www.diphis.ru

Предлагаемая книга ставит своей задачей — на основе анализа международных отношений в последовательно сменявшиеся эпохи — изложить краткую историю дипломатии от древних времен до нашего времени. «История дипломатии», выходящая в двух томах, состоит из семи основных частей. Первая посвящена древнему миру. Вторая — средним векам. Третья — новому времени (XVI—XVIII столетия). Четвертая — периоду победы и утверждения капитализма в передовых странах — до франко-прусской войны и Франкфуртского мира включительно (1789—1871 гг.). Пятая — периоду перерастания старого «свободного» капитализма в империализм — до конца первой мировой войны и заключения Версальского мира (1872—1919 гг.). Шестая — эпохе после первой мировой войны до начала нынешней, второй мировой войны (1919—1940 гг.). Последняя, седьмая часть содержит изложение организации и методов современной дипломатии.

«История дипломатии» представляет собой первый опыт марксистской работы в данной области и в указанном масштабе. При составлении книги были использованы первоисточники — дипломатические документы, памятники истории, мемуарная литература. Что касается научных трудов, главным образом на иностранных языках, то большая их часть, не исключая и самых обстоятельных, вместо истории дипломатии содержит историю международных отношений. Это дало основание американскому историку Д.Хиллу, автору трехтомного труда «История дипломатии в аспекте международного развития Европы» (Нью-Йорк 1921—1925), заметить, «что ни на одном языке не существует общей истории европейской дипломатии».

Книга предназначается для широкого круга советских читателей. Поэтому ей придан популярный характер, вполне совместимый, конечно, с требованиями научности. Предполагается, что читатель уже знаком с основными фактами общей истории. При таких условиях он легко может пользоваться книгой для пополнения своего образования или для учебных целей.

Книга рассчитана на советскую интеллигенцию, партийный актив, пропагандистов, лекторов, преподавателей истории, военных работников, студентов высших учебных заведений. В особенности имеет она в виду практических работников советской дипломатии и молодые кадры, которые готовятся к этой деятельности. Для них «История дипломатии» может служить одним из основных руководств.

76 лет тому назад в «Учредительном манифесте Международного товарищества рабочих» Маркс призывал рабочий класс овладеть тайнами международной политики и следить за дипломатической деятельностью своих правительств. «Как жаль, что народные массы не могут читать ни книг по истории дипломатии, ни передовых статей капиталистических газет!», — восклицал Ленин в «Правде» 23 мая 1917 г. Товарищ Сталин неустанно учит рабочий класс умению разбираться в сложнейших международных проблемах. В современной обстановке, когда поджигатели второй империалистической войны силятся втянуть в нее все человечество, это умение необходимо более, чем когда-нибудь. «История дипломатии» ставит своей задачей помочь трудящимся сознательно разбираться в вопросах внешней политики и правильно понимать деятельность дипломатии.

РАЗДЕЛ ПЕРВЫЙ

ДИПЛОМАТИЯ В ДРЕВНИЕ ВЕКА

ВВЕДЕНИЕ

Дипломатия в древнем мире выполняла внешнеполитические задачи государств, экономической основой которых было рабовладение.

Рабовладельческий строй не оставался неподвижным. В процессе своего исторического развития он прошел несколько последовательных стадий.

Раннее рабовладение, еще не вполне отделившееся от общинно-родового строя, лежало в основе государственных образований Древнего Востока — типа египетской деспотии, царства хеттов, Ассирии, Персии, государств Древней Индии. В этих военно-теократических державах, опиравшихся на силу внеэкономического принуждения, внешняя политика направлялась преимущественно завоевательными интересами: захват земель, рабов, скота, грабеж богатств, имевшихся в соседних странах, были главной целью тогдашних войн. Международные вопросы разрешались обычно вооруженной силой. Однако государствам Древнего Востока приходилось развивать и весьма оживленную дипломатическую деятельность. Дипломатические сношения велись самими царями. Властелины Древнего Востока почитались как боги, воплощали в своем лице все государство, имели в своем распоряжении целые армии «царских слуг» — чиновников и писцов.

В соответствии с основными задачами завоевательной внешней политики военно-теократических царств Востока их централизованная дипломатия разрешала сравнительно ограниченный круг вопросов. Наиболее сильной ее стороной являлась организация всепроникающей военно-политической разведки.

Более развитое рабовладение, связанное с товарно-денежным хозяйством и ростом приморских городов, лежало в основе античных государств — Греции и Рима.

Внешняя политика этих рабовладельческих государств-городов («полисов») определялась интересами борьбы за расширение территорий, за приобретение рабов, за рынки. Отсюда вытекали: стремление к гегемонии, поиски союзников, образование группировок, колониальная экспансия, которая ставила своей задачей образование крупных держав и вызвала столкновения у греков на Востоке, с Персидским царством, у римлян — на Западе, с богатейшей торговой республикой древнего мира — Карфагеном.

Дипломатическая деятельность античных полисов выражалась в оживленных переговорах, беспрерывном обмене посольствами, созыве совещаний, заключении оборонительных и наступательных союзных договоров.

Во всей полноте развертывается деятельность дипломатии государств классической Греции в период Пелопоннесской войны между двумя крупнейшими военно-политическими союзами — Афинским и Спартанским, — которые боролись в течение 30 лет за преобладание в эллинском мире. В дальнейшем не менее напряженная деятельность дипломатии разгорается с выступлением на общегреческую арену новой силы — Македонского царства, которое воплощало в себе объединительные тенденции Греции того времени в сочетании с колониальной экспансией на Восток.

На западе, в Римской республике, наибольшая активность дипломатии наблюдается в период Второй и Третьей Пунических войн. В это время крепнущая Римская республика встречает в лице Ганнибала крупнейшего противника не только в военной, но и в дипломатической области.

На организации дипломатии античных республик сказались особенности политического строя рабовладельческой демократии. Послы республик выбирались на открытых собраниях полноправных граждан и по окончании своей миссии отдавали им отчет. Каждый полноправный гражданин, если он считал неправильными действия посла, мог требовать привлечения его к судебной ответственности. Полностью это было проведено в греческих республиках, в меньшей степени — в Риме: здесь вместо Народного собрания полновластным руководителем внешней политики являлся орган римской знати — Сенат.

В последние два века Римской республики и в первые два столетия Империи рабовладение достигло наивысшего развития в пределах античного мира. В этот период римское государство постепенно складывается в централизованную форму Империи. Внешняя политика императорского Рима преследовала две основные цели: создание мировой державы, вобравшей в себя все страны известного тогда «круга земель», и оборону ее границ от нападения соседних народов.

На востоке, в своей борьбе и сношениях с Парфянским царством, дипломатия Римской империи при первых императорах успешно разрешает наступательные задачи. В дальнейшем, вынужденная к отступлению, она переходит к искусному маневрированию.

На Западе, в соприкосновении с варварами на европейских границах Империи, римская дипломатия стремится ослабить напор варварской стихии и использовать ее в качестве военной и рабочей силы.

Одновременно римской дипломатии приходилось разрешать задачу поддержания целостности Империи путем соглашений между отдельными частями римской державы.

В связи с централизацией государственной власти все руководство внешней политикой императорского Рима осуществлялось главой государства — императором, при посредстве его личной канцелярии.

Техника дипломатии императорского Рима стояла на довольно высоком уровне: она отличалась сложной и тонкой разработкой приемов и форм.

Уже с конца II века замечаются признаки распада Римской империи, связанного с кризисом рабовладельческого способа производства: его вытесняют новые, полуфеодальные, способы эксплоатации труда (колонат и вольноотпущенничество). Все это обостряло внутренние противоречия, подрывало хозяйственную и военную мощь Империи и ослабляло активность внешней политики Рима. В соответствии с упадком политической и военной мощи римской державы понижался и уровень ее дипломатии. На содержании и формах дипломатической деятельности Поздней империи заметно сильное влияние восточных государств, в особенности Персии, и варварского мира.

РАЗДЕЛ ПЕРВЫЙ

ДИПЛОМАТИЯ В ДРЕВНИЕ ВЕКА

ВВЕДЕНИЕ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ДИПЛОМАТИЯ ДРЕВНЕГО ВОСТОКА

1. ДОКУМЕНТЫ ДРЕВНЕВОСТОЧНОЙ ДИПЛОМАТИИ

Телль-Амарнская переписка (XV — XIV века до нашей эры). История Древнего Востока сохранила для нас некоторое количество документов — дипломатических писем, договоров и других международных актов, свидетельствующих об оживленных сношениях между царствами Древнего Востока.

Самым крупным государством Переднего Востока был Египет. Египетские границы при XVIII династии (середина второго тысячелетия до нашей эры) доходили до отрогов Тавра и реки Евфрата. В международной жизни Древнего Востока этого времени Египет играл первенствующую роль. Египтяне поддерживали оживленные торговые, культурные и политические связи со всем известным им миром — с государством хеттов в Передней Азии, с государствами севера и юга Месопотамии (государство Митанни, Вавилон, Ассирия), с сирийскими и палестинскими князьями, Критским царством и островами Эгейского моря. Дипломатической перепиской в Египте заведывала особая государственная канцелярия по иностранным делам.

Из многочисленных памятников древневосточной дипломатии наибольший интерес по объему и богатству содержания представляют Телль-Амарнская переписка и договор египетского фараона Рамсеса II с царем хеттов Хаттушилем III, заключенный в 1278 г. до нашей эры. Амарна — местность на правом берегу Нила в Среднем Египте, бывшая резиденция египетского фараона Аменофиса (Аменхотепа) IV. В 1887—1888 гг. во дворце Аменофиса был открыт архив, содержащий дипломатическую переписку фараонов XVIII династии — Аменофиса III и его сына Аменофиса IV (середина второго тысячелетия, XV— XIV века до нашей эры). В настоящее время Телль-Амарнский архив находится в Британском музее в Лондоне и в Го су дарственном музее в Берлине. Он содержит около 360 глиняных табличек, представляющих переписку названных фараонов с царями других государств и с подвластными сирийскими князьями. Существенным дополнением к Телль-Амарнскому архиву служит архив хеттского царя Суббилулиумы из Богаз-Кёй, столицы хеттского государства (недалеко от современной Анкары).

Большую часть материала Телль-Амарнского архива составляют письма сирийских и палестинских князей к фараону, от которого они зависели. Сирийские и палестинские княжества играли роль буферных государств между двумя крупнейшими державами древневосточного мира — государством хеттов, с одной стороны, и Египтом — с другой. Фараону было выгодно поддерживать постоянную вражду между князьями и таким образом укреплять свое влияние в Сирии. Главное содержание писем сиро-палестинских князей составляют: обмен взаимными приветствиями и любезностями, переговоры о заключении браков и просьбы к фараону о присылке военной помощи, золота и подарков. «Золота же в Египте, — постоянно повторяется в письмах, — так много, как песка». К приветствиям и просьбам присоединяются жалобы, доносы и клевета князей друг на друга.

Наряду с Египтом на сиро-палестинские области претендовали хетты. При царе Суббилулиуме (1380—1346 гг. до нашей эры) Хеттское царство достигло преобладающего влияния в Азии и успешно оспаривало у Египта права на азиатские владения, — синайские рудники, ливанские леса и торговые пути. Рост Хеттского царства заставлял фараонов искать союзников среди государств Месопотамии — Митанни и Вавилона, — враждебных хеттам. В Телль-Амарнском архиве сохранились дипломатические письма вавилонских и митаннийских царей к Аменофису III и Аменофису IV. Содержание этих писем довольно разнообразно, но речь всегда идет о самих царях, личность которых отождествляется со всем государством. Аменофис III желает иметь в своем гареме вавилонскую царевну и уведомляет об этом своего «брата», вавилонского царя Кадашман-Харбе. Вавилонский царь медлит с удовлетворением этой просьбы, ссылаясь на печальную участь своей сестры, одной из жен фараона. В ответном письме фараон жалуется на недобросовестность вавилонских послов, давших царю ложные сведения о положении его сестры. Кадашман-Харбе со своей стороны упрекает фараона в недостаточно вежливом обращении с его уполномоченными. Их даже не пригласили на юбилейный праздник. В конце концов Кадашман-Харбе соглашается отправить свою дочь в гарем фараона, но в благодарность за это желает получить себе в жены египетскую царевну, золото и подарки. Письмо начинается с обычных приветствий и изъявлений «братской» преданности.

«Царю египетскому, моему брату, Кадашман-Харбе, царь Кардуниаша [Вавилона], твой брат. Привет твоему дому, твоим женам, всей твоей стране, твоим колесницам, твоим коням, твоим вельможам, всем большой привет». Заканчивается послание настойчивым требованием присылки золота и подарков. «Что касается золота, — пишет царь, — шли мне золото, много золота, шли его до прибытия посольства. Пришли его теперь же, как можно скорей, в эту жатву, в месяц Таммуз».

Столь же настойчив в требовании золота и царь Митанни Тушратта. Свое послание Аменофису IV он заканчивает такими словами: «Итак, пусть брат мой пришлет мне золото, в таком большом количестве, которого нельзя было бы и исчислить... Ведь в стране моего брата много золота, столько же, сколько и земли. Боги да устроят так, чтобы его было еще больше в десять раз». Со своей стороны Тушратта готов оказать фараону какие угодно услуги и прислать всякие дары. «Если брат мой чего-либо пожелает для своего дома, я отдам в десять раз больше, чем он требует. Моя земля — его земля, мой дом — его дом».

Все эти документы составлены клинописью, на вавилонском языке — дипломатическом языке того времени.

Договор египетского фараона Рамсеса II с царем хеттов Хаттушилем III (1278 г. до нашей эры). Следующее столетие (XIV—XIII века до нашей эры) заполнено было ожесточенными войнами между хеттами и Египтом. Войны в одинаковой степени истощили обоих противников и не дали положительных результатов. Общее ослабление и отсутствие надежды на полную победу заставили борющиеся стороны пойти на обоюдные уступки и заключить дружественное соглашение. В 1278 г. до нашей эры был заключен мир и подписан договор между фараоном XIX династии Рамсесом II и хеттским царем Хаттушилем III. Инициатива мира и дружественного соглашения исходила от хеттского царя. После долгих предварительных переговоров Хаттушиль послал Рамсесу проект договора, начертанный на серебряной доске. В удостоверение подлинности документа на передней стороне доски имелось изображение царя, стоящего рядом с богом ветра и молнии Тешубом. На оборотной стороне изображена царица в сообществе солнечной богини Аринны.

Рамсес принял условия мира, предложенные ему хеттским царем, и в знак согласия отправил Хаттушилю другую серебряную доску с начертанным на ней текстом мирного договора. Оба экземпляра скреплены были государственными печатями и подписями.

Договор сохранился в трех редакциях (надписях) — двух египетских, в Карнаке и Рамессее, и одной хеттской, открытой в Богаз-Кёе. Сохранились как самый текст договора, так и описания предшествовавших его заключению переговоров. Договор состоит из трех частей:

1) введения, 2) текста договорных статей и 3) заключения —
обращения к богам, клятв и проклятий против нарушителя договора.

Во введении говорится, что испокон веков хетты и египтяне не были врагами. Отношения между ними испортились лишь в дни печального царствования брата Хаттушиля, сражавшегося с Рамсесом, великим царем Египта. Со дня подписания настоящего «прекрасного договора» между царями устанавливаются на вечные времена мир, дружба и братство. «После того, как я стал царем Хеттов, я с великим царем Египта Рамсесом и он со мной пребываем в мире и братстве. Это будет лучший мир и братство из существовавших когда-либо на земле». «Да будет прекрасный мир и братство между детьми детей великого царя Хеттов и Рамсеса, великого царя Египта. Египет и страна Хеттов да пребывают, подобно нам, в мире и братстве на все времена».

Между хеттами и Египтом заключался дружественный оборонительный и наступательный союз. «Если пойдет какой-либо враг против владений Рамсеса, то пусть Рамсес скажет великому царю Хеттов: иди со мной против него со всеми твоими силами». Договор предусматривал поддержку против врага не только внешнего, но, по-видимому, также и внутреннего. Союзники гарантировали друг другу помощь на случай восстаний и мятежей в подвластных им областях. Имелись в виду, главным образом, азиатские (сиро-палестинские) области, в которых не прекращались войны, восстания, разбойничьи налеты и грабежи.

«Если Рамсес разгневается на своих рабов (азиатских подданных), когда они учинят восстание, и пойдет усмирять их, то заодно с ним должен действовать и царь Хеттов».

Особой статьей предусматривалась обоюдная выдача политических перебежчиков знатного и незнатного происхождения. «Если кто-либо убежит из Египта и уйдет в страну Хеттов, то царь Хеттов не будет его задерживать в своей стране, но вернет в страну Рамсеса». Вместе с перебежчиками возвращаются в целости также и все их имущество и люди. «Если убежит из египетской земли один, два, три и т. д. человека в землю Хеттов, то они должны быть возвращены в землю Рамсеса». Как они сами, так и их имущество, жены, дети и слуги возвращаются в полной невредимости. «Да не казнят их, да не повредят их глаз, уст и ног».

В свидетели верности и точности выполнения договора призываются боги и богини обеих стран. «Все, начертанное на серебряной доске, тысяча богов и богинь страны Хеттов обязуются исполнять по отношению к тысяче богов и богинь Египта. Они свидетели моих слов». Затем следует длинный перечень египетских и хеттских богов и богинь: «боги и богини гор и рек страны Египта, неба и земли, моря, ветра и бури». За нарушение договора угрожают страшные кары. За честное его выполнение боги даруют здоровье и благоденствие. «Да сгинут дом, земля и рабы того, кто нарушит сии слова. Да будет здравие и жизнь тому, земле и рабам того, кто их сохранит».

Обмен дипломатическими письмами и посольствами продолжался и после заключения «прекрасного договора». Обменивались письмами не только цари, но и царицы. Египетская и хеттская царицы выражали друг другу радость по поводу «прекрасного мира» и «прекрасного братства», установившегося между двумя могущественными деспотиями.

После смерти египетской царицы политический союз между хеттами и Египтом был скреплен династическим браком — женитьбой Рамсеса на красавице дочери Хаттушиля. Новая супруга великого царя Египта была торжественно встречена на границе обоих царств. На устроенном в честь ее прибытия пиршестве было предложено угощение и египетским и хеттским воинам.

Для истории дипломатии договор Рамсеса с Хаттушилем имеет первостепенное значение. Во-первых, это древнейший из известных нам памятников международного права. Во-вторых, по своей форме он послужил образцом всех последующих договоров, как для царств Древнего Востока, так и для Греции и Рима. Форма международного договора в основном оставалась неизменной на протяжении всей истории древнего мира. Греция и Рим в этом отношении копировали древневосточную договорную практику. Наряду с этим в договоре Рамсеса — Хаттушиля нашла свое отражение характерная черта государственного строя Древнего Востока — полное отождествление государства с личностью носителя верховной власти. Все переговоры велись исключительно от имени царя. Отдельные статьи договора содержат обязательства ненападения и взаимной помощи. Достойно внимания, что эта помощь предусматривается даже в виде обусловленной сторонами обоюдной интервенции для подавления внутренних восстаний. Таким образом, египетско-хеттский договор, имеющий больше чем трехтысячелетнюю давность, являлся в некоторой степени прототипом позднейших международных соглашений.

Международная политика Ассирии в период ее преобладания (XIII—VII века до нашей эры). В последующие столетия Египет и царство хеттов слабеют и постепенно утрачивают руководящую роль в международных отношениях Востока. Первенствующее значение приобретает государство Передней Азии — Ассирия, с главным городом Ашур на среднем течении реки Тигра в Месопотамии. Первоначально Ассирия представляла небольшое княжество (патеси), состоявшее из нескольких земледельческих и скотоводческих общин. Но постепенно, приблизительно с XIV века (до нашей эры) территория Ассирии начинает расширяться, и Ассирия превращается в одно из самых сильных государств Древнего Востока. Уже в эпоху Телль-Амарнской переписки ассирийские цари называют себя в надписях «повелителями вселенной», которых боги призвали господствовать над «страной, лежащей между Тигром и Евфратом».

В ранний период своей истории Ассирия входила в состав Вавилонского царства, и царь Ашура подчинялся царю Вавилона. Но эта зависимость постепенно исчезала, и ассирийские цари становились самостоятельными. Вавилоняне против этого протестовали, но их протесты не имели успеха. Первое упоминание об Ассирии как самостоятельной державе находим в Телль-Амарнской переписке, где говорится о прибытии ассирийских послов в Египет. Против принятия их египетским фараоном Аменофисом IV решительно протестовал вавилонский царь Бурнабуриаш, который считал себя главой Ашура. «Зачем, — спрашивает он своего союзника Аменофиса, — они пришли в твою страну? Если ты расположен ко мне, не вступай с ними в сношения. Пусть они уезжают, ничего не добившись. Со своей стороны шлю тебе в подарок пять мин голубого камня, пять конных упряжек и пять колесниц». Однако фараон не счел возможным удовлетворить просьбу своего друга и отказать в приеме послам ассирийского царя.

Усиление Ассирии внушало тревогу наиболее крупным державам Востока — хеттам и Египту. Под влиянием этого опасения и был заключен договор 1278 г. между Рамсесом II и Хаттушилем III, косвенно направленный против Ассирии.

Таковы были первые шаги ассирийских царей на международном поприще.

Своего наибольшего могущества Ассирийское царство достигает при Саргонидах (VIII—VII века до нашей эры) — Саргоне, Синнахерибе и Ашурбанипале. Главным городом при Саргонидах становится Ниневия, на север от Ашура. Саргониды — выходцы из среды военных командиров — произвели крупные реформы в политическом и военном строе Ассирии, увеличили численность ассирийского войска до высшего по тому времени предела — 150 тысяч человек — и повели широкую завоевательную политику.

Движущей силой ассирийской политики являлось стремление Ассирии завладеть плодородными оазисами, захватить места нахождения металлов, добычу и людей и, кроме того, обеспечить за собой обладание важнейшими торговыми путями. Наибольшее значение в то время имели две торговые артерии. Одна из них шла от Великого (Средиземного) моря к Месопотамии и, Далее, в восточном направлении. Другая торговая дорога вела на юго-запад, в сторону Сиро-Палестинского побережья и Египта.

До выступления Персии Ассирия была самой крупной древневосточной державой. Географическое ее положение вызывало постоянные столкновения с соседями, вело к непрерывным войнам и заставляло ассирийских правителей проявлять особую изобретательность как по части военной техники, так и в области дипломатического искусства.

Наступательная политика ассирийских царей вызывала сильное беспокойство среди государств Переднего Востока и заставляла их забыть взаимные распри перед лицом общей опасности. Против Ассирии образовались три внушительные коалиции: первую — на юго-западе — возглавлял Египет, вторую — на юго-востоке — Элам и третью — на севере — Урарту. Все эти коалиции были очень пестры по своему составу, что облегчало победу ассирийцев. В конце VIII века до нашей эры Саргон при Рафии в Палестине разбил союзников египетского фараона и затем обратился против второй, эламско-халдейской, коалиции на Востоке. При этом он весьма искусно использовал недовольство халдейских городов против вавилонского царя Мардук-Белиддина. Ассирийский царь выступал якобы защитником вольностей халдейских городов, нарушенных его противником. Халдейские города получили прежние права, а победитель Саргон провозгласил себя вавилонским царем. Таким образом, Ашур и Вавилон связывались личной унией. Политическая гегемония переходила к Ассирии, но культурное преобладание оставалось за Вавилоном.

Более грозная коалиция образовалась при сыне Саргона Синнахерибе (705 — 681 гг. до нашей эры). В состав ее входили сиро-палестинские города во главе с Тиром, иудейский царь Езекия, египетский фараон Эфиопской династии Тахарка и др. Одновременно с этим создалась вторая коалиция на Востоке. Центром ее являлись Элам и Вавилон. Синнахериб использовал исконную вражду Тира и Сидона и тем самым значительно ослабил силы врагов. В 701 г. до нашей эры он осадил Иерусалим и заставил царя Езекию уплатить тяжелый выкуп в 30 талантов золота и 300 талантов серебра. В то же самое время с египетским фараоном (Шабака) им был заключен мирный договор, печати которого с именами подписавших его царей найдены в развалинах дворца в Ниневии. Из документов явствует, что международный престиж Египта в это время стоял невысоко. При переговорах с городом Иерусалимом ассирийский посол сравнивал Египет с хрупкой тростью, которая сломается и вонзится в руку того, кто попытается на нее опереться. Следствием разгрома западной коалиции было завоевание ассирийцами Вавилона (689 г. до нашей эры) — одного из наиболее важных культурных центров Востока.

Вавилонская хроника сообщает, что эламский царь, пытавшийся вторгнуться в Вавилонию с целью оказать помощь вавилонскому царю, «умер, не будучи болен, в своем дворце». Другими словами, царь был насильственно устранен сторонниками ассирийского монарха.

Во главе третьей коалиции, с которой приходилось бороться Саргону, стояло царство Урарту (Арарат), или Ванское царство, расположенное на территории современной советской и турецкой Армении. В центре Урарту находилось озеро Ван, а главным городом был город Тушпа. Возвышение Урарту относится ко второй половине VIII века, т. е. к правлению царя Сардура (750—733 гг. до нашей эры) и его преемников. Урарту — прародина древних грузин (колхи, иберы) и, быть может, армян — приобрела мировую известность своими замечательными металлическими изделиями, оросительными сооружениями, обилием скота и богатством плодов. Урартские народы образовали среди гор и речных долин множество мелких княжеств, управляемых местными князьями. Иногда эти мелкие политические тела объединялись в более крупные союзы, опасные для Ассирии. В предгорьях Кавказа издавна добывались высококачественные сорта железа, получившего широкое распространение в период политического преобладания Ассирии. Возвышение Ассирии находится в прямой связи с переходом от бронзы к железу. Ассирийцев называли «железными людьми». Весьма вероятно, что большая часть железа и меди, открытых в развалинах дворца Саргона в Хорсабаде, была получена из Урарту. Значение государства Урарту, знакомством с которым наука обязана, главным образом, трудам русских ученых (Никольский, Марр, Орбели, Мещанинов), очень велико. Через Урарту история народов античного мира органически связывается с прошлым народов Советского Союза.

Дипломатия царя Ашурбанипала (668 — 626 гг. до нашей эры). Последним могущественным царем Ассирии Дипломатия царя был Ашурбанипал (668—626 гг. до нашей эры). Личность и политика этого царя в надо нашей эры) стоящее время достаточно полно освещены благодаря открытию государственного архива и библиотеки Саргонидов, которые найдены были в развалинах царских дворцов в Ниневии и Куюнджике, недалеко от Ниневии. Клинописная библиотека Саргонидов содержит богатый материал по всем отраслям общественной и государственной жизни Ассирии, в том числе и по дипломатии. По количеству и ценности исторических данных ассирийские архивы, содержащие около двух тысяч документов, не уступают Телль-Амарнской переписке.

Большая часть материала названных архивов относится ко времени царя Ашурбанипала. Все царствование Ашурбанипала проходит в напряженной борьбе с антиассирийскими коалициями, которые возникали то на одной, то на другой границе. Сложнее всего обстояло дело в Египте. Здесь политика Ассирии наталкивалась на отчаянное сопротивление со стороны фараонов Эфиопской династии. Подобно Саргонидам, эти фараоны вышли из среды военных командиров, начальников ливийских отрядов. Самым крупным из них был Тахарка. С целью ослабления эфиопского влияния в Египте Ашурбанипал поддерживал египетского царевича Нехо, который проживал в Ассирии в качестве военнопленного. При ассирийском дворе Нехо пользовался особым почетом. Ему были подарены царем дорогие одежды, меч в золотых ножнах, колесница, лошади и мулы. С помощью своих египетских друзей и ассирийских отрядов Нехо победил Тахарку и завладел египетским престолом. Однако сын Нехо Псаметих изменил ассирийскому владыке. Опираясь на поддержку ливийских наемников и прибывавших с моря греков, он отделился от Ассирии и провозгласил независимость Египта (645 г. до нашей эры).

Основанная Псаметихом новая, по счету XXVI, династия с главным центром в городе Саисе просуществовала до завоевания Египта персами (525 г. до нашей эры).

Ашурбанипал вынужден был примириться с утратой Египта вследствие серьезных осложнений, возникших в Эламе и Вавилоне. В течение всего правления Саргонидов Вавилон являлся центром международных союзов и политических интриг, направленных против Ассирии. Кроме того, независимость Вавилона препятствовала государственной централизации, которую проводили ассирийские цари. Наконец, полное подчинение старинного торгового и культурного города развязывало руки ассирийским царям в отношении двух враждебных им стран — Египта и Элама. Всем этим объясняется долгая и упорная борьба Ассирии с Вавилоном.

При Ашурбанипале «наместником Бела» (Вавилона) сделался младший брат царя Шамаш-Шумукин. Шамаш-Шумукин изменил Ашурбанипалу, провозгласил независимость Вавилонского царства, а себя объявил вавилонским царем. Из Вавилона во все страны, ко всем царям и народам были отправлены посольства с целью вовлечения их в общий союз против Ассирии.

На призыв Шамаш-Шумукина откликнулись многие цари и народы от Египта до Персидского залива включительно.

Кроме Египта, в союз вошли мидяне, Элам, город Тир и другие финикийские города, Лидия и арабские шейхи — словом, все, боявшиеся усиления политической гегемонии Ассирии. Узнав о военных приготовлениях Шамаш-Шумукина, Ашурбанипал объявил его узурпатором и стал готовиться к войне.

Враги Ассирии оказались достаточно сильными, и вследствие этого Ашурбанипалу пришлось вести борьбу с большой осторожностью. Было очевидно, что исход всей кампании зависит от поведения таких богатых и влиятельных городов Междуречья, как Вавилон и Ниппур, и соседнего царства Элама. Это понимал и ассирийский царь. Поэтому он немедленно обратился к названным городам с дипломатическим посланием, текст которого сохранился в царском архиве. Содержание этого важнейшего документа дипломатии древневосточных народов заслуживает особого внимания.

Обращение царя Ассирии к вавилонскому народу:

«Я пребываю в добром здравии. Да будут ваши сердца по сему случаю преисполнены радости и веселья.

Я обращаюсь к вам по поводу пустых слов, сказанных вам лживым человеком, именующим себя моим братом. Я знаю все, что он говорил вам. Все его слова пусты, как ветер. Не верьте ему ни в чем. Я клянусь Ашуром и Мардуком, моими богами, что все слова, произнесенные им против меня, достойны презрения. Обдумав в своем сердце, я собственными моими устами заявляю, что он поступил лукаво и низко, говоря вам, будто я „намереваюсь опозорить славу любящих меня вавилонян, так же как и мое собственное имя”. Я таких слов не слыхал. Ваша дружба с ассирийцами и ваши вольности, которые мною установлены, больше, чем я полагал. Не слушайте ни минуты его лжи, не грязните вашего имени, которое не запятнано ни передо мною, ни перед всем миром. Не совершайте тяжкого греха перед богом...

Имеется еще нечто такое, что, как мне известно, вас сильно тревожит. „Так как, — говорите вы, — мы уже восстали против него, то он, покорив нас, увеличит взимаемую с нас дань”. Но это ведь дань только по названию. Так как вы приняли сторону моего врага, то это уже можно считать как бы наложенной на вас данью и грехом за нарушение клятвы, принесенной богам. Смотрите теперь и, как я уже писал вам, не порочьте вашего доброго имени, доверяясь пустым словам этого злодея.

Прошу вас в заключение как можно скорее ответить на мое письмо. Месяц Аир, 23 числа, грамота вручена царским послом Шамаш-Балат-Суикби».

Обращение Ашурбанипала к населению Вавилона и обещание сохранять впредь вольности города имели решающее значение для всей последующей истории отношений с вавилонским Царем. Города отпали от Шамаш-Шумукина и перешли на сторону Ашурбанипала.

Сохранение союза Вавилона с Ашурбанипалом нанесло удар всему движению, поднятому Шамаш-Шумукином, который являлся в глазах ассирийского царя узурпатором.

Сохранилось еще другое обращение того же самого царя к жителям города Ниппура, в котором тогда находился ассирийский представитель Белибни. К сожалению, этот документ сильно испорчен, что часто затрудняет точную передачу его смысла.

По обычаю того времени царское послание начинается торжественным приветствием.

«Слово царя вселенной к Белибни и гражданам города Ниппура, всему народу, старому и молодому.

Я пребываю в добром здравии. Да будут ваши сердца по сему случаю преисполнены радости и веселья».

Далее следует изложение самой сущности дела. Речь, по-видимому, идет о поимке главы антиассирийской партии, покинувшего Ниппур после взятия города ассирийскими войсками. «Вызнаете, — пишет царь, — что вся страна разрушена железными мечами Ашура и моими богами, выжжена огнем, вытоптана копытами животных и повержена ниц перед моим лицом. Вы должны захватить всех мятежников, которые ищут ныне спасения в бегстве. Подобно человеку, который у дверей просеивает зерна, вы должны отделить его от всего народа. Вам надлежит занять указанные вам места. Конечно, он изменит теперь свой план побега... Вы не должны никому позволять выходить из ворот города без тщательного обыска. Он не должен уйти отсюда. Если же он каким-либо путем ускользнет через лазейку, то кто позволит ему это сделать, будет строго мною наказан со всем своим потомством. Тот же, кто захватит его и доставит ко мне живым или мертвым, получит большую награду. Я повелю бросить его на весы, определю его вес и доставившему его мне уплачу количество серебра, равное этому весу...

Прочь всякую медлительность и колебания. Прочь! Я уже писал вам об этом. Вам дано строгое повеление. Следите, чтобы связали его, прежде чем он уйдет из города».

Другим источником для знакомства с ассирийской дипломатией служат тайные донесения царских уполномоченных. Во всех городах «царь вселенной» имел своих людей, которые обычно именовали себя в переписке царскими рабами или слугами. Из этих донесений видно, с каким вниманием ассирийские уполномоченные следили за всем, что происходило в пограничных областях и соседних государствах. О всех замеченных ими переменах: приготовлениях к войне, передвижении войск, заключении тайных союзов, приеме и отправлении послов, заговорах, восстаниях, постройке крепостей, перебежчиках, угоне скота, урожае и пр. они немедленно ставили в известность царя и его чиновников.

Больше всего донесений сохранилось от вышеназванного царского уполномоченного Белибни, находившегося во время военных операций в Вавилоне или Эламе. После разгрома Шамаш-Шумукина многие вавилоняне бежали из опустевшего города в соседний Элам. В числе бежавших находился и внук престарелого вавилонского царя Мардук-Белиддина. Элам становился центром антиассирийских группировок и очагом новой войны. Это сильно беспокоило ассирийского царя, который не решался немедленно открыть военные действия против Элама. С целью выиграть время Ашурбанипал отправил в Элам посольство, старался разжечь раздоры в правящей фамилии, неугодных ему правителей устранял, а на их место ставил своих приверженцев.

Прибыв в Элам, посольство царя Ашура потребовало немедленной выдачи беглецов. Требование было выражено в весьма решительной форме. «Если ты не выдашь мне этих людей, — заявлял царь Ашура, — то я пойду на тебя войной, разорю твои города и уведу их жителей в плен, а тебя свергну с престола и посажу на твое место другого. Я раздавлю тебя так же, как раздавил прежнего царя Теуемана, твоего предшественника». Эламский царь (Индабигас) вступил в переговоры с ассирийским царем, но отказался выдать беглецов. Вскоре после этого Индабигас был убит одним из своих военачальников Уммалхалдашем, который провозгласил себя царем Элама. Однако Уммалхалдаш не оправдал доверия Ашурбанипала и вследствие этого был свергнут с престола, а Элам подвергся жестокому опустошению (около 642 г. до нашей эры).

«Я уничтожил моих врагов, жителей Элама, которые не пожелали войти в лоно Ассирийского государства. Я отсек им головы, отрезал губы и переселил в Ашур».

В таких словах Ашурбанипал изображает свою расправу с эламитами.

После изгнания Уммалхалдаша на престол Элама был возведен новый царь Таммарит, поддержанный ассирийским двором. Некоторое время Таммарит успешно выполнял приказы ассирийского царя, но потом неожиданно изменил ему, организовал заговор против Ашурбанипала и перебил царские гарнизоны, стоявшие в Эламе. Это послужило поводом к открытию военных действий между Эламом и Ассирией. Во время этой войны эламский царь был убит, и на политической арене вновь появился Уммалхалдаш. Он захватил город Мадакту и крепость Бет-Имби, но на этом его успехи и закончились. Ашурбанипал, подтянувший свежие силы, взял столицу Элама Сузы, «вступил во дворец эламитских царей и предался в нем отдохновению».

Занятие ассирийскими войсками столицы Элама еще не означало полного покорения страны. Война продолжалась. Враждебные Ассирии элементы сгруппировались около Набу-Бел-Шумата, вавилонского царевича, который находился в Эламе. Поимка мятежного вавилонянина была поручена Ашурбанипалом Уммалхалдашу, который вновь всячески искал сближения с ассирийским царем. В конце концов мятежное движение было подавлено. Набу-Бел-Шумат лишил себя жизни. После этого Элам утратил политическую самостоятельность и вошел в состав Ассирийского царства.

Все вышеописанные события, связанные с покорением Элама, с мельчайшими подробностями отражены в донесениях Белибни и других проводников ассирийского влияния в Эламе. В 281-м письме (по изданию «Царской корреспонденции Ассирийской империи» Л. Уотермана) Белибни следующим образом описывает положение вещей в Эламе после вступления ассирийских войск.

«Царю царей, моему повелителю, твой раб Белибни.

Новости из Элама: Уммалхалдаш, прежний царь, который бежал, затем вернулся, захватил престол и, подняв восстание, покинул город Мадакту. Захватив мать, жену, детей и всю свою челядь, он перешел реку Улаи в южном направлении. Он подступил к городу Талах, его военачальники Умманшибар, Ундаду и все его союзники идут к городу Шухарисунгур. Они говорят, что намерены поселиться между Хуханом и Хайдалу.

Вся страна вследствие прибытия войск царя царей, моего повелителя, объята великим страхом. Элам как бы поражен чумой. Когда они [мятежники] увидали столь великие бедствия, они впали в ужас. Когда они пришли сюда, вся страна отвернулась от них. Все племена Таххашаруа и Шаллукеа находятся в состоянии мятежа.

Уммалхалдаш вернулся в Мадакту и, собрав своих друзей, упрекал их такими словами: ,,Разве я не говорил вам, прежде чем я оставил город, что желаю изловить Набу-Бел-Шумата, которого я должен был выдать царю Ассирии, чтобы он не посылал против нас своих войск? Разве вы не уразумели моих слов? Вы — свидетели сказанного”.

И вот, — пишет далее Белибни, — теперь, если будет угодно царю царей, моему господину, пусть он пришлет скрепленную царскими печатями грамоту на имя Уммалхалдаша о поимке Набу-Бел-Шумата и прикажет мне собственноручно передать ее Уммалхалдашу. Разумеется, мой повелитель думает: ,,Я отправлю тайное послание с приказом схватить его”. Но когда прибудет царский посланный в сопровождении вооруженной свиты, проклятый Белом Набу-Бел-Шумат услышит об этом, подкупит царских вельмож, и они его освободят. Поэтому пусть боги царя царей устроят дело так, чтобы мятежник был схвачен без всякого кровопролития и доставлен царю царей».

Послание заканчивается заверениями в полной преданности Белибни своему повелителю.

«Я точно выполнил приказ царя царей и делаю все согласно его желанию. Я не иду к нему, так как мой господин не зовет меня. Я поступаю подобно собаке, которая любит своего господина. Господин говорит: ,,Не ходи близко к дворцу”, и она не подходит. Чего царь не приказывает, того и не делаю».

Те же самые средства ассирийцы применяли и в отношении северных государств Урарту и других. В северные страны ассирийцев привлекали железные и медные рудники, обилие скота и торговые пути, которые связывали север с югом и запад с востоком. Ванское царство было наводнено ассирийскими разведчиками и дипломатами, следившими за каждым движением царя Урарту и его союзников. Так, в одном письме Упахир-Бел ставит в известность царя о действиях правителей армянских городов.

«Царю царей, моему повелителю, твой раб Упахир-Бел. Да будет здрав царь. Да пребывают в добром состоянии его семья и его крепости. Пусть сердце царя преисполнится радостью.

Я отправил особого уполномоченного собрать все новости, которые касаются Армении. Он уже вернулся и, по своему обыкновению, сообщил следующее. Враждебно к нам настроенные люди в настоящее время собрались в городе Харда. Они внимательно следят за всем происходящим. Во всех городах до самой Турушпии стоят вооруженные отряды... Пусть мой господин дозволит прислать вооруженный отряд и разрешит мне занять город Шурубу во время жатвы».

Сходного типа донесение о положении дел в Урарту находим в письме Габбуаны-Ашура. «Царю, моему владыке, твой слуга Габбуана-Ашур. В исполнение твоего повеления относительно наблюдения за народом страны Урарту сообщаю. Мои посланцы уже прибыли в город Курбан. А те, которые должны пойти в Набули, Ашурбелдан и Ашуррисуа готовы отправиться. Имена их известны. Каждый из них выполняет одну определенную задачу. Ничего не упущено, все сделано. У меня имеются такие данные: народ страны Урарту еще не продвинулся за город Турушпию. Нам надлежит быть особенно внимательным к тому, что мне приказал царь. Мы не должны допускать какой-либо небрежности. В шестнадцатый день месяца Таммуза я вступил в город Курбан. В двенадцатый день месяца Аб я отправил письмо царю, моему владыке...»

Другой ассирийский уполномоченный доносит из Урарту о прибытии послов от народа страны Андия и Закария в город Уази. Они прибыли по очень важному делу — поставить в известность жителей этих мест, что ассирийский царь замышляет против Урарту войну. По этой причине они предлагают им вступить в военный союз. Далее указывается, что на военном совещании один из военачальников предлагал даже убить царя Ашура.

Борьба между Ассирией и Урарту продолжалась несколько столетий, но не привела к определенным результатам. Несмотря на ряд поражений и всю изворотливость ассирийской дипломатии, народы Урарту сохранили свою независимость и пережили своего сильнейшего противника — Асси-рию.

При Ашурбанипале Ассирия достигает высшей точки своего могущества и включает в себя большую часть стран Переднего Востока. Границы Ассирийского царства простирались от снеговых вершин Урарту до порогов Нубии, от Кипра и Киликии — до восточных границ Элама. Обширность ассирийских городов, блеск двора и великолепие построек превосходили все когда-либо виденное. Ассирийский царь разъезжал по городу в колеснице, в которую были впряжены четыре пленных царя; по улицам были расставлены клетки с посаженными в них побежденными царями. И тем не менее Ассирия клонилась к упадку. Признаки ослабления ассирийской мощи чувствуются уже при Ашурбанипале. Беспрерывные войны истощили силы Ассирии. Число враждебных коалиций, с которыми приходилось бороться ассирийским царям, все возрастало. Положение Ашура сделалось критическим вследствие притока новых народов, приходивших с севера и востока, — киммеров, скифов, мидян и, наконец, персов. Ассирия не выдержала напора этих народностей, постепенно утратила свое руководящее положение в международных отношениях Востока и стала добычей новых завоевателей. В VI веке до нашей эры самым сильным государством античного мира становится Персия, вобравшая в себя все страны Древнего Востока.

Вступление Персии на мировую арену открывается широковещательным манифестом «царя стран» Кира, обращенным к вавилонскому народу и жречеству. В этом манифесте персидский завоеватель именует себя освободителем вавилонян от ненавистного им царя (Набонида), тирана и утеснителя старой религии. «Я — Кир, царь мира, великий царь, могучий царь, царь Вавилона, царь Шумера и Аккада, царь четырех стран света... отпрыск вечного царства, династия и владычество которого любезны сердцу Бела и Набу. Когда я мирно вошел в Вавилон и при ликованиях и веселии во дворце царей занял царское жилище, Мардук, великий владыка, склонил ко мне благородное сердце жителей Вавилона за то, что я ежедневно помышлял о его почитании...»

Персидская держава Ахеменидов представляла собой одно из самых могучих древневосточных политических образований. Влияние ее распространялось далеко за пределы классического Востока как в восточном, так и в западном направлениях.

Дипломат и дипломатия по учению Ману (I тысячелетие до нашей эры). Интереснейшим памятником древневосточной дипломатии и международного права являются индийские законы Ману. Подлинный текст законов Ману до нас не дошел. Сохранилась лишь его позднейшая (стихо-творная) передача, по всей вероятности, относящаяся к I веку нашей эры. Законы Ману были в этой редакции открыты англичанами в XVIII веке. Написаны они на классическом санскрите. В XIX—XX веках они переведены были на ряд европейских языков, в том числе и на русский.

Согласно индийскому преданию, законы Ману — божественного происхождения: относятся они к эпохе легендарного Ману, считавшегося родоначальником арийцев. По своему характеру законы Ману представляют собой свод различных древнеиндийских постановлений, касающихся политики, международного права, торговли и военного дела. Эти правила складывались на протяжении всего первого тысячелетия до нашей эры.

С формальной стороны законы Ману являются сводом законов Древней Индии. Но содержание памятника значительно шире и разнообразнее. Он богат философскими рассуждениями; много внимания уделено в нем религиозным и нравственным правилам.

В основу древнеиндийской философии положено учение о совершенном человеке-мудреце. Под этим углом зрения рассматривается и дипломатия. Центр внимания переносится на личные качества дипломата, от которых зависит успех дипломатической миссии.

Дипломатическое искусство, согласно учению Ману, заключается в умении предотвращать войну и укреплять мир. «Мир и его противоположность [война] зависят от послов, ибо только они создают и ссорят союзников. В их власти находятся те дела, из-за которых происходят между царями мир или война».

Дипломат осведомляет своего государя о намерениях и планах иностранных правителей. Тем самым он предохраняет государство от грозящих ему опасностей. Поэтому дипломат должен быть человеком проницательным, всесторонне образованным и способным расположить к себе людей. Он дол жен уметь распознавать планы иностранных государей не только по их словам или действиям, но даже по жестам и выражению лица.

Главе государства рекомендуется назначать дипломатов с большим выбором и осторожностью. Дипломат должен быть человеком почтенного возраста, преданным долгу, честным, искусным, обладающим хорошей памятью, представительным, смелым, красноречивым, «знающим место и время действия». Самые сложные вопросы международной жизни должны разрешаться прежде всего дипломатическим путем. Сила стоит на втором месте.

Таковы основы учения Ману, касающиеся дипломатии и роли дипломата.

ГЛАВА ВТОРАЯ

ДИПЛОМАТИЯ ДРЕВНЕЙ ГРЕЦИИ

1. МЕЖДУНАРОДНЫЕ СВЯЗИ ДРЕВНЕЙ ГРЕЦИИ

В своем историческом развитии Древняя Греция, или Эллада, прошла ряд сменявших друг друга общественных укладов. В гомеровский период эллинской истории (XII—VIII века до нашей эры), в условиях складывавшегося рабовладельческого государства еще сохранялся родовой строй. Для Греции классического периода (VIII—IV века до нашей эры) характерным типом политического образования являлись города-государства, по-гречески «полисы». Между этими самодовлеющими мирками возникали самые разнообразные формы международных связей.

Проксения. Древнейшей формой международных связей и международного права в Греции была «проксения», т. е. гостеприимство. Проксения существовала между отдельными лицами, родами, племенами и целыми государствами. Проксен данного города пользовался в нем по сравнению с прочими иностранцами известными правами и преимуществами в отношении торговли, налогов, суда и всякого рода почетных привилегий. Со своей стороны проксен принимал на себя нравственное обязательство по отношению к городу, где он пользовался гостеприимством, во всем содействовать его интересам и быть посредником между ним и властями своего города. Через проксенов велись дипломатические переговоры; приходившие в город посольства обращались прежде всего к своему проксену.

Институт проксении, получивший в Греции очень широкое распространение, лег в основу всех последующих международных связей древнего мира.

Все чужестранцы, проживавшие в данном городе, даже изгнанники, состояли под покровительством божества — Зевса-Ксения (гостеприимца).

Амфиктионии. Столь же древним международным институтом были и «амфиктионии». Так назывались религиозные союзы, возникшие возле святилища какого-либо особо чтимого божества. Как показывает само наименование, в эти союзы входили племена, которые жили вокруг святилища (амфиктионы — вокруг живущие), вне зависимости от их родственных отношений. Первоначальной целью амфиктионии были общие жертвоприношения и празднества в честь почитаемого божества, защита храма и его сокровищ, накоплявшихся от частных и общественных приношений, а также наказание святотатцев — нарушителей священных обычаев.

В случае надобности собравшиеся на празднества совещались по общественным делам, представлявшим интерес для всех членов данной амфиктионии. Во время празднеств запрещалось вести войны и провозглашался «божий мир» (иеромемия). Таким образом, амфиктионии превращались в религиозно-политический институт международного характера.

Амфиктионии в Древней Греции существовало много. Самой древней и наиболее влиятельной из них была Дельфийско-Фермопильская амфиктиония. Она образовалась из двух амфиктионии: Дельфийской при храме Аполлона в Дельфах и Фермопильской при храме Деметры. В Дельфийско-Фермопильскую амфиктионию входило 12 племен. Из них каждое имело по два голоса.

Верховным органом амфиктионии было общее собрание. Оно созывалось два раза в год, весной и осенью, в Фермопилах и Дельфах. Решения общего собрания были обязательны для всех амфиктионов. Уполномоченными лицами собрания, фактически руководившими всеми делами, были иеромнемоны, назначаемые государствами по числу голосов амфиктионии, т. е. в количестве 24. Одной из главнейших обязанностей иеромнемонов было соблюдение «божьего мира» и устройство религиозных празднеств.

В конце V и IV веков до нашей эры появляется еще новая коллегия — «пилагоров». Через посредство пилагоров и иеромнемонов входившие в состав амфиктионии города приносили друг другу клятвы и принимали на себя известные обязательства по отношению к амфиктионам. Дельфийско-Фермопильская амфиктиония представляла значительную политическую силу, оказывавшую большое влияние на международную политику Греции. В руках Дельфийско-Фермопильской амфиктионии сосредоточивалась и светская и духовная власть. Дельфийские жрецы объявляли и прекращали войну, назначали и смещали общих правителей, входивших в амфиктионию. Иеромнемоны считались провозвестниками воли Аполлона. Согласно преданию, у дельфийских жрецов имелись «тайные книги», в которых содержались древние предсказания. Читать их разрешалось только тем, кто признавался потомком самого Аполлона, т. е. жрецам и царям.

Могущественным орудием в руках греческого жречества были священные войны, которые оно направляло против всех, причинявших какой-либо ущерб святилищу Аполлона. В священной войне должны были принимать участие все члены амфиктионии, связанные присягой. Текст этой присяги гласил: «Не разрушать никакого города, принадлежащего амфиктионии; не отводить воды ни во время мира, ни во время войны; общими силами выступать против всякого нарушителя присяги, разорять его город; наказывать всеми средствами, имеющимися в распоряжении, всякого, дерзнувшего нарушить достояние бога рукой или ногой».

Все политические договоры, прямо или косвенно, утверждались дельфийским жречеством. По всем спорным вопросам международного права тяжущиеся стороны обращались в Дельфы. Сила жречества заключалась не только в его духовном, но и в материальном влиянии. Дельфы располагали огромными капиталами, образовавшимися из взносов городов, от доходов с массы паломников, от храмовых ярмарок и ростовщических сделок. Все это объясняет ту страстную борьбу, которая велась между греческими государствами за влияние и голоса в Дельфийской амфиктионии в V—IV веках до нашей эры.

Договоры и союзы. Третьим видом международных связей Греции служили договоры и военно-политические союзы — «симмахии». Из них самыми значительными были Лакедемонская и Афинская (Делосская) симмахии.

Лакедемонская симмахия образовалась в VI столетии до нашей эры как союз городов и общин Пелопоннеса. Во главе союза стояла Спарта. Высшим союзным органом было общесоюзное собрание (силлогос), созываемое городом-гегемоном (Спартой) один раз в год. Все города, входившие в союз, имели в нем по одному голосу, вне зависимости от их величины и значения. Дела решались по большинству голосов, после долгих прений и всяческих дипломатических комбинаций.

Другим крупным союзом эллинских городов была Афинская, или Делосская, симмахия, во главе которой стояли Афины. Делосская симмахия образовалась во время греко-персидских войн для борьбы с персами. Делосская симмахия отличалась от Лакедемонской двумя чертами: во-первых, входившие в нее союзники платили особый взнос (форос) в общественную казну на Делосе; во-вторых, они более зависели от своего гегемона — Афин. С течением времени Делосская симмахия превратилась в афинскую державу (архэ).

Отношения между обеими симмахиями с самого начала были враждебными. В конце концов, во второй половине V века это привело к общегреческой Пелопоннесской войне.

Послы и посольства. Возникавшие между общинами и полисами конфликты разрешались при посредстве специальных уполномоченных лиц, или послов. В гомеровской Греции они назывались вестниками (керюкс, ангелос), в классической Греции — старейшинами (пресбейс).

В государствах Греции, как, например, в Афинах, Спарте, Коринфе и др., послы избирались Народным собранием из лиц почтенного возраста, не моложе 50 лет. Отсюда и происходит термин «старейшины». Обыкновенно послы избирались из состоятельных граждан, пользовавшихся авторитетом, имевших проксенов в других городах, степенных, рассудительных и красноречивых. Чаще всего посольские поручения давались архонтам данного города и в особенности архонту-полемарху (военачальнику).

Известны случаи, когда послами назначали актеров. Актером, например, был знаменитый оратор Эсхин, представлявший афинское государство у македонского царя Филиппа II. Избрание актеров для выполнения высокой и почетной миссии посла находит свое объяснение в большом значении, какое в античных обществах имели красноречие и декламация. Искусство актера придавало большой вес и убедительность словам делегата, выступавшего на многолюдном собрании, на площади или в театре.

Число членов посольства не было установлено законом: оно определялось в зависимости от условий данного момента. Все послы считались равноправными. Лишь позже вошло в обычай выбирать главного посла — «архистарейшину», председателя посольской коллегии. На содержание послов за время их полномочий отпускались некоторые денежные суммы, «дорожные деньги». К послам назначался определенный штат прислуги. При отправлении им давались рекомендательные письма (симбола) к проксенам города, в который выезжало посольство. Цель посольства определялась вручаемыми старейшинами инструкциями, написанными на грамоте, состоявшей из двух сложенных вместе листов (δίπλωμά). Отсюда и происходит самый термин «дипломатия».

Инструкции служили основным руководством для послов. В них указывалась цель посольства; однако в пределах данных инструкций послы пользовались известной свободой и могли проявлять собственную инициативу.

Послы, прибывшие на место своего назначения, одни или вместе с проксеном направлялись к должностному лицу данного города, ведавшему дипломатическими делами. Они предъявляли ему свои грамоты и получали от него соответствующие указания и советы.

В ближайшие после регистрации дни (в Афинах обычно через пять дней) послы выступали в Совете или Народном собрании с объяснением цели своего прибытия. После этого открывались публичные дебаты или же дело передавалось на рассмотрение специальной комиссии.

Как правило, к иностранным послам относились с почтением, обеспечивали им хороший прием, предлагали подарки, приглашали на театральные представления, игры и празднества. По возвращении в родной город члены посольства отдавали отчет в Народном собрании о результатах своей миссии. В случае одобрения им выдавались почетные награды. Самой высокой из них был лавровый венок с приглашением на следующий день обедать в притании, особом здании близ Акрополя, в котором обедали почетные гости государства. Каждому гражданину предоставлялось право при отчете посла высказывать свое мнение и даже выступать против посла с обвинениями.

Одной из главных обязанностей послов в Греции, как и вообще в античных государствах, было заключение союзов с другими государствами и подписание договоров. На договор в древнем мире смотрели, как на нечто магическое. Нарушение договора, по суеверному убеждению людей древности, влекло за собой божественную кару. Поэтому заключение договоров и ведение дипломатических переговоров в Греции были обставлены строгими формальностями. Договорные обязательства скреплялись клятвами, призывавшими в свидетели сверхъестественную силу, якобы освятившую подписанный договор. Клятвы давались обеими сторонами в присутствии магистратов того города, где подписывался договор. К клятве присоединялось еще проклятие, падавшее на голову нарушителя договора.

Возникавшие на почве нарушения договора споры и столкновения передавались на рассмотрение третейской комиссии. Она налагала на виновников нарушения денежные пени, которые вносились в казну какого-либо божества — Аполлона Дельфийского, Зевса Олимпийского и др. Из надписей известны такие взыскания, равнявшиеся десяти и более талантам, что в то время составляло очень крупную сумму. В случае упорного нежелания подчиняться требованиям третейского суда против непокорных городов предпринимались принудительные меры, До священной войны включительно.

После принятия соглашения каждой стороне вменялось в обязанность вырезать текст договора и клятвы на каменном столбе-стеле и хранить в одном из главных храмов (в Афинах — в храме Афины Паллады на Акрополе). Копии наиболее важных договоров хранились в национальных святилищах — Дельфах, Олимпии и Делосе. Договоры писались на нескольких языках, по числу договаривающихся сторон. Один текст обязательно поступал в государственный архив. В случае разрыва дипломатических отношений и объявления войны стела, на которой был вырезан договорный текст, разбивалась, и тем самым договор расторгался.

2. ДИПЛОМАТИЯ В КЛАССИЧЕСКИЙ ПЕРИОД ГРЕЦИИ

(XII—VIII ДО НАШЕЙ ЭРЫ).

Зарождение дипломатии в гомеровской Греции (XII—VII века до нашей эры). Своими корнями международное право и дипломатия Греции уходят далеко в глубь веков. Зачатки международных связей выступают уже в «Илиаде» в виде межплеменных соглашений: глава Аргоса и «златом обильных» Микен Агамемнон склоняет военачальников — князей других ахейских городов — к походу на Трою. Вожди совещаются, принимают общее решение и отправляются в дальний поход. Агамемнон от имени всех ахейцев заключает договор с Приамом, царем Трои. Договор скрепляется клятвами, обращением к богам, принесением жертвы и распределением жертвенного мяса между предводителями ахейских и троянских дружин.

Нарушение договора рассматривалось как клятвопреступление. Перед началом войны ахейские послы отправляются в Трою с требованием возвращения похищенной Парисом Елены.

Троянский глашатай вручает предложение о мире Ахейскому собранию. В собрании эти предложения подвергаются всестороннему обсуждению всего народа.

Приведенные примеры показывают, что в гомеровской Греции уже существовали в зародыше те дипломатические связи, которые впоследствии развились в обширную систему международных отношений.

Периклов проект созыва панэллинского мирного конгресса (448 г. до нашей эры). В Греции классического периода центры международной жизни раньше всего сложились в богатых приморских городах Азии (Милет, Эфес, Галикарнас), на Эгейских островах и Балканском полуострове (Афины, Коринф, Спарта).

В Афинах оживленные дипломатические отношения начинаются со времени тирании Пизистрата (VI век до нашей эры) и в особенности с греко-персидских войн (V век до нашей эры). Все крупные государственные деятели Греции были в то же время и дипломатами. Дипломатами были Пизистрат, Фемистокл, Аристид, основатель Делосской симмахии, Кимон и в особенности Перикл. При Перикле начались серьезные трения между Афинами и Спартой из-за гегемонии в эллинском мире. Следствием этого была война между Афинами и Спартой, окончившаяся Тридцатилетним миром (445 г. до нашей эры). Этот мир закрепил в Греции систему политического дуализма. В своем стремлении к гегемонии обе стороны, воздерживаясь до поры до времени от агрессивных действий, старались усилить свое влияние дипломатическим путем.

В 448 г. до нашей эры глава афинского государства Перикл выступил с предложением созыва в Афинах панэллинского (общегреческого) конгресса. На конгрессе предполагалось разрешить три вопроса, волновавшие всех греков: о восстановлении разрушенных персами храмов, обеспечении свободного морского плавания и упрочении мира во всей Элладе. Одновременно созывом конгресса Перикл рассчитывал содействовать превращению Афин в политический и культурный центр всей Эллады.

Для осуществления этого проекта из Афин было отправлено посольство в составе 20 человек во все греческие города с приглашением прислать своих представителей на предстоящий конгресс. Депутация разделилась на четыре части. Одни отправились в малоазиатские города и острова; другие — на берега Геллеспонта и Фракии; третьи — в Беотию и Фокиду; четвертые — в Пелопоннес. Афинские послы убеждали граждан каждого города принять приглашение своих представителей на конгресс в Афины. Предложение Перикла не нашло отклика. Особенно сильное сопротивление оказали пелопоннесцы из боязни усиления Афин.

Дипломатическая борьба в эпоху Пелопонесской войны (431 — 404 гг. до нашей эры). Усиление Афин, нарушавшее систему политичского дуализма в пользу Афин, послужило причиной Пелопонесской войны (431 — 404 гг. до нашей эры). Пелопоннесская война обострила все внутренние и внешние противоречия эллинского мира. Для всевозможных дипломатических комбинаций открывалось самое широкое поле.

Открытию военных действий предшествовала ожесточенная Дипломатическая борьба, продолжавшаяся целых пять лет (436 — 431 гг. до нашей эры). В ней приняли участие все греческие государства, которые входили в Лакедемонскую и Афинскую симмахии.

Ближайшим поводом к войне послужил эпидамнекий инцидент. То было столкновение чисто местного значения, возникшее на почве географической тесноты эллинского мира. Вскоре, однако, местный спор перерос в конфликт общегреческого значения. Канва событий такова.

В богатом и многолюдном городе Эпидамне (современный Дураццо), колонии острова Керкиры на западном берегу Греции, в 436 г. до нашей эры произошло столкновение демократов с олигархами. Последние призвали себе на помощь соседей-варваров. Теснимые противниками, эпидамнские демо-краты, не получая помощи от Керкиры, своей метрополии, отправили посольство в Дельфы за советом, не передать ли им своего города Коринфу, оспаривавшему права у Керкиры на Эпидамн. Дельфийское жречество высказалось за такое решение.

Тогда керкиряне со своей стороны отправили посольство в Коринф с требованием передать вопрос об Эпидамне на решение третейского суда. Не получив определенного ответа от Коринфа, поглощенного подготовкой к войне, керкиряне отправили посольство в Афины, прося принять их в Афинскую симмахию и признать их право на Эпидамн. Керкирские послы доказывали афинянам, что если Керкире не будет оказана помощь, они вынуждены будут подчиниться коринфянам. Тогда Афинам придется сражаться с двумя сильнейшими морскими державами Греции — Коринфом и Керкирой.

Вслед за посольством Керкиры в Афины прибыло и коринфское посольство. Оно обвиняло керкирян в наглости и корыстолюбии и протестовало против принятия их в Афинскую симмахию. Афиняне решили не принимать керкирян в свою симмахию, а заключить с ними лишь оборонительный союз. Формально они не нарушали условий Тридцатилетнего мира, который запрещал одной симмахии расширяться за счет другой. Вступая с керкирянами в дружественный союз, Афины рассчитывали достигнуть сразу двух целей: 1) посеять вражду между двумя сильнейшими в то время морскими державами Греции — Керкирой и Коринфом — и тем самым ослабить этих главных своих противников и 2) закрепиться в важнейших гаванях на западном торговом пути в Италию и Сицилию.

Расчеты Афин на поединок Керкиры и Коринфа оправдались. В разразившейся Керкиро-коринфской войне обе воюющие стороны были обессилены. Но военная помощь, оказанная Афинами Керкире, вызвала протест Пелопоннесского союза по поводу нарушения Афинами договора 445 г.

К этому присоединился и второй конфликт между пело-поннесцами и афинянами — из-за колонии Потидеи на Хал-кидском полуострове. На Потидею имели виды и афиняне и коринфяне. На сторону последних стал и македонский царь Пердикка. Он был обижен на афинян за их союз с его братом и врагом Филиппом и поднял против афинян пограничные племена. Воспользовавшись этим случаем, большая часть городов Халкидского полуострова восстала против афинян. Однако отправленная Афинами эскадра в 30 кораблей разбила войска потидеян и коринфян и положила конец восстанию.

Союзная конференция в Спарте (432 г. до нашей эры). После этого коринфяне, потидеяне и Пердикка направили посольства в Спарту с требованием немедленного созыва общесоюзного совещания (силлогос) по поводу нарушения Афинами договора 445 г. Этот протест поддержали и другие греческие города, недовольные Афинами. В результате в 432 г. в Спарте было созвано совещание всего Пелопоннесского союза.

Совещание 432 г. было настоящей дипломатической конференцией. На ней резко столкнулись интересы ряда греческих государств. Прения носили бурный характер. Первыми выступили коринфские делегаты. Они обрушились на своего гегемона Спарту. Заинтересованные в немедленном открытии военных действий против Афин, они обвиняли спартанцев в бездеятельности, медлительности и неосведомленности в общегреческих делах. «Вы, — говорили коринфские представители спартанцам, — отличаетесь рассудительностью, но вы плохо знаете, что творится за пределами вашей страны». Другое дело — афиняне. Осведомленностью, быстротой и сообразительностью они далеко опередили всех остальных греков. Благодаря этому они одну часть греков уже поработили, а другую намерены покорить в скором времени. «Афиняне всегда на словах выступают против войны; на самом же деле они усиленно к ней готовятся».

Коринфяне делали вывод о необходимости создания антиафинской коалиции и немедленного открытия военных действий против Афин, похитивших греческую свободу. С ответом на речь коринфян выступили афинские делегаты.

В высшей степени искусно построенная аргументация афинских послов развертывалась по двум линиям. С одной стороны, они доказывали, что гегемонию в эллинском мире и среди варваров афиняне приобрели не насилием и интригами. Они достигли ее вполне законным путем во время национальной войны с персами, проявив в защите общегреческих интересов «величайшее рвение и отвагу».

Приходится удивляться не тому, говорили послы, что Афины занимают руководящее положение в эллинском мире. Удивительно то, что при такой мощи они столь умеренно пользуются своими преимуществами и проявляют больше справедливости, чем это вообще свойственно человеческой природе. «Мы полагаем, что всякий другой на нашем месте лучше всего показал бы, насколько мы умеренны».

Афинские делегаты предлагали Союзному собранию учесть, с каким могущественным государством предстоит борьба членам Пелопоннесского союза, коль скоро они склонятся к решению предпочесть миру войну. «Подумайте, сколь велики неожиданности войны. Не принимайте на себя ее тяжелого бремени в угоду чужим замыслам и притязаниям. Не нарушайте договора и не преступайте данной вами клятвы».

После этого все союзные послы покинули собрание. Оставшись одни, спартанцы стали обсуждать вопрос в закрытом совещании, взвешивая доводы за и против немедленного объявления войны Афинам. Мнения самих спартанских представителей по этому вопросу разделились.

Первым выступил царь Архидам. «Человек рассудительный и благоразумный», он высказался за осторожную политику. Исходя из чисто военных соображений, Архидам советовал не доводить дела до вооруженного конфликта с первоклассной морской державой — Афинами, при недостаточности союзнического флота. «Не следует, — говорил он, — ни проявлять слишком много военного задора, ни обнаруживать излишней уступчивости. Нужно умело устраивать собственные дела, заключая союзы не только с греками, но и с варварами. Главное, всеми способами необходимо увеличивать свою денежную и военную мощь».

Против Архидама выступил эфор Сфенелаид. Он предлагал голосовать за немедленное объявление войны. Только быстрым налетом, полагал он, можно захватить Афины врасплох и выполнить свой долг перед союзниками. По окончании речи Сфенелаид поставил вопрос на голосование уполномоченных государств, которые присутствовали на конференции. Большинство высказалось за предложение эфора, признав, что мирный договор 445 г. нарушен Афинами и что неизбежным следствием этого нарушения является война.

Таким образом, усилия дипломатов не предотвратили Пелопоннесской войны. Однако они оказали существенное влияние как на ее подготовку, так и на все последующее течение событий. Во всяком случае благодаря дипломатии общегреческая катастрофа была отсрочена на целых пять лет.

Никиев мир (421 г. до нашей эры). Обмен посольствами продолжался и после объявления войны. Разница состояла лишь в том, что переговоры велись воюющими странами «без глашатаев», т. е. полуофици-альным путем. В 423 г. обессиленные войной противники пришли к соглашению и заключили перемирие, завершившееся так называемым Никиевым миром 421 г. Текст Никиева мира интересен как образец дипломатических документов античной Греции. В передаче Фукидида текст договора гласит: «Настоящий договор заключили афиняне и лакедемоняне с союзниками на следующих условиях, утвержденных клятвами каждого города... Да не позволено будет лакедемонянам с их союзниками браться за оружие с целью нанесения вреда афинянам и их союзникам, ни афинянам с их союзниками — для нанесения вреда лакедемонянам и их союзникам, какими бы то ни было способами».

Далее определялись права городов, возвращаемых лакедемонянами афинянам и обратно. Эти города объявлялись независимыми. «Городам, — гласил подписанный текст договора, — быть независимыми, пока они уплачивают дань, установленную Аристидом. Да не позволено будет по заключении договора ни афинянам, ни их союзникам браться за оружие во вред городам».

Вторым центральным пунктом Никиева мира был вопрос о возвращении захваченных территорий и об обмене военнопленными. В последнем были больше всего заинтересованы спартанцы, которые потеряли в сражении при Сфактерии свой отборный корпус.

«Лакедемоняне и союзники обязуются возвратить афинянам Панакт, афиняне лакедемонянам — Корифаси... и всех лакедемонских граждан, содержащихся в заключении в Афинах или в какой-либо другой части Афинского государства, а равно и всех союзников... Также и лакедемоняне с их союзниками обязуются возвратить всех афинян и их союзников». Особой статьей были оговорены права Дельфийского храма.

Договор заключался на 50 лет. Он должен был соблюдаться заключившими его сторонами «без коварства и ущерба на суше и на море» и скреплялся присягой: «буду соблюдать условия и договор без обмана и по справедливости». Присягу условлено было возобновлять ежегодно и в каждом городе отдельно. В конце договора имелась оговорка, которая позволяла в случае нужды вносить в текст необходимые изменения. Договор входил в силу за шесть дней до конца месяца Елафеболиона. В конце следовали подписи лиц, заключивших договор.

В том же году между Афинами и Спартой было заключено еще одно характерное для рабовладельческих государств «Дружественное соглаше-ние». Оно предусматривало взаимопомощь обеих сторон в случае нападения какой-либо третьей Державы или восстания рабов, которые всеми без исключения правительствами античных государств признавались опасной силой. В этом сказался вполне определившийся рабовладельческий характер греческого государства того времени. На Древнем Востоке в известном договоре Рамсеса II с Хаттушилем III также предусматривалась взаимная помощь двух царей в случае внутренних восстаний. Но там имелись в виду мятежные выступления подвластных племен. Здесь, в Греции периода Пелопоннесской войны, Афины и Спарта заключают соглашение о взаимной интервенции против класса рабов. Несмотря на свою политическую борьбу, они оказываются солидарными перед лицом враждебного класса рабов, выступления которых угрожали основам античного рабовладельческого строя.

Через несколько лет вооруженный конфликт между Афинами и Спартой возобновился и принял чрезвычайно широкие размеры. Исходным моментом второго периода Пелопоннесской войны послужила военная экспедиция Афин в Сицилию (415 г. до нашей эры). Посылка этой экспедиции была серьезной ошибкой афинской дипломатии, предварительно не изучившей политического состояния Сицилии и слепо доверившейся сообщениям сицилийских посольств, которые прибыли в Афины просить помощи против Сиракуз.

Сицилийская катастрофа имела своим последствием государственный переворот в Афинах (411 г. до нашей эры) и глубокие изменения в международных отношениях греческого мира. «Вся Эллада пришла в сильное возбуждение ввиду тяжелого поражения Афин». Каждое государство спешило объявить себя врагом Афин и примкнуть к антиафинской коалиции. Все враги Афин, замечает Фукидид, были убеждены, что «дальнейшая война будет кратковременной, а участие в ней почетным и выгодным».

Дружественный договор Спарты с Персией (412 г. до нашей эры). Однако враги Афин скоро убедились, что могущественная Афинская республика даже и после сицилийской катастрофы продолжает сохранять свою морскую мощь. Победить Афины можно было лишь при наличии большого флота, которого ни Спарта, ни союзники не имели. Постройка же флота предполагала наличие богатой казны, которой также не обладали ни Спарта, ни ее друзья. Единственный выход из создавшегося положения антиафинская коалиция видела в том, чтобы обратиться за денежной помощью к персидскому царю Дарию II.

Царь охотно принял на себя роль международного банкира. Дарий считал создавшееся положение как нельзя более благоприятным для восстановления своего могущества в Эгейском море и Малой Азии. В качестве дипломата персидского царя в эти годы выступал человек незаурядных способностей — Тиссаферн, царский наместник (сатрап) в Приморской области, в которую входили греческие города.

По предложению Тиссаферна в Спарту было отправлено сразу два посольства: от островных греков, которые отпали от Афинского союза, и от самого Тиссаферна. Оба посольства предложили лакедемонянам мир и союз. Тиссаферн надеялся достичь сразу двух целей: ослабить Афины и при поддержке Спарты обеспечить более регулярное поступление дани царю от подвластных ему греческих городов Малой Азии. Имея за своей спиной Афины, малоазиатские греки уплачивали дань крайне неаккуратно и притом постоянно грозили отпадением. Кроме того, при поддержке Спарты Тиссаферн рассчитывал наказать своих врагов, проживавших в Греции.

В результате недолгих переговоров в 412 г. в Лаке демоне был заключен союз между Спартой и Персией на выгодных для царя условиях. Согласно этому договору, персидскому царю передавались «вся страна и все города, какими ныне владеет царь и какими владели его предки». По другой статье, все подати и доходы указанных стран и городов, которые до тех пор получали Афины, отныне передавались персидскому царю. «Царь, лакедемоняне и их союзники обязуются общими силами препятствовать афинянам взимать эти деньги и все остальное». Следующая статья гласила, что войну против Афин должны вести сообща царь, лакедемоняне и их союзники. Прекращена война может быть только с общего согласия всех участников договора, т. е. царя и Спартанской симмахии. Всякий, кто восстанет или отложится от царя, Спарты или союзников, должен считаться общим их врагом. Текст договора был скреплен подписями Тиссаферна от имени Персии и Халкидеем, спартанским навархом (начальником морских сил), от имени Спарты.

Договор 412 г. был навязан Спарте ее безвыходным положением. Он вскоре вызвал недовольство самих спартанцев, потребовавших его пересмотра. С другой стороны, и Тиссаферн не вполне точно соблюдал принятое им на себя обязательство — выплачивать содержание лакедемонским морякам.

Начались новые переговоры. В результате между спартанцами и персами был заключен договор в городе Милете. По сравнению с прежним соглашением Милетский договор был более выгоден для Спарты. Царь подтвердил свое обязательство поддерживать и оплачивать войско Лакедемонского союза, находящееся на персидской территории.

Впрочем, и этот договор не мог вполне удовлетворить лакедемонян, ибо они претендовали на общегреческую гегемонию. Притом в силе оставалась весьма растяжимая статья, передававшая царю все города и все острова, какими владел не только он сам, но и его предки. «По смыслу этой статьи,— говорит Фукидид, — лакедемоняне вместо обещанной всем эллинам свободы вновь наложили на них персидское иго».

Требование Спарты устранить эту статью вызвало гнев Тиссаферна. Персидского сатрапа уже начинал беспокоить твердый тон спартанских дипломатов. С этого времени персидская дипломатия делает поворот от Спарты в сторону Афин, своего недавнего врага.

Система политического дуализма Алкивиада. Советником Тиссаферна был афинянин Алкивиад. В это время он состоял на спартанской службе, но тяготился тамошними порядками и подготовлял почву для своего возвращения в Афины. Алкивиад советовал Тиссаферну вернуться к исконной дипломатии восточных царей: поддерживать в греческом мире систему политического дуализма и, таким образом, не допускать чрезмерного усиления ни одного из греческих государств. Если, говорил Алкивиад, господство на суше и на море в Греции будет сосредоточено в одних руках, царь не будет иметь себе союзника в греческом мире. Вследствие этого, в случае обострения отношений с греками, он будет вынужден вести войну один с большими расходами и риском. Гораздо легче, дешевле и безопаснее для царя предоставить эллинским государствам истощать друг друга.

С точки зрения интересов персидской политики, в данный момент целесообразнее было поддерживать не спартанцев, а афинян. Диктовалось это тем соображением, что афиняне стремились подчинить себе лишь часть моря, предоставляя в распоряжение царя и Тиссаферна всех прочих эллинов, живущих на царской территории. Между тем, в случае перехода гегемонии к Лакедемонскому союзу, спартанцы не только освободили бы эллинов от афинского гнета, но, весьма вероятно, пожелали бы также освободить их и от персидского ига. Из всего этого Алкивиад делал практический вывод: не торопиться с окончанием войны, истощить афинян до последней степени, а потом, соединившись с ними, разделаться также и с пелопоннесцами. Первым шагом к этому должно было явиться уменьшение жалованья пелопоннесским морякам, по крайней мере, наполовину.

Алкивиад своей политикой преследовал прежде всего личные цели. Он мечтал вернуться в Афины и заменить демократический строй республики олигархией. Достигнуть этого он и его друзья надеялись при помощи Тиссаферна и царской казны. Предательская деятельность Алкивиада достигла своей цели. Персия стала оказывать поддержку Афинам против Спарты.

После смерти Алкивиада афинскому стратегу Конону удалось организовать в 395 г. до нашей эры антиспартанскую коалицию в составе Афин, Коринфа, Фив и других городов. Началась долгая и ожесточенная Коринфская война (395 — 387 гг. до нашей эры). В результате ее гегемония Афин возродилась, зато Спарта была вконец разорена и истощена.

Анталкидов мир (387 г. до нашей эры). Победы Конона оживили Афины. Экономическая и политическая жизнь Афинского союза возрождалась. Между Афинами и Пиреем были сооружены новые укрепления (Длинные стены). Афинская рабовладельческая демократия с ее стремлением к панэллинской гегемонии подняла голову. Возрождение демократических Афин пугало не только спартанцев. Оно тревожило и персидских сатрапов и самого персидского царя, склонного скорее поддерживать спартанских олигархов, чем Афинскую республику с ее демократическими порядками. С этого времени между спартанцами и афинянами возобновляется яростная борьба за влияние на персидского царя. Спартанцы отправили к персидскому сатрапу Тирибазу посольство во главе с Анталкидом. Этому хитрому и ловкому дипломату было поручено любой ценой добиться заключения мира между персидским царем и лакедемонянами. Афиняне и союзники со своей стороны снарядили посольство к тому же Тирибазу. Анталкид предлагал мирные условия, приемлемые как для царя, так и для лакедемонян. «Лакедемоняне, — говорил он, — не оспаривают у царя греческих городов, которые находятся в Малой Азии. С них достаточно того, чтобы прочие города получили автономию. Раз мы согласны на эти условия, чего ради царь станет воевать с нами и расходовать деньги?» Тирибаз пришел в восторг от речей Анталкида. Но против предложения спартанского дипломата решительно восстали афиняне и фиванцы. Они рассматривали требование автономии городов как коварный маневр, направленный к уничтожению всех военно-политических союзов в Греции.

Тем не менее дипломатический маневр Анталкида увенчался успехом. Обе стороны, истощенные борьбой, вынуждены были согласиться на условия, продиктованные царем Артаксерксом. Тирибаз объявил, чтобы все желающие немедленно прибыли к нему, чтобы выслушать присланные персидским царем условия мира. По прибытии послов Тирибаз, указывая на царскую печать, удостоверявшую подлинность документа, прочел следующее: «Царь Артаксеркс полагает справедливым, чтобы ему принадлежали все города Малой Азии, а из островов — Клазомены и Кипр. Всем прочим городам, большим и малым, должна быть предоставлена автономия, кроме Лемноса, Имброса и Скироса, которые по-прежнему остаются во власти Афин». Таковы были условия знаменитого царского, или Анталкидова, мира (387 г.), который узаконял политическую раздробленность, а следовательно, и слабость Греции. В конце мирного текста имелась многозначительная приписка: «Той из воюющих сторон, которая не примет этих условий, вместе с принявшими мир объявляю войну на суше и на море и воюющим с ней государствам окажу поддержку кораблями и деньгами».

3. ГРЕЧЕСКАЯ ДИПЛОМАТИЯ В МАКЕДОНСКО – ЭЛЛИНИЧЕСКУЮ ЭПОХУ

Филократов мир (346 г. до нашей эры). Анталкидов мир явился торжеством персидской политики, которая ставила своей целью раздробление Греции и ослабление как спартанской, так и афинской гегемонии. Но в недрах самой Греции уже развивался противоположный централистический процесс. Носителем этой тенденции стало Македонское царство. При царе Филиппе II (359—336 гг. до нашей эры) Македония превратилась в одно из сильнейших государств Эгейского бассейна, которое подчиняло своему влиянию одну греческую область за другой. Этой судьбы не миновали и Афины.

Подчинение греческих государств Македонии совершалось военным и дипломатическим путем. Филипп пускал в ход все имевшиеся в его распоряжении средства: подкуп, дипломатические послания («письма Филиппа»), материальную и моральную поддержку греческих «друзей Македонии», союзы с соседними варварскими князьями, дружбу с персидским царем, организацию восстаний во враждебных ему государствах. Особенно большое значение Филипп придавал подкупу, утверждая, что нагруженный золотом осел возьмет любую крепость.

Оплачивалось не только политическое красноречие, но и политическое молчание, На заявление одного греческого трагика, что он получил талант за одно лишь выступление, оратор Демад ответил, что ему царь за одно красноречивое молчание дал десять талантов.

Помимо личных качеств Филиппа, прирожденного политика и дипломата, успехи Македонии исторически объяснялись прогрессивным характером македонской политики. Стремление к созданию крупных государственных объединений вызывалось ростом производительных сил в Средиземноморском бассейне, развитием торговой и промышленной инициативы, увеличением числа наемников и подъемом завоевательных настроений. Замыслы смелого и властолюбивого македонского царя соответствовали стремлениям некоторых греческих идеологов, например популярного оратора Исократа. В своем сочинении «Панегирик» Исократ развивал идею объединения всех греческих государств под гегемонией одной страны и одного вождя. «Объединенная Греция, — писал Исократ, — предпримет поход против исконного врага эллинского народа — Персии. Счастливая война с Персией откроет простор предпринимательскому духу и освободит Грецию от массы бедного люда, дав работу бродячим элементам, угрожающим самому существованию эллинского государства и культуре...» «Пусть одушевленное патриотической идеей воинство сделает Грецию обладательницей неисчерпаемых сокровищ Востока, центра мирового обмена».

В 346 г. до нашей эры между Македонией, Афинами и их союзниками был подписан Филократов мир. Его горячо приветствовал Исократ как первый шаг к осуществлению его давнишней идеи объединения Греции для «счастливой войны» с Персией. «Ты освободишь эллинов, — писал он Филиппу, — от варварского деспотизма и после этого осчастливишь всех людей эллинской культурой».

Против централистических тенденций Филиппа и македонской партии в Афинах выступала антимакедонская группа. Во главе ее стоял знаменитый греческий оратор Демосфен. В своих речах против Филиппа («Филиппинах»), как и во всех других речах, Демосфен со всей страстью своего бурного красноречия обрушивался на «македонского варвара». Но и сам Демосфен не отрицал необходимости объединения Греции. Он полагал лишь, что это дело должно совершиться путем создания союза свободных эллинских городов, без участия Македонии. Однако, как показали последующие события, правильная сама по себе идея создания греческой федерации не могла быть осуществлена вследствие глубокого внутреннего разложения самой демократии полиса, подтачиваемой узостью ее базы, раздорами партий, восстаниями рабов, и все обострявшегося соперничества между отдельными греческими государствами.

Демосфена поддерживали афинские демократические массы граждан, стоявших вне и выше рабов. Для них победа Македонии означала конец демократических учреждений. Между тем ядро македонской партии, которое составляло богатое гражданство, главным образом купечество, рассчитывало на наживу, в случае «счастливой войны» с Персией, и на поддержку государственного порядка со стороны твердой власти македонского царя. В рядах македонской партии находилось немало и греческой интеллигенции. Величайший представитель ее Аристотель удостоен был приглашения на должность воспитателя сына царя Филиппа — Александра, будущего Александра Великого.

Дебаты в Афинской экклесии по вопросу о Филократовском мире (346 г. до нашей эры). В афинском Народном собрании кипела ожесточенная борьба между сторонниками и противниками македонской гегемонии. Дело шло о направлении всей внешней и внутренней политики Афин. В центре спора стоял Филократов мир, заключенный в 346 г. до нашей эры между Афинами и Македонией. Демосфен и другие демократические вожди считали этот мир губительным для Афин. Они требовали предания суду Эсхина и Филократа, которые подписали этот договор. По вопросу о Филократовом мире Демосфен произнес целый ряд речей («О мире», «Об острове Галоннесе», «Филиппики»). Для истории дипломатии особенно интересна «Третья Филиппика» Демосфена. В этой замечательной речи оратор предостерегал афинских граждан против лживых заверений Филиппа. Напрасно твердит македонский царь о своих мирных намерениях. Всем известны факты насильственного захвата Филиппом греческих городов. «Я не говорю об Олинфе, Метоне, Аполлонии и о 30 городах Фракийского побережья, — говорил Демосфен, — которые все до единого беспощадно разорены Филиппом... Умалчиваю я и о жестоком истреблении им фокидян. А каково положение Фессалии?.. И разве эвбейские государства уже не подчинены тирану? И это — на острове, находящемся в ближайшем соседстве с Фивами и Афинами!» Все помыслы и действия Филиппа, продолжал Демосфен, направлены к одной цели — уничтожению греческой свободы и эллинской образованности. Правда, Филипп называет себя филэллином, т. е. другом Эллады. Это — не более, как обман. Филэллином царь не может быть уже в силу своего варварского происхождения. «Он не эллин, и ни в каком родстве с эллинами не состоит, он даже не инородец добропорядочного происхождения. Он только жалкий македонец. А в Македонии, как известно, в прежнее время нельзя было купить даже приличного раба».

Столь же резко обрушивался Демосфен и на афинских граждан, которые стояли за мир с Филиппом. Эсхина и его брата Филократа, скрепивших этот мир своими подписями, Демосфен обвинял в измене интересам родины.

Приверженцы Македонии, как и сам Филипп, также не оставались в долгу. В дошедших до нас речах Эсхина и письмах Филиппа содержатся целые обвинительные акты против Демосфена и его друзей. Их обвиняли в клевете, демагогии и продажности. В речи «О недобросовестно выполненном посольстве» Эсхин называет Демосфена заносчивым человеком, который только себя самого считает «единственным охранителем государственных интересов», а всех остальных клеймит как предателей. «Он все время оскорбляет нас. Он осыпает возмутительной бранью не только меня, но и других». Клеветнические обвинения Демосфена столь многочисленны, запутанны и противоречивы, что трудно их даже и запомнить. Только афинский народ, говорил Эсхин, может избавить его, Эсхина, от возводимой на него гнусной клеветы. К народу, как к единственному прибежищу и носителю^- справедливости, Эсхин и обращается. «Вам я воздаю хвалу, — восклицает Эсхин, обращаясь к согражданам. — Вас я люблю за то, что вы больше верите жизни обвиняемого, чем возводимым на него небылицам».

Наряду с обвинениями в забвении государственных интересов противники Эсхина утверждали, что он запятнан насилием над свободной женщиной. Это обстоятельство порочило звание посла Афин, от которого требовалась безупречная нравственная чистота.

В развернувшейся в Афинах дипломатической борьбе принял участие и сам Филипп. У него имелись искусные секретари, да и сам македонский царь в совершенстве владел письменной и устной греческой речью. Об этом можно судить по нескольким сохранившимся открытым письмам царя, с которыми он обращался к афинскому народу.

Дипломатические письма македонского царя Филиппа II к афинскому народу. Поводом для составления одного из таких писем послужил инцидент с островом Галоннесом в Эгейском море. В 342 г. до нашей эры это остров был захвачен пиратами, Филипп изгнал их, но остров удержал за собой. На требование афинян вернуть остров царь отвечал отказом. Остров принадлежит ему: при желании он может его подарить афинянам, но не возвратить им как их собственность. Демократические вожди подняли в экклесии кампанию против Филиппа. Они упрекали его в самоуправстве и нарушении условий Филократова мира. К этому присоединился еще ряд других правонарушений Филиппа: захват им нейтрального города Кардии, нападение на фракийского князя Керсоблепта и т. д. Филипп был весьма обеспокоен этими нападками. Чтобы оправдаться от возводимых на него обвинений, он обратился к Афинской экклесии с обширным письмом. Последнее было полно укоров по адресу афинских граждан, руководимых «продажными ораторами». Затем следовало приветствие афинскому народу и объяснение цели послания.

«Филипп желает всего хорошего Афинскому собранию и народу! После того, как вы не обратили никакого внимания на мои частые посольства к вам, имевшие целью обеспечить соблюдение клятвенных обязательств и предлагавшие добрососедские отношения, я решил письменно обратиться к вам по поводу некоторых обвинений, которые, как мне кажется, возводятся на меня несправедливо». Эти обвинения Филипп считает выдумкой «продажных ораторов», которые сознательно разжигают войну. «Ведь сами наши граждане говорят, что мир для них — война, а война — мир. Поддерживая вояк, они за это получают от них, что нужно, а пороча лучших граждан и нападая на людей, пользующихся доброй славой и за пределами Афинского государства, они делают вид, будто служат интересам народа».

Филиппу удалось достигнуть поразительных результатов. Он был избран членом Дельфийско-Фермопильской амфиктионии и стал арбитром в спорах между греческими городами. Это дало царю возможность отсрочить войну с Афинами и произвести необходимые преобразования в своем государстве. Однако даже дипломатическому искусству Филиппа не удалось предупредить войну Македонии с Афинами. Слишком велика была противоположность между единодержавной Македонией и демократическими Афинами. В 338 г. при Херонее и Беотии произошла генеральная битва между Филиппом и Греческой союзной лигой, созданной Демосфеном. В этом бою союзная лига была разбита наголову. Такое поражение зависело столько же от силы противника, сколько от внутреннего бессилия самой лиги.

Херонея заканчивает классический период античной истории. Она является рубежом, обозначающим начало перехода от классического периода к эпохе эллинизма.

Коринфский конгресс (338 — 337 гг. до нашей эры). После Херонеи Филипп отправился походом в Южную Грецию. Все города Пелопоннесского союза, за исключением Спарты, признали власть македонского царя. Филипп избегал практики односторонних повелений. С каждым городом в отдельности им был заключен оборонительный и наступательный союз. Основой этого союза было сохранение внутренней автономии и свободы данного города. Для разрешения вопросов, касавшихся всей Греции, Филипп созвал в 338 г. до нашей эры в Коринфе общегреческое совещание — Коринфский конгресс (синедрион). На конгрессе представлены были все греческие государства, за исключением Спарты.

Председателем конгресса был сам Филипп. Конгресс провозгласил прекращение войны в Греции и установление всеобщего мира. Затем приступили к обсуждению других вопросов. Греческая раздробленность была преодолена созданием общегреческой федерации, с включением в нее Македонии и под председательством македонского царя.

Между объединенными государствами и македонским царем был заключен вечный оборонительный и наступательный союз. Под страхом тяжелого наказания ни одно государство, ни один грек не должны были выступать против царя или помогать его врагам. Все возникавшие между греческими государствами спорные вопросы передавались на рассмотрение суда амфиктионов. Главой же коллегии амфиктионов был Филипп. Преступными актами объявлялись какие бы то ни было изменения в конституции городов, конфискация имущества, отмена долгов, призыв рабов к восстанию и пр. В заключение конгресс принял решение начать войну с Персией. Филипп надеялся отвлечь внимание от греческих дел «быстрой и счастливой» войной в Азии. Предводителем (гегемоном) союзного греческого ополчения был назначен тот же Филипп. Слово «царь» в актах Коринфского конгресса не встречается. В сношениях с греками Филипп никогда не именовал себя царем (басилевсом). Для свободных эллинов он был не басилевс, а гегемон.

В 336 г. до нашей эры Филипп был убит, и выполнение его планов принял на себя его сын Александр Великий (336 — 323 гг. до нашей эры). В течение каких-нибудь 10 лет Александр покорил всю Персию, которая включала в себя весь Передний Восток до Индии. Подобно своему отцу, Александр действовал не только силой оружия, но и дипломатическими средствами. Путем дипломатии он склонил на свою сторону малоазиатские города, заключил союз с египетскими жрецами и использовал взаимную вражду индийских раджей.

К Александру прибывала масса посольств от самых различных стран и народов — греков, персов, скифов, сарматов, индусов и многих других. С одними он был чрезвычайно любезен и щедр, с другими — открыто жесток.

Манифест Полисперхона, регента малолетнего сына Александра Великого (319 г. до нашей эры). После смерти Александра наступает самый сложный и запутанный период греческой истории — период эллинизма.

После Александра оставалось огромное наследство в виде массы покоренных земель. Совершеннолетних наследников у Александра не было. В качестве претендентов на престол выступили сподвижники Александра, его полководцы. После Долгих споров и вооруженных столкновений верховным правителем был признан Пердикка, старший из полководцев Александра. Пердикка правил в качестве регента малолетнего сына Александра. Однако назначение Пердикки регентом вызвало неудовольствие других полководцев, которые считали себя обойденными. Следствием этого были ожесточенные войны, заполняющие весь период преемников Александра (диадохов) вплоть до битвы при Ипсе (301 г. до нашей эры).

Для истории дипломатии правление диадохов, как и вся эллинистическая эпоха (IV—II века до нашей эры), представляет богатейший материал. Никогда в течение всей греческой истории не заключалось такого множества симмахий и эпимахий (оборонительных и наступательных союзов), как в эллинистическую эпоху.

Памятниками дипломатии эллинистической эпохи служат союзные договоры, дипломатические письма и некоторые другие документы.

Одним из наиболее интересных памятников эллинистической дипломатии является нижеприводимый манифест Полисперхона к греческим городам (319 г. до нашей эры). После смерти Пердикки и Антипатра регентом сделался Полисперхон, проживавший тогда в Македонии. Против него образовалась сильная коалиция, во главе которой стояли Кассандр, сын Антипатра, Антигон Одноглазый, Птолемей, Селевк и др. Коалиция была сильнее Полисперхона. Это обстоятельство и заставило его пойти на искусный дипломатический маневр. В поисках союзников Полисперхон обратился с широковещательным манифестом к греческим городам, обещая им восстановление демократии и свободы.

В этом манифесте Полисперхон выступает в роли законного наследника и защитника династии Филиппа и Александра, а своих врагов объявляет мятежниками и узурпаторами.

Вступительные слова манифеста гласили: «Так как наши предки всегда оказывали эллинам благо, то и мы желаем продолжать их дело и представить доказательство нашей благосклонности к греческому народу. Эллинам возвращается государственное устройство, которое они имели при Филиппе и Александре»,— говорилось в манифесте.

Изгнанным демократам разрешалось вернуться на родину, чтобы получить прежние гражданские права. Все распоряжения мятежных стратегов отменялись. Если бы в законах Филиппа и Александра, говорилось в манифесте, оказались какие-либо недочеты, то они подлежат исправлению. Особо оговаривались права Афин. Все афинские владения объявлялись неприкосновенными. Кроме того, Афинам отдавались Самос и Ороп.

Манифест заканчивался призывом, обращенным ко всем грекам, ни при каких обстоятельствах не поднимать оружия против законных правителей и не поддерживать мятежников. Ослушникам этого постановления грозили изгнание и конфискация имущества как их самих, так и всех их родственников и друзей.

Своим манифестом Полисперхон достигал намеченной цели: временного ослабления враждебной коалиции. Рядом политических мероприятий в пользу демократических низов он обессиливал верхние слои (олигархов), которые поддерживали его врагов. Вместе с тем Полисперхон обратился с особым посланием к Аргосу и другим городам Пелопоннеса с призывом изгнать из своих стен всех граждан, подозреваемых в сочувствии мятежным стратегам. Наконец, Полисперхоном было отправлено письмо в Эпир к Олимпиаде, матери Александра, с предупреждением об опасности, угрожающей династии.

Манифест Полисперхона вызвал во всех греческих городах волнения демоса, громившего олигархов. Игра на социальных противоречиях являлась одним из обычных приемов античной дипломатии, как греческой, так и римской. Эллинистические цари в этом отношении следовали примеру своих учителей, Филиппа и Александра. Тем не менее победа в конце концов осталась за коалицией.

В результате ряда войн за наследство Александра образовались три крупных эллинистических царства: 1) царство Птолемеев в Египте; 2) царство Селевкидов в Азии и 3) царство Антигонидов в Европе.

По своему характеру эллинистические царства представляли своеобразное сочетание греческого (эллинского) полиса и древневосточных деспотий. Монархический элемент в этих царствах с каждым столетием усиливался. Зато влияние эллинского мира отчетливо сказывалось в культурной области. Греческая культура широко распространялась по всему Средиземноморскому бассейну и землям Древнего Востока. Самый термин «эллинизм» обозначает соединение западных и восточных культур и религий.

История эллинистических царств охватывает около двух столетий с IV по II век до нашей эры, когда эллинистические царства пали под ударами другой великой античной Державы — Рима.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ДИПЛОМАТИЯ ДРЕВНЕГО РИМА

1. ОСНОВНЫЕ ЧЕРТЫ РИМСКОЙ ДИПЛОМАТИИ

Формы международных связей в Риме. Международные связи в Риме были столь же древними, как в Греции и на Востоке. С незапамятных времен в Риме существовали проксения (jus hospitii) и коллегия фециалов, напоминавшая греческую коллегию амфиктионов. Фециалы регулировали возникавшие между племенами и племенными союзами споры и недоразумения. В круг их полномочий входили: охрана международных соглашений, объявление войны и заключение мира. Фециалы — жреческая коллегия с гражданскими функциями. Ни одно важное предприятие не могло быть ни начато, ни кончено без санкции фециалов. Они объявляли войну, заключали мир и подписывали договоры.

Коллегия фециалов состояла из 20 человек, которые принадлежали к древним родам и пожизненно пребывали в своем звании. Деятельность фециалов протекала под покровом глубокой тайны. Совершались различные обряды, произносились магические слова, смысл которых был понятен одним лишь посвященным. Внешним признаком фециалов служила шерстяная одежда, головная повязка и на голове ком священной земли с травой и кореньями (verbena), вырезанный на Капитолийском холме. Земля служила символом территории представляемого ими государства.

В таком облачении представитель коллегии «святой отец» (pаtеr pаtrаus) отправлялся к границе соседнего народа для урегулирования спорных вопросов или объявления войны.

Все спорные вопросы прежде всего старались разрешить миром. В случае невозможности достигнуть этого прибегали к оружию. Объявление войны в Древнем Риме было в высшей степени сложной процедурой. Ведение переговоров возлагалось на специальную комиссию из четырех человек со «святым отцом» во главе. Комиссия несколько раз отправлялась в город, нарушивший международные установления. При этом всякий раз совершались обряды и громким голосом произносились магические слова и проклятия по адресу нарушителя международного права. Затем комиссия возвращалась в Рим и в течение 33 дней ожидала ответа. В случае неполучения такового фециалы докладывали Сенату и народу, которым принадлежало право объявления войны. После этого «святой отец» в последний раз отправлялся к границе враждебного города и бросал на вражескую землю дротик с обожженным и окровавленным концом.

Процедура объявления войны со всей полнотой описана в истории Тита Ливия в рассказе о войне римлян с альбанцами, решенной поединком трех братьев Горациев и Куриациев.

Заключение мира тоже сопровождалось многими церемониями и было весьма сложным делом. По выполнении всех положенных церемоний «святой отец» читал текст договора и произносил особую клятву фециалов, которая призывала всякие беды и несчастия на голову нарушителя мира. «Римляне никогда не нарушат первыми условий, начертанных на этих таблицах, которые я вам сейчас прочел... если же они их нарушат, то тогда пусть поразит их Юпитер так, как я сейчас поражаю это жертвенное животное, но во столько раз сильнее, во сколько бог сильнее человека».

С течением времени вышеописанные формы объявления войны и заключения мира видоизменялись, но никогда не исчезали совершенно. Коллегия фециалов упоминается в источниках позднереспубликанского и даже императорского периода.

Центральное положение Рима и Италии в Средиземноморском бассейне с самого начала благоприятствовало развитию экономических международных связей. Этим объясняется тот многозначительный факт, что «право народов»(jus gentium) наиболее полное выражение получило именно на римской почве. О «праве народов» не один раз по различным поводам упоминают римские писатели конца Республики и Империи. Особенно много внимания анализу этого понятия уделяет Цицерон в трактатах «О государстве» и «Об обязанностях». «Право народов» противопоставлялось «гражданскому праву» (jus civile), которое распространялось только на римских граждан. Оно сохраняло свою силу как во время мира, так и во время войны. Нарушение «святости посольства и договоров» (jus et sacra legationis) относилось к области международного права.

Зачатки международного права содержатся уже в сборнике древнейших юридических формул фециалов (jus fetiale).

Дипломатические органы. Организация и структура дипломатических органов античного Рима отражает особенности его политического строя. Если в Греции классического периода, с ее развитой дипломатией, значительную роль во внешней политике играли Народные собрания, т. е. собрания граждан, стоявших вне и выше рабов, не имевших гражданских прав, то в Риме классического периода политическим руководителем внешней политики являлся орган римской рабовладельческой знати — Сенат.

Посольства в Риме назывались легациями (legationes), а послы — легатами (legati), ораторами (oratores) и жезлоносцами (caduceatores). В древнейший (царский) период римской истории право посылать посольства принадлежало царю, а послами были фециалы. При Республике это право перешло к Сенату. Права Народного собрания (комиций) в Риме были более ограничены, чем в Греции. Внешняя политика, прием и отправление посольств подлежали ведению Сената. Посольские функции считались очень важными и предполагали высокие качества людей, на которых они возлагались. Вследствие этого назначение личного состава посольской миссии в Риме было очень сложным делом. Вопрос обсуждался в Сенате, и всякий раз по этому поводу издавалось специальное сенатское постановление (senatus consultum). «Слышал ли кто-либо, чтобы когда-нибудь в Риме послы избирались без сенатского постановления?» — спрашивает Цицерон в одной из своих речей.

Сенатус-консультум устанавливал только нормы или принципы, на основании которых должно было быть построено посольство. Посол при всех условиях должен был поступать в соответствии с «достоинством и пользой римского народа». Самый же выбор послов предоставлялся председательствующему в Сенате — консулу или претору. Иногда послов выбирали по жребию. Никто не имел права отказываться от посольства. Послы обычно избирались из сенаторского сословия (нобилей).

Римские посольства никогда не состояли из одного человека. Это противоречило бы духу римского права республиканской эпохи. Делегации состояли из двух, трех, четырех, пяти и даже десяти человек. Но их обычный состав — три человека. Все посольства имели председателя, или главу посольства (princeps legationis). Эта роль принадлежала сенатору высшего ранга. Личность посла была защищена обычаем и законом.

Внешним отличием послов служил золотой перстень, дававший право на бесплатный проезд и получение в пути всего необходимого. Для усиления престижа послов их иногда сопровождали военные суда (квинкверемы). На содержание посольских делегаций отпускались дорожные деньги (viaticum) и все необходимые принадлежности — серебряная посуда, одежда, белье, походная постель. Кроме того, к послу прикреплялся целый штат прислуги (свободные и рабы): секретари, переводчики, булочники, кондитеры, мясники и другие слуги.

Цели посольства могли быть самыми различными: объявление войны и заключение мира, подписание договоров, организация покоренных провинций, третейское улаживание международных конфликтов и разрешение религиозных споров.

По окончании своей миссии легаты отдавали Сенату отчет о своей деятельности. На дипломатическом языке Рима это называлось «сделать доклад о посольстве» (legationem referre, или renuntiare).

Сенату принадлежало право не только отправлять, но и принимать посольства. Прибывшие в Рим посольства иностранных держав делились на две категории: 1) посольства держав, находившихся с Римом во враждебных отношениях, и 2) посольства дружеских государств. Послы враждебного государства в город не допускались. Они помещались за городской чертой, на Марсовом поле, в особой «загородной вилле» (villa publica). Здесь они ожидали приглашения Сената для получения аудиенции. Аудиенция происходила в храме Беллоны (богини войны), который находился рядом с «загородной виллой». Бывали случаи, когда послам враждебных держав отказывали в приеме. Тогда они должны были в определенный срок покинуть территорию Италии и не являться вновь без формального разрешения.

Совсем иным было отношение к послам дружественных государств и народов, хотя и здесь не было полного равенства. Делегации государств первого ранга обычно встречал квестор (государственный казначей). Он сопровождал их, следуя на почтительном расстоянии, во время их проезда по Италии и при отъезде домой. Во время пребывания послов в Италии им оказывалось полное внимание. Они останавливались в самом Риме, в одном из лучших зданий города (грекостасис). Их приглашали на празднества, театральные и цирковые представления и предоставляли им лучшие почетные места. В Риме существовал обычай дарить послам подарки. В честь особо важных персон даже ставили статуи у подножия Капитолия. Со своей стороны приезжавшие в Рим послы имели обыкновение делать очень крупные вложения в римскую казну в виде золотых и серебряных вещей. Известен, например, «скромный подарок» Карфагена — золотой венок, весивший 25 фунтов, и не менее «скромный» дар сирийского царя Антиоха — золотые вазы весом в 500 фунтов.

О цели своего прибытия иностранные миссии сообщали римскому магистрату по-латыни или через переводчика. Магистрат, обычно квестор, делал доклад Сенату. Решение Сената или объявлялось делегатам (непосредственно в самом зале заседания или в вестибюле), или же доводилось до их сведения через магистрата. В случае сложных и запутанных вопросов назначалась особая комиссия, и каждый вопрос решался самостоятельно.

Наряду с легациями иностранных государств в Рим приходила масса посольств провинциальных городов (муниципий), всевозможных корпораций и союзов.

2. РИМСКАЯ ДИПЛОМАТИЯ И ПЕРИОД РЕСПУБЛИКИ

Расширение международных связей Рима в III — II веках до нашей эры. История римской дипломатии начинается с первых столетий римского государства. Об этом свидетельствуют договоры (федера) города Рима с другими городами, входившими в Римско-Италийскую федерацию, и торговый договор с Карфагеном — конца VI века до нашей эры. Тексты этих договоров сохранились в передаче римских историков и юристов. Подлинных документов официального характера в Риме сохранилось сравнительно немного. Объясняется это следующим обстоятельством. Материалом, на котором в Риме изготовлялись государственные документы, служили полотно, деревянные, бронзовые и медные доски. Полотно и дерево легко подвергались действию времени. Металлические же доски погибали при пожарах, расхищались во время захватов Рима варварами и переплавлялись в оружие или какие-либо иные предметы. Между тем в Греции официальные записи вырезывались на мраморных плитах, почти не поддающихся разрушительному действию времени.

Переломный момент в истории международных отношений и дипломатии Рима представляет Вторая Пуническая война, или война с Ганнибалом (218—201 гг. до нашей эры). С этого времени Рим выходит на широкую международную арену и вступает в более тесные сношения с культурными странами средиземноморского мира. Удлинение радиуса международных связей являлось следствием внутреннего роста и внешнего усиления римского государства.

Рим — городская республика, начал превращаться в мировое государство — Римскую империю. Соответственно расширялась и осложнялась внешняя политика Рима; большее значение приобретала и дипломатия как инструмент внешней политики государства. Исход Пунических войн и одновременных с ними войн на греко-эллинистическом Востоке в значительной мере зависел от дипломатической активности воюющих держав. В III—II веках до нашей эры римская дипломатия достигла высшей точки развития. Это совпало с наиболее напряженным периодом борьбы, со Второй и Третьей Пуническими войнами и войнами Рима с эллинистическими царствами. Противником Рима был карфагенянин Ганнибал — столь же гениальный дипломат, как и стратег. Впервые римская и карфагенская дипломатия резко столкнулись по вопросу о союзниках. Ввиду равенства вооруженных сил Рима и Карфагена уже с самого начала войны было очевидно, что ее исход в значительной степени зависит от отношения к воюющим державам нейтральных стран — соседних варварских народностей и в особенности греко-эллинистических государств. Поддержка, оказываемая Ганнибалу его союзниками, — князьями нумидийских, испанских и галльских племен, была недостаточна. При таком критическом положении приходилось искать выхода где-либо на стороне, за пределами римско-карфагенского мира. Тогда Ганнибал и устремил свои взоры на Восток, на греко-эллинистический мир.

Дружественный союз Ганнибала с македонским царем Филиппом V (215 г. до нашей эры). Из эллинистических государств в непосред-ственной близости к Италии находилась Македония. К македонскому царю прежде всего и направил свои дипломатические миссии запертый в Италии Ганнибал. В Македоний в это время правил Филипп V (221—
179 гг. до нашей эры), человек энергичный и властолюбивый, по своему характеру напоминавший Филиппа II. Подобно своему предку, он стремился к созданию великой Македонии, которая включала бы весь Балканский полуостров от Эгейского до Адриатического моря. Для достижения своей цели Филипп должен был прежде всего преодолеть греческую раздробленность и подчинить Грецию своему влиянию. Другими словами, — разрешить ту же самую политическую задачу, которую в свое время ставили перед собой все македонские цари, начиная с Филиппа II. Таким образом, предложение Ганнибала о союзе и войне с римлянами попадало на хорошо подготовленную почву.

В 215 г. до нашей эры между Филиппом и Ганнибалом был подписан дружественный договор. Согласно общему правилу, договор начинался с клятв и обещаний пребывать во взаимной Дружбе, братстве и верности на вечные времена. «Главнокомандующий карфагенской армией Ганнибал, сын Гамилькара, и все члены Верховного совета Карфагена, с одной стороны, и македонский царь Филипп, сын Деметрия, с другой, — клянутся перед лицом соратствующих богов — солнца, луны и земли, перед лицом рек, гаваней и вод, перед лицом всех божеств пребывать на вечные времена в клятвенном союзе дружбы и нелицемерного благоволения, как друзья, родственники и братья».

За вступлением следовал и самый текст договора. Македонцы и карфагеняне заключали оборонительный и наступательный союз: «Мы, македоняне, не будем злоумышлять друг против друга и будем врагами врагов карфагенян». Те же самые слова повторили и карфагеняне в отношении македонян. В договоре прежде всего обеспечивалась взаимная помощь сторон в войне с Римом. «Если римляне пойдут войной на нас или на вас, то мы обязуемся помогать друг другу, если, конечно, в том будет нужда...» «Вы, македоняне, будете нашими союзниками в войне до тех пор, пока боги не даруют нам и вам полную победу».

Далее объявлялось, что Македоно-карфагенский союз является прочной гарантией мира и устойчивости международных отношений. «При наличии нашей дружбы римляне никогда не подняли бы против нас войны и не властвовали бы над керкирянами, аполлинатами и многими другими народами».

Договор Ганнибала и Филиппа вызвал страшную тревогу в Риме. Практически македоно-карфагенское дружественное соглашение означало бы раздел всего средиземноморского мира на две сферы влияния — восточная половина отходила к Филиппу, а западная — к Ганнибалу. Риму при таком дележе не оставалось места на земном шаре. Уже было известно, что Филипп в спешном порядке готовил большую флотилию в Адриатическое море, которую он предполагал отправить в Сицилию на помощь Ганнибалу. Помимо общеполитических и военных соображений от усиления Македонии страдали в первую очередь интересы римской торговли в Адриатическом море.

С целью предупреждения опасных последствий Македоно-карфагенского союза римляне немедленно объявили войну Филиппу. В этой, так называемой Первой Македонской войне (214—205 гг. до нашей эры), и последующих за ней других войнах дипломатия играла не меньшую роль, чем борьба оружием. Римляне с редким искусством сумели использовать вековую вражду Македонии и Греции, с одной стороны, и внутренние противоречия Греции и всего эллинистического мира — с другой.

Дипломатическая победа римлян в Греции. Для борьбы с Филиппом римляне организовали внушительную антимакедонскую коалицию греческих держав. В нее вошли два союза, наиболее сильных в военном и политическом отношениях: Спарта и Этолийский союз, боявшиеся усиления Македонии. В 211 г. до нашей эры между римлянами и этолийцами был заключен дружественный союз. К Риму отходило морское побережье на западе и некоторые острова в Адриатическом море, а за этолийцами утверждались все их территориальные приобретения на пространстве от Греции до Малой Азии. Это означало, что Македония отрезана с запада и востока от моря и превращается в континентальное государство. По этому поводу римский проконсул Марк Валерий Левин с гордостью доносил Сенату, что он этим договором связал Филиппа по рукам и по ногам.

Филипп оказывал отчаянное сопротивление, но в конце концов вынужден был уступить. В 205 г. до нашей эры в эпирском городе Фенике был подписан мирный договор между Римом и Македонией. Филипп соглашался на территориальные уступки Риму и, самое важное, отказывался от союза с Ганнибалом.

Римская дипломатия в Африке (III век до нашей эры). Неудачи Филиппа нашли свое отражение и на главном театре военных действий — в Италии, Испании и Африке. В Африке римской дипломатии удалось заключить дружественный союз с одним из нумидийских царей — Сифаксом. Это была большая потеря для Ганнибала, так как нумидийская кавалерия, предводительствуемая нумидийскими царями, составляла ядро карфагенской армии. Римляне воспользовались соперничеством двух нумидийских царей: Сифакса и Масиниссы, которые боролись за первенство в Нумидии. Масиниссу поддерживали карфагенские аристократы, а Сифакса как злейшего врага Масиниссы склонили на свою сторону римские дипломаты. Сифакс долго колебался, но, наконец, под влиянием римских успехов в Македонии перешел в римский лагерь. Поддерживаемый Римом, Сифакс поднял войну против Карфагена в самой Африке и одержал несколько побед.

Важнее всего было то, что успехи Сифакса и катастрофическое положение Карфагена в конце концов поколебали верность старого друга Карфагена Масиниссы, После долгих колебаний Масинисса, подобно Сифаксу, перешел на сторону Рима. Таким образом, на территории самого Карфагена был образован общий фронт против Ганнибала. Конечным результатом всех этих дипломатических махинаций Рима было поражение самого Ганнибала. В генеральном сражении между Ганнибалом и Сципионом при Заме в Африке (202 г. до нашей эры) Ганнибал был разбит.

Однако и после поражения карфагенский вождь не сложил оружия и не отказался от своего плана поднять войну против Рима в Греции и на эллинистическом Востоке. После Замы он бежал в Сирию, к сирийскому царю Антиоху III.

Отсюда Ганнибал протянул свои нити на все Средиземное море. Все последующие войны против Рима, прямо или косвенно, исходили от Ганнибала.

Замысел Ганнибала об окружении Италии. Неудача союза Карфагена с Македонией не принудила Ганнибала к сдаче своих позиций. Взамен этого союза он замышлял теперь еще более обширную и страшную для ненавистного ему «западного варвара» тройственную коалицию — Сирии, Карфагена и Македонии. Тройственный союз составлял лишь одну часть грандиозного плана, предложенного карфагенским вождем. Ганнибал предполагал зажечь огонь восстания в Этрурии, Лигурии и Цизальпинской Галлии. Тем временем сам Ганнибал должен был неожиданно явиться под стенами Рима. В случае осуществления этого плана «вы, — говорил Ганнибал, — будете иметь против римлян соединенные силы Азии и Европы. Могущество Рима состоит не в его военной мощи, а в его способности разъединять противников».

Однако замечательный по широте и смелости план Ганнибала не был принят. Не располагая достаточными морскими силами, Антиох боялся нападения на свой тыл со стороны флота враждебной ему Родосской республики. Кроме того, честолюбивый царь в душе завидовал Ганнибалу и потому медлил с осуществлением его плана. В противоположность стремительной тактике карфагенского вождя и войне в Италии он предпочитал затяжную войну в Греции в расчете на свободолюбие греческих городов, которые начинали тяготиться римской опекой.

Медлительностью Антиоха воспользовались римляне и направили все силы своей дипломатии на то, чтобы расстроить намечавшийся тройственный союз. Важно было прежде всего оторвать от коалиции Филиппа. Немедленно в город Пеллу, столицу македонского царя, было отправлено посольство. Главную роль в этом посольстве играл молодой талантливый римлянин Тиберий Семпроний Гракх, отец знаменитых народных трибунов братьев Гракхов. Гракх блестяще выполнил возложенное на него поручение. Ему удалось получить доступ к царю. Во время пира во дворце, когда царь находился в благодушном настроении, римский посол сумел расположить его в свою пользу. Филипп обещал помощь римлянам против Антиоха, который недостаточно поддержал его в предшествующей войне. И, действительно, Филипп выполнил свои обещания. Римские войска, отправляемые в Азию, свободно проходили через македонские владения.

Преданный своим союзником Филиппом, Антиох потерпел от римлян два крупных поражения: при Фермопилах в Греции (191 г. до нашей эры) и затем при Магнезии в Азии (190 г. до нашей эры). После этого он вынужден был заключить мир.

Подписанию мира предшествовали длительные дипломатические переговоры между римским полководцем Сципионом (Африканским) и Антиохом, временами переходившие в настоящие философские диспуты. Сирийские послы пространно говорили о превратностях человеческой судьбы, «предписывающей людям быть умеренными в счастье и не угнетать слабых». В заключение послы Антиоха заявили, что при настоящем положении вещей им не остается ничего другого, «как только спросить вас, римляне, какой жертвой мы можем искупить ошибки царя и снискать у вас мир и прощение?» Сципион на это ответил, что «римляне никогда в счастье не возносились, а в несчастье не падали духом». Царь, полагал Сципион, несмотря на сознание всей горечи своего настоящего положения, не должен упорствовать в подписании мира, памятуя, что «царям с высоты труднее скатиться до середины, нежели от середины до низу».

Мирный договор был подписан в городе Апамее в Сирии (188 г. до нашей эры). Сирийское царство лишалось политической самостоятельности и сокращалось в своих размерах. Часть земель передавалась римским союзникам, а малоазиатские города отходили к Риму. Одним из главных условий мира была выдача Ганнибала. Предупрежденный о грозящей ему участи, Ганнибал покончил с собой, приняв яд. Ганнибал сошел с исторической арены, но его план окружения Италии сохранял свою силу в течение всей последующей истории. Зажженный им пожар войны вскоре вспыхнул новым ярким пламенем.

Дипломатия римлян в борьбе с македонским царем Персеем (II век до нашей эры). Через несколько лет после Сирийской войны последовала новая, Македонская, война (171—168 гг. до нашей эры) — с Персеем, младшим сыном Филиппа V. Для римлян, занятых на других фронтах, эта война была полной неожиданностью. Все преимущества находились на стороне Македонии. И тем не менее Персей проиграл кампанию исключительно вследствие своих дипломатических промахов.

Первую неудачу Персей потерпел в ахейском вопросе. Самым сильным государством в Греции был в то время Ахейский союз, во главе которого стоял город Коринф. Желая привлечь на свою сторону этот союз, Персей обратился с письмом к Союзному собранию, предлагая вступить с ним в дружественный союз. При этом он обещал вернуть ахейским городам рабов, которые находили себе до того времени приют в Македонии. Однако попытке Персея оказала противодействие более искусная дипломатия Рима.

Обращение Персея вызвало горячие дебаты в многолюдном собрании. Большинство собрания склонялось к предложению Персея о возобновлении союза с Македонией. Но в самый последний момент это предложение ловким маневром сорвали ахейские архонты (старейшины), сторонники Рима. Они указывали, что Персей, письмо которого содержало всего несколько строк, пренебрежительно относится к ахейскому народу. Для столь важного дела, говорили они, недостаточно даже одного посольства, а не только короткого письма.

Решение собрания относительно предложения Персея было отложено. Когда же через несколько дней прибыло новое посольство, то оно совсем не было допущено из опасения вызвать неудовольствие римлян. Таким образом, дипломатический ход Персея успеха не имел.

Не менее искусно римляне использовали и углубили конфликт Македонии и Пергама из-за Геллеспонта и Малоазиатского побережья. Из опасения захвата названных мест Македонией пергамский царь Эвмен обратился к третейскому посредничеству Рима. В Риме Эвмен встретил восторженный прием. Было назначено экстраординарное заседание Сената, на котором пергамский царь выступил с докладом о военных приготовлениях Персея. В благодарность за это сообщение Сенат провозгласил Эвмена «лучшим другом» римского народа и заключил с ним союз.

Возмущенный предательством Эвмена, Персей пытался даже расправиться с ним при помощи наемных убийц. С этой целью он подговорил несколько лиц, которые должны были убить Эвмена во время его паломничества в Дельфы на обратном пути из Рима. Засада была устроена в ущелье около узкой тропы, которая вела к оракулу. Заговорщики сбросили с высокого утеса два огромных камня на проходившего Эвмена, сильно его ранили, но не убили. Заговор не удался, и Эвмен вскоре благополучно вернулся в Пергам. Само собой разумеется, это покушение отнюдь не содействовало укреплению политических позиций Персея и установлению его дружественных связей с Пергамом. Персей имел теперь перед собой двух врагов: Рим и Пергам. В последовавшей вскоре войне Рима с Македонией Эвмен сражался на стороне Рима и оказал римлянам очень существенные услуги.

Переговоры македонского царя Персея с римским легатом Марцием. Несмотря на разрыв дипломатических сношений с Пергамом, Персей продолжал оставаться для римлян очень серьезным противником, с которым они не рисковали вступать в открытое сражение. Вследствие этого они всячески старались оттянуть начало войны и тем временем лучше подготовиться к предстоящей военной кампании. Персей не учел этого обстоятельства, не воспользовался преимуществом своего положения и не начал вовремя военных действий. Не теряя надежды разрешить конфликт мирным путем, он вступил в переговоры с римским легатом Квинтом Марцием Филиппом, своим проксеном. Марций, конечно, принял предложение македонского царя об открытии мирных переговоров и назначил место встречи. Встреча должна была состояться на реке Пенее, в Фессалии.

Описание этой встречи дает наглядное представление о той сложной процедуре и массе формальностей, которыми сопровождалось ведение переговоров в Риме. В назначенный день и час к указанному месту прибыли македонский царь и римский легат с их свитами. Свидание привлекло массу зрителей. Со всех сторон стекались толпы окрестных жителей — мужчин, женщин и детей. Переговоры открылись спором о формальностях: кто первым должен был перейти реку и с каким числом людей. Одни полагали, что надо отдать преимущество царскому достоинству, а другие — имени римского народа, тем более, что о переговорах просил Персей. Марций разрешил спор шуткой, сказав, что сын должен подойти к отцу. Его звали Филипп,— так же как отца Персея. По второму вопросу уступил также Персей. Он хотел перейти реку со всей свитой, между тем как римляне соглашались только на трех человек. В конце концов дело решили компромиссом. Царь переходит со всей свитой, но, во избежание какого-либо коварства с его стороны во время переговоров, он дает заложников.

Эта пустая формальность имела очень серьезное значение. Она показывала всему народу и всем союзникам, что свидание македонского царя состоялось с послами Рима «не как равного с равными». После этого Марций и Персей приветствовали друг друга не как враги, а как друзья, сели рядом на приготовленные кресла и приступили, наконец, к переговорам. Переговоры велись в форме вопросов и ответов. При этом инициатива все время оставалась в руках римского представителя, выступавшего как бы в роли государственного обвинителя. «Ты изгнал Абрупола, римского союзника, ты дал убежище убийцам Архиатавра, ты, вопреки договору, прошел с войной через Фессалию и т. д.» На все эти вопросы Персей давал обстоятельные ответы. «Я не совершил ничего непоправимого, за что мне следовало бы мстить войной», — таков был смысл всех ответов Персея.

Марций одобрительно выслушал ответы Персея и как бы в знак сочувствия предложил ему отправить послов в Рим, а до получения ответа заключить перемирие. Персей согласился. Собственно этого-то и желал Марций. «Перемирие было необходимо для римлян, так как они в то время еще ничего как следует не приготовили для войны — ни войск ни вождя».

Так путем обмана, пользуясь доверчивостью своего друга, римский легат достиг очень важных результатов. По возвращении в Рим Марций и его коллега Атилий хвастались своей победой, как они, «подав ложную надежду на мир, провели Персея».

В 168 г. до нашей эры при Пидне Персей потерпел полное поражение от римлян, которое явилось в значительной мере результатом его дипломатических ошибок. Македония утратила свою политическую самостоятельность и была поставлена в зависимость от Рима. Решающую роль в этой битве сыграла пергамская кавалерия царя Эвмена, союзника Рима. Это обстоятельство очень характерно для Рима. Римляне всегда предпочитали вести войны не собственными силами, а силами союзников, и не на своей, а на чужой территории. В изучаемый период такой нейтральной стороной, на территории которой велись бесконечные войны, была Греция.

Дипломатическая победа римлян в Египте и в Ахейском союзе (II век до нашей эры) В том же году римская дипломатия одержала еще одну крупную победу — над сирийским царем Антиохом IV, сыном Антиоха III. Воспользовавшись благоприятным международным положением, Антиох вмешался в дела Египта и захватил большую его часть. Между Антиохом и египетским царем Птолемеем уже велись переговоры о подписании мира и об уступке Антиоху части египетской территории. Однако предложенные Антиохом условия были слишком унизительны для Египта, и египетские уполномоченные их не приняли. Тогда Антиох с войском направился в столицу Египта Александрию, но в 4 милях от города его неожиданно встретило римское посольство. Смущенный сирийский царь приветствовал римское посольство и протянул главе посольства Попилию правую руку.

Попилий, не отвечая на приветствие Антиоха, вручил царю дощечку с написанным на ней постановлением Сената и просил прежде всего прочесть ее. Сенат требовал, чтобы Антиох немедленно очистил Египет. Прочитав это постановление, Антиох просил предоставить ему возможность предварительно обсудить со своими приближенными, как поступить. Попилий, человек сурового нрава, в ответ на это очертил палкой, которую он держал в руке, круг на земле и сказал царю: «Прежде чем выйти из этого круга, дай точный ответ, который я мог бы передать Сенату». Пораженный столь неожиданной постановкой вопроса, Антиох уступил. «Я исполню все, чего требует Сенат», — таков был ответ сирийского царя. Лишь после этого Попилий протянул руку Антиоху как союзнику и другу римского народа. На следующий день римские послы, помирив соперничавших между собой братьев Птолемеев, удалились из Египта. Таким образом, Египет вновь был возвращен Птолемею в тот самый момент, когда сирийский флот разгромил египетскую флотилию и сирийские войска находились на египетской территории. С этого времени Египет попадает в сферу римского влияния, постепенно утрачивает свою политическую самостоятельность и, наконец, превращается в римскую провинцию. Античные историки приводят этот факт как пример величайшей дипломатической победы Рима, которая приобрела мировую известность.

После превращения Македонии в римскую провинцию очередь дошла и до Ахейского союза, который еще сохранял свою независимость. Борьба за Ахейский союз была длительной и в высшей степени напряженной. Внешние и внутренние противоречия сплетались в запутанный клубок. Римляне играли на социальных противоречиях внутри самого союза. Опираясь на поддержку ахейских олигархов, крупных рабовладельцев, они действовали против демократических элементов, главную массу которых составляли ремесленники — свободные и вольноотпущенники. В конце концов им удалось совершенно обессилить Ахейский союз и подготовить его военный разгром.

Выступление римских послов на общесоюзном собрании в Коринфе (147 г. до нашей эры). Поводом к открытому столкновению Рима с Ахейским союзом послужил очередной на общесоюзном конфликт ахеян со Спартой. Между Ахейским союзом и Спартой возгорелась война из-за отказа Спарты войти в Ахейскую федерацию. Спартанцы обратились к посредничеству Рима. В 147 г. до нашей эры в Коринф, центр Ахейской федерации, прибыл римский посол Л. Аврелий Орест. Орест имел поручение Сената: поддержать Спарту и ослабить неприязнь ахеян к Риму. Однако миссия Ореста привела к прямо противоположным результатам.

Римское посольство прибыло в Коринф во время общесоюзного собрания, на котором преобладали демократы. Не осведомившись о настроении собрания, римский посол через глашатая объявил декрет Сената об исключении из Ахейской федерации городов, неродственных по крови ахеянам: Спарты, Аргоса, Орхомена и даже Коринфа. Практически это означало низведение Ахейского союза на уровень второстепенного государства.

Провозглашенный на собрании декрет Сената об «освобождении городов» вызвал бурное негодование. Большинство присутствующих демонстративно покинуло собрание; в городе начались волнения; демократы избивали спартанцев и громили дома римских друзей. Римское посольство поспешило оставить город и отправилось назад в Рим. По возвращении в Рим Орест доложил Сенату об оскорблении римских послов.

По обсуждении доклада Ореста решено было отправить в Грецию новое посольство. Во главе этого второго посольства был поставлен Секст Юлий Цезарь, пользовавшийся славой разумного и осторожного человека. Ему дано было указание — не разжигать страстей и все несогласия уладить дипломатическим путем. Секст добросовестно выполнил возложенное на него поручение. На общесоюзном собрании он произнес «пространную и любезную» речь, лишь косвенно упомянув об оскорблении римских послов. В своей речи римский представитель увещевал ахеян не следовать «дурным советникам» и в будущем не враждовать ни с Римом, ни с его союзниками —спартанцами. Небольшая часть собрания — римские друзья — приняла речь римского легата с полным сочувствием. Большинство же собрания пребывало «в пагубном молчании», не зная, что возразить оратору. Тогда выступили вожди демократической партии Диэй, Критолай и другие «роковые для союза люди». Они предлагали собранию не выносить никакого решения, созвать новое общесоюзное собрание через 4 месяца, а тем временем отправить посольство в Рим с докладом о положении дел в Ахейском союзе. Предложение было принято. Миссия Секста, недовольная решением вопроса, покинула Грецию. Вслед за ней направилась в Рим и ахейская делегация.

После отъезда римской миссии в Греции началась настоящая революция. Демократические вожди повели энергичную агитацию против Рима. В своих выступлениях на собраниях в различных городах они вскрывали истинные цели римской дипломатии. Любезные речи римских послов, говорили они, насквозь лицемерны. Римляне в настоящее время ведут войну с Карфагеном и в Галлии и несут тяжелые потери. Поэтому они нуждаются в мире на Востоке. По окончании войны они расправятся с ахеянами и спартанцами так же, как они свели счеты с македонцами.

Агитацию против Рима ахейские вожди связывали с выступлениями против собственной плутократии: они отменили долги, провозгласили передел земель, объявили свободу рабов и т. д.

Поражение ахеян (146 г. до нашей эры). Таково было состояние Греции, когда весной 146 г. до нашей эры в Коринф прибыла новая римская миссия с Гнеем Папирием во главе. Папирий должен был выступить на многолюдном собрании, большинство которого состояло из ремесленников. Коринф был тогда одним из самых крупных индустриальных центров Средиземноморья. Главную массу его ремесленников составляли вольноотпущенники и рабы. По данным историка Тимея, число рабов в Коринфе доходило до 400 тысяч человек. Таким образом, исход дипломатической миссии Папирия был уже предрешен социальным составом собрания. Несмотря на все дипломатическое искусство римского посла, собрание не дослушало его речи до конца. Поднялись крики, шум, насмешки, посыпались оскорбления. Римские легаты вынуждены были покинуть собрание. «Коринфский народ, — говорит историк Полибий, — находился тогда в состояний умоисступления».

Обе стороны стали спешно готовиться к войне. Верховным стратегом Ахейского союза с 147 г. (до нашей эры) был Диэй, человек кипучей энергии. Диэй мобилизовал все силы на оборону страны, объявил всеобщий набор, обложил богатых высоким налогом, объявил свободу рабам и т. д. Таким путем была создана довольно внушительная демократическая армия. Однако общее состояние Ахейского союза было весьма непрочным. Силы населения были истощены; производство вследствие массового ухода рабов расстроено; общее настроение было подавленным, повсюду царили печаль и уныние.

Этим воспользовались ахейские олигархи, симпатии которых были на стороне Рима. На римлян они смотрели, как на избавителей от всех бед. В тех местах, где римляне появлялись, олигархи их встречали радостными криками, с ветвями маслин в руках.

Генеральное сражение между римскими и ахейскими войсками произошло при Левкопетре, на Истме, в 146 г. до нашей эры. Победили римляне. Ахейская армия частью была взята в плен, частью погибла или рассеялась. Сам Диэй бежал в свой родной город Мегалополь и там лишил себя жизни.

В том же 146 г. до нашей эры был взят Карфаген и тем положен конец Третьей Пунической войне (149—146 гг. до нашей эры).

Покорением Греции и Карфагена заканчивается первый, самый трудный период римских завоеваний. С середины II века (до нашей эры) римский полис превращается в мировую средиземноморскую державу, а сам город Рим — в центр средиземноморской торговли, денежно-ростовщических операций и рабовладения. Соответственно с этим изменялся и политический строй римского государства, превращавшегося в средиземноморскую империю.

Дипломатия Юлия Цезаря в Галлии (58 — 51 гг. до нашей эры). Период объединения Римом Средиземноморья был наиболее блестящим периодом римской дипломатии. Завершив свои победы в бассейне Средиземного моря, где противниками римлян явились государства высокой культуры, Рим переходит к распространению своей власти на менее культурные страны и народы, границы которых соприкасались с римскими. Во второй половине II и I столетий до нашей эры Рим ведет большую политику на Востоке — в Малой Азии и Сирии, и на севере — в Галлии, Германии и Британии. Масштаб внешней политики Рима в эти века был очень широк. Велика была и роль дипломатии. Но деятельность дипломатов протекала в сравнительно более благоприятных и легких условиях. За спиной римского посла и «оратора» теперь стоял великодержавный Рим, во много раз превосходивший своих противников. Соответственно упрощались задачи и методы дипломатии.

Наиболее блестящим представителем этого периода в истории римской дипломатии является Гай Юлий Цезарь. Свои дипломатические дарования он обнаружил с особым блеском во время галльской кампании (58 — 51 гг. до нашей эры).

Галлия в то время переживала глубокий внутренний кризис. Старинный первобытно-общинный строй сменялся государственным. К древней вражде племен присоединились еще социальные противоречия между различными группами галльского населения. Цезарь в высшей степени искусно использовал все эти противоречия в интересах римского государства. С помощью «римских друзей» ему удалось организовать обще-галльскую конференцию. То был своего рода дипломатический конгресс представителей всех галльских племен. Цезарь добился того, что конференция провозгласила его вождем и защитником общегалльских интересов. Этот чисто дипломатический ход облегчил Цезарю задачу покорения Галлии. К нему как к третейскому судье и защитнику галлов начали обращаться галльские племенные князья со своими нуждами, жалобами и взаимными доносами. Это давало Цезарю полную осведомленность во внутренних делах Галлии, возможность вмешиваться в междуплеменные распри и безошибочно направлять свои дипломатические и военные предприятия.

Не последнюю роль в дипломатических успехах Цезаря сыграли и его личные качества. Юлий Цезарь отличался сильным характером и легко ориентировался в сложной обстановке. Вместе с тем он был общителен, щедр, прост и благодаря этим качествам легко располагал к себе людей, с которыми ему приходилось встречаться, независимо от их положения, возраста и национальности. В своей политике Цезарь руководствовался исключительно принципом целесообразности, государственной и личной выгоды.

Разделяя своих противников, приближая и объединяя своих сторонников, Цезарь к концу 52 г. привел галльские племена к полному подчинению Риму. Таким образом, благодаря Цезарю одна из богатейших областей тогдашней Западной

Европы — Галлия, которая включала в себя нынешние Францию, Бельгию и часть Германии, — была присоединена к римской территории.

Политику Юлия Цезаря в Галлии, Германии, Британии и в особенности на Востоке продолжал его приемный сын Октавиан Август, первый римский император (принцепс). С Августа начинается история Римской империи, продолжавшаяся около 500 лет (I — V века нашей эры).

3. ОРГАНИЗАЦИЯ ДИПЛОМАТИЧЕСКОГО АППАРАТА

В ЭПОХУ ИМПЕРИИ

Римская империя создавалась в процессе борьбы Рима с Карфагеном и эллинистическими царствами. Эта борьба содействовала централизации государственной власти. Республиканские учреждения постепенно заменялись бюрократическими императорскими канцеляриями. Все управление государством переходило в руки императора, который управлял страной через посредство многочисленных, зависимых от него чиновников (прокураторов и легатов). Сенат продолжал существовать, но из руководящего органа государства, каковым он был при Республике, превратился в государственный совет.

Соответствующим образом изменилось и управление делами внешней политики и дипломатии. В императорский период (I — V века нашей эры) все дела внешней политики — объявление войны, заключение мира, прием и отправление посольств и пр. — подлежали ведению императора. Дипломатия превращалась в ведомственную функцию и утрачивала демократический характер, который она имела при Республике. Изменилась и роль посла. Послы в императорскую эпоху не выбирались, а назначались, как и все другие чиновники, самим принцепсом. Ему одному они были обязаны и отчетом о своей деятельности. Характерной для Республики гласности и публичной отчетности при Империи тоже не существовало. Со времени императора Клавдия (середина I века) посольскими делами ведала личная канцелярия императора, возглавляемая императорским секретарем. Вместе с тем личная канцелярия императора являлась высшим административным органом всей Империи.

Общее законодательство в отношении послов иностранных государств при Империи оставалось тем же, каким оно было и при Республике. Личность посла даже враждебных государств считалась священной и неприкосновенной. Нарушение посольских прав квалифицировалось как нарушение международного права. «Если кто-либо нанесет ущерб послу враждебной страны, — замечает по этому поводу юрист Помпоний, — это должно рассматриваться, как нарушение права народов, ибо послы признаются священными особами» (sancti habentur legati).

В памятниках императорского периода очень много внимания уделяется отношениям Рима с иностранными государствами, союзными царствами, городами и общинами, а также вопросам организации и деятельности посольств. Все это свидетельствует о важности этой государственной отрасли в Римской империи.

Римская политика и дипломатия на Востоке в I веке нашей эры. Из всех государств Востока, находившихся в соседстве с Римом, самым могущественным тогда было Парфянское царство, которое образовалось из Древнеперсидского царства Ахеменидов. С ним, главным образом, и поддерживались дипломатические отношения в течение всего императорского периода. Интересы Рима и Парфии сталкивались в разных пунктах. Ни та, ни другая сторона не имела абсолютного перевеса, и потому все спорные вопросы приходилось разрешать дипломатическим путем. Необходимость установления мирного сожительства подсказывалась прежде всего экономическими интересами. Через римско-парфянскую границу проходили караванные пути, связывавшие Восток с Западом. Обеспечение этих путей могло быть источником крупных доходов как для Рима, так и для Парфии. Кроме того, от этого зависело благосостояние Сирии и Месопотамии, двух важнейших пограничных областей. Границей между Римом и Парфией был признан Евфрат. В доказательство дружественных отношений парфянский царь вернул Августу знамена и пленников из некогда разгромленных римских армий Красса и Антония. Август со своей стороны отказывался от поддержки Тиридата, претендента на парфянский престол. Возвращение знамен трех римских армий произвело на общественное мнение Рима очень сильное впечатление. Август в своем «политическом завещании» (Анкирской надписи) с гордостью повествует об этом, как о факте величайшей важности.

Этим не ограничились успехи римской дипломатии на Востоке. Парфянский царь не чувствовал себя прочно на престоле и искал союза с римским императором. Из опасения дворцового переворота он отправил своих детей в Рим, под опеку римского императора. Это было новым доказательством блестящей дипломатической победы Рима. После этого Август был вправе заявить, что в восточном вопросе он мирным путем одержал больше побед, чем оружием. Политику Августа с успехом продолжал его преемник Тиберий.

Однако уже в первые годы царствования Августа обозначились симптомы будущих конфликтов на евфратской границе. Яблоком раздора служило буферное государство Армения. Армянский вопрос — одна из самых сложных проблем внешней политики Рима в течение всего периода Империи. Значение Армении заключалось в ее стратегическом положении. Преобладание в Армении римского влияния создавало постоянную угрозу Месопотамии, а через нее Вавилону и всем западным сатрапиям Парфии. Наоборот, усиление парфянского влияния открывало парфянам доступ к Черному морю и обеспечивало им преобладание на Кавказе — в Иберии и Албании. Кроме того, все торговые пути, соединявшие Парфянское царство с западными частями Малой Азии, переходили в руки парфян. Наконец, возникала серьезная угроза — в виде союза Парфии с сарматами и скифами, старыми врагами Рима.

В Армении боролись две партии — римская и парфянская. Большая часть аристократических родов Армении держалась парфянской ориентации, меньшая — римской. При Августе и Тиберий римская партия возобладала, и Армения превратилась в фактически зависимое от Рима государство.

Эпоха Августа и Тиберия ознаменована была наивысшими достижениями римской дипломатии в восточном вопросе. Слава римского императора распространилась по всему Востоку. В Анкирской надписи говорится о парфянских, индийских и скифских посольствах, приходивших в Рим. Существовали связи даже между Римом и Китаем.

Соглашение по армянскому вопросу между Римом и Парфией (66 г. до нашей эры). При преемниках Тиберия, императорах династии Клавдиев, римское влияние на Востоке начинает слабеть, а парфянское, наоборот, усиливается. При Нероне в армянском вопросе было достигнуто приемлемое для обоих государств соглашение. Помирились на таком компромиссе: армянский престол передавался Тиридату, брату парфянского царя Вологеза, а утверждение этой передачи, т. е. возложение диадемы на голову будущего армянского царя, предоставлялось римскому императору.

Компромисс был следствием многочисленных столкновений, побед и поражений и бесконечного числа легаций, изо дня в день отправлявшихся из Рима и обратно. Соглашение состоялось в 66 г. после обмена письмами между Вологезом и Домицием Корбулоном, наместником и легатом Нерона в восточных провинциях. В своем письме Вологез писал, что армянский вопрос для него в настоящее время представляется уже решенным. «Боги, распорядители судеб людей и народов, передали Армению парфянам, не причинив этим, однако, позора и римлянам». Далее Вологез указывал, что военная мощь Парфии достаточно проявила себя в последних событиях. Столь же хорошо известна и кротость парфянского правителя. Тигран (римский ставленник) заперт в крепости, побежденные римские легионы с их вождем Петом отпущены невредимыми. Тиридат выражает готовность отправиться в Рим и принять корону из рук римского императора, но не как побежденный, а как победитель.

С не меньшим чувством собственного достоинства составлено было и ответное письмо Корбулона. Корбулон полагал, что вражда между Римом и Парфией еще не зашла так далеко, чтобы обязательно перейти в войну. Обе стороны достаточно сильны. Много успехов выпало на долю римского оружия, но кое-что досталось и на долю парфян. Пусть это послужит уроком против самонадеянности. Для Тиридата выгодно и почетно получить в дар царство, не затронутое опустошениями, а Вологез принес бы больше пользы своему народу союзом с Римом, чем разорительной войной. Римляне прекрасно знают, в каком тяжелом состоянии находится в настоящее время Парфия, как велики в ней внутренние раздоры, сколь непрочно положение царя, какими дикими и воинственными народами он управляет. Между тем в Империи римского цезаря все обстоит как нельзя более благополучно. «Повсюду царит безмятежный мир, и нарушает его одна лишь эта война».

Назначен был день переговоров. Наиболее видные члены штаба Корбулона, лица сенаторского и всаднического звания, отправились в лагерь Тиридата, чтобы оказать ему честь и вместе с тем послужить залогом того, что римляне его не обманывают и не устроили ему засады. Затем Тиридат и Корбулон прибыли в назначенное место со свитой из 20 всадников каждый. Увидев Корбулона, царь первый сошел с коня. То же самое сделал и Корбулон. Спешившись, они подали друг другу правую руку.

После этого начались торжественные речи. Корбулон превозносил Тиридата за его благоразумие. Оставив путь войны, говорил он, царь избрал более правильный и безопасный путь.

Не поскупился на пышные слова и армянский царь. После обстоятельного повествования о величии своего рода, он заявил, что пойдет в Рим и воздаст новую честь римскому цезарю, не потерпев поражения в войне. Решено было, что Тиридат отправляется в Рим, слагает знамена царской власти у статуи императора и получает их снова из рук самого Нерона. Беседа закончилась поцелуем.

Через несколько дней состоялся военный парад. Оба войска появились в полном блеске. По одну сторону стояла парфянская кавалерия в своем национальном убранстве, а по другую — ряды римских легионов с блестевшими на солнце орлами и статуями богов. Посередине был воздвигнут помост, на котором стояло золотое кресло. На нем высилась статуя Нерона. К креслу подошел Тиридат. Заклавши жертву, он снял с головы диадему и положил ее у подножия статуи императора. На присутствующих вся эта церемония произвела потрясающее впечатление. «Великий царь армянский пойдет в Рим на удивление всем народам почти как пленный!» — повторяли свидетели этой церемонии.

Церемония закончилась роскошным пиром. Перед отправлением в длительное путешествие в Рим Тиридату было разрешено нанести визит парфянскому царю, проститься со своей матерью, братьями и другими членами семьи. В залог была оставлена дочь Тиридата.

Парфянский царь поставил условием, чтобы будущему армянскому верховному правителю во время его путешествия в Рим были оказываемы должные почести. Желание царя было выполнено. Путешествие продолжалось целых девять месяцев и было совершено по суше, через Геллеспонт и Северную Италию. Длительное плавание по морю запрещалось религией Мазды (Заратустры), которую тогда исповедовали парфяне.

Тиридат следовал с огромной свитой, женой и детьми, сопровождаемый парфянскими и римскими войсками. На пути следования армянскому гостю были оказаны все знаки внешнего почета. Начальники провинций устраивали ему торжественные встречи, обменивались с ним лобзаниями, разрешали иметь при себе меч. Соблюдение всех этих церемоний считалось необходимым с точки зрения международного этикета. «Царю, привыкшему к пышности Востока, — говорили старые римляне, — неизвестно, что у нас имеет значение лишь сила власти, а не пустая мишура».

По прибытии в Северную Италию Тиридат был встречен императорскими легатами, в сопровождении которых он в императорской колеснице отправился в Неаполь, где в то время находился Нерон. После нескольких дней пребывания в Неаполе Нерон и Тиридат вместе отбыли в Рим для совершения коронования. Столица была декорирована гирляндами, а вечером иллюминована. Улицы были полны народа, заполнявшего даже крыши домов, в надежде увидеть торжественный парад. По сторонам стояли войска в блестящем вооружении и со знаменами.

На следующее утро началась, наконец, самая церемония. В окружении Сената и преторианской гвардии Нерон в яркой триумфальной одежде явился на Форум и сел на специально приготовленное для этого случая кресло около Ростры. К нему через ряды войск подошел Тиридат, оказал ему знаки повиновения, провозглашая его владыкой вселенной и потомком бога Митры. После этого Нерон провозгласил его царем Армении и возложил на его голову диадему. В торжественном триумфе, приветствуемый как император, Тиридат отправился на Капитолий и возложил на алтарь Юпитера лавровый венок. Церемония коронования закончилась парадным спектаклем в театре Помпея. Театр был заново отделан золотом и дорогими материями. Кроме того, была устроена в честь главы армянского государства художественная выставка, произведены раздачи и угощения народу и выпущена особая монета. При отъезде Тиридату и его свите были даны богатые подарки и, кроме того, отправлено в Армению большое число искусных мастеров для реконструкции армянской столицы Артаксаты, переименованной в «город Нерона»(Neronea).

Связи Рима с Китаем (I—II века нашей эры). Установление протектората над Арменией добрососедских отношений с Парфянским царством связывало Рим с государствами Центральной Азии, а через них и с Китаем. Торговые и дипломатические сношения Рима с Китаем начинаются с I века нашей эры. Главной связующей артерией служила так называемая «шелковая дорога». «Шелковая дорога» начиналась в Сирии, шла через города Эдессу и Нисибис, Раги, Фергану и доходила до Великой китайской стены. Вместе с караванами по «шелковой дороге» следовали посольские миссии из Рима в Китай и обратно. В китайских летописях под 166 г. упоминается о прибытии в Китай посольства римского императора Марка Аврелия. Установленное новейшими исследованиями влияние греко-римского искусства на китайское свидетельствует об оживленности и длительности связей между двумя величайшими державами античного мира: на западе — Римской и на востоке — Китайской (Небесной) империями.

Договоры Рима с Сасанидами (III—VI века нашей эры). При всей внешней пышности коронования армянского царя в Риме соглашение 66 г. было более выгодно для Парфии, чем для Рима. Армения фактически становилась вассальным государством Парфии. С каждым столетием эта зависимость все увеличивалась, и Армения уходила из-под влияния Рима. В III веке в Парфии произошел государственный переворот, в результате которого к власти пришла новая воинственная династия Сасанидов. Сасаниды стремились восстановить былую мощь великой Персии Ахеменидов и переименовали Парфию в Новоперсидское царство. Сохранившиеся от этой эпохи договоры и описания церемоний ведения переговоров указывают на преобладание Персии и сильное влияние восточных обычаев. На первом плане стояла внешняя, показная сторона дела, всякого рода формальности и придворные церемонии. Все это вполне соответствовало эпохе Домината, по своей социально-политической сущности родственной деспотии Сасанидов. В мемуарах одного римского посла, Петра Магистра, или Петра Патриция, сохранилось подробное описание церемонии заключения договора с царем Персии Хосровом I (VI век).

При переговорах с Хосровом присутствовало 12 переводчиков, шесть человек от каждого посольства. Текст договора был составлен в двух редакциях и на двух языках — греческом и персидском. Греческий экземпляр, написанный персидскими буквами, был вручен главе персидского посольства, персидский же экземпляр, написанный греческими буквами, был вручен уполномоченному восточно-римского императора. После этого последовал обмен ратификационными грамотами. При переговорах вели протокол, один экземпляр которого поступал в персидский, а другой — в римский (Константинопольский) архив. Общее число статей договора 13. Некоторые вопросы были оставлены нерешенными, в их числе вопрос, касавшийся пограничной полосы Кавказа. Хосров на каждом шагу давал почувствовать силу своей и слабость римской державы: поэтому от римских послов требовалось много дипломатического искусства, чтобы «смягчить заносчивый нрав восточных варваров».

Изменения коснулись также и языка. Дипломатическим языком становится «азиатский» язык императорских канцелярий и двора — напыщенный, однообразный и маловыразительный. В заключение необходимо отметить еще одну особенность дипломатии Поздней империи — влияние церкви и христианства. С Константина Великого (IV век) в посольских легациях первостепенную роль играют лица духовного звания — «святые», епископы и позже папа.

4. ВНУТРЕННЯЯ ДИПЛОМАТИЯ

Самостоятельный раздел античной дипломатии представляет внутренняя дипломатия. Своего высшего развития внутренняя дипломатия достигает в период Римской империи. При неопределенности отношений между отдельными частями и центром в Римской империи невозможно установить точную грань ни между ее внутренней и внешней политикой, ни между внутренней и внешней дипломатией.

Переход от Республики — города-государства — к мировой Средиземноморской державе был длительным процессом. Римская абсолютная монархия в собственном смысле, или Доминат, сложилась лишь в III веке нашей эры. Предшествующие два столетия могут быть рассматриваемы как переходный период от Республики к Доминату. В отличие от Домината первые века (I век) носят название времен Принципата. При Принципате Римская империя представляла сложный мир самых разнообразных политических единиц — провинций, муниципий, всевозможных союзов и корпораций. Правильнее всего Принципат рассматривать как федерацию более или менее самостоятельных городов (муниципиев).

С точки зрения государственного права Рима каждый муниципий и даже более мелкие единицы рассматривались как самостоятельные политические тела, как бы государства в государстве. Одним из выражений этой самостоятельности являлось право посольства (jus legationis). Каждая из названных организаций могла посылать посольства в центр и другие организации, заключать договоры и пр., одним словом, действовать как юридически самостоятельная единица или сторона. На этой почве собственно и развилось единственное в своем роде право народов, о котором упоминалось выше.

Посольства при Империи играли большую роль, чем при Республике. Они связывали центр с провинциями, а провинции — друг с другом и со всем миром. Дипломатические нити протягивались по всему «кругу земель» и выходили далеко за его пределы. Посольства отправлялись по самым разнообразным поводам: по случаю какого-либо важного события в императорской фамилии, со всякого рода просьбами, жалобами и судебными спорами. При Калигуле, например, в Рим прибыло греческое посольство, чтобы поздравить нового императора со вступлением на престол. В одной надписи сохранился ответ Марка Аврелия на врученное ему посольством одного малоазиатского города поздравление с днем рождения принцепса. Известен также ответ императора Диоклетиана жителям города Афродизии, которые поздравляли его через послов с приходом к власти.

Наряду с выражениями верноподданнических чувств и преданности легации часто преследовали и более практические цели. Через послов города и корпорации добивались снижения налогов, денежной помощи фиска — на постройку общественных зданий, храмов в честь императора, бань и дорог, гимназий и т. д. Всякого рода конфликты, судебные процессы и жалобы на неправильные действия центральных и местных властей также доводились до сведения высшей власти при помощи посольств.

В сочинении Филона сохранилось подробное описание посольства александрийских евреев к Калигуле с жалобой на римского наместника Авиллия Флакка. Получив разрешение у александрийских властей на право выезда, депутация отправилась в путь и благополучно достигла Рима. В Риме на Марсовом поле депутаты впервые встретили императора, который любезно ответил на их поклон, что считалось хорошим признаком. Далее описывается самый разговор депутатов с принцепсом, происходивший в садах Мецената. Вначале благосклонно настроенный, император начал раздражаться и, наконец, пришел в сильное возбуждение, недовольный отрицанием божественности его власти. «Вы — единственные, — говорил Калигула, — которые не почитают меня богом... Почему вы не едите свиного мяса?» и т. д. Диалог продолжался долгое время, но в общем миссия александрийских евреев успеха не имела. Другие миссии оказывались более удачными. Так, Дион, возглавлявший посольство города Смирны, сообщает, что император Траян был чрезвычайно милостив и любезен. «Император по его высшей доброте и прозорливости даровал мне все, что я просил, как и всем другим послам... В город полилась целая волна золота».

Обмен посольствами происходил не только между провинциями и центром, но и между отдельными муниципиями и корпорациями. Связь между христианскими общинами тоже поддерживалась при посредстве посольств. Этим объясняется тот на первый взгляд странный и интересный факт, что почти вся христианская терминология — апостол (посланник), пресвитер (пресбейс — посол), символ (symbola) и т. д. — заимствована из дипломатического языка Римской империи.

В своем развитии внутренняя дипломатия Рима прошла несколько этапов. В республиканский и ранний императорский период посольства были сравнительно редким делом. Послом мог быть всякий гражданин, который обладал необходимыми для этого средствами и досугом. Никаких специальных знаний от него не требовалось. Участвовать же в посольской делегации, посетить Рим и быть на приеме у самого императора считалось величайшей честью для всякого провинциала. Лица, успешно выполнившие возложенные на них миссии, становились патронами данного города, пользовались почетом и уважением. В честь их устраивались празднества, воздвигались памятники и статуи. Избрание в посольскую делегацию рассматривалось как начало большой карьеры данного лица. Главами провинциальных посольств обычно бывали члены муниципальных курий (городских сенатов), которые впоследствии становились имперскими сенаторами, членами римского Сената. Все расходы, связанные с посольством, возлагались на самих делегатов; поэтому естественно, что послами могли быть лишь самые богатые люди, принадлежавшие к первому классу муниципальных курий.

Первые императоры, которые еще не особенно прочно чувствовали себя на троне, охотно принимали провинциальные делегации, поощряя их, и расходы на содержание делегатов в Риме брали на свой собственный счет или на счет государства. С течением времени, однако, щедрость императоров к притекавшим в Рим со всех сторон легатам стала ослабевать. Это объяснялось двумя главными причинами: увеличением расходов императорского фиска (государственной казны) и чрезвычайным возрастанием числа посольств. При реконструкции сгоревших во время гражданской войны 68 — 69 гг. зданий на Капитолии Веспасиан извлек три тысячи бронзовых досок, на которых были записаны государственные документы. Большую их часть, несомненно, составляли договоры (foedera) и всякого рода другие дипломатические акты. Три тысячи бронзовых таблиц составляли лишь незначительную часть колоссального государственного архива Рима, помещавшегося на Капитолии.

Ввиду огромного наплыва посольств императоры вынуждены были изыскивать меры сокращения расходов фиска на приемы и содержание послов. Начало этому положил эдикт Флавия Веспасиана, ограничивавший число членов посольства тремя лицами.

Последующие императоры продолжили и расширили ограничительные меры Веспасиана. Постепенно начали не только регулировать число членов посольства, но и ограничивать самое «право посольства» муниципий и других общественных корпораций. Отчасти это делалось в интересах самих названных организаций, главным же образом по соображениям экономии императорского фиска. Так, Траян освободил все муниципии провинции Мезии от необходимости снаряжать поздравительные посольства к наместнику названной провинции. «Пусть, — пишет он в одном из своих писем Плинию, — начальник Мезии (Moesiae praeses) извинит, если его будут почитать с меньшими расходами».

Важнейшую дату в истории римской дипломатии и провинциального управления составляет Эдикт Феодосия I. Феодосии ответственность за посылку легаций возложил на префекта претория. В столицы Империи, Рим и Константинополь, допускались лишь те посольства, которые были достойны внимания императора. Ограничение права посольства наносило удар автономии местных общественных мирков, превращало легации в колеса государственной машины, а легатов — в государственных чиновников.

В соответствии с этим изменялся и личный состав посольств. По мере увеличения числа посольств и охлаждения к ним императоров участие в посольской делегации из права превращалось в обязанность. Богатые люди, сенаторы первого ранга местных курий (priores) под различными предлогами уклонялись от высокой чести участвовать в посольской миссии. При Доминате в связи с повышением государственных налогов и поборов легации превратились в одну из наиболее тяжелых повинностей римских граждан.

Личный состав посольств менялся и потому, что при массе и разнообразии вопросов от него требовались профессиональные качества, знание законов, посольской техники и красноречие. Всем этим требованиям лучше всего могли удовлетворить лица с юридическим образованием (адвокаты), окончившие юридические школы и школы красноречия. Муниципии и корпорации ставили адвокатов и риторов (профессоров красноречия) во главе посольств и поручали им ведение дел. Все расходы по снаряжению посольств и оплате адвоката падали на муниципальные курии и корпорации. Многие из адвокатов на посольских делах наживали большое состояние и удостоивались высокого почета.

Риторско-дипломатические школы. Профессия адвоката, ритора и дипломата в императорском Риме считалась одной из самых выгодных, ибо приносила большие доходы и доставляла высокое общественное положение. Этим объясняется стремление римской молодежи получить высшее юридическое образование и пройти обязательную для юриста риторскую школу. Дипломатическому искусству в этих школах уделялось очень большое внимание. Риторские школы в то же самое время были и дипломатическими школами. Ученики школ упражнялись в произнесении речей на самые разнообразные темы дипломатического характера, частью исторические, частью отвлеченные. Давались такие темы, как «Мир между Афинами и лакедемонянами» (445 г. до нашей эры), «Пилосский конфликт», «Проект оборонительного союза греков против Филиппа Македонского». Инсценировали диспут Демосфена с Эсхином на тему о посольстве в коллегии амфиктионов и т. д.

Постепенно сложились определенные правила (praecepta) составления дипломатических ораций (речей) и манеры их произношения. Отступления от этих правил рассматривались как нарушения этикета и отсутствие хорошей школы дипломатического искусства. В сочинении Менандра приведены правила составления дипломатических речей, произносимых по разным случаям. Так ,например, речь, произносимую от имени города, пострадавшего от землетрясения или какого-либо иного стихийного бедствия, рекомендовалось строить по таким правилам. Орация начиналась со вступления, рассчитанного на возбуждение чувства гуманности принцепса. Постарайтесь, говорится в названном руководстве, прежде всего подействовать на высокие качества принцепса, на его гуманность и доброту. Императору надо внушить идею о его богоизбранности. Потом следует напомнить ему о его доблестях на войне и во время мира и восстановить в его памяти облик города, от имени которого произносится речь. Полезно при этом пустить в ход риторические контрасты, указать, например, на трагическую судьбу Трои: некогда знаменитый город, который мог вести войну против всей Европы, пал до полного ничтожества. Это сравнение укажет властелину на хрупкость и изменчивость судьбы всего существующего и всех людей. За риторическим введением следовало, наконец, самое изложение цели посольства. Для большего впечатления легатам рекомендовалось упасть перед принцепсом на колени с молитвенными ветвями в руках.

Образец речи об установлении дружбы между городами представляет сороковая речь Диона Хризостома. Темой речи служит предполагаемый союз города Прузы с Апамеей. Оратор начинает с противопоставления великих благ дружбы и великих несчастий вражды.

«Подумайте только, граждане, сколь приятно, путешествуя по землям своих соседей, встречать друзей вместо врагов, насколько лучше пользоваться гостеприимством, участвовать совместно в религиозных празднествах, зрелищах и молитвах, нежели осыпать друг друга поношениями и оскорблениями... Оскорбительные слова приличествуют лишь бесстыдным людям, но они несвойственны благородным людям и мудрым гражданам».

В руководствах по ораторскому и дипломатическому искусству подробно разрабатывались не только планы речей, но и содержались также образцы стиля и определялись размеры речи. Речь дипломата в среднем не должна превышать, говорится в одном из подобных руководств, ста пятидесяти или максимум двухсот строк.

К разряду дипломатических речей относятся также и панегирики, хвалебные речи в честь императора. В панегириках наряду с восхвалением императора и его дома содержались пожелания, выражаемые от лица какой-либо группы населения или всего муниципия.

5. СОЮЗНЫЕ ДОГОВОРЫ С ВАРВАРАМИ

(IV ― V ВЕКА НАШЕЙ ЭРЫ)

Третий раздел римской дипломатии составляют договоры с варварскими народностями. Поселения варваров на римской территории на правах союзников, или федератов, начинаются еще с конца Республики и первых лет существования Империи, с Цезаря и Августа. В последующие столетия они расширялись и получили наибольшее распространение в III — V веках нашей эры, в период «великого переселения народов». Поселение варваров на римской территории являлось следствием кризиса рабовладельческого способа производства и ослабления Империи. Варвары, по выражению Энгельса, вливали свежую кровь в дряхлевшее тело Римской империи.

По своему юридическому положению федераты находились на правах «иностранных союзников» (peregrini socii). Этим они отличались от других категорий варваров, живших в пределах Римской империи, но не связанных с Римом договорными отношениями. Федераты пользовались покровительством римского закона и многими привилегиями по сравнению с остальной массой варварских поселенцев.

Среди многочисленных договоров с федератами наибольшее историческое значение имел договор Константина Великого с готами (332 г.), Римляне предоставляли готам землю для поселений на Дунае и обещали уплачивать дань за военную помощь со стороны готов. К этим статьям прибавлялась еще особая статья о торговле по обеим сторонам Дуная. Для облегчения торговых связей Константин построил мост через Дунай. Соглашение Константина с готами расстроилось с того момента, когда им стало известно, что Константин одновременно заключил тайное соглашение с сарматами, старыми врагами готов. Возмущенный этим поступком, готский князь обязал клятвой своего сына, будущего короля Атанариха, что он никогда не вступит на римскую территорию для оказания помощи римлянам.

Из соглашений последующего времени наибольшее значение по своим историческим последствиям имел договор 369 г. между Валентом, императором восточной половины Римской империи, и Атанарихом, королем готов. Соглашение было составлено в письменной форме и скреплено подписями обеих сторон. Готы получали право поселения во Фракии. Ввиду взаимного недоверия переговоры происходили на плотах посредине Дуная.

Через несколько лет последовало новое соглашение между готами и Валентом. Теснимые гуннами, готы отправили в 376 г. к Валенту посольство с предложением заключить союз. Император принял предложенные готскими легатами условия договора. Римляне брали на себя обязательства: 1) оказывать готам временную поддержку продовольствием (alimenta pro tempore) и 2) предоставить земли для поселений и обработки. Для Валента эти условия были чрезвычайно выгодны. В лице готских федератов он получал необходимую ему военную помощь — кавалерию. Готская кавалерия считалась лучшей. Вместе с тем договор избавлял римских землевладельцев от поставки рекрутов. Однако Валент не сумел воспользоваться вытекавшими из договора возможностями. Недоверчивый и склонный к подозрительности император слишком затянул переговоры. Тем временем стоявшие на Дунае массы готов двинулись через Дунай, нахлынули в соседние римские провинции и их жестоко опустошили. Сам Валент погиб в сражении с готами при Адрианополе в 378 г.

Последующие императоры, наученные горьким опытом, во избежание повторений событий 377—378 гг., старались более точно соблюдать принятые на себя обязательства в отношении своих федератов. Кроме того, для побуждения варварских князей к заключению договоров они старались их предварительно задобрить подарками — золотом и всевозможными дорогими вещами: ожерельями, бусами, кольцами и пр., к которым варвары обнаруживали большую склонность.

В 382 г. Феодосии I заключил договор с Аларихом на условиях, более выгодных для Алариха, чем для Империи. Готам предоставлялись земли во Фракии и Мезии с правом заниматься земледелием без уплаты земельного налога и несения каких-либо иных повинностей, кроме военных.

Дружественные договоры с Аларихом и другими вождями варваров заключались также и при преемниках Феодосия, императора западной и восточной половины Империи. В последние годы своего существования Римская империя держалась исключительно силою варваров, находившихся на римской службе. Между варварами и римлянами установились более тесные отношения. Влияние варварских обычаев нашло отражение и в дипломатии. Одновременно с ростом этого влияния происходил и другой процесс — освоение варварами римской культуры, процесс романизации. Из сочетания этих потоков образовались в первой половине средних веков варварские общества и государства, выработавшие и свою собственную дипломатию.

РАЗДЕЛ ВТОРОЙ

ДИПЛОМАТИЯ В СРЕДНИЕ ВЕКА

ВВЕДЕНИЕ

Дипломатия периода средних веков отражала в своей деятельности последовательные этапы в развитии феодального государства. Сперва она служит интересам феодализирующихся варварских держав, которые сложились на развалинах бывшей Римской империи и в других частях Средней, Северной и Восточной Европы. После распада этих государств деятельность средневековой дипломатии определяется взаимоотношениями обособленных политических мирков, образовавшихся в процессе феодального раздробления Европы. Наконец, в связи с возникновением крупных феодально-абсолютистских монархий дипломатия средних веков становится орудием их объединительной политики.

Средневековый строй покоился на феодально-крепостнических отношениях. Эти отношения представляли собой в целом прогрессивную общественную систему в сравнении с рабовладельческим строем древнего мира. Начали они складываться уже в варварских государствах раннего средневековья. Феодально-крепостническими интересами определялась и внешняя политика этих государств. Стремясь захватить возможно больше земли, награбить военной добычи, получить людей, нужных для крепостной эксплоатации, варварские государства вели непрерывную борьбу между собой. Сталкивались они и с Восточной Римской империей — этим обломком прежней великой римской державы.

Волей-неволей варварским государствам приходилось, однако, договариваться между собой и с соседями, чтобы как-нибудь регулировать свои внешнеполитические отношения. Так возникла их дипломатия, которая носила отпечаток примитивности этих новых политических образований раннего средневековья.

Глубокое влияние на дипломатию молодых варварских государств оказала Византия, которая хранила дипломатические традиции Поздней Римской империи. Высоко развитая организация этой восточной дипломатии, ее торжественный церемониал, ее изворотливость, коварство, умение изобретать всякого рода комбинации, разъединять врагов, использовать в своих целях торговые, культурные и религиозные связи — оказали сильнейшее воздействие на дипломатию средневековья.

Другим мощным проводником влияния римских традиций на дипломатию средних веков была церковь в лице папства с его сложными международными связями. Папство являлось не только религиозной, но и государственной силой. Опираясь на собственную территорию, располагая огромными материальными средствами и широко раскинутой сетью своих агентов, папство противопоставляло свое единство и международный авторитет розни и борьбе, которые кипели в феодальной Европе. Разжигая эти противоречия, чтобы использовать их в интересах своего владычества, папство развивало активнейшую дипломатическую деятельность. В ней применялись все доступные папству средства, начиная от испытанных методов политики великодержавного Рима, вплоть до отлучений от церкви, интердиктов, подкупа, шпионажа и тайных убийств.

Папская дипломатия успешно участвовала в организации таких международных предприятий средневековья, как крестовые походы. Она проявила чрезвычайную энергию и изворотливость в борьбе со Священной Римской империей. Но и ей не удалось преодолеть центробежные стремления, которые подтачивали основы как папского государства, так и власти императоров.

Дело в том, что в основе средневекового общества лежала система натурального хозяйства. Вместе с низкой техникой производства она препятствовала установлению прочных экономических связей и способствовала политическому раздроблению Европы. Государственные образования, возникавшие на основе, завоеваний, оказывались непрочными и легко распадались. Такова была судьба варварских королевств. Таков был конец и более крупных государственных объединений раннего средневековья: на западе — империи Карла Великого, на востоке — державы Рюриковичей. Тем же объясняется и крушение позднейших попыток создания всемирной папской державы и Священной Римской империи.

Дипломатия периода раздробления средневековой Европы носит отпечаток сложившегося феодально-крепостнического строя. В это время Европа распадается на великое множество самостоятельных мирков. Сеньерия отождествляется с государством. Крупный землевладелец является государем, а государство — его вотчиной. Граница между государством и частным владением стирается; исчезает различие между публичным и частным правом, отношениями частными и международными.

Несмотря на существование своеобразной системы подчинения, которая определяла отношения сюзерена и вассалов, каждая крупная сеньерия ведет более или менее самостоятельную внешнюю политику. Провозглашается право частной войны. В конечном счете право заменяется силой.

Деятельность дипломатии этого периода сводилась к урегулированию споров и столкновений, которые рождались между государями-вотчинниками на почве постоянной борьбы из-за грабежа соседних владений или захвата чужих подданных для увеличения числа плательщиков феодальной ренты. Порой, однако, эта дипломатия разрешает и более крупные вопросы, возникавшие между государями-вотчинниками перед лицом какого-либо общего врага — мусульман для Западной Европы, половцев и татар для феодальной Руси. Характерный образец такой дипломатии представляют, между прочим, княжеские отношения Руси феодального периода.

Однако в недрах раздробленного феодального общества действовали и централизующие силы. Рост производительных сил сопровождался расширением хозяйственного общения; шло вперед разделение труда; развивались товарно-денежные отношения; стали складываться нации; создавались города, в которых формировался новый класс — буржуазия. Эта буржуазия была жизненно заинтересована в создании национального рынка и централизованной государственной власти, способной охранять внутренний порядок, обеспечивать безопасность торговли, проводить в жизнь правовые нормы, соответствующие развитию товарных отношений. Установлению сильной государственной власти содействовали и группы мелких феодалов, стремившихся найти защиту против произвола крупных сеньеров, упрочить свое классовое господство, закрепить эксплоатацию крестьян. Союзником усиливающейся феодальной монархии являлась и церковь, ибо она также зачастую страдала от самовластия сеньеров и притом сама постепенно втягивалась в торговый оборот.

В крупных феодальных монархиях — Франции, Англии, Испании, Московской Руси — внешняя политика и дипломатия направлены были на преодоление феодальной раздробленности, объединение и расширение государственной территории, борьбу с соперниками за военное и торговое преобладание, поиски союзников, необходимых для разрешения этих задач. В такой обстановке дипломатическая деятельность все более приобретает значение государственной работы. В ее организации и приемах обозначаются черты, уже сближающие ее с дипломатией нового времени.

Особую роль в истории дипломатии средневековой Европы играли итальянские города. В Италии раньше других стран начали развиваться капиталистические отношения. Здесь торговые и промышленные независимые города находились в состоянии непрерывного соперничества и постоянной борьбы за внешние рынки. Ни один из них не обладал достаточной силой, чтобы подчинить себе соперников и создать единую итальянскую монархию. Такому объединению мешало и государство пап, которое занимало серединное положение на Апеннинском полуострове. Необходимость регулировать сложные внешние отношения итальянских городов, ведших интенсивную внешнюю торговлю, вызвала к жизни их искусную и тонкую дипломатию, многое позаимствовавшую от Востока и особенно от Византии. В свою очередь дипломатия итальянских городов оказала сильнейшее влияние на дипломатическую практику складывавшихся в Европе абсолютных монархий.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ВАРВАРСКИЕ ГОСУДАРСТВА И ВИЗАНТИЯ

1. ДИПЛОМАТИЯ ВРЕМЕН ВЕЛИКОГО ПЕРЕСЕЛЕНИЯ НАРОДОВ

Римская империя и варвары. С конца IV века нашей эры волны нашествия германских племен, давно бившиеся о границы Римской империи, прорываются внутрь и затопляют ее области. Сотрясаемая кризисом рабовладельческого способа производства, нарастающей революцией рабов и колонов, Империя не в состоянии была отражать все новые полчища варваров, привлекаемых плодородием ее земель и молвой о неисчислимых богатствах ее вилл и городов. Экономически более слабая Западная империя, в которой кризис рабовладельческого хозяйства сказался к тому же с большей силой, теряла область за областью. С крайним напряжением сил отражала все новые удары и Восточная империя. Вестготы Алариха опустошили ее провинции, разгромили Италию, взяли и разграбили древнюю столицу Империи — «вечный город» Рим. В Испании и юго-западной Галлии вестготы основали свое королевство — первое варварское государство на территории Римской империи. За ними вандалы, свевы, бургунды, франки отнимали одну область Империи за другой. Наконец, гунны, представлявшие монгольские племена, захватили огромные пространства от Волги до Рейна, вплотную подошли к границам Империи, опустошали ее земли, требовали дани, угрожали самому ее существованию.

Империи как Восточной, так и Западной приходилось не только воевать с варварами, но и вступать с ними в сложные политические сношения. Обычно варвары являлись в Империю сначала не как завоеватели, а как вассалы и союзники. С ними устанавливались договорные отношения, быстро менявшие свой характер, поскольку вчерашние вассалы сегодня превращались в бунтовщиков, а завтра в завоевателей. С ними надо было договариваться, их надо было подкупать, от них надо было избавляться. Они в свою очередь предъявляли все новые притязания, требуя золота, серебра, новых земель для поселения. На этой почве возникали сложные дипломатические отношения между варварами и Римской империей, или, вернее, двумя римскими империями.

Варвары, размещаясь в областях Западной империи, быстро переходят к новым общественным порядкам. Ускоренным темпом идет у них процесс образования классов, возвышается королевская власть, из догосударственного состояния они переходят в государственное. Между возникающими варварскими королевствами границы неясны и не установлены. Споры разрешаются не только оружием, но и переговорами. По мере образования варварских королевств неизбежно возникает у них и своя дипломатия.

Константинопольский двор и Аттила. Столкновения римского и варварского миров рождают своеобразные формы международного общения. Сохранилось подробное и богатое живыми деталями описание дипломатических сношений восточноримского (константинопольского) двора с вождем гуннов Аттилой. Это описание оставлено неким Приском — лицом, близко стоявшим к дипломатическим кругам Константинополя. Из его рассказов можно видеть, как варвары постепенно усваивали приемы римской дипломатии. Но и Империи приходилось приспособляться к обычаям варваров. Приск описывает одно из посольств восточного императора Феодосия. II к гуннам в 433 г. Встреча послов императора с гуннами произошла близ границы. Гунны заявили, что желают вести переговоры, не сходя с лошадей. «Римские послы, заботясь о своем достоинстве, имели с ними свидание также верхом», — говорит Приск. Был заключен договор, унизительный для Империи, по которому она обязалась выдать гуннам всех перебежчиков и платить ежегодно по 700 фунтов золота. После этого обе стороны принесли клятву соблюдать договор, каждая по обычаю своих предков.

Варвары, усваивая обычаи римской дипломатии, старались извлечь из них для себя пользу, иногда в довольно грубой форме. В Империи был обычай делать послам подарки. Аттила отправил в Константинополь послов с требованием выдать перебежчиков. Послы были осыпаны подарками и отправлены назад с ответом, что в Империи перебежчиков нет. Тогда Аттила отправил других послов. Когда и эти получили подарки и были отпущены, он отправил третье посольство, а за ним и четвертое. «Аттила, зная щедрость римлян, зная, что они оказывали ее из опасения, чтобы не был нарушен мир, — кому из своих хотел сделать добро, того и отправлял к римлянам, придумывая к тому разные пустые причины и предлоги». Но Аттила из переговоров с Империей научился не только этому. Приск сообщает, что у Аттилы был присланный ему Аэцием писец Констанций, который составлял для него грамоты, — по-видимому, на латинском языке. Для ведения переговоров Аттила использовал опытных в этих делах римлян из захваченных им областей Империи. Приск подробно описывает посольство Аттилы к Феодосию II в 448 г. Послом Аттилы был гунн Эдикон, «отличавшийся великими военными подвигами». С ним вместе был послан римлянин Орест, который жил в одной из пограничных областей, недавно отошедших под власть Аттилы. Эдикон был представлен императору и вручил ему грамоту Аттилы, в которой вождь гуннов жаловался на невыдачу перебежчиков и требовал установления новых пунктов для торговли между гуннами и Империей. Император прочел грамоту, написанную по-латыни. Затем Эдикон сделал устные добавления к грамоте, переведенные придворным Вигилой, знавшим гуннский язык.

Судьба этого посольства интересна для характеристики приемов византийской дипломатии. Некоторые из константинопольских сановников с ведома императора подбивали Эдикона убить Аттилу, обещая ему «великое богатство». Эдикон притворно согласился на сделанное ему предложение и отправился в страну гуннов вместе с посольством императора, в которое вошел и Вигила, бывший главным исполнителем всего замысла. Эдикон выдал Аттиле заговор. Интересно, что Аттила не решился убить Вигилу, хотя и обратился к нему с гневной речью, заявив, что его следовало бы посадить на кол и бросить на расклевание птицам, если бы этим не нарушались права посольства. Отсюда видно, что у варваров уже укоренялось представление о неприкосновенности послов.

Аттила требовал, чтобы к нему присылали для переговоров не простых людей, а самых знатных, носивших консульское звание. Послы в переговорах с ним ссылались на то, что в посольства к варварам обычно отправляют незнатных людей, преимущественно военных, но Аттила настоял на своем. В 449 г. к нему были отправлены патриции Анатолий и Ном. Аттила из уважения к их сану выехал встречать их к самой границе, «чтобы не подвергать их трудам дальнейшего странствования». Сначала он говорил с ними надменно, но потом смягчился и

заключил выгодный для Константинополя договор. На прощание он дал им богатые подарки — лошадей и меха. Так, сносясь с Империей, варвары постепенно усваивали римские понятия и обычаи в посольском деле.

Одоакр и Теодорих. В 476 г. Западная Римская империя прекратила свое существование. Вождь германо-варварской дружины Одоакр низложил последнего императора Западной Римской империи Ромула Августула. Первым же актом завладевшего Италией Одоакра было установление дипломатических отношений с Восточной Римской (Византийской) империей. Он отправил в Константинополь знаки императорского достоинства — диадему и пурпурное одеяние, в знак того, что на Западе больше не будет особого императора. Себе Одоакр испрашивал разрешение носить титул патриция и править Италией. Император Востока (Зенон) повел против Одоакра сложную интригу. Он направил на завоевание Италии вождя остготов Теодориха, который угрожал перед тем Константинополю. Этим отводилась опасность от Империи, и натравливались друг на друга два беспокойных соседа-варвара. Теодорих, долго живший в Константинополе, показал, что он неплохо усвоил принципы византийской дипломатии. Не добившись решительной победы, он предложил Одоакру разделить господство над Италией и на пиру собственноручно его убил. Коварство и измена отдали Италию в руки остготов.

Хорошо известна приверженность Теодориха к римским политическим формам. Этот варвар, не умевший даже подписать свое имя, окружил себя римскими учеными и государственными людьми, поручил всю администрацию и посольское дело римлянам. Международное положение Остготского королевства было сложно. Византийские императоры с опасением смотрели на нового сильного соседа. Отобрание остготами у римских землевладельцев трети земель вызвало крайнее недовольство римской аристократии, которая смотрела на византийского императора, как на свою защиту, и нетерпеливо призывала его к интервенции. Хотя Теодорих-арианин и терпимо относился к католичеству, духовенство готово было поддержать византийскую интервенцию, которая должна была восстановить господство католической церкви. Это осложняло отношения остготов с Востоком.

Остготскому государству пришлось вести сложную дипломатическую игру и на Западе, среди варварских государств. Здесь одним из средств умиротворения опасных соседей была политика брачных союзов. Одна из дочерей Теодориха была выдана замуж за короля бургундов, другая—за короля вестготов, сестра — за короля вандалов, сам Теодорих женился на сестре короля франков. Руководителем политики Теодориха был знаменитый Кассиодор, продолжавший традиции римской дипломатии. Кассиодор придавал дипломатии огромное значение. «Дело посла, — пишет он, — великое искусство». Послов надо выбирать осторожно. «Поскольку каждое посольство требует мудрого человека, которому можно было бы доверить дела провинции и государства, надо выбирать для этого самого умного, способного спорить с наиболее хитрыми и говорить в собрании мудрых так, чтобы множество искусных людей не могло взять над ним верх в поручаемом ему деле». Послами отправляли самых знатных людей, чтобы оказать честь чужим государям и в то же время повысить авторитет посольства. Через остготские посольства римские обычаи прививались и у западных варваров. При франкском и вестготском дворах устанавливается константинопольский этикет. Варварские короли начинают требовать от послов земных поклонов, какие отдавались императорам. Правда, в сношениях с западными варварами приходилось иногда прибегать к своеобразным мерам, чтобы обеспечить себе успех. Так, к Хлодвигу вместе с двумя послами Теодорих отправил певца и музыканта, чтобы музыкой смягчить свирепый дух франкского завоевателя. Посольство это увенчалось полным успехом.

У варваров все более укореняется представление о неприкосновенности послов. Дополнение к «Салической Правде» устанавливает за убийство посла огромный вергельд (выкуп) в 1800 солидов (убийство простого франка выкупалось вергельдом в 200 солидов, убийство королевского дружинника — вергельдом в 600 солидов). Подобные же постановления встречаются в аламанской, саксонской, фризской «Правдах». «Правды» устанавливают право послов на даровое помещение и питание в пути и налагают штрафы на тех, кто откажет им в этом.

2. ВИЗАНТИЙСКАЯ ДИПЛОМАТИЯ

Дипломатия Юстиниана (527 — 565 гг.). Образцом для варварских королевств была дипломатическая служба в Восточной Римской (Византийской) империи. Сохранив старые римские традиции, все более изощряясь в новой, сложной и опасной обстановке, когда чаще приходилось полагаться на хитрость и интригу, византийская дипломатия оказала огромное влияние на всю дипломатию средневековья. Ее обычаи и приемы были усвоены ее ближайшей западной соседкой Венецией и через нее перешли в практику итальянских государств и в дипломатию западноевропейских монархий нового времени. Как принципы, так и внешние приемы византийской дипломатии заслуживают поэтому более внимательного рассмотрения. Всего ярче они выразились в деятельности одного из замечательнейших дипломатов того времени — императора Юстиниана. В дальнейшем византийская дипломатия верно следовала его примеру, лишь становясь все изощренней и изворотливей по мере ослабления политической мощи государства и роста окружающих его опасностей. Может быть, в дипломатию Юстиниана, правившего Империей из своего рабочего кабинета, вносила струю некоторой живости и гибкости Феодора, в юности — актриса, потом всесильная супруга величайшего из византийских императоров. Ее влияние на внешнюю политику Юстиниана бесспорно. Она писала царю Ирана Хосрову: «Император ничего не предпринимает, не посоветовавшись со мной». Иноземные посольства направлялись не только к Юстиниану, но и к Феодоре, а иногда раньше к Феодоре, чем к Юстиниану. Это влияние «гинекея», женской половины дворца, чрезвычайно характерно и для позднейшей истории византийской дипломатии.

Восточная Римская империя достигла в царствование Юстиниана наивысшего внешнего могущества. Ее дипломатические связи охватывали огромное пространство от Китая и Индии до Атлантического океана, от Внутренней Африки до причерноморских степей. Юстиниан умело комбинировал искусную дипломатическую игру с меткими военными ударами, которые расширили пределы Империи далеко на запад.

Византия со всех сторон была окружена беспокойными, находившимися в постоянных передвижениях племенами, к которым она применяла общее название «варваров». Византийцы тщательно собирали и записывали сведения о варварских племенах. Они хотели иметь точную информацию о нравах «варваров», об их военных силах, о торговых сношениях, об отношениях между ними, о междоусобиях, о влиятельных людях и возможности их подкупа. На основании этих тщательно собранных сведений строилась византийская дипломатия, или «наука об управлении варварами».

Главной задачей византийской дипломатии было заставить варваров служить Империи, вместо того чтобы угрожать ей. Наиболее простым способом был наем их в качестве военной силы. Варваров покупали, заставляя их вести войны в интересах Византии. Ежегодно Византия выплачивала пограничным племенам большие суммы. За это они должны были защищать границы Империи. Их вождям раздавали пышные византийские титулы, знаки отличия, золотые или серебряные диадемы, мантии, жезлы. Сам Аттила получал жалованье как «полководец Империи». Варварам давали земли, где они селились на положении вассальных союзников (федератов). Лангобарды получили земли в Норике и Паннонии, герулы — в Дакии, гунны — во Фракии, авары — на Саве. Так одни варвары служили оплотом Империи против других. Варварских князей старались покрепче привязать к византийскому двору. За них выдавали девушек из знатных византийских фамилий. В то же время в Константинополе зорко следили за раздорами, обычными в княжеских родах варваров. Неудачным претендентам, изгнанным князьям давали приют и держали их про запас, на всякий случай, чтобы выставить своего кандидата на освободившийся престол или выдвинуть опасного соперника против зазнавшегося варварского князя.

Эти «мирные средства» были, однако, ненадежны. Варвары, получавшие от Византии деньги, требовали все больше и больше как Аттила, и угрожали перейти на сторону врагов Империи. Важно было не давать им усиливаться, уметь натравливать их друг на друга, ослаблять их взаимными усобицами. Старое римское правило «divide et impera» («разделяй и властвуй») нашло самое широкое применение в византийской политике. Умение играть соседями, как шахматными фигурами, отличало дипломатию Юстиниана. Юстиниан возвел это натравливание в целую систему. Против болгар он подымал гуннов, против гуннов — аваров. Вандалов он одолел при помощи остготов, а остготов при содействии франков. Военное вмешательство во внутренние дела других государств было одним из средств политики Юстиниана. Всего ярче эта политика выразилась в войнах Юстиниана с вандалами и остготами. В Африке и Италии Юстиниан использовал недовольство римских землевладельцев, вызванное захватом их земель варварами, и возмущение духовенства господством варваров-ариан. Его войны слиты с социальной борьбой в этих странах. Римские землевладельцы и духовенство поддерживали Юстиниана. Папа Вигилий умолял его довести до конца неудачно начатую интервенцию в Италии. Остготские короли отчаянно защищались, поддерживаемые рабами и колонами, положение которых было облегчено варварами. Победа Юстиниана обозначала реставрацию рабовладельческой империи. Юстиниан вернул римским крупным землевладельцам и церкви отобранные у них земли, отнял у рабов и колонов все облегчения, добытые ими при готских королях. Вандальские и готские войны Византии были интервенцией, направленной против революции рабов и колонов.

Если сильного врага нельзя было ни купить, ни одолеть своим или чужим оружием, Юстиниан прибегал к его политическому и экономическому окружению. Самым опасным соперником Византии было иранское государство Сасанидов, особенно усилившееся при Хосрове I. Военные действия против Ирана были неудачны. Юстиниан подымает против Хосрова всех его соседей. Против Ирана были брошены сабирские гунны, северные его соседи, кочевники Сирийской пустыни, угрожавшие ему с юга, бедуины Неджда, арабы Йемена, Эфиопское царство Аксума. Юстиниан поддерживал царей Лазики, загораживавших Ирану путь к Черному морю. Чтобы избежать посредничества Ирана в торговле с Индией и Китаем, Юстиниан стремился направить эту торговлю по морским путям через Красное море.

Расширение торговых связей также использовано было Византией как одно из сильнейших орудий дипломатии. Торговые города, расположенные на окраинах Империи, были форпостами ее политического влияния. Купцы, проникавшие к отдаленным народам, приносили в Византию сведения о них. С византийскими товарами к варварам шло и византийское влияние.

За купцом следовал миссионер. Распространение христианства также было одним из важнейших дипломатических орудий византийских императоров на протяжении многих столетий. Миссионеры Юстиниана проникали в горы Кавказа, в равнины Причерноморья, в Абиссинию, в оазисы Сахары. Впоследствии христианство усиленно распространялось среди южнославянских племен. Хорошо известны те столкновения, которые
имели место в Моравии между византийскими и немецкими миссионерами из-за влияния на западных славян. Распространение христианства на Руси было большой дипломатической победой Византии. Константинополь — Царьград — становится священным городом для новообращенных народов.
Миссионеры были в то же время и дипломатами, трудившимися над укреплением византийского влияния. Они подлаживались к князьям, к влиятельным лицам, особенно же к влиятельным женщинам. Нередко у нехристианских варварских князей были жены христианки, которые под влиянием «духовных отцов» служили сознательными или бессознательными проводниками интересов Византии. В противоположность папскому Риму, который не допускал церковной службы на национальных языках, Византия облегчала миссионерам дело распространения христианства, разрешая службу на местных языках, переводя священное писание на языки иовообращаемых народов. Евангелие было переведено на готский, гуннский, абиссинский, болгарский и другие языки. Труды эти не пропадали даром. В обращенных странах утверждалось византийское влияние. Духовенство, зависимое от Византии, играло огромную роль в варварских государствах как единственный носитель грамотности. Епископы-греки или ставленники греков заседали в княжеских советах. Школа всецело зависела от духовенства.

Посольское дела в Византии (VI — X века). При византийском дворе всегда можно было видеть пеструю толпу посольств со всех концов Европы, Азии, Африки в разнообразных национальных костюмах, слышать все языки мира. Ведомство иностранных дел, которое находилось под управлением первого министра (Magister officiorum, впоследствии «великий логофет»), обладало огромным штатом, держало переводчиков со всех языков, выработало сложный порядок приема послов, рассчитанный на то, чтобы поразить их воображение, выставить перед ними в самом выгодном свете мощь Византии. В то же время их прием обставлялся так, чтобы не дать им возможности видеть или слышать слишком много, разузнавать слабые стороны Империи.

Послов встречали на границе. Под видом почетной стражи к ним приставляли зорких соглядатаев. Послам не позволяли брать с собой слишком большую вооруженную свиту, так как были случаи, когда такие послы захватывали врасплох какую-нибудь византийскую крепость. Иногда послов везли в Константинополь самой длинной и неудобной дорогой, уверяя, что это единственный путь. Это делалось с той целью, чтобы внушить варварам, как трудно добраться до столицы, и отбить у них охоту к попыткам ее завоевать. В дороге послы должны были получать пищу и помещение от специально назначенных для этого лиц, которым нередко должно было оказывать содействие и окрестное население. Строились и специальные дома для приема послов в пути. По прибытии послов в Константинополь им отводился особый дворец, который в сущности превращался в тюрьму, так как к послам не пускали никого и сами они не выходили без конвоя. Послам всячески мешали вступать в общение с местным населением. Прием у императора должен был поразить и ослепить послов. Лиутпранд, ездивший в Константинополь в X веке послом от короля Италии Беренгария, с восхищением варвара описывает необычайную роскошь первой аудиенции у императора. Перед троном царя стояло золотое дерево, на котором щебетали и порхали золотые птицы. По сторонам трона стояли золотые или — сомневается Лиутпранд, — может быть, золоченые львы, которые били хвостами и рычали. Когда, по этикету простершись ниц перед царем, Лиутпранд снова поднял голову, он к своему изумлению увидел, что трон с сидящим на нем царем поднялся до потолка и что на царе уже другая богатая одежда. Лиутпранд был приглашен на роскошный пир, во время которого давали представление жонглеры и акробаты. Его наивное восхищение перед всем, что ему довелось увидеть, вызвало смех у царя и придворных. Лиутпранду пришлось побывать в Константинополе еще раз в качестве посла императора Оттона I. Теперь у него было совсем другое настроение... Отчет Лиутпранда о посольстве 968 г. — один из любопытнейших документов по истории дипломатии в раннее средневековье. Целью посольства было установление дружественных отношений с Византией и закрепление их браком сына Оттона с византийской принцессой Феофано. Досаду на свою полную неудачу Лиутпранд выместил в подробных описаниях византийской столицы и ее государя, составленных в ироническом и даже карикатурном стиле. Насколько все его раньше восхищало в Константинополе, настолько теперь все в нем возбуждает насмешку. Надо сказать, что прием Лиутпранду на этот раз был оказан самый неприязненный. Его поместили в особом дворце, где держали как пленника, оставляя часто даже без воды; не позволили ему ехать ко дворцу на лошади, предложив отправиться туда пешком; Оттона I не называли императором (василевсом), а упорно титуловали королем (рекс); германцев все время называли варварами.

Из описаний Лиутпранда видно, что византийцы, если это им было нужно, могли ошеломить иноземных послов роскошью приема, но умели также и унизить их и отравить им пребывание в Константинополе.

Обычно послов старались очаровать и обласкать, чтобы тем легче обмануть. Послов водили по Константинополю, показывали им великолепные церкви, дворцы, общественные здания. Их приглашали на праздники или даже специально устраивали праздники в их честь. Послов приглашали не только к императору, но и к императрице, а также к важнейшим вельможам. Им показывали военное могущество Константинополя, обращали внимание на толщину его стен, на неприступность его укреплений. Перед послами проводили войска, причем для большего эффекта их пропускали по нескольку раз, меняя их одежду и вооружение. Ослепленные и подавленные, послы уезжали, наконец, из Константинополя. Их провожали с трубными звуками, с распущенными знаменами. Иногда мелким князьям оказывался необычайный почет, если нужно было их покрепче привязать к Византии. Все удивлялись необычайным почестям, которые воздавались Юстинианом царям Лазики и кавказским князьям. Но император знал, что делал: они должны были не допускать иранцев к Черному морю.

При константинопольском дворе вырабатывались определенные правила посольского дела, которые воспринимались всеми державами, имевшими дела с Византией. Посол является представителем государя и может вести переговоры лишь в пределах предоставленных ему полномочий. В тех случаях, когда возникают новые обстоятельства, непредвиденные в полученном послом полномочии, он должен запросить дополнительных инструкций. За превышение полномочий послу грозило тяжелое наказание. Лишь в очень редких случаях представителям императора давалось разрешение вести переговоры на свой страх и риск. Такие широкие полномочия получали обычно победоносные полководцы Византии — Велизарий, а потом Нарсес.

Как уже сказано, послами были обычно люди высокого ранга. В Византии нередко послам специально давались высокие титулы, если они их не имели раньше. Дипломатические поручения открывали путь к самым высоким почестям.

Посол должен был представить верительную грамоту. Сохранились тексты таких грамот. Обычно они были переполнены многоречивыми, цветистыми и льстивыми формулами, сообщали имя посла и очень кратко говорили о целях посольства, ссылаясь на то, что у посла имеется соответствующая инструкция. Верительная грамота передавалась во время первого торжественного приема; о делах шла речь уже потом, в частной аудиенции. Для ведения переговоров послы получали инструкцию, иногда письменную, иногда устную. Во всяком случае к письменной инструкции обычно прибавлялись тайно устные поручения. При этом в верительной грамоте и в инструкциях цели посольства могли излагаться совсем по-разному. Иногда посольству под видом неважных или формальных поручений — вроде поздравления нового государя со вступлением на престол — давалось задание разузнать об отношениях и настроениях при иностранном дворе.

Византийские послы при затянувшихся переговорах отправляли ко двору донесения и получали новые инструкции.

При византийском дворе выработался и особый церемониал приема послов, отчасти уже описанный выше. Во время первого, торжественного приема послы лишь передавали верительную грамоту и подарки. Подарками нередко служили произведения той страны, откуда прибыли послы — драгоценные камни, оружие, редкие животные. Папы посылали византийскому двору мощи. Это был высокоценимый подарок. Но и послов надо было одаривать: этого требовало достоинство государя. Окончательный ответ послы получали во время последней аудиенции, не менее торжественной, чем первая. В промежутке между этими двумя аудиенциями при дворе обсуждались связанные с посольством вопросы, а послы делали визиты императрице и важнейшим сановникам в известном иерархическом порядке. Во время этих приемов, за пирами, происходило иногда и обсуждение дел.

Нередко император надолго задерживал послов в Константинополе, не давая им заключительной аудиенции. Это превращалось иногда в настоящий плен. Так, однажды император задержал у себя аварских послов, полагая, что до их возвращения авары не предпримут военных действий. Но он ошибся — авары возобновили войну. Вообще пребывание послов в Константинополе, как правило, было довольно длительным. В одной из грамот к византийскому двору Карл Великий просит не задерживать его послов, а поскорее отослать их обратно.

Византийским послам предписывались определенные правила поведения в чужих странах. Посол должен был проявлять приветливость, щедрость, хвалить все, что увидит при чужом дворе, но так, чтобы это не было в укор византийским порядкам; он должен был сообразоваться с обстоятельствами, не навязывать силой того, чего можно добиться иными средствами. Ему предписывалось не вмешиваться во внутренние дела чужих государств. Последнее предписание, впрочем, не соблюдалось. Византийские послы вели тайные интриги при чужих дворах, конечно, с ведома своего правительства. Заключенный послами договор считался действительным лишь после его ратификации императором.

Принцип неприкосновенности послов рано был усвоен всеми варварами. На этой почве возникло даже нечто вроде права убежища. Люди, находившиеся в опасности, прибегали к защите послов. Франкская принцесса, оскорбленная при ланго-бардском дворе, ищет защиты у франкского посла. Но если посла нельзя было убить, то не считалось зазорным посадить его в тюрьму. В таких случаях возможны были и ответные репрессии. Так, остготский король Теодат посадил в тюрьму византийских послов. В ответ на это Юстиниан арестовал находившихся в это время при его дворе остготских послов и отказывался освободить их, пока Теодат не освободит императорских послов. Неприкосновенность посла давала известную защиту его свите. К свите послов нередко присоединялись купцы, становясь под их покровительство.

Следует отметить, что в посольствах варварских королей выступают, между прочим, кое-какие черты, чуждые византийским обычаям. Среди варварской знати было мало образованных людей, способных вести самостоятельно письменную часть переговоров. Поэтому в королевских посольствах обычно участвовали духовные лица, что у византийцев бывало редко. При Каролингах установилось правило, по которому обычно отправлялись два посла — граф или герцог и с ним епископ или аббат. К посольствам присоединялись нотарии, чиновники королевской канцелярии.

Короли варваров шлют со своими послами грамоты, составленные по римским формулярам, иногда не менее искусно, чем у самих византийцев. Короли варваров старались тянуться за византийским двором и в роскоши приема послов.

3. ПАПЫ И ФРАНКСКОЕ ГОСУДАРСТВО

Международное положение папства. Приемы римской дипломатии распространялись среди варварских королевств не только Византией, но и носительницей римских традиций — папской курией, которая сохранила многое из обычаев и приемов императорской канцелярии. Влияние папской дипломатии сильнейшим образом сказывается на всем ходе политической истории средневековья. По самому своему существу папство представляло международную силу. Искусная дипломатия была политическим оружием пап не в меньшей, а часто и в большей степени, чем их духовный авторитет. И в дипломатии папство пользовалось арсеналом насилия, обмана, предательства, подлога, пресмыкательства и жестокости, как, пожалуй, никакое из светских государств.

В этом отношении папство было, несомненно, учителем весьма многих государей Европы.

Уже папа Лев I («Великий» — 440 — 461 гг.) приобрел необычайный авторитет в Европе своей удачной дипломатией. Ему удалось уговорить Аттилу не идти на Рим. Не совсем ясно, почему Аттила счел более удобным для себя повернуть обратно, и какими обещаниями папе удалось этого добиться. Услужливая церковная легенда представила это событие как чудо и украсила образ папы ореолом святости. Лев I выдвинул притязание на первенство римского епископа среди других христианских иерархов и с этой целью прибег к приему, который и впоследствии применялся папами не раз — именно к подлогу. В латинский перевод постановлений первого вселенского собора папой была вписана фраза: «Римская церковь всегда имела первенство».

Международное положение папства крайне осложнилось с падением Западной Римской империи и установлением в Италии власти варваров. Во времена варварских завоеваний на Западе организационное единство католической церкви было утрачено. Каждая местная церковь управлялась самостоятельно, хотя на Западе и было признано в теории первенство римского епископа. Господство в Италии остготских королей-ариан, при всей их терпимости, не могло не подрывать авторитета пап. Как сказано, папы возлагали надежды на византийского императора и взывали к его интервенции в дела Италии. Уже с середины V века ввиду упадка императорской власти на Западе папы тесно связываются с Константинополем. Они держали при константинопольском дворе постоянных резидентов, так называемых апокрисиариев. Помимо чисто церковных дел, апокрисиариям поручалось наблюдение и за политическими настроениями при дворе византийских императоров. Апокрисиарии пользовались некоторыми личными преимуществами, имели право вести переговоры непосредственно с императорами, жили в особом помещении в императорском дворце. В апокрисиариях не без основания видят наиболее ранний прецедент постоянного дипломатического представительства папы при иностранных дворах. От апокрисиариев, постоянных резидентов при константинопольском дворе, надо отличать легатов, папских послов, которым давались специальные поручения как церковного, так и политического характера.

После захвата Италии Юстинианом и завоевания большей части Апеннинского полуострова лангобардами папы остались государями Рима, номинально подчиненными византийскому императору, но фактически почти независимыми. Папам приходится вести сложную дипломатическую игру между лангобардами и Византией. Влияние последней все слабеет. Зато на Западе начинает играть все более крупную роль франкское государство, в котором папы видят опору против лангобардов.

Сношения пап с франкским государством. Учитывая складывающуюся во Франкском королевстве политическую обстановку, папы государством поддерживали связь не столько с «ленивыми королями» франков, сколько с представителями могущественного рода Арнульфингов, которые занимали должность майордомов (начальников дворцового управления) и фактически управляли всеми делами государства. В 739 г. папа отправил к майордому Карлу Мартеллу послов просить «спасти римлян от гнета лангобардов». С ними он послал Карлу ключи от гроба св. Петра. Эти ключи, освященные на гробнице апостола и будто бы обладавшие свойством исцелять больных, играли немалую роль в папской дипломатии. Папы посылали их сильным людям в знак дружбы. Карл Мартелл с почетом принял папское посольство, дал ему богатые дары, но против лангобардов выступить не решился.

Но если папы нуждались в майордомах, то и майордомы нуждались в папах. Сын Карла Мартелла Пипин Короткий хотел присвоить себе и своей династии королевский титул и для этого рассчитывал опереться на папский авторитет. В 751 г. в Рим было отправлено посольство. К папе обратились с вопросом «о королях, которые были в то время у франков и носили титул королей, не имея королевской власти». Папа Захарий будто бы ответил: «Лучше пусть называется королем тот, кто имеет власть, чем тот, который ее лишился». Летописец, отражающий церковную точку зрения, прибавляет: «... и тогда силой своей апостольской власти он повелел, чтобы Пипин был возведен на царство». Последнее представляет явную выдумку. Но во всяком случае папа постарался извлечь все выгоды из благоприятно сложившейся обстановки. Он оказал важную услугу Пипину, который вслед за этим стал королем франков. К тому же папе понадобилась — и очень скоро — помощь Пипина.

Лангобарды возобновили нападения на Рим. Новый папа Стефан II лично отправился просить помощи у франкского короля. Ему была устроена необычайно торжественная встреча. Пипин послал своего сына Карла (будущего императора) за 100 миль вперед навстречу папе. Сам король со своей семьей выехал встретить его, сошел перед ним с коня и на снегу преклонил колени, потом пешком пошел рядом с папой, ведя его лошадь под уздцы. С пением гимнов папский кортеж вошел в королевскую виллу Понтион. Здесь папа бросился перед Пипином на колени и умолял его «защитить дело святого Петра и Римской республики». Пипин обещал папе сделать все, что в его силах. В награду папа в торжественной церемонии помазал Пипина на царство и дал ему и его сыновьям титул «римских патрициев». Так был упрочен союз «алтаря и трона». С сильным франкским эскортом папа вернулся в Рим. Вскоре после этого франкские войска вторглись в Италию и разбили лангобардов. В договоре, подписанном в октябре 754 г., лангобардский король обязался не только оставить в покое Рим, но и отдать папе города, бывшие ранее византийскими владениями и захваченные лангобардами, — Равенну, Римини, Урбино и др. Понадобилась, однако, еще одна военная экспедиция, чтобы заставить лангобардского короля выполнить свое обязательство. Теперь Пипин составил дарственный акт, которым все эти области передавались на вечные времена «Римской церкви, святому Петру и первосвященникам римским, его преемникам». Так создалась Папская область, светское государство пап. Византийскому императору пришлось примириться с тем, что его владения в Италии (которые, впрочем, зависели от него скорее номинально) перешли под власть папы.

Зато папа теперь оказывается в фактической зависимости от короля франков, который подарил ему эти владения. Но папа не хочет этого признать формально. Появляется документ, который должен доказать, что папа получил лишь то, на что он имеет давнее и неотъемлемое право. В ход пускается самая знаменитая в истории фальшивка — «Константинов дар»,— сыгравшая крупную роль в папской дипломатии последующих столетий.

В этом грубо и аляповато составленном документе рассказывается история о том, как чудесно исцеленный от проказы император Константин отдал папе императорскую власть над всем Западом, а сам удалился из Рима на Восток, в Константинополь.

Дипломатия Карла Великого. Между франкским королем и папой устанавливается тесная связь, выражающаяся в постоянных посольствах, которыми они обмениваются, а также в совместных их посольствах к византийскому и другим дворам. Во всех этих посольствах папские послы играли подчиненную роль. Папы были не совсем свободны в своих внешних сношениях и были принуждены спрашивать советов у франкских государей. Особенно усиливается зависимость папы от франкского короля при Карле Великом, когда, после подчинения королевства лангобардов, владения франков вплотную подошли к папским. Но папы, фактически подчиняясь франкским королям, все же стремятся сохранить видимость духовного верховенства, дающего им право раздавать государям короны. В этом отношении большой интерес представляет история принятия Карлом Великим императорского титула.

Это — запутанная история, толкование которой вызвало немало разногласий в исторической литературе. Мысль о принятии императорского титула, как о средстве увеличить свой международный авторитет и свою власть над подданными, по-видимому, уже давно зрела у Карла. Папы его поощряли в этом направлении, стремясь возвысить своего нового сюзерена за счет старого. Карла называли «новым Константином». Папа постарался сделать так, чтобы инициатива коронации исходила от него. Воспользовавшись пребыванием Карла в Риме, папа выбрал день, когда король был на богослужении в храме св. Петра, и внезапно надел на него корону, причем был пропет гимн, в котором Карл восхвалялся как император. Карл был недоволен тем, как все это было сделано, но титул принял. Во всяком случае папа сделал весьма ловкий дипломатический шаг. «Разве императорская корона не была пожалована папой, и разве тот, кто жалует, не выше того, кто получает?» Этот аргумент выдвигался потом много раз в борьбе папства со светской властью.

Империя Карла Великого стала крупнейшей силой в Европе, где с ней могла померяться только Византийская империя. Отношения с Византией занимали теперь важнейшее место в дипломатии Карла. Сначала у Карла были грандиозные планы объединения Западной и Восточной империй путем женитьбы на византийской императрице Ирине. Но низложение Ирины разрушило этот план, Новый император Никифор не признал за Карлом императорского титула, и между Франкской империей и Византией на ряд лет прекратились дипломатические отношения. В то время как Византии приходилось с трудом отбиваться от арабов, болгар, аваров и влияние ее слабело, авторитет Западной империи сильно возрос. Карл получил ряд важных привилегий на Востоке. «Святые места» в Палестине, бывшие раньше под покровительством византийского императора, перешли под опеку Карла. В год его коронации иерусалимский патриарх в специальном посольстве послал ему ключи от «гроба господня» вместе с ключами и знаменами Иерусалима.

К Карлу в Аахен стекались послы из Дании, из Англии и других стран. К нему слали почетные посольства Альфонс II, король Астурии, шотландские короли. Все они искали дружбы и союза с императором Запада.

4. ДИПЛОМАТИЯ АРАБОВ

Франкские историки рассказывают о посольствах, которыми обменивались Карл Великий и багдадский халиф Харун-ар-Рашид, и о подарках, которые они посылали друг другу. С арабами франки были знакомы уже давно. В течение столетия, начиная с 30-х годов VII века, создавалась огромная держава арабов. Она превышала размерами Римскую империю времен ее расцвета, охватывая области от Пиренейского полуострова до Западной Индии и от Кавказа и Средней Азии до Йемена и пустынь Африки. Арабская торговля и арабская монета проникали в самые отдаленные углы Старого Света. Дипломатические связи Арабского халифата простирались от Китая до крайнего запада. Дамаск, великолепная резиденция Омейядов, был одной из величайших столиц мира. В своей культуре, в методах управления, а также в приемах внешних сношений государство Омейядов находилось под сильным влиянием традиций Византии и отчасти сасанидского Ирана.

Огромный халифат Омейядов скоро распался. Первое место среди арабских держав занял Багдадский халифат Аббасидов. При дворе Аббасидов преобладали иранские традиции. В сложной системе деспотического и бюрократического управления аббасидского халифата руководство внешними делами занимало одно из важнейших мест. Среди семи отраслей управления, или «диванов», находившихся в ведении великого визиря, виднейшую роль играл «диван-ар-рисалет» — министерство иностранных дел. В нем выработались определенные формы делопроизводства и церемониала. Несколько более поздние источники — политические трактаты и мемуары XI века — могут быть использованы для характеристики приемов аббасидской дипломатии, поскольку ее традиции были чрезвычайно живучи на Востоке. В мемуарах Абу-л-фазля Бей-Хаки, близко стоявшего к посольскому делу, содержится следующее описание посольства. В качестве послов отправляются два лица — одно принадлежит к числу придворной знати, другое выбирается из ученых мулл. Им даются два письма. Одно из них адресовано на имя государя, к которому отправляется посольство. Письмо начинается цитатой из корана, перечисляет титулы обоих государей, рекомендует послов и указывает пределы их полномочий. Характерна заключительная просьба не задерживать послов и поскорее отправить их обратно. Другое письмо адресовано первому послу и начинается словами: «О, наш брат и наш доверенный!» В нем содержатся инструкции. Посол должен передать приветствие и подарки, вести переговоры относительно договора, причем ему, по-видимому, вручался уже готовый текст этого документа, в котором ничего нельзя было изменить. В случае несогласия иностранного государя подписать договор посол уполномочен был вести дальнейшие переговоры, причем он должен был информировать своего государя о их ходе и в случае надобности испрашивать новые инструкции. Если договор будет заключен, посол должен потребовать клятвенного его скрепления иностранным государем, его сыновьями и приближенными. Важное место среди поручений, которые давались послу, занимала раздача подарков. Часть подарков раздавалась по прибытии посла к иностранному двору, другая часть — лишь в том случае, если его миссия заканчивалась успехом. Послу вручался список подарков, среди которых особенно часто фигурировали драгоценные ткани и сосуды. Особый штат чиновников ведал выдачей и перевозкой подарков.

В другом источнике XI века — в трактате Сиасет-Намэ Низам-уль-Мулька — есть главы, специально посвященные посольскому делу. Трактат требует, чтобы по прибытии послов на границу немедленно отправлялись гонцы с извещением, сколько их и сколько с ними людей. Их должны проводить и в дороге давать им кров и продовольствие. Послов не следует оскорблять даже в том случае, если они — представители враждебной державы, ибо в коране сказано: «На посланнике только одна обязанность — верная передача».

Низам-уль-Мульк отмечает, что государи, отправляя послов друг к другу, преследуют не только явные, но и тайные цели. «Они хотят знать, каково положение дорог, проходов, рек, рвов, питьевых вод, может ли пройти войско или нет, где имеется фураж, где его нет, кто из чинов в том или другом месте, каково войско того царя и каково его снаряжение и численность, каковы его [царя] угощения и собрания, каковы распорядки чина, сидения и вставания, игры в мяч, охоты, каков нрав, жизнь его, благотворительность, око и ухо, повадка и поступок, пожалования, неправосудие и правосудие. Стар ли он или молод, учен или невежествен? Разрушаются или процветают его владения? Его войско — довольно или нет? Народ его — богат или беден? Бдителен ли он в делах или беспечен? Визирь его — достоин ли или нет, религиозен ли, добродетельного ли жития? Являются ли его главнокомандующие опытными и искушенными в делах людьми или нет? Его приближенные — учены, даровиты или нет? Что они ненавидят и что любят? Во время питья вина царь общителен и весел или нет? Участлив ли он или безучастен? Склоняется более к серьезному или веселому? Предпочитает более находиться среди воинов или женщин?»

Из всего этого можно видеть, что традиции византийской дипломатии и очень близкой к ней по приемам дипломатии сасанидского Ирана расцвели на Востоке пышным цветом. Через многочисленные связи, которые установились между западными странами и Кордовским халифатом, через столкновения и переговоры во время крестовых походов восточные влияния проникали и на отсталый и менее культурный Запад. Но рассказы франкских историков о сношениях Карла Великого с Харун-ар-Рашидом надо, по-видимому, причислить к легендам. Восточные историки, отмечая множество посольств Аббасидов в разные страны, ничего не упоминают о посольствах к Карлу Великому и даже не знают об этом государе. Но с Востока во франкское государство нередко приезжали купцы, особенно евреи, и привозили с собой редкие товары. Однажды был привезен слон, вызвавший столь большую сенсацию, что франкские летописи отметили год его смерти. Возможно, что эти посещения восточных купцов и дали повод к легенде о посольствах халифа.

5. ДИПЛОМАТИЯ КИЕВСКОЙ РУСИ

Международные отношения Киевской Руси IX — X веков. В IX веке в Приднепровье и примыкающих областях сложилось могущественное славянское государство Русь, которое мы IX—X веков называем Киевским государством, или, употребляя терминологию Маркса, «державой Рюриковичей». Маркс считал характерным для державы Рюриковичей наличие «вассальной зависимости без ленов и ленов, состоявших исключительно из дани». Отсюда постоянное стремление киевских князей все шире и шире распространять свои владения во всех направлениях. Отсюда же, по выражению Маркса, «быстрый процесс роста» державы Рюриковичей, отсюда, наконец, и «примитивная организация завоеваний». Славянские и другие племена Восточной Европы облагались данью. В более далекие страны — на Волгу, на побережье Каспия, в Черноморье, в пределы Византии — производились сокрушительные походы, которые сопровождались захватом добычи и пленников. В результате таких войн и завоеваний уже к концу IX века держава Рюриковичей достигла такой силы и могущества, что соседние народы не могли не считаться с ней. «Перед нами развертывают старинные карты Руси, — говорит Маркс, — которые обнаруживают, что эта страна некогда обладала в Европе даже большими размерами нежели те, какими она может похвалиться ныне. Ее непрерывное возрастание с IX по XI столетия отмечается с тревогой».

В указанных условиях Киевское государство очень рано должно было войти в сложные международные отношения. Самое географическое его положение на великих речных путях, соединявших Балтийское море Днепром с Черным морем и Волгой с Каспийским морем, определило связи Киевской Руси: на юге с Византией, на востоке с Хазарским каганатом, на севере со Скандинавией. С последней киевских князей связывали давнишние династические отношения. Оттуда черпали они наемные военные силы, оттуда шел «непрерывный приток варяжских искателей приключений, жадных до славы и грабежа». Через Хазарию шла торговая дорога в страны Средней Азии, куда руссы сплавляли пушнину и рабов. Одно время хазарские каганы пытались даже оспаривать у киевских князей сбор дани с населения Приднепровья.

Но самое сильное и глубокое влияние на историю восточного славянства оказало соседство с Византией.

Русь и Византия. Для Киевской Руси Византия служила рынком, куда князья и их дружинники сбывали меха и рабов, и откуда они получали тканные золотом материи и другие предметы роскоши. В Царьграде «языческая Русь» знакомилась с великолепием христианской культуры. Богатства и роскошь Царьграда служили постоянной приманкой для завоевателей. «Те же магические чары», говоря словами Маркса, которые влекли других северных варваров к «Западному Риму», привлекали и руссов к «Риму Востока». Ряд опустошительных походов Руси на черноморские владения византийских императоров и на самый Константинополь тянется от IX до середины XI века.

Византия очень рано стала стремиться втянуть могущественную Русь в свою политическую систему и тем самым, во-первых, ослабить опасность, грозившую Империи с ее стороны, а во-вторых — использовать «великий народ» руссов в собственных интересах. В основе восточноевропейской политики Константинополя лежало стремление путем натравливания одних народов на другие отвлекать их от нападений на Империю. Император Константин Багрянородный, современник киевского князя Игоря, в сочинении «Об управлении государством» рекомендовал своему сыну для удержания Руси от походов на Константинополь натравливать на нее соседей-кочевников печенегов. «Печенеги, — писал он, — связанные дружбою с императором и побуждаемые им посредством посланий и даров, легко могут нападать на земли руссов». «Руссы не могут даже выступать в заграничные походы, если не живут в мире с печенегами, так как последние во время их отсутствия могут сами делать набеги и уничтожать и портить их имущество». С другой стороны, Игорь, по договору с Византией в 945 г., обязался не пускать в подвластный императору Крым «черных болгар», которые «пакостят стране его». Сына Игоря, знаменитого Святослава, византийские дипломаты пытались использовать для ослабления Болгарского государства на Дунае, которое представляло в то время значительную опасность для Византии. Но когда Святослав повел в Болгарии самостоятельную политику, отнюдь не соответствовавшую видам константинопольского двора, греки напустили на Киев печенегов и заставили беспокойного русского князя временно уйти обратно к себе. При возвращении на родину из вторичного похода в Болгарию Святослав был убит печенегами по подстрекательству тех же греческих дипломатов. Это не помешало византийцам, когда против них в конце 987 г. восстал в Малой Азии честолюбивый и талантливый полководец Варда Фока, опять вступить в переписку «с царем руссов» и просить помощи у сына Святослава Владимира. Для прочности союза Владимир была обещана рука одной из царевен императорского дома. Со своей стороны Владимир обязался креститься сам и крестить свой народ. Крещение рассматривалось византийскими политиками как косвенное признание вассальной зависимости от Империи. Эта хитроумная политика Византии в отношении Руси не увенчалась, однако, успехом. Киевские князья сумели сохранить свободу действий. Святослав, призванный императором Никифором Фокой для усмирения болгар, одержав блестящие победы над ними, проявил намерение сохранить завоеванную страну под своей, непосредственной властью и даже перенес свою постоянную резиденцию в столицу Болгарии — Переяславец. Больших усилий стоило преемнику Никифора Фоки Иоанну Цимисхию заставить Святослава покинуть берега Дуная. Позднее отряд руссов, посланный Владимиром, помог константинопольскому правительству подавить восстание Варды Фоки. Но когда императоры Василий и Константин не вы полнили условий договора, в частности в отношении брака с царевной, Владимир осадил принадлежавший Византии город Херсонес в Крыму и заставил императоров выполнить
свои обязательства. При таких условиях ни с какими вассальными отношениями к Византии крещение Руси не могло быть связано. Так же независимо держался в отношении Византии и сын Владимира Ярослав Мудрый. В 1043 г. он расторг дружеские отношения с Византией из-за обид, причиненных русским в Константинополе, и предпринял морской поход на столицу Империи, а в 1051 г. порвал и церковную связь с константинопольским патриархом, избрав на соборе русских епископов нового митрополита — «русина» Иллариона.

Русь и Западная Европа. После крещения международные связи Киева значительно расширились и окрепли. Киевское государство вступило в сношения не только с Византией, но и с католическими странами Средней Европы как равный и полноправный член христианского общества. Владимир Святославич, по словам летописи, «жил с князьями окольными в мире — с Болеславом польским и со Стефаном венгерским и с Андрихом [Удальрихом] чешским, и были между ними мир и любовь». Этими словами довольно точно определяется ближайшее политическое окружение Киева. К перечисленным окольным странам следует прибавить Скандинавию, связь с которой не порывалась и в XI веке.

Политические отношения скреплялись брачными союзами. Болеслав Храбрый, князь польский, сватался за дочь Владимира Предславу; его преемник Казимир был женат на другой дочери Владимира Марии Доброгневе. Младшая дочь Ярослава Анастасия была за венгерским королем Андреем, старшая, Елизавета, — за знаменитым норвежским королем Гаральдом Гардрада. Сам Ярослав был женат на дочери шведского короля Олафа — Ингигерде.

Но соседними странами не ограничивался политический кругозор Киева. Ярослав пытался вовлечь Германскую империю в борьбу с общим врагом — Польшей. С этой целью он в 1043 г. направил посольство в Гослар с предложением руки русской княжны германскому императору. Шаг этот не увенчался успехом. Вскоре за тем Ярослав выдал свою дочь Анну за французского короля Генриха I.

Договоры киевских князей с греками. Международные отношения Киевского государства находили свое выражение в договорах, которые заключались киевскими князьями с соседними государствами. Сохранились три договора с греками князей Олега (911), Игоря (945) и Святослава (971), но в источниках сохранились сведения и о других договорах с Византией и с волжскими болгарами.

Договоры с греками отражают очень ярко характер «несообразной, неуклюжей и скороспелой» державы Рюриковичей, представлявшей в то время еще далеко не прочно спаянное в своих частях целое. Заключались они от имени не только «князя великого русского», но и «всех светлых и великих князей», которые были «под рукой его», т. е. вассалов, сидевших в отдельных городах, подвластных киевскому князю. В договоре 945 г. рядом с послами князя Игоря перечисляются «общие послы» от его жены Ольги, сына Святослава, двух племянников и «ото всего княжья», т. е. от 20 подручных князей (в том числе двух женщин).

Договоры имели целью прекращение неприятельских действий и установление «взаимной любви», т. е. союза между обоими государствами, «пока сияет солнце и весь мир стоит». По договору 911 г. Империя оговаривала право принимать на службу русских дружинников. Договор 945 г. определял еще более точно обоюдные военные обязательства. «Если будет просить у нас воинов князь русский, — заявлялось от имени императоров, — дадим ему, сколько ему потребно... Если же царство наше начнет просить у вас воинов на врагов наших, тогда напишем к великому князю вашему, и пошлет он нам, сколько хотим, и оттоле уведают иные страны, какую любовь имеют греки с Русью».

Договор 945 г. с особой подробностью ограждает крымские владения Империи от нападений и притеснений со стороны Руси. Кроме того, в нем, как, впрочем, и в договоре 911 г., на Русь возлагаются известные обязательства в отношении помощи греческим ладьям во время кораблекрушений.

В связи с прекращением военных действий введены статьи о пленниках, устанавливающие размеры и условия их выкупа. Это был очень важный пункт договоров 911 и 945 гг., так как одной из целей походов Руси на Византию был захват рабов для продажи.

Договоры отражают еще очень ранние стадии международных отношений, когда подданные различных государств глядели друг на друга, как на естественных врагов, когда человек, попадавший в чужую страну, чувствовал себя во вражеском стане. Пребывание, даже временное, в этой враждебной среде требовало поэтому регламентации всех деталей, чтобы, с одной стороны, оградить чужеземца от обид, с другой — обезвредить его. Самый приезд иноземцев был обставлен всевозможными стеснительными условиями. Послы и гости (купцы) должны были предъявлять доказательства своего официального положения — в виде золотых печатей для послов и серебряных — для гостей. Только при этом условии византийское правительство брало на себя ответственность за их жизнь. Несмотря на эту предосторожность, и на послов и на гостей одинаково смотрели в Константинополе, как на врагов, способных нанести вред Византийской империи. По договору 945 г. устанавливалось, что князь русский, посылая своих людей в Константинополь, должен снабдить их особыми грамотами, в которых указывается, «что послал кораблей столько», чтобы греки знали, что они приходят «с миром». Людей, приезжавших с Руси без грамоты, византийское правительство должно задерживать и писать о них великому князю; в случае сопротивления с их стороны оно не несет ответственности и за их убийство. Послам и всем вообще «приходящим» из Руси воспрещается творить бесчинства на пути в столицу. По приезде в Константинополь они должны зарегистрироваться и жить в определенном месте, на подворье монастыря св. Мамонта, в предместье Константинополя. В город люди из Руси впускаются с военными предосторожностями: они должны входить через одни ворота партиями в 50 человек, без оружия, в сопровождении приставленного к ним «царева мужа» (императорского чиновника). Этот «царев муж» являлся как бы посредником между Русью и подданными византийских императоров и следил за торговыми сделками присланных.

Покупки приехавших подлежали контролю: каждый из них имел право вывезти ценных парчевых материй, производством которых гордились императорские мастерские, не более как на 50 золотых. Наконец, людям из Руси запрещалось задерживаться в Константинополе на зиму.

Положение приезжих руссов в Константинополе требовало определения порядка разрешения взаимных обид и исков между ними и греками. Этому вопросу посвящена большая часть статей в договорах 911 и 945 гг. Следует отметить, что приезжие судились не по греческим законам, а по «закону русскому», т. е. по народно-правовым нормам, господствовавшим в Русской земле.

Указанная особенность взаимных отношений между договаривавшимися сторонами, которые не доверяли друг другу, требовала точного определения прав русских послов, а также приравниваемых к ним гостей (купцов). Й те и другие пользовались во время своего пребывания в Константинополе (но не более шести месяцев) полным содержанием от византийского правительства. Послы получали «слебное», а гости «месячину» (хлеб, вино, рыбу, мясо, фрукты). Есть указание, что они имели право пользоваться бесплатно правительственными банями. На обратный путь они могли требовать продовольствие и судовые снасти — якори, канаты, паруса и все нужное. Послы и купцы приходили не только от великого князя, но и от подручных князей. Возникала необходимость установить известную иерархию между ними. Первое место предоставлялось Киеву, за ним — Чернигову и Переяславлю и т. д.

Договоры скреплялись клятвой. Руссы-язычники клялись оружием своим, приговаривая: «да не имут помощи от бога, ни от Перуна, да не ущитятся щитами своими, и да посечены будут мечами своими, от стрел и от иного оружия и да будут рабами в этой жизни и в той». Эта клятва сопровождалась всевозможными магическими обрядами: «некрещеная Русь» клала на землю щиты свои и мечи нагие, обручи и прочее оружие и произносила магическую формулу: «если мы не сохраним сказанного... да будем прокляты богом, в которого верим,— Перуном и Белесом, скотьим богом, да будем золоты, как золото, и своим оружием да будем посечены». Представители Византии по христианскому обычаю «целовали крест». Это был также своего рода магический обряд, так как предполагалось, что нарушение крестного целования должно повлечь самые ужасные кары, по крайней мере, на том свете. Среди послов Игоря было несколько христиан; они тоже присягали на кресте.

ГЛАВА ВТОРАЯ

ДИПЛОМАТИЯ ПЕРИОДА ФЕОДАЛЬНОЙ РАЗДРОБЛЕННОСТИ

1. ПОЛИТИЧЕСКАЯ РАЗДРОБЛЕННОСТЬ НА ЗАПАДЕ

Варварские государства, возникшие на основе завоеваний, оказались непрочными. Господство натурального хозяйства, слабость экономических связей между отдельными хозяйственными районами, отсутствие экономической базы для больших политических организаций — все это неизбежно приводило к распадению крупных государственных объединений и на Западе и на Востоке. Не избегли этой судьбы и самые крупные среди них — империя Карла Великого и Киевская Русь. Завершение процесса феодализации варварских обществ, превращение землевладельцев в самостоятельных государей в своих вотчинах сопровождалось политическим распадом Европы.

Распад империи Карла Великого.

Держава Карла Великого не надолго пережила своего первого императора. Приближение распада чувствуется уже в последние годы Карла. Разложение империи быстро прогрессирует в царствование Людовика Благочестивого. Людовик делит империю между сыновьями, сохраняя за собой верховную власть. Сыновья начинают войну против отца. После его смерти (840 г.) они воюют между собой. Карл Лысый и Людовик Немецкий заключили в Страсбурге договор против старшего брата Лотаря, к которому перешла императорская корона, и который хотел на деле осуществить свои императорские права. Страсбургская присяга — это первый дипломатический документ, составленный не по-латыни и не по-гречески, а по-немецки и по-французски (романски). Лотарь пошел на уступки, и в 843 г. в Вердене был заключен знаменитый договор о разделе империи между тремя братьями. Формально признавалось существование империи, или, вернее, сохранялся императорский титул, который достался старшему — Лотарю. Но земли империи были разделены на три части линиями, идущими с севера на юг. Запад — «королевство западных франков», то что потом стало называться Францией, — получил Карл, восток — «королевство восточных франков», которое потом стало называться Германией, — получил Людовик, Лотарю досталась часть между владениями Карла и Людовика, обширная полоса земель от устья Рейна до устья Роны, и Италия. Раздел был совершен чисто механически и очень неудачно. Особенно это относится к части Лотаря, заключавшей в себе страны богатые, плодородные и населенные, но разноязычные, с разными экономическими и политическими связями. Эта часть была легкой приманкой для соседей, и ее слишком трудно было защищать. За Верденским договором последовали новые столкновения и новые договоры.

Феодальное распыление Европы. Западная империя окончательно распалась на ряд самостоятельных государств — Францию, Германию, Италию и Бургундию, или Арелат. Но это были государства лишь по имени. В IX—XI веках на всей территории Западной Европы господствует политическая раздробленность. Феодальная иерархия, которая устанавливается в это время, бессильна объединить и организовать эту сложную дробность. Сила является в конце концов решающим моментом в установлении отношений между отдельными феодальными мирками, и очень часто сюзерен трепетал перед сильным вассалом.

При таком положении в сущности терялась всякая граница между государством и частным владением, между публичным и частным правом, между внутренними отношениями и международными. Обладая правом суда и управления, сбора налогов и чеканки монеты, располагая военной силой, каждый достаточно сильный сеньер мог чувствовать себя самостоятельным государем, мог воевать с кем хотел (даже со своим сюзереном), мог заключать с кем хотел мирные договоры и союзы. Понятие о международных отношениях запутывается еще тем, что при крайней феодальной раздробленности, при множестве мелких границ, деливших Европу, стирались рубежи между крупными государствами. Многие феодалы владели землями в разных государствах — во Франции и в Германии, в Германии и Италии — и были вассалами нескольких государей. Понятие сеньерии вытесняет понятие государства. Крупный землевладелец является государем, государство является вотчиной. Его делят, завещают, отдают в виде приданого. Путем браков создаются новые государства, иногда очень странного и пестрого состава, часто случайные и недолговечные.

Право частной войны. Право частной войны устанавливается повсе- местно. В связи с этим можно говорить о частной дипломатии. Два феодальных сеньера ведут переговоры как самостоятельные державы. Крупные сеньеры чувствуют себя вполне независимыми государями и как таковые сносятся как с иностранными, так и со своими королями. Это одинаково относится и к светским и к духовным сеньерам. Выработались формальные приемы объявления войны и заключения мира через особых вестников, передававших поручение устно или при помощи известных символических действий. Эти вестники потом стали называться герольдами. Они носили гербы своих сеньеров, и их личность считалась неприкосновенной, как личность послов.

Тщетно стремится церковь, интересы которой особенно страдали от феодальной анархии, установить известный порядок в этом хаосе. Делаются попытки ввести некоторые правила, ограничивающие или хотя бы смягчающие право частной войны. С XI века, по инициативе церкви, издаются постановления, которые воспрещают «вторгаться в храмы, притеснять и оскорблять монахов и их спутников, хватать крестьян и крестьянок, похищать или убивать жеребят, волов, ослов, баранов, овец, свиней; пусть никто не задерживает купцов и не грабит их товаров». Нарушителям этого «божьего мира» угрожали отлучением. Пытались установить так называемое «божье перемирие», запрещая частные войны по определенным дням (с вечера среды до утра понедельника), в праздники, в течение постов. Но никакие церковные угрозы не могли обеспечить проведение в жизнь этих мероприятий.

Несмотря на все стремления королевской власти в разных странах покончить с частными войнами, они упорно продолжались в течение всего средневековья, — ас ними действовала и частная дипломатия. Раньше всего частные войны были воспрещены в Англии, где рано установилась сильная королевская власть. Но это не помешало им в новой форме вспыхнуть в XV веке — в войне Алой и Белой розы. В Испании, во Франции и особенно в Германии королевская власть, бессильная бороться с феодальными войнами, долгое время принуждена была лишь вводить их в определенные рамки и тем самым, в принципе, их узаконивать.

Золотая булла Карла IV в сущности легализировала частную войну, установив лишь правила ее объявления.

Выступление на историческую сцену городов, которое привело в конце концов к усилению централизующих тенденций в феодальной Европе, в ряде случаев лишь осложняло характерную для феодализма раздробленность власти. Города ведут самостоятельную политику, объявляют войны своим сеньерам и друг другу, вступают в переговоры, заключают союзы. Добившись политической самостоятельности, города делаются своего рода коллективными сеньерами со всеми их атрибутами вплоть до права частной войны.

Наиболее четко особенности дипломатии периода феодальной раздробленности выступают на примере русских княжеств XIII—XV веков.

2. ДИПЛОМАТИЯ НА РУСИ XII—XV ВЕКОВ

Международные отношения Киевской Руси в XI—XIII веках. Со второй половины XI века Киевское государство, «подобно другим государствам аналогичного происхождения, распадается на уделы, разделяется и подразделяется между потомками завоевателей, разрывается на части феодальными войсками, разбивается вторжением иноземных народов».

С распадом Киевского государства на ряд обособленных княжеств, который начался после смерти Ярослава и завершился в XII веке, не прекратились сношения Киевской Руси с Византией и Западной Европой. «Слава великая» русских князей, если верить летописи, доходила «ко странам дальним: к грекам и к венграм и к ляхам [полякам] и к чехам и даже до Рима».

С Византией постоянная связь поддерживалась благодаря подчинению русской церкви константинопольскому патриарху. Но связи были не только церковные. У Руси и Византии был общий враг — половцы, одинаково угрожавший благосостоянию обеих стран. Если в X веке Империя натравливала печенегов против Руси, то теперь она нуждалась в союзе с русскими князьями, чтобы ослабить опасность со стороны половцев. Между византийскими императорами и русскими князьями заключались наступательно-оборонительные союзы. В 1073 — 1074 гг., по просьбе императора Михаила VII Дуки, русские князья во главе с Владимиром Мономахом ходили на усмирение восставшего против Византии Херсонеса. В 1160 г. император Мануил Комнин просил у киевского князя Ростислава Мстиславича помощи против венгров, «в силу заключенного между русскими и греками мира». В союзе с Мануилом Комнином были и галицкие князья Владимир Володаревич и его сын Ярослав Осмомысл. Проводником византийской политики на Руси был митрополит киевский, назначаемый патриархом из греческого духовенства и фактически являвшийся агентом константинопольского правительства в Киеве.

О тесных связях с Византией в эту эпоху свидетельствуют и брачные союзы между русскими княжескими домами и византийским императорским домом. Владимир Мономах был по матери внуком императора Константина Мономаха, от которого и принял свое греческое прозвище «единоборца». Дочь самого Владимира была замужем за Леоном, сыном императора Диогена, одна из его внучек — за царевичем из дома Комнинов.

Сохранялись стародавние связи и со странами Северо-Западной Европы. Владимир Мономах был женат на Гиде, дочери англо-саксонского короля Гаральда.

Особенно прочные и оживленные отношения существовали между Южной Русью и непосредственно к ней примыкавшими Польшей и Венгрией.

На общих «снемах» (съездах) с венгерским королем и польскими князьями обсуждались вопросы международной политики. В 1254. г. Даниил Романович имел снем с Болеславом польским по вопросу о помощи Венгрии. В 1262 г. на снеме с тем же Болеславом русские князья «положили ряд [уговор] между собой о земле Русской и Ляшской» и утвердили его крестным целованием. На одном из таких снемов Даниил Романович договорился с польскими князьями, чтобы во время войн «Руси не воевать челяди ляшской, ни ляхам русской челяди». Этим договаривавшиеся стороны отказались от обычая угонять в плен сельское население с неприятельской территории. Снемы сопровождались увеселениями — пирами и турнирами. Так, венгры, прибывшие на помощь к Изяславу Мстиславичу киевскому в 1150 г., устроили наездничьи потехи: «играли на фарях [конях] и на скакунах», и киевляне «дивились венграм, множеству их слуг и коням их».

Немалое политическое значение имели в эту эпоху и брачные союзы русских князей с правящими домами соседних государей. Напрасно греческое духовенство внушало русским князьям, что «недостойно зело благоверным князьям отдавать дочерей своих в страны, где служат на опресноках». Соображения политические брали верх над религиозными предписаниями. По наблюдению одного из исследователей русско-польских отношений, Линниченко, польский двор зорко следит за политическим положением в Руси и ищет браков о той княжеской линией, которая в данную минуту могущественнее. За время о 1043 г. до конца XIII века исследователь насчитывает 15 брачных союзов между русскими и польскими правящими домами. Политическое значение брачных союзов между Венгрией и Русью видно хотя бы из обручения Даниила Романовича галицкого в детстве с малолетней дочерью венгерского короля Андрея. Вступали русские князья в брачные союзы и с чешскими князьями.

Две самые могущественные политические силы средневековой Европы — Германская империя и папство — не остались вне дипломатического кругозора Киевской Руси. В 1073 г. сын Ярослава Мудрого Изяслав в борьбе с братьями искал содействия у германского императора. Его соперник и брат Святослав избежал вмешательства Германии только путем непосредственных переговоров с императором. Успех, достигнутый им, объясняется тем, что сам он был женат на сестре одного из крупнейших германских феодалов, Бурхарда, епископа трирского, который и служил посредником в переговорах. Искал сближения с Германией и третий сын Ярослава Всеволод. Его дочь Евпраксия была замужем за маркграфом Бранденбургским и, овдовев, обвенчалась с императором Генрихом IV.

В поисках союзников для своего восстановления на киевском престоле Изяслав Ярославич послал своего сына в Рим к папе и даже признал себя данником римского престола, принес должную присягу «в верности князю апостолов» и «принял царство опять, как дар св. Петра» из рук папы Григория VII. Демарши папского престола в Польше в пользу Изяслава привели к возвращению его в Киев при содействии Болеслава Смелого.

В другом случае инициатива сближения шла от самого папского престола. В 1245 г. под влиянием паники, охватившей всю Европу перед лицом монголо-татарской опасности, папа Иннокентий IV держал собор в Лионе о положении «святой земли» (Палестины) и об отражении монголо-татар. На соборе было решено обратиться за помощью к «русскому королю», т. е. Даниилу Романовичу галицкому. Завязавшиеся сношения завершились около 1253 — 1254 гг. торжественным примирением католической церкви с русской, но церковная уния преследовала чисто политические цели — создание союза для борьбы с монголо-татарами. Очевидно, ту же задачу имело и папское посольство к новгородскому князю Александру Ярославичу (Невскому). Союз между папским престолом и Юго-Западной Русью был закреплен коронованием Даниила Романовича королевской короной из рук папских легатов. Международное значение этого акта само собой очевидно. Принять предложение папы убедили Даниила польские князья и вельможи, заявив ему: «возьми венец, и мы тебе на помощь против татар».

Договоры русских городов с немецкими городами. С возникновением торговых немецких городов в Прибалтике между ними и русскими городами завязались оживленные торговые
сношения, заключались договоры, носившие торговый характер. Эти договоры имели задачей урегулировать условия торговых сношений русских городов с немецким купечеством.

Договоры Новгорода 1195, 1257 и 1270 гг. и Смоленска 1229 г. с немецкими городами Прибалтики еще сохраняют черты, характерные для X века. Купец, находясь в чужой стране, должен был дипломатическим путем устанавливать свои взаимоотношения с местным населением как в области гражданской, так и уголовной и политической. Поэтому и здесь уделяется много места порядку разрешения возможных столкновений и исков. И тут в основу полагается русское право, к этому времени уже кодифицированное в «Русской Правде». По Смоленскому договору 1229 г. дела должны были решаться согласно «Смоленской Правде», которая являлась сколком с общерусской «Правды». Впрочем, ввиду трудности полного подчинения иностранцев действию русского права, новгородские договоры допускали применение жребия — своеобразного «суда божия»,— порядок, который сохранялся в Северо-Восточной Руси в отношений иностранцев еще в XVI и XVII веках. Особо оговаривалось обоюдное обязательство: купцов «в дыбу не сажать и в погреб» (тюрьму); оно гарантировало личную безопасность торговцев в чужом государстве. В условиях постоянных феодальных войн очень важно было соглашение о признании купцов, ездивших с товарами, нейтральными лицами, которым предоставляется «путь чист» через воюющие между собой земли. В случае рати воспрещалось поэтому привлекать иностранцев к военной службе (договор 1229 г.). Наконец, договором 1195 г. Новгород снимал с себя ответственность за действия в чужой стране русских неновгородского происхождения. Этот пункт договора, вызванный раздробленным состоянием Русской земли, объясняется обычаем репрессий по отношению к первым попавшимся представителям чужого народа за преступление, учиненное кем-нибудь из этого народа. Точно так же и немецкая сторона оговаривала неответственность «зимних гостей» (т. е. немецких купцов, приезжавших с зимним караваном) за действия «гостей летних» (участников летнего каравана).

Большое место в договорах с немцами занимали чисто торговые вопросы: пути, которыми должны проезжать иноземные купцы, порядок уплаты долгов, единство мер и весов, размеры торговых пошлин и т. д. Смоленский договор устанавливает свободу плавания по Западной Двине.

Междукняжеская дипломатия на Руси XII—III веков. При политической раздробленности Русской земли дипломатические сношения не могли ограничиться только теми или иными отношениями с соседними государствами. Особое значение приобретали дипломатические отношения между отдельными княжествами, на которые распалось Киевское государство. Урегулирование мелочных споров и взаимных претензий между мелкими государями-вотчинниками составляет главное содержание этой дипломатии. Лишь временами князья объединяются перед лицом общей опасности. Уже вскоре после смерти Ярослава установилась практика разрешения междукняжеских споров на таких же снемах (съездах), на каких разрешались международные конфликты. На снемы съезжались заинтересованные князья и в общем шатре, «сидя с братьями своими на одном ковре», совместно с наиболее доверенными дружинниками, обсуждали все очередные вопросы. Этим путем разрешались поземельные споры. Так, на съезде в Любече в 1097 г. внуки Ярослава постановили, как правило, распределять княжества по признаку наследственного владения. На съездах решались общие военные предприятия. В 1103 г. на Долобском съезде Владимир Мономах и его двоюродный брат Святополк Изяславич, после длительных споров, в которых принимали активное участие их дружинники, сговорились об общем походе на Половецкую землю. На съездах же принимались и общеобязательные для всех союзников правовые нормы: так, на общем съезде сыновья Ярослава утвердили дополнения к «Правде» их отца.

Таким образом, на съездах устанавливались принципы общей политики, обязательной для всех князей. На Любечском съезде, который попытался разрешить споры из-за волостей, было провозглашено прекращение феодальных усобиц: «Почто губим Русскую землю, сами на себя котору делая?»— заявляли князья. «А половцы землю нашу несут розно и рады, что между нами рати. Отныне имемся по едино сердце!» Тогда же, по-видимому, было принято решение, что князь, нарушивший это постановление, лишается волости (княженья), а боярин — головы.

Решения съездов, подобно международным постановлениям, скреплялись крестным целованием. Участники соглашения брали на себя обязанность силой проводить его в жизнь: «если отселе кто на кого будет, и на того будем все и крест честный!» Действительно, когда после Любечского съезда один из его участников, князь волынский Давид Игоревич, вероломно захватил и ослепил галицкого князя Василька, то прочие князья, участвовавшие на съезде, во главе с Владимиром Мономахом, выступили против него и его соумышленника князя киевского Святополка Изяславича. Со Святополком они вскоре помирились, потребовав, чтобы он принял участие в карательной экспедиции против Давида, а самого Давида заставили явиться на новый снем. Здесь было решено отнять у него Владимир-Волынский, «затем, что ты вверг нож в нас, чего не бывало в Русской земле!»

Наряду со снемами в силе были и соглашения между отдельными князьями. Характерно, что и в таких случаях к дипломатическим переговорам привлекались третьи лица — союзные князья и их дружинники. Иногда посредниками выступали женщины из княжеской семьи. Так, в 1097 г. мачеха Владимира Мономаха, вдова его отца Всеволода, по просьбе киевлян, примирила своего пасынка с киевским князем Святополком. Владимир «преклонился на мольбу княгини, потому что чтил ее, как мать, отца ради своего».

Очень крупную роль играли при переговорах церковные феодалы — епископы и настоятели монастырей. В переговорах между Владимиром Мономахом и киевлянами, кроме его мачехи, принимал участие и митрополит, и это тоже оказало влияние на его решение, потому что он «и митрополита также чтил, сан святительский, и не преслушал мольбы его». Епископы постоянно выступали в качестве послов. Среди них были выдающиеся дипломаты. Такие черты наблюдаются, например, у черниговского епископа Порфирия, который в 1187 г. был посредником между рязанскими князьями и владимирским великим князем Всеволодом Большое Гнездо, «милость прося у него, дабы умирить его с рязанцами». При содействии обманутого им владимирского епископа Луки это ему удалось, и он сам, по просьбе Всеволода, поехал с его дружинниками в Рязань «с миром». Но в Рязани он повел свою линию, «утаився от Всеволодовых дружинников», так как его симпатии лежали всецело на стороне Рязани, которая входила в состав его епархии. Он действовал, по словам владимиро-суздальского летописца, «не по-святительски, но как переветник и лжец» и «инако изворотил речь», т. е. проявил те свойства, которые в последующие века долгое время считались основными качествами настоящего дипломата. Договоры между князьями нередко заключались непосредственно в присутствии епископов или в стенах почитаемых монастырей. Все это открывало широкую возможность духовенству вмешиваться в международную политику. Характерен случай, имевший место в 1127 г., когда игумен одного из киевских монастырей, Григорий, при поддержке созванного им церковного собора, понудил киевского князя Мстислава Владимировича нарушить договор с черниговским князем, заявив: «на мне пусть будет грех, если преступишь крестное целование». Мстислав «сотворил волю» духовенства и, по словам летописца, раскаивался в этом всю жизнь.

Посольская служба. В тех случаях, когда князья не принимали личного участия в ходе переговоров, дипломатические сношения осуществлялись посредством послов. В 1229 г. в качестве послов со стороны Смоленска ходил в немецкие города «поп», священный сан которого должен был в какой-то мере оградить его личность в чужой стране, и «умный муж из города Смоленска».

При отсутствии налаженных сношений и элементарной безопасности в пути вопрос о неприкосновенности послов был одним из наиболее важных. В Смоленском договоре 1229 г. устанавливается двойная вира (плата) за убийство посла: «послу что учинят... задвое за того взять, два платежа». Точно так же и Новгородский договор 1270 г. за убийство новгородского посла требует 20 марок серебра и столько же за немецкого посла вместо обычных 10 марок. Указанные оговорки не всегда были лишними. Как известно, когда в 1223 г. к русским князьям, выступившим в поход против монголо-татар, пришли татарские послы, то они были перебиты. Впрочем, в данном случае между русскими и монголо-татарами было состояние войны, что могло оправдать в глазах русских князей поступок, нарушавший основной закон международного права. Еще чаще послы подвергались насильственному задержанию. В 1142 г., например, послы новгородские были задержаны в Южной Руси, потому что не сговорились с киевским князем относительно того, кто будет князем в Новгороде. Так же поступали и владимирские великие князья. Андрей Боголюбский в 1167 г. «изымал», т. е. арестовал, послов новгородских и т. д. При сношениях между русскими князьями послы пользовались содержанием и средствами передвижения (корм и провоз) за счет того князя, к которому были посланы, — обычай который, может быть, следует возводить к византийской традиции давать послам «слебное». Помимо исполнения своих прямых дипломатических обязанностей послы содействовали распространению различных сведений международного значения. При отсутствии каких-либо других способов внешнеполитической информации эта роль дипломатических представителей являлась довольно существенной. Поэтому Владимир Мономах и рекомендовал своим сыновьям оказывать честь и послу и купцу, «ибо они, ходя мимо, по всем землям прославляют человека либо добрым, либо злым».

Порядок заключения договоров. Тексты междукняжеских договоров XI—XIII веков не сохранились, но содержание их может быть в известной мере восстановлено. Это, во-первых, договоры о союзе. В договоре 1152 г. киевского князя Изяслава Мстиславича с галицким князем Владимиром Володаревичем союзнические отношения определялись в следующих выражениях: Володарь обязывался «с Изяславом быть и от него не отлучаться, ни в добре, ни в лихе, но всегда с ним быть». В других случаях дело шло о вассальных отношениях. Формула вассальной зависимости так выражена в обращении того же Владимира галицкого к Изяславу: «Кланяюсь тебе! Прими меня, как сына своего Мстислава, так и меня. Пусть ездит Мстислав подле твоего стремени с одной стороны, а с другой стороны подле твоего стремени еду я со всеми своими полками». Из отдельных пунктов договоров следует отметить обязательство выдачи смердов (крестьян) и холопов, захваченных во время войны. При методах тогдашних феодальных войн, сопровождавшихся угоном населения и скота, в неприятельской стране иногда не оставалось «ни челядина, ни скотины». Другим таким пунктом был возврат награбленного имущества.

Договоры, как международные, так и между княжеские, утверждались, как сказано, целованием креста и обычно заключались в форме «крестных грамот». Расторжение договора выражалось в том, что посол бросал крестные грамоты и уезжал. Естественно, что гарантия крестного целования была лишь условной, поскольку вся она держалась только на уважении к предмету культа и имела исключительно моральный характер. В 1152 г. галицкий князь Владимир Володаревич не выполнил договора, скрепленного целованием «креста св. Стефана». Когда Изяслав послал к нему одного из своих приближенных с «крестными грамотами» напомнить о его клятве, то он отвечал пренебрежительно: «сей ли крестец мал!» — «Княже, — сказал ему на это посол, — если крест мал, то сила его велика», и напомнил вольнодумцу, что он целовал не простой, а чудесный крест, и если отступит от клятвы, принесенной на этом кресте, то «не будет жив». На это Владимир хладнокровно ответил: «вы о том досыта молвили, а теперь полезь вон!»

Таким образом, одного крестного целования было недостаточно. Для большего впечатления клятву приносили на «раке», т. е. у гробницы того или иного почитаемого святого, например, у раки патронов княжеской династии «святых» Бориса и Глеба. Наконец, прибегали к требованию заложников, или «талей». Обычно выдачей заложников с обеих сторон обеспечивалось соблюдение договора половцами, которых русские всегда подозревали в коварстве. Заложниками же обеспечивался правильный ход предварительных переговоров с половцами. Так, в 1095 г. пришли половецкие ханы Итларь и Кытан для переговоров в Переяславль к Владимиру Мономаху и стали вне города. Владимир дал «в тали» своего сына Святослава, а Итларь с лучшей дружиной вошел в город. Судя по договору 1195 г., к заложничеству прибегали и при переговорах с немцами. Но бывали случаи, когда и соглашения между русскими землями скреплялись выдачей заложников. Так, в 1139 г. новгородцы, просившие у Всеволода Ольговича в князья сына, «пустили к Всеволоду детей своих в тали».

О неприкосновенности заложников говорится в договоре 1195 г., где за убийство «таля» устанавливался двойной штраф. На практике с заложниками не всегда церемонились. Когда Итларь в качестве заложника находился в Переяславле, Дружина Владимира Мономаха советовала князю воспользоваться случаем и перебить итлареву дружину. Владимир колебался. «Как могу это сотворить, после того, как им поклялся?» — говорил он. «Князь, нет в том греха, — возражала Дружина. — Они всегда ведь преступают клятву, а губят землю Русскую и кровь христианскую проливают беспрестанно». Ночью был подослан отряд в стан Кытана, сперва выкрали Святослава Владимировича, а потом убили Кытана и избили его дружину. На следующее утро ничего не подозревавшего Итларя со свитой зазвали в избу к одному из княжеских дружинников, заперли и через разобранную крышу перестреляли всех из луков.

Международные отношения Северо-Восточной Руси в XIII — XV веках. После завоевания и опустошения Русской земли монголо-татарами международное значение русских княжеств очень пошатнулось. Юго-западные русские земли подпали постепенно под власть великих князей литовских и Польши и на долгое время утратили свою самостоятельность. Северо-Восточная Русь, отрезанная Литвою и немецкими рыцарями от общения с Западной Европой, угнетенная татарским игом, которое «не только давило, но оскорбляло и сушило душу народа, ставшего его жертвой», была почти совершенно оторвана от общения с другими народами. В течение XIV и даже первой половины XV века международные отношения Северо-Восточной Руси ограничивались почти исключительно Золотой Ордой, Византией, Литвой и торговыми сношениями Новгорода с немецкой и шведской Прибалтикой. Связь Северо-Восточной Руси с Византией поддерживалась зависимостью русской церкви от константинопольского патриарха. Отношения с Литовским великим княжеством определялись почти исключительно необходимостью обезопасить русские земли от наступления литовских феодалов. Сношения Новгорода с прибалтийскими городами, объединившимися в XIV веке в сильный Ганзейский союз, велись в тех же направлениях, какие намечались в договорах XII и XIII веков. Характерная особенность новгородских договоров XIV—XV веков заключалась в том, что хотя они и писались от имени великого князя, но фактически заключались выборными властями боярской республики, каковой был в то время Новгород, — епископом, посадником и тысяцким, иногда при участии представителей «концов» (на которые делился город) и отдельных разрядов новгородского населения.

Русско-татарские отношения в XIII—XV веках. Решающим моментом во внешней политике северо-восточных русских княжеств были в эту эпоху их отношения к золотой Орде. Вассалы золотоордынских ханов, русские князья должны были не только платить им дань и нести другие повинности, но и подчинять всю свою внешнюю политику их воле, являясь по ханскому приказу со своими войсками к ним на помощь. Хан своим вмешательством регулировал важнейшие внешнеполитические вопросы. Так, хан Менгу-Темир (конец XIII века) обратился с указом («Менгу-Темирово слово») к великому князю владимирскому Ярославу Яросла-вичу о предоставлении свободного проезда немецким купцам через территорию его княжества: «дай путь немецкому гостю на свою волость!»

Впрочем, вмешательство хана в международные отношения «Русского улуса» ограничивалось теми случаями, когда эти отношения непосредственно затрагивали интересы Золотой Орды. В остальном русским князьям предоставлялась возможность действовать совершенно самостоятельно, заключать договоры и вести войны, с кем они хотели. Зато, эксплоатируя всячески Русь, ханы были крайне заинтересованы в том, чтобы не ослабевала вассальная зависимость от них русских князей, и настойчиво требовали всех внешних выражений этой зависимости. Князья утверждались в своем звании ханскими «ярлыками» (грамотами) и сажались на престол лицами, уполномоченными ханом. По первому зову они должны были беспрекословно являться в Орду, и уклонение от немедленного прихода рассматривалось как государственная измена. В Орде не только княжеские послы, но и сами князья должны были исполнять самые унизительные обряды — кланяться в землю хану, стоять перед ним на коленях. «О, злее зла честь татарская!» — восклицает летописец по поводу приезда в Орду Даниила Романовича галицкого.

Татарские послы, приезжавшие на Русь с ханской «пайцзе» (басма русских летописей), т. е. золотой или серебряной дощечкой с ханской тамгой (условным знаком) или соответствующей надписью, принимались с раболепным почетом. «Не разбирая, имеет ли ханский посол высший или низший чин, — пишет один китайский писатель XIII века, — все наперерыв ему кланяются... сажают его на высшее место; правители сами чинят коленопреклонение и оказывают всевозможное усердие». Этому порядку приема ханских послов подчинялись долгое время и русские князья. По словам Герберштейна, даже Иван III будто бы, «когда приближались татарские послы, выходил к ним навстречу за город и выслушивал их стоя, тогда как они сидели». Постоянные унижения, непрерывная опасность татарских набегов, наконец, отсутствие личной безопасности князей, жизнь и смерть которых зависела от произвола хана, способствовали выработке особых дипломатических приемов в отношении Золотой Орды. Начиная с великого князя владимирского Ярослава Всеволодовича и его знаменитого сына Александра Невского, князья в основу своей золотоордынской политики полагали старание всячески угождать хану, не давать повода для его гнева, задабривать его и его приближенных подарками и покорно исполнять все требуемые обряды. Даже Дмитрий Донской вынужден был согласиться оставить в Орде в качестве заложника собственного сына. Малокультурные татарские феодалы, уверенные в своей силе, в общем легко поддавались этой довольно элементарной дипломатии слабых и не всегда замечали, как под прикрытием подобострастия и покорности их русские вассалы в самой Орде плели политические козни и сводили собственные счеты, вовлекая самих ханов в эту игру. Русские князья успешно пользовались той феодальной раздробленностью, которая господствовала в Орде. У каждого из них были свои благожелатели среди татарских беков — вассалов хана. Щедрыми подарками хану, его советникам и женам можно было достигнуть очень многого. Политика Золотой Орды, заключавшаяся в том, чтобы не давать одному князю усиливаться за счет другого, открывала простор для широких интриг. Постепенно ханы сами стали попадать в сети искусных в деле дипломатии московских князей. Маркс прекрасно охарактеризовал суть золотоордынской политики Ивана Калиты, которая «заключалась попросту в том, чтобы, играя роль послушного орудия в руках хана, этим путем заимствовать власть у него и затем обращать эту власть против соперников-князей и против своих собственных подданных». «Иван Калита превращает хана в орудие в своих руках, посредством которого он освобождается от наиболее опасных своих соперников и одолевает препятствия, стоящие на пути его захватов». Этой политике следовали «старательно, последовательно, неуклонно, неизменно» и все преемники Калиты вплоть до Ивана III.

Междукняжеские договоры XIV — XV веках. Если международные отношения Северо-Восточной Руси с XIII века, главным образом сосредоточиваются на Золотой Орде, то отношения между мелкими «полугосударствами», на которые эта Русь разбивалась, были гораздо сложнее. В отличие от предшествующего периода, когда междукняжеские отношения определялись обычно словесными «обетами», скрепленными клятвой, в XIV—XV веках договоры между князьями заключались в письменной форме.

Междукняжеские договоры обеспечивали в первую очередь политическую независимость каждого отдельного, даже небольшого владения. Этот принцип выражался в формуле «тобе знати своя отчина, а мне знати своя отчина». В договорах оговаривалась неприкосновенность суверенных прав каждого князя над территорией своего княжества. Князья обязывались в чужой удел не давать жалованных грамот, не всылать своих даньщиков и приставов. Запрещено было даже покупать в чужом уделе села и держать «закладчиков», т. е. зависимых людей. Особое значение имели статьи, касавшиеся княжеских вассалов, которые имели право выбирать себе любого сеньера: «а боярам и слугам меж нами вольным воля». К числу особо сложных вопросов, которые приходилось разрешать дипломатическим путем, относилась выдача беглых. Феодалы, естественно, были заинтересованы в том, чтобы не выпускать из твоих рук зависимых людей, и в том, чтобы карать нарушителей феодальных порядков.

Утверждая независимость отдельных княжеств, договоры предусматривали и необходимость в известных случаях общих действий договаривавшихся князей. Это особенно касается внешней политики. Обычно дело идет о военном оборонительном и наступательном союзе. Союзническая формула гласила так: «А кто будет мне, брату твоему старейшему, друг, то и тобе друг, а кто будет мне недруг, и тобе недруг. А тобе, брату моему молодшему, без мене не доканчивати, не ссылатися ни с кем; тако же — и мне без тобе».

При феодальной раздробленности приходилось регулировать дипломатическим путем и торговые сношения между отдельными княжествами. В первую очередь необходимо было добиться единства таможенного обложения в союзных княжествах, и договоры тщательно оговаривали размеры таможенных пошлин и запрещение заводить новые «мыты» (таможенные заставы).

Процесс начавшегося государственного объединения Северо-Восточной Руси выражался на данной стадии в установлении вассальной иерархии между отдельными независимыми князьями. В договорах отношения между сеньером и вассалом выражаются в стереотипной фразе: «держати ти подо мною княжение мое великое честно и грозно, а добра ти мне хотети во всем, а мне, князю великому, тобе, брата своего, держати в братстве, без обиды во всем... А тобе, брату моему молодшему, мне служити без ослушания по згадце [договору]... а мне тобе кормити по твоей службе».

По принятому в то время обычаю место каждого князя на феодальной лестнице определялось терминами семейного права и устанавливалось тоже договорами. Так, Дмитрий Донской обязал своего двоюродного брата Владимира Андреевича серпуховского иметь его, великого князя, отцом; его сына, своего фактического двоюродного племянника, Василия, — «братом старейшим», второго, Юрия, — просто «братом», а «детей меньших» — «братьею молодшей».

