает Кейтелю и Йодлю, что «предпосылкой всех дальнейших операций является ликвидация сил [240] противника, которые находятся на фланге, особенно на южном фланге группы армий «Центр»{389}.

В тот же день Кейтелъ требует от Браухича «обеспечить фланги» Бока. «Только после полною устранения угрозы флангам» возможно дальнейшее наступление. И так как Браухич продолжает сомневаться и колебаться, разозлившийся фюрер направляет своим оппонентам специальную памятную записку (22 августа), в которой категорически отстаивает свое стратегическое решение{390}. Как бы предвидя будущие упреки, он пишет: «Удар на Москву должен быть... предпринят и не должен провалиться». Он пока не видит, что сейчас эта операция будет иметь «высокую степень гарантии». Надо подождать и расправиться с южной группировкой Советской Армии{391}. «Довод о том, что мы теряем время, — пишет Гитлер, — что тогда наступление на Москву состоится слишком поздно или тогда танковые войска не будут в состоянии выполнить свою задачу, неубедителен, ибо после уничтожения русских сил, угрожающих правому флангу группы армий «Центр», задача прорыва на Москву будет не тяжелее, а, наоборот, существенно легче».

Гитлер соблазняет генералов и другим обстоятельством. Сейчас, пишет он, «судьба дарит нам редчайшую возможность. В глубокой впадине противник почти на глубину 300 км зажат в треугольник между двумя немецкими группами армий». Далее он подчеркивает исключительное экономическое значение Украины. Он поучает генералов, что необходимо лишить Советский Союз сырья: угля, железа, нефти. Все это находится на юге страны. Разве они не видят, что перед этими факторами срочность наступления на Москву «значительно отступает на второй план»?

Таким образом, решение Гитлера отнюдь не принималось так, как это изображает Гудериаы, — «Москва или Киев»{392}. Нет, Гитлер планировал взять Киев, чтобы взять Москву. [241]

Разговоры о том, что якобы Гитлер без своего генералитета принял это решение и тем самым «упустил возможность» захватить Москву осенью 1941 г., опровергаются свидетельствами военных архивов. Так, 1 сентября 1941 г. командование группы армий «Юг» направило Гитлеру доклад, в котором сигнализировало: «Только после уничтожения противника в Восточной Украине группа армий «Центр» будет иметь обеспеченный в оперативном отношении фланг для нанесения последнего, решающего удара... Нанести удар на Московском направлении раньше, чем на Украине, нельзя...»{393}

А вот мнение генерала пехоты Блюментритта: «Очень скоро командование 2-й танковой группы и 2-й армии пришло к выводу, что этот противник (войска советского Юго-Западного фронта. — Л. Б.) потребует большего внимания. Его нельзя было просто миновать». И далее Блюментритт подтверждает, что лишь после ликвидации киевской группировки «можно было думать о цели, т. е. о Москве»{394}. Итак, решение о «повороте на юг» было принято Гитлером не вопреки генералам, а вместе со многими чз них и было продиктовано объективным положением на фронтах.

В самом деле: могли ли немецкие войска в июле — августе 1941 г. начать наступление на Москву, о необходимости которого сегодня хором говорят немецкие генералы-историки? Для ответа на этот вопрос необходимо напомнить о следующем:

Первое. Группа армий «Центр» именно в этот период подверглась энергичным советским контрударам. Хотя Смоленск пал, 23 июля войска вновь созданного Центрального фронта начали контрнаступление. В директиве № 33 Гитлер требовал от Бока «продолжения наступления на Москву силами пехотных соединений», но Бок не имел для этого возможности и сам жаловался на нехватку войск. Даже Гудериаы заявлял, что его танки нуждаются в передышке!

Второе. Ситуация на южном фланге Бока была тревожной, и она беспокоила не только Гитлера. Тот же самый Гальдер, которого сейчас объявляют «противником» решения Гитлера, записывал в своем дневнике 8 июля: «Я вовсе не являюсь сторонником поспешного продвижения обеих танковых групп на Восток» — и предлагал повернуть Гудериана на юг, т. е. предлагал [242] то же самое, что фюрер. Об этом не без ехидства напомнил в своих воспоминаниях заместитель Йодля генерал Варлимонт{395}. А пресс-шеф Риббентропа Пауль Шмидт в своей книге «Операция Барбаросса» писал еще более определенно: «Очень часто и охотно называют решение Гитлера не двигаться на Москву самым ошибочным решением восточной кампании. Нельзя доказать обратного, но я не думаю, что поворот на Киев явился причиной потери времени и последовавшей трагедии под Москвой. Объективное рассмотрение заставляет считать решение Гитлера обоснованным и разумным...»{396}

Наконец, А. Филиппи и Ф. Хейм в своей работе «Поход против Советского Союза 1941–1945», считающейся «последним словом» западногерманской историографии, признают, что «обстоятельства были сильнее», чем «планирующая воля» ОКВ. «Учитывая силы обеих групп армий, было невозможно двигаться вперед, оставив на своем фланге между Днепром и Десной миллион русских солдат. Ход битвы дополнительно подтвердил правильность этого решения»{397}.

Гитлер с полным основанием боялся за свой южный фланг. Здесь после упорных пограничных боев, сдержавших противника, советское командование предприняло ряд активных контрмер. Так, в конце июля в район Белой Церкви была выдвинута свежая армия, которая нанесла сильный удар по противнику, сковав части танковой группы Клейста. К концу августа основные силы Юго-Западного и Южного фронтов ушли за рубеж Днепра, сохранив плацдарм на его западном берегу — Киевский укрепленный район. Попытки немцев форсировать Днепр у Днепропетровска (25 августа) и севернее Киева (26 августа) не увенчались немедленным успехом. Так или иначе, днепровский рубеж задержал продвижение армий Рундштедта на 20-25 дней. Основные силы Юго-Западного и Южного фронтов сохраняли организованный фронт и, без всякого сомнения, представляли собой мощную группировку. Она вдавалась во фланг Боку примерно на 300 км. Германское командование было вынуждено бросить против нее основные силы групп армий «Центр» и «Юг», и это решение имело свою логику. [243]

Оказавшись в исключительно тяжелых условиях, советские войска 20 сентября были вынуждены оставить Киев. Отход совершался в крайне сложной обстановке. На советскую группировку устремились танковые дивизии генералов Гудериана и Клейста. Но эти бои сыграли немалую роль для сдерживания дальнейших операций вермахта. Войска Юго-Западного фронта, задержав группу армий фельдмаршала Рундштедта и сорвав его план захвата Киева с ходу, вынудили Гитлера и ОКБ пересмотреть весь свой стратегический план.

Хотя Геббельс снова будоражил мир новейшими победными реляциями, сентябрьские бои 1941 г. на Украине обусловили тот факт, что «решающее наступление» на Москву смогло начаться лишь 2 октября, а не 15–20 августа, как об этом мечтал Гудериан.

Советская Армия выиграла время для завершения мобилизации, для развертывания военного производства, для строительства оборонительных рубежей. За это было заплачено дорогой ценой. Но разве мог быть предел тем усилиям, которые советские люди были готовы приложить для спасения великого отечества социализма?

Только 15 сентября 1941 г. Гитлер решил, что созревают условия для того, чтобы готовить долгожданное наступление на Москву. Группа армий «Центр» (фон Бок) выступила в составе трех полевых армий и трех танковых групп. 4-я танковая группа была переброшена на подкрепление Бока из-под Ленинграда. У Бока было 75 дивизий (47 пехотных, 14 танковых, 8 моторизованных, 3 охранные и др.){398} Тем самым группа Бока по сравнению с июнем 1941 г. выросла почти в 1,5 раза (с 50 до 75 дивизий). Она имела в своем составе больше сил, чем группы «Юг» и «Север», вместе взятые, в начале войны. Воздушный флот, поддерживавший группу «Центр», насчитывал около 1 тыс. боевых самолетов.

Осеннее наступление па Москву было детищем Браухйча и Гитлера. Все, о чем просил Браухич в июле — августе, Гитлер охотно разрешил, будучи в восторге от исхода боев на Украине. [244]

Войска фон Бока создали две ударные группировки, которые должны были охватить советский Западный фронт с юга (через Орел — Тулу) и севера (через Ржев — Калинин). Первая задача была возложена на ту самую танковую армию Гудериана, солдатам которой еще в августе было приказано готовить дорожные указатели с надписью «На Москву». Гудериан начал движение 23 сентября. 2 октября к нему присоединилась вся группа Бока. В этот день Гитлер обратился к войскам Восточного фронта с воззванием, в котором призывал солдат и офицеров к «последней решающей битве этого года»{399}.

3 октября в публичной речи Гитлер объявил: «Сегодня я могу вам сказать — и я не мог этого сказать раньше, — что враг разгромлен и никогда больше не поднимется»{400}. Через неделю, 9 октября, имперский пресс-шеф д-р Отто Дитрих на пресс-конференции и по радио торжественно возвестил, что «исход войны предрешен»{401}.

Осеннее наступление фон Бока на Москву имело три периода. Первый — наиболее длительный — носил наименование «Тайфун». Он начался со стремительного удара 2-й танковой армии на Орел. На северном фланге 7 октября группа Гота прорвалась севернее Вязьмы и вышла к востоку от нее на соединение с частями 3-й танковой группы Геппнера. Механизм гитлеровских «танковых клещей», казалось, снова заработал без отказа. Советские части в районе Вязьмы и Брянска попали в окружение. 10 октября немецкие войска уже были под Можайском и Малоярославцем. 20 октября Москва была объявлена на осадном положении.

В этот момент героическое сопротивление советских войск заставило армии Бока остановиться на рубеже, проходившем примерно в 100 км северо-западнее и западнее великой столицы. Ударная сила дивизий Бока начала иссякать{402}. [243]

В середине ноября 1941 г. германское командование предприняло вторую попытку во что бы то ни стало окружить Москву. Еще 14 октября Бок отдал приказ о разрушении города авиацией и артогнем с последующим выходом пехоты к кольцу Московской окружной дороги. Замысел состоял в том, чтобы дать населению города «бежать» на восток и тем самым сделать невозможным передвижение советских войск{403}. Одновременно были сформированы команды для захвата важных объектов. Известный эсэсовский диверсант Отто Скорцени, служивший тогда в дивизии CG «Рейх», записал в своих мемуарах, что его дивизия получила специальную директиву сформировать «особые отряды» для обеспечения важных объектов. Самому Скорцени было поручено захватить плотины на канале Москва — Волга. «Столь ощутимая возможность окончания похода пришпорила нас»{404}, — вспоминает Скорцени об этих днях.

Одновременно на пост начальника войск СС в Москве был назначен один из ближайших сподвижников Гиммлера генерал фон дем Бах-Зелевски, который сформировал особую «передовую команду для Москвы» во главе с штандартенфюрером СС Зиксом, тем самым Зиксом, который должен был стать немецким комендантом Лондона{405}.

Но войска воинственного Бока не могли двигаться вперед. «...Наша наступательная способность истощилась. Наши войска были ослаблены и утомлены» — так описывает состояние частей группы «Центр» начальник штаба 4-й армии генерал Блюментритт{406}. «Наступление остановилось», — печально констатирует Типпельскирх{407}. «Наши войска испытывают мучения, и наше дело находится в бедственном состоянии... настроение у меня очень грустное», — писал в Берлин генерал Гудериан 6 ноября{408}.

Ставка Гитлера не желала слышать подобных причитаний 15 ноября она начала новое наступление, решив использовать [246] морозную погоду для действий танковых соединений. Но третий период наступления, несмотря на крайнее напряжение всех сил вермахта, принес еще меньшие результаты.

Животному напору измотанных гитлеровских дивизий противостояла воля советских людей, удесятеренная сознанием ответственности наступившего момента. Вошедшие в историю слова гвардейцев с разъезда Дубосеково «отступать некуда, за нами Москва» в те дни повторялись бессчетное количество раз в устах тысяч солдат и офицеров Западного фронта. Это были дни великого подвига Зои Космодемьянской, безвестной доселе простой советской девушки, которая неожиданно, но закономерно открыла всему миру строгую красоту человеческого мужества, которое таится в каждом советском человеке. А сколько Зой погибло не менее героически, оставшись безвестными!

Немецким организаторам последней стадии московского наступления не было дано постигнуть психологического смысла того перелома, который назревал на фронте великой битвы. Войскам Бока удалось наиболее существенно продвинуться на северном фланге, где они нащупали слабый стык и смогли выйти к каналу Москва — Волга. Зато на знаменитом Волоколамском шоссе советские дивизии оказали упорное, поистине стальное сопротивление. Здесь за пять дней боев две танковые группы Гота и Геппнера продвинулись лишь на 25 км. К 28–29 ноября прорыв немецких войск к каналу был обезврежен контрударом резерва — 1-й ударной армии. И хотя передовые отряды немецких дивизий в районе Крюково — Истра смогли приблизиться к Москве на расстояние 30–40 км, а разведгруппа 62-го саперного батальона ворвалась на речной вокзал в Химках, они нигде не прорвали фронта обороны.

В этом положении Бок снова отдал приказ о возобновлении наступления. Верный своей маниакальной идее о «последнем батальоне», который может решить исход битвы, он приказал двигаться вперед основным силам группы «Центр». «Оборона противника находится на грани своего кризиса», — объявлял Бок в приказе от 2 декабря{409}. Но на этот раз оказалось, что машина уже не может двигаться. На грани кризиса находились войска самого Бока. Армия Клюге (генерала, которого его начальник штаба высокопарно называл «человеком железной воли»{410}) остановилась 3 декабря. Гудериан отдал приказ [247] о переходе к обороне 5 декабря. А б декабря произошло нечто непонятное, непостижимое и неожиданное для всех немецких генералов: войска советского Западного фронта перешли в контрнаступление.

Молниеносно и стремительно вся московская операция Браухича — Бока превратилась в свою противоположность. Перешел в наступление не только Западный фронт, но и Калининский фронт и Юго-Западный фронт. Это была тщательно подготовленная крупная стратегическая операция советских войск.

Ни искушенные в секретных интригах агенты Канариса, ни авиаразведка Геринга, ни все иные средства разведки вермахта не смогли проинформировать немецкую ставку о том, что ее ожидало 6 декабря и в последующие недели. А ожидало ее следующее:

а) на фронте группы «Север» — удар по 18-й армии и окружение значительных сил 16-й армии в районах Холм и Демянск;

б) на фронте группы «Центр» — стремительные удары советских войск, отбросившие войска Бока с канала Москва — Волга на линию Ржев — Гжатск — Юхнов — Белев, т. е. на расстояние 100–400 км от советской столицы;

в) на фронте группы «Юг» — потеря Ростова и отход на реку Миус.

Гальдер называет события под Москвой «катастрофой» и «началом трагедии на Востоке»{411}. Блюментритт отмечает, что «кампания в России, а особенно ее поворотный пункт — Московская битва, нанесла первый сильнейший удар по Германии как в политическом, так и в военном отношениях»{412}. Гудериан вторит: «Мы потерпели серьезное поражение, которое... повело в ближайшие недели к роковым последствиям»{413}.

Все это признания сквозь зубы. Приведем некоторые откровенные свидетельства. Первое из них принадлежит бывшему командиру 47-го танкового корпуса генерал-лейтенанту Рудольфу Бамлеру. Он вспоминает{414}:

Отступление от Москвы произвело на всех нас ужасающее впечатление... Я еще сегодня вижу длинные колонны безоружных, оборванных солдат, бредущих по снежной пустыне. Еще страшнее был вид населения эвакуируемых деревень... Впервые был применен приказ о «выжженной земле». Я утверждаю, что отступление 1941/42 г. было исходным пунктом большого военного кризиса, от которого немецкая армия ни материально, ни морально так и не смогла оправиться».

Генерал-майор Фрейтаг, командовавший одной из дивизий, сообщает{415} :

Контрудар Советской Армии под Москвой имел последствия не только для стратегического положения немецких групп армий на фронте. Он привел к первому серьезному кризису германского генералитета и всей системы управления вермахта. С 6 декабря 1941 г. немецким командующим, а вместе с ним ОКБ и ОКХ пришлось перейти к решению таких задач, которые они не привыкли решать в предыдущих кампаниях. Это были сложные задачи обороны и отступления, отражения атак советских войск, захвативших инициативу в свои руки и не выпускавших ее в течение ряда недель. Удары фронтов Советской Армии внезапно обнаружили нищету стратегического [249] мышления гитлеровского генералитета и его верховного командования.

Ведь только успели 4–6 декабря Клюге, Гудериан и другие генералы отдать приказы на переход своих армий к обороне, как на них обрушились удары всех армий Западного фронта. Бок, Гальдер и, наконец, ОКБ вкупе с Гитлером оказались несостоятельными перед лицом советского наступления. Они в первый момент не смогли организовать оборону и с большими усилиями сделали это только лишь спустя несколько недель. Среди руководителей вермахта завязалась ожесточенная перепалка по поводу методов обороны. Одни требовали отхода, другие настаивали на обороне любой ценой. А пока шли споры, немецкие войска отступали.

Тут-то и начался жестокий кризис. 19 декабря был снят со своего поста главнокомандующий сухопутными войсками генерал-фельдмаршал Вальтер фон Браухич. 18 декабря командующий группой армий «Центр» Федор фон Бок сказался больным. Его заменил генерал-фельдмаршал Гюнтер фон Клюге, ставший совмещать посты командующего группой «Центр» и командующего 4-й армией. 26 декабря был смещен генерал-полковник Гудериан — ему было приказано передать 2-ю танковую армию генералу Рудольфу Шмидту и убираться в тыл, в резерв. Командующего 3-й танковой группой генерал-полковника Геппнера постигла еще более суровая кара — за отдачу «самовольного приказа» об отступлении он был разжалован и лишен всех чинов и отличий. Командующий 9-й армией генерал-полковник Штраус поспешно объявил себя больным.

Генералы летели один за другим со своих постов не только на центральном участке: на Керченском полуострове генерал фон Шпонек, «допустивший» отход своей дивизии, был предан суду. Там же был снят командующий 17-й армией генерал Штюльпнагель. Еще раньше командующий группой «Юг» генерал-фельдмаршал фон Рундштедт был заменен генерал-фельдмаршалом Вальтером Рейхенау. На Севере, где также развернулись действия наших войск, Гитлер снял командующего «Лапландской армией» генерал-полковника фон Фалькенхорста. Командующий группой армий «Север» фон Лееб был заменен генерал-полковником Кюхлером. Таким образом, ни один из командующих группами армий, перешедших 22 июня 1941 г. советскую границу, к зиме 1941/42 г. не удержался на своем посту.

Советское наступление заставило дрогнуть не только немецкий фронт, но и всю структуру высшего командования [250] вермахта. Сняв Браухича, Гитлер сам стал главнокомандующим сухопутными войсками. Это вызвало и другие изменения в руководящем аппарате. И без того громоздкая система германского высшего командования еще более усложнилась и запуталась. Однако Гитлер, напуганный событиями на фронте, решил, что лишь он один сможет руководить всей сложной машиной ставки.

Общий комплекс поражений на фронте и столкновений в верхах образовал первый серьезный кризис гитлеровского командования. Это была важная веха во всей истории немецкого милитаризма. Она знаменовала собой начало того неизбежного и закономерного конца, который должен был прийти и пришел в мае 1945 г.

В 1960 г., спустя 15 лет после окончания войны, генерал Рудольф Гофман в обширном сборнике «Решающие битвы второй мировой войны», рассматривая причины краха вермахта под Москвой, был вынужден констатировать: «Одно ясно при всех условиях: вся авантюра восточного похода имела истоком своих ошибок недооценку противника — политическую, экономическую и военную». И далее Гофман отмечал, что «первый поворот в военных событиях второй мировой войны в конечном счете наступил не из-за отсрочки начала войны вследствие балканской кампании, не из-за потери времени в период обходного марша на Киев, не из-за сковывающего периода грязи, а из-за ложной оценки»{417} (сил противника. — Л. Б.}. Гофман, правда, не удержался и по привычке возложил ответственность за эту ложную оценку на Гитлера. Но тем не менее слово сказано, и имеющий очи узрит в «ошибке Гитлера» стратегический просчет ОКВ и ОКХ.

Все познается на практике. На практике был познан и тот факт, что огромная и мощная военная машина вермахта с ее тщательно разработанной методикой агрессии оказалась не в состоянии одержать победу над социалистическим государством и его вооруженными силами. Это оказалось не по силам вермахту даже в самых благоприятных условиях 1941 г., т. е. в таких выгодных оперативных и стратегических условиях, которые больше никогда не повторились для нацистской Германии. [251]

Уже после окончания войны в Немецком военном архиве были найдены необычные документы. Как правило, в архиве хранились приказы и директивы ставки, материалы рейхсвера и прочие военно-государственные документы. Но это были письма с фронта, причем письма, с которых чьей-то рукой были удалены подписи и адреса. Стали докапываться: почему вдруг письма попали в архив? После долгих розысков и расспросов был найден ответ.

В январе 1943 г., когда окруженные на Волге немецкие войска еще продолжали свое бессмысленное сопротивление и тонкая ниточка авиасвязи еще соединяла 6-ю армию Паулюса с основными немецкими силами, в ставке Гитлера решили «изучить настроения», которые царили среди солдат обреченной армии. Когда последний самолет, поднявшийся с аэродрома Гумрак, сел в Новочеркасске, из него вынули семь мешков с почтой и срочным курьером направили в ставку, в управление военной цензуры. Здесь педантичные чиновники рассортировали письма, срезали подписи и адреса и приступили к «изучению». Через некоторое время испуганные цензоры доложили начальству: среди отправителей писем только 2,1% были настроены «положительно к военному руководству». Остальные 97,9% были настроены либо «оппозиционно», либо «сомневались».

Разумеется, такой материал не мог рассчитывать на успех в ставке. Письма упаковали и отправили в архив, где они лежали вместе с приказами, сводками и донесениями, пока их не извлекли на свет и не опубликовали{418}.

Эти письма, написанные рукой людей, которые начали понимать, в какую страшную войну завлек их Гитлер, являются одним из наиболее важных немецких документов второй мировой [252] войны. Не в директивах Гитлера, не в приказах Гальдера, не в распоряжениях ОКВ, а именно в этих письмах звучал голос исковерканной, запутавшейся, но все-таки не истребленной совести немецкого народа. Но надо было совершиться битвам под Москвой и на Волге, чтобы этот голос зазвучал. Вот несколько выдержек из этих писем:

Повторим: надо было пережить битвы под Москвой и на Волге, чтобы из глубины сознания вымуштрованного и отравленного нацистами солдата или офицера вермахта поднялись на поверхность такие мысли, такие слова. Многое должно было произойти на тысячекилометровых фронтах, рассекавших Советский Союз от Ленинграда до Моздока, чтобы простой солдат или офицер вермахта, со свастикой на груди своего мундира и, возможно, с «Железным крестом» под левым карманом, написал такие строки. А в подобных словах нашло свое выражение бесконечное расхождение между целями гитлеровской разбойничьей войны и теми средствами, которыми Гитлер располагал для достижения этих целей.

Цели нам известны. А средства? Основное и решающее средство в условиях войны — вермахт и его генералитет — уже с осени 1941 г. стало давать такие осечки, что их должны были заметить даже ослепленный своими каннибальскими воззрениями Адольф Гитлер и ставка верховного главнокомандования. Однако этого не произошло. События 1942 г. подтвердили, что высшее немецкое военное командование не было способно понять то новое положение, в котором оно очутилось на Восточном фронте.

Немецкое военное руководство по самому методу своего мышления было лишено одного чрезвычайно важного свойства: умения понимать уроки тех событий, в которых они сами выступали в роли стороны, терпящей поражение. Когда в конце зимы и в начале весны 1942 г. в ставке начали планировать летнюю кампанию вермахта на Востоке, этот недостаток проявился в максимальной степени.

Как и перед началом войны, генеральный штаб составил довольно обширный план. Как и перед началом войны, он являлся [254] предметом долгих дискуссий между Гитлером и его «светскими генералами» — Кейтелем и Йодлем. Практическую же работу снова выполняли Франц Гальдер и его бессменный помощник начальник оперативного управления Адольф Хойзингер. Какие же идеи выдвигались руководителями вермахта? Начальник генштаба Гальдер считал, что полезно было бы возобновить наступление на Москву, но не был уверен, стоит ли брать на себя инициативу в кампании. Фон Рундштедт был настолько напуган ходом событий, что вообще считал необходимым полный переход к обороне вплоть до отхода на советско-польскую границу. Но эти настроения не преобладали. Например, генерал Хойзингер был куда решительнее: он требовал наступления во что бы то ни стало{419}. Это предложение пришлось по душе фюреру, который считал необходимым взять «реванш» за зимние неудачи. Генерал Гюнтер Блюментритт, ставший в январе 1942 г. заместителем начальника генштаба, после войны свидетельствовал, что замысел Гитлера на 1942 г. сводился в основном к трем требованиям: «получить в 1942 г. то, чего он не добился в 1941 г.»; путем наступления восстановить моральное состояние войск и тыла; обеспечить Германии «украинскую пшеницу и кавказскую нефть»{420}.

Итак, уроки зимы остались втуне. Единственное, что понял генштаб, — это, что новое наступление невозможно продолжать на всем фронте. Группа «Центр» после зимнего отступления могла рассчитывать только на выравнивание фронта. Группа «Север» также не имела возможности немедленно переходить в наступление, хотя Гитлер и продолжал мечтать о захвате Ленинграда. Сравнительно крепче была группа «Юг». Поэтому директива №41, подписанная Гитлером 5 апреля 1942 г., предложила вермахту слегка сокращенный по сравнению с 1941 г. вариант. Группа «Центр» оставалась пока без движения. Группе «Север» предлагалось возобновить активные действия, «взять Ленинград и установить связь на суше с финнами...» Группе же армий «Юг» ставилась главная задача: «осуществить прорыв на Кавказ»{421}.

Весной 1942 г. Гитлер и ОКБ отнюдь еще не отказались от своего генерального плана — войны за мировое господство, ибо удар в направлении Кавказа вполне соответствовал намерениям, зафиксированным в знаменитой директиве № 32. Несмотря на все ошеломляющие провалы зимней кампании, Гитлер, Кейтель и Йодль упорно тянулись к своей цели — пшенице, углю, нефти, выходу на Ближний Восток. В перспективе снова возникали заманчивые картины: вступление Турции в войну на стороне «оси», вторжение в Иран, лишение Советского Союза его топливной базы. Под командованием генерала Фельми началось срочное формирование корпуса «Ф» — специального корпуса, предназначенного для действий в условиях Ближнего Востока и укомплектованного лицами со знанием восточных языков.

Что же касается оперативного решения этого общего замысла, то неисправимые генералы из ОКВ снова предались фантазиям на своих картах. Они набросали план «ступенчатой операции» силами до 90 дивизий. На этот раз Гитлер был вынужден более основательно потревожить своих союзников по «оси». Италия выставила полную армию. На подкрепление южного участка была направлена 2-я венгерская армия; на юг двинулись 3-я и 4-я румынские армии. Для контроля над ними были назначены надежные немецкие генералы. Так, представителем немецкого командования при 8-й итальянской армии был назначен разведчик и палач французских патриотов генерал Ганс Шпейдель. В начале 1942 г., покинув пост начальника штаба оккупационных войск во Франции, он завершал «московскую кампанию» в качестве начальника штаба 5-го армейского корпуса. Теперь генерал-дипломат был послан к итальянским «союзникам».

Вспоминая о решении включить в состав немецких войск крупные соединения сателлитов, генерал-полковник Цейтцлер после войны писал, что последние «могли поставить под угрозу весь наш Восточный фронт»{422}, и укорял генерала Йодля, что тот, мол, подвел Гитлера, посоветовав ему использовать румынские, итальянские и венгерские части. Эти укоры весьма типичны для послевоенной «тактики» немецких генералов: обвинять других за то, что они сами сделали бы на их месте. Но откуда было взять Гитлеру войска? В тот период на всем советско-германском фронте находилось 217 немецких дивизий и 20 бригад (около 80% всех вооруженных сил [256] «оси»){423}. Все они были растянуты на огромном фронте, бои на котором не затихали. Резервы быстро таяли. И без того к весне 1942 г. из Германии и Франции на южный участок фронта пришлось перебросить 18 дивизий, а из группы армий «Центр» — 4 дивизии. Это был максимум. Без девяти венгерских, пяти итальянских, десяти румынских дивизий новые операции были бы просто немыслимы.

Итак, очередной план был составлен. Что из него получилось? Это достаточно хорошо известно всему миру. Поворот в развитии второй мировой войны после битвы на Волге был настолько решителен и бесспорен, что только заведомые фальсификаторы могут сейчас это оспаривать{424}. Зная ее исход, можно еще раз довольно зримо ощутить коренные пороки херманского генералитета, проявившиеся в этой битве.

Из стратегического мышления германского генералитета даже московский крах не смог изгнать наглой заносчивости и самообмана. Было бы ошибочно считать это свойство достоянием лишь прусской военной касты. В различной степени оно свойственно представителям любых реакционных группировок, ведущих борьбу с передовыми, революционными силами. Этот список начинают французские роялисты XVIII — XIX вв., которые «ничего не забыли и ничему не научились». Сейчас в него вошел министр обороны Федеративной Республики Германии, который летом 1956 г. объявил, что «объединенных сил союзников будет достаточно, чтобы стереть с географической карты государство Советский Союз»{425}. Все то же бахвальство! Вот почему так полезно вспомнить об «опыте», накопленном немецким генштабом в этой области.

Поражение на Волге до сегодняшнего дня остается «бревном в глазу» для реакционного западногерманского генералитета. Ведь здесь уже невозможно отрицать основные факты. Они налицо: поражение и окружение всей 6-й армии и части 4-й танковой армии, поспешный отход двух армий с Кавказа, неудача попыток деблокировать окруженную группировку, пленение 6-й армии и могучий бросок советских войск, откинувших линию фронта почти на 1 тыс. км на Запад. [257]

Но даже в этой бесспорной ситуации апологеты германского генштаба и генералитета не складывают оружия. В десятках книг, вышедших в ФРГ после 1945 г., они преподносят свою версию битвы на Волге. Делается это и в публичных выступлениях. 4 октября 1958 г. в Нюрнберге собралось учредительное заседание «Союза сталинградских солдат», на которое некий Мартин Эдель (в прошлом начальник почтовой службы 113-й пехотной дивизии) созвал уцелевших и проживающих в Западной Германии участников сражения{426}. Перед собравшимися выступил генерал-майор Ганс Дёрр, в 1942 г. начальник штаба одного из корпусов, избегнувшего окружения. В 1954 г. Дёрр с помощью Гальдера и других видных генералов выпустил труд «Поход на Сталинград» и приобрел репутацию знатока этой проблемы.

Речь Дёрра в Нюрнберге содержала в себе квинтэссенцию всей генеральской премудрости по поводу этого великого события военной и политической истории нашего времени. Его суждения сводились к следующему: в поражении на Волге виноват лишь один Гитлер. Дёрр не открыл «пропагандистской Америки»; об этом твердят в ФРГ настолько давно, что буржуазная мюнхенская газета «Зюддейче цейтунг» отозвалась на рассуждения генерала следующим замечанием: «Мы не попадемся на удочку господина Дёрра, утверждающего, что во всем виноват лишь один Гитлер. Мертвый Гитлер для него просто удобный козел отпущения»{427}.

Было ли поражение на Волге лишь следствием «ошибки Гитлера»? Уже сама такая постановка вопроса является порочной, потому что решение высшего немецкого командования оборонять «крепость Сталинград» до последнего солдата и не принимать советских предложений о капитуляции было не ошибкой, а преступлением. Это преступление стоило жизни тысячам немецких солдат. Но подобное преступление было плодом не только сумасбродного решения Гитлера. К нему причастны те самые генералы вермахта, которые сейчас так усердно отрицают свою ответственность.

В ноябрьские дни 1942 г., когда Гитлер, Кейтель, Йодль и Цейтцлер (заменивший Гальдера на посту начальника генштаба) были полностью ошарашены мощными ударами Советской Армии на обоих флангах 6-й армии, немецкая ставка, как и в декабре 1941 г., не смогла постичь смысл событий. [258]

Правда, сейчас задним числом тот же Цейтцлер заявляет, что для него намерения советского командования были заранее ясны{428}. Однако эти уверения лживы. Например, 28 октября 1942 г. командование группы армий «Б» доносило в ставку, что «противник не намеревается в ближайшем будущем предпринимать крупных наступательных операций на Донском фронте...»{429}. Йодль в Нюрнберге категорически заявил, что действия советских войск были совершенно неожиданны для ОКБ.

Тот самый Цейтцлер, который сегодня уверяет, что «предвидел» советское наступление, в октябре 1942 г. послал Паулюсу следующий приказ: «Русские уже не располагают сколько-нибудь значительными оперативными резервами и больше ге способны провести наступление крупного масштаба. Из этого основного мнения следует исходить при любой оценке противника»{430}. А 27 октября 1942 г. Цейтцлер докладывал Гитлеру о том, что все разговоры о возможном советском контрнаступлении — это «пропаганда».

Когда же 23 ноября 1942 г. советские танковые корпуса замкнули кольцо вокруг 6-й армии, части 4-й танковой армии и 3-й румынской армии, Гитлеру и ОКБ пришлось принимать решение, как поступать дальше. Сейчас, восемнадцать лет спустя, Манштейн, Гальдер, Цейтцлер, Дёрр и иже с ними честят Гитлера последними словами за то, что он якобы по своей воле отверг предложение о немедленном прорыве сил 6-й армии на зэпад.

Но господа генералы — в который раз! — упускают одно важнейшее обстоятельство, а именно степень реальности подобного прорыва перед лицом мощного наступления советских армий. В действительности ответ на риторические предложения Цейтцлера и Гальдера диктовало советское командование. Оно предвидело возможность удара 6-й армии на запад. [259]

И когда Паулюс направил к Калачу две танковые дивизии (24-ю и 16-ю), они натолкнулись на мощные танковые заслоны. Параллельно этому удары двух перешедших в наступление советских фронтов разрушали всю тыловую систему группы армий «Б».

Задним числом немецкие генералы сейчас пытаются откреститься от соучастия в решениях ставки, приведших к гибели 6-й армии в окружении. Первую скрипку в этих попытках играет один из немногих оставшихся в живых фельдмаршалов — Эрих фон Манштейн. Его основные тезисы (как, впрочем, почти все тезисы западногерманской реакционной пропаганды) довольно примитивны. Тезис первый: 6-я армия погибла только из-за безрассудного упрямства Гитлера, не послушавшего его, Машптейна, совета о прорыве на запад. Тезис второй: он, Манштейн, чуть было не деблокировал 6-ю армию, но Паулюс отказался пробиваться ему навстречу.

Что касается первого тезиса, то Гитлер был далеко не одинок. Особенно важную роль в решении оставаться в кольце сыграл рейхсмаршал Геринг, который заверил, что обеспечит снабжение окруженной группировки по воздуху. После его заверений Кейтель и Йодль пришли к выводу, что могут смело держать оборону. В своих воспоминаниях генерал Цейтцлер напечатлел такую беседу в ставке. На ней кроме Гитлера присутствовали Кейтель, Йодль и Цейтцлер. Обратившись к первым двум, Гитлер заявил:

— Я должен принять очень важное решение. Прежде чем это сделать, я хочу услышать ваше мнение. Эвакуировать или не эвакуировать Сталинград? Что скажете вы?

Вытянувшись по стойке смирно, Кейтель отвечал:

Примерно то же сказал и Йодль, Гитлер остался при своем решении.

Теперь Манштейн хочет сделать виновным за все своего фюрера. Еще активнее он взваливает на Гитлера вину за то, что, оставив 6-ю армию в кольце, Гитлер не принял достаточно активных мер для деблокирования войск Паулюса. Мол, он, Манштейн, напоминал об этой задаче денно и нощно, но ставка пренебрегала его советами.

По что было на самом деле? Кольцо замкнулось 23 ноября. Через четыре дня Манштейн был назначен Гитлером на пост командующего вновь созданной группы армий «Дон» (часть 4-й танковой армии, 3-й румынской армии, 4-я румынская армия) с задачей восстановить положение и деблокировать 6-ю армию, которая также перешла в подчинение Манштейну. [260]

Однако тот же самый Манштейн, который в 1956 г. метал громы и молнии по адресу медлительности Гитлера и безынициативности Паулюса, в 1943 г. отнюдь не торопился. Свое «историческое» наступление он начал лишь 12 декабря — почти через три недели.

Почему же должен был ждать Эрих фон Манштейн? В его книге этому нет объяснений, и это понятно, ибо такое объяснение выставило бы его и всю гитлеровскую стратегию в весьма неприглядном свете. Причин для «задержки» было несколько. Прежде всего «задержка» была навязана Манштейну советским стратегическим планом, согласно которому наступление началось не только на Волге. В конце ноября оно началось и на Кавказе, где войска Закавказского фронта стали теснить 1-ю танковую армию Клейста. В результате на помощь Манштейну Клейст мог отдать только одну танковую дивизию. Другую танковую дивизию пришлось ожидать из Франции. Но вторая причина заключалась, как это ни странно, в том, что и сам Манштейн... не торопился.

Он проговаривается об этом в своей книге (правда, в другой главе). Когда Манштейн анализирует общую ситуацию на фронте, сложившуюся к марту 1943 г., он внезапно начинает петь дифирамбы решению об оставлении 6-й армии Паулюса в кольце. «Если бы она (6-я армия) не протянула до начала февраля, то противник перебросил бы свои силы... Своим упорным сопротивлением 6-я армия решающим образом способствовала тому, что к марту 1943 г. стало возможным стабилизировать Восточный фронт»{431}. Вот оно, действительное мнение господина Маиштейна. В глубине души он был согласен с фюрером и готов был безжалостно пожертвовать 300-тысячной армией Паулюса.

Лишь 12 декабря Манштейн начал наступление из района Котельниково. Этой операции в послевоенной немецкой буржуазной литературе посвящено немало хвалебных строк. Наиболее распространенная версия состоит в том, что танковым войскам фельдмаршала всего-навсего не хватило бензина, чтобы преодолеть те 40–60 км, которые отделяли Манштейна от Паулюса. В действительности бои, завязавшиеся в декабре 1942 г. в районе Котельниково, являются превосходным примером полного краха немецкого операшвного искусства и достойным образцом умелых действий советского командования. Учитывая опасность, складывавшуюся в результате сосредоточения танковой группировки Манштейна под Котельниковом, [261] командование Сталинградского фронта, а также Ставка Верховного главнокомандования приняли ряд специальных мер. Во-первых, был усилен южный обвод окруженной группировки. Во-вторых, разработанный в декабре общий план советского наступления с целью разгрома немцев на Среднем Дону был изменен и в нем был предусмотрен заход советских войск в тыл Манштейну. Это наступление было начато 16 декабря и лишило немецкое командование возможности подбрасывать подкрепления Манштейну и Готу (руководившему ударной группой, шедшей на город). В результате Гот продвинулся лишь до рубежа рек Аксай и Мышкова, где встретил непробиваемую стену войск Сталинградского фронта. 23 декабря наступление захлебнулось — не из-за недостатка бензина, а из-за того, что Манштейн в очередной раз переоценил свои силы и возможности.

Сражение на Волге окончилось 2 февраля 1943 г. Если раньше для характеристики пути германского генералитета всегда вспоминали Седан, Садовую, Танненберг, то теперь к списку этих названий следует прибавить маленькую деревушку Заворыгино, где впервые в истории немецкой армии 22 генерала (в том числе один генерал-фельдмаршал) встретились не на военном совете, а в тесных комнатках дома, срочно оборудованного под «помещение для пленных генералов», У подъезда дома стояли тупорылые штабные автомашины, с которых еще не успели снять блестящие штандарты командующего армией и командиров корпусов.

Трагедия 6-й армии подошла к концу. Быть может, никто из германских генералов, очутившихся в плену, не понимал еще смысла событий. Не понимал еще этого и генерал-фельдмаршал Фридрих Паулюс. Но так или иначе, поздним вечером 31 января 1943 г. ему пришлось предстать перед лицом высших генералов Советской Армии. Это были представитель Ставки Верховного главнокомандования маршал артиллерии H. H. Воронов и командующий войсками Донского фронта генерал-полковник К. К. Рокоссовский.

Наверно, когда-либо художник изберет эту сцену предметом своей картины. На самом деле, допрос в селе Заворыгино был важен не только тем, что впервые в истории вермахта в плену оказался фельдмаршал. Узкий стол разделял два мира: с одной стороны сидели люди, принявшие на себя коварные удары вермахта, люди, воевавшие под Тернополем, Минском, Смоленском, Москвой, с другой — один из авторов плана «Барбаросса», крупнейший представитель немецкой военной мысли тех лет. [262]

Автору книги выпал случай в этот вечер находиться в маленькой избе среди офицеров штаба Рокоссовского. Но я не вел тогда записей и поэтому хочу предоставить слово Николаю Николаевичу Воронову. Вот что он рассказывает :

Если Московское сражение нанесло удар гитлеровской армии и рикошетом попало по генералитету, то сражение на Волге своим острием прямо ударило по генералам. Отныне в германской армии уже не было ни одного генерала, который бы не задумывался о судьбе своих двадцати двух коллег.

Бои на Волге отгремели. Но, хотя они и опреде шли дальнейший ход и общий исход войны, западная часть Советского Союза еще находилась в кандалах немецкой оккупации. Здесь хозяйничали рейхскомиссары — кровавые наместники Гитлера.

В послевоенной буржуазной литературе укоренился взгляд, согласно которому в годы второй мировой воины немецкий генералитет и генеральный штаб занимались только своим «военным ремеслом». В этой литературе даже принято журить генералов за то, что они не понимали военно-экономических проблем и были «чересчур узкими» специалистами своего дела. Принято с сожалением указывать на грехи офицерского воспитания в рядах «аполитичного рейхсвера», будто бы имевшего результатом известную ограниченность высших военных кадров гитлеровской Германии в этом отношении. [264]

За такой трактовкой скрывается очередная попытка свалить с немецкого генералитета ответственность за тот чудовищный и бесчеловечный грабеж, которому подверглись в годы войны территории, оккупированные вермахтом. Более того. В этой трактовке заключена очень хитроумная попытка замаскировать ту глубокую связь, которая объединяла германский генералитет и германские монополии — истинных инициаторов второй мировой войны.

На самом деле эта связь не только существовала, но являлась одной из главных характерных черт гитлеровского милитаризма. Во второй мировой войне генералитет нацистской Германии выступал общим фронтом с промышленными магнатами. Как часто бывало, Герман Геринг наиболее выразительно определил смысл этого «общего фронта». Выступая 8 июля 1938 г. перед группой авиапромышленников, он заявил: «Если Германия выиграет войну, то она станет величайшей державой в мире, она будет господствовать на мировых рынках Германия обогатится. Ради такой цели стоит рисковать!»{433}.

Ради такой цели немецкие монополисты, разумеется, были ютовы рискнуть жизнями миллионов простых немцев в солдатских шинелях. Годы гитлеровской экспансии, начиная с аншлюса Австрии и кончая вторжением в Советский Союз, были «жирными годами» для германских монополий. Во всех покоренных вермахтом странах крупные немецкие промышленные концерны захватили в свои руки немалые богатства. Так, в Австрии одним из первых мероприятий германских властей был вывоз золота и валюты, находившихся в сейфах Национального банка, а также банка «Кредитанштальт-банк-ферейн», контролировавшего 90% австрийской промышленности. Австрийская металлургическая промышленность была поделена между Герингом (заводы в Донавице, Зиммеринге, Линце), Круппом (завод в Бередорфе) и Стиннесом (завод в Вене). Химический трест «ИГ Фарбениндустрп» стал владельцем крупнейшей австрийской фирмы «Пульверфабрик Шкода-верке Ветцлер», а также фирм «Эстеррейхишер динамит-Но-бель» и «Хемозаль-Унион». В Чехословакии было произведено то же самое: «ИГ Фарбениндустри» стал владельцем крупнейшего химического предприятия страны «Ауссигер ферейн», Геринг завладел концерном «Шкода», медными рудниками в Словакии, почти всей угольной промышленностью. Значительная часть металлургической промышленности перешла в руки концернов «Маннесман» и «Флик». «Дейче банк» и «Дрезднер банк» разделили между собой финансовые богатства Чехословакии. Во Франции немецкие монополисты немедленно создали ряд «совместных компаний», которые стали работать на войну.

Как правило, новые промышленные участия и активы в захваченных странах попадали в руки наиболее крупных немецких монополистических объединений. В металлургии это были концерны Круппа, «Маннесман» (во главе с Вильгельмом Цангером), Флика, Геринга; в машиностроении — тот же Геринг, «Демаг»; в химии — «ИГ Фарбениндустри»; в финансах — «Дейче банк», «Дрезднер банк». Каждый из этих концернов, имевший своих уполномоченных в Имперской группе индустрии, в ведомстве Геринга по четырехлетке, в «штабе Ольденбург» и т. д., обеспечивал себе свою долю при дележе «захваченного пирога».

Вильгельм Цанген, Фридрих Флик, Густав Крупп и другие германские магнаты могли быть довольны тем, как функционировала немецкая военная машина, которая обеспечила им столь желанное обогащение на захваченных территориях. Все это стало возможным потому, что подобные цели были заблаговременно приняты в расчет германским генеральным штабом и подчиненными ему органами (мы уже знакомились с «штабом [266] Ольденбург», который был создан специально для систематического грабежа оккупированных на Востоке территорий).

С июня 1941 г. эта система вступила в действие. Военное руководство приняло в ней самое активное и непосредственное участие. Этим делом занялось входившее в состав штаба верховного главнокомандования так называемое Управление экономики и вооружения, которым руководил генерал-майор Георг Томас. Впоследствии Кейтель так определял его функции в своих письменных показаниях в Нюрнберге: «Организация захвата, сбора и охраны всех экономических запасов в завоеванных и оккупированных районах была делом Управления экономики и вооружения ОКБ. Начальник ОКБ получил согласие фюрера на создание этой организации по предложению генерала Томаса... Она подчинялась ОКХ и выделяла своих представителей в высшие органы командования (полицию, ПВО, ВВС, сухопутные части)». Как пояснял Кейтель, при частях создавались специальные команды, целью которых было:

а) консультация командующих по поводу значения и важности промышленных и иных объектов (электроэнергия, водоснабжение, электричество, ремонтные мастерские, магазины, шахты и т. д.);

б) сохранение этих предприятий от разрушения противником и собственными войсками;

в) использование их для целей ведения войны для германских войск;

г) разведка промышленности, важной для военных и других целей, получение сведений об их мощности для последующего использования;

д) сбор запасов сырья: металла, угля, нефти и т. д. — для снабжения промышленности и использования в целях дальнейшего ведения войны.

Таким образом, в момент вступления немецких войск в тот или иной район Советского Союза специальные команды немедленно предупреждали соответствующих командующих, что там-то находится такое-то важное предприятие, нужное германской военной промышленности. Об этом тут же сообщалось в Берлин, и машина начинала вертеться.

В Берлине же кроме ведомства Томаса находился еще один орган, координировавший всю эксплуатацию оккупированных районов. Это был сбросивший с себя маскировку «штаб Ольденбург» — «экономический оперативный штаб Ост», возглавлявшийся статс-секретарем Кернером и находившийся под непосредственным [267] надзором Геринга. Исполнительным органом Кернера был «экономический штаб Ост». В нем были представлены все органы «третьего рейха», заинтересованные в грабеже Советской страны: генерал-квартирмейстер (начальник тыла), министерство Розенберга, министерство продовольствия и снабжения (Дарре), министерство экономики (Функ). Всем этим концертом заправлял генерал фон Шуберт, старый офицер рейхсвера. При каждой группе армий на фронте Шуберт имел своего уполномоченного — «экономического инспектора». В июле 1942 г. Шуберта заменил генерал Томас, а его наследником был генерал Штапф.

За этой строго бюрократической иерархией, созданной с педантичностью прусских офицеров и чиновников, скрывались самые что ни на есть корыстные интересы немецких монополий. В «штабе Ост» был представлен рейхсмаршал Геринг, являвшийся не только «уполномоченным по четырехлетке», но и владельцем «Рейхсверке Герман Геринг АГ». Функ был ближайшим другом хозяина маынесмановского концерна Цаыгена. Кроме того, почти на всех военно-экономических постах сидели люди, тесно связанные с тем или иным концерном.

За примерами недалеко ходить. В 1941 г. в системе «штаба Ост» был учрежден пост «генерального инспектора по сбору и использованию сырья в оккупированных восточных областях». На эту должность был назначен генерал-лейтенант Вальтер Виттинг. Виттинг ранее занимал важный пост в оккупационной администрации во Франции. Лишь только Виттинг собрался в Берлин для получения нового назначения, он счел нужным первым делом поставить в известность об этом господина Брунса — генерального директора одной из фирм в гигантском угольно-металлургическом концерне Фридриха Флика. Виттинг писал Брунсу:

С чего бы это лихому тыловому генералу вдруг знакомить саксонского фабриканта со своими планами полета во Владивосток? [268] Было ли это только желанием похвастать перед старым приятелем? Отнюдь нет. Это было не хвастовство, а доклад начальству. Дело в том, что с сентября 1940 г. генерал Виттинг состоял на службе у Брунса, т. е. у концерна Флика. В архивах концерна сохранился текст договора, согласно которому генерал Виттинг принимал на себя представительство интересов четырех фирм из концерна Флика во всех государственных и военных учреждениях, за что и получал круглую сумму в 1 тыс. марок в месяц.

В ходе «делового сотрудничества» директор Брунс и генерал Виттинг проявляли заботу не только о своем рейхе и своих заводах, но и о своих личных делишках. Листая страницы переписки этих господ, можно обнаружить поистине омерзительные детали их сотрудничества. Так, директор Брунс интересовался не только французскими заводами, но и французским шампанским и кофе. На это Виттинг с величайшим сожалением отвечал, что подобные лакомства достать нелегко, ибо в первую очередь ими снабжаются штабы Восточного фронта. В другом письме Брунс выражал пожелание «забронировать» от военной службы старшего сына «самого» Фридриха Флика. Виттинг немедля оказал эту услугу, а вслед за этим Брунс при помощи Виттинга забронировал своего собственного племянника. Пусть идет война, пусть умирают солдаты, но сыновья Фликов и племянники Брунсов не должны подвергаться опасности...

Но и генерал Виттинг не уступает Брунсу. Когда он получал свою ежемесячную мзду в 1 тыс. марок, то заботился, дабы с него не взяли налогов. А когда тыловой генерал предпринял переезд с одной квартиры на другую, то не упустил предъявить Брунсу счет за свои расходы вплоть до оплаты номера в гостинице, где он жил в ожидании новой мебели. Это мелкие дела больших грабителей, но в них отражались жадность и плотоядность тех, кто воплощал в себе интересы германских монополий и германского вермахта.

За 1940–1941 гг. Виттинг и Брунс хорошо сработались. Не удивительно, что первым движением души генерала было сообщить Брунсу о том, что отныне концерн Флика получит на Востоке достойного защитника своих интересов. Через несколько месяцев (в декабре 1941 г.) Виттинг докладывал своему начальству:

Результаты полета Виттинга в Донбасс не замедлили сказаться. Концерн Флика совместно с Герингом получили возможность захватить ряд советских заводов, создав компании «Днепршталь» и «Берг-унд-хюттенверке Ост». Кроме того, одна из фликовских фирм захватила заводы в Днепропетровске и Ворошиловграде. Флик был обеспечен «оккупационными» дарами сверх нормы. Когда гитлеровские захватчики начали массовый угон рабочей силы в Германию, то заводы Флика получали ее в первую очередь. Так, один из директоров концерна, Кюттнер, писал Флику в апреле 1942 г.:

Чудовищная по своей средневековой жестокости практика угона рабочей силы в Германию совершалась под непосредственным надзором генералов вермахта. В докладе на имя генерал-квартирмейстера от 28 июля 1944 г. указывалось, что по состоянию на 30 июня 1944 г. из общего числа 2 792 669 «восточных рабочих» подавляющее большинство (более 2 млн. человек) было отправлено из тыловых районов различных групп армий{436}.

Генерал Виттинг был не единственным «агентом» немецких монополий среди генералов вермахта. Например, в архивах «ИГ Фарбениндустри» после войны были обнаружены документы генерал-майора Зигфрида Мумментея. В «личной карточке» генерала было указано, что с 1 августа 1940 г. он поступил на службу в пресловутое бюро «НВ-7» (экономическая [270] разведка «ИГ Фарбениндустри») с обязательством консультировать «ИГ Фарбениндустри» в области легких металлов и лома. В специальном примечании шеф «НВ-7» Макс Ильгнер записал, что «по прямому указанию Управления кадров армии (Кейтеля) генерал Томас просил нас об использовании генерал-майора Мумментея». Разумеется, эта просьба была выполнена, и генерал был принят с окладом 1500 марок в месяц{437}.

Вскоре Мумментей был назначен военно-экономическим представителем «ИГ Фарбениндустри» при Управлении экономики и вооружений ОКВ. С другой стороны, он получил звание «советника ОКВ» при «ИГ Фарбениндустри». Это сопровождалось соответственным кушем: генерал стал получать по 2500 марок в месяц.

В архивах «ИГ Фарбениндустри» сохранились аналогичные документы, касающиеся других генералов вермахта. Так, в мае 1944 г. Макс Ильгнер заключил «контракт» с генералом Готье, который действовал в оккупированной Хорватии. Готье принял на себя обязательство опекать дела «ИГ Фарбен» в Хорватии, способствовать получению заказов и т. д. За это концерн платил Готье 12 тыс. марок в год и возмещал ему «служебные расходы», квартирную плату и расходы по поездкам. Генерал-майор Эрнст Бехт, служивший в штабе генераль ного уполномоченного по вопросам химической промышленности, также являлся штатным агентом «ИГ Фарбен» и за информацию о заказах на взрывчатые вещества получал от вездесущего Ильгнера 6 тыс. марок в год{438}.

В годы войны укреплялись и развивались связи монополистического капитала и генералитета. Крупнейшие деятели делового мира поддерживали регулярный контакт с наиболее выдающимися военачальниками. Так, в своих мемуарах Манштейя свидетельствует, что в момент наиболее ожесточенных боев зэ Донбасс его посетил генеральный директор Плепгер — один из «козырных тузов» рурской угольной промышленности. Поездки на фронт совершал и сам шеф «химической разведки» — генеральный директор «ИГ Фарбен» Макс Ильгнер. О знакомстве Браухича и Стиннеса мы знаем из предыдущих глав. Посещал Восточный фронт и Карл Герделер — доверенное лицо фирмы «Бош» и друг Круппов.

Коррупция царила в верхушке вермахта самым неприкрытым образом. Подобно тому как Гитлер купил в 1938 г. Браухича, он покупал и других. Так, в 1943 г. в день своего 50-летия генерал-фельдмаршал Клейст получил «круглую сумму» — 250 тыс. марок{439}. Такие же подарки получали Кейтель и др.{440} В Нюрнберге между судьей Джексоном и генералом Мильхом произошел такой диалог:

Поместья получали почти все фельдмаршалы вермахта, и это привлекало их куда больше, чем «идейные высоты» национал-социализма. Ульрих фон Хассель — друг Гальдера, Браухича, Бека — занес в свой дневник такие слова о генералах: «Большинству из них карьера в вульгарном смысле, дотации и фельдмаршальский жезл куда важнее, чем великие события и нравственные ценности». Герделер как-то говорил тому же Хасселю: «От высших генералов ничего ждать нельзя, их умаслили титулами, рыцарскими крестами и дотациями». В другом месте дневника Хассель пишет о фельдмаршале фон Боке: «Тщеславен, думает о предстоящих дотациях»{442}. А ведь Хассель был человеком того же круга, что и сами генералы! Сотрудник Канариса Гизевиус, не в меньшей степени знавший генералов, характеризовал их так: «В диком опьянении эти облагодетельствованные судьбой люди кинулись на новые богатства, они делили поместья и земли Европы; заправилы получали сатрапии, командующие армиями — блестящие дотации». Это писал человек, который связывал с генералами свои корыстные политические расчеты и совсем не был заинтересован в том, чтобы совлечь с господ генералов последние одежды.

К концу войны почти каждый крупный концерн располагал «своим генералом», как, например, Флик — Виттингом, «ИГ [273] Фарбен» — Мумментеем, Стиннес — Браухичем Результат этих связей выражался в безудержном грабеже оккупированных стран. На Нюрнбергском процессе были оглашены документы так называемого Центрального торговою общества по сбыту сельскохозяйственных продуктов Ост Это общество с 22 июня 1941 по 31 марта 1944 г вывезло из Советского Союза в Германию (в т)

Зерна	9200000
Мяса	622 000
Фуража	2 500 000
Картофеля	3 200 000
Других сельскохозяйственных продуктов	1 200 000

Так осуществлялся «план Ольденбург», сопасно которому население оккупированных областей было обречено на голодную смерть Сами немецкие статистики считали, что в 1942–1944 г они «изьяли» из оккупированных районов продовольствия на сумму около 4 млрд. рейхсмарок{443}. И опять таки военное командование принимало активное участие в решении экономических проблем. Например, когда встал вопрос о судьбе колхозов, то командующий 9 и армией генерал-полковник Штраус направил 1 декабря 1941 г фельдмаршалу фон: Боку специальный меморандум, [274] в котором рассуждал следующим образом «Если русская кампания была бы блицкригом, то нам не следовало бы вообще обращать внимание на гражданское население. Но конца войне не видно» Штраус предлагал немедленно отобрать у колхозников половину земли и передать ее в частную собственность{444}. В Берлине поступали еще решительнее в пресловутом «аграрном декрете» колхозы были признаны подлежащими роспуску{445}. И этот декрет проводился в жизнь генералами. Так, 26 февраля 1943 г фельдмаршал Манштейн издал специальный приказ, в котором требовал ликвидировать колхозы во всем тыловом районе группы «Юг».

О том, как правили (и предполагали долгое время править) колонизаторы из ведомства Геринга, дает представление протокол одного из заседаний у Геринга, на котором присутствовали рейхскомиссары из всех оккупированных районов, командующие и уполномоченные ОКБ Заседание состоялось 6 августа 1942 г в Берлине в 4 часа дня в зале министерства авиации.

Совещание открыл Геринг. Он поведал собравшимся, что фюрер обеспокоен тем, что в Германии не хватает продовольствия Фюрер, добавил он, «не один раз говорил о том, и я всегда повторял за ним, что если уж надо голодать, то пусть [275] голодают другие, а не немцы». В чем дело? — спрашивал своих подчиненных жирный рейхсмаршал. Ведь в руках вермахта «самые плодородные земли, какие только имелись в Европе». Поэтому Геринг объявил, что отныне вводит режим самых строгих разнарядок, которые необходимо выполнять во что бы то ни стало. И он прошелся по оккупированным территориям.

Голландия: «Это сплошь народ предателей. В нашу задачу не входит кормить народ, который внутренне против нас... Являются ли господа голландцы германцами или нет, мне это совершенно безразлично».

Бельгия: «Бельгийцы неплохо питаются. Я буквально вне себя» Норвегия: «Оттуда ничего не возьмешь, кроме рыбы».

Франция: «Я утверждаю, что мы еще не все взяли Французы жрут до бесстыдства много.. Франция — оккупированная страна... Раньше мне дело казалось сравнительно проще. Тогда это просто-напросто называли разбоем. Это соответствовало формуле — отнимать то, что завоевали. Но теперь формы стали гуманнее. Несмотря на это, я предполагаю грабить, и весьма основательно...» «В прошлом году Франция поставляла 500 тыс. 7 зерна, а теперь я требую 1,2 млн. без всяких споров. Что произойдет с французами, мне безразлично».

Советский Союз: «Тут у нас полная договоренность с вермахтом... Эта страна, полная сметаны, яблок и белого хлеба, будет нас кормить по-царски...»

Но здесь монолог Геринга прервался. Встал рейхскомиссар Остланда (Прибалтика и Белоруссия) Генрих Лозе. «Действительно, — сказал он, — урожай у меня хорош. Но с другой стороны, на большей части территории Белоруссии нехорошо проведены посевные работы, вряд ли можно убрать урожай, пока я наконец не разделаюсь с партизанами». И Лозе сообщает Герингу тревожные факты: ежедневно гибнут областные комиссары и другие немецкие чиновники. Уже убито партизанами 1500 старост. Население оказывает упорное сопротивление.

Геринг возмущен, он кричит: «Дорогой Лозе, мы уже давно знакомы, Вы всегда были большим сочинителем». «Дорогой Лозе» мрачно отвечает: «Я никогда не сочинял!»

Тогда Геринг принимается хвалить других, более «оптимистически» настроенных гаулейтеров: «Вот глядите на Заукеля. То, что он совершил за короткое время, а именно: набрал рабочих из всей Европы на наши заводы, — это неповторимо!..» После поучений разговор перешел на серьезные ноты:

И в 17.40 Геринг кончает совещание короткой угрозой: «Если задание не будет выполнено, то поговорим с вами в другом месте!» На следующий день всем участникам вручается длинная таблица, согласно которой в Германию следовало отправить более 4,5 млн. т зерна, более 1 млн. т фуража, почти миллион т мяса, миллион т картофеля{446}. Таков был грандиозный объем грабежа Европы вермахтом. И после этого Манштейн в своих мемуарах безо всякого стыда пишет: «О грабеже этих областей не было и речи. Грабежа в немецкой армии не терпели!»{447}.

Однако господам генералам и инспекторам скоро пришлось позабыть о своих планах и декретах. Когда в 1943 г. их погнали восвояси, задачи военно-экономических органов вермахта быстро изменились. Так, в одной из директив Гиммлера штабу CG в Киеве от 3 сентября 1943 г. приказывалось:

Так политика «дележа пирога» превращалась в политику «выжженной земли». Не сумев покорить Советский Союз, не сумев разбить Советскую Армию и поработить население оккупированных [278] районов, генералы-грабители в злобе и отчаянии разрушали, жгли, били. Таков был истинный облик вермахта во всей его неприглядности и омерзительности. Как нельзя лучше вермахт подтвердил своими делами, что он являлся «слугой своего хозяина» — германских монополий.

Если бы автор ставил себе целью написание исчерпывающей истории второй мировой войны и действий в ней германского генералитета, то он, разумеется, был бы обязан кропотливо анализировать все основные операции и сражения. Однако, не беря на себя столь обширной задачи, мы продолжаем рассмотрение некоторых специфических сторон деятельности германской военной клики, в том числе и тех, которые имеют значение для понимания стратегии и тактики сегодняшнего западногерманского милитаризма.

Что имеется в виду? Уже в первых частях книги мы ввели разделы, именуемые «Тайная дипломатия вермахта». В них мы пытались осветить тот род деятельности германского милитаризма, который был связан с его непосредственным воздействием на международные отношения вообще и на политическую ситуацию в Европе в предвоенные годы в частности. Мы видели, что германский генералитет влиял на эту ситуацию не только косвенно, составляя свои планы и помогая Гитлеру. Нет, он прямо вмешивался во внешнеполитические дела. Ведя закулисные переговоры и зондажи, агентура генералитета значительно укрепляла позиции фашизма в Германии и преследовала самые архиреакционные внешнеполитические цели.

Эта деятельность не прекращалась и после 1941 г. Более того. Именно в этот период глубоко реакционная направленность внешнеполитических замыслов германского милитаризма нашла свое наиболее законченное выражение. В течение всех лет войны против Советского Союза дипломатическая агентура генштаба всеми силами старалась взломать великую антигитлеровскую коалицию свободолюбивых народов и сколотить единый блок «Германия — западные державы», направленный против Советского Союза. Не будет преувеличением сказать, что зловещий замысел НАТО в военные годы уже вызревал в умах некоторых германских генералов и их американских единомышленников.

Вот почему мы на некоторое время снова переносим фокус исследования с военных операций на закулисные действия [279] германских милитаристов, на операции «министерства иностранных дел» генштаба. У них была своя особенность: на фронтах руководили боями и истреблением мирного населения сотни генералов и десятки тысяч офицеров. «Тайной дипломатией» занимались несколько генералов и небольшое число офицеров, десяток тайных агентов.

Мы оборвали свое наблюдение за тайной дипломатией немецкого генералитета днем 22 июня 1941 г. В Англии и США летом 1941 г. оживились реакционные политические группировки, которые в глубине души (а подчас и публично) приветствовали решение Гитлера начать осуществление плана «Барбаросса». «Клайвденская клика» в Лондоне, группа Гувера — Линдберга в США уже предвкушали близкую наживу, о чем с такой откровенной наивностью и сказал тогдашний сенатор Гарри Трумэн: «Если мы увидим, что выигрывает Германия, то нам следует помогать России, а если выигрывать будет Россия, то нам следует помогать Германии, и, таким образом, пусть они убивают как можно больше». Эту установку превосходно понимали, в Берлине. Немецкий дипломат, первый секретарь посольства в Вашингтоне Герберт фон Штремпель в таких словах определял настроения американских правящих кругов, как их воспринимал Берлин:

— Политическая тенденция американской политики состояла в том, чтобы нацисты и Советы в ходе многолетней войны истощили друг друга...

Эту оценку Штремпель высказал 15 февраля 1946 г., стоя перед американскими следователями. Разумеется, у него были все основания оставаться сдержанным. Но тем не менее и в такой обстановке Штремпель говорил, что в США ожидали «таких преимуществ: на международной арене оказались бы в высшей степени истощенная Советская Россия, истощенная Германия, ослабленная Англия и весьма могущественные Соединенные Штаты...»

То, о чем делал свои умозаключения Штремпель, было секретом Полишинеля для самих американских политиков. Сэмнер Уэллес в книге «Час решения» констатирует, что в 1941 г. многие руководящие деятели США ни в коей мере не рассчитывали на успех обороны Советского Союза. «Высшие военные власти США и Англии, — свидетельствовал Уэллес, — не предполагали летом 1941 г., что Россия окажется способной сопротивляться нападению Германии сколько-нибудь продолжительное время»{450}.

А вот и другие, не менее авторитетные американские прогнозы:

А поскольку не было расчета на обороноспособность Советского государства и советского народа, то в соответствии с этим строились некоторые политические и стратегические планы США. Об этом знали в Берлине. Хотя Англия и находилась с 3 сентября 1940 г. в состоянии войны с гитлеровской Германией, а 8 декабря 1941 г. США вступили в войну с Германией, на Бендлерштрассе полагали вполне возможным добиться «поворота фронта» со стороны западных держав даже после июня 1941 г.

Еще рано составлять полную хронологию тайной дипломатии вермахта в 1941–1945 гг., еще слишком много документов осталось в сейфах американской и английской секретной службы; еще слишком много участников подобных тайных встреч остаются в живых и занимают влиятельные посты в Англии, Соединенных Штатах Америки и Федеративной Республике Германии. Нам известна лишь часть фактов. Но и по ним можно создать определенную картину.

Сентябрь 1941 г. Агент СС некий Данфельд является к швейцарскому посреднику между Германией и Англией профессору Буркхардту и сообщает, что в окружении Гиммлера «очень озабочены поисками выхода»{455}. [281]

Но активна не только германская сторона. В сентябре же в Лиссабоне встречаются венгерский дипломат Густав фон Кевер и будущий депутат английского парламента Эйткен{456}. Кеверу ставится вопрос: «Нельзя ли было бы использовать наступающие зиму и весну для того, чтобы за кулисами обсудить возможности мира?»{457}. В том же месяце американский делец Сталлфорт предлагает ведомству Риббентропа организовать встречу с каким-либо «видным» американским дельцом или дипломатом{458}.

Ноябрь 1941 г. Группа Герделера — Бека направляет в США меморандум с запросами об условиях сепаратного мира. Посредником служит американский журналист Луис Лохнер{459}.

Декабрь 1941 г. Агент-двойник Карл Лангбен (он работал и на Гиммлера, и на Канариса) в Стокгольме встречается с представителем американской разведки Брюсом Хоппером{460}.

Февраль 1942 г. Разгар советского контрнаступления. Отчаянные попытки Гитлера спасти положение на фронте, смещение генералов одного за другим. В этот момент дипломат вермахта Хассель снова появляется в Швейцарии и наносит визит Карлу Буркхардту{461}.

Апрель 1942 г. К этому времени активизируется один из главных деятелей «подпольной дипломатии» — Карл Герделер. Начало войны против Советского Союза застало его в стадии разработки очередной серии планов устройства Германии и всей Европы. Как опытный представитель германской буржуазной мысли, Герделер в течение длительного времени готовился к будущим политическим переговорам с Западом. В отличие от «практиков-разведчиков» типа Лангбена и Мюллера Герделер выполнял более серьезную функцию: он был руководителем «бюро планирования» немецкого генштаба и крупных монополий. [282]

К середине 1941 г. из-под пера Герделера выходит обширный меморандум, коротко озаглавленный автором «Цель». Это — набросок некоторых внутриполитических реформ, которые Герделер считал необходимым провести в Германии. Их смысл сводился к введению в стране сословно-корпоративной системы («без марксистских партий») и возможной реставрации монархии Гогенцоллернов. Эти идеи настолько занимали в тот период Герделера, что он счел необходимым довести их до сведения английского правительства. Что касается внешнеполитических проблем, то Герделер выдвинул в своем меморандуме лишь одно кардинальное обвинение против Гитлера. Оказывается, Гитлер «пропустил возможность избавить русский народ от большевизма»{462}.

В этом документе довольно ясно выступают истинные цели тайной дипломатии вермахта. Герделер рисует такую картину будущего Европы. Ведущую роль в ней должна играть, разумеется, Германия. «Центральное положение, численность и высокая производительность призывают Германию к руководству европейским блоком» — вот основной тезис Герделера. В его планах центральное место занимает «Европейский союз», который должен быть «объединением антибольшевистских сил». Германия берет на себя ведущую роль в этом объединении при условии сохранения «достаточно сильного вермахта». Последний должен стать «ядром европейских вооруженных сил». Россию Герделер был готов включить в «Европейский союз» при условии ликвидации в ней «безбожного коллективизма» и «большевистской диктатуры».

Этот документ говорил сам за себя. Отвергая на словах гитлеровскую диктатуру, Герделер предлагал ту же гитлеровскую программу, лишь слегка причесанную на англо-американский манер. Меморандум «Цель» — это поистине удивительная смесь идей нацизма, прусского консерватизма, предложений Уэллеса (европейский экономический союз), Галифакса, Чемберлена — и все под решающей окраской планов немецкой военной клики.

В апреле 1942 г. Герделер решает установить более твердый контакт с англосаксонскими державами. На помощь ему приходят те связи, которые всегда спасали любых буржуазных эмиссаров, — коммерческие связи. Герделер — лицо, близкое к Круппу и находящееся на службе концерна «Бош», — избирает в качестве своих доверенных лиц двух шведских банкиров — Якоба и Маркуса Валленбергов.

Появление Валленбергов на сцене тайной дипломатии было чрезвычайно знаменательно. Братья возглавляли один из крупнейших шведских банков — «Стокгольме Эншильда банкен», обладавший акционерным капиталом в 45 млн. крон. Но особенностью банка Эншильда были его давние международные связи. Якоб и Маркус Валленберги в полной мере воплощали эти особенности. Оба они входили в состав правлений и наблюдательных советов почти 50 шведских фирм. Среди них находился ряд фирм, которые были либо филиалами соответствующих американских компаний, либо находились в тесной связи с США, например «Гудиир», «Интернейшнл харвестер компани», «Свенска — Америка-лайн», «Мексико телефон Эриксон»{463}. В то же время Валленберги поддерживали теснейший контакт с немецкими монополиями, в том числе с «ИГ Фарбениндустри», «Бош» и др. В частности, совместно с «ИГ Фарбен» и еще одной шведской фирмой они владели в Норвегии важнейшими предприятиями — заводами «Норск алюминиум компани», занимавшимися производством «тяжелой воды». Маркус Валленберг был специалистом по англо-шведской торговле, Якоб — членом шведско-германской торговой комиссии. Это сочетание было особенно удобно для Герделера.

Итак, в апреле 1942 г. Карл Герделер обращается к Якобу Валленбергу с просьбой в очередной раз осведомиться в Лондоне, каковы были бы «обещания» в случае возможного государственного переворота в Германии.

Этот «вопрос» Герделер задает и через другой канал. В мае 1942 г. в Стокгольм прибывает на очередной церковный съезд пастор Ганс Шенфельд, близкий к Герделеру. Ему удается при посредничестве шведских протестантских деятелей связаться с епископом Чичестерским д-ром Беллом, который был известен как лицо, имеющее вход в английские правительственные круги. Шенфельд встречается с Беллом. Д-р Белл в то время был президентом Всемирного совета церквей — влиятельной международной церковной организации, в правлении которой находились не только проповедники, но и политики, например Джон Фостер Даллес. Немецкая протестантская церковь также входила в этот совет.

Три дня продолжались переговоры между епископом Чичестерским и пастором Шенфельдом. В них принял участие также посланный Канарисом из Берлина агент абвера Дитрих Бонхефер, брат которого Клаус был главным директором крупнейшей пемецкой авиатранспортной компании «Люфтганза» (заметим, что одним из членов наблюдательного совета «Люфтганзы» был ближайший соратник Геринга — генерал-фельдмаршал Мильх).

Шенфельд и Бонхефер изложили д-ру Беллу свою программу, точнее, программу Бека — Канариса — Герделера. Центральным ее пунктом было предложение начать сепаратные переговоры между Германией и западными союзниками. Д-р Белл немедленно довел это до сведения английского посла в Швеции Виктора Маллета и обещал немецким представителям проинформировать Черчилля и Идена.

Пока в Лондоне изучали меморандум епископа Чичестерского, Герделер в ноябре 1942 г. встретил Якоба Валленберга, приехавшего с очередным деловым визитом. В ответ на вопросы Герделера шведский банкир не без иронии посоветовал немецкому коллеге: если он собирается действовать, то не надо отягощать бесконечными запросами Лондон. Разумеется, Герделер и не думал действовать, он лишь составил новый меморандум. Поведение Валленберга и Лондона он, по-видимому, истолковал как более высокий «запрос в торге».

Однако весьма удивителен тот факт, что подобные предложения выслушивались в Лондоне теми ответственными лидерами, которые публично клялись в своей верности идее борьбы с гитлеризмом. 20 мая 1942 г. было подписано англо-советское соглашение о взаимопомощи и военном сотрудничестве. В нем содержался и пункт, в котором обе стороны торжественно обязывались не вести сепаратных переговоров с противником. Премьер-министр Черчилль в своих телеграммах на имя Председателя Совета Министров СССР буквально рассыпался в заверениях своей преданности и восхищения героическим сопротивлением Советской Армии.

А за кулисами... За кулисами летом и осенью 1942 г. продолжались переговоры через Буркхардта, епископа Чичестергкого, Валлеибергов и многих других. Ведь тот же достопочтенный епископ, поспешивший проинформировать американского посла в Лондоне, не поторопился посетить советского посла. А мировая общественность узнала об этих переговорах лишь через три года — в конце 1945 г., после окончания войны.

Поражение на Волге поставило крест на всех надеждах на победу вермахта. Эта ситуация предвещала весьма существенные трудности для деятельности обеих сторон — и немецких эмиссаров, и представителей реакционных групп Англии и США, которые искали связей с немецкими генералами. Именно с этого момента часть генералов в ставке и па фронтах начинает задумываться о том, что война Гитлера не приносит осуществления [285] тех далеко идущих замыслов, которые так заманчиво выглядели весной 1941 г. и в первые месяцы войны на Востоке. Не оправдались ни военные, ни военно-экономические расчеты. Для «тайных дипломатов» генштаба стало абсолютно ясно, что война проиграна. Именно с этой констатации начинался очередной меморандум Герделера, составленный им 26 марта 1943 г., т. е. через два месяца после окончания сражения на Волге. Этот документ был специально предназначен для генералитета и представлял собой развернутую программу, согласно которой Герделер предлагал действовать в ближайшее время{464}.

