ВИТЕЛЛИЙ
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
1.
О происхождении
рода Вителлиев передаются мнения самые разнообразные и несхожие: одни называют
его древним и знатным, другие - новым, безродным и даже тёмным. Всё это можно
было отнести на счёт льстецов и хулителей императора Вителлия; однако суждения
об этом роде были разноречивы уже гораздо раньше. (2) Существует книжка Квинта
Элогия, посвящённая Квинту Вителлию, квестору божественного Августа: в ней
говорится, что Вителлии происходят от Фавна, царя аборигенов, и от Вителлии,
которую во многих местах чтут, как богиню1, что правили они всем Лацием и что
последние их отпрыски переселились от сабинов в Рим и были причислены к
патрициям. (3) Памятью об этом роде надолго осталась Вителлиева дорога от Яникул
до самого моря и колония того же имени2,
которую они некогда взялись оборонять от эквикулов силами одного своего рода. А
потом уже, когда во время самнитской войны3 в Апулию были
посланы войска, некоторые из Вителлиев остались служить в Нуцерии, и потомство
их лишь много спустя воротилось в Рим и заняло место в сенате.
2. А многие, напротив,
утверждают, что род этот берёт начало от вольноотпущенника; по словам Кассия
Севера, а также и других, занимался этот человек починкой старой обуви, а сын
его, разбогатев на распродажах и доносах, женился на доступной женщине, дочери
некоего пекаря Антиоха, и стал отцом римского всадника. Однако вдаваться в эти
разногласия мы не будем.
(2) Как бы то ни было, Публий Вителлий из Нуцерии,
будь он из древнего рода или от низких родителей и предков, заведомо был римским
всадником и управителем имений Августа; и он оставил четырёх сыновей, достигший
высшего звания, - все они носили одно родовое имя и отличались только личными:
Авл, Квинт, Публий и Луций. Авл скончался в должности консула, которую занимал
вместе с Домицием, отцом императора Нерона4; славился он роскошью и особенно блистал
великолепием пиров. Квинт лишился звания5
когда по воле Тиберия решено было исключить и удалить из сената нежелательных
лиц. (3) Публий, приближённый Германика был обвинителем и добился осуждения Гнея
Пизона, его убийцы; потом, уже после преторства, схваченный как сообщник Сеяна и
отданный под надзор брату, он вскрыл себе жилы перочинным ножом; правда, после
этого он позволил перевязать и лечить себя, не столько из страха смерти, сколько
из-за просьб домочадцев, однако заболел и умер, не дождавшись освобождения6. (4) Луций достиг консульства и был
назначен наместником в Сирию; здесь он великим своим искусством заставил
Артабана, парфянского царя, не только пойти на переговоры с ним, но даже воздать
почёт значкам легионов. Затем при императоре Клавдии он ещё два раза был с ним
консулом и один раз цензором7, а во время
его британского похода принимал на себя заботу о государстве. Человек он был
честный и деятельный, но запятнал себя любовью к вольноотпущеннице - даже слюну
её он смешивал с мёдом, чтобы лечить ею горло, как снадобьем, и не изредка или
незаметно, а повседневно и при всех. (5) Отличался он и удивительным искусством
льстить. Гая Цезаря он первым начал почитать как бога: вернувшись из Сирии, он,
чтобы приблизиться к нему окутал голову, подошёл отвернувшись и простёрся на
полу. Перед Клавдием, которым помыкали жёны и вольноотпущенницы, он также не
упускал ни одного способа выслужиться: у Мессалины он попросил, как величайшей
милости, позволения её разуть и, сняв с неё правую сандалию, всегда носил её на
груди между тогой и туникой, то и дело целуя; золотые изображения Нарцисса и
Палланта он почитал среди домашних ларов8;
и это он воскликнул, поздравляя Клавдия со столетними играми: «Желаю тебе ещё не
раз их праздновать!» 3. Умер от паралича на другой день после
удара, оставив двух сыновей от Секстилии9,
женщины достойной и знатной; обоих он успел увидеть коснулами, и при этом в
одном и том же году, так как младший сменил старшего через шесть месяцев. Сенат
почтил умершего погребением на государственный счёт и статуей на форуме с
надписью: «Неколебимо верен императору».