Положение русских княжеств под властью золотоордынских ханов ставило перед княжеской дипломатией ряд новых задач и опросов, которых не знала дипломатия XI—XIII веков.

Великие князья владимирские и «всея Руси» стремились сосредоточить в своих руках все сношения с Ордой и не допускать самостоятельных выступлений других князей или по крайней мере контролировать эти сношения: «Орду знати обе, великому князю, а мне Орды не знати», — обязывался князь боровский Василий Ярославич в договоре с великим князем Василием Темным. Наоборот, тот же Василий Темный должен был предоставить великому князю тверскому Борису Александровичу «к царю путь чист».

Наличие большого числа слабо между собой связанных или даже совершенно независимых княжеств вызывало между ними частые конфликты. Это привело к созданию особой формы третейских судов для мирного разрешения таких конфликтов. «А что учинится между нами, князьями, каково дело, — сказано в договоре Дмитрия Донского с великим князем тверским Михаилом Александровичем в 1368 г., — ино съедутся на рубеж, да меж нас поговорят, а не уговорятся, ино едут на третьего на великого князя Олега [рязанского]: на кого помолвит — виноватый перед правым поклонится, а взятое отдаст. А чьи судьи на третьего не поедут... — то правый может отнять, а то ему не в измену». В некоторых случаях «третьим» был митрополит, в других — спорящим сторонам предоставлялось право «ехать им на третий, кого себе изберут, там, ехав, перемолвятся». Порядок избрания «третьего» устанавливается в договоре великого князя Василия Дмитриевича с Федором Ольговичем рязанским. «А рати не замышлять, а третий меж нас — кто хочет, тот называет трех князей христианских, а на кого идут, тот себе изберет из трех одного». В том же договоре великий князь берет на себя функции исполнителя постановления третейского судьи по спорам между рязанскими князьями.

На таких условиях строились взаимные отношения как между князьями, принадлежавшими к одной семье, так и между великим князем владимирским и местными великими князьями. Так же слагались отношения великого князя владимирского и с другими наиболее крупными вассалами — с Великим Новгородом и митрополитом. Многочисленные крестоцеловальные грамоты, которые великие князья давали Новгороду, по существу лишь в деталях отличались от междукняжеских. В них оговаривались обязательства Новгорода к великому князю, как к сеньеру, а с другой стороны, гарантировалась неприкосновенность новгородской территории и сохранение новгородских порядков. Единственный сохранившийся договор между великим князем Василием Дмитриевичем и митрополитом Киприаном является точным сколком с аналогичных междукняжеских договоров.

В междукняжеских отношениях по-прежнему большую роль играли церковные феодалы, особенно митрополиты, которые служили посредниками между отдельными княжествами. Под договорными грамотами обычно ставили свои подписи митрополиты, которые были как бы гарантами исполнения договоров. Митрополиты являлись носителями идеи объединения Руси и весь свой авторитет направляли на поддержку политики московских великих князей. Когда в 1329 г. князь Александр Михайлович тверской, выгнанный из Твери Иваном Калитой, укрылся во Пскове, то митрополит пригрозил наложить проклятие на этот город. Это вынудило Александра покинуть Псков. «Братья мои, не буди на вас проклятья из-за меня! Еду вон из вашего города!» — заявил он псковичам.

Выдающимся дипломатом был митрополит Алексей, русский по происхождению, которого константинопольский патриарх даже обвинял в том, что он слишком много внимания уделял политике в ущерб церковным делам. Он сумел, благодаря своему такту, приобрести значительное влияние в Золотой Орде; свидетельством его дипломатических успехов в Орде являются полученные им от хана Тайдуллы ярлык и перстень. После смерти великого князя Ивана Ивановича Красного, благодаря настояниям Алексея в Орде, великокняжеское достоинство осталось за малолетним сыном умершего — Дмитрием Донским. Широко пользовался Алексей своими прерогативами как митрополит и в борьбе Москвы против сепаратистских стремлений других князей. Правой рукой его в этом деле был игумен Троицкого монастыря Сергий. Когда, например, суздальско-нижегородский князь Борис Константинович не подчинился требованиям Дмитрия Донского, в Нижний прибыл Сергий звать Бориса в Москву, а когда тот отказался ехать, затворил церкви, т. е. наложил интердикт на весь Нижний Новгород. Другой раз Сергий ездил в Рязань для заключения мира с Олегом рязанским, и князь Олег «переменил свирепость свою на кротость».

В Новгороде вся внешняя политика фактически возглавлялась новгородским «владыкой» (епископом). Переговоры как с немцами и шведами, так и с великим князем владимирским велись при его непосредственном участии. Договоры заключались по его «благословению», и в договорных грамотах его имя со стороны Новгорода ставилось на первое место. В отношении немецких купцов во время их пребывания в Новгороде он выступал в качестве патрона и посредника при их столкновениях с новгородцами. Новгородский владыка являлся посредником и между Новгородом и великим князем. В 1397 г., когда между великим князем Василием Дмитриевичем и новгородцами произошел разрыв, архиепископ Иоанн обратился к нему с ходатайством, «чтобы ты, господин и сын, князь великий, благословение мое и слово принял и новгородское челобитие, а с Новгорода — с мужей вольных — нелюбье сложил, а принял бы их в старину». Но князь великий отказался принять условия, предложенные митрополитом, и мира «не дал». Таким образом, новгородский архиепископ выступал защитником новгородского боярства и брал на себя охрану «старины», т.е. порядков феодальной раздробленности.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ДИПЛОМАТИЯ ПЕРИОДА УКРЕПЛЕНИЯ ФЕОДАЛЬНОЙ МОНАРХИИ

1. СВЯЩЕННАЯ РИМСКАЯ ИМПЕРИЯ И ПАПСТВО

Роль церкви в феодальной Европе. В феодальной анархии действовали и централизующие силы. Сами феодалы — прежде всего недостаточно сильные из них — нуждались в мощных централизованных органах классового принуждения для того, чтобы довершить порабощение крестьянства и безнаказанно усиливать его эксплоатацию. Но и другие элементы феодального общества — и прежде всего возникающие с X—XI веков города—поддерживают всякие стремления к централизации. Мелкие войны и авантюры сливаются в крупные движения, захватывающие значительные слои населения в ряде стран. По мере роста производительных сил и экономических связей, по мере развития классовой борьбы в феодальном хаосе начинают все отчетливей выступать очертания крупных политических объединений.

Образование Священной Римской империи и походы императоров в Италию; усиление папства и его борьба с Империей; крестовые походы; движение городских общин; рост королевской власти и формирование национальных государств — таковы крупные течения, которые в разнообразных столкновениях и сочетаниях постепенно изменяют лицо феодального мира на Западе.

Священная Римская империя, «восстановленная» Оттоном I в 962 г., была уродливым политическим образованием с самого своего возникновения. Не имея силы установить хотя бы какой-нибудь порядок в Германии, короли Саксонской, Франконской, Швабской династий бросались на раздробленную, политически бессильную и в то же время манившую их богатством своих городов Италию, захватывали, грабили, обирали несчастную страну. Почти каждый новый король начинал с того, что сперва смирял своих непокорных герцогов, потом обрушивался на Италию со своими варварскими бандами, которые грабили, убивали, насиловали, пока король не добирался до Рима, где папа короновал его императорской короной. Нередко в это самое время на улицах шла резня между римским населением и чужеземными насильниками. Потом коронованный император возвращался в Германию, чтобы на награбленные в Италии деньги продолжать борьбу со своими герцогами за право обирать германский народ. Германская церковь была сообщником императора, епископы и аббаты — его верными приспешниками. За это им давались земли и власть над населением, а они предоставляли в распоряжение императора свои богатые материальные средства и свое религиозное влияние. Папство, которое переживало в X веке пору глубокого упадка и стало игрушкой в руках феодалов Римской области, теперь подчинилось германскому покровителю. Феодальная анархия особенно сказывалась на многочисленных и богатых владениях церкви. Никакие постановления и отлучения не могли служить для нее защитой от хищных соседей. Феодальная церковь была наиболее передовым хозяином того времени; другими словами, она наиболее энергично закабаляла крестьян на своих землях. Церковь нередко являлась пионером и в торговом деле. Все это делало для нее необходимым установление сильного органа классового принуждения и охраны ее интересов. Не находя достаточной поддержки у светских государей, церковь укрепляет свою собственную организацию, пытается сплотить феодальную Европу под своим управлением и господством. У ней для этого имеются готовые организационные формы, которые надо только усилить и централизовать. У ней в руках средства религиозного воздействия, у ней же бесчисленный штат исполнителей, сравнительно образованных в дико невежественной и безграмотной Европе. Надо только их дисциплинировать и подчинить единой воле.

Григорий VII и Генрих IV. С середины XI века влияние папства на Западе быстро растет. Если император Генрих III назначал пап по своему произволу и самовластно управлял папским престолом, то Генриху IV пришлось уже столкнуться в лице папства с грозной и организованной международной силой. Важнейший вопрос, по линии которого разыгрался первый этап борьбы императоров с папами (вопрос об инвеституре), был тесно связан с международной политикой пап. Папа хотел иметь в лице епископов покорных слуг папского престола. Он стремился, таким образом, внедрить свою власть в глубь феодальной империи, овладеть теми органами, которые представляли важнейшую опору императорской власти.

Укрепление папской власти во второй половине XI века многим обязано талантливой дипломатии Гильдебранда — Григория VII. Он использовал малолетство Генриха IV и феодальные смуты в Германии, чтобы, не боясь вмешательства императора, укрепить папство в организационном отношении. Гильдебранд проводит новый порядок избрания пап коллегией кардиналов, отстраняя, таким образом, императора от влияния на папские выборы. Безбрачие духовенства должно было сделать из него покорное орудие, не отвлекаемое никакими семейными заботами. Гильдебранд заключает союз с Тосканой. Он лично едет в Южную Италию, где в это время утвердились норманны, и в Капуе заключает союз с норманским графом Ричардом. В 1059 г. граф Ричард и Роберт Гюискар, герцог Апулии, признали себя папскими вассалами. На севере Италии Гиль-дебранду удалось подчинить папе сильных и независимых архиепископов миланских, поддерживая против них городское движение патаренов. Значительная часть Италии была объединена под папским верховенством, чтобы противостать императору.

В 1073 г. Гильдебранд стал папой. Под наружностью этого маленького, коротконогого толстяка таились непреклонная и беспощадная воля, яростный фанатизм и гибкий дипломатический ум. Он не знал удержа в своем исступленном красноречии. Вместо «гнев господень» он говорил «ярость господня». В то же время он умел искусно разбираться в самой сложной политической обстановке, ловко маневрировать в опасной и враждебной среде. Среди принципов, изложенных им в его знаменитом «Dictatus papae», рядом с провозглашением безусловной власти папы в делах церкви встречаются и такие положения, как «Римский первосвященник имеет право низлагать императоров», «Он может освобождать подданных от присяги верности по отношению к неправедным государям». Конечно, Григорий не первый выдвинул эти принципы, но он первый сделал попытку провести их в жизнь.

Кроме силы оружия и средств дипломатии, в руках Григория и его преемников был еще и духовный меч — в виде отлучений, интердиктов, разрешения подданных от присяги. Этим оружием папы пользовались с большим искусством. Не следует, однако, приписывать слишком большое значение этим средствам церковного воздействия. Не столько небесные громы отлучений, сколько умелое использование бесчисленных политических противоречий раздробленного феодального мира,— противоречий между императорами и герцогами, между императорами и норманнами, впоследствии между императорами и итальянскими городами, Вельфами и Гогенштауфенами, Капетингами и Плантагенетами, — было наиболее успешным приемом папской политики. Папа умеет и выступить во главе коалиции итальянских политических сил против иноземного государя и призывать иностранных государей в Италию, когда это для него выгодно. У пап было громадное преимущество в виде организованности и дисциплины католической церкви и наличия в любой стране готовых кадров пропагандистов, осведомителей и шпионов, одетых в монашескую рясу.

При Григории VII получает широкое развитие посылка папских легатов, которые становятся одним из главных органов папского управления. Они являются повсюду, во все вмешиваются, смещают епископов, выступают против государей. Папа предписывает повиноваться легатам так, как повиновались бы самому папе. Но в то же время Григорий требовал отчета от легатов и проверял все их распоряжения.

Здесь нет надобности подробно останавливаться на дипломатии папы Григория VII в его борьбе с Генрихом IV. Григорий упорно добивался права проводить церковные выборы, т. е. вмешиваться во внутренние и притом важнейшие дела Империи, преследуя симонию (продажу церковных должностей) и светскую инвеституру (возведение в епископский сан императором). Генрих IV всеми силами отстаивал эти права императора не только в Германии, но и во всей Священной Римской империи. Если Григорий присвоил папе право низводить императоров с трона, то Генрих использовал практиковавшееся уже ранее право императора низлагать пап. Генрих низлагает папу на Вормсском сейме 1076 г. и пишет ему послание, заканчивающееся энергичным «ступай вон!» Месяц спустя Григорий низлагает самого Генриха на Латеранском соборе, разрешая «всех христиан» от клятвы верности ему и запрещая «служить ему как королю».

Побеждает папа, потому что ему удалось использовать то недовольство, которое Генрих возбудил среди князей Германии. Они присоединяются к папе, и положение Генриха делается безвыходным.

История свидания в Каноссе обросла легендой. Нелегко отделить факты от вымысла. Стоял ли Генрих босой на снегу перед воротами замка, дожидаясь, пока папа соизволит его принять, или же он ожидал этого приема в более комфортабельной обстановке, от этого дело меняется мало. Каносса могла показаться решительной победой папы, и его сторонники всячески старались раздуть историю унижения германского императора, придумывая все новые подробности. Но для Генриха каносское покаяние было лишь дипломатическим шагом, давшим ему передышку и спутавшим карты папы в той борьбе, которую Генрих повел в Германии против князей и избранного ими нового короля. В 1080 г. Генрих при поддержке недовольных папой германских епископов снова низлагает Григория VII и выдвигает антипапу. Выдвижение антипап начинает играть такую же роль в императорской политике, как выдвижение антикоролей и антиимператоров в политике пап.

Со своим антипапой Генрих отправился на завоевание Рима. Григория выручили только южноитальянские норманны Роберта Гюискара. В числе войск, выручавших главу христианской церкви, были и отряды сицилийских мусульман. Генриху пришлось уйти, но норманны и арабы заодно разгромили Рим, увели много народа в рабство, и Григорию нельзя было оставаться в опустошенном его союзниками городе. Он последовал за норманнами в Салерно, где и умер (1085 г.).

Вормсский конкордат 1122 г., который отделил духовную инвеституру от светской и отдал первую папе, а вторую — императору, не прекратил столкновений между императорами и папами. Это был во всех отношениях неудачный компромисс, открывавший путь для новых конфликтов.

Крестовые походы. В конце XI века папская дипломатия сумела использовать в своих интересах начавшееся на Западе широкое движение на Восток — крестовые походы. Крестовые походы направлялись интересами весьма разнообразных групп западноевропейского феодального общества. На Восток стремилось рыцарство, которое искало новых земель для захвата, новых крепостных для эксплоатации, жаждало грабежа и добычи. На Восток были обращены взоры торговых городов, поднимавшихся в это время в Европе и особенно в Италии и стремившихся захватить в свои руки торговые пути в восточной части Средиземного моря. О переселении на Восток мечтало и крестьянство, угнетаемое феодальными господами, разоряемое беспрестанными войнами, страдавшее от непрерывных голодовок. Деклассированные элементы феодального общества рассчитывали поживиться во время больших грабительских походов. Папство увидело в крестовых походах удобный случай поднять свой авторитет, подчинить своему влиянию Восток, обогатиться за счет притекавших со всех сторон Европы обильных сборов. Поэтому папство ревностно принялось за проповедь крестовых походов. Крестовые походы стали одним из орудий воздействия пап на государей Европы, новым предлогом для вмешательства римской курии во внутреннюю жизнь европейских государств, источником новых доходов, средством для усиления папского авторитета.

Борьба пап с императорами не прекращается во время крестовых походов. Папам удается в конце концов одержать верх над императорами. Но эта победа была завоевана чужими руками. С XII века борьба пап и императоров вступает в новую фазу.

Фридрих Барбаросса. В это время поднимаются торговые города Северной Италии. Их богатство, быстро растущее со времени первых крестовых походов, было лакомой приманкой для германских императоров, в казне которых всегда не хватало денег. На отнятые у итальянских городов сокровища они надеялись укрепить свою ненадежную власть в Германии. Начинается борьба между императорами и папами за Италию. В противовес притязаниям пап на мировое владычество императоры и ученые юристы на императорской службе выдвигают теорию мировой монархии под властью императоров.

Орудием папской дипломатии было создание коалиций против императора. Папа Александр III, которому император Фридрих I Гогенштауфен (Барбаросса) тщетно противопоставлял своих антипап, организует сопротивление большей части Италии германскому императору. Насилия, жестокости и вымогательства «рыжебородого трубадура» вызвали создание знаменитой Ломбардской лиги городов. Папа всеми силами поддерживал эту Лигу. К коалиции были привлечены Венеция и Королевство Обеих Сицилии. В 1176 г. Барбаросса был наголову разбит Ломбардской лигой при Леньяно. После этого в Венеции собрался конгресс, куда явились папа, император, уполномоченные сицилийского короля и представители итальянских городов как членов Лиги, так и сторонников императора. Император пал к ногам папы и поцеловал его туфлю. Переговоры велись семью уполномоченными императора, семью кардиналами, назначенными папой, и семью представителями ломбардских городов. Император пошел на все уступки папе, а с ломбардскими городами шли еще длительные переговоры, закончившиеся заключением Констанцского договора (1183 г.), по которому император отказался почти от всех своих притязаний.

Неудача эта была возмещена большой дипломатической победой. Фридрих женил своего сына, императора Генриха VI, на наследнице Королевства Обеих Сицилии Констанции и, таким образом, приобрел для своей династии Южную Италию и Сицилию. С варварской свирепостью, необычной даже для тех жестоких времен, Генрих VI подавил восстание своих новых подданных, не желавших его признать, и беспощадно разграбил страну. Перед императорской политикой открылись теперь новые перспективы. Сицилийское королевство было своего рода мостом между Западом и Востоком. В нем жило много арабов, мусульман и греков; оно тесно было связано с восточной торговлей. Жадные глаза свирепого грабителя, сына Барбароссы, устремляются на эту обетованную землю западных авантюристов. Уже шли приготовления к завоеванию Восточной империи, когда смерть (1197 г.) избавила Запад и Восток от Генриха, «канальи чистейшей воды», как называет его Маркс.

Иннокентий III. Через несколько месяцев на папский престол был избран Иннокентий III (1198—1216 гг.). Его правление является временем наивысшего расцвета папской власти. Иннокентий III был даровитейшим дипломатом, исключительным мастером политической интриги, сумевшим с редким искусством, настойчивостью и последовательностью использовать политическую обстановку своего времени для усиления папской власти. Обычно в папы выбирали глубоких стариков, которые долго не заживались на свете. Иннокентию было всего лишь 37 лет. Он принадлежал к именитому роду графов Сеньи, получил блестящее образование: юридическое — в Болонье, богословское — в Париже. Столь же фанатически верующий в призвание папы господствовать над миром, как Григорий VII, он отличался от последнего холодным, выдержанным характером, расчетливостью и осторожностью. Неуклонно и последовательно вел он свою политику, стремясь к установлению власти «наместника божьего» — папы — не более и не менее как над всем миром. Сначала он укрепил свою власть в Средней Италии, потом постепенно вытеснил из Италии немцев, используя ненависть населения к иноземным завоевателям. В то же время искусными маневрами он разъединил итальянские города. Он взял на себя опеку над сицилийским королем Фридрихом II, младшим сыном Генриха VI» Папа стал сюзереном ряда королей, признавших себя его вассалами. Сицилийское королевство, Швеция, Дания стали вассальными владениями папы. Португалия еще раньше (1144 г.) признала свою вассальную зависимость от папского престола и возобновила феодальную присягу при Иннокентии III. В 1204 г. вассальное подчинение папе признал арагонский король Педро, в 1207 г. — Польша. Короли Болгарии и Сербии хотели стать под покровительство Иннокентия, обещая ему соединиться с католической церковью. Вассальную зависимость от папы признала даже далекая Армения.

Иннокентий вел искусную и сложную дипломатическую игру, используя борьбу за престол между Гогенштауфенами и Вельфами для укрепления своего влияния на дела Священной Римской империи. Борьбой между Капетингами и Плантагенетами он воспользовался для подчинения Англии.

Известен конфликт Иннокентия III с Иоанном Безземельным, надолго превративший Англию в вассальное государство под сюзеренитетом папы. Папа сыграл в этом деле на крайней непопулярности Иоанна в Англии и на его неудачной борьбе с Филиппом II Августом за владения во Франции. С гордым и независимым Филиппом II, к тому же хитрым интриганом и дипломатом, который мог померяться с самим Иннокентием, последний разговаривал иногда очень повелительным тоном, но получал порой и весьма резкие ответы. В общем, однако, Иннокентий предпочитал дружить с Филиппом и использовать его как союзника.

Могучим орудием папской дипломатии было твердо проводимое Иннокентием III право римской курии решать в последней инстанции все церковные дела. Поскольку круг церковных дел был необычайно широк и расплывчат, это давало папе возможность постоянного вмешательства во внутренние дела любого государства. Это обстоятельство сыграло известную роль в развитии посольского дела в Европе. Для защиты своих интересов в папской курии правительства посылали в Рим своих представителей — «прокураторов». По мере увеличения числа дел в курии прокураторам приходилось задерживаться в Риме на длительные сроки, а иногда их должность принимала характер постоянного представительства при папском дворе. Такой характер, например, имело положение прокураторов арагонских королей в XIV веке. Донесения арагонских прокураторов своему правительству представляют один из интереснейших источников по истории этого времени.

Фридрих II Гогенштауфен. Иннокентий оставил папский престол вознесенным на небывалую высоту. Но он завещал ему также и опаснейшего врага в лице выдвинутого им самим императора Фридриха II Гогенштауфена (1212—1250 гг.), одного из умнейших и циничнейших дипломатов средневековья. Сын немецкого императора и сицилийской принцессы из дома норманских разбойников, Фридрих II вырос в Сицилии, где причудливым образом скрещивались итальянская, византийская, арабская и еврейская культуры. В сущности он был человеком без отечества и национальности. Став уже в детстве игрушкой в руках бессовестных политиков, он рано созрел и ожесточился сердцем. Безгранично честолюбивый, он верил только в силу и ум. Беспокойная и неутомимая натура толкала его на новые и новые политические затеи. Фридрих был образованнейшим человеком своего времени: он живо интересовался научными вопросами, поддерживая переписку с рядом выдающихся ученых, как христиан, так и евреев, а также мусульман. Особенно интересовался он греческими и арабскими писателями, которых читал в подлиннике. В области религии Фридрих проявлял насмешливый скептицизм, равнодушие и терпимость, хотя из политических видов и преследовал еретиков. В дипломатии его силу составляли гибкость и неразборчивость в выборе средств, знание человеческих слабостей, кипучая и стремительная энергия. Но ему часто не хватало выдержки. Излишняя порывистость иногда слишком рано открывала врагам его хитрости. Врагом Фридриха был также его острый язык, который он не всегда умел держать на привязи. Но его выручало остроумие комбинаций, спасала быстрая, находчивая смена путей политики, сбивавшая с толку его противников. Фридрих умел быть милостивым, проявлял иногда великодушие, но в то же время способен был и к беспредельному деспотизму, к беспощадной жестокости, к вероломству и необузданной мстительности. Недаром он вызывал чувство недоверия в имевших с ним дело людях.

Фридрих II стал императором Священной Римской империи и королем Сицилии. Это было как раз то, чего больше всего боялся Иннокентий III, поставивший Фридриху условие, чтобы императорский и сицилийский скипетры не соединялись в одних руках. Фридрих без долгих размышлений согласился на это условие, а потом, также не задумавшись, его нарушил. Папские владения оказались зажатыми, как в клещах. Благоприятным для папы обстоятельством было то, что города Северной Италии зависели от императора только номинально: большинство их ненавидело императорскую власть и готово было сопротивляться всякой попытке ее усиления.

Политика Фридриха II состояла в том, чтобы укреплять свою власть и увеличивать свои доходы в богатом Сицилийском королевстве, которое он считал главным из своих владений; путем уступок духовным и светским феодалам жить в мире с Германией, используя ее военные ресурсы; принудить к повиновению североитальянские города; окружить папу со всех сторон и подчинить его себе, до поры до времени держась с ним осторожной политики.

Но в лице папы Григория IX (1227—1241 гг.) Фридрих встретил достойного противника. Папа ясно видел его планы и боролся с ними настойчиво и последовательно. Григорий выступил против Фридриха под предлогом, что тот, вопреки данному обещанию, все еще не отправился в крестовый поход, и поспешил отлучить его. Он воспретил крестовый поход под предводительством отлученного императора. Но Фридрих, по выражению Маркса, «наплевал» на это. Не обращая внимания на отлучение, он отправился в крестовый поход, ставший его личным и династическим делом ввиду его притязаний на Иерусалимское королевство. На Востоке у него были дружеские связи с египетским султаном Эль-Камилем. Фридрих заключил с ним договор о мире на 10 лет. Дипломатическим путем Фридриху удалось получить то, чего тщетно добивались крестоносцы силой оружия: ему был возвращен Иерусалим со «святыми местами». Правда, это было достигнуто ценой важных уступок — Фридрих обязался не помогать христианам в их борьбе с египетским султаном, в руках которого остались укрепленные пункты Палестины. В храме «гроба господня» Фридрих сам возложил на себя корону Иерусалимского королевства без всякого церковного обряда. В это время папа всеми средствами возбуждал против Фридриха палестинских феодалов, особенно тамплиеров; венецианцы по наущению папы напали на владения

Фридриха в Сирии. В Италии папа двинул на его земли наемные войска, в Германии он вел через доминиканцев агитацию за избрание другого императора. Но Фридрих внезапно вернулся в Италию и расстроил планы папы, который был вынужден пойти на соглашение. В 1230 г. в Ананьи произошло свидание между обоими противниками. Они помирились. Жертвой их сговора стала Германия, где в угоду папе «свободомыслящий» Фридрих предоставил свирепствовать инквизиторам-доминиканцам, которых взял под свое особое покровительство. Церковь и государство делили пополам имущество сожженных еретиков.

Мир, однако, оказался непрочным. Новые попытки Фридриха подчинить себе ломбардские города вызвали вмешательство папы. Снова началась борьба, продолжавшаяся при преемнике Григория IX — Иннокентии IV. Фридрих со своей стороны обратился ко всем государям Европы с предложением помочь ему против общего врага — папы. «Если папа одолеет римского императора, против которого направлены первые его удары,— писал он, — то ему нетрудно будет унизить остальных королей и князей. Поэтому мы просим вас помочь нам, чтобы мир знал, что при каждом нападении на светского государя страдает наша общая честь».

В разгар ожесточенной войны, охватившей Германию и Италию, Фридрих умер (1250 г.). Против его преемников папы призвали французов. Брат французского короля Людовика IX — Карл Анжуйский, при поддержке папы, захватил Южную Италию и Сицилию. Династия Гогенштауфенов погибла в этой борьбе. Гибель Гогенштауфенов была в сущности концом Священной Римской империи. Она продолжает существовать по имени до 1806 г. Остаются и ее претензии, но теперь они становятся смешными и жалкими. Походы германских императоров в Италию в XIV веке оканчиваются позорным провалом.

Папа одержал победу. Он завоевал ее чужими руками — силами итальянских городов и призванных в Италию чужестранцев. Но притязания пап на мировое господство оказались столь же призрачными, как и властолюбивые мечтания императоров. В момент окончательного торжества пап над Империей уже приближалась пора, когда самому папе придется уйти из Рима под покровительство французского короля.

Планы мировой монархии как императоров, так и пап рассыпались прахом. В итоге осталось лишь политическое распыление Германии и Италии. Не императору и не папе принадлежала решающая роль в собирании разрозненного феодального мира. Такую роль взяла на себя королевская власть, эта, по выражению Энгельса, представительница порядка в беспорядке, представительница образующейся нации в противоположность раздроблению на бунтующие вассальные государства.

2. ДИПЛОМАТИЯ ФРАНЦИИ XII—XV ВЕКОВ

Возникновение национальных государств (Франция). В Англии, во Франции, в Испании, в Северо-Восточной Руси постепенно укреплялась феодальная монархия, по мере роста экономических связей и, отчасти, под ударами внешних военных сил объединявшая разрозненные феодальные области. Перед монархической властью в складывающихся национальных государствах Европы стояли сложные задачи как внутренней, так и международной политики. Для разрешения этих задач феодальным монархам приходилось вырабатывать свои приемы войны и дипломатии. В противоположность мечтам о всемирном господстве папы или императора их цели были реальны и осуществимы. Усвоив многие из приемов, переданных византийской, императорской и папской традицией, они выработали свою гибкую и трезвую дипломатию, сыгравшую немалую роль в создании национальных государств нового времени.

Классической страной роста королевской власти, постепенно торжествующей над феодальной раздробленностью, явилась Франция. Короли из дома Капетингов медленно и упорно укрепляли свою власть сначала в своем небольшом домене, потом и в других областях Франции, постепенно ослабляя власть Плантагенетов на континенте. Настоящим основателем сильной монархии во Франции был Филипп II Август, отнявший у Иоанна Безземельного большую часть его французских владений и присоединивший их к французской короне. При его внуке Людовике IX Франция стала одним из самых сильных и влиятельных государств в Европе.

Упрямо воинственный, крайне неосмотрительный и неумелый в заморских предприятиях во время крестовых походов, Людовик IX, однако, известен своим миролюбием в европейских делах. Споры и недоразумения с соседними государствами он предпочитал улаживать не силой оружия, а дипломатическими средствами. Так, желая положить конец притязаниям арагонских королей на некоторые французские провинции, а главное, чтобы помешать Англии найти себе союзников в их лице, Людовик путем взаимных уступок ликвидировал спорные вопросы между Францией и Арагоном. Тем же способом урегулировал он и свои взаимоотношения с Кастилией. Уступками закончил он и победоносную войну против незадачливого и недалекого Генриха III Английского, пытавшегося вернуть английской короне ее владения во Франции, утраченные при Иоанне Безземельном. При Людовике IX Франция, благодаря ослаблению Германской империи в борьбе с папством и внутренним раздорам в Англии, заняла преобладающее положение в Европе.

Сношения с монгольскими ханами. Ко времени царствования Людовика IX относятся первые попытки завязать дипломатические отношения Франции с могущественными монгольскими ханами. Наслышавшись, будто бы монголы готовы принять христианство, Людовик отправил в 1253 г. с миссионерскими целями монаха Рубруквиса к хану Менгке. Во избежание возможной неудачи миссии не придан был характер королевского посольства. Рубруквис должен был говорить, что отправился по приказанию главы своего ордена. Еще за несколько лет до того папа Иннокентий IV посылал к монголам с такой же миссией монаха Плано Карпини. Оба монаха оставили весьма ценные описания своих путешествий. Плано Карпини, ехавший через Южную Русь к Батыю, а оттуда переправленный к главному хану в Монголию, шел еще по свежим следам недавнего нашествия монголов и собственными глазами мог видеть чудовищные разрушения, произведенные ими в Киевской Руси. Когда Карпини и его спутники добрались до кочевья Батыя на левом берегу Волги, то, прежде чем допустить их ко двору хана, их заставили пройти между двух очистительных огней. Раньше чем войти в ставку Батыя, они должны были, стоя на коленях, выслушать наставление о том, чтобы, вступая в шатер, ни в коем случае не задеть порога. Войдя в шатер, они, также на коленях, произнесли речь и передали хану послание папы, прося толмачей для его перевода. Толмачи были им даны. Когда перевод был сделан, он был представлен Батыю, который, по словам Карпини, «читал и внимательно отметил его». Не принимая сам никакого решения, Батый отпустил посланцев дальше к главному хану, которому собственно и была направлена грамота Иннокентия. Через несколько недель быстрой езды Карпини добрался до ставки Гуюка, избрание которого в верховные ханы — в императоры, как выражается Карпини, — происходило как раз в это время. Карпини описывает пышный церемониал выборов, на которых присутствовало множество подвластных монголам государей, в том числе Ярослав Суздальский, вскоре умерший в ханской ставке, по-видимому, от яда. Там были сыновья грузинского царя, посол багдадского халифа, в общем, по словам Карпини, более 4 тысяч послов с разнообразными богатыми дарами. Папских послов не скоро допустили к хану. Наконец, Карпини был проведен к Гуюку, с которым ему пришлось говорить через посредника, ибо «у татарских императоров в обычае, что они никогда не говорят с иностранцем собственными устами, как бы он ни был знатен». После нескольких аудиенций Карпини было вручено ответное письмо Гуюка к папе. С ним он и вернулся в Европу.

Любопытно отметить, что Плано Карпини собрал обширную информацию об организации военного дела у монголов и способах ведения ими войны, весьма важную для европейских государств, с точки зрения подготовки к ожидавшемуся новому нашествию монголов.

Рубруквис ехал по другому маршруту, чем Карпини. Но и он добрался сперва до Батыя, отправившего его вместе со спутниками опять-таки к верховному хану, которым был в это время Менгке. После многих мытарств Рубруквис добрался до ставки хана, где провел некоторое время, изучая нравы монголов, споря с идолопоклонниками об «истинной религии», рассуждая с ханом о вере. Но остаться в Монголии для проповеди христианства Менгке ему не разрешил и отослал его обратно с грамотой, адресованной Людовику IX. Хитрый хан, отлично раскусивший, что Рубруквис с его спутниками являются не просто монахами-миссионерами, предлагал Людовику прислать к нему настоящих послов: «таким образом, мы удостоверимся, желаете ли вы иметь с нами мир или войну». Заканчивал хан свое письмо недвусмысленными угрозами, что в случае войны европейцам придется плохо.

Миссия Рубруквиса закончилась безрезультатно, однако попытки установить дипломатические отношения между Францией и монголами на этом не прекратились. В 1288 г. к внуку Людовика IX Филиппу Красивому явилось посольство от монгольского хана Аргуна, одного из потомков Чингисхана, владевшего Ираном и рядом соседних областей. Терпя от вторжений египетских мамелюков, Аргун предлагал французскому королю военный союз для сокрушения египетско-сирийского султана и отвоевания Иерусалима в пользу христиан. Посол Аргуна Раббан-Саума отмечает в своих мемуарах, что по поводу предложения хана Филипп IV ему ответил: «Если монголы, которые ведь не христиане, готовы бороться, чтобы захватить Иерусалим, то тем более оснований вступить в борьбу нам. Коли богу будет угодно, мы двинемся с армией». Но богу, очевидно, это было неугодно, ибо, несмотря на все увещания пап и заверения Филиппа, дело дальше проектов крестового похода не пошло. У Филиппа, как замечает один исследователь, было только одно желание — под предлогом крестового похода конфисковать земли, принадлежавшие духовно-рыцарским орденам.

Филипп IV и Бонифаций VIII. Переписка с монгольскими ханами была только эпизодом в сложной дипломатической деятельности Филиппа IV, в правление которого были заложены основы всей дальнейшей французской дипломатии. Царствование Филиппа IV отмечено большим количеством переговоров, которые имели целью либо предотвращение войн, либо прекращение их, либо, наконец, территориальные приобретения. Все это содействовало развитию и усовершенствованию французской дипломатии. Дипломатия стала играть весьма важную роль, подготовляя выгодные союзы и вызывая к жизни мощные коалиции. Раньше дипломатические сношения с иностранными государствами сводились к редким и кратковременным миссиям. Переговоры велись большей частью устно. Лишь при Филиппе заведены были письменные дипломатические сношения, и посольства стали более частым явлением. Представителями дипломатических миссий по-прежнему оставались капелланы и духовники короля; при составлении договора присутствовали нотариусы, формулировавшие его содержание в ясной письменной форме, свидетельствовавшие подписи и пр. Договоры составлялись обычно на латинском языке, переговоры же обыкновенно происходили на французском. Начали уточняться и принимать более устойчивый характер и внешние формы переговоров.

Дипломатическим путем были разрешены сицилийский и арагонский вопросы, которые достались в наследие Филиппу IV от его отца Филиппа III Смелого. Любопытно, что для улажения их был даже созван в 1291 г. в Тарасконе настоящий международный конгресс — вроде конгрессов нового времени, на котором присутствовали представители папы, французского, английского, неаполитанского и арагонского королей, и где обсуждались общеевропейские дела.

Далеко не так мирно протекали другие начинания Филиппа IV, царствование которого было одним из наиболее бурных в истории французской монархии.

Крупнейшим событием правления Филиппа IV, раскрывшим его дипломатические таланты и упорство в достижении поставленных целей, было столкновение короля с папой Бонифацием VIII. 76-летний Бонифаций, избранный в 1294 г. папой, был выучеником римской курии, посвященным во все важнейшие интриги папского двора, при котором он успел пройти весьма разнообразную карьеру и основательно разбогатеть. Этот надменный старик известен был своей неиссякаемой энергией и необоримым упрямством, которых не укротили и годы. Петрарка писал о нем, что он не знал «владыки более неумолимого, которого трудно сокрушить оружием, а склонить смирением или лестью невозможно». В лице Бонифация VIII папство в последний раз, перед тем как впасть в ничтожество, обычно называемое «вавилонским пленением пап», померилось силами с окрепшей королевской властью и потерпело в этой борьбе решительное поражение.

Конфликт Филиппа с Бонифацием начался из-за чрезвычайных налогов на французское духовенство. Эти налоги взимались для целей крестового похода, но Филипп пользовался ими по своему усмотрению. Последовала грозная булла Бонифация: под угрозой отлучения она запрещала светским государям взимать какие бы то ни было чрезвычайные налоги с духовенства, а духовенству уплачивать что-либо без папского разрешения. В ответ на это Филипп прибег к решительному средству: он запретил вывоз серебра и золота из Франции, лишив тем самым римскую курию каких-либо поступлений от французского духовенства. Папа, очутившийся в это время в крайне трудном положении в Италии, вынужден был пойти на уступки. Кое-как конфликт был на время улажен, но вскоре он разгорелся с еще большей силой из-за притязаний Бонифация на верховенство папской власти. Последовала искусная кампания против папы, организованная знаменитыми легистами, ближайшими советниками Филиппа, — Флотом, Ногарэ, Дюбуа. Были пущены в ход фальшивки: вымышленные папские буллы и вымышленные же ответы на них короля. Были созваны впервые в истории Франции Генеральные штаты, которые одобрили линию поведения короля. Вслед за этим эмиссары Филиппа «с большими денежными суммами и векселями», — как замечает Маркс, — отправились в Италию; там с помощью золота и других средств против папы был составлен форменный заговор, к которому были привлечены самые могущественные враги Бонифация. Заговорщики проникли в папский дворец в Ананьи, где подвергли папу тяжким оскорблениям. Надломленный этой катастрофой, Бонифаций вскоре умер. Так была бита последняя ставка папства в борьбе с королевской властью. Правление следующего папы было кратковременным. В 1305 г. был избран папой архиепископ бордоский, «считавшийся, — как отмечает Маркс, — врагом Филиппа, но бывший с ним давно в тайном соглашении». Через несколько лет новый папа перенес свою резиденцию из Рима в Авиньон (на границе Франции). Здесь авиньонские папы вскоре подпали целиком под влияние политики французских королей, став, по выражению Маркса, их «подручными».

В своей продолжительной войне с Фландрией Филипп старался играть на той внутренней борьбе, которая происходила во фландрских городах: там стремившаяся к власти цеховая верхушка объединилась с фландрским графом, между тем как стоявший у власти патрициат вступил в союз с французским королем. Наиболее драматическим моментом в войне Филиппа с Фландрией было восстание фландрских цехов, вспыхнувшее в таких промышленных городах, как Брюгге, Гент и Ипр, против французского владычества. В знаменитой «битве шпор» при Куртре цеховые ополчения фландрских городов нанесли жестокое поражение французским рыцарям. Вся Фландрия была очищена от французов. Но вскоре Филипп предпринял новый поход во Фландрию. В конце концов ему удалось в результате не столько военных действий, сколько ловких дипломатических маневров навязать фламандцам в 1305 г. тяжелый мир: под видом залога за свои военные издержки Филипп присоединил к Франции ряд фландрских городов.

К концу правления Филиппа Франция стала самой могущественной державой в Европе: папская власть была унижена; Германская империя утратила всякое влияние; ее князья находились на жалованьи — одни у Филиппа, другие у английского короля; члены Капетингской династии правили в Неаполе, в Наварре. Французская дипломатия играла выдающуюся роль почти во всех международных столкновениях того времени.

Столетняя война. Переломным моментом в политическом развитии Франции явились события Столетней войны. В 1328 г. прекратилась династия Капетингов, и на престол взошла боковая ветвь в лице Филиппа VI Валуа. Права на французский престол заявил также Эдуард III Английский, внук Филиппа IV по женской линии. Однако его притязания были отвергнуты на том основании, что по салическому закону женщины якобы не имеют права на престол. Внешне покорившись и принеся даже ленную присягу за Гиэнь, Эдуард III, тонкий политик и дипломат, стал копить
силы для предстоящей борьбы с французским королем. Он реорганизовал и улучшил военное дело и, кроме того, стал искать себе союзников, не жалея на это денег.

Началась необычайно сложная дипломатическая игра, в которую постепенно оказались втянутыми почти все главные силы тогдашней Европы — папа, германский император, короли шотландский, сицилийский, кастильский, многочисленные владетельные князья. На стороне Филиппа VI были папа, граф Фландрский, которому он помог расправиться с восставшими против него городами, и король шотландский, — согласно установившейся со времен Филиппа IV традиции, французские короли помогали шотландским в их борьбе с Англией за независимость. Этот союз с Шотландией, столь искусно созданный Филиппом Красивым, продержался вплоть до XVII века. Эдуард III со своей стороны также развернул целую систему союзов. В 1337 г. он за 300 тыс. флоринов привлек на свою сторону германского императора Людовика Баварского, находившегося под отлучением. Таким же образом он купил помощь графов Геннегауского, Брабантского, Зеландского и ряда других второстепенных князей. Богатые и могущественные фландрские города, озлобленные против своего графа и против французов и заинтересованные в получении английской шерсти, высказались в пользу благожелательного по отношению к Эдуарду III нейтралитета. Впоследствии этот нейтралитет превратился в открытую помощь. Тогда Филипп VI заявил о конфискации Гиэни. В ответ на это Эдуард III объявил Филиппа VI узурпатором и возобновил свои притязания на французскую корону. Попытки посредничества со стороны палы не привели ни к чему: в 1338 г. начались военные действия. Эдуард III открыто объявил себя королем Франции. События и исход Столетней войны с ее поворотами военного счастья, сражениями, перемириями, мирными договорами, дипломатическими комбинациями достаточно хорошо известны. Закончилась она в 1453 г. изгнанием из Франции англичан, у которых из всех их владений и завоеваний остался только важный порт Кале. Из испытаний этой войны и сопровождавшей ее разрухи и разорения Франция вышла более единой и крепкой, первая явив образец тех сильных национальных монархий, которые возникли на рубеже средних веков и нового времени.

Но к этому моменту на восточной окраине Франции выросло могущественное бургундское государство, герцог которого играл предательскую роль по отношению к Франции в самые критические моменты Столетней войны. Карл VII, при котором Франция освободилась от английских оккупантов, не чувствовал себя еще достаточно сильным, чтобы вступить в борьбу с этим восточным соседом. Однако король подготовлял уже ту систему союзов, которая была необходима для борьбы с бургундским герцогом и независимыми князьями внутри самой Франции. Осуществление этой задачи выпало уже на долю его сына Людовика XI.

Людовик XI и его дипломатия. Людовика XI нередко называют родоначальником современного дипломатического искусства. И, действительно, этот король был непревзойденным дипломатом не только для своего времени.

Ни один государь до Людовика XI не относился столь презрительно к рыцарской военной славе. Людовик XI не любил войны: он не доверял военному счастью, страшась потерять в случае неудачного сражения в один день плоды долголетних усилий. Дипломатия была излюбленным орудием Людовика XI. В борьбе со своими многочисленными врагами он по возможности старался избегать лобовой атаки, будучи глубоко убежден в том, что хитрость лучше, чем сила. Одной из основных черт Людовика XI была склонность к интриге. Как отмечает его историограф Коммин, Людовик XI «день и ночь оттачивал все новые замыслы». Ссорить своих врагов, создавать им тысячу препятствий, неожиданно выступить в роли арбитра между ними и добиться таким образом в нужный момент перемирия или мира — такова была тактика Людовика XI.

Какой-то особой вкрадчивостью и тонко разыгранной сердечностью этот черствый, искусный притворщик умел обольщать и очаровывать людей. «Это была сирена», — пишет о нем бургундский хронист Молинэ, а миланский посол Малета, зорко наблюдавший за дипломатической игрой Людовика, сказал о нем: «Похоже на то, как будто король всегда жил и воспитывался в Италии». Малета был прав. Еще будучи дофином и непрерывно интригуя против своего родного отца, смерти которого он так нетерпеливо дожидался, Людовик в течение ряда лет вел тайные переговоры с Венецией, Флоренцией и Франческо Сфорца, герцогом Миланским. Благодаря этому постоянному общению с итальянцами и особенно с Франческо Сфорца, которого Людовик считал образцом дипломатического искусства, этот способный ученик в совершенстве усвоил манеры и методы итальянских дипломатов и в первую очередь их гибкость, умение приспособляться к обстоятельствам, их склонность к сложной интриге, коварству, обману. Людовик XI был ловкий соблазнитель. Он не брезговал ничем, чтобы добиться расположения людей, в которых нуждался. Как пишет Коммин, великолепно изучивший характер своего государя, никто так не старался «склонить на свою сторону человека, который мог быть ему полезен или способен был ему повредить. Он отнюдь не смущался первым отказом человека, которого пытался расположить, но упорно продолжал начатое дело, осыпая его щедрыми обещаниями и действительно давая ему деньги и должности, которые должны были его соблазнить». Скупой по природе, Людовик бывал щедр под давлением политической необходимости. Людовик XI был глубоко убежден в том, что всякого человека можно купить, и что в этом отношении нет никакой разницы между английским королем Эдуардом IV и его, Людовика, брадобреем, а когда нужно, то и палачом, шпионом и вором, пресловутым Оливье де Дэн.

Людовик XI был в курсе всех государственных дел, вникал во все и понимал, что в политике нет ничего неважного. Он тратил большую часть своего времени на то, чтобы разузнать о нужных ему людях и обстоятельствах, чтобы самому знакомиться с положением дел и с людьми, отдавал приказания, измышлял политические комбинации и находил время для оживленной переписки со своими «добрыми и верноподданными городами» и целой массой как высокопоставленных, так и совсем незнатных людей. «Ни один человек, — пишет о нем Коммин, — так не прислушивался к людям, не расспрашивал о стольких вещах, не хотел знать стольких людей, как он. И, действительно, он знал всех значительных, пользовавшихся влиянием людей в Англии, Испанли, Португалии, Италии, Бургундии и Бретани так же, как своих подданных». Людовик держал у себя на службе разветвленную шпионскую сеть, имел целый ряд досье, в которых хранил тайны, раскрытые им, купленные или украденные. Будучи самым разносторонним образом осведомлен о делах и людях, Людовик мог благодаря этому использовать обстоятельства и предвидеть события.

Любопытно, как вел себя Людовик со своими дипломатами. Он делал вид, что дает им полную свободу при ведении переговоров, просил их не спрашивать у него слишком часто советов и лишь держать его в курсе всего, что они предпринимают. Но особенно настаивал король на исчерпывающей информации, когда дела шли негладко. Так, он пишет одному своему советнику: «Когда дела идут хорошо, меня надлежит лишь извещать, но когда они идут плохо, то я должен быть в полном курсе, чтобы помочь». В этом смысле интересны дипломатические переговоры, которые велись в конце 1480 г. между Людовиком XI и Максимилианом Габсбургом. Людовик дает своим послам директиву: «Действуйте, как вам покажется нужным». В действительности же он руководит каждым их шагом. Он решительно высказывается против ведения переговоров в больших собраниях. «Господа, вы дураки, — пишет он своим послам, — если думаете, что подобные дела надо решать на большом собрании... Там, где много народа, всегда держатся очень заносчиво и много запрашивают, да к тому же перед таким стечением народа было бы стыдно признаться, что нуждаются в чем-нибудь».

Особенно советует Людовик своим послам подкупать слуг своих врагов. Он считает даром неба искусство преуспевать в этом деле. Эта система Людовика в совершенстве усвоена была главным дипломатом Людовика Коммином, который сформулировал ее следующим образом: «Послы не выходят из рамок своих обязанностей и не злоупотребляют своим долгом, предаваясь шпионажу и торговле совестью». По мнению Людовика, больше всего дипломатические усилия его послов должны быть направлены к тому, чтобы обмануть врагов.

Особенно предостерегает король своих дипломатов, чтобы они не давали себя провести. Когда во время вышеупомянутых переговоров его послы были обмануты человеком, к которому отнеслись слишком доверчиво, Людовик в совершенном исступлении писал им: «Вы же видите, кровавые собаки, что ему нельзя доверять, верьте только тому, что вы сами увидите».

И король заключает свое послание следующим выразительным наставлением: «Они вам лгут. Ладно! Лгите им больше». В этой заповеди заключена важнейшая суть дипломатии, как ее понимал Людовик XI.

Людовику было 38 лет, когда он вступил на французский престол. Серьезнейшим испытанием дипломатических талантов Людовика в первые годы его правления была его борьба с образовавшейся против него обширной коалицией феодальной знати, так называемой Лигой общественного блага. Душой Лиги был Карл Смелый, который использовал недовольство крупных феодальных владетелей Франции абсолютистскими тенденциями Людовика. «Я так люблю Францию, — заявлял Карл Смелый, — что предпочел бы иметь в ней шесть государей вместо одного». И действительно, подлинной целью Лиги было всеми средствами закрепить раздробление страны на уделы. Чтобы справиться с этой опасностью, Людовик уступил Геную Франческо Сфорца и приобрел в нем хитрого и ценного союзника. Этот искушенный кондотьер дал Людовику совет, которым и направлялась вся борьба короля с Лигой. «Разделите своих врагов, — сказал ему Франческо Сфорца, — временно удовлетворите требования каждого из них, а затем разбейте их поодиночке, не давая им возможности объединиться». Совет пришелся Людовику по вкусу. Вступив в переговоры со своими врагами, Людовик, как пишет Маркс, «старался перехитрить этих субъектов, пуская в ход дипломатию, вызывая раздоры и т. д.; сумасшедший осел Карл... оказывал ему в этом большую помощь... Чтобы избавиться от этих субъектов, рассорить их и обмануть каждого в отдельности, Людовик XI согласился на все деспотические требования союзников, стремившихся поделить между собой всю Францию». В октябре 1465 г. Людовик заключил мир в Конфлане с герцогом Бургундским и особый договор с остальными союзниками в Сен-Море. Этими договорами фикция общественного блага была разоблачена до конца: во время мирных переговоров каждый из восставших вассалов, забыв об общественном благе, хлопотал лишь о том, чтобы урвать себе большую часть добычи. «Общественное благо, — ядовито замечает Коммин, — превратилось, в частное благо».

Теми же методами — золотом, подкупами, шпионажем и нескончаемой сетью интриг, которую так искусно умел плести этот, по выражению хрониста, «всемирный паук» («araignee universelle»), — Людовик пользовался в борьбе с другими своими противниками. Так, он сумел отвлечь от чрезвычайно опасного для него союза с Карлом Смелым ленивого и всецело поглощенного развлечениями английского короля Эдуарда IV, купив его щедрой ежегодной рентой. Людовик зло посмеивался над тем, что англичане надменно называли эту ренту данью, и платил, кроме того, тайные пенсии министрам и фаворитам Эдуарда, заявляя, что война с Англией стоила бы Франции дороже. Коммин рассказывает, что в парижской счетной палате хранились квитанции всех английских пенсионеров Людовика, за исключением главного камергера Гастингса: его пришлось очень упрашивать перейти на содержание французского короля, так как он находился уже на жалованье у герцога Бургундского. Но Людовик легко вышел из положения: узнав, что Гастингс получает от герцога пенсию в 1 тысячу экю, Людовик согласился платить ему 2 тысячи экю. Сделка состоялась. При этом Гастингс выговорил себе условие, что деньги будут вручаться ему без расписок. «Я не желаю, — заявил он, — чтобы говорили, что главный камергер был пенсионером французского короля, или чтобы мои квитанции были найдены в его счетной палате».

Такими же путями Людовик купил себе союз швейцарцев, заключив так называемый «вечный союз» с восемью кантонами, из которых тогда состояла швейцарская федерация. Как пишет Маркс, «этот договор был основой всех соглашений, заключавшихся между Францией и Швейцарией до самой французской революции; он обеспечил за Францией... право вербовать швейцарскую пехоту, а за швейцарцами ежегодную дань от Франции».

Обеспечив себе нейтралитет Англии и натравив на Карла Смелого швейцарцев, Людовик добился гибели своего главного соперника и крушения бургундского могущества. Путем интриг, вероломства и частью открытой войны Людовик завладел значительной частью бургундского наследства. Таков был финал франко-бургундской тяжбы, в которую втянута была почти вся Европа.

Правление Людовика XI, имевшее столь важные последствия для объединения Франции, оказало огромное влияние на развитие европейской дипломатии. Методы Людовика XI совершенно изменили весь характер и формы европейской дипломатии. Людовик еще в первые годы своего правления сумел оценить, какое большое значение для правительства имеют хорошие дипломатические кадры. Известны имена свыше 70 лиц, являвшихся дипломатами Людовика XI. Число же его тайных эмиссаров, которые сыпали пригоршнями золото повсюду, где можно было получить информацию или всякую иную помощь, было огромно.

Людовик не только сильно расширил число дипломатических миссий, которые направлялись им в различные страны, но и сделал их пребывание там более длительным. Особенно стремился Людовик превратить временные дипломатические сношения в постоянные представительства при дворах, в которых был наиболее заинтересован, как, например, в Бургундии и Англии. Со своей стороны и те страны, в которые Людовик посылал свои представительства, вынуждены были оформить у себя посольское дело и выработать систему своей внешней политики. Вскоре ни одно государство, ни один двор не могли уже обходиться без разработанной дипломатической службы. Это, разумеется, было сделано не сразу. Во всяком случае дипломатический механизм, заведенный Людовиком XI, побудил связанные с ним европейские государства приступить к организации дипломатического дела на тех основаниях, на каких оно уже давно существовало в Италии и в частности в Венеции. Следует отметить, что тенденция Людовика XI сделать ведение дипломатических сношений монополией государства и лишить своих могущественных вассалов права дипломатического представительства была усвоена у него и другими европейскими государями.

В то же время Людовик очень боялся чужих дипломатических представителей у себя в стране, видя в них шпионов и соглядатаев. Однако он считал их неизбежным злом и разработал сложные правила, чтобы по возможности обезопасить себя от их любопытства.

Дипломатические правила Людовика XI были возведены в стройную систему Филиппом Коммином.

«Отнюдь небезопасное дело, — пишет Коммин, — отправлять и принимать большое количество посольств. Очень часто дело идет при этом о многих дурных вещах. Тем не менее необходимо и отправлять их и принимать. Те, кто прочтут эти строки, могут спросить, какие же я знаю средства против этого?.. Так вот, что бы я сделал. Я был бы за то, чтобы оказывать наилучший прием посольствам, исходящим от подлинных друзей, в отношении которых нет оснований для подозрений...» Но все же они не должны оставаться подолгу, «ибо дружба между государями недолговечна. Если же тайные или явные послы исходят от государей, ненависть которых такова, как я наблюдал постоянно между всеми сеньерами... то, по моему мнению, это весьма небезопасная вещь. С ними, разумеется, нужно хорошо обходиться и принимать их с почетом: их следует встречать, удобно размещать, приставлять к ним для сопровождения умных и надежных людей. Это является делом честным и верным, ибо таким образом можно узнать, кто к ним приходит, и помешать легкомысленным и недовольным людям сообщать им сведения. Я бы стоял за то, чтобы по возможности скорее их выслушивать и отсылать назад, так как мне кажется, очень опасным держать у себя врагов. И за одного посла, которого враги нам дают, я бы им послал взамен двух. Я позаботился бы и о том, чтобы такому послу было скучно и чтобы он просил не посылать его больше, ибо нет лучшего и более верного шпиона, лучшего соглядатая и собирателя слухов. К тому же при наличии нескольких наших послов при чужих дворах они могут следить друг за другом, чтобы кто-нибудь из них не вел разговоров с посторонними лицами. Мудрый государь всегда старается иметь какого-нибудь друга у своего врага... Скажут, пожалуй, что ваш враг может этим возгордиться. Ну и пусть! Зато таким путем можно получить больше сведений, что весьма важно, ибо преуспевающие всегда в чести».

3. ДИПЛОМАТИЯ ИТАЛИИ XII—XV ВЕКОВ

Международные связи Италии. Настоящей родиной современной дипломатии по мнению большинства исследователей, является Италия. Несмотря на то, что в Италии раньше, чем в остальной Европе, стали развиваться города и начали складываться капиталистические отношения, эта страна продолжала оставаться раздробленной. Города Северной и отчасти Средней Италии подчинили себе окружающие территории и стали городами-государствами. Они играли крупнейшую роль в экономической жизни Европы. Они были посредниками в торговле с Востоком; в них развивалась промышленность, рассчитанная на вывоз как в Среднюю и Северную Европу, так и на Восток. Они стали важнейшими центрами банкового дела. Внутри каждого из этих городов кипела напряженная политическая жизнь; обостренная классовая борьба приводила к непрестанным столкновениям и частой смене правительств и политического режима. Среди итальянских городов выдвигаются мощные политические центры, как Венеция, Генуя, Милан, Флоренция. Но ни один из этих центров не был достаточно силен, чтобы подчинить себе остальные. В то же время ни один из них не был достаточно заинтересован в объединении Италии. Внутренний рынок Италии был незначителен. Главные интересы торговых и промышленных городов Италии и ее банкиров лежали за пределами страны. Захват новых рынков, торговое соперничество на суше и на море не сближали, а разъединяли итальянские города.

Середину полуострова занимало папское государство. Бессильные объединить Италию, папы были достаточно сильны, чтобы помешать ее объединению кем-нибудь другим. Южная Италия и Сицилия были политически отделены от остальной страны. Здесь сначала утверждается государство норманнов; оно сменяется владычеством Гогенштауфенов, потом господством Анжуйской династии и, наконец, Арагона. Неаполь и Сицилия политически связываются не с Италией, а с Испанией.

В течение всего средневековья и еще долго потом Италия распадалась на ряд соперничавших между собой государств. Они то воевали друг с другом, то заключали союзы и создавали всякого рода политические комбинации против какого-нибудь общего врага из итальянских же государств или против иноземцев, зарившихся на богатый полуостров. Посольства, переговоры, соглашения стали здесь необходимым дополнением к военной силе. В конце концов они привели к той системе равновесия, которая стала впоследствии образцом для крупных европейских монархий. В Италии находилась резиденция папского двора, этого церковного центра католической Европы, с его бесчисленными международными связями и сношениями.

Организация консульской службы. Итальянские города вели оживленную торговлю с разными странами, в частности с Ближним Востоком. Поэтому, естественно, должны были возникать органы, которые защищали бы на чужбине интересы итальянских купцов. Итальянские торговые города — Венеция, Генуя, Пиза и др. обеспечили защиту интересов своих граждан за границей путем организации консульской службы. В этом отношении важнейшую роль сыграли крестовые походы и основание крестоносцами своих государств в Сирии и Палестине. Крестоносцы получали немалую помощь от Венеции, Генуи, Пизы. Силами этих городов было завоевано побережье Леванта с его гаванями, которые играли огромную роль в восточной торговле. За это итальянским городам была предоставлена крупная доля в добыче. Пизанцам достались главные выгоды в княжестве Антиохийском и в графстве Триполи, венецианцам и генуэзцам — в Иерусалимском королевстве. Они получили по кварталу почти в каждом городе и образовали целый ряд итальянских колоний, которые пользовались особым управлением и были изъяты из общей системы администрации и суда. Во главе итальянских колоний стояли особые должностные лица из итальянцев же, носившие сначала титул «виконтов» (vicecomites), со своими трибуналами или куриями. С конца XII века появляется общий глава для всех венецианских колоний в Иерусалимском королевстве — байюло (baiulus); во главе генуэзских колоний ставятся два консула. Пизанцы назначают сначала трех консулов, потом одного. Все они живут в столице Иерусалимского королевства — в Акре. Эти представители, как правило, назначаются из метрополии и выбираются там так же, как и прочие должностные лица итальянских республик. Но иногда они выбирались и населением самой колонии. Между местными властями и итальянскими консулами нередко происходили столкновения. Попытки иерусалимских королей, а также графов Триполи и князей антиохийских нарушить привилегии итальянцев вызвали с их стороны жалобы папе, который пригрозил нарушителям отлучением. Разграничение прав между местными властями и консулами в конце концов определялось договорами. Обычно уголовная юрисдикция, особенно по важнейшим делам, оставалась в руках местной власти. В руках итальянских консулов сосредоточивались гражданская и особенно торговая юрисдикция по делам их соотечественников. Примеру итальянцев последовали торговые колонии, основанные на Востоке купцами Прованса и Каталонии. Положение дела не изменилось, когда крестоносцы были вытеснены из Сирии и Палестины и власть там перешла в руки мусульман. Подобные же колонии были у итальянцев, особенно у венецианцев, и в других городах Востока. У венецианцев были две фактории в Александрии. Во главе их колонии стоял консул, который имел право на десять ежегодных аудиенций у султана. На Кипре имели свои консульства Генуя, Пиза, Монпелье, каталонские города. В Константинополе издавна были итальянские колонии. Глава венецианской колонии, константинопольский байюло, исполнял важные дипломатические поручения республики и, таким образом, представлял собой одновременно и консула и посла Венеции в Константинополе.

После взятия Константинополя турками венецианская колония сохранила свое самоуправление и своего байюло с его административными и судебными функциями. Он стал одновременно и постоянным дипломатическим представителем Венеции при дворе султана.

Флорентийские дипломаты. Италия, и особенно Флоренция, поставляла дипломатов даже для иностранных государств. Когда папа Бонифаций VIII устроил в 1300 г. первый юбилейный год, то среди многочисленных послов, прибывших в Рим от разных народов, оказалось 12 флорентийцев, которые представляли не только свой родной город, но и Францию, Англию, Чехию и т. д. В связи с этой универсальностью флорентийцев папа назвал их шутя «пятой стихией». В длинном и блестящем списке дипломатов-флорентийцев мы встречаем такие всемирно известные имена, как Данте, Петрарка, Боккаччо в XIV веке, Макиавелли и Гвиччардини в начале XVI в.

Венецианская дипломатия. Если среди дипломатов других итальянских государств и не было таких выдающихся людей, как Данте и Макиавелли, то все же среди них было немало известных фигур. Так, в Милане в середине XV века во главе герцогства стоял Франческо Сфорца, может быть, лучший дипломат своего времени, наставник Людовика XI в тайнах итальянского дипломатического искусства. Среди пап было немало блестящих дипломатов — достаточно назвать Григория VII и Иннокентия III. Среди венецианских дипломатов достаточно вспомнить дожа Энрико Дандоло, этого изумительно энергичного 90-летнего старика, который сумел превратить четвертый крестовый поход в блестящую «торговую операцию» (Маркс), заложившую основы всего дальнейшего могущества Венеции. Но для республики св. Марка характерны не отдельные дипломаты, как бы талантливы они ни были, а вся система, вся организация дипломатического дела, создавшая из Венеции, как выражались, «школу, мастерскую дипломатии» для всего мира. Купеческая олигархия, крепко захватившая власть в Венеции, внесла и в дипломатическое дело тот дух тайны и ревнивого недоверия и в то же время ту систематичность и целеустремленность, которыми было проникнуто все ее государственное управление.

Венеция переняла у Византии методы и приемы ее дипломатии и возвела их до степени искусства. Все способы обольщения, подкуп, лицемерие, предательство, вероломство, шпионаж были доведены до виртуозности. Какую комедию разыграл, например, с «крестоносными ослами» (Маркс) лукавый слепец Дандоло, чтобы отклонить их от похода на Египет! Крестоносное ополчение собралось на островках венецианской лагуны. Надо было заплатить огромную сумму за перевозку войска и за его снабжение. Но наличных денег и собранной в дополнение к ним золотой и серебряной утвари баронов оказалось далеко недостаточно. Тогда Дандоло выступил на народном собрании с речью, в которой указал, что крестоносцы не в состоянии заплатить всей суммы, и что венецианцы собственно вправе были бы удержать полученную часть денег. «Но,— патетически воскликнул он,— как посмотрит на нас весь мир? Каким позором покроемся мы и вся наша страна! Предложим им лучше следующую сделку. Венгерский король отнял у нас город Зару в Далмации — пусть эти люди отвоюют ее нам, а мы дадим им отсрочку для уплаты».

Предложение Дандоло было принято. В одно из ближайших воскресений, во время богослужения, собравшего в церкви св. Марка множество венецианцев и крестоносцев, Дандоло опять обратился к народу с речью. В ней, прославляя возвышенную цель крестоносного ополчения, он заявлял, что хотя он и стар и слаб и нуждается в отдыхе, но сам возьмет крести отправится с крестоносцами. Тут, пишет участник и летописец четвертого крестового похода, наивный Виллардуэн, «великая жалость охватила народ и крестоносцев, и немало пролилось слез, ибо этот славный человек имел полную возможность остаться: ведь он был очень стар, и хотя имел красивые глаза, но ровно ничего ими не видел». Плакал не только народ, но рыдал и опустившийся на колени перед алтарем старый хитрец, которому нашивали в это время крест. Отлично известно, к чему привело в дальнейшем крестоносное рвение Дандоло. Константинополь и почти вся остальная Византийская империя были захвачены крестоносцами. Венецианцы получили огромную часть добычи, и их дожи прибавили к своему титулу звание «господина одной четверти и одной восьмой Римской империи».

А через три века жертвой лукавства венецианцев оказался уже не простодушная деревенщина, вроде «крестоносных неотесанных князей» (Маркс), а опытный французский дипломат, ученик Людовика XI. Международная обстановка в это время была очень напряженной. Молодой, честолюбивый Карл VIII предпринял свой знаменитый итальянский поход, открывший новую главу в политической истории Западной Европы (1494 г.). В связи с этим Карл VIII отправил в Венецию — лучший наблюдательный пункт за деятельностью дипломатов Италии, да и не одной только Италии, — умного и наблюдательного Филиппа Коммина. Коммин рассказывает, как уже задолго до Венеции, в подвластных ей итальянских городах, его принимали с большим почетом. У первых лагун его встретили 25 знатных венецианцев, облаченных в дорогую пурпурную одежду. По прибытии в Венецию он был встречен новой группой вельмож в сопровождении послов герцога Миланского и Феррарского, которые приветствовали его речами. На следующий день его принял дож, после чего его опять возили по разным достопримечательным местам в Венеции, показывая ему дворцы, церкви, коллекции драгоценностей. Так в течение восьми месяцев его непрерывно занимали празднествами, концертами и всякого рода развлечениями, а в это время плелась сложная интрига: подготовлялся союз против Карла VIII, куда вошли Венеция, Милан, папа, германский император и испанский король. Послы всех этих держав собрались в Венеции. Слухи о намечающемся союзе стали распространяться по всему городу. У Коммина появились подозрения, что ему «говорят одно, а делают другое». В сеньерии, куда Коммин обратился за разъяснениями, отделались ничего не значащими фразами, а дож посоветовал ему не верить тому, что говорится в городе, ибо в Венеции, по его словам, всякий свободен и может говорить все, что хочет. Дож добавил к этому, что сеньерия вовсе и не помышляет о создании союза против французского короля: о таком союзе здесь никогда не слыхивали, наоборот, имеют в виду составить лигу против турок, привлекши в нее французского короля, испанского короля и германского императора. Так эта комедия тянулась до получения известий о взятии Неаполя Карлом VIII. Коммин еще не имел сведений об этом, когда его пригласили в сеньерию, где он застал несколько десятков вельмож и дожа, страдавшего припадком колик. Дож сообщил ему о полученном известии с веселым лицом, но, замечает Коммин, «никто другой из всей этой компании не умел притворяться так искусно, как он». Другие сидели озабоченные, с понурыми лицами, с опущенными головами. Коммин сравнивает действие полученной новости с эффектом, который произвело на римских сенаторов сообщение о победе Ганнибала при Каннах. Этот громкий успех Карла VIII ускорил переговоры о создании лиги против французского короля. Разногласия, все еще существовавшие между ее участниками, были спешно устранены, и через короткий срок после своего визита в сеньерию Коммин был опять приглашен туда ранним утром. Дож сообщил ему о союзе, заключенном пятью державами якобы против турецкого султана. Усиленно подчеркивая чисто оборонительный характер союза и слова «сохранение мира», которые фигурировали в договоре, он предложил Коммину сообщить об этом французскому королю. «Члены сеньерии высоко держали головы и ели с большим аппетитом. У них,— замечает с горечью Коммин, — совершенно не было того вида, который они имели в тот день, когда сообщили мне о взятии неаполитанской крепости». Коммин простодушно рассказывает затем, как в этот день послы союзников проехали под звуки музыки в 40 гондолах под окнами занимаемого им помещения, причем миланский посол даже сделал вид, что незнаком с Коммином. Он описывает разукрашенный и иллюминованный город и то, как он вечером одиноко катался в гондоле мимо дворцов, где происходило пиршество, но куда он не был приглашен.

Венеция имела представителей в многочисленных государствах, с которыми была связана торговыми и политическими отношениями. Наряду с этими официальными лицами на службе республики был огромный штат секретных агентов и шпионов. Как и Византия, Венеция особенно охотно пользовалась услугами монахов и женщин, имевших возможность проникать туда, куда не было доступа другим. В ряде случаев венецианцы использовали и врачей для секретных целей. Так, они доставили медиков молдавскому и валашскому воеводам, а также в ряд других стран. Врачи эти отправляли в Венецию настоящие дипломатические, политические и экономические отчеты о странах, где протекала их деятельность. Венецианские посольства располагали, кроме того, в большинстве стран так называемыми «верными друзьями», что означало на дипломатическом языке того времени специальный вид секретных агентов. Посольства могли требовать от них отчетов, их использовали для доставки секретной корреспонденции и других поручений. Агенты эти действовали различными способами: то это были переодетые монахи, то странствующие пилигримы. Некоторые из них были прикреплены к посольствам, и их посылали в разные страны для получения информации. Нередко таким «верным другом» бывал какой-нибудь щедро оплачиваемый местный житель высокого или, напротив, совершенно незначительного социального происхождения. В пограничных областях Венеция использовала шпионов — exploratores.

Если сеньерия считала нужным выслушать самого шпиона, то его переодетым пропускали во дворец дожа и вводили в его особые апартаменты.

Интересно отметить, что итальянские банки, столь многочисленные во Франции, являлись для своей родины в такой же мере политическими, как и финансовыми агентствами. Например, представители дома Медичи в Лионе содержали своего рода осведомительное бюро о политических делах во Франции. Венецианцы отличались особым умением использовать в дипломатических целях своих купцов. Нередко бывало, впрочем, что венецианские посольства получали информацию и от приезжих иностранных купцов и даже иностранных студентов.

Венецианское правительство широко практиковало систему тайных убийств, щедро платя за них. Достаточно привести такой характерный пример. В июне 1495 г. некий делла Скала, изгнанный из Венеции, предложил сеньерии поджечь пороховой склад Карла VIII, а также с помощью «некоторых надежных и верных средств» добиться смерти короля. Венецианский совет единодушно и горячо приветствовал это «лойяльнейшее» предложение делла Скалы, обещав ему помилование и большое вознаграждение. Но, поразмыслив, кандидат в цареубийцы нашел свое предприятие делом весьма нелегким, поэтому он предложил ограничиться одним диверсионным актом — поджогом порохового склада. Собравшаяся сеньерия опять единодушно приняла и это предложение, повторив свое обещание амнистии и вознаграждения, которое позволит изгнаннику вести в Венеции почетную и привольную жизнь.

Посольское дело в Венеции. Но особенно характерной для Венеции, — в чем она не имела соперниц, — была организация посольской службы. Уже с XIII века, насколько позволяют судить сохранившиеся источники, а в действительности, вероятно, с более ранних времен началось издание ряда постановлений, в которых до мелочи регулировались поведение и деятельность заграничных представителей республики. Послы должны были по возвращении передавать государству полученные ими подарки. Им запрещалось добиваться при иностранных дворах каких-нибудь званий или титулов. Послов нельзя было назначать в страны, где у них были свои собственные владения. Им запрещено было беседовать с иностранцами о государственных делах республики. Послам не разрешалось брать с собой жен из боязни, чтобы те не разгласили государственных тайн; но любопытно, что им позволялось брать своего повара, чтобы не быть отравленными. Когда установились постоянные представительства, посол не мог покинуть свой пост до прибытия своего преемника. В день возвращения в Венецию посол должен был заявиться в государственную канцелярию и занести в особый реестр, которым заведовал великий канцлер, сообщение о своем прибытии. По возвращении посол обязан был представить отчет о произведенных им расходах. Между прочим вознаграждение послов было довольно скромным и далеко не соответствовало расходам, которые им приходилось нести по должности. Послы в своих донесениях горько жаловались на это: поэтому, как указывается в донесении одного из них, «неудивительно, если многие граждане предпочитают оставаться в Венеции и жить там частными лицами, нежели отправляться послами в чужие края». Против уклонявшихся от этой почетной, но обременительной миссии уже с ранних пор — с XIII века — стали приниматься меры в виде штрафов или запрещения занимать какие-нибудь государственные должности. Послы нередко разорялись на своем посту и впадали в долги, которые потом приходилось выплачивать республике. Впрочем, венецианское правительство обыкновенно вознаграждало бывших дипломатов разными назначениями и, в частности, выгодными постами в левантийских владениях республики.

Исключение в материальном отношении представлял пост байюло в Константинополе при турецком владычестве, один из ответственейших, если не самый ответственный, дипломатических постов республики. При важности для республики ее владений в восточной части Средиземного моря и ее левантийской торговли, а также при сложности и деликатности ее взаимоотношений с завоевателями Константинополя, должность тамошнего байюло требовала особенно опытных лиц; поэтому на нее назначались обыкновенно старые, искушенные дипломаты, для которых она являлась венцом их политической карьеры.

Первоначально продолжительность посольств, пока они не являлись еще постоянным институтом, а вызывались теми или иными особыми обстоятельствами, зависела от большей или меньшей важности вызвавшего их дела. В XIII веке она обыкновенно не превышала 3 — 4 месяцев. Но с упрочением Дипломатических связей срок этот удлинялся. В XV веке было постановлено, что время пребывания посла за границей не Должно превышать двух лет. В следующем столетии срок этот был продлен до трех лет.

Послы должны были держать правительство республики в курсе дел государства, в котором были аккредитованы. С этой целью они регулярно — первоначально раз в неделю, а, с улучшением средств связи, значительно чаще — отправляли на родину депеши. Эти стекавшиеся из всех стран донесения давали как бы мгновенный снимок политического положения мира. Недаром говорили, что ни один европейский двор не осведомлен так хорошо, как венецианская сеньерия. На депешах ее умных и наблюдательных послов основывалась в значительной мере вся дальновидная политика Венеции.

Части депеш или даже целые депеши были нередко зашифрованы. Дипломатические шифры всегда были объектом усиленного внимания венецианских правителей, столь ревнивых к тайнам своей собственной дипломатической корреспонденции. Уже с ранних времен венецианское правительство имело особых шифровальщиков, а в дальнейшем Совету десяти было поручено следить за государственными шифрами и заботиться об изобретении новых. Дело в том, что искусство шифрования находилось тогда еще в зачаточном состоянии и, попав в чужие руки, шифры сравнительно легко разгадывались. Шифр обычно заключался в замене букв латинского алфавита либо другими буквами, либо арабскими цифрами, черточками, точками, произвольными фигурами, причем для одной буквы нередко бывало два или три знака. Вводились также знаки, не имевшие никакого значения, для того чтобы запутать шифр и затруднить его разгадку для посторонних.

Шифры появляются и в других государствах Италии. В папской канцелярии они применялись уже в первой половине XIV века и сначала заключались в замене некоторых слов другими, условными. Так, вместо «гвельфы» писалось «сыны Израиля», вместо «гибеллины» — «египтяне», вместо «Рим» — «Иерусалим» и т. д. Хорошо разработанные системы шифров применялись уже в XV веке в Милане и во Флоренции.

Шифрованная дипломатическая переписка вызывала неудовольствие, а иногда протесты и репрессии со стороны заинтересованных дворов. Так, султан Баязид II, узнав, что венецианский байюло Джероламо Марчелло посылает своему правительству шифрованные письма, приказал ему в три дня покинуть страну. Султан заявил, что он вообще не намерен терпеть у себя при таких условиях венецианского байюло. Несмотря на длительные переговоры, венецианская колония в Константинополе долго после этого случая оставалась без главы.

Депеши венецианских послов дополнялись другими весьма важными документами — итоговыми отчетами закончивших свою миссию дипломатов, так называемыми relazioni.

Согласно установившемуся с давних пор обычаю посол в течение 15 дней по возвращении обязан был прочесть в торжественном заседании сеньерии речь — relazione, которая представляла подробное донесение о состоянии государства, при котором он был аккредитован. По окончании заседания посол передавал текст своего донесения великому канцлеру, который немедленно помещал его в секретный архив дипломатических актов. Этот своеобразный обычай сохранился до последних дней республики (1797 г.) и был закреплен особым постановлением, из которого видно, какое значение придавало венецианское правительство этим relazioni. Согласно ему послы должны были собственноручно записывать свои relazioni после их произнесения и передавать их затем для хранения в архивы секретной канцелярии. «Таким образом, — говорится в постановлении об этих документах, — о них сохранится вечная память, и чтение их сможет быть полезным для просвещения тех, кто в настоящее время управляет нами, и кто в будущее время будет к этому призван».

Известно, как ценились донесения венецианских послов иностранными государствами, которые всячески стремились раздобыть их. Несмотря на всю окружавшую эти документы тайну, многочисленные копии с них все же проникли во внешний мир.

В своих донесениях послы давали подробные характеристики государей и вообще руководящих лиц страны, в которой выполняли свои обязанности, описывали придворные группировки, материальные, финансовые и военные ресурсы государства, положение разных классов населения и т. д.

Послу при отправлении его в миссию давалась подробная инструкция, в которой указывалось, что он должен был делать, что и как говорить, за чем наблюдать. Венецианскому послу Контарини, отправленному в 1492 г. к французскому двору, было вручено обстоятельнейшее наставление, тщательно перечислявшее все пункты его поздравительной речи по случаю бракосочетания Карла VIII, в которой он должен был выразить удовлетворение республики по поводу столь радостного события.

«И эти вещи, — говорится в инструкции, — вы постараетесь высказать со всевозможным красноречием и изысканностью стиля». Чем красноречивее будет посол, тем лучше он выполнит желание республики. Однако, предостерегает инструкция, посол должен все это высказать в ни к чему не обязывающих, общих выражениях («verbis tamen generakibus»), как это и подобает посланникам. Затем инструкция переходит к поздравительной речи королеве, напоминает о необходимости посетить виднейших вельмож Франции и заканчивается наставлением о преподнесении королеве подарка из драгоценных венецианских тканей.

Так руководила своими послами Венеция.

По сравнению с тем хаосом и беспорядком, в котором находились в XV веке административные функции большинства европейских государств, столь точная регламентация деятельности заграничных агентов Венеции представляла строгое и стройное целое. Талантливые и блестящие дипломаты были тогда вообще нередким явлением, но дипломатия, как таковая, впервые доведена была до степени искусства и системы именно в Венеции, где, по словам Коммина, «в настоящее время дела ведутся более мудро, чем в какой бы то ни было монархии или республике мира».

Приемы итальянской и особенно венецианской дипломатии оказали сильнейшее влияние на дипломатию складывавшихся в это время в Европе абсолютных монархий.

РАЗДЕЛ ТРЕТИЙ

ДИПЛОМАТИЯ В НОВОЕ ВРЕМЯ

(XVI ― XVIII ВЕКА)

ВВЕДЕНИЕ

История дипломатии в новое время охватывает период с XVI века до конца первой мировой войны и заключения Версальского мира — 1919 г. Дипломатии этого периода развития, утверждения и упадка капиталистического строя посвящены разделы третий, четвертый и пятый данного труда.

Постепенное образование капиталистических отношений происходило еще в период позднего средневековья. Резкий толчок этому процессу дали географические открытия и первые колониальные захваты XV—XVI веков. Мировые торговые связи расширились. Товарно-денежные отношения окрепли. Пути и центры торговли переместились от Средиземного и Балтийского морей к берегам Атлантического океана. С той поры в международных отношениях Европы главную роль начали играть государства, расположенные в непосредственной близости к этим центрам. Такими державами оказались Португалия, Испания, Нидерланды, Франция и Англия.

Во внешней политике этих государств решающую роль играли интересы династического порядка и хищнические стремления феодального дворянства. Однако все усиливающееся влияние на ту же политику оказывала и растущая буржуазия, заинтересованная в захвате новых рынков, приобретении колоний, обеспечении торгового преобладания своей страны. Эти интересы можно вскрыть и в основе большинства войн, происходивших в Европе XVI — XVIII столетий, и в содержании почти всех международных договоров этого времени. Тем же Целям служила тогда и европейская дипломатия.

К концу XVI века явственно обозначается усиление торговой и внешнеполитической мощи Англии. Ускоренное развитие капиталистических отношений в этой стране приводит в половине XVII века к победоносной буржуазной революции.

Победа буржуазной революции в Англии укрепила международное положение этой островной державы. Внешняя политика Англии приобретает боевой характер. Морское законодательство английского парламента открыто направляется против сильнейших торговых конкурентов — Испании и Голландии. Эта борьба привела к войнам Англии с соперниками и закончилась победой, которая создала для Англии положение первенствующей морской державы.

Если XVII век был ознаменован владычеством Англии на морях, то на континенте Европы в том же столетии укрепилось господство абсолютистско-феодальной Франции.

Политика Ришелье и Мазарини содействовала укреплению централизованной государственной власти и окончательному подавлению своеволия крупных феодалов. Вместе с тем покровительством промышленности и торговле, поощрением судоходства, организацией крупных купеческих компаний, расширением колониальных владений правительство французской абсолютной монархии того периода содействовало усиленному развитию капиталистических отношений и упрочению международного влияния страны. Франция XVII века усиливается за счет слабейших соседей — Испании и Германии. В противоположность ей Священная Римская империя германской нации, оставшаяся в стороне от хозяйственных и политических центров Западной Европы, теряет свое международное значение и окончательно распадается на множество независимых мелких государств. Среди них постепенно усиливаются два новых политических образования — Австрия и Пруссия. В тот же период на востоке Европы в международную жизнь все активнее включается Московское государство. При участии его дипломатии разрешаются внешнеполитические проблемы Северо-Восточной Европы, Балтики, Ближнего Востока.

Вооруженная борьба между Англией и Францией за господствующую роль в мировой политике продолжается и в XVIII веке. В итоге ряда победоносных войн Англия расширяет свои заморские владения за счет Франции и Испании и становится колониальной державой первостепенного значения. Это первенство Англия, опережающая другие страны в своем капиталистическом развитии, сохраняет и на последующее время. Не поколебал могущества Англии и тот удар, который был ей нанесен в Новом Свете успешной борьбой американской буржуазной демократии за независимость. В том же XVIII столетии значение серьезного международного фактора приобретает наследница царской Москвы — молодая Российская империя Петра I, его преемниц и преемников.

Основное содержание дипломатической деятельности европейских государств XVI—XVIII веков сводится к борьбе за торговое и политическое преобладание. Успех в этой борьбе в большей или меньшей мере выпадает на долю тех стран, которые следуют по пути прогрессивного хозяйственного развития. Напротив, неудачи постигают чаще дипломатию тех государств, в которых феодальный строй еще сопротивляется прогрессу крепнущих капиталистических отношений.

По восходящей линии идет в конце XVI века дипломатия Нидерландов, где буржуазия одержала победу над феодально-клерикальной реакцией. Наиболее блестящих дипломатических успехов достигает Англия XVII—XVIII веков после исторической победы буржуазной революции, которая укрепила морскую и колониальную мощь этой островной державы. Временные дипломатические победы выпадают и на долю французской абсолютной монархии XVI и первой половины XVII столетия, пока она выполняет цивилизаторскую роль, уничтожая феодальную раздробленность и способствуя развитию' капиталистических отношений путем поощрения промышленности и торговли. Теми же причинами объясняется рост международного влияния и России эпохи Петра, средствами государственного принуждения насаждающего в своей стране промышленность и торговлю. Для всех этих государств система меркантилизма является боевой программой не только внутренней, но и внешней политики.

Дипломатические поражения Империи и оплота ее могущества — Испании Карла V и Филиппа II — были расплатой за политику, которая противоречила требованиям хозяйственного и политического прогресса. То же историческое возмездие постигло и Францию конца XVII и XVIII веков. В эту эпоху французская абсолютная монархия продолжает служить интересам дряхлеющего феодализма. Внешняя политика и дипломатия Франции этого времени не сходят со старых путей — защиты династических интересов, добычи «славы» королю, наживы — дворянской военщине. Это приводит к столкновению абсолютной монархии с третьим сословием; революция 1789 г. открывает перед внешней политикой и дипломатией Франции новые пути на службе победившему классу.

Особое место занимает внешняя политика и дипломатия Российской империи XVIII века. Принудительно проводя прогрессивную экономическую политику, которая развивает хозяйство страны и организует ее военную мощь, военно-феодальная империя Петра и его ближайших преемников успешно разрешает исторические задачи русской внешней политики на берегах Балтийского и Черного морей и в Северо-Восточной Европе. Неудержимая экспансия этой России приводит ее к столкновению с соседями, — во второй половине XVIII века Европа оказывается лицом к лицу с мощной Российской империей, вооруженные силы и дипломатия которой властно вторгаются в международные отношения.

В государстве, которое служит интересам развивающегося капитализма, буржуазия, передовой для того времени общественный класс, видит положительную силу. Политические идеологи XVI—XVII веков — Макиавелли в Италии, Боден во Франции, Гроций в Голландии, Гоббс в Англии — развивают идею государства как высшего начала. Служение государственному интересу они провозглашают принципом внутренней и внешней политики. В практике международных отношений этого времени значительное распространение получают группировки и коалиции государств. Одни создаются для укрепления торговой гегемонии сильнейших держав, другие — для самообороны слабейших против подавляющей силы соперника. В такой обстановке возникают новые правовые понятия: о политическом равновесии, о естественных границах государства, о праве войны и мира, о свободе морей, о незыблемости международного договора. Так закладываются основы науки международного права.

С утверждением в Европе XVI—XVIII веков мощных абсолютных монархий все большую устойчивость приобретает и организация дипломатической службы. Складываются постоянные дипломатические представительства. Устанавливается строгая дипломатическая иерархия. Вырабатываются общепринятые формы дипломатической переписки. Французский язык становится общепринятым языком дипломатических сношений. Более точно регулируется и внешний дипломатический церемониал.

В основном дипломатия остается пока прерогативой абсолютных монархий. Лишь в Англии, в особенности после буржуазной революции, парламент приобретает все большее влияние на внешнюю политику. Однако настоящий переворот в этой области произошел лишь во Франции конца XVIII века. Буржуазной революцией 1789 г. провозглашен был новый принцип верховенства нации во всех вопросах внутренней и внешней политики. Само собой разумеется, что с нацией отождествляла себя победившая буржуазия.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА ДИПЛОМАТИИ И ДИПЛОМАТИЧЕСКИХ ОРГАНОВ В XVI ― XVIII ВЕКАХ

Политическая карта Европы в XVI веке. Новое время в истории дипломатии было подготовлено теми успехами капиталистического развития, которые стали заметными в Европе еще со времени великих открытий. Одновременно с этими успехами шла политическая консолидация стран, которые превращались мало-помалу в сплоченные и централизованные феодально-абсолютистские монархии. Эти монархии продолжали существовать на континенте Европы еще долгое время после буржуазной революции в Нидерландах и Англии. Вследствие прекращения феодальных войн между мелкими сеньерами, подчиненными теперь сильной королевской власти, создается сравнительно устойчивый внутренний порядок. Он благоприятствует дальнейшему экономическому и, в частности, капиталистическому развитию. Оставаясь по своему классовому существу дворянской, абсолютная монархия как централизованное и сильное государство, способное предупредить феодальный разбой прежних времен и защитить вовне интересы своих подданных, оценивается буржуазией как оплот порядка и залог благоденствия.

С конца XV века Европа вступает в новый период международных отношений. К этому времени окончательно складываются большие государства: Испания, Португалия, Франция, Польша, Австрия (наследственные земли дома Габсбургов), наметившиеся в пределах Священной Римской империи германской нации. Турция, менее крупные скандинавские государства — Дания, Швеция и Норвегия — и совсем уже мелкие западногерманские княжества, итальянские городские республики, тирании и мелкие государства дополняют политическую карту Европы. На востоке Европы огромное Московское государство выступает на политическую арену Европы со второй половины XVI века. С этого периода, закончив свое политическое объединение, Московское государство мало-помалу становится централизованным, а затем и абсолютистским государством.

«Государственный интерес» как принцип политики. Уже в XV веке необходимость государственного единства становится настолько очевидной, что «государственный интерес» начинает рассматриваться как высшее мерило в политике. Этот «государственный интерес» в конечном счете есть интерес господствующего класса в целом. Но он возводится на уровень «общего блага», которое должно осуществляться государством в случае надобности даже путем насилия.

Ради осуществления «общего блага» хороши все средства. Религия перестает играть заметную роль в политике. Политика перестает связываться с моралью. «...Начиная с Макиавелли, Гоббса, Спинозы, Бодена и т. д. и т. д., — говорит Маркс, — в новейшее время, не говоря уже о более ранних авторах, сила изображалась как основа права; благодаря этому теоретическое рассмотрение политики освободилось от морали...»

Раньше других и, пожалуй, наиболее последовательно эти новые взгляды на государство и политику были выражены у Макиавелли.

Макиавелли (1469 — 1527 гг.), один из замечательных политических мыслителей XVI века, вскрыл подлинные основы «реалистической» политики всех и всяких монархов — государей, укрепляющих и расширяющих свою власть всеми средствами, «дозволенными» и «недозволенными». С цинической откровенностью, не стесняемой никакими соображениями морального порядка, он нарисовал в своем сочинении «Государь» тип монарха, которому все дозволено ради одной цели — безграничного расширения своей власти. Но, освобождая своего государя от всяких моральных стеснений, Макиавелли мечтал использовать честолюбие и жадность итальянских властителей в интересах объединения Италии. С этой точки зрения теория дипломатического искусства подчинялась у Макиавелли принципу «государственного интереса».

«Следует иметь в виду, — говорит Макиавелли в своем «Государе», — что есть два рода борьбы: один — посредством законов, другой — силы. Первый свойственен людям, второй — зверям, но так как первый часто оказывается недостаточным, то приходится прибегать ко второму. Поэтому государю необходимо пользоваться приемами и зверя и человека. Если же государь принужден научиться приемам зверя, то он должен выбрать из числа зверей лису и льва, ибо лев не может защититься от змеи, лиса — от волков. Следовательно, надо быть лисой, чтобы распознать змей, и львом, чтобы расправляться с волками».

«Государю, — заключает Макиавелли, — необходимо обладать духом настолько гибким, чтобы принимать направление, указываемое веяниями и превратностями судьбы, и, как я отметил выше, не уклоняться от пути добра, если это возможно, но уметь вступать и на путь зла, если это необходимо».

О политическом реализме Макиавелли, выросшем из потребностей эпохи, свидетельствует то, что его идеи разделялись крупнейшими политическими деятелями и дипломатами позднего средневековья и нового времени.

Английский посол во Франции сэр Генри Уоттон так определял в XVI веке функцию посла: «Муж добрый, отправленный на чужбину, дабы там лгать на пользу своей стране».

Крупнейшему из дипломатов и политиков XVII века, кардиналу Ришелье, который правил Францией с 1624 по 1642 г., принципы Макиавелли не кажутся циничными. В глазах Ришелье они не лишены подлинного величия. «Государственный интерес» (raison d’etat) господствует у Ришелье в его взглядах и в его практике. «Государство» превыше всего. «Государство» есть ценность, во имя которой все средства хороши, — таков смысл рассуждений Ришелье в его замечательном «политическом завещании». «Быть суровым, — советует он королю, — по отношению к людям, которые хвалятся тем, что они пренебрегают законами и распоряжениями государства, это значит действовать во имя «общего блага». Христиане должны забывать об оскорблениях, наносимых им лично, но правители должны помнить проступки, которые наносят ущерб общему интересу. В самом деле, оставлять их безнаказанными значит совершать их дважды... Бич, который является символом правосудия, никогда не должен оставаться без применения».

Если «общее благо» и «государственный интерес» играют такую роль во внутренней политике, то еще большее значение имеют они для политики внешней. Ришелье это доказывал на каждом шагу. Будучи католиком и кардиналом римской церкви, он действовал против католической Испании и Австрии в союзе с протестантскими князьями Германии; являясь убежденным сторонником и красноречивым защитником абсолютизма, он в интересах Франции поддерживал мятежных немецких князей против их императора. Все это оправдывалось для него «общим благом» и «государственным интересом».

Органы внешней политики и дипломатии в XVI — XVIII веках. Дипломатическая служба в этот период. «...Абсолютная монархия возникает, — говорит Маркс, — в переходные эпохи, когда старые феодальные сословия разлагаются, а средневековое сословие горожан складывается в современный класс буржуазии, и ни одна из спорящих сторон не взяла еще перевеса над другой». Маневрируя между дворянством и буржуазией, королевская власть достигала известной самостоятельности. Это сказывалось и на ее внешней политике и дипломатии. Будучи в то время тайною тайн, дипломатия замыкалась в узкий круг особо посвященных. Центром, где создавалась политика, являлся королевский двор. В абсолютной монархии велико было значение не только династических интересов и личности самого короля. Значительна была роль и его любимцев, любовниц и просто ловких интриганов, которые влияли на короля в ущерб интересам страны и ее передового буржуазного класса.

Крупные европейские государства, которые сложились в XV — XVI веках, впервые создали соответствующие им постоянные центральные и местные учреждения — бюрократию и армию. XVI век был веком оформления дипломатической службы, центральных и местных учреждений, которые обслуживали внешнюю политику нового государства. В XVII веке даже крупные княжества Германии стали посылать за границу своих постоянных представителей.

Под влиянием гуманистов появляется тот стиль дипломатических депеш и донесений, который становится мало-помалу обязательным для каждого дипломата. Итальянские государи в XV и XVI веках пользовались гуманистами в качестве своих секретарей по внешним делам: это способствовало введению в дипломатию изящного стиля речи и письма. Первым из представителей дипломатического красноречия был флорентийский канцлер, известный гуманист Колюччио Салютати. Письма его стали своего рода образцами для дипломатов XVI века. Не меньшее значение имели и донесения венецианских послов. Отчеты венецианских агентов за границей, которые предназначались для узкого круга лиц, просачивались и в широкую публику: сборники этих отчетов известны были уже в XVI веке. Фамильные отношения Габсбургов, владевших Империей и Испанией, вызывали потребность в постоянном общении и обмене мнений. В особенности оживились эти отношения после отречения от престола Карла V (1555 г.), когда владения Габсбургов были поделены между старшей и младшей линиями этого дома.

Большое значение для развития дипломатической деятельности имело правление папы Льва X (1513—1521 гг.). Этот папа, Медичи по происхождению, был хорошо знаком с постоянным дипломатическим представительством у себя на родине, во Флоренции. На собрании кардиналов в августе 1513 г. он назначил постоянных представителей (нунциев) в Германию, Францию и Англию. Таким образом было положено начало постоянной папской нунциатуре.

Обстоятельствами, которые задерживали повсеместное распространение института постоянных дипломатических представителей, были большие расходы на содержание послов и посольств, отсутствие хороших путей сообщения и связи, недостаток опытных и вышколенных дипломатов. Тем не менее к концу XVI века институт постоянного дипломатического представительства складывается более или менее прочно, причем .устанавливается определенная дипломатическая иерархия. Основой для нее было значение государства, пославшего агента. Короли Франции, Испании и Англии требовали для своих послов большего уважения, чем какой-нибудь герцог Миланский или тем более захудалый немецкий князь.

Постепенно в посольском ритуале складываются определенные традиции. Наряду с послом создается дипломатический персонал, особенно в крупных государствах; иерархия складывается внутри самого посольства. В XVI веке соблюдается точное различие между послом и обычным агентом или резидентом. Право назначать послов признавалось не за всеми государями. Карл V, император Германии, имел, например, при своем дворе только папского посла, послов короля французского, посла своего брата Фердинанда (короля Римского, т. е. короля Германии) и посла Венеции. Государи, которые находились в зависимости от императора или другого крупного монарха, могли иметь при них только простых агентов.

Обычные дипломатические сношения между государствами не всегда были достаточными. Поэтому наряду с постоянным дипломатическим представительством продолжали сохранять силу и чрезвычайные посольства, снаряжаемые в особо важных случаях, как, например, при необходимости непосредственных переговоров кабинета с кабинетом, восшествии на престол нового государя и т. д. В связи с этим возникали и некоторые трудности. Чрезвычайные послы требовали для себя первого места не только по отношению к послу своего же государства, но и в ряду послов других держав. Некоторые, особенно крупные, государства, не желая терпеть ущерба для своей чести, стали возводить своих обыкновенных послов в чрезвычайные. Уже в XVII веке этот обычай получил широкое распространение.

XVI — XVIII века были временем, когда сложился новый дипломатический церемониал. Уже при императоре Карле V почести, оказываемые послам при въезде и приеме, получили строго установленный характер. При церемониале учитывалось значение каждой державы, послы которой прибывали в Испанию. В XVI веке постепенно сложился чин посольских приемов и во Франции. Благодушнее и проще к церемониалу относились долгое время англичане. Еще в XVII веке навстречу обыкновенному послу выезжали в Англии принцы крови. За это не раз англичане удостаивались насмешек со стороны французов, которые лучше знали толк в так называемых civilites, тонкостях дипломатического обхождения. Но и в Англии со времени поклонника французских порядков, Карла I Стюарта, также установился определенный дипломатический ритуал.

Этот церемониал — система обычаев, важная с точки зрения международных отношений. Поведение посла при въезде и особенно во время первой аудиенции, а также ответные действия принимающего его государя или министра символизируют взаимоотношения держав, их сравнительный удельный вес в международной жизни. Всякое отступление от принятого порядка в ритуале торжественного приема рассматривается участниками этой церемонии либо как показатель изменившихся отношений, либо как знак умаления достоинства, либо, наоборот, как дань особого уважения к стране, представляемой послом или лицом, его принимающим. Понятны поэтому постоянные споры о мелочах этикета, вечные домогательства послов получить такие же почести, какие были оказаны другой державе, их боязнь обесчестить своего государя недостаточным вниманием, проявленным к его послу.

В XVI и XVII веках при папском дворе существовал, например, такой порядок. Торжественная аудиенция давалась папой, окруженным коллегией кардиналов, которые составляли в данном случае консисторию. Посол обязан был выслушивать папу стоя, с непокрытой головой. Послы императора, коронованных особ и Венецианской республики принимались в большой, так называемой Королевской, зале, послы прочих государей — в малой, Герцогской зале. Были и такие послы, которых папа принимал в своих покоях, куда он на этот случай призывал нескольких кардиналов, но в небольшом количестве, чтобы посол не подумал, что для него составлена консистория. Герцог Савойский, получив титул кипрского короля, потребовал, чтобы его послов папа принимал в Большой зале. Когда ему было в этом отказано, он обиделся и на некоторое время перестал вообще посылать своего представителя к папе. Генуэзская республика предлагала папе несколько миллионов только за то, чтобы ее послов папа принимал в Большой зале. Папа отказал под давлением Венеции, которая никак не желала, чтобы Генуя была на одном уровне с нею. 13 сентября 1672 г. в Риме побывала и делегация царя московского. Ей была дана аудиенция в Большой зале, папа принимал ее в окружении пятнадцати кардиналов. Московского посла заставили проделать такую же церемонию, как и всякого правоверного католика — он должен был сделать три глубоких поклона и поцеловать папскую туфлю. Во время обыкновенных аудиенций папа сидел на кресле, обитом красным шелком. Послу дозволялось сидеть на табурете; при этом посол не мог покрывать головы в течение всей аудиенции.

Нечто подобное имело место и во Франции. Здесь послов коронованных особ и папских нунциев вводили в залу приема принцы крови. В отличие от папского двора венецианские послы ста вились при этом, ниже, — таких почестей им не полагалось. Когда в 1635 г. во Францию прибыл английский посол и явился ко двору, находившемуся в это время вне Парижа, при дворе не оказалось ни одного принца крови. Посол заявил, что не сдвинется с места до тех пор, пока ему не будет дан в качестве вводящей
персоны принц крови. Пришлось посылать за принцем в Париж. Строгий церемониал приема послов, введенный„ в Англии Карлом I, не помешал его преемнику Карлу II в первые годы Реставрации устроить торжественный прием посольству маленькой Голландии, в которой он не раз во время английской революции находил приют в тяжелые годы своих скитаний. В 1660 г. республика Соединенных провинций (Голландия) от правила в Англию чрезвычайное посольство, чтобы приветствовать короля по случаю его «восстановления» на престоле. В Англию посольство прибыло в начале ноября. Прожив несколько дней инкогнито в Лондоне, послы отправились в Гринвич. Здесь их приветствовал от имени короля лорд Ричард со свитой, предоставив в их распоряжение барки, на которых они снова, но уже
торжественно, прибыли в Лондон. У набережной послов ожидал лорд Грэвен с двадцатью каретами; каждую из них везла шестерка лошадей. Послов привезли в апартаменты главного церемониймейстера Абраама Вильямса, где они отдохнули. Затем они отправились на аудиенцию, причем им повсюду воздавались почести наравне с послами коронованных особ.
Голландский историк этого посольства отмечает, что послы Соединенных провинций первый раз в истории удостоились чести быть встреченными лордом еще за пределами Лондона.

Зарождение науки международного права. Появление крупных государств и развитие дипломатических отношений международного права ними вызвало к жизни и соответствующую теорию. Возникает дипломатическое право и право международное. Нидерландец Бальтазар Айала опубликовал в 1582 г. сочинение «О праве войны и военных учреждениях» («De jure belli et officiis bellicis»). В нем он развил
учение о посольской неприкосновенности, обосновав его данными опыта и соображениями целесообразности. Большое распространение получила работа итальянца Альберико Джентили «О посольствах» (1585 г.). Этот автор был одним из наиболее известных предшественников основателя международного права — голландца Гуго Гроция. Родом из Анконы, Альберико Джентили перешел в протестантизм, вынужден был уехать из Италии и стал профессором Оксфордского университета. Ему как юристу пришлось высказаться по поводу деятельности испанского посла Мендозы, который принял участие в заговоре против королевы Елизаветы в пользу Марии Стюарт. По этому поводу он написал целый трактат о правах и обязанностях посла. Джентили оказал глубокое влияние на развитие науки о международном праве в Англии.

Пальма первенства в отношении разработки науки международного права принадлежит, несомненно, Гуго Гроцию (1583 — 1645 гг.). Историческое значение знаменитого голландского юриста заключалось в том, что в век бесконечных войн между абсолютистскими, т. е. дворянскими, государствами, сопровождавшихся грабежами и разорением, он попытался теоретически обосновать и защитить буржуазную собственность и вместе с этим ввести войну в рамки правовых норм. Сочинение, которое создало Гроцию славу — «О праве войны и мира» («De jure belli ac pacis», 1625), исходило из права собственности как «естественного права» человека, права, «диктуемого здравым смыслом, т. е. природой». На основе естественного права строится право положительное, т.е. законы, издаваемые государством. Источником положительного права является договор. Договор лежит в основе международного права. Государства, рассматриваемые Гроцием, как отдельные собственники, договариваются между собой о нормах, регулирующих отношения между ними не только в мирное время, но и во время войны. Война, по Гроцию, является фактом естественным: она вытекает из человеческого стремления к самосохранению. Однако война должна быть предпринимаема только в интересах восстановления справедливости. Когда она уже разгорелась, вести ее надо в пределах права и добросовестно. Чтобы война была справедливой, от воюющих сторон требуется уважение свободы торговли, свободы эмиграции, свободы морей, неприкосновенности вражеской собственности в тех пределах, в каких не требуется «возмещение убытков и удовлетворение притязаний за счет врага».

В своем труде Гроций посвятил правам посла целую главу (XVIII). Она интересна в том отношении, что описывает обычаи, которые сложились к началу XVII века в области посольского права. «Всеми признаны, — говорит Гроций, — два основных права посла: 1) право быть принятым тем сувереном, к которому он послан, 2) неприкосновенность личности самого посла, его свиты и его имущества». Гроций подчеркивает, что права посла не столько вытекают из неизменных принципов естественного права, сколько зависят от воли отдельных народов, другими словами, от обычаев страны. Поэтому и первое и второе из основных прав посла в разных странах имеют различный объем. Право посла быть принятым вовсе не означает, что суверен к которому он направлен, обязан его принять. Необходимо лишь, чтобы отказ в приеме посла был строго обоснован. Если посол отправлен врагом, вторгшимся в страну, или явился с целью подстрекать чужих подданных к мятежу, он с полным основанием лишается права быть принятым. Точно так же обстоит дело и с неприкосновенностью посла (§ IV). Большая или меньшая неприкосновенность посла зависит от обычаев страны, в которой он аккредитован. Во всяком случае, думает Гроций, личность посла должна быть изъята из-под действия правила, согласно которому каждый иностранец подчиняется законам той страны, где он находится. С личной неприкосновенностью посла связана и его экстерриториальность. «Так как, — говорит Гроций (гл. XVIII, § IV, 8), — согласно международному праву посол представляет особу своего монарха, он находится как бы вне территории того государства, в котором выполняет свои функции. Отсюда следует, что он не обязан соблюдать законы страны, в которую послан. Если он совершит преступление, то следует либо закрыть на это глаза, либо выслать его за пределы государства; в случае если преступление его наносит стране, где он является послом, существенный ущерб, нужно требовать от его государя либо наказания, либо выдачи посла. Такой же неприкосновенностью пользуются свита посла и его имущество. Что касается права убежища в посольстве, то это право имеется налицо лишь в том случае, если допускается сувереном, при котором посол аккредитован».

Гуго Гроций изложил теоретические основы международного права, и в этом огромное значение его труда. В XVII веке стали издаваться сочинения, которые ставили себе более скромные цели — именно дать послу практическое руководство для наилучшего выполнения возложенных на него поручений. Такими были: пособие по дипломатии англичанина Ричарда Сача
(1650 г.) и особенно книга голландца Авраама Викфора «Посол и его функции» (1676 г.). Она выдержала несколько изданий и в течение долгого времени была настольным руководством дипломатов.

Быт и нравы дипломатов XVI — XVIII веков. Типы дипломатов. Установление постоянного представительства и появление юридических норм, регулирующих положение и деятельность дипломатов, свидетельствовали о значительной роли, которую стала играть дипломатия как орудие внешней политики.

Но в сознании людей, которые выполняли дипломатические функции, деятельность эта представляла еще скорее личный, нежели государственный интерес. Послы и прочие крупные дипломаты набирались из среды высшего феодального дворянства. В этом классе живы были еще старые представления, отождествлявшие государство с вотчиной. В новом централизованном государстве дворянство продолжало еще смотреть на доходы казны, как на источник своего обогащения. Это порождало явление, знакомое и буржуазному государству: взяточничество и продажность, от первого министра до последней чиновной сошки, которые царили в феодальном государстве. Этот порок был свойственен и дипломатам абсолютных монархий. В еще большей степени самим дипломатам приходилось подкупать влиятельных людей и важных государственных чинов в странах, в которых они были аккредитованы. Наставник послов Викфор поместил в своей книге целую главу, обозначенную: «Послу позволяется подкупать министров двора, при котором он выполняет свои функции». Однажды, рассказывает Викфор, к английскому королю Якову I явился джентльмен, который заявил, что хочет выдать королю некую важную тайну; однако король при этом должен дать ему полную гарантию неприкосновенности. Когда такая гарантия была дана, джентльмен заявил королю, что многие придворные и члены королевского совета получают пенсии от испанского короля. Яков I поднял на смех простодушного джентльмена. Все это ему, королю, хорошо известно, сказал он. При этом король прибавил, что не возражал бы, если бы король испанский давал в десять раз больше, чем теперь: тем меньше у него было бы денег на войну против Англии. Коррупция при Стюартах была очень сильна: ею, как известно, были затронуты сами члены королевской семьи. Карл II был просто на жалованьи у Людовика XIV. Продав официально Дюнкерк Франции (1662 г.) за 5 миллионов ливров, он дал тайную расписку в получении 8 миллионов, из чего следует, что он положил 3 миллиона в собственный карман. Королева Елизавета была в этом отношении строже: она приказала посадить в тюрьму двух своих послов Николая Клиффорда и Антония Шерли за то, что они осмелились без ее согласия принять от французского короля Генриха IV ордена св. Михаила. Королева подозревала, что они оказали услугу Франции, быть может, в ущерб интересам Англии; а простого подозрения, полагает Викфор, вполне достаточно для того, чтобы по крайней мере отозвать посла и положить конец его карьере.

XVI и XVII века выработали даже особый термин для посла — «почетный шпион» («espion honorable»). Еще Филипп де Коммин, знаменитый историограф королей Людовика XI и Карла VIII и менее знаменитый как дипломат, писал в своих мемуарах, что для посла «великое дело» проникнуть в дела чужого государя через подкуп его министра. Это — самая большая услуга, какую он может оказать своему государю. Поэтому, замечает Викфор, посол, подкупающий министра чужой страны, нисколько не нарушает международного права, и все согласны с тем, что он в данном случае только выполняет свои обязанности. Лишь бы посол не переходил границ и не занимался подкупом таких лиц, которые угрожают жизни государя или порядкам страны, в которой он аккредитован. У Викфора есть забавное соображение, что обязанность посла проникать в чужие секреты путем подкупа настолько важна, что о странах, которые не пользуются этим обычаем, можно сказать, что они теряют миллионы экю, боясь потерять 50 тысяч. Такова, например, республика Соединенных провинций. У нее нет специальных фондов, предназначенных для подкупа, а когда таковые отпускаются Штатами, то это совершается гласно и становится всем известным, тогда как такое дело требует абсолютной тайны. Поэтому дипломатия в Голландии находится в руках принцев Оранских, а они не гнушаются получать пенсии от французского короля. И действительно, в инструкции министра Генриха IV Жаннена от 11 августа 1609 г. имеются любопытные строки. В них французскому послу Прео указывается, что он должен платить определенную сумму денег на поддержку Морица Оранского и других высоких лиц, дабы укрепить их французские симпатии и их вражду к Испании, исконному врагу Франции. Король Генрих IV в примечании к инструкции назначил для этой цели 100 тысяч ливров.

В дипломатических кругах XVI—XVII и XVIII веков вращалось достаточное количество подозрительных людей и творилось много темных дел. При медленности передвижения в те времена и при опасности путешествий ограбление «неизвестными лицами» посольских курьеров, перлюстрация почты и просто исчезновение в пути дипломатических агентов были делом обыкновенным. Французский министр Лувуа советовал однажды тайно арестовать австрийского посла графа Лизола, неприятного французскому правительству, добавив, что «даже убийство этого посла не причинило бы никаких затруднений» (1674 г.). Среди агентов, бравших на себя такого рода поручения, были люди, которые достигали иногда больших постов и играли крупную роль в политике. То были дипломаты по профессии и авантюристы по призванию, люди без родины и совести; они служили тому, кто больше даст, и ухитрялись получать сразу со всех. Их было особенно много в XVIII веке, в пору упадка абсолютных монархий. Они кишели, как черви, в теле Дряхлеющего организма старой дворянской монархии и своей Деятельностью ускоряли ее разложение. Некоторые из них получили европейскую известность благодаря своим способностям дипломатов и политиков.

Таким был, например, первый министр испанского короля Филиппа V или скорее его второй жены Елизаветы Пармской (Фарнезе) Джулио Альберони (1664 — 1752 гг.). Итальянец по происхождению, сын бедного винодела, Альберони, благодаря своим способностям, образованию и исключительной пронырливости, стал аббатом и наставником недорослей из знатных дворянских фамилий. Его сан и влияние покровителей позволили ему быстро двигаться по ступеням карьеры. В 1702 г. он сделался сводником, шутом и политическим советником герцога Вандома, который представил его самому королю Людовику XIV. Ловкий проходимец сумел чрезвычайно быстро втереться в милость короля и получил от него пенсию в 3 тысячи ливров. От Людовика XIV он перешел к его внуку, ставшему Филиппом V, королем Испании. Здесь он скоро добился должности первого министра как своими несомненными способностями политика, так и уменьем приготовлять итальянские кушанья для короля и королевы. После смерти королевы он женил короля на племяннице своего государя, герцога Пармского, Елизавете, женщине властной и умной. Вместе с нею он правил Испанией до 1719 г. Это был исключительно способный дипломат; он поставил себе целью возвратить Испании итальянские провинции, утерянные ею по Утрехтскому миру, и вернуть Испании ее былую мощь и влияние. Для этого надо было прежде всего расстроить старую антииспанскую коалицию держав, которая создалась из Англии, Австрии и Голландии во время войны за испанское наследство. Одновременно Альберони принужден был, удовлетворяя честолюбие своего короля, который желал получить французскую корону, плести искусную интригу и в этом направлении. Он действовал против Франции, вечно трепеща от страха, что каждую минуту может потерять расположение своей повелительницы, а вместе с ним потерять все, ибо испанские гранды ненавидели его как выскочку и проходимца. «Я предпочел бы быть гребцом на турецких галерах», — сказал однажды Альберони. Альберони был неутомим в дипломатических комбинациях. Он купил союз с Англией, разрешив ей торговлю с американскими колониями; он подстрекал во Франции противников регента, герцога Орлеанского, поощрял турок против Габсбургов, всячески старался примирить Карла XII Шведского с Петром I, для того чтобы насолить этим непримиримому врагу — Георгу I Английскому; он тайно поддерживал в Англии якобитов, сторонников свергнутой династии Стюартов. Своими интригами Альберони немало способствовал тому, что Испания была втянута в бесславную войну с Англией и Францией. Уже в 1719 г. Филипп V принужден был заключить мир. Вместе с ним пал и Альберони, изгнанный из Испании по требованию французского и английского правительств.

Не менее колоритной фигурой был небезызвестный и в русской истории французский ренегат граф Бонневаль, авантюрист и прожектер XVIII века (1675—1747 гг.). Это был истинный феодал по своим взглядам и поведению, человек безрассудной храбрости, но и редкой политической дальнозоркости, неукротимой энергии и непоседливости, готовый менять своих суверенов так же, как в средние века вассалы меняли своих сеньеров. Поссорившись с министром Шамильяром, он перешел на австрийскую службу и сражался в 1709 г. против своих соотечественников. Затем он воевал против турок под командой знаменитого австрийского полководца Евгения Савойского, но не ужился и с ним. Будучи отправлен послом австрийского правительства в Бельгию, принадлежавшую тогда Австрии, он завел здесь тайные Сношения с Испанией и Францией. За это он был посажен в крепость, а затем, едва не попав на виселицу, был изгнан из австрийских владений. Бонневаль отправился в Турцию, где на него «снизошла турецкая благодать, внушившая ему неудержимое желание задать трепку принцу Евгению при помощи турецких батальонов». Приняв веру пророка и надев на голову тюрбан, он превратился в Ахмет-пашу Бонневаля, но не перестал по-феодальному мечтать о новом крестовом походе. Известному Казанова, авантюристу того же стиля, что ион сам, он говорил, что, если бы ему под начало дали 50 тысяч евреев, он пошел бы осаждать Иерусалим. Он сделался политическим советником турецкого султана и всю свою кипучую энергию направил на то, чтобы поставить преграду неудержимому движению основанной Петром Российской империи на юг и Ближний Восток. Он лелеял план оборонительного союза против России трех держав (Швеции, Турции и Польши), которые одинаково страдали от роста России. В этом отношении планы его полностью совпадали с планами французской дипломатии, и он всячески старался толкнуть французское правительство на путь активной поддержки этих трех держав и крепкого союза Франции с Турцией.

Периодизация дипломатической истории XVI — XVIII веков и основные линии внешней политики и дипломатии европейских государств. В Европе XVI—XVIII веков существовали три основных узла международных противоречий, три очага конфликтов, грозивших каждую минуту разгореться в войну.

1) На западе Европы сталкивались торговые и колониальные интересы четырех передовых держав XVI — XVIII веков — Испании, Франции, Англии и с XVII века Голландии; 2) в XVI веке возник и к XVIII веку окончательно сложился на юго-востоке восточный вопрос — проблема взаимоотношений между европейскими державами и великой Османской империей; наконец, 3) на северо-востоке Европы великие державы севера в течение трех столетий вели ожесточенную борьбу за господство на Балтийском море, решая вопрос о том, кому должно было принадлежать господство над Балтикой.

Эти три узла переплетались друг с другом, влияли друг на друга, создавая самые неожиданные и сложные комбинации в международных отношениях.

В XVI веке, после открытия Нового Света и морского пути в Индию, перед западными державами впервые возник во всей остроте вопрос о захвате колоний и о расширении заморских владений. Борьба в Европе осложнилась борьбой в колониях. Каждый европейский конфликт влек за собой изменения в колониальных владениях западных держав.

В XVI веке самыми сильными европейскими колониальными державами были Франция и Испания. Со второй половины XVI века начинает расти колониальная мощь Англии. Во второй же половине XVI века происходит и нидерландская революция — восстание Нидерландов против испанского владычества; к концу XVI века создается новое независимое государство, первая в Европе буржуазная республика Соединенных провинций, известная в истории больше под именем Голландской республики. Борьба между Францией и Испанией на континенте Европы, соперничество между Англией и Испанией за господство на морях — таково основное содержание международных отношений на западе Европы в XVI веке. Результатом этой борьбы было ослабление Испании, силы которой были подорваны в соперничестве с Англией и особенно в борьбе со своими нидерландскими подданными, и усиление Англии, Франции и Голландии. В XVII веке Франция становится самой могущественной державой на континенте и притязает на гегемонию в Европе. В XVII же веке создается великая колониальная французская держава, и происходит буржуазная революция в Англии. Начинается борьба между двумя морскими державами — Англией и Голландией — за господство на море; этот спор решается в пользу Англии. В XVIII веке у Англии в Европе остается один соперник — Франция. В борьбе, которая идет между ними в течение XVIII века, Франция, остается самой сильной державой континента, но теряет большую часть своих заморских колоний. Англия к концу XVIII века становится не только первой в Европе морской и колониальной державой, но и Превращается мало-помалу в «мастерскую мира», производящую товары на весь мир.

Таковы основные контуры международных отношений на западе Европы в XVI—XVIII веках.

Сообразно с этим историю международных отношений и дипломатии этих трех столетий можно разбить на три периода:

1. Период испанского преобладания в Европе, который охватывает почти весь XVI век. Это одновременно период ожесточенных религиозных войн, в которых Испания принимала деятельное участие как оплот феодально-капиталистической реакции. На западе Европы это — период испанско-французского соперничества и борьбы.

2. Период французской гегемонии в Европе. Ее кульминационный момент — Вестфальский мир (1648 г.) и связанная с ним внешняя политика Людовика XIV. Это — также время напряженной борьбы между Францией и Голландией, время блестящей дипломатической деятельности молодой Голландской республики и ее представителей, время значительного усиления Англии, в особенности после буржуазной революции XVII века и усиления роли ее дипломатии в Европе.

3. Третий период приблизительно совпадает с XVIII веком. Это — прежде всего время борьбы между Англией и Францией за колонии и за первое место в мировой политике.

В это время на востоке Европы появляется в качестве постоянного участника международных отношений молодая Российская империя.

Наиболее яркое выражение указанные международные противоречия нашли в трех крупнейших общеевропейских конфликтах XVII и XVIII веков: в Тридцатилетней войне (1618 — 1648 гг.), в войне за испанское наследство (1701 — 1714 гг.) и в Семилетней войне (1756 — 1763 гг.).

ГЛАВА ВТОРАЯ

ДИПЛОМАТИЯ В XVI ВЕКЕ

1. ДИПЛОМАТИЯ В ИСПАНИИ, ФРАНЦИИ И АНГЛИИ

В XVI ВЕКЕ

Период испанского могущества в Европе. Испания Карла V и Филиппа II. В XV веке Англия была небольшим государством с 3,5 — 4 миллионами населения. Первое место в Европе занимали Франция и Испания — две державы, которые закончили к началу XVI века свое территориальное объединение и насчитывали первая до 15 миллионов, вторая до 10 миллионов населения. Обстоятельства международной жизни выдвинули в XVI веке на первое место Испанию.

Результатом предприимчивости португальцев и испанцев было открытие в конце XV века Нового Света, Америки (1492 г.), и морского пути в Индию (1498 г.), которое чрезвычайно обогатило обе страны. С 1516 г. королем Испании сделался юноша Карл I (родился в 1500 г.), внук испанских королей-объединителей — Фердинанда и Изабеллы Католических. По своему отцу эрцгерцогу Австрийскому Карл I приходился также внуком императору Германии Максимилиану I Габсбургу. После смерти Максимилиана немецкие князья избрали Карла императором Германии (1519 г.). В состав испанских владений в это время входили вновь открытые колонии в Америке, Нидерланды, Неаполитанское королевство и Сардиния. О Карле I (как император Германии он стал Карлом V), который владел одновременно Испанией, Германией, Италией, землями за океаном, говорили, что в его владениях никогда не заходит солнце. Это была действительно огромная, невиданная до сих пор в Европе мировая империя. Но чисто феодальный характер Испании — основы этой империи — предопределил структуру всей монархии Карла V, а также направление его внешней политики.

Хлынувший из вновь открытой Америки поток драгоценного металла обогатил правящие верхи испанского дворянства и тем самым укрепил класс феодалов и феодальные отношения в стране. Добытые рабским или крепостным трудом несчастных туземцев Америки золото и серебро, в конечном счете погубили Испанию. Падение цены драгоценного металла и соответствующее повышение цен на продукты и товары прежде всего сказались в Испании. Здесь это привело к резкому подъему цен на продукты первой необходимости, а вслед за ним и к повышению заработной платы. Испанским купцам, которые торговали с новыми колониями, оказалось выгоднее продавать туда товары английского, французского и нидерландского, но не своего, испанского, производства. В Испании буржуазия потеряла интерес к развитию отечественной промышленности. Единственная отрасль производства, которая процветала в Испании — разведение овец, — работала на вывоз, обогащая крупных скотоводов-дворян. Испания в экономическом отношении стала скатываться назад, к временам XIV века. Золото и серебро лились рекой в руки феодальной знати, которая праздно жила в великолепных дворцах; остальная дворянская масса — испанские идальго, попрежнему презиравшие труд, — влачила довольно жалкое существование. Что касается народа, ремесленников и крестьян Испании, то нищета их стала поговоркой. На этой нищете пышным цветом распустилась католическая церковь: сотнями тысяч тунеядцев-монахов множились монастыри; свирепствовала испанская инквизиция — страшное орудие испанского абсолютизма. И в это время король Испании и император Германии Карл V мечтал о единой монархии, единой католической семье народов, во главе которой стоял бы он один, светский государь и духовный отец всех правоверных католиков. «То было время, — говорит Маркс, — когда Васко-Нуньес Бальбоа водрузил знамя Кастилии на берегах Дариена, Кортес — в Мексике, Писарро — в Перу; то было время, когда влияние Испании безраздельно господствовало в Европе, когда пылкое воображение иберийцев ослепляли блестящие видения Эльдорадо, рыцарских подвигов и всемирной монархии. Свобода Испании исчезала... но вокруг лились потоки золота, звенели мечи, и зловеще горело зарево костров инквизиции».

Во внешней политике Карла V поражает причудливое сочетание реальности с фантастикой. То была политика возрождения средневековой фантазии о единой универсальной католической монархии. «Идеальные» цели этой политики служили прикрытием самой грубой реальности — системы захватов и грабежа.

Дворянство жаждало «рыцарских подвигов» потому, что хотело войны и добычи. На этом пути Карл V встретился с соперником — королем французским, главой еще более многочисленного и не менее воинственного французского дворянства.

Оно тоже жаждало грабежа и «подвигов» и воспевало доблесть крестоносцев, которым всячески стремилось подражать. Таков смысл итальянских войн первой половины XVI века. Два соперника, испанское и французское дворянство, спорили из-за добычи: богатой, но политически распыленной и немощной Италии.

Политическая идея всемирной монархии, лелеемая Карлом V, была чистейшей утопией. Сама «Священная Римская империя германской нации», состоявшая из столь разнородных частей, как Германия, Италия, Нидерланды, была скорее призраком, чем реальностью. Немецкие курфюрсты, которые избрали Карла императором, заявили ему во время коронации в Аахене 23 октября 1520 г.: «Помни, что этот трон дан тебе не по праву рождения и не по наследству, а волей князей и курфюрстов Германии». Правильнее было бы сказать, что этот трон был куплен Карлом V. Для того чтобы получить его, Карл истратил на подкуп курфюрстов колоссальные суммы, которые после его избрания были выплачены финансовым агентом императора, знаменитым южногерманским банкирским домом Фуггеров. Глава этого дома Яков Фуггер имел полное основание писать Карлу V в 1523 г.: «Ясно, как день, что без моей помощи вы, ваше величество, не могли бы получить императорскую римскую корону». Времена таких политических затей, которые напоминали притязания пап на вселенско-католическое господство, прошли безвозвратно. Да и раньше то были миражи, неспособные стать реальностью. Тем большим абсурдом была эта идея в век рождения национальных государств, сплоченных единством хозяйства и деятельностью буржуазии, которая выставила уже лозунги крепкого централизованного государства, защищающего интересы нации.

Сам Карл V едва ли понимал эти требования своего времени. Подавив в Испании восстание городских коммун и утвердив там абсолютизм, он принужден был вести совсем иную политику в Германии. Реформация и проведенная князьями в свою пользу секуляризация церковных имуществ, а затем неудача Великой крестьянской войны в Германии усилили власть немецких князей; фактически они превратили Германию в кучу мелких и мельчайших государств-княжеств, достаточно сильных, чтобы противодействовать всяким попыткам централизации, идущим со стороны императора, но немощных по отношению к крупным государствам Запада. После неудачи крестьянской войны борьба в Германии «выродилась в грызню между отдельными князьями и центральной имперской властью и имела своим последствием то, что Германия на 200 лет была вычеркнута из списка политически активных наций Европы».

В этой «грызне» Карл V проявил большое дипломатическое искусство. Несмотря на это, он потерпел поражение. Когда враждебные императору протестантские князья, которые заключили так называемый Шмалькальденский союз (1531 г.), выступили открыто против императора, Карл V сумел ловким дипломатическим маневром привлечь на свою сторону самого сильного, но и самого беспринципного из немецких князей, поклонника Макиавелли, Морица Саксонского. За этот союз Карл V обещал Морицу титул курфюрста. Протестантские князья были разбиты. На сейме 1547/48 г. Карл V смог провести ряд постановлений в интересах своей власти и династии Габсбургов. Его намерения шли, однако, дальше. Ему казалось, что он недалек от полного подчинения своей власти всех немецких князей. Но такое усиление власти императора испугало не только католических князей Германии, но и самого папу. Сам «Иуда-предатель» Мориц Саксонский начал интриги против императора. Он вошел в тайное соглашение с протестантскими князьями, заручился французскими субсидиями и внезапно перешел на сторону врагов Карла V. В 1552 г. князья обнародовали манифест, в котором заявляли, что взялись за оружие для того, чтобы освободить Германию от «скотского» рабства и засилья испанцев. Мориц быстро двинулся в Тироль, где в это время находился император. Последний принужден был бежать. Дело переговоров с восставшими князьями взял на себя брат Карла V, «римский король» Фердинанд I. Аугсбургский религиозный мир 1555 г. был дальнейшим шагом к ослаблению власти императора и усилению князей. Князья получили право исповедовать ту религию, которая им была больше по нраву; подданные обязаны были следовать религии своих государей (cujus regio, ejus religio). Разгромив восставших крестьян и одолев императора, князья освободились также от папской опеки, подчинили себе духовенство, захватили церковные имущества и стали почти независимыми.

Взгляд на государство, характерный для раннего средневековья, когда государи-сеньеры еще не делали различия между государствами и поместьем, между публично-правовыми и частно-правовыми функциями, был свойственен и Карлу V. Но старой габсбургской привычке Карл V думал расширить власть и влияние своего дома при помощи браков. Последние занимали видное место в дипломатии многих государей XVI века. Известно, что королева Елизавета Английская была помолвлена не менее десяти раз, но так и не вышла замуж. Екатерина Медичи также без конца суетилась со своими матримониальными планами, устраивая политические браки для своего многочисленного семейства. Однако новые времена, когда старые феодальные вотчины превратились в национальные государства, мало благоприятствовали устроению политических предприятий при помощи браков. Карл V мечтал ни больше, ни меньше, как о том, чтобы, женив своего сына Филиппа на английской королеве Марии, подчинить Англию политике Испании и Империи. Он сам был помолвлен со своей родственницей Марией (английская принцесса Мария была дочерью Генриха VIII и Екатерины Арагонской, тетки Карла V), когда ей было еще шесть лет от роду. Потом этот предполагаемый брак расстроился. Однако Карл V считал себя «покровителем» своей родственницы и в начале 50-х годов XVI века решил осуществить свой план в исправленном виде, женив на Марии своего сына Филиппа, который был моложе ее лет на 10. Испанскому послу в Лондоне Ренару были даны соответствующие указания. Несмотря на все происки и интриги французского посла, который пронюхал о проекте и всячески старался ему помешать, предложение Карла было благосклонно принято Марией. Можно себе представить страх и негодование государственных деятелей Англии, когда от французского посла они узнали о происках Карла. Испания в это время была самым опасным соперником английских купцов и дворян, которые торговали шерстью и сукном и уже рыскали по всем морям. Но противодействовать желаниям королевы они не могли. Не помогла и просьба палаты общин, которая почтительнейше умоляла королеву не забывать выгод своего народа и не искать себе супруга за пределами отечества. Мария твердо решила отдать свою руку и сердце Филиппу. Однако брачный договор, составленный министрами королевы, был, по существу, настоящим поражением для Карла. Филипп обязывался уважать законы Англии, не должен был вовлекать Англию в войну Испании с Францией и в случае смерти королевы Марии лишался права на управление государством. Одним словом, несмотря на гордый титул короля Англии, Филипп так и остался только «мужем королевы». Когда в 1558 г. Мария умерла, англичане попросту забыли о своем «короле».

Таким образом, рухнули все планы Карла V. Он сам принужден был отказаться от престола и уйти в монастырь.

После отречения Карла от престола его «империя» распалась. Священная Римская империя досталась его брату Фердинанду; Испания, Нидерланды, итальянские владения и испанские колонии перешли к его сыну Филиппу II.

Карлу V были свойственны великие, хотя и неосуществимые дерзания; Филипп II понимал, что мечтать о всемирной монархии у него нет никаких оснований. Но и его политика была не менее фантастичной, чем политика его отца. Глубоко убежденный в непоколебимости своей власти и ее основ — абсолютизма и католицизма,— Филипп II стремился установить дорогие для него испанские порядки во всех частях своего великого государства; он противодействовал протестантизму всюду где это казалось ему возможным, не останавливаясь ни перед какими средствами для достижения своей цели.

Прямолинейная, фанатически изуверская политика Филиппа в Нидерландах способствовала началу первой в Европе успешной буржуазной революции. Интриги короля во Франции во время религиозных войн второй половины XVI века в пользу католиков привели к тому, что против Филиппа ополчились даже французские католики-патриоты. Его происки в Англии, где он сеял смуту вокруг несчастной Марии Стюарт, в надежде вызвать замешательство в стране и ослабить своего главного соперника на море, обрекли Марию Стюарт на плаху. Его попытки прямого нападения на Англию с моря привели к гибели «Непобедимой Армады», самой большой эскадры XVI века (1588 г.). Везде и всюду планы Филиппа рушились, ибо были выражением политики феодальных притязаний, направленных против буржуазного развития Европы.

Открытие в первой половине XIX века испанских архивов позволило заглянуть в глубину поистине чудовищной дипломатии испанского абсолютизма времени упадка. У Филиппа II, кроме официальных дипломатических представителей во Франции, Англии и Нидерландах, была туча платных и добровольных шпионов. Они не только доносили королю обо всем, что делалось при враждебных и дружественных дворах, но и следили за самими испанскими дипломатическими представителями. В Нидерландах они вели наблюдение и за наместниками короля. Эта двойная дипломатическая бухгалтерия часто запутывала самого короля, который, не выезжая из Мадрида, хотел все знать и всем управлять при помощи бесконечной канцелярской переписки. Итоги его царствования были плачевны для Испании. «Я предпочитаю вовсе не иметь подданных, чем иметь в их лице еретиков», — сказал однажды Филипп. Но еретики остались жить, а феодально-дворянская Испания бесславно скатилась на уровень второстепенной европейской державы.

Опасность попасть под сапог испанского солдата, нависшая над всей Европой, в значительной мере определила политику и двух самых сплоченных и крепких государств XVI века — Франции и Англии.

Франция XVI века. Если Испания уже со второй половины XVI века начала переживать экономический упадок, за которым через полвека последовал упадок политический, то французская абсолютная монархия, сложившаяся при Людовике XI, шла в течение всего XVI и почти всего XVII века по линии подъема. Централизованное государство, хотя и феодальное, было настоящим благодеянием для французской буржуазии, которая не забыла еще ужасов и разорения времен Столетней войны (1338 — 1453 гг.). Горожане всегда поддерживали во Франции сильную королевскую власть. Когда во второй половине XVI века она снова было зашаталась под ударами феодально-протестантской оппозиции (гугенотские войны), горожане остались верными и королю и королевской, т. е. католической, вере: то и другое означало для них единую Францию. Значительная часть мелкого и среднего дворянства шла заодно с буржуазией: единая и сильная монархия была для него гарантией военной службы и военной славы.

Уже первые четыре преемника Людовика XI — Карл VIII (1483—1498 гг.), Людовик XII (1498—1515 гг.), Франциск I (1515—1547 гг.) и Генрих II (1547—1559 гг.) — были абсолютными монархами и действовали в духе той реалистической политики, которую рекомендовал государям Макиавелли. В это время складываются основные линии внешней политики Франции. Окруженная с начала XVI века со всех сторон владениями Габсбургов, укрепившихся в лице Карла V в Испании, Италии, Германии и Нидерландах, французская абсолютная монархия стремится вырваться из этих тисков и заполучить для своего дворянства лакомую добычу в виде Италии. Таково происхождение итальянских войн и знаменитого франко-австрийского (т. е. франко-габсбургского) соперничества, проходящего красной нитью через XVI, XVII и часть XVIII века. В XVI веке это соперничество было по преимуществу франко-испанским: центр, откуда Габсбурги наносили удар Франции, находился в Испании.

Теснимая Габсбургами, католическая Франция, с одной стороны, сблшкается с их исконными врагами — турками, с другой — с немецкими протестантскими князьями. К «великому стыду» всего христианского мира, король Франциск I, попав в битве при Павии (1525 г.) в плен к Карлу V, начинает переговоры о помощи с турецким султаном Сулейманом Великолепным. За этим вскоре последовало знаменитое в истории европейской дипломатии соглашение о «капитуляциях», которое дало Франции широкие торговые и прочие привилегии в Турции.

Это было во время первой из четырех войн Франциска I с Карлом V (1521 — 1526 гг.). Разбитый под Павией и взятый в плен, Франциск I отправил в Константинополь специального посла. Первое посольство оказалось неудачным. Посол был схвачен и убит в Боснии вместе со своими двенадцатью спутниками; его бумаги и кольцо короля, знак доверительности посланца, были отправлены, кажется, в Константинополь. Великий визирь Ибрагим показывал впоследствии это кольцо, красовавшееся у него на пальце, хвалясь тем, что оно некогда было на правой руке французского короля. Лишь второму послу Иоанну Франджипани удалось дойти до Константинополя и вручить султану письмо французского короля. Оно не сохранилось. Известен лишь ответ Сулеймана: «Ты, француз и король Франции, прислал верного слугу Франджипани ко мне в Порту, которая служит убежищем для монархов. Ты уведомил меня, что неприятель завладел твоим государством, что ты находишься в настоящее время в темнице, и ты просил моего содействия и помощи для возвращения тебе свободы. После того как все это было изложено у подножия моего трона, который служит защитой для всего мира, моя императорская ученость вникла во все подробности этого дела. Нельзя сказать, чтобы поражения императоров и взятие их в плен были неслыханными событиями; поэтому не теряй мужества и не падай духом. Наши славные предки (да освятит господь бог их могилу) никогда не переставали вести войны, чтобы отразить неприятеля и приобрести новые владения. И мы шли по их следам... И днем и ночью наш конь оседлан, и мы опоясаны мечом».

До султана дошло и первое письмо, взятое у убитого посла. Оно, как говорил визирь Ибрагим, побудило султана предпринять нашествие в Венгрию. Султан, будто бы из сострадания к Франциску, решил начать войну с Карлом, «обнаружившим дурные намерения». Дело было, конечно, не в сострадании: турецкая феодальная держава сама нуждалась в постоянных войнах для содержания своего господствующего класса. После захвата турками Балканского полуострова Сулейман Великолепный намерен был двинуться дальше в Европу. Письмо Франциска I пришлось весьма кстати. Уже в следующем году войска султана разгромили соединенные чешско-венгерские войска при Могаче в южной Венгрии, а в 1529 г. подступили и к стенам самой Вены. Таким образом, союз Франции с Турцией с необходимостью вытекал из международной обстановки: у Франции и Турции был один и тот же враг — Габсбурги. Союз поэтому и оказался прочным. В 1535 г. был заключен первый договор, который послужил образцом для последующих договоров, заключенных Турцией с европейскими державами. В секретной части договора имелось обещание поддерживать Турцию в ее борьбе с Австрией и Венецией. Франции этот договор предоставлял торговые льготы, которые позволили ей монополизировать всю торговлю Турции с европейскими странами. Значение этого договора, или первой «капитуляции», определялось односторонними льготами, предоставленными султаном французским купцам и французскому правительству. Из этих льгот впоследствии выросли притязания европейских государств сначала на протекторат над своими подданными, проживающими в Турции, а затем и над всеми христианами вообще. Сущность капитуляций Маркс определяет так:

«Капитуляции, это — императорские дипломы, грамоты и привилегии, выданные Портою различным европейским нациям, которыми подданным этих наций давалось право беспрепятственно въезжать в магометанские земли, спокойно заниматься там своими делами и отправлять богослужение. От договоров они отличаются тем важным признаком, что не основываются на взаимности, не обсуждаются совместно заинтересованными сторонами и не утверждаются ими на основе взаимных выгод и уступок. Наоборот, они являются односторонне дарованными льготами, которые, следовательно, соответствующее правительство может по своему усмотрению взять назад. И, в действительности, Порта в разное время уничтожала привилегии, данные ею какой-либо нации, тем, что распространяла их и на другие или совершенно отменяла, воспрещая дальнейшее пользование ими. Этот непрочный характер капитуляций превращал их в неиссякаемый источник споров, жалоб со стороны послов и вызывал бесконечный обмен противоречивыми нотами и фирманами, возобновлявшимися в начале каждого нового царствования».

Той же борьбой Франции с Габсбургами определялись и отношения Франции к Германии или, лучше сказать, к германским князьям. Франция была заинтересована в слабости императора — Габсбурга; она, как говорил король Генрих II (1547—1559 гг.), всегда стояла на стороне «исконной немецкой свободы», т. е. поддерживала протестантских князей против католика императора. Тем самым Франция содействовала политическому ослаблению Империи, чтобы время от времени урывать куски немецкой территории. Основные линии французской политики, которые сделались своего рода аксиомами ее дипломатии, сохранялись и в XVII веке, проявляясь в деятельности ее выдающихся политиков и дипломатов, как Генрих IV и его министр Сюлли, кардиналы Ришелье и Мазарини.

Английская дипломатия в XVI веке. История английской дипломатии в XVI веке значительно отличается от французской. Во Франции абсолютная монархия была сильна, как нигде. Наоборот, в Англии, даже в пору наибольшей мощи королевской власти, парламент, где господствовали лорды и торговая буржуазия, не переставал существовать, производя давление на королевскую власть и ограничивая ее. Дворянство и буржуазия, которые захватили уже в XVI веке командные высоты в экономике страны, в XVII веке осуществили буржуазную революцию; ею были установлены порядки, которые давали простор дальнейшему развитию капитализма. В Англии поэтому сам господствующий класс, ясно сознающий свои цели и средства их достижения, вел политику и создавал общественное мнение, с которым правительство вынуждено было считаться.

В XVI веке, особенно во второй его половине, Англия вела ожесточенную борьбу с Испанией. Эту политику делали не столько короли Англии и английское правительство, сколько английские корсары, арматоры, купцы и дипломаты. Правительство английской королевы Елизаветы (1558 — 1603 гг.) часто лишь санкционировало то, что делал в частном порядке тот или иной из ее подданных. Знаменитые корсары, ставшие затем адмиралами флота ее величества, Дрэк, Гаукинс и Рэли грабили испанские флотилии, "которые возвращались из Америки с грузом драгоценного металла, врывались в испанские гавани и топили испанские корабли на глазах у жителей. В то же время английские дипломаты вели весьма последовательную политику при дворах европейских государей. Эта последовательность свидетельствовала о ясном сознании целей, свойственном сильному, идущему в гору господствующему классу. Яркий пример энергии и последовательности английской дипломатии XVI века представляет деятельность одного из самых способных английских дипломатов, посла во Франции Уолсингема. Этому дипломату пришлось сыграть решающую роль в трагической судьбе шотландской королевы Марии Стюарт. Эта королева была дочерью лотарингской герцогини Гиз и внучкой Маргариты, дочери английского короля Генриха VII, вышедшей замуж за шотландского короля Якова V Стюарта. Гизы были ярыми католиками. Впоследствии они стояли во главе католической партии, которая учинила во Франции резню протестантов в Варфоломеевскую ночь (1572 г.). Когда в Шотландии началась реформация, Мария как непримиримая католичка была изгнана своими подданными из Шотландии. Она бежала в Англию, отдавшись под покровительство королевы Елизаветы. Здесь Мария вскоре сделалась центром заговоров и испанских интриг, направленных против Елизаветы и английского протестантизма. Так как Елизавета, дочь Генриха VIII от одной из его многочисленных жен (Анны Болейн), не признавалась католиками законной королевой, Мария Стюарт сама выступила с притязаниями на английский престол. Но англичане того времени и слышать об этом не хотели. Для них Мария Стюарт была знаменем католической реакции, представительницей самого страшного врага Англии — Филиппа II Испанского, который тайно руководил заговорами против Елизаветы и всюду, на континенте и в самой Англии, поддерживал католицизм. Напуганные этими католическими интригами, англичане и английский парламент не раз выносили постановления, воспользовавшись которыми Елизавета могла бы уничтожить свою соперницу. Но королева ограничивалась тем, что держала Марию долгие годы в заключении. На предание ее суду Елизавета решилась только после того, как в 1587 г. было доказано, что Мария — неутомимая заговорщица, убежденная, что выйдет из своего заключения не иначе, как английской королевой. Задачу доказать причастность Марии Стюарт к последнему заговору, имевшему целью умертвить Елизавету, взял на себя английский посол во Франции Уолсингем. Все это он делал по собственному почину и во имя «спасения Англии от католицизма и испанцев». Почему именно он взялся за это дело, объясняется просто. Нити заговоров, которые сплетались вокруг Марии Стюарт, вели во Франции к родственникам Марии — Гизам; а Гизы в это время находились на жалованьи у врага Англии — Филиппа II Испанского. Войдя в соглашение с начальником охраны замка Чарти, в котором в это время содержалась Мария Стюарт, Уолсингем подослал к ней своего человека, некоего Джиффорда, доставлявшего в замок вино и пиво. Прикинувшись горячим католиком и другом Марии, тот взялся передавать ее корреспонденцию доверенным людям. Корреспонденция была зашифрована и передавалась в бочках, в которых Джиффорд доставлял в замок эль. Само собой разумеется, что, прежде чем попасть по назначению, письма вскрывались секретарем Уолсингема Филиппом: он узнал секрет их шифра и содержание писем сообщал Уолсингему. Скоро в руках посла оказался материал, вполне достаточный для обвинительного акта против Марии. Уолсингем дошел до того, что, владея шифром, делал приписки к письмам Марии Стюарт. Так, в одном из писем он от имени Марии спрашивал у заговорщиков имена тех, кто должен был в Англии напасть на замок Чарти, освободить Марию и совершить покушение на королеву Елизавету, Эти лица были, повидимому, известны Уолсингему и раньше, но ему хотелось иметь документальное подтверждение. Данные Уолсингема были основанием для ареста Марии и для ее осуждения. Обе палаты парламента умоляли Елизавету, чтобы «за справедливым приговором последовало справедливое наказание». Когда Мария была обезглавлена, известие об этом было встречено всеобщим ликованием в Лондоне, который был по этому случаю иллюминован. Уолсингем знал англичан, когда вел свою интригу.

2. ДИПЛОМАТИЯ МОСКОВСКОГО ГОСУДАРСТВА

В XVI ВЕКЕ

Дипломатия Московского великого княжества при Иване III. Во второй половине XVI века на международную арену выступает и Московское государство, сложившееся как национальное целое столетием раньше. Первоначально оно носило скромное название «Московского великого княжества» и представляло собой по форме феодальную монархию. Новое государство, объединившее под своей властью обширные пространства Восточной Европы, заняло видное международное положение. Уже в конце 80-х годов XV века великое княжество Московское представляло собой весьма внушительную политическую силу на европейском горизонте. Пред западноевропейской дипломатией встала задача — найти ему надлежащее место в той системе государственных взаимоотношений, которая сложилась к этому времени в Европе.

В 1486 г. силезец Николай Поппель случайно попал через Литву в Москву. По возвращении он стал распространять молву о Московской Руси и о богатстве и могуществе правящего в ней государя. Для многих все это было новостью. О Руси в Западной Европе ходили до тех пор только случайные слухи, как о стране, подвластной польским королям. «Изумленная Европа,— говорит Маркс, — в начале княжества Ивана III едва ли даже подозревавшая о существовании Московии, зажатой между Литвой и татарами, была ошеломлена внезапным появлением огромной империи на восточных своих окраинах».

В 1489 г. Поппель вернулся в Москву уже как официальный агент германского императора. На тайной аудиенции он предложил Ивану III ходатайствовать перед императором о присвоении ему титула короля. С точки зрения западноевропейской политической мысли, это был единственный способ легализировать новое государство и ввести его в общую систему западноевропейских государств. Но в Москве держались иной точки зрения. Иван III с достоинством ответил Поппелю: «Мы божиею милостью государи на своей земле изначала, от первых своих прародителей, и поставление имеем от бога, как наши прародители, так и мы..., а поставления, как наперед сего не хотели ни от кого, так и ныне не хотим». В ответной грамоте императору Иван III и титуловал себя «божиею милостью великим государем всея Руси». Изредка в сношениях с второстепенными государствами он даже именовал себя царем. Сын его Василий III в 1518 г. впервые назвал себя официально царем в грамоте, отправленной к германскому императору, а внук, Иван IV, в 1547 г. уже торжественно венчался на царство и тем самым с блеском определил то место, которое его государство должно было занимать среди прочих государств культурного мира.

Новая политическая сила, о юридическом оформлении которой так заботились европейские дипломаты, привлекала внимание Западной Европы и в другом отношении. В 1453 г. Константинополь был взят турками, и вопрос о турецкой опасности встал во весь рост перед всеми странами Европы. Привлечь так или иначе московского государя к общеевропейскому союзу для борьбы с Турцией стало мечтой западной дипломатии, внедрение Турции в Средиземное море в первую очередь угрожало Италии. Поэтому уже с 70-х годов XV века как Венецианская республика, так и римский престол с надеждой взирали на далекий северо-восток. Этим объясняется то сочувствие, с которым был встречен и в Риме и в Венеции проект брака могущественного русского государя с находившейся под покровительством папы наследницей византийского престола Зоей (Софией) Палеолог. Через посредство греческих и итальянских дельцов проект этот был осуществлен в 1472 г. Посылка в Москву одновременно с невестой и полномочного «легата» (посла) папы Сикста IV — Бонумбре, снабженного самыми широкими полномочиями, свидетельствовала о тех широких планах, какие связывались папской дипломатией с этим брачным союзом. Венецианский совет со своей стороны внушал Ивану III мысль о его правах на наследие византийских императоров, захваченное «общим врагом всех христиан», т. е. султаном, потому что «наследственные права» на Восточную империю, естественно, переходили к московскому князю в силу его брака. Еще в 1519 г. папский престол призывал Василия III «за свою отчину Константинопольскую стояти» и выступить «для общего христианского добра против христианского врага турка, кой держит наследие царя всея Руси».

Однако все эти дипломатические шаги не дали никакого результата. У Русского государства были свои неотложные международные задачи. Их Иван III и неуклонно проводил в жизнь, не давая себя прельстить никакими ухищрениями Рима или Венеции.

На первой очереди стоял вопрос о воссоединении русских земель, захваченных Польско-Литовским государством. Объединив всю Северо-Восточную Русь, Москва объявила все русские земли, входившие некогда в систему Киевского государства, наследственной «отчиной» московского великого князя. Великокняжеское правительство поэтому упорно отказывалось юридически признать захват русских земель Литвой. До разрешения этого спора оно соглашалось лишь на перемирия, уклоняясь от заключения «вечного мира». «Коли государь ваш похочет, — говорили в 1503 г. московские бояре литовским послам, — с нашим государем любви и братства, он бы государю нашему отчины их Русской земли всей поступился». Со своей стороны и польско-литовское правительство протестовало против того, что московские великие князья титуловались государями «всея Руси».

Свою международную политику и Иван III и Василий III всецело подчиняли этой основной задаче, лежавшей перед их государством. Антитурецкая лига не представляла для них поэтому ничего заманчивого. В ответ на посул «константинопольской отчины» в Москве отвечали, что «князь великий хочет вотчины своей земли Русской».

Более того, Москва была заинтересована в мирных отношениях с Оттоманской Портой в целях развития своей черноморской торговли. Завязавшиеся в 90-х годах XV века сношения между Москвой и Турцией велись в неизменно благожелательных формах. С «Римской империей» Иван III стремился не только поддержать дружеские отношения, но и использовать соперничество императора Максимилиана с польскими Ягеллонами из-за Венгрии. Он предлагал союз и намечал план будущего раздела добычи: Венгрию — Максимилиану, Литву — себе. Однако Максимилиан думал достичь своих целей мирным путем. В зависимости от колебаний в германо-польских отношениях происходили изменения и в отношениях германо-русских, пока Максимилиан не нашел для себя более выгодным примириться с Польшей и даже предложил свое посредничество для примирения с ней и Москвы.

Борьба с Литвой была одним из оснований тесного союза Москвы с крымским ханом Менгли-Гиреем, укрепившимся «на Крымском юрте» в качестве вассала Турции. Иван III домогался этого союза ценой любых уступок. Он соглашался даже, если потребует хан, титуловать его «государем» и не щадил расходов на «поминки», т. е. ежегодные подарки для своего татарского союзника. Московской дипломатии удалось в конечном итоге добиться заключения желанного союза. Крымские татары стали производить периодические набеги на литовские владения, проникая далеко в глубь страны, до Киева и дальше. Этим они не только наносили материальный ущерб великому княжеству Литовскому, но и ослабляли его обороноспособность.

Союз с Менгли-Гиреем вводит и в другую проблему русской внешней политики конца XV — начала XVI века, — проблему окончательной ликвидации зависимости от Золотой Орды. При ее разрешении Иван III более чем когда-либо действовал не столько оружием, сколько дипломатическим путем; он, по выражению Маркса, «освободил Москву от татарского ига не одним сильным ударом, а 20-летним упорным трудом». «Он не выбивает неприятеля из крепости, но искусным маневрированием заставляет его уйти из нее».

Союз с Крымом и был решающим моментом в борьбе с Золотой Ордой. К союзу были привлечены ногайские и сибирские татары. Ахмат при отступлении от Угры в 1480 г. был убит ногайцами, а в 1502 г. Золотая Орда была окончательно разгромлена Менгли-Гиреем.

Таким образом, Иван «погубил одного татарина посредством другого».

Действуя против Золотой Орды в союзе с Крымом, Иван III военным и дипломатическим путем добился вместе с тем вассального подчинения другого татарского ханства — Казанского,— возникшего в среднем Поволжье в первой половине XV века.

При Иване III наметилась линия внешней политики Москвы и в сторону Балтийского моря. Без выхода в море внешняя торговля великого княжества была обречена на прозябание. С другой стороны, остро ощущаемая потребность в западноевропейской технике и специалистах не могла быть удовлетворена, пока враждебные Москве Литва и Ливонский орден преграждали русским доступ к балтийским гаваням. Итальянские художники и мастера, украсившие столицу великого князя московского созданиями искусства и техники, должны были годами перебираться в Москву через Молдавию и Крым. Разгром Ганзейского двора в Новгороде и установление дружеских отношений с Данией имели, несомненно, целью освободить новгородскую торговлю от тех преград, которые ставила ей всемогущая Ганза. С другой стороны, требование дани с Юрьевской епископии (Дерптской области), согласно договору с Ливонским орденом в 1503 г., являлось первым шагом к распространению политического влияния Москвы на Ливонию.

В результате тонкой и осторожной политики Ивана III Русское государство к началу XVI века, не претендуя на решающую роль в Европе, заняло в ней почетное международное положение.

«К концу его княженья мы видим Ивана III, — говорит Марке, — сидящим на вполне независимом троне. Рядом с ним — дочь последнего византийского императора. У ног его — Казань. Обломки Золотой Орды толпятся у его двора... Литва уменьшилась в своих пределах, и ее государь является орудием в руках Ивана. Ливонские рыцари разбиты»

Дипломатия Ивана IV. Еще более широкий размах принимает международная политика Москвы при внуке Ивана III, царе Иване IV. В первые годы правления Грозного упор его внешней политики направляется на восток. Создание в 1551 г. стратегической базы в Свияжске, казалось, подготовило почву для полного присоединения Казанского ханства. Переговоры об унии Казани с Москвой под главенством московского царя завершились полным успехом. Но в решительную минуту в Казани возобладала военная партия, и соглашение было нарушено. Присоединение Казани в 1552 г. совершено было уже военными, а не дипломатическими средствами. После падения Казани в 1555 г. сибирский хан признал себя вассалом Москвы. В 1556 г. без сопротивления сдалась Астрахань, а ее присоединение позволило завязать отношения с кабардинскими князьями Северного Кавказа и с тарковским «шевкалом». Позже, при сыне Ивана IV, Грузия, теснимая турками и персами, установила тесные отношения с Московским государством. В связи со «взятием» Казани и переходом под власть Москвы торговых путей по Волге и Каме открываются в 60-х годах XVI века дипломатические сношения со среднеазиатскими и прикаспийскими государствами, с юргенским (хивинским) князем, с «царями» «ташканским», «самарканским» и «шамахейским».

Основным направлением внешней политики Ивана IV является, однако, не Восток. Все ее усилия устремлены на Запад. Сильное централизованное государство, каким становилось Московское царство в середине XVI века, не могло расти и развиваться без непосредственного общения с более культурными странами Запада. Экономические и военные интересы государства требовали усиления связей с Западом и привлечения оттуда специалистов. Блокада, в которой фактически держали Россию враждебные ей Польша, Литва и Ливонский орден, должна была быть прорвана любой ценой. Этим объясняется то удовлетворение, с которым было встречено в Москве установление прямых сношений с Англией через Белое море после 1553 г. Но условия плавания по Ледовитому океану не могли обеспечить непрерывность сношений беломорским путем. Москве нужен был выход к Балтийскому морю. Иван IV упорно шел в этом вопросе по стопам своего деда. Сначала, как и в вопросе о Казани, была сделана попытка разрешить балтийскую проблему дипломатическим путем. Срок перемирия, заключенного Иваном III с Ливонским орденом, заканчивался в 1553 г. Новые условия, выдвинутые правительством Ивана IV, должны были поставить Дерпт (Юрьев) и его область в полувассальное положение от Москвы.

Начавшаяся в 1558 г. война очень быстро развернулась в конфликт общеевропейского масштаба. Кампания первого года показала неспособность слабой феодально-раздробленной Ливонии оказать сопротивление Московскому государству. Она поставила на очередь во всей полноте балтийский вопрос в целом. Из-за прибалтийских районов разгоралась борьба между всеми заинтересованными государствами Европы. В войну вступили Литва, Польша, Швеция, Дания. «Московская опасность» встревожила восточногерманских князей, не знавших, где остановится победоносное шествие русских армий.

На очередных собраниях представителей государств, входивших в состав Римской империи, ливонский вопрос не сходил с очереди. Среди имперских князей была группа, которая требовала вмешательства в войну против Москвы. Наоборот, торговые интересы заставляли ганзейские города настаивать на сохранении мира с Москвой. Император Максимилиан II.пошел на компромисс, ограничившись объявлением блокады. Даже в таких отдаленных от театра военных действий государствах, как Франция и Испания, создавались проекты захвата Балтийского побережья. Подстрекаемые польско-литовской дипломатией, крымские татары и султан спешили использовать создавшуюся политическую обстановку, чтобы попытаться отвоевать Казань и Астрахань. В 1569 г. литовские феодалы, «имея на спине врага», вынуждены были в целях укрепления обороны согласиться на унию с Польшей в форме федеративной «Речи Посполитой». В таких условиях московская дипломатия должна была развернуть очень широкую деятельность. Иван Грозный искусно поддерживает дружеские отношения с Данией, ищет союза с Турцией, отказываясь ради этой цели от наступления на Кавказ, выдвигает свою кандидатуру на польский престол, ведет переговоры с императором, предлагая раздел Речи Посполитой с тем, чтобы «корона польская» отошла к сыну императора, а самому Ивану достались Литва и Ливония. По соглашению с Данией Иван IV образует в Ливонии вассальное государство, во главе которого ставит брата датского короля герцога Магнуса. Во всех этих дипломатических комбинациях Иван принимал личное участие, внося в дело всю бурную страстность, весь пыл своей богато одаренной натуры. Все же после 24-летней изнурительной борьбы ввиду полного истощения ресурсов ему пришлось отказаться от своих широких планов в Прибалтике. В 1582 г. в Заполь-ском Яме при участии представителя папы был заключен мир с Речью Посполитой на условиях, «как до войны», с обоюдным отказом от достигнутых завоеваний.

Таким образом, несмотря на длительную борьбу, в которой проявились высокие качества и русских войск и русской дипломатии, в условиях крайне неблагоприятной для России международной обстановки, Иван IV оказался не в силах осуществить поставленные им на Западе задачи. Но и противная сторона, Речь Посполитая, была вынуждена отказаться от широких планов агрессии и от своих претензий на Псков, Новгород и Смоленск. Для достижения своих целей польско-литовские дипломаты выдвинули в 1600 г. свой проект унии между Московским государством и Речью Посполитой. Правительство Бориса Годунова отклонило этот проект. В дальнейшем: дипломатия Речи Посполитой прибегла к другому методу осуществления своих планов — к самозванцам.

Крупная роль, которую Русское государство играло в международных отношениях Европы в XVI веке, и связанная с ней широкая дипломатическая деятельность Москвы поставили на очередь вопрос о юридическом признании новой политической силы, сложившейся на Востоке. Сам Иван IV своим царским венчанием в 1547 г. и присвоением себе царского (т. е. по существу императорского) титула определил то место, на которое его государство претендовало среди христианских держав. Безоговорочно титул «императора» уже с 1554 г. предоставлялся Ивану протестантской Англией. Сложнее стоял вопрос о титуле в католических странах, в которых крепко держалась теория единой «священной империи». В 1576 г. император Максимилиан II, желая привлечь Грозного к союзу против Турции, предлагал ему в будущем престол и титул «всходного [восточного] цесаря». Иван IV отнесся совершенно равнодушно к «цесарству греческому», но потребовал немедленного признания себя царем «всея Руси», и император уступил в этом важном принципиальном вопросе. Гораздо упорнее оказался папский престол, который отстаивал исключительное право пап предоставлять королевский и иные титулы государям, а с другой стороны, не допускал нарушения принципа «единой империи». В этой непримиримой позиции папский престол находил поддержку у польского короля, отлично понимавшего значение притязаний московского государя. Сигизмунд II Август представил папскому престолу записку, в которой предупреждал, что признание папством королевского титула за Иваном IV приведет к отторжению от Польши и Литвы земель, населенных родственными москвичам «рутенами», и привлечет на его сторону молдаван и валахов. Со своей стороны Иван IV, придавая особенное значение признанию его царского титула именно Польско-Литовским государством, начал добиваться этого тотчас же после коронации. Однако Польша в течение всего XVI века так и не согласилась на его требование. Из преемников Ивана IV его мнимый сын Лжедимитрий I заявил притязание на титул «императора», но король Сигизмунд, посадивший его на престол, официально именовал его просто князем, даже не «великим».

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ДИПЛОМАТИЯ В XVII ВЕКЕ

1. ВРЕМЯ ФРАНЦУЗСКОЙ ГЕГЕМОНИИ В ЕВРОПЕ

В XVII ВЕКЕ

Если в XVI веке первую роль в международных отношениях Европы играла Испания, то в XVII веке можно говорить о настоящей гегемонии Франции, по крайней мере на континенте. Из полосы великих гражданских смут второй половины XVI века Франция вышла сильной и сложившейся абсолютной монархией. Многочисленное и трудолюбивое крестьянство Франции и богатая буржуазия давали казне в виде налогов огромные средства. Эти средства позволяли французскому королю и его дворянству вести энергичную внешнюю политику и поставили Францию на первое место в Европе.

Дипломатия Генриха IV. Опыт долгих и разорительных войн XVI века, которые закончились гражданской войной во Франции, не прошел даром. Всякое стремление нового государства к расширению встречало сопротивление со стороны других таких же государств; всякое притязание на захваты, а тем более на мировое (в масштабах XVI века) господство вызывало враждебные коалиции. Политики и дипломаты XVII века, обобщая этот опыт, формулировали ряд положений, носивших характер международных принципов. Правда, эти принципы весьма часто нарушались. Тем не менее именно эти систематические нарушения, при крайней неустойчивости тогдашних международных отношений, вызывали потребность в некоей норме. Такой «нормативный» характер имели в частности идеи «естественных границ» и «политического равновесия».

Политики — современники Генриха IV и в первую очередь его главный помощник Сюлли — постоянно подчеркивали, что захватывать можно лишь то, что можно сохранить. Могущество государства имеет свои границы: перейдя их, оно вызывает против себя объединенные силы врагов и завистников. Сюлли в своих знаменитых мемуарах «Принципы государственного хозяйства» («Les oeconomies royales») писал: «Каждый король Франции скорее должен думать о том, чтобы приобрести друзей и союзников, крепко связанных с ним общностью интересов, — а это самая надежная связь, — чем навлекать на себя неутолимую ненависть и вражду проектами, превосходящими его собственные силы». «Ты стремишься, — говорит замечательный французский дипломат Этьен Паскье в своем диалоге между философом и государем, — дать хорошие границы твоему государству; надо, чтобы ты сначала установил должные границы своим надеждам и вожделениям».

Где же искать эти границы? Сюлли хорошо знает, что Карл Великий восстановил империю, и что при Капетингах Франция была заключена в «узкие государственные границы, в каких она и по сей час находится». Он констатирует, что у Франции на юге есть естественная граница — это Пиренеи. Он прекрасно понимает, что возвратить Франции ее былую славу — значит вернуть «соседние территории, некогда ей принадлежащие», т. е. Савойю, Франш-Контэ, Лотарингию, Геннегау, Артуа, Нидерланды. «Но можно ли притязать на все это, не вызвав ненависти врагов и разорительных войн? А у самих французских королей такое честолюбие, которое для Франции страшнее всей ненависти иностранцев». Франция сыта: она достаточно сильна, чтобы никого не бояться и быть страшной для всех. Однако и Сюлли мечтал о гегемонии Франции над цивилизованным миром, над всеми христианскими народами. Отсюда ведет свое происхождение один странный проект международного соглашения, который Сюлли приписывал своему королю, но сочинил, вероятно, сам. «Великий замысел» («Le grand Dessein») короля Генриха IV состоял, по словам Сюлли, в том, чтобы низвести Габсбургов до уровня государей одного Пиренейского полуострова, прогнать турок и татар в Азию, восстановить Византийскую империю и произвести затем перекройку всей политической карты Европы. Европа будет разделена на шесть наследственных монархий, пять избирательных монархий и пять республик. Во главе всех этих государств будет поставлен особый совет, который будет охранять общий мир и разбирать споры между государствами, между государями и их подданными. Президентом этой своеобразной республики христианских государств будет папа; первым министром его будет Франция. Тайная мысль Сюлли, скрывавшаяся за всем этим проектом «Лиги наций» XVII века, была ясна. Ослабить врагов Франции, усилить ее вассалов, окружить ее поясом нейтральных государств, которые юридически были бы под ее покровительством, а фактически под ее командой, — вот в чем заключался этот фантастический «великий замысел» первого слуги короля Генриха IV.

План Сюлли известен только из его мемуаров. Действительность была далека от подобного рода проектов. Это показал и сам король Генрих IV своей практической политикой и еще больше — его блестящий преемник, крупнейший из дворянских политиков абсолютистской Франции — кардинал Ришелье. Не упуская из виду нормы естественных границ для своей страны, Генрих IV действовал во внешней политике согласно другому принципу, который получил в это время широкую практику. То был принцип «политического равновесия». Если новое государство было национальным, т.е. строилось на основе хозяйственного единства территории и связанного с ним единства языка и культуры, то в своих отношениях к другим государствам оно стремилось обеспечить это целое от их посягательств. Практически во внешней политике это приводило к стремлению сохранить исторически сложившееся соотношение сил между европейскими государствами, создать противовес всякой быстро увеличивающейся державе, — при захватах же, осуществленных сильнейшей державой, компенсировать слабейшие в целях восстановления все того же «равновесия». Конечно, все такие «принципы» были действительны лишь до тех пор, пока было невозможно или опасно нарушать их силой.

Генрих IV и руководствовался «принципами», пока было опасно иным способом округлять и расширять границы Франции. «Я соглашаюсь с тем, — говорил он, — что страна, население которой говорит по-испански, должна оставаться во владении Испании, а страна, где население говорит по-немецки, должна принадлежать Германии. Но те земли, в которых население говорит по-французски, должны принадлежать мне». Практически Генрих стремился к двум целям: ослабить могущество династии Габсбургов и поддержать выгодно для Франции складывавшееся равновесие между европейскими державами. В этих видах он продолжал сохранять дружественные отношения с Англией, которая помогла ему, как протестанту и врагу Испании, завладеть французским престолом. Однако в то же время Генрих тайно противодействовал планам английских моряков и торговцев и проискам английских дипломатов в Италии и на Востоке, где, как известно, Франция прочно укрепилась со времени Франциска I. Вследствие этого послы Генриха IV в Лондоне — Тюмери, Гарле де Бомон и Ла Бордери — стояли всегда перед трудной задачей сочетать дружбу с Англией с противодействием стремлению этой же державы занять первенствующее положение. Все в тех же целях ослабления Габсбургов Генрих IV способствовал заключению мира между Испанией и Голландией. Таким образом, французский король содействовал признанию Испанией независимости отпавших от нее 7 северных провинций Нидерландов. На Востоке, Турции, Генрих восстанавливал пошатнувшееся за время религиозных войн французское влияние при помощи успешной дипломатической деятельности своих послов Савари де Брева и Жана де Гонто-Бирона. Льготы, полученные Франциском I в 1535 г., были полностью восстановлены в 1604 г.: все нации, желавшие торговать с Турцией, должны были посылать туда свои суда под французским флагом. Исключение составляли англичане, которые сумели добиться от султана в конце XVI века (1599 г.) права входить в его порты под собственным флагом. Дружба Генриха с султаном была средством для того, чтобы пугать императора (Габсбурга) нашествием турецких армий, а испанского короля (тоже Габсбурга) нападением турецкого флота. И то и другое было залогом безопасности Франции. Одновременно, однако, Генрих не мешал своим друзьям и благочестивым, но наивным поклонникам распространять слухи о своих наихристианнейших намерениях завоевать Восток, изгнать султана из Европы и объявить против него крестовый поход. В отношении германских князей Генрих также держался реальной политики, завещанной ему XVI веком. Его уполномоченный Бонгар уверял немецких протестантских князей, что переход Генриха из протестантизма в католицизм не должен их смущать: дружественное отношение короля к немецким князьям остается неизменным, как и его желание быть попрежнему защитником «исконной немецкой свободы». Раз были сильны князья, был слаб император, вечный враг Франции Габсбург. Генриху IV удалось в конце концов создать коалицию против Габсбургов и приступить к организации борьбы с ними. Однако кинжал Равальяка прервал его жизнь (1610 г.).

Дипломатия Ришелье. После нескольких лет смут, связанных с малолетством Людовика XIII, власть в свои крепкие руки взял кардинал Ришелье, первый министр и фактический правитель Франции. Ришелье был типичным представителем интересов среднего и мелкого дворянства того времени, когда дворянская монархия шла еще по восходящей линии. В области внешней политики и дипломатии он был продолжателем «реалистической» политики Генриха IV. Поиски «естественных границ» Франции, отражавшие все возраставшую мощь французской монархии, и сохранение «политического равновесия» ради ослабления Габсбургов, — таковы были основы его дипломатии. Думал или не думал Генрих IV о Рейне, как восточной границе Франции, — сказать трудно. Некоторые из его современников приписывали королю подобные намерения. Но у Ришелье мысль о Рейне выражена была совершенно ясно. В 1633 г., следовательно, уже после разгрома отечественных протестантов гугенотов (взятие Ларошели в 1628 г.), кардинал писал королю Людовику XIII, что если король станет против австрийского дома на сторону протестантских князей Германии, то они отдадут ему всю территорию до Рейна. Путь к Рейну лежит через Лотарингию. Если она будет присоединена, можно незаметно распространить владения Франции до Рейна и даже принять участие в дележе Фландрии, в случае ее восстания против Испании.

Ришелье понимал, что надо действовать не только оружием, но и пропагандой. Время Ришелье во Франции ознаменовалось появлением первой газеты, которую Ришелье сразу же поставил на службу своим планам. Ришелье старался и юридически обосновать свои притязания. Вскоре появился памфлет под заглавием «Каково наиболее верное средство для того, чтобы присоединить к Франции герцогство Лотарингское и Бар». «Император не имеет никаких прав на территорию, лежащую по левую сторону Рейна, — заявлялось в памфлете, — так как эта река в течение 500 лет служила границей Франции. Права императора покоятся на узурпации». Одним из казенных перьев, которое служило, впрочем, кардиналу Ришелье не только за страх, но и за совесть, был публицист Шантеро-Лефевр. Он доказывал, что древние франки завоевали Галлию, т. е. огромное пространство, расположенное между океаном и Средиземным морем и ограниченное рекой Рейн, Пиренейскими горами и Альпами. Это пространство издавна известно под названием Галлии белгов, кельтов и аквитан. Шантеро-Лефевр включал, таким образом, в состав Франции Эльзас и Лотарингию, Савойю, Ниццу, — словом, все то, чем Франция завладела впоследствии, в пору своего могущества и военных успехов. Шантеро-Лефевр уверял, что мир Европы будет обеспечен, если Франция получит все эти земли. В противном случае «Европа будет попрежнему под ударами того, кто, захватив территории и государства франко-галльской короны, пытается похитить остальные, стремится поработить христианских государей и создать пятую монархию с намерением поглотить весь Запад». Шантеро намекал, следовательно, на политику Габсбургов. О том, чем оказались эти теоретические размышления французских публицистов, говорят статьи Вестфальского договора 1648 г., окончательно расчленившие Германию. Сам Ришелье был не очень далек от проектов своих публицистов. В его «политическом завещании» содержится такая фраза:

«Цель моего пребывания у власти заключалась в том, чтобы возвратить Галлии границы, предназначенные ей природой, вернуть галлам короля-галла, поставить на место Галлии Францию и повсюду, где была древняя Галлия, установить новую».

Тридцатилетняя война и Вестфальский мир. В то время когда Ришелье был первым министром (1624 — 1642 гг.), угроза нового усиления Габсбургов снова нависла над Францией. К концу XVI века напор турок на владения Габсбургов ослабел: Габсбурги снова обратили свои взоры на Германию, рассчитывая восстановить там свое влияние и императорскую власть, ослабленную реформацией. Началась «католическая реакция», т. е. борьба с протестантизмом, который, как сказано, усилил немецких князей и стал знаменем их сопротивления императору. Фердинанду II грезилась единая Германия под его безусловной и неограниченной властью. Началась так называемая Тридцатилетняя война (1618 — 1648 гг.), последняя попытка императора подчинить себе Германию. Если бы подобного рода планы осуществились, рядом с Францией выросла бы огромная держава. Ришелье напрягал все свои силы, чтобы не допустить этого. Ему пришлось продолжать традиционную политику Франции, поддерживая протестантских князей против католика императора. И в то же время Ришелье громил собственных французских протестантов у Ларошели (1628 г.). Он начал переговоры с датским королем, который, боясь усиления императора в Северной Германии и на побережье Северного и Балтийского морей, охотно принял субсидии от Англии и Голландии и начал войну с императором. После того как король был разбит, Ришелье, покончивший к этому времени с гугенотами, приложил все свое дипломатическое искусство, чтобы бросить против германского императора силы Швеции и ее смелого полководца — короля Густава-Адольфа.

Правой рукой во всех мероприятиях Ришелье был замечательный дипломат XVII века монах-капуцин отец Жозеф (Pere Joseph, 1577—1638 гг.). Истинную роль его не так давно вскрыл французский историк Фанье, воспользовавшись попавшей в его руки обильной архивной документацией. Этот «вонючий монах», или «Серое преосвященство», как его часто называли, таинственно, но последовательно работал в тиши дипломатических кабинетов на пользу Франции и во славу ее короля. Средневековые грезы о новом крестовом походе причудливо переплетались в его голове с «реалистической» политикой его шефа-кардинала. Грезы оставались в области фантазии; мечтателю приходилось осуществлять лишь то, что оказывалось реальным. Отец Жозеф засылал в страны Леванта, Марокко и Абиссинию многочисленных миссионеров, которые одновременно были и дипломатическими агентами; он считал, что ого мечта о крестовом походе может быть осуществлена только после того, как будет окончательно унижен император, и немецкие князья станут вассалами короля французского. Отец Жозеф деятельно работал в Германии, чтобы привлечь немецких курфюрстов на сторону Франции. Его заслугой было приобретение Францией баварской дружбы. С 1633 г. он руководил немецкой политикой Франции, был горячим сторонником прямого вмешательства Франции в Тридцатилетнюю войну и, таким образом, вместе со своим министром подготовил торжество французской политики в 40-х годах XVII столетия.

В 30-х годах в Германию были отправлены самые способные из французских дипломатов — Фанкан, Шарнасе и Марньевилль. Их задачей было заручиться поддержкой со стороны протестантских князей. В 1631 г. Ришелье заключил союз с шведским королем Густавом-Адольфом. Швеция и Франция обязались «восстановить свободу Германии», т. е. поднять князей против германского императора и ввести порядки, существовавшие там до 1618 г. Франция обязалась давать шведскому королю субсидию в 1 миллион ливров ежегодно; за это шведский король обещал держать в Германии 30 тысяч пехоты и 6 тысяч кавалерии, чтобы действовать против императора. Швеция выступила, таким образом, как прямая наемница Франции; ее заданием было поддерживать политическое распыление Германии и не дать императору усилиться. Если, однако, Швеция так легко дала себя подкупить, то это объясняется тем, что у нее были свои интересы в Балтике; они оказались бы под ударом, если бы император после победы над датским королем завладел побережьем Балтийского моря. Таким образом, вновь возникал вопрос о том, кому будет принадлежать господство над Балтийским морем. Швеция была в XVII веке самым сильным из скандинавских государств. Во время смуты Московское государство потеряло свои владения на побережье Финского залива, расширить которые стремился когда-то еще Иван Грозный. Шведы заняли и западное побережье Финского залива и Рижский залив: теперь они мечтали о том, чтобы захватить все побережье Балтийского моря и, поставив крепости в устьях больших рек, по которым польские и прусские помещики вывозили хлеб в Западную Европу, брать с них пошлины в свою пользу. Когда Густав-Адольф был убит (1632 г.), Франция непосредственно вмешалась в немецкие дела: во имя пресловутой немецкой «свободы» она систематически разоряла Западную Германию. Длительная война, которая опустошила Германию и окончательно похоронила всякие надежды на ее политическое объединение, закончилась только в 1648 г.

Вестфальским миром история дипломатии начинает обычно историю европейских конгрессов. Он был заключен после длительных переговоров, которые начались еще в 1644 г. в городах Оснабрюке и Мюнстере в Вестфалии. В Оснабрюке заседали представители императора, немецких князей и Швеции, в Мюнстере — послы императора, Франции и других держав. Все усилия императорского посла и искусного дипломата Траут-Уянсдорфа были направлены на то, чтобы, удовлетворив аппетиты Швеции, отколоть ее от Франции и создать более благоприятные для империи условия переговоров. Однако Швеция осталась крепко привязанной к французской колеснице, которой на этот раз управлял уже первый министр Франции Мазарини. Последний, подстрекая курфюрста Бранденбургского против непомерных притязаний Швеции на территорию южной Балтики, парировал шведские притязания; тем самым он заставил итти Швецию вместе с Францией. Единственное, что удалось Траутмансдорфу, — это защитить австрийские владения Габсбургов от дальнейшего расчленения и, таким образом, сохранить государственную целостность будущей Австрии. Окончательные условия мира были подписаны в Мюнстере 24 октября 1648 г., куда незадолго до этого приехали уполномоченные из Оснабрюка.

Значение Вестфальского мира заключается в том, что он окончательно установил внутренний строй Германии и закрепил ее политическое распыление, фактически покончив с Империей.

С другой стороны, определив границы государств Европейского континента, Вестфальский трактат явился исходным документом для всех трактатов и договоров, вплоть до Французской буржуазной революции конца XVIII века.

Немецкие князья получили право вести самостоятельную внешнюю политику, заключать договоры с иностранными державами, объявлять войну и заключать мир, правда, с оговоркой, что их внешняя политика не будет направлена против Империи. Но фактически эта оговорка значения не имела. Швеция добилась того, что устья восточноевропейских рек, впадающих в Балтийское и Северное моря, по которым шли хлебные грузы из Восточной Европы в Голландию и Англию, оказались в ее руках. Франция получила Эльзас (кроме Страсбурга) и закрепила три ранее приобретенных ею епископства — Мец, Туль и Верден. Французское требование «естественных границ» стало, таким образом, воплощаться в жизнь. Мирный трактат признал также самостоятельность Голландии и независимость Швейцарии от Империи. Гарантами условий мирного договора были признаны Франция и Швеция.

Вестфальский мир был торжеством политики Ришелье, хотя самого кардинала уже не было в это время в живых (он умер в 1642 г.). Продолжателем политики Ришелье был кардинал Мазарини. Он стоял у власти в период оформления мирных условий в Оснабрюке и Мюнстере и позже заключил Пиренейский договор с Испанией (в 1659 г.). Этот мир, по которому Франция приобрела часть Люксембурга, Руссильон, Артуа и Геннегау, подготовил гегемонию Франции в Европе. Принципы «политического равновесия», выдвинутые во время переговоров в Мюнстере и Оснабрюке, обеспечили политическое преобладание Франции. Самый опасный из противников Франции — Империя — фактически перестал существовать. Торжествовала «исконная немецкая свобода» в Германии, «политическая свобода» в Италии. Другими словами, достигнуты были политическое распыление и беспомощность этих двух европейских стран, с которыми Франция могла отныне делать все, что ей угодно. Вполне понятно, что Мазарини мог теперь спокойно навязывать своим незадачливым соседям «естественные границы», ссылаясь на времена древних галлов, монархии Пипина и Карла Великого в доказательство прав Франции на немецкие и итальянские территории. Эти права и попытался осуществить «король-солнце» — Людовик XIV. В его царствование французский абсолютизм вступил в полосу своей наивысшей славы и наибольшего международного значения; при нем же во второй половине его царствования французский абсолютизм столь же быстро стал клониться к упадку.

Дипломатия Людовика XIV. Международная обстановка в первую половину правления Людовика XIV (с 1661 по 1683 г.) была чрезвычайно благоприятной для Франции. Вестфальский и Пиренейский мир свидетельствовали о полном унижении исконных врагов Франции — немецких и испанских Габсбургов. Реставрация Стюартов в Англии (с 1660 г.) и их реакционная политика ослабили международное значение этой страны, только что закончившей свою буржуазную революцию. Английский король Карл II, будучи в непрерывной ссоре с парламентом, искал опоры против своих подданных во вне и, можно сказать, был на жалованьи у французского короля. У Франции в Европе уже не было соперников, с которыми нужно было бы считаться; французский двор был самым блестящим в Европе; французского короля боялись все европейские государи; французский язык сделался официальным языком дипломатии и международных трактатов. Людовик XIV мог спокойно заниматься историческими изысканиями на тему, что принадлежало древним франкам и древним галлам и что должно поэтому теперь принадлежать ему. В первую половину его царствования его первым министром или, как он назывался, генеральным контролером финансов был замечательный государственный деятель Франции XVII века Кольбер. Хотя Людовик XIV и любил говорить про себя, что он сам свой первый министр, фактически дела государства находились в руках у Кольбера. Кольбер много сделал для насаждения во Франции мануфактур, всемерно оберегая интересы промышленности, торговли, и был одним из наиболее последовательных представителей политики меркантилизма. Огромные территории в Северной Америке в бассейне реки Миссисипи (Луизиана) были объявлены владениями французского короля, хотя начало французских владений в Америке было заложено еще в половине XVII века (приобретение Акадии и других колоний). От Кольбера сохранилась огромная деловая переписка: в ней имеются, между прочим, инструкции министра французским послам и представителям за границей. Эти документы свидетельствуют о том, насколько Кольбера занимали интересы французской торговли и французской буржуазии. Уже в 1661 г. в докладной записке, поданной королю, Кольбер писал: «Если к естественному могуществу Франции король сможет присоединить силу, которую дают промышленность и торговля..., то величие и могущество короля возрастут до небывалых размеров». Кольбер тут же с завистью сообщал королю, что соседи-голландцы имеют до 16 тысяч кораблей, тогда как у французов их не больше тысячи, и они принуждены пользоваться голландскими судами для сношений со своими американскими владениями. Собственно замыслы Кольбера были направлены на ослабление экономической мощи голландской буржуазной республики. Он не препятствовал завоевательным планам Людовика XIV, лишь бы планы этого «преемника Карла Великого» осуществлялись в интересах французской буржуазии. Поэтому «король-солнце» на первых порах и занялся доказательством того, что древние галлы владели Бельгией. Однако ни Кольбер, ни тем более Людовик XIV недооценили способности Голландии к сопротивлению и искусства дипломатии этой республики. Боясь непосредственной близости такой сильной соседки, как Франция, Голландия сделалась в XVII веке душой всех коалиций, вызванных в обеспокоенной Европе французской агрессией. Борьба, начатая поползновением Франции захватить Бельгию, вылилась в серию «торговых войн». Эти войны между тремя самыми крупными и экономически сильными державами велись за морское и колониальное преобладание.

Войны Людовика XIV. Четыре войны, которые вел Людовик XIV в свое царствование весьма поучительны с точки зрения истории дипломатии. Первая война была вызвана стремлением Людовика XIV захватить Бельгию, т. е. ту часть Нидерландов, которая после нидерландской революции осталась в руках Испании. Предлог для войны соответствовал духу времени: он был чисто династическим. Основываясь на том, что новый король Испании, сын Филиппа IV, Карл II (1665 — 1700 гг.), происходил от второго брака, а по законам Фландрии дети от второго брака не наследовали своему отцу, Людовик XIV, женатый на дочери Филиппа IV от первого брака, заявил от имени своей жены притязания на Бельгию. Против этого восстала Голландия, боявшаяся, что за Бельгией наступит и ее черед. Войне открытой предшествовала таможенная война. Еще в 1667 г. Кольбер ввел запретительные тарифы, направленные против Голландии, на что последняя ответила исключением со своих рынков французских товаров. Голландия заключила союз с Англией и Швецией. Война была непродолжительной (1667 — 1668гг.), но она показала, что всякое наступательное действие Франции вызывает коалицию против нее. Людовик поэтому ограничился лишь присоединением по Аахенскому миру нескольких пограничных крепостей (Лилль и др.) и занялся дипломатической подготовкой новой войны. Он отвлек Швецию от союза с Голландией, дал субсидию Карлу II Английскому и начал новую войну (1672—1679 гг.). Французам чуть было не удалось захватить Амстердам, но голландцы прорвали плотины и затопили страну, а их флот нанес поражение соединенному англо-французскому флоту. На помощь Голландии пришел бранденбургский курфюрст Фридрих-Вильгельм («великий курфюрст»). Он предпочитал иметь в качестве соседа своих рейнских владений сравнительно слабую Голландию, но не могущественную Францию. Против Франции выступили немецкие и испанские Габсбурги и, наконец, Империя. Династическая политика английского короля Карла II вызвала недовольство самих англичан: в XVII веке они уже начинали видеть во Франции своего наиболее сильного соперника. Англичане заставили своего короля расторгнуть союз с Францией и прекратить войну. Единственным дипломатическим успехом Франции было вовлечение Швеции в войну с Бранденбургом. И о при Фербеллине (1675 г.) «великий курфюрст» Фридрих-Вильгельм Бранденбургский нанес шведам решительное поражение. Франция пошла на мир (в Нимвегене в 1679 г.), по которому она получила еще несколько пунктов в Бельгии (Камбрэ, Валансьен) и целую область на востоке — Франш-Контэ.

Нимвегенский мир. Нимвегенский мир знаменовал период наибольшего могущества Франции в Европе. Пользуясь политической слабостью Германской империи, Людовик XIV стал присоединять пограничные с Францией германские территории. Были созданы особые «присоединительные палаты», в которых французские юристы занимались установлением «прав» короля на ту или иную территорию Германии. В 1681 г. Людовик XIV внезапно захватил Страсбург. Так как в это время зашевелились турки, и угроза их нашествия нависла над самой Веной, Империя и Испания по соглашению в Регенсбурге (1684 г.) признали за Людовиком XIV все эти присоединения.

Франко-голландское соперничество. Вильгельм III Оранский. Оксеншерна. Продолжающееся усиление Франции всполошило всю Европу: Голландия создала коалицию против Франции. Во главе Голландской республики стоял выдающийся политический деятель и дипломат штатгальтер Вильгельм III Оранский (1672—1702 гг.). Уже во время второй войны Людовика XIV он настоял на прорыве плотин и, таким образом, спас Амстердам от захвата его французами. Немедленно же после Нимвегенского мира (1679 г.) он развил энергичную дипломатическую кампанию, направленную к изоляции Франции, как самого опасного врага, угрожавшего нарушением принципа «политического равновесия». В переписке Вильгельма с императором и курфюрстом Бранденбургским развивались широкие планы совместной борьбы против Франции. Его дипломатическому искусству обязан существованием тайный оборонительный союз, «Аугсбургская лига», заключенный против Франции. В эту «лигу» вошли император, Испания, Голландия, Савойя, некоторые мелкие немецкие князья, итальянские государи и, что особенно важно, Швеция, давнишний «друг» Франции. В течение первой половины XVII века Швеция, заинтересованная в ослаблении Германии, была в союзе с Францией и действовала зачастую по указке и на субсидии Франции. Усиление Франции во второй половине XVII века и ее попытки захватить Бельгию и Голландию, державшую в своих руках шведский вывоз, вызвали в Швеции опасения. Выдающийся дипломат Швеции Оксеншерна считал, что при создавшейся обстановке Швеции следует итти в союзе с морскими державами — Англией и Голландией, ибо обе заинтересованы в ослаблении Франции. Вместе с тем он ставил перед шведской дипломатией задачу использовать англо-голландское соперничество на море для того, чтобы достигнуть наивыгоднейших условий для шведской торговли. С 1680 г. Оксеншерна получил в свое управление министерство иностранных дел и уже в 1681 г. заключил с Вильгельмом Оранским союз, направленный против Франции. Этот союз был блестящим ходом в политической игре Оксеншерны, так как после так называемой «славной революции» в Англии (168.8 г.) и изгнания Якова II Стюарта Вильгельм Оранский стал королем Англии. Вокруг Франции замкнулось кольцо ее врагов. С этого периода Франция вступает в полосу длительной борьбы с Англией: эта борьба заполняет собой историю международных отношений всего XVIII века.

В 80-х годах Людовик XIV снова начал захватывать земли по Рейну. Кольбера, который сдерживал короля указаниями на недостаток средств, уже не было в живых. Военный министр Лувуа был истинным представителем французского дворянства, которое жаждало воинской славы и готово было воевать во имя «славы короля», не считаясь с ресурсами страны. Началась третья война (1688 — 1697 гг.), крайне истощившая обе стороны. Это, однако, не остановило Людовика XIV. Его четвертая и последняя война оказалась для Франции подлинным разорением. Эта четвертая война носит название войны за испанское наследство.

2. ДИПЛОМАТИЯ АНГЛИЙСКОЙ БУРЖУАЗНОЙ РЕВОЛЮЦИИ (1640 — 1660 гг.)

Дипломатия английской буржуазной революции занимает особое место в дипломатической истории Европы. В отличие от периода абсолютных монархий с их склонностью к интриге, таинственности, сложным хитросплетениям, дипломатия английской революции отличалась простотой замысла, целеустремленностью и смелостью в исполнении. Это находилось в полном соответствии с той ясностью политического понимания, какая свойственна общественному классу, только что одержавшему победу.

Революция поставила у власти людей, которые воплощали в себе интересы буржуазного развития Англии. Они знали, чего хотят, и ясно понимали, как им следует действовать.

Дипломаты английской буржуазной революции делали то, что в XVI в. совершали корсары, арматоры и купцы Англии, даже не прибегая к помощи своего правительства. Теперь они сами стояли у власти: их правительством был сначала выражавший их интересы парламент, затем — их диктатор Оливер Кромвель, этот, по выражению Маркса, Робеспьер английской революции, ставший затем ее Наполеоном.

Дипломатия «Долгого парламента». Политика английской революции на первых порах, пока решалась борьба между королем и парламентом, между феодализмом и капитализмом, носила печать полного безучастия к тому, что делалось в Европе. Флот, связанный интересами буржуазии и торговли, с самого начала стал на сторону парламента и революции, — это обеспечило революцию от континентальной интервенции в пользу короля и феодального порядка. Впрочем, континентальные монархии плохо разбирались в значении английских событий и были мало обеспокоены тем, что происходило в Англии: они не боялись революции, потому что чувствовали себя в полном расцвете сил и не понимали, что это — революция. Поэтому гражданская война в Англии и могла протекать без помехи. Все попытки Карла I заручиться французской помощью остались тщетными: они способствовали лишь его окончательной дискредитации, после того как дипломатическая переписка короля в битве при Незби (1645 г.), решившей исход борьбы, попала в руки парламентской армии.

Победивший класс — новое дворянство и буржуазия, — захватив власть в свои руки и произведя в свою пользу перераспределение богатств, жаждал установления прочного порядка и восстановления нормальных торговых и дипломатических отношений с державами континента. Люди «денежного мешка», нажившиеся от распродажи имущества и земель «врагов революции», на откупах, акцизах и на государственных займах, готовы были броситься на завоевание европейского рынка с тем же пылом, с каким они отстаивали «дело божье», т. е. свою буржуазную революцию от врагов справа и слева. Определялась программа борьбы с главными морскими противниками и торговыми соперниками Англии — Голландией, Испанией и Францией. Пуританские фанатики призывали республику к беспощадной борьбе с Голландией. «Бог, — говорил один из них, — предал Голландию англичанам: туда должны направиться праведники, туда итти и низвергнуть с трона вавилонскую блудницу, чтобы основать на континенте царство Христово».

Впрочем, ставшие у власти «люди божьи», при всем своем религиозном увлечении, никогда не забывали о своих земных интересах. Их трезвость и реализм дали повод шведской королеве Христине сказать английскому послу в Швеции Уайтлоку: «Вы, англичане, притворщики и лицемеры. Я не говорю о вашем генерале [т. е. Кромвеле], ни о вас самих, но, мне кажется, в Англии много таких людей, которые, надеясь извлечь из того выгоду, выказывают больше святости, чем имеют ее в душе».

В конце 40-х и начале 50-х годов внешняя политика и дипломатия английской революции находились в ведении парламента. После разгона его «охвостья», в 1653 г., она целиком сосредоточилась в руках самого Кромвеля. Основной задачей английской дипломатии на первых порах было восстановление нормальных дипломатических и торговых сношений с державами континента. Дипломатические агенты этих держав в большинстве случаев продолжали жить в Лондоне, но воздерживались от сношений с новым правительством, не имея новых верительных грамот от своих государей, которые не спешили признать республику. Известно, что французское правительство опоздало сделать представление в пользу приговоренного к смерти короля Карла I, а французский посол в Лондоне Бельевр даже не попросил с ним свидания. Его поведение тем не менее было впоследствии оправдано в королевском совете.

Наиболее снисходительным к республике оказалось самое нетерпимое из всех правительств — испанское. Испанский посол в Лондоне дон Алонсо Карденья, хотя и не получил новых верительных грамот, был тем не менее уполномочен войти в тайные сношения с республиканским правительством. Он и сделал это с большим искусством. Причиной было желание Испании предупредить свою исконную соперницу Францию и насолить при помощи англичан недавно отложившимся от Испании португальцам (1640 г.). Последние находились в самых дурных отношениях с Англией из-за помощи, оказанной Португалией английским королевским корсарам, которые грабили английские республиканские торговые суда.

Англо-французские отношения около этого времени стали портиться. Еще до казни короля Карла I Людовик XIV, считая, что Англия, занятая внутренней борьбой, окончательно обессилена, запретил ввоз во Францию английских шерстяных и шелковых изделий (1648 г.). В ответ на это английский парламент запретил ввоз французских вин. Кардинал Мазарини, стоявший в то время у власти во Франции, старался добиться у Англии уступок в этом вопросе. Но французского поверенного в делах в Англии, Крулле, постигла полная неудача. Англичане ответили ему, что, «несмотря на прежнюю веру в короля, они легко обходятся без него; так же легко обойдутся они и без французского вина». Началась таможенная война. Дело дошло даже до обоюдного захвата торговых кораблей и до войны без формального ее объявления. Карденья ловко использовал натянутые отношения между Францией и Англией и добился от мадридского двора новых верительных грамот (в декабре 1650 г.), уверяя своего короля, что он, как первый, признавший республику, сможет извлечь из этого признания великие выгоды. Выгоды были, пожалуй, и невелики, но унижения своего врага и соперника — Франции — посол действительно добился. В декабре 1650 г. Карденья был принят парламентом в торжественном заседании и вручил ему свои грамоты, а Крулле в тот же день был арестован. Сохранилось описание торжественного приема парламентом испанского посла и собственноручное письмо Крулле к Мазарини, повествующее о его невзгодах.

Три комиссара парламента, в числе которых был граф Солсбери, отправились за Карденьей в правительственных каретах. Тридцать или сорок экипажей сопровождали Карденью, когда он ехал в парламент; в них сидели английские и испанские дворяне. По пути его следования были выстроены два полка кавалерии, полк пехоты его конвоировал. В парламенте послу было приготовлено особое кресло. Сев в него, Карденья предъявил спикеру свои верительные грамоты, написанные по-латыни, и произнес на испанском языке большую речь, в которой выразил удовольствие, что он первый от имени величайшего христианского государя признает эту палату верховной властью нации.

В тот самый час, когда парламент оказывал такие почести испанскому послу, в дом французского " поверенного в делах Крулле ломились солдаты. Сам Крулле был арестован и вскоре выслан из Англии.

Как ни неприятны для французов были все эти события, Мазарини и его помощник Кольбер, оберегавший интересы французской буржуазии, принуждены были добиваться восстановления нормальных дипломатических отношений с Англией. Французские коммерсанты, которых грабили английские корсары, толкали свое правительство на такое соглашение. В записке, составленной в 1650 г., Кольбер писал королю, жалуясь на затруднения, испытываемые французской торговлей.

«С тех пор как по стечению неблагоприятных обстоятельств англичане ведут с нами войну... торговле нашей трудно поправиться, пока она будет страдать от мести англичан... Чтобы поправить торговлю, необходимы два условия: безопасность и свобода, а их можно достигнуть, лишь восстановив добрососедские отношения с Англией. Пункт, на котором англичане особенно настаивают, — заключал Кольбер, — есть признание их республики, в чем испанцы нас опередили. Можно опасаться еще более тесного союза вследствие действий испанского посла в Англии. Францию простят и бог и люди в том, что она вынуждена признать эту республику для предупреждения враждебных замыслов испанцев, творящих всевозможные несправедливости и готовых на всякие низости для того, чтобы нам вредить».

Сам кардинал готов был «решиться на низость», т. е. продать признание республики за приличное вознаграждение, иными словами, — за союз с Англией против Испании. Мазарини с тем большим рвением решил наладить отношения с Англией, что его враги, сторонники Фронды, непрочь были договориться с республикой, хотя и опасались, не будет ли это недостойно чести истинных католиков и добрых французов. У самого Мазарини, поклонника силы и почитателя Макиавелли, таких сомнений не было. Понимая, что в 1652 г. фактически внешними делами ведал не парламент, а Кромвель, Мазарини вступил с ним в переговоры через посредников. Вскоре ему сообщили от имени Кромвеля, что республика требует только, чтобы король французский признал ее и немедленно назначил своего посла в Англию. При этом подданным республики должно быть уплачено вознаграждение за потери, понесенные за время морского каперства. В случае, если бы борьба Мазарини с Фрондой сложилась не в пользу кардинала, Кромвель любезно предлагал Мазарини убежище в Англии. Эти условия были очень далеки от желаний кардинала. Но положение Мазарини и королевского двора час от часу становилось все более затруднительным. Фрондирующие принцы соединили свои усилия с революционным движением в южнофранцузском городе Бордо, который мечтал в союзе с Английской республикой восстановить свои былые вольности. Испанцы также прилагали все усилия, чтобы склонить англичан к союзу с ними. При таких условиях Мазарини не оставалось ничего другого, как согласиться на английские предложения. В декабре 1652 г. в Англию был отправлен интендант Пикардии де Бордо с письмом короля английскому парламенту. В инструкции посланному предписывалось «не говорить ничего, могущего произвести разрыв или оскорбить англичан, дабы не дать им предлога объявить себя врагами французской короны. Его величество находит, что в настоящее время пусть лучше англичане плавают по морям и разбойничают, нежели предпримут что-либо еще худшее, — соединят свои силы с испанцами или возьмут под свое покровительство мятежников [т. е. бордосцев]».

Письмо французского короля было адресовано «нашим любезнейшим и великим друзьям, членам парламента Английской республики». Однако парламент нашел это обращение недостаточно почтительным, и французам пришлось заменить прежнее обращение другим: «Парламенту Английской республики». После этого Бордо было объявлено, что парламент готов его принять и выслушать, но так как он, г. Бордо, не является в собственном смысле послом, то ему аудиенция будет дана не в парламенте и не в государственном совете, а лишь в комитете, ведающем внешней политикой. 21 декабря 1652 г. злополучный посланец французского короля произнес в комитете речь, в которой заявлял, что «союз, могущий существовать между двумя соседними государствами, не зависит от формы их правления. Поэтому, если богу угодно было промыслом своим изменить бывшую прежде в этой стране форму правления, то это еще не вызывает необходимости перемен в торговых отношениях и взаимном согласии Франции и Англии. Последняя могла изменить свой вид и из монархии сделаться республикой, но положение остается неизменным: народы остаются соседями и попрежнему заинтересованы друг в друге посредством торговли, а трактаты, существующие между нациями, обязательны не столько для государей, сколько для народов, потому что их главная цель — взаимная выгода». В конце своей речи Бордо упомянул, что «его величество готов удовлетворить справедливые претензии английских судовладельцев, потерпевших от французского каперства».

Легко представить негодование бывшей королевы английской Генриэтты-Марии, когда она узнала о действиях Мазарини. В письме к своему второму сыну, будущему королю английскому Якову II, она писала: «Сын мой, пишу тебе это письмо, чтобы известить тебя..., что отсюда отправили в Англию посла с признанием этих гнусных изменников, несмотря на все протесты, какие мы могли заявить. Признаюсь тебе, со времени моего великого несчастья [т. е. казни мужа, короля Карла I] я еще ничего подобного не испытывала!»

Окончательно договор с Францией был оформлен несколько позже, в 1655 г., после долгих проволочек, во время которых Кромвелю удалось, играя на франко-испанских противоречиях, получить от Франции еще ряд уступок.

Иначе обстояло дело с Голландией, самой могущественной морской и торговой державой Европы XVII века. Голландцы были самыми опасными соперниками англичан повсюду, где встречались их корабли. Происки голландцев в Московском государстве привели к отмене тамошних торговых привилегий английских купцов. Английское общественное мнение было за самую решительную политику по отношению к Голландской республике, — либо крепкий союз двух морских держав, почти слияние их в единое государство, либо борьба не на живот а на смерть с целью принудить Голландию признать английскую гегемонию на море. Отсюда резкие колебания английской дипломатии в отношениях к торговой республике. Начав самыми дружескими заявлениями, Англия кончила открытым разрывом.

В феврале 1651 г. два чрезвычайных посла английского парламента, Сен-Джон и Страйкленд, были отправлены в Голландию. Их сопровождали 40 джентльменов и около 200 слуг в качестве свиты. В Гааге они были приняты с необыкновенной торжественностью депутацией Генеральных штатов, которую сопровождали 27 карет. Но массы зрителей выражали скорее неудовольствие при виде англичан. Во время дальнейшего пребывания английское посольство могло убедиться, что англичане не пользуются популярностью в этой стране.

Тем не менее во время торжественной аудиенции в Генеральных штатах семь комиссаров республики заявили английским послам, что Соединенные провинции предлагают свою дружбу Английской республике, и что они готовы не только возобновить и сохранить нерушимо добрые отношения, всегда существовавшие между английской нацией и ими, но и заключить с республикой трактат в видах общей пользы. В ответ на это английские послы, поймав на слове представителей республики, заявили, что их предложения идут еще дальше. «Мы предлагаем, — заявили они, — чтобы существовавшие в прежнее время дружба и добрые отношения между английской нацией и Соединенными провинциями не только были восстановлены и нерушимо сохраняемы, но чтобы эта нация и Провинции вступили в союз, более тесный и более искренний, так, чтобы для блага той и другой стороны был между ними взаимный интерес, более существенный и более сильный». Последняя фраза привела голландцев в смущение, и они допытывались, чего же хотят от них англичане. Последние от прямого ответа уклонились и заявили, что Провинции сами должны сделать английской республике определенные предложения. Истинный замысел англичан, впрочем, был довольно ясен: предложить Голландии слияние с Англией, т. е. предложить ей добровольно подчиниться Англии, и, в случае отказа, порвать с ней — таков был скрытый смысл дружеских объятий, в которые англичане готовы были заключить голландцев. Общественное мнение Голландии с негодованием отвергло самую мысль о подобного рода дружбе. Голландский политик Ян де Витт впоследствии говорил по поводу последовавшего вскоре разрыва, что наряду с негодованием голландцев виной этому был «нестерпимый нрав англичан и их бесконечная ненависть к нашему благосостоянию».

Пока одна сторона старалась перещеголять другую в изъявлениях дружбы, действительные отношения между двумя республиками становились все более натянутыми. Англичане захватывали голландские корабли, а военный флот Голландии под командой знаменитого адмирала Тромпа усиленно крейсировал около английских берегов. Английские послы запрашивали свой парламент, что им делать дальше, и не следует ли им возвратиться домой. Парламент, не получая ответа от Генеральных штатов, предложил своим послам представить, наконец, его предложения о дружбе, походившие более на ультиматум. Они содержали семь пунктов. Английская республика и республика Соединенных провинций должны были выступать как единое государство в вопросах войны и мира, международных договоров и союзов. В некоторых случаях Генеральные штаты должны были подчиняться постановлениям английского парламента даже во внутренних делах. Как будто бы боясь, что он будет неправильно понят, английский парламент прибавлял устами своих послов, что если эти предложения будут приняты, то «будут предложены статьи еще более важные и обещающие еще более значительные последствия для блага обеих республик».

После всего этого послам Английской республики не оставалось ничего другого, как уехать восвояси. Это было в начале июля, а 5 августа парламенту был предложен и в том же году с необычайной поспешностью опубликован знаменитый «Навигационный акт» Кромвеля. То был типичный продукт меркантилизма XVII века. Он показал голландцам истинное значение недавно предлагавшейся английской дружбы. Согласно этому акту, в Англию позволялось ввозить иностранные товары только на английских кораблях, которые находятся под командой англичан и имеют в составе команды не менее трех четвертей английских матросов. Но и при этих условиях в Англию можно было ввозить товары только из мест их происхождения. Голландия, занимавшаяся по преимуществу посреднической торговлей, исключалась, таким образом, из торговли с Англией. Война (1652—1654 гг.) началась раньше, чем ее объявили стороны. Голландия была разбита и принуждена была признать Навигационный акт.

Дипломатия Кромвеля. Роспуск «охвостья» Долгого парламента в
1653 г. и переход власти в руки Кромвеля в 1654 г. сделали последнего диктатором. Отныне вся власть и руководство внешней политикой сосредоточены были в его руках. Фактически же Кромвель стал диктором значительно раньше. Сам он был джентльменом средней руки который понял с первых дней революции, что настало время действовать во имя будущего, не считаясь с обычаями прошлого и не занимаясь парламентскими дебатами на тему о правах парламента и прерогативах короны. Один из скульпторов изобразил спокойную и решительную фигуру Кромвеля со шпагой в одной руке и молитвенником в другой, — оружием, при помощи которого он разрешал, или, лучше сказать, разрубал самые сложные вопросы своего бурного времени. Насмешники из числа парламентариев говорили о нем после разгона «охвостья», что Кромвель — претендент на непосредственные сношения со святым духом, и что он выдает свои распоряжения за повеления самого бога. В этой насмешке была известная доля истины. Убежденный в своей миссии, Кромвель облекал требования своего класса в проповедь, подкрепленную ссылками на библию и бога. Действовал он с быстротой и решительностью, свойственной классу, который прочно захватил власть и не желает ни с кем ею делиться. Лондонский купец Морель, состоявший в переписке с кардиналом Мазарини, писал ему: «Мы возлагаем большую надежду на десять, чем на двести (т. е. на Кромвеля и его непосредственных помощников, а не на парламент). Больше тайны — больше быстроты, меньше слов — больше дела, и четыре года не пройдут попрежнему в ораторских упражнениях».

При вступлении в свои обязанности Кромвель отправил своего церемониймейстера ко всем иностранным послам «с поручением уверить их, что эта перемена не изменит ни отношений, ни дружбы, существующих между их государями и Англией». Государственный совет поручил пяти своим членам продолжать дипломатические дела, начатые раньше парламентом. Обстоятельства способствовали упрочению власти диктатора. В июне 1653 г. английский флот одержал решительную победу над голландцами. С Голландией было покончено. Корнелий де Витт на собрании Генеральных штатов Соединенных провинций заявил: «Моя обязанность сказать вам, что теперь и мы, и море во власти Англии». Война еще продолжалась некоторое время, пока велись переговоры. Англичане попрежнему настаивали на слиянии двух республик, но Кромвель, убежденный в необходимости скорейшего заключения мира, отказался от этого требования и добился заключения мира в июне 1654 г. Участниками Договора были не только голландцы, но и их союзники: король Датский, протестантские кантоны Швейцарии, ганзейские города и некоторые протестантские князья Северной Германии.

Одновременно с этим договором Кромвель заключил торговые договоры с другими, менее опасными для Англии державами: Швецией, Данией и Португалией.

Еще в 1653 г. Кромвель отправил в Стокгольм английского дипломата Уайтлока, который должен был заключить договор со Швецией. «Это, — говорил Кромвель Уайтлрку, — чрезвычайно важно для республики; кроме королевы Христины, во всем христианском мире нет такого государя и такой державы, с которыми мы могли бы рассчитывать связать себя узами дружбы... Ваше нынешнее назначение послужит лучшим средством к устройству наших дел с голландцами и датчанами, а также и дел нашей торговли». Уайтлоку пришлось употребить много усилий, чтобы победить предубеждение шведского дворянства, которое с возмущением смотрело на события в Англии и считало, что дело парламента есть дело «компании портных и сапожников». Тем не менее 28 апреля 1654 г. Уайтлок подписал мирный и союзный трактат с Швецией. В трактате с Данией в сентябре 1654 г. Англия выговорила себе право прохода через Зунд на тех же условиях, которыми до сих пор пользовались голландцы. Договор с Португалией, представитель которой долгие месяцы ждал ответа на свои предложения, был началом экономического подчинения Португалии Англии. «Мы заключили, — говорил Кромвель, — мир с двором португальским; купцы наши, там торгующие, будут иметь право свободного вероисповедания и полную свободу славословить всевышнего в собственных своих церквах».

Это нисколько не помешало Кромвелю предать суду брата португальского посланника Панталеона де Са за то, что тот позволил себе со своими друзьями устроить драку у новой Биржи в лондонском Сити, причем были убитые и раненые. Суд приговорил португальского дона к смерти, и он был обезглавлен перед многочисленной толпой. За несколько часов до этого посланник, его брат, выехал из Англии с только что подписанным договором, чтобы не видеть страшного зрелища.

Труднее обстояло дело с Испанией. Несмотря на то, что Испания была первой страной, которая признала Английскую республику, несмотря на все старания Карденьи, дело с подписанием договора подвигалось вперед чрезвычайно медленно. Ненависть англичан к этой великой колониальной стране была давнишней и понятной. Как только Кромвель был провозглашен протектором, Карденья, боясь, что его предупредит Франция, в частном разговоре предложил Кромвелю помощь со стороны Испании для утверждения его власти. Он обещал от лица своего короля, что Испания откажется поддерживать какие бы то ни было домогательства Карла Стюарта, сына казненного короля английского. За это Карденья требовал, чтобы Кромвель выступил совместно с Испанией против Франции. Но Мазарини оказался более ловким, чем испанское правительство. Он готов был титуловать Кромвеля от имени короля «братом», «кузеном» и т. д., но Кромвель просил сказать кардиналу, что никакого иного титула, кроме протектора, он не потерпит. Мазарини намекал, что, если понадобится, он «вежливым образом» готов выпроводить из Франции семью казненного короля, и предлагал Кромвелю деньги и союз. Кромвель неторопливо выслушивал предложения соперников и ставил им все новые условия и требования. По существу он давно уже решил вопрос о том, кого предпочесть. Франция была сильна, и борьба с ней была чревата неожиданностями. Испания находилась в состоянии упадка и представляла богатую и легкую добычу. Испания не разрешала Англии торговать со своими колониями. Она подвергала английских купцов, еретиков с испанской точки зрения, суду инквизиции. Кромвель потребовал от Испании свободы плавания в Вест-Индию и прекращения инквизиционного преследования. Это было чересчур даже для испанского посла. Карденья с негодованием заявил: «Требовать освобождения от инквизиции и свободного плавания в Вест-Индию — все равно, что требовать обоих глаз моего государя». Всегда необходимая в глазах Кромвеля война с Испанией стала теперь неизбежной. Она могла занять матросов, офицеров и солдат, дать им возможность нажиться; она могла успокоить умы фанатиков, метавших громы против папистов; она, наконец, сулила дать Англии господство в Новом Свете, который попал в руки католиков-испанцев, а должен был принадлежать суровому протестантскому богу Кальвина, богу торговли, капиталистической эксплоатации и нарождающейся биржи. К берегам Нового Света была отправлена эскадра Пенна, в Средиземное море — эскадра страшного Блэка, который крейсировал около испанских берегов. Пенну даны были инструкции начать захват испанских колоний. Однако попытка овладеть островами Сан-Доминго была, к стыду англичан, отбита испанцами. Когда это происшествие стало известно в Испании, на английские корабли и имущество в Испании было наложено эмбарго, многие из купцов были арестованы, и король приказал Карденье покинуть Англию. Когда Карденья садился на предоставленный ему фрегат в Дувре 24 октября 1655 г., Кромвель подписывал мирный и торговый договор с Францией. «Если этот договор, — писал французский посол в Англии Бордо, — и утратил свою прелесть от долгого ожидания, зато разрыв с Испанией, кажется, должен придать ему новую цену». 28 ноября сообщения о договоре с Францией и войне с Испанией были обнародованы. на улицах Лондона.

В сентябре 1656 г. Кромвель следующими словами характеризовал создавшееся положение: «Мы в войне с Испанией. Мы начали эту войну по необходимости. Испания наш величайший враг, враг естественный и как бы указанный самим богом, ибо она — воплощенный папизм. Нет средств ни добиться от Испании удовлетворения, ни обезопасить себя от нее. Мы требовали от нее для наших купцов только позволения иметь в кармане библию и молиться богу по-своему, но нечего ждать от испанца свободы совести». Война окончилась уже после смерти Кромвеля и была неудачной для Испании. Англия захватила остров Ямайку, центр работорговли в Америке.

3. МЕЖДУНАРОДНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ МОСКОВСКОГО ГОСУДАРСТВА В XVII ВЕКЕ

Международное положение и дипломатия Московского государства в начале XVII века. Взрыв крестьянской войны и интервенция со стороны Речи Посполитой и Швеции в начале XVII века не могли не отразиться на международном положении России, которое сильно пошатнулось. Чтобы обеспечить поддержку своей авантюры со стороны польского короля, панов и папы, Лжедимитрий I заключил ряд тайных договоров. Если бы они вошли в жизнь, то привели бы к расчленению и разорению Московского государства. После смерти самозванца эти договоры были опубликованы и вызвали сильное негодование против поляков. Но и правительство Василия Шуйского, лишенное опоры в населении, оказалось вынужденным пойти на позорный договор с Швецией, которым оно ценою уступки Карелии, русской части побережья Финского залива, купило иноземную помощь.

По мере того как слабела власть Шуйского, отдельные группы русских бояр заключали договоры с интервентами. 4 февраля 1610 г. представители московской знати, служившей тушинскому «царьку», договорились с Сигизмундом о приглашении его сына Владислава на московский престол. После поражения правительственных войск и свержения Шуйского временное боярское правительство о том же заключило в августе 1610 г. договор с гетманом Жолкевским. Уния Москвы с Речью Посполитой послужила поводом и для Швеции, которая враждовала с Польшей, предъявить свои требования. Новгородская администрация вместе с верхушкой местного населения подписала с шведским полководцем Яковом Делагарди договор, согласно которому Новгород признавал царем брата шведского короля. В основе всех этих договоров, отдававших страну в руки иностранцев, лежало одно и то же стремление правящих групп — сохранить власть в своих руках и устранить опасность народного восстания. Только широкий патриотический подъем, охвативший народные массы, позволил ополчению князя Пожарского и Минина освободить Москву от засевших в ней поляков.

Из «великого разорения» Московское государство вышло сильно расшатанным. Сигизмунд, который успел захватит Смоленск и Чернигово-Северскую землю, продолжал угрожать Москве. Владислав, его сын, не отказывался от своих мнимых прав на русский престол. Новгород был оккупирован шведами, и шведский кандидат продолжал предъявлять притязания на московский престол. Правительству нового царя Михаила пришлось, таким образом, начинать свою деятельность очень напряженной международной обстановке. Михаил Федорович по вступлении на престол немедленно обратился ко всем европейским державам с «обвещением» о своем избрании и с просьбами о займе и о союзе против Польши и Швеции. Отсутствие уверенности в прочности нового правительства отразилось на результатах этих переговоров. Империя признала нового царя только в 1616г.

Дольше всего отказывалась Речь Посполитая признать царем «нынешнего государя их [Михаила Федоровича], которого они, русские, ныне великим государем у себя именуют». Только по Поляновскому договору 1634 г. Владислав отказался от своих претензий и признал за Михаилом царский титул. Благодаря посредничеству Голландии и Англии, заинтересованных в восстановлении правильной торговли с Россией, заключен был мир и с Швецией. За признание и Англия, и Голландия, и даже Франция требовали предоставления транзита через Московское государство в Персию, но московское правительство проявило в этом вопросе большую твердость.

Основные направления внешней политики Московского государства в XVII веке. Оправившись от последствий военной интервенции шведов и поляков, Московское государство при первых Романовых постепенно принимает черты более или менее мощной абсолютной монархии. Начиная с середины XVII века, Россия играет настолько крупную роль в политической жизни Восточной Европы, что ни одна международная проблема уже не может быть разрешена здесь без участия Москвы.

Таким образом, ко второй половине столетия уже стало определяться значение Московского государства как одной из сильных европейских великих держав.

Три основные международные проблемы стояли перед Россией в XVII веке. Оставался нерешенным вопрос о воссоединении украинских и белорусских земель, которые находились под властью Речи Посполитой (Польши). Не менее насущным был вопрос о продвижении в Прибалтику. К концу столетия четко обрисовалась и третья задача — необходимость борьбы с Турцией и ее вассалом Крымом. Все три проблемы переплетались между собой, чем осложнялось разрешение каждой из них в отдельности. В борьбе с Польшей естественными союзниками Москвы были Швеция, Турция и Крым. Но эти же государства являлись и соперниками Москвы в отношении литовско-польского наследства: Швеция претендовала на польскую Прибалтику и на Литву, Турция и Крым — на Украину. С другой стороны, борьба с Швецией за Балтику толкала Москву к союзу с Речью Посполитой п требовала установления мирных отношений с мусульманским югом. Точно так же и против Турции можно было действовать лишь в союзе с Польшей, т. е. отказавшись от Украины. Такова была сложная международная обстановка, в которой приходилось действовать Москве во второй половине XVII века.

Кризис, который переживала Речь Посполитая в середине XVII века, открыл Москве широкие перспективы. Восстание украинского народа под руководством Богдана Хмельницкого против гнета польских панов, перекинувшееся на белорусские земли, являлось моментом, чрезвычайно благоприятным для перехода к наступлению. Обращение Переяславской рады в январе 1654 г. к московскому правительству с просьбой о присоединении Украины к Русскому государству послужило внешним поводом для начала военных действий, которые развивались очень успешно для Москвы. Но в самый разгар русских успехов в войну неожиданно вмешалась Швеция. Сепаратное выступление Швеции на польском театре военных действий было отнюдь не в интересах Москвы, так как «царского величества у ратных людей свейские ратные люди дорогу переняли». Москва примкнула к образовавшейся в то время антишведской коалиции, в которую входили Империя, Дания и Бранденбург. Коалиция эта имела целью остановить чрезмерное усиление Швеции. Русские войска стали с успехом продвигаться в Ливонии, Курляндия официально перешла под патронат России. Однако Швеция сумела выйти из создавшегося положения. Добившись в 1658 г. Валиесарского перемирия с Москвой на три года, Швеция в том же году заключила выгодный мир с Данией, а в следующем — мир с Речью Посполитой (в Оливе). Речь Посполитая, развязав себе руки Оливским миром, возобновила войну с Московским государством. Вести войну на два фронта Россия была не в силах. Ради Украины в Москве решили поступиться Ливонией. По Кардисскому договору 1661г. все завоевания в Прибалтике были возвращены Швеции.

Война с Речью Посполитой между тем затягивалась и шла с переменным успехом. Неоднократно делались попытки прекратить ее дипломатическим путем. Еще в 1654 г. Москва, сообщая Франции о начавшейся войне, просила о ее посредничестве. По ходатайству короля Яна-Казимира в 1655 г. посредничество взял на себя император Фердинанд III. При участии его представителей было заключено перемирие в Вильно. В 1661 г. преемник Фердинанда III Леопольд II вновь послал в Москву посольство во главе с бароном Мейербергом. Посредничество и на этот раз не привело к осязательным результатам. Однако самый факт этих попыток со стороны Империи показывает, что русско-польский конфликт потерял в это время свой местный характер и приобрел общеевропейское значение. Несколько раз оба воевавшие между собой государства пытались достигнуть мира путем избрания на польский престол либо самого царя Алексея, либо его сына. Однако в Москве понимали, что уния с Речью Посполитой может быть куплена лишь ценою больших уступок в украинском вопросе. С другой стороны, Польша, нуждаясь в русской помощи против Турции, боялась усиления России. Таким образом, и из этих переговоров ничего не вышло.

Нараставшая угроза со стороны Турции привела, наконец, к сближению воевавших между собой государств. В 1667 г., после трехлетних переговоров, в Андрусове было заключено перемирие, по которому к России отходили вся Левобережная Украина и на два года Киев. Это был большой дипломатический успех Москвы. Договору был придан характер акта общеевропейского значения. В случае безуспешности дальнейших переговоров о «вечном мире» предполагалось «призвати государей христианских за посредники». Еще важнее было обязательство Речи Посполитой не заключать договоров с Турцией без участия Московского государства.

Прекращение войны с Речью Посполитой давало Москве возможность перейти к разрешению двух других неотложных внешнеполитических задач. В связи с этим ей приходилось выбирать между двумя политическими комбинациями, которые разделяли Западную Европу на два лагеря. Возраставшее могущество Швеции вызывало беспокойство среди ее ближайших соседей. Дания, Бранденбург и Империя всячески стремились привлечь Московское государство к союзу, направленному против Швеции. За спиной Швеции стояла самая сильная европейская держава XVII века — Франция; к антишведскому блоку примыкали Голландские штаты, которые опасались Франции и тоже хлопотали о союзе с Москвой против Швеции. Разрыв с Швецией означал отказ от продолжения активной политики на юго-западе и Украине, — на это не могли решиться ни царь Алексей Михайлович, ни его сын Федор Алексеевич, выросший под сильным белорусским и украинским влиянием. Тем не менее московское правительство в 1676 г. двинуло на границу Швеции значительные военные силы. «Это обстоятельство, — по признанию голландцев, — пожалуй, более всего... способствовало успеху» союзников. В то время как датские Дипломаты всячески внушали Москве мысль о необходимости более решительных действий против Швеции, шведское правительство со своей стороны хлопотало об «аллиансе» (союзе), обещая Москве помощь против Турции. В ответ московские Дипломаты требовали уступки Ингерманландии и Карелии в виде «сатисфакции» за ущерб, нанесенный русским действиями шведов в войне с Речью Посполитой. Таким образом, уже в XVII веке назревала мысль о «северном союзе» против Швеции, осуществившаяся в XVIII веке.

С момента заключения мира с Речью Посполитой внимание Москвы все более сосредоточивается на турецко-татарской проблеме. Уже после Андрусовского перемирия Андрей Виниус был отправлен из Москвы послом к английскому королю Карлу II с просьбой о помощи Польше против Турции.

Полное поражение Речи Посполитой в войне с Турцией в 1672 г. вызвало со стороны Москвы ряд энергичных дипломатических шагов. Генерал Менезий отправлен был к курфюрсту Бранденбургскому, в Вену, Венецию и к папе, Андрей Виниус — во Францию и Испанию, Емельян Украинцев — в Швецию и Голландию, чтобы побудить их к выступлению на помощь Польше. На призыв Москвы откликнулся только курфюрст Бранденбургский. Само московское правительство уклонилось от того, чтобы брать на себя какие-либо обязательства. Однако война с Турцией все-таки вспыхнула из-за Правобережной Украины. Она тянулась с 1676 по 1681 г. Это вызвало в 1679—1680 гг. посылку Чаадаева во Францию и Англию и Кривого-Бутурлина в Вену и Берлин. В 1686 г. состоялось, наконец, то объединение всех европейских сил для борьбы с Портой, о котором так упорно хлопотала Москва: Империя, Франция, Венеция, Бранденбург, Речь Посполитая и Москва заключили общий союз. На долю России выпадала война с Крымом. Заключению антитурецкой коалиции предшествовал договор Москвы с Речью Посполитой о «вечном мире» на основах Андрусовского перемирия. Не только Левобережная Украина, но и Киев, первоначально уступленный только на два года, остались за Москвой.

Естественно, что с устремлением внешней политики Московского государства на юг вопрос о Прибалтике был надолго снят с очереди. В 1683 г. Кардисский мир был подтвержден «без паки прошения отобранных провинций».

Дипломатическая деятельность московского правительства не менее широко развернулась и в восточном направлении. Враждебные отношения к Турции способствовали установлению дружбы с ее историческим врагом — Персией; к этому побуждали Москву и торговые интересы, поскольку через Московское государство шел персидский шелк в Западную Европу. С 1654 г. делались попытки завязать дипломатические и торговые сношения с Китаем. Долгое время эти попытки оставались безуспешными. Появление русских казаков и промышленников на Амуре и постройка в Приамурье русских острогов заставили, однако, правительство китайского императора Кан Си пойти на переговоры для разрешения пограничных споров. Впервые в истории Китая из Пекина выехали «великие послы» для встречи с иностранными послами. В тех условиях, в каких велись переговоры, пред лицом китайской армии, готовой в любой момент поддержать оружием требования пекинского правительства, Нерчинский договор 1689 г. был в сущности очень большим успехом московской дипломатии. Он обеспечил утверждение России в верхнем бассейне Амура и открыл широкие возможности для русской торговли с Китаем. На базе Нерчинского договора строились русско-китайские отношения до середины XIX века.

Таким образом, к концу XVII века и на Западе, и на Востоке международное положение Москвы укрепилось. Наметились те основные направления, по которым пошла внешняя политика Русского царства в XVIII веке.

Дипломатические учреждения Московского государства. Сложные задачи, стоявшие перед Московским государством со времени Ивана III в области внешней политики, требовали создания особого учреждения для руководства дипломатическими сношениями.

При Иване III такого учреждения еще не существовало. Вопросы внешней политики обсуждались и решались самим великим князем совместно с Боярской думой. Техническая сторона приема послов возлагалась на великокняжеских казначеев, которые играли в то время роль министров финансов. В качестве послов первое время выступали находившиеся на службе у великого князя греки и итальянцы. Таковы греки Юрий Траханиот, Дмитрий Ралов, итальянцы Вольпе, Джисларди. Более культурные, чем природные москвичи, ловкие, оборотистые, знающие европейские порядки и политическую обстановку на Западе, они казались незаменимыми как дипломаты. Но среди них были типичные авантюристы, для которых дипломатическая служба московскому государю была только средством обогащения. С такими чертами, например, выступает Антонио Вольпе, денежный мастер, выкрест; он служил одновременно и Ивану III, и Венецианской республике, и римскому престолу, и Золотой Орде и всех их обманывал. Однако очень скоро рядом с иностранными специалистами на дипломатической службе появляются и русские. В княжение Василия III иностранные источники с уважением говорят о великокняжеском дьяке Дмитрии Герасимове, который неоднократно ездил с дипломатическими поручениями в Рим, к цесарю, в Данию, в Пруссию. Довольно образованный, он владел латинским и немецким языками, участвовал в работах известного греческого ученого монаха Максима Грека по переводу священных книг на русский язык, интересовался богословскими вопросами, ценил итальянскую музыку и знакомился за границей с памятниками старины.

Организация особого учреждения, которое ведало международными сношениями, падает на XVI век. Постепенно из числа влиятельных великокняжеских дьяков выделяются те, которые специализируются на переговорах с иностранными послами. В 1549 г. «посольское дело» было «приказано» дьяку Ивану Михайловичу Висковатому (в то время он «был еще в подьячих»). Этим назначением и положено было начало Посольскому приказу как особому учреждению. В 1561 г. Висковатый получил звание «печатника», т. е. канцлера. Назначение лица неродовитого на столь ответственную должность объясняется, повидимому, тем, что руководство внешней политикой царь оставлял за собой и попрежнему решал связанные с нею вопросы сообща с Боярской думой, а «печатник» заведывал только канцелярией. «Знал бы ты свои дела, которые на тебя положены, не разроняй списков!» — говорил Висковатому митрополит. Очень скоро, однако, скромный начальник посольской канцелярии стянул в свои руки всю текущую дипломатическую работу и сделался: очень важным звеном во всей внешнеполитической деятельности правительства. «Отличнейший человек, подобного которому не было в то время в Москве», Висковатый не был лишен талантов: «его уму и искусству, как москвича, ничему не учившегося, — по словам иностранца-современника, — очень удивлялись иностранные послы». Висковатый пал жертвой крупного дипломатического поражения, которое потерпело Московское государство в 1569—1570 гг., когда Турция и Крым вступили в Ливонскую войну. Обвиненный в турецкой ориентации и в самостоятельных сношениях с султанским правительством, он был казнен в декабре 1570 г.

Висковатого в Посольском приказе сменили братья Щелкаловы, Андрей и Василий. Думный дьяк Андрей Щелкалов, «человек необыкновенно пронырливый, умный и злой», в течение четверти века управлял Посольским приказом и приобрел громадное влияние на все стороны правительственной жизни. Типичный представитель нарождавшейся бюрократии, «не имея покоя ни днем, ни ночью, работая, как безгласный мул, он был недоволен тем, что у него мало работы, и желал еще больше работать» (Исаак Масса). Сменивший его брат, думный дьяк и печатник Василий Щелкалов, «далеко уступал Андрею своими дарованиями».

Как учреждение Посольский приказ еще в начале XVII века не был велик; в нем в 1594 — 1601 гг. числилось, кроме «посольского думного дьяка» и его товарища, тоже дьяка, всего 15 — 17 подьячих, не считая переводчиков и низшего персонала. В XVII веке Посольский приказ значительно разросся. Кроме руководства внешней политикой, он занимался делами иностранных купцов и всех приезжих иноземцев (кроме военных). Приказ управлял вновь присоединенными территориями в первое время после их завоевания (например, Сибирью, Смоленской областью, Украиной и т. д.) и ведал сбором денег на выкуп пленных («полоняничных денег»). Наконец, Посольскому приказу были подчинены некоторые второстепенные приказы (четверти Новгородская, Галицкая, Устюжская и Владимирская и Печатный приказ). Смешение функций крайне затрудняло правильное течение дел в Посольском приказе. Это дало повод одному из умнейших его начальников (Ордин-Нащокину) сказать с досадой, что нельзя смешивать «великие государственные дела» с «кружечными», т. е. со сбором доходов с кружечных дворов (кабаков).

Разнообразие и обширность функций Посольского приказа в XVII веке потребовали значительного расширения его штатов. В 1689 г. в Посольском приказе было 53 подьячих, 22 переводчика и 17 толмачей.

Крупное значение, которое приобрели международные отношения в жизни Московского государства, нашло себе выражение и в том, что, начиная с 1667 г., во главе приказа стояли уже не дьяки, а бояре, иногда с титулом «царственные большие печати и государственных и великих дел сберегателя», т. е. канцлера. Одно время самому приказу присвоивалось наименование «Государственный приказ посольской печати». Все это свидетельствовало о возросшем значении внешнеполитической деятельности правительства. Таким образом, в течение XVII века Посольский приказ вполне оформился как учреждение. Но царь сохранил за собой бдительный контроль за деятельностью своих дипломатов. При царе Алексее был организован особый Приказ тайных дел, состоявший под непосредственным его ведением, куда «бояре и думные люди не входят и дел не делают, кроме самого царя». Из этого приказа, в частности, прикомандировывались к послам «в государства» и на посольские съезды подьячие «для того, что послы в своих посольствах много чинят не к чести своему государю, в проезде и в разговорных речах, и те подьячие над послами надсматривают и царю, приехав, сказывают». Контроль этот был, впрочем, малодействителен, ибо послы, «ведая в делах неисправление свое и страшась царского гневу», подкупали этих подьячих, «чтоб они, будучи при царе, их, послов, выславляли, а худым не поносили» (Котошихин).

Русские дипломаты XVII века. XVII век видел во главе Посольского приказа несколько крупных политических деятелей. На первом месте среди них стоит Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин. Это был государственный человек европейского масштаба, «мудрый министр, который не уступит ни одному из европейских», по словам одного иностранца. Сын скромного псковского помещика, он выдвинулся благодаря своим исключительным дипломатическим талантам, которые имел возможность впервые проявить в качестве уполномоченного по разграничению Псковского уезда с Швецией. Особенно отличился Ордин-Нащокин при заключении Валиесарского перемирия (1658 г.), согласно которому Швеция уступила русским завоеванные ими в Ливонии города, и Андрусовского перемирия с Польшей (1667 г.), по которому Москва приобрела Левобережную Украину и Киев. Ордин-Нащокин имел и некоторую теоретическую подготовку: он умел писать «слагательно», знал математику, латинский и немецкий языки, был осведомлен в иностранных порядках — про него говорили, что он «знает немецкое дело и немецкий обычай знает же». Не будучи безоговорочным сторонником заимствований всего иноземного, он считал, что «доброму не стыдно навыкать и со стороны, даже у своих врагов». Ордин-Нащокин был дипломатом первой величины — «наихитрейшей лисицей», по выражению страдавших от его искусства иностранцев. «Это был мастер своеобразных и неожиданных политических построений, — говорит о нем проф. Ключевский. — С ним было трудно спорить. Вдумчивый и находчивый, он иногда выводил из себя иноземных дипломатов, с которыми вел переговоры, и они ему же пеняли за трудность иметь с ним дело: не пропустит ни малейшего промаха, никакой непоследовательности в дипломатической диалектике, сейчас подденет и поставит втупик неосторожного или близорукого противника». При всей своей изворотливости Ордин-Нащокин обладал одним дипломатическим качеством, которого не имели его соперники, — честностью. Он долго хитрил, пока не заключал договора, но, заключив, считал грехом его нарушать и категорически отказывался от исполнения соответствующих указаний царя. В 1667 г., уже в чине боярина, Ордин-Нащокин был назначен начальником Посольского приказа. Он очень высоко ставил дипломатическую службу — «промысел». В его глазах Посольский приказ был высшим из всех государственных учреждений. Это — «око всей великой России». Задача Посольского приказа — «расширение государств от всех краев... тем и честь и низость во всех землях; и других приказов к Посольскому приказу не применяют». Посольский приказ надо поэтому, «яко зеницу ока, хранить». Ордин-Нащокин ратовал за высокое качество личного дипломатического состава, потому что «надобно мысленные очеса на государственные дела устремить беспорочным и избранным людям». У Ордин-Нащокина была своя совершенно определенная программа, которую он проводил с большим упорством и последовательностью, входя нередко в конфликты с самим царем Алексеем. С большой политической прозорливостью он считал необходимым направить все усилия Московского государства на приобретение «морских пристаней» на Балтике. Чтобы достигнуть этой цели, он стремился создать коалицию против Швеции и отнять у нее Ливонию. Он хлопотал поэтому о мире с Турцией и Крымом, настаивал на том, чтобы с Польшей «мириться в меру» (на умеренных условиях), готов был даже пожертвовать Украиной: «стоит ли стоять за черкасов, если они изменяют?» Ордин-Нащокин мечтал даже о союзе с Речью Посполитой, о «славе, которой покрылись бы славянские народы, если бы все они объединились под главенством России и Польши». У Ордин-Нащокина были свои взгляды и по вопросам экономической политики. «Русский Ришелье», как его называли шведы, он последовательно проводил в жизнь принципы меркантилизма. Внешнеполитическая программа Ордин-Нащокина (отказ от Украины, союз с Польшей и отнятие у Швеции Ливонии) не встречала сочувствия у царя, несмотря на большое доверие и расположение, которое он постоянно оказывал своему министру. Назначенный в 1671 г. полномочным послом в Польшу для заключения мира на условиях, не согласных с его убеждениями, Ордин-Нащокин подал в отставку и ушел в монастырь. Перед смертью он участвовал еще с успехом в переговорах о продлении Андрусовского перемирия в 1679 г.

Назначение на место Ордин-Нащокина А. С. Матвеева, сторонника сближения с Швецией и большого покровителя украинцев, придает уходу Ордин-Нащокина характер министерского кризиса, вызванного разногласиями с верховной властью по коренным вопросам внешней политики.

Из других начальников Посольского приказа дипломатические способности проявил фаворит царевны Софии, князь Василий Васильевич Голицын. Его искусству Россия была обязана заключением вечного мира с Речью Посполитой на условиях Андрусовского перемирия.

«Посольский обряд». В XVI—XVII веках оформился и московский «посольский обряд», т. е. внешние приемы дипломатических сношений, дипломатический этикет. Выработался он не сразу. В конце XV века определенного церемониала еще не существовало. Принимая Поппеля на тайной аудиенции, Иван III о секретном деле говорил с послом, отойдя в сторону от присутствовавших бояр. Во время приема в Москве венецианского посла Контарини Иван III так увлекся в разговоре, что стал наступать на своего собеседника, который из уважения к великому князю пятился назад.

Московские дипломаты, попадая на Запад, внимательно присматривались к тамошнему дипломатическому церемониалу, учились и по-детски копировали существовавшие там порядки.

В 1489 г. Иван III посылал к германскому императору послом Юрия Траханиота. Из доклада Траханиота после его возвращения великому князю стало известно, что ему была оказана «великая честь», что на аудиенциях император и сын его, король, «сами встречали его, сету пив с своего места ступени три - четыре, да руку подавали стоя», что император посадил Траханиота «против себя на скамейке близко». Когда с ответным посольством прибыл в Москву от императора Георг фон Турн, то Иван III принял его таким же образом, «сступив с своего места, да подал ему руку, да велел ему сести на скамейке против себя».

Постепенно, иногда на основании случайных наблюдений и прецедентов, и выработался в течение XVI века характерный для московской дипломатии очень сложный этикет. В основе этого этикета лежали, несомненно, западноевропейские образцы. Весь московский «посольский обряд» резко отличается и от восточного, и от византийского; но, перенесенный из Западной Европы, «обряд» в Москве утратил свою гибкость, принял закостенелые формы, оброс азиатскими условностями и не допускавшими изменения мелочами. В конечном итоге московские дипломаты уверовали, что созданный ими посольский чин и есть настоящий, общепризнанный порядок, которому подчиняются или должны подчиняться все государства. В 1654 г. послы царя Алексея заявили цесарским «думным людям», что они будут править посольством не так, как от них требуют, а «как в посольских обычаях ведетца», а «иных государств послы и посланники нам не в образец».

В представлении московских дипломатов все государства делились на ранги в зависимости от их политического значения. Далеко не каждого государя московский царь мог признать себе братом. Прежде чем вступить в дипломатические сношения с тем или иным государем, в Москве старались узнать, действительно ли он независимый правитель или «урядник» (вассал). Шведских королей из дома Ваза в Москве долгое время считали простыми «обдержателями» (регентами), недостойными сноситься непосредственно с самим царем, и требовали, чтобы сношения велись через новгородских наместников, против чего шведское правительство всячески протестовало. Иван IV и Сигизмунда-Августа попрекал, что он называет шведского короля братом: ведь он должен был бы знать, что дом Ваза происходит от простого водовоза. По договору 1687 г. курфюрст Бранденбургский обязался при приеме русских послов проявлять особую почтительность, так как московское правительство курфюрста ставило ниже короля. Еще в конце XVII века бранденбургские послы тщетно хлопотали о том, чтобы им в Москве оказывалась та же почесть, какую оказывают император и все короли.

Вне зависимости от ранга того или иного государства все сношения с иностранными державами строились на принципе охранения государевой «чести».

«Честь» эта выражалась в первую очередь в «именовании», т. е. в титуле. «Самое большое дело государскую честь остерегать; за государскую честь должно нам всем умереть. Прежде всего нужно оберегать государское именование. Начальное и, главное дело государей чести остерегать». «Не только нам есть, но и на свет зреть не можем», — говорил во Франции в 1668 г. стольник П. И. Потемкин по поводу «прописки» в царском титуле, увидев в этом «великого государя нашего, его царского величества, в самом великом его государском деле страшное нарушение». Вопрос о титуле стоял всегда на первом месте. Настойчивость русских дипломатов в этом вопросе раздражала иностранцев, а иногда их придирчивость и смешила. Но за отвлеченными спорами скрывались совершенно реальные соображения, поскольку титул выражал определенные права, и всякое умаление в титуле косвенно означало отказ от этих прав. Это отлично понимали и западноевропейские дипломаты, проявлявшие неменьшее упорство в вопросах титула. Их шокировала только грубость формы, в которой московская дипломатия отстаивала свои претензии.

«Государева честь» выражалась и в ряде мелочей, которые должны были обозначать более или менее высокое положение государей, представляемых послами. Московское правительство настаивало, чтобы грамоты к царю печатались обязательно большой печатью; представители царя должны были всегда требовать первого места, чтобы русских послов принимали по тому же обряду, как принимали иностранных послов в Москве, и т. д. Все это практиковалось и при западноевропейских дворах, но европейская дипломатия не могла никак отделаться от представления о «московитах», как о варварах, и потому крайне нетерпимо относилась к их щепетильности в вопросах этикета.

Сношения с иностранными государями велись через посредство «послов великих», «легких послов» или посланников и «гонцов». Различие зависело отчасти от важности и цели посольства, отчасти от отдаленности от Москвы государства, куда отправлялись посольства. Чем выше был ранг посылаемого лица, тем больше была и сопровождавшая его свита, и тем труднее был ее проезд до места назначения. «К цесарскому величеству, — говорит Котошихин, — великие послы не посылаваны давно, потому что дальний проезд, через многие разные государства, и послам великим в дороге будет много шкод и убытков, а посылаются к цесарю посланники». В зависимости от важности посольства во главе его ехал боярин, окольничий, стольник или человек меньшего чина.

Послы, какое бы звание они ни носили, получали от Посольского приказа наказ, в котором детально излагались инструкции, как поступать при посольстве, и даже что и как говорить. В последнем случае делалась, впрочем, оговорка: «А будет учнут спрашивати о иных каких делах, чего в сем великого государя наказе не написано, и им [послам] ответ держать, смотря по делу... а лишних речей не говорить». Неограниченных полномочий послы не получали и ничего решить не могли без сношений с Москвой; поэтому они обычно на всякое непредвиденное предложение отвечали: <<и мы о том скажем его царскому величеству, как, бог даст, увидим его светлые очи». Послов посылали только для предварительных переговоров, «а закрепить нам договорные статьи без указа великого государя не можно», — говорили они.

Наказы подробно излагали и весь церемониал посольства. Послам запрещалось до аудиенции у государя вести какие-либо переговоры с министрами и даже бывать у них, «да и ни в которых христианских государствах того не бывает, что, не быв у того государя, к которому кто послан, наперед ходить и дела объявлять думным людям». Это условие вызывало обычно много споров, так как, несмотря на категорическое заявление московских дипломатов, предварительные встречи с руководителями внешней политики были в обычае, хотя бы в виде взаимной любезности. При первом же посольстве в Константинополе в 1496 — 1497 гг. произошло на этой почве недоразумение: паши (турецкие вельможи), желая сделать любезность московскому послу М. В. Плещееву, пригласили его до аудиенции у султана на пир и хотели сделать ему подарки. Но Плещеев «от доброй чести и подчивания» отказался довольно грубо: «мне с пашами речи нет; я пашино платье не вздеваю и данных денег их не хочу, с салтаном мне говорити». Такие эпизоды происходили постоянно и в позднейшее время. Когда в 1668 г. П. И. Потемкин проезжал через Бордо, то представитель короля маркиз де Сен-Люк осведомился, сделает ли ему посол ответный визит, если он его посетит. Потемкин ответил, что «по царскому указу, он под страхом смерти не может посещать кого-либо, прежде чем представится королю», и, чтобы смягчить впечатление от отказа, послал маркизу собольи меха, но тот их не принял.

Другим требованием было, чтобы русский посол не представлялся государю одновременно с послами других государств и даже в один и тот же день с ними.

Далее следовали указания, как приветствовать иностранного государя. Московское правительство следило, чтобы послы не допускали никаких унизительных проявлений почтения. Послам, отправлявшимся к султану, давался наказ «поклон правити стоя, а на колени не садиться». В 1588 г. посол в Персии Васильчиков наотрез отказался от целования «шаховой ноги»: «я того и слухом не слыхал, что государя нашего послам и посланникам государей в ногу целовать». Не согласился он также, чтобы шах взял царскую грамоту, сидя верхом на лошади. В том и другом персы уступили. В Крыму московское правительство боролось против обычая ханских есаулов (чиновников) бросать перед послом свои посохи и требовать «пошлины» за переход через эти посохи.

Подобные столкновения происходили не только при восточных дворах. В 1614 г. гонцу Ивану Фомину при «цесарском» дворе говорили, что его предшественники учились кланяться императору и на аудиенции преклонялись до земли. Фомин ответил, что «во всей вселенной у великих государей того не ведется, которые посланники и гонцы от великих государей к великим государям посыланы бывают, что им до земли кланяться; подобает то делать подданным». Еще в 1654 г. посланника Баклановского «думные люди» императора германского спрашивали: «как вы будете у цесарского величества, какую ему честь вздадите и как учнете кланяться?» Баклановский ответил, что «учиться мы у думных людей не будем... А буде предков великого государя нашего... посланники учились, и то они учинили простотою» (глупостью).

Следующим камнем преткновения был вопрос о том, как будет спрашивать иностранный государь о царском здоровье и снимет ли он шляпу при произнесении царского титула. В 1613 г. император, которому представлялся посланник царя Михаила Ушаков, «государеву имени маленько преклонялся, и шляпу сымал», а при отпуске «приказывал челобитье сидя». И в следующем году, когда гонец Фомин передавал императору поклон царя, то император, «сидя на месте, тронул у себя на голове шляпы немного, а против... царского именованья не встал». Фомин сделал ему замечание, что он нарушает обычай. Император приказал гонцу продолжать говорить, но Фомин ответил, что ждет, когда император встанет и спросит о здоровье царя. Император велел сказать Фомину, что не помнит, вставали ли его предшественники, когда им передавались царские поклоны, и приказал Фомину итти к себе на квартиру и ждать указа. В данном случае, впрочем, поведение императора объяснялось тем, что Михаил Федорович еще не был признан им официально. В 1667 г., при приеме Потемкина, испанский король снял шляпу в ответ на его поклон, но стоял в шляпе, пока посланник произносил «царское именование». Потемкину разъяснили, что «как де вы, посланники царского величества, вошли в палату, и королевское величество снял шляпу в то время для брата своего, великого государя вашего... а не для вас посланников». По договору в 1687 г. курфюрст Бранденбургский обязался слушать именование и титул царя стоя, сняв шляпу, «с непокровенною головою» и принимать царскую грамоту своими руками и отдавать ее точно так же.

Порядок принятия царской грамоты и вручения ответной был одним из скользких дипломатических вопросов. Московское правительство требовало, чтобы иностранные государи делали это своеручно. Когда в 1614 г. император велел канцлеру взять грамоту у Фомина, то гонец отказался передать ее канцлеру и вручил ее самому императору. Длительный конфликт произошел в 1674 г., когда посланнику П. И. Потемкину император на аудиенции передал ответную грамоту не лично, а через одного из приближенных. На протест московского правительства последовал ответ, что при императорском дворе принято ответные грамоты отсылать прямо на квартиры к послам, и что в данном случае сделана была любезность в отношении московского посла.

При представлении иностранным государям послы говорили речи согласно полученному ими наказу, зорко следя, чтобы при произнесении царского титула государь встал. Речь произносилась, если можно так выразиться, коллективно: один член посольства начинал, другие продолжали. Первый посол, «вшед в палату», говорил, от кого и к кому прислано посольство, причем добросовестно перечислял все титулы обоих государей, держа в руках грамоту. На вопрос о здоровье московского государя отвечал второй член посольства: «как они поехали от великого государя царя..., и великий государь наш..., дал бог, [был] в добром здоровье». Затем третий член посольства говорил, что с ними прислана «любительная грамота». После вручения грамоты преподносились «любительные поминки» (подарки) от царя, преимущественно меха, иногда ловчие птицы.

По возвращении послы представляли в Посольский приказ подробнейший отчет о своей поездке в виде дневника, в котором изо дня в день, по «статьям», излагалось все, что они делали, видели, говорили и слышали за границей. Эти так называемые «статейные списки» представляют громадный интерес не только для истории русской дипломатии, но и для пополнения наших знаний по истории тех государств, куда ездили русские послы. Впрочем, в той части, в которой излагался ход переговоров, в статейных списках кое-что приукрашивалось; иностранных государей заставляли говорить языком «холопов» московского государя, а собственные слова послов излагались в самом выгодном для них свете, «и те все речи, которые говорены, и которые не говорены, пишут они в статейных списках не против того, как говорено, прекрасно и разумно, выставляючи свой разум на обманство, чтоб достать у царя себе честь и жалованье большое» (Котошихин).

Не менее сложен был ритуал приема иностранных послов в самой Москве. На границе послов встречал пристав, высланный навстречу воеводой пограничного города. Уже тут начинались местнические счеты. Обе стороны зорко следили за тем, кто раньше снимет шапку, и наблюдали за тем, чтобы не сделать лишнего шага навстречу друг другу и ехать «о высокую руку», т. е. с правой стороны, пускаясь на всевозможные хитрости, причем иностранцы бывали изобретательны не менее русских.

С момента вступления на русскую почву послы получали «корм» в значительном количестве. Достаточно сказать, что цесарскому послу Мейербергу, приезжавшему к Алексею Михайловичу, полагалось на день по 7 чарок вина двойного, по 2 кружки «ренского», по 2 кружки романеи, по 1 ½ ведра и 4 кружки различных сортов меду и по ведру пива и т. д. Содержание послов, тем более такое, по их собственному выражению, «изобильное», за счет государства, куда их посылали, было не в обычае в Европе и вызывало изумление; но качество продовольствия было невысокое, и на этой почве происходили часто недоразумения. В пути за снабжением посольства всем необходимым наблюдал приставленный к нему пристав. Со своей стороны и русские послы за границей пользовались всюду казенным содержанием и даже получали денежные субсидии на дорожные расходы, так как сумм, отпускаемых из приказа, обычно нехватало.

По дороге в Москву послов всюду встречали с почетом, но воеводы не должны были обмениваться с ними визитами, так как твердо держалось правило, что до царской аудиенции никакое должностное лицо не должно с ними видеться. Голландское посольство въезжало в Вологду в 1675 г. «при звуках труб и литавр», в сопровождении выехавших им навстречу дворян и немецких купцов. В течение всего пребывания оно пользовалось всевозможными знаками внимания со стороны воеводы, который, однако, по указанной причине был лишен возможности «беседовать» с самим послом, а виделся только с лицами из его свиты. Случалось, что по пути представители местного населения обращались к послам с просьбами о заступничестве перед местными властями, и такие ходатайства имели иногда успех.

За несколько верст не доезжая Москвы, посольство должно было остановиться в ожидании разрешения на въезд в столицу. В день, назначенный для въезда, из царской конюшни высылались возки или кареты и верховые лошади. Перед самой Москвой навстречу выезжали новые «московские» приставы. Начинались неизбежные споры и проволочки относительно того, посол или пристав первый выйдет из своей кареты или слезет с коня и Герберштейн очень хвалится тем, что обманул москвича, сделав вид, что первый готов сойти с лошади. Затем читались от имени царя приветствия, и пристав садился в карету к послу тоже предварительно поспорив, какое место в ней займет! В 1678 г. спор между польско-литовскими послами и приставами тянулся два часа: «шествие остановилось, доложили великому князю, и он... решил, чтоб два русских имели в средине поляка, во втором ряду два поляка — москвича и т. д.», С этого момента приставы, или «попечители», как их называли иностранцы, не отходили почти от своих опекаемых, заботились об их устройстве и снабжении, служили посредниками между ними и Посольским приказом и одновременно разведчиками, через которых московское правительство старалось узнать намерения послов и получить сведения об европейской ситуации. Приставы получали соответствующие инструкции из приказа, о чем говорить и как отвечать на те или иные вопросы. Въезд послов в Москву происходил с большой пышностью, при большом стечении народа. Вдоль всего пути стояли конные служилые люди и боярские холопы в богатом вооружении, на роскошно убранных конях, и выстроена была пехота со знаменами и пушками. Вся эта обстановка должна была внушать послам представление о богатстве и могуществе московского царя.

Уже в XVI веке для помещения особенно часто приезжавших в Москву послов, крымских, ногайских и польско-литовских, существовали особые дворы; остальные располагались в частных домах. С начала XVII века в Китай-городе, на Ильинке, был устроен особый Посольский двор. Послов стремились изолировать, под предлогом охраны их личности к ним приставлялась стража, которая никого не пропускала к ним; не разрешалось им и выходить со двора. «Заперли передний двор, — рассказывает участвовавший в голштинском посольстве к царю Михаилу Олеарий, — и приставили 12 стрельцов с тем, чтобы до первого представления [царю] никто из нас не выходил из дому, и чтоб никто из посторонних не входил к нам; но приставы ежедневно посещали послов и справлялись, не нуждаются ли они в чем. Кроме того, в нашем дворе постоянно находился при нас русский переводчик, который распоряжался стрельцами для наших услуг и рассылал их за покупками разных вещей, потребных для нас». Но после аудиенции голштинским послам было объявлено, что им разрешено выходить из своего помещения, что город открыт для них, и что если они пожелают выехать куда-нибудь, то им пришлют лошадей.

В течение XVII века полутюремный режим послов в Москве постепенно был смягчен. Им разрешалось даже приглашать и самим посещать знакомых. Конечно, в отношении послов враждебных Москве держав продолжали принимать всяческие предосторожности.

В день аудиенции к послам являлись назначенные для того придворные со свитой. Опять возникал спор о том, где встретить этих посланников. Приставы настаивали на том, чтобы послы встречали их у подножья лестницы. Послы видели в этом умаление чести их государей и делали вид, что их задерживает то одно, то другое, и старались ухитриться встретить гостей посредине лестницы. Приставы поспешно переодевались в нарядное казенное платье, чтобы сопровождать послов во дворец. Для послов подавали опять лошадей с царской конюшни или (в XVII веке) царскую карету. Шествие двигалось с большой торжественностью. Впереди шли стрельцы, затем следовали подарки царю — причудливые серебряные сосуды, кони, всякие «заморские диковинки». Перед послами секретарь посольства или кто-нибудь другой из их свиты вез, высоко подняв в руке, верительную грамоту, завернутую в камку (шелковая материя), затем уже ехали послы в сопровождении приставов. Вдоль пути опять выстраивались войска. Все улицы бывали усеяны народом, сбежавшимся поглазеть на пышную церемонию. Русские видели в этом многолюдстве, с одной стороны, проявление могущества их царя, а с другой — выражение уважения к послам. Потемкин в Париже, когда ехал на королевскую аудиенцию, обиделся, что на улице по этому случаю было мало народа.

О выезде с Посольского двора царь уведомлялся гонцами; и далее, по мере приближения процессии, все время давали знать во дворец, а из дворца делались распоряжения либо ускорить, либо задерживать шествие. В одном случае литовские послы сильно запоздали и заставили царя Ивана IV дожидаться, пока они дослушивали обедню «у своих попов». Царь обиделся и тут же приговорил с боярами другой раз царю итти к обедне и заставить послов «дожидаться того, как государю обедню отпоют». Это был вопрос не только такта, но и этикета. Послы слезали в некотором расстоянии от Красного крыльца. В 1566 г. литовский гонец захотел слезть у самой лестницы и пытался подъехать к ней «сильно», но стрельцы его не пустили, и царь не оказал ему никаких знаков внимания потому, что он «приехал на двор невежливо». На лестнице и в покоях, через которые проходили послы, стояли дворяне, приказные люди и гости (купцы) «в золотном платье» и в меховых шапках и низшие чины в «чистом платье». Парадное «золотное» платье выдавалось по этому случаю из царских кладовых и по миновании надобности возвращалось обратно, причем в случае какого-либо изъяна неаккуратный придворный подвергался жестокому наказанию.

Во дворце послов встречали назначенные к тому бояре. В зависимости от политического значения государства, от которого приезжали послы, таких встреч бывало несколько (до трех). Прием происходил в различных палатах дворца — в Столовой, в одной из Золотых подписных, иногда в Грановитой. Царь принимал, сидя на престоле «в большом наряде», т. е. в кафтане из золотой парчи, в «шапке Мономаха», со скипетром в руке, иногда с «царским яблоком» в другой. Перед престолом стояли «рынды», молодые люди в белых кафтанах с серебряными топориками в руках. Вдоль стен сидели на лавках бояре в роскошных кафтанах и меховых «горлатных» шапках.

Послы представлялись в шляпах. Только во второй половине XVII века в Москве стали требовать, чтобы послы являлись с непокрытой головой. Из-за этого произошел конфликт с Швецией, окончившийся тем, что обе стороны обязались соблюдать один и тот же порядок представления послов с непокрытой головой. Точно так же и с Польшей договорились в 1671г. чтобы послы являлись на аудиенцию без шапок. Другим требованием, которое сильна возмущало иностранцев, было, чтобы послы приходили во дворец без шпаг. Повидимому, это был порядок, заимствованный от татарских ханов. Послов «являл», т. е. представлял, один из окольничих (второй думный чин после бояр). Посол «правил поклон», т. е. осведомлялся о здоровье царя, и произносил приветственную речь. В ответ царь вставал и спрашивал о здоровье государя, от имени которого прибыл посол; корону он при этом не снимал. Когда в 1658 г. царь Алексей спросил о здоровье венгерского короля, не сняв короны, то послы заявили протест. Им ответили, что царь принимал послов не в шляпе, а в венце, которого не снимают даже в церкви во время богослужения. После обмена взаимных приветствий посол вручал «верющую» (верительную) грамоту, которую принимал посольский дьяк. Затем царь допускал послов к руке. «Пока мы подходили, — описывает эту церемонию один из членов цесарского посольства к Алексею Михайловичу в 1661 г., — царь перенес скипетр из правой в левую руку и протянул нам правую для целованья; князь Черкасский (двоюродный брат царя) поддерживал ее, а царский тесть Илья Милославский так и сторожил и кивал нам, чтобы кто-нибудь из нас не дотронулся до нее нечистыми руками». По окончании этой церемонии царь обмывал руку из стоявшего тут же серебряного рукомойника, что очень обижало иностранцев. «Точно обмывается для очищения», — говорил Поссевин. К целованию руки допускались только христиане. Мусульманским послам вместо этого царь клал руку на голову. После целования руки послам ставили скамейку против престола., Посидев немного, послы излагали в краткой речи цель своего приезда и «являли» подарки, привезенные царю. В 1692 г. среди подарков, привезенных персидскими послами, были живые лев и львица, которых доставили во дворец «порознь» в во дворец, конечно, не вводили, а только подержали немного у Красного крыльца.

В день аудиенции полагалось угощение послов царским обедом В XVI веке царь обычно приглашал их к собственному столу. Ульфельд описал подробно парадный обед у Ивана IV в Александровской слободе. Во время обеда кушанья подавались на царский стол в разрезанном виде, и царь рассылал куски гостям. в том числе и членам посольства. Почтенный таким образом гость вставал и кланялся царю и на все четыре стороны, «и как перемен кушаний весьма было много, так и вставать весьма часто должно было, ибо сколько раз подавано было оное, столько вставать надобно было, и то делалось 65 раз». Таким же образом следовало угощение медом, и, наконец, царь велел налить в кубок мальвазии (вино), отпил немного и в знак особой милости послал кубок Ульфельду, который со своей стороны, отведав, передал по очереди всем членам посольства, «дабы все чувствовали щедрость его и милость сердца». В XVII веке вместо парадного обеда угощенье обычно непосредственно доставлялось на двор к послам. На посольский двор приезжал один из придворных, и с ним приходило множество людей, несших кушанья. Накрыв стол скатертью, ставили серебряную посуду. Царский уполномоченный садился за главным концом стола и сажал послов рядом с собой. Угощение расставлялось на серебряных блюдах, но прибор ставился только послам, так что Кленку, послу Голландских штатов, пришлось для всех остальных членов посольства велеть подать собственные тарелки. Во время обеда по определенному церемониалу произносились здравицы в честь царя и того государя, от имени которого правилось посольство.