Герделер нарисовал перед генералами весьма тревожную картину, хотя и заявлял, что «верит в превосходство нашего (немецкого. — Л. Б.) оружия, как в евангелие». Война находится в безнадежной стадии. Силы армии и нации истощаются. Продовольственное положение ухудшилось. Военная промышленность топчется на месте. Население недовольно. Германии грозит «практическая большевизация». Гитлер не проявил себя настоящим полководцем. Союзники Германии не верят в ее победу и готовятся к сепаратному миру. «Прежними методами, — предупреждает Герделер, — войну выиграть нельзя».

Возможность выиграть войну, продолжает Герделер, лежит в другой области. Еще возможно «достичь ведущего положения Германии на континенте». Но как? Ответ все тот же — в блоке с Соединенными Штатами и Англией. Герделер поясняет: «Обе англосаксонские державы, как и Германия, жизненно заинтересованы в том, чтобы большевизм не проник дальше на Запад. Только Германия может сдержать большевизм». Политику блока с США и Англией должно осуществить новое правительство монархического типа, опирающееся па вермахт. Войну на Востоке следует продолжать, ибо разрядка в отношениях с западными державами «облегчит... сосредоточение всех военных сил немецкого народа на Востоке». Оккупационные области передаются под власть чисто военных органов. Польша превращается в «союзное государство», ищущее экономического и политического аншлюса с Германией. Судеты и Австрия остаются в рейхе. Эльзас и Лотарингия делятся по «языковой границе». Германия получает Южный Тироль. Лишь от колоний придется отказаться. Таким образом, перед нами совершенно отчетливо сложившаяся программа, ориентирующаяся на раскол антигитлеровской коалиции.

Было ли это случайное мнение Герделера? К сожалению, подлинных свидетельств о характере внешнеполитических планов [286] группы Бека — Герделера не так уж много. Вот почему большой интерес вызвала публикация протоколов, которые велись созданной Кальтенбруннером следственной комиссией СС по делу заговора 20 июля 1944 г. Почти каждый день Кальтенбруннер доносил о результатах следствия Борману, а тот докладывал Гитлеру. Так, в донесении 21 ноября 1944 г. указывалось, что «под влиянием Бека и Герделера, которые имели наибольший вес как будущие имперский наместник и имперский канцлер, со временем все сильнее определялось так называемое западное решение, имевшее целью создание фронта против Востока... Они надеялись на возможность союза с Англией и Америкой против России»{465}.

Один из близких к Герделеру деятелей заговора, Леттерхауз, показывал: «По моему мнению, главной целью внешней политики должно было быть следующее: заинтересовать западные державы борьбой против Москвы». А Тротт цу Зольц добавлял: «Совместно с одним из генералов (вероятно, Фалькенхаузеном) я должен был отправиться в Англию, вести переговоры с целью совместной акции против Советского Союза». Мнение Леттерхауза и Тротта подтверждал не кто иной, как сам адмирал Канарис. «Мы обсуждали возможности заключения мира, — говорил он на допросе. — В первую очередь говорилось о том, чтобы заключить мир с западными державами и вместе с ними вести борьбу с большевиками»{466}. А на какой базе? Фельдмаршал Клюге рассказал Канарису, что программа должна была быть примерно такой: на Востоке — границы 1914 г. плюс объединение Литвы с Польшей в «антибольшевистский» союз; оставление Австрии, Судетской области, Южного Тироля в составе рейха; отказ Запада от репараций и «экономическое объединение европейских государств без России».

Можно отметить парадоксальный факт: по сравнению с 1939 или 1941 гг. программа Бека — Канариса — Герделера не только не стала скромнее, но, наоборот, стала еще более вызывающей. Почему? О подлинных причинах в их полном объеме трудно догадаться. Но одно безусловно: линия английских и американских эмиссаров вдохновляла немецких генералов и дипломатов.

С тем большей жадностью тайная дипломатия вермахта искала себе партнеров в лагере западных держав. [287]

Крах на Волге потряс германский генералитет. Но не меньший страх вселил он в души врагов прогресса в лагере западных союзников, в первую очередь в ту антирузвельтовскую группировку, которая вопреки интересам США пыталась сорвать усилия великой коалиции народов. В начале 1943 г. значительно активизируется деятельность этой опасной группировки.

Осенью 1942 г. в Швейцарию из Соединенных Штатов прибыл европейский уполномоченный Управления стратегической службы США г-н Аллен Уолш Даллес. Он расположился на тихой бернской улице Херренгассе и принялся за работу. Так в галерее действующих лиц тайной дипломатии появился представитель одной семьи, которая надолго войдет в историю антисоветской борьбы империалистического мира сороковых — пятидесятых годов нашего столетия.

Карьера братьев Даллес различна. Но в ней есть несколько общих черт. Первая — тесная связь с американским деловым миром. Вторая — принадлежность к тем группам американского бизнеса, которые находились в связях с германским капиталом. Третья — глубокая, почти биологическая ненависть к Советскому Союзу и идеям коммунистического переустройства мира. На каждой ступени карьеры обоих братьев эти три основные черты неизменно находили свое выражение.

Известный анекдот рассказывает о некоем удачливом американском юноше, который, решив попасть на службу к незнакомому ему дельцу, явился в контору без всяких рекомендаций. «Кто вас послал сюда?» — спросил удивленный директор. «Господь бог!» — ответил находчивый паренек и так понравился директору, что был принят на работу и вскоре сам стал директором. Когда в 1911 г. молодой юрист Джон Фостер Даллес пришел в контору крупной нью-йоркской юридической фирмы «Салливен энд Кромвелл», ему не пришлось ссылаться на господа бога. У него в руках было рекомендательное письмо от своего деда Джона Уотсона Фостера, бывшего государственного секретаря США и в прошлом совладельца фирмы «Салливен энд Кромвелл»{467}. Эта рекомендация была куда надежней! [288]

Джон Фостер Даллес проделал блестящую деловую карьеру, пройдя путь от клерка с окладом 50 долл. в месяц до поста владельца фирмы. Он вел дела крупнейших американских фирм, завязал наилучшие связи с домом Морганов. Джон Рокфеллер-младший пригласил его на пост директора знаменитого Рокфеллеровского фонда. К началу второй мировой войны Даллес был директором 19 промышленных и финансовых корпораций. К этому времени к нему присоединился и его младший брат — Аллен Уэлш Даллес, который стал совладельцем фирмы «Салливен энд Кромвелл», а также директором банка «Дж. Генри Шредер бэнкинг корпорейшн».

Самое удивительное в деятельности братьев было умение сочетать деловые интересы с государственной службой. У Даллесов просто нельзя установить, где кончается бизнес и начинается дипломатия. Например, с 1916 по 1932 г. Джон Фостер Даллес не занимал официальных постов. Но за это время он успел побывать в качестве члена американской делегации на Версальской мирной конференции и на Берлинской конференции по репарациям. С другой стороны, Аллен Даллес, бывший до 1926 г. профессиональным дипломатом и сотрудником американской секретной службы, отлично обделывал коммерческие дела. Так, в 1928 г. он являлся уполномоченным синдиката Меллон — Морган в Латинской Америке.

Особую главу в карьере Даллесов составляли их германские связи. Оба Даллеса участвовали в ряде важнейших акций американской политики в германском вопросе. Аллен был в Версале в 1918 г., а с 1919 по 1920 г. служил в посольстве США в Берлине. Будучи членом американской делегации на конференции по разоружению в 1932 г., Аллен Даллес выступал против попыток ограничить вооружение Германии. Джон Фостер в 1918–1919 гг. был советником на переговорах по репарациям с Германией. В 1927 г. он был участником знаменитой американо-германской конференции по репарациям, в результате которой родился план Юнга, поддержавший дело возрождения военной мощи рейха. Джон Фостер Даллес неоднократно бывал в Берлине, где его фирма имела свою контору. Во время одного из таких визитов в 1933 г. он был приглашен к Гитлеру и имел с ним беседу{468}.

Но еще сильнее тянули Даллесов к Германии их связи делового характера. Влиятельная юридическая фирма «Салливен энд Кромвелл» представляла в США интересы крупнейших германских монополий, таких, как Стальной трест, «ИГ Фарбениыду-стри», «Бош». Аллен Даллес, кроме того, занимал пост в директорате банка Шредеров — американской ветви международного банка, который являлся финансовой опорой Гиммлера. [289]

Американский банк «Дж. Генри Шредер бэнкинг корпорейшн» подпирал собой английский и немецкие филиалы дома Шредеров и по мере развертывания военных событий приобретал все большую роль. Наконец, фирма «Салливен энд Кромвелл» представляла интересы американского филиала международного треста Лазарев, имевшего значительные интересы в Германии, а также консультировала связанную с Германией финансовую группу Лименов.

Как энергично действовали Даллесы в защиту своих немецких подопечных, известно из многих фактов. Например, когда в 1929 г. в США раздались тревожные голоса по поводу тайного вооружения Германии, на защиту последней выступил не кто иной, как Аллен Даллес. Он заявил, что с фактом производства и экспорта Германией оружия и боеприпасов «невозможно» ничего сделать и это совершается с ведома союзников{469}.

Это было задолго до войны. Во время же войны Даллесы шли на прямое жульничество во имя интересов немецких монополий. Так, в 1940 г. в США разыгрался следующий эпизод. Задолго до войны немецкий электротехнический концерн «Бош» создал в США свой филиал «Америкэн Бош корпорейшн». Когда же после 1941 г. появилась реальная угроза того, что эта корпорация будет секвестрована как вражеское имущество, Бош прибегнул к хитроумной комбинации. Он договорился со шведским банком «Стокгольме Эншильда банкен» и его директорами братьями Валленбергами о том, что они берут на себя фиктивный контроль над «Америкэн Бош корпорейшн» с обязательством вернуть фирму после окончания войны немцам. За это Валленберги получили 650 тыс. долл.

Валленберги взялись за дело. Один из них отправился в Нью-Йорк и вступил там в контакт с фирмой «Салливен энд Кромвелл», т. е. с Джоном Фостером и Алленом Даллесами. Даллесы провели всю эту фиктивную комбинацию, назначив некоего Мурнэна своим уполномоченным по управлению «Америкэн Бош» с условием, что преемника Мурнэна будет назначать Даллес. Лишь через несколько лет это жульничество выплыло на свет благодаря разоблачениям нью-йоркской газеты «Газетт энд дейли». В 1948 г. начался судебный процесс, но он был замят, а дело прекращено{470}.

Факт столь тесного сотрудничества Даллесов с фирмой «Бош» особенно интересен, если учесть, что именно эта фирма [290] содержала Карла Герделера, а братья Валленберги были посредниками между Герделером и английским правительством.

Вступление США в войну против гитлеровской Германии и развитие боевых действий на советско-германском фронте поставили в сложное положение те влиятельные финансово-промышленные группировки, альфой и омегой поведения которых был деловой блок с монополиями Рура. Сейчас уже достаточно хорошо известно, что в период войны этот блок не был разрушен, а лишь более тщательно замаскировался. Соглашения «Дюпон» — «ИГ Фарбениндустри», «Ром энд Хаас» — «Цейсс-Икон», «Дженерал Моторс» — «Опель АГ», «Дейче банк» — «Ферст нейшнл бэнк оф Нью-Йорк» и десятки других продолжали функционировать, так как были найдены обходные пути через нейтральные страны.

Однако можно считать, что американские группы, издавна придерживавшиеся прогерманской ориентации, не особенно встревожились экономическими осложнениями, которые были вызваны вступлением США в войну. Они хорошо знали механизм действия государственного аппарата Соединенных Штатов и располагали в нем достаточно большим влиянием, чтобы найти необходимые лазейки. Гораздо более опасным представлялся им тот факт, что в результате вступления США в антигитлеровскую коалицию, в результате того, что политические группы во главе с президентом Рузвельтом взяли курс на поддержку героического сопротивления Советского Союза, начинала шататься вся структура антисоветской политики, столь заботливо создававшаяся в США за последние двадцать лет. Те, кто подобно Гуверу, Ламонту, Линдбергу и К° считали Германию «оплотом борьбы против коммунизма», не могли спокойно наблюдать, как этот «оплот» испытывает удары со стороны СССР. Они были обеспокоены тем, что в широких массах американского населения растут симпатии к Советской стране.

К этому времени в США уже действовала широко разветвленная сеть прогерманских и пронацистских организаций, созданных как при непосредственном участии гитлеровской резидентуры, так и при доброхотной помощи американских приверженцев гитлеровского режима. Официальной личиной всех этих организаций был так называемый изоляционизм, т. е. демагогический лозунг неучастия США в каких-либо внеамериканских делах и конфликтах. Хотя этот лозунг звучал привлекательно для некоторых слоев американской буржуазии, за ним стояло весьма примитивное намерение: помочь Гитлеру, вывести США из войны и ослабить внешнеполитическую изоляцию коричневой банды. Эта задача была возложена в первую очередь [291] на плечи американской стратегической разведки и ее особого уполномоченного в Европе Аллена Даллеса.

Итак, в конце 1942 г. Аллен Даллес прибыл в Цюрих. Он приехал не один. Его штаб скорее напоминал банковскую контору: среди сотрудников Даллеса был Пол Меллон — директор «Меллон нэшнл бэнк», сын «химического короля» Меллона; два сына Джона Пирпонта Моргана: Джуниус (вице-президент банка Моргана) и Генри (директор «Дженерал электрик»); представитель дома Дюпонов Альфред Дюпон. Одновременно пост вице-консула США в Цюрихе занял г-н Лада-Мокарский, вице-президент фирмы «Дж. Генри Шредер бэнкинг корпорейшн оф Нью-Йорк»{471}. В свите Даллеса также находились опытные разведчики Геро фон Шульце-Геверниц, Ватьен и др. Наиболее ценным для Даллеса был Шульце-Геверниц, женатый на одной из дочерей Гуго Стиннеса-старшего и связанный с гросс-адмиралом Деницом.

Появление Аллена Даллеса было тут же зарегистрировано в «министерстве иностранных дел» вермахта — в ведомстве адмирала Канариса. «Дозорный» Канариса в Швейцарии — Ганс Бернд Гизевиус писал об этом в следующих выражениях: «В конце 1942 г. Аллен Даллес прибыл в качестве руководителя Управления стратегической службы в США и с тех пор наложил свой отпечаток на деятельность не только американской, но и всей союзной разведывательной службы в Европе...»{472}.

Зарегистрировали появление Даллеса и в политической разведке СС (ведомство Кальтенбруннера и Шелленберга). Один из агентов эсэсовской разведки в своих послевоенных воспоминаниях сообщал, что в кругах СС Даллеса расценивали очень высоко, ибо поняли его «безоговорочную, деловую, сознательную вражду к большевизму, основанную на ясном предвидении»{473}. Может показаться, что такая проницательность была чересчур глубокой. Но для этого существовали специальные причины. Дело в том, что служба радиоразведки СС сумела распутать американский секретный шифр и была в состоянии расшифровывать те телеграммы, которые Аллен Даллес слал из Берна своему начальству — в вашингтонское Управление стратегической службы генералу Уильяму Доновэну. Вторым видным американским «наблюдателем» немецких дел стал посланный в конце 1942 г. в Анкару в качестве военноморского [292] атташе бизнесмен-дипломат Джордж Говард Эрл, до того времени посол США в Болгарии.

Разведчики из бюро Канариса не замедлили установить с обоими эмиссарами (в Берне и Анкаре) контакт. С Даллесом постоянную связь поддерживал Гизевиус, с Эрлом — уполномоченный абвера в Турции адвокат Пауль Леверкюн.

Летом 1958 г., тринадцать лет спустя после окончания войны, сам Джордж Эрл дал «свидетельские показания» по интересующему нас вопросу. В вашингтонском бюллетене «Конфиденшл» он опубликовал воспоминания о своей деятельности в качестве военно-морского атташе США в Турции и о контактах с германским генералитетом. Эрл утверждает, что его немецким партнером был не кто иной, как адмирал Канарис{474}.

Эрл сообщает: он прибыл в Стамбул в январе 1943 г. Неделю спустя в его гостиницу явился неизвестный посетитель и, к удивлению Эрла, представился: «Адмирал Канарис, начальник абвера». Между ними состоялась длительная беседа, в ходе которой Канарис заявил американскому разведчику следующее: он считает заявление союзных держав о необходимости безоговорочной капитуляции Германии роковым «для Европы». «Это, — сказал Капарис, — означает войну до горького конца, ликвидацию Германии как военной державы и рост влияния России». Эрл не задумываясь согласился и ответил, что и он считает лозунг безоговорочной капитуляции катастрофой. Что же предлагает адмирал? — поинтересовался Эрл.

— Наши генералы никогда не проглотят политики безоговорочной капитуляции, — категорически заявил разведчик Канарис.

— А какую цену вы запросили бы? — ответствовал разведчик Эрл.

Канарис разъяснил: сепаратный мир с США, отказ от лозунга безоговорочной капитуляции. Он готов ждать ответа два месяца — до марта 1943 г.

Эрл не замедлил информировать об этом Вашингтон{475}. Ответа не последовало.

Тем не менее, в течение всего лета 1943 г. Эрл поддерживал контакт с Леверкюном и эмиссаром Папена Лерзнером и со [293] своей стороны слал депеши в Вашингтон, настаивая на принятии немецких предложений{476}. В том же направлении действовал и Аллен Даллес. Он регулярно информировал Вашингтон о всех планах немецкого генералитета. Со своей стороны Герделер слал свои донесения через Валленбергов (он имел встречи с ними в феврале, мае, августе и ноябре 1943 г.){477}. Весь комплекс этих тайных встреч придавал вполне определенную направленность действиям немецких генералов, обдумывавших меры, необходимые для спасения хотя бы некоторых целей, которые ставили перед собой германские империалистические круги.

И эти действия немецкого генералитета не были бы столь зловещими, если бы им не помогали влиятельные политики из правящего лагеря Соединенных Штатов и Англии. Аллен Даллес и Джордж Эрл представляли собой в Европе мир международных монополий, который со злобой смотрел на победы Советской Армии, на рост движения Сопротивления в оккупированных странах. Этому миру победа над Гитлером была не нужна.

Развитие событий на советско-германском фронте нервировало генералов. В июле 1943 г. позорно провалилась последняя наступательная операция вермахта на Востоке — операция «Цитадель» в районе Орел — Белгород. Удар армий, нацеленный на советские дивизии в районе Курской дуги, не только натолкнулся на железное сопротивление. Немецким войскам пришлось попасть под ответный удар, который взломал всю систему обороны группы армий «Центр». Сокрушительному разгрому подверглось около 30 немецко-фашистских дивизий. Затем началось мощное наступление всей Советской Армии, [294] длившееся до декабря 1944 г. Наши войска отбросили соединения противника на 300–600 км. Оказались перечеркнутыми сразу три немецких плана: операция «Цитадель», план удержания Левобережной Украины и, наконец, план задержки на так называемом Восточном валу, т. е. на линии реки Днепра. Итоги «летней кампании» 1943 г. приводили немецких генералов в ужас. «Инициатива окончательно перешла на советскую сторону», — констатировал фельдмаршал Манштейн. — «Решающий 1943 г. прошел, и он не принес на Востоке даже ничейного результата»{478}. А отставной начальник генштаба Франц Гальдер был еще более откровенен в своей оценке: «В 1943 г. война была проиграна... Самое позднее в конце 1943 г., — писал он, — было совершенно ясно, что в военном отношении война проиграна»{479}.

На эти мрачные мысли генералов наводили также события в оккупированных странах и за их пределами. Во Франции, Польше, Чехословакии, Югославии, Албании, Греции и других оккупированных странах после битвы на Волге начался резкий подъем национально-освободительной борьбы. Оккупанты перестали чувствовать себя спокойно. Победы советских войск оказывали мощное психологическое воздействие на народы мира. В Англии и США политики, препятствовавшие открытию второго фронта, оказывались под все более активными атаками общественного мнения. Мир увидел, что на свете нет непобедимого вермахта, что Гитлера и его полчища можно разгромить. Буржуазные кликуши, предвещавшие «скорую гибель» Советскому государству, были вынуждены замолчать. Слова «второй фронт» повторялись все чаще и чаще.

Разумеется, эти настроения были известны в Берлине, и они заставляли генералов-дипломатов искать новые пути и лазейки к осуществлению своих планов. На кого же они собирались опереться? Попытаемся дать ответ на этот вопрос.

В послевоенной апологетической литературе о «генеральской оппозиции» сложилась традиция изображать ее участников в качестве благородных политических деятелей, чуждых гитлеровским методам и приемам. Да и сами они в своих программных документах всячески подчеркивали, что выступают за «восстановление правового государства», за ликвидацию эсэсовского произвола, за «честное и авторитетное» правительство (Герделер){480}, за восстановление «правил приличия и [295] добрых нравов» (проект конституции, составленный Попицем и Беком){481}.

Ничто не разоблачает подобную демагогию столь безжалостно, как действия самих генералов. Теперь можно доказать, что все эти действия совершались в прямом сговоре с самым зловещим человеком «третьего рейха» — в союзе с рейхсфюрером СС Гиммлером. Иначе говоря, генералы решили выступить против первого палача — Гитлера, только заручившись согласием второго палача — Гиммлера.

Всесильный хозяин СС, гестапо и полиции рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер и раньше не был чужд желанию половить рыбку в мутной воде. Он уже несколько раз засылал гонцов с целью разведать, не будет ли его фигура приемлема для Англии и США в качестве наследника Гитлера. Он уже давно обеспечил себя надежной агентурой в генеральском лагере, используя для этой цели д-ра Лангбена и ряд других агентов. Но все это было «прелюдией» к решающим событиям 1943 г.

Раздумывая о тех внутригерманских силах, которые смогут помочь в деле осуществления столь широко задуманной внешней и внутриполитической программы, немецкие генералы пришли к идее опереться на Гиммлера и на его мощный аппарат. Эта идея, от которой сразу отвернулся бы любой честный человек и убежденный антигитлеровец, неоднократно дебатировалась в генеральских кругах. Так, Карл Герделер еще в 1938 г. намеревался блокироваться с СС и их кровавым шефом. Летом 1942 г. Герделер намекал епископу Чичестерскому через д-ра Шенфельда, что «оппозиция» предпринимает некоторые конкретные шаги в этом направлении. Теперь, в 1943 г., эти шаги были сделаны. 25 августа 1943 г. Герделер написал генерал-фельдмаршалу фон Клюге: «Если вы этого желаете, то я могу сделать вашим союзником г-на Геббельса или г-на Гиммлера»{482}.

Неизвестно, что Клюге ответил Герделеру. Но примерно в это время один из виднейших военачальников вермахта, генерал-фельдмаршал Федор фон Бок, имел беседу с другим «оппозиционером» — бывшим прусским министром фон Попицем. Попиц хотел склонить Бока к идеям Канариса — Герделера. Бок не отличался особыми заговорщическими качествами и был известен как верный слуга Гитлера. Он заявил, что, по [296] его мнению, любой путч будет обречен на провал, если его не поддержат войска СС, а он сам «не будет путаться ни с каким заговором, ежели в нем не принимает участия Гиммлер»{483}. То же самое сказал Попицу и генерал-майор Хенниг фон Тресков, начальник штаба группы армий «Центр»{484}.

Цепочку между генералами и Гиммлером тянул не только малозаметный, находившийся в тени д-р Лангбен. Подобную функцию выполнял куда более видный деятель эсэсовского «государства в государстве» — группенфюрер СС Артур Небе, давний нацист и чиновник гестапо. С конца тридцатых годов он возглавлял криминальную полицию и был посвящен в глубочайшие тайны коричневого рейха. Как свидетельствовал один из коллег Небе, «не было ни одной крупной операции, в которой не участвовал бы Небе, и он всегда оказывался надежным сотрудником Гейдриха»{485}. Когда же началась война с Советским Союзом, Небе стал командиром «эйнзац-группы», которая занималась уничтожением местного населения, массовыми расстрелами и грабежами в Белоруссии и на Смоленщине.

Небе длительное время поддерживал связь с группой Канариса. Будучи в тесной дружбе с начальником «центрального бюро» абвера Остером, он был хорошо информирован о всех закулисных интригах. И если Гизевиус пишет, что «ни один контакт с каким-либо генералом не обходился без Остера»{486}, то можно сказать, что ни один контакт не обходился без группенфюрера СС Артура Небе. Именно Небе (и, более чем вероятно, с ведома Гиммлера) покрывал все «концы» генеральских интриг, когда они попадали в поле зрения гестапо.

Связи между зловещим миром СС и генеральскими кругами были куда теснее, чем это можно было бы предполагать на первый взгляд. Они особенно укрепились с того времени, когда на советско-германском фронте при каждой армии и группе армий подобно Небе стали действовать высшие чины СС, возглавлявшие «эйнзац-группы». Отношения генералов с груп-пенфюрерами были подчас очень тесными (в Нюрнберге цитировалось письмо генерал-полковника Геппнера о его дружбе с представителем СС при его армии). В Берлине же тесное сотрудничество связывало многих деятелей вермахта и СС. В частности, хозяин концлагерей «третьего рейха» обергруппенфюрер СС Олендорф располагал контактом с фон Попицем. [297]

Через него Олендорф осведомлялся о планах Герделера — Бека — Канариса.

Здесь мы подходим к одному очень важному пункту в оценке всей закулисной деятельности руководителей вермахта. Как мы указывали раньше, до последнего времени в буржуазной литературе был широко распространен взгляд, будто именно у генералов, и только среди них, созревали планы блока с англо-американскими империалистическими кругами. Мы имели возможность видеть ложность этого взгляда, анализируя закулисную игру предвоенного периода. Как же развивались события дальше?

А секрет заключался в том, что Гитлер и Гиммлер — эти верховные заправилы «третьего рейха» — всегда лелеяли мечту стать руководителями «мирового» блока капиталистических держав, направленного против Советского Союза. Однажды Гитлер выразил это свое намерение в таких словах: «Германия — это только передовой отряд Запада в борьбе с большевизмом. Америка и Англия примут участие в этой борьбе, если они не хотят сами погибнуть... Америка и Англия не хотяг сейчас этого понять. Но придет время — и они поймут»{487}. Гитлер понимал это «участие» своеобразно, а именно под командованием нацистской Германии, что было неприемлемо для заправил Сити и Уолл-стрита. Гиммлер поддерживал своего хозяина.

Однако ход войны и поражения на фронтах заставили гитлеровских главарей вносить коррективы в свои планы создания единого антисоветского фронта. Именно в этом духе Гитлер высказался однажды перед генералами. Его собеседниками были неизменный Кейтель и два штабных генерала — Кребс и Вестфаль. Фюрер вещал: «Придет время, когда раздоры между союзниками станут настолько велики, что они приведут к разрыву». Он тут же вспомнил свои попытки достичь сговора с Англией в 1940 г. и пророчествовал по поводу антифашистской коалиции народов: «Все коалиции в истории когда-либо кончались!»{488}. Так глава коричневой банды поучал своих сообщников: ищите да обрящете; пытайтесь взломать блок свободолюбивых народов.

Как это происходило? Неожиданно на эту проблему пролил свет в своих мемуарах начальник эсэсовской разведки Вальтер [298] Шелленберг. Он рассказал о беседе, которая состоялась между ним и Гиммлером в августе 1942 г. в полевой штаб-квартире рейхсфюрера СС в Житомире. Шелленберг, по его словам, поставил перед Гиммлером вопрос о возможности «компромиссного соглашения» с западными державами, сообщив ему о некоторых предварительных зондажах, которые политическая разведка СС уже предприняла к тому времени. Шелленберг высказал мнение, что такое соглашение желательно заключить еще до того момента, когда военная мощь Германии будет ослаблена. Гиммлер в принципе дал свое согласие, когда Шелленберг разъяснил свою основную идею, что «этот компромиссный мир... создаст правильный базис, на котором мы сможем сосредоточиться на конфликте с Востоком»{489}.

Гиммлер и Шелленберг обдумали примерный план этого «компромисса». Они решили предложить западным державам: уход вермахта из Северной Франции, Голландии, Бельгии, создание франко-германского экономического союза. Австрия и Судеты должны были остаться в составе рейха. Западную часть Польши Гиммлер также не собирался отдавать («поляки должны работать на нас», — сказал он Шелленбергу). Что касается Советского Союза, то Шелленберг приводит только свое лаконичное высказывание: «Поживем — увидим». Но содержание этой формулы раскрывает в своих мемуарах Ф. Керстен, который сообщает, что в ноябре 1942 г. Гиммлер рассказывал ему о своем сокровенном плане: после «победы» над Советским Союзом передать под управление Англии часть Сибири «между Обью и Леной», а «район между Леной, Камчаткой и Охотским морем» отдать США{490}. Вот насколько «великодушен» был кровавый рейхсфюрер СС!

Если сравнить замысел Гиммлера — Шелленберга с тем, что планировали Бек — Герделер — Канарис, то можно констатировать, что и тех и других вдохновляла одна и та же идея. Более того: и те и другие собирались предлагать западным державам сговор примерно на одинаковых условиях, расходясь лишь в деталях (судьба Франции или Польши). Главный же замысел был идентичен: прекращение войны на Западе во имя войны на Востоке!

В мае — июне 1943 г. Гиммлер поручил директору «Дрезднер банк» Раше — одному из лиц, финансировавших СС, — послать запрос в Швецию на имя того же Якоба Валленберга: [299]

«Заключат ли западные державы сепаратный мир, если Гитлера не будет?» Валленберг проявил к Гиммлеру большой интерес. Он долго допытывался у Герделера, что тот думает о Гиммлере, и Герделер прямо сказал, что Гиммлер «терпит» все интриги и умышленно направляет все действия гестапо по ложному следу. Это, видимо, понравилось Валленбергу. Когда он обсуждал очередной вариант путча, то прямо сказал Герделеру:

— Не затрагивайте Гиммлера в ваших планах на покушение! Он вам не помешает, если дело направлено лишь против самого Гитлера!{491}

Не в меньшей, если не в большей мере руководство СС интересовалось позицией Соединенных Штатов Америки и личностью Аллена Даллеса. Так, в начале 1943 г. в Берн прибыл один из давних деятелей тайной дипломатии, все тот же князь Макс Гогештоэ (агентурная кличка «Паульс»). Он был принят Даллесом (назвавшимся «м-ром Баллом») и американским послом Гаррисоном.

Куда вели нити от Даллеса, было ясно. Однако до последнего времени не было точно установлено, по чьему полномочию действовали немецкие представители на встрече Паульс — Балл, а также во время состоявшейся немного спустя встречи некоего «Бауэра»{492} с помощником Даллеса «м-ром Робертсом». Осенью 1958 г. в чешской печати были опубликованы архивные документы, из которых выяснилось, что «Паульс» и «Бауэр» были посланы к Даллесу Гиммлером и его разведкой. Так, в совершенно секретном документе № 106/43, принадлежавшем третьему отделению отдела «Б» (Западная Европа) VI Управления Главного управления имперской безопасности СС, гауптштурмфюрер СС Арене сообщал отделу «Д» (англоамериканская сфера) того же управления о том, что именно агенты управления имели беседу с Алленом Даллесом и «Робертсом», а также с послом США Гаррисоном. Эта встреча была высоко оценена в ведомстве Шелленберга, что явствует из пометки на документе, согласно которой одному из отделов поручалось срочно собрать данные об Аллене Даллесе.

Если существуют в истории войны классические примеры измены, коварства и циничного попрания союзнических обязательств со стороны высокопоставленных американских представителей, то они, безусловно, даны Алленом Даллесом. В нашем распоряжении находится полный текст записи, сделанной [300] немецкими собеседниками «Даллеса после их встречи, состоявшейся в феврале 1943 г.{493} Вот наиболее важные фрагменты этой записи:

Этот документ и находящиеся в нашем распоряжении другие архивные материалы СС стоят многих томов. Целый ряд высказываний Даллеса, аккуратно зафиксированных его немецкими собеседниками, свидетельствует о том, что Даллес по существу был солидарен с «идеями» и «принципами» гитлеризма. В другом эсэсовском документе, подводящем итоги бесед с Даллесом в период 15 января — 3 апреля 1943 г. («Запись в беседах с м-ром Баллом и м-ром Робертсом»), записано, что Даллес называл фюрера «гениальной личностью», а в беседе с Гогенлоэ свидетельствовал «уважение к историческому значению Адольфа Гитлера и его дела». Нет, Даллес и не думал отмежевываться от Гитлера и фашизма. Он был недоволен только одним — тем, что Гитлер поспешил и переиграл, ударил слишком рано и не там, где следовало. Но не все еще потеряно, давали понять представители Соединенных Штатов своим собеседникам — гитлеровцам. «Роберте» говорил «Бауэру» (запись беседы от 21 марта 1943 г.):

...Когда весной 1945 г. советские войска вели бои в Берлине возле большого мрачного дома на Принц-Альбрехт-штрассе, то солдаты и офицеры удивлялись: почему у [303] подъездов этого дома валяются громадные кипы полусожженных бумаг? Дело объяснялось просто: здесь помещалось одно из самых зловещих учреждений «третьего рейха» — Главное управление имперской безопасности СС — ведомство Гейдриха и Кальтенбруннера. Чиновники его спешили замести следы и уничтожить все документы.

В одной из папок, сохранившейся от огня, была найдена схема. На ней отдельными квадратами были изображены группы «заговорщиков» 20 июля, а от квадратиков шли линии к американскому и английскому посольствам в Швейцарии. Около квадрата с надписью «посольство США» стояли две фамилии: Даллес и Макклеллан, причем второе имя было написано не очень разборчиво. Даллес уже нам знаком. Что же касается Макклеллана, то такого человека в списках американских дипломатов в Швейцарии в военные годы не числилось.

Автор решил попытаться выяснить, кто же был этот человек, ибо, видимо, он и являлся тем самым «Робертсом», с которым вел беседы «Паульс». Первый след обнаружился в немецком издании мемуаров В. Шелленберга, изданных сначала на английском языке. В немецком издании содержался документ, в котором сообщалось о контактах СС в 1942–1943 гг. с неким представителем американского «Совета по делам военных беженцев Маклелландом{496}. Но еще более важные данные оказались в протоколах допроса участников «заговора» 20 июля. 29 ноября 1944 г. Кальтенбруннер докладывал Борману, что у заговорщиков «одним из связных лиц был американец Макгудрич, руководитель Банка международных расчетов в Базеле, и в особенности советник американского посольства в Берне Даллес»{497} Макгудрич — реальная фигура, в равной мере, как и Банк международных расчетов в Базеле был реальным центром международного финансового капитала. Созданный еще до войны, в годы «плана Дауэса — Юнга», базельский банк объединял представителей финансовых центров США, Англии, Германии и других стран. И хотя с 1939 г. шла война, директора крупнейших банков Европы регулярно встречались в Швейцаррш. Таким образом, мы снова видим непосредственное участие международного капитала в закулисных интригах реакции{498}. [304]

Читая протоколы переговоров, можно наглядно ощутить, какую провокационную роль играл Даллес и его ведомство в Швейцарии, буквально подстрекая гитлеровских эмиссаров на новые усилия в войне против СССР. Недаром к Даллесу тянулись все эмиссары из Германии. Его посещали не только посланцы Шелленберга, но и уполномоченные другого эсэсовского главаря — начальника Главного управления имперской безопасности СС Кальтенбруннера.

Сам Кальтенбруннер рассказывал в Нюрнберге о своих связях с Даллесом следующее{499}:

Здесь Кальтенбруннер упомянул одну весьма колоритную фигуру, которая занимала видное место в системе тайной дипломатии. Это штурмбаннфюрер СС Вильгельм Хеттль, заместитель начальника отдела Юго-Восточной Европы в VI Управлении Главного управления имперской безопасности (т. е. в политической разведке СС). Хеттль являлся одним из наиболее опытных политических агентов СС в Европе. Его специальностью были Балканы и, кроме того, католическая церковь (Хеттль происходил из католической австрийской семьи).

Еще в 1940 г. Хеттль установил контакт с таким важным центром Ватикана, каким был орден иезуитов и его глава генерал ордена граф Владимир Ледяховский. Иезуиты могли смело спорить с СС по своей осведомленности и тайным связям, [305] испытанным вековой практикой. При всем различии у иезуитов и эсэсовцев было одно общее: злобная ненависть ко всему передовому, зоологический антикоммунизм. Как после войны подтверждал сам Хеттль, Ледяховский «был готов в интересах общей политики антикоммунизма» согласиться на сотрудничество с СС. «Первоначально, — сообщал Хеттль, — сотрудничество должно было ограничиться обменом информацией, но это могло привести к более широкой концепции соглашения между западными союзниками и державами оси и к созданию великой объединенной американо-европейской коалиции в борьбе против коммунизма и против... Советского Союза». Повсюду, во всех закоулках империалистической политики, зрела эта чудовищная мысль, пленявшая умы правителей буржуазного мира от Вильсона и Фоша до Гиммлера и Ледяховского!

В 1943–1944 гг. контакт между иезуитами и эсэсовцами снова возобновился. Его удобнее всего было поддерживать австрийцу-католику Хеттлю и его коллегам австрийского происхождения. «Австрийская группа» активно участвовала в организации посреднических услуг Франко и Салазара, а также привлекла к этим переговорам престарелого маршала Петэна. Впоследствии Хеттль стал одним из связных между Алленом Даллесом и разведкой СС, таким же, каким был Ганс Бернд Гизевиус между Даллесом и абвером.

Таким образом, генералы-политиканы проявили неплохое чутье, когда собрались опереться на Гиммлера. Выполняя их волю, бывший министр Попиц решил действовать. Путь к Гиммлеру лежал через Лангбена и еще одного любителя закулисных комбинаций — обергруппенфюрера СС Карла Вольфа, начальника личного штаба рейхсфюрера СС. 26 августа 1943 г. Попиц встретился с Гиммлером с глазу на глаз.

Архивы не сохранили записи этой беседы. Ее участники мертвы. Попица повесили после 20 июля 1944 г., Гиммлер отравился весной 1945 г. Но по рассказам Попица известно, что в ходе беседы он достаточно ясно изложил тезисы об «опасном положении» рейха и о необходимости срочных, чрезвычайных действий с целью «ограничения власти фюрера». Гиммлер был очень осторожен, но заявил, что «в принципе» не возражает против некоторых действий. По версии Гизевиуса, Гиммлер не сказал ни да, ни нет, но он «играл»{500}. Немецкий историк Д. Элерс, изучавший вопрос о контакте Попиц — Гиммлер, пришел к такому выводу: «Гиммлер дал понять, что не будет [306] отрицательно относиться к ограниченной акции против Гитлера»{501}.

Но совершенно ясно, что в центре беседы стоял план сговора с западными державами. По словам самого Попица, Гиммлер поставил «вопрос ребром», спросив его: «Будут ли Англия и США готовы к сепаратному миру?»

Попиц отвечал, сославшись на свои контакты с Буркхард-том, что с Гитлером англосаксы на сговор не пойдут, а «Гиммлер может быть партнером для переговоров»{502}. Надо полагать, что все это не было новостью для Гиммлера. Он имел аналогичные сведения через Кальтенбруннера и Шелленберга.

Так или иначе, игра Гиммлера сразу принесла конкретные результаты. В первую очередь по его указанию Лангбен снова отправился в Швейцарию, где связался с эмиссарами американской и английской разведок{503}. Вторым результатом было молчаливое согласие Гиммлера на действия «оппозиции». Вплоть до июля 1944 г. гестапо и все Главное управление имперской безопасности СС проявляли поразительную незаинтересованность в преследовании генералов-заговорщиков, хотя для этого было немало возможностей. Есть все основания полагать, что связь Гиммлер — Бек — Герделер была довольно глубока. В частности, Хеттль сообщил после войны, что Гиммлеру даже был обещан пост начальника генерального штаба!

1943 год был периодом большой активизации «тайной дипломатии». Ее ареной являлась не только Швейцария. «Запасная позиция» находилась в Мадриде, где властвовал союзник Гитлера каудильо Франко. В то время в Испании англосаксонские державы были представлены дипломатами мюнхенского толка. Англию представлял сэр Сэмуэль Хор — завзятый мюнхенец, друг Галифакса и Чемберлена, давнишний противник сотрудничества с Советским Союзом. В начале 1943 г. Франко предложил Хору свои услуги в качестве «честного маклера» для переговоров между Англией и Германией о сепаратном мире{504}. При этом Франко держал Берлин в курсе дела: 25 февраля испанский министр иностранных дел Хордана заявил [307] немецкому послу Мольтке, что «испанское правительство старается разъяснить враждебным державам (особенно Англии) опасность большевизма»{505}.

Настроения некоторых английских кругов того времени выразил публицист, близкий к английскому генштабу, Бэзил Лиддел-Харт. В октябре 1943 г. он составил секретную докладную записку для английского правительства, в которой доказывал необходимость немедленно порвать союз Англии с СССР во имя блока с Германией. Разгром Германии, заявлял он, не в интересах Англии; пока не поздно, надо сохранить «оборонительную мощь» Германии как фактор будущей борьбы против Советского Союза{506}.

В 1943 г. оживился и другой заветный центр международного шпионажа — Рим. В начале 1943 г. в качестве немецкого посла в Ватикан прибыл бывший статс-секретарь барон фон Вейцзекер, давний участник англо-германских тайных интриг. Но в Ватикане он занялся преимущественно новыми — американскими — связями. Когда в феврале 1943 г. сюда приехал нью-йоркский кардинал Спеллман, Вейцзекер быстро установил с ним контакт. Спеллман — лицо, близкое к Уолл-стриту и Даллесам, — встречался также с Риббентропом, намекавшим на желательность сепаратных переговоров. Встреча Спеллмана с Риббентропом состоялась 3 марта 1943 г. Из Рима Спеллман направился в Мадрид, где беседовал с Франко и Хором.

Даллес энергично стремился связать в одно все центры тайной дипломатии. Гогенлоэ он послал в Мадрид. Спеллмана он попросил связаться с папой римским. Цель? Все та же. Как-то весной 1943 г. он заметил в беседе с бывшим германским рейхсканцлером Виртом, что «следующая мировая война, естественно, возникнет между двумя наиболее могущественными странами — Соединенными Штатами и Советским Союзом...».

Однако своеобразной «вершиной» тайных интриг 1943 г. явились мало известные доселе события, разыгравшиеся на севере Европы — в нейтральной Швеции. Здесь Гиммлер и Шелленберг осуществили крупную военно-дипломатическую операцию — контакт с секретной резидентурой Соединенных Штатов, зашедший весьма далеко. [308]

И до сегодняшнего дня все подробности этой сделки неизвестны. Однако по послевоенным мемуарам и ряду косвенных данных можно реконструировать ее основные моменты. Шеф гиммлеровской разведки Вальтер Шелленберг имел в Швеции разветвленную агентурную сеть и сам часто посещал Швецию. Когда Лангбен после вышеупомянутой беседы Гиммлер — Шелленберг стал налаживать свои контакты, он установил связь с прибывшим в Стокгольм американским профессором Брюсом Хоппером. Хоппер находился в Швеции на особом положении и занимался закулисными контактами. Тесно связанный с военными кругами США, Хоппер был известен как специалист по «русским делам» (он жил в СССР с 1926 по 1929 г.) и автор ряда антисоветских книг. В декабре 1942 г. состоялась первая встреча Хоппера и Лангбена, после которой Лангбен сообщил Хасселю, что есть «приемлемые возможности мира» с США на антисоветской основе{507}.

В 1943 г. шведская сеть Шелленберга получила дальнейшее развитие. Во время одного из своих визитов в Швецию в октябре 1943 г. личный врач и доверенное лицо Гиммлера Феликс Керстен при посредничестве своего шведского знакомого — международного дельца Иона Хольгера Граффмана встретился с американским дипломатом, назвавшимся Абрагамом Стивенсом Хьюиттом. Как рассказывает Керстен в своих мемуарах, они быстро нашли общий язык. «Он (Хьюитт. — Л. Б.) также понимает опасность с Востока», — записывал Керстен в своем дневнике 24 октября 1943 г. После нескольких встреч Хьюитт сообщил Керстену, что готов посредничать между Гиммлером и правительством США. Он изложил примерную базу для соглашения: эвакуация Германией оккупированных территорий, восстановление границ 1914 г., роспуск СС и нацистской партии, выборы в Германии под английским и американским контролем, сокращение численности вермахта и наказание военных преступников, полный контроль над германской военной промышленностью со стороны США и Англии.

Оговорив, что Гиммлер будет требовать сохранения своих личных прав, Керстен срочно сообщил об этом Гиммлеру и продолжил переговоры. 1 ноября он констатировал: «Мирные переговоры с Хьюиттом и Граффманом развиваются успешно. Оба видят опасность, угрожающую с Востока»{508}. 9 ноября [309] в Стокгольм прибыл Шелленберг и принял на себя ведение переговоров. Об этой встрече Шелленберг сообщает в следующих выражениях: «Хьюитт был специальным представителем США по европейским делам. Приняв все возможные меры предосторожности, я встретился с ним в его комнате в одном из крупнейших отелей Стокгольма. Потом он попросил некоторых хорошо информированных шведских друзей рассказать мне о степени влияния Хьюитта. Они дали ему отличную характеристику»{509}.

По сведениям Керстена, контакт Гиммлер — Шелленберг — Керстен — Хьюитт продолжался до конца 1943 г. Получив программу Хьюитта, Гиммлер долгое время колебался. Затем он заявил Керстену, что готов принять все предложения (включая роспуск СС и нацистской партии!){510}, за исключением привлечения военных преступников к суду. 9 декабря 1943 г. он уполномочил Керстена сообщить Хьюитту о том, что принимает всю программу, а в конце декабря заявил Шелленбергу, что готов лично встретиться с Хьюиттом.

Эта встреча не состоялась, а на контрпредложения Гиммлера ответа не последовало. Причина этого не зависела ни от Гиммлера, ни от Хьюитта. В конце 1943 — начале 1944 г. последовали очередные мощные удары Советской Армии по нацистским оккупантам (общее наступление в конце 1943 г., наступательные операция под Ленинградом, на Правобережной Украине, в Крыму). Происшедший в 1943 г. коренной перелом в ходе войны способствовал укреплению антигитлеровской коалиции. В ноябре — декабре 1943 г. в Тегеране было принято решение об открытии второго фронта в Европе.

Тем не менее, совместная программа Гиммлера — Хьюитта красноречиво свидетельствует о том, как далеко заходили в своих планах антисоветские политики нацистской Германии и США. И не удивительно, что в этой обстановке дипломаты вермахта могли строить свои планы. [310]

С оценкой генеральских интриг за последние 10–15 лет произошла любопытная метаморфоза.

Когда сами генералы начинали свой сговор, они именовали себя очень скромно: «группа офицеров» (или «группа генералов»).

После покушения на Гитлера, состоявшегося 20 июля 1944 г., появился новый термин: «генеральский путч».

Вскоре после окончания войны буржуазные историки ввели термин: «военная (или генеральская) оппозиция».

И, наконец, лет через десять после войны те же историки начали применять обозначение: «немецкое движение Сопротивления» (Г. Риттер) или «немецкое Сопротивление» (Г. Ротфельс).

Таким образом, из года в год действия генералов повышались в своем «политическом ранге», покуда не попали в разряд движения Сопротивления, на одну доску с французскими маки и узниками Дахау.

Эта тенденция преследует вполне определенную цель: показать сегодняшнему немцу в Западной Германии, что единственными людьми, которые понимали предстоящий крах Гитлера, были его генералы. Так и пишется в сегодняшних западногерманских учебниках: «К успеху могло привести лишь такое подпольное движение, которое могло рассчитывать на помощь руководящих военных деятелей и на применение находящихся в их распоряжении средств... Самую крупную акцию против режима Гитлера готовил бывший начальник генерального штаба генерал-полковник Бек совместно с бывшим обер-бургомистром Лейпцига д-ром Герделером» (учебник истории, издательство «Морис Дистервег», 1955 г.). Или: «В этом движении Сопротивления объединились католики, протестанты и свободомыслящие, офицеры, представители старой аристократии, министры, дипломаты, высшие государственные служащие...» («Очерк истории», т. IV, издательство «Эрнст Клетт», 1954 г.){511}. Итак, дворяне, министры, чиновники и больше никого. В обширной работе западногерманского историка Гер-харда Риттера «Карл Герделер и немецкое движение Сопротивления» (Штутгарт, 1955 г.) из 600 страниц лишь 11(!) посвящено тем участникам Сопротивления, которые не принадлежали к генеральской клике. [311]

Но история говорит совсем о другом соотношении. С каждым годом и месяцем мы узнаем все больше и больше фактов, освещающих деятельность тех, кто были истинными борцами против коричневого режима Гитлера — Геббельса — Гиммлера. Этот процесс изучения идет в известной степени медленнее, чем реклама «генеральского Сопротивления». Действительно, подпольщики в концлагерях и члены нелегальных групп в Берлине или Лейпциге не имели столь идеальных условий для своей работы. Они не располагали временем для составления меморандумов, не могли хранить их в сейфах ОКБ и абвера, не могли заботиться о том, чтобы все делопроизводство сохранилось до лучших времен. Торопливо набросанные записки, тайно отпечатанные листовки, краткие воззвания немедленно отправлялись на «передний край» борьбы с фашизмом. Мы не можем обвинять авторов этих документов, что они не оставили копий для будущих историков. Но даже в этих неблагоприятных условиях подлинная история подлинного Сопротивления уже сейчас стала известной.

Та политическая партия, которая устами Тельмана еще в 1933 г. сказала немецкому народу «Гитлер — это война», после нападения гитлеровской Германии на Советский Союз обратилась к своим соотечественникам с простыми и ясными словами:

Кто может сегодня оспорить эти формулировки КПГ после их исторической проверки событиями 1941–1945 гг.? Действительно, пока Гитлер оставался у власти, война продолжала свой страшный бег. Но в среде немецкого народа уже в дни войны нашлись отважные люди, которые посвятили свою жизнь тому, чтобы сорвать с глаз тысяч немцев повязку нацистской демагогии. [312]

Коммунистическая партия Германии вступила в борьбу с гитлеровской кликой, находясь в исключительно тяжелых условиях. Начиная с 1933 г. гиммлеровские палачи истребляли и преследовали немецких коммунистов. Оставшиеся в живых коммунистические деятели ушли в глубокое подполье; часть руководства была вынуждена покинуть пределы страны и действовать в эмиграции.

Но, как ни старались гитлеровские ищейки, КПГ жила и боролась. Более того, она собирала вокруг себя всех честных людей, в первую очередь рядовых членов социал-демократической партии, руководство которой в 1933 г. капитулировало перед Гитлером.

Согласно мудрым строкам Некрасова, борцы за свободу всегда видели высшее признание своей деятельности «не в сладком ропоте хвалы, а в диких криках озлобленья» своих врагов. Если взглянуть на документы из архивов гестапо и СС, то в них можно прочитать своеобразные оценки борьбы КПГ. Например, сводки гестапо за 1933 г. свидетельствуют, что в течение года было предано суду 20565 человек. Это, не считая тех, кто был арестован, но суду не предавался. Вот еще несколько цифр. В 1936 г. арестовано 11678 коммунистов и 1374 социал-демократа, в 1937 г. — 8068 коммунистов и 733 социал-демократа{513}. И, несмотря на все эти аресты и расправы, чиновники Гиммлера были вынуждены докладывать начальству: «Вновь и вновь подтверждается тот факт, что нелегальная КПГ располагает огромным штабом работников, обладающих выдающимися организационными и тактическими способностями, которые, несмотря на самые строгие наблюдения... в некоторых районах с известным успехом сумели воссоздать организации нелегальной КПГ»{514}. Гиммлер усиливал свои удары топором: в 1939 г. было казнено по приговорам судов (а сколько без приговоров!) 99 антифашистов; в 1941 г. — 1292; в 1943 г. — 5336!{515}

«С самого начала войны против Советского Союза, — пишет в одной из своих работ Вальтер Ульбрихт, — коммунисты считали почетным долгом умножать свои усилия по мобилизация немецкого населения на борьбу против чудовищных преступлений гитлеровцев. Движение Сопротивления явно усиливалось... С углублением кризиса гитлеровского режима подпольным антигитлеровским организациям благодаря изменениям в политической и военной обстановке и в настроении народных масс [313] удалось активизировать свою деятельность и энергичнее бороться за спасение родины от той катастрофы, к которой привела ее гитлеровская война»{516}.

К этому времени по всей Германии действовали и расширяли свое влияние на массы подпольные антифашистские группы, во главе которых стояли простые немцы: рабочие, интеллигенты, функционеры КПГ. Послевоенные исследования показали значительные масштабы деятельности этих групп.

Наиболее «давней» по времени формирования была организация, руководимая коммунистом Арвидом Харнаком и молодым офицером Харро Шульце-Бойзеном.

Когда эсэсовские патрули в берлинском пригородном парке Груневальд встречали группу юношей и девушек, среди которых выделялся молодой обер-лейтенант с петличками войск связи, они, разумеется, не могли заподозрить, что перед ними — участники одной из подпольных организаций. Однако « именно под видом пикников в Груневальде или прогулок на яхте по озеру Ваннзее, близ дачи Йозефа Геббельса, Харро Шульце-Бойзен имел обыкновение проводить встречи со своими друзьями. Среди них были: упоминавшийся выше Арвид Харнак, писатель Адам Кукхоф, подпольщики-коммунисты Ион Зиг, Ганс Коппи, Вильгельм Гуддорф, Вальтер Хуземан. Организация поддерживала тесные связи с массами. Центр ее работы находился среди трудящихся Берлина — на заводах АЭГ, «Лоренц», «Асканиа-верке», БЕВАГ, «Шелл-ойл», «Хассе унд Вреде».

Подпольщики регулярно выпускали брошюры, листовки и даже специальный журнал под названием «Внутренний фронт». Листовки распространялись на заводах, в парках, рассылались по адресам. Особое значение антифашисты придавали связям с иностранными рабочими, вывезенными в Германию из различных стран Европы. Организация располагала связями и среди чиновников госаппарата, черпая там ценную информацию о замыслах нацистов. Информация, собранная организацией Харнака — Шульце-Бойзена и переданная советскому командованию, сыграла большую роль в деле борьбы с Гитлером.

Лишь осенью 1942 г. гестапо напало на след подпольной организации. Ее участники погибли смертью героев. Но их уверенность в победе своего правого дела была сильнее приговора. «Пусть мы умрем, но мы знаем — наш посев взойдет!» — так писал Шульце-Бойзен в своем предсмертном письме.

«Лучше почетная смерть под топором палача, чем позорная жизнь под властью фашистов», — закончил такое же письмо-Вальтер Хуземан.

В Берлине же действовала рабочая группа, возглавляемая металлистом Робертом Урихом. В ней объединились рабочие-антифашисты с крупных промышленных предприятий немецкой столицы. Так, только на военном заводе «Дейче ваффен-унд муниционсфабрикен» действовало 74 уполномоченных группы Уриха. Урих был связан с антифашистскими группами в Эссене, Мюнхене, Гамбурге, Лейпциге, а также с Копенгагеном, Прагой, Амстердамом.

Когда Урих в 1942 г. попал в лапы Гиммлера, то в обвинительном заключении значилось: «В выпускаемом (Урихом. — Л. Б.) информационном бюллетене проводилась не только коммунистическая пропаганда, но содержались призывы к саботажу в тылу и на фронте, к разъяснительной работе среди солдат. В начале декабря 1941 г. этот бюллетень опубликовал подробные инструкции рабочим для проведения саботажа»{517}.

Не только в Берлине возникли группы борцов против Гитлера. В Маннгейме действовала группа рабочих под руководством Георга Лехлейтера, в Саксонии — группа бывшего депутата рейхстага от КПГ Георга Шумана, в Тюрингии — организация под руководством опытного деятеля КПГ д-ра Теодора Нейбауэра и Магнуса Позера. Крупный центр Сопротивления сформировался в Южной Германии — в Мюнхене, где был создан Антифашистский народный фронт (АНФ). АНФ принадлежал к числу тех организаций, которые не ограничивались выпуском листовок и прокламаций, а готовились к активной вооруженной борьбе.

Славной страницей в истории немецкого Сопротивления является его подлинно интернационалистский характер. В те годы в городах и селах Германии находились сотни тысяч так называемых иностранных рабочих и военнопленных, которых заставляли трудиться на фашистскую войну. Но эти люди, и в первую очередь советские люди, не желали подчиняться своим новоявленным хозяевам. В 1942–1944 гг. по всей Германии были созданы подпольные организации военнопленных и «восточных рабочих»: в Мюнхене, Штутгарте, Кобленце, Веймаре, Штеттине (союз «Искра»), Кельне, Дортмунде, Брауншвейге, Ниенхагене, Хемнице («Советский рабочий комитет»), Гамбурге («Комитет борьбы против фашизма»), Ганновере, [314] Нюрнберге, Дюссельдорфе, Дармштадте, Берлине, Лейпциге («Интернациональный антифашистский комитет»), Киле («Буревестник»){518}. В Южной Германии возникло мощное движение под названием «Братское сотрудничество военнопленных» (БСВ) во главе с батальонным комиссаром Фельдманом, майором Конденко, подполковником Барановым и др.

Немецкие антифашисты-подпольщики протянули руку братской помощи своим друзьям по борьбе. Мюнхенский союз АНФ установил тесный контакт с организацией БСВ; группа Уриха помогала берлинскому подпольному объединению советских военнопленных. Дармштадтские коммунисты обеспечили местную организацию военнопленных радиоприемником для слушания передач из Москвы. Немецкие антифашисты откровенно и по-братски говорили с советскими людьми, оказавшимися в нацистской неволе.

В скупых архивах тюрингских борцов Сопротивления сохранился текст обращения к советским людям, составленный антифашистами города Йена. История этого обращения такова. Недалеко от йенского вокзала находился большой лагерь для военнопленных. Йенские рабочие установили связь с заключенными и вместе с ними начали организовывать акты саботажа на железнодорожной станции. В июне 1944 г., когда близилась очередная годовщина гитлеровского нападения на СССР, немецкие антифашисты решили обратиться со словами привета к советским людям, попавшим в беду. Представитель подпольной группы Нейбауэра — Позера рабочий Вилли Арнольд составил текст этого обращения. Но как его было перевести на русский язык и размножить? В отличие от господ «генералов-оппозиционеров» Арнольд не располагал ни штабом переводчиков, ни типографией. Рискуя жизнью, он уговорил местного учителя-филолога перевести текст. Следующая трудность состояла в том, что отсутствовала пишущая машинка с русским шрифтом. Арнольд и его друг Альберт Бауэр от руки изготовили клише текста и отпечатали его в подпольной типографии в 560 экземплярах. Вот что писали немецкие рабочие (сохраняем все особенности и понятные неточности текста){519}: [316]

Особое и необычное место в немецком движении Сопротивления заняли концентрационные лагеря и созданные в них международные подпольные организации. Этот факт, по сути говоря, не имеет себе равных в истории. За тюремной оградой, под строжайшим и жесточайшим надзором возникали хорошо организованные и крепко сколоченные группы, которые не только объединяли заключенных, но являлись частью общенационального фронта борьбы. Это стало возможным в основном благодаря трем обстоятельствам. Первое: немецкие антифашисты за долгие годы гитлеровской диктатуры уже сумели выработать умелую тактику «тюремной борьбы». Второе: с немецкими антифашистами объединили свои усилия советские люди, попавшие в неволю, но не сломленные террором. Они внесли в борьбу свою твердость, уверенность в победе и самоотверженность. Третье: немецкие и советские борцы объединились с представителями всех наций, боровшихся против Гитлера, в единую антифашистскую семью.

Германия 1943–1944 гг. была усеяна зловещей сыпью концлагерей. И среди них не было ни одного, где бы не были созданы организации Сопротивления. Даже в самых страшных лагерях смерти они наладили свою работу. В лагере Бухенвальд возникли подпольные центры немецких и советских коммунистов, которые создали международный подпольный центр, представлявший узников 16 национальностей. Подпольный центр в лагере Маутхаузен организовал героическое восстание.

Истинное движение Сопротивления черпало в героической борьбе узников тюрем и лагерей дополнительную силу. Совсем по-иному относились к ним деятели из кружка Герделера. По документам Герделера можно проследить, как эти господа собирались поступить с тысячами людей, томившихся в лагерях смерти. В герделеровском проекте «Инструкции о введении осадного положения» указывалось, что концлагеря следует занять [318] новой охраной, а «освобождения предпринимать только в тех случаях, когда арест был совершен с нарушением норм права»{521}. Далее, процедура освобождения политзаключенных была обусловлена «передачей прокуратуре». Что касается военнопленных и угнанных рабочих, то инструкция недвусмысленно требовала: «Необходимо позаботиться о том, чтобы военнопленные и иностранные рабочие оставались на своих рабочих местах»{522}. Герделер боялся советских людей не меньше, чем немецких рабочих.

Не только среди рабочих, но и в средних слоях немецкого населения множились признаки активного недовольства. В 1943 г. в Мюнхене развернула свою деятельность подпольная студенческая организация «Белая роза», созданная студентами университета Гансом и Софией Шолль. Шолли распространяли среди студентов листовки, призывавшие к свержению гитлеровского режима, и были впоследствии казнены по приговору фашистского суда.

1943 год, год больших сдвигов в настроениях немецкого народа, был ознаменован созданием нового, еще более значительного центра антифашистского Сопротивления, возглавленного Антоном Зефковым, Бернгардом Бестлейном и Францем Якобом. В группу вошли также и те, кто уцелел от разгрома группы Роберта Уриха. Зефков создал ячейки на 30 берлинских предприятиях и возобновил связи с другими крупными центрами страны: Гамбургом, Лейпцигом, Дрезденом, Магдебургом.

Важной и новой характерной особенностью действий группы Зефкова была работа среди солдат вермахта. Имея связи в ряде частей и штабов, группа вела упорную разъяснительную работу среди солдат и офицеров, несмотря на исключительную трудность этой задачи. «Мы спрашиваем тебя, — писал весной 1944 г. Зефков в листовке, адресованной солдатам, — объединился ли ты уже со своими единомышленниками в антифашистский боевой кружок? Подумал ли ты с твоими товарищами, как вы можете вмешаться в ход войны, чтобы завершить ее, пока не поздно? Освободился ли ты от фраз о «чести» и «верности», при помощи которых фюрер держит на привязи тебя и твоих товарищей? Ты должен знать: твоя честь и твоя верность принадлежат немецкому народу. Но немецкому народу нужно окончить войну и покончить [319] с Гитлером и нацистами. Твой долг — отдать свою жизнь, но только за окончание войны и свержение Гитлера!»{523}

Для той программы действий, которая вырабатывалась в среде немецких антифашистов, важное значение имели события, происходившие в 1943–1944 гг. по «другую сторону фронта», а именно в Советском Союзе, среди тех солдат и офицеров вермахта, которые оказались в плену. Этих солдат было немало — десятки тысяч. Их число небывало возросло после Сталинграда и летних боев 1943 г. Как ни различны были взгляды этих людей, они находились под влиянием бесспорного и неопровержимого факта истории — факта краха вермахта. В бараках лагерей для военнопленных бывшие солдаты, офицеры и генералы имели достаточно времени, чтобы перечувствовать и осмыслить события, участниками которых они оказались. В ходе этой мучительной и трудной переоценки своей жизни некоторые из офицеров и солдат пришли к необходимости создания такой организации, которая смогла бы откровенно сказать правду народу и вермахту. В июле 1943 г. в Москве по инициативе ЦК КПГ был создан Национальный комитет «Свободная Германия» (НКСГ), который возглавили офицеры и солдаты вермахта совместно с немецкими антифашистами-эмигрантами. Президентом комитета стал поэт-коммунист Эрих Вайнерт.

К комитету вскоре (в сентябре 1943 г.) присоединился самостоятельный «Союз немецких офицеров», который был организован группой генералов и офицеров, попавших в плен. Ведущую роль в союзе, естественно, играли генералы и офицеры 6-й армии, пережившие крах гитлеровской стратегии на Волге.

Создание Национального комитета «Свободная Германия» и «Союза немецких офицеров» означало важнейшую веху в развитии того процесса, который один из деятелей комитета, Генрих Хоман, метко назвал «расчетом с собственным прошлым и с прошлым всего немецкого народа». «Тот, кто имел еще глаза, дабы видеть, и уши, дабы слышать, — вспоминал Хоман, — понял урок Сталинграда: любить Германию значило ненавидеть фашизм. Для того чтобы Германия жила, Гитлер должен был пасть»{524}. Эти слова не так-то просто было произнести кадровому офицеру, майору отборной горнострелковой дивизии. Еще труднее было прийти к этому выводу 50 генералам вермахта, выработавшим 8 декабря 1944 г. воззвание к немецкому [320] народу и армии с призывом свергнуть Гитлера и Гиммлера и прекратить войну. Воззвание было подписано фельдмаршалом Паулюсом, автором плана «Барбаросса», и его 49 коллегами{525}.

Тем самым в ходе процесса «расчета с прошлым» был сделан решительный шаг. Фельдмаршал Паулюс сказал те слова, которых Герделер боялся как черт ладана: ликвидация нацизма, прекращение войны!

То, что призывы НКСГ были услышаны в самой Германии, принадлежит к числу важных заслуг группы Антона Зефкова и его друзей по всей стране. Об основании НКСГ стало быстро известно в Берлине, и его лозунги получили полную поддержку среди подпольщиков-антифашистов. Ими было принято важное решение — распространить движение «Свободной Германии» на всю страну. Группа Зефкова приняла наименование «Берлинского комитета НКСГ». Это решение влекло за собой значительные последствия. Во-первых, оно означало, что в руках немецких антифашистов оказалось сильное оружие, объединявшее их с теми солдатами и офицерами вермахта, которые наконец поняли смысл гитлеровской диктатуры. Идеи и лозунги НКСГ стали распространяться как по стране, так и в армии. В архивах ОКБ сохранился такой любопытный документ. Офицер абвера сообщал группенфюреру СС Мюллеру (начальнику гестапо) о том, что в фронтовые части стали поступать обращения НКСГ, но не через фронт, а с родины; письма с вложенными листовками посылаются «неизвестными отправителями» из Германии в адрес солдат и унтер-офицеров. Это, безусловно, был след работы группы Зефкова{526}. Группа Зефкова внесла большой вклад в дело распространения идей НКСГ.

Было и другое последствие: расширение фронта антифашистской борьбы вело к включению в него не только рабочих и бывших членов КПГ и СДПГ, но и представителей оппозиционных слоев буржуазии, солдат, офицеров. В выработанной в мае 1944 г. платформе «Мы, коммунисты, и Национальный комитет «Свободная Германия» указывалось:

Вокруг лозунгов НКСГ стали объединяться отдельные, подчас разрозненные группы; начался обмен информацией и документами. Рост антифашистского движения нашел свое косвенное — и трагическое — отражение в росте числа арестов. В январе 1944 г. было арестовано 42480 антифашистов, в феврале — 45071, в марте — 46302 человека{528}. Всего за первое полугодие гестапо схватило более 310 тыс. борцов Сопротивления{529}. Летом 1944 г. по приказу Гиммлера был расстрелян великий борец за свободу Германии Эрнст Тельман, томившийся в тюрьме с 1933 г.

Антон Зефков, действовавший в центре событий, осуществлял программу НКСГ на практике. Так, он искренне стремился к единству действий с социал-демократами. В частности, он знал, что в кругах, близких к группе Бека — Герделера, имеются некоторые социал-демократические деятели, которые не разделяют реакционных взглядов руководителей генштаба и серьезно думают о демократическом обновлении Германии. К числу этих людей принадлежали бывший депутат рейхстага Юлиус Лебер и профессор-педагог Юлиус Рейхвейн. По поручению Зефкова один из членов его группы, Рихард Венцель, установил контакт с Лебером и Рейхвейном. В долгой беседе приняли участие руководргтель тюрингской группы депутат Нейбауэр и ближайший помощник Зефкова Франц Якоб. Впоследствии, 20 июня 1944 г., с Лебером и Рейхвейном встретился и сам Антон Зефков.

Антон Зефков — герой Сопротивления, подлинный немецкий патриот. Его облик еще не вырисовался в полном объеме из тени конспирации военных лет. У нас даже нет достаточного [322] числа его фотографий: простой гамбургский рабочий не имел семейных архивов.

Зефков не оставил после себя книг, дневников, записей. Сохранился лишь один документ — это его политическое завещание, которое он написал в тюрьме за несколько дней до 18 сентября 1944 г. — последнего дня его жизни. Завешание Зефкова не личный документ, а программа его действий и действий его преемников:

И Зефков пункт за пунктом, спокойно и скупо излагает главные требования, стоящие перед немецким народом:

— Национализируйте предприятия нацистских монополистов!

— Обеспечьте широкую демократизацию! Власть — массам!

— Будущее должно принадлежать рабочему классу!

Зефков разъясняет: «Грядущий крах Германии — это не гибель Германии. Восстановление Германии будет означать создание независимой демократической Германии. Однако эта Германия должна быть Германией широкого национального антифашистского единого фронта!» «Мы, коммунисты, — продолжает Зефков, — вступаем в национальный антифашистский единый фронт без всякой маскировки, открыто и честно. И если мы во имя единства сознательно откладываем некоторые требования, то каждый знает, что мы не жертвуем нашей целью. Руководство рабочего класса разрешит все противоречия, все социальные и национальные проблемы»{530}.

Как небо от земли отличаются демократические идеи Зефкова от консервативных, проникнутых боязнью перед народом идей Герделера! Зефков рисует картину будущего подлинно демократического германского государства без нацистов и нацистских монополий, принадлежащего широким народным массам. Он не строит иллюзий: впереди суровая борьба, Гитлер оставляет тяжелейшее наследство. Немецкому народу придется нести ответственность за военные авантюры и преступления гитлеровского вермахта. Но это неизбежно. Главное в том, чтобы подлинно демократические силы народа получили возможность действовать без оков, в том числе и без тех оков корпоративно-сословного государства, которые уже ковали Карл Герделер и его друзья — генералы.

Действительно, рост подлинного антифашистского фронта в 1943–1944 гг. наряду с военными поражениями вермахта на советско-германском фронте был неотъемлемой чертой положения в Германии. Если сейчас, после войны, буржуазные историки делают вид, будто не замечают подлинного движения Сопротивления тех лет, то участники генеральского сговора вели себя совсем иначе. Со своей классовой точки зрения они не могли не фиксировать роста антифашистского движения [324] (ведь доклады абвера и гестапо лежали у них на столах) и делали соответствующие выводы.

Так, уже в своем программном документе в адрес генералов Герделер говорил об «угрозе» радикализации масс, о росте недовольства, усилении оппозиционных настроений. А с того момента, когда в Берне расположился Аллен Даллес, берлинские «оппозиционеры» все время сигнализировали ему об опасностях, связанных с развитием «левых» настроений. Так, в январе 1943 г. Адам Тротт цу Зольц переслал в Берн Даллесу специальный меморандум о революционных настроениях масс. Тротт нарисовал перед Даллесом реальную угрозу «социальной революции во всей Европе». Особенно он подчеркивал факт наличия миллионов иностранных рабочих в Германии, которые могут явиться очагом социального брожения{531}. В апреле 1944 г. на имя Даллеса из Берлина поступают донесения о том, что в Германии растет активность подпольного коммунистического движения, которое связано с Национальным комитетом «Свободная Германия». Геро фон Шульце-Геверниц — ближайший помощник Даллеса — докладывал ему в то же время: «В Германии существует коммунистический Центральный комитет, который руководит работой коммунистов в Германии. Из России постоянно поступают конструктивные идеи и планы восстановления Германии после войны. Демократические же страны, напротив, не могут предложить никаких планов относительно будущего Центральной Европы... Усиление позиций левых экстремистов приняло ошеломляющие размеры и не прекращается ни на минуту»{532}. Даллес в своих мемуарах подтверждает, что он передал все эти сигналы в Вашингтон.

Страх перед тем, что крах Гитлера будет означать освобождение рабочего класса, буквально властвовал над Герделером и его группой. Так, в одной из бесед с участником заговора Э. Больцем Герделер говорил, что если война будет проиграна, то «в таком случае опасность коммунизма станет реальной». В дискуссиях с Хасселем и другими он постоянно возвращался к этой идее, считая, что после переворота ни в коем случае нельзя разрешать деятельность коммунистической партии. Герделер, а с ним и Аллен Даллес боялись революционного движения немецкого народа куда больше, чем Гитлера и Гиммлера. Ведь недаром во время визита одного из немецких эмиссаров к Аллену Даллесу и Гаррисону было сказано, что «гиммлеровская [325] организация является единственным фактором, имеющимся в настоящее время для поддержания порядка внутри страны». В соответствии с этой генеральной идеей Бек и Герделер в своем последнем меморандуме на имя руководящих политиков США писали, что «глубокое желание» их группы состоит в том, чтобы «спасти Центральную Европу от идеологического и политического овладения большевизмом», а Германию спасти «от пролетаризации»{533}.

Так обнажаются внутриполитические фронты пресловутого «генеральского сопротивления». По существу дела это было сопротивление движению собственного народа. Лишь лицемеры и фарисеи могут говорить об участии генералов и дипломатов «третьего рейха» в великом движении Сопротивления европейских народов, которое вошло в историю человеческого прогресса как одно из самых благородных и самоотверженных. [326]

В 1943 г. вермахт пережил крах под Курском. 1944 год начался для Гитлера наступлением советских войск под Ленинградом и Новгородом (январь — март), разгромом группы армий «Юг» на Правобережной Украине (январь — апрель) и изгнанием немецких войск из Крыма (апрель — май). В далекое прошлое отодвинулись времена, когда в растенбургской ставке Кейтель, Йодль и Хойзингер чертили стрелы на оперативной карте Восточного фронта, прикидывая новые цели немецкого наступления. Теперь забота была совсем о другом: удержаться, зацепиться за удобные для сопротивления рубежи.

Реальное соотношение сил на советско-германском фронте к началу 1944 г. складывалось далеко не в пользу Германии. Из 315 дивизий, имевшихся к тому времени в составе вермахта, 198 дивизий находились на Восточном фронте. Вместе с ними действовали 38 дивизий и 18 бригад сателлитов Германии. Количество резервов было крайне скудным. Кульминация численности вермахта уже была пройдена: с 1943 г. войска стали получать пополнений меньше, чем потери, которые они несли. Так, с июля по ноябрь 1943 г. Восточный фронт потерял 1,2 млн. человек, а получил лишь 901 тыс. Зимой 1943/44 г. потери достигли 1,2 млн. человек, а пополнения пришло лишь 605 тыс. Военная промышленность Германии к этому времени подходила к своим «высшим цифрам». В 1943 г. она значительно увеличила выпуск танков, самолетов и орудий. Этот подъем продолжался вплоть до середины 1944 г. Однако во второй половине года уровень производства основных видов вооружения упал и больше уже не поднимался.