(2) Император Авл Вителлий, сын
Луция, родился в консульство Друза Цезаря и Норбана Флакка, в восьмой день до
октябрьских календ, а по другим сведениям - в седьмой день до сентябрьских ид10. Гороскоп его, составленный астрологами,
привёл его родителей в такой ужас, что отец его с тех пор неотступно заботился,
чтобы сын, хотя бы при его жизни, не получал назначения в провинцию, а мать при
вести о том, что он послан к легионам и провозглашён императором, стала
оплакивать его как погибшего.
(3) Детство и раннюю юность провёл он на Капри
среди любимчиков императора Тиберия, и на всю жизнь сохранил позорное прозвище
Спинтрия11; думали даже, что именно
красота его лица была причиной и началом возвышения его отца. 4. В
последующие годы, по-прежнему запятнанный всеми пороками, он достиг важного
положения при дворе. Близок он был и Гаю - за любовь к скачкам, и Клавдию - за
любовь к игре, а более всего Нерону - отчасти за то же самое, отчасти же за
особую услугу: распоряжаясь на Нероновых играх12, он увидел,
что Нерон очень хочет выступить в состязании кифаредов, но не решается уступить
общим просьбам и готов уйти из театра; тогда он остановил его, словно по
неотступному требованию народа, и этим дал возможность его уговорить.
5. Снискав таким
образом милость трёх правителей, он был удостоен и почётных должностей, и высших
жреческих санов, а после этого был проконсулом в Африке и попечителем
общественных построек. Но на этих местах и дела его, и молва о нём были разные:
провинцией он управлял с редкой добросовестностью целых два года, так как на
второй год он остался легатом при брате, а на столичной должности, по рассказам,
он похищал из храмов приношения и украшения или подменял их, ставя вместо золота
и серебра олово и жёлтую медь.
6. Женат он был на Петронии13 дочери консуляра, и имел от неё сына
Петрониана, незрячего на один глаз. Мать оставила его наследником под условием
выхода из-под отцовской власти: он отпустил сына, а вскоре, как полагают,
отравил его, уверяя вдобавок, что это сын покушался на отцеубийство, но от
угрызений совести сам выпил яд, предназначенный отцу. Потом он женился на
Галерии Фундане, дочери бывшего претора, и она родила ему мальчика и девочку, но
мальчик заикался так, что казался косноязычным и немым.
7.
Гальба назначил его в Нижнюю Германию неожиданно. Полагают, что Вителлию помог
поддержкой Тит Виний, с которым он давно был близок по общему пристрастию к
«синим» в цирке, и который в это время был в большей силе. Однако сам Гальба
заявлял, что меньше всего приходится бояться тех, кто помышляет только о еде, и
что, может быть, богатства провинции насытят его бездонную глотку, - так что
всякому ясно, что назначение Вителлию было дано не столько из милости, сколько
из презрения. (2) Известно, что и на дорогу у него не было денег: он жил в такой
нужде, что для жены и детей, оставленных в Риме, снял какой-то чердак, а весь
свой дом отдал в наём; на путевые расходы он должен был заложить жемчужину из
серьги матери. Заимодавцы толпою осаждали его и не выпускали - среди них были и
жители Формий и Синуэссы, городов, с которых он взыскал налог в свою пользу, - и
он отделался от них лишь припугнув их клеветой: одного вольноотпущенника,
особенно ретиво требовавшего платежа, он потребовал к ответу за оскорбление
действием, уверяя, будто бы тот ударил его ногой, и отступился не раньше, чем
сорвал с него пятьдесят тысяч сестерциев.
(3) Войско, и без того враждебное императору и склонное к
мятежу, встретило его с ликованием, простирая руки к небу: новый начальник, сын
троекратного консула сам в цвете лет, любезный и щедрый, казался даром богов.
Это давнее мнение Вителлий подкрепил новыми доказательствами: по дороге он
целовался при встрече даже с простыми солдатами, на постоялых дворах и харчевнях
был на диво любезен и с попутчиками и с погонщиками, а по утрам даже
расспрашивал каждого, завтракал ли он, и рыгал, чтобы показать, что сам-то он
уже позавтракал.
8. А вступив в
лагерь, он уже никому ни в чём не отказывал, и сам освобождал провинившихся от
бесчестия, ответчиков от обвинений, осуждённых от наказаний.