Через несколько дней после торжественной аудиенции назначалась вторая в более скромной обстановке, во время которой царь сообщал послам, что, ознакомившись с содержанием «верющей» (верительной) грамоты, он назначил несколько бояр «в ответ», т. е. для переговоров с ними по всем поднятым ими вопросам. Затем их вели в так называемую «ответную палату» или в какую-нибудь другую, и начинались переговоры, нередко прерывавшиеся резкой перебранкой. Заседания происходили несколько раз, и по окончании их назначалась последняя прощальная аудиенция. Если переговоры приводили к хорошему результату, царь на отпуске угощал послов медом. Обычно послы, выпив мед, клали за пазуху и сосуд, из которого пили; «для таких бессовестных послов деланы нарочно в Аглинской земле сосуды медные, посеребренные и позолоченные».

Наряду с приходом послов в Москву и посылкой послов из Москвы в «государства» очень часто дипломатические переговоры были предметом особых посольских съездов, обычно в пограничных городах. И здесь также очень много времени и сил уделялось вопросам местничества и этикета. Послы размещались в шатрах, и много споров возникало о том, в чьем шатре должны были происходить конференции. Иногда для равенства чести послы переговаривались из своих шатров, поставленных на таком расстоянии друг от друга, чтобы можно было слышать голоса. Бывали случаи, когда шатры ставились совсем рядом, и послы сидели за общим столом, один конец которого находился в одном шатре, а другой — в другом, и тут вопрос уже шел о том, на чьей стороне была большая часть стола.

Договоры в изучаемый период утверждались попрежнему присягой — «крестным целованием». Царь присягал в присутствии иностранных послов. Придворный протопоп после молебна читал «заклинательное письмо о содержании вечного покоя», за ним повторял слова царь, а «грамота докончальная в то время лежит под евангелием». По окончании чтения текста клятвы царь прикладывался к кресту, потом, взяв докончальную грамоту, отдавал ее послам. Исполняя со всей пунктуальностью требуемые обряды, цари так же внимательно наблюдали за исполнением их и противной стороной. Иван IV требовал, чтобы польский король при присяге прикладывался «в самый крест», а не «мимо креста, да и не носом», отчего магическая сила обряда терялась бы.

Утвержденный крестным целованием договор считался ненарушимым «во всех статьях, запятках и точках, безо всякого умаления... в целости». Форма договоров была заимствована из западноевропейских образцов.

До конца XVII века московские государи договоров не подписывали, а подписывали вместо них царское имя дьяки, потому что «цари и бояре ни к каким делам руки не прикладывают, для того устроены думные дьяки».

Существовавший ранее обычай скреплять договорные отношения брачными связями с иностранными дворами вышел в XVI веке из употребления. Последний случай относится к концу XV века, когда Иван III выдал свою дочь Елену за литовского великого князя Александра в расчете, что этот брак будет способствовать укреплению мира. Но к этому времени религиозная исключительность и нетерпимость настолько обострились, что брачные союзы становились фактически невозможными. Католическая церковь как условие такого брака требовала перехода православного в унию, а церковь православная не допускала и мысли об этом.

В XVI веке в Москве возникла мысль о создании в Ливонии вассального государства, государь которого был бы связан с московским царским домом брачным союзом. В этих целях Иван Грозный выдал за брата датского короля Магнуса свою племянницу Екатерину Владимировну, но муж ее изменил и перешел на сторону врагов царя. Для тех же целей готовил Борис Годунов сперва шведского королевича Густава, который, однако в конечном итоге отказался от брака с дочерью царя Ксенией под предлогом нежелания принять православие. Затем Годунов прочил в женихи Ксении брата датского короля принца Иоанна, который в качестве будущего зятя уже находился в Москве, но умер. При Михаиле Федоровиче началось затяжное и скандальное дело о бракосочетании царевны Ирины Михайловны с датским принцем Вальдемаром. Принц приехал в Россию, но отказ его перейти в православие, а с другой стороны, признание русскими церковными авторитетами недопустимости того, чтобы королевич вошел в церковь для венчания «некрещеным», привели после долгих переговоров к разрыву. Вальдемар уже после смерти царя Михаила был выслан из Москвы. Это была в XVII веке последняя неудачная попытка прибегнуть к брачному союзу как средству укрепления международных связей.

Новые явления в дипломатии Московского государства XVII века. Вопросы, разрешавшиеся в XVI—XVII веках дипломатическим путем, были гораздо сложнее и разнообразнее, чем раньше. В их числе было много таких, которые до тех пор не входили в круг дипломатических сношений, как выдача политических преступников (например, самозванца Анкудинова), покупка боевых припасов, наем военных сил, заключение займов, разрешение закупки в России хлеба и т. д. В XVII веке московская дипломатия начинает активно интересоваться и внутренними делами иностранных держав, причем уже тогда усваивает себе роль блюстителя монархических начал в Европе. Так, правительство Алексея Михайловича порвало торговые сношения с Англией, в виде репрессии за казнь Карла I, за то, что англичане «всею землею учинили злое дело, государя своего Карлуса короля убили до смерти», и отказывалось признавать Английскую республику; царь Алексей продолжал осведомляться о здоровье вдовы Карла I и оказывал денежную помощь ее сыну, претенденту на английский престол, будущему Карлу II. Так же недоброжелательно относилась московская дипломатия и к поддержке, которую оказывали короли французский и датский «мужикам» голландцам против английского короля. Ордин-Нащокин считал, что лучше соединиться всем государям Западной Европы, чтобы уничтожить все республики, которые суть «ничто иное, как места заблужения».

И в другом отношении московская дипломатия XVII века уже намечала пути царской дипломатии XVIII и XIX веков. В борьбе с Турцией она использовала естественную вражду покоренного турками православного населения против своих поработителей. В лице греков и славян, особенно духовенства этих народов, Москва имела преданных агентов, дававших ценную информацию. Устанавливались даже методы секретной переписки. В 1682 г. патриарх иерусалимский просил через русских посланников, приезжавших в Константинополь, чтобы государь приказал «писать к нему, патриарху, без имени и грамоты складывать малые и печатать какою малою печатью, чтобы того никто не знал, и он-де таким же образом станет писать о великих делах, о которых потребно и государю надлежит ведать».

К XVII веку относится и начало борьбы с заграничной прессой в целях прекращения печатной пропаганды против царской России. Так, московское правительство протестовало перед Швецией против печатавшихся в Риге во время восстания Разина «авиз» (сообщений), в которых унижалось царское достоинство, «и такие полные лжи куранты [листки] распространялись подданными короля во всей Европе». Протестовало оно и против напечатанного в 1655 г. в Ревеле пасквиля на московских царей, в котором царь Иван Васильевич назван тираном, а сам Алексей Михайлович уподоблялся Герострату за то, что «своевольно тиранствовал в Ливонии». В договор с Речью Посполитой 1650 г. была внесена специальная статья об истреблении книг, отзывавшихся неблагожелательно о Московском государстве; одним из поводов для расторжения мира с Польшей московская дипломатия выставляла напечатание «по королевскому и панов-рады велению» книг, в которых имеется «про... великих государей наших и московского государя, про бояр и про всяких чинов людей злые бесчестия и укоризны и хулы».

Осложнение и расширение дипломатических и торговых отношений Московского государства с государствами Западной Европы вызвало появление в Москве иностранных резидентов и агентов, представлявших интересы различных государств. Уже в 1585 г. упоминается английский резидент, функции которого приближались к консульским; с 1623 г. английские резиденты действуют непрерывно, за исключением времени разрыва дипломатических сношений с Англией в связи с образованием в ней республики. В конце 20-х годов появляются «датские прикащики». В 1631 г. Голландским штатам было разрешено иметь своего резидента, но этим правом они воспользовались только в 1678 г. С 1631 г. в Москве жили постоянно шведские агенты; польские были допущены в 1673 г., но действовали с перерывами. Попытки Франции в 1629 г. и Бранденбурга в 1676 г. завести своих резидентов в Москве не увенчались успехом. Официально резиденты назначались «для удобнейшего по делам изустно, нежели через почту донесения». В действительности помимо консульских обязанностей по защите торговых интересов своих соотечественников они выполняли функции шпионов и осведомителей. Шведскому резиденту поручалось следить за резидентами и посланниками других европейских государств, «со всем прилежанием наблюдать за происходящим при царском дворе» и обо всем доносить своему двору. Действительно, в донесениях шведских резидентов в XVII веке содержатся очень ценные для их правительства сведения о военных силах Московского государства, о торговле, о народных движениях и, наконец, о борьбе придворных партий. Резидент Поммеринг не ограничивался этим: он занимался и прямым подрывом зарождавшейся русской оружейной промышленности. В этих целях Поммеринг добивался выезда за границу иностранных специалистов, работавших на русских заводах. «Как эти уедут отсюда, — писал он в 1648 г., — тульский или другие русские горные заводы не в состоянии будут вредить горным заводам вашего королевского величества в Швеции, ибо я достал Петру Марселису [содержателю тульских заводов] плохого кузнечного мастера...» Неудивительно поэтому, что московское правительство стремилось всячески избавиться от иностранных резидентов, неоднократно заявляя, что в мирное время им «быть не для чего». Само оно в течение XVII века только приступило к организации постоянных миссий за границей. Дело шло в первую очередь о тех двух государствах, с которыми Москва была наиболее связана, — о Швеции и Польше. В 1634 г. в качестве резидента был послан в Швецию крещеный немец Д. А. Францбеков, но пробыл в своей должности всего полтора года; после него только в 1700 г. был отправлен «на резиденцию» в Стокгольм князь Хилков. Вопрос о миссии в Речи Посполитой возник в 60-х годах XVII века и был решен в 1673 г. Первый русский резидент в Речи Посполитой Василий Тяпкин нес свои обязанности с 1673 до 1677 г. В 1660 г. англичанин Джон Гебдон был назначен «комиссариусом» в Голландию и в Англию.

Отсутствие постоянных миссий за границей неблагоприятно отражалось на деятельности русской дипломатии, которая весьма слабо была осведомлена в иностранной политике. Отправленный в 1656 г. к венецианскому дожу Франциску Чемоданов по прибытии узнал, что этого «Францискуса волею божиею не стало, а после де его нынешний князь уже третий». Для пополнения этого пробела выписывались газеты, или «куранты», которые переводились в Посольском приказе. Этим курантам русские, по ироническому замечанию шведских дипломатов, верили, «как евангелию». Газетная информация, конечно, не заменяла информации дипломатической; отсюда ряд вопиющих ошибок, допускавшихся московскими дипломатами. Так, в 1687 г. поехал во Францию князь Яков Федорович Долгоруков с деликатной миссией предложить французскому королю Людовику XIV союз против Турции, с которой Франция в это время сама заключала союз.

Разнообразная дипломатическая деятельность должна была выработать у московских государственных деятелей известные навыки в сношениях с иностранцами. Сами иностранцы с раздражением отмечали выдающиеся природные дипломатические способности русских. «Они собирают вместе все тонкости закоснелого лукавства, чтобы провести иностранцев, — говорит автор описания посольства Мейерберга, — либо выдавая ложь за правду, либо умалчивая, о чем надобно сказать, и ослабляют обязательную силу всяких решений на совещаниях тысячью хитрых изворотов, дающих превратный толк, так что они совсем рушатся». Но вековая отсталость России сказалась и здесь, как и в других сторонах русской жизни XVII века. Отсутствие образования и точных знаний давало себя чувствовать во всех выступлениях московских дипломатов. Их приемы были часто весьма наивны. Лихачев, ездивший послом в 1658 — 1659 гг. во Флоренцию, с поразительным простодушием расспрашивал на аудиенции «грандуку» Фердинанда о том, не знает ли он, какое имел поручение от польского короля к Испании проезжавший через Флоренцию польский посол и «был ли с ним к тебе лист, и... в этом листу о чем к тебе писал?» Недостаток знаний московские дипломаты заменяли апломбом. Им ничего не стоило сослаться на несуществующие грамоты или заявить, что император Гонорий и Аркадий прислали корону первому московскому князю Владимиру. Когда же им указывали, что эти императоры жили за 600 лет до Владимира, они, не моргнув, утверждали, что были другие Гонорий и Аркадий, современники Владимира. Наконец, послы прибегали к обычному оружию слабых — к упрямству, сопровождавшемуся грубостью; это, конечно, производило неблагоприятное впечатление на иностранных дипломатов, которые по существу пользовались теми же приемами, но в более утонченной форме. Приближенные флорентийского «грандуки» внушали Лихачеву: «а про то б ведали посланники, что прочих держав послы, бывши во Флоренсии, не бранились и не бесчестили, как они». Навстречу князю Долгорукову в 1687 г. в Дюнкирхен (Дюнкерк) из Парижа был послан запрос, «не для упрямства ли какого приехали они, и не будут ли в чем воле королевского величества противны?»

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ДИПЛОМАТИЯ ЕВРОПЕЙСКИХ ГОСУДАРСТВ В XVIII ВЕКЕ

1. ВОЙНА ЗА ИСПАНСКОЕ НАСЛЕДСТВО И НАЧАЛО УПАДКА МЕЖДУНАРОДНОГО ЗНАЧЕНИЯ ФРАНЦИИ

Со второй половины царствования Людовика XIV начинается новый период дипломатической истории Европы, который был ознаменован постепенным усилением международной роли Англии в ее борьбе с Францией за первенство в грабеже колоний. Важнейшим этапом этой борьбы была война за испанское наследство. Она была начата как династическая война, но фактически превратилась в первое огромное столкновение между Францией и Англией за господство на море и в колониях.

Поводом к войне за испанское наследство (1701—1714 гг.) послужила смерть бездетного Карла II Испанского. Людовик XIV считал себя наследником испанских владений. Это было самое богатое из наследств, когда-либо существовавших. Дело шло не только о нарушении «политического равновесия» в пользу Франции, но фактически о мировой гегемонии Франции. Кроме самой Испании, «наследнику» — Людовику XIV — должны были достаться итальянские, нидерландские, а также многочисленные африканские и американские владения Испании.

Еще в 90-х годах XVII века Людовик вел переговоры с другими державами о дележе этого наследства. Англия и Голландия охотно выслушивали его предложения в расчете поживиться богатой добычей. Но у испанского короля оказался еще один наследник — австрийский эрцгерцог Карл, который приходился внуком испанскому королю Филиппу III. Людовик рассчитывал, заинтересовав Англию и Голландию, выступить с ними единым фронтом против притязаний Габсбургов и, таким образом, предотвратить возможную антифранцузскую коалицию. Послы Франции в Лондоне и Гааге убеждали англичан и голландцев в том, что вступление на престол Испании одних только Бурбонов или только Габсбургов нарушит равновесие. Французский посол в Вене настойчиво убеждал императора разделить Испанию между претендентами во имя сохранения европейского мира. Французские дипломаты добились весьма существенных результатов. В 1698 и 1700 гг. были заключены два соглашения о разделе Испании — оба, само собой разумеется, втайне от самого испанского короля Карла II. Можно легко себе представить его негодование, когда он узнал, что делалось за его спиной. Вначале Карл, в пику Франции и Империи, решил облагодетельствовать своим наследством дальнего «бедного родственника» — курфюрста Баварского. Но тот, семилетний мальчик, внезапно и по неизвестной причине умер. Тогда Карл II решил передать все наследство, но обязательно целиком, французскому принцу: он правильно рассчитывал, что французский принц во главе нерасчлененной Испании лучше, чем раздел страны. К этому решению короля толкали французская дипломатия и сами испанцы, ибо, говорит Минье, «национальная партия ненавидела австрийцев, потому что они уже давно находились в Испании, и любила французов, потому что они еще не вступали в Испанию». 2 октября 1700 г. Карл II, посоветовавшись со своим духовником, богословами, юристами и самим папой, подписал завещание, которое передавало после его смерти Испанию со всеми ее владениями в Старом и Новом Свете внуку Людовика XIV герцогу Филиппу Анжуйскому. 1 ноября того же года король умер. Людовик XIV оказался перед двумя возможностями, созданными его собственной дипломатией и прямо противоположными друг другу. Принятие наследства означало войну почти со всей Европой. Непринятие его и верность договорам о разделе, заключенным с Англией, Голландией и императором, могли вызвать войну с Испанией, не желавшей, естественно, подвергнуться разделу. В конце концов взяло верх честолюбие короля и его главных советников, среди которых уже не было крупных людей первой половины царствования. Слова испанского посла при французском дворе, будто «Пиренеи почти уже развалились», были подхвачены и приписаны самому Людовику XIV; король будто бы сказал: «Нет больше Пиренеев!»

Ни Англия, ни Голландия не были намерены воевать с королем французским, предпочитая мир опасностям войны и нарушению торговли. Они удовольствовались торжественным обещанием Людовика XIV, что Испания никогда не будет соединена с Францией. Но последующее поведение французского правительства как будто подтверждало самые худшие предположения. В начале 1701 г. Людовик XIV особой грамотой признал права Филиппа V на французский престол, ввел французские гарнизоны в крепости нидерландских провинций Испании и приказал испанским губернаторам и вице-королям повиноваться ему как своему государю. Сторонники войны в Нидерландах и в Англии подняли вопль, упрекая Людовика XIV в том, что он добился у них согласия на предоставление ему части наследства, а на самом деле захватил его полностью. Вильгельм стал распускать слухи, что Людовик XIV намеревается вмешаться в английские дела в пользу только что изгнанных из Англии Стюартов. Людовик XIV со своей стороны казалось, прилагал все усилия для того, чтобы сделать эти слухи правдоподобными. Он навестил умиравшего во Франции бывшего английского короля Якова II и дал ему торжественное обещание, что признает за его сыном королевский титул, вопреки собственному, за несколько лет до этого официальному признанию королем Вильгельма III. Узнав об этом, палата общин вотировала субсидии на войну. Наиболее воинственно был в это время настроен император. Международная обстановка казалась ему чрезвычайно благоприятной для нанесения решительного удара Бурбонам, вековым врагам дома Габсбургов. Незадолго до этого он заключил мир с турками (в Карловичах в 1699 г.). Его дипломатическая агитация среди германских князей, раздраженных хозяйничанием французов в Германии, тоже увенчалась успехом: они изъявили готовность помочь императору. Положительный ответ дали также Дания и Швеция; они боялись гегемонии Франции еще со времен Вестфальского мира. Впрочем, начавшаяся почти одновременно с войной за испанское наследство Великая Северная война отвлекла их силы на северо-восток, и никакой помощи от них император не получал.

Дела в Европе принимали неблагоприятный для Франции оборот. Снова была восстановлена коалиция 80-х годов XVII века, когда против Франции была почти вся Европа. Начавшаяся весной 1701 г. война была неудачна для Франции. Она кипела на четырех фронтах сразу: в Италии, Испании, Нидерландах и в прирейнской Германии. За сомнительными успехами Франции в первый ее период (1702—1704 гг.) последовали годы поражений и тяжелых неудач. Истощенная прежними войнами, страна голодала в эти годы (1704 — 1710 гг.) и восстаниями камизаров — протестантов Севеннских гор — выражала свое крайнее негодование. В последний период (1710— 1714 гг.) французам удалось несколько поправить военные дола. Это позволило Людовику XIV заключить не слишком унизительный для Франции мир.

Вторая половина царствования «короля-солнца» была вообще бедна выдающимися людьми и военными талантами. Живые силы страны стояли вне официальных кругов начавшей дряхлеть блестящей монархии. Между тем на стороне ее противников были выдающиеся дипломаты и генералы: Вильгельм III Оранский, Мальборо и даровитый австрийский полководец принц Евгений Савойский. Людовик XIV мечтал только об одном, как бы выйти из войны с не совсем ощипанными перьями.

Помогли разногласия и противоречия в среде его врагов. Дипломаты Людовика XIV почти после каждой кампании пытались завязать сношения с голландцами, убеждая их в том, что англичане собираются захватить Ост- и Вест-Индию, а Габсбурги, завладев Испанией, хотят восстановить империю Карла V и ее былую гегемонию в Европе. Голландцам нужно было лишь обезопасить себя со стороны Франции и продолжать свои торговые дела; поэтому они добивались только выгодных торговых договоров и установления так называемого «барьера», т. е. права держать гарнизоны в нынешней Бельгии, принадлежавшей тогда Испании, В общем они не склонны были к дорого стоившему ведению войны.

Англичане каперствовали в это время на море, успели захватить ключ к Средиземному морю — Гибралтар (1704 г.) — и навязали Португалии торговый договор (Метуэнский, 1703 г.), который подчинил Португалию Англии в экономическом отношении. На основании договора англичане получили право беспошлинного ввоза в Португалию своих мануфактурных изделий, которые затем потоком контрабанды полились и в Испанию. В Америке бостонские и нью-йоркские колонисты захватывали одну за другой области новой Франции. Но главные расходы войны падали на Англию; в Англии тоже крепли мирные настроения. Выборы 1710 г. дали торийское большинство, враждебное войне: героя многих кампаний Мальборо обвинили в казнокрадстве, что было правдой. В 1711 г. (апрель) умер император Иосиф I, и на престол был избран младший его брат Карл, претендент на испанский трон. При этих условиях угроза восстановления империи Карла V и нового расцвета Средней Европы (Германии и Италии), за счет которой выросли и Англия и Голландия, стала казаться вполне реальной. Империя, казалось, снова готова была восстать из гроба, заколоченного Вестфальским миром. К 1710 г. ставленнику французов Филиппу V Испанскому удалось, наконец, утвердиться в своем новом отечестве: кампании 1711 и 1712 гг. не привели к победе союзников, и англичане первые протянули французам руку мира истинно по-английски, т. е. за спиной у своих союзников. Еще с января 1711 г. во Францию явился тайный агент английского правительства, предложивший заключить сепаратный мир без голландцев, «которые потеряли благорасположение короля». Предложение было принято, и дальнейшие переговоры велись настолько тайно, что в них не хотели посвящать даже английских дипломатов. Английские требования привез во Францию поэт Прайарс запиской, которая была помечена самой королевой Анной. В октябре изумленные союзники Англии, голландцы и немцы, прочли об условиях мира между Англией и Францией, смутно догадываясь о касавшихся их самих пунктах, которые, конечно, не были опубликованы.

Утрехтский мир. В феврале 1712 г. был созван конгресс в Утрехте, на котором были подписаны мирные договоры — Утрехтский — 11 апреля 1713г. и Раштадтский — 1714 г. Оба договора имели огромное значение в истории Европы XVIII века.

Бурбонам было дозволено остаться в Испании, но с условием, что король испанский никогда не будет одновременно королем французским. За это Испания должна была уступить: 1) Габсбургам — Неаполитанское королевство, Сардинию, часть Тосканы, Миланское герцогство и испанские Нидерланды; 2) курфюрсту Бранденбургскому — испанский Гельдерн (в Нидерландах); 3) герцогу Савойскому — Сицилию; 4) Англии — Гибралтар, укрепленный пункт на острове Минорке; Англия же приобрела гнусное «асиенто», т. е. предоставленное английской компании исключительное право торговли неграми. Франция поплатилась небольшими отрезками территории в пользу Габсбургов в Нидерландах, вывела свои войска из Лотарингии и уступила незначительные земли на юге герцогу Савойскому. Наибольшие потери Франция понесла в Америке. Здесь ей пришлось отдать земли вокруг Гудзонова залива, Ньюфаундленд и Акадию, т. е. земли к северу от реки св. Лаврентия, заселявшиеся французскими колонистами еще с начала XVII века. Это было прологом к ликвидации французских владений в Северной Америке. Для Англии наступал период полного ее преобладания на море.

Французская дипломатия при Людовике XV. Царствование преемника Людовика XIV является началом полного разложения французского абсолютизма и неудач его внешней политики. Три войны, в которых Людовик XV принимал участие, — война за польское наследство (1733 — 1735 гг.), война за австрийское наследство (1740 — 1748 гг.), Семилетняя война (1756 — 1763 гг.), не были в такой мере необходимы для Франции, чтобы нельзя было их избежать: они получили поэтому название «войн роскоши». С точки зрения интересов усиливающейся буржуазии, эти войны были явно вредны. Вместо того чтобы сосредоточить свое внимание на защите французских колоний в Америке, Людовик XV дал втянуть себя в ряд континентальных войн, ослаблявших Францию. Результатом этого были потери американских колоний (Канады и Луизианы), которые перешли к англичанам и испанцам, и полный провал французской политики в Индии, которая итоге деятельности знаменитого французского предпринимателя и организатора Жана Дюпле чуть было не стала французской.

У Франции этого времени не было недостатка в способных министрах и дипломатах (Вершен, Шуазель, д'Аржансон), но и самый талантливый дипломат не мог сделать хорошей дурную политику своего правительства.

Война за польское наследство. В начале первой половины XVIII века Россия, усилившаяся за счет Турции, Польши и Швеции, искала союза с Францией. Но французское правительство боялось потерять своих старых друзей, какими были эти три государства, и Россия пошла на сближение с Австрией. Когда умер курфюрст саксонский, он же король польский Август II, Россия и Австрия поддержали кандидатуру его сына Августа III на польский престол, тогда как Франция выставила в качестве кандидата Станислава Лещинского, который и раньше был королем, но был свергнут с престола. Политика французского двора объяснялась тем, что Людовик XV был женат на дочери Станислава Марии. «Его величество, — писал д'Аржансон, — женился на простой девице, и было необходимо, чтобы королева стала дочерью короля». Так война, которую собиралась навлечь на себя Франция поддержкой кандидатуры Лещинского на польский трон, имела своим основанием королевское тщеславие.

Французский посол в Варшаве Монти истратил 3 миллиона ливров на то, чтобы расположить поляков в пользу Лещинского. Чтобы отвлечь внимание русских и австрийцев, некий кавалер Тианд, выдав себя за Лещинского, с большой помпой высадился в Бресте и направился к Балтике; в это же время настоящий Лещинский тайком пробирался в Варшаву, переодетый коммивояжером. Однако польские шляхтичи, получив французские деньги, быстро разошлись по домам и не выказали большой охоты сражаться с Россией и Австрией за честь королевы французской, тем более что против Лещинского довольно сильна была партия и в самой Польше. Россия была недосягаема для Франции, и французское правительство впервые получило предметный урок, как опасно для него пренебрегать русской дружбой. Франция попыталась натравить на Россию Швецию и Турцию, но встретилась с их отказом. Пришлось защищать несчастного Лещинского собственными силами. Но флот, направленный к Данцигу, был обращен в бегство русскими кораблями, а французский десант взят в длен и отправлен в Петербург. Тогда Людовик XV, до которого дошли слухи, что русская царица попрежнему благоволит к Франции, отправил в Россию тайного посла, некоего аббата Ланглуа под именем Бернардони, чтобы предложить Анне Ивановне признать королем польским Станислава Лещинского. Аббат с величайшими затруднениями, постоянно меняя платье и скрываясь, добрался, наконец, до Петербурга; но его скоро оттуда выпроводили. Предоставленная собственным силам, Польша должна была согласиться на требование Австрии и России (1735 г.).

«Секрет короля». Личное влияние короля Людовика XV стало сказываться после 1743 г., когда он сам взялся за дела. Результатом этого была прежде всего резкая перемена курса политики по отношению к Германии. Вместо традиционной борьбы с Габсбургами и поддержки протестантских князей, к середине 50-х годов XVIII века, т. е. к началу Семилетней войны, Людовик XV круто повернул в сторону Австрии, против Пруссии и ее короля Фридриха П. Сам по себе этот поворот не был вреден для Франции. Наоборот, он освобождал Францию от традиционной угрозы со стороны ее исконного врага Габсбурга и мог бы развязать ей руки для борьбы с Англией за господство на море и в колониях, но Людовик XV был возмущен «коварной» политикой Фридриха II. В январе 1756 г. прусский король внезапно заключил договор с Англией о защите ганноверских владений. Точнее сказать, Фридрих был взят на работу английским королем Георгом II для защиты фамильных владений английской династии (английские короли по происхождению были ганноверскими курфюрстами). Людовик XV ввязался в абсолютно ненужную войну на континенте с той целью, чтобы помочь императрице Марии-Терезии отвоевать у Фридриха II Силезию, захваченную им во время войны за австрийское наследство (1740— 1748 гг.). Результаты для Франции были самые плачевные. Силезия осталась за Фридрихом II, а Франция была разбита на море и в колониях. Французская Америка и Индия попали в руки англичан (1763 г.).

Все это было результатом личной политики Людовика XV.

Король в такой мере не доверял окружающим, боясь их воздействия на свою волю, и до такой степени презирал своих министров, что создал особый тайный кабинет, во главе которого с 1743 г. стоял принц Конти. Это был своего рода заговор короля против своих собственных министров. Король, помимо официальных послов, имел в других государствах собственных тайных агентов, с которыми переписывался через голову своих министров. В числе этих тайных агентов были такие выдающиеся дипломаты, как граф Бройли, Бретейль и Вержен. Часто по приказу короля они вели политику, прямо противоположную той, которую проводил официальный представитель французского правительства, и, несмотря на все свое искусство, в конце концов принуждены бывали делать глупости. Королю нравилось водить за нос своих министров, не посвящая их в «секрет короля», а то, что от такой дважды тайной политики страдает Франция, Людовика XV тревожило мало.

2. ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА АНГЛИИ В XVIII ВЕКЕ.

В XVIII веке Англия, после двух революций окончательно сформировавшая свой политический строй, ведет планомерную политику расширения торговли и колоний. Островное положение Англии оберегает ее от нападений со стороны Европы. Поэтому все свои усилия она направляет на заморские предприятия, ограничиваясь в Европе политическими комбинациями, о которых Бисмарк впоследствии сказал: «Политика Англии всегда заключалась в том, чтобы найти такого дурака в Европе, который своими боками защищал бы английские интересы». Это была политика найма «друзей» и натравливания их на своего главного врага, каким в XVIII веке для Англии стала Франция.

XVIII век — время, которое создало великую Английскую империю, — был временем ожесточенного поединка за эту империю между Францией и Англией. В течение XVI века Англия нанесла смертельный удар Испании; в XVII веке она победила Голландию, которая в XVIII веке стала уступать Англии и в торговом отношении. Но существовала еще Франция — величайшая держава континента, которая приобрела в XVII веке огромные территории в Америке и протягивала руки к Индии. Французы утвердились, далее, на Антильских островах. В середине века Франция явно начинала наступать на Англию и грозила вырвать у нее гегемонию на море. Французский министр Машо (1745—1757 гг.), желая поддержать отечественное мореходство, повысил пошлины с иностранных кораблей до 5 ливров с тонны. В начале 50-х годов XVIII века Франция усиленно строила военный флот и пополняла арсеналы вооружением: в 1756 г. французский флот почти равнялся английскому. В первую половину XVIII века в английском парламенте господствовала партия вигов; эта партия не желала осложнять капиталистическое преуспевание страны внешними конфликтами. «Если придут французы, платить им я буду, но драться — покорно благодарю!» — таков был лозунг этого времени. Однако французские успехи скоро вызвали возбуждение в господствующем классе Англии. Пора мирных отношений с беспокойным соседом миновала. Вдохновителем непримиримой борьбы против Франции стал Уильям Питт Старший.

Питт Старший. Властный, суровый и решительный политик, который ставил превыше всего могущество Англии и ее власть над морями, Питт воспользовался тем, что Франция нелепой политикой своего короля была втянута в так называемую Семилетнюю войну (1756—1763 гг.) на стороне Австрии, России, Швеции и Саксонии против Фридриха II Прусского. Как истый представитель английских моряков, торговцев и колонизаторов, Питт решил сокрушить колониальную и морскую мощь Франции. Он энергично поддержал Фридриха II, предоставив ему очень большую субсидию. Одновременно он блокировал французские берега, бомбардировал порты и разрушал доки. Главное же внимание Питт обратил на колонии. Он вооружил английских колонистов в Северной Америке, и скоро при их помощи была завоевана вся страна, занятая до сих пор французами, т. е. Канада. При заключении мира в Париже в 1763 г. Англия закрепила за собой Канаду и все земли к востоку от Миссисипи (Луизиану). Испания уступила ей Флориду. Незадолго до этого было покончено и с ост-индскими владениями Франции.

Политика Англии в Индии. Огромная страна — Индия — в XVII веке была объединена мусульманскими султанами, так называемыми Великими Моголами. К началу XVIII века это единство распалось, и страна сделалась добычей европейских завоевателей. Сперва здесь имели перевес французы (в 40-х годах), но французское правительство не поддержало своих колонизаторов. Одного из них, Лабурдонне, посадили в Бастилию, другого, Жана Дюпле, энергичного и талантливого организатора, в самый разгар его предприятий отозвали и отдали под суд. Его преемник Лальи остался без поддержки в борьбе против англичан. Когда он был разбит, его отправили на эшафот. Словом, правительство Людовика XV осталось верным себе, — безрассудным. Напротив, английская Ост-Индская компания успешно действовала в Индии как представитель государства, встречая полную поддержку со стороны своего правительства. Особенно прославился своими победами Клайв, приказчик Ост-Индской компании, ставший впоследствии лордом. Англичане захватили крупнейшие пункты торговли на обоих побережьях Индостана (Бомбей, Мадрас, Калькутта в устье Ганга). Местные князьки (раджи и султаны) сохраняли свою власть, но компания брала у них на откуп сбор податей, которые затем нещадно выколачивались у населения. Доходы раджей зависели, таким образом, от деятельности компании. Раджи сделались пайщиками и соучастниками эксплоатации страны компанией, которая крепко держала их в руках благодаря неслыханным барышам от откупов и торговли.

3. ГЕРМАНИЯ XVIII ВЕКА.

АВСТРО-ПРУССКОЕ СОПЕРНИЧЕСТВО.

Война за австрийское наследство. Фридрих II как дипломат. В XVIII веке господствующий класс в Англии имел уже в своем распоряжении колоссальные средства: он мог покупать себе повсюду союзников, готовых отстаивать своими боками английские интересы. Это было тем легче, что в Европе не было недостатка в желающих продаться за почтенную сумму. Страной, которая кишела государями, согласными служить за деньги чужим интересам, по преимуществу стала Германия. Политически окончательно распавшаяся после Тридцатилетней войны, Германия представляла жалкое зрелище в XVII — XVIII веках. В ней было, по выражению самих немцев, столько государств, сколько дней в году. В действительности их было еще больше. Так, владения так называемых имперских рыцарей, т. е. мелких сеньеров, подчинявшихся непосредственно императору — а их было больше тысячи — были тоже фактически независимыми государствами: власть императора вне наследственных земель Габсбургов давно свелась к нулю. Вся эта коронованная мелочь влачила довольно жалкое существование и, постоянно нуждаясь в деньгах, придумала особый способ обогащения. Мелкие князья Германии, получившие по Вестфальскому миру (1648 г.) право вести самостоятельную политику, занимались тем, что за субсидии уступали свои армии любому, кто готов был дать за это деньги. Происходила самая бесстыдная продажа солдат, а вместе с ними и своей родины. За одну только половину столетия немецкие князья заработали таким путем не менее 137 миллионов ливров от Франции и 46,5 миллиона фунтов стерлингов от Англии. Дело это оказалось настолько прибыльным, что немецкие князья учиняли настоящие облавы на подданных, забирая их в солдаты, а затем продавая их целыми армиями своим богатым союзникам. Так, ландграф Гессенский для усмирения восставших против Англии американцев продал Англии 17-тысячную армию; за это он получил, кроме вознаграждения за убитых и раненых, 2 800 тысяч фунтов стерлингов. Четыре других менее крупных немецких княжества в 70-х годах XVIII века за 5 лет таким же путем заработали до 33 миллионов талеров.

Среди этого политического хаоса в Германии постепенно выделяются два действительно крупных государства: Австрия и Пруссия. В XVII и XVIII веках быстрое расширение Пруссии и превращение ее в великую державу составляет важнейший факт истории Восточной Европы. Ядром этого государства было курфюршество Бранденбургское, которое попало в начале XV века в руки дома Гогенцоллернов. В начале XVII века к Бранденбургу была присоединена Пруссия, т. е. бывшие земли Тевтонского ордена, принадлежавшие другой ветви тех же Гогенцоллернов. Со времени Фридриха-Вильгельма I, так называемого «великого курфюрста» (1640 —1688 гг.), Бранденбург — Пруссия начинает играть уже значительную роль в международных событиях. С этого же времени Пруссия становится соперником Австрии в пределах Германии. Пруссия была типичной военно-крепостнической державой. Ее господствующий класс — дворянство — жил эксплоатацией барщинного труда крестьян, прикрепленных к поместью, продукты которого сбывались на рынках капиталистически развивающейся Западной Европы. Курфюрсты бранденбургские, впоследствии прусские короли, сами были крупнейшими помещиками. Необходимость охраны речных торговых путей и постоянной борьбы с соседями, в первую очередь с Швецией, за овладение побережьем Балтики, через которую хлеб и другое сельскохозяйственное сырье сбывалось за границу, превратила Пруссию в военную державу. Прусские короли были подстать своим юнкерам, как называли здесь дворян. Жадные скопидомы, беззастенчивые во внешней политике, они, пользуясь благоприятным моментом, за счет владений соседних князей увеличивали территорию Пруссии. Фридриху II (1740 — 1786 гг.) принадлежат наибольшие успехи в деле расширения своего государства.

Фридрих начал свое царствование с того, что, вопреки данному его предшественником обещанию признать наследницей австрийского престола дочь Карла VI Марию-Терезию, потребовал от нее за такое признание богатую и промышленную Силезию. Когда Мария-Терезия ему отказала, он вступил в антиавстрийскую коалицию (война за австрийское наследство 1740 — 1748 гг.) и захватил Силезию. «Не говорите мне о величии души! — сказал Фридрих по этому поводу одному английскому дипломату. — Государь должен иметь в виду только свои выгоды». Когда Франция, ведя свою традиционную политику против Габсбургов, решила использовать затруднительное положение Марии-Терезии, Фридрих II дал заверение французскому послу в том, что «поделится с Францией, если останется в выигрыше». Результатом этого было соглашение Франции, Испании, Баварии и Пруссии о разделе австрийского наследства. В то время как французы вели свои войны в Германии и «работали на прусского короля» («pour le roi de Prusse»), сам прусский король уже заключил тайное соглашение с Марией-Терезией. Он обещал ей никогда не требовать ничего другого, кроме Нижней Силезии с городами Бреславлем и Нейсе; для того же, чтобы продемонстрировать свою верность союзникам, он договорился с Марией-Терезией, что будет для видимости две недели осаждать Нейсе, а затем юрод сдастся. Впоследствии Фридрих утверждал, что поступил так потому, что Франция-де стремится к разложению Германии, а он, Фридрих, по этой причине решил «спасти» Марию-Терезию. Когда австрийцы, освободившись от самого опасного врага, прижали франко-баварские войска, Фридрих II прислал им на помощь... один гусарский полк. Одновременно он добился от курфюрста Карла-Альберта Баварского, избранного под давлением французов императором, согласия на присоединение к Пруссии Верхней Силезии, фактически принадлежавшей той же Австрии. Понимая, что австрийцы добровольно не уступят ему этой области, Фридрих круто повернул фронт против австрийцев и разбил их при Чаславе, затем при поддержке англичан получил всю Силезию. Когда все эти махинации Фридриха II стали известны в Париже, негодованию не было предела. «Друг» короля Вольтер, который не совсем понимал, что произошло, и поздравлял Фридриха с успехом, принужден был публично отречься от поздравительного письма, чтобы не попасть в Бастилию.

Нет необходимости следить за дальнейшими перипетиями войны. Аахенский мир 1748 г. окончательно отдал Силезию в руки Фридриха II. Мария-Терезия была вне себя от ярости. Она заявила английскому послу, который имел неосторожность поздравить ее с миром, что скоро надеется вернуть свое, «хотя бы ей пришлось отдать на это последнюю юбку». Для нее было ясно, что отныне самым опасным соперником Австрии в германских делах была Пруссия, которая стала великой державой Европы. Марии-Терезии удалось создать против Фридриха II коалицию, в которую вошли Франция и Россия. После этого против Пруссии начата была так называемая «Семилетняя война» (1756 — 1763 гг.).

Семилетняя война и дипломатия Фридриха II. Семилетняя война была последним общеевропейским конфликтом, который имел место перед Великой буржуазной революцией во Франции. В этом конфликте наметились те противоречия и та расстановка международных сил которые определились вполне во время революции; после этого они существовали в течение значительной части XIX века.

Во-первых, в новую фазу вступила англо-французская борьба за колонии и за мировое господство. Во-вторых, соперничество Австрии и Пруссии из-за гегемонии в Германии приобрело особую остроту. Эти два главных противоречия и лежали в основе всего конфликта. Одновременно исчез вековой антагонизм между Францией и Австрией — между Бурбонами и Габсбургами. Он превратился в свою противоположность — франко-австрийский союз. Наконец, в европейский конфликт энергично вмешалась Российская империя. Это явилось характернейшим новым моментом, который свидетельствовал о неуклонно возраставшем удельном весе России и о росте ее международного влияния.

Французы недаром называют период со второй половины XVII века до наполеоновских войн включительно «второй Столетней войной». Как и в первой Столетней войне (1338— 1453 гг.), Англия и Франция боролись за первенство в мире. Но в XVII веке мир был гораздо более широк, чем в XIV, когда фактически он еще ограничивался одной Европой. Быстро развивающаяся капиталистически Англия ревниво наблюдала за успехами французского агента Дюпле в Индии и захватами Франции в Америке. Торговый флаг Англии в это время стал развеваться во всем мире; ее колонисты в Северной Америке исчислялись сотнями тысяч, тогда как французов там было не более 30 тысяч. Со времени войны за испанское наследство Англия вела скрытую войну с Францией. В 50-х годах ее корабли стали открыто охотиться за французскими торговыми судами: в 1755 г. в течение одного месяца они захватили 300 судов с 8 тысячами человек экипажа. Когда Людовик XV заявил протест и довольно нерешительно потребовал наказания виновных, англичане в ответ захватили два французских фрегата. Людовику XV пришлось начать войну.

Напряженные отношения между Австрией и Пруссией не прекращались со времени войны за австрийское наследство. Мария-Терезия деятельно готовилась к новой войне. Австрия, Пруссия, Франция, Англия — все вели энергичную дипломатическую работу, запасаясь союзниками. В результате в конфликт была вовлечена почти вся Европа.

Неожиданный для всей Европы союз двух старых соперников — Франции и Австрии — и выступление Франции против своего старого союзника — Пруссии — осуществились следующим образом.

Англия со времени «второй Столетней войны» поддерживала в Европе монархию Габсбургов как соперницу Франции. С XVIII века эта политика стала вдвойне необходимой, так как Англии приходилось защищать от французов на континенте Ганновер — фамильное владение новой английской династии. Но со времени войны за австрийское наследство англичанам стало ясно, что на континенте появилась новая военная держава: это была Пруссия, которая наряду с Россией и Австрией непрочь была получать английские субсидии. Так как Мария-Терезия требовала слишком большую сумму за защиту Ганновера и было мало надежды, что, занятая войной за Силезию, она сможет эту защиту осуществить, англичане отказались ей платить (1755 г.) и попробовали «нанять» Фридриха II. Тот согласился с тем большей охотой, что это спасало его от возможной диверсии со стороны России. Кроме этого, Фридрих надеялся, что его дипломатического искусства хватит на то, чтобы договор, фактически направленный против Франции, не поссорил его с французами.

В России были не на шутку встревожены успехами Фридриха II. Канцлер Бестужев занял решительную позицию против Пруссии, находя ее опасной для России «по причине ее соседства и увеличения ее могущества». Так как протестантская Германия, а в частности Пруссия, находилась в дружественных отношениях с Францией, врагом Англии и Австрии, то Бестужев в 1755 г. заключил с английским послом Вильямсом договор. По нему Россия, нанявшись к Англии, обязывалась за 500 тысяч фунтов единовременно и 100 тысяч ежегодной субсидии выставить против врагов Англии на континенте 80-тысячную армию. В качестве врага, естественно, подразумевалась Пруссия.

Нанимая Фридриха II, англичане считали, что Австрия и так будет воевать против Франции: таким образом, Англии удастся по дешевой цене получить коалицию из России, Австрии и Пруссии, которая сокрушит Людовика XV на континенте. В то же время она сама будет захватывать французские колонии. Фридрих, заключая договор с англичанами, думал, что, войдя в компанию с англичанами и русскими, он обезопасит себя от нападения со стороны России. Что же касается своего «друга» Франции, то он рассчитывал выступить посредником в англо-французском споре и заработать таким путем благоволение Франции, не порывая с Англией. К тому же он тяготился презрительно-высокомерным покровительством Людовика XV и считал, что самому ему пора проявить «самостоятельность».

Можно представить себе негодование русских и французов, когда они узнали, что между Фридрихом и Англией подписан в Уайтхолле договор (16 января 1756 г.), согласно которому та и другая сторона обязывались поддерживать мир в Германии и выступать с оружием в руках «против всякой державы, которая посягнет на целость германской территории». И Австрия и Россия увидели в этом договоре предательство со стороны Англии. Последняя, убедившись, что результаты ее дипломатической стряпни прямо противоположны ее ожиданиям, спокойно укрылась на своем острове. Все шишки достались на долю Фридриха II. Франция в пылу негодования на неблагодарность прусского короля бросилась в объятия Австрии.

Мария-Терезия после войны за австрийское наследство считала возможным привлечь Францию на свою сторону. Во Францию был отправлен едва ли не самый крупный дипломат в Европе XVIII века Кауниц: он еще в 1748 г. доказывал любовнице Людовика XV мадам де Помпадур, что Австрия готова отказаться от части бельгийских провинций (Фландрии и Брабанта), если только Франция поможет Австрии возвратить Силезию. В 1751 г. Кауниц был назначен австрийским послом в Париж. Здесь он внушал французам, что только благодаря попустительству таких великих держав, как Франция и Австрия, выросли Пруссия и Сардиния, задача которых — сеять раздор между великими державами и пользоваться этим, чтобы округлять свои владения.

Таким образом, почва для сближения Австрии и Франции была подготовлена. Последним толчком к союзу между ними была в данном случае излишняя «тонкость» дипломатии Фридриха. Тотчас же после разбойного нападения англичан на французские суда в 1755 г. Фридрих II предложил Людовику XV смелый план. Пусть Людовик XV захватывает немедленно Бельгию; он, Фридрих, вторгнется в Богемию и, разгромив австрийцев, завладеет всей Германией. Таким образом, прусский соблазнитель еще в XVIII веке замышлял план, напоминавший идеи Бисмарка в 1866 г. В Вене I это время уже стало известно, что Фридрих одновременно ведет переговоры с Англией. Мария-Терезия немедленно довела об атом до сведения Людовика XV. Известие о заключении Уайтхоллского договора между Фридрихом и Англией шло подтверждением венских предупреждений. Людовик XV решился. 1 мая 1756 г. был заключен первый Версальски договор между Австрией и Францией о взаимной гарантии: каждая из сторон обещала в помощь другой армию в 24 тысячи человек против всякого агрессора. Незадолго до этого императрица Елизавета отказалась ратифицировать англо-русский договор и заключила оборонительно-наступательный союз с Австрией (25 марта 1756 г.). Для нападения на Фридриха II Россия обязывалась дать в помощь Австрии армию в 80 тысяч. В случае победы над Фридрихом Австрия должна была получить Силезию, Россия — Восточную Пруссию. Французские дипломаты добились вовлечения в эту коалицию Августа III, курфюрста саксонского и короля польского. В 1757 г. к коалиции примкнула и Швеция, соблазненная субсидиями и надеждами на Померанию.

Окончательно коалиция была сформирована двумя союзными договорами: русско-австрийским (2 февраля 1757 г.), который повторял условия предыдущего договора, но давал России субсидию в 1 миллион рублей ежегодно, и вторым, Версальским (1 мая 1757 г.), по которому вместо 24 тысяч Франция обязывалась выставить 105 тысяч человек и давать Марии-Терезии ежегодно субсидию в 12 миллионов флоринов. Началась война. Положение Фридриха скоро стало катастрофическим, хотя он и обнаружил в этой войне блестящие дарования полководца. Фридрих действовал быстро и решительно, поспевая ко всем границам, бил врагов поодиночке и из десяти битв проиграл только три. Фридриху помогали исключительная бездарность французских генералов, военные достоинства которых определяла мадам де Помпадур, непростительная медлительность австрийских полководцев и обилие притекавших к нему английских субсидий. Самые тяжелые поражения нанесли Фридриху русские при Гроссегерсдорфе в 1757 г. и при Кунерсдорфе в 1759 г. В 1760 г. русские войска на некоторое время заняли даже Берлин. К началу 1762 г. положение Фридриха стало настолько тяжелым, что в письме к своему брату, принцу Генриху, он писал: «Если, вопреки нашим надеждам, никто не придет нам на помощь — прямо говорю вам, что я не вижу никакой возможности отсрочить или предотвратить нашу гибель». Фридриха спасла смерть императрицы Елизаветы Петровны (5 января 1762 г. нов. ст.). На русский престол вступил горячий поклонник Фридриха Петр III. Новый император не только отказался от всех завоеваний в Пруссии, но и изъявил желание оказать Фридриху помощь. Корпусу Чернышева было предписано соединиться с Фридрихом для совместных наступательных действий против Австрии.

Таковы были события на восточном театре европейской войны.

Чем больше Франция увязала в ненужной для нее антипрусской авантюре, тем большее удовольствие испытывала Англия: для нее европейские державы усердно таскали каштаны из огня. Занятая на востоке, Франция оказалась бессильной на западе. Англичане захватили к 1759 г. Канаду и в 1761 г. завладели Пондишери в Индии. Французский флот был почти полностью уничтожен. Война была закончена двумя мирными трактатами: Парижским — на западе (10 февраля 1763 г.) и Губертсбургским — на востоке (15 февраля 1763 г.). Франция потеряла Канаду со всеми относящимися к ней областями, т. е. долину реки Огайо и весь левый берег реки Миссисипи, за исключением Нового Орлеана. Вдобавок она должна была отдать Испании правый берег той же реки и уплатить вознаграждение за уступленную Англии испанцами Флориду. Франция принуждена была отказаться и от Индостана, сохранив за собой лишь пять городов. Австрия навсегда потеряла Силезию.

Таким образом, Семилетняя война на западе покончила с заморскими владениями Франции, обеспечила полную гегемонию Англии на морях, а на востоке положила начало гегемонии Пруссии в Германии.

Этим было предрешено будущее объединение Германии под эгидой Пруссии.

4. ДИПЛОМАТИЯ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ В XVIII ВЕКЕ.

Внешняя политика Петра I. Петр I унаследовал от XVII века две сложнейшие проблемы: турецкую и шведскую. Разрешение и той и другой означало выход к морю, в первом случае — к Черному, во втором — к Балтийскому. Первые годы царствования Петра были посвящены всецело черноморской проблеме. Черное море было до тех пор внутренним морем Турции. Оттоманская Порта, по образному выражению одного русского дипломата, берегла его, «как чистую и непорочную девицу, к которой никто прикоснуться не смеет. Скорее султан допустит кого во внутренние свои покои, чем согласится на плавание чужих кораблей по водам черноморским; это может случиться разве тогда, когда Турецкая империя обратится вверх ногами».

К Петру от правления Софьи перешел антитурецкий «аллианс» (союз), и он в союзе с Австрией, Венецией и Речью Посполитой продолжал войну. Взятие Азова и постройка Таганрога обеспечили России господство на Азовском море. Однако пока Керченский пролив был в руках турок, это еще не давало ей доступа в Черное море. Между тем союзники России, удовлетворенные достигнутыми успехами, уже склонялись к заключению мира.

«Великое посольство» 1697 — 1698 гг., в котором Петр участвовал инкогнито, имело задачей добиться продолжения войны и привлечения новых союзников. До тех пор во внешней политике Петр все еще шел старыми путями, но когда он убедился в полной неудаче своей дипломатической миссии, он с необычайной быстротой перестроил все основания своей внешней, политики. Ввиду невозможности при данной международной обстановке пробиться к Черному морю, вновь всплыл старый план «северного союза» против Швеции и завоевания если не всей Прибалтики, то по крайней мере Ингерманландии и Карелии.

Момент был благоприятен. При участии известного лифляндского авантюриста Паткуля, который мечтал оторвать Ливонию от Швеции, складывалась коалиция прибалтийских стран — Дании, Речи Посполитой и Бранденбурга (Пруссии) — против Швеции. К этой коалиции хотели привлечь Россию, приняв, однако, меры к тому, «чтобы этот могущественный союзник не выхватил из-под носа жаркое и не шел дальше Нарвы и Чудского озера».

3 августа 1698 г. в Раве Петр заключил словесное соглашение с королем польским и курфюрстом саксонским Августом II об общих действиях против Швеции. Курфюрст бранденбургский Фридрих и Петр еще в 1697 г. при проезде посольства через Бранденбург уже договорились о том же. В Москве в 1699 г. заключен был тайный договор с Речью Посполитой, направленный против Швеции; одновременно, чтобы устранить подозрения шведов, Петр подтвердил Кардисский договор, отказавшись, впрочем, принести клятву на кресте. Так сложился тройственный союз России, Речи Посполитой и Дании; Бранденбург от непосредственного участия в войне воздержался. С этого момента Петр принимал все меры, чтобы ускорить окончание войны на юге и развязать себе руки на севере. Миссия дьяка Украинцева в Константинополе, поддержанная внушительной демонстрацией русского флота, увенчалась полным успехом: за Россией остались все ее завоевания. На следующий день по получении известия о мире с Портой, 9 августа 1700 г., была объявлена война Швеции. К этому времени одна из союзниц, Дания, уже вышла из войны, вынужденная заключить сепаратный мир в Травендале. Занятие Карлом XII Польши и выход из войны другого союзника Петра, Августа II, который уступил польский престол ставленнику шведского короля Станиславу Лещинскому, заставили и Россию искать посредников для заключения мира, чтобы удержать завоевания, произведенные на побережье Финского залива. С этой целью Петр обращался и к Голландским штатам и к Людовику XIV. Одновременно он искал новых союзников. В Англии А. А. Матвеев вел на эту тему разговоры с английскими министрами; они, однако, оказались «в тонкости и пронырствах субтильнее самих французов». Делались попытки убедить Данию возобновить военные действия. Таким образом, в этот решающий момент войны Петр развил активнейшую дипломатическую кампанию.

Блестящая Полтавская «виктория» сразу перевернула всю политическую обстановку. Война, которую вела Россия с Швецией в союзе с давнишними противниками этой державы, сразу превратилась в войну общеевропейскую. Все хотели теперь получить свою долю в наследии разваливавшегося государства. Вместе с тем остро ставился вопрос и о сохранении при этом принципа европейского равновесия. В Польше был немедленно восстановлен Август II, Дания опять присоединилась к антишведской коалиции, а в 1714 г. в войну вступила и Пруссия (Бранденбург). С Ганновером был заключен договор, гарантировавший доброжелательный нейтралитет. Наоборот, торговые державы — Англия и Голландия — были заинтересованы в том, чтобы не допускать в Прибалтике усиления России, которое грозило их торговле. Обе державы стремились путем дипломатических интриг расстроить расширение антишведской коалиции. Франция, занятая войной за испанское наследство, не могла активно вмешаться в дела Северной Европы; тем не менее, пытаясь не допустить разгрома Швеции и усиления влияния России и Речи Посполитой, она побуждала к выступлению Турцию, которая и без того была встревожена победами русского оружия. После неудачных попыток найти в Европе союзников против турок Петр прибег к тому средству, которое уже намечалось в XVII веке. Он повел агитацию среди христианского населения Турецкой империи и заключил договоры с христианскими вассалами султана — с молдавским и валашским господарями. Прутская кампания была неудачна для русских, но благодаря дипломатическому искусству вице-канцлера П. П. Шафирова и подкупам удалось добиться от турок сравнительно легких условий мира. Ценой возврата Азова и других приобретений 1700 г. Петр обеспечил себе тыл в дальнейшей борьбе с Швецией.

Северная война, перекинувшись на территорию Германии, принимала все более широкие размеры. Ввод русских войск в Померанию и проект десанта в Швецию через Данию встревожили Англию, которая, по выражению Маркса, «должна была явиться главной опорой или главной помехой планам Петра Великого». В выходивших в Англии политических памфлетах резко критиковалась политика правительства, которое не выполнило своих обязательств в отношении Карла XII. Английская дипломатия пустила в ход все средства. До сведения Петра было доведено, что Англия не допустит разгрома Швеции. Интригами Англии объясняется отсутствие единства в действиях союзников, среди которых из английских источников распространялись слухи о широких завоевательных планах Петра в Европе. «Болтаемся туне, — жаловался Петр, — ибо, что молодые лошади в карете, так наши соединенные [союзники], а наипаче коренные, сволочь хотят, да коренные не думают».

При натянутых отношениях с Англией Петру естественно было искать союза с враждебной ей Францией. Для этого в 1717 г. он и ездил в Париж. Результатом этой поездки был Амстердамский договор между Россией, Францией и Пруссией. По этому соглашению участвовавшие в нем державы обязались охранять договоры, которые должны были прекратить Северную войну. Амстердамское соглашение показало, насколько возросло в Европе значение русской дипломатии. Вместе с тем оно подготовило почву для дальнейших переговоров. В 1718 г. на Аландских островах открылся мирный конгресс русских и шведских уполномоченных. Однако вследствие смерти Карла XII он был прерван, и война продолжалась. Англия еще более активно повела свою политику, стремясь приостановить успехи России на германской территории. В 1720 г. под давлением английской дипломатии Дания вновь заключила сепаратный мир с Швецией, отказавшись от всех своих завоеваний. Примирилась с Швецией и Пруссия. Наконец, в Вене между Империей, Англией и Речью Посполитой, не без участия Франции, заключен был оборонительный союз, острием своим направленный против России. Со своей стороны русские дипломаты вели в 1718 г. переговоры с испанским правительством о наступательном союзе против Англии с целью свержения Ганноверской династии и восстановления Стюартов. Союз не состоялся, но Петр не прервал сношений со Стюартами, имея в виду использовать угрозу реставрации для давления на английское правительство. Тогда Англия открыто стала на сторону Швеции, заключила с ней союз и английский флот дважды — в 1720 и 1721 гг. — появлялся в Балтийском море якобы для охраны берегов Швеции от русских десантов. В действительности имелось в виду принудить Россию принять посредничество Англии. Петр на это не пошел. Дело ограничилось безрезультатной морской демонстрацией. Услуги посредничества предлагали не только английский король, но и регент Франции и венский двор. Было принято посредничество Франции. Ништадтский мир 1721 г. закрепил за Россией Лифляндию, Эстляндию, Ингерманландию и часть Финляндии с Выборгом. «Сила и престиж Швеции», тяготевшие над Европой со времени Тридцатилетней войны, пали. Мир открывал для России возможность добрососедских отношений с Швецией, с которой в 1724 г. русское правительство вступило даже в союзный договор.

Таким образом, полуторавековая борьба за Прибалтику кончилась в пользу России. «Войну шведскую, — говорит Маркс, — с точки зрения как ее целей, так и результатов и продолжительности, мы можем справедливо назвать основной войной Петра Великого». «Ни Азовское, ни Черное, ни Каспийское море не могли открыть Петру прямой выход в Европу». Благодаря завоеванию Прибалтики «России было обеспечено превосходство над соседними северными государствами; благодаря ему же Россия была втянута в непосредственный и постоянный контакт с любым государством Европы. Наконец, ям были заложены основы для установления материальных связей с морскими державами, которые, благодаря этому завоеванию, попали в зависимость от России в отношении материалов для кораблестроения». Вместе с тем Россия в результате своей победы над Швецией заняла одно из первых мест в «концерте» европейских держав. «Мы, — говорит Петр, — от тьмы к свету вышли, и которых не знали в свете, ныне почитают».

На востоке Петр проявлял большой интерес к Средней Азии, через которую шел транзитный путь в Индию. Несчастная экспедиция А. Бековича-Черкасского должна была «хивинского хана склонить к верности и подданству, привести и бухарского хана, хотя не в подданство, то в дружбу». Едва освободившись от Северной войны, Петр уже в декабре 1721 г. перешел к выполнению новой задачи — войне с Персией. Тут, как и в Турции, он опирался на поддержку христианских подданных шаха. Карталинский (грузинский) царь Вахтанг перешел на сторону России; одновременно и армянский католикос обратился к Петру от имени армянского народа за помощью против персов. Блестящие успехи русских войск привели к завоеванию Дербенда и Баку с прилегающими землями провинций Гиляна, Мазандерана и Астрабада. Укрепление России в прикаспийских странах вызвало осложнение и в отношениях с Турцией, которую возбуждали против России Англия, Франция и Венеция. Турецкие войска были двинуты в Закавказье, и Карталинское царство вынуждено было признать верховенство султана. Тем не менее разграничение, произведенное в 1724 г. между Россией, Персией и Турцией, закрепило за Россией большую часть ее завоеваний.

Таковы были в основном итоги внешней политики Петра I.

«Этот действительно великий человек, — говорит Энгельс,— ...первый вполне оценил изумительно благоприятную для России ситуацию в Европе. Он ясно увидел, наметил и начал осуществлять основные линии русской политики как по отношению к Швеции, Турции, Персии, Польше... так и по отношению к Германии».

Провозглашение Петра I императором 22 октября 1721 г. было внешним выражением достигнутых в его царствование международных успехов России. Акт этот не сразу был признан европейской дипломатией. При жизни Петра только Голландия и Швеция официально признали этот титул.

Дипломатические учреждения и методы дипломатической работы при Петре I. Та сложная внешнеполитическая деятельность, которая развернулась при Петре I, требовала реорганизации учреждения, ведавшего международными сношениями, и создания новых дипломатических кадров. Доморощенные дипломаты с их приемами, выработанными на ходу, уже не были пригодны для новых задач внешней политики, выдвинутых сложной международной обстановкой начала XVIII века. При Петре вся дипломатическая служба реорганизуется по западноевропейскому образцу. В иностранных государствах образуются постоянные дипломатические миссии, отсутствие которых давало себя так сильно чувствовать еще в XVII веке. Уже в 1699 г. в Голландию был послан А. А. Матвеев в звании «чрезвычайного и полномочного посла», в 1701 г. был назначен «министр» в Вену и т. д. Одновременно в важнейших европейских и некоторых внеевропейских странах появляются русские консулы для охраны торговых интересов царских подданных. С другой стороны, и при царском дворе с конца XVII века возникают постоянные иноземные представительства. Петр с большой настойчивостью проводил принцип неприкосновенности личности послов, когда дело шло о представителях его страны. Большой шум наделал в 1708 г. случай с русским послом в Англии А. А. Матвеевым, который был арестован за долги, причем подвергся оскорблениям и даже побоям. Этот инцидент вызвал сильное волнение среди всего дипломатического корпуса в Лондоне, увидевшего в оскорблении русского посла нарушение международного посольского права. Матвеев был освобожден. Пострадавшего посетили все «до единого иностранные министры, содрогаясь о таком афронте, от века не слыханном и нигде в историях... бесприкладном». Королева Анна выразила сожаление по поводу случившегося. Петр потребовал смертной казни для лиц, нанесших оскорбления его послу. Виновные, действительно, были привлечены к ответственности. На очередной сессии парламента поступок против Матвеева был признан преступлением «как перед английскими законами, так и перед международным правом, на коем основывается привилегия посланников». Внесен был специальный законопроект «о сохранении привилегий послов и публичных министров»; он уточнил ряд вопросов, связанных с посольской неприкосновенностью. В выработке текста закона принял участие и дипломатический корпус. Конечно, о применении смертной казни не могло быть и речи, но английское правительство снарядило специальное чрезвычайное посольство к Петру I с извинениями. Посольство было принято с исключительной торжественностью, и Петр, «принимая на вид внимание нации, выраженное в парламентском акте, а также честь, оказанную ему королевой настоящим посольством», не настаивал на своем требовании. Таким образом, данный инцидент, благодаря энергичному вмешательству Петра, послужил поводом для законодательного оформления посольского права. Сам Петр, однако, гораздо меньше стеснялся с иностранными послами. В 1718 г. он арестовал голландского резидента в Петербурге Дебиса, который обвинялся в посылке неблагоприятных для России донесений своему правительству и в подозрительных сношениях с русскими подданными царя; к послу был приставлен караул, у него были отобраны все бумаги, сам царь подверг его допросу. Петр потребовал от Голландских штатов его отзыва.

Старый Посольский приказ уже не удовлетворял новым потребностям государства в работоспособном органе внешнеполитических сношений. Уже в начале XVIII века рядом с ним возникает при Петре «походная Посольская канцелярия», к которой постепенно переходят все функции Приказа. По образцу Швеции в 1716 г. в Посольской канцелярии был введен коллегиальный порядок решения дел, и она сама была переименована в «Посольскую коллегию». Наконец, в 1720 г. была образована особая Коллегия иностранных дел, которая сменила старый Посольский приказ. Во главе коллегии были поставлены канцлер граф Г. И. Головкин и подканцлер П. П. Шафиров. При них были «канцелярии советники» А. И. Остерман, который впоследствии выдвинулся на первый план на дипломатическом поприще, и В. Степанов. На их обязанности лежало «сочинять грамоты к чужестранным государям, рескрипты к министрам, резолюции, декларации и прочие бумаги великой важности и тайны». Работа коллегии шла под непосредственным контролем самого царя. При обсуждении особо важных «государственных тайных дел» он «высокой особой присутствовать в коллегии изволит».

Европейские порядки не сразу прививались в русской дипломатической среде. Под новой оболочкой продолжали держаться старые навыки местничества и понятия чести. Из иностранной практики черпались в первую очередь соответствующие стороны этикета. «Русские, — писал в 1710 г. датский посланник Юль, — не отрешаются ни от одного из старых русских обычаев, которые могут служить им к возвеличению, и в настоящее время изучают чужие обычаи, пригодные для такого поддержания и умножения их достоинства и чести». Иностранные послы обижались на то, что русские официальные лица никогда не делали первыми визитов. В отношении церемониала дипломаты Петра I были так же придирчивы, как и дипломаты его отца. При подписании русско-датского договора в 1710 г. возник спор, в какой очереди должны быть размещены подписи уполномоченных. Датский уполномоченный соглашался, чтобы в русском экземпляре на первом месте стояли подписи русских уполномоченных, но требовал, чтобы в датском на первом были подписи датских. Русские министры уступили, но прибегли к невинной уловке: канцлер подписался и приложил свою печать на последнем месте, выше его подписался подканцлер, а на первом месте — датский посланник; «этим русские хотели намекнуть, что последнее место они считают первым и обратно». Любопытный случай местничества произошел при пожаловании Меншикову датского ордена Слона. Датский посланник предварительно взял с Меншикова обязательство отдавать предпочтение этому ордену перед всеми остальными, не исключая ордена Андрея Первозванного. Меншиков его обманул и стал носить оба ордена попеременно. Даже сам Петр не отрешился еще от старинных понятий чести. При приеме иностранных послов он не имел при себе «ни шляпы, ни другого чего, чем покрыть голову», очевидно, чтобы не снимать шляпы при произнесении чуждого титула. Стоял царь под балдахином у самого края, не оставляя для посла места около себя. Все эти ухищрения, к которым прибегали еще в первое десятилетие XVIII века, конечно, были пережитком торжественного церемониала московских царей. С самими иностранными послами обращались порой не с тем уважением, какого требовал царь в отношении собственных послов. До приезда в столицу их окружали попрежнему самым бдительным и придирчивым надзором, их служителей не выпускали со двора, а сами послы могли выходить лишь с разрешения местного коменданта.

Не сразу выработалось и необходимое для ведения широкой политики дипломатическое умение. Очень неодобрительно отзывались в 1708 г. министры Людовика XIV о русских послах, приезжавших во Францию, которые, по их словам, «ничего не искали к пользе государя своего у короля и только делали гордые запросы». Дипломатические приемы в некоторых отношениях по своей наивности недалеко ушли от XVII века. Так, например, русские дипломаты редко соглашались давать ответы в письменной форме, боясь связать себя этим. В1710 г. царские министры требовали, чтобы Юль представил им зашифрованное полномочие с переводом на обороте; когда он отказался на том основании, что это значило бы выдать ключ к шифру, ему с деланной наивностью отвечали, «что особенной беды в этом не было бы, так как между царем и королем датским не должно существовать никаких тайн».

Таковы были кадры, с которыми Петр начинал свою дипломатическую работу в совершенно новых по обширности и смелости масштабах. Тем более поражают те быстрые успехи, которые делает молодая петровская дипломатия. Ко второй половине царствования Петра уже вырастает новое поколение умелых и тонких дипломатов, которые отлично ориентировались в международных отношениях и действовали и с большой ловкостью, и с несомненным тактом. Инструкция, данная в 1718 г. Петром уполномоченным на Аландском конгрессе, является, несомненно, образцом дипломатического такта и искусства. Петр предлагает «шведских уполномоченных глубже в негоциацию ввести... и весьма ласково с ними обращаться». В основу переговоров должно быть положено стремление «не только со Швециею мир заключить, но и обязаться дружбой». «Когда, — писал Петр в особой инструкции Остерману, — между обеими державами прежняя вражда и зависть исчезнет, а вечная дружба установится, то не только можем себя от других обезопасить, но и баланс в Европе содержать». Поэтому царь считал нужным предложить приемлемые для Швеции условия. «Мы знаем, — писал он Остерману, — что хотя бы мы через оружие свое и привели короля шведского к уступке всего нами завоеванного, то Швеция всегда будет искать возможности возвратить себе потерянное, и таким образом война не пресечется. Поэтому мы предлагаем следующий способ к искоренению всех ссор: если король уступит нам провинции, которые теперь за нами (кроме Финляндии), то мы обяжемся помочь ему вознаградить его потери в другом месте, где ему нужно». Наконец, Петр проводит мысль о единстве интересов всех союзников, воюющих против Швеции. Поэтому он отказывается от сепаратного заключения мира: «если нам о прусском и польском королях не поставить условий, то этот мир будет на слабом основании, ибо нам нельзя их оставить в войне».

По стопам Петра шли и его помощники на поприще дипломатии. Записка, поданная М. П. Бестужевым-Рюминым в 1720 г. по поводу английского проекта «медиации» (посредничества), является образцом отчетливости мысли и здравого смысла. Шаг за шагом Бестужев распутывает нити английских интриг. Будучи посланником в Швеции, тот же Бестужев не только тонко вникал в современное состояние страны, в которой он был аккредитован, но и изучал ее историю. Московская «грубость» отошла в область преданий. Когда английский государственный секретарь Стенгоп в резкой форме сообщил в 1720 г. русскому послу Веселовскому о заключенном Англией союзе со Швецией, Веселовский промолчал, «ибо, — писал он, — если бы я хотя бы несколько слов сказал не по нем, то без противности не разошлись бы, потому что зело запальчивый человек».

С расширением сферы дипломатической деятельности функции русских дипломатов при Петре чрезвычайно усложнились. На них лежала литературная борьба с вредными для России политическими настроениями за границей. Когда в Гаагу пришло известие о Нарвском поражении, русский посол Матвеев составил и подал Штатам мемориал, долженствовавший рассеять дурное впечатление, произведенное этим известием; шведский посол был вынужден заказать опровержение. Позже князь Куракин должен был в Гааге наблюдать, чтобы в газетах не печаталось ничего предосудительного для России, и опровергать печатаемое; он даже жаловался на «газетеров» голландскому правительству. В 1711 г. Волков, будучи во Франции, рекомендовал «курантелыцика [редактора газеты] чем-нибудь приласкать, чтобы принимал и печатал добрые о нас ведомости». Принимались и другие меры для обработки европейского общественного мнения. Матвеев в Гааге «на каждую неделю уставил быть в своем доме собрания всем здешним первым господам и госпожам, для собрания и забавы картами и иных, утех», чтобы «лучший способ к пользе и воле монаршей учинить».

С большим мастерством использовала петровская дипломатия те внутренние противоречия, которые имелись в неприятельских странах. Вмешательство во внутренние дела соседних государств было обычным средством воздействия на их политику. В 1703 г. П. А. Толстому, одному из выдающихся дипломатов Петра, удалось, например, добиться в Константинополе не только смены, но и казни визиря, враждебно настроенного к России. Для своих целей русское правительство при Петре, как и при его предшественнике, пользовалось агентурой турецких христиан. Так, ценным осведомителем был племянник константинопольского патриарха. В Швеции после окончания войны русская дипломатия поддерживала партию «патриотов». Особенно сложную интригу вела русская дипломатия в отношении наиболее опасной для России державы — Англии. Русский резидент в Лондоне Веселовский внушал англичанам, что Англия управляется интересами и политикой Ганновера; в Петербурге поддерживались сношения с претендентом на королевский престол Англии Яковом Стюартом и его сторонниками якобитами.

Одним из основных «каналов», какими производилось воздействие на политику иностранных государств, были подкупы, посредством которых получалась ценная политическая информация. При заключении мирного договора с Турцией в 1711 г. оказалось нужным дать большие взятки не только визирю и муфтию (главе мусульманского духовенства), но и английскому и голландскому послам; в 1720 г. для достижения «вечного мира», кроме турецких сановников, подкуплены были французский посол и его жена.

Взятки считались необходимыми не только в Константинополе. В 1701 г. министр при венском дворе князь П. А. Голицын жаловался на отсутствие средств для подкупов, хотя «не так мужья, как жены министров бесстыдно берут». «Сами знаете, каков здешний двор и как министры здешние избалованы подарками других потентатов [государей]»,— писал он в 1703 г. Ехавшему в 1706 г. послом в Англию Матвееву было поручено склонить на русскую сторону всемогущего в то время герцога Мальборо, хотя Петр и сомневался в успехе, «понеже через меру богат, однакож обещать тысяч около 200 или больше». Мальборо запросил княжества в России, Петр был в то время настолько заинтересован в союзе с Англией, что согласился было дать герцогу на выбор Киевское, Владимирское или Сибирское княжество с ежегодным доходом в 50 тыс. ефимков, самый большой в мире камень рубин и орден Андрея Первозванного. Из этой сделки ничего не вышло.

К тем же приемам прибегали и иностранные правительства в России. Особенно обвинялся во взяточничестве подканцлер Петра I, умный, но жадный до денег Шафиров.

Петр I как дипломат. Петр крепко держал в своих руках все нити русской дипломатии. Он лично участвовал во всех переговорах, выполняя функции и посла и министра иностранных дел. Он дважды ездил за границу с дипломатическими целями и лично заключал такие важные договоры, как соглашение в Раве (1698 г.) и договор в Амстердаме (1717 г.). У себя на родине царь непосредственно сносился с иностранными послами и беседовал с ними запросто в домашней обстановке, — это был самый верный, а иногда и единственный способ довести то или иное дело до конца. Определенных аудиенций не было, царя надо было «отыскивать на пирах и там исполнять свои поручения». «Я воспользовался нынешним обедом, — рассказывает Юль, — за которым сидел с ним рядом, чтобы согласно приказанию моего государя и короля переговорить с ним о разных вещах; во время этой беседы царь весьма благосклонно и охотно слушал меня и отвечал на все, что я ему говорил». При содействий царских денщиков можно было видеть царя и дома, где тот же Юль раз застал его «неодетым, в кожаном, как у ремесленников, фартуке, сидящим за токарным станком». Петр терпеть не мог никаких официальностей. Не без юмора повествует Юль о тайной аудиенции, которую он испросил у царя через канцлера. Аудиенция была назначена на адмиралтейской верфи. Посланник поспешил в назначенное место в расчете, что царь примет его в каком-нибудь доме и выслушает. Когда Петр подъезжал в шлюпке к берегу, Юль спустился к нему навстречу. Царь тут же начал очень громко говорить с ним о государственных делах, так что все окружающие могли слышать. Юль стал просить выслушать его наедине, но Петр приказал сказать прямо, в чем его поручение, а когда посланник заговорил шопотом, то он отвечал нарочито громко. «Тем и окончилась эта испрошенная мною частная аудиенция, от которой царь таким образом отделался, чтобы не слышать того, чего слушать не хотел».

У Петра были свои принципы международной политики. Основным его правилом была политическая добросовестность и верность обязательствам. «Лучше можно видеть, — писал он, — что мы от союзников оставлены будем, нежели мы их оставим, ибо гонор пароля [честь данного слова дражае всего есть».

Сила внешней политики Петра заключалась в том, что он не разбрасывался на несколько проблем, а сосредоточивался на одной; этой одной проблеме он и подчинял все усилия своей дипломатии, отказываясь от выполнения других, раз они не стояли на первой очереди. Так, польский вопрос для Петра существовал только в рамках Северной войны. Единственный раз Петру пришлось против воли уклониться от этого основного принципа его внешней политики, — это было в 1711 г., во время навязанной ему войны с Турцией. Этим отличается внешняя политика Петра I от колеблющейся и противоречивой политики его предшественников. Такой твердости в проведении определенной линии не было и в политике его ближайших преемников.

Внешняя политика России в период 1726 – 1755 гг. Из трех основных задач, которые стояли перед Россией в XVII веке, одна, шведская, была полностью разрешена при Петре I. Оставались две другие — польская и турецкая. Они и являлись стержневыми вопросами русской внешней политики в течение всего XVIII века. Наряду с этим вопрос «европейского баланса» (равновесия) и стремление играть решающую роль в общеевропейских делах и поддерживать международный престиж, приобретенный Россией при Петре I, определяли ряд других дипломатических мероприятий.

В конце царствования Петра I Западная Европа разделялась на две противостоявшие группы держав: Франция, Англия и Пруссия осенью 1725 г. заключили договор, направленный против Австрии и Испании. Господство России над Прибалтикой продолжало беспокоить Англию, и это создавало натянутые отношения между обоими государствами, вызвавшие даже появление английской эскадры в Балтийском море в мае 1726 г. При таких условиях Россия неизбежно должна была примкнуть к Австрии, которая являлась к тому же естественной ее союзницей против Турции. Оборонительный союз с Австрией был заключен в августе 1726 г. Задачей Франции с этого момента было создать вокруг России окружение из враждебных ей государств — Швеции, Польши и Турции. Обе группировки столкнулись между собой в Польше по вопросу о преемнике Августа II. Здесь Австрии с Россией противостояли Франция и союзная с ней Швеция. Август III, сын умершего короля, утвердился на польском престоле при поддержке русских войск. Во время конфликта из-за избрания польского короля французская дипломатия производила энергичный нажим на Турцию в целях вызвать выступление ее против России. Со своей стороны правительство Анны Ивановны ценой возвращения Персии областей, завоеванных Петром I, добилось заключения с могущественным шахом Надиром «вечного мира», направленного против Порты. В 1735 г. началась тяжелая война в союзе с Австрией против Турции и Крыма. Она закончилась бесплодным для России Белградским миром, заключенным при посредничестве Франции в 1739 г.

Театром другого столкновения с англо-французской союзной системой была Прибалтика, где под влиянием французской дипломатии в 1741 г. против России выступила Швеция. Война закончилась Абоским миром, который закрепил и частично расширил условия Ништадтского мира.

В середине 40-х годов XVIII века Россия была втянута в войну между Австрией и Англией, с одной стороны, и Францией и Пруссией — с другой. В этой войне русская дипломатия, впрочем, не проявляла достаточной четкости и определенности. Решительному выступлению предшествовал дли
тельный период колебаний, вызванных столкновением иностранных и местных влияний при петербургском дворе. Последовательную антипрусскую политику вел умный и тонкий канцлер А. П. Бестужев-Рюмин, который стоял за союз с Австрией. В 1746 г. возобновлен был оборонительный союз с Австрией. В 1747 г. Англия связала Россию «субсидной конвенцией», в силу которой русское правительство обязалось за соответствующую денежную субсидию выставить военный корпус для защиты ганноверских владений английского королевского дома. В 1750 г. Англия даже присоединилась к австро-русскому союзу, а в 1755 г. ею заключена была на более широких началах новая «субсидная конвенция» с Россией.

Семилетняя война. В 1756 г. политическая конъюнктура в Западной Европе неожиданно и резко изменилась. Начавшаяся воина между Англией и Францией побудила английское правительство заключить соглашение с Пруссией, чтобы гарантировать нейтралитет Германии в этой войне (Уайтхоллский договор). Ввиду того что Россия была связана «субсидной конвенцией», можно было рассчитывать, что и она будет вынуждена примкнуть к этому соглашению. Уайтхоллский договор 1756 г. выявил новую перегруппировку политических сил в Европе. Франция пошла на сближение и союз с Австрией. В Петербурге проявлялись колебания и боролись английское и французское влияния. Наконец, русское правительство заняло совершенно определенную позицию и ввиду опасности, которую представляло для России чрезмерное усиление Пруссии, примкнуло к австро-французскому союзу, «чтобы, ослабя короля прусского, сделать его для здешней стороны нестрашным и незаботным». Намечался раздел Пруссии, в результате которого должны были получить разрешение насущные вопросы внешней политики России — турецкий и польский. В конце концов Россия официально присоединилась к австро-французскому оборонительному союзу. С Англией дипломатические отношения не были порваны, так как обе стороны дорожили выгодами, которые давала им взаимная торговля. Это открывало широкий простор для интриг Англии в Петербурге. Успехи русского оружия в Пруссии приближали Фридриха II к «краю гибели». Он готов был уже отречься от престола, когда смерть Елизаветы в 1762 г. освободила его от самого опасного из врагов.

Петр III, большой поклонник Фридриха II, снова резко повернул направление русской внешней политики, не только заключив мир с Пруссией, но и поспешив вступить с ней в союз.

Русская дипломатия в период 1726 — 1762 гг. в борьбе с западноевропейской дипломатии. Недостаток устойчивости во внешней политике России открывал перед иностранными державами возможность вести чрезвычайно бесцеремонные интриги в Петербурге и открыто вмешиваться во внутренние дела Российской империи. Как известно, Елизавета Петровна в 1741 г. была посажена на престол гвардией, при деятельном содействии французского посла Шетарди, который надеялся добиться этим путем сближения России с Францией. Шетарди финансировал переворот и первое время пользовался большим влиянием при дворе. Однако он встретил серьезного и умного противника в лице канцлера А. П. Бестужева. Во время отсутствия Шетарди в России австрийский посол маркиз Ботта-Адорни, воодушевленный успехом своего французского коллеги, повел разговоры среди оппозиционно настроенной части русской знати о возможности восстановления на престоле свергнутого Ивана Антоновича. Чтобы устранить Бестужева, его враги попытались замешать его в этот заговор. Это не удалось. В 1744 г. Шетарди вернулся в Петербург с миссией вовлечь Россию в войну на стороне Франции и Пруссии; он открыто заявлял, что намерен свалить канцлера. В союзе с Шетарди была преданная Фридриху II принцесса Ангальт-Цербстская, мать невесты великого князя Петра Федоровича, будущей Екатерины II. Бестужев поступил со свойственной ему решительностью: перехваченная переписка Шетарди помогла ему скомпрометировать французского посла, который и был выслан из России. Позже, в 1756 г., английский посол Чарльз Вильяме разрабатывал с великой княгиней Екатериной Алексеевной план захвата ею власти после смерти Елизаветы Петровны. Эта смелая игра иностранных дипломатов в Петербурге объясняется той легкостью, с какой, при поддержке кучки гвардейцев, в России в XVIII веке происходили перевороты.

Русское правительство в этом отношении было менее предприимчиво. Оно позволяло себе вести крупную интригу только в Швеции, где постоянная борьба аристократии с королевской властью открывала такую возможность. Тратились значительные средства для создания среди шведской знати русской партии в противовес другой группировке, которую такими же средствами поддерживало правительство французское. На этом поприще английская дипломатия действовала в 40-х годах рука об руку с дипломатией русской, принимая значительную часть расходов на счет своего казначейства. В 1740 г., например, русский и английский посланники договорились дать на соответствующие цели по 50 тысяч ефимков. В 1746 г., для подкупа депутатов сейма, было ассигновано в Петербурге 20 тысяч рублей; «патриоты», для которых они предназначались, требовали 100 тысяч рублей на содержание столов для «благонамеренных депутатов», но рекомендовали, «чтобы с деньгами поступали осторожно, выдавали не всякому, кто выставит свою благонамеренность на продажу, — давали бы только тем, кто будет рекомендован главами патриотической партии». Шведское правительство официально жаловалось в Петербурге на вмешательство русского посла барона Корфа во внутренние дела Швеции и требовало его отозвания. Из Петербурга отвечали жалобами на действия антирусской партии. В следующем году новый русский посланник Н. И. Панин развернул в письме к русскому канцлеру целую программу действий на случай смерти хворавшего шведского короля. По его словам, перед Россией стоят три задачи: не допускать установления в Швеции самодержавия, низвергнуть настоящее министерство и поставить на места министров добрых «патриотов». Панин предлагал «склонить» на сторону России какого-нибудь влиятельного члена французской партии, но настаивал вместе с тем и на применении вооруженного вмешательства: «раздача же денег никакой пользы не принесет».

Та же система подкупов в сочетании с вооруженным вмешательством практиковалась и в Речи Посполитой и в Курляндии. В этой непрерывавшейся борьбе за влияние в чужих государствах во всей Европе середины XVIII века широко применялся подкуп не только частных лиц, но и министров. Так, в 1737 г. из Петербурга были посланы богатые подарки гофмейстеру шведского короля Горну; он долго отговаривался, но все-таки принял подарки с большой предосторожностью: чек получил на банк, якобы в уплату за товары, и выдал расписку, а на следующий день русский посланник отвез ему эту расписку обратно.

Очень много денег тратили иностранные правительства на подкупы русских министров и сановников. В 1725 г. французскому послу Кампредону было разрешено его правительством истратить до 60 тысяч червонцев на «гратификации публичные и секретные» всем лицам, которые были полезны для заключения союза между Францией и Россией, начиная с всесильного Меншикова, канцлера Головкина, Остермана и др. и кончая приближенными к Екатерине I дамами. Принято было выплачивать регулярно ежегодные пенсии руководителям внешней политики России, и самые выдающиеся государственные деятели той эпохи не гнушались принимать такое вознаграждение сразу от нескольких иностранных дворов. Не без юмора описывает подобный эпизод английский посол Вильяме. «Уже с некоторого времени, — писал он в августе 1756 г., — канцлер [Бестужев] просил меня доставить ему крупную пенсию от короля, говоря, что ему здесь дают ежегодно лишь 7 000 руб., а на такое жалованье он не может жить по своему положению; что ему известны интересы его отечества, связанные с интересами Англии, и что потому тот, кто служит хорошо России, служит и Англии; таким образом, он может служить королю, не действуя против своей совести и не нанося вреда своему отечеству... Но он страшно удивился, когда я в понедельник сказал ему: «король жалует вам пожизненную пенсию в 12000 руб. в год». Он был этим озадачен, он в самом деле не поверил мне. Он меня не благодарил и, при моем уходе, не обратил никакого внимания на свою пенсию». Только после того, как банкир Вольф заверил его в правильности сообщения, канцлер поспешил выразить Вильямсу свою благодарность. «Скажите ему, — велел он передать,— что мы заживем вместе наилучшим образом, что я сделаю все возможное для него».

Однако, получая деньги от всех иностранных дворов, руководители внешней политики России вели свою собственную линию, отнюдь не жертвуя интересами своей страны ради чужих интересов.

Все правительства стремились иметь в чужих государствах своих агентов, через которых получались необходимые им сведения. Русская разведка была поставлена неплохо. Достаточно сказать, что при Анне Ивановне, русский посланник в Турции Неплюев имел агента в свите французского посла и через него получал известия о всех шагах своего соперника. В Швеции в 1747 г. пришлось даже изменить систему канцелярской переписки, потому что русский посланник барон Корф имел возможность узнавать обо всех тайных государственных делах. В 1726 г. выяснилось, что прусский советник Фербер сообщал в Петербург об интимных разговорах своего государя; Фербер был казнен.

Более дерзко, чем Россия, использовали тайную агентуру тогдашние ее враги — Англия и Пруссия. В этом смысле они сумели использовать даже будущую императрицу, великую княгиню Екатерину Алексеевну, урожденную немецкую принцессу. Еще мать ее была агентом Фридриха II, пока не была выслана из России по распоряжению императрицы Елизаветы. Английский посол Вильяме сумел найти доступ и к Екатерине как через своего секретаря Станислава Понятовского (будущего польского короля), так и путем крупных займов, предоставляемых ей из средств английского короля. Наконец, одной из характерных черт этого периода является усиление секретной дипломатии, действовавшей помимо официальных представителей и органов, призванных руководить внешней политикой. Так, императрица Елизавета Петровна и французский король Людовик XV находились между собой в тайной переписке без ведома своих министров.

Хитросплетенная паутина дипломатических интриг и путей воздействия на политику соседних стран ярко отражает сложность международной обстановки в Европе накануне Французской буржуазной революции 1789 г., в период окончательного образования национальных государств. К чести русской дипломатии той эпохи следует отнести ее умение не только закрепить успехи, достигнутые при Петре I, но и играть решающую роль в делах Западной Европы. Отсталая по сравнению с Западной Европой Россия XVIII в. менее своих соседей испытывала противоречия между строем феодальным и буржуазным, которые раздирали страны, стоявшие на более высокой ступени экономического развития. Поэтому ее правительство и могло проводить, несмотря на смену лиц на престоле, более решительную политику.

Международным успехам России способствовало и наличие в составе правительства выдающихся дипломатов. Таков был знаменитый Андрей Иванович Остерман, начавший свою карьеру при Петре I в качестве одного из участников мирных переговоров с Швецией; его настойчивости и ловкости Россия была обязана блестящим Ништадтским миром. Опыт и природные дарования выработали в нем совершенно исключительные дипломатические качества. «Часто, — пишет о нем Манштейн, — иностранные министры в течение двух часов проговорят с ним и по выходе из его кабинета знают не больше того, сколько знали, входя туда. Что он ни писал, что ни говорил, могло пониматься двояко. Тонкий, притворный, он умел владеть своими страстями и в случае нужды даже разнежиться до слез. Он никогда не смотрел никому в глаза из страха, чтобы глаза не изменили ему, он умел держать их неподвижно». Про Остермана говорили, что у него проявлялась подагра в руке всякий раз, когда надо было подписать опасную бумагу.

Человеком другого типа был А. П. Бестужев-Рюмин, честолюбивый, хитрый, владевший всеми тайнами дипломатических успехов, но далеко не умевший так скрывать свои чувства, как Остерман. Бестужев был создателем определенной политической системы, которую он и проводил последовательно в жизнь; в основу ее он полагал союз России с Австрией для противодействия возраставшему могуществу Пруссии и для наступления на Турцию.

Дипломатия Екатерины II. Деятельность русской дипломатии в период между 1726 и 1762 гг. подготовила раз решение тех основных проблем внешней политики, которые стояли перед Россией с конца XVII века. «На севере — Швеция, сила и престиж которой пали именно вследствие того, что Карл XII сделал попытку проникнуть внутрь России... На юге — турки и их данники, крымские татары, представлявшие собою лишь обломки прежнего величия… бывшая в состоянии полного развала Польша..., неспособная по своей конституции ни к какому общенациональному действию и обреченная тем самым стать легкой добычей своих соседей... За Польшей лежала другая страна, которая, казалось, пришла тогда в состояние безнадежного развала, — Германия. Со времени Тридцатилетней войны Римско-германская империя являлась государством лишь по имени... И в качестве соперницы австрийской династии уже начинала наряду с нею постепенно выдвигаться прусская». «Никогда мировое положение не было более благоприятно для завоевательных планов царизма, чем в 1762 г... Семилетняя война расколола всю Европу на два лагеря. Англия сломила мощь французов на море, в Америке, в Индии, а затем покинула на произвол судьбы своего континентального союзника, прусского короля Фридриха II. Этот последний стоял на краю гибели в 1762 г...» Такова была международная обстановка, в которой пришлось действовать вновь образовавшемуся правительству Екатерины II. Во главе ведомства иностранных дел фактически стоял один из наиболее образованных и умных государственных деятелей того времени — Н. И. Панин — «самый искусный, самый смышленный, самый ревностный человек при моем дворе», как писала о нем Екатерина II тотчас по вступлении на престол. Неподкупно честный, Панин, по словам одного английского дипломата, не преследовал «других целей, кроме тех, какие соответствуют пользе и чести его государыни и укреплению в России правительства». «Один из самых любезных людей», на языке которого, если верить его недоброжелателям, не было слова «нет», он в серьезных вопросах твердо и последовательно проводил свою линию.

С первых же шагов большое и активное участие во внешней политике своего государства принимала сама Екатерина. Ни один серьезный вопрос в этой области не проходил мимо нее, ни одно ответственное решение не принималось без непосредственного ее вмешательства. «Я хочу управлять сама, и пусть знает это Европа!» — говорила она Потемкину. С молодых лет вовлеченная придворными интригами в большую политику, Екатерина имела уже значительный опыт в деле дипломатии и свои недюжинные дипломатические способности развила в дальнейшем до совершенства. Она обладала большим искусством притворства, которое в XVIII веке, как и часто позже, считалось основным качеством дипломата. «Весьма ошибутся,— говорила она сама про себя, — кто по персональным приемам будет судить о делах». Не менее искусно использовала Екатерина II «просветительную» фразеологию, которой она умело прикрывала свои честолюбивые замыслы. Нарушая права Польши как независимой державы, подготовляя ее расчленение, она облекала свои действия в форму защиты «свободы» польского народа. «„Просвещение” — это был в восемнадцатом веке лозунг царизма в Европе...», — говорит Энгельс.

Сила Екатерины как дипломата заключалась, однако, не в этом. Как умная женщина, она понимала, что достоинство страны, которой она управляет, есть и ее собственное достоинство. В своих дипломатических выступлениях она выставляла себя поборницей национальной политики, не отделяя себя от России. «Я императрица России, — писала она по поводу задевшего ее лично притязания датского двора участвовать в опеке над великим князем Павлом Петровичем, — и худо оправдала бы надежды народа, если бы имела низость вручить опеку над моим сыном, наследником русского престола, иностранному государству, которое оскорбило меня и Россию своим необыкновенным поведением». Она так часто повторяла подобные суждения, что, наконец, сама убедила себя в их истине, и это давало всем ее действиям большую уверенность и силу.

В течение почти 20 лет Екатерина работала рука об руку с Паниным, хотя лично ему не доверяла и не любила его, считая его сторонником ограниченной формы правления. В ноябре 1780 г. Панина сменил «полномочный для всех негоциации» князь А. А. Безбородко. Даровитый и работоспособный, исполнительный чиновник, владевший отлично даром составлять доклады, он был в сущности только прекрасным исполнителем воли императрицы. Официально Безбородко занимал должность ее секретаря. Занявший место Панина вице-канцлер, сын знаменитого отца, сам полная бездарность — граф Иван Андреевич Остерман, «автомат» и «соломенное чучело, ничего не делающее и не имеющее веса», был «первоприсутствующим» в иностранной коллегии только по имени. Зато непосредственное участие во всех «политических тайнах» принимал в это время Потемкин. Екатерина любила называть Потемкина своим «учеником» в политике, но сама поддавалась увлекательности и блеску его внешнеполитических проектов.

В момент вступления на престол Екатерины II русской дипломатии предстояло в первую очередь принять меры к восстановлению международного престижа России, расшатанного за время правления Петра III выходом из Семилетней войны и резким переходом от союза с Австрией к союзу с Пруссией. Правительство Екатерины II под давлением общественного мнения порвало военный союз с Фридрихом II. Однако оно не нарушило мирного договора. Эта осторожная политика не удовлетворила ни одной из воюющих сторон; тогда Екатерина предложила свое посредничество; оно было отклонено, и Губертсбургский мир был заключен без всякого участия России. В позиции, которую заняла Екатерина в отношении участников Семилетней войны, сказалось новое направление международной политики России. Новый внешнеполитический курс заключался в том, чтобы Россия могла «следовать своей собственной системе, согласной с ее истинными интересами, не находясь постоянно в зависимости от желаний иностранного двора». Правительство отлично понимало, какой ущерб для интересов и достоинства России происходил «от сопряжения дел политической системы нашей империи с другими посторонними державами», которые только искали «пользоваться нами». «Мы систему зависимости нашей от них [дворов версальского и венского] переменим, — заявлял Панин, — и вместо того установим другую беспрепятственного нашего собою в делах действования». «Время всем покажет, — писала Екатерина в начале своего царствования, — что мы ни за кем хвостом не тащимся». Поэтому Екатерина все свои усилия направляла к тому, чтобы заставить западноевропейские державы служить интересам Российской империи и помогать ей осуществить планы, которые со времени царя Алексея и Петра I не сходили с очереди: воссоединить украинские и белорусские земли, все еще находившиеся под властью Речи Посполитой, укрепить положение России в Прибалтике и продвинуться к Черному морю. На пути осуществления этой программы стояла в первую очередь Франция, которую поддерживала Австрия. Вся политическая система Франции в Восточной Европе строилась издавна на Польше, Швеции и Турции, которые должны были служить оплотом против возраставшего влияния России. С другой стороны, Франция была заинтересована в том, чтобы не допускать проникновения русского торгового капитала на Ближний Восток в ущерб французской торговле.

Первым по времени в связи со смертью короля Августа III стал на очереди польский вопрос. Екатерина в инструкции своим агентам выдвинула задачу избрания короля, «интересам империи полезного, который бы, кроме нас, ни откуда никакой надежды в достижении сего достоинства иметь не мог». Уже раньше намечалось сближение с Пруссией, имевшее целью «вырвать» Фридриха II «из рук Франции», т. е. предотвратить объединение его государства с основным врагом России. Пруссия являлась естественным противником германского императора. Однако, по словам Энгельса, «этот противник был еще слишком слаб, чтобы обходиться без помощи Франции или России — особенно России, — так что чем больше он освобождался от вассального отношения к Германской империи, тем вернее он попадал в вассальное отношение к России». Сближение между Россией и Пруссией вылилось в оборонительный союз, заключенный в апреле 1764 г. в Петербурге. Секретными статьями договора были предусмотрены: денежная субсидия России от Пруссии в случае войны с Турцией, единство действий в Швеции и, наконец, недопущение каких-либо изменений в конституции Польши, так как обе договаривавшиеся державы были заинтересованы в поддержании политической слабости Речи Посполитой. Союз с Пруссией позволял, таким образом, России влиять на польские дела, сдерживать Турцию, «первенствовать на севере» и «играть первую роль в Европе... без больших затрат со стороны России». Этот крупный успех русской дипломатии был первым результатом внешнеполитической программы Панина, ориентировавшегося на дружбу с Пруссией; назначение его в конце 1764 г. «первоприсутствующим в Коллегии иностранных дел» знаменовало официальное признание этой программы.

В 1766 г. был заключен торговый договор с Англией. И в данном случае согласие русского правительства было куплено ценой полного единодушия с ним в польском вопросе, проявленного со стороны Англии. Англию связывали с Россией и более широкие политические соображения, поскольку у них был один общий противник — Франция. Отсюда единство действий русской и английской дипломатии и в Швеции, находившейся в союзе с Францией.

В отношении Швеции русская дипломатия совместно с английской держалась приблизительно тех же методов, что в Польше. Она и тут стремилась искусственно сохранить архаическую форму шведского государственного устройства и поддерживала на сейме англо-руссофильскую партию: на создание такой партии оба правительства, русское и английское, тратили попрежнему очень значительные средства. Большие субсидии выплачивались и шведскому правительству. Этим путем надеялись не допустить возобновления франко-шведского союза. В 1765 г. к этим расходам была привлечена и Дания, ценой уступки ей голштинских владений великого князя Павла Петровича; в договор Панин включил и пункт о помощи в случае войны России с Турцией.

Сепаратные соглашения с отдельными государствами по вопросам североевропейской политики Панин пытался объединить в общую «северную систему». Мысль о такой системе подал еще в 1764 г. русский посол в Дании барон Корф. Проект его заключался в том, чтобы «на севере составить знатный и сильный союз держав» против Франции и ее союзницы Австрии с участием Англии. В состав «северного аккорда» должны были войти Россия, Пруссия и Дания, «в качестве держав активных», и Польша и Швеция — «в качестве держав пассивных»; от последних требовалось только сохранение мира. «Северный аккорд» должен был «вывести Россию из постоянной зависимости» от других держав и предоставить ей «в общих делах знатную часть руководства», особенно на севере. Идея «аккорда» не встретила, однако, сочувствия в Берлине. Фридрих II был уже вполне удовлетворен результатами, достигнутыми благодаря союзу с Россией, и вовсе не хотел брать на себя какие-либо новые обязательства, клонившиеся к усилению международного могущества своей союзницы.

Несмотря на неудачу проекта Корфа — Панина, Россия в достаточной степени развязала себе руки в отношении Польши. Как повод для вмешательства в дела Речи Посполитой и подчинения ее воле российского самодержавия был использован дипломатией прием защиты интересов некатолического населения Польши (диссидентов). Уже в 1764 г. Россия и Пруссия, поддержанные Англией и Данией, выдвинули перед польским сеймом требование равноправия диссидентов. С другой стороны, последовательно опротестовывались все мероприятия, имевшие целью укрепить государственный строй республики. В 1766 г. Россия и Пруссия потребовали сохранения во что бы то ни стало права «либерум вето», являвшегося наиболее вредным архаизмом в сеймовой конституции. Широко использованы были подкупы, но прибегали и к более решительным мерам: отряды русских войск не покидали польской территории. Русскому послу Репнину удалось в 1767 г. объединить диссидентов и часть католиков, недовольных правительством, и образовать конфедерацию (союз шляхты). Под предлогом помощи этой конфедерации в Варшаву были введены русские войска; это заставило сейм принять закон об уравнении диссидентов в правах с католиками. Одновременно Россия взяла на себя гарантию сохранения старой польской конституции, без отмены которой невозможно было и думать о выходе Речи Посполитой из состояния непрерывной анархии, выгодного для ее соседей.

Чтобы остановить дальнейшие успехи русской политики, Австрия и Франция прибегли к содействию Турции. Под непосредственным воздействием австрийского и французского послов Турция в конце 1768 г. объявила войну России. В связи с турецкой войной и был выдвинут вопрос о разделе Польши. Эта идея обсуждалась в русских и прусских дипломатических кругах едва ли не с 1763 г. Екатерина неоднократно зондировала почву в Берлине. Едва началась турецкая война, как Фридрих II уже выступил открыто с проектом раздела. Он даже намекал, что Россия могла бы за счет польских земель не только вознаградить себя за военные издержки, но и получить помощь со стороны Пруссии и Австрии против турок. С величайшим мастерством Екатерина и Панин оттягивали прямой ответ, несмотря на чрезвычайную настойчивость прусского короля; они желали точнее узнать намерения своего союзника и, по возможности, снизить его требования. Только заключение летом 1771 г. Австрией оборонительного союза с Турцией заставило русское правительство поторопиться с разделом. Вначале 1772 г. уже было достигнуто предварительное соглашение между заинтересованными державами. Окончательно «но было скреплено в августе. Россия получила польскую часть» Ливонии и часть Восточной Белоруссии. За это ей пришлось понизить свои требования в отношении Турции. По Кучук-Кашарджийскому договору 1774 г. Россия получила Кинбурн. Керчь, Еникале и Азов и добилась признания независимости Крыма. Последний пункт Кучук-Кайнарджийского договора открыл, однако, русской дипломатии возможность вмешательства в крымские дела: это завершилось в 1783 г. присоединением Крымского полуострова к владениям Российской империи.

С конца 70-х годов Екатерина, получив от союза с Фридрихом II все, что могла, начинает отклоняться от панинской ориентации на Пруссию и искать новых путей в своей европейской политике. Чувствуя силу государства, во главе которого она стояла, русская императрица хочет играть решающую роль в судьбах Центральной Европы и осуществить мечту, не погадавшую ее с первых лет ее царствования, — «быть вершительницей судеб Европы». Разразившаяся в Европе война за баварское наследство между Пруссией и Австрией дала Екатерине удобный повод для этого. Фридрих в качестве союзника ожидал военной помощи от России; но Екатерина предпочла выступить властным посредником и обратилась в Вену с грозной декларацией, предлагая Марии-Терезии «вполне удовлетворить справедливые требования немецких князей». С другой стороны, представитель Екатерины в прусском лагере «вел себя как полномочный министр, прибывший предписывать законы Германии именем своего двора». Таким обрезом, сразу стало очевидно, что «знаки дружбы России к Пруссии служили лишь желанию Екатерины вмешаться под этим предлогом в дела Германии для распространения своего влияния на всю Европу». Тешенский мир 1779 г., закончивший войну, был триумфом русской императрицы. Она выступала в качестве не только посредника, но и гаранта закрепленного договором порядка. С этого момента Россия становилась, говоря словами современников, как бы «сочленом империи» и «по своему усмотрению» могла участвовать в делах Германии. Немецкие князья осаждали своими просьбами императрицу, обращаясь к ней за разрешением своих споров и недоразумений, славословя ее «за дарованный Германии мир, прославляя ее, яко спасительницу ее, и прося, чтобы, продолжая таковые излиянные благодеяния в качестве ручательницы германской конституции, ни на час ее от милостивейшего воззрения не отлучала». В Петербурге при Коллегии иностранных дел даже возникло особое немецкое отделение служившее проводником русской «инфлюенции» (т. е. русского влияния в Германии). Сам престарелый Фридрих II заискивал перед «северной Семирамидой», в надежде при ее содействии создать под своим главенством союз князей в Германии и образовать грозную антианглийскую коалицию.

Германией не ограничивались перспективы екатерининской внешней политики. Англия стремилась использовать русские силы для войны с Америкой и даже предлагала за это уступить России остров Минорку. Однако Екатерина и тут предпочла предписывать международные законы, а не сражаться за других. В связи с англо-американской войной Россия выступила 28 февраля 1780 г. со знаменитой декларацией о морском вооруженном нейтралитете. Этот акт устанавливал права нейтральных судов на море защищать себя оружием. К декларации присоединилась большая часть государств, кроме Англии, против которой она и была направлена.

Тешенский мир и декларация о «вооруженном нейтралитете» наглядно показали, насколько далеко шли теперь притязания русской дипломатии, и какого значения достигла Россия в области международных отношений. Но они же свидетельствовали и об отходе от «северной системы» Панина.

С 1780 г. начинается сближение России с Австрией; встреча Екатерины II с императором Иосифом в Могилеве в этом году нанесла «ужасный удар влиянию прусского короля». На этом свидании установлено было «одинаковое положение» России и Австрии в отношении Турции и Польши, и путем обмена собственноручными письмами заключен оборонительный союз. В следующем году Панин был уволен в заграничный отпуск.

Все внимание русской дипломатии, руководимой непосредственно самой Екатериной и всесильным Потемкиным, отныне направлено было на разрешение турецкой проблемы и осуществление так называемого «греческого проекта». Дело шло уже не о территориальных приобретениях за счет Турции» а о полном изгнании турок из Европы и о восстановлении Греческой империи, корона которой предназначалась внуку императрицы Константину Павловичу; из Молдавии и Валахии предполагалось образовать буферное государство Дакию; Австрия со своей стороны должна была получить западную часть Балканского полуострова. «Царьград в качестве третьей Российской столицы, — говорит Энгельс, — наряду с Москвой и Петербургом, — это означало бы, однако, не только моральное господство над восточно-христианским миром, это было бы также решительным шагом к господству над Европой». К этому «решительному шагу» русская дипломатия готовилась исподволь. Приняты были меры к тому, чтобы ослабить сопротивление Франции. Торговый договор, заключенный с этой страной в конце 1786 г., способствовал значительному улучшению отношений между обеими странами и в частности отказу Франции от антирусской агитации в Константинополе. Наконец знаменитое путешествие Екатерины в «Тавриду» имело целью демонстрировать подготовленность России к войне за Черное море, а участие в нем австрийского императора Иосифа скрепляло антитурецкий союз с Империей.

Порта не стала ожидать нападения. Она сама объявила в 1787 г. войну России, побуждаемая к тому Англией. Согласно Могилевскому соглашению 1780 г., в союзе с Россией выступила Австрия. Неожиданно в войну вступила и Швеция, которая попыталась использовать удобный случай для возврата части потерянных при Петре прибалтийских земель, Англия и Пруссия, теперь стоявшие на враждебной к России позиции, не допустили, чтобы Дания, союзница России, вмешалась в шведско-русскую войну. Был момент, когда, казалось, Петербургу грозила опасность. Однако, в конечном итоге, по миру в Вереле, 1790 г., Швеция должна была отказаться от какого-либо изменения границ. Шведская война и заключение сепаратного мира Австрией расстроили планы Екатерины в отношении Турции; поход на Константинополь не мог состояться, и Ясский мир 1791 г. только продвинул границы России до Днестра и утвердил односторонний акт о присоединении Крыма.

В итоге — русская дипломатия эпохи Екатерины в основном разрешила задачи, унаследованные ею от XVII века; закреплены были достижения Петра Великого в Прибалтике; воссоединены земли, населенные родственными русскому народу белоруссами и украинцами. Россия стала твердой ногой на Черном море. Наконец, Российская империя завоевала решающий голос в делах общеевропейских. Во внешней политике Екатерины, по выражению Энгельса, «уже отчетливо намечены все существенные черты» политики царизма в XIX веке, — устремление на Балканский полуостров, «ослабление морского превосходства Англии посредством ограничительных международных правил», вмешательство в дела германских государств.

Возросшее в течение XVIII века международное значение России сказалось и в том, что постепенно за ее правителями был признан присвоенный им императорский титул (Германской империей — в 1744 г., Францией — в 1762 г. и Речью Посполитой — в 1764 г.). В то время как Западная Европа раздиралась внутренними противоречиями, отсталая, но «единая, однородная, молодая, быстро растущая Россия, почти неуязвимая и совершенно недоступная завоеванию», сумела занять выдающееся положение среди прочих европейских держав.

Деятельность русской дипломатии второй половины XVIII века не ограничивалась внешнеполитическими успехами. Ей принадлежит видное место в разработке принципов международного права. Акт о вооруженном нейтралитете лег в основу общепризнанного международного морского права. Конвенция с Турцией 1783 г. устанавливала принципы консульского права, также получившие международное признание.

Дипломатические методы Екатерины II. При Екатерине II стали применяться и некоторые новые методы дипломатической работы. Екатерина очень широко поставила дело политической пропаганды за границей. Эту цель преследовала в частности ее собственная переписка с Вольтером, Гриммом, Дидро и другими представителями «Просветительной эпохи». Вместе с тем Екатерина деятельно следила за заграничными изданиями, которые могли принести вред России или ей лично как императрице. Ей удалось остановить печатание книги Рюльера о перевороте 1762 г. По ее поручению в Амстердаме был напечатан «Антидот» — опровержение на вышедшую в Париже книгу аббата Шапп д'Отероша о России и т. д. К числу новых дипломатических приемов следует отнести и приглашение иностранных дипломатов к участию в поездках императрицы по России, — например, в 1785 г. для осмотра водного пути из Балтийского моря на Волгу и в 1787 г. — в Крым. Здесь, в непринужденной беседе с самой императрицей или с Потемкиным, затрагивались, а нередко и разрешались самые сложные дипломатические вопросы. Французский посол Сегюр в своих записках многословно рассказывает, как им использовались эти совместные поездки для пропаганды идеи франко-русской дружбы. Так, во время поездки 1785 г. была подготовлена почва для заключения франко-русского торгового договора, ратифицированного в Киеве на пути в Крым. Большое значение имели и непосредственные переговоры с иностранными государями. Екатерина вела оживленную «партикулярную» переписку с Фридрихом II, стремясь этим путем воздействовать на политику союзного государства и получать необходимые сведения. Не довольствуясь перепиской, Екатерина устраивала и личные свидания. Так, она потребовала, чтобы принц Генрих, брат Фридриха II, поехавший в 1770 г. с визитом в Швецию, оттуда заехал и в Петербург. В 1780 г. состоялось свидание Иосифа II и Екатерины в Могилеве. Она добилась в 1787 г. участия его в поездке в «Тавриду», несмотря на явное желание императора уклониться от встречи, которая к очень многому обязывала. Во время этих встреч «коронованных особ» между развлечениями и обедами в шутливых разговорах разрешались важнейшие вопросы международной политики.

Из старых приемов дипломатического воздействия при Екатерине II особенно широко применялась демагогическая агитация среди православного населения в чужих странах. Известно, как использовала царская дипломатия диссидентский вопрос для вмешательства в дела Речи Посполитой. Во время первой турецкой войны правительству Екатерины II удалось вызвать восстание на островах Архипелага, и впервые в Кучук-Кайнарджийский договор с Турцией внесены были статьи, касавшиеся религиозных прав христианского населения Турции. Той же политики держалась Екатерина и в отношении Крыма. Под предлогом спасения местных христиан — греков и армян — от насилия со стороны татар, все они принудительно были выселены в 1779 г. на побережье Азовского моря. Словом, всюду в отношении христиан «царизм мог принять позу «освободителя», чтобы достигнуть своих собственных целей.

В области дипломатического этикета Россия во второй половине XVIII века уже ничем не отличалась от Западной Европы. Впрочем, русская практика вносит некоторые уточнения в деталях. Так, в 1750 г. Елизавета Петровна решила допускать к аудиенциям только послов, посланников и «полномочных министров», а простые министры и резиденты должны были вручать свои грамоты в Коллегии иностранных дел. При Екатерине II введено было одно новшество, которое должно было подчеркнуть высокое положение России среди прочих государств Европы. При официальном представлении императрице иностранные послы должны были употреблять международный в то время французский язык, на каковом отвечала и императрица; если же посол произносил приветствие на своем родном языке, то она отвечала по-русски, хотя, как известно, сама говорила на русском языке не вполне правильно. Так, когда лорд Букингем приветствовал Екатерину на английском языке, она отвечала по-русски; его преемник Макартней, чтобы выслужиться перед императрицей, произнес речь на французском языке. Ту же цель — не уронить достоинства России — имело требование, чтобы послы при представлении целовали руку императрицы; из-за этого произошел конфликт в 1762 г. с австрийским послом графом Мерси, который сперва отказался выполнить эту церемонию под предлогом, что она не принята при венском дворе, а затем потребовал было обязательства, что и русский посол в Вене будет целовать руку австрийской императрице, но должен был уступить и в этом. Очень большую щепетильность проявляло правительство Екатерины II и в вопросе о ее титуле. В 1766 г. французский двор отказался к титулу «Majeste» («величество») прибавить «Imperiale» («императорское»), утверждая, будто такое добавление противно правилам французского языка. Екатерина написала по этому поводу не лишенную достоинства резолюцию: «противу же правилам языка и протокола российского принимать грамоты без надлежащей титулатуры». Что касается дипломатического местничества, столь характерного для XVII века, то оно продолжало существовать лишь в той мере, в какой было признано в западноевропейском обиходе. Более того, в Петербурге дипломатический этикет соблюдался менее строго, чем в других западноевропейских государствах, но когда французское правительство рекомендовало своим представителям «повсюду настаивать на первенстве перед русскими добровольно или насильственно», то и Панин предложил русским послам «защищать свое место добровольно или насильственно». Свой взгляд на значение дипломатического этикета в отношении между государствами Панин определял так: «Этикет, регулирующий форму их корреспонденции, тем более строг, что он служит мерилом их взаимного уважения и взаимного почтения к своим силам».

Дипломатические учреждения России 1726 — 1796 гг. Сложность дипломатической деятельности во второй половине XVIII века поставила на очередь реорганизацию учреждения, ведавшего внешнеполитическими сношениями. При Петре I иностранная коллегия была еще сравнительно небольшим учреждением (в 1718 г. в ней числилось всего 120 служащих); в 1762 г. их было уже 261. Бюджет ее достигал более полумиллиона рублей. Коллегия имела президента, носившего обычно звание канцлера, и вице-президента и делилась на 1) Секретную экспедицию, или политический департамент, в котором между двумя чинами распределялись дела европейские и азиатские, и 2) Публичную экспедицию, в которой отдельные лица заведывали «управлением казной», «текущими делами», «почтовыми делами» и в которую входил, кроме того, «церемониальный департамент». Предполагалось, что дела вершились коллегиально. Фактически хозяевами были президент и его заместитель, хотя Екатерина II еще в 1781 г. указом напоминала о необходимости делать все дела сообща. Во время длительных отъездов двора в Москву (при Петре II и Елизавете Петровне) коллегия переезжала с ним, Петербурге оставлялась для текущих дел «Петербургская контора».

Значение внешней политики в государственной жизни Империи требовало сосредоточения дел, связанных с этой отраслью управления, и приближения их к носителю верховной власти, без санкции которого не могло быть принято ни одно решение. Такую цель преследовал основанный в 1726 г. Верховный тайный совет, в котором наряду с другими делами откладывались и обсуждались «министерские реляции и доношения». Тесная связь существовала у иностранной коллегии с «кабинетом», учрежденным Анной Ивановной в 1731 г. В 1756 г., в связи с началом военных действий против Пруссии, Елизавета Петровна, по предложению Бестужева-Рюмина, учредила особую «конференцию при императорском дворе» из доверенных сановников, дабы «с потребной скоростью и силой» управлять движением войск. В конференции, кроме чисто военных вопросов, обсуждались и дела внешней политики. При Екатерине II в 1768 г., в связи с войной с Турцией, был образован особый совет для обсуждения дел военных и политических. Совет должен был решать только общие вопросы, не входя в детали. Однако при императрице, которая лично решала все основные вопросы внешней политики, совет не мог играть большой роли.

Коллегиальная организация управления внешней политикой, установленная в XVIII веке, была, несмотря на выяснившиеся ее недостатки, отменена только в XIX веке. Впрочем, учреждение министерств при Александре I по манифесту 8 сентября 1802 г. коснулось сравнительно мало Коллегии иностранных дел. Она продолжала существовать под руководством министра и его товарища; но постепенно ее значение умалялось и, наоборот, усиливалась единоличная власть министра. Окончательно коллегия была уничтожена указом 10 апреля 1832 г. и вместо нее было создано Министерство Иностранных Дел.

РАЗДЕЛ ЧЕТВЕРТЫЙ

ДИПЛОМАТИЯ В НОВОЕ ВРЕМЯ

(1789 ― 1871 гг.)

ВВЕДЕНИЕ

Дворянско-династической дипломатии абсолютных монархий XVIII века был нанесен сокрушительный удар Французской буржуазной революцией 1789—1794 гг. Этим событием открывается период побед и утверждения капитализма в передовых странах.

В противовес дворянско-династической внешней политике и самовластию абсолютных монархов победившая буржуазия выдвинула принцип верховенства нации. Нацию буржуазия отождествляла с собой. Поэтому в ее понимании верховенство нации имело классово ограниченный смысл буржуазного господства. Впервые принцип верховенства нации был провозглашен в области дипломатии в Соединенных штатах Америки в период борьбы за независимость (1775—1782 гг.). Дальнейшее развитие этот принцип получил во время Французской буржуазной революции конца XVIII века.

Буржуазия, победившая во Франции в годы революции, требовала подчинить ее классовым интересам все управление внешней политикой. Стараясь доконать остатки феодально-монархических сил, она провозгласила лозунги равенства народов, их свободы и братства. Она демонстративно отвергла политику завоеваний и тайных договоров. Но провозглашенная таким образом новая внешняя политика не получила осуществления и осталась в рамках словесных деклараций, если не считать отдельных попыток практического ее применения в период до термидорианского переворота 27 июля 1794 г.

После 9 термидора начинается восстановление институтов и методов дипломатии абсолютизма. Переходя к завоевательной внешней политике и овладев старой государственной машиной, победившая буржуазия не стремится ее сломать: она желает использовать государственный аппарат и приемы дипломатии абсолютных монархий, лишь видоизменив и приспособив их к собственным классовым целям.

Завершение этого процесса происходит в пору термидорианской реакции и Директории. В эти годы восстанавливается министерство иностранных дел, воскресают ранги французских дипломатических представителей, возрождаются прежние формы дипломатических сношений и переписки. В дальнейшем сохраняется и влиятельная каста профессиональных дипломатов, вербуемых преимущественно из верхушки дворянской знати.

Со временем, однако, на руководстве внешней политикой сказалось упрочение парламентского строя и буржуазно-демократических свобод в передовых странах. Пресса и борющиеся политические партии приобретают значительное влияние на дипломатию. В дипломатические сношения вносится больше гласности. Деятельность министров иностранных дел и послов подвергается некоторому контролю представительных учреждений. Влияние прогресса техники, в частности усовершенствование средств связи, также оказывает воздействие на организацию управления внешней политикой: большая быстрота сношений способствует и большей централизации и оперативности дипломатического руководства.

Сохранив методы и институты дипломатии абсолютных монархий, победившая буржуазия внесла в нее свою идеологию и классовые интересы. XIX век уже не знает обмена мелких территорий между династиями. Вопросы династических браков и наследств уже не играют прежней роли в международных отношениях. Зато особое значение приобретают вопросы таможенной политики и торговые договоры. В дипломатии находит свое выражение борьба промышленной буржуазии за рынки сбыта своих товаров.

Борьбу в области внешней политики буржуазия вела и против феодально-абсолютистской реакции. В дипломатии эта борьба принимала форму столкновения принципов, выдвигаемых различными правительствами. Феодально-монархическая дипломатия провозглашала принцип вмешательства во внутренние дела других держав для подавления революций и лозунг легитимизма — для восстановления низвергнутых Династий. Наоборот, буржуазная Англия и Июльская буржуазная монархия во Франции выдвинули принцип «невмешательства» как средство дипломатической защиты своих интересов. Борьба этих принципов представляет характерную особенность европейской дипломатии первой половины XIX века.

Конкретное направление дипломатической деятельности периода победы и утверждения капитализма в передовых странах определялось основными линиями их внешней политики.

В центре международной политики периода 1789 — 1794 гг. стоит борьба французской революции с контрреволюционной коалицией, руководимой Англией.

В последние годы революции и в период 1794 — 1815 гг. основное явление международной жизни представляет борьба буржуазной Франции с Англией за европейскую и мировую гегемонию. Победа в этой борьбе оказывается на стороне Англии. Промышленное преобладание, господство на море и огромные богатства, награбленные английской буржуазией еще в период первоначального накопления, содействуют ее торжеству над Францией: после разгрома наполеоновской империи на долгие годы утверждается мировая торгово-промышленная и морская гегемония Великобритании. Как и ранее, Англия и в XIX столетии ведет войны на континенте чужими руками, приобретая союзников за денежные субсидии. Этот метод остается одной из основ британской дипломатии.

Поражение Наполеона обусловлено было тем, что он столкнулся с силами, превосходящими мощь Французской империи. Стремясь подчинить французской буржуазии всю Европу и сломить английскую гегемонию континентальной блокадой, Наполеон вызвал противодействие трех факторов: промышленной Англии, национально-освободительных движений в Европе и мощного оплота феодально-абсолютистской реакции в лице военно-феодальной Российской империи.

Разгром Наполеона завершается в 1815 г. попыткой Англии, России, Австрии и Пруссии на Венском конгрессе поделить территорию Европы в соответствии со своими интересами.

С Венского конгресса в Европе установилось господство великих держав — главных участников конгресса. После принятия Франции в число этих держав их стало пять — Англия, Россия, Австрия, Пруссия и Франция. До середины XIX века руководящую роль играли первые три государства. Дипломатические отношения держав с 1815 по 1850 г. развиваются в условиях преобладания и взаимного соперничества промышленной Англии, военно-феодальной России и полуфеодальной Австрийской империи.

Три основных фактора определяли направление внешней политики великих держав в период деятельности Священного союза. То были столкновения их захватнических интересов, национально-освободительные движения, буржуазные революции, порождаемые успехами капиталистического развития.

Попытка великих держав восстановить феодальный строй после разгрома Наполеона I была обречена на неудачу. Во-первых, она противоречила процессу капиталистического развития Европы и росту молодых национальных государств. Буржуазные революции 20-х, 30-х и 40-х годов XIX века подрывали феодализм и неограниченную власть монархов. Во-вторых, в Священном союзе пытались сотрудничать государства с явно противоречивыми стремлениями.

Основные международные противоречия, которые разложили Священный союз, сводились к противоположности интересов промышленно-капиталистической Англии и феодально-монархических государств — России и Австрии. Эта противоположность сказалась на отношении всех трех держав к национально-освободительным движениям в Европе и Америке и в борьбе их вокруг восточного вопроса. Австрия и Россия стремились к подавлению национально-освободительных движений. Напротив, Англия в лице Каннинга поддерживала национально-освободительную борьбу испанских колоний и греков. Каннинг рассчитывал, что новые национальные государства будут нуждаться в английских деньгах, торговом флоте и товарах. Проводя такую политику, Англия отходила от Священного союза.

Отличительной особенностью английской дипломатии являлась маскировка захватнических интересов английской буржуазии принципами либерализма. На деле английская буржуазия боялась демократических и революционных движений. Она не желала предоставить политические права английскому рабочему классу и подвластным колониальным народам. В результате к середине XIX века Англия наряду с Россией стала одним из важнейших оплотов европейской реакции. Во время событий 1848 — 1849 гг., по словам Маркса и Энгельса, она была «контрреволюционной скалой», о которую разбивались волны революции.

В середине XIX века Англия выдвигает во внешней политике лозунг свободы торговли — фритредерства. Не боясь ничьей конкуренции благодаря подавляющему превосходству своей промышленности и флота, английская буржуазия видит в свободе торговли вернейший путь к упрочению своего монопольного положения «мастерской мира», величайшей индустриальной державы. Одновременно Англия утверждает и свою колониальную монополию: окончательное подчинение Индии и закабаление Китая посредством режима неравноправных договоров являются важнейшими шагами английского капитализма в этом направлении.

На континенте Европы в 1815 — 1853 гг. преобладающей Державой была Россия. Российскую империю ввиду ее отсталости отличало в то время отсутствие глубоких внутренних противоречий в ее военно-феодальном строе. Это обстоятельство сообщало России мощь и обеспечивало ее руководящее положение на континенте Европы. В отличие от стран Запада в России не было развитой и политически зрелой буржуазии. Рабочий класс как революционная сила в России еще не существовал. Многомиллионное русское крестьянство, являвшееся неисчерпаемым источником живой силы для государства, находилось в положении несознательной и некультурной закрепощенной массы. Разрозненные вспышки крестьянских восстаний не могли серьезно ослабить силу царской полиции, армии и чиновничества. Царская Россия с ее послушной армией, с ее дипломатией, была жандармом Европы — пугалом для революционных и национально-освободительных движений в Европе. При Николае I это влияние России достигает высшего предела. В 1849 г. вооруженной силой царизма подавляется революция в Венгрии. В Германии тот же царизм мешает Пруссии, ставшей во главе объединительных стремлений германской буржуазии, добиться политического преобладания над более отсталой Австрийской империей.

Борьба с национально-освободительными и революционными движениями была основой сотрудничества Австрии и России. Однако обе державы разделялись противоречиями их интересов в восточном вопросе, в котором Россия сталкивалась не только с Англией, но и с Австрией. К концу 40-х годов XIX века все эти антагонизмы привели к окончательному разложению Священного союза, показавшему безнадежность попыток восстановить феодальный строй. Они же обнаружили безысходную непримиримость тех противоречий, которые разделяли государства Европы.

В противоположность этой непримиримости и розни, среди рабочего класса Западной Европы в половине XIX века зреет сознание великой международной солидарности пролетариата. Эта идея находит свое боевое выражение в лозунге Манифеста Коммунистической партии — «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Уже в 30-х и 40-х годах XIX века европейский пролетариат поднимает свой голос в защиту национально-освободительных и революционных движений против феодально-абсолютистской контрреволюции и реакционной буржуазии. Постепенно рабочий класс становится силой, способной влиять и на дипломатию: так, во время гражданской войны в Соединенных штатах английские рабочие помешали Англии поддержать рабовладельческий Юг против Северных штатов.

В течение ряда десятилетий вожди революционного рабочего класса Маркс и Энгельс разоблачали в печати реакционную дипломатию русского царизма, Пальмерстона (Англия), Наполеона III (Франция) и Бисмарка (Германия).

В 1864 г. в Учредительном манифесте I Интернационала Маркс указал пролетариату на необходимость «овладеть тайнами международной политики», следить за дипломатией буржуазных правительств, противодействовать ей и разоблачать ее.

После подавления революций 1848 — 1849 гг. на целое десятилетие наступает период европейской реакции. Главнейшим внешнеполитическим событием этого периода было поражение русского царизма в Крымской войне 1853—1856 гг. Оно явилось результатом отсталости и разложения военно-феодального строя России под напором развивающихся капиталистических отношений. После крымского поражения Россия перестала быть сильнейшей державой европейского континента. Постепенно она сходит на роль секунданта — спутника великих держав Западной Европы.

После Парижского мира 1856 г. преобладающей силой на континенте Европы на целое десятилетие становится империя Наполеона III. Бонапартистская монархия во Франции, державшаяся на антагонизме пролетариата и буржуазии, служившая интересам верхушки буржуазии — крупных банкиров, промышленников и спекулянтов, искала своего укрепления во внешнеполитических авантюрах, маскируя свои цели принципом восстановления национальностей в Европе. С середины 60-х годов международное влияние дипломатии Французской империи ослабело. Провал авантюр во внешней политике и рост недовольства народных масс бонапартистским режимом подрывали ее силу. Падение обманчивого могущества империи Наполеона III было связано и с внешними причинами — усилением Пруссии и Италии.

В 1859 — 1870 гг. отношения европейских держав развиваются под воздействием процесса национального объединения государств Германии, с одной стороны, и государств Италии — с другой. В войнах 50—60-х годов буржуазно-национальные движения были «основным объективным содержанием исторических явлений» (Ленин).

Новым явлением в 60-х годах XIX века был быстрый экономический рост Пруссии и подъем ее международного влияния. Бисмарк подготовил и осуществил «железом и кровью» объединение Германии вокруг Пруссии, ставшей в борьбе со своими соседями и соперниками первоклассной военной державой. В войне 1870 — 1871 гг. Пруссия разгромила Французскую империю, устранив в ее лице последнее крупное препятствие к объединению Германии. После этого Германская империя приобрела преобладающее влияние на континенте Европы. В ее лице перед Англией возник новый, опаснейший соперник.

Бурное промышленное развитие в ряде стран Европы грозило подрывом монопольного положения английской промышленности на мировом рынке. Национальное объединение дало мощный толчок промышленному подъему Германии. Рост индустрии в Соединенных штатах после победы Севера над рабовладельческим Югом, стремительное развитие промышленности в России после реформ 60-х годов содействовали обострению борьбы за внешние рынки и за раздел мира. Перед буржуазной дипломатией выдвигается новая задача — служить орудием соперничества крупнейших капиталистических держав из-за колониальных захватов. Это соперничество держав не мешает им в известных случаях проявлять классовую солидарность перед лицом развивающегося революционного движения пролетариата. Ради подавления пролетарской революции буржуазия не останавливается и перед национальной изменой. Дипломатическое сотрудничество Тьера с Бисмарком для кровавой расправы над парижскими коммунарами является прологом к истории дипломатии в период дальнейшего развития капитализма.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ДИПЛОМАТИЯ МОЛОДОЙ АМЕРИКАНСКОЙ

РЕСПУБЛИКИ (1775 ― 1794 гг.)

1. БОРЬБА АМЕРИКАНСКИХ КОЛОНИЙ ЗА НЕЗАВИСИМОСТЬ

В 70-х годах XVIII века тринадцать английских колоний, которые занимали узкую полосу на Атлантическом побережье североамериканского континента, восстали против угнетавшей их метрополии — Англии — и образовали самостоятельное государство — республику Соединенных штатов Америки. Таким образом, эти колонии освободились от гнета Англии, которая стесняла развитие их торговли и промышленности и захватила в колониях лучшие земли для английской аристократии. Американская дипломатия — дипломатия буржуазной республики — принесла с собой некоторые новые принципы. В знаменитой Декларации независимости, принятой 4 июля 1776 г., говорилось о том, что «должное уважение к мнениям человечества» вынуждает восставшие колонии заявить о причинах, которые побудили их к отделению от Англии. Американская республика провозгласила принципы равенства всех людей и народного суверенитета. На американской почве было посажено «Дерево свободы», и Джефферсон говорил, что, для того чтобы оно росло, надо орошать его кровью патриотов и тиранов по крайней мере каждые двадцать лет. Самая форма ведения внешних дел в республике Соединенных штатов была более или менее демократичной. Ими ведал пленум Конгресса.

Комитет для секретной корреспонденции (1775 ― 1777 гг.). В период от 5 ноября 1774 г. до 4 июля 1776 г. (провозглашение независимости) Конгресс не решался просить помощи у иностранных государств, так как это было бы признано государственной изменой. Зато Конгресс обращался за содействием к другим британским колониям, к народу Ирландии, был озабочен улучшением отношений с индейцами. Формальное учреждение органа, соответствующего министерству иностранных дел, имело место 29 ноября 1775 г. Тогда был назначен Комитет для секретной корреспонденции с друзьями колоний в Великобритании, Ирландии и в других частях мира.

Миссия Сайласа Дина. 3 марта 1776 г. Секретный комитет послал члена Континентального конгресса Сайласа Дина во Францию в качестве тайного агента. Ему было поручено добиться помощи от Франции, враждебность которой к Англии была общеизвестна. Еще с 1763 г. со времени начала конфликта колоний с Англией, Франция имела в Америке секретных агентов, донесения которых прочитывались Людовиком XVI.

После начала войны за независимость французское правительство поручило деликатную миссию сношения с американцами знаменитому драматургу, автору «Севильского цирюльника» и «Женитьбы Фигаро», Бомарше. Последний в целях конспирации учредил фиктивный торговый дом «Родриго Горталес и К^о». При содействии Бомарше Сайлас Дин организовал отправку в Америку волонтеров-офицеров и оружия из французских арсеналов. Молодой французский военный — Лафайет на собственные средства снарядил корабль и сам на этом корабле отплыл в 1777 г. в Америку. Этот корабль назывался «Победа».

Искренний друг восставших колоний, Бомарше с необычайным энтузиазмом выполнял свою секретную миссию. Он писал Конгрессу: «Ваши депутаты, джентльмены, найдут во мне верного друга, в моем доме — надежное убежище, в моих сундуках — деньги, а также полное содействие для реализации своих заданий, будут ли они официального или секретного свойства».

Когда Дин явился в Париж и связался с Бомарше, тот посвятил американца во все дела, не сказав, однако, самого главного: что он, Бомарше, является неофициальным агентом французского правительства. Как потом оказалось, предосторожность была нелишней. Дин обо всем рассказывал Эдуарду Банкрофту, тоже американцу, секретному агенту Конгресса во Франции, который одновременно являлся тайным осведомителем английского правительства.

Помощь, полученная американскими колониями при содействии Бомарше и Сайласа Дина, была значительной. Действуя от имени фирмы «Родриго Горталес и К°», Сайлас Дин добыл одежду для 20 тысяч человек, 30 тысяч мушкетов, 100 тонн пороха, 200 пушек. Фирма «Горталес и К°» просуществовала с 1776 по 1783 г. и израсходовала за это время свыше 21 миллиона ливров. Трудно сказать, какая часть этих денег была получена от Франции, какая путем реализации товаров, присылавшихся Конгрессом из Америки. Дин получил еще 300 тысяч долларов от испанского правительства.

Английское министерство иностранных дел, хорошо осведомленное о подлинном характере деятельности Дина, заявило протест и начало захватывать корабли, зафрахтованные фирмой «Горталес и К°».

Вениамин Франклин. После провозглашения Декларации независимости явилась возможность послать во Францию официального представителя Соединенных штатов. Удачный выбор посла имел огромное значение. Американцев очень мало знали в Европе, там коверкали даже имя Вашингтона. Однако молодая Американская республика сумела найти такого посла, которого знала вся передовая Европа.

Послом в Париж был назначен единственный американец, который стяжал к тому времени европейскую известность, человек разносторонних дарований, много лет живший в Англии в качестве представителя колоний, имевший большие личные связи и во Франции. То был Вениамин Франклин. Его по справедливости можно считать одним из самых передовых людей своего времени.

В противоположность многим своим согражданам, в жизни которых умственные интересы играли незначительную роль, Франклин был выдающимся мыслителем, ученым и общественным деятелем. Он сделал важнейшие открытия в области электричества и был автором теории кораблестроения. Его познания в области политической экономии высоко оценил впоследствии Маркс. Франклин был избран членом английского Ученого королевского общества и получил за свои научные труды золотую медаль Коплея.

В 1775 г., уже после начала войны североамериканских колоний с Англией, Франклин выступил в палате лордов в Англии как представитель Конгресса. Как условие примирения Франклин выдвинул 17 требований колоний. Когда лорды обрушились на Франклина бурей негодования, на защиту его стал лорд Чатам. Он заявил: «Этот человек, которого вы видите перед собой, делает честь не только английской нации, но и всему человечеству». Франклин спокойно ответил лордам на их обвинения, но в письме Конгрессу по поводу этого заседания излил свое возмущение. «Глядя на них, я думал, что они даже не настолько умны, чтобы управлять стадом свиней. Наследственные законодатели! Уж лучше иметь наследственных профессоров математики, как это делается в некоторых немецких университетах. По крайней мере это не ведет к таким пагубным последствиям. Да и нижний, избранный парламент не лучше верхнего...» —писал Франклин.

Приехав первый раз в 1767 г. во Францию как частное лицо, Франклин сменил свой скромный провинциальный квакерский костюм на модный кафтан и даже надел напудренный парик. «Подумайте только, — писал он, — какой у меня вид с маленькой косичкой и открытыми ушами». В первый свой приезд Франклин подчинился парижской моде, но приехав во Францию второй раз в 1776 г. в качестве посла Американской республики, он продолжал ходить в скромном коричневом кафтане; волосы его были гладко причесаны, парик заменяла шапка из куньего меха. Но симпатии передовых кругов французского общества к американской демократии были так сильны, популярность Франклина так велика, что ему не только простили его эксцентричность, но даже сделали его образцом моды. Парикмахеры изобрели прическу а lа Франклин, парижские франты снимали парики и делали себе эту прическу. Бюсты и портреты Франклина украшали витрины магазинов и буфеты кафе. Изображения Франклина встречались на кольцах, в медальонах, на тросточках и табакерках. Если, приехав в Париж в первый раз, Франклин подчинился парижской моде, то в свой второй приезд он стал ее законодателем.

Франклин установил хорошие отношения не только с французским правительством, но и с дипломатическим корпусом. Он использовал старинное соперничество Франции и Англии, с одной стороны, и симпатии передовых элементов французского общества к Американской республике — с другой, чтобы оказать давление на Людовика XVI и на двор с целью вовлечь Францию в войну с Англией.

Назначение Франклина послом было по достоинству оценено в Англии. Лорд Рокингем заявил, что появление Франклина в Париже — более серьезный удар по Великобритании, чем для колоний недавнее взятие Нью-Йорка англичанами.

Английский посол в Париже лорд Стормонт пригрозил, что покинет Париж, если «главе американских мятежников» будет разрешено там появиться. Из этого трудного положения французский министр иностранных дел Вержен нашел такой выход: он ответил, что Франклину было послано в Нант запрещение въезда в Париж, но что письмо не дошло по адресу. Теперь, когда Франклин уже находится в Париже, изгнать его было бы «скандальным негостеприимством» и нарушением обычаев цивилизованных народов. Таким образом, Франклин, восторженно встреченный, появился в Париже.

Говоря о своем пребывании во Франции, Франклин отметил, что он представлял «в своем собственном лице американское правительство в Европе и был вынужден действовать не только как посол, но и в качестве военного и морского департаментов, казначея, призового суда, бюро по оказанию помощи пленным и по обмену их, консула, а также торговца товарами, прибывшими из Америки».

Конгресс послал Франклина в Париж, присоединив к нему на равных правах еще двух сотоварищей — энергичного, экзальтированного, но излишне доверчивого Сайласа Дина и вечно всех подозревавшего Джона Джея, верховного судью штата Нью-Йорк. Кроме этих трех основных членов миссии, в состав ее входили еще член Конгресса, делегат от Виргинии, видный публицист Артур Ли и Эдуард Банкрофт, тайный шпион английского правительства.

Помощь французского правительства американским колониям. 23 декабря 1776 г. Франклин, Дин и Ли обратились к министру иностранных дел Вержену с первой в американской истории формальной дипломатической нотой. В этой ноте и в переговорах американцы предлагали заключить договор о торговле и о союзе с Америкой и просили о посылке восьми военных кораблей, чтобы выручить суда фирмы «Горталес», блокированные английскими крейсерами. В ответ на это Вержен обещал тайную помощь. Действительно, в течение года французское правительство выдало американцам 2 миллиона ливров в качестве дара, кроме того, дало взаймы еще 1 миллион. Однако основной вопрос — о союзе — Вержен пока отказался рассматривать.

Из ненависти к англичанам французское правительство оказывало американцам денежную помощь, но все же рассматривало американцев как «мятежников». Желая помочь американским колониям, их друг Бомарше обратился к Людовику XVI с письмом. Он заверял короля, что помощь американцам будет оказываться только для того, чтобы уравнять их силы с английскими и затянуть войну до бесконечности. Мысль эта показалась Людовику XVI дельной. Однако даже и такая помощь «мятежникам» беспокоила короля. Он считал, что, соглашаясь помочь американцам, он поступает нехорошо. Все же помощь была оказана.

Заключение союзного и торгового договора между Францией и Соединенными штатами (6 февраля 1778 г.). Между тем положение колоний было близко к катастрофе. В августе 1777 г. послы Американской республики представили Французскому правительству меморандум. В нем говорилось, что, в случае если Франция не сумеет оказать более эффективную помощь, американские колонисты заключат с Англией мир. Во Франции поняли, что эта угроза вполне реальна, тем более что и в Америке и в Англии имелись сторонники прекращения войны. Несмотря на это, Вержен не спешил с ответом. Тогда Конгресс начал переговоры с Англией. Однако вследствие успехов английских войск эти переговоры были прерваны английской стороной. В декабре 1777 г. из Америки пришла в Париж депеша о крупной победе американцев под Саратогой над английским генералом Бургойном и о взятии его в плен с армией в 6 тысяч человек. Но и после этой победы французское правительство не сразу решилось оказать Америке более осязательную поддержку. Вержен придавал большое значение ходу возобновившихся переговоров о мире между Соединенными штатами и Англией. Для того, чтобы узнать о результате этих переговоров, он нанял шпиона — владельца дома, в котором жили Франклин и Дин. Этот шпион подслушивал у дверей и собирал сведения другими подобными способами. Он сообщил Вержену, что переговоры идут полным ходом, и что мир скоро будет подписан. Победа под Саратогой и донесения шпиона убедили Вержена и Людовика XVI в том, что надо действовать немедленно: дальнейшее промедление могло обеспечить победу Англии и грозило потерей Францией вест-индских колоний. Тесно связанный с Франклином, Бомарше усиленно убеждал Людовика XVI в необходимости союза с Соединенными штатами.

6 декабря Вержен сообщил, что французское правительство решило начать переговоры о союзе. Этой мерой Вержен хотел продлить войну между колониями и Англией для дальнейшего истощения обеих сторон. Получив обещание союза, Соединенные штаты прервали переговоры с Англией. Однако Вержен, добившись этого результата, снова перестал спешить. Он сообщил Франклину, что договор о союзе будет заключен только после того, как к нему присоединится Испания. Между тем ответ от испанского правительства не мог быть получен по той простой причине, что Вержен и не запрашивал мнения Мадрида по этому поводу. Наконец, 6 февраля 1778 г. Франклин подписал два исключительно важных договора с Францией — о союзе и о торговле. Договор о союзе, означавший для Франции вступление в войну с Англией, был составлен на началах полного равноправия обеих сторон. По этому договору Франция гарантировала независимость Соединенных штатов.

В то же время Соединенные штаты давали гарантию французским владениям в Америке. Соединенные штаты получали право заявить притязания на британские владения на американском континенте, на Бермудские острова, а Франция — на вест-индские владения Англии.

В 1778 г. вместо Сайласа Дина, которого обвинили в разглашении условий секретного договора о союзе с Францией, был прислан из Америки Джон Адаме.

Попытки Конгресса завязать дипломатические отношения с европейскими государствами. По общепринятым правилам дипломатии посол в какую-либо страну может быть назначен только с согласия ее правительства. Адаме предложил Конгрессу пренебречь этими правилами. Он советовал назначить послов во все страны, с которыми Соединенные штаты желали иметь отношения, без согласия правительств этих стран. Франклин протестовал. Но он был лишь одним из трех членов посольской комиссии, и его заставили подчиниться большинству.

Артур Ли был послан в Мадрид — испанское правительство остановило его в пути. Тогда он получил назначение Берлин, явился туда, но не был принят Фридрихом II. го брат Уильям Ли был послан в Берлин и в Вену, но не опал ни в одну из этих столиц и остался в Париже, проводя время в ссорах с Франклином. Адаме был направлен в Гаагу, о не добился признания Соединенных штатов Голландией, несколько позже Френсис Дана безуспешно пытался получить признание своей страны при дворе Екатерины II.

Вступление Франции и Испании в войну против Англии (1778 — 1779 гг.). После заключения договора 1778 г. английское господство на море было подорвано. Против Англии выступили две сильные морские державы — Франция и Испания. Все же Англия продолжала претендовать на господство на морях: она захватывала суда нейтральных держав, чтобы пресечь торговлю с воюющими против нее странами. В 1779 г. Георг III обратился к Екатерине II с тревожным письмом следующего содержания:

«Сестра моя!.. я восхищен был величием ваших талантов, благородством ваших чувств и широтой ваших взглядов. Нынешнее положение в Южной Европе представляет этим качествам новую возможность выгодно развернуться и довершить славу вашего царствования. Намерения врагов моих, будь они даже тщательно маскируемы, не могли бы ускользнуть от проницательного взора вашего величества. Но враги мои и не пытаются вовсе скрыть их: они с аффектацией открывают их всем, хвастают своими проектами и чаяниями, рассчитанными единственно на то, чтобы перевернуть всю Европу вверх дном. Их проекты могут осуществиться, если в такой критический момент ваше величество останется равнодушным зрителем. Применение, даже частичная демонстрация, морских сил могли бы восстановить и укрепить спокойствие Европы, рассеять организовавшуюся против меня лигу и утвердить систему равновесия, которую эта лига стремится уничтожить. Я желал бы и всегда буду желать мира, но на условиях, гарантирующих сохранение моих прав, интересы моих друзей и союзников, нераздельно связанных с нашими, на условиях, соответствующих достоинству моей короны.

Пребываю, сестра моя, вашего императорского величества искренне любящий брат Георг.

Государыне императрице всея России».

Вооруженный нейтралитет 1780 г. Убедившись, что положение Георга III на самом деле является затруднительным, и, как можно полагать, под влиянием донесений русского посла в Гааге Голицына о росте антианглийских настроений в Голландии, Екатерина II решила произвести морскую демонстрацию, но не в пользу Георга III, а против него. Россия взяла на себя инициативу объединения северных нейтральных стран для того, чтобы силой ответить на нападения английского флота на их купеческие суда. Объявление вооруженного нейтралитета нанесло сильнейший удар попытке Англии блокировать противников. Англия уже находилась в войне с американскими колониями, Францией и Испанией. Теперь еще целый ряд государств был готов вступить с ней в войну, в случае если бы Англия продолжала нарушать их торговлю. К северным странам — России, Голландии, Дании и Швеции — присоединились Пруссия, Австрия (1781 г.), Португалия (1782 г.) и Королевство Обеих Сицилии (1783 г.). В 1782 г. в войну против Англии вступил один из крупнейших участников вооруженного нейтралитета — сильная морская держава Голландия. Теперь господство Англии на море было безусловно подорвано. Но в Америке англичане одерживали победы. В трудный момент, когда английские войска сожгли ряд городов на Юге, и когда английский генерал Корнваллис занял Южную Каролину и двигался на Виргинию, Конгресс послал своего уполномоченного Лоренса за помощью к Франклину. Франклину удалось добиться от Франции новой субсидии. Он получил для Америки крупный заем, послал туда амуницию и оружие на 20 тысяч человек. 26 линейных кораблей и несколько фрегатов повезли в Америку новые подкрепления.

Больной, 74-летний Франклин просил Конгресс освободить его от непосильной службы и позволить вернуться на родину, но Конгресс не согласился устранить Франклина «от службы обществу» и просил оказать «последнюю услугу» Соединенным штатам — вести с Англией переговоры о мире. Франклин остался на своем посту.

Мирные переговоры. В 1781 г. при Йорктауне английские войска потерпели решительное поражение. Корнваллис со своей армией сдался Вашингтону. В то же время в Англии пришли к власти виги, которые стояли за мир с колониями. Начались мирные переговоры. Со стороны Америки эти переговоры вели Франклин, Джон Джей и Джон Адаме. В переговорах видную роль сыграл Джон Джей. Он происходил из французской гугенотской фамилии, обосновавшейся в свое время в Нью-Йорке. С 1777 по 1779 г. он был главным судьей этого штата. В 1779 г. Джей удалился от общественных дел, занятый своими торговыми делами. К этому времени он был одним из богатейших людей в Нью-Йорке.

Джею стало известно, что при содействии Франции Англия и Испания собираются поделить между собой американский Запад, и что Франция ничего не имеет против того, чтобы мир был заключен в ущерб Соединенным штатам. Тогда, не говоря ни слова Франклину, которого Джей обвинял в излишней доверчивости и пристрастии к Франции, он вступил (11 сентября) через одного из английских агентов в Париже в непосредственные переговоры с британским правительством. В это время в Англии руководящей фигурой в кабинете стал Шелберн, который решил разъединить врагов и вести переговоры с каждым в отдельности. Он принял предложение Джея. Дальнейшие переговоры велись втайне от Франции.

Американские уполномоченные имели инструкцию от Конгресса вести все переговоры с ведома Франции. Однако Джей завербовал себе в союзники Джона Адамса и действовал помимо инструкций Конгресса, втайне от Вержена и не всегда считаясь с Франклином. В результате Англия признала независимость колоний и заключила с ними договор на началах полного равноправия.

Условия этого договора были выработаны в Париже в 1782 г., а в окончательном виде он был подписан в следующем году в Версале, почему и получил название Версальского договора 1783 г.

В статье 1 договора говорилось: «Его британское величество признает означенные Соединенные штаты, а именно: Нью-Гемпшир, Массачузетс-бэй, Род-Айленд и плантации Провиденс, Коннектикут, Нью-Йорк, Нью-Джерси, Пенсильванию, Делавер, Мэриленд, Виргинию, Северную Каролину, Южную Каролину и Георгию свободными, суверенными и независимыми штатами и договаривается с ними, как с таковыми. За себя, за своих наследников и своих преемников король отказывается от всех претензий на управление, собственность и территориальные права этих штатов и каждой части их».

Статья 7 гласила: «Это будет прочный и постоянный мир между его британским величеством и означенными Соединенными штатами и между подданными короля и гражданами Соединенных штатов, ввиду чего все враждебные действия с обеих сторон на море и на суше будут отныне прекращены. Все пленные обеих сторон будут выпущены на свободу, и его британское величество со всей возможной быстротой, не причиняя никакого разорения, не забирая негров либо иной собственности американских жителей, уведет все свои войска, гарнизоны и флоты из означенных Соединенных штатов и из каждого порта, пункта и гавани в пределах таковых, оставляя во всех крепостях американскую артиллерию, которая может там оказаться...».

В статье 8 оговаривалось, что «плавание по реке Миссисипи от истоков к океану навсегда станет свободным и открытым для подданных Великобритании и граждан Соединенных штатов».

Остальными статьями разрешались вопросы о рыбной ловле в Северной Америке, о взаимном урегулировании долговых обязательств между гражданами воюющих сторон, предусматривалось возмещение за имущество, конфискованное в различных штатах во время войны у сторонников англичан, и т. д.

После заключения Версальского договора Франклину досталась тяжелая миссия — уладить отношения Америки с Францией. Он выполнил это со свойственным ему умением.

Весьма высоко оценил американскую дипломатию периода войны за независимость Ленин. В письме к американским рабочим, переправленном с большими трудностями за океан в 1918 г., Ленин отметил:

«Американский народ давно применил, и с пользой для революции, эту тактику... В своей трудной войне за освобождение американский народ заключал тоже „соглашения” с одними угнетателями против других, в интересах ослабления угнетателей и усиления тех, кто революционно борется против угнетения, в интересах массы угнетенных. Американский народ использовал рознь между французами, испанцами и англичанами, он сражался даже иногда вместе с войсками угнетателей-французов и испанцев против угнетателей англичан, он победил сначала англичан, а потом освободился (частью при помощи выкупа) от французов и от испанцев».

В 1785 г. Франклин, которому было тогда уже семьдесят девять лет, получил разрешение вернуться на родину. Он отдал свои последние силы служению родине на посту ее представителя в другой стране. Когда разрешение было получено, Франклина на носилках доставили из Парижа в Гавр, где его перенесли на корабль. Он вернулся на родину, восторженно встреченный своими соотечественниками. «Я прожил свою жизнь счастливо», — записал Франклин в своих мемуарах.

С точки зрения дипломатической истории наибольший интерес в последующий период представляют взаимоотношения Соединенных штатов и Франции. Договор 1778 г. о союзе между этими государствами имел свой эпилог в 1793 г.

2. ОТНОШЕНИЯ СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ

С ФРАНЦИЕЙ ВО ВРЕМЯ ФРАНЦУЗСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ

Деятельность французского посла Женэ в Америке (1793 ― 1794 гг.). В связи с прибытием в Соединенные штаты нового французского посла «гражданина Женэ» произошел ряд инцидентов, далеко выходящих из рамок обычной дипломатической практики. Эдмонд Женэ был назначен послом Французской республики в Соединенные штаты в 1792 г., при господстве в Конвенте жирондистов. В Америку Женэ явился 8 апреля 1793 г., в период ожесточенной борьбы жирондистов и якобинцев. Обычно посол прежде всего предъявляет свои грамоты тому правительству, при котором аккредитован. Но Женэ, высадившись не в Филадельфии, а в Чарлстоне, сразу принялся действовать. При этом он исходил из убеждения, что союзный договор 1778 г. между Соединенными штатами и Францией сохраняет силу, и что Соединенные штаты являются союзником Франции в ее войне против Англии и Испании.

В короткое время Женэ снарядил около 300 каперов из американских кораблей для борьбы против английского флота. Захваченные этими каперами английские суда приводились в американские гавани; там с ними поступали, как с военным призом. Против Испании была сформирована из американских колонистов сухопутно-морская военная экспедиция в бассейн реки Миссисипи; был начат поход на Запад, чтобы завоевать Луизиану и присоединить ее к Франции. При содействии Женэ в Америке образовался ряд демократических клубов. Народные массы приветствовали Женэ. К нему был весьма расположен и статс-секретарь Соединенных штатов Джефферсон.

Правительству Соединенных штатов, осведомленному о действиях Женэ, резко нарушавших общепринятые международные нормы, приходилось решать вопрос о своем отношении к войне между Францией и Англией и к послу, действующему столь необычными методами. Джефферсон и один из наиболее влиятельных членов Конгресса, Медисон, настаивали на выполнении обязательства союзного договора с Францией: оба стояли за войну. Однако они оказались в меньшинстве. Победила точка зрения консервативных федералистов, представлявших интересы торгово-промышленной буржуазии северо-восточных штатов, Гамильтона и Джея. 22 апреля 1793 г. Вашингтоном была подписана прокламация о нейтралитете. Хотя слова «нейтралитет» в ней и не содержалось, но в ней говорилось о «дружественном и беспристрастном» отношении к воюющим державам. Все граждане Соединенных штатов предупреждались против проявления враждебности в отношении воюющих сторон; контрабандная торговля с ними запрещалась. Вопрос о признании Женэ в качестве французского посла был решен в положительном смысле, но Вашингтон принял его в комнате, украшенной портретами Людовика XVI и Марии-Антуанетты.

В июле французский фрегат «Амбюскад» захватил в американских водах британский корабль «Маленькая Сара». Женэ переименовал корабль в «Маленького демократа» и, несмотря на предупреждение статс-секретаря Джефферсона, приказал капитану тайно выйти в море для участия в военных действиях против англичан. 23 августа правительство Соединенных штатов потребовало отозвания Женэ. Тогда Женэ адресовал негодующее и оскорбительное письмо президенту. Одновременно он обратился с апелляцией к народу, опубликовав содержание своего письма в газетах.

В феврале 1794 г. Женэ был отозван якобинцами и предан суду. Он предпочел остаться в Соединенных штатах в качестве частного лица. Со своей стороны, французское правительство потребовало отозвания американского посла в Париже Морриса, который симпатизировал королю и знати. Это требование было удовлетворено.

В 1794 г. Соединенные штаты опубликовали формальную декларацию о нейтралитете. Союзный договор 1778 г. с Францией, таким образом, потерял силу.

3. ВЗАИМОТНОШЕНИЯ АНГЛИИ И СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ

ПОСЛЕ ВОЙНЫ ЗА НЕЗАВИСИМОСТЬ

Важнейшей проблемой дальнейшей внешней политики молодой заокеанской республики стали ее взаимоотношения с недавней метрополией — Англией. Соединенные штаты и после войны оставались в экономической зависимости от Англии. Об этом свидетельствуют следующие цифры: в 1790 г. оплачиваемый пошлинами ввоз в Соединенные штаты оценивался в 15 миллионов долларов; из них 13 миллионов долларов приходились на товары, ввозимые из Англии. Из экспорта стоимостью в 20 миллионов в Англию посылалось на 9 миллионов товаров. В Америке многие были заинтересованы в торговле с Англией и в установлении с ней хороших отношений. Так, например, стоявшие у власти федералисты Гамильтон, Джей и др. придерживались английской ориентации.

Между тем отношения Соединенных штатов с Англией налаживались с трудом. Английское правительство не оставляло мысли о возвращении себе бывших американских колоний. Пользуясь их слабостью и недостаточной централизацией, Англия не выполняла условий мирного договора 1783 г. Она не выводила своих войск из западных крепостей; она подстрекала индейцев к нападениям на западных колонистов и стесняла торговлю американцев с вест-индскими колониями.

Англо-американский договор 1794 г. После того как в 1793 г. Англия вступила в войну с Францией, британские военные суда стали обыскивать американские суда; при этом захватывались товары как французского происхождения, так и направляемые во французские порты. Английские капитаны снимали с американских судов матросов, бывших раньше английскими подданными, исходя из принципа: «раз англичанин — всегда англичанин», и не допускали судов Соединенных штатов во французскую Вест-Индию. В ответ на эти репрессии Соединенные штаты временно запретили ввоз английских товаров. Для урегулирования конфликта в Англию был послан со специальной миссией верховный судья Джон Джей. В 1794 г. ему удалось заключить договор, который улаживал спорные вопросы.

Договор был, однако, не вполне равноправным: английские суда получили право посещать все порты Соединенных штатов, но американские были лишены права заходить в английские владения в Северной Америке. Река Миссисипи была объявлена свободной для плавания и американцев и англичан, но в Вест-Индии американцам было разрешено вести торговлю на судах водоизмещением не более 70 тонн. При этом американцам был запрещен вывоз из Вест-Индии таких товаров, как патока, сахар, кофе, какао и хлопок. Ряд других вопросов также был урегулирован не в пользу Соединенных штатов.

Договор Джея был подписан в Лондоне 19 ноября 1794 г. Доставке его в Америку мешали противные ветры в Атлантическом океане. Только через три с половиной месяца Вашингтон узнал о заключении договора и мог ознакомиться с его текстом.

Когда договор был опубликован, положение Джея оказалось незавидным. Его обвиняли в продажности, публично жгли на костре текст договора, портреты Джея, английский флаг и т. п. Так выразил американский народ свое отношение к официальной дипломатии американской буржуазной республики.

Положение Джея как лица, подписавшего договор, осложнилось еще тем, что в Сенате договор встретил сильную оппозицию и был ратифицирован без пункта о торговле с Вест-Индией. Правительству Соединенных штатов пришлось вступить в дополнительные переговоры с британским правительством, которое в конце концов пошло на отказ от этого пункта. Но договор должен был пройти еще через палату представителей. В Америке палата представителей не обладала правом ратификации договоров, однако, утверждая бюджет, она принимает или отвергает расходы, которые связаны с проведением в жизнь тех или иных договоров. На этот раз палата пожелала использовать свое право отпуска средств, для того чтобы отвергнуть договор, подписанный Джеем. Палата затребовала переписку, связанную с этим договором. Но тут вмешался Вашингтон: он квалифицировал действия палаты как неправомерные. К тому же Джей был верховным судьей Соединенных штатов и сам мог бы иметь суждение по данному вопросу. В результате воздействия Вашингтона договор был утвержден. В истории дипломатии такой случай имел место впервые.

ГЛАВА ВТОРАЯ

ЕВРОПЕЙСКАЯ ДИПЛОМАТИЯ В ГОДЫ

ФРАНЦУЗСКОЙ БУРЖУАЗНОЙ РЕСПУБЛИКИ (1789 ― 1794 гг.)

1. БУРЖУАЗИЯ И ДИПЛОМАТИЯ ФРАНЦУЗСКОЙ

МОНАРХИИ НАКАНУНЕ РЕВОЛЮЦИИ

Буржуазия и дипломатия абсолютных монархий XVI ― XVIII веков. Французская революция 1789—1794 гг., вспыхнувшая в результате резкого обострения борьбы буржуазии с феодализмом и абсолютизмом, нанесла решительный удар дворянско-династической дипломатии французской монархии.

Дипломатия французского абсолютизма и вся его внешняя политика вызывали глубокое недовольство французской буржуазии еще задолго до 1789 г. Окрепшая буржуазия не нуждалась уже в опеке абсолютизма: она не желала более сносить преобладание дворянских и династических интересов во внешней и внутренней политике. Против представления о божественном происхождении королевской власти и самовластия абсолютных монархов радикальная философия буржуазного «просвещения» XVIII века выдвинула идею суверенитета нации. Конечно, под «нацией» подразумевалось тогда третье сословие. Исходя из идеи нации, понимаемой в этом классовом смысле, буржуазия требовала национальной внешней политики вместо политики дворянской и династической. Необходимой частью буржуазной революции стало поэтому подчинение буржуазии всех средств управления внешней политикой государства. Оно последовательно осуществлялось в ходе революционных событий и было завершено в годы термидорианской реакции и Директории.

В Других странах континента Европы накануне революции 1789 г. дипломатия абсолютных монархий была также подчинена в основном интересам дворянства и правящих династий. Но в Австрии, Пруссии и особенно в России в отличие от Франции еще не было сильной буржуазии, способной бороться за политическую власть. Лишь в Англии, которая уже пережила буржуазную революцию в XVII веке, благодаря перевесу парламента над королевской властью, интересы буржуазии во внешней политике находили более полное осуществление, чем в государствах континента Европы.

Кризис дипломатии французского абсолютизма к 1789 г. Главной основой французской дипломатии второй половины XVIII века был французско-австрийский союз 1756 г., скрепленный браком наследника престола (будущего Людовика XVI) с австрийской принцессой. Первоначально этот союз должен был прикрыть тыл Франции со стороны австрийских владений и от нападения Пруссии и дать возможность бросить все французские силы на борьбу с Англией за колонии. В период Семилетней войны 1756 — 1763 гг. французский двор из-за семейных связей с Австрией поставлял для нее слишком много войск и денег и тем ослабил собственную страну. Австрия сделала Францию орудием своей политики. Ошибки династической дипломатии Людовика XV способствовали победе Англии в Семилетней войне и потере Францией Канады и других колоний. «Австрийская система», которую приписывали ненавистной «австриячке» — королеве, — вызывала жесточайшие нападки со стороны буржуазии. Последняя видела в Австрии своего врага и надеялась в будущем покорить австрийские Нидерланды. Союз с Австрией стал резко противоречить интересам французской буржуазии и принес Франции одни неудачи.

Второй основой французской внешней политики был союз с Испанией: он направлен был против колониального преобладания Англии. Этот союз был более популярен, чем австрийский. Но буржуазия смотрела и на него, как на дань династическим интересам. По самой форме то был «фамильный договор» между испанской и французской ветвями Бурбонской династии. К тому же французские короли не старались использовать этот союз, чтобы добиться облегчения ввоза французских товаров в испанские колонии, что сделало бы «фамильный договор» более выгодным для буржуазии. Писатели, критиковавшие дипломатию французской монархии, с точки зрения интересов буржуазии (Мабли, Фавье, Мирабо и др.), негодовали на то, что общее бессилие французской монархии, стесненной финансовым и политическим кризисом, делало ее неспособной к решительной внешней политике и поддержанию престижа Франции.

Несмотря на ослабление монархической Франции, борьба между ней и Англией за торговое и колониальное преобладание оставалась до 1789 г. главным вопросом международной политики.

Французская монархия вынуждена была итти на уступки Англии, несмотря на частичный успех, достигнутый в 1778 — 1783 гг., когда Франция и Испания помогли Соединенным штатам отстоять свою независимость. Наиболее значительной из уступок в пользу Англии, сделанных в это время французской дипломатией, был торговый договор 1786 г. Он облегчил широкий доступ во Францию британским мануфактурным изделиям, подрывал французскую промышленность, но был выгоден дворянам-землевладельцам. В те же годы, слишком слабая для самостоятельной борьбы с Англией, Франция сблизилась с Россией. Она перестала поддерживать Турцию против России и торговым договором 1787 г. закрепила за собой все выгоды от торговли с новыми русскими черноморскими портами. Торговый договор 1787 г. с Россией был единственным крупным успехом французской дипломатии накануне революции. Наконец, французское купечество добилось от Турции доступа в Красное море и развернуло свои операции в Египте а путях к Индии. Таким образом, на Ближнем Востоке Франции удалось еще сохранить свою торговую гегемонию, но Англия упорно ее подрывала.

В 1787 — 1788 гг. международному престижу Франции был нанесен известный удар. Французская монархия вследствие своего финансового и политического бессилия отказалась выполнить союзные обязательства по отношению к Голландии. Еще в 1785 г. Франция заключила союз с Голландией против Англии и Пруссии. В то время в Голландии захватила власть враждебная Англии буржуазная партия «патриотов». Но в 1787 г. прусские войска вторглись в Голландию и восстановили правление дворян и придворной партии, которые были сторонниками союза с Англией и Пруссией и находили поддержку среди части голландской буржуазии, связанной торговыми отношениями с германскими государствами. Отказ Франции оказать помощь Голландии против прусской интервенции был бесспорной неудачей французской дипломатии и обнаружил перед всей Европой ее бессилие. Успех прусской интервенции подчинил Голландию влиянию Англии и Пруссии. Уже в 1788 г. Англия, Пруссия и Голландия заключили военный союз — тройственную лигу — против России, Франции и Австрии. Накануне революции 1789 г. эта англо-прусско-голландская лига, поддерживавшая Турцию и Швецию, была самой сильной группировкой держав. Ей противостояли разрозненные союзы — Австрии с Россией и Франции с Австрией и Испанией.

Критика дипломатии абсолютных монархий XVIII века идеологами буржуазии. Критика всех учреждений феодализма и абсолютизма идеологами буржуазного «просвещения» XVIII века еще до революции 1789 г. распространилась и на дипломатию феодально-монархической Европы. Передовой буржуазии казалось недопустимым, что международные взаимоотношения абсолютных монархий рассматривались как отношения между монархами, а не между нациями. Буржуазия негодовала, видя, как дипломатия, подчиненная дворянско-династическим интересам приводила к бесчисленным войнам из-за «наследств», часто лишь разорявшим ее, но зато укреплявшим абсолютизм. Умеренная часть буржуазии хотела изменить направление французской дипломатии, уничтожить «австрийскую систему», устранить преобладание дворянских и династических интересов во внешней политике и упрочить престиж Франции. Монтескье, идеолог либерального чиновного дворянства, писал о том, что «огромность завоеваний порождает деспотизм», и что Францию «погубили люди войны». Вольтер едко высмеивал интриги дипломатов абсолютных монархий и нескончаемые династические войны из-за престолов, как «несправедливые» и «нелепые». Как рационалист он доказывал чисто логически, что если два государя, не решив дипломатического спора, начинают войну, то по крайней мере один из них, с точки зрения разума, ошибается. «Было бы нелепостью и варварством, — заключает Вольтер,— чтобы нации гибли из-за того, что один из государей, рассуждая, ошибся».

Гораздо дальше шли в своей критике дипломатии абсолютных монархий представители мелкобуржуазного радикализма во Франции — Мабли и Руссо. Мабли был ярым врагом «австрийской системы». Он нападал на династические союзы и писал, что дипломатическое искусство абсолютных монархий руководится не «великими принципами», а «частными мотивами, мелкими интересами и капризами государей». «Устройство наших правительств мешает прогрессу науки о переговорах», — говорил Мабли, так как случай или интриги ставят людей у власти.

Руссо дает не менее отрицательную оценку дипломатии абсолютных монархий. Советуя полякам произвести реформы в Польше, он писал им: «Не утомляйте себя тщетными переговорами, не разоряйтесь на посланников и представителей при других дворах, не считайте, что трактаты и союзы чего-нибудь стоят». Дипломатическая тайна представлялась радикальным идеологам буржуазии только как средство государей обманывать свой народ и скрыто вести антинациональную политику. Протестуя против тайной дипломатии абсолютизма, прикрывавшей захваты территорий для возвеличения династий эти идеологи приходили к отрицанию дипломатической тайны вообще, в любых условиях. Помысли радикальных представителей буржуазного «просвещения» территориальные присоединения не должны основываться ни на завоеваниях, ни на произволе государей, ни на династических притязаниях. Они допустимы лишь по волеизъявлению населения присоединяемых областей. Завоевания же, совершаемые монархами, только усиливают деспотизм. Государи ставят себе лишь две пели говорит Руссо: «расширять свои владения во-вне и становиться более самодержавными внутри». Все прочие мотивы, выдвигаемые ими в договорах и нотах, как, например, «общественное благо», «счастье подданных», «слава нации», по мнению Руссо, не более как лицемерные предлоги. Они нужны только для того, чтобы дипломатия абсолютных монархий могла прикрывать свои истинные цели. Руссо развил, далее, утопический проект установления вечного мира и полного прекращения войн, ясно намекая, что осуществить его можно, лишь уничтожив абсолютизм и господство династических интересов в дипломатии. Средство для уничтожения войн Руссо видит в федерации государств с общеевропейским сеймом. Всеобщая гарантия нерушимости государственных владений сделала бы невозможными завоевания и войны. Для решения конфликтов можно было бы учредить нечто вроде международного трибунала.

В Англии в 1789 г. Бентам развивал сходные воззрения, а в Германии в 1795 г. их высказывал Кант. Осуждая династическую дипломатию и войны, Бентам выступал также против колониальных войн и связанных с ними договоров, выгодных, по его мнению, только для крупной торговой и финансовой буржуазии. Уничтожения войн Бентам мечтал достичь свободной торговлей, отказом от колоний, договорами о сокращении армий, упразднением тайной дипломатии, отменой монархических титулов, порождающих споры о «наследствах».

В этих проектах предвосхищен почти весь арсенал идей буржуазного пацифизма XX века: уничтожение войн путем объединения государств для охраны мира в условиях буржуазного общества, договоры о сокращении вооружений, международный трибунал. У писателей второй половины XVIII века эти пацифистские идеи были оружием критики дипломатии абсолютных монархий и английской колониальной политики. Для своего времени они сыграли прогрессивную роль. Однако пацифизм идеологов «просвещения» XVIII века был неглубоким и преходящим движением. Там, где буржуазия захватывала власть, вскоре же обнаруживались ее собственные завоевательные стремления: развивалась пропаганда завоеваний, и дипломатия приобретала агрессивный характер.

Тем не менее критика внешней политики и войн абсолютных монархий послужила теоретическим исходным пунктом для дипломатии французской буржуазии в годы революции.

2. ФРАНЦУЗСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И ЕВРОПЕЙСКАЯ ДИПЛОМАТИЯ

В ПЕРИОД УЧРЕДИТЕЛЬНОГО И ЗАКОНОДАТЕЛЬНОГО СОБРАНИЯ

Французская дипломатия в период Национального учредительного собрания. Во времена абсолютной монархии министерство иностранных дел и посольства были организованы так, чтобы служить для абсолютной монархической власти послушным орудием ее политики. Министр иностранных дел назначался монархом и был ответственен только перед ним.

Послы и министры назначались обычно из аристократических фамилий, тесно связанных с двором, Немногочисленные чиновники министерства подбирались чаще всего из буржуазных фамилий, члены которых уже служили в министерстве или при дворе. Попав в министерство, они служили там до конца своих дней. То были большей частью люди надежные, покорные, верные и хорошо обеспеченные жалованьем.

Министерство состояло из двух «политических управлений», разделенных по территориальному признаку. Первое вело переписку с государствами Западной и Центральной Европы и Америки; второе — с Восточной и Южной Европой и скандинавскими государствами. Кроме этих двух управлений, существовали еще вспомогательные отделы.

После взятия Бастилии Национальное собрание, опираясь на принцип народовластия, стало вмешиваться в дипломатию королевского министерства, стремясь подчинить ее своим целям. От случая к случаю Национальное собрание издавало декреты по поводу сообщений министра иностранных дел о внешних делах. В мае 1790 г. Национальное собрание резко столкнулось с королевской властью из-за вопросов внешней политики. В это время возникла угроза войны между Испанией и Англией из-за притязаний на часть тихоокеанского побережья Северной Америки. Весной 1790 г. обе стороны готовились к войне. В силу союзного «фамильного договора» 1761 г. испанский двор потребовал помощи от Людовика XVI. Министр иностранных дел сообщил Национальному собранию о намерении короля вооружить флот против Англии. Его заявление вызвало в Национальном собрании целую бурю. Буржуазия негодовала на испанскую политику, не допускавшую французских товаров в испанские колонии, и не сочувствовала «фамильному договору». Она видела в нем лишь династический союз. Многие основательно думали, что король под предлогом войны с Англией хотел попросту увеличить вооруженные силы для борьбы с революцией и с помощью их разогнать Национальное собрание. Поэтому левая часть Национального собрания решила отнять у короля право объявлять войну и заключать мир. Национальное собрание постановило, что само будет контролировать дипломатические переговоры и утверждать договоры. После горячих прений большую часть депутатов увлек за собой граф Мирабо, который около этого времени начал уже получать тайную субсидию от короля. 24 мая Мирабо добился в Национальном собрании компромиссного решения по вопросу о праве войны и мира. Согласно этому решению только Национальное собрание могло объявить войну и заключить мир, — но лишь в том случае, если король внесет такое предложение. Таким образом, право войны и мира было разделено между королем и Национальным собранием. Во время прений депутаты резко осуждали династическую тайную дипломатию и союзы и заявляли, что Франции нужны только «национальные договоры», со «справедливыми народами». В связи с рассмотрением требований Испании об исполнении «фамильного договора» Национальное собрание создало постоянный комитет для наблюдения за дипломатическими делами. Главой «Дипломатического комитета» стал Мирабо. Дипломатический комитет и Национальное собрание окончательно подчинили себе официальную дипломатию короля и министерства, и крупная умеренная буржуазия стала, наконец, у руководства внешней политикой Франции. По предложению Дипломатического комитета Национальное собрание оставило в силе союз с Испанией, так как он мог понадобиться против Англии. Однако оно устранило из договора все статьи, которые имели наступательный характер. Были оставлены только оборонительные и торговые обязательства. Основами внешней политики Франции были провозглашены «всеобщий мир и принципы справедливости».

Особым декретом, принятым в декабре 1791 г., было установлено, что «французская нация навсегда отказывается от всякой войны с целью завоевания и никогда не употребит своей силы против свободы какого-либо народа». Завоевательные стремления самой французской буржуазии обнаружились позднее, когда в результате революции власть ее окрепла. В период Национального учредительного собрания власть буржуазии была еще неустойчива: воинственные предприятия могли ее поколебать, и Национальное собрание до своего роспуска осенью 1791 г. сохраняло миролюбивое направление внешней политики и дипломатии.

Когда в 1789 г. в австрийских Нидерландах (Бельгии) произошла революция, Национальное собрание было против вмешательства в защиту Бельгии от Австрии, боясь конфликта с феодально-монархической Европой. Несмотря на энтузиазм газет и клубов по поводу бельгийской революции, бельгийская нотификация о провозглашении независимости Бельгии по решению короля и министра иностранных дел была возвращена обратно в нераспечатанном виде. Национальное собрание не протестовало.

Несмотря на миролюбие Национального собрания, отмена части феодальных повинностей вовлекала Францию в столкновения с монархической Европой. Во Франции, в Эльзасе, находился ряд мелких владений германских имперских князей. Революция уничтожила там старые феодальные права сеньеров. Князья жаловались германскому имперскому сейму и добивались вмешательства Австрии и Пруссии, а также России и Швеции для восстановления своих привилегий. Желая избежать конфликта, Национальное собрание решило вознаградить князей за убытки, как частных лиц. Министерство иностранных дел начало с ними переговоры, которые затянулись до начала войны с коалицией. Сделка в конце концов все же не состоялась. Австрия, Россия и Пруссия побуждали князей к сопротивлению в надежде иметь в руках лишний предлог для войны с Францией. Екатерина подстрекала князей требовать австрийского и прусского вмешательства, рассчитывая скорее втянуть эти государства в войну с Францией. Конвент отменил решение о вознаграждении эльзасских князей только тогда, когда война с коалицией уже началась.

Конфискация церковных земель, произведенная Национальным собранием, и проект гражданского устройства духовенства вызвали конфликт Франции с римским папой. Пытаясь уладить положение, министерство завязало с Римом тайные переговоры, только что в принципе осужденные Национальным собранием. Однако соглашение не было достигнуто. Революция распространилась на принадлежавшую папе территорию Авиньона, населенную французами. В апреле 1791 г. население Авиньона потребовало воссоединения его с Францией. Дипломатический комитет предложил Национальному собранию применить на практике новый принцип территориальных присоединений на основании изъявления воли самим населением. Декретом Национального собрания от 14 сентября 1791 г. Авиньон был присоединен к Франции, «согласно желанию, свободно и торжественно изъявленному большинством коммун и граждан». Присоединение Авиньона еще более обострило отношения не только с Римом, но и с соседними монархическими державами, которые опасались, как бы и их население не пожелало присоединиться к революционной Франции. С того времени на принцип суверенитета нации, введенный в европейскую международную политику французской революцией, ссылались при издании всех декретов о территориальных присоединениях в ходе революционных войн Франции с коалицией.

В то время как официальная дипломатия находилась под надзором Дипломатического комитета Национального собрания, двор вел свои тайные интриги с целью вызвать вмешательство иностранных держав для восстановления абсолютной монархии. Слухи об этом распространялись, и в Национальном собрании и клубах росло недоверие к прежнему дипломатическому персоналу, который тайно помогал королю сноситься с иностранными дворами. В Национальном собрании стали раздаваться требования очистки дипломатического персонала от сторонников абсолютизма. Под давлением этих требований даже Мирабо, втайне продавшийся двору, вынужден был в январе 1790 г. признать необходимость почти полной смены послов Франции при иностранных дворах. В марте 1791 г. было сменено семь послов. Собрание установило для послов специальную присягу. Некоторые из старых дипломатов отказались ее принести и были отозваны.

Сильно скомпрометировала старый дипломатический персонал неудачная попытка бегства короля из Франции летом. 1791 г. Министра иностранных дел обвиняли в соучастии в этом деле. После бегства в Варенн король был временно отстранен от власти, и почти все иностранные дворы прервали сношения с послами Франции. Тем не менее, боясь дальнейшего развертывания революции, Национальное собрание вновь восстановило власть короля; по конституции 1791 г. оно предоставило ему ведение всех внешних сношений с правом заключать договоры при условии последующей ратификации их законодательным корпусом.

Европейская дипломатия в 1789 ― 1792 гг. Когда во Франции началась революция, внимание европейских дипломатов было приковано к событиям в Восточной Европе. Война России и Австрии с Турцией, начавшаяся в 1788 г., была в разгаре. Австрийская армия была разбита. Русские войска одержали крупную победу, взяв после Длительной осады Очаков. Однако исход борьбы еще не был решен. Россия вела в то же время вторую войну со Швецией. Англия и Пруссия оказывали всемерную дипломатическую поддержку и Турции и Швеции. Тем не менее французская революция весьма скоро оказала решительное влияние на всю международную политику. Она заставила державы надолго перенести свое внимание с востока на запад Европы. Старое европейское равновесие было нарушено. Французская революция открыла новый период в развитии международных отношений. Вскоре борьба с буржуазно-революционной Францией стала в центре всех международных событий и дипломатических переговоров.

Главную роль в европейской политике в то время играли две наиболее мощные силы — английская и русская дипломатия. В Англии руководителем внешней политики был Уильям Питт Младший, сын лорда Чатама, знаменитого министра из партии вигов во времена Семилетней войны. Уильям Питт оставался главой министерства почти непрерывно с конца 1783 по 1806 г. Став во главе кабинета в декабре 1783 г., молодой Питт стремился укрепить положение Англии, которое пошатнулось после потери ею американских колоний. Для этого надо было приобрести союзников на континенте Европы. Англия была богата деньгами. Напротив, финансы европейских монархий с их более отсталым хозяйством были весьма скудны. Поэтому основное средство приобрести союзников Питт, как и его предшественники, находил в денежных субсидиях. Главного врага Питт видел во Франции; однако быстрое усиление России на Балтийском и Черном морях также вызывало его тревогу. Сначала Питт хотел было купить за субсидию союз с Россией, чтобы использовать ее в борьбе с Францией. Заодно с этим у него была и другая цель: вмешиваясь в русскую политику, он рассчитывал противодействовать ее успехам. Получив отказ в Петербурге, где хорошо разгадали его намерения, Питт сблизился с Пруссией и дворянской партией в Голландии, к которой примыкала и часть голландской буржуазии, державшаяся англо-прусской ориентации. Торговый договор с Францией и создание англо-прусско-голландского союза были главными дипломатическими успехами Питта перед французской революцией. Политика его в отношении союзников заключалась в том, чтобы брать от них все, не давая ничего. В отношении внешних врагов Питт не стеснялся в средствах. Питт был политическим деятелем «большого стиля» — он сам твердо и решительно определял основную линию британской внешней политики. С самого начала французской революции Питт возненавидел ее, хотя и надеялся, что она ослабит Францию. Больше всего он боялся распространения революции по всей Европе. Когда революция вспыхнула в Бельгии, Питт решил заставить Австрию и Пруссию отвлечься от восточноевропейских дел и забыть взаимную вражду, чтобы общими силами потушить разгоревшийся пожар. В меморандуме, направленном Пруссии, он предлагал ей договориться о совместном подавлении бельгийской революции. Уже тогда он заботился о создании международной группировки для борьбы с революционной Францией. В дальнейшем Питт стал главным вдохновителем и организатором контрреволюционной коалиции против Франции.

Русская дипломатия находилась в руках Екатерины II и нескольких близких к ней лиц. «Первоприсутствующий» в Коллегии иностранных дел вице-канцлер граф Остерман был нерешительным и неспособным к инициативе человеком, умевшим лишь с большой важностью держаться при переговорах и на приемах. Сама Екатерина II, ее талантливый доверенный советник князь Безбородко и князь Потемкин были главными инициаторами всех новых дипломатических комбинаций. Общая обстановка в годы революции во Франции благоприятствовала успехам русской дипломатии. Царизм был еще крепок. В России не было сильной буржуазии, которая ослабляла бы военно-феодальный строй своей борьбой. Крестьянскую войну Екатерине II удалось потопить в крови. Огромная территория, многочисленное население и сильная армия делали Россию могучей военно-феодальной державой. Соседями России были слабые отсталые государства: Польша, находившаяся в состоянии полного развала, Швеция и Турция. Русская дипломатия искусно пользовалась борьбой между Англией и Францией и между Австрией и Пруссией для увеличения удельного веса своего государства в европейской политике.

Сама Екатерина, которая обладала выдающимися дипломатическими способностями, трезво понимала интересы и стремления других держав. Подобно Питту, она проявляла достаточно хладнокровия, терпения и твердости, чтобы выбрать наиболее благоприятный момент для достижения своих дипломатических целей. Эти цели определялись интересами дворянско-крепостнической империи помещиков и купцов. В 1789 г. в восточном вопросе они сводились к приобретению Черноморского побережья между Бугом и Днестром и к разделу Турции в союзе с Австрией. Далее, Екатерина хотела сохранить господство России в Польше и обеспечить свою империю от шведского нападения с севера. Для достижения своих целей императрица задумала грандиозную комбинацию, направленную против англо-прусско-голландской лиги. То был союз четырех держав: России, Австрии, Франции и Испании. Переговоры об этом союзе начались в Петербурге и Париже еще с конца 1787 г. Францию русские дипломаты прельщали завоеваниями в Египте и Греции за счет Турции. Слабость французской монархии, переживавшей финансовый и политический кризис, и нежелание Испании втягиваться в дела Восточной Европы тормозили переговоры. Екатерина понимала, что французская революция означала их полный провал, так как Учредительное собрание никогда не допустило бы этого союза. Но ближе всего к сердцу Екатерина II приняла удар, нанесенный революцией во Франции дворянству и монархии. Императрица глубоко возненавидела революцию. Она называла Учредительное собрание «гидрой о 1200 головах», «шайкой безумцев и злодеев», и все более проникалась желанием начать войну с революцией, чтобы ее раздавить. Но борьба с Швецией и Турцией мешала этим намерениям. Пришлось ограничиться внутренними мерами: усилением цензуры, полицейского надзора, каторгой и ссылкой для свободомыслящих писателей. Зато французские эмигранты принимались в России с особым радушием.

Рейхенбахские соглашения 27 июля 1790 г. Под влиянием революционных событий во Франции, осенью 1789 г., в Бельгии вспыхнула революция против австрийского владычества. Восставшие провинции отложились от Австрии. Это заставило австрийскую дипломатию перенести главное внимание с турецкой войны на запад Европы. Возвращение Нидерландов под власть Австрии стало главной задачей Леопольда II. Англия и Голландия были солидарны с Австрией в этом вопросе. Успех революции в Бельгии подчинил бы эту страну французскому влиянию. Это представляло большую опасность для Англии и Голландии ввиду важности стратегического положения Бельгии.

Зато в Пруссии решили использовать затруднения Австрии, чтобы ее ослабить. Прусская дипломатия находилась в руках Герцберга, который занимал пост министра с 1763 г. Это был ученик Фридриха II и честолюбивый прожектер: он любил составлять сложные и запутанные проекты территориальных присоединений и обменов и высчитывать наперед вплоть до мелочей все непредвидимое в политике. Фридрих II держал его до некоторой степени в руках. Но после смерти Фридриха II (1786 г.), при бездарном и слабом короле Фридрихе-Вильгельме II, старый министр дал волю своим политическим фантазиям.

Главная цель Герцберга заключалась в ослаблении Австрии и в присоединении городов Данцига и Торна, принадлежавших Польше. Обладание этими городами дало бы Пруссии возможность господствовать над нижним течением Вислы. В 1790 г. Пруссия заключила союз с Польшей и Турцией против Австрии и России. Герцберг и король, угрожая Австрии войной и поддержкой бельгийской революции, старались заставить императора Леопольда отказаться от войны с Турцией и уступить полякам Галицию. В награду за это Герцберг хотел получить от Польши Данциг и Торн. При помощи Англии он надеялся запугать Австрию и дипломатическим путем добиться уступок. В крайнем случае Герцберг готов был пойти и на войну с Австрией.

Леопольд II больше всего боялся за Бельгию, но совсем не хотел уступать полякам Галицию и отказываться от завоеваний в Турции, где победы Суворова позволили русским и австрийцам занять в 1789 г. Молдавию и Валахию. Император также готовился к войне с Пруссией. Обе стороны стянули армии к своим границам.

Герцберг надеялся, что Россия, занятая войной на севере и юге, не будет помогать Австрии в ее борьбе с Пруссией. Он вообразил, что наступил момент, когда Пруссия станет главной вершительницей судеб Европы и сможет сыграть роль посредницы и в восточном, ив польском, и в шведском вопросах, а Англия будет помогать ей как верный союзник.

Английские дипломаты действительно делали вид, что одобряют планы Пруссии. Герцберг не понимал, что это была лишь игра, нужная Питту, пока не исчезла угроза войны Англии с Испанией из-за земель на Тихоокеанском побережье Америки. Он не подозревал и того, что одновременно Англия признала за Леопольдом II право на присоединение части турецкой Сербии, полагая, что «турки должны заплатить за разбитые горшки», как выразился в Вене английский посол об убытках Австрии от войны. В Вене Питт через своих агентов утверждал то, что отрицал в Берлине, и наоборот. Ничего не подозревавший Герцберг пригласил дипломатов на конференцию в силезской деревне Рейхенбах, в военном лагере, вблизи главных сил прусской армии, сосредоточенных для нападения на Австрию. Но Питт в это время уже готовил тяжелый удар для своего союзника — Пруссии. Он вовсе не хотел тратить английские субсидии на поддержку Пруссии в войне с Австрией за прусские интересы и не намеревался отдавать Австрию на съедение пруссакам, хотя ему и хотелось оторвать ее от союза с Россией и помешать завоевательным стремлениям на Востоке. Питт ясно видел, что в 1790 г., при приблизительном равенстве сил Пруссии и Австрии, не Пруссия, а Англия стала вершительницей судеб европейского равновесия.

Во Франции все внимание было поглощено внутренней борьбой. Россия вела войну с двумя противниками — на севере и юге. Питт это хорошо учитывал: он знал, что место этих двух держав, решавших ранее споры Австрии и Пруссии, принадлежит в настоящий момент Англии. В его планы не входило, чтобы Пруссия усиливалась на Балтийском море за счет Польши.

Прусский король, в последний момент почуяв недоброе, попытался под разными предлогами не пропустить английского и голландского послов в Рейхенбах, задержав их у Бреславля. Но после решительных протестов послы все же появились на конференции. Здесь карты Питта были открыты, и ослеплению Герцберга наступил конец. Обманутым оказался и император Леопольд II.

К началу конференции в Рейхенбахе угроза войны с Испанией уже не стояла перед Питтом. Поэтому стесняться с пруссаками ему было нечего: Англия и Голландия наотрез отказали Пруссии в военной поддержке против Австрии; они потребовали примирения обеих сторон на основе строгого status quo и их соглашения о подавлении бельгийской революции. Австрия должна была отказаться от завоеваний за счет Турции и выйти из Крымской войны с пустыми руками; только при этом условии Англия, Голландия и Пруссия согласились помочь ей восстановить свою власть над Бельгией. Император Леопольд II, более равнодушный к восточной политике, чем его предшественник Иосиф II, быстро согласился. Он считал, что отделался дешево и был доволен возможностью вернуть Бельгию. Зато австрийские дипломаты старой школы вроде старого канцлера Кауница, прожившие всю жизнь в традициях непримиримой вражды с Пруссией, были вне себя от гнева, негодования и унижения.

Пруссии оставались две возможности: война с Австрией без союзников, или отказ от плана Герцберга. Король видел, что сама Пруссия не обладала военным превосходством над Австрией. Он решил не рисковать в войне и уступить, пожертвовав планами своего незадачливого министра.

По Рейхенбахским соглашениям, подписанным 27 июля 1790 г., Пруссия отказалась от плана Герцберга, а Австрия от завоеваний за счет Турции. Австрия обязалась выйти из Восточной войны на основе status quo и не помогать больше России. Следствием этого соглашения было австро-турецкое перемирие (сентябрь 1790 г.) и окончательный мир в Систове (август 1791 г.) между Австрией и Турцией. Зато Англия и Пруссия обязались содействовать восстановлению австрийской власти над Бельгией. Это был полный триумф дипломатии Питта: предотвратив войну между закоренелыми врагами — Австрией и Пруссией, Питт принудил их стать на путь сотрудничества в борьбе с влиянием французской революции в Европе; он сохранил и австрийскую Бельгию как буфер против революционной Франции. После Рейхенбахских соглашений уже в декабре 1790 г. австрийские войска заняли Брюссель и подавили революцию в Бельгии. В конце 1790 г. конгресс представителей Англии, Австрии, Пруссии и Голландии, собравшийся в Гааге, окончательно признал и оформил восстановление власти Австрии над Бельгией. Это был первый в истории опыт дипломатического конгресса, созванного в связи с планами подавления революции. Историческое значение Рейхенбахских соглашений заключается в том, что, заставив Австрию и Пруссию сотрудничать в борьбе с революцией в Бельгии, они проложили дорогу к созданию контрреволюционной коалиции против Франции. Зато отношения между Англией и Пруссией несколько охладели.

Восточный кризис 1791 г. Неудача Пита и успех Екатерины II. Запугав Австрию возможностью утраты Бельгии и заставив ее с пустыми руками выйти из Крымской войны, Питт решил, что ему удастся проделать то же самое и с Россией. Он учитывал, что война с Турцией оказалась для России много труднее, чем вначале думала Екатерина. Австрия вышла из войны: без ее поддержки Екатерина не могла осуществить свой план раздела турецких владений. Она требовала теперь только присоединения к России Очакова и части степного пространства между Бугом и Днестром. Новая блистательная победа Суворова — героический штурм и взятие Измаила, сильнейшей турецкой твердыни у устьев Дуная, — вынуждала турок согласиться на эти условия. Но Питт видел в этом угрозу установления русского господства над всем Черноморским бассейном и над Польшей. Польша с юга оказалась бы окруженной русскими землями, запирающими выход из Буга и Днестра. Между тем сам Питт мечтал о расширении английской торговли в турецких владениях и в Польше. Он не хотел, чтобы Россия завладела устьями всех крупных рек, впадающих в Черное море. Прусское министерство и Питт принялись запугивать Екатерину войной: они настойчиво предлагали свое посредничество (медиацию) в переговорах с Турцией, чтобы добиться от России согласия на условиях status quo. Екатерина осторожно делала вид, что согласна принять «добрые услуги» (bons offices) Англии и Пруссии, однако наотрез отвергла предложения о посредничестве (mediation). В XVIII веке уже хорошо различали эти две формы участия в переговорах. Посредничество означало, что Екатерина должна отказаться от прямых переговоров с Турцией и все сношения с ней вести только через представителей Англии и Пруссии. Принятие же «добрых услуг» заставило бы императрицу только выслушивать советы и предложения Пруссии и Англии: вести мирные переговоры с турками Россия могла самостоятельно. Предложение «добрых услуг» Екатерина также надеялась в конце концов отклонить, как только представится удобная минута.

Видя упорство России, в Англии принялись снаряжать флот в 36 линейных кораблей, Пруссия начала бряцать оружием, объявила мобилизацию, готовясь улучить удобный момент, чтобы занять Торн и Данциг. У английского посла в Петербурге лежал наготове грозный ультиматум России. Но Екатерина II спокойно взирала на события. Императрица знала, что политика Питта на этот раз встретила жестокое сопротивление в парламенте. Русский посол в Лондоне Воронцов поддерживал тесные связи с оппозицией. Оппозиционные английские деятели и газеты нещадно поносили правительство Питта. Объяснялось это тем, что Англия получала от растущей балтийской торговли с Россией огромные выгоды: разрыв с Россией грозил их потерей. Английское купечество и слышать не хотело о таких убытках и о войне с Россией из-за какого-то отдаленного куска степи и Очакова.

Билль правительства о кредитах на войну получил настолько ничтожное большинство голосов в парламенте, что Питт стал бояться потерять власть. Он немедленно послал в Петербург курьера, чтобы предотвратить вручение России ультиматума. Вскоре он вынужден был потихоньку приступить и к разоружению флота.

Тем временем Екатерина затягивала принятие «добрых услуг» Англии. Английского представителя в Петербурге развлекали разными празднествами до тех пор, пока турки не подписали перемирие без всяких посредников. Ясский мир (29 декабря 1791 г.) окончательно закрепил за Россией Очаков и берег между Бугом и Днестром.

Восточный кризис весной 1791 г. разрешился дипломатическим поражением Питта и победой Екатерины II. Чтобы окончательно взбесить Питта, Екатерина приказала Воронцову демонстративно купить для нее в Лондоне бюст знаменитого оратора оппозиции Фокса и распорядилась установить его перед своим дворцом.

Неудача бегства короля и образование контрреволюционной коалиции. В 1790 г. Рейхенбахскими соглашениями Питт заложил первый камень коалиции короля против Франции. Но державы были заняты восточными делами. До неудачного бегства Людовика XVI из Парижа в июне 1791 г. дело создания коалиции почти не двинулось вперед. Эмигранты, собравшиеся в Кобленце, добивались помощи от европейских дворов. Королева вела тайную переписку с австрийским и другими дворами, умоляя их о помощи. В то же время король лицемерно заверял Европу о своей солидарности с Национальным собранием. О плане бегства знало только несколько человек, хотя слухи о его подготовке давно носились всюду. Император Леопольд обещал королеве помощь, если только королевская семья покинет Францию. Король и королева тайно бежали с паспортами, выданными министерством вдове русского полковника, по просьбе русского посла Симолина. Симолин не знал, зачем нужны были эти паспорта, но когда в своих донесениях в Петербург он вздумал было оправдываться, то получил строгое внушение от Екатерины. Симолину было указано на неуместность и неприличие его оправданий и добавлено, что если бы паспорта и были им выданы, чтобы помочь побегу королевской семьи, то именно такой его поступок «был бы во всех отношениях приятен ее императорскому величеству».

Бегство Людовика XVI не удалось. Король был задержан в Варение, и авторитет монархии был окончательно подорван. Неудача бегства короля и рост движения за установление республики во Франции всполошили феодально-монархическую Европу. Это послужило толчком, ускорившим образование контрреволюционной коалиции. Главная роль в создании этой коалиции в 1791—1792 гг. принадлежала русской, австрийской и прусской дипломатии.

Идея европейского конгресса для интервенции во французские дела (1791 г.) В 1791 г. возникла идея созвать европейский конгресс в Аахене или в Спа для организации для интервенции общеевропейского союза против Франции и для подавления французской революции. Королева в своей тайной переписке с императором Леопольдом II и другими монархами страстно настаивала на созыве этого конгресса. Тогда же началось более тесное сближение Австрии и Пруссии против Франции. В июле 1791 г. Австрия и Пруссия договорились о возможности совместных действий против Франции, и Леопольд II разослал обращение к европейским дворам с проектом созыва дипломатического конгресса и создания союза против Франции. Прусскому королю Леопольд отправил особую записку с подробным планом действий: державы должны сообща предложить Франции остановиться на своем революционном пути; в случае ее отказа имелось в виду собраться на конгресс, предварительно условиться о будущей форме правления во Франции и приступить к вооруженной интервенции. В этой переписке Леопольд и австрийский канцлер Кауниц пытались доказать законность вмешательства монархических держав во внутренние дела Франции для подавления «заразительного» революционного духа, заверяя, что это надо сделать «в видах ограждения общественного спокойствия и безопасности государств, неприкосновенности владений и соблюдения трактатов». Под такими пышными словами реакционная монархическая дипломатия скрывала свой страх за привилегии и за господство дворянства, низвергаемые революцией.

Дипломатическая переписка 1791 г. и другие документы того времени, относящиеся к подготовке контрреволюционной коалиции, содержат в первоначальной форме один из основных принципов контрреволюционной дворянско-монархической дипломатии конца XVIII и начала XIX века — оправдание вооруженного вмешательства во внутренние дела других стран для подавления революций. В законченную форму это пресловутое «право вмешательства» отлилось позднее на конгрессе в Троппау в 1820 г., в период деятельности Священного союза.

В 1791 г. Леопольду не удалось осуществить план общеевропейского союза и конгресса. Англия и Россия не отозвались на приглашение императора. Питт решил выжидать событий. Он отказал эмигрантам в вооруженной интервенции и явно не желал участвовать в общих мероприятиях держав. Россию внезапно отвлек переворот в Польше, происшедший 3 мая 1791 г. и направленный против русского влияния.

Русско-шведские планы и французские эмигранты. Вместо войны с Францией Екатерине предстояло возиться с поляками. При таких условиях Екатерина не хотела и не могла посылать свои войска во Францию. Зато она приложила все усилия, чтобы поскорее создать антифранцузскую коалицию из других государств. Со времени мира со своим недавним врагом Швецией она убеждала шведского короля Густава III возглавить крестовый поход против Франции. В октябре 1791 г. Екатерина заключила военный союз с Швецией и обещала ей помощь флотом и солдатами. Густав III завязал тесные сношения с эмигрантами; королева Мария-Антуанетта тайно с ним переписывалась. Густав III самолично поехал в Аахен для лечения и подготовки похода против Франции. Пруссию и Австрию Екатерина также убеждала поскорее выступить против Франции. Она задалась мыслью подавить французскую революцию, хотя бы чужими руками, и отвлечь Австрию и Пруссию от Польши, где хотела распоряжаться полновластно. В конце 1791 г. императрица сказала своему секретарю Храповицкому: «Я ломаю голову, чтобы подвинуть венский и берлинский двор в дела французские... есть много причин, о которых нельзя сказать. У меня много предприятий неоконченных, и надобно, чтобы они были заняты, и мне не мешали». Русско-шведская интервенция все же не состоялась. Переворот в Польше и возня с поляками отвлекли силы Екатерины II; вдобавок Густав III по возвращении в Швецию из Аахена был убит одним шведским дворянином. После смерти короля в Швеции восторжествовала враждебная России партия.

Австро-прусский союз против Франции (7 февраля 1792г.). Еще с февраля 1791 г. между Берлином и Веной начались тайные переговоры о сближении против Франции. В августе в замке Пильниц в Саксонии произошло свидание императора Леопольда с прусским королем, а 27 августа была подписана так называемая «Пильницская декларация», которая возвещала, правда, в довольно туманных выражениях, что Пруссия и Австрия готовы предпринять войну за восстановление власти Людовика XVI. Тем не менее после Пильница обе стороны еще долго медлили с вооруженным выступлением. Хитрый и осторожный Леопольд понимал расчеты Екатерины. Он догадывался, что прусский король хочет вместе с Россией второго раздела Польши, и боялся быть обойденным при этой сделке, впутавшись в войну с Францией. Однако 7 февраля 1792 г., движимый страхом перед революцией и настояниями министра Кобенцля, сторонника сближения с Пруссией, Леопольд, наконец, заключил союзный договор с Пруссией. Австрия и Пруссия обязывались выставить против
Франции от 40 до 50 тысяч войск каждая. Обе стороны надеялись вознаградить себя приобретениями за счет Франции. Прусский король хотел занять Эльзас, а австрийцы — расширить свои владения в Бельгии или обменять Бельгию на Баварию.

Французская дипломатия при Законодательном собрании (с осени 1791 г. до 10 августа 1792 г.). В сентябре 1791 г. Людовик XVI принял конституцию и вновь официально уведомил европейские дворы о своей солидарности с Национальным учредительным собранием. В то же время королева в тайных письмах заверяла монархов в том, что Людовик XVI не свободен в своих действиях. При таких условиях в октябре 1791 г. открылось Законодательное собрание.

Угроза войны возрастала. Законодательное собрание, боясь, что король использует дипломатические сношения в целях подготовки контрреволюции, заставило короля сменить министра иностранных дел, скомпрометированного во время неудачного бегства Людовика XVI.

Опасения Законодательного собрания имели основания. Несколько приближенных к королю аристократов образовали тайный комитет, который помогал ему готовить контрреволюцию и состоял из сторонников «австрийской системы».

Король тайно расходовал на членов комитета секретные фонды министерства иностранных дел.

Осенью 1791 г. Законодательное собрание, подобно Учредительному, избрало Дипломатический комитет из 12 членов для наблюдения за деятельностью министров и ознакомления с важнейшей перепиской с иностранными державами. Дипломатический комитет должен был обновляться каждый месяц на одну треть. В него наряду с более умеренными депутатами избрали и главарей жирондистов.

Основным вопросом внешней политики в то время была растущая угроза войны. Двор и аристократическая военщина хотели войны, надеясь на победу союзников и на контрреволюцию в результате иностранного вторжения во Францию. Правая партия — фельяны и их умеренные сторонники, наоборот, боялись войны, чувствуя, что связанные с ней потрясения выбили бы непрочную власть из их рук. Жирондисты были ярыми сторонниками активной внешней политики и войны с Австрией. Они надеялись, что война возбудит всеобщий патриотизм и отвлечет массы от требований дальнейших внутренних реформ, а победы укрепят власть буржуазии. Они рассчитывали также, что война приведет к установлению революционных порядков в Бельгии и подчинит ее французскому влиянию.

Робеспьер и Марат понимали, что война неизбежна: но они резко выступали против намерения жирондистов начать ее ранее уничтожения внутренних врагов — аристократии и реакционной военщины.

Фельяны и жирондисты главную задачу французской дипломатии видели в том, чтобы не допустить образования коалиции и разъединить Австрию и Пруссию, используя их закоренелую взаимную вражду. Но фельяны с помощью своей дипломатии надеялись предотвратить войну и достичь компромисса, а жирондисты, наоборот, хотели облегчить себе военную победу, изолировав Австрию от Пруссии.

Главным врагом Франции и те и другие считали Австрию. Фельяны и жирондисты старались сблизиться с Пруссией и добиться от нее если не союза, то хотя бы нейтралитета. Стремились они и к тому, чтобы на случай австро-французской войны заручиться нейтралитетом Англии.

Все эти дипломатические попытки оказались безуспешными. Удаче их отчасти мешала тайная дипломатия Людовика XVI и королевы. Их секретные агенты тайно противодействовали французским миссиям, посланным к прусскому королю. Но главная причина неуспеха дипломатии фельянов и жирондистов заключалась в том, что европейские правительства еще не верили в силу революционной Франции и не считались с ее предложениями. Они хотели восстановления абсолютизма и мечтали отнять у Франции ряд владений в качестве «вознаграждения» за свои контрреволюционные услуги.

В Пруссию безуспешно были направлены две дипломатические миссии. Бывший отенский епископ Талейран, посланный в Англию, также не добился никакого ясного ответа от английского министерства.

15 марта 1792 г. король был вынужден назначить министром иностранных дел близкого к жирондистам генерала Дюмурье. Главного врага Дюмурье видел в Австрии и мечтал после разгрома ее окружить Францию поясом из зависимых государств. В Дипломатическом комитете в это время главную роль играл жирондист Бриссо. Многие старые чиновники министерства иностранных дел были сторонниками короля и «австрийской системы». Дюмурье заменил их новыми людьми, близкими к жирондистам. Ранг ординарных послов (ambassadeurs ordinaires) был упразднен. При европейских дворах он назначил только посланников (ministres) первого и второго класса. При этом многие прежние послы были заменены новыми.

В брошюрах о дипломатии, которые распространялись в то время жирондистами и Дюмурье, развивалась мысль, что дипломатия революции должна опираться на принципы декларации прав и отказа от завоеваний. Дипломатия должна быть простой и ясной и обходиться без ухищрений и уловок. Самые манеры дипломата революционной Франции должны быть открыты, прямы и просты. Ранги послов подлежат упразднению; все они должны одинаково называться «нунциями Франции».

В марте 1792 г. умер император Леопольд II. Его преемник Франц I явно горел желанием начать войну с Францией: он отверг требование жирондистского министерства расторгнуть союз с Пруссией и прекратить покровительство вооруженным скопищам эмигрантов, готовящим поход на Францию. Не дожидаясь вражеского нападения, 20 апреля 1792 г. Национальное законодательное собрание восторженно приняло предложение короля об объявлении войны.

Начался период революционных войн.

Слабая французская армия, унаследованная от абсолютной монархии и управляемая дворянским офицерством, не могла и не хотела дать решительный отпор интервентам. Королева в тайных письмах настаивала на опубликовании коалицией грозного манифеста, надеясь, что он запугает революционеров. Но манифест герцога Брауншвейгского, грозившего Франции разрушением Парижа и истреблением революционеров, только ухудшил положение двора. Первые военные неудачи и явная измена короля послужили толчком к падению монархии.

Восстание 10 августа 1792 г. низвергло монархию во Франции и привело к созыву Национального конвента.

3. ФРАНЦУЗСКАЯ ДИПЛОМАТИЯ И ЕВРОПЕЙСКИЕ ДЕРЖАВЫ

ОТ СВЕРЖЕНИЯ МОНАРХИИ ВО ФРАНЦИИ

ДО УСТАНОВЛЕНИЯ ЯКОБИНСКОЙ ДИКТАТУРЫ

Дипломатия жирондистов в период Конвента с сентября 1792 г. до апреля 1793 г. Национальный конвент был созван на основе всеобщего избирательного права и установил во Франции республику. Вместо прежних министров, назначаемых королем, был избран Исполнительный совет, ответственный перед Конвентом. Министром иностранных дел в этом совете был жирондист Лебрен. Фактически он целиком зависел от преобладавших в Конвенте главарей этой партии. Значительным влиянием на внешнюю политику пользовался Дантон, хотя по должности в Исполнительном совете он был министром юстиции.

После нескольких критических недель, когда прусская армия герцога Брауншвейгского вторглась во Францию, с 20 сентября (со дня битвы при Вальми) в ходе военных действий произошел перелом. К 1793 г. республиканские войска очистили территорию Франции от интервентов, заняли Савойю, Ниццу, левый берег Рейна, Бельгию и открыли для французской и бельгийской торговли устье реки Шельды, принадлежавшее Голландии. Население занимаемых французами областей с восторгом встречало триумфальное продвижение революционных войск и немедленно принималось уничтожать феодальные привилегии.

«Весь народ и в особенности массы, т. е. угнетенные классы, были охвачены безграничным революционным энтузиазмом: войну все считали справедливой, оборонительной, и она была на деле таковой».

Жирондисты в этот период развивали широкую пропаганду революционной войны за пределами Франции под лозунгом революционного освобождения народов Европы. Эта пропаганда нашла горячий отклик среди французской буржуазии, которая давно мечтала о распространении французского влияния на Бельгию. 19 ноября Конвент издал декрет о помощи всем народам, желающим низвергнуть своих тиранов. 15 декабря были декретированы установление новых революционных властей в занятых французскими войсками областях и конфискация имущества врагов революции для покрытия издержек войны. Докладывая об этом декрете, Камбон выдвинул знаменитый лозунг революционных войск: «Мир хижинам — война дворцам!» В 1792 — 1793 гг. занятые области — Савойя, Ницца, левый берег Рейна и часть Бельгии — торжественно были присоединены к Франции в силу народного голосования по коммунам, в согласии с принципом освободительной войны и отказа от завоеваний. Пропаганду революционной войны вели не только жирондисты, но и многочисленные иностранцы, изгнанные из Голландии, Бельгии, немецких областей по левому берегу Рейна, Савойи за свои революционные убеждения, и образовавшие свои клубы и легионы. В этой пропаганде они заходили гораздо дальше жирондистов. Наиболее видный деятель этих кругов Клоотц, пропагандируя идею всемирной революции и всемирной республики, развивал план, основы которого были набросаны еще в проекте «вечного мира» Руссо. Жирондисты и Дантон ограничивались пропагандой идей расширения революционной Франции до Рейна и Альп. Рейн, Пиренеи, Альпы французская буржуазия считала «естественными границами» Франции.

Несмотря на достигнутые успехи, завоевания революционной Франции были еще непрочны. Жирондисты не хотели стать на путь решительных революционных мероприятий для реорганизации армии, обеспечения городов и войск продовольствием и полного уничтожения феодальных повинностей в деревне. Наоборот, широкая пропаганда войны служила им одним из средств отвлечения народных масс от этих вопросов, хотя лишь эти меры могли закрепить завоевания революционной Франции и тем самым создать для нее решающий военный перевес над врагом. Зато жирондисты придавали исключительное значение дипломатическим попыткам расчленения коалиции. Для этого предполагалось внушить одним участникам коалиции надежду получить компенсацию за счет других.

Лебрен и Дантон продолжали развивать в основном те же политические и дипломатические планы, что и Дюмурье. Они надеялись нанести главный удар австрийцам в Бельгии, которая должна была присоединиться к Франции или стать зависимой от нее республикой. Голландию предполагалось подчинить французскому влиянию. Как и Дюмурье, многие жирондисты надеялись создать вдоль границы Франции от Северного моря до Италии включительно ряд зависимых от нее республик. Они попрежнему мечтали о сближении с Пруссией и о ее нейтралитете, предполагая обещать ей компенсацию за счет австрийских владений и стараясь отклонить другие державы от присоединения к коалиции. Лебрен надеялся заключить союз с Швецией и Турцией и побудить эти державы к новой войне с Россией, чтобы связать руки Екатерине II.

Кроме того, жирондисты рассчитывали на победу парламентской оппозиции в Англии и на возможность соглашения с Англией. Лебрен и Дюмурье хотели предложить Питу возобновление торгового договора 1786 г. и уступку Англии острова Табаго, под условием согласия его населения, в обмен за предоставление Франции английского займа. Чтобы вовлечь Англию в войну с Испанией и связать руки этим обеим державам, они решили предложить Питту план освобождения испанской Америки и открытие ее для английских французских товаров. Жирондисты и Дантон не хотели понять, что между Англией и Францией существовали непримиримые противоречия. Англии больше всего угрожали успехи революционной Франции и победа революции в Бельгии и Голландии, так как они положили бы основу торгово-промышленному расцвету и преобладанию Франции в Европе в ущерб английской гегемонии.

После свержения монархии почти все державы прервали дипломатические сношения с Францией. Лишь Швейцария, Соединенные штаты Америки и Швеция не занимали по отношению к Франции враждебной позиции. В таких условиях жирондисты могли применять, главным образом, иррегулярные приемы дипломатии — посылку неофициальных агентов, закулисные переговоры, зондирование почвы второстепенными посредниками и т. д. Попыток такого рода было бесчисленное множество. Пренебрежение к дипломатической тайне, считавшейся обязательной только для дипломатии абсолютных монархий, иногда заранее обрекало на неудачу эти попытки.

В сентябре 1792 г. Талейран вторично отправился в Лондон с неофициальными поручениями. Министры с ним даже не захотели говорить. Дюмурье завел переговоры с Пруссией через королевского адъютанта, присланного для урегулирования обмена пленных. Обычно прусский король и Австрия при малейшем несогласии друг с другом зондировали возможность переговоров с Францией. Нов 1792 г. о соглашении с Пруссией не могло быть и речи: прусский король требовал восстановления французской монархии и мечтал об отторжении от Франции Эльзаса.

В начале 1793 г., после казни короля, все попытки жирондистов расчленить коалицию дипломатическим путем потерпели крушение. Феодально-монархическая Европа тесно сплотилась против революции. Соглашение с ней было явно невозможным.

Уильям Питт и расширение контрреволюционной коалиции. Победоносное шествие революционных армий, энтузиазм встречавшего их населения, быстрый подъем революционного настроения в Англии и постоянный обмен приветственными адресами между французскими клубами и английскими демократами показали Питту, что нельзя надеяться на ослабление Франции и на разгром ее одними силами Австрии и Пруссии. Питт решил сам возглавить коалицию, после того как революционные армии заняли Бельгию и стали угрожать Голландии. Перед Англией возникла угроза необычайного усиления мощи главного ее соперника — французской буржуазии и распространения революции в Европе.

После казни Людовика XVI французский поверенный в делах был немедленно выслан из Лондона. Жирондисты и Дантон, упоенные победами в Бельгии, смело решились на разрыв с Англией. Они считали себя достаточно сильными, чтобы попытаться взять реванш за недавние поражения монархической Франции в борьбе с английской гегемонией. Они еще верили в скорую победу английской парламентской оппозиции над Питтом. Французским войскам был отдан приказ вступить в пределы Голландии, и 1 февраля Конвент по докладу Бриссо объявил Англии войну. Не имея армии, Питт следовал старой английской традиции — покупать союзников на континенте Европы. Он заключил договоры о совместных действиях с Россией, Пруссией, Сардинией и Неаполем, обязавшись выплачивать всем им крупные субсидии. Методом вовлечения в коалицию таких государств, как Сардиния, Неаполь, Тоскана, для Питта служили деньги, угрозы, шантаж и провокации. Золото и флот Англии стали сильнейшим врагом французской революции. «Но английская буржуазия не любит воевать своими собственными руками. Она всегда предпочитала войну чужими руками, И ей иногда действительно удавалось найти дураков, готовых таскать для нее из огня каштаны. Так было дело во время Великой французской революции, когда английской буржуазии удалось создать союз европейских государств против революционной Франции».

В марте коалиция состояла уже из Англии, Австрии, Пруссии, России, Испании, Голландии, некоторых германских княжеств, Сардинии с Пьемонтом и Неаполя.

Планы расчленения и ограбления Франции. С самого начала контрреволюционная коалиция связывала восстановление французской монархии с планами расчленения и ограбления Франции. Пруссия намеревалась захватить Эльзас и Лотарингию и под предлогом «вознаграждения» за войну в Францией требовала от России согласия на новый раздел Польши. Австрия хотела завладеть французской Фландрией, Артуа, Пикардией до Соммы и Баварией, или же обменять Бельгию на Баварию с небольшими прибавлениями. Подобные же планы имелись у Испании и Сардинии. Для Англии Питт требовал Дюнкерка, важного по своему стратегическому положению.

Захватнические проекты расчленения Франции порождали бесконечные раздоры и споры среди дипломатов коалиции. Австрии так и не удалось притти к окончательному соглашению с Пруссией, которая не желала, чтобы австрийцы завладели Баварией. В июле 1792 г. император Франц и король Фридрих-Вильгельм II обсуждали на свидании в Майнце австрийский проект обмена Баварии и прусских «вознаграждений» за счет Польши. В апреле 1793 г. состоялась конференция в Антверпене. Русские дипломаты принимали участие в этих переговорах, разжигая аппетиты собравшихся. Соглашаясь на любой раздел Франции и подстрекая к нему другие кабинеты, они старались отвлечь их внимание от Польши.

Второй раздел Польши (1793 г.). Пруссия потребовала также второго раздела Польши в виде «вознаграждения» за войну с Францией. Против конституции 1791 г. в Польше под покровительством Екатерины II была образована шляхетская конфедерация; летом 1792 г. русские войска заняли Польшу. Екатерина вынуждена была согласиться на раздел, так как после битвы при Вальми прусский король отказался воевать с Францией, пока не получит намеченного куска Польши; он даже двинул свои войска в Великую Польшу. При этом Фридрих-Вильгельм II без дальних церемоний разорвал союз с Польшей, к которому сам склонил поляков в 1790 г., и нарушил данное ранее Австрии обещание поддерживать в Польше конституцию 1791 г. «...Если мы сделаем ему какую-либо помеху, — говорил русский дипломат Морков о прусском короле, — то он немедля заключит мир с этими французскими негодяями, нисколько не отказываясь от своего приобретения в Польше, откуда его можно будет прогнать только оружием».

Зато Австрия после занятия Бельгии французами была крайне заинтересована в войне с Францией: не отняв у французов Бельгии, нельзя было обменять ее на Баварию. Затруднительное положение Австрии дало России и Пруссии возможность устранить ее от участия во втором разделе Польши. Для этого они в январе 1793 г. заключили договор о разделе и поставили австрийцев перед совершившимся фактом. Прусский король лишь посулил Австрии помочь вернуть Нидерланды и обменять их на Баварию. Императору пришлось помириться на этом.

По второму разделу Польши к России отошли часть украинских и литовских земель, воеводство Киевское, Волынское и часть Виленского, а к Пруссии — Данциг, Торн и Познань. Россия и Пруссия сочли нужным получить от польского сейма хотя бы фиктивную санкцию на раздел Польши. Сейм, собравшийся в Гродно, был оцеплен солдатами: они не выпускали сеймовых послов из помещения, пока те не проголосуют признание раздела. Дело не двигалось, и послы молчали. Наконец, председатель (маршал) сейма предложил принять молчание за знак согласия. Так «немое заседание» сейма узаконило акт о втором разделе Польши.

Поражение Франции и дипломатия Дантона. К весне 1793 г. коалиция немного усилилась, и непрочность побед жирондистов сказалась уже в марте 1793 г. Австрийцы вновь заняли Бельгию, а пруссаки — левый берег Рейна. Иностранные армии снова вступили во Францию. Внутри страны подымались контрреволюционные восстания. К лету 1793 г. положение республики оказалось в полном смысле слова критическим.

6 апреля 1793 г. Конвент образовал Комитет общественного спасения и передал ему исполнительную власть. Дантон и Барер ведали в нем иностранными делами. Поражения поставили жирондистов перед угрозой нового народного восстания. Чтобы предотвратить революционную диктатуру, жирондисты быстро отказались от своей пропаганды революционной войны за пределами Франции и хотели было вступить в капитулянтские переговоры с коалицией. Даже после военных поражений они все надежды возлагали на дипломатию, а не на революционные методы ведения войны. Наоборот, якобинцы в Клоотц не хотели и слышать о мире. Они требовали новых революционных мер и полной реорганизации армии для окончательной победы революции. Правый якобинец Дантон тоже не хотел установления революционной диктатуры. Он надеялся примирить обе партии и, подобно жирондистам, стремился к мирным переговорам на основе уступок. К весне 1793 г. часть «болота» в Конвенте примкнула к Дантону, покинув жирондистов.

В апреле Конвент издал декрет, который провозглашал полное невмешательство Франции в дела других держав, что означало отказ от вооруженной революционной пропаганды вне Франции. В то же время Робеспьер, имея в виду жирондистов и Дантона, потребовал смертной казни для всякого, кто предложит мирные переговоры с неприятелем. Это предложение было принято с поправкой Дантона: «с неприятелем, который откажется признать суверенитет народа». Дантон, пользуясь этой поправкой, мог начать переговоры о мире, но только в случае признания республики со стороны коалиции, что было невероятным. Тем не менее Комитет ассигновал Дантону 6 миллионов ливров на секретные дипломатические расходы. Дантон разослал множество агентов с целью расстроить коалицию. Среди этих агентов, подобранных Дантоном, было немало подозрительных интриганов. Инструкции, даваемые агентам, воспроизводили известные уже планы Лебрена относительно Пруссии и других держав. Дантон и Лебрен пытались привлечь нейтральные державы на сторону Франции, но настоящие переговоры велись с одной Швецией. Проект союзного договора с Швецией был уже готов, но поражения республики на фронте заставили шведского регента воздержаться от его подписания.

Восстание 31 мая — 2 июня 1793 г. низвергло господство жирондистов в Конвенте и положило начало якобинской диктатуре. Дантон оставался в Комитете общественного спасения: До 10 июля 1793 г. он продолжал свои дипломатические попытки расчленить коалицию. Это было безнадежным делом в условиях военных поражений, когда европейские державы еще не убедились в способности революционной Франции отстоять свое существование.

1. ДИПЛОМАТИЯ ЯКОБИНСКОЙ ДИКТАТУРЫ

Дантонисты и дипломатия во время якобинской диктатуры. Восстание 31 мая — 2 июня 1793. г. привел к установлению якобинской диктатуры, опиравшейся на блок наиболее революционных групп мелкой буржуазии и на плебейские массы городов и деревень. Дипломатия якобинцев была подчинена задаче защиты революции от интервентов и лозунгу развития революционно-освободительной войны до полой победы. Министром иностранных дел вместо жирондиста Лебрена был назначен ставленник Дантона Дефорг. Лебрен был арестован.

В период якобинской диктатуры дантонистам так и не удалось завязать настоящие переговоры с державами коалиции. В августе 1793 г. некий Матьюс, выдававший себя за агента английского правительства, неофициально передал французскому министерству иностранных дел мирные условия Англии. Франция должна была отказаться от всех территориальное присоединений, сделанных за время революции, уступив остров Табаго и эвакуировать из Франции королевскую семью. В Комитете общественного спасения Дефорг сделал доклад об этих предложениях, хотя личность Матьюса и не заслуживала никакого доверия. Комитет, который стал уже в путь решительной политики, приказал арестовать Матьюса.

В декабре 1793 г. Дантон окольным путем получил сведения от другого английского агента — Майлза — о желании английского правительства завязать переговоры о мире. Как видно, в Англии рассчитывали на приход к власти Дантона, чтобы навязать Франции унизительные условия мира. Подобные ж косвенные предложения были сделаны агентам комитета от Голландии, Испании и Австрии.

Зимой 1793/94 г. дантонисты окончательно сблизились с богатой новой буржуазией. На них возлагали надежды спекулянты, банкиры и авантюристы, которые боялись террора и желали скорого мира любой ценой. Среди этих людей многие занимались шпионажем в пользу коалиции. Некоторые дантонисты получали деньги из Англии за свою борьбу против режима революционной диктатуры.

Нерешительность Дантона во внутренней политике и его попытки завязать переговоры о мире с агентами коалиции на основе уступок со стороны Франции окончательно лишили Дантон популярности и доверия. В июле он уже не был избран в Комитет общественного спасения и перестал руководить внешней политикой. К декабрю 1793 г. дантонисты бесповоротно перешли в лагерь противников якобинской диктатуры. Дантонисты до конца сохраняли утопические надежды на победу оппозиции в Англии во главе с Фоксом. Однако весной 1794 г. «выборы в Англии прошли благоприятно для Питта...— это испортило положение Дантона, Робеспьер победил и обезглавил его», Дантон был арестован на другой день по получении в Париже известий о парламентской победе Питта. Лебрен еще зимой был предан революционному трибуналу и казнен.

Шпионско-диверсионная агентура коалиции во Франции.

Создатели коалиции — Питт, Австрия и Пруссия — засылали во Францию множество агентов для подрывной шпионско-диверсионной работы против революционной диктатуры. Английские шпионы снабжали деньгами контрреволюционные восстания в отдельных городах. Тайные агенты Англии устраивали пожары и взрывы в Дуэ, в Валансьене, на оружейных заводах Байонны, в артиллерийских парках, арсеналах и складах фуража. Инструкция, найденная в Лилле в портфеле одного английского шпиона, рекомендовала для этого специальные фитили. Агенты Питта и Австрии наводняли Францию фальшивыми ассигнациями и вербовали убийц среди священников и женщин, фанатически настроенных под влиянием агитации духовенства. Конвент в ответ на эти меры постановил арестовать всех подозрительных иностранцев. Некий Бойд — банкир Питта и английского министерства иностранных дел — имел свое отделение и агентов в Париже. Ему удалось бежать от ареста только благодаря паспорту, которым его снабдили дантонисты. Австрийский агент, бельгийский банкир Проли, выведывал секретные решения Комитета общественного спасения через Эро-де-Сешеля, бывшего жирондиста, который до декабря заседал в комитете. Шпионов было так много, что Робеспьер считал нужным иметь два плана действий — один совершенно секретный, другой — для канцелярских служащих: этот план должен был навести иностранных агентов на ложный след. Шпионы встречались также среди иностранной эмиграции. Они пользовались тем, что во Францию стекались борцы за свободу из всех стран. Конвент даровал права французского гражданства многим иностранным передовым писателям и мыслителям. Некоторые из них, как Клоотц и Томас Пени, заседали в Конвенте. Иностранцев-революционеров всюду встречали с восторгом. Они часто играли видную роль. Шпионы старались воспользоваться этим и иногда скрывались под маской иностранных патриотов, преследуемых за свои идеи.

Эбертисты, Клоотц и дипломатия. Левые якобинцы, Клоотц и эбертисты, в противоположность дантонистам, в принципе отвергали всякую дипломатию и переговоры. Они вели пропаганду террора и беспощадной войны с коалицией. Для коммуны и плебейских масс, с которыми они были связаны, важнее всего была защита революции и война до полной победы, связанная с продолжением и расширением революционных мероприятий. Ленин писал:

«Война во Франции была продолжением политики того революционного класса, который сделал революцию, завоевал республику, расправился с французскими капиталистами и помещиками с невиданной до тех пор энергией, и во имя этой политики, продолжения ее, повел революционную войну против объединенной монархической Европы»..

Эбертистов увлекала идея распространения революции во всей Европе. Главным пропагандистом этой идеи был Клоотц. Эбертисты считали ненужным даже поддержание внешней торговли и дипломатических отношений с нейтральными странами. Продовольствие, по их мнению, надо было получать путем террора и реквизиции, а не ввоза из-за границы. Левые якобинцы летом 1793 г. требовали разрыва с Данией и ганзейскими городами. В начале ноября Шометт в принципе высказался за упразднение дипломатического представительства Французской республики за границей. Но уже с середины ноября под нажимом Комитета общественного спасения эбертисты постепенно стали отказываться от полного отрицания дипломатии, разрыва со всеми странами и от вооруженной революционной пропаганды. Их успокоили первые победы республики. Однако Клоотц продолжал отрицать все прежние формы дипломатических сношений. Революционная дипломатия для него заключалась в войне республики со всей Европой и в создании всемирной федеративной республики. Для многих его сторонников из среды иностранных революционеров эта цель была основной. Во всемирной республике, которая должна была увенчать революцию, Клоотц не предвидел для дипломатов никакого применения. По его убеждению, всеобщее братство, свобода и равенство народов сделают дипломатию излишней.

Робеспьер и дипломатия Комитета общественного спасения с осени 1793 г. до переворота 9 термидора (27 июля 1794 г.). Конституция 1793 г. установила принципы революционной дипломатии якобинцев. Согласно конституции, французы признавались естественными союзниками всех свободных народов. Французский народ не вмешивается в формы правления других народов, но не допускает вмешательства и в свои дела. Франция дает убежище борцам за свободу, но отказывает в нем тиранам и не заключает мира с врагом, занимающим ее территорию. Конституция 1793 г. не была осуществлена, так как обстановка требовала режима революционной диктатуры. Тем не менее дипломатия Робеспьера во многом соответствовала ее принципам, которые отрицали и войну за пределами Франции со всей Европой с целью всемирной революции, и капитулянтский мир, но требовали освобождения страны от интервентов.

Придавая дипломатии большое значение, как средству борьбы с коалицией, Робеспьер одновременно подавлял два противоположных течения: пропаганду революционной войны во что бы то ни стало, проводимую Клоотцом и эбертистами, и попытки дантонистов заключить капитулянтский мир. Летом 1793 г. Робеспьер провел против дантонистов декрет о смертной казни всякому, кто предложит заключить мир с неприятелем, занимающим французскую территорию. В речах о внешней политике он громил макиавеллизм монархической дипломатии. Дипломатия революции, говорил Робеспьер, должна опираться на начала справедливости, прямоты и законности. Робеспьер призывал малые державы Европы к союзу и сплочению с Францией. Однако он считал, что этот союз может быть достигнут только на основе свободного волеизъявления народа, а не путем принуждения и завоеваний. Робеспьер стремился к освобождению Франции, а не к революции за ее пределами. Комитет отозвал агентов, посланных в Швейцарию жирондистами для возбуждения там революции. Иностранные шпионы и эмигранты всячески раздували и преувеличивали революционную пропаганду якобинцев вне Франции, чтобы напугать европейские державы и побудить их решительнее воевать с Францией. Так был сфабрикован и напечатан за границей подложный доклад Сен-Жюста, содержавший фантастические данные о якобинской пропаганде в Европе и произведенных на это дело затратах.

В отличие от Дантона, Робеспьер видел главного врага в Англии. Чтобы пресечь дантонистские интриги с Англией и произвести переворот в принципах внешней торговой политики, Барер 21 сентября выступил от Комитета с большой речью против Англии. Конвент принял против нее Навигационный акт, подобный знаменитому акту Кромвеля, запрещавший доступ английским судам во Францию. Этим принципиальным актом, направленным против английской торговли, якобинская диктатура порвала с фритредерской политикой жирондистов, приблизила торговую политику Франции к интересам промышленной буржуазии и нанесла удар планам дантонистов. В дальнейшем, уже после падения якобинцев, принципы

Навигационного акта были распространены на все завоеванные Францией области. Наполеон превратил их в идею континентальной блокады Англии.

Дипломатия Комитета общественного спасения, возглавляемого Робеспьером, ставила перед собой три главные задачи: 1) вывести Францию из экономической и политической изоляции и расширить импорт продовольствия, 2) создать в противовес контрреволюционной коалиции группировку из других держав, 3) посеять внутри коалиции рознь и ускорить ее распад. Не желая еще больше усиливать террор и реквизиции против богатых и зажиточных, как того хотели эбертисты, Робеспьер видел важный источник снабжения армии в импорте продовольствия из-за границы. Чтобы ослабить экономическую и политическую изоляцию Франции, он сохранял хорошие отношения с Швейцарией, Соединенными штатами, Данией и ганзейскими городами. В этих государствах были сделаны крупные закупки продовольствия. Робеспьер решительно отказался от жирондистских поползновений на захват пограничных районов Швейцарии. Комитет также отозвал Женэ, посла в Соединенных штатах, жирондиста, вызывавшего своей пропагандой недовольство правительства Соединенных штатов. Робеспьер осудил действия Женэ, который обращался через голову американского правительства к американскому населению с призывами к войне с Англией и выдавал в Америке каперские свидетельства капитанам судов.

Для выполнения второй дипломатической задачи Робеспьер предполагал создать коалицию из Швеции, Дании, Генуи и Турции. Еще при Дантоне в Константинополь и в итальянские города были посланы дипломатические агенты Маре и Семонвиль. Но их поездка не была обставлена необходимыми предосторожностями. По дороге через Швейцарию они были разбойническим образом захвачены в плен австрийцами на нейтральной территории. Нападение в дороге на дипломатических агентов и курьеров было обычным приемом держав коалиции для получения сведений о планах революционного правительства. Инструкции, поручавшие Семонвилю толкнуть Турцию на военную диверсию против России, попали в руки венского двора. Считая Турцию противовесом коалиции и не желая вызвать раздражение и тревогу в турецком правительстве, Комитет решил воздержаться от революционной пропаганды на Востоке, во французских торговых колониях. Якобинский клуб в Париже отказался признать своим филиалом «Народное общество», организованное во французской колонии в Константинополе. Агентом Франции в Константинополе был Декорш, богатый аристократ, ловкий карьерист и интриган, отправленный туда еще Лебреном. Его деятельность была парализована тем, что у Комитета не было денег для предложения Турции крупной субсидии. Кроме того, турецкие сановники боялись России и Англии и еще не верили в победу республики, находившейся до конца 1793 г. в самом тяжелом положении. Напрасно старался Декорш ублажить турок подарками из прибывшего к нему багажа Семонвиля. Пробовал он также через французского консула в Багдаде восстановить против России и Персию. С одной лишь Швецией Комитетом регулярно велись тайные переговоры о союзе и субсидиях; но отсутствие денег у Комитета и неясность исхода военных событий мешали их успешному завершению. Вместе с тем якобинцы проявили полное равнодушие к польскому восстанию Костюшко в 1794г. Когда агент Костюшко явился в Париж просить поддержки, то он не получил здесь даже словесного одобрения. Робеспьер и Сен-Жюст решили уклониться от помощи полякам, считая польское движение недостаточно демократичным и революционным. К тому же они рассчитывали, что подготовляемый раздел Польши отвлечет от Франции внимание и силы коалиции.

Для осуществления своей третьей задачи — ускорения распада коалиции — Комитет осенью 1793 г. решил создать целую сеть специальных тайных агентов. Эти агенты должны были способствовать возникновению взаимных подозрений и розни среди держав, входивших в коалицию. Кроме того, им поручено было установить сношения с министрами и другими доверенными лицами при иностранных дворах. Подбирались агенты из иностранцев, преданность которых Французской республике была проверена. Подыскание подходящих лиц, переписку с ними и собирание всей информации Комитет возложил на посла Франции в Швейцарии Бартелеми. Базель, где находился Бартелеми, был удобной наблюдательной позицией; там можно было сосредоточить в своих руках все нити информации, получаемой Комитетом из-за границы. Уже в ноябре Бартелеми подыскал двух агентов — одного в Голландии, а другого в Берлине.

В период якобинской диктатуры мирные переговоры с державами коалиции еще не были начаты. Однако растущая рознь между ними и победы Франции заставляли их самих зондировать почву. Испанский посол в Дании пытался завязать переговоры о мире с французским агентом в Копенгагене; агенты Пруссии и Австрии не раз сообщали Бартелеми о возможности начать переговоры. Однако Комитет выжидал решающих побед. К лету 1794 г. успехи революционных армий свели на-нет угрозу иностранного вторжения; победа у Флерюс 26 июня 1794 г. вновь отдала Бельгию в руки французов. Якобинская диктатура создала новую могучую массовую революционную армию, обеспечившую Франции военный перевес над коалицией. Военные успехи оживили мечты крупной французской буржуазии о завоевании левого берега Рейна. Но Робеспьер считал, что Франция уже обеспечена против внешнего нападения: настоящей целью его были победоносный мир и расправа с внутренними врагами демократии. Считая необходимой защиту Савойи и Ниццы, Робеспьер был против завоевания всего левого берега Рейна. Робеспьер знал, что против якобинской диктатуры готовится заговор. Заговорщики из агентов крупной буржуазии, а также эбертисты, хотели продолжения войны. Обстановку, созданную победами, они надеялись использовать для контрреволюционного переворота, свержения режима революционной диктатуры, завоевания Бельгии и левого берега Рейна. Барер и другие будущие термидорианцы уже с весны 1794 г. с беспокойством следили за внутренней политикой Робеспьера, всячески противодействуя ей и возбуждая жажду новых побед. Эти разногласия были одной из причин термидорианского переворота (27 июля 1794 г.), который передал власть в руки крупной буржуазии. Контрреволюционным переворотом буржуазия расчистила себе дорогу для постепенного превращения революционно-освободительной войны в войну завоевательную.

Организация якобинской дипломатии. При якобинской диктатуре была произведена полная реорганизация дипломатического аппарата. С осени 1793 г. Барер и Робеспьер ведали внешними сношениями республики в Комитете общественного спасения. Эти сношения крайне сократились. Комитет поддерживал полуофициальные дипломатические отношения с Турцией, Швецией, Соединенными штатами, Данией, Женевой, Швейцарией, Генуей и Алжиром. Политическое значение министра иностранных дел было ничтожно. Конвент принимал декреты и решения по внешней политике, даже его не выслушивая. С лета 1793 г. все важные дипломатические вопросы — переговоры, назначение агентов и наблюдение за ними — были сосредоточены в руках Комитета общественного спасения. В сентябре 1793 г. Комитет принял «Временные дипломатические основания», по которым только в Соединенных штатах и Швейцарии сохранялись официальные послы республики 1. В прочих государствах Комитет должен был иметь только секретных агентов. Эти «основания», по существу, лишь подтверждали фактическое положение вещей.

Дипломатический персонал был очищен от контрреволюционеров. Специальные наблюдатели посылались следить за малонадежными агентами, которых пока некем было заменить. С сентября 1793 г. Комитет пресек всякие переговоры с эмиссарами воюющих держав. Наконец, декрет 5 декабря 1793 г. формально передал всю дипломатию в руки Комитета. В марте 1794 г. Комитет постановил, что он сам подписывает грамоты послам, дает им специальные полномочия и директивы для переговоров; на основе их министр пишет свои инструкции. Частые перехваты депеш агентами коалиции и разбойничье похищение Семонвиля австрийцами заставляли Комитет по возможности воздерживаться от письменных инструкций. Чиновникам министерства были даны строгие указания о соблюдении дипломатической тайны. В связи с зародившейся в 1793 г. идеей блокады английской промышленности внешние таможни были переданы в ведение министерства иностранных дел. Тогда же Конвент упразднил министерства и заменил их 12 комиссиями, подчиненными Комитету общественного спасения. Самое слово «министр» признано было неподходящим для революционного правительства. Министерство иностранных дел было преобразовано в Комиссию по иностранным делам во главе с комиссаром Бюшоттом, который целиком зависел от Комитета. Окончательная организация комиссии была завершена лишь после 9 термидора, когда практически встал вопрос о мирных переговорах. До этого времени на комиссию мало обращали внимания.

Комитет не располагал подготовленными дипломатами-якобинцами. Посылка специальных лиц для наблюдения за ненадежными агентами иногда приводила к склоке. В Константинополь приехал агент Энен, присланный наблюдать за Декоршем. Между ними началась открытая вражда. Декорша поддерживала местная умеренная буржуазия французской колонии, а Энена местные якобинцы. Их открытые взаимные обвинения и столкновения дискредитировали республику в глазах турецких властей.

Большую роль в организации дипломатии Комитета должна была играть сеть агентов, созданная Бартелеми. В этой сети первоначально числилось до 45 агентов; затем их количество дошло до 120, но со временем деятельность их ослабела. Для широкой организации такой работы нехватало денег. Вообще в условиях революционной войны до полной победы дипломатия, естественно, оставалась оттесненной на второй план военными задачами. Большая часть этих агентов осталась внутри Франции; многие из находившихся за границей вовсе не присылали донесений.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ДИПЛОМАТИЯ В ГОДЫ ТЕРМИДОРИАНСКОЙ РЕАКЦИИ И ДИРЕКТОРИИ (1794 ― 1799)

1. ГОДЫ ТЕРМИДОТИАНСКОЙ РЕАКЦИИ (1794 ― 1795)

Военное преобладание Франции в Европе и дипломатия термидорианской реакции. Крупная буржуазия, пришедшая к власти 9 термидора, унаследовала от якобинской диктатуры новую революционную армию. В годы революции французский народ проявил в деле ведения войны «гигантское революционное творчество, пересоздав всю систему стратегии, порвав все старые законы и обычаи войны и создав, вместо старых войск, новое, революционное, народное войско и новое ведение войны». Эта армия дала Франции безусловный военный перевес над государствами феодально-монархической Европы. Военное преобладание Франции надолго определило международное положение в Европе. Оно стало основой французских побед в длинном ряде войн между Францией и Европой, тянувшихся до 1815 г. и представлявших собой борьбу французской буржуазии за европейскую и мировую гегемонию. Победы французов настолько обострили противоречия внутри коалиции, что уже в конце 1794 г. начал намечаться ее распад. Перед французской дипломатией стояла задача — ускорить этот процесс, расчленить коалицию, обеспечить осуществление завоевательных стремлений французской буржуазии. Еще ранее из рядов дипломатического персонала были изгнаны якобинцы, революционеры, противники завоеваний. Критика дипломатических приемов и институтов абсолютной монархии была отброшена в сторону. Готовясь к переговорам, буржуазия намеревалась следовать в дипломатии своим интересам. При Комиссии по иностранным делам было учреждено специальное «аналитическое бюро». Задача его состояла в историческом изучении экономических и политических основ внешних сношений Франции. Зимой 1794 г. было в принципе решено восстановить прежнюю организацию дипломатического представительства со всеми рангами послов и агентов. Последние должны были, однако, представлять уже не особу монарха, а нацию — в лице новой буржуазной республики.

Термидорианский Конвент сохранил Комитет общественного спасения, но целиком подчинил его себе. Весной 1795 г. Конвент уполномочил Комитет вести мирные переговоры и заключать договоры. В договорах допускались секретные статьи, если они не противоречили открытым обязательствам и не наносили ущерба республике. Комитет организовал при себе бюро дешифрирования.

Еще с конца ноября 1794 г. начаты были переговоры о мире с Пруссией. 2 апреля 1795 г. в Базеле был подписан мирный договор, который оставлял левый берег Рейна в руках Франции. Северная Германия была нейтрализована. Так началось полное разрушение Священной Римской империи, завершенное Наполеоном в 1806 г.

22 июля 1795 г. в том же Базеле был заключен мир и с Испанией. Еще раньше, в мае, был подписан мир с Голландией. Голландия была превращена в зависимую от Франции Батавскую республику. Декретом 1 октября 1795 г. Бельгия и левый берег Рейна были присоединены к Франции. С 1794 г. с этими областями поступали уже не как с освобождаемыми, а как с завоеванными территориями. На них налагались беспощадные контрибуции и реквизиции, увозились лучшие произведения искусства, которые составляли национальную гордость. Реквизиции и контрибуции раскладывались сначала на богачей и аристократов, — потом они стали распространяться и на более широкие круги населения. О согласии самого населения на присоединение к Франции начинали забывать. В переговорах все большее значение придавалось другим мотивам: обеспечению военной безопасности и возмещению военных издержек. Успехи Франции показали, что она была в силах побеждать феодально-монархическую Европу, но вместо сторонников революционной войны у власти уже стояли термидорианцы.

«Трагично то, — писал Энгельс, — что партия войны беспощадной (a outrance), войны за освобождение народов, оказывается вполне права, и республика побеждает всю Европу, но только уже после того, как эта партия сама давно обезглавлена, и вместо войны для революционной пропаганды наступают базельский мир и буржуазная оргия директории»

Окончательный раздел Польши в 1795 г. Распадение коалиции было тесно связано с событиями в Польше. Весной 1794 г. началось восстание поляков под предводительством Костюшко. Двинутая против поляков армия Суворова вступила в Польшу и штурмом взяла Варшаву. Прусский король, боясь, как бы Екатерина не завладела одна последними остатками Польши, тоже двинул свои войска к Варшаве и в Краков, а австрийцы заняли Люблин. Чтобы избежать войны с Пруссией, Екатерина вынуждена была согласиться на окончательный раздел Польши, оставив мечту о полном подчинении ее одной России. Между Австрией и Пруссией началась дипломатическая борьба из-за Кракова — важной стратегической позиции, на обладание которой претендовали обе стороны. Борьба эта обострила отношения обоих государств и ускорила выход Пруссии из коалиции. Прусский король с весны 1794 г. выехал в Польшу и в дальнейшем почти не принимал участия в войне с Францией. Видя это, Питт в 1795 г. решил прекратить выплату Пруссии английских субсидий. Екатерина опасалась захвата Кракова Пруссией и ее чрезмерного усиления. Она теснее сблизилась с Австрией, которая была ей нужнее, во-первых, как союзник против Турции, и, во-вторых, как более активный враг буржуазной Франции. После отказа Пруссии уступить Краков австрийцам Екатерина, без ведома Пруссии, заключила с Австрией тайный договор об окончательном разделе Польши. Изолировав Пруссию и поставив ее перед совершившимся фактом, она заставила ее уступить и принять свои условия. На этот раз Екатерина применила против Пруссии тот же прием, который во время второго раздела Польши 1793 г. был ею использован против австрийцев.

В 1795 г. по третьему разделу Польши Россия получила Литву, Курляндию и области до Немана и Буга, не присоединив ни одного клочка земли с преобладанием польского населения. Пруссии досталась Варшава, а Австрии — Люблин и Краков с их областями. «Грабеж в Польше, — писал Энгельс о разделах 1793 и 1795 гг., — отвлек силы коалиции 1792— 1794 гг. и ослабил силу ее напора против Франции, дав последней время окрепнуть настолько, что она совершенно самостоятельно одержала победу. Польша пала, но ее сопротивление спасло французскую революцию, а вместе с французской революцией началось движение, против которого бессилен и царизм». Царица умело воспользовалась войной Австрии и Пруссии с Францией, чтобы расширить свою империю. «Французская революция была новой удачей для Екатерины», — писал Энгельс. Реакционное сотрудничество России, Австрии и Пруссии в разделах Польши стало одной из основ их сближения и их дальнейшей совместной политики против революций и национально-освободительных движений в Европе, в частности в годы Священного союза.

Англо-русско-австрийский союз 1795 г. По выходе Пруссии, Голландии, Испании австрийский союз и других государств из коалиции, только Англия и Австрия продолжали войну с Францией. Екатерина, освободившись от польских дел, стала готовить 60-тысячный корпус войск для отправки против Франции. В 1795 г. она заключила новый союз с Англией и Австрией, но ее смерть (1796 г.) и враждебная позиция Пруссии снова помешали участию русской армии в контрреволюционной войне. Грабительские планы коалиции стали в это время особенно очевидными. Чтобы не связывать себе рук на случай возможности расчленения и ограбления Франции, Питт и император отказались признать королем Франции брата Людовика XVI — графа Прованского. Одна Екатерина, которая не рассчитывала на территориальные приобретения за счет Франции, настаивала на этом признании. Другой брат Людовика XVI, граф Артуа, упрямый, расточительный и надменный, еще раньше мог убедиться в том, что английская буржуазия ценила выше всего свой карман и гораздо меньше французскую корону и аристократию. Когда граф Артуа в 1793 г. решил приехать в Англию, чтобы найти там активную помощь, то он не посмел даже высадиться на берег; друзья предупредили его, что, сойдя на берег, он по английским законам немедленно будет посажен своими кредиторами в долговую тюрьму. Граф уже успел наделать к тому времени долгов на сумму около 10 или 20 миллионов ливров, а шансы на их уплату падали с каждым днем.

2. ДИПЛОМАТИЯ В ГОДЫ ДИРЕКТОРИИ (1795 ― 1799)

Внешняя политика Директории. В годы Директории новая военная система дала Франции блистательные победы над коалицией. Но та же Директория, которая опиралась на буржуазию, нажившуюся на спекуляциях, была неспособна создать в стране крепкую администрацию: она все более попадала в зависимость от хода войны и успехов своих генералов. В 1796 —1799 гг. война, контрибуции и грабеж покоренных стран стали основным источником финансов Директории. Одна парижская газета писала, что генералы сделались «казначеями республики» и стали мало считаться с Директорией.

Главная задача французской дипломатии периода Директории заключалась в наиболее выгодном использовании военных побед и в создании вдоль восточной границы республики пояса из зависимых государств, которые обеспечивали бы господство Франции над Центральной Европой и Италией. Италия была для Директории обильным источником продовольствия и денег и удобным путем к рынкам Востока. После потери заатлантических колоний завоевание этих рынков стало основной целью
колониальной политики французской буржуазии. Захват Ионических островов в Средиземном море, занятие острова Мальты и экспедиция Бонапарта в Египет были последовательными этапами этой политики. Впрочем, Бонапарт имел и другие планы. Из Египта он хотел угрожать британским владениям в Индии; в связи с этим им было послано письмо с предложением союза султану Майсора Типу-Саибу, сильнейшему индийскому государю, боровшемуся с англичанами за свою независимость.
Но письмо было перехвачено и попало в руки англичан.

Восстановление министерства иностранных дел. Дипломатия генералов. В годы Директории происходило дальнейшее приспособление институтов и методов дипломатии абсолютных монархий к нуждам победившей буржуазии. Конституция 1795 г. передала руководство внешней политикой в руки Директории. Объявление войны могло быть санкционировано только Законодательным корпусом по ее предложению. По конституции Директория вела переговоры, заключала договоры, назначала дипломатических агентов. Секретные договоры не подлежали ратификации и не должны были содержать пункты об отчуждении французской территории. В отношении секретной дипломатии оставались в силе решения термидорианского Конвента. Комиссия по иностранным делам вновь была превращена в министерство. К службе в министерстве было привлечено много прежних чиновников; однако министр попрежнему не имел политического влияния. Царивший везде в годы Директории дух продажности, спекуляции и наживы проникал и в среду дипломатического персонала. В министерство пробралось много карьеристов и ловких дельцов. Чиновники получали жалованье быстро падавшими ассигнатами, что усиливало их продажность. Частые циркуляры, требовавшие строгой дисциплины и хранения дипломатической тайны, не помогали. Только с 1797 г. началось постепенное укрепление аппарата министерства.

Фактически при Директории дипломатия Франции находилась в руках не министра и даже не директоров, а в руках генералов республики, которые заключали договоры и подписывали почти все дипломатические акты. Все более выдвигавшийся Наполеон Бонапарт заключил конвенцию с Тосканой, мир с папой, мир с Австрией в 1797 г., подписанный им без предварительного запроса Директории и без учета ее инструкций. Генералы (тот же Бонапарт, Моро) подписывали перемирия и прелиминарные договоры. Только союз с Испанией в 1796 г. был заключен самой Директорией. Сознание своего военного превосходства придавало тону дипломатических переговоров Франции резкость, грубость и оттенок насилия. Бонапарт обнаружил замечательные дарования дипломата. Но для ведения переговоров и ему нехватало спокойствия и выдержанности. Иногда им овладевали припадки дикого гнева. Так, в 1797 г. в Кампо-Формио во время переговоров о мире с австрийским уполномоченным Кобенцлем он в ярости кричал ему: «Ваша империя — это старая распутница, которая привыкла, чтобы ее все насиловали... Вы забываете, что тут вы ведете со мной переговоры, будучи окружены моими гренадерами». Схватив драгоценный фарфоровый сервиз, подаренный Кобенцлю Екатериной II, он в бешенстве разбил его об пол. Эти переговоры кончились миром с Австрией, которая отказалась от Бельгии в обмен за Венецию. Венецианскую республику постигла участь Польши: она была разделена между Австрией и Францией. Во время войны в Италии французская революционная фразеология прикрывала прямой грабеж и захват подчиняемых областей. От суверенитета нации и плебисцита по вопросу о присоединении осталась только пустая и не всегда соблюдавшаяся формальность. В переговорах речь шла уже не о воле населения, а о военной и экономической ценности присоединяемых земель. Малейшее неповиновение грозило населению кровавой расправой. В Италии Бонапарт велел перебить за неподчинение все население Луго и Бинаско, приказал расстрелять весь муниципалитет в Павии, отдал город своим солдатам на разграбление на 24 часа и сжигал деревни, около которых находили убитых французов.

В 1796 г. утомление от войны неимоверно возросло и в Англии и во Франции. Питту и Директории уже приходилось уверять население своих стран, что правительство желает мира. Наконец, осенью Питт послал в Париж лорда Малмсбери для мирных переговоров. Обе стороны прекрасно понимали, что переговоры ничем не могут закончиться. Они создавали проволочки, надеясь выиграть время для передышки и переложить ответственность за продолжение войны на своего противника. В декабре 1796 г. Малмсбери ни с чем уехал в Лондон.

Талейран и Бонапарт. В 1797 г. министром иностранных дел был назначен Талейран. Знатный аристократ по происхождению, бывший епископ, он в целях карьеры и обогащения перешел на сторону революции. Еще в 1792 г. он выполнял дипломатические поручения фельянов и жирондистов, но на всякий случай втайне служил и королевскому двору. В 1792 г., чтобы спастись от революционного террора, он уехал в Англию, приняв на себя ряд поручений. Высланный из Англии, он отправился в Америку, а в 1795 г. получил разрешение возвратиться во Францию. У Талейрана уже в 1797 г. была известность человека, одаренного огромным умом и выдающимся дипломатическим талантом, но и отличающегося величайшим презрением к людям и полным равнодушием к вопросам морали. Талейран обладал всеми свойствами карьериста, корыстолюбца, беззастенчивого лжеца и лицемера. Но при всем этом он умел держать себя в любых обстоятельствах, как величавый вельможа, с олимпийским спокойствием, с самыми изысканными манерами аристократа. Став министром, Талейран думал прежде всего о своем личном обогащении и о своей карьере. Министерский портфель стал для него источником бесконечных взяток с крупных и малых просителей — германских князей, испанского двора, русского царя, итальянских монархов. Как проницательный политик Талейран понимал неизбежность падения Директории и установления военной диктатуры. Талейран горячо пропагандировал идею завоевания Францией новых рынков на Востоке и в Северной Африке и поддерживал идею Бонапарта о походе в Египет, связывая ее с торговыми интересами французской буржуазии. Видя в Бонапарте будущего диктатора, он старался сблизиться с ним, писал ему льстивые, почти раболепные письма. В 1799 г., когда падение Директории было уже близко, Талейран ловко добился отставки, чтобы не быть скомпрометированным вместе с директорами. По возвращении Бонапарта из Египта он принял деятельное участие в подготовке переворота 18 брюмера. Не претендуя на самостоятельную политическую роль, Талейран считал наиболее выгодным для себя стать слугой, советником и приказчиком Бонапарта. После переворота 18 брюмера Бонапарт оценил его способности и вновь назначил его министром иностранных дел.

Еще при Директории Талейран внес ряд перемен в организацию министерства иностранных дел. Между прочим он поставил институт консулов на службу торговым интересам французской буржуазии. До революции консулы французской монархии (чаще всего выходцы из дворян, чуждые интересам торговли) не всегда должным образом защищали интересы французских купцов, — так, на Востоке они лишь следили за мелочной регламентацией торговли; поэтому уже в первые годы революции французское купечество настойчиво добивалось замены их своими выборными уполномоченными. Во время якобинской диктатуры на первом плане стояли политические вопросы. Консульства были подчинены политическим отделам министерства; функции их смешивались с деятельностью политических агентов республики. Талейран восстановил Консульское бюро в министерстве. Главной задачей консулов стали защита торговых интересов французских торговцев и сбор коммерческой информации. После переворота 18 брюмера консулы стали именоваться «комиссарами по коммерческим сношениям», так как название «консул» приобрело другой, политический, смысл.

Талейран восстановил и реорганизовал при Консульском бюро школу молодых переводчиков, подготовлявшую драгоманов для восточных посольств и консульств Франции. Ученики, которых было около двух десятков, набирались из детей французских семейств, живших на Востоке. Талейран широко использовал в министерстве прежних чиновников. Дипломатическим агентам была запрещена частная переписка по политическим вопросам. Количество политических отделов министерства было сведено к двум, как было в 1789 г., до революции.

Вторая коалиция и переворот 18 брюмера. 1798 г. упрочение французского влияния Голландии и Швейцарии, захват Бонапартом Мальты и египетская экспедиция привели к образованию второй коалиции против Франции. Ее основными участниками были Англия, Австрия, Россия и Турция, а главными организаторами — английская и русская дипломатия. Питт не хотел допустить господства Франции над Голландией, Швейцарией, Италией и Египтом. Что касается Павла I, то он глубоко ненавидел буржуазную Францию. Еще в своем манифесте при восшествии на престол Павел заявлял, что надо всевозможными мерами противиться «неистовой французской республике», угрожающей всей Европе «совершенным истреблением закона, прав, имущества и благонравия». Господство Франции над всей Центральной Европой было нежелательно и для России. Успех египетской экспедиции Бонапарта мог привести к владычеству Франции над Турцией и созданию там преграды для русского влияния. Мечтая усилить влияние России на Востоке, Павел возымел мысль — создать из острова Мальты форпост русского влияния в Средиземном море. Египетский поход Бонапарта, перепугавший султана, дал России и Англии возможность вовлечь в коалицию и Турцию. Европа увидела необычайное зрелище: союз Турции с Россией против Французской республики.

Начало войны второй коалиции с Францией сопровождалось со стороны Австрии разбойничьим нарушением международного права — убийством французских уполномоченных на Раштадтском конгрессе. После мира с Австрией в 1797 г. в Раштадте собрался конгресс дипломатов для урегулирования территориальных вопросов, касавшихся Священной Римской империи. После открытия военных действий австрийский двор потребовал немедленного выезда оставшихся в Раштадте французских уполномоченных. В предместьи города на уезжавших французских послов напали австрийские гусары и изрубили их на куски на глазах сопровождавших их жен. Этот разбойничий налет был объявлен «печальным недоразумением», а затем австрийцы распустили слух, что Директория сама подослала убийц. Престиж Директории пал так низко, что многие поверили и этой выдумке.

После переворота 18 брюмера, устранившего Директорию, Наполеон установил режим военной диктатуры. Все дипломатические дела перешли в руки первого консула и его министра.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ЕВРОПЕЙСКИЕ ДИПЛОМАТИЧЕСКИЕ ОТНОШЕНИЯ ПРИ НАПОЛИОНЕ (1799 ― 1814 гг.)

1. ДИПЛОМАТИЯ НАПОЛЕОНА ДО ТИЛЬЗИТА (1799 ― 1807 гг.)

Наполеон как дипломат. Человека, который получил после 18 брюмера диктаторскую власть над Францией и удерживал эти полномочия в своих руках в течение 15 лет, многие современники считали столь же великим дипломатом, как и полководцем. Уже в первых походах, в Италии в 1796 — 1797 гг., при переговорах с австрийцами в Леобене и Кампо-Формио и в войне с мамелюками, а затем с турецкими регулярными войсками в Египте и Сирии в 1798 — 1799 гг., Наполеон, не будучи никем уполномочен, брал на себя функции дипломата, который вступает в соглашения и подписывает трактаты от имени Франции. Когда Бонапарт вел переговоры с султаном Майсора в Индии о борьбе с общим врагом — Англией, то и этот ответственный дипломатический шаг он предпринял исключительно по собственному почину. Так он поступал, будучи только генералом; когда же в ноябре 1799 г. он получил формальное право вести дипломатические переговоры от имени Франции в качестве ее верховного главы, то он больше ни с кем не делился своими полномочиями.

После 18 брюмера Наполеон назначил своим министром иностранных дел князя Талейрана-Перигора, который пробыл в этом звании до осени 1807 г. Преемниками Талейрана были сначала Шампаньи (герцог де Кадор), а затем герцог Бассано. Из этих трех министров один лишь Талейран обладал настоящим дипломатическим талантом. Остальные два — де Кадор и Бассано — были только исполнительными чиновничьими посредственностями, аккуратными и трудолюбивыми начальниками канцелярии министерства иностранных дел. Но Наполеон даже Талейрана обратил в простого исполнителя своей воли, хотя и высоко его ценил. «Талейран самый умный из министров, каких я имел», — говорил к концу жизни Наполеон. Конечно, Талейран писал бумаги, ноты, меморандумы гораздо умнее и тоньше, чем другие; но содержание дипломатических документов, которые он составлял, всегда диктовалось самим императором. Советы Талейрана принимались только тогда, когда они совпадали с намерениями самого императора; в противном случае они отвергались.