Этому противостоял рост советской военной мощи. Уже в 1943 г. выпуск танков увеличился на 30%, самолетов — на 38, зенитных орудий — на 34%. На вооружение поступали новые, более совершенные виды оружия. В 1944 г. подъем промышленности [327] продолжался: степень насыщения советских войск боевой техникой по сравнению с осенью 1942 г. возросла в 5–6 раз. Вместе с техническим оснащением войск возросло и их умение бить противника. Боевой опыт Советской Армии обогатился множеством успешно проведенных операций, в ходе которых советские дивизии научились громить противника в любых условиях.

Весной 1944 г. на Украине ударами четырех Украинских фронтов была проведена блестящая наступательная операция: советские войска вышли на юге на границу Румынии, а немецкий фронт был рассечен на две части. В районе Корсунь-Шевченковский немецкие войска вновь оказались окруженными{534}. В результате боев была очищена Правобережная Украина, возвращена руда Криворожья и Никополя, земли между Днепром и Прутом. Наконец, был освобожден Крым.

Не удивительно, что подобная ситуация наводила немецких генералов на самые грустные размышления. «Час пробил» — так озаглавил Манштейн главу своей книги, посвященную началу 1944 г. «...Пробил час, когда надо было расплачиваться по отчету принципиальных ошибок немецкого верховного командования»{535}. Начальник генштаба Цейтцлер считал, что сил немецкого военного сопротивления осталось только на один год{536}. Даже «без лести преданный» Гитлеру фельдмаршал Вальтер Модель считал, что война фактически проиграна. В феврале 1944 г. он в письменном виде изложил это мнение на имя Гитлера и, что самое удивительное, не услышал от него возражений.

Так, Йодль в февральском докладе на имя Гитлера указывал: «Военными средствами войну мы выиграть не можем».

Герделер в беседе с офицерами: «...чисто военными средствами уже ничего нельзя добиться»{537}.

Риббентроп: Войну в 1944 г. военными средствами выиграть было нельзя (заявление в Нюрнберге){538}.

Но если нельзя выиграть войну средствами военными, то, считали в Берлине, остаются средства политические. К мысли об использовании этих «средств» стали все чаще обращаться [328] не только деятели типа Герделера — Бека — Канариса, но и самые разнообразные представители верхушки гитлеровского государства. Идея политического поворота войны, сговора с США и Англией во имя «выигрыша войны на Востоке» превращалась из плана маленькой группки политиканов в составную — и очень важную — часть всего стратегического плана германского милитаризма.

Было бы глубоко ошибочным полагать, что подобный план являлся плодом размышлений того или иного генерала над картой Восточного фронта. Движущая сила, которая оказывала решающее воздействие на военно-политическую концепцию германского генералитета, — это германские монополии.

Среди групп и кружков, занимавшихся в годы войны в Германии выработкой «долговременных планов» экономического и политического характера, буржуазные историки обращают сравнительно мало внимания на одну из групп, носившую скромное наименование «кружок Рейша».

Факты таковы. В имении крупного саксонского помещика Венцеля Тейчентале, недалеко от города Галле, в годы войны регулярно собирались виднейшие представители немецкого монополистического капитала. Здесь можно было встретить таких людей, как Альберт Феглер (генеральный директор Стального треста), тайный советник Бюхер (концерн АЭГ), Карл-Фридрих Сименс (концерн «Сименс»), Карл Бош (председатель наблюдательного совета «ИГ Фарбен»), директор Эвальд Лезер (концерн «Крупп»). Всему собранию задавал тон генеральный директор металлургического концерна «Гутехоф-фнунгсхютте» Герман Пауль Рейш.

Отец Германа Рейша, д-р Пауль Рейш, был другом нацистов и вдобавок принадлежал к числу лиц, считавшихся не только немецкими, но и международными дельцами. Вместе с Яльмаром Шахтом он входил в правление базельского Банка международных расчетов — штаба мирового финансового капитала. Кроме того, его концерн располагал связями с американскими финансовыми кругами, с бельгийскими крупными предпринимателями, с голландскими фирмами. Пауль Рейш в годы войны уже не принимал активного участия в руководстве концерном: ему перевалило тогда за 70 лет. Эту роль стал выполнять его сын Герман, унаследовавший от отца его руководящие посты. Он получил звание «вервиртшафтсфюрера» («руководителя военной промышленности»), а концерн превосходно наживался на военных поставках и захвате заводов в Австрии, Югославии и Болгарии. [329]

От этой разветвленной группы промышленников связи и нити шли непосредственно во все центры готовящегося «переворота». Так, Карл Герделер существовал на средства фирмы «Бош» и пользовался покровительством Круппа. В Париже при штабе военного командующего служил подполковник Цезарь фон Хофакер — в мирное время прокурист (уполномоченный) Стального треста, хорошо знавший Альберта Феглера. Хофакер стал одним из видных участников закулисных интриг. Все эти господа собирались в случае удачи занять видные места в новом правительстве. В различных списках фигурировали: как министр финансов — крупповский директор Лезер, как президент Рейхсбанка — банкир Блессинг, как министр экономики — банкир Отто Шнивиндт или директор целлюлозного концерна Лежене-Юнг, как статс-секретарь министерства экономики — директор банка Эрнст.

Таким образом, за «оппозицией» стояли: интересы ряда немецких монополий, искавших выхода из тупика, в который их завел Гитлер; в соответствии с этими интересами — планы немецких генералов, стремившихся расколоть антигитлеровскую коалицию и понимавших, что от поражения уйти нельзя, если Германии и впредь будет противостоять единый антигитлеровский фронт; наконец, интриги американских и английских экономических и политических кругов, мечтавших приобрести в лице Германии орудие для борьбы с Советским Союзом и рабочим движением в своих странах.

Здесь не было лишь одного — интересов немецкого народа. Недаром так узок и малочислен был круг лиц, привлеченных к осуществлению планов. Не случайно так избегались контакты с действительным антифашистским движением. Но в излишке была классовая ограниченность, столь свойственная прусской военщине и рурским дельцам, которые не понимали обреченности не только гитлеровского режима, но и тех целей, которые они собирались перенять у Гитлера, избавившись от него самого.

Лето 1944 г. торопило генералов. После краха группы армий «Центр» в Берлин прибыл с фронта генерал-майор Хенниг фон Тресков, явившийся свидетелем катастрофы. Он утверждал, что теперь уже никакая сила не сможет удержать Советскую Армию от продвижения к границам Германии. В июне, действительно, заколебались все опоры Восточного фронта. 10 июня началось наступление советских войск на Карельском перешейке, сломившее оборону финской армии и 20-й немецкой армии. Финляндия начала серьезно подумывать о выходе из войны. 23 июня началось генеральное наступление в Белоруссии, [330] в результате которого в первых числах июля было окружено и уничтожено 30 дивизий группы армий «Центр»{539}. Наконец, 13 июля развернулось советское наступление на Львовском и Рава-Русском направлениях, увенчавшееся вскоре прорывом танковых армий Рыбалко и Катукова. Восточный фронт немцев рушился под ударами советских войск.

Обшее военное положение Германии ухудшилось также и потому, что США и Англия наконец решились высадить свои войска во Франции. 6 июня 1944 г. англо-американские войска под командованием генерала Дуайта Эйзенхауэра осуществили [331] успешную высадку в районе полуострова Котантен. Тем самым правительства США и Англии впервые за долгие годы войны начали реальное военное давление на Гитлера. Это было вынужденное решение: с одной стороны, оно было принято под нажимом общественного мнения западных стран, требовавшего прекратить бесконечные оттяжки; с другой — оно было результатом явного беспокойства многих английских и американских политиков, что вследствие быстрого продвижения Советской Армии западные державы — упаси бог! — могут оказаться не у дел в конце войны, а тем самым и при мирном урегулировании.

Близившийся крах рейха определял внутриполитическую обстановку в Германии. Если и раньше участники группы Герделера с тревогой наблюдали за процессом радикализации немецкого населения, то теперь они ощутили это в собственных рядах. В конце 1943 — начале 1944 г. среди заговорщиков начались серьезные разногласия. Они были связаны с появлением в группе кружка молодых офицеров (Штауффенберг, Квирпнхейм, Хефтен) и некоторых бывших социал-демократов (Рейхвейн), которые критически отнеслись к программе Герделера. Их возражения вскоре перешли в активный протест, который шел по следующим основным линиям:

Первое. Вопрос об окончании войны. Главным принципом Герделера — Даллеса — Канариса было одностороннее прекращение войны лишь на Западе во имя продолжения войны против Советского Союза. Это вызвало протест молодых офицеров, которые, кстати, были единственными представителями фронтового офицерства{540}. Они считали необходимым прекращение войны на всех фронтах и отвергали идею «совместных действий» против Советского Союза. Не разделяя закоренелых антисоветских взглядов Герделера, они расценивали ситуацию совсем иначе: как свидетельствует Риттер, Рейхвейн видел в СССР «великую и мощную страну будущего, без которой и против которой отныне невозможна никакая европейская политика»{541}. В соответствии с этим Штауффенберг отвергал планы Герделера и говорил о необходимости для Германии сотрудничества с Советским Союзом. Мерц фон Квиринхейм требовал установления контактов с Национальным комитетом «Свободная Германия».

Второе. Вопрос об облике будущей Германии. Штауффенберг решительно отклонял все планы сотрудничества с СС и [332] считал их гибельными. Его планы строились на блоке с представителями рабочего класса и использовании иностранных рабочих, находящихся в Германии. Он развивал идеи «братства, всех угнетенных Гитлером»{542}, сотрудничества с коммунистами и социал-демократами. В этом его по/щерживали некоторые участники «кружка Крейсау»{543}.

В соответствии с этими установками Штауффенберг — единственный во всей офицерско-генеральской среде — одобрил контакт Рейхвейна с Антоном Зефковым. Этим он заслужил жгучую ненависть со стороны Герделера, Попица, Хасселя и других основных деятелей заговора.

Третье. Вопрос о методах борьбы. Штауффенберг протестовал против бесполезных интриг и бесконечных промедлений, свойственных Герделеру, Беку и Канарису. Он требовал решительных действий, направленных против Гитлера и Гиммлера, и скорейшего создания демократического правительства с участием политических партий трудящихся. Так в генеральско-офицерском «заговоре» назревало значительное расслоение, намечалось образование демократической группировки.

Планы и идеи Штауффенберга привели в немалое замешательство генералов и их опекунов. Даллес в своих воспоминаниях весьма недружелюбно отзывается о Штауффенберге и его коллегах, подозревая их в «коммунистической инфильтрации». Гизевиус в своей книге в меру сил пытается скомпрометировать группу Штауффенберга{544}, обвиняя его в «бездействии» (это единственного-то человека, который хотел действовать и во имя этого пожертвовал жизнью, в то время как остальные предпочитали писать меморандумы!). В апреле 1944 г. Гизевиус долго беседовал с Адамом Троттом, который перешел на сторону Штауффенберга, и «был прямо-таки испуган» взглядами Тротта. Он даже заподозрил его в том, что Тротт попал под «влияние Москвы». Гизевиус немедленно доложил Даллесу о встрече Рейхвейна с коммунистами и о положительном отношении Штауффенберга к встрече.

Генералы решили «обезопасить» себя от развития связей с подлинным антифашистским движением. До сих пор гестапо ничем не тревожило генералов, за все время существования [333] заговора арестовав лишь нескольких абсолютно второстепенных его участников из незначительного «кружка Зольфа». Но внезапно картина изменилась. Стоило Рейхвейну и Леберу встретиться с коммунистами, как они были арестованы. Арестованы были и Зефков с Якобом. В первой неделе июля 1944 г. последовала волна арестов как среди антифашистов, так и среди генералов-заговорщиков. Правда, основное ядро последних оставалось нетронутым. Гиммлер явно выжидал.

К этому времени планы Герделера — Бека в соответствии с новой ситуацией на фронтах претерпели некоторые изменения. Еще в марте — апреле 1944 г. Бек и Герделер направили через Гизевиуса в Берн Аллену Даллесу новый меморандум. Бек и Герделер нарисовали перед Даллесом перспективу того, что командующие на Западном фронте (Фалькенхаузен и Рундштедт) в случае вторжения американских и английских войск откроют фронт и облегчат высадку парашютных десантов в Северной Франции. В качестве «платы» за это Герделер и Бек требовали от Даллеса согласия на «некое объединение англосаксоцских и немецких войск для занятия всей Германии, не дожидаясь, пока Россия вторгнется в Польшу и выйдет к восточным границам рейха»{545}. В этом условии можно видеть центральный пункт всего плана. Именно так представляла себе генеральская группа «политический» способ избежать краха фашизма в Германии.

Гизевиус свидетельствует, что «Даллес отнесся к... предложению Бека с соответствующим его значению вниманием и передал его дальше», т. е. в Вашингтон, а сам Даллес подтверждает, что принял сообщение с «серьезностью» и сопроводил его рекомендацией принять план немецких генералов{546}. Любопытно отметить, что он сделал это, несмотря на явный авантюризм всего предприятия: Рундштедт не собирался открыть фронт, Фалькенхаузен как командующий оккупационными войсками в Бельгии не располагал реальными силами. Тем не менее, услышав от Бека и Герделера желанные слова о «некоем объединении англосаксонских и немецких войск», Даллес не замедлил одобрить их план. Можно не удивляться, что трезво мысливший президент Рузвельт разглядел ту ловушку, в которую хотел затащить его Даллес.

Даллес не был одинок. Особенно активно действовал его анкарский коллега Джордж Эрл. Вместе с Папеном он направил в Вашингтон не менее авантюристический план: поручить [334] ему, Эрлу, полететь в Берлин и лично возглавить путч (!). Тогда, цитировал Эрл слова Папена, «мы предложим нашу безоговорочную капитуляцию, но с единственным условием, что вы (американцы) воспрепятствуете русским вступить в Среднюю Европу — ни в Германию, ни в одну из оккупированных Германией стран...»{547}.

Предложение Папена — Эрла было еще более провокационным, чем Бека — Даллеса. Не удивительно, что Рузвельт в мае 1944 г. в личной беседе с Эрлом посмеялся над его планами. Но Эрл был далеко не одинок. Он сам подтверждает, что в том же 1944 г. морской министр Джемс Форрестол (будущий самоубийца) с теплотой сказал провокатору-дипломату, что вместе с Буллитом был согласен с идеей блока с немцами и одобрял планы Эрла.

Кроме Эрла на Балканах оперировал другой представитель американской разведки — полковник Макдоуэлл, который летом 1944 г. вступил в контакт с специальным уполномоченным Риббентропа в Юго-Восточной Европе Германом Нейбахером, предложив ему полететь «в США или любое нейтральное государство» для обсуждения вопросов о сепаратном мире. Параллельно Нейбахер вел переговоры с англичанами о том, что «вооруженные силы западных союзников должны обратиться совместно с немцами против большевизма»{548}.

Появление американских и английских войск на континенте заставило Бека и Герделера выработать еше один — какой по счету! — план. Его центральной фигурой был генерал-фельдмаршал Эрвин Роммель, командовавший в 1944 г. группой армий, которая вела бои на нормандском фронте. Герделег» послал к Роммелю его земляка бывшего обер-бургомистра Штутгарта Штрелина, принадлежавшего к числу ближайших друзей Роберта Боша — индустриального короля Штутгарта. Штрелин вступил в контакт с Роммелем и начальником его штаба все тем же Гансом Шпейделем. Втроем они подготовили свой вариант. Как свидетельствует Шпейделъ, его главная идея состояла в открытии фронта на Западе{549}. Риттер так излагает программу группы Роммеля{550} : [335]

4. Прекращение бомбардировок немецких городов.

5. Начало сепаратных мирных переговоров с Западом.

Через двадцать лет в Бонне были опубликованы важные материалы о плане Роммеля — Штюльпнагеля — Шпейделя. Как сообщил западногерманский историк Вильгельм Риттер фон Шрамм, группа Роммеля в мае 1944 г. разработала план, «который мог иметь исключительные последствия». Это был план «создания новой исходной базы для войны», базы для «продолжения войны» на Востоке. В частности, Роммель собирался предложить западным союзникам свои услуги для «предохранения Балкан от советского вторжения». Политический смысл этого предприятия настолько ясен, что Шрамм приходит к поистине сенсационному выводу: «Майский план 1944 г. Роммеля — Штюльпнагеля, безусловно вдохновленный Беком, означал ясный выбор в пользу Запада и был провозвестником той политики, которую осуществляет Федеративная Республика»{551}.

Шрамм сделал ФРГ сомнительный, но весьма откровенный комплимент, изображая ее наследницей роммелевских планов «продолжения войны на Востоке». В мае 1944 г. Роммель, еще не зная, что найдет себе преемника в лице Аденауэра, спешил действовать. Он даже составил список делегации, которая должна была направиться к западным союзникам. В нее вошли, генерал Штюльпнагель, генерал Шпейдель, генерал Гейр фон Швеппенбург, генерал-лейтенант граф Шверин, вице-адмирал Руге и подполковник фон Хофакер.

Роммель ставил одно условие, резко отличавшее его программу от программы Штауффенберга: он не хотел устранения Гитлера. Максимум, на что соглашался фельдмаршал (ныне произведенный на Западе в «антигитлеровца»), — это временный арест фюрера и попытка «переубедить» его. Роммель, пишет Уилер-Беннет, «решительно выступил против идеи убийства Гитлера»{552}. В этом он явно приближался к точке зрения Герделера.

В отличие от туманных планов Герделера весь комплекс «плана Роммеля» носил весьма конкретный характер, и, как отмечает советский историк Г. Н. Горошкова, «план Роммеля — Шпейделя являлся важной составной частью общего [336] плана спасения германского империализма»{553}. Он стал еще более важен в последующие годы, ибо его виднейшие соучастники — Шпейдель, Шверин, Швеппенбург, Руге — избежали расправы и сохранили свои идеи на послевоенный период.

Но для того чтобы их выполнить, недостаточно было герде-леровских меморандумов и роммелевских комиссий. Надо было действовать. Здесь-то и обнаружилась вся несостоятельность заговорщиков.

Хотя разговоры велись уже добрых полтора-два года, к июлю 1944 г. реальная подготовка к путчу была весьма мизерна. Практически она состояла только в нескольких мерах, разработанных начальником Общевойскового управления ОКВ генералом Ольбрихтом и полковником Штауффенбергом, занимавшим пост начальника штаба у Ольбрихта{554}. Они заготовили специальные секретные приказы на проведение операции «Валькирия» — операции на случай внутренних волнений в стране. Пакеты с текстом директивы лежали запечатанными во всех военных комендатурах страны. В них предусматривалось, что при поступлении условного сигнала «Валькирия» военные коменданты берут на себя всю власть, оцепляют правительственные учреждения, патрулируют все улицы и берут контроль над средствами связи. Другой приказ, который был заготовлен в Берлине и должен был поступить в штабы вслед за объявлением «Валькирии», содержал директиву на занятие казарм войск СС (под предлогом якобы начавшегося эсэсовского путча). Третий приказ содержал директиву о введении осадного положения{555}. При помощи этих приказов предполагалось обеспечить контроль генералов над положением в стране.

Вторая часть заговора — план убийства Гитлера — находилась в зародышевой стадии. После нескольких дилетантских попыток (закладка адской машины в самолет Гитлера, несостоявшееся покушение во время осмотра новых видов обмундирования) Штауффенберг решил взять весь риск на себя и уничтожить Гитлера, Гиммлера и Геринга во время одного [337] из совещаний в ставке. 11 июля он явился с адской машиной в кабинет Гитлера в его баварской резиденции. Но так как Гиммлера и Геринга не оказалось в этот день на совещании, Штауффенберг решил отложить все предприятие. 15-го же июля Гитлер раньше намеченного времени вышел из комнаты.

Характерной чертой покушения было то, что почти все функции возлагались на Штауффенберга. Он должен был, во-первых, произвести покушение (оставив папку с адской машиной в комнате), во-вторых, успеть выбраться из ставки, в-третьих, перелететь в Берлин и, наконец, здесь в качестве начальника штаба войск резерва руководить проведением «Валькирии». Более того, он должен был обеспечить и соучастие своего начальника генерала Фромма, подпись которого была необходима для ряда приказов по «Валькирии».

Все другие участники заговора предпочитали выжидать исхода рискованного предприятия Штауффенберга. Их интересовали лишь посты в правительстве (из-за чего шла отчаянная склока) и обеспечение внешних контактов с западными союзниками. Так, по поручению Века сотрудник «Люфтганзы» Отто Ион, располагавший связями в Мадриде и Лиссабоне, должен был в день покушения вылететь в Испанию и передать меморандум с сообщением о событиях на имя Эйзенхауэра. Одновременно сигнал должен был пойти в адрес Аллена Даллеса, для чего Гизевиус 12 июля прибыл из Швейцарии в Берлин.

Бесконечные колебания и разнобой в лагере «антигитлеровцев» в дни перед 20 июля просто поразительны. Герделер в эти решающие дни отправился к Беку и стал требовать отказа от убийства Гитлера. 12 июля он сообщил прибывшему из Берна Гизевиусу, что «хочет упросить Клюге и Роммеля заключить с Эйзенхауэром сепаратное перемирие и скорее впустить англоамериканские войска в Германию, чтобы они достигли Берлина раньше, чем русские»{556}. План Штауффенберга Герделер хотел отменить. Другой «заговорщик», эсэсовец Артур Небе, заявил, что не хочет принимать участия в покушении. Его друг генерал СС граф Гельдорф объявил, что берлинская полипия не поддержит путча. Оба они высказались за отстранение Штауффенберга от дел «заговора». Бек, к которому Гизевиус явился прямо от Даллеса, находился в самом пессимистическом настроении и считал, что момент раз и навсегда упущен{557}. [339]

В такой обстановке и наступил день 20 июля 1944 г., которому посвящены в западногерманской исторической литературе сотни страниц исследований и воспоминаний. Однако если проследить события этого дня, то он сможет быть отмеченным в истории военных лет как одна из самых конфузных страниц, которая не только не принесла реабилитации германскому генералитету, но дала возможность выявиться всем наиболее отвратительным чертам германского милитаризма — от тупой преданности Гитлеру до безмерной трусости.

Утром 20 июля 1944 г. полковник граф Клаус Шенк фон Штауффенберг и его адъютант обер-лейтенант Вернер фон Хефтен прибыли на аэродром Рансдорф близ Берлина, чтобы лететь на очередное оперативное совещание в ставку{558}. В Растенбурге Штауффенберг должен был от имени Фромма доложить Гитлеру о ходе формирования новых дивизий. На рансдорфском аэродроме двух офицеров встретил друг Штауффенберга генерал-майор Гельмут Штиф — начальник организационного отдела ОКХ. Штиф передал полковнику папку. В ней, однако, были не бумаги, а бомба замедленного действия. В 10 часов 15 минут утра Штауффенберг прибыл в Растенбург, откуда на машине отправился в «Волчье логово» — так символически именовался район, где находилась ставка Гитлера. Охрана пропустила знакомого однорукого полковника, сказавшего пароль. В 12 часов 30 минут начиналось совещание у Гитлера — на полчаса раньше традиционного срока, так как в 15 часов должен был приехать Муссолини.

Штауффенбергу предстояло выполнить сложную задачу, которую он сам себе поставил. Он должен был снять бомбу с предохранителя, положить папку поближе к Гитлеру и своевременно покинуть зал совещания, чтобы скрыться из «Волчьего логова». Все эти задачи однорукий и одноглазый Штауффенберг удачно выполнил. Он поставил папку у ножки стола с картами. Так как вначале была не его очередь докладывать, то Штауффенберг попросил извинения и вышел позвонить по телефону. Кейтель с некоторым недовольством следил за полковником, нарушившим стройное течение докладов. В этот момент генерал Хойзингер, склонившись над картой, докладывал фюреру:

— Русские крупными силами поворачивают западнее Двины на север. Их передовые части уже находятся юго-западнее [339] Динабурга. Если мы, наконец, не отведем группу армий от Чудского озера, то нас постигнет катастрофа...

«Катастрофа» произошла здесь же. Раздался взрыв. Комнату окутали дым и пламя. Бомба сработала. Однако она была рассчитана на то, что взрыв произойдет в закрытом подземном бункере. По чистой случайности совещание было перенесено в легкий фанерный барак. Поэтому из двадцати четырех присутствовавших были убиты только четверо (один из них на месте), двое — тяжело ранены, пять — легко ранены. Среди последних был и Гитлер, поднявшийся с пола с криком: «Ох, мои новые брюки — я только вчера их надел!»{559}

Это произошло в 12 часов 42 минуты. В этот момент Штауффенберг и Хефтен, услыхав взрыв, быстро направились к выезду. Посты их не задержали, так как Штауффенберг сослался на срочный приказ фюрера, а начальник караула был посвящен в план. Штауффенберг сел в самолет и на время полета в Берлин вынужденно «выключился из действий». В это время должен был действовать другой, а именно генерал Фелльгибель, начальник связи ОКХ. Ему полагалось немедленно изолировать ставку от внешнего мира и позвонить в Берлин Ольбрихту, дабы сообщить, что покушение совершено. Ни то, ни другое не было сделано.

В Берлине все было спокойно. Ольбрихт уведомил за день некоторых своих подчиненных, что 20-го состоятся учения по операпии «Валькирия». С утра царила тишина. Ольбрихт и отставной генерал Геппнер отправились вместе обедать и выпивать. Лишь после обеда они вернулись на Бендлерштрассе, куда приехал Бек со своими адъютантами, но в штатском. Прибыл и генерал-фельдмаршал Витцлебен{560} — этот с маршальским жезлом и при всех орденах. Здесь же находились два курьера: Отто Ион, который должен был улететь в Мадрид, и посланец Даллеса Гизевиус. Все тщетно ждали звонка от Фелльгибеля. Лишь в три часа дня окольными путями просочилось известие о взрыве. Оно было подтверждено около четырех часов дня.

Таким образом, лишь через три часа после взрыва в Растенбурге берлинские генералы начали действовать и передали коменданту города генералу Хазе сигнал «Валькирия». Витцлебену доложили, что все готово к его вступлению на пост главнокомандующего вооруженными силами Германии. [340]

С этого момента, т. е., собственно, с самого начала, путч стал медленно, но верно разваливаться. Во-первых, генерал Фромм, подпись которого нужна была для отправки приказов «Валькирия», отказался их подписать. Ольбрихт закричал на него, что Гитлер мертв. Фромм же, не долго думая, снял трубку и позвонил... в «Волчье логово». Так как Фелльгибель не прервал связь, «Волчье логово» откликнулось. Кейтель ответил Фромму, что фюрер жив, хотя на него совершено покушение. Фромм тут же заявил Ольбрихту, что нет никаких оснований для операции «Валькирия».

Ольбрихт, фактически в эти часы руководивший путчем, не нашел лучшего выхода, чем вернуться в свой кабинет и ждать приезда Штауффенберга. Бек сидел рядом и также ждал. Около 17 часов с аэродрома появился однорукий полковник. Он немедленно ворвался к Фромму и сделал самое естественное: арестовал его. Здесь Витцлебену пришлось произвести первое действие на посту главкома: он назначил Геппнера командующим армией резерва. Геппнер, который недавно в уборной Ольбрихта извлек из чемоданчика мундир, важно заявил, что готов. Однако он потребовал, чтобы Витцлебен составил письменный приказ о его назначении. Об этом-то он успел подумать!

Зато ни о чем другом генералы не позаботились. Например, Ольбрихту доложили, что, согласно плану «Валькирия», берлинская радиостанция занята. Но тот упустил из виду предать гласности давно заготовленные воззвания к народу и армии{561}. Не позаботились горе-заговорщики и об оцеплении правительственных зданий. Приказ об этом получил командир охранного батальона «Великая Германия» майор Ремер. Тот поступил своеобразно: приказ выполнил, но тут же доложил о нем Йозефу Геббельсу, который, ничего не подозревая, сидел в своем берлинском кабинете. Геббельс, как и Фромм, позвонил в «Волчье логово» и соединил Ремера с Гитлером. Последний приказал майору немедленно расправиться с «бунтовщиками». Так основная сила, на которую рассчитывали генералы, обернулась против них.

Тем временем на Бендлерштрассе Штауффенберг пытался спасти положение. Он уговаривал Ольбрихта и Бека продолжать действия, звонил по всем военным округам Германии и требовал выполнения «Валькирии». Но он уже ничего не мог сделать. Так как Фелльгибель не изолировал ставку, то [341] Кейтель передал по всем проводам приказ, отменяющий указания из Берлина. Наконец, в 19 часов по всем радиостанциям Германии было передано сообщение о неудачном покушении на фюрера.

Что же сделали генералы? Незадачливый главнокомандующий Витцлебен, пробормотав: «Ну и путаница получилась», выругал Бека и Штауффенберга за то, что «они проспали все дело», сел в автомобиль и уехал в свое пригородное поместье. Бек сидел неподвижно в кабинете Ольбрихта, повторяя свое любимое изречение: «Хороший генерал должен уметь упражняться в терпении». А некоторое время спустя Фромм и еще несколько генералов, сидевших «под почетным арестом» в одном из соседних кабинетов, вырвались на свободу. Как раз в этот момент Ольбрихт, Век, Геппнер, Квиринхейм, Штауф-фенберг и Хефтен держали последний «военный совет». Совет был арестован в полном составе. Беку предложили застрелиться. Остальных вскоре расстреляли во дворе — поспешно, до прибытия эсэсовцев, чтобы замести следы. Вскоре на Бендлерштрассе явились Кальтенбруннер и знаменитый эсэсовский палач штандартенфюрер Отто Скорцени. Путч окончился, началась расправа.

Несколько дней спустя Геббельс, глумясь над генералами, назвал их действия «бунтом по телефону». Генералы дали для этого все основания. Ибо если кто-либо мог так организовать «путч», то только немецкие генералы. Ими было сделано буквально все, чтобы покушение на Гитлера не привело к краху гитлеровского режима.

В самом деле. Посмотрим, где были и что делали те, кто претендовал на роль «руководителей антигитлеровского заговора»:

Герделер не принимал в нем никакого практического участия. 18 июля он уехал из Берлина, узнав, что гестапо готовит его арест.

Канарис провел день 20 июля на своей вилле близ Берлина и не поехал на Бендлерштрассе.

Бек провел весь день на Бендлерштрассе, но единственное, что сделал, позвонил фельдмаршалу Клюге, прося его действовать.

Олъбрихт «забыл» о таких мелочах, как передача по радио воззваний и обеспечение войсковых частей для поддержки путча.

Фелльгибелъ попросту предал всех, сорвав план изоляции ставки. [342]

Вагнер (обер-квартирмейстер ОКХ) за весь день совершил лишь один «подвиг»: выслал за Штауффенбергом машину на аэродром.

Хазе — комендант Берлина — капитулировал перед Геббельсом, как только тот приказал ему прекратить выполнение «Валькирии». Когда же Геббельс приказал ему направиться под арест, Хазе попросил лишь о двух вещах — о бутерброде и бутылке мозельского вина.

Клюге, когда Бек позвонил ему из Берлина на Западный фронт, ответил с максимумом решительности, что... позвонит через полчаса. Но позвонил он не Беку, а Кейтелю. Когда же горячие головы из штаба предложили ему действовать самостоятельно, он ответил: «Господа, ничего сделать нельзя. Фюрер жив. Пойдемте кушать».

Граф Гельдорф (полицей-президент Берлина) практически не принял никакого участия в путче. Полиция не выступила, так как Гельдорф решил ждать действий вермахта.

Небе не принимал никакого участия, проведя весь день у Гельдорфа.

День 20 июля 1944 г. показал фактическое нежелание германского генералитета сделать хотя бы один подлинный шаг против гитлеризма. Тем самым этот день стал вехой на пути к краху всей сложной машинерии тайной дипломатии вермахта. Провал путча был закономерен. Ибо группа, шедшая к нему, избрала типичный для буржуазных политиков путь — путь интриг и лавирования, сделок за спиной своего собственного народа. Как всегда, германские генералы переоценили свои возможности.

О значении того или иного события всегда судят по его последствиям. Если взглянуть на последствия путча 20 июля 1944 г. для германского генералитета, офицерского корпуса и всей нацистской военной машины, то они стоят в резком противоречии как с преувеличенными оценками послевоенной западной историографии, так даже и с субъективными оценками, высказывавшимися самими участниками путча.

Предоставим слово тому самому Карлу Герделеру, который с 1938 по 1944 г. действовал в качестве идеолога, планировщика, теоретика и практика заговора. Сидя в тюрьме и по привычке продолжая составление меморандумов, он в следующих [343] выражениях сформулировал свои рекомендации германскому офицерству в обстановке, сложившейся после 20 июля: «Фюрер был спасен почти от верной смерти. Бог не захотел, чтобы сушествование Германии... было куплено ценой кровавого дела. Он вновь поручил эту задачу фюреру. Отныне каждый немец, бывший в рядах оппозиционного движения, обязан встать за фюрера, спасенного господом богом, и отдать ему все те средства, которые должны были быть предоставлены новому правительству...»{562}

Так писал один из руководителей «антигитлеровского заговора» на имя Гитлера. Без всяких околичностей он расписывался в том, что если раньше и мечтал о некоем «новом правительстве», то теперь без всяких оговорок становится «за фюрера» и призывает к этому «каждого немца». Нужно ли другое, еще более убедительное саморазоблачение смысла политики Герделера и тех, кто действовал вместе с ним?

«Я хотел бы сказать только одно, — писал после войны генерал-полковник Гудериан. — Очень много пишут и говорят о сопротивлении гитлеровскому режиму. Но кто из оставшихся в живых нынешних ораторов и писателей, имевших когда-то доступ к Гитлеру, хоть один раз пытался оказать ему сопротивление?.. Я совершенно отказываюсь назвать борцами сопротивления таких людей, которые только шушукались за кулисами о том, что они придерживались другого мнения, людей, которые пытались только подстрекать на активные действия других»{563}. Надо признать, что Гудериан хорошо знал своих друзей-генералов.

Двадцатое июля почти ничего не изменило в облике вермахта. В высшем командном составе не произошло каких-либо особых, необычных для гитлеровского режима перемен. Вермахт лишился трех фельдмаршалов (Роммеля и Клюге, покончивших самоубийством, и отставного Витцлебена, повешенного по приговору трибунала). Из общего числа 22 генералов, казненных или покончивших жизнь самоубийством, только трое занимали командные посты на фронтах. В основном это были тыловые, отставные и разжалованные генералы (такие, как Бек, бывший в отставке с 1938 г.). Число офицеров, преданных суду, было больше (несколько сотен). Большинство из них предстало перед лицом специального трибунала, но предварительно [344] они прошли через «суд чести», заседавший под председательством Рундштедта. В составе суда был и Гудериан. Поэтому он, очевидно, вполне компетентен, когда пишет, что в следствие были «втянуты совершенно непричастные лица» и «офицеры, которые только накануне 20 июля узнали о том, что готовится государственный переворот»{564}. Поэтому когда в западной литературе называют цифру «жертв» 3400 человек, среди них 2 тыс. офицеров, то к ней надо относиться очень осторожно (даже Уилер-Беннет считает ее «значительно преувеличенной»){565}.

Но если вернуться от преувеличений к действительности, то после 20 июля 1944 г. вермахт и немецкий генералитет в еще большей степени стали орудием гитлеровской клики. Эти события привели на руководящие фронтовые и штабные должности людей, наиболее преданных Гитлеру. В июле 1944 г. Гитлер провел в войсках перетряску, использовав путч как предлог для удаления всех неугодных и замены их наиболее ярыми национал-социалистами.

К концу войны верхушка гитлеровского генералитета выглядела уже иначе, чем в 1941 г. Это объяснялось не только естественной убылью: на фронтах не погиб ни один фельдмаршал, и было убито лишь несколько высших генералов. Но как это было ни неприятно бесноватому фюреру, он должен был расстаться со многими хвалеными военачальниками вермахта. Почему? Очень просто: эти фельдмаршалы и генералы провалились. Нимб их «непобедимости» был навсегда уничтожен победами Советской Армии. К 1944 г. оказались в отставке или в резерве такие «столпы» вермахта, как генерал-фельдмаршалы фон Лист, фон Бок, фон Манштейн, фон Лееб и многие другие. На длительные периоды увольнялись в резерв фон Рундштедт, фон Вейхс, Гудериан (после декабря 1941 г.). Иногда Гитлер прикрывался различными предлогами. Так, увольняя Манштейна, он приносил извинения и объяснял, что война «вступила в иную фазу» и вермахт уже не будет предпринимать столь широких операций, какие проводились в 1941–1942 гг. С другими фельдмаршалами и генералами Гитлер не церемонился: он просто сваливал на них ответственность за непрерывные поражения на фронтах.

На смену листам и манштейнам пришли новые фельдмаршалы. В отличие от своих предшественников они не успели выслужиться до генералов в рейхсверовские времена. Они не [345] имели дворянских титулов. Но этот «недостаток» новые фельдмаршалы компенсировали еще более тесной привязанностью к нацизму. Их выкормил Гитлер, и они были его верными, поистине цепными псами.

Фельдмаршалами «нового типа» стали такие гитлеровские военачальники, как Франц Шернер и Вальтер Модель. Шернера в войсках не называли иначе как «кровавый Франц». Шернер прогремел на весь Восточный фронт своей безжалостностью. Он бросал полки и дивизии на верную гибель. В подчиненных ему соединениях буйствовали полевые военные суды, которые карали расстрелами за малейшее отклонение от приказов. Именно Шернеру Гитлер поручил столь безнадежное и кровавое дело, как оборона «до последнего солдата» окруженной в Прибалтике группировки. В последние месяцы войны, командуя группой армий в Чехословакии, Шернер без всякого зазрения совести жестоко расправлялся с теми, кто понял бессмысленность сопротивления. Вальтер Модель снискал милость Гитлера в иной области: он стал специалистом по так называемой эластичной обороне и «блуждающим котлам». Так на жаргоне вермахта именовались методы отчаянной, но безуспешной обороны гитлеровских войск от мощных ударов Советской Армии.

20 июля 1944 г. начальником генерального штаба сухопутных сил был назначен Гудериан. Его срочно вызвали в ставку 21-го Гудериан беседовал с Гитлером и принял новый пост. Он тут же начал чистку генштаба, решив укомплектовать его фронтовыми офицерами, действуя, разумеется, в тесном контакте с ближайшим доверенным лицом Гитлера новым начальником управления кадров генералом Бургдорфом.

Кто же составил этот новый «гарнитур» генштаба, который был сколочен человеком, претендовавшим после войны на то, чтобы считаться носителем «подлинно прусской» традиции в ее чистом виде? Первым заместителем Гудериана (так называемым начальником штаба оперативного руководства) стал генерал танковых войск Вальтер Венк. Венк до этого служил начальником штаба у фельдмаршала Шернера. Кроме того, Венк был кадровым «танкистом» и всю войну провел в танковых войсках. Танкистом был и новый начальник оперативного отдела полковник генштаба Богислав фон Бонин.

Повсюду Гудериан сажал своих людей. Так, на пост начальника штаба войск резерва вместо расстрелянного Штауффенберга он пригласил генерала-танкиста Гельмута Легелера, командовавшего одним из танковых корпусов во время бесславных попыток Манштейна — Гота деблокировать котел [346] на Волге. Легелер стал прямым подчиненным Генриха Гиммлера, который после июля был назначен Гитлером командующим войсками резерва. Вместо горе-бунтаря Фелльгибеля начальником связи ОКХ стал генерал Праун, служивший под командованием Гудериана в 1940–1941 гг. Наконец, инспектором артиллерии был назначен генерал Берлин, являвшийся в 1940–1941 гг. начальником артслужбы в танковой группе Гудериана.

Какие же цели ставил перед вермахтом новый начальник генерального штаба? Как свидетельствует Вальтер Герлиц, «генерал-полковник Гудериан видел свою задачу... в том, чтобы всеми средствами продолжать борьбу на Востоке возможно дольше, чтобы приостановить русских»{566}. Казалось бы, создавалась идеальная ситуаиия для проведения в жизнь идей немецкого генерального штаба, ибо отныне во главе его стоял человек, который, если верить ему самому, понимал все просчеты и ошибки, допущенные немецким высшим командованием в 1941–1943 гг., и, по его собственным словам, «пятнадцать лет с гордостью носил форму генерального штаба».

Однако об зпохе Гудериана — начальника генштаба — в западной военной литературе не любят распространяться. И для этого есть все основания. Авторы этих произведений не хотят развенчать миф о «легендарном» полководце, который якобы видел насквозь все ошибки дилетанта Гитлера. Куда охотнее они описывают Гудериана в «славные» этапы его карьеры, когда он сокрушал своими танковыми дивизиями оборону противника и попутно обнаруживал ошибки своего фюрера. Да и в его собственных мемуарах, посвященных 1940–1941 гг., все время сквозит невысказанная мысль: «А я бы сделал еще лучше...» «А я бы не пощадил англичан у Дюнкерка...» «А я бы не повернул в августе 1941 года на юг...» «А я бы пошел на север...» «А я бы...» Теперь, летом 1944 г., Гейнцу Гудериану предоставлялась полная возможность не только предполагать, но и располагать.

История вынесла свой безжалостный приговор претензиям Гудериана. Он был в 1941 г. разбит Советской Армией под Тулой как командующий танковой армией. В 1944–1945 гг. он был наголову разбит Советской Армией как начальник генштаба сухопутных сил.

У самого Гудериана, разумеется, после войны оказались наготове объяснения по поводу краха немецкой обороны в тот период, когда он возглавлял генштаб. Кто виноват? Опять-таки [347] Гитлер. Раньше это были директива № 33, «поворот на Киев», «просчет под Курском». Теперь это Арденны, Будапешт, Померания.

Гудериан утверждает, что по вине Гитлера немецкое высшее командование не уделяло достаточного внимания Восточному фронту и ошибочно сосредоточило свои усилия на Западе; что на Восточном фронте по той же причине ОКВ сосредоточило излишне крупные силы на южном фланге (на Будапештском направлении) и упустило другие, более благоприятные возможности; что он, Гудериан, подготовил два превосходных плана контрнаступления и они были сорваны Гитлером.

Гудериан описывает события в ставке в конце августа 1944 г. и заявляет, что в этот момент (после падения Парижа) Гитлер решился на «перенесение главных усилий на Запад»{567}. Гитлер якобы думал «только о Западном фронте», что составляло «трагедию нашего (немецкого. — Л. Б.) военного командования».

Что стоит за подобными уверениями? Реально — только план известного «Арденнского наступления», осуществленного с 16 декабря 1944 по 31 января 1945 г. Действительно, по идее Гитлера в этот период группа армий под командованием Рундштедта предприняла отчаянную (по оценке английского военного историка Фуллера, авантюристическую){568} попытку нанести удар по слабому фронту американских войск и пробиться от Бастони на Антверпен, чтобы разрезать англо-американские войска, изолировать Монтгомери и тем самым изменить положение на Западном фронте. Эта операция была проведена силами трех армий (25 дивизий).

Гудериан кривит душой с самого начала. План наступления на Западном фронте, по единодушному свидетельству военных историков (Ассмана, Шульмана и др.), появился у Гитлера лишь в конце сентября 1944 г. При этом он осуществлялся со столь большой степенью секретности, что ни в коей мере не сопровождался отводом дивизий с других участков фронта. Дивизии для Рундштедта были собраны тут же, на Западном фронте. Гитлер и не мог думать об ослаблении Восточного фронта. К этому периоду на Западном фронте действовали 73 дивизии, в то время как на советско-германском фронте оборонялись 185 дивизий. [348]

Те, кто жалуются на «невнимание» немецкой ставки к Восточному фронту в конце 1944 г., просто рассчитывают на то, что читатель не помнит событий того времени. Советско-германский фронт тогда отнюдь не представлял собой «тихого уголка». С августа 1944 г. вплоть до февраля 1945 г. продолжалось мощное наступление советских войск на южном фланге, приведшее к разгрому группы армий «Южная Украина». В октябре был освобожден Белград — столица Югославии. Советские войска освободили Румынию, Болгарию и вступили в Венгрию. В то же время на северном фланге группа армий «Север» была окружена и прижата к морю в Прибалтике. В октябре — ноябре были изгнаны немецкие войска из Заполярья. На центральном участке советско-германского фронта советские войска с августа стояли на Висле, у стен Варшавы. Все эти операции советских войск требовали от немецкого командования максимального напряжения сил. Так, для противодействия наступлению в Белоруссии и Польше ставка перебросила с Запада на Восток 14 дивизий и 5 бригад и сняла с других участков фронта 19 дивизий и 8 бригад. В Венгрию Гитлер бросил пять новых лучших своих дивизий. Где уж здесь говорить о «невнимании»!

У Гудериана, по его словам, было два плана. Первый: в период, предшествовавший решительному январскому наступлению 1945 г. 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов, Гудериан якобы предлагал отказаться от Арденнского наступления, «перебросить войска с Запада на Восток, создать в районе Лодзь — Инвроцлав (т. е. в 100–150 км за линией фронта) сильную резервную армию и начать ею маневренные бои с русскими армиями прорыва». Если этот проект следует принимать всерьез, то он может быть расценен либо как колоссальное самообольщение, либо как бахвальство.

В самом деле. По собственным подсчетам Гудериана, к этому времени общее число немецких дивизий, не ведших бои, составляло четырнадцать. Они были рассредоточены по всему фронту, ибо в любой момент и на любом участке немецкие генералы ожидали ударов советских войск и очередных прорывов фронта. Резервы на Западе также были ограничены (после Арденн освободилось лишь шесть дивизий). Сам Гудериан прекрасно знал, что не он диктует сроки некоторой передышки на центральном участке фронта. Ведь когда Гитлер 24 декабря сказал Гудериану, что «не верит, что русские будут вообще наступать»{569}, Гудериан в душе посмеялся над [349] самоуверенностью фюрера. Полностью же обнажать Западный фронт ни Гитлер, ни Гудериан не могли. Даже если Гитлер согласился бы на вывоз Курляндской группировки на кораблях (это было разумное соображение Гудериана), это заняло бы длительное время. А ведь Советская Армия не стала бы дожидаться, пока шла бы переброска.

Верный себе, Гудериан добавлял при изложении плана, что в маневренных боях якобы «германское командование и германские войска все еще превосходили противника». Поэтому маневренные бои новой армии имели бы успех. Однако позволительно спросить: какими же были все бои последних лет, если не маневренными? И почему же германское командование, будто бы превосходившее своего противника в этом отношении, не выиграло ни одного сражения, а терпело одну неудачу за другой?

Если Лодзинско-Инвроцлавский план Гудериана трудно принимать веерьез, то несколько иначе обстоит дело с его вторым, так называемым Померанским планом. Он относится к более позднему периоду — к концу января 1945 г., когда оправдались самые тяжелые предчувствия Гудериана. Войска 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов разрезали немецкую оборону в Зависленской Польше, а два других Белорусских фронта вторглись в Восточную Пруссию. При этом войска 1-го Белорусского фронта, стремительно пробившись к Одеру у города Кюстрин, отбросили на север, на померанское побережье Балтики, разрозненные немецкие части. Этот «померанский балкон» навис над северным флангом войск 1-го Белорусского фронта. В то же время на юге естественный рубеж реки Одер в районе Глогау — Губен (там, где в этот район вышли войска 1-го Украинского фронта) также образовывал некоторый выступ. В этой-то обстановке Гудериан (но его словам, в начале февраля) предложил «начать наступление против пока еще слабых флангов клина русских...». Гудериан доложил Гитлеру этот план, подчеркнув, что хочет «выиграть время, необходимое для ведения переговоров о перемирии с западными державами»{570}.

Встал вопрос: где взять для этого войска? Гудериан предложил вывести немецкие войска с Балкан, из Италии, Норвегии и Прибалтики. Разгорелся жаркий спор. Гитлер набросился на своего начальника генштаба с упреками, что он не хочет защищать «интересы Германии». Он не хотел расписываться [350] перед всем миром в своей капитуляции. И Гудериан был вынужден ограничиться местными резервами.

Эта сцена, очень живо описанная генералом (вплоть до того, как его оттаскивали от Гитлера за фалды, а тот трясся всем телом), имеет только один изъян. Гудериан хочет, как всегда, свалить вину на Гитлера. Но как он мыслил себе переброску войск из Прибалтики, Норвегии и даже с Балкан и из Италии в районы сосредоточения? Даже если можно было предположить, что это производилось бы как в мирное время, то для переброски потребовалось бы несколько недель. Сам же Гудериан несколько ниже пишет, что, «чтобы наступление имело вообще какой-нибудь смысл, его нужно провести с молниеносной быстротой».

Что же вышло из «Померанского плана»? Гудериан пишет об этом абсолютно невнятно. Он с серьезным видом сообщает, что генерал Венк, который должен был руководить операцией, попал в автомобильную катастрофу, а «выход из строя Венка привел к тому, что наступление застопорилось и его не удалось вновь наладить»{571}.

Как же обстояли дела в действительности? Наличие «померанского балкона» и его потенциальные свойства были известны не только проницательному Гудериану. Командование 2-го и 1-го Белорусских фронтов, Ставка Верховного главнокомандования Советской Армии располагали точными сведениями о составе немецкой группировки в этом районе (15 пехотных, 4 танковые, 2 моторизованные дивизии и большое число так называемых боевых групп, сводных отрядов и т. д.). Уже 8 февраля Ставка отдала приказ войскам 2-го Белорусского фронта начать наступление на восточный обвод «балкона». Кроме того, получив сведения о подтягивании немецких войск в район Арнсвальде, 1-й Белорусский фронт также начал срочную подготовку к участию в операции.

17 февраля, согласно «Померанскому плану», немецкие войска перешли в контрнаступление. Это была группа армий «Висла», командование которой в это время принял на себя не кто иной, как рейхсфюрер СС Гиммлер, который в конце войны возымел желание добавить к репутации палача и лавры полководца. 3-я танковая армия генерала Рауса{572} продвинулась на пару километров. Однако Раус вскоре выдохся. Советские войска произвели быструю перегруппировку. 24 февраля [351] они контратаковали танковыми корпусами во фланг ударной группе Рауса, А 1 марта 1-й Белорусский фронт силой четырех армий повернул на север и смял немецкие части. Уже 4 марта советские войска вышли на побережье Балтики. Судьба «Померанского плана» была решена.

Советское командование действовало по системе последовательных ударов, которые лишали гитлеровскую ставку возможности маневра резервами. В начале февраля войска 1-го Украинского фронта начали активные действия в районе Бреслау — Глогау, там, где Гудериан собирался нанести удар. Гарнизоны Глогау и Бреслау оказались в окружении. Через некоторое время началось мощное советское наступление в Венгрии. Располагая точными сведениями о переброске танковой армии СС Зеппа Дитриха к озеру Балатон, советское командование подготовило ему такую «встречу», что март 1945 г. стал месяцем полного краха немецких войск в Венгрии.

Таким образом, советские армии в отличие от Гудериана смогли параллельно проводить мощные наступательные операции сразу на самых различных участках фронта. Инициатива безраздельно была в руках советского командования. Гитлер и Гудериан были вынуждены расходовать свои резервы по частям и совсем не там, где им хотелось.

Тень поражения неотвратимо спускалась над гитлеровской Германией. Если даже в «лучшие свои годы» вермахт был сложной машиной, не свободной от скрипов и поломок, то к концу 1944 — началу 1945 г. система единоличного правления Гитлера стала катастрофичной. Покушение 20 июля окончательно превратило Гитлера в психопата. Неделями фюрер «Великой Германской империи» не выходил из подземного бункера. У него уже не было союзников: в августе 1944 г. вышла из войны Румыния, в сентябре — Финляндия и Болгария. Румыния и Болгария сами объявили войну Германии.

Если сейчас, после войны, генералы отыгрываются на Гитлере, то в те месяцы Гитлер отыгрывался на генералах. Смещения и разжалования следовали одно за другим. Командующие группами армий тасовались как колода карт. Нередки были случаи арестов офицеров и генералов, которые, кстати, не совершали никаких «оппозиционных» проступков, а просто не были в состоянии удерживать рушившийся фронт.

У Гудериана, Рундштедта, Вейхса и немногих других высших генералов, уцелевших с начала войны, подчас голова шла кругом от противоречивых приказов, которые шли из берлинской [352] ставки. Действительно, нищета генералитета должна была дойти до крайней степени, если на такие посты, как группа армий, назначались безграмотные люди вроде Гиммлера (вдобавок он был трусом и вместо своего штаба постоянно жил за сотню километров от фронта в специальном санатории, где якобы лечился от гриппа). А хваленый Геринг к этому времени полностью забросил руководство авиацией.

Мероприятия германского командования в конце 1944 — начале 1945 г. носили характер отчаянных и зачастую беспорядочных попыток спасти то, что спасти уже не было никакой возможности. Не помогали ни прусская выучка, ни натренированный годами штабной аппарат, ни «традиции генштаба». Вермахт катился под гору всей своей грузной машиной, в которой генералитет намертво был связан с гитлеровским военным руководством.

Сейчас немецкие генералы — те, кто стал из вояк на поле брани вояками на полях историографических, — стараются найти пристойное объяснение краху вермахта. Так, фельдмаршал Манштейн объясняет поражения 1943–1945 гг. «численным и техническим превосходством» советских войск, хотя не дает себе труда ни обосновать свои данные, ни объяснить, почему численное и техническое превосходство вермахта в 1941–1942 гг. так и не принесло ему победы. Гораздо ближе к истине генералы Филиппи и Хейм, которые пишут: «Военное поражение было неизбежным следствием политического просчета, в ходе которого перед вооруженными силами были поставлены столь огромные задачи, что их нельзя было решить на поле боя наличными силами, сколь большими и мощными они ни были»{573}. Официальный историк бундесвера Ганс-Адольф Якобсен признает: «Не было шансов выиграть эту войну, если бы даже ее вели без Гитлера»{574}.

Но, видя невозможность взять «стратегический реванш», Филиппи и Хейм хотят взять реванш идеологический. Они утверждают, что «солдатские достижения в войне обладают собственным масштабом; они имеют специфическую ценность, которая не зависит ни от государственной или общественной формации, ни от политической цели войны»{575}. Тем самым с вермахта, пытаются снять клеймо свастики. Но каждый разумный человек может увидеть, что при всей своей «специфической [353] ценности» вермахт не смог победить во второй мировой войне потому, что он был армией империалистической агрессии, армией реакции и варварства. Эту «каинову печать» нельзя смыть с вермахта.

Во время допроса в Бад-Мондорфе Герингу, Кейтелю и Йодлю советскими офицерами был поставлен такой вопрос: когда руководство гитлеровской Германии поняло, что проиграло войну?

Ответ Геринга был самым несерьезным и, как в прочих случаях, был адресован американскому представителю на допросе. Он сказал: «Сомнения в исходе войны возникли у меня после вторжения союзных армий на Западе...»

Кейтель ответил так: «Оценивая обстановку самым грубым образом, я могу сказать, что этот факт стал ясным для меня к лету 1944 г. Однако понимание этого факта пришло не сразу, а через ряд фаз соответственно положению на фронтах...»

Эти «фазы» Кейтель оытсывал следующим образом. После зимы 1941 г. он счел, что возник «момент известного равновесия сил»; после битвы на Волге ОКВ поняло, что «война скоро не могла быть увенчана военной победой»; а после Курска стало ясным, что «нельзя было больше вести наступательных операций большого масштаба».

Йодль оказался более откровенным. Он сначала упомянул о своем письме Гитлеру, которое было написано в феврале 1944 г. и в котором он говорил о неминуемом поражении, а затем сказал: «Бои 1943 г. показали, что инициатива полностью перешла к русским...»

Объективное положение вещей уже выяснено советской военной наукой. После Московской битвы, нанесшей немецкой армии мощный удар, вермахт смог оправиться, но битва на Волге обозначила великий перелом. В глубине души даже Гитлер понимал это. На рубеже 1943 г. он сказал Йодлю: «Бог войны отвернулся от нас»{576}. [354]

В стенографических записях ежедневных оперативных совещаний у Гитлера содержится отчет о совещании 1 февраля 1943 г., происходившем в пресловутом «Волчьем логове» — полевой ставке близ Растенбурга. На нем кроме Гитлера были только тогдашний начальник генштаба генерал Цейтцлер и военный адъютант Гитлера майор Энгель. Шла речь о последствиях поражения на Волге, об угрозе отхода из Донбасса, об охватывающих операциях советских войск. Цейтцлер докладывал обо всем этом. «Я еще должен подумать, — сказал Гитлер. — Но могу сказать: у нас уже не будет возможности закончить войну на Востоке наступательным образом. Это должно быть нам ясно»{577}. Итак, роковое слово было произнесено. В ходе 1943 г. не произошло ничего, что могло бы заставить Гитлера изменить эту оценку.

Может возникнуть вопрос: стоит ли разбираться в том, когда именно гитлеровская ставка перестала верить в победу? Мы знаем, что война против Советского Союза была безнадежной для агрессора с самого 22 июня 1941 г. Но важно и другое. Гитлер и его генералы продолжали войну даже тогда, когда знали, что война проиграна. Для нацистской клики немецкий народ был пушечным мясом, орудием борьбы за мировое господство. Война, которая и раньше была преступлением гитлеровской клики по отношению к немецкому народу, становилась преступлением в квадрате, в кубе.

В конце проигранной войны Гитлер не смущался открыто говорить о своей ненависти к немцам. «Если немецкий народ оказался таким трусливым и слабым, то он не заслуживает ничего иного, как позорной гибели» — так изрек он весной 1945 г. Или еще: «Если война проиграна, то и народ гибнет. Эту судьбу отвратить нельзя. Нет необходимости в том, чтобы обращать внимание на сохранение элементарных основ жизни народа. Наоборот, лучше эти основы уничтожить»{578}.

...Шел 1945 год. Воодушевленные успехами Советской Армии, вступившей в пределы Германии и наносившей вермахту один удар за другим, народы Европы видели, что победа уже не за горами. Решимость добиться безоговорочной капитуляции вермахта укреплялась изо дня в день. Ни одни руководящий политик Запада не решался публично высказать иное мнение. Что же касается Советского Союза, то он, как и [355] прежде, был верен своим союзническим обязательствам и все свои силы отдавал на разгром общего врага.

Но теперь, через 20 лет после окончания войны, с безошибочной достоверностью установлено, что и в эти последние месяцы войны реакционно-консервативные круги по обе стороны Западного фронта не прекращали своих интриг и контактов с целью расколоть единую антигитлеровскую коалицию.

Кто же поднял в Германии концы нитей, которые вились Герделером и компанией в течение нескольких лет?

Первым и главным «наследником» идей 20 июля был рейхсфюрер СС обер-палач народов Европы Генрих Гиммлер. Мы знаем предысторию его интриг с западными державами начиная с 1938 г. Теперь, после 20 июля, он изменил тактику. Разумеется, он не мог перед лицом Гитлера дать себя изобличить, но ему легко было спрятать концы в воду, поскольку следствие находилось в его руках. Вели следствие Кальтенбруннер и Мюллер. Кальтенбруннер был осведомлен о тайных планах Гиммлера и поэтому был соответственно осторожен. Первое, что сделал Гиммлер, это обеспечил себе полный контроль над всеми, кто связывался в свое время с Англией и США. Сделано это было с дьявольской хитростью. Хотя все эти лица — Герделер, Донаньи, Гаусхофер, Попиц, Лангбен — уже были приговорены к смертной казни, Гиммлер держал их долгие месяцы под стражей и использовал в своих целях. В частности, он превратил в своего прямого агента Карла Герделера. Тот сразу принял на себя эти функции, поскольку считал, что отныне его долг «стоять за фюрера».

Герделеру Гиммлер поручил возобновить связи с Западом. Вот что рассказал об этом Вильгельм Бранденбург, один из эсэсовских тюремщиков, охранявший Герделера:

Бранденбург точно не знал, чем завершилось это поручение. Но, во всяком случае, известно, что 8 октября 1944 г. Герделер написал Валленбергу письмо с просьбой выступить в [356] качестве посредника между гитлеровской Германией и западными державами, дабы «Европа была спасена от большевизма». «Англия должна заключить перемирие с нынешней Германией, — призывал Герделер от имени Гиммлера. — Англия должна терпеть национал-социализм...» Герделер тут же предупреждал: «Сначала все надо подготовить за кулисами, втайне от России»{580}. На редкость ясное изложение всей концепции!

В это же время, в октябре — ноябре 1944 г., Гиммлер поручил начальнику разведки СС Вальтеру Шелленбергу, принявшему в свои руки ведомство Канариса, пригласить самого Валленберга в Берлин для конфиденциальных разговоров. Валленберг не рискнул. Тогда Гиммлер направил другими шведскими каналами специальное послание правительствам США и Англии, в котором предлагал выслать эмиссара для переговоров. Это послание, как свидетельствует государственный секретарь Кордэлл Хэлл, достигло адресата. Но оно не нашло поддержки у Рузвельта.

В течение 1944 г. агентура Гиммлера проверяла свои возможности не только через Швецию. У нее были щупальца и на юге — в Италии и Ватикане. Начальник личного штаба Гиммлера Карл Вольф, который в 1943 г. был связующим звеном между Гиммлером и уполномоченным генералом Попицем, в это время получил новое назначение на пост «высшего начальника СС и полиции» в Италии с резиденцией в Риме. Он использовал новые возможности и в 1944 г. (точная дата неизвестна; очевидно, в первой половине года) получил тайную аудиенцию у папы Пия XII. Вольф посетил папу и заявил следующее:

Вскоре в переговоры вступил и сам Гиммлер. Так, в конце 1944 г. в Вене и в январе 1945 г. в Вильдбаде состоялись секретные встречи Гиммлера с бывшим президентом Швейцарии Музи, официальным предлогом для которых были переговоры об освобождении группы евреев, заключенных в концлагеря, [357] за что Музи от имени сионистских организаций предложил Гиммлеру 5 млн. швейцарских франков. Переговоры шли под флагом Красного Креста. Если вспомнить, что этой маркой активно пользовались эмиссары правительств США и Англии (тот же Буркхардт), то можно предположить, что и на этот раз Гиммлер обсуждал с Музи не только вопрос о судьбе заключенных. Контакт Гиммлер — Музи продолжался до апреля 1945 г. в несколько измененном виде. Вместо Музи{582} партнером Гиммлера в переговорах выступал шведский уполномоченный Всемирного еврейского конгресса Норберт Мазур, который 21 акреля 1945 г. приезжал на секретную встречу с Гиммлером. На этот раз Гиммлер не скрывал своих целен. В частности, он говорил Мазуру: «В лице национал-социалистского государства Гитлер создал единственную возможную форму политической организации, которая может сдержатъ большевизм. Если этот бастион падет, то американские и английские солдаты встретятся с большевизмом»{583}. Перед этим Гиммлер беседовал с Керстеном и попросил его подготовиться к полету в ставку союзников, к генералу Эйзенхауэру со следующим предложением: «СС и вермахт готовы продолжать борьбу против русских. Надо спасти Европу от коммунизма»{584}.

Цинизм этих переговоров едва ли имеет равные себе в истории. Без всякого стыда Гиммлер расхваливал свой режим перед представителем организации, претендовавшей на зашиту интересов народа, подвергшегося чудовищному истреблению. Керстен, сообщавший об этих беседах, не указывает, как реагировал г-н Мазур на эти возмутительные рассуждения рейхсфюрера СС. Тем не менее, известно, что Мазур достиг с Гиммлером соглашения. А в предыдущих переговорах Музи дал согласие на то, чтобы со стороны Всемирного еврейского конгресса «была бы свернута антигерманская пропаганда» и оказана «помощь Гиммлеру в решении еврейского вопроса»{585}.

Вслед за этим орудием Гиммлера стал шведский дипломат граф Фолько Бернадотт. Граф Бернадотт, племянник короля Швеции, занимал пост председателя шведского Краснрго Креста и в этом качестве был частым посетителем Германии. Но граф Бернадотт не был только деятелем Красного Креста. Он располагал очень хорошими связями в шведском деловом мире, заседая в правлениях промышленных и торговых фирм, а также [358] поддерживал контакты с деловыми кругами США. Так, он был директором шведских филиалов американских фирм «Интернейшнл бизнесс мэшин» (из треста Моргана) и «Ридерс дайджест»{586} (последняя издавала в Швеции известный американский журнал). Бернадотт 16 февраля отправился в Берлин с официальной миссией, касающейся норвежских и датских военнопленных. Поскольку пленные находились в ведении СС, то Бернадотт сразу получил возможность встретиться с руководящими деятелями СС: Гиммлером, Кальтенбруннером и Шелленбергом. Уже через три дня он получил аудиенцию у Гиммлера. Первая встреча прошла во взаимном прощупывании. Гиммлер не упустил случая изложить Бернадотту свою концепцию. «Гиммлер затронул вопрос о большевистской опасности, — вспоминал Бернадотт. — По его словам, выходило, что вторая мировая война есть война между европейцами и азиатами»{587}.

Бернадотт внимательно выслушал Гиммлера. Они условились о возможности дальнейших встреч, поскольку Гиммлер неожиданно пошел навстречу в вопросе вывоза из Германии военнопленных скандинавского происхождения. Граф посетил в Берлине также и Риббентропа, который в свою очередь повторил перед ним те же затасканные мысли.

Вторая встреча Бернадотта с главой СС состоялась 2 апреля и привела к более конкретным результатам. Видимо, получив соответствующие инструкции, Бернадотт намекнул, что пора принимать меры к прекращению войны. Этот намек быстро понял присутствовавший на беседе Шелленберг. Как только Гиммлер вышел из комнаты, он спросил:

— Не согласился ли бы господин граф отправиться к Эйзенхауэру, чтобы обсудить с ним вопрос о возможности капитуляции на Западном фронте?

Бернадотт был тоже не лыком шит. Он ответил, что такое поручение принял бы только от самого Гиммлера. Несколько дней шел торг. Бернадотт поставил такие условия: он поедет к Эйзенхауэру, если Гиммлер объявит себя главой рейха, распустит нацистскую партию и «вервольфов». Шелленберг согласился: ему было важно вырвать согласие Бернадотта. Одновременно Шелленберг использовал в качестве своего «посла» американского генерала Ванамана, который был в немецком плену. Шелленберг освободил его 22 апреля и послал в Швейцарию к американскому военному атташе генералу Леггу. [359] Заключительный акт этой трагикомедии состоялся 21–24 апреля. 22 апреля Шелленберг сообщил, что Гиммлер решил организовать капитуляцию на Западе. В ночь на 24 апреля в Любеке при свете свечей и под рев сирен воздушной тревоги Гиммлер наконец заговорил сам. Он заявил, что «согласен капитулировать на Западном фронте, с тем, чтобы позволить союзным войскам продвигаться насколько возможно быстро на Восток... Я всегда был и навсегда останусь заклятым врагом большевизма!» — театрально воскликнул рейхсфюрер СС.

Утром 24 апреля Бернадотт уже был в Стокгольме. На срочном совещании в министерстве иностранных дел было решено немедленно информировать послов США и Англии, однако скрыть это от советского посольства. Оба посланника в свою очередь, разумеется, не подумали информировать Советский Союз.

Смысл намерений Гиммлера был достаточно ясен. Он предпринимал последнюю отчаянную попытку расколоть антигитлеровскую коалицию. Как уже после войны вспоминал фельдмаршал Монтгомери, разведка ему донесла, что Гиммлер хочет встретиться с ним, «чтобы подчеркнуть, что рано или поздно придется вести войну с целью приостановить марш в Западную Европу азиатских орд, возглавляемых Россией... Теперь, когда Германия разгромлена, Британия осталась один на один с азиатскими варварами. Важно спасти живую силу Германии от того, чтобы она не попала в руки русских, поскольку она скоро пригодится. Вскоре вместе с англичанами придется драться с русскими. Такая война, по его (Гиммлера) мнению, была неизбежной»{588}.

Предложение Гиммлера было официально передано в столицы западных держав. 25 апреля оно было предметом обсуждения на совещании в Вашингтоне с участием президента Трумэна (12 апреля Рузвельт умер), генерала Маршалла и адмирала Леги. По телефону шли консультации с Черчиллем.

Ах, как хотелось бы в тот день многим рыцарям антисоветской борьбы принять заманчивое предложение Гиммлера! Им уже виделись дивизии Монтгомери в Берлине, танки Паттона в Праге, радостное соединение с вермахтом, а потом — вперед на Восток... Но, увы, эти мечты были лишь мечтами. Можно поверить откровенности того же Монтгомери, который с грустью констатировал: нет, эти планы нереальны. «Британский народ, — так сказал он в беседе с Эйзенхауэром, — был сыт [360] войной, и его нельзя было заставить драться с русскими в 1945 г. Русские стали героями во время германской войны, и любое английское правительство, которое захотело бы вести войну с ними... имело бы трудности в своей собственной стране»{589}. Разумеется, Монтгомери говорил здесь очень сдержанным языком, не ставя всех точек над «и». Однако даже и таким архиреакционным людям в штабах союзных войск весной 1945 г. было ясно, что предложение Гиммлера принять невозможно. Его пришлось отвергнуть.

Адмирал Леги, присутствовавший при телефонных разговорах по прямому секретному проводу между Вашингтоном и Лондоном, сообщает{590}, что когда с американской стороны были высказаны сомнения об уместности принятия капитуляции из рук Гиммлера, то Черчилль нетерпеливо прервал Трумэна: — Но я хочу кончить войну!

Было бы уместнее, если бы он сказал, что «хочет продолжить войну», как вытекало из концепции Гиммлера. Впрочем, это без слов понимали Трумэн и Маршалл. Но скрепя сердце они должны были отказаться. Наверное, лет через пять Трумэн испытывал угрызения совести за то, что упустил возможность начать третью мировую войну 25 апреля 1945 года.

Рядом с Гиммлером в его тайной дипломатии последних дней рейха стоят еще две фигуры. Первая — рейхсмаршал Геринг, который в эти дни находился не в Берлине, а в Южной Германии. В конце апреля он также собрался предложить американским реакционерам свои услуги. Геринга, пишет Герлиц, «обуревала идея, что возможно заключить перемирие с западными державами и тем самым освободить силы для борьбы против большевизма»{591}. Как вспоминал впоследствии начальник штаба ВВС генерал Коллер, Геринг поручил ему составить соответствующее обращение к народу{592}. Сам Геринг излагал своим сотрудникам этот план в таких выражениях:

По привычке Геринг явно переоценивал свою репутацию. Но тем не менее любопытно, насколько параллельно развивалось мышление у заправил «третьего рейха». Геринг буквально повторял то, что говорил английским разведчикам Гиммлер. Гиммлер же твердил то, что до него говорили Герделер, Даллес, Эрл, Клюге, Бек, Роммель, Шпейдель.

Герингу казалось, что Гиммлер и Риббентроп не приемлемы для сделки. Иного мнения придерживалось третье действующее лицо тайной дипломатии в эпоху краха вермахта — начальник генерального штаба генерал-полковник Гудериан.

Еще 23 января 1945 г., т. е. через десять дней после начала советского наступления, приведшего к разгрому Варшавской группировки немцев, Гудериан имел долгий разговор с посланником Паулем Барандоиом, представителем министерства иностранных дел при генштабе. Оба пришли к убеждению, что перед лицом неминуемого краха пора предложить свои услуги западным державам, ибо те, «вероятно, поймут опасность, которая связана с быстрым продвижением русских к границам Германии»{594}. Гудериан считал, что можно достичь соглашения во имя «обороны на Восточном фронте». Через два дня он изложил эти мысли Риббентропу. Риббентроп выслушал и ответил:

— Нет, этого я сделать не могу. Я являюсь верным последователем фюрера... Гудериан возразил:

— Что вы скажете, если русские через три-четыре недели будут стоять под Берлином?{595}

— Вы считаете это возможным? — в ужасе воскликнул Риббентроп.

Гудериан либо попался на удочку двуличного министра, либо сам не договаривает. Сейчас известно, что и в ведомстве Риббентропа шла лихорадочная деятельность по нащупыванию возможностей сделки. В министерстве иностранных дел уже давно составилась группа влиятельных чиновников, которые специализировались на контактах с западными державами. Среди них первое место занимал бывший статс-секретарь министерства барон фон Вейцзекер, который в это время был [362] посланником в Ватикане. Вейцзекер уже давно установил там связи с эмиссарами США и Англии. В Мадриде с английским послом Сэмуэлем Хором поддерживал контакт немецкий агент фон Мелленхаузен. В Швейцарию был послан советник фон Шмиден, а в Швецию — чиновник МИДа Фриц Гессе, автор специального меморандума, на основе которого Риббентроп инструктировал своих посланцев. Им вменялось в обязанность выяснить возможности избежать безоговорочной капитуляции и всячески запугивать западные державы ростом влияния и силы СССР.{596}

Генерал-полковник Гудериан как бы нюхом понимал ситуацию. После безуспешных разговоров с Риббентропом он имел беседу с Герингом, а затем направился к Гиммлеру. Именно Гудериан навел Гиммлера на мысль об использовании Красного Креста (т. е. Бернадотта) для немедленного контакта с западными державами. Гиммлер последовал этому совету. Так снова замыкается круг тайной дипломатии, замыкается на генеральном штабе.

Идей и указаний Гудериана — Гиммлера точно придерживались все немецкие командующие в последние дни войны. Буквально до последней минуты они пытались достичь соглашения с командующими американских и английских войск, когда, собственно говоря, война была уже бесповоротно проиграна.

Наиболее энергично на этом «дипломатическом направлении» продвинулись немецкие генералы и высшие чины СС на юге, на германо-итальянском фронте. Этому способствовали два обстоятельства: первое — здесь на посту главного уполномоченного СС при штабе группы армии «Ц» все еще находился обергруппенфюрер СС Карл Вольф, уже хорошо сориентировавшийся в ситуации тайных интриг; второе — в Берне, вблизи от итальянской границы, находился Аллен Даллес. Оба обстоятельства обещали успех всему предприятию.

6 февраля 1945 г. Вольф снова был принят Гитлером. На совещании с участием представителей Риббентропа, и Гиммлера было решено установить контакт с американскими разведорганами. Вольф умело использовал комбинацию Рим — Ватикан (с папой он имел контакт с 1944 г.) и скоро через камергера папы римского итальянского промышленника барона Парилли получил приглашение на встречу с уполномоченным Даллеса швейцарским профессором Хусманом, которая и состоялась 21 февраля 1945 г. [363]

Вскоре в переговоры включился и Даллес. 6 марта Вольф в сопровождении штандартенфюрера СС Дольмана встретился с Даллесом в Цюрихе. Германская сторона предложила проект перемирия в Италии. Группа «Ц» должна была получить возможность уйти в Германию. Войска фельдмаршала Александера могли войти в долину По и к Южным Альпам. Во всем проекте и не пахло капитуляцией. Тем не менее, Даллес отнесся к нему «с благожелательным пониманием»{597}.

Стороны расстались, довольные друг другом, и продолжили переговоры. 19 марта 1945 г. в швейцарском городке Аскона, на вилле братьев Стиннес — хозяев знаменитого американо-германского концерна, произошла встреча на более высоком уровне. Со стороны англо-американского командования на ней присутствовали заместитель начальника штаба 5-й американской армии генерал Лемнитцер и заместитель начальника штаба союзных войск в Италии английский генерал Эйри, Аллен Даллес и его помощник Геро фон Шульце-Геверниц. С немецкой стороны был Вольф, который представлял фельдмаршала Кессельринга, только что ставшего командующим всеми войсками Западного фронта.

Встреча в Асконе была самым грубым нарушением союзнического долга со стороны американских и английских генералов и правительств. Дело дошло до того, что последние отказались допустить к участию в переговорах представителей третьей союзной державы, когда сведения о них стали достоянием СССР. Советское правительство решительно требовало прекращения сговора. Тем не менее, асконские переговоры состоялись. Они дали Гитлеру и Вольфу ценную передышку: наступление союзников в Италии прекратилось вплоть до 9 апреля, а Гиммлер и Даллес записали себе в актив провокацию, приведшую к обострению отношений в союзном лагере.