Поэтому не
прошло и месяца14, как солдаты, невзирая
ни на день, ни на час, однажды вечером вытащили вдруг его из спальни,
приветствовали императором и понесли по самым людным сёлам. В руках он держал
меч божественного Юлия из святилища Марса, поданный кем-то при первых
поздравлениях. (2) В свою палатку он вернулся лишь тогда, когда в столовой
вспыхнул пожар от очага: все были в тревоге, словно испуганные недобрым знаком,
но он воскликнул: «Смелей! Этот свет - для нас!» - и это была единственная его
речь к солдатам. Войска Верхней провинции15 поддержали его - они ещё раньше покинули
Гальбу во имя сената; и тогда по общей просьбе он с готовностью принял прозвище
Германика, имя Августа отложил, а имя Цезаря отверг навсегда.
9. Вскоре стало известно об убийстве Гальбы - и тогда он, уладив
германские дела, разделил свои войска16,
чтобы часть их отправить вперёд против Отона, часть повести самому. Передовое
войско выступило с добрым знаменьем - с правой стороны вдруг появился орёл,
покружился над их значками и медленно полетел впереди легионов; и напротив когда
выступил он сам, то воздвигнутые ему повсюду конные статуи все внезапно рухнули
с перебитыми ногами, а лавровый венок, торжественно им надетый, свалился в
поток; и затем в Виенне, когда он правил суд с возвышения, на плечо ему и потом
на голову сел петух17. Предзнаменованиям
соответствовал исход: легаты завоевали ему власть, но сам он удержать её не
смог.
10. О победе при Бетриаке и о гибели Отона он услыхал
ещё в Галлии. Без промедления, одним эдиктом он распустил все преторианские
когорты как подавшие дурной пример18,
приказал им сдать оружие трибунам; а обнаружив, что сто двадцать человек подали
Отону прошение о награде за помощь при убийстве Гальбы, он велел всех разыскать
и казнить. Бесспорно, поступки эти были достойные и прекрасные, и позволяли
надеяться, что он будет великим правителем; однако остальные его дела больше
отвечали былой его жизни и нраву, нежели величию власти. (2) Так, едва выступив
в поход, он проходил по городам как триумфатор, плыл по рекам на великолепных,
разубранных пёстрыми венками ладьях, среди обильной и лакомой снеди, не заботясь
о порядке ни при дворе, ни в войске, любые грабежи и насилия обращая в шутку; а
между тем его спутники, не довольствуясь угощеньями, которые повсюду устраивал
для них народ, забавлялись тем, что отпускали на волю чужих рабов, а тех, кто
вмешивался, били колотили, нередко ранили, а то и убивали. (3) Когда достигли
поля, где было сражение, и кто-то ужаснулся гниющими трупами, он нагло подбодрил
его гнусными словами: «Хорошо пахнет труп врага, а ещё лучше - гражданина!» Тем
не менее, чтобы не слышать тяжкий запах он и сам при всех напился чистого вина,
и велел поднести остальным. С такой же тщеславной надменностью произнёс он,
взглянув на камень с надписью в память Отона: «Вот достойный его мавзолей!», а
кинжал, которым тот убил себя, велел отправить в Колонию Агриппину и посвятить
Марсу. А в Апеннинских горах справил он даже ночное празднество19.
11. В Рим он вступил
при звуках труб, в воинском плаще, с мечом на поясе, среди знамён и значков, его
свита была в походной одежде, солдаты с обнажёнными клинками20. (2) Затем, всё более и более дерзко
попирая законы богов и людей, он в день битвы при Аллии21 принял сан великого понтифика,
должностных лиц назначил на десять лет вперёд, а себя объявил пожизненным
консулом22. И чтобы не оставалось
никакого сомнения, кто будет его образцом в управлении государством, он средь
Марсова боля, окружённый толпой государственных жрецов, совершил поминальные
жертвы по Нерону, а на праздничном пиру, наслаждаясь пением кифареда, он при
всех попросил его исполнить что-нибудь из хозяина23, и когда тот начал песню Нерона, он
первый стал ему хлопать, и даже подпрыгивал от радости.
12.