Два периода в дипломатической деятельности Наполеона. Сам Талейран считал Наполеона, особенно в начале его царствования, мастером дипломатического искусства. Уже в старости, будучи французским послом в Лондоне, он гордо и презрительно напоминал министрам Луи-Филиппа, что сотрудничал с самим великим императором, который научил его работать. Талейран полагал, что переломным моментом в деятельности Наполеона был Тильзитский мир, после которого политика императора привела к крушению великой империи. Но, анализируя общий характер дипломатической деятельности Наполеона, можно установить, что переломный момент наступил раньше, а именно с изданием знаменитого декрета о блокаде Британских островов от 21 ноября 1806 г.

Бонапарт получил в наследство от Директории дипломатические дела в состоянии хаоса. В то время, как он воевал в Египте и Сирии, Суворов вытеснил французов из Италии; Австрия готовилась к новому походу как на Рейне, так и на альпийской границе; Англия, руководимая Уильямом Питтом, была в полной боевой готовности и обнаруживала самую решительную непримиримость; Пруссия колебалась, и каждый день можно было ждать, что она нарушит свой сомнительный нейтралитет; Вандея волновалась, и Питт уже рассматривал ее как возможный плацдарм для эмигрантского десанта, который будет оперировать при деятельной поддержке британского флота.

Отношение Наполеона к Австрии, Англии, России. Первый консул выражал с самого начала убеждение, что прежде всего нужна победа над великой державой, непосредственно грозящей Франции вторжением, т. е. над Австрией. Он умышленно откладывал всякие переговоры с остальными континентальными державами, пока Франция еще не одержала этой победы. Его политика направлялась к одной цели: выдерживать как можно более примирительный и успокаивающий тон при разговорах с иностранными представителями, пока не сведены счеты с Австрией и не уничтожены последствия суворовских побед в Италии. После победы при Маренго Австрия еще не признавала своего поражения окончательным; однако другие государства уже не верили, что Австрия сможет поправить свои дела. Прусский король уже не думал о выступлении; испанские Бурбоны обнаруживали покорность; западногерманские державы наперерыв стремились выказать свои дружественные чувства. Тогда Бонапарт приступил к выполнению плана, который составлял главную цель его внешней политики в течение 1800 — 1812 гг.: с одной стороны, победить Англию, с другой — заключить военный наступательный и оборонительный союз с Россией. Без союза с Россией влияние, а потом и владычество Наполеона на континенте Европы всегда было непрочным, а без прочности этого владычества нельзя было и думать о сокрушительном ударе против Британских островов. Во исполнение этого плана первый консул велел возвратить в Россию русских пленных, взятых в боях в 1798 — 1799 гг., и вернуть им полковые знамена, даже не потребовав в обмен возвращения французских пленных. Талейрану приказано было довести об этом до сведения царя, подчеркнув, что не англичане и не австрийцы, а только русские одерживали над французами победы в Италии. Чтобы окончательно рассорить Павла с англичанами, Наполеон предложил царю стать великим магистром Ордена мальтийских рыцарей и «подарил» ему остров Мальту, который был отнят у французов после двухлетней блокады английским десантом в октябре 1800 г. К этому времени австрийская армия подверглась новому разгрому при Гогенлиндене (2 и 3 декабря 1800 г.); это привело к заключению Люневильского мира, который отдал в руки Франции Северную Италию и прирейнские владения Австрии. После этого первый консул стал усиленно проводить начатую заблаговременно политику сближения с Павлом. Уже с конца 1800 г. царь не скрывал своего восхищения деяниями Бонапарта. Наполеон достиг этого, как и рассчитывал, тонкой лестью, любезными поступками, а главное, постоянными уверениями, передаваемыми царю через третьих лиц, что война нужна только Англии, что первый консул жестоко наказал вероломную Австрию, которая так низко обманула благороднейшего царя в 1799 г., и т. д. В конце концов Павел послал в Париж Спренгпортена, а затем, уже в начале марта, — Колычева, уполномоченного вести переговоры о мире, и, смотря по обстоятельствам, также о союзе. Павел относился сочувственно к такому союзу, так как лелеял план нашествия франко-русской соединенной армии на Индию. Он уже распорядился о выступлении казачьих частей численностью в 24 тысячи человек в Среднюю Азию для разведки путей в Индию. В дипломатических кругах Европы с большим беспокойством следили за сближением обеих сильнейших держав континента. Император австрийский не только устно, но и письменно заявлял, что возлагает все упования на возможную «недолговечность» Павла и Бонапарта. Еще больше тревожились руководители английской политики. Первым из английских дипломатов, который стал задумываться над способами устранения русского царя средствами британского дипломатического ведомства, был английский посол в Петербурге Уитворт. С этой целью он через светскую даму Ольгу Александровну Жеребцову завел тайные сношения с ее братом графом Платоном Зубовым, Никитой Паниным и некоторыми другими руководителями назревавшего заговора, который и закончился убийством Павла.

На русский престол вступил Александр I, 24-летний молодой человек. У Александра был гибкий и изворотливый ум; он любил прикидываться идеалистом, который будто бы склонен забывать о своих непосредственных выгодах: он сам поддерживал свою репутацию увлекающегося фантазера, удобную при дипломатических переговорах. На эту удочку не раз попадались послы, министры и государи.

Уже с 1801 г. Александр начинает говорить о захватах Бонапарта и о «всеобщем мире», который должен, наконец, покончить с бедствиями, переживаемыми человечеством. При этом царь дает понять, что такой мир может быть достигнут только путем образования против Франции коалиции, возглавляемой им, императором Александром.

Амьенский мир (27 марта 1802 г.). В это время Наполеон вел переговоры о мире с Англией. Мирные переговоры происходили в Амьене, тянулись немногим меньше полугода, но уже с 1 октября 1801 г. все враждебные действия между Францией и Англией прекратились после подписания в Лондоне «предварительного мира». В Амьене Наполеону и Талейрану удалось добиться выгодных условий мира. Правда, Наполеон согласился на эвакуацию французских войск из Египта и на возвращение Египта Турции. Зато Англия отказалась почти от всех своих колониальных завоеваний (кроме Цейлона и острова Тринидад на Атлантическом океане). Но, что важнее всего, Англия взяла на себя обязательство не вмешиваться в дела Голландии, Германии, Италии (Апеннинского полуострова), Швейцарии («Гельветической республики»). Она обязалась даже эвакуировать со временем и Мальту. Однако мир с Англией, подписанный в Амьене в 1802 г., оказался лишь непродолжительной передышкой.

Слишком рано ликовали английские купцы и промышленники, полагая, что перед ними открыты отныне все европейские рынки, начиная с французского. Очень скоро обнаружилось, что Наполеон и не думает отказаться от той экономической войны, которую он никогда не переставал против них вести, и принимает все меры к недопущению английских товаров в зависимые от него страны. Уже в марте 1803 г. руководители английской политики поняли, что в Амьене совершена была ошибка, и что быть в мире с Бонапартом значит дать ему полную возможность разгромить Европу и захватить над ней власть. Наполеон знал, разумеется, что дело скоро кончится разрывом с Англией; но этого он ничуть не боялся. В ожидании войны он стал готовить транспортный флот и армию для десанта. Последние свидания с английским послом были уже, можно сказать, демонстрациями для публики. Наполеон прикинулся разгневанным тем, что англичане не освобождают Мальты, которую обязались эвакуировать по Амьенскому договору. «Мальта или война!» — вскричал он в конце тягостной последней аудиенции, данной английскому послу. 12 мая 1803 г. посол покинул Париж.

Ожесточенная война между Францией и Англией стала в центре всех дипломатических комбинаций и интриг ближайшего периода.

Организация Питом новой коалиции. Перелом в отношениях Наполеона и Александра. В мае 1804 г. в Англии к власти был снова призван Питт. Фактически он руководил общим направлением внешней политики уже с 1803 г. Питт с величайшей энергией работал над создинием новой коалиции европейских великих держав против Наполеона. Только образование такой коалиции и могло, по его убеждению, предотвратить высадку французских войск в Англии, уже подготовляемую Наполеоном в Булони.

План Питта встретил полное сочувствие у Александра I. Тщеславная мысль стать во главе «освобождения Европы от тирании» Бонапарта окончательно овладела царем. Уже в 1804 г. он решился принять участие в замышляемой Питтом коалиции, хотя все захваты Наполеона касались пока только германских стран, Голландии, Италии, Швейцарии и нисколько не затрагивали интересов России. Перелом в отношениях Александра и Наполеона наступил весной 1804 г.

21 марта 1804 г. во рву Венсеннского замка был расстрелян схваченный по приказу Наполеона на чужой (баденской) территории герцог Энгиенский, член французской королевской династии Бурбонов. К нему без всяких оснований и без малейших улик было предъявлено обвинение в соучастии в заговоре роялиста Кадудаля, направленном против Наполеона. Поступок Наполеона возбудил смятение и негодование при всех европейских монархических дворах. Однако никто не осмеливался выступить с каким-либо протестом. Только Александр, уже решивший воевать и вместе с тем убежденный в будущей победе формируемой коалиции над Бонапартом, послал Наполеону ноту протеста. Наполеон через Талейрана ответил, что если бы император Александр, узнав, что на чужой территории находятся убийцы императора Павла, пожелал этих убийц арестовать, то Наполеон не протестовал бы. Оскорбление было ужасающее и притом публичное. Наполеон вслух высказал то, о чем до сих пор только шептались при европейских дворах: что Александр не только знал о заговоре против Павла, но и принимал в нем прямое участие.

Личное оскорбление еще более укрепило царя в его решимости воевать с Наполеоном. Субсидия, которую предлагал царю Питт, была принята; Россия стала готовиться к войне. Питу не стоило труда склонить на свою сторону и Австрию, которая стремилась избавиться от тяжких условий Люневильского мира.

Позиция Пруссии. Англия, Россия и Австрия оказывали давление на прусского короля, убеждая его примкнуть к коалиции. Но эти попытки встретили с его стороны решительное сопротивление. Фридрих-Вильгельм III знал, что Пруссия первая пострадает от нашествия Наполеона и что свои полчища, собранные в Булонском лагере, император двинет, конечно, прежде всего против Пруссии. На русскую и австрийскую помощь Фридрих-Вильгельм III не рассчитывал, а англичанам и вовсе не верил. Александр I, видя, что месяц за месяцем проходит, не принося желаемого результата, решил пустить в ход прямые угрозы с целью заставить прусского короля примкнуть к коалиции. Русская армия уже стояла на прусской границе. Король объявил, что скорее будет воевать с тем, кто нарушит его нейтралитет, чем подчинится насильственному способу заставить Пруссию воевать, когда она этого не хочет. Александр решил усилить угрозы. Он послал в Берлин своего тогдашнего любимца, молодого генерал-адъютанта князя Петра Долгорукова, который вместе с постоянным русским представителем в Берлине, Алопеусом, явился к королю с прямым предупреждением, что если король попрежнему откажется вступить в коалицию, то русские войска вторгнутся в Пруссию. Король решительно заявил, что будет защищать свою страну от насилия вооруженной рукой. При этом он вручил князю Долгорукову соответствующее письменное заявление для передачи Александру. Но внезапно вся дипломатическая ситуация круто изменилась. Сейчас же после аудиенции Долгорукова король призвал к себе министра Гарденберга и сказал: «Все обстоятельства переменились. Ступайте сейчас к князю Долгорукову. Я ему дам письмо, в котором уведомлю императора Александра, что открываю ему границы моего королевства». Оказалось, что король получил эстафету с известием, что Наполеон нарушил нейтралитет Пруссии, направив свои войска в Баварию через прусскую территорию. Король, гонимый страхом, обратился к Александру и к Австрии. Обрадованный внезапным поворотом прусской политики, Александр помчался в Берлин. Но там атмосфера опять стала меняться. Фридрих-Вильгельм III получил известие, что 20 октября 1805 г. лучшая австрийская армия, запертая и окруженная Наполеоном в Ульме, прекратила свое существование. Генерал Мак пошел на капитуляцию, сдав крепость и армию в 32 тысячи человек. Фридрих-Вильгельм понял, что половина кампании проиграна. Если он боялся выступить против Наполеона еще до Ульмской катастрофы, то подавно не решился на это теперь. Целых восемь дней царь уговаривал Фридриха-Вильгельма: из этого не вышло ничего. Но для того чтобы не порвать с царем, прусский король предложил Александру дать обет взаимной дружбы на гробнице Фридриха II. Александр согласился на это, для того чтобы его пребывание в Берлине имело хотя бы видимость какого-то дипломатического успеха в глазах Европы.

Из Берлина Александр выехал в Австрию. Там его ждали события при Аустерлице.

Все же прусский король решил послать ультиматум Наполеону. Отвезти этот ультиматум было поручено Гаугвицу. Гаугвиц прибыл к месту назначения 2 декабря 1805 г., когда разразилась битва при Аустерлице. Полная победа Наполеона и появление австрийского императора в ставке Наполеона со смиренной просьбой о мире — все это обрушилось на Гаугвица как раз перед его свиданием с французским завоевателем. Гаугвиц поспешил запрятать подальше свой «ультиматум» и, сияя от восхищения, явился радостно приветствовать Наполеона с победой. Наполеон ответил согнувшемуся и отвешивающему поясные поклоны Гаугвицу, что «поздравление попало не по тому адресу, по которому его послали». Вообще император был не только холоден, но и груб. Наполеон знал, что после Аустерлица Пруссия ничем не могла ему угрожать.

Дипломатическая подготовка войны с Пруссией. Разгром Пруссии (14 октября 1806 г.) Талейран советовал не отталкивать Пруссии, а принудить ее вступить немедленно в «союз» с Францией. Наполеон согласился и заставил Гаугвица подписать от имени Пруссии «союзный» договор с Французской империей. Наполеон пообещал Пруссии Ганновер. Пруссия должна была отказаться от ряда своих территорий (княжества Невшательского, Ансбаха, Клеве). Но Ганновер был плохим приобретением для Пруссии: он был наследственным курфюршеством, принадлежавшим английскому королю, почему он и был оккупирован французами. Принятие этого подарка должно было поссорить Пруссию с Англией.

Этот «союз», навязанный Наполеоном Пруссии, очень облегчил Наполеону то дело, которое с каждым месяцем занимало его все более и более, — дипломатическую подготовку войны с той же Пруссией.

Наполеон образовал «Рейнский союз», т. е. конфедерацию из 16 германских государств. Этих трепетавших перед ним вассалов он заставил провозгласить его, императора французов и короля Италии, своим покровителем — «протектором». «Протекторат» заключался в беспрекословном выполнении воли самодержавного повелителя. Брата своего, Жозефа, он назначил королем Неаполитанским, другого брата, Людовика, — королем Голландии. Все это изолировало Пруссию, которая не могла, конечно, рассчитывать на помощь только что разбитой Австрии. Император Франц отказался от существовавшего более тысячи лет титула «императора Священной Римской империи» и стал называться отныне (с 1806 г.) императором австрийским Францем I. Это было сделано по желанию Наполеона, который рассматривал себя как наследника великой империи, созданной древним Римом.

Наполеон вел сложную игру. Уже в феврале 1806 г. новое английское министерство, которое образовалось после смерти Питта, обнаружило желание вести мирные переговоры с Наполеоном. 20 февраля, несмотря на отсутствие дипломатических сношений между Англией и Францией, Фокс, новый английский министр иностранных дел, известил Наполеона письмом, адресованным Талейрану, что существует новый заговор с целью убить французского императора, и что следует принять меры для охраны его жизни.

Такая перемена дипломатического фронта со стороны Англии привела Фридриха-Вильгельма III в состояние полной растерянности. Он бросился за помощью к Александру. Царь тотчас же обещал ее в случае войны Пруссии с Наполеоном.

Со всех пунктов границы и из всех государств Рейнского союза Фридрих-Вильгельм III получал тревожные сведения о начавшихся передвижениях французских войск. Видя, что от нападения все равно не уйти, он собрался с духом и послал Наполеону нечто вроде ультимативного требования отодвинуть войска от границы. Ответом на это требование было вторжение Наполеона в Саксонию и затем в Пруссию.

8 октября началась война. Она закончилась полнейшим разгромом Пруссии после битв при Иене и Ауэрштедте. 27 (14) октября 1806 г. Наполеон вошел в Берлин. Пруссия была повержена в прах.

Объявление континентальной блокады (21 ноября 1806 г.). Одним из первых дел Наполеона в Берлине, когда он уже чувствовал себя владыкой Европы, было издание знаменитого декрета, который в значительной мере сделался отныне основой его внешней политики. 21 ноября 1806 г. в Берлине был опубликован декрет, воспрещавший всем странам, подвластным Наполеону, не только торговлю, но и всякие вообще сношения с Британскими островами и английскими колониями. Все английские подданные в подвластной Наполеону Европе должны были быть немедленно арестованы, все английские товары — конфискованы. Талейран получил приказ срочно разослать декрет по всем европейским дворам и ко всём правителям. «Нейтральным» государствам было дано понять, что Наполеон отныне будет измерять степень их дружелюбия к нему тем усердием, с которым они будут препятствовать торговле с англичанами. Жребий был брошен. Не имея флота для нападения на Англию путем высадки войск, не будучи в состоянии организовать поход на Индию, о чем он мечтал еще в Египте в 1798 — 1799 гг. и в 1801 г. перед убийством Павла, Наполеон решил покончить с сопротивлением Англии экономической войной, закрыв для английских товаров все заграничные рынки. Европа была тогда главным потребителем английских товаров — как фабрикатов, так и колониальных продуктов.

2. ОТ ТИЛЬЗИТА ДО КРУШЕНИЯ ИМПЕРИИ НАПОЛЕОНА

(1807 ― 1814 гг.)

Сближение Александра с Наполеоном. С этих пор начинается новый период наполеоновской дипломатии. Последовательное, беспощадное соблюдение правил «континентальной блокады» становится в центре всей его дипломатической и военной деятельности. Прежде всех еще уцелевших самостоятельных государств испытала это на себе Россия.

Кровопролитная кампания, проведенная русской армией с декабря 1806 г. по июнь 1807 г., не спасла Пруссии. Несмотря на геройское поведение русских войск, конечная победа Наполеона при Фридланде 14 июня 1807 г. решила ее судьбу. Александр сейчас же после Фридланда решился на крутую перемену политики. Страшный враг, дважды с 1805 г. победивший русскую армию в двух тяжелых войнах, стоял на Немане. Прусский союзник как военная сила уже не существовал. Что касается Англии, то царь был возмущен той бессовестностью, с которой английское правительство, наобещав золотые горы России за ее выступление против Наполеона, ровно ничего не сделало, чтобы помочь России в ее отчаянной борьбе с Наполеоном. «Бывают такие положения, когда нужно думать о том, чтобы сохранить себя», — так высказался Александр после Фридланда, посылая к Наполеону князя Лобанова-Ростовского с предложением мира.

Свидание в Тильзите (27 июня 1807 г.). Вот почему при первой же встрече Александра с Наполеоном на плоту, на реке Немане у Тильзита, на слова Наполеона: «Из-за чего мы воюем с вами, государь?» Александр поспешил ответить: «Я ненавижу англичан так же, как и вы, и я буду помощником вашего величества во всем, что вы против них предпримете». «Если так, то мир заключен», — сказал Наполеон. Начались мирные тильзитские переговоры. Все было в общих чертах переговорено с глазу на глаз между обоими императорами. Никто не был допущен к этим долгим беседам. «Я буду вашим секретарем, а вы будете моим», — сказал по этому поводу Наполеон. Конечно, главной целью Наполеона был не только мир, но и союз с Александром. Союз и был заключен.

Наполеон получил, конечно, больше, чем Александр. Но он был победителем, и это неравенство было вполне естественным. Александр обязался: 1) распространить наполеоновский декрет о континентальной блокаде на Российскую империю; 2) объявить войну Англии; 3) признать все изменения, которые произвел или еще произведет в будущем Наполеон в Западной Европе.

Взамен этих основных обязательств Александр I получил от Наполеона «обещание» со временем эвакуировать французские войска из той, крайне урезанной, территории, которая отныне называлась Пруссией, и дать царю львиную долю в случае раздела Турции. Желая раз навсегда рассорить и разъединить Пруссию и Россию, Наполеон предложил Александру присоединить к Российской империи прусские владения до самой Вислы. Александр от этого отказался, но все же согласился отобрать у Пруссии, хотя она и считалась до Тильзита его «союзницей», предложенный ему Наполеоном город Белосток со всем Белостокским округом. Договор был подписан 8 июля 1807 г. В тот же день был подписан и мир с Пруссией. Пруссия уменьшилась по населению ровно вдвое (было 10 миллионов, осталось немногим более 5), по территории тоже почти вдвое. Конечно, Пруссия обязалась соблюдать правила континентальной блокады.

С этих пор методы дипломатии Наполеона, поставившей себе целью сокрушить Англию блокадой, необычайно упрощаются: «Я все могу», —сказал Наполеон брату своему Люсьену после Тильзита. Владычествуя, прямо или косвенно, самолично или через своих братьев, посаженных на престолы зависимых стран, через маршалов и генералов, превратив в вассалов и императора австрийского и короля прусского, Наполеон уже не вел отныне переговоров ни с кем, кроме Александра I. Остальным он приказывал и, если замечал неповиновение, то шел на непокорного войной. С царем же после первых нескольких месяцев начались трения. Правда, Наполеон предоставил Александру свободу рук в деле отнятия у Швеции всей Финляндии до реки Торнео. Но приобретение Финляндии казалось малой компенсацией за тяжелые последствия, которые переживали русские финансы и русская экспортная торговля от прекращения коммерческих связей с Англией. Дворянство и крупное русское купечество считали, что континентальная блокада губит Россию, и ненавидели союз с Францией. Особенно беспокоила Россию та постоянная угроза, которая была создана в 1807 г. образованием на самых ее границах так называемого герцогства Варшавского.

Конечно, занятие Константинополя и проливов или хотя бы прочное приобретение Молдавии и Валахии загладило бы тяжелое воспоминание о Тильзитском мире, нанесшем рану русскому национальному самолюбию. Но именно в отношении Турции Наполеон решительно уклонялся от выполнения своих тильзитских обещаний. Александр уже с 1806 г. вел войну с Турцией. В этой длительной русско-турецкой войне кое-какую помощь, тайно и окольными путями, турки получали именно из Парижа. Когда до Талейрана дошли жалобы русских дипломатов, что в Тильзите, при разговорах царя с Наполеоном о Турции, царь слышал от Наполеона совсем иные мотивы, то Талейран ответил, что, ведь, в дипломатии то же, что и в музыке: если мотив не положен на ноты, то никакой цены он не имеет. Другими словами, Александру дали понять, что Наполеон его одурачил, ограничившись обещаниями, не закрепленными в договоре.

Нарастание оппозиции Наполеону в странах Европы. Весной 1808 г. Наполеон арестовал испанскую королевскую семью, коварно приглашенную им в город Байонну, и начал завоевание Испании. Португалию он занял еще раньше. Началась продолжительная народная война в Испании. В первые же месяцы стало ясно, что справиться с ней крайне трудно. Обнаружилось также, что Австрия хочет воспользоваться испанскими затруднениями Наполеона и собирается сделать попытку восстать против своего победителя.

Французский император лучше других понимал, что момент выбран австрийским кабинетом очень удачно. Меттерних, австрийский посол в Париже, усиленно скрывал австрийские вооружения, но это ему плохо удавалось. Наполеон знал, что и в Пруссии с затаенным дыханием ждут выступления Австрии. Поэтому он грубо потребовал от короля прусского изгнания его министра Штейна, который убеждал Фридриха-Вильгельма III также выступить против Наполеона, если поднимется Австрия.

Но не Пруссии боялся Наполеон. Он был неспокоен насчет России. Что Россия не выступит на помощь Австрии, он не сомневался. Но ему хотелось другого: возможности пригрозить Австрии, что ей придется иметь дело одновременно с нападением с двух сторон — со стороны Франции и со стороны России.

Свидание в Эрфурте (27 сентября ― 14 октября 1807 г.) Летом 1808 г. Наполеон пригласил Александра на личное свидание. Царь, зная, зачем его зовут, не очень торопился. Свидание состоялось 27 сентября 1808 г. в городе Эрфурте и продолжалось около двух недель. Наполеон перед отъездом в Эрфурт сделал один роковой для себя шаг, последствия которого, однако, сказались не скоро. С собой в Эрфурт он довольно неожиданно пригласил князя Талейрана, который после Тильзита уже числился официально в отставке. Между тем Талейран пришел с некоторых пор к заключению, что континентальная блокада неминуемо поведет к войне с Россией и к конечному восстанию всей Европы. В Эрфурте Талейран впервые изменил Наполеону, вступив в тайные сношения с Александром. «Вы должны спасти Европу», — повторял он Александру во время секретных бесед. Следуя советам Талейрана, Александр не подписал договора, который гарантировал бы участие России на стороне Наполеона в предстоящей войне Франции с Австрией. Внешние демонстрации горячей дружбы, будто бы существующей между обоими императорами, не обманули Наполеона: мрачным уехал он из Эрфурта после пышных торжеств, парадов, публичных объятий и поцелуев с русским царем. Лишь спустя несколько месяцев (в конце января 1809 г.) он стал подозревать Талейрана в изменнических действиях и совсем отстранил его от своей особы, хотя и не покарал: не было никаких улик.

Война Наполеона с Австрией в 1809 г. опять дала Наполеону полную победу. Австрия, вновь жестоко урезанная в своей территории по миру в Шенбрунне 14 октября 1809 г., должна
была надолго смириться.

Назревание конфликта с Россией. Александр вовсе не участвовал в войне, если не считать русского «наблюдательного корпуса», выставленного на австрийской границе. В отместку за это Наполеон отдал оторванную от Австрии Галицию (Западную Украину) не России, как он предполагал перед войной 1809 г., а герцогству Варшавскому. Тем самым он обнаружил свою затаенную мечту — со временем восстановить Польшу. Тем не менее Наполеон предложил Александру отобрать себе из австрийских владений Тарнополь и Тарнопольскую область. Впоследствии, сначала 15 августа 1811 г., в разговоре с князем Куракиным, русским послом в Париже, а потом, в июне 1812 г., в разговоре с генералом Балашовым в Вильно Наполеон открыто пояснил смысл двух подарков, которые он сделал Александру, отдав ему в 1807 г. Белосток, отобранный у Пруссии, а в 1809 г. — Тарнополь, отнятый у Австрии. Наполеон хотел этим надолго поссорить с Россией и Пруссию и Австрию.

Отношения с Россией были еще более испорчены в конце 1809 г. и в начале 1810 г. неудачным сватовством Наполеона к сестре Александра, Анне Павловне. Ввиду неудачи этого дела Наполеон предложил руку дочери австрийского императора, эрцгерцогине Марии-Луизе и немедленно с ней обвенчался. Дипломатическое значение этого брака оказалось очень серьезным.

Уже с лета 1810 г. началась пока еще медленная, но постепенно все ускорявшаяся подготовка обеих империй к войне. Французский посол в Петербурге Коленкур, русский канцлер граф Румянцев, как и некоторые другие дипломаты Франции и России, старались поддержать франко-русский союз. Однако усилия их оказались тщетными. В России и аристократия, и среднее дворянство, и купечество страдали от континентальной блокады. Дворянство беспокоилось также и за целость крепостного права. Оно опасалось, что дружба с французским императором пошатнет крепостнические отношения в России, как это после Тильзита случилось в Пруссии и в значительной части Германии. Со стороны Наполеона, который после брака с Марией-Луизой считал себя в тесном союзе с Австрией, тоже все яснее сказывалось раздражение по поводу некорректного, по его мнению, отношения России к правилам континентальной блокады. Когда в декабре 1810 г. Александр подписал законоположение о новом тарифе для ввоза иностранных товаров, то Наполеон увидел в этом акте уже прямой вызов, ибо тариф сильно повышал ставки на предметы роскоши и на вина, т. е. на товары, шедшие из Франции.

15 августа 1811 г. на торжественном приеме дипломатического корпуса Наполеон, подойдя к князю Куракину, стал осыпать его упреками по адресу России. Он помянул и о герцогстве Ольденбургском, которое присоединил к своим владениям, несмотря на протесты Александра, и о герцогстве Варшавском, и о том, что напрасно Россия рассчитывает на союзников: у Австрии она отняла Тарнополь, у Пруссии — Белосток, и эти державы за Россией не пойдут! Не пойдет и Швеция, потому что Россия отняла у нее Финляндию! «Континент против вас! Не знаю, разобью ли я вас, но мы будем драться!» — заключил он.

После этого уже не было ни малейших сомнений в близкой войне. Наполеон, конечно, напрасно думал, что «континент против России». Напротив, континент все надежды на освобождение от наполеоновского ига возлагал именно на Россию. Но веры в близость этого освобождения еще не было. Наполеон заставил Австрию и Пруссию подписать с ним военные договоры, по которым обе страны обязывались выставить контингенты войск в помощь французской армии. При этом Австрия и Пруссия рассчитывали на территориальные приобретения за счет России: Австрия непрочь была получить Волынь, а прусский король Фридрих-Вильгельм—весь Прибалтийский край. «А как же клятва над гробом Фридриха?» — вспомнил с насмешкой Наполеон, когда ему доложили, о чем ходатайствует друг Александра I, прусский король, клявшийся царю в вечной любви и верности.

Наполеон рассчитывал также на поддержку со стороны Турции, воевавшей с Россией, и со стороны Швеции, которой управлял в качестве наследного принца бывший наполеоновский маршал Карл Бернадотт.

С Турцией Кутузов, оказавшийся не только замечательным стратегом, но и блестящим дипломатом, успел заключить как раз накануне войны — в мае 1812 г. — очень выгодный для России мир, искусно доведя до паники великого визиря. Узнав об этом внезапном замирении России с Турцией, Наполеон воскликнул в бешенстве, что не знал доселе, какие болваны управляют Турцией.

Что касается Швеции, то Бернадотту было сделано два предложения. Наполеон предлагал Швеции Финляндию в случае, если Швеция выступит против России, а Александр — Норвегию, если Швеция выступит против Наполеона. Бернадотт, взвесив выгоды того и другого предложения, склонился на сторону Александра не только потому, что Норвегия богаче Финляндии, но и потому, что от Наполеона Швецию ограждало море, а от России — ничто. Наполеон впоследствии говорил, что ему следовало отказаться от войны с Россией уже в тот момент, когда он узнал, что ни Турция, ни Швеция воевать с Россией не будут.

Тотчас после начала войны Англия заключила с Александром союз.

Взгляды Кутузова и Александра I на роль России в Европе. При такой расстановке сил началась и окончилась война 1812 г. Дипломаты всей Европы с напряженнейшим вниманием следили за той закулисной борьбой, которая шла, особенно в самом конце войны, между Александром и фельдмаршалом Кутузовым. Это была, по сути дела, борьба двух исключающих друг друга дипломатических установок, причем Кутузов проводил свои взгляды в ряде стратегических действий, а царь восторжествовал над Кутузовым только в Вильно, в декабре 1812 и январе 1813 г.

Точка зрения Кутузова, высказанная им перед английским агентом генералом Вильсоном, и перед генералом Коновницыным, и другими лицами его штаба, заключалась в том, что война началась на Немане, и там же должна и кончиться. Как только на русской земле не останется вооруженного врага, следует прекратить борьбу и остановиться. Незачем .дальше проливать кровь для спасения Европы, — пусть она спасает себя собственными средствами. Незачем в частности стремиться совсем сокрушить Наполеона — это принесет больше всего пользы не России, а Англии. Если бы этот «проклятый остров» (так называл Кутузов Англию) и вовсе провалился сквозь землю, это было бы самое лучшее. Так полагал Кутузов. Александр, напротив, считал, что дело расплаты с Наполеоном только начинается. Англия изо всех сил стремилась поддержать царя в его стремлениях. После поражения Наполеона в России русская армия перешла через Неман, затем через Вислу. Все недовольные элементы, накопившиеся за долгие годы наполеоновского самовластия в Германии и Италии, начали восставать против Наполеона.

Расстановка дипломатических сил во время войны 1813 ― 1814 гг. Началась жесточайшая борьба всей Европы против Наполеона. На первый план выступили уже не дипломаты, а генералы. Но дело сокрушения наполеоновского владычества сильно затягивалось. Наполеон оправился и собрал новую большую армию, которая начала весной и летом жестоко бить пруссаков и русских. Александр ни за что не хотел, даже после поражений при Лютцене, Бауцене и Дрездене, мириться с Наполеоном, но король прусский трусил жестоко. «Вот я уже скоро буду опять на Висле», — с отчаянием повторял он летом 1813 г. После поражения при Бауцене, в мае 1813 г., Александр и Фридрих-Вильгельм III уже не в первый, а по крайней мере в четвертый раз воззвали к императору Францу. Но тот, по настоянию Меттерниха, не торопился примкнуть к союзникам. Во-первых, Меттерних боялся преобладания России не меньше, а больше, чем владычества Наполеона; уже в 1813 г. он страшился, что победа слишком усилит Александра. Во-вторых, он сам говорил, что всегда считал Наполеона «плотиной против анархии», охраной всей Европы от революции: низвержение Наполеона могло, по его мнению, разнуздать силы революции во всей Европе. В-третьих, Франц I не забывал, что наследником великой империи, созданной Наполеоном, является его, Франца I, внук, сын Наполеона и Марии-Луизы, маленький Римский король (титул, данный Наполеоном своему сыну). Но, вместе с тем, за спиной Наполеона Меттерних вел деятельные переговоры и с союзниками. Во всяком случае, он рассчитывал, что Наполеон, теснимый всеевропейской войной, пойдет на жертвы и вернет Австрии за ее помощь или даже за нейтралитет хотя бы часть земель, захваченных у нее Наполеоном в прежние годы.

Попытки сговора с Наполеоном. Меттерних решил взять на себя роль «посредника». В июне 1813 г. представители Австрии согласились с представителем России Нессельроде и представителем Пруссии Гарденбергом предъявить Наполеону следующие условия мира: 1) Наполеон отказывается от герцогства Варшавского; 2) возвращает Пруссии Данциг; 3) отдает Австрии Иллирию, которую отнял у нее в 1809 г.; 4) очищает от своих войск города Гамбург и Любек. Гарденберг хотел, чтобы Наполеону были еще поставлены требования отказаться от протектората над Рейнским союзом и возвратить Пруссии хотя бы часть земель, отнятых по Тильзитскому миру. Но Меттерних, желавший поскорее заключить мир, не согласился. Условия были настолько легкими для Наполеона, при котором в сущности оставалась почти вся его колоссальная империя, что Александр был разочарован: «Что же будет, если он примет эти условия?» — раздраженно спрашивал Александр Меттерниха. Решено было, что принятие этих пунктов будет лишь основой для начала переговоров, а во время переговоров от Наполеона потребуют и дальнейших уступок.

26 июня Меттерних явился в качестве посредника к Наполеону, проживавшему в Дрездене. Разговор, от которого зависела участь Европы, длился несколько часов и кончился полным провалом миссии Меттерниха. Наполеон не желал и слышать об уступках. Он кричал на Меттерниха, ядовито спрашивал его, как велика та денежная взятка, которую Меттерних получил от Англии, чтобы сметь предлагать такие условия ему, императору Наполеону, и грозил вскоре быть с армией в Вене. Меттерних говорил, что, если Наполеон не согласится на переговоры, Австрия, сейчас же по окончании перемирия между Наполеоном и союзниками, вступит в войну против Франции. Все было напрасно. Наполеон не шел на уступки. Император, желавший сделать весь континент рынком сбыта и колонией Франции, не видел смысла в своем царствовании, если его завоевания будут урезаны и борьба его с Англией кончится ее победой. Все или ничего! Таков был его девиз. «Ваш повелитель положительно сошел с ума», — сказал Меттерних маршалу Бертье, выйдя, потрясенный, из дворца после этой беседы с Наполеоном. «Вы мне не объявите войны», — сказал на прощанье Наполеон, делая вид, что не верит угрозе Меттерниха. Из начавшихся предварительных переговоров в Праге, конечно, ничего не вышло. 10 августа 1813 г. Австрия официально вступила в войну против Наполеона.

Война возобновилась. После страшного трехдневного побоища под Лейпцигом 16 — 19 октября 1813 г. Наполеон отступил во Францию. Но здесь ряд его блестящих побед над вторгнувшимися во Францию врагами побудил их снова предложить Наполеону мир, — но уже, конечно, на худших для него условиях. В феврале 1814 г. в городе Шатильоне начались мирные переговоры союзников с уполномоченным от Наполеона Коленкуром, герцогом Виченцским. Наполеону предлагали империю в границах 1792 г., т. е. отказ от завоеваний. Наполеон с гневом отказался даже рассматривать эти условия. Он спрашивал Коленкура, как он смел сообщить ему, императору, о таких оскорбительных предложениях. Ряд новых военных успехов французских войск в эти дни усилил непримиримость Наполеона.

Английские шпионы проведали, что Меттерних, смущенный успехами Наполеона, начал уже за спиной своих союзников сношения с Коленкуром и о чем-то с ним сговаривается.

Шомонский трактат (1 марта 1814 г.) Тогда лорд Кэстльри стал требовать, чтобы союзники заключили между собой договор обязывающий их действовать вместе вплоть до окончательной победы. Каждый союзник выставляет по 150 тысяч человек; Англия берет на себя субсидирование войны. Союзники обязуются вернуть, по возможности, Европу к донаполеоновским временам; после победы над Наполеоном союз четырех держав должен был бдительно наблюдать за тем, чтобы Франция не пыталась нарушить условия мира, который будет ей продиктован после победы. Этот Шомонский трактат был подписан представителями Англии, России, Австрии и Пруссии 1 марта 1814 г. Он стал надолго основой дипломатической деятельности европейских держав и в том или ином виде просуществовал вплоть до 1822 г., когда создавшая его Англия свела этот трактат фактически к нулю.

30 марта 1814 г. союзники вошли в Париж. Через несколько дней Наполеон отрекся от престола и отправился на остров Эльбу в качестве «императора» этого острова. На французский престол вернулась низвергнутая революцией династия Бурбонов в лице Людовика XVIII, брата казненного короля Людовика XVI.

Период почти непрерывных кровопролитных войн окончился. Деспотизм военного диктатора, вышедшего из недр революции, а потом ее удушившего, заменил тот режим, о котором А. С. Пушкин в 1823 г. выразился, что замыслы Александра I «миру тихую неволю в дар несли». Эта «тихая неволя» поддерживалась большей частью уже не оружием, но конгрессами, дипломатическими переговорами и соглашениями.

Восстановление, по возможности, старого абсолютистски-дворянского, — в одних местах крепостнического, в других полукрепостнического режима, — такова была социальная первооснова политики держав, объединенных после окончания войны Шомонским трактатом. Эта утопическая цель уже сама по себе сообщала непрочность достижениям держав, победивших Францию в 1814 г. Полное восстановление дореволюционного режима и в экономике и в политике после сокрушительных ударов, которые нанесли ему французская революция и Наполеон, оказалось делом не только трудным, но и безнадежным. В этом Маркс и Энгельс усматривали прогрессивную роль наполеоновского владычества. Такую историческую роль, вовсе к тому не стремясь лично, а лишь думая о завоеваниях, о могуществе Франции, об экономическом господстве буржуазии, сыграл французский император Наполеон.

ГЛАВА ПЯТАЯ

ВЕНСКИЙ КОНГРЕСС

(октябрь 1814 г. ― июнь 1815 гг.)

Отношение Александра к основным участникам конгресса. В апреле — мае 1814 г. император Александр по своим военным силам, которые в тот момент имелись в его распоряжении, был бесспорно могущественнейшим из всех остальных монархов и правителей разоренной и обескровленной Европы. Именно поэтому Меттерних и сделал все возможное, чтобы отложить конгресс на осень и дать Австрии несколько оправиться. Александр согласился на такую отсрочку, несмотря на то, что терпеть не мог Меттерниха и хорошо понимал его интриги и игру политиков, враждебных России, хотя и умильно льстящих царю в глаза — лорда Кэстльри и короля французского Людовика XVIII. Все они с беспокойством присматривались, не пожелает ли Александр играть роль нового Наполеона, повелителя Европы. Заранее, но еще очень недружно, они готовились к отпору. Секретарь и доверенное лицо при Меттернихе публицист Гентц писал потом в качестве очевидца: «Приехав в Вену, император Александр уже был более или менее в ссоре с Австрией, Англией и Францией». Лорд Кэстльри был менее неприятен Александру, чем Меттерних. Негибкий, боящийся революции в самой Англии, не доверяющий русской дипломатии, английский министр иностранных дел получил от Александра квалификацию «холодного педанта»; но по крайней мере Кэстльри не лгал так непрерывно и беззаветно, как Меттерних. Александр не «дрожал перед британским правительством», как пишет Гентц; он лишь считал его в тот момент самым сильным после России и делал отсюда надлежащие выводы. Кого царь совершенно не выносил, так это христианнейшего короля божьей милостью Франции и Наварры Людовика XVIII. Александр не очень хотел сажать Людовика на освободившийся французский престол. Некоторое время он даже носился с мыслью о воцарении «Наполеона II», маленького Римского короля. Когда все-таки воцарился Людовик, Александр решительно настаивал на необходимости дать Франции конституционную хартию, не потому, конечно, что царю нравились конституционные учреждения. Но как царь так и умный, ловкий корсиканец Поццо-ди-Борго, советник царя по французским делам, убеждены были, что Бурбоны будут сметены новой революцией, если в качестве громоотвода не установить во Франции конституции. Александр презирал и короля Людовика XVIII и брата его Карла Артуа, а они его боялись и готовы были на всякие махинации, чтобы избавиться от его опеки.

Выступление Талейрана. 23 сентября, за неделю до назначенного на 1 октября 1814 г. открытия конгресса, в Вену прибыл представитель Людовика XVIII, министр иностранных дел князь Талейран-Перигор. Александр хорошо знал Талейрана. Недаром тот столько раз просил и получал от царя деньги, не очень обижаясь, если ему отказывали. Но блистательный ум Талейрана, его неподражаемая ловкость, находчивость, знание людей — все это делало его противником несравненно более опасным, чем Меттерних, который только любил приписывать себе все эти качества, в действительности ими не обладая. Слабая сторона позиции Талейрана заключалась лишь в том, что на Венском конгрессе он был представителем побежденной страны. Талейрану нужно было поэтому проявить максимум сообразительности и уменья лавировать по дипломатическому морю. Когда Талейран прибыл в Вену, он уже знал, какая проблема займет внимание конгресса в первые же дни. То был сложный «двуединый», как его называли, польско-саксонский вопрос. Александр, войска которого после отступления Наполеона заняли герцогство Варшавское, заявлял открыто, что этой добычи не уступит никому. А так как герцогство Варшавское состояло, главным образом, из земель, захваченных Пруссией еще по трем разделам Польши и лишь в 1807 г. отнятых у Пруссии Наполеоном, то прусский король Фридрих-Вильгельм III претендовал на компенсацию. Александр обещал ему эту компенсацию в виде присоединения к Пруссии королевства Саксонии. Саксонию царь проектировал отнять у саксонского короля под предлогом кары за то, что тот так долго был верным союзником Наполеона и слишком поздно покинул императора. Талейран сразу же усмотрел, что для него выгоднее всего дать бой на этой почве. А бой был необходим для достижения основной цели Талейрана: она заключалась в том, чтобы разбить шомонский союз, т.е., другими словами, вбить клинья между Австрией, Россией, Англией и Пруссией, победившими Францию в 1814 г.

Принцип легитимизма. Талейран еще до приезда в Вену сообразил, что в данном случае, с точки зрения охраны интересов Франции, рациональнее всего выдвинуть так называемый «принцип легитимизма». Этот принцип заключался в следующем: Европа, собравшаяся в лице своих государей и дипломатов на Венский конгресс, должна при перераспределении земель и изменении территориальных границ оставлять в нерушимом виде то, что существовало до начала революционных войн, т. е. до 1792 г. Если бы этот принцип был принят и осуществлен, то не только Франция получила бы уверенность в целостности своей территории, защищать которую военной силой она в тот момент не была в состоянии,—но и Пруссия и Россия были бы обузданы в своих стремлениях к территориальному расширению. Талейрану, конечно, выгодно было бы предварительно сговориться и с Меттернихом, который тоже не желал отдавать Польшу России, а Саксонию Пруссии, и с лордом Кэстльри, который держался по этому вопросу того же мнения, что и Меттерних. Но такого общего сговора еще пока не было, и он налаживался довольно туго. И Меттерних и Кэстльри отнеслись к Талейрану с подозрением, допуская возможность новой измены с его стороны.

Польско-саксонский вопрос. 4 октября 1814 г. Талейран явился к Александру, и между ними произошло неприятное объяснение. Талейран выдвинул свой пресловутый «принцип легитимизма». Александр должен отказаться от частей Польши, которые не принадлежали России до революционных войн, а Пруссия не должна претендовать на Саксонию. «Я ставлю право выше выгод!» — сказал Талейран в ответ на замечание царя, что Россия должна получить от своей победы выгоду, которую она заслужила. Повидимому, это взорвало Александра, который, вообще говоря, умел владеть собой. Проповедь о святости права читал ему в глаза тот самый Талейран, который в Эрфурте продал ему же, Александру, Наполеона и получил за это денежную оплату из сумм российского казначейства. «Лучше война!» — заявил Александр. Затем наступила очередь лорда Кэстльри. Лорду Кэстльри Александр заявил, что решил «исправить моральное прегрешение, допущенное при разделе Польши». Царь не ставит своей задачей немедленно, тут же, на Венском конгрессе, воссоединить все части былой Польши. Он может говорить пока лишь о той польской территории, которая теперь, в 1814 г., занята его войсками. Он создаст из этой части Польши королевство Польское, где будет сам конституционным монархом. Он не только восстановит королевство Польское из областей, которые по праву завоевания мог бы просто присоединить к России; он даже пожертвует этому конституционному королевству и Белостокскую область, полученную Россией в 1807 г., и Тарнопольскую область, приобретенную ею в 1809 г. Кэстльри признал предполагаемую конституцию, которую царь желает дать своей Польше, слишком опасной для Австрии и Пруссии: он выразил опасение, что австрийские и прусские поляки взволнуются, завидуя своим собратьям, пользующимся конституцией. Царь только этого и хотел. Выходило, что он так печется о независимости и свободе поляков, что даже министр свободной Англии убеждает его не быть столь либеральным. Меттерних настолько боялся Александра, что согласился уже было на уступку Саксонии прусскому королю, чего требовал Александр. Но непомерное, как Меттерниху представлялось, усиление русской мощи путем присоединения части Польши чрезвычайно беспокоило австрийского канцлера. Меттерних тогда же предложил Кэстльри такой выход: дать знать прусскому уполномоченному Гарденбергу, что можно бы иначе уладить дело. Австрия и Англия соглашаются на отдачу всей Саксонии прусскому королю. Но зато Пруссия должна немедленно изменить Александру, примкнуть к Австрии и Англии и вместе с ними не допустить Александра до овладения Польшей (герцогством Варшавским). Таким образом, Саксония должна была служить уплатой королю за измену Александру.

Король Фридрих-Вильгельм III, поразмыслив, решил отказаться от этого плана. Было ясно, что не спроста Меттерних и Кэстльри не привлекли Талейрана к намеченной сделке. Для короля прусского внезапно раскрылась вся опасность его положения: что будет, если Талейран расскажет обо всем Александру, а главное, предложит Александру совместные дипломатические, а, может быть, и не только дипломатические действия Франции и России против Пруссии? Кошмар франко-русского союза, горечь тильзитских и послетильзитских времен были слишком живы. В конце концов король Фридрих-Вильгельм III признал за благо донести обо всем Александру, чтобы доказать все благородство своих собственных намерений. Александр призвал Меттерниха и объяснился с ним начистоту. По этому поводу Талейран злорадно доносил Людовику XVIII, что даже с провинившимся лакеем так не говорят.

Тайное соглашение Австрии, Франции и Англии против России и Пруссии (3 января 1815 г.) Работа конгресса, задержанная упорной внутренней борьбой, не двигалась вперед. Тогда Талейран переменил тактику. Франция была заинтересована не столько в том, против России чтобы воспрепятствовать усилению России, сколько в том, чтобы не усилилась Пруссия, непосредственный сосед Франции. И вот Талейран дает понять Александру, что Франция не поддержит Англии и Австрии в их оппозиции против создания в пределах империи Александра королевства Польского; однако Франция ни в коем случае не согласится и на передачу Саксонии прусскому королю. Сам Фридрих-Вильгельм III, как и его дипломатические представители Гарденберг и Гумбольдт, играл на конгрессе очень незначительную роль. Ему была обещана Саксония. Александр называл саксонского короля изменником, говорил, что отправит его в Россию, уверял, что Пруссия получит Саксонию в обмен на потерянную ею часть Польши,— и король был некоторое время спокоен. Однако Талейрану удалось убедить Меттерниха и Кэстльри в необходимости заключить соглашение трех держав — Австрии, Франции и Англии, чтобы сомкнутым строем вступить в решительную дипломатическую борьбу против России и Пруссии и воспрепятствовать включению Саксонии в состав Пруссии, или хотя бы даже передаче Саксонии прусскому королю в виде отдельного королевства.

3 января 1815 г. это соглашение и было подписано представителями трех держав: Австрии, Франции и Англии. Конечно, оно должно было остаться в строжайшей тайне от Александра и от кого бы то ни было вообще. Один экземпляр его остался в Вене у Меттерниха; другой был передан Талейрану и немедленно отослан в Париж королю Людовику XVIII; третий получил на руки Кэстльри и отвез принцу-регенту Англии Георгу.

Этот тайный договор так усилил энергию сопротивления саксонскому проекту, что Александру оставалось либо решиться на разрыв и, быть может, на войну, либо уступить. Получив все, что он хотел в Польше, Александр из-за Пруссии не захотел ссориться, а тем более воевать с тремя великими державами. Он уступил, и саксонский король водворился окончательно в своих владениях. Прусскому королю, конечно, оставалось лишь подчиниться своей участи.

Организация германского союза (1815 г.). Далее конгресс занялся устройством германских дел. Тут особых споров не было. Александр, как и Австрия, считал целесообразным закрепить феодальную раздробленность Германии. Англия была совершенно равнодушна к этому вопросу, а Пруссия — бессильна, даже если бы и хотела бороться. Все умонастроение деятелей Венского конгресса свидетельствовало о их нежелании хотя бы в чем-нибудь итти навстречу чаяниям поднимающейся буржуазии: провал германских надежд на объединение был еще одним характерным штрихом в картине полного торжества реакции.

Согласно плану Меттерниха конгресс наметил создание нелепого учреждения, которое называлось «Германским союзом» и выделяло для ведения дел так называемый «германский сейм» или «сейм Германского союза» В этот союз входили Австрия, Пруссия и все другие германские государства (числом 38); «сейм» состоял из представителей, назначаемых этими государствами. Решения сейма могли быть действительны только там, где местное правительство с ним согласится. Это уродливое создание меттерниховской мысли было рассчитано не на объединение германского народа, но, напротив, на увековечение его раздробленности. Конгресс уже приступал к подведению итогов, как вдруг участники его были потрясены неожиданной вестью: 1 марта Наполеон высадился во Франции. А еще через три недели, 20 марта 1815 г., Наполеон уже вошел в Париж.

«Сто дней» (20 марта ― 28 июня 1815 г.). Империя была восстановлена. Бесспорно, слухи о разногласиях, раздиравших Венский конгресс, сыграли немалую роль в решении Наполеона покинуть Эльбу. Совсем удивительный сюрприз ждал его в Париже. В кабинете короля, бежавшего из Парижа лишь за сутки до въезда Наполеона, поздно вечером 19 марта, Наполеон нашел тот самый секретный договор 3 января 1815 г., одна из трех копий которого, как сказано, была переслана Людовику XVIII из Вены Талейраном. Король бежал так внезапно, что впопыхах забыл у себя в столе этот документ. Наполеон немедленно приказал снарядить курьера, и тот помчался с этим пакетом в Вену. Наполеон приказал вручить документ императору Александру.

По показанию Бутякина, в присутствии которого Александр впервые прочел направленный против него секретный договор, царь покраснел от гнева, но сдержался. Когда к нему пришел Меттерних, который с момента возвращения Наполеона главным образом от царя ждал спасения Европы, Александр молча протянул ему тайный плод дипломатического творчества австрийского канцлера. Меттерних так растерялся, что, повидимому, в первый и последний раз в жизни даже не нашелся, что солгать. Очень уж велика была неожиданность.

Впрочем, Александр тут же поспешил успокоить Меттерниха, сказав, что враг у них один — именно Наполеон.

После поражения Наполеона при Ватерлоо произошла вторая реставрация Бурбонов во Франции.

Итоги Венского конгресса. За несколько дней до Ватерлоо, 15 июля 1815 г., произошло последнее собрание Венского конгресса и подписание его «заключительного акта». Участникам конгресса казалось, что они создали нечто весьма прочное. На самом деле они соорудили здание, которое довольно скоро начало рассыпаться. Реакционная утопия конгресса состояла в том, чтобы, не считаясь ни с новыми производственными отношениями, ни с двадцатипятилетней бурей, разрушившей в Европе старые устои абсолютизма и феодализма, удержать эту часть света в рамках отжившего строя. Эта утопия лежала в основе всей деятельности конгресса.

Бельгию подарили голландскому королю; за Данией утвердили германские Шлезвиг и Гольштейн; Австрии отдали чисто итальянское население Ломбардии и Венеции; Германия оставалась поделенной на 38 самостоятельных государств; Польша снова была поделена на три части... Всюду возвращались старые династии, силившиеся реставрировать старые порядки.

Дипломаты Европы разъехались из Вены с сознанием, что, хотя формально в Европе и числится пять «великих держав», на самом деле направление всей международной политики сосредоточивается в руках России, Австрии и Англии. Что касается Пруссии и Франции, то они должны были приложить еще немало усилий, чтобы занять вполне самостоятельное положение. Меттерних принадлежал к числу тех участников конгресса, которые — особенно на первых порах — остались довольны результатами работ конгресса и были убеждены в прочности своих достижений. Александр в этой прочности вовсе но был уверен. Немедленно же после конгресса он стал искать форму постоянного общения и сотрудничества монархов с целью организованной защиты старого строя.

Некоторое время не только царю, но и всей Европе казалось, что такая форма найдена в «Священном союзе». Но в конце жизни Александр убедился в непрочности «союза».

Главные участники конгресса расстались с недоброжелательными чувствами друг к другу. Более охотно, чем когда-либо, Меттерних повторял свое всегдашнее суждение о царе: «непостоянный характер русского императора, который оскорбляется по поводу каждого пустяка, и расположение которого нельзя купить никакими жертвами, делает крайне трудной для нас, как и для прочих держав, серьезную и прочную дружбу с Русской империей. Располагая внутренними ресурсами, которых не знают другие цивилизованные страны..., имея возможность безнаказанно отказаться от всякого союза и положить конец всякой войне, отозвав свою армию, Россия благодаря своему географическому и политическому положению всегда должна возбуждать опасения, особенно же при таком правительстве, у которого нет твердых принципов, и которое действует лишь по капризу, по обстоятельствам момента».

Александр вернулся с конгресса убежденный в том, что Меттерних — лжец и предатель и что Австрия — готовый союзник для любого врага, который захочет выступить против России.

Но меттерниховщина в Европе ограждала аракчеевщину в России, а аракчеевщина в России была заручкой меттерниховской системы в Европе. И Александру и Меттерниху приходилось далеко запрятывать истинные свои взаимные чувства, ласково встречаться на конгрессах, стараться итти в ногу. Меттерних часто забывал собственное свое мнение о силе России, и ему казалось, что он руководит Александром. Так и Талейрану могло показаться, что своим «принципом легитимизма» он успешно поборол царя. Энгельс очень проницательно заметил, что именно принципом легитимизма и воспользовался больше всего Александр для усиления своего влияния в Европе. Точно так же и Меттерниху пришлось убедиться, что истинным властелином, от которого в конечном счете зависит прочность всего здания, сооруженного на Венском конгрессе, является не он, а именно этот царь, ласково улыбающийся, якобы мягкий, на самом же деле упорный, никому не доверяющий, но хорошо понимающий теперь свою силу. Царь, который изредка очень злобно бранится, но опаснее всего бывает тогда, когда особенно любезен.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ОТ СОЗДАНИЯ СВЯЩЕННОГО СОЮЗА ДО ИЮЛЬСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ (1815 ― 1830 гг.)

1. СВЯЩЕННЫЙ СОЮЗ В ПЕРИОД 1815 ― 1830 гг.

Священный союз. Священный союз не был в точном смысле слова оформленным соглашением держав, которое возлагало бы на них определенные обязательства. «Пустой и звонкий документ», — так определял Меттерних то туманное и широковещательное заявление о взаимопомощи всех христианских государей, которое в сентябре 1815 г. было подписано Александром I, Францем I Австрийским и Фридрихом-Вильгельмом III Прусским и к которому постепенно присоединились все континентальные монархи, кроме папы римского и турецкого султана. Но в историю европейской дипломатии Священный союз вошел как сплоченная организация с резко очерченной клерикально-монархической идеологией, созданная на основе идеи подавления революционного духа и политического и религиозного свободомыслия, где бы они ни проявлялись.

В политической жизни Священного союза следует различать три периода. Первый период — фактического всемогущества — длился семь лет — от сентября 1815 г., когда Союз был создан, до конца 1822 г. Второй период начинается в том самом 1823 г., когда Священный союз одерживает последнюю свою победу, организовав интервенцию в Испании. Но тогда же начинают резко проявляться последствия прихода к власти Джорджа Каннинга, еще в середине 1822 г. ставшего министром. Этот второй период длится с 1823 г. до июльской революции 1830 г. во Франции. Каннинг наносит ряд ударов Священному союзу. После революции 1830 г. Священный союз, в сущности, уже лежит в развалинах.

Скоротечность существования Священного союза объясняется не только сознательной и упорной борьбой, которую повел против него Каннинг, и не только последствиями июльской революции. Даже в период процветания Союза, т. е. в первые семь лет, в нем проявлялись симптомы внутренней слабости.

Дипломаты держав, вошедших в Священный союз, не переставали с жаром утверждать на всех трех конгрессах — Аахенском 1818 г., Троппау-Лайбахском 1820 — 1821 гг. и Веронском 1822 г., — будто основная цель у них всех одна: борьба с революцией и организация необходимых вооруженных интервенций по мере проявления где-либо не только в Европе, но и вообще на земном шаре мятежного революционного духа. На самом деле рядом с этой целью существовали и другие.

Внутренние противоречия в Священном союзе. Австрийский канцлер Меттерних боялся революции, но боялся и царя Александра; он даже начинал убеждаться, что габсбургской державе грозит распадение скорее от
соседства русского колосса, чем от внутреннего революционного взрыва. Фридрих-Вильгельм III боялся революции, но также боялся и Александра. Кроме того, он боялся христианнейшего короля Франции и Наварры — Людовика XVIII — и возможного его союза с Александром. Он
совсем уже приуныл, когда этот союз стал близок к осуществлению при Карле X и Николае I, накануне июльской революции. Наконец, сам Александр ненавидел «безверие» и революцию, но совсем не верил своим друзьям по Священному союзу. Он подозревал ложь и подвох в каждом их слове, потому что ни когда не забывал, как Меттерних в 1814—1815 гг. у него за спиной изготовил враждебную коалицию трех великих держав.
Словом, реальные экономические и политические интересы, взаимные боязнь, зависть и подсиживание уже в первые годы после создания Священного союза отвлекали внимание дипломатов от его якобы идеологической стороны.

Прежде всего непреодолимо боялись России; многие соглашались с мыслью Наполеона, высказанной им на острове св. Елены, что Россия при известной предприимчивости может повторить и завершить то дело, которое проводил он сам, — покорение Европы. Другие не верили этому, но тоже беспокоились. Разъедающие Священный союз противоречия, однако, не успели еще вполне обнаружиться в первые годы. В 1818 г. на Аахенском конгрессе французскому первому министру Ришелье удалось добиться освобождения французской территории от постоя союзных войск, находившихся там в продолжение трех лет после Ватерлоо. Последствием этого акта было то, что к четырем державам-«победительницам» — России, Австрии, Пруссии и Англии — прибавилась пятая — Франция. Так «четырехвластие» (тетрархия), управлявшее делами Европы, превратилось в «пятивластие» (пентархию).

Получалось так, что Священному союзу трех самодержцев фактически помогала и конституционная Франция. Что касается конституционной Англии, то она помогала Священному союзу с первого момента его существования, хотя английской подписи и не было на самом акте о Священном союзе.

Но уже в первые семь лет обнаружилось, что Англия не во всем и не до конца может и хочет итти за Священным союзом. Конечно, из пяти великих держав, которые составляли в эти годы европейскую пентархию, наиболее близкой к революционному взрыву представлялась именно Англия. Рабочий класс, переживавший время лютой нужды, жесточайшей эксплоатации и часто безработицы, был раздражен и обнаруживал время от времени свое недовольство бурными выступлениями. Буржуазия громко и решительно требовала избирательной реформы. Лорд Кэстльри, герцог Веллингтон, лорд Ливерпуль, сам принц-регент Георг, конечно, всецело принимали непримиримую позицию Священного союза в отношении к «революционной гидре». Однако, когда в Аахене, на конгрессе 1818 г., Александр I выдвинул идею создания чего-то вроде всеевропейского монархического ареопага с правильными периодическими съездами для рассмотрения текущих дел, английские делегаты — Кэстльри и Веллингтон — решительно этому воспротивились. Решение Англии вызвало недовольство Александра. Он даже собирался ехать в Лондон, надеясь там повлиять на принца-регента. Александру хотелось, чтобы вся «пентархия» осуществляла цели, выдвинутые Священным союзом. Но лорд Ливерпуль, глава кабинета, ни за что не хотел этого царского визита; он поспешил написать Кэстльри в Аахен, чтобы тот как-нибудь уговорил царя посидеть дома.

Александр в Лондон не поехал. Политика царя между концом Аахенского конгресса 1818 г. и 20 октября 1820 г., когда собрался новый конгресс в городе Троппау, была колеблющейся, и даже организация русской дипломатической службы отражала эти колебания царя. Во главе министерства иностранных дел стояли, как это ни странно, два человека, — оба с правом доклада царю, о одинаковыми во всех отношениях правами и полномочиями. То были: Нессельроде и грек граф Каподистрия. Первый являлся носителем консервативных чувств и настроений; с начала и до конца своей чиновничьей карьеры он был представителем идей Священного союза. Именно через его посредство Меттерниху, перед которым всю жизнь преклонялся Нессельроде, удалось сделать Священный союз верным орудием австрийской политики. Каподистрия, патриот освобождающейся Греции, был исполнителем тех предначертаний Александра, которые являлись исчезающими отголосками неопределенного «либерализма» царя; прежде всего Каподистрия настраивал Александра в пользу греческого восстания. Каподистрия при этом играл на двух струнках царя: во-первых, освобождение Греции при русской помощи могло продвинуть русское влияние на Балканском полуострове, что давало возможность снова поставить вопрос о проливах; во-вторых, защита православного креста против магометанского полумесяца идеологически покрывала собой смущавшее Александра обстоятельство: покровительство греческим «революционерам» против законного их монарха — султана.

Конгрессы в Троппау (1820 г.) и Лайбахе (1821 г.). На конгрессе, который начался 20 октября 1820 г. в Троппау и закончился в Лайбахе 12 мая 1821 г., Меттерниху удалось побороть влияние Каподистрия. Меттерниху помогли два обстоятельства. Во-первых, самый конгресс в Троппау собрался вследствие ряда восстаний, происшедших в 1820 г. в Испании, в Неаполе, в Пьемонте. «Если бы русский император иначе держал себя с 1814 — 1815 гг., то не было бы тысяча восемьсот двадцатого года», — упорно повторял Меттерних, приписывая «либерализму» царя возросшую смелость революционеров. Во-вторых, к счастью Меттерниха, едва государи и дипломаты съехались в Троппау, как туда пришли известия о происшедшей в октябре (1820 г.) так называемой «семеновской истории», т. е. о демонстративных выступлениях солдат Семеновского гвардейского полка в Петербурге против гнусного палача и мучителя полковника Шварца, истязавшего солдат. Меттерниху удалось получить сведения об этом происшествии раньше, чем доехал до Александра посланный к нему курьером Чаадаев. Меттерних представил Александру дело так, что и в России уже начинается нечто вроде испанских и неаполитанских событий. Все это побудило Александра отказаться от какого бы то ни было дипломатического вмешательства в греческие дела. Отныне руководителем русского министерства иностранных дел, скорее верховным начальником по канцелярским делам министерства, остался один Нессельроде, верный слуга Меттерниха. Меттерних был очень доволен переменой в Александре, но он ему не доверял; на всякий случай, там же, в Троппау, Меттерних постарался сговориться с английским представителем Стюартом и устроил так, что враждебная позиция Англии по отношению к вмешательству России в греческие дела немедленно стала известна Александру. Кэстльри приказал Стюарту — решительно отклонить всякое участие Англии в намеченной Троппау-Лайбахским конгрессом интервенции Священного союза в Неаполе и Пьемонте, но приветствовать посылку туда австрийских войск. Что же касается Греции, то Кэстльри, не меньше Меттерниха, боялся переменчивого нрава Александра; 21 июля 1821 г. он писал в Петербург своему представителю (Вэготу) для сообщения Александру «Греки образуют разветвление того организованного духа возмущения, который систематически пропагандируется в Европе, и который проявляется взрывом всюду, где ослабевает по какой-либо причине рука правящей власти». Впрочем, сам Александр твердо решил окончательно отойти от греков. Меттерних торжествовал. Австрийская интервенция погасила революцию в Неаполе и в Пьемонте; греки были брошены на произвол турецкого султана. Оставались еще очаги национально-освободительного движения в Южной Америке, и еще не был восстановлен абсолютизм в Испании. Но и в этом направлении перед Священным союзом развертывались самые радужные перспективы. Для организации интервенции в Испании постановлено было собраться осенью 1822 г. в Вероне, в Северной Италии, принадлежавшей тогда Австрии.

Но еще раньше, чем собрался Веронский конгресс, в Англии произошло событие, оказавшееся чрезвычайно важным для всего дальнейшего развития дипломатических отношений в Европе.

2. ПОВОРОТ ВО ВНЕШНЕЙ ПОЛИТИКЕ АНГЛИИ И НАЧАЛО РАЗЛОЖЕНИЯ СВЯЩЕННОГО СОЮЗА

Весной 1822 г. Меттерних постарался лично увидеться с лордом Кэстльри в Германии, куда тот приехал лечиться. Там они пришли к соглашению: если царь на предстоящем в Вероне конгрессе вздумает заговорить о вмешательстве в греческий вопрос, категорически этому воспротивиться. Кроме того, Кэстльри вполне согласился с Меттернихом, что интервенцию в Испании нужно поддержать. Конституцию же, которую в 1820 г. испуганный революцией король Фердинанд VII согласился восстановить, следует уничтожить вооруженной рукой. Кэстльри только предупреждал, что Англия не примет непосредственного вооруженного участия в этой интервенции. После этого соглашения Меттерних рассчитывал, что габсбургская держава может вполне опереться на Англию. Но неожиданное событие изменило все. В середине августа Англия и Европа были потрясены известием, что лорд Кэстльри перерезал себе перочинным ножом сонную артерию. Британский кабинет решил назначить Джорджа Каннинга на освободившийся пост. В сентябре 1822 г. Каннинг стал статс-секретарем по иностранным делам.

Коннинг. Каннинг был по партийной принадлежности консерватором, но по происхождению не вполне подходил к своим аристократическим коллегам: отец его был из среднего дворянства, а мать — актриса. Джордж Каннинг тем не менее уже успел побывать министром в грозные наполеоновские времена, когда приходилось при выборе министров считаться и с их талантами. Полная беззастенчивость и решительность были свойственны Каннингу всегда когда того требовала поставленная им цель. Железная воля и холодный, ясный, быстро взвешивающий и решающий ум отличали его издавна. Дипломатическому штату, который Каннинг нашел при вступлении в должность в 1822 г., он доверял очень мало и почти всю работу делал сам, ни е кем не советуясь и не считаясь.

Поворот во внешней политике Англии в 1822 г. Крутой поворот английской дипломатии, связанный с именем Джорджа Каннинга, диктовался всей совокупностью внутренних обстоятельств тогдашней Англии. Своим ясным умом Каннинг видел, что рано или поздно аристократия должна будет пойти на уступки и дать буржуазии избирательную реформу, если не хочет революции, в которой пролетариат будет поддерживать буржуазию против аристократии. Он сознавал ясно и то, что ни его коллеги по министерству, ни король Георг, ни тогдашняя палата лордов, ни даже палата общин еще не готовы к принятию такого решения. Каннинг не мог или не хотел форсировать это решение; но он пришел к власти с особой программой действий, удачное выполнение которой могло, по его убеждению, предоставить промышленной, торговой, банковской буржуазии такие возможности, открыть перед этими кругами такие перспективы экономического подъема и развития, что угрожающая революционная опасность не могла не ослабеть, а борьба за избирательную реформу не могла не утратить своей остроты. В связи с такой установкой следовало радикально изменить всю внешнюю политику, не бороться с национально-освободительными движениями в Европе, в Америке, а, напротив, всячески помогать этим движениям. Освобождающиеся народы, образуя новые государства, нуждаются и в промышленности, и в торговом флоте, и в финансах, — ничего этого у них на первых порах не будет, и за всем этим они будут обращаться прежде всего к Англии, если она станет их покровительницей и освободительницей.

Не сразу Меттерних и Александр сообразили, что дело шло об активном дипломатическом противодействии всей политике Священного союза.

Веронский конгресс (1822 г.). Веронский конгресс собрался в середине октября 1822 г. Каннинг не поехал туда сам, а послал Веллингтона, дав ему твердые инструкции не впутывать Англию ни в какие решения и постановления, которые могли бы заставить ее, прямо или косвенно, помогать готовящейся интервенции великих держав в Испании; препятствовать единоличному выступлению России против Турции; ни в коем случае не присоединяться ни к какому заявлению держав, где будет говориться об Испании, как о державе, имеющей права на обладание южноамериканскими колониями; не соглашаться признавать южноамериканских революционеров бунтовщиками против короля испанского Фердинанда VII.

Уже на первых заседаниях выяснилось, что Меттерних и Александр I стоят за французскую интервенцию. Тогда французский уполномоченный Монморанси 20 октября задал вопрос, намерены ли эти державы помочь Франции, в случае если это понадобится по ходу дел во время войны французов с испанскими революционерами, и в чем именно выразится эта помощь. Через десять дней, 30 октября, конгресс собрался снова. Александр, Меттерних и прусский представитель Бернсторф вполне одобрили интервенцию Франции в Испании и дали положительный ответ. Но Веллингтон, представитель Англии, решительно высказался против интервенции.

Александр и Меттерних попытались притти к соглашению с французами относительно общих дипломатических шагов в Мадриде. 20 ноября они устроили совещание, на которое был приглашен и Веллингтон. Тут английский уполномоченный еще решительнее протестовал против затеваемого дела. Монморанси несколько смутился и экстренно отбыл в Париж для совещаний с королем Людовиком XVIII и Виллелем. Остался другой французский уполномоченный — Шатобриан. Этот поэт и религиозный фантазер, человек огромного тщеславия и самолюбия, всегда жаждавший играть политическую роль, произносил на Веронском конгрессе крикливые реакционные речи, приведшие к тому, что Франция впуталась в обязательство единолично повести войну в Испании. Чтобы особенно подчеркнуть важность своих выступлений, Шатобриан впоследствии лгал, будто Веронский конгресс не хотел интервенции, а только он, французский Демосфен, решил дело.

14 декабря 1822 г. Веронский конгресс закончил свои занятия, а 22 декабря Шатобриан был назначен французским министром иностранных дел вместо Монморанси. Это было прямым шагом к войне с Испанией. В феврале 1823 г. началась вооруженная французская интервенция, а уже 24 мая 1823 г. герцог Ангулемский, французский главнокомандующий, вошел в Мадрид. В сентябре все было кончено. Жестокий, наглый и тупой тиран Фердинанд VII был восстановлен во всей полноте самодержавной власти.

Но это было последним триумфом Священного союза. В том же 1823 г. последовало первое решительное выступление Каннинга, первая его лобовая атака против дипломатии остальных четырех держав.

Каннинг решил не только не избегать столкновений с дипломатией держав Священного союза, но и принять открытый бой и померяться с ними силами. Самой серьезной величиной, с которой придется считаться, он признавал императора Александра, а вовсе не Меттерниха. Царь был опасен тем, что никак нельзя было предвидеть, в какой момент он покажет когти; он был опасен и тем, что Россия была несравненно могущественнее Австрии и даже сильнее соединенных Австрии и Пруссии, если бы подобная комбинация состоялась.

Политика Англии в отношении южноамериканских государств. Каннинг знал, что Священный союз, под которым в 1823 г. понимались Россия, Австрия, Пруссия и Франция, не удовольствуется подавлением испанской революции, что речь шла уже о посылке французских войск за океан для подавления восстания южноамериканских испанских колоний. За это Франция предполагала получить соответственное вознаграждение из обширных территориальных владений, которые она вернет под власть Фердинанда VII.

Меттерних и Александр I вполне сочувствовали такому предприятию и поощряли французских дипломатов. Но Каннинг поспешил высказаться самым категорическим образом против интервенции в дела южноамериканских государств.

Экспедиция французских войск в Южную Америку без согласия Англии была абсолютно немыслимой. Тогда Меттерних завел за спиной Каннинга сложную интригу в самой Англии. Через австрийского посла в Лондоне графа Эстергази он сговорился с королем Георгом IV, который тоже терпеть не мог Каннинга. Король Георг IV повел уже от себя интригу против своего министра. Сам Каннинг впоследствии писал, что если бы «не плохой расчет или нетерпеливость» со стороны короля, интрига могла бы привести к его [Каннинга] отставке; в таком случае он уже наперед решил заявить публично, в заседании парламента, что выгнан со своего поста Священным союзом. Но бестактность короля преждевременно раскрыла карты: Георг IV послал Эстергази в Париж, где находился в тот момент австрийский канцлер, с приглашением Меттерниху пожаловать в Лондон. Меттерних уже хвалился перед своим императором Францем I, что ему удалось обойти Каннинга. Но Меттерних рассчитал без хозяина. Каннинг решил не отступать перед скандалом и, если понадобится, апеллировать к английскому народу. Он намерен был не только заявить, что уходит в отставку по требованию Священного союза, но и публично разоблачить короля Георга IV, который пытался завести непосредственные сношения с иностранными министрами через голову своего министра. По мнению Каннинга, ни один английский министр не согласится с такими порядками.

Каннинг написал британскому послу в Париже графу Гренвилю, чтобы тот всеми мерами воспрепятствовал намерению Меттерниха приехать в Лондон. Меттерниху очень не хотелось отказаться от этого визита. Но Грензиль так убедительно просил его не ездить в Англию, что Меттерниху пришлось уступить.

Позиция Соединенных штатов в южноамериканском вопросе и доктрина Монро. После победы над королем и над Меттернихом Каннинг пригласил посла Соединенных штатов Раша, которому заявил о важности единомыслилия и совместных действий Соединенных штатов и Англии в вопросе о независимости бывших испанских колоний в Америке.

В неофициальном письме к Рашу Каннинг изложил позицию английского правительства по этому вопросу. Каннинг констатировал, что американские колонии утеряны Испанией безвозвратно, и что Соединенным штатам и Англии следует их признать. При этом он заверил Раша, что Англия сама не имеет территориальных притязаний на эти колонии, но и не допустит, чтобы какая-либо их часть была захвачена другой державой. В письме говорилось: «Если Соединенные штаты примут эту точку зрения, то наиболее действительным и наименее оскорбительным [для других] способом действий было бы выступление обеих стран с неодобрением проектов противоположного свойства».

Сущность предложений Каннинга заключалась в том, что Англия, которая так долго была врагом Соединенных штатов, предлагала им теперь союз.

Получив важную депешу Раша о предложении союза Англией, президент Соединенных штатов Монро, прежде чем поставить вопрос на заседании правительства, послал копию этой депеши Джефферсону и Медисону — двум своим предшественникам, занимавшим ранее посты президентов Соединенных штатов, — с просьбой сообщить свое мнение по данному вопросу.

В ответе Джефферсона, датированном 24 октября, говорилось:

«Наша первая и основная задача — никогда не вмешиваться в европейские ссоры. Вторая — не допускать никакого вмешательства Европы в заатлантические дела. Америка, Северная и Южная, имеет свой особый круг интересов, отличный от европейских. Имея Великобританию на своей стороне, мы можем не бояться всего мира». Джефферсон высказывался поэтому за самую тесную дружбу с Англией. Он даже готов был итти на совместную с Англией войну. Но Джефферсон полагал, что если Англия соединится с государствами двух американских континентов, то даже вся Европа не решится выступить войной против них, ибо превосходство флота будет на стороне Англии и Америки. При этом Джефферсон предложил заявить протест против действий беззаконного союза, который себя именует «Священным».

Медисон не только согласился с Джефферсоном, но и предложил выразить неодобрение вторжению Священного союза в Испанию и вмешательству держав в греческие дела.

Монро, повидимому, был весьма склонен поступить по совету Медисона, но его статс-секретарь Джон-Куинси Адаме (сын Джона Адамса) и некоторые другие члены кабинета выступили против проекта Монро — Джефферсона — Медисона. Адамс гораздо лучше, чем президент и его два консультанта, разгадал сущность предложения Каннинга. Принятие этого предложения привело бы Соединенные штаты к союзу о Англией и дало бы Англии право вмешиваться в американские дела. Адамс предложил провести независимое выступление Соединенных штатов вне прямой связи с предложением Каннинга, но по существу в согласии с ним. Сам Адамс охарактеризовал свою платформу следующим образом: «Серьезно протестовать против насильственного вмешательства европейских держав в Южной Америке и не позволить какого бы то ни было вмешательства Европы в дела нашей части света...»

Адамс учел, что Англия все равно не выступит против Соединенных штатов. Европейские интересы Англии заставляли ее занять и в этом вопросе дружественную по отношению к Соединенным штатам позицию.

Принимая во внимание, что Англия будет вынуждена занять благожелательную позицию в отношении Соединенных штатов, Джон-Куинси Адамс решил, что Соединенные штаты выступят в соответствии с пожеланиями Англии в отношении южноамериканских государств, но не вместе с ней, а самостоятельно.

2 декабря 1823 г. Монро обратился к Конгрессу с посланием. Это послание начиналось с декларации, что политические системы Европы и Америки не только различны, но и противоположны друг другу. Соединенные штаты заявляют, что они не претендуют на вмешательство во внутренние дела европейских государств, но категорически возражают против распространения политической системы этих государств, т. е. монархической системы, на какую-либо часть американских континентов.

Непосредственно против Франции и против указа Александра I от 4 сентября 1821 г. была направлена следующая часть этого послания: «Американские континенты, пользуясь всеми свободными и независимыми условиями, которыми они обладают, и которые они поддерживают, в настоящее время не могут рассматриваться как объекты для будущей колонизации какой-либо европейской державы...»

Доктрина Монро, несомненно, явилась удачным шагом американской дипломатии. Этим она обязана была отнюдь не Монро, а Джону-Куинси Адамсу, который выступил против того, чтобы Соединенные штаты оказались в положении маленького суденышка, идущего в кильватере английского военного корабля.

Доктрина Монро, в значительной мере спровоцированная Каннингом, приводила Соединенные штаты к столкновению с Англией в борьбе за Центральную и Южную Америку.

В 1825 г., когда Джон-Куинси Адаме вступил в должность президента, возникла идея созыва конгресса всех американских самостоятельных государств. В связи с этим Каннинг заявил, что попытка образования лиги государств Центральной и Южной Америки не встретит возражений Англии. Однако если Соединенные штаты захотят встать во главе ее, то это будет в высокой мере неприятно для британского правительства. Каннинг определенно рассчитывал, что со временем испанская Америка сможет стать английской; поэтому он отрицательно относился к притязаниям Соединенных штатов на панамериканский мессианизм.

В ближайшее время после опубликования доктрины Монро Англия, пользуясь своим промышленным превосходством над Соединенными штатами, завязала с бывшими испанскими колониями обширные торговые связи и заключила торговые договоры с большим количеством государств Южной и испанской Америки, чем Соединенные штаты. Таким образом, доктрина Монро привела к новому обострению отношений с Англией, столь поздно и с таким трудом налаженных.

В доктрине Монро было заложено два начала: одно — оборонительное, не допускающее агрессии, колониальной экспансии европейских государств; исходя из этого положения, усилия Соединенных штатов были направлены к тому, чтобы не брать на себя обязательств, связанных с европейской политикой. В то же время доктрина содержала и другое, наступательное, начало: Соединенные штаты не отказывались, как этого требовал Каннинг, от притязаний на территории и от особых прав в Латинской Америке. Соединенные штаты, надевая на себя личину защитника других американских государств, в то же время претендовали на господство над обоими американскими континентами, за исключением лишь тех частей, которые уже являлись колониями других государств.

Отказ Веронского конгресса от интервенции в Южной Америке. С момента опубликования послания президента Монро к Конгрессу Соединенных штатов, Александр I понял, что вопрос об интервенции в Южной Америке приходится снять с порядка дня. А после резкого выступления Каннинга по вопросу о южно-американских колониях царю не было ни малейшего основания становиться «секундантом» Меттерниха в борьбе против Англии. Когда Меттерних стал в 1824 г. пропагандировать мысль о всеевропейском конгрессе по вопросу о Южной Америке,

Каннинг сорвал эту затею; он категорически заявил, что ни малейшего участия в этом конгрессе не примет и считает его совершенно бесполезным. Тут же Каннинг дал знать, что намерен заключить торговый договор с республикой Буэнос-Айрес (так называлась в 1824 г. Аргентина). На раздраженную оппозицию короля Георга IV Каннинг не обращал никакого внимания; с лордом Ливерпулем и Веллингтоном он справился, указав им на то, что нужно скорее войти в сношения с южноамериканскими рынками, потому что иначе они попадут в руки Соединенных штатов. Лондонское Сити и все промышленные центры были в восторге от действий Каннинга.

В январе 1825 г. Англия официально признала самостоятельными республиками Аргентину (Буэнос-Айрес), Колумбию и Мексику. Король Георг IV был этим разъярен не меньше, чем Меттерних. Александр I и здесь отошел в сторону, признавая положение безнадежным и не желая нарываться на унижение. Но Меттерних и побуждаемый им король Фридрих-Вильгельм III попробовали было вербальными нотами и устными заявлениями своих представителей в Лондоне выразить порицание Каннингу по поводу признания им победы революции в Новом Свете. «Я прошу вас не читать мне лекций», — оборвал Каннинг прусского посла. «Что таким языком с нами разговаривать нельзя, я, полагаю, достаточно вразумительно объяснил всем членам континентальной троицы», — писал он впоследствии.

Король Георг IV остался единственной опорой для Меттерниха в Англии. Георг изготовил меморандум, разослал его всем членам кабинета и раздраженно требовал от них ответа на вопрос: окончательно ли они забыли «великие принципы 1814, 1815 и 1818 гг.» (т. е. принципы Венского конгресса, Священного союза и Аахенского конгресса), почему они приняли «существенную часть революционного кредо», и как могут его министры предполагать, что он позволит каким бы то ни было индивидуумам навязывать ему, королю, принципы, противоположные тем, которые он всегда исповедовал. Под индивидуумом понимался Каннинг, который, однако, и ухом не повел на этот гневный королевский выпад. Промышленные, торговые, банкирские круги с полным сочувствием поддерживали политику Каннинга. В самом парламенте и в прессе его дипломатия встречала горячую поддержку именно со стороны оппозиции, и правительство Ливерпуля отдохнуло от забот об избирательной реформе.

Каннинг почувствовал свою силу и внутри страны и в Европе. Священный союз получил от него тяжкий удар.

Греческая проблема. Еще более сокрушающий удар нанес Каннинг «принципам 1814, 1815 и 1818 гг.» в другом, несравненно более важном для тогдашней Европы деле — в вопросе о греческом восстании.

В 1821 — 1822 гг. греческое восстание против турок переживало время тяжких поражений. После конгресса в Троппау рушились, казалось, окончательно надежды на Александра и на русскую помощь. Страшная резня, учиненная турками среди хиосских греков, зверские избиения в Константинополе и провинции, публичное повешение патриарха константинопольского — все это прошло султану Махмуду II даром. Правда, Александра давно раздражало вызывающее поведение турецкой дипломатии относительно России. Знаменитый ответ министра иностранных дел (рейс эффенди) Турции по поводу хиосской кровавой бани: «Мы знаем лучше, как нам обращаться с нашими подданными», — возмутил Александра, но зато привел в полный восторг Меттерниха. Махмуд II не пожелал даже прислать своего представителя на Веронский конгресс, хотя ему и был там обещан любезный прием. Каннинг круто повернул руль британской политики в греческом вопросе. Он начал с того, что, даже не уведомив никого из дипломатического корпуса в Лондоне, 25 марта 1823 г. торжественно заявил, что Англия отныне будет признавать греков и турок двумя воюющими сторонами. Это как громом поразило Меттерниха. Каннинг правильно рассчитал удар, нанеся его Священному союзу в самом слабом его месте: там, где тайная, но острая вражда разъединяла Меттерниха и Александра, — в вопросе об отношениях к Турции. Из факта признания воюющей стороной «бунтовщиков», революционеров, «бандитов» греков, вытекало, что само восстание греков Англия считала законным, и что первая территория, где повстанцам удастся укрепиться, будет признана той же Англией самостоятельным государством.

Этот шаг Каннинга дал могучий толчок общественному и литературному движению в Европе в пользу греков. Байрон в Англии и Пушкин в России были далеко не одиноки в своих прогреческих настроениях. Отношение Александра к политике Каннинга в греческом вопросе также свидетельствовало о наступающем повороте в судьбах Греции.

И в самом деле, инициатива Каннинга побудила Александра в конце 1823 г. снова обратиться к греческим делам. Он выработал вместе с Нессельроде очень запутанный и явно неосуществимый план: разделить греческую провинцию Турции на три части и даровать им автономию с тем, что султан будет считаться их верховным государем, а контроль будет принадлежать европейским державам.

Александр сам не верил в свой фантастический план. Должно было получиться так, что и православных греков больше никто резать не будет, и греческие революционеры принуждены будут покориться своему законному государю Махмуду. Ознакомившись с этим планом и с комментариями к нему, Меттерних понял только одно, что Александр собирается начать завоевание Турции с отторжения от нее всей южной части Балканского полуострова и с создания там трех русских генерал-губернаторств под видом «автономных» греческих областей. Но Каннинг решил дать движение увязшей в болоте греческой проблеме. Он-то очень хорошо знал, что для его экономических и политических целей ему нужна свободная от турок Греция, как нужны свободные от испанцев южноамериканские колонии.

Редко кто из дипломатов той эпохи так умел ковать железо, пока горячо, как Каннинг. Между царем и Каннингом установился дружественный контакт. Когда жена русского посла в Лондоне княгиня Ливен, в салоне которой стал бывать Каннинг, в частных беседах с ним летом и осенью 1825 г. говорила, что, по мнению Александра, Россия и Англия должны между собой сговориться касательно греко-турецких дел, то она уже встречала полное понимание и принципиальное сочувствие со стороны своего собеседника. Так обстояло дело, когда в начале декабря 1825 г. Европу облетела нежданная весть о смерти сорокавосьмилетнего царя в глухом далеком южнорусском городишке.

3. СБЛИЖЕНИЕ НИКОЛАЯ I С АНГЛИЕЙ И ФРАНЦИЕЙ И ДОЛЬНЕЙШИЙ РАЗВАЛ СВЯЩЕННОГО СОЮЗА

Николай I как дипломат. На престол Российского государства вступил человек, которому суждено было в течение своего долгого царствования сделаться супер-арбитром европейской дипломатии, грозой для правительств Средней Европы, страшилищем для всех прогрессивных слоев европейского общества, а затем, утратив дипломатическую ориентацию, шагнуть в неожиданно разверзшуюся пропасть, чтобы насмерть разбиться при падении.

В первые годы своего правления Николай проявлял в своих дипломатических выступлениях большую осторожность. Лишенный опыта, ничего не знавший «дивизионный генерал, внезапно ставший императором», как он сам о себе выражался, Николай первое время чувствовал себя, как в лесу, среди послов и во время докладов Нессельроде. Но Николай был умнее Нессельроде. Он быстро разглядел в нем канцеляриста, который, пожалуй, недурно напишет по-французски бумагу, если ему точно приказать, о чем именно нужно писать, по который ни в коем случае не способен подать самостоятельный совет. Впоследствии Николай иной раз передавал распоряжения своему канцлеру Нессельроде через посредство иностранных послов. Нессельроде этим не обижался. Ему даже и в голову не приходило, что на императора вообще можно обидеться. Николай вскоре освоился с внешней политикой, и она стала даже одним из любимейших его занятий.

Осторожность была не единственным положительным качеством Николая как дипломата в первые времена его царствования. Царь вначале довольно хорошо разбирался в людях, с которыми ему приходилось иметь дело. Меттерниха, например, он понял уже с первых шагов. Когда однажды при личном свидании Меттерних, желая попасть в тон Николаю с его военными замашками и вкусами, с аффектацией мнимой прямоты и непосредственности сказал царю: «Ведь вы меня знаете, ваше величество!», то Николай ответил так выразительно и таким загадочным тоном: «Да, князь, я вас знаю!», что даже Меттерних смутился. Эта способность стала Николаю изменять впоследствии, когда постоянные удачи и безмерная лесть ослабили и притупили его умственные силы.

Одной из слабых сторон Николая было его глубокое невежество. Он, например, пресерьезно думал, будто королева Виктория может действительно влиять на английскую политику. Он ненавидел конституционные принципы, но никогда не мог понять, в чем они заключаются, и гордился тем, что ничего в конституциях не понимает. Одной из центральных идей его дипломатии было убеждение, что Турция разлагается, и что Россия должна наследовать ей в обладании значительной части турецких владений. Он так мало знал о Турции и так слабо представлял себе ее строй, что допускал нелепые выходки, ставившие его иногда в смешное положение. Так, в 1830 г., на торжественном приеме принца Халила, присланного Махмудом II для обмена ратификационными грамотами о мире, к изумлению Халила, его свиты и всех присутствующих, царь просил передать от своего имени дружеский совет султану покинуть мусульманские заблуждения и воспринять свет истинной православной веры.

Другой господствующей мыслью дипломатической деятельности Николая I было убеждение в необходимости неустанной борьбы с революцией, где бы и в чем бы она ни проявлялась. И тут тоже, кроме слепого, непоколебимо упрямого следования принципам Священного союза, т. е. началам абсолютистской реакции во имя восстановления и охранения всех обломков феодального общественного строя, Николай решительно ничего не придумал. Он не удостаивал разбираться в партиях, не представлял себе отличия французских республиканцев от социалистов. И те и другие были для него, выражаясь его слогом, одинаково «канальи». Но когда республиканец генерал Кавеньяк перестрелял в июне 1848 г. около десяти тысяч рабочих, Николай простил ему его республиканизм, сердечно поздравил с победой и был очень доволен его лихостью и расторопностью. А до тех пор Кавеньяк в глазах царя был такой же «канальей», как и другие республиканцы или социалисты.

Не менее, а может быть, и более вредной чертой Николая как дипломата была его самоуверенность, тоже проистекавшая от его глубокого невежества. Николай не знал России, истинных пределов ее силы и подлинных причин ее слабости. С годами туман непрерывной лести совсем почти скрыл от него реальные факты, гораздо менее утешительные, чем ему казалось. Самоуверенность стала покидать Николая слишком поздно, лишь после Альмы и Инкермана, т. е. у порога могилы.

Все эти слабые стороны Николая как дипломата давали себя чувствовать и в самые первые годы царствования, но все же меньше, чем впоследствии.

Сближение Николая с Францией и Англией. На первом же приеме дипломатического корпуса в Зимнем дворце в конце декабря 1825 г. Николай обнаружил особую любезность к французскому послу Ла Ферронэ. Он увел его с собой после приема в кабинет и долго с большим волнением говорил с ним о 14 декабря и отчасти о своей будущей внешней политике. Уже тогда наметилось желание царя, ставшее особенно настойчивым с 1828 — 1829 гг., тесно сблизиться с Францией. Одновременно через супругов Ливен Николай вошел в контакт и с Каннингом. То и другое ему казалось, повидимому, необходимым, чтобы избавиться от слишком назойливых стремлений Меттерниха демонстрировать перед всей Европой, что перемена, происшедшая на русском престоле, будто бы всецело выгодна для Австрии и особенно радостна лично для Меттерниха. Николай, несомненно, знал о начавшемся сближении его покойного брата с Каннингом и о резком охлаждении Александра к Меттерниху, и если была какая-нибудь идея, унаследованная Николаем от его брата и прочно, до самой Крымской войны, засевшая в его голове, то это была именно мысль, переданная Каннингу от Александра через посредство княгини Ливен: Англия и Россия должны вдвоем сговориться относительно турецких дел. Александр имел в виду прежде всего греческое восстание; Николай ставил вопрос шире и откровеннее, чем Александр, который, впрочем, тоже, говоря о греках, явно думал не только о греках, но и о проливах. Каннинг сейчас же пошел навстречу намечающемуся стремлению царя сблизиться с Англией.

Миссия Веллингтона в Петербурге. В Петербург со специальной миссией был отправлен из Лондона человек, к которому Николаи питал чувство исключительного уважения. То был герцог Веллингтон, герой Ватерлоо, ярый представитель британского консерватизма и монархизма. У Николая уже была готова очень важная беседа с герцогом. Веллингтон получил от Каннинга перед своим петербургским путешествием довольно сложную инструкцию. Каннинг долго втолковывал ее своему маститому товарищу, голова которого работала туго и не очень была приспособлена для восприятия дипломатических тонкостей. Требовалось: 1) По возможности достигнуть совместного решительного давления на Турцию и заставить ее отказаться от мысли вырезать греческое население на полуострове Морее. С этой мыслью носился еще с 1824 г. не только сам Махмуд II, но и его непокорный вассал, паша Египта Мехмед-Али. 2) Если англо-русское давление не поможет, что делать тогда? Удерживать ли царя от объявления войны Турции или не удерживать? Веллингтон долго не понимал, что ему толкует Каннинг, и все жаловался лондонским друзьям, что едет к царю со связанными руками. А Каннинг хотел, чтобы царь воевал с Турцией и этим освободил Грецию, но чтобы Россия при этом предприятии не разрушила Турецкой империи и прежде всего не захватила бы проливов. Значит, нужно было одновременно и толкать царя на войну с Турцией, и иметь потом возможность и парламенту, и Европе, и самому царю доказывать, что никто его на войну с Турцией не толкал, а совсем напротив. Конечно, нельзя было все это писать черным по белому, но старый солдат Веллингтон туго понимал то, чего нельзя изобразить на бумаге в отчетливых фразах точного английского языка. Впрочем, уже первые беседы Веллингтона с новым царем обнаружили, что инструкция Каннинга не может быть выполнена в точности.

Образование коалиции трех держав против Турции.

У Николая уже созрела мысль не только не брать на себя единолично войны с турками, но, напротив, втянув Англию в общее выступление и сделать из этой войны начало решения вопроса о Турции. Каннинг, инструктируя Веллингтона, предлагал ему выяснить, будет ли царь так же усердно, как его покойный брат, поддерживать принципы Священного союза. Герцог узнал, что Николай считает греков бунтовщиками, и что император всероссийский не может объявить себя покровителем бунтовщиков; но, оставляя греческий вопрос в стороне, он, царь, имеет будто бы с турками свои счеты. Фраза эта возбуждала беспокойство. Когда Веллингтон передал царю предложение о совместном выступлении Англии и России, Николай отделался ничего не значащими словами, ответил герцогу, что это для него ново, что он подумает и пр.

Николай решился на очень смелый шаг. Не говоря ни слова Веллингтону и обдумав свою беседу с ним, царь внезапно послал Турции нечто очень похожее на ультиматум, правда, с довольно большим (шестинедельным) сроком. Царь требовал восстановления автономных учреждений, которые существовали в Дунайских княжествах до 1821 г. и были уничтожены Махмудом II, и возвращения Сербии тех привилегий, которые она должна была иметь по Бухарестскому миру 1812 г., заключенному между Россией и Турцией. Отослав этот ультиматум, Николай заявил Веллингтону, что теперь готов подписать соглашение с Англией. После некоторых колебаний Веллингтон подписал 4 апреля 1826 г. Петербургский протокол, который представлял собой соглашение Англии и России по греческому вопросу. Греция, согласно этому «дипломатическому инструменту», образует особое государство; султан считается его верховным сюзереном; однако Греция должна иметь свое собственное правительство, свои законы и т. д. Чисто внешний вассалитет должен был свестись к ежегодным платежам известной суммы. Россия и Англия обязуются «поддерживать» друг друга при проведении этого плана, в случае если со стороны Турции встретятся препятствия. Каннинг, получив этот Петербургский протокол, увидел, что Николай обошел Веллингтона: не Англия втравила Россию в войну, а Россия втянула в нее Англию; если война будет, — а она будет непременно, потому что Махмуд ни за что не согласится без войны потерять такую территорию, — то в этой войне Англия, согласно протоколу, должна будет принять активное участие.

26 мая Меттерних с большим раздражением и беспокойством узнал о протоколе. Не только греческий вопрос неожиданно стал на очередь грознее, чем когда-либо; случилось и другое: ненавистный Каннинг одержал над Священным союзом самую решительную победу — Россия, по инициативе которой был заключен Священный союз, сама его топчет, идет рука об руку с покровителем «бунтовщиков», Каннингом. К этому присоединились еще два очень беспокойных для Австрии обстоятельства: во-первых, турки, напуганные слухами о соглашении России с Англией, поспешили принять царский ультиматум касательно Дунайских княжеств и Сербии, надеясь этой уступкой как-нибудь отделаться от необходимости дать самостоятельность Греции; во-вторых, Махмуд II как раз летом 1826 г. приступил к жесточайшему усмирению бунта янычар и истреблению этого мятежного войска. Это ослабляло турецкие силы и еще уменьшало шансы успешного сопротивления домогательствам России и Англии. Каннинг знал, что, согласно Петербургскому протоколу, ни Россия, ни Англия не должны делать в случае войны с Турцией никаких территориальных приобретений в свою пользу. Поэтому он не очень противился, когда с французской стороны последовали жалобы на то, что Францию не привлекают к участию в разрешении греческого вопроса. Каннинг заявил французскому послу в Лондоне Полиньяку, что сам он рад бы от души, но Николай не желает третьего участника. Тогда Ла Ферронэ, посол Франции в Петербурге, обратился к Николаю. Царь ему ответил, что лично приветствовал бы участие Франции, но препятствует Каннинг. Участия французов Николай желал еще меньше, чем Каннинг; но когда Каннинг уступил, то сейчас же уступил и царь. Образовалась против Турции могучая коалиция трех держав: России, Англии и Франции. Меттерних должен был окончательно признать свое поражение.

Не только австрийский канцлер негодовал по поводу тяжкого удара, нанесенного Священному союзу. Не очень обрадованы были и крайние реакционеры во всех монархиях Европы. Недоволен был, например, и герцог Веллингтон, сам ставший орудием чужой политики — сначала Каннинга, потом Николая. Ему уже заранее несимпатична была война против турок рука об руку с честолюбивым и опасным молодым самодержцем, который так ловко его обошел, — говорил о греках одно, а сделал другое, и таит еще какие-то сомнительные проекты. Веллингтон был зол не только на Николая, но и на Каннинга. Когда весной 1827 г. первым министром был назначен Каннинг, он предложил Веллингтону любой портфель. Герцог отказался наотрез и не преминул открыто объяснить почему: он не хочет ни содействовать России в разрушении Турции, ни где бы то ни было поддерживать революционеров против их законных правительств. Каннинг обошелся без Веллингтона; он составил кабинет, в котором был фактически хозяином.

Даннинг довел свое историческое дело почти до его завершения. Священный союз — это разбросанные члены туловища, membra disjecta, — с торжеством говорил английский премьер. Россия вместе с Англией стояла за освобождение Греции.

И вдруг 8 августа 1827 г. Каннинг скончался, к полной неожиданности для Англии и Европы. Смерть Каннинга вызвала ликование Меттерниха и Махмуда II. Клевреты Махмуда II громко говорили, что, значит, не забыл аллах своих правоверных, если уничтожил самого страшного их врага.

Впрочем, радость правоверных была преждевременной: дело Каннинга с ним не умерло. Три державы — Россия, Франция и Англия — выступили против Турции и послали свои эскадры в турецкие воды. 20 октября 1827 г. в бухте Наварино турецко-египетский флот был истреблен. Дело греческого освобождения и восточный вопрос в его целом вступили в новую фазу.

4. РУССКО-ТУРЕЦКАЯ ВОЙНА

Из двух основных целей, которые ставила перед собой дипломатия Николая I, одна, а именно борьба с революционными движениями в Европе, казалась в конце 20-х годов более или менее достигнутой. Поэтому стало возможным выдвинуть и другую капитальную задачу русской дипломатии: борьбу за овладение проливами — «ключами от своего собственного дома». Согласованность дипломатических действий Англии и России давала уверенность, что если Англия и не выступит на стороне России, то она не будет и противиться русскому продвижению, во-первых, потому, что довершить дело освобождения Греции можно было, только продолжая военную борьбу против Махмуда II, и преемники Каннинга могли быть только довольны, что Россия берет на себя продолжение этой борьбы; во-вторых, потому, что вскоре после смерти Каннинга первым министром Англии стал (8 января 1828 г.) герцог Веллингтон. Николай знал, что хотя старик Веллингтон и не очень доволен был поворотом дипломатических дел в греко-турецком вопросе, но что, несмотря на это, от Веллингтона нельзя ожидать никаких угрожающих жестов. Во-первых, для реакционера Веллингтона, непримиримого тори, упорного врага избирательной реформы, борьба против России, главного, могущественнейшего оплота консерватизма и реакции, была просто немыслима; во-вторых, никто в Англии не желал воевать за Турцию и, значит, против Греции, и такого поворота во внешней политике Веллингтону не простили бы.

Таким образом, для Николая путь был свободен.

Русско-турецкая война 1828 ― 1829 гг. 7 мая 1828 г. началась долгая и тяжелая для России война. Технически убого оснащенная, плохо обученная настоящему, а не плацпарадному военному делу, бездарно управляемая, особенно при личном вмешательстве царя, русская армия, несмотря на всю храбрость солдат, долго не могла одолеть сопротивления турок. Дела шли хорошо лишь в Малой Азии, но в Европе положение было такое, что иногда казалось, будто русские уйдут ни с чем, и все предприятие Николая кончится провалом. Ликование Меттерниха не знало границ, и он не переставал писать в столицы всех великих держав о безнадежном будто бы положении русских на Балканском полуострове. Однако в противоречии с этим своим утверждением он не переставал доказывать и в Лондоне, и в Париже, и в Берлине, что Пруссии, Англии и Франции необходимо вступить в соглашение с Австрией и потребовать немедленного прекращения войны. Но ни Пруссия, ни Франция, ни Англия не считали нужным вмешиваться в русско-турецкие отношения. Между прочим во всех трех странах либеральная часть буржуазного общества определенно желала в 1828 —1829 гг. разгрома Турции. Николая I еще не раскусили, а Махмуда II хорошо знали как представителя кровавого деспотизма, виновника неслыханных зверств над греками.

Из стараний австрийского канцлера создать четверной антирусский союз (а эти усилия длились с ноября 1828 г. по июнь 1829 г.) ничего не вышло. Первым из русских дипломатов, который внимательно проследил за деятельностью Меттерниха и его агентов, был русский посол в Париже Поццо-ди-Борго. Он тотчас же дал знать обо всем в Петербург, а сам постарался очернить Меттерниха перед французским королем Карлом X. Сделал он это, сообщив королю одну истину и прибавив к ней одну ложь: истина заключалась в том, что Меттерних желает шантажировать короля, тайно сносясь с бонапартистами и держа про запас кандидатуру на французский престол сына Наполеона, герцога Рейхштадтского; ложью было то, будто Меттерних даже предлагал России посодействовать воцарению герцога Рейхштадтского. Неизвестно, поверил ли Карл X сообщениям хитрого корсиканца. Так или иначе отношения между Францией и Россией стали в 1829 г. еще теснее, чем были раньше. Сообщения Поццо-ди-Борго произвели на царя большое впечатление, тем более что они подтвердились со всех сторон: ведь все три правительства, к которым Меттерних тайно обращался с предложением о четверном союзе, уже решив отказаться от этого союза, спешили в той или иной форме выдать Меттерниха Николаю. Царь был в высшей степени раздражен. Он сказал австрийскому послу (Фикельмону), что считает политику Меттерниха жалкой, и объявил, что знает о всех подвохах и ловушках, которые Меттерних ставит России на каждом шагу.

Меттерних испугался. Он бросился писать письма в Париж, Берлин, в Лондон, доказывая, что его не так поняли, что он вовсе ничего враждебного России не замышлял. А тут еще подоспели, наконец, русские победы. Русский генерал Дибич вошел в Адрианополь. Русская армия стояла в двух шагах от Константинополя. Махмуд II решил просить у Дибича перемирия и мира. Начались переговоры. Русскому главнокомандующему стоило невероятных усилий скрыть, что у него уже около четырех тысяч солдат лежит по лазаретам, откуда мало кто возвращается, и что на воинственные демонстративные прогулки он высылает из Адрианополя больше половины своей армии.

Андрианопольский мир 14 (2) сентября 1829 г. 14 сентября 1829 г. в Адрианополе турки согласились на предъявленные им условия. Турция потеряла черноморский берег от устьев Кубани до бухты св. Николая и почти весь Ахалцыхский пашалык. На Дунае к России отходили острова в дельте Дуная, южный рукав устья реки становился русской границей. Русские получили право прохода их торговых судов через Дарданеллы и через Босфор. Дунайские княжества и Силистрия оставались в русских руках впредь до выполнения всех условий Адрианопольского договора. Турки потеряли право селиться на известном расстоянии к югу от Дуная. Что касается Греции, то она объявлялась самостоятельной державой, связанной с султаном лишь платежом 1 ½ миллионов пиастров в год (причем эти платежи начинаются лишь на пятый год после принятия Турцией условии), а населению Греции предоставлялось избрать государем какого-либо принца из царствующих в Европе христианских династий, но не англичанина, не русского и не француза.

Таков был Адрианопольский трактат, который дал России большие выгоды и победоносно закончил опасную войну. Николай знал, что при его дворе не все довольны умеренностью победителя и прежде всего тем, что не был занят Константинополь. Но он лучше Ливена и других критиков Адрианопольского трактата был осведомлен о том, в какой обстановке Дибичу приходилось склонять турок к подписанию этих условий. Царь считал, что и без Константинополя сделан большой шаг по намеченному на Востоке пути.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ОТ ИЮЛЬСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ ВО ФРАНЦИИ

ДО РЕВОЛЮЦИОННЫХ ПЕРЕВОРОТОВ В ЕВРОПЕ 1848 г.

(1830 ― 1848 гг.)

1. ОТНОШЕНИЕ НИКОЛАЯ I К ИЮЛЬСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ

Международное значение июльской революции было огромно. Оно сказалось и на дипломатической деятельности великих держав.

Николай I давно с беспокойством следил за внутренними делами Франции. Полиньяку, который стал в августе 1829 г. первым министром, Николай вообще не очень доверял. Царь считал, что Полиньяк склонен к сближению с Меттернихом и с Веллингтоном, и что его назначение не благоприятствует русско-французскому сближению, а будет тормозить его. Но прежде всего царь тревожился по поводу провокационного характера реакционных выступлений как Полиньяка, так и самого Карла и по поводу бродивших по Европе слухов о готовящемся в Париже реакционном перевороте. Конечно, Николай с радостью приветствовал бы такой переворот, если бы он только мог быть уверен в конечной его удаче.

За несколько месяцев до июльской революции Николай поделился своей тревогой с герцогом Мортемаром, представителем Франции в Петербурге, и выразил в нарочно завуалированных выражениях такую мысль: монархи Европы еще могли бы помочь французскому королю, если бы вдруг началась революция против него без всякого с его стороны вызова; но если сам король нарушит конституцию и этим по своей инициативе вызовет революцию, то «мы тогда ничем не будем в состоянии ему помочь».

Случилось именно то, чего боялся и что предвидел Николай. 25 июля 1830 г. Карлом X были подписаны в Сен-Клу ордонансы, фактически отменявшие французскую конституцию, а уже 31 июля,1, 2, 3, 4 августа последовательные извещения сигнального телеграфа сообщили в Петербург о трехдневной июльской битве в Париже, о победе революции, о бегстве короля, о воцарении, согласно воле победившей буржуазии, герцога Орлеанского под именем Луи-Филиппа I.

17 августа к французскому поверенному в делах барону Бургоэну явился граф Чернышев с уведомлением, что царь 1 прерывает дипломатические отношения с Францией, и приказал послать французскому посольству их паспорта. Бургоэн заявил, что желал бы лично повидаться с царем. В тот же день он получил приглашение в Елагинский дворец.

Царь встретил посла с очень мрачным видом. С первых же слов он заявил, что не признает Луи-Филиппа законным королем Франции — «с силой ударив по столу, император воскликнул: „Никогда, никогда не могу я признать того, что случилось во Франции”». В дальнейшем разговоре Бургоэн высказал мысль, что царь вступает на опасный путь, что коалиция против Франции не будет единой, и что Франция 1830 г. не та, чем была в 1814 г., после двадцатипятилетних войн. Николай переменил тон: «Любезный друг, я обещаю вам не предпринимать торопливого решения... мы не объявим вам войны, примите в этом уверение, но мы условимся сообща, какого образа действий нам следует держаться в отношении Франции». Под «мы» царь понимал прежде всего монархическую Европу: Россию, Австрию, Пруссию, Англию. Но и французский дипломат и царь уже отлично знали, что Англия официальная безусловно признает Луи-Филиппа, а Англия оппозиционная уже с восторгом приняла известие о июльской победе буржуазии во Франции. Поэтому Николай поспешил сделать оговорки. Он стал убеждать Бургоэна, что не следует доверять Англии, и что истинный друг Франции только он один, Николай: «Несмотря на все то, что мне у вас не нравится и волнует меня, я никогда не переставал интересоваться участью Франции. И в течение всех этих дней [революции] меня тревожила мысль, что Англия, которая завидует завоеванию вами Алжира, воспользуется вашими волнениями, чтобы лишить вас этого прекрасного приобретения». Да и Австрии не стоит верить, продолжал царь, забыв, очевидно, что ничего почти не останется от той коалиции, которой он явно хотел в начале разговора испугать Бургоэна; Австрия боится за прочность своего владычества в Италии и искреннего сочувствия к Франции не питает. Царь даже выразил сожаление, что в дни июльской революции народ в Париже не разграбил русского посольства и не захватил там секретной переписки. Тогда «все были бы очень удивлены, увидев, что русский самодержец поручает своему представителю настаивать перед конституционным королем на соблюдении конституционных законов, установленных и освященных присягой». Это было правдой: Поццо-ди-Борго, согласно желанию Николая, предостерегал Карла от гибельного шага.

Отношения с Францией после этого знаменательного объяснения не были прерваны, хотя Николай и носился некоторое время с проектом вооруженной интервенции держав Священного союза с целью восстановления династии Бурбонов во Франции. Граф Орлов был послан в Вену, а генерал Дибич — в Берлин, чтобы сговориться об интервенции. Но из этих двух миссий ровно ничего не вышло.

Алексей Федорович Орлов, человек умный, очень легко принял свою неудачу, в которой нисколько не сомневался, пожуировал в веселой Вене и вернулся домой. Генерал Дибич, в противоположность Орлову, отнесся к своей миссии очень горячо и серьезно. Прибыв в Берлин, он немедленно сообщил королю Фридриху-Вильгельму III проект Николая. Русская армия вступает в пределы Пруссии, соединяется с прусской и вторгается во Францию. Австрийская армия идет через Баварию к юго-восточной французской границе и т. д. Старый Фридрих-Вильгельм даже и слушать до конца не захотел. Ввязываться в опасную авантюру, где больше всего рискует пострадать не Россия, а Пруссия, король не желал. Ничуть не поверил он также Дибичу, будто Австрия готова выступить против Франции. Напротив, Меттерних поспешил дать знать в Берлин, что ничего подобного не будет. Дибич довольно долго просидел в Берлине и уехал ни с чем.

Этот провал всех расчетов на интервенцию заставил Николая, скрепя сердце, признать Луи-Филиппа. Но отношения с Францией были отныне безнадежно испорчены. Царь оказался уже в 1830 г. изолированным: Англия, куда Луи-Филипп отправил послом старого Талейрана, казалось, сблизилась с Францией; Меттерних сохранял с Луи-Филиппом вполне корректные отношения; прусский король даже проявлял предупредительность к новому французскому монарху. Так Николай совершил первую из своих капитальных дипломатических ошибок.

Два могущественных секунданта — Англия и Франция — явно отходили от России и вскоре неминуемо должны были занять позиции враждебно настроенных наблюдателей.

Впрочем, вместо оставшейся в проекте войны на Рейне царя ждала война на Висле.

2. ПОЗИЦИЯ ВЕЛИКИХ ДЕРЖАВ В ВОПРОСЕ О ПОЛЬСКОМ ВОССТАНИИ

Польское восстание 1830 ― 1831 гг. История польского восстания может быть разделена на два периода. Первый период восстания от начала его, т. е. от 29 ноября 1830 г. до 25 января 1831 г., когда постановлением Варшавского сейма император Николай был объявлен низложенным с престола Царства (королевства) Польского.

В этот период европейская дипломатия имела формальное основание осведомляться у Николая, намерен ли он, несмотря на факт восстания, признавать то государственное устройство Царства Польского, которое было даровано Александром I на Венском конгрессе, и которое поклялся охранять в манифесте к полякам сам Николай при вступлении на престол 13 (25) декабря 1825 г.

Во второй период восстания иностранные представители могли только частным порядком заговаривать с царем о польских делах: низложив Николая с престола, поляки, по мнению европейской дипломатии, сами уничтожили конституцию 1815 г.: отныне, т. е. после 25 января 1831 г., шла война между Российской империей и польским государством, возникшим революционным путем и не признанным ни одной из держав Европы. Вмешаться в эту войну дипломатически или с оружием в руках ни одна из европейских держав не считала для себя возможным, и все они вплоть до конца восстания, т. е. до взятия Варшавы 7 сентября 1831 г., оставались лишь в положении зрителей.

Конечно, возникали и новые моменты в настроении этих «зрителей».

Следует сказать, что восставшие совершили с самого начала много непоправимых ошибок. Будучи воюющим и еще непризнанным государством, восставшая Польша обзавелась такими дипломатами, которые, как нарочно, делали все, чтобы превратить трудное положение своей страны в совершенно безнадежное. В Варшаве открыто говорили и писали, что Балтийское море на севере, Черное море и Карпаты на юге, Днепр на востоке должны быть границами будущей «воскресшей» Польши. Конечно, Меттерних и Фридрих-Вильгельм III поспешили тотчас же заключить конвенцию с Николаем, прямо направленную против повстанцев.

Отправляя (еще в первый период восстания, при диктатуре Хлопицкого) делегатов для переговоров с Николаем, Варшава дала им императивный мандат: требовать от царя «возвращения» восьми воеводств, т. е. Литвы, Белоруссии и Украины.

Завоевательные устремления повстанцев в сторону Литвы, Белоруссии и Украины уже до 25 января 1831 г. облегчали Николаю переговоры с западноевропейскими дипломатами. Выдвигая свои притязания, варшавские правители как бы заявляли, что подняли оружие вовсе не во имя сохранения хартии 1815 г., а ради захвата ряда русских губерний, путем прямого применения военной силы.

Отношение английского и французского правительств к польскому восстанию. Ухудшение международной позиции восставшей Польши и решительное укрепление позиции Николая испытал на себе раньше всех молодой маркиз Велепольский, который прибыл с дипломатической миссией во второй половине декабря 1830 г. в Лондон.

Только к концу января 1831 г. он был допущен к Пальмерстону.

Прием был очень сдержанный. Пальмерстон больше всего в это время был занят не Россией, а Францией. Он решительно не желал поглощения Бельгии Францией, но не хотел и возвращения Бельгии голландскому королю. Польша его нисколько не интересовала; он холодно заметил Велепольскому, что Англия только в том случае могла бы высказать свое мнение, если бы Николай вздумал совсем уничтожить государственное устройство Польши, данное Александром и утвержденное Венским конгрессом.

Когда в Лондон пришло известие, что в Варшаве низложили Николая с польского престола, Пальмерстон тотчас дал знать Велепольскому, что отныне им разговаривать не о чем.

На том миссия Велепольского и окончилась.

Оставалась надежда на поддержку со стороны еще одной великой державы — Франции.

Ввиду явно враждебной позиции, занятой с начала восстания Австрией и Пруссией, после провала миссии Велепольского в Лондоне, восставшая Польша видела последнюю свою надежду в Париже.

Плохим предзнаменованием было то, что, как доносил Велепольский в Варшаву, Пальмерстон определенно был недоволен французскими общественными манифестациями в пользу Польши в течение декабря 1830 г. и января 1831 г. в Париже.

Такое отношение Пальмерстона предвещало, что и правительство Луи-Филшша не выступит в пользу Польши против России.

Луи-Филипп с самого начала своего воцарения не желал и не мог даже намекнуть на помощь полякам вооруженными силами Франции. Поляки ходили, впрочем, не к самому Луи-Фалиппу, настроение которого они угадали, а к первому министру Лафитту, который вполне им сочувствовал. Но, во-первых, и Лафитт больше всего выражал свои симпатии словами и денежными взносами в кассу польского комитета в Париже. Во-вторых, министерство этого либерального банкира было уже в январе-феврале 1831 г. при последнем издыхании и готовилось уступить место кабинету консервативно настроенного промышленника Казимир Перье. Этот министр, в полном согласии с королем Луи-Филиппом, категорически отказывался даже говорить о военной помощи полякам.

В середине января польским делегатам в Париже было сообщено, что король отправляет в Петербург герцога Мортемара в качестве чрезвычайного посла. Поляки ликовали. Они не знали, что Мортемар едет к царю вовсе не из-за польского вопроса, а с поручением расположить царя к Луи-Филиппу, на которого Николай продолжал гневаться, как на «короля баррикад», «принявшего престол от революции». Второй целью поездки Мортемара было зондирование вопроса, нельзя ли добиться от царя согласия на включение Бельгии в состав Франции. Лишь третьей (третьестепенной) задачей Мортемара была попытка настроить царя примирительно по отношению к «восставшим подданным», посоветовать ему обещать амнистию, утверждение конституционных прав Польши и их распространение на Литву.

Мортемар, совершая долгое и трудное в те времена путешествие, эаночевал в одну январскую ночь в лесу, на перегоне из Берлина в Кенигсберг. Тут он неожиданно встретился с курьером, спешившим из Варшавы на запад с известием, что сейм низложил Николая с польского престола. Курьер и его спутники тут же услышали от Мортемара, что поляки совершили роковой шаг, что Франция, на которую они надеются, никак им помочь не может. Мортемар тогда же принял решение. Его миссия в той части, в которой она имела отношение к полякам, теряла всякий смысл. Отныне происходила война между двумя славянскими государствами — Польшей и Россией, — и вопрос шел не об амнистии или конституции, но о том, чья возьмет. А когда, 13 марта 1831 г., первым министром во Франции стал Казимир Перье, то полякам стало ясно, что Польша предоставлена исключительно собственным своим силам.

Попытка дипломатического вмешательства Англии и Франции в польском вопросе. Летом 1831 г., когда для Польши уже приближался час развязки, король Луи-Филипп и Казимир Перье сделали слабую попытку побудить Пальмерстона сообща, дипломатическим путем посодействовать «прекращению кровопролития». Ни король Луи-Филипп, ни Казимир Перье, ни Талейран, французский посол в Лондоне, через которого велись переговоры с Пальмерстоном, ни сам Пальмерстон не верили, что эти разговоры ведутся всерьез. Конечно, из этого ничего не вышло. К Николаю западные державы обратиться не посмели. Но зато Англия и Франция обратились с протестом к Меттерниху по поводу того, что польский корпус Дверницкого, перешедший на австрийскую территорию, спасаясь от русских, не только был разоружен, но и его оружие было выдано русским. Меттерних ясно понимал, что подобным протестом обе западные державы просто хотят, ничем не жертвуя, кому-то показать свое сочувствие Польше. Он тотчас ответил, что, во-первых, польское оружие принадлежит королю польскому, которым является Николай, а не мятежным его подданным; во-вторых, пусть поляки будут благодарны, что он, Меттерних, выдал Николаю только оружие, а не польских солдат и офицеров вместе с оружием. На этом и окончилось «дипломатическое вмешательство» двух западных держав. Когда Луи-Филипп, открывая 23 июля 1831 г. заседания палат, возвестил в тронной речи, что он сделал попытку организовать посредничество держав для прекращения кровопролития в Польше и защиты польской нации, то вся Европа поняла, что единственной целью Луи-Филиппа было именно получить возможность вставить эту фразу в свою тронную речь.

После повторных штурмов 6 и 7 сентября Варшава капитулировала, и 8 сентября 1831 г. состоялся въезд Паскевича в польскую столицу. Все было кончено.

«Порядок царствует в Варшаве», — заявил французский министр иностранных дел Себастиани. Эта фраза возбудила среди революционно настроенных республиканцев яростное возмущение. Дело дошло до продолжавшихся три дня (16, 17, 18 сентября) бурных уличных манифестаций в Париже. Но они уже ни к чему повести не могли.

Европа стояла перед новой ситуацией.

3. БЕЛЬГИЙСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И ВЕЛИКИЕ ДЕРЖАВЫ

Одновременно с Польшей решались в 1830—1831 гг. и судьбы Бельгии.

Для дипломатов монархической Европы как французская июльская революция, так и августовская бельгийская были насильственным ниспровержением актов Венского конгресса 1815 г., которые признали единственно законной французской династией династию Бурбонов и единственно законным для Бельгии правительством — правительство голландское, возглавляемое голландским королем.

Бельгийская революция была новым вызовом Священному союзу. В течение всего сентября, октября, ноября 1830 г. Николай I,еще не знавший, что его ждет в Варшаве, проявлял кипучую энергию, призывая Австрию и Пруссию к своего рода крестовому походу против мятежных бельгийцев. Но и здесь царю ровно ничего не удалось достигнуть.

Меттерних был согласен поддержать царя в его резких протестах против совершившегося. Но о военном выступлении Австрии против бельгийских революционеров и речи быть не могло. С Фридрихом-Вильгельмом III Николай даже и не пытался серьезно беседовать о Бельгии.

В Англии сам старый Веллингтон считал дело нидерландского короля в Бельгии безнадежно проигранным. Когда Веллингтон обратился к великим державам, приглашая их прислать представителей в Лондон для решения «бельгийского вопроса», то он имел в виду главное: не дать французам в той или иной форме захватить Бельгию. Во Франции левая оппозиция против Луи-Филиппа во главе с республиканцами требовала присоединения Бельгии; в самой Бельгии имелось течение в пользу такого решения вопроса.

Луи-Филипп сделал робкую попытку выдвинуть кандидатом на новый бельгийский престол своего сына, герцога Немурского. Но Пальмерстон, ловко сманеврировав, устроил так, будто он лично ничего бы против этого не имел, а вот император Николай, ненавидящий Луи-Филиппа, будет протестовать. Талейрану, в то время французскому послу в Лондоне, было ясно, что Пальмерстон ни за что не допустит воцарения сына французского короля. Если так, то и самому Талейрану лучше прикинуться, будто он верит, что все дело в нежелании царя. Талейран пробовал, при определении Лондонской конференцией окончательных границ Бельгии, выгадать что-нибудь для Франции; но и это натолкнулось на упорное сопротивление Пальмерстона. В начале июня 1831 г. национальным конгрессом на бельгийский престол был избран принц Леопольд Саксен-Кобургский, на кандидатуре которого сошлись все державы. Талейран потребовал, чтобы на французско-бельгийской границе были срыты все крепости, сооруженные для защиты от Франции. Это ему удалось провести. При определении границы между Бельгией и Голландией Талейран оказался, к удивлению, довольно благожелательным к Голландии, и Бельгия получила там несколько меньше, чем ожидала. Эта мягкость старого князя объяснилась лишь 100 лет спустя, в 1934 г., когда голландский государственный архив опубликовал документы, уличающие Талейрана в том, что он получил от голландского короля Вильгельма I взятку в 10 тысяч фунтов стерлингов золотом.

Подводя итоги бурным 1830 и 1831 гг., Николай I должен был признать, что отныне без теснейшего единения с Австрией и Пруссией ему не обойтись.

4. УИНКИАР-ИСКЕЛЕССКИЙ ДОГОВОР РОССИИ С ТУРЦИЕЙ

И ПРОТИВОРЕЧИЯ ВЕЛИКИХ ДЕРЖАВ В ВОСТОЧНОМ ВОПРОСЕ

Турецко-египетский конфликт и позиция великих держав (1832 ― 1833 гг.). Неожиданно и почти катастрофически обострился восточный вопрос. Произошло это обострение на этот раз вовсе не по инициативе Николая. Возникло оно из обстоятельств внутренней жизни Турецкой империи.

Могущественный вассал Турции, паша Египта Мехмед-Али, восстал против султана и пошел на него войной. Заняв Сирию, египетское войско, обученное и вооруженное лучше, чем армия султана, двинулось к северу, и 21 декабря 1832 г., в битве при Конии, сын Мехмеда-Али, Ибрагим, совершенно разгромил турецкую армию. Султан Махмуд II очутился в отчаянном положении: у него не было ни денег, ни времени, чтобы хотя бы наскоро собрать новую армию.

Махмуд обратился за помощью к державам. Но французская дипломатия, давно облюбовавшая Египет и Сирию как будущую сферу своего влияния, отказалась ему помочь. Пальмерстон предложил султану подождать, пока поможет Австрия: он рассчитывал не доводить султана до необходимости обратиться к Николаю.

Пальмерстон надеялся, что нужное Англии дело будет, таким образом, выполнено австрийскими руками.

Но вышло совсем по-другому. Во-первых, австрийская армия вовсе не была готова к сопротивлению победоносному египетскому войску в далеких пустынях Малой Азии; во-вторых, Меттерних, скрепя сердце, должен был мириться с русской опасностью на Востоке, чтобы сохранить могущественного союзника в борьбе с революционной опасностью в самой Европе. Поэтому он меньше всего желал открыто ссориться с Николаем.

А Николай сейчас же, еще до битвы при Конии, предложил султану вооруженную помощь против Ибрагима; еще раньше русский генерал Муравьев внезапно высадился на берегу Босфора. Опасность от русской помощи султан сознавал хорошо. Впоследствии на возмущенный вопрос английского посла, как султан вообще мог согласиться принять «помощь» от Николая, один из членов Дивана повторил слова, сказанные Махмудом: «Когда человек тонет и видит перед собой змею, то он даже за нее ухватится, лишь бы не утонуть». Муравьев, устроив свой лагерь на Босфоре, явился к султану в качестве специального посланца от царя с таким предложением: если султан желает, Николай потребует от мятежного египетского паши Мехмеда-Али, чтобы он немедленно убрал свои войска и велел Ибрагиму возвратиться в Египет. В случае отказа царь объявляет Мехмеду-Али войну.

Но Мехмед-Али не покорился, да и султан медлил дать Николаю свое согласие. Мало того, Ибрагим двинулся еще несколько дальше к северу. В полной панике султан решился на все, и 3 февраля 1833 г. русский представитель в Константинополе, Бутенев, получил, наконец, долгожданный дипломатический документ: Махмуд формально просил царя оказать ему помощь против мятежного вассала. Русский флот, давно уже стоявший наготове в Севастополе, снялся с якоря и отплыл в Константинополь. 20 февраля 1833 г. этот флот появился в Босфоре. Тогда французский посол адмирал Руссэн бросился к султану, решительно убеждая его просить русский флот удалиться. Английский посол поддержал Руссэна. Они оба заявили, что немедленно отбудут из Константинополя если русские займут город. Это значило, что, в случае отказа султана, Англия и Франция поддержат Мехмеда-Али. Султан потребовал от Руссэна обязательства поддержать его против Мехмеда-Али, и Руссэн подписал с рейс эффенди это обязательство.

Мехмед-Али был превосходным дипломатом; он ясно видел, что французы хотели лишь отсылки обратно русского флота, а теперь, добившись этого, не приложат никаких усилий к тому, чтобы преградить Ибрагиму путь. Султан Махмуд убедился, что Руссэн и англичане его обманули. Между тем пришли новые грозные известия: агенты Ибрагима, пробравшись в Смирну, подняли там восстание против султана. Султан прямо объявил, что снова обратился к Бутеневу, и турецкие министры сообщили последнему о согласии султана, чтобы русский флот не уходил из Босфора. Бутенев на это мог только любезно ответить, что русский флот и не думал трогаться с места, так как у него, Бутенева, было только устное, а не письменное предложение увести флот. 2 апреля к берегу Черного моря, у самого Босфора, явилась новая русская эскадра, а спустя несколько дней — и третья. Немногим меньше 14 тысяч русских солдат было высажено на берег.

Французская дипломатия и Пальмерстон были в большой тревоге. Было ясно, что одними словами отделаться нельзя. Приходилось либо решительными мерами спасать султана Махмуда от египетского паши, либо отдать Константинополь русским войскам, да еще с разрешения самого султана. В конце концов Руссэн и английский посол Понсонби вызвали свои эскадры к Египту и добились заключения мира между султаном и Мехмедом-Али. Мир был очень выгоден для египетского паши и значительно расширял его владения. Но Константинополь был спасен. Однако и для султана и для Европы было ясно, что Ибрагим со своим войском убоялся не маневрирующих где-то английских и французских судов, а русской армии, уже стоявшей на малоазиатском берегу Босфора. Султан Махмуд был в восторге от оказанной ему помощи и еще больше от переданного ему через царского генерал-адъютанта графа Орлова заявления, что спасители Турецкой империи 11 июля намерены отчалить от дружественных турецких берегов и возвратиться в Севастополь.

Уинкиар-Искелесский договор (8 июля 1833 г.). Граф Орлов недаром почти два месяца просидел перед этим в Константинополе. Потом говорили в дипломатических кругах Парижа и Лондона, что во всем Константинополе остался к началу июля лишь один неподкупленный Орловым человек, именно сам повелитель правоверных, Махмуд II — да и то лишь потому, что графу Орлову это показалось уже ненужным расходом. Но только этой деталью нельзя, конечно, объяснить блистательный дипломатический успех, выпавший на долю Орлова ровно за три дня до отхода русского флота из Босфора. 8 июля 1833 г. в местечке Ункиар-Искелесси между русскими и турецкими уполномоченными был заключен знаменитый в летописях дипломатической истории договор. В Ункиар-Искелесси Николай одержал новую дипломатическую победу, — более замечательную, чем Адрианопольский мир, ибо победа эта была достигнута без войны, ловким маневрированием.

Россия и Турция отныне обязывались помогать друг другу в случае войны с третьей державой как флотом, так и армиями. Они обязывались также помогать друг другу в случае внутренних волнений в одной из двух стран. Турция обязывалась в случае войны России с какой-либо державой не допускать военных судов в Дарданеллы. Босфор же оставался при всех условиях открытым для входа русских судов.

Договор в Ункиар-Искелесси стал одной из причин обострения англо-русских противоречий.

Пальмерстон. С половины ноября 1830 г. во главе английского кабинета стоял 1 реи, а министерством иностранных дел управлял лорд Пальмерстон. С тех пор, вплоть до своей смерти в 1865 г., этот человек то в качестве «статс-секретаря» по иностранным делам, то как премьер, то на посту статс-секретаря по внутренним делам, то в роли члена оппозиции — не переставал оказывать на внешнюю политику Англии самое могущественное влияние.

Блестящую характеристику Пальмерстона дал Карл Маркс.

«Будучи торием по происхождению, — писал Маркс, — он все же сумел ввести в управление иностранными делами весь тот клубок лжи, который составляет квинт-эссенцию вигизма. Он прекрасно умеет соединять демократическую фразеологию с олигархическими воззрениями, умеет хорошо скрывать торгашескую мирную политику буржуазии за гордым языком аристократического англичанина старых времен; он умеет казаться нападающим, когда на самом деле потворствует, и обороняющим, когда на самом деле предает; он умеет ловко щадить мнимого врага и приводить в отчаяние сегодняшнего союзника, умеет в решительный момент спора становиться на сторону сильнейшего против слабейшего и обладает искусством, убегая от врага, сыпать громкими, смелыми фразами.

Одна сторона обвиняет его в том, что он состоит на жаловании у России; другая подозревает его в карбонарстве».

Маркс внимательно следил за деятельностью Пальмерстона. ин с ненавистью и презрением относился к его развязному передергиванию политических карт, к умению Пальмерстона всю свою жизнь жить по чужому политическому паспорту. Маркс не верил искренности вражды Пальмерстона к николаевской России и некоторое время серьезно относился к печатным уверениям экзальтированного публициста Уркуорта, будто Пальмерстон подкуплен Россией.

Совершенно бесспорно, что возгласы Пальмерстона против царизма как душителя свободной мысли были лживы и лицемерны. Именно этой своей стороной царизм и был по душе Пальмерстону. Если что и не нравилось в России этому слуге английского захватнического капитала, так это ее колоссальные размеры, ее огромная сила, ее географическое положение, которое давало ей уже тогда возможность угрожать Турции, Персии и в конечном счете Индии. Именно поэтому для Пальмерстона борьба с Россией всегда была одной из самых важных, основных, всеопределяющих задач внешней политики Великобритании.

Обострение англо-русских противоречий после Уинкиар-Искелесского договора. Договор в Ункиар-Искелесси вывел из себя Пальмерстона. Это была уже вторая его неудача в борьбе против Николая за сравнительно еще короткое время управления английской дипломатией. Первое столкновение с Николаем произошло еще в 1832 г. Оно тоже было косвенно связано с восточным вопросом. Пальмерстон очень дорожил одним молодым дипломатом — Чарльзом Стрэтфордом-Каннингом, двоюродным братом скончавшегося в 1827 г. знаменитого премьера Джорджа Каннинга. Пальмерстон послал Стрэтфорда-Каннига в Константинополь и Грецию в 1831 г.; по возвращении в Лондон, в 1832 г., Стрэтфорд представил очень обстоятельный доклад о положении восточных дел после Адрианопольского мира, больше всего останавливаясь на отношениях Турции и России. Пальмерстон после этого решил назначить Стрэтфорда послом в Петербург. Но, очевидно, Николай что-то проведал об антирусских тенденциях Стрэтфорда. Во всяком случае, Нессельроде, узнав о предполагаемом назначении, написал частным образом в Лондон княгине Ливен, чтобы она дала как-нибудь знать Грею и Пальмерстону о нежелательности посылки Стрэтфорда в Россию. Грей (премьер) считал, что дело на этом и окончено.

Но Пальмерстон решил опубликовать в газетах, что назначение Стрэтфорда уже состоялось; предварительно он дал на подпись королю Вильгельму IV указ о назначении Стрэтфорда послом. Когда сообщение появилось в газетах, Пальмерстон (дело было в октябре 1832 г.) послал обычный запрос об «агремане» русскому правительству, рассчитывая, что Николай не решится отказать. Но Николай решился. Он приказал Нессельроде объявить Пальмерстону, что не примет Стрэтфорда. Пальмерстон настаивал, Николай оставался непоколебим. Тогда Пальмерстон, видя, что скандал разрастается и обращается не против Николая, а против него, предложил такой компромисс: пусть Стрэтфорд только приедет, представится Николаю, вручит свои верительные грамоты, — и тогда Пальмерстон его сейчас же уберет из Петербурга. Царь ответил, правда, устно, что согласен дать Стрэтфорду самый высший из всех русских орденов, с условием, чтобы он сидел дома и не приезжал в Петербург. Пальмерстону пришлось признать, что коса нашла на камень, и подчиниться.

Вслед за этой неприятностью, спустя несколько месяцев, в июле 1833 г., последовала уже настоящая крупная неудача английской дипломатии — русско-турецкий договор в Ункиар-Искелесси. А затем Пальмерстон увидел, что Николай стремится использовать Австрию для своих восточных целей. Это его особенно встревожило. Дело в том, что Меттерних, обеспокоенный некоторыми проявлениями революционного духа в Германии и Северной Италии в 30-х — 40-х годах, возникновением организации Маццини «Молодая Италия», глухим брожением в Венгрии, неотступно настаивал перед Николаем и Фридрихом-Вильгельмом III на необходимости подкрепить Священный союз и продемонстрировать перед революционерами всех стран тесную дружбу «трех восточных монархов».

Съезд монархов Мюнхенгреце (1833 г.) Николай вполне сочувствовал идее такой борьбы, но до сих пор уклонялся от организации подобных съездов. Теперь, в 1833 г., после Ункиар-Искелесси, можно было и не опасаться интриг Меттерниха. Поэтому Николай согласился на созыв съезда. Мало того, он решил использовать намеченный съезд австрийского, прусского и русского монархов и их министров не только для того, чтобы условиться относительно общей борьбы с революцией, но и для того, чтобы позондировать позицию Австрии в турецком вопросе. Умысел Николая был ясен: Меттерних в нем нуждался, как в опоре против революционных потрясений, грозящих гибелью Габсбургской монархии, а также против французской политики, направленной против австрийского владычества в Ломбардии и Венеции. В Мюнхенгреце, где в сентябре 1833 г. состоялся съезд, Николай в самом деле с полной готовностью обещал поддержку Меттерниху. Но зато он рассчитывал, что отныне Австрия не будет противиться русскому продвижению к Константинополю. Однако тут царь ошибся: Меттерниху замыслы Николая казались смертельно опасными не только для Турции, но и для самостоятельного существования Австрии. Вот что об этой попытке царя рассказал впоследствии, уже в конце своей жизни, сам Меттерних. «Это было в Мюнхенгреце, за обедом. Я сидел напротив его величества. Наклонившись над столом, царь спросил меня: князь Меттерних, что вы думаете о турке? Я притворился, что не услышал вопроса, и сделал вид, что оглох, когда он обратился ко мне снова. Но, когда он повторил вопрос в третий раз, я принужден был ответить. Я сделал это косвенным образом, спросив в свою очередь: обращаетесь ли вы, ваше величество, ко мне с этим вопросом, как к врачу или как к наследнику? Император не ответил и никогда со мной вновь уже не заговаривал о больном человеке».

Итак, в Мюнхенгреце царя постигла неудача. Отныне он знал, что Австрия будет попрежнему противиться русской политике продвижения к проливам.

Само собой возникал вопрос и о другом партнере. Этим другим партнером, несравненно более сильным, могла быть только Англия. Но прошло 11 лет после Мюнхенгреца, пока Николаю показалось возможным попытаться снова заговорить о Турции, как о «больном человеке», — и на этот раз именно с Англией. До тех пор, при Пальмерстоне, это было абсолютно немыслимо — даже до того конфликта, который возник из-за отказа в агремане для Стрэтфорда-Каннинга.

Два течения в Англии в отношении восточного вопроса. Уже с начала 30-х годов, — а особенно после Ункиар-Искелесси и проникших в Англию смутных слухов о разговоре царя с Меттернихом в Мюнхенгреце — в английской правящей верхушке, как и в широких кругах крупной буржуазии, наметилось два течения по вопросу о Турции и России. Представителями одного были известный публицист, основатель «Лиги борьбы против хлебных законов», приверженец свободы торговли Ричард Кобден и член парламента Джон Брайт; представителем другого — лорд Пальмерстон, за которым шло подавляющее большинство в парламенте и вне его. Кобден неоднократно излагал свои воззрения в речах, статьях и в специальной брошюре «Россия» («Rossia»), выпущенной в 1836 г. Эти воззрения сводились к тому, что в русско-турецкие отношения не следует вмешиваться ни дипломатически, ни в особенности вооруженной рукой.

Если даже предположить, что Россия утвердится в Константинополе, от этого ни английская промышленность, ни торговля, ни судоходство ничего не потеряют. Русские не могут экономически конкурировать с англичанами, и Англия будет по-прежнему главенствовать во всех странах Леванта. А что в Константинополе будет русская полиция, то это скорее благоприятное обстоятельство. Порядка и безопасности будет больше, чем при полиции турецкой. Не ведя с Россией дипломатической борьбы, можно заключить с ней выгоднейшие торговые договоры. А больше ничего для Англии и не требуется.

Пальмерстон и его пресса не переставали резко нападать на взгляды Кобдена и его друзей. Для Пальмерстопа и большинства не только консерваторов, но и вигов (в рядах которых числился и он сам) пустить Россию в Константинополь значило спустя несколько лет увидеть ее в Индии. Охрана всеми дипломатическими и военными средствами как Турции, так и Персии от поглощения их Россией признавалась прямым долгом и основной задачей британской политики. Для Англии потерять Индию значило бы уподобиться Голландии или Бельгии. Борясь против царских происков и завоевательных стремлений в Турции, Пальмерстон и его единомышленники боролись, по их мнению, за существование Англии как великой державы. У английского министра явилась мысль: «расширить» Ункиар-Искелесский договор путем «включения» в него всех великих европейских держав. Другими словами, если отбросить намеренно запутанный дипломатический стиль, Пальмерстон желал уничтожить Ункиар-Искелесский договор и гарантировать неприкосновенность турецких владений подписями не только России, но и Англии, Франции и Пруссии. Пальмерстон даже затевал с этой целью конференцию в Лондоне. Николаю удалось сорвать конференцию, но маневр Пальмерстона ставил царя в затруднительное положение. Однако царю опять повезло: французская дипломатия начала явно и даже демонстративно поддерживать египетского пашу. Со времени вступления Тьера в кабинет стало ясно, что французская дипломатия стремится в той или иной мере наложить руку на Сирию, а если дело пойдет на лад, то и на Египет. Пальмерстон был этим недоволен. Во-первых, он ни за что не хотел упрочения французского влияния в Египте и Сирии; во-вторых, новое выступление Мехмеда-Али давало Николаю право, на точном основании Ункиар-Искелесского договора, вмешаться в турецко-египецский конфликт и даже занять Константинополь. Пальмерстон немедленно принял меры. Через австрийского дипломата в Лондоне, барона Неймана, он уведомил Меттерниха, что решил бороться против намерения французов, уже завоевавших Алжир, забрать еще и Египет и «изгнать Англию» из Средиземного моря. Тотчас же заработала австрийская дипломатия, которая дала знать в Петербург о заявлении Пальмерстона. Николай I увидел благоприятный случай войти в контакт с англичанами по турецко-египетскому вопросу, изолировать ненавистную «революционную» июльскую монархию с «королем баррикад» Луи-Филиппом и разбить то соглашение между Англией и Францией по всем основным дипломатическим вопросам, которое так искусно установил Талейран во время своего четырехлетнего пребывания в Лондоне (1830—1834 гг.) в качестве посла. За спиной Тьера начались секретные переговоры между «восточными монархиями», — как тогда принято было обозначать Россию, Австрию и Пруссию, — и Пальмерстоном. Ничего об этом не зная, Тьер постарался в июне 1840 г. при посредстве французского посла в Константинополе, Понтуа, настоять на удалении великого визиря Хозрева-паши, считавшегося ставленником Николая и ярым врагом Мехмеда-Али.

Попытка возобновления священного союза в иле 1840 г. В ответ на это 15 июля 1840 г. в Лондоне было подписано соглашение между четырьмя державами — Англией, Австрией, Пруссией и Россией. Это соглашение справедливо расценивалось Марксом как попытка возобновления Священного союза против Франции

Руководящие министры Луи-Филиппа, Тьер и Гизо, были возмущены не только содержанием этого соглашения, всецело направленного против египетского паши и в пользу султана, но и тем, что оно заключено было втайне от французов. «Я всегда был сторонником союза Франции с Англией, — зачем вы разбили этот союз?», — сказал Тьер английскому послу Бульвер-Литтону, узнав о соглашении 15 июля.

Николай ликовал. Русский посол в Лондоне Бруннов, дипломат умный и наблюдательный, имел, однако, вреднейшую, чисто царедворческую манеру доносить в Петербург не то, что в самом деле происходило, а то, что было желательно и приятно царю прочесть в его донесениях. Так, он безмерно преувеличил в своих докладах значение дипломатической победы, одержанной Россией над Францией 15 июля 1840 г. И Николай, сбиваемый с толку Брунновым, стал с тех пор воображать, что отношения между Францией и Англией безнадежно испорчены и что теперь можно подумать и о том, чтобы в удобный момент столковаться с Англией один-на-один. Николай пробовал осуществить эту мысль. Он велел передать Пальмерстону, что если Франция объявит Англии войну, то он станет на сторону Англии. Яростная кампания французской печати против Англии, внезапно развившаяся по явному наущению со стороны Тьера, казалось, вполне подтверждала уверения Бруннова, что отныне можно ждать возобновления хороших отношений с Англией и рассчитывать на них. Пальмерстон, казалось, направил весь свой боевой темперамент против Тьера и против Гизо, сменившего Тьера на посту министра иностранных дел (в том же 1840 г.). Но одновременно он ловко использовал заблуждение царя, для того чтобы воспрепятствовать возобновлению в 1841 г. Ункиар-Искелесского договора, восьмилетний срок которого как раз пришел к концу.

13 июля 1841 г., с согласия царя, был заключен между Турцией, с одной стороны, и Россией, Англией, Австрией, Пруссией и Францией — с другой, договор о Босфоре и Дарданеллах: было постановлено, что проливы будут закрыты для военных судов всех держав, пока Турция не находится в войне; во время войны Турция имеет право пропускать через проливы суда той державы, с какой ей будет выгодно сговориться. Николай не протестовал против участия в договоре Франции; да без нее на этот раз и невозможно было обойтись, даже с точки зрения самого Пальмерстона. Франция перестала поддерживать Мехмеда-Али, видя, что четыре державы выступают против нее, а египетский паша удовольствовался серьезными территориальными приобретениями и примирился с новым султаном Абдул-Меджидом, который сменил Махмуда II, умершего в 1839 г.

Но главное достижение в глазах Николая оставалось в силе: Франция была сброшена со счетов в восточном вопросе; путь к откровенному объяснению с Англией был открыт. А тут еще сентябрь 1841 г. принес отставку Пальмерстона. Пал вигистский кабинет лорда Мельбурна, а с ним ушел и статс-секретарь по иностранным делам Пальмерстон. Новый консервативный премьер Роберт Пиль слыл руссофилом; в еще большей степени другом России, а главное, врагом Турции считался назначенный Робертом Пилем новый статс-секретарь по иностранным делам, лорд Эбердин. Эбердин полагал, что по подавляющему большинству вопросов Англия вполне может сговориться с Россией. И Николай вообразил, что к числу этих вопросов относится и вопрос о Турции.

5. ПОПЫТКА НИКОЛАЯ I ДОГОВОРИТЬСЯ С АНГЛИЕЙ

О РАЗДЕЛЕ ТУРЦИИ

В начале 1844 г. Николай дал понять, что он хотел бы сделать визит королеве Виктории. Соответствующее приглашение было тотчас получено. 31 мая 1844 г. царь со свитой высадился в Вульвиче.

Николай был принят двором и аристократией со всеми знаками того особого почтения, даже почти низкопоклонства, с какими его принимала тогда повсюду монархическая Европа, видевшая в нем могущественнейшего в мире государя, удачливого во всех своих предприятиях политика, надежный оплот против революции.

В этой атмосфере Николай, конечно, мог почувствовать особое расположение к тем «откровенным» беседам о Турции, Для которых он и предпринял свое путешествие.

Почти тотчас после переезда своего по приглашению Виктории из Лондона в Виндзор Николай виделся и говорил с Абердином. Вот наиболее ранняя запись самых существенных слов царя, сделанная бароном Штокмаром, со слов самого Эбер-Дина, тотчас после разговора с Николаем.

«Турция — умирающий человек. Мы можем стремиться сохранить ей жизнь, но это нам не удастся. Она должна умереть, и она умрет. Это будет моментом критическим. Я предвижу, что мне придется заставить маршировать мои армии. Тогда и Австрия должна будет это сделать. Я никого при этом не боюсь, кроме Франции. Чего она захочет? Боюсь, что многого в Африке, на Средиземном море и на самом Востоке». Пугая Эбердина возможностью французских притязаний в Египте, Сирии и на Средиземном море, т. е. именно там, где англичане ни за что не хотели допускать французское владычество, царь продолжал: «Не должна ли в подобных случаях Англия быть на месте действия со всеми своими силами? Итак, русская армия, австрийская армия, большой английский флот в тех странах! Так много бочек с порохом поблизости от огня! Кто убережет, чтобы искры его не зажгли?»

Вывод был ясен, и царь его сделал весьма определенно в разговорах с Эбердином и с главой министерства Робертом Пилем: чтобы успешно побороть французские вожделения, чтобы не дать и Австрии воспользоваться наследством «больного человека», Россия и Англия должны заблаговременно сговориться о дележе добычи. Таким образом, царь повторил то, что сказал в 1833 г. в Мюнхенгреце Меттерниху. Но тогда, когда он говорил в Мюнхенгреце о «больном человеке», Меттерних прикинулся глухим. А теперь, в 1844 г., царские слова об «умирающем человеке» были очень хорошо услышаны в Виндзоре и Эбердином и Пилем. «Турция должна пасть, — сказал царь Роберту Пилю. — Я не хочу и вершка Турции, но и не позволю, чтобы другой получил хоть ее вершок». Роберт Пиль очень хорошо понял, чего желает царь, и не только не обнаружил добродетельного негодования, но сейчас же поведал царю, что Англии приятно было бы при будущем разделе Турецкой империи получить именно Египет. Эту мысль Роберт Пиль выразил такими осторожными, истинно дипломатическими словами: «Англия относительно Востока находится в таком же положении. В одном лишь пункте английская политика несколько изменилась в отношении Египта. Существование там могущественного правительства, такого правительства, которое могло бы закрыть перед Англией торговые пути, отказать в пропуске английским транспортам, Англия не могла бы допустить». Роберт Пиль отлично знал, что царь претендует не на Египет, а на Константинополь и проливы, а также на Молдавию и Валахию; на Египет же претендуют французы, против которых царь и предлагает Англии блокироваться с Россией. Николай, конечно, мог принять слова Роберта Пиля за согласие насчет дележа турецкого наследства. Поэтому царь продолжал: «Теперь нельзя решать, что следует сделать с Турцией, когда она умрет. Такие решения ускорят ее смерть. Поэтому я все пущу в ход, чтобы сохранить статус кво. Но нужно честно и разумно обсудить все возможные случаи, нужно прийти к разумным соображениям правильному, честному соглашению».

Царь уехал из Англии, в высшей степени довольный тем, что на этот раз его собеседники не оказались глухими, как Меттерних в Мюнхенгреце. Он сгоряча даже приказал Нессельроде отправить в Англию мемуар с изложением всех своих мыслей о необходимости заблаговременного соглашения на случай распада Турции; ему очень хотелось иметь у себя нечто вроде подписанного Пилем или Эбердином подтверждения их согласия с изложенными царем мыслями. Но этого он не дождался. Английские министры, повидимому, спохватились: связывать себя документом они не пожелали.

В июне 1846 г. кабинет Роберта Пиля ушел в отставку. Виги, во главе с лордом Джоном Росселем и Пальмерстоном в качестве статс-секретаря по иностранным делам, вновь овладели властью. Николай знал давно, что Пальмерстон с беспокойством следит за ростом влияния России в Европе, да Пальмерстон никогда этого и не скрывал. «Европа слишком долго спала, она теперь пробуждается, чтобы положить конец системе нападений, которые царь хочет подготовить на разных концах своего обширного государства», — говорил Пальмерстон еще в 1837 г. прямо в лицо русскому послу Поццо-ди-Борго. Пытаться возобновить теперь, в 1846 г., с Пальмерстоном. те разговоры, которые так легко и удобно было вести с Пилем и Эбердином, представлялось царю совершенно невозможным. В Вене, проездом, в декабре 1846 г., царь заговорил снова с Меттернихом о Турции и счел необходимым заявить, что, если Турция распадется, то Константинополя он никому не отдаст. Если же кто попробует послать туда войско, то он, царь, явится в Константинополь раньше. А если он уже войдет туда, то там и останется. Это были скорее угрозы, чем предложение дележа. Да и слишком слабой считал царь в тот момент Австрию.

Любопытно отметить, что Николай, при своей безграничной самоуверенности и абсолютном непонимании стремлений широких слоев населения в тогдашней Европе и, в частности, в германских странах и во владениях Габсбургов, с раздражением и упрямством закрывавший глаза на очевидные факты, все-таки чуял в эти годы приближение революции. Он уже предвидел, что его «союзники» могут и не выдержать ожидаемого страшного толчка. Приписывал он это прежде всего слабости и растерянности австрийского и прусского правительств. «Прежде нас было трое, а теперь осталось только полтора, потому что Пруссии я не считаю совсем, а Австрию считаю за половину», — так говорил Николай в 1846 г. одному датскому дипломату. Так дожила Европа до февраля 1848 г. В истории европейской дипломатии наступили крутые, внезапные, огромные сдвиги.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ОТ РЕВОЛЮЦИИ 1848 г. ДО НАЧАЛА КРЫМСКОЙ ВОЙНЫ

(1848 ― 1853 гг.)

1. ПОДАВЛЕНИЕ НИКОЛАЕМ I ВЕНГЕРСКОГО ВОССТАНИЯ В 1849 г. И ВМЕШАТЕЛЬСТВО РОССИИ В АВСТРО-ПРУССКИЕ ОТНОШЕНИЯ (1850 г.)

Отношение Николая I к революции 1848 г. Получив первые вести о февральской революции во Франции, Николай воскликнул, обращаясь к гвардейским офицерам: «На коней, господа! Во Франции республика!» Однако на самом деле царь и не думал об интервенции и о походе на Францию, как в 1830 г. В гибели Луи-Филиппа Николай видел лишь заслуженное возмездие. Но, если бы у него и было в первый момент намерение итти на Францию, то он не мог бы его осуществить по обстановке, так как мартовские революции в Вене, Берлине, Мюнхене, Дрездене, во всех государствах Германского союза, бегство Меттерниха, полный провал всей меттерниховской системы, панический испуг перед революцией, который парализовал Фридриха-Вильгельма в Пруссии и императора Фердинанда в Австрии, их немедленная готовность к капитуляции — все это серьезно спутало карты Николая. Царь явно растерялся. Это видно из его переписки за этот период с князем Паскевичем, единственным человеком, которому он вполне доверял. Надо было «унять мерзавцев». На свои силы для выполнения подобной задачи Николай в первой половине 1848 г. не мог рассчитывать. Но вот блеснул для него луч надежды: расправа Кавеньяка над парижским пролетариатом в страшные июньские дни 1848 года окрылила царя и преисполнила его надежд. Немедленно через посла в Париже, Киселева, он велел передать генералу Кавеньяку сердечную царскую признательность. Николай раньше многих других представителей реакции понял, что на парижских баррикадах сломлена не только французская, но и всеевропейская революция, и что опасность миновала. С этого времени, а особенно с поздней осени 1848 г. возобновляется вмешательство Николая как в австрийские, так и в прусские дела. Он бранит заглаза своего шурина Фридриха-Вильгельма IV и раздраженно «советует» ему в глаза поскорее ликвидировать следы малодушия, т. е. конституцию, исторгнутую у короля прусской революцией в марте 1848 г. В более мягких тонах он дает те же советы 18-летнему Францу-Иосифу, который вступил на австрийский престол 2 декабря 1848 г. после отречения его дяди императора Фердинанда. Франц-Иосиф, беспомощный без поддержки Николая, с рабской покорностью выслушивал советы царя. А Николай был крайне доволен и этим послушанием и тем, что фактическим диктатором Австрии, истинным преемником Меттерниха явился князь Феликс Шварценберг, в котором Николай долгое время видел лишь нечто вроде своего генерал-губернатора, посаженного в Вене для выполнения петербургских «советов». Николай ошибался и в Шварценберге и во Франце-Иосифе. Шварценберг его пленил тем, что по его настоянию был расстрелян схваченный в Вене делегат Франкфуртского парламента, Роберт Блюм. Но Николай не рассмотрел в Шварценберге дипломата, который сделает все зависящее, чтобы помешать царю во всех его восточных планах, едва только избавится окончательно от страха перед революцией. Царь не разглядел и во Франце-Иосифе очень самостоятельного, самолюбивого и настойчивого молодого человека, который повинуется лишь потому, что боится революции, но в дальнейшем не откажется от борьбы против Николая на Востоке.

За этот период царь дважды, в 1849 и в 1850 гг., вмешался в. дела Средней Европы — и оба раза в пользу Австрии. Вследствие этого вмешательства Австрия одержала решительную победу на двух наиболее для нее важных фронтах.

Подавление венгерского восстания Первое вмешательство Николая было и дипломатическим и военным: оно произошло в 1849 г. в связи с венгерским восстанием.

Второе вмешательство было исключительно дипломатическим; направлено оно было к ликвидации попыток объединения Германии.

Вмешательство царя в дело подавления венгерского восстания было обусловлено прежде всего опасениями за спокойствие в Польше, в случае если бы Венгрия стала прочным независимым государством. Далее, существование государства, управляемого революционером Кошутом, считалось также угрозой влиянию царской России на Балканском полуострове. Наконец, победа всеевропейской реакции была бы неполной, если бы восторжествовала революционная Венгрия.

Николай решил выступить лишь в самом конце весны 1849 г., именно тогда, когда австрийские генералы потерпели ряд позорнейших поражений. Паскевич, наместник Царства Польского, взял на себя верховное руководство этой интервенцией. Австрийская империя после усмирения Венгрии могла считать себя спасенной. Зато среди всех подданных Франца-Иосифа не было отныне более яростных врагов России, чем венгры. С этого момента габсбургская держава стояла прочно на ногах; свое «политическое выздоровление», как писала реакционная пресса, она вскоре использовала против той же России. Николай понял это довольно поздно — только в 1854 г., — когда вполне ясно стала обозначаться враждебная позиция Австрии. Разговаривая с генерал-адъютантом графом Ржевуским, польским уроженцем, Николай спросил его: «Кто из польских королей, по твоему мнению, был самым глупым?.. Я тебе скажу, — продолжал он, — что самый глупый польский король был Ян Собесский, потому что он освободил Вену от турок. А самый глупый из русских государей — я, потому что я помог австрийцам подавить венгерский мятеж». Свою политическую ошибку Николай понял лишь тогда, когда уже ничего нельзя было исправить.

Второе вмешательство Николая в европейские дела последовало в 1850 г. Оно тоже было вызвано не только настойчивыми просьбами Франца-Иосифа и князя Шварценберга, но и определенными целями самого царя.

Вмешательство Николая I в австро-прусские отношения. После разгона, в 1849 г., Франкфуртского парламента, который ставил себе целью объединение Германии, мечта об этом объединении вокруг Пруссии не покидала широких слоев германской буржуазии. Николай I ни за что не желал допустить это объединение. В значительной степени под влиянием своего грозного петербургского шурина — Николая I — Фридрих-Вильгельм IV и отказался принять германскую императорскую корону от «революционного сборища», как ему велено было из Петербурга именовать Франкфуртский парламент. Но под воздействием общего стремления к объединению даже реакционное прусское министерство графа Бранденбурга сделало в 1849 — 1850 гг. некоторые шаги к реорганизации бессильного Германского союза. Тогда Николай I самым решительным образом поддержал австрийского канцлера Шварценберга, который объявил, что Австрия не потерпит усиления Пруссии.

Николай вовсе не только потому противился в 1849 г. созданию Германской империи, что инициативу объединения взял на себя «революционный» Франкфуртский парламент: он не желал также чрезмерного усиления Пруссии. В этом вопросе он всецело сходился с австрийской дипломатией.

Далее, Николай стал агитировать в пользу сохранения Гольштейна за Данией. 2 августа 1850 г. представители России, Франции, Англии и Австрии подписали в Лондоне соглашение, которое закрепляло за Данией обладание Гольштейном. Это был первый тяжкий удар, нанесенный Пруссии. Шварценберг торжествовал. В Пруссии росло общественное возбуждение. Вернувшись из Варшавы, граф Бранденбург внезапно скончался; легенда приписывала его смерть оскорбительному обращению со стороны царя и волнению прусского премьера в связи с национальным унижением Пруссии. Шварценберг, уверенный в поддержке Николая, грозил Пруссии войной.

«Ольмюцкое унижение» Пруссии (29 ноября 1850 г.). В ноябре 1850 г. произошел новый конфликт между Австрией и Пруссией из-за Гессена. После вмешательства Николая, в городе Ольмюце 29 ноября было подписано соглашение между Пруссией и Австрией, причем Пруссия должна была совершенно смириться. Это «ольмюцское унижение» навеки запомнилось во всей Германии, как дело рук Николая.

Царь торжествовал на всех фронтах дипломатической борьбы. Говоря впоследствии об этих годах (до 1853 г.), английский министр Кларендон заявил в одном своем парламентском выступлении, что в те времена, по общему мнению, Россия обладала не только «подавляющей военной силой», но и дипломатией, отличающейся «несравненной ловкостью». Могущество Николая после венгерской кампании и после Ольмюца казалось непреоборимым. «Когда я был молод, то над континентом Европы владычествовал Наполеон. Теперь дело выглядит так, что место Наполеона занял русский император, и что, по крайней мере в течение нескольких лет, он, с иными намерениями и иными средствами, будет диктовать законы континенту». Так писал в 1851 г. очень осведомленный наблюдатель, барон Штокмар, друг принца Альберта и английской королевы Виктории.

Эти сравнения Николая с Наполеоном стали обычными в те годы, когда шла речь о влиянии России на дела Европы. В 1849 — 1852 гг. мнение о почти полном всемогуществе Николая в Средней Европе было довольно близким к истине. Что же касается Англии и Франции, — то здесь дело обстояло сложнее. Отсюда приближалась к Николаю гроза.

2. ОБОСТРЕНИЕ АНГЛО-РУССКИХ ОТНОШЕНИЙ

В 1848 ― 1849 гг.

3 апреля 1848 г. Николай написал королеве английской Виктории знаменательное во многих отношениях письмо. Царь был растерян и подавлен: Европа представлялась ему уже лежащей в развалинах. Он писал Виктории как представительнице одного из двух государств, еще не поколебленных бушующим ураганом. Он приглашал Англию соединиться с Россией и спасти общественный порядок. Момент был выбран подходящий. По мере развертывания революционных событий в Европе Пальмерстон все более беспокоился по поводу грозившего, казалось бы, Австрии распада. Он боялся: 1) вторжения французов в Северную Италию с целью изгнания австрийцев и 2) поглощения славянских народов Россией, что приблизило бы царские войска к Константинополю. И в том и в другом случае он, к удовольствию своему, встретил поддержку царя. Николай изо всех сил противился расширению влияния революционной Франции. С другой стороны, он не только не содействовал распаду Австрии, но и спас ее своей интервенцией. В Англии учли очень скоро, какой драгоценный, со своей точки зрения, момент упускает царь и какую безумную ошибку он совершает. Пальмерстон, конечно, и пальцем не пошевелил, чтобы воспротивиться русской интервенции, когда венгерские делегаты обивали все английские и французские пороги, прося о помощи. Он был вполне удовлетворен тем, что Австрия осталась противовесом и барьером на Ближнем Востоке против русского продвижения в Турции, и что этот результат достигнут был пролитием русской, а не английской крови. Это не помешало Пальмерстону выступить осенью того же 1849 г. в роли благороднейшего защитника угнетенных венгров, а одновременно и подорвать среди панически настроенных турок веру во всемогущество русского царя.

Русская нота Турции об эмигрантах. Это случилось в связи с новой нелепой дипломатической ошибкой Николая: 25 августа 1849 г. царь приказал канцлеру Нессельроде направить турецкому правительству ноту с требованием выдачи четырех поляков (Бема, Дембинского, Замойского и Высоцкого), которые участвовали в свое время в восстании 1830 — 1831 гг., а в 1849 г. служили в революционной венгерской армии. Нота была составлена в очень резких, повелительных тонах. Русский посланник в Константинополе, Титов, должен был потребовать у Порты ясного и точного ответа: «да или нет», и объяснить министрам султана, что они «должны взвесить последствия отказа». Нота прямо давала понять, что Николай не остановится перед объявлением войны. Аналогичную ноту, но в более сдержанных выражениях, послала султану и Австрия относительно выдачи Кошута и других венгерских революционеров, бежавших в Турцию. Султан Абдул-Меджид обратился за советом к Стрэтфорду-Каннингу, который еще с июня 1828 г. находился в Константинополе со «специальным поручением». Стрэтфорд и французский представитель Опик убедили султана, что необходимо отказать царю и Францу-Иосифу в их незаконных требованиях. Стрэтфорд сделал это, предугадав желание Пальмерстона, но еще не получив от него полномочий. 2 октября 1849 г. Пальмерстон перенес все это дело на рассмотрение пленума британского правительства. Лорд Россель, глава кабинета, одобрил поведение Стрэтфорда и линию поведения, предложенную Пальмерстоном. В Вене и в Петербурге были сделаны «дружественные представления» английского и французского правительств о желательности прекратить нажим на Турцию по делу об эмигрантах. Одновременно адмиралу Паркеру с английской эскадрой велено было послать большой фрегат к Дарданеллам и приблизить к турецким водам всю его эскадру, которая крейсировала недалеко от греческих берегов. Намек был понят. Николай прекратил все это дело. Положение было облегчено ему мягким и непривычно-любезным тоном английского министра. Пальмерстон не хотел в этот момент раздувать инцидент: не имея союзников, он не желал воевать с Россией.

3. ЛУИ-НАПОЛЕОН И ВЕЛИКИЕ ДЕРЖАВЫ

Наполеон III как дипломат. Начиная с 10 декабря 1848 г., когда Луи-Наполеон был избран в президенты республики, и вплоть до переворота 2 декабря 1851 г. включительно, вся монархическая Европа с большой симпатией следила за развитием его внутренней и внешней политики. Уже самое избрание племянника Наполеона I на высший пост в республике указывало на быстрый рост реакционных настроений в среде буржуазии и крестьянства Франции. Но то, что стал делать на своем посту новый президент, окончательно убедило монархическую Европу, что этот человек быстро и бесповоротно, не стесняясь средствами, сведет к нулю все, что дала революция 1848 г. И это обеспечило Луи-Наполеону полное сочувствие всех руководителей европейской реакции. Только Фридрих-Вильгельм IV не доверял. Луи-Наполеону. Что касается внешней политики президента, то впервые Европу взволновало выступление его по римскому вопросу. Папа Пий IX, изгнанный революцией из Рима и проживавший в городе Гаэте, обратился ко всем католическим державам с просьбой о помощи. Раньше, чем Австрия успела послать войска в Рим, Луи-Наполеон уже отправил в Италию сначала небольшой, а затем очень значительный (в 30 тысяч человек) отряд французских войск под начальством генерала Удино, который с боя взял Рим и уже 14 июля восстановил светскую власть папы. С одной стороны, «восточным монархам» с Николаем во главе это было очень по душе, так как знаменовало прочное водворение реакции во всей Центральной Италии. А с другой, — все указывало на то, что французы не собираются уходить из Рима. Это беспокоило и Пальмерстона в Англии и Шварценберга в Австрии. Эта римская экспедиция, так успешно законченная к середине июля 1849 г., воочию показала Европе, что Луи-Наполеон, весьма мало стесняющийся в вопросах внутренней политики, совсем уже ни с кем и ни с чем не намерен считаться в политике внешней.

Отношения Николая I к Наполеону III. Когда, 11 декабря 1851 г., Николай получил первые официальные вести о перевороте 2 декабря, он не мог воздержаться от выражений восторга. Русский посол в Париже граф Киселев получил приказ немедленно отправиться во дворец к принцу-президенту и передать ему вербальную ноту, в которой Николай полностью принимал ту версию, будто Наполеон спас Францию от «красной революции». Главное, что восхищало царя, это то, что принц-президент одним молодецким ударом истребил и революционеров и ненавистных Николаю либералов. «Одним ударом Луи-Бонапарт убил и красных и конституционных доктринеров. Никогда бы им не воскресать!» — так торжествовал канцлер Нессельроде. Радовались не только в Петербурге, но и в Вене. Едва только в Вену пришло сообщение о том, что принц Луи-Наполеон расправился с республикой, как Франц-Иосиф 31 декабря 1851 г. особым указом объявил австрийскую конституцию 1848 г. уничтоженной, а свою власть восстановленной во всей ее самодержавной полноте.

Но идиллии не суждено было продолжаться. Уже с весны, а особенно с лета 1852 г., после триумфальных поездок принца-президента по Франции, стало ясно, что Луи-Наполеон в очень близком будущем примет титул императора.

Николай смутился. Его любимец, охранитель общественного порядка, не желает довольствоваться своей властью: он хочет стать монархом «божьей милостью». Николай пробовал через посла Киселева в самых ласковых выражениях отговорить Луи-Наполеона. Конечно, ничего из этого не вышло. Повидимому, Николай окончательно стал на непримиримую точку зрения в этом вопросе под влиянием австрийского министра Буоля. Буоль доказывал, что можно признать Луи-Наполеона императором, но нужно ему показать, что «монархи божьей милостью» не могут его считать вполне равным себе. Во-первых, он монарх не наследственный: еще актами Венского конгресса 1815 г. династия Бонапартов была объявлена исключенной из французского престолонаследия; поэтому обращение к Луи-Наполеону должно быть не «государь и дорогой брат», а «государь и добрый друг». Во-вторых, остальные монархи не могут никак называть его Наполеоном III. Ведь именуя его третьим, они, значит, тем самым признают, что после Наполеона I законно царствовал во Франции сын Наполеона, «Наполеон II», и что, следовательно, Бурбоны, которые занимали престол в 1815—1830 гг., были просто узурпаторами! Николай понимал, что Луи-Наполеон именно затем и надумал называться третьим, чтобы оскорбить память Венского конгресса и всех его участников, в том числе и Александра I.

И все-таки из сообщений прусского посла при петербургском дворе генерала фон Рохова явствует, что Николай колебался. Только горячие убеждения фон Рохова, который всецело поддерживал точку зрения графа Буоля, окончательно убедили Николая, что следует настаивать на «добром друге» вместо «дорогого брата» и на титуле «император Луи-Наполеон» вместо «император Наполеон III». А дальше произошло следующее: парижский посол Н. Д. Киселев был в большой тревоге из-за неприятной и, как ему уже тогда казалось, небезопасной возни с титулованием нового императора. Но Нессельроде его успокоил из Петербурга: ведь и Австрия и Пруссия, а не одна только Россия решили представить свои поздравления и верительные грамоты в одинаковой форме. Не будет же новый император французов из-за этих мелочей ссориться разом со всеми тремя «восточными монархами». Киселев на время успокоился. Он получил аккредитивные грамоты, адресованные «императору Луи-Наполеону», и поздравительное письмо ему же от Николая, начинавшееся обращением: «Государь и добрый друг». Но каково же было волнение и негодование посла, когда оказалось, что Австрия и Пруссия изменили своему «союзнику» и обратились к новому императору, как к «Наполеону III», со словами: «Государь и дорогой брат». Фридрих-Вильгельм IV отделался каким-то нелепым объяснением перед Николаем, а Буоль, инициатор всей этой истории, оправдывался тем, что его с пути истинного сбила Пруссия. Николай почувствовал, что эта, на вид пустая, история содержит в себе нечто зловещее, и что его довольно коварно обманули те, на кого он положился. В конце декабря происходил в Петербурге обычный декабрьский парад, на котором присутствовал и дипломатический корпус. Вдруг, обратившись к послу Пруссии генералу фон Рохову и послу Австрии графу фон Менсдорфу, Николай сказал: «Меня обманули и от меня дезертировали!» И австриец и пруссак не посмели ничего ответить на это неожиданное приветствие.

4. МЕЖДУНАРОДНАЯ СИТУАЦИЯ НАКАНУНЕ КРЫМСКОЙ ВОЙНЫ

Переговоры Николая I с Англией по вопросу о разделе Турции. 9 января 1853 г. на вечере у великой княгини Елены Павловны, на котором присутствовал дипломатический корпус, царь подошел к Сеймуру и повел с ним тот разговор, с которого начинается политическая история 1853 года, первого из трех кровавых лет, закончивших царствование Николая и открывших новую эру в истории Европы. Царь заговорил с Сеймуром так, как будто не прошло почти девяти лет с тех пор, как он беседовал в июне 1844 г. в Виндзоре с Пилем и лордом Эбердином. Сразу же царь перешел к теме о том, что Турция — «больной человек». Николай не менял всю жизнь своей терминологии, когда говорил о Турецкой империи. «Теперь я хочу говорить с вами как другой джентльмен, — продолжал Николай. — Если нам удастся притти к соглашению — мне и Англии — остальное мне неважно, мне безразлично, что делают или сделают другие. Итак, говоря откровенно, я вам прямо заявляю, что если Англия думает в близком будущем водвориться в Константинополе, то я этого не позволю. Я не приписываю вам этих намерений, но в подобных случаях предпочтительнее говорить ясно. С своей стороны, я равным образом расположен принять обязательство не водворяться там, разумеется, в качестве собственника; в качестве временного охранителя — дело другое. Может случиться, что обстоятельства принудят меня занять Константинополь, если ничего не окажется предусмотренным, если нужно будет все предоставить случаю. Ни русские, ни англичане, ни французы не завладеют Константинополем. Точно так же не получит его и Греция. Я никогда не допущу до этого». Царь продолжал: «Пусть Молдавия, Валахия, Сербия, Болгария поступят под протекторат России. Что касается Египта, то я вполне понимаю важное значение этой территории для Англии. Тут я могу только сказать, что, если при распределении оттоманского наследства после падения империи, вы овладеете Египтом, то у меня не будет возражений против этого. То же самое я скажу и о Кандии [острове Крите]. Этот остров, может быть, подходит вам, и я не вижу, почему ему не стать английским владением». При прощании с Гамильтоном Сеймуром, Николай сказал: «Хорошо. Так побудите же ваше правительство снова написать об этом предмете, написать более полно, и пусть оно сделает это без колебаний. Я доверяю английскому правительству. Я прошу у него не обязательства, не соглашения: это свободный обмен мнений, и в случае необходимости, слово джентльмена. Для нас это достаточно».

Гамильтон Сеймур был приглашен к Николаю уже через пять дней. Второй разговор состоялся 14 января, третий — 20 февраля, четвертый и последний — 21 февраля 1853 г. Смысл этих разговоров был ясен: царь предлагал Англии разделить вдвоем с Россией Турецкую империю, причем не предрешал участи Аравии, Месопотамии, Малой Азии.

Начиная эти разговоры в январе — феврале 1853 г., царь допустил три капитальные ошибки: во-первых, он очень

легко сбросил со счетов Францию, убедив себя, что эта держава еще слишком слаба после пережитых в 1848 — 1851 гг. волнений и переворотов, и что новый император Франции не станет рисковать, ввязываясь в ненужную ему далекую войну; во-вторых, Николай, на вопрос Сеймура об Австрии, ответил, что Австрия — это то же, что он, Николай, т. е., что со стороны Австрии ни малейшего противодействия оказано не будет; в-третьих, он совсем неправильно представил себе, как будет принято его предложение английским правительством. Николай сбивало с толку всегда дружественное к нему отношение Виктории; он до конца дней своих не знал и не понимал английской конституционной теории и практики. Его успокаивало, что во главе кабинета в Англии в этот момент, в 1853 г., стоял тот самый лорд Эбердин, который так ласково его выслушивал в Виндзоре еще в 1844 г. Все это, казалось, позволяло Николаю надеяться, что его предложение встретит благоприятный прием. 9 февраля из Лондона пришел ответ, данный от имени кабинета статс-секретарем по иностранным делам лордом Джоном Росселем. Ответ был резко отрицательный. Лорд Россель не менее подозрительно относился к русской политике на Востоке, чем сам Пальмерстон. Лорд Россель заявлял, что он не видит вовсе, почему можно думать, будто Турция близка к падению. Вообще он не находит возможным заключать какие бы то ни было соглашения касательно Турции. Далее, даже временный переход Константинополя в руки царя он считает недопустимым. Наконец, Россель подчеркнул, что и Франция и Австрия отнесутся подозрительно к подобному англо-русскому соглашению.

После получения этого отказа Нессельроде старался в беседе с Сеймуром смягчить смысл первоначальных заявлений царя, заверяя, будто царь не хотел угрожать Турции, а лишь желал бы вместе с Англией гарантировать ее от возможных покушений со стороны Франции.

Перед Николаем после этого отказа открывалось два пути: или просто отложить затеваемое предприятие, или итти напролом. Если бы царь думал, что на сторону Джона Росселя станут Австрия и Франция, тогда нужно было бы выбирать первый путь. Если же признать, что Австрия и Франция не присоединятся к Англии, тогда можно было итти напролом, так как царь хорошо понимал, что Англия без союзников воевать с ним не решится.

Николай избрал второй путь. «Что касается Австрии, то я в ней уверен, так как наши договоры определяют наши отношения», — такую пометку сделал царь собственноручно на полях представленной ему копии письма лорда Росселя к Гамильтону Сеймуру. Таким образом, он сбрасывал Австрию со счетов.

Русско-французские трения в Турции. Столь же легко Николай сбросил со счетов и Францию. Это была третья и самая важная его ошибка. Она была неизбежной. Царь не понимал ни положения Франции после переворота 2 декабря, ни стремлений ее нового властелина. В этом полнейшем непонимании были виноваты также русские послы — Киселев в Париже, Бруннов в Лондоне Мейендорф в Вене, Будберг в Берлине, а больше всех канцлер Нессельроде все они в своих докладах извращали перед царем положение дел. Они писали почти всегда не о том, что видели, а о том, что царю было бы желательно от них узнать. Когда однажды Андрей Розен убеждал князя Ливена, чтобы тот, наконец, открыл царю глаза, то Ливен отвечал буквально: «Чтобы я сказал это императору?! Но ведь я не дурак! Если бы я захотел говорить ему правду, он бы меня вышвырнул за дверь, а больше ничего бы из этого не вышло».

Начало просветления последовало в связи с дипломатической распрей между Луи-Наполеоном и Николаем, возникшей по поводу так называемых «святых мест». Началась она еще в 1850 г., продолжалась и усиливалась в 1851 г., ослабела в начале и середине 1852 г. и вновь необычайно обострилась как раз в самом конце 1852 г. и начале 1853 г. Луи-Наполеон, еще будучи президентом, заявил турецкому правительству, что желает сохранить и возобновить все подтвержденные Турцией еще в 1740 г. права и преимущества католической церкви в так называемых святых местах, т. е. в храмах Иерусалима и Вифлеема. Султан согласился; но со стороны русской дипломатии в Константинополе последовал резкий протест с указанием на преимущества православной церкви перед католической на основании условий Кучук-Кайнарджийского мира. По существу эти пререкания, конечно, нисколько не интересовали ни Луи-Наполеона, ни Николая; для обоих дело шло о гораздо более серьезном вопросе. Впоследствии министр иностранных дел Наполеона III Друэя-де-Люис весьма откровенно заявил: «Вопрос о святых местах и все, что к нему относится, не имеет никакого действительного значения для Франции. Весь этот восточный вопрос, возбуждающий столько шума, послужил императорскому [французскому] правительству лишь средством расстроить континентальный союз, который в течение почти полувека парализовал Францию. Наконец, представилась возможность посеять раздор в могущественной коалиции, и император Наполеон ухватился за это обеими руками». Для Наполеона Ш осложнения на Востоке, хотя бы под предлогом какой-то ссоры из-за святых мест, были нужны, чтобы отколоть Англию и Австрию от России: именно на Востоке их интересы расходились с интересами царя; для Николая же вопрос о святых местах тоже был очень удобным и популярным предлогом для ссоры, но не с Францией, а с Турцией. Незаметно дело о святых местах переплелось с выдвинутой Николаем претензией не только защищать права православной церкви в Иерусалиме и Вифлееме, но и стать признанным самой Турцией защитником всех православных подданных султана, т. е. получить право постоянного дипломатического вмешательства во внутренние турецкие дела.

В начале 1853 г. спор очень обострился. Абдул-Меджид и его министры, под прямым Давлением французской дипломатии, стали особенно упорствовать в переговорах с Россией и в то же время удовлетворили большинство французских требований относительно святых мест. «Это он мстит», — сказал царь, ясно понимая теперь, что Наполеон вовсе не забыл истории с титулом.

И все-таки Николай продолжал держаться за свою иллюзию: воевать Наполеон III из-за Турции не пойдет ни за что, Австрия также не осмелится, Англия не двинется без Австрии и Франции. Получив отказ Англии, царь решил итти напролом и совершить прежде всего не военное, а пока только дипломатическое нападение на Турцию. Он приказал морскому министру Меншикову снарядить большую свиту и на военном линейном корабле плыть в сопровождении этой свиты в Константинополь с решительными требованиями к султану. В случае неполного их удовлетворения Меншикову разрешалось предъявить ультиматум.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

ДИПЛОМАТИЯ В ГОДЫ КРЫМСКОЙ ВОЙНЫ И ПАРИЖСКИЙ КОНГРЕСС (1853 ― 1856 гг.)

1. РУССКО-ТУРЕЦКИЙ КОНФЛИКТ 1853 г. И ПОЗИЦИЯ ВЕЛИКИХ ДЕРЖАВ

Миссия князя А.С. Меншикова в Турции. Ментиков был назначен в Турцию царем в качестве чрезвычайного посла и полномочного представителя. Нессельроде велено было изготовить для отъезжающего Меншикова инструкцию, основное положение которой было таково: «Распадение Оттоманской империи стало бы неизбежным при первом же серьезном столкновении с нашим оружием». Меншикову официально поручалось резко и решительно покончить спор о святых местах, добившись от султана специального договора с русским императором, причем в этот договор требовалось включить и признание права царя покровительствовать всем православным подданным султана. Николай ожидал успеха от миссии Меншикова ввиду того, что незадолго до прибытия русского посла султан согласился на категорическое требование представителя Австрии Лейнингена удалить турецкую армию из вассального владения султана — Черногории. Но разница была в том, что Австрия и не думала после этого занимать Черногорию, потому что заботилась только о спокойствии в близких к Черногории районах Австрийской империи. А миссия Меншикова состояла в предъявлении к Турции требований, которые клонились к подрыву суверенной власти султана во всех тех его владениях, где имелось православное население. При этом Меншикову было дано понять, что на него в Зимнем дворце не рассердятся, если даже последствием его дипломатических действий явится война России с Турцией.

Прибыв в Константинополь, Меншиков был встречен с необычайным почетом. Турецкая полиция не посмела даже разогнать толпу греков, которые устроили князю восторженную встречу. Меншиков повел себя с вызывающей надменностыо. Он сразу же заявил, что не желает иметь дела с министром иностранных дел Фуад-эффенди, который стоял на стороне французов по вопросу о святых местах, — и султан, перепуганный известием о сосредоточении двух русских корпусов в Бессарабии, уволил Фуада и назначил угодного Меншикову Рифаат-пашу. В Европе обратили большое внимание даже на чисто внешние провокационные выходки Меншикова: писали о том, как он сделал визит великому визирю, не снимая пальто, как резко говорил он с султаном Абдул-Меджидом. С первых же шагов Меншикова стало ясно, что в двух центральных пунктах он ни за что не уступит: во-первых, он желает добиться признания за Россией права на покровительство не только православной церкви, но и православным подданным султана; во-вторых, он требует, чтобы согласие Турции было утверждено султанским сенедом, а не фирманом, т. е. чтобы оно носило характер внешнеполитического договора с царем, а не являлось бы простым указом султана, обращенным к его подданным и извещающим их о новом покровителе и о правах православной церкви. Что касается вопроса о иерусалимском и вифлеемском храмах, то по этим претензиям Абдул-Меджид был готов пойти на все уступки. Но теперь это царя уже не интересовало. 22/10 марта 1853 г. Меншиков прочел вслух Рифаат-паше такую вербальную ноту: «Требования императорского [русского] правительства категоричны». А через два дня он прочел ему новую ноту, которая требовала прекращения «систематической и злостной оппозиции». Тут же он представил проект «конвенции», которая делала Николая, как сразу же заявили дипломаты других держав, «вторым турецким султаном».

Контрманевры английского посла в Константинополе. Султан переходил от паники к возмущению, после раздражения опять впадал в панику, когда 5 апреля 1853 г. в Константинополь прибыл в качестве британского посла Стрэтфорд-Каннинг, старый враг русского влияния в Турции и личный недруг Николая, оскорбившего его еще в 1832 г. Стрэтфорд был убежденнейшим сторонником ограждения Турции от русских притязаний хотя бы вооруженной рукой. Почти одновременно в Лондоне произошла перемена: статс-секретарем но иностранным делам, вместо ушедшего старого лорда Росселя, в кабинет Эбердина вступил лорд Кларендон, подголосок Пальмерстона. В Петербурге думали, что это признак благорасположения Эбердина к России. Кларендон дал Стрэтфорду очень широкие полномочия в Константинополе. Стрэтфорд, который с 1853 г. назывался лордом Стрэтфордом-Редклифом, быстро повел дело к войне. Сделал он это очень умно и тонко. Небрежный, высокомерный, великосветский барин, дилетант в дипломатии, Меншиков не мог равняться с осторожным и опытным английским дипломатом-интриганом. Стрэтфорд сразу же понял по поведению Меншикова, каковы ему даны инструкции, в чем истинные цели царя, и посоветовал султану и его министрам уступать до последней возможности по существу требований, по которым шел спор России и Франции о святых местах. Стрэтфорду было ясно, что Меншиков этим не удовлетворится, потому что он не для этого приехал. Меншиков начнет настаивать на таких требованиях, которые уже будут носить явно агрессивный характер, и тогда Англия и Франция поддержат Турцию. Стрэтфорд-Редклиф знал, что в Лондоне глава кабинета, Эбердин, не очень желает обострения дела: поэтому британский посол счел, на всякий случай, целесообразным прибегнуть к подлогу. От него требовали в Лондоне, чтобы он прислал точный текст того проекта конвенции между Россией и Турцией, который, как сказано, Меншиков предъявил Рифаат-паше. В статье первой этого проекта говорилось о том, что русское правительство получает право, как в прошлом, делать представления (турецкому правительству) в пользу церкви и духовенства. Стрэтфорд-Редклиф, переписывая текст ноты для отсылки лорду Кларендону в Лондон, уже от себя вместо «делать представления» написал «давать приказы».

Этот подлог резко менял весь характер ноты, и по очевидным расчетам Стрэтфорда-Редклифа должен был вызвать раздражение в кабинете и дать Пальмерстону и его послушному ученику Кларендону перевес над колебавшимся лордом Эбердином. Расчет оправдался вполне. Впрочем, Меншиков и без того, очертя голову, шел прямо в западню, расставленную ему английским послом. Стрэтфорд ухитрился как-то внушить Меншикову, что Рифаат-паша не друг, а враг России. Тогда сам же Меншиков, который посадил Рифаата вместо Фуад-эффенди, стал домогаться отставки Рифаата и назначения вместо него предложенного тем же Стрэтфордом настоящего врага России — Решид-паши. А, главное, всеми своими действиями Стратфорду удалось внушить князю Меншикову убеждение, что Англия, в случае войны, ни за что не выступит на стороне султана.

События развернулись именно так, как их подстроил Стрэтфорд: 4 мая Порта уступила во всем, что касалось «святых мест»; тотчас же после этого Меншиков, видя, что желанный предлог к занятию Дунайских княжеств исчезает, предъявил прежнее требование о договоре султана с русским императором. Султан просил отсрочки. В тот же день, после совета со Стрэтфордом, султан и министры отклонили требования Меншикова. Тотчас же вместо Рифаата был назначен Решид-паша, агент Стрэтфорда.

Занятие русскими войсками Дунайских княжеств. Меншиков объявил, что порывает сношения с п0ртой, и вместе со своей свитой 21 мая войсками выехал из Константинополя в Одессу.

По совету Стрэтфорда султан уже 4 июня издал фирман, т. е. указ, торжественно гарантирующий права и привилегии христианских церквей, но в особенности права и преимущества православной церкви. Но ничто не помогло. Николай издал манифест о том, что он, как и его предки, должен защищать православную церковь в Турции, и что для обеспечения исполнения турками прежних договоров с Россией, нарушаемых султаном, царь принужден занять Дунайские княжества (Молдавию и Валахию). 21 июня 1853 г. русские войска перешли через реку Прут и вторглись в Молдавию. Война Турции еще не была объявлена. Не объявляла войны и Турция.

Позиция Франции в русско-турецком конфликте. Уже в марте, прослышав о первых шагах Меншикова в Константинополе, Наполеон III приказал своему военному флоту, стоявшему в Тулоне, немедленно отплыть в Эгейское море, к Саламину, и быть наготове. Наполеон бесповоротно решил воевать с Россией. Защита Турции от возможного русского завоевания представлялась императору французов решительно необходимой, в связи с французскими финансовыми вложениями в Турецкой империи и французскими экономическими интересами на Востоке вообще. Сравнительная сдержанность лорда Эбердина вызывала у французской дипломатии подозрение, не желает ли Англия одурачить французов и в конце концов договориться с Россией вдвоем насчет раздела турецких владений, как это и предлагал царь Гамильтону Сеймуру в начале 1853 г. Уже после отплытия французского флота в восточную часть Средиземного моря последовал приказ и британской эскадре итти туда же. Положение обострялось. Ненависть к Николаю, столпу всемирной реакции, была так сильна, что во Франции и Англии не могло быть в тот момент более популярной войны, чем война против царского правительства. И это подталкивало Наполеона III, который видел в войне против Николая возможность не только покрыть славой свой трон, но и не сколько умиротворить оппозицию, загнанную в подполье, в эмиграцию и в ссылку.

Позиция Австрии в русско-турецком конфликте. Осенью 1853 г. европейская дипломатия была в большом волнении. Буоль-фон-Шауэнштейн, министр иностранных дел Австрийской империи, вел оживленные переговоры на два фронта: он старался, с одной стороны, убедить царя в необходимости поскорее притти к соглашению с Турцией а очистить Дунайские княжества, а с другой — интриговал в Париже и Лондоне, желая узнать, что можно получить от западных держав за политику, враждебную России.

Буолю удавалось с большим успехом шпионить вокруг русского посольства в Вене. Франц-Иосиф уже с 1853 г. стал занимать антирусскую позицию. С другой стороны, он испытывал страх и перед Наполеоном III, который делал довольно прозрачные намеки на возможность без особых затруднений выгнать Австрию из Ломбардии и Венеции. Император французский не скрывал от барона Гюбнера, австрийского посла в Париже, что не очень расположен дозволять Австрии остаться в положении нейтральной страны. Следовательно, Францу-Иосифу предстояло либо выступить заодно с Наполеоном III и Англией и добиваться удаления русских войск из Молдавии и Валахии, либо действовать совместно с Николаем и, в случае его победы над Турцией, утратить положение самостоятельного монарха первоклассной державы и уже во всяком случае потерять Ломбардию и Венецию.

Но Австрия была также членом Германского союза, где главным — после Австрии — государством являлась Пруссия.

Политика Пруссии в русско-турецком конфликте. В Пруссии положение было иное. Возможное крушение Турции не затрагивало никаких жизненных интересов Пруссии, а враждебная к России позиция была связана с риском образования франко-русского союза, при котором Пруссия могла быть уничтожена. Кроме того, в тот момент уже начала выявляться линия, которую потом так энергично повел Бисмарк: линия расширения и углубления антагонизма между Пруссией и Австрией. Бисмарк в годы Крымской войны еще не играл руководящей роли в прусской политике; он был всего лишь представителем Пруссии в сейме Германского союза. Но его точка зрения, именно в силу своей определенности, в конце концов возобладала: во имя чего Пруссии занимать антирусскую позицию в разгорающемся на Востоке конфликте? Чем более будет ослаблена Австрия, тем это будет выгоднее для Пруссии. При прусском дворе и в прусском правительстве образовались две партии — «английская» и «русская». Во главе «английской» стоял прусский посол в Лондоне Бунзен; ей сочувствовала почти вся либеральная буржуазия; с 1854 г. с этой партией стал сближаться и консервативнейший брат и наследник короля принц Прусский Вильгельм. «Русская партия» возглавлялась другом короля, генералом Леопольдом фон Герлахом; за ней шла вся аристократия, большинство дворянства. Очень многие в этой «русской» партии руководствовались не столь сложными дипломатическими расчетами и выкладками, как Бисмарк, а, просто, видели в Николае наиболее прочную и надежную опору абсолютизма и дворянской реакции против поднимающейся буржуазии. Таким образом, царя противопоставляли не Австрии, как это делал Бисмарк, а либеральной Англии.

Сам король Фридрих-Вильгельм IV не знал, на что решиться. Он опасался Наполеона III, боялся Николая и метался из стороны в сторону. Бисмарк, с раздражением следивший из Франкфурта за этими зигзагами, говорил, что прусская королевская политика напоминает пуделя, который потерял своего хозяина и в растерянности подбегает то к одному прохожему, то к другому.

«Венская нота». В конце концов выяснилось, что Пруссия не примкнет к Англии и Франции, а Австрия без Пруссии не решится это сделать. Буоль составил проект ноты, который вручил приглашенным им на совещание послам Англии и Франции в Вене. В этой ноте говорилось, что Турция принимает на себя обязательство соблюдать все условия Адрианопольского и Кучук-Кайнарджийского мирных договоров; снова подчеркивалось положение об особых правах и преимуществах православной церкви. Решено было послать эту ноту 31 июля 1853 г. царю, а, в случае согласия царя, — султану. Николай согласился.

Прослышав о том, что в Вене намечается какой-то компромисс, Стрэтфорд-Редклиф сейчас же начал подводить дипломатическую мину для срыва затеянного дела. Он заставил султана Абдул-Меджида отклонить Венскую ноту, а сам еще до того поспешил составить, якобы от имени Турции, другую ноту, с некоторыми оговорками против Венской ноты. Царь ее в свою очередь отверг. По существу Венская нота совпадала с собственным проектом турок, но, для того чтобы оправдать отказ турок от принятия этой ноты, Стрэтфорд-Редклиф постарался изо всех сил раздуть «негодование» турок на толкование Венской ноты, данное канцлером Нессельроде. Царь в это время получал от Киселева из Парижа самые утешительные известия о невозможности совместного военного выступления Англии и Франции.

Объявление Турцией войны России. Наступил октябрь. Побуждаемый заверениями Стрэтфорда и французского посла Лакура, султан объявил России войну. Между тем английской и французской дипломатией получено было точное подтверждение известия, которое уже раньше пронеслось по Европе: 18 (30) ноября 1853 г. адмирал Нахимов напал на турецкий флот в Синопской бухте, истребил его и разрушил береговые укрепления.

2. ВСТУПЛЕНИЕ АНГЛИИ И ФРАНЦИИ В ВОЙНУ ПРОТИВ РОССИИ

Синопский бой явился тем толчком, который разрядил давно скоплявшееся электричество. В середине декабря Наполеон III объявил британскому послу в Париже лорду Каули, что намерен приказать своему флоту войти в Черное море. Это предрешало действия и британского кабинета. Еще в феврале 1853 г., как только пришли первые донесения Сеймура из Петербурга о доверительных беседах с ним царя, статс-секретарь Кларендон и французский посол в Лондоне граф Валевский подписали соглашение, по которому Англия и Франция обязывались ничего не предпринимать в области восточного вопроса без предварительной договоренности. Теперь настал момент для выполнения этого обязательства. Эбердин согласился дать английскому флоту соответствующие распоряжения. Колебания английской дипломатии длились недолго. После Синопа в английских общественных кругах возбуждение против России росло в неимоверной степени. В прессе громко обвиняли даже королеву Викторию и ее мужа в подозрительных, чуть ли не изменнических замыслах. Когда внезапно 15 декабря 1853 г. Пальмерстон подал отставку, настоящая буря негодования обрушилась на кабинет, откуда «выжили честного патриота» и т. д. Спустя неделю, Эбердин упросил Пальмерстона вернуться в министерство. Это возвращение отдавало кабинет Эбердина полностью в руки Пальмерстона. Война против России была этим предрешена.

4 января 1854 г. соединенный англо-французский флот вошел в Черное море, и два адмирала, начальствовавшие над флотом, известили русские власти, что имеют задание ограждать турецкие суда и порты от нападений с русской стороны.

Немедленно Нессельроде по приказу Николая обратился к русскому послу в Париже — Киселеву и лондонскому — Бруннову, предлагая им запросить оба правительства, при которых эти послы аккредитованы, как понимать сообщение адмиралов. Относится ли фактическое запрещение плавать по Черному морю только к русским судам или также к турецким? В случае если окажется, что запрет распространяется только на русские суда, Бруннову и Киселеву предписывалось тотчас прервать дипломатические сношения и покинуть Лондон и Париж.

Английская пресса взывала о необходимости бороться за независимость Турции. В самой Турции фактическими хозяевами положения были Стрэтфорд-Редклиф и французский посол Барагэ д'Илье. Единственным утешением для султана являлось то, то Стрэтфорд и Барагэ д'Илье яростно и непрерывно ссорились между собой. 29 января 1854 г. в официальном органе Французской империи «Монитер» появилось письмо императора французов Наполеона III к всероссийскому императору Николаю Павловичу. Наполеон писал, что гром синопских пушек оскорбил французскую и английскую национальную честь; он предлагает царю последний выход: увести войска из Молдавии и Валахии; тогда Франция и Англия прикажут своим флотам покинуть Черное море. А затем пусть Россия и Турция назначат уполномоченных для мирных переговоров. Этот необычный в дипломатическом обиходе прием — публичное обращение одного царствующего монарха к другому — был правильно понят всей Европой, как попытка перед самым взрывом войны свалить всею ответственность на противника, выставив напоказ свое миролюбие. Николай ответил 9 февраля. Одновременно с отсылкой подлинника в Париж он также приказал напечатать копию своего письма в «Журналь де Сен-Петерсбург», официальном органе русского министерства иностранных дел. Царь отвечал, что ему русская честь так же дорога, как Наполеону III французская; Синопский бой был вполне правомерным действием; нельзя приравнивать занятие Дунайских княжеств к фактическому овладению Черным морем посредством: посылки туда французского и . английского флотов и т. д. Оба императора, подписались памятной им обоим формулой: «Вашего величества добрый друг».

Вступление Англии и Франции в войну. А уже на третий день после отправления письма Наполеона III в Петербург Киселев получил в Париже и официальную ноту Друэн-де-Люиса. Нота носила, нарочито вызывающий характер; она разъясняла, что запрет плаванья по Черному морю касается лишь русского флота, а не турецкого. Немедленно, в силу уже ранее полученных инструкций, Киселев заявил о разрыве дипломатических сношений между Россией и Францией.

Выступление Франции против России в данном случае было настолько слабо мотивировано, что и Николай в Петербурге и Киселев в Париже постарались подчеркнуть, что на разрыв с Францией они смотрят иначе, чем на» одновременно последовавший разрыв с Англией. Николай велел немедленно прислать на дом Гамильтону Сеймуру паспорта на выезд посольства. А генералу Кастельбажаку, французскому послу, предоставили, когда ему заблагорассудится, заявить о желании уехать и получить паспорта; при очень милостивом прощании с генералом Николай дал послу один из самых высоких орденов — звезду Александра Невского. Этим необычайным жестом как бы подчеркивалось, что царь считает разрыв с Францией дипломатическим недоразумением, которое может так же скоро уладиться, как внезапно оно и возникло. Еще больше это было подчеркнуто при отъезде Киселева из Парижа. Киселев, уведомив уже 4 февраля 18;54 г. министра Друэн-де-Люиса о своем отъезде с посольством из Парижа, тотчас после этого заявил, что желал бы лично откланяться императору Наполеону. Вот как объяснял Киселев в письме к Нессельроде свой поступок, который, кстати говоря, не возбудил ни со стороны канцлера, ни со стороны Николая ни малейших возражений. «Если вопреки обычаю я пожелал проститься с Луи-Наполеоном в частном свидании перед тем, как потребовать мой паспорт, это потому, что я знал, как он чувствителен к такого рода манифестациям и проявлениям личного почтения, и насколько воспоминание о подобном поступке могло бы, при случае, помочь завязать вновь сношения». Наполеон принял Киселева в утренней аудиенции, наедине, и они говорили долго. Император утверждал, будто его поведение во всем этом конфликте было самым примирительным. Слегка, намеком, Наполеон III коснулся и злосчастной истории с его титулованием, и Киселеву стало ясно, что его собеседник ее не забыл и не простил. Киселев даже сказал: «Государь, позвольте вам сказать, что вы ошибаетесь... Франция бросается в войну, которая ей не нужна, в которой она ничего не может выиграть, и она будет воевать только, чтобы служить целям и интересам Англии. Ни для кого тут не секрет, что Англия с одинаковым удовольствием увидела бы уничтожение любого флота, вашего флота или нашего, и, чего здесь не понимают, это то, что Франция в настоящее время помогает разрушению [русского] флота, который в случае нужды был бы наилучшим для вас помощником против того флота, который когда-нибудь повернет свои пушки против вашего». Французский император выслушал эти многозначительные заявления молча, и — что крайне показательно — ни одним словом Киселеву на них не возразил. Любопытно, что собственно о Турции оба собеседника как-то совершенно забыли. Наполеон III даже не сообразил, что для приличия следовало хотя бы упомянуть о «независимости» страны, якобы для «защиты» которой он обнажает меч и начинает кровавую войну.

3. ДИПЛОМАТИЧЕСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ВЕЛИКИХ ДЕРЖАВ ВО ВРЕМЯ КРЫМСКОЙ ВОЙНЫ

Проект ослабления и расчленения России, выдвинутый Пальмерстоном. От формального объявления войны России Англией и Францией 27 и 28 марта 1854 г. и до ноября и декабря 1855 г., когда возобновились негласные сношения между русскими и французскими дипломатами, дипломатическая деятельность великих держав сосредоточивала свой интерес, главным образом, на Вене. Усилия Англии и Франции были направлены на то, чтобы заставить Австрию во что бы то ни стало выступить против России. Действия австрийской дипломатии имели в виду разрешение очень трудной задачи: не объявляя формально войны России, заставить

Николая убрать войска из Молдавии и Валахии и устроить это так, чтобы не рассердить Наполеона, но и не рассориться с царем. Что касается дипломатических отношений между самими союзниками, то сначала еще не выявлялось коренное расхождение между целями Англии и Франции. Однако сейчас же после падения Севастополя оно обнаружилось с совершенной ясностью. Пальмерстон, душа кабинета лорда Эбердина, считал, что война может основательно ослабить Россию. У Англии есть такой союзник, как Французская империя; в перспективе можно, обещая компенсации 8а счет России, заполучить еще трех союзников: Австрию, Пруссию и Швецию. Никогда уже не повторится более благоприятная комбинация. Нет страны на свете, которая так, мало проигрывала бы от войн, как Англия! — восхищался Пальмерстон, настойчиво повторяя эту фразу.

Собственные цели британской политики неоднократно выяснялись в английской прессе, — но точка зрения самого Пальмерстона, наиболее полно изложенная им лорду Джону Росселю, сводилась к следующему: Аландские острова и Финляндия возвращаются Швеции; Прибалтийский край отходит к Пруссии; королевство Польское должно быть восстановлено как барьер между Россией и Германией (не Пруссией, а Германией); Молдавия и Валахия и все устье Дуная отходят к Австрии, а Ломбардия и Венеция от Австрии к Сардинскому королевству (Пьемонту); Крым и Кавказ отбираются у России и отходят к Турции, причем часть Кавказа, именуемая у Пальмерстона «Черкессией», образует отдельное государство, находящееся в вассальных отношениях к султану Турции. Подголосок Пальмерстона, статс-секретарь по иностранным делам лорд Кларендон, ничуть не возражая против этой программы, постарался в своей большой парламентской речи 31 марта 1854 г. подчеркнуть умеренность и бескорыстие Англии, которая, будто бы, вовсе не боится за Индию, не нуждается ни в чем для своей торговли, а лишь благородно и высоко принципиально ведет «битву цивилизации против варварства».

До поры до времени Наполеон III, с самого начала не сочувствовавший пальмерстоновской фантастической идее раздела России, по понятной причине воздерживался от возражений; программа Пальмерстона была составлена так, чтобы приобрести новых союзников. Привлекались таким путем и Швеция, и Австрия, и Пруссия, поощрялась к восстанию русская Польша, поддерживалась война Шамиля на Кавказе, обеспечивалось также выступление против России Сардинского королевства. А новые союзники были Франции и Англии очень нужны; чем более отчаянной делалась героическая оборона Севастополя, тем они становились необходимее. Но на самом деле Наполеону III отнюдь не хотелось ни слишком усиливать Англию, ни сверх меры ослаблять Россию. Поэтому, как только победа была союзниками одержана, сейчас же Наполеон III начал подкапываться под программу Пальмерстона и быстро свел ее к нулю.

Но на первых порах между Англией и Францией не было ни малейших разногласий. В Вене союзниками был дан дипломатический бой Николаю, и этот бой был царем проигран.

Миссия А.Ф. Орлова в Вене. Николай понял это не сразу. Но уже после Синопа, когда западные державы открыто готовились объявить России войну, позиция Австрии показалась Николаю подозрительной. Тогда царь решил повести переговоры с Францем-Иосифом через посредство доверенного человека.

Николай послал в Вену графа Орлова, очень ловкого царедворца и довольно способного дипломата, что он доказал еще в 1833 г. при заключении договора с Турцией в Ункиар-Искелесси.

31 января 1854 г. Орлов передал австрийскому императору такие предложения: Австрия объявляет дружественный России нейтралитет в начинающейся войне Николая с западными державами. За это царь берет на себя ручательство за полную неприкосновенность австрийских владений и обязывается побудить Пруссию и с ней весь Германский союз присоединиться к этой гарантии. Затем, в случае победы России и распада Турции, Россия и Австрия на равных правах объявляют свой протекторат над Сербией, Болгарией, Молдавией и Валахией.

В ответ на это Франц-Иосиф в свою очередь спросил Орлова: «Уполномочены ли вы подтвердить предшествующие заявления вашего императора: во-первых, что он будет уважать независимость и целостность Турции; во-вторых, что Он не перейдет через Дунай; в-третьих, что он. не слишком надолго продлит оккупацию княжеств [Молдавии и Валахии]; в-четвертых, что он не будет стараться изменить отношения, существующие между султаном и его подданными». На эти вопросы Орлов не ответил. Ему трудно было, что-либо сказать, когда царь на все четыре вопроса уже давал определенно отрицательный ответ своими действиями.

Орлова в Вене чествовали. Вся реакционная австрийская аристократия ухаживала за ним, как за представителем царя, «спасшего» Австрию и чуть ли не всю Европу от революции. Но Франц-Иосиф не пожелал принять предложения Николая, и Орлов уехал из Вены ни с чем. Перед отъездом он написал царю интереснейшее письмо, в котором в сущности советовал перевернуть вверх дном всю систему политики Николая, отвернуться от тени Священного союза и сблизиться с Францией. «Видя это бессилие и это малодушие Германии и в то же вовремя узнав про предложение о посредничестве, исходящее в этот момент от Луи-Наполеона, я спрашиваю себя, не было ли был лучше принять это посредничество в случае, если оно содержит почетные условия, за основу для прямого соглашения, оставив в стороне тех друзей, добрые намерения которых проваливаются из-за овладевшего ими страха?» Но войти в тот момент в соглашение с Наполеоном III значило бы совсем отказаться от войны с Турцией и от всей политики царя на Востоке. Да и слишком еще не хотелось Николаю поверить, что он нее понял самых основ австрийской политики, спасая Австрию 1849 г. и считая так долго Франца-Иосифа лучшим и преданнеейшим другом. Из усилий Орлова победить рутинную дипломатию Николая ничего не вышло.

Сейчас же после отъезда Орлова из Вены Франц-Иосиф приказал отправить в Трансильванию 13-тысячное войско. Это было уже некоторой угрозой русским оккупационным в войскам на Дунае.

Позиция Пруссии во время Крымской войны. С тех пор Николай удвоил свою любезность по отношению к Пруссии. Но и тут его ждали разочарования. Король продолжал метаться из стороны в сторону.

В конце февраля 1854 г., возвращаясь из Петербурга в Лондон после разрыва дипломатических отношений, сэр Гамильтон Сеймур сделал неудачную попытку втравить Пруссию в войну с Россией. Но Фридрих-Вильгельм IV отвечал: «Я не хочу, чтобы, вместо сражений на Дунае, происходили сражения в Восточной Пруссии». Король добавил, что на границе Пруссии уже стоит 200-тысячная армия. Для Англии было важно уже то, что русские силы были оттянуты от Юга. Затем к: королю упорно приставал с теми же домогательствами французский посол в Берлине маркиз де Мустье. Но и тут ничего не вышло. Тогда английская пресса пустилась на прямые угрозы. Бисмарк во Франкфурте жаловался английскому представителю Александру. Мэлету на эти неприличные застранщивания (29 марта 1854 г.). «Ни в коем случае мы не станем союзниками России, — сказал при этом Бисмарк, — но брать та себя риск и издержки по войне с Российской империей — совсем иное дело, особенно, если правильно взвесить возможные выгоды для Пруссии даже в случае успешного исхода подобной войны».

В апреле 1854 г., после отправления французской и английской десантной армии к Варне, австрийский министр Буоль окончательно осмелел: с согласия Франца-Иосифа он предложил Пруссии присоединиться к австрийскому представлению: просить Николая убрать свои войска из Молдавии и Валахии. Король Фридрих-Вильгельм IV, теснимый в это самое время, как англичанами, так и французами, не посмел отказаться и 20 апреля (1854 г.) согласился примкнуть к Австрии. «Английская партия» при прусском дворе взяла верх.

Фридрих-Вильгельм еще в марте жаловался Сеймуру, что Николай, говоря о нем, употребляет «такие сильные выражения», которые даже и повторить не совсем удобно. Новый поступок короля (договор с Австрией 20 апреля) окончательно преисполнил царя негодованием. А об Австрии он писал в середине мая 1854 г. Паскевичу: «Итак, настало время бороться не с турками и их союзниками, но обратить все наши усилия против вероломной Австрии и горько наказать ее за бесстыдную неблагодарность». Но союзники уже стояли в Варне. Выступления Австрии ждали 13 июля; царь получил об этом достоверные сведения ровно за месяц, 13 июня. Тогда он дал приказ об отступлении русских войск из Дунайских княжеств.

«Четыре пункта» Наполеона III (18 июля 1854 г.). Отныне война была, по сути дела, проиграна. С высадкой союзных войск в Крыму из наступательной она становилась чисто оборонительной. Еще до тех пор, как высадка была фактически совершена, Наполеон III приказал сформулировать «четыре пункта», сообщить их Австрии, Пруссии и, конечно, Англии и затем от имени четырех держав предъявить их Николаю. Пункты были приняты Англией и Австрией. Но король прусский долго не хотел принимать участия в этом враждебном выступлении всех великих держав против царя. Когда же он узнал, что Австрия начала постепенно занимать своими войсками те части Молдавии и Валахии, которые очищались уходящей русской армией, Фридрих-Вильгельм IV внезапно ощутил раскаяние и переметнулся на сторону царя, объявив, что разрывает подписанное с Австрией 20 апреля соглашение. Тогда на него опять нажали из Парижа и Лондона, и король, хотя и не подписал «четырех пунктов», согласился не протестовать против того, что говорилось в них о Пруссии. Нота была отправлена в Петербург.

Вот эти пункты, сформулированные окончательно 18 июля 1854 г.: 1) Дунайские княжества поступают под общий протекторат Франции, Англии, Австрии, России и Пруссии, причем временно оккупируются австрийскими войсками; 2) все эти пять держав объявляются коллективно покровительницами всех христианских подданных султана; 3) эти же пять держав получают коллективно верховный надзор и контроль над устьями Дуная; 4) договор держав с Турцией о проходе судов через Босфор и Дарданеллы, заключенный в 1841 г., должен быть коренным образом пересмотрен.

Царь получил «четыре пункта», но ответа не давал. Срок ему не был поставлен. Наполеон III и Англия решили перевести армию из Варны в Крым и с этого времени до известной степени ослабили свое подавляющее влияние на Австрию. В Вене жаловались, что, увозя свои силы в Крым, союзники оставляют Австрию лицом к лицу с грозным русским соседом. В Австрии продолжали бояться России, несмотря ни на что. Считали, что Россию можно разбить, но нельзя ее ослабить на длительное время: горе тем соседям, которые соблазнятся ее временной слабостью.

Наступила страшная осень 1854 г. с кровопролитными сражениями под Альмой, Балаклавой, Инкерманом, с первыми бомбардировками Севастополя. Дипломатия бездействовала. Союзники с беспокойством следили за неожиданно затянувшейся осадой Севастополя, сдачи которого ожидали через несколько дней после высадки.

Пришла зима с ужасающим ноябрьским штормом, с болезнями, колоссальной смертностью в лагере союзников. В Вене русским послом был уже не Мейендорф, а Александр Михайлович Горчаков, — и Буоль, по мере роста бедствий, которые французам и англичанам приходилось зимой испытывать под Севастополем, становился все дружественнее и сердечнее к Горчакову. Внезапная весть о смерти Николая (в феврале 1855 г.) не надолго оживила надежды на мир. Франц-Иосиф и Буоль получили очень смутившее их странное и неприятное известие из Парижа. Оказалось, что, как только Наполеон III получил известие о смерти Николая, он тотчас же пригласил во дворец саксонского посланника фон Зеебаха, женатого на дочери русского канцлера Нессельроде, и выразил (для передачи новому царю Александру II) свое соболезнование. В Петербурге, конечно, ухватились за это. Через посредство того же Зеебаха тотчас было доведено до сведения Наполеона III письмо Нессельроде к Зеебаху, в котором Нессельроде передавал благодарность Александра II Наполеону и тут же распространялся о том, что России и Франции решительно не из-за чего воевать, и что мир наступит в тот же день, когда этого пожелает Наполеон III. Все эти неожиданные и непринятые в дипломатическом обиходе воюющих стран любезности, казалось, открывали пропасть перед Австрией, да и перед Пруссией; там уже давно с беспокойством говорили, что страшнее всего для государств Центральной Европы возможный в будущем союз между Французской и Российской империями. Что если оба императора, как давно советовал А. Ф. Орлов, в самом деле примирятся и затем вдвоем раздерут Австрию на части? А тут подоспело и другое сообщение: будто Наполеон III, смущенный героической обороной Севастополя, подумывает снять осаду города. В самом деле, как потом выяснилось, у французского императора был момент колебаний, когда он, действительно, начинал сомневаться в конечном успехе осады. Но тут помогло ему неожиданное сообщение, разом вдохнувшее в него новую бодрость. Дело в том, что не только при петербургском дворе и в великосветских салонах столицы с преступным легкомыслием болтали при ком угодно об отчаянном положении Севастополя, об ужасающих донесениях главнокомандующих, сначала Меншикова, потом Михаила Горчакова. Даже сам Николай был крайне неосторожен и перед своей загадочной кончиной часто падал духом и склонен был откровенно делиться своими горестями и тревогами и с прусским послом фон Роховым и с военным прусским атташе графом Мюнстером, которых продолжал считать лучшими друзьями. Граф Мюнстер писал обо всем, что слышал в Зимнем дворце и других дворцах Петербурга, своему другу генералу Леопольду фон Герлаху, любимцу короля Фридриха-Вильгельма IV. Но за Герлахом шпионил другой любимец короля, первый министр Пруссии Мантейфель, и его секретный агент Техен аккуратно выкрадывал из письменного стола Герлаха эти письма. Однако Техен, недовольный слишком скромным вознаграждением, получаемым от Мантейфеля, решил подыскать еще и другого покупателя: такового и притом несравненно более щедрого он нашел в лице маркиза де Мустье, французского посла в Берлине. Все это выяснилось лишь много времени спустя. Таким-то образом французский император, к своей радости, узнал, как безнадежно смотрит главнокомандующий Михаил Горчаков на перспективы обороны, насколько новый царь мало надеется отстоять крепость, как убийственно обстоит дело со снабжением русских войск боеприпасами и т. д. Ввиду всего этого всякие попытки заключить мир до падения Севастополя были прекращены: решено было с удвоенной силой добиваться сдачи Севастополя. 27 августа (ст. ст.) 1855 г. пал Севастополь, и опять возобновилась большая дипломатическая игра. Россия не заключала мира, — переговоры в Вене велись на конференции послов, в которой принимал участие и Александр Горчаков, русский посол в Австрии. Но дело не двигалось с мертвой точки. Пальмерстон, сделавшийся в начале февраля 1855 г. уже первым министром Англии, вовсе не был заинтересован в том, чтобы война окончилась тотчас после взятия Севастополя. В Англии и во всем мире Пальмерстона вообще считали одним из главных виновников долгой, кровопролитной, разорительной войны. Запросы в парламенте и материалы расследования, произведенного парламентской комиссией Робака, выяснили немало упущений в материальной части английской армии под Севастополем; особых лавров во время осады англичане себе не снискали; взяли Севастополь не они, а французы. Словом, Пальмерстон полагал, что только после падения Севастополя и нужно развернуть большую войну. Это для Пальмерстона означало, во-первых, что необходимо привлечь новых союзников; во-вторых, что следует поощрить французского императора к усилению своей армии путем новых и новых наборов. Только тогда можно будет «поставить Россию на колени» и добыть для Англии плоды этих новых французских побед. А что в Вене заседает конференция послов, которая никак не может договориться насчет «четырех пунктов», это, с точки зрения Пальмерстона, даже хорошо: упорство русской дипломатии ведет к продолжению войны на неопределенный срок, что даст возможность британскому премьеру осуществить свою программу отторжения от России ряда территорий. В первое время после падения Севастополя Пальмерстону казалось, что все идет великолепно. И Наполеон III также думал не о мире и вел переговоры с шведским королем Оскаром I о вступлении Швеции в войну против России.

Позиция Швеции Эти переговоры оказались безрезультатными. Оскар I требовал, как необходимого условия, посылки в Финляндию 50 тысяч солдат из Франции и Англии, обеспечения завоевания Швецией Финляндии и, главное, гарантии со стороны; Англии и Франции, вечного владения Финляндией после ее включения в состав Шведского королевства. Пока русские в Петербурге, ни одна страна не может спокойно владеть Финляндией: так категорически заявил король Оскар I маршалу Канроберу, чрезвычайному посланцу Наполеона III, осенью 1855 г. Сообразно, с этим Оскар и хотел иметь гарантию двух западных держав против России.

Пальмерстон не видел никаких препятствий к тому, чтобы Наполеон III послал в Финляндию вспомогательную армию в 50 тысяч человек и дал требуемую Оскаром гарантию. Но от обещаний помощи со стороны самой Англии Пальмерстон воздержался. Переговоры остались безрезультатными. Оскар отказался примкнуть к союзникам. Наполеон III очень равнодушно принял эту неудачу.

Еще безразличнее отнесся Наполеон III после падения Севастополя к проектам Пальмерстона насчет Польши, прибалтийских стран, Крыма, Кавказа. Мало того, уже в октябре распространились слухи, что французский император не желает больше воевать, и что, если Александр II согласится начать переговоры о мире на основе «четырех пунктов», то мирный конгресс может открыться хоть сейчас.

Тут союзники опять вернулись к мысли об использовании Австрии.

В распоряжении союзников было одно сильное средство воздействия на Австрию. Еще 2 декабря 1854 г. Австрия подписала союзный договор с Англией и Францией, согласно которому должна была охранять от нового вторжения русских занятые ее войсками Молдавию и Валахию. Кроме того, Австрия обязывалась оказывать содействие западным державам «решительными мерами». Этот договор оставался мертвой буквой, и никаких «решительных мер» Австрия не предпринимала.

Присоединение Сардинского королевства к союзникам (26 января 1855 г.). Тогда 26 января 1855 г. Наполеон III решился на давно подготовленный шаг, очень всполошивший Австрию: он заключил договор с королем сардинским Виктором-Эммануилом II, и 15 тысяч пьемонтских солдат отправились под Севастополь. Открыто Сардинское королевство ровно ничего за это от Наполеона III не получало. Это заставляло предполагать, что есть какое-то тайное обязательство, данное французским императором Виктору-Эммануилу II и его министру, искусному дипломату графу Камилло Кавуру. Не подлежало сомнению, что это обязательство заключалось в изгнании Австрии из Ломбардии и Венеции французскими силами и в присоединении этих двух австрийских провинций к Пьемонту. Несмотря на успокоительные заверения Наполеона III, австрийцы окончательно впали в панику. Тогда Наполеон III, желавший скорее кончить войну, категорически потребовал от Австрии выступления, которое должно было заставить Александра пойти на мир. И Франц-Иосиф решился.

По настоянию Буоля, который очень боялся ослушаться французского императора, Александр II был уведомлен, что Австрия заключила военный союз с западными державами и, если Россия откажется начать переговоры на основании «четырех пунктов», то Австрия принуждена будет объявить войну.

Тут, помимо всего, подействовали и сведения, полученные Буолем, что между Тюильрийским и Зимним дворцами налаживаются какие-то непосредственные сношения. Предчувствие Киселева, которое заставило его просить в феврале 1854 г. прощальной аудиенции у Наполеона III, оказалось верным: сношения с Францией возобновились без особых усилий.

Военные действия прекратились. Началась подготовка к дипломатической ликвидации долгого, кровавого побоища.

4. ПАРИЖСКИЙ КОНГРЕСС 1856 г.

Тайные переговоры Наполеона III с Александром II о мире. В середине октября 1855 г. Александр II впервые получил известие, что Наполеон II желал бы начать с ним «непосредственные» сношения. Другими словами, император французов, с одной стороны, давал понять, что он нисколько не стеснен союзом с Англией, а с другой, — что и он тоже (подобно Александру) не очень доволен венскими конференциями.

Уже очень скоро после отказа Швеции примкнуть к коалиции Наполеон III пришел к заключению, что воевать дальше ему незачем, да и шансов на успех имеется немного. Англичане хотели бы продолжать войну. «Нам грозит мир», — откровенно писал Пальмерстон своему брату. Английская дипломатия непрочь была, во-первых, отхватить весь Крым до Перекопа и «возвратить» его Турции, затем высадиться на Кавказе, отнять Грузию, отобрать весь юго-восточный Кавказ, создать для Шамиля «Черкессию», а самого Шамиля обратить в покровительствуемого Турцией и Англией вассала, призванного преграждать дорогу русскому продвижению в Персию. Но Наполеон III совсем не желал такого усиления Англии; напротив, в России он уже как будто начинал усматривать полезный в некоторых случаях противовес англичанам. Проливать французскую кровь на Кавказе с целью обеспечения Индии от русского нашествия казалось Наполеону III совершенно излишним. И он дал разрешение графу Морни завязать «частным порядком» сношения с Россией. К Александру Михайловичу Горчакову, русскому послу в Вене, явился в один прекрасный день глава большого банкирского дома Сипа и сообщил ему, что получил от своего парижского друга и тоже банкира — Эрлангера — письмо, в котором Эрлангер сообщает об интересном разговоре, бывшем у него с графом Морни. Граф находит, что пора бы французам и русским прекратить бесполезную бойню. Горчаков немедленно уведомил об этом царя и, даже не дожидаясь ответа, заявил банкиру Сипа, что тот может от его имени написать своему другу Эрлангеру в Париж нижеследующее. Он, Горчаков, считает, что не только мир, но и прямое сближение между Францией и Россией уже после заключения мира может быть в высшей степени полезно для этих держав. Но условия мира не должны затрагивать чувства национального достоинства России. Морни понял, что это — прямой намек на грозящее России требование об обязательном ограничении военного флота на Черном море. Он ответил Горчакову мягким отказом: нельзя требовать от Наполеона III и от Англии, после всех жертв, понесенных ими под Севастополем, чтобы они отказались от этого требования. За этим первым обоюдным зондированием последовали уже официальные, хотя и тайные, переговоры в самом Париже. Но тут русский канцлер Нессельроде совершил с самого начала бестактность, которая очень повредила делу. Он сообщил венскому двору о начавшихся сношениях России с Парижем. Зачем он это сделал, понять трудно. Повидимому, Нессельроде упрямо тешил себя иллюзией, что солидарность держав Священного союза продолжает существовать, и считал, что нехорошо сговариваться за спиной «дружественной» Австрии. Конечно, Франц-Иосиф и граф Буоль сильно всполошились, узнав о внезапной перемене настроений Наполеона III и о том, что он может договориться с Александром без участия Австрии. Такой оборот дела грозил Австрии опаснейшей изоляцией. Немедленно Буоль сообщил Наполеону III о полной готовности Австрии окончательно примкнуть к западным державам и предъявить России нечто вроде ультиматума. Наполеон III был удивлен и раздосадован странной откровенностью русской дипломатии и прервал начавшиеся было переговоры.

Все это значительно ухудшило дипломатическое положение России. Наполеону III отныне становилось еще труднее, чем прежде, препятствовать захватническим стремлениям Англии. Буоль торопился, и уже в середине декабря австрийские предложения были вручены Нессельроде.

Австрийский ультиматум России. В этих предложениях России предъявлялись следующие требования:

1) замена русского протектората над Молдавией, Валахией и Сербией протекторатом всех великих держав; 2) установление свободы плавания в устьях Дуная; 3) недопущение прохода чьих-либо эскадр через Дарданеллы и Босфор в Черное море, воспрещение России и Турции держать на Черном море военный флот и иметь на берегах этого моря арсеналы и военные укрепления; 4) отказ России от покровительства православным подданным султана; 5) уступка Россией в пользу Молдавии участка Бессарабии, прилегающего к Дунаю. Эти условия были гораздо тяжелее и унизительнее для России, чем прежние «четыре пункта», на которые ни Николай I, ни Александр II не соглашались в свое время. Австрийские «предложения» были предъявлены ультимативно, хотя и без обозначения точного срока. Но категорически было дано понять, что непринятие условий повлечет за собой объявление Австрией войны России.

Спустя несколько дней после предъявления австрийской ноты Александр II получил письмо Фридриха-Вильгельма IV. Прусский король написал по явному наущению со стороны Буоля и Франца-Иосифа. Письмо, написанное в любезных тонах, содержало прямую угрозу: король приглашал царя взвесить «последствия, которые могут произойти для истинных интересов России и самой Пруссии», в том случае, если Александр отвергнет австрийские предложения. Итак, предвиделось присоединение к Франции и Англии уже не только Австрии, но и Пруссии.

Что было делать?

Вечером 20 декабря 1855 г. в кабинете царя состоялось созванное им совещание. Присутствовало девять человек: Александр II, великий князь Константин, Нессельроде, Василий Долгоруков, П. Д. Киселев, М. С. Воронцов, Алексей Орлов, Блудов и Мейендорф.

Прения были не очень продолжительны. Все, кроме Блудова, высказывались за решительную необходимость поскорее заключить мир. Царь своего мнения ясно не высказал. Остановились на том, чтобы согласиться на предъявленные условия, кроме уступки Бессарабии. Не соглашались также принять неопределенную, но чреватую последствиями статью австрийской ноты, в которой говорилось о праве союзников предъявлять России, сверх «четырех пунктов», еще «особые условия», если этого потребует «интерес Европы». 10 января Буоль получил в Вене русский ответ, и так как пункт о Бессарабии был включен именно им, то он прибег на этот раз уже к формальному ультиматуму: он заявил, что если по истечении шести дней (после 10 января) Россия не примет всех предъявленных ей условий, то австрийский император порвет с ней дипломатические отношения. Александр II созвал 15 января вторичное совещание. На этом совещании Нессельроде прочел записку, в которой на сей раз возлагал все упования на расположение Наполеона III; на Австрию он махнул рукой, догадавшись, наконец, с большим опозданием, что она не меньший враг России, чем Англия. Собрание единогласно решило принять ультиматум в качестве предварительных условий мира.

Позиция Франции на Парижском конгрессе. Александр II отправил в Париж на мирный конгресс графа Орлова, дав ему в помощники бывшего русского посла в Лондоне барона Бруннова. Орлов с первого до последнего момента своего пребывания в Париже всю свою дипломатическую деятельность основал на сближении с императором французов и на поддержке, которую с самого начала переговоров Наполеон III стал оказывать русскому уполномоченному.

Парижский конгресс начался 25 февраля и окончился подписанием мирного трактата 30 марта 1856 г. Председательствовал граф Валевский, министр иностранных дел Франции, сын Наполеона I от графини Валевской. Уже с первых заседаний конгресса всем его участникам стало ясно, что Валевский будет поддерживать англичан только формально. А вскоре в дипломатических кругах узнали и об интимных беседах, которые вел император Наполеон III с графом Орловым тотчас после прибытия Орлова в Париж.

Этот граф принадлежал к числу наиболее одаренных дипломатическими способностями людей, какие были при дворе Николая, а потом Александра П. Орлов любил дипломатию. В свое время он без колебаний, из соображений карьеры, принял после смерти Бенкендорфа должность шефа жандармов. Но шпионскими делами лично он не занимался. Из брезгливости и по лени он все предоставил Дубельту. У него был брат Владимир, близкий к декабристам, и Орлов от него не отрекся, а поддержал его в трудную минуту. Он же велел снять надзор с Герцена и выдать ему заграничный паспорт, по ходатайству О. А. Жеребцовой, на внучке которой Орлов был женат.

Прибыв в Париж, Орлов сумел с первой же беседы договориться с Наполеоном III о, том, что отныне возможно тесное сближение России с Францией, между которыми нет в сущности никаких коренных противоречий. Собеседник Орлова склонен был всецело пойти ему навстречу. Наполеон III достиг всего, чего хотел: Турция была спасена от русского захвата; оружие Франции покрыто новой славой; взят «реванш» за 1812 г.; французский император укрепил свой трон внутри страны и занял первое место в Европе. Наполеону III от России ничего больше не требовалось.

Позиция Англии на конгрессе. Но совсем не так обстояло дело с Англией. Еще до открытия конгресса Пальмерстон, к великому своему огорчению, убедился, во-первых, в том, что Наполеон III не намерен продолжать войну и, во-вторых, что на конгрессе он будет вести себя уклончиво и двусмысленно в отношении своей союзницы — Англии. Пальмерстон понял это, когда в январе и феврале 1856 г. шел спор, допускать ли Пруссию на конгресс или не допускать. Ее присутствия желал Александр II, потому что рассчитывал на ее дружественную поддержку. Но именно поэтому Пальмерстон и отказывался допустить прусских уполномоченных. Он мотивировал это тем, что Пруссия не принимала никакого участия в войне и не пожелала даже выступить так, как выступила Австрия. В этом очень щекотливом вопросе Наполеон III крайне вяло поддерживал Пальмерстона. Пруссию, правда, не допустили, но Пальмерстон уже до начала заседаний понял, что в Париже предстоит нелегкая игра. Наихудшие его опасения оправдались.

Наполеон III ни одним словом не скомпрометировал перед Орловым своей «дружбы» с «союзниками» и не сказал ничего, что Орлов мог бы потом, со ссылкой на него, пустить в ход перед англичанами. Но Орлову это вовсе и не требовалось: ему важно было не то, что говорит Наполеон, а то, как он слушает русского уполномоченного, почему он не прерывает его, в какие минуты он молчит, а когда улыбается. В сущности в две-три послеобеденные беседы в императорском кабинете с глазу на глаз с Наполеоном III, за чашкой кофе, Орлов и выполнил всю работу, и торжественные заседания пленума конгресса уже ничего существенного не изменили и не могли изменить. Сила Орлова заключалась именно в том, в чем Пальмерстон с раздражением усматривал свою слабость: Орлов знал, что Англия один-на-один продолжать войну не станет. Следовательно, по всем тем пунктам, по которым существует единство взглядов между Англией и Наполеоном III, России приходится уступать; зато по всем вопросам, по которым между ними чувствуется расхождение, русским уполномоченным нужно упорствовать и отказывать в своей подписи, и англичане ровно ничего с ними не поделают. Очень удачно выбрал себе Орлов помощника: то был барон Бруннов, долго служивший русским послом в Лондоне. Роли распределились так: там, где требовалась решающая работа дипломатической мысли, выступал Орлов; там, где необходимо было терпеливо выслушивать и оспаривать противника, шаг за шагом отстаивая интересы России, главная роль выпадала на долю Бруннова, очень неглупого, хотя и слишком самоуверенного, но опытного, трудолюбивого сановника, поседевшего в дипломатических делах. Все капитально важное, чего Орлов достигал в секретных беседах с императором Наполеоном III, передавалось Орловым барону Бруннову, а тот, уже стоя на твердой почве, знал, как ему разговаривать на торжественных заседаниях конгресса с англичанами.

Так, например, лорд Кларендон и лорд Каули, английские представители, требуют срытия русских укреплений по Черноморскому побережью. Орлов отказывает наотрез. Англичане грозят. Орлов снова отказывает. Австрийский делегат Буоль всецело присоединяется к англичанам. Орлов в третий раз отказывает. Председатель граф Валевский говорит, что поддерживает англичан и австрийцев. Но не только Валевский знал, какова позиция Наполеона III в этом вопросе, — это знал и Орлов. Поэтому Орлов снова отказывает, а Валевский беспомощно разводит руками. В конце концов Орлов побеждает. Далее, возникает вопрос о нейтрализации Черного моря. Тут Орлов, зная мнение Наполеона, уступает; но, когда англичане ставят вопрос о нейтрализации также и Азовского моря, Орлов отказывает. Повторяется та же комедия с Валевским, и снова Орлов одерживает победу. Ставится вопрос о Молдавии и Валахии. Русские уже ушли оттуда, но Орлов не желает, чтобы эти провинции оставались оккупированными Австрией. И русские интересы и нежелание, чтобы Австрия получила такую награду за свое поведение во время Крымской войны, — все это заставляло Александра II и Орлова противиться требованию австрийского уполномоченного Буоля. Орлов, зная, что Наполеон III не желает отдавать Австрии Молдавию и Валахию, противился этому требованию Буоля на конгрессе. Если России и пришлось уступить Бессарабию, то зато и Австрия должна была навсегда проститься с мечтой о бескровном приобретении Молдавии и Валахии. К величайшему своему бешенству, ровно за три дня до окончания конгресса, Буоль убедился, что Орлов и Бруннов достигли своей цели. Буоль нарочно оттягивал вопрос о Дунайских княжествах; он рассчитывал как-нибудь между делом, уже при разъезде, вырвать у конгресса желанное разрешение — оставить без изменений оккупацию Молдавии и Валахии австрийскими войсками. И вдруг, председатель конгресса Валевский 27 марта холодным, строго официальным тоном предложил Буолю осведомить конгресс: когда именно австрийцы освободят Молдавию и Валахию от своих войск? Делать было нечего. Австрия ушла с конгресса, не получив от союзников уплаты за свой ультиматум России от 2 декабря 1855 г. Орлов лучше Буоля понял, каково истинное значение участия на конгрессе министра Сардинского королевства Кавура.

Условия мира. Возвращение Карса, взятого русскими в конце 1855 г., нейтрализация Черного моря, уступка Бессарабии — таковы были главные потери России. На отмену исключительного русского протектората над Валахией, Молдавией и Сербией Орлов согласился без возражений. Современники приписывали сравнительно сносные условия мира не только повороту политики Наполеона III, не желавшего дальше ослаблять Россию и этим помогать Англии, но и тому сильному впечатлению, которое произвела на весь мир длившаяся почти год героическая оборона Севастополя. Это сказалось и в том, что могущественнейший в тот момент монарх в Европе Наполеон III, немедленно после подписания 30 марта 1856 г. Парижского мира, стал искать союза с Россией.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА В СЕВЕРНОЙ АМЕРИКЕ

(1861 ― 1865 гг.)

Две социальные системы в Северной Америке. Семена гражданской войны в Северной Америке были посеяны еще в период войны за независимость XVIII века. В результате ее рядом с капиталистическим производством сохранилось и развивалось рабство как «нарост на капитализме».

Усиление рабства привело к тому, что с 30-х годов XIX века американская демократическая республика оказалась в руках южных плантаторов-рабовладельцев. Интересы рабовладельцев стали «путеводной звездой» внешней политики Соединенных штатов.

По настояниям плантаторов-хлопководов Юга Соединенные штаты в 1810 — 1812 гг. захватили Западную Флориду. В 1818 г. они ввели войска в Восточную Флориду; в 1845 г. — аннексировали отложившийся от Мексики Техас; в 1846 — 1848 гг. — воевали с Мексикой и отняли у нее богатейшие плодородные территории; в 1854 г. они заявили притязание на Кубу.

До поры до времени рабство и капиталистическое производство существовали рядом. Но наступил момент неизбежного столкновения «двух социальных систем». В 1860 г. Соединенные штаты раскололись: их стали называть «разъединенными штатами».

В этом социальном конфликте дипломатии южан и северян Соединенных штатов предстояло сыграть исключительно важную роль.

Соотношение сил между Севером и Югом было явно не в пользу последнего. На Севере было 23 штата с населением в 22 миллиона человек. Юг имел 11 штатов с населением в 9 миллионов. Юг собирался воевать за сохранение рабства, а в числе этих 9 миллионов было около 4 миллионов рабов-негров. Но, главное, Север имел развитую промышленность, которой на Юге не было вовсе, неизмеримо более развитую сеть железных дорог и судоходных каналов. В случае длительной войны у южан не было никаких шансов на победу.

Но южане, начиная войну, все же надеялись победить. Расчет их был следующий: ввиду того что весь кадровый состав небольшой федеральной армии находился в руках плантаторов-рабовладельцев, они предполагали, двинув в бой регулярные части и присоединив к ним милицию южных штатов с наспех сформированной кавалерией, быстрым ударом захватить столицу Союза и, опираясь на первые успехи, добиться вооруженной интервенции Англии и Франции.

Возможность такой интервенции казалась южанам несомненной.

Английская буржуазия стремилась к уничтожению опасного соперника в лице промышленности северо-восточных и западных штатов Америки. В случае победы Юга над Севером Соединенные штаты опять превратились бы в колонию Англии; Франция тоже стремилась к захватам в Америке.

Таким образом, весь расчет южан был построен не на возможности победы своими силами, а на помощи английских и французских интервентов.

4 марта 1858 г. один из политических лидеров Юга, сенатор Джон Гаммонд из Южной Каролины, сказал: «Без единого пушечного выстрела и не обнажая меча мы можем поставить на колени весь мир, если они посмеют начать с нами войну... Что произойдет, если в течение трех лет не будет поставки хлопка? Я не буду подробно останавливаться на том, что каждый из вас может себе представить, но одно не подлежит сомнению: Англия сделает все возможное и мобилизует весь цивилизованный мир, чтобы спасти Юг. Нет, вы не посмеете воевать с хлопком. Нет такой власти на земле, которая посмела бы воевать с ним. Хлопок правит миром»

Исходя из этих соображений, южане интересовались не столько стратегическим планом, сколько вопросами о признании Юга Англией и Францией и о том, чтобы склонить правительства этих стран к военной помощи Югу.

Начало войны. Гражданская война была войной не с иностранным государством, а между двумя частями одного государства. Поэтому и процедура объявления войны в этом случае отличалась от общепринятой. На другой день после взятия южанами форта Семтер Линкольн призвал 75 тысяч волонтеров в милицию всех штатов Союза для подавления заговора в южных штатах (15 апреля 1861 г.). Лицам, составившим заговор против Союза, Линкольн давал 20 дней, чтобы рассеяться и вернуться к мирным занятиям.

17 апреля 1861 г. президент Конфедерации крупный рабовладелец Джефферсон Дэвис издал прокламацию о выдаче документов на каперство для борьбы против торгового и военного флотов Соединенных штатов. Через два дня Линкольн ответил на это объявлением блокады Юга, квалифицируя южное каперство как пиратство. Таким образом, когда фактически война уже началась, произошло ее объявление Югом Северу и Севером Югу.

Прошло две недели после открытия военных действий. 28 февраля 1861 г. были получены вести о начале интервенции европейских держав в Америке.

Первой выступила Испания. Испанцы, имея своей базой Кубу, попытались отобрать у Негритянской республики Сан-Доминго восточную часть острова, которая была прежде испанской колонией.

2 апреля 1861 г., несмотря на то, что Соединенные штаты не имели официальных отношений с Негритянской республикой Сан-Доминго, статс-секретарь Соединенных штатов (министр иностранных дел) Сюард обратился с письмом к испанскому послу в Вашингтоне с протестом против испанского вторжения. 1 июля 1861 г. испанский посол известил Сюарда об аннексии Негритянской республики. В данный момент положение было настолько трудным, что Соединенные штаты предпочли выжидательную тактику в этом вопросе.

Следующим этапом интервенции европейских государств в американские дела было признание Англией южных штатов воюющей стороной. 3 мая 1861 г. эмиссары мятежников Юга Янси и Рост были впервые приняты Росселем — английским министром иностранных дел в кабинете Пальмерстона. По настоянию посла Соединенных штатов в Лондоне Далласа, они были приняты неофициально. Даллас получил заверение Росселя в том, что решения по вопросам, связанным с гражданской войной, будут приняты правительством только после прибытия нового посла, назначенного Союзом, Чарльза-Френсиса Адамса. Однако еще до приезда Адамса в Лондон, 6 мая Россель направил послу Англии в Вашингтоне Лайонсу инструкцию, уведомляя о решении правительства признать Юг воюющей стороной. Адаме прибыл 13 мая, но в тот же день, до того, как он был принят, английское правительство уже утвердило декларацию о нейтралитете. Этой декларацией Юг признавался не мятежными штатами, а воюющим государством. Декларация 13 мая была шагом к признанию Конфедерации, а следовательно, и к вступлению в войну против Союза, который с полным основанием рассматривал конфедератов как заговорщиков и мятежников. Показателен тот факт, что сейчас же за опубликованием декларации английское правительство послало в американские воды свой военный флот.

Интервенция Англии, Франции и Испании в Мексике. Новым этапом агрессии европейских держав в Америке было подписанное в Лондоне 31 октября 1861 г. соглашение между Великобританией, Францией и Испанией об интервенции в Мексике.

В декабре испанские войска уже высадились в Вера-Круц. В январе 1862 г. к ним присоединились войска Англии и Франции. Соединенные штаты протестовали против интервенции. Однако только окончание гражданской войны позволило им добиться увода французских войск; английские и испанские войска были отозваны несколько ранее.

Инцидент в «Трентом» (1861 г.). Вскоре после начала интервенции трех держав в Мексике, предпринятой, как указывает Маркс, по инициативе Пальмерстона, над самими Соединенными штатами, терпевшими тяжкие поражения на фронте, нависла угроза английской интервенции. Объявленная Союзом блокада Конфедерации, почти исключавшая возможность вывоза американского хлопка, вызвала сильнейшее раздражение в Европе. 26 марта 1861 г. английский посол в Америке лорд Лайонс при свидании с Сюардом заявил: «Если Соединенные штаты решаются приостановить силой столь важную для Великобритании торговлю с производящими хлопок штатами, я не отвечаю за то, что может произойти».

8 ноября 1861 г. эмиссары рабовладельцев Мэзон и Слайдель были сняты с английского купеческого судна «Трент» капитаном военного корабля Соединенных штатов «Сан-Джацинто». Пленники были доставлены в Бостон. Шовинистическая печать Англии и Франции воспользовалась этим случаем, чтобы поднять невероятный шум, требуя войны с Союзом. Единственным формальным укором капитану Уилксу было то, что он захватил и доставил в Бостон послов Конфедерации, не задержав корабля, на котором они находились. Но Джон Буль «бешеный, с взъерошенными бакенбардами» пылал гневом и, казалось, его нельзя было удержать от войны. Лорд Россель потребовал выдачи Мэзона и Слайделя в семидневный срок. Английские войска уже были посланы в Канаду; на верфях Англии работы производились днем и ночью.

Выступление английских рабочих против поддержки южан. «Пальмерстон хочет войны, — писал Маркс 25 декабря 1861 г., — английский народ ее не хочет. Ближайшие события покажут, кто одержит верх в этом поединке — Пальмерстон или народ». События показали, что, кроме официальной дипломатии буржуазии, в 1861 г. уже существовала неофициальная, непризнанная сила — международная солидарность пролетариата. По всем крупным промышленным центрам Англии прокатилась волна рабочих митингов: одним из главных инициаторов этого движения был Маркс. Несмотря на хлопковый голод, который оставил без работы и без хлеба массу людей, рабочие протестовали против позорной интервенции в гражданскую войну на стороне рабовладельцев и грозили гражданской войной и самой Англии.

В то же время правительство Севера Америки заняло уступчивую позицию. Оно освободило эмиссаров южан и создало, таким образом, еще одно препятствие для интервенции из Европы.

Подлинные мысли и чувства английских рабочих и рабочих других стран Европы выразил I Интернационал в своем обращении к Линкольну по поводу победы, одержанной им на президентских выборах 1864 г.

«Рабочие Европы выражают уверенность, — гласило обращение, —- что, подобно тому как американская война за независимость открыла для буржуазии новую эру подъема, так и американская война против рабства принесет то же самое рабочему классу».

Итак, расчет рабовладельцев, что английская буржуазия организует интервенцию, оказался ошибочным.

Другой ошибкой южан была их надежда на магический эффект запрещения вывоза хлопка. Нуждаясь в деньгах, они сами стали вывозить хлопок, пытаясь прорвать блокаду. Кроме того, голод 1861 г. в Европе сделал вопрос о пшенице еще более важным, чем вопрос о хлопке, а Союз, несмотря на гражданскую войну, вывозил в Европу огромное количество пшеницы.

Однако ни южане, ни руководители английского и французского правительств не оставили надежды на совместное участие в войне. Пальмерстон и Наполеон III решили выждать хода внешних событий и вмешаться, как только южане нанесут северянам решительный удар.

В следующем, 1862, году правительство Линкольна все ещё не решалось на освобождение рабов. Север снова терпел одно поражение за другим. Сторонники интервенции опять подняли голову.

Позиция Франции. В апреле 1862 г., во время одной из бесед с Наполеоном III, эмиссар южан Слайдель настаивал на признании Францией Конфедерации. Наполеон III в принципе высказался за признание, но ответил, что «ни одна держава, кроме Англии, не располагает достаточным флотом для того, чтобы оказать Франции действенную помощь в войне на океане...» Этим император дал понять, что, если бы Англия согласилась признать Конфедерацию, он также сделал бы это. Слайдель предлагал организовать выступление против Соединенных штатов вместе с Испанией, Австрией, Пруссией, Бельгией, Голландией, Швецией и Данией. Он заверял Наполеона III, что Соединенные штаты, в случае признания Францией Конфедерации, не объявят ей войну, «так как у них уже достаточно заняты руки домашними делами».

Несмотря на заманчивые обещания Слайделя, император отклонил немедленное признание Конфедерации и лишь обещал тайно помочь постройкой военных судов. На этом беседа закончилась. Но в середине июля 1862 г., в период новых тяжелых поражений северян на фронте, Наполеон III послал французскому послу Тувенелю телеграмму следующего содержания: «Запросите у английского правительства, не считает ли оно, что настал момент для признания Юга». Однако в палате общин по настоянию Пальмерстона предложение об интервенции было отклонено. Английское правительство выжидало окончательного исхода военных действий, оказывая в то же время помощь конфедератам.

29 июля 1862 г. крейсер, построенный для Конфедерации на верфи Лайярда в Ливерпуле, несмотря на протесты посла Соединенных штатов Адамса, был с ведома английского правительства выпущен из Англии. Этот крейсер «Алабама» каперствовал на морях и в океанах до июня 1864 г.; он потопил 65 кораблей Соединенных штатов и уничтожил имущества на 5 миллионов долларов. 19 июня 1864 г, «Алабама» встретилась с крейсером Соединенных штатов «Кирсадж», который ее потопил после упорного боя. Кроме «Алабамы», подобным же образом были построены в Англии каперы конфедератов «Флорида», «Георгия», «Шенандоа» и др.

14 сентября 1862 г. Пальмерстон принял окончательное решение и написал Росселю, предлагая признать Конфедерацию. Россель ответил, что заседание кабинета для разрешения этого вопроса будет назначено на 23 или 30 сентября.

Отмена рабства (1863 г.). За эти дни положение резко изменилось. За время между письмом Пальмерстона и предполагавшимся заседанием английского кабинета в Соединенных штатах была издана предварительная прокламация об освобождении рабов.

Союз стал на путь войны «по-революционному». Решающий шаг, вызвавший подъем внутри страны и огромные симпатии к Союзу со стороны всей демократической Европы, был сделан.

Когда в Англии было получено известие о решении Союза уничтожить рабство в Соединенных штатах, вопрос о признании Юга опять был снят с повестки заседания кабинета. Однако французское правительство сделало новую попытку выступления в пользу Юга.

31 октября дипломатические представители Англии и России были извещены французским правительством о предлагаемом Францией проекте совместного выступления трех держав. Было намечено предложить перемирие на 6 месяцев, снятие блокады и открытие американских портов для европейской торговли. Но Россия отклонила французское предложение. Английское правительство, ссылаясь на Россию, также ответило несогласием. Огромную роль и на этот раз сыграло активное сопротивление этому проекту английских рабочих, вторично организовавших ряд массовых митингов протеста.

После отмены рабства внутренние и внешние дела Конфедерации настолько ухудшились, что вице-президент Конфедерации Александр Стифенс, один из самых ярых идеологов рабовладения, предложил для победы над Севером последовать его примеру и отменить рабство и на Юге. Но конгресс в Ричмонде не решился и не мог решиться на это.

Победы северян под Гетисбургом и Виксбургом в июле 1863 г. и наступивший общий перелом в ходе военных действий в Северной Америке сделали интервенцию Англии и Франции окончательно невозможной.

Позиция России. В 1863 г. произошло несколько неожиданное сближение Соединенных штатов и России. Этому сближению способствовали напряженные отношения России с Англией и Францией, особенно обострившиеся в 1863 г. В настоящее время известно, что Пальмерстон и Наполеон III не думали всерьез о войне с Россией из-за польского вопроса. Но тогда в России исходили из представления о неизбежности такой войны.

В связи с создавшейся обстановкой было решено послать две русские эскадры в Америку. План отправки эскадр за океан был утвержден Александром II, и в июле 1863 г. управляющий морским министерством вручил контр-адмиралу Лесовскому секретную инструкцию.

Посылка эскадр в Атлантический и Тихий океаны была произведена на основе смело задуманного плана наступательных операций в неминуемо ожидавшейся войне с Англией и Францией. Как показал опыт конфедератского крейсера «Алабама», крейсеры-каперы могли нанести огромный вред торговле и военному флоту неприятеля.

В сентябре 1863 г. две русские эскадры — одна под командой адмирала Лесовского, другая — адмирала Попова — прибыли: первая в Нью-Йорк, вторая в Сан-Франциско. Главной задачей посылки эскадр было создать угрозу на путях английской мировой торговли, чтобы повлиять этим на позицию Англии в польском вопросе.

В докладной записке управляющего морским министерством Краббе на имя Александра II уже намечался план избрать определенные американские порты для встречи эскадр. При этом Краббе упоминал о том, что каперский флот Союза представляет собой огромную силу.

В противовес планам морского ведомства, в министерстве иностранных дел явно опасались политического эффекта посылки эскадр в Америку. Вице-канцлер, министр иностранных дел, князь Горчаков и посланник в Соединенных штатах барон Стекль лишь задним числом выразили удовольствие по поводу блестящего эффекта, достигнутого выходом флота на мировые торговые пути, и его пребывания в Америке. Царский посол в Лондоне, «Нестор российской дипломатии», престарелый барон Бруннов, был даже в отчаянии от этого шага.

Симпатии царского правительства были на стороне южан, но противоречия с Англией и Францией заставляли его пойти на путь сближения с Севером. Разумеется, слухи о формальном союзе между Россией и Соединенными штатами не имели оснований. Но посылка эскадр в порты воюющего государства неизбежно вела к положению, близкому к фактическому союзу. За время пребывания в Америке в двух случаях русские суда даже оказали давление на военные суда южан прямой угрозой военных действий.

Благожелательная позиция, занятая Россией в период гражданской войны в Соединенных штатах, сыграла немалую роль в общей международной ситуации и оказала несомненную помощь Соединенным штатам.

Принципы американской дипломатии. В научной исторической литературе имеются две различные и даже противоположные оценки основных принципов дипломатии Соединенных штатов.

Одни историки считают, что вся история Соединенных штатов тесно связана с европейской политикой. Другие полагают, что политика изоляции была основным принципом Соединенных штатов. На самом деле, нет никакого сомнения в том, что история Соединенных штатов и ее внешняя политика тесно связаны с европейской — да и с мировой историей,— начиная с возникновения Соединенных штатов Америки.

Имеется некоторое недоразумение с содержанием самого понятия «изоляционизм». Изоляционизмом иногда называют неучастие Соединенных штатов в войнах в Европе и в политических и военных союзах европейских государств. Но отказ от активной роли в Европе отнюдь не означал действительного и полного самоустранения Соединенных штатов от европейской и мировой политики; Соединенные штаты всегда принимали в ней участие, но большей частью в качестве пассивной силы, своими маневрами влияя на ход событий в Европе. Таким образом, изоляционизм — это не изоляция от Европы, а участие в европейских делах путем пассивных маневров.

В войне за независимость, кроме английских колоний, принимали участие Англия, Франция, Испания, Голландия. К ней косвенно имели отношение и те державы, которые примкнули к вооруженному нейтралитету. Таким образом, она была событием мировой истории. Отказ Соединенных штатов от союза с Францией в 1793 г., в период революции во Франции и ее борьбы с Англией, имел большое значение для европейской истории. Приобретение Луизианы в 1803 г., участие Соединенных штатов в 1805 г. в войне в Средиземном море против корсаров алжирского бея, захват Флориды, доктрина Монро, война с Мексикой, роль Соединенных штатов в период гражданской войны, дальневосточная экспансия Соединенных штатов в 40-х — 60-х годах, — все это были события, сыгравшие свою роль в мировой истории.

Если поставить вопрос, внесла ли американская дипломатия что-либо принципиально новое в историю этого института, то на него нужно ответить следующее: за исключением 70-х годов XVIII века и периода 1863—1865 гг., американская дипломатия своими методами и целями мало чем по существу отличалась от дипломатии Старого Света.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

НАПОЛЕОН III И ЕВРОПА. ОТ ПАРИЖСКОГО МИРА ДО НАЧАЛА МИНИСТЕРСТВА БИСМАРКА В ПРУССИИ

(1856 ― 1862 гг.)

1. ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА НАПОЛЕОНА III В ЕВРОПЕ

А.М. Гончаков как дипломат. После Парижского мира Наполеон III казался некоторое время суперарбитром Европы. Так его называли тогда не только придворные льстецы, но и многие авторитетные буржуазные публицисты за границей.

В первые два-три года казалось, что и Пальмерстон в Англии счел за благо забыть о коварном поведении Наполеона на Парижском конгрессе и старался лишь, чтобы император не вздумал итти дальше по опаснейшему для Англии пути сближения с Россией. А это сближение быстро прогрессировало. В России тотчас после Парижского конгресса министерство иностранных дел перешло из рук Нессельроде в руки князя Александра Михайловича Горчакова.

Это был человек умный, проницательный, с широким кругозором. Горчаков, конечно, не блистал глубиной образования, но ближайшую к современности дипломатическую историю Европы знал хорошо. Характера он был довольно независимого, за что его не терпел и долго не давал ему ходу канцлер Нессельроде. Вот что припомнил по поводу его назначения известный эмигрант 50-х и 60-х годов, сотрудник герценовского «Колокола» князь Петр Владимирович Долгоруков: «В 1825 году князь Горчаков взял отпуск в Россию на несколько месяцев; проезжая через Псковскую губернию, он свернул с дороги, чтобы посетить опального товарища своей юности знаменитого Пушкина, в то время сосланного в деревню отца своего, в село Михайловское, и жившего там под надзором местной полиции. Со стороны двадцативосьмилетнего дипломата, ехавшего в Петербург в аракчеевскую эпоху, поездка в деревню для посещения опального друга была весьма благородным поступком». Пушкин, его лицейский товарищ, писал потом об этом поступке Горчакова: «Фортуны блеск холодный не изменил души твоей свободной».

Горчаков держался несравненно независимее с Александром II, чем Нессельроде с Николаем.

Он изложил основы своей политики и в докладе Александру II тотчас после своего назначения и в циркулярных нотах, которыми оповестил Европу о предстоящей дипломатической роли России. «La Russia se recueille» («Россия сосредоточивается»); Россия воздерживается от активного вмешательства в европейские дела; Россия оправляется от потерь и понесенных жертв. Это — одна основа будущей политики. Другая состоит в том, что Россия отныне не намерена жертвовать своими интересами для поддержания принципов Священного союза и считает себя совершенно свободной в выборе своих будущих друзей.

Эти основы политики Горчакова как нельзя более соответствовали тенденциям дипломатической деятельности Наполеона III после Парижского конгресса.

С одной стороны, Россия предоставляла французскому императору полную свободу рук; с другой — Горчаков явно и с ударением намекал на Австрию, когда говорило разочаровании России в своих былых союзниках по Священному союзу. А, между тем, перед Наполеоном III постепенно вырисовывалась новая задача, разрешение которой должно было при
нести ему не только новые военные лавры, но, в противоположность Крымской войне, также и большую территориальную добычу. Речь шла об изгнании Австрии с Апеннинского полуострова.

Сближение Наполеона III с Александром II. Обстоятельства складывались очень благоприятно для замыслов французского императора. Отношения с Россией после Парижского мира улучшались чуть не с каждым
месяцем. В 1856 г. на торжества коронования Александра II в Москве Наполеон III послал одного из самых доверенных своих лиц, графа де Морни, который еще во время Крымской войны говорил о необходимости поскорее мириться. Народу, окружавшему в день обряда коронования Успенский собор и весь Кремль, бросилось в глаза, что Морни в сопровождении всей свиты остановил свои кареты очень далеко от собора, и все французское посольство с непокрытыми головами прошло пешком довольно длинный путь. Другие посольства так не поступали. В дальнейшем Морни не переставал выказывать исключительное почтение к царю. Всюду, по любому поводу и без всякого повода Морни не переставал говорить о пользе Франко-русского союза для обеих империй и о том, что этот союз может дипломатически господствовать в Европе и во всем мире. Аристократия в Петербурге приняла графа Морни очень хорошо. Женившись на русской (княжне Трубецкой), французский посол стал и в Москве и в Петербурге совсем своим человеком. Царь явно к нему благоволил и принимал его запросто. Морни удалось без труда добиться нескольких ценных экономических льгот для французских капиталистов в России, и он торжествуя, доносил Наполеону в Париж: «Я вижу в России рудник для французской эксплоатации».

Но создать франко-русский союз Морни не удалось. Причин неудачи было несколько. Во-первых, для создания франко-русского союза требовалось расторгнуть союзные отношения, продолжавшие соединять Англию и Францию и после Крымской войны. А принять Россию в этот союз Англия ни за что не хотела, да и России подобный «тройственный союз» был не нужен. Ведь враждебные происки Пальмерстона против России продолжались и на Кавказе, и в Персии, и в Турции, и в других местах. Во-вторых, Наполеон III сам сильно повредил делу, проводимому графом Морни, обнаружив при личном свидании с Александром II, что он заинтересован вопросом эмансипации Царства Польского. «Со мной осмелились заговорить о Польше», — с раздражением заявил царь своим приближенным об этом инциденте.

Но, если дело и не дошло до франко-русского союза, то, тем не менее, Наполеон III мог быть вполне уверен, что и Александр II и Горчаков крепко держатся за идею дипломатического сотрудничества России с Францией, и что во всяком случае, если Франция нападет на Австрию, то Россия не только не поможет австрийцам, но займет по отношению к Франции позицию дружественного нейтралитета.

Ухудшение англо-французских отношений. Более сложно обстояло дело с Англией. Пальмерстон с большим беспокойством присматривался и к успехам Морни в Москве и Петербурге, и к свиданию обоих императоров, и к согласованным действиям Франции и России в 1857 — 1858 гг. в вопросе создания из Молдавии и Валахии нового государства — Румынии. Пальмерстон раздражался всем этим и сначала пробовал было прибегнуть к методу угроз и застращиваний. Но это нисколько не помогло. Наполеон III, встретив мужа королевы Виктории, принца Альберта, сообщил ему, что он, император, раз навсегда приказал своим дипломатам не показывать ему никаких нот или меморандумов, исходящих от Пальмерстона, потому что Пальмерстон не умеет прилично их писать. Впрочем, и без этого оскорбительного выпада со стороны императора английский премьер очень сильно сбавил тон со второй половины 1857 г.: страшное восстание сипаев поставило под угрозу английское владычество во всей Индии, и английская дипломатия опасалась раздражать своего могущественного соседа. В 1858 г., когда уже довольно конкретно наметилось нападение на Австрию, Наполеон III имел основания не ожидать большого противодействия со стороны Англии. А кроме того, в самом начале 1858 г. случилось событие показавшее Наполеону III, что Пальмерстон его боится.