Здесь операция Вольфа — Даллеса (как ее окрестили участники, операция «Санрайз кроссворд») натолкнулась на трудности. Главным препятствием для сговора оказалась твердая позиция Советского Союза, который настойчиво требовал от своих союзников прекращения недостойной игры. В послании на имя президента Рузвельта от 3 апреля Председатель Совета Министров СССР подчеркнул, что сложившаяся ситуация «никак не может служить делу сохранения и укрепления доверия между нашими странами»{598}. С полным правом глава Советского [364] правительства указывал на то, что, возможно, союзные войска этими переговорами хотят, как они утверждают, обеспечить себе известные военные преимущества. Но почему тогда они так упорно скрывают ход переговоров и не хотят участия в них советских представителей?

Правительства США и Англии перед лицом твердой позиции СССР не пошли на удочку Даллеса. Они понимали, что не могут рисковать ухудшением отношений со своим великим союзником в момент окончания войны. Как справедливо отмечает советский исследователь этого периода А. А. Галкин, здесь решающую роль сыграло то обстоятельство, что начавшийся распад гитлеровского государства «делал попытки политических контактов с нацистской верхушкой бесперспективными»{599}.

Эксперимент Вольфа не был единственным. Когда немецкие войска на севере Германии оказались перед крахом, то их руководители попытались разыграть сложную комбинацию перед фельдмаршалом Монтгомери. 2 мая командующий немецкой группой войск генерал Блюментритт запросил о перемирии. 3 мая Монтгомери принял немецкую делегацию в составе Фридебурга, Кинцеля и Вагнера. Согласно рассказу Монтгомери, Фридебург от имени Кейтеля предложил капитуляцию трех армий, но только перед англичанами, а не перед всеми союзниками. Монтгомери якобы заявил, что это его не устраивает, ибо русские — его союзники.

Но когда немецкие представители продолжали отстаивать свои требования, то «верный» Монтгомери предложил спасительный выход. Он заявил, что готов принять 5 мая «тактическую капитуляцию» перед своим фронтом. Как впоследствии не без иронии писал американский государственный секретарь Хэлл, словечко «тактическая капитуляция» было заменой для сепаратного мира. Это означало, что Монтгомери молчаливо помогал гитлеровским попыткам избежать полной и безоговорочной капитуляции вермахта перед всеми союзниками.

Оставшиеся в живых лидеры вермахта хотели добиться большего. 6 мая генерал Йодль вылетел в ставку Эйзенхауэра, где начал переговоры с его начальником штаба Беделлом Смитом. Йодль без обиняков заявил, что предлагает частичную капитуляцию, и стал пугать Смита жупелом «большевистской опасности». Он попал в точку. Смит был известен своими [365] антисоветскими взглядами (что отлично доказал в послевоенный период){600}. Смит был готов согласиться, когда Йодль попросил у него сначала 4 дня, потом 48 часов. Но Смит не решал дела. Дело решала победоносная коалиция, в которой ведущую роль играл Советский Союз, вынесший на своих плечах главную тяжесть войны. Смиту пришлось подчиниться. Безоговорочная капитуляция гитлеровского вермахта была предрешена.

«Позвольте, мы забыли о Гитлере!» — скажет иной читатель. Действительно, в последние дни войны он как бы сам исключил себя из числа живущих. О нем забыли даже его собственные генералы.

Жизнь рейхсканцлера, фюрера и верховного главнокомандующего вооруженными силами Великой Германской империи бесславно шла к финалу в бункере имперской канцелярии.

Германские армии были изолированы друг от друга и по существу не имели единого управления. Кейтель и Йодль со штабом ОКВ находились вне Берлина и были отрезаны от него советскими войсками. Не помогали самые радикальные меры. Даже когда 26 апреля был отдан приказ командующему 12-й армией генералу Венку, оборонявшемуся разрозненными силами по Эльбе, открыть фронт американцам и идти на «выручку» фюреру, эта мера помогла лишь Геббельсу, который произнес свою последнюю радиоречь, обещая призрачную помощь. Армия Венка существовала больше на бумаге, чем в действительности. Не более «реальна» была группа генерала СС Штейнера, которой Гитлер приказал идти на Берлин с севера. Группы не было.

Так в серии сотен гитлеровских директив появилась последняя. Ее можно привести лишь как документальное свидетельство краха вермахта. Вот текст последнего приказа Гитлера от 29 апреля 1945 г.:

Но ответов не было, как не было войск, о которых спрашивал фюрер за день до самоубийства.

Войск не было, поэтому Гитлер цеплялся за соломинку политических комбинаций. В послевоенной западной историографин [366] существует концепция, согласно которой все попытки достичь сговора с американскими и английскими эмиссарами встречали неизменное сопротивление со стороны Гитлера. При этом защитники этой концепции идут по своеобразной спирали: раньше они вообще отрицали возможность того, чтобы идея сговора исходила от кого-либо, кроме «генеральской оппозиции». Затем, когда стали известны факты интриг Гиммлера и Шелленберга, они спустились на виток ниже: стали говорить, что лидеры СС действовали вопреки воле фюрера и даже «рисковали головой».

В действительности дело обстояло иначе. Мы видели и раньше, как пытался фюрер найти мостики в лагерь англоамериканской реакции. В ходе войны эти поиски не раз возобновлялись. Так, 23 сентября 1943 г. на вопрос Геббельса: «был бы он готов в случае возможности вести переговоры с Черчил-пем, или он это отклоняет из принципа», Гитлер достаточно цинично ответил, что «в политике, что касается личностей, принципов не существует»{601}. В 1944 г., когда Кальтеыбруннер послал Вольфа для зондажа в Италию, он предварительно устроил ему аудиенцию у Гитлера; бывал Вольф у Гитлера и в начале 1945 г. по тому же вопросу.

Фельдмаршал Кейтель оставил одну весьма любопытную запись. Он в последний раз посетил Гитлера 23 апреля 1945 г. и спросил его, ведутся ли переговоры с западными союзниками. Гитлер ответил, что он «уже давно отдал указание вести переговоры с Англией через Италию и что Риббентроп еще сегодня будет вызван для получения дальнейших директив»{602}.

В ночных беседах с Борманом Гитлер в феврале — апреле 1945 г. не раз говорил о необходимости стать на сторону Запада в «неизбежном столкновении» между СССР и США, когда последние «неизбежно проявят желание... обеспечить себе поддержку... немецкого народа»{603}. Разумеется, в условиях развалившегося рейха все это выглядело как фарс. Но политический смысл фарса не менялся; наоборот, фарс приобретал зловещий оттенок.

Что же оставалось у Гитлера? У него оставался лишь бункер, да и тот был не слишком надежен. В легендах он был превращен в недоступную крепость. На деле он был расположен не так уж глубоко. Примерно на глубине одного этажа [367] находились казармы эсэсовской охраны, радиостанция, склады. Дальше неширокий коридор и лестница вели через подземный гараж к личному бункеру фюрера. Он открывался комнатами Кейтеля и Геббельса. Еще пара ступеней — и начиналось берлинское «Волчье логово». Справа — телефонная станция, комнаты охраны, за ними — спальня, комната врача. Слева — крохотный кабинет со столом и картой; низкие потолки, серые бетонные стены, спертый воздух. Здесь окончил свою позорную жизнь брошенный всеми фюрер.

Вокруг смерти Гитлера на Западе до сих пор пытаются создать легенду. Некоторые вообще ставят самоубийство Гитлера под вопрос. Среди офицеров западных войск находятся и такие, которые якобы обнаружили его труп{604}, хотя в начале мая они были за сотни километров от Берлина.

На деле труп Гитлера был обнаружен представителями советских войск 4 мая 1945 г.

Произошло это так{605}. Специальная группа под руководством подполковника Клименко, обследовавшая сад имперской канцелярии, обратила внимание на то, что слева от входа в буи кер имперской канцелярии находится воронка от снаряда. Когда один из солдат спрыгнул на дно воронки, он обнаружил два полуобгоревших трупа, которые были немного засыпаны землей. Трупы извлекли из воронки. Опознать их было невозможно — так обгорели лица и тела. Но вскоре было безошибочно установлено, что это и были трупы Адольфа Гитлера и Евы Браун.

9 мая 1945 г. представители советских военных властей разыскали на улице Курфюрстеыдамм кабинет личного зубного врача Гитлера профессора Блашке. Правда, в его кабинете рентгеновских снимков зубов Гитлера не оказалось. Но ассистентке профессора (сам Блашке за несколько дней до капитуляции Берлина улетел в Баварию) пришло на ум обследовать второй кабинет Блашке, который находился в бункере имперской канцелярии. Доехать до имперской канцелярии было делом получаса, и там, в маленькой комнатке, где размещался временный кабинет профессора Блашке, было обнаружено то, что разыскивалось: рентгеновские снимки зубов Гитлера и золотые коронки. Наконец, был разыскан зубной техник Эхтман, который выполнял все протезные работы для Гитлера. [368]

Сопоставление всех данных осмотра, рентгеновских снимков, показаний ряда свидетелей дало неоспоримый результат: трупы, найденные на дне воронки, были трупы Адольфа Гитлера и Евы Браун. Могут сказать, что эти подробности не имеют столь большого значения и скорее пригодны для журнала судебной медицины. Автор придерживается другого мнения. Есть что-то символическое, что последние строчки биографии Адольфа Гитлера выглядят как судебный акт. Преступник кончил свою карьеру преступником.

Схожим оказался и конец других главарей рейха. Генрих Гиммлер решил скрыться, приобретя фальшивые документы на имя Генриха Хитцингера. Но не прошло и нескольких дней, как некогда всемогущий рейхсфюрер СС попал в руки советских солдат — бывших военнопленных. Они сдали его англичанам, а те не сразу сообразили, какая крупная «рыба» попала им в сети. Пока об этом раздумывали, Гиммлер успел раздавите зубами капсулу с цианистым калием — он ушел от наказания, а заодно унес в могилу не один десяток тайн. Геббельс покончил самоубийством на день позже Гитлера, предварительно отравив своих детей. Мартин Борман бесследно скрылся среди горящих руин Берлина. Иоахим фон Риббентроп был извлечен англичанами чуть ли не из публичного дома, где он решил укрыться. Герман Геринг сдался американцам, успев дать пресс-конференцию американским журналистам. Что касается высших чинов ОКВ и ОКХ, то они собрались во Фленсбурге, ожидая своей судьбы. Те генералы, которые еще командовали своими соединениями, спешили прорываться на Запад — так гласила одна из последних директив ОКВ.

В 0 часов 42 минуты 9 мая 1945 г. в Карлсхорсте, в здании бывшего военно-инженерного училища, генерал-фельдмаршал Вильгельм Кейтель, адмирал Фридебург и генерал Штумпф подписали от имени верховного главнокомандования немецких вооруженных сил капитуляцию, которую они так старались избежать. Текст гласил:

Теплая майская ночь лежала над Берлином — бывшей столицей «третьего рейха». Десяток километров и двенадцать лет отделяли дом в Карлсхорсте от виллы, где когда-то Адольф Гитлер впервые поделился с генералами своей идеей войны на Востоке. Но эти двенадцать лет означали целую эпоху в истории. Это были двенадцать лет гитлеровской диктатуры, в том числе шесть лет второй мировой войны, которым суждено было стать великим уроком для человечества.

Как и в 1918 г., германский милитаризм оказался у разбитого корыта. Тогда В. И. Ленин образно определял положение германских милитаристов в таких словах: «Они увязли, они оказались в положении человека, который обожрался, идя тем самым к своей гибели»{607}. На этот раз поражение оказалось еще более сокрушительным: Гитлер и его генералы не только «обожрались», но и дошли до своей гибели.

Сотни книг и тысячи статей написаны о результатах второй мировой войны. Но еще глубже вписаны эти результаты в сердца людей, которые отдали этой великой и справедливой битве все свои силы. Советский Союз и его армия, совершившие небывалые подвиги в эти годы, принесли своей победой триумф идее поступательного развития человечества. Недаром мы сейчас с гордостью оглядываем мощные силы социалистического лагеря в Европе, который возник после разгрома гитлеризма как закономерное последствие самоотверженной антифашистской [371] освободительной борьбы народов Восточной и Юго-Восточной Европы.

Но поняли ли этот великий урок те, кто развязал вторую мировую войну?

Ответить на этот важный вопрос нельзя, оставаясь в хронологических рамках второй мировой войны. Нам предстоит рассмотреть тот новый период в развитии германского милитаризма, который начался после 9 мая 1945 г. [375]

В один из жарких майских дней 1945 г. на берлинском аэродроме Темпельхоф приземлился немецкий связной самолет «Физелер-Шторх», из которого вышел худощавый человек в форме подполковника немецкого генштаба. Его сразу взяли под стражу и провели к зданию ангара, где подполковника ожидали несколько советских офицеров. Прилетевший представился: «Подполковник генштаба де Мезьер, прибыл по приказанию верховного командования вооруженных сил!» Без долгих разговоров все уселись в машину и направились в Карлсхорст, в штаб советских войск.

Подполковник Ульрих де Мезьер, один из офицеров ОКВ, прибыл из Фленсбурга в Берлин, чтобы предъявить советскому командованию карты и таблицы, согласно которым должна была производиться капитуляция вермахта. Материалы лежали у него в папке. Но когда его пригласили в кабинет, где находились представители высшего советского командования, обнаружилась такая картина. Вместо карт и таблиц подполковник привез из Фленсбурга то, что в просторечии называется «филькиной грамотой». По документам нельзя было установить ни численности, ни дислокации войск.

Одновременно подполковник де Мезьер пытался давать советскому командованию рекомендации, которые весьма походили на требования. Например, он хотел получить согласие на то, чтобы во Фленсбург собрались все части ОКВ, рассеянные по Германии; он требовал «привилегий» для войск, взятых в плен в Прибалтике. Разумеется, не в меру усердного подполковника поставили на место и все его «рекомендации» были отклонены. Попытка ОКВ затянуть и затруднить процесс капитуляции была сорвана.

Нет, не быстро привыкали генералы вермахта к мысли, что вермахт уже не существует, и им не помогут никакие уловки! Им все еще казалось, что длится какой-то страшный [375] сон и скоро они вернутся в Берлин — не в советский штаб в Карлсхорсте, а в привычные кабинеты на Бендлерштрассе, где у подъезда солдат в стальном шлеме и со свастикой на мундире щелкнет каблуками и сделает на караул. Но история не кинолента, и ее нельзя запустить в обратном направлении. Вермахт больше не существовал.

Поражение вооруженных сил германского империализма во второй мировой войне создавало новую и в известной мере непривычную ситуацию для генералов вермахта. Конечно, империалистическая Германия уже имела «практику» в поражениях. Все крупные военные лидеры вермахта молодыми офицерами пережили катастрофу 1918 г. Но между ноябрем 1918 г. и маем 1945 г. было очень много различий.

В 1918 г. кайзеровская армия, заключив перемирие на фронте, ушла в полном составе на родину; в 1945 г. вермахт был разгромлен и пленен на территории самой Германии.

После 1918 г. было возможно создать легенду об «ударе в спину»; в 1945 г. весь немецкий народ видел крах вермахта.

В 1918 г. кайзеровские правители передали власть из рук в руки «республиканским лидерам»; в 1945 г. вместе с вермахтом погиб и «третий рейх».

В 1918 г. была полностью сохранена верхушка армии, ее генералитет и генеральный штаб; в 1945 г. почти весь генералитет вермахта оказался в плену, а аппарат управления был распущен.

В 1918 г войска, нанесшие поражение кайзеру, находились за пределами Германии; в 1945 г. Германия была оккупирована вооруженными силами держав антигитлеровской коа лиции.

В 1918 г. в лице руководителей держав-победительниц германский империализм имел перед собой только братьев по классу — хотя и конкурентов, но деятелей, заинтересованных в сохранении прежней классовой и военной структуры побежденной Германии; в 1945 г. в коалиции победителей ведущую роль играло великое социалистическое государство, чуждое всяким империалистическим сговорам и требовавшее ликвидации германского милитаризма.

Наконец, в 1918 г. война привела к краху капитализма лишь в сравнительно далекой от Германии России; в 1945 г. в ходе изгнания вермахта из Польши, Румынии, Болгарии, Чехословакии, Венгрии, Югославии, Албании в этих странах развернулись антифашистские демократические революции, а на самой немецкой земле создались предпосылки для антифашистско-демократических преобразований. [376]

Правда, с другой стороны, генералы прикидывали на своих счетах некоторые статьи «прихода».

В 1918 г. в Германии бурлили волны социальной революции, угрожавшей самим устоям капиталистического строя; в 1945 г. население Германии, вовлеченное Гитлером в войну, встретило ее конец в состоянии глубокой социальной апатии, находясь под тяжелым воздействием гитлеровских идей милитаризма, расизма, распространившихся во всех слоях вплоть до рабочего класса{608}.

В 1918 г. немецкий генералитет располагал лишь незначительными связями в западном лагере; в 1945 г. Герделер — Бек — Канарис — Гиммлер оставили куда более значительное наследство.

С какими же планами вступал немецкий генералитет в новый период?

Исследователь послевоенной эпохи находится в трудном положении. Он в большинстве случаев не может оперировать подлинными документами и архивными материалами. Эти документы, бесспорно, существуют. Но они еще хранятся в сейфах, скрытые от глаз мировой общественности. Подобная ситуация распространяется на все материалы, связанные с планами, которые составлялись военными руководителями «третьего рейха» на период после окончания войны.

Вполне возможно, что относящиеся сюда документы не остались немецким секретом, ибо основная часть архивов ОКВ и ОКХ попала в руки английских и американских войск. Представители американского правительства в свое время даже давали понять, что в их распоряжении имеются такие германские планы. Например, в марте 1945 г. госдепартамент США опубликовал следующее сообщение:

Но мировая общественность так и не узнала о содержании «нескольких томов» немецких планов. И хотя 7 апреля 1945 г. помощник государственного секретаря США Джулиус К. Холмс заявил, что немцы, готовя новые планы, «надеются добиться мирового господства при помощи третьей мировой войны» и союзные державы «твердо намерены не дать нацистам осуществить свои замыслы», с американской стороны быстро прекратились разоблачения.

Почему? От недостатка сведений? Скорее наоборот.

16 мая 1950 г. бывший майор и кавалер «Рыцарского креста» Вальтер Брукер выступил в Западном Берлине со следующим сообщением{610}. Весной 1944 г., рассказал он, Гиммлер отдал распоряжение составить планы преобразования органов и кадров СС на случай поражения и оккупации Германии. Этот план стал известен в военных кругах примерно в июле 1944 г., а в декабре 1944 г. небольшая группа офицеров военной академии получила указание разработать соответствующий план для вермахта. План предусматривал некоторые мероприятия по сохранению кадров вермахта и распадался на две стадии:

Стадия первая. Территория Германии делится на военные округа и районы (в старых границах). Весь офицерский состав еще до окончания войны получает указание, в какой округ ему надлежит направиться и обосноваться в качестве обычного «гражданина» (желательно где-либо в промышленных кругах). Офицеры должны обеспечить учет всего офицерского состава в округах и наладить связь в рамках традиционных «землячеств».

Стадия вторая (примерно через четыре года). Учет унтер-офицерского и рядового состава в округах, установление контакта с политическими кругами и прощупывание возможности создания военных формирований.

Брукеру были неизвестны точные подробности плана, но зато он с достоверностью знал, что 5 мая 1945 г. офицеры военной академии были взяты в плен частями американской армии и передали свои разработки американскому генералу Джорджу Паттону.

Для того чтобы внести ясность в вопрос, на что были направлены все усилия, приведем один документ американской разведки, относясщйся к. тому же 1944 г.{611} В нем сообщается, что 10 августа 1944 г. в Страсбурге состоялось совещание [379] группы видных промышленников, на котором были представлены фирмы «Крупп», «Рехлинг», «Мессершмитт», «Рейнметалл», «Бюссинг», а также уполномоченные министерства вооружения и военно-морского ведомства. Совещание проводил д-р Шейдт — промышленник из группы Тиссена, занимавший также высокий пост в СС. Шейдт сообщил участникам совещания, что «война не может быть выиграна» и надо готовиться к послевоенному периоду, устанавливая связи с иностранными фирмами.

В качестве примера полезного сотрудничества с американскими монополиями в прошлом д-р Шейдт указал на то, «что патенты на нержавеющую сталь принадлежали совместно фирмам «Хемикал фаундейшн» в Нью-Йорке и Круппу в Германии и что компании «Юнайтед Стейтс стил корпорейшн», «Карнеджи Иллинойс», «Америкен стил энд Уэйр», «Нэйшнл тьюб» и другие тем самым были обязаны работать совместно с Круппом. В документе указывалось, что в более узком кругу обсуждалась конкретная программа по созданию зарубежных фондов, обеспечению исследовательских работ в самой Германии и маскировке наиболее видных предпринимателей{612}.

Это сообщение не претендовало на полноту и, безусловно, являлось лишь фрагментом общей картины. Например, известно о совещании уполномоченных «ИГ Фарбениндустри», Дюпона, ИКИ, «Стандард ойл» в Лиссабоне в декабре 1944 г. К началу 1944 г. относится визит директора «ИГ Фарбен» фон Шницлера в Лиссабон и Мадрид, которому предшествовало совещание Шницлера с банкиром фон Шредером и Крупном на вилле последнего{613}. В это же время в Базеле под крылышком Банка международных расчетов состоялось заседание, на котором присутствовали уполномоченные США, Англии, Франции, Голландии, Италии и Германии (Шахт, барон фон Шредер, Рейш, Шмиц){614}. Все эти встречи и совещания вели к одной цели — подготовке послевоенного сотрудничества немецких монополий с их зарубежными партнерами.

Автор этой книги обратился к некоторым генералам вермахта, которые в настоящее время занимают критическую позицию [380] по отношению к своему прошлому, с просьбой сообщить, что было им известно о планировании на послевоенный период? Были получены следующие ответы.

Генерал Бамлер сообщил, что, находясь в плену, он как-то беседовал на эту тему с генерал-фельдмаршалом Францем Шернером, который командовал в 1945 г. группой армий, отказавшейся капитулировать. Шернер рассказал, что в последние дни «третьего рейха» он получил приказ верховного командования бросить свои войска и немедленно лететь в Баварию. Там должны были собраться оставшиеся в живых нацистские лидеры и организовать «новое сопротивление». События сделали этот план бессодержательным: кроме Шернера, в Баварию никто не смог пробраться.

Генерал Хейч, командовавший весной 1945 г. дивизией под Бреслау, также знал о проекте сосредоточения войск в Баварии, однако не для сопротивления, а для перехода целыми соединениями в американский плен.

Генерал Фрейтаг, часто посещавший гитлеровскую ставку, сообщил, что в кругах нацистской партии предполагалось использовать для сохранения армии в послевоенное время структуру СС. Несколько офицеров, работавших в генштабе, сообщили, что им было известно о работе небольшой штабной группы над проблемами сохранения военных кадров после поражения.

Судя по документам Бормана, опубликованным после войны, существовал также план сохранения нацистской партии (в преобразованном виде некоего «подпольного движения»). На этот план содержались намеки и в пресловутом «политическом завещании» Гитлера, написанном им 29 апреля 1945 г.{615}

Однако все эти расчеты и планы, если руководству «третьего рейха» и удалось их разработать, были опрокинуты крахом нацистской Германии. Германский генералитет вступал в послевоенный период лишь с некоторыми общими целями и намерениями, которые еще предстояло приспособить к политической ситуации, сложившейся в Германии после мая 1945 г. Оглядываясь на пройденный путь, генералы с разочарованием и отчаянием могли установить, что в арсенале накопленных средств у них не осталось почти ничего. Военной силы не [381] было. Стройная система охвата военных кадров была ликвидирована. Мистический авторитет лопнул как мыльный пузырь. Но именно сейчас перед умственным взором немецких генералов особенно выпукло предстала та идея, выработке которой посвятили все усилия деятели тайной дипломатии вермахта, та идея, к которой в последние месяцы своей жизни пришли Геринг, Гиммлер и сам Гитлер, — идея блока с западными державами во имя воссоздания вооруженных сил и военного потенциала германского империализма.

В какую конкретную форму эта идея облеклась летом 1945 г.?

Форма ее действительно была вполне конкретной и носила наименование «фленсбургский эпизод», или по-иному «двадцать [382] дней лжеправительства гросс-адмирала Карла Деница». Еше 30 апреля 1945 г., в день самоубийства Гитлера, командующий немецким флотом гросс-адмирал Дениц к своему удивлению узнал, что фюрер назначил его своим преемником на посту главы государства и верховного главнокомандующего вооруженными силами Германской империи. На этом посту главы несуществующего государства и капитулировавших вооруженных сил Дениц оставался до 23 мая, пока не был арестован.

Когда гросс-адмирал приступил к исполнению своих обязанностей, то написал для своих ближайших сотрудников небольшую речь. Текст был спрятан в архивы фленсбургского штаба. При аресте Деница архивы были конфискованы и направлены в Лондон. Впоследствии британское адмиралтейство предало его гласности.

«Друзья, нам должно быть ясно, — писал Дениц, — что мы полностью находимся в руках противников. Наша будущая судьба мрачна Что они с нами сделают, мы не знаем Но мы хорошо знаем, что должны делать сами Политическая линия, которой мы должны следовать, очень проста. Ясно, что мы должны идти вместе с западными державами и сотрудничать с ними в оккупированных западных областях, [383] ибо только при помощи сотрудничества с ними мы сможем потом надеяться на то, что отнимем наши земли у русских»{616}.

Откуда Дениц черпал эти идеи? Была ли это импровизация или точный план? Документы позволяют сейчас вполне определенно ответить на эти вопросы. В архивах Деница найден секретный меморандум, озаглавленный «К вопросу об ориентации на Восток или Запад». В этом документе рассматриваются дальние перспективы германской политики. Его автор не скрывает, что думает о третьей мировой войне. На первый план он выдвигает идею военного сговора с Соединенными Штатами и Англией. Меморандум уточняет: Америка «будет заинтересована в мощи побежденной Германии, чтобы использовать ее в борьбе против России»{617}.

Но самое любопытное в этом меморандуме заключалось в личности его автора. Им был д-р Г. Штелльрехт — крупный сановник нацистской партии (в генеральском чине). Он долгое время являлся началыгаком штаба при «уполномоченном фюрера по духовному и идеологическому обучению и воспитанию» НСДАП, т. е. первым заместителем рейхслейтера Альфреда Розенберга. Таким образом, стратегическую «политическую линию» на блок с Западом Дениц (а за ним Аденауэр) получил как эстафету от ближайшего сотрудника Гитлера, идеолога нацистского варварства.

Те деятели генштаба, которые остались в живых, придерживались той же линии. Среди них ведущее положение занимал Альфред Йодль, которого Дениц назначил преемником Кейтеля.

Каков же был политический план Йодля, при помощи которого он рассчитывал спасти германскую военную машину от ликвидации и обеспечить для нее будущее? Сейчас мы можем не только догадываться, но анализировать исторические документы. В 1961 г. на западногерманском книжном рынке появился том «Дневников военных действий штаба оперативного руководства при верховном главнокомандовании вооруженных сил» за 1945 г. В этой публикации содержался раздел, носивший несколько необычное название: «Высказывания генерал-полковника Йодля во время оперативных совещаний (с 12 по 20 мая), записанные майором генерального штаба И. Шульц-Науманом».

Происхождение этих записей таково. Каждое утро по строгому порядку, заведенному еще при фюрере, в штабе генерала

Йодля во Фленсбурге происходило оперативное совещание, На столах раскладывались карты, из папок извлекались справки и докладные записки, адъютанты застывали у дверей. Правда, обсуждать-то было нечего. Во второй половине мая 1945 г. вермахт уж не вел операций. Но Йодль использовал традиционные совещания для иных целей. Он обсуждал со своими коллегами военно-политические планы на будущее. Вот какие идеи Йодля заносил в свой дневник аккуратный майор Шульц-Науман{618}:

Таковы наиболее важные мысли Йодля, записанные Шульц-Науманом в период с 12 по 19 мая 1945 г. Надо иметь в виду, что это не стенограмма, а живая запись. Очевидно, в [384] [385] каждом случае Йодль подробно развивал свои мысли. Затем происходил обмен мнениями.

Теперь попытаемся разобраться, в чем же состоял политический смысл директив Йодля. Расчет состоял в следующем (и он довольно четко обрисован в записях Шульц-Наумана): сначала прикинуться покорными, войти в доверие Англии и США, затем сыграть на «противоречии между Востоком и Западом». После этого от «первого акта возрождения Германии» двинуться к тому, чтобы стать «фактором, с которым должны считаться».

Об этом же плане сообщал в своих мемуарах фельдмаршал Монтгомери: «Германские военные руководители, которые спаслись от русских, весьма охотно хотели стать друзьями англичан и выполняли бы, что мы хотели. Однако в отплату за это сотрудничество они ожидали, что с ними будут обращаться как с союзниками англичан против русских»{620}.

Итак, союзники, помощь, блок... Как мучительно это напоминает нам что-то уже слышанное и читанное! Ну, конечно, генерала Тренера! «Страна должна снова стать способной к союзам», — сказал он в апреле 1919 г., пять месяцев спустя после капитуляции Германии. Теперь же аналогичные идеи пришли в голову генералу Йодлю через четыре дня после капитуляции.

Можно только удивляться поразительному автоматизму действий германского генерального штаба, у которого на все случаи жизни — для победы и поражения — находились определенные рецепты. Идея «способности к союзам» (Сект — Гренер) пли «необходимости помощи других» (Йодль) есть типичный рецепт на случаи поражения. Очутившись в пропасти, германский милитаризм, который только вчера отвергал всякие компромиссы и вопил о борьбе «до победного конца», немедленно хватается за идею «союзов» с одним из бывших противников.

Однако здесь важны не только параллели. Между Тренером и Йодлем лежала целая историческая эпоха, которая принесла с собой огромные изменения в соотношении сил на мировой арене. Германский империализм после первой мировой войны надеялся на «помощь других», т. е. Антанты, в тот момент, когда Советская Россия еще только становилась на ноги и главной ее силой был великий энтузиазм освобожденного народа, готового идти па любые лишения во имя защиты своей свободы. Йодль взывал к «помощи» перед лицом могучего Советского государства, сокрушившего германскую армию, в момент новых социально-политических перемен в Европе и во всем мире.

Призрак генерала Тренера стал рядом с Йодлем. А вслед за Тренером — не из могилы, а из политического небытия — восстал не кто иной, как автор знаменитых планов двадцатых годов — отставной ротмистр Арнольд Рехберг. Оказалось, жив курилка! И не только жив, но и способен составлять планы. В 1945 г., сразу после краха нацизма, он направил в адрес американского и английского командования меморандум, в котором снова и снова проповедовал свою идею: блок Запада против Советского Союза. Рехберг призывал Эйзенхауэра и Монтгомери порвать всякое сотрудничество с СССР и вступить в союз с Германией. В качестве приманки Рехберг предлагал западным державам 50% участия в немецкой промышленности{621}. Рехберг и в 1946 г. продолжал засыпать своими сочинениями штабы западных оккупационных войск, умоляя их вернуться к плану генерала Гофмана, взывая о «помощи», которую западные державы должны оказать поверженной Германии.

Помощь пришла быстрее, чем можно было ожидать. В последние дни войны из Лондона от Уинстона Черчилля на имя фельдмаршала Монтгомери последовала директива: «Тщательно собирать германское оружие и складывать его, чтобы его легко можно было раздать германским солдатам, с которыми нам пришлось бы сотрудничать, если бы советское наступление продолжалось»{622}. Директиву Черчилля Монтгомери понял как сигнал к началу широкой кампании по сотрудничеству с немецкими генералами. Так возник «план Монтгомери», состоявший, по собственным словам его автора, в том, «чтобы действовать через органы немецкого командования и отдавать приказы, касающиеся немецких сил, через фельдмаршала Буша, командовавшего немецкими войсками в Северо-Западной Европе». Все немецкие войска были разделены на «армейские районы», соответствовавшие районам дислокации английских армий.

В мае — июне 1945 г. иод высшим надзором фельдмаршала Монтгомери возникло новое немецкое формирование — группа «Норд-вест». Ею командовал фельдмаршал Буш, имея при себе начальником штаба генерала Кинцеля (бывший начальник разведки в генштабе). Бушу подчинялись: командующий немецкими войсками в Дании генерал Линдеман, командующий [387] немецкими войсками между Балтийским морем и Везером генерал Блюментритт и командующий немецкими силами между Везером и Западной Голландией фельдмаршал Бласковиц. При каждом из немецких командующих состоял английский военный советник-контролер.

Официально — для внешнего мира — считалось, что эта система создана для «расформирования» немецких войск. На деле, согласно директиве Черчилля, «план Монтгомери» превращал немецкие штабы в органы управления войсками, которые должны были находиться в постоянной боевой готовности. Не случайно уже 12 мая Буш заявил Монтгомери, что не «сможет выполнять переданные ему Монтгомери задачи», пока не будет располагать «оружием и соответствующим авторитетом»{623}. Меры английского командования особый восторг вызвали у Йодля, который одобрил их и предложил американскому генералу Руксу распространить «план Монтгомери» на всю Западную Германию. Йодль хотел разделить эту территорию на три зоны, в каждой из которых существовали бы немецкие штабы под параллельным командованием союзных войск и преобразованного ОКВ{624}. В группе Буша тем временем жизнь шла по канонам вермахта: присваивались звания, производились военные суды. Немецкий исследователь этого периода Дитрих Зборальский приводит любопытный факт: производства в очередные воинские звания продолжались вплоть до 5 июня 1945 г., т. е. почти целый месяц после капитуляции{625}.

Но еще важнее было другое мероприятие английских властей. Соединения вермахта, сосредоточенные на северо-западе Германии, подвергались переформированию в так называемые «служебные части». Этот процесс начался в июне 1945 г. Формирование проходило по принципу разделения служб. Отдельные отряды составляли связисты, танкисты, летчики, саперы и т. д. Всего, по официальным данным, за период май — сентябрь 1945 г. более 100 тыс. военнопленных вступили в «служебные части»{626}. Постепенно система «служебных частей» распространилась на все оккупационные зоны в Западной Германии.

Именно эта система сделалась предметом весьма острой дискуссии в Союзном Контрольном Совете осенью 1945 г. Советский представитель обратил внимание своих коллег на тот [388] недопустимый факт, что под опекой английских властей продолжают существовать немецкие части общей численностью до 200 тыс. человек, собранные в две корпусные группы («Норд» и «Штокхаузен»), что не вызывается никакой необходимостью и прямо противоречит союзническим соглашениям. Во всей мировой печати поднялся шум, который привлек внимание к более чем странным мерам фельдмаршала Монтгомери.

Фельдмаршал сбивчиво оправдывался. По решению Контрольного Совета эти корпусные группы были распущены, а немецкие штабы ликвидированы. Таким образом, «план Монтгомери», за которым стояла неизвестная тогда директива Черчилля, потерпел неудачу. Но это был не последний план.

2 августа 1945 г. главы правительств Англии, США и Советского Союза в зале потсдамского дворца Цецилиенхоф поставили свои подписи под соглашением, которое определяло: «Германский милитаризм и нацизм будут искоренены, и Союзники, в согласии друг с другом, сейчас и в будущем, примут и другие меры, необходимые для того, чтобы Германия никогда больше не угрожала своим соседям или сохранению мира во всем мире»{627}

Декларация торжественно провозглашала: «...все сухопутные, морские и воздушные вооруженные силы Германии, СС, СА, СД и гестапо со всеми их организациями, штабами и учреждениями, включая Генеральный штаб, офицерский корпус, корпус резервистов, военные училища, организации ветеранов войны и все другие военные и полувоенные организации, вместе с их клубами и ассоциациями, служащими интересам поддержания военных традиций в Германии, будут полностью и окончательно упразднены, дабы' навсегда предупредить возрождение или реорганизацию германского милитаризма и нацизма»{628}.

Потсдамские решения воплотили в себе наиболее существенные требования миллионов участников антигитлеровской войны. Этот выдающийся дипломатический и политический документ подвел итог войне. Ядром Потсдамского соглашения [389] была идея о продолжении сотрудничества, т. е. практического сосуществования двух социальных систем в период мира. Каждый дальновидный политик, заинтересованный в мирном будущем, видел, что в эпоху 1941–1945 гг. укрепился и доказал свою жизнеспособность великий принцип возможности сотрудничества государств с различными социальными устройствами. Потсдамское соглашение указывало пути, по которым должно было пойти мирное сосуществование на новом историческом этапе. Оно намечало пути обеспечения прочного мира в Европе, и в первую очередь в Германии. Германская проблема решалась в Потсдаме не как узкая проблема послевоенного урегулирования, а как коренная проблема, на которой проверялись цели и намерения великих держав. Вот почему в июле — августе 1945 г. представители США и Англии не могли рискнуть уклониться от Потсдама. Они прекрасно понимали, что, только провозгласив принцип ликвидации германского милитаризма, они смогут получить доверие своих народов.

В Потсдаме была выработана триединая формула для Германии: ликвидация милитаризма, ликвидация нацистских монополий, демократизация политической жизни. Все эти три части тесно и неразрывно связаны между собой. Нельзя было уничтожить агрессивную военную мощь германского милитаризма, не ликвидируя ее основы — монополистической структуры экономики. Нельзя было обеспечить подлинную демократию в стране, не устранив влияния милитаризма и опять-таки влияния германских монополий. Трудно было разрушать власть монополий, не отнимая у них военной машины, не устраняя из политической жизни нацизм и все его губительные последствия. Короче говоря, Потсдамские соглашения были разумно составленным единым целым, которое требовало осуществления всех требований и не допускало их механического разъединения.

Наконец, глубокий смысл Потсдамских соглашений заключался в том, что это была единая идея для всей Германии. Они должны были в равной мере быть директивой для командующих всех четырех зон оккупации. Четыре великие державы брали на себя конкретное обязательство помочь германскому народу построить свое свободное независимое демократическое государство. Потсдамские соглашения гарантировали единство Германии, как экономическое, что было прямо оговорено, так и политическое, что вытекало из всего смысла соглашения.

Потсдам нанес тяжелейший удар по германскому милитаризму. Но это был удар и по союзникам милитаризма. «Решения о Германии, — отмечала американская газета [390] 5 августа 1045 г., — означают полное поражение тех финансовых и промышленных кругов США и Англии, которые еще до войны надеялись на возрождение немецких монополий».

В те дни необходимость ликвидации агрессивной немецкой машины понимали не только в Советском Союзе. «Вам никогда не придется рассматривать вопрос более важный, чем этот: как не допустить возрождения военной мощи Германии, — предупреждал банкир и политик Бернард Барух в июне 1945 г. — В этом суть обеспечения мира. То, что будет сделано с Германией, определит, смогут ли Россия, Англия и США продолжать ладить после войны... Надо раз и навсегда покончить с господством Германии над Европой. Ее военный потенциал должен быть уничтожен».

Другой американский политик и дипломат, Сэмнер Уэллес, писал: «Германский милитаризм должен быть уничтожен... и великие державы должны позаботиться об этом, как только Германия будет оккупирована... Все профилактические мероприятия стран-победительниц против германской военной деятельности должны будут носить в мирное время длительный характер»{629}. Министр финансов США Генри Моргентау по тому же вопросу заявил: «В высшей мере эффективные согласованные усилия трех стран, направленные на разгром Германии, оказались успешными лишь потому, что их правительства и их народы знали, что у них одна и та же цель — разгром Германии в возможно краткий срок. Победа была основана на взаимном доверии. Если мы последуем советам превратить Германию в оплот против коммунизма, то Россия не сможет верить, что мы будем соблюдать мир».

Однако уже не эти настроения определяли курс политики Запада. [391]

С 1944 г. в американских политических кругах стали все большую роль играть те группировки, которые исповедовали известную нам формулу Трумэна. Этот процесс убыстрялся по мере того, как американские монополии убеждались, что реальная угроза их позициям и интересам со стороны Германии уже миновала. Для Морганов, Рокфеллеров, Дюпонов война по существу уже давно окончилась, потому что их противником на мировых рынках был не Гитлер, а лишь некоторые германские фирмы. В этих условиях спасший США и весь мир курс на единую антифашистскую коалицию казался им «устаревшим».

12 апреля 1945 г. умер президент Рузвельт, с именем которого была связана вся политика участия США в антигитлеровской коалиции.

Сейчас достоверно известно, что германская проблема стала центральной на первом и решающем совещании у Трумэна по вопросам внешней политики, состоявшемся через два дня после смерти Рузвельта. Как свидетельствовал прекрасно информированный публицист Дрю Пирсон, на этом совещании «сторонники умиротворения отвергли политику жесткого мира с Германией и предложили новую линию»{631}.

Журнал американского общества «Предотвратить третью мировую войну» так расшифровывал эту линию: американские «руководящие политические деятели были вовлечены в этот замысел под влиянием тех, кто имел деловые и идейные связи с Германией. Западные союзники ухватились за идею германского бастиона против коммунизма точно так же, как они роковым образом ухватились за эту идею после первой мировой войны со всеми вытекающими отсюда трагическими последствиями»{632}.

Разве не было все это зловещей насмешкой над логикой, над здравым смыслом? Действительно, кто весной 1945 г. мог не рассмеяться, если бы ему сказали, что президент США г-н Гарри Трумэн и премьер-министр Великобритании сэр Уинстон Черчилль в своей политике, касающейся германского милитаризма, станут следовать основным принципам, разработанным во время войны группой генералов германского генерального штаба и одобренным Гиммлером, Герингом, Канарисом, Кальтенбруннером, а под конец дней своих и Адольфом Гитлером? За публикацию такого утверждения в западной прессе можно было поплатиться обвинением в клевете, диффамации и подрыве авторитета союзных держав. [392]

Тем не менее, именно идеи Гиммлера — Канариса получили свое развитие в послевоенной политике западных держав, войдя в нее как составная часть огромного плана антисоветского атомного заговора, составленного лидерами военных монополий и реакционных политических партий во имя новой агрессии против Советского Союза и всего социалистического лагеря. Если Адольф Гитлер когда-то заявил, что, по его мнению, «земной шар — это переходящий кубок»{633}, то после его неудачной попытки схватить в лапы эту «награду» весьма влиятельные американские политики, опьяненные, сомнительным атомным триумфом Хиросимы и Нагасаки, решили предпринять свою попытку. Уже в 1946 г. перед всем миром была объявлена идея нового похода за мировое господство, когда [393] Уинстон Черчилль в присутствии Гарри Трумэна произнес свою ставшую знаменитой речь в Фултоне.

Можно спорить о том, являлась ли американская концепция восстановления военного потенциала Германии исходной точкой нового заговора или она явилась его следствием. Очевидно, разные круги американского и английского империализма относились к ней по-разному. Например, для группы Аллена и Джона Фостера Даллесов и стоявшего за ними блока германо-американских монополистических интересов эта концепция была толчком. Для Черчилля, который все примерял к интересам создания антисоветской коалиции с максимальной пользой для Англии, эта концепция могла стоять на втором месте. Французские монополистические круги уже просто были вынуждены мириться с ней, стремясь не терять контакта с США и Англией. Для германских монополий это была «задача номер один».

Интересы капиталистических партнеров никогда не бывают на 100% идентичными, но вполне возможно, что в ходе торга и расчетов на взаимное «обыгрывание» один интерес становится объединяющим. Еще в 1946 г. Джон Фостер Даллес заявил: «Наряду с атомной бомбой Германия с ее возможностями является величайшей военной силой»{634}. И стремление получить в свои руки эту силу стало доминантой политики Запада.

Австралийский журналист Уилфрэд Бэрчетт, работавший в первые послевоенные годы в Берлине в качестве корреспондента лондонской газеты «Дейли экспресс», зафиксировал ь книге «Холодная война в Германии» следующий разговор, участником которого был он, социал-демократический лидер Западного Берлина Э. Рейтер и начальник политического oтдела гражданской администрации США в Германии Ричард Скэммон{635}. Беседа состоялась в ноябре 1947 г.

— Просто ужасно, — жаловался Скэммон, — как отстает от нас госдепартамент. Лишь сейчас они одобрили наше требование о создании сепаратного западногерманского государства. А ведь мы подготовили все необходимое еще шесть месяцев назад. Теперь, — развивал он свою мысль, — мы сможем сделать Западную Германию нашим союзником. Имея в виду се тяжелую промышленность, мы вовлечем ее в план Маршалла как семнадцатого участника, и на нашей стороне окажется 44 млн. человек. Тогда за несколько месяцев мы будем в полной [394] форме, чтобы начать марш, и конечно, мы пустим в дело немцев!

Скэммон, чтобы уверить сомневающихся собеседников, продолжал: «Конечно, мы будем готовы! Как раз в последнее время я занимался тем, что разрабатывал меморандум о нашей оккупационной политике в Советском Союзе».

По словам Скэммона, этот меморандум предусматривал «сохранение колхозов», ибо, по американским понятиям, фермы должны быть «крупными»; советскую же промышленность он предлагал «декартелизировать»...

Трудно удержаться от того, чтобы не провести параллель между работой м-ра Скэммона и тем совещанием у фюрера, которое состоялось 16 июля 1941 г. и было увековечено в так называемом меморандуме Бормана. От Бормана до Скэммона, как любили враги Советского Союза расписывать судьбу нашей страны после покорения ее — в первом случае вермахтом, во втором — объединенными силами армии США и нового вермахта! Очевидно, м-ру Скэммону не пошел впрок урок его предшественника.

Во всяком случае, Скэммон уже в 1947 г. видел у себя в кармане «44 млн. человек» и соответствующее число немецких солдат. Этого не случилось в 1947 г. Со дня капитуляции вермахта до официального формирования первых западногерманских частей прошло девять лет. Это был период, в ходе которого американским оккупационным властям пришлось вести подлинную «невидимую» войну против Германии — против ее жизненных интересов, против мирного будущего ее народа.

Первое, чем занялись руководители западной оккупационной политики, было обособление их зон оккупации, проще говоря, раскол Германии. Американские генералы не были настолько наивными, чтобы надеяться на помощь Советского Союза в осуществлении курса на восстановление сил германского милитаризма. Никто из них не мог поручиться, что этот курс не встретит самого решительного сопротивления со стороны советских представителей в четырехсторонних органах управления, а тем самым не станет предметом осуждения со стороны мирового общественного мнения. Никто из них не мог, наконец, надеяться, что общегерманское общественное мнение и возникшие вновь демократические и антифашистские организации Германии спокойно и без сопротивления примут новый курс.

Послевоенная политика раскола Германии имела за собой солидное прошлое. Уже в 1941 г. на Западе обсуждался проект [395] расчленения страны вплоть до ее полной ликвидации (он принадлежал американскому публицисту Т. Н. Кауфману, автору книги «Германия должна погибнуть!»){636}. Эти идеи были поддержаны рядом американских и английских публицистов (Э. Лоример, Г. Хэртмен, А. Дункан){637}. На рубеже 1941 и 1942 гг. эти неофициальные идеи подхватил У. Черчилль и развивал их перед Рузвельтом{638}, что привело к составлению первых англо-американских планов расчленения Германии.

Со временем эти планы приобретали более определенный облик. В августе 1943 г. государственный секретарь США и министр иностранных дел Англии обсуждали подобные планы, а в октябре того же года родился проект раздела Германии на три (или даже больше) части. Он был внесен на обсуждение конференции министров иностранных дел США, Англии и СССР в октябре 1943 г., но натолкнулся на отпор со стороны делегации Советского Союза. Это не остановило сторонников раскола. В декабре 1943 г. в Тегеране американская делегация внесла план раздела послевоенной Германии на восемь частей. В 1944 г. появились еще два плана: расчленения Германии на три государства (план Сэмнера Уэллеса) и на три государства плюс интернациональную «Рурскую зону» (Генри Моргентау). Вплоть до Потсдама, где Трумэн хотел разделить страну на Северогерманское, Южногерманское (с Австрией и Венгрией) и Западное государства{639}, идея раскола являлась обязательным достоянием западной дипломатии.

Вся эта возня вокруг проблемы государственного единства Германии свидетельствовала, что западная дипломатия уже давно понимала, как трудно будет ей осуществлять свой курс в единой Германии, т. е. совместно с Советским Союзом, не собиравшимся оказывать благодеяния поверженному германскому империализму.

В 1946–1947 гг. к причинам, усилившим страх американских оккупационных политиков, добавился ряд новых факторов.

Когда в Германии мало-помалу стали возникать и развертывать свою деятельность демократические партии и организации немецкого народа, то было более чем естественно, что [396] они нашли в Потсдамском соглашении опору для своей работы. Анализируя роковые ошибки немецкой истории, деятели этих партий — будь то в восточной, будь то в западной части страны — пытались найти основные звенья в сложной и запутанной обстановке послевоенной Германии, ухватившись за которые они смогли бы поднять всю цепь процесса демократизации страны. Политические партии рабочего класса были обескровлены. Лишь немногие антифашисты возвращались из концлагерей и тюрем; сравнительно небольшое число деятелей вернулось из эмиграции. Мы можем воздать должное героям антифашистского сопротивления, которые прямо из концлагерей пришли в магистраты и партийные бюро, чтобы, наконец, начать строительство той новой демократической Германии, во имя которой умирали и принимали нечеловеческие муки тысячи лучших сынов и дочерей немецкого народа, за которую погибли Эрнст Тельман, Антон Зефков, Рудольф Бретшейд, Эдгар Андре, Харро Шульце-Бойзен, брат и сестра Шолль. Людям, пришедшим из «другой Германии», было трудно. Кроме того, на Западе они нередко попадали под тяжелую руку американских оккупационных офицеров, вроде «офицера по делам профсоюзов» американской администрации Джозефа Киннена, который на просьбу о проведении рабочих собраний ответил кратко и выразительно: «Я сказал — никаких собраний!»{640}

Одним из первых дел немецких трудящихся на востоке Германии стало проведение земельной реформы и ликвидация власти монополий. 14 ноября 1945 г. был сделан первый шаг в выполнении экономических постановлений Потсдама: концерн военного преступника Флика в Саксонии был национализирован. В октябре 1946 г. всенародный референдум в Саксонии — наиболее важном промышленном районе советской зоны — решил передать в собственность народа предприятия нацистских военных преступников. В американской зоне, в земле Гессен, ландтаг также принял решение о национализации предприятий тяжелой промышленности. Такое же решение готовилось в Руре. Показательно, что в то время даже буржуазные партии, учитывая настроения масс, были вынуждены включать в свои программы пункты о ликвидации концентрации экономической силы и обобществлении некоторых отраслей промышленности{641}. Одним словом, развертывалось широкое наступление [397] немецкого народа на основы германского милитаризма. Потсдамские решения становились правовой и моральной базой этого наступления.

Реакция американских политиков на это движение была резка и решительна: именно в этот период были разработаны планы, о которых говорил м-р Скэммон, — планы создания западногерманского государства с перспективой его последующей милитаризации.

Как отмечал в своей книге «Американская политика в Германии» бывший ответственный сотрудник военной администрации США Джордж С. Уилер, «достижение целей (американской политики в Германии) было нелегкой задачей. Требовались сложные маневры, распространявшиеся на все области... Ни у немецкого народа, ни у простых людей в Соединенных Штатах они не могли найти поддержки»{642}. Но все уловки были пущены в ход. Ибо, как свидетельствует тот же Уилер. который был посвящен в тайны американской «оккупационной кухни», «американские промышленники и милитаристы в конечном счете нуждались в создании передовой военной базы в Западной Германии. Германии была отведена роль плацдарма для нападения на страны народной демократии и СССР. Я помню, как представители госдепартамента доказывали еще, что завоевание Советского Союза будет легкой прогулкой... Насколько я знаю, эти планы вынашивались с 1945 г.»{643}

Политика раскола Германии: уже очень скоро привела к своим результатам. Потсдамские решения о ликвидации германского милитаризма остались действенными только на востоке страны.

Те мероприятия, которые в первые годы проводила советская военная администрация, а затем немецкие демократические власти, показали, что Потсдамская программа полностью реальна. Зато в Западной Германии, которая с сентября 1949 г была превращена в Федеративную Республику Германии, полную свободу рук получили сторонники создания военно-политического блока, направленного на реставрацию вермахта.

Недаром один из западных дипломатов цинично заявил: «Лучше целиком владеть половиной Германии, чем наполовину владеть целой Германией». [398]

Процессы восстановления и формирования немецкой военной машины в Германии после первой мировой войны и в Западной Германии после второй мировой войны имели одно существенное различие, которое дало себя знать уже в 1946–1949 гг.

Один из «уроков», который был преподан милитаристской Германии и хорошо усвоен немецким генеральным штабом в 1918–1923 гг., состоял в том, что быстрое восстановление военного аппарата после поражения возможно только при наличии центрального органа, который сможет держать процесс ремилитаризации под своим контролем. Смысл знаменитого «пакта Тренер — Эберт» как раз и состоял в том, что, уступая лидерам правой социал-демократии политическое руководство и соглашаясь на ликвидацию монархии, Тренер и Гинденбург оставили в своих руках армию и ее генеральный штаб. Они, далее, с легкостью поступились тем, что «большой генеральный штаб» кайзеровской эпохи был преобразован в «временный генеральный штаб», а затем в «войсковое ведомство». Для них было важно не название, а существо дела. Как мы видели, Гитлеру в 1933–1939 гг. удалось преобразовать рейхсвер в вермахт, пользуясь сохраненным в неприкосновенности генеральным штабом и его кадрами.

После 1945 г. положение было иным. От генерального штаба ничего не осталось. Даже проблема высших военных кадров стояла иначе. Если после первой мировой воины ни один немецкий генерал не попал в плен, а потери убитыми среди генералов были незначительны, то вторая мировая война обошлась германскому генералитету не так дешево. Всего в вермахте насчитывалось немногим более 1500 генералов и адмиралов. Во время войны было убито 223 генерала сухопутных войск, 64 покончили самоубийством, 20 были осуждены па смертную казнь немецкими военными судами, 33 — приговорены к смертной казни за военные преступления судами союзных стран. В ВВС 20 генералов погибли в боях, 15 покончили самоубийством, 4 были приговорены к смертной казни за военные преступления. Во флоте число погибших адмиралов составило 18 человек. По подсчетам генерала Фольтмана, общие потери германского генералитета в войне составили 963 человека (с учетом смерти по болезни и от несчастных случаев). В плен попало 553 человека{644}. Из них 58 за совершенные [399] преступления были приговорены к смертной казни. В Нюрнберге в Международном военном трибунале были осуждены четыре высших военных руководителя (Кейтель, Йодль, Редер, Дениц), а в американском трибунале — 19 генералов.

Аппарат генерального штаба прекратил существование Его архивы попали в руки союзных войск (по преимуществу английских и американских, так как значительная часть архива находилась во Фленсбурге с «правительством» Деница, а другая была заранее отправлена из Берлина в Южную Германию). Руководящие генералы и офицеры ОКВ и ОКХ находились в плену. В немецкой военной машине был, таким образом, существенно поврежден ее «центральный механизм». В результате в течение первых двух-трех оккупационных лет в Западной Германии отсутствовал немецкий военный центр.

Но это не означало, что такой центр отсутствовал вообще. Йодль не случайно говорил в мае 1945 г. о том, что надеется «на помощь других».

Одним из первых действий командования американских оккупационных властей в Германии было сосредоточение всех плененных союзными войсками немецких генералов и высших офицеров в нескольких специально оборудованных лагерях. Это мероприятие осуществлялось по специальному решению генерального штаба США и было возложено на отдел главного историка европейского театра действий генерала С. Л. А. Маршалла. Собранные в лагерях (в Кенигштейне, Оберурзеле и Алендорфе){645} немецкие генералы получили задание составить описание боевых действий в период войны. К решению этой задачи были привлечены три бывших начальника генштаба (Гальдер, Цейтцлер и Гудериан), заместитель начальника генштаба Блюментритт, начальник оперативного управления генштаба Хойзингер, начальник штаба ВВС Крейпе, штабные генералы Вестфаль, Байерлейн, Циммерман, Шпейдель, Бутлар, Ассман, Варлимонт, генералы-командиры Мантейфель, Фрисиер и многие другие. В распоряжение новоявленных историков были предоставлены их собственные архивы. Вся работа производилась под контролем соответствующих американских и английских офицеров и продолжалась в течение 1946–1948 гг.

Вместо того чтобы сидеть на скамьях подсудимых и в тюремных одиночках, почти все оставшиеся в живых генералы и [400] высшие офицеры, во-первых, оказались вместе; во-вторых, смогли заняться столь важным делом, как изучение и обобщение боевого опыта вермахта. Кроме того, что они «передавали» этот опыт американским военным представителям, они делали ту же работу и для себя. Кто знает, какую часть работы немецкие генералы выполняли добросовестнее?

Американский генеральный штаб опубликовал лишь часть тех «исследований», которые были предприняты в 1946–1948 гг. под его руководством. Однако побочным результатом этих исследований было появление на западногерманском книжном рынке огромного числа публикаций, принадлежавших перу генералов. Начало положил Франц Гальдер книгой «Гитлер как полководец», вышедшей в Мюнхене по лицензии американской военной администрации. До настоящего времени в Западной Германии вышло около 40 толстых томов сочинений, авторами которых являются генералы (Гальдер, Гудериан, Цейтцлер, Шпейдель, Хойзингер, Манштейн, Вестфаль, Ассман, Типпельскирх, Коллер, Ремер, Лоссберг, Хоссбах и др.), сотни статей в журналах и тысячи статей в ежедневных газетах. Это явление ни в коей мере не относилось к сфере библиографической. Публикация литературы, принадлежавшей перу бывших генералов, была политическим явлением, которое надолго определило как методы реакционной пропаганды, так и направление военно-исторических исследований в Федеративной Республике.

Эти бесчисленные книги и мемуары преследовали одну цель: дать западногерманской пропаганде простой и доходчивый лозунг, при помощи которого она могла бы успешно заняться реабилитацией немецкого генералитета во второй мировой войне. Подход к решению этой проблемы был подсказан историческим опытом. После 1945 г. генералы вспомнили о том, как их предшественники оправдывались после краха 1918 г. Они вспомнили об одном эпизоде, разыгравшемся в конце 1918 г.

В ноябре 1918 г. английский представитель в комиссии по перемирию генерал сэр Нэйл Малькольм нанес визит в Берлине генералу Людендорфу. Людендорф, как всегда многословно, оправдывал свою стратегию и доказывал, что германская армия не была виновна в поражении. Затем он начал жаловаться на правительство, на население, которые «бросили армию на произвол судьбы», и т. д. и т. п. Сэр Нэйл попытался остановить поток речи генерала и подытожить мысли Люден-дорфа. Он спросил Людендорфа: [401]

— Хотите ли вы этим сказать, генерал Людендорф, что вам, — Малькольм подыскивал слово, — нанесли удар ножом в спину?

Глаза Людендорфа заблестели. Он радостно закричал:

— Это верно! Нам нанесли удар ножом в спину, ножом в спину!{646}

Так родилась знаменитая легенда об «ударе в спину». Людендорф позаботился о том, чтобы на всех перекрестках пресса и все прочие подхватили удачное словцо сэра Нэйла Малькольма. Войну проиграли не генералы, а революционеры...

Нечто подобное грезилось и гитлеровским генералам. На этот раз не генералы Малькольм и Людендорф, а Гальдер и его американские издатели бросили новый лозунг: «Не генералы проиграли вторую мировую войну, а Гитлер». Этот лозунг был пущен в ход со всей энергией, присущей преступникам, попавшим на скамью подсудимых и желающим оправдаться. На протяжении нашего повествования мы имели возможность видеть, как безосновательна эта легенда. Но нельзя недооценивать ее опасность. В свое время д-р Геббельс говорил: «Чем больше ложь, тем чаще надо ее повторять». Ложь о непричастности генштаба к краху 1945 г. повторялась так часто, что произвела определенное воздействие на настроения западногерманской общественности.

«Генеральские лагеря», в которых родилась новая легенда об «ударе в спину», к 1948 г. были распущены. Однако на их базе возникли полугласные объединения бывших высших офицеров вермахта, которые посвятили себя изучению истории второй мировой войны. Наиболее обширным объединением такого рода стало «Общество военных наук», созданное в Мюнхене в 1950–1952 гг. Общество возглавил генерал Хеллерман, при котором был создан специальный «научно-консультативный совет». В состав этого совета вошли: генерал танковых войск Хассо фон Мантейфель, руководитель реваншистского «Союза немецких моряков» вице-адмирал Руге, один из видных деятелей «Союза немецких солдат» генерал Херр, генералы барон фон Эдельсхейм, барон фон Шлойниц, Треттнер и Фангор. Впоследствии к ним присоединились генерал-полковник Рейнхард и генерал Каммхубер.

В 1946–1948 гг. американские генштабисты заложили ту базу, без которой «идеологическое возрождение» генералитета было бы просто немыслимо. С другой стороны, и для некоторых весьма ответственных деятелей Пентагона, мечтавших [402] о немедленном нападении на Советский Союз, опыт вермахта был просто неоценим.

Сейчас трудно с абсолютной точностью сказать, кто первым внес практическое предложение приступить к формированию немецких частей. Так в апреле 1949 г. «Тайме» сообщала о переговорах между американскими и германскими военными о формировании «немецкой армии под американским командованием»{647}. По сведениям хорошо информированного журнала «Юнайтед Стейтс ньюс энд Уорлд рипорт», летом 1949 г. вопрос о создании западногерманской армии был предрешен{648}. С этого момента «колесо покатилось». Известный западногерманский публицист профессор Л. Л. Маттиас, исследуя этот период, пришел к выводу, что роль «инициатора» взяла на себя политическая и финансовая группа американских монополий, собравшаяся вокруг знаменитого банка «Диллон, Рид энд компани». Этот банк, тесно связанный с немецкими монополиями и вложивший в свое время в германскую промышленность около 400 млн. долл., располагал большим влиянием. Президентом его был министр обороны США Форестолл, вице-президентом — руководитель экономического отдела оккупационной администрации Дрэипер. Рядом с группой Диллонов действовала группа Даллесов, и все вместе они вели одну линию. Как справедливо заметил профессор Маттиас, «трудно установить, мобилизовали ли эти группы военщину или, наоборот, военщина ими прикрылась, но ясно, что и те и другие имели одну цель»{649}. Целью же являлось формирование немецких контпнгентов под американским командованием. Примерно к этому же периоду (1948–1949 гг.) относятся действия тайного офицерского общества «Брудершафт», которое в самый момент основания ФРГ, т. е. осенью 1949 г, послало Аденауэру меморандум, утверждавший, что ФРГ «бессмысленна без армии»{650}.

«Утилитарный» подход американского военного и политического руководства к немецким партнерам отличал первый период ремилитаризации Германии, растянувшийся па 1945–1950 гг. Это был период, когда американское руководство считало возможным использовать немецкий военный потенциал путем непосредственного подчинения немецких войск и их командиров командирам американским. Это был период, когда [403] прибывший в Западную Германию по специальному приглашению командования оккупационных войск США видный делец Льюис Браун (компаньон банкира и дипломата Аверелла Гарримана) предлагал следующий рецепт обращения с Германией: Германии, писал он, «надо дать открытую дверь надежды. Ей надо дать ногой в зад, чтобы заставить войти в эту дверь, пообещать лучшую жизнь и отдать ей краткие и категорические приказания»{651}.

Вся американская военная концепция, касающаяся Германии, в тот период определялась расчетом на то, что поверженная Германия и ее военные лидеры будут готовы на любые условия и не будут возражать, даже если немецким вооруженным силам будет отведена самая скромная роль «пушечного мяса». В формулировке американских политиков эта сложная концепция выражалась простой фразой: «Not our boys» — «Пусть умирают не наши парни!»

Таков был расчет, который по цинизму ничем не уступал планам Бормана, Гиммлера, Геринга. Последний говорил: «Если кто-либо должен голодать, то не немец». Тафт и его коллеги лишь переиначили эту формулу: «Если кто-либо должен умирать, то не американец».

Под этим лозунгом проходили мероприятия по ремилитаризации в первый период. Их главной формой было создание так называемых служебных частей при западных оккупационных войсках. Это, по сути говоря, был тот же «план Монтгомери» 1945 г., только в более широком масштабе. «Служебные части» создавались во всех трех зонах и в 1949–1950 гг. достигли значительной численности.

По данным, собранным немецкой демократической печатью, к концу 1951 г. общая численность «служебных частей» составляла{658}:

Американская зона (Рабочая служебная организация)	80 тыс. человек
Английская зона (Германская служебная организация)	> 70 тыс. человек
Французская зона	14 тыс. человек
Всего	164 тыс. человек

Когда эти цифры были преданы гласности, буржуазная пропаганда поспешила назвать их вымышленными и потратила немало усилий, чтобы представить «служебные части» весьма немногочисленной и чисто гражданской организацией. Но когда шум улегся, и о скандале забыли, в 1956 г. Фридрих Шульц опубликовал в Бонне брошюру под названием «Служебные группы», в которой писал: «Почти полмиллиона немцев прошло в различное время через служебные части при англичанах, американцах, французах и бельгийцах. Мы встречаем их сегодня — это чиновники... директора, солдаты и офицеры новых германских вооруженных сил»{659}.

В создании «служебных частей» приняли участие некоторые немецкие генералы, в том числе несколько генералов, располагавших военным опытом. «Служебными частями» при американских войсках в первый период их формирования командовал генерал Герхард Матцки — некогда четвертый обер-квартирмейстер генштаба (ведавший вопросами разведки), а в годы войны — командир дивизии и корпуса. Его преемниками [405] (после того как Матцки был назначен командиром войск пограничной охраны) стали генерал танковых войск Бранденбергер{660}, а затем генерал-майор Рейхельт{661}. В английской зоне «служебными частями» командовал генерал-лейтенант граф фон Шверин. Некоторые из этих генералов впоследствии были использованы на командных постах бундесвера (Матцки стал командиром корпуса, Рейхельт — командиром дивизии). Однако, в общем, и целом на посты в «служебные части» пошли генералы «второго гарнитура», ибо крупные тузы генералитета не хотели «компрометировать себя».

Наряду со «служебными частями» в 1949–1951 гг. шло активное собирание военных кадров в рядах полиции. Ядром всех полицейских формирований была сделана так называемая пограничная полиция. Здесь был перенят опыт двадцатых годов — опыт Носке и Шейдемана, которые в 1919 г. под лозунгом создания «пограничной охраны» собирали офицерские полки и использовали их для провокаций и расстрелов рабочих. В 1951 г. «пограничная полиция» была воссоздана. Учитывая ее роль как источника кадров, туда набирали офицеров и унтер-офицеров с опытом. Так, среди офицеров «пограничной полиции» 93% составляли бывшие офицеры; 99% всех командиров взводов также являлись бывшими офицерами; 96% унтер-офицеров служили в вермахте{662}. На высших командных постах появились генералы вермахта.

Округами «пограничной полиции» командовали генералы Герберт Гизе, Ганс Браун и Антон Грассер{663}. Общая численность пограничных войск составляла 10 тыс., затем (с 1952 г.) — 30 тыс. человек.

Каковы были объективные результаты этой американо-английской акции?

Несомненным результатом было большое беспокойство и недовольство в кругах немецкой общественности. Именно к этому периоду относятся первые шаги движения сторонников мира в Западной Германии, поддержанные всей общественностью Германской Демократической Республики. Примерно к этому же времени относится появление на свет своеобразного общественного движения, преимущественно среди молодежи, а также среди бывших солдат вермахта, развернувшегося под лозунгом «без нас». Своеобразие этого движения состояло в [406] том, что оно не имело никакой организационной формы. Без всякой предварительной подготовки в различных городах Западной Германии, в университетах и на заводах вспыхивали короткие митинги и дискуссии, участники которых высказывали одну главную мысль: «Если будет формироваться новая армия, то — без нас!» Это движение выражало протест против ремилитаризации.

Вместе с тем оно отличалось политической пассивностью, которая досталась немецкому народу в наследие от «третьего рейха». Большинство попыток привлечь сторонников лозунга «без нас» к более активным действиям оканчивалось неудачей, что отражало общее состояние умов западногерманского населения.

Первый этап ремилитаризации вызвал энергичную реакцию противодействия на востоке страны. Здесь в условиях демократической жизни и полного народовластия имелись все возможности правильно понять всю опасность курса, на который [407] толкали германский народ империалистические политики Запада. Этот период ознаменовался созданием ряда организаций, которые поставили борьбу за мир, против ремилитаризации Германии своей главной задачей. Возникли Немецкий Совет Мира и Национальный фронт демократической Германии. Последний был создан в Берлине в конце 1947 г. на Народном конгрессе за единство и справедливый мир с участием политических партий, массовых организаций, деятелей культуры и искусства. Когда в сентябре 1949 г. западные державы создали сепаратное боннское государство, то передовые силы немецкого народа дали им достойный отпор. В октябре 1949 г. было провозглашено образование Германской Демократической Республики, ставшей подлинным бастионом мира и демократии в Германии. Это было историческое событие в жизни не только немецкого народа, но и всей Европы. Впервые в истории было создано немецкое государство, которое своим высшим законом сделало мир.

Действия западных оккупационных властей в те годы затронули и круги, на полную поддержку которых эти власти более всего рассчитывали: немецкий генералитет и крупною буржуазию. Их реакция оказалась несколько иной, чем ожидали американские политики.

С одной стороны, генералитет и крупная буржуазия Западной Германии ни в коей мере не оставили надежд на то, что рано или поздно им удастся восстановить свои экономические, политические и военные позиции. Американский военный историк Ганс Шпейер установил любопытное явление: когда он беседовал с бывшими генералами вермахта, то они единодушно излагали ему своеобразную теорию «перманентной войны». Согласно этой теории, война вовсе не окончилась в 1945 г. Она лишь перешла в стадию «холодной войны», которая ведется против того же противника, что и в войне Гитлера, т. е. против Советского Союза. Один из генералов так говорил американскому собеседнику:

— Германия может умыть руки. Пусть теперь западные союзники займутся Советским Союзом...{664}

Эту же идею изложил генерал Зоденштерн (бывший начальник оперативного управления ОКХ) в одном из военных журналов. «Третья мировая война, — писал он в 1952 г., — уже давно началась»{665}. С позиции «перманентной войны» германский генералитет с удовлетворением отмечал такие факты, как корейская война и другие агрессивные действия американских империалистов. В его глазах все это представляло собой определенные фазы «перманентной войны», в которой сам германский генералитет занимался только осторожным собиранием и накоплением сил. С этой же позиции было объяснимо и отношение западногерманских военных к США как к той силе, которая должна была им помочь.

Однако, с другой стороны, ни германский генералитет, ни крупные монополии Рура не хотели видеть себя в роли американских марионеток, лишенных всякой самостоятельности. Это противоречивое сочетание «за — против» отнюдь не было каким-либо психологическим свойством немецкой натуры. Совсем наоборот! Оно вытекало из логики капиталистической борьбы, которая не знает бескорыстной помощи и в которой союзник — лишь союзник на период временного сохранения общности интересов. Потом он может превратиться в злейшего врага.

Есть все основания полагать, что грубо колониальные цели американской оккупационной политики в 1945–1949 гг. и откровенные признания на сей счет ее руководителей не вызывали восторга в кругах немецкого генералитета. В одной из послевоенных американских публикаций был предан гласности меморандум так называемого «Мадридского геополитического центра» — подпольной военно-нацистской группы, расположившейся после воины в Мадриде. Меморандум был составлен в сентябре 1950 г. и содержал следующие неожиданные заявления:

Из всего этого довольно самоуверенного анализа обстановки авторы мадридского послания делали вывод, что Западная Германия уже может претендовать на нечто большее, чем роль мальчика на побегушках, а именно на самостоятельность решений. «Мы только тогда вернем себе военный суверенитет, — говорилось в меморандуме, — когда сможем беспрепятственно решать, вооружаться нам или нет и в какой степени вооружаться, когда и против кого посылать свои вооруженные силы».

Подобные мысли высказывались не только в конфиденциальных меморандумах. В 1951 г. в издательстве «Фовинкель» вышла маленькая брошюра, принадлежавшая перу одного из самых крупных деятелей вермахта, к голосу которого прислушивались все западногерманские буржуазные политики. Это была брошюра Гейнца Гудериана, озаглавленная коротко и выразительно: «Так дело дальше не пойдет!» По откровенности и прямолинейности Гудериаы в этой книге оставил за флагом всех своих коллег.

Бывший начальник германского генерального штаба подробно анализировал стратегическое положение стран НАТО в Западной Европе и приходил к выводам, сходным с выводами американского генерального штаба. Он считал, что для всех военных планов США в Европе нужна западногерманская армия. Но на каких условиях? И Гудериан без обиняков задавал западным политикам вопрос: что будут представлять из себя будущие солдаты — «товарищей по оружию» или иностранных легионеров? Он решительно требовал освободить всех немецких военных преступников, еще находящихся в тюрьмах.

«До тех пор пока так будет продолжаться, — предупреждал Гудериан, — ни один бывший немецкий солдат не изъявит готовности идти вместе с французами...» Гудериан хвалил американского верховного комиссара Макклоя за то, что он «вступил на путь пересмотра приговоров». Но Гудериан смотрел дальше. Он говорил, что Западу пора понять, что ему вредит «половинчатость решений». «Нам предлагают за наше содействие, — с возмущением писал отставной генерал, — положение иностранного легионера». «Так дальше дело не пойдет», — констатировал Гудериан.

Очень любопытно, что он осуждал не только позицию тех кругов Запада, которые колебались в принятии окончательного [410] решения. Гудериан был недоволен и слишком большой услужливостью Аденауэра. Требования Гудериана к правительству ФРГ сводились к тому, что оно должно пойти навстречу военным кругам, а именно: положить конец всякой антимилитаристской пропаганде и, самое главное, оказать этим кругам материальную поддержку (обеспечить всех бывших офицеров и унтер-офицеров пенсиями).

Все эти отдельные требования генерал Гудериан объединил под общим лозунгом «равноправия» Федеративной Республики с другими странами НАТО в общем антисоветском блоке. Он обращался к США как к руководителю этого блока: «Время не ждет!» Западная Германия не будет, по его мнению, вносить «предварительного вклада», не получив гарантий, что принципы Потсдама полностью отвергнуты западными державами, что граница по Одеру будет пересмотрена, военные преступники будут освобождены и Запад не пойдет ни на какие переговоры с Советским Союзом.

«Наслушались мы слов довольно, Хочу теперь дела я видеть» — так кончалась книга Гудериана.

Появление программного сочинения генерала Гудериана было своеобразным показателем тех темпов, которыми германский генералитет проходил по отдельным стадиям своего традиционного пути от краха к возрождению. Если обратиться к периоду после первой мировой войны, то с момента поражения Германии до знаменитого требования о «равноправии в вооружениях» (1930–1932 гг.) прошло 12–14 лет. Теперь же, после второй мировой войны, не миновало и 5–6 лет, как генералы, подписавшие капитуляцию, начали говорить о «равноправии».