Таково было начало; затем он стал властвовать почти исключительно по прихоти и
воле самых негодных актёров и возниц, особенно же - отпущенника Азиатика. Этого
юношу он опозорил взаимным развратом; тому это скоро надоело, и он бежал;
Вителлий поймал его в Путеолах, где он торговал водой с уксусом24, заковал в оковы, тут же выпустил и снова
взял в любимчики; потом, измучась его строптивостью и вороватостью, он продал
его бродячим гладиаторам, но, не дождавшись конца зрелища и его выхода, опять
его у них похитил. Получив назначение в провинцию, он, наконец, дал ему вольную,
а в первый же день своего правления за ужином пожаловал ему золотые перстни,
хотя ещё утром все его об этом просили, а он возмущался мыслью о таком
оскорблении всаднического сословия.
13. Но больше всего
отличался он обжорством и жестокостью. Пиры он устраивал по три раза в день а то
и по четыре - за утренним завтраком, дневным завтраком, обедом и ужином; и на
всё его хватало, так как всякий раз он принимал рвотное. В один день он
напрашивался на угощение в разное время к разным друзьям, и каждому такое
угощение обходилось не меньше, чем в четыреста тысяч25.
(2) Самым знаменитым был пир,
устроенный в честь его прибытия братом: говорят, в нём было подано отборных рыб
две тысячи и птиц семь тысяч. Но сам он затмил и этот пир, учредив такой
величины блюдо, что сам называл его «щитом Минервы градодержицы»26. Здесь были смешаны печень рыбы скара,
фазаньи и павлиньи мозги, языки фламинго, молоки мурен, за которыми он рассылал
корабли и корабельщиков от Парфии до Испанского пролива. (3) Не зная от
чревоугодия меры, не знал он в нём ни поры, ни приличия - даже при
жертвоприношении, даже в дороге не мог он удержаться; тут же, у алтаря хватал он
и поедал чуть ли не из огня куски мяса и лепешек, а по придорожным харчевням не
брезговал и тамошней продымленной снедью, будь то хотя бы вчерашние
объедки.
14. Наказывать и казнить кого угодно и за что угодно
было для него наслаждением. Знатных мужей, своих сверстников и однокашников, он
обхаживал всяческими заискиваниями, чуть ли не делился с ними властью, а потом
различными коварствами убивал. Одному он даже своими руками подал отраву в
холодной воде, когда тот в горячке просил пить. (2) Из отпущенников заимодавцев,
менял которые когда-нибудь взыскивали с него в Риме долг или в дороге пошлину,
вряд ли он хоть кого-нибудь оставил в живых. Одного из них он отправил на казнь
в ответ на приветствие, тотчас потом вернул и, между тем как все восхваляли его
милосердие, приказал заколоть его у себя на глазах, - «Я хочу насытить взгляд»28, - промолвил он. За другого просили двое
его сыновей, он казнил их вместе с отцом. (3) Римский всадник, которого тащили
на казнь, крикнул ему: «Ты мой наследник!» - он велел показать его завещание,
увидел в нём своим сонаследником вольноотпущенника и приказал казнить всадника
вместе с вольноотпущенником. Несколько человек из простонародья убил он только
за то, что они дурно отзывались о «синих» в цирке: в этом он увидел презрение к
себе и надежду на смену правителей. (4) Но больше всего он злобствовал против
насмешников29 и астрологов и по первому
доносу любого казнил без суда: его приводило в ярость подметное письмо,
появлявшееся после его эдикта об изгнании астрологов из Рима и Италии к календам
октября: «В добрый час, говорят халдеи! А Вителлию Германику к календам октября
не быть в живых»30. (5) Подозревали его
даже в убийстве матери: думали, что он во время болезни не давал ей есть, потому
что женщина из племени хаттов, которой он верил, как оракулу, предсказала ему,
что власть его лишь тогда будет твёрдой и долгой, если он переживёт своих
родителей31. А другие рассказывают, будто
она сама, измучась настоящим и страшась будущего, попросила у сына яду и
получила его без всякого труда.