14 января 1858 г. произошло покушение итальянского революционера Феличе Орсини и его товарищей на Наполеона III. Заговорщики хотели убить Наполеона, в котором видели главное препятствие к объединению Италии: император поддерживал своим римским гарнизоном светскую власть папы Пия IX. Кроме того, в Италии в это время широко распространилось мнение, что Наполеон III коварно обманул Кавура и, несмотря на участие в Крымском походе 15 тысяч итальянских солдат, решительно ничего не предпринимает, чтобы помочь делу итальянского народа. Орсини и его товарищи были гильотинированы.

Во время следствия было выяснено, что Орсини и его сообщники подготовили заговор и запаслись метательными снарядами в Англии. Во французской прессе поднялась яростная кампания против Англии, якобы «дающей убежище убийцам». Наконец, даже в официальном органе Французской империи «Монитер» была напечатана резкая и угрожающая резолюция полковников французской императорской гвардии, направленная против Англии. В Англии аристократия и буржуазия были смущены; среди них даже замечалось нечто, очень похожее на панику;

Пальмерстон испугался гнева Наполеона III, хотя тот вовсе не собирался напасть на Англию. Сгоряча Пальмерстон внес в парламент законопроект, направленный против эмигрантов, проживающих в Англии, — другими словами, уничтожавший право убежища. Обсуждался этот законопроект, когда паника первых дней, обуявшая английскую буржуазию после покушения Орсини, уже начала проходить, и когда призрак французского нашествия рассеялся, как дым. Законопроект Пальмерстона провалился 19 февраля 1858 г., и Пальмерстон подал в отставку. Его заменил на посту премьера консерватор лорд Дерби, а министром иностранных дел стал лорд Малмсбери, старинный друг Наполеона III. Правда, Наполеон очень хорошо понимал, что английская политика руководствуется не личными отношениями, и что в Англии уже знают, что французский император готовится к войне с Австрией. Но, наблюдая английскую панику после покушения Орсини, император удостоверился, что со стороны Англии опасность не угрожает, и что путь здесь так же свободен, как и со стороны России.

Отношение государств Германского союза к Австрии. Но, прежде чем сделать первые решительные шаги в намеченном направлении, император поручил своему министерству иностранных дел выяснить настроения в государствах Германского союза. С этой потенциальной, хотя и не очень вероятной, а, главное, не очень близкой опасностью тоже приходилось считаться. Здесь, бесспорно, существовало довольно значительное течение в пользу Австрии: оно было сильно в тех государствах Союза, где преобладал так называемый «великогерманский» план воссоединения Германии вокруг Австрии. Но явно сильнее было течение, возглавляемое Пруссией и поддерживавшее «малогерманскую» программу воссоединения германских государств вокруг Пруссии, с исключением Австрии. За эту «малогерманскую» программу стоял и быстро выдвигавшийся на первое место в Пруссии прусский посол в Петербурге граф Отто фон Бисмарк. Бисмарк уже давно видел в лице Австрии главного врага Пруссии, и его мнение, по слухам, разделял и сам принц-регент Вильгельм, к которому перешло управление государством в связи с умопомешательством короля Фридриха-Вильгельма IV. Было маловероятно, чтобы Пруссия вдруг пожелала спасти Австрию от грозящего ей удара. Значит, и с этой стороны путь к нападению на габсбургскую державу оказывался свободным. Итак, Россия, Англия, Пруссия не вмешаются и не спасут Австрии от поражения.

Соглашение между Наполеоном III и Кавуром в Пломбьере (20 июля 1856 г.). К 20 июля 1858 г. Наполеон III пригласил первого министра Сардинского королевства Кавура прибыть в курорт Пломбьер. Здесь император и Кавур определили основу своего договора и условились о ближайшем распределении дипломатических ролей. Нечего и говорить, что переговоры велись под покровом глубочайшей тайны. Наполеон потребовал, чтобы Сардинское королевство уступило ему две провинции: Савойю и графство Ниццу. За это Наполеон III соглашался вступить в союз с Виктором-Эммануилом II, королем Сардинским, и вместе с ним объявить войну Австрии, причем обязывался не складывать оружия, пока австрийцы не будут изгнаны из Ломбардии и Венеции. Обе эти итальянские области, принадлежащие пока Австрии, должны были поступить в державное обладание сардинского короля. Таковы были основы соглашения, которое оставалось секретным приблизительно полгода. В январе 1859 г. оно стало достоянием гласности.

Несмотря на всю тайну пломбьерских переговоров, в Австрии уже осенью 1858 г. почувствовали опасность и начали усиленно готовиться к войне. Очень большие приготовления развернулись и во Франции и в Сардинском королевстве. 1 января 1859 г. в Тюильрийском дворце, в Париже, происходил обычный новогодний прием дипломатического корпуса. Неожиданно Наполеон III, остановившись перед австрийским послом графом Гюбнером, произнес следующие слова: «Я сожалею, что наши отношения с вашим правительством стали менее дружественными, чем были прежде».

После этой демонстрации никто в Европе уже не сомневался, что война неизбежна. Но оставался один очень важный вопрос: нужно было добиться, чтобы Австрия объявила войну Сардинскому королевству по собственной инициативе. Дело в том, что конституция Германского союза давала право Австрии требовать от Германского союза военной помощи в случае оборонительной войны. Следовательно, нужно было устроить так, чтобы эта война оказалась с дипломатической точки зрения наступательной с австрийской стороны.

Но австрийский император вел себя самым осторожным образом в этом опаснейшем положении, не отвечая на провокации и как будто не замечая оскорблений. Тогда его враги изменили тактику.

Кавур стал очень искусно распространять и раздувать слухи о полнейшей дезорганизации и слабости сардинской армии, о растерянности при дворе Виктора-Эммануила II, о том, что воинственный министр Кавур будет отдан не сегодня-завтра под суд как государственный изменник, продавший в Пломбьере Наполеону III Савойю и Ниццу, и т. д. С своей стороны французские послы в Вене и в мелких итальянских государствах, связанных с Австрией, через многочисленных своих шпионов и через газеты распространяли слух, будто Наполеон III боится войны с Австрией и, наверное, не выступит с армией, а ограничится лишь дипломатической помощью. Эта новая тактика увенчалась полным успехом. В Австрии созрела решимость объявить войну Сардинскому королевству и быстро покончить с этой постоянной угрозой.

Вскоре после свидания в Пломбьере Наполеон III послал своего двоюродного брата принца Наполеона Бонапарта в Варшаву, куда прибыл Александр II; тут русский царь выразил полную готовность дипломатически помогать Наполеону III в подготовке разгрома Австрии. Вот почему Наполеон III и Александр II одновременно категорически отклонили предложение Малмсбери о посредничестве и предложили созвать «конгресс держав». В то же время, сбивая Франца-Иосифа и его министра Буоля с толку, французские агенты и их сотрудники внушали австрийским дипломатам, аккредитованным при европейских дворах, что не следует на этот «конгресс» допускать Виктора-Эммануила — Австрия последовала этим советам и столь нелепым требованием сама провалила конгресс. Между тем Кавур и Наполеон III придвинули армию к самой границе. Тогда Буоль, кругом обманутый ложными сведениями, предъявил 23 апреля 1859 г. Сардинии ультиматум. Только это и требовалось: Австрия лишилась права на поддержку со стороны Германского союза, и военные действия начались при самой выгодной для французов и сардинцев дипломатической обстановке.

Война Франции и Италии с Австрией (1859 г.). Соединенная франко-сардинская армия одержала ряд побед над Австрией при Монтебелло и Мадженте. Затем австрийцам был нанесен сокрушительный удар при Сольферино, после чего можно было ожидать полного очищения Ломбардии от австрийских войск. И вдруг вся Европа была поражена непредвиденным событием: через несколько дней после Сольферино, когда дезорганизованная австрийская армия отступила, в ставку императора Франца-Иосифа явился флигель-адъютант Наполеона III герцог де Кадор с предложением заключить перемирие. Франц-Иосиф тотчас же ответил согласием. Не успели Виктор-Эммануил II и Кавур опомниться, как перемирие было подписано 8 июля в городе Виллафранке обоими императорами — Наполеоном III и Францем-Иосифом. Виктора-Эммануила Наполеон III даже не удостоил уведомить о своем внезапном решении и забыл пригласить его в Виллафранку. Патриотическая итальянская пресса была возмущена до последней степени этим предательством. Война окончилась, и Наполеон III вернулся в Париж. Что сардинское войско будет воевать в одиночку, без французов, об этом можно было говорить только в шутку.

Мотивы Наполеона III были вполне ясны. Во-первых, Наполеон III опасался, что в случае затяжной войны ему придется одновременно воевать не только на реке По, но и на реке Рейне. Во-вторых, он вовсе не желал объединения Италии, тем более революционным путем, хотя и разглагольствовал о своем сочувствии «принципу национальности». Его раздражало, что государства Средней Италии — Тоскана, Парма, Модена — явно стремятся к объединению с Сардинским королевством, тогда как он уже приготовился посадить на трон Тосканы своего двоюродного брата принца Наполеона Бонапарта. В-третьих, превращение Сардинского королевства в Итальянское предполагало уход французского гарнизона из Рима и уничтожение светской власти папы. Это уже заранее приводило в ярость французских клерикалов, расположением которых император очень дорожил. В-четвертых, вообще создавать рядом с Францией новую, довольно большую державу Наполеону казалось сейчас излишним, а в будущем — опасным. В-пятых, продолжать войну значило быть готовым к новым тяжким жертвам со стороны французской армии, потому что за этот месяц войны с австрийцами император Наполеон III и его генералы в достаточной степени удостоверились, как воюют итальянцы. А кроме всего этого, ведь он-то, император, успел с самого начала войны заполучить в свои руки ту добычу, из-за которой и согласился напасть на Австрию, т.е. Савойю и Ниццу. Из-за чего же теперь продолжать войну?

Наполеон знал, конечно, что своим неожиданным поступком ставит Кавура в невозможное положение. Кавур в знак негодования и протеста подал в отставку. Ни малейшего впечатления на Наполеона III это не произвело.

Вскоре Кавур снова стал министром Сардинского королевства.

Двойственная роль России в деле итальянского объединения. В Европе обратили большое внимание на двойственную роль Александра II в деле итальянского объединения. Пока речь шла лишь о том, чтобы разгромить австрийскую армию и унизить Франца-Иосифа, Александр II всецело сочувствовал и Наполеону III и Кавуру. Но когда в том же 1859 г. и потом, в 1860 г., отдельные «местные» революции покончили с владетельными князьями в Тоскане, Парме, Модене, а Гарибальди в 1860 г. разделался с неаполитанскими Бурбонами, — царь стал крайне неудачно, во имя все тех же обветшалых «принципов» 1815 г., выражать враждебность делу объединения. А когда во второй половине 1860 г. Франц-Иосиф стал продвигать свои войска к ломбардо-венецианской границе, Горчаков организовал 22 октября 1860 г. свидание в Варшаве трех монархов: русского, австрийского и прусского. Здесь царь решительно отсоветовал Францу-Иосифу что-либо предпринимать.

Что касается Наполеона III, то в 1860 — 1862 гг. он вел такую политику, которая могла бы сблизить его с Александром П. Эта политика была решительно враждебна всяким попыткам сардинского правительства, — превратившегося уже официально в 1861 г. в правительство «королевства Италии», — закончить объединение Италии.

Французский император прямыми угрозами заставил короля Виктора-Эммануила вооруженной рукой отразить попытку Гарибальди захватить Рим в 1862 г. Откровенно своекорыстные мотивы, которые заставили Наполеона в 1859 г. выступить в пользу Сардинского королевства, были уже достаточно ясно разоблачены обстоятельствами и условиями внезапного Виллафранкского перемирия. Теперь, в 1860 — 1862 гг., недоверие и затаенная вражда к Наполеону стали господствующими чувствами и правительства и народных масс Италии.

2. КОЛОНИАЛЬНЫЕ ВОЙНЫ НАПОЛЕОНА III

Война в Индо-Китае (1858 ― 1862 гг.). С 1860 г. начинается ряд колониальных войн Франции. Этими войнами Наполеон III старался приобрести популярность в среде крупной буржуазии, с которой был интимно связан.

С 1858 г., и особенно с 1860 г., ведется истребительная война французов в Индо-Китае. В 1862 г. эта война после упорного сопротивления туземцев завершается завоеванием Кохинхины. В Англии долго не отдавали себе ясного отчета, что, собственно, нужно французам в Индо-Китае. Французская дипломатия с необычайной ловкостью целыми годами беззастенчиво лгала в глаза Пальмерстону, будто речь идет лишь о приобретении небольшой «угольной станции», а вовсе не о завоевании громадного и богатейшего края. Когда все кончилось, французским газетам позволено было предаться шовинистическому самовосхвалению. Тогда только Пальмерстон увидел, что «союзник» снова его обманул. Вскоре после завоевания Кохинхины французы заставили короля обширной и богатой соседней Камбоджи формально признать протекторат Франции над этой страной, после чего французские колониальные власти начали уже подбираться и к Сиаму. И в этой части Азии (в Индо-Китае) французская дипломатия ставила англичан, единственно возможных тогда конкурентов, лицом к лицу с «совершившимися фактами».

Неудачная попытка Наполеона III утвердиться в Сирии. В мае 1860 г. Наполеон III затеял новое колониальное предприятие. В турецкой Сирии в мае 1860 г. между мусульманами — друзами и маронитами (христианами, примыкавшими с ХIII века к католической церкви) произошла кровавая борьба. Англиканские и, отчасти, пресвитерианские миссионеры тайно подстрекали друзов, среди которых вели свою пропаганду, против маронитов; тех в свою очередь настраивали соответственным образом католические миссионеры. Хуже всего для друзов и для маронитов было то, что 8а англиканскими и пресвитерианскими миссионерами стояла английская дипломатия, а за католическими — французская. Больше 5 тысяч маронитов было вырезано в 1860 г. в Дамаске при деятельнейшем участии турецких солдат и полицейских чинов. Была резня и в Бейруте и в других местах. Министр иностранных дел Франции Тувенель, пригласив английского посла в Париже лорда Каули, предложил ему немедленно созвать комиссию из представителей великих держав и прежде всего послать вооруженный отряд для прекращения зверств и убийств, учиняемых друзами. Будучи в курсе дела, лорд Каули прикинулся было, что не верит в размеры резни (шедшей уже два месяца с перерывами), и пытался отделаться юмористическими и скептическими замечаниями. Но Тувенель обнаружил большую настойчивость, а Наполеон III велел ему снестись кроме того с Горчаковым. Пальмерстону было дано знать, что дело так оставлено не будет, и что если Англия будет медлить, то французы и русские выступят совместно. Пальмерстон на эту удочку и попался. Лорду Каули было велено немедленно проявить самое живое и теплое участие к маронитам.

После всех этих проволочек Пальмерстон подписал в Лондоне 3 августа соглашение с французским правительством. Он боялся, что французам удастся захватить Сирию. Но и тогда Наполеон III не увел из Сирии своих войск под предлогом, что не может быть спокоен за маронитов. Наконец, дело дошло до неприятных объяснений. Лорд Россель, министр иностранных дел в кабинете Пальмерстона, объявил в парламенте, что Англия не позволит создавать в Сирии такое положение, которое существует с 1849 г. в городе Риме, где французские войска стоят уже одиннадцать лет. Это заявление, сделанное 21 февраля 1861 г. после семимесячных тщетных английских попыток заставить французские войска уйти из Сирии, произвело большое впечатление. Наполеон III вовсе не собирался воевать с Англией из-за Сирии, и в июне 1861 г. французские войска были оттуда выведены. На этот раз попытка захватить Сирию окончилась неудачей.

Англо-французская экспедиция в Китае (1860 г.). В 1860 г. английское и французское правительства были заняты совместной экспедицией в Китае. Эта экспедиция вызвана была энергичной, откровенно захватнической политикой обеих держав, вперегонку старавшихся заполучить в свою пользу хотя бы часть богатств беспомощной страны, раздираемой внутренними междоусобиями. Конкурентов не было. Русские на Амуре в счет не шли. Следовательно, английским и французским дипломатам оставалось лишь сговориться между собой о полюбовном размежевании Китая. Еще в 1858 г., в один и тот же день, 26 июня, Китай принужден был подписать в Тяньцзине два грабительских торговых и политических договора, навязанных ему Францией и Англией. Уже после подписания этих договоров китайцы сделали отчаянную попытку вооруженным восстанием отстоять себя против насильников. Это повело к жесточайшей карательной экспедиции французов и англичан в Китай в 1860 г. Французские и английские войска огнем и мечом прошли от Чифу через Тяньцзинь к Бейпину (Пекину) и сожгли императорский Летний дворец. Все это происходило под верховным наблюдением и руководством не военных властей, а дипломатов: французского полномочного посла барона Гро и английского — лорда Эльджина. Генералы были им подчинены. Столь необычная комбинация объяснялась тем, что, действуя сообща, оба правительства зорко следили друг за другом. И Пальмерстон и Наполеон III боялись, что если выпустить генералов из-под надзора, то либо англичане, либо французы совершат под шумок территориальный захват.

Мексиканская авантюра Наполеона III (1862 ― 1864 гг.). Сирийская и китайская экспедиции оказались колониальными приключениями, которые не имели серьезных последствий. Но в 1862 г. Наполеон III затеял новое, гораздо более крупное и сложное колониальное предприятие: завоевание Мексиканской республики и превращение Мексики в вассальную империю, зависимую от Франции. Эта авантюра, которую льстецы приспешники и царедворцы называли «великой мыслью царствования» Наполеона III, не должна была ограничиться одной только Мексикой. В случае прочного обоснования французов в Мексике предполагалось поставить на очередь вопрос о захвате в той или иной форме всей Южной Америки или хотя бы некоторых из южноамериканских государств и о создании вассальной «Латинской империи». Бесцеремонное колониальное грабительство под маской туманных фантазий о будущем романских народов, о латинской цивилизации, о ведущей роли «кельтско-латинской» расы составляло существенный элемент политики Наполеона III. Захват Мексики заранее похваливали и фабриканты и банкиры, надеясь на большие барыши. Бранить эту авантюру крупная буржуазия начала лишь, тогда, когда она не удалась.

Но в начале предприятия все, казалось, шло как по маслу. Основным условием, сделавшим вообще возможной эту авантюру, была упорная и все разраставшаяся гражданская война в Соединенных штатах. Президент США Авраам Линкольн, начиная с 1862 г. идо самой своей смерти, лишен был возможности сколько-нибудь действенно протестовать против такого вопиющего нарушения доктрины Монро, каким являлась мексиканская авантюра Наполеона III. Вторым условием, облегчившим вначале Наполеону осуществление его затеи, была та позиция, которую заняло английское правительство. Пальмерстон считал для. Англии и в политическом и в экономическом отношении крайне желательной победу южан (рабовладельцев) над северянами и как прямое следствие победы — распадение Соединенных штатов на две независимые федерации. Наполеон III вел точь-в-точь такую же политику в отношении междоусобной войны, раздиравшей Соединенные штаты. При таком совпадении позиций Англии и Франции в данном вопросе, вести враждебную Наполеону III линию Пальмерстон явно не хотел. Итак, дипломатических препятствий не предвиделось, и нападение на Мексику могло осуществиться. Предлог был найден до курьеза ничтожный. Еще в 1860 г., во время смут, происходивших в Мексике (и к концу того же года прекращенных мексиканским президентом Бенито Хуаресом), вождь повстанцев, консерватор и ярый клерикал Мирамон получил заем, от парижского банкира Жеккера, в делах и прибылях которого принимал деятельнейшее участие всемогущий любимец Наполеона герцог Морни. Участвовали в этом займе также банкиры Англии и Испании. Когда Бенито Хуарес подавил восстание, он сначала вовсе отказался уплатить долг, а потом пошел на компромисс и внес ничтожную часть суммы. По предложению Наполеона III, три державы — Франция, Англия и Испания — организовали морскую демонстрацию у берегов Мексики. Но недолго продолжались совместные действия трех держав. Пальмерстон, бывший одним из главных инициаторов мексиканской экспедиции, узнал уже в конце 1861 г., что Наполеон III, заручившись поддержкой могущественных в Мексике клерикалов, ведет переговоры с братом австрийского императора Франца-Иосифа эрцгерцогом Максимилианом, которого хочет посадить на мексиканский престол. Тогда Пальмерстон решил отступиться от всего этого мексиканского предприятия. Такую же позицию заняло и испанское правительство. Но Наполеону III их дальнейшее участие и не требовалось: оно могло только ему помешать.

В 1862 г. началась затяжная война в Мексике. Людей и денег она поглощала очень много, и уже с 1863 г. Наполеон III стал явно охладевать к своей фантастической авантюре. У него были очень существенные причины уже тогда раскаиваться в своей затее, которая отвлекала его отборные войска из Европы, где они как раз могли бы пригодиться для существенной поддержки французской дипломатии.

Именно в том году, когда началась многолетняя мексиканская война, на арену европейской политики выступил граф Отто фон Бисмарк, который стал 24 сентября 1862 г. президентом совета министров в Пруссии.

3. БИСМАРК КАК ДИПЛОМАТ

«Самим провидением мне суждено было быть дипломатом: ведь я даже родился в день первого апреля», — шутил сам Бисмарк, когда бывал в хорошем настроении духа. Острый ум подсказывал ему нужные, наиболее целесообразные решения, а конечные его цели были очень точны и вполне реальны. От природы темперамент был у него неукротимый; порывы его Страстей в молодости были таковы, что соседи по имению называли его «бешеным Бисмарком»; но железной силой воли он умел их смирять и совсем переделал себя. Даже в том перевороте, — иначе нельзя это назвать, — который произошел в его основных воззрениях на задачи прусской политики в 50-х годах, сказалось это умение подчинять свои бурные страсти холодному, проницательному разуму. Монархист, феодал, типичный бранденбургский юнкер, реакционный, озлобленный революцией восточно-прусский помещик, Бисмарк кричал в 1848 — 1849 гг., что виселица должна быть «в порядке дня»; он яростно ненавидел Франкфуртский парламент, самочинно собравшийся в 1848 г.; он бурно одобрял разгон этого парламента прусскими штыками. И, однако, тот же Бисмарк начинает понемногу понимать, что воссоединение Германии, которое неудачно пытался провести этот самый Франкфуртский парламент, все равно произойдет, и что бороться против этого безнадежно. Лишь став во главе объединительного течения можно было спасти прусскую монархию и привилегированное положение ее дворянства. Бисмарк отлично сознавал, что этому неизбежно будут мешать все великие, державы континента, для которых невыгодно возникновение нового могущественного государства в центре Европы. Сообща они могут раздавить Пруссию. Значит, политика Пруссии должна быть направлена к нейтрализации по крайней мере Франции и России. Что с Австрией придется воевать, как с врагом объединения Германии под эгидой Пруссии, это Бисмарк предвидел еще в середине 50-х годов, считая, что никакими дипломатическими хитростями нельзя будет заставить габсбургскую державу выйти добровольно из Германского союза. Что вообще без войны дело объединения Германии не обойдется, это ему тоже казалось бесспорным. «Не словами, но кровью и железом будет объединена Германия», — говорил он.

Еще до того, как в сентябре 1862 г. Бисмарк стал почти самостоятельным хозяином прусской внешней политики, он успел побывать последовательно на трех важных постах. Сначала он был уполномоченным прусского правительства при Франкфуртском сейме; здесь он пережил Крымскую войну и очень пристально изучал людей и положение отдельных германских государств, а особенно Австрии. Затем Бисмарк был послом Пруссии в Петербурге; тут он изучил Александра II и впервые почувствовал умного и опасного противника в Горчакове, звезда которого тогда только восходила. Наконец, после Петербурга, Бисмарк побывал короткое время послом Пруссии в Париже. Здесь он приглядывался к Наполеону III и правильно оценил сильные и слабые стороны бонапартизма. Глубже, чем кто-либо из писавших о Бисмарке, Энгельс изучил Бисмарка и назвал его как-то немецким Наполеоном III.

Таким образом, сделавшись первым министром Пруссии в расцвете сил (ему было в 1862 г. сорок семь лет), Бисмарк пришел на этот пост во всеоружии большой и разносторонней осведомленности и богатого дипломатического опыта.

Предстоявшая Бисмарку труднейшая историческая задача осложнялась тем внутренним кризисом, который переживала Пруссия. Свою деятельность в Берлине Бисмарк начал с того, что изо всех сил боролся против намерения короля Вильгельма I отречься от престола из-за обострения конституционного конфликта между прусским ландтагом и правительством. Король Вильгельм, вступивший на престол в 1861 г. шестидесяти четырех лет, растерялся и не видел выхода. Это был недалекий человек, реакционер самого старого, затхлого типа; но так как, вступая на престол, он присягнул конституции, то и не считал себя вправе ее нарушить и тратить на армию те военные кредиты, которые отказался отпустить ландтаг. Бисмарк убедил

Вильгельма, что можно сколько угодно нарушать конституцию, потому что, если прусская армия поможет объединить Германию вокруг Пруссии, то не только классы, представленные в ландтаге, Но и сам ландтаг забудут о своей оппозиции. Король покорился Бисмарку, и с тех пор, вплоть до смерти Вильгельма I в 1888 г., Бисмарк пользовался королем, как пользуются государственной печатью, прикладываемой к важным бумагам. В частности Вильгельм I всецело предоставил Бисмарку дела дипломатические, к которым сам король органически был неспособен. «Я не могу, как вы, имея всего две руки, разом подкидывать и ловить пять шаров», — выразился он однажды по поводу ловкости своего министра в сложной игре дипломатических интриг. Симуляция грубоватой откровенности, которой Бисмарк так долго и с таким успехом дурачил почти всех дипломатов (кроме Горчакова), пускалась им в ход и в отношении короля Вильгельма. Король убежден был, что Бисмарк обманывает всех на свете, но только не своего монарха. В этом старый король заблуждался: его-то самого Бисмарк обманывал чаще, чем кого-либо, и легче, чем кого-нибудь. Правда, от предоставления Бисмарку всей полноты фактической власти и от самоустранения от дипломатических дел король Вильгельм в конечном счете только выиграл. Но до триумфов, которыми судьба озарила последние годы Вильгельма, в тот момент, когда Бисмарк взял в свои руки руль государства, было еще далеко. Предстояла тяжелая борьба.

4. ДИПЛОМАТИЧЕСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ВЕЛИКИХ ДЕРЖАВ В СВЯЗИ С ПОЛЬСКИМ ВОССТАНИЕМ 1863 г.

Позиция Пруссии в отношении польского восстания (1863 г.) Бисмарк часто говорил, что у всякого человека, следовательно, и у всякого дипломата, бывает так, что ему везет, и счастье пролетает совсем близко от него; разница между дипломатом искусным и бездарным заключается в том, что первый успевает вовремя ухватиться за край одежды пролетающей мимо него фортуны, а бездарный непременно прозевает и упустит этот момент. Для самого Бисмарка таким нежданным счастьем явилось восстание 1863 г. в русской Польше. В самом начале восстания Бисмарк думал некоторое время, что, в конце концов, Россия должна будет отказаться от Польши. «Тогда мы начнем действовать, — говорил он, — займем Польшу, и через три года там все будет германизировано». Когда слушавший эти предположения вице-президент прусской палаты депутатов Берендт выразил сомнение в том, серьезно ли говорит Бисмарк или шутит, то его собеседник возразил: «Ничуть не шучу) а говорю серьезно о серьезном деле». Но слабость повстанцев и безнадежность военной их победы с каждым месяцем становились все более очевидными. Тогда Бисмарк решил, что пользу из польского дела можно извлечь иным способом. Бисмарк и король прусский Вильгельм I взяли решительный курс на «великодушную» помощь царскому правительству.

Великодушие заключалось в том, что 8 февраля (27 января) 1863 г. Горчаков и присланный из Берлина генерал фон Альвенслебен подписали в Петербурге конвенцию, по которой русским войскам позволялось преследовать польских повстанцев даже на прусской территории. Далеко не все в России были довольны этой добрососедской предупредительностью. Например, наместник Царства Польского, брат Александра, Константин не скрывал, что ему все это не очень нравится. Чувствовалось, что Бисмарк преследует какие-то свои цели. И действительно: с большой торжественностью, с нарочитыми таинственными умолчаниями и намеками Бисмарк, к неприятному удивлению Горчакова, обнародовал основное содержание конвенции. При этом Пруссия изобразила дело так, будто за конвенцией скрываются какие-то секретные пункты уже не частного, но общего значения. Наполеон III, а за ним Англия, сейчас же ухватились за то, что Польша стала в силу самого факта Петербургской конвенции предметом международно-правовых соглашений и дипломатических переговоров двух держав: России и Пруссии. На этом основании Наполеон III и Пальмерстон заявили, что и они желают вступить с Александром II в переговоры по поводу Польши.

Выступление Франции, Австрии и Англии по вопросу о польском восстании 1863 г. Наполеон III тотчас же повел оживленные переговоры с Австрией по польскому вопросу. Хотя, выступая с какими бы то ни было протестами по этому вопросу, Австрия, участвовавшая во всех трех разделах Польши ставила себя в весьма неестественное положение, Франц-Иосиф в конце концов уступил Наполеону III. Австрийское министерство иностранных дел только выговорило себе право выступить не одновременно с двумя западными державами и составить свою ноту в более сдержанных выражениях.

17 апреля английский и французский послы представили Горчакову свои ноты; два дня спустя, 19 апреля, Горчакову была вручена и австрийская нота.

Резче всех выступила Англия. С 1 июля 1859 г. пост английского министра иностранных дел занимал лорд Джон Россель. Он принадлежал к тому поколению английских государственных людей, которое, уже начиная с русско-турецкой войны 1828 — 1829 гг., догадывалось о внутренней слабости русского государственного организма. Лорд Россель, уверенный в том, что Россия в 1863 г. не в состоянии вести новую войну против Англии и Франции, решил действовать на нее прямым устрашением. Исходя из ложного тезиса, будто Александр I в 1815 г. обязался перед Венским конгрессом дать Польше конституцию, Россель развил в своей ноте ту мысль, что Россия, не давая Польше политической самостоятельности, исключает себя из общения с цивилизованным миром. Французская нота в более вежливых тонах, чем английская, указывала на всеевропейское значение польского вопроса и предлагала перенести его на новый европейский конгресс. Австрийская нота ограничивалась вялыми рассуждениями о беспокойстве, которое вносит неразрешенный польский вопрос в жизнь Габсбургской монархии, а также самой России и Пруссии.

Начались совещания у царя. С одной стороны, возникали опасения, не подготовляется ли вновь против России «крымская комбинация», т. е. не грозит ли России война с Англией, Францией и, может быть, с Австрией; к такой войне Россия была решительно не готова ни в военном, ни в финансовом отношении. С другой стороны, уступить требованиям трех держав, да еще при почти нескрываемой угрозе со стороны двух из них, значило подвергать риску целостность Российской империи. Согласиться на конгресс было равносильно тому, чтобы заранее примириться не только с отделением Царства Польского, но и с неизбежной постановкой вопроса о Литве, Белоруссии и Правобережной Украине. Александр II, нередко терявшийся в трудных условиях, в данном случае решил не сдаваться. Ноты были вежливо отклонены, но, по совету Горчакова, была торжественно обещана амнистия польским инсургентам, если они в условленный срок сложат оружие.

Однако восстание в Польше и Литве все более разрасталось. В России нарастало большое возбуждение. В Петербург летели адресы, заявления, резолюции, которые требовали отклонения вмешательства иностранных держав. В среде дворянства и купечества разгорались шовинистические страсти.

Но и в белорусском и украинском крестьянстве польские притязания вызывали лишь ожесточение.

Французский посол в Петербурге герцог Монтебелло, потомок знаменитого наполеоновского маршала Ланна, и английский посол лорд Нэпир внимательно наблюдали за всем, что происходит в России. Они настойчиво доносили в Париж и Лондон о том, что Россия ни в каком случае не уступит без вооруженной борьбы. Если Англия и Франция, писали они, не собираются воевать, тогда лучше всего бросить опасную затею. Оба посла прибавляли от себя совет: прекратить игру с огнем.

Хотя Наполеон III и не желал воевать в тот момент (он достаточно занят был только что начатой войной в Мексике), он тем не менее не внял предостережениям своего посла. На энергичное противодействие России его подбивали из Англии как Пальмерстон, так и Россель. Оба лорда еще меньше, чем Наполеон III, были расположены в тот момент воевать с Россией, но, натравливая французского императора на Александра II, они на время выводили из строя двух своих опасных соперников. При этом Англия решительно ничем не рисковала: русский флот как боевая сила в тот момент был почти равен нулю. Решено было представить русскому правительству новые ноты. Эти новые ноты 1863 г. были еще более угрожающими, чем апрельские. От России не только требовали согласиться на созыв конгресса великих держав для решения польского вопроса; в виде предварительных мер, царю рекомендовалось: во-первых, провозгласить в Польше общую амнистию, не ставя ее в зависимость от окончания вооруженного восстания; во-вторых, созвать представительное собрание в Польше; в-третьих, даровать Польше местную автономию; в-четвертых, обеспечить права католической церкви; в-пятых, ввести польский язык в правительственные учреждения и учебные заведения в Царстве Польском; в-шестых, издать удовлетворяющие поляков новые правила о рекрутских наборах. На этот раз колебаний ни у Горчакова, ни у Александра II не было. Согласиться на все это, да еще вдобавок на конгресс, означало признать полное политическое поражение империи. Горчаков принял ноты и объявил, что державы получат от него письменный ответ. В июне 1863 г., т. е. примерно через месяц после вручения нот, последовали три ответные депеши Горчакова русским представителям: барону Бруннову в Лондон для передачи английскому правительству, барону Будбергу в Париж для передачи французскому императорскому правительству и Балабину в Вену для передачи Францу-Иосифу. Ответ был резко отрицательный. Польский вопрос объявлялся делом, касающимся исключительно России, но не Европы. Все требования отклонялись решительно и безусловно.

Англия и Наполеон III попали в трудное положение. Сначала лорду Росселю и французскому императору показалось целесообразным, чтобы их представители попробовали еще устно припугнуть Горчакова. Дело в том, что английское и французское правительства, своими выступлениями спровоцировав поляков на отказ от амнистии и на продолжение безнадежного восстания, тем самым взяли на себя тяжкую ответственность за жестокие репрессии царского правительства: муравьевское кровавое усмирение было летом 1863 г. в полном ходу. Принять поэтому дипломатическую пощечину от Горчакова и никак на нее не реагировать казалось невозможным. И вот лорду Нэпиру и герцогу Монтебелло, которые с самого начала считали польское дело безнадежным, а вмешательство западных держав бесцельным и рискованным, пришлось направлять по адресу Горчакова угрозы, в которые они сами не верили, и проявлять возмущение, которого не ощущали. Горчаков, на этот раз уже окончательно удостоверившись, что никакой военной интервенции в пользу поляков не будет, снова отвечал послам самым категорическим отказом. Смысл его элегантных французских фраз сводился к одному: никакого вмешательства Россия не потерпела в апреле, когда еще восстание продолжалось, не потерпит подавно и теперь, в июле, когда оно уже окончательно догорает.

Тогда Англия и Франция решили сделать новую попытку спастись от грозившего им полного дипломатического поражения. В нотах, переданных ими русскому правительству 3 августа, они заявили, что считают русское правительство единственным виновником польского восстания. Напрасно Россия не желает следовать советам западных держав: пусть она винит самое себя за серьезные последствия, которыми грозит в дальнейшем восстание.

Вслед за этой нотой лорд Россель написал еще одну ноту, в которой прямо заявлял, что Россия, нарушившая свои обязательства в отношении Польши, никаких прав на дальнейшее обладание ею не имеет. Другими словами, пребывание русских войск в Царстве Польском является отныне в глазах английского правительства беззаконным актом; он уже сам по себе оправдывал бы вооруженное вмешательство европейских держав в любой момент, который они сочли бы для этого удобным. Такая нота была почти равносильна объявлению войны. Во всяком случае она делала неизбежным разрыв дипломатических сношений между Англией и Россией.

Однако нота Росселя писалась не для того императора, который обитал в Зимнем дворце, в Петербурге, а для другого, который проживал в Тюильри, в Париже. Наполеон III узнал содержание грозной ноты немедленно; но до Александра II ей дойти не пришлось. Она была, правда, отправлена в Петербург британскому послу лорду Нэпиру, но тот, очевидно, сообразив в чем дело, и не подумал передавать ее Горчакову, а возвратил ее лорду Росселю, рекомендуя «пересмотреть» ее содержание. Лорд Россель нисколько не удивился этому поступку своего посла, которого вообще очень ценил за сообразительность. Он стал ждать, что сделает Наполеон III. Однако Наполеон, несмотря на видимую решимость Англии итти на разрыв с Россией, все-таки от войны отказался. Проделка лорда Росселя не удалась.

Отказ Англии от вмешательства в польские дела. Снова лорд Россель и Пальмерстон, стоявший за его спиной, оказались в затруднительном положении. Из него они нашли простой выход ярко характеризующий беспринципность английской дипломатии. 26 сентября 1863 г. лорд Россель в публичной речи вдруг заявил:

«Ни обязательства, ни честь Англии, ни ее интересы — ничто не заставляет нас начать из-за Польши войну с Россией». Спустя месяц и восемь дней после этого заявления Росселя, Наполеон III сделал еще одну попытку дипломатического вмешательства в польский вопрос. У него явилась мысль соблазнить Александра II возможностью пересмотра и уничтожения той статьи Парижского мира 1856 г., которая воспрещала России держать военный флот на Черном море. Так как это можно было провести только на новом всеевропейском конгрессе, то Александр II мог и согласиться участвовать на таком конгрессе. А уж когда конгресс соберется, на нем можно будет поставить общий вопрос о пересмотре ненавистных для династии Бонапартов условий Венского трактата 1815 г., а заодно рассмотреть и польский вопрос. Если даже для Польши ничего не выйдет хорошего,— все равно, поляки не смогут отныне утверждать, что Франция ничего для них не пыталась сделать. 4 ноября 1863 г. Наполеон III обратился к европейским государям с приглашением созвать конгресс.

Эта игра сразу же натолкнулась на противодействие, потому что была отлично разгадана и Пальмерстоном и лордом Росселем: они сообразили, что конгресс грозит Англии, во-первых, появлением нового русского флота, угрожающего Константинополю, и, во-вторых, — что гораздо важнее и опаснее, — новым сближением Франции е Россией. Решено было немедленно отказаться от участия в затеваемом Наполеоном III конгрессе.

Конгресс, конечно, не состоялся бы и без того по одному тому, что Горчаков, не взирая ни на какие соблазнительные перспективы насчет отмены оскорбительной статьи Парижского трактата 1856 г., ни в коем случае не желал, чтобы на конгрессе поднимался польский вопрос, да еще тогда, когда восстание было уже совершенно сломлено. Но Горчаков, со свойственной ему выдержкой узнав, как забеспокоился Пальмерстон, предпочел несколько помедлить со своим отказом. Его расчет оказался совершенно правильным: первый по времени отказ на свое предложение Наполеон III получил не из Петербурга, а из Лондона, что и требовалось Горчакову. Расчет Горчакова на несдержанность и нетерпеливость Пальмерстона оправдался блистательно. Англо-французские отношения становились все холоднее. Когда польское восстание было уже окончательно подавлено, Пальмерстон 26 мая 1864 г. громогласно заявил в палате общин, что самая мысль о войне Англии с Россией из-за Польши была бы «сумасшествием», и настойчиво утверждал в той же речи, что только «польская близорукость» виновата, если кто-либо из поляков поверил в возможность подобной войны.

Так дело окончилось полной дипломатической победой России.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

ДИПЛОМАТИЯ БИСМАРКА В ГОДЫ ВОЙНЫ С ДАНИЕЙ И АВСТРИЕЙ (1864 - 1866 гг.)

1. ПРУССКО-ДАТСКИЙ КОНФЛИКТ ИЗ-ЗА ШЛЕЗВИГ-ГОЛЬШТЕЙНА

Во время восстания в русской Польше Бисмарк сумел извлечь из своей политики крупный дипломатический барыш. Конец 1863 г. принес прусскому министру еще одну огромную удачу: произошло охлаждение между Англией и Францией вследствие отказа Англии от участия в предполагавшемся Наполеоном III конгрессе. Три могучие силы — Россия, Англия, Франция, — которые могли бы, действуя вместе, раздавить всякую попытку объединения германских государств вокруг Пруссии, шли врозь. А тут еще подвернулся новый благоприятный случай для начала обширнейшей дипломатической операции, в общих чертах давно уже задуманной Бисмарком.

Вопрос о владении Шлезуиг-Гольштейном после смерти Фридриха VII.

15 ноября 1863 г. скончался датский король Фридрих VII, и на престол Дании вступил его наследник Христиан IX. Немедленно встал вопрос о том, кому владеть соединенными с Данией Голыитейом и Шлезвигом.

Наследственные права на Гольштейн и Шлезвиг нового датского короля были давным давно, еще в 1852 г., обсуждены и повсеместно признаны всеми державами, в том числе и Пруссией. Но не в юридических и генеалогических тонкостях, конечно, было дело. В этих хитросплетениях, которых еще с XVIII века никто не мог распутать, не могли, конечно, разобраться ни Бисмарк, ни Пальмерстон, ни Горчаков, ни Наполеон III. Лорд. Пальмерстон заявил однажды,— правда, не для огласки, а в интимном кругу, когда пришла весть о первых шагах Бисмарка по шлезвиг-гольштейнскому вопросу, в самом конце 1863 г.: «Во всей Европе еще недавно шлезвиг-гольштейнский вопрос понимали три человека — принц Альберт [муж королевы Виктории], один старый датчанин и я. Но принц Альберт, к несчастью, недавно умер; старый датчанин сидит теперь в доме умалишенных, а я совершенно забыл в чем там дело».

Бисмарк вовсе и не гнался за честью быть четвертым постигшим вопрос о юридических правах датского короля на обладание Шлезвигом и Гольштейном. Он лишь решил сделать из этого вопроса новое средство для выполнения своих планов. Пруссия должна была явиться перед всеми германскими государствами, перед всем германским народом в ореоле освободительницы «германских братьев» и как бы взять в свои руки дело национального возрождения, так грубо оборванное Австрией и Николаем I в 1850 г.

Позиция России.

Обстоятельства в 1864 г. складывались для Пруссии несравненно благоприятнее, чем за четырнадцать лет до того. Николай I давно умер. Его преемник был теперь, после польского восстания, полон самых дружественных чувств по отношению к своему дяде, королю Вильгельму I, и к Бисмарку. Правда, Горчаков не разделял этого энтузиазма своего повелителя и уже давно начал чувствовать в прусском первом министре очень опасного и пронырливого политического деятеля под личиной мнимого прямодушия и грубоватой откровенности. Чем яснее Бисмарк видел, до какой степени Горчаков не верит ни одному его слову, тем более разгоралась в нем ненависть к русскому дипломату. Все злобные инсинуации, которые расточал в своих письмах, а потом в своих воспоминаниях Бисмарк по адресу Горчакова, прежде всего тем и объясняются, что Горчаков оказался несравненно умнее, чем это было нужно Бисмарку. «Личная его неприязнь ко мне, — пишет Бисмарк, силясь унизить Горчакова, — была сильнее чувства долга перед Россией... Он не хотел услуг от нас, а стремился отдалить Россию от Германии... тщеславие и зависть ко мне были в нем сильнее патриотизма... Горчаков старался доказать царю, что моя преданность ему и мои симпатии к России лицемерны или в лучшем случае только платонического свойства, и стремился поколебать доверие [Александра II] ко мне, что ему впоследствии и удалось». Впрочем, воспоминания о польском деле были еще слишком свежи в памяти царя. Поэтому Бисмарк мог пока и не беспокоиться относительно возможности русского противодействия по шлезвиг-гольштейнскому вопросу, несмотря на подозрительность, которую обнаруживал Горчаков.

Позиция Англии, Франции и Австрии.

Но оставались Англия, Франция, Австрия. Все три державы имели серьезные мотивы для борьбы против замыслов Бисмарка в шлезвиг-гольштейнском вопросе. Тут прусский министр и проявил впервые на общеевропейской арене свои дипломатические дарования. Прежде всего ему необходимо было успокоить Англию и Францию и внушить им, что он отнюдь не стремится включить «приэльбские герцогства» (т. е. Шлезвиг и Гольштейн) в состав Пруссии. Следовательно, Пальмерстону незачем беспокоиться, что удобнейшие морские берега на Северном и на Балтийском морях перейдут во владение более сильной, чем Дания, державы; Наполеону же нет нужды подозревать, что ближайшая соседка, Пруссия, значительно усилится и по размерам территории и по количеству населения. Поэтому, когда германский сейм, заседавший во Франкфурте, потребовал от датского короля уступки Гольштейна герцогу Августенбургскому, что влекло за собой включение приэльбских герцогств (прежде всего Гольштейна, а потом и Шлезвига) в состав германских государств, то Бисмарк всячески старался показать, что он против обострения спора и не одобряет резких методов разрешения этого вопроса. Он, Бисмарк, стоит будто бы лишь за такое решение, которое обеспечивало бы герцогствам мирное национальное развитие. Эта тактика удалась блистательно. В Англии, правда, раздавались еще некоторые предостерегающие голоса, но сам Пальмерстон нисколько не тревожился. Только много лет спустя после смерти Пальмерстона английские политики поняли, какое значение имеет усиление морских баз Германии на севере. Еще легче удалась игра с Наполеоном III, которого с конца 1863 и в течение всего 1864 г. Бисмарк особенно старался расположить в свою пользу. Этому, впрочем, весьма помог тот оборот, который вдруг приняли отношения между Пруссией и Австрией.

Дело в том, что из всех великих держав, которые могли помешать Бисмарку, он опасался больше всего Австрии. Не потому, конечно, что он считал ее сильнее Франции, Англии, России. Напротив, Австрия была слабее этих держав. Но император Франц-Иосиф понимал, что если шлезвиг-гольштейнский вопрос будет разрешен Пруссией единолично, это приведет к тому, что Пруссия станет бесспорно гегемоном в предстоящем процессе объединения Германии. Два австрийских министра, которые в эти годы имели большое влияние на Франца-Иосифа, Шмерлинг и Рехберг, еще в 1863 г. сделали попытку воспрепятствовать замыслам Бисмарка. Они убедили императора созвать торжественное собрание всех германских государей во Франкфурте. Съезд состоялся 7 августа 1863 г., но Бисмарк решительно воспротивился тому, чтобы король прусский принял какое бы то ни было участие в этом собрании. Съезд отрядил короля саксонского к Вильгельму для передачи приглашения на съезд. Монархические чувства короля Вильгельма были потрясены: «Целый сонм государей меня приглашает, курьером ко мне приезжает король Саксонии, как же я могу отказаться?» Но Бисмарк был непоколебим. Он взялся сам разговаривать с королем саксонским и ответил ему отказом. Король саксонский, уходя, наговорил Бисмарку дерзостей. Бисмарк смолчал, но провожать короля не пошел. Едва король вышел в соседний зал, как раздался звон стекла треск и грохот: это Бисмарк схватил со стола поднос с кофейным сервизом и швырнул его со всей силой на пол. О поведении Бисмарка Франц-Иосиф был очень точно информирован. Император австрийский торжественно председательствовал на Франкфуртском сейме в августе 1863 г., но отсутствие прусского короля ясно говорило, что объединить Германию вокруг Австрии не удастся из-за прусской оппозиции.

Соглашение между Австрией и Пруссией.

И вдруг, к приятному удивлению австрийских государственных людей, тот самый Бисмарк, который еще совсем недавно, как выразилась одна южногерманская газета, «бил посуду об пол при одной мысли о влиянии Австрии на Германский союз», не только не отклонил, но и приветствовал участие Австрии в разрешении шлезвиг-гольштейнского вопроса. Не успел окончиться богатый событиями 1863 год, как в Вене и Берлине уже было секретно решено сообща объявить войну Дании.

Бисмарку участие Австрии было нужно потому, что оно прикрывало перед подозрительно насторожившейся Европой его конечные цели, т. е. захват и присоединение к Пруссии Шлезвига и Гольштейна. Далее, военный блок Австрии и Пруссии был настолько внушителен, что мог удержать от выступления как Наполеона III, так и Англию. Правда, в случае совместных действий Наполеона III с Англией австрийская помощь особой пользы Пруссии не принесла бы. Но и здесь польское дело сослужило Бисмарку службу: когда лорд Джон Россель обратился к министру иностранных дел Наполеона III Друэн-де-Люису с доверительным приглашением совместно вмешаться в шлезвиг-гольштейнский вопрос, то министр с очень злорадной иронией, хотя и в отменно вежливых выражениях, ответил ему категорическим отказом. Друэн-де-Люис напомнил о неудачном совместном выступлении Франции и Англии против Александра II по польскому вопросу. Тогда Пальмерстон твердо решил, что Англия не пойдет в одиночку воевать за Данию против Австрии и Пруссии. Россель вполне был с ним согласен. Это не помешало ни Пальмерстону, главе кабинета, ни Росселю, министру иностранных дел, самым активным образом продолжать свое подстрекательство нового датского короля к сопротивлению.

Надеясь на поддержку Англии, Христиан IX обнародовал новую конституцию, которая окончательно укрепляла политические узы между Данией и Шлезвигом. Этого Бисмарку только и нужно было. Он тотчас заявил, что датский король не имел права это делать, и 16 января 1864 г. совместно с Австрией предъявил Христиану IX ультиматум: в сорок восемь часов объявить только что данную конституцию отмененной.

Отношения великих держав к прусско-датскому конфликту.

Узнав об этом, Пальмерстон, ссылаясь на несогласие королевы и своего кабинета, как бы с душевным прискорбием уклонился от подачи какой бы то ни было помощи Дании.

Дания осталась совершенно одинокой. О ее успешном военном сопротивлении нашествию соединенных армий двух великих военных держав не могло быть и речи, и исход войны определился буквально в первые же дни. И все-таки Дания не заключала мира, все еще надеясь если не на военную помощь, то на дипломатическое вмешательство Англии. На английскую дипломатию посыпались раздраженные обвинения в самом парламенте. В начале февраля 1864 г., при обсуждении ответного адреса на тронную речь, лорд Дерби заявил в палате лордов, что он как англичанин унижен и чувствует, что лишился самоуважения из-за позорной политики Росселя и Пальмерстона в датском вопросе. Газеты тоже подчеркивали, что морские интересы Англии в европейских водах очень пострадают от перехода Шлезвига и Гольштейна к Германскому союзу.

Пальмерстон решил снова обратиться к единственному лицу, которое могло бы помочь Дании, если бы захотело. Это был Наполеон III, однажды уже наотрез отказавшийся вмешаться в шлезвиг-гольштейнский вопрос. Но тут произошли два инцидента, затруднившие начало новых дипломатических манипуляций и маневров британского премьера вокруг французского императора.

Первый инцидент заключался в том, что Стэнсфильд, один из так называемых «гражданских лордов адмиралтейства», был уличен в дружеском знакомстве с Джузеппе Маццини; было установлено, что конспиративные письма для итальянского революционера приходили в адрес Стэнсфильда. Наполеон III, всегда опасавшийся покушений на свою жизнь со стороны итальянских революционеров, был возмущен. Он этого ни официально, ни даже доверительно не высказал, но Пальмерстону это было ясно. Стэнсфильд в конце концов должен был подать в отставку.

Другой инцидент был связан тоже с итальянскими делами и произошел, к великой досаде Пальмерстона, как раз в тот момент, когда так важно было подтолкнуть французского императора на выступление против Пруссии и Австрии.

В апреле 1864 г. в Англию приехал Гарибальди. Бурными народными овациями народ встречал итальянского героя везде, где он появлялся. Рабочий класс принимал в этих восторженных манифестациях живейшее участие. Наполеон III хмурился; это было ясно по тону французской печати. Гарибальди, противника папы Пия IX, человека, пытавшегося смелым нападением освободить Рим от французского гарнизона и от папы, Наполеон III рассматривал как личного врага. Тогда Пальмерстон, сильно обеспокоенный этими манифестациями английского народа в честь Гарибальди, решил послать в Париж лорда Кларендона, который принимал в делах министерства иностранных дел почти такое же участие, как и сам министр Джон Россель.

Кларендон съездил в Париж, сейчас же вернулся и доложил кабинету довольно неутешительные известия. По поводу Гарибальди Наполеон III, как потом пошли слухи, довольно двусмысленно сказал, что вовсе не требует каких-либо мер против него и что даже хвалит англичан за то, что они так умеют отдаваться своим порывам, не думая о последствиях. По поводу вмешательства в датские дела Наполеон III ответил резко отрицательно. «Мы получили от России из-за польского вопроса громкую пощечину», — напомнил раздраженно император и прибавил, что не желает повторения таких вещей. Словом, недоверие к Англии было полное. Наполеон III заявил, что воевать в одиночку против двух таких сильных держав, как Австрия и Пруссия, он не намерен. Выслушав доклад Кларендона, Пальмерстон еще не признал своей карты битой. У Пальмерстона и у Росселя возникла ошибочная мысль, будто нелюбезность Наполеона III объясняется, главным образом, приемом, оказанным Гарибальди. Немедленно были приняты экстренные меры. К Гарибальди отрядили министра финансов Гладстона, единственного члена кабинета, владевшего итальянским языком. К величайшему изумлению Гарибальди, Гладстон объявил итальянскому герою, что он, Гарибальди, болен, а так как Англия обладает, к несчастью, скверным климатом, то британское правительство предлагает Гарибальди поскорее ехать в более южные широты и даже на всякий случай уже приготовило ему яхту. На все уверения Гарибальди, что он совершенно здоров, Гладстон твердо настаивал на его болезни и необходимости покататься на яхте хотя бы по Средиземному морю. Гарибальди уехал. Раздражение в парламентской оппозиции было большое. Последовали запросы, не потому ли Гарибальди так возмутительно выслали вон, что этого потребовал французский деспот, и т. д. Пальмерстон, призывая в свидетели всемогущего бога, клялся в палате лордов, что Гарибальди болен; Кларендон даже предлагал на библии принести присягу, что Наполеон III никогда не требовал высылки Гарибальди. Инцидент, очень обидный для английского национального самолюбия, кончился для министерства благополучно.

Но по датскому вопросу ничего не было достигнуто. Наполеон Ш остался непреклонен и не выступил. Датчане на четвертом месяце войны потерпели, наконец, настолько тяжелое поражение (18 апреля 1864 г. при Дюппеле), что Христиан IX, которого англичане успокаивали заверениями, будто успешно ведут переговоры с Францией о помощи Дании, обратился уже непосредственно к французскому правительству с вопросом, может ли он в самом деле рассчитывать на поддержку. Ответ из Парижа последовал категорически отрицательный. Тогда Дания пошла на все, чего от нее требовали. Собралась, правда, в Лондоне конференция держав, но никакой эффективной помощи оттуда Дания, конечно, не получила.

Условия мира с Данией.

12 мая 1864 г. было заключено перемирие, а 30 октября 1864 г. — подписан окончательный мир между Данией с одной стороны, Пруссией и Австрией — с другой. Герцогства Шлезвиг, Гольштейн и Лауенбург остались за победителями в их временном совместном обладании. Первый перегон исторического пути Бисмарка был пройден. Предстоял второй, самый рискованный этап. Надлежало брать такой политический барьер, который никак нельзя было обойти, а именно Австрию. А не взять его значило отказаться от объединения Германии.

2. АВСТРО-ПРУССКАЯ ВОЙНА

Конфликт между Пруссией и Австрией из-за Шлезвиг-Гольштейна.

Наступали самые трудные времена карьеры Бисмарка. Что без войны, и войны победоносной, Пруссии не удастся изгнать Австрию из Германского союза, что без поражения на поле битвы Австрия не позволит прусскому королю стать главой объединенной Германии, это было Бисмарку ясно еще в 1850 г., когда Николай I призван был Францем-Иосифом и его канцлером князем Шварценбергом на помощь в Ольмюц. Все, что произошло с тех пор, убеждало Бисмарка в том, что австрийская монархия зорко следит за поведением Пруссии. Следовательно, дипломатическими маневрами довести дело до конца было никак нельзя, но начать с дипломатических шагов было не только можно, но и должно. Это Бисмарк, судя по собственным его позднейшим признаниям, понимал очень хорошо еще до войны против Дании. Что мирно разделить добычу, полученную от Дании, между Пруссией и Австрией не удастся, это Бисмарк тоже знал и не только знал, но и не желал мирного раздела. Он видел, что момент совершенно неизбежной войны с Австрией наступил, и что наиболее выгодно для Пруссии выбрать в качестве повода для этой войны именно спор о дележе добычи. Дело в том, что, в случае выигрыша, оба отвоеванных приэльбских герцогства отходили к Пруссии в качестве добавочной премии.

Препятствий, стоявших на пути Бисмарка, было на этот раз очень много. Но у Бисмарка было свойство, присущее всем большим мастерам дипломатического искусства: умение ставить вопросы в последовательном порядке и не браться за второй вопрос, не разрешив первого.

Прежде всего Бисмарку необходимо было из ясного на первый взгляд дипломатического вопроса создать безысходное затруднение, затем обеспечить Пруссии наилучшую дипломатическую обстановку для войны с Австрией, наконец, когда эта обстановка будет создана, довести Австрию до необходимости взяться за оружие. Последовательное разрешение этих трех задач потребовало больше полутора лет, считая от конца октября 1864 г. до июня 1866 г.

Гаштейнская конвенция (14 августа 1865 г.).

Прежде всего Бисмарк обнаружил готовность итти на следующее решение шлезвиггольштейнской задачи: маленькое герцогство Лауенбург отходит в полную собственность Пруссии (за уплату 2,5 миллиона талеров золотом), Шлезвиг поступает в управление Пруссии, Гольштейн — Австрии. Бисмарк постарался закрепить эту комбинацию особой конвенцией, подписанной Австрией и Пруссией 14 августа 1865 г. в Гаштейне.

В чем же заключался расчет Бисмарка? Достаточно взглянуть на карту, чтобы это понять. Гольштейн, поступивший «в управление» Австрии, был отделен от Австрийской империи рядом германских государств и прежде всего той же Пруссией. Уже это делало обладание Гольштейном для Австрии весьма шатким и рискованным. Но, кроме того, Бисмарк намеренно осложнил дело тем, что в Гаштейне настаивал на следующей головоломной юридической комбинации: право собственности на всю территорию обоих герцогств — Шлезвига и Гольштейна— сообща имеют Австрия и Пруссия, но право управления — раздельно, в том смысле, что в Гольштейне должна быть австрийская администрация, а в Шлезвиге — прусская. Сам австрийский император не верил, что Бисмарк искренно считает окончательным решением вопроса созданную им политико-юридическую путаницу («ребус без разгадки», как называли впоследствии Гаштейнскую конвенцию австрийские публицисты). Император австрийский с самого концах датской войны настаивал на том, что Австрия с удовольствием уступит все свои сложные «права» на Гольштейн в обмен за самую скромную, немудрящую территорию на прусско-австрийской границе, выкроенную из прусских земель. Когда Бисмарк отказал наотрез, тогда его замысел стал совершенно ясен Францу-Иосифу, и император стал высматривать союзников для предстоящей схватки.

Перед Бисмарком уже с лета 1865 г. стоял второй очередной вопрос: как создать наиболее благоприятную политическую обстановку для предстоящей вооруженной борьбы.

Собственно две главные опасности грозили Бисмарку. Одна могла исходить из Зимнего дворца, другая — из Тюильри. Каждая из них могла подорвать все сооружаемое им здание, по крайней мере, на данном этапе.

Бисмарк всегда опасался России. Он считал, что и в географическом и в некоторых других отношениях Россия поставлена в гораздо более выгодное положение, чем Пруссия, и что «русская политика окажется в результате у длинного плеча рычага». И Бисмарку нужно было непременно договориться с Россией.

Расхождения между Александром II и Горчаковым по вопросу объединения Германии.

В Петербурге не было полного единства взглядов на дело, затеваемое Бисмарком. Александр II был расположен высоко ценить «услугу», оказанную Пруссией в 1863 г. В том, что Александр ни в коем случае не будет препятствовать Пруссии свести счеты с Австрией Бисмарк был вполне уверен. На поведение Франца-Иосифа во время Крымской войны, на грубое оскорбление, нанесенное Буолем России на Парижском конгрессе, царь смотрел, как на предательство, и этого не забывал. Но с Горчаковым дело обстояло сложнее. Горчаков понимал, что речь идет не о том, как размежуются Пруссия и Австрия в Шлезвиг-Гольштейне, а о том, как Германия объединится вокруг Пруссии. Он не только считал это объединение невыгодным для России, но и полагал, что решительное противодействие ему русской дипломатии может сыграть огромную роль. У Горчакова была манера в тех случаях, когда его собеседник зависел от России, показать ему, не очень церемонясь, что он, Горчаков, вполне учитывает эту зависимость. «Мне пришлось, — вспоминал впоследствии Бисмарк, — в частной беседе сказать ему [Горчакову]: вы обходитесь с нами не как с дружественной державой, а как со слугой, который недостаточно быстро является на звонок».

Но в конце концов настроения царя взяли верх. Значит, несмотря на Горчакова, русская опасность представлялась в данном случае отпавшей.

Оставалась опасность французская. Как известно, Энгельс считал Бисмарка как бы учеником Наполеона III, немецким Наполеоном III во всем, что касается бонапартистской внутренней политики. Совсем иначе обстояло с политикой внешней, ее методами, приемами и, главное, с ее целями. Тут уж Бисмарку нечему было учиться у французского императора.

Отношение Наполеона III к Пруссии перед австро-прусской войной.

Во время своего пребывания в качестве посла при парижском дворе Бисмарк убедился, что Наполеон III, охраняя свою власть, созданную насилием, не уступая оппозиции внутри страны, боясь гибели именно от уступок, вынужден прибегать к воинственным выступлениям во внешней политике. В успешной войне Наполеон III видел передышку и укрепление своей власти. Сам же Бисмарк считал, что постоянные поиски новых и новых военных авантюр сопряжены не только с риском, но и с постепенным истощением страны.

Когда в 1865 г. Бисмарк раздумывал над тем, как обеспечить Пруссию от вооруженного вмешательства французов в будущую австро-прусскую войну, он отдавал себе ясный отчет, что для Наполеона III предстоящее прусское предприятие явится величайшей угрозой. Помешать усилению Пруссии, разгрому Австрии и объединению Германии вокруг Прусского королевства было для французского императора необходимостью, диктуемой соображениями национальной безопасности. Бисмарк сознавал, что нужно пойти даже на большие жертвы, лишь бы купить нейтралитет Наполеона III.

Свидание Бисмарка с Наполеоном III в Биаррице (сентябрь 1865 г.).

Наступила осень 1865 г. Французский двор находился в морском курорте Биарриц на юге Франции. Бисмарк отправился туда. Он знал, что наиболее важные дипломатические соглашения достигаются не обменом нот, а личными свиданиями и устными переговорами. Прибыв в Биарриц, Бисмарк разыграл, роль прямодушного делового человека, который не прибегает к виляниям и уверткам, а прямо говорит о сути дела и предлагает честный торг: услугу за услугу. Он дал понять Наполеону, что Пруссия в награду за нейтралитет Франции ничего не будет иметь против включения Люксембурга в состав Французской империи. Но император небрежно отклонил Люксембург, дав понять, что такими мелочами Пруссия не отделается. На попытки Бисмарка вытянуть у собеседника признание, что же собственно ему угодно, Наполеон III ясно намекнул на Бельгию. Другими словами, за возможность своей победы над Австрией Пруссия должна была обязаться не противиться присоединению Бельгийского королевства к Французской империи. Согласиться на это для Бисмарка означало допустить такое усиление Франции, что вся западно-рейнская Пруссия оказалась бы под прямой непостоянной угрозой. Отказать Наполеону значило решиться вести в ближайшем будущем войну на два фронта: с Францией и Австрией. Бисмарк не ответил ни да, ни нет, и это оказалось для него неожиданно очень легко: Наполеон III тоже не настаивал на Бельгии и перестал о ней говорить. Все дальнейшие беседы убедили Бисмарка, что не спроста император вдруг замолчал о Бельгии. Наполеон III хотел выждать, когда начнется война Пруссии с Австрией. Эта война между двумя первоклассными военными державами не может не быть долгой, кровопролитной, разорительной, истощающей силы обеих держав независимо от того, кто останется победителем. А когда прусская армия увязнет в этой войне, тогда Наполеон III придвинет совсем свежую громадную французскую армию к Рейну и получит, — может быть, даже без всякого военного столкновения, — все, что ему заблагорассудится: и Бельгию, и Люксембург, и рейнские земли.

Бисмарк ясно видел, что соглашения ему не добиться, и откланялся. Наполеон III ласково выпроводил своего гостя.

Подготовка Пруссии к войне.

Вернувшись ни с чем из Биаррица, Бисмарк составил план действий соответственно той цели, которая обозначилась для него с полной ясностью: обезвредить Наполеона III. Французский император рассчитывал на затяжную, изнурительную для Пруссии войну с Австрией, — значит, следует сделать войну короткой, молниеносной, чтобы прусская армия освободилась и была готова к действиям на Рейне раньше, чем опомнится Наполеон III. Но чтобы война с Австрией оказалась короткой, требуются два условия: во-первых, чтобы огромная австрийская армия была разделена и сражалась на два фронта; во-вторых, нужно после первой же победоносной встречи с австрийской армией поставить Австрии минимальные, самые необременительные требования. От Австрии нужно потребовать, чтобы она совершенно отказалась от вмешательства в германские дела и не препятствовала преобразованию бессильного Германского союза в новый союз германских государств под гегемонией Пруссии. Не нужно ничего отнимать у Австрии, ни требовать от нее контрибуции, ни унижать ее. Если Австрия после поражения пойдет на мир, немедленно его заключить. Но как добиться быстрого поражения австрийской армии? Ответ Бисмарку давала вся европейская ситуация.

Новосозданное Итальянское королевство не переставало жаловаться на то, что Виллафранкское перемирие 1859 г. оставило город Венецию и часть Венецианской области в руках Австрии. Бисмарк решил добиться заключения военного союза между Италией и Пруссией для одновременного нападения обеих держав на Австрию. Австрийская армия тогда должна будет сражаться разом на двух фронтах: на севере — против прусских войск, угрожающих Вене, на юге — против итальянцев, подступающих к Венеции. Король Виктор-Эммануил II колебался. Он сознавал, что войска его молодого королевства не настолько сильны, чтобы можно было иметь безусловную уверенность в их победе над австрийской армией. Король и его ближайшее окружение непрочь были уклониться от заманчивых но и опасных предложений Бисмарка о вступлении в союз. Но Бисмарк не желал, да и не мог отказаться от своего плана. Как выяснилось много позже, Бисмарк предвидел, что итальянцы непременно будут разбиты, но это его нисколько не интересовало. Бисмарк даже брал на себя ручательство перед Виктором-Эммануилом, что Венеция будет по общему миру отдана Италии чем бы ни кончилось дело на южном театре военных действий. Когда же Виктор-Эммануил продолжал колебаться, Бисмарк пустил в ход совершенно неожиданный прием: он весьма недвусмысленно пригрозил, что через голову короля обратится непосредственно к народу и призовет на помощь итальянских революционеров — Маццини и Гарибальди. Тогда Виктор-Эммануил решился и дал Бисмарку нужные обещания.

Вмешательство Наполеона III в дипломатические переговоры Бисмарка.

Наполеон III зорко следил за всеми дипломатическими приготовлениями и происками Бисмарка. Уже через несколько дней после того как Бисмарк уехал из Биаррица, агенты императора стали доносить ему о происходящем сговоре между Бисмарком и Виктором-Эммануилом. Наполеон III немедленно обратился к Францу-Иосифу. Предупреждая его об опасности войны на два фронта, он стал убеждать его добровольно уступить Венецию итальянскому королю до начала военных действий. План был разумен и грозил расстроить все замыслы Бисмарка. Но ни у Франца-Иосифа, ни у его министров нехватило проницательности и силы воли, чтобы понять необходимость проглотить эту горькую пилюлю. Австрия отказалась сделать требуемый жест. Неожиданно Виктор-Эммануил обратился к Бисмарку с указанием на возникшее препятствие: Наполеон III решительно объявил Италии, что не желает заключения союза между нею и Пруссией. Ослушаться Наполеона III итальянский король не смел и думать.

Тогда Бисмарк разыграл едва ли не самую замысловатую из своих дипломатических партий, в которой у его противника были все выигрышные карты. Бисмарк снова отправился в Биарриц.

Вторичная поездка Бисмарка в Биарриц.

В эту вторичную поездку Бисмарку приходилось убеждать французского императора в том, что Австрия, отвергнув разумное и справедливое предложение Наполеона уступить Венецию Италии, доказала, что ни с чем и ни с кем не желает считаться. Бисмарк старался внушить Наполеону III что при всех условиях война будет для Пруссии крайне тяжелой: Австрия, по сведениям Бисмарка, намерена выдвинуть на юге против Италии лишь слабый заслон; следовательно, почти вся австрийская армия будет находиться на севере, против Пруссии; очень тепло говорил Бисмарк и о своей мечте крепкими дружественными узами связать Пруссию с Францией.

Свидание в Биаррице кончилось тем, что, после нескольких долгих бесед, Наполеон III снял свое запрещение, и Бисмарк уехал, одержав крупную дипломатическую победу. В данном случае все усилия Бисмарка были направлены на то, чтобы успокоить Наполеона, внушив ему полную уверенность, что выступление Италии нисколько не облегчит войну для Пруссии: австро-прусская война будет затяжной, а значит, изнурительной для Пруссии. Таким образом, Наполеону III будет возможно в благоприятный момент, стоя с армией на Рейне, предъявить Пруссии какие угодно требования.

Путь был свободен. 8 апреля 1866 г. был подписан союзный договор между Пруссией и Италией с обязательством не заключать сепаратного мира. В последний момент итальянцы еще объявили, что им желательно было бы получить от Пруссии 120 миллионов франков. Бисмарк махнул рукой и согласился.

Теперь оставалось изобрести удобный дипломатический предлог для разрыва сношений с Австрией. Тут, однако, Бисмарку не дали достаточно времени для размышления: он узнал из самых достоверных источников, что Наполеон III опять начал уговаривать Франца-Иосифа уступить Венецию мирным путем Виктору-Эммануилу.

Австро-прусская война.

Нельзя было терять ни одного дня. 16 июня 1866 г. прусская армия открыла военные действия против Австрии. Бисмарк впоследствии говорил, что никогда ему не приходилось до такой степени все ставить на карту, как в июне и в июле 1866 г. Против него были Австрия, а также Бавария, Саксония, Ганновер, Вюртемберг, Баден, Гессен, Нассау, Франкфурт. В самой Пруссии конфликт между королем и ландтагом еще не был улажен. Бисмарка громко обвиняли в провоцировании братоубийственной войны.

Война началась для Пруссии с неудачи. Большая и хорошо вооруженная итальянская армия при первой же встрече с австрийцами, которых было гораздо меньше, бросилась бежать. Это произошло при Кустоцце 24 июня. Поражение итальянцев очень смутило Бисмарка: он все-таки не ожидал такого отсутствия боеспособности у своих союзников.

Разгром Италии грозил провалом всех надежд Бисмарка на разделение австрийской армии. Командовавший прусской армией талантливый стратег генерал Гельмут фон Мольтке спас положение: быстро и искусно маневрируя, он вызвал решительное сражение уже 3 июля. Близкие люди утверждали потом, что в этот день у Бисмарка был в кармане яд. Сам он заявлял вскоре после битвы, что если бы прусская армия в этот день потерпела поражение, то он постарался бы погибнуть в сражении. В случае такой неудачи ему, который вызвал непопулярную войну, пришлось бы понести жестокую расплату.

Но Мольтке удалось одержать блестящую победу над австрийским главнокомандующим Бенедеком. Эта победа (под Садовой) принесла дипломатии Бисмарка полное торжество. Однако для извлечения всех выгод из положения ему пришлось еще выдержать жестокую борьбу в королевской ставке.

Король Вильгельм I и окружавшие его генералы, опьяненные победой, говорили о дальнейшем энергичном ведении войны, о походе на Вену, куда дорога казалась открытой. Бисмарк восстал один против всех. Он говорил, что теперь нужно только потребовать от Австрии, чтобы она бесповоротно вышла из Германского союза, отказалась от Гольштейна и согласилась на образование нового Северо-Германского союза под верховенством Пруссии. Если Австрия на это согласится, — немедленно «поворачивать налево кругом» и «маршировать домой».

Вильгельм I сначала с негодованием заявил Бисмарку, чтобы тот и не думал лишать армию заслуженных лавров, а Пруссию — плодов победы. Генералы, возмущенные не менее короля, прозрачно намекали на дипломатов, всегда портящих то, что «добыл прусский меч». Бисмарк вне себя заявил, что, углубляясь дальше в Австрию, ставя Австрии условия, которые заставят ее продолжать борьбу, король и генералы сыграют наруку Наполеону III, который не сегодня-завтра появится на Рейне. Когда король продолжал настаивать, Бисмарк заявил, что сейчас же, не теряя минуты, подает в отставку и предоставляет королю искать другого министра, который взял бы на себя ответственность за пагубный путь, куда короля увлекают генералы. После нескольких бурных сцен король смирился. Он взял лист бумаги и написал, что должен отказаться от продолжения войны, «так как мой министр оставляет меня в трудном положении перед лицом неприятеля». Король заявил, что этот лист он отдает в государственный архив. Бисмарк остался непоколебим: он добился своего.

Впоследствии Гогенлоэ узнал от Бисмарка, что одним из основных мотивов его осторожного отношения к Австрии было опасение, как бы в разгромленной стране не началась революция.

Австрийский император сейчас же после битвы под Садовой телеграфировал Наполеону III, что отдает Венецию ему, императору французов. Этот на первый взгляд странный дипломатический шаг объяснялся, во-первых, тем, что австрийский штаб хотел поскорее окончательно ликвидировать южный фронт, пожертвовав Венецией, и поскорее перебросить южную свою армию на север против пруссаков в помощь разбитой армии Бенедека. Во-вторых, Франц-Иосиф хотел подчеркнуть, что разгромленные под Кустоццой итальянцы вовсе не завоевали Венецию, а могут получить ее в виде «подарка» из рук милостивого их покровителя Наполеона III.

Но тут, к своему несчастью, Виктор-Эммануил II и его министры, между которыми после смерти Кавура не было ни одного талантливого человека, заявили, что Венеции им мало и они хотят еще получить от Австрии Триент и Триест. Бисмарк, уже вступивший в первые же дни после Садовой в переговоры с Австрией, прекрасно знал, что итальянцы и на море не покажут себя героями. Но он не останавливал Виктора-Эммануила II и даже похваливал неожиданную прыть, которую вдруг обнаружило итальянское правительство: ему-то ведь было выгодно, чтобы в горячие дни переговоров с австрийцами о перемирии Франц-Иосиф знал, что на юге еще не все кончено, и испытывал бы некоторое беспокойство. Но случилось нечто еще более поразительное, чем паническое бегство итальянской армии под Кустоццой. 20 июля итальянский флот, состоявший под командой адмирала Персоно, подвергся у Лиссы нападению со стороны австрийской эскадры адмирала Тегетгофа и был совершенно уничтожен при минимальных потерях победителей.

Никольсбургское перемирие (26 июля 1866 г.)

Виктор-Эммануил II наивно полагал, что пруссаки будут продолжать борьбу, но вдруг, к своему отчаянию, он узнал, что 26 июля (1866 г.) в городе Никольсбурге уже заключено перемирие: Австрия согласилась на те умеренные требования, которые предъявил Бисмарк. Когда Италия пробовала протестовать против такого поведения союзника, Бисмарк напомнил, что Венецию итальянцы все-таки получили. Если же им угодно домогаться еще Триеста и Триента, то никто им не мешает продолжать воевать с Австрией один-на-один. Виктор-Эммануил поспешил отклонить этот дружеский совет.

Так кончилась вторая война, подготовленная дипломатией Бисмарка для намеченной им основной цели: объединения германских государств вокруг Пруссии.

Как первая война (1864 г. против Дании) с логической неизбежностью вызвала вторую войну (1866 г. против Австрии), так и эта вторая война естественно повлекла за собой третью войну (1870 — 1871 гг.) против Франции.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

ДИПЛОМАТИЧЕСКАЯ ПОДГОТОВКА

ФРАНКО-ПРУССКОЙ ВОЙНЫ (1867 ― 1870 гг.)

Роль Пруссии в Северо-Германском союзе после Пражского мира. Мир между Австрией и Пруссией, подписанный в Праге 24 августа 1866 г., только подтвердил условия Никольсбургского перемирия. Австрия ушла из Германского союза, предоставив прусскому королю первое место в объединяющейся Германии. По конституции Северо-Германского союза, окончательно образованного в самом начале 1867 г., прусский король объединял все германские государства, расположенные к северу от реки Майна, в качестве «президента» этого союза. Но и южные государства (Бавария, Вюртемберг, Гессен, Баден) заключили с Северо-Германским союзом оборонительное и наступательное соглашение. Таким образом, прусский король становился верховным военным главой союза и полномочным руководителем его дипломатии. Усилилась Пруссия и включением непосредственно в ее состав Ганновера и некоторых других владений.

Однако Бисмарк считал свое дело еще не завершенным. Северо-Германский союз должен был обратиться в Германскую империю, включающую в себя и южногерманские государства. Бисмарк знал, что в этих южных государствах, особенно в Баварии, Вюртемберге и Бадене, имеется довольно сильная оппозиция против прусской гегемонии, и притом не только в дворянстве, но и в буржуазии. Южная Германия была гораздо менее индустриальной страной, чем северная, и ее буржуазия не так интенсивно стремилась к образованию общегерманского рынка, к созданию великодержавного флота, к приобретению колоний и т. д. Довершить дело можно было быстрее всего путем новой победоносной войны. Эта мысль зрела у Бисмарка постепенно, начиная с 1867 г.

Обстановка в Европе сложилась к этому времени следующая.

Отношение Англии к Пруссии. Лорд Пальмерстон умер еще 18 октября 1865 г. Ни лорд Россель, который на следовал ему в качестве первого министра, ни Кларендон, занявший в кабинете Росселя пост министра иностранных дел, не были расположены без крайней необходимости вмешиваться в дела европейского континента. Такой же политики держались после ухода Росселя и консервативный премьер граф Дерби и сын его, министр иностранных дел, лорд Стэнли. В частности, они не усматривали никакой пользы в борьбе против возвышения Пруссии. Напротив, Пруссия в их глазах являлась полезным противовесом могуществу Франции. Усиленные работы по прорытию Суэцкого канала, предпринятые французом Лессепсом при деятельной помощи французской биржи, банков и правительства, очень беспокоили и раздражали англичан. И Дерби, и лорд Стэнли, и руководящая буржуазная пресса Англии усматривали в этом французском предприятии некоторую угрозу Индии. Все это охлаждало отношения между Англией и Францией, и Бисмарк видел, что с этой стороны обстоятельства складываются для Пруссии благоприятно.

Отношения между Россией и Пруссией. Гораздо важнее для Бисмарка были отношения с Россией. Горчаков с беспокойством следил за успехами прусской дипломатии. Победа при Садовой несколько смутила и русские военные круги. Военная реформа в России еще не вышла из стадии предварительных разведок и разговоров, а сосед уже блистательно доказал все совершенство своей организации. При дворе стали замечать, что Александр II, продолжая самым сердечным образом относиться к своему дяде Вильгельму I, в то же время начал довольно демонстративно приближать к своей особе генерала Флери, французского посла в Петербурге.

Отношения между Францией и Пруссией. Наиболее трудным и сложным для Бисмарка делом все-таки оказывалось установление новых отношений с императором французов. Что после битвы при Садовой эти отношения совсем не могли походить на прежние, это не подлежало сомнению ни для прусского министра, ни для Наполеона III.

Часть французских государственных людей, окружавших Наполеона, убеждала его выступить против Пруссии, не теряя ни минуты. Министр иностранных дел Друэн-де-Люис решительно добивался этого, но любимец императора Руэр и двоюродный брат императора принц Наполеон столь же категорически сопротивлялись. Пока длились эти колебания, война с Австрией благодаря Бисмарку внезапно окончилась. Момент был упущен, и это оказалось несчастьем для Французской империи. В конце 1866 и начале 1867 г. Наполеон III, якобы «сочувствуя» начавшемуся объединительному процессу в Германии, в то же время настойчиво просил компенсации за это сочувствие и за свой нейтралитет в австро-прусской войне. Однако Бисмарк решил ровно ничего Наполеону III не давать.

Французские требования к Пруссии о компенсации за нейтралитет. Теперь французский нейтралитет не был нужен Бисмарку. Конечно, нельзя было сразу показать Наполеону, что он обманут и обойден. Дело в том, что агенты Бисмарка донесли ему из Петербурга и Лондона, что царь явно недоволен уничтожением политической самостоятельности ряда мелких германских государств; Александр видел в этом ниспровержение всего европейского политического уклада, который существовал со времен Венского конгресса 1815 г. Больше всего тревожило Бисмарка то, что Горчаков уже зондировал почву в Лондоне, стремясь совокупным выступлением обеих держав, России и Англии, умерить слишком разыгравшиеся аппетиты Пруссии. Правда, более точные справки убедили Бисмарка, что ни граф Дерби, ни лорд Стэнли не желают вмешиваться, и что возникший в Петербурге проект созыва конференции или конгресса европейских держав не встречает в Лондоне сочувствия. Но нужно было действовать осторожно, чтобы не раздражать Наполеона III. Еще за пять дней до Никольсбургского перемирия граф Бенедетти, французский посол в Берлине, вдруг предложил Пруссии вернуть Франции границы 1814 г. и согласиться на аннексию Люксембурга; Бисмарк не сразу отклонил это предложение. 27 июля Наполеон III пригласил к себе графа Гольца, прусского представителя в Париже, и прямо заявил о своем желании присоединить к Франции, с согласия Пруссии, область Ландау и герцогство Люксембург. Бисмарк и на это не дал отрицательного ответа: это было как раз тогда, когда еще шли слухи о сношениях между русскими и британскими дипломатами.

Меморандум Друэн-де-Люиса. 8 августа министр иностранных дел Французской империи Друэн-де-Люис решил итти уже официальным путем, чтобы прекратить возможность дальнейших уверток со стороны Бисмарка. Он составил меморандум, в котором развивал мысль об устройстве из Рейнских провинций (по левому берегу Рейна) особого государства; оно должно было пользоваться перманентным нейтралитетом и служить «буфером», устраняющим трения и столкновения между Пруссией и Францией. Было неясно, как представляет себе Друэн-де-Люис отношение этого буферного государства к союзу германских государств, лежавших к северу от реки Майна, который проектировал Бисмарк.

Но нервность в Тюильрийском дворце возрастала так быстро, что не успели еще в Берлине ознакомиться с меморандумом Друэн-де-Люиса, как уже Наполеон III выдвинул новый проект. Раньше чем переслать этот новый проект Бисмарку, Наполеон III, очевидно, сам несколько в нем усомнился. Поэтому он велел Руэру предварительно ознакомить с этим документом графа Гольца, прусского посла в Париже. В этом проекте Пруссии предлагалось согласиться на аннексию Францией областей Ландау, Саарбрюкена и Люксембурга. Гольц стал доказывать Руэру, что Пруссии политически и морально будет трудно согласиться на уступку чисто немецких областей. Тут же прусский посол заявил, что если бы в будущем Франция захотела присоединить Бельгию, то Пруссия не стала бы ей препятствовать. Возможно, что не Гольц, а Руэр первый заговорил о Бельгии, и что бельгийский план давным давно был выработан самим Наполеоном III. Во всяком случае 16 августа 1866 г. Бенедетти получил официальный приказ из Парижа явиться к Бисмарку и узнать окончательное мнение прусского правительства по такому вопросу: не будет ли оно возражать против присоединения к Франции Ландау, Саарбрюкена и Люксембурга; одновременно сообщалось, что Французская империя согласна заключить с Пруссией секретный наступательный и оборонительный союз. Одним из непременных последствий этого будущего секретного договора должно было явиться присоединение к Франции всей Бельгии, кроме города Антверпена. Что касается Антверпена, то Наполеон III соглашался признать его вольным городом с самостоятельным управлением. Очевидно, французский император хорошо помнил слова своего дяди, Наполеона I: «Антверпен — это пистолет, направленный в грудь Англии». Наперед считаясь с возможными протестами Англии, Наполеон III отказывался от этого «пистолета».

Переговоры Бенедетти с Бисмарком.

енедетти явился к Бисмарку с этими пред-

ложениями и был принят так, что у него

могла появиться надежда на удачную сделку. Правда, уступать Франции какие-либо пограничные территории Бисмарк считал невозможным, пока само население этих областей не выразит желания перейти во французское подданство. Относительно Люксембурга у Бисмарка также не нашлось ни одного слова, которое можно было бы принять за согласие. Бисмарк настаивал, что препятствия возникнут со стороны Голландии, связанной личной унией с Люксембургом, а так как Голландия пожелает получить для обеспечения своей границы какую-либо территорию из германских земель, то Пруссия на это не пойдет. Из всего этого путаного построения явствовало, что Бисмарк всецело поддержит Голландию, и Люксембург к Франции не отойдет.

При разговоре Бисмарк обрадовал Бенедетти тем, что предложил ему письменно сформулировать все пожелания французского правительства; Бисмарку будто бы необходимо иметь такой меморандум, чтобы представить его королю Вильгельму I для окончательного обсуждения. При этом Бисмарк меньше всего возражений выдвигал по поводу самой важной части пред-

ложений: относительно инкорпорирования всего Бельгийского королевства в состав Французской империи. Бисмарк выразился лишь в таком смысле, что он боится, как бы не запротестовала Англия, несмотря на отказ французов от Антверпена. Все это давало надежду, что Бисмарк примирился с будущим усилением Франции. Только спустя четыре года Бенедетти понял все коварство своего собеседника и сообразил, зачем Бисмарку понадобилось получить письменное изложение требований Наполеона III относительно Бельгии.

Желательный документ был с полной готовностью доставлен Бисмарку, и это убийственное оружие против Франции было до поры до времени припрятано.

Как только Бисмарк заручился доказательством агрессивных намерений Наполеона III против Бельгии, он прекратил переговоры с Бенедетти, ссылаясь на то, что король все еще не рассмотрел вопроса. А пока он постарался дать знать и в Лондон и в Петербург о покушениях Наполеона на Бельгию.

Недовольство Англии требованиями Франции.

Королева Виктория обратилась к первому министру графу Дерби с запросом, что намерен он предпринять для противодействия намерениям Наполеона III изменить границы Франции включением новых территорий, в том числе и Бельгии. Граф Дерби немедленно дал распоряжение британскому послу в Париже лорду Каули навести справки у самого императора. Каули попросил личной аудиенции. Наполеон III, застигнутый врасплох, объявил лорду Каули, что сведения о его намерении присоединить силой новые территории неверны. Вскоре затем император приказал Друэн-де-Люису написать ноту для графа Дерби, в которой прямо заявлялось, что Наполеон III вовсе не желает добиваться уступки какой-либо территории силой или угрозами, но рассчитывает исключительно на добровольное согласие соответствующих держав. Это было уже отступлением, по всей линии. Хотя бумага и предназначалась исключительно для графа Дерби, но лорд Каули, получивший ее в Париже для отправки в Лондон, поспешил ее показать прусскому послу в Париже графу Гольцу. Тот сейчас же (15 августа 1866 г.) сообщил ее содержание Бисмарку. Конечно, Бисмарк даже и виду не подал, что ему все это очень хорошо известно. Напротив, он с самым невинным видом отнесся к этому внезапному миролюбию императора французов, прикидываясь, будто верит его отказу от Бельгии и от Люксембурга.

После окончательного провала, вопроса о компенсациях и Наполеон III, и новый его министр иностранных дел де Мустье, и старые преданные советники, и друзья вроде Руэра, и императрица Евгения — все поняли, что Францию постигла вторая тяяжая дипломатическая неудача.

Перспективы будущей франко-прусской войны.

Опасность предстала перед Французской империей в таких размерах, которых до тех пор нельзя было и предвидеть. Создание Северо-Германского союза, оформленное в начале 1867 г., делало прусского короля повелителем вооруженных сил всей Германии, кроме четырех южных государств. Но и эта оговорка ничего утешительного для Наполеона III не представляла: во-первых, все эти четыре государства (Бавария, Вюртемберг, Баден и Гессен) в случае войны обязывались присоединить свои армии к войскам Северо-Германского союза; во-вторых, все разведки и зондирование, произведенные французскими посланниками и их агентами в этих южногерманских государствах, сходились в том, что в случае войны с Францией население этих стран непременно станет на сторону Северо-Германского союза. Это, правда, не мешало Наполеону III и некоторым его слугам, в том числе бездарному и тупому военному министру Лебефу, льстить себя надеждой, что во время войны можно будет внести раздор между Южной и Северной Германией. Но все-таки условия этой вероятной войны явно складывались не в пользу Франции.

О неудачах дипломатии Наполеона III заговорили во Франции прежде всего в широких кругах буржуазии. Между тем этот класс до тех пор беспрекословно следовал за всеми зигзагами императорской политики, одобряя почти без критики все, что исходило из Тюильрийского дворца.

С одной стороны, явно проваливалась поглотившая миллионы франков и много человеческих жертв мексиканская авантюра, с другой — рядом с Францией без малейших компенсаций или гарантий для империи выросло могущественное германское государство. Естественно, что ропот становился все громче.

Но Наполеон III не желал расстаться с мыслью о Люксембурге. После паузы, продолжавшейся несколько месяцев, он снова поднял вопрос о компенсации.

Люксембургский вопрос. В новый Северо-Германский союз Люксембург войти не пожелал. К началу 1867 г. французской дипломатии удалось добиться принципиального согласия со стороны голландского правительства на аннексию этого герцогства. Оставалась Пруссия. Ее гарнизон стоял в Люксембурге.

В январе 1867 г. французский посол в Берлине Бенедетти явился к Бисмарку с предложением высказаться, наконец, совершенно ясно по люксембургскому вопросу. Бисмарк, по-прежнему твердо решившийся не отдавать Люксембург и вместе с тем желая снять с себя ответственность, прибег к обходному маневру. Он не отказал прямо в согласии подписать уже изготовленный в Париже договор, условно пока подписанный голландским королем. Он лишь несколько замедлил дело подписания, а пока постарался воспользоваться этим промедлением в своих целях.

Бисмарк устроил так, что Беннигсен, лучший оратор и вождь национал-либеральной партии, который славился независимостью своих политических суждений и охотно вступал в полемику с правительством, получил информацию, будто Бисмарк готов уже отдать Люксембург и робеет перед Францией. Беннигсен организовал внушительную демонстрацию, прямо направленную против этой мнимой уступчивости Бисмарка. Он собрал больше семидесяти подписей членов северогерманского рейхстага под петицией, резко протестующей против уступки Люксембурга, и произнес патриотическую речь в соответствующем духе. Бисмарк делал вид, что сильно смущен, оправдывался и извинялся. Затем в дальнейших переговорах с Францией он уже окончательно отказался содействовать аннексии Люксембурга.

Позиция России. Дипломатическое поражение Наполеона III было полным. Русский канцлер Горчаков был раздражен и успехами Бисмарка и неудачными действиями Наполеона III. В 1865 г. и даже во второй половине 1866 г. Горчаков и Александр II весьма непрочь были выступить против быстрого уничтожения Пруссией самостоятельности мелких германских государств. С весны 1867 г., нисколько не желая помогать Наполеону III в безнадежно проигранном люксембургском деле, Горчаков настаивал на созыве конференции великих держав: ему хотелось выяснить ближайшие намерения не столько Наполеона III с его люксембургским вопросом, сколько Бисмарка. Англия откликнулась немедленно: разговоры о покушении Наполеона III на захват Бельгии слишком встревожили лорда Дерби.

Конференция держав в Лондоне в мае 1867 г. Конференция держав собралась в Лондоне и заседала с 7 по 11 мая 1867 г. Ее решения ничего нового не внесли: Люксембург остался в прежнем положении, только Пруссия должна была вывести из герцогства свои войска. Нейтралитет Люксембурга был гарантирован отныне всеми европейскими державами.

Неудача мексиканской авантюры Наполеона III (1867 г.). Не успела Лондонская конференция закончить свою работу, как из Мексики стали поступать самые тревожные известия. Уход французских войск повлек за собой естественные последствия: державшийся исключительно французскими штыками ставленник Наполеона император Максимилиан стал терпеть поражения за поражениями; в июне 1867 г. он был захвачен в плен и расстрелян республиканцами. Эта мрачная трагедия озарила зловещим светом окончательный провал авантюры французского императора: «Уже больше не осталось ошибок, которые вы могли бы наделать, потому что уже все возможные ошибки сделаны вами», — эти слова Тьера по адресу французской дипломатии особенно часто вспоминались и повторялись после расстрела Максимилиана. Под влиянием дипломатических неудач стала поднимать голову давно безмолвствовавшая, загнанная в подполье оппозиция.

Дипломатическая ситуация накануне франко-прусской войны. Чем больше росло недовольство в широких общественных кругах, тем более нервной становилась французская дипломатия. Она явно искала новой «удачной» войны, которая укрепила бы корону Бонапарта. Но Франция была изолирована. Правда, Австрия могла бы еще быть полезным для Франции союзником: император Франц-Иосиф не хотел окончательно примириться с потерей прежнего положения в Германии и продолжал мечтать о реванше. Но Наполеон III колебался. Англия на этот раз не могла и не хотела быть союзницей. Прорытие Суэцкого канала в 1869 г. рассматривалось английским правительством как потенциальная угроза Индии. Становилось ясно, что англичане ровно ничего не сделают, чтобы предупредить войну Франции с Северо-Германским союзом.

Оставались Италия и Россия. Но в Италии раздражение широких слоев народа против Наполеона III поддерживалось не только воспоминаниями о его коварном поступке в июле 1859 г. в Виллафранке, но и гораздо более свежими, совсем недавними событиями. 3 ноября 1867 г. Гарибальди с отрядом добровольцев сделал новую отчаянную попытку занять Рим, но был наголову разбит при Ментане французским отрядом, охранявшим папскую власть в Церковной (папской) области. Последствием битвы при Ментане было острое раздражение и чувство обиды в Италии против Франции. Вдобавок Наполеон III как будто нарочно делал все для того, чтобы еще более обострить эти настроения. Он разрешил опубликовать хвастливую телеграмму французского генерала Файльи, учинившего кровавую бойню при Ментане.

С этих пор, естественно, все надежды Италии на получение Рима связывались с мечтой о том, что когда-нибудь Наполеон III будет принужден той или иной неудачной войной отозвать из Рима своих солдат. Чем более натянутыми становились отношения между Пруссией и Наполеоном III, тем лучше делались отношения между Бисмарком и итальянским правительством. В 1869 г. Наполеон III снова стал пытаться сблизиться с Австрией, внешней политикой которой руководил тогда граф Бейст. Сам император Франц-Иосиф попрежнему весьма непрочь был от союза с Францией, но Бейст этому воспротивился, доказывая, что для Австрии такой союз стал затруднителен со времени обострения отношений между Италией и Наполеоном III: ведь не исключено было, что Италия в будущей войне займет позицию, враждебную Франции, чтобы выжить из Рима французский гарнизон. Италия будет враждебна ко всякому союзнику Франции, т. е., следовательно, и к Австрии, на которую нападет с юга. Франц-Иосиф неохотно отказался от своего плана.

Внешнее и внутреннее положение Франции на кануне франко-прусской войны. Вокруг Наполеона III образовалась очень беспокоившая его пустота: ни на одну великую державу он не мог опереться; некоторые из тех, на кого он рассчитывал, как на союзников (например, Италия), могли даже выиграть от его военных неудач. Оставалась Россия. Горчаков был очень встревожен быстрыми успехами и усилением Пруссии; Александр II обнаруживал неудовольствие по поводу уничтожения самостоятельности ряда мелких германских государств в 1866 — 1867 гг. (Ганновер и др.). Но Наполеон III, не понимая всех размеров опасности, выросшей у восточной границы Франции, ничего не предпринял, чтобы сделать хотя бы попытку сблизиться с Петербургом. Когда осенью 1870 г. Тьер помчался в Петербург просить о союзе и помощи, было уже поздно. После Седана ни Александр II, ни Горчаков уже не желали об этом и слышать.

Внутреннее положение империи, несмотря на попытки введения либеральных реформ, продолжало быть неустойчивым. Оставалось только одно: загладить новой удачной войной тяжкие дипломатические поражения последних лет. «Война необходима, чтобы это дитя царствовало», — говорила весной 1870 г. императрица Евгения, указывая на своего сына, наследника престола. Ее поддерживал Руэр. Эмиль Оливье, назначенный первым министром в порядке «либеральных уступок» в январе 1870 г., не представлял себе, с каким сильным противником придется бороться Франции, не имеющей ни одного союзника. Наполеон III, мучимый каменной болезнью, утративший былую энергию, колебался.

Кандидатура Леопольда Гогенцоллерна на испанский престол. И вдруг 1 июля 1870 г. в газетах появилась коротенькая телеграмма из Испании, что на вакантный тогда испанский королевский престол избран принц Леопольд из боковой линии Гогенцоллерн-Зигмаринген.

На другой день после появления известия об избрании Леопольда Европа узнала, что Наполеон III решительно протестует. Основания для протеста были тотчас же изложены и развиты во французской официозной прессе: Французская империя не может допустить, чтобы одна и та же династия — Гогенцоллерны — царствовала и в Пруссии и в Испании, и чтобы тем самым была создана угроза французской безопасности с двух флангов: с востока и с запада. В газетах поднялась буря. С одной стороны, само правительство раздувало начавшееся волнение, усматривая в этом событии удобный предлог для войны с Пруссией; с другой — оппозиционная пресса нападала на французскую дипломатию и в частности на французского посла в Берлине Бенедетти, укоряя министерство Эмиля Оливье в непредусмотрительности, вялости, трусости перед Бисмарком. Газеты сразу же приняли угрожающий тон: «Если г. Бисмарк воображает, что во Франции мы все, тридцать шесть миллионов французов, похожи на Бенедетти, то он очень заблуждается», — писал популярный тогда публицист писатель Эдмон Абу. Но нарекания шли и со стороны более левых кругов. Нападения на императорское правительство с патриотической точки зрения были наруку республиканской оппозиции. Наполеон III не боялся этой газетной бури, которую сам же вызвал: он знал, что решительный образ действий с его стороны заставит замолчать всех критиков его внутренней и внешней политики.

6 июля 1870 г. герцог Грамон, французский министр иностранных дел, произнес в Законодательном корпусе провокационную речь по адресу Пруссии. Он сказал, что Французская империя «без малейших колебаний начнет войну против той державы, которая посмеет сделать попытку воскресить империю Карла V». Для всех было понятно, что речь идет об опасном соседе Франции — Пруссии, быстрое усиление которой не могло не внушить тревоги политикам Второй империи.

Вслед за этим правительство Наполеона III совершило ряд крупных дипломатических ошибок.

Переговоры Бенедетти с Вильгельмом I в Эмсе. Вместо того чтобы согласно обычному дипломатическому порядку снестись с Бисмарком, французский посол Бенедетти поехал в Эмс, где в это время лечился Вильгельм I, и заявил там о желании срочно видеть короля. На указание гофмаршальской части, что король болен и лечится, Бенедетти настойчиво повторил свое требование. Король велел допустить Бенедетти.

Вильгельм I оказался, как всегда, лицом к лицу с положением, которое без его ведома и за его спиной подстроил Бисмарк. Дело в том, что Бисмарк стремился к войне ничуть не меньше, а может быть и более решительно, чем Наполеон III, но только делал свое дело несравненно искуснее и тоньше. Возможное избрание кого-либо из Гогенцоллернов на испанский престол он рассматривал как очень удобный повод для Франции объявить войну. Тогда Пруссия оказалась бы в позиции страны, защищающейся от несправедливого нападения со стороны агрессивного соседа. Такая комбинация делала бы невозможным то, чего больше всего страшился Бисмарк: дипломатическое или даже вооруженное выступление России против Пруссии. Когда вопрос о кандидатуре Леопольда Гогенцоллерна на испанский престол, выдвинутой кортесами, обсуждался в Берлине 18 марта 1870 г., Бисмарк, фон Роон, Мольтке, Шлейниц, Шиле, Дельбрюк настоятельно советовали Леопольду принять испанскую корону. Вопрос был решен положительно. Все это происходило в глубокой тайне. Предвидели противодействие Наполеона III. Король Вильгельм I, нехотя уступивший Бисмарку, был неспокоен.

Таким образом, когда кандидатура Леопольда стала официальной, и в Эмс явился Бенедетти, прусский король ограничился указанием, что он не вправе ни запрещать, ни дозволять Леопольду Гогенцоллерну принимать или отвергать испанскую корону; лично он, Вильгельм, никогда не домогался испанского престола ни для кого из своих родственников. Бенедетти понял совершенно правильно, что кандидатура Леопольда будет снята.

Действительно, Вильгельм I тотчас же постарался довести до сведения и самого Леопольда и его отца, принца Антона Гогенцоллерн-Зигмарингенского, что было бы желательно отказаться от испанского престола. Это тотчас же и было исполнено. И не только Леопольд отказался, но король Вильгельм через того же графа Бенедетти дал знать парижскому двору, что он, король Вильгельм, вполне одобряет решение своего родственника. Победа французской дипломатии в эти дни (8 — 12 июля) была как будто полной: политика Бисмарка в испанском вопросе потерпела, казалось, полное поражение.

Совещание у Наполеона III 12 июля 1870 г. И тут-то Наполеон III и совершил самую губительную из своих дипломатических ошибок. Сначала он склонен был удовлетвориться достигнутым успехом. Именно легкость и быстрота, с которыми была им одержала дипломатическая победа, наводили императора на мысль, что Пруссия не готова к войне. Но все же, когда вечером 12 июля 1870 г. в императорском кабинете под председательством Наполеона III собрался совет высших сановников для решения вопроса, считать ли дело с кандидатурой Леопольда поконченным, император вначале несколько колебался. Императрица, военный министр Лебеф, министр иностранных дел Грамон стояли за войну. Первый министр Эмиль Оливье никакого противодействия воинственным своим коллегам не оказал. «Мы готовы, вполне готовы, у нас в армии все в порядке, вплоть до последней пуговицы на гетрах у последнего солдата», — заявил военный министр Лебеф. Еще раньше он высказал и другой афоризм: «Прусская армия? Ее нет, я ее отрицаю». Такое же легкомыслие обнаружил и герцог Грамон, утверждая, что, несмотря на отсутствие формального союзного договора, Австрия непременно выступит против Пруссии, когда начнется война.

И Наполеон III решился.

Требование Наполеона III к Вильгельму I. По окончании коронного совета в ночь с 12 на 13 июля посла Бенедетти разбудила телеграмма из Парижа. Министр иностранных дел герцог Грамон приказывал ему снова отправиться в королевскую резиденцию в Эмс и предъявить королю следующее необычное в истории мировой дипломатии требование: король Вильгельм I должен дать формальное обязательство, что запретит Леопольду принять испанский престол, если ему снова когда-нибудь предложат это. Требование было по существу рассчитанной дерзостью, да еще прикрытой самым нелепым предлогом: ведь было ясно, что испанского престола никто Леопольду более не предложит. Бенедетти снова имел аудиенцию у Вильгельма утром 13 июля, через несколько часов после получения телеграммы от Грамона из Парижа. Король встретил Бенедетти в саду с газетой в руках и, любезно протягивая газету, с видимым удовольствием сказал, что очень рад полному улажению вопроса. Когда же Бенедетти изложил ему новое требование французского правительства, король сказал, что подобные обязательства он не считает возможным давать. Аудиенция кончилась сухим, но вежливым прощанием. Едва Бенедетти ушел, как Вильгельм I получил донесение от Вертера, своего посла в Париже. Идя на прямой разрыв е Пруссией, герцог Грамон, не довольствуясь решением совета и посылкой телеграммы графу Бенедетти, позаботился еще обострить положение, усилив дерзость своих требований. Он объяснил прусскому послу Вертеру, что от Вильгельма I требуется — заявление, что он не имел в виду посягать на интересы и достоинство французской нации, и письменное обещание в будущем не вредить интересам и достоинству Франции.

Семидесятитрехлетний старик Вильгельм I был раздражен и оскорблен. Когда вечером того же дня, 13 июля, Бенедетти снова попросил аудиенции, явно затем чтобы официально потребовать письменных гарантий, о которых король только что узнал из донесения Вертера, Вильгельм отказал Бенедетти в его просьбе. И все-таки они увиделись еще один раз, именно 14 июля, когда король уезжал из Эмса. Бенедетти явился на вокзал. Король не мог сесть в вагон, минуя посла. Вильгельм сказал Бенедетти, что более того, что он уже заявил послу, он сказать сейчас не может, но что переговоры по этому вопросу будут продолжаться в Берлине.

Уезжая из Эмса, король приказал находившемуся при нем советнику министерства иностранных дел фон Абекену изложить события этого дня в телеграмме и послать ее Бисмарку. Наступил последний акт дипломатического конфликта, приведшего к кровопролитной войне.

С самого начала переговоров Бенедетти с прусским королем в Эмсе Бисмарк с напряженным вниманием следил за всеми фазисами начавшейся дипломатической кампании. Он видел ясно, что в Париже хотят войны, а король Вильгельм I ее не хочет и даже готов итти на унижение. Уже отказ Леопольда от испанской короны Бисмарк считал поражением для Пруссии. Но его агенты из Парижа доносили, что дело этим не кончится и что Наполеон III собирается предъявить какие-то новые требования.

«Эмсская депеша» Бисмарка. Вечером 13 июля Бисмарк сидел за обеденным столом с военным министром фон Рооном и начальником главного штаба прусской армии Гельмутом фон Мольтке. Бисмарку подали пришедшую из Эмса срочную депешу фон Абекена с изложением всех событий в Эмсе и слов короля, что переговоры будут продолжаться в Берлине. Бисмарк, фон Роон и Мольтке впали в глубокое уныние, как признавался потом Бисмарк.

Они просто не могли понять, как старый король решился обещать Бенедетти обсуждать в Берлине неслыханно дерзкое, провоцирующее требование Франции.

Тут-то Бисмарк и совершил тот поступок, о котором впервые стал откровенно и даже хвастливо говорить двадцать пять лет спустя, уже будучи в отставке.

Бисмарк обратился к Мольтке с вопросом, действительно ли вооружение армии и вся армия вообще находятся в Пруссии в таком состоянии, что можно вполне ручаться за победу в войне с Францией? Мольтке, не колеблясь, отвечал утвердительно. Тогда Бисмарк повторил свой вопрос, обратившись к военному министру фон Роону. Фон Роон решительно подтвердил ответ Мольтке. «В таком случае продолжайте спокойно обедать»,— сказал Бисмарк своим гостям. Он вышел из-за стола и уже в другой комнате стал перечитывать депешу. «Я внимательно снова прочел депешу, — вспоминал много лет спустя Бисмарк, — взял карандаш и смело зачеркнул все то место, где было сказано, что Бенедетти просил о новой аудиенции; от депеши я оставил только голову и хвост». Таким образом, совершенно исчезли слова короля, сказанные на вокзале графу Бенедетти, что переговоры будут продолжаться в Берлине. Телеграмма получила такой смысл, что король отказался дальше вообще разговаривать с французским послом. «Это будет красный платок для гальского быка», — с удовлетворением заявил Бисмарк, прочитав гостям свое фальсифицированное произведение. Гости были в полном восторге. «Вы превратили шамаду [барабанный бой к отступлению] в фанфару [сигнал к атаке]»,— сказал Мольтке.

Не теряя времени, Бисмарк сейчас же передал фальсифицированный текст для сообщения прессе. Дело было сделано. И Бисмарк и Наполеон III получили то, к чему оба одинаково стремились. Война сделалась неизбежной. Уже 15 июля французское правительство выступило в Законодательном корпусе с требованием военных кредитов и с заявлением о наступающей войне. Депутаты — и правительственные и оппозиционные — в подавляющем большинстве, без всякой критики, с возмущенными возгласами о кровном оскорблении, нанесенном чести Франции, вотировали кредиты и одобрили объявление войны Пруссии, которое и последовало формально 20 июля 1870 г. Только Тьер, знавший неподготовленность Франции к войне, слабо пробовал протестовать, но умолк при негодующих возгласах большинства.

Недовольство Александра II поведением Наполеона III. «Вы думаете, что у вас одних есть самолюбие», — с неудовольствием сказал Александр II своему любимцу французскому послу в Петербурге генералу Флери, когда узнал о требованиях, предъявленных французским правительством королю Вильгельму I. Так судил о дипломатических переговорах, приведших к войне, Александр II. Оттого-то Бисмарк и решился на подлог, что понял, как должно было рассердить Александра поведение Наполеона III, и как поэтому Пруссии выгодно было использовать такой удобный случай.

Также, как Александр II, судила об этом в июле 1870 г. и английская дипломатия. Впрочем, ее суждения для Бисмарка не имели того значения, как настроение русского царя.

Война началась при самых благоприятных для Бисмарка условиях дипломатической обстановки. Немедленно он опубликовал припрятанное им письменное изложение тайных требований Наполеона III насчет Бельгии, неосторожно поданное ему в 1867 г. французским послом. Англия была возмущена и взволнована этим доказательством агрессивности и коварства Франции. 20 июля 1870 г. дипломаты замолчали. Решающий голос принадлежал ружьям и пушкам.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

ФРАНКО-ПРУССКАЯ ВОЙНА. ФРАНКФУРТСКИЙ МИР. (1870 - 1871 гг.)

Позиции России, Австро-Венгрии и Италии во время франко- прусской войны.

В дни франко-прусской войны основная дипломатическая проблема была одной и во той же и для Франции и для Германии. Останется ли война локализованной или же прусской войны последует вмешательство других держав? Над этим вопросом трудилась дипломатия обеих воюющих стран. Франция мечтала о вмешательстве Австро-Венгрии и Италии; Германия стремилась добиться их нейтралитета. Наибольшее значение имела при этом позиция России. Никто так много не поработал над тем, чтобы обеспечить Пруссии благожелательность России, как император французов. По сравнению с его «трудами» усилия Бисмарка, пожалуй, покажутся скромными.

Наполеон III и в 60-х годах не переставал противодействовать России на Востоке. Политика Крымской коалиции отнюдь не была им оставлена. Не забыли в России и о том, что император Наполеон III был одним из авторов унизительного для России Парижского трактата. Свежи были в памяти и попытки Наполеона III вмешаться в русско-польские отношения во время польского восстания 1863 г. Наполеон III проявлял легкомысленное пренебрежение к интересам царской России, и для царского правительства не было иного пути, кроме сближения с Пруссией. Вдобавок, поражение Пруссии неминуемо привело бы к усилению Австро-Венгрии. Для царского правительства в этом заключалось еще одно основание к тому, чтобы предпочесть победу Пруссии.

23 (11) июля в «Правительственном вестнике» появилась декларация России о нейтралитете. Последняя фраза этой декларации была весьма многозначительной: «Императорское правительство всегда готово оказать самое искреннее содействие всякому стремлению, имеющему целью ограничить размеры военных действий, сократить их продолжительность и возвратить Европе блага мира». Указание на «ограничение размеров военных действий» было призывом к Австро-Венгрии не вмешиваться в франко-прусскую войну.

Между тем, вмешательство Австро-Венгрии было весьма возможным. Император Франц-Иосиф, военные, феодально-аристократические и клерикальные круги Австрии жаждали реванша.

Политическая линия этих элементов встречала оппозицию со стороны австрийской буржуазии, которая не одобряла какого-либо антинемецкого выступления. Еще более активно противодействовали вмешательству в войну венгры. Они видели в Германии опору против ненавистных им славян и боялись, что успешный реванш позволит Габсбургам отнять у Венгрии те привилегии, которые она получила в 1867 г. Вот почему венгерский премьер граф Андраши решительно воспротивился военному выступлению Австро-Венгрии.

Исход внутренней борьбы в правящих кругах Австро-Венгрии был решен позицией русского правительства: австрийцам стало известно, что на их вступление в войну Россия ответит открытием военных действий против Австро-Венгрии.

В течение первого месяца войны главные усилия русской дипломатии были сосредоточены именно на предотвращении австрийского реванша. Однако, вскоре военные события изменили дипломатическую ситуацию. После Седана вопрос об австрийском вмешательстве отпал.

Что касается Италии, то король Виктор-Эммануил первоначально склонялся к союзу с Францией. Однако, на пути этого союза стояли серьезные препятствия. Соображения внутренней политики не позволяли Наполеону III задевать духовенство: следовательно, он не мог пойти на ликвидацию папского государства. Между тем, национальное объединение Италии оставалось незаконченным до тех пор, пока Рим не был включен в состав единого итальянского государства. С другой стороны, Италия находилась в столь сильной финансовой зависимости от Франции, что ссориться с Наполеоном III ей тоже было нелегко. Это грозило бы государственным банкротством. Перед войной велись оживленные переговоры о франко-итальянском союзе с участием Австрии. Они были прерваны началом военных действий между Францией и Пруссией. Бисмарк серьезно опасался выступления Италии и даже вел переговоры с Маццини и другими представителями итальянских республиканцев: в случае выступления Италии на стороне Франции Бисмарк собирался деньгами и оружием поддержать республиканское восстание в Италии. Окончательно внешнеполитическую позицию Италии на время франко-прусской войны определил Седан. Вместо того чтобы помогать Франции, итальянские войска 20 сентября вступили в Рим.

Иначе, чем на Австрию и Италию, военные успехи Пруссии повлияли на русскую дипломатию. Теперь Горчаков стал думать о скорейшем прекращении войны, с тем чтобы ослабление Франции не стало чрезмерным. Уже под влиянием первых успехов пруссаков, за несколько дней до битвы при Седане, царь написал письмо прусскому королю, убеждая его не навязывать Франции унизительного мира. Ответ Вильгельма I был мало утешительным. Король указывал, что «общественное мнение вряд ли позволит ему отказаться от аннексий».

После Седана французский поверенный в делах де Габриак стал пугать Горчакова, указывая на чрезвычайное усиление Германии. Горчаков посоветовал «правительству национальной обороны» Франции возможно скорее заключить мир. Он обещал, что царь снова напишет Вильгельму и посоветует ему соблюдать «умеренность». Он добавил даже, что в случае созыва европейского конгресса Россия заговорит на нем достаточно громко. По просьбе Горчакова Габриак показал ему телеграмму, в которой сообщал своему правительству о беседе с русским министром. В телеграмму Габриак включил было такую фразу: «Россия не допустит мира, не основанного на нашей территориальной целостности». Горчаков поспешил пресечь такое истолкование его слов: «Не допустить какого-либо положения, — сказал он, — это для великой державы значит обратиться к оружию, чтобы воспрепятствовать ему. Россия не может итти так далеко».

Царь и Горчаков согласились принять Тьера, который в октябре отправился в объезд по большим столицам просить о «заступничестве». Тьер был принят в Петербурге довольно любезно, но ему было сказано, что царь хочет мира. «Он окажет вам помощь, чтобы завязать переговоры, но не больше», — сказал Тьеру Горчаков. Царь действительно написал новое письмо Вильгельму. Ответ заставил себя довольно долго ждать. Когда он, наконец, пришел, Горчаков вызвал Тьера и сообщил ему, что «мир возможен». Он дал понять, что считает приемлемыми те мирные условия, которые, по его сведениям, будут предложены Пруссией. «Надо иметь мужество заключить мир», — закончил Горчаков. По возвращении во Францию, Тьер 30 октября прибыл в Версаль, где находилась прусская главная квартира. Здесь он встретился с Бисмарком, и между ними начались переговоры о перемирии. У Тьера был составлен совершенно определенный план действий. Он намеревался торговаться с Бисмарком как можно упорнее и дольше, но, дойдя до того предела, когда станет ясным, что Бисмарк больше не уступит ни на йоту, — капитулировать. Тьер горел желанием скорее развязать себе руки для расправы с нараставшим революционным движением рабочего класса. Ради этого он был готов принять выдвинутые Бисмарком тяжелые условия. «Правительство национальной обороны» собиралось последовать его примеру. Оно уже успело превратиться в правительство национальной измены. Но оно не посмело выполнить свои намерения. Оно испугалось народных масс Парижа, настаивавших на продолжении борьбы с врагом. Под давлением масс правительство отвергло мирные предложения, привезенные Тьером из Версаля. Так называемая «Турская делегация» правительства организовала сопротивление пруссакам. Глава этой делегации, Гамбетта, не разделял капитулянтских настроений своих коллег. Сопротивление Франции продолжалось до января 1871 г.

Переговоры Горчакова с Тьером свидетельствовали о том, что позиция русской дипломатии снова несколько изменилась. Советы пруссакам заключить мир на началах умеренности продолжались, но главная энергия направлялась уже на то, чтобы убедить французов скорее капитулировать. Из мемуаров Бисмарка известно, что это всецело отвечало и его желаниям: он боялся, как бы война не осложнилась чьим-либо вмешательством, и стремился возможно скорее договориться с французами. Горчаков решительно отказался от какого-либо коллективного выступления держав перед прусским правительством, о чем хлопотали австрийцы, или от созыва конгресса, о котором одно время он сам заговаривал.

Отмена нейтрализации Черного моря.

Объясняется эта перемена тем, что 21 сентября Бисмарк подтвердил данное еще в 1866 г. обещание: оказать России полную поддержку в вопросе большой важности — именно, в отмене статей Парижского трактата, которые запрещали России держать флот на Черном море. Этот маневр Бисмарка имел полный успех, так как аннулирование ряда статей Парижского трактата было давнишней целью русского правительства. Поражение Франции устраняло со сцены одного из инициаторов злополучного трактата и создавало благоприятную обстановку для ревизии этого документа.

31 октября 1870 г. Горчаков издал циркуляр, в котором перечислялись случаи нарушения Парижского трактата другими державами. Из этого делался вывод, что ввиду подобных нарушений у России нет основания считать действительными все условия этого акта. Отныне она отказывается признавать статьи, ограничивающие ее суверенные права на Черном море.

Наибольшее негодование циркуляр Горчакова вызвал в Англии и в Австрии. Английское правительство предложило созвать конференцию по вопросу об отмене Парижского трактата, но Горчаков подчеркнул в своем ответе, что решение русского правительства является твердым и окончательным. Русское правительство не отказывалось от конференции. Но оно дало понять, что согласно на нее лишь при условии, что конференция сведется к чистой формальности. Бисмарк не одобрял формы, выбранной Горчаковым для аннулирования стеснительных статей Парижского договора. По его мнению, Россия просто должна была бы начать строить корабли, никому не говоря ни слова. Тем не менее, он выполнил свое обещание и поддержал Россию.

Конференция собралась в Лондоне в январе 1871 г. Всем было заранее известно, что никто не рискнет всерьез противиться русским требованиям. Действительно, конференция в конце концов приняла отмену известных статей трактата 1856 г. согласно требованиям России. Лондонская конференция подтвердила принцип закрытия проливов для иностранных военных судов. Конвенция была подписана в марте.

Заключение прелиминарного мирного договора в Версале.

Содействие, которое оказал России Бисмарк, обеспечило ему согласие России на мирные условия, которые он решил предъявить Франции.

26 февраля 1871 г. в Версале был подписан прелиминарный мирный договор. Германия получила Эльзас, восточную Лотарингию и 5 миллиардов франков контрибуции. Аннексия Эльзаса и Лотарингии и 5-миллиардная контрибуция, наложенная на Францию, превратили войну Германии из национальной в захватническую, несправедливую войну.

Парижская Коммуна и международная дипломатия.

Парижская Коммуна 1871 г. как первая в истории человечества пролетарская революция не могла не отразиться на международных отношениях.

В первые дни после 18 марта 1871 г. и Александр II, и британский кабинет, и Бисмарк считали, что это восстание является лишь повторением безрезультатных парижских вспышек 31 октября 1870 г. и 22 января 1871 г., подавленных «Правительством национальной обороны». В германской главной квартире были даже довольны, предполагая, что ввиду парижских событий Тьер и Жюль Фавр станут уступчивее при выработке условий окончательного мирного договора. Переговоры относительно этих условий начались вскоре после подписания Версальского прелиминарного договора. Предстояло уточнить порядок и сроки уплаты контрибуции и многие другие вопросы. Исходя из этих соображений, Бисмарк сразу же после 18 марта предложил правительству Тьера свою поддержку против Парижа. 21 марта царский посол в Берлине, Убри, телеграфировал канцлеру Горчакову: «Вчера вечером видел графа Бисмарка. Он признал серьезность положения в Париже, но не слишком этим озабочен. Он сообщил мне под большим секретом, что предложил Тьеру свое содействие для преодоления кризиса в случае, если тот будет об этом просить. Войск под Парижем достаточно».

После переговоров между уполномоченным версальского правительства и представителем германского командования, в Руане 28 марта была заключена конвенция между Германией и версальским правительством: Тьеру было разрешено увеличить свою армию в парижском районе до 80 тысяч человек, т. е. удвоить ее по сравнению с условиями прелиминарного мира. Кроме того, должна была начаться репатриация французских военнопленных, часть которых могла поступить в распоряжение версальского командования. Через некоторое время Бисмарк разрешил Тьеру еще больше увеличить версальскую армию.

Правительство Коммуны в лице Клюзере попыталось вступить в переговоры с германскими оккупационными властями, стремясь обеспечить себе их нейтралитет. Бисмарк, сломив сопротивление Вильгельма I, пошел на эти переговоры. Он телеграфировал германскому представителю при версальском правительстве генералу Фабрици: «Прикажите ответить Клюзере, что вы готовы выслушать предложения, которые он намерен вам сделать, и довести их до моего сведения. Желательно было бы выпытать у него, из каких средств Коммуна рассчитывает уплатить контрибуцию». В апреле состоялись переговоры между Клюзере и представителем германского канцлера. Бисмарк явно хотел использовать эти переговоры для того, чтобы шантажировать версальское правительство, побудить его к скорейшему заключению окончательного мирного договора и подороже продать версальцам свою помощь при подавлении Коммуны.

Фавр попытался было обратиться в Петербург с жалобой и с просьбой к Горчакову переговорить по этому вопросу с Бисмарком: «Производя давление и отказывая нам в моральной поддержке, которую она сначала предоставила, а затем отняла, Пруссия становится пособницей Парижской Коммуны», — писал Фавр французскому послу в Петербурге Габриаку. — «Мы докажем это перед лицом всего мира, если нас к этому принудят».

Русский канцлер заявил французскому послу, что считает упреки Фавра необоснованными. Он предложил версальскому правительству поспешить с окончательным заключением мира и лойяльно выполнить вытекающие из него обязательства. То же самое сказал Габриаку и Александр II. Фавр должен был смириться.

Диктатура пролетариата в Париже, горячее сочувствие Коммуне со стороны Интернационала, радостное возбуждение в тогдашней революционной общественности всей Европы — все это стало внушать беспокойство монархам и руководящим буржуазным деятелям Европы. Все они сознавали, что существующему социальному и политическому строю грозит серьезная опасность. Особенно волновалось царское правительство. «Можно быть уверенным, — писал Габриак 7 мая Фавру, — что Россия сделала и сделает все от нее зависящее, чтобы добиться от Пруссии предоставления вам необходимых облегчений для подавления восстания. Горчаков только что объявил это мне официально и с гораздо большей ясностью, чем при нашей последней беседе... Он сказал мне, что император, так же, как и он сам, понимает необходимость притти нам на помощь для подавления мятежа, который своими разветвлениями угрожает всему европейскому обществу».

В конце концов переговоры о сотрудничестве Бисмарка с Тьером против Коммуны окончились желательным для версальцев соглашением.

6 мая 1871 г. во Франкфурте-на-Майне начались мирные переговоры между Фавром и Бисмарком; 10 мая они завершились подписанием мирного договора. Эти переговоры оказались непосредственно связанными с вопросом о подавлении парижского восстания.

Накануне заключения мира (т. е. 9 мая 1871 г.) Бисмарк сообщил Мольтке из Франкфурта-на-Майне, где он вел переговоры с Фавром: «в силу тайного устного дополнительного соглашения мы допустим прохождение [версальских войск] через наши линии и заблокируем Париж с нашей стороны». И действительно, в решающие дни борьбы между Коммуной и версальцами, немцы не пропускали в Париж продовольствия. Они никому не позволяли бежать от расправы версальских палачей. Зато версальские войска они пропустили сквозь оккупированную зону к северным предместьям столицы. Вопреки предостережению Маркса, Коммуна не ожидала нападения с этой стороны, неосторожно понадеявшись на «нейтралитет» пруссаков.

Бисмарк настойчиво требовал от Тьера скорейшей ликвидации Парижской Коммуны. Но не только Бисмарк боялся соседства революционной Коммуны для новосозданной Германской империи. Орган секций Интернационала в Париже писал в апреле, что все европейские правительства принимают меры к тому, чтобы революция не перекинулась в другие страны. Вся надежда международной дипломатии, продолжала газета, возлагается на Германскую империю, которая должна выступить в качестве защитника «порядка» во всем мире. Россия, Австрия и Италия заявили германскому правительству, что интервенция немецких войск против Парижа будет одобрена всеми великими державами.

Разгром пролетарской революции во Франции был радостно встречен всей международной реакцией. «Мне не нужно вам говорить, — писал 24 мая из Петербурга Габриак Фавру, — с каким облегчением общественное мнение встретило здесь новость о вступлении наших войск в Париж. Европейское общество чувствует себя освобожденным от ужасного кошмара, который давил его в течение двух месяцев».

Франкфуртский мир (10 мая 1871 г.)

Франкфуртский мирный договор подтверждал те основные условия, которые были установлены еще в версальских прелиминариях от 26 февраля. Франция уступила Германии Эльзас и часть Лотарингии и обязывалась уплатить 5 миллиардов контрибуции. Однако помощь пруссаков против Коммуны была куплена Тьером ценой ухудшения условий уплаты контрибуции и отсрочки вывода германских войск с французской территории.

То был грабительский мир. Какие же причины побудили Бисмарка совершить захват французской территории?

Главной причиной аннексии явились соображения стратегического порядка. И Бисмарк и Мольтке были убеждены, что война 1870 — 1871 гг. не ликвидирует векового антагонизма между Германией и Францией. Будучи уверенными в неизбежности новой войны с Францией, они стремились использовать свою победу для обеспечения Германии наиболее выгодной стратегической границы «Я не строю никаких иллюзий», — откровенно объяснял Бисмарк французскому дипломату через три месяца после подписания Франкфуртского мира. — «С нашей стороны было бы абсурдом брать у вас Мец, который является французским. Я не хотел оставлять его за Германией. Но генеральный штаб запросил меня, могу ли я гарантировать, что Франция не станет брать реванш. Я ответил, что, напротив, я вполне убежден, что эта война является лишь первой из тех, которые разразятся между Германией и Францией, и что 8а ней последует целый ряд других. Мне ответили, что в таком случае Мец явится гласисом, за которым Франция может разместить сто тысяч человек. Мы должны были его сохранить. То же самое я скажу и об Эльзасе с Лотарингией: брать их у вас было бы ошибкой, если бы миру суждено было быть прочным, так как эти провинции являются для нас обузой». «Они станут как бы новой Польшей, — ответил француз, — Польшей, с Францией, стоящей за нею». «Да, — согласился германский канцлер, — Польшей, с Францией позади нее».

Захват Эльзаса и Лотарингии, по условиям того времени, действительно давал Германии серьезные стратегические выгоды. Пока французы владели Эльзасом, они могли оттуда сравнительно легко произвести вторжение в Южную Германию. Католический юг был самым уязвимым местом только что созданного единого германского государства. Его верность имперскому единству представлялась тогда довольно сомнительной. После перехода Эльзаса к Германии французы оказывались отброшенными за Вогезы. Теперь между Францией и Германией, кроме линии Рейна, высилась еще цепь Вогезских гор, трудно проходимых для большой армии. Таким образом, Эльзас имел серьезное оборонительное значение.

Наоборот, стратегическое значение Лотарингии было скорее наступательным. В Лотарингии немцы приобретали плацдарм, который приближал их к Парижу и значительно облегчал повторение «опыта» 1870 г. — удара на Париж через так называемую «вогезскую дыру», т. е. равнинное пространство между Вогезами на юге и Арденнами на севере. Стратегическим ключом к нему являлась крепость Мец, которая теперь оказалась в руках Германии.

По условиям прелиминарного договора от 26 февраля 1871 г. богатые рудой районы Лотарингии, расположенные к западу от Тионвиля, остались за Францией. Во время переговоров об окончательном мирном договоре Бисмарк, учитывая значение рудных богатств, предложил французам следующий обмен: Германия согласится на исправление границы у Бельфора, которого, по стратегическим соображениям, чрезвычайно добивались французы, а за это они уступят Германии рудный бассейн к западу от Тионвиля. Сначала Бисмарк встретил отказ. Интересно, что Бисмарк, беспощадно торговавшийся о сроках уплаты каждого миллиарда, отнесся к данному отказу спокойно. «В случае надобности, — писал он, — я лучше откажусь от расширения нашей границы, нежели сорву из-за этого все соглашение». Вскоре, впрочем, французы передумали, и обмен состоялся. Франция получила исправление границы у Бельфора и отдала Германии железорудный район. Весь этот эпизод показывает, что рудные богатства Лотарингии учитывались при заключении мира. Но он же свидетельствует, что решающую роль играли не они, а соображения стратегического порядка. Это и неудивительно: нужно только вспомнить, что в 1871 г. лотарингская руда еще не имела своего нынешнего значения. Она получила его только в конце 70-х годов, после открытия рентабельного способа переработки руд, богатых фосфором.

Бисмарку было совершенно ясно, что аннексия французской территории еще больше осложнит франко-германские отношения. Создавшаяся объективная обстановка заставила Бисмарка решать следующую политическую задачу: стоит ли пытаться разрядить напряженность франко-германских отношений? Если же попытка эта была безнадежной, не целесообразнее ли позаботиться о создании максимально выгодного театра для будущей войны? Бисмарк решил вопрос именно в последнем смысле.

Конечно, не аннексия двух провинций породила франко-германский антагонизм. И до этой аннексии самые различные французские правительства веками боролись против германского национального единства. После того как в 1871 г. это единство было достигнуто, буржуазная Франция мечтала бы об ослаблении Германии и в том случае, если бы Эльзас и Лотарингия остались французскими. Но аннексия придала движению за реванш в некотором роде оборонительную видимость, а вместе с нею дала ему такую силу внутри Франции, какой оно без этого никогда бы не приобрело. Именно так смотрел на дело Маркс. «Если французский шовинизм, — писал он, — пока держался старый государственный порядок, находил известное материальное оправдание в том, что с 1815 г. столица Франции — Париж, а тем самым и сама Франция оказывалась, после немногих проигранных сражений, беззащитной, то какую богатую пищу получит этот шовинизм, как только граница пройдет на востоке — у Вогезов, а на севере — у Метца?» Франкфуртский мир был актом большого исторического значения — в нем были заложены первые зародыши войны 1914-1918 гг.

В самом начале войны Маркс дал глубочайший анализ ее последствий. В письме Комитету германской социал-демократии Маркс писал:

«Военная камарилья, профессура, бюргерство и трактирные политики утверждают, что это [захват Пруссией Эльзаса и Лотарингии] — средство навсегда оградить Германию от войны с Францией. Наоборот, это — вернейший способ превратить эту войну в европейскую институцию. Это — действительно наилучшее средство увековечить в обновленной Германии военный деспотизм как необходимое условие господства над западной Польшей — Эльзасом и Лотарингией. Это — безошибочный способ превратить будущий мир в простое перемирие до тех пор, пока Франция не окрепнет настолько, чтобы потребовать отнятую у нее территорию обратно. ...Тот, кто не совсем еще оглушен теперешней шумихой или не заинтересован в том, чтобы оглушать германский народ, должен понять, что война 1870 г. так же неизбежно чревата войной между Россией и Германией, как война 1866 г. была чревата войной 1870 г.»

Франко-прусская война завершила целый ряд глубоких перемен в политическом положении Европы. Осуществилось национальное объединение Германии, хотя и без немецких областей Австрии. Закончилось объединение Италии, впрочем, без Триеста и Триента. Раньше восточными соседями Франции были бессильные мелкие государства, а западным соседом России была сравнительно небольшая Пруссия, к тому же поглощенная непрерывным соперничеством с Австрией.

Теперь у границ России и Франции возникла мощная держава — Германская империя.

Для Франции положение изменилось не только на восточной, но и на юго-восточной ее границе. И здесь, после войн 1859 — 1871 гг., вместо восьми мелких итальянских государств, Франция очутилась в соседстве с объединенным Итальянским королевством. Сходные перемены претерпела и Австро-Венгрия. Словом, раньше между великими державами континента имелась рыхлая прослойка из слабых, мелких государств. То был своего рода буфер, несколько смягчавший толчки при соприкосновении великих держав. Теперь территории этих держав вплотную примкнули друг к другу.

Уже по одному этому международное положение стало более напряженным. Притом такая напряженность не была преходящим явлением: она стала неотъемлемым свойством новых международных отношений.

Раздел пятый.

ДИПЛОМАТИЯ В НОВОЕ ВРЕМЯ (1872 ― 1919 гг.)

ВВЕДЕНИЕ

В период от конца франко-прусской войны до завершения первой мировой войны деятельность дипломатии характеризуется новыми чертами, порождёнными развитием империализма. То был период «начавшегося упадка капитализма, первого удара по капитализму со стороны Парижской Коммуны, перерастания старого „свободного” капитализма в империализм и свержения капитализма в СССР силами Октябрьской революции».

На смену старому капитализму, основанному на свободной конкуренции, приходит капитализм монополистический — империализм. На этой стадии развития капитализма промышленный капитал сращивается с банковым: устанавливается господство монополий и финансового капитала; всё большее значение приобретает вывоз капитала; завершается раздел мира между капиталистическими государствами. Все эти процессы обозначаются в 70-х годах XIX века; на рубеже XIX и XX веков империализм как новейшая фаза капитализма приобретает вполне сложившийся характер.

Последние десятилетия XIX века характеризуются борьбой за захват ещё свободных колониальных территорий; идёт лихорадочный раздел мира. К концу XIX века ни в Африке, ни в Полинезии, ни в Азии, ни в Америке уже почти не остаётся незанятых земель, представляющих интерес для империалистов. Возникает задача передела мира между сильнейшими державами. Этой задаче отныне служат внешняя политика и дипломатия руководящих империалистических государств.

С переходом к империализму историческое развитие капиталистических стран становится всё более неравномерным. Такие государства, как Англия и Франция, ранее бывшие экономически передовыми, с конца XIX века уже оттесняются молодыми капиталистическими странами — Германией, Соединёнными штатами, Японией. Эти страны в результате бурного развития их промышленности опережают старые капиталистические державы.

В различных странах империализм имел свои особенности. Всего ранее империализм стал складываться в Англии. Там он приобрёл по преимуществу колониальный характер. Гигантский вывоз капиталов направлялся из Англии главным образом в её необъятные колонии. Из колоний получалось сырьё; они же играли видную роль и в качестве рынков сбыта произведений британской промышленности.

Французский империализм отличался ростовщическим характером. Французские капиталы вкладывались главным образом в государственные займы и отчасти в колонии. В гораздо меньшей степени помещались они в промышленные предприятия. «Франция — это финансовая олигархия, Франция — это ростовщик всего света», — отмечал Ленин, цитируя слова французского писателя по финансовым вопросам Лизиса.

Германия представляла третью разновидность империализма. В результате франко-прусской войны завершилось объединение Германии и образовалась Германская империя. «Появился новый хищник, создалась в 1871 р. новая капиталистическая держава...». Германский капитализм уже с 70-х годов стал превращаться в империализм.

Одной из особенностей империализма в Германии являлось то, что к его услугам был мощный военный аппарат милитаристической прусской монархии — костяка новосозданной Германской империи. Создался теснейший контакт между прусским юнкерством и монополистическим капиталом. Ленин в следующих словах обрисовал природу немецкого империализма: «Мы имеем „последнее слово” современной крупно-капиталистической техники и планомерной организации, подчинённой юнкерски-буржуазному империализму». Связь с юнкерством и прусским милитаризмом придавала германскому империализму сугубо реакционный характер.

Капитализм в Германии начал развиваться значительно позже, чем в Англии или даже во Франции. Германия пришла «к столу капиталистических яств, когда места были заняты». Лишь в 80-х годах прошлого века приступила она к захвату колоний. Спустя десятилетие именно германский империализм поставил со всей резкостью вопрос о коренном переделе мира. В этом проявилась другая особенность германского империализма — его исключительно агрессивный характер.

Относительная молодость немецкой промышленности обеспечивала ей ряд преимуществ. Германский капитализм по сравнению с Англией и Францией создал «лучшую технику, несравненную организацию». Технические и организационные преимущества сочетались с наличием совершенной прусской военной машины, только что показавшей свою мощь в войнах с Австрией (в 1866 г.) и с Францией (в 1870 — 1871 гг.). При таких данных германский империализм вырос в колоссальную и опасную силу.

Вслед за западными европейскими странами вступила на путь империализма и Россия. Но к концу XIX века она всё ещё была капиталистически отсталой страной и находилась в финансовой зависимости от Франции. Это создавало ей подчинённое положение «секунданта» западных держав. Притом российский империализм сохранял военно-феодальный характер. «В России всесилие капитала сливалось с деспотизмом царизма». Отсталый царский режим был неспособен развивать неисчислимые естественные ресурсы страны, поддерживать и поднимать ещё выше могучие материальные и духовные силы русского народа. Чем дальше, тем больше царизм становился тормозом на пути развития России.

Японский империализм представлял смесь военно-феодального империализма с империализмом германского типа.

Образование Германской империи внесло коренные перемены в международное положение Европы. У России и Франции появился опасный сосед, жадный до чужих земель и обладающей значительной военной силой. Наличие такого соседа внушало тревогу и порождало гонку вооружений. В Европе после 1871 г. установился «вооружённый» мир. Под его покровом шла непрерывная подготовка к неизбежной новой войне. В деле подготовки будущей войны дипломаты не отставали от военных. Почин принадлежал всё той же Германии. Она первая приступила к созданию военной коалиции, центром которой стал Берлин. Так возник Тройственный союз. В него вошли Германия, Австро-Венгрия и Италия. Произошло это в 1882 г.

Естественно, что Россия и Франция стали искать друг в друге опору против милитаристической Германии и её союзников. Особенно напряжёнными являлись франко-германские отношения: захват Германией Эльзаса и Лотарингии создавал для Франции угрожаемое положение; со своей стороны а Германия опасалась французского стремления к реваншу. Пока германским канцлером был Бисмарк, он, страшась войны с ненавистной ему Россией, всячески старался предотвратить её сближение с Францией. Бисмарк стремился обособить Францию, дабы придать будущей франко-германской войне локализованный характер. В течение некоторого времени германскому канцлеру удавалось тормозить франко-русское сближение. Дипломатическим усилиям Бисмарка помогало наличие англо-русских противоречий: взаимные распри России и Англии в борьбе за Ближний и Средний Восток вынуждали обеих соперниц оглядываться на Германию. Это соперничество приобрело особую остроту во время русско-турецкой войны. Не раз вспыхивало оно и в последующие годы.

Всё же в 1891 — 1893 гг. франко-русский союз стал совершившимся фактом. Он скреплялся займами, которые начал предоставлять царизму французский капитал. Таким образом, произошло оформление двух крупных военно-политических группировок: Тройственного союза в составе Германии, Австро-Венгрии и Италии и двойственного франко-русского союза.

На противоречиях этих группировок играла Англия, до начала XX века не примыкавшая ни к одной из них и следовавшая политике так называемой «блестящей изоляции». Англия стремилась сохранить свободу действий при назревающих в Европе международных конфликтах. Она полагала, что союзники ей не нужны, так как её достаточно защищает море: при тогдашнем состоянии военной техники это соображение имело известные основания. Более того, английская дипломатия рассчитывала, что взаимная борьба континентальных держав позволит ей отстаивать колониальные интересы Британии с минимальным напряжением сил. После 1871 г. Англия уже усматривала опасность в поползновениях Германии добиться гегемонии на континенте. Однако главными соперниками Англии на колониальной арене в 70 — 80-х годах являлись Россия и Франция.

С конца 70-х годов в деятельности дипломатии на видное место начинает выдвигаться борьба за колонии. Захват Египта Англией, русско-турецкая и англо-афганская войны и завоевание Туркмении Россией в конце 70-х и в 80-х годах обострили англо-французские и русско-английские отношения. Франко-итальянское соперничество также приобрело напряжённый характер после присоединения к Франции Туниса. Это и направило Италию на путь сотрудничества с Германией и Австрией. К тому же времени относится выступление Германии в качестве нового претендента на колониальные территории.

Конец XIX века характеризуется сравнительно мирным ходом событий в Европе. Правда, идёт всё ускоряющаяся гонка вооружений, но после 1878 г. до войны дело не доходило. Зато Европы шли непрерывные колониальные экспедиции и войны В конце концов они привели к ряду крупных международных кризисов. Франция, стремясь к захвату Судана, в 1898 г оказалась всего на шаг от войны с Англией. Япония, предпринявшая в 1894 г. захватническую войну против Китая, дала толчок общему обострению дальневосточной проблемы. Россия, в ответ на японскую агрессию в свою очередь начавшая экспансию в Китае, обострила свои отношения с Англией и Японией. Ища приложения своих капиталов в «натиске на Восток», Германия в своих вожделениях закабалить Турцию столкнулась с Англией и Россией. Англия ревностно охраняла свои позиции в Египте, на Ближнем Востоке, на путях в Индию. Россия не могла допустить, чтобы контроль над проливами перешёл из рук Турции к какой-либо соперничающей великой державе.

В общий водоворот вовлекались колониальные и полуколониальные страны Востока, вступавшего в этот период в полосу буржуазно-национальных революций. Таково, например, было народное «боксёрское» восстание в Китае против феодалов и иностранных империалистов, подавленное соединёнными силами империалистических держав. Большое влияние на развитие революционного движения на Востоке оказала русская буржуазно-демократическая революция 1905 г. Не случайно за нею последовали буржуазные революции в Персии, младотурецкая буржуазная революция в Турции, буржуазно демократическая революция в Китае.

В 90-х годах германский империализм поставил вопрос о коренном переделе мира. Это вызвало глубокие сдвиги в международном положении. Крупнейшей колониальной державой оставалась Англия. Захватнические вожделения немецких империалистов задевали в первую очередь именно её. К концу XIX века на первый план в международных отношениях выступает англо-германский антагонизм. Его следствием было сближение Англии с Францией, а затем и с Россией. На почве совместной борьбы против Германии Англия вступает в блок с франко-русской группой. Так создаётся в 1904 — 1907 гг. тройственная Антанта.

Уже на рубеже XIX и XX веков происходят первые войны за передел колоний и за сферы влияния — испано-американская, англо-бурская и русско-японская. Каждый из этих международных кризисов сопровождался лихорадочными военными приготовлениями великих держав. Затем завязывается борьба германского империализма с Антантой. Ряд конфликтов возник между Германией, Францией и Англией по поводу Марокко. Аннексия Боснии и Герцеговины Австрией чуть было не привела эту державу к войне с Россией. В 1911 г. вспыхнула война между Италией и Турцией из-за Триполи. В 1912 — 1913 гг.

произошли две балканские войны. Они явились прологом к первой мировой войне.

Война 1914—1918 гг. была вызвана в первую очередь борьбой за передел колоний и сфер влияния. Основную роль играло при этом соперничество между Германией и Англией. Англия защищала от Германии своё морское и колониальное первенство. Не могла она допустить и германской гегемонии в Европе. Для Франции германские притязания на гегемонию представляли ещё большую угрозу.

Немалое значение имела, конечно, и политика русского царизма; однако она играла сравнительно подчинённую роль, и преувеличивать её влияние не следует. Забвение основных факторов войны приводит к самым серьёзным ошибкам в её оценке.

«Если империалистическая борьба за колонии и сферы влияния упускается из виду, как фактор надвигающейся мировой войны, если империалистические противоречия между Англией и Германией также упускаются из виду, если аннексия Эльзас-Лотарингии Германией, как фактор войны, отодвигается на задний план перед стремлением русского царизма к Константинополю, как более ва?кным и даже определяющим фактором войны, если, наконец, русский царизм представляет последний оплот общеевропейской реакции, — то не ясно ли, что война, скажем, буржуазной Германии с царской Россией является не империалистической, не грабительской, не антинародной войной, а войной освободительной, или почти что освободительной?

Едва ли можно сомневаться, что подобный ход мыслей должен был облегчить грехопадение германской социал-демократии 4 августа 1914 года, когда она решила голосовать за военные кредиты и провозгласила лозунг защиты буржуазного отечества от царской России, от „русского варварства" и т. п.»

Во время империалистической мировой войны 1914—1918 гг. дипломатия враждующих сторон развернула кипучую деятельность. Обе группировки старались перетянуть на свою сторону нейтральные страны и завербовать как можно больше союзников. Немало дипломатических усилий потребовалось, чтобы оторвать Италию от Тройственного союза. В конце концов, соблазнённая обещаниями территориальной добычи, она перешла в лагерь Антанты. К державам Антанты присоединились Япония, Сербия, Румыния и Греция. Германии и Австро-Венгрии удалось привлечь на свою сторону Турцию и Болгарию. Соединённые штаты, хотя и связанные с Антантой значительными экономическими и финансовыми интересами, предпочли в первые годы войны остаться нейтральными и наживаться на военных поставках. Лишь в 1917 г. американцы

вступили в войну на стороне Антанты. После этого поражение Германии стало неизбежным.

В соответствии с ведущей ролью финансового капитала в международных отношениях XX века дипломатия этого периода отражает в своей деятельности влияние монополистических объединений, банков и биржи. Так называемые дипломаты карьеры в ряде случаев отступают на задний план. Их место занимают международные дельцы, финансовые агенты, спекулянты крупного масштаба, экономические и политические

разведчики.

Новые методы дипломатической работы начинают применяться прежде всего в колониях, а также и в ряде стран, «политически, формально самостоятельных, на деле же опутанных сетями финансовой и дипломатической зависимости», Обычными приёмами закабаления колониальных и полуколониальных стран становятся финансовый контроль, концессии, займы, экономическая разведка, назначение советников. Наряду с этим «мирным» проникновением ведётся и подрывная работа в форме подготовки восстаний, дворцовых переворотов, создания марионеточных правительств. Национально-освободительные и революционные движения подавляются вооружённой силой и удушаются руками империалистической дипломатии.

Подготовка к мировой войне велась империалистическими правительствами в глубокой тайне от народных масс. Буржуазно-демократические представительные учреждения не обладали средствами, позволявшими контролировать деятельность дипломатии. Парламенты стали орудием в руках исполнительной власти, выполняющей волю финансовой олигархии. Всё же волей-неволей империалистическим правительствам приходилось считаться и с общественным мнением своих стран, в особенности с рабочим движением. Поэтому дипломатия и стала усиленно заниматься обманом собственного народа. Важнейшим средством такого обмана становится пресса, принадлежащая крупным монополистическим организациям. В результате подкупа и прямой купли органов печати возникает «рептильная» печать. Ею пользуются не только дипломаты в своей стране, но зачастую и иностранные правительства, а также их разведки.

Тотчас после начала войны дипломаты воюющих стран занялись сочинением версий, обелявших их собственные правительства от обвинения в разжигании войны. В сериях так называемых «цветных» книг дипломаты всех стран старались внушить массам, что их правительства ведут лишь оборонительную войну. В этом деле империалистическая дипломатия нашла себе угодливого союзника в лице 11 Интернационала.

Империализм доводит до крайней остроты противоречия не только между империалистическими державами, не только между этими державами и зависимыми странами, но и между трудом и капиталом. В период империализма происходят жесточайшие схватки между рабочим классом и капиталистами. «Империализм подводит рабочий класс к революции» .

Среди держав, вступивших в войну, наиболее слабым звеном оказалась царская Россия. В результате порочного управления страной, устаревшей организации армии, крайней отсталости промышленности, сельского хозяйства и транспорта, наконец в результате ряда серьёзных поражений царской армии Россия не выдержала испытаний войны. Назревший революционный кризис привёл к тому, что в феврале 1917 г. был свергнут царизм, а в октябре того же года было свергнуто Временное правительство. У власти в России стали Советы, руководимые большевиками. Приход к власти большевиков-антиимпериалистов привёл к выходу России из войны и заключению с Германией тяжёлого по условиям Брестского мира.

Другим слабым звеном среди воюющих держав оказалась Австрия. Совершенно обессиленная в результате четырёхлетней войны, Австрия оказалась не в состоянии вести дальше войну и стала требовать от Германии согласия на мир с Антантой. Самой Германии становилось всё труднее выдерживать испытания войны, особенно после вступления в войну США. В результате этого австро-германский блок оказался вынужденным признать своё поражение и запросить мира. Антанта согласилась прекратить военные действия и продиктовала австро-германскому блоку весьма тяжёлые условия перемирия в Компьене в 1918 г. и ещё более тяжёлые условия мира в Версале в 1919 г.

Таким образом, Франкфуртский мир 1871 г., отразивший поражение Франции и выдвижение Германии в Евроиена первый план, привёл к первой мировой войне 1914—1918 гг., а первая мировая война привела к Версальскому договору 1919 г., отразившему поражение Германии и начало господствующего положения Антанты в Европе и вне её пределов.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ПОСЛЕ ФРАНКФУРТСКОГО МИРА (1872 ― 1875 гг.)

Франко-германские отношения в 1871 — 1873 гг. Франкфуртский договор не ослабил давней франко-германской вражды. Наоборот, он значительно её усилил. Франция не могла примириться с навязанными ей условиями грабительского мира. Если уже в 1370 г. германское вторжение оказалось легко осуществимым, то с потерей Лотарингии германская угроза ещё более приблизилась к Парижу.

Словно дамоклов меч нависла над Францией опасность нового немецкого нашествия и вызывала стремление к реваншу.

Правда, в 1871 г. серьёзным французским политикам было ясно, что на ближайшие годы Франция нуждается в мире: страна была слишком ослаблена, чтобы вновь начинать войну. Не только Тьер, которого упрекали в пресмыкательстве перед Бисмарком, но и его противники слева, не исключая Гамбетты, равно как и его оппоненты справа вроде де Бройля и Деказа, не думали, что в скором времени Франция сможет с шансами на успех начать новую войну против Германии. После опыта 1870 г. для всякого здравомыслящего француза было очевидно, что вообще лучше не тягаться с Германией один на один, без союзников. Не подлежало сомнению, наконец, и то, что, пока Франция не восстановила своих вооружённых сил, с ней никто не захочет заключать союз. Итак, французы не помышляли о развязывании войны. Но все французские политики в 70-х годах сходились на том, что Франция должна как можно скорее восстановить свои силы и обзавестись союзниками. Она должна быть готова встретить во всеоружии всегда возможное новое нападение восточного соседа. Так смотрел на дело и Тьер, который нёс тогда ответственность за внешнюю политику Франции и слыл сторонником мирных отношений с Германией. В 1872 г. Тьер в следующих словах изложил свой взгляд на этот вопрос: «Если в Европе возникнет конфликт... — писал он, — то будет вполне естественным, что мы захотим использовать представившийся случай». В ожидании такого момента Франция, по мнению Тьера, должна восстанавливать свою армию и подготовлять почву для будущих союзов.

И Тьер и наиболее крупные его преемники на посту руководителей французской внешней политики — герцоги де Бройль и Деказ — в качестве будущих союзников Франции представляли себе и Австрию и Англию, но в первую очередь Россию. «Мы знаем, — писал Ж. Фавр, министр иностранных дел в правительстве Тьера, — насколько интимны отношения, - связывающие петербургский и берлинский дворы. Не подвергая себя риску несомненной неудачи, мы не можем сегодня требовать от России какой-либо услуги, могущей привести к серьёзному охлаждению отношений между обоими правительствами. Но семя будущего их раздора несомненно имеется».

С тревогой наблюдал германский канцлер, что разбитая Франция восстанавливает свои силы. Ему казалось, что это происходит слишком быстро.

Для дипломатических приёмов Бисмарка характерно, что, не сделав ни одной попытки смягчить франко-германские противоречия, он сразу принялся за дрессировку побеждённой Франции методом нажима и угроз. В апреле — мае 1872 г. между Францией и Германией шли переговоры о способах досрочной уплаты оставшихся 3 миллиардов контрибуции. Тьер рассчитывал добиться за это досрочной эвакуации оккупированной французской территории. В принципе Бисмарк на это соглашался: он боялся, как бы Франция не уклонилась от платежа, и поэтому торопился скорее получить с неё деньги. 'Но предложенный Тьером способ погашения долга не удовлетворял Бисмарка. Чтобы заставить Тьера принять германские условия расчётов, канцлер пригрозил ему чуть ли не новым нападением на Францию. Напуганный Тьер пошёл на уступки. Запугивая Францию, Бисмарк одновременно.

Соглашение трёх императоров. Запугивая Францию, Бисмарк одновременно заботился и о том, чтобы она не смогла найти себе союзников. Он старался привлечь на сторону Германской империи возможных друзей Франции. Таким образом канцлер рассчитывал держать Францию в состоянии политической изоляции. По меткому выражению русского дипломата графа Петра Шувалова, Бисмарка преследовал «кошмар коалиций».

Этот кошмар не случайно нарушал, покой германского канцлера. Международное положение начала 70-х годов давало Бисмарку достаточно оснований опасаться сближения Франции с Австрией и Россией.

Самым фактом своего существования Германская империя с военной машиной прусского милитаризма, уже сумевшей покачать Европе свою силу, представляла угрозу для всех своих соседей. Естественно, что это должно было содействовать их сплочению перед лицом общей опасности.

При известных условиях и Австрия, разбитая пруссаками в 1866 г могла по примеру Франции встать на путь политики реванша. Как раз в 1871 г., в феврале, в австрийской половине Габсбургского государства к власти пришёл кабинет графа Гогенварта, глубоко враждебный новосозданной Германской империи.

К счастью для Бисмарка, министерство Гогенварта не долго оставалось у власти. Уже в октябре 1871 г. оно пало. На смену ему пришло правительство немецких либералов, которые стояли за тесную дружбу с Германией. Это обстоятельство значительно облегчало Бисмарку осуществление намеченного им сближения с Австро-Венгрией.

Вскоре после падения Гогенварта австро-венгерским министром иностранных дел стал Гуила Андраши, бывший участник венгерской революции. Как истый представитель венгерского дворянства Андраши видел в России и в славянах главных врагов, а в Англии и в Германии — желанных союзников. Андраши стремился к союзу с Германией, надеясь заострить его против России и привлечь к нему также и Англию. В августе 1871 г., незадолго до своего назначения министром иностранных дел, Андраши сопровождал императора на курорт Гаштейн. Там состоялось свидание императора Франца-Иосифа с Вильгельмом I и с Бисмарком. Свидание это открыло длинный ряд монарших встреч, которые сыграли немалую роль в дипломатической истории 70-х годов прошлого века.

В Гаштейне Андраши попытался вовлечь Бисмарка в фарватер антирусской политики. Бисмарк отклонил эти попытки. Он хотел иметь дружественные отношения и с Австро-Венгрией и с Россией. «Союз трёх императоров» — вот та комбинация, к которой стремился германский канцлер. Создание австро-русско-германского союза было тем дипломатическим маневром, которым он рассчитывал предотвратить возможность и грозной коалиции — Австрии, Франции и России — и менее страшной, но всё же достаточно опасной двойственной франко-русской комбинации.

Бисмарк ненавидел Россию и боялся её. Но именно потому, что Россия внушала ему страх, он придавал исключительное значение поддержанию так называемых «традиционных дружественных отношений» с Россией. Он боялся войны с Россией. Канцлер знал, что эта война вследствие гигантских размеров своего театра, сурового климата России, стойкости русского солдата, при неисчислимых людских резервах страны, её неисчерпаемых ресурсах неминуемо привела бы Германию к катастрофе. К тому же Бисмарк знал, что вооружённое столкновение с Россией почти неизбежно повлечёт вмешательство Франции и превратится в непосильную для Германии войну на два фронта.

В начале 70-х годов обстоятельства складывались благоприятно для задуманной Бисмарком комбинации — союза трёх императоров. Вскоре после беседы с Бисмарком в Гаштейне Андраши обратился к Англии, чтобы попытаться осуществить свой план австро-английского сближения против России. Но он очень скоро убедился, что, хотя английское правительство и «сочувствует» Австро-Венгрии, всё же от кабинета Гладстона не приходится ждать действительного участия в борьбе с Россией за преобладание на Балканах. Гладстон избегал каких-либо союзных обязательств. Свои расчёты он строил на взаимных противоречиях держав континента. Ничего не имея против того, чтобы Австрия вела политику, враждебную России, сам он стремился к англо-русскому сближению.

После неудачных поисков союзника против России Андраши оставалось только одно: волей-неволей договариваться с этой могущественной соперницей Австро-Венгрии. Правда, борьба между Россией и Австрией за влияние на Балканах не прекращалась. Однако в начале 70-х годов она ещё не принимала острых форм.

У России также были основания искать сближения с Австро-Венгрией. Россию пугала перспектива австро-германского сотрудничества. Русская дипломатия надеялась обезвредить это сотрудничество посредством австро-русского соглашения.

В сентябре 1872 г. Франц-Иосиф должен был приехать в Берлин, чтобы отдать визит Вильгельму I и продемонстрировать, таким образом, «забвение» войны 1866 г. Это свидание возбудило беспокойство в Петербурге. Во время смотра Балтийского флота император Александр II неожиданно обратился к германскому послу. «Вам не писали из Берлина, — спросил царь, — не хотят ли меня видеть там одновременно с австрийским императором? Как вы думаете, будет ли это приятно королю?» В своём донесении Вильгельму посол сообщал: «Император поднял этот вопрос таким образом, что, если вашему величеству его план не подходит, я буду иметь полную возможность оставить его без ответа, как невзначай брошенное замечание».

Бисмарк, однако, нашёл, что намёк царя следует использовать. По мнению канцлера, приезд царя в Берлин может «обескуражить» те элементы, которые «угрожают миру». Очевидно, Бисмарк имел в виду Францию и её друзей в различных странах.

В сентябре 1872 г. в Берлине состоялось свидание трёх императоров. Само по себе оно имело демонстративное значение. Бисмарк следующим образом повествовал об этом английскому послу Одо Росселю: «Впервые в истории три императора сели вместе обедать в интересах мира. Я хотел бы, чтобы они образовали дружную группу вроде трех граций Кановы. Я желал бы, чтобы они стояли молчаливо и позволяли восхищаться собой. Но я решил не давать им говорить. Я этого и добился, как это ни было трудно, так как все трое воображают себя более значительными государственными людьми чем они являются на самом деле».

Итак, императоры молчали, т. е. мало говорили о политике. Зато между министрами, которые сопровождали своих монархов происходили самые оживлённые переговоры. Следует отметить, что министры почти не обсуждали политических вопросов втроём: беседы велись между отдельными министрами с глазу на глаз. Особенно часто беседовали друг с другом Андраши и Горчаков. Русский канцлер постарался использовать берлинское свидание, чтобы оторвать Австрию от Англии и обеспечить западную границу России на случай англо-русского конфликта.

Свидание трёх императоров почти совпало с началом англо-русского конфликта из-за Хивы. Континентальным союзником Англии против России в это время могла быть только Австрия: Франция была разбита Германией, Германия искала благоволения России. Ввиду этого сближение с Австрией представлялось для России весьма заманчивым.

В свою очередь и Андраши добивался от Горчакова некоторых гарантий на Балканах. Он доказывал, что великосербское движение противоречит интересам Австро-Венгрии. Ведь часть подданных империи принадлежит к той же сербской нации и могла бы в результате этого движения проникнуться освободительными стремлениями. Горчаков заверил Андраши, что Россия и не думает поддерживать великосербскую пропаганду и вполне удовлетворена status quo на Балканах.

Между обоими министрами была достигнута устная договорённость. Они условились, что Россия и Австро-Венгрия будут придерживаться сохранения status quo на Балканах и принципа «невмешательства» в балканские дела в случае, если помимо их воли status quo на полуострове будет всё-таки нарушен.

Что касается Бисмарка, то главной его целью в дни свидания трёх императоров оставалась изоляция Франции. Однако как раз это менее всего входило в намерения Горчакова. Вокруг французского вопроса и завязался в Берлине дипломатический поединок двух канцлеров.

Во франко-прусской войне 1870 г. Россия соблюдала по отношению к Германии благожелательный нейтралитет. Но после войны дальнейшее ослабление разбитой Франции представлялось уже невыгодным для России. Оно грозило нарушением равновесия сил в Европе. Поэтому в дни дипломатических собеседований в Берлине Горчаков сделал всё, чтобы притупить антифранцузское остриё, которое, по замыслу германского канцлера, должно было приобрести берлинское свидание. С этой целью Горчаков имел беседу с французским послом в Берлине Гонто-Бироном. Он дал ему понять, что Россия не станет поддерживать Германию против Франции, если немцы вздумают мешать французам восстанавливать свою армию. «Я вам это уже говорил и рад это повторить, — заявил Горчаков, — нам необходима сильная Франция».

Гонто-Бирон сделал правильный вывод, сообщив в Париж, что Бисмарк не получил от берлинской встречи того, чего хотел. Однако независимая линия, проводимая русской дипломатией в её отношении к Франции, вовсе не означала, что в Петербурге совсем не дорожили поддержанием русско-германской дружбы. В начале 1873 г., по инициативе русского фельдмаршала графа Берга, наместника Царства Польского, возник проект заключения формальной военной конвенции России с Германией. Договор держав о взаимной военной помощи должен был иметь оборонительный характер. Бисмарк одобрил мысль фельдмаршала. Однако он многозначительно подчеркнул, что военная конвенция «не будет иметь силы, если к ней не примкнёт Австрия».

В начале мая 1873 г. Вильгельм I приехал с визитом в Петербург в сопровождении Бисмарка и Мольтке. Там и была подписана русско-германская военная конвенция. «Если какая-либо европейская держава, — гласила статья 1 этой конвенции, — напала бы на одну из двух империй, то последняя в возможно кратчайший срок получит помощь в виде армии из двухсот тысяч человек боеспособного войска». Подписали конвенцию два генерала — Мольтке и Берг. В тот же день, 6 мая, она была ратифицирована обоими монархами.

В июне того же года Александр II в сопровождении Горчакова отправился в Вену. То был первый визит русского царя в австрийскую столицу после Крымской войны. Таким образом, поездка приобретала демонстративное политическое значение. Россия как бы заявляла о забвении той «неблагодарности», которой Австрия «удивила мир» в 1853 — 1856 гг.

Царь и Горчаков попытались склонить австрийских правителей примкнуть к русско-германской конвенции. Но те отказались. По их мнению, это могло вовлечь Австрию в войну против Англии. Вместо военной конвенции австрийцы предложили России иное соглашение. Оно и было подписано 6 июня в Шенбрунне, под Веной. Документ имел форму договора между монархами, и под ним стояли только их подписи. Оба императора обязывались договариваться в случае возникновения разногласий в конкретных вопросах, дабы эти разногласия «не возобладали над соображениями более высокого порядка». В случае угрозы нападения со стороны третьей державы оба монарха обязывались условиться друг с другом «о совместной линии поведения». Если бы в результате этого соглашения потребовались военные действия, характер их должна была бы определить специальная военная конвенция.

Легко видеть, что соглашение 6 июня 1873 г. носило довольно расплывчатый характер. 23 октября, по приезде в Австрию, Вильгельм I присоединился к Шенбруннскому соглашению. Оно-то и получило неточное наименование союза трёх императоров.

Русская дипломатия заключила этот договор, ибо он давал некоторые гарантии безопасности западной границы. Этим приходилось особенно дорожить ввиду враждебной политики Англии в странах Востока. Но Горчаков был далёк от того, чтобы итти на поводу у Бисмарка. Последующие события показали, что Россия не позволит немцам установить свою гегемонию в Западной Европе посредством нового унижения Франции.

Франко-германский конфликт 1874 г. Почти одновременно с заключением соглашения трёх императоров пало во Франции правительство Тьера. К власти пришли монархисты. Во время правления Тьера они особенно громко кричали о реванше. Теперь Бисмарк опасался, что как правоверные католики они сумеют договориться с клерикальным венским двором, а в качестве политических единомышленников завоюют доверие и русского царя. Словом, канцлер боялся, что с приходом к власти монархистов Франция станет более «союзоспособной». Ещё важнее было то, что в 1872 г. Франция приняла систему всеобщей воинской повинности и начала быстро восстанавливать свою армию. В сентябре 1873 г. германские оккупационные войска покинули французскую территорию. Благодаря этим обстоятельствам Франция получила возможность проявлять большую независимость в своей внешней политике. Это чрезвычайно усилило подозрительность и нервность Бисмарка.

Чтобы предотвратить воссоздание вооружённых сил Франции, канцлер был готов прибегнуть к угрозе войной. В совершенно секретной переписке ещё в 1871 г. он сообщал своим подчинённым, что «незачем ждать», пока Франция восстановит свои силы, а, напротив, лишь только эта опасность станет реальной, «надо будет тотчас же ударить».

В августе 1873 г. епископ города Нанси выступил с «пастырским посланием», призывая верующих молиться за возвращение Эльзаса и Лотарингии в лоно Франции. В епархию епископа Нанси входила и часть германской Лотарингии. Послание было прочитано с церковных кафедр и опубликовано в католической печати на немецкой территории. Бисмарк решил использовать этот повод для дипломатического наступления против Франции. Он потребовал от французского правительства репрессий против князя церкви, якобы призывавшего германских подданных к отпадению от своего государства.

Новый французский министр иностранных дел, герцог де Бройль, рассыпался в заверениях, что правительство отнюдь не поддерживает пропаганды реваншистов. Однако от репрессий против епископа он постарался уклониться. Переговоры затянулись. Тогда Бисмарк мобилизовал против Франции свою прессу. Канцлер располагал влиятельной печатью, которая послушно подчинялась его указаниям. Для содержания этой прессы у Бисмарка имелись специальные суммы. Он распоряжался почти бесконтрольно фондами, которые составились из средств, конфискованных у Ганноверской династии. «Вельфский фонд» и был источником для оплаты услуг этой «рептильной», т. е. пресмыкающейся, печати, как её называли в оппозиционных Бисмарку кругах. Теперь по поводу выступления нансийского епископа немецкая пресса открыла яростную кампанию, обвиняя Францию в подготовке реванша и требуя от германского правительства ответных мероприятий.

С военной точки зрения война с Францией была бы в 1874 — 1875 гг., несомненно, выгодна для немцев: на стороне Германии был в то время ещё больший перевес в силах, чем в 1870 г.; через несколько лет положение могло и измениться. Гораздо сложнее была дипломатическая сторона проблемы. Вопрос заключался в том, можно ли обеспечить нейтралитет других великих держав и локализовать франко-германскую войну по примеру 1870 г. Существо дела правильно выразил английский посол в Париже лорд Лайонс. «Было бы нетрудно спровоцировать и раздавить Францию, — писал он своему правительству. — Но можно ли будет сделать это, не вызвав бури в других странах?».

Французское правительство почуяло опасность. 26 декабря 1873 г. французский посол Гонто-Бирон отправил из Берлина доклад в котором выражал серьёзное опасение, что Бисмарк в самом деле готовит войну. К этому времени де Бройля на посту министра иностранных дел сменил герцог Деказ. Он решил смелым маневром парировать угрозы Бисмарка. Ни Австро-Венгрия, ни Россия не желали в ту пору дальнейшего усиления Германии. Деказ обратился к Австрии, России и Англии с заявлением, что Германия намерена начать войну против Франции. Он просил защиты. В Австрии Деказ ловко использовал историю с епископом, затронув католические чувства Франца-Иосифа и заинтересовав могущественные клерикальные круги. В Вене, как и в Петербурге, представления французских послов были встречены сочувственно. Французский демарш как раз совпал с визитом Франца-Иосифа в Петербург, куда император прибыл 13 февраля 1874 г. в сопровождении графа Андраши. Здесь, в русской столице, Горчаков и Андраши предприняли совместную демонстрацию в пользу Франции. Они вместе посетили французского посла и заверили его, что осуждают действия Бисмарка.

Англия тоже сказала своё слово. Королева написала личное письмо Вильгельму I. Виктория предупреждала императора, что если бы Германия начала новую войну против Франции, это могло бы повести к плачевным последствиям.

Расчёт Деказа оказался верным. Бисмарку пришлось ретироваться. 17 февраля он дал распоряжение приостановить дальнейшее развитие конфликта, вызванного антигерманским выступлением французского епископа. «Я думаю, что удар, который вам хотели нанести, для данного момента парирован», — так в беседе с французским дипломатом резюмировал Андраши этот инцидент.

Миссия Радовица (февраль 1875 г.). Международное положение в 1874 г. складывалось явно неблагоприятно для Бисмарка. Надо было принимать более действительные меры для изоляции Франции. И Бисмарк решил начать с обработки наиболее опасного из её заступников — с России.

В качестве приманки для России сам собой намечался Ближний Восток. Во-первых, он больше всего привлекал русское правительство. Во-вторых, Ближний Восток в те времена ещё мало интересовал Германию: её экономическое проникновение в эту область только что начиналось. А Бисмарк всегда старался выбирать в качестве подарка своим друзьям то, что ему было не нужно или не принадлежало.

В начале февраля 1875 г. Бисмарк направил в Петербург со специальной миссией одного из своих дипломатов, Радовица, которыий пользовался особым доверием канцлера.

История миссии Радовица весьма характерна как образец дипломатического зондирования. Первые беседы Радовица в Петербурге отличались чрезвычайной туманностью. Посланец Бисмарка лишь осторожно нащупывал почву. Горчакову Радовиц заявил, что цель его приезда — «ещё более выявить тёплую дружбу наших дворов». Царю он сказал, что его задача — установить путём обмена мнений единство политической линии России и Германии.

Царь выразил радость по поводу согласия, существующего между тремя императорскими дворами, и заявил о своём намерении поддерживать status quo на Востоке. Затем царь стал уверять Радовица, что Россия не собирается брать Константинополь. Однако тут же он поставил вопрос, кому достанется Константинополь в случае распада Турции и кто будет тогда держать в узде те народы, которые живут сейчас под властью Порты. Радовиц ничего не ответил: он ограничился общими фразами о политическом сотрудничестве, одновременно многозначительными и туманными. В последующие дни он принялся за урегулирование мелких балканских вопросов, что являлось официальной целью его поездки в Петербург. После инцидента с французским епископом Бисмарк стал чинить России мелкие неприятности по восточным делам, — для крупных козней пока не представлялось случая. Теперь Радовиц якобы должен был урегулировать эти вопросы к обоюдному удовлетворению.

Через несколько дней Радовиц снова заговорил о более важных делах. Он заявил Горчакову, что «Германия стремится быть полезной для русской политики и расположена присоединиться к русской точке зрения на большие вопросы, т. е. на те вопросы, которые для России являются большими». Иначе говоря, Радовиц намекал на то, что поддержка со стороны Германии на Востоке коснётся и самых кардинальных проблем. Горчаков в ответ заверил Радовица в прочности русско-германской дружбы.

После этого Бисмарк, очевидно, решил, что почва достаточно подготовлена. Тогда он позволил своему посланцу затронуть самый щекотливый вопрос. Радовиц прямо попросил Горчакова оказать такое воздействие на Францию, чтобы она утратила всякую надежду на русскую поддержку. «Мы чувствительны не в Сербии и даже не в Польше, — пояснял Бисмарк в инструкции, посланной Радовицу, — но там, откуда Европе грозит опасность, а именно с запада».

Когда за туманные посулы Горчакова попросили отказаться от дипломатической поддержки Франции, русский министр решил показать, что Бисмарку не удастся его провести. Горчаков крайне рассеянно слушать рассуждения Радовица. Мало того, он принялся оспаривать, что во Франции имеется какое-либо враждебное Германии движение. Вообще, как сообщал Радовиц, русский канцлер с явной неохотой шел, на обсуждение французских дел.

Военная тревога 1875 г.

В принятие закона об увеличении состава полка с трёх батальонов до четырёх. Благодаря этому контингент французской армии мирного времени увеличивался на 144 тысячи человек. В ответ на эти мероприятия бисмарковская пресса пустила слух, будто французское правительство срочно, по любой цене, закупает в Германии лошадей для армии. 4 марта 1875 г. был издан императорский указ о запрещении вывоза лошадей.

Перед русским послом Бисмарк пытался скрыть истинный характер этого предмобилизационного мероприятия, уверяя, будто указ вызван необходимостью сохранить конское поголовье для приближающихся полевых работ. Всё же канцлер не мог не признать, что «обычно от этой меры пахнет порохом».

За месяц до указа, 3 февраля, Германия предъявила Бельгии ряд требований относительно изменения её внутреннего законодательства. Поводом послужили антигерманские выступления бельгийских католиков. Такое вмешательство во внутренние дела Бельгии могло создать в любой момент предлог для разрыва с ней и использования бельгийской территории для военных действий против Франции. Одновременно продолжались угрозы и по адресу Парижа.

В инспирированной Бисмарком статье «Kölnische Zeitung» от 5 апреля 1875 г. указывалось на вероятность соглашения Франции с Австрией и Италией и на спешные военные приготовления Франции. 9 апреля последовала также инспирированная канцлером статья в рептильной газете «Rost» под кричащим заголовком «Предвидится ли война?» Статья опровергала сообщение «Kölnische Zeitung» о нелойяльности Австрии, но полностью подтверждала сведения об угрожающей позиции Франции. Эти статьи произвели сенсацию. В беседах с дипломатами в Берлине проводилось своеобразное разделение труда: Бисмарк твердил о том, что Франция готовит немедленное нападение, а Мольтке — что Германия должна его предупредить и что «война, таким образом, станет неизбежной». Со всех сторон ползли самые тревожные слухи.

Маневр Бисмарка оказался неудачным: французы не дали себя запугать. При содействии французского посла в Берлине Гонто-Бирона Деказ сумел обернуть против Бисмарка то самое оружие, которым тот действовал против Франции. Собирая решительно всё, что только можно было услышать об агрессивных замыслах Бисмарка, Деказ попытался мобилизовать Россию и Англию на выступление в пользу Франции.

21 апреля 1875 г., за обедом, Радовиц, уже вернувшийся в Берлин, сказал французскому послу, что в Германии многие политические деятели ввиду военных приготовлений Франции считают необходимой превентивную войну. Узнав об этом, Деказ призвал к себе парижского корреспондента «Times» Бловица. Результатом их беседы явилась алармистская заметка в «Times» и вслед за ней — резкая антигерманская кампания в значительной части английской прессы. Затем Деказ разослал французским представителям за границей копию донесения Гонто о беседе с Радовицем, предлагая обратить внимание держав на германскую военную угрозу.

Призыв Деказа и на этот раз не остался без ответа. Французский посол в Петербурге получил от Горчакова и от царя обещание дипломатической поддержки в случае нападения Германии на Францию.

В Лондоне французский демарш совпал с поступлением тревожных сведений относительно планов германского вторжения в Бельгию. Дизраэли, сменивший Гладстона в 1874 г. на посту премьера, был явно обеспокоен возможностью появления Германии у берегов Па-де-Кале и ещё больше — перспективой нового разгрома Франции: наличие в Западной Европе двух соперничающих великих держав оставалось основной картой английской дипломатической игры. Английская политика ввиду этого всегда стремилась к поддержанию «европейского равновесия» и к предотвращению гегемонии той или иной державы на европейском континенте.

Подобно тому как Англия в своё время боролась вместе с Россией против Наполеона, так и теперь Дизраэли выступил против Бисмарка рука об руку с русским правительством. «Бисмарк — это новый Наполеон, — заявлял Дизраэли, — он должен быть обуздан... Необходим союз между Россией и нами для данной конкретной цели».

Министр иностранных дел в кабинете Дизраэли лорд Дерби поручил английскому послу в Берлине лорду Одо Росселю «употребить все усилия», чтобы положить конец «недоразумениям» между Францией и Германией. «Полагают, — писал Дерби, — что русский император будет говорить в этом же смысле во время своего пребывания в Берлине. Если он сделает это, вы должны его всемерно поддержать в интересах сохранения мира.

Когда в Берлин прибыли с очередным визитом царь и Горшков там разыгрался финал дипломатического поединка Горчакова и Бисмарка. Утром произошла встреча обоих канцлеров Бисмарк рассыпался в заверениях, что и не собирается нападать на Францию. Всякие тревожные слухи он приписывал махинациям биржевиков, которые играют на понижение, и в частности интригам герцога Деказа, «заинтересованного в биржевых операциях». Бисмарк заявил, что Мольтке в политике — «молокосос» и что его заявлений о превентивной войне не стоит и слушать. Обвинять же самого Бисмарка в намерении вызвать войну — значит считать его идиотом.

Вечером того же дня лорд Одо Россель обедал у Бисмарка. За столом он сообщил канцлеру то, что поручил ему передать лорд Дерби. С необычайной наглостью Бисмарк повторил и английскому послу всё то, что уже сказал Горчакову.

Перед отъездом из Берлина Горчаков послал всем русским посольствам и миссиям следующую телеграмму: «Император покидает Берлин уверенный в господствующих здесь миролюбивых намерениях. Сохранение мира обеспечено». Эта телеграмма была послана шифром, но скоро стала достоянием гласности. Она создавала впечатление, что лишь воздействие России предотвратило вторичный разгром Франции. Такое впечатление ещё усиливалось благодаря тому, что в печать телеграмма попала в искажённом виде. Вместо «сохранение мира обеспечено» было напечатано: «теперь (т. е. после приезда царя) мир обеспечен». Бисмарка эта телеграмма привела в бешенство. В лицо он саркастически заявлял Горчакову, что русскому канцлеру, очевидно, хочется прослыть «спасителем Франции». За глаза он говорил, что для прославления канцлера-миротворца можно устроить театр в германском посольстве в Париже и там показывать русского дипломата в виде ангела-хранителя, в белой одежде, с крыльями и надписью: «Горчаков покровительствует Франции». По свидетельству самого Бисмарка, он жаловался и царю на «нечестный» поступок Горчакова. Александр слушал германского канцлера молча, покуривая и слегка улыбаясь. Ответ его Бисмарку не лишён был дипломатической находчивости. Царь хладнокровно заметил, что не следует принимать всерьёз всякое проявление «старческого тщеславия».

События 1875 г. утвердили Бисмарка в убеждении, что русская дипломатия — главный противник немецкой агрессии. Отсюда — его ненависть к России.

ГЛАВА ВТОРАЯ

ВОСТОЧНЫЙ КРИЗИС (1875 ― 1877 гг.)

Герцеговинское восстание. Едва улеглась франко-германская военная тревога, как в том же 1875 г. обострилась и другая кардинальная проблема международной политики — ближневосточный вопрос. Начался восточный кризис. Он продолжался с 1875 по 1878 г.

Летом 1875 г. сначала в Герцеговине, а затем и в Боснии произошло восстание христианского населения против феодально-абсолютистского гнёта турок. Повстанцы встретили горячее сочувствие в Сербии и Черногории, которые стремились завершить национальное объединение южного славянства.

Сербское национальное движение было направлено в первую очередь против Турции. Но оно представляло опасность и для Австро-Венгрии. Под скипетром Габсбургов жили миллионы южных славян. Каждый успех в деле национального освобождения южного славянства от гнёта Турции означал приближение того дня, когда должно было свершиться и освобождение угнетённых народов Австро-Венгрии. Немецкие и венгерские элементы Австро-Венгрии были злейшими врагами славянской свободы. Господствуя над обширными территориями со славянским и румынским населением, мадьярское дворянства случае торжества славянского дела рисковало потерять большую часть своих земель, богатства и власти. Немецкая буржуазия Австрии в целом держалась в славянском вопросе той же позиции, что и мадьяры.

Чтобы предотвратить освобождение славянских народов, австро-венгерское правительство под влиянием немецкой буржуазии и мадьярского дворянства стремилось поддерживать целостность Оттоманской империи и тормозить освобождение из-под её ига как южных славян, так и румын. Напротив, Россия покровительствовала славянскому национальному движению. Таким образом, она оказывалась главным противником Австро-Венгрии, а русское влияние на Балканах — важнейшим препятствием для успеха немецко-мадьярской политики.

Впрочем, борясь против славянской свободы и русского влияния на Балканах, ни мадьярское дворянство, ни немецкая буржуазия в Австрии не стремились в те времена к присоединению балканских областей. Мадьяры опасались всякого усиления славянского элемента в монархии Габсбургов. «Мадьярская ладья переполнена богатством, — заметил однажды Андраши, — всякий новый груз, будь то золото, будь то грязь, может её только опрокинуть».

Когда началось герцеговинское восстание, Андраши заявил Порте, что рассматривает его как внутреннее турецкое дело. Поэтому он не намерен ни вмешиваться в него, ни чем-либо стеснять военные мероприятия турок против повстанцев.

Однако удержаться на этой позиции Андраши не удалось. В Австрии имелись влиятельные элементы, которые рассчитывали иначе решить южнославянский вопрос: они думали включить южнославянские области западной половины Балкан в состав Габсбургского государства, начав с захвата Боснии и Герцеговины. Таким образом, наряду с Австрией и Венгрией эти области вошли бы как третья составная часть в монархию Габсбургов. Из дуалистической державы Австро-Венгрия превратилась бы в «триалистическое» государство. Замена дуализма триализмом должна была ослабить в империи влияние мадьяр. Сторонники этой программы в отличие от мадьяр и от немецкой буржуазии готовы были согласиться на то, чтобы восточную часть Балкан получила Россия. С ней они рекомендовали заключить полюбовную сделку. На такой точке зрения стояли военные, клерикальные и феодальные круги австрийской половины Австро-Венгрии.

Императору Францу-Иосифу очень хотелось хотя бы чем-нибудь компенсировать себя за потери, понесённые в Италии и Германии. Поэтому он с большим сочувствием прислушивался к голосу аннексионистов. Эти политики энергично поощряли антитурецкое движение в Боснии и Герцеговине. Весной 1875 г. они организовали путешествие Франца-Иосифа в Далмацию. Во время этой поездки император принимал представителей герцеговинского католического духовенства, которые приветствовали его как защитника христиан от мусульманского ига. Эта поездка наряду с предшествовавшей хорватско-католической агитацией в немалой мере способствовала тому, что герцеговинцы решились на восстание.

Русское правительство также считало необходимым оказать помощь восставшим славянам. Оно надеялось таким путём восстановить среди них свой престиж, подорванный поражением в Крымской войне. Однако русское правительство отнюдь е желало затевать серьёзный конфликт с Австро-Венгрией,

Стремясь поддержать авторитет России среди славян и при этом не поссориться с Австро-Венгрией, Горчаков решил проводить вмешательство в балканские дела в контакте с этой державой. Такая политика соответствовала и принципам соглашения трёх императоров.

В августе 1875 г. Горчаков заявил в Вене о необходимости совместного вмешательства в турецко-герцеговинские отношения. Он высказал мнение, что восставшим провинциям нужно предоставить автономию наподобие той, какой пользуется Румыния, иначе говоря, близкую к полной независимости.

Создание ещё одного южнославянского княжества отнюдь не улыбалось Австро-Венгрии. От нового государства нужно было ждать установления теснейшего сотрудничества с Сербией и Черногорией. Таким образом, освобождение Боснии и Герцеговины могло явиться первым шагом к образованию «Великой Сербии». Тем не менее Андраши согласился на совместное выступление. Он не желал передавать герцеговинское дело в руки одной России; более того, он считал нужным кое-что предпринять в пользу повстанцев, дабы предупредить вмешательство Сербии. Но при этом Андраши намерен был ограничиться самыми минимальными мероприятиями. В конце концов он добился значительного сужения первоначальной русской программы. Покровительство христианам свелось к плану административных реформ, которых державы должны были потребовать у султана.

30 декабря 1875 г. Андраши вручил правительствам всех
держав, которые подписали Парижский трактат 1856 г., ноту,
излагавшую проект реформ в Боснии и Герцеговине. Нота
приглашала к совместным действиям с целью добиться принятия этой программы как Портой, так и повстанцами.

Все державы изъявили своё согласие с предложениями Андраши. Однако, соглашаясь с его программой, Россия вкладывала в неё свой собственный смысл. Андраши в требовании реформы усматривал путь к восстановлению власти султана; напротив, Горчаков видел в реформах шаг к будущей автономии, а затем и к независимости восставших областей.

31 января 1876 г. проект Андраши в форме отдельных нот был передан Порте послами всех держав, подписавших Парижский трактат.

Порта приняла «совет» держав и дала своё согласие на введение реформ, предложенных в ноте Андраши. Но вожди повстанцев, почуяв враждебный им характер австро-венгерского проекта, решительно его отвергли. Они заявили, что не могут сложить оружие, пока турецкие войска не будут выведены из восставших областей и пока со стороны Порты имеется одно лишь голословное обещание, без реальных гарантий со стороны держав. Они выдвинули и ряд других условий. Таким образом, дипломатическое предприятие Андраши потерпело крушение.

Тогда на сцену снова выступила русская дипломатия. Горчаков предложил Андраши и Бисмарку устроить в Берлине свидание трех министров, приурочив его к предстоящему визиту царя.

Предложение Горчакова было принято. В мае 1876 г. встреча состоялась. Она совпала с отставкой великого визиря Махмуд-Недима-паши. Махмуд являлся проводником русского влияния; его падение означало, что Турция склоняется на сторону Англии. Разумеется, такое изменение курса турецкой политики не могло не отразиться на отношении русского правительства к Турции.

Привезённый Горчаковым в Берлин план разрешения восточного вопроса коренным образом отличался от ноты Андраши. Горчаков требовал уже не реформ, а автономии для отдельных славянских областей Балканского полуострова; он предусматривал предоставление и России и Австро-Венгрии мандатов на устройство такого управления.

Проект Горчакова был явно неприемлем для Андраши. Австрийский министр не допускал и мысли, чтобы дело освобождения славянства увенчалось успехом, а влияние России восторжествовало хотя бы над частью Балкан. Андраши решил провалить горчаковский план. Он не отверг его открыто. Превознося записку Горчакова как шедевр дипломатического искусства, Андраши внёс в неё столько поправок, что она совершенно утратила свой первоначальный характер и превратилась в расширенную ноту самого Андраши от 30 декабря 1875 г. Новым по сравнению с этой нотой было лишь то, что теперь намечалось некоторое подобие тех гарантий, которых требовали повстанцы. Окончательно согласованное предложение трёх правительств, названное «Берлинским меморандумом», заключалось указанием, что, если намеченные в нём шаги не дадут должных результатов, три императорских двора договорятся о принятии «действенных мер в целях предотвращения дальнейшего развития зла».

Берлинский меморандум был принят тремя державами 13 мая.

На другой же день английский, французский и итальянский послы были приглашены к германскому канцлеру; здесь они застали Андраши и Горчакова. На этом совещании русский канцлер заявил, что Порта не провела ни одной из обещанных ею реформ. Цель трёх императорских дворов заключается в. сохранении целости Оттоманской империи; однако это обусловливается облегчением участи христиан, иначе говоря, «улучшенными status quo. Таков был новый дипломатический термин, которым Горчаков выразил основную идею Берлинского меморандума.

Франция и Италия ответили, что они согласны с программой трёх императоров. Но английское правительство в лице Дизраэли высказалось против нового вмешательства в турецкие дела. Англия не желала допустить ни утверждения России в проливах, ни усиления русского влияния на Балканах; для руководителей британской внешней политики Балканы являлись плацдармом, откуда можно угрожать Константинополю. Как раз в это время Дизраэли подготовлял целый ряд мероприятий по расширению и укреплению британского владычества над Индией. Он замышлял подчинение Белуджистана и Афганистана; с другой стороны, он уже приступил к овладению Суэцким каналом и установлению английского господства в восточной части Средиземного моря. После открытия Суэцкого канала (в 1869 г.) через Средиземное море пролегали основные коммуникационные линии Британской империи. Этим линиям мог угрожать французский флот. С переходом же проливов в руки России 'Или при наличии русско-турецкого союза в Средиземном море могла бы появиться и русская эскадра. Ввиду этого английское правительство стремилось подчинить своему контролю не только Египет, но и Турцию. К этому присоединялось и ещё одно соображение. В случае конфликта из-за Балкан Англия могла рассчитывать на Турцию и на Австро-Венгрию. Вот почему для Англии было несравненно выгоднее развязать борьбу с Россией не в Средней Азии, где она одна стояла лицом к лицу с Россией, а на Ближнем Востоке.

Англо-русская борьба в Средней Азии в 70-х годах XIX века. Ещё в первой половине XIX века британское правительство выдвинуло своеобразное объяснение англо-русских отношений в Азии. Согласно английской версии Россия непрерывно надвигалась на подступы к Индии, захватывая одну область за другой, сама же Англия лишь обороняла свои индийские владения и защищала неприкосновенность Оттоманской империи, через которую пролегает как бы мост из Европы в Индию. Эта версия развивалась во множестве английских «Синих книг» и в парламентских дебатах. Она подхвачена была известным публицистом Урквартом, а позже Раулинсоном и усвоена авторами многих исторических книг. Влияние её распространилось и за пределы Англии.

Версия эта была явно тенденциозна. Положение было вовсе не таково, будто бы Россия наступала, а Англия оборонялась. В Средней Азии сталкивались два встречных потока экспансии. И Россия и Англия вели наступательную политику, и при этом обе опасались друг друга.

Не иначе обстояло дело и на Ближнем Востоке. Обе державы добивались преобладающего влияния в Константинополе и всячески старались помешать друг другу в достижении этой цели. Царская Россия, стремясь к контролю над проливами, конечно преследовала наступательные цели. Но при этом, разумеется она и оборонялась, ибо старалась предотвратить возможный переход к Англии ключей от Чёрного моря.

Англо-русская борьба в Средней Азии в 70-х годах прошлого века наглядно иллюстрирует то положение, что «наступала» вовсе не одна Россия. В декабре 1873 г., через несколько месяцев после занятия Хивы русскими войсками, английский кабинет поручил британскому послу в Петербурге заявить царскому правительству, что завоевание Хивы угрожает добрым отношениям между Россией и Англией. Если соседние с Хивой туркменские племена попытаются искать спасения от русских на афганской территории, легко может возникнуть столкновение между русскими войсками и афганцами. Английский кабинет выражал надежду, что русское правительство не откажется признать независимость Афганистана одним из важнейших условий безопасности Британской Индии.

Горчаков заверил англичан, что Россия считает Афганистан лежащим вне сферы её влияния. Однако при этом было подчёркнуто, что русское правительство не признаёт и за Англией права на вмешательство в отношения между Россией и туркменами.

При дальнейших переговорах с Англией Горчаков указывал, что для устранения соперничества между Россией и Англией было бы желательно оставить между ними «промежуточный пояс», или буфер, который предохранил бы их от непосредственного соприкосновения. Таким буфером мог бы служить Афганистан; необходимо лишь, чтобы его независимость была признана обеими сторонами. Тут же русский канцлер подтверждал, что Россия не намерена дальше расширять свои владения в Средней Азии.

Британское правительство отказалось подтвердить признание независимости Афганистана. Оно заявило в октябре 1875 г., что сохраняет по отношению к этому государству полную свободу действий.

Ввиду такой позиции Англии, царь издал 17 февраля 1876 г. указ о присоединении к Российской империи Кокандского ханства. Россия, таким образом, сама воспользовалась «свободой действий» в отношении стран «промежуточного пояса». Англии было несравненно труднее добиться намеченных ею целей. В частности завоевание Афганистана наталкивалось на огромные природные препятствия. К тому же афганцы рассчитывали на поддержку России в своей борьбе за независимость. Эмир уже искал связей с русским правительством.

Своим отказом принять Берлинский меморандум Дизраэли завоевал господствующее влияние в турецкой столице, расстроил европейский «концерт» в Константинополе и поощрил Турцию на сопротивление требованиям трёх императоров.

Болгарское восстание и сербо-турецкая война. Тем временем на Балканах произошли новые события. Почти одновременно с появлением Берлинского меморандума турки подавили восстание в Болгарии. Усмирения сопровождались дикими зверствами. В Филиппопольском санджаке в несколько дней черкесами и башибузуками (иррегулярной кавалерией Турции) было вырезано около 15 тысяч человек; убийства сопровождались пытками и всякого рода надругательствами.

Дизраэли старался как-нибудь затушевать турецкие зверства. Чтобы ещё больше подстрекнуть Порту к неуступчивости, он послал к проливам английский флот; британские корабли стали на якоре в Безикской бухте, неподалёку от входа в Дарданеллы.

Было ясно, что, имея поддержку Англии, Порта отклонит Берлинский меморандум. Невзирая на это, Горчаков всё-таки хотел вручить его Порте. Однако Андраши и Бисмарк уговорили его отказаться от этой мысли.

Между тем Сербия и Черногория уже готовились к вооружённому вмешательству в пользу славянских повстанцев. Представители России и Австрии в Белграде и Цетинье официально предостерегали против этого. Но там не придавали этим дипломатическим представлениям особого значения. Сербы были слишком уверены, что в случае, если Сербия и Черногория начнут войну, Россия, невзирая на официальные предостережения, не допустит их разгрома турками.

30 июня 1876 г. князь Милан объявил войну Турции. В Сербии находилось около 4 тысяч русских добровольцев, в том числе много офицеров, во главе с генералом Черняевым, который был назначен главнокомандующим сербской армией. Кроме того, из России притекала и денежная помощь. Русский царизм затевал опасную игру. Тайно поощряя и повстанцев и сербское правительство, он рисковал конфликтом с великими державами, к которому Россия не была подготовлена ни в военном, ни в финансовом отношении. Само царское правительство крайне опасалось такого конфликта и, тем не менее, вело политику, которая грозила втянуть его в серьёзные осложнения.

Объяснялась такая противоречивая политика шаткостью внутреннего положения правительства Александра II в годы аграрного кризиса, всё большего обнищания крестьянства и так называемого «дворянского оскудения». На этой основе рос дворянско-буржуазный либерализм и всё громче раздавались требования конституции. Усиливалось в стране и народническое движение. В таких условиях царское правительство надеялось внешними успехами укрепить свое положение внутри страны; с другой стороны, именно из-за шаткости своего положения оно боялось обнаружить слабость, отступив передупорством турок. В конечном счёте мотивы внутренней политики взяли верх.

Рейхштадтское свидание. Сербо-турецкая война усилила опасность общеевропейского взрыва. Если бы победила Турция, вмешательство России стало бы неизбежным. При этом ей было бы не легко избегнуть конфликта с Австро-Венгрией. Если бы победила Сербия, это, вероятнее всего, вызвало бы развал Оттоманской империи. В этом случае вряд ли удалось бы предотвратить жестокую схватку великих держав из-за турецкого наследства. Политика царского правительства во второй половине 1876 г. пытается решить нелёгкую дипломатическую задачу: оказать поддержку балканским славянам, но при этом не столкнуться с Австро-Венгрией.

Первая попытка решить эту задачу после начала сербо-турецкой войны имела место при свидании Александра II и Горчакова с Францем-Иосифом и Андраши в Рейхштадтском замке, в Богемии, 8 июля 1876 г. В Рейхштадте не было подписано ни формальной конвенции, ни даже протокола. Итоги австро-русского сговора были записаны под диктовку Андраши русским послом в Вене, присутствовавшим в Рейхштадте; независимо от этого они были продиктованы Горчаковым кому-то из сопровождавших его чиновников. Эти две записи, никем не заверенные и притом в ряде пунктов расходившиеся друг с другом, являлись единственными документами, в которых закреплены были результаты рейхштадтского свидания. Согласно обеим записям, в Рейхштадте было условлено «в настоящий момент» придерживаться «принципа невмешательства». Если же обстановка потребует активных выступлений, решено было действовать по взаимной договорённости. В случае успеха турок обе державы «потребуют восстановления status quo в Сербии». «Что касается Боснии и Герцеговины, державы будут настаивать в Константинополе на том, чтобы они получили устройство, основанное на программе, изложенной в ноте Андраши и в Берлинском меморандуме». Было постановлено, что в случае победы сербов «державы не окажут содействия образованию большого славянского государства». Впрочем, под давлением России Андраши согласился на некоторое увеличение Сербии и Черногории. Сербия согласно горчаковской записи получала «некоторые части старой Сербии и Боснии», Черногория — всю Герцеговину и порт на Адриатическом море. По записи Андраши, Черногория получала лишь часть Герцеговины. «Остальная часть Боснии и Герцеговины должна быть аннексирована Австро-Венгрией». По русской же записи, Австрия имела право аннексировать только «турецкую Хорватию и некоторые пограничные с ней (т. е. с Австрией) части Боснии, согласно плану, который будет установлен впоследствии». О правах Австрии на Герцеговину в русской записи вообще ничего не упоминалось.

Россия получала согласие Австрии на возвращение юго-западной Бессарабии, отторгнутой у России в 1856 г., и на присоединение Батума.

В случае полного развала Европейской Турции Болгария и Румелия должны были, по русской версии, образовать независимые княжества, по австрийской записи, — автономные провинции Оттоманской империи; по австрийской версии, такой провинцией могла стать и Албания. Русская запись вовсе не упоминала об Албании. Эпир, Фессалию (по австрийской записи и Крит) предполагалось передать Греции. Наконец, «Константинополь... мог бы стать вольным городом».

Рейхштадтское соглашение таило в себе зародыши множества недоразумений и конфликтов.

В августе 1876 г., после того как сербы потерпели несколько поражений, Горчаков предложил Бисмарку взять на себя инициативу созыва международной конференции для выработки условий сербо-турецкого мира. Но Бисмарк вовсе не желал, чтобы России удалось без войны разыграть роль покровительницы славян. Наоборот, он очень хотел, чтобы Россия поглубже завязла в восточных делах. Поэтому Бисмарк отклонил предложение Горчакова. Он всячески провоцировал осложнения между Россией, с одной стороны, и Англией и Турцией — с другой.

Антитурецкая кампания в Англии. В это время обстоятельства вынудили Дизраэли несколько изменить свой внешнеполитический курс. В Англии были, наконец, оглашены сведения о турецких зверствах в Болгарии. Гладстон использовал «болгарские ужасы» как оружие для атаки против Дизраэли. Дело в том, что после Крымской войны Англия, как и Франция, неоднократно предоставляла Турции довольно значительные займы, на которых наживались крупные барыши. Займы выпускались из 5 —6% — на много выше среднего процента того времени — да ещё при 6 — 7% комиссионных в пользу банкиров. Один из займов был выпущен по курсу 43,5 за 100. До 1875 г. турецкому правительству на таких условиях было одолжено около 200 миллионов фунтов, т. е. до 2 миллиардов рублей. Эти финансовые операции разоряли Турцию. В октябре 1875 г. разразилось её банкротство. Заинтересованные в турецких займах капиталистические круги Англии были встревожены и возмущены: они требовали от Дизраэли нажима на несостоятельного должника. Но Дизраэли оберегал Турцию: она нужна была ему как орудие против России. Такая политика Дизраэли вызывала крайнее раздражение кредиторов Турции. Гладстон дал им прекрасный материал для агитации. «Болгарские ужасы» стали одним из лозунгов кампании, направленной против Дизраэли.

Затруднительное положение правительства Дизраэли пришлось для России как нельзя более кстати. Русской дипломатии нужно было спасать Сербию. Оказалось, что с регулярной сербской армией туркам удалось справиться гораздо легче, чем с повстанцами в Боснии и Герцеговине. 26 августа 1876 г. князь Милан обратился к представителям держав в Белграде с просьбой о посредничестве для прекращения войны. Все державы ответили согласием. Английский посол в Константинополе передал Порте предложение держав предоставить Сербии перемирие сроком на один месяц и немедленно начать переговоры о мире. Турция сообщила о своём согласии. Однако при этом она выдвинула весьма жёсткие условия будущего мирного договора.

«Европейский концерт» под влиянием России отклонил турецкие требования. Дизраэли этому не мешал. 4 сентября в письмо к Дерби он развил свой собственный план ликвидации сербо-турецкой войны. Мир с Сербией и Черногорией заключается Турцией на основе status quo. Босния, Герцеговина и Болгария получают административную автономию. Дизраэли допускал оккупацию первых двух провинций Австро-Венгрией, а Болгарии — Россией. Наиболее интересной была заключительная часть его плана. «Константинополь с соответствующим округом должен быть нейтрализован и превращен в свободный порт... под защитой Англии»

Вскоре Дерби официально выдвинул английскую программу мира: она полностью воспроизводила письмо Биконсфильда, как теперь стал называться Дизраэли, получивший звание лордаа; В программе Дерби осторожности ради был только обойдён молчанием пункт о протекторате Англии над Константинополем.

Русская дипломатия без труда разгадала истинные замыслы Биконсфильда. Горчаков немедленно выдвинул свой контрпроект. Канцлер принимал автономию для Боснии, Герцеговины и Болгарии; при этом он предусматривал их оккупацию соответственно Австрией и Россией, как это намечалось и в письме английского премьера. Всё это представлялось как будто приемлемым для Англии. Раздражение англичан вызвал лишь последний пункт горчаковского проекта: канцлер предлагал ввести в Мраморное море соединённую эскадру из судов всех великих держав. Ясно, что это ограждало турецкую столицу от притязаний Биконсфильда. Британский кабинет отверг этот пункт русского предложения.

Отклонив проект Горчакова, английское правительство широко использовало его, дабы через прессу устрашить общественное мнение перспективой русского вторжения в Болгарию. Брошена была крылатая фраза, будто появление русских войск в Болгарии и явится началом настоящих «болгарских ужасов». Дизраэли удалось добиться нового поворота английского буржуазного общественного мнения: призрак русского владычества на подступах к проливам вызвал газетные вопли, заглушившие протесты держателей турецких бумаг по поводу турецких зверств.

Австрия ничего не имела против предложения Горчакова ввести в проливы объединённую эскадру. Но зато она боялась появления русских войск в Болгарии, в самом сердце Балкан. Таким образом, завязавшаяся дипломатическая дискуссия ни на шаг не продвинула вопроса о ликвидации сербо-турецкой войны. А между тем успехи турок заставляли Россию торопиться со спасением Сербии.

Миссия генерала Вердера. В этой связи в конце сентября и в первые дни октября 1876 г. Горчаков попытался применить новый метод, чтобы добиться соглашения с Австро-Венгрией: он обратился в Берлин.

Герцеговинское восстание застало Германию в довольно тягостном дипломатическом положении — после отпора, данного Бисмарку Горчаковым, Деказом и Дизраэли в дни военной тревоги 1875 г. Обострение восточного вопроса пришлось очень кстати для Бисмарка. Восточные осложнения должны были перессорить Россию с Англией и Австрией. В итоге Бисмарк рассчитывал лишить Францию тех союзников, которые наметились для неё в 1874 — 1875 гг., и таким образом по меньшей мере закрепить её дипломатическую изоляцию. Вот почему канцлер всячески разжигал пламя, занявшееся на Ближнем Востоке.

Впрочем, восточный кризис представлял для Бисмарка и некоторую опасность. Она заключалась в возможности австро-русской войны. Бисмарк очень хотел русско-турецкой, а ещё больше — англо-русской войны. Но он боялся полного разрыва между обоими своими партнёрами по союзу трёх императоров; это заставило бы его произвести между ними выбор. Принять сторону России или просто соблюдать нейтралитет Бисмарк считал невозможным; в этом случае Австро-Венгрия как слабейшая сторона либо была бы разбита, либо пошла бы на полную капитуляцию перед Россией. В обоих случаях это означало бы усилена России, которое Бисмарк находил чрезмерным. С другой стороны, Бисмарку не хотелось и стать на сторону Австрии и против России. Он был твёрдо уверен, что русско-германская война неизбежно осложнится вмешательством Франции и превратится в тяжёлую войну на два фронта.

Бисмарк упорно работал над достижением австро-русского соглашения на основе раздела Балкан на сферы влияния между Россией и Австро-Венгрией. При этом Австрия могла бы округлить свои владения, захватив Боснию, Россия же вернула бы себе Бессарабию, а заодно несколько ослабила бы свои силы войной с Турцией. Бисмарк думал, что и Англия согласилась бы на такое решение при условии, что сама получит Египет. Подтолкнув Англию на захват Египта, Бисмарк надеялся поссорить её с Францией; тем самым предупреждалась возможность повторения английского вмешательства во франко-германские отношения. Так за кулисами Бисмарк осторожно плёл свою сложную дипломатическую сеть.

Как сказано, в августе Бисмарк отклонил проект Горчакова о созыве европейской конференции. Однако он постарался устранить неприятный осадок, который мог после этого остаться в Петербурге. С этой целью канцлер послал в Россию фельдмаршала Мантейфеля в качестве специального представителя кайзера; ему было поручено приветствовать царя во время его приезда на манёвры в Варшаву. Мантейфель передал царю письмо Вильгельма. Кайзер писал, что память о поведении царя с 1864 по 1870 — 1871 гг. будет руководить его политикой по отношению к России, «что бы ни случилось».

Очень скоро Бисмарку стало ясно, что, посылая Мантейфеля, он, пожалуй, перестарался. В ответном письме Вильгельму Александр II предупреждал, что, «несмотря на всё желание поддержать в восточном вопросе согласие держав, на котором основывается мир, он может оказаться вынужденным занять особую и сепаратную позицию». На этот случай царь хотел знать, может ли он быть уверенным в помощи Германии.

На этот многозначительный вопрос Бисмарк, вопреки всем дипломатическим обычаям, не ответил ничего. В середине сентября через русского посла в Берлине сделано было напоминание о письме царя. Бисмарк снова уклонился от ответа. В конце концов царю надоело ждать. Минуя дипломатический путь, он обратился к военному уполномоченному германского императора в Петербурге генералу Вердеру. Царь попросил Вердера ускорить официальный ответ на его вопрос, будет ли Германия в случае австро-русской войны занимать такую же позицию, какую сохраняла Россия в 1870 г., во время войны Германии о Францией.

Дальше отмалчиваться было уже невозможно. 23 октября 1876 г. германский посол Швейниц получил, наконец, предписание канцлера передать русскому правительству ответ, имевший буквально неисчислимые политические последствия.

«Из внимания к дружеским отношениям трёх императоров, — писал Бисмарк, — мы сначала сделаем попытку убедить Австрию, чтобы в случае русско-турецкой войны она поддерживала с Россией мир. Эти усилия не безнадёжны, судя по всему тому, что известно о намерениях Австрии. Если бы они не увенчались успехом и если бы, несмотря на все наши старания, мы не смогли предотвратить разрыв между Россией и Австрией, и тогда для Германии ещё не было бы оснований выйти из состояния нейтралитета. Но нельзя наперёд утверждать, что такая война, особенно если в ней примут участие Италия и Франция, не приведёт к последствиям, которые заставят нас выступить на защиту наших собственных интересов. Если счастье изменит русскому оружию перед лицом коалиции всей остальной Европы и мощь России будет серьёзно и длительно поколеблена, то это не может отвечать нашим интересам. Но столь же глубоко будут задеты интересы Германии, если возникнет угроза для австрийской монархии и для её положения в качестве европейской державы или для её независимости: это приведёт к исчезновению одного из факторов, на которых основывается европейское равновесие».

Практически этот ответ означал, что Бисмарк не позволит России разгромить Австро-Венгрию.

Только в одном случае Бисмарк готов был пожертвовать Австро-Венгрией. В инструктивном разговоре со Швейницем, перед его отъездом в Петербург, канцлер заявил, что согласен активно поддержать Россию в случае, если она гарантирует Германии обладание Эльзас-Лотарингией. В интимной беседе с одним из близких людей Бисмарк ещё откровеннее формулировал свои замыслы. «При нынешних восточных осложнениях, — заявил канцлер, — единственной выгодой для нас могла бы быть русская гарантия Эльзаса. Эту комбинацию мы могли бы использовать, чтобы ещё раз совершенно разгромить Францию». Уверенности, что такая комбинация удастся, у Бисмарка не было. Всё же он осторожно нащупывал почву —слишком уж соблазнительна была такая перспектива.

Швейниц подробно изложил Горчакову первую часть ответа Бисмарка. «Мы ждали от вас больших вещей, — разочарованно ответил русский канцлер, — а вы привезли нам только то, что мы и так знаем давно». В дальнейшем разговоре Швейниц прямо намекнул на то, что русская гарантия Эльзаса и Лотарингии, зафиксированная в договоре, могла бы коренным образом изменить позицию Германии. Но Горчаков решительно отклонил такое соглашение. «Это принесло бы вам мало пользы — заявил он. — В наше время договоры имеют очень малую ценность». «Однако вы сами только что выражали сожаление, что мы не связаны с вами никаким договором», — ядовито отпарировал Швейниц.

В приведённых дипломатических переговорах нагляднее, чем где-либо, наметилась та расстановка сил, которая постепенно стала определяться в результате франко-прусской войны: Россия и Франция, с одной стороны, Германия и Австро-Венгрия — с другой. В 1876 г. обе эти группировки ещё не нашли своего оформления в каких-либо договорах, однако они уже
достаточно отчётливо обозначились на международной арене.

Миссия барона Мюнха. В результате запроса, сделанного царём через посредство Вердера, русское правительство убедилось, что воевать с Австрией — значит рисковать войной с Германией. Следовательно, воевать с Турцией можно не иначе, как предварительно обеспечив себе австрийский нейтралитет. Цена этого нейтралитета в Рейхштадте была только намечена. Надлежало её уточнить.

Австро-русское соглашение представлялось желательным и для Австрии. Дело в том, что австро-венгерское правительство через специального уполномоченного барона Мюнха задало Бисмарку почти тот же самый вопрос, какой царь поставил перед ним через Вердера. Мюнх указал Бисмарку на крайнюю опасность, которую, по мнению его правительства, будет представлять оккупация Болгарии русскими войсками. Канцлер отвечал, что никакой особой опасности он в этом не видит и советует в таком случае Австрии оккупировать Боснию. Если же Австрия захочет противодействовать России, она может договориться с Англией. Бисмарк дал понять, что на Германию Австрии рассчитывать нечего. Хотя Бисмарк и не желал допустить разгрома Австро-Венгрии Россией, он отнюдь не склонен был и воевать против России за балканские интересы Австро-Венгрии. С другой стороны, стараясь предотвратить австро-русскую войну, канцлер вовсе не собирался мешать России начать войну против Турции. Напротив, Бисмарк считал полезным даже разжечь эту войну. Это запутало бы Россию в ближневосточных осложнениях и ещё более испортило бы её отношения с Англией.

Константинопольская конференция. 31 августа 1876 г. на турецкий престол вступил султан Абдул-Гамид II, будущий «кровавый султан», прославившийся армянской резнёй. Это был человек жестокий и трусливый. В то же время он отличался чрезвычайной хитростью: никто лучше него не умел играть на соперничестве великих держав. Не сумев договориться об условиях мира на Балканах» Державы по инициативе России снова потребовали у Порты, чтобы она немедленно, не дожидаясь, пока они столкуются друг с другом, заключила перемирие с Сербией. На это выступление «европейского концерта» турецкая дипломатия ответила своеобразным маневром. 10 октября Порта не только согласилась предоставить Сербии перемирие, но и выразила готовность обеспечить его сразу на срок в 5 — 6 месяцев. Это выглядело крайне миролюбиво, на деле же означало длительную оккупацию сербской территории и затяжку переговоров о мире в расчёте, что обстановка может измениться в благоприятном для Порты смысле. Россия посоветовала Сербии отказаться от столь длительного перемирия. Тогда турки, поощряемые Англией, возобновили наступление. Сербы потерпели новые поражения; положение Сербии стало критическим. Ввиду этого 31 октября русское правительство вручило Порте ультиматум с требованием немедленно заключить перемирие сроком на 4 или 6 недель. Для ответа давался 48-часовой срок. При этом указывалось, что в случае отклонения русских требований последует разрыв дипломатических отношений России с Турцией. Одновременно Россия провела частичную мобилизацию — всего до 20 дивизий. Напуганная Порта поспешила принять предъявленные ей требования.

После достигнутого успеха русская дипломатия сделала ещё одну попытку решить без войны балканский вопрос. В конце октября и в начале ноября в разговорах между английским послом лордом Лофтусом, Горчаковым и царём в Ливадии была выдвинута мысль о созыве международной конференции; в случае её срыва русское правительство заранее оставляло за собой свободу действий. Царь при этом заверил Лофтуса, что Россия не стремится к захвату Константинополя. Против конференции не возражали и прочие участники Парижского трактата. Конференция должна была состояться в Константинополе. Уполномоченным России был назначен граф Игнатьев. От Англии на конференцию прибыл лорд Солсбери, который занимал в кабинете Биконсфильда пост министра по делам Индии. Солсбери считался представителем умеренной группировки кабинета, склонной к соглашению с Россией. По прибытии в Константинополь Солсбери сразу же установил контакт с Игнатьевым.

Конференция открылась 11 декабря 1876 г. Игнатьев играл на ней руководящую роль. Представители держав сошлись на проекте автономии для Боснии, Герцеговины и Болгарии; последняя в угоду австрийцам была разделена в меридиональном направлении на восточную и западную. Россия отказывалась от военной оккупации этих территорий; за введением автономного устройства в каждой провинции должен был наблюдать комиссар, назначенный всеми великими державами.

Но в день, когда конференция готовилась официально объявить своё решение, султан, с благословения английского посла Эллиота проделал ошеломляющий маневр. Прежде всего он назначил великим визирем Митхата-пашу, сторонника конституционного правления. Вскоре после этого, 23 декабря, состоялось заключительное заседание конференции; на него в первый раз были допущены представители турецкого правительства. Внезапно во время заседания его участники были оглушены артиллерийскими салютами. Изумлённые делегаты не успели опомниться, как турецкий представитель, министр иностранных дел Саффет-паша, поднялся со своего кресла. «Великий акт, — торжественно провозгласил паша, — который совершился в этот момент, изменил форму правления, существовавшую в течение 600 лет: провозглашена конституция, которой его величество султан осчастливил свою империю». Труды конференции были объявлены Саффетом совершенно излишними: ведь конституция уже дарует все необходимые реформы. На этом основании Турция отклоняет решения конференции. Английский посол Эллиот был душой разыгранной комедии; с ним Биконсфильд вёл личную переписку через голову лорда Солсбери и своего министра иностранных дел. Русский делегат предложил силой принудить Турцию принять решение держав. Но Солсбери получил из Лондона категорическое предписание отклонить всякое давление на Турцию.

Конференция пребывала в крайнем смущении. От угроз она перешла к просьбам; Порте было предложено принять её проект хотя бы в урезанном виде. Но явная слабость держав лишь раззадоривала турок. Порта вторично отвергла предложения конференции. Чтобы кое-как «спасти лицо», державы ответили отозванием своих послов из Константинополя. Этот шаг, однако, не означал разрыва дипломатических отношений: в турецкой столице оставлены были поверенные в делах. Таким образом, вся демонстрация оказалась холостым выстрелом. Бисмарк советовал русским начать войну против Турции. Он рекомендовал им при этом не церемониться с Румынией и обещал посодействовать достижению полюбовного соглашения с венским кабинетом.

Будапештская конвенция. После неудачи миссии Вердера и Мюнха, т.е. ещё осенью 1876 г., между Россией и Австрией начались переговоры относительно позиции Австро-Венгрии в случае русско-турецкой войны. 15 января 1877 г. в Будапеште была, наконец, подписана секретная конвенция, которая обеспечивала России нейтралист Австро-Венгрии в войне против Турции. В обмен Австро-Венгрии предоставлялось право оккупировать своими войсками Боснию и Герцеговину. При этом Австро-Венгрия обязывалась не распространять военных операций на Румынию, Сербию, Болгарию и Черногорию, а Россия — на Боснию, Герцеговину, Сербию и Черногорию. Австро-Венгрия давала, впрочем, согласие на участие Сербии и Черногории в войне на стороне России.

Дополнительная конвенция предусматривала ожидаемые езультаты предстоящей войны. Территориальные приобретения в Европе ограничивались: для Австро-Венгрии — Боснией и Герцеговиной, исключая Ново-Базарский санджак, т. е. территорию, отделяющую Сербию от Черногории; о ней должно было последовать особое соглашение; для России — возвращением юго-западной Бессарабии. Далее подтверждались условия Рейхштадтского договора о недопущении создания большого славянского государства на Балканах, о независимости Болгарии, Румынии, Албании, о судьбах Фессалии, Эпира и Крита, равно как и Константинополя. Обе конвенции — и основная и дополнительная — были подписаны Андраши и русским послом в Вене Новиковым. Теперь Россия могла воевать, но результаты её возможной победы были заранее урезаны до минимума. За нейтралитет Австро-Венгрии Россия уплачивала ей огромную цену.

Франко-германская военная тревога 1877 г. и Лондонский протокол. Между тем восточный кризис вызвал резонанс и на франко-германской границе. После срыва Константинопольской конференции, в январе 1877 г., по своему обычаю используя печать в качестве дипломатического орудия, Бисмарк поднял новую военную тревогу по поводу слухов о концентрации французской кавалерии вблизи германской границы. Вслед за этим канцлер обратился к английскому послу с предложением заключить союз против Франции. Бисмарк заверял, что Франция подготовляет вторжение в Германию и что для предотвращения этой опасности Германия должна принять меры предосторожности. Меры эти, несомненно, будут истолкованы Францией как провокация; возможно, последует война. Канцлер предлагал Англии заключить оборонительный и наступательный союз. Однако британский кабинет, рассмотрев это предложение, отказался его принять.

Результат новой франко-германской военной тревоги был совсем не тот, которого добивался Бисмарк: испугавшись перспективы дальнейшего усиления Германии, кабинет Биконс-фильда неожиданно для Бисмарка возымел желание достигнуть компромисса с Россией. В феврале 1877 г. между русским послом в Лондоне Петром Шуваловым и лордом Дерби начались переговоры они закончились составлением протокола, рекомендовавшего Порте принять реформы, урезанные даже по сравнению с последними;(сокращёнными) предложениями Константинопольской конференции. Граф Игнатьев был послан в объезд по европейским столицам для согласования со всеми великими державами этого нового коллективного выступления «европейского концерта» 31 марта представители шести держав в Лондоне подписали протокол. Однако 12 апреля Порта его отклонила: она заявила, что рассматривает его как вмешательство во внутренние дела Турции, «противное достоинству турецкого государства».

Что касается Бисмарка, то он сообразил, как бы угроза франко-германской войны не привела к англо-русскому, а значит и к турецко-русскому миру. Чтобы предупредить подобную неприятность, канцлер обещал России устроить ей заём в 100 миллионов рублей на военные нужды через близкого ему банкира Блейхредера. Одновременно Бисмарк занял примирительную позицию в отношении французов. В результате Биконсфильду уже незачем было заигрывать с Россией. Так изворачивался Бисмарк, дабы спровоцировать русско-турецкую войну и углубить конфликт между Россией и Англией.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

РУССКО-ПРУССКАЯ ВОЙНА (1877 ― 1878 гг.)

И БЕРЛИНСКИЙ КОНГРЕСС (1878 г.)

Русско-турецкая война.

На отклонение Турцией Лондонского протокола Россия на другой же день (13 апреля 1877 г.) ответила мобилизацией ещё 7 дивизий. Царь выехал в Кишинёв, где находилась ставка верховного главнокомандующего. Там 24 апреля 1877 г. им был подписан манифест об объявлении войны Турции. Активные военные действия на балканском театре начались, однако, только в конце июня.

У Биконсфильда была мысль ответить на объявление Россией войны оккупацией Дарданелл. Но такой план не встретил сочувствия ряда влиятельных членов английского кабинета. Англия ограничилась тем, что 6 мая Дерби вручил Шувалову ноту. В ней сообщалось, что Англия не может допустить, во-первых, блокады Россией Суэцкого канала, во-вторых, оккупации Египта, хотя бы только на время войны, в-третьих, захвата Константинополя и изменения статуса проливов.

Русский посол в Лондоне решил, что Англия собирается вступить в войну. Он так встревожился, что немедленно помчался в Петербург, чтобы доложить там о крайней серьёзности положения.

Русское правительство, только что начав войну, уже подумывало, как бы скорее её окончить на сколько-нибудь приемлемых условиях. Оно поспешило успокоить англичан в отношении Египта и Суэца.

Что касается Константинополя и проливов, то этот вопрос петербургский кабинет объявлял проблемой общеевропейской. Другими словами, Россия обязывалась не решать его единолично.

Русский канцлер не ограничился вышеприведёнными заверениями. Он поручил Шувалову заявить, что Россия готова заключить мир на умеренных условиях; пусть только турки запросят его раньше, чем русские армии перейдут Балканский хребет. Предложения русского правительства представлялись более скромными, чем даже последний вариант требований Константинопольской конференции. Так, например, конференция предполагала, что Болгария будет простираться на юг почти до Адрианополя и за Родопские горы; теперь Россия готова была ограничиться автономией части Болгарии, к северу от Балканского хребта. Для себя, в случае быстрого заключения мира, Россия готова была удовольствоваться возвращением юго-западной Бессарабии и уступкой ей Батума. 8 июня 1877 г. Шувалов сообщил эту мирную программу лорду Дерби.

Британское правительство отвергло русские предложения. Оно признало их неприемлемыми в вопросе о Константинополе и проливах. Дело в том, что Горчаков предупредил англичан о возможности временного занятия зоны проливов русскими войсками, если по ходу военных действий это окажется необходимым. На это английская дипломатия никак не считала возможным согласиться.

Ещё 19 мая 1877 г. Дерби начал переговоры с Австро-Венгрией о совместном отпоре России. Англия должна была послать свой флот в проливы; Австро-Венгрии предлагалось ударить в тыл русской Дунайской армии. Ясно было, что риск союзников был бы неравным. Английскому флоту не грозила встреча с русскими военными кораблями, по той причине, что таковых в Чёрном море не имелось. Правда, и австрийская армия могла надеяться на сравнительно лёгкий успех в борьбе против русских войск за Дунаем: они оказались бы в клещах между австрийцами и турками. Но после этого Австрии предстояла бы война со всеми вооружёнными силами России. Австрийское правительство правильно оценило положение. Пораздумав, оно предложило англичанам лишь проводить совместную политическую линию в вопросах будущего устройства Востока. От мобилизации против России Австрия отказалась.

Пока шли все эти переговоры, военные действия развивались своим чередом. 19 июля 1877 г. отряд генерала Гурко овладел Шипкинским перевалом. Казалось, после этого должно начаться русское наступление за Балканы, уже непосредственно угрожающее турецкой столице. 27 июля в Лондон пришло паническое донесение от посла в Константинополе Лайарда. Посол сообщал, будто русские стоят под Адрианополем. Под влиянием этого сообщения Биконсфильд решил предложить султану «пригласить» в проливы британскую эскадру; она стояла наготове в Безикской бухте.

Но паника оказалась напрасной. Лайард даже не успел выполнить данное ему Биконсфильдом поручение. В тот самый День, как отряд Гурко взял Шипку, армия Османа-паши вошла в Плевну, что создавало серьёзную угрозу правому флангу и коммуникациям русской армии. Весть об этом дошла до Лондона с опозданием, но по её получении там успокоились. Война явно затягивалась: это и требовалось с точки зрения английских интересов.

Иначе реагировал на события Андраши. В момент, когда положение русской армии стало затруднительным, он ощутил I прилив необычайной храбрости. Позабыв обещания соблюдать нейтралитет, он предложил своему правительству двинуть войска в Румынию, чтобы перерезать русские коммуникационные линии. Однако план министра потерпел крушение: ему воспротивились австрийские военные круги; они были убеждены, что даже и теперь война с Россией не под силу Австро-Венгрии.

10 декабря 1877 г. русские взяли Плевну. Это крупное военное событие вызвало усиленную деятельность дипломатии. Незадолго до того русское правительство сообщило Германии и Австрии свой проект будущего мира. В нём предусматривалось: образование болгарского вассального княжества в широких границах, намеченных Константинопольской конференцией; автономия Боснии и Герцеговины с передачей их под управление Австрии, если последняя этого пожелает; полная независимость Сербии, Черногории и Румынии; возвращение России юго-западной Бессарабии; компенсация Румынии за счёт Добруджи; присоединение к России Карса и Батума, Ардагана и Баязета; уплата контрибуции. Наконец, намечалось довольно мизерное изменение режима проливов: «прибрежные государства» Чёрного моря, т. е. в частности Россия, получали право, в случаях, когда в том представится надобность, проводить через проливы военные суда, но только «поодиночке» и всякий раз по специальному разрешению султана.

Разбитая Турция грозила уступить, если не последует помощь со стороны Англии. 13 декабря английское правительство предупредило Россию, что даже временная оккупация Константинополя заставит Англию принять «меры предосторожности». Однако внутри английского кабинета продолжались споры, следует ли принимать такие меры. Кабинет был единодушен только в одном — в готовности бросить в огонь Австрию.

На английское предостережение последовал ясный и твёрдый ответ Горчакова: Россия не может гарантировать, что ход военных действий не заставит её временно занять турецкую столицу.

24 декабря Турция обратилась к Англии с просьбой о посредничестве. Английское правительство уведомило об этом Петербург. Ответ Горчакова гласил: если Порта хочет кончить войну, то с просьбой о перемирии она должна обращаться прямо к главнокомандующему русской армией. Дарование перемирия обусловливалось предварительным принятием обязательств будущего мирного договора. Русское правительство при этом подтверждало свою готовность передать на обсуждение международной конференции те пункты договора, которые затрагивают «общеевропейские интересы».

8 января 1878 г. Порта обратилась к русскому главнокомандующему великому князю Николаю Николаевичу («старшему») с просьбой о перемирии. Начались переговоры, а пока они шли, русские войска продолжали продвигаться к турецкой столице.

Английский кабинет беспрерывно обсуждал положение. Королева Виктория писала премьеру отчаянные письма, уверяя, что, будь она мужчиной, она немедленно отправилась бы бить русских. Снова запросили Вену, не склонна ли она мобилизоваться. Сам Андраши был готов на этот шаг. Однако по требованию военного командования он повторил свой отказ, ссылаясь, между прочим, на то, что мобилизация стоит больших денег.

Под влиянием тревожных сообщений из Константинополя английский кабинет 23 января принял, наконец, решение об отправке британского флота в проливы. Между прочим кабинет рассчитывал, что такой шаг подвинет вперёд и Австро-Венгрию. В знак протеста лорды Дерби и Карнарвон подали в отставку. Но, тут же отменив своё решение, кабинет послал адмиралу Хорнби новый приказ: немедленно вернуться в Безикскую бухту. После этого и лорд Дерби возвратился на свой пост. Англия и Австрия совместно потребовали передачи всей совокупности условий русско-турецкого мира на обсуждение международной конференции. При этом австрийцы указывали на нарушение Рейхштадтского и Будапештского соглашений: в лице Болгарии Россия создавала на Балканах то самое большое славянское государство, образования которого как раз и было у словлено не допускать.

Русское правительство не рискнуло пойти на конфликт с двумя великими державами. Его армия и запасы военного снаряжения пострадали от войны; финансовое положение государства было не из лёгких. Ввиду этого царское правительство официально сообщило, что оно готово передать на обсуждение международного конгресса те условия будущего мирного договора, которые затрагивают «общеевропейские» интересы. Под таковыми в первую очередь разумелся вопрос о проливах.

Опасаясь столкновения с Англией, царь приказал главнокомандующему в случае принятия турками условий перемирия воздержаться от оккупации Константинополя, остановиться под его стенами и во всяком случае не производить оккупации

31 января 1878 г. турки подписали перемирие. Один из пунктов предусматривал распространение русской оккупации до Чаталджи и Булаира. Но эти районы в тот момент фактически ещё были заняты русскими войсками. Поэтому продвижение русских продолжалось ещё несколько времени и после подписания перемирия. Это вызвало в Лондоне новый приступ паники. Английский кабинет боялся, что русские идут на столицу Оттоманской империи. Для самих англичан был немалый соблазн занять проливы и Константинополь. Ещё в августе 1877 г. Биконсфильд писал Лайарду: «хотел бы видеть наш флот во внутренних водах Турции и переход Галлиполи в наши руки в качестве материальной гарантии».

Шовинистическая агитация приняла в Англии истерический характер. В такой обстановке кабинет 8 февраля снова отдал приказ адмиралу Хорнби итти в Дарданеллы. Адмиралу было сообщено, что английский посол должен получить согласие султана на проход судов через проливы. Флот двинулся в Дарданеллы. В Чанаке он стал на якорь в ожидании султанского разрешения. Простояв некоторое время и ничего не дождавшись, адмирал Хорнби снялся с якоря и направился обратно в Безикскую бухту. Вскоре выяснилось, что султан не посмел пропустить британский флот к Константинополю ввиду угрозы русского главнокомандующего, что в таком случае его войска займут турецкую столицу.

Царь действительно хотел было приказать главнокомандующему ввести войска в Константинополь. Горчаков и военный министр Милютин возражали: они считали, что это приведёт к войне с Англией. Тогда царь изменил своё решение: лишь высадка английского десанта должна была явиться сигналом для оккупации турецкой столицы. Но когда советники ушли, Александр II, оставшись один, снова передумал и опять склонился к тому, чтобы ввести войска в Константинополь. Кончил же он совершенно неожиданным решением: он протелеграфировал главнокомандующему один за другим оба приказа...

Между тем странные упражнения британского флота грозили сделать его предметом всеобщего посмешища. На здании английского посольства в Константинополе однажды утром нашли наклеенное кем-то объявление: «Между Безикой и Константинополем утерян флот. Нашедшему будет выдано вознаграждение». 12 февраля адмирал Хорнби вновь получил приказ двинуться в Мраморное море, хотя бы и без разрешения султана.

Британский флот прошёл через Дарданеллы и 15 февраля бросил якорь у Принцевых островов. Затем, по просьбе султана, флот был отведён подальше, в Муданию, к азиатскому побережью Мраморного моря.

Английское правительство грозило, что вступление русских войск в Константинополь вызовет разрыв дипломатичечких сношений

Австрийское правительство тоже заявляло, что в случае оккупации Константинополя русскими войсками оно отзовет своего посла из Петербурга.

Русское правительство решило не создавать конфликта с обеими державами. Оно ограничилось занятием местечка Сан-Стефано расположенного в 12 верстах от турецкой столицы, на берегу Мраморного моря.

Сан-Стефанский мир. 3 марта 1878 г. в Сан-Стефано был подписан мирный договор.

В эту пору вследствие болезни престарелого Горчакова в деятельности русской дипломатии начал сказываться недостаток необходимого единства. Один из самых видных послов, граф Пётр Шувалов, проводил в Лондоне примирительную линию. Той же позиции держался и сам Горчаков; её поддерживали его ближайшие сотрудники в министерстве Жомини, Гире и др. Однако наиболее влиятельной фигурой в рядах русских дипломатов являлся в это время бывший посол в Турции граф Игнатьев. Он-то и был уполномочен царём вести мирные переговоры с Турцией. Убеждённый сторонник великодержавной русской политики, он властно диктовал Порте тяжёлые условия мира.

Сан-Стефанский договор расширял территорию Болгарии по сравнению с границами, намеченными Константинопольской конференцией; болгарам передавалась значительная часть Эгейского побережья. При этом турецкие войска лишались права оставаться в пределах Болгарии. Для покровительницы турок — английской дипломатии — такое положение представлялось неприемлемым.

Британское правительство опасалось, что, включив Болгарию в сферу своего влияния, Россия станет средиземноморской державой. Вдобавок новые границы Болгарии так близко подходили к Константинополю, что проливы и турецкая столица оказывались под постоянной угрозой удара с болгарского плацдарма. Ввиду этого Сан-Стефанский договор встретил со стороны Англии резко отрицательное отношение.

Столь же мало отвечал Сан-Стефанский договор и интересам Австро-Венгрии. В Рейхштадте и в Будапештской конвенции от 15 января 1877 г. было условлено, что не будет допущено создание большого славянского государства на Балканах. Чтобы предупредить образование такого государства, Константинопольская конференция разделила в своём проекте Болгарию на две части по меридиональному направлению; западная Болгария должна была войти в сферу австрийского влияния. Игнатьев не пожелал считаться о этими проектами. По его плану Болгария должна была стать единым государством, которое охватывало бы большую часть Балканского полуострова.

Сан-Стефанский договор предусматривал также полную суверенность Черногории, Сербии и Румынии, предоставление румынскому княжеству северной Добруджи, возвращение России юго-западной Бессарабии, передачу ей Карса, Ардагана, Баязета и Батума, а также небольшие территориальные приобретения для Сербии.

Берлинский конгресс 1878 г. 6 марта Андраши официально выступил с предложением созвать конгресс для обсуждения всех условий мира между Россией и Турцией, а не только статуса проливов, на что ещё раньше соглашался Горчаков. Русскому правительству пришлось дать своё согласие.

Уступчивость русской дипломатии объяснялась соотношением сил, которое сложилось с самого начала восточного кризиса. Война с Турцией создавала для России риск столкновения с Англией и Австрией. Русское правительство не желало итти на такой конфликт, особенно ввиду позиции, занятой Германией. Ещё 19 февраля 1878 г. Бисмарк произнёс знаменитую речь, в которой заявил, что в восточном вопросе он не более как «честный маклер»: его задача — поскорее привести дело к концу. Таким образом, Бисмарк публично устранился от активной поддержки русского правительства. Всё же русская дипломатия ещё раз попыталась заручиться такой поддержкой. Она помнила, как тот же Бисмарк усиленно подстрекал русское правительство начать войну против Турции. Но оказалось, что канцлер успел превратиться в миротворца. Теперь он «советовал» России в интересах мира согласиться на созыв конгресса. Очевидно, Бисмарк рассчитывал, что германская дипломатия сумеет кое-что заработать в этом международном ареопаге. Русскому правительству не оставалось ничего другого, как примириться с такой необходимостью. Главнокомандующие обеими армиями (Балканской и Кавказской) великие князья Николай Николаевич и Михаил Николаевич, военный министр Милютин, министр финансов Рейтерн, равно как и Горчаков, — все считали дальнейшую войну нежелательной.

Надо отдать справедливость Биконсфильду: после всех колебаний и ошибок он в эту решающую минуту правильно понял свою тактическую задачу. Необходимо было внушить русскому правительству убеждение, что Англия в самом деле готова воевать, в случае если Россия не уступит. Поэтому Биконсфильд продолжал демонстративные военные приготовления. В знак протеста против этих мероприятий лорд Дерби вторично ушёл в отставку.

Для русского правительства уход лорда Дерби с поста министра был большой потерей. Этот министр более всего сдерживал враждебные настроения Биконсфильда. Кое-что значила для России и лэди Дерби. Как известно из недавних публикаций, супруга министра, будучи в приятельских отношениях с Шуваловым, с самого начала кризиса информировала русского посла обо всём, что происходило в английском кабинете. Преемником лорда Дерби явился лорд Солсбери. То был человек крупных дипломатических дарований. Он не разделял агрессивных замыслов Биконсфильда и сомневался в правильности его политики. Между прочим однажды Солсбери высказал мнение, что, поддерживая Турцию, Англия «ставит не на ту лошадь». Солсбери давно был сторонником соглашения с Россией, но он полагал, что предварительно её следует хорошенько запугать. На это и были рассчитаны первые его выступления. Они побудили Шувалова запросить Солсбери, каких же, в сущности, изменений Сан-Стефанского договора добивается английское правительство. Результатом этого явились переговоры, которые 30 мая 1878 г. закончились подписанием англорусского соглашения. По этому соглашению, Болгария отодвигалась от Константинополя за оборонительную линию Балканского хребта. Англия обязывалась не возражать против передачи России Батума и Карса и против возвращения ей Бессарабии. За это английский кабинет компенсировал себя соглашением с Турцией. Вскоре Лайарду был послан проект англотурецкого договора. «В случае, если Батум, Ардаган, Каре или одно из этих мест будут удержаны Россией»,— гласил этот документ, Англия обязывается «силой оружия» помочь султану защищать азиатские владения Турции против всякого нового посягательства России. Дальнейший текст договора свидетельствовал, что английская «помощь» предлагалась Турции далеко не бескорыстно. «Дабы предоставить Англии возможность обеспечить условия, необходимые для выполнения её обязательств, — читаем мы в договоре, — его императорское величество султан соглашается предоставить ей оккупацию и управление островом Кипром». В случае, если Россия возвратит Турции Каре и другие свои приобретения в Армении, Кипр убудет эвакуирован Англией, и весь договор потеряет силу. Наконец, султан обещал ввести реформы, улучшающие положение его христианских подданных в азиатских владениях Турции. Такое обязательство султана перед Англией позволяло ей вмешиваться во внутренние дела Турции.

Для ответа султану был дан 48-часовой срок; иначе говоря, ему был предъявлен ультиматум. 4 июня Кипрская конвенция была подписана. И всё же через некоторое время султан отказался издать фирман об уступке Кипра. Биконсфильд не смутился такой «мелочью»: англичане оккупировали остров без всякого фирмана. Султану ничего не оставалось, как задним числом издать фирман «о добровольной передаче острова».

6 июня между Англией и Австрией было подписано соглашение о совместной политической линии на предстоявшем конгрессе. Оба правительства условились не допускать расширения болгарской территории южнее Балканского хребта и ограничить срок русской оккупации Болгарии шестью месяцами. Англия обязывалась поддержать притязания Австро-Венгрии на Боснию и Герцеговину.

Конгресс открылся 13 июня 1878 г. в Берлине. Представители балканских государств были на него допущены, но не в качестве полноправных членов конгресса. Делегации великих держав возглавлялись министрами иностранных дел или же премьерами — Бисмарком, Горчаковым, Биконсфильдом, Андраши, Ваддингтоном и Корти. Каждая делегация состояла из нескольких человек. Из так называемых вторых делегатов большую роль играли Солсбери и Шувалов. Председательствовал Бисмарк, в качестве хозяина. Он установил следующий метод работы. В качестве председателя он намечал повестку заседания и излагал очередной вопрос; затем открывались дебаты. Если обнаруживались серьёзные разногласия, Бисмарк резюмировал прения, закрывал заседание и переносил разрешение спорного вопроса на обсуждение заинтересованных делегаций в порядке частных переговоров. Когда стороны приходили к соглашению, на одном из следующих заседаний вопрос ставился вновь для официальной формулировки решения.

К представителям балканских государств и Турции Бисмарк относился с нескрываемым презрением. Турецким делегатам он грубо заявил, что судьбы Турции ему достаточно безразличны. Если же он и тратит своё время на конгрессе в летнюю жару, то делает это только ради предотвращения конфликтов между великими державами. Он сокрушался, сколько энергии уходит на обсуждение судьбы таких «вонючих гнёзд», как Ларисса, Трикала или другие балканские города.

Основные контуры решений конгресса были намечены уже в англо-русском соглашении от 30 мая. Но там границы Болгарии были определены лишь в общих чертах. Между тем их детали в связи со стратегическим значением балканских перевалов имели весьма серьёзное значение. Поэтому вокруг этих проблем шли оживлённые дебаты. Споры вызвал также вопрос об объёме прав султана в южной части Болгарии, расположенной к югу от Балканского хребта: здесь решено было образовать автономную провинцию Оттоманской империи под наименованием Восточной Румелии. На другой день после открытия конгресса в английской печати появилось разоблачение англо-русского соглашения 30 мая. Это вызвало сенсацию. Раскрытие предварительной сделки с Россией побудило Дизраэли занять на конгрессе самую непримиримую позицию: в Англии его упрекали в излишней уступчивости, тем более что Кипрская конвенция, которой он себя вознаградил, всё ещё оставалась тайной для публики. 20 июня из-за разногласий по поводу статуса Восточной Румелии и судеб Софийского санджака Дизраэли даже заказал себе экстренный поезд, угрожая покинуть конгресс. В конце концов при посредничестве Бисмарка спорный вопрос был улажен: англичане согласились на передачу Софийского санджака Болгарии в обмен за предоставление султану права вводить свои войска в Восточную Румелию. Срок русской оккупации Болгарии был установлен в 9 месяцев, но за Россией осталась миссия организовать правительственную власть в Болгарском княжестве.

Оккупация Боснии и Герцеговины Австро-Венгрией прошла на конгрессе более или менее гладко. Англия и Германия поддерживали Австрию, а Россия не могла отступить от обязательств, принятых ещё по Будапештской конвенции 1877 г. Турция возражала, но её голос не был принят во внимание. Очень раздражена была Италия, желавшая получить себе «компенсации» за усиление Австро-Венгрии. «На каком основании итальянцы требуют себе приращения территории? Разве они опять проиграли сражение?» — остроумно заметил один русский дипломат, намекая на территориальные приобретения Италии, полученные после войны 1866 г., невзирая на сокрушительное поражение при Кустоцце. Немцы и австрийцы предлагали Италии взять Тунис; впрочем, одновременно Бисмарк предлагал его также и французам.

Русские территориальные приобретения в Азии опять едва не привели к кризису конгресса. В англо-русском соглашении 30 мая было сказано, что Россия «займёт» Батум; и Солсбери и Биконсфильд использовали эту формулировку, чтобы утверждать, будто они не давали согласия на присоединение Батума, а согласились лишь на его оккупацию. В обмен за уступку в этом вопросе они требовали согласия России на английское толкование статуса проливов, стараясь добиться для английского флота доступа в Чёрное море. Солсбери объявил, то принцип закрытия проливов, установленный конвенциями 1841 и 1871гг., носит характер обязательства держав перед султаном. Следовательно, это обязательство отпадает, в случае если сам султан пригласит в проливы тот или иной флот, о стороны русской делегации такое толкование встретило реальный отпор. Шувалов выступил с декларацией, в которой заявил, что обязательство о закрытии проливов державы приняли не только перед султаном, но и друг перед другом. Кончилась эта полемика тем, что Батум, равно как и Каре и Ардаган были всё же отданы России. Баязет остался за Турцией. Наконец, конгресс оставил в силе постановление Сан-Стефанского договора о Бессарабии, Добрудже, о независимости Черногории, Сербии и Румынии.

13 июля конгресс закончил свою работу подписанием Берлинского трактата, заменившего собой Сан-Стефанский договор. Россия была лишена значительной части плодов своей победы. «Защитники» Турции, Англия и Австрия, без выстрела захватили: первая — Кипр, вторая — Боснию и Герцеговину. Таким образом, существо Берлинского трактата сводилось к частичному разделу Турции. «Грабят Турцию», — так характеризовал Ленин Берлинский конгресс.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

АВСТРО-ГЕРМАНСКИЙ СОЮЗ И ВОЗОБНОВЛЕНИЕ

ДОГОВОРА ТРЁХ ИМПЕРАТУРОВ

Ухудшение русско-германских отношений. Поведение германского канцлера в дни восточного кризиса ясно показало, что в случае австро-русской войны Германия поддержит Австро-Венгрию. Следствием позиции, занятой Бисмарком в дни восточного кризиса, явилось ухудшение русско-германских отношений. После Берлинского конгресса славянофильская печать подняла шумную кампанию. Славянофильские публицисты во главе с И. Аксаковым обвиняли русскую дипломатию в том, что она, якобы по малодушию, растеряла всё, добытое русской кровью. Ещё более страстно выступала славянофильская пресса против Бисмарка. Она негодовала, что он предал Россию, позабыв о том, какую позицию она занимала во время франко-прусской войны 1870 — 1871 гг. Этот мотив был подхвачен и правительственными кругами. Стараясь оправдаться перед дворянско-буржуазным общественным мнением, царское правительство не препятствовало разоблачению двусмысленной политики германского канцлера.

Бисмарк не остался в долгу. Со своей стороны, через рептильную прессу он пустил в широкое обращение версию о «неблагодарности» России. Этот мотив настойчиво развивался и в дипломатической корреспонденции германского канцлера.

Бисмарк утверждал, будто на Берлинском конгрессе он сделал для России больше, чем все собственные её дипломаты, вместе взятые.

Следует отметить, что ни Горчаков, ни Александр II, несмотря на наличие некоторой обиды, после конгресса первоначально не занимали враждебной Бисмарку позиции. Напротив, русские дипломаты искали поддержки со стороны германских делегатов в созданных конгрессом комиссиях, занятых уточнением новых границ на Балканах.

Первый враждебный шаг был сделан самим Бисмарком. В октябре 1878 г. канцлер дал германским делегатам в этих комиссиях инструкцию занять антирусскую позицию. После всех дипломатических неудач и в обстановке чрезвычайного политического напряжения в России царское правительство крайне болезненно восприняло такой поворот германской политики. Другим источником охлаждения русско-германских отношений явились экономические противоречия.

Германия была одним из важнейших рынков для русского сырья. В 1879 г. она поглощала 30% русского экспорта, стоя непосредственно за Англией. Между тем мировой аграрный кризис, начавшийся в 70-х годах, чрезвычайно обострил борьбу за рынки продовольственных и сырьевых товаров. Прусское юнкерство настойчиво требовало ограждения германского рынка от иностранной конкуренции. В угоду юнкерам в январе 1879 г. под видом карантинных мероприятий Бисмарк установил почти полный запрет на ввоз русского скота. Внешним поводом для этого явилась чума, обнаружившаяся в Астраханской губернии. Это мероприятие жестоко ударило по карману русских помещиков и ещё более усилило антигерманскую кампанию в русской прессе. Германский посол в Петербурге генерал Швейниц писал в своём дневнике, что «мероприятия против ветлянской чумы вызвали (в России) больше ненависти, нежели всё остальное».

После проведения карантинных мер, именно 31 января 1879 г., уже не оппозиционная славянофильская печать, а связанная с Горчаковым петербургская газета «Голос» открыла кампанию против Бисмарка. Германский канцлер не уклонился от боя. Так началась нашумевшая на всю Европу «газетная война» двух канцлеров.

За стеснением ввоза скота в том же 1879 г. в Германии последовало введение пошлин на хлеб. Хлебные пошлины ударили по русскому сельскому хозяйству ещё больнее, чем «ветеринарные» мероприятия. Они грозили окончательно подорвать русскую денежную систему. Отношения между Россией и Германией резко обострились.

Австро-германский союз (7 октября 1879 г.). Бисмарк не сожалел, что русско-германские отношения ухудшились. Это даже благоприятствовало его целям, так как позволяло закрепить давно задуманное сотрудничество с Австрией. Существенную трудность создавало, однако, для Бисмарка лишь упорное сопротивление престарелого императора Вильгельма, который не желал заключать союз против русского царя. Чтобы преодолеть это препятствие, Бисмарк всячески старался убедить императора во враждебности России. Между прочим в записках, представленных монарху, Бисмарк впервые развил ту версию, будто Россия после Берлинского конгресса заняла в отношении: Германии угрожающую позицию. Бисмарк использовал при этом личное письмо, которое Александр II 15 августа написал Вильгельму. В этом послании царь жаловался на поведение Германии в вопросах, связанных с реализацией Берлинского трактата. Царь обвинял Бисмарка в том что тот предпринимает недружественные действия из ненависти к Горчакову. Заканчивалось письмо предупреждением, что «последствия этого могут стать гибельными для обеих наших стран». Для Бисмарка это письмо явилось находкой. Император был задет обращением царя. Но всё же даже и эта обида не заставила Вильгельма изменить своё отношение к австро-германскому союзу. Император решил сделать попытку объясниться с царём. Для этого он послал к нему своего адъютанта фельдмаршала Мантейфеля. Александру II удалось совершенно успокоить посланца германского кайзера. Царь выразил желание лично поговорить с Вильгельмом; тот согласился на эту встречу, невзирая на сопротивление Бисмарка. Свидание состоялось 3—4 сентября в Александрове, на русской территории, близ границы. После этого Вильгельм вернулся в Берлин совершенно примирённый со своим племянником. Он и слушать больше не хотел о союзе с Австрией.

Не смущаясь несогласием монарха, Бисмарк продолжал переговоры с Андраши. 21 сентября канцлер приехал в Вену. Там он условился с австро-венгерским министром о тексте союзного договора. Первоначально Бисмарк добивался от Австро-Венгрии такого соглашения, которое было бы направлено не только против России, но и против Франции. Однако Андраши наотрез от этого отказался. Бисмарк уступил. Андраши рассказывает, как после долгой дискуссии канцлер поднялся со своего кресла, подошёл к Андраши и, глядя ему в упор в глаза, произнёс: «Всё, что я могу сказать вам, это — подумайте хорошенько о том, что вы делаете. В последний раз я вас прошу оставить ваши возражения». Затем, приняв угрожающий тон, он продолжал: «Примите моё предложение, иначе... иначе я приму ваше». «Но, — добавил канцлер со смехом, намекая на старого кайзера, — это доставит мне уйму неприятностей».

Австро-германский союзный договор был принят в формулировке Андраши. Первая статья договора гласила: «В случае, если бы одна из обеих империй, вопреки надеждам и искреннему желанию обеих высоких договаривающихся сторон, подверглась нападению со стороны России, обе высокие договаривающиеся стороны обязаны выступить на помощь друг другу со всею совокупностью вооружённых сил своих империй и соответственно с этим не заключать мира иначе, как только сообща и по обоюдному согласию». В случае нападения не России, а какой-либо другой державы обе стороны обещали друг другу лишь благожелательный нейтралитет, если только к агрессору не присоединится и Россия. В последнем случае немедленно вступала в силу статья 1, и каждая из договаривающихся держав обязывалась вступить в войну на стороне своей союзницы. Договор должен был остаться секретным; одним из мотивов этого было то, что Андраши опасался серьёзной оппозиции в австрийском Парламенте.

Договор, специально заострённый против России, был явно неприемлем для Вильгельма. Чтобы сломить сопротивление императора, Бисмарк по возвращении из Вены, 26 сентября, созвал прусский Совет министров и получил от своих коллег согласие на коллективную отставку, в случае если союз с Австрией не будет заключён. В конце концов император уступил: 7 октября договор был подписан в Вене графом Андраши и германским послом князем Рейсом.

После того как договор был подписан, Бисмарк составил проект письма кайзера к царю; он считал необходимым как-то объяснить Александру II свою поездку в Вену. Письмо представляло образец дипломатической мистификации, имевшей целью замаскировать истинную цель и содержание австро-германского союза. Царю сообщали, что свидание Бисмарка с Андраши было вызвано желанием последнего объяснить причины своей предстоящей отставки. При этом якобы было заключено соглашение об обоюдной солидарности Германии и Австрии в деле поддержания мира; содержание этого мнимого соглашения, состоявшее из общих мест, сообщалось Александру в специальном меморандуме. В довершение всего русское правительство приглашалось «присоединиться» к этому мифическому договору. Старик-император переписал предложенный ему текст и послал его царю, скрепив документ своей подписью.

Австро-германский союзный договор был сформулирован как оборонительный. На деле же он оказался источником неисчислимых осложнений. Точную оценку его дал товарищ Сталин. «Германия и Австрия заключили соглашение, совершенно мирное и совершенно пацифистское соглашение, — указывал он, — которое послужило потом одной из основ будущей империалистической войны».

Заключение австро-германского союза положило начало оформлению тех военных коалиций, которые в дальнейшем столкнулись в первой мировой войне. Почин в этом принадлежал немцам.

Германия дорого заплатила за этот маневр Бисмарка, хотя расплата наступила и не так скоро, только в начале 90-х годов. Договор против России в конце концов привёл к провалу всей политики Бисмарка, главной целью которой была изоляция Франции. «Последствием этого соглашения о мире в Европе, а на деле о войне в Европе, послужило другое соглашение, соглашение России и Франции в 1891—1893 г.г.», — отмечал товарищ Сталин.

Возобновление союза трёх императоров. Заключая союз с Австро-Венгрией, Бисмарк не закрывал глаз на таящиеся в нём опасности. Однако он был уверен, что этот враждебный России акт сойдет ему с рук безнаказанно. В силу финансового истощения и тревожного внутреннего положения страны царское правительство и думать не могло о возобновлении в ближайшие годы наступательной политики. Потребность в передышке вызывалась ещё и тем, что продолжалось преобразование русской армии, задуманное военным министром Д. А. Милютиным. Новая война помешала бы закончить это дело. Между тем Берлинский конгресс вскрыл крайнюю напряжённость русско-английских отношений. Царское правительство опасалось, что в случае нового конфликта с Англией возможно появление английского флота в проливах и Чёрном море. На Берлинском конгрессе выяснилось, что Англия отнюдь не намерена соблюдать принцип закрытия проливов для военных судов. Если бы Англия стала хозяйкой проливов, тысячевёрстное побережье Чёрного моря оказалось бы открытым для пушек английского флота, а вся внешняя торговля южной России — зависимой от воли Англии.

Перед лицом такой опасности России прежде всего нужно было обзавестись своим флотом на Чёрном море. Но, во-первых, флот нельзя было построить в один день; во-вторых, на его постройку нужны были большие деньги, которых у царского правительства не было. Приступить к постройке военного флота оно смогло лишь в 1881 г., через три года после окончания русско-турецкой войны. Спущены же на воду первые броненосцы на Чёрном море были только в 1885 — 1886 гг.

Готовясь к возможной борьбе против Англии, Россия была чрезвычайно заинтересована в том, чтобы выйти из состояния той политической изоляции, в которой она оказалась па Берлинском конгрессе. При этом русская дипломатия стремилась отдалить от Англии её вероятных союзников и прежде всего английскую соратницу на Берлинском конгрессе — Австро-Венгрию. Далее имелось в виду дать почувствовать самой Англии, что Россия может причинить ей неприятности в таком чувствительном месте, как северо-западные подступы к пределам Индии. В том же плане предполагалась попытка оторвать Турцию от Англии. Наконец, при отсутствии флота важно было продвинуть хотя бы сухопутные силы России поближе к проливам. Первую из этих задач русская дипломатия рассчитывала разрешить возобновлением соглашения трех императоров; вторую — продвижением русских в Средней Азии; решение третьей отчасти предусматривалось тем же соглашением трёх императоров. Но, главное, этому неожиданно помог захват Англией Египта: он оттолкнул Турцию от Англии и разрушил англо-турецкий союз. Четвёртую задачу русское правительство рассчитывало осуществить путём закрепления русского влияния в Болгарии и организации болгарской армии под руководством русских офицеров. Господствуя на болгарском плацдарме, Россия могла держать под ударом проливы. Таковы были цели, которые обстановка конца 1878 г. выдвигала перед руководителями русской дипломатии.

Осуществление указанных дипломатических задач совпало с переменами в руководстве русской внешней политикой. Князь Горчаков с конца лета 1879 г. почти совсем устранился от дел из-за расстроенного здоровья; в 1879 г. ему минул 81 год. Формально он оставался министром до 1882 г., но с 1879 г. управление министерством было поручено товарищу министра Н. К. Гирсу. Гире был чиновником не глупым, но ни в какой мере не выдающимся. Робость и нерешительность были едва ли не основными его свойствами. Больше всего он боялся ответственности. К тому же он не имел ни связей, ни состояния, а тому и другому придавалось в те времена большое значение. Гире очень дорожил своим служебным положением и своим окладом. Нового царя, Александра III, он боялся панически. Когда Гире отправлялся с докладом к царю, ближайший помощник его Ламздорф шёл в церковь молиться о благополучном исходе доклада. Вдобавок Гире был немцем. Он неустанно заботился о том, чтобы не задевать немецких интересов и быть приятным Бисмарку. Только ради этого и проявлял иногда инициативу этот серый человек. Подчас он выступал буквально как немецкий агент.

В 1878 — 1881 гг., т. е. в последние годы царствования Александра II, через голову Гирса оказывает воздействие на руководство русской дипломатии несравненно более крупная фигура, военный министр Д. А. Милютин. Милютин участвовал в целом ряде походов, однако по своему складу он был больше профессором военного искусства и первоклассным военным организатором, нежели полководцем и боевым генералом. Правда, Милютин не имел дипломатического опыта; однако, в отличие от Гирса, это была сильная личность. Пока он пользовался влиянием, т. е. пока был жив Александр II, Милютин мог считаться фактическим руководителем внешней политики России. Главную задачу этой политики он видел в том, чтобы обеспечить стране передышку для завершения реорганизации русской армии.

Для восстановления нормальных отношений и договорных связей с Германией в Берлин был послан Сабуров. Вскоре он назначен был туда послом вместо Убри, которого Бисмарк ненавидел, считая его сторонником франко-русского сближения. Ещё 1 сентября 1879 г., после поездки Мантейфеля к царю, Бисмарк полагал, что переговоры с Россией о союзе невозможны: они затруднили бы сближение Германии с Австрией. Но после того как с Австрией дело было закончено, Сабуров нашёл канцлера в совершенно ином настроении. Правда, Бисмарк начал с жалоб на «неблагодарность» и враждебность России. По его словам, до него дошли сведения, будто Россия предлагает союз Франции и Италии. Канцлер дал понять, что сам он уже достиг соглашения с Австрией. Однако после всего этого он заявил, что готов приступить к восстановлению союза трёх императоров. Участие Австрии он ставил непременным условием соглашения с Россией. Сабуров вначале вообразил, что с Германией удастся договориться не только без Австрии, но и против неё. Однако вскоре русским дипломатам пришлось убедиться в невозможности такого оборота дела.

Гораздо больше затруднений доставили Бисмарку австрийцы. Надеясь на сотрудничество Англии, австрийские политики долго не желали итти на сделку с Россией. Однако в апреле 1880 г. произошло событие, сделавшее Австрию более сговорчивой. Пал кабинет Биконсфильда; на смену ему пришёл Гладстон. Вся избирательная кампания проводилась Гладстоном под лозунгом борьбы против внешней политики Биконсфильда. Гладстон провозглашал обычные либеральные лозунги: «европейский концерт», отказ от каких-либо сепаратных выступлений, свобода и равенство наций, экономия в военных расходах и уклонение от всяких союзных договоров, которые могли бы связывать внешнюю политику Англии. По существу политика Гладстона оставалась политикой колониальной экспансии; именно при нём совершилась оккупация Египта британскими войсками. Но некоторое реальное содержание во всей этой либеральной фразеологии всё же имелось. Восстановление «европейского концерта», разрушенного Биконсфильдом в момент отклонения Берлинского меморандума, и лозунг свободы и равенства наций в переводе на простой язык означали отказ от англо-турецкого союза, а также от фактического протектората над Турцией, т. е. от основ внешней политики Биконсфильда, ради попытки соглашения с Россией. При прямом поощрении со стороны Биконсфильда султан медлил с осуществлением Ряда неприятных для него постановлений Берлинского конгресса. К числу их относилось исправление границ Черногории и Греции Гладстон резко повернул этот политический курс. Осенью 1880 г. и в начале 1881 г. Россия и Англия при пассивной поддержке Франции и Италии угрозой применения силы принудили султана уступить Греции Фессалию и удовлетворить претензии Черногории.

Рассчитывать на поддержку Англии Австрия теперь явно не могла. Более того, перед ней вырастала угроза англорусского соглашения. Некоторое время австрийцы не хотели этому верить, и потому переговоры с Россией протянулись ещё около года. Наконец, австрийцы поняли, что от Гладстона им ждать нечего. Тогда колебаниям их пришёл конец. 18 июня 1881 г. был подписан австро-русско-германский договор. По примеру договора 1873 г., он тоже вошёл в историю с громким титулом «союза трёх императоров». В отличие от договора 1873 г., который был консультативным пактом, договор 1881 г. являлся прежде всего соглашением о нейтралитете.

Договаривающиеся стороны взаимно обязывались соблюдать нейтралитет, в случае если какая-либо из них окажется в состоянии войны с четвёртой великой державой. Это означало, что Россия обязывалась перед Германией не вмешиваться во франко-германскую войну. Повидимому, тут сказалось воздействие Гирса и других германистов из царского окружения. Германия и Австрия в обмен гарантировали то же самое России на случай англо-русской войны. Гарантия нейтралитета распространялась и на случай войны с Турцией, при том, однако, непременном условии, чтобы заранее были согласованы цели и предполагаемые результаты этой войны. Было предусмотрено, что никто из участников договора не станет пытаться изменить существующее территориальное положение на Балканах без предварительного соглашения с двумя другими партнёрами. Кроме того, Германия и Австрия обещали России, что окажут ей дипломатическую поддержку против Турции, если та отступит от принципа закрытия проливов для военных судов всех наций. Этот пункт был особенно важен для русского правительства. Он предупреждал возможность англо-турецкого соглашения и устранял опасность появления английского флота в Чёрном море. Таким образом, посредством договора 18 июня 1881 г. Германия гарантировала себе русский нейтралитет в случае своей войны с Францией; Россия же обеспечивала для себя нейтралитет Германии и Австрии при войне своей с Англией и Турцией.