Снова начиналась сказка о рыбаке и рыбке. Нет, роль простых ландскнехтов уже не устраивала немецких генералов. И если в 1947 г. Льюис Браун считал, что для вооружения Германии и ее привлечения на сторону США достаточно «открыть ей дверь и дать ногой в зад», то через три года орган американских бизнесменов «Уолл-стрит джорнэл» предложил говеем другой рецепт: «Мы не можем заставить немцев вооружаться, если мы только дадим им на это разрешение. Мы должны их об этом попросить. Наконец, мы должны — и кто может в этом сомневаться! — пойти на все уступки, которые они потребуют»{666}. [411]

Первые послевоенные годы не привели к формированию немецких военных частей в ФРГ (к чему, безусловно, стремилась американская сторона). Но, тем не менее, в «приход» немецкому генералитету был записан ряд статей, а именно:

успех общей политической линии на сговор с США и Англией, вынесенной из наследия Бека — Герделера — Канариса — Гиммлера;

гарантия дальнейших уступок и поблажек со стороны своих американских опекунов;

восстановление организационного центра, хотя и находившегося пока в американских руках.

Не выиграна была лишь одна битва — битва против собственного народа. 16 ноября 1950 г. даже канцлер Аденауэр был вынужден признаться перед тремя верховными комиссарами западных держав: «Я считаю, что еще надо кое-что сделать, чтобы в большинстве немецкого народа произошел психологический переворот»{667}. Как расшифровал это заявление тогдашний министр внутренних дел Густав Хейнеман, «Аденауэру было ясно, что его политика вооружения и перехода Федеративной Республики на сторону Запада не имела большинства в народе»{668}. [499]

В конце апреля 1945 г. в мрачном бункере имперской канцелярии в Берлине на одно из последних совещаний собрались оставшиеся в живых главари «третьего рейха»: фюрер, Геббельс, генерал Кребс, Борман, личный представитель Риббентропа фон Хевель, высшие офицеры, представители штаба СС. Новости были безрадостные, перспективы — самые мрачные. Вермахт шел к своему краху, никакие меры не могли его спасти. В имперской канцелярии надеялись только на чудо: вдруг, например, распадется антигитлеровская коалиция или появится «чудо-оружие». Тогда фон Хевель обратился к Гитлеру с отчаянным призывом:

— Мой фюрер, пора делать политику! Ведь уже без пяти двенадцать.

— С меня довольно. Когда меня не будет в живых, вам еще долго придется делать политику!

Действительно, буржуазным деятелям, ставшим преемниками «третьего рейха», пришлось делать политику, и довольно непристойную. Если порыться в газетных архивах первых послевоенных лет, то в них можно найти немало высказываний буржуазных деятелей Западной Германии, за которые, будь они произнесены сегодня, их привлекли бы в ФРГ к ответственности как за «подрывную пропаганду».

По своей убедительности эти заявления смело могли конкурировать с мирными заверениями рейхсканцлера Адольфа Гитлера и его министров в 1933–1936 гг., когда и эти господа не жалели красноречия для описания мирных намерений национал-социалистского правительства. Но за пацифистской вывеской западногерманской политики с самого начала скрывались отнюдь не пацифистские дела.

Один из основателей Христианско-демократического союза в английской зоне оккупации и член его руководства в 1946–1948 гг. Вильгельм Эльфес рассказывал автору:

— В первые годы своей политической карьеры д-р Аденауэр, с которым мне очень часто приходилось встречаться и переписываться, никогда не говорил о вооружении и принадлежал к числу людей, которые в своих публичных заявлениях очень энергично настаивали на том, чтобы Германия вообще осталась навсегда без вооруженных сил. Но это был фасад. С настоящим образом мыслей Аденауэра мне пришлось познакомиться очень скоро. Это было 2 января 1948 г. — день этот я точно запомнил как поворотный для меня в оценке всей деятельности будущего канцлера. Вечером 2 января 1948 г. мы вели обычный разговор на различные, в том числе и политические, темы. И вдруг Аденауэр обратился ко мне:

— Господин Эльфес, что бы вы ответили, если бы вам поставили вопрос: что вы думаете о возможности войны против России?

— Чтобы немного оттеснить этих русских на Восток, — осторожно пояснил Аденауэр. Я возмущенно ответил:

— Как вы можете только думать об этом, господин Аденауэр! Вообще, как можно сейчас говорить о войне? Я заклинаю вас бросить эти мысли! [414]

— Этот разговор, — добавил Эльфес, — настолько меня возмутил и озадачил, что я счел нужным, вернувшись домой, записать его и на следующий день письменно подтвердить моему собеседнику свое глубокое возмущение. Я не получил от Аденауэра ответа на это письмо, хотя он всегда был очень аккуратен в нашей переписке...

Это было в январе 1948 г. Но именно с этого времени, как считает Эльфес, в узком кругу руководства правящей буржуазной партии Западной Германии начинается закулисное обсуждение практических возможностей формирования вооруженных сил. По этому вопросу Конрад Аденауэр получил ряд консультаций как у американских и английских представителей в Германии, так и у некоторых деятелей германского генералитета. Как впоследствии признавался сам Аденауэр, он «в декабре 1948 г. вызвал к себе генерала Шпейделя и потребовал подготовить данные о соотношении сил на земном шаре, из которых вытекала бы необходимость... ремилитаризации Германии»{673}.

Официально 1948–1949 годы проходили для Аденауэра под знаком «демилитаризации». Он умело предоставлял делать неосторожные заявления о будущей армии американским генералам и конгрессменам, а также некоторым отставным немецким генералам на собраниях бывших офицеров. Общественное мнение он решился прозондировать лишь в конце 1949 г. 4 декабря он принял корреспондента американской провинциальной газеты «Кливленд плейн дилер» Джона Ликакоса и заявил ему, что предполагает «создать европейскую армию», в которую «входили бы и немецкие солдаты»{674}. Западная Германия, заявил Аденауэр, «должна внести свой вклад» в военные усилия Европы, и «ответственные немецкие войска составят отряд под европейским общим командованием». Это был первый пробный шар.

Реакция в Германии и за ее рубежами была очень резкой. Даже буржуазная пресса Запада встретила интервью в штыки. «Весьма прискорбно, что д-р Аденауэр поддерживает предложения о перевооружении Западной Германии», — писала 6 декабря 1949 г. влиятельная английская газета «Манчестер гардиан». В бундестаге завязалась дискуссия. Фракция Коммунистической партии Германии внесла в бундестаг следующий запрос: [415]

16 декабря 1949 г. на пленарном заседании канцлер дал ответ на запрос коммунистов-депутатов. Это были пять стереотипных «нет». «О, дитя, нет ангела чище тебя», — подал реплику депутат-коммунист Гейнц Реннер. У него были все основания для иронии, ибо свой ответ Аденауэр дал отнюдь не с чистой совестью.

Случай свел автора с г-ном Ликакосом во время одной из международных конференций в конце 1955 г. В разговоре, конечно, было упомянуто знаменитое интервью. Ликакос рассказал о некоторых небезынтересных деталях. Так, он категорически утверждал, что беседа с Аденауэром состоялась по желанию последнего, и тему вооружения тот поднял по своей инициативе. Ликакос не ставил никаких вопросов, и Аденауэр (вопреки последующим разъяснениям) сам начал развивать свои идеи, что, по словам Ликакоса, явилось «приятной неожиданностью» для американских оккупационных властей.

«Было бы извращением исторических фактов утверждение, будто федеральное правительство предлагало миру немецких солдат» — такой пышной фразой увенчал изложение эпизода с «Плейн дилер» немецкий публицист Норберт Теннис в книге «Государство из ничего»{676}. Эта фраза звучит прямым издевательством над канцлером и федеральным правительством, ибо не дольше как через восемь месяцев, 29 августа 1950 г., тот же самый д-р Аденауэр посетил верховного комиссара США Джона Макклоя и без согласия на то остальных членов правительства вручил ему ставший впоследствии печально знаменитым «меморандум», в котором предложил формирование немецких войск. Так Аденауэр подтвердил неискренность собственных ответов, данных в бундестаге 16 декабря 1949 г.

Утром 31 августа 1950 г. сообщение о визите канцлера к Макклою появилось в газетах. Министры, собравшиеся на срочное заседание, терялись в догадках. Некоторые члены кабинета выражали недовольство самовольными действиями канцлера. Наконец прибыл и он. Открыв заседание, канцлер по требованию министров изложил им содержание своего меморандума, в котором он, по словам министра внутренних дел Г. Хейнемана, «предложил использовать западногерманских солдат против четвертой оккупационной державы» (т. е. против Советского Союза){677}. Завязалась дискуссия. В оппозиции оказался лишь один Хейнеман. Много лет спустя, в беседе с автором книги он рассказывал:

— Я категорически возразил против идеи канцлера, что привело его в бешенство. «Какое вам до этого дело?» — ответил он мне. Когда я потребовал, чтобы министры имели возможность изучить текст, Аденауэр отказался. Я заявил, что напрашиваться на перевооружение — губительно для Германии. Но все остальные министры молчали...

Хейнеман ушел в отставку. Машина ремилитаризации начала вертеться, хотя механизм пока был скрыт от посторонних глаз.

Лето 1950 г. стало временем первой пробы сил для сторонников вооружения Западной Германии. При ведомстве федерального канцлера был создан пост советника по военным вопросам, на который был приглашен отставной генерал граф Герхард фон Шверин. Впервые в структуре западногерманского государства появился военный орган.

Граф Шверин не принадлежал к числу генералов с особенно высокой репутацией. В марте 1944 г., когда он командовал 16-й мотодивизией, в районе Кривого Рога и когда на его дивизию обрушились мощные удары войск 3-го Украинского фронта, Шверин поспешно бежал, оставив войска на произвол судьбы. Как писал сам генерал в своем отчете, он попал в «состояние шока»{678}. В 1944 г. Шверин на Западном фронте командовал дивизией, причем принадлежал к числу тех командиров, на которых рассчитывал Роммель в осуществлении своих планов сепаратного перемирия с западными [417] войсками{679}. Последнее обстоятельство, видимо, сыграло решающую роль при назначении Шверина в 1950 г.

Дебют графа Шверина оказался малоудачным. Он пробыл на этом посту недолго, так как имел неосторожность публично высказаться в пользу создания армии, основанной на всеобщей воинской повинности, т.е. выболтал те намерения, которые были осуществлены в 1956 г. В те годы заявление Шверина было немедленно опровергнуто, а он сам перешел со своего поста на более спокойную должность командующего «служебными частями» при английских оккупационных войсках.

Осенью 1950 г. произошли два события, придавшие всему процессу ремилитаризации если не окончательную, то во всяком случае вполне определенную форму. 12–23 сентября 1950 г. в Нью-Йорке состоялось сепаратное совещание министров иностранных дел Англии, США и Франции, которое высказалось за формирование немецких контингентов в составе «европейской армии», т. е. в принципе приняло предложение, внесенное Аденауэром в его августовском меморандуме.

Второе событие произошло в Западной Германии. 4–9 октября 1950 г. в одном из монастырей в районе Эйфелевых гор состоялось совещание группы немецких генералов. В нем участвовало 15 человек. Председательствовал генерал Фитингоф-Шеель (участник переговоров с Даллесом в Италии весной 1945 г.). На совещание прибыли: генералы Шпейдель, Хойзингер, Реттигер, барон Зенгер унд Эттерлин, Герман Ферч, полковники граф Бодиссин, граф Кильмансегг, Ностиц. Авиацию представляли генералы Мейстер и Краусс, подполковник Крюгер; флот — адмиралы Руге, Ладиш и капитан первого ранга Шульце-Хинрихс.

Впоследствии граф фон Кильмансегг в одном из докладов перед офицерами бундесвера обозначил совещание в Эйфеле как «день рождения бундесвера». Подробный меморандум, разработанный 15 генералами и полковниками, стал, по его словам, «основой всех планов и переговоров», включая цифру 12 немецких дивизий, которую участники совещания считали минимальной.

Вскоре после этого был образован единый центр, получивший наименование «Немецко-союзническая комиссия по вопросам безопасности». В комиссию вошли заместители главнокомандующих трех оккупационных держав, их советники, а также немецкие представители (депутат бундестага Бланк, генералы Шпейдель и Хойзингер, полковники Кильмансегг и [418] Остерман). Комиссия начала работу в январе 1951 г. Рабочим органом комиссии являлось созданное при канцлере ведомство с длинным и запутанным наименованием «Бюро по разрешению вопросов, связанных с размещением союзных оккупационных войск». Для краткости его стали называть «бюро Бланка», по фамилии возглавившего бюро депутата от ХДС, близкого доверенного лица Аденауэра Теодора Бланка.

Создание «бюро Бланка» означало уже практическое, а не только теоретическое начало всей долгой процедуры по непосредственному созданию будущего бундесвера. Теперь, что бы ни случилось на арене международной политики, генералитет знал, что он держит концы нитей в своих руках. Контакт Бланка в Бонне с верховными комиссарами, а Шпейделя в Париже с НАТО гарантировал необходимое дипломатическое обрамление.

Тем самым в 1951 г. завершился предварительный этап восстановления западногерманской военной машины, начавшийся в мае 1945 г.

Следующий этап, который занял еще пять лет, был посвящен дипломатическому оформлению того принципиального решения, которое к 1951 г. уже было принято в Вашингтоне и Бонне.

Никто из серьезных политиков в обеих столицах и в других центрах Запада не тешил себя надеждами на то, что им удастся легко обмануть мировое общественное мнение. Еще меньше, судя по опыту 1945–1951 гг., они рассчитывали, что немецкий народ покорно согласится с тезисом ремилитаризации Западной Германии. Необходим был маневр. Буржуазным политикам Запада пятидесятых годов его подсказал опыт их предшественников.

...В летний день 1940 г. начальник генштаба Франц Гальдер со своей свитой вступал в захваченный Париж. Перед ним открывались пустынные улицы великого города, мрачные фасады домов, сумрачные лица парижан. Франция была повержена. Оккупированы Польша, Чехословакия, Норвегия, Дания, Бельгия, Люксембург, Голландия. Много лет спустя Гальдер в разговоре с двумя журналистами вспомнил об одном разговоре, который состоялся у него в этот день с личным представителем Риббентропа Хассо фон Этцдорфом{680}. Гальдер философски спросил его:

На это дипломат в форме вермахта ответствовал: [419]

— Смысл, господин генерал? Смысл состоит в создании Соединенных Штатов Европы.

Гальдер кивнул головой и сказал, что он согласен и видит в этом «единственное оправдание» для войны{681}.

Если отбросить генеральскую «лирику», то в этом разговоре содержался один весьма важный тезис любой (в том числе и германской) империалистической политики. Он состоял в том, что на грубое обличье захватнических планов набрасывалось «европейское» одеяние. Сам Гитлер не раз пользовался этими розовыми одеждами, да и генштаб, как видим, в 1940 г. предвкушал создание «Соединенных Штатов Европы».

Впоследствии эта идея генштаба получила развитие в соответствии с изменившейся обстановкой. В дни войны, когда за дипломатическими кулисами генералы вермахта искали пути к выходу из военного тупика, в одном из многочисленных проектов, врученных английскому правительству весной 1942 г.{682}, содержалось следующее предложение. После того как будет заключен сепаратный мир между Германией и западными державами, в Европе создается «федерация» Германии и ряда других стран. Немецкая армия не ликвидируется, а включается в «европейскую армию». Эта армия, как объяснялось в предложении, будет приемлема для немецкого генералитета и в то же время в глазах Европы будет гарантией от «возрождения милитаризма». С этого момента почти во всех генеральских меморандумах фигурировала тема «европейской конфедерации», или «европейского объединения», под которым подразумевался блок основных капиталистических стран Западной Европы, направленный против Советского Союза.

В лагере английской и американской реакции возникали аналогичные идеи. В октябре 1942 г., в разгар битвы на Волге. Уинстон Черчилль направил членам английского кабинета письмо, в котором изложил свои планы на послевоенный период. Черчилль предлагал создать «Европейский союз» — объединение всех стран Западной и Восточной Европы, направленный, как он писал, «против русского варварства». Это письмо сохранялось в глубокой тайне и было предано гласности лишь в 1949 г.

Тогда, в 1942 г., план Черчилля не мог рассчитывать на успех. Да и сам автор оскорбительных выпадов по адресу русских предпочитал писать на имя главы Советского правительства [420] льстивые письма, понимая, что Советская Армия на Волге защищает судьбы Англии и всего мира. Не особенно рассчитывали на успех и те немецкие генералы, которые рисовали перед умственным взором Черчилля и Аллена Даллеса картину послевоенной Европы, находящейся под опекой «европейской армии» с вермахтом в ее составе. Но не прошло и семи лет, как эти планы были извлечены из кладовой, отряхнуты от нафталина и преподнесены миру как последнее слово западной политики.

План создания «европейской армии»{683} был на этот раз призван примирить общественное мнение Франции, Англии и других западноевропейских стран с фактом вооружения Западной Германии. Задача эта отличалась значительной сложностью. Только в 1949 г. в Брюсселе был заключен договор между шестью европейскими государствами, который содержал статью, направленную против возможности новой германской агрессии. Англия и Франция были связаны договорами о дружбе и сотрудничестве с Советским Союзом, отражавшими желание народов этих стран предотвратить возрождение сил германского милитаризма. Настроения в странах Западной Европы были отнюдь не в пользу формирования немецких дивизий.

В этих условиях лозунг «европейской армии» казался западным политиканам наилучшим прикрытием. Для западногерманской буржуазии эта «армия» изображалась как единственная возможность говорить вообще о вооружении. Для общественности других стран Западной Европы она фигурировала как единственное средство контроля над немцами, которых рано или поздно придется вооружать. Стремясь изобразить «европейскую армию» как некое средство контроля над Германией, ее приверженцы запугивали мир картиной «опасной» национальной армии Германии в противовес безопасным «интернационализованным» вооруженным силам.

Позиция немецких военных кругов в дискуссии вокруг «плана Плевена» и затем в вопросе о создании Европейского оборонительного сообщества (ЕОС) была противоречива. Политические лидеры ФРГ активно выступили в поддержку этих планов, как бы не замечая, что перед общественностью Западной Европы «план Плевена» изображают как метод контроля над ФРГ. Во всяком случае, в своих высказываниях Аденауэр пытался смягчить конфузную ситуацию. 8 ноября 1950 г. Он [421] заявил, что «некоторые формулировки плана Плевена» вызвали у него «удивление» (речь шла о запрете создания генштаба и военного министерства и о формировании не дивизий, а «боевых групп»). И тут же Аденауэр подчеркнул: «Федеративная Республика Германии, ежели она должна внести свой соответствующий вклад, должна располагать не только равными обязанностями, но и равными правами!»{684} .Так, обещая свое согласие на включение войск ФРГ в «европейскую армпю», чего активно добивалась американская дипломатия, правительство ФРГ давало понять, что не собирается оставаться на вторых ролях.

27 мая 1952 г. в Париже состоялось торжественное подписание соглашения о создании Европейского оборонительного сообщества. Накануне четыре его основных участника — США, Англия, Франция и ФРГ — подписали несколько документов, касающихся непосредственно Западной Германии. Основным среди них был так называемый «общий договор», или «Договор об отношениях между ФРГ и тремя западными державами». Анализ этого документа вскоре показал, что в нем, несмотря на все заверения Аденауэра о равноправии, таковым и не пахнет. Еще в 1951 г. американский журналист Дрю Миддлтон предупреждал, что «найдется немало немцев, которые будут ошеломлены и, наверно, возмущены, когда их правительство наконец огласит то, что запланировано»{685}.

В «Белой книге»{686}, изданной в 1952 г. Ведомством информации при правительстве ГДР, были подробно исследованы «общий договор» и сопровождавшие его соглашения. Было убедительно показано, что эти документы имеют своей целью укрепление привилегий и прав трех оккупационных держав в Западной Германии. Договор наносил тяжелый удар надеждам немецкого народа на восстановление нарушенного единства своей страны. На опасные последствия «общего договора», несовместимого с Потсдамскими соглашениями и суверенными правами немецкого народа, указало правительство Советского Союза в своих нотах от 24 мая и 23 августа 1952 г. В прессе Западной Германии неоднократно указывалось, что даже с точки зрения федерального правительства «обший договор» приносил определенные ограничения политического суверенитета ФРГ (например, право трех держав полностью восстанавливать оккупационный статут). [422]

Подобная ситуация вызвала законные недоумения и подозрения. Не было ли заключено в те дни в Париже каких-либо секретных соглашений, объяснявших поведение Аденауэра?

Сначала Аденауэр категорически отвергал эти подозрения. Он говорил: «Не существует никаких дополнительных секретных соглашений к договору о ЕОС... У нас нет никаких соглашений с другими державами, которые были бы тайными и неизвестными парламенту и общественности» (заявление по радио 6 августа 1954 г.){687}.

Но тайны держатся недолго. Летом 1954 г. президент ведомства по охране конституции ФРГ Отто Ион официально подтвердил перед всем миром, что такие соглашения в мае 1952 г. были заключены. А когда в конце 1954 г. были подписаны Парижские соглашения, то в них обнаружились неосторожные ссылки на «особые соглашения», заключенные в дополнение к договору о ЕОС, подписанному 27 мая 1952 г. (абзац «а» 1-го раздела 1-й статьи протокола № 2 о вооруженных силах Западноевропейского союза). Лишь после этого представители правительства ФРГ были вынуждены со значительным запозданием признать, что 27 мая 1952 г. было заключено «специальное соглашение», которым определялась численность будущей западногерманской армии в 500 тыс. человек.

Вот это и была та самая «синица в руках», которую хотели для начала заполучить боннские милитаристы. Правящие круги ФРГ были готовы идти на любую измену национальным интересам Германии, лишь бы иметь в кармане надежное подтверждение того, что три западные державы допустят существование крупной западногерманской армии.

Вполне естественно, что правительства США, Англии и Франции не хотели опубликования «специального соглашения». В официальных заявлениях они, разумеется, отрицали факты своего пособничества делу возрождения немецкой военной машины. В этом отношении правительству ФРГ была даже выгодна двуличная политика Запада: она давала Бонну возможность играть на желании оставить «специальное соглашение» в секрете и тем самым, например, давить на правительство Франции, которое ощущало в своей стране особый и все возрастающий протест против ЕОС.

С мая 1952 г., когда текст договора был подписан правительствами шести стран, до 3 августа 1954 г., когда французское Национальное собрание в бурных дебатах отвергло [423] предложение о ратификации договора, проект ЕОС был в центре усилий империалистической дипломатии. Но искусно сооруженное здание ЕОС рухнуло.

Силы мира дали бой германской и американской реакции по центральному пункту спора. Основным тезисом Даллеса и Аденауэра было утверждение, будто к плану ЕОС «нет никакой альтернативы». Создание «европейской армии» — единственный выход, утверждали они. Эта демагогия имела своей целью уверить население Западной Германии, будто план ЕОС соответствует его интересам. Побочная цель заключалась в том, чтобы сыграть на национальных чувствах немцев, изображая Запад «другом немецкой армии», а Советский Союз — сторонником ликвидации всех и всяких немецких вооруженных сил на веки веков.

Подобной демагогии советская дипломатия дала достойный ответ. В марте 1952 г были опубликованы развернутые предложения Советского Союза по германскому вопросу, которые в противовес западным планам вечного раскола Германии указывали путь к созданию единой демократической Германии, не входящей в военные блоки и являющейся равноправным членом семьи европейских народов.

Вот основные положения опубликованного в марте 1952 г. проекта мирного договора с Германией, в котором рисовался облик будущего единого немецкого государства:

((Политические положения: 1. Германия восстанавливается как единое государство. Тем самым кладется конец расколу Германии и единая Германия получает возможность развития в качестве независимого, демократического, миролюбивого государства.

2. Все вооруженные силы оккупирующих держав должны быть выведены из Германии не позднее чем через год со дня вступления в силу мирного договора Одновременно с этим будут ликвидированы все иностранные военные базы на территории Германии.

3. Германскому народу должны быть обеспечены демократические права, с тем чтобы все лица, находящиеся под германской юрисдикцией, без различия расы, пола, языка или религии, пользовались правами человека и основными свободами, включая свободу слова, печати, религиозного культа, политических убеждений и собраний.

4. В Германии должна был, обеспечена свободная деятельность демократических партий и организаций с предоставлением им права свободно решать свои внутренние дела, дооводить съезды и собрания, пользоваться свободой печати и изданий.

5. На территории Германии не должно быть допущено существование организаций, враждебных демократии и делу сохранения мира.

6. Всем бывшим военнослужащим немецкой армии, в том числе офицерам и генералам, всем бывшим нацистам, за исключением тех. [424] кто отбывает наказание по суду за совершенные ими преступления, должны быть предоставлены гражданские и политические права наравне со всеми другими немецкими гражданами для участия в строительстве миролюбивой демократической Германии.

7. Германия обязуется не вступать в какие-либо коалиции или военные союзы, направленные против любой державы, принимавшей участие своими вооруженными силами в войне против Германии.

Территория Территория Германии определяется границами, установленными постановлениями Потсдамской конференции великих держав.

Экономические положения. На Германию не налагается никаких ограничений в развитии ее мирной экономики, которая должна служить росту благосостояния германского народа.

Германия не будет также иметь никаких ограничений в отношении торговли с другими странами, в мореплавании, в допупе на мировые рынки.

Военные положения. 1. Германии будет разрешено иметь свои национальные вооруженные силы (сухопутные, военно-воздушные и военно-морские), необходимые для обороны страны.

2. Германии разрешается производство военных материалов и техники, количество или типы которых не должны выходить за пределы того, что требуется для вооруженных сил, установленных для Германии мирным договором»{688}.

Альтернатива ЕОС была налицо. Плану раскола Германии и Европы противостоял план мирного решения германской проблемы. Плану создания европейской армии с участием германских легионеров был противопоставлен план создания мирной Германии и ее вооруженных сил, призванных служить лишь целям обороны. Этот план был предметом большой дискуссии в западногерманских общественных кругах и, как впоследствии отмечал известный публипист Пауль Зете в книге «Между Бонном и Москвой», оказался тем «упущенным шансом», который Западная Германия не использовала, чтобы предотвратить движение по пути к окончательному закреплению раскола страны{689}.

Мысль о том, что необходимо задержать опасное развитие ФРГ, в то время становилась достоянием значительных кругов, передовую роль среди которых играли немецкие коммунисты В 1951 г. но инициативе КПГ в ФРГ был начат всенародный опрос против ремилитаризации. Хотя власти запретили его проведение, народный опрос увенчался большим успехом. [425]

В Западной Германии к ноябрю 1951 г. уже было собрано 4,5 млн. подписей. К апрелю 1952 г. уже 9119667 жителей Западной Германии, Саарской области и Западного Берлина высказались за немедленное заключение мирного договора с Германией, против ремилитаризации. В Германской Демократической Республике почти все население отдало свои голоса за мир, против войны. В ходе опроса 12,1 млн. человек (из 12,6 млн. участвовавших) проголосовали против американской политики ремилитаризации. Метод народных опросов широко применялся и в последующее время.

В борьбе против своего собственного народа боннские власти не останавливались перед террором. 11 мая 1952 г. западногерманская полиция учинила кровавую расправу над участниками большого молодежного слета «караванов мира» в Эссене, на который съехалось свыше 20 тыс. юношей и девушек из всех частей Западной Германии, представлявших молодежные союзы и религиозные организации, борющиеся за мир. Во время демонстрации был убит молодой мюнхенский рабочий Филипп Мюллер, многие ранены. Полиция арестовала свыше 250 молодых патриотов. Расстрел в Эссене вызвал возмущение во всей стране.

Движение протеста против ремилитаризации стало особенно активным после того, как Франция отказалась ратифицировать договор о ЕОС и открылась реальная перспектива сорвать планы превращения ФРГ в военно-политический плацдарм НАТО. Все это было серьезным сигналом для боннских политических кругов и толкало их к действиям. Но совсем не в том направлении, за которое отдал жизнь Филипп Мюллер!

Крах ЕОС имел своим результатом новые переговоры между ФРГ и западными державами, в ходе которых Соединенные Штаты с той же определенностью преследовали свою цель — включение западногерманских войск в НАТО. С 28 сентября по 3 октября 1954 г. в Лондоне министры девяти держав разработали необходимые подготовительные меры, а 23 октября в Париже были подписаны:

протокол «О прекращении оккупационного режима» в ФРГ;

договор о пребывании иностранных войск в ФРГ;

протокол о присоединении ФРГ к Брюссельскому договору;

Парижские соглашения представляли собой сложный комплекс разнообразнейших протоколов и соглашений. Вдобавок [426] основные документы, подписанные в Париже, не носили законченного характера, а были лишь «дополнениями» к ранее принятым соглашениям Это превращало соглашения в сложный кроссворд, разгадка которого была доступна лишь специалистам.

Первая группа документов касалась пересмотра так называемого Брюссельского договора 1948 г. о Западном союзе. В этот союз, в который ранее входили Англия, Франция, Бельгия, Голландия, Люксембург и Италия, была принята ФРГ. Соответственно из преамбулы договора было вычеркнуто указание на меры, «которые могут быть сочтены необходимыми в случае возобновления германской агрессивной политики». Затем весь блок, переименованный в Западноевропейский союз, объявлялся «примкнувшим» к НАТО, тем самым в НАТО вступала Западная Германия.

Вторая группа касалась пересмотра «общего договора» 1952 г. Парижские соглашения объявляли «оконченной» оккупацию ФРГ, но одновременно оставляли в ней западные войска на положении «союзных». ФРГ получала право на формирование своих войск. Размер войск соответствовал «специальному соглашению» от 27 мая 1952 г., т. е. 12 дивизий (500 тыс. человек). ФРГ отказывалась «от производства атомного, химического и бактериологического оружия». В соглашениях, однако, не было ни слова о том, что войска ФРГ не могут использовать подобное оружие, предоставленное ей другими странами. Впоследствии выяснилось, что это была хитроумная уловка, обеспечившая атомное вооружение бундесвера. Один из пунктов предусматривал ревизию всех приговоров, вынесенных после 1945 г. военным преступникам.

В Париже был закреплен раскол Германии, что соответствовало общему плану США. Западные державы объявили, что признают правительство ФРГ «единственно законным» правительством в Германии. Более того, в Париже западные державы взяли на себя не принадлежащее им право диктовать немецкому народу будущее устройство его страны. В пункте 2 статьи 7 измененного «общего договора» они объявили, что единая Германия должна иметь «такую же конституцию, как Федеративная Республика». Тем самым был провозглашен тезис о ликвидации социальных достижений трудящихся ГДР в случае воссоединения на западный манер.

В Париже руководители НАТО заговорили ясным языком. И это встретило полное одобрение в Бонне. Если в 1951 г. Гудериан писал, что он «ждет дел» от США, то теперь он мог констатировать, что его требования выполняются. ФРГ создавала [427] армию без всякой европейской декорации. Наложенные ограничения были весьма условны. Политическая программа Бонна (в том числе реваншистское требование о границах) получила санкцию НАТО. Наконец, военные преступники были выпущены на свободу{691}. За эти «блага» западногерманские политики предоставляли в распоряжение НАТО военный и экономический потенциал Западной Германии. Такова была сущность сговора, совершенного за спиной немецкого народа в прямом противоречии с его интересами.

Азбука начинается с буквы «А». «Военная азбука», опубликованная в сентябре 1956 г. на страницах официозной боннской газеты «Дас парламент», начиналась так:

Действительно, в городке Андернахе 1 января 1956 г. был сформирован первый учебный батальон новой западногерманской армии, которая получила название «бундесвер» Представители крайне правых политических партий предлагали возвратиться к привычному названию «вермахт». Однако это показалось в Бонне слишком вызывающим, и по аналогии с рейхсвером новые войска назвали «бундесвер»{693}. Здесь же, в Андернахе, вскоре состоялся и первый официальный парад бундесвера, который принимали канцлер Аденауэр, генералы Хойзингер и Шпейдель

...Поезд, самолет, автомобиль для журналиста — второй дом. Вагон второго класса поезда Кельн — Мюнхен был полупустым; летний день 1955 г. был ни жарким, ни холодным, а пассажиры в достаточной мере молчаливыми и занятыми своими [428] делами, чтобы не обращать внимания на советского журналиста, совершавшего поездку по Федеративной Республике.

Но вот на какой-то остановке в вагон вошли два парня в военной форме, которые привлекли к себе всеобщее внимание: это были солдаты бундесвера. Шел 1956 год, первый год формирования бундесвера, и в Федеративной Республике еще не улеглись страсти, связанные с формированием первых воинских частей Взглянул на этих парней и я.

Парни как парни, что о них скажешь на первый взгляд? Не надо даже было быть физиономистом, чтобы сказать, чю это те самые «немцы с улицы», о которых так любят писать в газетах. Кем они были до призыва: рабочими из Эссена, конторщиками из Мюнхена, крестьянами из Нижней Саксонии?

Я мысленно составлял их биографию. Если считать, что в 1956 г они попали в бундесвер, то, видимо, год их рождения 1938-й Первый год гитлеровской агрессии: Австрия, Чехословакия. [429] Отец уже тогда мог быть призван, а если нет, то через пару лет наверняка. Франция, Греция, Восточный фронт — где он сложил голову? А мальчики, которым к 1945 г. было только 7 лет, знали о войне очень мало, пожалуй, только из рассказов матери да из тревожных бесед соседей в бомбоубежище. Что запечатлелось в их детском уме: сало, присланное с Украины, фанфары «специальных сообщений», рев сирен, протез инвалида-соседа, похоронное извещение о гибели отца? Разумеется, я составлял уравнение со многими неизвестными, но исходное равенство было дано самой жизнью: германский милитаризм есть война.

Со дня безоговорочной капитуляции вермахта до формирования первых частей бундесвера прошло десять с половиной лет. Много это или мало?

В наше время исключительно быстрого исторического развития десять с половиной лет совсем не такой незначительный период. Сопоставим следующие факты:

В 1945 г. Черчилль и Монтгомери уже видели под своим начальством немецких солдат. Однако эти надежды не сбылись.

В 1950–1951 гг. американские оккупационные генералы уже считали, что немецкие войска поступают в их подчинение. Генерал Дуайт Эйзенхауэр говорил в октябре 1951 г., что рассчитывает на западногерманские дивизии «во второй половине будущего года». Этот расчет оказался, мягко говоря, неточным.

В 1952 г., подписав договор о ЕОС, немецкие политики считали, что путь к новой армии открыт. Они ошиблись, так как проект ЕСС потерпел крушение.

В 1954 г. наконец были подписаны Парижские соглашения. Но и после того правящим группам в Бонне пришлось сбросить со счетов полтора года до формирования первых частей.

Итак, десять с половиной лет. Этот срок явился косвенным, но достаточно характерным выражением того нового соотношения сил, которое сложилось в послевоенном мире. Для тех, кто хотел в кратчайший срок превратить антисоветский политический блок США — Западная Германия в блок военный, оказалось невозможным решить эту задачу ни в 1950, ни в 1952 г. Этому противились народы европейских стран. Этому противилось население Западной Германии. Этому противостояла воля Советского Союза, стран социалистической системы, ставшей решающим фактором в международной политике. [430]

Что могли противопоставить этому бывшие гитлеровские генералы? Только тайную политику, закулисные сговоры и последовательный саботаж того политического курса, который был намечен в 1945 г. в Потсдаме.

Политическая обстановка в ФРГ в послевоенные годы характеризовалась стремлением правящих кругов создать наиболее благоприятную обстановку для восстановления военной машины. Этой цели были подчинены безудержная реваншистская пропаганда, наступление внутренней реакции, непрерывная антисоветская кампания. Параллельно шло собирание сил и кадров вермахта, учет наличных резервов. Мы приведем лишь одну иллюстрацию — таблицу численности различных реганшистских солдатских союзов и «землячеств». Как и после первой мировой войны, эта форма милитаристской подготовки получила значительное развитие:

	1952 г	1953 г	1954 г	1955 г	1956 г	1957 г	1958 г	1959 г.
"Землячества частей и соединений вермахта	158	442	681	901	1 118	1 176	1 132	1300{694}

Деятельность этих организаций тесно увязывалась с деятельностью реваншистских организаций другого рода — с «землячествами» переселенцев из Польши, Чехословакии и других стран Восточной и Юго-Восточной Европы. Комплекс «землячеств» вермахта и переселенцев является важным средством реваншистского воздействия на сравнительно широкие слои населения. На это отпускались и отпускаются значительные средства. Ни один «слет» подобных организаций не проходит без присутствия официальных представителей правительства.

Темпы формирования бундесвера были довольно значительными. Начав с андернахского батальона, командование бундесвера во главе с его первым генеральным инспектором Адольфом Хойзингером (1956–1960 гг.) приняло меры к тому, [431] чтобы бундесвер в максимально короткий срок стал реальным военно-политическим фактором. Вот данные, говорящие об этом:

Год	Дивизий	Человек
1956	3	55570
1957	7	115000
1958	9	200 000
1959	9	225 000
1960	9	240 000
1961	11	291 000
1962	11	375 000
1963	12	404 000
1964	12	420 000

Параллельно этому шло развитие и расширение аппарата управления бундесвера. Из маленького «бюро Бланка» с пятью [432] отделами выросла сложная система: оперативный штаб бундесвера и в его подчинении инспекторы родов войск со своими штабами. Инспекторы вместе с генеральным инспектором бундесвера образовали «военный оперативный совет» при министре обороны. В начале 1964 г. была проведена реорганизация системы управления, в ходе которой чисто военные отделы министерства (инспекции родов войск) были отделены в особую группу, подчиненную непосредственно генеральному инспектору и министру{696}. Иными словами, шел интенсивный процесс создания боннского Пентагона (его в ФРГ иронически называют «Пентабонном»), который должен соединить в себе функции бывших ОКВ и ОКХ.

Уже с первого момента формирования бундесвера определились некоторые характерные особенности вооруженных сил Федеративной Республики.

Во-первых, бундесвер формируется не по принципу массовой армии, а по принципу кадровой армии. В свое время быстрое развертывание вермахта стало возможным потому, что каждый унтер-офицер рейхсвера за ночь превращался в офицера-инструктора; каждый офицер был не только командиром своего подразделения, но и потенциальным командиром подразделения более крупного. Нечто схожее имеет место и сейчас.

Характер бундесвера как «армии инструкторов» может стать ясным, если проанализировать соотношение в нем офицерского, унтер-офицерского и рядового состава. В штатном расписании бундесвера на 1957 г. значились следующие данные{697} :

Общая численность (план) — 265000 человек
Число генералов — 136 человек
Фисло офицеров — 26352 человека
Число унтер-офицеров — 92752 человек.

Если пересчитать эти цифры, то получается: 1 генерал на 1900 подчиненных; 1 офицер на 9 подчиненных; 1 унтер-офицер на 3 подчиненных. В рейхсвере — «армии инструкторов» было: 1 офицер на 10 подчиненных, 1 унтер-офицер на 2,5 подчиненных. Тем самым соотношение командных и рядовых должностей в бундесвере разработано в духе испытанных традиций рейхсвера Это означает, что в случае необходимости наличного офицерского и унтер-офицерского состава бундесвера [433] будет достаточно, чтобы развернуть армию мирного времени примерно в шестьдесят дивизий.

Другое обстоятельство, объяснявшее небольшую численность бундесвера, заключается в том, что министерство обороны старалось избегать излишнего форсирования сроков формирования и численности частей, учитывая недовольство и протест среди широких слоев населения. Когда в 1956 г. правительство Аденауэра решило ввести всеобщую воинскую повинность, ему пришлось испытать серьезные внутриполитические затруднения и парламентские бои. Для успокоения масс в начале 1957 г. министру обороны пришлось выбросить демагогический лозунг: «Не количество, а качество!» — и заверять, что он не допустит излишнего ускорения темпов формирования бундесвера.

Наконец, вопрос о численности войск в эпоху атомной и ракетной войны стоит совсем иначе, чем это было в 1933–1939 гг. Руководители бундесвера учитывают развитие военной техники и те требования, которые ставятся перед ними штабом НАТО. Так, когда Совет НАТО в апреле 1958 г. принял секретный проект «МС-70», касающийся атомного перевооружения всех войск НАТО в Европе{698}, в Бонне немедленно сделали из этого практические выводы. В 1958 г. была проведена реорганизация сухопутных войск — создание в их составе небольших высокоподвижных и самостоятельных соединений. Вместо прежних дивизий было решено сделать основной и решаюшей единицей бригаду, обладающую мошным вооружением. Были предусмотрены два типа бригад: первый тип — пехотная бригада с двумя пехотными батальонами, одним мотопехотным, одним танковым, одним артиллерийским батальонами и батальоном снабжения; второй тип — танковая бригада (два танковых, один мотопехотный, один артиллерийский батальон, батальон снабжения, саперы, разведчики и ПВО){699}. Так выглядела программа приспособления бундесвера к условиям атомной войны по американским методам. Разумеется, для решения подобных задач были важны не сотни тысяч наскоро обученных новобранцев, а несколько тысяч отборных специалистов

Но этим не завершались все секреты бундесвера У нею есть еще одна важная особенность, отличающая армию ФРГ как от рейхсвера тридцатых годов, так и от вермахта 1935–1945 гг. [434]

Обычно в мирное время все государства помимо регулярных войск располагают системой военно-призывных органов. Эти органы появились и в ФРГ. Западная Германия была разделена на шесть военных округов с соответствующими штабами{700}:

Oкpyr	Охватывает землю	Штаб
I округ	Шлезвиг-Гольштейн, Гамбург	Киль
II округ	Нижняя Саксония, Бремен
III округ	Северный Рейн-Вестфалия	Ганновep Дюссельдорф
IV округ	Гессен, Рейнланд-Пфальц	Майнц
V округ	Баден-Вюртемберг	Штутгарт
VI округ	Бавария	Мюнхен

У штабов этих шести округов кроме обычных задач были две специфические:

первая — связь с соответствующими штабами американских, английских, французских оккупационных войск;

вторая — организация так называемых территориальных войск.

Последнее — новинка в арсенале германских милитаристов. Она появилась на свет вслед за подписанием Парижских соглашений. В тексте этих соглашений указывается, что ФРГ должна сформировать двенадцать дивизий в качестве своего вклада в войска НАТО. Но эта формулировка (которую некоторые наивные хотели рассматривать как максимальный предел для численности войск ФРГ) ничего не говорила о том случае, если ФРГ начнет формировать войска не для НАТО.

Эту намеренную неясность истолковали в свою пользу генералы в Бонне. Военный министр Штраус выступил в декабре 1956 г. с теорией «четырех столпов» вооружения ФРГ. Согласно этой теории, должны были формироваться{701}:

1) «соединения армии, ВВС и флота, предназначенные для НАТО, в количестве не свыше двенадцати дивизий;

2) «войска территориальной обороны, имеющие национальное подчинение, но сотрудничающие с НАТО»;

3) «войска местной ПВО, имеющие национальное подчинение, хотя для них также требуется взаимодействие с НАТО»;

4) «войска гражданской обороны, имеющие также национальное подчинение и организуемые министерством обороны».

Один из этих «столпов» — войска «территориальной обороны». Они мыслятся в Бонне в размере до двух миллионов человек. Для организации этой армии в боннском министерстве обороны уже создано специальное управление. Функции территориальных войск будут очень широки, в том числе: военная охрана объектов и коммуникаций в тыловом районе, обеспечение безопасности транспорта, ремонт дорог, противотанковая оборона. Предусматривается формирование в составе территориальных войск охранных батальонов, полков и батальонов связи, тяжелых инженерных батальонов и мостостроительных полков, железнодорожных, саперных частей и т. д.{702} Одним словом, это будет та же армия, что подтвердил и сам Штраус в беседе с представителями журнала «Шпигель» в начале 1957 г. Тогда Штрауса спросили: кто же будет служить в территориальных войсках? [436]

Штраус «Это будут солдаты в полном смысле слова, со всеми правами и обязанностями солдата. Это не штатские с повязками, а регулярные части бундесвера...»{703}

Что представлял собой бундесвер к началу 1964 г.? Вот официальные данные:

Сухопутные войска. 3 корпуса, 12 дивизий общей численностью 235 тыс. человек. Соединения сухопутных войск полностью моторизованы. В основу организации положен бригадный принцип. Все бригады в состоянии вести боевые действия самостоятельно.

Военно-воздушные силы. 28 эскадр, 93 тыс. человек.

Военно-морские силы. Два флота — на Балтийском и Северном морях, 28 тыс. человек.

Следует также иметь в виду, что, по мнению нынешнего военного руководства ФРГ, вооруженные силы не должны ограничиваться бундесвером. На 1964 г. было запланировано довести численность всех сил, находящихся в распоряжении военных властей ФРГ, до 930 тыс. человек, в том числе в бундесвере и пограничной охране свыше полумиллиона солдат{704}.

Вооружение бундесвера — преимущественно американского происхождения. Так, основными типами танков являются американские средние танки М-47, М-48 и М-60. В авиации — американские истребители-бомбардировщики «Старфайтер», F-104 и F-104G (скорость до 2400 км в час). Части бундесвера оснащены американскими, минометами, а истребительно-противотанковые подразделения — управляемыми противотанковыми ракетами французского производства. Однако боннские власти ставят перед собой задачу перейти на оснащение бундесвера преимущественно западногерманскими образцами вооружения. К началу 1964 г. были разработаны, в частности, новый средний танк, истребитель-бомбардировщик с вертикальным взлетом и другие виды оружия и боевой техники. Западногерманские промышленники надеются, что вслед за бундесвером и другие страны — участницы НАТО также перейдут на боннское вооружение.

Итак, хотя формирование бундесвера еще не завершено, определенный ряд фактов говорит за себя. ФРГ располагает численно небольшой кадровой армией, завершающей стадию [437] организации и оснащения. Она получает новейшую технику, в том числе средства массового уничтожения. Ситуацию неплохо определил генерал Адольф Хойзингер, когда он однажды выступал при разборе маневров на мюнстерском военном полигоне.

«Мы стоим сейчас, — заявил Хойзингер, — перед той же ситуацией, что и в 1939 г. Формирование вермахта в 1939 г. также не было закончено. И если мы, несмотря на то что численно уступали, могли достигать успехов, это было конечной заслугой руководства. Мы должны помнить наше прошлое и не игнорировать решающих факторов руководства, которые приносят успех. Итак, будем и впредь проводить старые принципы, которых мы придерживались раньше»{705}.

И чтобы быть максимально наглядным, выступавший вслед, за Хойзингером инспектор сухопутных сил напомнил, что разбор маневров происходит на том самом полигоне, где 23 года назад впервые формировались танковые и моторизованные дивизии вермахта{706}.

Летом 1960 г. орган боннского генералитета «Веркунде» задался вопросом: что было бы, если бы вермахт Гитлера обладал атомной бомбой? И отвечал так:

Если бы эти рассуждения появились на страницах западногерманской печати, скажем, в 1948 г., то их можно было бы [438] счесть досужими домыслами недобитых генералов вермахта. Но они были написаны в 1960 г., и в журнале, членами редакционного совета которого были два члена «оперативного совета бундесвера». Для этих людей и в этом периоде развития бундесвера вопрос об атомном оружии уже не был предметом домыслов или помыслов. Это был предмет практического планирования, особенно с того момента, когда в марте 1958 г. бундестаг принял закон об атомном вооружении бундесвера.

Подход западногерманской военной верхушки к проблематике атомной войны очень своеобразен. Он характерен стремлением извлечь из атомного оружия максимум пользы, но в то же время не предпринимать сколько-нибудь значительного сокращения численности сухопутных и военно-воздушных сил. На первых этапах ремилитаризации немецкие генералы всячески подчеркивали, что в будущей войне только «сухопутные армии будут играть решающую роль»{708}. Эту войну, заявляли они, будет невозможно выиграть без «оккупации территории противника». В частности, генерал войск СС Феликс Штейнер в своей книге «Военная идея Запада» весьма скептически отзывался об американских планах «выигрыша войны с воздуха» и указывал, что, «раз бомбу могут бросить обе стороны, все надежды на нее лопаются»{709}. Штейнер настаивал на том, что главным орудием в будущей войне должна быть высокоподвижная наземная армия. Это мнение разделяли Гальдер{710} и Гудериан. Последний выражал, в частности, сомнение в том, что атомное оружие «будет иметь достаточный эффект на огромных пространствах Евразии»{711}.

Таковы были воззрения, господствовавшие в западногерманских военных кругах в 1950–1951 гг. С течением времени они видоизменились в соответствии с тем, что некогда весьма отдаленная перспектива получения атомного оружия для ФРГ начала становиться реальностью. Свое влияние оказала также и общая стратегическая концепция НАТО, которая возвела применение ядерного оружия в высшую норму действия Североатлантического блока. После знаменитых атомных маневров «Карт бланш» (июнь 1955 г.). проводившихся на территории ФРГ, стало ясно, что война НАТО планируется как ядерная война, а ФРГ «автоматически превращается в поле боя»{712}. [439]

Свое влияние и давление оказывали и те мощные военно-промышленные монополии ФРГ, которые считали выгодным для себя «атомный гешефт».

Результатом явился некий «симбиоз» теории атомной войны и прежних воззрений о роли мощной наземной армии. Когда отставной генерал Гюнтер Блюментритт в 1956 г. выпустил книгу «Воздействие атомной техники на политику и экономику», он уже не сомневался в том, что в будущей войне «эффект атомной бомбы будет решающим»{713}. В частности, он не сомневался в том, что при помощи атомного оружия можно будет уничтожить Англию (!) и вообще все западноевропейские страны. Тем не менее и Блюментритт выступал за создание мощных наземных соединений. О том же писал престарелый фельдмаршал Манштейн: «Германия должна развивать обычные вооружения»{714}. Максимум, на что шли в военных кругах, было некоторое преобразование ВВС. Так, влиятельный военный обозреватель Адельберт Вейнштейн выступил за то, чтобы западногерманские ВВС отказались от истребительных частей, а создали бы «высококачественные небольшие бомбардировочные силы, которые будут носителями атомных бомб»{715}.

Однако генералы не уставали напоминать: гоняясь за атомным журавлем, не забывайте о танковой синице! В декабре 1959 г. видный танковый военачальник вермахта Герман Гот выступил на страницах журнала «Веркунде» с поистине истерическим призывом: не забывать о необходимости создания мощных танковых дивизий, «способных к самостоятельным атакам»{716}. Гот предупреждал о том, что «влияние (атомного) оружия на ход боя едва ли должно заставлять нас сомневаться в эффективности танков в бою». Так на службу своей агрессивной военной доктрине западногерманский генералитет стремится поставить все возможные средства: и атомное оружие, и оружие «обычного типа».

В планах бундесвера раздел «атомное вооружение» занимает важное место. Так, в апреле 1957 г. инспектор бундесвера Хойзингер направил во все части специальную директиву о том, что боевая подготовка должна совершаться «в строгом соответствии с принципами атомной войны»{717}. Как сообщал [440] орган министерства обороны ФРГ «Бундесвер-корреспонденц», еще в 1956 г. «оперативное руководство сухопутных сил разработало принципы организации войск с учетом ведения войны атомным оружием»{718}. Был подготовлен ряд уставов и инструкций, которые пересматривали все методы ведения боя в условиях применения атомного оружия. Так, ранее действовавший устав HDv 100/1 «Основы руководства сухопутных войск» был заменен уставом HDv 100/2, именовавшимся «Оперативные принципы сухопутных войск в атомной войне»{719}. Этот устав кроме методов противоатомной защиты излагал методы наступательных действий батальонов, боевых групп и дивизий в наступательном бою с применением тактического атомного оружия. Устав HDv 100/2 излагал следующие принципы:

неожиданное использование ядерного оружия во всех видах боя, особенно в наступательном бою, против сосредоточений и протяженных целей; использование атомного оружия на главном направлении наступления или обороны; усиленное применение ночных условий для подготовки войск, использующих воздействие атомного оружия; возросшее значение авиадесантных войск для использования в районе воздействия ядерного оружия в ходе наступательной операции{720}.

Уже в течение 1956 г. в рядах только-только начавшего формироваться бундесвера шла подготовка его кадров к атомно-ракетной войне. Весной — осенью 1956 г. этот вопрос тщательно отрабатывался на курсах офицеров генштаба. Вслед за этим началась регулярная посылка офицеров бундесвера в США для прохождения соответствующих курсов. В частности, в форте Блисс в 1956–1957 гг. обучались кадры орудийной прислуги для ракетных батальонов «Найк», а в Хэнтсвилле (Алабама) немецкие офицеры обучались обращению с ракетами среднего радиуса действия «Матадор».

Первая партия ракет «Онест Джон», способных нести атомные головки, прибыла в ФРГ в конце 1958 г.{721} и разместилась на учебных полигонах в районах Хоэнфельс и Графенвер (Верхний Пфальц). Вскоре в составе бундесвера были сформированы первые специальные подразделения, оснащенные ракетами типа «Онест Джон» и «Найк». Некоторые военные корабли также получили американское ракетно-атомное вооружение. [441]

Осенью 1958 г. части бундесвера приняли активное участие в «атомных маневрах» войск НАТО в Верхнем Пфальце (близ границы Чехословакии). Эти учения имели своим результатом указание инспектора сухопутных сил о введении в каждой дивизии бундесвера поста специального «советника по атомным вопросам». В задачу этих советников входил «выбор возможных целей для атомного оружия и инструктаж войск о последствиях запланированного использования ядерного оружия для дальнейшего ведения операций»{722}.

Подобная задача значительно облегчилась, поскольку под давлением ФРГ на сессии НАТО в декабре 1958 г. было принято решение о пересмотре некоторых статей Парижских соглашений, запрещавших ФРГ создавать любые ракеты. На первых порах было снято запрещение производства противотанковых ракет и ракет ПВО ближнего радиуса действия Таким образом, даже бумажные преграды для атомно-ракетного [442] вооружения падали. Осенью 1959 г. с немецкой стороны уже было высказано требование предоставить ФРГ стратегическое атомное оружие.

Медленно и упорно генералы бундесвера оснащают свои войска самыми современными видами оружия массового уничтожения. Летом 1960 г. стало известно, что готовится оснащение бундесвера американскими баллистическими ракетами «Поларис», и в это же время стали появляться упорные слухи о том, что военные монополии ФРГ работают над тайной подготовкой производства собственного атомного оружия. 4 июля 1960 г. военный министр США Бракер, посетив с «инспекицонной» целью Бонн, официально подтвердил, что США передадут на вооружение бундесвера ракеты типа «Поларис», имеющие радиус действия свыше 2 тыс. км.

«Таким образом, — говорилось в ноте Советского правительства правительству ФРГ, — в руки бундесвера предполагается вложить неизмеримо более мощное оружие, чем когда-либо обладал Гитлер и его генералитет, бросившие народы в пучину второй мировой войны...

Нынешние заявления о том, что ядерные заряды для ракет «Поларис» будут находиться под контролем командования НАТО, — это дымовая завеса, под прикрытием которой готовится оснащение бундесвера ядерным оружием.

Разгул реваншизма, который усиливается в ФРГ с каждым месяцем, открытые притязания на территории соседних государств, с которыми постоянно выступают западногерманские политические и военные деятели, рассуждения об особой «исторической миссии» ФГГ — все говорит о том, в каких целях осуществляется милитаризация ФРГ, под какими знаменами воспитывается бундесвер»{723}.

Характеризуя процесс атомного вооружения бундесвера, военный публицист, бывший генерал-майор Курт Хелинг, проживающий и работающий ныне в ГДР, писал летом 1958 г.:

Трудно не провести очень тревожной параллели, которая буквально напрашивается на язык: ведь и в тридцатых годах германский генералитет и политическое руководство Германии неоднократно применяли тактику обмана своего народа и мирового общественного мнения. Тогда с трибуны рейхстага и в Женеве, на конференции по разоружению, немецкие представители начисто отрицали факт производства танков и самолетов, запрещенного Германии. Они вели бесконечные дискуссии, стремясь замаскировать объем и цели германского вооружения. Эта игра повторяется и сейчас.

Чем дальше, тем упорнее делал Бонн атомное оружие «альфой и омегой» своей военной политики. Тот же Аденауэр, который некогда клялся, что и не думает об атомном вооружении, теперь стал буквально молиться на атомную бомбу. Его соратник по ХДС барон фон Гуттенберг заявил, что ФРГ «не должна быть лишена того оружия, которое в наше время решает исход войны», а военный министр Хассель подтвердил, что «бундесвер нуждается в ядерном оружии и его носителях дальнего действия»{725}.

Свое слово сказал и генералитет. Об этом мир был поставлен в известность в форме, которая по откровенности может сравниться с такими произведениями германского милитаризма, как «протокол Хоссбаха» или «протокол Шмундта». С одним только отличием: те протоколы хранились в сейфах ОКВ, а документ боннского генералитета был предназначен для самой широкой гласности. Речь идет о скандальном «меморандуме» оперативного штаба бундесвера, опубликованном в западногерманской печати 19 августа 1960 г. по специальному указанию федерального министерства обороны.

Предыстория этого документа, вызвавшего шум во всем мире, такова. Весна и лето 1960 г. были заполнены особенно активными действиями руководства бундесвера, направленными на осуществление планов атомного и ракетного вооружения. Эти действия шли параллельно с дипломатической активностью Бонна, стремившегося любой ценой сорвать намечавшуюся разрядку международной напряженности. Именно в этот период западногерманский генералитет провел ряд мероприятий, имевших целью ускорение атомно-ракетного вооружения. Об этом усердно хлопотал Штраус, лично открывший серию переговоров с США и Англией; в свою очередь ФРГ посетили многие видные деятели Пентагона. Результаты переговоров подытожило секретное совещание генералитета бундесвера, состоявшееся в Киле 11–13 июля 1960 г. под руководством Хойзингера и Штрауса. На этом совещании было решено оказать открытое и откровенное давление на общественность ФРГ, опубликовав в прессе военно-политическую платформу руководства бундесвера. В соответствии с этим решением был разработан специальный меморандум{726}.

В меморандуме прямо указывалось: «Бундесвер должен быть вооружен так же эффективно, как и все союзные войска НАТО». Задача бундесвера, заявляли генералы, состоит в том, чтобы «быть вооруженным для любой формы военного конфликта». Меморандум не оставлял никакого сомнения в объеме военно-политических претензий бундесвера. Под флагом «равноправия» с другими участниками НАТО западногерманский генералитет желал получить самые современные средства массового уничтожения, причем без всякого ограничения.

Далеко идущие политические претензии бундесвера нашли в меморандуме свое наиболее яркое отражение в следующем требовании генералов: «Задача бундесвера, — говорилось в меморандуме, — заключается в том, чтобы своевременно и ясно сказать политическому руководству, в каких средствах нуждаются немецкие вооруженные силы для выполнения поставленных перед ними задач и чего они могут достичь с помощью отпущенных им средств». Трудно сказать более определенно!

Прошло лишь несколько лет — и стал известен еще один документ, не уступающий по откровенности меморандуму 1960 г. Это была так называемая «Разработка по вопросам реорганизации федерального министерства обороны и будущих задач вооруженных сил», составленная в Бонне в 1963 г. и попавшая в руки сторонников мира{727}. В разработке указывалось, что «в наше время владение и право распоряжаться ядерным оружием является символом государственного суверенитета». «Разработка» констатировала, что ФРГ «еще находится в стадии недостаточного влияния на использование ядерного оружия», и в соответствии с этим ставились задачи:

— добиться права участия в решениях НАТО об использовании ядерного оружия;

— добиться создания «сбалансированной системы вооружения» бундесвера, включающей право использования ядерного оружия;

— оснастить бундесвер тактическим ядерным оружием;

— добиться создания многосторонних ядерных сил НАТО и участия бундесвера в них.

Последнее требование стало в 1963–1964 гг. «лозунгом дня» бундесвера, как в свое время им являлся лозунг о создании EOС или о вступлении в НАТО. Речь шла о проекте создания некоего «объединенного» вида вооруженных сил НАТО, оснашенных ядерным оружием США, однако с правом других стран участвовать в решении о введении этого ядерного оружия в действие. Как образно выражались западные газеты, Бонн ставил вопрос о праве «положить палец на ядерную кнопку». Хотя этот проект и не предусматривал прямой передачи ядерного оружия бундесверу, он делал это в замаскированной форме. Недаром генерал Треттнер прозрачно намекал: «Многосторонние ядерные силы — это не конечная станция...»{728} Или, как писал американский военный теоретик А. Киссингер: «Многосторонние силы для ФРГ станут лишь промежуточной фазой, самым удобным путем к тому, чтобы заняться серьезным атомным гешефтом»{729}.

А тем временем шел процесс подготовки к осуществлению главной мечты «старухи Ильзебиль» — мечты о владении ядерным [446] оружием. Как сообщал в 1962 г. журнал «Шпигель», на вооружении бундесвера к этому времени имелись следующие ракетные средства доставки ядерного оружия{730} :

	Радиус действия вкм
"Лакросс"	32
"Онест Джон"	40
"Сарджент"	150
"Найк" (ПВО)	50
"Корпорал"	120
"Редстоун"	400
"Першинг"	600
"Матадор"	750
"Мэйс"	1200

Но и это не последнее слово. ФРГ за последние годы включилась в производство ракет в ряде стран НАТО (во Франции, Италии, США) и наконец в начале 1964 г. открыто начала производство собственных ракет. А некоторые западные эксперты считают, что вскоре начнется и производство собственного ядерного оружия.

В книге «Немецкие козыри» западногерманский промышленник И. Барник, любимый автор Штрауса, употребил такой образ: «Политика ФРГ — это многоступенчатая ракета, в которой политика правительства Аденауэра представляет лишь первую ступень»{731}. Это довольно точное определение, и оно верно не только в переносном, но и в прямом смысле. Какие же люди принимают участие в запуске «боннской ракеты»?

Если в 1933–1939 гг. Европа, взвешивая шансы мира и войны, с тревогой присматривалась к генералам рейхсвера и вермахта, то мы имеем не меньшее основание присмотреться к генералам бундесвера. Более того, мы обязаны это сделать, [447] если желаем понять целенаправленность вооруженных сил Федеративной Республики Германии.

Новые генералы носят новую форму. Вместо мундира с высоким тесным воротником, приоткрывавшимся сверху только для того, чтобы было где подвесить рыцарский крест, генералы бундесвера носят удобные френчи, похожие на американские, из которых выглядывает галстук и белый воротничок. Вместо золотых витых погон — мягкие матерчатые лычки со звездами, окаймленными золотой ветвью. Даже звания изменились: вместо былого порядка — генерал-майор, генерал-лейтенант, генерал рода войск, генерал-полковник, генерал-фельдмаршал — в бундесвере приняты такие чины: бригадный генерал, генерал-майор, генерал-лейтенант, генерал (полный), что в точности скопировано со званий американского генералитета.

Как далеко идут эти нововведения? Над этим, безусловно, могли задуматься 4 декабря 1956 г. депутаты бундестага, когда в ответ на запрос о кадровой политике бундесвера министр Штраус ответил кратко, по-военному{732} :

Штраус не добавил лишь одного, шестого пункта. Из перечисленных им 38 генералов, 237 полковников и 225 подполковников все служили в вермахте — будь то в генштабе, в ОКВ, в войсковых штабах или на командных должностях различных уровней. Вермахт представляет собой основной, и единственный, источник, из которого черпается командный состав бундесвера.

Первые два диплома генералов бундесвера получили Ганс Шпейдель и Адольф Хойзингер.

Генерал Ганс Шпейдель нам уже неоднократно встречался: как помощник немецкого военного атташе в Париже и участник [448] убийства Барту, как участник подписания перемирия с Францией в 1940 г. и начальник штаба оккупационных войск во Франции, как немецкий представитель при штабе 8-й итальянской армии на Дону, как начальник штаба 8-й немецкой армии, попавшей в окружение под Корсунь-Шевченковским, наконец, как начальник штаба Роммеля и участник генеральского заговора 1944 г.

Как удалось Гансу Шпейделю выпутаться из опасной истории с заговором? Все его коллеги поплатились жизнью. Фон Штюльпнагель, фон Хофакер были казнены. Роммеля заставили покончить жизнь самоубийством. Секрет прост: как сообщил после окончания войны сын фельдмаршала Роммеля Манфред, Ганс Шпейдель выдал гестапо участие фельдмаршала в заговоре и поэтому был помилован. Таким образом, Шпейдель спас свою жизнь путем заурядного предательства. Шпейдель попал в 1944 г. в тюрьму под Кюстрином, но о степени суровости этого наказания можно судить по тому лишь факту, что весной 1945 г. Шпейдель «уговорил» эсэсовского коменданта тюрьмы... бежать вместе с ним из Кюстрина (которому угрожали советские войска) в Западную Германию, чтобы сдаться англо-американским войскам.

Ценность Шпейделя с его дипломатическим опытом и хорошим знанием стран Западной Европы (недаром он работал в отделе «иностранных армий стран Запада») была несомненна. Но не меньше значили его специфические связи периода 1948–1950 гг. В то время многие немецкие генералы еще не могли принимать непосредственного участия в процессе перевооружения, так как по приговорам союзных трибуналов, вынесенным в 1945–1946 гг., они продолжали отбывать наказания. Большинство генералов находилось в американской военной тюрьме Ландсберг. Среди этой компании находился и генерал-лейтенант авиации Вильгельм Шпейдель. Его, брат Ганс был частым гостем в Ландсберге. Как-то в 1951 г. корреспондент мюнхенской газеты «Зюддейче цейтунг», побывав в тюрьме, спросил Вильгельма Шпейделя: «Как вы себя чувствуете в тот момент, когда вам здесь приходится полоть траву в тюремном саду, в то время как ваш брат совещается с американцами о немецком перевооружении?» Шпейдель ответил: «В этом вопросе между мной и братом налажено тесное взаимодействие». И дальше журналисту сообщили о «важных беседах братьев Шпейдель в Ландсбергской тюрьме» и даже показали разработанные во время этих бесед документы{733}. [449]

Таким образом, Ганс Шпейдель был своеобразным связным между Ландсберюм и Бонном.

Однако решающую роль сыграл контакт, который сразу после окончания войны д-р Шпейдель наладил с английскими и американскими офицерами. Недаром Роммель включил его в состав делегации, которую собирался посылать к американскому командованию. Шпейдель быстро нашел общий язык с генералами из штаба НАТО. В Бонне он стал проводить гораздо меньше времени, чем в Париже. В течение 1951–1952гг. он вел в Париже переговоры о EOС. В 1954 г. он занимался подготовкой Парижских соглашений. Когда в 1955 г. было создано министерство обороны, он стал начальником военного отдела, но вскоре перешел в НАТО на пост командующего сухопутными войсками в Центральной Европе. Дипломат и разведчик, он оказался в штабе НАТО на месте.

Если с именем Шпейделя связаны дипломатические ассоциации, то генерал-лейтенант Адольф Хойзингер — это само воплощение стратегических планов бундесвера.

Оперативный отдел генштаба сухопутных войск, который возглавлял Хойзингер в годы войны, был подлинной лабораторией агрессии. Архивы регистрируют участие Хойзингера в разработке операций «Зеелеве», «Марита», «Аттила», «Барбаросса», «Феликс» и многих других. Но в прошлой деятельности Хойзингера были некоторые специфические черты, которые придают особое значение его деятельности на посту первого генерального инспектора бундесвера.

Хойзингер был не только автором планов. Он не только водил пером по бумаге. С той же холодной методичностью, с которой он разрабатывал операции вермахта, генерал подписывал директивы об уничтожении советских людей. Облик Хойзингера как палача советских людей долгое время оставался в тени. В отличие от эсэсовских палачей генерал Адольф Хойзингер действовал не револьвером, не плеткой, не «Циклоном-Б». Его оружие было особым: это была подпись на приказе, директива по телефону, распоряжение войскам. Потребовалось немало времени, чтобы раскрыть тайны приказов Хойзингера, которые поступали из ОКХ в дивизии Восточного фронта. В приказах были только слова и цифры, но они преврашались в пули и виселицы.

Например, что особенное могло скрываться за телеграммой, которая поступила в штаб группы армий «Центр» 1 сентября 1942 г. и гласила с телеграфной краткостью: «Главное командование сухопутных войск сообщило: «На совершенно секретное донесение оперативного отдела штаба группы армий [450] «Центр» номер 6744/42 от 30.VITI. 1942 г. С намеченными мероприятиями согласен. О результатах доложить». Штамп: «Получено в штабе группы армий «Центр». 1. IX. 1942 года, 12 часов 50 минут». Сам по себе документ ничего не говорит. Но если разобраться, с чем был «согласен» генеральный штаб, то документ оказывается вопиющим свидетельством преступлений против человечности, совершенных Хойзингером.

.. Летом 1942 г. начальнику оперативного управления генштаба сухопутных войск генералу Адольфу Хойзингеру была поручена особая функция — руководство карательными операциями против советских партизан. Как гласил приказ (его текст найден в архивах), «в главном командовании сухопутных войск руководство всей борьбой с партизанами и вопросы укомплектования охранных частей отныне осуществляет оперативное управление».

С этого момента Хойзингер стал вплотную заниматься карательными операциями: разрабатывать инструкции, утверждать планы отдельных акций.

Утром 28 августа 1942 г. в генеральный штаб поступило телеграфное донесение о том, что «хорошо вооруженный партизанский отряд численностью в 350 человек» атаковал немецкие войска, стоявшие на станции Славное (железнодорожная линия Орша - Борисов). Реакция оперативного управления была немедленной — в штаб группы армий «Центр» полетела телеграмма:

Получив эту директиву, в штабе группы армий «Центр» решили действовать. В генштаб было отправлено такое донесение:

И вот тогда-то Хойзингер ответил: «С намеченными мероприятиями согласен». [451]

...В архивах не обнаружено донесения об исполнении приказа Хойзингера. Но жители города Крупки прекрасно помнят, что произошло близ станции Славное 2 сентября 1942 г.: там было уничтожено 100 мирных жителей. В их числе были трое десятилетних детей: две девочки и один мальчик, женщины и старики. Расстрел происходил на глазах всех жителей Крупок. Их заставили пройти мимо рва, куда сбрасывали расстрелянных. Оттуда доносились стоны...

Длительная карьера Хойзингера как участника разработки и осуществления всех основных операций вермахта{734} прервалась лишь в июле 1944 г., когда его заподозрили в соучастии в заговоре и арестовали. Арест длился недолго, после чего Гиммлер настоял на увольнении Хойзингера в запас. Гитлер расстался с генералом очень неохотно.

По живописному описанию самого Хойзингера, это произошло так.

Только недавно раскрылся еще один «секрет» генерала Хойзингера, который дополнил поразительное сходство его карьеры с карьерой Шпейделя. Оказывается, Хойзингер, как и Шпейдель, спас свою шкуру после 20 июля ценой предательства. В феврале 1959 г. берлинское Общество бывших офицеров опубликовало результаты изучения протоколов суда над участниками заговора, из которых явствует, что Адольф Хойзингер выдал гестапо генерал-майора Штифа (снабдившего Штауффенберга зарядом для адской машины){736}. Один из родственников повешенного фельдмаршала Витцлебена сообщил и такую подробность: генерал Ольбрихт уже в 1944 г. подозревал Хойзингера в двойной игре{737}.

Несколько месяцев, отделявших увольнение из ОКХ от краха рейха, Хойзингер провел в вынужденном безделье. [452]

Затем, пребывая в американских лагерях Оберурзель и Алендорф, он отвечал на вопросы «исторических анкет»{738}. Потом наступил «простой». Но здесь на пути Хойзингера встретился его старый приятель и сослуживец генерал-майор Рейнхард Гелен, бывший начальник «отдела иностранных армий Востока» при Гальдере, Цейтцлере и Гудериане, «молодая звезда» немецкой разведки. В отличие от Хойзингера Гелен уже имел постоянное занятие: он был руководителем глубоко засекреченной разведывательной организации, созданной американскими военными властями. В 1945 г. Гелен, запасшись архивными материалами о немецкой разведывательной деятельности в Советском Союзе, явился к американскому командованию и предложил свои услуги. Гелен был принят с распростертыми объятиями и получил средства на создание новой, немецко-американской разведывательной организации, действующей против Советского Союза и народно-демократических стран.

Именно Гелен приметил Хойзингера и, вульгарно выражаясь, завербовал его в свою организацию. Хойзингер так рассказывал об этом эпизоде в своей биографии:

Этому можно поверить. Хойзингер стал не мелким шпиком, каким являлся Гитлер на первых ступенях своей карьеры, а авторитетным советником американских властей по военным вопросам. Это делает понятным его внезапное появление на посту генерала в Бонне. Заботливый Гелен порекомендовал Хойзингера канцлеру Аденауэру, когда в начале 1951 г. граф Шверин ушел с поста военного советника при канцлере. С тех пор у западногерманских военных кругов появился новый «дуумвират»: вместо Кейтеля и Йодля — Шпейдель и Хойзингер.

Итак, что же смог предложить германский генералитет новому генеральному штабу — руководству западногерманского бундесвера?

В качестве главнокомандующего — автора оперативных планов вермахта, оказавшихся несостоятельными и приведших к величайшей военной катастрофе в истории Германии.

В качестве военно-дипломатического лидера — руководителя немецкой оккупационной политики во Франции, палача [453] партизан, генерала, разбитого под Москвой, на Дону и под Корсунь-Шевченковским.

Но это только два генерала. Надо было найти и других. Их стали искать там же, где нашли Хойзингера и Шпейделя — среди бывших генералов вермахта.

Рассказывают, что незадолго до подписания Парижских соглашений в Париже имел место такой эпизод. Канцлер Аденауэр давал одну из пресс-конференций во время своего очередного визита в столицу Франции. Корреспонденты атаковали канцлера в связи с предстоявшей тогда легализацией западногерманских вооруженных сил. Один из корреспондентов без обиняков спросил:

— Господин федеральный канцлер, верно ли, что в вашем бундесвере будут служить в качестве генералов люди, носившие звания генералов вермахта у Гитлера?

Канцлер с наигранной безнадежностью в голосе ответил:

— Господа, я боюсь, что это придется сделать. Ведь командование НАТО не утвердит мне на генеральских постах восемнадцатилетних юнцов...

Притворство г-на канцлера было понятно всем. Ибо уже давно шел подбор высших командных кадров бундесвера среди генеральского и старшего офицерского состава вермахта. Лидеры бундесвера и не задумались искать себе кадры где-либо в другом месте. С этой целью была учреждена специальная «комиссия по экспертизе кадров» во главе с несколькими генералами из гитлеровского военного управления кадров. Эта комиссия пропустила через свое «сито» сотни возможных кандидатов.

Где же находились в то время, т. е. в 1955–1957 гг., бывшие генералы вермахта? На «действительной службе» (т. е. в полиции, в пограничной охране или в служебных частях при оккупационных войсках) числилось лишь несколько человек из тысячи. Остальные были не у дел или, точнее, еще не у дел.

Основная масса генералов и старших офицеров вермахта в этот период пребывала в «благодушном» состоянии пенсионеров боннского государства. К этому времени из американских и английских тюрем уже были освобождены почти все осужденные на различные сроки генералы — военные преступники, в том числе такие «тузы», как фельдмаршалы Манштейн, Рундштедт, Кессельринг, Лист, Кюхлер, Мильх, Шперрле, а также десятки генерал-полковников. Большинство из них группировалось вокруг упоминавшегося выше «Общества военных наук», занимаясь исследованием второй мировой войны, выпуская мемуары и различные военно-исторические работы. [454]

Однако эта категория лиц не рассматривалась Штраусом и Аденауэром как резервуар для командного состава бундесвера. «Почтенные старцы» привлекались лишь как эксперты и специальные советники, как это неоднократно было, например, с Эрихом фон Манштейном.