15. На восьмом месяце
правления против него возмутились войска в Мёзии и Паннонии, а потом и за морем,
в Иудее и Сирии: частью заочно, частью лично они присягнули Веспасиану. Чтобы
сохранить верность и расположения остального народа, он не жалел уже никаких, ни
своих, ни государственных средств. Объявляя в Риме воинский набор, он обещал
добровольцам после победы не столько отставку, но даже награды, какие лишь
ветераны получали за полный выслуженный срок. (2) Враг наступал по суше и по
морю, он отправил против него с моря32
своего брата с флотом, новобранцами и отрядом гладиаторов, а с суши -
полководцев и войска, победившие при Бетриаке. Но повсюду он был или разбит, или
предан; и тогда, обратясь к Флавию Сабину, брату Веспасиана, он выговорил себе
жизнь и сто миллионов сестерциев33.
Со
ступеней дворца он тотчас объявил толпе воинов, что слагает с себя власть,
принятую против воли. Поднялся возмущённый крик, и разговор пришлось отложить.
Прошла ночь; на рассвете в скорбной одежде он вышел на ростральную трибуну и с
горькими слезами повторил то же самое, но уже по написанному. (3) Вновь воины и
народ его прервали, призывая его мужаться и наперебой предлагая свою помощь.
Тогда он воспрял духом: напав врасплох на Сабина и других флавианцев, считавших
себя в безопасности, он оттеснил их на Капитолий, поджёг пламенем храм Юпитера
Благого и Величайшего34, и всех
уничтожил, а сам смотрел на битву и пожар из дворца Тиберия, пируя.
Но
немного спустя он уже сожалел о содеянном. Чтобы свалить вину на других, он
созвал сходку и перед нею сам поклялся и других заставил поклясться, что для
него нет ничего священнее общественного спокойствия. (4) Потом он снял с себя
кинжал35 и подал его
сперва консулу, потом, когда тот не взял, - должностным лицам, потом,
поодиночке, - сенаторам; никто не принял кинжала, и он пошёл прочь, словно желая
посвятить его в храм Согласия; но кто-то закричал: «ты сам - Согласие!», и он
вернулся, заявляя, что кинжал оставит у себя и примет отныне прозвище Согласие.
16. А
сенату он предложил отправить послов и девственных весталок36 с просьбой о мире или хотя бы о сроке для
переговоров.
На следующий день он ожидал ответа, как вдруг лазутчик принёс
весть, что враги приближаются. Тотчас он спрятался в качалке и с двумя только
спутниками - это были пекарь и повар - тайно поспешил в отцовский дом на
Авентин, чтобы оттуда бежать в Кампанию37. Но тут пронёсся слух, пустой и неверный
будто удалось добиться мира, и он позволил отнести себя обратно во дворец. Здесь
всё уже было брошено, люди его разбежались; тогда он надел пояс, набитый
золотом, и спрятался в коморке привратника, привязав у дверей собаку и загородив
дверь кроватью и тюфяком.
17. Передовые солдаты уже ворвались
во дворец и, никого не застав, принялись, как водится, шарить повсюду. Они
вытащили его из убежища и стали допрашивать, кто он и не знает ли он, где
Вителллий, - они не знали его в лицо. Он солгал и вывернулся, но скоро был
узнан38; тогда он стал кричать без
умолку, чтобы его оставили пока под стражей, хотя бы в тюрьме - он что-то
скажет, важное для жизни Веспасиана. Наконец, связав ему руки за спиною, с
петлёй на шее, в разодранной одежде, полуголого, его поволокли на форум.
По
всей Священной дороге народ осыпал его издевательствами не жалея ни слова, ни
дела: за волосы ему оттянули голову назад, как всем преступникам, под подбородок
подставили острие меча, чтобы он не мог опустить лицо, и всем было его видно39; (2) одни швыряли в него грязью и
навозом, другие обзывали обжорой и поджигателем, третьи в толпе хулили в нём
даже его телесные недостатки. Действительно, был он огромного роста, с красным
от постоянного пьянства лицом, с толстым брюхом со слабым бедром, которым он
когда-то ушибся о колесницу, прислуживая на скачках Гаю. Наконец, в Гемониях40 его истерзали и прикончили мелкими
ударами, а оттуда крюком сволокли в Тибр.
18. Погиб он вместе
с братом и сыном на пятьдесят восьмом году жизни41. И не обманулись в догадках те, кто по
вещему случаю в Виенне42, нами уже
упомянутому, предрекли ему попасть в руки какого-то человека из Галлии: в самом
деле погубил его Антоний Прим, неприятельский полководец, родом из Толозы,
которого в детстве звали «Беккон», что означает «петуший клюв».