Договором 18 июня 1881 г. Бисмарк обеспечивал себя от франко-русского союза в обмен за свои гарантии для России на случай англо-русской войны. Уязвимым местом всей этой дипломатической комбинации было то, что согласие трёх императоров могло держаться лишь до тех пор, пока не проснутся вновь австро-русские противоречия, смягчившиеся было после окончания восточного кризиса 1875 — 1878 гг. Иначе говоря, соглашение трёх императоров было прочно лишь постольку, поскольку положение на Ближнем Востоке оставалось более или менее спокойным.

ГЛАВА ПЯТАЯ

КОЛОНИАЛЬНАЯ ЭКСПАНСИЯ ВЕЛИКИХ ДЕРЖАВ

Причины колониальной экспансии буржуазных государств в 70 — 80-х годах XIX века. Конец 70-х годов ознаменовался усилением колониальной экспансии, вызванной новыми потребностями развития капиталистического общества. Наряду со старыми промышленными странами возникали новые, вступавшие с ними в конкуренцию. В ряде стран, которые ещё в середине XIX века были преимущественно аграрными, начинается быстрый рост промышленности. Всё острее и глубже становятся промышленные кризисы. В 1873 г. в Германии и в Австро-Венгрии небывалый хозяйственный подъём привёл к такому же невиданному кризису. Кризис захватил и США, а в 1877 — 1878 гг. перекинулся на Англию. Только в 1879 — 1881 гг. обозначился слабый и короткий подъём; за ним уже в 1881 — 1882 гг. последовал новый кризис; затем наступила необычайно длительная по тем временам депрессия, продолжавшаяся до 1889 г.

Вследствие усилившейся конкуренции, особенно в период кризисов и депрессий 70 — 80-х годов, начинается лихорадочная погоня за рынками сбыта. Усиливаются поиски стран, изобилующих сырьём и дешёвой рабочей силой, удобных для экспорта капитала, где можно было бы оградить себя от иностранной конкуренции, иначе говоря, установить свою монополию. Наиболее подходящими для этого были колониальные и зависимые страны.

Всё это привело к резкому обострению борьбы за раздел мира, которая продолжалась до самого конца века. К этому времени почти весь мир оказался поделённым менаду капиталистическими государствами. После этого борьба за раздел ещё «свободных» территорий сменяется борьбой за передел колоний и сфер влияния.

Раньше всех и наиболее активно выступили на арену борьбы за раздел мира две старейшие капиталистические державы, почувствовавшие конкуренцию новых промышленных стран. То были Англия и Франция. Промышленная монополия Англии подрывалась появлением новых соперников. Страдала от них и Франция, которая до 70-х годов по своему промышленному развитию занимала второе место после Англии. Возмещения своих потерь Англия и Франция искали в колониях. Им и досталась львиная доля колониальной добычи.

Колониальная экспансия Англии в 70-х годах XIX века. Политика Дизраэли в восточном кризисе 1875 — 1878 гг. определялась интересами не только ближневосточной, но и общеимперской колониальной политики Англии. Прорытие Суэцкого канала в 1869 г. поставило перед английской буржуазией заманчивую задачу овладеть этим новым путём в Индию. Дизраэли начал с того, что обеспечил Англии экономическое господство над каналом. Для этого он приобрёл в ноябре 1875 г. контрольный пакет акций компании Суэцкого канала, принадлежавший египетскому хедиву. Ту же цель — упрочение английских позиций в восточной части Средиземного моря — Дизраэли преследовал и тогда, когда не пускал русских в проливы, захватывал Кипр и стремился обеспечить преобладание английского влияния в Константинополе. Но ближневосточная политика Дизраэли тесно связана была с империалистическими замыслами Великобритании и в Средней Азии.

Толкая Турцию на конфликт с Россией и отвлекая силы России на Ближний Восток, Дизраэли тем самым подготовлял войну против Афганистана. Она началась в 1878 г. Закончилась война уже при Гладстоне, который в 1880 г. сменил Дизраэли. Результатом войны было установление над Афганистаном английского протектората. Эмир получил от англичан ежегодную субсидию и обязался не вести сношений с иностранными государствами иначе, как через посредство Англии. Британские войска эвакуировали Афганистан. Сторонники политики Дизраэли громко порицали Гладстона за этот акт. В начале 1879 г. Дизраэли начал ещё одну колониальную войну — против зулусов в Южной Африке. В 1877 г. он провозгласил аннексию Трансвааля, оккупировав важнейшие пункты этой страны. Однако буры подняли восстание. После поражения английского отряда в битве при Маджубахилле в конце февраля 1881 г. Гладстону пришлось удовольствоваться лишь некоторым контролем над внешней политикой Трансвааля. Ещё до этого, именно в 1874 г., английский империализм закрепил свои позиции в Юго-Восточной Азии, установив протекторат Англии над султанами Малайского полуострова.

Не отставала от Англии и Франция. Двигателем колониальной политики Французской республики являлись интересы её финансовой олигархии. Однако серьёзным тормозом для французской колониальной экспансии был франко-германский антагонизм. Он не позволял отвлекать крупные силы от восточной границы Франции. При его наличии ссора с Англией была бы крайне опасной для Франции. А такая ссора всегда была возможна при активном выступлении французского капитализма на колониальной арене.

В конце 1877 г. к власти во Франции пришло республиканское министерство. «Умеренные республиканцы» были тесно связаны с крупным капиталом. Они попытались улучшить франко-германские отношения. Это давало им возможность вступить на путь активной колониальной политики, «руководимой биржевыми спекулянтами», по определению Энгельса. Повороту правительственной политики предшествовал новый курс в финансовой политике некоторых руководящих банков. Почин положил «Лионский кредит», который в 70-х годах встал на путь вывоза капитала в колониальные и зависимые страны. Наиболее энергичным проводником колониальной экспансии стал один из лидеров «умеренных республиканцев», Жюль Ферри, «самый подлый из подлых палачей Коммуны и один из самых законченных представителей той оппортунистической буржуазии, которая хочет управлять Францией только для того, чтобы высасывать соки из неё и её колоний». Так характеризовал Энгельс этого государственного деятеля.

Захват Туниса (1881 г.). Первой жертвой французского капитала стал Тунис. Командуя вместе с Мальтой и Сицилией над самым узким местом Средиземного моря, Тунис имел немалое значение для борьбы за господство в Средиземноморском бассейне. Ещё в 60-х годах Тунис попал в финансовую кабалу к английскому и французскому капиталу. В 1869 г. тяжёлое финансовое положение этой страны привело к организации Международной комиссии тунисского долга, которая в обеспечение уплаты по займам захватила контроль над значительной частью государственных доходов Туниса. В комиссии хозяйничали французы, англичане и итальянцы; между ними шла ожесточённая борьба. Французские капиталисты получили концессию на телеграф; из-за железнодорожных концессий шла грызня между английским, французским и итальянским капиталом.

Когда в дни Берлинского конгресса появилось разоблачение Кипрской конвенции, французская делегация готовилась протестовать. Чтобы задобрить французов, Биконсфильд повидал Ваддингтона: он обещал ему в обмен за поглощение Кипра Англией не чинить препятствий захвату Францией Туниса. В свою очередь и Бисмарк предложил французам Тунис. Канцлеру хотелось занять Францию такими проблемами, которые обострили бы её отношения с другими державами, в данном случае с Италией. Это побудило и статс-секретаря ведомства иностранных дел Бюлова сулить тот же Тунис и итальянцам. Германская дипломатия добивалась, чтобы они не протестовали против захвата Боснии Австро-Венгрией, но зато сцепились бы с Францией.

После Берлинского конгресса французское правительство принялось энергично подготовлять захват Туниса. Французский капитал при содействии дипломатии стремился проникнуть во все отрасли народного хозяйства страны. Ожесточённая борьба разгорелась между французским акционерным обществом «Бон-Гуэльма» и итальянской компанией «Руббатино» 8а железную дорогу Тунис — Гулетта. Борьба развёртывалась также и вокруг телеграфных и иных концессий.

Обычным способом проникновения в Тунис было приобретение иностранным капиталом земли и феодальных прав. Из-за покупки огромных поместий крупного феодала Хереддина в 1880 г. разгорелась жаркая схватка между, французским Марсельским обществом и английским подданным некиим Леви. Марсельская компания купила у Хереддина его земли, но Леви при поддержке тунисского правительства оспаривал законность сделки, ссылаясь на шариат. Дело долго тянулось в тунисских судах. В конце концов французы выиграли процесс. Но тут вмешалась английская дипломатия. Она заставила французское правительство отказаться от поддержки притязаний Марсельского общества.

Ферри и другим поборникам колониальной экспансии очень хотелось полностью захватить Тунис, оккупировав его французскими войсками. Главным препятствием для осуществления этого плана было серьёзное внутреннее противодействие в самой Франции. Вся оппозиция — и правая, и левая, и радикалы, и монархисты — сходилась на том, что Франция не может отвлекать своё внимание и силы от германской границы. Ферри постарался тщательно замаскировать свои действия: он изобразил поход на Тунис как мероприятие, совершенно необходимое для безопасности Алжира. На тунисско-алжирской границе издавна время от времени происходили инциденты, вызывавшиеся столкновениями с кочевыми арабскими племенами. Один из налётов племени крумиров Ферри постарался изобразить в качестве крупного события, серьёзно угрожающего спокойствию Алжира. Ферри заявил, что французы вынуждены «помочь» тунисскому бею водворить порядок в его владениях. Под видом такой «помощи» французский экспедиционный корпус оккупировал важнейшие центры Туниса. Теперь дипломатии оставалось оформить совершившийся факт: бей должен был сам дать согласие на захват своей страны французами. Французское правительство хотело таким актом связать бею руки, чтобы помешать ему подстрекать своих подданных к сопротивлению французам. В летнюю резиденцию бея, Бардо, явились командир экспедиционного корпуса генерал Бреар и французский дипломатический агент в Тунисе Рустан. Французские представители прибыли с внушительным воинским эскортом. Они заявили бею, что их правительство готово сохранить за ним Корону, но под условием, что он признает протекторат Франции, Тут же бею был вручён готовый текст договора. На раздумье ему было дано несколько часов. Чтобы облегчить тунисскому властителю бремя сомнений, ему дали знать, что неподалёку от Бардо под охраной французских штыков находится наготове один тунисский принц, являющийся претендентом на престол бей. После краткого размышления бей счёл за благо подписать так называемый Бардоский договор (1881 г.). Над Тунисом был установлен протекторат Франции.

Заключение Тройственного союза (1882 г.). Захват Туниса был не только эпизодом борьбы за преобладание на Средиземном море. Он оказал влияние и на группировку сил в Европе. Поощряя французское правительство на захват Туниса, Бисмарк совершил ловкий дипломатический маневр. Он вовлёк Италию и Францию в ожесточённую борьбу из-за этого куска Северной Африки. Как ни парадоксально это звучит, но, оказывая Франции дипломатическую поддержку против Италии, Бисмарк делал обиженных им итальянцев своими союзниками. Он, можно сказать, пинками загонял мелкого итальянского хищника в свой политический лагерь. В момент захвата Туниса французами в Италии стояло у власти министерство Кайроли. Кайроли был ярым поборником присоединения Триеста и Трентино, так называемой «неискуплённой Италии», Italia irredenta, остававшейся под властью Габсбургов. Ненависть к Австрии делала «ирредентистов» франкофилами: где же, как не в Париже, было искать поддержки против страны, являвшейся союзницей Берлина?

Незадолго до вторжения французских войск в Тунис Кайроли публично заверял встревоженный Парламент, что никогда Франция не совершит столь «вероломного» акта. Когда же этот шаг был всё же сделан, Кайроли подал в отставку. Уходя, он заявил, что в его лице со сцены сходит последнее франкофильское министерства в Италии. Конфликт с Францией побуждал Италию искать сближения с австро-германским блоком. Где уж было такому государству, как Италия, с финансами, вечно находящимися на гран» банкротства, и с армией из «героев» Кустоццы, тягаться сразу и с Францией и с центральными державами? Да и наверстать где-либо в другом месте то, что она упустила в Тунисе, Италия могла, только опираясь на сильную военную державу. Бисмарк пренебрежительно, но метко назвал итальянцев шакалами, которые крадутся за более крупными хищниками, Особенно настойчиво стремился к союзу с Германией итальянский король. Гумберт I полагал, что сближение с монархическими странами упрочит положение монархии в Италии.

Ещё до оформления Бардоского договора итальянское правительство послало к Бисмарку тайного агента, дабы позондировать почву относительно союза. Бисмарк принял посланца довольно сухо. Всё же он ему заметил, что из Рима путь в Берлин пролегает через Вену. Итальянское правительство поняло намёк. Как ни трудно ему это было, но оно решилось сделать попытку сблизиться с Австрией. В январе 1881 г. в Вену также явился итальянский тайный агент. Пристрастие к тайным агентам взамен обычных методов дипломатических сношений не было случайностью. Оно свидетельствовало о слабости Италии; из этой слабости проистекала неуверенность итальянского правительства в себе и боязнь конфуза в случае отклонения его авансов. Ввиду этого оно и стремилось действовать возможно менее официальными путями.

Для Австрии сближение с итальянцами сулило обеспечение тыла на случай войны с Россией. Поэтому Вена после ряда проволочек согласилась на союз с Италией, сколь ни сильно презирал эту страну австрийский двор. Бисмарку же Италия была нужна для изоляции Франции. Всё это привело к тому, что 20 мая 1882 г. был подписан союзный договор между Германией, Австро-Венгрией и Италией, известный под именем Тройственного союза.

Согласно этому договору, два его участника — Германия и Австрия — обещали Италии военную поддержку в случае нападения Франции. Такое же обязательство возлагалось на Италию в случае «невызванного» прямого нападения Франции на Германию. Что касается Австрии, то она и теперь, так же как и по австро-германскому договору 1879 г., освобождалась от оказания Германии помощи против Франции.

Далее, все три участника Тройственного союза обещали друг другу благожелательный нейтралитет в случае войны с любой другой великой державой, кроме Франции, и военную помощь, если бы один из них подвергся нападению сразу со стороны двух великих держав. Практически пункт о нейтралитете означал прежде всего гарантию для Австрии нейтралитета Италии в случае австро-русской войны.

Договор 20 мая 1882 г. существовал параллельно с австро-германским союзом 1879 г., направленным против России, и с соглашением трёх императоров 1881 г. В совокупности они образовали целую систему союзов, в центре которой стояла Германия.

Закабаление Турции. Не только Тунис оказался в кабале у французского капитала. Весь бассейн Средиземного моря, включая Испанию и Италию, стал ареной его деятельности. Помимо Туниса, в наиболее тяжёлую зависимость от французского капитала попали страны Ближнего Востока — Египет и Турция.

После банкротства 1875 г. и русско-турецкой войны турецкие финансы пришли в полнейшее расстройство. Турция вторично объявила банкротство. Это позволило банкирам-кредиторам навязать Турции иностранный финансовый контроль.

Два года шли переговоры между Портой и кредиторами. Наконец, в 1881 г. состоялось соглашение. Результаты его были закреплены в так называемом Мухарремском декрете, изданном султаном в том же 1881 г., в декабре, или в месяце мухарреме, по мусульманскому календарю. Сумма внешнего государственного долга Турции была определена в размере 2,5 миллиарда франков. Для обеспечения платежа процентов и погашения капитальной суммы долга было создано так называемое Управление оттоманского государственного долга; оно состояло из представителей кредиторов различных национальностей; французским банкирам фактически принадлежала руководящая роль.

Управлению оттоманского долга был передан целый ряд важнейших источников дохода турецкой казны, как, например, поступления от табачной и соляной монополий, часть таможенных сборов, налоги с шелководства и рыболовства, гербовый сбор и прочее. Из одного этого перечня ясно, какое влияние могло оказывать Управление долга на оттоманское правительство. Французский капитал занимал господствующее место и в Оттоманском банке и в Управлении табачной монополией.

Мухарремский декрет был крупным шагом на пути превращения Турции в полуколонию европейского капитала. Это превращение облегчалось наличием режима капитуляций и усугублялось многочисленными концессиями, принадлежащими иностранным капиталистам.

Захват Египта (1882 г.). Наряду с Константинополем и проливами важнейшим объектом в борьбе 8а господство на Средиземном море и над путями из Европы в Индию был Египет. До второй половины 70-х годов в Египте властвовал французский капитал; вместе с ним преобладало и политическое влияние Франции. Следует напомнить, что англо-французское соперничество в Египте и особенно постройка французами Суэцкого канала обеспечили Германии благожелательный нейтралитет Англии во франко-прусской войне. Правда, этих факторов оказалось недостаточно для того, чтобы Англия вторично заняла такую же позицию в дни военной тревоги 1875 г. И всё же именно с этого года Англия начала решительную атаку на Египет в целях вытеснения французского влияния и подчинения себе этой страны, прикрывающей подступы к Суэцкому каналу.

В ноябре 1875 г. египетский хедив обратился к английскому правительству с просьбой рекомендовать ему двух специалистов по финансовым вопросам. Ответ кабинета Дизраэли был довольно неожиданным. Лорд Дерби ответил, что полагает послать в Египет «специальную миссию для переговоров по поводу просьбы его высочества дать ему совет по финансовым вопросам». Хедив просил двух чиновников к себе на службу, а ему собирались преподавать «советы», которых он, собственно, и не спрашивал. Правительство Дизраэли решило использовать трудное финансовое положение хедива, чтобы навязать ему свой контроль и протекторат в обмен за предоставление займа. В Египет была отправлена миссия во главе с генеральным казначеем Кейвом.

Хедив позволил Кейву обследовать свои финансы. Но соглашение о займе достигнуто не было. Французское правительство, обеспокоенное миссией Кейва, послало в Каир своего финансового уполномоченного; ему было поручено противодействовать домогательствам Кейва. Пользуясь англо-французским соперничеством, хедив сумел избавиться от английского «советника». К тому же со стороны французских банкиров уже получены были более приемлемые предложения.

Английское правительство в свою очередь решило сорвать французский проект «санирования» (оздоровления) египетских финансов. Чтобы добиться этого, оно пригрозило хедиву опубликовать доклад Кейва о их плачевном состоянии. Такая угроза была явным шантажом и злоупотреблением государственными тайнами, доверенными Кейву в Египте. Неудивительно, что хедив заявил протест против опубликования доклада. Тогда Дизраэли, отвечая на парламентский запрос, стал в позу поборника гласности: он заявил, что был бы рад опубликовать доклад Кейва, но, к сожалению, против этого возражает хедив. Все, конечно, поняли, что возражения эти вызваны неблагоприятными выводами доклада. Курсы египетских бумаг тотчас же упали. «Помощь» и «советы» Кейва лишили хедива всякого доступа к денежным рынкам Европы; в скором времени хедив вынужден был объявить о своём банкротстве (8 апреля 1876 г.).

Однако тактика Биконсфильда не увенчалась успехом. Банкротство заставило хедива ускорить переговоры с французскими банкирами. В мае 1876 г. между хедивом и кредиторами было достигнуто соглашение об организации в Египте института международного финансового контроля, так называемой Кассы египетского государственного долга, и о консолидации египетских займов.

Англо-французский финансовый контроль в Египте. Итак, к большому огорчению Биконсфильда, Египет оказался под международным, преимущественно французским, финансовым контролем. В ноябре того же 1876 г. хедиву были навязаны два финансовых советника: один был, правда, англичанин, но зато другой — француз. Первый контролировал доходы, второй — расходы египетской казны. Такой порядок, устанавливавший англо-французский «кондоминиум», более или менее устраивал английских банкиров, заинтересованных в эксплоатации Египта и готовых делать это на паях с французами. Но с точки зрения имперских, в частности индийских, интересов Англии кондоминиум был явно недостаточен.

Система англо-французского финансового контроля на практике свелась к вымогательству последних средств страны для своевременной оплаты купонов. В 1877 г. из 9,5 миллиона фунтов государственного дохода Египет истратил 7,5 миллиона на уплату иностранным кредиторам. За вычетом дани султану и выдачи дивидендов по акциям Суэцкого канала на все нужды управления оставалось всего около 1 миллиона фунтов, лишь немногим более 10% бюджета.

Тяжёлое положение Египта было использовано англо-французскими банкирами для дальнейшего подчинения страны. В августе 1878 г. администрация Кассы государственного долга заставила хедива создать новое министерство во главе с Нубар-пашой. При этом на ряд министерских постов были назначены иностранцы. Связанная с банкирами и прежде всего с Ротшильдами английская и французская печать мотивировала создание «иностранного министерства» интересами страны. Она утверждала, что все финансовые злоключения Египта проистекают из самодержавия хедива и что для устранения их необходимо создать «ответственное министерство». Эта либеральная фразеология была лишь маскировкой. Кабинету Нубара отвечать было не перед кем, ибо парламент в Египте был чистой фикцией. Фактически Нубар был ответственным только перед иностранными банкирами, страной же он распоряжался по своему произволу.

Весь план создания министерства Нубара был придуман англичанами. Его автором был вице-председатель Кассы сэр Риверс Вильсон, который предполагал ввести в министерство только одного иностранца, именно самого себя. Он предназначал себе портфель министра финансов. Но французы сумели расстроить планы Вильсона. Они добились того, что министром общественных работ был назначен француз; кроме того, в кабинет Нубара вошли один австриец и один итальянец. Таким образом, благодаря изворотливости французской дипломатии препятствия на пути захвата Египта Англией ещё умножились.

18 февраля 1879 г. в Каире египетские офицеры остановили карету Нубар-паши, когда он ехал вместе с Риверсом Вильсоном; оба были арестованы. Возмущение офицеров отчасти было вызвано тем, что, стремясь сохранить больше денег для удовлетворения кредиторов, Нубар в целях экономии сократил штаты армии и многих военнослужащих уволил в отставку. Несомненно, однако, что негодование офицеров разделялось широкими слоями народа.

Нубар и Вильсон были освобождены только благодаря вмешательству хедива. По некоторым данным, он сам был причастен к выступлению офицеров: при их поддержке он рассчитывал вернуть себе власть. Кабинет Нубара был уволен, включая и министров-иностранцев. Так закончился в феврале 1879 г. первый опыт иностранного контроля над Египтом, установленного в 1876 г.

Возмущению банкиров и капиталистической прессы не было пределов. Однако английское правительство не было недовольно: оно полагало, что с удалением министерства Нубара открывается простор для самостоятельных действий Англии в Египте. «Мы не имеем никакого желания составлять компанию Франции; ещё менее можем мы допустить, чтобы Франция приобрела в Египте какое-либо особое влияние», — писал в эти дни Солсбери британскому послу в Париже лорду Лайонсу. Раньше английская пресса поносила хедива и его «варварское» правительство; теперь такой орган Сити, как «Times», стал систематически нападать на Нубара и иностранных кредиторов и даже взял под защиту египетское национальное движение.

Наоборот, французское правительство было крайне встревожено. Заинтересованных банкиров охватило смятение. Чтобы оказать давление на Египет, парижский Ротшильд отказался выплатить египетской казне остаток по последнему займу, реализованному им ещё при Нубаре. Этот остаток предназначался специально для удовлетворения претензий держателей краткосрочного египетского долга. Среди последних было много немецких капиталистов; в их числе оказался и личный банкир Бисмарка Блейхредер. Бисмарк немедленно обратился к хедиву с резким протестом. Он был поддержан и австро-венгерским правительством. Таким образом Англия оказалась изолированной: перед ней образовался единый фронт — Франции, Германии и Австро-Венгрии. Отстаивая интересы Блейхредера и германских капиталистов, Бисмарк преследовал и политическую цель: по своему обыкновению, он стремился втянуть Францию в осложнения с Англией.

Английское правительство не решилось выступать одно против всех. Хедива принудили отречься от престола (26 июня 1879 г.). Вместо него хедивом был провозглашён его сын Тевфик. Его тут же заставили восстановить двойственный англо-французский контроль с обязательством не увольнять иностранных финансовых комиссаров иначе, как с согласия их правительств.

Результатом восстановления иностранного режима в Египте явилось дальнейшее разорение страны и новое национальное восстание, 9 сентября 1881 г., под руководством полковника Ахмета Араби. Националисты добились того, что хедив, хотя и против воли, в известной мере подчинился их влиянию. Таким образом, временно восторжествовала политика, враждебная иностранным контролёрам и стоявшей за ними международной бирже.

События в Египте совпали с приходом к власти во Франции кабинета Гамбетты. Последний предложил правительству Гладстона сделать хедиву совместное представление и предостеречь его против попыток изменить «установленный в Египте порядок вещей». Гамбетта предполагал, что в случае невыполнения хедивом этих требований должны последовать «меры принуждения» в виде англо-французской военной интервенции. Но Глад-стон и статс-секретарь Форейн офис лорд Гренвиль были против совместного вооружённого вмешательства. Зачем пускать в Египет французские войска? Довольно уже и французских финансистов. Англия подготовляла сепаратное выступление. Обстановка для этого представлялась благоприятной. Только что, в мае 1882 г., образовался Тройственный союз. Договор оставался тайным, но самый факт сближения Италии с Германией и Австрией не подлежал сомнению. При этих условиях Франция особенно остро почувствовала, что все её силы необходимы ей в Европе. Это было тем более очевидно, что и Бисмарк вдруг перешёл в египетском вопросе на сторону англичан. Он учёл, что в изменившейся обстановке именно такая позиция должна способствовать углублению англо-французского антагонизма, а это составляло главную задачу всей египетской политики германского канцлера.

В течение некоторого времени правительство Гладстона еще колебалось. В Константинополе была созвана конференция послов; на ней французы постарались связать руки англичанам всеобщим обязательством держав «не искать в Египте каких-либо территориальных приобретений». Англия принимала это обязательство лишь с оговоркой.

Пока в Константинополе разыгрывалась эта дипломатическая комедия, в Египте нарастало национально-революционное движение. Одновременно на александрийском рейде, под предлогом защиты интересов иностранных подданных, бросили якорь английские и французские корабли.

12 июня 1882 г. вспыхнуло восстание в Александрии, направленное против иностранцев. Было убито около 50 подданных различных европейских держав. Подобные выступления произошли и в других местностях Египта. Ожидая интервенции, египетское правительство стало укреплять Александрию с моря. Командир британской эскадры адмирал Сеймур сообщил английскому правительству, что возводимые на берегу укрепления представляют опасность для находящихся на рейде кораблей. 3 июля Сеймур получил приказ потребовать прекращения фортификационных работ. В случае необходимости ему предписывалось разрушить уже возведённые укрепления. Формы ради английское правительство сочло нужным предложить Франции принять участие в этом выступлении. У власти во Франции в это время находился уже не Гамбетта, а Фрейсинэ. Он отказался от вооружённого выступления против Египта, опасаясь оппозиции палаты, в которой преобладало мнение, что Франция не должна отвлекать своё внимание от лотарингской границы. Французские корабли получили приказ покинуть Александрию. 10 июля Сеймур вручил ультиматум египетским властям; 11-го в 7 часов утра началась бомбардировка укреплений и самого города, который вскоре оказался объятым пламенем. 13 июля последовала высадка десанта, и через несколько месяцев весь Египет был оккупирован Англией.

После оккупации Египта правительство Гладстоиа лицемерно заявило, что не имеет намерения завладеть Египтом: это будто бы противоречило бы принципам либеральной политики правительства её величества. Английские войска уйдут тотчас же, как только это позволит внутреннее состояние страны. На деле Гладстон попытался распространить британскую оккупацию и на Судан. Однако тут он потерпел неудачу; в начале 1885 г. восставшие туземцы, руководимые вождём, известным под именем Махди, истребили в Хартуме английский отряд во главе с генералом Гордоном.

Как сказано, французское правительство не решилось помешать Англии высадить десант в Александрии. Однако оно неустанно противодействовало англичанам в Египте через Кассу египетского долга, пользуясь своим влиянием на египетские финансы. В общем итоге захват Египта чрезвычайно обострил англо-французское соперничество, к великой радости Бисмарка, никогда не забывавшего 1875 года, когда он на мгновение оказался перед грозным фактом англо-франко-русского сближения.

Захват Конго (1879 — 1884 гг.). Борьба великих держав за раздел Африки не ограничилась северной частью материка. Ещё в 1876 г. бельгийский король Леопольд II, большой предприниматель и делец, создал под своим председательством так называемую Международную ассоциацию для исследования и цивилизации Африки. Выраженная в этом наименовании и в публичных декларациях филантропическая и научная задача Ассоциации была не более как ширмой. Истинной целью Ассоциации был захват бассейна реки Конго. Леопольд привлёк к себе на службу знаменитого исследователя этих областей американца Стенли. В 1879 г. Стенли во главе экспедиции вновь отправился в бассейн Конго. Он основал там ряд опорных пунктов и заключил около 400 договоров с туземными вождями. Эта деятельность колонизаторов продолжалась до лета 1884 г., когда большая часть бассейна Конго оказалась под контролем Леопольда и его Ассоциации.

Однако у Леопольда и Стенли в Конго нашлись соперники. Французское правительство тоже решило наложить руку на богатства Центральной Африки. На нижнее Конго была послана экспедиция во главе с морским офицером де Браза, который основал там ряд французских укреплённых станций.

Видя, что Франция и Бельгия близки к тому, чтобы захватить всё Конго, английское правительство в начале 1884 г. заключило договор с Португалией, по которому признавало её «права» на устье Конго. Цель этой сделки была ясна: Англия передавала устье Конго, основной торговой артерии Центральной Африки, в руки державы, ещё с XVII века являвшейся её спутником.

В это время во Франции к власти вторично пришёл Жюль Ферри, который уже провёл захват Туниса. Он заявил протест против англо-португальского договора. Англо-французские противоречия перебрасыва-лись, таким образом, и в Центральную Африку. Бисмарк не преминул использовать благоприятный случай, чтобы ещё более разжечь это соперничество. К тому же у него самого возник острый конфликт с Англией. Ввиду всего этого Бисмарк присоединился к протесту Ферри.

Берлинская конференция. Под нажимом Франции и Германии Англия и Португалия были вынуждены аннулировать свой договор относительно устьев реки Конго. Они согласились передать вопрос о Конго международной конференции. Последняя открылась в Берлине в ноябре 1884 г. Германия и Франции совместно подрежали претензии короля Леопольда. В феврале 1885 г. Берлинская конференция закончилась подписанием соглашения; оно устанавливало границы территории, отходившей к Международной ассоциации Леопольда, которая отныне получала признание держав. Вскоре она была переименована в «Независимое государство Конго», связанное с Бельгией личной унией, т. е. общим королём.

Колониальная политика Бисмарка. Ко времени Берлинской конференции назрел довольно острый англо-германский конфликт. Ещё во время франко-прусской войны германские капиталисты, особенно крупные торговые и судоходные фирмы Гамбурга и Бремена, требовали от Бисмарка приобретения колоний. В период 70 и 80-х годов эти требования становились всё более настойчивыми. Их поддерживали такие столпы нарождавшейся в Германии финансовой олигархии, как директор гигантского банка «Дисконто-Гезельшафт» Ганземан и отчасти Блейхредер. Но Бисмарк долгое время относился к вопросу о колониях сдержанно и даже холодно. Известно его выражение, что если бы молодая Германская империя завела себе колонии, то она уподобилась бы польским шляхетским семьям, у которых имеется соболья шуба, но зато нет ночной рубашки. Вместе с тем Бисмарк развивал и ту мысль, что центральное положение Германии в Европе, создавая ей по крайней мере два угрожаемых фронта, не позволяет рисковать конфликтом с Англией из-за колоний.

Тем не менее в конце концов Бисмарку пришлось уступить. Не только нажим со стороны буржуазии побудил его вступить на стезю колониальной политики. На него повлияло и то обстоятельство, что международное положение представлялось в это время исключительно благоприятным для Германии. Захваты Туниса Францией, Египта Англией, Туркмении Россией крайне обострили франко-итальянские, англо-французские и русско-английские отношения; взаимные распри остальных держав обеспечивали положение Германии в Европе.

В 1883 г. бременский купец Людериц основал поселение в Юго-Западной Африке, в районе Ангра-Пекена, и обратился к Бисмарку с просьбой о протекторате. Бисмарк запросил английское министерство иностранных дел, имеет ли Англия притязания на эту местность. В ответ он получил публично подтверждённое заявление, что всякое покушение на эти пустынные берега Англия сочтёт нарушением своих законных прав. Бисмарк ответил вопросом: на чём основывает Англия свои права? Лорд Гренвиль замешкался с ответом. Он запросил статс-секретаря колониального ведомства лорда Дерби. А лорд Дерби запросил правительство Капской колонии — главное заинтересованное лицо с английской стороны. Капштадт также ответил не сразу.

Подождав некоторое время и не получив ответа, Бисмарк решил поставить англичан перед совершившимся фактом. 24 апреля 1884 г. он провозгласил протекторат Германии над Ангра-Пекепа и прилегающим побережьем. Так возникла первая германская колония — Германская Юго-Западная Африка.

5 мая Бисмарк поручил своему послу сообщить лорду Грен-вилю, что для Англии удобнее всего было бы признать совершившийся факт. Колоний у Англии, дескать, много, и небольшие германские владения не могут ей нанести ущерб. В Лондоне думали иначе. Однако в конце концов, после длительной и острой дискуссии, англичане примирились с происшедшим событием. Вслед за тем в течение 1884 — 1885 гг. германский флаг был поднят в Камеруне, в Того, в Германской Восточной Африке ив северо-восточной части Новой Гвинеи.

В ответ на водворение немцев в Юго-Западной Африке англичане поспешили овладеть Бечуанлендом. Это было сделано по политическим соображениям: нужно было предотвратить возможность установления территориальной связи между немцами из их новых владений и бурами. Приобретение Бечуанленда исключало подобную возможность; вместе с тем оно открывало англичанам пути для дальнейшей экспансии на север, в экономически весьма заманчивые, богатые области Матабеле, Машона и прочие.

Экспансия проводилась здесь не столько английским правительством, сколько подвизавшимися в Южной Африке британскими капиталистами во главе с Сесилем Родсом. Роде выступал при этом и в роли «дипломата», заключая «трактаты» с местными негритянскими царьками. Так, например, в 1888 г. Роде подписал с властителем Машона и Матабеле Ло-Бенгулой документ, являющийся одним из любопытнейших памятников колониальной дипломатии. Сначала Роде обрабатывал Ло-Бенгулу через миссионеров. В результате этой обработки Ло-Бенгула подписал договор о передаче своего царства под протекторат Родса и его компаньонов, предоставив им также монопольное право на эксплоатацию недр своих владений. За это он получил тысячу ружей с патронами, 100 фунтов стерлингов и... старый речной пароход.

В 1889 г. была учреждена возглавляемая Родсом Южноафриканская привилегированная компания, которой британское правительство передало в эксплоатацию и в управление вновь приобретённые области. В честь Родса эти земли были названы Родезией.

Подобными же методами действовали европейские колонизаторы всех наций и в других частях Африки.

Афганский конфликт 1885 г. В то самое время, когда между Францией и Италией зрел конфликт из-за Туниса, а между Францией и Англией — из-за Египта, между Россией и Англией наметились новые осложнения в Средней Азии. На установление английского протектората над Афганистаном и на дипломатическую победу Англии на Берлинском конгрессе русское правительство ответило присоединением Туркмении. В 1884 г. русские заняли Мерв. Дальнейшее продвижение русских войск к Герату, по мнению англичан, создавало непосредственную угрозу Индии; оно подводило русских к наиболее доступной западной части Афганистана. Вместе с тем завоевание русскими Мерва полагало предел для собственной экспансии Англии, пытавшейся подчинить своему влиянию туркменские племена. На этой почве в марте — апреле 1885 г. Россия и Англия, говоря словами Ленина, оказались «на волосок» от войны. Однако главной заботой русского правительства было обеспечение Черноморского побережья. Ещё Крымская война показала, что для Англии это самая уязвимая часть Российской империи. Существенной частью английского плана военных действий была высадка десанта на Кавказском побережье и морская диверсия против Одессы. Россия воспользовалась договором трёх императоров, чтобы застраховать себя от появления британского флота в Чёрном море. Русское правительство обратилось к Бисмарку, приглашая его выполнить свои обязательства по третьему пункту этого договора. И Бисмарк на этот раз оказался лойяльным союзником. Объяснялась эта несвойственная ему честность тем, что для Германии было выгодно продолжение русской экспансии в Средней Азии: она отвлекала силы России из Европы и ухудшала англо-русские отношения. В итоге России удалось расстроить наметившееся было англо-турецкое сближение: султан объявил, что проливы останутся закрытыми. С закрытием проливов и Чёрное море и Кавказ оказывались неуязвимыми для Англии. В спорных вопросах русско-афганского разграничения Гладстону пришлось уступать. Таким образом, в афганском кризисе союз трёх императоров как будто оправдал своё существование.

От этих тревожных дней афганского конфликта остался документ, в котором Бисмарк откровенно разъяснял своему монарху, что Германии следует всячески разжигать англо-русские конфликты. Там же канцлер ярко изобразил страшные последствия, грозящие Германии в случае сближения России и Англии. Вот что писал Бисмарк 27 мая 1885 г. императору Вильгельму I, который выразил было пожелание, чтобы его канцлер посодействовал примирению России с Англией, оказав умеряющее воздействие на Петербург. Канцлер указывал, что германская политика заинтересована «установить между Англией и Россией скорее враждебные, нежели слишком близкие отношения. Если состоится англо-русское соглашение... явится возможность во всякое время, смотря по надобности, усилить это соглашение путём присоединения Франции, в случае, если русско-английская политика встретит сопротивление со стороны Германии; этим, создастся основа для такой коалиции против нас, опаснее которой для Германии ничего и быть не может... Чтобы это вызвать, достаточно малейшего прямого или косвенного нажима на Россию… Поэтому правительство вашего величества и проявляет безусловную сдержанность в отношении всяких советов касательно сохранения мира...»

В этом примечательном документе Бисмарк предуказал самую серьезную опасность, которую вообще могла навлечь на себя Германия, — именно англо-русский союз.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА БИСМАРКА В ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ

ЕГО КАНЦЛЕРСТВА (1885 ― 1890 гг.).

ЗАКЛЮЧЕНИЕ ФРАНКО-РУССКОГО СОЮЗА (1891 ― 1893 гг.)

Болгарский кризис 1885 — 1886 гг. В середине 80-х годов надвинулись события, вновь переместившие центры мировых бурь из Африки и Средней Азии на Балканы и в Вогезы. Они вызвали весьма резкое изменение всей международной ситуации.

18 сентября 1885 г. в главном городе Восточной Румелии Филиппополе произошло восстание. Болгарские националисты изгнали турецкого губернатора с его чиновниками и провозгласили воссоединение «обеих Болгарии». После некоторых колебаний князь болгарский Александр, бывший принц Баттенбергский, объявил себя князем объединённой Болгарии.

За семь лет до этого в Сан-Стефано и на Берлинском конгрессе русское правительство боролось за создание «Великой Болгарии». Болгария полупила национальную свободу благодаря подвигам русского солдата; болгарский народ навеки сохранил память об этих подвигах и чувство благодарности к России; во главе болгарской армии стояли русские офицеры; Александр Баттенбергский был посажен на престол Россией. Казалось, царское правительство должно было бы приветствовать совершившийся факт. Но в течение этих семи лет отношения русского царизма с болгарской крупной буржуазией и самим князем Александром резко изменились, хотя народные чувства остались неизменными.

Австро-Венгрия вела успешную борьбу против русского влияния в Болгарии. При этом она опиралась на экономическую зависимость болгарской буржуазии от австрийского капитала. Особенно острый конфликт возник из-за строительства железных дорог. Царское правительство было заинтересовано в постройке линий от Дуная на юг, к Балканскому хребту. Эти линии в случае новой борьбы с Турцией облегчили бы наступление русских войск за Балканские горы. Что касается австрийской буржуазии, то она была заинтересована в скорейшем окончании железной дороги, соединяющей Вену с Белградом, Софией и Константинополем. Эта линия, которая строилась при ближайшем участии венских банков так называемым Обществом Восточных железных дорог, должна была облегчить завоевание балканского рынка австрийским капиталом, а вместе с тем способствовать подчинению балканских стран политическому влиянию Австро-Венгрии. Большая часть болгарской буржуазии, связанная с австрийским рынком, поддерживала австро-венгерский проект. В 1880 г. Австрия договорилась с Сербией о постройке дороги от Белграда до болгарской границы; в 1883 г. у неё состоялось соглашение с Болгарией и Турцией о продолжении этой линии по болгарской территории. Таким образом, в борьбе России с Австро-Венгрией за железнодорожное строительство в Болгарии победа оказалась на стороне австрийцев.

Усиливать непокорного болгарского князя Александр III не хотел. В ответ на прокламацию воссоединения северной и южной Болгарии царь велел Гирсу протестовать против нарушения Болгарией Берлинского трактата. Одновременно царь отозвал из болгарской армии русских офицеров.

Всё это произошло как раз в тот момент, когда у Болгарии нарастал конфликт с Сербией. После русско-турецкой войны князь Милан был возмущён тем, что Россия взяла под своё покровительство Болгарию. Он считал, что в Сан-Стефано, а затем и на конгрессе в Берлине Россия не отстаивала, как должно, интересов Сербии. Ввиду этого Милан взял курс на Австро-Венгрию. За её поддержку он заплатил ей кабальным торговым договором от 6 мая 1881 г. Между тем экономическая зависимость Сербии от Австро-Венгрии и без того была очень велика: сербский экспорт не имел другого рынка, кроме австрийского; вывоз через Салоники себя не окупал. За торговым договором последовало заключение австро-сербского союза, подписанного 28 июня 1881 г. Этот союз явно относился к числу неравноправных договоров.

Договор устанавливал, что сербское правительство не потерпит на своей территории великосербской пропаганды, направленной против Австро-Венгрии. За это Австро-Венгрия обязывалась не допускать у себя интриг против династии Обреновичей и не возражать против присвоения князем Миланом королевского титула. Статья 4 договора, по существу, устанавливала австрийский протекторат над Сербией. «Без предварительной договорённости с Австро-Венгрией, — гласила эта статья, — Сербия обязуется никогда не вести переговоров о политических договорах и не заключать их с другими правительствами». Далее, договор устанавливал австро-сербское военное сотрудничество. Статья 7 обеспечивала Сербии австрийскую поддержку, если обстоятельства позволят Сербии сделать территориальные приобретения со стороны её «южных границ», за исключением лишь Ново-Баварского санджака. Основываясь именно на этой статье, Милан, ввиду расширения Болгарии, и решил добиваться компенсаций для Сербии. Он потребовал от австрийского правительства, чтобы оно оказало поддержку новому курсу сербской внешней политики.

Австро-венгерским министром иностранных дел был в это время граф Кальноки. Он гораздо более Андраши был расположен вступить на путь экспансии на Балканах. Это соответствовало стремлениям военных и клерикальных кругов, интересам железнодорожных предпринимателей, строивших дороги на Балканах, и связанного с ними банковского капитала. Кальноки позволил Милану начать войну против Болгарии. Венские банкиры ссудили Милану необходимые средства.

Если царь рассчитывал, что, отозвав своих офицеров, он обречёт болгар на поражение, то он ошибся. Болгарская армия наголову разбила сербов (1885). Только вмешательство Австро-Венгрии спасло Милана. Австрийский посланник в Белграде поспешил в ставку болгарского князя и ультимативно потребовал от него, чтобы он немедленно приостановил наступление своей армии. Мир был подписан на основе status quo.

После одержанной болгарами победы для царя стало ещё труднее лишить Баттенберга Румелии. Перед царским правительством открывались два пути — либо примириться со свершившимся фактом, либо послать в Болгарию русские войска и посадить там князем своего человека. Гире придумал ещё третий выход: он предложил своим партнёрам по союзу трёх императоров, чтобы они совместно с Россией посредством дипломатического давления добились от Болгарии отказа от Румелии, а от Турции — посылки в Румелию турецких войск для водворения там «порядка».

Попытка царской дипломатии заставить Австро-Венгрию, главную соперницу России на Балканах, работать вместе с Турцией над восстановлением русского престижа в Болгарии представлялась как будто безнадёжной. Но политика Гирса нашла себе совершенно неожиданного союзника в лице злейших врагов России — мадьяр.

Вожди мадьярского дворянства в румелийских событиях усмотрели лишь одно — именно, усиление одного из ближних славянских государств. Цепляясь за status quo, как за магическую формулу своей балканской политики, они потребовали, чтобы Кальноки добивался его восстановления. Тем самым противники австро-русского сотрудничества невольно помогли его продлению на некоторый срок: они неожиданно сошлись с Россией на общей программе действий.

Что касается Бисмарка, то с первых же дней румелийских событий германский канцлер стал на ту позицию, будто бы он заранее согласен со всем тем, о чём Россия договорится с Австро-Венгрией. В интимном кругу канцлер откровенно заявлял, что его крайне мало интересуют «овцекрады с нижнего Дуная»; поэтому он дал инструкцию германскому послу в Константинополе «утопить в чернилах» весь румелийский вопрос. В Константинополе состоялась конференция послов, на которой была принята русская программа: «улучшение» внутреннего законодательства Восточной Румелии с сохранением её, однако, под властью турецкого генерал-губернатора. Италия согласилась с этим из внимания к просьбе Бисмарка, а Франция — чтобы не перечить России. Англия протестовала, но с ней не посчитались.

Однако вскоре оказалось, что принятое решение некому провести в жизнь. Австро-Венгрия ни за что не согласилась бы допустить в Болгарию русские войска; султан не решался послать свои, боясь, что конфликт с Болгарией может вызвать тяжёлые последствия. Положение осложнялось тем, что вслед за Сербией и Греция требовала компенсаций и грозила Турции войной.

В этот момент английская дипломатия в лице нового премьера Солсбери предприняла решающий маневр. Солсбери понял, что вследствие ухудшения русско-болгарских отношений Болгария из русского плацдарма перед Константинополем превращается в барьер на пути России к турецкой столице: чем этот барьер будет шире, тем труднее будет его взять. Поэтому Солсбери обещал туркам оградить их от войны с Грецией; для этого британский флот должен был явиться в греческие воды. В обмен за услугу Солсбери уговорил султана не посылать своих войск в Румелию, а, напротив, заключить соглашение с болгарским князем.

Турецко-болгарское соглашение явилось весьма своеобразным актом. Им подтверждалось, что Румелия является турецкой провинцией. Она управляется губернатором, назначенным султаном. Таким образом, буква Берлинского трактата была соблюдена: юридически северная и южная Болгария оставались разделёнными. Но губернатором Восточной Румелии султан, по турецко-болгарскому соглашению, должен был назначить князя болгарского. Таким образом, фактически в северной и южной Болгарии устанавливалось одно правительство.

Россия была вынуждена в начале 1886 г. санкционировать это турецко-болгарское соглашение, к злорадному удовольствию своего «союзника» Кальноки, а также и Бисмарка, который хотел как можно скорее, любым путём уладить румелийское дело. Канцлер опасался, как бы оно, затянувшись, не привело к австро-русскому конфликту. Ведь слишком ясно было, что под внешним покровом сотрудничества неугасимо тлело австро-русское соперничество.

После победы, одержанной английской дипломатией в румелийском вопросе, англо-австрийское влияние уже решительно возобладало в Болгарии. Раздосадованный неудачей, Александр III решил избавиться от Баттенберга. В августе 1886 г. болгарский князь был низложен. В Софии водворилось руссофильское правительство во главе с митрополитом Климентом и вождём русской партии Цанковым.

Но не успела ещё русская дипломатия отпраздновать эту победу, как правительство митрополита Климента в свою очередь было свергнуто; у власти оказалось «регентство» из трёх человек во главе со Стамбуловым. То был крупный капиталист, лидер консервативной партии, связанный с орудовавшими на Балканах австрийскими железнодорожными дельцами и державшийся австрийской ориентации. Перед царизмом снова стал вопрос, как восстановить своё влияние в Болгарии.

Русско-германские экономические противоречия. Ответ на этот вопрос пришлось давать в обстановке, осложнённой экономической борьбой которая развернулась между русской и германской промышленностью. Объектом этой борьбы был внутренний рынок России, на котором до конца 70-х годов господствовала германская индустрия. С 1876 г. русское правительство начинает мало-помалу поднимать ввозные пошлины. Этого домогались промышленники; правительство уступало им тем охотнее, что само рассчитывало извлечь кое-что для оскудевшей казны от увеличения таможенных доходов. Германская буржуазия, сама требовавшая высоких пошлин, сочла, однако, себя жестоко задетой русским протекционизмом. Завоевание русского рынка было началом постепенного закабаления России германским капиталом. То было проявлением всё того же германского «натиска на Восток». Русский протекционизм мешал наступлению немецкого капитала. Поэтому немецкая пресса поднимала крик при каждом новом указе царя о повышении той или иной пошлины. И действительно, германская промышленность в 80-х годах стала стремительно терять русский рынок, на котором преобладала в предыдущие десятилетия.

Бисмарк был весьма чувствителен к интересам германской тяжёлой индустрии. Его дипломатия прилагала немало стараний, чтобы изыскать рынки для сбыта германских товаров в условиях депрессии 80-х годов. В 1883 г. канцлер склонил Турцию передать военные заказы от Армстронга Круппу и Маузеру. В 1885 г. он добился для Круппа заказов у китайского правительства. Пытался Бисмарк вырвать и сербские военные заказы из рук французских фирм, но здесь он потерпел неудачу. Зато ему удалось обеспечить германским предприятиям поставку оружия и железнодорожных материалов для Румынии и Италии. Но наиболее важным по своему объёму оставался всё-таки русский рынок. В нём были заинтересованы такие столпы тяжёлой индустрии, как фирмы Круппа или силезского магната князя Хенкеля фон Доннерсмарка. Бисмарк не раз обращался к русскому правительству с представлениями, просьбами, угрозами, добиваясь снижения пошлин. Всё было напрасно: русские пошлины росли. В 1884 — 1885 гг. было проведено новое их повышение.

Через свою прессу Бисмарк начал пугать Россию стеснениями русского импорта в Германию и повышением пошлин на хлеб. Газеты канцлера грозили также, что Германия помешает намечавшейся конверсии русских займов. При финансовой слабости царского правительства и при зависимости русского сельского хозяйства от германского рынка это были серьёзные предупреждения.

В начале мая 1886 г. Бисмарк имел беседу с русским послом Павлом Шуваловым. Канцлер заявил послу, что с его точки зрения Россия имеет право послать в Болгарию войска и вообще любыми средствами восстановить своё влияние на болгарское правительство. Мало того, «Австрия, — продолжал Бисмарк, — не имеет никакого права выказывать зависть по отношению к вашим действиям, и я не премину дать ей это почувствовать». Затем Бисмарк перешёл к вопросу о русских пошлинах. «Вы, кажется, намерены в ближайшее время поднять тарифы на железо и уголь, — сказал канцлер. — Я не стану скрывать, что эта мера будет иметь самое плачевное влияние на нашу промышленность».

Не требовалось большой проницательности, чтобы понять, что Болгария предлагалась России в обмен за таможенные уступки. Но Бисмарк не удовольствовался такого рода воздействием на царское правительство. По своей обычной манере, он решил, что вслед за пряником полезно показать и хлыст. Канцлер начал плакаться, что как ни «антипатична» ему всякая мера против русского экспорта, однако ему очень трудно противостоять натиску аграриев, требующих нового повышения ставок на хлеб.

Ближайшей своей цели Бисмарк добился: намеченное повышение тарифных ставок на железо и уголь было отсрочено.

Канцлер, однако, не терял надежды и на большее. Летом 1886 г. он всячески ухаживал за царским правительством. Он помог России избавиться от порто-франко, установленного в Батуме после Берлинского конгресса. «Лет через десять вы будете господствовать в этих водах», — заметил он Шувалову. Посол охотно подхватил эту тему. Он принялся объяснять Бисмарку, как важно для России обеспечить себе безопасность в районе проливов. Бисмарк принял наивный вид и заметил, что ведь международные договоры гарантируют закрытие проливов. На это Шувалов возразил, что нельзя основывать безопасность только на одних трактатах. «Мы должны иметь возможность, — заявил посол, — повесить замки на нашу дверь». Помолчав немного, Бисмарк произнёс: «Ну что же, если вы их повесите, то с нашей стороны вы, конечно, не встретите препятствий».

Шувалов был в восторге. Но на Александра III всё это не произвело большого впечатления. Против последней фразы шуваловского донесения царь лаконично пометил на полях: «еще бы» г. Александр III, так же как и Гире, вовсе не помышлял в эти годы о приобретении проливов. И Бисмарк напрасно рассчитывал спровоцировать Россию на новое выступление против Турции.

Если бы царское правительство и было расположено пойти па уступки Бисмарку, то сделать это было бы довольно трудно. Русские протекционистские круги почуяли опасность для своих пошлин. Их глашатай Катков начал в «Московских ведомостях» кампанию против внешней политики правительства. Газета требовала разрыва с Германией и сближения с Францией.

Каким путём в условиях царской России мог Катков проводить такую агитацию, станет понятным, если учесть его крупные связи в правительственных сферах, где имелось сильное антигерманское течение. В частности многие представители высших военных кругов стояли за сотрудничество с Францией. Такова была, например, позиция генерала Скобелева, а после его смерти — генерала Обручева, долголетнего начальника русского генерального штаба. Да и сам Александр III был настроен весьма подозрительно к Германии. В особенности недолюбливал он её канцлера. Как-то на полях посольского донесения он наградил Бисмарка совсем не дипломатическим эпитетом.

Рост реваншизма во Франции. Сложность обстановки усугублялась тем, что почти одновременно с событиями в Румелии возникло обострение франко-германских отношений. Европа оказалась лицом к лицу с двумя кризисами: один вспыхнул на Балканах, другой грозил разразиться на Рейне.

В 1883 и 1384 гг. второй кабинет Ферри предпринял захват Индо-Китая. Овладев Аннамом, французы принялись за Тонкин, находившийся в вассальной зависимости от китайского богдыхана. В Тонкине французских колонизаторов ждали некоторые трудности. В марте 1885 г. их экспедиционный корпус потерпел поражение от китайских войск. Весть об этом вызвала в Париже взрыв бурного протеста против колониальной политики и привела к падению кабинета Ферри. Реваншисты постарались использовать эти события в собственных целях.

Осенью того же 1885 г. во Франции произошли парламентские выборы, которые принесли поражение «умеренным». Усилились как монархисты, так и радикалы. Иначе говоря, упало влияние сторонников колониальных захватов и заигрывания с восточным соседом. Возросло влияние реваншистов всех мастей. Началась агитация генерала Буланже, призывавшего к подготовке реванша. В 1886 г. Буланже вошёл в правительство, получив портфель военного министра. Он принялся проводить энергичные мероприятия по усилению армии. В свою очередь и Бисмарк начал помышлять о новой расправе с Францией. Являлся вопрос, не использовать ли ему те трудности, которые сулила России болгарская проблема. Быть может это позволит обеспечить нейтралитет России в случае войны с Францией. Но болгарский вопрос мог породить и нечто другое — австро-русский конфликт...

Международное положение Германии осложнялось. Перед лицом вероятных конфликтов с Францией Бисмарку нельзя было ссориться с Россией, которую он ненавидел, но которой боялся. Нельзя было также терять и Австро-Венгрию. Канцлер старался ладить с обеими. Однако при обострении болгарского вопроса сделать это было нелегко: после августовских событий в Болгарии Бисмарку пришлось призвать себе на помощь всю свою дипломатическую изворотливость.

Крах союза трёх императоров. Незадолго до свержения Баттенберга Бисмарк встретился с Кальноки на курорте в Киссингене. Здесь они договорились о поддержании союза трёх императоров на базе невмешательства в болгарские дела. В тот момент «невмешательство» практически означало, что в угоду России Германия и Австрия предоставляют свободу действий врагам Баттенберга.

Когда Баттенберг пал, Бисмарк устами своего официоза громогласно заявил, что это событие не касается германского правительства, что, пожалуй, такой факт заслуживает даже положительной оценки. На другой день после контрпереворота в Софии Бисмарк встретился с Гирсом в Франценсбаде. Они условились предпринять совместные шаги перед султаном, чтобы тот не допускал реставрации Баттенберга.

Когда об этом узнали в Вене, Кальноки запротестовал. Ведь ещё совсем недавно, в Киссингене, они договорились с Бисмарком о «невмешательстве» в болгарские дела, а теперь немцы собираются произвести демарш в Константинополе. Последовали австро-германские переговоры. В результате их при встрече с русским поверенным в делах Бисмарк имел несколько сконфуженный вид.. В конце концов он заявил, что ничего не имеет против того, чтобы Россия силой выдворила из Болгарии враждебное ей правительство. Пусть только она сначала договорится об этом с Австро-Венгрией. Но тут же и сам Бисмарк признал, что это едва ли достижимо. Со своей стороны канцлер давал понять, что в своей помощи России он не пойдёт дальше «непризнания» Баттенберга, в случае если бы тот вернулся в Софию.

Тем временем, 25 сентября 1886 г. в болгарскую столицу приехал специальный эмиссар царя генерал Каульбарс. Он имел поручение добиться согласия болгарских регентов на водворение в Болгарии «законного» правительства, иначе говори, нового князя, дружественного русскому царю. Генерал действовал неумело и ещё более испортил русско-болгарские отношения. Кончилось дело его отозванием и разрывом дипломатических отношений между Петербургом и Софией. Политическая атмосфера стала ещё более напряжённой. Русское правительство уже заговаривало об оккупации Болгарии.

На самом деле то были одни разговоры. Царь боялся посылки русских войск в Болгарию. Угрозы были вызваны лишь желанием побудить союз трёх императоров дипломатическим путём привести болгарских регентов к покорности и тем избавить Вену от неприятной для Австрии перспективы — увидеть в Болгарии русские войска.

Но Кальноки не понимал истинных целей русской политики. Он серьёзно боялся нового появления русских войск в сердце Балкан по примеру 1877 — 1878 гг. Опасения эти разделялись и Англией.

9 ноября, на традиционном банкете у лондонского лорд-мэра, Солсбери позволил себе произнести по адресу России резкие слова. А через несколько дней после этого, выступая перед венгерской делегацией, Кальноки пошёл ещё дальше. Он прямо пригрозил России войной в случае появления русских войск в Болгарии.

С самого начала болгарского кризиса английское правительство стремилось втянуть Австрию и Германию в конфликт о Россией. Со своей стороны и Бисмарк с не меньшим усердием трудился над тем, чтобы спровоцировать англо-русское столкновение, а самому при этом остаться в стороне.

Вскоре после того как Солсбери в 1885 г. сменил Гладстона у власти, он послал к Бисмарку своего секретаря Ф. Керри со специальной миссией. Цель её заключалась в том, чтобы подтолкнуть Германию на борьбу против России. Однако это вовсе не входило в расчёты Бисмарка, который со своей стороны всегда стремился к тому, чтобы осложнить англо-русские отношения. Бисмарк ответил английскому правительству, что «Англия ни в коем случае не может рассчитывать на союз с Германией против России». Как неоднократно выражался Бисмарк, он не желал, чтобы немцы таскали для Англии каштаны из русского огня. Он считал, что чем пассивнее будет держаться Германия в восточном вопросе, тем больше будет шансов, что англичане решатся сами выступить против России, бок о бок с Австро-Венгрией. Таким образом, столь желанный для германского канцлера англо-русский конфликт был бы налицо. Канцлер настойчиво уговаривал австрийцев не ссориться с Россией до тех пор, пока у них не будет абсолютной уверенности, что Англия также не уклонится от борьбы. При этом Бисмарк неустанно твердил, что Австро-Венгрии не следует рассчитывать на поддержку Германии в войне из-за Болгарии: ведь договор 1879 г. распространяется лишь на случай прямого нападения России на австро-венгерскую территорию. «Если Англия не пойдёт впереди, — писал в другой раз Бисмарк, — глупа будет Австрия, если будет на неё рассчитывать. Если Рандольф Черчилль боится выступить вместе с Австрией и Турцией, то ради чего же тогда одна Австрия должна ухватить кошку за хвост? Чтобы потом быть покинутой Англией?». Следующая записка Бисмарка ясно определяет суть политики германского канцлера: «Мы должны стремиться сохранить свои руки свободными, чтобы в случае, если дело дойдёт до разрыва с Россией из-за восточных вопросов, мы не были тотчас же втянуты в конфликт, так как все наши силы понадобятся нам против Франции. Если мы останемся нейтральными в войне Австрии и её союзников против России, то мы сможем избежать войны с Францией, так как последняя не может начать войны, пока мы не втянуты в борьбу с Россией... Если мы выдержим намеченную здесь линию, — продолжает Бисмарк, — то весьма вероятно, что обе войны, которые угрожают Европе, могут пройти отдельно одна от другой». Таким образом, Бисмарк ясно формулирует свои цели: избежать войны на два фронта и обеспечить условия для локализации будущих войн.

С осени 1886 г., по мере ухудшения австро-русских отношений, Бисмарк начинает энергично работать над установлением англо-австрийского сотрудничества. Он стремится связать Англию возможно более твёрдыми обязательствами перед Австрией, а также и Италией на случай совместных действий против России, а отчасти и против Франции.

Может показаться, что Бисмарк совершил поворот в своей политике в сторону открытого антирусского курса. Однако это было бы упрощённым и неправильным пониманием его политики. Бисмарковская дипломатия была очень сложна: канцлер одновременно проделывал маневры в разных направлениях.

Ещё в середине октября 1886 г. Бисмарк настойчиво предостерегал Шувалова против оккупации Болгарии. Но вот 21 ноября 1886 г. в Берлин приехал брат царя великий князь Владимир Александрович. Во время этого визита сын канцлера, ставший к этому времени статс-секретарём ведомства иностранных дел, в продолжительной беседе с великим князем опроверг всё то, что и он сам и его отец совсем недавно говорили Шувалову, предостерегая против посылки русских войск в Болгарию. Теперь России предоставлялась на это carte blanche, совсем как минувшей весной, когда Бисмарк думал купить у царского правительства таможенные уступки.

Что же заставило канцлера вернуться к своей весенней позиции? Дело в том, что в октябре Бисмарк узнал об улучшении франко-русских отношений. А 5 ноября 1886 г. французский премьер Фрейсинэ рассказал германскому послу, будто Россия предлагала Франции союз против Германии. На самом деле разговоры о союзе вело не русское правительство, а приезжавшие в Париж агенты Каткова. Но Бисмарк принял сообщение Фрейсинэ за чистую монету. Это не удивительно, если учесть, что в России имелось сильное течение в пользу франко-русского сближения.

В такой обстановке Бисмарк и предпринял один из самых сложных маневров, какие только знает история дипломатии. С одной стороны, он не скупится на авансы России и подталкивает сё на военную интервенцию в Болгарии. С другой — он сдерживает Австрию в её противодействии России. В то же время канцлер работает над активизацией английской политики и стремится вызвать англо-русский конфликт, будучи готов в этом случае спустить и Австро-Венгрию с цепи, на которой он сё твёрдо решил держать, пока не последует выступление Англии. Однако для Германии Бисмарк намерен был даже и в этом случае оставить руки свободными и сохранить «дружественные» отношения с Россией.

Этим не исчерпывалась сложнейшая игра, которую повёл Бисмарк. Одновременно с маневрами в области англо-австро-русских отношений германский канцлер довёл до крайней степени возбуждения газетную кампанию против Франции.

Эта кампания имела для Бисмарка большое значение и с точки зрения внутренней политики. Исключительный закон, проведённый канцлером против социалистов, не давал ожидаемых результатов. Выборы в 1881 и 1884 гг. оказались для Бисмарка крайне неудачными. Партия центра держала себя слишком независимо. К тому же император дряхлел, и надвигалась смена монарха. Предстояло, наконец, возобновление закона об утверждении военного бюджета на семилетний срок (септенната) и значительное усиление армии. Канцлер был заинтересован в том, чтобы вызвать в стране взрыв шовинизма. Он уже не раз успешно применял подобный приём. Поэтому его пресса подхватывала и непомерно раздувала все факты реваншистской пропаганды. А французские националисты своими выходками сами помогали тому, чтобы антифранцузская кампания германского канцлера не оставалась без пищи.

Военная тревога в январе 1887 г. Принявшись с конца октября усердно ухаживать за Россией, Бисмарк добился известного успеха: обман удался, хотя и не надолго, конце 1886 г. сам Александр III на некоторое время проникся доверием к повороту в германской политике. «Теперь действительно видно, — говорил царь, — что Германия заодно с нами в болгарском вопросе». Царя особенно заботил один, в сущности довольно мелкий, вопрос: как бы ненавистный ему Баттенберг не вернулся в Болгарию. Это было бы для Александра III личным оскорблением. Графу Петру Шувалову, который собирался ехать в Берлин по своим частным делам, было поручено переговорить по этому вопросу с германским канцлером; нужно было, чтобы кайзер запретил Баттенбергу как офицеру немецкой службы возвращение на болгарский престол.

Пётр Шувалов, так же как и брат его Павел, с 1885 г. занявший пост посла в Берлине, был давнишним сторонником тесной дружбы с Германией. У Бисмарка он был persona grata. Когда Пётр Шувалов прибыл в Берлин, он вместе с братом побеседовал сперва с сыном канцлера графом Гербертом Бисмарком. Тот обещал, что его отец окажет царю содействие в деле Баттенберга. Вслед за тем братья Шуваловы, по собственному почину, перешли к вопросу о дальнейшей судьбе союза трёх императоров: срок договора 1884 г. истекал предстоящим летом. Пётр Шувалов предложил Герберту Бисмарку возобновить договор без Австрии; отношения России с этой державой слишком уже испортились после событий минувшей осени. Двойственный русско-германский договор должен был строиться на следующей основе: Россия гарантирует Германии свой нейтралитет в случае франко-германской войны. «При этом, — заявил Шувалов, — безразлично, нападёт ли Франция на Германию, или же вы начнёте против неё войну и наложите на неё 14 миллиардов контрибуции, или даже посадите прусского генерала в качестве парижского губернатора». Предложение Шувалова было по условиям 80-х годов столь смелым, что сам Бисмарк, читая донесение сына, поставил на полях вопросительный знак. В обмен Шувалов просил у Германии обязательства, что она не станет препятствовать России овладеть проливами и восстановить русское влияние в Болгарии. «С большим удовольствием», — пометил канцлер на донесении Герберта.

Через несколько дней братья Шуваловы и Бисмарк, сидя за бутылкой шампанского, составили проект договора на только что изложенной основе. Были, впрочем, добавлены ещё некоторые важные пункты; они обязывали Россию «ничего не предпринимать против территориальной целостности Австро-Венгрии» и признавали Сербию сферой австрийского влияния.

Бисмарк был в восторге от бесед с Шуваловым. На другой день, 11 января 1887 г., предстояло большое выступление канцлера в Рейхстаге. Этого выступления ждал весь политический мир. Бисмарк говорил весьма смело. В его речи были две основные мысли: дружба с Россией и вражда с Францией. «Дружба России для нас важнее, чем дружба Болгарии и чем дружба всех друзей Болгарии в нашей стране», — заявил канцлер. О возможности войны с Францией Бисмарк высказался в том смысле, что никто не может знать, когда эта война придёт: быть может через 10 лет, а может быть и через 10 дней.

В эти дни германские дипломатические представители в Константинополе и в Софии получили из Берлина предписание — в болгарском вопросе самым энергичным образом поддерживать русскую политику. Одновременно Бисмарк усилил дипломатический нажим на западноевропейском международном фронте. 13 января 1887 г. он обратился к бельгийскому правительству с запросом, принимает ли оно меры (и какие именно) для обеспечения своего нейтралитета в случае якобы возможного французского вторжения в Бельгию. 22 января поверенному в делах в Париже было предписано срочно представить сведения о французских военных приготовлениях. Канцлера, как он заявлял в своём письме, «занимает вопрос, не следует ли обратить внимание французского правительства на то обстоятельство, что его военные приготовления заставляют сомневаться в его миролюбии».

28 января Бисмарк беседовал в Берлине с французским послом. Посол заверял канцлера в мирных намерениях Франции. Бисмарк ему ответил, что и не сомневается в миролюбии существующего правительства. Однако оно представляется ему непрочным. «А если Буланже станет председателем Совета министров или президентом республики, — угрожающе заключил канцлер, — тогда произойдёт война».

30 января, на заседании прусского министерства, т. е. в узком, закрытом собрании, Бисмарк оповестил своих коллег о возможности войны в течение ближайших же недель. Он заявил, что на следующей неделе в прусский Ландтаг должен быть внесён проект закона о займе в 300 миллионов марок на покрытие военных надобностей. Рейхстаг был распущен ввиду провала септенната, а новые выборы предстояли лишь 20 февраля. Очевидно, Бисмарк не считал возможным обождать ещё три недели и решил обратиться к Ландтагу за санкцией военного займа. «Едва ли можно поверить, — записал в своём дневнике один из прусских министров, — что Бисмарк хочет применить такое средство только как избирательный маневр. Это означает войну».

31 января в газете «Post» появилась инспирированная статья под заглавием «На острие ножа». В ней доказывалось, что Франция лихорадочно вооружается, что шовинистические чувства накалены в ней до последнего предела, что Буланже является в Париже господином положения и что, придя к власти, он обязательно начнёт войну. Вслед за этой статьёй поползли тревожные слухи, будто Бисмарк готовит ультиматум Франции с требованием отставки Буланже. Агенты Бисмарка усердствовали во-всю. Сам же канцлер в течение всего этого времени с нетерпением ждал известий о судьбе проекта русско-германского договора, предложенного ему Петром Шуваловым.

Привезённый Шуваловым в Петербург плод его личной дипломатии не встретил одобрения даже со стороны такого германофила, как Гире. Министр нашёл, что Шувалов продешевил, наобещав Бисмарку гарантию целостности Австрии и её преобладания в Сербии. Сам царь отнёсся к проекту Шувалова ещё более недоверчиво. 17 января, на докладе царю, Гире к ужасу своему убедился, что под вопросом стоит вся проводимая им политика германской ориентации. Ближайший сотрудник Гирса Ламздорф записал в этот день в своём дневнике: «Повидимому, интриги Каткова или какие-нибудь другие пагубные влияния опять сбили нашего государя с пути. Его величество высказывается не только против тройственного союза (с участием Австро-Венгрии), но даже против союза с Германией. Ему будто бы известно, что союз этот непопулярен и идёт вразрез с национальными чувствами всей России; он признаётся, что боится не считаться с этими чувствами и т. д.». По приказу царя Гире предписал Павлу Шувалову пока что совершенно воздержаться от разговоров с Бисмарком о заключении русско-германского договора.

Поднявшаяся военная тревога повергла французское правительство в подлинное смятение. Сначала министр иностранных дел Флуранс решил было обратиться за помощью к России. 21 января, крайне взволнованный, он приехал к русскому послу барону Моренгейму, чтобы обратить внимание русского правительства на агрессивные замыслы «Германии. Одновременно через полуофициального агента министр запросил Моренгейма, может ли Франция рассчитывать на моральную поддержку России в случае, если Германия выступит в Париже с требованием разоружения французской армии.

22 января депеша Моренгейма прибыла в Петербург. Гире предлагал ответить французам крайне сдержанно. Но царь решил иначе. На вопрос, будет ли Франции оказана «моральная поддержка», он реагировал пометкой: «Конечно, да». Так и полагалось ответить Моренгейму. Но германофил Гире остался верен себе. Прежде чем передать французам решение царя, он решил предварительно разузнать в Берлине, «имеют ли сведения Моренгейма какие-либо основания».

Ради этого 23 или 24 января (точная дата неизвестна) Павел Шувалов, по поручению Гирса, отправился к Бисмарку. Содержание происшедшего между ними разговора точно неизвестно. Шувалов, повидимому, удовлетворился трафаретными заверениями Бисмарка, что тот не собирается нападать на Францию. Однако основное значение этого разговора заключалось в другом: следуя инструкции из Петербурга, Шувалов ровно ничего не сказал Бисмарку насчёт того вопроса, который больше всего интересовал канцлера. Шувалов промолчал о судьбе проекта, составленного его братом Петром.

После беседы с Шуваловым Бисмарк испытывал большое беспокойство. Это явствует хотя бы из того, что 24 января он счёл нужным разослать германским дворам циркулярную депешу, в которой разъяснял, что в своей речи 11 января он нарочно преувеличил сердечность русско-германских отношений.

В тот же день, 24 января, Бисмарк предпринял новый дипломатический ход. Посол в Лондоне граф Гатцфельд явился в Министерство иностранных дел и повёл там следующий разговор: Германия, заявил он, не хочет войны с Францией, но, тем не менее, эта война «очень близка». Затем посол с настойчивостью задал вопрос, будет ли Англия в случае войны поддерживать Австрию и Турцию против России. Солсбери заявил, что, по его мнению, Англия должна это сделать, но, ввиду неуверенности в позиции Парламента, он не может взять на себя твёрдые обязательства. При этом Солсбери решил «подбодрить» Бисмарка. Недаром он писал британскому послу в Париже о своей надежде, что франко-германская война избавит Англию от той «непрерывной пытки, которой Франция подвергает её в Египте». 4 февраля близкая к Солсбери газета «Standard» поместила статью о бельгийском нейтралитете. В этой статье, в предвосхищение плана Шлиффена, указывалось, что Бельгия — самый удобный путь для вторжения немцев во Францию, и ставился вопрос, что должна будет делать Англия, если Германия действительно двинется по этому пути. Ответ давался совершенно определённый: в таком случае для Англии было бы «неразумно» защищать Бельгию. «Англия не может стать на сторону Франции против Германии, — заключала газета. — Этим Англия спутала бы основные цели английской политики во всех точках земного шара». Так изменилась позиция Англии с 1875 г. вследствие обострения борьбы за раздел мира, в которой Франция в ту пору всё ещё оставалась для Англии более опасным соперником, чем Германия. Таким образом, в случае новой франко-германской войны Бисмарк мог уверенно рассчитывать на то, что Англия воздержится от вмешательства в этот конфликт.

Совсем иной была позиция России. В первые дни февраля Бисмарку, наконец, стало уже совершенно ясно, что проект Шувалова не встретил одобрения царя и что, следовательно, на поддержку России рассчитывать не приходится. При таких условиях Бисмарку оставалось только одно — отказаться от плана нападения на Францию. Французский посол в Берлине телеграфировал в Париж о явном разрежении атмосферы. 17 февраля Бисмарк писал Швейницу, что, очевидно, предложение Шувалова успеха в Петербурге не имело.

Как же вело себя в дни военной тревоги французское правительство? В январские дни 1887 г. французские политики были совершенно парализованы страхом. Сделав было 21 января описанную выше попытку заручиться сотрудничеством России, Флуранс в последующие дни проникся убеждением, что единственное спасение Франции заключается в том, чтобы не дразнить Бисмарка какими-либо симптомами сближения с Россией. «Если мы только пошевелимся, Бисмарк бросится на нас», — твердил Флурансу из Берлина французский посол Эрбетт, являвшийся подлинным вдохновителем этой политики «непротивления злу».

26 января посол в Петербурге Лабуле по собственной инициативе обратился к Гирсу с вопросом, «окажет ли Россия его родине моральную поддержку, продвинет ли она свои войска к границе Пруссии и не связана ли она какими-либо обязательствами по отношению к Германии». Гире ответил, что Россия никакими обязательствами не связана (что было не вполне точно) и поэтому располагает свободой действий. «И вы мне позволите сохранить таковую, — довольно резко добавил он — не принимая никаких обязательств по отношению к вам». Сколь это ни удивительно, обескураживающий ответ русского министра чрезвычайно обрадовал Флуранса. Заявление Гирса избавляло его от необходимости продолжать переговоры с Россией, которые могли бы ещё больше раздражить германского канцлера.

Средиземноморская Антанта. Зато опасность войны оживила переговоры, которые велись между Англией и Австрией, а также между Англией и Италией. Международная обстановка толкала Англию на сближение с Австро-Венгрией и Италией: с ними, а также и с Германией у Англии были в ту пору общие враги — Россия и Франция. Но Солсбери решительно отклонял предложения заключить союзный договор, содержащий твёрдые военные обязательства. Борьбу с Россией и Францией он рассчитывал провести силами держав Тройственного союза. В крайнем случае для предотвращения перебежки Италии во французский лагерь он готов был пойти на соглашение менее обязывающего характера — о проведении общей политической линии. Однако даже и с этим он не спешил. Тогда в начале февраля 1887 г. Бисмарк пригрозил Солсбери, что если соглашение с Италией и Австрией не будет заключено, он прекратит поддержку Англии в египетских финансовых делах. Угроза подействовала. 12 февраля состоялся обмен нотами между Италией и Англией. В этих нотах обе стороны обязывались сотрудничать в деле поддержания status quo на берегах Средиземного, Чёрного, Эгейского, Адриатического морей и на побережье Северной Африки.

«В случае, если по причине каких-либо роковых событий, — гласила британская нота, — сохранение status quo во всей полноте окажется невозможным, обе державы желают, чтобы никакая иная великая держава не распространяла своего владычества в какой-либо части этих побережий».

Но, указывалось далее в британской ноте, «характер этого сотрудничества должен быть установлен, когда явится в нём надобность, смотря по обстоятельствам каждого данного случая». В письме к королеве Солсбери давал следующее толкование этому типичному образчику творчества английской дипломатии того времени. «Английская нота так составлена, — писал он, — что оставляет совершенно свободным суждение, должно ли сотрудничество с итальянским правительством в каждом данном случае доходить до оказания военной помощи». 24 марта к соглашению, с оговорками, примкнула и Австро-Венгрия. Присоединялась она не особенно охотно: Кальноки боялся как бы такое «сотрудничество» против России без определённых военных обязательств Англии не кончилось тем, что Англия втянет Австрию в конфликт с Россией, а затем ретируется, оставив её вдвоём с Италией.

Договор перестраховки. К моменту завершения англо-итальянских переговоров Бисмарку уже было совершенно ясно, что проект Шувалова потерпел неудачу. Но, убедившись в этом, канцлер всё-таки не терял надежды договориться с Россией, дабы обеспечить её нейтралитет на случай войны с Францией. Чтобы добиться этого, он с половины февраля принялся вредить России всюду, где только мог; таким путём он надеялся убедить царя в пользе германской «дружбы». Чиня России множество крупных и мелких неприятностей, Бисмарк в то же время то и дело заговаривал с ней о соглашении. В наиболее полной форме идея русско-германского соглашения была развита перед русским послом Нелидовым уже известным читателю Радовицем, к этому времени занявшим пост германского посла в Турции. Интересы России, говорил Радовиц, сосредоточены на Востоке. Германия это всецело признаёт: она готова предоставить там России полную свободу действий. Что же касается самой Германии, то её внимание приковано к Рейну. В случае возникновения войны с Францией Германия ожидает от России соблюдения нейтралитета.

Однако русское правительство вовсе не собиралось поднимать восточный вопрос и, тем более, нападать на Турцию. Поэтому русская дипломатия опасалась неравноценной сделки. «Мы дали бы Германии немедленную выгоду, — писал по этому поводу Жомини, советник российского Министерства иностранных дел, — а в обмен получили бы преимущество эвентуальное и отдалённое».

Всё же усилия Бисмарка не пропали даром: в апреле 1887 г. царь дал, наконец, согласие на возобновление переговоров с Германией о замене истекавшего договора трёх императоров двойственным русско-германским соглашением. Переговоры начались в Берлине между Павлом Шуваловым и Бисмарком. 11 мая 1887 г. Шувалов передал Бисмарку русский проект договора двух держав. Первая статья этого проекта гласила: «В случае, если бы одна из высоких договаривающихся сторон оказалась в состоянии войны с третьей великой державой, другая сохранит по отношению к ней благожелательный нейтралитет». Вокруг этой статьи и развернулись наиболее жаркие споры. Заслушав русский проект, Бисмарк сделал несколько сравнительно второстепенных замечаний, а затем, как повествует Шувалов, «канцлер обратился к своей любимой теме: он снова стал говорить о Константинополе, о проливах и т. д. и т. п. Он повторил мне, — сообщал Шувалов, — что Германия была бы очень рада, если мы там обоснуемся и, как он выразился, получим в руки ключ от своего дома». Словом, Бисмарк, по своему обычаю, торговал чужим добром. Он предложил Шувалову составить отдельную, особо секретную статью, содержащую согласие Германии на захват проливов царским правительством. «Это соглашение, — заметил канцлер, — такого рода, что его следует спрятать под двойное дно». Он предложил Шувалову средактировать к следующей их встрече проект соответствующей статьи.

Полагая, что он сделал максимум возможного, чтобы соблазнить русское правительство и побудить его пойти на уступки, Бисмарк перешёл к самому главному. Он взял портфель, извлёк из него какую-то бумагу и прочёл изумлённому Шувалову текст австро-германского союза. При этом Бисмарк выразил «сожаление», что обстановка 1879 г. заставила его заключить подобный договор. Теперь он уже связан и в силу этого должен настаивать на том, чтобы из будущего русско-германского договора о нейтралитете был исключён один случай, а именно, когда Россия нападёт на Австрию. Шувалов стал возражать, но недостаток времени заставил прервать беседу.

Через два дня встретились снова. Шувалов возобновил свои возражения; Бисмарк также стоял на своём. Тогда 17 мая Шувалов предложил канцлеру добавить к строкам об ограничении германских обязательств на случай войны между Россией и Австрией следующую оговорку: «а для России исключается случай нападения Германии на Францию». Смысл этого добавления был очень ясен и прост. Он сводился к следующему: Вы не хотите нам позволить в случае надобности разбить Австрию. Хорошо. Но имейте в виду, что и мы не позволяем вам разбить Францию. Обещая свой нейтралитет в случае её нападения на вас, мы будем лишь сдерживать её собственные агрессивные замыслы, подобно тому как и вы обещаете это сделать в отношении вашей союзницы Австрии. Бисмарк был крайне недоволен, но Шувалов оказался столь же твёрд, как и он сам. Было перепробовано немало различных редакций. Наконец, сошлись на нижеследующем тексте статьи 1 договора: «В случае, если бы одна из высоких договаривающихся сторон оказалась в состоянии войны с третьей великой державой, другая сторона будет хранить по отношению к первой благожелательный нейтралитет и приложит все старания к локализации конфликта. Это обязательство не относится к войне против Австрии или Франции в случае, если бы таковая возгорелась вследствие нападения на одну из этих держав одной из высоких договаривающихся сторон».

Так гласила статья 1. Статья 2 касалась балканского вопроса:

«Германия признаёт права, исторически приобретённые Россией на Балканском полуострове, и особенно законность её преобладающего и решительного влияния в Болгарии и в Восточной Румелии. Оба двора обязуются не допускать никаких изменений в территориальном status quo названного полуострова, не сговорившись предварительно между собой».

Статья 3 воспроизводила статью договора 1881 г. относительно закрытия проливов.

К договору был приложен особый протокол. В нём Германия обязывалась оказать России дипломатическое содействие, если русский император найдёт нужным «принять на себя защиту входа в Чёрное море» в целях «сохранения ключа к своей империи». Германия обещала также никогда не давать согласия на реставрацию принца Баттенбергского на болгарском престоле. Договор вместе с протоколом был подписан Шуваловым и Бисмарком 18 июня 1887 г. Он получил название договора перестраховки: застраховавшись от России и Франции с помощью союзов с Австро-Венгрией и Италией, Бисмарк теперь как бы перестраховывался посредством соглашения с Россией.

Обещая России, согласно новому русско-германскому договору, свой нейтралитет в случае нападения на неё Австрии, Бисмарк, с другой стороны, ещё в 1879 г. гарантировал Австрии военную помощь в случае нападения на неё России. Следует отметить, что ни один из этих договоров не содержал определения, что следует считать «нападением». Решение вопроса, кто на кого напал, Бисмарк оставлял за собой, предлагая положиться на его «лойяльность». Ясно, что тем самым он создавал себе орудие для давления и на Россию и на Австрию.

Сложность положения усугублялась тем, что с 1883 г. существовал австро-румынский союз, в силу которого Австрия должна была оказать военную помощь Румынии в случае нападения на неё России. К этому договору немедленно после его подписания примкнула и Германия. Таким образом, она была обязана и в случае войны России против Румынии объявить России войну. Между тем по новому русско-германскому договору Германия обязывалась перед Россией соблюдать в подобном случае нейтралитет. Положение было таково, что могло поставить втупик и самого искушённого дипломата. Но Бисмарка оно не смущало. Он быстро вышел из положения, мимоходом бросив замечание, что для Румынии у Германии всё равно не нашлось бы большого количества войск. В 1888 г. Бисмарк возобновил договор с Румынией, нимало не смущаясь тем, что у него уже имелось противоречащее ему соглашение с Россией.

Гораздо больше тревожила Бисмарка недостаточность русских обязательств на случай войны с Францией. С этой точки зрения соглашение с Россией не удовлетворяло германского канцлера. Вскоре же по подписании договора он решил привести в действие все рычаги для давления на Россию.

Бисмарк начал с того, что уклонился от помощи России, когда та хотела воспрепятствовать избранию на болгарский престол неприемлемого для неё австрийского ставленника — принца Фердинанда Кобургского. Затем при содействии Бисмарка 12 декабря 1887 г. было заключено новое англо-австро-итальянское соглашение: оно уточняло линию, намеченную соглашением от 12 февраля — 24 марта. Ещё более действенными обещали быть средства экономического давления. Германская пресса начала кампанию против русского кредита. Бисмарк издал указ, запрещавший правительственным учреждениям помещать деньги в русские бумаги; Рейхсбанку он запретил принимать эти бумаги в залог. О новом займе в Берлине русскому правительству не приходилось и думать. Наконец, в конце 1887 г. в Германии было проведено повышение пошлин на хлеб.

Ухудшение русско-германских отношений. Результатом всех мероприятий, предпринятых Бисмарком против России, было резкое ухудшение русско-германских отношении. Оно совпало с ещё более острым кризисом в отношениях России с Австро-Венгрией.

Причиной этого кризиса была энергичная поддержка, которую Австро-Венгрия оказывала новому болгарскому князю, в то время как Россия упорно уклонялась от его признания, считая его узурпатором. Осенью Кальноки в публичной речи подверг резкой критике русскую политику. Русское правительство в свою очередь приняло в отношении Австрии угрожающий тон. Всё это сопровождалось шумной газетной перебранкой.

Особую серьёзность придавало этим событиям то обстоятельство, что в России они совпали с переброской нескольких воинских частей на австрийскую границу. На самом деле эта переброска была частью большого плана изменения дислокации русской армии, который был выработан уже давно, ещё до русско-турецкой войны. Новые переброски войск в конце 1887 г., таким образом, не заключали в себе ровно ничего непосредственно угрожающего. Но в накалённой атмосфере 1887 г. австрийцы очень испугались этих военных мероприятий России. Со своей стороны и русская дипломатия (и даже Гире) не рассеивала этих страхов, рассчитывая использовать их для давления на Австрию в вопросе о судьбах болгарского княжеского престола.

В довершение всего осенью, во время пребывания Александра Ш в Копенгагене у родителей его жены, царю были переданы документы, из которых явствовало, что и Бисмарк активно поддерживает князя Фердинанда.

На обратном пути из Копенгагена царь заехал в Берлин. Бисмарк встретил его весьма своеобразно. За день до приезда Александра он издал упомянутый выше указ, запрещавший ломбардирование русских бумаг в Рейхсбанке. А затем, показав таким образом когти, при личной встрече канцлер со всем своим красноречием постарался убедить царя, что Германия вовсе не заинтересована в поддержке Фердинанда Кобургского. При атом, разумеется, Бисмарк доказывал подложность переданных царю документов.

Мольтке и его помощник генерал-квартирмейстер Вальдерзее, ссылаясь на военные приготовления России, требовали превентивной войны против неё. Они указывали на перевес Германии в отношении боевой готовности и напоминали, что в скором времени соотношение сил может измениться. Но как ни ненавидел Бисмарк Россию, он, тем не менее, не хотел войны против неё. Он предвидел необычайные трудности этой войны. Он знал, что она неизбежно осложнится вмешательством Франции, и понимал все тяготы войны на два фронта. Канцлер запугивал Россию, но решительно противился воинственным планам германского генерального штаба.

К концу декабря русское правительство поняло, что угрозы по адресу Австрии ему не дадут ничего. Но и Бисмарк в свою очередь убедился, что не достигнет тех целей, которые себе ставил, и лишь окончательно испортит русско-германские отношения. Тогда канцлер переменил фронт. Он помог царю получить чисто демонстративное удовлетворение, добившись от султана как сюзерена Болгарии прокламации о незаконности избрания Фердинанда. Последний, впрочем, остался на престоле, хотя и не был признан де юре. После этого политическая атмосфера несколько разрядилась. Но состояние Европы напоминало тяжёлое похмелье. Бисмарк не сумел направить русскую политику в нужный ему политический фарватер. Своим нажимом на Россию Бисмарк достиг результатов, прямо обратных тем, к которым стремился: собственной рукой он заложил фундамент того самого франко-русского союза, предотвращению которого он после 1871 г. в течение стольких лет отдавал свои силы.

Деньги, в которых отказывали в Берлине, царское правительство нашло в Париже. В 1887 г. были заключены первые русские займы во Франции, а в 1888 — 1889 гг. на парижском денежном рынке была проведена огромная финансовая операция по конверсии русского государственного долга. С тех пор один заём следовал за другим. Французский капитал стал главным кредитором царизма. Вскоре царская Россия сделалась важнейшей сферой экспорта французского капитала. Дальнейшие события показали, каким важным политическим орудием явились эти займы в отношениях Франции с царской Россией.

После событий 1887 г. прогерманская клика Фердинанда Кобургского вовлекла Болгарию в орбиту австро-германской политики. Но ни ошибки царской политики, ни преступная деятельность болгарской правящей клики не смогли ослабить чувства солидарности, связывающего болгар с их освободителями — русскими. Это чувство осталось важнейшим политическим фактором, с которым в той или иной мере вынуждена была считаться дипломатия кобургской камарильи.

Одним из результатов ухудшения русско-германских и франко-германских отношений явилось и то, что Бисмарк приостановил германскую колониальную экспансию. Ссориться с Англией снова стало опасно. С 1886 г. Бисмарк не производит новых колониальных захватов, если не считать некоторого расширения ранее приобретённых колоний. В 1889 г. Бисмарк предложил Солсбери заключить союз против Франции. На это ему было отвечено отказом.

Солсбери и английская политика «блестящей изоляции». Во внешней политике Солсбери придерживался так называемой «блестящей изоляции» Англии. Солсбери полагал, что Англия всегда сможет использовать конфликты континентальных держав, чтобы спокойно устраивать свои собственные дела. По своим личным свойствам этот министр был как будто создан для такой политики. Умный и тонкий политик, но великий медлитель, ленивый аристократ, без особых усилий оказавшийся во главе торийской партийной был лишён кипучей энергии Бисмарка, который в непрестанных боях пробивал себе дорогу к власти. Но вместе с тем Солсбери превосходил Бисмарка выдержкой. «Смотреть и выжидать» — такова была его тактика. В лице Солсбери Бисмарк после смерти Горчакова имел единственного более или менее достойного противника на арене европейской дипломатии.

В течение пяти лет между Бисмарком и Солсбери длился скрытый поединок. Решался вопрос, кто из двух партнёров будет втянут в конфликт с Россией. Выигрышной картой Бисмарка были средиземноморская и восточная Антанты. Однако эти полуобязательства всегда давали Англии возможность ускользнуть от участия в войне. Козыри Солсбери были сильнее: он мог рассчитывать на непримиримость мадьяр в отношении России и на то, что если они втянут Австрию в войну, то и Германия волей-неволей вынуждена будет выступить на стороне своей союзницы.

Отставка Бисмарка. Ко времени переговоров с Англией в 1889 г. положение Бисмарка пошатнулось. В марте 1888 г. умер Вильгельм I, а через три месяца скончался и его сын Фридрих III. На престол вступил Вильгельм II. Самовлюблённый, суетливый, любитель театральных поз и напыщенных речей, всегда стремившийся играть эффектную роль, молодой кайзер скоро поссорился с властным стариком-канцлером, который не терпел вмешательства в свою политику. Между канцлером и кайзером имелись серьёзные разногласия по вопросу об отношении к России. Генерал Вальдерзее, сменивший в 1888 г. дряхлого Мольтке, продолжал настаивать на превентивной войне против России; молодой кайзер склонялся к этой точке зрения. Бисмарк, как всегда, считал войну против России гибельной.

В силу целого ряда обстоятельств, преимущественно внутренней политики, в марте 1890 г. Бисмарк вынужден был уйти в отставку после 28 лет пребывания на посту главы правительства сначала Пруссии, а затем Германской империи. Это случилось в тот момент, когда между ним и Шуваловым уже начались переговоры о возобновлении договора перестраховки, срок которого истекал в июне 1890 г.

Новый канцлер генерал Каприви был заражён настроениями генерального штаба. Он считал, что избежать войны с Россией нельзя и что договор с ней ввиду этого бесполезен. Таковы же были взгляды и советника ведомства иностранных дел барона Гольштейна. Этот чиновник, скромный по рангу, начал свою карьеру, исполняя обязанности бисмарковского шпиона за своим непосредственным начальником — послом в Париже графом Арнимом. Говорят, Гольштейну доводилось подслушивать беседы Арнима, лёжа под большим диваном в приёмной посольства. Берлинское высшее общество подвергло Гольштейна остракизму, но он держался прочно благодаря всемогущему канцлеру. Это не мешало тому же Гольштейну принимать живейшее участие в интригах против Бисмарка в расчёте на то, что после ухода канцлера к нему самому перейдёт фактическое руководство внешней политикой Германской империи. Голь-штейн не ошибся. Каприви мало смыслил в дипломатии. Не особенно опытен в ней был и новый статс-секретарь Маршалль фон Биберштейн. Между тем Гольштейн прекрасно знал все дела, был на редкость трудоспособен и вскоре прибрал к рукам всю германскую дипломатию. Гольштейн чуждался всякого гласного выступления: он умел действовать только в недрах своего кабинета. Основной чертой его характера была крайняя подозрительность. Она порождала у Гольштейна вечные, часто фантастические, сомнения и страхи: нередко в своих политических выкладках он исходил из совершенно химерических положений. После отставки Бисмарка Гольштейн вообразил, что возобновление договора перестраховки крайне опасно: при ухудшившихся отношениях русское правительство может использовать этот документ, чтобы, показав его австрийцам, взорвать Тройственный союз. Это было чистой фантазией. Никто так не боялся разглашения тайны этого договора, как царь Александр III, чрезвычайно считавшийся с катковскими кругами. Как бы то ни было, Гольштейн, Маршалль и Каприви решили, что договора возобновлять не стоит.

Дипломатия Бисмарка ставила своей задачей предотвращение непосильной войны на два фронта. Дипломатия Каприви считала эту задачу невыполнимой. Она исходила из предпосылки, что Германия должна готовиться к войне против франко-русского блока.

Для успеха подготовки нужно было создать такую группировку, которая превосходила бы по своей силе Россию и Францию, взятые вместе. Ключ к разрешению задачи находился в руках Англии. Её присоединение к Тройственному союзу дало бы ему безусловное превосходство над франко-русской группой. Оно обеспечило бы верность Италии, открытое побережье которой не позволяло ей итти против Англии — этой владычицы морей. Оно помогло бы привлечь и Турцию на сторону Тройственного союза.

Сближение было начато договором, заключённым между Германией и Англией летом 1890 г. Германия уступала Англии ряд важных территорий в Африке, прежде всего Уганду, открывавшую доступ к верховьям Нила. Она соглашалась и на британский протекторат над Занзибаром, центром восточно-африканской торговли. В обмен Англия уступала Германии Гельголанд. Его стратегическое значение было огромно. Гельголанд является ключом к германскому побережью Северного моря. Англичане в те годы недооценивали важность этой позиции.

Однако, невзирая на удачное начало англо-германского сближения, надежды Каприви на Англию не оправдались. Английское правительство упорно отклоняло многократные предложения примкнуть к Тройственному союзу, которые делал Каприви в период своего канцлерства (с 1890 по 1894 г.).

Бисмарк как дипломат. С уходом Бисмарка завершился крупнейший этап в истории германской дипломатии. Бисмарк был, несомненно, единственным выдающимся дипломатом Германской империи. Он являлся представителем прусского юнкерства и германской буржуазии в период борьбы за национальное объединение Германии, а затем за упрочение созданного им государства. Он жил и действовал в эпоху, когда империализм ещё далеко не сложился. Проблемы колониальной политики не стояли для Бисмарка на первом плане. Не помышлял он и о создании мощного германского флота. Изоляция Франции составляла главную задачу дипломатии первого германского канцлера, а высшим своим достижением он счёл бы новую локализованную войну против Франции — лишь бы удалось добиться прочных гарантий против вмешательства третьих держав. Такая война превратила бы Германию в гегемона Западной Европы.

Отличительной особенностью дипломатии Бисмарка был её боевой и насильнический характер; в этом смысле канцлер был с ног до головы представителем прусского военного государства. К Бисмарку полностью применимо определение Никольсона, что «немецкая политика в основном является политикой силы». Когда Бисмарк видел перед собой противника, то первым движением канцлера было отыскать наиболее уязвимые его места, чтобы как можно сильнее по ним ударить. Нажим и удар были для Бисмарка средством не только побеждать врага, но и добывать себе друзей. Чтобы обеспечить верность союзника, Бисмарк всегда держал против него камень за пазухой. Если подходящего камня в его распоряжении не оказывалось, он старался запугать своих друзей всяческими мнимыми неприятностями, которые он якобы может им причинить.

Если нажим не помогал или при всей своей изобретательности Бисмарку не удавалось отыскать никакого средства давления или шантажа, он обращался к другому излюбленному своему приёму — к подкупу, при этом чаще всего за чужой счёт. Постепенно у него выработались своего рода стандарты взяток. Англичан он покупал содействием в египетских финансовых делах; русских — предоставлением помощи или свободы действий в той или иной из восточных проблем; французов — поддержкой в деле захвата самых разнообразных колониальных территорий. Арсенал таких «подарков» был у Бисмарка достаточно велик.

Менее охотно применял Бисмарк такой дипломатический приём, как компромисс, которым столь богаты летописи дипломатии англо-саксонских стран. Конечно, на протяжении долгой дипломатической деятельности канцлера найдётся немало компромиссов; достаточно вспомнить хотя бы переговоры с Шуваловым о формуле нейтралитета в договоре перестраховки. Но в общем это был не его стиль.

Бисмарк являлся большим реалистом. Он любил, когда это требовалось, толковать о монархической солидарности. Однако это не мешало ему поддерживать республиканцев во Франции, а в 1873 г. и в Испании в противовес монархистам, поскольку он тогда считал, что республиканские правительства в этих странах с точки зрения интересов Германской империи будут наиболее удобными.

Бисмарк не давал простора чувствам в своей политике: он всегда старался руководствоваться исключительно расчётом. Если какое чувство иногда и врывалось в его логику, то чаще всего — гнев. Гнев и ненависть были, пожалуй, единственными эмоциями, которые порой могли на время отклонить канцлера с пути холодного и трезвого расчёта.

Бисмарк полагал, что в политике уместно любое вероломство, позволительна любая гнусность. Пример е русско-германским договором показывает, что Бисмарку ничего не стоило подписать два несовместимых обязательства: лойяльное выполнение одного из них исключало выполнение другого. Эмсская депеша не исчерпывает списка совершённых им провокаций. В сущности, в течение всего своего канцлерства он занимался непрерывным провоцированием русско-турецких, англо-русских или франко-английских конфликтов.

Другой чертой дипломатии Бисмарка была исключительная активность. Бисмарк был энергичной, чрезвычайно деятельной натурой, которая буквально не знала покоя. Его мозг непрерывно и неутомимо работал над поисками всё новых дипломатических комбинаций.

Читая доклады Бисмарка императору, его инструкции послам и записки, которые он порой диктовал для самого себя или для уяснения своих взглядов ближайшим сотрудникам, нельзя не поражаться тем, какое множество сторон международной ситуации охвачено и связано друг с другом в этих документах. Перед читателем развёртывается бесконечно сложная и вместе с тем цельная и продуманная политическая концепция. Странно, но из-под пера этого политического дельца порой выходили строки, которые по своему характеру больше напоминают углублённый теоретический анализ международного положения или серьёзную журнальную статью, нежели официальный документ. Если бисмарковский анализ международного положения поражает своей сложностью, то практические выводы, которые Бисмарк делал из этого анализа, не меньше изумляют многообразием намечаемых дипломатических комбинаций. Простота не принадлежала к особенностям бисмарковской политики, несмотря на то, что цель её бывала обычно выражена с предельной ясностью.

Бисмарк почти всегда отчётливо знал, чего он хочет, и умел развивать поразительное волевое напряжение для достижения своей цели. Шёл, же он к ней иногда и напролом, но чаще — сложными, порой запутанными, тёмными, всегда разнообразными и беспокойными путями.

После мировой войны немецкие историки, без устали фальсифицируя историю, часто изображали Бисмарка как непогрешимого политика. Таковым он, конечно, не был. Список его ошибок не так уж мал. Но, тем не менее, он был крупнейшим дипломатом Германии. Если же сравнить его е деятелями последующего поколения, с теми, которые руководили политикой Германии после его отставки, то он и в самом деле может показаться «недосягаемым» и «непогрешимым» политиком.

Бисмарка изображают порой чуть ли не другом России. Это неверно. Он был её врагом, ибо усматривал в ней главное препятствие для германской гегемонии в Европе. Бисмарк всегда старался вредить России. Он стремился втянуть её в конфликты с Англией, Турцией. Но канцлер был достаточно умён, чтобы понимать, какая огромная сила таится в русском народе. Бисмарк видел, что царская власть сковывает могучие силы России, и это было одной из причин, почему он предпочитал царское самодержавие всякому другому русскому режиму. Всячески вредя России, Бисмарк старался это делать чужими руками. Грозным предостережением звучат строки, посвященные Бисмарком проблеме русско-германской войны. «Эта война с гигантскими размерами своего театра была бы полна опасностей, — говорил Бисмарк. — Примеры Карла XII и Наполеона доказывают, что самые способные полководцы лишь с трудом выпутываются из экспедиции в Россию». И Бисмарк полагал, что война с Россией явилась бы для Германии «большим бедствием». Если бы даже военное счастье улыбнулось Германии в борьбе с Россией, то и тогда «географические условия сделали бы бесконечно трудным доведение этого успеха до конца».

Но Бисмарк шёл дальше. Он не только сознавал трудности войны с Россией. Он считал, что если бы даже, вопреки ожиданию, Германии удалось добиться полного успеха в чисто военном смысле этого слова, то и тогда она не достигла бы настоящей политической победы над Россией, ибо нельзя победить русский народ. Полемизируя со сторонниками нападения на Россию, Бисмарк в 1888 г. писал: «Об этом можно было бы спорить в том случае, если бы такая война действительно могла привести к тому, что Россия была бы разгромлена. Но подобный результат даже и после самых блестящих побед лежит вне всякого вероятия. Даже самый благоприятный исход войны никогда не приведёт к разложению основной силы России, которая зиждется на миллионах собственно русских... Эти последние, даже если их расчленить международными трактатами, так же быстро вновь соединятся друг с другом, как частицы разрезанного кусочка ртути. Это неразрушимое государство русской нации, сильное своим климатом, своими пространствами и ограниченностыо потребностей...».

Строки эти отнюдь не свидетельствуют о симпатиях канцлера к России. Они говорят о другом: старый хищник был осторожен и зорок.

Франко-русский союз (1891 — 1893 гг.). Русское правительство без замедления сделало свои выводы из отказа правительства Каприви от возобновления договора перестраховки и из попыток Германии сблизиться с Англией. Франция отныне должна была стать не только кредитором, но и союзником Российской империи. Гире, правда, по мере своих сил тормозил сближение с Францией. Когда весной 1891 г. французское правительство, оправившись от испуга, объявшего его в 1887 г., поставило в Петербурге вопрос о союзе, оно сначала получило уклончивый ответ. Царскому правительству скоро пришлось об этом пожалеть: парижский Ротшильд тут же отказал ему в очередном займе, вдруг вспомнив об участи своих единоверцев-евреев в Российской империи.

В военном союзе Франция нуждалась больше, чем Россия. При этом финансовую зависимость царизма от французского капитала она могла использовать, чтобы побудить Россию связать себя союзными обязательствами. Не следует, однако, видеть в этой зависимости единственную основу франко-русского союза. Хотя и не так сильно, как Франция, но и царское правительство тоже боялось остаться изолированным перед лицом Германии. Особенно встревожилось оно после того, как 6 мая 1891 г. состоялось возобновление Тройственного союза, сопровождавшееся демонстрациями дружбы между его участниками и Англией.

В июле 1891 г. французский флот прибыл с визитом в Кронштадт; при встрече эскадры царь Александр III с непокрытой головой прослушал «Марсельезу». То было невиданным зрелищем: самодержец всероссийский обнажил голову при звуках революционного гимна.

Одновременно с кронштадтской демонстрацией был заключён франко-русский консультативный пакт (самый термин, впрочем, в ту пору ещё не употреблялся). Пакту была придана довольно сложная форма. 21 августа 1891 г. Гире послал русскому послу в Париже Моренгейму письмо для передачи французскому министру иностранных дел Рибо. Письмо начиналось с указания на причины, которые ближайшим образом вызывали заключение франко-русского соглашения. Гире указывал на «положение, создавшееся в Европе благодаря открытому возобновлению Тройственного союза и более или менее вероятному присоединению Великобритании к политическим целям, преследуемым этим союзом». В письме далее констатировалось, что «в случае, если бы мир оказался действительно в опасности, и в особенности в том случае, если бы одна из двух сторон оказалась под угрозой нападения, обе стороны уславливаются договориться о мерах, немедленное и одновременное проведение которых окажется в случае наступления означенных событий настоятельным для обоих правительств». 27 августа Рибо ответил письмом на имя Моренгейма. В нём он подтверждал согласие французского правительства со всеми положениями Гирса и, кроме того, ставил вопрос о переговорах, которые заранее уточнили бы характер предусмотренных данным соглашением «мер». По существу, Рибо предлагал заключение военной конвенции. Летом 1892 г. в Петербург приехал заместитель начальника французского генерального штаба. Во время его пребывания в русской столице военная конвенция была предварительно подписана представителями генеральных штабов. После этого по приказу царя её текст был послан на политическую апробацию министру иностранных дел.

Гире считал, что обмена прошлогодними письмами о взаимной консультации вполне достаточно. Он положил проект конвенции под сукно. В таком положении дело оставалось до декабря 1893 г. Панамский скандал, создавший некоторую неустойчивость внутреннего положения Франции, помогал Гирсу тормозить оформление военной конвенции.

Сдвинуть с мёртвой точки дело франко-русского сближения помогло германское правительство. Оно совершило по отношению к России новые враждебные акты. Стремясь завоевать для своей промышленности русский рынок, оно явно клонило дело к таможенной войне. В 1893 г. такая война, наконец, разразилась. Таможенная война должна была способствовать экономическому закабалению России германским капиталом. В том же году в Германии был принят закон о новом значительном усилении армии. В результате в 1893 г. русская эскадра демонстративно отдала визит французскому флоту в Тулоне. 27 декабря 1893 г. Гире был вынужден сообщить французам, что Александр III одобрил проект франко-русской военной конвенции.

Статья 1 конвенции гласила:

«Если Франция подвергнется нападению Германии или Италии, поддержанной Германией, Россия употребит все свои наличные силы для нападения на Германию.

Если Россия подвергнется нападению Германии или Австрии, поддержанной Германией, Франция употребит все свои наличные силы для нападения на Германию».

Статья 2 устанавливала, что «в случае мобилизации сил Тройственного союза или одной из входящих в него держав Франция и Россия по поступлении этого известия и не ожидая никакого предварительного соглашения мобилизуют немедленно и одновременно все свои силы и придвинут их как можно ближе к своим границам». Далее определялось количество войск, которое будет двинуто Россией и Францией против Германии как сильнейшего члена враждебной группировки. Французы очень добивались, чтобы Россия поменьше сил направляла на австрийский фронт. Для французов было очень важно, чтобы возможно большее количество русских войск было брошено против Германии. Это вынудило бы германское командование перебрасывать на восток свои войска с французского фронта. С апробацией военной конвенции франко-русский союз был окончательно оформлен.

Германское правительство пожинало плоды своего отдаления от России. Страшной ценой расплачивалось оно за близорукость и самонадеянность своей дипломатии: расплатой явился франко-русский союз. Хотя соглашения 1891 и 1893 гг. и оставались строго секретными, но Кронштадт и Тулон достаточно ясно говорили о том, что происходило за кулисами. Германия осложнила отношения с Россией, но не добилась взамен союза с Англией.

Германское правительство попыталось было исправить свою ошибку и вновь сблизиться с Россией. В 1894 г. таможенная война закончилась заключением русско-германского торгового договора. Это отчасти открывало путь и для нормализации политических отношений.

Потребность восстановить неосторожно нарушенные нормальные отношения с Россией была тем сильнее, что влиятельные капиталистические круги Германии всё решительнее требовали приобретения обширных колоний; это означало, что внешняя политика Германии должна вступить на антианглийский путь. Опасность одновременного отчуждения и от России и от Англии была слишком очевидна. За восстановление прежних отношений с Россией агитировал и опальный Бисмарк: он развернул энергичную борьбу против правительства Вильгельма II. Но франко-русский союз стал уже фактом; устранить его Германия не могла.

Итоги развития международных отношений с 1871 по 1893 г. можно резюмировать словами Энгельса: «Крупные военные державы континента разделились на два больших, угрожающих друг другу лагеря: Россия и Франция — с одной стороны, Германия и Австрия — с другой». Англия оставалась пока вне этих двух блоков; она продолжала строить свою политику на их противоречиях. При этом до- середины 90-х годов её дипломатия тяготела скорее к германской группировке, хотя объективно уже в течение довольно долгого времени нарастал англо-германский антагонизм.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

НАЧАЛО АНГЛО-НЕРМАНСКОГО АНТАГОНИЗМА.

ОБОСТРЕНИЕ ДАЛЬНЕВОСТОЧНОЙ ПРОБЛЕМЫ

С тех пор как Пруссия разбила Францию и создала Германскую империю, Англия не могла не опасаться новых актов немецкой агрессии. Дальнейшее усиление Германии могло привести к её гегемонии на континенте. Многие проницательные люди в рядах британских политиков не упускали из виду этой страшной угрозы. Впрочем, не было недостатка среди них и в охотниках разрешить колониальные конфликты с Россией или Францией, спровоцировав войну между каждой из них и немцами. Именно так рассуждал Солсбери в 1887 г., хотя позже и он понял опасность такой политики.

Вскоре после событий 1871 г. к угрозе германской гегемонии присоединилась опасность германской торговой конкуренции. Начиная с кризиса 1873 г., Англия всё острее ощущала успехи своего нового соперника. В 1883 — 1885 гг. Германия захватила свои первые колонии. С этих пор она выступает уже не только в качестве торгового конкурента Великобритании, но и как её соперник в борьбе за раздел ещё свободных колониальных территорий. Тем не менее в течение 70 — 80-х годов, невзирая на торговую конкуренцию, политические отношения между Германией и Англией, за исключением 1875 г., а также периода с 1880 по 1885 г., оставались нормальными, а порой и дружественными.

Положение изменилось в 90-х годах. С середины последнего десятилетия XIX века перед внешней политикой Германии была поставлена новая задача: создание обширной колониальной империи и установление «сфер влияния» в отсталых странах. Это становится основным делом германского капитализма.

Однако в это время раздел мира уже приближался к своему завершению. Германии приходилось думать уже не столько о захвате «свободных» земель и выкраивании «сфер влияния» в неподелённых странах, сколько о том, чтобы отнять колонии и «сферы влияния» у других капиталистических держав. Дело шло, таким образом, не только о разделе, но и о переделе ранее захваченных территорий.

С середины 90-х годов, когда захват колоний стал основной задачей германской внешней политики, англо-германские отношения начали обостряться. К 1893 г. Гольштейн и Каприви окончательно убедились в том, что им не удастся привязать Англию к Тройственному союзу. Именно это и было непосредственным поводом к повороту в германской политике по отношению к Англии. Всюду, где только возможно, Германия начинает противодействовать британской колониальной политике. В Египте, где в 80-х годах Германия обычно поддерживала интересы Англии, она теперь всё чаще использует свою помощь как средство шантажа в целях вымогательства у Англии разных колониальных уступок. При этом она становится нередко и на сторону Франции. В 1894 г. совместно с Францией Германия срывает договор об аренде Англией полосы земли у Конго, что дало бы возможность установить территориальную связь между британскими владениями в бассейне верхнего Нила и Британской Южной Африкой. Здесь предполагалось провести телеграфную линию; в будущем проектировалась грандиозная трансконтинентальная железная дорога Каир — Кейптаун. С 1893 — 1894 гг. Германия начинает заигрывать с бурами, поощряя их к сопротивлению англичанам.

В 1891 г. образовался так называемый Пангерманский союз. Формальным поводом для его создания был протест колониальных кругов против уступок, сделанных Англии по договору 1890 г. Организация эта включала ряд видных парламентариев, преимущественно из консервативной, а ещё больше из национал-либеральной партии, профессоров, юристов, промышленников, генералов и офицеров. Союз финансировался крупными металлургическими фирмами. Монополистическая тяжёлая индустрия и была подлинным его хозяином. Союз оказал немалое влияние на деятельность германской дипломатии.

Пангерманский союз занимался пропагандой самой бесшабашной империалистической экспансии; он проповедывал превосходство немцев над всеми другими народами и провозглашал, что немецкая культура является самой высокой культурой во всём мире. Многие бредовые идеи гитлеризма будут заимствованы впоследствии из арсенала пангерманцев.

Пангерманский союз требовал создания обширной колониальной империи в Африке и в Южной Америке. Он призывал германское правительство к переделу колоний, рекомендуя начать с владений малых держав (Португалии, Бельгии), но не останавливаться и перед захватом колоний Англии и Франции. Он советовал не стесняться такими «пустяками», как международное право — вроде, например, торжественно признанного самой Германией нейтралитета Бельгии. Тем более не стоило, по мнению пангерманцев, церемониться с доктриной Монро.

Особое внимание уделяли пангерманцы Турции. Они носились с идеей превращения всей Турции в немецкую колонию. Междуречье Тигра и Евфрата должно было стать житницей Германской империи и её хлопковой плантацией, которая дала бы недостающее Германии текстильное и военное сырьё. Турки и арабы должны были стать колониальными рабами немцев.

Требуя колониальной экспансии, пангерманцы, пожалуй, ещё больше интересовались захватами в Европе. Скандинавия, Голландия, Дания и часть Швейцарии должны были стать частями Германской империи. Ту же участь пангерманцы готовили Бельгии и восточной Франции; здесь их особенно интересовало побережье Па-де-Кале — по соображениям стратегическим — и железорудные бассейны Бриэй и Лонгви — по мотивам экономическим. Пангерманцы стремились к ограблению и расчленению России. Они требовали захвата Прибалтики, Украины, Кавказа. Среди пангерманцев было много остзейских немцев, которые отличались особенной ненавистью к России.

Пангерманцы были злейшими врагами славянства. Все славяне, в частности народы Балканского полуострова, обращались, по их замыслам, в рабов германского империализма.

Союзную Австро-Венгрию пангерманцы предполагали «объединить» с Германской империей. Вместе с Балканами она должна была составить для немцев мост в Турцию, по которому — предполагали они — пойдёт немецкий «натиск на Восток», пресловутый «Drang nach Osten».

Легкомысленно толкая Германию и на Восток, против России, и против Англии и Америки, пангерманцы бросали вызов величайшим державам мира. Эти авантюристы считали, что удар немецкого «бронированного кулака» разрешит все мировые политические проблемы.

Пангерманский союз был невелик, но его пропаганда постепенно захватывала весьма широкие круги немецкой буржуазии. Юнкерская и буржуазная печать с 90-х годов заполнена была призывами к захватам как в колониях, так и в Европе. Вот что писал известный в своё время журнал «Zukunft», статья которого может служить образчиком этой пропаганды. Призывая к войне против Франции, журнал считал необходимым отнять у неё ряд восточных департаментов, а дабы избежать увеличения инонациональных элементов в Германской империи, — искоренить всё местное французское население. Взывая к традициям древнегерманских варваров, автор продолжал: «Как, вы хотите обратиться к огню и мечу и уничтожить или изгнать жителей? — спросят нас с ужасом. — Конечно, нет, друзья. Я намерен держаться в рамках полуварварства... Я не хочу ничего сверх двух средств, применяемых цивилизованными народами, — экспроприации и контрибуции». Такого рода пропагандой германские империалисты десятилетиями отравляли сознание немецкого народа. Уже в 90-х годах пангерманские настроения стали овладевать кайзером и многими членами его правительства. Германская дипломатия проникается идеей, что политика Бисмарка была слишком узкой, только «европейской» политикой. Теперь Германия должна вести «мировую политику» (Weltpolitik). Было бы, конечно, преувеличением сказать, что уже тогда, в 90-х годах прошлого века, германская дипломатия, канцлеры и сам сумасбродный кайзер полностью принимали захватническую программу пангерманцев. Этого тогда ещё не было. Но влияние пангерманцев всё возрастало. Основная мысль — о необходимости широчайшей экспансии — была усвоена Вильгельмом II, такими канцлерами, как Бюлов, такими министрами, как адмирал Тирпиц, или как Кидерлен-Вехтер и Ягов. Германская политика начиная с конца XIX века становится всё более агрессивной. Её провокации становятся всё наглее и наглее. Финалом была война 1914 г. и крах, последовавший в 1918 г.

Германские притязания на мировую гегемонию глубоко задевали Англию с её огромными колониальными владениями.

Однако вскоре выявились три обстоятельства, которые побудили английскую дипломатию до поры до времени изыскивать все средства, чтобы задержать или хотя бы затушевать нарастание англо-германского антагонизма. К этому вынуждали: 1) рост русского влияния на Дальнем Востоке, 2) конфликт Англии с Францией из-за господства над верхним Нилом и 3) подготовка войны с бурами.

Обострение дальневосточного вопроса. Японо-китайская война 1894 — 1895 гг. В течение 70 — 80-х годов Япония превратилась в довольно значительную военную державу с ярко выраженными агрессивными стремлениями. В 1874 г. Япония захватила Формозу, но тут же вынуждена была её покинуть по требованию Англии, которая, владея Гонконгом и распоряжаясь в шанхайском сеттльменте, считала себя хозяйкой всех морей, омывающих Южный и Средний Китай. Но ещё больший интерес, нежели приобретение островной базы в районе Южных морей, представляло для Японии завоевание плацдарма, который мог бы быть использован для дальнейшей широкой экспансии на азиатском материке.

В качестве такого плацдарма намечалась Манчжурия как ближайшая к Японии часть Китая, в те времена слабо населённая и почти незащищённая. Подступом к Манчжурии являлась Корея. Она представляла как бы мост, ведущий с японских островов на континент; к тому же она занимала ключевую позицию у входа в Японское море. Корейский король являлся вассалом китайского богдыхана, и усилия Японии были направлены на то, чтобы оторвать Корею от Китая и подчинить её себе. Японское правительство стало засылать в Корею своих агентов. Под видом торговцев, комиссионеров, ремесленников они вели там подрывную работу. Подкупом и угрозами Япония создавала свою партию при королевском дворе в Сеуле. Уже в 70-х годах завязалась японо-китайская борьба за Корею. Разными путями Китай пытался воспрепятствовать росту японского влияния в корейском королевстве. Так, например, в 80-я годах Ли Хун-чжан в противовес влиянию Японии поощрял заключение Кореей договоров с другими иностранными державами. Ли называл это «применением одного яда против другого» — приём, обычный для дипломатии слабых стран. Для характеристики принципов японской дипломатии интересен разговор, который имел место в 1876 г. между Ли Хун-чжаном и японским дипломатом Мори Аринори: «Мне кажется, что на трактаты нельзя полагаться», — заметил Мори. «Мир народов зависит от трактатов. Как вы можете утверждать, что полагаться на них нельзя?» — наставительно ответил Ли. «Трактаты подходят для обычных торговых отношений, — возразил Мори. — Но великие национальные решения определяются соотношением сил народов, а не трактатами». «Это ересь! — воскликнул Ли. — Полагаться на силу и нарушать трактаты несовместимо с международным правом». «Международное право также бесполезно», — ответствовал Мори. В 1889 г. Ито заявил и Хун-чжану, что претензии Китая на Корею имеют лишь «сентиментальный» и «исторический» характер. Между тем у Японии они основываются на экономической необходимости — потребности в корейском рынке и в территории для колонизации.

В 1885 г. между Японией и Китаем был заключён договор, согласно которому оба государства обязывались не посылать в Корею войск без взаимного извещения. Тем самым Китай признал за Японией право на ввод японских войск в Корею при известных условиях. Согласившись на этот договор, китайское правительство вслед за этим, однако, напрягло все усилия, чтобы упрочить своё положение в Корее. Скоро китайский представитель в Сеуле, знаменитый впоследствии Юань Ши-кай, на некоторое время стал подлинным хозяином корейской политики.

Стратегическое значение Кореи привлекало к ней внимание и русского правительства. Оно всячески стремилось помешать как захвату Кореи Японией, так и упрочению там влияния Китая, за которым стояла Англия. Что касается корейского правительства, то оно само искало поддержки у России.

Нарастающая угроза русским дальневосточным владениям со стороны других держав активизировала и политику России в странах Дальнего Востока. Во время англо-русского конфликта из-за Афганистана (1885 г.) обозначилась возможность нападения английского флота на дальневосточную окраину России, в ту пору почти беззащитную: переброска войск из России на Дальний Восток походным порядком через необозримые пространства всей Сибири представила бы чрезвычайные трудности. Вскоре после афганского инцидента и был поставлен вопрос о проведении железной дороги через Сибирь до Владивостока. Этого требовали не только военные, но и экономические соображения. Английская опасность усугублялась тем, что в ту пору британское влияние господствовало в Пекине, и Англия могла использовать против России и Китай. Ещё более серьёзную угрозу для русского Дальнего Востока представляла собой Япония.

В 1891 г., пользуясь приливом денег из Франции, Россия начала строить великую Сибирскую железную дорогу. В 1892 г. министром финансов Российской империи был назначен С. Ю. Витте. 18 ноября 1892 г. он представил царю Александру III докладную записку о Дальнем Востоке, в которой наметил широкую финансовую и политическую программу. Сибирская дорога, по мысли Витте, должна была отвлечь грузы от Суэцкого канала и стать проводником русских промышленных изделий на китайский рынок. Дорога «обеспечит русскому военному флоту всё необходимое и даст ему твёрдую точку опоры в наших восточных портах, — писал Витте. — Посему, — продолжал он, — с открытием дороги флот этот может быть значительно усилен и, в случае политических осложнений как в Европе, так и на Азиатском Востоке, получит в высокой степени важное значение, господствуя над всем международным коммерческим движением в тихоокеанских водах». Записка Витте была первым наброском дальневосточной программы русского правительства, подлинным вдохновителем которой стал новый министр финансов. Руководящая роль Витте отчасти определялась тем, что в экспансии на Дальнем Востоке большую роль должны были играть железнодорожное строительство и финансовое закабаление экономически слабого Китая. Вслед за Дизраэли Витте был едва ли ни крупнейшим «некарьерным» дипломатом. Но лидер английских консерваторов пришёл к дипломатической деятельности в качестве партийного политика; что касается Витте, то он вступил на дипломатический путь благодаря своему положению министра финансов, который был посредником между русской государственной казной и международной биржей.

Гроза разразилась на Дальнем Востоке раньше, нежели царское правительство успело закончить Сибирскую дорогу и явиться во всеоружии к своим дальневосточным рубежам.

В 1894 г. в Корее вспыхнуло восстание. Корейское правительство не имело сил справиться с ним и обратилось с просьбой о помощи к сюзерену Кореи, китайскому императору. Китайское правительство направило в Корею около 3 тысяч солдат. Немедленно туда послала свои войска и Япония: ими был оккупирован ряд портов и окрестности столицы. Китайское правительство испугалось. Утверждая, что восстание уже подавлено, Китай предложил Японии обоюдно отвести из Кореи войска. Но Япония отказалась сделать это до тех пор, пока в Корее не будут проведены «реформы», водворён «порядок» и реорганизована с этой целью местная администрация. Япония «пригласила» Китай совместно заняться «реформированием» Кореи. Китайское правительство понимало, что «реформы» на практике окажутся лазейкой, через которую Япония проберётся к руководству всей корейской политикой и станет фактической хозяйкой страны. Поэтому китайское правительство отклонило японское предложение, ответив, что японский план предполагает недопустимое вмешательство во внутренние дела Кореи.

25 июля Япония открыла военные действия против Китая. Объявление войны последовало лишь через несколько дней, 1 августа 1894 г. Таким образом, японской дипломатии принадлежит «честь» введения в международную практику нового времени обычая начинать войну без её объявления.

До этих лет безусловное экономическое и политическое первенство в Китае принадлежало Англии. Японо-китайская война, конечно, чувствительно задевала британские интересы. Но в Англии преобладала точка зрения представителей тяжёлой промышленности и англо-индийских кругов; главную опасность для Англии они усматривали в России и готовы были мириться с успехами Японии, надеясь использовать её в будущем против своего старого русского соперника.

Иной оказалась позиция русского правительства. Озабоченное безопасностью своих владений на Дальнем Востоке, но отнюдь не желало встретить там Японию в качестве соседа. Как вести себя перед лицом событий на Дальнем Востоке? Этот вопрос стал предметом обсуждения так называемых «особых совещаний». В России, за отсутствием единого кабинета министров, издавна для наиболее ответственных политических решений собиралось Особое совещание, состоявшее из министров и других сановников империи; на его заседаниях нередко председательствовал сам царь. В течение японо-китайской воины Особое совещание собиралось 4 раза. Первое из этих совещаний состоялось 21 августа 1894 г. По предложению Тирса, оно решило сделать попытку совместно с Англией добиться прекращения войны на основе «сохранения starus quo» в Корее, «не оказывая каким-либо способом предпочтения той или другой из воюющих держав». Из этого плана ничего не вышло. Япония продолжала войну.

Китай был разбит и запросил мира. Япония была готова начать для вида мирные переговоры, дабы этим предупредить опасность иностранного вмешательства. Однако она отнюдь не собиралась доводить эти переговоры до конца и в самом деле прекратить войну. 30 января 1895 г. китайские уполномоченные прибыли в Кобэ; но японская дипломатия, явно стремясь затянуть войну, объявила их полномочия недостаточными. Под этим предлогом японцы продолжали военные действия.

1 февраля 1895 г. в Петербурге собралось второе Особое совещание. Оно вынуждено было считаться с фактом захвата японцами таких стратегических позиций, как Корея, часть Манчжурии, Ляодун и Вэй-Хай-Вэй. Министерство иностранных дел предложило захватить остров Каргодо, который, по его мнению, мог бы стратегически компенсировать Россию. По поводу этого предложения на совещании развернулась оживлённая дискуссия. Морской министр Тыртов, не надеясь на готовность флота, предложил лучше действовать на суше и занять часть Манчжурии. Тогда выступил военный министр Ванновский. В свою очередь он отверг возможность использовать против Японии сухопутные силы. В конце концов было решено попытаться войти в соглашение с Англией и Францией о совместном воздействии на Японию в целях обеспечения независимости Кореи. В марте 1895 г. между Петербургом, Парижем и Лондоном было достигнуто соглашение об ограждении корейской независимости.

Японская дипломатия была напугана возможностью англо-русского сближения. Она твердила, что Япония и не помышляет покушаться на захват Кореи.

13 марта 1895 г. Китаю был вручён текст японских мирных условий. Они предусматривали отказ Китая от сюзеренитета над Кореей, которая объявлялась независимой. Эта «независимость» Кореи должна была лишь маскировать фактическое господство Японии. Далее, Япония потребовала Ляодун с южноманчжурским побережьем от корейской границы до Инкоу, Формозу, Пескадорские острова, контрибуцию в 300 миллионов таэлей и ряд коммерческих льгот, включая открытие семи новых портов для иностранной торговли и право навигации по верхнему течению Яи-Цзы.

20 марта 1895 г. в Симоносеки открылись японо-китайские переговоры о мире.

Китайское правительство не имело сил для сопротивления. Ему пришлось принять эти тяжкие условия. 17 апреля 1895 г. между Японией и Китаем был подписан Симоносекский мирный договор. Соглашаясь на унизительный мир, китайский уполномоченный Ли Хун-чжан втайне рассчитывал на иностранное вмешательство. Эта надежда имела основания: русское правительство после некоторых колебаний решило оградить себя и Китай от проникновения Японии на азиатский материк.

В этот решающий момент английский кабинет отказался от вмешательства в японо-китайские дела. Между тем, раз мир был уже подписан, русскому правительству нельзя было мешкать ни минуты. К этому времени Гире умер. Вместо него министром иностранных дел был назначен бывший посол в Вене князь Лобанов-Ростовский. Лобанов обладал многолетним опытом. Новый министр не сразу решился выступить против Японии ввиду неясности позиций Франции и Германии и явного самоустранения Англии. Одно время он думал, что недостаток сил вынудит Россию встать на путь «сотрудничества» с Японией в целях совместного дележа Китая; в качестве компенсации за японские завоевания он предлагал приобрести незамерзающий порт на Тихом океане и Северную Манчжурию для выпрямления линии Сибирской железной дороги. Николай II одобрил идею «компенсации»: он предполагал захватить Порт Лазарева в Корее с полоской земли, соединяющей его с русскими владениями. Однако спустя несколько дней, 11 апреля, Лобанов явился на Особое совещание с сообщением, что германское правительство заявило ему о своей готовности присоединиться к любому выступлению России за ограничение японских завоеваний. Лобанов успел снестись и с Францией; от неё он получил обещание действовать солидарно с Россией. Ввиду новой, более благоприятной обстановки большинство членов Совещания во главе с Витте высказалось за то, чтобы изгнать Японию с материка. Не без колебаний отказался Николай от Порта Лазарева и утвердил (16 апреля) журнал Совещания. Таким образом, Россия взяла на себя роль защитника Китая от посягательств Японии. 23 апреля 1895 г. представители России, Германии и Франции в Токио одновременно, но каждый в отдельности, потребовали от японского правительства отказа от Ляодунского полуострова. Германская нота оказалась наиболее резкой: она была составлена в оскорбительном для Японии тоне.

Россия, Франция и Германия все вместе располагали в дальневосточных водах внушительными военно-морскими силами. Они могли угрожать морским коммуникациям японской армии в Китае. Выступление трёх великих держав произвело в Японии отрезвляющее впечатление. Японское правительство сочло необходимым уступить. 10 мая 1895 г. оно публично заявило о возвращении Китаю Ляодуна, выговорив себе, правда, увеличение контрибуции на 30 миллионов таэлей.

Вмешательство в японо-китайские отношения было проделано Лобановым с большой ловкостью. Оно явилось эффектным успехом России и поражением японской дипломатии, которая явно не сумела учесть соотношение сил. В ноябре 1895 г. было подписано японо-китайское соглашение о пересмотре Симоносекского мирного договора.

Обещая России свою поддержку против Японии, германское правительство стремилось втянуть Россию в конфликт на Дальнем Востоке и отвлечь внимание русского правительства от германской и австрийской границ. «Я сделаю всё, что в моей власти, чтобы поддержать спокойствие в Европе и охранить тыл России, так, чтобы никто не мог помешать твоим действиям на Дальнем Востоке», — заверял Николая Вильгельм. Ибо несомненно, продолжал кайзер, «что для России великой задачей будущего является дело цивилизации азиатского материка и защиты Европы от вторжения великой жёлтой расы. В этом деле я буду всегда по мере сил своих твоим помощником». Вместе с тем германские империалисты рассчитывали, что, вмешиваясь в дела Дальнего Востока, они сумеют урвать и себе какой-либо кусок добычи за счёт Китая. «Надеюсь, — писал кайзер царю, — что как я охотно помогу тебе уладить вопрос о возможных территориальных аннексиях для России, так и ты благосклонно отнесёшься к тому, чтобы Германия приобрела порт где-нибудь, где это не „стеснит" тебя».

Успехи русской политики в Китае. Достигнутый Лобановым успех был только первым шагом русской экспансии в Китае. В дальнейшем царская дипломатия использовала момент, когда Китаю понадобились деньги на уплату японцам контрибуции. Китайское правительство начало было переговоры с лондонскими, парижскими и берлинскими банкирами. Эти финансисты явно стремились закабалить Китай. Предполагалось дать ему заём при условии установления международного контроля над китайскими финансами. Такой контроль был бы для царского правительства серьёзным препятствием в деле подчинения Китая русскому влиянию. Витте решил вмешаться в дело. Воспользовавшись соперничеством французских и немецких банкиров, он предложил китайскому правительству добыть для него заём в 150 миллионов рублей под гарантию русского правительства. Китай получал 94 за 100 из 4% годовых. Французские банкиры взялись реализовать эти деньги. Контракт был подписан 6 июля 1895 г. Он содержал обязательство Китая не соглашаться на иностранный контроль над своими финансами, если в нём не будет участвовать русское правительство. Немцы, как и англичане, были отстранены от этой финансовой комбинации. В конце 1895 г., по инициативе Витте, был основан Русско-Китайский банк. Он был учреждён группой французских банков и одного русского банка под покровительством русского правительства, которое обеспечило своим представителям руководящее положение в правлении. Устав банка предусматривал самые разнообразные операции на Дальнем Востоке, включая финансирование китайских властей, сбор и хранение налоговых поступлений, получение железнодорожных и иных концессий на всей территории Китая.

Следующим делом Витте было создание специального фонда для подкупа китайских сановников, чтобы добиться получения от Китая железнодорожной концессии в Манчжурии. С планом Витте совпало начало борьбы капиталистов Англии, Франции, Германии и США за железнодорожные концессии в Китае; все эти дельцы пользовались поддержкой своих правительств. Прямым конкурентом русского железнодорожного строительства в Манчжурии явился американский банковский синдикат, который проектировал грандиозную дорогу Кантон — Ханькоу — Пекин и далее на соединение с Сибирской магистралью. Этот проект означал бы установление железнодорожной связи Манчжурии с Центральным и Южным Китаем, с его открытыми портами, где царил европейский капитал. Американский проект означал наводнение Манчжурии европейскими или американскими товарами, с которыми русская промышленность не могла бы конкурировать, а главное, он создавал серьёзные препятствия для политического преобладания России в Северном Китае. Между тем Витте хотел изолировать Манчжурию от центров иностранного капитала в Китае и привязать её экономически к Сибирской магистрали. Переговоры из Пекина было решено перенести в Петербург, подальше от конкурентов. В конце апреля для этих переговоров в Петербург приехал Ли Хун-чжан; официально он прибыл на коронацию Николая II. Иностранцы в Пекине наперерыв подкупали китайских министров. Витте тоже дал Ли Хун-чжану огромную взятку.

Результатом переговоров был так называемый Московский договор от 3 июня (22 мая) 1896 г. об оборонительном союзе против Японии. В случае её нападения на Китай, на Корею или на восточноазиатские владения России каждая из договаривающихся сторон должна была прийти другой на помощь своими вооружёнными силами. Для облегчения подвоза войск при выполнении этого договора Китай разрешал России постройку железной дороги через Манчжурию на Владивосток, выдав на это концессию Русско-Китайскому банку. Витте добивался также в ответвления дороги на юг, к Ляодуну; однако, несмотря на взятки, этой концессии он не получил. Ли было обещано 3 миллиона рублей, но из них 2 миллиона ухитрились несколько задержать. В дальнейшем смерть престарелого китайского сановника помогла русскому правительству сэкономить эти деньги.

Концессионный договор между китайским правительством и Русско-Китайским банком был подписан 8 сентября 1896 г. Для сооружения и экоплоатации дороги банк учреждал общество Китайской Восточной железной дороги, фактически работавшее на средства русской казны; концессионный контракт предоставлял Обществу право самостоятельно устанавливать железнодорожные тарифы. В числе многих других привилегий, с созванных для Общества КВЖД, особое значение получила следующая: Обществу предоставлялось право безусловного и исключительного управления своими землями, т. е. всей полосой отчуждения. Условия концессионного договора превращали эту полосу отчуждения в нечто вроде большого, вытянутого русского сеттльмента. На основе условий концессионного договора Общество КВЖД завело даже свою собственную вооружённую полицию.

Армянский вопрос. В то самое время, когда русская дипломатия одерживала победы на Дальнем Востоке, в Турции и на Балканах снова становилось неспокойно. В середине 90-х годов в Турции разразился очередной внутренний кризис. На революционное движение армян султан Абдул-Гамид ответил организацией резни в ряде местностей Малой Азии, а затем и в самой столице своей империи. Английское правительство воспользовалось этими событиями для вмешательства в дела Турции. Формальное основание для этого шага оно усматривало в статье 61 Берлинского трактата 1878 г. Она гласила:

«Блистательная Порта обязуется осуществить без дальнейшего промедления улучшения и реформы, вызываемые местными потребностями, в областях, населённых армянами, и обеспечить их безопасность от черкесов и курдов. Она будет периодически сообщать о мерах, принятых ею для этой цели, державам, которые будут наблюдать за их осуществлением».

Действительной причиной антитурецкого курса английской политики было падение британского влияния в Турции. Вследствие захвата Египта англо-турецкие отношения осложнялись. Султан чем дальше, тем больше склонялся к сближению с Россией. После русско-турецкой войны царское правительство не помышляло о захвате Константинополя и проливов; оно предпочитало поддерживать султана в качестве «стража» у ворот из Средиземного моря в Чёрное.

Английское правительство рассчитывало своим вмешательством в пользу армян запугать султана, дабы заставить его примириться с оккупацией Египта и сменить царскую дружбу на британскую. Таким образом оно надеялось снова подчинить Турцию английскому влиянию, как то было при Пальмерстоне и при Дизраэли.

Была у Англии и другая цель. Морской путь в Индию обеспечивался британским господством в Египте и на Кипре, равно как и недопущением русского контроля над проливами. Но имеются и сухопутные подступы к Индии. Помимо Афганистана таковыми являются Персия, Аравия и Азиатская Турция, составляющие как бы мост из Европы в Индию. Внимание британской дипломатии было приковано ко всему этому поясу земель, обрамляющих Индийский океан и особенно Персидский залив. Проект железной дороги Кейптаун — Каир нашёл своё продолжение в проекте Каир — Калькутта. Так постепенно набрасывались контуры грандиозной азиатско-африканской империи с Индийским океаном посередине.

Действительную основу проармянских симпатий английской дипломатии вскрывают два донесения турецкого посла в Лондоне, которые султанские чиновники продали русскому послу. «Если оттоманское правительство хочет действовать сообразно своим интересам, финансовым и иным, — говорил лорд Солсбери турецкому дипломату, — оно должно изменить нынешнюю политику. Поднимая вопрос о Египте, Порта причинит себе лишь беспокойство, ничего не выгадывая». В другой раз Солсбери ясно намекал на финансовую помощь со стороны британского правительства в случае, если султан примет английскую ориентацию. Весьма правильно определял английскую политику в турецком вопросе граф Гатцфельд, германский посол в Лондоне. «Или удастся план, — писал он, — сохранить в живых турецкое государство путём проведения действительных реформ и этим вырвать его из-под исключительного влияния России, или план этот не удастся, и дело дойдёт до краха и раздела Турции». В 1895 г. Солсбери излагал Вильгельму II план такого раздела. Выяснилось, что помимо окончательного утверждения в Египте английское правительство при разделе Турции имело виды на Месопотамию, Аравию и Крит.

В августе 1896 г., после покушения армянских националистов на захват Оттоманского банка и последующей резни в Константинополе, положение Турции стало критическим. На помощь дипломатам к Дарданеллам была направлена сильная английская эскадра. В Петербурге опасались появления британского флота в проливах. Русское правительство известило Лондон, что в этом случае Черноморский флот немедленно войдёт в Босфор. Было решено ни в коем случае не допускать утверждения Англии в проливах. «Вся торговля южной России, — писал Лобанов-Ростовский, — не имея другого выхода, кроме проливов, окажется тогда отданной на произвол Англии».

Солсбери ещё в 1895 г. был готов отдать приказ флоту войти в проливы. Но первый лорд адмиралтейства Гошен возразил, что, войдя туда, флот окажется запертым, как в мышеловке, между французской и русской эскадрами. Солсбери ворчливо ответил Гошену, что если его корабли сделаны из стекла, то, понятно, придётся несколько изменить политику.

Заручившись содействием Германии и Франции, царская дипломатия дала отпор замыслам Англии на Ближнем Востоке. Таким образом, она спасла султана и спасла Турцию от раздела; себе же самой она развязала руки на Дальнем Востоке.

Германская дипломатия действовала на Ближнем Востоке так же, как и на Дальнем: она стремилась обострить англо-русские противоречия. С одной стороны, Германия оказывала русскому правительству поддержку в его борьбе против англичан, с другой — та же германская дипломатия натравливала Англию на Россию. Она подстрекала Лондон послать в проливы британский флот, заявляя, что это было бы самым верным средством воздействия на султана. Таким образом, германское правительство всячески стремилось спровоцировать англо-русский конфликт. Разумеется, двойная игра германской дипломатии не оставалась тайной для руководителей английской внешней политики. Англо-германские отношения продолжали сохранять напряжённый характер.

Набег Джемсона и телеграмма Вильгельма II Крюгеру. Резкое обострение англо-германских отношений обозначилось на почве борьбы за раздел Южной Африки.

В 1886 г. в Трансваале были обнаружены богатейшие в мире золотые россыпи. Английские капиталисты поспешили завладеть этими богатствами. Над большей частью приисков приобрела контроль финансовая группа Сесиля Родса. Вскоре у Родса и руководимой им золотопромышленной компании «Консолидэтед Гольдфильдс» возникли острые конфликты с правительством Трансвааля и его президентом Крюгером.

Могущество южноафриканской клики английских капиталистов было очень велико. Роде не только контролировал всю алмазную и большую часть золотой промышленности Южной Африки; он был и председателем Южноафриканской привилегированной компании, которой британское правительство в 1889 г. передало как эксплоатацию, так и управление громадной территорией, простирающейся от северной границы Бечуанленда и Трансвааля до пределов Бельгийского Конго и озёр Танганайка и Ньясса. В 1890 г. Роде, кроме того, стал премьером Капской колонии. Он был связан с Ротшильдами и с другими столпами лондонской финансовой олигархии и имел своего человека в английском правительстве в лице Джозефа Чемберлена.

Возглавляемая Родсом группа финансового капитала повела в Южной Африке свою собственную политику; в конце концов она втянула английский народ в затяжную войну против буров. Пожалуй, нигде так ярко не выявилось сращивание дипломатии с финансовой олигархией, как в этой южноафриканской авантюре.

Германское правительство решило использовать англобурский конфликт ради вымогательства у Англии колониальных уступок. Чтобы нажать на Англию, оно поддержало буров. Оно даже послало военные корабли в бухту Делагоа, откуда шла железная дорога к столице Трансвааля. В январе 1895 г. Крюгер публично заявил, что он надеется на германскую помощь.

Родс и связанная с ним группа крупнейших капиталистов (Бейт, Филиппе, Барнато) были чрезвычайно напуганы тем, что Трансвааль, где находились их несметные богатства, может ускользнуть из-под влияния Англии. Они решили покончить с его самостоятельностью. В начале 1895 г. их агентура приступила к организации заговора в главном золотопромышленном центре Трансвааля Иоганесбурге: там была сосредоточена большая часть английских колонистов, наводнивших после открытия приисков золотоносную область Трансвааля. Эти «уитлендеры», как их называли, ненавидели буров, которые платили им тем же. Контрабандой агенты Родса переправляли оружие в Иоганесбург. Мятеж был назначен на 27 декабря 1895 г. Одновременно в Трансвааль из Бечуанленда должен был вторгнуться отряд полиции Южноафриканской компании, чтобы двинуться на помощь мятежникам. Во главе отряда стоял управляющий Южноафриканской компании, некий Джемсон.

В последнюю минуту вожди заговора нашли, что у них ещё не всё готово. Восстание было перенесено на 6 января. Тем не менее 29 декабря Джемсон вторгся в пределы Трансвааля и пошёл на Иоганесбург. Его постигла неудача. Он был окружён бурами и 2 января 1896 г. взят в плен со всем своим отрядом, «заговорщики в Иоганесбурге были арестованы. Предприятие Родса закончилось провалом. За ним последовал один из величайших скандалов в истории дипломатии нового времени.

1 января 1896 г. статс-секретарь германского ведомства иностранных дел Маршалль обратился к французскому послу с предложением установить соглашение по ряду конкретных вопросов и этим отнять у Англии возможность играть на франко-германских противоречиях. Маршалль говорил о необходимости положить предел «ненасытному аппетиту англичан». Этот шаг был задуман как начало создания лиги континентальных держав против Англии. План такого объединения был набросан Гольштейном в меморандуме от 30 декабря 1895 г. По расчётам германской дипломатии, угроза образования континентальной лиги должна была сделать Англию более сговорчивой, принудить её уступить Германии какие-либо колониальные территории и пойти на сотрудничество с Тройственным союзом.

Не дожидаясь французского ответа, берлинское правительство 2 января поручило своему послу в Лондоне вручить английскому правительству ноту с резким протестом против налёта Джемсона. Посол отправил ноту в Форейн офис в тот же день, поздно вечером. Но тем временем в Берлине узнали о поражении Джемсона. Тотчас послу телеграфировали предписание приостановить отправку ноты, если только ещё не поздно. Ввиду ночного часа нота, уже доставленная в опустевший Форейн офис, осталась лежать там до утра в нераспечатанном конверте. Благодаря этой случайности германский посол успел взять её обратно.

3 января утром состоялось совещание кайзера с канцлером Гогенлоэ, Маршаллем и высшим морским командованием. Вильгельм II, находившийся в чрезвычайно возбуждённом состоянии, предлагал объявить германский протекторат над Трансваалем, хотя бы и ценой риска войны против Англии. Его советники отвергли этот план. Однако было всё-таки решено, что император в то же утро пошлёт демонстративную телеграмму президенту Крюгеру. В этой телеграмме кайзер поздравлял президента с тем, что бурам удалось собственными силами, «не прибегая к помощи дружественных держав», «восстановить мир и отстоять независимость», дав отпор «вооружённым бандам». Телеграмма кайзера являлась вызовом, брошенным Англии. Именно так она и была понята англичанами.

Последствия южноафриканского кризиса. Английская националистическая пресса во главе с «Times» с восторгом приветствовала «налет Джемсона»; столь же бурно выражала она и огорчение по поводу его неудачи. Когда стала известна телеграмма Вильгельма Крюгеру, в Англии поднялась настоящая буря. Кампанию открыла газета «Times» 4 января. Немедленно же в неё включилась большая часть английской прессы. «Morning Post» угрожающе писала, что Англия никогда не забудет нанесённого ей оскорбления и угроз германского кайзера. «Saturday Review» обозвала Вильгельма «деспотом, похожим на фронтового фельдфебеля». В Лондоне толпа била стёкла в немецких магазинах. Годами накопившаяся ненависть к главному торговому конкуренту Англии выливалась наружу. Англо-германский антагонизм вскрылся во всей своей остроте. Тотчас после телеграммы Крюгеру в Англии усилилась агитация против германской торговой конкуренции.

Обострив отношения с Англией, германское правительство очень скоро убедилось в том, что проект континентальной лиги потерпел полную неудачу. Правда, сначала французская печать столь же резко, как и германская, нападала на джемсоновский рейд. Однако 6 января в «Times» появилась весьма многозначительная статья, в которой отвергались «противоестественные союзы». Скоро выяснилось, что на сотрудничество Франции Германии рассчитывать не приходится. Царское правительство также не склонно было оказывать Германии поддержку в южноафриканском вопросе.

Обострение англо-германского антагонизма ослабило Тройственный союз. И Австрия и Италия дорожили своими отношениями с Англией: первая — в целях борьбы против России на Ближнем Востоке, вторая — из страха перед английским флотом. Ссора с Англией могла поставить под угрозу всю внешнюю торговлю Италии, шедшую преимущественно морскими путями. После того как глава Тройственного союза поссорился с Англией, становилось ясным, что участие в этом союзе может вовлечь и Италию в борьбу с «владычицей морей». С другой стороны, с конца 80-х годов Франция изматывала экономически слабую Италию таможенной войной. Италия заколебалась. В 1896 г. итальянское правительство сделало серьёзный шаг в сторону Франции: оно признало французский протекторат над Тунисом. Ещё через два года, в 1898 г., был заключён франко-итальянский торговый договор; за ним последовало открытие для Италии французского денежного рынка, на который она не допускалась со времени вступления в Тройственный союз. Таким образом, Франция прекратила таможенную войну против Италии, а равно и кампанию против её кредита, которыми она с середины 80-х годов истощала народное хозяйство Италии, стремясь оторвать эту державу от германской группировки.

Австро-русское соглашение 1897 г. Англо-германский антагонизм повлиял и на другого члена Тройственного союза. Австро-Венгрия поторопилась договориться с Россией, тем более, что на Ближнем Востоке возникли новые осложнения: в 1896 г. началось восстание на Крите. В 1897 г. Греция выступила на помощь своим критским единоплеменникам. Началась греко-турецкая война.

В мае 1897 г. между Россией и Австрией было заключено дружественное соглашение: обе державы обязались поддерживать status quo на Балканах. В случае, если бы, вопреки их стараниям, сохранить этот status quo не удалось, Россия и Австрия взаимно обязывались договориться об обоюдных интересах, которые придётся учесть при предстоящих территориальных переменах на Балканах. Однако судьбы Константинополя и проливов не были определены в австро-русской сделке. Они были признаны вопросами общеевропейского характера. Таким образом, австро-русское соглашение не намечало никакого решения важнейшей проблемы, которая составляла основу почти всех ближневосточных осложнений.

Соглашению была придана форма обмена нотами; в них явственно отразились разногласия, оставшиеся между договаривающимися сторонами. Австрия в своей ноте выговаривала себе право в случае необходимости превратить оккупацию Боснии и Герцеговины в аннексию и, кроме того, присоединить часть Ново-Базарского санджака. Нота предусматривала далее раздел остальной части Балкан между балканскими государствами, е тем, однако, чтобы между ними не было нарушено «равновесие». Таким образом, оставаясь злейшим врагом славянства, так же как и в дни восточного кризиса 70-х годов, Австрия не допускала образования большого славянского государства. Албания должна была стать самостоятельной. Этим австрийцы думали закрыть для Сербии выход к Адриатике, равно как и предотвратить переход Албании в итальянские руки.

Ответная нота нового русского министра иностранных дел Муравьёва (Лобанов умер в 1896 г.) отказывалась точно фиксировать все эти «вопросы будущего». Благодаря этому от соглашения остался, в сущности, лишь пункт о сохранении status quo. Впрочем, на данном этапе он имел реальное значение, так как обе стороны были заинтересованы в том, чтобы на некоторое время «заморозить» восточный вопрос — по образному выражению Лобанова-Ростовского. Для России это было нужно, чтобы иметь свободные руки на Дальнем Востоке. Для Германии — чтобы раздуть дальневосточный конфликт, поживиться за счёт Китая, ослабить давление России на Балканах. Австрии же пока что было не до внешних авантюр ввиду тяжёлого внутреннего кризиса.

Захват Киао-Чао. В конце 1897 г. Германия предприняла важный шаг на Дальнем Востоке. Германское правительство стремилось приобрести военно-морскую базу в дальневосточных водах. Выбор бывшего командующего немецкой дальневосточной эскадрой адмирала Тирпица (ставшего теперь морским министром) пал на бухту Киао-Чао, на южном побережье Шаньдуна. В августе 1897 г. Вильгельм II посетил царя в Петергофе. Во время этого визита Вильгельм постарался выяснить, не грозит ли захват Киао-Чао конфликтом с Россией, которая обладала правом якорной стоянки в этой бухте для своих военных кораблей. Николай II заверил кайзера, что Россия не претендует на Киао-Чао и намерена приобрести себе базу севернее, — царь назвал один из корейских портов. Царь заявил, что не станет возражать, если германские суда воспользуются бухтой по согласованию с русским военно-морским командованием. В конце сентября германское правительство известило Пекин и Петербург о своём намерении использовать Киао-Чао как стоянку для своей эскадры. При этом в Пекине немцы ссылались на согласие Петербурга. Однако царское правительство поспешило напомнить в Берлине, что свою готовность предоставить Германии якорную стоянку в Киао-Чао царь обусловил предварительным запросом русского военно-морского командования.

Это происходило в начале ноября. Как раз тогда в Шаньдуне были убиты китайцами немецкие миссионеры. Это дало немцам желанный предлог для решительных действий. Вильгельм II сообщил царю, что вынужден занять Киао-Чао, дабы обеспечить защиту миссионеров. Кайзер выражал надежду, что царь не станет возражать. При этом он ссылался на петергофские переговоры.

Ответ Николая гласил, что Киао-Чао России не принадлежит; ввиду этого он не может ни одобрить, ни осудить германского шага. Получив такой ответ, Вильгельм II отдал своим кораблям приказ войти в облюбованную бухту.

Однако 9 ноября в Берлине было получено известие, что русский министр иностранных дел Муравьёв протестует против захвата Киао-Чао Германией, напоминая, что Россия имеет в Киао-Чао преимущественное право якорной стоянки. Русская эскадра получила приказ отправиться в Киао-Чао тотчас же, как только туда войдут германские корабли.

Германское правительство было раздражено этим шагом Муравьёва. Но оно сочло целесообразным предложить Петербургу компромисс: Россия не будет возражать против захвата Киао-Чао Германией и в свою очередь вознаградит себя приобретением Порт-Артура. Не дожидаясь конца переговоров, немцы применили свой излюбленный дипломатический приём: они поставили Россию перед совершившимся фактом, высадив 14 ноября 1897 г. десант на побережье Киао-Чао.

Возникала угроза русско-германского конфликта. Но вскоре царское правительство решило пересмотреть свою позицию: оно приняло предложенный немцами компромисс за счёт Китая. В декабре 1897 г. российская эскадра бросила якорь на рейде Порт-Артура.

Поворот в политике русского правительства имел свои причины. Для России было бы всего выгоднее на данном этапе не допустить захвата китайских портов. Из этого первоначально и исходил Муравьёв. Нужный ему открытый и незамерзающий порт царское правительство приглядывало не в Китае, а в Корее. Но занятие порта в Корее должно было вызвать сопротивление Японии, которую наверно поддержала бы Англия. Сибирская дорога ещё далеко не была закончена; царское правительство не было готово к войне с Японией. К тому же Германия заняла решительную позицию, и помешать ей в деле захвата Киао-Чао было трудно. В конце концов царское правительство сочло за благо лучше взять Порт-Артур, где сопротивление обещало быть менее серьёзным, чем в Корее, и отказаться от преобладающего влияния в этой стране, что вскоре и было оформлено в соглашении с Японией от 25 апреля 1898 г. Витте возражал против приобретения Порт-Артура, указывая, что этот шаг противоречит духу Московского договора (1896 г.). Но ему не удалось отстоять свою точку зрения.

6 марта 1898 г. было подписано германо-китайское соглашение, по которому Китай передавал Германии Киао-Чао на началах аренды сроком на 99 лет. Одновременно китайское правительство предоставило Германии концессию на постройку двух железнодорожных линий в Шаньдуне и ряд горных концессий в этой провинции. Один из пунктов германо-китайского договора гласил: «Китайское правительство строго обязывается во всех случаях, когда ему понадобится иностранная помощь людьми, капиталом или материалами для какой-либо цели в Шаньдунской провинции, предложить соответствующее предприятие или доставку материалов в первую очередь германским промышленникам и торговцам. В том случае, когда германские промышленники или торговцы не будут склонны принять на себя осуществление подобных предприятий или доставку материалов, Китай будет иметь право поступить дальше по своему усмотрению». Таким образом, Шаньдун превращался в сферу германского влияния.

В марте 1898 г. был подписан договор об аренде Россией Порт-Артура и Ляодунского полуострова. Китайское правительство давало согласие на постройку Россией железной дороги от Порт-Артура до Харбина на соединение с КВЖД.

Англия постаралась не отстать от конкурентов, которые нарушили её былую монополию в Китае. Её дипломатия добилась от Китая расширения прав английского судоходства по рекам Китая и, главное, фактического признания бассейна Ян-Цзы, т. е. богатейшей части Китая, сферой английского влияния. 1 — 2 сентября 1898 г. Англия признала за Германией монополию на железнодорожные концессии в Шаньдуне и в бассейне

Хуанхэ (кроме провинции Шанси). Германия со своей стороны признала аналогичные права Англии в бассейне Ян-Цзы и в провинции Шанси. В том же 1898 г. Англия добилась обязательства китайского правительства замещать должность генерального инспектора таможен англичанином, пока английская торговля продолжает занимать в Китае первое место.

Несмотря на эти успехи, приобретение Порт-Артура Россией вызвало в Англии настоящее смятение. Заинтересованные в Китае капиталистические группы осаждали правительство требованиями положить предел русскому проникновению в Китай. Как мотивировали они свою тревогу? Сегодня Россия захватила Порт-Артур, ключ к морским подступам к Пекину; завтра она захватит и самый Пекин. Освоение Манчжурии может её занять на более или менее долгое время. После этого она будет иметь возможность спуститься в Печжили, а «между Печжили и Ян-Цзы нет естественных преград». Так говорилось в поданной лорду Солсбери петиции Китайской ассоциации — влиятельного органа капиталистических кругов, связанных с Дальним Востоком.

Дипломатическое положение Англии в эти годы было не из лёгких. После телеграммы Вильгельма Крюгеру отношения с Германией испортились. Надвигалась схватка с Францией из-за верховьев Нила. А теперь назревал конфликт с Россией. Англия была изолирована, поссорившись сразу и с Германией, и с Францией, и с Россией. И эту изоляцию уже никак нельзя было назвать «блестящей». Английская внешняя политика должна была искать новых путей: надо было договориться либо с Германией, либо с франко-русской группой. Из этих трёх держав Франции Солсбери не особенно боялся ввиду наличия франко-германского антагонизма. В возможность сговора Англии с Германией он не очень верил. Поэтому британский премьер предпочёл добиваться соглашения с Россией, чтобы таким образом оградить дальневосточные интересы английского капитала и уменьшить число врагов Англии в Европе.

Уже в дни ближневосточного кризиса в 1896 г. Солсбери намекал в Петербурге на желательность соглашения с Россией. В январе 1898 г., вскоре после приобретения Россией Порт-Артура, Солсбери предложил царскому правительству грандиозный раздел Китая и Оттоманской империи. Застенный Китай и северную часть Собственно Китая до долины Хуанхэ он готов был предоставить России в качестве сферы её влияния. Бассейн Ян-Цзы должен был стать сферой влияния Англии. В Турции для России в качестве сферы влияния предназначались северная часть Малой Азии, северная Месопотамия и проливы, а для Англии — южная Месопотамия, Египет и Аравия. Россия отклонила это предложение Солсбери. Тогда Англия захватила бухту Вэй-Хай-Вэй на северном побережье Шаньдуна, дабы иметь свою базу на подступах к Пекину в качестве некоторого противовеса Порт-Артуру. Затем она повела с Китаем переговоры о продолжении Шанхайгуаньской железной дороги до Ньючуана и далее, в глубь Манчжурии. Маневр этот до известной степени удался. Оценивая сооружение английской железной дороги как явную угрозу своим интересам, царское правительство дало Англии согласие на сделку более ограниченного масштаба, нежели та, которую предлагал британский премьер. В апреле 1899 г. было достигнуто соглашение о размежевании сфер железнодорожного строительства в Китае. Великобритания обязывалась не домогаться железнодорожных концессий к северу от Великой китайской стены и обещала не препятствовать России приобретать концессии в этой зоне. Россия принимала аналогичные обязательства в отношении бассейна реки Ян-Цзы.

Таким образом, к концу 90-х годов завершился раздел значительной части Китая на сферы влияния. Англия сохранила под своим влиянием богатейшую часть Китая — долину Ян-Цзы. Россия приобрела Манчжурию и до некоторой степени другие области застенного Китая, Германия — Шаньдун, Франция — Юянань. Япония в 1898 г. вернула себе преобладающее влияние в Корее, потерянное было ею после пересмотра Симоносекского мира. Опасаясь, как бы занятие Порт-Артура не привело к англо-японскому сближению, русское правительство в угоду Японии отозвало из Кореи своих военных инструкторов и финансового советника.

Переговоры об англо-германском союзе. Бюлов как дипломат. Широкое соглашение Англии с Россией по делам Дальнего и Ближнего Востока не удалось. Русская дипломатия не пожелала связать себе руки. Отчасти ею руководил страх, как дипломат что соглашение с Англией взорвёт франко-русский союз. Ведь Англия требовала от России, чтобы та санкционировала оккупацию Египта. Как взглянут на это в Париже?

Видя, что сделка с Россией не налаживается, британское правительство стало искать иных политических путей. Прежде всего некоторым его членам пришёл в голову вопрос: нельзя ли убавить количество противников, договорившись с немцами? Быть может, их руками удастся даже нанести удар несговорчивой России?

Это представляло довольно деликатную дипломатическую задачу. Телеграмма Вильгельма Крюгеру отнюдь не свидетельствовала о дружелюбной позиции Германии по отношению к Великобритании. В конце 1897 г. новый статс-секретарь германского ведомства иностранных дел фон Бюлов произнёс в Рейхстаге речь, в которой заявил, что «довольно немцам глядеть на то, как другие делят сладкий пирог», пора и им добиваться для себя «места под солнцем». Солсбери учитывал агрессивные настроения империалистической Германии. Сам он сомневался в возможности англо-германского соглашения. Но министр колоний Чемберлен, лидер крайних империалистов, был сторонником сговора с немцами. Он считал своевременным заключение англо-германского союза. Он замышлял договор не только с Германией, но и с Соединёнными штатами. Ему и были поручены переговоры с немцами. Солсбери не возражал, хотя и относился к этой попытке без энтузиазма. Встреча Чемберлена с германским послом состоялась 29 марта 1898 г. в доме банкира Ротшильда.

На фоне дипломатических обычаев и нравов конца минувшего века Джозеф Чемберлен представлял довольно своеобразную фигуру. Дипломаты карьеры, почти исключительно дворяне, воспитанные на французском языке, выросшие в обстановке так называемого высшего света, не без удивления смотрели на этого бирмингамского промышленника и на его манеру вести политические дела. Когда германский посол граф Пауль Гатцфельд встретился у Ротшильда с Чемберленом, чопорный немецкий дипломат был ошеломлён тем, что без всякого зондирования и без дальних слов английский министр колоний предложил ему заключить союз между Германией и Англией.

По мнению профессиональных дипломатов, Чемберлен вёл дипломатические переговоры со всеми ухватками «современного купца». Свои предложения он, подобно товару, прямо выкладывал на стол, будучи убеждён, что за хорошую цену всегда можно сделать хорошее дело.

Гатцфельд, конечно, немедленно передал в Берлин сделанное ему предложение. Здесь рассмотрением проекта Чемберлена занялись руководители германской дипломатии.

В 1897 г. во главе германского ведомства иностранных дел стал Бернгард фон Бюлов. Бюлов был превосходным оратором и блестящим светским собеседником. Он был находчив, ловок и изворотлив; в дипломатической беседе, как и в Парламенте, он умел мгновенно находить выход из самых трудных положений, притом с элегантностью, которой мог бы порой позавидовать и сам Горчаков. Можно сказать, что он был превосходным тактиком. Но стратегом он был слабым. Продумывать более отдалённые цели и перспективы внешней политики Бюлов был не способен. Его неглубокий и леностный ум скользил по поверхности явлений. У Бюлова было достаточно терпения, чтобы часами разучивать перед зеркалом предстоящую речь в Рейхстаге; но серьёзно изучать вопрос, всесторонне обдумывать международное положение — на это его нехватало.

Чего недоставало статс-секретарю, то восполнял давний советник иностранного ведомства Гольштейн. Этот дипломат давал Бюлову общие политические идеи.

В начале 90-х годов, в дни канцлерств Каприви и Гогенлоэ, Гольштейн решил, что с Англией немцам не удастся добиться договорённости, основанной на твёрдых и равных обязательствах. С тех пор руководящей идеей дипломатии Гольштейн а стало балансирование между Россией и Англией, дабы использовать одну против другой.

Летом 1898 г. в письме к кайзеру Бюлов следующим образом формулировал эту политику, вдохновителем которой был Гольштейн: «Всякое соглашение с Англией при теперешнем международном положении окажется направленным против России и уменьшит безопасность восточной германской границы... С другой стороны, при теперешней европейской конъюнктуре для нас совершенно немыслимо заключить союз... с Россией, без того, чтобы он не оказался направленным против Англии, т. е., иначе говоря, не ограничивал бы перспектив на приобретение нами колоний... Поэтому ваше величество несомненно правильно решили пока... не связывать себя ни с той, ни с другой стороной».

Дипломатия Гольштейна, заключавшаяся в игре на англорусских противоречиях, основывалась на ложной предпосылке. Гольштейн считал, что англо-русские противоречия непримиримы. Исходя из этого он и строил свою политику. Гольштейн не уловил основных изменений, происходивших в международной обстановке. Он не понял того, что новый англо-германский антагонизм был глубже и устойчивее, нежели старые англо-русские или англо-французские противоречия. Германская политика «свободных рук» оказалась на деле положением «между двух стульев», или, лучше сказать, между двух огней, ибо в конце концов Германия поссорилась и с Англией и с Россией. Но надо отдать должное Гольштейну. Получив из Лондона от Гатцфелъда предложение Чемберлена, и он и Бюлов сразу поняли, что путём заключения союза с Германией английская дипломатия рассчитывает втянуть Германию в конфликт с Россией. Они решили отклонить предложение Чемберлена.

Вильгельм II, однако, попытался предварительно извлечь из английского демарша дипломатический барыш. Он написал личное письмо Николаю II, сообщая, что Англия обратилась к нему с чрезвычайно заманчивыми предложениями. Кайзер давал понять, что предложения эти направлены против России, и осведомлялся не без цинизма, что даст ему царь, если он откажется от сделки с Англией. Ответ русской дипломатии не был лишён находчивости. В письме Вильгельму царь сообщал, что совсем недавно Англия обращалась и к России с далеко идущими предложениями. Они были отклонены. Этим царь и ограничился. На вопрос кайзера, что Россия даст Германии за отказ от союза с Англией, ответа не последовало. Таким образом, попытка Вильгельма пошантажировать Россию кончилась полной неудачей.

Что же касается ответа Чемберлену, то Гольштейн и Бюлов обратились к нему с контрпредложением. По их мнению, раньше, чем толковать о союзе, надо было бы позаботиться об умиротворении общественного мнения, которое в Германии настроено враждебно к Англии. Бюлов и Гольштейн предложили выработать сначала соглашения по отдельным колониальным вопросам. Как раз в это время, в апреле 1898 г., началась война между Испанией и США. Ожидалось крушение остатков испанского колониального владычества, и германские правящие круги мечтали, не удастся ли им захватить все испанские владения на Тихом океане, не исключая Филиппинских островов. Бюлов попытался было убедить англичан, что лучший способ подготовить почву для англо-германского союза — это помочь Германии в приобретении испанских колоний, на которые претендовали и США. Однако германским дипломатам пришлось убедиться, что английское правительство отнюдь не склонно ссориться с великой американской державой. Больше успеха имело другое предложение Бюлова. Он выдвинул мысль о разделе португальских колоний в Африке. В случае, если Португалии понадобятся деньги, Англия и Германия условливались совместно предоставить ей заём. Залогом должны были служить португальские колонии. Предполагалось, что Англия получит южный Мозамбик и центральную Анголу, а Германия — северный Мозамбик, южную и северную части Анголы и Тимор.

Солсбери и Чемберлену не очень улыбалась мысль давать Германии новые куски Африки, тем более, что в португальских колониях уже хозяйничал английский капитал. Ещё в мае 1898 г. в Лондоне между Солсбери и Гатцфельдом произошёл разговор, в котором выяснилось нежелание англичан поступиться своей колониальной монополией. Гатцфельд заметил, что сейчас «первая задача состоит в том, чтобы путём уступок в текущих мелких вопросах подготовить общественное мнение обеих стран к более тесному сближению». Солсбери ответил, что он согласен; однако он не понимает, почему Англия должна при этом всё время быть «дающей» стороной, а Германия — только «принимающей» дары. Гатцфельд возразил на это, что ведь дело идёт о колониях, поэтому он не может согласиться с данной постановкой вопроса. Каждому известно, что «Англия имеет почти всё, мы же, напротив, обладаем очень малым», заявил он.

В обмен за раздел португальских владений германское правительство обещало предать буров. Оно обязывалось прекратить всякую поддержку бурских республик. Это имело для Англии немаловажное значение, и англичане решили уступить. Договор о разделе португальских колоний был заключён 30 августа 1898 г. Однако в жизнь он проведён не был. Английский кабинет принял все меры, чтобы договор остался мёртвой буквой: заём Португалии не понадобился. 14 октября 1899 г. Англия подтвердила старинный договор с Португалией, впервые заключённый в XVII столетии и с тех пор много раз возобновлявшийся. Этот договор предоставлял Португалии британскую гарантию неприкосновенности её территорий как в Европе, так и в колониях.

Подтверждение этого договора, который известен под названием Виндзорского, было проведено англичанами в секретном порядке. Однако Бюлов вскоре разузнал об этом акте благодаря нескромности одного дипломата. Бюлов понял, что англичане его обманывают: они только сулят немцам португальское добро, а на деле ободряют Португалию, обещая ей помочь сохранить свои владения.

Германский военно-морской закон 1898 г. Вдумчивый наблюдатель уже тогда, в 1898 г., мог бы убедиться, что англо-германский союз закон 1898 г. невозможен. Стороны говорили на разных языках. Немцы воспринимали предложения Чемберлена как попытку заставить Германию таскать для Англии каштаны из русского огня; англичане считали вымогательством колониальные притязания немцев. Но эти обоюдные впечатления составляли только субъективную сторону англо-германских отношений.

Объективно антагонизм был ещё более глубоким, нежели сами его участники успели это осознать. Дело не исчерпывалось колониальными притязаниями Германии, торговой конкуренцией, её стремлением к гегемонии. Важнее было то, что Германия приступила к сооружению сильного военно-морского флота. До тех пор, имея могущественную армию, Германия на море довольствовалась кораблями береговой обороны. Теперь положение стало изменяться.

В 1898 г. германский Рейхстаг принял закон об усилении военного флота. К 1904 г. состав флота должен был быть доведён до 17 линейных кораблей, 9 броненосных, 26 лёгких крейсеров и соответствующего числа мелких судов. Для выполнения намеченной программы предстояло в течение семи лет построить 7 броненосцев, 2 тяжёлых и 7 лёгких крейсеров. С обоснованием необходимости постройки флота перед Рейхстагом выступил адмирал Тирпиц. «Морские интересы Германии, — заявил он,— возросли со времени основания империи совершенно неожиданным образом. Их обеспечение сделалось для Германии вопросом жизни. И если препятствовать или серьёзно вредить этим морским интересам, страна пойдёт навстречу сначала экономическому, а затем и политическому упадку. Что вы ни возьмёте: политические, экономические вопросы или защиту немецких подданных и торговых интересов за границей — всё это может найти охрану только в немецком флоте». В Англии первую германскую морскую программу встретили сравнительно спокойно. Очевидно, значение её ещё было недооценено. Она и в самом деле была ещё не так велика. Но программа 1898 г. была только началом.

Появление сильного военного флота делало Германию самым опасным из всех мыслимых врагов Англии. Россия в силу своего географического положения не могла и думать о нападении на Британские острова или на морские коммуникации империи. Франция, расположенная поблизости, обладала значительным флотом. Но её главным противником всегда была Германия; притом французский военный потенциал был недостаточен для того, чтобы посягнуть на Англию при наличии германского соседства. Германия была много сильнее Франции. Правда, пока у Германии не было флота, она могла чинить Англии затруднения только дипломатическим путём. Но по мере постройки большого флота Германия стала представлять всё большую военную опасность как для самих Британских островов, так и для морских коммуникаций, связывающих их с другими частями империи, с источниками продовольствия и сырья. Однако в 1898 г. ещё далеко не все в Англии осознали тот факт, что наиболее опасным противником Британии является именно Германская империя.

Фашодский инцидент. Англо-германские переговоры о союзе совпали с новой вспышкой англо-французской борьбы за владычество над верховьями Нила, а тем самым и над Египтом.

Ещё в 80-х годах, когда французское правительство стало проявлять известную активность в Джибути, английская дипломатия сказала ему противодействие. Она стала покровительствовать проникновению Италии на Красноморское и Сомалийское побережья. С помощью Англии были основаны итальянские колонии Сомали и Эритрея. Отсюда итальянцы в 1887 г. попытались проникнуть в Абиссинию, но посланный туда отряд был разбит абиссинцами. В 1895 г. итальянцы повторили свою попытку, но в начале 1896 г. претерпели сокрушительный разгром при Адуа. Итальянская буржуазия жаждала колоний. Однако, по выражению Бюлова, у Италии был хороший аппетит, но скверное пищеварение. Жадность намного превосходила те силы, которыми она располагала для удовлетворения своих вожделений.

Поражение при Адуа дало Англии благовидный предлог для посылки экспедиции в Судан: англичане пошли туда якобы для того, чтобы выручать итальянцев, которым грозили не только абиссинцы, но и владычествовавшие над Суданом махдисты. На самом деле английское правительство было озабочено другим. Поражение итальянцев усиливало французскую угрозу верхнему Нилу. Оно позволяло французам в борьбе с Англией надеяться на помощь освободившихся абиссинских сил. Таким образом, поражение при Адуа форсировало захват Судана Англией. В 1896 г. английское правительство отправило из Египта на юг, вверх по Нилу, экспедицию под командованием Китченера в целях покорения Судана. Наперерез Китченеру, с запада из Французского Конго, в марте 1897 г. двинулся французский отряд под командой капитана Маршана. 10 июля 1898 г. Маршан дошёл до Нила и поднял французский флаг в местечке Фашода, на полуразрушенной старой египетской крепости. В середине сентября к Фашоде подошёл Китченер. Там он нашёл Маршана с его небольшим французским отрядом. Китченер предложил Маршапу покинуть долину Нила. Французский офицер отказался эвакуировать свои войска без прямого приказа своего правительства. Переговоры между Маршаном и Китченером протекали во внешне любезной форме. Зато английская пресса взяла самый воинственный тон; от неё не отставали члены правительства и ряд лидеров оппозиции. Так, например, канцлер казначейства Хикс-Бич заявил, что «бывают и худшие несчастья, чем война».

В это время французским министром иностранных дел был Теофиль Делькассе. Раньше он был гамбеттистом, а в дни буланжистского движения — секретарём реваншистской Лиги патриотов. Делькассе был убеждён, что Германская империя является главным врагом его родины. Уже одно это не располагало его к тому, чтобы ввязываться в конфликт с Англией. К тому же Франция переживала внутренний кризис, связанный с известным делом Дрейфуса. Это, конечно, также требовало некоторой осторожности.

Всё-таки Делькассе хотел что-либо получить с англичан в обмен за эвакуацию Фашоды. Но британский кабинет отказался разговаривать о каких-либо компенсациях для Франции. Он заявил, что, пока Маршан не очистит долины Нила, переговоры невозможны. Англия демонстративно приступила к военным приготовлениям, намекая, что она может прервать переговоры и выступить в Париже с ультиматумом.

Французское правительство было охвачено паникой, какой не переживало ещё с 1887 г. Военно-морское превосходство Англии в эти годы было подавляющим; война с ней представлялась для Франции явно безнадёжной. Ссылаясь на необходимость получить подробные донесения от Маршана, Делькассе постарался выиграть время для самых необходимых военных приготовлений; нужно было также выяснить позицию России. 15 октября в Париж прибыл министр иностранных дел Муравьёв, за ним — Витте и военный министр Куропаткин. Невидимому, русские посоветовали Делькассе уступить. Впрочем, и без того это было неизбежно. 3 ноября 1898 г. французский Совет министров принял постановление: эвакуировать Фашоду без всяких условий.

Нерешённым оставался вопрос о разграничении английских и французских владений в Судане. Делькассе всё ещё претендовал на область Бахр-эль-Газель и некоторую территорию по верхнему Нилу. Приобретение хотя бы маленького клочка на Ниле могло смягчить понесённое Францией дипломатическое поражение. Однако английское правительство не соглашалось приступить к переговорам иначе как на основе полной капитуляции; оно продолжало выдерживать самый вызывающий тон по адресу Франции. Между прочим обычно корректный и осторожный посол в Париже сэр Эдмунд Монсон публично заявил, что французское правительство умышленно ведёт «политику булавочных уколов». Она «может принести эфемерное удовлетворение недолговечным министерствам, но неизбежно вызовет крайнее раздражение по ту сторону канала». Создавалось впечатление, будто английский кабинет во что бы то ни стало хочет довести дело до войны.

Для Франции война с Англией влекла за собой риск нападения Германии: последняя могла бы воспользоваться удобным случаем для нового разгрома своей западной соседки. Ввиду этого Делькассе решил завязать переговоры с Берлином, чтобы выяснить, можно ли рассчитывать на нейтралитет Германии в случае англо-французского конфликта. Правда, Делькассе не пошёл на то, чтобы официально запросить Берлин. Через лицо неофициальное — парижского корреспондента «Kölnische Zeitung» — он передал в начале декабря германскому правительству, что хотел бы достигнуть франко-германского сближения. Ответ был дан 15 декабря 1898 г. на страницах той же «Kölnische Zeitung». «Франко-германское сближение станет возможным лишь тогда, — заявляла газета, — когда слова Эльзас и Лотарингия исчезнут из словаря французской прессы и французских государственных людей». Несколько позже, через одного влиятельного и богатого судовладельца, Делькассе предложил Берлину обменять Эльзас и Лотарингию на одну из французских колоний, И на этот раз он получил отрицательный ответ. Германское правительство дало Делькассе понять, что только формальный отказ французского правительства от надежды на возвращение Эльзаса и Лотарингии может обеспечить франко-германское сотрудничество. Делькассе был вынужден продолжать отступление перед Англией и отказаться также и от области Бахр-эль-Газель: Эльзас и Лотарингия стоили, конечно, дороже, чем весь нильский бассейн или любая другая колония.

Добившись капитуляции Франции в борьбе за бассейн Нила, английское правительство решило протянуть. пряник побитому врагу. В феврале 1899 г. с Францией были начаты те самые переговоры, в которых ей отказывали до капитуляции. 21 марта 1899 г. было достигнуто соглашение между Лондоном и Парижем. Африканские владения обеих держав были разграничены. Франция оказалась окончательно удалённой из бассейна Нила. За это она получила некоторые компенсации. Граница была проведена в основном по водоразделу между бассейнами озера Чад, Конго и Нила. За отказ от бассейна Нила Франция получила бассейн озера Чад со спорной до этого областью Вадаи.

Багдадская железная дорога. В том же самом 1898 г., столь богатом событиями на колониальной арене, германский империализм начал борьбу за концессию на Багдадскую железную дорогу. Это предприятие должно было стать в его руках орудием закабаления Турции.

Ещё в 1887 г. Дейче Банк приобрёл у турецкой казны небольшую железнодорожную линию от Гайдар-Паша на азиатском берегу Босфора до Измида — гавани на берегу Мраморного моря. Кроме того, банк получил от турецкого правительства концессию па продолжение этой линии от Измида до Анкары. Перед совершением сделки Дейче Банк запросил мнение канцлера. Бисмарк ответил концессионеру, что возражений против задуманного предприятия он не имеет, но и никакой особой поддержки этому делу не окажет. Бисмарк твёрдо держался своего мнения о незаинтересованности Германии в турецких делах: он рассчитывал, что при такой позиции Германии легче будет извлекать барыш из соперничества других держав на Ближнем Востоке.

Бисмарк придавал так мало значения германской железнодорожной концессии в Турции, что через несколько дней, как видно из документов, он уже забыл об этом эпизоде с запросом Дейче Банк. Однако кайзер Вильгельм II с гораздо большим интересом относился к германской экспансии в Турции. Ещё будучи наследником, он был близок к тем военным кругам, которые полагали, что война с Россией неминуема. Вместе со многими генералами Вильгельм считал, что в этой войне Турцию необходимо будет использовать как союзника. Турецкие железные дороги приобретали в связи с этим для Германии не только экономический, но и военно-политический интерес. В феврале 1893 г. султан передал обществу Анатолийских железных дорог, созданному Дейче Банк, концессию на постройку дороги от Эскишехира, расположенного на линии Измид — Анкара, до Конии. И Россия, и Франция, и особенно Англия возражали против новой германской концессии. Английский посол заявил султану протест, указав, что новый концессионный договор задевает интересы английской компании, владевшей Смирно-Айдинской железной дорогой. Однако Германии удалось преодолеть сопротивление конкурентов. Она пригрозила Англии прекращением поддержки в египетских финансовых делах; это побудило английский кабинет отказаться от протеста против немецкой концессии. Сооружение дороги на Конию было завершено в 1896 г. Теперь уже нельзя было больше утверждать, будто у Германии нет интересов на Ближнем Востоке» Германский империализм явно собирался превратить Турцию в свою колонию.

В 1898 г. Вильгельм II отправился в Палестину, якобы на поклонение «святым местам». По пути в октябре 1898 г. он посетил Константинополь и нанёс султану визит. Одновременно в Константинополе оказался и директор Дейче Банк Сименс; он вёл переговоры о концессии на продление железнодорожной линии от Конии до Багдада и на оборудование порта в Гайдар-Паша, на азиатском берегу Босфора. После паломничества к «святым местам» кайзер побывал в Дамаске. Там в публичной речи он объявил себя другом 300 миллионов мусульман и их халифа, турецкого султана. Абдул-Гамиду чрезвычайно понравилась эта речь. Произнеся её, Вильгельм II немало помог Дейче Банк получить искомую грандиозную концессию на железную дорогу до Багдада. Концессия на сооружение порта была выдана султаном уже в январе 1899 г.

Весть о германской концессии на портовые сооружения в Гайдар-Паша, а тем более слухи о проекте железной дороги на Багдад были восприняты в Петербурге весьма недружелюбно. Русский посол в Берлине заявил Бюлову, что экономические успехи Германии могут привести к её политической гегемонии в Турции. Этого Россия допустить не может. Бюлов возражал. Он принялся объяснять послу, что Германия нуждается в рынках сбыта. Она преследует в Турции чисто экономические цели и не имеет будто бы намерения противодействовать политическим стремлениям России г.

В апреле 1899 г. царское правительство обратилось в Берлин с предложением заключить формальное соглашение относительно проливов. Царское правительство заявляло, что его цель заключается в поддержании целостности Оттоманской империи, ибо интересы России не допускают водворения иноземного влияния в проливах. В случае появления такой опасности, но именно только в этом случае, Россия вынуждена будет обеспечить себе контроль над проливами. Русское правительство предлагало Германии формально признать за Россией право на данный шаг. За это Россия готова была обязаться не препятствовать Германии в её железнодорожных предприятиях в Малой Азии.

Германское правительство отказалось заключить предлагаемое соглашение. Истинная причина отказа заключалась в том, что положение Германии было в это время исключительно благоприятным. После приобретения Порт-Артура Россией немецкой дружбы добивалась Англия, а после Фашоды — и Франция. При таких условиях германская дипломатия не видела надобности ограничивать себя в Турции. Она считала лишним прочно связываться с Россией и изменять своей политике балансирования между Россией и Англией.

Экспансия на Дальнем Востоке сковала силы царской России. Её дипломатия не могла приостановить проникновение Германии в Турцию. 27 ноября 1899 г. появилось ирадэ султана. В нём объявлялось, что немецкой компании будет выдана концессия на постройку в течение восьми лет дороги от Конии через Багдад до Басры. Подробности, как указывалось далее в султанском ирадэ, будут установлены концессионным договором.

Частично русской дипломатии всё же удалось оградить свои интересы. По требованию России в апреле 1900 г. султан дал формальное обязательство в течение десяти лет не допускать иностранных концессий на сооружение железных дорог в районах Малой Азии, примыкающих к Чёрному морю и к русской кавказской границе. В Петербурге очень опасались, как бы немцы не вакабалили Турцию. «Они хотят окружить Россию от Полангена до Эрзерума», — так выразил существо этих опасений военный министр генерал Куропаткин.

Проникновение Германии в Турцию и особенно к берегам Персидского залива задевало и интересы Англии. Эти области представляли своего рода кордон перед индийской границей. Ради предосторожности английское правительство в 1901 г. захватило новый опорный пункт на Персидском заливе — Ковейт, неподалёку от устья Шат-эль-Араба.

К концу XIX века в Европе создалось следующее положение. Англия, продолжая соперничество с Францией и Россией, приобрела нового противника в лице Германской империи. Германия, невзирая на то, что внешне снова произошло некоторое сближение её с Россией, оставалась врагом франко-русского блока; вместе с тем она стала соперником Англии. Вопрос заключался

в том, какие противоречия окажутся более глубокими: противоречия ли между Германией и Англией или же между Англией, Россией и Францией. Иначе говоря, какая из трёх мыслимых дипломатических группировок окажется более жизнеспособной: англо-франко-русское согласие, англо-германский блок или же континентальная лига против Англии. История решила вопрос в пользу первой из перечисленных комбинаций. Германия обострила отношения одновременно и с Россией и с Англией. Расплатой за это явилось её поражение в 1918 г. Оно подтвердило пророчество Бисмарка об опасностях, которыми грозит Германии англо-русское сближение.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ЗАВЕРШЕНИЕ БОРЬБЫ ЗА РАЗДЕЛ МИРА

И ПЕРВЫЕ ВОЙНЫ ЗА ЕГО ПЕРЕДЕЛ (1898 ― 1904 гг.)

Испано-американская война. В 90-х годах правительство США начало активизировать свою политику на Тихом океане и на Караибском море. В 1893 г. были заняты Гавайские острова. В апреле 1898 г. США начали войну против Испании ради приобретения испанских колоний. В 1895 г. на Кубе вспыхнуло восстание против испанского владычества. Куба всегда имела важное стратегическое значение на подступах к Панамскому перешейку и к Мексиканскому заливу, омывающему южное побережье США. Ещё в 1849 г. правительство США предлагало Испании продать ему Кубу за 100 миллионов долларов. Теперь Соединённые штаты решили воспользоваться восстанием, чтобы начать войну против Испании.

В США началась агитация против испанских жестокостей и преступлений. Весной 1898 г. правительством США был секретно послан на Кубу один сенатор с поручением ознакомиться с положением острова. По возвращении в марте 1898 г. он выступил в Сенате с пространной речью; в ней он разоблачал зверства испанских властей, а также нищету и голод кубинского населения. Речь заканчивалась призывом объявить Испании войну. Сенатская комиссия по иностранным делам занялась изучением вопроса об ущербе, понесённом американскими гражданами во время волнений на Кубе.

Затем подоспел взрыв на американском крейсере «Мэн», стоявшем на рейде в Гаванне. В США приписывали взрыв испанцам и отклонили предложенное Испанией расследование и передачу дела на арбитражное решение. 6 апреля по просьбе Испании последовало вмешательство великих европейских держав в испано-американский конфликт. Однако оно приняло форму совершенно невинной коллективной ноты, вручённой послами держав в Вашингтоне. Державы призывали «президента и народ Соединённых штатов» руководствоваться в своих отношениях с Испанией «чувствами гуманности и умеренности».

Ответ правительства США не был лишён юмора. Он гласил, что США оценили дружественный характер обращения европейских держав, что они будут действовать, руководствуясь именно принципами «гуманности», и что во имя неё постараются поскорее покончить с создавшейся на Кубе ситуацией...

Правительство США хорошо знало, что Европа не желает усиления Соединённых штатов. Но оно знало и то, что при взаимном соперничестве европейских держав они не сговорятся о совместном вмешательстве, а выступить сепаратно не решится ни одна из них из опасения толкнуть США на сближение с кем-либо из её соперников. И США были спокойны. Президент Мак-Кинли предъявил Испании новые требования в дополнение к принятым ею ранее — обычный приём дипломатии, применяемый тогда, когда хотят во что бы то ни стало вызвать конфликт. Теперь США требовали уже эвакуации Кубы. Этого, конечно, испанская дипломатия принять не могла. Война стала неизбежной. 21 апреля дипломатические отношения между Испанией и США были порваны, а затем сначала (23-го) испанское правительство, потом'(25-го) Конгресс США объявили состояние войны. Ни одна из европейских держав не вмешалась в пользу Испании.

США одержали быструю победу, разбив испанскую армию и флот. 10 декабря 1898 г. в Париже был подписан испано-американский мир. Испания отказывалась от Кубы, и вскоре остров был объявлен «независимым». Фактически он подпал под протекторат США. Порто-Рико, Гуам и Филиппины, согласно мирному договору, переходили к Соединённым штатам. Как уже отмечалось, на Филиппины претендовала и Германия. Однако германскому империализму пришлось удовольствоваться меньшим. Германское правительство добилось лишь того, что Испания продала ему расположенные на Тихом океане острова, ещё остававшиеся в её владении, — Каролинские, Марианские и Палау.

Испано-американская война была своего рода вехой мировой политики. До сих пор шёл раздел территорий, ещё никем из европейских государств не захваченных. Теперь США приобретали колонии, принадлежавшие Испании. Испано-американская война была первой войной не за раздел, а за передел мира.

Доктрина Хэя («открытые двери» в Китае). Испано-американская война не только изменила в пользу США обстановку в Карибском море и в Центральной Америке. Поскольку США приобрели Филиппины, война отразилась и на Дальнем Востоке.

В эти годы США уже рассматривали Китай как один из важнейших будущих рынков для американского капитала и товаров. Раздел Китая на сферы влияния противоречил интересам США. США не могли рассчитывать в скором времени обеспечить для себя в Китае желаемую сферу влияния: для этого они ещё не располагали в дальневосточных водах необходимыми военно-морскими базами. В военном отношении США в Китае были много слабее не только Японии, но и России, и Англии, и даже Франции с её владениями в Индо-Китае и союзом с Россией. Зато в будущем они рассчитывали воспользоваться рынком всего обширного Китая. Понятно, что США стремились предотвратить растаскивание Китая по кускам.

6 сентября 1899 г. статс-секретарь США Хэй обратился к великим державам с нотами, в которых, провозглашая так называемую доктрину «открытых дверей» в Китае, приглашал присоединиться к этому принципу. Хэй предлагал каждому из правительств заявить:

«1. Что оно не будет покушаться на права какого-либо договорного порта или нарушать какие-либо обоснованные интересы [других держав] в пределах любой из так называемых „сфер интересов” или арендованных территорий, каковые оно (т. е. данное правительство) может иметь в Китае.

2. Что ныне существующий китайский договорный таможенный тариф будет применяться ко всем товарам, выгруженным или доставленным во все такие порты, находящиеся в пределах подобных „сфер интересов” (за исключением „вольных портов”) безотносительно к тому, к какой бы национальности они ни принадлежали; следуемые на этом основании пошлины будут взиматься китайским правительством.

3. Что оно не будет взимать с судов иной национальности, заходящих в какой-либо порт в подобной „сфере”, более высоких судовых сборов, чем те, которые будут взиматься с судов его собственной национальности, а равно и более высоких железнодорожных тарифов на линиях, сооружённых, контролируемых или действующих в его сфере».

Английское, германское, французское, японское и итальянское правительства ответили на ноту Хэя согласием. Россия дала уклончивый ответ. Русские товары в Манчжурии больше всего нуждались в тарифной защите. Между тем японская торговля в Корее и в других местах и без этого имела огромное преимущество вследствие близости расстояния между Японией и Китаем. Ввиду этого Япония имела возможность без особого ущерба для себя воздержаться от возражений на ноту Хэя. США и ранее считали, что главной угрозой для их интересов в Китае является Россия. Теперь русская политика встала в прямое противоречие с американской политикой. В итоге США примкнули на Дальнем Востоке к англо-японской группировке; в дальнейшем совместно с нею они будут действовать против России.

Англо-бурская война. Прошло менее года после того, как прекратились военные действия в западном полушарии, и уже разразилась новая война — на этот раз в Южной Африке.

В качестве предлога для войны английская дипломатия избрала вопрос о положении так называемых уитлендеров. Так именовались иностранцы, преимущественно англичане, которые наводнили Трансвааль после открытия золотых россыпей в Уитватерсранде. Бурское правительство отказывало этим искателям наживы в полноте политических прав. Именно из этого вопроса английская дипломатия и решила создать casus belli.

Английская дипломатия вела переговоры с бурскими правительствами таким образом, что цель её была совершенно очевидна: она явно стремилась довести дело до разрыва. Вместе с тем ей нужно было время, чтобы приучить общественное мнение Англии к мысли о неизбежности войны. Стоило бурам принять те или иные требования английской дипломатии, как англичане немедленно предъявляли новые. Их прямым расчётом было не дать конфликту замереть. Зная, что военные приготовления Англии ещё не закончены, оба бурских правительства решили, что не следует позволять англичанам выиграть время. 11 октября 1899 г. буры объявили Англии войну. Английские войска после упорной борьбы заняли обе столицы бурских республик — Преторию и Блюмфонтэйн. Но вскоре англичанам пришлось убедиться, что сопротивление противника ещё далеко не сломлено. Буры начали партизанскую войну. Англичане оказались хозяевами лишь тех пунктов, где стояли их воинские части. Вокруг простиралась враждебная страна, которая кишела партизанскими отрядами. Они непрерывно угрожали английским коммуникациям и не позволяли англичанам удаляться сколько-нибудь от места расположения их частей. Так как Англия, имея громадный флот, располагала ничтожной армией, то справиться с бурскими партизанами оказалось очень трудно. В Южную Африку пришлось перебросить до 250 тысяч человек. Понадобился 31 месяц упорной борьбы, пока, наконец, 31 мая 1902 г. не был подписан мир. Буры были вынуждены отказаться от независимости и признать себя подданными британской короны. Впрочем, они сумели выговорить себе внутреннюю автономию.

Военные неудачи нанесли чувствительный удар военному, а вместе с тем и международно-политическому престижу Англии. Англо-бурская война началась в момент очередного обострения как англо-русских, так и англо-французских отношений. Во Франции антианглийская пропаганда после Фашоды достигла апогея: часть прессы уже провозглашала лозунги «Нил — за Рейн», «Пирамиды — за Страсбургский собор». Английское правительство опасалось, как бы Франция и Россия не воспользовались затруднениями, порождёнными для Англии бурской войной.

Чтобы парализовать возможность вмешательства держав континента в англо-бурские отношения, английское правительство продолжало переговоры о союзе с Германией. Надобно было во что бы то ни стало предотвратить возможность сговора обеих континентальных группировок. Без уверенности в благожелательном отношении Германии ни Россия, ни тем более Франция не решились бы на открытый конфликт с Англией.

Вильгельм и его правительство поняли, что Англия нуждается в германской дружбе. Они постарались не упустить благоприятного момента. Соглашение о разделе португальских колоний их не удовлетворяло; в сущности, оно заключало одни лишь посулы на будущее. Немцы захотели извлечь из затруднений Англии более осязательные колониальные выгоды.

Смуты, начавшиеся в 1898 г. на островах Самоа, дали германской дипломатии повод поставить вопрос о разделе этого архипелага. С 1889 г. над островами Самоа был установлен кондоминиум трёх держав — Германии, Англии и США. Теперь германское правительство задумало получить архипелаг или хотя бы часть его в своё полное владение: оно рассчитывало создать там военно-морскую базу для своего флота в тихоокеанских водах. Английскому правительству очень не хотелось отдавать Германии Самоа. Немецкое предложение о разделе архипелага встретило оппозицию со стороны Австралии и Новой Зеландии. Английская дипломатия всячески старалась мобилизовать и США для противодействия германским планам.

Неожиданно германская дипломатия получила возможность использовать в своих целях закулисные связи одного из самых влиятельных капиталистов Англии.

Весной 1899 г. в Европу приехал Сесиль Роде, чтобы хлопотать об осуществлении проекта, с которым он носился уже несколько лет. Дело шло о сооружении железнодорожной и телеграфной линий от Капа до Каира. Фактически предстояло проложить рельсовый путь от Булавайо и Родезии до соединения с египетской железнодорожной сетью, ибо от Капа до Булавайо дорога уже была построена. Роде добивался от английского правительства государственной гарантии облигаций этой дороги. Однако, несмотря на все свои связи, такой гарантии он не получил. Постройка телеграфной линии была предприятием более простым, но и в этом деле имелись затруднения. Как и проектируемая железная дорога, линия телеграфа частично должна была пройти по иностранной территории — либо через Бельгийское Конго, либо через Германскую Восточную Африку. Роде поехал в Брюссель, однако ему не удалось договориться с королём Леопольдом.

Тогда германское правительство пригласило Родса в Берлин. Здесь он встретился с кайзером. Родсу было дано согласие на проведение телеграфа по немецкой территории; не отказывались немцы вести переговоры и о железной дороге, когда у Родса будет возможность начать это дело. Со своей стороны Роде обещал похлопотать в Лондоне насчёт уступки немцам Самоа. Роде выполнил своё обещание. Однако ему не удалось поколебать ни Чемберлена, ни Солсбери, хотя Германия и добилась согласия США.

Переговоры между Лондоном и Берлином приняли острый оборот. Немцы грозили то русско-германским, то франко-германским сближением. Англичанам стало известно, что Бюлов готов пойти на разрыв дипломатических сношений. Вильгельм демонстративно отказался от уже объявленного визита в Англию на лодочные гонки в Коус.

В конце концов, учитывая затруднения, связанные с бурской войной, Солсбери решил уступить. 14 ноября 1899 г. было подписано соглашение, по которому Германия получала два острова из архипелага Самоа; другие два острова этого архипелага были переданы США. Англия отказывалась от всяких претензий на Самоа; за это она приобретала острова Тонга, часть Соломоновых островов и небольшую спорную территорию на границе англо-германских владений в Того, в Африке.

Конфликт из-за Самоа привёл в крайнее раздражение обе стороны. В Германии и правительство и пресса были разъярены нежеланием англичан хотя бы немного поступиться своей колониальной монополией. В Англии были возмущены настойчивостью германских покушений на эту монополию. «Германская политика — открытый шантаж», — писал Чемберлен Солсбери в сентябре 1899 г.

Так или иначе, очередной конфликт был улажен. В ноябре 1899 г. Вильгельм в сопровождении Бюлова, наконец, прибыл в Виндзор; на состязания в Коусе кайзер уже опоздал.

Чемберлен снова заговорил с немцами о союзе. В обмен ва военный союз против России, который принудил бы её приостановить экспансию на Дальнем Востоке, Чемберлен предлагал Германии часть Марокко и поддержку в деле постройки Багдадской дороги. Как и в 1898 г., кайзер и Бюлов ответили, что не могут ссориться с Россией. Со своей стороны они предложили расширить соглашения по колониальным проблемам, начало чему было положено договорами о португальских владениях и об островах Самоа. Из переговоров о союзе, таким образом, снова ничего не вышло.

Как бы то ни было, Германия оставалась нейтральной в течение англо-бурской войны. Но германская дипломатия, следуя своей политике поджигательства, подстрекала другие державы выступить против Англии. Эти внушения дали свои плоды.

Уже в конце февраля 1900 г. русский министр иностранных дел Муравьёв зондировал французское правительство насчёт возможности совместного выступления против Англии. Делькассе соглашался, но при условии, что Россия при этом договорится с Германией. Без уверенности в безопасности своей восточной границы Франция не решалась вступить в конфликт с «владычицей морей». Впрочем, своё согласие Делькассе давал неохотно: он пошёл на предложение Муравьёва лишь для того, чтобы не ослабить франко-русского союза. Как бы то ни было, в Англии поползли тревожные слухи о возможности французского вторжения на Британские острова.

После переговоров с Делькассе Муравьёв обратился в Берлин. Здесь ему ответили, что в антианглийской коалиции Германия может принять участие лишь в том случае, если Франция, Германия и Россия взаимно гарантируют друг другу свои владения, иначе говоря, если Франция откажется от притязаний на Эльзас и Лотарингию. Муравьёв возразил, что французское правительство, сделав такой шаг, не продержится на своём посту и одних суток.

Германская дипломатия поспешила извлечь свой барыш из переговоров с Муравьёвым. Вильгельм II решил использовать этот случай, дабы ещё более осложнить англо-русские отношения. Он принялся хвалиться перед англичанами, будто не кто другой, как он, спас Англию от образования враждебной коалиции. Кайзер сообщил королеве и принцу Уэльскому о предложении Муравьёва. Но и русская дипломатия не дремала: она в свою очередь уведомила англичан, что сами немцы предлагали России вмешательство в пользу буров, но что Россия от этого уклонилась.

Вмешательство европейских держав в англо-бурскую войну не состоялось. Эльзас-Лотарингия перевесила все колониальные проблемы: континентальный блок оказался неосуществимым.

Однако соперники Англии всё-таки сумели извлечь свою пользу из затруднительного положения британского империализма. Царское правительство добилось новых успехов в Средней Азии. 6 февраля 1900 г. русское правительство известило английский кабинет, что потребности торговли и территориальное соседство с Афганистаном не позволяют России далее воздерживаться от прямых политических сношений с этой страной. Предварительно на афганской границе были сконцентрированы русские войска. Англо-индийская армия была ослаблена отправкой многих частей в Южную Африку. Обстановка была такова, что Англии пришлось проглотить пилюлю. Вскоре, опираясь на Россию, новый эмир, Хабибула, вступивший на престол в 1901 г., демонстративно отказался от британской субсидии. В Персии, где также шла англо-русская борьба за влияние, русская дипломатия тоже достигла значительного успеха, В январе 1900 г. Россия предоставила Персии заём, обеспечением которого явились таможенные сборы северной части страны.

Договор о Панамском канале. По мере обострения отношений с Германией, при одновременно развёртывавшейся борьбе с Россией за Дальний Восток, британское правительство, естественно, искало сближения с США. Что Англия избегает всякой ссоры с США, стало ясно, когда у Англии возник конфликт с Венецуэлой. Дело шло о разграничении между этой южноамериканской республикой и Британской Гвианой. США в 1895 г. довольно грубо вмешались в этот спор: американцы заявили, что не допустят удовлетворения английских претензий, ибо они противоречат доктрине Монро. Англия благоразумно уступила. В испано-американской войне Англия соблюдала по отношению к Америке благожелательный нейтралитет. Зато во время бурской войны и США в свою очередь заняли такую же позицию в отношении Англии. На Дальнем Востоке США и Англия в полном согласии действовали против России. Таким образом, последние годы прошлого века ознаменованы были установлением англо-американской дружбы. Однако это не помешало американской дипломатии использовать стеснённое положение, в которое поставили Англию её враждебное отношение к России и борьба в Южной Африке: США постарались обеспечить себе контроль над Панамским каналом.

Вопрос о прорытии канала между Атлантическим и Тихим океанами обсуждался уже несколько десятилетий. В 1850 г. Англия заставила США подписать так называемый договор Клейтон-Бульвера о нейтрализации будущего канала и о свободе плавания по нему. Англия и США обязывались совместно охранять нейтралитет и безопасность канала и приглашали все остальные державы присоединиться к ним в осуществлении этой задачи. Все эти дипломатические и юридические формулы на деле означали устранение США от единоличного контроля над будущим каналом. В 1898 г. Англия согласилась начать переговоры о пересмотре договора 1850 г.

Новый договор о режиме Панамского канала был подписан 18 ноября 1901 г. государственным секретарём Хэем и английским послом в Вашингтоне Паунсфотом. Этот договор устанавливал, что канал будут строить США — либо само правительство, либо через какую-нибудь частную компанию, по усмотрению правительства США. Далее договор подтверждал принцип нейтрализации канала, установленный договором Клейтон-Бульвера. Канал объявлялся свободным для плавания всех военных и торговых судов всех наций на условиях полного равенства. Однако гарантия «нейтралитета» и свободы навигации по каналу обеспечивалась теперь только США. США могли содержать в зоне канала вооружённую охрану.

В 1902 г. правительство США выкупило у французской компании её концессионные права на сооружение канала. В январе 1903 г. был подписан договор между США и Колумбией об уступке США в аренду на 99 лет на Панамском перешейке территории в 6 миль шириной, от одного океана до другого, для сооружения канала. Однако колумбийский конгресс отклонил этот договор. Тогда в ноябре 1903 г. американские агенты создали на перешейке правительство Панамской республики, которое провозгласило независимость Панамы и отложилось от Колумбии. США немедленно признали новое государство и одновременно оккупировали его своими войсками. Начались работы по прорытию канала. Закончились они только в 1914 г.

Германская военно-морская программа. Уже к концу XIX века становилось очевидно, что невзирая на переговоры о союзе, основная борьба за передел мира развернется между Германией и Англией. Готовясь к этой борьбе, германский империализм в 1898 г. приступил к сооружению военно-морского флота. В разгар бурской войны в Берлине решили, что момент благоприятен и что можно бросить уже настоящий вызов Англии в борьбе за морское первенство. В июне 1900 г. германское правительство провело через Рейхстаг новый закон о флоте, который предусматривал увеличение состава флота и объёма судостроительной программы. По этому закону к 1915 г. состав германского флота должен был быть доведён до 34 линейных кораблей, 11 тяжёлых и 34 лёгких крейсеров и около 100 миноносцев, не считая резервной эскадры из 4 броненосцев, 3 тяжёлых и 4 лёгких крейсеров. Программа 1900 г. была уже серьёзным покушением на английское морское первенство. Германский империализм, строя флот, явно готовился к борьбе с Англией за коренной передел мира.

Характерен предлог, который избрало правительство кайзера для того, чтобы внести в Рейхстаг проект нового закона о флоте. Английские крейсеры задержали немецкие торговые суда по подозрению в провозе военной контрабанды в Южную Африку. По этому поводу в германской печати началась антибританская кампания; поднялись жалобы на «беззащитность» немецкой морской торговли; вывод гласил: нужно усилить германский военный флот. Вокруг постройки флота была поднята величайшая шумиха. Таким образом, закон о флоте был проведён прямо против Англии, под аккомпанемент резкой антианглийской кампании.

Гаагская конференция 1899 г. Одновременно с постройкой флота Германия безостановочно увеличивала и свои вооружения на суше. Конец 90-х годов ознаменовался новым этапом в развитии военной техники и в гонке вооружений. Почин исходил от Германии, которая ввела в 1896 г. скорострельную полевую пушку. Германская полевая 77-миллиметровая пушка образца 1896 г. делала 6 — 10 выстрелов в минуту, в то время как до того число выстрелов равнялось 1 — 2. За Германией последовала Франция, введя известную 75-миллиметровую пушку образца 1897 г. Но в России и в Австро-Венгрии перевооружение артиллерии наталкивалось на недостаток денежных средств.

Финансовая нужда навела русское правительство на мысль выступить с проектом созыва первой международной конференции по ограничению вооружений. Это и было сделано в августе

1898 г. Русская дипломатия при этом преследовала и другую цель — сплотить континентальные державы против Англии, обеспечив им возможность затратить на флот часть средств, сохранённых в результате ограничения вооружений на суше.

Конференция собралась в Гааге и заседала с мая по июль 1899      г. Она, однако, заранее была обречена на неудачу из-за отрицательного отношения к ней большинства держав.   Особенно резко выступила против неё Германия. Но и Франция была недовольна инициативой своей союзницы. Конференция
ровно ничего не сделала в смысле разоружения или ограничения новых вооружений. Она ограничилась разработкой некоторых международных правил ведения войны: запрещения применять   разрывные   пули   и   отравляющие   вещества,   режима содержания раненых и пленных и т. д. Много споров вызвал проект принудительного международного арбитража. Вопросы, связанные с государственным достоинством и с «жизненными
интересами» того или иного государства, решительно и единогласно исключались из арбитража, но англичане предлагали сделать его обязательным для менее важных проблем. Однако по настоянию Германии принудительный арбитраж был полностью отвергнут. Германский делегат откровенно объяснял в кулуарах, что арбитражная процедура может нанести Германии ущерб. Германия лучше всех подготовлена в военном отношении.
У неё мобилизация и сосредоточение   армии займут каких-нибудь   14   дней   или   немногим   больше.   Противники   могут использовать арбитражную процедуру, чтобы выиграть время для   военных приготовлений;   так   будут   сведены   на нет те преимущества, которые обеспечиваются Германии совершенством её железнодорожной сети и мобилизационной системы. Германский империализм продемонстрировал в Гааге   свою особую агрессивность; в деле саботажа мер по ограничению вооружений он бесспорно взял первый приз.

Народное восстание в Китае («боксёрское восстание»). Пока шла война в Южной Африке и резонанс её слышался то в Персии, то в Афганистане, то в Марокко, и даже в Панаме и на островах Самоа, события на Дальнем Востоке развивались своим чередом. Закабаление
и раздел Китая вызвали в стране мощное антиимпериалистическое народное движение. В 1898—1899 гг. произошёл ряд местных вспышек. Начавшись в Шаньдуне, движение перекинулось на Чжили, Шанси и Манчжурию. В мае 1900 г. оно вылилось в большое народное восстание, известное под названием боксёрского. В июне боксёры дошли до Пекина. 20 июня на улице
Пекина был убит германский посланник Кеттелер. Вслед за тем боксёры подвергли осаде дипломатические миссии. Тогда в Тяньцзине был сформирован двухтысячный сводный отряд, составленный из моряков стоявших там иностранных военных судов. Однако его попытка пробиться к Пекину потерпела неудачу. Зато военные корабли подвергли бомбардировке форты Дагу. 17 июня форты были заняты десантом.

В целях освобождения осаждённых миссий подготовлялась интервенция заинтересованных империалистических держав. Главным мотивом выступления была их боязнь потерять свои привилегии в Китае.

Но какими силами подавить восстание? Сговориться на этот счёт оказалось не легко.

За переговорами скрывалась старая борьба за влияние в Китае. Ясно было, что кто «освободит» пекинский посольский квартал, тот и станет хозяином столицы. Английская дипломатия предлагала поручить подавление боксёров японцам: она рассчитывала образовать из них в Пекине заслон против России. Японии весьма улыбался этот план: ей хотелось утвердиться в Пекине с санкции других держав. Россия смотрела на японскую интервенцию резко отрицательно. В конце июня с помощью Германии ей удалось сорвать английское предложение.

После этого договорились на том, что все великие державы пошлют в Пекин свои контингенты. На пост главнокомандующего международной карательной экспедицией Вильгельм II предложил германского фельдмаршала Вальдерзее. Россия приняла это предложение: она предпочитала германское командование и японскому и английскому. На русское же командование никогда не согласились бы ни Англия, ни Япония. К России нехотя присоединилась и Франция. После этого и другим державам пришлось принять кандидатуру Вальдерзее. Кайзер был весьма польщён, что международным корпусом будет командовать его генерал. 27 июля, обращаясь к отправляющимся в Китай войскам, он публично призывал их учинить в Китае такую расправу, чтобы китайцы столь же твёрдо запомнили германское имя, как в своё время народы Европы сохранили в памяти имя гуннов и их вождя Аттилы.

Впрочем, когда германский фельдмаршал прибыл на театр военных действий, борьба с восстанием в основном уже была закончена. Ещё до его прибытия из Тяньцзина на Пекин отправился международный экспедиционный корпус под предводительством русского генерала Линевича. Линевич разбил китайцев и 14 августа освободил миссии. Восстание было подавлено. Китайское правительство покинуло Пекин к бежало в Сианьфу. Когда прибыл Вальдерзее, ему пришлось ограничить свою деятельность карательными экспедициями против мирных городов и деревень. Иностранные офицеры подвергли варварскому грабежу пекинские дворцы; японцы перещеголяли всех, вывезя со своей добычей и китайский государственный серебряный фонд.

Русское правительство лишь с неохотою согласилось на интервенцию в Пекине. Оно опасалось, что появление иностранных войск усилит иноземное влияние в китайской столице. Но в Манчжурии позиция России была иной. В июле боксёры совершили нападения на русские железные дороги, и после этого царское правительство ввело в Манчжурию свои войска. К середине октября вся Манчжурия была оккупирована русскими.

Пекин, Тяньцзин и другие пункты провинции Чжили оказались оккупированными международным экспедиционным корпусом. Пребывание там иностранных вооружённых сил беспокоило царское правительство. 25 августа 1900 г. новый министр иностранных дел Ламздорф циркулярно уведомил державы, что русские войска теперь же отзываются из Пекина и что они покинут и Манчжурию, как только там будет восстановлен порядок. Вместе с тем русское правительство демонстративно заявляло, что не считает себя находящимся в состоянии войны с Китаем, ибо его правительство вынуждено было выступить против иностранцев только под давлением «мятежников». Самым эффектным в циркуляре было, однако, нечто другое. Ламздорф предлагал ввиду освобождения посольств без промедления увести все иностранные войска из Пекина. Тогда китайское правительство сможет вернуться в свою столицу и само восстановит окончательный порядок. Державы отвергли это предложение, и из Пекина ушли одни только русские войска. Царское правительство явно рассчитывало на сепаратный сговор с правительством богдыхана, чтобы помочь ему отделаться от оккупантов и тем приобрести руководящее влияние в Пекине. Главными сторонниками этой политики русско-китайского сближения в Петербурге были Витте и Ламздорф.

По просьбе китайского правительства начались мирные переговоры между Китаем и державами. Они закончились 7 сентября следующего, 1901 года подписанием заключительного протокола. Этот акт возложил на Китай контрибуцию в 450 миллионов таэлей. Вместе с процентами это составляло около 1,5 миллиарда рублей. Тяжесть этого обязательства усугублялась тем, что китайские финансы за шесть лет до того, после войны 1894 — 1895 гг., уже были истощены уплатой контрибуции Японии. Протокол этим не исчерпывался. Китай подвергался тяжёлым унижениям. Китайское правительство должно было казнить участников восстания, включая и высших сановников, воздвигнуть «искупительные памятники» пострадавшим иностранным дипломатам и т. д.

«Цзай И, князь Дуань, и Цзай Лань, герцог Фу Го, — гласил протокол, — были преданы уголовному суду, чтобы быть казнёнными в осеннюю сессию, и было постановлено, что, если император сочтёт возможным даровать им жизнь, они будут сосланы в Туркестан и будут осуждены на бессрочное заключение без какого-либо смягчения.

Цзай Сюнь, князь Чжуан, Ин Нянь, председатель палаты цензоров, и Чжао Шу-цяо, председатель Министерства юстиции, приговорены к лишению себя жизни.

Юй Сянь, губернатор Шанси, Цзи Сю, председатель палаты церемоний, и Сю Чжен, бывший перед тем товарищем министра уголовных дел, были осуждены на смертную казнь». Протокол содержал длинный перечень подобных репрессий. Чтобы оценить всю их тяжесть, нужно учесть, что, например, князь Дуань был одной из влиятельнейших особ китайского двора. Согласно статье 7, квартал, занимаемый иностранными миссиями в Пекине, предназначался для одних иностранцев и был поставлен под охрану иностранной специальной полиции; селиться в этом квартале китайцы не имели права. В Китай в течение двух лет воспрещался ввоз оружия. Форты Дагу подлежали срытию. Россия приняла участие в мирных переговорах и подписала заключительный протокол. Однако русские войска не участвовали в карательных экспедициях германского фельдмаршала. С августа 1900 г. германское правительство начало переговоры с Англией о совместной англо-германской гарантии территориальной целостности Китая и незыблемости принципа «открытых дверей» для торговли всех наций. За этими дипломатическими формулами скрывалось на деле нечто иное. Германия подозревала Англию в намерении захватить Шанхай и вообще закрепить своё полумонопольное положение в бассейне Ян-Цзы. Поэтому она и спешила связать соперника обещанием соблюдать территориальную неприкосновенность Китая и не нарушать принципа «открытых дверей». Со своей стороны англичане, вступая в эти переговоры, хотели втянуть немцев в борьбу против русских в Манчжурии. Как только немцы это поняли, они отказались распространить свою гарантию на Манчжурию. Солсбери был вынужден уступить. Он принял предложение Германии заключить соглашение о «совместной» охране территориальной неприкосновенности Китая, свободы торговли и принципа «открытых дверей» лишь в тех областях Китая, «на которые распространяется влияние обеих держав». Иными словами, Манчжурия оказалась изъятой из сферы действия соглашения, подписанного 16 октября 1900 г. Таким образом, новая попытка Англии подстрекнуть Германию на выступление против России опять не увенчалась успехом. Германское правительство на это не шло: оно само усердно работало над тем, чтобы вынудить Англию и Японию ввязаться в борьбу против России.

Вопрос об эвакуации Манчжурии. Продолжая курс на сделку с пекинским правительством, царская дипломатия завязала с ним переговоры. В обмен на эвакуацию Манчжурии она стремилась добиться там для России исключительно привилегированного положения, распространив его при этом заодно и на весь застенный Китай.

9 ноября 1900 г. русское правительство через «главного начальника» Квантунской области адмирала Алексеева заключило «местное соглашение» с цзянь-цзюнем (генерал-губернатором) Мукденской провинции Цзеном. Соглашение это ставило генерал-губернатора под русский протекторат. Вслед за тем в Петербурге был выработан проект общего соглашения с центральным китайским правительством относительно Манчжурии. Проект предусматривал восстановление там власти китайского правительства. Но это обставлялось целым рядом таких условий, которые упрочивали русское влияние в манчжурских провинциях Китая. Соглашение предусматривало временное оставление в Манчжурии русских войск под предлогом охраны КВЖД; вывод из Манчжурии всех китайских войск впредь до завершения постройки КВЖД; после этого численность китайских войск предстояло определить особым соглашением. Китайское правительство обязывалось смещать цзянь-цзюней всех трёх манчжурских провинций по требованию русского правительства. Далее, предусматривалась концессия на железную дорогу от одного из пунктов КВЖД или ЮМЖД до Китайской стены, с направлением на Пекин. Наконец, проект содержал обязательство китайского правительства никому не выдавать концессий во всём застенном Китае без согласия России. Однако Ли Хун-чжан не решался подписать подобный договор. Тем временем, в январе 1901 г., через посредство самих же китайцев, которые рассчитывали вызвать таким путём иностранное вмешательство, в «Times» было опубликовано соглашение Алексеева с мукденским цзянь-цзюнем.

Тогда же, в январе 1901 г., английская дипломатия сделала новую попытку побудить немцев заключить союз против России. Предложение на этот раз сопровождалось угрозой, что в случае отказа Англия сумеет договориться не только с самой Россией, но и с Францией.

Германская дипломатия выдвинула свои встречные предложения. Немцы приглашали Англию присоединиться к договору о Тройственном союзе; при этом они рекомендовали предварительно договориться с Веной. Смысл этого проекта был ясен. Британское правительство предлагало союз между Германией и Англией. Этот договор обязал бы Германию участвовать против России в войне, которая легко могла быть вызвана Англией из-за любого англо-русского конфликта. Между тем самой Германии в конфликт с Россией легче всего было втянуться из-за своего союза с Австрией. Теперь германская дипломатия и предлагала Англии такую форму договора, которая не позволила бы англичанам ускользнуть от участия в борьбе против России, если эта борьба возникнет на почве австро-русско-германского, а не англо-русского конфликта. Англия не пожелала взять на себя столь стеснительные обязательства и отклонила германский проект.

Между тем Россия продолжала добиваться от Китая соглашения по вопросу о Манчжурии и остальном застенном Китае. Ввиду этого в феврале 1901 г. в Пекине последовал совместный протест Японии, Англии, США против договора, закрепляющего русское влияние в Манчжурии.

Япония приступила к подготовке войны с Россией сразу же после пересмотра Симоносекского мира. Она стремилась захватить Корею и Манчжурию. Японская военщина считала, что ей выгодно начать войну возможно скорее, пока ещё не окончена Сибирская железная дорога. Японию сдерживала лишь её финансовая слабость да опасение, как бы Россию не поддержали Германия или Франция, как это уже случилось в 1895 г. Чтобы обеспечить Японию от вмешательства третьих держав в русско-японскую войну, японское правительство начало в Лондоне переговоры об англо-японском союзе. Но Англия не была уверена в силе и возможностях Японии и боялась, как бы договор с неполноценным союзником не втянул Англию в войну при неблагоприятной обстановке.

Зато германская дипломатия всячески покровительствовала проекту англо-японского союза. Ей очень улыбалась мысль втянуть Японию в войну с Россией. Вот почему она дала Японии устное заверение, что в случае русско-японской войны Германия будет соблюдать по отношению к Японии благожелательный нейтралитет.

Со времени японо-китайской войны германская дипломатия неустанно подстрекала Россию к агрессии на Дальнем Востоке. Одной из форм воздействия на Россию была личная переписка кайзера с царём. Вильгельм не давал покоя Николаю. Он убеждал его выполнить историческую роль заступника Европы от «желтолицых», поносил японцев и обещал, что обеспечит ему тыл по европейской границе. А теперь с цинизмом, редкостным в летописях дипломатии, немцы обещали свою благожелательность также и самим носителям «жёлтой опасности».

Так разжигали войну германский кайзер и его советники. Война на Дальнем Востоке, сковав силы России на её далёкой окраине, должна была обеспечить Германии свободу действий против Франции.

Японское правительство всё более смелело. В марте 1901 г. оно перешло к прямым угрозам. Царская Россия решила уступить. Китаю был предложен смягчённый проект договора. В нём отсутствовали статьи о недопущении китайских войск в Манчжурию, а также о русских притязаниях на другие области застенного Китая. Однако под влиянием Англии, Японии и США Китай отверг и эти предложения.

Переговоры прекратились, но русские войска оставались в Манчжурии.

Миссия Ито. В июне 1901 г. в Японии пал сравнительно умеренный кабинет Ито; к власти пришли крайние милитаристы в лице кабинета Кацуры. Тем же летом японское правительство возобновило переговоры с Англией о союзе. Вновь убедившись в нерешительности своих английских друзей, японское правительство осенью предприняло обходный дипломатический маневр. Оно послало в Петербург бывшего премьера маркиза Ито, известного противника войны с Россией; ему было поручено начать там переговоры о русско-японском соглашении. Японский дипломат Исии сообщает в своих «Дипломатических комментариях», что «русские деятели и сам царь устроили маркизу Ито более чем королевский приём. Они говорили с ним о политических вопросах и заняли чрезвычайно благожелательную позицию». Маркизу Ито было заявлено, повествует Исии, что главный интерес России в Корее заключается в свободе плавания по Цусимскому проливу. Добавлено было, что, если это условие будет принято, Россия «без колебаний признает высшие политические и коммерческие интересы Японии в Корее». Правда, признавая за Японией «право» вводить в Корею свои войска, русское правительство требовало, чтобы численность этих войск и сроки их пребывания в Корее были ограничены и «чтобы Корея не использовалась для стратегических целей». Кроме того, эти войска не могли преступать определённую зону у русско-корейской границы. В обмен требовалось признание русского преобладания в Манчжурии и в других областях Китая, примыкающих к русской границе. Точнее говоря, русские настаивали, чтобы японцы отказались от всякого вмешательства в эти вопросы, всецело предоставив их урегулирование России и Китаю. Русское правительство соблазняло японцев, что в случае их согласия на изложенные условия оно устроит им заём в Париже. Ито советовал своему правительству заключить соглашение с Россией. Но лидеры военщины Ямагата и Кацура, начиная переговоры с Петербургом, вовсе не стремились довести их до конца. Миссия маркиза Ито была для них только средством нажима на Англию: страх перед русско-японской сделкой должен был побудить Англию побороть последние колебания и заключить союз с Японией для войны против России.

Англо-японский договор. Маневр японской военной партии увенчался успехом: 30 января 1902 г. Англия и Япония подписали союзный договор. В первой его статье обе стороны признавали друг за другом право на вмешательство во внутренние дела Китая и Кореи ради защиты своих интересов, «если им будут угрожать либо агрессивные действия какой-либо другой державы, либо беспорядки, возникшие в Китае или Корее». Статья 2 обязывала каждую из сторон соблюдать строгий нейтралитет в случае, если другая сторона, защищая свои интересы в Китае или Корее, окажется в состоянии войны с третьей державой. В случае войны одного из союзников с двумя и более державами договор (согласно статье 3) обязывал другую договаривающуюся сторону оказать ему военную помощь. Англо-японский союзный договор был крупной победой японской дипломатии. Он давал Японии возможность начать борьбу с Россией, обладая уверенностью, что ни одна держава не окажет России вооружённой поддержки из опасения войны уже не с одной Японией, но и с Англией. Вместе с тем Японии обеспечивалась и финансовая помощь Англии.

Русская дипломатия немедленно обратилась к Франции с предложением совместно выступить с ответом на англо-японский союз. Франция не одобряла отвлечения сил России на Дальний Восток. Всё же она согласилась на то, чтобы 20 марта 1902 г. оба союзных правительства опубликовали общую декларацию. Она гласила: «Будучи вынужденными учитывать возможность враждебных действий других держав либо повторения беспорядков в Китае, оба союзных правительства оставляют за собой право озаботиться в такого рода случаях принятием мер, необходимых для охраны их интересов». Декларация эта имела малообязывающий характер.

Франция не оказала своей союзнице существенной помощи на Дальнем Востоке.

Летом 1901 г. царское правительство возобновило с Китаем переговоры по манчжурскому вопросу, постепенно отказываясь от своих первоначальных притязаний. 8 апреля 1902 г. было подписано русско-китайское соглашение, по которому Россия обязывалась эвакуировать Манчжурию в три приёма в течение 18 месяцев. Единственное, на чём царская дипломатия сумела настоять, заключалось в оговорке, что эвакуация может быть приостановлена смутами в Манчжурии или же такими действиями иностранных держав, которые не позволят России вывести свои войска.

В конце лета 1902 г. японское правительство, как бы в продолжение миссии Ито, предложило русскому нижеследующее соглашение: Россия признаёт японский протекторат над Кореей. В обмен Япония признаёт за Россией в Манчжурии всего лишь свободу действий в смысле охраны там русских железных дорог. Это предложение в Петербурге сочли неудовлетворительным.

Как раз в это время на Николая II стала оказывать большое влияние безответственная придворная группа во главе с Безобразовым. Группа эта убеждала Николая не уходить из Манчжурии вопреки заключённому с Китаем соглашению; более того, не довольствуясь Манчжурией, царя подстрекали проникнуть и в Корею, в которой с 1898 г. Россия фактически терпела преобладающее влияние Японии. Безобразовская клика приобрела в Корее частную лесную концессию. Территория концессии захватывала бассейны двух рек: Ялу и Тумыни и тянулась на 800 километров вдоль китайско-корейской и русско-корейской границ от Корейского залива до Японского моря. Короче, она занимала всю пограничную зону. Формально концессия была приобретена частным акционерным обществом. Фактически за ним стояло царское правительство, которое под видом лесной стражи вводило на концессию войска. Стараясь проникнуть в Корею, оно медлило с эвакуацией Манчжурии, хотя сроки, установленные договором 8 апреля 1902 г., уже миновали. Между тем военная подготовка царского правительства на Дальнем Востоке значительно отставала от его политических замыслов.

Попытка англо-русского сближения. С заключением англо-японского союза Англия, наконец, нашла, чьими руками ей бить своего русского соперника. Вскоре после этого, 31 мая 1902 г., Англия заключила мир с Трансваалем.

Заключение союза с Японией и подписание мира с бурами освободили английский империализм от затруднений, которые связывали его с середины 90-х годов. Для Англии отпала необходимость во что бы то ни стало ладить со своим опаснейшим противником — Германией. В то же время вторая германская морская программа открыла многим англичанам глаза на то, что именно Германия представляет самую серьёзную угрозу для Англии. Переговоры об англо-германском союзе прекратились. Английский империализм готовился вступить в открытую борьбу с германским конкурентом. Перед лицом мощного врага Англия стала искать примирения с Россией и Францией. В 1901 г. умерла королева Виктория; на английский престол вступил Эдуард VII, который и раньше был известен как сторонник англо-русского сближения. Заручившись союзом с Японией, английская дипломатия сделала новую попытку договориться с Россией. Король Эдуард полагал, что заключение англо-японского союза напугало царское правительство. Он рассчитывал, что теперь Россия проявит больше уступчивости. Главный узел англо-русских противоречий заключался вовсе не в Манчжурии. Манчжурия интересовала Англию лишь потому, что она могла послужить трамплином, с которого России легко было броситься на китайскую столицу, а затем и на остальной Китай. При условии, что Россия дальше Манчжурии не пойдёт, Англия готова была даже признать «особые интересы» и «особое положение» России в этом крае, с оговоркой насчёт принципа «открытых дверей» для иностранной торговли. Английская дипломатия довела об этом до сведения Петербурга. В обмен она настойчиво домогалась отказа России от прямых дипломатических сношений с Афганистаном, установленных в 1901 г. Она желала также, чтобы Россия признала и Тибет находящимся вне сферы её влияния. Наконец, южную Персию она стремилась превратить в сферу влияния Англии. Все эти домогательства Англии сводились к тому, чтобы окружить индийскую границу поясом буферных территорий, подчинённых английскому контролю. Северную Персию Англия готова была признать сферой влияния России. Русское правительство не желало ни порывать с Афганистаном, ни отдавать англичанам часть Персии. Царское правительство сочло английские предложения неприемлемыми. Но оно готово было продолжать переговоры. И они велись в течение всего 1903 г. В начале следующего года они были прерваны внезапным нападением Японии на Россию.

Русско-японская война. Англо-русские переговоры побудили Японию форсировать военную развязку русско-японских противоречий. В августе 1903 г. японское правительство возобновило переговоры с Россией. Помимо признания преобладающего влияния и фактического протектората Японии в Корее японцы требовали от России согласия на продолжение корейской железной дороги до соединения с китайской линией Нью-чуан, Шанхайгуань. Японцы явно обнаружили намерение проникнуть в Южную Манчжурию. В Петербурге на это не шли. Японский протекторат над Кореей там попрежнему готовы были признать — с оговорками относительно свободы плавания по Корейскому проливу, запрета вводить японские войска в пограничную с Россией и Манчжурией зону (севернее 39-й параллели) и т. д. Но за это требовали, чтобы Япония признала Манчжурию областью, находящейся «во всех отношениях вне сферы её интересов», В дальнейшем русская дипломатия всё время настаивала на том, что манчжурский вопрос касается исключительно России и Китая и что Япония вообще не должна вмешиваться в манчжурские дела. Японцы же требовали, чтобы объектом русско-японского соглашения стало положение России и Японии не только в Корее, но и в Манчжурии.

23 декабря японское правительство в лаконичных выражениях, по форме напоминающих ультиматум, сообщило, что «чувствует себя вынужденным просить императорское российское правительство пересмотреть своё предложение в этом смысле». Русское правительство пошло на уступки. Но 13 января 1904 г. Япония ещё повысила свои требования. Чувствуя свою военную неподготовленность, царское правительство уже собиралось дать примирительный ответ, но промедлило с его формулировкой. Японцы не стали его дожидаться. 6 февраля они порвали дипломатические отношения с Россией. 8 февраля без объявления войны Япония открыла военные действия неожиданным нападением на русский флот на рейдах Порт-Артур а и Чемульпо.

Так началась война между Россией и Японией за передел сфер влияния на Дальнем Востоке.

В русско-японской войне Англия и США поддерживали Японию. Союзница России Франция не оказала России существенной политической помощи. Зато России был гарантирован нейтралитет Германии, которая прикрывала русский тыл и была весьма довольна тем, что силы России частично скованы войной на Дальнем Востоке.

Россия была обеспечена и от неожиданностей на Балканах со стороны Австро-Венгрии. В дополнение к австро-русскому соглашению 1897 г. осенью 1903 г., при свидании Николая II с Францем-Иосифом в Мюрцштеге, была достигнута договорённость о совместной политике в Македонии, где происходили непрерывные волнения. Это соглашение должно было предотвратить столкновения обоих его участников на зыбкой почве Балканского полуострова. Россия вынуждена была избегать осложнений на Балканах, поскольку она была занята войной с Японией. Нуждалась в мире и Австро-Венгрия ввиду крайнего обострения национальной борьбы внутри страны, обозначившейся в конце 90-х годов XIX века.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

ОБРАЗОВАНИЕ АНТАНТЫ (1904 ― 1907 гг.)

Англо-французская Антанта. После того как в 1902 г. Англия заключила союз с Японией и получила некоторую уверенность, что ее дальневосточные интересы отныне будут обеспечены японскими руками, после того, далее, как в том же 1902 г. Англия избавилась, наконец, от забот в Южной Африке — английская дипломатия не считала уже необходимым во что бы то ни стало ладить с Германией. Одним из первых симптомов этой перемены явился пересмотр позиции Англии по отношению к Багдадской железной дороге. До сих пор Англия не мешала этому предприятию. Более того, между банкирами велись переговоры об участии в нём английского капитала; это было для немцев весьма желательно, ибо с финансированием строительства дороги Дейче Банк испытывал немало затруднений. Но в апреле 1903 г. эти переговоры были прерваны. Британская пресса настойчиво развивала мысль, что дорога на Багдад является прямым путём, выводящим немцев на подступы к Индии. Английское правительство стало препятствовать осуществлению багдадского железнодорожного проекта.

Багдадская дорога была лишь частным вопросом во всей совокупности англо-германских противоречий. Между Англией и Германией шла борьба за коренной передел мира. Британская дипломатия уже вербовала себе союзников для надвигавшейся европейской войны.

Борьба с Германией толкала Англию на сближение с давней своей соперницей — Францией — и по возможности с Россией. Англия не желала уступать Германии своих колониальных владений. Посредством соглашения с Францией и Россией английская дипломатия рассчитывала лишить Германию возможности играть на англо-русских и англо-французских противоречиях и вымогать у Англии те или иные уступки.

Разразившаяся в 1904 г. русско-японская война ускорила перегруппировку империалистических держав вокруг двух противоположных центров — Англии и Германии.

Статс-секретарь иностранных дел Ленсдаун, сменивший на этом посту Солсбери, полагал, что соглашение с Францией прочнее обеспечит её нейтралитет в русско-японской войне. А это было важно, ибо выступление какой-либо державы на стороне России, по условиям англо-японского союза, вынуждало воевать и Англию.

Убеждённым поборником англо-французского и англо-русского сближения выступал и король Эдуард VII. К уверенности, что этого сближения требуют интересы Англии, у Эдуарда присоединялась личная неприязнь к Вильгельму II. Эдуард VII давно усматривал в Германии главного врага Англии. Германия страшила Эдуарда своей мощью; она раздражала его беспокойной назойливостью, вымогательством колониальных уступок. Бюлов пишет в своих мемуарах, что «могучее развитие германской промышленности, торговли и флота возбуждало в короле те же самые чувства, которые испытывает владелец большой старинной банковской фирмы, когда перед ним вырастает молодой, менее родовитый, несимпатичный ему и очень деятельный конкурент)).

Английская конституция оставляет не много места для вмешательства монарха в руководство политикой. Тем не менее Эдуард VII сыграл заметную роль в деле примирения Англии с её старыми соперниками. Любитель пошить, законодатель мод, король обладал и дипломатическими способностями, умением обходиться с людьми. Он пользовался особым расположением высшего света едва ли не во всех европейских странах. Это облегчало ему выполнение дипломатических задач. Весной 1903 г. Эдуард VII приехал в Париж. Он придал своему визиту характер довольно эффектной демонстрации англо-французского сближения. Король много говорил в Париже о том, что время вражды ушло в прошлое и что должна наступить эра англо-французской дружбы.

Для Франции вопрос об англо-французском сближении приобретал ещё большую остроту, чем для Англии. Франции нельзя было мешкать, ибо дальневосточная война отвлекала силы России от германской границы. Франция снова оказывалась наедине лицом к лицу со своим опаснейшим восточным соседом.

Правда, за последние годы французская дипломатия успешно развивала свою работу по отрыву Италии от Тройственного союза. Со второй половины 80-х годов Франция вела против Италии таможенную войну. Изматывая таким образом хилое народное хозяйство Италии, Франция рассчитывала принудить её к разрыву Тройственного союза. Французское правительство и банки действовали при этом рука об руку. Началось с того, что в интересах промышленной буржуазии Северной Италии итальянское правительство предприняло поход против ввоза французских фабрикатов. Французское правительство ответило контрмерами против итальянского сельскохозяйственного экспорта во Францию. В результате между Францией и Италией началась таможенная война. Одновременно французские банки предприняли поход против итальянских ценных бумаг; в Италии последовали массовые банкротства. И без того слабые государственные финансы Италии были ещё более подорваны. До конца 90-х годов германский капитал имел некоторую возможность поддерживать итальянские финансы. Тем не менее французский нажим чувствовался всё сильнее. В результате уже в начале 90-х годов Италия стала делать попытки сблизиться с Францией; этим она явно шантажировала Германию, вымогая у неё экономическую поддержку и добавочные политические гарантии. В 1896 — 1898 гг. экономическая и финансовая нужда, а также катастрофа в Абиссинии заставили Италию предпринять более решительные шаги к примирению с Францией. Как уже было сказано, Италия признала французский протекторат над Тунисом. За это через два года она получила от Франции торговый договор, который положил конец таможенной войне. Кризис 1900 г. лишил германский капитал возможности оказать Италии финансовую поддержку. Зато дипломатия Делькассе воспользовалась этим моментом для воздействия на Италию. Французские кредиты спасли Италию от краха. Тут же Делькассе предложил итальянцам соглашение о разделе Северной Африки. Он готов был признать итальянские «права» на Триполи в обмен за согласие на захват Марокко Францией. Договор был подписан 15 декабря 1900 г.

1 ноября 1902 г. Франция заключила новое соглашение с Италией. Обе стороны обязывались соблюдать строгий нейтралитет, в случае если одна из них «прямо или косвенно станет объектом нападения со стороны одной или нескольких держав». Более того, соглашение устанавливало, что «строгий нейтралитет» распространяется и на тот случай, если одна из сторон «вследствие прямого вызова окажется вынужденной принять на себя инициативу объявления войны». При таких обстоятельствах та из договаривающихся сторон, которая станет жертвой провокации, должна была сообщить другой о своём намерении объявить войну, чтобы другая сторона могла судить, есть ли действительно налицо «прямой вызов».

Не противореча букве Тройственного союза, соглашение 1902 г. обесценивало его по существу. По условиям союзного договора Италия обещала Германии военную помощь, в случае если та «без прямого вызова» окажется жертвой нападения со стороны Франции. Теперь та же Италия обязывалась перед Францией соблюдать нейтралитет при наличии «прямого вызова» со стороны Германии. Право судить, кто кого провоцирует в любом франко-германском конфликте, Италия оставляла за собой.

Соглашение 1902 г. было важным достижением французской дипломатии в плане подготовки к войне с Германией. Понятно, однако, что нейтралитет плохой итальянской армии ни в какой мере не мог возместить Франции частичной утраты русской помощи.

Летом 1903 г. президент Французской республики Лубэ отдал визит королю Эдуарду VII.Его сопровождал Делькассе, главный поборник англо-французского сближения с французской стороны. Между Делькассе и главой Форейн офис лордом Ленсдауном начались деловые переговоры. После отъезда гостей переговоры продолжались между Ленсдауном и французским послом Полем Камбоном. Прежде всего требовалось устранить те острые колониальные разногласия, которые до тех пор разделяли Англию и Францию. Вот почему англо-французский договор принял форму соглашения о разделе колоний. «Делят Африку», — характеризовал Ленин англо-французскую сделку. Соглашение было подписано 8 апреля 1904 г. Договор Антанты представлял собой один из любопытнейших документов, когда-либо выходивших из рук дипломатии. В договоре было две части: одна — предназначавшаяся для опубликования, другая — секретная. «Правительство Французской республики, — гласила статья 1 публичной декларации о Египте и Марокко, — объявляет, что оно не будет препятствовать действиям Англии в этой стране (т. е. в Египте), настаивая на том, чтобы положен был срок британской оккупации, или каким-либо иным образом». В обмен за Египет Англия предоставляла Франции возможность захватить большую часть Марокко. Статья 2 публичной декларации гласила: «Правительство Французской республики объявляет, что оно не имеет намерения изменять политическое положение Марокко. Со своей стороны правительство его британского величества признаёт, что Франции принадлежит следить... за спокойствием в этой стране и оказывать ей помощь во всех потребных ей административных, экономических, финансовых и военных реформах... Оно объявляет, что не будет препятствовать действиям Франции в этом смысле».

В статьях секретного соглашения, в противоположность статье 1 публичной декларации, предусматривалась возможность изменения «политического положения» как Марокко, так и Египта. Здесь речь шла уже о том случае, если «одно из обоих правительств увидело бы себя вынужденным в силу обстоятельств изменить свою политику в отношении Египта или Марокко». На этот случай каждая из договаривающихся сторон ограничивалась по секретному соглашению лишь ограждением своих коммерческих интересов в отношении пошлин, железнодорожных тарифов и т. д., а также обязательством не нарушать свободы судоходства по Суэцкому каналу и не укреплять Марокканского побережья вблизи Гибралтарского пролива.

Статья 3 секретного соглашения вполне ясно вскрывала истинный его смысл. Статья гласила, что область, «прилегающая к Мелилье, Цеуте и другим президам... в тот день, когда султан (Марокко) перестанет осуществлять над нею свою власть, должна войти в сферу влияния Испании». Очевидно, предусматривая переход Марокко под власть Франции, Англия такой оговоркой страховала себя от захвата французами южного побережья Гибралтарского пролива. Отдельная декларация устанавливала раздел Сиама на сферы влияния по реке Менам. Наконец, улаживался ещё ряд колониальных вопросов, сравнительно второстепенного характера.

Таким образом, по соглашению 8 апреля 1904 г. Англия и Франция делили едва ли не последние «свободные» колониальные территории. Тем самым, устраняя взаимные распри, они создавали себе возможность совместно действовать против Германии. В самом тексте договора ни единым звуком не упоминалось о сотрудничестве против немцев. Между тем именно оно и сообщало договору 8 апреля значение исторического документа первостепенной важности. «Готовятся к войне с Германией», — продолжает Ленин характеристику англо-французской сделки.

Попытки заключения русско-германского союза в конце 1904 г. Не удивительно, что Германия была уязвлена англо-французским соглашением. Она не могла примириться с тем, что уплывает такой соблазнительный, ещё не поделённый кусок, как Марокко. Ещё больше тревожил её самый факт англо-французского сотрудничества. В нём она усматривала препятствие для своих захватнических планов.

После соглашения с Францией английское адмиралтейство стянуло в отечественные воды около 160 военных судов, разбросанных по многочисленным владениям Англии, но главным образом из Средиземного моря; там после соглашения с Францией английские коммуникации оказывались в относительной безопасности. Ещё в 1903 г. Англия начала постройку военно-морских баз на своём восточном побережье, обращенном в сторону Германии. Раньше главные базы английского флота находились на побережье Ламанша, против французских берегов. В английских военно-морских кругах зрела мысль, не лучше ли заблаговременно посредством неожиданного нападения пустить ко дну германский флот, как это когда-то было сделано с датским флотом на Копенгагенском рейде. Слухи об этих замыслах дошли и до немцев. 23 ноября 1904 г. Вильгельм писал Бюлову: «Я сегодня получил новое сообщение о всё более ухудшающемся настроении, о статьях, которые прямо призывают к нападению, а также о разговорах с дамами из морских кругов; они открыто заявляли, что нам вскоре должны объявить войну, так как наш флот пока ещё настолько мал, что его можно уничтожить без опасности для Англии, а через два года будет уже поздно». Никогда британское правительство не принимало подобного решения. Лишь адмирал Фишер и первый гражданский лорд адмиралтейства Ли держались того мнения, что внезапный удар по вражескому флоту был бы с военной точки зрения самым целесообразным способом действий. «Если возникнет война, — заявил Ли, — британский флот сумеет нанести первый и сокрушительный удар, прежде чем противная держава узнает, из газет, что война объявлена».

Сначала немцы внешне не реагировали на заключение Антанты. Но по мере того, как царская Россия терпела поражения в войне с Японией, германские империалисты стали смелеть. И вот, в ответ на англо-французскую Антанту германская дипломатия в лице Гольштейна задумала встречный дипломатический маневр. Она решилась на попытку заключить союз с Россией. Хотя и поздно, но Бюлов и Гольштейн поняли, что их политика балансирования между Россией и Англией была ошибкой. Момент был для Германии благоприятен. Во время войны с Японией Россия, естественно, нуждалась в дружественных отношениях с Германией. Германское правительство не упустило такого случая, чтобы вытянуть у царизма максимум уступок. Первым средством оплаты немецкой «дружбы» стал торговый договор, который немцы навязали России в 1904 г. Они использовали стеснённое положение царского правительства, чтобы заставить его снизить пошлины на фабрикаты. Договор широко открывал путь в Россию для германских товаров и для германского капитала. Он способствовал росту немецкого Василия в народном хозяйстве России. Когда на Дальний Восток была отправлена из Балтики эскадра адмирала Рожественского, то германское правительство дозволило своим судовладельцам снабжать русские суда в пути углём. Это ещё более увеличило зависимость России от Германии.

В конце октября 1904 г. неожиданный инцидент породил англо-русский конфликт. Адмирал Рожественский получил ложные агентурные сведения, что в Северном море его поджидают японские миноносцы. Опасаясь нападения, Рожественский обстрелял близ Доггер-Банка, неподалёку от Гулля, английские рыболовные суда, приняв их за японские эсминцы. Так возник гулльский инцидент. Не довольствуясь дипломатическим протестом, английское правительство приступило к некоторым подготовительным мероприятиям военного характера.

Германская дипломатия уже давно поджидала какого-либо подобного момента — как хищник подкарауливает добычу. Теперь ей показалось, что настало время для прыжка. Кайзер лично телеграфировал царю, сообщая, что Англия намерена помешать Германии снабжать углём русский военный флот; он предлагал совместно положить конец этим поползновениям и сообща принудить Францию присоединиться к России и Германии для солидарного отпора Англии. Царь и его правительство были напуганы возможностью военных осложнений с Англией. Николай по телеграфу ответил Вильгельму согласием и попросил прислать проект союзного договора. Ответ Вильгельма гласил: «Дорогой Ники! Твоя милая телеграмма доставила мне удовольствие, показав, что в трудную минуту я могу быть тебе полезным. Я немедленно обратился к канцлеру, и мы оба тайно, не сообщая об этом никому, составили, согласно твоему желанию, 3 статьи договора. Пусть будет так, как ты говоришь. Будем вместе». К этому чувствительному посланию прилагался проект союзного договора. «В случае, если одна из двух империй подвергнется нападению со стороны одной из европейских держав, — гласил проект, — союзница её придёт к ней на помощь всеми своими сухопутными и морскими силами. В случае надобности обе союзницы будут также действовать совместно, чтобы напомнить Франции об обязательствах, принятых ею на себя, согласно условиям договора франко-русского союза».

Николай II и Ламздорф предложили внести в проект некоторые поправки. Но вскоре в Петербурге возникло сомнение: не лучше ли предварительно показать проект договора французам? Об этом царь сообщил Вильгельму. Фактически это означало срыв переговоров: Германии как раз надо было поставить Францию перед совершившимся фактом русско-германского соглашения. «Дорогой Бюлов, — сообщил Вильгельм своему канцлеру, — при сем посылаю вам только что полученную от царя шифрованную телеграмму, которую я расшифровал при помощи Куно и Гогенау. Его величество начинает прошибать холодный пот из-за галлов, и он такая тряпка, что даже этот договор с нами не желает заключать без их разрешения, а значит, не желает его заключать также и против них. По моему мнению, нельзя допустить, чтобы Париж что-нибудь узнал, прежде чем мы получим подпись „царя-батюшки”. Ибо если до подписания договора сообщить Делькассе, то это равносильно тому, что он даст телеграмму Камбону и в тот же вечер её напечатают в „ Times” и „Figaro”, а тогда делу конец... Такой оборот дела очень огорчает, но не удивляет меня: он (т. е. царь) по отношению к галлам — из-за займов — слишком бесхребетен».

Дело ограничилось тем, что по категорическому требованию немцев 12 декабря им была гарантирована вооружённая помощь России в случае, если у них возникнет конфликт с Англией специально из-за угольных поставок русскому флоту.

Почему царское правительство отказалось от союза с Германией? Союз с Германией означал разрыв союза с Францией и вовлекал Россию в фарватер германской политики. Это главное. Другой причиной отказа была финансовая зависимость русского царизма от французского капитала. В дни переговоров с Германией министр финансов Коковцев представил царю доклад. В нём исчислялось, что при использовании всех трёх доступных России денежных рынков — парижского берлинского и амстердамского — в течение 1905 г. удастся занять не более 500 миллионов рублей, которых хватит лишь на 8 месяцев войны. А между тем предвиделся ещё дефицит в 40 миллионов в обыкновенном бюджете. Из 500 миллионов, на получение которых, по исчислению Коковцева, могла рассчитывать Россия на германском рынке, уже было добыто всё, что возможно было оттуда выкачать. Там только что приступили к реализации займа в 231 миллион, которые поступали России мелкими долями в течение всего следующего, 1905 г. Остальные 270 миллионов германский капитал дать уже не мог; их можно было получить лишь в Париже. При таких условиях ссориться с французами не приходилось. В течение 1904 г. было уже немало фактов, свидетельствовавших, что на каждый симптом русско-германского сближения Париж отвечает ударом по царским финансам. Когда русскому правительству пришлось заплатить Гер* мания за её нейтралитет торговым договором, французское правительство в порядке компенсации выговорило передачу русских военных заказов французским промышленникам, хотя их цены и были выше германских. В результате Россия переплачивала на шрапнели, лишь бы не терять доступа к парижскому денежному рынку. Зависимость царской России от французского капитала ярко иллюстрирует и другой эпизод. В марте 1905 г. в Петербург приехали Нецлин, Готтингер и другие французские банкиры. После долгой торговли они договорились с Коковцевым о займе в 300 миллионов рублей. Контракт был окончательно составлен 13 марта. Вечером Нецлин и Готтингер отобедали у Коковцева, и было условлено, что на следующий день в 11 часов утра они приедут к нему для подписания контракта. Но произошло нечто неслыханное: банкиры не явились! Они даже не сочли нужным принести лично извинения, а лишь прислали письмо, в котором сообщили, что ночью ими получено указание из Парижа воздержаться от подписания контракта.

Такими приёмами французский империализм пытался принудить Россию заключить мир с Японией. «Боясь революции, — писал Ленин, — капитал хочет оказать давление на самодержавие в целях заключения мира с Японией и мира с либеральной русской буржуазией».

И действительно, после этой неудачи Коковцев представил царю записку о необходимости немедленного мира. Но затем оказалось, что в Берлине ещё можно раздобыть немного денег: банкирский дом Мендельсона из ростовщических процентов ссудил русскому правительству 150 миллионов рублей. Война продолжалась, а парижские банкиры изнывали от зависти, подсчитывая, какой барыш сорвал с русских Мендельсон.

Как бы то ни было, Германии не удалось заключить союз с Россией. Таким образом, эта первая попытка германской дипломатии парировать англо-французское соглашение сорвалась. Но Гольштейн и Бюлов не сложили оружия. Используя ослабление России, они решили нанести удар Франции, чтобы показать ей, как рискованно сближаться с Англией и как опасно итти против Германии.

Марокканский кризис 1905 — 1906 гг. Между тем в феврале 1905 г. французская дипломатия приступила к реализации своей сделки с Англией. Марокканскому султану был предъявлен проект «реформ», принятие которого означало бы «тунисификацию» Марокко, т. е. французский протекторат над ним по образцу Туниса. Германская дипломатия решила испортить англо-французскую игру и при этом так запугать Францию, чтобы отвадить её от всякой антигерманской или просто Германии неугодной политики.

Германская дипломатия начала с того, что принялась подстрекать султана отвергнуть французские домогательства.

Вслед за тем по настоянию Бюлова Вильгельм II под предлогом обычного путешествия отправился на своей яхте в Средиземное море: всем было известно, что император — большой любитель морских прогулок. В марте 1905 г. кайзер: высадился на берег в Танжере. Согласно принятым обычаям, ему была организована торжественная встреча. Марокканский султан послал в Танжер своего дядю, чтобы приветствовать германского императора, посетившего марокканскую землю. Отвечая на приветствия, кайзер выступил с речью, которая немедленно облетела всю мировую печать. Вильгельм провозгласил, что Германия требует в Марокко свободной торговли и равенства своих прав с другими державами. Он добавил, что желает иметь дело с султаном, как с независимым государем, и что со стороны Франции ожидает уважения этих пожеланий.

Речь кайзера означала, что Германия обращается к Англии и в особенности к Франции с требованием отказаться от своей сделки насчёт Марокко. Так все и поняли выступление Вильгельма. Это был дерзкий вызов, публично брошенный в лицо Франции.

Вслед за тем Бюлов обратился ко всем участникам Мадридского договора 1880 г., предлагая поставить вопрос о Марокко на обсуждение конференции. Мадридский договор устанавливал равенство торговых и иных прав всех иностранных держав в Марокко. Предложенная Бюловым конференция должна была вновь урегулировать положение Марокко на основе принципа «открытых дверей». Предложение Бюлова сопровождалось намёками, что в случае, если Франция его отклонит, ей будет грозить война.

Министр иностранных дел Делькассе, один из творцов Антанты, решительно отклонил германские требования. Делькассе не верил, что Германия начнёт войну: её угрозы он считал блефом. Делькассе был убеждён, что Вильгельм II не решится подвергнуть свой молодой флот опасности полного разгрома. «Европа на моей стороне, — заявил Делькассе своим сотрудникам, — Англия поддерживает меня полностью. Она тоже не остановится перед войной... Нет, конечно, не мне надо домогаться посредничества, моё положение превосходно». «Германия, — продолжал министр, — не может хотеть войны, и её нынешнее выступление не более, как блеф: она знает, что против неё выступит Англия. Я повторяю, Англия поддержит нас до конца и не подпишет мира без нас». Однако многие влиятельные французские политики во главе с председателем Совета министров Рувье испугались войны. Момент был слишком благоприятен для Германии. Рувье указывал, что английский флот не заменит для Франции русскую армию, занятую на полях Манчжурии: ведь флот «не имеет колёс» и не сможет защитить Париж.

1 июня 1905 г. Бюлов телеграфировал германскому послу в Париже: «Граф Таттенбах сообщает, что французы непрерывно грозят марокканскому султану действиями с алжирской границы в том случае, если он отвергнет французскую программу. Однако 28 мая султан сообщил французскому представителю, что о принятии французских предложений относительно реформ может быть речь лишь после того, как эти предложения будут рассмотрены и одобрены державами — участницами договора». Бюлов угрожающе добавлял: «Нам пришлось бы сделать соответствующие выводы в том случае, если бы после заявления султана, которое неопровержимо с точки зрения международного права, Франция продолжала ту политику запугивания и насилий, которой до сих пор держался Делькассе и которая затрагивает не только интересы, но и достоинство государств, находящихся в одинаковом с нами положении и участвовавших в заключении договора... В интересах мира важно, — продолжал Бюлов, — чтобы вышеизложенные соображения были безотлагательно доведены до сведения премьера и чтобы он не принимал предстоящего ему решения, не будучи вполне осведомлён о положении дела». Через несколько дней итальянское правительство довело до сведения Парижа, что германский посол в Риме сделал ему ещё более ясное заявление. Посол прямо предупредил, что, «если французские войска переступят границу Марокко, германские войска немедленно перейдут границу Франции».

Получив это сообщение, Рувье поспешил в Елисейский дворец. Там он заявил президенту республики, что в корне не согласен с политикой министра иностранных дел. Заручившись согласием Лубэ, Рувье созвал 6 июня заседание Совета министров. Он сказал министрам, что уйдёт со своего поста, в случае если его коллеги по кабинету солидаризируются с Делькассе. Большинство членов Совета высказалось против министра иностранных дел. Делькассе подал в отставку. Рувье принял портфель министра иностранных дел и вступил в переговоры с Берлином. Рувье заявил немцам, что не одобряет идеи международной конференции, но предлагает договориться о способах компенсировать Германию в обмен за поглощение Марокко Францией. Оказалось, однако, что Рувье напрасно рассчитывал избежать таким путём конфликта с немцами. Гольштейн и Бюлов явно стремились обострить положение. Они настаивали на безоговорочном согласии Франции на созыв международной конференции. 21 июня 1905 г. германский канцлер предостерёг французского посла чтобы Рувье не затягивал решения. «Не следует, — заявил он, — медлить на пути, по краям которого зияют обрывы и даже пропасти».

Германская дипломатия продолжала толкать дело к разрыву. И вдруг в. германской тактике произошёл неожиданный поворот: Бюлов взял более примирительный курс. Он продолжал настаивать на конференции, но изъявил согласие предварительно признать за Францией наличие «особых интересов» в Марокко. Канцлер, видимо, заколебался, развязывать ли мировую войну. Это позволило Германии и Франции 8 июля 1905 г. достигнуть предварительного соглашения об условиях созыва конференции.

Свидание Николая II и Вильгельма II в Бьёрке. Пока в Европе развёртывалась дипломатическая битва вокруг англо-французского договора от 8 апреля 1904 г., в Восточной Азии продолжалась вооруженная борьба. Царизм терпел одно поражение за другим. За Ляояном последовало падение Порт-Артура, затем разгром при Мукдене и, наконец, гибель русского флота при Цусиме в мае 1905 г. В России нарастала буржуазно-демократическая революция. Тяжёлое положение царского правительства и вспышка марокканского кризиса побудили германскую дипломатию сделать в июле 1905 г. ещё одну попытку оторвать Россию от Франции и заключить русско-германский союз. С одобрения Бюлова Вильгельм во время морской прогулки предложил Николаю встретиться в Балтике. Встреча состоялась в июле 1905 г. в финляндских шхерах, около острова Бьёрке. Вильгельм предложил Николаю вернуться к прошлогоднему проекту союзного договора. Он убедил царя подписать документ, сходный с тем, который обсуждался в конце минувшего года. Николай согласился. Подписав договор, он призвал сопровождавшего его морского министра Бирилёва, закрыл ладонью текст и велел Бирилёву расписаться под ним. Тот подмахнул. Таким образом царская подпись была контрассигнирована министром в соответствии с требованием основных законов империи.

По возвращении в столицу царь сообщил о договоре Ламздорфу. Тот пришёл в смятение. Немедля он посвятил в дело Витте. Оба принялись убеждать царя уведомить Вильгельма, что договор не может войти в силу, пока Франция не даст на него своего согласия. Так царь и поступил. Это было, конечно, дипломатической формой отказа.

Напрасно кайзер взывал к царю: «Мы подали друг другу руки и дали свои подписи перед богом... Что подписано, то подписано». Призывы кайзера остались без ответа. Кстати, к этому времени и мир с Японией уже был подписан; Россия стала меньше зависеть от Германии. Портсмутский мир открывал возможности и для переговоров с Парижем о предоставлении займа. При этом предполагалось привлечь не только французские банки, но и лондонский банкирский дом «Бр. Бэринг», а может быть, и американца Моргана. Бьёркский договор сделал бы невозможным получение займа ни в Лондоне, ни в Париже. Между тем в целях подавления революции заём был нужен царизму более чем когда-либо. Если Вильгельм II и Бюлов рассчитывали использовать внутренние затруднения царизма для расторжения франко-русского союза, то они ошиблись: революция 1905 г. ещё больше обострила нужду царизма во французских деньгах.

Портсмутский мир. Когда Япония готовилась к войне с Россией и дальше, в течение самой войны, она получала от Англии и США довольно значительную финансовую помощь. Лишь это и дало Японии возможность разбить царскую Россию. Ленин уже в годы интервенции писал, что Япония самостоятельной силы не представляет. Тем более это было так в 1905 г.

После Цусимы английское правительство сочло, что Япония усилилась более чем достаточно и что войну пора кончать; ради этого оно постепенно стало закрывать для Японии лондонский денежный рынок. Ещё более крутой поворот произошёл в Соединённых штатах.

В начале войны Соединённые штаты, как и Англия, поддерживали Японию. Президент Теодор Рузвельт предостерёг Германию и Францию, что если бы они встали на сторону России, США выступили бы против них на стороне Японии. Поддерживая Японию, Рузвельт рассчитывал на взаимное истощение России и Японии длительной войной. При этом он надеялся, что и после войны антагонизм между ними на Дальнем Востоке не прекратится. Однако чрезмерное усиление Японии не входило в его виды. После русских поражений правительство Соединённых штатов пришло к выводу, что приближается время для заключения мира. Тогда Рузвельт предложил сторонам своё посредничество. Оно было принято и в Петербурге и в Токио. Скоро в приморском курортном городке Портсмуте, в США, начались мирные переговоры.