Еще более значительная по численности категория генералов и старших офицеров нашла себе применение в специфической области — в экономике. Тесные связи, завязанные в годы войны гитлеровским генералитетом с рурскими монополиями, не остались безрезультатными. Значительное число генералов и полковников нашло себе приют в конторах и дирекциях фирм: они стали директорами, доверенными лицами, советниками этих фирм.

Массовый переход высших чинов вермахта в «деловой мир» можно наблюдать по следующей таблице (составлена по данным западногерманской печати){740}:

Генералы и офицеры вермахта	Фирма, на службу которой поступил после 1945 г.
Генерал-фельдмаршалМильх	"Клекнер", "Ауто-Унион", "Маннесман"
Генерал авиации фон Шенбек	"Люфтфарттехник"
Генерал авиации Мейстер	"Кали-хеми АГ"
Генерал авиации Боденшатц	Фирма по производству стальных шлемов
Генерал танковых войск Венк	"Феррошталь"
Генерал танковых войск Лейерс	<Ютто Р. Краузе"
Генерал танковых войск Мантей	"Матра-верке"
Генерал танковых войск Филипп	"Хеншель"
Генерал танковых войск Мантейфель	"Шраубенверке Нейс"
Генерал-лейтенант Оотеркамп	"Фоккер"
Генерал-лейтенант Конрад	"Фоккер"
Генерал-лейтенант Халличгхау-зен	"Руэнсфронт"
Генерал-лейтенант Галланд	"Кирхфельд"
Генерал-лейтенант Кейпер	Машиностроительный завод в Гейдельберхе
Генерал-лейтенант Хеншке	"Телефонбау"
Генерал-лейтенант Реттигер	Торговая фирма в Гамбург
Генерал-лейтенант Пемзель	Страховая компания "Аллианц-Ферзихерунг"
Генерал-майор Бухнер	Директор страхового общества
Генерал-майор Гедке	Доверенное лицо дирекции фабрики в Ганновере
Генерал-майор Герман	Руководитель сбытового отдела одной из западногерманских промышленных фирм
Генерал-майор Летелер	Рекламная фирма в Штутгарте
Генерал-майор Мюллер	"Хоман верке"
Генерал-майор Убельхак	Руководитель экспортного отдела фирмы
Генерал-майор Цербель	Руководитель отдела в страховой компании
Генерал-майор Фронхерц	"Лонца-верке"
Генерал-майор Шульц	"Аккер-хеми"
Генерал-майор Юнк	"Фокке-Вульф"
Полковник генштаба Берендсен	"Клекнер-Гумбольдт-Дейц"
Полковник генштаба фон Бонин	"Даймлер-Бенц"
Полковник генштаба Шпитцер	Аккумуляторная фабрика в Мюнхене
Полковник фон дер Гребен	"Преисише Бергверкс ундхют-тен АГ>>
Полковник Шнец	"Клекнер-Губольдт-Дейц"

Следует отметить, что ряд высших офицеров вермахта проявили себя на новом поприще «наилучшим образом». Например, полковник генштаба Берендсен стал уполномоченным концерна «Клекнер». В свою очередь фирма «Клекнер» помогла Берендсену в 1953 г. попасть в бундестаг, где полковник стал «военным экспертом» ХДС. В бундестаге он вошел в состав комиссии по вопросам обороны, где с выгодой для «Клекнера» использовал свое положение. Объясняя секреты его махинаций, газета «Франкфуртер рундшау» писала 14 апреля 1957 г.: «Как член комиссии по вопросам обороны Фриц Берендсен узнает гораздо раньше все новости, касающиеся заказов на танки. Поэтому его нельзя упрекнуть в том, что он использует эти сведения для своей пользы и для пользы фирмы, как только покидает зал заседаний комиссии...» А попавшись на одной из махинаций, Берендсен ушел из бундестага, благополучно избежав судебного преследования. Подобных темных махинаций в Бонне совершалось немало. Среди бывших генералов, ныне спекулянтов, называли не только Берендсена, но и генерала Мантейфеля. Что же касается более мелких чинов, то здесь коррупция расцветала пышным цветом. [456]

Такова была «среда», в которой Штраус и Хойзингер подбирали себе генералов для новых дивизий. Кое-кого они взяли из «первого разряда», т. е. из числа деятелей «Общества военных наук», занимавших в вермахте значительные посты. Такими оказались генералы Каммхубер и Реттигер, адмирал Руге, генерал Темпельхоф и некоторые другие. Значительная часть генералов была набрана из числа тех, кто в первые послевоенные годы связал свои судьбы с миром монополий. Так, тот же Берендсен стал бригадным генералом и получил дивизию. Отставной генерал танковых войск Мантей, служивший после 1945 г. в фирме «Матра-верке», стал заместителем командира дивизии. Директор фирмы в Мюнхене Шпитцер вспомнил о своих полковничьих погонах и вернулся в армию. Кроме того, «комиссия по экспертизе кадров» переворошила личные дела десятков бывших генералов и сотен бывших полковников, дабы найти компаньонов генералам Хойзингеру и Шпейделю.

Мы только что ставили вопрос, что смог предложить германский генералитет бундесверу как армии нового реванша, и ответили на него, осветив карьеру Хойзингера и Шпейделя. Но тот же самый вопрос возникает с особой силой, если посмотреть на карьеру некоторых генералов вермахта, которые стали первыми генералами бундесвера (1956–1959 гг.).

Деятели бундесвера	Основные этапы карьеры в годы войны (1941-1945)
Инспектор сухопутных сил Ганс Реттигер	1941 г. - начальник штаба 41-ю танкового корпуса. Поражение под Москвой 1942 г. - начальник штаба 4-й армии на Центральном фронте Безуспешные бои 1943-1944 гг. - начальник штаба группы армий "А", понесшей поражение на Украине
Начальник оперативного штаба вооруженных сил Вернер Паницки	1943-1944 гг. - начальник штаба 3-го воздушного флота 1944-1945 ir. - начальник оперативного отдела главного штаба ВВС, т. е. практически один из руководителей немецкой авиации в период ее поражений
Инспектор военно-воздушных сил Йозеф Каммхубер	1941 г. - командир дивизии ночных истребителей 1943-1944 гг. - командующий 5-м воздушным флотом на северном участке советско-германского фронта. 1945 г. - особый уполномоченный но борьбе с бомбардировочной авиацией
Представитель в постоянной группе НАТО Ганс Георг фон Темпельхоф	Офицер 14-й, затем 21-й танковых дивизий 1944 г. - начальник оперативного отдела группы армий "Б", разгромленной англо-американскими войсками 1945 г. - командир 28-й егерской дивизии, взятой в плен советскими войсками.
Командующий 1-м корпусом генерал-лейтенант Герхард Матцки	1943 г. - командир 23-й пехоаной дивизии и 26-го армейского корпуса на советско-германском фронте (поражение в Восточной Пруссии)
Командующий 2-м корпусом генерал-лейтенант Макс Пемзель	1943 г. - командир дивизии на Мурманском направлении 1944 г. - начальник штаба 7-й армии 1945 г. - начальник штаба группы "Лигурия", капитулировавшей в Италии
Командующий 3-й танковой дивизией генерал-майор Генрих Хакс	1944-1945 гг. - командир 8-й танковой дивизии, начальник штаба 56-го танкового корпуса, разгромленного в Белоруссии. Осужден как военный преступник.
Командир 1-й пехотной дивизии генерал-майор Рейхельт	Бывший генерал-лейтенант вермахта, начальник группы "Нарва", разбитой в Прибалтике.
Командир 2-й пехотной дивизии бригадный генерал Цербель	Бывший полковник вермахта, штабной офицер, начальник штаба ряда дивизий, понесших поражения на Украине, начальник управления боевой подготовки ОКХ.
Командир 4-й пехотной дивизии генерал-майор Легелер	1943 г. - начальник штаба 57-го танкового корпуса, разгромленного при попытке прорваться на выручку 6-й армии.
Командир 5-й танковой дивизии генерал-майор Генрих фон Бер	Командовал в войну моточастями, неоднократно терпевшими поражения.
Командующий 1-м военным округом контр-адмирал Рогге	Вице-адмирал во время войны (действовал в Балтийском море).
Командующий 2-м военным округом генерал-майор Зиверт	Служил у Манштейна. Участник бесславных боев в "курляндском котле"
Командующий 4-м военным округом генерал-майор Пауль Герман	В юды войны - командир 264-й пехотной дивизии, начальник штаба 16-й армии, разбитой под Ленинградом.
Командующий 5-м военным округом генерал-майор барон Курт фон Либенштейн	Начальник штаба 2-й танковой aрмии Гудериана в период ее разгрома под Тулой.

Таков был «скорбный лист» военных успехов первых деятелей бундесвера в годы войны. Почти все (на 60–70%) вышли из рядов рейхсвера, все служили в вермахте, участвовали в «военных прогулках» по Западной Европе и... оказались разбитыми на полях сражений. Можно понять английского художника Викки, который во время одного из визитов Шпейделя в Лондон изобразил его и английского премьера Макмиллана следующим образом. Макмиллан, обращаясь к Шпейделю с просьбой, говорит: «Господин генерал, будьте настолько любезны проинструктировать нас, каким образом лучше проиграть войну с Советским Союзом!..»

Но если отбросить шутки в сторону, то оставалась неприглядная правда: генералы бундесвера — это генералы проигранной войны. Формируя новый генералитет, боннские правители начали с «повторения пройденного». Чем же они продолжили?

Когда летом 1950 г. перед судом советского военного трибунала предстал невысокий седой человек в форме бывшего генерала вермахта и стал давать сбивчивые показания о своем прошлом, едва ли мог председатель суда предположить, какова будет судьба этого человека. Тогда это был обычный подсудимый, который всячески пытался оправдаться, сваливая вину на других, скрывал одни факты и забывал другие. Но обвинения были тяжелы, и суд в своем приговоре констатировал, что подсудимый «участвовал в издании преступных приказов о насильственной эвакуации мирных советских граждан из населенных пунктов в районе городов Псков и Остров в 1944 г.; о проведении карательных эксподиций против мирного советского населения в связи с военными действиями [460] против советских патриотов-партизан; о введении особо жестокого режима в лагерях для военнопленных Советской Армии; о насильственном использовании мирных советских граждан и военнопленных для работы на оборонительных сооружениях для немецких войск; о разрушении в период отступления из районов Ленинградской, Новгородской и Псковской областей железнодорожных путей и построек. Кроме того, он допустил разрушение городов Пскова, Новгорода, Ленинграда, разрушение исторических памятников искусства в городах Гатчине, Петергофе, Павловске и Пушкине, а также допустил грабежи и зверства со стороны солдат и офицеров подчиненных ему воинских частей в отношении мирного советского населения вышеупомянутых областей и военнопленных совеютнх граждан»{741}.

29 июня 1950 г. подсудимый был приговорен к 25 годам тюремного заключения. 1 апреля 1961 г. этот человек сменил генерала Хойзингера на посту генерального инспектора бундесвера. Его имя Фридрих Ферч.

Назначение Ферча на этот высокий пост представляет для исследователя военной политики ФРГ достаточно сложную проблему. Не потому, что оно последовало неожиданно. Скорее наоборот, трудно было ожидать иного. Однако появление Фридриха Ферча на подобной должности свидетельствовало о том, что военная политика Федеративной Республики перешла какую-то невидимую границу, миновав которую уже очень трудно вернуться от безумия к разуму, от бессильной злобы к реалистической оценке положения, от жажды реванша к трезвому курсу.

Уже пребывание Хойзингера на посту генерального инспектора было достаточно симптоматично. Но он не был осужден за совершенные преступления. С Ферчем дело обстояло иначе. Поэтому его назначение прозвучало как вызов всем антифашистским силам в Европе и во всем мире. Именно это обстоятельство заставляет нас подробно заняться его биографией.

Военная карьера генерала германской армии Фридриха Ферча началась еще в кайзеровской армии. В 1922 г., когда ему было 22 года, Ферч стал лейтенантом рейхсвера. Прослужив десять лет в различных частях, Ферч поступил в военную академию, окончив которую получил звание офицера генерального штаба. К началу второй мировой войны майор Ферч был офицером штаба 3-го армейского корпуса (Берлин), а с октября 1939 г. стал начальником оперативного отдела штаба 60-й [461] пехотной дивизии. В этом звании он принял участие в нападении на Францию, после чего перешел на службу в управление резервной армии и вооружений вермахта{742}.

Стремительное возвышение Ферча началось 1 июня 1942 г., когда он прибыл на германо-советский фронт и занял пост начальника оперативного отдела штаба 18-й немецкой армии, действовавшей на северном участке фронта. Полковник Ферч быстро пошел в гору: через два года он получил звание генерал-майора, менее чем через год — звание генерал-лейтенанта. С 1 декабря 1943 г. он возглавил штаб 18-й армии, а к концу войны был уже начальником штаба Курляндской группы армий, пока не попал в плен. Таким образом, карьера Ферча теснейшим образом связана с действиями гитлеровского вермахта в северной части временно оккупированной советской территории. Из приговора мы знаем, что творил Ферч на советской земле. Однако язык судебных приговоров сух и краток, формулировки сжаты до минимума. Их надо развернуть, вызвать к жизни трагические события тех лет, как бы тяжелы они ни были. И самое главное, надо увидеть лицо человека, который был повинен в том, что эти события имели место.

То, о чем автор собирается сейчас рассказать читателю, может носить подзаголовок: «Четыре лжи генерала Ферча». Ибо мы постараемся воспроизвести не только события, но и отношение к ним Фридриха Ферча.

Ложь первая. Когда Фридрих Ферч предстал перед лицом советского военного трибунала, он категорически и торжественно заявил: «Я выполнял приказы своих начальников, но преступных приказов никогда не получал». Так написано черным по белому в протоколе суда. Что ж, напомним генералу Ферчу то, о чем он не хотел вспоминать.

Перед 18-й армией, входившей в состав группы армий «Север», была поставлена задача захватить Ленинград. Взятие Ленинграда было одной из трех главных целей гитлеровского «похода на Восток». 7 октября 1941 г. оперативный штаб верховного главнокомандования отдал совершенно секретное распоряжение, направленное оперативному управлению генерального штаба сухопутных сил, т. е. Хойзингеру. В распоряжении указывалось:

В соответствии с этой установкой всю осень и зиму 1941 г. дивизии 18-й армии непрерывно атаковали советские линии. Ленинград был взят в кольцо блокады. Авиация 1-го воздушного флота и артиллерия 18-й армии непрерывно бомбили город. Началась беспримерная в истории битва за Ленинград. Однако 18-й армии не удалось с ходу взять город. Весна 1942 г. застала ее на подступах к городу, который героически обороняла Советская Армия. Но Гитлер не оставил своих планов. 5 апреля 1942 г. в кругу своих ближайших сообщников Гитлер говорил: «В будущем Нева должна стать границей между Финляндией и Германией; Ленинградская гавань и верфь также должны исчезнуть»{744}.

Такова была задача, поставленная Гитлером весной 1942 г. немецким дивизиям, брошенным на Ленинград. Эти дивизии подчинялись штабу 18-й армии, начальником оперативного отдела которого стал Фридрих Ферч. Нет никакого сомнения в том, что Ферч получал, выполнял и сам отдавал преступные приказы (именно так они были квалифицированы в Нюрнберге). Но для Ферча они были нормой поведения.

Ложь вторая. Когда суд разбирал последствия осады Ленинграда, Ферч стереотипно утверждал, что это была «военная необходимость», что «обстреливались только военные объекты», что он даже старался щадить мирное население. Что ж, напомним о том, как обстояло дело и здесь.

В результате артиллерийского обстрела и бомбежек было убито 16 747 человек и ранено 38 702 человека. Число полностью и частично разрушенных жилых зданий составило 29 415. Погибли уникальные дворцы в пригородах Ленинграда. Жилые дома, музеи, церкви, больницы, парки — все служило объектом обстрела.

Кто в этом виноват? Когда генерал Фридрих Ферч предстал перед советскими следственными органами, он в своих показаниях заявил: «Обстрел города Ленинграда производился по приказу штаба 18-й армии».

Результат приказа Ферча — руины сожженных домов, могилы на ленинградских кладбищах, развалины дворцов, музеев, больниц, школ! [463]

На стол военного трибунала, судившего Ферча, можно было положить тысячи страниц, повествующих о страданиях ленинградцев. Вот странички из блокнота маленькой девочки Тани Савичевой, которая озябшими пальчиками, обессилевшими от голода, могла лишь записывать:

Это страшная хроника, за которой стоят мучения детей, стариков и взрослых, умиравших от голода и мороза. После 13 апреля 1942 г. Таня уже не писала слово «умер». Это само собой подразумевалось:

Вот он, ленинградский реквием, созданный рукой ребенка! И финал, написанный слабеющей рукой: «Савичевы умерли». «Умерли все».

Такова страшная правда о Ленинграде. Перед судом Ферч лгал, либо считал, что мучения Тани Савичевой представляют собой норму.

Ложь третья. Когда на суде шла речь о действиях 18-й армии, превратившей Новгородскую, Ленинградскую и Псковскую области в «зону выжженной земли», Ферч утверждал, что его войска совершали лишь действия, «необходимые в военном отношении», и даже заботились о судьбе гражданского населения. Посмотрим же и здесь правде в глаза.

Более двух лет стояли дивизии 18-й армии и ее тылы на территории Ленинградской, Новгородской и Псковской областей. Вот некоторые цифры из актов Чрезвычайной государственной комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков. На территории нынешней Новгородской области было расстреляно 6513 мирных жителей, повешено — 430, умерло в результате истязаний — 4851, угнано в неволю — 166 167 человек. Гитлеровские оккупанты разрушили 1087 школ, 921 здание клубов, театров, музеев, библиотек, 172 больницы и поликлиники, 180 яслей и детских домов.

На следствии и в ходе судебного процесса Ферч признал себя ответственным за то, что именно по приказу штаба армии осенью 1943 г. была произведена насильственная эвакуация [464] мирного населения из района Новгорода, а в марте 1944 г. из района Псков — Остров.

Мир знает о варварском уничтожении французского города Орадур-сюр-Глан и чехословацкой деревни Лидице. В той же Новгородской области с 15 октября по 15 ноября 1943 г. было сожжено 30 деревень — 500 крестьянских дворов. Сотый мирных советских граждан были зверски убиты. В ямах-могилах, обнаруженных у деревень Батецкого района Жестяная Горка и Черное, было найдено 3700 трупов.

28 декабря 1945 г. в Ленинграде на вечернем заседании суда по делу группы немецких военных преступников допрашивали офицера 21-й армии авиаполевой дивизии капитана Штрюфинга.

— Получали ли вы приказы о сожжении всех населенных пунктов и уничтожении советских людей? — спросили у Штрюфинга.

— Дивизия получала приказ из армии. Он был подписан командующим и генералом Ферчем...

Иностранных туристов, приезжающих сейчас в Новгород, поражает, что в этом древнем городе, имя которого было известно задолго до открытия Америки, почти нет старых домов. Причина очень проста: в 1943–1944 гг. части 18-й немецкой армии, отступая, уничтожили здесь 2306 домов из 2346. Полностью были уничтожены все больницы, школы, музеи, библиотеки, промышленные предприятия, водопровод, электростанция. Городской театр был использован под конюшню. Типография, почта, телеграф, радиоузел разрушены. Из книжного фонда города, насчитывавшего около 200 тыс. томов, не сохранилось ничего. Были вырублены вековые деревья у древнего новгородского Кремля и бульвар на берегу Волхова.

Маленькому городку Острову также пришлось испить свою чашу страданий. В марте 1944 г. его население было почти полностью выселено немцами, а летом 1944 г. город был сожжен дотла. Так приказал Ферч. На этот счет мы располагаем свидетельскими показаниями генерала Бек-Берепса, командира 32-й немецкой пехотной дивизии. 24 января 1950 г. он показал на следствии:

Такова правда. Перед судом Ферч либо солгал, либо в глубине души считал, что истребление мирных жителей и уничтожение городов есть «военная необходимость».

Ложь четвертая. Когда суд стал разбирать карательные деяния войск Ферча, бывший генерал вермахта занял такую позицию: он был готов признать, что инструкции о борьбе с партизанами носили бесчеловечный характер, но он якобы этих инструкций «в жизнь не проводил, так как в том районе, где я действовал со своими войсками, действий партизан не чувствовалось». Как же здесь обстояли дела?

В действительности штаб 18-й армии выполнял многие функции, выходившие за пределы непосредственного руководства новыми войсками. Так, ведал он и карательными операциями против советских партизан. Начальник штаба 18-й армии Фридрих Ферч стал непосредственным руководителем карательных операций против партизан Ленинградской, Новгородской и Псковской областей. На следствии Ферч сказал: «Я подтверждаю, что давал приказы об очистке района Луга — Новгород от партизан».

В оккупированных 18-й армией районах воцарился режим террора и разбоя. По всем городам и селам были развешаны прокламации: «Кто партизанам и красноармейцам дает убежище, снабжает их съестными припасами или каким-либо другим образом помогает, будет наказан смертной казнью».

Итак, и на этот раз Ферч лгал перед судом, скрывая факты зверского уничтожения партизан и мирного населения, или считал это нормой. Одно из двух — и каждое говорит о человеке Фридрихе Ферче; скорее, о его бесчеловечности.

В свете этих фактов и следует рассматривать назначение генерала Ферча на высший военный пост в Федеративной Республике. Но кроме «человеческого» аспекта здесь есть аспект и военный. В предыдущей главе мы указывали, что среди генералов бундесвера много таких, кто в вермахте специализировался на самых безнадежных операциях. Ферч — образец такого типа генерала. Именно на нем, как на начальнике штаба группы армий «Курляндия», лежит значительная часть ответственности за то, что в «курляндском котле» бессмысленно гибли немецкие солдаты и офицеры. Уже в период отхода он проявил себя как сторонник жесточайшей расправы со всеми «неустойчивыми». В журнал боевых действий группы армий «Север» занесены сообщения о том, что по предложению Ферча были созданы заградительные отряды, которые вели огонь по отступавшим собственным частям.

О поведении Ферча в «котле» можно судить по рассказу генерала Хелинга, командовавшего тогда одной из дивизий, входивших в Курляндскую группу. Он знал Ферча (в то время [466] начальника штаба этой группы) и характеризует его как человека, слепо преданного Гитлеру. Хелинг сообщил, что командование группы армий (в том числе Ферч) скрыло от войск советское предложение капитулировать. Это повлекло бессмысленную гибель немецких солдат. Хелинг, например, узнал о советском предложении только в плену. Хелинг рассказывал, что в марте 1945 г. он, будучи командиром 126-й пехотной дивизии, получил из штаба корпуса приказ провести атаку силами одного полка. Атака должна была начаться на рассвете и была явно бессмысленной и безнадежной. Хелинг заявил, что не возьмет на себя ответственности погубить полк. Из корпуса пришел приказ: «Ответственность несет Ферч!» Полк погнали в атаку, он был разбит и практически уничтожен{745}.

Для того чтобы завершить портрет Ферча, добавим лишь несколько штрихов. В советском лагере для военнопленных он держался подчеркнуто вызывающе. Когда же в лагерь прибыл фельдмаршал Франц Шернер, тот самый «кровавый Франц», который по последней воле Гитлера должен был стать новым главнокомандующим сухопутными силами, он стал ближайшим другом Ферча. Оба они разрабатывали план формирования новых войск и план новой организации высшего командования. Однако Шернер считал, что ему придется остаться в тени{746}, — активную роль он предназначил Ферчу. Итак, перед нами линия: Гитлер назначил своим преемником на посту командующего сухопутными войсками Шернера, Шернер избрал своим преемником Ферча. И в 1961 г. это назначение «воленс ноленс» подтвердило правительство Федеративной Республики Германии.

Придя к управлению бундесвером, Ферч стал формировать его верхушку по своему образу и подобию. Некоторые «ветераны» бундесвера к этому времени уже ушли; инспектор сухопутных войск Реттигер умер, его преемником стал генерал Цербель — бывший начальник управления боевой подготовки ОКХ. По старости ушли некоторые другие генералы. Но кто сменил их в «эру Ферча»?

Если заглянуть в послужные списки генералов бундесвера 1960–1963 гг., то едва ли они существенно отличаются от того, что было в первые годы существования бундесвера. Вот соответствующие данные:

Деятели бундесвера	Основные этапы карьеры в годы войны (1941-1945)
Инспектор авиадесантных войск Берн фон Бер	1943 г. - начальник штаба 16-й танковой дивизии, разбитой на Волге 1944 г. - начальник штаба авиадесантного корпуса "Герман Геринг", ведшего безуспешные бои в Польше и в Восточной Пруссии.
Инспектор артиллерии Курт Гизер	1941-1942 гг. - командир артдивизиона на Волте и под Ростовом 1944 г. - командир артполка иод Уманью и в "котле" под Барановом.
Инспектор инженерных войск Карл Герцог	Начальник саперного полка дивизии "Великая Германия" в период поражения под Курском, начальник штурмовой саперной бригады. Советским военным трибуналом был ocужден на 25 лет тюрьмы за военные преступления.
Инспектор в штабе сухопутных войск Оскар Мунцель	1941-1943 - командир 6-го танкового полка (Москва, Кавказ) 1944 г. - командир 14-й танковой дивизии, неоднократно битой в "курляндском котле" 1945 г. - командир корпусной группы, отступавшей из Померании.
Заместитель начальника оперативного отдела Центральной группы войск НАТО Фридрих Берендсен	Начальник оперативного отдела штаба 8-й танковой дивизии под Ленинградом, начальник штаба 49-го танкового корпуса.
Руководитель западногерманского представительства при штабе вооруженных сил НАТО Петер фон Бутлер	1943 г. - начальник штаба 14-й танковой дивизии.
Командующий 1-м корпусом Генрих Треттнер	Генерал авиадесантных войск.
Заместитель командующего объединенным датско-западногерманским командованием Петер фон дер Гребен	1943-1944 гг. - начальник оперативного отдела 2-й армии и группы армий "Центр", ведшей безуспешные бои, а затем разгромленной в Белоруссии.
Заместитель начальника штаба войск НАТО в Европе Буркхарт Мюллер-Гиллебрандт	1941-1942 гг. - адъютант начальника генштаба Франца Гальдера, начальник орготдела генштаба 1943-1944 гг. - командир мотополка, начальник штабов 46-го танкового кориуса и 3-й танковой армии.
Деятели бундесвера	Основные этапы карьеры в годы войны (1941-1945)
Офицер в штабе НАТО в Париже Курт Шпитцер	1941-1944 гг. - начальник оперативного отдела штаба 268-й пехотной дивизии, 33-й пехотной дивизии, начальник штаба 26-го армейского корпуса под Ленинградом.
Командующий 2-м корпусом Христиан Мюллер	1942-1943 гг. - начальник оперативного отдела 4-й танковой армии, часть которой попала в окружение на Волге; руководил провалившимся прорывом к кольцу. Затем начальник штаба этой армии.
Командующий 3-м корпусом Генрих Гедке	1944 г. - начальник штаба 24-го армейского корпуса, штаба 1-ю армейского корпуса, попавшего в окружение под Корсунь-Шевченков-ским 1945 г. - начальник штаба 6-й армии, разбитой наголову в Румынии.
Заместитель командующего 2-м корпусом Иоганн Бухнер	Командир 138-ю горнострелкового полка, разбитого на Кавказе.
Начальник войскового управления в штабе сухопутных войск Гельмут Медер	1942-1944 гг. - командир полка, начальник войсковой школы группы армий "Норд" под Ленинградом, командир так называемых литовских частей, командир 7-й танковой дивизии и дивизии "Великая Германия"; попал в советский плен.
Командующий 5-м округом Гельмут Рейнхардт	1941-1943 гг. - офицер OKВ, начальник штаба 8-й армии на Украине
Командующий 2-м округом Иоахим Шватло-Гестердинг	1941 г. - референт по вопросам пропаганды в OKВ 1942 г. - начальник оперативного отдела в штабе 68-й пехотной дивизии и 17-й армии, командир 253-й пехотной дивизии, взятой в плен советскими войсками; военный преступник.
Командующий 6-м округом Фридрих Убельхак	1941 г. - адъютант фельдмаршала Клюге в период поражения под Москвой.
Командир 2-й пехотной дивизии Оттомар Ганзен	Командир мотополка, затем адъютант командующего группой армий "Норд" и "Курляндия" под Ленинградом, командир 121-й пехотной дивизии, плененной советскими войсками в полном составе.
Деятели бундесвера	Основные этапы карьеры в годы войны (1941-1945)
Командир 5-й танковой дивизии Гюнтер Папе	1941-1942гг. - офицер 3-й танковой дивизии 1944 г. - командир дивизии "Фельхернхалле"
Командир 7-й пехотной дивизии Вилли Мантей	Начальник штаба 6-го армейского корпуса в период отступления.
Командир 10-й пехотной дивизии граф Иоганн-Адольф фон Кильмансегг	Офицер танковых войск, затем в оперативном управлении генштаба.
Командир 11-й пехотной дивизии Корд фон Хобе	1941 -1942 гг. - начальник оперативного отдела штаба 4-й армии под Москвой, начальник оперотдела дивизии "Великая Германия".
Бригадный генерал Вильфрид Риттер унд Эдлер фон Розенталь	1941 г. - начальник оперативною отдела 9-го армейскою корпуса под Москвой 1942-1944 гг. - начальник оперативного отдела 225-й пехотной дивизии, окруженной под Деменском и разбитой на Волховском-фронте 1944 г. - начштаба 10-го армейского корпуса под Псковом.
Бригадный генерал Вильгельм Виллемер	1944 г. - начальник оперативного отдела штаба группы армий "Северная Украина" в период ее разгрома.
Командир академии внутренней организации Ульрих де Мезьер	Офицер ОКХ и ОКВ.

Соединив данные этой и предыдущей таблиц, можно составить вполне определенное представление о тех, кому было вручено командование бундесвером. Разумеется, это «опытные» генералы, но их опыт занесен на страницы истории кровью сотен тысяч немецких солдат, проливших ее на полях бесславных сражений Восточного фронта. На этих страницах мы читаем: поражение под Москвой... окружение на Волге... разгром под Ленинградом... котел под Корсунь-Шевчепковским... крах на Украине... «курляндский котел»... Не хватит ли? Очевидно, для тех, кто формирует облик бундесвера, этого было недостаточно. Иначе они не стали бы надевать погоны на плечи военных преступников, осужденных советскими трибуналами.

Читая послужные списки генералов бундесвера, можно заметить, что среди них большое количество офицеров генштаба, [470] занимавших в годы войны различные штабные должности (начальники оперативных отделов, начальники штабов), а также офицеров ставки (ОКХ и ОКВ). Это явление вполне закономерно для бундесвера, ищущего свою опору в оперативных планах и методах вермахта. Не говоря уже о Хойзингере или Шпейделе, такие генералы бундесвера, как Цербель, Шнец, Мюллер-Гиллебрандт, Убельхак, Рейнхард, тянули прямую ниточку из ОКХ в оперативный штаб бундесвера.

Не менее характерна и другая особенность: среди генералов бундесвера вырисовывалась значительная группа генералов и офицеров вермахта, которые были связаны с пресловутым курсом Гитлера на «войну любой ценой». Этот курс стоил жизни бесчисленному множеству немецких солдат. Как известно, Гитлер ни за что не хотел слышать слово «отступление» и требовал держаться даже там, где это было бессмысленно. Так возникали гигантские «котлы» в Прибалтике, Восточной Пруссии и «котлы» поменьше в других районах. Именно офицеры и генералы из этих «котлов» обильно представлены в бундесвере, среди них:

генерал Ферч — начальник штаба группы армий «Курляндия» (генерал Рейхельт, « « « « «Нарва» (1944–1945гг.) генерал Герман « « 16 армии («Курляндия») генерал фон Эйнем « « группы армий «Нарва» (1944 г.) 1енерал Гедке « « 11-го корпуса («котел» под Корсунь-Шевченковским);

генерал Ганзен — адъютант командующего группой «Нарва» и «Курляндия» генерал Медер — был пленен в «курляндском котле».

Конечно, можно понять желание руководства бундесвера запастись специалистами по «котлам», в которые рассчитывают попадать части бундесвера; против этого трудно возразить. Но эта сомнительная предусмотрительность имела и другую, опасную сторону: во главе бундесвера оказывались люди, которые солидаризировались с самыми бессмысленными, самыми авантюристическими методами и были одержимы маниакальными идеями реванша.

Весной 1964 г. автор книги снова побывал в Бонне. Проезжая по городу, он не узнавал многого в этом провинциальном городке, ставшем столицей Федеративной Республики: почти на каждой улице появились новые здания. Но это отнюдь не были жилые дома; совсем нет. Все это были министерства, [471] различные федеральные ведомства, боннские филиалы крупнейших концернов. Когда же я попал в район знаменитой казармы Эрмелькейль, где с «эпохи Бланка» находилось военное министерство, мне сказали:

— Генералам здесь уже тесно, они переезжают в новый комплекс зданий — в наш федеральный «Пентабонн», на холме Хардтхоэ...

1964 год для бундесвера ознаменовался не только переездом в «Пентабонн», но некоторыми другими нововведениями. В апреле состоялся «торжественный акт»: на пенсию ушла большая группа генералов, в их числе Хойзингер, Шпейдель, Ферч, Шватло-Гестердинг. Нет, они не исчезли со сцены — все они перешли на положение «военных советников», и, как писал известный военный публицист Адельберт Вейнштейн, «Федеративная Республика будет и впредь действовать в духе генерала Хойзингера»{747}. Но почему же все-таки состоялась эта смена «вахты на Рейне»? Здесь сыграли свою роль многие факторы.

Пожалуй, самым важным из них было воздействие мировых демократических сил. Как ни отгораживался Бонн от тех разоблачений, которые прогремели на весь мир, как ни старались в рейнской столице делать вид, что ничего не замечают, это не спасло даже ведомство Штрауса. Разоблачения, произведенные властями ГДР и советскими компетентными органами, пригвоздили Ферча, Шпейделя, Каммхубера, Хойзингера к позорному столбу: с ними пришлось расстаться...

Но были и другие соображения; они были связаны с некоторыми заботами и тревогами хозяев бундесвера. Дело в том, что, связав себя невидимыми узами с вермахтом, боннские политики волей-неволей превратили бундесвер в «армию стариков», или, как это более осторожно определили в Бонне, в «стареющую армию». Специальные исследования, предпринятые в 1962–1963 гг., нарисовали следующую неутешительную картину:

Бундесвер (1963 г.)	НАТО{749}
Капитаны - 38
Майоры - 44	28-32
Подполковники - 49,5	32-35
Полковники - 52	36-40
Генералы - 60	40-50

Опубликовав эти цифры, журнал «Шпигель» писал о том, что командованию бундесвера эти цифры доставляют немало забот, и там поставили себе задачу до 1972 г. «омолодить» бундесвер. Такова была одна из важных причин решительных перемен в верхушке бундесвера. Как бы случайно эти перемены совпали с приходом Эрхарда на пост канцлера, сменившего 87-летнего Конрада Аденауэра. Пришлось уйти и Фридриху Ферчу, он уступил свой пост генералу Генриху Треттнеру.

...Когда в 1926 г. фельдмаршал Гинденбург уволил в отставку командующего рейхсвером генерала фон Секта, то один из членов правительства сказал:

— Наконец-то придет кто-нибудь из новых! На это ему командующий Берлинским военным округом ответил:

Генрих Треттнер — «из тех же самых». Его имя уже попадалось на страницах книги. Снова и снова приходится производить операцию запуска «исторической кинопленки» в обратном направлении для того, чтобы на экране сегодняшнего дня мог возникнуть подлинный образ тех людей, которых призывают в Бонне к кормилу военного правления. Итак, возьмем из хранилища старые киноролики и начнем их просматривать.

...Ролик под названием «рейхсвер». В нем есть такие кадры: в апреле 1925 г. в 18-м кавалерийском полку близ Штутгарта появился доброволец, по имени Генрих Треттнер, год рождения 1907-й, сын кадрового офицера кайзеровской армии. Треттнер начал с кавалерии, но уже в 1932 г. перешел в нелегальную тогда военную авиацию. Когда же она легализовалась, Треттнер стал офицером люфтваффе...

Ролик «Герника». Так именовался испанский город, павший жертвой немецких и итальянских авиапалачей 26 апреля 1937 г. Мы не раз видели на экранах кадры чудовищного преступления, в ходе которого было убито 1654 и ранено 889 мирных жителей этого города. Но когда мы смотрели эти кадры, то не знали, что в одном из самолетов 88-й бомбардировочной группы сидел командир звена обер-лейтенант Треттнер...

Ролик «Роттердам». Он относится к периоду второй мировой войны. На нем мы видим историю гибели другого города. Это была не маленькая Герника, а большой голландский город Роттердам. Его постигла тяжелая участь: в мае 1940 г. на него были направлены удары вермахта и одновременно «с неба свалился» немецкий авиадесант. Голландские войска оказались в безвыходном положении, и их командующий генерал Винкельман начал переговоры о капитуляции. Переговоры шли, но [473] внезапно, вопреки всем нормам человеческого поведения на город обрушились удары немецких бомбардировщиков.

Кто же был виновником этого варварского акта? В Нюрнберге этого установить не удалось, хотя Геринг и признал сам факт бомбежки. Но историки ГДР проникли в тайну гибели Роттердама, и результаты их исследований огласил Альберт Норден на пресс-конференции в Берлине 27 февраля 1964 г. Оказалось, что авиадесант, который был сброшен на Роттердам, был осуществлен 7-й авиадивизией. Именно эта группа установила радиосвязь с командиром дивизии Штудентом и подала радиосигнал к бомбардировке. Кто же руководил этой группой? 26 мая 1940 г. «Фелькишер беобахтер» опубликовала сообщение о награждении «Рыцарским крестом» в связи со взятием Роттердама одного майора генштаба, который «образцово подготовил войска и лично участвовал в выброске, обеспечил войска оперативными данными и установил радиосвязь». Называлось и имя майора — Генрих Треттнер{750}.

Ролик «Вторая мировая война». В нем есть много кадров, запечатлевших деятельность Треттнера. В 1940 г. он принимал участие в разработке планов «Зеелеве» (его дивизия должна была высадиться в районе Фолкстон); затем перешел от теории к практике в качестве начальника штаба 9-го авиакорпуса на Крите и в той же функции на советско-германском фронте (в 1942 г. под Смоленском). С конца 1943 г. Треттнер командовал 4-й авиадесантной дивизией в Италии. В этом качестве он руководил карательными операциями против итальянских партизан (в октябре 1944 г.) в районах Флоренции и Болоньи. Он даже успел стать генерал-лейтенантом (1 апреля 1945 г.!).

Наконец, ролик под названием «Бонн, бундесвер». Генрих Треттнер вышел из плена в 1948 г. и избрал путь несколько неожиданный для кадрового военного: он поступил на службу в католический епископат в Кельне, а затем стал коммивояжером в фирме «Фаупель», владелец которой был сослуживцем Треттнера по Испании. Треттнер оказался предусмотрительным: одновременно он установил связь с генералом Гальдером, с «Обществом военных наук», закончил филологические курсы в Париже и провел пару лет в Боннском университете. Не удивительно, что «ведомство Бланка» сразу предложило столь усердному и хорошо подготовленному экс-генералу генеральский патент бундесвера. [474]

Облачившись в новую форму, Треттнер прослужил более двух лет в НАТО, затем командовал корпусом (1960–1963гг.). Но в его карьере сыграли роль не только военные качества. Как свидетельствовала 6 декабря 1963 г. «Зюддейче цейтунг», «Треттнер имеет репутацию человека, строго ориентирующегося на ХДС». А «Франкфуртер альгемейне» назвала его «политическим генералом»{751}.

Приход Треттнера сопровождался некоторыми перестановками в высшем командовании: военно-воздушными силами стал командовать генерал Паницки, флотом — адмирал Ценкер{752}; инспектор сухопутных войск Цербель также собрался в отставку, дабы уступить место нашему давнему знакомому Ульриху де Мезьеру; пост Шпейделя в НАТО получил граф Кильмансегг. Все эти имена не новы для бундесвера, они встречались в наших списках. Это была именно такая перестановка слагаемых, от которой общая сумма не изменяется.

По замыслу Бонна Треттнер должен быть «политическим генералом». Но политика, которую последовательно проводили все генеральные инспекторы бундесвера от Хойзингера до Треттнера, оказывалась всего-навсего слепком с той линии, которую вели монополии Рура и Рейна, поставившие себе целью восстановление мировых позиций германского империализма. Во имя этой цели руководство бундесвера пошло на теснейшую связь с вермахтом, в чем и коренится немало секретов нынешней западногерманской военной политики. Именно здесь надо искать ключ к откровенному реваншизму бундесвера, к маниакальному желанию «переиграть» результаты войны. Наследуя от вермахта высший командный состав, бундесвер как бы впитывает в себя бациллы реванша.

Но у истории своя логика, которая не подчиняется планам гитлеровских генералов, даже если они служат в бундесвере. Преемственность, существующая между бундесвером и вермахтом, означает не только преемственность планов; она несет с собой бремя коренных ошибок и просчетов, свойственных стратегам германского империализма. Преклоняясь перед идолом вермахта, руководители боннского государства не замечают, что идол этот давно повержен.

Коллеги генерала Хойзингера утверждают, что главным оружием генерала во второй мировой войне был мягкий карандаш, которым он чертил стрелы по карте масштабом 1 : 100 000. Когда начальник генштаба получал от Гитлера общие указания, он вызывал к себе главного исполнителя — Адольфа Хойзингера. Тот вооружался картой, любимыми мягкими карандашами, резинками, сигарами марки «Венике» и запирался в своей комнате. В указанный срок план был готов, будь то «Вейсс» или «Марита», «Гельб» или «Барбаросса».

В послевоенный период карандаш Хойзингера снова забегал по карте, чертя стрелы наступления и линии обороны. В октябре 1953 г., за год до включения ФРГ в НАТО, Хойзингер, будучи военным советником канцлера, впервые высказался в печати по поводу своих военно-стратегических идей. Как это принято в Западной Германии, он стал говорить об «обороне Запада» от советской угрозы — такова обычная маскировка всех агрессивных планов в прошлом и настоящем. Хойзингер, однако, сразу внес в «оборонительные планы» некоторые новые нотки:

В публичных выступлениях Хойзингер продолжал развивать свою идею «превентивного наступления» в рамках общего плана НАТО. «Западная оборона, — писал он на страницах официозной газеты «Дас парламент» 5 сентября 1956 г., — стоит перед задачей отразить нападение возможно раньше и возможно [476] восточнее»{754}. Наконец, в речи перед участниками осенних маневров 1958 г. он заявил, что бундесвер «стоит перед задачей, которую мы однажды уже переживали в России»{755}.

Этих высказываний генерала Хойзингера было достаточно, чтобы расшифровать смысл его теории об «обороне возможно восточнее» и «нападении там, где это возможно». Хойзингер попросту совершал плагиат у самого себя, вспомнив о том, в какие демагогические одежды облекался план «Барбаросса» летом 1941 г. В то время даже перед некоторыми военачальниками (не говоря уже о широкой общественности) Гитлер упорно твердил о том, что его война против Советского Союза носит превентивный характер. Именно в таких выражениях было сформулировано официальное заявление гитлеровского правительства, опубликованное 22 июня 1941 г. в «Фелькишер беобахтер».

Хойзингер перенял у фюрера идею маскировки агрессивного плана под «превентивную войну» против Советского Союза. Эта идея очень хорошо согласуется с намерениями военных руководителей НАТО, которые оперируют жупелом «советской опасности» и под маской оборонительных мероприятий создали кольцо авиационных и ракетных баз вокруг Советского Союза и других социалистических стран.

Для Хойзингера примат «атлантической» концепции одновременно означал, что он не заботился о судьбе населения своей страны. Как-то английский журналист Бэзил Дэвидсон спросил его:

— В случае войны вы примените атомные снаряды и атомные ракеты. А вы не беспокоитесь об ответных ударах?

Хойзингер взглянул на Дэвидсона очень внимательным взглядом и, подумав, ответил:

— Но это ведь уже не наша задача, не задача министерства обороны. Это проблема для министерства внутренних дел...{756}

Дэвидсон, выслушав этот ответ, не испытал столь большого чувства облегчения. Ему стало страшно за судьбу населения Западной Германии, которая так мало беспокоит главнокомандующего бундесвером. Перспектива атомной войны для густонаселенных районов ФРГ не становилась более отрадной, даже если бундесвер передаст ответственность за жизни 52 миллионов немцев министерству внутренних дел. Но Хойзингору этого было достаточно. Он действовал в соответствии со стратегией [477] «меча и щита», которая разработана в штабе НАТО. Сам Хойзингер после поездки в США летом 1956 г. излагал эту стратегию так:

Концепция «меча и щита», которая некоторое время была исповеданием веры генералов НАТО, использовалась буржуазной пропагандой, в частности, для того, чтобы успокаивать не в меру любознательных граждан Федеративной Республики. Когда они с беспокойством спрашивали, не приведет ли дело к атомному вооружению бундесвера, им отвечали: нет, не приведет. Американский меч будет атомным, а западногерманский щит — танковым.

Однако в один прекрасный день — это было в марте 1961 г. — граждане ФРГ смогли прочитать интервью генерала Хойзингера редактору журнала «Визир», в котором генерал ставил свою теорию «меча и щита» на ее подлинные «ядерные ноги». Редактор спросил Хойзингера:

— Должны ли войска щита быть оснащены тактическим ядерным оружием? Хойзингер отвечал:

Идею Хойзингера подкрепил пресс-шеф военного министра подполковник Герд Шмюкле, заявивший, что «фронтовые соединения НАТО должны иметь атомное оружие в своих рядах». Тем самым концепция «меча и щита» раскрыла свое подлинное содержание: она отнюдь не предусматривает абсолютного разделения функций между «щитом» и «мечом» и подразумевает передачу ядерных средств в руки бундесвера, находящегося на переднем крае войск НАТО — на границе с ГДР.

Участие ФРГ в планах атомной войны означает, что правительство Западной Германии и боннский генералитет готовы сознательно пожертвовать почти всем населением Западной Германии во имя плана НАТО, который представляет собой не что иное, как новый вариант идеи «пусть умирают не наши парни». Как заявил бывший главнокомандующий войсками НАТО в Европе американский генерал Альфред Грюнтер, в момент начала атомного сражения в Западной Европе армии НАТО потребуется «продвигаться вперед в очень сложных условиях». Дороги будут разрушены, железнодорожные магистрали выведены из строя. Американская мотопехота привыкла во второй мировой войне двигаться только по автострадам. Для НАТО, считал Грюнтер, нужна будет в этих условиях пехота, «получившая опыт боев в условиях бездорожья»{758}, т. е. немецкая пехота. Та же идея вдохновляла бывшего заместителя верховного главнокомандующего войск НАТО фельдмаршала Б. Л. Монтгомери, который сказал коротко и ясно: «Немцы — это солдаты первого дня». Как мы помним, еще в 1943 г. Лиддел-Харт писал о необходимости создания «европейской пожарной команды», которая являлась бы орудием объединенной политики западных держав в их борьбе против Советского Союза. Теперь роль «пожарников» (читай: смертников) выпадает вооруженным силам ФРГ.

Понимают ли в западногерманских военных кругах роковой смысл этого намерения? В 1954–1955 гг. в стенах «бюро Бланка», когда Адольф Хойзингер еще занимал пост начальника военного отдела, разыгрался серьезный конфликт. Его участниками были два человека: тот же Адольф Хойзингер и полковник генштаба Богислав фон Бонин. С 1952 г. фон Бонин работал в «бюро Бланка» в качестве начальника отдела военного планирования.

Еще в период обсуждения проекта ЕОС фон Бонин высказал в узком кругу военных свои сомнения по поводу перспектив вступления ФРГ в западный блок. Его встревожила та торопливость, с которой американские военные требовали немецких солдат. В июне 1954 г. он изложил свои взгляды в специальном меморандуме, который представил Бланку и ряду своих военных друзей. Среди последних были фельдмаршал Манштейн, генералы Венк, Буссе, Эбербах, Витерсхейм и др.{759}

В своем меморандуме Бонин пытался разобраться в вопросе, что означает для Германии вступление ФРГ в НАТО. Как излагал мысли Бонина журнал «Шпигель», он считал, что это, во-первых, отрежет все пути к воссоединению страны; во-вторых, не обеспечит безопасности Германии. «Если немецкие [479] вооруженные силы и генштабисты однажды попадут в НАТО, — рассуждал Бонин, — то Запад из чисто военных соображений не отпустит их. Тем самым воссоединение практически станет невозможным». Исходя из этого, Бонин считал необходимым решительным образом изменить все планы ФРГ.

Федеративная Республика, писал Бонин в своем меморандуме, должна формировать свои будущие войска только по принципу обороны, «что должно быть выражено абсолютно недвусмысленно». «Идея наступления на Восток абсурдна», — считал автор. Для осуществления своего плана Бонин предлагал:

отказаться от массовой армии и создать 150-тысячную армию, построенную на принципе добровольного набора;

организовать эту армию по строго оборонительным принципам (без авиации);

не включать ее в НАТО и отвести американские войска с границы ГДР.

Проект Бонина вызвал возмущение в штабе НАТО. Как раз в это время там обсуждался план начальника штаба американского генерала Скайлера — очередной план атомной войны в Западной Европе и вооружения войск НАТО всеми средствами наступления. Этот план, названный планом «передовой стратегии» (или «мы ударим первыми»), предусматривал «превентивный» атомный и ракетный удар по территории ГДР. «Цель наших операций, — цинично пояснял Скайлер, — будет смерть, и атомный взрыв будет нашим главным инструментом»{760}. План Скайлера вызвал большие споры. В нем усомнились французские и итальянские генералы. Однако на сторону Скайлера встал Хойзингер. В соответствии с этим Хойзингер выступил с резкой критикой Бонина. Вскоре Бонин был уволен.

Столкновение Бонина с Хойзингером стало достоянием гласности. Неизвестно, сколько подобных столкновений происходило за закрытыми дверями военного министерства. И если искать к ним исторические параллели, то можно вспомнить, что и в двадцатых — тридцатых годах в германском генеральном штабе шла внутренняя борьба двух стратегических концепций, одна из которых — победившая — направляла Германию к войне против Советского Союза; и вторая — не возымевшая успеха — требовала считаться с реальной обстановкой и учитывать бесперспективность войны на Востоке.

В новой исторической обстановке есть некоторые представители немецких буржуазных военных кругов, которые очень [480] серьезно задумываются о будущем германской армии. Как ни слабо было сопротивление Бонина, но оно заставило кое-кого из генералов и офицеров генерального штаба сделать попытку бросить взгляд на стратегическую ситуацию не только с колокольни НАТО. Весной 1956 г. на страницах крупной буржуазной газеты «Ди вельт» (Гамбург) появилась статья некоего «высшего военного чина», пожелавшего остаться неизвестным и вместо фамилии поставившего над статьей три звездочки. Утверждали, что автором являлся один из отставных генерал-фельдмаршалов. Статья под «тремя звездочками» выдвигала тезис, что перспектива «отодвинуть большевизм» силой равна нулю и надо искать другие пути. «Бесполезно расширять при помощи атомного оружия район своего влияния, порабощая или «освобождая» соседние народы»{761}.

Но не эти настроения определяли и определяют принципы военного планирования бундесвера. Подобно тому как депутат бундестага от партии Аденауэра лидер реваншистского Союза переселенцев барон фон Мантейфель-Сёге в 1948 г. с трибуны боннского парламента требовал применения атомной бомбы для «истребления» коммунизма на земле, Хойзингер объявил коммунизм и социалистические страны «врагом, которого нельзя изменить, а можно лишь уничтожить»{762}.

Таковы были исходные позиции стратегического планирования бундесвера.

Поздней осенью 1942 г., когда ледяные ветры уже гуляли по приволжским степям, очередной немецкий санитарный поезд увозил в Германию партию раненых и обмороженных. Тогда еще никто из пассажиров этого поезда не подозревал, что через несколько недель железное кольцо советских армий замкнется вокруг 6-й армии Паулюса. Среди легкообмороженных находился молодой обер-лейтенант, горько проклинавший свою судьбу и военные невзгоды. Его звали Франц Йозеф Штраус. Четырнадцать лет спустя он стал военным министром Федеративной Республики Германии.

История любит злые шутки. После первой мировой войны германские генералы попали под верховное командование ефрейтора, пострадавшего от газовой атаки. После второй [481] мировой войны судьбами генералитета стал вершить обер-лейтенант, обморозивший себе ноги и не отличившийся никакими воинскими доблестями. Оба никогда не были профессиональными военными. Тем не менее никогда и никому не воздавали генералы вермахта столько хвалы, как бесноватому фюреру. Не в меньшей мере генералы бундесвера воспевали Штрауса. В этой, на первый взгляд полукомической ситуации, заключается один из ключей к пониманию взаимоотношений между германской военной кликой и империалистическим германским государством. Последнее всегда диктовало.

Военные доктрины современной Западной Германии могут быть поняты исходя из всей политической концепции германского империализма. К концу пятидесятых годов эта концепция определилась с достаточной ясностью, когда восстановление экономической моши рурско-рейнскпх монополий достигло такой степени, чго позволило их хозяевам перестать прикидываться [432] «бедными родственниками» в западном мире и полным голосом снова заявить о своих претензиях на «место под солнцем». Опередив соседнюю Францию, сравнявшись во многих областях с Англией и смело конкурируя с Соединенными Штатами, Западная Германия сейчас вернулась на мировой капиталистический рынок, тесня своих соперников{763}. С этого времени политические лидеры ФРГ стали все громче говорить о своих требованиях, которые в совокупности можно определить одним словом — реванш.

Реваншистская программа сегодняшней ФРГ весьма сложна по своим составным частям и, безусловно, еще не провозглашена [483] полностью. Как любят говорить в Бонне, программа реванша похожа на айсберг, который высовывается из воды лишь на треть или четверть. Но и та часть боннского «айсберга», которая уже высунулась из вод политической демагогии, дает достаточное представление о том, каковы аппетиты западногерманских политиков.

Первая и наиболее откровенно провозглашаемая цель внешнеполитической экспансии ФРГ — ликвидация Германской Демократической Республики и захват ее территории. С самого момента создания ФРГ (сентябрь 1949 г.) ее руководящие деятели провозгласили свои претензии на всю Германию. «Федеративная Республика, — заявлял министр Герхард Шредер, -есть Германия. Все остальные германские территории... должны быть ей возвращены»{764}. Или Аденауэр: «Нет двух германских государств. Есть только одно германское государство. Так называемая ГДР — это не государство»{765}. Или Брентано: «Мы приложим все усилия без остатка, я заявляю категорически: все без остатка; мы сделаем все, чтобы вернуть себе советскую оккупационную зону»{766}.

Причины, которые вызывают столь наглые заявления боннских политиков к ГДР, можно понять. Впервые германская реакция почувствовала, что на значительной части страны она потеряла власть. В этой части Германии создано государство рабочих и крестьян, которое стало препятствием на пути к осуществлению планов германского милитаризма. Как писал по этому поводу видный немецкий публицист и государственный деятель ГДР Отто Винцер, «ненависть и вражда западногерманских реваншистов и милитаристов к ГДР основываются не только на том, что здесь навсегда ликвидирована их власть и успешно строится социализм. Они ненавидят ГДР также и потому, что она первое воистину мирное государство на немецкой земле, которое представляет собой непреодолимый барьер для «Дранг нах остен» этих господ»{767}.

Планы ликвидации социалистического государства немецких трудящихся вырабатываются в Бонне не первый день. Об их существовании стало доподлинно известно еще в июне 1953 г., в дни пресловутого берлинского путча, спровоцированного агентурой западных держав. Тогда западная печать сообщила о том, что в боннских канцеляриях уже давно лежат [484] планы так называемого дня икс (такое кодовое название было присвоено дню, в который восточная граница ФРГ должна быть «молниеносно» перенесена с Эльбы на Одер). Для разработки этих планов был создан специальный «Исследовательский совет по вопросам воссоединения» во главе с крупным западногерманским предпринимателем О. Л. Фридрихом. «День икс» в 1953 г. не удался, но это не прекратило соответствующих приготовлений.

После «присоединения» ГДР к ФРГ намечается сразу же приступить к восстановлению капиталистических порядков. По этому поводу у автора была в конце 1959 г. в Бонне любопытная беседа с одним из крупнейших западногерманских промышленников, д-ром Гансом Константином Паульсеном, президентом Федерального объединения немецких работодателей — организации, объединяющей предпринимателей Западной Германии. В ответ на вопрос, какой он представляет себе Германию в случае восстановления ее единства, Паульсен заявил: «Вся Германия должна быть такой, какой является сегодня Федеративная Республика».

В период, предшествующий развязыванию агрессии, бывает трудно во всей точности раскрыть планы, которые вынашивают агрессоры. Протоколы Хоссбаха и Шмундта, возможно, никогда не стали бы известны, если бы победоносные войска антигитлеровской коалиции не захватили секретных архивов ОКВ. Меморандумы Бормана и Гиммлера не смогли бы появиться в печати, если бы сейфы, в которых они хранились, не попали в руки советских воинских частей. Но и в предвоенные годы советская печать, антифашистская общественность всего мира предупреждала: опасные планы уже составлены, Гитлер наметил объекты своей агрессии. Реакционная пресса старалась поставить под сомнение эти предсказания, но хорошо известно, кто оказался прав.

Сейчас многое повторяется. Боннская официальная пропаганда заверяет, что нигде нет более миролюбивых политиков, чем в Бонне. Но демократическая печать из года в год, из месяца в месяц представляет свидетельства подлинных планов западногерманских реваншистов. В середине 1959 г. стал известен так называемый план ДЕКО II, который предусматривал «освобождение советской зоны оккупации и воссоединение Германии путем военной оккупации среднегерманской территории вплоть до линии Одер — Нейсе». По этому плану в районе западнее Берлина должны быть высажены западногерманские десантные войска, а основные части — наступать с границы ФРГ в направлениях Шверин — Висмар — Росток — Штральзунд, [485] Грейфсвальд — Анклам — Пазевальк, Хальберштадт — Магдебург — Бранденбург, Биттерфельд — Берлин и т. д.{768}

В марте 1960 г. берлинская газета «Нейес Дейчланд» опубликовала сведения еще об одном плане нападения ФРГ на Германскую Демократическую Республику. В руки германских борцов за мир попал документ, обозначенный номером 145/59 и озаглавленный «Планы на случай войны». В этом документе говорилось: «Война будет идти из-за таких осязаемых целей, как расширение национального достояния и завоевание определенных провинций»{769}. В Бонне категорически опровергали наличие подобных планов. Однако очень скоро лицемерие было разоблачено. В июне 1960 г. в ГДР перешел майор бундесвера Бруно Винцер, служивший в одном из штабов западногерманских ВВС. Он подтвердил, что план нападения на ГДР не только существует, но и разработан во всех деталях{770}.

Такова первая часть боннской программы реванша. Но это только первая часть.

Вторая часть — восстановление немецких границ 1937 г. По этому поводу министр ФРГ Ганс-Кристоф Зеебом заявил однажды: «Чехословакия, Польша и Советский Союз не должны предаваться надежде, что мы отказались от земель за Одером и Нейсе»{771}.

Границы по Одеру и Нейсе закреплены в ряде международных соглашений и фактически признаны подавляющим большинством государств мира. Но со стороны правительства ФРГ выдвигается требование «восстановить границы 1937 г.», т. е. ревизовать решения Потсдамской конференции великих держав. В соответствии с этой националистической установкой и высказываются лидеры ФРГ. Аденауэр: «Граница по Одеру и Нейсе абсолютно неприемлема»{772}. Генрих Брентано: «Нет и не будет такого немецкого правительства, которое признает Одер и Нейсе как границу»{773}. Аналогичные высказывания Штрауса заняли бы добрую страницу.

Такова начальная серия притязаний. Когда автор беседовал на эту тему в Бонне летом 1958 г. с депутатом боннского бундестага от ХДС Райнером Барцелем, тот заявил, что не может категорически заверить, что линия Одер — Нейсе — «последнее требование Федеративной Республики». Можно было поверить, [486] что на этот раз он не кривил душой. Ибо в списке притязаний ФРГ кроме польских западных земель числятся и некоторые другие территории.

Третья часть программы реванша — «восстановление» границ 1939–1940 гг. Следует иметь в виду, что, хотя федеральное правительство официально говорит лишь о границах по состоянию на 31 декабря 1937 г. (т. е. до аншлюса Австрии и захвата Судет), в правящем лагере уже есть достаточно влиятельные люди, которые не проявляют подобной «сдержанности». Ни для кого не секрет, что в Бонне вслух говорят о том, что хотели бы снова видеть Судетскую область отторгнутой от Чехословакии. Недаром тот же Зеебом торжественно объявлял: «Судетская область принадлежит нам по праву первородства»{774}.

Это он говорил в 1952 г. и слово в слово повторил в мае 1964 г., несмотря на все уверения федерального правительства, будто оно «не имеет территориальных претензий» к ЧССР. Автор имел случай весной 1964 г. беседовать с канцлером Эрхардом и слышать от него подобные заверения. Однако, когда Зеебом выступил со своими реваншистскими декларациями, Эрхард и не подумал удалить Зеебома из правительства. Как писала по этому поводу газета «Тагесшпигель», тем самым «дело Зеебома превращалось в дело Эрхарда»{775}.

Внутри ХДС уже образовалась значительная группа, которая открыто заявляет, что зловещее Мюнхенское соглашение 1938 г. еще сохранило силу. Во главе этой группы стоят один из лидеров реваншизма палач мирного населения Львова и Нальчика Теодор Оберлендер{776} и тот же Зеебом. Их поддерживают [487] политики из реваншистских организаций. «Союз лишенных родины», — заявлял глава этой партии Зейбот в 1957 г., — считает, что с международноправовой точки зрения Судетская область принадлежит Германии»{777}.

Кроме этого, предъявляются претензии на Клайпеду (Мемель), захваченную Гитлером в 1939 г. и сейчас являющуюся неотъемлемой частью Литовской ССР. Лишь один штрих: во всех дальних поездах ФРГ развешаны карты, на которых Клайпедский район обозначен как «находящийся под иностранным (!) управлением».

К этой же части реваншистской программы относятся требования, касающиеся западных и южных границ Германии. Здесь надо отметить, что официальный Бонн по этому поводу хранит глубокое молчание и, наоборот, заверяет своих капиталистических соседей, что территориальные претензии он предъявит лишь на востоке. Но не следует переоценивать эти заверения Бонна. Известно, например, что в мае 1951 г. министр ФРГ Якоб Кайзер неосторожно заявил: «Настоящая Европа сможет быть образована лишь тогда, когда будет восстановлено немецкое единство. Я напоминаю вам, что оно будет включать, кроме Германии, также и Австрию, часть Швейцарии, Саар и Эльзас-Лотарингию»{778}. Словечко «Европа» было применено Кайзером весьма условно. Ведь еще Бисмарк язвительно говорил: «Я всегда слышал слово «Европа» от тех политиков, которые требовали от других держав чего-нибудь такого, чего они не отважились бы потребовать от собственного имени».

Для полноты картины мы упомянем здесь о четвертой составной части программы германского реваншизма. Факт остается фактом: в речах деятелей ФРГ иногда идет речь о «новом порядке» во всей Восточной Европе. «Перевооружение Германии должно быть подготовкой нового порядка в Восточной Европе»{779} — эти слова принадлежат канцлеру Аденауэру. «Мы не забыли, — говорил покойный президент бундестага Элерс, — что границы Европы проходят на Урале и у Маныча»{780}. «Когда мы говорим о Европе, — пояснял министр Шредер, — мы не должны забывать о миллионах людей, которые ждут свободы [488] в восточной зоне и в Восточной Европе»{781}. И тот же канцлер Аденауэр, выйдя на балкон после выборов 1953 г., в порыве вдохновения воскликнул: «Мы все время говорим о воссоединении. Не лучше ли говорить «освобождение Востока»!»{782}

Не уступают этому и другие боннские речи. Оберлендер: «Первый конфликт, который нам предстоит, это конфликт с большевизмом»{783}. Или знаменитое изречение Халыптейна: «Конечную цель... я усматриваю в объединении всех частей континента вплоть до Урала»{784}. После всего этого следует ли удивляться, что в 1958 г. на страницах книги «Немецкие козыри» западногерманский промышленник И. Барник писал: «Дадим разыграться фантазии и перенесемся в конечную стадию восточного похода, уже выигранного Западной Германией... Немецкие войска уже стоят в Уфе и Курске... финны — в Карелии, турки — на Кавказе, японцы — в Сибири... Короче говоря, советское многонациональное государство определенно вступило в стадию распада, от которого оно еле-еле ушло в 1941 г.»{785}

Бред маньяка? Нет, сочинение, получившее одобрение министра обороны Штрауса и привлекшее внимание многих боннских политиков. Злая старуха Ильзебиль снова вступает в свои права, и это не случайный каприз, а закономерное последствие тех событий, которые произошли в послевоенной Западной Германии. Когда-то говорили про немецких консервативных аграриев, что «только их жадность превосходит их ограниченность». Если перефразировать это суждение в применении к сегодняшнему дню, то следовало бы сказать, что стремление германских монополий к реваншу превосходит их забывчивость. Стоило пройти лишь десяти годам после краха вермахта, как им показалось, что возможно повторить гитлеровский эксперимент и снова действовать по принципу Розенберга «уметь достигать невозможного».

Вот теперь мы можем вернуться к фигуре Франца Йозефа Штрауса. Ибо его положение и роль объяснялись отнюдь не качествами «вундеркинда», а тем, что он стал наиболее ярким выразителем политической программы западногерманского реваншизма.

Биография г-на Штрауса несложна: он вырос в семье баварского мясника, а в университете отличился в организации «Национал-социалистского [490] автомобильного корпуса», первую часть войны провел на советско-германском фронте, а вторую — в тыловом училище ПВО в Баварии. Здесь он занимал пост «офицера по национал-социалистскому воспитанию». 1945 год застал его в маленьком баварском городке Шенгау, где он сразу сделал поворот на 180 градусов, превратившись из офицера по гитлеровскому воспитанию в переводчика при американской военной комендатуре. Американский комендант благоволил к молодому переводчику и благословил его на пост «ландрата», т. е. чиновника местной администрации. С этого поста, как с трамплина, честолюбивый баварец бросился в политику: он принял участие в основании христианско-социального союза (так именуется в Баварии партия Аденауэра), стал руководителем баварского ведомства по делам молодежи, а затем генеральным секретарем ХСС.

В 1949 г., как «восходящая звезда» ХСС, Штраус попал в бундестаг. Здесь он быстро приобрел репутацию самого рьяного сторонника вооружения Западной Германии. На него обратили внимание в верхушке правящей партии. Своеобразный комплекс энергии, демагогии, цинизма и беззастенчивости помог Штраусу завоевать симпатии канцлера. Помогало ему и другое: в те годы Штраус ежемесячно получал по 5 тыс. марок от одной из фирм концерна «ИГ Фарбениндустри»{786}.

Франц Йозеф Штраус стал министром обороны ФРГ в октябре 1956 г. И он сразу показал свое политическое лицо руководителя боннской военной машины, именно в дни провокации мировой реакции, организованной в Венгрии. Штраус был сторонником немедленного вооруженного вмешательства западных держав в венгерские дела. «Это свинство, — воскликнул он однажды в доверительной беседе, — что американцы не вмешались. Они должны были вмешаться!»{787} Венгерские контрреволюционеры прекрасно знали о настроениях г-на министра. Недаром 4 ноября они вызвали по телефону ведомство Штрауса и просили о немедленной высылке вооруженной помощи{788}. Но как ни чесались руки у г-на Штрауса, ему пришлось ограничиться словоизвержениями: в наше время сторонникам «горячей войны» приходится туго. Международные провокаторы не решились открыто лезть на рожон, увидев, что путч решительно подавлен самим венгерским народом с помощью Советской Армии. [491]

Этот эпизод в начале карьеры боннского военного министра, наверно, глубоко запал ему в душу. Нет, он не понял бессмысленности любых планов агрессии, направленных против социалистического лагеря. Как раз наоборот. Вся карьера Штрауса развивалась под знаком безмерного хвастовства и переоценки своих сил, типичнейшей для германского милитаризма. В ноябре 1956 г. из его уст вырвались ставшие печально знаменитыми слова: «Мы живем в технический век, в котором соединенных сил наших союзников достаточно, чтобы стереть с географической карты государство Советский Союз»{789}. Такие речи боннский министр произносил по две-три в месяц. И не удивительно, что подобное фанфаронство приводило в тревогу даже многих политиков из буржуазного лагеря. 20 марта 1958 г. после одной из речей Штрауса в бундестаге лидер свободной демократической партии Рейнгольд Майер следующим образом определил ее смысл: «Тот, кто говорит так, как говорил сегодня г-н министр обороны, тот будет и стрелять. Это не была речь государственного деятеля; нет, это была речь о войне, это был воинственный вопль. Мы слышали речь не министра обороны, а имперского министра войны»{790}.

Облик г-на Франца Йозефа Штрауса мог бы вполне служить объектом для бытописателя нравов Федеративной Республики. С одной стороны, исключительная энергия, одержимость идеями антикоммунизма, атомная маниакальность, политическое бахвальство без края и меры. Казалось бы, какое бескорыстное служение идеям, вдохновлявшим ХДС и его канцлера! Но любая медаль имеет две стороны. Оборотной стороной медали бескорыстия г-на Штрауса оказалась любовь к златому тельцу, причем осуществляемая при помощи мощных средств федерального министра.

В начале 1962 г. Франц Йозеф Штраус прогремел на всю ФРГ и весь мир, но уже не из-за своих реваншистских речей, а из-за коррупционного скандала вокруг мюнхенской строительной фирмы ФИБАГ. С давних пор подряды на постройки помещений для войск были желанным объектом для спекулянтов всякого рода. Так, в 1960 г. подобная спекуляция была учинена генералом Гизе — руководителем пограничной полиции. Но мюнхенские ловкачи нацелились выше — на американские подряды. Теплая компания в составе недоучки-архитектора Шлосса, инженера Брауна и издателя Капфингера решила [492] сорвать многотысячный куш, заполучив подряд от американского военного ведомства. И это оказалось возможным, ибо г-н Капфингер имел давнего знакомого — Франца Йозефа Штрауса. Тот согласился помочь (по заявлению Брауна, отнюдь не бескорыстно, а за долю прибыли). И вслед за этим в Вашингтон на имя министра Гейтса от министра Штрауса пошло рекомендательное письмо, в котором Штраус просил отдать подряд Шлоссу. Может быть, об этом никто бы и не узнал, в том числе и журнал «Шпигель», опубликовавший сенсационные разоблачения. Но там, где спекуляция, там и склоки. Шлосс, Браун и Капфингер не поделили добычи, а последний вдобавок оказался на скамье подсудимых за сводничество. И эти достойные компаньоны выдали достойного министра...

Так же как и в главе о Бломберге и Фриче, читатель может спросить: какое значение имеют подобные факты для общей характеристики германских (на этот раз западногерманских) военных дел? И так же, как и прежде, автор будет придерживаться той точки зрения, что, хотя от атомного вооружения до мюнхенской аферы дистанция огромного размера, оба элемента все же принадлежат к одному и тому же комплексу. Деятельность милитаристских групп неразрывно связана с наживой в любых, самых нечистоплотных формах.

Штраус все-таки вынужден был уйти после скандала с ФИБАГ. В известной мере это было случайностью, ибо он мог и не попасться на этом деле и благополучно завершить эту аферу, как завершал многие другие. Но это была случайность, отразившая определенную закономерность в развитии западногерманского милитаризма. Закономерность же состояла в том, что безудержная «динамика» г-на Штрауса, его нахальное стремление вырваться вперед, как это часто бывало в истории германского империализма, оказались в разительной диспропорции с реальными возможностями.

Штраус ушел не потому, что сделал свое дело, наоборот, он ушел потому, что не сделал его. Острый кризис взаимоотношений внутри НАТО, нарастание подспудных противоречий между Бонном и его партнерами, общая бесперспективность боннских притязаний составили тот фон, который заставил хозяев боннской политической жизни принять решение пожертвовать Штраусом, чтобы успешнее продолжать дело Штрауса. Штраус ушел, но остался курс на ракетно-ядерное вооружение. «Эра Бланка» и «эра Штрауса» — это, разумеется, различные периоды в истории бундесвера, но они являются составными частями общей «эры Аденауэра». [493]

На смену Штраусу пришел Кай-Уве фон Хассель — один из видных деятелей ХДС. Внешне он казался противоположностью Штраусу: скупой на слова, осторожный, военными делами он раньше не занимался. Биография его также заметно отличалась от штраусовской. Родился Хасселъ в 1913 г. в Танганьике, где его отец был офицером кайзеровских колониальных войск. Свою юность Хассель провел далеко от Германии, будучи служащим Немецкой восточноафриканской компании. Лишь в 1940 г. он вернулся в Германию и был призван в армию в качестве переводчика, дослужившись до звания лейтенанта.

В 1945 г., вернувшись из английского плена, фон Хассель был, так сказать, «чистым листком», но на нем быстро стали появляться строчки из программы ХДС. Хассель начал свою партийную карьеру в шлезвиг-гольштейнском городке Глюксбурге. В 1954 г. он стал министр-президентом земли Шлезвиг-Гольштейн, известной в ФРГ под названием «коричневого заповедника» — так много там скрывалось бывших деятелей коричневого рейха. В 1956 г. Хассель был избран одним из четырех заместителей председателя ХДС и вошел в число «молодых талантов» аденауэровской партии.

Однажды Хассель сам сказал о себе: «Я в принципе человек очень осторожный»{791}. Именно это качество очень нужно было боннским лидерам после того шума, который натворил неосторожный Штраус. Вступив на новый пост, Хассель (это произошло в январе 1963 г.) даже объявил «трехлетнюю паузу для укрепления и успокоения» бундесвера. Но в чем был смысл этой паузы? Сам Хассель вскоре пояснил это. Когда корреспондент агентства ЮПИ задал ему вопрос об отношении к лозунгу ракетно-ядерного вооружения бундесвера, Хассель ответил:

— Да, я разделяю точку зрения г-на Штрауса... Бундесверу нужны средства доставки ядерного оружия... Атомное оружие нужно на поле боя, в тактической и стратегической областях...{792}

Единственно, в чем Хассель пересмотрел планы Штрауса, — это в области темпов увеличения численности бундесвера. Он решил не спешить с числом солдат, перенеся центр тяжести на новое вооружение и подготовку личного состава, а также на формирование «территориальных войск»{793}. Что же касается внутреннего смысла своей деятельности, то Хассель пояснил, [494] что «духовный конфликт с коммунизмом является составной частью подготовки бундесвера».

В октябре 1963 г. канцлер Аденауэр ушел в отставку, но это не означало, что ХДС хотел расстаться с его принципами. Аденауэра сменил Эрхард, но не случайно в Бонне утверждают, что если даже «эра Аденауэра» и кончилась, то «новая эра» еще не началась. Почему же так держатся в Бонне за старое? Дело в том, что любая политика, основанная на иллюзиях и авантюризме, до поры до времени кажется ее апологетам безупречной. Ее внешние успехи ослепляют, особенно тех, кто хочет быть ослепленным. Непрерывный марш Федеративной Республики от первых батальонов Андернаха до положения второй державы в НАТО привел боннских политиков и генералов бундесвера в состояние самоупоения. Они уже готовы потребовать от золотой рыбки Тимптете титул самого атлантического господа бога и продиктовать миру свое слово. Но не только в сказке рыбак возвращается к разбитому корыту!