Русским главным уполномоченным царь назначил Витте. На мирной конференции русская делегация приняла японские требования в отношении Южной Манчжурии и Кореи. Царское правительство изъявило готовность признать их сферами исключительного влияния Японии. Однако по двум вопросам разгорелся жаркий спор. Японцы намеревались получить остров Сахалин и контрибуцию в 1 200 миллионов иен. Витте наотрез отказался разговаривать о какой бы то ни было контрибуции. Президент Рузвельт поддержал Россию. Он пригрозил японцам, что если они будут настаивать и война возобновится, то США изменят своё отношение к воюющим сторонам. Ввиду этого, а главное благодаря твёрдости русской дипломатии, японцы уступили. Как пишет в своих мемуарах Исии, Япония имела дело со страной, которая на всём протяжении своей истории никогда не платила контрибуции.

Витте отказался и от уступки Сахалина. Японское правительство стало перед вопросом, продолжать ли войну ради захвата этого острова. Кабинет и Совет генро собрались на совместное заседание. Оно длилось целый день и всю ночь. Было решено, что Япония так истощена, что больше воевать не может. В присутствии императора было вынесено решение отказаться от Сахалина. Это произошло 27 августа 1905 г.

Между тем за несколько дней до этого, стремясь скорее покончить с войной, Рузвельт послал царю телеграмму, в которой советовал уступить Сахалин Японии. 23 августа царь принял американского посланника и заявил ему, что в крайнем случае согласен отдать южную половину острова. Царь готов был на любой мир, лишь бы развязать себе руки для подавления надвинувшейся революции.

Случайно заявление царя стало известно японцам. Они узнали о нём тотчас же по окончании упомянутого заседания 27 августа. Японское правительство изменило своё решение. Правда, морской министр заявил, что если информация о согласии царя не верна, передавшему её чиновнику придётся произвести себе харакири. Однако, сокрушался министр, это не вернёт Японии возможности заключить столь необходимый мир. Главе японской делегации в Портсмут была послана инструкция требовать южной части Сахалина. Витте уступил, следуя велению царя: японцы получили часть острова к югу от 50-й параллели северной широты. Этот эпизод свидетельствует, до какой степени Япония была истощена войной.

Токийскому правительству было ясно, что продолжать войну невозможно. К тому же выводу пришёл и такой военный наблюдатель, как начальник германского генерального штаба граф Шлиффен, внимательно изучавший опыт войны. Россия, по мнению Шлиффена, легко могла бы продолжать войну; её ресурсы были едва затронуты, и она могла выставить если не новый флот, то новую армию. Шлиффен считал, что, несмотря на ряд понесённых ею поражений, Россия в состоянии добиться успеха. Стоило только лучше мобилизовать силы страны. Но царизму эта задача была не по плечу. «Не русский народ, — писал Ленин, — а русское самодержавие начало эту колониальную войну, превратившуюся в войну старого и нового буржуазного мира. Не русский народ, а самодержавие пришло к позорному поражению». «Не Россию разбили японцы, не русскую армию, а наши порядки», — признавался в своих мемуарах Витте.

Мир был заключён 5 сентября 1905 г. По Портсмутскому договору Россия признавала Корею сферой японского влияния. Статья 2 Портсмутского договора гласила: «Российское императорское правительство, признавая за Японией в Корее преобладающие интересы политические, военные и экономические, обязуется не препятствовать тем мерам руководства, покровительства и надзора, кои императорское японское правительство могло бы почесть необходимыми принять в Корее». Согласно статье 5, Россия уступала Японии арендные права на Ляодунский полуостров с Порт-Артуром и Дальним, а по статье 6 — Южно-Манчжурскую железную дорогу от Порт-Артура до станции Куань-Чен-Цзы, несколько южнее Харбина. Тем самым Южная Манчжурия оказывалась сферой влияния Японии. Россия уступала Японии южную часть Сахалина. Согласно статье 12, Япония навязывала России заключение рыболовной конвенции: «Россия обязуется войти с Японией в соглашение в видах предоставления японским подданным прав по рыбной ловле вдоль берегов русских владений в морях Японском, Охотском и Беринговом. Условлено, что такое обязательство не затронет прав, уже принадлежащих русским или иностранным подданным в этих краях». Статья 7 Портсмутского мирного договора гласила: «Россия и Япония обязуются эксплоатировать принадлежащие им в Манчжурии железные дороги исключительно в целях коммерческих и промышленных, но никоим образом не в целях стратегических».

Алхесирасская конференция. В январе 1906 г. разыгрался финал марокканского кризиса. В согласии с договорённостью, достигнутой между Германией и Францией в июле 1905 г., в испанском городе Алхесирасе собралась конференция участников Мадридского договора.

В декабре 1905 г. начальник германского генерального штаба фельдмаршал Шлиффен представил кайзеру записку, в которой развивал новый вариант своего известного плана вторжения во Францию через Бельгию с выделением всего лишь 10 германских дивизий на восточный фронт. Шлиффен имел в виду временную слабость России. Гольштейн, повидимому, был совершенно солидарен с мнением фельдмаршала. Неудивительно, что конференция собиралась в тревожной обстановке: её участники подозревали, что Германия доведёт переговоры до разрыва и, быть может, до войны.

Но тут выявилось обстоятельство, крайне тревожное для Германии: она оказалась изолированной. Не только Англия, но и США поддерживали Францию. За Францию стояла и Россия. Италия, формально остававшаяся членом Тройственного союза, в соответствии с франко-итальянским соглашением 1900 г. встала на сторону Франции. Лишь одна Австро-Венгрия, хотя и вяло, поддерживала Германию.

При такой международной обстановке Бюлов и кайзер не решились начать войну, тем более что война из-за Марокко была бы заведомо непопулярна в Германии. Изобразить её в качестве оборонительной было бы чрезвычайно трудно. Бюлов сообщает в своих мемуарах содержание письма, которое Вильгельм II прислал ему к рождественским праздникам 1905 г

В письме этом кайзер заявлял, что «не хочет войны до тех пор, пока не будет заключён союз с Турцией», а также «со всеми арабскими и мавританскими государями... Но главное, — продолжает Бюлов изложение монаршего послания, — из-за наших социалистов мы не можем взять в стране ни одного человека, если нет самой крайней опасности для жизни и имущества граждан». Отсюда кайзер делал свой вывод? «Сначала перестрелять, обезглавить, обезвредить социалистов, если нужно, с помощью кровопролития, и тогда — внешняя война, но не раньше и не сейчас!» В последние дни декабря 1905 г. Вильгельм II уволил Шлиффена. Несколько позже должен был уйти в отставку и Гольштейн. Он отомстил Вильгельму на свой лад: через журналиста Максимилиана Гардена он разоблачил противоестественные пороки, царившие в интимном кружке ближайшего друга Вильгельма, графа Филиппа Эйленбурга,

Конференция закончила свою работу 7 апреля 1906 г. подписанием трактата, определявшего положение марокканского государства. Трактат устанавливал независимость султана, «целостность его государства», «свободу и полное равенство» в Марокко для всех наций «в экономическом отношении». В соответствии с этим Марокканский государственный банк создавался под контролем иностранных банков: английского (Bank of England), французского, германского Рейхсбанка и Испанского государственного банка. Наиболее острый конфликт возник из-за организации полиции в Марокко. Германия не хотела отдавать в руки Франции контроль за поддержанием внутреннего порядка в Марокко. Немцы грозили было разрывом, но, оказавшись в изоляции, не могли помешать тому, что Франции вместе с Испанией было поручено фактическое руководство марокканской полицией. «В помощь султану, — гласил Алхесирасский трактат, — для устройства... полиции будут командированы в его распоряжение соответствующими правительствами испанские и французские офицеры и унтер-офицеры инструкторы». Правда, в качестве верховного контролёра над марокканской полицией был поставлен швейцарский офицер со званием «генерального инспектора». Но на самом деле он не играл никакой роли. Алхесирасский трактат устанавливал международный контроль над таможнями. Однако на алжирской границе таможенный контроль переходил в руки одной Франции, а в Риффской области — к Испании.

Германии не удалось использовать благоприятную обстановку, создавшуюся вследствие ослабления царской России в 1904 — 1906 гг. Германская дипломатия не смогла ни оторвать Россию от Франции, ни расстроить англо-французскую Антанту. Наоборот, в результате марокканского кризиса Антанта окрепла, хотя так и не приняла характера формального военного союза.

Военное сотрудничество Англии и Франции. С апреля 1905 г. между Англией и Францией завязались переговоры о военном сотрудничестве против Германии. В дни своей борьбы с Рувье Делькассе утверждал, что у него имеется обещание лорда Ленсдауна оказать Франции военную помощь. Повидимому, так оно и было. Нов декабре 1905 г. в Англии пал консервативный кабинет, и к власти пришли либералы; статс-секретарём Форейн офис вместо Ленсдауна стал Эдуард Грей.

10 января 1906 г. французский посол в Лондоне Поль Камбон в связи с приближением Алхесирасской конференции запросил Грея, гарантирует ли он Франции английскую военную помощь, если конференция кончится разрывом. Грей ответил, что если возникнет война, то английское общественное мнение будет настроено в пользу Франции, однако формальную гарантию он дать не в состоянии. Тогда Камбон попросил хотя бы начать переговоры между генеральными штабами; он доказывал, что нужно подготовиться в военно-техническом отношении на тот случай, если Англия всё же решится вступить в войну.

В ближайшие дни Грей переговорил с военным министром Холденом. Тот дал указание английскому генеральному штабу начать переговоры с французским военным атташе. Велись эти переговоры в строжайшей тайне. Сам английский премьер Кемпбелл-Баннерман не был о них полностью информирован. В результате в нескольких памятных записках в течение января — марта 1906 г. было зафиксировано, что если Англия вступит в войну, то она переправит во Францию всего 4 дивизии. Были определены сроки и способы перевозки и нанесены на карту рубежи, предназначенные для развёртывания британских экспедиционных сил. 18 января 1906 г. английский генеральный штаб с разрешения Грея и Холдена начал аналогичные переговоры и с бельгийским генеральным штабом.

Переговоры с Францией и Бельгией велись британской дипломатией весьма своеобразно. Сторонами разрабатывались подробные планы военного и морского сотрудничества. Но планы эти принимались Греем с оговоркой, что в силу они войдут только в том случае, если то признает необходимым британский кабинет. Категорического обязательства воевать англичане на себя не принимали, ссылаясь на невозможность дать его без санкции Парламента. Вместе с тем это являлось дипломатическим приёмом; он был рассчитан на то, чтобы создать во Франции некоторую неуверенность в позиции Англии. Таким образом, Англия приобретала лишний рычаг для давления на французов; вместе с тем для неё обеспечивалась возможность ускользнуть от сотрудничества с Францией, если бы она нашла это нужным. Как ни старался Камбон добиться от Грея заключения союзного договора, достигнуть этого он не смог.

8 — 11 апреля 1906 г. состоялась встреча начальников французского и русского генеральных штабов. Их совещания регулярно созывались в 90-х годах. После 1901 г. они на время прекратились в связи с манчжурской авантюрой царизма, вызывавшей недовольство французов. Теперь эти совещания возобновились. В результате их франко-русский союз получал всё большее заострение против главы враждебной коалиции: французы нажимали на русских, добиваясь, чтобы в случае войны максимальное число русских войск было сразу брошено против Германии. Против Австрии Россия, по мнению французов, должна была направить возможно меньшее количество сил. Одновременно французский генеральный штаб настаивал на скорейшем восстановлении военной мощи царской России, пострадавшей в результате событий 1904 г. и последующих лет.

Англо-русское соглашение. Соглашение с Францией английская дипломатия намеревалась дополнить договором с Россией.

Эта задача была более сложной. Англо-русские противоречия были глубже англо-французских, и несколько попыток англо-русского сближения уже потерпели неудачу. Тем не менее тотчас по окончании русско-японской войны Англия предприняла ряд шагов для установления сотрудничества с Россией. Так, вместе с Францией Англия приняла участие в займе, который в начале 1906 г. был предоставлен царскому правительству.

Русская революция 1905 г. ещё более укрепила английскую дипломатию в убеждении, что ей нужно договориться с русским царизмом. Дальневосточный антагонизм между обеими державами был в известной мере притуплён японскими победами; соперничество на Ближнем Востоке также несколько ослабело с тех пор, как у Англии и России оказался там общий враг в лице Германии. Прежнюю остроту сохраняли главным образом противоречия в Средней Азии, особенно в Афганистане и в Персии.

Уже на Алхесирасской конференции английская дипломатия начала зондировать почву относительно возможности англо-русского соглашения. В начале 1906 г. русский министр иностранных дел граф Ламздорф вышел в отставку. Вместо него был назначен Извольский, бывший посланник в Копенгагене, долго вращавшийся в германофобской датской придворной среде. Извольский был весьма склонен к англо-русскому сближению. Он очень боялся новых осложнений с Японией и стремился предотвратить их посредством соглашения с Англией. Он надеялся также, что такое соглашение позволит русской дипломатии разрешить вопрос о проливах.

В марте 1907 г. состоялся визит русского флота в Англию, в Портсмут. Группа русских офицеров по приглашению короля приехала в Лондон; здесь им устроили тёплую встречу. На спектакле, организованном для русских моряков, присутствовал сам Грей.

Опасения Извольского в отношении Японии имели под собой серьёзную почву. Переговоры о рыболовной конвенции, начатые на основе Портсмутского договора, протекали не гладко. В начале 1907 г. они привели к новому обострению русско-японских отношений. В Петербурге боялись, что Япония использует временное бессилие России, чтобы отнять у неё её дальневосточные владения. Извольский полагал, что соглашение с Англией будет лучшим способом добиться известных гарантий против Японии. Форейн офис тоже понимал, что нужно обеспечить русский тыл на Дальнем Востоке, для того чтобы в полной мере использовать Россию против Германии. Однако Англия и Япония оставались союзниками. В августе 1905 г., в период портсмутских переговоров, англо-японский союзный договор был возобновлён. Союзные обязательства были при этом распространены и на случай нападения какой-либо державы на Индию. Договор фактически признавал протекторат Японии над Кореей. Таким образом, английская дипломатия сохраняла за собой японскую страховку как от России, так и на случай войны с Германией. Но теперь Англии приходилось налаживать русско-японские отношения, дабы распространить страховку и на своего будущего русского союзника.

28 июля 1907 г. состоялось, наконец, подписание рыболовной конвенции; 30 июля 1907 г. было заключено и русско-японское политическое соглашение. Япония признала Северную Манчжурию — к северу от линии Хуньчун, озеро Биртэн, устье реки Нонни — сферой влияния России. Со своей стороны царская Россия признала сферой Японии Южную Манчжурию и Корею. Соглашение это значительно улучшило русско-японские отношения. Если русские опасения за безопасность Владивостока, Приморья и КВЖД и не были окончательно рассеяны, то всё же они были ослаблены. Незадолго до заключения русско-японского соглашения состоялось и соглашение между Японией и Францией (10 июня 1907 г.).

Наконец, 31 августа 1907 г. не без содействия Франции было подписано англо-русское соглашение. С русской стороны его подписал Извольский, с английской — посол в Петербурге, поборник англ о-русской Антанты А. Никольсон.

Соглашение касалось Афганистана, Тибета и Персии. Персию разделили на три зоны: северную — русскую, южную (точнее, юго-восточную) — английскую и среднюю — нейтральную. Каждая сторона обязывалась не искать концессий политического или коммерческого свойства в «чужой» зоне и не препятствовать получению их партнёром. В нейтральной зоне каждая сторона сохраняла право добиваться концессий, не мешая таковым же действиям другого участника договора.

Соглашение предусматривало право контроля над доходами персидского правительства в русской и английской зонах. Контроль предполагалось ввести в случае неисправности персидского правительства в платежах по займам русскому Учётно-ссудному банку или английскому Шахиншахскому банку. При этом русское правительство могло установить контроль над доходами персидской казны, поступавшими с областей, отнесённых к русской зоне. Английское правительство получало соответствующие возможности в пределах своей зоны. Оба правительства обязывались «войти предварительно в дружественный обмен мнений в видах определения по взаимному согласию означенных мер контроля».

Афганистан царская Россия признавала находящимся «вне сферы русского влияния» и обязывалась «пользоваться для всех своих политических сношений с Афганистаном посредничеством британского правительства».

И Россия и Англия давали обязательство не вмешиваться во внутренние дела Тибета, не нарушать его территориальной целостности и сноситься с ним исключительно через сюзеренное китайское правительство.

Вопреки стараниям Извольского, о Константинополе и о проливах в соглашении не упоминалось: Англия не дала на этот счёт России никаких обязательств.

Ленин следующим образом оценивал англо-русское соглашение 1907 г.: «Делят Персию, Афганистан, Тибет (готовятся к войне с Германией)».

Соглашение 1907 г. создало так называемое Тройственное согласие — тройственную Антанту в составе Англии, Франции и России, противостоящую Тройственному союзу Германии, Австро-Венгрии и Италии. Впрочем, Италия в результате франко-итальянского соглашения в 1902 г. фактически уже отошла от Тройственного союза. Таким образом, в результате своей агрессивной политики Германия оказывалась изолированной — вдвоём со своей слабой союзницей Австро-Венгрией. При этом соглашениями всех членов Антанты с Японией в большей или меньшей мере обеспечивались их тылы на Дальнем Востоке. Это имело, конечно, немаловажное значение в случае войны с Германией.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

БОРЬБА АНТАНТЫ И АВСТРО-ГЕРМАНСКОГО БЛОКА (1908 - 1911 гг.)

Англо-германское морское соперничество.

Образование Антанты свидетельствовало о том что англо-германский антагонизм оказался глубже англо-русских и англо-французских противоречий. Англия вынуждена была признать Германию главным своим врагом и перед лицом немецкой опасности договариваться с франко-русской стороной. Один из руководящих чиновников лондонского Форейн офис, Эйр Кроу, в меморандуме от 1 января 1907 г. достаточно ярко обрисовал характер англо-германских отношений. «В то время как великий канцлер, — писал Кроу, разумея Бисмарка, — заставлял Англию уступать требованиям, которые были неприемлемы скорее по форме, чем по существу, и вёл себя подобно Ричарду III, ухаживающему за лэди Анной, — его преемники явно пришли к убеждению, что их основная цель заключается в том, чтобы добиваться от Англии важных уступок путём оскорбительных угроз и докучливого приставанья... Отношение Германии к нашей стране после 1890 г. может быть уподоблено действиям профессионального шантажиста, занимающегося вымогательством, угрожающего своим жертвам, в случае отказа, какими-то неопределёнными, но ужасными последствиями... Первенство Германии на море, — продолжал Кроу, — не может быть совместимо с существованием Британской империи. И даже если бы Великобритания исчезла, соединение в руках одного государства величайшей военной мощи на суше и на море вынудило бы весь мир объединиться, чтобы избавиться от этого кошмара. Приобретение колоний, пригодных для немецкой колонизации в Южной Америке, нельзя примирить с доктриной Монро, являющейся основным принципом политического символа веры Соединённых штатов. Создание немецкой Индии в Малой Азии в конечном счёте зависит от германского господства на море либо от завоевания Германией Константинополя и стран, находящихся между Босфором и её нынешними юго-восточными границами. Правда, каждый из этих грандиозных планов кажется невыполнимым при современных международных условиях; однако похоже на то, что Германия носится со всеми ими сразу, сама нагромождая, таким образом, на своём пути препятствия и развязывая силы сопротивления встревоженного мира».

Кроу был весьма невысокого мнения об искусстве германской дипломатии. «Поведение Германии лишь доказывает, — заключал он, — как мало логики, последовательности и целеустремлённости содержится в этой бурной деятельности, в тех ошеломляющих выходках и в том пренебрежительном отношении к чувствам других наций, которые столь типичны для последних актов германской политики».

Статс-секретарь Форейн офис сэр Эдуард Грей и король Эдуард VII выразили своё согласие с мыслями, изложенными Кроу в этом документе.

Особенно беспокоило англичан развитие германского военного флота. После кризиса 1905 — 1906 гг. Англия и Германия ещё более усилили гонку морских вооружений. В 1905 г. в Англии был заложен броненосец нового типа, названный «Дредноут» (отсюда — общее название однотипных кораблей). Британское адмиралтейство думало, что созданием более мощных боевых судов оно усилит морское превосходство Англии. Оно полагало, что в течение ряда лет немецкие верфи не смогут начать постройку дредноутов. Адмиралтейство ошиблось: Германия очень быстро приступила к их сооружению. В 1908 г. в строю и на верфях в Англии было 12 дредноутов. В этом же году Германия спустила на воду свои первые дредноуты в количестве четырёх, а всего в постройке имела их уже восемь или девять. Между тем соотношение броненосцев старого типа было — 63 (Англия): 26 (Германия). С появлением дредноутов корабли старого типа значительно обесценивались. Морское соперничество начиналось теперь с нового старта — с постройки первого дредноута. Уже в 1906 г. германский Рейхстаг принял закон, гласивший, что все новые броненосцы должны быть кораблями типа «Дредноут». Одновременно прошло новое увеличение состава военно-морского флота на 6 больших крейсеров и одну минную эскадру. В 1908 г. срок службы линейных кораблей был сокращён с 25 до 20 лет, и в зависимости от этого и темп строительства был ускорен: раньше на основе закона 1900 г. в Германии в среднем ежегодно спускалось на воду по два броненосца; за 8 лет (1900—1907 гг. включительно) их было построено 16 единиц. Отныне же ежегодно до 1912 г. предполагалось спускать на воду по 4 корабля типа «Дредноут» с соответствующим числом крейсеров и миноносцев. Морское первенство Англии, таким образом, было поставлено под серьёзную угрозу.

Надо было показать английскому общественному мнению, что в возрастании налогов и в усилении военной опасности виноваты немцы. С этой целью английское правительство решило обратиться к Германии с предложением ограничить строительство новых судов. Если немцы не согласятся, можно будет говорить английскому народу, что он страдает по вине германских милитаристов. Если же предложение будет принято — на что шансов, правда, мало, — то будет закреплено существующее соотношение сил на море, пока ещё обеспечивавшее преобладание Англии. Таковы были расчёты английского правительства. В наиболее эффектной форме с трибуны мирового масштаба английская дипломатия выступила с предложением ограничения морских вооружений в 1907 г. на второй Гаагской конференции. Германское правительство и в Гааге и в других подобных случаях отвечало неуклонным и грубым отказом.

В августе 1908 г. Эдуард VII посетил Вильгельма II в Кронберге. Короля сопровождал Гардинг. Даже германофильски настроенные историки, как американец Фей, признают, что в дипломатических переговорах с английскими гостями Вильгельм держал себя крайне непримиримо: Гардинг пытался было уговорить кайзера ограничить темпы морских вооружений. Но разговор кончился тем, что Вильгельм угрожающим тоном заявил: «Тогда мы будем воевать, ибо это вопросы национальной чести и достоинства». Гардинг поспешил переменить тему беседы.

Некоторые немецкие дипломаты, воздерживаясь от столь вызывающего отказа от переговоров, прибегали к маневру, который заранее обрекал на неудачу всякие попытки английской дипломатии склонить Германию к соглашению. Они запрашивали за ограничение морских вооружений непомерную цену, требуя от Англии разрыва Антанты с Францией и Россией в качестве предпосылки для сокращения военно-морского строительства. Что это требование было уловкой, явствует из признания германского посла в Лондоне. «Я обострил бы без надобности отношения, — писал граф Меттерних незадолго до свидания в Кронберге, — если бы обнаружил перед ними (перед британскими министрами), что мы никогда и ни в каком случае не согласимся на заключение договора об издержках на флот. Но цену, которую я за него назначил, сэр Эдуард Грей заплатит нам не так-то легко».

Зная, что кайзер и Тирпиц не пойдут на ограничение вооружений, Меттерних старался дипломатически замаскировать непримиримость немецкой политики.

Английские попытки добиться ограничения морских вооружений кайзер квалифицировал с истинно прусской грубостью как «наглость, которая граничит с оскорблением германского народа и его императора». Так гласили пометки Вильгельма на донесении Меттерниха.

После неудачных попыток договориться с Германией английская дипломатия публично заявила о решении строить по два корабля на каждый германский — «два киля против одного».

Борьба за Балканы и Турцию в начале XX века.

Морское соперничество являлось не единственным проявлением англо-германского антагонизма. Одновременно развёртывалась и борьба за преобладание на Ближнем Востоке. После получения концессии на Багдадскую железную дорогу Германия усиленно работала над тем, чтобы закабалить Турцию и превратить её в свою колонию. Со своей стороны и султан Абдул-Гамид думал укрепить свой пошатнувшийся трон с помощью германского правительства и немецкого капитала, чтобы найти в них опору против национально-освободительного движения славян на Балканском полуострове, против армян в Малой Азии, против арабов, а также против прогрессивных элементов самого турецкого народа.

Германский империализм тем охотнее поддерживал деспотический режим «кровавого султана», что в правящих кругах союзницы Германской империи — Австро-Венгрии — всё сильнее нарастала ненависть к славянству.

В 80-х годах прошлого века ошибки царского правительства позволили Австро-Венгрии укрепить своё положение в Сербии и Болгарии. Однако политика австрийских ставленников, как короля Милана в Сербии или Стамбулова в Болгарии, ясно показала, что Австрия, а вместе с ней и её союзница Германия являются злейшими врагами славянской национальной независимости. В конце концов даже князь Фердинанд — немец, посаженный на болгарский трон руками Австрии, — вынужден был искать примирения с Россией. В результате в 1896 г. со стороны России последовало признание Фердинанда болгарским князем. Ещё круче повернула в сторону России Сербия: слишком очевидным представлялось, что только там могли найти поддержку национальные чаяния сербского народа.

В 1903 г. в Белграде произошёл государственный переворот, и династия Обреновичей уступила место Карагеоргиевичам. За этим событием последовало чрезвычайное усиление национальной пропаганды, направленной не только против Турции, но и против Австро-Венгрии. В начале 1906 г. между Австро-Венгрией и Сербией началась таможенная война. В Австрии усилилось влияние кругов, которые стремились, пользуясь ослаблением России, дать южнославянскому вопросу радикальное разрешение; это означало — захватить сербские области Балкан и включить их в состав монархии Габсбургов, перестроив её на началах либо триализма, либо федерализма. Такова была старая программа австрийских феодально-клерикальных и военных кругов. Эти планы поддерживали и влиятельные группы венской финансовой олигархии, заинтересованные в экономической эксплоатации Балкан. Во главе этого течения стали наследник престола эрцгерцог Франц-Фердинанд, начальник генерального штаба фельдмаршал Конрад фон Гетцендорф и отчасти министр иностранных дел Эренталь.

Эренталь, Конрад фон Гетцендорф и Франц-Фердинанд замышляли в первую очередь аннексию Боснии и Герцеговины, оккупированных Австрией в 1878 г. на основе статьи 25-й Берлинского трактата, но ещё остававшихся под номинальным суверенитетом Турции. Таким актом они рассчитывали положить конец надеждам сербского народа на воссоединение этих областей с Сербией. В качестве последующего этапа намечалась превентивная война против Италии и Сербии и «аннексия Сербии». «Если наши войска, — писал Гетцендорф, — будут в Нише, если мы там будем господами, то наше влияние будет обеспечено — в юго-западной части Балкан в особенности, но также на Балканах вообще». Эренталь несколько колебался насчёт войны с Италией. Но в общем он разделял замыслы Конрада фон Гетцендорфа. Он только, пожалуй, предпочёл бы вместо захвата всей Сербии отдать часть её болгарам. После этого, «в момент благоприятной обстановки в Европе, мы наложим руку на ещё сохранившуюся часть Сербии. Тогда у нас будут надёжные границы». Разжигание сербо-болгарского антагонизма занимало видное место в политических замыслах Эренталя. Во всяком случае, он был убеждён, наравне с Конрадом фон Гетцендорфом, что Сербию необходимо ликвидировать. Как он поведал немецкому статс-секретарю иностранного ведомства Шёну, нужно «полное уничтожение сербского революционного гнезда».

Если бы Германии удалось окончательно закабалить Турцию, а её австро-венгерской союзнице — осуществить задуманные планы на Балканском полуострове, весь Ближний Восток со всеми его человеческими и материальными ресурсами оказался бы под пятой германского империализма. С этим не могла примириться Англия, которая всегда рассматривала страны Ближнего Востока как мост из Европы в Индию. Не могла допустить этого и Россия: подчинение Турции и Балкан влиянию Германии и Австрии означало бы угрозу для безопасности всего русского юга от Черноморского побережья до закавказской границы. Россия не желала отказаться от своей роли покровительницы славян. Не могла она взирать равнодушно ни на водворение немцев на Босфоре, ни на постройку стальной колеи, по которой можно будет подвозить оружие и войска из Константинополя и даже прямо из Берлина почти к самому армянскому нагорью. Не удивительно, что, несмотря на разделявшие их противоречия, Англия и Россия оказывались заинтересованными в том, чтобы дать отпор германскому проникновению на Восток.

Английское правительство активно противодействовало германской экспансии в Турции. Оно использовало при этом разные пути. Прежде всего оно обратилось к чисто финансовому воздействию. В апреле 1903 г. английские банкиры отказались участвовать в финансировании Багдадской дороги. Между тем общество Багдадской железной дороги имело от турецкого правительства полную гарантию прибыльности этого предприятия. Это требовало от Турции значительных средств, а денег у неё не было. Достать их она могла, только повысив некоторые налоги и прежде всего таможенные пошлины. Но в силу существовавшего в Турции режима капитуляций Турция не располагала таможенной независимостью: ввозные пошлины были установлены в 8% стоимости товара. Поднять их Турция могла не иначе, как с согласия великих держав. Однако Англия решительно отказывалась дать согласие на повышение пошлин. Франция и Россия, невзирая на всю напряжённость англо-русских отношений, полностью разделяли английскую точку зрения по вопросу о таможенной надбавке. Таким образом, тормозилось финансирование Багдадской железной дороги, которое для берлинского денежного рынка и без того оказалось не особенно лёгким делом.

Наконец, Англия воспользовалась волнениями, которые в 1902—1903 гг. возникли в Македонии, чтобы произвести сильный политический нажим на султана. Как известно, в 1903 г. в Мюрцштеге Россия и Австрия договорились о программе реформ в Македонии. В ту пору, хотя и по разным мотивам, оба правительства были заинтересованы в том, чтобы хоть временно притушить македонское движение и не дать снова закипеть балканскому котлу. Английская дипломатия в лице лорда Ленсдауна выдвигала программу более радикальных реформ. План её был рассчитан на то, чтобы лишить султана почти всякой реальной власти в Македонии. Теперь Англия возобновила свой нажим на продавшегося Германии султана. Она снова подняла македонский вопрос. При этом английская дипломатия стремилась добиться поддержки России, чтобы совместным давлением принудить султана изменить свою внешнеполитическую ориентацию. В июне 1908 г. в Ревеле состоялось свидание Эдуарда VII с Николаем П. Короля сопровождали помощник статс-секретаря Форейн офис Гардинг, адмирал Фишер, генерал Френч. Гардинг убеждал Извольского поддержать английскую программу реформ в Македонии. В этой связи было выпущено коммюнике, в котором сообщалось, что между Россией и Англией достигнуто полное согласие по всем международным проблемам.

В ходе дискуссии по македонскому вопросу Извольский старался придать английской программе более умеренный характер. Он не скрыл от своего британского собеседника, что Россия опасается военного превосходства Германии. Ввиду этого, говорил русский министр, Россия должна вести свою политику «с величайшей осторожностью в отношении Германии и не давать ей повода думать, что сближение России с Англией приведёт к соответствующему ухудшению отношения России к Германии». Гардинг соглашался, что не следует понапрасну раздражать немцев. Он признал, что для России «осторожность ещё более необходима», чем для Англии. Поэтому он советовал русскому правительству озаботиться скорейшим восстановлением военной мощи своей страны. «Нельзя упускать из виду, — говорил Гардинг, — что вследствие слишком значительного увеличения германской морской программы в Англии создалось глубокое недоверие к будущим намерениям Германии. Это недоверие будет со временем обостряться по мере осуществления германской морской программы и возрастания налогового обложения в Англии, вызываемого необходимыми военно-морскими контрмероприятиями. Через 7 или 8 лет может возникнуть кризисное положение, в котором Россия, если она будет сильна в Европе, может стать арбитром в деле мира и оказать гораздо большее влияние на его обеспечение, нежели любая Гаагская конференция».

Итак, царской России надлежало ещё восстанавливать свою мощь, ослабленную неудачной войной с Японией и потрясениями 1904—1905 гг. А пока её противники спешили воспользоваться благоприятным моментом для укрепления своих позиций на Балканском полуострове. В первую очередь принялась за это австрийская дипломатия.

Эренталь приступил к этой задаче в начале 1908 г. Он выдвинул проект сооружения железной дороги от австрийской границы через Ново-Базарский санджак к Салоникам. Эта дорога должна была обеспечить Австрии путь к Эгейскому морю. 27 января 1908 г. Эренталь публично заявил о своём плане. Выступление Эренталя вызвало в России крайнее возбуждение. Дорога на Салоники упрочила бы влияние Австрии во всей западной половине Балканского полуострова. По выражению Извольского, «осуществление австрийского плана привело бы к германизации Македонии». Ясно было, что Россия не может остаться безучастной к проекту австрийского министра. 3 февраля в Петербурге было созвано совещание министров. На нём Извольский предложил использовать сближение с Англией, дабы отказаться от чисто оборонительной политики, которой держалась Россия на Востоке в течение последних лет. Ещё в 1907 г., во время переговоров с англичанами, Извольский добивался согласия Англии на изменение международно-правового режима проливов. Он хотел, чтобы Россия получила право на свободный проход через проливы своих военных судов как из Чёрного моря в Средиземное, так и обратно. Тогда Англия уклонилась от формального соглашения по этому вопросу. Но Грей не отнял у Извольского некоторых надежд на будущее. Эти-то надежды и руководили Извольским, когда он ставил вопрос о более смелой политике России на Ближнем Востоке. Однако остальные русские министры, являвшиеся участниками совещания, единодушно отвергли предложение Извольского. Товарищ военного министра Поливанов указал на военную неподготовленность России, вооружённые силы которой не были ещё реорганизованы после поражения на Дальнем Востоке. Возражал и министр финансов Коковцев. Но с особой решительностью восстал против воинственных замыслов Извольского Столыпин. Через несколько дней, 10 февраля, Совет государственной обороны принял следующее решение: «Вследствие крайнего расстройства материальной части армии и неблагоприятного внутреннего состояния необходимо ныне избегать принятия таких агрессивных мер, которые могут вызвать политические осложнения».

Таким образом, Извольскому приходилось ограничиться применением дипломатических средств. Он начал с того, что противопоставил австрийскому железнодорожному проекту собственный контрпроект. Извольский намечал сооружение дороги от одного из адриатических портов Албании к Дунаю. Эта линия должна была дать Сербии выход к морю, экономически и политически независимый от Австро-Венгрии. Тем самым ослаблялась кабала, в которой Австро-Венгрия держала Сербию. Ясно, что проект Дунайско-Адриатической железной дороги был крайне невыгоден для австрийцев. Англичане обещали поддержать проект Извольского при условии, что Россия будет заодно с Англией в вопросе о реформах в Македонии. Теперь наступала очередь Эренталя предаваться смятению по поводу железнодорожного строительства на Балканах.

В эти самые дни, летом 1908 г., когда шёл торг из-за железнодорожных проектов и из-за реформ в Македонии, в Турции произошла буржуазная революция. 3 июля в Македонии, в крепости Ресна, восстал гарнизон, поднятый офицерами-младотурками по сигналу центрального комитета этой партии. В ночь на 24 июля султан был вынужден принять конституцию. Великим визирем стал англофил Киамиль-паша. То была победа Англии.

Русско-австрийское соглашение в Бухлау в 1908 г.

Турецкая революция побудила Эренталя поспешить с осуществлением своих давно задуманных планов. Падение всевластия Абдул-Гамида означало переход Турции от курса на Германию к ориентации на Англию. Эренталь боялся, что новое турецкое правительство, опираясь на Англию, потребует возвращения Боснии и Герцеговины. С другой стороны, момент внутреннего кризиса в Турции Эренталь считал наиболее удобным для покушения на её территорию. Не только соперник — Россия, но и объект грабежа — Турция — переживали момент, для войны отнюдь не подходящий. Австро-венгерское правительство решило, что настало время аннексировать Боснию и Герцеговину.

Ленин тогда же, в 1908 г., разоблачил захватнические замыслы империалистов, указывая, что они «продолжают политику, которая самым очевидным образом представляет из себя политику раздела Турции».

Эренталь лелеял хитроумный план. Он решил захватить Боснию и Герцеговину с соизволения России. Если бы ему удалось убедить царское правительство согласиться на аннексию, то это, надеялся Эренталь, скомпрометировало бы Россию в глазах всего южного славянства и подорвало бы её влияние на Балканах. Сверх того согласие России, конечно, облегчило бы для Австрии и осуществление самой аннексии обеих провинций. Ради всего этого можно было обещать России согласие Австрии на изменение режима проливов: ведь сделай только Россия серьёзную попытку добиться свободного прохода через Босфор и Дарданеллы для своих военных кораблей, — и конфликт с Англией и Турцией был бы налицо. А что могло быть приятнее такого конфликта для Австрии и Германии? Особенно желателен был он в момент, когда Турция ускользала из-под немецкого влияния, а Англия и Россия установили общую линию поведения в целом ряде ближневосточных проблем. На счастье Эренталя и всего австро-германского блока, как раз в вопросе о проливах англичане русским не уступали. Теперь, после младотурецкой революции, Англия сделалась в вопросе о проливах ещё менее податливой, чем во время переговоров об англо-русской Антанте год тому назад: с появлением у власти Киамиля Англия надеялась упрочить своё влияние в Турции. Ввиду этого английская дипломатия вовсе не желала осложнять отношения с Турцией постановкой вопроса о проливах. По мнению Эренталя, Извольский охотно должен будет принять из рук Австрии право проводить русские военные корабли через проливы. Расчёты Эренталя имели некоторое основание.

Ещё 2 июля 1908 г. Извольский переслал Эренталю записку по балканскому вопросу. В ней он в общем высказывался за сохранение существующего положения на Балканах. При этом он подчёркивал, что вопрос об аннексии Боснии, так же как и вопрос о проливах, имеет общеевропейское значение. Россия и Австро-Венгрия не вправе вдвоём пересматривать Берлинский трактат. Однако ввиду особой важности балканских вопросов для России и Австрии Извольский изъявлял согласие обсудить их «в дружественном духе» с австро-венгерским правительством. Эренталь пригласил Извольского посетить его в замке Бухлау. Извольский принял приглашение. 15 сентября 1908 г. в Бухлау состоялось свидание обоих министров: Между ними было достигнуто устное соглашение. Австро-Венгрия обязывалась не возражать против открытия проливов для русских военных судов: взамен этого Россия соглашалась на аннексию Боснии и Герцеговины Австро-Венгрией. Свои пожелания в отношении режима проливов Извольский (согласно записи Эренталя) изложил в Бухлау следующим образом: «В случае, если Россия сочтёт нужным предпринять шаги с целью добиться свободного прохода через Дарданеллы для отдельных русских военных судов, Австро-Венгрия обещает соблюдать благожелательную и дружественную позицию. Разумеется, что такое изменение существующего права не должно ни в какой мере затрагивать независимость и безопасность Оттоманской империи; другим государствам, расположенным по берегам Чёрного моря, будут предоставлены такие же права». Обе стороны решили не возражать, если Болгария объявит о прекращении своей вассальной зависимости от турецкого султана. Эренталь уверял в своём отчёте о переговорах в Бухлау, будто он сказал Извольскому, что аннексия Боснии и Герцеговины может быть провозглашена Австрией уже в начале октября. «Во всяком случае он будет мною своевременно предупреждён об этом», — так передаёт сам Эренталь содержание тех заверений, которые он дал Извольскому, Этого обещания Эренталь не выполнил. Даже из записи Эренталя совершенно ясно, что Извольский потребовал компенсаций для Сербии и Черногории за счёт Австро-Венгрии. Эренталь отклонил это требование. Извольский поставил и вопрос о созыве международной конференции для оформления намеченного пересмотра Берлинского трактата. По обоим этим вопросам — о компенсациях для Сербии и о конференции — в Бухлау не было достигнуто ясной договорённости, но несомненно, что Извольский выдвигал эти требования как предпосылки своего согласия на аннексию Боснии и Герцеговины.

Из Бухлау Извольский отправился в круговую поездку по Европе, чтобы получить и от других держав такое же согласие на изменение режима проливов, какого он только что добился от Эренталя. 26 сентября Извольский встретился в Берхтесгадене с Шёном, статс-секретарём германского ведомства иностранных дел. Извольский заявил Шёну, что хотя Россия очень хотела бы открыть проливы для своих военных кораблей, но сейчас момент неподходящий для того, чтобы немедленно же поднимать вопросы, поставленные в Бухлау. Так, например, провозглашение независимости Болгарии может вызвать турецко-болгарскую войну. В случае, если Болгария будет разбита, России придётся её защищать, а между тем она не расположена втягиваться в войну. С другой стороны, Россия не может допустить и захвата Константинополя болгарами или греками в случае поражения Турции. Шён в мало обязывающих выражениях дал понять русскому министру, что Германия не будет возражать против открытия проливов, но в свою очередь потребует за это компенсаций.

Из Берхтесгадена Извольский отправился в Дезио. Там он встретился с итальянским министром иностранных дел Титтони. Извольский заявил ему, что согласие России на аннексию Боснии и Герцеговины обусловлено одновременным разрешением вопроса о проливах и компенсацией Сербии и Черногории. Проект аннексии Боснии привёл Титтони в ярость. Что же касается русских планов в отношении проливов, то к ним Титтони отнёсся по существу положительно: он лишь поставил условием, что Россия в свою очередь даст своё согласие на захват Триполи Италией. Некоторое время спустя Титтони заявил в Парламенте, что в Дезио была достигнута полная согласованность русской и итальянской точек зрения. Так составился заговор империалистических держав против младотурецкой Турции в целях её частичного раздела. С гениальной проницательностью, по отрывочным данным, проникавшим в прессу, В. И. Ленин разоблачил на страницах партийной печати «состоявшееся уже предварительно соглашение в коренном, т. е. в выступлении против младотурецкой революции, в дальнейших шагах к разделу Турции, в пересмотре под тем или иным соусом вопроса о Дарданеллах». Таким образом, не имея в ту пору почти никаких документов, Ленин вскрыл основы соглашения, состоявшегося при свиданиях Извольского с Эренталем, Шёном и Титтони.

Из Дезио Извольский направился во Францию. Подъезжая к Парижу, он на одной из станций вышел из вагона и купил свежие газеты. Из них он с изумлением узнал, что Австро-Венгрия не сегодня-завтра объявит об аннексии Боснии и Герцеговины. И действительно, 6 октября был обнародован рескрипт императора Франца-Иосифа на имя Эренталя о присоединении Боснии и Герцеговины к австро-венгерской монархии. Очевидно, Эренталь решил поставить Извольского и весь мир перед совершившимся фактом. Извольский понял, что Эренталь его обошёл. Правда, он обещал России свободный проход через проливы; это было дороже, чем превращение бессрочной оккупации двух турецких провинций в их аннексию. Однако Извольскому нужно было ещё много похлопотать для получения своей доли австро-русской сделки; между тем Эренталь уже держал в руках австрийскую часть добычи.

В Париже Извольского ожидали новые неприятности. Правда, французский министр иностранных дел Пишон на словах сочувственно отнёсся к русским планам. Однако он не выказал ни малейшего желания активно помочь их осуществлению. Что было особенно важно, он тут же подчеркнул необходимость согласия Англии. Извольский двинулся в Лондон.

Но там он встретил решительный отказ. Грей заявил, что не исключает возможности пересмотра статута проливов; однако момент для обсуждения этого вопроса ещё не наступил. Грей ссылался на английское общественное мнение. Оно-де недовольно русской политикой в Персии. В действительности позиция Грея объяснялась проще. Младотурецкая революция сулила усиление английского влияния в Константинополе. Английская дипломатия рассчитывала, что теперь она легче сможет оторвать Турцию от Германии. При таких условиях в Лондоне полагали, что поднимать вопрос о проливах несвоевременно. Да и вообще английская дипломатия не собиралась даром дать России своё согласие на изменение правового режима проливов. Грей сказал, что англичане охотно поли бы на открытие проливов для всех держав, т. е. чтобы и Англия могла вводить свой флот в Чёрное море.

После свидания с Греем Извольский потерял надежду добиться своей цели в отношении проливов. Но он решил в таком случае либо заставить и Австро-Венгрию отказаться от своей добычи, т. е. от аннексии Боснии и Герцеговины, либо же добиться компенсаций для Сербии. В этом он встретил горячую поддержку со стороны Грея. Руководитель английской дипломатии полностью разделял возмущение Извольского по поводу политических приёмов Эренталя. Грей тотчас уведомил венское правительство, что «нарушение или изменение условий Берлинского трактата без предварительного согласования с другими державами, из которых Турция в данном случае затронута больше всех, никогда не может быть ни одобрено, ни признано правительством его величества». Король Эдуард VII ещё яснее выразил своё мнение. Он заявил австро-венгерскому послу, что аннексия наносит удар новому турецкому режиму. Это, конечно, весьма приятно немцам: ведь захватом Боснии австрийцы как бы показывают Турции, что пока султан дружил с ними и с немцами, он был застрахован от таких вероломных актов насилия, как односторонняя отмена международного договора.

Когда Извольский изложил Грею план созыва конференции участников Берлинского трактата для принятия решения по поводу самочинных действий Австро-Венгрии, английский министр живо подхватил эту мысль. С помощью конференции он, во-первых, мог ущемить союзника Германии. Во-вторых, он оказывал услугу России, чем надеялся смягчить неприятное впечатление, созданное в Петербурге его позицией по вопросу о проливах. Наконец, в-третьих, он надеялся привлечь на свою сторону Турцию, по меньшей мере добыв ей какие-либо компенсации за отнятые провинции. Поэтому Грей горячо поддержал проект международной конференции.

В борьбе с Эренталем Извольский мог опереться и на Сербию. Там поднялась волна национального протеста против захвата Австрией населённых сербами областей. Извольский ободрял сербов, обещая им помочь добиться компенсаций; однако тут е он предупреждал, что сейчас необходимо избежать войны, но Россия ещё не оправилась от понесённого ею поражения.

Турции возмущение против Австрии было не меньше, чем Сербии. Турки начали бойкот австрийских товаров.

Извольский не отрицал, что дал Эренталю согласие на аннексию. Но он утверждал, что обусловил этот акт предварительным созывом международной конференции. Поскольку аннексия Боснии и Герцеговины нарушает Берлинский трактат, постольку, заявлял Извольский, согласия одной России недостаточно; необходимо добиться того же от всех держав, участвовавших в Берлинском конгрессе. Извольский уже выработал и программу конференции. Любопытно, что о статуте проливов он там даже не упомянул.

Франция в вопросе о конференции пошла за Англией и Россией. Италия также поддерживала Антанту, не желая допустить усиления Австро-Венгрии.

Выяснилось, что Эренталь обманул не одного только Извольского. Титтони тоже стал жертвой недобросовестности австрийского министра. Извещая Титтони об аннексии обеих турецких провинций, Эренталь сослался на переговоры, которые он незадолго перед тем вёл с Титтони в Зальцбурге. В своём ответе Титтони резко и решительно опроверг утверждение Эренталя, будто в Зальцбурге он дал австрийскому министру согласие Италии на аннексию. «При наших переговорах в Зальцбурге, — писал Титтони, — вы мне сказали, что с вашей точки зрения проблема Боснии и Герцеговины должна быть разрешена между Австро-Венгрией и Турцией, не нося международного характера. Но вы не сообщили мне о вашем намерении осуществить аннексию. Я не считал её ни вероятной, ни близкой и поэтому не высказывался на этот счёт».

Австро-Венгрия официально заявила, что отказывается передать вопрос об аннексии на международное обсуждение. Австрийское правительство поясняло, что могло бы пойти на созыв конференции лишь при том условии, если бы все её участники заранее обязались не возражать против совершённого им акта. Германия безоговорочно поддерживала Австрию. 8 декабря Бюлов объявил это публично. Он известил австро-венгерское правительство, что в случае осложнений оно может твёрдо рассчитывать на помощь Германии. В инструкциях, 28 октября 1908 г. преподанных Бюловым германскому послу в Петербурге, указывалось, что неудачи русской политики являются следствием поворота России в сторону Англии. Эта инструкция свидетельствует о том, что Германия преследовала ту же цель, которую с самого начала имел в виду и Эренталь: оторвать Россию от Антанты, дав ей почувствовать, какие тяжёлые удары может ей нанести Германия. То было повторением приёмов германской дипломатии в отношении Франции в дни марокканского кризиса. Пурталес достаточно откровенно высказал Извольскому, что антирусская позиция Германии является последствием присоединения России к Антанте. Россия, выбирая между Германией и Антантой, склонилась на сторону последней. Это её дело. Но пусть не удивляется, если Германия сделала из этого свои выводы. Вильгельм II на донесении Пурталеса об этой беседе сделал пометку; «Наконец-то Извольский услышал правду».

На антиавстрийское движение, поднявшееся в Сербии, Австро-Венгрия ответила военными приготовлениями. Это произошло в декабре 1908 г. Одно время можно было опасаться, что Австрия нападёт на Сербию. Конрад фон Гетцендорф с большой откровенностью рассказал о том, как протекали события.

«4 и 17 января 1909 г., — повествует он, — у меня были совещания с бароном Эренталем.

На первом совещании барон Эренталь присоединился к моему мнению, что конфликт с Сербией должен быть решён силой оружия. Ведь через каких-нибудь 2 — 4 года Россия и Италия будут в состоянии прийти сербам на помощь. Тогда мы можем оказаться вовлечёнными в войну с Россией, с Италией и на Балканах одновременно. Этого во что бы то ни стало надо избегать.

Однако на совещании 17 января Эренталь совершенно изменил своё мнение, заявив, что присоединение Сербии неосуществимо, так как мы не в состоянии переварить Сербию; он сказал, что задачей его политики является только всестороннее обеспечение аннексии Боснии и Герцеговины.

Он добавил, что дальнейшее могут сделать его преемники. Барон Эренталь не принял при этом во внимание, что не может быть и речи об обеспечении аннексии до тех пор, пока Сербия продолжает существовать в качестве второго Пьемонта. У меня не было никаких сомнений в том, что он изменил своё мнение под влиянием венгерских кругов. Последние противились присоединению к монархии новых южнославянских областей, из страха, что это создаст опасный противовес мадьярскому элементу. Такая точка зрения постоянно и упорно отстаивалась с венгерской стороны и в последующие годы, в особенности графом Тиссой».

В угоду венграм Эренталь выдвинул план раздела Сербии между Австрией, Болгарией и Румынией.

К этому времени в Турции произошли новые перемены. Киамиль-паша был устранён от власти. 26 февраля 1909 г. австрийской дипломатии с германской помощью удалось добиться крупного успеха. Состоялось соглашение с турецким правительством. За 2,5 миллиона фунтов стерлингов Турция отказалась от своего номинального суверенитета над Боснией и Герцеговиной. За это Австро-Венгрия в свою очередь отказывалась от оккупации Ново-Базарского санджака, право на которую было ей предоставлено Берлинским конгрессом. Австрия давала также своё согласие на повышение турецких пошлин и на отмену режима капитуляций. Однако обе последние уступки приобретали силу лишь после того, как все остальные заинтересованные державы изъявят на это своё согласие. А до этого было ещё далеко.

Между тем возбуждение в Сербии и в России всё возрастало. Военные мероприятия Австрии и протесты Сербии сопровождались ожесточённой австро-русской полемикой в прессе и в дипломатической переписке. Положение настолько обострилось, что 17 марта в Петербурге в Совете министров поставлен был на обсуждение вопрос о возможности войны. Министры и на этот раз пришли к выводу, что Россия не готова и воевать не может. Однако именно ввиду неподготовленности России в Австро-Венгрии усиливалось течение в пользу превентивной войны против Сербии. В своих мемуарах Конрад фон Гетцендорф достаточно откровенно, без дипломатических околичностей обосновывал необходимость войны. «Корнем всех зол для Австро-Венгерской монархии, — писал начальник генерального штаба, — были её отношения с Сербией и стоящей позади Сербии Россией... Всё остальное имело второстепенное значение. Путь, который я себе всегда представлял, заключался прежде всего в достижении мирными средствами длительного государственного объединения Сербии с Габсбургской монархией. Если бы Сербия, однако, отклонила объединение и продолжала бы питать свои, враждебные монархии, замыслы, что и имело место, то тогда выходом должно было бы явиться военное разрешение вопроса в соответствующий момент. Я указывал на это уже в 1906 г., при моём назначении начальником генерального штаба; в 1908 — 1909 гг. я считал момент подходящим для внесения ясности во взаимоотношения с Сербией, имея в виду, что с течением времени шансы неизбежного расчёта с ней будут (для Австрии) лишь ухудшаться».

Германия подстрекала Австрию, поддерживая партию эрцгерцога и Конрада фон Гетцендорфа. В январе—марте 1909 г.состоялся обмен письмами между начальниками германского и австрийского генеральных штабов Мольтке (младшим) и Конрадом фон Гетцеидорфом. В этих письмах австро-германский договор 1879 г. получил новое истолкование, в своё время решительно отвергнутое Бисмарком. Мольтке с ведома и согласия канцлера Бюлова значительно расширил германские обязательства. Он обещал Австро-Венгрии, что Германия будет считать за casus foederis даже и такой австро-русский конфликт, который будет вызван не прямым нападением России на Австрию, а хотя бы вмешательством России в австро-сербские осложнения. Вот что Мольтке писал 21 января:

«Необходимо иметь в виду, что может наступить такой момент, когда придёт конец долготерпению монархии (Австро-Венгерской) по отношению к сербским провокациям. Тогда ей не останется иного выхода, кроме вторжения в Сербию. Я полагаю, что лишь такое вторжение может вызвать активное выступление России. В этом случае для Германии наступит casus foederis».

В том же письме Мольтке предвидит почти неизбежное вмешательство Франции в войну Германии и Австрии против России. В переписке Мольтке с Конрадом фон Гетцендорфом намечался общий стратегический план войны против Франции, России и Сербии с учётом различных вариантов возможного поведения Италии. По существу этот обмен письмами между начальниками генеральных штабов был равносилен военной конвенции. Оба кайзера — Вильгельм и Франц-Иосиф, оба министра — Эренталь и Бюлов — одобрили все условия, изложенные в письмах начальников генеральных штабов.

20 февраля Эренталь известил Бюлова, что мобилизация и выступление против Сербии намечены на середину марта. Сербии будут предъявлены требования: отказаться от притязаний на компенсации, от протеста против аннексии и дать заверения, что она не питает агрессивных замыслов против Австро-Венгрии. Если Сербия не удовлетворит этих требований, Австрия вручит ей ультиматум, а в случае его отклонения последует война. Эренталь указывал, что огромное значение будет иметь воздействие из Берлина на Петербург.

Поддерживая Австро-Венгрию, Бюлов думал не только об укреплении союза с ней. Он рассчитывал, что Россия не устоит перед его угрозами, уступит и тем самым продемонстрирует свою слабость. Германское правительство надеялось таким путём ослабить влияние России на Балканах и в Турции. Итак, боснийский вопрос перерастал в борьбу великих держав за преобладание на Ближнем Востоке.

21 марта 1909 г. Бюлов поручил своему послу в Петербурге графу Пурталесу потребовать от Извольского ясного ответа: готова ли Россия безоговорочно согласиться на отмену параграфа 25 Берлинского трактата, признать аннексию Боснии и Герцеговины и добиться того же от Сербии, или же намерена упорствовать и дальше. «Вы должны, — писал Бюлов послу, — в твёрдой форме заявить Извольскому, что мы ожидаем точного ответа — да или нет». Уклончивый или неясный ответ будет рассматриваться как отказ. В случае же такового, угрожающе добавлял Бюлов, Германия «устранится», т. е., иначе говоря, предоставит Австро-Венгрии напасть на Сербию. «Ответственность за все дальнейшие события, — заключал Бюлов, — падёт тогда исключительно на г. Извольского». Если Извольский будет продолжать настаивать на созыве конференции, то Германия сочтёт это за попытку затянуть ответ, равносильную отклонению германского «предложения».

22 марта Пурталес предъявил эти требования Извольскому. Форма их напоминала ультиматум. В тот же день, 22 марта, Австро-Венгрия объявила «состояние тревоги» для 7-го и 43-го корпусов.

Извольский ответил Пурталесу, что раньше, чем дать столь серьёзный ответ, он обязан доложить царю. Министр ясно видел, что перед ним поставили альтернативу: или уступка, или австрийское вторжение в Сербию. В тот же день после доклада Извольского Николай II телеграфировал кайзеру, что Россия принимает германские требования.

Так царское правительство капитулировало перед германским шантажем. 29 марта в Австро-Венгрии была объявлена частичная мобилизация пяти корпусов. 31 марта 1909 г. сдала свои позиции и Сербия. Она сочла себя вынужденной заявить, что аннексия Боснии и Герцеговины не нарушает её прав. Германская дипломатия торжествовала.

Однако её победа была в значительной мере лишь кажущейся. Несмотря на то, что временная слабость России была продемонстрирована перед балканскими народами, русское влияние в Сербии подорвано не было. Это понятно: Сербии негде было искать поддержки, кроме как у России и её союзницы Франции. Ещё важнее было другое. Грубое вмешательство Бюлова в пользу Австро-Венгрии до крайности обострило отношения между Германией и Россией. Разумеется, это было отнюдь не безопасно для победительницы.

Русская дипломатия не замедлила взять свой реванш. В октябре 1909 г. в Италии, в Раккониджи, состоялось свидание Николая II с итальянским королём Виктор ом-Эммануилом III. Здесь Извольский и Титтони оформили ту сделку, основы которой были намечены ещё в Дезио. Россия и Италия договорились совместно противодействовать австрийской экспансии на Балканах. На дипломатическом языке это было выражено следующим образом:

«1. Россия и Италия должны стремиться в первую очередь сохранить status quo на Балканском полуострове.

· При всех случайностях, могущих возникнуть на Балканах, они должны придерживаться применения национального принципа, содействуя развитию балканских государств в целях устранения всякого иностранного преобладания.

· Обе стороны обязуются сообща противодействовать всем противоположным стремлениям».

Далее, Италия обязывалась «относиться благожелательно к интересам России в вопросе о проливах». Со своей стороны царская дипломатия обещала такую же «благожелательность» «к интересам Италии в Триполитании и Киренаике». Соглашение в Раккониджи осталось секретным. Оно было симптомом дальнейшего отхода Италии от Тройственного союза.

Инцидент в Касабланке.

В 1908 г. произошло новое обострение марокканского вопроса. Франция использовала Алхесирасский акт, чтобы постепенно прибрать Марокко к рукам. В предлогах недостатка не было. Брат марокканского султана Мулай-Гафид поднял мятеж и захватил марокканский престол. При происшедших беспорядках был убит один французский подданный. Это событие явилось поводом для оккупации французскими войсками смежных с Алжиром областей Марокко. Несколько позже, в августе 1908 г., французы оккупировали порт Касабланку с прилегающей территорией.

Видя, что Франция понемногу захватывает Марокко, дипломатия Бюлова не оставалась в бездействии. 25 сентября 1908 г. в Касабланке произошёл крупный инцидент. Местный германский консул устроил побег 6 дезертиров из французского иностранного легиона. В момент, когда беглецы садились на готовый к отплытию пароход, они были схвачены французами; произошла свалка, в которой пострадал секретарь германского консульства. Германская дипломатия предъявила французскому правительству требование освободить трёх германских подданных, которые при этом были задержаны французскими оккупационными властями. Она потребовала, далее, извинения за насилие, якобы учинённое над персоналом консульства. Французское правительство решительно отвергло эти дерзкие домогательства. Казалось, что конфликт между Германией и Францией неизбежен. Но момент оказался неподходящим. Боснийский кризис был в разгаре; Австро-Венгрия боялась толкнуть западные державы на активную поддержку России. Под нажимом Австро-Венгрии немецкая дипломатия вынуждена была пойти на уступки. В ноябре Германия согласилась на передачу касабланкского дела в Гаагский трибунал. Спустя некоторое время трибунал вынес решение, в основном благоприятное для Франции.

Вскоре после касабланкского инцидента между Францией и Германией начались переговоры по марокканскому вопросу. 9 февраля 1909 г. сторонами было достигнуто соглашение. Франция обещала обеспечить германским подданным равенство прав в отношении коммерческой и промышленной деятельности в Марокко. В обмен за это Германия заявила, что преследует в Марокко «только экономические интересы»; за Францией она признала там «особые политические интересы, тесно связанные с укреплением порядка и внутреннего мира». После заключения этого соглашения в Марокко временно установилось сотрудничество германских фирм с представителями французского капитала.

Потсдамское свидание.

В 1910 г. Извольский в результате понесённых им неудач покинул министерский пост и был назначен послом в Париж. Его заменил Сазонов, родственник Столыпина и его доверенное лицо.

Сазонов начал свою деятельность с попытки улучшить отношения с Германией, дабы выиграть время для восстановления сил русской армии и флота. Серьёзные конфликты с Англией в Персии, равно как и недостаточность англо-французской поддержки в вопросе о проливах влекли Россию к сближению с немцами.

В Германии тоже произошла смена политического руководства. В 1909 г., вскоре после ликвидации боснийского кризиса, Бюлов ушёл в отставку. На его место был назначен Бетман-Гольвег. Трудно было сделать менее удачный выбор. Положение Германии было не из лёгких. Своей вызывающей политикой она задевала и Россию и Англию. Этим она поставила себя в изолированное положение, если не считать союза с Австро-Венгрией. В такой обстановке стране нужен был гибкий дипломат, способный подготовить более благоприятные условия для предстоящей борьбы за передел мира. Вместо этого во главе правительства был поставлен посредственный бюрократ. Новый канцлер был усердным и знающим чиновником. Но он был человеком среднего ума. Отличительными его чертами были педантизм и отсутствие эластичности. Бетман был лишён политического чутья и при этом чрезвычайно нерешителен. Он вечно колебался. «Сегодня папа менял своё решение всего лишь три раза», — иронически заметил однажды его сын. За спиной Бетмана внешней политикой Германии руководил статс-секретарь иностранного ведомства Кидерлен-Вехтер. Он являлся прямой противоположнос-тью своему шефу. Если Бетман был нерешителен и робок, то Кидерлен не останавливался перед самыми дерзкими приёмами внешней политики. Бетман был педантом и формалистом, Кидерлен никогда не смущался перед юридическими затруднениями. Обладая известной гибкостью, Кидерлен, однако, был чересчур груб, заносчив и неосторожен, чтобы стать крупным дипломатом. Нового канцлера он презирал; он прозвал Бетман-Гольвега «земляным червём» — в отличие от Бюлова, которого за изворотливость величал «вьюном».

В ноябре 1910 г. Николай II в сопровождении Сазонова прибыл в Германию. В Потсдаме состоялись переговоры между новыми руководителями внешней политики обеих стран. Кидерлен сделал очередную попытку оторвать Россию от Антанты. Он заверял Сазонова, что Германия отнюдь не намеревается поддерживать дальнейшие агрессивные замыслы Австрии на Балканском полуострове. Багдадскую дорогу Кидерлен изображал как чисто коммерческое предприятие; наконец, он обещал не чинить России препон и в северной Персии, куда в последние годы усиленно начал проникать немецкий капитал. Сазонов со своей стороны обещал не препятствовать немцам в сооружении ветки Багдадской железной дороги к Ханекену, находящемуся на турецко-персидской границе. Бетман составил проект русско-германского договора. Кроме соглашения по перечисленным персидским и турецким вопросам канцлер предлагал включить в договор взаимное обязательство России и Германии не принимать участия в каких-либо враждебных друг другу политических группировках. Ясно, что принятие такого обязательства означало бы отход России от Антанты.

Сазонов не решился подписать Потсдамское соглашение. Он взял проект с собой в Россию. Вернувшись в Петербург, министр прибег к замысловатому дипломатическому приёму: он дал интервью представителю газеты «Новое время», связанной с министерством иностранных дел. В этом интервью Сазонов постарался свести к минимуму свои уступки Германии очевидно, с расчётом укрепить своё собственное положение в России, а также попытаться кое-что добавочно выторговать у немцев. Сазонов объяснял германскому послу Пурга лесу, что без некоторого преуменьшения русских уступок он не может отстаивать соглашение перед русским общественным мнением. В самом деле, сообщения о проектируемом соглашении с Германией вызвали целую бурю в московских торгово-промышленных кругах: там опасались, что по новой железной дороге в Персию устремится поток немецких товаров, которые вытеснят русские фабрикаты с прибыльного персидского рынка. Были у Сазонова и другие опасения. Он не решался поставить свою подпись под соглашением, которое заключало фактический отказ от Антанты. Вот почему он намеренно затягивал переговоры, давая Пурталесу уклончивые ответы.

Внезапно Бетман выступил в Рейхстаге с заявлением, что в Потсдаме Россия и Германия обещали не принимать участия во враждебных друг другу комбинациях. Этим провокационным выступлением германский канцлер лишь повредил своему делу. Его заявление встревожило и Лондон и Париж. Вновь назначенный в Петербург британский посол сэр Джордж Бьюкенен при вручении верительных грамот выразил царю тревогу по поводу потсдамских переговоров. По своему обыкновению Николай II поспешил заверить посла, что Россия не заключит соглашения с Германией, не ознакомив с ним предварительно британского правительства.

Было ясно, что общеполитического договора с Германией Сазонов не подпишет. Убедившись в этом, немцы решили удовольствоваться соглашением относительно Персии и Багдадской дороги. Английская дипломатия попыталась было сорвать и эти переговоры. Ей ревностно помогал царский посол в Лондоне граф Бенкендорф. На русскую политику он всегда смотрел глазами Форейн офис. И в данном случае он пугал Сазонова, уверяя, что Грей порвёт договор Антанты, если русское правительство пойдёт на сепаратное соглашение о немецком железнодорожном строительстве в Турции.

Сазонов не поддался паническим внушениям Бенкендорфа. Он продолжал переговоры с Бетманом о русско-германском соглашении по турецким и персидским вопросам. 19 августа 1911 г. оно было подписано.

Согласно статье 1-й Германия обязывалась не добиваться концессий в Персии в пределах русской сферы влияния. За это Россия обещала не препятствовать постройке Багдадской железной дороги (статья 3), но согласия на повышение турецких таможенных пошлин в договоре не содержалось. Русское правительство заявляло, что как только немцами будет закончена постройка ветки от Садидже на Багдадской дороге до Ханекена на турецко-персидской границе, оно тотчас же испросит у персов концессию на постройку продолжения этой линии от Ханекена до Тегерана (статья 2). Русская дипломатия упорно добивалась, чтобы сама Германия обязалась не строить железных дорог к северу от Багдадской дороги и от линии Садидже — Ханекен, т. е., иначе говоря, вблизи русской границы. Но пока ей пришлось удовольствоваться лишь устным обещанием на этот счёт германского кайзера и его правительства. Соглашение было выгодно для Германии, поскольку Россия отказывалась от противодействия сооружению Багдадской дороги и открывала путь для германского экспорта в Персию по линии Садидже — Ханекен — Тегеран. Всё же главной цели Кидерлен не достиг: оторвать Россию от Антанты ему так и не удалось.

Агадир.

Окончание русско-германских переговоров совпало с новым, уже третьим по счёту, обострением марокканской проблемы.

Весной 1911 г. вспыхнуло восстание в окрестностях столицы Марокко — Феца. Воспользовавшись этим, французы под предлогом восстановления порядка и защиты французских подданных в мае 1911 г. оккупировали Фец. Стало ясно, что Марокко переходит под власть Франции.

Среди германских империалистов зрело убеждение, что вся марокканская политика Германии, начиная с Танжера, была ошибочной. Наиболее крайние империалистические круги уже начинали открыто нападать на своё правительство. Правительство Вильгельма II оказалось весьма чувствительным к этой критике. Оно решило попытаться поправить дело: получить от французов часть Марокко или в крайнем случае взять за переход Марокко к Франции хорошую плату, которую ещё в 1905 г. предлагал немцам Рувье. Тогда Бюлов отказался от такой сделки, рассчитывая, что достигнет большего. Теперь в Берлине спохватились и Весьма об этом сожалели.

Французы ещё в апреле предупреждали германское правительство, что для защиты европейцев они, возможно, временно введут свои войска в Фец. Кидерлен не протестовал; он только ядовито заметил, что не сомневается в лойяльности Франции, но что «события часто бывают сильнее, чем это представляется». Они иногда приводят к последствиям, которых люди не предвидят. Кидерлен добавил, что если французские войска останутся в столице, о независимости марокканского султана, конечно, говорить уже не придётся. Следовательно, и Алхесирасский трактат фактически утратит силу. Тогда и Германия не будет считать себя больше связанной трактатом и возвратит себе свободу действий.

Вслед за тем Кидерлен предложил кайзеру оккупировать марокканские гавани Агадир и Могадор; заручившись этим приобретением, можно будет спокойно выжидать, что предложат французы. «Оккупация Феца, — писал Кидерлен,— подготовила бы поглощение Марокко Францией. Мы ничего не достигли бы протестами и потерпели бы благодаря этому тяжкое моральное поражение. Поэтому нам следовало бы обеспечить себе для предстоящих переговоров такой объект, который склонил бы французов к компенсациям. Если французы водворятся в Феце из «опасения» за своих соотечественников, то и мы вправе охранять наших соотечественников, которым угрожает опасность. У нас имеются крупные немецкие фирмы в Могадоре и Агадире. Немецкие корабли могли бы направиться в эти гавани для охраны этих фирм. Они могли бы совершенно спокойно оставаться там лишь для предотвращения предварительного проникновения других держав в эти важнейшие гавани южного Марокко». «Обладая таким залогом, мы могли бы спокойно следить за дальнейшим ходом событий в Марокко и ждать, не предложит ли нам Франция подходящих компенсаций в своих колониях, в обмен за что мы покинем обе эти гавани».

Вильгельм II принял этот план.

Первые недели после захвата Феца берлинское правительство хранило загадочное молчание. Зато немецкая пресса бесновалась: она требовала то самых широких компенсаций в других колониях, то прямого раздела Марокко. Поведение Германии не могло не волновать Парижа. Французская дипломатия, как и в 1905 г., стала осторожно сама заговаривать с Германией о компенсациях, например о постройке железной дороги из Германского Камеруна к реке Конго. Особенно добивался франко-германского соглашения министр финансов Кайо, вскоре ставший председателем Совета министров. Через неофициального агента, директора пароходной компании в Конго Фондере, заинтересованного в сотрудничестве с немецким капиталом, Кайо предлагал немцам часть территории "Французского Конго. Чтобы продемонстрировать свою «незаинтересованность» в этих комбинациях, Кидерлен 15 мая уехал в месячный отпуск на курорт. Во время этого «отпуска» он разрабатывал план оккупации Агадира. Французский посол в Берлине Жюль Камбон, желая выяснить позицию Германии, решил отправиться к Кидерлену в Киссинген. Беседа с министром состоялась 21 июня. Камбон искал соглашения, говорил о компенсациях, но не скрыл от Кидерлена, что о прочном утверждении немцев в Марокко не может быть и речи. Кидерлен отмалчивался, давая понять, что ждёт конкретных предложений. «Привезите нам что-нибудь из Парижа», — сказал он, расставаясь с Камбоном, который собирался поехать во Францию.

Не дожидаясь возвращения Камбона, Кидерлен решил по-настоящему припугнуть французов. 1 июля 1911 г. в Агадир прибыла германская канонерская лодка «Пантера». Следом за ней в марокканские воды шёл лёгкий крейсер «Берлин». «Прыжок „Пантеры”» взволновал весь мир. То была дерзкая провокация, которая уже пахла порохом.

9 июля напуганный Камбон снова явился к Кидерлену. Посол только что прибыл из Парижа. В донесении об этой встрече Кидерлен отметил, что у Камбона был встревоженный вид. Поздоровавшись, оба сели. Воцарилось молчание. Его прервал Камбон:

«— Ну, как? — спросил посол.

· Что нового? — как ни в чём не бывало осведомился Кидерлен.

· Вы имеете мне что-либо сказать? — повторил Камбон свой вопрос.

· Нет, мой дорогой посол, — продолжал издеваться Кидерлен.

— Я тоже, — вспылил Камбон».

Вновь последовало тягостное молчание.

Так как Кидерлен не произносил ни слова, Камбон опять заговорил первым. Он заявил, что появление в Агадире «Пантеры» его крайне изумило. Кидерлен развязно ответил, что если французы охраняют своих подданных в Феце, то и немцы могут это делать в Агадире. Вообще же он советует лучше не сетовать на прошлое, а говорить о будущем. Камбон предложил продолжить разговор о компенсациях. Он назвал несколько возможных объектов: вопросы железнодорожного строительства в Турции, расширение немецкого участия в управлении Оттоманского долга и т. д. Кидерлен пренебрежительно отклонял все эти «мелочи».

Разговор затянулся. Оба дипломата порой умолкали: ни один из них не хотел первым выступить с окончательным предложением. Наконец, в качестве возможного объекта компенсации было названо Французское Конго. Кидерлен дал понять, что об этом стоит поговорить. Но дальше этого разговор не пошёл. Осталось неясным, чего именно хочет Германия в Конго и какую долю готова предложить ей там Франция. Всё же Камбон понял, что на самое Марокко Германия не претендует и готова предоставить там Франции carte blanche, по буквальному заявлению Кидерлена, Ко времени своей беседы с Камбоном Кидерлен уже знал, что Англия не допустит водворения Германии по соседству с Гибралтаром. Вероятно это обстоятельство и повлияло на его позицию. 15 июля Кидерлен, наконец, заявил Камбону, что Германия должна получить всё Французское Конго целиком. По сообщению Кидерлена Бетману, Камбон от ужаса и изумления «едва не упал навзничь». Французское правительство полагало, что от немецких вымогателей можно отделаться, бросив им какие-нибудь клочки своей колониальной добычи. Овладев собой, Камбон заявил, что отдать всё Конго Франция не может. После этого Кидерлен сообщил Бетману, что «для достижения благоприятного результата, очевидно, придётся выступить весьма энергично».

В этот момент на арене дипломатической борьбы появилась Англия. Ещё в начале июля Грей предупредил германского посла, что Англия не допустит утверждения Германии на западном побережье Марокко. 21 июля по поручению кабинета канцлер казначейства Ллойд Джордж публично выступил по марокканскому вопросу. Он заявил, что Англия не позволит решать этот вопрос без её участия. «Я готов, — продолжал Ллойд Джордж, — на величайшие жертвы, чтобы сохранить мир... Но если нам будет навязана ситуация, при которой мир может быть сохранён только путём отказа от той значительной и благотворной роли, которую Великобритания завоевала себе столетиями героизма и успехов; если Великобританию в вопросах, затрагивающих её жизненные интересы, будут третировать так, точно она больше не имеет никакого значения в семье народов, тогда — я подчёркиваю это — мир, купленный такой ценой, явился бы унижением, невыносимым для такой великой страны, как наша». Эти слова оказали желаемое действие. Речь Ллойд Джорджа вызвала вопли ярости в немецкой шовинистической печати. Но она напугала германское правительство. Бетман сообщил англичанам, что Германия вовсе и не претендует на западное побережье Марокко. С французами он повёл переговоры о компенсациях более скромного масштаба. После долгой торговли, в ноябре 1911 г., было, наконец, подписано франко-германское соглашение. Германия безоговорочно признавала Марокко находящимся под протекторатом Франции; в обмен она получала лишь часть Французского Конго. Вместо большой и ценной колонии Германии пришлось удовольствоваться некоторым пространством тропических топей. Получилось, что немецкие империалисты подняли шум на весь мир, и только для того, чтобы в конце концов, испугавшись, удовольствоваться «клочком болот», по пренебрежительному выражению французского премьера Кайо.

Пожалуй, ни один международный кризис предшествовавших лет не вызывал такой волны шовинизма во всех странах, как агадирский инцидент. В Германии и пресса, и правительство, и кайзер пылали ненавистью к Англии. В Рейхстаге сообщение канцлера о договоре с Францией было встречено гробовым молчанием. Германские империалисты обвиняли своё правительство в трусости и неспособности отстоять интересы Германии. В той же атмосфере шовинизма выдвинулась во Франции кандидатура Пуанкаре, ставшего в начале 1912 г. премьером, а затем и президентом республики. Главной целью нового президента была подготовка войны против Германии ради возвращения Эльзаса и Лотарингии. Такое же действие оказал агадирский кризис и на Англию, где усилилась антигерманская агитация. Одним из важнейших последствий Агадира была целая серия мероприятий по усилению вооружений, проведённых всеми великими державами с начала 1912 г. по лето 1914 г. Впереди всех в этой гонке вооружений шла Германская империя.

Итало-турецкая война.

С 1911 г. военная опасность грозной тучей непрерывно висит над Европой. Не успевает разрешиться один кризис, как уже возникает другой.

Действительно, едва миновал напряжённейший момент марокканского конфликта, как Италия начала захватническую войну против Турции. Итальянский империализм давно стремился наложить руку на Триполи. Эта пустынная область имеет серьёзное стратегическое значение: вместе с Сицилией она командует над сравнительно узким местом Средиземного моря. Правда, значение Триполи для Италии умалялось английским владычеством над Мальтой и французским — над Тунисом. Тем не менее итальянские империалисты рассматривали Триполи как исходный плацдарм для дальнейшей экспансии. Римский банк, связанный с Ватиканом, также имел в Триполи серьёзные интересы. Война за эту область и была вызвана ближайшим образом «корыстью итальянских финансовых тузов».

Ещё в 1900 г. Италия заручилась согласием Франции на захват Триполи и Киренаики. Широкий подкуп французской прессы немало способствовал обеспечению благожелательной позиции Франции. В 1909 г. в Раккониджи Италия добилась того же и от России. Итальянские империалисты рассчитывали, что Германия и Австро-Венгрия также не станут им противодействовать и предадут интересы покровительствуемой ими Турции. Истинные отношения Германии к Турции хорошо вскрыл русский поверенный в делах в Константинополе Свечин: «Когда в боснийском конфликте Германия оказалась в необходимости высказаться недвусмысленно между Турцией и Австро-Венгрией, она не могла не стать на сторону последней. Если бы ход событий поставил её перед необходимостью такого же выбора между Италией и Турцией, едва ли может быть сомнение в том, что перевес окажется на стороне Италии».

Итальянская дипломатия выжидала момента, когда её предположения превратятся в полную уверенность в нейтралитете других держав. Такой момент наступил при вспышке агадирского кризиса. Германия, Франция и Англия поглощены были взаимной распрей. Ясно было, что в эту минуту им не до Триполи и что Италия может действовать.

28 сентября итальянское правительство почти без предисловий направило Порте ультиматум. То был один из поразительнейших по цинизму документов. Он начинался с заявления, что Турция держит Триполи и Киренаику в состоянии беспорядка и нищеты. Далее шли жалобы на противодействие турецких властей итальянским предприятиям в Триполи. Вывод был ошеломляющий: «Итальянское правительство, вынужденное позаботиться об охране своего достоинства и своих интересов, решило приступить к военной оккупации Триполи и Киренаики». Но последнего предела наглости итальянская дипломатия достигла в заключительных строках ультиматума: в них Турции предлагалось не более и не менее как самой способствовать захвату своей территории, приняв меры к тому, чтобы «предупредить всякое противодействие» итальянским войскам! Как ни низко пало в это время турецкое правительство, но принять такое требование не смогло и оно. Началась война. Итальянские войска без труда справились с незначительными турецкими гарнизонами. Но затем им пришлось вести нелёгкую войну против местного арабского населения. Война затягивалась. Турция не соглашалась на мир; арабы продолжали сопротивление. Италия оккупировала острова Додеканез, бомбардировала с моря Бейрут и другие турецкие порты, но крупного ущерба нанести Турции не смогла. В апреле 1912 г. итальянский флот подверг бомбардировке устье Дарданелл. Однако предпринять более серьёзные действия в проливах Италия не решалась.

«Демарш Чарыкова».

Царская дипломатия решила воспользоваться итало-турецкой войной, чтобы ещё раз сделать попытку добиться открытия проливов для русского военного флота. В октябре 1911 г. русский посол в Константинополе Чарыков получил предписание начать переговоры с Портой. 12 октября Чарыков вручил великому визирю Саид-паше проект русско-турецкого соглашения. Русское правительство выражало готовность отказаться от противодействия железнодорожному строительству в значительной части запретной зоны, установленной русско-турецким соглашением 1900 г. Это представляло собой уступку не только Турции. В железнодорожном строительстве в северной Анатолии были заинтересованы французские капиталисты. Россия надеялась этой уступкой купить согласие Франции на самое важное условие задуманного договора. Условие это гласило:

«Российское императорское правительство обязуется, кроме того, оказывать оттоманскому правительству действительную поддержку для сохранения существующего режима в проливах Босфор и Дарданеллы, распространяя вышеупомянутую поддержку равным образом и на прилегающие территории, в случае если последние подвергались бы угрозе со стороны иностранных вооружённых сил.

С целью облегчить выполнение вышеупомянутого ограничительного условия оттоманское правительство обязуется со своей стороны не противиться проходу русских военных судов через проливы, при условии, что эти суда не будут останавливаться в водах проливов, если это не будет особо обусловлено.

Применение такого истолкования конвенции, заключённой в Лондоне 13 марта 1871 г., находится в зависимости от предварительного согласия других держав, подписавших вышеупомянутую конвенцию».

Русское правительство соглашалось, далее, приступить к переговорам об отмене капитуляций, ограничивавших национальную независимость турецкого народа, и принять меры к установлению «прочных добрососедских отношений между Оттоманской империей и балканскими государствами на основе status quo». Эти последние условия, бесспорно, представляли для Турции большую ценность.

Однако великий визирь уклонился от ответа и принялся тянуть переговоры. Демарш Чарыкова вызвал беспокойство в Париже. Правда, французское правительство ответило согласием на русский проект. Но, по своему обычаю, оно тут же сослалось на необходимость урегулировать вопрос с Лондоном. В Лондоне же менее всего были расположены даром предоставлять России проход через проливы. Однако Грей по примеру французов любезно сообщил, что приветствует сближение России с Турцией. Не возражает он и против открытия проливов, но только не для одной России. Он придерживается того заявления, которое сделано им было осенью 1908 г. Принятие предложения Грея лишь ухудшило бы для России существующий режим проливов. Все попытки Извольского добиться от французского правительства письменного обязательства поддержать Россию в вопросе о проливах оказались тщетными.

Турецкое правительство, находившееся под влиянием Германии, отнеслось к русскому предложению отрицательно. Оно обратилось к германскому послу барону Маршаллю; тот посоветовал своему правительству немедленно выступить против России. Однако в Берлине рассудили иначе. Там рассчитывали, что русские планы сорвёт Англия. Немцы не ошиблись. Грей действительно сообщил турецкому послу, что считает русское предложение неприемлемым. Таким образом, царское правительство наткнулось на неодолимые дипломатические препятствия. На открытую борьбу оно не решалось. Сазонов не нашёл другого выхода, как дезавуировать выступление Чарыкова. В интервью сотруднику «Matin», известному французскому журналисту Стефану Лозанну, он заявил, что по вопросу о проливах «Россия ни о чём не просит, не начинала никаких переговоров, не предпринимает никаких дипломатических шагов». Был пущен слух, будто Чарыков вышел за пределы данных ему инструкций. Вскоре после этого, в марте 1912 г., Чарыков был отозван со своего константинопольского поста.

Миссия Холдена.

Хотя германский империализм и угрожал морскому первенству Англии, хотя он и посягал на её интересы на Ближнем и Среднем Востоке, тем не менее в Англии имелись сторонники сближения с Германией. Наибольшее влияние эти прогерманские элементы имели в либеральной партии, именно в её пацифистском крыле. Они были представлены и в кабинете Асквита. «В течение семи лет, — писал Грей 5 марта 1913 г., — некоторые пангерманцы обрабатывают наших прогерманцев. Пангерманцы — шовинисты, наши прогерманцы — пацифисты, но тем не менее они весьма подвержены влиянию первых». В числе пангерманцев Грей называл профессора Шимана. Этот балтийский немец известен был не только крайностями своего шовинизма, не только необузданностью захватнических вожделений, но и своей зоологической ненавистью к России. Спекуляция на англо-русских противоречиях, особенно из-за Персии, играла в этой обработке английских прогерманцев немаловажную роль.

Грей утверждал (не совсем точно), будто этим пронемецким влияниям никогда не удавалось воздействовать на внешнюю политику британского правительства. «Но, — тут же добавлял он, — это не является основанием для того, чтобы мы сами любезно доставляли им пищу для их интриг». Очевидно, считаясь с влиянием прогерманских элементов в кабинете, во главе которых находился лорд Мор лей, Грей старался создавать впечатление, что не упускает ни единого случая «примирить» англо-германские противоречия. «Я всегда ощущал, — говорит он в своих мемуарах, — что прогерманский элемент страны был вправе требовать, чтобы наша внешняя политика до известного крайнего предела была направлена на дружбу с Германией. Этот предел оказался бы превзойдённым лишь в том случае, если бы нам предложили нечто такое, что привязало бы нас к Германии и нарушило бы согласие с Францией... Было важно, чтобы эта политика поддерживалась именно теми, кто придавал величайшую ценность Антанте. Это было единственным - средством сохранить в кабинете и в либеральной партии единство, необходимое для поддержания англо-французской Антанты». Грей добавляет, что именно поэтому он и не отверг предложения о поездке в Берлин одного из английских министров. Идея эта возникла в начале 1912 г.

Стало известно, что германское правительство имеет в виду новое увеличение судостроительной программы. Действительно, в Берлине было решено в течение 1912 г. внести в Рейхстаг закон о постройке трёх дополнительных дредноутов в период с 1912 по 1917 г.

Английское правительство готовилось ответить на это усилением собственных морских вооружений. Но оно считало тактически целесообразным предварительно произвести пацифистский маневр: ему важно было продемонстрировать, что ответственность за рост вооружений ложится на Германию.

Переговоры начались через частных лиц — двух влиятельных крупных капиталистов. Одним был директор Гамбургско-Американской компании Баллии, поборник сближения с Англией, другим — банкир Эрнст Кассель, личный друг короля Эдуарда VII. При посредстве Баллина Кассель имел свидание с Бетман-Гольвегом.

Договорились о желательности приезда в Берлин Эдуарда Грея. Однако Грей ехать в Берлин отказался. Он лично не верил в возможность примирения с Германией и боялся, что поездка министра иностранных дел уж слишком напугает Париж. Кабинет решил вместо Грея послать в Берлин военного министра Холдена. Перед его отъездом Грей известил французское правительство о задуманных переговорах. Он заверил, что не подпишет с немцами никакого документа, который связал бы ему руки, и добавил, что поездка Холдена имеет чисто информационный характер.

8 февраля 1912 г. утром Холден прибыл в Берлин. В тот же день он встретился с Бетман-Гольвегом. Беседа коснулась прежде всего политического соглашения о нейтралитете. Это всего больше интересовало Бетмана, желавшего оторвать Англию от России и Франции. Бетман предложил следующую формулу: каждая держава обязуется соблюдать нейтралитет, если другая «окажется вовлечённой в войну». Согласие Англии на такого рода договор означало бы её прямой отказ от Антанты. Холден отклонил проект Бетмана, заявив, что Англия не может допустить разгрома Франции. Он выдвинул иную формулу: каждая из двух держав обязуется не участвовать в непро-воцированном нападении на другую. Бетман выразил сомнение к эффективности формулы Холдена. «Он ответил, — пишет Холден, — что очень трудно определить, что надо понимать под агрессией или непровоцированным нападением. Я возразил, что нельзя определить количество зёрен, составляющих кучу, но всякий, кто видит кучу, знает, что это такое». Бетман кончил заявлением, что он ещё «подумает» над проблемой такого соглашения. После этого собеседники перешли к вопросу о флоте. Холден высказал мнение, что соглашение о нейтралитете осталось бы мёртвой буквой, если бы продолжалось соперничество в области морских вооружений. Бетман возразил, что Германия не может отказаться от нового морского закона. Тогда Холден поставил вопрос, нельзя ли хоть отложить срок закладки предусмотренных германским планом кораблей. На соответствующий намёк Бетмана Холден добавил, что в случае успешного разрешения обоих затронутых вопросов будет открыт путь для частичного удовлетворения колониальных требований Германии. При этом он дал понять, что можно будет вернуться к вопросу о разделе португальских колоний, а также обеспечить Германии и кое-какую другую добычу. Было упомянуто и о соглашении относительно строительства Багдадской дороги, финансирование которого попрежнему тормозилось Англией. Взамен Англия должна была бы получить контроль над последним участком дороги от Багдада до Персидского залива.

На другой день утром Холден встретился с кайзером и адмиралом Тирпицем. Разговор вращался вокруг морского вопроса. Тирпиц занимал непримиримую позицию. После долгой и бесплодной дискуссии Вильгельм предложил следующий выход: нужно сначала заключить договор о нейтралитете и соглашение по колониальным вопросам. В обмен за это его правительство отсрочит на один год выполнение нового морского закона, т. е. дополнительные линкоры будут закладываться не в 1912, 1914 и 1916 гг., а в 1913, 1915 и 1917 гг. Холден признал эту уступку совершенно недостаточной. После встречи с кайзером Холден снова беседовал с Бетманом. Холден заявил канцлеру, что вряд ли британский кабинет что-либо даст Германии в обмен за столь ничтожные уступки. Бетман-Гольвег имел подавленный вид. Но Тирпиц был явно доволен неудачей переговоров.

Холден и большинство английского кабинета тоже не были огорчены. Жест был сделан, и данные для демонстрации английского пацифизма были налицо. Кроме того, Холден привёз из Берлина ценную информацию о новом германском морском законе и вообще о германском флоте.

Вскоре Грей официально сообщил германскому послу, что соглашение о нейтралитете невозможно, раз продолжается соревнование в морских вооружениях. Бетман попытался добиться от Вильгельма и Тирпица более значительных уступок англичанам, но потерпел неудачу. После того как вопреки обычаю кайзер лично протелеграфировал послу в Лондоне весьма жёсткие инструкции, Бетман даже подал было в отставку, но по настоянию Вильгельма сейчас же взял её обратно. Всё же поездка Холдена не осталась безрезультатной: она послужила началом англо-германских переговоров по ряду колониальных вопросов и сдвинула с мёртвой точки переговоры о Багдадской железной дороге. Эти результаты, как и самый факт приезда Холдена, создавали в Берлине впечатление, что германская агрессия вовсе не обязательно должна встретить такое решительное противодействие Англии, как в дни «прыжка „Пантеры”».

Упрочение англо-французской Антанты.

Грей сообщил Камбону о результатах миссии Холдена и об отказе Англии подписать с Германией соглашение о нейтралитете. Но, повидимому, окончательно успокаивать французов английская дипломатия не хотела. Некоторая неуверенность французского правительства в позиции Англии представлялась Грею отнюдь не излишней. Она должна была побудить Францию ещё больше заботиться о поддержании дружественных отношений с Англией. Впрочем, некоторые английские дипломаты не сочувствовали этой игре. Пуанкаре рассказывает в своих мемуарах следующий своеобразный эпизод. После того как он выразил в Лондоне удовлетворение по поводу того, что Англия отказалась гарантировать Германии свой нейтралитет, к нему 27 марта 1912 г. явился английский посол лорд Берти. Посол предупредил, что будет говорить в качестве частного лица; он просил «забыть на мгновенье, что он посол». После этого Берти заявил президенту, что не совсем понимает, почему Пуанкаре успокоился. Правда, Англия отказала Германии в благожелательном нейтралитете, о котором просил Бетман. Но этот ответ, по мнению Берти, не следует рассматривать как отказ в нейтралитете в собственном смысле этого слова. Берти посоветовал президенту добиваться от Лондона более определённых заверений.

В марте 1912 г. в английский Парламент был внесён билль, предусматривавший закладку двух кораблей против каждого закладываемого в Германии. В мае была намечена переброска большей части базировавшегося на Гибралтар «атлантического флота» в отечественные воды. Это означало новый этап в сосредоточении военно-морских сил Великобритании в Северном море. Новая дислокация флота влекла за собой необходимость передать важнейшие коммуникационные линии Британской империи в Средиземном море под охрану французского флота. При этом приходилось позаботиться о том, чтобы совокупная морская мощь держав Антанты в Средиземном море не уменьшилась вследствие ухода английских кораблей. Для этого в августе английский кабинет решил приступить к переговорам между английским и французским адмиралтействами. Французов убеждали перевести в Средиземное море свою атлантическую эскадру, которая базировалась на Брест. Однако французское правительство не считало возможным обнажить побережье Ламанша в Атлантики до получения от Англии гарантий, что в случае войны Франция может быть уверена в её военной помощи.

Серьёзность этих военных соображений не подлежала сомнению. Но помимо них французская дипломатия руководилась желанием использовать потребность Англии во французском флоте, чтобы превратить Антанту в действительный союзный договор. Именно таковы были планы Пуанкаре, который вскоре после избрания его президентом республики стал подлинным руководителем французской внешней политики. Его роль во французской дипломатии оказалась несравненно значительнее той, которую предоставляла президенту прежняя французская государственная практика.

Руководящие чиновники Форейн офис Никольсон и Кроу также считали необходимым заключить с Францией союзный договор. Но Грей на это не пошёл. Он знал, что это вызовет кризис кабинета Асквита: в кабинете имелась сильная прогерманская группировка. Грей предпочёл своеобразную дипломатическую форму. Он обменялся письмами с французским послом в Лондоне Камбоном. Текст письма Грея, датированного 22 ноября 1912 г., гласил:

«Дорогой посол. За последние годы французские и британские морские и военные эксперты совещались время от времени. Всегда предполагалось, что такие совещания не ограничивают свободы каждого правительства решить в любую минуту в будущем, должно ли оно или нет помочь другому военной силой. Мы согласились, что совещания экспертов не рассматриваются и не должны рассматриваться как обязательство, которое может принудить какое-либо из правительств к выступлению при обстоятельствах, которые ещё не наступили и, возможно, никогда не наступят. Так, например, расположение французского и английского флотов в настоящее время не основывается на обязательстве сотрудничать в войне. Вы, однако, отметили, что в случае, если одно из правительств будет иметь серьёзные основания ожидать не вызванного им нападения со стороны третьей державы, то будет важно знать, может ли оно в этом случае рассчитывать на вооруженную помощь другого.

Я согласен, что в случае, если одно из правительств будет иметь серьёзные основания ожидать невызванного нападения со стороны третьей державы или какого-либо события, угрожающего общему миру, то оно должно обсудить немедленно с другим, будут ли оба правительства действовать вместе для предупреждения нападения и для сохранения мира, и если так, то какие меры готовы они совместно принять. Если эти меры включают военное выступление, то должны быть немедленно приняты во внимание планы генеральных штабов, и правительство тогда решит, в какой мере они будут приведены в действие.

Примите и пр. Э. Грей».

Характерно, что своё письмо Грей пометил: «Частное».

Ответ Камбона от 23 ноября подтверждал все положения, выдвинутые в письме английского министра.

Смысл обоих писем заключался в том, что Англия и Франция, подготовляясь к войне с Германией, будут планировать все свои военные мероприятия в расчёте на совместное проведение этой борьбы. Но вопрос о том, будет ли эта борьба на самом деле совместной, оставался открытым; он предоставлялся свободному решению обоих правительств. Конечно, на деле письмо Грея в значительной мере превращало свободу этого решения в фикцию. Военная необходимость в решающую минуту, очевидно, должна была перевесить дипломатические оговорки английского министерства.

В духе писем Камбона — Грея между морскими штабами была заключена англо-французская военно-морская конвенция. Согласно ей, Англия брала на себя охрану Атлантического побережья Франции, французский флот — защиту английских интересов в Средиземном море.

Любопытно, что Парламент ничего не знал об этом акте. Кабинет в целом точно так же не был о нём осведомлён. Знали о конвенции лишь отдельные министры: Грей, Черчилль, Асквит, Холден.

В отношении военно-морской подготовки англичане делали всё, что требовалось для большой войны. Но на суше мероприятия Англии оставались мизерными: для перевозки на континент на помощь Франции подготовлялось всего 4 — 6 дивизий.

Чтобы оценить эту цифру, стоит только вспомнить, что в августе 1914 г. немцы развернули на Западе около 80 дивизий.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

БАЛКАНСКИЕ ВОЙНЫ (1912 - 1913 гг.)

Балканский блок.

Итало-турецкая война ускорила наступление ещё одного, давно назревавшего кризиса. Она побудила балканские государства договориться между собой о союзе против Турции и начать против нее войну.

Русская дипломатия весьма деятельно способствовала образованию балканского блока. Но при этом она рассматривала его как орудие не столько против Турции, сколько против Австрии и Германии. Иначе говоря, создание балканского блока было в её глазах этапом подготовки к надвигавшейся мировой войне. Посол в Константинополе Чарыков предполагал даже пригласить Турцию войти в состав этого блока и гарантировать ей добрососедские отношения со стороны балканских государств. Таким образом, он рассчитывал парализовать австро-германское влияние па всём Ближнем Востоке и заострить намечавшийся блок против Австрии и Германии. План этот встречался с рядом препятствий. Турция была слишком закабалена Германией, чтобы согласиться на подобную комбинацию. Болгария, выигрывая многое от союза против Турции, ничего не могла бы получить от союза с её участием. В конце концов в Петербурге победила другая точка зрения: её сторонники высказывались за образование такого блока, который представлял бы собой объединение одних христианских государств Балканского полуострова. Главным поборником такого плана был посланник в Сербии Гартвиг.

Из числа балканских государств Сербия была больше всего заинтересована в подготовке к борьбе с Австрией. Её интересы, таким образом, целиком совпадали с интересами покровительницы балканских славян — России. Но ни Болгарию, ни Грецию нельзя было склонить к союзу, направленному только против Австрии. Их национальные чаяния могли осуществиться лишь после победы над Турцией.

Основная трудность в деле создания балканского союза заключалась в том, как достигнуть соглашения о разделе Македонии между Сербией, Болгарией и Грецией.

Будущий делёж турецкого наследства сулил и другие осложнения. В частности они должны были возникнуть из-за судеб Албании.

Сербия, захватив Албанию, получила бы выход к морю. Именно поэтому Австро-Венгрия и не допускала передачи Албании сербам. Против сербских притязаний Австро-Венгрия выступала вместе с Италией. Но интересы двух союзниц были противоположны. Стремясь к господству на Адриатике, Австрия и Италия оспаривали друг у друга преобладающее влияние в Албании.

Переговоры о создании балканского блока начались по инициативе Сербии. В апреле 1911 г. сербский премьер Милованович предложил болгарскому посланнику Тошеву заключить соглашение о «полюбовном разделе сфер влияния в Македонии». Это соглашение, по мысли Миловановича, могло послужить основой для совместного военного выступления против Турции. «Возможно наступление такого момента, — говорил он, — когда мы вынуждены будем ускорить события». Болгарское правительство первоначально отнеслось к сербскому предложению отрицательно. Однако переговоры возобновились в связи с итало-турецкой войной. Предполагая, что она может создать благоприятную обстановку для выступления против Турции, болгарский кабинет на этот раз сам решил обратиться к Сербии с предложением начать переговоры. Русское министерство иностранных дел одобрило идею сербо-болгарского соглашения.

В рядах русской дипломатии Гартвиг был едва ли не самым активным поборником сербо-болгарского сближения. Идея Гартвига имела больше шансов на осуществление, нежели план Чарыкова: Сербия, Болгария и Греция стремились к разделу Турции, а вовсе не к её сохранению. В частности русская дипломатия стремилась прекратить лавирование царя Фердинанда между Австрией и Россией, которое стало правилом со времени восстановления русско-болгарских отношений, т. е. с 1896 г. Но русское правительство высказалось за сербо-болгарское сближение лишь с оговоркой: оно заявило, что «самовольное выступление» славянских держав не встретит сочувствия России. Несвоевременно затеянный конфликт может вызвать вмешательство Австро-Венгрии и преждевременно развязать европейскую войну.

Образование балканского блока представляло для России большой интерес; однако оно таило в себе и немалый риск. В чём именно, — это ещё весной 1911 г. изложил в своём донесении секретарь русской миссии в Софии Урусов. «Непризнанная теперь благоприятной политическая конъюнктура, — писал он, — может быть признана таковой балканскими деятелями через некоторое время». Если Сербия и Болгария договорятся друг с другом, они смогут начать против Турции войну, чреватую возможностью вмешательства Германии и Австро-Венгрии, раньше чем Россия закончит восстановление и реорганизацию своих вооружённых сил. «Прекрасно понимая, — продолжал Урусов, — что Россия на Ближнем Востоке имеет неистребимые великодержавные, исторические интересы, здешние политики учитывают то обстоятельство, что Россия от славянской политики никогда не сможет отказаться и не откажется и от защиты и поддержки своих славянских аванпостов на Балканах. Таким образом, Россия неизбежно будет вовлечена в войну, начатую помимо её желания славянскими державами».

Однако выгоды балканского блока представлялись царской дипломатии настолько неоспоримыми, что перевешивали все опасения, связанные с его созданием. Ведь австрийская военная партия могла приступить к захвату западных Балкан и не дожидаясь завершения русских военных приготовлений. Посланник в Софии Неклюдов писал, что сербо-болгарское соглашение, «сплотив воедино до полумиллиона штыков и притом великолепного войска», «поставит несомненно серьёзную преграду всяким замыслам оккупации или захвата с северо-западной стороны полуострова», т. е. со стороны Австро-Венгрии.

Во время осенних переговоров 1911 г. царь болгарский Фердинанд находился в своём венгерском поместье. Для окончательных решений к нему выехал премьер-министр Гешов. Обратный путь Гешов совершал через Белград. Здесь к нему в вагон для личных переговоров должен был явиться Милованович. Когда Милованович поджидал болгарского коллегу, он был изумлён сообщением, что Гешов уже проехал через Белград. Но оказалось, что то была дипломатическая хитрость Ге-шова. Чтобы сохранить абсолютную тайну, он сначала отправил в Софию какого-то болгарина под своим именем. Через день под строжайшим инкогнито на станцию Белград прибыл сам Гешов. Милованович вошёл в его вагон и проводил болгарского министра на протяжении нескольких перегонов. Гешов сообщил, что Фердинанд одобрил соглашение с Сербией. После этого оба министра занялись размежеванием сербских и болгарских интересов в Македонии. Болгария требовала всю Македонию. Сербия настаивала на её разделе. Сговориться было нелегко. Гешов описал в своих мемуарах эти дипломатические переговоры в поезде. «Не будем проводить никакой разграничительной линии теперь, — сказал ему Милованович. — Таким образом вы не подвергнетесь в Болгарии упрёкам в том, что согласились на предварительный раздел Македонии. Когда наступит момент и когда... вы получите львиную часть, никто не возразит против того, что маленькую часть Македонии русский император, под чьим покровительством и возвышенным чувством справедливости совершится это великое дело, отдаст Сербии. О да! Если бы одновременно с ликвидацией Турции могло наступить и распадение Австро-Венгрии, разрешение очень упростилось бы: Сербия получила бы Боснию и Герцеговину, Румыния — Трансильванию, и мы не боялись бы румынского вмешательства в нашу войну с Турцией».

Пока, однако, приходилось довольствоваться разделом территорий Оттоманской империи. Гешов и Милованович приблизительно определили те зоны, которые бесспорно должны были отойти к Болгарии к Сербии. Судьба спорной зоны, по мысли Миловановича, должна была решиться после будущей войны с Турцией; вопрос предоставлялся третейскому решению России.

Во второй половине ноября 1911 г. сербский король и Милованович побывали в Париже; там они почерпнули уверенность, что и французское правительство горячо одобряет план блока балканских государств.

Выдвинутая Миловановичем идея спорной зоны и русского арбитража сначала не встретила одобрения в Софии. Там полагали, что Россия обязательно выскажется в пользу Сербии. Начались переговоры о непосредственном размежевании спорной воны. В течение всего конца 1911 г. и в начале 1912 г. между сербами и болгарами вёлся ожесточённый торг. Главная трудность заключалась в решении судеб Ускюба (Скоплие), Белеса и Струги. Сербии этот район был нужен для прикрытия с юга будущего выхода к Адриатике и линии Дунайско-Адриатической железной дороги. Для Болгарии на Ускюб и Белее шли единственные удобные пути в долину Вар дара, к центру её будущих македонских владений. Спорили из-за каждой деревни, особенно в окрестностях Ускюба и Струги. Русская дипломатия и военный агент в Софии полковник Романовский усердно мирили сербов с болгарами. Впрочем, оба русских посланника, Неклюдов и Гартвиг, сами перессорились друг с другом: они обменивались раздражёнными письмами и телеграммами, минуя своё начальство. Министерство в Петербурге не знало, как разрешить спор между своими агентами: оно то требовало от болгар принятия сербского проекта разграничения, то навязывало сербам болгарские предложения. Гартвиг в ответ телеграфировал, что с обладанием Стругой связаны «жизненные интересы» Сербии и что уступить её болгарам никак невозможно. Кончилось тем, что болгары всё-таки согласились на установление «спорной зоны», судьбы которой подлежали арбитражу России.

13 марта 1912 г. был, наконец, подписан следующий сербо-болгарский союзный договор.

Статья 1: «Царство болгарское и королевство сербское гарантируют друг другу государственную независимость и целостность их территории, обязуясь... прийти на помощь друг другу всеми своими силами в случае, если бы одно из них подверглось нападению со стороны одной или нескольких держав».

Статья 2: «Обе договаривающиеся стороны обязуются точно так же прийти на помощь друг другу всеми своими силами в случае, если какая бы то ни было великая держава сделает попытку присоединить, оккупировать своими войсками или занять, хотя бы даже и временно, какую-либо часть балканских территорий, находящихся в настоящее время под властью турок, если одна из договаривающихся сторон найдёт подобный акт противным своим жизненным интересам и сочтёт его за casus belli».

Одна из последующих статей предусматривала заключение военной конвенции.

Обе изложенные статьи обеспечивали Сербии болгарскую помощь в случае нападения Австро-Венгрии на Сербию, либо в случае покушений австрийцев на Ново-Базарский санджак или другие турецкие области. Казалось, Болгария входила в фарватер общеславянской политики. Казалось, она повёртывала фронт против злейшего врага славянской свободы — германо-австрийского блока. Так оно и было. Но только не надолго.

Договор сопровождался особым секретным приложением, которое вносило в него ряд существенных дополнений.

Статья 1 этого приложения гласила:

«В случае, если в Турции наступят внутренние неурядицы, которые могли бы угрожать государственным и национальным интересам обеих договаривающихся сторон или одной из них, а равно и в том случае, если вследствие внутренних или внешних затруднений, могущих наступить для Турции, status quo на Балканском полуострове будет поколеблен, та из договаривающихся сторон, которая первая убедится в необходимости военных действий, обратится с мотивированным предложением к другой стороне, обязанной в свою очередь немедленно вступить в обмен мыслей и, в случае несогласия со своей союзницей, дать последней обстоятельный ответ.

Если соглашение о действиях состоится, то о сём будет сообщено России, и, в случае отсутствия препятствий со стороны последней, союзники приступят к действиям согласно состоявшемуся уговору, руководствуясь во всём чувствами солидарности и соблюдая обоюдные интересы. В противном случае, если соглашение не будет достигнуто, вопрос будет представлен на усмотрение России, мнение которой, каковым бы оно ни было, явится обязательным для обеих договаривающихся сторон. Если Россия не пожелает высказать своего мнения и если и после того соглашение между договаривающимися сторонами не будет достигнуто, то, в случае самостоятельного начала военных действий против Турции стороною, высказавшеюся за вооружённое вмешательство, другая сторона должна соблюдать по отношению к своей союзнице дружественный нейтралитет, немедленно приступить к мобилизации в размерах, предусмотренных военной конвенцией, и помочь всеми своими силами союзнице, если бы какая-либо третья держава стала на сторону Турции».

Суть этой пространной статьи была довольно проста. Она заключалась в том, что Сербия и Болгария в удобный для себя момент готовы напасть на Турцию. С точки зрения России, эта статья была наиболее опасной: она таила в себе риск ненужной для России и преждевременной войны. Однако обойтись без указанной статьи было невозможно: именно она и была той платой, за которую Болгария переходила в общеславянский лагерь и склонялась на сторону Антанты. Некоторую страховку против преждевременного выступления участников договора представляло их обязательство — перед тем как начинать войну, предварительно запросить согласие Петербурга. Однако нетрудно понять, что при наличии в Сербии и Болгарии национального подъёма отказать им в разрешении начать войну было бы для Петербурга политически немыслимо. Отказ был бы сопряжён с риском потерять свой престиж в обеих славянских странах.

Статья 2 приложения содержала условия того раздела будущей добычи, над которым так долго и упорно трудились сербские, болгарские и русские дипломаты.

«Вся территория, приобретённая совместными действиями согласно статьям 1 и 2 договора, равно и статье 1 сего секретного приложения, поступит в общее управление обоих союзников; ликвидация кондоминиума состоится не позже трёхмесячного срока со дня заключения мира на следующих основаниях:

Сербия признает права Болгарии на территории на восток от Родопа и реки Струмы, а Болгария — права Сербии на территории к северу и западу от Шар-Планины.

Что же касается территории, лежащей между Шар-Планиной, Родопом, Архипелагом и Охридским озером, то, буде обе стороны удостоверятся в невозможности образования из неё... отдельной автономной области, с этой территорией будет поступлено на основании следующих постановлений: Сербия обязуется ничего не требовать за линией... которая начинается от турецко-болгарской границы у Голем-Верха (севернее Кривой-Паланки) и следует в юго-западном направлении... до Охридского озера у монастыря Губовцы. Болгария обязуется принять эту границу, если его императорское величество русский царь, к которому будет обращена просьба быть верховным арбитром в этом вопросе, выскажется в пользу означенной линии. Разумеется, что обе договаривающиеся стороны обязуются принять за окончательную границу в означенных пределах ту линию, которую его императорское величество русский царь признает в означенных границах за наиболее отвечающую правам и интересам обеих договаривающихся сторон».

Статья 4 устанавливала, что «всякий спор, который мог бы возникнуть по поводу толкования и исполнения какой-либо статьи сего договора, секретного приложения и военной конвенции, представляется на окончательное решение России».

О подписании сербо-болгарского договора были извещены французское и английское правительства, которые тотчас же выразили своё полное одобрение. Договор открыл Болгарии путь к парижской бирже: французское правительство одобрило предоставление займа Болгарии.

12 мая 1912 г. мартовский союзный договор был дополнен подписанием сербо-болгарской военной конвенции. В случае войны против Турции или Австрии Сербия должна была выставить 150, а Болгария 200 тысяч человек. При этом было детально определено, сколько войск и в какие сроки выставляет каждая сторона в случае войны с Турцией, сколько — в случае войны с Австрией и т. д.

Оценку болгаро-сербского союза дал Урусов в донесении Министерству иностранных дел. «Заря болгаро-сербского соглашения не есть заря мира, — писал он. — Соглашение это рождено войной и рождено для войны». Урусов указывал, что Болгария не станет ждать, пока договор понадобится для бесполезной ей защиты Сербии от Австрии. Она постарается использовать его скорее, форсируя войну против Турции.

Одновременно с сербо-болгарскими переговорами происходили и переговоры греко-болгарские, но уже без активного участия русской дипломатии. В мае 1912 г. Греция предложила Болгарии следующий проект союзного договора. Обе стороны обязывались оказать друг другу военную помощь при нападении Турции на одну из них, а также и в случае нарушения Турцией их прав, вытекающих из международных договоров или даже вообще «из международного права». Это звучало достаточно неопределённо: можно сказать, что договор допускал ничем не ограниченный выбор предлога для войны. Проект был сообщён болгарами русскому правительству. Царская дипломатия попыталась несколько ослабить агрессивность греческого проекта и воздействовать в этом духе на болгар. Это оказалось безуспешным: 29 мая греко-болгарский договор был подписан.

Первая балканская война.

Русская дипломатия, создавая балканский блок, ковала орудие для надвигавшейся мировой воины. Но она переоценила свое влияние. Орудие вышло из повиновения у мастера. Балканский блок начал действовать раньше, чем завершилась военная и дипломатическая подготовка России, необходимая для того, чтобы она могла использовать его в своих интересах. Если Россия отнюдь не торопилась с войной, то балканские правительства действовали иначе. Осенью они вызвали острый конфликт с Турцией. Русское правительство пыталось ускорить заключение итало-турецкого мира: он мог бы обеспечить свободу проливов для русской торговли и охладить военный пыл балканских союзников. Не хотела войны и Австро-Венгрия — главный соперник России в балканских странах. Но усилия России, поддерживаемые Францией, оказались тщетными; безуспешными остались и старания Австрии. Утром 9 октября 1912 г. Черногория открыла боевые действия. 17 октября Сербия и Болгария, а 18 октября — Греция также объявили войну Турции и приступили к военным действиям.

Турецкая армия потерпела быстрое и сокрушительное поражение. Войска балканских союзников захватили большую часть Европейской Турции. Болгарская армия двигалась прямо на турецкую столицу. Турции не оставалось ничего другого, как запросить мира. 3 ноября 1912 г. турецкое правительство обратилось к державам, прося их принять на себя мирное посредничество.

Обращение Порты нашло благоприятную почву. Две державы, наиболее заинтересованные в балканских делах, с нетерпением ожидали прекращения войны. То были два главных соперника — Россия и Австрия.

Царское правительство было встревожено. Оно боялось, как бы падение турецкого владычества над Константинополем не дало повода другим великим державам ввести в проливы свои военно-морские силы. Появление болгар в турецкой столице легко могло завершиться международным вмешательством. Да и могла ли доверять Россия Кобургской династии и лично царю Фердинанду? Из Петербурга в Софию направлялись настоятельные советы приостановить продвижение войск и вообще соблюдать умеренность. Совершенно неожиданно, в последнюю минуту, вопрос разрешился иначе: на чаталджинских позициях турецкие войска сумели задержать наступление болгар.

Австро-Венгрия не в меньшей мере была обеспокоена появлением сербов на берегах Адриатики. В ноябре Австро-Венгрия провела мобилизацию значительной части своей армии и сосредоточила крупные силы на сербской границе. Германия поддерживала Австро-Венгрию: подстрекая её на вооружённое выступление, она обещала ей свою помощь. Вильгельм II заявил Францу-Фердинанду, что отступать в сербском вопросе нельзя. Он дал понять, что, если понадобится, он не побоится развязать войну европейского масштаба. Очевидно, в Берлине пришли к выводу, что наступает подходящий момент для решительной борьбы за передел мира. 22 ноября Франц-Фердинанд и генерал Шемуа, который в 1911 г. заменил Конрада на посту начальника генерального штаба, прибыли в Берлин. Там они вели переговоры с кайзером, Мольтке и Бетманом. Все трое заверили гостей в неизменной союзнической верности. Мольтке подробно изложил Шемуа свои стратегические планы на случай европейской войны.

Русское правительство поддерживало сербские притязания. Однако, не чувствуя себя подготовленным, оно стремилось избежать войны. Сазонов настойчиво советовал белградскому правительству уступить и не доводить дела до вооружённого столкновения.

В отличие от России и от своей собственной недавней позиции французское правительство, руководимое Пуанкаре, осенью 1912 г. проявляло воинственное настроение. Ещё в августе Пуанкаре был в Петербурге. Он предупредил своего русского союзника, что из-за чисто балканских дел Франция не может начать войну. Но вместе с тем он заверил, что если в войну вмешается Германия, то Франция полностью выполнит все - свои союзнические обязательства. Всё же Пуанкаре содействовал России в её попытках предотвратить балканскую войну. Но после того, как на деле выявились высокие боевые качества болгарской и сербской армий, Пуанкаре склонился к более агрессивной политике. Он уже был крайне недоволен той уступчивостью, которую проявляла царская дипломатия. Французы довольно бесцеремонно нажимали на своего русского союзника. Характерный разговор произошёл в критические дни австрийской мобилизации между военным министром Мильераном к русским военным агентом полковником Игнатьевым:

«Мильеран. Какая же, по-вашему, полковник, цель австрийской мобилизации?

Игнатьев. Трудно предрешить этот вопрос, но несомненно, что австрийские приготовления против России носят пока оборонительный характер.

Мильеран. Хорошо, но оккупацию Сербии вы, следовательно, не считаете прямым для вас вызовом на войну?

Игнатьев. На этот вопрос я не могу ответить, но знаю, что мы не желаем вызывать европейской войны и принимать меры, могущие произвести европейский пожар.

Мильеран. Следовательно, вам придётся предоставить Сербию своей участи. Это, конечно, дело ваше, но надо только знать, что это не по нашей вине: мы готовы, и необходимо учесть это. А не можете вы по крайней мере мне объяснить, что вообще думают в России о Балканах?

Игнатьев. Славянский вопрос остаётся близким нашему сердцу, но история научила, конечно, нас прежде всего думать о собственных государственных интересах, не жертвуя ими в пользу отвлечённых идей.

Мильеран. Но вы же, полковник, понимаете, что здесь вопрос не Албании, не сербов, не Дураццо, а гегемонии Австрии на всём Балканском полуострове».

«Но вы всё-таки кое-что да делаете по военной части?» — таким саркастическим вопросом закончил Мильеран свою нотацию

Чтобы принудить Россию форсировать свои вооружения, французская дипломатия использовала и финансовый нажим. Предоставление очередного займа России (выпуск его последовал в 1913 г.) было обусловлено рядом обязательств, относившихся к улучшению русской подготовки к войне. Речь шла о сооружении нескольких стратегических железных дорог и о значительном увеличении численного состава русской армии.

Что касается Англии, то сначала её дипломатия заняла в австро-сербском конфликте уклончивую позицию: ей явно хотелось сохранить за собой роль арбитра между своими союзниками и австро-германским блоком. К тому же открытое выступление в пользу балканского блока против Турции было в этот момент неудобно для Англии по соображениям колониальной политики: это лишило бы англо-индийское правительство поддержки влиятельных мусульманских элементов Индии.

Мир был спасён благодаря неподготовленности и уступчивости России. Под воздействием русской дипломатии Сербия капитулировала и отказалась от выхода к Адриатическому морю. Было, однако, неясно, удовольствуются ли Австрия и Германия тем, что не допустили Сербию к морю. Не исключённой казалась возможность, что австрийская военная партия с благословения Берлина начнёт войну в целях полной ликвидации сербского государства.

Русское правительство выступило с предложением разрешить спорные вопросы путём совместного их обсуждения представителями всех великих держав.

Английское правительство поддержало эту инициативу. Иначе повела себя Германия. Она ответила, что её точка зрения находится в зависимости от позиции, которую займёт Австро-Венгрия. Последняя же медлила изъявить своё согласие.

2 декабря 1912 г. германский канцлер публично заявил, что в случае «нападения» на Австрию Германия выполнит свои союзнические обязательства. «При той нервности, — комментировал эту речь французский посол в Вене, — до которой доведено общественное мнение в Австро-Венгерской монархии, всякая манифестация, каковы бы ни были намерения её виновника, усиливает беспокойство; такое впечатление производит теперь в Вене и речь германского канцлера. Многие усматривают провокацию по адресу тройственной Антанты в том, что для г. Бетмая-Гольвега, может быть, является лишь демонстрацией мощи Германской империи и выражением желания, чтобы её престиж господствовал над ходом событий... Многим австрийцам, — продолжал посол, — война, к которой здесь готовятся с лихорадочной поспешностью... к несчастью, представляется желанным выходом из нестерпимых болезней Габсбургской монархии». 12 декабря один из лидеров австрийской военной партии, Конрад фон Гетцендорф, был возвращён на пост начальника генерального штаба, покинутый было им в 1911 г.

Об агрессивных замыслах руководящих австрийских кругов Конрад фон Гетцендорф сам достаточно откровенно рассказывает в своих мемуарах.

«2 января 1913 г., — вспоминает он, — я передавал наследнику престола эрцгерцогу Францу-Фердинанду годовой доклад; при этом после обсуждения общего положения между нами произошёл следующий диалог:

Я. Ясно, что ни у кого нет охоты впутываться в осложнения. Но следует видеть вещи такими, каковы они на самом деле. В 1909 г. мы упустили благоприятный момент, и вследствие этого положение изменилось для нас к худшему. Я. обращаю внимание на то, что теперь мы должны считаться с опасностью не только пансербской, но и панрумынской пропаганды...

Эрцгерцог. Армия в своём развитии никогда не бывает готова. То, что у ней теперь меньше шансов, чем в 1909 г., верно, но в конечном счёте с тем, что у нас есть, мы и теперь ещё можем рисковать. Это, безусловно, нелёгкое решение, но, раз положение этого требует, его надо принять, пока не стало поздно».

В ответ на выступление Бетмана Грей дал понять в Берлине, что и Англия, возможно, не останется нейтральной, если дело дойдёт до европейской войны с участием Германии и Франции. В начале декабря в Лондон приезжал брат Вильгельма принц Генрих. Ему пришлось услышать то же самое из уст английского короля. Заявление Грея произвело совершенно то же действие, какое в своё время оказало выступление Ллойд Джорджа по поводу «прыжка „Пантеры”». Германия изменила свою позицию. Она оказала воздействие и на Вену. Вместе с Германией Австрия поспешила изъявить согласие передать разрешение спорных вопросов совещанию послов великих держав в Лондоне. Она потребовала, однако, чтобы ей заранее было обещано, что Сербия не получит территориального доступа к морю.

Совещание послов в Лондоне.

В середине декабря 1912 г. в британской столице приступили к работе одновременно две международные конференции. На одной встретились друг с другом представители воюющих сторон — Турции и держав балканского блока. На другой заседали представители шести великих европейских держав. Председателем этой конференции был Грей, делегатами — послы великих держав в Лондоне. Решения требовали единогласия; по принятии их они передавались послами на утверждение своим правительствам. И Турция и её балканские противники имели своих покровителей среди империалистических государств, Турция — в лице Германии и Австрии, государства балканского блока — в лице Антанты и прежде всего России.

На первом же совещании послов, 27 декабря, в угоду Австрии и Италии было принято постановление создать автономную Албанию под верховной властью султана и под контролем шести великих держав. Албания должна была преградить Сербии выход к морю.

Невзирая на это решение, Австрия отказалась демобилизоваться, пока Сербия фактически не очистит албанских областей. По совету России, Сербия заявила, что эвакуирует свои войска тотчас по заключении мира. Лондонское совещание послов вынесло, однако, постановление, что Сербия должна вывести свои войска из Албании, как только этого потребуют великие державы.

Вопрос о выходе Сербии к Адриатике был, таким образом, ликвидирован. Но этим далеко не исчерпывался бесконечный ряд спорных проблем, которые всплыли на поверхность, едва лишь закипел балканский котёл. Целая сеть интриг сплелась вокруг «мирных» переговоров. Прежде всего на конференции развернулась борьба между Турцией и её противниками. Победители требовали, чтобы границей Европейской Турции стала линия Мидия — Родосто; они настаивали на сдаче всё ещё сопротивлявшегося Адрианополя и на отказе от островов Эгейского моря. По этим двум последним вопросам Турция не шла ни на какие уступки. По вопросу об Адрианополе Россия и Австрия оказались на одинаковой позиции. Странно, но такое единство взглядов было порождено ожесточённейшим соперничеством. Обе державы ратовали за интересы Болгарии, претендовавшей на Адрианополь. Россия поддерживала болгарские притязания, дабы предотвратить переход Болгарии в австро-германский лагерь; не менее энергично выступала за Болгарию и Австро-Венгрия, чтобы оторвать её от России. Таким образом, русская и австрийская дипломатия, преследуя противоположные цели, заняли одинаковые позиции. В дальнейшем развитии балканского кризиса встретятся и другие примеры подобного дипломатического «сотрудничества» между злейшими врагами.

Царское правительство сообщило Порте, что если Турция не уступит и возобновятся военные действия, то Россия не гарантирует сохранения своего нейтралитета. На кавказской границе уже сосредоточивались русские войска. Турецкое правительство было склонно уступить, не полагаясь на силу своей армии.

Но 23 января 1913 г. в Турции произошёл государственный переворот: к власти пришёл младотурецкий кабинет Махмуд-Шевкет-паши. Германское правительство многозначительно предупредило Петербург, что военное выступление России против Турции оно сочтёт за угрозу для европейского мира. Поощряемый Германией, новый турецкий кабинет собирался занять непримиримую позицию. Ввиду этого 3 февраля балканские союзники возобновили военные действия. Турок снова преследовала одна неудача за другой. В марте пали крепости Адрианополь и Янина. Турки были вынуждены вторично запросить мира.

Помогли Турции ссоры между её противниками: Болгарией, Сербией и Грецией. Назревала грызня за раздел добычи. К тому же Румыния за свой нейтралитет требовала от Болгарии территориальных компенсаций в Добрудже. Когда же после падения Адрианополя болгары стали перебрасывать войска к Чаталдже, вновь встревожилась Россия. Опять создавалась угроза появления болгарской армии на побережье проливов и в Константинополе. Черноморский флот уже готовился к отплытию в Босфор. Царское правительство предприняло в Софии дипломатические шаги, требуя немедленного перемирия. За это оно обещало помочь болгарам в предстоящем торге с Сербией за делёж добычи.

16 апреля 1913 г. было, наконец, заключено перемирие между Болгарией и Турцией. 20 апреля перемирие было заключено и другими союзниками. Только Черногория продолжала осаду Скутари. Переговоры возобновились и вновь происходили в Лондоне. И во время этого второго тура мирных переговоров в конфликтах не было недостатка. Греция стремилась провести свою границу с Албанией у Химарры; Италия — всемерно урезать греческие приобретения. Грецию энергично поддерживала Франция; как всегда, она видела в ней противовес Италии в восточном Средиземноморье. Греция требовала себе, кроме того, все Эгейские острова; однако и это её требование наталкивалось на сопротивление, притом уже не одной лишь Турции. Россия опасалась отдать грекам Имброс, Лемнос, Тенедос и Самофракию, прикрывающие выход из Дарданелл. Она боялась, что, владея этими островами, Греция или её покровители смогут запереть проливы. Германия, поддерживая Турцию, естественно, не шла на удовлетворение греческих притязаний. Вопрос об островах Эгейского моря осложнялся позицией Италии. По Лозаннскому мирному договору от 18 октября 1912 г., завершившему итало-турецкую войну, Италия обещала возвратить Турции оккупированный ею Додеканез. Но теперь она уже не думала о выполнении своего обязательства и вовсе не собиралась отдавать острова — ни туркам, ни грекам.

Переговоры грозили затянуться до бесконечности. Наконец, Грей заявил их участникам, что желающие приглашаются немедля подписать мирный договор; тем же, кто на это не согласен, лучше «покинуть Лондон». Угроза подействовала, и мирный договор был, наконец, подписан. Это произошло 30 мая 1913 г.

Согласно Лондонскому договору, почти вся территория Европейской Турции переходила в распоряжение победителей. Константинополь и побережье проливов с небольшим хинтерландом по линии Энос — Мидия, вместо линии Родосто — Мидия, которой добивались болгары, — вот всё, что осталось в Европе от когда-то могучей Оттоманской империи. Вопросы о границах и о внутреннем устройстве Албании и об участи Эгейских островов остались нерешёнными: они передавались на рассмотрение великих держав.

Пока, между Турцией и балканскими союзниками происходила вся эта борьба, на крайнем западе Балкан из-за небольшого городка разыгрывался новый конфликт, тоже поднявший на ноги всю европейскую дипломатию. Дело шло о северной границе Албании и о судьбе города Скутари, осаждённого черногорскими войсками. Австрия категорически настаивала, чтобы он перешёл к Албании. Черногория отказывалась снять осаду. Россия её поддерживала. Между Россией и Австрией снова стал назревать острый конфликт. Под давлением Англии Австрия в марте 1913 г., наконец, вынуждена была демобилизоваться. Одновременно и Россия распустила запасных, призванных в ответ на военные приготовления Австро-Венгрии. Но самый вопрос о Скутари конференция решила в согласии с австрийскими пожеланиями. Впрочем, Австрия согласилась предоставить Черногории некоторые компенсации за отказ от злополучного городка.

Вскоре, однако, выяснилось, что постановление великих держав, достигнутое после упорной борьбы, ещё не решало судьбы Скутари. Черногорские войска продолжали осаду турецкого гарнизона. Чтобы обуздать черногорцев, Лондонская конференция постановила провести против Черногории военно-морскую демонстрацию соединёнными силами европейских великих держав. Однако на блокаду своего побережья Черногория обратила столь же мало внимания, как и на дипломатические увещания. Черногорский князь даже заключил сделку об уступке Скутари Черногории с начальником осаждённого турецкого гарнизона Эссадом-пашой, который вместе с тем являлся одним из албанских феодальных вождей. За это Черногория признавала этого пашу королём Албании.

Лишь после долгих проволочек, под дипломатическим давлением России черногорцы, наконец, ушли из-под Скутари. К 14 мая город был занят международным отрядом, высаженным с соединённой эскадры, которая блокировала Черногорию. Известно выражение Сазонова, что черногорский князь готов был «разжечь пожар мировой войны, чтобы на нём зажарить для себя яичницу».

Вторая балканская война.

Первая балканская война ослабила позиции австро-германской группировки. Усиление Сербии вынуждало Австро-Венгрию в случае европейской войны отвлекать большее количество сил из Галиции на балканский фронт. Турция, на которую Германия и Австрия рассчитывали в случае войны с Россией, была ослаблена поражением: теперь она могла сковать уже меньшее число русских дивизий. Усилия Австро-Венгрии сосредоточивались на том, чтобы оторвать Болгарию от Сербии. Таким путём австрийская дипломатии рассчитывала разбить балканский блок и создать для Сербии угрозу с тыла в лице враждебной ей Болгарии. Правительство царя Фердинанда должно было вернуться к австрийской ориентации.

В лице балканского союза на стороне Антанты стояла немалая военная сила. Задача австро-германской дипломатии заключалась в том, чтобы парализовать эту силу. Сделать это было не так уж трудно ввиду непрекращающейся борьбы между балканскими странами.

Не получив выхода к морю, Сербия решила компенсировать себя в Македонии. В феврале 1913 г. она обратилась к Болгарии с предложением пересмотреть территориальные условия сербо-болгарского союзного договора от 13 марта минувшего года. Серьёзные трения возникли также между Болгарией и Грецией. Не получив всего того, чего она хотела в северном Эпире, Греция намеревалась вознаградить себя за счёт Болгарии в южной Македонии и во Фракии. С самого начала войны между Болгарией и Грецией шла борьба из-за судьбы Салоник. Невзирая на то, что Сербия и Греция ещё продолжали совместно с Болгарией вести войну против Турции, они начали между собой переговоры о действиях против Болгарии. Через день после заключения Лондонского мира с Турцией, т. е. 1 июня 1913 г., был подписан греко-сербский союз. К нему примкнула и Румыния.

В течение войны с Турцией Румыния требовала от Болгарии южной Добруджи в качестве компенсации за свой нейтралитет. Сначала румыны добивались границы по линии Туртукай — Балчик, затем, несколько умерив свои притязания, — по линии Силистрия — Балчик Вмешательство России спасло Болгарию от потери большей части этой области; дело ограничилось передачей Румынии города Силистрии. Но Румынии было мало этого. Теперь она охотно откликнулась на приглашение Сербии и Греции совместно добиваться от Болгарии больших уступок.

Стремясь сохранить балканский блок, русская дипломатия прилагала все усилия, чтобы побудить Сербию и Грецию умерить свои притязания, а Болгарию — проявить уступчивость.

Наоборот, Австро-Венгрия всячески подталкивала Болгарию на войну. Австрийцы обещали предоставить ей заём и дать гарантию её территориальной целости. Они обещали также организовать в Албании банды, которые беспокоили бы сербов с тыла.

Болгарское правительство сначала пыталось склонить Россию занять в болгаро-сербском споре решительную антисербскую позицию. На это русская дипломатия не шла. В Петербурге сознавали, что из всех балканских государств Сербия всего теснее связана с Россией. Сазонов отверг болгарские предложения. Он заявил болгарам, что, пока они не договорятся в Сербией, никакие переговоры с Россией для них невозможны. Он предложил лишь русский арбитраж в соответствии с сербо-болгарским договором 13 марта 1912 г.

Усилия русской дипломатии сохранить единство славянских государств успехом не увенчались. Болгария, руководимая военной партией во главе с царём Фердпнандом и генералом Савовым, решительно повернула к сближению с Австро-Венгрией. 29 июня 1913 г. болгарские войска открыли военные действия против сербов и греков. Началась вторая балканская война.

Совершая нападение на своих прежних союзников, болгарское правительство рассчитывало, что Германия и Австрия сумеют удержать Румынию от вступления в войну. Этот расчёт оказался ошибочным. 3 июля 1913 г, Румыния объявила мобилизацию, а 10 июля начала войну против Болгарии.

Австрийское правительство было готово к вмешательству во вторую балканскую войну. Сначала, пока ждала победы Болгарии, Австрия собиралась воспрепятствовать русским попыткам заступиться за Сербию. Но скоро стало ясно, что болгары будут разбиты. Теперь Австрия уже готовилась выступить на их защиту, напав на Сербию с тыла, хотя бы такое выступление и вызвало отпор со стороны России. При этом она надеялась на поддержку Германии. Германский посол сообщал из Вены нижеследующее:

«Граф Берхтольд пригласил меня сегодня к себе. Министр заявил, что считает своим долгом не оставлять германского правительства в неясности относительно серьёзности положения монархии (Австро-Венгерской). Югославский вопрос, т. е. беспрепятственное владение провинциями, населёнными южными славянами, является для монархии, как и для Тройственного союза, вопросом жизни. Югославские провинции для монархии будет невозможно удержать при наличии на Балканах мощной Сербии, — в этом согласны все авторитетные круги. Поэтому в случае, если бы Сербия в союзе с Румынией и Грецией сокрушила Болгарию и получила территориальные приобретения, выходящие за пределы старой Сербии, Австрия, возможно, была бы вынуждена вмешаться. Монастир ни в каком случае не может быть оставлен в руках Сербии.

На мой вопрос, в какой момент и какого рода вмешательство он себе представляет, министр заметил, что психологический момент, без сомнения, можно было бы найти. Относительно способа и рода вмешательства он, конечно, ещё ничего не может сказать: это будет зависеть от обстоятельств. Он думает, что вмешательство должно будет начаться с дипломатического представления в Белграде; в случае безрезультатности оно будет подкреплено военным давлением. Если при этом выступит Россия, акция будет перенесена в Петербург. Министр ещё раз подчеркнул, что в Берлине — он надеется — понимают затруднительное положение монархии... Маленькая, разгромленная противником Сербия явилась бы для него, естественно, наиболее приятным разрешением вопроса; он безусловно предпочёл бы его оккупации Сербии Австрией. Но если первая альтернатива не будет иметь места, монархия будет вынуждена действовать, чтобы обеспечить свои владения».

На этот раз германское правительство отказало Австро-Венгрии в поддержке. После того как в декабре 1912 г. прозвучал предостерегающий голос Англии, оно, так же как и в дни агадирского кризиса, предпочло воздержаться от войны. Большое влияние на решение Германии оказал военный фактор. Как раз в 1913 г. были начаты чрезвычайные мероприятия по усилению германской армии. Они должны были дать эффект уже к концу 1913 г., но не ранее. Учитывало германское правительство и то обстоятельство, что Румыния стояла на стороне Сербии. Русская дипломатия усиленно работала над тем, чтобы окончательно перетянуть Румынию в лагерь Антанты; всего больше содействовала этому румынско-венгерская борьба из-за Трансальвании.

5 июля 1913 г. кайзер решил предостеречь австрийцев. Вильгельм II поручил сообщить в Вену, что он «считает серьёзной ошибкой графа Берхтольда его решение занять в отношении Монастира ту же позицию, которая была в своё время занята им в отношении Дураццо», т. е. доступа Сербии к Адриатическому морю. Австрийцы подчинились указаниям Германии, тем более что немцев энергично поддерживала Италия.

Тяжёлым положением болгар воспользовалась Турция. 16 июля она напала на Болгарию вместе с двумя балканскими державами, с которыми только что воевала. 20 июля турки отняли, у болгар Адрианополь.

После предостережений со стороны Германии Австрия не оказала Болгарии ожидаемой поддержки. Поэтому в Софии были, естественно, разочарованы в австрийцах.

Для русской дипломатии как будто намечалась возможность вернуть болгар в лагерь Антанты. Ради этого она попыталась возвратить Болгарии Адрианополь. В Лондоне снова началось совещание послов. Оно напомнило Турции об условиях Лондонского мирного договора касательно границы по линии Энос — Мидия. Но без применения реальной силы оказалось невозможным заставить Турцию признать нерушимость Лондонского мира. Вернуть Болгарии Адрианополь России не удалось. Всё же Россия спасла её от многих потерь в той войне, на которую Болгарию толкнула Австро-Венгрия.

В конце июля разбитая Болгария запросила мира. 30 июля в Бухаресте открылась мирная конференция. Во время мирных переговоров самая острая борьба развернулась между Болгарией и Грецией из-за порта Каваллы. Россия и Австрия, наперебой зазывая Болгарию на свою сторону, поддерживали болгарские притязания на эту гавань. Германия была гораздо сдержаннее, чем её союзница; покровительством Болгарии она опасалась окончательно оттолкнуть Румынию. Из вопроса о Кавалле германская дипломатия сделала средство привлечь на свою сторону Грецию. Франция также поддерживала Грецию, не желая дать ей ускользнуть в германский лагерь и учитывая ее стратегическое значение в Средиземном море в качестве противовеса Италии. Итальянская дипломатия, естественно, поддерживала Болгарию. Кончилось дело победой Греции, на сторону которой стала и Англия.

Бухарестский мир.

Мир был подписан в Бухаресте 10 августа 1913 г. Сербия получила не только «спорную», но и почти всю «бесспорную» болгарскую зону в Македонии; Греция — кроме южной Македонии с Салониками часть западной Фракии; часть восточной Фракии с Адрианополем вернулась к Турции; Румыния приобрела южную Добруджу. Таким образом, Болгария потеряла не только большую часть своих завоеваний, но и некоторые давние свои владения.

Вторая балканская война означала новую расстановку сил на Балканах. Вместо единого балканского блока под эгидой России теперь наметились две группировки: Сербия, Греция и Румыния, с одной стороны, Болгария, вскоре завязавшая переговоры с Турцией, — с другой. Самый факт распада блока был чрезвычайно выгоден для Германии и Австрии. Однако этот выигрыш умалялся отходом Румынии в лагерь Антанты. После Бухарестского мира державы повели лихорадочную работу, стремясь закрепить своё влияние на каждую группировку. Одним из главных средств этой борьбы было предоставление займов балканским странам.

Балканский вопрос в конце 1913 — начале 1914 г.

Вскоре на Балканах вспыхнул новый международный конфликт. Сербия, чрезвычайно усилившаяся после второй войны, решилась еще раз попытаться добиться выхода к Адриатике, заняв часть Албании. Между тем летом 1913 г. Лондонская конференция послов приняла «органический статут албанского государства». Албания объявлялась независимым княжеством «под гарантией шести держав». Выбор монарха предоставлялось произвести великим державам в шестимесячный срок. «Контроль над гражданским управлением и финансами Албании», согласно статуту, поручался «международной комиссии, составленной из делегатов шести держав и делегата Албании». В нескончаемых спорах и интригах конференция послов устанавливала границы албанского государства, вопрос о которых был оставлен открытым в Лондонском мирном договоре от 30 мая и передан на усмотрение великих держав. Россия и Франция при проведении границы поддерживали Сербию и Грецию; Германия, Австрия и Италия — Албанию. Англия изменила свою позицию по сравнению с минувшей зимой. Она теперь становилась на сторону Германии, Австрии и Италии. 11 августа конференция вынесла решение об основном направлении границ. Были созданы две разграничительные комиссии; они выехали на место, чтобы реализовать постановления международной конференции. Это означало, что дипломатическая борьба из здания Форейн офис, где заседала Лондонская конференция, переносится в палатки международных комиссий в Албанских горах. Там царили весьма своеобразные нравы. Русский уполномоченный генерал-майор Потапов перехватил письма германского уполномоченного майора Лафферта; они дают некоторое понятие о приёмах работы разграничительных комиссий.

· октября Лафферт писал: «Теперь Союз (Тройственный) стоит сплочённо против Согласия. Француз так обозлился, что уже грозил отъездом. Союз сегодня днём обработал англичанина, и мы должны были перетянуть его к себе».

· октября: «Мы переубедили англичанина. Большой конфликт. Правительства запрашивают информации... На обратном пути я прогалопировал мимо француза, чтобы испугать его лошадь, которая несколько упряма. Результат был великолепен сверх ожиданий. Теперь он хромает и на здоровую ногу тоже... В общем Союз хочет видеть Албанию елико возможно большей, Согласие — елико возможно меньшей. Затем, как Италия, так и Австрия считают Албанию сферой своего влияния и благодаря этому ежеминутно ссорятся. Англию... мы перетягиваем на свою сторону».

Пока тянулась работа комиссий, между сербами и албанцами происходили непрерывные конфликты. В октябре, после одного нападения албанцев, сербское правительство провело частичную мобилизацию и оккупировало часть албанской территории. При этом оно заявило, что не освободит её, пока в Албании не будет установлен порядок. Тогда австрийское правительство решило, что нужно воспользоваться, наконец, сербским выступлением для превентивной войны и полного разгрома Сербии.

14 октября Берхтольд телеграфировал австрийской миссии в Белграде: «Мы должны поставить сербскому правительству вопрос, намерено ли оно прекратить военную подготовку к вторжению в Албанию, — вернее, готово ли оно отозвать в определённый краткий срок находящиеся на албанской территории войска. От ответа на этот вопрос и от выполнения прежних сербских заявлений должно будет зависеть дальнейшее отношение монархии к Сербии, так как мы решились обеспечить всеми способами, которые найдём подходящими, безусловное соблюдение лондонских решений». Берлин на этот раз снова заверял Вену в своей полной поддержке. Инструкция, посланная заместителем статс-секретаря ведомства иностранных дел послу в Вене, гласила: «Вам следует сказать графу Берхтольду, что в стремлении к обеспечению жизнеспособной Албании мы твёрдо стоим на стороне Австро-Венгрии и предписали императорскому поверенному в делах в Белграде решительно поддерживать австрийский демарш. Кроме того, мы пригласили к сотрудничеству Англию, под председательством которой выносились поставленные под угрозу лондонские решения». Это было передано по телеграфу в Вену 16 октября. А в ночь с 17 на 18 октября 1913 г. австрийский министр иностранных дел граф Берхтольд отправил австрийскому посланнику в Белграде предписание вручить сербскому правительству ультиматум. Австрия требовала немедленного очищения Албании. В противном случае она грозила войной. Сербское правительство, посовещавшись с русским правительством, приняло ультиматум: оно вывело войска на 24 часа раньше срока, к великому огорчению австрийских империалистов. Ещё раз Россия и Сербия отступили под австро-германским нажимом.

Едва прошёл месяц после австрийского ультиматума Сербии, как на Ближнем Востоке уже возник новый международный конфликт. В ноябре 1913 г. между Германией и Турцией было заключено соглашение об отправке в Турцию германской военной миссии из 42 офицеров. Во главе миссии был поставлен генерал Лиман фон Сандерс. Миссия должна была заняться реорганизацией турецкой армии. При этом Лиман фон Сандерс был назначен на должность командующего корпусом, расположенным на берегах проливов. 14 декабря Лиман прибыл в Константинополь.

Миссия Лимана вызвала в Петербурге негодование. Получалось так, что на берегах Босфора оказывалась военная сила, которой командовали немцы. Председатель Совета министров Коковцев проездом из Парижа остановился в Берлине и лично вёл с германским канцлером и с самим Вильгельмом переговоры о миссии Лимана. Он требовал по крайней мере отказа Лимана от командного поста в столице. Германское правительство как будто соглашалось, что германский генерал может командовать корпусом, расположенным и в другом месте. Но, повидимому, по тайному внушению тех же немцев, Порта решительно отвергла вмешательство России в функции германского генерала в Турции. Царское правительство обратилось за поддержкой в Париж и Лондон. Франция, хотя и не особенно охотно, но всё-таки выразила готовность поддержать Россию. Англия заняла более уклончивую позицию. После довольно острых переговоров русская дипломатия добилась от немцев и турок некоторой уступки. Лимана произвели в следующий чин; это давало формальное основание освободить его от должности командира корпуса. Таким образом, от командного поста в столице Лиман отказался. Но фактически германская миссия всё-таки продолжала играть в турецкой армии руководящую роль. Усиление германского влияния в Турции грозило сделать Германию хозяйкой проливов.

Дело Лимана фон Сандерса совпало с подготовкой к переговорам о новом русско-германском торговом договоре. Он должен был заменить договор 1904 г., по которому Россия в трудную минуту сделала Германии очень большие уступки, дабы обеспечить её благожелательный нейтралитет в войне на Дальнем Востоке. Предстоявшие переговоры вызывали ожесточённую полемику между русской и германской печатью.

Дело Лимана фон Сандерса было новой провокацией германского империализма. Она дополнила длинный перечень тех испытаний, которым Германия подвергла международный мир. Открылся этот перечень танжерским выступлением кайзера. Он продолжался провокацией в Касабланке и ультиматумом Бюлова в дни боснийского кризиса, «прыжком „Пантеры”» и двоекратными угрозами Сербии: в конце 1912 г. и, наконец, спустя ровно год после этого.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

НАЧАЛО ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ

Международное положение к лету 1914 г. Ближний Восток. Балканские войны привели к ещё большему обострению международной ситуации. Правда они завершили освобождение балканских славян от гнёта Турции. Но они же усилили противоречия между балканскими государствами. Турецкий гнёт был свергнут не революцией, л войной балканских монархических правительств; это привело к ожесточённейшей борьбе между победителями Турции. Болгария жаждала реванша за вторую балканскую войну; Турция ждала благоприятного момента, чтобы отнять у Греции Эгейские острова; Италия не очищала занятого ею Додеканеза; Греция и Сербия не хотели примириться с новыми границами Албании. Но это не всё. За балканскими монархиями стояли великие империалистические державы, которые оспаривали друг у друга влияние на Ближнем Востоке. Россия и Англия стремились вырвать Турцию из-под германского влияния. В Софии, Бухаресте и Афинах шла ожесточённая борьба между Антантой и австро-германским блоком за политическую ориентацию балканских правительств, за их военные силы, необходимые ввиду надвигавшейся мировой войны. Австрия ждала случая расправиться с Сербией; Сербия стремилась освободить югославян Австро-Венгрии; Россия покровительствовала сербам. Венское правительство видело в Сербии и южнославянской пропаганде опасность для самого существования Австро-Венгерской империи. Россия усматривала в Сербии лучшую свою опору против Австрии на балканском плацдарме. Стоило ещё раз вспыхнуть австро-сербскому конфликту, достаточно было России не отступить перед центральными державами, — и могла начаться австро-русская война. А тогда уже неизбежно заработал бы механизм союзов. Австрия не решилась бы начать войну с Сербией без санкции Германии. Если бы такая война возникла, это означало бы, что Германия признаёт момент подходящим для решительного боя за передел мира. Франция не могла бы не поддержать России, ибо разгром Российской империи не только уничтожил бы шансы на реванш, но и оставил бы Францию беззащитной перед лицом германского империализма. Наконец, и Англия не могла бы не оказать помощи Франции против своего опаснейшего германского соперника. Таким образом, Балканы превратились в пороховой погреб Европы. Стоило бросить в него спичку, чтобы произошёл общеевропейский взрыв.

Весной 1914 г. дипломатия обеих группировок продолжала спешно работать над укреплением своих, позиций в ожидании неизбежной схватки. В июне 1914 г., во время свидания Николая II с румынским королём в Констанце, Сазонов приложил все старания, чтобы окончательно склонить Румынию на сторону Антанты. В свою очередь и австро-германский блок продолжал свою работу по привлечению Болгарии. При этом предполагалось добиться её сближения с Турцией, чтобы объединёнными болгаро-турецкими силами парализовать антантофильскую группу балканских государств и прежде всего — Сербию.

Румыно-венгерские противоречия в Трансильвании приобрели настолько острый характер, что венгры уже считали безнадёжным делом добиваться соблюдения Румынией союзных обязательств по отношению к центральным державам. Германское правительство, напротив, полагало, что необходимо во что бы то ни стало удержать Румынию на своей стороне; поэтому оно требовало от венгров уступок трансильванским румынам. На этой же точке зрения стоял и эрцгерцог Франц-Фердинанд. Он не питал симпатии к венграм; они платили ему той же монетой. Во время свидания в Конопишт.; (в июне 1914 г.) Вильгельм II договорился с Францем-Фердинандом о следующей дипломатической программе: укрепление союза с Румынией; поощрение болгаро-турецкого сближении; наконец, примирение Румынии с Болгарией.

Дальневосточный вопрос в 1908 ― 1914 гг. Подготовка к войне против Германии требовала от Антанты обеспечения своих интересов и тыла на Дальнем Востоке. Особенно повелительно стояла эта задача перед Россией и Англией. России было необходимо оградить себя от опасности возникновения второго фронта на Дальнем Востоке, Англии — обеспечить неприкосновенность своих гигантских колониальных владений и своих экономических интересов в Китае и во всём бассейне Тихого океана.

После заключения русско-японского соглашения в 1907 г. Россия и Япония продолжали таить взаимную вражду. У царского правительства не могло быть прочной уверенности, что Япония не предпримет каких-либо агрессивных действие против России в Северной Манчжурии. Но вместе с тем Россия и Япония в известном смысле являлись и союзниками. По соглашению 1907 г. они поделили Манчжурию. Поэтому, при всём взаимном недоверии, они оказывались солидарными, когда третьи державы пытались нарушить их монополию в этой части Китая. Такие попытки имели место преимущественно с американской стороны. Если Англия и после русско-японской войны всё-таки осталась союзницей Японии, то США всё больше рассматривали её как своего опаснейшего врага.

Правда, ещё до заключения Портсмутского мира, в июле 1905 г., Рузвельт дал согласие на японский контроль над Кореей. В обмен японское правительство обязалось не покушаться на захват Филиппинских островов. 30 ноября 1908 г. последовало так называемое соглашение Рут — Такахири. По этому соглашению, заключённому в форме обмена нотами, США и Япония заявляли, что «политика обоих правительств, не руководимая никакими агрессивными тенденциями, имеет целью сохранение существующего status quo в вышеназванной области (т. е. в бассейне Тихого океана) и защиту принципа равных возможностей для торговли и промышленности в Китае». Иначе говоря, Япония как бы подтверждала своё согласие с американской доктриной «открытых дверей». Далее, Япония и США заявляли, что «они... питают твёрдое намерение уважать территориальные владения, принадлежащие каждой из них в названной области». Соглашение предусматривало взаимную консультацию на случай каких-либо потрясений status quo в бассейне Тихого океана: «Если бы какое-либо обстоятельство стало угрожать вышеописанному status quo или вышеустановленному принципу равных возможностей, два правительства вступят в сношения друг с другом с целью прийти к соглашению насчёт мер, которые они сочтут нужным принять».

Невзирая на дипломатические соглашения, американо-японский антагонизм постепенно углублялся. Достаточно ярко проявился он, например, в тех попытках интернационализации манчжурских железных дорог, которые уже давно исходили от американских деловых кругов при прямой и официальной поддержке правительства США. В 1908 г. царское правительство, подумывая о ликвидации своих североманчжурских интересов, обратилось к группе американских капиталистов с предложением организовать досрочный выкуп КВЖД китайским правительством. Американское правительство заинтересовалось этим планом. В 1909 г. оно повело переговоры с Россией, прямо указывая, что осуществление подобного проекта может стать орудием против дальнейших захватов со стороны Японии. Предполагалось образование международного банковского синдиката, который реализовал бы Китаю заём для выкупа всех железных дорог в Манчжурии. После этого эксплоатация дорог была бы поручена Китаем тому же синдикату. 8 января 1910 г. царская Россия, уже несколько оправившаяся от потрясений 1904 — 1905 гг., отклонила этот проект. Вместо ликвидации КВЖД она стала на путь дальнейшего соглашения с Японией.

Японское правительство относилось к проекту выкупа КВЖД резко враждебно, так же как и к американским попыткам купить ЮМЖД. Почти одновременно с предложением США об интернационализации манчжурских дорог Япония предложила царскому правительству дипломатическое соглашение и даже союз для совместной охраны их обоюдной монополии в Манчжурии. 4 июля 1910 г. было подписано новое русско-японское соглашение, шедшее ещё дальше договора от 30 июля 1907 г. Оно состояло из публичных и секретных статей. В публичной части провозглашалось: «Высокие договаривающиеся стороны взаимно обязываются оказывать друг другу дружественное содействие для улучшения их железнодорожных линий в Манчжурии и для усовершенствования соединительной службы вышеуказанных железных дорог, воздерживаясь от всякого соревнования в достижении этой цели». Далее следовали пункты о поддержании в Манчжурии status quo и о взаимной консультации в случае, если он окажется под угрозой нарушения.

В секретных статьях подтверждался раздел Манчжурии на сферы влияния, установленный договором 1907 г. При этом, однако, добавлялось (статья 2): «Обе высокие договаривающиеся стороны обязуются взаимно не нарушать специальных интересов каждой из них в вышеуказанных сферах. Они признают, следовательно, за каждой из них право свободно принимать в её сфере все необходимые меры ограждения и защиты этих интересов».

Это последнее положение, по существу, представляло обоюдное признание права почти неограниченного вмешательства России и Японии в манчжурские дела в пределах соответствующих сфер влияния.

В том же 1910 г. Япония формально аннексировала Корею.

В 1911 г. в Китае произошла буржуазно-демократическая революция. Японское правительство, опасавшееся, что этот переворот поведёт к национальному сплочению Китая и к усилению борьбы против иноземных империалистов, попыталось склонить Россию к интервенции для восстановления власти богдыхана.

Первыми заговорили с русскими об интервенции тогдашний лидер японской военщины Кацура и военный министр Исимото. Последний заявил русскому военному агенту, что для переговоров об интервенции он выделяет известного генерала Танака (в ту пору начальника департамента). На другой день Танака предложил русским детально разработанный план совместной вооружённой интервенции России и Японии. Танака перечислял, какие воинские части и каким путём будут отправлены в Китай, предлагал России использовать Южно-Манчжурскую железную дорогу и т. д. «Целью посылки отряда генерал-майор Танака выставлял поддержку с согласия России и Англии китайского императора». Ближайшей территориальной сферой интервенции он называл Пекин, Тяньцзин и железную дорогу от этих пунктов до Шанхайгуаня. Через несколько дней генро Кацура, считавшийся закулисным руководителем японской политики, дал понять русскому посланнику, что Танака действовал по его указанию. Японское Министерство иностранных дел (в лице министра Уцида) было, однако, враждебно этим планам «военной партии», возглавлявшейся Кацура и Ямагата. Организовать интервенцию не удалось, и в конце концов Япония согласилась консолидировать режим Юань Шикая посредством предоставления ему займа.

Обширные коммерческие и финансовые интересы Англии в Китае не могли не порождать англо-японских противоречий. Однако борьба против Германии делала для Англии желательным сотрудничество с Японией. 13 июля 1911 г. состоялось возобновление англо-японского союза.

В 1912 г. Англия воспользовалась внутренней борьбой в Китае для превращения Тибета в свою сферу влияния.

Крупные перемены произошли и в Монголии. После падения в Китае монархии правитель Монголии (хутухта) отказался повиноваться республике и отложился от Китая. 3 ноября 1912 г. им было заключено соглашение с Россией.

Россия фактически согласилась считать Тибет сферой влияния Англии. Велись переговоры об изменении в этом смысле соглашения 1907 г. Со своей стороны Англия признала русские интересы во Внешней Монголии. То же самое сделала и Япония. Восточная Внутренняя Монголия с согласия России становилась сферой влияния Японии. По соглашению от 5 ноября 1913 г., Россия добилась от Китая признания национальной автономии Монголии.

Таким образом, на Дальнем Востоке нарастал японо-американский антагонизм, в то время как англо-японские и русско-японские противоречия притуплялись тем, что Россия и Англия были заняты подготовкой к борьбе с Германией. С началом первой мировой войны зависимость этих держав от Японии на Дальнем Востоке ещё увеличилась. Теперь Япония могла в полной мере использовать те особые «удобства грабить Китай», о которых писал Ленин и которые обеспечивались ей географическим положением.

Англо-германские отношения в 1913 и начале 1914 г. В напряжённой международной борьбе главными противниками оставались Германия и Англия. Англо-германский антагонизм и был основным фактором в империалистической борьбе, приведшей к войне 1914 г. Однако в 1913 и в начале 1914 г. усилия британской дипломатии были направлены на то, чтобы замаскировать остроту англо-германского антагонизма. В эти годы Англия, во-первых, заигрывала с Тройственным союзом при определении границ Албании, во-вторых, как бы в продолжение миссии Холдена, она вела с Германией переговоры касательно возобновления известного договора 1898 г. о разделе португальских колоний. Наконец, английская дипломатия перестала чинить Германии препятствия по финансированию Багдадской дороги.

Договор 30 августа 1898 г. о разделе португальских колоний был извлечён из пыли архивов и даже несколько изменен в пользу Германии. Теперь ей должна была достаться уже вся Ангола, в то время как в 1898 г. ей отводилась только часть этой области. Переговоры об этом соглашении в основном были завершены во время пребывания короля Георга V в Берлине, в мае 1913 г. Визит этот и сам по себе имел значение как манифестация англо-германского «сближения». В августе 1913 г. соглашение о португальских колониях было парафировано. Впрочем, Грей затянул подписание и опубликование уже парафированного документа. Окончательная договорённость была достигнута только в конце июля 1914 г., всего за несколько дней до начала мировой войны.

Вопрос о Багдадской дороге разрешался параллельно с судьбой португальских колоний. Ещё в 1906 г. Англия дала согласие на 3-процентную надбавку турецких пошлин, но с тем, чтобы полученный благодаря этому излишек государственного дохода в большей своей части пошёл на улучшение администрации в Македонии. Таким образом, финансирование Багдадской дороги от этого ничего не выиграло. Скорее, оно даже осложнилось, так как теперь его источником могло стать лишь новое увеличение пошлин. Так встал вопрос о дальнейшей, 4-процентной надбавке к таможенному обложению, с тем чтобы довести его до 15% стоимости товара. Так как для Англии особенную важность представляли земли, прилегающие к Персидскому заливу, то явилась мысль получить согласие Англии на повышение пошлин ценой уступки ей последнего участка Багдадской железной дороги, простирающегося от Багдада до побережья Персидского залива.

Осенью 1912 г. Англия выразила готовность согласиться на 4-процентное повышение пошлин, в случае если Турция признает Персидский залив сферой английского влияния. Кроме того, Англия требовала, чтобы Багдадскую дорогу не продолжали за Басру без специального на то разрешения Англии. Она добивалась, далее, контроля над портом Басра и подтверждения Турцией британских привилегий в вопросе о навигации по Тигру и по Шат-эль-Арабу. Наконец, в правление Багдадской дороги должны были войти два английских представителя.

После первой балканской войны великий визирь приезжал в Лондон. Здесь, стремясь завоевать благоволение Англии для предстоявших мирных переговоров, он изъявил согласие на удовлетворение английских пожеланий. В свою очередь и Германия, соблазнённая к тому же предложенной ей добычей в португальских колониях, обещала Англии без её соизволения не продолжать железной дороги за Басру, к побережью залива. Признав наличие у Англии «специальных интересов» на Шат-эль-Арабе, немцы удовлетворили и другие пожелания, выполнением которых английская дипломатия обусловила своё согласие на завершение Багдадской дороги. Между прочим создавались акционерные общества для эксплоатации мосульской нефти и судоходства по Шат-эль-Арабу, в которых доля английского капитала равнялась 50 %. Другая половина акций нефтяной компании делилась поровну между немцами и голландцами. При тесных связях голландского нефтяного капитала с английским это соглашение означало, что экономически мосульская нефть достанется Англии. Таково было содержание англо-германской конвенции, которая была совсем готова для подписи к 15 июня 1914 г. Но акт подписания был несколько отложен; разразившаяся вслед за тем война застала неподписанным также и этот документ. Известно, что Грей искал смягчения англо-германских отношений прежде всего потому, что боялся прогерманской оппозиции в кабинете. Эта его слабость, а быть может и лицемерие, повлекла тяжёлые последствия. В Берлине никогда не страдали избытком скромности. А в результате пацифистских жестов и маневров английской дипломатии в Берлине и в Вене укрепилась надежда на то, что Англия и не собирается участвовать в войне против Германии. Подобные иллюзии не делали чести проницательности австрийских и германских политиков; тем не менее они остаются историческим фактом.

Симптомы англо-германского сближения начали сильно беспокоить и Париж и Петербург. Английские дипломаты ничего не имели против того, чтобы посредством переговоров с Германией поднять себе цену у своих партнёров по Антанте. Но они вовсе не хотели отталкивать их от себя. Поэтому для некоторого успокоения французов весной 1914 г. был организован визит английского короля в Париж. Вместе с Георгом V отправился туда и Грей.

В Париже Пуанкаре стал убеждать Грея установить более близкие отношения с Россией. Ради этого французы уговаривали англичан заключить с Россией военно-морскую конвенцию. Вопрос о ней был поставлен Сазоновым ещё в 1912 г., во время его пребывания в Англии, в замке Бальмораль. Теперь по просьбе Сазонова Пуанкаре возобновил разговор на эту тему. Грей выразил готовность обсудить вопрос. Вскоре действительно начались англо-русские переговоры. Они немедленно стали известны немцам, которые имели своего агента среди персонала царского посольства в Лондоне. В немецкой печати появились сенсационные разоблачения. Раздосадованные англичане прервали переговоры. 11 июня Грей категорически отрицал в Парламенте факт каких-либо переговоров о конвенции с Россией.

Германский империализм решается начать войну. Обе враждовавшие друг с другом группировки держав, и Антанта и Тройственный союз, вели империалистическую политику и подготовляли захватническую воину. Поэтому в войне 1914 — 1918 гг. «её виновники — империалисты всех стран». Но непосредственно начала войну летом 1914 г. Германия. Она была самой агрессивной державой, вооружалась наиболее поспешно и успела лучше и быстрее всех подготовиться к войне.

По состоянию военной подготовки на суше Германии в 1914 г. было выгодно форсировать давно подготовлявшуюся обеими сторонами войну за передел мира. Расчёты германского империализма достаточно ясно изложил в июле 1914 г. статс-секретарь ведомства иностранных дел Ягов. «В основном, — писал он послу в Лондоне, — Россия сейчас к войне не готова. Франция и Англия также не захотят сейчас войны. Через несколько лет, по всем компетентным предположениям, Россия уже будет боеспособна. Тогда она задавит нас количеством своих солдат; её Балтийский флот и стратегические железные дороги уже будут построены. Наша же группа, между тем, всё более слабеет», Этими последними словами Ягов намекал на прогрессировавшее разложение Австро-Венгрии.

«В России, — продолжал Ягов, — это хорошо знают и поэтому безусловно хотят ещё на несколько лет покоя. Я охотно верю вашему кузену Бенкендорфу, что Россия сейчас не хочет войны с нами». Вряд ли кто другой доказал более убедительно, что именно Германия начала войну в августе 1914 г., чем это сделал сам германский министр иностранных дел.

Соображения военного порядка и определили позицию германской дипломатии, когда в конце июня 1914 г. возник очередной австро-сербский конфликт. Разыгралось это столкновение в связи с убийством наследника австрийского престола.

Сараевское убийство. В Сербии имелся ряд националистических организаций, которые ставили своей задачей объединение южных славян и создание «Великой Сербии». Среди офицеров сербской армии существовала тайная организация под наименованием «Чёрная рука». Целью её было освобождение сербов, находившихся под властью Австро-Венгрии. «Чёрная рука» была построена на основе строжайшей конспирации. Имена её членов были известны только центральному комитету. Рядовые участники не знали друг друга. Каждый член общества был обязан привлечь в него нового члена и отвечал своей жизнью за его верность. Вождём «Чёрной руки» был полковник Драгутин Дмитриевич, по кличке «Апис», начальник сербской контрразведки. Правительство Пашича его побаивалось.

Старый австрийский император Франц-Иосиф доживал свои последние годы. По мере того как он дряхлел, в политической жизни Австро-Венгрии всё большее значение приобретал его племянник, наследник престола эрцгерцог Франц-Фердинанд, глава военной партии, подготовлявшей войну против Сербии. Планы эрцгерцога были известны «Чёрной руке». Эта организация задумала убийство австрийского наследника. Сербское правительство догадывалось о заговоре и не одобряло его. Оно опасалось его последствий в момент, когда ещё не была закончена программа реконструкции русской армии, а сербская армия ещё не залечила ран, нанесённых балканскими войнами. Но сербское правительство не мешало «Чёрной руке», которая держала его в страхе.

28 июня 1914 г. Франц-Фердинанд был убит в населённом сербами боснийском городке Сараево, куда он приехал, чтобы присутствовать на происходивших там манёврах австро-венгерской армии.

Переговоры в Потсдаме. На другой день после убийства эрцгерцога в Вене царила полная растерянность. Начальник генерального штаба Конрад фон Гетцендорф требовал войны против Сербии. Его поддерживал и министр иностранных дел, легкомысленный аристократ граф Берхтольд. Однако премьер Венгрии граф Тисса выступал против «военной партии», — а этот государственный деятель пользовался не малым влиянием. Престарелый император колебался. Весь опыт его долгой жизни научил его одному: высшая политическая мудрость, по его мнению, заключалась в том, чтобы, по возможности, никогда не принимать никаких ответственных решений.

В этой обстановке колебаний и нерешительности, вполне понятных ввиду внутренней непрочности Габсбургской монархии, было, конечно, совершенно естественным запросить мнение союзника. Даже Конрад фон Гетцендорф полагал, что без помощи со стороны Германии нельзя итти на риск войны. На этом первом этапе кризиса вопрос о войне и мире фактически решался в Берлине. Вильгельму II было послано личное письмо Франца-Иосифа и меморандум венского правительства по поводу балканской политики Австро-Венгрии. Эти документы повёз секретарь Берхтольда граф Голос. В своём письме Франц-Иосиф допускал, что в сараевском деле «будет невозможно доказать соучастие сербского правительства. Тем не менее, — продолжал император, — по существу нельзя сомневаться, что политика сербского правительства направлена на объединение южного славянства и, следовательно, против владений габсбургского дома». И старый император приходил к заключению, что Сербия должна быть «устранена с Балкан в качестве политического фактора».

Австро-сербский конфликт не был новостью. Столкновений между Австрией и Сербией было немало в последние годы. Много раз мир висел на волоске, но войны удавалось избежать: либо Россия из-за своей военной неподготовленности убеждала Сербию уступить, либо сама Германия, считая момент не подходящим, удерживала своего австрийского союзника.

На этот раз германское правительство считало положение благоприятным. В Берлине знали, что, с одной стороны, Россия ещё не готова к войне, а с другой, — что эта неподготовленность скоро отойдёт в область прошлого. «Вооружаясь изо всех сил в расчёте на войну, Россия не замышляет её в настоящий момент или, лучше сказать, сейчас она ещё недостаточно подготовилась к ней». Если Россия и решится выступить на защиту Сербии, которая является главной опорой её политики на Балканах, то «она сейчас ещё далеко не готова в военном отношении и ещё не так сильна, как она предположительно будет через несколько лет». Так доносил своему правительству австро-венгерский посол в Берлине граф Сегени. Русская большая военная программа должна была завершиться только в 1917 г. Итак, если Россия не вмешается в австро-сербскую распрю, Австрия уничтожит Сербию; это будет серьёзным выигрышем для австро-германского блока. Если же Россия всё-таки решится воевать, то развернётся большая война в условиях, выгодных для Германии. Дальше эти условия грозят измениться в худшую сторону. Саксонский военный агент 2 июля 1914 г. также доносил из Берлина в Дрезден, что германское военное руководство стремится начать войну. «У меня создалось впечатление, что большой генеральный штаб считал бы желательным возникновение войны сейчас», — писал он. Позиция германской военщины и германской дипломатии была совершенно ясно разоблачена Лениным. «Немецкая буржуазия, — писал Ленин осенью 1914 г., — распространяя сказки об оборонительной войне с её стороны, на деле выбрала наиболее удобный, с её точки зрения, момент для войны, используя свои последние усовершенствования в военной технике и предупреждая новые вооружения, уже намеченные и предрешённые Россией и Францией».

5 июля 1914 г. Вильгельм II принял в Потсдамском дворце австрийского посла Сегени и дал ему ясный ответ: «не мешкать с этим выступлением» (против Сербии). Так передавал Сегени слова германского императора. «Позиция России будет во всяком случае враждебной, но он (кайзер) к этому уже давно подготовлен, и если даже дело дойдёт до войны между Австро-Венгрией и Россией, то мы можем быть уверены в том, что Германия с обычной своей союзнической верностью будет стоять на нашей стороне».

Сегени и Гойос встретились также с Бетманом и помощником статс-секретаря иностранных дел Циммерманом. Бетман заявил австрийцам, что в конфликте из-за Сербии Австрия «может с уверенностью рассчитывать на то, что Германия будет стоять за нею в качестве союзника и друга». Таким образом, Вильгельм II обеспечил победу военной партии в Вене; решающий шаг к мировой войне был сделан.

Одобрив план австрийской расправы с Сербией, Вильгельм II тут же вызвал к себе в Потсдам представителей военного и морского командования. Он предупредил их о вероятности войны. В ответ ему было заявлено, что всё готово. «Мне нечего было делать после этой аудиенции, — сообщает генерал-квартирмейстер германского генерального штаба. — План мобилизации был закончен 31 марта 1914 г. Как всегда, армия была готова».

Написавший эти строки генерал не хвастался понапрасну. Летом 1914 г. Германия превосходила своей военной подготовкой и царскую Россию и Францию. Это превосходство относилось к быстроте мобилизации, точности работы железных дорог, обилию офицерских кадров, предварительной подготовке широкого боевого использования резервных формирований, к насыщенности армии артиллерией, в особенности к наличию полевой тяжёлой артиллерии.

После потсдамских бесед были приняты меры довольно примитивной дипломатической маскировки: руководящие германские политики отправились отдыхать, как будто на международной арене ничего чрезвычайного не происходило. Официозная пресса получила задание — заметки об австро-сербских отношениях редактировать «нарочито мягко». Так гласила директива, данная в середине июля ведомством иностранных дел газете «Norddeutsche Allgemeine Zeitung». «Высоко официозный орган, — писал Ягов об этой директиве, — не должен преждевременно бить тревогу».

7 июля 1914 г., по получении ответа из Берлина, в Вене состоялось заседание Совета министров. «Все присутствующие, — гласит протокол этого совещания, — за исключением королевского венгерского председателя Совета министров (Тисы), придерживаются мнения, что чисто дипломатический успех, даже в том случае, если бы он закончился полнейшим унижением Сербии, не имел бы ценности. Поэтому нужно предъявить к Сербии настолько радикальные требования, чтобы можно было заранее предвидеть их отклонение, дабы приступить к радикальному же разрешению вопроса путём военного вмешательства»

Однако в Вене к делу приступили не сразу. Пока Тисса возражал против войны, начинать её было немыслимо. Нельзя было воевать, когда глава правительства одной из двух составных частей государства заявлял, что он на это не согласен. Позиция Тиссы объяснялась тем, что в случае победы он опасался аннексии славянских областей, замены австро-венгерского дуализма австро-венгерско-славянским триализмом и умаления роли Венгрии. В случае поражения он ждал гибели старой Габсбургской монархии. Лишь с большим трудом сторонникам войны удалось переубедить графа Тиссу. Когда этого достигли, наступила уже середина июля.

Эти проволочки вызывали недовольство в Берлине. Оттуда торопили, опасаясь, как бы Австро-Венгрия не стала бить отбой. Вильгельму казалось, что «дело тянется слишком долго». На донесении германского посла в Вене, что Берхтольд ломает себе голову над тем, какие требования предъявить сербам, Вильгельм сделал следующую пометку: «Очистить санджак! Тогда немедленно последует свалка!» — такого рода советы летели в Вену.

Пока австро-венгерское правительство раздумывало над выступлением против Сербии, дипломатия держав Антанты не теряла времени даром. Наиболее сложной была дипломатическая игра английского правительства.

Эдуард Грей как дипломат. Во главе британского Министерства иностранных дел с конца 1905 и по декабрь 1916 г. стоял сэр Эдуард Грей. Историки немало спорили о том, что за человек скрывался под безукоризненной внешностью этого прекрасно воспитанного, изысканно вежливого, спокойного, сдержанного джентльмена, возглавлявшего Форейн офис. Сэр Эдуард не любил говорить много; то же немногое, что он говорил, он предпочитал выражать неясно. Собеседник Грея часто не знал, как, собственно, надо понимать речи британского министра: усматривать ли в них многозначительный намёк, либо же полную бессодержательность, т. е. желание уклониться от выражения собственных мыслей.

Некоторые представители новейшей историографии стремятся изобразить Эдуарда Грея как человека, который старался не раздражать германского соперника и тем надеялся спасти Англию и весь мир от надвигавшейся страшной войны. Но факты несколько иначе рисуют политику Грея.

Британское Министерство иностранных дел было прекрасно информировано о положении вещей. Уже очень скоро после сараевского убийства Грей знал, что этот террористический акт будет использован венским правительством для агрессивного выступления против Сербии и что со стороны Германии Вена встретит поощрение. Несколько позже Грею стало известно, что и Россия не намерена ещё раз отступать перед австро-германским блоком. Как же должен был действовать Грей, если он хотел спасти мир? Ответ на этот вопрос мог дать его собственный практический опыт. Когда в 1911 г., в момент агадирского кризиса, возникла угроза общеевропейской войны, английское правительство публично — устами канцлера казначейства Ллойд Джорджа — ив секретно-дипломатическом порядке — через самого Грея — предупредило Германию, что Англия выступит на стороне Франции. И Германия ретировалась. Совершенно так же обстояло дело и в конце 1912 г.: заявление Англии, что она не останется нейтральной, вызвало умеряющее воздействие Германии на Австро-Венгрию.

Этот опыт подсказывал, что именно следовало сделать летом 1914 г., если Грей хотел спасти мир. Надо было рассеять в Берлине иллюзию, что Англия останется нейтральной в надвигавшейся европейской войне. Сделать это было тем более необходимо, что английская дипломатия в течение 1913 — 1914 гг. поддерживала в Берлине надежду на британский нейтралитет.

Как же повёл себя сэр Эдуард Грей? 29 июня 1914 г. он публично выразил в Парламенте сочувствие горю императора Франца-Иосифа. Это было актом вежливости. Дальше, в первые дни после сараевского убийства, Грей не предпринимал почти ничего. Он только собирал информацию...

6 июля 1914 г., на другой день после свидания Вильгельма с Сегени в Потсдаме, Грей виделся с германским послом князем Лихновским. Посол сообщил Грею о глубоком удовлетворении, которое испытывает император Вильгельм по поводу визита английской эскадры в Кильскую гавань. Поговорив немного о пустяках, Лихновский принялся зондировать Грея насчёт позиции, которую займёт Англия в надвигающихся международных осложнениях. С этой целью он заявил Грею, что австрийцы собираются предпринять выступление против Сербии. «Они, конечно, при этом не думают захватить какую-либо территорию?» — спросил Лихновского Грей. Лихновский заверил, будто цель Австрии заключается вовсе не в территориальных аннексиях. Затем он довольно откровенно разъяснил позицию Германии. Если Германия откажет Австрии в помощи, Австрия будет недовольна. Если она поддержит Австрию, — возможны серьёзные осложнения с Россией. Посла особенно беспокоило, что если между Англией и Россией ведутся какие-то переговоры о морской конвенции, это может поощрить Россию на сопротивление Австрии. Грей убеждал Лихновского в миролюбии России. Если же осложнения всё-таки надвинутся, то он обещал сделать всё, чтобы «предотвратить грозу». Грей подтвердил предположение, высказанное Лихновским, что Англия «не может допустить уничтожения Франции». Дальше этого Грей не пошёл. Через два дня, 8 июля, Грей беседовал с русским послом Бенкендорфом. Он обрисовал ему всю серьёзность положения. Когда Бенкендорф попробовал изобразить ситуацию в менее тревожном свете, Грей возражал. Он настаивал на вероятности австрийского выступления и всячески подчёркивал враждебность Германии к России.

9 июля состоялась новая встреча Грея с Лихновским, вторая после убийства эрцгерцога. Английский министр снова говорил о миролюбивом настроении России и заверил, что Англия, не связанная с Россией и Францией какими-либо союзными обязательствами, располагает полной свободой действий. Германский посол старался узнать, согласится ли Англия в случае австро-сербского конфликта оказать умиротворяющее воздействие на Петербург. «Я сказал, — сообщает Грей, — что если австрийские меры в отношении Сербии будут проведены в определённых рамках, то будет, конечно, сравнительно легко склонить Петербург к терпимости». Австрия не должна, однако, преступать определённый предел. Иначе славянские симпатии могут побудить Россию обратиться к Австрии с чем-либо вроде ультиматума. Грей снова заверил Лихновского, что сделает «всё возможное, чтобы предотвратить войну между великими державами».

Любопытно, что если в беседах с Бенкендорфом Грей выдерживал пессимистический тон, то в те же дни, при встречах с Лихновским, он был уже оптимистом. Лихновский сообщал в Берлин, что Грей «был настроен весьма уверенно и в бодром тоне заявил, что не имеет оснований оценивать положение пессимистически». Накануне же царскому послу Бенкендорфу тот же Грей говорил, что «известия, получаемые им из Вены, ему не нравятся». «Я ответил, — сообщал Бенкендорф, — что если Австрия попытается использовать содеянное убийство, общественное мнение в России не останется равнодушным». «Вот почему, — сказал Грей,—положение мне представляется очень серьёзным». «Его впечатления относительно намерений Берлина,— заключал Бенкендорф, — почерпнутые из многих источников, являются в общем не особенно благоприятными».

Достойно внимания, что, предупреждая Петербург, Грей не сделал предостерегающего заявления в Берлине. Он не попытался осадить германских империалистов, хотя и видел, что они берут курс на войну. Почему он не повторил опыта 1911 и 1912 гг.? Быть может, Грей боялся «пацифистского» крыла кабинета, которое подняло бы шум по поводу угроз по адресу Германии? Возможно, что именно эти соображения заставили его медлить с предостережением по адресу Берлина. Во всяком случае, каковы бы ни были мотивы Грея, избранная им линия поведения отнюдь не способствовала сохранению мира. Напротив, политика Грея поощряла немецкую агрессию.

Впрочем, с английской точки зрения, момент для войны был не так уж неблагоприятен. «Ни разу в течение трёх последних лет мы не были так хорошо подготовлены», — заявляет Черчилль, занимавший в кабинете Асквита пост первого лорда адмиралтейства. Во всяком случае на море Англия была ещё несравненно сильнее Германии.

Незадолго до вручения австрийского ультиматума Сербии Грей отклонил предложение Сазонова, чтобы Россия, Англия и Франция коллективно воздействовали на венское правительство. 23 июля, в день вручения ультиматума, в первый раз за всё время кризиса, английский министр встретился с австрийским послом. В Лондоне довольно хорошо знали, какой провокационный документ заготовили австрийцы для Сербии. Накануне вручения ультиматума, 22 июля, «Times» довольно точно изложил его содержание. Конечно, не хуже редакции газеты знал его и Грей. Да и Менсдорф сообщил Грею основные пункты австрийской ноты. И тем не менее при встрече с графом Менсдорфом Грей удовольствовался сожалением, что предъявляется нота с ограниченным сроком для ответа; он отказался обсуждать её по существу, пока не увидит документ воочию. Затем он стал распространяться об ущербе, который нанесёт торговле война между четырьмя великими державами: Россией, Австрией, Францией и Германией. О возможности участия пятой державы, Англии, Грей не обмолвился ни словом. Донесение о беседе с Греем Менсдорф заключал следующими словами: «Он был хладнокровен и объективен, как обычно, настроен дружественно и не без симпатии по отношению к нам». Это ли не было поощрением агрессии?

Приезд Пуанкаре в Петербург. Австро-венгерский ультиматум Сербии. В первые дни после убийства эрцгерцога в Петербурге царило безмятежное спокойствие. Русская дипломатическая машина продолжала работать обычным своим ходом. От посла в Вене поступили успокоительные сообщения, и в министерстве были заняты такими предметами, как вопрос о 4-процентном повышении турецких пошлин, о предоставлении России места в Совете оттоманского государственного долга, о займе для Монголии и т. п. Первый сигнал тревоги пришёл в Петербург от Бенкендорфа из Лондона. Затем итальянское посольство информировало Петербург об угрожающей позиции своих союзников-австрийцев. 20 июля в Россию приехал Пуанкаре. Он заверил, что в случае войны с Германией Франция выполнит свои союзнические обязательства. Царское правительство решило на этот раз не отступать перед опасностью войны, как оно трижды делало это прежде: в 1909, 1912 и 1913 гг.

Между тем в Вене было решено с вручением ультиматума обождать, пока президент Французской республики не покинет русской столицы. Венские политики полагали, что без личного воздействия Пуанкаре царь и его министры легче примирятся с австрийским ультиматумом и, быть может, позволят Австро-Венгрии без помехи расправиться с Сербией. Дождавшись отъезда Пуанкаре из Петербурга, венское правительство поручило своему посланнику в Белграде передать 23 июля сербскому правительству ультиматум с 48-часовым сроком.

Ультиматум начинался с указания на попустительство со стороны сербского правительства антиавстрийскому движению и даже террористическим актам, вопреки обязательству, принятому Сербией в 1909 г. после аннексии Боснии. «Из показаний и признаний виновников преступного покушения 28 июня явствует, — гласил ультиматум, — что сараевское убийство было подготовлено в Белграде, что оружие и взрывчатые вещества, которыми были снабжены убийцы, были доставлены им сербскими офицерами и чиновниками... и что, наконец, переезд преступников с оружием в Боснию был организован и осуществлён начальствующими лицами сербской пограничной службы». Ввиду этого Австро-Венгрия требовала торжественного публичного осуждения сербским правительством всякой пропаганды и агитации против Австрии в официальном органе и особо — в приказе короля по армии. Далее следовали 10 требований более конкретного характера. В числе их были следующие: недопущение враждебной Австро-Венгрии пропаганды в сербской печати; закрытие антиавстрийских организаций; увольнение офицеров, чиновников и учителей, замешанных в антиавстрийской деятельности и пропаганде, причём списки этих лиц составлялись австро-венгерским правительством; устранение из школьного обучения всех элементов антиавстрийской пропаганды; участие австрийских властей в подавлении антиавстрийского движения на территории Сербии и в частности в следствии по сараевскому делу; строгое наказание лиц, замешанных в сараевском убийстве.

Текст австрийского ультиматума нарочито был средактирован так, чтобы государство, дорожащее своей честью, не могло его принять. Вручая ноту, австро-венгерский посланник барон Гизль заявил, что, если в установленный срок нота не будет принята целиком, он потребует свои паспорта. Сербское правительство тотчас же обратилось к России с просьбой о защите; оно заявляло, что ни одно правительство не может принять эти требования, которые равносильны отказу от суверенитета.

24 июля, утром, Сазонов срочно прибыл в Петербург из Царского Села. Ему ораву же подали свежую телеграмму из Белграда с сообщением об ультиматуме. Прочитав её, он воскликнул: «Это европейская война!» В тот же день состоялось заседание Совета министров. Совет решил предложить Сербии, если она своими силами не сможет защищаться, не оказывать сопротивления, но заявить, что она уступает силе и вручает свою судьбу великим державам. Далее, было решено, «в зависимости от хода дел», объявить мобилизацию четырёх военных округов. После заседания Сазонов дал сербскому посланнику совет отвести войска и рекомендовал проявить всяческую умеренность в ответе на австрийскую ноту. Наоборот, с германским послом Сазонов говорил весьма твёрдым тоном. Если он рассчитывал этим побудить Германию воздействовать на Австрию, то он ошибся: в Берлине были готовы итти не только на локализованную австро-сербскую войну, но и на вооружённую борьбу с Россией и Францией. Вильгельм II всецело одобрял текст австрийского ультиматума. «Браво, — заметил он по поводу „энергичного тона” этого документа. — Признаться, от венцев этого уже не ожидали».

25-го, в назначенный срок, сербский премьер Пашич привёз барону Гизлю ответ сербского правительства. Сербская нота была составлена весьма дипломатично. Сербия не отклоняла наотрез провокационных требований Вены. Хотя и с оговорками, она принимала девять пунктов австрийского ультиматума. Только на одно Сербия отказывалась дать своё согласие: она не желала допустить австрийских представителей к расследованию заговора на жизнь эрцгерцога, считая, что это «было бы нарушением конституции и закона об уголовном судопроизводстве». Барон Гизль бегло просмотрел ответ. Убедившись, что сербы чего-то не принимают, он немедленно затребовал паспорта. В тот же вечер австро-венгерская миссия покинула Белград; оказалось, что Гизль заранее приказал упаковать архивы и прочее имущество.

25 июля Сазонов обратился к Грею с просьбой «ясно и твёрдо» осудить перед австрийцами их политику. «К сожалению, — писал он Бенкендорфу, — по имеющимся сведениям, Австрия накануне своего выступления в Белграде считала себя вправе надеяться, что её требования не встретят возражений со стороны Англии; этим расчётом до известной степени и было обусловлено её решение». Аналогичная просьба поступила в Лондон и со стороны французского правительства.

Грей раскрывает позицию Англии. 24 июля австрийский посол в Лондоне Менсдорф привез Грею копию ультиматума. Грей выразил отчаяние. Он заявил, что это «самый страшный документ из всех когда-либо порождённых дипломатией». В тот же день, 24 июля, Грей принял и Лихновского. Он заявил ему, что, пока дело идёт о локализованном столкновении между Австрией и Сербией, его, сэра Эдуарда Грея, это не касается. Иначе обстоял бы вопрос, если бы общественное мнение России заставило, русское правительство выступить против Австрии. «В случае вступления Австрии на сербскую территорию, — продолжал Грей, — опасность европейской войны надвинется вплотную». «Всех последствий подобной войны четырёх держав, — Грей определённо подчеркнул число четыре, подразумевая Россию, Австро-Венгрию, Германию и Францию, — совершенно нельзя предвидеть». Затем Грей пустился в рассуждения об обнищании и истощении, которое вызовет война, о возможности революционного взрыва и об ущербе, грозящем мировой торговле. Что в войну может вмешаться пятая великая держава, Англия, об этом Грей снова не упомянул ни словом.

Наконец, 26 июля король Георг V беседовал с братом кайзера принцем Генрихом Прусским. «Отдавая себе совершенно ясный отчёт в серьёзности настоящего положения, — сообщал принц, — король уверял меня, что он и его правительство ничего не упустят для того, чтобы локализовать войну между Сербией и Австрией». «Он сказал дальше, — продолжает Генрих, — дословно следующее: „Мы приложим все усилия, чтобы не быть вовлечёнными в войну и остаться нейтральными”. Я убеждён в том, что эти слова были сказаны всерьёз, как и в том, что Англия сначала действительно останется нейтральной. Но сможет ли она остаться нейтральной долго, об этом, — заключал принц, — я не могу судить». Впрочем, длительного нейтралитета Англии для Берлина и не требовалось. Германская дипломатия исходила из планов своего генштаба, а так называемый план Шлиффена, как известно, предполагал, что разгром Франции произойдёт в течение нескольких недель. Следовательно, даже кратковременный нейтралитет Англии представлялся уже достаточным для целей германского империализма.

25 июля Бенкендорф в упомянутом донесении сообщал в Петербург о своих впечатлениях от позиции английской дипломатии. «Хотя я не могу представить вам, — писал он Сазонову, — никакого формального заверения в военном сотрудничестве Англии, я не наблюдал ни одного симптома ни со стороны Грея, ни со стороны короля, ни со стороны кого-либо из лиц, пользующихся влиянием, указывающего на то, что Англия серьёзно считается с возможностью остаться нейтральной. Мои наблюдения приводят к определённому впечатлению обратного порядка». Очевидно, не связывая себя окончательно, английская дипломатия стремилась внушить смелость России и Франции.

Грей предлагал через Лихновского, чтобы Германия воздействовала на Вену в духе умеренности. Он настаивал, чтобы Австро-Венгрия удовлетворилась сербским ответом на австрийский ультиматум. Но Грей не говорил немцам напрямик, что Англия будет воевать против Германии. Правда, Лихновский уже 27 июля почувствовал, что, повидимому, дело обстоит именно так. Быть может, получив телеграмму Лихновского 28-го, это почуял и кайзер. Всё же с Берлином Грею следовало говорить более твёрдым и ясным языком: тогда, быть может, ещё были бы шансы, что поджигатели войны образумятся. Грей предложил организовать посредничество четырёх держав (Англии, Франции, Германии и Италии) для обсуждения способов разрешения кризиса. Мотивы, которыми при этом руководствовалось Министерство иностранных дел, раскрывает в своих мемуарах сам Грей. Он полагал, что обсуждение создавшейся обстановки за зелёным столом даёт некоторый шанс спасти мир. Но если бы это и не удалось, то и тогда конференция не принесла бы вреда Антанте. «Я полагал, — пишет он, — что германские приготовления к войне были продвинуты много дальше, нежели приготовления России и Франции; конференция дала бы возможность этим двум державам подготовиться и изменить ситуацию к невыгоде для Германии, которая сейчас имеет явное преимущество». Германское правительство без церемоний отвергло предложения Грея.

28 июля австро-венгерское правительство по телеграфу послало сербскому правительству объявление войны и начало военные действия. В Петербурге и Париже настойчиво требовали, чтобы Англия, наконец, определила свою позицию. В ночь с 28 на 29 июля, по приказу адмиралтейства, британский флот вышел из Портлэнда и, с потушенными огнями пройдя канал, направился на свою боевую базу в Скапа-Флоу.

29 июля Грей встретился с Лихновским дважды. Во время первой беседы он не сказал послу ничего существенного. Он лишь продолжал говорить о посредничестве четырёх держав. Через некоторое время Грей известил Лихновского, что хотел бы его повидать ещё раз. Министр встретил посла словами: «Положение всё более обостряется». Затем он заявил Лихновскому, что вынужден в дружественном и частном порядке сделать ему некоторое сообщение. Тут Грей, наконец, впервые изложил германскому послу свою истинную позицию. «Британское правительство, — сказал министр, — желает и впредь поддержать прежнюю дружбу с Германией и может остаться в стороне до тех пор, пока конфликт ограничивается Австрией и Россией. Но, если бы в него втянулись мы и Франция, положение тотчас бы изменилось, и британское правительство, при известных условиях, было бы вынуждено принять срочные решения. В этом случае нельзя было бы долго оставаться в стороне и выжидать»,

Заявление Грея произвело в Берлине потрясающее впечатление. Чувства германской дипломатии, вызванные этой телеграммой Лихновского, выразила колоритная заметка кайзера. «Англия открывает свои карты, — писал Вильгельм,— в момент, когда она сочла, что мы загнаны в тупик и находимся в безвыходном положении! Низкая торгашеская сволочь старалась обманывать нас обедами и речами. Грубым обманом являются адресованные мне слова короля в разговоре с Генрихом: „Мы останемся нейтральными и постараемся держаться в стороне сколь возможно дольше”». Грей «определённо знает, — продолжал кайзер, — что стоит ему только произнести одно серьёзное предостерегающее слово в Париже и в Петербурге и порекомендовать им нейтралитет, и оба тотчас же притихнут. Но он остерегается вымолвить это слово и вместо этого угрожает нам! Мерзкий сукин сын!» — так неистовствовал взбешённый Вильгельм II.

В эти же дни Берлину стало известно, что Италия не собирается воевать на стороне своих союзников. Итальянская дипломатия высказывала обиду, что Австрия не посоветовалась с ней по поводу выступления, предпринимаемого против Сербии, как того требовал один из пунктов Тройственного союза.

Все эти известия подействовали на германское правительство, как холодный душ. Давно ли в Берлине досадовали на колебания Вены? Давно ли там возмущались медлительностью австрийцев в предъявлении ультиматума? Картина разом изменилась: в Берлине были близки к панике. В 3 часа ночи с 29 на 30 июля, несмотря на поздний час, предупреждения
Грея были переданы в Вену. Ещё раньше, 28 июля, когда кайзер осмыслил позицию Италии, австрийцев начали уговаривать удовольствоваться занятием Белграда как залогом и принять посредничество, предложенное Греем. В течение всего дня 30 июля Берлин бомбардировал Вену телеграммами. Однако венское правительство отклонило немецкие предложения. Единственно чего удалось добиться германской дипломатии ―
это того, чтобы Вена облекла ответ Грею в вежливые формы.

Германский ультиматум России. Трудно сказать, как бы в конце концов повели себя австрийцы, если бы германское правительство продолжало свой нажим. Но 30 июля, поздно вечером, он уже был прекращён. Воздействие генерального штаба вернуло кайзера на прежний путь.

Стратегические плацы Германии строились в расчёте на молниеносный разгром Франции, облегчаемый медленностью мобилизации и сосредоточения русской армии, завершение которых требовало свыше 40 дней. До истечения этого времени Россия, по немецким предположениям, не могла оказать своей союзнице действенной помощи. Покончив с Францией, предполагалось бросить все силы на Россию и, таким образом, разгромить, противников порознь. Каждый лишний день русских военных приготовлений рассматривался как чрезвычайно важный для Германии. Ясно было, что Германия должна была во что бы то ни стало задержать русские мобилизационные мероприятия.

Решив поддержать Сербию, русское правительство всё же чувствовало себя неуверенно. Это и неудивительно. Реорганизация русских вооружённых сил ещё далеко не была закончена, а позиция Англии оставалась не вполне ясной. Сазонов нервничал. То он предлагал, чтобы державы коллективно побудили Австрию продлить Сербии срок для ответа, то настаивал, чтобы Англия и Италия взяли на себя посредничество в австро-сербском конфликте. Наконец, 28 июля царь обратился к Вильгельму с просьбой успокоить Австрию. Всё было бесполезно. Война надвигалась неотвратимо, ибо этого хотели немцы. Тогда русское правительство решило, что надо возможно скорее мобилизоваться.

Германская дипломатия попыталась оттянуть русские военные приготовления. Вильгельм 11 в тот же день, 28 июля, поздно вечером послал Николаю 11 телеграмму, в которой обещал воздействовать на Вену. 29 июля германский посол Пурталес пришёл к Сазонову и прочёл ему телеграмму Бетмана; тот требовал, чтобы Россия прекратила всякие военные приготовления, иначе Германии придётся объявить мобилизацию, а это может легко привести к войне. «Теперь у меня нет больше сомнений относительно истинных причин австрийской непримиримости», — бросил Сазонов Пурталесу, выслушав телеграмму канцлера. «Я всеми силами протестую, г. министр, против этого оскорбительного утверждения», — вскричал Пурталес. Собеседники расстались весьма холодно. Так гласит запись их беседы, сделанная в русском Министерстве иностранных дел.

В тот же день, 29 июля, по настоянию начальника генерального штаба Янушкевича, Николай II подписал указ о всеобщей мобилизации. Вечером начальник мобилизационного отдела генерального штаба генерал Добророльский прибыл в здание петербургского главного телеграфа и лично привёз туда текст указа о мобилизации для сообщения во все концы империи. Оставалось буквально несколько минут до того, как аппараты должны были начать передачу телеграммы. И вдруг Добророльскому было передано распоряжение царя приостановить передачу указа. Оказалось, царь получил новую телеграмму Вильгельма. В своей телеграмме кайзер опять заверял, что будет стараться достигнуть соглашения между Россией и Австрией, и просил царя не затруднять ему этого военными приготовлениями. Ознакомившись с телеграммой, Николай сообщил Сухомлинову, что отменяет указ о всеобщей мобилизации. Царь решил ограничиться частичной мобилизацией, направленной только против Австрии.

Сазонов, Янушкевич и Сухомлинов были крайне обеспокоены тем, что Николай поддался влиянию Вильгельма. Они боялись, что Германия опередит Россию в сосредоточении и развёртывании армии. Они встретились 30 июля утром и решили попытаться переубедить царя. Янушкевич и Сухомлинов попробовали было сделать это по телефону. Однако Николай сухо объявил Янушкевичу, что прекращает разговор. Генерал успел всё же сообщить царю, что в комнате присутствует Сазонов, который тоже хотел бы сказать ему несколько слов. Помолчав немного, царь согласился выслушать министра. Сазонов попросил аудиенции для неотложного доклада. Николай снова помолчал, а затем предложил приехать к нему в 3 часа. Сазонов условился со своими собеседниками, что если он убедит царя, то тотчас из Петергофского дворца позвонит Янушкевичу, а тот отдаст приказ на главный телеграф дежурному офицеру для сообщения указа во все военные округа. «После этого, — заявил Янушкевич, — я уйду из дома, сломаю телефон, вообще сделаю так, чтобы меня уже нельзя было разыскать для новой отмены общей мобилизации».

В течение почти целого часа Сазонов доказывал Николаю, что война всё равно неизбежна, так как Германия к ней стремится, и что при этих условиях мешкать со всеобщей мобилизацией крайне опасно. В конце концов Николай согласился. Он обычно соглашался с тем, кто говорил с ним последний. Из вестибюля Сазонов позвонил Янушкевичу и сообщил о полученной санкции царя. «Теперь вы можете сломать свой телефон», — добавил он. В 5 часов вечера 30 июля застучали все аппараты главного петербургского телеграфа. Они разослали по всем военным округам указ царя о всеобщей мобилизации. 31 июля, утром, он стал достоянием гласности.

В полночь 31 июля германский посол явился к Сазонову с сообщением, что если 1 августа к 12 часам дня Россия не демобилизуется, то Германия тоже объявит мобилизацию. Сазонов спросил, означает ли это войну. «Нет, — ответил Пурталес, — но мы к ней чрезвычайно близки». Россия не приостановила мобилизационных мероприятий. В тот же день, 1 августа, и Германия приступила к всеобщей мобилизации.

Начало русско-германской войны. 1 августа, вечером, германский посол снова пришёл к Сазонову. Он спросил, намерено ли русское правительство дать благоприятный ответ на вчерашнюю ноту о прекращении мобилизации. Сазонов ответил отрицательно. Граф Пурталес выказывал признаки всё возрастающего волнения. Он вынул из кармана сложенную бумагу и ещё раз повторил свой вопрос. Сазонов снова ответил отказом. Пурталес в третий раз задал тот же самый вопрос. «Я не могу дать вам иной ответ», — снова повторил Сазонов. «В таком случае, — произнёс Пурталес, задыхаясь от волнения, — я должен вручить вам эту ноту». С этими словами он передал Сазонову бумагу. Это была нота, или, точнее, целых две ноты, с объявлением войны. Бетман прислал два варианта объявления войны, в зависимости от возможных вариантов ответа Сазонова, а Пурталес, разволновавшись, отдал Сазонову оба документа зараз. Началась русско-германская война. Военные соображения германского генштаба требовали только задержки русской мобилизации. Никакой особой надобности в столь поспешном объявлении войны России немецкий план войны не вызывал. Он требовал лишь скорейшего открытия военных действий против Франции. Всякая отсрочка их на востоке могла принести немцам одну только выгоду. Для чего же понадобилось Бетману торопиться с актом объявления войны России? На этот вопрос ответ даёт Бюлов в своих мемуарах. По его мнению, этот ход Бетмана диктовался внутриполитической обстановкой. Альберт Баллин передал Бюлову яркое описание сцены, разыгравшейся в его присутствии во дворце канцлера утром, в день объявления войны России.

«Когда Баллин вошёл в салон, где были тогда приняты столь потрясающие решения, то он увидел рейхсканцлера, который большими шагами, в сильном возбуждении ходил взад и вперёд по комнате. Перед ним, за столом, заваленным толстыми книгами, сидел тайный советник Криге. Криге был прилежным, честным и усердным чиновником... Бетман от времени до времени обращал к Криге нетерпеливый вопрос: „Объявление войны России всё ещё не готово? Я должен сейчас же иметь объявление войны России!” Совершенно растерянный Криге копался, между тем, в крупнейших руководствах по международному и государственному праву, начиная с Гуго Гроция и вплоть до Блюнчли, Геффтера и Мартенса, выискивая прецеденты. Баллин позволил себе спросить канцлера: „Почему, собственно, ваше превосходительство так страшно торопится с объявлением войны России?” Бетман ответил: „Иначе я не заполучу социал-демократов”. Он думал достигнуть этого, — заключает Бюлов, — заострив войну... против русского царизма». Бетман решил, что германскому правительству выгоднее начать войну под лозунгом борьбы с царизмом. Он был уверен, что германские социал-демократы ухватятся за этот лозунг и это облегчит им поддержку немецкого империализма в мировой войне. С точки зрения внутренней политики канцлер не ошибся: «Каутский и Ко, — писал Ленин, — прямо-таки обманывают рабочих, повторяя корыстную ложь буржуазии всех стран, стремящейся из всех сил эту империалистскую, колониальную, грабительскую войну изобразить народной, оборонительной (для кого бы то ни было) войной, и подыскивая оправдания для неё из области исторических примеров не империалистских войн». Таким оправданием и должна была служить идея «народной» войны против царизма, взятая из давно минувшей эпохи 1848 г.

Борьба в английском кабинете. Только 27 июля 1914 г. британский кабинет в первый и раз после начала кризиса занялся обсуждением международного положения. Грей начал свой доклад с изложения телеграммы посла в Петербурге Бьюкенена, в которой сообщалось, что в случае войны Сазонов рассчитывает на военную поддержку со стороны Англии. Наступила минута, — заключил Грей, — когда кабинет должен вынести определённое решение, примет ли Англия активное участие в общеевропейском вопросе рядом с двумя другими державами Антанты, или же останется в стороне и сохранит абсолютный нейтралитет. Англия не может дольше откладывать решение. События надвигаются с большой быстротой. Грей предупредил, что в случае, если кабинет выскажется за нейтралитет, он подаст в отставку. Воцарилось молчание.

Первым нарушил его лорд Морлей. Он высказался против вступления Англии в войну. Такую же позицию заняло подавляющее большинство членов кабинета — одиннадцать, считая самого Морлея. Грея поддерживали только трое: премьер Асквит, Холден и Черчилль; Ллойд Джордж и ещё несколько министров заняли выжидательную позицию.

Положение Грея было не из лёгких, Россия и Франция настаивали на недвусмысленном ответе, желая знать, поможет ли им Англия в надвигающейся войне. Чиновники Форейн офис, особенно Никольсон и Кроу, а также генеральный штаб тоже торопили министра. А группа Морлея, наоборот, требовала мира с Германией. Дискуссия в кабинете возобновилась на следующий день и продолжалась ежедневно. Соотношение сил в правительстве заставляло Грея соблюдать осторожность. Ему надо было, по выражению Бенкендорфа, повлиять на «медлительное сознание» англичан и переубедить своих коллег по кабинету.

Грею помогала сама же германская дипломатия, проявив необузданность своих требований. Ещё 29 июля, в разговоре с английским послом Гошеном, Бетман со свойственной ему неуклюжестью затронул вопрос о войне против Франции и о вторжении германских войск через Бельгию. Если в таком случае Англия обяжется соблюдать нейтралитет, Бетман обещал гарантировать неприкосновенность французской и бельгийской территории в Европе после войны. Отвечая на вопрос посла, канцлер, однако, тут же пояснил, что не может распространить эту гарантию и на французские колонии.

Телеграмма Гошена о разговоре с Бетманом пришла в Лондон 30-го утром. Грей заготовил отрицательный ответ на это «неприемлемое» и «бесчестное» предложение. Ответ был выдержан в возмущённом тоне.

31 июля Грей запросил Берлин и Париж, будут ли они уважать нейтралитет Бельгии. Камбон дал самые категорические заверения, а Лихновский попытался парировать вопрос Грея, в свою очередь спросив его, обязуется ли Англия соблюдать нейтралитет в случае, если Германия обещает не нарушать нейтралитета Бельгии. Грей отказался дать такое обязательство. Но он добавил, что для самой Германии было бы крайне важно дать Англии гарантию нейтралитета Бельгии: это оказало бы влияние на английское общественное мнение в благоприятном для Германии смысле.

Тем временем Россия и Франция всё настойчивее требовали от Англии ясных обязательств. Британский кабинет попрежнему откладывал решение.

Группа Морлея грозила расколом кабинета, и 1 августа 1914г. Грей поддался давлению прогерманцев. В этот день, в противоречие с тем, что он говорил немцам начиная с 29 июля, Грей предложил Лихновскому обсудить следующий проект: он гарантирует нейтралитет Англии и Франции, при условии, что немцы обещают не нападать на эту последнюю. Таким образом, Грей задумывал прямое предательство России. Явный смысл его плана заключался в том, чтобы, бросив Германию на Россию, самому остаться в стороне. Конечно, кайзер пришёл в восторг от проекта Грея. Но осуществить его не удалось.

Прежде всего помешали французы. Камбон без стеснения разъяснил Грею, что если Англия предаст своих друзей, то после войны ей самой придётся плохо, независимо от того, кто бы ни предстал перед ней в роли победителя: Германия или Россия и Франция. Грей не мог не понять, что замысел его не только вероломен, но и недостаточно дальновиден.

Объявление Германией войны Франции. Французские правящие круги в лице таких политиков, как Пуанкаре, давно решились на войну с Германией. Но при этом французское правительство желало переложить ответственность за неё на самих немцев. Сделать это было нетрудно. Стремясь к быстрейшему разгрому Франции, германский империализм торопился с началом военных действий на Западном фронте. Значит стоило только французскому правительству проявить терпение и выдержку, и германское правительство само взяло бы на себя всю тяжесть ответственности за объявление войны. 30 июля 1914 г. французское правительство отвело войска на 10 километров от границы, тщательно стараясь предупредить пограничные инциденты, которые могли бы дать немцам повод для открытия военных действий.

Уже 31 июля, одновременно с предъявлением в Петербурге требования прекратить мобилизацию, германским послом в Париже была вручена нота французскому министру иностранных дел. Этой нотой германское правительство ставило Францию в известность о требованиях, предъявленных им России. Далее, оно задавало вопрос, готова ли Франция дать обязательство соблюдать нейтралитет. Для ответа был дан срок 18 часов. Бетман предусмотрительно сообщил послу Шёну инструкции, как ему поступить, если бы французы дали удовлетворительный ответ. В этом случае посол должен был предъявить французам добавочное, заведомо неприемлемое требование и, таким образом, вынудить их воевать. Франции предлагалось передать Германии крепости Туль и Верден для оккупации их в качестве залога, что обещанный нейтралитет в самом деле будет соблюдаться. Так нагло провоцировали немцы войну.

Но Бетман напрасно измышлял свои ухищрения. Французы ответили, что ничего не могут заранее сказать о своём поведении и сохраняют свободу действий. 1 августа Пуанкаре отдал приказ о мобилизации. Придраться к этому немцам было трудно: в этот день мобилизовалась и сама Германия.

Начальник германского генштаба требовал скорейшего открытия военных действий на Западном фронте. Уже 1 августа Бетман составил текст объявления войны Франции. Для обоснования этого акта германский канцлер использовал непроверенные слухи о пограничных инцидентах и мнимых налётах французской авиации на территорию Германии. Позже и сами немцы признали, что, объявляя войну Франции, они ссылались на такие данные, которые оказались ложными. Так «обосновывался» акт величайшего международного значения: объявление войны Франции. Йота была вручена французскому правительству под вечер 3 августа 1914 г.

Вторжение германских войск в Бельгию. Бетману оставался ещё один последний труд: дипломатическое «оформление» германского вторжения в Бельгию. Это было сделано очень просто и столь же аляповато, как и объявление войны Франции. Ещё 29 июля Мольтке прислал в ведомство иностранных дел проект заявления бельгийскому правительству. В нём говорилось, что германское правительство имеет сведения, будто Франция концентрирует войска на Маасе для удара на Намюр. Бельгия, утверждалось далее, явно не сможет своими силами отразить это нападение; ввиду этого германские войска вынуждены будут вступить на бельгийскую территорию. Однако германское правительство предлагает не усматривать в этом враждебного Бельгии акта; оно просит отвести бельгийские войска к Антверпену и не мешать продвижению германских войск. За это Бельгии гарантируются её целостность и независимость и даже территориальные компенсации за счёт Франции. Германское иностранное ведомство вычеркнуло лишь фразу о компенсациях; в остальном оно ограничилось ролью переписчика текста, присланного Мольтке. Срок для ответа давался Бельгии суточный. В берлинских дипломатических канцеляриях всем было, конечно, ясно, что никакого удара французов на Намюр не ожидается. Тем не менее 2 августа ультиматум был вручён бельгийскому правительству.

Бельгия мобилизовалась ещё 31 июля. Получив ультиматум, брюссельское правительство отклонило его и обратилось к Англии за помощью.

Теперь Грей победил своих коллег-пацифистов. Значение бельгийского побережья для безопасности Англии исстари известно было каждому англичанину. Вторжение немцев в Бельгию давало Грею и его единомышленникам самый популярный предлог для вмешательства в войну. 2 августа лидеры консерваторов обещали Асквиту полную поддержку в том случае, если он решится на войну. С этого момента Морлей уже не представлял опасности для Асквита и Грея.

2 августа Грей дал Камбону письменное заверение, что английский флот будет защищать французское побережье Канала и Атлантики в соответствии с условиями морской конвенции. Вечером этого дня Джон Берне, один из министров — противников войны, подал в отставку. На заседании кабинета утром 3 августа было решено вступить в войну. Вслед за Бернсом подал в отставку лорд Морлей и с ним ещё два члена кабинета. Ллойд Джордж решительно перешёл на сторону военной партии.

Днём Грей выступил в Парламенте. Весь мир с нетерпением ждал его речи. Особенно беспокоилось, конечно, германское правительство.

Грей начал свою речь заявлением, что к несчастью «европейский мир не может быть сохранён». Он заверил, что вся его политика была направлена на сохранение мира. Однако все усилия спасти мир остались безуспешными, ибо «некоторые страны» стремились к войне. Огласив своё письмо к Камбону от ноября 1912 г., Грей обосновал необходимость вмешательства Англии в войну на защиту Франции.

Конец своего выступления Грей посвятил Бельгии. Он доказывал, что Англия не может сохранить нейтралитет, если Бельгия подвергнется иноземному нашествию. Грей закончил просьбой, чтобы палата предоставила кабинету неограниченные полномочия для использования всех морских и сухопутных сил Великобритании. И консерваторы и даже ирландцы выразили доверие правительству.

На следующий день, 4 августа 1914 г., британское правительство предъявило Германии ультиматум, требуя безоговорочного соблюдения нейтралитета Бельгии. Ответ предлагалось дать до 11 часов ночи по лондонскому времени.

Вечером этого дня, 4 августа, кабинет собрался па Даунинг-стрит. Грей был уверен, что ответа не последует. И всё же министры с волнением ожидали, не явится ли кто из германского посольства, дабы вручить ответную ноту. Стрелка часов приближалась к назначенному часу. Срок истёк, ответа не поступило. Грей послал в германское посольство Лихновскому письмо следующего содержания: «Правительство его величества считает, что между обеими странами с 11 часов вечера 4 августа существует состояние войны». К письму были приложены паспорта чинов посольства.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

ДИПЛОМАТИЯ В ГОДЫ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ

Вступление Англии в войну влекло за собой участие в ней всей Британской империи. Европейская война принимала характер мировой войны. К тому же выступление Англии до некоторой степени предрешало и позицию США.

Во время войны главные усилия дипломатии обоих воюющих лагерей были направлены па вербовку новых союзников. Рядом с этой задачей вставала и другая: забота о межсоюзнических отношениях и о начертании контуров будущего мирного договора.

Выступление Японии. Что касается завербования союзников, то эта задача стоила дипломатии обеих сторон немалых трудов. Не заставила себя уговаривать только Япония, которая сама начала военные действия против Германии. Японские империалисты быстро оценили обстановку. Все европейские державы оказались связанными войной. Япония получала возможность развивать свою экспансию, не опасаясь конкурентов. Первой её добычей должны были стать германские владения на Дальнем Востоке.

Уже 15 августа 1914 г. японское правительство без дальних дипломатических предисловий предъявило Германии ультиматум. В нём выдвинуто было требование, чтобы Германия «без всяких условий и без всякой компенсации» передала японцам Киао-Чао «в целях возвращения его Китаю». Для ответа был дан срок в 8 дней. Японское правительство заявляло в этом своеобразном документе, что это «дружеское предложение» делается им исключительно в целях укрепления мира в Восточной Азии, причём Япония не преследует целей территориальной экспансии.

Германское правительство не ответило на этот ультиматум. Тогда 23 августа 1914 г. Япония объявила Германии войну. Начав военные действия, она захватила Киао-Чао, железную дорогу Циндао, Цзинань-фу, а также ряд принадлежавших Германии островов на Тихом океане. Эти захваты вызвали большое неудовольствие не только в США, но и у японского союзника — Великобритании. Особенно сильно было негодование доминионов — Австралии и Новой Зеландии.

Английская дипломатия с самого начала отнеслась подозрительно к неожиданной готовности Японии выполнить свои союзнические обязательства. Английской дипломатии было ясно, что Япония использует войну в Европе лишь для того, чтобы укрепить свои империалистические позиции на Дальнем Востоке.

Англичане не ошиблись. Главной задачей Японии после захвата германских колоний стало использование европейской войны для экспансии в Китае. После захвата Киао-Чао и островов Япония фактически не принимала дальнейшего участия в войне против Германии, если не считать поставки России боеприпасов и военного снаряжения. При этом к современному вооружению в качестве принудительного ассортимента России навязывался всякий устарелый хлам.

Тем не менее русская дипломатия приветствовала присоединение Японии к Антанте: это давало некоторые дополнительные гарантии против японского нападения на дальневосточные владения России.

Выступление Турции. В первые же дни войны противные стороны Выступление начали борьбу за вовлечение в неё Турции. Из-за влияния на эту страну, как известно, уже давно шло ожесточённое состязание между Антантой и австро-германским блоком. Младотурецкое правительство склонялось к германской ориентации. Однако финансово-экономическая зависимость Турции от Антанты была всё-таки весьма велика. К тому же нетрудно было убедиться, что германская дипломатия лишь в целях маскировки заверяла, будто стремится к сохранению территориальной целостности Турции. По признанию германского министра иностранных дел Ягова, это должно было продолжаться лишь до тех пор, «пока мы не укрепимся в наших зонах и не будем готовы к аннексиям».

Турция в 1914 г. не могла ждать ничего доброго от победы ни той, ни другой из воюющих сторон. Антанта грозила её расчленить, Германия — превратить в своего вассала. Собственные же захватнические пантюркистские вожделения младотурок распространялись на русские и английские территории. Младотурки решили пойти на союз с Германией. Впрочем, решение принято было не без колебаний и не без борьбы. В младотурецком триумвирате Энвер и Талаат были германофилами, но Джема ль считался приверженцем Антанты. В конце концов 22 июля 1914 г. военный министр Энвер-паша без ведома большей части членов правительства заявил германскому послу о намерении Турции вступить с Германией в союз.

У посла Вангенгейма имелись сомнения насчёт целесообразности такого союза. Об этом он сообщил по телеграфу в Берлин. Но кайзер решил иначе. На полях телеграммы своего посла он написал: «Теоретически верно, но в настоящий момент неуместно. Теперь дело идёт о том, чтобы добыть каждую винтовку, которая может стрелять по славянам на Балканах на стороне Австро-Венгрии. Поэтому надо согласиться на турецко-болгарский союз с присоединением к нему Австро-Венгрии... Это всё же лучше, чем по теоретическим соображениям толкать Турцию на сторону Антанты».

2 августа 1914 г. был подписан германо-турецкий союзный договор. Суть его сводилась к следующему. Если Россия вмешается в австро-сербский конфликт и Германия выступит на стороне Австрии, Турция также обязана объявить войну России. Договор отдавал турецкую армию в полнейшее распоряжение Германии. Это предусматривалось статьёй 3 договора: «В случае войны германская военная миссия останется в распоряжении оттоманского правительства. Оттоманское правительство обеспечит осуществление действительного влияния и действительной власти этой миссии в операциях турецкой армии».

2 августа в Турции была объявлена мобилизация.

Тем не менее на другой день после подписания договора с Германией турецкое правительство опубликовало декларацию о своём нейтралитете. Этот акт объяснялся тем, что Турция в военном отношении была не подготовлена. «Мы объявили себя нейтральными только для того, чтобы выиграть время: мы ждали момента, когда наша мобилизация закончится, и мы сможем принять участие в войне», — писал впоследствии Джемаль-паша об истинных намерениях младотурецких вождей.

Характерно для нравов младотурецкой дипломатии, что, подписав союз с Германией, тот же Энвер повёл переговоры с русским послом и с военным агентом генералом Леонтьевым, предлагая им заключить союз против Германии. Энвер заявил Леонтьеву, что Турция питает к России самые дружественные чувства. Она-де не связана с Германией каким-либо союзным договором и, более того, готова предоставить свою армию в полное распоряжение России и направить её против любого врага по указанию из Петербурга. За это Энвер требовал возвращения Турции Эгейских островов и части болгарской Фракии. Сазонов с большим подозрением отнёсся к предложению Энвера. Он не доверял искренности младотурок и опасался толкнуть болгар в объятия Германии. В дальнейшем выяснилось, что, предлагая России союз, Энвер прибег к самому примитивному обману. На самом деле он лишь ждал прихода германских военных кораблей, прорвавшихся к проливам. По замыслу немцев и турок, эти корабли должны были изменить соотношение сил на Чёрном море и угрожать южнорусскому побережью. 10 августа «Гебен» и «Бреслау» вошли в Дарданеллы.

Турецкое правительство произвело фиктивную покупку этих кораблей. Антанта протестовала, но не слишком энергично, ибо боялась ускорить разрыв с Турцией. Военные приготовления России на кавказской границе требовали известного времени. На позицию английской дипломатии влияла также необходимость считаться с индийскими мусульманами, чтившими в лице султана своего халифа. Поэтому для английской дипломатии было важно, чтобы инициатива разрыва с Турцией исходила не от Англии. Турция не обратила внимания на протесты Антанты. На требование выслать германских офицеров великий визирь глубокомысленно ответил, что надо ещё «обдумать способ их высылки — сузим ли путём или на нейтральном судне». Германские офицеры остались в Турции. С появлением «Гебена» и «Бреслау» не только турецкая армия, но и флот оказались под командованием немцев.

Чтобы отсрочить, а быть может, и предотвратить выступление Турции, Сазонов предложил союзным державам гарантировать ей территориальную неприкосновенность. Кроме того, он проектировал вернуть Турции остров Лемнос. Он учитывал, что без существенных территориальных приобретений Турция не пойдёт на соглашение с Антантой. Это предложение натолкнулось на сопротивление английской дипломатии. Дорожа отношениями с Грецией, Грей отказался передать туркам Лемнос. Но гарантия территориальной неприкосновенности была Турции предложена, правда, только на случай покушений во время текущей войны. Однако этого оказалось недостаточно для того, чтобы Антанте удалось добиться соглашения с константинопольским правительством.

В начале сентября 1914г. российское Министерство иностранных дел получило от разведки достоверные сведения об истинной позиции Турции. Из этих данных Антанте окончательно стал ясен действительный характер турецко-германских отношений.

8 сентября турецкое правительство сообщило всем державам, что оно приняло решение с 1 октября 1914 г. отменить режим капитуляций. Попытка Турции освободиться от империалистической кабалы привела к своеобразному дипломатическому результату. Послы всех держав немедленно вручили турецкому правительству тождественные ноты с протестом против «произвольной отмены капитуляций». Опасение лишиться без соответствующих компенсаций империалистических привилегий в Турции объединило против неё даже жесточайших врагов.

После вручения этих нот германская, дипломатия принялась убеждать турок, что для; них самое лучшее — скорее выполнить союзные обязательства и. начать войну. Тогда в отношении: стран Антанты вопрос, о капитуляциях отпадёт сам собой; с державами же Тройственного союза Турция всегда сможем договориться. Со своей стороны и дипломатия Антанты не отказывалась обсуждать вопрос о капитуляциях: лишь бы Турция обещала соблюдать нейтралитет. Переговоры о капитуляциях продолжались в течение всего сентября.

После поражения немцев, на Марне стало очевидно, что война затянется. Это привело к тому, что работа по вербовке союзников стала ещё более напряжённой. В октябре Германия предоставила Турции заём. При этом было условлено, что Турция вступит в войну тотчас же по получении части этих денег. Антанта всё это узнавала через русское правительство, разведка которого сумела добыть соответствующие достоверные данные.

Но многие члены турецкого правительства всё ещё не освободились от страха перед войной. В их числе был сам великий визирь. Поражение Германии на Марне и успехи русских войск в Галиции ещё более усиливали их опасения. Ввиду этого Энвер, в согласии с немецким командованием', решил поставить свою страну перед свершившимся фактом. 29 и 30 октября 1914 г. турецкий флот под командой, немецкого адмирала Сушона обстрелял Севастополь, Одессу, Феодосию и Новороссийск. В тот же день, 29 октября, русский посол в Константинополе получил предписание затребовать свои паспорта.

Турецкое правительство было перепугано провокационными действиями Энвера и Сушона. Великий визирь грозил подать в отставку. Его с трудом уговорили остаться во избежание международного скандала. 1 ноября по поручению визиря к Сазонову явился турецкий посланник Фахреддин. Министр встретил его словами: «Я собирался послать вам ваши паспорта». «А я приношу вам мир», — заискивающим тоном заявил турок. Он прочитал Сазонову телеграмму великого визиря, в которой тот выражал своё сожаление о случившемся. Сазонов ответил, что первым условием восстановления мира должно быть немедленное выдворение из Турции всех немецких офицеров. Этого требования великий визирь уже не мог выполнить, если бы и хотел. Послы Антанты покинули Константинополь. 2 ноября 1914 г. Россия объявила Турции войну. 5 и 6 ноября за ней последовали Англия и Франция. Так германские империалисты и их агент Энвер-паша ввергли турецкий народ в губительную авантюру.

Выступление Турции отвлекло часть сил России и Англии от германских фронтов. Другим последствием участия Турции

в войне явилось закрытие проливов и для торговых судов. Это прервало морскую связь между Россией и её союзниками через Чёрное и Средиземное моря. На Балтике господствовал германский флот. Не считая долгого пути на Владивосток с его незначительной пропускной способностью, связь с Англией и Францией могла поддерживаться лишь через Архангельск. Дороги на Мурманск ещё не существовало. Пути через Румынию, Сербию и Грецию были очень ненадёжны даже в первый период войны. В конце 1915 г. эта связь была совершенно прервана австро-германским наступлением на Сербию.

Выступление Италии. Борьба за привлечение союзников распространилась и на Италию. Итальянское правительство с самого начала сомневалось, на чью сторону склонится победа. А между тем «шакал», как однажды назвал Италию Бисмарк, всегда старался следовать за тем из крупных хищников, у которого вернее можно поживиться куском добычи. Ввиду этого Италия не торопилась с выполнением своих союзнических обязательств. 3 августа 1914 г. итальянский король сообщил Вильгельму II, что с итальянской точки зрения возникновение данной войны не подходит под формулировку casus foederis в тексте договора о Тройственном союзе. Король пошёл дальше. Он сделал угрожающий намёк, заметив, что имеются в Италии люди, которые склонны начать войну против Австрии. На полях депеши короля Вильгельм в собственноручной пометке обозвал своего коронованного собрата «мерзавцем». В тот же день, 3 августа, итальянское правительство опубликовало декларацию о нейтралитете. Однако итальянский министр иностранных дел маркиз ди Сан-Джулиано тут же доверительно сообщил германскому послу, что если бы Италию достаточно вознаградили, то она готова была бы «изучить способы оказания поддержки своим союзникам». На другой день, 4 августа, итальянское правительство столь же конфиденциально сообщило Сазонову о позиции, занятой им по отношению к центральным державам. При этом, свидетельствует Сазонов, ему было заявлено, что «ввиду малой надежды получить желаемое от Германии и Австрии Италия могла бы вступить в обмен мнений с нами на означенной почве».

Итальянское правительство, таким образом, не ограничилось тем, что принялось шантажировать центральные державы. Оно вступило в переговоры и с Антантой, выясняя, сколько та ей даст за объявление войны Германии и Австрии. Начался длительный торг. Уже в августе правительства Антанты предложили итальянцам Трентино, Триест и Валону. Антанте было легче набавлять цену: притязания Италии в первую очередь распространялись на австрийские территории, на Албанию и Турцию, т. е. на такие страны, которые Антанте не принадлежали. Положение Германии было сложнее: для Италии самыми ценными приобретениями были бы именно австрийские владения, уступка которых, разумеется, наталкивалась на сопротивление со стороны союзного австро-венгерского правительства. Германия могла зато щедро раздавать земли в Северной Африке за счёт Франции. Кроме того, она сулила Италии Ниццу, Корсику и Савойю. Пока шли все эти переговоры, итальянский «шакал» не дремал. В октябре 1914 г., не теряя времени, Италия захватила остров Сасено, расположенный у входа в Валонский залив. В декабре она оккупировала Валону.

Премьер Саландра дал своеобразное политическое и даже «моральное» обоснование принципам итальянской дипломатии. В сентябре 1914 г. он публично заявил, что итальянское правительство устранило из своей политики «всякую заботу, всякий предрассудок, всякое чувство, которые не были бы внушены исключительно лишь одной безграничной преданностью родине, итальянским священным эгоизмом». Бюлов в своих мемуарах несколько иначе и в менее возвышенном стиле охарактеризовал сущность политики Саландры. «Он просто хочет в большой мировой сумятице что-нибудь заработать для своей страны», — лаконически отметил германский дипломат.

Ввиду военно-морской зависимости от Антанты Италия благоразумно воздерживалась от войны на стороне центральных держав. Для неё дело шло о том, соблюдать ли нейтралитет, или же воевать на стороне Антанты против своих союзников. Решался этот вопрос итальянцами в зависимости от того, кто больше даст и у кого больше шансов на победу.

Наступление немцев через Бельгию в августе 1914 г. поддерживало в Италии склонность к нейтралитету и к переговорам с Германией. Битва на Марне и приостановка немецкого наступления изменили положение, и переговоры Италии с Антантой оживились. Правительство Саландры, проводя свою политику «без предрассудков», требовало, чтобы Антанта набавила цену. Большие затруднения чинила Антанте Сербия, которая противодействовала удовлетворению итальянских притязаний на Далматинское побережье, населённое преимущественно славянами. Однако и Австрия не проявляла уступчивости. Саландра стал угрожать своим союзникам, что «общественное мнение» вынудит его стать на сторону Антанты. Вследствие этого германское правительство усилило свой нажим на Вену. В декабре в Рим был послан со специальной миссией князь Бюлов, который был когда-то послом в Италии и обладал там большими связями. В своих мемуарах Бюлов повествует о тех переговорах, которые он вёл в итальянской столице. «В день моего приезда в Рим, — пишет он, — я посетил в Копсульте министра иностранных дел Сиднея Соннино. В этом роскошном дворце тогда помещалось Министерство иностранных дел. Когда я вошёл в приёмную министра, я очутился там лицом к лицу с тремя послами Антанты: Баррером, сэром Реннелем Роддом и Крупенским. Их отношение ко мне было характерно для духа их народов. Добрый Крупенский бросился ко мне и стал заверять меня, что его личное чувство дружбы ко мне нисколько не изменилось. Умный и утончённый Родд протянул мне руку и сказал по-английски: „Жму вашу руку и прошу вас передать мои наилучшие пожелания княгине Бюлов”. Из всех троих послов Антанты Камилл Баррер был моим самым старым другом. Но когда он увидел меня, он, с присущим всем французам актёрским талантом, с ужасом посмотрел на меня, затем закрыл глаза руками и отвернулся». Далее, Бюлов излагает существо своего разговора с Соннино. «Соннино с самого же начала ясно и откровенно изложил мне свой взгляд на создавшееся положение. Антанта предлагает Италии в качестве военной награды все населенные итальянцами австрийские области. Чтобы избежать военного столкновения между Италией и Габсбургской монархией, Австрия также должна со своей стороны предложить уступки в конкретной, связывающей её форме. Эти уступки должны быть предложены приличным образом. Их нельзя бросать Италии, как подачку надоедливому нищему. И прежде всего это нужно сделать как можно скорее. Минимум таких уступок представило бы Трентино».

Центральным державам помогал Ватикан. Для установления, возможно более тесного контакта с Ватиканом в Рим кроме Бюлова был направлен лидер католической партии центра, депутат Рейхстага Эрцбергер. «Бенедикт XV, — пишет Бюлов, — горячо поддерживал мои усилия, направленные на сохранение мира. Он желал сохранения Габсбургской империи, этой последней католической великой державы. Он ясно сознавал, что войны можно было избежать лишь при условии, чтобы Австрия больше не медлила пожертвовать по меньшей мере Трентино... Папа поручил венскому архиепископу кардиналу Пиффлю переговорить в этом смысле со старым императором Францем-Иосифом. Но восьмидесятичетырёхлетний император даже не дал кардиналу высказаться, когда тот скромно и боязливо стал выполнять желание святого отца. Краска гнева залила его старческое лицо. Он взял кардинала за руку и буквально выставил его за дверь».

Не прекращая переговоров в Вене, итальянское правительство в начале марта 1915 г. усилило свой торг с Антантой. Кроме Трентино, Триеста, Валоны, острова Сасено, Далматинского побережья с его островами, колониальных уступок в Африке и прочих прежних своих претензий Италия потребовала ещё образования из центральной Албании автономного княжества со столицей в Дураццо, явно рассчитывая поставить в зависимость от себя сильно урезанную и ослабленную Албанию. Северная Албания подлежала разделу между Сербией и Черногорией, южная отходила к Греции, Валона с округой — к самой Италии; кроме того, она претендовала на заём в Лондоне в сумме 50 миллионов фунтов стерлингов. Наконец, Италия настаивала на заключении военной конвенции: в Риме желали иметь гарантию, что Россия не ослабит своего нажима на галицийском фронте, а англо-французский флот поможет в борьбе с австрийским флотом.

Англия и Франция готовы были всё это обещать. Однако Россия из внимания к Сербии протестовала против передачи Италии территорий, населённых южными славянами.

Италия получила новое средство для давления на Антанту. 8 марта 1915 г. в Вено на коронном совете было, наконец, решено предоставить Италии компенсации. Между Италией и центральными державами начался спор о том, сколько именно должна получить Италия и когда должна состояться передача уступаемых территорий: немедленно или по окончании воины.

Под давлением Англии и Франции пошла на уступки и Россия: она изъявила согласие отдать итальянцам значительную часть Далмации. Таким образом, Антанта удовлетворяла почти все притязания Италии. Теперь «шакал» мог сделать свой выбор. 26 апреля 1915 г. в Лондоне был, наконец, подписан договор. Италия обязывалась через месяц начать войну против своих бывших союзников. Для этого Англия предоставляла ей заём в 50 миллионов фунтов.

3 мая итальянское правительство расторгло договор о Тройственном союзе. Тогда Бюлов пошёл на самый решительный дипломатический ход.

«9 мая, — повествует он в своих мемуарах, — я заставил императорского и королевского посла барона Маккио у меня на вилле „Мальта”, куда я пригласил его для переговоров, написать под мою диктовку заявление, которое в тот же день должно было быть секретным порядком переслано итальянскому правительству и в котором было сказано, что Австро-Венгрия готова уступить населённую итальянцами часть Тироля, а также Градиску и западный берег Изонцо, где имеется чисто итальянское население; Триест должен стать имперским свободным -городом с итальянским университетом и итальянским муниципалитетом; Австрия признаёт суверенитет Италии над Валоной и заявляет о своей политической незаинтересованности в Албании.

Мне пришлось применить сильное давление, чтобы заставить боязливого Маккио совершить тот шаг, который ещё в январе мог бы иметь желательные последствия».

Запасшись такого рода документом, Бюлов немедленно сообщил о нём главе итальянских «нейтралистов» Джолитти и другим их лидерам. Джолитти срочно приехал в Рим. Тотчас по его прибытии 320 депутатов из 508, т. е. большинство, демонстративно завезли ему визитные карточки. Опираясь на большинство в Парламенте, Джолитти заявил королю и Саландре, что не согласен с политикой, намеченной в Лондонском договоре от 26 апреля. Саландра подал в отставку. Казалось, дело Германии выиграно. Нов этот момент крайние шовинисты, сторонники войны, во главе с бывшим социалистом ренегатом Муссолини, состоявшим на содержании у французов, и д'Аннунцио, за которыми стояли мощные капиталистические интересы, организовали демонстрации против Парламента и преобладавших в нём «нейтралистов». Король не принял отставки Саландры. Джолитти был вынужден покинуть Рим. Напуганный Парламент 20 мая 1915 г. вотировал военные кредиты. 23 мая Италия объявила войну Австрии; однако до конца августа следующего года она формально оставалась в мире с Германией.

Хищнические цели своей войны итальянские империалисты прикрывали пышной риторикой. На деле Италия оставалась всё тем же международным «шакалом». «Италия революционно-демократическая, т. е. революционно-буржуазная, свергавшая иго Австрии, Италия времён Гарибальди, превращается окончательно на наших глазах в Италию, угнетающую другие народы, грабящую Турцию и Австрию, в Италию грубой, отвратительно-реакционной, грязной буржуазии, у которой текут слюнки от удовольствия, что и её допустили к дележу добычи», — писал Ленин.

Взаимоотношения держав Антанты. Борьба за вербовку новых союзников осложнялась соперничеством между основными членами воюющих группировок. В лагере центральных держав Германия пользовалась неоспоримой гегемонией. Это упрощало их межсоюзнические отношения. Однако и в их среде имели место значительные трения. Это вскрыли, между прочим, австро-германские переговоры относительно компенсации Италии. Ещё больше внутренних конфликтов возникало в лагере Антанты. Споры из-за предоставления Италии южнославянских областей явились примером осложнений, вызванных дележом ещё не полученной добычи. Очень рано возникли между союзниками разногласия и по вопросам стратегического плана войны. Основным фронтом Англия и Франция считали Западный фронт. Русской армии они отводили самую неблагодарную роль. Она должна была оттягивать на себя силы противника в те моменты, когда этого требовали соображения англо-французского командования. Действительно, русское наступление на Восточную Пруссию спасло Париж и обеспечило успех французов на Марне. Зато России оно стоило величайших жертв. Тяжёлая роль, которую западные союзники навязали России, была следствием зависимости русского царизма от англо-французского капитала. Во время войны эта зависимость возросла ещё больше. Война 1914 — 1918 гг. предъявила огромные, ранее невиданные требования к промышленности. Отсталая экономика царской России не успевала удовлетворять эти требования. Летом 1915 г. это повело к отступлению русской армии, оставшейся без снарядов. России приходилось обращаться к Англии и Франции. Просьбы прислать боевые припасы и вооружение летели из Петербурга и из русской ставки в Париж и в Лондон. Антанта посылала кое-какие военные материалы, но делала это медлительно и скупо. Не менее туго продвигались и дипломатические переговоры об объединении военных усилий союзников на обоих главных фронтах. Русское командование откликалось на потребности Западного фронта. Если русские операции в Восточной Пруссии в 1914 г. помогли выиграть битву на Марне, то в 1916 г. блестящее наступление Брусилова способствовало спасению Вердена и стабилизации итальянского фронта. Но Англия и Франция должной оперативности не проявляли.

В 1915 г. германское командование попробовало перенести главный удар на Восточный фронт. Результатом этого было отступление прекрасно сражавшейся, но плохо обеспеченной русской армии. Всё же Россия из строя не выбыла. Достигнутый Германией тактический успех не создал перелома в ходе войны. Сам начальник германского генерального штаба генерал Фалькенгайн побоялся продолжать наступление в глубь России. Он считал, что наступление на Москву завело бы германскую армию «в область безбрежного».

Приняв на себя в кампании 1915 г. главный удар немецких полчищ, Россия обеспечила Англии и Франции время для развёртывания их сил и ресурсов. Благодаря этому к 1916 г. немцы уже потеряли те преимущества, которыми они располагали, начиная войну.

Но со своей стороны Англия и Франция почти что пальцем не пошевельнули для того, чтобы облегчить летом 1915 г. положение русской армии. Западные союзники не нашли возможным предпринять крупное наступление на французском фронте. И когда с большим запозданием, наконец, началось французское наступление в Шампани, то оно оказалось мизерным по своим масштабам. Бесконечные проволочки в дипломатических переговорах между странами Антанты по вопросам координации фронтов способствовали затяжке войны. В ставке французского главнокомандующего в Шантильи в течение 1915 — 1916 гг. состоялся ряд межсоюзнических военных совещаний. Здесь были приняты решения об одновременном наступлении в 1916 г. на всех фронтах против Германии и Австро-Венгрии. Однако эти решения были проведены в жизнь с запозданием, неорганизованно и неполностью. Между тем уже в 1916 г. Антанта не только численно, но и технически была сильнее Германии. Но несогласованность действий союзников помогла немцам продержаться ещё два года. Вот что пишет по этому поводу в своих мемуарах Ллойд Джордж: «Я пришёл к выводу, что мы могли добиться победы уже в 1916 г. или, самое позднее, в 1917 г., если бы стратегическое руководство военными действиями проявило больше воображения, здравого смысла и солидарности».

Много места в межсоюзнической политике заняли вопросы финансирования войны. Главным кредитором всех стран Антанты на первых этапах войны стал английский капитал. Выступление Италии было куплено за наличные ценой займа в 50 миллионов фунтов. Лондон предоставлял займы и кредиты Петербургу, в значительной мере заменив в этом деле Париж. Он кредитовал и Францию, особенно во второй период войны. Но и сам Лондон вскоре вынужден был прибегнуть к помощи Нью-Йорка. Постепенно, по мере того как война затягивалась, сложилась такая схема финансирования Антанты: Нью-Йорк — Лондон — остальные члены Антанты.

После того как на западе установилась позиционная война, в обоих лагерях начались поиски наиболее уязвимого участка у противника, удар по которому позволил бы ускорить победу. Хотя французское и английское командование считало решающим Западный фронт, но в лагере Антанты были и сторонники перенесения главного удара на Ближний Восток; оттуда, по их мнению, можно было вернее поразить Германию. К этой группе «восточников» во Франции принадлежали генералы Галлиени и Франше д'Эспере, в Англии — Китченер, Черчилль, Ллойд Джордж.

Этот стратегический вопрос был предметом переговоров между английским и французским правительствами. 3 января 1915 г. было принято решение начать операции против Дарданелл. «Западники» — Жоффр, Френч, Мильеран — дрались за каждую дивизию, снимаемую с Западного фронта. Дарда-нельская операция была начата с недостаточными силами я потерпела неудачу. Это стало очевидным уже весной 1915 г.

Однако до своего провала дарданельская операция успела дать толчок к завершению межсоюзнических переговоров о судьбах проливов.

Захватнические планы держав Антанты. Переговоры о дележе будущей добычи завязались в стане Антанты вскоре же после начала войны. 5 сентября 1914 г. между Россией, Англией и Францией было заключено соглашение, по которому они взаимно обязывались:

1) не заключать в происходящей войне сепаратного мира;

2) «когда настанет время для обсуждения условий мира, ни один из союзников не будет ставить мирных условий без предварительного соглашения с каждым из других союзников».

14 сентября 1914 г. Сазонов наметил послам Палеологу и Бьюкенену основные вехи будущего мира. Программа эта предполагала разгром Германской империи и её союзников. Её содержание было таково: 1. Присоединение к России нижнего течения Немана, Восточной Галиции, переход Познани, Силезии и Западной Галиции к будущей Польше. 2. Возвращение Франции Эльзас-Лотарингии, передача ей «по её усмотрению» части Рейнской области и Палатината. 3. Значительное увеличение Бельгии за счёт германских территорий. 4. Возвращение Дании Шлезвига и Гольштейна. 5. Восстановление Ганноверского королевства. 6. Превращение Австро-Венгрии в триединую монархию, состоящую из Австрии, Чехии и Венгрии. 7. Передача Сербии Боснии, Герцеговины, Далмации и северной Албании. 8. Вознаграждение Болгарии за счет сербской Македонии и присоединение к Греции южной Албании. 9. Передача Валоны Италии. 10. Раздел германских колоний между Англией, Францией и Японией. 11. Уплата военной контрибуции. 26 сентября Сазонов выдвинул дополнительные требования России по отношению к Турции: Россия должка получить гарантию свободного прохода своих военных кораблей через проливы. Никаких притязаний на захват турецкой территории Россия не предъявила.

Вопрос о разделе Турции был впервые поставлен английской дипломатией. Отвечая на предложение Сазонова, Грей высказал мнение, что, если Турция присоединится к Германии, «она должна будет перестать существовать».

В общем Грей принял предложение Сазонова. Но он высказался за включение в будущую «мирную» программу требований о выдаче германского флота и нейтрализации Кильского канала. Настаивал он и на учёте территориальных интересов Италии и Румынии. Наконец, Грей возражал против перехода Рейнской области к Франции. Таким образом, с первых же месяцев войны наметились англо-французские противоречия, столь широко развернувшиеся впоследствии на мирной конференции в 1919 г. Очевидно, под давлением английской дипломатии французское правительство вынуждено было заявить, что его территориальные требования в Европе ограничиваются Эльзасом и Лотарингией.

Из-за дележа турецкого наследства уже в 1914 г. между союзниками развернулась дипломатическая борьба. 9 ноября в беседе с Бенкендорфом Грей старался убедить его, что русское правительство не должно использовать персидскую территорию для военных действий против Турции. Одновременно Грей развивал излюбленные мотивы обоих западных союзников: Россия не должна отвлекать силы с германского фронта. Борьба с Германией определит и результат войны против Турции. Для вящшей убедительности Грей добавил, что если Германия будет разбита, то судьба Константинополя и проливов будет решена в соответствии с интересами России. Такие посулы свидетельствовали, что активность русской армии, невзирая на Марну, была крайне необходима Западному фронту. Вскоре слова Грея повторил Бенкендорфу и король. Георг V выразился даже более определённо: он прямо заявил, что Константинополь «должен быть вашим». Но в официальной английской ноте от 14 ноября, адресованной русскому правительству, на первое место выступил основной мотив: необходимо максимальные силы направить на германский фронт, а на турецком ограничиться обороной. К этому присоединилось заверение, что вопрос о проливах и Константинополе «должен быть разрешён в согласии с Россией». Таким образом, на бумаге Грей высказывался менее определённо, чем в устных разговорах.

25 февраля 1915 г. форты, расположенные у устья Дарданелл, были приведены в молчание огнём англо-французских кораблей. Полагая, что дарданельская операция увенчается полным успехом, греческий премьер Венизелос заявил посланникам Антанты, что Греция намеревается вступить в войну против Германии и её союзников и послать в проливы десантные войска и флот. Царское правительство встревожилось, как бы Константинополь не передали грекам. Поэтому оно категорически воспротивилось их участию в Дарданельской экспедиции. «Опасность» эта отпала, ибо король Константин, который являлся сторонником нейтралитета, 6 марта вынудил Венизелоса подать в отставку. Греция сохранила нейтралитет.

Успех дарданельской операции грозил передать проливы в фактическое распоряжение Англии и Франции. Обе они, между тем, не обнаруживали особого желания скрепить данные ими обязательства формальным договором относительно судеб проливов и турецкой столицы. Французы при этом были не более торопливы, чем англичане. 4 марта 1915 г. Сазонов потребовал от союзников формальных обязательств. Он припугнул их, заявив, что если союзники будут продолжать свои возражения против перехода проливов к России, то он вынужден будет подать в отставку. Возможно, что его заменят лицом, которое является приверженцем «старой системы союза трёх императоров».

12 марта 1915 г. Англия официальной нотой обязалась отдать России город Константинополь с небольшим хинтер-ландом, включающим западное побережье Босфора, Мраморного моря, Галлипольский полуостров и южную Фракию по линию Энос — Мидия. Далее, Россия должна была получить и восточное побережье Босфора до Исмидского залива, острова Мраморного моря и острова Имброс и Тенедос. Россия получала всё это по окончании войны и лишь в том случае, если Англия и Франция осуществят свои планы в Азиатской Турции и в других областях. Англичане требовали в особенности присоединения нейтральной зоны Персии к сфере английского влияния. Русское правительство ответило согласием, в основном приняв эти условия. 10 апреля Франция тоже солидаризировалась с условиями англо-русской сделки.

Захватнические планы Германии. Захватнические планы Германии по своему размаху значительно превосходили замыслы Антанты. Германия требовала коренного передела мира. Особенно нашумели два немецких документа: меморандум шести могущественных экономических организаций (Центральный союз германских промышленников, Союз промышленников, юнкерско-кулацкий Союз сельских хозяев и др.) и так называемый профессорский меморандум. Меморандум шести хозяйственных организаций требовал приобретения обширных колониальных владений путём захвата английских, французских, бельгийских и других колоний; возложения на Антанту репарационных платежей; протектората над Бельгией присоединения французского побережья Ламанша до реки Соммы; захвата железорудного бассейна Бриэй, крепостей Верден и Бельфор и расположенных между ними западных склонов Вогезов. Далее, рекомендовалась конфискация в присоединяемых областях всего среднего и крупного землевладения и передача его в руки немцев с возмещением собственников за счёт Франции. Обширные аннексии предусматривались и на Востоке, за счёт России: после войны, мечтали авторы записки, промышленный подъём «потребует расширения сельскохозяйственной базы». Намечался захват русских прибалтийских губерний и «территорий, расположенных к югу от них».

Ещё в конце октября 1914 г. прусский министр внутренних дел фон Лёбель представил правительству записку о целях войны. В ней развивались следующие идеи:

«Нам нужна на западе граница, которая дала бы нам по возможности ключ к Франции. Нам могут пригодиться районы угля и руды, прилегающие непосредственно к нашей границе. С военной точки зрения желательно улучшить и восточнопрусскую границу. Наконец, нам нужна военная контрибуция, которая связала бы на долгое время Францию в экономическом отношении и лишила бы её возможности развить в других частях света финансовую деятельность во вред нам.

Это значит, что удовлетворение наших потребностей должно пойти в первую очередь за счёт Франции, что необходимо фундаментальное изменение в положении Бельгии. Для обеспечения этого нужно добиться по меньшей мере крупных частичных успехов в борьбе с Англией...

В политическом отношении Великобритания стала теперь тем врагом, который противопоставил свои жизненные интересы нашим и с которым мы рано или поздно должны покончить: Англия не хочет терпеть рядом с собой сильную, дееспособную Германию, играющую роль в мировой политике».

Что касается притязаний австро-венгерского империализма, то он требовал установления своего господства над всеми Балканами.

Грабительскую природу войны со стороны германского империализма разоблачил В. И. Ленин. «Когда немецкие буржуа ссылаются на защиту родины, на борьбу с царизмом, на отстаивание свободы культурного и национального развития, они лгут... — указывал он, — ибо на деле австрийская буржуазия предприняла грабительский поход против Сербии, немецкая — угнетает датчан, поляков и французов (в Эльзас-Лотарингии), ведя наступательную войну против Бельгии и Франции ради грабежа более богатых и более свободных стран, организуя наступление в момент, который показался им более удобным для использования их последних усовершенствований в военной технике, и накануне проведения так называемой большой военной программы Россией».

Выступление Болгарии. Одновременно с борьбой за политическую ориентацию Турции и Италии развёртывалась борьба за Балканы. Здесь наибольшее значение имела Болгария. Во-первых, из всех балканских стран она обладала наиболее сильной армией. Во-вторых, при своём центральном положении она могла служить плацдармом, с которого можно было ударить с тыла по Сербии и Румынии, а равно и по Греции. Выступление Болгарии на стороне центральных держав создало бы для Сербии крайне тяжёлое положение и, казалось, отнимало у Румынии возможность примкнуть к Антанте. Наоборот, можно было ожидать, что присоединение Болгарии к Антанте побудило бы последовать за ней и Румынию с Грецией.

Итак, Болгария в условиях войны 1914 г. оказывалась ключом ко всему балканскому плацдарму. Поэтому Сазонов с первых же дней войны уделял исключительное внимание привлечению Болгарии; в этом он видел решающий шаг к восстановлению балканского блока, разрушенного второй балканской войной. Достигнуть этого можно было только одним путём: заставить Сербию и Грецию уступить Болгарии области, взятые у неё в 1913 г. Уже с августа 1914 г. Сазонов настойчиво советовал сербскому и греческому правительствам пойти на уступки Болгарии. В Греции эти советы были совершенно безнадёжны: они лишь укрепляли позиции германофилов-нейтралистов, во главе которых стоял сам король. Антантофилы, руководимые Венизелосом, были склонны вступить в войну, но, конечно, не для того, чтобы самим платить за это уступкой греческой территории. Не удивительно, что Англия, весьма дорожившая поддержанием тесных связей с Грецией, отнюдь не одобряла политики Сазонова и даже ей противодействовала.

Больше шансов было у Сазонова в Белграде. Сербия воевала, её положение по сравнению с нейтральной Грецией было гораздо более стеснённым. Пашич соглашался отдать Болгарии часть сербской Македонии, если война закончится победой Антанты и Сербия получит от Австрии её южнославянские области. Разумеется, такой неопределённой перспективой трудно было соблазнить Болгарию; чтобы примкнуть к Антанте, ей нужно было нечто более осязательное. Но кроме Македонии союзники могли обещать Болгарии лишь линию Энос — Мидия за счёт Турции. Это обещание можно было выполнить опять-таки только после победы. Однако болгарский премьер Радославов определённо давал понять, что лишь немедленная передача Македонии могла бы побудить Болгарию выступить на стороне Антанты. На это сербы отвечали, что сербское правительство скорее «предпочтёт оставить всю Сербию австрийцам, чем уступить клочок Македонии болгарам». Регент, королевич Александр, даже пригрозил сепаратным миром с Австрией, ссылаясь на тяжёлое положение сербской армии. Он требовал военной помощи и настаивал, чтобы Россия перестала добиваться награды «для изменницы славянской солидарности». Таким образом, переговоры не привели ни к каким результатам.

Несравненно более сильными были в Софии позиции центральных держав. Им помогало то обстоятельство, что основные территориальные притязания Болгарии распространялись на союзника Антанты — Сербию.

Однако Болгария ещё не успела подготовиться к войне. Пока она оставалась нейтральной, не присоединяясь окончательно к центральным державам, Антанта сумела подкупить часть болгарской буржуазии. Это было достигнуто, между прочим, организацией закупки сырья и другой продукции болгарского народного хозяйства через специальное акционерное предприятие, созданное английскими, французскими и русскими банками. Болгарской буржуазии, чиновникам и министрам' перепало около 200 миллионов франков золотом. Летом 1915 г. переговоры Антанты с Болгарией всё ещё продолжались.

Германия и её союзники сулили Болгарии всю Македонию и часть Старой Сербии. В случае присоединения Румынии к Антанте Болгарии обещали, кроме того, передать не только южную Добруджу, но и северную часть этого края.

Окончательно решило исход борьбы за Болгарию изменение военной обстановки. За неудачей Дарданельской экспедиции последовало отступление русской армии, которая оставила Галицию, русскую Польшу, Литву, часть Белоруссии. Затем началась концентрация германских войск против Сербии. Военные успехи Германии преодолели страх болгар перед Антантой. Болгария пошла на соблазнительный, хотя и опаснейший, риск. 3 сентября было подписано турецко-болгарское соглашение, а 6 сентября — союзный договор между Болгарией, Германией и Австрией. Так создался Четверной союз.

Выборы в греческий Парламент в августе 1915 г. снова привели к власти Венизелоса. Когда в сентябре вырисовалась непосредственная угроза нападения Болгарии на Сербию, он заявил посланникам Антанты, что готов выполнить обязательства Греции, предусмотренные греко-сербским союзным договором 1913 г., но при условии, что союзники придут Греции на помощь и высадят в Салониках 150-тысячную армию. Английское и французское правительства приняли предложение Венизелоса. Было решено послать в Салоники войска с Галлипольского полуострова. Однако французское правительство с большим трудом добилось от главнокомандующего Жоффра распоряжения о посылке в Салоники 64 тысяч человек, включая и эвакуированных с Галлиполи. Англичане обещали столько же. До 150 тысяч, запрошенных Венизелосом, нехватало 22 тысяч. Пока шли эти переговоры, король Константин уволил Венизелоса и подтвердил сохранение нейтралитета. В Салониках союзники успели высадить только сравнительно небольшой отряд. Эта медлительность Англии и Франции немало способствовала тому, что в ночь с 13 на 14 октября Болгария напала на Сербию, открыв военные действия. Одновременно австро-германские силы, действовавшие на балканском фронте, предприняли наступление на Сербию с севера. В конце октября в Салониках было всего 80 тысяч союзных войск. Эти силы не сумели предотвратить разгром Сербии и установление территориальной связи между Германией и Турцией.

Выступление Румынии. С самого начала войны в Бухаресте происходила дипломатическая борьба, сходная с той, которая велась в Константинополе, Риме, Софии и Афинах. Обе воюющие группировки старались привлечь Румынию на свою сторону, предлагая ей разнообразные приманки за счёт своих врагов. Союзный договор 1883 г., связывавший Румынию с Тройственным союзом, к началу войны успел потерять почти всякое реальное значение. Он был расшатан румыно-венгерской борьбой в Трансильвании и румынскими притязаниями на эту область Венгрии. Попытки как Вены, так и Берлина воздействовать на Будапешт, чтобы добиться от венгров уступок трансильванским румынам, имели мало успеха. Однако германская дипломатия с самых дней июльского кризиса 1914 г. попыталась помочь делу, подкупив Румынию обещанием отдать ей Бессарабию. Ответ румынского премьера Братиану гласил, что Бессарабию Румынии можно взять лишь в одном случае — если Россия будет серьёзно разбита, так что и Австрия захватит русские земли. В этом случае Румыния могла рассчитывать, что Австро-Венгрия и Германия будут охранять и румынские захваты. В Бухаресте знали, что население Бессарабии отнесётся враждебно к румынским захватчикам, а Россия никогда не примирится с потерей этой территории. Одновременно с Германией и Россия начала соблазнять Румынию: она предлагала ей Трансильванию. Но румынское правительство предпочитало выждать дальнейшего хода военных событий. Воздерживаясь пока от вступления в войну, оно решило на ближайшее время удовольствоваться возможно более выгодной продажей своего нейтралитета. Братиану стремился получить Бессарабию от самой России в качестве платы за этот нейтралитет. Он встретил поддержку в Париже и в Лондоне. Союзники России находили вполне естественным заплатить Румынии за русский счёт. Однако русское правительство отклонило эти домогательства. Больше успеха имел Братиану, запрашивая у Антанты компенсации за счёт Австро-Венгрии. 1 октября 1914 г. было заключено русско-румынское соглашение, по которому Россия гарантировала территориальную целостность Румынии и признавала за ней право на австро-венгерские территории с румынским населением. Румыния могла взять эти территории «в момент, который она сочтёт удобным», Иначе говоря, она могла соблюдать нейтралитет, пока победа русского оружия не доставит ей лёгкой добычи. Румынскому правительству удалось добиться займа на лондонском рынке; это тоже было платой за нейтралитет. Характерно для румынской дипломатки, что Германии также приходилось платить Румынии: и за нейтралитет и за пропуск снаряжения в Турцию.

Весной 1915 г. румыны потребовали у Антанты признания их притязаний на австро-венгерские территории до Прута и Тиссы. Россия и Сербия не соглашались отдать румынам украинские и сербские области. Как раз в это время русское командование просило западных союзников отвлечь немецкие силы с востока, предприняв наступление на Западном фронте. В ответ Англия и Франция советовали России добиться военной помощи Румынии. Для этого они настойчиво рекомендовали пойти ей навстречу. Царское правительство вынуждено было согласиться. Но пока шли русско-румынские переговоры, отступление русской армии побудило Братиану снова уклониться от участия в войне. Он требовал возобновления русского наступления в Галиции ж Буковине. Однако летом и осенью 1915 г. русская армия об этом не могла и думать.

С поворотом военного счастья вновь изменилась и позиция румынского правительства. Неудача немцев под Верденом и грандиозное наступление Брусилова подняли в 1916 г. шансы Антанты.

17 августа 1916 г. был заключён договор между Румынией и четырьмя державами Антанты. Румыния брала обязательство объявить войну Австро-Венгрии. За это ей обещали Трансильванию, часть Буковины и Банат. 28 августа Румыния объявила Австрии войну. Но уже 10 октября в русскую ставку прибыли уполномоченные румынского короля, буквально молившие о помощи. России пришлось взять на себя румынский фронт. Зато союзная Салоникская армия так и не шелохнулась, не оказав румынам какой-либо помощи. Таким образом, полностью оправдалось мнение русского верховного командования, что участие Румынии в войне принесёт России один ущерб.

Раздел Азиатской Турции. Одновременно с дипломатической борьбой за вербовку союзников между Антантой и центральными державами продолжалось и соперничество внутри лагеря Антанты. Оно было продолжением борьбы, развернувшейся в 1914—1915 гг. вокруг договора о Константинополе и проливах.

После долгого и сложного торга союзники, наконец, договорились о разделе Азиатской Турции. Инициатива принадлежала западным державам. С английской стороны переговоры вёл Сайке, с французской — Пико. 9 марта 1916 г. результаты сговора между Сайксом и Пико были сообщены русскому правительству. 'Го был план захвата Антантой большей части Оттоманской империи, включая часть чисто турецких областей. Сазонову очень не понравилось, что между русскими, французскими и английскими владениями не оставлено какого-либо буферного государства. Да и вообще у него возник целый ряд возражений. Последовали новые переговоры. Только после длительного торга и ряда поправок русское правительство признало соглашение Сайке — Пико. 26 апреля состоялось подписание франко-русского соглашения (в дальнейшем одобренного Англией) о размежевании обоюдных претензий на Азиатскую Турцию, 9 и 16 мая — соглашения между Англией и Францией по тому же самому вопросу. Два последних документа и вошли в историю под наименованием «соглашения Сайке — Пико».

Англия получала Месопотамию с Багдадом, но без Мосула. Большая часть Аравии признавалась сферой английского влияния. Палестина подпадала под международный контроль, но Англии предоставлялись порты Хайфа и Акра.

Франция получала Сирию, Малую Армению, Киликию, значительную часть Курдистана ж даже часть восточной Анатолии. В качестве сферы влияния она приобретала сверх того часть Аравии, расположенную к северу от границы Неджда, и Мосульскую область с её нефтеносным районом.

Россия приобретала области Трапезунда, Эрзерума, Баязета, Вана и Битлиса, часть Курдистана и полосу вдоль Черноморского побережья, к западу от Трапезунда. Всё это — сверх того, что ей было предоставлено по соглашению о Константинополе и проливах. Французские железнодорожные концессии на территории, отходившей к России, сохраняли свою силу.

Доли Италии не определили, поскольку, начав войну с Австрией, она всё ещё мешкала с объявлением войны Германки. В августе 1916 г. она, наконец, решилась на этот шаг, и после этого ей был на карте выкроен огромный кусок южной и юго-западной Анатолии, включавший Адалию, Кониго, Айдин и Смирну. Словом, от Турции оставалась только центральная и северо-восточная Анатолия.

С самого начала войны Англия развила широкую деятельность своих агентов среди арабов. Во главе этих агентов стоял знаменитый разведчик полковник Лоуренс. Этой восточной дипломатией британского империализма руководило не столько Министерство иностранных дел, сколько Интеллиджене Сервис. В июне 1916 г. при активном участии этих агентов вспыхнуло арабское восстание.

Французский империализм через Пико развил в Сирии работу, аналогичную деятельности Лоуренса. Вот что гласила инструкция, которую получил Пико от председателя Совета министров: «Раздачей денег вы будете вознаграждать дезертиров и набеги против железных дорог и путей сообщения. Племенам, которые выскажутся в благоприятном для нашего дела смысле, вы раздадите оружие и амуницию и организуете из них банды, способные тревожить нашего неприятеля. Находись посредством информационной организации в тесном контакте с арабами, вы будете направлять и согласовывать их движения. Наконец, вы создадите при себе совет, состоящий из делегатов различных вождей, и будете направлять их стремления».

Вся эта политика активно поддерживалась капиталистами, имевшими интересы на Ближнем Востоке.

В начале 1917 г. между французским и русским правительствами было заключено ещё одно соглашение об условиях будущего мира. Оно имело форму обмена нот. Русский министр иностранных дел Покровский выражал готовность поддержать Францию в её претензиях на Эльзас-Лотарингию и Саарский бассейн. Остальные германские земли на левом берегу Рейна должны были составить отдельное «независимое и нейтральное государство и быть заняты французскими войсками» до выполнения Германией (и её союзниками) всех требований будущего мирного договора. В обмен французское правительство в ответной ноте подтверждало соглашение о Константинополе и проливах и признавало свободу России в определении своих западных границ.