Перекличка формулировок, повторение старых лозунгов, возврат к давним принципам — что это такое? Только ли классовая слепота или нежелание мыслить по-новому? Что скрывается за политическими кулисами тех концепций, которые исповедуются ныне руководящими деятелями Федеративной Республики?

Нет спора, и среди этих людей есть достаточное число таких, кто понимает (или говорит, будто понимает), что былая политика и стратегия буржуазной Германии потерпела крах и нуждается в пересмотре. В ФРГ достаточно известны такие видные политики, как Томас Делер, которые считают бесперспективным курс Бонна. Эту точку зрения разделяют деятели многих партий. Идет немало дискуссий по этому вопросу, в том числе и в военных кругах. В частности, в 1962 г. всеобщее внимание привлекла отставка так называемого военного уполномоченного бундестага генерала в отставке Грольмана, который был явно не согласен со многими доктринами бундесвера.

Есть среди западногерманских деятелей и много таких, кто объявляют внешнюю политику ФРГ неким «новым словом» во всей германской истории. Как выспренно писал президент бундестага д-р Эуген Гергтеялтайер, ФРГ «воплошает в себе самым прямым, ощутимым и эффективным образом преображение [495] Германии и немцев»{794}. Примерно в тех же тонах изображает внешнеполитический курс ФРГ профессор Вильгельм Греве в своей книге «Немецкая внешняя политика в послевоенное время»{795}.

Но декларации остаются декларациями, а политика — политикой. Приложим и к ней бесспорный исторический масштаб, который дали нам последние десятилетия. Подвергнем сперва рассмотрению принципы и методы отношений ФРГ с Западом, поскольку именно их превозносят в Бонне как пример «нового» в германской политике.

В гитлеровский период для этих отношений были выработаны определенные принципы и методы, о которых мы напомним:

1. Использование антикоммунизма как основной приманки. Мы знаем, что почти в каждой беседе Гитлера или Геринга с английскими, французскими или американскими политиками содержалась похвальба своими «успехами» в деле борьбы с коммунизмом внутри страны и обещания таких же «успехов» в деле борьбы с Советским Союзом. Этими аргументами прельщали всех: Буллита, Уэллеса, Линдберга, Галифакса, Чемберлена, Франсуа-Понсе — несть им числа. Политические слепцы из лагеря «буржуазной демократии» охотно шли на эту удочку: ведь обмануть легче всего тех, кто хочет быть обманутым.

2. Стремление к созданию военного блока исходя из своих собственных империалистических интересов. Основание для этого курса Гитлера было заложено еще в веймарский период, и его автором является кайзеровский генералитет (помните Тренера?).

3. Метод, который можно определить как «побуждение к соучастию». Находясь в соседстве со своими политическими соперниками, Гитлер понимал, что он сможет открыть себе путь к взлому версальской системы только в союзе с теми, кто эту систему создавал (первый эксперимент был проделан Гитлером и Риббентропом в июне 1935 г., когда было заключено пресловутое англо-германское морское соглашение).

4. Метод «ступенчатых действий». Гиглер сразу никогда не провозглашал всей совокупности своих целей. Как он сам говорил, «важнее всего, чтобы мы не выдавали всему миру наших целей». Так, совершив аншлюс Австрии, Гитлер уверял, что отныне он не выдвигает никаких территориальных притязаний. [496]

Через несколько месяцев, захватив Чехословакию, он снова стал заверять в том же. Что последовало, достаточно хорошо известно...

5. Наконец, откровенный обман, т. е. стремление втянуть ту или иную страну в военный блок, даже если в отношении ее уже существовал враждебный план, предусматривающий расправу с «дорогим союзником». Достаточно вспомнить о германо-польском флирте 30-х годов, о попытках германо-английских переговоров в тот момент, когда решение о начале войны было принято.

Если мы обратимся к принципам и методам отношений ФРГ с Западом, то обнаружим в них знакомые элементы. Как говорил великий поэт:

Я знаю мелодию, знаю слова, Я авторов знаю отлично...

Сейчас всем ясно, что западногерманская буржуазия в качестве панацеи от всех своих бед решила выдвинуть антикоммунизм. Авторы «нового курса» ФРГ решили, что ежели они [497] займут позицию самых решительных противников Советского Союза и всего социалистического лагеря, то это вернет им репутацию в западном мире. Надо сказать, что на этом пути ФРГ немало преуспела. В нашумевшей в Западной Германии книге Рудольфа Леонгардта «Германия в икс раз» содержится такой любопытный эпизод. Автор (правоверно-буржуазный публицист) попытался сопоставить основные элементы «немецкого кредо» при Гитлере и Аденауэре. И вот результаты такого сопоставления{796}:

ПРИ ГИТЛЕРЕ: “Войну надо выиграть”	ПРИ АДЕНАУЭРЕ: “Немецкая военная сила должна быть мощной”
“Германия — бастион против Востока”	“Германия — бастион против Востока”

Боннское государство переняло от Гитлера эстафету антикоммунизма, несмотря на все чудовищные преступления, совершенные под этим флагом. Но зато от этого ожидались решительные перемены в стратегическом положении ФРГ. Если ФРГ станет «стражем Запада», — полагали в Бонне, — то она сможет считать свои отношения с Западом урегулированными (!). Или, как писал генерал Детлефсен: «Былые противники стали нашими завтрашними союзниками. Призрак войны на два фронта исчез навсегда»{797}.

Вот оно, заветное слово... Как в свое время Гитлер, боннские политики мечтают о том, чтобы им не пришлось вести обреченной на провал войны на два фронта. В 1939 г. Гитлеру казалось, что он сделал «невозможное возможным». В 1952 г. генерал Детлефсен снова объявляет об этом сенсационном достижении боннской политики. Но надолго ли хватит этого «достижения « ?

В Бонне применяют многие уже испытанные средства достижения своих целей. Например, рецепт «ступенчатой политики» (Франц Йозеф Штраус изобрел новый термин: «тактика ломтиков» — Salamitaktik). Как в веймарское время шли от одного требования к другому, как Гитлер шел от аншлюса к Мюнхену, от захвата Польши к операциям на Западе, так и боннская программа ревизии границ и реванша предусматривает некоторую последовательность. Каждая цель — ступень для достижения следующей. [498]

«Тактика ломтиков» энергично применяется Аденауэром в вопросе о вооружении ФРГ. Стоит для этого вспомнить, как развивались события после 1954 г. Подписывая парижские соглашения, Аденауэр, казалось, шел на невероятное самоограничение. Во-первых, он должен был отказаться от производства атомного, химического и бактериологического оружия. Во-вторых, ФРГ запрещалось иметь ряд типов тяжелого вооружения и ракетное оружие, управляемые снаряды. В-третьих, ФРГ обязывалась не строить военные корабли водоизмещением свыше 3000 т и подводные лодки свыше 350 т. В-четвертых, она не могла строить бомбардировщики дальнего действия. В-пятых, она подвергалась специальному контролю в рамках так называемого Западноевропейского союза. Все западноевропейские политики торжественно возглашали: наконец найден метод предохранения от германской агрессии! ФРГ отныне под контролем НАТО!

Но вот прошло лишь несколько лет, и «ломтик за ломтиком» Аденауэр получил то, чего ему хотелось. Что же осталось к 1961 г. от всей парижской машинерии?

Контроль. Ведомство по контролю так никогда себя и не проявило; оно не провело ни одной инспекции, ни одной проверки. Никто никогда не слыхал о том, чтобы в Бонн прибывали контрольные группы. Да и смешно представить, чтобы какое-нибудь из западноевропейских правительств дерзнуло потребовать проверки вооружения бундесвера.

Ограничения ВМФ. В 1959 г. НАТО разрешила ФРГ строить военные суда водоизмещением до 5000 т и подводные лодки до 1000 т. Летом 1960 г. ФРГ получила разрешение строить суда в 6000 т.

Ограничение ракетного вооружения. 21 октября 1959 г. НАТО отменила ограничения для западногерманских ракет. Кроме того, парижские соглашения вовсе не ставили ограничений для покупки чужих ракет.

Но, разумеется, самый большой обман был предпринят в области атомного вооружения. В свое время установления, принятые в Париже, изображались как верх самоотречения Бонна. Прошло лишь немного времени, и мир узнал, какова цена и этим заверениям.

Если сравнить стратегические планы германского империализма 30-х и 60-х годов, то бросается в глаза следующее. Уже в 1933 г. было ясно, что программа Гитлера достижима только посредством войны. С каждым годом это становилось все яснее. Боннские политики заверяют, что они хотят достичь всего «мирными средствами». Но как они представляют себе «мирную [499] ликвидацию» ГДР? Или в Бонне полагают, что германские трудящиеся добровольно откажутся от своих социальных, политических и культурных завоеваний?

Возьмем другое требование — ревизию границ с Польшей (затем с Чехословакией). Как представить себе здесь «мирный путь», если ФРГ отказывается даже установить дипломатические отношения с Польшей и Чехословакией? Как представить себе сей «мирный путь», если из Бонна исходит клевета на социалистические порядки в странах Восточной Европы, если ФРГ категорически отказывается подписать германский мирный договор?

Но для оценки смысла боннских целей недостаточно одних параллелей с прошлым, хотя они очень красноречивы. Гитлеровская программа войны создавалась в 30-х годах нашего века. Сейчас идут 60-е годы, и дело не только в календаре, а в тех переменах в мире, за которыми не угонятся и календари.

Возьмем, например, знаменитую «тактику ломтиков». Действительно, в 30-е годы она имела шансы на успех и приносила успех. Почему? Здесь сыграли свою роль такие обстоятельства:

а) западные державы могли вести двойную игру, поскольку Советский Союз был единственной социалистической страной, а международные демократические силы не обладали достаточной мощью;

б) «объекты» гитлеровской агрессии были разобщены, у них не было достаточных гарантий своей независимости. Австрия вообще не имела таких гарантий. Чехословакию предал Запад, и он же сорвал возможность совместного с Советским Союзом выступления в помощь чехам; та же зловещая игра повторилась с Польшей. Система коллективной безопасности не была создана;

в) в условиях 30-х годов, нападая на какую-либо одну страну, Гитлер при его военном превосходстве мог рассчитывать, что это нападение будет «локальным» и не приведет сразу к мировому конфликту.

Теперь перейдем к нашему времени и к боннской программе:

а) создание мощного социалистического лагеря, огромный рост авторитета Советского Союза, могучее движение сторонников мира — все это коренным образом изменило ситуацию в мире. Сейчас империалистические политики уже не могут себе позволить многого из того, что позволяли в 30-х годах;

б) возникла Германская Демократическая Республика — первое в истории миролюбивое германское государство; [500]

в) создана могучая оборонительная организация Варшавского договора. В нее входят государства, против которых в первую очередь направлено острие боннской программы: ГДР, Польша, Чехословакия;

г) наконец, в нынешний период всем ясно, что любое нападение на ГДР, Польшу или ЧССР было бы равноценно началу всеобщей ядерной войны. Эта истина доступна даже самым твердолобым генералам из Пентагона, которые устами своего теоретика Генри А. Киссингера провозгласили, что «локальная война» в Европе, увы, невозможна...

Следовательно, цели Бонна недостижимы даже средствами войны. Если Гитлер мог военными средствами хотя бы на время овладеть Европой, то для Бонна нет перспектив на то, что хотя бы минимальная часть его целей может быть достигнута путем войны. Ибо ядерная война может привести только к полному краху империалистической системы. Таким образом, вся видимая импозантность программы Бонна становится весьма сомнительной, а ее «стройность» оказывается дутой.

Еще более наглядно это можно продемонстрировать по отношению к принципу «соучастия». Речь идет об основе той империалистической коалиции, в которую ФРГ вступила в 1954 г. Так, при заключении парижских соглашений 1954 г. в общий комплекс документов была включена декларация о том, что США, Франция и Англия считают, что единая Германия «должна иметь конституцию, подобную Федеративной Республике Германии».

Когда Альфред Йодль в 1945 г. говорил о том, что «понадобится помощь других», и когда Конрад Аденауэр приступил к осуществлению этой идеи, то в умах западногерманских политиков складывался определенный расчет. Базируясь на испытанной идее антикоммунизма, играя и спекулируя па ней, лидеры ФРГ рассчитывали, что, предоставляя в распоряжение НАТО немалый военно-экономический и политический потенциал своей страны, они получат в качестве своеобразной «платы за страх» все, чего захотят.

Возможно, на это можно было рассчитывать в 1954 г., когда НАТО жила в угаре расчетов на американскую атомно-водородную монополию. Но что остается от этого сегодня, в эпоху «атлантического похмелья»? Ни для кого не секрет, что, чем дальше идет процесс вооружения Западной Германии, тем сильнее слышатся голоса тревоги по этому поводу па Западе.

С каждым годом увеличивается военный перевес ФРГ над своими западными соседями. Так, весной 1958 г. известный английский военный публицист Лиддел-Харт писал на страницах [501] гамбургской газеты «Цейт»: «Бундесвер готовится стать сильнейшей армией Западной Европы... В общей численности бундесвера боевые соединения занимают куда большую долю, чем в любой другой западной армии. Бундесвер подбирает хвост, но у него более острые зубы».

Через два года, летом 1960 г., другой английский публицист, Бэзил Дэвидсон, в брошюре «Кто хочет мира?» прямо отмечал, что ФРГ стала диктовать свою волю в Западной Европе, опираясь на поддержку США: «Генералы в Пентагоне соглашаются с Бонном гораздо чаще, чем с Лондоном», — писал он и подчеркивал, что заветная мечта Бонна — «стать военным арбитром западной политики в Европе и практически самой сильной в военном отношении державой Запада».

Рост удельного веса бундесвера в НАТО — реальность, с которой должны считаться и за океаном. Вот две таблицы:

Численность сухопутных войск НАТО в Европе{798} (в дивизиях)

	1949 г	1955 г	1957 г	I960 г	1964 г
ФРГ	-	-	3	9	12
США	5	5	5	5	6
Англия	4	4	4	3	3
Франция	5	5	9	9	5
Бельгия	9	2	9	9	9
Голландия	-	-	1	1	2
Всего	16	16	17	22	30

1959 г.	1 147 человек	(из них 18 генералов)
1961 г.	1 200 человек	(из них 22 генерала)
1962 г.	1 530 человек	(из них 24 генералов)

Лидеры бундесвера укрепляют свои позиции на Западе. Так, они сумели добиться того, чего не могли осуществить в свое время генералы вермахта: они создали военные базы во Франции, Англии, Бельгии, Дании, Италии. Вслед за этим в 1963 г. [502] было заключено франко-западногерманское военное соглашение, которое имело явную цель объединить усилия де Голля и ФРГ в области ядерного вооружения явно в пику Соединенным Штатам. Проходит ли все это без следа? Очевидно, нет, ибо даже такой рьяный поклонник Бонна, как Генри Киссингер, в своей последней книге «Неизбежность выбора» писал о том, что он «не хотел бы видеть атомного вооружения» ФРГ. Президент Кеннеди в конце 1961 г. заявил, что не приветствовал бы передачу ФРГ права на распоряжение ядерным оружием и «меньше всего желает, чтобы Германия имела собственное ядерное оружие».

В начале 1964 г. генерал Хойзингер покинул свой пост в НАТО. Но это отнюдь не означало, что бундесвер отдал «в чужие руки» столь важную позицию. По инициативе того же Хойзингера был создан новый высший орган управления — штаб стратегического планирования НАТО. Этот орган в июне 1964 г. возглавил генерал-майор бундесвера Эрнст Фербер — кадровый офицер вермахта (в конце войны начальник одного из отделов в организационном управлении ОКХ). Создание этого штаба — примечательное явление, ибо до 1964 г. высшие органы управления НАТО комплектовались «большой тройкой»: США, Англией и Францией. Теперь этот принцип нарушен в пользу ФРГ.

Иными словами, перед нами проблема соотношения сил внутри НАТО. Для американского правительства, когда-то поставившего ставку на бундесвер как на свою «домашнюю силу», сейчас возникает вопрос: кто же будет хозяином внутри НАТО? Как ехидно писал Гейнц Поль на страницах «Нэйшн», теперь уже не вермахт вступает в НАТО, а НАТО вступает в вермахт.

Вопрос о праве распоряжаться ядерным оружием исключительно серьезен, и здесь идет глухая борьба. Штраус и Аденауэр на протяжении 1960–1963 гг. не раз ставили вопрос о ревизии американского «монопольного права» на ядерные решения, о превращении НАТО в «четвертую ядерную державу», о создании «многосторонних ядерных сил». Будучи в конце 1963 г. в США, автор в беседах с рядом видных политиков и публицистов мог установить, что претензии ФРГ вызывают серьезную тревогу. Как говорил мне известный обозреватель Дрю Пирсон, американцам начинает надоедать, что Бонн считает себя хозяином западной политики и срывает все шаги к разрядке...

У капиталистического мира есть такие внутренние законы, которые не дано преодолеть ни одному из политиков — как человеку нельзя перепрыгнуть через собственную тень. В проблеме вооружения ФРГ расчеты обеих сторон трансформировались [503] в просчеты. Действительно: с американской стороны хотели заполучить в руки западногерманский военный потенциал, полагая, что ФРГ всегда останется «хвостом собаки». С западногерманской же стороны надеялись, что уступчивость США дойдет до передачи кормила НАТО из американских рук в руки бундесвера. Оба расчета оказались несостоятельными, что не осталось без последствий для атлантической политики.

Разумеется, в истории международных отношений нашей эпохи был определенный период, когда в ожидании успешного военного или политического наступления против Советского Союза противоречивые интересы различных империалистических держав примирялись. Но с течением времени этот «механизм примирения» давал все больше осечек — как это было во второй мировой войне, где Гитлер имел своим противником не только социалистическое, но и большую группу капиталистических государств. Тем более мало шансов на действие подобного механизма сегодня, когда колоссальная военная мощь государств Варшавского договора отрезвляюще действует на многих политиков западного мира. В условиях изменившегося соотношения сил на мировой арене столкновения между интересами отдельных империалистических государств отнюдь не ослабляются. Наоборот, они становятся все отчетливее и резче.

Иными словами, как бы ни клялись в Бонне атлантическими идеалами, когда речь заходит о реальных факторах силы, об [504] идеалах забывают и начинаются столкновения. Мы не занимаемся в нашей работе экономическими проблемами, но они властно вторгаются в сферу военной политики. Например, как могут пройти незамеченными для атлантического альянса и его лидера — Соединенных Штатов — такие цифры:

Удельный вес в промышленном производстве капиталистического мира{800}:

	1948 г	1953 г	1958 г	1962 г	1963 г
США	53,8	51,9	46,1	45,1	44,9
ФРГ*	3,6	6,7	8,9	9,1	8,8

В ряде областей (черная металлургия, выплавка алюминия, химическая промышленность, металлообрабатывающие машины, точные приборы, легковые автомашины) ФРГ сейчас идет [505] вплотную вслед за США, а в некоторых (медицинское оборудование, фотоаппаратура) уже догоняет США. Что особенно важно, темпы роста экспорта ФРГ выше, чем экспорта США; результаты этого можно видеть из таких данных:

Доля в мировом экспорте капиталистических стран:

Столбцы цифр говорят своим языком, в переводе на который дипломатические ноты сразу теряют свою высокопарность. Разумеется, лидеры ФРГ меньше всего хотели бы терять симпатии Соединенных Штатов и каждый антиамериканский выпад западногерманской прессы воспринимается в Бонне с досадой. В свою очередь руководители ХДС все более решительно клянутся на атлантической библии. Но нельзя забывать: капиталистическая экономика и капиталистический мировой рынок имеют свои законы, из-под действия которых ни ФРГ, ни США не могут вырваться.

Уже сейчас на ряде рынков отмечены резкие схватки между ФРГ и США; острые конфликты не раз разыгрывались в финансово-валютной сфере. И это лишь первые подземные толчки. С некоторого времени, писал видный западногерманский экономист В. Траутман на страницах журнала «Фольксвирт», за границей стали весьма критически относиться к Федеративной Республике: «Не всюду в западном мире могут примириться с нашим быстрым экономическим подъемом... Даже в США, которые в свое время активно содействовали нашему восстановлению, да и позже рассматривали его очень благожелательно, поворот общественного мнения совершенно очевиден». Итак, экономическая «война на два фронта» уже начинается.

Послевоенная политика основных империалистических держав подтвердила, что они не способны найти выход из своих объективных противоречий. «Углубляются противоречия междл главными империалистическими державами, — констатирует Программа КПСС. — Восстановление экономики побежденных во второй мировой войне империалистических государств приводит к возрождению старых и возникновению новых узлов империалистического соперничества и конфликтов»{801}.

Все военно-стратегические воззрения современного Бонна можно понять лишь тогда, когда поставишь их на принадлежащее им место в идеологическом ряду воззрений западногерманского империализма. Как и перед второй мировой войной, генералитет является всего-навсего толкователем и исполнителем воли крупнейших монополий — подлинных властителей ФРГ. Западногерманский публицист Карл-Герман Флах в своей книге «Тяжелый путь Эрхарда» не без иронии писал, что ФРГ — это «слаборазвитая демократия», и отмечал, что социальная структура осталась прежней{802}. Действительно, социальная структура Западной Германии ничуть не изменилась со времени гитлеровской диктатуры, наоборот, концентрация производства и капитала стала еще выше. Встав на ноги с помощью американского капитала, западногерманские монополии возобновляют свою борьбу, и генералы бундесвера выполняют их директивы, как в свое время генерал Браухич выполнял волю Стиннеса, а генерал Виттинг — волю Флика. Внутренняя связь монополистической клики с кликой военной стала даже сильнее, ибо в первый послевоенный период почти вся нынешняя верхушка бундесвера «отсиживалась» в конторах рурских концернов.

Исследование целей и методов политики западногерманского империализма в послевоенный период приводит пас к выводу о том, что по обеим своим «генеральным линиям» Бонн оказывается банкротом:

— в отношениях с социалистическим лагерем он провозгласил цели, которые можно достичь только с помощью ядерной войны — той самой войны, которая положила бы конец существованию германского империализма и империализма вообще;

— в отношениях с Западом он не может преодолеть внутри-империалистических противоречий и ведет рискованную игру в НАТО.

Что это означает в переводе на язык международных отношений? Это означает, что Бонн рано или поздно зайдет в тупик и, говоря словами Джона Фостера Даллеса, станет перед настоятельной необходимостью «мучительной переоценки». Однако умение переоценки никогда не было сильной стороной германских буржуазных политиков и германских генералов. [506]

Поэтому гораздо реальнее возникает угроза того, что «внутренний алогизм» политики Бонна превратится в открытый авантюризм, прыжок в военную катастрофу. Невозможное остается невозможным, но вполне возможно, что западногерманский генералитет захочет еще раз попытаться опровергнуть эту бесспорную истину.

На роль и положение бундесвера в немецкой и европейской политике полезнее всего смотреть с исторической вышки сегодняшнего дня, с которой можно окинуть взглядом не только историю Германии и ее вооруженных сил, но и будущее Германии в эпоху соревнования двух социальных систем. Никто не думает отрицать необходимость наличия армии у Германии или у двух ныне существующих германских государств. Никто не думает отрицать право суверенного государства на национальную оборону. Но именно эти естественные права предполагают исключительно высокие обязанности, осоенно когда речь идет о германских вооруженных силах.

При рассмотрении целей и методов организации западногерманской армии бросаются в глаза некоторые ее особенности, которые небезразличны любому, кто заинтересован в европейском мире и мирном будущем немецкого народа.

Поставим вопрос так: какие национальные интересы призван защищать и обеспечивать бундесвер?

Этот вопрос интересует и самих немцев, живущих в ФРГ. В 1957 г. вышло специальное исследование на эту тему, принадлежащее бывшему командиру полка кавалеру «Рыцарского креста» Фрицу Белову. Исследование озаглавлено: «Армия и солдат в атомную эпоху»{803}. Белов, который очень тщательно проанализировал организацию бундесвера и его цели, пришел к следующим, поистине удручающим выводам. По его мнению, бундесвер имеет военную и стратегическую ценность только в непосредственной связи с НАТО. «Будущая война, — пишет Белов, — в которой примут участие западногерманские солдаты, будет всемирным конфликтом», или, как он далее поясняет, войной двух «атомных блоков»{804}.

Этим Белов не открыл Америки. Он имел в виду линию непосредственного подчинения бундесвера НАТО. Буржуазная [508] пресса уже давно повторяет одну и ту же мысль: бундесвер будет орудием НАТО. Так, официозная «Франкфуртер альгемейне» писала: «Немецкие дивизии становятся... непосредственным орудием большой стратегии атлантической коалиции»{805}. Швейцарская буржуазная газета «Ди тат»: «Вооружение ФРГ не основано на свободном национальном волеизъявлении. Если немецкий солдат пойдет в бой, то будет исполнять функцию колониальных войск»{806}. И вот вывод Белова: «В будущей войне солдат будет биться не за родину... Больше нет национальной гордости, к которой можно было бы обращаться»{807}.

Это очень важное признание. За ним стоит вынужденное понимание той специфической роли, которую должен выполнять бундесвер в общем стратегическом плане НАТО. У бундесвера, который стал орудием НАТО, нет и не может быть национальной цели, т. е. цели, которая бы соответствовала интересам немецкого народа.

В самом деле, что может предложить НАТО немецкому народу?

Закрепление раскола страны? Безусловно. Но это ни в коем случае не может быть названо целью, соответствующей интересам народа Германии.

Войну против Советского Союза, Польши и Чехословакии? Сейчас уже нет в Западной Германии таких наивных людей, которые не представляли бы себе ужасающих перспектив атомно-водородной войны в Европе. В беседе с автором книги один из видных политических деятелей ФРГ, бывший полковник генштаба, выразил это следующим образом: «Американцы утешают нас тем, что война, возможно, будет выиграна на вторую неделю. Но это для нас бессмысленно, ибо в первую же неделю от Германии мало что останется...»

Тем самым «национальные» цели бундесвера обращаются в свою противоположность — в цели аптинациональные. Однако до сих пор ни одной армии, включая самую мощную армию капиталистического мира, каким был вермахт, еще не удавалось обеспечить свой успех в том случае, когда она ставила перед собой антинациональные цели. Вторая мировая война дала тому достаточно веское подтверждение.

Поставим вопрос несколько иначе. Что могут принести немецкому народу те основные доктрины, которыми руководствуются [509] в настоящее время командование бундесвера и военно-политические лидеры ФРГ? Пройдемся вдоль недлинной шеренги этих доктрин.

Доктрина «перманентной войны». Она представляет собой не что иное, как бесстыдное глумление над надеждами и чаяниями всех европейских народов и в первую очередь над чаяниями самого немецкого народа. Вся Европа единодушно стремится покончить с остатками второй мировой войны, а германский генералитет хочет навязать человечеству «войну перманентную». Эти попытки тем более кощунственны в условиях, когда на грани пятидесятых-шестидесятых годов нашего века наконец создались благоприятные условия для борьбы за устранение войны из жизни общества.

В сушности доктрина «перманентной войны» опровергнута самой жизнью. Но в Бонне продолжают за нее цепляться, надеясь, что силы войны снова возьмут верх и разрядка международной напряженности будет сорвана. Не случайно в правящих кругах ФРГ таким успехом пользуется провокационная книга американо-германского публициста Уильяма С. Шдамма «Границы чуда», которая прокламирует третью мировую войну как неизбежную перспективу для человечества. «Запад, — пишет Шламм, — должен решиться вести войну», ибо, оказывается, «коммунизм развивается благодаря миру, желает мира и торжествует в условиях мира»{808}. Пользуясь подобной, с позволения сказать, аргументацией, Шламм призывает к отказу от разрядки и клеймит всех политиков Запада, стремящихся сойти с пути войны.

Доктрина «перманентной войны» находит свое отражение в тех судорожных усилиях, которые предпринимаются правящими группировками ФРГ в блоке с правыми социал-демократами для того, чтобы воспрепятствовать разоружению. Результат? Эти усилия поставили ФРГ в 1959–1964 гг. в изоляцию даже от ряда своих западных союзников и способствовали значительной потере авторитета Федеративной Республики. Внутри же ФРГ они привели к еще большему росту недовольства населения. Таков печальный баланс доктрины «перманентной войны».

Что сулит немецкому народу еще одна доктрина бундесвера, которая носит название доктрины «универсальной войны»? Она вызвана к жизни тем же антикоммунизмом, который с давних времен вдохновлял врагов прогресса. Мы [510] приведем здесь малоизвестный документ, в котором один из лидеров западногерманского реваншизма, Теодор Оберлендер, сформулировал его некоторые основные идеи. Этот документ был составлен в 1948 г. и носит наименование «О психологической войне». Вот его наиболее важные положения{809} :

Далее Оберлендер требовал организации всесторонней «идеологической борьбы» против коммунизма, которая будет «катализатором» третьей мировой войны. Сн все время подчеркивал, что необходимо вести всеохватывающую «психологическую» войну против коммунизма. Эта легко видоизмененная теория «тотальной войны» была воспринята лидерами бундесвера. На страницах журнала «Веркунде» летом 1963 г. можно было прочитать следующие положения, являющиеся прямым перепевом идей Оберлендера:

Итак, вместо «тотальной войны» Гитлера — «универсальная война» бундесвера. Но по существу мало что меняется: военная идеология западногерманского милитаризма уже сейчас [511] подводит к тому, чтобы в нынешний мирный период обеспечить полный приоритет военных целей и создать новый вариант военно-политической диктатуры. Подобным задачам подчинена вся «психологическая» обработка солдат бундесвера и всего западногерманского населения.

Есть только одна доктрина бундесвера, которая была опробована: это доктрина политического диктата. Адельберт Вейнштейн пишет: «Государство рассматривает в качестве решающего вклада бундесвера не его военные достижения, а его политическое воздействие... Для Федеративной Республики формирование армии представляет собой политическую задачу»{811}.

Формирование бундесвера оказало огромное влияние на всю политическую жизнь Западной Германии. Известный художник Джон Хартфильд один из своих фотомонтажей озаглавил «Затмение на Рейне». Он изобразил на нем знаменитую своей красотой долину Рейна около легендарной скалы Лорелей. Но над рекой навис огромный солдатский шлем, закрывающий лучи солнца. «Затмение на Рейне» оказалось крайне долгим, ибо в тени солдатского шлема быстро растет зловещее древо военных прибылей и военных планов.

Следующая доктрина более специфична и может быть названа доктриной «взрывного капсюля». Бундесвер занимает исключительное положение во всей структуре войск НАТО: он находится на «переднем крае» всех империалистических провокаций против стран социалистического лагеря. В условиях максимального сближения двух основных военных группировок, каждая из которых оснащена атомным и ракетным оружием, бундесвер получает особую функцию — функцию «взрывного капсюля», от детонации которого может разгореться пожар третьей мировой войны.

В прямой связи с этим стоят воззрения западногерманского генералитета на проблему «превентивной войны». Как известно, в разгар «холодной войны» влиятельные американские военно-политические группы рассматривали возможность так называемого превентивного удара по Советскому Союзу. Германских генералов, понаторевших в этой премудрости еще со времен плана «Барбаросса», не надо было учить. Поэтому уже в 1954 г. с их стороны раздавались призывы к немедленному нападению. Известно такое высказывание одного из генералов вермахта: «Лучше всего сейчас же сбросить все наличные атомные бомбы на Советский Союз, иначе будет поздно»{812}. Другой [512] высокий военный чин рассуждал следующим образом: «Если США начнут третью мировую воину, то они наполовину проиграют ее психологически. Если же они не начнут ее, то наполовину проиграют ее в военном отношении. Отсюда напрашивался вывод: уж лучше выиграть в военном отношении...»{813}

Такие рассуждения занимали немецких генералов в 1954–1955 гг., когда еще не были сформированы дивизии бундесвера, когда еще не было речи об атомно-ракетном вооружении ФРГ. Теперь ситуация меняется: для того чтобы «сбросить наличные атомные бомбы», Западной Германии скоро уже не надо будет уповать на американских генералов-авантюристов: достаточно авантюристов в бундесвере. Тем большую тревогу вызывает тот восторг, с которым руководство бундесвера в 1957–1959 гг. встретило американскую теорию так называемой ограниченной войны. Штраус, как писал однажды журнал «Шпигель», — «самый рьяный проводник теории ограниченной войны». Когда же Штраус ушел в отставку, на сцене появилась теория «передовой стратегии» НАТО, предусматривающая выдвижение бундесвера на самую границу ФРГ с ГДР и ЧССР.

Правда, эта доктрина «взрывного капсюля» в отличие от предыдущей еще не опробована боннским генералитетом в действии. По очень простой причине: нет ни одного человека, который не понимал бы, что означает вооруженное нападение на ГДР как на одно из государств организации Варшавского договора. В эпоху атомного и ракетного оружия уже невозможно строить себе иллюзии по поводу того, что может означать подобная агрессия для Западной Германии: миллионы жертв, сотни разрушенных городов. Этих иллюзий не строит даже командование НАТО. Согласно официальным условиям учений «Карт-бланш», на ФРГ в ходе возможных военных действий «оказались сброшенными» 335 атомных бомб, в результате чего «условно погибло» 1,7 млн. человек и было «условно ранено» 3,5 млн. человек{814}.

Горькая правда жизни такова, что «взрывной капсюль» будет неизбежно детонировать прежде всего на Западную Германию, и это не может не тревожить все население ФРГ. Движение «против атомной смерти», развернувшееся в стране в 1958–1959 гг., показало, что миллионы простых немцев не хотят стать покорными жертвами «взрывного капсюля». Эта псевдодоктрина распознана во всей ее неприглядности. [514]

Наконец, фундаментальная доктрина боннского генералитета и боннских политиков — доктрина реванша, или, как принято стыдливо говорить в Бонне, «ревизии границ». Как показала жизнь, эта доктрина также оказалась бесплодной. Более того, выяснилось, что никакая сила в мире не способна добиться «ревизии границ» в Восточной Европе, ибо мощь стран социалистического лагеря возросла в таком объеме, что перед ней вынуждены отступать империалистические поджигатели новых войн.

Боннский реваншизм носит в себе все наиболее яркие и типичные черты традиционного мышления германского генштаба, которое начинало с переоценки своих сил и кончало тем же. Даже в момент зарождения планов ревизии послевоенных границ, т. е. в тот период «холодной войны», когда США обладали атомной монополией и на нее втайне рассчитывали в Бонне, — даже в этот момент ие было никаких реальных шансов на пересмотр границ. Что же можно сказать о сегодняшнем [515] дне, когда нынешние границы ГДР, Польши и Чехословакии гарантированы всей военной мощью вооруженных сил организации Варшавского договора?{815}

Но, увы, умение учитывать реальное соотношение сил никогда не было сильной стороной стратегического планирования германских генштабистов. От Шлиффена и Людендорфа, через Кейтеля и Йодля тянется прямая нить к Хойзингеру, Шпей-делю, Ферчу и Треттнеру. В «Пентабонне» продолжают составлять планы, предусматривающие ревизию нынешних границ в Восточной Европе. И это в то время, когда даже для многих боннских политиков ясно, что подобные попытки будут означать мировую войну со всеми вытекающими отсюда для ФРГ безрадостными последствиями. Доктрина реванша — это некий абсурд в квадрате. Без применения военной силы она нереализуема, а с применением ее — реализуема еще меньше, ибо будет означать физическую ликвидацию ФРГ.

Таковы неутешительные для бундесвера и его руководителей итоги. Те доктрины, которыми они руководствуются, не только авантюристичны и бесперспективны. Они опасны, ибо ведут к целям, прямо противоположным интересам немецкого народа.

Глубоко антинациональное содержание бундесвера сказывается и в том, как его лидеры рассматривают самый характер вооруженных сил Западной Германии. Тот же Фриц Белов в своей книге пишет: «Раскол Германии на две части пока исключает применение высшего понятия «немецкое». Солдаты и армии в настоящем виде не знают сегодняшнего и вчерашнего отечества» '.

G поразительным единодушием Белову вторил в начале 1959 г. на страницах военного журнала «Веркунде» западногерманский реакционный публицист Винфрид Мартини{816}. Он также решил исследовать «военные мотивы», которые могут вдохновлять солдат и офицеров бундесвера. Мартини пришел к аналогичному выводу: бундесвер будет воевать, движимый не идеалами «свободы», «демократии», «национального чувства». Идеал Мартини — французский иностранный легион, который именуется им «одной из лучших отборных армий Западной Европы». Оказывается, этой армии ландскнехтов свойственны следующие качества: «1. Повышенное чувство товарищества как результат повышенной дисциплины, некоей атмосферы [516] терпимости, характера «убежища»{817} и общего настроения «будь что будет». 2. Заботливое сохранение традиций, мифов и соответствующих ритуалов. 3. Высококвалифицированный офицерский и унтер-офицерский корпус. 4. Взаимозависимость достижений и престижа». Располагая этими качествами, утверждает Мартини, легионеры не нуждаются в идеалах свободы, демократии и нации. Вот рецепт для бундесвера.

Рассуждения Мартини вскрывают действительный смысл той глубоко циничной «философии наемничества», которую исповедуют сейчас в военных кругах ФРГ. Для них, как и в эпоху вермахта, солдат лишь инструмент, немое орудие. Один из руководителей военно-морского флота ФРГ, адмирал Генрих Герлах, в меморандуме о качествах западногерманского солдата так прямо и писал: «Масса маленьких людей вообще не способна иметь собственное мнение и действовать самостоятельно. Ими надо управлять»{818}. Однако это общее положение, являющееся давним достоянием прусской и гитлеровской военщины, конкретизируется в ситуации сегодняшней Германии: солдат бундесвера должен стрелять, даже если дело дойдет до «междоусобной войны»!

Именно этой цели подчинена система прусской муштры, которая сейчас введена в бундесвере. Эта система, которая до поры до времени оставалась секретом казарм и полигонов, в 1963 г. стала известной всей ФРГ. После трагаческой смерти нескольких новобранцев — жертв муштры — в г. Нагольде состоялся ряд скандальных судебных процессов{819}, привлекших всеобщее внимание.

В июне 1964 г. уполномоченный бундестага по военным вопросам отставной адмирал Хейе выступил на страницах журнала «Квик» с серией статей, разоблачающих положение в бундесвере. «Если мы не изменим характера развития, — писал Хейе, — то бундесвер превратится в армию, которой мы вовсе не хотели. Он заметно превращается в государство в государстве». Отставной адмирал писал об антидемократических настроениях среди офицеров, о муштре, о «тупицах в мундирах», о подражают нравам вермахта и французского иностранного легиона{820}. Разоблачения Хейе — какой бы ограниченный характер они не имели — вызвали широкую дискуссию в стране. Правительство пыталось смягчить впечатление; министр Хассель [517] и генерал Треттнер заявили, что речь «идет о частностях». Но хороши частности, когда они вызвали тревогу даже у отставного адмирала!

Хейе сказал правду — но не всю правду. Дух вермахта вернулся в ряды бундесвера совсем не случайно. «Тупицы в мундирах», бездумно выполняющие приказ, нужны генералам по одной специфической причине: потому что бундесвер — это армия агрессии, армия «гражданской войны». Себастьян Хаффнер на страницах журнала «Штерн» признавался вполне откровенно: «Бундесвер — это не вооруженный народ. В случае войны ему пришлось бы стрелять в немцев»{821}.

Задачу бундесвера как «армии гражданской войны» с полной ясностью определил президент ФРГ Любке во время своего выступления в западногерманской Военной академии в Гамбурге 10 октября 1961 г. Во время этой речи он прямо заявил, что в определенной ситуации бундесвер должен будет «воевать против своих соотечественников»{822}. Эту идею не раз высказывали и другие деятели ФРГ. В частности, известен случай, когда один из лидеров реваншистских организаций, барон фон Мантейфель-Сёге, заявил в бундестаге, что для борьбы с коммунизмом в ГДР «необходима атомная бомба», а вице-президент бундестага от ХДС Рихард Егер призывал бундесвер быть готовым вести «огонь по Лейпцигу и Дрездену». В соответствии с этим и ведется идеологическая обработка личного состава бундесвера, которая построена на воспитании ненависти к ГДР, к ее социальным достижениям, ее успехам на мировой арене.

В Бонне, очевидно, зрят в этом сильную сторону бундесвера. Но близорукость всегда была характерной чертой немецких буржуазных политиков. Ставка на гражданскую войну является одной из самых рискованных в игре монополий. Подобная ставка была проиграна русской буржуазией в 1917 г. Она же провалилась, когда немецкие генералы собирались руками кайзеровской армии прибрать к рукам Украину. Неужели можно серьезно надеяться, что в обстановке триумфа социалистических идей в Европе и в самой Германии возможно будет использовать бундесвер как орудие разгрома социалистического строя в ГДР?

Фриц Белов, задумываясь над этими проблемами, пишет о «социальных противоречиях» и «разнородности» нынешнего состава бундесвера. Он констатирует, что рядовые солдаты не [518] рассматривают службу «как честь», а офицеры испытывают «чувство разочарования». Это — намеренно осторожные оценки. В беседе с упоминавшимся нами военным публицистом Адель-бертом Вейнштейном автору пришлось слышать аналогичные характеристики: бундесвер, как он выражался, это «армия без пафоса», без внутренней цели, без морального вдохновения. Эти оценки можно понять, учитывая катастрофический разрыв между замыслами руководителей бундесвера и интересами тех, кому приходится в бундесвере служить.

Значит ли это, что судьба вооруженных сил Германии действительно заключена в некий «заколдованный круг», из которого нет выхода?

Летом 1939 г. на страницах ряда западноевропейских газет, в том числе в газетах немецкой эмиграции, развернулась дискуссия. Ее тема гласила: «Что будет с Германией?», а участниками являлись известный французский публицист Анри де Кериллис, Леон Блюм, некоторые немецкие социал-демократы и немецкие коммунисты. Хотя в то время участникам дискуссии и было трудно предвидеть все события будущего (война еще не началась), но у них нельзя было отнять права и обязанности изучать историческую перспективу Германии.

Все сходились на том, что гитлеровская диктатура — это лишь преходящий момент германской истории и что германский народ освободится от коричневого ига. Но что будет дальше? Здесь мнения расходились. Анри де Кериллис, как подобает французскому националисту, не видел разницы между фашистским режимом и немецким народом и выдвигал программу полного военного ослабления Германии и ее «национального унижения». Немецкие социал-демократы вносили другую идею — идею создания в стране «демократически-парламентарных форм», которые будут «представлять одно из самых сильных препятствий для развязывания агрессии».

Немецкие коммунисты подходили к решониго этой проблемы иначе. Они отвергали идеи де Кериллиса, с правом напоминая, что примененные в Версале рецепты «национального унижения» Германии не только не спасли мир, но дали Гитлеру в руки отравленное оружие реваншизма. С еще большим правом разоблачали коммунисты иллюзии социал-демократов: разве «демократически-парламентарные формы» спасли [519] Веймарскую республику и всю Европу? Вопрос ставился следующим образом:

Эти слова написал летом 1939 г. Вальтер Ульбрихт. Прошло немало лет, пока этот прогноз смог оправдаться, но историческая справедливость требует констатировать, что только одна немецкая партия дала правильную оценку перспектив развития Германии и могла правильно предвидеть, каковыми окажутся действенные средства предотвращения новой агрессии. Уже давно позабыты рецепты Анри де Кериллиса, от них отказались даже на Западе; уже давно «демократически-парламентарные формы», возрожденные в ФРГ, проявили свою беспомощность. Но то, о чем говорили немецкие коммунисты и за что они беззаветно боролись все годы, — оказалось верным. И не следует удивляться, что программа ликвидации материальной мощи германских монополии и искоренения фашизма была в 1945 г. поднята в Потсдаме до уровня международного обязательства великих держав.

Идеи антифашистов 1939 г., идеи Потсдама 1945 г. сейчас стали государственной программой Германской Демократической Республики. Эта программа впитала в себя все лучшее, что дала история германской нации за многие десятилетия. В этом отношении в ГДР пошли путем, прямо противоположным тому пути, который избрали руководители Западной Германии. Не «большой генштаб» и не премудрость рурских дельцов вдохновляли тех, кто создавал демократическую республику и выполнял международную программу преобразования страны.

С того момента, когда начала существовать Германская Демократическая Республика, перед миром впервые на протяжении [520] всей истории предстало немецкое государство нового типа, ведущее европейскую политику нового типа. ГДР — это немецкое государство, ликвидировавшее на своей территории империалистические монополии, являвшиеся основой любой немецкой агрессии; ГДР — это государство, решительно отказавшееся от всех реваншистских требований и устремлений; это государство, сумевшее в кратчайший исторический срок урегулировать свои отношения с соседними странами — отношения, некогда являвшиеся истоком европейских конфликтов; государство, проявившее всемирно-историческую инициативу в деле создания новых, дружественных отношений с Советским Союзом, решительно порвавшее с роковой традицией отчужденности армии от народа, с традицией передачи ее в руки узкой генеральской касты.

На основе этих новых принципов, которые представляли собой логический вывод из суровых уроков второй мировой войны, оказалось возможным создать немецкие вооруженные силы, которые отвечают интересам как самого немецкого народа, так и интересам народов Европы. Национальная народная армия ГДР пошла именно по этому пути.

Существование и успешное развитие Национальной народной армии наносит удар по целому комплексу легенд, сотканных вокруг немецких военных традиций. Например, можно оценить по достоинству хотя бы один такой факт. Среди руководящего состава Национальной народной армии 72% выходцев из рабочих, 5 % — - из крестьян и сельскохозяйственных рабочих, 12% — из средних слоев. Это означает, что в Германии вполне возможно сформировать армию, которая не находилась бы в руках прусского офицерства и бывших генералов вермахта.

Легенда о «незаменимости» германских генералов опрокинута навсегда. Простые рабочие, ветераны Интернациональных бригад, командиры подпольных отрядов в концлагерях становятся специалистами военного дела так же быстро, как простые немецкие рабочие стали руководителями мощной промышленности ГДР, в которой нет монополии.

Демократическая немецкая армия не только возможность, но и реальность. Летом 1959 г. о ней рассказал в Женеве генерал Карл-Гейнц Гофман — член делегации ГДР на совещании министров иностранных дел и в то время начальник штаба Национальной народной армии. Выступая на пресс-конференции, он заявил:

— Для неисправимых бывших генералов и милитаристов в Национальной народной армии нет и не будет места! [521]

В этой армии, сообщил он, 80% всех генералов и офицеров вообще не служили в вермахте, 12% служили в качестве солдат, 7 % — унтер-офицеров и лишь 1 % — в качестве офицеров.

Когда автор задавал ряду западногерманских политических деятелей и журналистов вопрос, понимают ли в ФРГ роковой смысл того, что бундесвер черпает свои руководящие силы из мутного источника вермахта, то очень часто слышал такой ответ:

— Конечно, у генералов и полковников вермахта дурные традиции. Но где взять других? Ведь это специалисты своего дела...

Этот ответ был поразительно схож с теми аргументами, которые выдвигались в 1945–1946 гг., когда представители немецких антифашистских партий настойчиво требовали смещения со своих постов нацистских заводских директоров, обер-бургомистров, управляющих крупными поместьями. И тогда раздавались стереотипные ссылки на «незаменимость», на «отсутствие других специалистов». В частности, именно так аргументировал американский генерал Дрейпер освобождение из тюрем Флика, Круппа и иже с ними.

В то время подобные аргументы могли производить впечатление на кое-кого из немцев. Но, как гласит поговорка, узнать вкус пудинга можно, лишь съев его. На востоке Германии не побоялись сместить нацистских директоров, убрать коричневых обер-бургомистров и прогнать юнкеров из деревень. Пометало ли это движению вперед? Наоборот, только эти мероприятия сломали вековые традиции прусской государственной мащины, освободили энергию простых трудовых людей. Опыт ГДР показал, что как промышленность, так и немецкий государственный аппарат могут превосходно обойтись без «незаменимых» нацистов. Эти поистине революционные шаги открывают дорогу в будущее, в котором нет места для закоренелых нацистов и военных преступников; но зато его могут найти себе и те, кто заблуждался в прошлом, если они ставят на этом прошлом крест.

Подобный единственно правильный метод был применен и при формировании Национальной народной армии ГДР. Офицерский и генеральский корпус был фактически создан заново. Так, по состоянию на весну 1962 г. среди генералов и адмиралов национальной армии было:

— 8 человек, которые защищали Испанскую республику в рядах Интернациональных бригад;

— 7 человек, проведших годы фашизма в концлагерях и тюрьмах; [522]

— 14 человек, сражавшихся в годы войны в различных странах в рядах великого фронта Сопротивления гитлеризму.

Конечно, кое-кто из буржуазных историков может всплеснуть руками: как, армией руководят люди, которые получили свой военный опыт не в академии прусского генштаба, а в подпольных комитетах, в партизанских отрядах? Но это будет наигранное удивление. Опыт истории показывает, что новый социальный строй приводит на командные вершины новых людей, — так было в годы Великой французской революции, так случалось в период немецких антинаполеоновских войн. Но с еще большей убедительностью подобное правило подтвердила Великая Октябрьская социалистическая революция, создавшая не только новых генералов, но и новую армию. Разумеется, в 1918 г. генерал Макс Гофман надменно смотрел на прапорщиков Дыбенко и Крыленко, на матроса Раскольникова, которые сменили царских генералов и адмиралов. Но армия во главе с бывшими прапорщиками и солдатами смела всех интервентов в гражданской воине и победила Гитлера и его генералов во второй мировой войне.

Создание нового офицерского и генеральского корпуса в ГДР — это лишь одно из многих проявлений процесса нового национального развития немецкого народа, который стал возможным в условиях социализма. Народ, строящий свою жизнь, руководит и ее защитой. Как говорил генерал Гофман, «офицеры Национальной народной армии связаны с солдатами и унтер-офицерами единой классовой принадлежностью, единой целью — служить отечеству, миру и социализму»{824}. В какой немецкой армии это было возможно? Ни в кайзеровской, ни в «малой армии» Секта. Подобного единства нет и не может быть (мы приводили соответствующие признания) и в бундесвере.

Рабочий-строитель Вилли Штоф, который с 1956 г. был первым министром национальной обороны ГДР, не кончал кадетского училища в Лихтерфельде. Когда Франц Йозеф Штраус распевал нацистские песни на занятиях национал-социалистского автокорпуса, Штоф отдавал все свое немногое свободное время изучению научного социализма, борьбе за права рабочих. Во второй мировой войне эти люди были, в прямом смысле слова, по разную сторону фронта: Штраус — в рядах вермахта, Штоф — в рядах подпольных организаций Сопротивления, вместе со всеми честными людьми мира. Эти параллели говорят и [523] за себя и за те государства, которые поручили этим людям посты министров.

Генерал армии Гейнц Гофман, сменивший в 1960 г. Вилли Штофа на посту министра национальной обороны, — такой же выходец из рабочего класса Германии. Он начал свой трудовой путь слесарем и с юношеских лет включился в революционное рабочее движение. Подполье, борьба, лишения — вот был его удел в гитлеровской Германии, в той самой гитлеровской Германии, в которой процветали и преуспевали Хойзингер, Штраус, Цербель, Ферч... В 1936 г. Гофман — офицер и политработник Интернациональных бригад в Испании, политический комиссар XI бригады. До конца второй мировой войны Гофман боролся с гитлеризмом, а с 1945 г. стал одним из тех, кто проводил в жизнь программу демократического переустройства Германии.

Конечно, буржуазные историки имеют все основания быть шокированными: военные министры — рабочие, революционеры! Разве это гармонирует со столетней прусской традицией? Тренер, Гесслер, фон Шлейхер, фон Бломберг — и вдруг каменщик Штоф и слесарь Гофман! Но суровые уроки истории учат, что германские вооруженные силы до тех пор остаются реакционной силой, покуда они находятся в руках реакционных классов и их уполномоченных. Разрыв с «традицией» на самом деле является разрывом лишь с реакцией, но не с прогрессивными традициями немецкого народа.

Генеральский состав Национальной народной армии — один из многих, но убедительных примеров поистине революционных преобразований в германской истории, предпринятых ГДР. Заместитель министра национальной обороны адмирал Вальде-мар Фернер — с 1929 г. участник рабочего движения, затем подпольщик. Другой заместитель министра, генерал-майор Курт Вагнер, провел десять лет в застенках гестапо. Пять лет в Бухенвальде страдал нынешний генерал-майор Национальной народной армии Рудольф Менцель; десять лет скитался по тюрьмам нынешний генерал-майор Кен. В рядах словацкого народного восстания в сентябре 1944 г. получил свое боевое крещение полковник Йозеф Шютц.

Противоречия исторических традиций находят свои отражения в судьбах людей. Нынешние адмиралы Бонна Герлах, Ценкер, Рогге носили офицерские эполеты на кораблях императорского флота, когда простой моряк Кен был в рядах восставших кильских матросов в 1918 г. Генералы бундесвера Ферч, Хойзингер, Треттнер и многие другие мирно сотрудничали с чиновниками гестапо, в застенках которого томились Гейнц Гофман, [524] Кен и Менцель. Адольф Хойзингер подписывал приказы о подавлении словацкого восстания, в рядах которого боролся Йозеф Шютц. Эти люди не знали друг друга, но уже тогда они стояли по «разную сторону баррикад». Поэтому, зная биографии генералов Национальной народной армии, мы можем верить этим людям — антифашистам, рабочим, борцам — в том, что они создают немецкую армию нового типа.

Существование немецкой национальной армии, покончившей с традициями реванша и агрессии, наносит сокрушительный удар и другой легенде — легенде о якобы врожденном «милитаризме» немецкого народа, который не поддается ликвидации. Особая историческая несправедливость, которая совершается ныне на западе Германии, состоит в том, что там пытаются «законсервировать» и поддерживать все отрицательные и опасные настроения, которые остались в душе простого немца со времени гитлеровской диктатуры. Этой задаче подчинена вся пропаганда в печати, а также деятельность специальных реваншистских организаций («солдатских союзов», «землячеств» и т. д.). Ведь нельзя сбрасывать со счетов политической жизни обоих германских государств бывших солдат и офицеров вермахта, которых сотни тысяч. В ФРГ их хотят вернуть к прежнему. В ГДР же идет процесс их политического перевоспитания.

Две мировые войны, развязанные германским империализмом, привели к возникновению в ряде западных стран превратного толкования роли Германии и германского народа. Есть социологи, политики и широкая прослойка «средних людей», которые склонны объяснять все беды «врожденными» качествами немцев.

Надо признать, что события, происходящие в ФРГ, часто дают пищу для таких настроений. Тем выше значение политики ГДР, которая раз и навсегда рвет с роковыми традициями прошлого и играет в Европе новую мирную и связывающую народы роль. Вооруженные силы ГДР были созданы и развиваются только для обороны. Ни разу в истории германской государственности не было такого прецедента, какой создало правительство ГДР своими предложениями Федеративной Республике о совместном ограничении численности войск, об отказе от атомного вооружения, о совместном выходе из военных блоков. Только перед лицом прямой угрозы со стороны НАТО ГДР в 1962 г. ввела всеобщую воинскую повинность (в ФРГ введена в 1956 г.).

Наконец, отметим еще одну важную функцию вооруженных сил ГДР. Существование и деятельность Национальной народной [525] армии разрушают тот «высший принцип» немецкого генералитета, согласно которому Германия может вступать в союзные отношения только лишь с целью агрессии Гитлер учил своих генералов, что союзы можно заключать лишь во имя «завоевания»

НАТО преподносит ту же премудрость немецкому народу сейчас, в новой исторической обстановке В противовес этому вооруженные силы ГДР укрепляют подлинно миролюбивый блок стран, которые своим высшим принципом сделали борьбу за мир, против агрессии.

«Национальная народная армия, — говорил в январе 1959 г первый секретарь ЦК СЕПГ Вальтер Ульбрихт, — имеет огромное значение для всего развития в Германии, ибо она служит национальным, антиимпериалистическим интересам немецкого народа, ибо она охраняет достижения народа в первом немецком государстве рабочих и крестьян, ибо она служит делу миpa»{825} Этот вывод базируется на глубоком социальном содержа нии тех перемен, которые произошли в Германии и сделали возможным строительство социализма на ее территории В то время как бундесвер не способен служить национальным инте ресам народа, Национальная народная армия располагает для этого всеми возможностями Она стоит на стороне прогресса и мира, будучи частью вооруженных сил социалистического лагеря — лагеря мира.

С каждым годом возрастают авторитет и внутренние силы Германской Демократической Республики Сейчас уже нет ни какого сомнения в том, что создание единого демократического германского государства немыслимо без учета и сохранения ве-тшких социальных завоеваний немецкого народа, достигнутых в ГДР. Поэтому и облик национальных вооруженных сил будущей единой Германии должен базироваться не только на уроках прошлого, но также и на конкретном опыте той немецкой армии, которая в краткий исторический промежуток времени уже сумела извлечь эти уроки и создать новый тип немецких вооруженных сил, преодолевших роковые пороки военной организации капиталистической Германии

Когда Советский Союз в январе 1959 г предложил новый проект Мирного Договора с Германией, в него были включены статьи, определяющие общий военный статус будущего единого германского государства Статьи 26-30 проекта предусматривали, что Германия будет иметь свои национальные вооруженные силы, в них не будет разрешено служить бывшим [526] военным преступникам; Германия не должна будет производить или приобретать оружие массового уничтожения, все иностранные войска должны быть выведены с немецкой территории.

Статья 5 проекта Мирного Договора определяла, что Германия не должна будет участвовать в военных блоках и что в связи с этим ФРГ и ГДР должны быть освобождены от своих военных обязательств.

В проблеме заключения германского мирного договора как в капле воды отразилось то острое столкновение сил мира и сил воины, которое разыгрывается на немецкой земле в послевоенный период Это не частная и меньше всего юридическая проблема, хотя юристы смогут с полным правом считать герман ский мирный договор важнейшим документом международно-юридического характера. Глубочайший смысл германского мирного договора и его в шяпие на международную ситуацию [527] заключается в том, что его задачей является ликвидация остатков второй мировой войны.

12 июня 1964 г. в Москве был подписан Договор о дружбе, взаимной помощи и сотрудничестве между Советским Союзом и Германской Демократической Республикой. Договор торжественно провозглашает, что одним из основных факторов европейской безопасности является неприкосновенность границ ГДР. В случае если одна из сторон подвергнется вооруженному нападению в Европе со стороны какого-либо государства или группы государств, другая сторона окажет ей немедленную помощь в соответствии с положениями Варшавского договора. Тем самым Договор является и предупреждением и ударом по расчетам западногерманских реваншистов расправиться с ГДР. Вместе с Варшавским договором и договором между Польской Народной Республикой и ГДР о границе по Одеру — Нейсе он создает неодолимую преграду действиям агрессивных реваншистских сил.

В дни празднования 15-летия Германской Демократической Республики в октябре 1964 г. председатель Совета министров ГДР Вилли Штоф в беседе с автором книги заявил:

Договор о дружбе и взаимной помощи между ГДР и СССР упрочил международные позиции нашей страны.

Этот Договор служит укреплению братских взаимоотношений, которые навсегда объединили наши народы и государства, обеспечивая вместе с тем нашей стране широкую перспективу социалистического развития. В этом историческом Договоре еще раз с предельной ясностью указано, что германский вопрос может быть решен лишь путем переговоров между обоими германскими государствами.

Подписывая Договор о дружбе, взаимной помощи и сотрудничестве, Советский Союз и ГДР еще и еще раз напомнили миру, что до сих пор не заключен германский мирный договор. Эта задача остается на повестке дня. СССР и ГДР призывают все заинтересованные страны приложить для этого новые усилия.

Германский мирный договор не призван ничего менять в факте существования обоих государств, зато он разрядит напряженную обстановку, в которой искра НАТО может привести немецкий народ к новой катастрофе. Создание вольного города Западного Берлина послужит этой высокой цели и единственно может спасти западную часть города от бесславной роли нового Сараева, на этот раз Сараева ядерной войны. [528]

Но есть политические и военные силы, которые не заинтересованы в мирном договоре. Не надо быть ясновидцем, чтобы их определить:

— германский мирный договор не нужен той западногерманской военной корпорации, которая поставила своей целью ревизию результатов второй мировой войны;

— германский мирный договор не нужен тем немецким политикам, которые делают ставку на напряженность, на ее поддержание в течение длительного периода.

Да, эти люди довольны отсутствием договора; они хвалят всех, кому удается затягивать подписание этого документа. Но, перефразируя слова Августа Бебеля, такие похвалы могут заставить каждого честного человека сказать самому себе и всему миру: враги мира хвалят такое положение? Его следует изменить. Ибо кому выгодно, чтобы в течение столь долгого времени не был заключен мирный договор с Германией, не были ликвидированы последствия второй мировой войны? Разве это выгодно немецкому народу? Нет, это выгодно только милитаристским силам. [529]

К середине 60-х годов Западная Германия оказалась на перепутье. Все более неотвратимо перед самыми широкими массами населения ФРГ встает вопрос: как будет развиваться Федеративная Республика, куда ее ведут? Год 1964 — год 50-летия первой и 25-летия второй мировой войны — напомнил с особой силой о необходимости раз и навсегда подвести черту под второй мировой войной. До поры до времени боннским политикам удавалось уходить от ответа на многие вопросы, — но они от этого не переставали существовать. Как говорил великий немецкий поэт: «Гони природу в дверь, она войдет в окно...»

В этой сложной и ответственной ситуации интересы мира требуют, чтобы судьбы ФРГ не решались снова приверженцами тех военно-политических концепций, которые привели Германию к краху в двух мировых войнах. Против этого решительно выступает Германская Демократическая Республика, все передовые силы германского народа.

Миролюбивые силы противопоставляют свою справедливую политику планам западногерманского и американского генералитета. Нет ничего опаснее, чем поддаться гипнозу легенды о «непобедимости» сил германского милитаризма. Эту легенду, опрокинутую в ходе второй мировой войны усилиями великой антигитлеровской коалиции, сейчас пытаются снова преподнести немецкому народу, чтобы навязать населению ФРГ господство военно-монополистической клики. Но этим попыткам сейчас противопоставлена моральная и материальная мощь народов, выступающих единым фронтом за мир.

Гитлер с его генералами потерпели сокрушительное поражение во второй мировой войне.

Генералы без Гитлера могут и должны потерпеть поражение еще до того, как им удастся развязать третью мировую войну.

Примечания

{1} «Der Nationalsozialismus 1933-1945 in Dokumenten», Herausgegeben von W. Hofer, Frankfurt am Main, 1957, S. 10.

{2} Цит. по: 3. Hellwig, W. Weiss, So macht man Kanzler, Berlin, 1962, S. 13.

{3} Это обстоятельство было случайно установлено в 1932 г. австрийскими журналистами. Впоследствии международная пресса не раз иронизировала, что, если бы не случай, нацисты были бы вынуждены вопить на своих сходках «Хайль Шикльгрубер!» (H. Habe, Ich stelle mich, Wien, 1954, S. 218-222).

{4} Первое упоминание о Гитлере р. политических архивах рейхсвера относится к маю 1919 г., когда он был назван в числе «негласных осведомителей» мюнхенского штаба (Е. Deurlein, Hitlers Eintritt in die Politik und die Reichswehr. «Das Parlament», 8. VII. 1959. Beilage).

{5} Ф. Гегель, Собр. соч., т. VII, М., 1934, стр. 344; H. v. Treitschke, Politik. Vorlesungen, Leipzig, 1890, S. 362; H. v. Moltke, Gesammelte Schriften und Denkwürdigkeiten, Bd. 5, Berlin, 1892, S. 194; Г. Куль, Германский генеральный штаб. Его роль в подготовке и ведении мировой войны, М., 1922, стр. 222. 223; E. Ludendorff, Der totale Krieg, Münche», 1935, S. 4; «Feldmarschall Waldersee in seinem militärischen Wirken», Bd. II, Berlin, 1935, S. 323; F. v. Rabenau, H. v. Seeckt. Aus seinem Leben, Bd. II, Leipzig, 1940, S. 715.

{6} К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 19, стр. 28.

{7} Ф, Энгельс, Избранные военные произведения, М., 1958, стр. 724.

{8} W. Gorlitz, Der deutsche Generalstab, Frankfurt am Main, 1950, S. 370.

{9} D. Zboralski, Zur Stellung der Reichswehrgeneralität in den letzten Jahren der Weimarer Republik. «Zeitschrift für Geschichtswissenschaft» N 6, 1955, S. 934.

{10} Семья фон Клейстов владела свыше 37,5 тыс. га земли (J. Steel, The Future of Europe, New York, 1945, p. 109).

{11} «Militär-Wochenblatt», 11. VII. 1930. В свете этих фактов достаточно неубедительным кажется утверждение западногерманского историка К. Брахера о том, что рейхсвер был «демократическим» (К. Bracher, Die Auflösung dec Weimarer Republik, Stuttgart — Düsseldorf, 1955).

{12} J. Kuczynski, Studien zur Geschichte des deutschen Imperialismus, Bd JI, Berlin, 1950, S. 271.

{13} «Freies Deutschland», 12. VII. 1945.

{14} «Oberkommando des Heeres Die Wirren ш der Reichshauptstadt und nördlichem Deutschland, 1918-1920)», Berlin, 1940, S. V

{15} См. Г. Сандомирский, Теория и практика европейского фашизма, М. — Л., 1929, стр. 23.

{16} W. Görhtz, Der deutsche Generalstab, S. 313.

{17} Г. Куль, Германский генеральный штаб, стр. 222

{18} F. v Rabenau, H. v. Seeckt. Aus seinem Leben, Bd. II, S. 188.

{19} В. Мюллер-Гиллебранд, Сухопутная армия Германии 1933-1945 гг. т. I, M., 1956, стр. 15.

{20} F. v. Rabenau, ll. v. Seeckt. Aus seinem Leben,

{21} Там же, стр. 621.

{22} Там же, стр. 614.

{23} F. v. Rabenau, H. v. Seeckt. Aus seinem Leben, Bd. II, S. 601..

{24} E. Ludendorff, Der totale Krieg, S. 107, 110, 112, 115.

{25} F. v Rabenau, H. v. Seeckt. Aus seinem Leben, Bd. II, S. 608, 611. Рабенау, писавший свою книгу в 1940 г., подтверждал, что в 1939-1940 гг. идеал Секта «был осуществлен» в лице Гитлера.

{26} F. v. Rabenau, H. v. Seeckt. Aus seinem Leben, Bd. II, S. 601, 609.

{27} Г. Гудериан, Воспоминания солдата, М., 1954, стр. 456.

{28} См. К. Ф. Новак, Версаль, М. — Л., 1930, стр. 139-140.

{29} Там же, стр. 328-329.

{30} А. Норден, Фальсификаторы. К истории германо-советских отношений, M, 1959, стр. 24.

{31} В. И. Ленин, Поли. собр. соч., т. 45, стр. 193.

{32} Полный текст был опубликован в книге О. Гесслера «Политика рейхсвера в веймарскую эпоху» (О. Gessler, Reichswehrpolitik in der Weimarer Zeit, Stuttgart, 1958, S. 185).

{33} /. Wheeler-Bennet, Die Nemesis der Macht, Düsseldorf, 1954, S. 153 —

{34} F. v. Rabenau, H. v. Seeckt. Aus seinem Leben, Bd. II, S. 606.

{35} L Wheeler-Bennet, Die Nemesis der Macht, S. 156.

{36} O. Gessler, Reichswehrpolitik in der Weimarer Zeit, S. 198.

{37} В. И. Ленин, Поли. собр. соч., т. 37, стр. 133.

{38} Там же, стр. 150-151.

{39} «Papers Relating to the Foreign Relation of the United States. The-Paris Peace Conference», v. I, Washington, 1919, p. 47.

{40} W. Gorlitz, Der deutsche Generalstab, S. 280.

{41} «Papers Relating to the Foreign Relation of the United States. The Paris Peace Conference», v. II, p. 138.

{42} М. Гофман, Война упущенных возможностей, М. — Л., 1925, стр. 195.

{43} Е. v. Vietsch, Arnold Rechberg und das Problem der politischen Westorientierung Deutschlands nach dem I. Weltkrieg, Koblenz, 1958, S. 112.

{44} «Die Aufzeichnungen des Gen. Majors Max Hoffman», Berlin, 1925, S 336

{45} E. v. Vietsch, Arnold Rechberg.., S. 69.

{46} G. Raphael, Hugo Stinnes, Berlin, 1925, S. 195.

{47} E. v. Vietsch, Arnold Rechberg.., S. 208-209.

{48} A. Rosenberg, Der Zukunftweg einer deutschen Außenpolitik, Berlin, 1927, S. 143.

{49} A. Hitler, Mein Kampf, München, 1936, S. 742.

{50} A Hitler, Mein Kampf, München, 1936, S. 755.

{51} E v Vietsch, Arnold Rechberg.., S. 105.

{52} G. F. Hallgarten, Hitler, Reichswehr und Industrie, Frankfurt am Main, 1955, S. 16-20, 75.

{53} K. Heiden, Adolf Hitler, Zürich, 1936, S. 251.

{54} См. А. Норден, Фальсификаторы, стр. 122-123.

{55} G. F. Hallgarten, Hitler, Reichswehr und Industrie, S. 99; F. Thys-sen, [ paid Hitler, New York, 1942, p. 98.

{56} G. F. Hallgarten, Hitler, Reichswehr und Industrie, S. 105.

{57} Там же, стр. 101-102.

{58} G. F. Hallgarten, Hitler, Reichswehr und Industrie, S. 115

{59} «Nazi Conspiracy and Aggression», Washington, 1949. Supplement A, p. 1194.

{60} По некоторым сведениям, в этот день в зале также находился приглашенный своими друзьями американский адвокат Джон Фостер Даллес.

{61} См. А. Норден, Фальсификаторы, стр. 125.

{62} «Vorwärts» (Bonn), 9. VIII. 1957.

{63} Имелась в виду партия Гитлера, собравшая на выборах в ноябре 1932 г. 11 млн. голосов.

{64} Т.е. кабинетом, не отвечающим перед парламентом и назначаемым президентом.

{65} Такими словами германские промышленные короли определяли зверства и разбой гитлеровских молодчиков.

{66} Нюрнбергский документ PS — 3901; «Der Prozess gegen die Hauptkriegsverbrecher vor dem Internationalen Militärgerichtshof» (далее — IMG). Nürnberg, 1947, Bd. XXXIII, S. 531-535.

{67} Общий капитал всех акционерных обществ Германия в 1933 г. составлял 2,2 млрд. марок.

{68} В. H. Liddel Hart. Jetzt dürfen sie reden, Stuttgart, 1948, S. 136, 140.

{69} E. v. Manstein. Aus einem Soldatenleben, Bonn, 1958, S. 171.

{70} Г. Гудериан, Воспоминания солдата, стр. 455.

{71} «Die Vollmacht des Gewissens», München, 1956, S. 187-188.

{72} «Deutscher Wehrgeist» N 3, 1929, S. 101.

{73} «Berliner Tageblatt», 27. IX. 1930.

{74} IMG, Bd. XXXV, S. 311.

{75} B. Ramcke, Vom Schiffsjungen zum Fallschirmgeneral, Berlin, 1943, S. 196.

{76} Письмо сохранил генерал Шпейдель и опубликовал в 1956 г. в работе Г. Краусника о генштабе («Die Vollmacht des Gewissens», S. 194).

{77} G. Ritter, Carl Goerdeler und die deutsche Widerstandbewegung, Stuttgart, 1955, S. 168.

{78} «Viertelsjahrhefte für Zeitgeschichte», 1954, Heft 2, S. 410.

{79} K. Bracher, W. Sauer, G. Schnitz, Die national-sozialistische Machtergreifung, Köln — Opladen, 1962, S. 710, 715.

{80} Gordon A. Craig, The Politics of the Prussian Army. 1640-1945, Oxford, 1955, p. 464.

{81} T. Taylor, Sword and Swastika, London, 1953, p. 72.

{82} K. Bracher, Die Auflösung der Weimarer Republik, S. 733

{83} «Frankfurter Allgemeine», 5. П. 1952.

{84} «Die Vollmacht des Gewissens», S. 196.

{85} K. Bracher, Die Auflösung der Weimarer Republik, S. 723.

{86} Там же, стр. 733.

{87} Там же, стр. 722.

{88} S. Deimer, Die Deutschen und ich, Hamburg, 1962, S. 173.

{89} «Frankfurter Zeitung», 25. IX. 1936

{90} «Hitlers Tischgespräche im Fuhrerhauptquartier 1941-1942», Herausgegeben von H Picker, Bonn, 1951, S 428

{91} Gordon A Craig, The Politics of the Prussian Army, p. 467.

{92} 7. Wheller Bennet, Die Nemesis der Macht, S. 307.

{93} «Der Nationalsozialismus 1933-1945 in Dokumenten», S. 180-181.

{94} Цит. по: J. Wheeler-Bennet, Die Nemesis der Macht, S. 313.

{95} В Нюрнберге фельдмаршал Рундштедт задним числом пытался утверждать, что Бломберг был-де, мол, «аутсайдером». Но эта версия имела под собой столько же оснований, сколько и другие попытки отрицать теснейшую связь военного командования с нацизмом (IMG, Bd. IX, S. 59).

{96} «Zeugenschrifttum des Institutes für Zeitgeschichte» (далее — «Zeugenschrifttum des HZ») (München) N 279, I, o. J., S. 16.

{97} B. Ramcke, Vom Schiffsjungen zum Fallschirmgeneral, S. 195.

{98} «Zeugenschrifttum des HZ» N 279, l, S. 20.

{99} «Нюрнбергский процесс». Сборник материалов в семи томах, т. I, М., 1957, стр. 293-294

{100} Г. Гудериан, Воспоминания солдата, стр. 22.

{101} Там же, стр. 23.

{102} G. Сasten an, Le rearmement clandestin du Reich (1930-1935), Paris, 1954, p. 209.

{103} E. Hemkel, Stürmisches Leben, Stuttgart, 1953, S. 12. Там же, стр. 136.

{104} См. А. Норден, Уроки германской истории, стр. 171.

{105} E. Nolte, Faschismus in seiner Epoche, München, 1963, S. 600.

{106} L Hellwig, W. Weiss, So macht man Kanzler, S. 112.

{107} W. Pieck, Reden und Aufsätze, Bd. I, Berlm, 1950, S. 171-172.

{108} J. Wheeler-Bennet, Die Nemesis der Macht, S. 333.

{109} Лиддел-Харт считает возможным утверждать, что Гитлер «разгромил штурмовиков, не обращаясь к войскам», что звучит по меньшей мере иронически.

{110} Как картинно описывал в своем дневнике Розеяберг, при входе в виллу Рема Гитлер на вопрос «Кто идет?» ответил измененным голосом: «Телеграмма из Мюнхена!» Как глубоко он усвоил привычки полицейского шпика! (A. Rosenberg, Politische Tagebücher, Göttingen, 1956, S. 33).

{111} Имелась в виду свастика.

{112} Цит. по: «Weißbuch über die Erschießungen des 30. VI. 1934», Paris, 1935, S. 176.

{113} Original-Notizen des General Liebmann. Institut der Zeitgeschichte (München), Bl. 42, 53.

{114} F. Hoßbach, Zwischen Wehrmacht und Hitler, Wolfenbüttel — Hannover, 1949, S. 70.

{115} «Reichsgesetzblatt. 1934», Bd. I, S. 747.

{116} «Die Vollmacht des Gewissens», S. 234-235.

{117} Deutsches Zcntralarchiv Potsdam. Bestand Reichskanzlei, N 698, Bl 35t.

{118} «Die Vollmacht des Gewissens», S. 226.

{119} W. Gorhtz, Der deutsche Generalstab, S. 417.

{120} «Reichsgesetzblatt. 1935», Bd. I, S. 375.

{121} W. L. Shirer, Berlin Diary, New York, 1943, p. 25.

{122} См. Г. Гудериан, Воспоминания солдата, стр. 29.

{123} G. v. Schweppenburg, Erinnerungen eines Militärattaches in London 1933-1937, Stuttgart, 1949, S. 74.

{124} P. Schmidt, Statist auf diplomatischer Bühne. 1923-1945, Bonn, 1953, S. 294.

{125} R. Kuczynski, American Loans to Germany, New York, 1927, p. 29.

{126} В. И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 31, cтp. 223.

{127} В. И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 26, стр. 232.

{128} W. Erfurth, Die Geschichte des deutschen Generalstabes. 1918-1945, Göttingen, 1957, S. 166.

{129} К. Assmann, Deutsche Schicksalsjahre, Wiesbaden, 1950, S. 33.

{130} «История дипломатии», т. III, М. — Л., 1945, стр. 548.

{131} «Foreign Relations of the United States. Diplomatic Papers 1935», Washington, 1952, p. 337-338.

{132} J. Wheeler-Bennet, Die Nemesis der Macht, S. 370.

{133} W. Gorhtz, Der deutsche Generalstab, S. 440.

{134} «Was wirklich geschah. Die diplomatischen Hintergründe der deutschen Kriegspolitik», Herausgegeben von Heinz Holldack, München. 1949, S. 283-284.

{135} G. v. Schweppenbarg, Erinnerungen eines Militärattaches in London 1933-1937, S. 82.

{136} «Die Vollmacht des Gewissens», S. 219.

{137} «Die Vollmacht des Gewissens», S. 203.

{138} «Nürnberger Dokumente», Herausgegeben von Peter de Mendelssohn, Hamburg, 1947, S. 16.

{139} «Der Nationalsozialismus 1933-1945 in Dokumenten», S. 84-86.

{140} «Nürnberger Dokumente», S. 20.

{141} «Was wirklich geschah», S. 285-292.

{142} Элементарная неграмотность! Германия по плотности населения отнюдь не стояла на первом месте в Европе.

{143} Эта живописная сценка начисто опровергает нюрнбергскую версию Геринга о том, что речь Гитлера 5 ноября предназначалась будто бы для того, чтобы «накачать Фрича». Очевидно, Фрич был настроен еще более воинственно, чем Гитлер.

{144} W. Foerster, Ein General kämpft gegen den Krieg, München, 1949, S. 36.

{145} См. «Документы и материалы кануна второй мировой войны», т. I, М., 1948, сгр. 10-48.

{146} Об этом плане сообщил С. Делмер со слов «самого» Эрнста Рема. Рем обсуждал этот план с французским послом Франсуа-Понсе (S. Deimet, Die Deutschen und ich, S. 124).

{147} См. Б. Мюллер-Гиллебранд, Сухопутная армия Германии, т. I стр. 70-73.

{148} «Нюрнбергский процесс», т. II, М., 1958, стр. 25.

{149} См. «Промышленность Германии в период войны 1939-1945 гг.», М., 1956, стр. 23.

{150} См. idM же, стр. 25.

{151} Т. Taylor, Sword and Swastika, p. 255.

{152} G. Gilbert, Nürnberger Tagebuch, München, 1963, S. 301.

{153} Цит. по: J. Hellwig, W. Weiss, So macht man Kanzler, S. 147.

{154} J Hellwig, W. Weiss, So macht man Kanzler, S. 183.

{155} Из этого корпуса вышел, между прочим, министр обороны ФРГ в 1956-1962 гг. Франц Йозеф Штраус.

{156} Цит. по: H. Foertsch, Der Offizier der neuen Wehrmacht, Berlin, 1936, S. 9.

{157} См А Норден, Уроки германской истории, стр. 143-144

{158} «Adressbuch der Direktoren und Aufsichtsräte», Bd. I, Berlin, 1933r S. 1159.

{159} «Adressbuch der Direktoren und Aufsichtsräte», Bd. I, 1938, S. 407.

{160} «Adressbuch der Direktoren und Aufsichtsräte», Bd. I, 1938, S. 394.

{161} U. v. Hasselt Vom ändern Deutschland, Zürich, 1949, S. 391. Фирма «Карштадт» находилась в руках крупнейших немецких банков «Дрезднер банк» и «Коммерцбанк» (К. Прицколейг, Кому принадлежит Западная Германия. Хроника собственности и власти, М., 1980, стр. 723).

{162} «Der Spiegel», 2. XI. 1955; «Adressbuch der Direktoren und Aufsichtsräte», Bd. I, 1938, S. 1717.

{163} Часть акций этой фирмы была в руках американского банкира Гарримана.

{164} Отто фон Штюльпнагель был автором известного меморандума от 20 сентября 1924 г., в котором он рассматривал возможность «войны крупного масштаба» через 10-20 лет и предлагал идею неограниченной мобилизации всех сил Германии («Trial of War Criminals», v. X, Washington, 1951, p. 419-421). Тем самым он предвосхищал и «тотальную мобилизацию» Геббельса, и аналогичные идеи командования бундесвера, выдвинутые в 1960 г.

{165} См. В Мюллер-Гиллебранд, Сухопутная армия Германии, т. I, стр. 137.

{166} Г. Гудериан, Воспоминания солдата, стр. 450.

{167} Запись Фрича от 18 января 1939 г., стр. 7 (Архив автора).

{168} Там же, стр. 5.

{169} Там же, стр. 7.

{170} «Völkischer Beobachter», 12. VIII. 1938.

{171} «Reichsgesetzblatt. 1938», Bd. I, S. 111. 4»

{172} W. Görlitz, Wilhelm Keitel — Verbrecher oder Offizier? Göttingen, 1961, S. 52.

{173} W. Görlitz, Wilhelm Keitel — Verbrecher oder Offizier? Göttinnen 1961, S. 109.

{174} U. v. Hassel, Vom ändern Deutschland, S. 49.

{175} «Die Vollmacht des Gewissens», S. 296. В своих воспоминаниях Манштейн лицемерно удивляется, почему-де Браухич не «взбунтовался» по поводу оскорблений, нанесенных Гитлером Фричу. Браухич молчал, имея солидный куш в кармане.

{176} W. Bartel, Deutschland ia der Zeit der faschistischen Diktatur. 1933-1945, Berlin, 1956, S. 130.

{177} Письмо Франко от 26 февраля 1941 г. («The Spanish Government and the Axis», Washington, 1946, p. 31).

{178} Беседа Гитлера с Борманом от 10 февраля 1945 г. Данные о тесной связи Франко и Гитлера в большом количестве находятся в исключительно ценных материалах Немецкого центрального архива в Потсдаме (ГДР) (Deutsches Zentralarchiv Potsdam. Akten Auswärtiges Amt. Politische Abteilung. Akten betreffend Spanien).

{179} См. «Документы и материалы кануна второй мировой войны», т. I, стр. 70.

{180} «Nürnberger Dokumente», S. 46. Шмидт — министр иностранных дел Австрии.

{181} «Was wirklich geschah», S. 310-323.

{182} Г. Гудериан Воспоминания солдата, стр. 46.

{183} «Nürnberger Dokumente», S. 5.

{184} Шифрованное наименование Чехословакии.

{185} «Nürnberger Dokumente», S. 70.

{186} «Das Parlament», 21. II. 1962. Beilage.

{187} Ludwig Beck, Studien. Herausgegeben von Hans Speidel, Stuttgart, 1955, S. 59, 60, 130.

{188} W. Foerster, Generaloberst Ludwig Beck, München, 1953, S. 109.

{189} W. Foerster, Ein General kämpft gegen den Krieg, S. 24.

{190} Там же, стр. 107.

{191} См. там же, стр. 116.

{192} «Die Vollmacht des Gewissens», S. 320. Свидетельство генерала Вейхса.

{193} G. v. Schweppenburg, Erinnerungen eines Militärattaches in London. 1933-1937, S. 56.

{194} Там же, стр. 78.

{195} Не путать с генералом Клейстом

{196} «Die Vollmacht des Gewissens», S. 328.

{197} Уилер-Беннет утверждает, что Кордт сообщил Галифаксу дату нападения (3. Wheeler-Bennet, Die Nemesis der Macht, S. 411).

{198} Londonderry, Wings of Destiny, London, 1943, p. 199. Для характеристики лицемерия нацистов укажем, что Геринг писал Лондондерри 23. VIII. 1939 г.: «Если судетская проблема будет решена, то у Германии больше не будет претензий в Европе» (там же, стр. 202).

{199} «Documents on German Foreign Policy. 1918-1945» (далее — DGFP), Series D, v. IV, London, 1956, p. 634.

{200} G. Gilbert, Nürnberger Tagebuch, S. 181.

{201} Г Гудериан, Воспоминания солдата, стр. 26.

{202} Там же, стр. 450.

{203} «Документы и материалы кануна второй мировой войны», т. I, стр. 318.

{204} «Was wirklich geschah», S. 354.

{205} «Was wirklich geschah», S. 112-115.

{206} Принимая решение о нападении на Польшу, Гитлер не упускал из виду свою главную цель — нападение на СССР. 26 августа 1939 г. он писал Муссолини: «После разгрома Польши Германия... освободит все свои силы на Востоке и я не побоюсь разрешить вопрос на Востоке» (письмо Гитлера Муссолини от 26. VIII. 1939 г. Архив автора).

{207} См. А. Норден, Уроки германской истории, стр. 289

{208} «Документы и материалы кануна второй мировой войны», т. II, стр. 75.

{209} Там же, стр. 125.

{210} DGFP, Series D, v. VII, p. 81, 163.

{211} «Die Vollmacht des Gewissens», S. 372.

{212} H. B. Gisevius, Bis zum bitteren Ende, Bd. II, Zürich, 1946, S. 140.

{213} См. «Документы военных переговоров СССР, Англии и Франции в 1939 году». «Международная жизнь» № 2, 3, 1959.

{214} «Documents on British Foreign Policy, 1919-1939» (далее — DBFP), Third Series, v. VI, London, 1954, p. 763.

{215} «История Великой Отечественной войны Советского Союза 1941-1945», т. I, M., 1980, стр. 176.

{216} «Trial of the Major War Criminals before the International Military Tribunal» (далее — TMWC), Nuremberg, 1947, v. XXVI, p. 337.

{217} «Was wirklich geschah», S. 388.

{218} DBFP, Ihird Series, v VII, p 258-259.

{219} Любопытно заметить, что в 1943 г. не кто иной, как Аллен Даллес, в секретной беседе с германскими эмиссарами высказывал подобные идеи.

{220} W. Gorlitz, Der Zweite Weltkrieg, Bd. I, Stuttgart, 1951-1952, S 69.

{221} Л. Henderson, Failure of a Mission, Isew York, 1940, S. 185.

{222} Другие варианты: «игрушечная война», «призрачная воина».

{223} S. 319,

{224} F. Fischer, Griff nach der Weltmacht, Düsseldorf, 1963. H. A. Jacobsen, 1939-1945. Der Zweite Weltkrieg, Darmstadt, 1959.

{225} U. A. Jacobsen, 1939-1945. Der Zweite Weltkrieg, S. 116.

{226} «Nürnberger Dokumente», S. 45.

{227} Helmut Greiner, Die Oberste Wehrmachtführung 1939-1945, Wiesbaden, 1951, S. 56.

{228} Эта идея давно носилась в воздухе. В 1934 г. австрийский генерал Людвиг Риттер фон Эйманнсбергер в книге «Танковая война» предложил вариант прорыва во Францию через Арденны силами 2250 танков при поддержке 1125 самолетов.

{229} TMWC, v. Ill, p. 264.

{230} «Nürnberger Dokumente», S. 138, 139.

{231} W. S. Churchill, The Second World War, v. I, London, 1948, p. 523.

{232} W. Erfurth, Die Geschichte des deutschen Generalstabes, S. 242.

{233} Р. Сэсюли, ИГ Фарбениндустри, M., 1948, стр. 121.

{234} Кроме того, «ИГ Фарбен» имел в США дочернюю фирму «Америкен ИГ кемикл корпорейшн». Ее дела вела юридическая фирма, совладельцами которой были Аллен и Джон Фистер Даллесы.

{235} Сейчас Г. Абс — крупнейший банкир Западной Германии.

{236} У. Бердж, Международные картели, М., 1947, стр. 52,

{237} У Вердж, Международные картели, стр 157.

{238} G. Gilbert, Nürnberger Tagebuch, S. 423.

{239} G. Ritter, Carl Goerdeler.., S. 234-235.

{240} Я. B. Gisevms, Bis zum bitteren Ende, Bd. II, S. 178-179.

{241} G. Ritter, Carl Goerdeler.., S. 275.

{242} «Die Vollmacht des Gewissens», S. 443.

{243} «Die Vollmacht des Gewissens», S. 460-462.

{244} «Die Vollmacht des Gewissens», S. 465.

{245} K Bartz, Die Tragödie der deutschen Abwehr, Salzburg, 0. J., S. 40-41.

{246} H. B. Gisevius, Bis zum bitteren Ende, Bd. II, S. 154.

{247} См. Ж. Бомье, От Гитлера до Трумэна, M., 1951, стр. 8.

{248} L Wheelet-Bennet, Die Nemesis der Macht, S. 510.

{249} A. Rosenbeig, Politische Tagebücher, S. 80- 85,

{250} С. С. Tansill, Back Door to War, Chicago, 1952, p. 559

{251} Впоследствии США провели более солидный зондаж намерений Гитлера. В марте 1940 г. Берлин посетил специальный посол заместитель государственного секретаря Сэмнер Уэллес. Он беседовал с Гитлером, Герингом, Риббентропом, Гессом, Шахтом, Герделером Гитлер не принял намека Уэллеса о возможности посредничества США, решительно потребовав для себя свободы рук и заявив, что «доведет войну до горького конца». В Риме министр иностранных дел Италии Чиано проинформировал Уэллеса о том, что Гитлер «лишь выжидает момент, чтобы выступить против России». Эта информация не изменила позицию США, которые в течение 1940 г. продолжали свою линию «невмешательства», что весьма ободряло Гитлера (S. Weites, Time for Deci sioH, New York, 1944, p. 143-144; W. L. Shirer, Berlin Diary, p. 236) Уэллес писал в своих воспоминаниях: «Только одно могло заставить Гиглера отказаться ог своих планов: уверенность в том, что мощь США будет направлена против него» (S. W eile s, Time for Decision, p. 177). Если отбросить типично американскую переоценку роли США, то в мысли Уэллеса есть зерно истины. США располагали определенными средствами, чтобы воспрепятствовать развертыванию гитлеровской агрессии. Но они этого не сделали в полном сознании того, к чему подобное бездействие приведет.

{252} G. Castellan, Le rearmement clandestin du Reich (1930-1935), Paris, 1954.

{253} M. Торез, Сын народа, M., 1950, cip. 113.

{254} См. А Норден, Уроки германской истории, стр. 120.

{255} «Oeuvre», 10. VII 1938.

{256} См. Дж. Мартин, Братство бизнеса, М., 1951, cip. 59,

{257} P. Сэсюли, ИГ Фарбениндустри, стр. 145.

{258} DCFP, Series D, v. VIII, p. 89.

{259} DGFP, Series D, v. VIII, p. 24.

{260} L Hellwig, W. Weiss, So macht man Kanzler, S. 195.

{261} Anton Hoch, Der Luftangriff auf Freiburg am 10 Mai 1940. «Das Parlament», 23. VIII. 1956. Beilage.

{262} Г Гудериан, Воспоминания солдата, стр 111.

{263} В H. Liddel Hart, Jetzt dürfen sie reden, S. 247-248.

{264} K. Klee, Das Unternehmen Seelöwe, Göttingen, 1958, S. 189.

{265} W. Warhmont, Im Hauptquartier der deutschen Wehrmacht. 1939-1945, Frankfurt am Main, 1962, S. 111.

{266} W. Gorhtz, Wilhelm Keitel — Verbrecher oder Offizier? S. 238.

{267} «Le testament pohtique de Hitler», Paris, 1959, p. 133.

{268} Одним из участников осуществления условий капитуляции являлся полковник Шпейдель. Он был давним «специалистом» по Франции. С 1930 г. Шпейдель работал в «отделе иностранных войск Запада» генштаба (разведотдел). В 1933 г. он стал помощником военного атташе в Париже. Как выяснилось уже после войны, Шпейдель принимал участие в организации убийства французского министра иностранных дел Барту — сторонника системы коллективной безопасности в Европе. Барту был убит 17 октября 1934 г. в Марселе вместе с югославским королем Александром («Dokumentation der Zeit» N 148, 1957, S. 28-31).

{269} Главное командование сухопутных войск (Oberkomando des Heeres).

{270} Составлено по К. Типпельскирх, История второй мировой войны, М., 1956, стр. 99-100, 389, 399; К. Klee, Das Unternehmen Seelöwe, S. 118.

{271} С Clarke, England under Hitler, New York, 1961, p 47-48

{272} Этот документ был составлен в штабе 16 и армии, остался в ее архивах и впоследствии был захвачен советскими войсками при разгроме 16 и армии в Прибалтике.

{273} Сейчас живет в ФРГ, занимая солидный пост в промышленности.

{274} Сейчас живет в Австрии.

{275} Список был захвачен английскими войсками при их вступлении па территорию Германии.

{276} W. Schellenberg, Memoiren, Köln, 1959, S. 108-119.

{277} Запись в дневнике Гальдера от 31. VI. 1940.

{278} IMG, Bd. XXVIII, S. 30.

{279} H. A. Jacobsen, 1939-1945. Der Zweite Weltkrieg, S. 141.

{280} «Nürnberger Dokumente», S. 259.

{281} П. A. Jacobsen, 1939-1945. Der Zweite Weltkrieg, S. 198.

{282} Автор книги сам слышал эти заявления из уст Кейтеля, Йодля и Геринга во время этого допроса.

{283} «Nürnberger Dokumente», S. 285.

{284} Документ впервые опубликован Г. Герлицем в 1962 г. (W. Görhtz, Wilhelm Keitel — Verbrecher oder Offizier? S. 128).

{285} «Nürnberger Dokumente», S. 292.

{286} «Нюрнбергский процесс», т. I, стр. 472.

{287} «Nürnberger Dokumente», S. 256.

{288} «Die Vollmacht des Gewissens», S. 512.

{289} E. v. Vietsch, Arnold Rechberg..., S. 140-141.

{290} В предыдущей главе приведены соответствующие записи Гальдера, обычно цитируемые во всей литературе.

{291} W. Warlimont, Im Hauptquartier der deutschen Wehrmacht. 1939-1945, S. 71.

{292} Личное сообщение Зоденштерна адмиралу Анзелу (W. Ansel, Hitler Confronts England, Durham, 1960, p. 175-176).

{293} IMG, Bd VII, S. 278-279.

{294} IMG, S. 279.

{295} «Nürnberger Dokumente», S. 281,

{296} Там же.

{297} «Nürnberger Dokumente», S. 215.

{298} Албания была оккупирована Италией еще в 1939 г.

{299} «Was wirklich geschah», S. 428.

{300} J. Colvin, Master Spy, New York, 1951, p. 134-135.

{301} G. Ritter, Carl Goerdeler.., S. 186.

{302} M. Mounn, Les tentatives de la paix dans la seconde guerre mondiale (1939-1945), Paris, 1949, p. 16.

{303} «Fürstliches Taschenbuch», Gotha, 1942, S. 213-214.

{304} DBFP, Third Series, v. VII, p. 549-550.

{305} U. v. Rassel, Vom ändern Deutschland, S. 160-162.

{306} Там же, стр. 183.

{307} Там же, стр. 183-184.

{308} Сторонники сговора располагали в Швейцарии еще одним «обменным пунктом» — в доме профессора Зигмунд-Шульце. Профессор имел хорошие связи в английских церковных кругах, в частности с архиепископом Кентерберийским. Он был знаком и с Невилем Чемберленом. Через Зигмунд-Шульце Герделер в. мае 1941 г. переправил в Лондон очередную немецкую программу, в которой была и вышеупомянутая часть. Программа как целое сводилась к созданию сильной в военном отношении Германии как «ядра европейских военных сил». Новый «Европейский союз» должен был стать «объединением антибольшевистских сил». Россию Герделер предлагал «включить в европейскую семью», но только после «преодоления безбожного коллективизма» и «большевистского принудительного хозяйства».

{309} U. v. Hasset, Vom ändern Deutschland, S. 203, 215, 226.

{310} Кстати, защитник Гесса Зейдль заявил в Нюрнберге, что «фюрер был проинформирован о полете».

{311} См. М. Гус, Американские империалисты — вдохновители мюнхенской политики, М., 1951, стр. 158.

{312} Там же.

{313} TMWC, v. X, р. 3-5.

{314} DGFP, Series D., v. X, N 228.

{315} Беседу записал военный врач Джонстон, лечивший Гесса (S. Delmer, Die Deutschen und ich, S. 466-467).

{316} IMG, Bd. VII, S. 143.

{317} J. Leasor, The Uninvited Envoy, London, 1962, p. 76.

{318} H. Uhhg, Das Einwirken Hitlers auf Planung und Führung des Ostfeldzuges. «Das Parlament», 16. III. 1960. Beilage.

{319} «Nürnberger Dokumente», S. 315-316.

{320} F. Halder, Hitler als Feldherr, München, 1949, S. 38.

{321} «Nürnberger Dokumente», S. 316-317.

{322} Там же, стр. 318.

{323} «Нюрнбергский процесс», т. II, стр. 559-560.

{324} R. Uhhg, Das Einwirken Hitlers... «Das Parlament», 16. III. I960.Beilage.

{325} F. v. Schlabrendorff, Offiziere gegen Hitler, Zürich, 1946, S. 72.

{326} TMWC, v. III, р. 348.

{327} TMWG, v. XXXI, р. 84.

{328} A. Dalhn, German Rule in Russia 1941-1945, London, 1957, p. 305.

{329} «Нюрнбергский процесс», т. I, 1957, стр. 478.

{330} TMWC, v. XXVI, р. 403-406.

{331} TMWC, v. XXVI, стр. 406.

{332} «Нюрнбергский процесс», т. I, 1957, стр. 479.

{333} «Нюрнбергский процесс», т. V, М., 1960, стр. 116.

{334} См. «Нюрнбергский процесс», т. V, стр. 116-117.

{335} См. «Нюрнбергский процесс», т. V, стр. 116-117.

{336} W. Gorlitz, Wilhelm Keitel — Verbrecher oder Offizier? S. 16.

{337} H. A. Jacobsen, 1939-1945. Der Zweite Weltkrieg, S. 46.

{338} G. Gilbert, Nürnberger Tagebuch, S. 246.

{339} Р. Hausser, Waffen-SS im Einsatz, Göttingen, 1953, S. 13.

{340} Там же, стр. 1.

{341} «Was wirklich geschah», S. 486.

{342} Лозе — до начала войны депутат рейхстага от нацистской партии, группенфюрер СА, гаулейтер Шлезвиг-Гольштейна. С октября 1941 г. являлся рейхскомиссаром Остланда (Прибалтики). Палач народов Литвы, Латвии, Эстонии. Оттуда бежал вместе с немецкими войсками, попал в плен к западным союзникам. Осужден на десять лет тюрьмы, из которых отсидел лишь три года. После войны проживал в ФРГ и получал пенсию как «отставной чиновник». Умер в 1963 г.

{343} Каше — видный нацист, вместо Москвы был послан в Хорватию, где отличился расстрелами партизан. Повешен.

{344} Кох — обергруппенфюрер СС, занимал в «третьем рейхе» важнейшие посты, в том числе пост гаулейтера Восточной Пруссии. Был назначен рейхскомиссаром на Украину, где проявил чудовищную жестокость. Любимым изречением Коха было: «Если я найду украинца, достойного сесть со мной за один стол, то и его я велю расстрелять». После краха гитлеризма скрывался около Гамбурга под фамилией Бергер. Его обнаружили и передали польским властям. Судебный процесс над Кохом состоялся в конце 1958 — начале 1959 г. Кох приговорен к смертной казни.

{345} Фрауэнфелъд — старинный друг Гитлера, деятель австрийского нацизма, гаулейтер Вены. Его часто именовали «австрийским Квислингом». Живет в ФРГ.

{346} Тербовен — обергруппенфюрер СС, гаулейтер Эссена. Был назначен рейхскомиссаром в Норвегию. После капитуляции покончил жизнь самоубийством.

{347} Шикеданц — выходец из Риги, прибалтийский немец. Заместитель Розенберга по «внешнеполитическому ведомству». В 1945 г. покончил жизнь самоубийством.

{348} «Vierteljahrshefte für Zeitgeschichte», Heft 3, 1958, S. 283.

{349} Мы используем данные А. Даллина, который составил карту на основании нюрнбергских документов PS-1033, PS-1036, PS-1035, PS-1054, N0-2546 (A. Daliin, German Rule in Russia, p. 67).

{350} Taк называемый главный комиссариат.

{351} «Нюрнбергский процесс», т. V, стр. 385.

{352} F. Kersten, Memoirs, New York, 1957, p. 132.

{353} Там же, стр. 130.

{354} Самое убедительное опровержение теории «жизненного пространства» для Германии дал сам Гитлер. Когда зашла речь о создании военных поселений, то выяснилось, что из рейха... некого поселять в «восточных районах». «Поселенцев» стали искать среди банатских немцев (Румыния), затем в Дании, Норвегии, Швеции и Австрии. Гитлер собирался также переселить на Восток англичан после победы над Англией. Розенберг начал переговоры с главой голландских фашистов Муссертом о «поселении» голландцев в Советском Союзе.

{355} Н. Picker, Hitlers Tischgespräche im Hauptquartier 1941-1942, Bonn, 1951, S, 44, 72-73, 179.

{356} Фервурд — премьер-министр Южно-Африканской Республики, Веленский — бывший премьер распущенной федерации Родезии и Ньяса-ленда. Оба — оголтелые расисты.

{357} Очевидно, имелся в виду план вывоза всего еврейского населения Европы на остров Мадагаскар.

{358} Нюрнбергский документ № G-2586. Цит. по: «Polen, Deutschland und Oder — Neiße — Linie». Dokumentation, Bd. I, Berlin, 1959, S. 208.

{359} Нюрнбергский документ № G-2586. Цит. по: «Polen, Deutschland und Oder — Neiße — Linie». Dokumentation, Bd. I, S. 209.

{360} Сейчас живет в ФРГ и занимает профессорскую кафедру в Ганновере.

{361} Цит. по: «Polen, Deutschland und Oder — Neiße — Linie». Dokumentation, Bd. I, S. 146.

{362} Доклад, составленный Франком и Нейратом, был направлен Гитлеру 31. VIII. 1940 г. и одобрен им 5. X. 1940 г. («Die Vergangenheit warnt», Praha, 1960, S. 59-69, 88-89).

{363} «Vierteljahrshefte für Zeitgeschichte», Heft 3, 1958. Впервые документ был опубликован польскими историками в 1949 г. «Biuletyn Glowny Komisji», Bd. V, Warszawa, 1949, S. 209.

{364} См. «Международная жизнь» № 2, 1961, стр. 154-156.

{365} Письмо Гериша от 21 ноября 1940 г. — Архив автора.

{366} Архив МО СССР, ф./з 120, оп. 725110, д. 601.

История этого документа аналогична истории приводившейся выше прокламации вермахта к английскому населению Штаб 12-й армии, которая должна была осуществлять нападение на Швейцарию, был направлен в Советский Союз, где этот документ и был захвачен нашими войсками.

{367} U. A. Jacobsen, 1939-1945. Der Zweite Weltkrieg, S. 220-225.

{368} Задание подготовить вторжение в Афганистан и Индию было дано генштабу еще в феврале 1941 г. (H. Greiner, Die Oberste Wehrmachts-fiihrimg 1939-1943, Wiesbaden, 1951, S. 391).

{369} ЦГАОР СССР, ф. 7445, оп. 2, ед. хр. 140.

{370} «Курфюрст» — кодовое название штаба Герита.

{371} Дальнейшая судьба майора фон Фалькенштейна не лишена интереса. Находясь в генштабе, он принимал участие в разработке плана вторжения в Англию (операция «Морской лев»), затем служил в действующей армии и попал в плен на советско-германском фронте. В послевоенные годы, вернувшись из плена в ФРГ, был приглашен на службу в бундесвер. Ныне генерал бундесвера.

{372} IMG, Bd. XXXIV, S. 298-299.

{373} «Was wirklich geschah», S. 524.

{374} Там же, стр. 528-529.

{375} «Вторая мировая война 1939-1945 гг.». Военно-исторический очерк, М., 1958, стр. 136, 137, 141-143 (данные без учета отдельных бригад); «История Великой Отечественной войны Советского Союза 1941-1945», т. 1, стр. 384-386.

{376} В первый день войны были введены в бой 117 дивизий, к 10 июля — 182 дивизии.

{377} «Nürnberger Dokumente», S. 333.

{378} К. Assmann, Deutsche Schicksalsjahre, S. 262.

{379} TMWG, v. XXXIV, p. 298.

{380} W, Görhtz, A. Quindt, Adolf Hitler, Stuttgart, 1952, S. 573. Когда обер-квартирмейстер Паулюс при докладе Гитлеру заикнулся о возможных трудностях снабжения немецких войск в России в зимних условиях, фюрер взорвался: «Я не хочу слышать этих разговоров... Никакой зимней войны не будет. Предоставьте это моему дипломатическому умению. Армия должна нанести русским лишь пару мощных ударов... И затем вы увидите, что русский колосс стоит на глиняных ногах» («Paulus. Ich stehe hier auf Befehl», Herausgegeben von W. Gorlitz, Frankfurt am Main, 1960, S. 49).

{381} «Nürnberger Dokumente», S. 369.

{382} «Мировая война 1939-1945 годы». Пер. с нем., М., 1957, стр. 170.

{383} В. П. Liddel Hart, Verteidigung des Westens, Zürich, 1951, S. 44.

{384} «Nürnberger Dokumente», S. 369.

{385} Там же, стр. 374.

{386} Там же, стр. 375.

{387} «Nürnberger Dokumente», S. 400

{388} Там же, стр. 40Я.

{389} F. v. Schlabrendcuff, Offiziere gegen Hitler, S. 75.

{390} «Nürnberger Dokumente», S. 402.

{391} См там же, стр. 414.

{392} Необходимо отметить, что резоны Гитлера имели своих сторонников. Командующий 4-й армией фельдмаршал Клюге решительно требовал поворота на юг и прекращения марша на Москву. В своих мемуарах Паулюс приводит любопытное свидетельство по этому вопросу. Он описывает военную игру по плану «Барбаросса», проводившуюся в декабре 1940 г. В ходе игры обсуждалась возможность того, что группа «Юг» отстанет от группы «Центр». В этом случае командующий группой «Юг» просил поворота группы «Центр» на юг, т. е. того, к чему в 1941 г. обстановка вынуждала Гитлера («Paulus Ich stehe hier auf Befehl», S 123).

{393} Г. Гудериан, Воспоминания солдата, стр. 181.

{394} А. Филиппы, Припятская проблема. Очерк оперативного значения Припятской области для военной кампании 1941 года, М., 1959, стр. 128.

{395} H Uhhg, Einwirken Hitlers... «Das Parlament», 16. III. 1960. Beilage.

{396} W. Warlimont, Ira Hauptquartier der deutschen Wehrmacht. 1939-1945, S. 197.

{397} Paul Carreil, Unternehmen Barbarossa, Hamburg, 1963, S. 89. Kaрелль — псевдоним П. Шмидта.

{398} A. Philippi, F. Heim, Der Feldzug gegen Sowjetrussland. 1941-1945. Stuttgart, 1962, S. 78-79. Оценка авторов близка к истине. Киевская группировка насчитывала около 700 тыс. человек.

{399} См. Е. Болтин, Победа Советской Армии под Москвой в 1941 году. «Вопросы истории» № 1, 1957, стр. 23.

{400} W. Görhtz, Der Zweite Weltkrieg, Bd. l, S. 281.

{401} «Völkischer Beobachter», 4. X. 1941.

{402} «Völkischer Beobachter», 10. X. 1941. 7 октября Гитлер издал секретный приказ № 44/1675/41 об уничтожении Москвы артогнем и бомбежками (см. «Нюрнбергский процесс», т. Ill, M., 1958, стр. 114).

{403} Мы не будем разбирать здесь смехотворную версию немецких генералов о том, что наступление на Москву сорвалось будто из-за «генерала Зимы». В многочисленных работах советских военных историков и военачальников эта версия разбита наголову. Отметим лишь, что в Западной Германии теперь вынуждены отбросить подобные несостоятельные оправдания. Так, в опубликованной в 1960 г. работе Г. Улига «Влияние Гитлера на планирование и руководство кампанией на Востоке» указывается: «Нельзя серьезно утверждать, что русская зима пришла для немецких войск неожиданно, когда те собрались наносить последний, смертельный удар. Ведь силы Красной Армии отнюдь не были на исходе, иначе ее контрнаступление не приняло бы столь угрожающего размера» (H. Uhlig, Einwirken Hitlers... «Das Parlament», 16. III. 1960. Beilage).

{404} См. «Вторая мировая война», стр. 232-233. Этот приказ соответствовал директиве Гитлера от 7. X. 1941 г.

{405} О. Skorzeni, Geheimkommando Skorzeny, Hamburg, 1950, S. 70. A. Da Lim, German Rule in Russia, p. 512. Фон дем Бах-Зелевски и Зикс живут сейчас в ФРГ.

{406} «Роковые решения», М., 1958, стр. 94.

{407} К. Типпельскирх, История второй мировой войны, стр. 200.

{408} Г. Гудериан, Воспоминания солдата, стр. 236.

{409} См. «Важнейшие операции Великой Отечественной войны 1941-1945 jr.», M., 1956, стр. 101.

{410} «Роковые решения», стр. 104.

{411} F. Halder, Hitler als Feldherr, S. 44, 48.

{412} «Роковые решения», стр. 108.

{413} Г. Гудериан, Воспоминания солдата, стр. 249.

{414} Письмо Бамлера автору книги от 3 марта 1959 г.

{415} Письмо Фрейтага автору от 4 марта 1959 г.

{416} Письмо Хейча автору, март 1959 г.

{417} «Entscheidungsschlachten des Zweiten Weltkrieges», Herausgegeben von Dr. H. A. Jacobsen und Dr. Rohwer, Frankfurt am Main, I960, S. 180-181.

{418} «üas Parlament», 26. XII. 1955. Beilage.

{419} W. Görlitz, Der Zweite Weltkrieg, Bd. I, S. 350.

{420} B. H. Liddel Hart, Jetzt dürfen sie reden, S. 359-360.

{421} Г. Дерр, Поход на Сталинград, М., 1957, стр. 127.

{422} «Роковые решения», стр. 154

{423} См. «Вторая мировая война», стр. 291.

{424} К их числу относится, например, фельдмаршал Эрих фон Ман-штейн, который в книге «Потерянные победы» утверждает, что после битвы на Волге нельзя было сказать, что «исход войны решен». А Вальтер Герлиц даже в 1930 г. твердил: «Сталинград считают главной решающей битвой Восточной кампании и всей второй мировой войны. Без сомнения, такой ранг этой битве не принадлежит» («Entscheidungsschlachten des Zweiten Weltkrieges», S. 310-311).

{425} «Der Spiegel», 2. I. 19.17.

{426} «Mitteilungsblatt der Arbeitsgemeinschaft der ehemaligen Offiziere» (далее — Mitteilungsblatt der AeO»), Berlin, N 8, 1958, S. 12-14.

{427} «Süddeutsche Zeitung», 7. X. 1958.

{428} См. «Роковые решения», стр. 166.

{429} «Вторая мировая война», стр. 380.

{430} См. «Военно-исторический журнал» № 2, 1960, стр. 93. О том, что ставка не подозревала о возможности советского наступления на Волге, свидетельствуют и такие факты: в докладе начальника отдела «армий Востока» генерала Гелена от 6 сентября 1942 г. на имя начальника генштаба предсказывалось, что советское наступление произойдет не на Дону, а на участке группы армий «Центр», а 18 ноября — за день до наступления! — во время доклада генштаба Гитлеру положение на Восточном фронте было сочтено столь спокойным, что о нем вообще не говорилось («Kriegstagebuch des О KW. Wehrmachtführungsstab», Bd. IT/П, Frankfurt am Main, 1953, S. 983, 1305). Генерал Гелен — нынешний начальник разведки ФРГ.

{431} E. Manstein, Verlorene biege, Bonn, 1956, S. 472.

{432} Н. Н. Воронов, На службе военной, М., 1903, стр. 331-333.

{433} TMWC, IX, р. 115,

{434} Письмо В. Виттинга от 1 сентября 1941 г. (Архив Немецкого экономического института).

{435} Доклад Кюттнера от 10 апреля 1942 г. (Архив Немецкого экономического института).

{436} A. Dallin, German Rule in Russia, p 452.

{437} Договор от I сентября 1941 г. (Архив Немецкого экономического института).

{438} Там же.

{439} U. v. Hassel, Vom ändern Deutschland, S. 298; «Das Parlament», 19.1 1955. Beilage.

{440} Когда Гудериану предложили поместье в 1800 моргенов, он отказался, заявив, что ему по его рангу положены 2 тыс. моргенов.

{441} TMWC, v. IX, р. 76, 77.

{442} U. v. Hassel, Vom ändern Deutschland, S. 122, 187, 308. Фабиан фон Шлабрендорф вспоминал: «Гитлер платил из своего личного бюджета высшим офицерам — от командующего армией и выше — суммы, не подлежавшие налогообложению» (F. v. Schlabrendorff, Offiziere gegen Hitler, S. 57).

{443} Forbchungstelle im Helmantscluithehen Aibeitsstab lX 1944 (A Dalhn, German Rule in Russia, p 407)

{444} A. Dallin German Rule in Russia, p 331

{445} Там же, стр 350

{446} «Stenographischer Bericht über die Besprechung des Reichsmar schalls Gering mit Reichskomissaren für die besetzten Gebiete und den Militärbefehlshabern 6. VIII. 1942, N. 13891/42» (Архив автора).

{447} E. Manstein, Verlorene Siege, S. 539.

{448} A. Dalhn, German Rule in Russia, p. 364.

{449} TMWG, v. XXXVI, p. 308.

{450} S. Welles, Time for Decision, p 325,

{451} Р. Шервуд, Рузвельт и Гопкинс, т. I, M, 1958, стр. 495.

{452} W. Langer, S. E. Gleason, The Undeclared War, New York 1953, p. 538.

{453} P Шервуд, Рузвельт и Гопкинс, т. I, стр. 496.

{454} Там же, стр 615

{455} G. Ritter, Carl Goerdeler.., S. 421.

{456} Густав Кевер был депутатом венгерского парламента и возглавлял так называемое Центральное бюро меньшинств в Женеве. Встреча в Лиссабоне была предпринята по инициативе Риббентропа и с согласия Гитлера. Связь Кевера с Эйткепом продолжалась до 1943 г. (см. «Международная жизнь» № 2, 1964, стр. 150-159.)

{457} «Фальсификаторы истории (историческая справка)», М, 1951, стр. 72.

{458} U. v Hassel, Vom ändern Deutschland, S 226.

{459} H. Rothfels, Die deutsche Opposition gegen Hitler, Frankfurt am Main, 1958, S. 145.

{460} Адвокат Лангбен был известен своим двуличием Он предлагал в 1933 г. свои услуги обвиняемым на Лейпцигском процессе и одновременно был юрисконсультом Гиммлера. Еще до войны он связался с Герделером и затем не раз бывал у Буркхардта.

{461} U. v. Hassel, Vom ändern Deutschland, S. 290.

{462} G. Ritter, Carl Goerdeler.., S. 279.

{463} «Svenbka Aküenbolagen, Stokholm,, p 224.

{464} G. Ritter, Carl Goerdeler.., S. 577 и след.

{465} «20 Juli — Spiegelbild einer Verschwörung. Die Kaltenbrunner — Berichte an Bormann und Hitler», Stuttgart, 1961, S. 493.

{466} Там же, стр. 407.

{467} J. R. Beal, John Foser Dulles A Biography, New York, 1967, p. 55.

{468} J. R. Beal, John Foster Dulles. A Biography, p. 84.

{469} Ом Р. Сэсюли, ИГ Фарбениндустри, стр. 105.

{470} К. Moltke, Kramer des Krieges, Berlin, 1953, S. 265.

{471} См. Дж. Мартин, Братство бизнеса, стр. 98; 7. de Launay, Geheimdiplomatie 1939-1945, Wien, 1963, S. 67.

{472} H. B. Gisevius, Bis zum bitteren Ende, Bd. II, S. 284.

{473} W. Hagen, Die geheime Front, Lmz — Wien, 1950, S. 456.

{474} Julias Epstein, Keine Antwort vom Präsident Roosevelt. «Die Welt», 19. VII. 1958.

{475} Американский генерал Ведемейер в своей книге, изданной в 1958 г., приводит сообщение Эрла и заявляет, что «это сообщение нельзя расцепить как маловажное или хвастливое» (A. Wedemeyer, Report, New York, 1958, p. 418). Если бы предложение Эрла было принято, пишет Ведемейер, «карта Европы выглядела бы иначе».

{476} Сообщение Эрла написано в духе детективных романов и поэтому не производит солидного впечатления. Однако еще в 1951 г. в книге «Главный шпион» Я. Кольвин привел рассказ стамбульского корреспондента «Дейли экспресс» С. Залтера, подтверждающий, что Эрл в 19431. действительно был связан с Канарисом (I. Colvin, Master Spy, New York, 1951, p. 191).

{477} Герделер в это время встречался в Стокгольме со своим давнишним знакомым заместителем государственного секретаря США Сэмнером Уэллесом. Участник этой встречи сообщник Герделера барон фон Паломбини вспоминает, что Герделер изложил Уэллесу свою программу и спросил его о возможном поведении США в случае «перемен» в Германии. На это Уэллес ответил, что «не исключено, что в этом случае возможно будет говорить о разумных границах на Востоке» (G. Ritter Carl Coeideler.., S. 515).

{478} E. Manstem, Verlorene Siege, S. 591-592.

{479} F. Halder, Hitler als Feldherr, S. 57.

{480} G. Ritter, Carl Goerdeler.., S. 590.

{481} J. Wheeler-Bennet, Die Nemesis der Macht, S. 729.

{482} G. Ritter, Carl Goerdeler.., S. 599. Если вспомнить о 1938 г., то тогда генералы хотели блокироваться с Герингом. Однако в 1943 г. Геринг уже не располагал реальной властью в рейхе, и его сменил в генеральских планах Гиммлер.

{483} L Wheeler-Bennet, Die Nemesis der Macht, S. 597.

{484} A. Dulle s, Verschwörung in Deutschland, Kassel, 1949, S 158.

{485} W. Hagen, Die geheime Front, S. 76.

{486} П. B. Gisevius, Bis zum bitteren Ende, Bd. II, S. 173.

{487} Эти слова, которые были произнесены в декабре 1942 г. в беседе с Гиммлером, записал личный врач последнего Ф. Керстен (F, Kersten, Memoirs, p. 261).

{488} «Kriegstagebuch des OKW». Wehrmachtführungsstab, Bd. IV/I, 1961, S. 63.

{489} W. Schellenberg, The Labyrinth. The Memoirs of W. Schellenberg, New York, 1956, p. 314.

{490} F. Kersten, Memoirs, p. 127-128.

{491} G Ritter, Carl Goerdeler.., S. 421, 422.

{492} Как установил автор, это был агент СС профессор Шюддекопф.

{493} Документ из архива автора. Полный текст см. «Новое время» № 27, 1960, стр. 12-15.

{494} Начиная со слов «германское государство должно остаться» и до сих пор в оригинале подчеркнуто.

{495} Последняя фраза в оригинале подчеркнута.

{496} W Schellenberg, Memoiren, S. 394.

{497} «20 Juli — Spiegelbild einer Verschworung», S. 394.

{498} Чехословацкие историки предполагали, что под псевдонимом «Робертс» скрывался Байрон Тэйлор — крупнейший магнат США и американский посол в Ватикане. Это не исключено, хотя едва ли Тэйлор имел возможность так часто покидать Ватикан.

{499} TMWG, v. XI, р. 301.

{500} H. B. Gisevms, Bis zum bitteren Ende, Bd. II, S. 221.

{501} «Das Parlament», 19 1.1955. Beilage.

{502} G. Ritter, Carl Goerdeler.., S. 548.

{503} Лангбен был неосторожен Сведения о его поездке дошли до Гитлера, и, будучи предан своим шефом, Лангбен попал в концлагерь, где и окончил свои дни.

{504} Другим посредником между Франко и Англией выступал испанский посол в Лондоне герцог Альба, известный не только громким именем, но и своими деловыми связями. В правлении мадридской фирмы «Компаниа испано-американа де электрисидад» он заседал вместе с директором «Мидлэнд бэнк» Докером (Лондон), представителем «Дейче банк» Блинцигом, главой концерна АЭГ Бюхером и другими видными английскими и германскими дельцами. Через Альбу Франко передал в октябре 1944 г. Черчиллю прямое предложение об антисоветском сговоре.

{505} Донесение Мольтке от 3. III. 1943 г. (Deutsches Zentralarchiv Potsdam. Akten Auswärtiges Amt. Politische Abteilung. Akten betreffend Spanien, Bd. 8, Fortsbd. 9, N 61163).

{506} См. К. Типпельскирх, История второй мировой войны, стр. 346-347.

{507} U. v. Hassel, Vom ändern Deutschland, S. 290.

{508} F. Kersten, Memoirs, p. 192.

{509} W. Schellenberg, The Labyrinth, p. 371. Керстен называет Хьюитта личным посланцем государственного секретаря США Стеттиниуса. В списках американского посольства в Швеции сотрудника под таким именем не было. Однако А. Безген в своей книге о Керсгене говорит о Хьюитте как о вполне реальной фигуре и приводит его заявление, в котором тот «сожалеет», что США в 1944 г. не приняли предложений Шелленберга и Гиммлера (A. Besgen, Der Stille Befehl, München, 1960, S. 51).

{510} О выборах Гиммлер сказал: «Демократические выборы в Германии под американским и английским контролем? Я не имею никаких возражений» (F. Kersten, Memoirs, p. 194).

{511} «Проблемы истории второй мировой войны», М., 1959, стр. 290.

{512} В. Ульбрихт, К истории новейшего времени, М., 1957, стр. 9.

{513} См. «Проблемы истории второй мировой войны», стр. 289.

{514} Там же. Доклад висбаденской полиции от 28 марта 1935 г.

{515} См. там же.

{516} В. Ульбрихт, К истории новейшего времени, стр. 18-19.

{517} W. A. Schmidt, Damit Deutschland lebe, Berlin, 1958, S. 406.

{518} См. Е. Бродский, Освободительная борьба советских людей в фашистской Германии (1943-1945 годы). «Вопросы истории» № 3, 1957, стр. 85-99.

{519} G. Glondajewski, H. Schumann, Die Neubauer-Poser-Gruppe, Berlin, 1957, S. 57-59.

{520} Далее дано нами в переводе с немецкого.

{521} U. v. Hasset, Vom ändern Deutschland, S. 395.

{522} Там же.

{523} W. A. Schmidt, Damit Deutschland lebe, S. 569.

{524} «Mitteilungsblatt der AeO» N 3, 1958, S. 1.

{525} E. Weinert, Das Nationalkomitee «Freies Deutschland», Berlin, 1957, S. 171.

{526} G. Nitzsche, Die Saefkow-Jacob-Bästlein-Gruppe, Berlin, 1957, S. 116.

{527} G. Nitzsche, Die Saefkow-Jacob Bastlern Gruppe, S. 59.

{528} См. «Проблемы истории второй мировой войны», cтp. 290.

{529} См. В. Ульбрихт, К истории новейшего времени, стр. 32.

{530} «Zur Geschichte der deutschen antifaschistischen Widerstandsbewegung», Berlin, 1958, S. 361-362.

{531} G. Ritter, Carl Goerdeler., S. 375.

{532} A. Dulles, Verschwörung in Deutschland, S. 171-172.

{533} G. Ritter, Carl Goerdeler.., S. 386.

{534} Здесь были окружены части 8-й армии, начальником штаба которой являлся генерал-лейтенант Ганс Шпейдель. Он не остался с окруженными войсками.

{535} E. Manstem, Verlorene Siege, S. 591.

{536} W. Gorhtz, Der Zweite Weltkrieg, Bd. II, 239.

{537} В. Ульбрихт, К истории новейшего времени, стр. 39.

{538} См. там же.

{539} Это наступление разведка вермахта «проворонила» так же, как и операцию советских войск на Волге. Генерал-лейтенант В. Мюллер, бывший в 1944 г. командиром корпуса группы армий «Центр», вспоминал, что весной 1944 г. в разговоре с одним из ответственных сотрудников Канариса слышал, что абвер «ожидает сначала наступления на Украине и в Румынии». Когда Мюллер усомнился в этом, ему подтвердили «ОКВ придерживается мнения, что русские начнут на юге» (F. Muller, Ich fand das wahre Vaterland, Berlin, 1963, S. 385).

{540} Штауффенберг потерял на фронте руку и глаз.

{541} G. Ritter, Carl Goerdeler.., S. 334.

{542} G. Ritter, Carl Goerdeler.., S. 374-375.

{543} Так именовалась группа дипломатов, военных, священников и чиновников, собиравшихся в поместье Крейсау, принадлежавшем графу Мольтке — сотруднику абвера. Подробно о «кружке Крейсау» см. исследование Д. Е. Мельникова «Заговор 20 июля 1944 года в Германии. Легенда и действительность», М., 1962.

{544} H. B. Gisevius, Bis zum bitteren Ende, Bd. II, S. 290.

{545} G. Ritter, Carl Goerdeler.., S. 387.

{546} H. B. Gisevius, Bis zum bitteren Ende, Bd. II, S. 286.

{547} «Die Welt», 13. VII. 1958. По свидетельству бывшего начальника исследовательского отдела УСС С. Ловелла, в начале 1945 г. Эрл продолжил переговоры с фон Папеном, в ходе которых Папен предлагал очередной антисоветский вариант (S. Lovell, Of Spies and Stratagems. Englewood Cliffs, New York, 1963, p. 172).

{548} H. Neubacher, Sonderauftrag Südost. 1940-1945, Göttingen, 1956, S. 203, 206, 208.

{549} П. Speidel, Invasion 1944, Stuttgart, 1949, S. 134-136.

{550} G. Ritter, Carl Goerdeler.., S. 392,

{551} «Das Parlament», 15. VII, 1964. Beilage.

{552} I. Wheeler-Bennet, Die Nemesis der Macht, S. 626,

{553} «Проблемы истории второй мировой войны», стр. 330.

{554} Только перед 20 июля 1944 г. Штауффенберг был назначен начальником штаба войск резерва, что оказалось на руку заговорщикам.

{555} L. Wheeler-Bennet, Die Nemesis der Macht, S. 606.

{556} G. Ritter, Carl Goerdeler... S. 400.

{557} H. B. Gisevius, Bis zum bitteren Ende, Bd. II, S. 315-316.

{558} Автор следует в основном описанию Уилер-Беннета, который провел большую работу по сличению различных версий и сообщений о дне 20 июля 1944 г. (I. Wheeler-Bennet, Die Nemesis der Macht, S. 656-710).

{559} R. Semmler, Goebbels — the Man next to Hitler, London, 1957, p. 141.

{560} По версии Гизевиуса, Витцлебен приехал лишь вечером, и в нетрезвом виде (H. B. Gisevius, Bis zum bitteren Ende, Bd. II, S. 411).

{561} В действительности радиостанция вообще не была занята (H. B. Gisevius, Bis zum bitteren Ende, Bd. II, S. 424).

{562} G. Ritter, Carl Goerdeler.., S. 424.

{563} Здесь Гудериан явно имеет в виду Гальдера, Цейтцлера, Хойзингера и других генералов ставки, опубликовавших после 1945 г. хвастливые мемуары о своем мнимом «сопротивлении» (Г. Гудериан, Воспоминания солдата, стр. 339-340).

{564} Г. Гудериан, Воспоминания солдата, стр. 337.

{565} J. Wheeler-Bennet, Die Nemesis der Macht, S. 700,

{566} W, Gorhtz, Der deutsche Generalstab, S. 073.

{567} Г. Гудериан, Воспоминания солдата, стр. 360.

{568} См. Дж. Фуллер, Вторая мировая война, М., 1956, стр. 454.

{569} Г. Гудериан, Воспоминания солдата, стр. 373.

{570} Г. Гудериан, Воспоминания солдата, cтp. 403.

{571} Г. Гудериан, Воспоминания солдата, стр. 407.

{572} Сам Гудериан характеризовал Рауса как «одного из наших лучших генералов танкистов» (Г, Гудериан, Воспоминания солдата, стр. 412).

{573} A. Philippi, F. Heim, Der Feldzug gegen Sowjetrussland 1941-1945, S. 292.

{574} H. A. Jacobsen, 1939-1945. Der Zweite Weltkrieg, S, 502.

{575} A. Philippi, F. Heim, Der Feldzug gegen Sowietrussland 1941-1945, S. 292.

{576} Своим подчиненным в начале мая 1945 г. Йодль признавался; «С весны 1942 г. я знал, что войну нам не выиграть». Или: «После зимней катастрофы 1941/42 гг. фюреру... было ясно, что... победы достичь было уже невозможно» («Kriegstagebuch des OKW», Bd. IV/II, S. 1501, 1503).

{577} «Hitlers Lagebesprechungen. Die Protokollfragmente seiner militärischen Konferenzen», Stuttgart, 1962, S. 122.

{578} J. Fest, Das Gesicht des 3. Reiches, München, 1963, S. 98; W. Baumbach, Zu spat? München, 1949, S. 280.

{579} Рассказ Бранденбурга приведен в книге Риттера (G. Ritter, Carl Goerdeler.., S. 427-428).

{580} G Ritter, Carl Goerdeler., S. 430.

{581} «Revue» (München), 20. V. 1950. Как сообщил Кальтенбруннер на Нюрнбергском процессе, 15 апреля 1944 г. Вольф был у Гитлера и получил разрешение на сепаратные переговоры с Западом (TMWC, v. XL р. 301).

{582} Ввиду разоблачении прессы Mузи отошел от переговоров.

{583} F. Rarsten, Memoirs, p. 289.

{584} A. Beigen, Der stille Befehl, S. 51.

{585} W. Schellenberg, The Labyrinth, p. 379,

{586} «Svenska Aktienbolaget», 1945-1946, p. 2056.

{587} Folke Bernadotte, The Curtain Falls, London, 1945, p. 54.

{588} В. L. Montgomery, The Memoirs, London, 1958, p. 372.

{589} В. L. Montgomery, The Memoirs, p. 398.

{590} Admiral Leaky, I was there, New York, 1950, p. 354-355.

{591} W. Gorhtz, Der zweite Weltkrieg, Bd. II, S. 559.

{592} K. Koller, Der letzte Monat, Mannheim, 1949, S. 39.

{593} Eitel Lange, Mit dem Reichsinarschall im Kriege, Linz, 1950, S. 143 —

{594} Г. Гудериан, Воспоминания солдата, стр. 392.

{595} Он ошибся. Советские войска вышли на Одер через три дня.

{596} Fritz Hesse, Das Spiel um Deutschland, München, 1953, S. 398-402.

{597} R. Rahn, Ruheloses Leben, Düsseldorf, 1949, S. 285.

{598} «Переписка Председателя Совета Министров СССР с Президенами США и Премьер-министрами Великобритании во время Великой Отечественной войны 1941-1945 гг.», т. II, М., 1957, стр. 205.

{599} А. Галкин, Операция «Кроссворд». «Международная жизнь» ЛГ № 2, 1959, стр. 111.

{600} Б. Смит в 1951 г. стал начальником Центрального разведывательного управления США.

{601} H.A. Jacobsen, 1939-1945. Der Zweite Weltkrieg, S. 301.

{602} W. Goilitz, Wilhelm Keitel — Verbrether oder Offizier? S. 351.

{603} «Le testament pohtique de Hitler», p. 141-148.

{604} «Paris Match», 25. IV. 1964.

{605} Автор следует рассказу участника событий Е. Ржевской (см. Е. Ржевская, Весна в шинели, М., 1961, стр. 155-167).

{606} «Внешняя политика Советского Союза в период Отечественной войны», т III, M., 1947, стр. 2 Л — 262.

{607} В. И. Ленин, Поли, собр. соч., г. 37, стр. 159.

{608} См. В. Ульбрихт, К истории новейшего времени, cтp 58.

{609} «New York Herald Tribune», 31. III. 1945.

{610} «Dokumentation der Zeit», l'J50, S. 232-233.

{611} H. Morgenthau Jr., Germany is Our Problem, Nc} York, 1945, p. № I.

{612} На этот документ ссылался в своих мемуарах адъютант Эйзенхауэра П. Бэтчер. После войны журналисты ГДР И. Хельвиг и В. Вейсо побывали в Страсбурге и нашли там подтверждение факта встречи 1044 г. (J. Hellwig, W. Weiss, So macht man Kanzler, S. 222-225).

{613} Ж. Бомье, От Гитлера до Трумэна, стр. 72.

{614} К. Moltke, Krämer des Krieges, S. 274.

{615} H. A. Jacobsen, 1939-1945. Der Zweite Weltkrieg, S. 379. Более подробно об этом см. Л. Безыменский. По следам Мартина Бормана. М.. 1904.

{616} J. Wheeler-Bennet, Die Nemesis der Macht, S. 792.

{617} Архив МО СССР, д. 161, oп. 725167, ф. 13149.

{618} «Kriegstagebuch des OKW», Bd. IV/II, S. 1499-1506.

{619} Речь идет об английской и американской миссиях при «правительстве» Деница.

{620} H. L. Montgomery, The Memoirs, p. 307.

{621} H. Grimm, Antwort Deutschen, Linz, О. J., S. 223.

{622} «Daily Herald», 21 XI. 1954.

{623} J. Schnitz, Die letzten 30 Tage, Stuttgart, 1951, S. 104.

{624} См. там же, стр. 112.

{625} См. «Проблемы истории второй мировой войны», стр. 193.

{626} См. там же, стр. 194. Число пленных в английской зоне составляло 1.5 млн. человек.

{627} «Внешняя политика Советского Союза в период Отечественной войны, т. III, стр. 339.

{628} Там же, стр. 340-341.

{629} S Welles, Time for Decision, p. 384.

{630} H. Morgenthau, Germany is Our Problem, p. 94, 96.

{631} «New York Times», 24. IV. 1945.

{632} «Prevent World War III» N 45, New York, 1954-1955, p. 1.

{633} R. Picker, Hitlers Tischgespräche.., S. 80,

{634} «New York Herald Tribune», 8. VIII. 1946.

{635} W. G. Burchett, Der Krieg in Deutschland, Berlin, 1955, S. 255.

{636} Th. N. Kaufmann, Germany must perish, Newark, 1941,

{637} Подробно об этом см. К Bittet, Die Feinde der deutschen Nation, Berlin, 1952.

{638} Rh. E. Mosely, Dismemberment of Germany. «Foreign Affairs», 1950, p. 487.

{639} W. D. Leahy, I was there, London, 1950, p. 455, 499.

{640} В. Ульбрихт, К истории новейшего времени, стр. 169.

{641} См. там же, стр. 177.

{642} George S. Wheeler, Amerikanische Politik in Deutschland, Berlin, 1958o S. 26.

{643} Там же, стр. 29.

{644} J. Foltmann, H. Möller, О der Generale, Berlin, 1958>

{645} «Der Spiegel», 29. ТТ. 1956. Например, в лагере Алендорф находилось 180 генералов и офицеров генштаба (L. Renduhc, Glasenbach — Nürnberg — Landsberg, Graz, 1953, S. 549).

{646} L. Fräser, Kriegsschuld und Propaganda, Berlin, 1949, S. 31,

{647} «Times», 8. IV. 1949.

{648} «U. S. News and World Report», 9. VIII. 1949; 2. XII. 1949.

{649} «Neue Politik», 26 III. 1960.

{650} «Nation», 29. VII. 1961.

{651} Lewis A. Brown, A Report on Germany, New York, 1947, p. 54.

{652} «New York Times», 23. XI. 1949.

{653} «Frankfurter Allgemeine», 3. VII. 1950.

{654} «Die Welt», 28. VII. 1950.

{655} «Dokumentation der Zeit» N 5, 1950, S. 197.

{656} «Weissbuch über die amerikanisch-englische Interventionspolitik in Westdeutschland und das Wiedererstehen des deutschen Imperialismus», Berlin, 1951, S. 148.

{657} «New York Times», 20. V. 1951.

{658} «Dokumentation der Zeit» N 31, 1952, S. 146.

{659} F. Schnitz, Dienstgruppen GSLO, GSO, Bonn, 1956, S. 5.

{660} «Schwabische Landeszeitung», 13. VIII. 151.

{661} «Westdeutsche Neue Presse», 25 III 192

{662} «Dokumentation der Zeit» N 26, 1952, S. 1206.

{663} См. там же, стр. 1207.

{664} Hans Speier. German Rearmament and Atomic War, Evanston, 1957,3

{665} «Wehrwissenschaftliche Rundschau», Heft 3, Marz 1952,

{666} «Wall Street Journal», 20. XII. 1950

{667} Paul Weymar, Konrad Adenauer, München, 1955, S. 565.

{668} «Frankfurter Hefte», Heft 7, 1956, S. 465.

{669} «Essener Tageblatt», 3. XII. 1949.

{670} N Tonnies, Der Staat aus dem Nichts, Stuttgart, 1954, S. 21.

{671} «Der Abend», 9 XI. 1949.

{672} «Der Spiegel», 2. 1.1957,

{673} «Le Monde», 26. I. 1952.

{674} «Frankfurter Rundschau», 5. XII. 1949.

{675} «Volksstimme» (Düsseldorf), 7.XII. 1949.

{676} N. Tonnies, Der Staat aus dem Nichts, S. 210.

{677} «Frankfurter Hefte», Heft 7, 1950, S. 462.

{678} «Сообщения Советского Информбюро», т. VI, М., 1944, стр. 250.

{679} W. Görlitz, Der Zweite Weltkrieg, Bd. II, S. 272.

{680} Этцдорф сейчас посол ФРГ в Англии,

{681} Р. Bor, Gespräche mit Halder, Wiesbaden, 1950, S. 174.

{682} Предложения, врученные через Шенфельда и Бонхефера епископу Чичестерскому в мае 1942 г,

{683} План внес француз Рене Плевен, но настоящими инициаторами гальванизации этой идеи были государственный секретарь США Дин Ачесон и Уинстон Черчилль.

{684} N Tönnies, Der Staat aus dem Nichts, S. 323.

{685} «New York Times. 1951.

{686} См. «Белая книга о милитаристском «общем» договоре», М., 1953

{687} «Bulletin des Presse und Informationsamtes der Bundesregierung», 7. VIII. 1951

{688} «Правда», 11 марта 1952 г.

{689} Paul Sethe, Zwischen Bonn und Moskau, Frankfurt am Main, 1956,

{690} «Dokumentation der Zeit» N 151, 1957, S. 81,

{691} К тому времени было также выполнено требование Гудериана к правительству ФРГ о пенсиях для офицеров вермахта Специальное законодательство обеспечило всех офицеров вермахта солидными пенсиями (для генералов — до 2500 марок в месяц) Оно проводилось под флагом § 131 конституции, который требует удовлетворения претензий бывших государственных служащих на пенсии. Нельзя же было делать исключение для несчастных генералов и офицеров вермахта.

{692} «Das Parlament», 5 IX 1956

{693} Bundeswehr — в дословном переводе «охрана федерации», или «федеральная оборона».

{694} К 1962 г. число солдатских союзов уменьшилось до 500 — явление как будто бы парадоксальное. В действительности произошел своеобразный процесс концентрации. Ряд «землячеств» объединился и стал более мощным и влиятельным.

{695} Использованы официальные данные за соответствующие годы.

{696} «Tagesspiegel», 24 I 19ß4, «Soldat und Volk» N 3, 1964, «Süddeutsche Zeitung», 1/2. III 1964

{697} «Bonner Korrespondenz», 4 1. 1957.

{698} «Frankfurter Allgemeine», 17 IV.1957

{699} «Nürnberger Nachrichten», 20. VI 1958,

{700} Knegsbrandstlfter wieder am Werk», Berlin, 1959,

{701} «Stuttgarter Zeitung», 21. XII. 1956.

{702} «Taschenbuch für Wehrfragen» 1957/58», S. 156.

{703} «Der Spiegel», 2. l. 1959.

{704} В 1964 г. обсуждались проекты доведения общей численности бундесвера до 750 тыс. человек.

{705} «Die Volksarmee», 4. XI.

{706} «Alte Kameraden» X , 1958.

{707} «Wehrkunde», lieft 7, 1960. S. 331.

{708} Hans Speier, German Rearmament and Atomic War, p. 132.

{709} Г. Steiner, Die Wehridee des Abendlandes, Wiesbaden, 1954, S 46.

{710} P. Bor, Gespräche mit Halder, S. 248.

{711} H. Guderian, Kann Westeuropa verteidigt worden? Göttingen, 1950, S.

{712} «Frankfurter Allgemeine», 22. VI. 1955.

{713} G. Blumentritt, Einwirkung der Atomtechnik auf Politik und Wirtschaft, Bad Godesberg, 1956, S. 5.

{714} «Die Welt», 4. IX. 1956,

{715} «Frankfurter Allgemeine», 22. VIII. 1958.

{716} «Wehrkunde», Heft 12, 1959.

{717} «Mitteilungsblatt der AeO», Heft 2, 1958, S. 8.

{718} «Bundeswehr-Korrespondenz» N 43, 1957.

{719} «Mitteilungsblatt der AeO», Heft 2, 1958, S. 8.

{720} «Bundeswehr-Korrespondenz» N 6, 1957.

{721} «Dokumentation der Zeit» N 179, 1958, S. 31.

{722} «Neue Rhein Zeitung», 27. IX. 1958.

{723} См ноты Советского правительства правительствам США и ФРГ от 19 июля 1960 г. («Правда», 21 июля 1960 г. ).

{724} «Mitteilungsblatt der AeO» N 2, 1958.

{725} «Frankfurter Allgemeine», 21. II. 1963.

{726} Полный текст меморандума был опубликован в официальном бюллетене правительства («Bulletin des Presse und Informationsamtes der Bundesregierung», 20. VIII. 1960).

{727} «Hitlers Generale greifen nach Atomwaffen», Berlin, 1964.

{728} «Hitlers Generale greifen nach Atomwaffen», Berlin, 1964, стр. 9.

{729} «Wehrkunde» N 5, 1963. Идея «многосторонних ядерных сил» НАТО на первый взгляд кажется весьма оригинальной Ее первый вариант предусматривал создание подводных флотилий, состоящих из американских подводных лодок, вооруженных ракетами «Поларис» и с командами из различных стран НАТО. Эти флотилии казались стратегам НАТО гарантией победы в будущей ядерной войне против социалистического лагеря. Но автор книги помнит, как в июне 1946 г. гросс-адмирал Дениц во время допроса в Бад-Мондорфе вдруг отвел в сторону одного из допрашивавших и доверительно заявил ему: «Я могу нам точно сказать, почему мы проиграли вторую мировую войну. Мы слишком поздно изобрели «шноркель» (так называлось приспособление, позволявшее удлинить срок пребывания под водой)...

Дениц надеялся на «шноркель», Лемнитцер и Ценкер — на «Поларисы». В принципе это один и тот же глубоко порочный метод мышления.

{730} «Der Spiegel», 10. X. 1962. В 1960 г. на вооружении бундесвера было только вида ракет.

{731} I. Barnick, Die deutsche Trümpfe, Stuttgart, 1958, S. 84.

{732} «Dokumentation der Zeit» N 135, 1957, S. 72.

{733} «Süddeutsche Zeitung», 1. II. 1951.

{734} Кроме того, Хойзингер был одним из инициаторов преступного плана создания диверсионных отрядов «Вервольф», которые должны были действовать против советских войск («Aller Welt Feind», Berlin, 1960, S. 35).

{735} A. Heusinger, Befehl im Widerstreit, Stuttgart, 1950, S. 365-366.

{736} «Mitteilungsblatt der AeO» N 2, 1959. Beilage, S. 1-2.

{737} Там же, стр. 3-4.

{738} «Der Spiegel», 29. II. 1956.

{739} Там же.

{740} «Frankfurter Rundschau», 14. IV. 1957; «Der Spiegel», 1957, 1958; «Dokumentation der Zeit» N 129, 1956; «Wehrkunde», 1956-1961.

{741} Судебное дело генерала Ферча. См. «Карьера генерала Фридриха Ферча. Документальный очерк», «Новое время» № 6, 1961, стр. 5-11

{742} Все цитаты даются автором по судебному делу Ферча (т. 1-3).

{743} IMG, Bd. XXXIV, S. 426.

{744} H. Picker, Hitlers Tischgespräche, S. 180.

{745} Письмо Хелинга автору книги.

{746} Он был прав в своем предчувствии, ибо даже в ФРГ ему пришлось после возвращения из плена предстать перед судом за многочисленные расстрелы без суда и следствия.

{747} «Frankfurter Allgemeine», 29. II. 1964.

{748} «Der Spiegel», 26. XII. 1963.

{749} Норма, принятая в армиях стран НАТО.

{750} После публикации данных Нордена в Бонне объявили, что цитата из «Фелькишер беобахтер» якобы фальсифицирована. Но впоследствии сам Треттнер подтвердил ее верность.

{751} «Frankfurter Allgemeine», 9.1. 1964.

{752} Ценкер прославился в 1959 г. открытым выступлением в защиту военных преступников Редера и Деница.

{753} «Passauer Neue Presse», 27. X. 1953.

{754} «Das Parlament», 5. IX. 1950.

{755} «Neues Deutschland», 22. X 1958.

{756} «Daily Herald», 28. III. 1956,

{757} «Bulletin des Presse und Informationsamtes der Bundesregierung», 11 III. 19ül.

{758} «Der Spiegel», 3. XI. 1954.

{759} «Der Spiegel», 30. III. 1955; «Süddeutsche Zeitung», 26/27. III. 1955; «Die Welt», 24. III., 1. IV. 1955.

{760} «Der Spiegel», 30. III. 1955.

{761} «Die Welt», 13. TV. 1950.

{762} «Deutsche Kriegsbrandstii'ter wieder am Werk», S. 181.

{763} Автор здесь не ставит задачи подробно осветить экономическую подоплеку боннского реваншизма, заслуживающую отдельного рассмотрения (см. E Л Хмельницкая, Монополистический капитализм Западной Германии, М., 1959).

{764} «Industriekurier», 13. VI. 1956.

{765} «Bulletin des Presse — und Informationsamtes der Bundesregierung», 14. II. 1957.

{766} «Bayerisches Volksecho», 8. III. 1952.

{767} «Deutsche Aussenpolitik», Sonderheft HI/1959, S. 27.

{768} «Aller Welt Feind». Eine Dokumentation, Berlin, 1960 S 55

{769} «Neues Deutschland», 12. III. 1960.

{770} См. «Новое время» № 29, 1960.

{771} «Berliner Zeitung», 27. II. 1962.

{772} «Tagesspiegel», 10. IX. 1949.

{773} «Das Parlament», 9. V. 1956.

{774} «Frankfurter Rundschau», 15. VIII. 1952.

{775} «Tagesspiegel», 21. V. 1964.

{776} Фигура Теодора Оберлендера, являвшегося с 1953 по 1960 г. членом правительства ФРГ, исключительно характерна для реваншистских кругов Бонна. Его имя стало символом возвращения закоренелых нацистов на ведущие посты в ФРГ. Для нас здесь важно зафиксировать, что Теодор Оберлендер в гитлеровские времена был не только нацистом, но и офицером вермахта, выполнявшим особо важные задания Он начал свою карьеру как сотрудник отдела диверсий и саботажа в абвере, выполнял ряд заданий адмирала Канариса, а в годы войны был начальником диверсионной службы штаба группы армий «Юг» (1941 г.), командиром карательных частей «Нахтигалль» и «Бергманн» (1941-1943 гг.). Автор отказался от подробного освещения карьеры Оберлендера по следующей причине. Собрав необходимый материал и подготовив его для первого варианта этой книги, автор предварительно опубликовал его в периодической печати (см. «Новое время» № 35, 1959, стр. 8-17). Этот материал стал одним из многих, которые разоблачали нацистское прошлое министра Оберлендера. В результате мощной международной кампании прогрессивных сил Бонн бы г вынужден уволить Оберлендера в отставку, а верховный суд ГДР заочно приговорил его за военные преступления к пожизненному заключению. Однако в 1962-1964 гг. ХДС снова «выдвинул» палача, и он вновь депутат бундестага.

{777} «Tagesspiegel», 28. IV. J957.

{778} «Deutsche Aussenpobtik», Heft I, I960, S. 26.

{779} «Stuttgarter Zeitung», 22. III. 1952

{780} «Frankfurter Allgemeine», 20, IV. 1953.

{781} «Hamburger Echo», 21. IX. 1953.

{782} «Die Bundesrepublik — Paradies für Kriegsverbrecher», Berlin, 1956, S. 36.

{783} «Neuer Deutscher Kurier», 1. XI. 1952.

{784} «Rheinische Post», 13. III. 1952.

{785} I. Barnick, Deutsche Trümpfe, S. 49,

{786} «Der Spiegel», 2. I. 1957.

{787} Там же.

{788} «Süddeutsche Zeitung», 5. XI. 1956.

{789} «Die Welt», 14 XI. 1958.

{790} «Das Parlament», 23. III. 1958.

{791} Передача телевидения ФРГ, 20 апреля 1963 г. (Archiv DIZ, 20. IV. 1963).

{792} «Süddeutsche Zeitung», 21. II. 1963.

{793} «Der Tag», 20. III. 1963. Хассель хочет довести численность «территориальных войск» к 1966 г. до 600 тыс. человек.

{794} E. Gerstenmaier, Reden und Aufsatze, Stuttgart, 195G, S. 213.

{795} W. Grewe, Deutsche Ausseiipolitik der Nachtkriegszeit, Stuttgart,

{796} R. W Leonhardt, X — mal Deutschland, München 1961, S 425, 433.

{797} E. Dethleffsen, Das Wagniß der Freiheit, Stuttgart, 1952, S. 35.

{798} «Taschenbuch für Wehrfragen 1957/58», Bonn; «Taschenbuch der NATO, 1959/60», Bonn;

{799} «Wehr und Wirtschaft», Heft 2, 1964. — «Hitlers Generale greifen nach Atomwaffen», S. 7.

{800} «Экономическое положение капиталистических стран». Конъюнктурные обзоры, М, 1963, M, 1964, стр. 6.

{801} «Материалы XXII съезда КПСС», M , 1962, с гр. 342.

{802} К H. Flach, Erhards schwerer Weg, Stuttgart, 1963, S. 67.

{803} F. Below, Armee und Soldat im Alomzeilalter, Karlsruhe, 1957,

{804} Там же, стр. 12.

{805} «Frankfurter Allgemeine», 12. X. 1954.

{806} «Die Tat», 23. X. 1954.

{807} F, Below, Armee und Soldat im Atomzeitalter, S. 12.

{808} William S. Schlamm, Die Grenzen des?