Двадцать одно требование Японии к Китаю. Война в Европе нашла отражение и на Дальнем Востоке. Она создавала для Японии благоприятную ситуацию. К концу 1914 г. японцы решили, что пришло время действовать. В начале декабря 1914 г. японский министр иностранных дел Като публично «разъяснил» смысл сделанного Японией заявления, что она требует себе Киао-Чао лишь ради возвращения его Китаю. Такое заверение содержалось в японском ультиматуме Германии от 15 августа 1914 г. Теперь Като сообщал, что это предложение, оказывается, было сделано лишь в целях мирного разрешения вопроса. Немцы не откликнулись на этот призыв. «Раз война началась, то об участи Циндао можно говорить только тогда, когда война кончится». Никаких обязательств по этому поводу Япония на себя ни перед одним иностранным правительством не принимала.

Впрочем, Япония не собиралась довольствоваться захватом германских владений на Дальнем Востоке. 18 января 1915 г. китайскому правительству была вручена нота, содержавшая 21 требование, сведённые в 5 групп.

Первая группа японских требований касалась превращения Шаньдуна из сферы германского в сферу японского влияния. Наиболее важная статья этой группы гласила: «Китайское правительство обязуется дать полное согласие на все условия, о которых японское правительство может в будущем сговориться с германским правительством относительно всех прав, интересов и концессий, которыми Германия, в силу договоров или иначе, обладает в отношении провинции Шаньдун».

Вторая группа требований предусматривала аналогичную участь для Восточной Внутренней Монголии и углубляла закабаление Южной Манчжурии. Срок аренды Порт-Артура, Южно-Манчжурской и Аньдунь-Мукденской железных дорог предлагалось продлить ещё на 99 лет. Японские подданные получали право приобретать земли в Южной Манчжурии и Восточной Внутренней Монголии, свободно селиться в этих провинциях и заниматься там любого вида промышленной и коммерческой деятельностью. Китаю предлагалось дать согласие на предоставление японцам ряда горных концессий. Китай должен был также обязаться без согласия японского правительства не выдавать концессий на сооружение железных дорог в этих своих провинциях и не заключать иностранных займов под залог получаемых с них доходов. Китай, наконец, приглашался передать Японии контроль и управление железной дорогой Гирин — Чанчунь.

Третья группа обеспечивала привилегии японского капитала в Ханьепинской компании, владевшей копями на реке Ян-Цзы. Она должна была превратиться в смешанное японо-китайское общество. «Без предварительного согласия Японии Китай не будет ни распоряжаться по собственному усмотрению всякого рода правами и собственностью упомянутой компании, ни побуждать её распоряжаться ими (по собственному усмотрению) до 2007 г.» Далее Ханьепинской компании передавалась монополия на разработку всех горных промыслов, расположенных «по соседству» с её предприятиями.

Четвёртая группа сводилась к требованию, в котором за фразами об охранении территориальной целости Китая скрывалось ограничение его государственного суверенитета: «Японское правительство и китайское правительство в целях действительного охранения территориальной неприкосновенности Китая соглашаются о следующей специальной статье: китайское правительство обязуется не уступать и не сдавать в аренду третьей державе какой-либо гавани, бухты или острова вдоль берега Китая». Этой статьёй японское правительство рассчитывало застраховать себя от конкурентов по расхищению китайской территории.

Но самые тяжёлые условия содержались в пятой группе. Принятие этих требований означало бы прямое признание Китаем японского протектората. Вот те статьи, в которых были изложены важнейшие требования этого рода: «Статья 1. Китайское центральное правительство будет приглашать влиятельных японцев в качестве советников по политическим, финансовым и военным делам». «Статья 3. Необходимо, чтобы полицейские учреждения в важных местах Китая управлялись совместно японцами и китайцами, или чтобы полицейские учреждения этих мест принимали на службу многочисленных японцев». «Статья 4. Китай будет приобретать в Японии определённое количество вооружения (примерно 50% или более того), в котором нуждается китайское правительство, или же в Китае будет создай, на началах совместной работы, китайско-японский арсенал. Имеют быть приглашены японские технические эксперты и приобретены японские материалы». Тут же содержалась статья, превращавшая провинцию Фуцзянь, расположенную на материке против Формозы, в сферу японского влияния: «Если Китай нуждается в; капиталах для разработки горных промыслов, постройки железной дороги и для портовых работ (включая доки) в провинции Фуцзянь, то ему надлежит предварительно посоветоваться с Японией». Порты Фуцзяня интересовали японцев потому, что, захватив их, японские военно-морские круги рассчитывали ослабить военное значение Филиппин. Наконец, предусматривалось право японских храмов, госпиталей и школ приобретать недвижимость и право японских подданных заниматься в Китае миссионерской пропагандой: то и другое могло служить дополнительным путём для внедрения японского влияния.

В условиях войны в Европе, когда все силы держав европейского континента были поглощены вооружённой борьбой, китайское правительство почти не имело возможности использовать против Японии державы Старого Света. Оставались только США. Хотя и их внимание было отчасти отвлечено мировой войной, всё же США оказали Китаю некоторую
дипломатическую поддержку. В марте 1915 г. государственный секретарь Брайан направил японскому правительству ноту, в которой возражал против японских требований. Россия тоже высказала недовольство требованиями Японии относительно сё советников в полиции в Китае, — несомненно, самыми одиозными из всех. Но, с другой стороны, царское правительство намеревалось воспользоваться выступлением Японии, чтобы самому предъявить сходные притязания на Северную Манчжурию. Правительство Юань Шикая затягивало ответ. В подкрепление своих требований Япония усилила свои войска в Шаньдуне и в других пунктах. Английский посол в Токио запросил, де сделано ли это с целью оказать на Китай давление. На этот вопрос со стороны японского министра иностранных дел последовал классический ответ. «Нет, — заявил министр,— войска посланы не с целью давления, а потому, что неизвестно, какой ответ даст Юань Шикай»

Со своей стороны китайское правительство настаивало на возвращении Киао-Чао и допущении Китая к японо-германским мирным переговорам. 7 мая со стороны Японии последовал ультиматум с угрозой в случае отклонения японских требований принять те меры, которые Япония «сочтёт необходимыми». Опасаясь вмешательства Америки, японское правительство сочло, правда, целесообразным умолчать на этот раз о большей части требований пятой труппы. Из них остался только пункт касательно провинции Фуцзянь. Соединённые штаты пытались было сорганизовать вмешательство держав. Однако Россия и Англия не решались ссориться с Японией. 8 мая Китай ответил принятием японского ультиматума.

Через несколько дней США известили Токио, что они не признают таких соглашений между Японией и Китаем, которые нарушают американские интересы или равенство прав всех наций в Китае. Этим заявлением США и ограничились.

Поворот в ходе мировой войны. Два с лишним года военных действий — с августа 1914 г. по конец 1916 г. — не принесли окончательной победы ни той, ни другой стороне. Военные достижения Германии на первый взгляд были больше, чем успехи Антанты. Германия заняла всю Бельгию и значительную часть Франции, русскую Польшу, часть Прибалтики, Литву, часть Белоруссии, разгромила Сербию и Румынию. Всему этому Антанта могла противопоставить лишь битву на Марне и русские победы над австрийцами и турками.

Между тем оба воюющих лагеря стали чувствовать потребность скорее закончить войну. В конце 1916 г. и в начале 1917 г., говоря словами Ленина, совершался «поворот в мировой политике от империалистской войны к империалистскому миру». Две основные причины вызывали у империалистов потребность прекратить затеянную ими войну: истощение военных ресурсов и рост революционного настроения народных масс.

Отсюда возникали всё учащавшиеся попытки завязать переговоры об общем или же о сепаратном мире. Обе отмеченные причины поворота от империалистической войны к империалистическому миру имелись везде. Но наиболее остро они дали себя знать в странах германской группировки, а из держав Антанты — в царской России.

Всем военным успехам Германии противостоял тот неблагоприятный для Германии факт, что, невзирая на них, война затягивалась. А в войне на истощение шансы неизбежно складывались в пользу Антанты. У неё было больше человеческих и материальных ресурсов. Она могла получать поддержку извне — из США и колоний. Между тем в войне 1914 — 1916 гг. британский флот создал вокруг Германии крепкое кольцо блокады. Участие в войне Италии и особенно России, превратив все сухопутные границы в фронты, привело к тому, что английская блокада оказалась чрезвычайно эффективной. Она вынудила Германию обходиться собственными, совершенно недостаточными ресурсами продовольствия и стратегического сырья.

Ещё более трудным было положение царской России. Сырья и человеческого материала в стране было сколько угодно. Но экономическая отсталость приводила к тому, что это сырьё нелегко было добыть, ещё труднее переработать и уже совсем тяжело было подвезти к месту потребления, будь то фронт или же крупные городские центры. Слабость промышленности, расстройство транспорта, неразбериха и преступные хищения администрации делали экономическое положение царской России безвыходным и усиливали революционный подъём. К тому же Россия была единственной страной, где уже имелась пролетарская партия нового типа, партия большевиков, способная вести массы к решающим классовым битвам.

Уже с 1915 г. с германской стороны началось дипломатическое зондирование возможности сепаратного мира между Россией и Германией. При этом Берлин использовал датского и шведского королей, особенно же широко — немецкую агентуру, наводнявшую придворные круги царской России. Сношения велись через неофициальных лиц, прежде всего через фрейлину русского двора Васильчикову, которую война застигла в Австрии, где она проживала в своём имении. У Васильчиковой были связи в придворных кругах Вены и Петербурга. Она переправила Николаю II три письма; в них сообщалось, что Вильгельм II готов заключить мир. В декабре 1915 г. фрейлина лично пробралась в Россию и пыталась добиться аудиенции у царя. Однако слухи об её домогательствах проникли в публику, и её пришлось выслать из Петербурга.

Велись переговоры и через германских родственников русской царицы. В апреле 1915 г. царица получила письмо от брата, принца Эрнста Гессенского, с предложением начать переговоры о мире. Принц послал в Стокгольм доверенное лицо для встречи с представителем русского двора. Но представитель принца не дождался посланца русского правительства. В феврале 1916 г. директор шведского телеграфного агентства Эклунд, близкий к германской миссии в Стокгольме, пытался начать переговоры о мире с русским и японским посланниками. В апреле через известного миллионера Гуго Стиннеса было устроено свидание между германским и японским посланниками в Стокгольме; здесь германский дипломат поставил вопрос о переговорах менаду Германией, Японией и Россией. Японский посланник отклонил это предложение. В июле 1916 г. в Стокгольме состоялось свидание между банкиром Варбургом, неофициальным агентом германского правительства, и известным впоследствии распутинцем, товарищем председателя Государственной думы Протопоповым. Варбург изложил условия, на которых был бы возможен мир. Протопопов сообщил об этой беседе некоторым членам Думы и по вызову Николая II доложил обо всём и ему. В сентябре царь назначил Протопопова управляющим Министерством внутренних дел. Всё это было строго конспиративной дипломатией. Министр иностранных дел Сазонов относился к ней отрицательно; однако при дворе она находила поддержку. Мысль о сепаратном мире поддерживали Распутин и председатель Совета министров Штюрмер. С назначением прямого ставленника Распутина, Протопопова, на министерский пост почва для сепаратного мира стала в Петербурге ещё более благоприятной, тем более что Сазонов получил отставку и в июле 1916 г. его портфель царь вручил Штюрмеру.

Однако германское правительство само же нанесло удар своим замыслам. 5 ноября 1916 г. Германия и Австро-Венгрия издали декларацию о создании «независимой» Польши под германским протекторатом. Николай был весьма раздражён этим актом. Русское правительство объявило, что считает декларацию недействительной. Она издана, указывало русское правительство, лишь с целью провести в русской Польше набор для пополнения австро-германских армий. Вместе с тем русское правительство ещё раз подтвердило своё решение «образовать целокупную Польшу из всех польских земель» под скипетром русского царя.

Стремление к сепаратному сговору с немцами было присуще не одному только русскому царизму. Оно проявлялось и в Англии. В ноябре 1916 г. один из лидеров консервативной партии, лорд Ленсдаун, — тот самый, который был министром иностранных дел в начале XX века, — выступил с запиской, предназначенной для узкого круга. Ленсдаун доказывал, что необходимо возможно скорее достигнуть соглашения с немцами. Правительство Асквита обнаруживало неспособность и нежелание вести войну с полным напряжением сил. Это давало повод для слухов, что и оно склоняется к сделке с врагом. Между прочим 8 апреля 1915 г. австрийское верховное командование получило следующие сведения: «Нас весьма конфиденциально извещают из авторитетного источника, что Грей уже в течение нескольких дней несомненно находится в Берлине». Конрад фон Гетцендорф добавлял, будто Грей потребовал у немцев передачи Англии Кале. За это он якобы предлагал Германии Конго. Слух этот оказался ложным. Но возникновение его, во всяком случае, было показательно.

Ллойд Джордж, сменивший Асквита в декабре 1916 г., повёл войну более энергично.

В декабре 1916 г. последовало падение Бухареста. Германская дипломатия сочла момент благоприятным для открытого выступления с предложением заключить мир. 12 декабря 1916 г. германское правительство обратилось к правительствам нейтральных держав с нотой, в которой выражало готовность «немедленно приступить к мирным переговорам». В ноте подчёркивались победы и мощь центральных держав, а об основе возможных мирных переговоров говорилось в самых туманных выражениях: «Предположения, — гласила нота, — которые они (центральные державы) представят при этих переговорах и которые будут направлены к тому, чтобы обеспечить существование, честь и свободу развития их народов, могут явиться, по их убеждению, подходящей основой для восстановления длительного мира» и т. д.

Выступление германской дипломатии преследовало двоякую цель. Во-первых, это был мнимо миролюбивый жест, который, в случае отклонения его Антантой, позволил бы заявлять массам, что войну затягивает лишь она одна. Это обосновало бы и подготовлявшесся немцами объявление «беспощадной» подводной войны. Во-вторых, в случае согласия Антанты, германская дипломатия надеялась использовать мирные переговоры, чтобы внести раскол в ряды противников и заключить сепаратный мир с кем-либо из них за счёт других членов Антанты. В настоящее время известно, что ещё в ноябре 1916 г. между Берлином и Веной были согласованы те требования, с которыми они выступят на мирной конференции. То была широкая аннексионистская программа. Бетман прямо писал Гинденбургу, что он использует мирную конференцию для раскола Антанты.

Но дипломатия Антанты разгадала игру Бетмана. На другой же день после того, как стала известна германская нота, Бриан охарактеризовал её как попытку внести раскол в ряды союзников. Антанта отвергла германское предложение. Отказ свой державы Антанты облекли в усвоенную её дипломатией гуманитарно-либеральную фразеологию. Ответ их последовал 31 декабря 1916 г. Он гласил, что мир невозможен «до тех пор, пока не обеспечено восстановление нарушенных прав и свобод, признание принципа национальностей и свободного существования малых государств».

Тем не менее немцы продолжали зондирование возможности сепаратного мира. В феврале 1917 г. уже было условлено, что произойдёт встреча русских и австро-венгерских представителей. В начале марта принц Макс Баденский получил через герцогиню Кобургскую сведения, что одна из русских великих княгинь готова взять на себя посредничество между германским правительством и царём. 13 марта Макс Баденский написал царю письмо, в котором, запугивая его революцией, уговаривал заключить мир. Письмо но дошло по адресу. Помешала та самая революция, которой принц собирался напугать царя.

Крах надежд на мирные переговоры и на раскол Антанты усилил в Германии позицию тех группировок, которые считали, что войну можно закончить лишь применением более решительных средств борьбы. В противовес Бетману эту точку зрения отстаивало новое верховное командование в лице Гинденбурга и Людендорфа. На такой же точке зрения стояли находившийся в отставке Тирпиц и правое меньшинство Рейхстага — национал-либералы и консерваторы. По их мнению, решительным средством борьбы должна была стать «неограниченная» подводная война, т. е. потопление судов подводными лодками без всякого предупреждения в пределах известных зон, под чьим бы флагом эти суда ни шли.

Беспощадная подводная война нанесла Англии тяжкий ущерб. Однако она не сокрушила её морского первенства и не смогла довести её до голода. Зато она ускорила наступление весьма неблагоприятных для Германии политических событий. Последовало решение правительства США принять участие в войне на стороне держав Антанты.

Вступление в войну США. Когда в Европе началась война, США заявили о своём нейтралитете. Политика США была достаточно сложной. Для них была бы невыгодна полная победа ни той, ни другой воюющей группировки. Америка предпочитала видеть Европу расколотой на два соперничающих лагеря. Ни победа и гегемония Германии, ни полное торжество Англии и России не улыбались США. Но победа Германии была бы наименее желательной: она привела бы к гегемонии единственной державы во всей Европе. Известны были и колониальные планы германского империализма в Латинской Америке, в частности в Бразилии. Не была исключена и возможность германо-японского союза против США. Это было одной из причин, почему нейтралитет США был с самого начала более благоприятным для Англии. Таким образом, поток пацифистских фраз Вильсона и его выступления с целью примирения воюющих держав имели под собой весьма реальную почву: вся эта дипломатия пацифизма отвечала заинтересованности США в том, чтобы в Европе сохранились две соперничающие группировки.

Однако военно-политическая обстановка внесла свои поправки в позицию Вильсона. Уже к зиме 1914/15 г. стали ясны два факта. Во-первых, что война требует совершенно невиданного количества военного снаряжения и боеприпасов. Во-вторых, что она затягивается и что, следовательно, потребность эта будет весьма длительной. В ноябре 1914 г. представитель Моргана отправился в Лондон для переговоров с британским правительством о финансировании военных заказов союзников в США. С начала 1915 г. в США стали в изобилии размещаться военные заказы Антанты, и перед американским капитализмом открылся новый рынок огромного масштаба. Германия таких заказов разместить не могла, по той простой причине, что в Германию ничего нельзя было провезти. Английская блокада преградила всякий доступ к немецким портам. Это имело неисчислимые последствия. Английское морское первенство, направив весь поток американской военной продукции, продовольствия и сырья в порты Антанты, привязало США к союзникам новыми крепкими нитями.

Поражение Антанты нанесло бы сильнейший экономический ущерб американскому империализму и политический удар Вильсону и демократам. Допустить этого поражения США не могли.

Американский капитал мощным потоком устремился в страны Антанты. Вот что писал государственный секретарь Лансинг президенту в октябре 1915 г.:

«Несомненно, Мак-Аду обсуждал с вами необходимость во избежание серьёзных финансовых осложнений предоставления государственного займа воюющим странам, закупающим в столь больших количествах товары в нашей стране. Результатом неплатёжеспособности европейских стран явятся сокращение производства, промышленная депрессия, избыток капиталов и избыток труда, финансовая, деморализация, всеобщее разорение и страдания трудящихся классов. Я считаю, что единственным средством, дающим возможность избежать той ситуации, при которой будет нанесён удар экономике нашей страны, явится широкий выпуск обязательств воюющих стран. Мы имеем деньги для займа, и мы должны его предоставить».

Влиятельнейшие капиталистические круги во главе с Морганом требовали от Вильсона поддержки должника США — Антанты. Если бы Вильсон и хотел, он не мог бы им противостоять. В случае, если бы Антанта была разбита и последовал бы крах финансового благополучия США — пресловутого «просперити», — могущественная пресса деловых кругов ответственность за это возложила бы прежде всего на президента.

Огромную роль в агитации за выступление США на стороне Антанты сыграла кампания против беспощадной подводной войны, проводимой Германией. Эта война была попыткой приостановить поток американских товаров по тому единственному руслу, в которое их направило английское морское первенство, т. е. к портам Антанты. Потопление «Лузитании» и особенно «Сассекса» вызвало энергичные протесты США. В мае 1916 г. подводная война была ослаблена по требованию Бетмана. Это было сделано из опасения толкнуть США в ряды противников Германии. Между тем в самой Америке сторонники вовлечения США в войну возлагали на действия германских подводных лодок главные свои надежды. «Кажется странным, — писал в 1915 г. американский посол в Лондоне Пейдж полковнику Хаузу, ближайшему советнику Вильсона, — но единственным разрешением вопроса явилось бы новое оскорбление вроде „Лузитании”, которое вынудило бы нас вступить в войну».

Кроме действий германских подводных лодок сыграли свою роль и опасения относительно возможного будущего нападения Германии на США. В конце 1915 г. полковник Хауз следующим образом высказался по данному вопросу:

«США не могут пойти на то, чтобы союзники потерпели поражение. Нельзя допустить, чтобы Германия установила над всем миром своё военное господство. Мы, конечно, будем следующим объектом нападения, и доктрина Монро будет значить меньше, чем клочок бумаги».

На протяжении первых лет войны Вильсон и Хауз не раз выступали с мирными и посредническими предложениями. Хауз ездил в Европу зондировать почву для мира. Вот что он писал при этом: «Если Берлин отклонит американские предложения, то, тем не менее, цель вмешательства будет достигнута. Если центральные державы будут упорствовать, то... очевидно станет необходимым присоединиться к союзникам».

Немцы сами в изобилии давали Вильсону предлоги для войны. Так, например, английской разведкой была перехвачена телеграмма, адресованная германскому посланнику в Мексике. Ему поручалось предложить мексиканскому правительству присоединиться к Германии и напасть на Соединённые штаты. Преступления германских шпионов и диверсантов также восстанавливали американское общественное мнение против Германии. Из числа руководителей германского шпионажа в США особенно отличился фон Паппен, состоявший военным атташе при германском посольстве.

Вскоре после переизбрания Вильсона президентом осенью 4916 г. он решил произвести ещё одно пацифистское выступление. Однако Германия опередила его своим «мирным предложением» от 12 декабря. Тогда, не дожидаясь официального ответа союзников на германский демарш, 18 декабря Вильсон отправил ноту воюющим державам. В ней Вильсон констатировал, что, по заявлению обеих сторон, они борются только за политическую и экономическую свободу, за независимость малых наций и за мир. Обе стороны, продолжал президент, не предлагают, однако, конкретных условий мира. Президент приглашал восполнить этот пробел.

Нота Вильсона вызвала недовольство Германии. Германская дипломатия опасалась, что Вильсон хочет выступить в качестве международного арбитра и навязать Германии выгодный для США мир. 26 декабря германское правительство ответило Вильсону, что мир должен быть достигнут путем прямых переговоров между участниками войны. Антанта сначала также была крайне недовольна выступлением Вильсона. Но, узнав об отрицательном ответе Германии, дипломатия союзников сообразила, что немцы сами возложили на себя ответственность за срыв мирного посредничества президента. Прекрасно понимая, что теперь из этого посредничества все равно ничего не выйдет, межсоюзническая конференция в Лондоне в декабре 1916 г. решила дать Вильсону самый предупредительный ответ. 10 января Вильсону была послана пота союзных держав. В ней перечислялись конкретные условия мира, как того просил президент. Условия эти были таковы: восстановление Бельгии, Сербии, Черногории; эвакуация немцами французских, русских и румынских областей; соблюдение национального принципа, что означало возвращение Эльзаса и Лотарингии Франции и расчленение Австро-Венгрии и Оттоманской империи. Заканчивался ответ союзников указанием на необходимость реорганизации Европы в целях создания гарантий безопасности, свободы и т. д. Пота Антанты упоминала также о восстановлении Польши. Конечно, все эти декларации являлись только дипломатическим маневром. Нужно было угодить Вильсону и продемонстрировать своё миролюбие.

Между тем германская дипломатия проявляла поистине изумительную несообразительность. 31 января Германия известила США о возобновлении неограниченной подводной войны. Вильсон ответил посланием, к Конгрессу. Обвиняя Германию в нарушении торжественно принятых ею на себя обязательств, он заявлял о разрыве дипломатических сношений между Германией и США. Это произошло 3 февраля 1917 г.

Весной Антанту постиг ряд неудач. Во-первых, подводная война на первых порах оказалась весьма чувствительной. Во-вторых, после Февральской революции началось разложение царской армии. Русский народ стремился выйти из навязанной ему империалистической войны. Опасения за судьбу Антанты заставили Вильсона совершить последний акт. 6 апреля 1917 г. США объявили войну Германии.

Буржуазно-демократическая революция в России. Царская Россия являлась слабейшим звеном в ряду империалистических держав. К её экономической и технической отсталости присоединялась явная неспособность насквозь прогнившего военно-феодального и бюрократического режима организовать силы страны для борьбы с австро-германским империализмом. Политическое положение в России становилось крайне напряжённым. В народных массах, нёсших на себе всю тяжесть войны, шло грозное брожение. Буржуазия, в союзе с частью генералитета подготовляла дворцовый переворот, чтобы заменить Николая II на престоле его братом Михаилом. Этому заговору было обеспечено содействие Антанты. В конце 1916 и в январе 1917 г. английский посол Бьюкенен настойчиво пытался убедить цари уступить требованиям «прогрессивного блока», составлявшего большинство Государственной думы, т. е. капитулировать перед буржуазией. Дипломатия Антанты рассчитывала создать правительство, более способное «организовать победу» и. предупредить возможность сепаратного мира. Кроме того, она надеялась, что переворот сверху поможет предотвратить нараставшую в России народную революцию. Этим надеждам не суждено было сбыться. 12. марта (27 февраля) 1917 г. в России совершилась буржуазно-демократическая революция. Царизм пал. Он был свергнут народным восстанием; застрельщиком революции был пролетариат, который возглавил движение солдатских и крестьянских масс.

Большевики героически руководили борьбой на улицах Петрограда. Но большинство в Советах первоначально захватили меньшевики и эсеры. Меньшевистско-эсеровские лидеры предательски сдали власть буржуазии в лице Временного правительства во главе с князем Львовым. Однако рядом с Временным правительством организовалась и революционная власть — Советы. Получилось двоевластие.

Временное правительство повело чисто империалистическую политику. Власть буржуазии ничего не изменила в характере той войны, которая была начата при царизме. С этой точки зрения для Антанты всё обстояло как будто благополучно. Первые заявления министра иностранных дел Милюкова с полным удовлетворением были приняты правительствами Англии и Франции.

Но факт двоевластия возбуждал у них чрезвычайные опасения; особенно пугало их начавшееся разложение старой царской армии, не желавшей более проливать кровь за чуждые народу задачи, ради которых велась первая мировая война. Дипломаты Антанты настаивали, чтобы Временное правительство самым жестоким образом подавило революцию и прежде всего истребило большевиков. С другой стороны, через английских и французских социал-шовинистов II Интернационала они пытались воздействовать на Советы, дабы побудить их поддерживать Временное правительство и политику войны «до полной победы».

Царское правительство, опасаясь территориальных притязаний Греции, противилось низложению короля Константина и вовлечению Греции в войну. С Временным правительством союзники стали считаться ещё меньше, чем с царским. Одним из последствий этого явились события в Греции. Весной 1917 г. Антанта, наконец, принудила Грецию выступить на своей стороне. В Греции продолжалась острая борьба между королём Константином, лично связанным с Германией, и Венизелосом, лидером антантофильской партии. Летом 1917 г. «верховный комиссар Антанты», опираясь на десант, высаженный с союзных кораблей в Пирее, сверг Константина и вручил власть Венизелосу. Новый глава правительства объявил войну центральным державам.

Положение Австро-Венгрии. Положение правящих классов Австро-Венгрии в 1917 г. было лишь немногим лучше, чем в России. Голод и развал транспорта усиливали недовольство рабочего класса и угнетённых наций. Боеспособность армии падала. Австрийские фронты держались лишь с помощью германских войск. В конце 1916 г. умер Франц-Иосиф. Его наследник Карл I не питал симпатий к Германской империи. Стремясь любой ценой спасти свою корону, он был готов заключить сепаратный мир. 12 апреля 1917 г. новый австро-венгерский министр иностранных дел Чернин представил Карлу 1 доклад, в котором доказывал, что существует лишь один единственный способ избежать революции — возможно скорее заключить мир. Содержание этого доклада было сообщено Вильгельму II. Ещё раньше, но уже в строгой тайне от Берлина, Карл начал переговоры с Антантой через шурина австрийского императора принца Сикста Бурбона, служившего офицером в бельгийской армии. Карл изъявлял готовность содействовать возвращению Франции Эльзас-Лотарингии. Для себя он требовал лишь восстановления довоенных границ. Пуанкаре и Ллойд Джордж отнеслись к австрийским предложениям с большим вниманием. Но они встретили сопротивление со стороны Италии: она не желала отказываться от Триеста, Далмации и Трентино. Миссия принца Сикста потерпела неудачу.

«Мирные» маневры германского империализма в 1917 г. В самой Германии почва под ногами господствующих классов всё сильнее начинала колебаться. Февральская революция в России оказала на Германию глубокое влияние. В апреле в Берлине и Лейпциге произошли грандиозные забастовки на военных заводах; кое-где имели место попытки создать Советы. В августе вспыхнуло восстание в военном флоте. Ресурсы Германии подходили к концу; на Западном фронте ожидалось появление свежей американской армии. Германская дипломатия пробовала прибегнуть ко всяческим маневрам, чтобы спасти положение. Весной 1917 г. ею были использованы вожди немецкой социал-демократии, не меньше канцлера боявшиеся революции. Шейдеман принялся работать над созывом международной социалистической конференции. Германские империалисты рассчитывали, что на этой конференции им удастся склонить русских меньшевиков и эсеров, составлявших тогда большинство Петроградского совета, к сепаратному миру с Германией. Германский план был полностью разоблачён большевиками. Но меньшевики и эсеры были готовы принять участие в конференции. Местом для неё был намечен Стокгольм. Однако правительства Англии и Франции помешали её созыву. Немецкий маневр был сорван. Между тем среди германской буржуазии усиливалось течение в пользу скорейшего окончания войны компромиссом. К этому течению примыкали партии католического центра, демократы и социал-демократы (партии будущей веймарской коалиции 1919г.).

19 июля 1917 г. эти три партии провели в Рейхстаге резолюцию о необходимости мира по обоюдному соглашению и без аннексий. То была попытка спасти германский империализм. Правое меньшинство Рейхстага, состоявшее из консерваторов и национал-либералов, за которыми стояло верховное командование и которые опирались на юнкерство и тяжёлую индустрию, встретило, однако, эту резолюцию яростными протестами. Им не удалось сорвать её в Рейхстаге. Но за несколько дней до её принятия они добились от кайзера отставки Бетман-Гольвега. Новый канцлер, Михаэлис, был послушной марионеткой Людендорфа. Впрочем, и со стороны правительств Англии, Франции и США резолюция Рейхстага не встретила сочувственного отклика.

В августе 1917 г. римский папа предложил своё посредничество для заключения мира. Папа действовал в интересах австро-германского блока. Он не хотел гибели Австро-Венгрии с её клерикальным католическим правительством. Однако правительства Антанты отвергли и папское предложение. К тому же и позиция Германии обрекала его на неудачу. Немцы упорно отказывались дать недвусмысленное согласие на восстановление независимости Бельгии.

Наступление Керенского. Западные союзники и Россия в 1917 г. Временное правительство оказалось в ещё большей зависимости от Антанты, нежели царизм. Это проистекало как из потребностей снабжения страны и фронта, так и из нужды в финансовой поддержке. При таких условиях Временное правительство и его военный министр Керенский подчинились настояниям Антанты и вновь бросили русские войска в наступление. Оно оказалось бессмысленной и преступной авантюрой, которая стоила России новых кровавых жертв и закончилась полной неудачей.

С лета 1917 г. нажим Антанты на Временное правительство всё усиливался. Особенно настаивала Антанта на более энергичной расправе с революцией. На это у Керенского нехватало сил. Разочаровавшись в Керенском, англо-французская дипломатия попыталась поддерживать Корнилова.

Временное правительство попробовало опереться на США. Ещё в июне в Россию прибыла специальная американская миссия во главе с сенатором Рутом для изучения способов оказания помощи Временному правительству. Комиссия железнодорожных экспертов во главе со Стивенсом изучала вопрос о повышении провозоспособности Сибирской железной дороги. Правительство Керенского рассчитывало противопоставить США Англии. Оно добивалось у США кредитов, думая ослабить свою зависимость от Англии.

Осенью 1917 г. между Англией, США и Францией было достигнуто соглашение о разграничении их деятельности в деле «помощи» России. США брали на себя реорганизацию русских железных дорог, Англия — морской транспорт, Франция — армию. Вскоре соглашение было видоизменено: помощь Мурманской дороге отходила к Англии, а западным и юго-западным дорогам — к Франции. Этот сговор империалистов Антанты предполагал не только широкое вмешательство во внутренние дела России, но и начало её раздела на сферы влияния. России грозила опасность, что зависимость от Антанты приведёт её к состоянию почти колониальной страны.

Русский народ не допустил, чтобы Родину постигла такая участь.

7 ноября (25 октября) 1917 г. совершилась Великая социалистическая революция. Империалистическое Временное правительство было свергнуто. Образовалось советское социалистическое правительство. Это означало, что Россия становится на путь выхода из войны и разрыва с Антантой.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

ВЫХОД РОССИИ ИЗ ИМПЕРИАЛИСТИЧЕСКОЙ ВОЙНЫ

1. СОВЕТСКАЯ ДИПЛОМАТИЯ

Образование Наркоминдела. В ночь на 9 ноября (27 октября) 1917 г.
II Всероссийский съезд Советов создал Совет Народных Комиссаров. В Петрограде только что закончилось победоносное восстание; в городе слышны были ещё отголоски недавнего сражения, но рабоче-крестьянское правительство уже начало свою деятельность. Приступил к работе и Народный комиссариат иностранных дел. Новая власть сразу же встретилась с резким сопротивлением старого мира: в день образования Совета Народных Комиссаров враги советской власти призвали всех чиновников старого аппарата власти к саботажу. Когда представители Наркоминдела явились в здание Министерства иностранных дел, они застали там только курьеров. Чиновники, предварительно выкрав шифры, бежали из министерства. Здание Министерства иностранных дел на Дворцовой площади было занято красногвардейцами. Они охраняли входы в бронированные комнаты, где в несгораемых шкафах хранились секретные договоры, копии депеш и другие документы. С трудом удалось собрать некоторых сотрудников министерства. Бывший товарищ министра иностранных дел Петряев заявил, что служащие и чиновники министерства не признают нового правительства и работать с ним не желают. Они согласны только охранять министерство и вести текущие дела — о военнопленных, о переводе денег за границу и т. д.

Контрреволюционеры рассчитывали, что большевики, наткнувшись на саботаж чиновников, потерпят крушение. Лидер меньшевиков Церетели цинично заявлял большевикам: «Мы всё же, худо ли, хорошо ли, дернулись 6 месяцев. Если вы продержитесь хотя бы 6 недель, я признаю, что вы были правы».

Но расчёты саботирующих чиновников были построены на песке. Они надеялись, что большевики отнесутся к аппарату власти так же, как все деятели прошлых буржуазно-демократических революций: кое-что уберут, подновят состав чиновников, но оставят в целом старый аппарат. На самом деле советское правительство приступило к слому старой государственной машины. Сопротивление чиновников только ускорило её разрушение.

Приказом, опубликованным 29 (16) ноября, советское правительство уволило чиновников министерства. На следующий день, 30 (17) ноября, был лишён полномочий посол Временного правительства во Франции Маклаков; 9 декабря (26 ноября) были освобождены от своих обязанностей все остальные дипломатические представители свергнутого правительства. Иностранные державы отказались, однако, признать это распоряжение советского правительства; ещё долгое время они продолжали сноситься со старыми посланниками и консулами, предоставляя в их распоряжение значительные суммы.

Советское правительство стало спешно создавать свой собственный аппарат.

Во вновь организуемых народных комиссариатах появились новые люди из сознательных рабочих и солдат. В Наркоминдел явились старые большевики, прошедшие хорошую политическую школу, передовые рабочие завода «Сименс и Шуккерт», революционные моряки. Рабочие и красногвардейцы составили первую группу сотрудников Наркоминдела.

К концу января 1918 г. общее число сотрудников комиссариата достигло 200 человек. Они были полны революционного энтузиазма, но ещё неопытны и мало осведомлены в вопросах дипломатии.

Много трудностей представляли в эти первые дни революции сношения с иностранцами. Европейские правительства отказались признать советскую власть. Официальная связь с дипломатическими представителями Антанты и нейтральных государств прекратилась, но неофициальные сношения продолжались. Прежде всего приходилось выдавать разрешения и визы иностранцам, желающим выехать из Советской России. В это время английское правительство арестовало в Лондоне ряд русских большевиков, желавших выехать в Россию. Советское правительство потребовало их освобождения, а пока прекратило выдачу разрешений на выезд из России английским подданным.

Опубликование тайных империалистических договоров. Одной из важнейших задач вновь созданного Наркоминдела являлось опубликование тайных империалистических договоров, согласно решению II съезда Советов. В первом же своём декрете от 8 ноября (26 октября) 1917 г. — о мире — советское правительство, по-новому формулируя свои принципы международных отношений, отказывалось от империалистической тайной дипломатии. «Тайную дипломатию, — гласил декрет, — правительство отменяет, со своей стороны выражая твёрдое намерение вести все переговоры совершенно открыто перед всем народом, приступая немедленно к полному опубликованию тайных договоров, подтверждённых или заключённых правительством помещиков и капиталистов с февраля по 7 ноября (25 октября) 1917 года. Всё содержание этих тайных договоров, поскольку оно направлено, как это в большинстве случаев бывало, к доставлению выгод и привилегий русским помещикам и капиталистам, к удержанию или увеличению аннексий великороссов, правительство объявляет безусловно и немедленно отменённым».

Выполняя это решение съезда, сотрудник Наркоминдела матрос Маркин, погибший впоследствии, в 1918 г., смертью героя на Восточном фронте, приступил к изданию секретных документов. Он вскрыл шкафы в министерстве и нашёл зашифрованную корреспонденцию. Вместе с другими красногвардейцами, сотрудниками Наркоминдела, Маркин просиживал целые ночи, добиваясь расшифрования документов.

В какие-нибудь 5 — 6 недель в свет вышло семь сборников тайных документов. Первоначально они печатались в газетах. Было опубликовано, между прочим, тайное соглашение, заключённое Японией и царской Россией 3 июля (20 июня) 1916 г. По нему договаривающиеся стороны обязывались выступить против всякой третьей державы, пытающейся укрепиться в Китае. Договор имел силу до 1921 г.

В другом сборнике были опубликованы: соглашение, заключённое весной 1916 г. между Великобританией, Фракцией и царским правительством о разделе Турции; тайная конвенция 1916 г., в которой Россия, Франция, Англия и Италия устанавливали плату, подлежащую выдаче Румынии за участие в войне против Германии; документы о балканских войнах; военная конвенция между Францией и Россией 1892 г.; русско-английский секретный договор и конвенция 1907 г. и т. д. В третьем сборнике был опубликован русско-германский договор, подписанный Николаем II и Вильгельмом II в июле 1905 г. при встрече в Финляндии, — так называемый Бьёркский договор, согласно которому обе стороны вступали в оборонительный союз. Немало документов было опубликовано о деятельности в России в 1917 г. послов США, Англии, Франции. Всего было издано свыше 100 договоров и много других дипломатических материалов.

Опубликование тайных документов произвело сильнейшее впечатление во всём мире. Нейтральная пресса их перепечатала. Затем они стали появляться и в прессе воюющих стран. Французская Палата депутатов заслушала специальное сообщение по этому вопросу министра иностранных дел. Рабочие западных стран радостно встретили советские разоблачения. Даже орган австрийской социал-демократии, как известно, занимавшей предательскую позицию во время войны, вынужден был приветствовать опубликование советским правительством тайных договоров царской России, признавая, что они срывают демократическую маску как с империалистов Антанты, так и с австро-германского империализма.

В декабре состоялась конференция пацифистской французской Всеобщей конфедерации труда в Клермон-Ферране; она также приняла резолюцию с требованием отмены тайной дипломатии. В начале января 1918 г. был опубликован манифест британской социалистической партии к лейбористской конференции в Ноттингеме; в нём указывалось, что опубликование советским правительством тайных договоров разоблачает империалистов, а советское требование открытого ведения мирных переговоров заставляет германских империалистов выдать свои замыслы.

Оставшиеся на свободе отдельные члены Временного правительства пытались было опорочить советскую публикацию дипломатических документов. Бывшему товарищу министра иностранных дел А. А. Нератову поручили выступить в буржуазной печати с заявлением, что документы являются фальсифицированными. Нератов писал, что среди опубликованных материалов «некоторые документы озаглавлены „справка”, „записка” и т. д. Само собой разумеется, что они никакого официального характера не носят, и за содержание их ни министры, ни ведомство иностранных дел не ответственно». Но и Нератов вынужден был признать, что большевики могли располагать и подлинными текстами.

В. И. Ленин высоко ценил публикацию тайных документов. Выступая с речью на I Всероссийском съезде военного флота, Ленин говорил:

«Мы опубликовали и впредь будем опубликовывать тайные договоры. Никакая злоба и никакая клевета нас не остановит на этом пути. Господа буржуа злобствуют оттого, что народ видит, из-за чего его гнали на бойню. Они пугают страну перспективой новой войны, в которой Россия оказалась бы изолированной. Но нас не остановит та бешеная ненависть, которую буржуазия проявляет к нам, к нашему движению к миру...

...Можно и должно работать рука об руку с революционным классом трудящихся всех стран. И на этот путь встало Советcкое правительство, когда опубликовало тайные договоры и показало, что правители всех стран — разбойники. Это есть пропаганда не словом, а делом».

Сборники документов раскупались нарасхват. Работники иностранных посольств и саботажники старого Министерства иностранных дел пытались их скупить и уничтожить. Как ни противодействовали противники советской власти, но опубликованные ею документы стали достоянием широких масс. Народ узнал, какую политику вело царское правительство, а. вслед за ним Временное правительство, какие губительные договоры заключались за спиной трудящихся.

Далее советское правительство объявило аннулированными все неравноправные договоры, заключённые в тайниках царской дипломатии и направленные к захвату чужих земель, в том числе договоры о разделе Персии, Турции и т. д.

Эта важная декларация от 7 декабря (24 ноября) 1917 г. о внешней политике советской власти была вскоре подтверждена актом вывода русских войск из Персии и Турции.

За разоблачением неравноправных грабительских договоров свергнутого правительства следовали и другие акты. Среди них первое место принадлежит тем, которые имели целью выход Советской России из империалистической войны.

Декрет о мире. 8 ноября (26 октября) 1917 г. 11 съезд Советов принял декрет о мире.

Советская власть предлагала всем народам и правительствам воюющих наций немедленно приступить к заключению демократического мира без аннексий и контрибуций, т. е. без захватов чужих территорий и без насильственного взыскания с побеждённых материальных или денежных возмещений.

«Продолжать эту войну, — гласил декрет, — из-за того, как разделить между сильными и богатыми нациями захваченные ими слабые народности, правительство считает величайшим преступлением против человечества и торжественно заявляет свою решимость немедленно подписать условия мира, прекращающего эту войну на указанных, равно справедливых для всех без изъятия народностей условиях».

Прекрасно понимая, что империалистические правительства не пойдут на демократический мир, Ленин подчёркивал, что советская власть не считает своих условий ультимативными; она согласна рассмотреть любые условия мира, настаивая только на немедленном начале переговоров о мире и безусловном исключении тайны. Этим предложением Ленин лишал империалистов возможности отказаться от переговоров под предлогом непримиримости советской власти.

Декрет о мире был немедленно опубликован, и радио сообщило о нём по всему миру. Радиоволны, однако, напрасно бороздили эфир: воюющие правительства получили советское предложение, но не удостоили его ответом.

Глухое молчание в ответ на советское предложение мира было проявлением той ненависти, с какой встретили все буржуазные правительства только что созданное советское правительство.

Особенно агрессивно вело себя французское правительство. Образование вскоре после Октябрьской революции (16 ноября 1917 г.) кабинета Клемансо и назначение в нём Шпиона министром иностранных дел вся французская печать расценивала как «ответ на русскую революцию».

Не отвечая официально на обращение советского правительства, французское правительство поручило начальнику военной миссии в России генералу Вертело предупредить военное командование России о том, что Франция не признаёт советского правительства и надеется, что русское командование не допустит переговоров с Германией.

Объявление перемирия. В ночь на 21 (8) ноября Совнарком послал радиотелеграмму главнокомандующему русской армии генералу Духонину, приказывая ему немедленно предложить перемирие всем воюющим странам как Антанты, так и германского блока.

На следующий день, 21 (8) ноября, Наркоминдел обратился с йотой ко всем послам союзных держав, предлагая объявить перемирие на фронте и начать мирные переговоры.

Не получив ответа ни от Духонина, ни от послов, Ленин и Сталин поздно ночью вызвали Духонина по прямому проводу и запросили его, почему нет сообщения о реализации предписания правительства. Генерал пытался было уклониться от ответа; он заявил, что телеграмма Совнаркома не имела печати и подписей и что надо было проверить её подлинность. Ленин и Сталин приказали Духонину немедленно начать переговоры о перемирии. Духонин отказался. Тут же распоряжением по прямому проводу генерал был смещён с должности. Утром 22 (9) ноября Ленин послал телеграмму во все полки армий фронта с предложением солдатам взять дело мира в свои руки. «Пусть полки, стоящие на позициях, — гласила телеграмма, — выбирают тотчас уполномоченных для формального вступления в переговоры о перемирии с неприятелем».

Этот шаг вырвал армию из рук старых военных властей. Изолировав своих командиров, выборные от полков приступили к переговорам с немцами.

Известие о смещении Духонина распространилось по Петрограду 22 (9) ноября. В тот же день дипломатические представители союзных стран собрались на совещание. Решено было игнорировать ноту советского правительства от 21 (8) ноября и не посылать на неё никакого ответа. Руководителям военных миссий при штабе верховного главнокомандующего было предложено поддержать Духонина, несмотря на его смещение. 23 (10) ноября главы британской, французской, японской, итальянской и румынской военных миссий вручили генералу Духонину коллективную ноту. Угрожая «самыми тяжёлыми последствиями», союзные военные представители протестовали против нарушения договора от 5 сентября 1914 г., запрещавшего союзникам заключение сепаратного мира или перемирия. Духонин, отказавшийся подчиниться приказу советской власти о снятии его с должности, разослал этот протест всем командующим отдельными фронтами.

Не зная ещё об этой провокационной деятельности союзных дипломатов, Наркоминдел того же 23 (10) ноября обратился к послам нейтральных держав с предложением взять на себя посредничество в организации переговоров о мире.

Послы не отвечали. Вокруг Советской России был организован заговор молчания. Представители нейтральных стран — Швеции, Норвегии и Швейцарии — сообщили сухо и кратко, что ноты ими получены. Только испанский посол заявил Наркоминделу, что советское предложение о мире сообщено по телеграфу мадридскому правительству, дабы оно довело его до сведения народа и приложило все усилия для заключения мира. Результат оказался плачевным для посла: испанское правительство немедленно его отозвало. Накануне его отъезда из Петрограда в Наркоминдел явился секретарь испанского посольства и намекнул, что за такую услугу, какую оказал испанский посол, обычно полагается орден. Сотрудники Наркоминдела подошли к шкафу, вытащили кучу орденов, отобранных у старых чиновников Министерства иностранных дел, и высыпали на стол. «Выбирайте любой», — заявили они испанскому дипломату. Поражённый испанец ретировался.

Но иностранные государства организовали не только заговор молчания, а настоящий контрреволюционный фронт против советского правительства. Разбитые революцией контрреволюционные партии кадетов, эсеров, меньшевиков, анархистов и буржуазных националистов вели бешеную борьбу против советской власти. Они саботировали и разрушали производство, организовали антисоветские заговоры, поднимали восстания. На их стороне было немало командиров старой армии. Контрреволюция находила опору в среде кулаков и верхушки казачества. Но враги советской власти ничего не могли сделать без посторонней вооружённой помощи. Русским белогвардейцам помогали некоторые западноевропейские правительства. Реакционные круги Англии, Франции и Соединённых штатов Америки добивались восстановления старой власти в России. Они рассчитывали, что такое правительство будет продолжать войну с Германией. На самом деле правительство старой России отнюдь не склонно было воевать с Германией. Архивными документами, установлено, что само царское правительство вело переговоры с Германией о заключении, сепаратного мира, чтобы усилить борьбу против рабочих и трудящихся России. Известно также, что и Временное правительство непрочь было заключить мир с Германией, а некоторые его деятели, как бывший министр иностранных дел Милюков, прямо предлагали опираться на немцев для подавления революции.

Так в борьбе против Советской республики стали объединяться две силы — иностранная и внутренняя контрреволюция.

Представители Антанты всячески подстрекали генерала Духонина к неповиновению советской власти. Ему обещали материальную поддержку. Ему подсказали и лозунг борьбы.

Итальянский представитель в ставке Духонина получил от итальянского посла Карлотти телеграмму следующего содержания: «Союзники решили освободить Россию от союзных обязательств и предоставить ей возможность заключить более выгодный сепаратный мир, а пока перемирие. Основание этого: оставление войск на своих местах, стороны не имеют права обмениваться пленными и Россия не должна снабжать германцев хлебом и сырьём».

Духонина ознакомили с телеграммой. Заручившись поддержкой представителей Антанты, контрреволюция начала развивать лихорадочную деятельность. В город Могилёв, где находился генерал: Духонин, потянулись кадеты, эсеры, меньшевики. Стали подбирать состав нового правительства. Председателем его намечали эсера В. Чернова. Новый, кандидат в премьеры успел даже выступить па одном из собраний в городе Могилёве. Ставка обратилась к армии, сообщая, что новое правительство якобы готово заключить мир. Так контрреволюция пыталась украсть у большевиков лозунг мира, чтобы привлечь на свою сторону народные массы, и армию. Кстати, когда маневр этот, провалился, представители Антанты объявили телеграмму итальянского, посла недействительной.

На деле ни русская, контрреволюция, ни тем более Актанта не собирались прекращать войну.

В течение трёх лет Россия, истекая кровью, приковывала к себе больше половины всех вооружённых сил германского блока. Все решающие операции Германии на Западном фронте сорваны были мощными действиями русской армии. Так было в самом начале войны, когда немецкие войска, но плану Шлиффена, стремительно двигались через Вельгию к Парижу. Плохо вооружённая, ещё не закончившая своей мобилизации, русская армия вторглась в Восточную Пруссию, чтобы задержать движение немцев к Парижу. Так было и в 1916 г., когда армия генерала Брусилова, ценой сотен тысяч жертв, своим грозным наступлением вынудила германские войска прекратить атаку Вердена. Россия несла на себе основную тяжесть империалистической войны. Она пролила больше всего крови, она потеряла больше всего территорий, она в неизмеримо большей степени, чем Англия и Франция, расстроила своё хозяйство. Естественно, что одна мысль потерять русское пушечное мясо приводила империалистов Антанты в бешенство: отказ России от войны ставил под сомнение самый исход войны.

Взрыв ненависти в среде империалистов вызывали и аннулирование советской властью внешних государственных долгов и национализация предприятий, которые принадлежали иностранным капиталистам. Декрет об аннулировании долгов был опубликован 10 февраля (28 января) 1918 г. В ответ на него дипломатический корпус в Петрограде, обратился в Наркоминдел с нотой протеста, заявляя, что не признаёт декретов об аннулировании долгов и конфискации собственности, поскольку эти акты касаются интересов иностранных подданных.

Французское и британское правительства совместно опубликовали меморандум, в котором осуждали декрет советского правительства. При этом они ссылались на принцип, в силу которого смена правительства не освобождает нации от их международных обязательств.

Иначе складывалось положение в германском лагере. Отрезанная от всего мира блокадой англо-французского флота, Германия голодала. Ей нехватало стратегического сырья. В Австро-Венгрии начались продовольственные беспорядки. Вовлечённая в войну обещанием быстрой победы, Турция еле держалась. Война затягивалась. Решающее значение приобретали такие факторы, как крепость тыла, наличие сырьевых и людских ресурсов. На стороне Антанты в этом смысле оказывалось явное преимущество. Давала себя чувствовать вся тяжесть войны на два фронта, против которой предупреждали в своё время выдающиеся военные и дипломатические деятели Германии — Мольтке и Бисмарк. Доведённые до истощения, Германия и Австро-Венгрия жаждали избавиться от забот на Востоке. «Надо... во что бы то ни стало постараться заключить сепаратный мир с Россией», — требовал германский кронпринц от Вильгельма II летом 1917 г.

В Германии при этом боролись две точки зрения. Военная группа во главе с Вильгельмом II рассчитывала, что Россия может быть разгромлена коротким ударом и подпишет мир на любых условиях; после этого все силы можно будет обратить против Англии и Франции. «На Петербург!» — требовала прусская военщина. «Откровенно говоря, — признавался генерал Гинденбург, — я с большим удовольствием исполнил бы это». Вторая группа, отражавшая в известной мере мнение промышленников, которые вели до войны торговлю с Россией, также стояла за насильственный мир. Но она считала необходимым скрыть его грабительскую сущность, придав ему приличествующую форму. Это позволило бы поддерживать в народных массах иллюзию, что Германия ведёт справедливую войну, и вместе с тем облегчило бы германской дипломатии игру на Западе.

19 июля 1917 г. Рейхстаг большинством голосов принял резолюцию о мире. В крайне туманной форме она рекомендовала заключить такой мир, с которым «несовместимы насильственное приобретение территорий и политическое, экономическое или финансовое угнетение». Представители партий явились с этой резолюцией к Вильгельму II. Он заявил депутатам, что одобряет желание Рейхстага заключить «мир по соглашению». Депутаты в недоумении переглядывались: таких слов в резолюции не было. Не замечая их изумления, Вильгельм II несколько раз с удовольствием повторил: «Это замечательные слова». Тут же кайзер пояснил, чем он доволен: мир по соглашению состоит в том, что «мы возьмём у врагов деньги, сырые материалы, хлопок, масла и из их кармана переложим в наш карман». Оказалось, что генерал Людендорф, прочитав предварительный проект резолюции, предложил вставить в неё слова: «мир по соглашению». Вильгельму же он, видимо, сказал, что поправка уже принята Рейхстагом. Людендорфу и в голову не приходило, что поправка может не пройти. Настолько военщина считала себя полновластным хозяином положения.

События скоро доказали, что Людендорф не ошибался. Когда по вопросу о внешней политике возник конфликт между Гинденбургом и рейхсканцлером фон Бетманом, оба одновременно подали заявления об отставке. Военная группа победила: Вильгельм II не принял отставки генерала, а рейхсканцлером назначил Михаэлиса, по общему признанию, человека, более близкого для прусской военщины.

Новый канцлер первым же своим шагом подтвердил эту близость. Выступая по поводу мирной резолюции Рейхстага, он заявил, что солидарен с ней. Правда, он добавил: «насколько я её понимаю...» Но понимал он резолюцию так же, как и император.

С первых же дней Октябрьской революции германский генералитет стал готовить поход на Петербург и Москву с целью восстановить на троне монархию Романовых. В своих мемуарах генерал Гофман рассказал о переговорах по этому поводу с представителями русских контрреволюционных партий кадетов и октябристов. Но сил для выполнения намеченного плана нехватало. На Западном фронте назревали решающие бои, требовавшие сосредоточения всех армий. Вновь назначенный германский канцлер Гертлинг в своей речи в Рейхстаге заявил, что мирные предложения советского правительства приемлемы как основа для начала общих переговоров о мире. Скрепя сердце, военная группа согласилась с этим, тем более что существование советской власти казалось непрочным. «Нечего и говорить, — писал Гинденбург, — что переговоры с русским правительством террора очень мало соответствовали моим политическим убеждениям. Но мы были вынуждены прежде всего заключить договор с существующими властителями Великороссии. Впрочем, тогда там всё так волновалось, что я лично не верил в длительное господство террора».

27 (14) ноября Германия ответила на предложение советской власти согласием начать мирные переговоры.

В тот же день, 27 (14) ноября, Ленин от имени Совнаркома обратился с нотой к правительствам Франции, Великобритании, Италии, США, Бельгии, Сербии, Румынии, Японии и Китая. Ленин спрашивал их перед лицом всего мира, согласны ли они вместе с советской властью приступить 1 декабря к мирным переговорам или будут продолжать бойню без смысла и цели. «Ответ на эти вопросы, — гласило обращение Совнаркома, — должен быть дан сейчас же, и ответ не на словах, а на деле. Русская армия и русский народ не могут и не хотят больше ждать. 1 декабря мы приступаем к мирным переговорам. Если союзные народы не пришлют своих представителей, мы будем вести с немцами переговоры одни».

Антанта не ответила и на этот призыв.

2. ПЕРЕМИРИЕ С ГЕРМАНСКИМ БЛОКОМ

Открытие советско-германских переговоров о перемирии. Переговоры с Германией о перемирии начались в Брест-Литовске 3 декабря (20 ноября) 1917 г. На первом заседании представитель советской делегации предложил положить в основу переговоров советский декрет о мире от 8 ноября (26 октября) 1917 г. Представитель Германии генерал Гофман заявил, что не уполномочен вести переговоры о целях войны: его как военного человека интересует только военная сторона перемирия. Гофман при этом отметил, что речь может итти только о сепаратном перемирии, ибо русская делегация не имеет полномочий на ведение переговоров от имени Англии и Франции.

На следующем заседании, 4 декабря (21 ноября), советская делегация изложила свои условия: перемирие заключается на 6 месяцев; военные действия приостанавливаются на всех фронтах; немцы очищают Моонзундские острова и Ригу; запрещаются какие бы то ни было переброски немецких войск па Западный фронт.

Советская делегация подчёркивала, что речь идёт о прекращении войны вообще, а не о сепаратном соглашении е немцами. Особенно настаивали советские делегаты на принятии пункта о запрещении перебрасывать германские войска: тем самым они ограждали интересы своих англо-французских союзников. Это взбесило генерала Гофмана. Он заявил запальчиво, что такие условия могут предлагать только победители. «Достаточно, однако, взглянуть на карту, чтобы судить, кто является побеждённой страной», — нагло добавил генерал и выдвинул контрпроект, закреплявший то положение, которое сложилось на фронте.

В ту же ночь советская, делегация получила приказ Совнаркома не подписывать перемирия, раз немцы отказываются принять пункт о перебросках. 5 декабря (22 ноября) советская делегация потребовала перерыва переговоров ввиду выявившихся разногласий. Немцы заволновались. Они опасались, что делегация более не вернётся. Создана была военная комиссия, которая предложила временное соглашение: перемирие заключается на 10 дней, с 7 по 17 декабря; войска сохраняют занятые ими позиции. По основному вопросу о перебросках, вызвавшему разногласия, немцы уступили: было решено прекратить всякие перевозки, кроме начатых. Подписав соглашение о перемирии, советская делегация выехала в Петроград. Время перерыва советское правительство использовало для того, чтобы ещё раз предложить странам Антанты присоединиться к всеобщим мирным переговорам. 7 декабря (24 ноября) Наркоминдел снова обратился к союзным послам с нотой, требуя ответа, готовы ли они участвовать в мирных переговорах. В случае отказа Наркоминдел настаивал, чтобы правительства Англии, Франции, Японии и других стран открыто, ясно и определённо заявили, во имя каких целей они заставляют народы истекать кровью четвёртый год. Но Антанта продолжала безмолвствовать.

15 (2) декабря новый период переговоров закончился заключением перемирия на 28 дней. При этом в случае разрыва, обе стороны обязывались предупредить своего противника за 7 дней. Что касается перебросок на Западный фронт, то советская делегация добилась того, что перебросил?, начатые до перемирия, заканчиваются, но новые переброски не допускаются.

Советская делегация, оставленная с глазу на глаз с вооружённым до зубов германским империализмом, продолжала бороться за прекращение войны в целом и всячески старалась защитить интересы союзников старой России. «Русские, — писал Гофман, — придавали большое значение тому, чтобы расположенные па Восточном фронте немецкие войска оставались на своих местах и не были отправлены на Западный фронт».

Настойчивость советской делегации заставила германский блок пойти на уступки. Правда, Гофман оправдывал это тем, что большинство войск было переброшено до начала переговоров. «Поэтому я легко мог заверить русских в том, — писал Гофман, — что во время перемирия никакие войска не будут вновь отправлены на запад, кроме тех частей, которые уже туда отозваны».

Но это признание только характеризует цинизм германской военщины: советская делегация по мере сил выполняла свой долг.

Во время перемирия Совнарком неоднократно обращался к народам и правительствам стран Антанты, предлагая им определить своё отношение к вопросу о мирных переговорах. В обращении советского правительства «К трудящимся, угнетённым и обескровленным народам Европы» от 19 (6) декабря сообщалось о том, что в Брест-Литовске подписано перемирие, что Октябрьская революция в России открыла трудящимся всех стран путь к миру.

В своих нотах и призывах советское правительство предупреждало, что если союзники не примкнут к переговорам, оно вынуждено будет самостоятельно вести переговоры о мире с центральными державами.

Планы интервенции Антанты. Руководители Антанты не обращали ни малейшего внимания на лойяльность Советской страны. Пока Советская Россия, предоставленная самой себе, вела переговоры в Брест-Литовске, Антанта организовала свои силы для свержения советской власти.

30 ноября в Париже собралась новая межсоюзная конференция. Её участники обсуждали «русский вопрос»; после окончания конференции им продолжал заниматься Верховный совет, созданный в ноябре 1917 г. Военные эксперты разрабатывали различные планы военного вмешательства в советские дела.

Поощряя Духонина к борьбе против советской власти, агенты Антанты вели переговоры с польским корпусом генерала Довбор-Мусницкого, созданным в России из польских офицеров, кулаков и помещиков. Империалисты втягивали в антисоветскую борьбу и чехословацкий корпус. Он был создан из военнопленных чехов и словаков, взятых русскими в боях против австро-венгерских армий или добровольно перешедших на сторону России. Кроме того, Антанта решила поддержать Украинскую Центральную раду, выступавшую против советской власти. В декабре 1917 г. Франция назначила генерала Табуи своим официальным представителем при Центральной раде. Через несколько дней в Киеве появился и английский представитель. Франция предложила Раде заём в 180 миллионов франков на борьбу с советской властью. Кстати, Центральная рада, тайком бравшая деньги от представителей Антанты, в то же время завязала тайные связи с Германией. Украинская рада продавалась тому, кто больше давал.

Одновременно представители Антанты прибыли в Ростов к атаману Каледину, поднявшему восстание против советской власти. Франция обещала Каледину заём в 100 миллионов рублей. Представители Англии в свою очередь предоставляли ему значительные суммы. Американский посол Фрэнсис пытался перебросить в Ростов 70 автомобилей из числа посланных в Петроград ещё в адрес Временного правительства. Авантюра Фрэнсиса провалилась: его агент, некий полковник Калашников, был арестован.

Через Каледина контрреволюция была связана с атаманом Дутовым, восставшим против советской власти на Южном Урале.

Особое внимание уделяла Франция Румынии. В городе Яссах находился штаб французского генерала Вертело. Главнокомандующим объединёнными русскими и румынскими армиями считался король Румынии Фердинанд, но фактически главнокомандующим был его помощник царский генерал Щербачёв. Его-то и решили французы поддержать в борьбе против советской власти.

Франция, резко выступавшая против переговоров России о мире с Германией, заняла другую позицию в Румынии: генералу Щербачёву разрешили начать мирные переговоры. Франция полагала, что лучше потерять часть своих позиций, позволить Щербачёву на одном фронте заключить мир, но зато выиграть в целом: развязать руки Щербачёву, чтобы сообща с Центральной радой свалить большевиков и тем самым втянуть всю Россию снова в войну, К тому же Румынию, потерпевшую поражение и начавшую уже тяготиться своим союзом с Антантой, можно было привязать к себе, пообещав ей Бессарабию. 3 декабря (20 ноября) 1917 г. генерал Щербачёв обратился к фельдмаршалу Макензену и эрцгерцогу Иосифу с предложением немедленно начать переговоры о перемирии.

Через два дня начались переговоры, которые закончились 9 декабря (26 ноября) в Фонтанах заключением перемирия между объединёнными русско-румынскими и германо-австрийскими войсками. Расчёты Франции оправдались: развязав себе руки перемирием, Щербачёв приступил к борьбе с большевистским влиянием в армии. В ночь на 18 (5) декабря он поручил войскам, верным Центральной раде, занять все штабы. Вслед за этим началось разоружение румынами тех частей, в которых сильно было влияние большевиков. Русские солдаты, оставшись без оружия, без продовольствия, вынуждены были в жестокий мороз, часто по глубокому снегу, пешком брести в Россию. Многие при этом погибли.

Румынские войска стали продвигаться в Бессарабию.

Поддержанные Францией, румыны потребовали отправки в Америку 70 миллионов рублей румынского золота, хранившегося в Москве. На самом же деле это золото предполагалось перебросить на юг, в руки Каледина или генералов Алексеева, Корнилова и Деникина, которые уже приступили в Ростове к формированию Добровольческой армии из офицеров и юнкеров.

Деятельность Франции на юге поддерживала Англия на севере. Агенты Англии связались с врагами советской власти в Мурманске, через который шло снабжение царской армии во время мировой войны. В Мурманске стояла небольшая эскадра союзников. В декабре прибыл английский крейсер «Ифигения», на борту которого находился командующий морскими силами адмирал Кемп. Один из мурманских контрреволюционеров, некий Веселаго, побывал в Петрограде, где наладил связь с английским морским агентом Кроми. Английская миссия стала вербовать бывших офицеров и направлять их в Мурманск. Туда же были посланы и небольшие группы чехословаков. В декабре 1917 г. в Мурманске появился некий А. М. Юрьев, троцкист, на деле агент английского империализма, выдвинутый на пост заместителя председателя Мурманского совета. Юрьев стал подготовлять почву для интервенции союзников. Один из видных деятелей белогвардейского движения на севере признал впоследствии, что французский посол Нуланс одобрил проект создания нового фронта на севере и даже написал об этом в Париж; впрочем, он заявил инициаторам, что «почин в этом деле должен принадлежать англичанам, так как Северный край в России — зона их влияния».

Послы превращались в легальных шпионов. Прикрываясь дипломатической неприкосновенностью, сотрудники иностранных представительств разъезжали по стране, служа посредниками между отдельными контрреволюционными группами.

Нетрудно видеть, что Антанта пыталась создать кольцо антисоветских военных соединений: польский корпус — в Велоруссии, чехословаки, Центральная рада — на Украине, Каледин — на Дону, Дутов — на Урале. Так началось прямое вмешательство Антанты во внутренние дела Советской страны. 23 декабря 1917 г. Англия и Франция заключили тайную конвенцию о разделе сфер действия, подписанную Клемансо, Пишоном и Фошем от Франции, лордом Мильнером, лордом Розертом Сесилем и представителем военного штаба от Англии. Согласно конвенции, в английскую зону входили Кавказ и казачьи территории рек Кубани, Дона, во французскую — Бессарабия, Украина, Крым.

Одновременно британский посол в Токио вёл переговоры с Японией. 27 декабря 1917 г. микадо выступил с речью в Парламенте, призывая к энергичному сотрудничеству с союзниками. Это было расценено в Англии как ответ на приглашение принять участие в интервенции на Дальнем Востоке. В результате тайных переговоров 12 января 1918 г. во Владивостокском порту появился японский крейсер «Ивами», а через день — английский крейсер «Суффолк».

Однако дальше этих первых шагов организаторы интервенции не пошли. США весьма подозрительно встретили выступление Японии, опасаясь закрепления её на Дальнем Востоке. У самой Антанты не было сколько-нибудь значительных боевых сил для организации серьёзной интервенции. В смертельной схватке с германским блоком Антанта не могла освободить руки для борьбы с советской властью. Оставалось одно: попытаться столкнуть Советскую Россию с Германией, чтобы немецкими руками свалить рабоче-крестьянскую власть.

В то время как антантовская дипломатия проявляла свою изобретательность в деле окружения молодой Советской республики, в Брест-Литовске разыгрывались драматические события. Они явились следствием перехода в наступление против Советской России дипломатии и военщины германского блока.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

БРЕСТСКИЙ МИР

1. ПЕРВЫЙ ПЕРИОД ПЕРЕГОВОРОВ О МИРЕ

Советские условия мира. 22 (9) декабря в 4 часа 24 минуты пополудни в офицерском собрании в Брест-Литовске начались переговоры о мире. Главнокомандующий Восточным фронтом принц Леопольд Баварский сухим, банальным приветствием открыл заседание мирной конференции, после чего покинул зал. Место председателя занял глава германской делегации министр иностранных дел фон Кюльман. За столом рядом с советской делегацией расположились: австро-венгерская делегация во главе с министром иностранных дел графом Черниным, болгарская, возглавляемая Поповым, и турецкая с председателем Талаат-беем.

Кюльман выразил пожелание, чтобы ход работ был «быстрым и успешным», и предложил установить порядок ведения переговоров: языком переговоров являются языки всех присутствующих держав, а также французский; председательствуют попеременно представители участвующих стран.

Первый холодок пробежал по залу, когда советская делегация потребовала, чтобы заседания были публичными и чтобы каждая сторона имела право полностью публиковать протоколы заседания. Наступило некоторое замешательство. Чувствовалось, что режиссёры не предусмотрели такого выступления. Турецкий представитель Ибрагим Хакки-паша невнятно выразил «свои сомнения». Никто не понял турецкого дипломата. Кюльман поспешил ему на выручку. «Я позволю себе вкратце передать замечание, которое его превосходительство Хакки-паша формулировал от имени турецкой делегации». Сомнения турецкого представителя состоят-де в том, что, не возражая против публичности, он боится газетной полемики, которая будет вызвана публикацией протоколов. Обрадованный поддержкой, турецкий делегат взял слово вторично и подтвердил, что «вынесение на улицу могло бы помешать, по его мнению, успешности переговоров...».

Этот небольшой эпизод показал советской делегации, каковы взаимоотношения в германском блоке. На конференции турецкие представители почти не выступали. Болгары не произнесли ни слова. Один раз только поднялся их представитель, чтобы присоединиться к предыдущему, конечно германскому, оратору. Австро-Венгрия плелась за Германией. Зажав рот своим союзникам, Германия властно выступала от их имени.

Сразу после инцидента слово было предоставлено советской делегации.

Исходя из общих принципов декрета о мире от 8 ноября (26 октября), советская делегация предложила принять за основу мирных переговоров следующую программу:

1. Не допускаются никакие насильственные присоединения захваченных во время войны территорий; войска, оккупирующие эти территории, выводятся оттуда в кратчайший срок.

2. Восстанавливается во всей полноте политическая самостоятельность тех народов, которые во время настоящей войны были этой самостоятельности лишены.

3. Национальным группам, «не пользовавшимся политической самостоятельностью до войны, гарантируется возможность свободно решить вопрос о своей принадлежности к тому или другому государству или о своей государственной самостоятельности путём референдума; этот референдум должен быть организован таким образом, чтобы была обеспечена полная свобода голосования для всего населения данной территории, не исключая эмигрантов и беженцев».

4. По отношению к территориям, населённым несколькими национальностями, право меньшинства ограждается специальными законами, обеспечивающими ему культурно-национальную самостоятель-ность и, при наличии фактической к тому возможности, административную автономию.

5. Ни одна из воюющих стран не обязана платить другим странам так называемых «военных издержек»; взысканные уже контрибуции подлежат возврату. Что касается возмещения убытков частных лиц, пострадавших от войны, таковое производится из особого фонда, образованного путём пропорциональных взносов всех воюющих стран.

6. Колониальные вопросы решаются при соблюдении принципов, изложенных в пунктах 1, 2, 3 и 4.

В дополнение к этим пунктам советская делегация предлагала признать недопустимыми какие-либо косвенные стеснения свободы более слабых наций со стороны наций более сильных, как-то: экономический бойкот, морскую блокаду, не имеющую в виду военных действий, хозяйственное подчинение страны при помощи навязанного торгового договора и т. д.

Противоречия в германском блоке. По заслушании предложений советской делегации Кюльма попросил представить их всем делегатам в письменном виде и предложил объявить перерыв в работе конференции на один день. На самом деле перерыв затянулся па три дня. Немцы знали советский декрет о мире. Несомненно, они предвидели, что советская делегация на конференции будет исходить из его основных принципов. В Германии заранее обдумывали, что ответить на советские условия. 18 декабря в Берлине состоялось совещание, на котором присутствовали рейхсканцлер Гертлинг, Гинденбург и Людендорф. Через два дня у Гертлинга произошла встреча представителей всех партий Рейхстага. Выяснилось, что общая формула русских может быть принята.

Накануне открытия мирной конференции в Брест-Литовске у генерала Гофмана произошло совещание с Кюльманом и Черниным. Оба министра высказались за присоединение к русской формуле мира, при условии, что к переговорам приступят и державы Антанты. Гофман резко выступил против этого. Он ядовито заметил, что Австро-Венгрия ничего не теряет от присоединения к советской формуле «без аннексий и контрибуций»: ведь она знает, что Антанта хочет расчленить Австро-Венгрию. Но зачем нам подделываться под русский стиль, негодовал Гофман, зачем связывать себя какими-то условиями о присоединении Антанты? «Немецкие генералы, — писал по этому поводу Чернин, — „боятся”, что Антанта согласится на заключение общего мира. Противно слушать такую дребедень».

Гофман предлагал заявить, что советская делегация не имеет полномочий выступать от имени стран Антанты, поэтому на конференции речь может итти только о сепаратном мире. Взволнованного генерала стали успокаивать. На его замечание, что принятие советских предложений означает для Германии отказ от Польши, Литвы и Курляндии, последовал ответ: эти страны не подходят под понятие аннексий; они уже отделились от России; вопрос своего существования они будут решать с Германией.

Кюльман, как и Чернин, готовился, таким образом, к заявлению в самой общей форме. Но советские предложения были сформулированы точно и ясно. Отделаться общими фразами нельзя было. Приходилось давать весьма конкретные ответы. И это оказалось всего труднее. Прежде всего надо было так редактировать ответ, чтобы удовлетворить германское командование; с другой стороны, предстояло добиться согласия у турок и болгар, которые не были предупреждены о намеченной дипломатической игре. Всё это оказалось нелёгким делом.

На совещании делегатов германского блока, где обсуждался проект ответа советской делегации, турки настаивали, чтобы русские войска немедленно очистили Кавказ, Но такое требование было неудобно для немцев; из него вытекало, что и они в свою очередь обязаны освободить Польшу, Литву, Курляндию. С большим трудом удалось убедить турок отказаться от своего требования. Далее, турки добивались, чтобы в мирном договоре было подчёркнуто обязательство России не вмешиваться в чужие дела. Туркам указали, что Австро-Венгрия имеет больше оснований опасаться вмешательства России; тем не менее Чернин не высказывает сомнений. Туркам пришлось удовлетвориться такими разъяснениями.

Труднее было поладить с болгарами. Попов заявил, что при заключении союза Германии и Австро-Венгрии с Болгарией ей были обещаны сербские области и Добруджа. Если Болгария согласится теперь с русской формулой мира, то тем самым будет похоронено обещание Германии и Австро-Венгрии. Болгары требовали специально оговорить в ответе, что приобретение Болгарией румынской и сербской территорий не является аннексией.

Долго уламывали болгар. Заседания шли утром и вечером. Болгарам раскрыли все карты, объяснили, в чём смысл игры, но они упирались. «Напрасно Кюльман и Чернин расточали перед Поповым всё своё красноречие, — писал Гофман. — В сотый раз они ему доказывали, что наш ответ русским никого ни к чему не обязывает, что речь идёт только о том, чтобы с самого начала произвести хорошее впечатление, что, поскольку Франция и Англия сейчас не собираются приступить к переговорам, все наши теперешние декларации, естественно, теряют свою силу». Болгары грозили отъездом, если им не уступят. Кюльман и Чернин ответили, что в конце концов не возражают против самостоятельного выступления Болгарии с ответом. Попов запросил Софию. Оттуда, как и надо было ожидать, последовал отрицательный ответ.

Принятие Германией советской формулы мира. Только 25 (12) декабря, поздно вечером, возобновилось заседание мирной конференции. На нём Кюльман представил ответ германского блока на советские условия. Кюльман заявил: «Делегации союзных держав исходят из ясно выраженной воли своих правительств и народов как можно скорее добиться заключения общего справедливого мира.

Делегации союзников, в полном согласии с неоднократно высказанной точкой зрения своих правительств, считают, что основные пункты русской декларации могут быть положены в основу переговоров о таком мире.

Делегации Четверного союза согласны немедленно заключить общий мир без насильственных присоединений и без контрибуций. Они присоединяются к русской делегации, осуждающей продолжение войны ради чисто завоевательных целей».

Итак, Германия и её союзники присоединились к предложениям советской делегации. Многочисленные чиновники делегаций, эксперты, работники отделов министерств, секретари, корреспонденты газет — а их было на Брест-Литовской конференции свыше 400 — устроили из выступления Кюльмана целую сенсацию. В печати был поднят невообразимый шум. Корреспонденты газет германского блока строчили хвалебные статьи о демократичности Германии. Чиновники посольств в интервью распространялись о её миролюбии. Члены Рейхстага разглагольствовали о новой эре в международных отношениях. Никто при этом не отметил небольшой оговорки в заявлении Кюльмана:

«Необходимо, однако, с полной ясностью указать на то, что предложения русской делегации могли бы быть осуществлены лишь в том случае, если бы все причастные к войне державы, без исключения и без оговорок, в определённый срок, обязались точнейшим образом соблюдать общие для всех народов условия».

Ясно было, что оговорка Кюльмана сводит на-нет согласие Германии на мир без аннексий и контрибуций.

В самом ответе немцы давали ограничительное истолкование отдельным пунктам советской декларации. Так, например, § 3 требовал предоставления возможности национальным группам, не пользовавшимся политической самостоятельностью до войны, свободно, путём референдума, решать вопрос о своём государственном существовании. По этому поводу. немцы заявили, что данный вопрос должен решаться в каждом отдельном случае самим государством вместе с народом. Особенно резко выступили немцы против § 6 о колониях. Германское правительство заявляло, что ни в коем случае не может отказаться от своих колоний. Осуществление в них права самоопределения в настоящее время представляется практически невозможным, добавлялось в ноте.

«В германских колониях туземцы, — гласила нота, — несмотря на величайшие затруднения и при минимальных шансах на победу, в борьбе с противником, во много раз более сильным, пользующимся неограниченным подвозом с моря, в самых тяжёлых положениях оставались верны до смерти своим германским друзьям.

Это может служить доказательством их привязанности и их решимости при всех обстоятельствах остаться с Германией. Доказательство это по своей вескости и значительности далеко превосходит какое бы то ни было „изъявление народной воли”».

Заявление о «дружбе» немцев с африканскими неграми звучало особенно цинично. В памяти всех ещё жива была кровавая расправа с неграми-герреро в 1904 — 1907 гг., когда немцы фактически истребили почти всё туземное население.

Советская делегация отметила все германские уловки; она подчеркнула имеющиеся разногласия между делегациями, прежде всего по вопросу о колониях. Однако на данном этапе огромное значение имел уже самый факт присоединения германского блока к советской формуле мира «без аннексий и контрибуций». Констатировав это присоединение, советская делегация предложила объявить десятидневный перерыв, чтобы народы, правительства которых не примкнули ещё к переговорам о всеобщем мире, могли ознакомиться с его принципами. Во время перерыва было решено обсудить в комиссиях непосредственно между государствами отдельные пункты будущего договора.

Германия раскрывает свои империалистические замыслы. Политическая комиссия начала работать 26 (13) декабря. Предстояли переговоры между Германией и Советской Россией. Но Кюльман заявил, что Германия имеет много точек соприкосновения с Австро-Венгрией и что Чернин со своей делегацией также примет участие в переговорах. Советская делегация старалась выдвинуть на первый план территориальные вопросы. Однако Кюльман всячески уклонялся от их обсуждения, опасаясь открыть раньше времени захватнические замыслы Германии. Кюльман пытался создать впечатление, что переговоры идут нормальным, деловым порядком. Он настаивал на рассмотрении таких вопросов, как восстановление старых договоров, возобновление торговых соглашений, отмена законов, изданных в целях экономической войны. Немцев интересовали вопросы советской концессионной политики. Кюльман расспрашивал, подвергаются ли национализации иностранные концессии, не будет ли каких-либо изъятий из общего закона.

Вести заседание Кюльман старался в игривом, развязном, а порой и пренебрежительном тоне. Часто он злоупотреблял латинской терминологией, с явным намерением подчеркнуть воображаемое невежество советских делегатов в области международного права. При этом самодовольный немец зачастую срывался с тона и сам попадал в неловкое положение.

Так, немцы предложили немедленно освободить и доставить на родину интернированных и сосланных лиц гражданского состояния. Советская делегация выразила пожелание, чтобы в их состав были включены и лица, пострадавшие за пропаганду мира.

«Таких у нас нет, — возразил Кюльман и добавил под смех немцев: — Я хочу сказать, что мы принимаем это пожелание к сведению, но я полагаю, что у ваших союзников вы найдёте в этом отношении гораздо более обширное поле деятельности».

«А Карл Либкнехт?» — заметили Кюльману из советской делегации. Кюльман ничего не нашёл сказать в ответ и поспешил перейти к другим вопросам.

Под конец заседания советская делегация решительно предложила обсудить территориальные вопросы. Кюльман промолчал. Советский представитель вторично потребовал постановки этих вопросов. Тогда Кюльман ответил с явным раздражением:

«Я полагаю, нам не следует поднимать сейчас этот вопрос. Разговоры на эту тему могут вылиться в совещание, а мы ещё не подготовились к обсуждению этой темы».

Шумиха, поднятая самими же немцами по поводу формулы мира, смутила германское военное командование. Из перехваченного радио немцы узнали, что советская делегация уже сообщила в Петроград о присоединении Германии к демократической формуле мира. Один из офицеров германской делегации передал генералу Гофману, будто в частной беседе русский офицер, прикомандированный к советской делегации, выразил надежду, что немедленно по подписании мира немцы отведут свои войска к границам 1914 г. Германские дипломаты, выступавшие перед своим общественным мнением в роли миротворцев, полагали, что и советские представители только на открытых заседаниях и лишь для публики произносят демократические фразы, а при конкретном обсуждении отдельных вопросов уже «по-деловому» начнут обсуждать с ними, какие страны и народы будут уступлены победителям. И вдруг оказалось, что советская делегация всерьёз приняла согласие немцев на ведение переговоров о демократическом мире.

В Германии поднялся переполох. Из германской ставки в Крейцнахе в адрес Гофмана и Кюльмана поступила телеграмма Гинденбурга с требованием внести ясность в положение. Гофман предложил раскрыть русским «всю призрачность их радужных надежд». Кюльман и Чернин согласились. Вечером 26 (13) декабря за чашкой чаю Гофман заявил советскому представителю, что Германия понимает мир без аннексий иначе, чем советская делегация. Германия не может очистить Польшу, Литву и Курляндию, во-первых, потому, что там расположены мастерские, работающие на вооружение; во-вторых, сами же русские стоят за национальное самоопределение вплоть до отделения. Опираясь на это право, Польша, Литва и Курляндия уже высказались за отделение от России. Если эти три страны вступят теперь в переговоры с Германией о своей дальнейшей судьбе, то это отнюдь не будет аннексией со стороны Германии.

Поражённая цинизмом германских представителей, советская делегация потребовала встречи с Гофманом, Кюльманом и Черниным. Совещание длилось несколько часов. Оно прерывалось не раз по просьбе представителей Германии и Австро-Венгрии, которым нужно было договориться между собой. Чернин предлагал компромисс: пока мир не заключён, продолжается оккупация занятых территорий; по заключении мира плебисцит в Польше, Литве и Курляндии должен решить судьбу этих стран; плебисцит будет проведён под наблюдением нейтральной страны. Идея Чернина была отвергнута не только советской делегацией; она не устраивала и немцев.

Атмосфера в Брест-Литовске начинала накаливаться. «Положение, — записано в дневнике Чернина 27 декабря днём, — всё ухудшается. Грозные телеграммы Гинденбурга об отказа от всего. Людендорф телефонирует через час; новые припадки гнева. Гофман очень раздражён».

Советская делегация заявила о своём отъезде и прекращении переговоров. Эта угроза едва не поссорила Германию с Австро-Венгрией. Чернин говорил Кюльману, что Австро-Венгрия начнёт с Россией сепаратные переговоры, если Германия слишком далеко пойдёт в своих требованиях. Кюльман выразил пожелание, чтобы заявление Австро-Венгрии было представлено в письменном виде: это нужно было ему для давления на германское командование. Чернин написал, что требовалось. Одновременно он послал в кабинет к Гофману своего военного советника Тишерича повторить угрозу насчёт сепаратного мира.

В конце концов решено было перенести в комиссию детальное обсуждение условий эвакуации.

27 (14) декабря, вечером, после почти двухдневного перерыва, второе заседание политической комиссии открылось выступлением советской делегации по вопросу об очищении оккупированных областей. Предложение советской делегации гласило:

«В полном согласии с открытым заявлением обеих договаривающихся сторон об отсутствии у них завоевательных планов и о желании заключить мир без аннексий Россия выводит свои войска из занимаемых ею частей Австро-Венгрии, Турции и Персии, а державы Четверного союза — из Польши, Литвы, Курляндии и других областей России».

В соответствии с принципом самоопределения наций Советская Россия обещала предоставить населению перечисленных областей возможность самому решить вопрос о своём государственном существовании. При этом в самоопределяющихся областях не должно быть допускаемо присутствие каких-либо войск, кроме национальных или местной милиции. Сроки эвакуации войск устанавливаются специальной военной комиссией.

В ответ на советское заявление Кюльман выдвинул контрпредложение, согласованное с Австро-Венгрией. «Мы стараемся, — говорил Кюльман, — насколько позволяют обстоятельства, пойти навстречу взглядам русской делегации, с которыми мы ознакомились из хода переговоров». В первом пункте контрпредложения Германия обязывалась, как только мир будет заключён и демобилизация русской армии закончится, очистить занятые русские области, «поскольку это не будет противоречить статье 2-й».

В статье же 2-й, предложенной немцами, значилось:

«Так как российское правительство, в соответствии со своими принципами, провозгласило для всех без исключения народов, входящих в состав Российского государства, право на самоопределение вплоть до полного отделения, то оно принимает к сведению заявления, в которых выражена воля народов, населяющих Польшу, Литву, Курляндию и части Эстляндии и Лифляндии, о их стремлении к полной государственной самостоятельности и к выделению из Российской федерации.

Российское правительство признаёт, что эти заявления при настоящих условиях надлежит рассматривать как выражение народной воли, и готово сделать вытекающие отсюда выводы».

После этого Кюльман спросил, не согласится ли советское правительство вывести свои войска из всей Лифляндии и Эстляндии, чтобы дать местному населению возможность соединиться со своими единоплеменниками, живущими в занятых немцами областях. Генерал Гофман осведомился, как обстоит дело с самостоятельностью Финляндии. Через несколько мокнут генерал Гофман задал вопрос, в каком состоянии находится пассажирское сообщение с Украиной. Советская делегация выразила недоумение по поводу такого вопроса. В ответ Гофман пояснил, что от Украинской Центральной рады поступило сообщение о выезде в Брест-Литовск украинской делегации. Генерал хотел бы знать, каким путём прибудет делегация, для того чтобы позаботиться об установлении с ней телеграфной связи.

Маневр немцев был ясен. Оккупацию Польши и Прибалтики они хотели прикрыть ссылками на национальную политику советской власти; эти области, согласно принципу самоопределения, якобы отделились от России, и дальнейшая их судьба является собственным их делом. А генерал Гофман уже без всякой дипломатии, по-солдатски грубо дал понять, что в случае протеста Советской России против неё будет двинута Украина.

Германская дипломатия приоткрыла свои карты; империалисты обнаружили свои хищнические замыслы. Советская делегация прервала переговоры, решив выехать в Петроград. Спохватившись, не слишком ли рано сброшена маска, германская делегация поспешила смягчить впечатление, созданное её требованиями. Под предлогом ознакомления советской делегации с предварительным проектом мирного договора 28 (15) декабря созвано было заседание политической комиссии мирной конференции. Проект был прочитан, но уже без спорных параграфов по территориальным вопросам. При этом Кюльман поднял вопрос об Аландских островах, настаивая на соблюдении старого договора, по которому эти острова ни в коем случае не подлежат укреплению.

Вечером состоялся пленум мирной конференции. Все рассыпались в любезностях перед советской делегацией. Болгары уверяли, что ей должно быть благодарно человечество. Турки называли русских замечательными дипломатами. Говорилось о новой эре в истории международного права, о творцах мира. Словом, делалось всё, чтобы поддержать всё ту же иллюзию «демократичности и миролюбия» победителей, а также делового характера конференции.

Советская делегация выехала в Петроград.

2. ВТОРОЙ ПЕРИОД МИРНЫХ ПЕРЕГОВОРОВ

Использование Германией предателей из Украинской Центральной рады. Во время перерыва в работе конференции Наркоминдел снова обратился к правительствам Антанты, приглашая их принять участие в мирных переговорах. Антанта попрежнему не ответила. Перед советским правительством встал вопрос, как быть дальше с Германией, которая уже показала свои когти. Ленин предложил перенести переговоры в Стокгольм или другой нейтральный город. Из нейтральной страны можно было легче демонстрировать советскую политику мира перед народами воюющих стран. В нейтральной стране советская делегация была бы свободнее от стеснительного надзора немцев, а её радиосообщения не перехватывались бы противником. Отпала бы и военная цензура немцев, которые фактически контролировали даже все переговоры по прямому проводу.

О перенесении переговоров советская делегация беседовала ещё в Брест-Литовске с Кюльманом и Черниным. Те ответили, что возражают против переговоров в нейтральной стране, но готовы по окончании конференции выехать в Россию, чтобы подписать мир не на оккупированной территории, а, например, в Пскове. Тогда Ленин решил настаивать на перенесении переговоров. 2 января 1918 г. (20 декабря) председателям германской, австро-венгерской, турецкой и болгарской делегаций была послана телеграмма, в которой советское правительство настойчиво предлагало перенести переговоры в Стокгольм. Вместе с тем в.телеграмме подчёркивалось, что формулировка германского блока по территориальным вопросам противоречит принципу свободы самоопределения наций, даже в том ограничительном его толковании, которое дано в декларации немцев от 25 (12) декабря.

Телеграмма советского правительства вызвала переполох в лагере противника, особенно в Австро-Венгрии. «Настроение как у нас, так и у германцев весьма подавленное, — писал в своём дневнике Чернин. — Нет сомнений, что если русские решительно прервут переговоры, положение станет весьма тягостным. Единственный выход из положения заключается в быстрых и энергичных переговорах с украинской делегацией».

Советской делегации была послана телеграмма, решительно отклонявшая перенесение мирных переговоров из Брест-Литовска. Делегация ожидается в Бресте не позже 5 января (23 декабря), подчёркивалось в ответе.

4 января (22 декабря) германский канцлер Гертлинг в своей речи в бюджетной комиссии германского Рейхстага сообщил о требовании советского правительства перенести мирные переговоры из Брест-Литовска в нейтральную страну. Он заявил, что германское правительство на это не согласилось. Гертлинг выступил с протестом против содержащихся в советской прессе обвинений Германии в аннексионистских захватах. Попутно он информировал о прибытии в Брест-Литовск делегации Украинской Центральной рады. Тем самым недвусмысленно давалось понять, что возможны отдельные переговоры с Украиной.

4 января (22 декабря) от советского правительства пришла телеграмма с сообщением, что оно продолжает настаивать на перенесении переговоров. Но так как все делегации уже прибыли в Брест-Литовск, то и советская делегация выезжает туда же, в уверенности, что там легче можно будет договориться о новом месте переговоров.

Прибытие телеграммы из Петрограда сразу повысило настроение дипломатов Германии и Австро-Венгрии. «Было занимательно наблюдать, — писал Чернин, — с каким восторгом это известие было встречено немцами; лишь внезапное и бурное веселье, охватившее всех, показало, какой над ними висел гнёт, как сильно было опасение, что русские не вернутся».

Что касается Украины, то по отношению к ней интересы Германии и Австрии не совпадали. 2 января (20 декабря) в Германии состоялось совещание между верховным командованием и главой правительства, после чего открылось заседание тронного совета. Линия Кюльмана в Бресте была одобрена. Теперь предстояло внести ясность в вопрос о судьбах оккупированных территорий и прежде всего Польши. Вопрос этот обсуждался не раз в течение всей войны. Верховное командование Германии настаивало на полном присоединении отторгнутых от России окраин к Германии. Кюльман стоял также за присоединение окраин к Германии. Однако он высказывался против открытой аннексии, а предлагал прикрыть её добровольным соглашением с оккупированными странами.

Масла в огонь подлил генерал Гофман. Он боялся разбавить однородность немецкого населения империи присоединением всей Польши. Поэтому он предлагал ограничиться исправлением германской границы за счёт отдельных частей Польши. На аудиенции у Вильгельма II Гофману удалось убедить императора в преимуществе своего варианта. На тронном совете Вильгельм II поддержал точку зрения Гофмана. Это вызвало протесты Гинденбурга и Людендорфа. Гинденбург грозил уходом, требовал отставки Гофмана. Кюльман предложил Людендорфу самому поехать в Брест, чтобы принять участие в переговорах, но тот заявил, что его поездка была бы лишней затеей: «он там может только напортить». Обсуждение продолжалось несколько часов. В конце концов Вильгельм II отказался уволить Гофмана, а по вопросу о Польше принял точку зрения Гинденбурга. Это решило спор. Оставалось уговорить Австро-Венгрию пойти на эту комбинацию.

Однако в Австро-Венгрии к ней отнеслись отрицательно. В начале войны Германия предлагала отдать Польшу Австро-Венгрии в обмен за компенсацию в виде таможенной унии или вечного таможенного союза с Германской империей и особого соглашения о железных дорогах и военных делах. Но в тот период Австро-Венгрия высказалась против присоединения Польши. Возможно, при этом играло роль то соображение, что без Франции, Англии и России решение польского вопроса не может быть окончательным. Притом же в некоторых кругах Австро-Венгрии считали более тесный союз с Германией слишком дорогой компенсацией за Польшу: боялись попасть в полную зависимость от Германии. Сыграл свою роль и протест Венгрии, ибо включение Польши в состав двуединой империи в виде третьего самостоятельного её члена превратило бы двуединую монархию в триединую и грозило умалением влияния Венгрии в делах Габсбургской империи. Так или иначе, в начале войны Австро-Венгрия не приняла «подарка» Германии.

С течением времени обстановка изменилась. Уход Тиссы с поста председателя совета министров Венгрии ослабил сопротивление со стороны Венгрии: австро-венгерские деятели стали склоняться к мысли о присоединении Польши. Но по мере продвижения Германии на восток её собственные аппетиты возрастали. Немцы потребовали, чтобы австрийцы оставили Люблин. Австрийцы сопротивлялись. Союзные дипломаты спорили, интриговали в Польше, шпионили друг за другом. Дело осложнялось тем, что польские деятели, с которыми велись переговоры, требовали восстановления Польши, включая Галицию, а эта область находилась в руках Австро-Венгрии. Был момент, когда Австро-Венгрия соглашалась отдать Галицию Польше; но зато австрийцы хотели получить в обмен Румынию. «Так как невозможно было сломить сопротивление, исходящее от генерала Людендорфа, — признавался Чернин, — то в дальнейшем мы временно останавливались и на идее присоединения к Австро-Венгрии Румынии вместо Польши».

Но у Германии были свои виды на Румынию. Чтобы сломить сопротивление Австро-Венгрии, немцы согласились на переговоры с украинской делегацией, надеясь разыграть украинскую карту и против Советской России и против Австро-Венгрии.

Деятели Украинской Центральной рады вели в это время сложнейшую интригу. На Украине находились представители Антанты. Они давали деньги Раде и всячески натравливали её против Советской страны. Поддерживаемая этими агентами, Центральная рада помогала русской контрреволюции — генералам Каледину и Дутову, не пропускала советских войск, направляемых для борьбы с мятежными генералами, разоружала советские отряды. Словом, Рада действенно включилась в контрреволюционный блок.

17 (4) декабря 1917 г. советское правительство потребовало от Центральной рады прекратить эту враждебную работу. В случае неполучения удовлетворительного ответа Совнарком предупреждал, что будет считать Раду в состоянии открытой войны против советской власти. Опасаясь возмущения народных масс, Центральная рада, имевшая уже соглашение с представителями Антанты и получившая от них денежные авансы, предложила и советской власти начать переговоры. 2 января 1918 г. (20 декабря 1917 г.) Совнарком постановил принять предложение Рады.

Буквально в эти же дни украинские дипломаты вступила в переговоры и с представителями Германии и Австро-Венгрии. Получилось любопытное положение: Центральная рада вела переговоры сразу с тремя взаимно исключающими сторонами. Немцы ухватились за столь универсальных дипломатов и ускорили их прибытие в Брест-Литовск. Предварительные переговоры с украинцами вёл Гофман. Делегаты Рады знали, что против их правительства поднялся народ. Они видели, как быстро уменьшается территория, над которой властвует Рада. Только иностранные штыки могли их спасти. Они готовы были пойти на любое предательство, лишь бы добиться вооружённой помощи Германии. Они обещали дать немцам хлеб, продовольствие, руду, отдать под немецкий контроль железные дороги, при одном условии — поскорее двинуть немецкие войска на Украину.

Гофман быстро разобрался, с кем имеет дело. Генерал решил сначала использовать украинских дипломатов против Австро-Венгрии. Гофман недвусмысленно подсказывал украинцам, как себя вести, что запрашивать. Украинские предатели претендовали на присоединение Холмщины, Буковины и Восточной Галиции. Гофман разъяснил им, что они хватают через край: о Холмщине ещё может итти речь, но требовать присоединения австро-венгерских провинций — это уже слишком. Представители Рады прикусили языки. По указанию Гофмана они согласились добиваться лишь Холмщины; Буковина и Восточная Галиция должны были образовать самостоятельную австро-венгерскую коронную территорию под владычеством Габсбургов. Оба эти проекта явно были на-руку немцам, ибо ставили в затруднительное положение Австро-Венгрию. Если бы Австро-Венгрия согласилась на отделение Холмщины от Польши и на присоединение её к Украине, она тем самым вызвала бы резкое раздражение у поляков. С другой стороны, создание самостоятельной коронной территории из Галиции и Буковины усилило бы национальное движение среди других национальностей Австро-Венгрии, что вело к ослаблению двуединой монархии. Так Гофман с помощью изменников Украины добивался уступок со стороны Австро-Венгрии в польском вопросе. Он из-за кулис дирижировал марионетками и сам любовался своей же работой. Он писал по поводу позиции украинцев: «Они прекрасно знали, что ничего не имеют га собой, кроме возможной немецкой помощи; они прекрасно отдавали себе отчёт и в том, что их правительство представляет собой фиктивное понятие. И всё же в своих переговорах с графом Черниным они твёрдо держались своих ранее выставленных условий и не уступали ему ни на йоту».

Чернин, конечно, понимал, что представители Рады — только марионетки в руках немцев. Отчаянное положение с продовольствием в Австро-Венгрии вынуждало Чернина добиваться скорейшего договора с Украиной. Но расплачиваться за её хлеб приходилось дорогой ценой: нужно было двинуть на Украину армию, с жадностью прислушивающуюся к переговорам о мире, и уступить ряд областей. Чернин упирался.

Переговоры с украинцами затягивались. Пришлось даже отложить открытие конференции. Кюльман и Чернин приехали на конференцию 4 января (22 декабря), а первое её заседание состоялось только 9 января (27 декабря).

Германская дипломатия переходит в наступление. Перед самым открытием конференции Кюльман и Чернин снова решили сообща наметить линию поведения, чтобы не повторилось замешательство, имевшее место в самом начале переговоров в связи с выступлением советской делегации. После тщательного обсуждения всех возможных ходов остановились на следующем решении: предупредить возможный удар со стороны советской делегации и нанести его самим. Были распределены роли, намечен тактический план. В ход предполагалось пустить все виды оружия — выступления дипломатов и угрозы военных.

Как только открылась конференция, слово взял Кюльман. Он напомнил, что по предложению русской делегации в переговорах был сделан десятидневный перерыв, чтобы привлечь к ним и другие страны. Срок этот истёк 4 января 1918 г. в 12 часов ночи. Ни от одной из основных участниц войны не поступило заявления о присоединении к мирным переговорам.

«Как следует из содержания сообщения союзных держав от 25 (12) декабря 1917 г., — говорил Кюльман, — одно из самых существенных условий, которые были в нём поставлены, это — единогласное принятие всеми враждующими державами условий, одинаково обязательных для всех народов.

Неисполнение этого условия повлекло за собой последствие, вытекающее как из содержания заявления, так и из истечения срока: документ стал недействительным».

Оговорка, внесённая Кюльманом в декларацию держав Четверного союза от 25 (12) декабря 1917 г., выручила немцев. Теперь, опираясь на неё, они отказывались от присоединения к советской формуле мира «без аннексий и контрибуций».

Не давая никому возразить, Кюльман сразу после этого перешёл к вопросу о перенесении переговоров в нейтральную страну. Он объявил «окончательное решение держав Четверного союза, не подлежащее отмене». Переговоры будут продолжаться в Брест-Литовске. Что касается обещания перенести окончательное подписание мира в Россию, данного в «необязательной форме», как подчёркивал Кюльман, то он «ради международной вежливости» не возражает против подписания договора в другом месте. Закончил свою речь Кюльман протестом против нелойяльного тона советской прессы в отношении Германии, что якобы подвергает опасности мирные переговоры.

Вслед за Кюльманом выступил Чернин. Он также высказался против перенесения переговоров в Стокгольм. Это невозможно, во-первых, по причинам технического характера: из Бреста все делегации связаны прямым проводом со своими столицами.

«Ещё важнее, однако, второй мотив, — говорил Чернин. — Вы, милостивые государи, в своё время пригласили нас на всеобщие мирные переговоры. Мы приняли приглашение и пришли к соглашению относительно основ всеобщего мира. Оставаясь верными принятым основам, вы поставили союзникам десятидневный ультиматум. Ваши союзники вам не ответили, и сегодня речь идёт не о всеобщем мире, но о мире сепаратном между Россией и державами Четверного союза».

Вслед за Черниным выступили от Турции Талаат-паша и от Болгарии Попов. Оба заявили о полном согласии с предыдущими ораторами.

«Удар в лоб», как выражался Чернин, состоял в том, что германские и австро-венгерские империалисты прямо заявили советским представителям: довольно разговоров о всеобщем мире, дело идёт только о сепаратном мире между нами и вами. За министрами иностранных дел выступили военные представители. Первым поднялся генерал Гофман с резким протестом против радиотелеграмм и воззваний советского правительства, обращенных к германским войскам. Военные делегаты австро-венгерской, болгарской и турецкой делегаций присоединились к этому протесту.

Поведение военных придавало выступлению немецких дипломатов характер ультиматума.

На следующем заседании, 10 января (28 декабря), Кюльман выдвинул вперёд украинцев. Они огласили декларацию Центральной рады. В этом документе заявлялось, что власть Совнаркома не распространяется на Украину. Поэтому и мир, заключённый Совнаркомом, не обязателен для Украины. Центральная рада будет вести- переговоры самостоятельно.

Едва Голубович, председатель делегации Центральной рады, закончил чтение, как Кюльман спросил председателя советской делегации: «Намерен ли он и его делегация и впредь быть здесь единственными дипломатическими представителями всей России?»

Дальнейшими вопросами Кюльман настойчиво добивался ответа, следует ли считать украинскую делегацию частью русской делегации или же она является представительством самостоятельного государства.

Дипломатическое наступление немцев достигло своей цели только вследствие предательства Троцкого, который возглавлял советскую делегацию во втором периоде переговоров, с 9 января (27 декабря). Троцкий знал, что против Центральной рады поднялось восстание, что Рада фактически находится в состоянии войны с Советской Россией. Ясно было, что дни Рады уже сочтены. Тем не менее Троцкий признал украинскую делегацию самостоятельной. Тем самым он изменнически пошёл навстречу германским империалистам.

Вечером 10 января у Чернина с Кюльманом и Гофманом вновь состоялось совещание по вопросу о дальнейшей линии поведения. Генерал Гофман настаивал на продолжении угрожающего нажима на советскую делегацию. «Нужно ещё раз хорошенько ударить по голове», — восклицал он. Но оба министра предлагали перейти к более спокойному обсуждению, рассматривать условия параграф за параграфом, откладывая в сторону всё неясное. Такой тактики требовал прежде всего тот факт, что переговоры с украинцами ещё не завершились из-за грызни между Германией и Австро-Венгрией. К тому же из Украины поступали сведения о выступлениях против Центральной рады, территория которой катастрофически сокращалась. По предложению Кюльмана, обсуждение отдельных пунктов договора перенесено было в политическую комиссию.

На первом же заседании политической комиссии советская делегация вновь потребовала начать с обсуждения территориальных вопросов. Она заявила, что основное разногласие касается судеб Польши, Литвы и Курляндии. Отправляясь в Брест-Литовок, советская делегация пригласила с собой представителей трудящихся этих стран. Они ждут, что скажет им конференция. Кюльман вновь отвёл советское предложение. Пусть приехавшие займутся пока экономическими и правовыми вопросами, заявил он.

Конференция топталась на месте. Каждый пункт вызывал споры.

Длительные дискуссии шли по поводу отдельных формулировок. При этом оказывалось, что немцы и австрийцы не всегда договаривались о согласованных выступлениях. В статье 1, заявлявшей о прекращении войны, имелась формулировка: «Оба государства решили впредь жить в мире и дружбе». Советская делегация предложила снять эту формулировку, ибо она имеет чисто декларативный характер. Немцы и австрийцы запротестовали.

Кюльман предлагал: «оба народа решили впредь жить в мире».

Советская делегация: «оба государства решили».

Немцы: «обе нации решили».

Советская делегация: «Здесь написано „оба договаривающихся государства”».

Кюльман, начиная уже раздражаться, твердит: «„обе нации решили”. Поэтому я и удивляюсь, что вы так сильно возражаете... Приемлема ли для вас редакция: „обе нации”?»

Советская делегация: «оба народа».

В спор вмешивается Чернин: «Редакция „оба народа” невозможна, потому что в Австро-Венгрии живёт много народов».

Кюльман разъясняет, что речь идёт о Германии и России. Чернин настаивает на такой редакции, которая подошла бы и для Австро-Венгрии.

Кюльман повторяет, что проект формулировки имеет в виду германо-русские отношения и потому гласит: «обе нации». Чернин: «Я ничего не имел бы против того, чтобы сказать „договаривающиеся стороны”». И дальше в том же духе.

Два дня тянулись переговоры в комиссиях. Одновременно Германия и Австро-Венгрия продолжали тайные сношения с Украиной.

Предъявление условий мира. Замедление мирных переговоров раздражало германское верховное командование. Каждый новый день отсрочки подписания мира всё больше разлагал армию. Генерал Людендорф писал: «Переговоры не двигались с места. Таким способом, каким они велись в Бресте, вообще нельзя было добиться мира, а возможно было лишь ещё больше подорвать наши моральные силы». Людендорф бомбардировал Гофмана телеграммами. «Я сидел,— писал Людендорф, — в Крейцнахе, как на углях, и нажимал на генерала Гофмана, чтобы он ускорил переговоры».

Гофман требовал от Кюльмана и Чернина предоставления ему возможности выступить. Целые дни, по свидетельству Чернина, сидел он над подготовкой своей речи. Несколько раз Гофман порывался подняться. 12 января (30 декабря), утром, он снова выступил с протестом против рассылки советской делегацией радиограмм и распространения на фронте советской прессы. Наконец, случай для нового «удара по голове» как будто представился.

Вечером 12 января, на заседании политической комиссии, советская делегация огласила свои формулировки по спорным вопросам. Она требовала, чтобы правительства Германии и Австро-Венгрии категорически подтвердили отсутствие у них намерений включить в территорию Германии или Австро-Венгрии какие бы то ни было области бывшей Российской империи. Решение вопроса о будущей судьбе самоопределяющихся областей должно проходить без всякого внешнего давления, в условиях полной политической свободы. Голосование должно производиться после вывода из этих областей чужеземных войск и по возвращении на родину беженцев и выселенцев. Окончательное решение о государственном устройстве этих областей осуществляется путём всенародного референдума.

Гофман вскипел. «Я должен, — резко заявил он, — прежде всего протестовать против тона этих заявлений. Русская делегация заговорила так, как будто бы она представляет собой победителя, вошедшего в нашу страну. Я хотел бы указать на то, что факты как раз противоречат этому: победоносные германские войска находятся на русской территории».

В пространной речи, уснащённой злобными выпадами против советской власти, генерал Гофман изложил историю «соглашения» между Германией, с одной стороны, Литвой и Курляндией — с другой. Закончил генерал объяснением, почему германское правительство отказывается очистить оккупированные районы:

«...И из технически-административных соображений верховное германское командование должно отклонить очищение Курляндии, Литвы, Риги и островов Рижского залива. Все эти области не обладают органами управления, не имеют судов и органов судебной защиты, не имеют железных дорог, телеграфа и почты. Всё это создано Германией и управляется Германией.

Равным образом в ближайшем будущем эти народы не будут в состоянии иметь свои собственные войска или милицию из-за отсутствия соответствующих органов, которые могли бы создать всё это».

По Гофману выходило, что немцы застали в Литве и Латвии чуть ли не дикую страну, без дорог и почты. Взбешённый генерал явно потерял чувство меры. Даже делегаты германского блока с трудом скрывали своё смущение. Чернин писал по этому поводу: «Гофман произнёс свою несчастную речь. Он работал над ней целые дни и очень гордился ею. Кюльман и я не скрыли от него, что она достигла только того, что раздражила против нас тыл».

Действительно, в тылу положение обострялось. В столице Австро-Венгрии вспыхнули продовольственные беспорядки. Вена стала умолять Берлин о помощи. В Германии разрастались забастовки. Росло недовольство войной и в армии. Германское командование настойчиво требовало скорее кончать мирные переговоры в Брест-Литовске. Наконец, 18 (5) января, на заседании политической комиссии, победители предъявили свои условия. Вынув карту, генерал Гофман заявил:

«Я оставляю карту на столе и прошу гг. присутствующих с ней ознакомиться».

Генерал даже не счёл нужным объяснить, что представляет собой та линия, которая намечена была на его карте. На требование объяснений генерал отрезал: «Начерченная линия продиктована военными соображениями; она обеспечит народам, живущим по ту сторону линии, спокойное государственное строительство и осуществление права на самоопределение».

Линия Гофмана отрезала от владений бывшей Российской империи территорию размером свыше 150 тысяч квадратных километров. Германия и Австро-Венгрия занимали Польшу, Литву, некоторую часть Белоруссии и Украины, кроме того, часть Эстонии и Латвии. В руках у немцев оставались также Моонзундские острова и Рижский залив. Это передавало им контроль над морскими путями к Финскому и Ботническому заливам и позволяло развить наступательные операции в глубь Финского залива, против Петрограда. В руки немцев переходили порты Балтийского моря, через которые шло 27% всего морского вывоза из России. Через эти же порты шло 20% русского импорта.

Линия Гофмана почти не имела естественных рубежей. Мало того, на берегу Западной Двины у Риги оставался плацдарм для наступательных операций Германии, угрожающих правому флангу русской оборонительной линии. Двинская крепость оказывалась непосредственно в зоне огня. Установленная граница была крайне невыгодна для России в стратегическом отношении. Она грозила оккупацией всей Латвии и Эстонии, угрожала Петрограду и в известной мере Москве. В случае войны с Германией эта граница обрекала Россию на потерю территорий в самом начале войны.

Советская делегация потребовала нового перерыва мирной конференции на 10 дней.

Ультиматум. Германия и Австро-Венгрия использовали перерыв для завершения переговоров с Украиной. Украинская Центральная рада к этому времени уже перестала существовать. Территория её свелась только к той комнате, которую она занимала в Брест-Литовске. Представителям Украинской Центральной рады после перерыва еле-еле удалось вернуться на конференцию. Как выяснилось позже, дипломаты Рады пробрались в Брест-Литовск обманным путём: они заявили красногвардейцам, что составляют часть советской делегации. Председатель делегации Голубович так и не попал в Брест. К 30 (17) января, когда вновь открылась конференция, в Брест прибыли представители победившей советской власти на Украине. Они и выступили со своей декларацией. В ответ Чернин заявил, что 12 января на пленарном заседании Германия и Австро-Венгрия признали делегацию Украинской Центральной рады самостоятельной и правомочной представить Украинскую Народную Республику. «В настоящее время, — говорил Чернин, — мы вынуждены признать Украинскую Народную Республику как свободное суверенное государство, вполне правомочное вступать в международные сношения».

Всё же изгнание Центральной рады восставшими рабочими и крестьянами поставило Германию в затруднительное положение: не стало правительства, с которым велись переговоры. Дипломатическая постройка, с такими ухищрениями возведённая Кюльманом и Черниным, рушилась. На этот раз уже немцам пришлось добиваться перерыва в заседаниях мирной конференции. 3 февраля (21 января) Кюльман и Чернин выехали в Берлин.

Туда же прибыл и Людендорф. На совместном совещании дипломатов и союзного верховного командования подвергнут был обсуждению вопрос, подписывать ли мир с несуществующим правительством Украины. Помимо того, что приходилось заключать союз с мёртвыми душами, Чернин опасался, что последствием подписания мира явится враждебное отношение к Австро-Венгрии со стороны Польши. Но продовольственное положение Австро-Венгрии было крайне тяжёлым: она не могла обойтись без украинского хлеба. Представитель австро-венгерского командования со своей стороны определённо заявил, что Австро-Венгрия и её армия обречены на голод. Решено было договор с Украиной подписать. Людендорф потребовал от Кюльмана, чтобы в течение 24 часов после подписания мирного договора с Украиной им был предъявлен ультиматум советской делегации. Кюльман дал такое обещание. На том же совещании обменялись мнениями об условиях мира с Румынией. Людендорф требовал против неё решительных мер.

Закончив 6 февраля (24 января) совещание в Берлине, Кюльман и Чернин вернулись в Брест-Литовск. Здесь 9 февраля (27 января) был подписан мир с Украинской радой. В основу его было положено её обязательство поставить до 31 июля 1913 г. для Германии и Австро-Венгрии — взамен военной помощи против большевиков — миллион тонн хлеба, 400 миллионов штук яиц, до 50 тысяч тонн живого веса рогатого скота, сало, сахар, лён, пеньку, марганцевую руду и т.. д. В секрет-вой приписке к мирному договору Австро-Венгрия обязывалась образовать в Восточной Галиции автономную Украинскую область. В тот же день на заседании политической комиссии Чернин сообщил о подписании мира с Украиной. «Мы признали правительство Украинской рады, — заявил он, — следовательно, для нас оно существует». Чернин заверял, что этот договор не является недружелюбным актом по отношению к Советской России.

В тот же день Людендорф позвонил из Берлина Кюльману и напомнил ему обязательство через 24 часа после заключения мира с Украиной прервать переговоры с советской делегацией. Одновременно и Гинденбург, ссылаясь на то, что русское правительство якобы обратилось к германской армии с призывом к неповиновению, потребовал от Вильгельма II указания Кюльману кончить переговоры. Вильгельм II приказал Кюльману предъявить советской делегации ультиматум о принятии германских условий и кроме оккупированных областей потребовать от советского правительства немедленного очищения ещё не занятых немцами областей Лифляндии и Эстляндии, притом без всякого права их народов на самоопределение.

Выполняя эти приказания, Кюльман предъявил советской власти в ультимативной форме требования принять немецкие условия мира. Однако упомянуть об Эстонии и Лифляндии Кюльман всё же не решился.

«Наши предложения, — говорил Кюльман, — известны уже давно, все связанные с ними вопросы подробно обсуждались, и, я полагаю, можно сказать с полным правом, что все возможные доводы подверглись всестороннему рассмотрению, и теперь настало время решений».

Вслед за тем Кюльман продиктовал предлагаемую немцами формулировку: «Россия принимает к сведению следующие территориальные изменения, вступающие в силу вместе с ратификацией этого мирного договора: области между границами Германии и Австро-Венгрии и линией, которая проходит... впредь не будут подлежать территориальному верховенству России. Из факта их принадлежности к бывшей Российской империи для них не будут вытекать никакие обязательства по отношению к России. Будущая судьба этих областей будет решаться в согласии с данными народами, а именно на основании тех соглашений, которые заключат с ними Германия и Австро-Венгрия».

Передавая эту формулировку советской делегации, Кюльман добавил, что принятие её является conditio sine quo non, т. е. абсолютно обязательным условием.

10 февраля (28 января) советской делегации предстояло дать ответ на ультиматум Германии и Австро-Венгрии. Вопреки прямой директиве Ленина заключить мир Троцкий объявил, что войну Советская Россия прекращает, но мира не подписывает — «ни войны, ни мира». Мирная конференция кончилась. Делегации разъехались по своим странам.

13 февраля (31 января) в Гомбурге состоялось совещание, в котором приняли участие Вильгельм II, имперский канцлер Гертлинг, Кюльман, Гинденбург, Людендорф, начальник морского штаба и вице-канцлер. На совещании было принято решение «нанести короткий, но сильный удар расположенным против нас русским войскам, который позволил бы нам при этом захватить большое количество военного снаряжения».

Решено было также занять Украину, подавить там большевизм и приступить к извлечению из неё хлеба и сырья. Гинденбург изложил и самый план военного продвижения: предлагалось занять всю Прибалтику вплоть до Нарвы и оказать вооружённую поддержку Финляндии. На совещании придумали и формальную мотивировку отказа от перемирия. Решено было считать, что «неподписание Троцким мирного договора автоматически влечёт за собой прекращение перемирия».

Из троцкистской предательской установки — «ни войны, ни мира» — Германия сделала нужный ей агрессивный вывод: а6февраля она объявила, что уже 18-го, в 12часов дня, начнётся наступление против русской армии. Тем самым верманские генералы грубо и вероломно нарушили одно из условий перемирия, требовавшее предупреждения о разрыве за 7 дней.

18 февраля австро-германские войска начали наступление по всему фронту от Балтийского до Чёрного моря.

3. ЗАКЛЮЧЕНИЕ БРЕСТ–ЛИТОВСКОГО МИРА

Новый немецкий ультиматум. Как только были получены известия о наступлении немцев, Ленин предложил немедленно подписать мир. Изменник Троцкий настаивал на необходимости выждать, пока развернётся наступление немцев. Тем самым он предательски предоставлял немцам возможность захватить побольше территории и боеприпасов. 18 февраля, вечером, Ленин вновь настаивал на своём требовании. На этот раз Троцкий предложил запросить немцев, чего они хотят. Это предложение явно вело к затяжке времени и позволяло немцам ещё больше углубиться в Советскую страну. Ленин разоблачил вероломную цель этого предложения. «Теперь кет возможности ждать, — заявлял он. — Это значит сдавать русскую революцию на слом... Если запросить немцев, то это будет только бумажка... Бумажки мы пишем, а они пока берут склады, вагоны, и мы околеваем. Теперь на карту поставлено то, что мы, играя с войной, отдаём революцию немцам».

Сломив сопротивление изменников, немецких пособников, провокаторов войны, Ленин 19-го рано утром послал немцам следующую радиограмму: «Ввиду создавшегося положения, Совет Народных Комиссаров видит себя вынужденным подписать условия мира, предложенные в Брест-Литовске делегациями Четверного Союза. Совет Народных Комиссаров заявляет, что ответ на поставленные германским правительством точные условия будет дан немедленно».

Для того чтобы немцы не могли сказать, что радиограмма ими не получена, и под этим предлогом не продолжали наступления, Ленин вручил копию радиограммы специальному курьеру, посланному навстречу наступавшим германским войскам. 20.февраля генерал Гофман ответил, что радиограмма получена. Однако она должна быть подтверждена письменно и передана непосредственно в руки германского коменданта города Двин-ска. Гофману было сообщено, что такой курьер уже выехал. Тем не менее наступление немцев продолжалось. «Немедленно ночью получился ответ, — свидетельствует Гофман, — что курьер с таким письменным предложением в пути. Повидимому, он очень спешит, — мы же нет. К сожалению, наше наступление идёт слишком медленно, нехватает лошадей, дороги плохи. Пока мы не дойдём до озера Пейпус, мы не остановимся».

Копию радиограммы Гофман переслал в Берлин, а сам продолжал наступление. Немецкие войска продвигались по Прибалтике, далее — па Ревель, оттуда — на Нарву и Петроград. Другая группа немцев шла на Псков, чтобы угрожать Петрограду с юга.

21 февраля Ленин объявил «социалистическое отечество в опасности». Повсюду спешно создавались, отряды. Вся страна была призвана к отпору иностранным интервентам. Под Псковом и Нарвой полки молодой Красной Армии преградили дорогу немцам. Немецкие передовые отряды были отброшены. Триумфальное шествие кончилось. Германским империалистам стало ясно, что впереди — длительная война с народами Советской страны. День организации отпора немецким захватчикам — 23 февраля — стал днём юбилея Красной Армии.

Только 23 февраля, в 10 часов 30 минут, получен был, наконец, ответ от немцев. Генерал Гофман писал в своём дневнике: «Только сегодня- утром отправили ультиматум. Надо прямо сказать, Министерство иностранных дел и верховное главнокомандование хорошо поработали. Ультиматум содержит все требования, какие только можно было выставить».

Германский ультиматум состоял из 10 пунктов. Первые два пункта повторяли ультиматум от 9 февраля (27 января), т. е. подтверждали «линию Гофмана». Но в остального ультиматум шёл несравненно дальше. Пунктом 3 дополнительно предлагалось немедленно очистить Лифляндию и Эстляндию от русских войск и красногвардейцев. Обе области занимались немцами. Пунктом 4 Россия обязывалась заключить мир с Украинской Центральной радой. Украина и Финляндия должны были быть очищены от русских войск. По пункту 5 Россия должна была возвратить Турции анатолийские провинции и признать отмену турецких капитуляций.

Пункт 6. Русская армия немедленно демобилизуется, включая и вновь образованные части. Русские корабли в Чёрном и Балтийском море и в Ледовитом океане; должны быть приведены в русские порты и разоружены. Возобновляется мореплавание. В Ледовитом океане сохраняется немецкая блокада до заключения мира.

Пункт 7. Восстанавливается германо-русский торговый договор от 1904 г. К нему присоединяются гарантии свободного вывоза, право беспошлинного вывоза руды, гарантия наибольшего благоприятствования Германии по меньшей мере до конца 1925 г. и обязательство начать переговоры о заключении нового торгового договора.

Пункты 8 и 9. Вопросы правового порядка будут регулироваться согласно решениям русско-германской юридической комиссии. Россия обязуется прекратить всякую агитацию и пропаганду против стран германского блока как внутри страны, так и в оккупированных ими областях.

Пункт 10. Условия мира должны быть приняты в течение 48 часов. Уполномоченные с советской стороны немедленно отправляются в Брест-Литовск и там обязаны подписать в течение трёх дней мирный договор, который подлежит ратификации не позже чем по истечении двух недель.

24 февраля, в 4 часа 30 минут утра, Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет принял германский ультиматум. В 7 часов утра Ленин сообщил в Берлин, Вену, Софию и Константинополь о принятии ультиматума и отправке делегации в Брест-Литовск. Делегация выехала туда в тот же день. Однако немцы продолжали своё наступление на Белоруссию и на Украину. Прибыв в Псков 25 февраля в 9 часов вечера, советская делегация заявила резкий протест против продолжения военных действий. И всё же наступление продолжалось. 28 февраля советская делегация была уже в Бресте. Здесь она вновь выступила с резким протестом.

Заседание мирной конференции в Б.рест-Литовске началось 1 марта. Министры иностранных дел четверного блока отсутствовали на её заседаниях. Они выехали в Бухарест, где начались •переговоры о заключении мира с Румынией. Германскую делегацию представляли посланник фон Розенберг и генерал Гофман. Открывая заседание конференции, Розенберг заявил, что в распоряжении конференции имеется только три дня. Он добавил, что военные действия будут прекращены только после подписания мирного договора. «Мы собрались здесь, — добавил он, — не для речей и прений, но для подготовительных работ по подписанию мирного договора и для заключения самого договора». Розенберг предложил закрыть заседание и организовать три комиссии: политическую, экономическую и правовую, для обсуждения отдельных пунктов мирного договора. Советская делегация отклонила это предложение. Она заявила, что её задача состоит лишь в том, чтобы «принять условия, которые с оружием в руках продиктованы Германией российскому правительству».

Розенберг выразил сожаление, что русская делегация отклонила его предложение, и прочитал условия мирного договора. Оказалось, что немцы изменили свой последний ультиматум. Спохватившись, немцы отрезали в пользу Турции ещё несколько городов. Розенберг предлагал к пункту 5, в котором шла речь о возвращении Турции анатолийских провинций, прибавить: «с включением округов Ардагана, Карса и Батума». При этом Розенберг пояснил: «Однако мы на этом не настаиваем во избежание упрёков в аннексионистских стремлениях». Это не значило, что немцы отказываются от требования отдать Турции Ардаган, Каре и Батум. Как разъяснил Розенберг, его ремарка означала, что в договор можно и не включать этой формулировки; однако указанные три округа должны быть немедленно очищены русскими.

Вечером состоялось совещание председателей" делегаций. Здесь советская делегация заявила, что заключение мира «совершается в небывалых условиях, в неслыханной атмосфере насилия». Германские войска продолжают наступать; на обсуждение договора даётся только три дня. В связи с этим советская делегация отказывается обсуждать условия мира и принимает их в той форме, в какой они предлагаются. Розенберг в ответ на это цинично заявил: «Между тем условия да и наши требования изменились. Требования увеличились; но и теперь они ещё далеки от того, чтобы их можно было рассматривать как бесцеремонную эксплоатацию соотношения сил».

Вслед за Розенбергом выступил представитель Австро-Венгрии Мерей. Он заявил, что присоединяется к декларации представителя Германии. Мерей добавил: «Считаю, однако, необходимым подчеркнуть также и от имени Австро-Венгрии, что мир, подлежащий подписанию, никоим образом не может рассматриваться как мир, насильственно навязанный и продиктованный России».

Представитель Болгарии присоединился к словам предыдущих ораторов. Расхрабрившись, он даже пустился в нравоучения. «Настоящее положение вещей, — высокомерно заявил он, — является результатом близорукой политики России».

Кстати любопытно отметить, что темой своего первого публичного выступления в 1919 г. глава немецких фашистов Гитлер избрал Брестский мир. Вслед за Розенбергом и прочей германской военщиной Гитлер уверял, что Брестский мир отнюдь не является унизительным или несправедливым, это — образец мира. Историк германского фашизма пишет, что выступление Гитлера имело место, «возможно, по поручению свыше», т. е. по предложению германского главного командования. Таким образом, уже при своём зарождении так называемый национал-социализм выступал как прямая и неприкрытая агентура германского империализма.

Договор должен был быть заключён на пяти языках. Оказалось, однако, что имеется только немецкий текст, а остальные ещё не готовы.

3 марта состоялось пленарное заседание мирной конференции. Советская делегация вновь заявила, что готова немедленно подписать мирный договор, отказываясь от всякого его обсуждения как бесполезного при создавшихся условиях. Дипломаты четверного блока в своих выступлениях опять доказывали, что заключаемый мир нельзя считать насильственным.

В конце концов стороны приступили к подписанию.

Мирный договор с приложениями экономического и правового характера и дополнениями был подписан 3 марта 1918 г. в 5 часов 50 минут вечера.

В 5 часов 52 минуты мирная конференция была объявлена закрытой.

В тот же день ВЦИК обратился ко всем Советам с телеграммой, в которой сообщал о подписании мирного договора и о созыве на 12 марта Всероссийского съезда Советов для его ратификации.

Для ратификации был дан срок в две недели. В Германии и в особенности в Австро-Венгрии имелись опасения, что Советская республика не ратифицирует этого договора. На этот случай намечались соответствующие меры. «Мы ждём, согласится ли Россия ратифицировать мир, — записал в своём дневнике 7 марта генерал Гофман. — Она должна это сделать через 13 дней, иначе мы пойдём на Петербург».

15 марта Всероссийский съезд Советов большинством голосов ратифицировал мирный договор. Советская страна добилась передышки. Но на Украине продолжалось наступление германских и австро-венгерских войск.

Брестский мирный договор. Брестский мирный договор состоял из следующих документов: 1) Мирный договор между Россией, с одной стороны, и Германией, Австро-Венгрией, Болгарией, Турцией — с другой, 2) Заключительный протокол к договору о таможенных пошлинах и тарифах на отдельные товары, 3) Русско-германский дополнительный договор к мирному договору, 4) Русско-австро-венгерский дополнительный договор, 5) Русско-болгарский дополнительный договор, 6) Русско-турецкий дополнительный договор. Все дополнительные договоры касались вопросов о восстановлении дипломатических и консульских сношений, об обмене военнопленными и гражданскими пленными, о вознаграждении за частно-правовые убытки и т. д.

Мирный договор между Россией и центральными державами состоял из 13 статей. В основных статьях было обусловлено, что Россия, с одной стороны, Германия и её союзники, с другой, объявляют о прекращении войны. Россия производит полную демобилизацию своей армии; военные суда России переходят в русские порты до заключения всеобщего мира или же немедленно разоружаются. От Советской России по договору отходили Польша, Литва, Курляндия, Лифляндия и Эстляндия. Кроме того, в руках немцев оставались те районы, которые лежали восточнее установленной договором границы и были заняты к моменту подписания договора немецкими войсками. На Кавказе Россия уступала Турции Каре, Ардаган и Батум. Украина и Финляндия признавались самостоятельными государствами. С Украинской Центральной радой Советская Россия обязывалась заключить мирный договор и признать мирный договор между Украиной и Германией. Финляндия и Аландские острова очищались от русских войск. Советская Россия обязывалась прекратить всякую агитацию против правительства Финляндии. Вновь вступали в силу отдельные статьи невыгодного для России русско-германского торгового договора 1904 г.

В Брестском договоре не были зафиксированы границы России, а также ничего не говорилось об уважении суверенитета и целостности территории договаривающихся сторон. Мало того, что касается территорий, которые лежали к востоку от линии, отмеченной в договоре, то Германия соглашалась их очистить только после полной демобилизации советской армии и заключения всеобщего мира. Военнопленные обеих сторон отпускались на родину. Но Россия должна была уплатить большую сумму за содержание русских военнопленных. Дипломатические и консульские сношения должны были возобновиться немедленно после ратификации мирного договора.

Констатируя исключительно тяжёлые условия Брестского мира, Ленин призывал советский народ не впадать в отчаяние, организоваться и собирать силы для новой борьбы. На VII съезде РКП(б) Ленин высказал чрезвычайно важную мысль о роли договора при поражении. «Никогда в войне формальными соображениями связывать себя нельзя, — говорил Ленин. — Смешно не знать военной истории, не знать того, что договор есть средство собирать силы: я уже ссылался на русскую историю. Некоторые определённо, как дети, думают: подписал договор, значит, продался сатане, пошёл в ад. Это просто смешно, когда военная история говорит яснее ясного, что подписание договора при поражении есть средство собирания сил».

История доказала, что Брестский мир был выдающимся достижением советской дипломатии. Заключение Брестского мира вывело Советскую страну из войны. Мир дал стране некоторую передышку: он позволил демобилизовать старую разложившуюся армию, приступить к социалистическому строительству и накопить новые силы для грядущих победоносных битв.

Брестский договор вошёл в историю как свидетельство тактического гения Ленина, как блестящий образец дипломатии социалистического государства, находящегося в капиталистическом окружении.

«В период Октябрьской революции, — указано в Кратком курсе истории ВКП(б), — Ленин учил большевистскую партию, как нужно бесстрашно и решительно наступать, когда для этого имеются необходимые условия. В период брестского мира Ленин учил партию, как нужно в порядке отступать в момент, когда силы противника заведомо превосходят наши силы, с тем, чтобы с величайшей энергией готовить новое наступление против врагов».

Предложения военной помощи со стороны Антанты. Трудное положение Советской республики в Бресте дипломатия Антанты попыталась использовать в своих целях. По мере того как затягивались брестские переговоры, у союзников укреплялась надежда, что большевики будут вынуждены вновь воевать с Германией. Это заставило союзную дипломатию на время изменить свою тактику по отношению к Советской республике. В парламентах и прессе Англии, Франции, Италии стали раздаваться голоса в пользу признания советского правительства и посылки дипломатических представителей в Россию.

16 января 1918 г. в английском Парламенте депутаты-лейбористы Макдональд и Кинг задали правительству вопрос: «Есть ли в Петрограде какой-нибудь официальный представитель Англии?» Министр иностранных дел Бальфур ответил: «Мы не признали ни де факто, ни де юре русскую власть как правительство русского народа; неофициально, через агента, действующего по инструкции посольства, мы имеем с ней связь».

В Соединённых штатах отдельные группы выступали с предложениями помощи Советской республике. Если непосредственно после Октябрьской революции американский посол Фрэнсис заявлял, что США не признают советской власти, то на втором этапе брестских переговоров тон американской дипломатии стал иным. Начальник американской военной миссии, в России генерал Джонсон от имени своего правительства заявил, что «американцы питают величайшую симпатию к русскому народу: они не поддерживают ни одной из борющихся партий в России». В беседе с представителями советского правительства Джонсон сделал такое же официальное заявление: «Если когда-либо существовал момент для протестов и угроз, адресованных советскому правительству, то теперь этот момент миновал». Сам американский президент Вильсон в одном из своих выступлений вдруг заговорил о симпатиях Америки к русскому народу. «Верят или не верят в это их теперешние руководители, — заявил президент, — но самым искренним нашим желанием является найти какую-нибудь возможность помочь русскому народу осуществить его сокровенные надежды на свободу и мир». В том же приблизительно духе была составлена позднее и приветственная телеграмма Вильсона IV съезду Советов. Близкий сподвижник Вильсона полковник Хауз вскрывает истинные мотивы президента. «Послание съезду, выдержанное в дружественном тоне и обещающее поддержку, — писал он, — могло способствовать отказу съезда от ратификации».

В английском Парламенте также заговорили об оказании помощи России. Официальные и неофициальные представители Антанты обращались к Наркоминделу, обещая оружие, деньги, инструкторов для войны с Германией. Все контрреволюционные партии в России — кадеты, эсеры, меньшевики — вслед за Антантой агитировали за войну с Германией. В том же направлении действовали и предатели внутри большевистской партии в лице троцкистов и бухаринцев. Прикрываясь демагогической фразой о недопустимости соглашения с империализмом, эти пособники капиталистов толкали молодую, ещё не окрепшую советскую власть на схватку с Германией.

Во время брестских переговоров в буржуазной печати появились сообщения о том, будто Япония готовится заключить сепаратный мир с Германией и выступить совместно с ней против Советской республики. В. И. Ленин запросил американского представителя Робинса, что предприняла бы Америка, если бы Япония, в силу открытого или тайного соглашения с Германией, попыталась захватить Владивосток и КВЖД, отрезала бы таким образом Советскую Россию от Тихого океана и повела бы вооружённую борьбу против последней.

Переговоры Ленина с Робинсом являются примером ленинской тактики в период брестских переговоров. Эта тактика допускала принятие помощи от одной группы капиталистов, чтобы отбиться от другой.

Роль Ленина в дипломатических переговорах о мире. Особого внимания заслуживает роль В.И. Ленина в создании системы советской дипломатии. Ещё до Октябрьской революции большевики имели свою платформу по основным вопросам внешней политики. С первого дня образования советского правительства Ленин принимал активное участие в решении всех, даже самых мелких, дипломатических вопросов. В своих беседах с руководителями Наркоминдела он давал анализ международного положения, а нередко и сам составлял текст ответов тому или другому правительству. Эти ленинские советы и составленные им политические документы могут служить образцами дипломатического искусства, гибкости и одновременно последовательности советской дипломатии. Яркий пример ленинского маневрирования представляет его беседа с представителем Франции де Люберсаком, о которой сам Ленин рассказывает в своём «Письме к американским рабочим». «Когда хищники германского империализма, — писал Ленин, — в феврале 1918 года повели свои войска против безоружной, демобилизовавшей свою армию, России, доверившейся международной солидарности пролетариата раньше, чем вполне созрела международная революция, тогда я нисколько не колебался вступить в известное „соглашение” с французскими монархистами. Французский капитан Садуль... привёл ко мне французского офицера де Люберсака. Я монархист, моя единственная цель — поражение Германии, заявил мне де Люберсак. Это само собою, ответил я... Это нисколько не помешало мне „согласиться” с де Люберсаком насчёт услуг, которые желали оказать нам специалисты подрывного дела, французские офицера, для взрыва железно-дорожных путей в интересах помехи наступлению немцев. Это было образцом „соглашения”, которое одобрит всякий сознательный рабочий, соглашения в интересах социализма. Мы жали друг другу руки с французским монархистом, зная, что каждый из нас охотно повесил бы своего „партнёра”. Но наши интересы на время совпадали. Против наступающих хищников немцев мы использовали в интересах русской и международной социалистической революции столь же хищнические контр-интересы других империалистов. Мы служили таким образом интересам рабочего класса России и других стран, мы усиливали пролетариат и ослабляли буржуазию всего мира, мы употребляли законнейшее и обязательное во всякой войне маневрирование, лавирование, отступление».

Нет сомнения, что только благодаря необычайному ленинскому искусству маневрирования между двумя лагерями империалистов Советское государство сумело выйти из труднейшего положения в период Бреста и добилось мира.

Признание независимости Финляндии. В то время как германские победители перекраивали целые страны, не считаясь с интересами народов, советская власть давала пример правильного решения национального вопроса.

В ноябре 1917 г. в Финляндии было образовано буржуазное правительство во главе со Свинхувудом. 19 (6) декабря финляндский сейм утвердил декларацию правительства о независимости Финляндии. Новое правительство вступило в переговоры с Советской Россией. 31 (18) декабря 1917 г. Совнарком признал государственную независимость Финляндской республики. В тот же день декрет о признании республики был вручён Лениным финляндской делегации в составе Свинхувуда и К. Энкеля, государственного секретаря.

4 января 1918 г. (22 декабря 1917 г.), по докладу товарища Сталина, ВЦИК утвердил декрет о признании независимости Финляндии. Для разработки мероприятий, вытекающих из признания независимости Финляндии, была создана российско-финляндская согласительная комиссия на паритетных началах.

Работы комиссии подвигались медленно: за спиной Финляндии начала интриговать Германия. Немецкие империалисты ещё во время войны связались с буржуазными кругами Финляндии, стремясь с их помощью оторвать Финляндию от России. В Германии тайно формировались батальоны из финской молодёжи.

После Февральской революции 1917 г. интриги Германии в Финляндии усилились. В Финляндии стал формироваться шюцкоровский корпус из сынков крупной и мелкой буржуазии. Во главе корпуса стал генерал Маннергейм, шведский помещик, до революции генерал-майор свиты последнего русского царя Николая II. Немцы доставляли шюцкору оружие.

После победы советской власти в Петрограде Германия усилила нажим на финское буржуазное правительство Свинхувуда, рекомендуя ему добиваться полного отделения от России. Независимость Финляндии Германия расценивала как начало расчленения России. Немецкий журнал «Deutsche Politik» писал 18 января 1918 г.: «Суверенитет Финляндии означает нечто большее, чем новое государство, входящее в систему государств на севере Европы. Он означает начало расчленения России. Финляндия окажет большое влияние на другие прибалтийские страны, на Украину и далее, возможно, на Кавказ».

Во время работ советско-финской комиссии германская пресса, по указанию своих хозяев, разжигала аппетиты Финляндии, всячески подстрекая её против Советской страны. Автор приведённой выше статьи из немецкого журнала писал, что трудно себе представить «более ярко выраженную естественную границу между Финляндией и Россией, чем Онежское озеро».

Российско-финляндская комиссия не успела закончить свою работу: в Финляндии произошла революция. Было создано новое правительство — Совет народных уполномоченных. 1 марта 1918 г. Советская Россия подписала договор «для укрепления дружбы и братства» с правительством социалистической рабочей республики в Финляндии. По этому договору Советская Россия передавала Финляндии всё недвижимое имущество, расположенное в пределах бывшего Великого княжества Финляндского, все реквизированные во время войны суда. Торговым кораблям обеих стран обеспечивался свободный доступ в порты. Советская Россия уступала Финляндии Печенгский край (Петсамо), предоставив тем самым Финляндии доступ к Северному Ледовитому океану. Финляндия обязывалась разрушить крепость Ино, находившуюся на подступах к Кронштадту. Кроме того, обе договаривающиеся стороны согласились предоставить российским гражданам финляндского происхождения в России, равно как и финляндским гражданам российского происхождения в Финляндии, одинаковые права с остальными гражданами соответствующей страны.

Этот первый международный договор Советской России показал всему миру пример справедливости и уважения к незавивимости малой страны.

Германский империализм, однако, не прекратил своей агрессивной деятельности в Финляндии. Немцы решили помочь финской контрреволюции в борьбе против финского народа.

7 марта 1918 г., через неделю после заключения мира между
Советской страной и Финляндией, в Берлине был подписан мирный договор между Германией и свергнутым прежним правительством Финляндии. Снова, как и на Украине, германское правительство вступало в союз с мертвецами. По мирному договору Германия обещала содействовать тому, чтобы независимость Финляндии была признана всеми державами. Представители прежнего правительства Финляндии во главе со Свинхувудом обязались взамен этого не уступать никому никакой части своей территории и вообще не предоставлять на ней никому никаких прав без предварительного согласия Германии. Так они превращали свою страну в вассала Германии. Немедленно по заключении договора Германия приступила к действиям.

В Финляндию был переброшен егерский батальон, который
формировался в Германии во время войны. Ещё 5 марта немцы заняли Аландские острова и захватили город Або. 3 апреля в Ганге, в тылу финских революционных войск, высадилась германская 12-я ландверная дивизия под командованием генерала фон-дер-Гольца. Через несколько дней в городе Ловизе высадился немецкий отряд генерала Бранденштейна. С помощью германских интервентов финская революция была удушена. Немецкие интервенты превратили Финляндию в плацдарм для наступления против Советской России. Германский флот подошёл к устью Финского залива, мечтая о захвате Балтийского флота. Благодаря героизму советских моряков советский флот, преодолевая неимоверные трудности — Финский залив ещё был покрыт льдом, — ушёл в Кронштадт и Петербург. Флот был спасён. Но Финляндия в руках германского империализма осталась «револьвером, приставленным к Петрограду».

Захват Бессарабии Румынией. Затруднительным положением Советской России во время брест-литовских переговоров воспользовалась Румыния. Агенты Румынии ещё в 1917 г. проникли в Сфатул-церий (краевой совет Бессарабии), добиваясь оккупации Бессарабии. Но Сфатул-церий высказался против присоединения к Румынии. 15 (2) декабря 1917 г. Сфатул-церий провозгласил создание Молдавской Народной Республики и вхождение её в состав Федеративной Российской Демократической Республики. Румыны не признали решения Бессарабского совета. В декабре румыны, поддержанные генералом Щербачёвым, вторглись в Бессарабию.

Введя войска в Бессарабию, Румыния заявила, что делает это для охраны русских и румынских границ и что немедленно выведет свои полки, как только в крае установится порядок и спокойствие.

29 (16) декабря 1917 г. Наркоминдел обратился с нотой протеста к румынскому послу. Приведя ряд данных о бесчинствах румын, разоружении и аресте русских, Наркоминдел категорически протестовал против вторжения румынских войск в Бессарабию. Вместе с тем Наркоминдел предупреждал, что советская власть не остановится перед самыми суровыми мерами против «контрреволюционных румынских заговорщиков, сообщников Каледина — Щербачёва и Рады, совершенно независимо от того, какие посты занимают эти заговорщики в румынской иерархии».

В своём ответе румынское посольство признало, что в Бессарабии действительно имели место события, указанные в ноте советского правительства. Выразив сожаление по поводу этих фактов, румынское посольство вместе с тем указало, что сами русские войска якобы вмешивались во внутренние дела Румынии.

Агрессивные действия Румынии продолжались. 13 января 1918 г. (31 декабря 1917 г.) в Петрограде была получена телеграмма 49-й революционной дивизии, сообщавшая, что 194-й Троицко-Сергиевский полк был окружён румынами, разоружён и отведён в тыл и что румынские власти арестовали комитет 195-го полка.

14 (1) января 1918 г. Ленин по радио обратился к румынскому правительству с ультиматумом. Изложив протест 49-й революционной дивизии, Ленин от имени Совнаркома писал: «Совет народных комиссаров требует от румынского правительства освобождения арестованных, наказания произведших аресты, беззакония и бесчинные действия румынских властей, и гарантий, что подобные действия не повторятся.

Неполучение ответа на это наше требование в течение 24 часов будет рассматриваться нами как новый разрыв, и мы будем тогда принимать военные меры, вплоть до самых решительных».

В тот же день Совнарком отдал приказ о немедленном аресте румынского посольства во главе с послом Диаманди и всей румынской военной миссии. В официальном правительственном сообщении Совнарком объяснял, почему он прибег к этой мере: «Чтобы предотвратить войну между русскими солдатами и румынскими, которых несправедливо было бы наказывать за бесчинства их властей, Совнарком решил принять экстраординарную меру, чтобы наказать румынские власти».

В час дня 14(1) января 1918 г. американский посол Фрэнсис, старшина дипломатического корпуса, по телефону сообщил Ленину, что весь дипломатический корпус просит принять его в 4 часа дня. Ленин принял дипломатов. Американский посол Фрэнсис на приёме выразил протест против ареста румынского посла и вручил Ленину меморандум, подписанный дипломатическими миссиями всех наций, представленных в России.

Французский посол Нулане добавил, что по существующим международным нормам арест Диаманди является актом недопустимым.

Ленин ответил, что румынский посол Диаманди был арестован в силу чрезвычайных обстоятельств, никакими дипломатическими обрядностями не предусмотренных. Румыния формально не объявила войны Советской России; в то же время она окружила советскую дивизию, обезоружила её, арестовала её выборных лиц. По отношению к такой стране репрессии вполне допустимы. В заключение Ленин обещал доложить Совнаркому о просьбе дипкорпуса освободить румынского посла.

Вечером того же 14 (1) января собрался Совнарком. На заседании была оглашена телефонограмма, только что полученная в Наркоминделе:

«Американский посол заверяет, что он немедленно по освобождении Диаманди пойдёт к нему с протестом по поводу нападения румын на русские войска и сделает через американского представителя в Румынии соответствующее заявление румынскому правительству. Он рассматривает акт ареста Дпамапдн как формальное выражение протеста русского правительства против действий румынского командования».

Принимая во внимание, что обещание американского посла подтверждает достижение советским правительством своей цели, а именно — выразить самый резкий протест против действий румынского правительства, Совнарком постановил:

«Румынского посла освободить, сообщив ему, что в три дня должны быть приняты меры к освобождению арестованных румынами русских солдат».

Румыны получили надлежащий урок. Но они не прекратили своих бесчинств. Чувствовалось, что за их спиной стоит некая крупная держава. События скоро показали, кто именно подстрекает Румынию.

В официальном вестнике Сфатул-церия был опубликован следующий документ, полученный от французской миссии в Румынии:

«Французская миссия в Румынии. Яссы. 15 января 1918 г. Французский посланник в Румынии г-ну французскому консулу в Кишинёве М. Сарре.

Полковник Дальбия передал мне просьбу директории, желающей получить письменную гарантию как с нашей стороны, так и со стороны наших союзников, касательно вопроса о вступлении румынских войск в Бессарабию. Все мои коллеги, послы союзных держав и я сам уполномочены вам официально сообщить, что вступление румынских войск в Бессарабию является мерой исключительно военной, имеющей целью охрану нормального функционирования тыла румынско-русского фронта, согласно правилам, установленным всеми воюющими державами.

Вследствие этого вступление румынских войск в Бессарабию не будет влиять ни в чём ни на нынешнее политическое состояние Бессарабии, ни на судьбу этой страны в будущем.

Я вас уполномачиваю сообщить официально всё изложенное директории, и если будет выражено пожелание, то передать ей заверенную копию этого сообщения.

Посланник Франции в Румынии Д. Сент-Олер.

Копия верна: 18 января 1918 г. Сарре, французский консул в Кишинёве».

Франция поддерживала румынское вторжение в Бессарабию, обещая в будущем вывести оттуда войска. Впрочем, последнего обещания Франция не выполнила.

Исчерпав все возможности мирного разрешения конфликта, Совнарком постановил 26 (13) января 1918 г.:

«1. Все дипломатические сношения с Румынией прерываются. Румынское посольство и все вообще агенты румынской власти высылаются за границу кратчайшим путём.

2. Хранящийся в Москве золотой фонд Румынии объявляется неприкосновенным для румынской олигархии. Советская власть берёт на себя ответственность за сохранность этого фонда и передаст его в руки румынского народа».

Начались военные действия. Советские войска разгромили румынскую дивизию, перебравшуюся через Днестр, и захватили всю её артиллерию. Получив решительный отпор, румыны начали мирные переговоры. Закончились они 5 марта подписанием договора в Яссах, подтверждённым в Одессе 9 марта 1918 г. Румыния обязалась очистить Бессарабию в течение двух месяцев и не предпринимать никаких военных или других действий, ни сама, ни с какой-либо державой, против Советской России. Со своей стороны Советская Россия обещала предоставить Румынии излишек хлеба в Бессарабии. В случае вынужденного отступления румынской армии со своей территории ей предоставлялось убежище и продовольствие на русской территории.

Однако на помощь Румынии пришла Германия. В тот самый день, когда Румыния подписывала договор с Россией об очищении Бессарабии, румынское правительство подписало договор и с Австро-Венгрией и с Германией. Одним из его условий была передача Бессарабии Румынии.

Для Германии Румыния имела большое значение. Там можно было достать нефть и хлеб, в которых столь остро нуждалась Германия. Ещё в январе 1918 г. немцы стали разрабатывать условия возможного мирного договора с Румынией. Прежде всего нужно было создать там новое правительство. Немцы требовали, чтобы король и королевская семья покинули страну до заключения мира. Далее, Германия добивалась того, чтобы Румыния передала в руки немецких торговых обществ нефтяные промыслы, железные дороги и гавани и поставила свои финансы под контроль Германии. Что касается территориальных вопросов, то германское командование предлагало передать южную Добруджу Болгарии. Северную Добруджу немцы хотели оставить за Румынией. Германское командование предлагало, далее, создать зону свободного порта от Констанцы до Черновод, с германским управлением во главе. Против значительного территориального расширения Венгрии за счёт Румынии Германия возражала. Немцы соглашались только на частичное исправление границ в пользу Венгрии. На этих условиях Германия была согласна сохранить румынскую армию. В обмен за территориальные уступки Германия соглашалась на захват у Советской России Бессарабии и передачу её Румынии.

Таким образом, в дополнение к неслыханному грабежу, оформленному Брест-Литовским миром, германские империалисты продолжали отрывать новые куски советской территории.

После того как были разработаны предварительные условия мира, Германия решила познакомить с ними своего австро-венгерского партнёра. Но оказалось, что за спиной германского союзника Австро-Венгрия сама уже начала договариваться с Румынией. Бывшему военному атташе в Румынии, полковнику Ранда, Чернин поручил вступить в переговоры с румынским королём и предложить ему мир. «Мы не были обязаны просить Германию о разрешении пойти на такой шаг», — оправдывался Чернин.

У австрийцев были свои расчёты. В пику немцам они стояли за сохранение династии в Румынии, надеясь с её помощью помешать Германии играть там руководящую роль.

Кроме того, Австро-Венгрия высказывалась за передачу всей Добруджи Болгарии и за предоставление Венгрии крупных территориальных приобретений. Но против этого возражали не только немцы, но и турки. Их войска участвовали в захвате Добруджи. Турки предъявили болгарам встречное требование — вернуть уступленные Болгарии в 1913 г. территории.

Румыны знали о всех этих противоречиях. Сами они занимали колеблющуюся позицию. Между прочим в Румынии была и такая группа, которая настаивала на ведении переговоров с Антантой.

В Австро-Венгрии решили преодолеть эти колебания, переговорив с королём Румынии. 27 февраля намеченная встреча состоялась.

Чернин заявил королю, что в настоящий момент он ещё может заключить мир и сохранить за собой престол, если же будет протестовать, то лишится трона. Румынский король начал сдаваться. Он уныло ответил: вряд ли найдётся министерство, которое согласится па австрийские условия мира. Чернин подсказал королю и соответствующую кандидатуру в лице Маргиломана. Наконец, чтобы прекратить колебания короля, Чернин пообещал ему присоединить Бессарабию к Румынии. Ответ Чернин просил дать в течение 48 часов. Румыния приняла предложение. Кабинет был смещён. Прежде чем Маргиломан вступил в исполнение обязанностей, он имел несколько бесед с Черниным.

5 марта был заключён прелиминарный мир с Румынией. По этому договору Румыния обязывалась в течение ряда лет доставлять Германии и Австро-Венгрии все продукты своего сельскохозяйственного производства. Нефтяные промыслы были переданы в аренду победителям на 90 лет.

Труднее оказалось помирить Турцию и Болгарию. После бесконечных заседаний, во время которых то турки, то болгары угрожали выходом из германского блока, пришли к такому решению. Старая Добруджа была уступлена Болгарии до железной дороги Черноводы — Констанца; северная Добруджа поступала в совместное владение центральных держав. Немцы и австрийцы обещали Румынии сохранить торговый путь через Констанцу. Бессарабия была передана Румынии.

Соблазнённая германскими империалистами, Румыния нарушила своё обязательство, данное в Яссах. 9 апреля 1918 г. Сфатул-церий, три четверти состава которого уже были арестованы румынской полицией, вынес решение о присоединении Бессарабии к Румынии. 7 мая 1918 г. Бухарестский мирный договор подтвердил условия прелиминарного мира.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

ПОБЕДА АНТАНТЫ НАД ГЕРМАНИЕЙ

Поражение германского блока. Брестский мир не спас германского империализма. Правда, Германия получила возможность перебросить значительную часть войск с Восточного фронта на Западный и начала в марте 1918 г. успешное наступление против Антанты. Но несколько десятков дивизий Германия сохранила и на советской границе. Руководители Германии продолжали мечтать о расчленении Советской России. Вильгельм II откровенно говорил представителям атамана Краснова, что «желает иметь соседкой Россию, раздроблённую примерно на 4 — 5 групп: центральную Россию, Украину, юго-восточные соединения, Закавказье и Сибирь».

Немецкие войска наступали на Украине, в Крыму, Закавказье. В обозах германских войск тащились «правительства», заготовленные для этих областей. Около 500 тысяч солдат было брошено на завоевание Украины и Белоруссии. Но этого нехватало. Для выполнения грандиозных грабительских планов нужны были огромные силы. Между тем две трети германской армии были прикованы к Западному фронту. Германия, таким образом, фактически продолжала вести борьбу на два фронта — и на западе и на востоке. В этом следует видеть одну из причин поражения Германии.

К тому же потерпела крушение и надежда Германии на получение хлеба, обещанного ей Украинской Центральной радой. Народ украинский не дал немцам хлеба: Германия по договору надеялась получить к 31 июля 1918 г. 60 миллионов пудов, а получила не более 9 миллионов. Украинский народ поднялся на отечественную войну против германских оккупантов. Повсюду создавались партизанские отряды. Днём и ночью шла война, изматывающая германскую оккупационную армию. Партизаны взрывали железные дороги, уничтожали немецкие отряды, жгли склады с продовольствием. Каждый килограмм хлеба немцам приходилось брать с бою. Германские и австро-венгерские войска теряли боеспособность. И без того тяжёлое положение осложнялось тем, что союзники Германии также были истощены. Они непрерывно требовали помощи. Между болгарскими дивизиями были рассыпаны немецкие батальоны. Войска Германии дрались в Месопотамии вместе с турками. Немецкие дивизии воевали на границах Австро-Венгрии.

Непрерывная война, в значительной степени затянутая погоней за непомерной добычей, и особенно влияние Октябрьской революции сломили дух германских войск.

Впрочем, и положение Антанты было не блестящим. Людские резервы её были исчерпаны, дух войск надломлен. Революционное движение охватило в 1917 г. значительную часть французской армии. Подводная война Германии ставила под угрозу снабжение Англии. По сообщению близкого сотрудника Вильсона полковника Хауза, французы были «при последнем издыхании».

Но вступление США в войну весной 1917 г. оказало на неё своё решающее влияние в середине 1918 г. Из Америки в непрерывно возрастающем количестве поступали военные припасы и пополнения. Антанта оправилась от немецких ударов и 18 июля на лесистом участке Виллер-Коттрэ, на фронте в 45 километров, между реками Эн и Марна начала контрнаступление. Без предварительной артиллерийской подготовки Антанта бросила в бой значительное число танков, поддержанных самолётами. Не прекращая общего нажима на фронте, Антанта 8 августа предприняла ещё более решительное наступление. Под прикрытием густого утреннего тумана английские танки прорвали передовую линию немцев. Большое число штабов было захвачено в плен. Руководство немецкими войсками нарушилось, и фронт дрогнул. На следующий день в наступление перешли и французы. В руки наступающих попало множество пленных, большое количество орудий и военного снаряжения.

Немецкие войска принуждены были к отступлению. В течение нескольких дней Германия проиграла всё то, что приобрела своим наступлением в марте 1918 г. «8 августа — самый чёрный день германской армии в мировой войне», — признал Людендорф. Нужно было принимать чрезвычайные меры.

13 августа в городе Спа, в гостинице «Британии», в комнатах Гинденбурга собрались на предварительное совещание Гинденбург, Людендорф, имперский канцлер и министр иностранных дел. Все были подавлены, Людендорф заявил, что немецкая армия не в состоянии наступлением на фронте сломить противника; оборонительными действиями добиться мира также невозможно; ждать победы не приходится; надо достигнуть окончания войны дипломатическим путём.

14 августа, утром, состоялось новое совещание под председательством Вильгельма II. Министр иностранных дел сообщил о положении на фронте. Армия больше ничего добиться не может; вся надежда теперь на дипломатию. Вильгельм II был уже подготовлен к этому известию. Он предложил начать мирные переговоры с Антантой через нидерландскую королеву.

В тот же день в Спа прибыли император Карл, министр иностранных дел Буриан и главнокомандующий австрийскими войсками генерал фон Арц. Буриан предлагал начать переговоры с Антантой. На этом же совещании поднят был вопрос о Польше. Австрийцы настаивали на своём плане его решения. Надвигалась катастрофа, а хищники всё делили добычу.

Впрочем, германская армия ещё не была разбита. Войска дрались на чужой территории. Можно было ещё держаться. Но генералы торопили начать мирные переговоры. Им было ясно, что война будет проиграна. Приходилось её кончать, — но так, чтобы сохранить как можно больше из награбленной добычи. Германские империалисты старались не допустить перехода войны на территорию своей страны. Нужно было сохранить полностью производственный организм Германии. Надо во что бы то ни стало сберечь и военные кадры, воспитанные десятилетиями. Раз поражение неизбежно, надо готовиться к реваншу, — такой лозунг выдвинули германские империалисты, как только почувствовали приближение краха.

Гибнущая Германия продолжает агрессию. Генералы требовали немедленно открыть переговоры о мире. Но германская дипломатия находилась под гипнозом недавних колоссальных успехов. Всего какой-нибудь месяц тому назад она перекраивала всю карту Центральной и частью Восточной Европы. Это мешало ей теперь трезво оценить положение. Вместо того чтобы содействовать командованию в концентрации всех сил, помочь ему вывести войска с востока, германские и австро-венгерские дипломаты продолжали требовать новых подкреплений для реализации своих замыслов.

Впрочем, дипломаты только продолжали линию верховного командования. Несмотря на наличие Брест-Литовского мира, Германия фактически не прекращала борьбы против советской власти. На Украине немцы подавили советскую власть и создали целиком зависимое от Германии правительство гетмана Скоропадского. «Оно (правительство Скоропадского является только куклой (nur Puppe) в наших руках», — писал германский посол в Киеве барон Мумм Министерству иностранных дел.

Немцы оказывали поддержку атаману Краснову, вели переговоры с контрреволюционными группами внутри Советской страны. Германские захватчики по своему произволу создавали государства и устанавливали их строй. В Литве предполагалось организовать королевство. Престол короля предложили заснять германскому герцогу Вильгельму фон Ураху под именем Миндовга II. Но на литовский престол претендовала и Саксонская династия, а германская военщина носилась с планом передачи этого трона германскому императору Вильгельму II. Оккупанты заставляли литовских крестьян подписывать петицию к Вильгельму II с просьбой поставить страну под его «славный скипетр» и принять корону для себя и для своих наследников. Против всех этих планов возражали польские круги. Они втягивали в спор римского папу, предлагая ему воздействовать на литовских католиков. Спор из-за трона тянулся месяцами, а пока Литва была превращена в германскую «военную губернию», чего и добивалось верховное командование.

Из балтийских стран немцы хотели создать единое государство под именем Балтийского союза. Вильгельм II мечтал возложить на себя балтийскую корону. В Финляндии велись переговоры о выборе королём финнов одного из бесчисленных германских принцев. Так Германия стремилась окружить Советскую страну кольцом своих вассалов, связанных личной унией с правящим домом Гогенцоллернов.

Германские завоеватели готовили поход на Москву, чтобы свалить советскую власть и поставить на её место контрреволюционное правительство. И Гофман и Людендорф откровенно признали это. «С военной точки зрения, — писал Людендорф, — мы были в силах произвести короткий удар на Петроград теми войсками, которые у нас имелись на востоке, и при помощи донских казаков развить наступление и на Москву. Мы могли устранить внутренне столь враждебное нам советское правительство и установить в России другую власть, которая бы не работала против нас и была бы согласна итти заодно с нами. В совокупности это имело бы большое значение для дальнейшего ведения войны. Если бы в России оказалось другое правительство, то можно было бы соответственно пересмотреть Брестский мир».

Генерал Гофман стал уже подбирать российского регента. Остановились на кандидатуре великого князя Павла, с которым командующий Восточным фронтом вступил в переговоры через его зятя полковника Дурново.

Германия сознательно обостряла отношения с Советской республикой. Особенно серьёзные дипломатические осложнения возникли в связи с провокационным убийством германского посла в Москве Мирбаха 6 июля 1918 г. Германское правительство потребовало введения германских войск, якобы для охраны своего посольства в Москве. Решительный и твёрдый отказ Ленина, заявившего, что на такую меру советское правительство ответит поголовной мобилизацией всего народа, заставил зарвавшихся немцев ретироваться. Тем не менее новый германский посол Гельферих считал ошибкой сохранение дипломатических отношений с Советской Россией.

«Лишь если бы, — оправдывал он в мемуарах свою позицию, — удалось победить большевистское правительство в самой России, мы могли бы рассчитывать на более спокойное положение на востоке и на освобождение большей части разбросанных там дивизий».

Гельферих просил у своего правительства разрешения вступить в переговоры с контрреволюционными группировками и переехать из Москвы ближе к границе. Таким образом, имелось в виду внушить контрреволюционерам, что надо ускорить восстание в Москве.

Генерал фон-дер-Гольц, командовавший армией на советско-германской границе, одновременно вёл тайные переговоры о свержении советской власти и захвате Петрограда с бывшим председателем царского Совета министров А.Ф. Треповым, с великим князем Кириллом Владимировичем и другими монархистами. Штаб 8-й восточной немецкой армии разработал план занятия Петрограда совместно с немецким флотом. План был одобрен верховным командованием Германии. При штабе германских войск в Пскове началось формирование белогвардейской Северной армии с зачислением в неё офицеров, бежавших из Советской России.

Для осуществления этих захватнических планов в ход были пущены и дипломатические средства. Германия требовала от Советской России заключения дополнительного соглашения к Брест-Литовскому договору. Переговоры велись долго. Советское правительство упорно сопротивлялось новым домогательствам Германии, но на страну двигались войска Антанты. Советская Россия была окружена фронтами со всех сторон.

В такой обстановке советская власть вынуждена была итти на уступки. 27 августа 1918 г. был подписан русско-германский дополнительный договор к Брест-Литовскому мирному договору. Он устанавливал восточные границы Эстляндии и Лифляндии. Россия обязывалась «отступиться от верховной власти над этими областями». С Литвой и прибалтийским странами Россия заключала торговое соглашение. Она предоставляла Германии четвёртую часть добытой в Баку нефти и нефтяных продуктов. Германия продолжала оккупацию Донецкого угольного бассейна, но России предоставлялось право получать уголь в количестве трёх тонн за тонну нефти и четырёх тонн угля за тонну бензина.

По дополнительному финансовому соглашению Советская Россия обязана была уплатить Германии 6 миллиардов марок в шесть взносов. Первый взнос — в 1,5 миллиарда, из них 245 564 килограмма золотом и 545 миллионов кредитными билетами немедленно; второй взнос — к 10 сентября, примерно в той же пропорции, четыре взноса (30 сентября, 31 октября, 30 ноября и 31 декабря 1918 г.), каждый по 50 676 килограммов золота и по 113 с лишним миллионов рублей кредитными билетами. Один миллиард погашался доставкой русских товаров в период между 15 ноября 1918 г. и 31 марта 1920 г. Два с половиной миллиарда погашались билетами особого 6-процентного займа, который обеспечивался государственными доходами, особенно арендной платой за концессии, данные немцам. Погашение последнего миллиарда должно было определяться особым соглашением. Наконец, добиваясь расчленения Советской страны, Германия требовала, чтобы советское правительство заявило «своё согласие на то, что Германия признаёт Грузию самостоятельным государственным организмом». Отсюда, из Грузии, немцы собирались итти на Баку.

Советской дипломатии удалось добиться обязательства Германии не вмешиваться в отношения между Советским государством и его отдельными областями, не вызывать и не поддерживать образования самостоятельных государственных организмов в этих областях. Германия принимала на себя гарантию в том, что с финляндской стороны не последует нападения на русскую территорию, в особенности на Петроград.

Дополнительный договор Германия скрыла от своих союзников. Ни Вена, ни София не были осведомлены о переговорах и крайне были раздражены, узнав, что их обошли при получении 6 миллиардов марок. Турция, сама готовившая захват Баку, угрожала расторгнуть союз с Германией, если договор останется в силе.

Для Германии дополнительный договор был новой гарантией на тот случай, если не удастся организовать наступление против Советской России. На самом деле в тревожные дни, когда решались судьбы Германии, её руководители всё ещё готовили удар по Советской стране, — в этом вопросе не было разногласий между командованием и правительством. Генерал Гофман признавался в своём дневнике 3 сентября 1918 г.: «Статс-секретарь безусловно ясно разбирается в положении... Я убедился, что мы с ним одного и того же мнения по вопросу о положении в России и о необходимости своевременно произвести там наступление. Разногласия лишь в мелочах и в сроках. Он полагает, что мы ещё можем несколько подождать... Верховное главнокомандование, повидимому, также уясняет себе опасность».

Немцы приступили к захвату Баку, выделив в Грузии соответствующие войска. К этому они привлекли и турецкие части. Германия дала понять Турции, что не будет мешать ей в наступлении на Баку, хотя по дополнительному договору с Советской Россией обязалась удерживать турок от наступления. Главнокомандующий Энвер-паша, сняв часть войск с Месопотамского фронта, бросил их в Закавказье. «Верховное командование — писал Людендорф, — приступило к подготовке атаки на Баку и с этой целью привлекло войска Нури и отправило в Тифлис кавалерийскую бригаду и несколько батальонов. Но Нури занял Баку прежде, чем мы успели закончить переброску войск, а последовавшие затем события в Болгарии заставили нас направить эти части в Румынию».

Советское правительство послало в Берлин резкий протест против наступления Энвера. Но из Германии ответили, что, «по наведённым справкам», на Баку наступают не регулярные части турецкой армии, а какие-то «местные банды». 'Германия терпела поражения на западе; катастрофа быстро надвигалась, а германские империалисты всё ещё цеплялись еа свою добычу на востоке!

Предложение Австро-Венгрией мира. Между тем войска Антанты продолжали долбить Западный фронт. Из Америки шёл непрерывный поток военных грузов и подкреплений. За один только август в Европе высадилось больше 300 тысяч американских солдат. Германские войска были отброшены к линии Зигфрида. В некоторых местах англо-французы прорвали и эти позиции, которыми не могли овладеть в 1917 г., несмотря на огромные жертвы. Положение Германии становилось катастрофическим.

На помощь военным силам попыталась прийти дипломатия. 14 сентября граф Буриан обратился к правительствам всех воюющих держав с нотой, в которой предлагал созвать в каком-нибудь нейтральном государстве конференцию для обсуждения

вопроса о мире. Нота была послана также правительствам нейтральных стран и римскому папе. Выступление Австро-Венгрии было самостоятельным шагом; но Германия несомненно знала о нём и выжидала, какое впечатление оно произведёт на Антанту.

Хотя нота Австро-Венгрии и не заключала в себе предложения сепаратного мира, она вызвала сенсацию. Всюду нота была принята как доказательство нежелания Австро-Венгрии воевать. 17 сентября Вильсон поручил государственному секретарю ответить венскому правительству, что США уже не раз сообщали о тех условиях, на которых они хотели бы вести переговоры о мире. Днём раньше в Лондоне выступил Бальфур, заявив в публичной речи, что нота Австро-Венгрии пытается расколоть союзников и вовсе не приближает мира. 17 сентября в Сенате выступил Клемансо с заявлением, что преступления, совершённые центральными державами, не могут остаться безнаказанными: они должны быть оплачены так же, как и наросший на них счёт. Так дипломатическое предложение Австро-Венгрии повисло в воздухе.

Перемирие с Болгарией. Наступление союзников тем временем развивалось. 15 сентября войска генерала Франше д’Эспере прорвали болгарские линии на Салоникском фронте. В первый же день наступления союзники проникли на 30 километров в глубь болгарского расположения. Болгарские войска, истощённые до последней крайности, обратились в бегство. Через 10 дней сопротивление Болгарии было сломлено, несмотря на помощь австро-венгерских и германских войск. 25 сентября Болгария без предупреждения своих союзников обратилась к генералу Франше
д’Эспере с просьбой о перемирии. В стране вспыхнуло восстание. Германским войскам удалось подавить это восстание, но царь Фердинанд принуждён был отречься от престола (3 октября) в пользу своего сына Бориса.

29 сентября делегаты Болгарии прибыли в Салоники. Франше д’Эспере продиктовал им условия перемирия, дав на размышление всего два часа. Болгария должна была немедленно очистить от своих войск греческие и сербские территории. Болгарская армия подлежала демобилизации, за исключением незначительных частей для поддержания внутреннего порядка. Антанта получала право занять своими войсками любые болгарские пункты и использовать все средства передвижения в стране. Перемирие было подписано в тот же день.

Разгром Болгарии открывал путь для наступления Антанты в Австро-Венгрию и дальше, на Мюнхен. Нарушена была связь Германии с Турцией, которая обрекалась в свою очередь на поражение. В ночь на 19 сентября английские войска в Турции перешли в наступление. Через несколько дней турецкая армия в Палестине перестала существовать. В конце сентября войска Антанты и на Западном фронте прорвали линию Зигфрида.

Четырнадцать пунктов Вильсона. Разложение противника, вызванное военными неудачами, было ускорено дипломатическими действиями союзников. Крупнейшим маневром дипломатии явились 14 пунктов Вильсона, изложенные в его речи 8 января 1918 г. Пункты эти были таковы:

1. Открытые мирные договоры, открыто обсуждённые, после которых не будет никаких тайных международных соглашений какого-либо рода, а дипломатия будет действовать откровенно и на виду у всех.

2. Абсолютная свобода торгового мореплавания в мирное и военное время.

3. Уничтожение препятствий для международной торговли.

4. Справедливые гарантии того, что национальные вооружения будут сокращены до предельного минимума, совместимого с государственной безопасностью.

5. Свободное, чистосердечное и абсолютно беспристрастное разрешение всех колониальных споров, основанное на строгом соблюдении принципа, что при разрешении всех вопросов, касающихся суверенитета, интересы населения должны иметь одинаковый вес по сравнению со справедливыми требованиями того правительства, права которого должны быть определены.

6. Освобождение Германией всей русской территории. Урегулирование «русского вопроса», которое гарантирует России «самое полное и свободное содействие со стороны других наций в деле получения полной и беспрепятственной возможности принять независимое решение относительно её собственного политического развития и её национальной политики и обеспечение ей радушного приёма в сообществе свободных наций при том образе правления, который она сама для себя изберёт.

7. Освобождение и восстановление Бельгии.

8. Возвращение Франции Эльзас-Лотарингии; очищение и восстановление оккупированных французских областей.

9. Исправление границ Италии должно быть произведено на основе ясно различимых национальных границ.

10. Автономия народов, входящих в состав Австро-Венгрии.

11. Эвакуация германских войск из Румынии, Сербии и Черногории; обеспечение Сербии свободного и надёжного доступа к морю.

12. Автономия народам, населяющим Турцию; открытие Дарданелл для судов всех стран.

13. Создание независимой Польши с выходом к морю и присоединение к Польше территорий, населённых поляками.

14. Должно быть образовано общее объединение наций на основе особых статутов в целях создания взаимной гарантии политической независимости и территориальной целости как больших, так и малых «государств.

Вильсон выступил со своей программой мира как раз в тот момент, когда в Советской России началась публикация тайных договоров. Государственным деятелям Европы и США приходилось задуматься, как нейтрализовать впечатление, создаваемое революционной дипломатией советской власти. Программа Вильсона противопоставлена была требованию большевиков о заключении мира без аннексий и контрибуций. Вся мировая пресса и особенно газеты II Интернационала всячески подчёркивали якобы демократический характер вильсоновских пунктов. Но сам Вильсон признавал, что его программа выдвинута в противовес советским предложениям. «Яд большевизма, — говорил он своему секретарю, — только потому получил такое распространение, что являлся протестом против системы, управляющей миром. Теперь очередь за нами, мы должны отстоять на Мирной Конференции новый порядок, если можно — добром, если потребуется — злом!»

Но и в своём нарочито демократическом виде туманные и расплывчатые положения Вильсона таили откровенно захватнические вожделения. Первый пункт явно метил в договоры, заключённые между Англией и Францией, о разделе будущей добычи без участия США. Лозунг «свободы морей» открыто был направлен против гегемонии Англии, в защиту стремлений США занять первое место в мировой торговле. Ту же цель преследовал и третий пункт.

Изменение границ в пользу Италии никак не вязалось с требованием «справедливости», о которой так много распространялся Вильсон в своей программе. Пункты шестой, седьмой и восьмой, содержавшие требование, чтобы Германия очистила все захваченные территории, отнюдь не подкреплялись обещанием освободить области, захваченные самой Антантой у Германии или у Турции.

Напыщенный лозунг о создании Лиги наций как средства против новых войн был особенно горячо подхвачен буржуазной пацифистской прессой. Разумеется, в том виде, как мыслилась Лига наций, она не достигала своей цели — быть барьером против новых войн. На деле и она прикрывала захватнические замыслы. Идея Лиги наций была выдвинута в Англии во время войны. Видным сё пропагандистом был лорд Сесиль, для которого прототипом Лиги наций являлся реакционный институт — Священный союз, созданный на Венском конгрессе.

«В настоящее время все уже забыли, — писал лорд Сесиль полковнику Хаузу 3 сентября 1917 г., — что Священный союз имел своей первоначальной целью сохранение мира. К несчастью, в дальнейшем он выродился в союз тиранов... Подобная опасность, быть может, ныне и не очень велика, но пример этот свидетельствует о том, как легко самые благонамеренные проекты могут потерпеть неудачу».

Инициаторы Лиги наций и не скрывали, что Лига наций, подобно Священному союзу, должна стать стражем той системы, которая сложится по окончании войны.

Когда явственно обозначились признаки победы Антанты, Вильсон начал расшифровывать свои туманные пункты. 27 сентября 1918 г. он выступил в Нью-Йорке с дополнительными комментариями к 14 пунктам. Он говорил о том, что правительство Германии не соблюдает никаких договоров и не признаёт ничего, кроме силы и своих собственных интересов. «Германский народ, — подчёркивал президент, — должен теперь, наконец, понять, что мы не можем верить ни одному слову тех, кто навязал нам эту войну».

Маневр Вильсона был достаточно ловким. Американский президент пытался захватить в свои руки дипломатическую инициативу международных переговоров и подсказывал немцам, куда им следует обратиться с просьбой о мире.

Просьба Германии о перемирии. В тот самый день, когда делегаты Болгарии размышляли над ультиматумом Франше д’Эспере, в отеле «Британик» в Спа состоялось совещание военных и политических деятелей Германии. Гинденбург и Людендорф потребовали немедленного заключения перемирия. Присутствовавшие государственные деятели заявили, что внезапное предложение мира может вызвать резкое недовольство и, возможно, революционное движение в стране. Поэтому предпочтительно сделать предложение о мире от имени нового правительства, облечённого доверием Рейхстага. Министр фон Гинтце предлагал обратиться с просьбой о мире к Вильсону,— сигнал президента, очевидно, был принят во внимание. Гинденбурга и Людендорфа смущало, что длинный путь к Антанте через Вашингтон потребует много времени, а между тем война может переброситься на территорию Германии. Генералы просили отправить ноту как Вильсону, так и Англии с Францией. Решение совещания было сообщено Вильгельму П. Он поручил составить ноту к президенту Вильсону с просьбой о перемирии и заключении мира. Днём 29 сентября был составлен манифест о введении в Германии некоторых основ парламентской системы. 30 сентября канцлер Гертлинг подал в отставку. Начали искать нового канцлера. Предполагалось закончить формирование правительства к 1 октября и тогда же послать ноту Вильсону.

Подошёл намеченный срок. Нового правительства ещё не было. Нота лежала без движения. Гинденбург и Людендорф нервничали. Фронт разваливался. Было немало случаев, когда солдаты отказывались итти на передовые линии. Тем, кто шёл в окопы, кричали: «Штрейкбрехеры! Мало вам войны!»

Фронт передвинулся на территорию Германии. Плану спасти, что можно, для будущего реванша угрожало крушение. Генералы требовали немедленного заключения мира. В Берлин был командирован представитель верховного командования, чтобы выступить перед лидерами Рейхстага. Гинденбург выехал в Берлин. Командование настаивало на том, чтобы нота была послана ночью 1 октября, в крайнем случае утром 2 октября. Но канцлера всё ещё не нашли. 3 октября Гинденбург подал правительству записку:

«Верховное командование настаивает на поставленных им в понедельник 29 сентября сего года требованиях о немедленном обращении к нашим врагам с предложением мира... Положение с каждым днём обостряется и может принудить верховное командование к принятию тяжёлых решений».

Гинденбург угрожал тем, что само командование возьмёт в свои руки ведение дипломатических переговоров, — так торопились генералы получить мир.

Наконец, в октябре в Германии было создано правительство во главе с принцем Максом Баденским, который слыл либералом. В состав этого правительства вошли и представители германской социал-демократии. В ночь с 4 на 5 октября Макс Баденский с помощью швейцарского правительства отправил телеграмму президенту США Вильсону с просьбой заключить перемирие и начать мирные переговоры на основе 14 пунктов Вильсона и его разъяснений от 27 сентября.

Руководители германской политики оказались правы. Внезапная просьба о мире произвела в стране ошеломляющее впечатление. Вскрылась официальная ложь правительства. Ещё 1 августа Вильгельм II заявлял, что самое тяжёлое осталось позади; всего неделю спустя, 8 августа, разразилась военная катастрофа. Тиски цензуры не могли скрыть положение на фронте. В стране усиливалось брожение.

5 октября к предложению Германии о перемирии присоединилась и Австро-Венгрия. Рассматривать австрийское предложение Вильсон отказался. Вене было заявлено, что союзники уже давно признали как Чехословакию, так и национальные требования югославов.

Капитуляция Австро-Венгрии и Турции. Отказываясь вступить в переговоры с Австро-Венгрией, Антанта тем самым ускоряла её развал. Армия покидала фронт. Вспыхнуло восстание в хорватских полках, стоявших в Фиуме. Восставшие захватили город. Чехословакия объявила себя независимой. Венгрия превратилась в самостоятельную республику. «Лоскутная монархия» развалилась.

Наступательные операции союзников привели и турок к полному поражению. Большую роль в их разгроме сыграла авантюра Энвера, начавшего наступление на Баку. Это отвлекло значительные турецкие силы с малоазиатского театра. 30 октября в порту Мудрое, на острове Лемнос, на британском корабле «Агамемнон» англичане заключили с турками перемирие. Турки должны были очистить Аравию, Месопотамию, Сирию, Армению, часть Киликии. Одним из первых пунктов Мудросского перемирия турки обязывались открыть победителям доступ в Чёрное море и соглашались на оккупацию войсками Антанты Константинополя и проливов.

3 ноября окончательно сдались Австрия и Венгрия. По условиям перемирия, заключённого в Падуе, австро-венгерская армия демобилизовалась и расформировывалась, за исключением 20 дивизий. Половина её военного имущества отдавалась Антанте. Морской и речной флоты разоружались. Союзники получали броненосцы, крейсеры, истребители, подводные лодки и воздухоплавательные средства. Блокада Австрии и Венгрии сохранялась. Антанта получала право использовать все средства сообщения для продолжения дальнейшей борьбы против Германии. Положение немцев стало безнадёжным.

Предварительные переговоры о перемирии. 8 октября государственный секретарь США Лансинг от имени Вильсона ответил на ноту Германии. Он требовал подтверждения того, что германское правительство принимает все условия, изложенные в 14 пунктах, а также в последующих заявлениях президента. По поводу просьбы о перемирии Вильсон заявлял, что пока германские войска не очистят всех оккупированных районов, он отказывается предложить своим союзникам приостановить военные действия. В заключение президент запрашивал, говорит ли канцлер от лица тех, которые до сих пор являлись руководителями войны. Этим делался явный намёк на императора и германское командование.

9-го в Германии состоялось заседание военного кабинета. Людендорф сообщил, что он беседовал с рядом командующих фронтами и армиями. Все они требуют мира.

На вопрос министра иностранных дел, обращенный к Людендорфу, сможет ли фронт продержаться хотя бы три месяца последовал резкий ответ: «Нет».

12 октября Германия согласилась на новые предложения. По поводу последнего вопроса Вильсона она уклончиво сообщила, что канцлер говорит от имени германского правительства и германского народа.

Но Вильсону это показалось недостаточным. Нажим Антанты на фронте всё усиливался. По мере новых военных успехов росли и политические требования к противнику. В новой ноте от 14 октября Вильсон требовал от Германии безусловного отказа от подводной войны, а также прекращения опустошений, производимых германскими войсками при отступлении. При этом Вильсон не обещал отказаться от блокады Германии. Далее Вильсон писал, что союзники не пойдут ни на какое соглашение, которое не обеспечит действительного военного превосходства сил США и союзников на фронте. Наконец, Вильсон уже ясно давал понять, что Вильгельм II должен отказаться от власти.

Руководящие круги Германии ждали ответа Вильсона в большой тревоге. Когда стало ясно, что речь идёт об отречении Вильгельма, попробовали спасти кайзера. Людендорф заговорил о возможности сопротивления. Однако положение германских союзников катастрофически ухудшалось: в самой Германии почва под ногами так быстро накалялась, что решено было пойти по иному пути. Макс Баденский лихорадочно принялся за пересмотр государственного законодательства. Нужно было, чтобы кайзеровская Германия выглядела как можно более конституционной страной. Через Рейхстаг провели два закона: объявление войны могло произойти впредь только с согласия Рейхстага, и канцлер становился ответственным перед Рейхстагом. Другие реформы ограничивали право кайзера в деле назначения и смещения командного состава.

20 октября Германия сообщила Вильсону о конституционных реформах и заявила о принятии ею новых условий, выразив надежду, что президент не поддержит требований, не согласованных с честью германского народа и с подготовкой справедливого мира.

23 октября из США ответили, что предложение о перемирии будет передано союзникам. Но при этом нота США подчёркивала, что речь может итти только о таком перемирии, которое сделает невозможным возобновление враждебных действий со стороны Германии. Это означало полную капитуляцию Германии.

Пока шла дипломатическая переписка, союзники вступили между собой в переговоры об условиях перемирия. Германская просьба о мире застала союзников врасплох. Самое оптимистическое воображение не могло представить себе, что после недавнего отчаяния так быстро наступит спасение. Германия была сломлена. Однако она ещё не была окончательно разбита. Перед союзниками стал вопрос, продолжать ли войну до полного разгрома противника. США непрочь были воевать дальше. При том тяжёлом положении, в котором находились Англия, Франция и Италия, война сулила Америке ведущую роль. Но такая перспектива отнюдь не улыбалась партнёрам США. Италия не выражала никакого желания продолжать войну: поражение Австро-Венгрии уже позволяло итальянцам реализовать свои военные планы. Англия также добилась главного: она свалила соперника и захватила германские колонии. Дальнейшее ведение войны не сулило ей серьёзных приобретений, а жертв потребовало бы немалых. Надеялась и Франция при перемирии достигнуть всего намеченного без риска новой изнурительной кампании. К тому же всех союзников пугал призрак революции в Германии: оттуда пожар мог распространиться по всей Европе. Тем не менее между союзниками далеко не было единодушия.

Уже в бурных прениях на совещаниях в Верховном совете и особенно 29 октября на межсоюзнической конференции в Париже между участниками Антанты обнаружились серьёзные противоречия. Франция добивалась полного уничтожения военной и экономической мощи Германии. Руководители Англии, напротив, не желали чрезмерного усиления Франции в Европе. Вместе с Америкой они хотели оставить Германии известное вооружение, чтобы «использовать Германию в качестве бастиона против русского большевизма» — как заявил военный министр Англии лорд Мильнер на одном из совещаний в Париже 28 октября 1918 г.

С другой стороны, Англия резко выступала против США, не желая признавать вильсоновское требование «свободы морей». Вместе с Францией она добивалась не только возмещения убытков разорённым областям Северной Франции и Бельгии, как предусматривалось в 14 пунктах, но и полной компенсации всех расходов и потерь за время войны. Обострение доходило до того, что Америка угрожала начать непосредственные переговоры с Германией и Австро-Венгрией. «Сепаратный мир?» — спрашивал Клемансо. «Да», — последовал ответ. «Мы сожалеем об этом, но будем продолжать войну», — заявил Ллойд Джордж при полном одобрении Клемансо.

Наконец, 5 ноября союзники уведомили Вильсона для передачи Германии, что они согласны начать с ней переговоры на основе 14 пунктов. Однако при этом союзники заявили, что не признают «свободы морей» и настаивают не только на восстановлении разорённых областей, но и на полном возмещении Германией всех убытков, причинённых военными действиями на суше, на воде и в воздухе. В тот же день государственный секретарь Соединённых штатов Лансинг сообщил германскому правительству о решении союзников. Точные условия перемирия должен был сообщить Германии главнокомандующий союзными армиями маршал Фош.

Компьенское перемирие. События в Германии тем временем нарастали бурным темпом. В двери стучалась революция. Германские империалисты принимали все меры к спасению как можно большего и прежде всего к сохранению командных кадров. Людендорф ушёл в отставку и занялся подбором надёжных частей. Гинденбург остался. Его именем пытались поддержать хоть какую-нибудь дисциплину в армии. Между генералитетом и гражданскими властями установилось своеобразное разделение труда: гражданские представители вели переговоры о мире, брали на себя обязательство выполнять честно все условия, а генералы создавали обстановку, препятствующую выполнению этих условий. Министры обязывались прекратить подводную войну, а командование прятало подводные лодки, разбирало их по частям и под видом разных машин рассовывало их по складам. Командование исподтишка наталкивало своих подчинённых на пиратские действия, поддерживая тем самым «боевой дух» во флоте. Так, уже после обещания прекратить подводную войну немцы потопили пассажирский пароход «Лейнстер». Немецкая военщина полностью оправдывала положение: «В победе — жестоки, в поражении — низки».

4 ноября немецкие моряки захватили город Киль и военные корабли, стоявшие в порту. На следующий день восставшие рабочие и матросы заняли Любек, Гамбург, Бремен. Революция распространялась по стране, проникая в армию. Повсюду создавались Советы рабочих и солдатских депутатов. 6 ноября генерал Тренер, заместивший Людендорфа на посту генерал-квартирмейстера, докладывал военному кабинету о положении на фронте. Генерал требовал «во что бы то ни стало избежать окончательного поражения армии».

Заседание военного кабинета шло в крайне нервной обстановке. Каждую минуту поступали тревожные телеграммы. В полдень было решено немедленно выслать делегацию, с тем чтобы она начала мирные переговоры не позже 8 ноября. Если даже не последует согласия Антанты, то германская делегация, выкинув белый флаг, должна начать переговоры о перемирии или капитуляции. С этим согласились все и в том числе верховное командование.

Председателем германской делегации был назначен Эрцбергер. Ему выдали необходимые документы. Канцлер вручил ему чистый бланк с подписью, которым он мог распоряжаться по своему усмотрению.

7 ноября вечером автомобиль германской делегации под белым флагом пересек фронт. Эрцбергер со спутниками сел в вагон со спущенными занавесками и утром прибыл на станцию Ретонд, в Компьенском лесу, где стоял штабной поезд Фоша. В то же утро делегация была принята маршалом.

Не подав немцам руки, Фош спросил:

— Чего вы хотите, господа?..

— Мы хотим получить ваши предложения о перемирии.

— О, у нас нет никаких предложений о перемирии, — сказал Фош. — Нам очень нравится продолжать войну...

— Но нам нужны ваши условия. Мы не можем продолжать борьбу.

— Ах, так вы, значит, пришли просить о перемирии? Это другое дело.

Заставив, таким образом, германских делегатов просить о перемирии, Фош приказал прочесть им условия. Германия обязывалась в течение 15 дней очистить занятые территории в Бельгии, Франции, Люксембурге, покинуть Эльзас-Лотарингию, освободить территории России и Румынии, вывести войска из Австро-Венгрии и Турции, выдать Антанте 5 тысяч тяжёлых и полевых орудий, 30 тысяч пулемётов, 2 тысячи самолётов, 5 тысяч локомотивов, 5 тысяч исправных автомобилей и т. д. Антанта занимала войсками левый берег Рейна, причём содержание оккупационной армии возлагалось на Германию. Германия отказывалась от Брест-Литовского и Бухарестского договоров. Войска в Восточной Африке должны были сдаться. Военнопленные, взятые немцами, возвращались на родину, но германские военнопленные оставались в плену. Германия выдавала 6 дредноутов, 8 тяжёлых крейсеров, 10 крейсеров и 300 подводных лодок; остальные суда разоружались и переходили под контроль союзников. Блокада Германии сохранялась.

То была полная капитуляция. Германской делегации дали 72 часа для ответа — до 11 часов утра 11 ноября. Делегация направила эти условия в Берлин, а до получения ответа предложила организовать частное совещание с представителями англо-французского командования.

На совещании немцы заявили, что условия Антанты невыполнимы. Немцы прибегли к прямому шантажу. Они угрожали, что требования, предъявленные Фошем, толкнут Германию в объятия большевиков. Собеседники немцев отнеслись скептически к этим угрозам. Один из офицеров заметил, что Германия хочет заманить союзников в ловушку, чтобы восстановить армию, собраться с силами и вновь нанести удар.

Немцы возобновили свои угрозы. Эрцбергер заклинал не повторять «той же ошибки», что допустило старое немецкое командование весной 1918 г. по отношению к России, когда Германия считала себя победительницей большевизма, а оказалась побеждённой.

Особенно настойчиво протестовала германская делегация против оккупации Рейнской области, добиваясь сокращения районов, подлежащих занятию войсками Антанты. Немцы долго и упорно настаивали на том, чтобы германская промышленность в районах, временно занимаемых союзниками, не подвергалась разорению, чтобы немецкий персонал оставался на месте и т. п. Основные их старания сводились к тому, чтобы сохранить производственный организм Германии в неприкосновенности.

Контрпредложения немцев были вручены Фошу. Делегатам предоставили возможность держать связь с Берлином. Оттуда ответили, что Вильгельм II низложен с престола и 9 ноября бежал в Голландию. Создано правительство во главе с правым социал-демократом Эбертом. Новое правительство предложило делегации выдвинуть возражения против наиболее беспощадных требований союзников; в случае отклонения возражений — подписать условия, но одновременно заявить протест Вильсону.

Немцы упросили созвать новое частное совещание уполномоченных обеих сторон. Эрцбергер, по его собственному признанию, «настойчиво указывал на большевистскую опасность», добиваясь смягчения требований. С этого момента «большевистская опасность» стала коньком, на котором выезжали все разновидности правительств германского империализма.

10 ноября ночью состоялась встреча с Фошем. Немцы добивались снятия блокады. «Блокада означает продолжение войны. От блокады больше всего страдают женщины и дети. Это некрасиво», — плакались те, которые сами же объявили беспощадную подводную войну и применяли газы против мирного населения.

«Некрасиво! — возразил английский генерал. — Вы без разбора топили наши суда».

В 5 часов 12 минут утра закончилось обсуждение статей перемирия.

В частных совещаниях германская делегация добилась незначительных уступок: сокращения числа выдаваемых пулемётов с 30 до 25 тысяч, самолётов до 1700. По поводу подводных лодок она заявила, что Германия не в состоянии вернуть 300 подводных лодок, ибо налицо у неё имеется всего 100 единиц. Затем в пункте 12 вместо немедленного очищения занятых областей на востоке Германии было предложено покинуть территорию, «как только союзники признают, что для этого настал момент, приняв во внимание внутреннее положение этих территорий». Этот пункт явно говорил о намерениях Антанты использовать Германию в борьбе против Советской России.

11 ноября 1918 г., рано утром, условия перемирия были подписаны. В 11 часов грянул первый залп артиллерийского салюта в 101 выстрел, которым заканчивалась война. Война за передел мира кончилась. Начинался самый передел.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТЬ

НАЧАЛО ИНТЕРВЕНЦИИ И ДИПЛОМАТИЧЕСКАЯ ИЗОЛЯЦИЯ СОВЕТСКОЙ РОССИИ

Высадка вооружённых отрядов Антанты в Советской России. Заключив перемирие, победители не спешили с подписанием мира: впереди оставалось много нерешённых вопросов. Среди них на первый план выдвигался вопрос о Советской России.

Как только выяснилось, что втянуть советскую власть в войну с немцами и свалить её руками Германии не удалось, реакционные круги Антанты перешли к другой тактике. Сразу после заключения мира в Брест-Литовске союзные послы покинули Петроград и переехали в небольшой губернский город Вологду. Официальным мотивом переезда, как заявляла капиталистическая пресса, был протест против Брестского мира. Скоро, однако, выяснилось, что Вологда не случайно стала резиденцией послов: их переезд туда означал переход Антанты к активной борьбе против советской власти. 1 марта 1918 г. заместитель председателя Мурманского совета Юрьев сообщил в Москву, что англо-французы предлагают помощь для борьбы с Германией. Плана столкнуть Советскую Россию с Германией — хотя он раз уже провалился во время брест-литовских переговоров — окончательно не оставили и к нему то и дело возвращались. «Если бы Троцкий, — писал представитель английской разведки (Интеллидженс Сервис) в США Уайзман,— призвал союзных интервентов, то германцы сочли бы это враждебным актом и, вероятно, заставили бы правительство покинуть Москву и Петроград. С потерей этих центров, как можно вполне предполагать, большевистское влияние в России было бы полностью разрушено».

Сообщая, что на линии Мурманской железной дороги находится около 2 тысяч чехов и сербов, направляемых во Францию, Юрьев спрашивал: «В каких формах может быть приемлема помощь живой и материальной силой от дружественных нам держав?»

В тот же день, 1 марта, в 21 час 25 минут, Троцкий, не согласовав своей телеграммы с Лениным, сообщил Юрьеву от имени Наркоминдела: «Вы обязаны принять всякое содействие союзных миссий». Это означало — допустить и высадку англо-французов.

Получив телеграмму Троцкого, мурманские контрреволюционеры приступили к выполнению своего предательского плана.

2 марта 1918 г., в 2 часа 30 минут дня, состоялось совещание, на котором присутствовали: Юрьев, английский адмирал Кемп, великобританский консул Холл, капитан Шарпантье, управляющий делами Мурманского совета Веселаго — белогвардейский офицер — и др.

Веселаго зачитал телеграмму Троцкого и тут же предложил обсудить следующее заранее подготовленное «соглашение», облечённое в дотоле неизвестную в дипломатической практике форму:

«Словесное соглашение о совместных действиях англичан, французов и русских по обороне Мурманского края.

§ 1. Высшая власть в пределах Мурманского района принадлежит Мурманскому Совдепу.

§ 2. Высшее командование всеми вооружёнными силами района принадлежит под верховенством Совдепа Мурманскому военному совету из 3 лиц — одного по назначению советской власти и по одному от англичан и французов.

§ 3. Англичане и французы не вмешиваются во внутреннее управление районом: о всех решениях Совдепа, имеющих общее значение, они осведомляются Совдепом в тех формах, какие по обстоятельствам дела будут признаны нужными.

§ 4. Союзники принимают на себя заботу о снабжении края необходимыми запасами».

Суть «словесного соглашения» сводилась к тому, что интервенция прикрывалась «просьбой» к англо-французским войскам со стороны Мурманского совета оказать ему помощь.

Кемп и Холл возражали против слишком растяжимой формулировки § 4, Веселаго немедленно изменил его следующим образом:

«Англичане и французы сделают всё возможное для снабжения края необходимыми запасами продовольствия».

С этой редакцией поправки согласились Кемп, Холл и Шарпантье. Английского адмирала немного смущал также § 3 о невмешательстве союзников во внутренние дела края. Кемп попросил прочитать ещё раз этот параграф. «Мы никогда не вмешивались во внутренние дела русского народа, — изображая изумление, заявил Кемп, — это наш принцип».

Что касается француза Шарпантье, то его беспокоил вопрос об отношениях между создающимся Мурманским военным советом и Совдепом. Но получив разъяснение, что в оперативном отношении военный совет действует и распоряжается самостоятельно, Шарпантье успокоился.

В заключение Кемп заявил, что передаст условия соглашения своему правительству. «Скажу, — добавил Кемп, — что я согласен с ними, и до получения ответа из Лондона буду оказывать содействие со своей стороны».

Сразу после окончания совещания, в 4 часа дня, было созвано собрание Мурманского совета рабочих депутатов. Оно утвердило «словесное соглашение».

Юрьев разослал всем Советам по линии Мурманской дороги телеграмму, в которой излагалась история переговоров и сообщалось о заключении соглашения. Когда возмущённые предательством Юрьева Советы — в том числе Петрозаводский — обратились в Наркоминдел, Троцкий ответил: «Мурманский совет правильно ссылается на моё разрешение».

Однако Совнарком отнёсся отрицательно к действиям Мурманского совета. Полагая, что Мурманский совет мог стать жертвой обмана, Ленин и Сталин попытались разъяснить ему всю гибельность пути, на который вступали мурманцы. Ленин и Сталин вызвали по прямому проводу Юрьева. Сталин спросил Юрьева:

«Ещё ответьте на один вопрос. Англичане никогда не помогают зря, как и французы. Скажите: какое обязательство пришлось взять Совдепу за военную помощь со стороны англичан и французов?»

На это Юрьев ответил: «Помощь оказывалась и оказывается Мурману и Мурманскому пути потому, что им, так же как и России, необходимо сохранить и развить этот край и путь, ибо в настоящее время это единственный путь сообщения России с Англией, Францией, Америкой. Сохраняя Мурман, они делают это не ради краевых интересов, но ради своих интересов в России. Никаких обязательств поэтому от нас не требуется и не требовалось. Вот текст словесного соглашения...»

Прервав Юрьева, Сталин от своего имени и от имени Ленина 8аявил:

«Примите наш ответ: нам кажется, что вы немножечко попались, теперь необходимо выпутаться. Наличие своих войск в Мурманском районе и оказанную Мурману фактическую поддержку англичане могут использовать при дальнейшем осложнении международной конъюнктуры, как основание для оккупации. Если вы добьётесь письменного подтверждения заявления англичан и французов против возможной оккупации, это будет первым шагом к скорой ликвидации того запутанного положения, которое создалось, по нашему мнению, помимо вашей воли. Ленин. Сталин».

Юрьев стал ссылаться на телеграмму Троцкого, но Сталин подчеркнул:

«Телеграмма Троцкого теперь ни к чему. Она не поправит дела...»

Юрьев продолжал предательскую линию. В Мурманске было объявлено осадное положение. Иностранные моряки, высадившиеся на берег, быстро сформировали блиндированный поезд и немедленно связались с отрядом чехословаков и поляков, стоявшим в городе Коле. В Лондон полетели телеграммы с требованием присылки новых отрядов.

В это время с 15 марта в Лондоне происходила союзническая конференция премьер-министров и министров иностранных дел стран Антанты. Она опубликовала декларацию о непризнании Брестского мира. Конференция обсудила также вопрос и об интервенции на севере. По признанию Ллойд Джорджа, «на союзной дипломатической конференции в Лондоне 16 марта рассматривался доклад генерала Нокса (бывшего английского представителя во время войны при штабе русских войск., который рекомендовал нам послать в Архангельск отряд в пять тысяч человек. К этому докладу было приложено заявление капитана Проктора, британского военного представителя в Архангельске, который выдвигал проект о посылке смешанного союзного отряда в 15 тысяч человек. Мы передали этот вопрос на обсуждение союзного морского совета и постоянного совета военных представителей в Версале. Однако, когда оба эти совета собрались на совместной конференции 23 марта, разразилось германское наступление на Западном фронте. В такой момент невозможно было обсуждать вопрос о военной экспедиции в северную Россию».

Посылка отряда на север России отпала. Стали искать других возможностей. Решили обратиться к Японии, предложив ей начать интервенцию на Дальнем Востоке. Решение было принято не без колебаний. Ясно было, что вооружённое выступление Японии поднимет советский народ на борьбу; опасались вместе с тем, что оно может толкнуть советскую власть в сторону Германии. С другой стороны, утверждение Японии в Сибири не входило в планы союзников; несомненно, оно вызвало бы неудовольствие и со стороны США. После долгих переговоров было решено просить США дать согласие на интервенцию Японии. По поручению конференции, английский министр иностранных дел Бальфур обратился к Вильсону с письмом. Сообщая о положении в России, Бальфур писал:

«Такова болезнь. Каково лечение? Конференция считает, что есть только одно средство — союзная интервенция. Если Россия не может сама себе помочь, ей должны помочь её друзья. Но помощь может быть оказана только двумя путями: через северные порты России в Европе и через её восточные границы в Сибири. Из них Сибирь, пожалуй, наиболее важна и вместе с тем является наиболее доступной для тех сил, которыми могут располагать сейчас державы Антанты. И с точки зрения человеческого материала и с точки зрения транспорта Япония может сейчас сделать в Сибири гораздо больше, чем Франция, Италия, Америка, Великобритания могут сделать в Мурманске и Архангельске. Вот почему конференция считает нужным обратиться к Японии, чтобы она помогла России в её нынешнем беспомощном положении».

Сомнения союзников подтвердились: Вильсон возражал против японской интервенции. Он опасался, что Япония на востоке России сделает то же, что Германия совершила на западе, т. е. захватит в свои руки советские территории. Тогда конференция остановилась на мысли послать на Дальний Восток смешанную экспедицию из американцев, англичан и японцев. Впрочем, Япония не хотела ждать исхода переговоров. В ночь с 4 на 5 апреля 1918 г. было инсценировано нападение на японскую контору во Владивостоке.

Японцы давно подготовляли захват Дальнего Востока. Правительственная японская печать утверждала, что после революции 1917 г. в Сибири царит хаос, что именно Япония может и должна восстановить порядок в области вплоть до Иркутска и даже до Урала. Японские власти явно искали лишь предлога для интервенции.

В целях создания такого предлога японские газеты сообщали, что германские и австро-венгерские военнопленные, расквартированные в Сибири, якобы вооружились и готовятся захватить Сибирскую железную дорогу. Для разоблачения этих измышлений Совнарком отправил английского и американского офицеров вдоль Сибирской дороги, предоставив им возможность посетить и лагери военнопленных. Офицеры (от США — Вебстер, от Англии — капитан Хикс) проехали весь путь по Сибири; после этого они донесли в Лондон и Вашингтон, что не встретили на своём пути вооружённых военнопленных.

После такой неудачи японские империалисты стали искать другого предлога для интервенции. Они нашли его в убийстве двух японцев во Владивостоке. Не дожидаясь расследования, японцы произвели высадку.

К японскому десанту скоро присоединился небольшой английский отряд.

5 апреля 1918 г. адмирал Като, командующий японским флотом, обратился с воззванием к населению Владивостока, извещая его о том, что Япония берёт на себя охрану порядка в городе. В тот же день, 5 апреля 1918 г., советское правительство опубликовало официальное сообщение. Совнарком объявлял, что в данный момент он ещё ничего не знает о причинах и виновниках убийства; однако, как и всему миру, ему хорошо известно, что японские империалисты в течение нескольких месяцев подготовляли высадку во Владивостоке.

«Ход событий, — говорилось в сообщении по этому поводу советского правительства, — не оставляет никакого места сомнениям в том, что всё было заранее подготовлено и что провокационное убийство двух японцев составляло необходимую часть в этой подготовке.

Таким образом, давно подготовлявшийся империалистический удар с востока разразился. Империалисты Японии хотят задушить советскую революцию, отрезать Россию от Тихого океана, захватить богатые пространства Сибири, закабалить сибирских рабочих и крестьян».

5 апреля вечером в Наркоминдел были вызваны представители Англии, США и Франции. Им был заявлен самый решительный протест против японской интервенции. Иностранным представителям было указано, что высадка японцев не могла иметь места без согласия союзников. Представители Англии, США и Франции заверили Наркоминдел, что представляемые ими правительства «непричастны» к японскому вторжению. Правда, каждый из них выразил это по-своему. Американский представитель «категорически заявил, что его правительство против японского вступления в пределы Сибири»; английский — сказал, что «иностранное вмешательство в Сибири противоречит намерениям английского правительства»; наконец, француз назвал выступление Японии «вполне естественной полицейской мерой». Уже в этом сказались противоречия между державами по отношению к японской интервенции.

На следующий день Наркоминдел разослал ноту протеста правительствам Англии, США и Франции. Он выразил при этом пожелание, чтобы указанные правительства срочно представили свои разъяснения.

10 апреля дипломатический представитель Великобритании в Москве Локкарт сообщил ответ своего правительства. Британское правительство заверяло, что высадка японцев имеет единственной задачей охрану жизни и собственности иностранных граждан во Владивостоке. Других целей Япония не преследует.

Вся официальная печать Англии, США и Франции подхватила эту версию. Но 7 апреля 1918 г. Ленин послал Владивостокскому совету следующую телеграмму, составленную при участии Сталина:

«Мы считаем положение весьма серьёзным и самым категорическим образом предупреждаем товарищей. Не делайте себе иллюзий: японцы .'наверное будут наступать. Это неизбежно. Им помогут все без изъятия союзники».

Протест Наркоминдела остался безрезультатным. Более того, 18 апреля французский посол Нулане выступил с публичным заявлением о солидарности Франции с японскими интервентами. После этого советское правительство лишило Нуланса дипломатического иммунитета и потребовало его отзыва.

Так началась открытая интервенция на востоке.

Япония, однако, находилась далеко; пока в России мог бы сказаться эффект японского вторжения, прошли бы месяцы. Агенты союзников попытались найти какие-либо вооружённые силы внутри России. Внимание обратили на чехословацкий корпус. По занятии Украины немцами он отступил в центральную Россию. Командование корпуса заключило с правительством Советской России соглашение о переброске чехословаков во Францию через Сибирь. Чехословаки обязывались сдать оружие, оставив только незначительную часть для несения караульной службы, и двигаться к Владивостоку отдельными эшелонами.

Командование чехословацкого корпуса нарушило свои обязательства. Оружие сдано не было. Подсумки солдат были набиты патронами. Под полом и за обшивкой вагонов находились в разобранном виде пулемёты. Эшелоны двигались не в одиночку: на крупных станциях из 8—10 эшелонов составлялись отряды в несколько тысяч человек. По дороге в состав корпуса вливались русские белогвардейцы. Число солдат достигло 60 тысяч. Получив известие о появлении японского десанта во Владивостоке, советское правительство потребовало полного разоружения чехословаков. Но по приказу Антанты в ночь на 25 мая 1918 г. чехословаки, растянувшиеся по Великой Сибирской железной дороге, подняли восстание против советской власти. От Советской России были отрезаны Урал, Сибирь, Поволжье.

Союзная дипломатия откровенно демонстрировала свою солидарность с контрреволюционным выступлением чехословаков. 4 июня представители Англии, Франции, Италии и США обратились к советскому правительству с требованием отказа от разоружения чехословаков. Они заявили, что будут считать разоружение недружелюбным актом, направленным против них, так как чехословацкие отряды являются союзными войсками и находятся под покровительством держав Согласия.

Наркоминдел ответил нотой от 13 июня 1918 г., что советское правительство после долгих попыток найти миролюбивый выход вынуждено было перейти к разоружению чехословаков, ибо они подняли вооружённый мятеж.

«Чехословацкий мятеж, — гласила нота, — везде сопровождался арестом советских властей, расстрелами и, с другой стороны, созданием контрреволюционных организаций, именующих себя местными правительствами. Чехословаки везде действуют в союзе с белогвардейцами и контрреволюционным русским офицерством».

Советское правительство выражало надежду, что представители четырёх держав Согласия не только признают необходимость и целесообразность мероприятий, предпринятых советской властью, но и вынесут осуждение чехословацким отрядам «за вооружённый мятеж, являющийся самым откровенным и решительным вмешательством во внутренние дела России».

И этот протест советского правительства был оставлен без внимания. Правительства Антанты продолжали итти по пути интервенции. 3 июня 1918 г. Верховный военный совет союзников постановил послать на север России смешанный отряд из американских, английских, французских и итальянских солдат. Иностранные войска стали высаживаться в Мурманске.

17 июня в Мурманск прибыл английский крейсер, на борту которого находились: генерал Ф. Пуль, многочисленные инструкторы и отряд английской пехоты. На следующий день, 18 июня, Пуль выступил на собрании Центрального комитета Мурманской флотилии, на котором заявил:

«Мы здесь нашли способный Совдеп, который не только способен, но и желает работать. Но способности работы этого Совдепа препятствуют, как мы видим, частью население, а частью моряки. Мы не можем работать с Совдепом, если он не может проводить в жизнь те заключения, к которым он пришёл. В данный момент он не находится в положении, чтобы их проводить, а потому мы намерены помогать Совдепу, чтобы он был в состоянии проводить свои резолюции. До сегодняшнего дня матросы достигли своего положения вооружёнными силами. Сейчас находится здесь власть сильней матросов — это союзники. Союзники здесь имеют силы, и если это потребуется и если они найдут необходимым, то они готовы применить эти силы».

20 — 23 июня в Мурманске высадилось 1500 английских солдат и офицеров. 23 июня в порт пришёл английский крейсер «Соутгемптон».

26 июня из Москвы прибыла телеграмма Ленина с резким протестом против предательских действий Юрьева.

«Английский десант, — гласила телеграмма, — не может рассматриваться иначе, как враждебный против Республики. Его прямая цель — пройти на соединение с чехословаками и, в случае удачи, с японцами, чтобы низвергнуть рабоче-крестьянскую власть и установить диктатуру буржуазии. Нами предписано выдвинуть для обороны Мурманской железной дороги от вторжения насильников необходимые войска. На Мурманский краевой Совдеп возлагается обязанность принять все меры к тому, чтобы вторгающиеся на советскую территорию наёмники капитала встретили решительный отпор. Всякое содействие, прямое или косвенное, вторгающимся насильникам должно рассматриваться, как государственная измена, и караться по законам военного времени. О всех принятых мерах, равно как и обо всём ходе событий, точно и правильно доносить».

Юрьев пытался попрежнему оправдать своё предательство. Он то вызывал к проводу Наркоминдел, убеждая его не мешать высадке интервентов, то снова принимался доказывать Ленину, что в Мурманске нельзя держаться другой линии. На повторные попытки Юрьева переговорить с Лениным последовала телеграмма :

«Даю ответ т. Юрьеву: „Если Вам до сих пор неугодно понять советскую политику, равно враждебную и англичанам и немцам, то пеняйте на себя... С англичанами мы будем воевать, если они будут продолжать свою политику грабежа”».

1 июля за измену родине советское правительство объявило Юрьева вне закона. Неделю спустя, 6 июля 1918 г., «словесное соглашение» между Мурманским советом рабочих депутатов и командованием антантовских войск было заменено письменным договором: «Временное, по особым обстоятельствам, соглашение представителей Великобритании, Северо-Американских штатов и Франции с президиумом Мурманского краевого Совета».

В соглашении имелось 14 статей. Первые две статьи гласили: «Статья первая. Настоящее соглашение, подлежащее утверждению союзными правительствами Великобритании, США и Франции, с одной стороны, и президиумом Мурманского краевого совета, с другой, — в целях совместных действий сторон, подписавших настоящее соглашение в деле обороны края от держав германской коалиции. Для достижения этой цели обе подписавшиеся стороны взаимно обязываются к полному содействию друг другу.

Примечание. В состав Мурманского края входят бывшие Александровский и Кемский уезды Архангельской губернии.

Статья вторая. Главное командование союзными и русскими вооружёнными силами в Мурманском крае организуется на тех же началах, что и на прочих союзных фронтах в настоящий момент».

Русские части, как уже существующие, так и формируемые, подчиняются русскому командованию. Представители Англии, США и Франции обещают оказывать русскому командованию содействие в области снабжения, передвижения и инструктирования формирующихся русских вооружённых сил.

Статьёй шестой представители Англии, США и Франции обязывались не вмешиваться во внутренние дела края, не обращаться непосредственно к населению, а прибегать к властям, за исключением прифронтовой полосы, «где приказы союзного военного командования, вызываемые условиями боевой обстановки, должны беспрекословно исполняться всеми». В трёх статьях представители Англии, США и Франции обязывались доставить краю продовольствие, мануфактуру и строительные материалы; при этом во всех статьях оговаривалось: «поскольку это окажется возможным». В других статьях соглашения речь шла о финансовой помощи Мурманскому совету; её размеры, формы и условия предполагалось установить дополнительным соглашением. В заключение интервенты заявляли об отсутствии у них «захватных намерений в отношении Мурманского края как в целом, так и в отдельных частях его».

Соглашение подписали:

Президиум Мурманского краевого совета: председатель Юрьев, товарищ председателя Корельский, секретарь Талый.

Управляющий делами Веселаго.

Великобританский представитель Пуль, генерал-майор, главнокоманду-ющий союзными силами на севере России.

Французский представитель Пти, капитан 1-го ранга, командир «Адмирала Ооб».

Представитель Северо-Американских Соединённых штатов Берер, капитан 1-го ранга, командир «Олимпии».

Представители Англии, США и Франции добились своего: общественное мнение своих стран им можно было успокоить, заявив, что интервенция в России происходит по соглашению с Мурманским советом.

Организаторов интервенции отнюдь не смущало, что представители трёх великих держав подписывали соглашение с представителями двух маленьких уездов. Понадобилось всего несколько дней, чтобы вскрыть всё лицемерие заявления о «невмешательстве». Сразу после утверждения соглашения интервенты стали разгонять профсоюзы и комитеты в воинских частях, арестовывать представителей советской власти. Впрочем, сам генерал Пуль лучше свидетельствует о своей работе. Вот его приказ от 13 июля 1918 г.:

«Я, главнокомандующий всеми союзными войсками в России, желаю уверить всех в мирных намерениях союзников, во всём верных лойяльным русским и их стране, а также в нашем искрением желании помочь России освободиться от немцев, белых финнов и всех враждебных агитаторов. В течение вчерашнего дня мне пришлось обыскать в полном согласии с гражданскими властями — и это было тяжёлой обязанностью для меня — некоторые здания с целью отобрания оружия и для временного задержания некоторых лиц — не постоянных жителей Мурманска — на то время, когда энергичные меры должны были быть предприняты для охранения лойяльных граждан России, а также чтобы обеспечить спокойную базу, с которой могут предприниматься ваши и наши военные действия против врагов, вторгшихся в Россию. Я прошу всех граждан вернуться к своим занятиям спокойно и без боязни и усердно содействовать нашим войскам в достижении нашей общей с вами цели, т. е. воссоздания свободной и великой, нераздельной России. Да поможет бог России.

Главнокомандующий союзными военными силами в России генерал-майор Пуль. Мурманск, 13 июля 1918 г.».

28 июня 1918 г. Наркоминдел обратился к британскому дипломатическому представителю в Москве Локкарту с протестом против высадки десанта в Мурманске.

«РСФСР покинула ряды воюющих держав,— гласила нота,— и вышла из состояния войны, дальнейшее пребывание в котором внутреннее положение России делало для неё невозможным. Трудящийся народ России и исполняющее его волю рабоче-крестьянское правительство озабочены лишь тем, чтобы жить в мире и дружбе со всеми другими народами.

Ни одному народу не угрожает войной трудящийся народ России, и никакая опасность не может угрожать с его стороны Великобритании».

С тем большей решительностью протестовало советское правительство против вторжения в Мурманск вооружённого отряда. Наркоминдел требовал очищения Мурманска и северных вод. Нота осталась без ответа. Вооружённые отряды продолжали высаживаться. Встрепенулись и русские контрреволюционные силы; в нюне к английскому премьеру явился Керенский, предлагая своп услуги. Дипломаты Антанты всё ещё убеждали США принять участие в совместном выступлении на Дальнем Востоке. Предполагалось послать генерала Нокса во Владивосток, с тем чтобы он по пути посетил Вашингтон. Но оттуда дали понять, что Нокс известен как открытый сторонник русского царизма; приезд его нежелателен. Нокс уехал в Сибирь без пересадок. 29 июня 1918 г. чехословаки захватили Владивосток. Как только получены были сведения, что чехословаки закрепились во Владивостоке, Верховный совет Антанты 2 июля снова обратился с длинным меморандумом к Вильсону, доказывая, что в интервенции надо принять участие немедленно; потом будет поздно. Наконец, в конце июля, опасаясь сепаратного выступления союзников на Дальнем Востоке, Вильсон сдался. США настаивали на том, чтобы англичане и американцы послали по 7 тысяч солдат; японцы должны были послать не больше. Союзникам этого казалось мало, тем более что японцы уже высадили больше. Американцы сами отступили от своего предложения: во Владивостоке их высадилось около 9 тысяч. Воспользовавшись этим, японцы в свою очередь довели численность своих войск до... 70 тысяч. Советский Дальний Восток и Сибирь были заняты. «Очень пёстрый по составу кордон союзных войск, — писал Ллойд Джордж, — сторожил всю Сибирь по линии Сибирской железной дороги, вплоть до Урала. Он включал русских белогвардейцев, чехов, британские морские и военные части, японцев, американцев и маленькие группы французов и итальянцев».

Произведя высадку, иностранные правительства одно за другим опубликовали декларацию с объяснением мотивов интервенции.

Общим для всех этих деклараций было утверждение, что основной причиной интервенции является необходимость борьбы с Германией и поддержки чехословаков.

Впрочем, во французской декларации было указано, что интервенция является помощью «элементам русского народа, оставшимся верными союзным обязательствам и стремящимся положить конец большевистской дезорганизации, вызвавшей расчленение и разорение преданной немцам России».

Дипломаты в роли организаторов восстания. В Советской России создалось положение, какого ещё не знала дипломатическая история: в стране находились официальные представители держав, пользующиеся полной неприкосновенностью, а страны, ими представляемые, открыто высаживали вооружённые отряды для борьбы с правительством, с которым не порывали связи и при котором их послы были аккредитованы. И такое положение длилось не день или неделю, а целые месяцы. Правительства Антанты не только не объявили о военных действиях против Советской России, но и всячески отрицали, что ведут против неё войну. Английский, французский, итальянский, японский, американский послы оставались в Вологде. Советское правительство не раз предлагало им вернуться в Москву, посылало с той же просьбой делегации в Вологду, вело длительные переговоры, — но послы оставались в Вологде.

При содействии союзных дипломатов в России возник ряд контрреволюционных организаций.

Показания свидетелей на судебном процессе эсеров в 1922 г. установили существование денежных связей иностранных дипломатов в годы гражданской войны с русскими белогвардейскими организациями. Впоследствии Савинков признал, что получил для своего «Союза защиты родины» свыше 2,5 миллиона рублей от французского посла Нуланса.

Так дипломаты превращались в заговорщиков. При их прямом участии были организованы восстания в 23 городах по Верхней Волге — в Муроме, Ярославле, Костроме, Рыбинске, вплоть до Вологды, — здесь намечался центр восстания.

Заговорщики надеялись установить связь с Архангельском, где предстояла высадка союзнического десанта. Кроме того, они полагали, что восстание на Верхней Волге облегчит чехословакам захват Среднего Поволжья. 6 июля белогвардейцы захватили Ярославль. В Рыбинске восстание началось 5 июля; оно было подавлено в течение суток. В других городах мятеж также провалился.

В тот же день вспыхнуло восстание в Москве, подготовленное «левыми» эсерами в блоке с правыми эсерами, меньшевиками, троцкистами и бухаринцами. Уже одно совпадение дат показывало, что восстания в Москве и Ярославле готовили одни и те же руки. 6 июля «левые» эсеры убили германского посла Мирбаха, явно рассчитывая спровоцировать войну. Через несколько дней, 10 июля, поднял мятеж против советской власти командующий Восточным фронтом «левый» эсер Муравьёв» Он разослал телеграмму о заключении мира с «братьями» чехословаками и совместной борьбе против Германии. Восстание «левых» эсеров было подавлено в несколько часов; не нашла поддержки и авантюра Муравьёва. Он был захвачен и расстрелян.

Для усиления чехословаков и белогвардейцев военное командование Англии двинуло свои части в Туркестан и Баку. По распоряжению генерала Маллесона, в начале августа в Закаспии появились английские отряды; отряд генерала Денстервиля добрался до Энзели, на южном берегу Каспийского моря, и оттуда стал пробиваться в Баку. Английские агенты, опираясь на меньшевиков и местных националистов в Бакинском совете, добивались его постановления о приглашении англичан в Баку якобы для борьбы с турками.

Ещё в феврале 1918 г. Ленин в телеграмме т. Шаумяну давал чрезвычайно важную для советского дипломата инструкцию.

«Мы в восторге от вашей твёрдой и решительной политики,— писал Ленин. — Сумейте соединить с ней осторожнейшую дипломатию, предпосылаемую, безусловно, теперешним труднейшим положением, — и мы победим.

Трудности необъятны; пока нас спасают только противоречия и конфликты и борьба между империалистами. Умейте использовать эти конфликты: пока надо научиться дипломатии».

В августе генерал Денстервиль вступил в Баку, падение которого было подготовлено изменнической деятельностью эсеров и местных националистов. Так на севере, востоке и юго-востоке России Антанта создала антисоветское окружение, отрезав Советскую страну от продовольствия и топлива.

«Мурман на севере, чехо-словацкий фронт на востоке, Туркестан, Баку и Астрахань на юго-востоке — мы видим, что почти все звенья кольца, скованного англо-французским империализмом, соединены между собой», — так говорил о плане Антанты Ленин.

Заговор Локкарта. Агенты Антанты не только финансировали русских белогвардейцев, но и подготовляли убийства советских деятелей. 30 августа было совершено покушение на В. И. Ленина.

Злодейское нападение на Ленина вызвало взрыв негодования во всей стране. В руках Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией имелись сведения о связи контрреволюционных организаций на территории Советской республики с представителями английского консульства в Петрограде. В ночь с 31 августа на 1 сентября сотрудники ВЧК явились в здание английского посольства, где, по полученным сведениям, предполагалось совещание контрреволюционеров и английских чиновников. Когда сотрудники ВЧК в сопровождении чинов миссии поднялись на второй этаж и вошли в комнату, оттуда раздались выстрелы. Один сотрудник ВЧК был убит, другой ранен. Чекисты вынуждены были открыть огонь; ими был убит один из стрелявших. Убитый оказался британским морским атташе Кроми; как потом выяснилось, он первый открыл огонь.

В числе арестованных был английский подданный, который не пожелал при аресте назвать свою фамилию. Доставленный в ВЧК, «неизвестный» англичанин заявил, что он — английский дипломатический представитель Локкарт. Сотрудники ВЧК ответили, что Локкарт будет немедленно освобождён; однако они спросили его, не пожелает ли он дать объяснения по поводу своих связей с контрреволюцией. Локкарт категорически отрицал какие-либо свои сношения с контрреволюционерами. Когда же ему были показаны документы и приведены доказательства, что он принимал на своей квартире заговорщиков, Локкарт сослался на своё дипломатическое положение, якобы избавляющее его от каких-либо допросов. Английскому дипломатическому представителю сообщили, что его не допрашивают как арестованного; ему лишь дают возможность доказать, что «некий Локкарт организатор антисоветского заговора» и Локкарт английский дипломатический представитель — разные лица.

Захваченные документы показали, что вместе с французским генеральным консулом в Москве Тренером и французским генералом Лавернем Локкарт пытался подкупить красноармейцев, охранявших Кремль, чтобы арестовать Совнарком и свергнуть советскую власть. После свидания Локкарта с командиром одной из войсковых частей, на которую возлагали задачу захвата Совнаркома, дальнейшие сношения с красными командирами велись через лейтенанта английской службы Сиднея Рейли. Предполагалось одновременно с Кремлём захватить Государственный банк, центральную телефонную станцию, телеграф и установить военную диктатуру. Заговорщики очень беспокоились, как бы при захвате Совнаркома не избежал ареста В. И. Ленин. Арестованных членов Совнаркома и прежде всего Ленина предполагали немедленно отправить в Архангельск, который уже 2 августа был занят англичанами. Агент Рейли, не соглашаясь на отправку Ленина, говорил участникам заговора: «Ленин обладает удивительной способностью подходить к простому человеку. Можно быть уверенным, что за время поездки в Архангельск он сумеет склонить на свою сторону конвойных, и те освободят его. Поэтому было бы наиболее верным Ленина немедленно после ареста расстрелять».

Выяснилось также, что в случае удачи переворота предполагалось опубликовать подложную тайную переписку советского правительства с правительством Германии и сфабриковать фальшивые договоры, чтобы создать соответствующее настроение для возобновления войны с Германией. Заговорщики пользовались официальными британскими документами за подписью Локкарта, найденными у арестованных.

Арест Локкарта вызвал переполох в среде дипломатов. Представители почти всех дипломатических миссий, в том числе и центральноевропейских — германской и австрийской заявили протест против «красного террора», объявленного советской властью врагам революции.

6 сентября от английского министра иностранных дел получена была телеграмма с требованием «немедленного удовлетворения и строгого наказания всякого ответственного или принимавшего участие» в аресте Локкарта лица. В случае отказа советского правительства дать полное удовлетворение министр угрожал, что «Британское Правительство сочтёт каждого из членов Русского Правительства в отдельности ответственным и примет все меры к тому, чтобы все правительства цивилизованных наций считали их состоящими вне закона, а также к тому, чтобы для них не было убежища, где бы они могли укрыться».

Выступление Бальфура, видимо, было согласовано с Францией. Оттуда в Москве была получена радиотелеграмма, в которой министр иностранных дел Пишон в тех же выражениях, что ив английской ноте, сообщал, что правительства союзных стран должны обратиться к суровым мероприятиям «против видных большевиков, попадающих в их руки». «Из-за отказа, — гласила телеграмма, — немедленно же освободить её сограждан Франция сделает ответственными лично всех большевистских вождей за притеснения и наказания, кои могут претерпеть союзные граждане в России».

На эти угрозы Наркоминдел ответил телеграммой, в которой сообщил о заговорщической деятельности Локкарта и его агентов и о том, что здание английского консульства в Петрограде превратилось в конспиративную квартиру заговорщиков. Стремясь полностью соблюсти дипломатическую неприкосновенность и правила международного общения, советское правительство, тем не менее, не может предоставить свободу действий заговорщикам. «Поэтому, — писал Наркоминдел, — правительство РСФСР поставлено в необходимость создать для лиц, уличённых в заговорах, такие условия, при которых они были бы лишены возможности продолжать дальше свою преступную, с точки зрения международного права, деятельность. Когда английские и французские войска продвигаются по территории РСФСР для поддержки открытых мятежей против советской власти, а дипломатические представители этих держав внутри России создают организации для государственного переворота и захвата власти, правительство РСФСР принуждено во что бы то ни стало принять необходимые меры самообороны».

ленно освобождены, как только русские граждане в Англии и Франции и в районе оккупации союзных войск и чехословаков перестанут подвергаться репрессиям. Дипломатические представители той и другой страны, и в том числе глава заговорщиков Локкарт, получат возможность вернуться на родину.

Завершение дипломатической изоляции Советской России в 1918 г. Непризнание Советской республики капиталистическими государствами свело на нет так называемую «посольскую неприкосновенность». Буржуазные правительства задерживали и подвергали аресту советских дипломатических представителей за границей. Вследствие этого и советское правительство принуждено было временно задерживать отъезд союзных дипломатических и консульских представителей. Представителям нейтральных стран был предоставлен беспрепятственный пропуск. Однако, следуя примеру Антанты, и эти страны одна за другой порывали дипломатические отношения с Советской Россией. В ноябре 1918 г. это сделали Швейцария и Испания, в декабре — Швеция, а за ней — Норвегия и Дания. Западноевропейские страны, за исключением Германии, не признавали советских уполномоченных; они ставили их в изолированное положение, продолжая сноситься с прежними послами старой России. При первом удобном случае иностранные правительства старались окончательно избавиться от этих полулегальных представителей Советской России. Так были высланы советские уполномоченные из Англии, Швеции, Дании. К концу 1918 г. за границей остались только советский представитель в США и посол в Берлине.

Германия не участвовала и не могла участвовать в интервенции блока англо-франко-японо-американцев, так как находилась в состоянии войны с этим блоком. Но и она самым активным образом поддерживала антисоветские силы, которые вели борьбу за свержение советской власти. Германские послы обращались к советскому правительству с резкими нотами и протестами по всякому поводу. Несмотря на то, что в это время Германия находилась в состоянии войны с Антантой, ее дипломатические представители не раз присоединялись к выступлениям дипломатии Антанты против советского правительства. Так, например, в начале сентября 1918 г. германский генеральный консул Брейтер заявил протест совместно с представителями Антанты против ареста заговорщика Локкарта.

Потерпев поражение на фронте и желая выслужиться перед победившей Антантой, берлинское правительство инсценировало соответствующий «инцидент»: на берлинском вокзале «случайно» упал и разбился ящик с дипломатической советской почтой; из ящика якобы выпали прокламации, обращенные к германскому пролетариату. Воспользовавшись этим поводом, берлинское правительство 5 ноября, за несколько дней до революции, выслало советское посольство. Докладывая об этом инциденте VI Всероссийскому Чрезвычайному съезду, товарищ Ленин говорил, что Германия «действовала, если не по прямому соглашению с англо-французской политикой, то желая им услужить, чтобы они были к ней великодушны. Мы, мол, тоже выполняем обязанности палача по отношению к большевикам, вашим врагам».

Высылка работников советского посольства из Берлина была последним актом отчаяния кайзеровского правительства: через несколько дней вспыхнула революция в Германии и Австро-Венгрии. Пали короны императоров и королей. 13 ноября 1918 г. советское правительство аннулировало Брестский мир.

С окончанием мировой войны, казалось бы, отпал тот довод, который выдвигали империалисты для оправдания интервенции; создание в России Восточного фронта против Германии представлялось уже явно бессмысленным, раз прекратилась война. Но тут же выяснилось, что не создание Восточного фронта, а борьба с советской властью являлась решающим мотивом интервенций.

13 ноября, через два дня после объявления перемирия, когда в столицах мира ещё продолжалось народное ликование, Англия и Франция подтвердили конвенцию о разделении сфер влияния в России, заключённую 23 декабря 1917 г.

14 ноября 1918 г. военный кабинет Англии решил:

1) помогать Деникину оружием и военным снаряжением;

2) отправить в Сибирь дополнительные кадры офицеров и дополнительное военное оборудование и

3) признать омское правительство (т. е. Колчака) де факто.

В ночь с 15 на 16 ноября англо-французская эскадра вошла в Чёрное море. Начался новый период интервенции. Антанта пробовала собственными силами ликвидировать советскую власть.

К концу 1918 г. Антанта добилась колоссальных успехов. Германия лежала у ног победителей. Австрия, Венгрия, Болгария, Турция покорно ждали своей участи. Завершалась дипломатическая изоляция Советской России. Революционная страна была отделена окопами и заграждениями от всего мира. Иностранные войска вместе с русскими белогвардейцами с боем продвигались к центру Советской России. Всемогущий блок Антанты, казалось, мог беспрепятственно приступить к перекройке карты мира и закрепить дипломатическими соглашениями то, что добыто было силой оружия.

Раздел шестой

Дипломатия в период подготовки Второй Мировой войны (1919-1959 гг.)

ВВЕДЕНИЕ

Конец первой мировой войны и победа в России Октябрьской социалистической, революции знаменовали начало новейшего периода в истории дипломатии. Основное содержание этого периода характеризуется двумя моментами: во-первых, сосуществованием, взаимодействием и борьбой двух противоположных систем — капитализма и социализма; во-вторых, чрезвычайным обострением всех капиталистических противоречий, которое и привело человечество ко второй мировой войне.

В истории дипломатии с 1919 по 1939 г., между первой и второй мировыми войнами, достаточно отчётливо обозначаются три этапа.

Первый этап (1919 — 1923 гг.) характеризуется усиленной дипломатической деятельностью стран-победительниц, направленной, во-первых, на создание и укрепление версальско-вашингтонской системы послевоенных международных отношений; во-вторых, на изоляцию Советской страны в целях её скорейшего подчинения или разгрома путём вооружённой интервенции.

Второй этап (1923 — 1929 гг.) ознаменован был, во-первых, обострением внутренних противоречий версалъско-вашингтонской системы; во-вторых, постепенным расшатыванием этой системы усилиями враждебных ей государств; в-третьих, вступлением капиталистических стран на путь дипломатического признания непрерывно крепнущей Страны Советов, которая мощью Красной Армии и искусными действиями своей дипломатии опрокинула все попытки империалистов подвергнуть её военному разгрому или окружить кордоном политической изоляции.

Третий этап (1929—1939 гг.), открывающийся наступлением экономического кризиса, связан с крушением версальско-вашингтонской системы, которая распадается под напором внутренних противоречий и под ударами агрессивных стран — Германии, Италии, Японии, объединяющихся в блок поджигателей войны. Стараясь отвести от себя угрозу столкновения с этим блоком, правящие реакционные круги держав-победительниц, вместо коллективного противодействия агрессорам, настойчиво предлагаемого Страною Советов, стремятся при помощи своей дипломатии разъединить их блок, привлечь на свою сторону отдельных его участников, чтобы в конце концов направить их наступление в сторону Советского государства. Эта политика «умиротворения» агрессоров, попустительства, уступок, сговора с ними и, наконец, прямого их поощрения приводит к открытому развязыванию войны, местные очаги которой — на Дальнем Востоке, в Африке, Испании, Центральной Европе — сливаются постепенно в мировой пожар.

В период 1919 — 1923 гг. державы Антанты, опираясь на Версальский договор, стремились закрепить свою победу над австро-германским блоком путём территориального, военного и экономического ослабления Германии и её союзников. Однако внутреннее соперничество между странами-победительницами мешало осуществлению этой задачи. Правительство Англии опасалось чрезмерного усиления своего французского союзника. Поэтому оно и не добивалось так упорно, как французы, ни точного выполнения немцами репарационных обязательств, ни действительного разоружения Германии. На этой почве развивалась дипломатическая борьба между Францией и Англией по вопросам об оккупации Рура, о Рейнской области, о выплате немцами репараций. Соединённые штаты Америки заинтересованы были в получении военных долгов со своих европейских союзников и в целости своих капиталов, размещённых в Германии. В силу этого американская дипломатия стремилась стабилизировать положение в Европе, умеряя натиск французов на Германию, грозивший новыми международными потрясениями. Со своей стороны германская дипломатия не упускала возможности использовать противоречия между державами-победительницами: она систематически уклонялась от выполнения обязательств Версальского договора, тайком сохраняла и увеличивала свои вооружённые силы, затягивала требуемые с неё платежи по репарациям. В результате страны-победительницы, которых Германия запугивала перспективой своего банкротства и угрозой якобы неизбежной большевистской революции в Европе, шли на уступки домогательствам немцев. Планом Дауэса была предусмотрена финансовая помощь Германии в форме американских и европейских кредитов, которые должны были поддержать курс германской валюты и содействовать восстановлению платёжеспособности Германии. Тот же план, ограждая торговлю держав-победительниц от немецкой конкуренции, являлся попыткой направить германский экспорт на завоевание советского рынка.

Версальский договор и связанные с ним дополнительные международные соглашения закрепляли результаты победы Антанты в Европе. Новый передел мира надлежало завершить и на Дальнем Востоке. Вашингтонская конференция 1921 — 1922 гг. явилась попыткой установить соотношение империалистических сил на Тихом океане. Соглашения, подписанные в Вашингтоне в 1921 — 1922 гг., определяли размеры морских вооружений великих держав и права последних на тихоокеанские островные владения. Морскому первенству Великобритании Соединёнными штатами Америки наносился чувствительный удар. Обогатившиеся и усилившиеся в итоге первой мировой войны, США выдвигались в качестве главного соперника Англии на обоих океанах и Дальнем Востоке. Англо-американские противоречия осложнялись значительным усилением позиций империалистической Японии.

«После первой империалистической войны, — отмечал товарищ Сталин, — государства-победители, главным образом Англия, Франция и США, создали новый режим отношений между странами, послевоенный режим мира. Главными основами этого режима были на Дальнем Востоке — договор девяти держав, а в Европе — версальский и целый ряд других договоров».

Ставя своей задачей охрану и закрепление версальско-вашингтонского режима, дипломатия правящих реакционных групп держав-победительниц стремилась создать такую систему международных отношений, которая предохранила бы послевоенный режим от опасных потрясений. Однако империалистическая дипломатия руководилась при этом узко понимаемыми классовыми интересами. Главную опасность она усматривала не в империалистической Германии, упорно готовившейся к реваншу; своего основного врага она видела в лице Советской страны, которая в действительности помышляла только о мире и все силы направляла на восстановление своего хозяйства на основе социализма.

На международных конференциях в Генуе и Гааге (апрель — май, июнь — июль 1922 г.) империалистическая дипломатия пыталась создать объединённый фронт против Советской страны. Но дипломатия Ленина ясно видела борьбу, происходящую в стане империалистов; учитывая эти международные противоречия, она сумела расколоть антисоветский фронт и расстроить агрессивные замыслы врагов Советской России. Рознь и неустойчивость в стане капиталистических держав вскрылись в факте заключения советско-германского соглашения в Ра-палло (16 апреля 1922 г.). Встревоженная дипломатия реакционных кругов Антанты направила свои усилия на скорейшую ликвидацию рапалльского прорыва. Отсюда возникли её попытки развить наступательные действия против страны социализма.

В период 1923 — 1929 гг., убедившись в силе и прочности Советского Союза и не будучи в состоянии без его участия восстановить нормальную хозяйственную жизнь и упрочить международные отношения, правительства капиталистических стран, одно за другим, начали вступать на путь признания СССР. К этому вынуждало их и давление общественного мнения широких демократических масс, заинтересованных в предупреждении новых войн и в восстановлении мирного международного сотрудничества. 1924 год явился годом таких признаний СССР.

Советская дипломатия не уклонялась от соглашений и сотрудничества с капиталистическими странами. В отношении буржуазных государств она проводила последовательную и твёрдую политику, ставя задачей сохранение мира и укрепление своих деловых международных связей.

«Наша внешняя политика ясна, — заявлял товарищ Сталин на XVII съезде ВКП(б). — Она есть политика сохранения мира и усиления торговых отношений со всеми странами... Кто хочет мира и добивается деловых связей с нами, тот всегда найдёт у нас поддержку».

Дальнейшей попыткой закрепить послевоенный режим в Европе явились Локарнские соглашения 16 октября 1925 г. Германия вынуждена была признать неизменность своих границ, подтвердить военные статьи Версальского договора и, вместе с Францией и Бельгией, принять на себя взаимные обязательства ненападения. Однако дипломатия союзников пошла на существенные уступки в пользу Германии. Во-первых, немцы были признаны равноправными участниками Локарнских соглашений; во-вторых, союзники отказались от распространения гарантийных обязательств Локарнского договора на восточные границы Германии. Гарантами договора между Германией, Францией и Бельгией стали Англия с Италией. Таким образом, Франция, наравне с Германией, подчинялась англо-итальянскому контролю. Это было тяжёлым поражением французской дипломатии. Напротив, для английской дипломатии Локарнскне соглашения явились крупной политической победой.

Самой серьёзной уступкой Германии со стороны союзников являлось то, что Локарнские соглашения предоставляли немцам свободу рук на Востоке. В этом заключалось антисоветское остриё Локарнского договора. Так с полной очевидностью вскрывалось стремление реакционных кругов держав-победительниц направить против Советской страны наступление империализма Германии.

Дипломатия реакционных кругов стран Антанты тщательно прикрывала антисоветскую сущность Локарнских соглашений. Она представляла этот акт международному общественному мнению как крупнейшее достижение политики «замирения Европы». В действительности в стане держав, подписавших Локарнский пакт, неудержимо продолжали углубляться империалистические противоречия. Наперерыв друг перед другом французы и англичане стремились договориться с Германией; старались они вовлечь и Италию в орбиту своего влияния. Пользуясь этим, немцы и итальянцы всё повышали свои империалистические притязания; готовясь к насильственному переделу мира, они лихорадочно увеличивали свои вооружения. Немецкая дипломатия ставила своей ближайшей задачей скорейшую ликвидацию Версальского договора и окончательную отмену репарационных платежей. Этих целей Германия надеялась достигнуть, между прочим, своим вхождением в Лигу наций, которое и состоялось 8 сентября 1926г. Стремясь «умиротворить» Германию, реакционные правительства стран-победительниц шли навстречу её домогательствам. Недальновидность, непонимание действительных гарантий мира в Европе, готовность приносить в жертву узко понимаемым классовым интересам правящей олигархии благо своих народов сказывались в этой гибельной политике.

12 декабря 1926 г. под воздействием английской и французской дипломатии Лига наций постановила снять с Германии военный контроль и удалить из пределов Германии международную контрольную комиссию. Отныне ничто уже не мешало германскому империализму готовиться к новой войне в целях реванша.

Чтобы усыпить тревогу народных масс и отвлечь их внимание от подготовки империалистических правительств к новым войнам, дипломатия этих правительств прибегала к методу пацифистской маскировки. Создавая нарочитую шумиху вокруг вопросов о разоружении или ограничении вооружений, а также о запрещении войны как орудия национальной политики, империалисты рассчитывали прикрыть этой демагогической агитацией свои военные приготовления. Советская дипломатия неустанно разоблачала эту маскировку. Со своей стороны она выдвигала планы действительного и всеобщего разоружения.

Эта смелая и решительная борьба советского правительства на мир содействовала неуклонному росту международного авторитета Советского Союза и укрепляла симпатии к нему со стороны широких народных масс. Однако советские проекты неизменно отклонялись дипломатией империалистических стран.

С наступлением экономического кризиса, разразившегося в конце 1929 г. и продолжавшегося до 1933 г., открывается третий этап послевоенной истории дипломатии, характеризующийся катастрофическим обострением международной обстановки. В поисках выхода из кризиса правящие реакционные круги империалистических держав усиливают деятельность, направленную против СССР, в надежде сломить страну социализма и насильственно включить её в мировой экономический оборот.

Французский план пан-Европы и клеветническая кампания против советского «демпинга» и «принудительного труда» вполне определённо ставили перед собой такую задачу. Советское правительство энергично и успешно противодействовало этой агитации. Не ограничиваясь мерами экономической самообороны, в дополнение к системе политических договоров о ненападении, заключённых им с целым рядом соседних стран, оно выдвинуло новый проект — обеспечения мирного сотрудничества государств, независимо от их внутреннего режима, путём заключения международного пакта об экономическом ненападении (20 июня 1933 г.). Но миролюбивые предложения советского правительства упорно отклонялись дипломатией империалистических государств. Между тем международный кризис приобретал всё большую остроту. Австро-германская попытка заключения таможенного союза в 1931 г. вызвала чрезвычайное напряжение политической обстановки в Европе. Под давлением стран-победительниц Германия и Австрия отказались от своего намерения. Однако вскоре же Германия постаралась взять реванш: она добилась признания со стороны международных экспертов невозможности для неё выполнения репарационных обязательств. Лозаннская конференция в июне 1932 г. фактически ликвидировала немецкие репарации. Это было серьёзным ударом, нанесённым версальской системе.

Вместо организованного противодействия Германии дипломатия союзных держав продолжала проводить политику попустительства немецким агрессивным стремлениям. О ревизии Версальского договора уже открыто ставила вопрос американская общественность. Того же угрожающе требовала и фашистская Италия. Между тем примеру европейских агрессоров следовала и Япония на Дальнем Востоке. В сентябре 1931 г. она оккупировала своими вооружёнными силами Манчжурию, открыто вступив на путь нарушения версальско-вашингтонского послевоенного режима. В конце концов японское правительство решило развязать себе руки, чтобы действовать без помехи. Оно достигло этого своим демонстративным выходом из Лиги наций 27 марта 1933 г. То было открытым разрывом со всей совокупностью международных обязательств версальско-вашингтонской системы. Вскоре на Дальнем Востоке запылал первый очаг будущей второй мировой войны.

Безнаказанность японской агрессии окрылила германских империалистов. Отбрасывая последние стеснения, они стремились к открытому низвержению версальской системы. Наиболее ярко выраженный характер эта политика Германии приобрела после захвата власти в стране фашистами в январе 1933 г. Ещё до этого Германия демонстративно покидает конференцию по разоружению, заявляя, что не может примириться со своим неравноправным положением. 19 октября 1933 г. Германия, по примеру Японии, выходит из Лиги наций. Опираясь на магнатов промышленности и банков, увлекая за собой малосознательные массы фашистской демагогией, националистической агитацией и яростной проповедью военного реванша, Гитлер с упорством маньяка вёл Германию к новой войне. Для внешнего мира эта подготовка маскировалась бесстыдными заверениями немецких фашистов в их миролюбии. Стремясь углубить рознь между своими противниками, они всеми мерами противодействовали созданию единого антифашистского фронта. Для этого дипломатия Гитлера вовлекала в сепаратные переговоры о соглашениях то французов, то англичан, то Польшу и Чехословакию. Наиболее реакционные круги европейской общественности Гитлер соблазнял проповедью «крестового похода» против большевиков, изображая самого себя вождём и организатором этого движения. Опасность, которая угрожала миру со стороны фашистской Германии, была слишком очевидной. Перед этой угрозой советская дипломатия неустанно призывала к объединению миролюбивых стран в целях обеспечения коллективной безопасности.

Для подготовки такого международного сотрудничества советскими дипломатами разработано и формулировано было точное понятие агрессора, внесшее ясность в важнейший вопрос об определении нападающей стороны. Это советское определение положено было затем в основу соответствующей конвенции, предложенной и подписанной Советским Союзом со всеми сопредельными странами, а также с Чехословакией и Югославией.

Рост международного значения СССР как фактора мира и активная политика советского правительства, направленная на разоблачение лицемерного буржуазного пацифизма, на борьбу против поджигателей войны, естественно, склоняли на путь сближения с Советской страной правительства тех, государств, которым внушало тревогу соседство агрессивной Германии. В этом плане намечалось сотрудничество советской дипломатии с французской. Чувствуя ослабление своих связей с Малой Антантой и с Польшей, стоя лицом к лицу с такими соседями, как гитлеровская Германия и Италия Муссолини, Франция, естественно, искала опоры. Французская дипломатия вступила в переговоры с Советским Союзом о заключении политического пакта. Так возник франко-советский проект Восточноевропейского пакта о взаимной помощи. Германия отказалась от участия в таком договоре. Немецко-фашистский агрессор не желал связывать себе руки. Угрожающая позиция Германии вынуждала сторонников мира искать сближения с Советским Союзом, чтобы заручиться его мощной поддержкой для предупреждения новой европейской войны. Этим вызвано было решение Лиги наций 18 сентября 1934 г, о принятии СССР в состав её членов. Советское правительство не уклонилось от вхождения в Лигу наций. Оно считало, что это международное учреждение, при всех его несовершенствах, может быть использовано в качестве одного из средств борьбы за мир. Но фашистские поджигатели войны всячески старались помешать установлению такого сотрудничества миролюбивых стран. Злодейское убийство французского министра иностранных дел Барту явилось актом террора, направленного фашистами против организаторов дела коллективной безопасности.

После гибели Барту французская дипломатия, руководимая предателем Лавалем, вступает на путь прямого сговора с поджигателями войны — Гитлером и Муссолини. В том же направлении вела свою политику и дипломатия реакционных правящих групп Англии. Естественно, что это лишь поощряло агрессоров к дальнейшему наступлению. 13 марта 1935 г. правительство Германии заявило, что считает себя свободным от обязательств, запрещающих ему иметь военную авиацию. Спустя три дня в Германии был обнародован декрет о введении в стране всеобщей воинской повинности. Вслед за тем и Муссолини приступил к осуществлению своего плана захвата Абиссинии как первого шага к созданию фашистской «империи».

Угрожающий рост агрессивных стремлений Германии и Италии, а также давление демократических кругов Франции вынудили французскую дипломатию решительнее пойти на сближение с Советским Союзом. 2 мая 1935 г. в Париже был подписан франко-советский договор о взаимопомощи. 16 мая 1935 г., по примеру Франции, заключила договор о взаимопомощи с Советским Союзом и Чехословацкая республика. Заключение франко-советского договора о взаимной помощи вызвало беспокойство и раздражение в реакционных кругах английской общественности. В Англии заговорили об усилении в Европе большевистского влияния. В противовес этому влиянию требовали скорейшего сближения с Германией. 18 июня 1935 г. состоялось англо-германское морское соглашение, предоставлявшее Германии право довести мощь своего флота до 35% совокупной морской мощи Британской империи. Так капитулировала перед германским агрессором дипломатия той самой страны, которая в первую мировую войну вступила именно для того, чтобы разгромить своего опаснейшего соперника на морях — Германскую империю. Ту же позицию заняли реакционные правительства Англии и Франции и перед открытым захватом Абиссинии фашистской Италией. Лишь советская дипломатия твёрдо и смело выступила на защиту свободы и независимости Абиссинии как члена Лиги наций,

Ободряемые своей безнаказанностью, фашистские агрессоры от декларативных выступлений, аннулирующих их международные обязательства, переходили к методу прямого насилия. Так действовала Япония на Дальнем Востоке, Италия в Абиссинии, Германия в Рейнской области, Италия и Германия в Испании.

Фашистская агрессия развивалась неудержимо, идя от успеха к успеху. Это могло создать впечатление якобы неодолимой её мощи или особой одарённости её вдохновителей. На самом деле сила фашистских поджигателей войны заключалась в слабости их противников. К тому же и методы фашистской дипломатии ошеломляющим образом действовали на руководящие круги демократических стран. По существу, эти методы являлись не чем иным, как применением в международной практике приёмов самого наглого обмана, шантажа, насилия, террора. Политике международных гангстеров правительства буржуазно-демократических стран могли бы противопоставить сокрушительный отпор своих объединённых сил, на стороне которых было явное превосходство. Но империалистическое соперничество, влияние реакционных профашистских групп, нежелание или боязнь сближения с Советским Союзом в целях организации единого фронта демократических стран против поджигателей войны создавали рознь и разброд в лагере западных демократий. Политика буржуазного пацифизма, систематических уступок агрессору, невмешательства, попустительства и даже пособничества развязывала руки международным разбойникам и неминуемо вела народы к новой мировой войне.

Перед лицом розни, нерешительности, а порой и поощрения поджигателей войны со стороны англо-французских кругов Германия, Япония и Италия пришли к открытому оформлению своей коалиции. Это осуществлено было заключением так называемого антикоминтерновского пакта между Германией и Японией 25 ноября 1936 г.; 6 ноября 1937 г. к нему примкнула и фашистская Италия. Свои истинные цели поджигатели войны старались прикрыть лозунгом борьбы против коммунизма. На самом деле они рассчитывали такой маскировкой обмануть бдительность буржуазных демократий, дабы скорее развязать вторую мировую войну.

Попытки политического окружения Франции, вовлечения слабейших стран Европы в орбиту своего влияния, разрушения Малой Антанты были ближайшими этапами на этом пути фашистских агрессоров. Дальнейшими шагами в том же направлении явились: захват Австрии Германией (март 1938 г.), присоединение к Германии судетских районов Чехословакии (октябрь 1938 г.) с последующим расчленением Чехословацкой республики и, наконец, оккупация всей её территории войсками Гитлера (март 1939 г.). На фоне этих событий правящие реакционные группы Англии и Франции особенно наглядно проявили своё малодушие, забвение действительных интересов своих народов и мира в Европе, готовность бросить в жертву фашистскому разбойнику слабейшие страны в расчёте задобрить насильника и направить его удары вместо запада на восток, против Страны Советов.

В противоположность капитулянтской позиции реакционеров Англии и Франции, изменивших своим договорным обязательствам в отношении Чехословакии и предавших её на растерзание Гитлеру, советское правительство открыто выступало против агрессивных действий фашистской Германии. Ещё до захвата немцами Чехословакии оно официально заявляло о своей готовности выполнить все обязательства советско-чехословацкого пакта о взаимной помощи против агрессора. После оккупации Чехословакии войсками Гитлера советское правительство отказалось признать законным включение Чехии в состав Германской империи. Столь смелая и независимая позиция советской дипломатии содействовала чрезвычайному укреплению политического авторитета Советского Союза и огромному росту его влияния в кругах международной общественности. Так подготовлялась почва для организации вокруг Советского Союза будущего блока свободолюбивых народов, борющегося против фашистских агрессоров.

Перед явной угрозой со стороны тройственного блока поджигателей войны реакционные правительства Англии и Франции вынуждены были, наконец, подумать о мерах самозащиты. Сперва англо-французская дипломатия попыталась добиться от советского правительства односторонних гарантий в пользу слабейших государств, которым раньше других могла угрожать германская агрессия. После неудачи этих попыток возникли переговоры англичан и французов с СССР о заключении договора против агрессора. Эти переговоры также не дали положительного результата. Виноваты в этом были реакционные группы английской и французской общественности, которые пытались всё получить от Советского Союза, не давая ему взамен ничего. Советское правительство, естественно, не могло согласиться на односторонний и неравноправный договор. Достаточно подозрительным в его глазах было уклонение англо-французской дипломатии от распространения договорных гарантий на прибалтийские страны, которые могли послужить удобнейшим плацдармом для нападения немецких фашистов на Советский Союз. Наконец, ни англичане, ни французы не соглашались на требования советского правительства обеспечить друг другу взаимную помощь в случае косвенной агрессии и одновременно с договором подписать англо-франко-советскую военную конвенцию. Естественно, возникало подозрение, что англо-французские реакционеры стараются затянуть переговоры, столкнуть Советский Союз с фашистской Германией, а для Англии и Франции сохранить позицию «третьего радующегося», остающегося в стороне от советско-германского вооружённого конфликта.

В конце концов советское правительство вынуждено было прервать явно несерьёзные дипломатические переговоры с представителями Англии и Франции. С другой стороны, верное своей политике мира и делового сотрудничества со всеми государствами, оно положительно встретило предложение германского правительства о заключении соглашения о торговых кредитах, а затем и договора о ненападении.

Сорвав политические переговоры с СССР, Англия и Франция нанесли тяжкий удар делу организации единого демократического фронта против агрессоров и развязали руки немецко-фашистским разбойникам. Гитлер перешёл в открытое дипломатическое наступление против Польской республики, явно провоцируя её на вооружённый конфликт. 1 сентября 1939 г. немецко-фашистские войска уже маршировали по польской территории. Однако Гитлер ошибся в своих расчётах. Он не ожидал, что давление демократического общественного мнения и элементарный инстинкт самосохранения заставят правительства Англии и Франции вступиться за Польшу и объявить себя в состоянии войны с Германией. Не предвидел Гитлер и того, что в процессе борьбы против немецко-фашистского агрессора демократические народы Запада неминуемо придут к объединению своих сил с таким мощным оплотом мира и демократии, как Советский Союз. Сеявший ветер пожал бурю. Фашистская Германия оказалась лицом к лицу с объединённым фронтом демократических народов.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ВЕРСАЛЬСКИЙ МИР (1919 г.)

1. НАКАНУНЕ МИРНОЙ КОНФЕРЕНЦИИ

Германский шантаж перед заключением мира. Перемирие между Антантой и германским блоком было заключено на 36 дней. Пять раз в течение этого времени Германия просила о заключении хотя бы прелиминарного мира. Антанта не соглашалась. «Ждём Вильсона», — гласил её неофициальный ответ. Дело, однако, было не в Вильсоне, — он сам не торопился и прибыл в Париж только 13 декабря 1918 г. Суть была в том, что победители не успели ещё договориться об условиях мира. Во всех больших и малых столицах 27 стран, участвовавших в борьбе против Германии, в том числе и созданных после её поражения, шла подготовительная работа. Добывали справочники по отдельным вопросам, составляли докладные записки, поручали историкам и экономистам рыться в старых договорах и других дипломатических документах в поисках обоснования того или иного притязания. Румыния пыталась установить единую линию поведения с Чехословакией, Югославией и Грецией. Париж и Лондон непрерывно совещались. Между обеими столицами сновали дипломатические курьеры. В Лондон съехались премьеры и министры иностранных дел Франции и Италии. Многие пункты предстоящего мирного договора вызывали серьёзные разногласия. Всплывали наружу секретные соглашения, изменявшие сложившуюся, обстановку, а это в свою очередь требовало внесения поправок в предполагаемый договор.

Больше других волновал Англию и Францию вопрос о наследстве Турции, поделённом соглашением Сайке — Пико в мае 1916 г. Как известно, Италия, узнав о секретном соглашении, всполошилась и в течение года настойчиво требовала допустить её к этому дележу. В апреле 1917 г. Ллойд Джордж, нуждаясь в помощи итальянцев на Ближнем Востоке, предложил уступить им Смирну и часть других турецких территорий. В Сен-Жан-де-Мориенн англичане и французы согласились на передачу Смирны итальянцам. Тем, однако, это показалось недостаточным. Они претендовали на дополнительные территории, населённые греками и турками. Переговоры снова затянулись до августа 1917 г. Наконец, условились, что договор получит силу только с согласия России. Но Временное правительство было свергнуто в октябре 1917 г. Возник вопрос о том, обязательно ли обещание, данное итальянцам. Переговоры затянулись ещё на год и возобновились после поражения Германии. В декабре 1918 г. Клемансо приехал в Лондон, чтобы добиться отмены соглашения, заключённого в Сен-Жан-де-Мориени, и настоять на предоставлении Франции Киликии и Сирии, занятой войсками Англии. Ллойд Джордж пошёл навстречу Клемансо, но в свою очередь потребовал для Англии в качестве компенсации Мосул, а также Палестину. Секретные переговоры шли 2 и 3 декабря. Франция колебалась. Италия требовала обещанную Смирну. Положение всё осложнялось.

Союз между странами-победительницами был заключён по принципу: «вместе бить, врозь итти». После войны пути союзников расходились всё дальше и дальше. Этим прежде всего пользовалась Германия.

Долгое время историки дипломатии, загипнотизированные торжеством Антанты, неправильно оценивали поведение послевоенной Германии. Об этом позаботились и сами немцы изображавшие Германию как несчастную жертву версальского «диктата». Постарались и те сторонники Антанты, которые не согласны были с условиями мира. Так или иначе, но империалистическую Германию изображали чуть ли не кроткой овечкой, безропотно подставлявшей шею под нож. На деле то был раненый хищник, с рычанием зализывавший раны и зорко следивший за своими врагами, выжидая, нельзя ли снова ринуться в бой. В декабре 1918 г. верховному командованию Германии удалось отвести всю армию за Рейн. Ни одна её часть не попала в плен. Правящие круги в Германии вздохнули с облегчением: план сохранения армии казался выполненным. Правда, армия была уже не прежней: она быстро поддавалась влиянию революции. Но пока можно ещё было пугать победителей тем, что армия сохранена и, в случае нужды, сумеет продолжать сопротивление. Часть войск стояла под Берлином, где поднимались волны революции. Правительство требовало разоружения армии прежде, чем она войдёт в Берлин, но верховное командование настаивало на разоружении рабочих. С ведома, а чаще и по прямому указанию верховного командования Германия покрылась сетью различных добровольческих формирований, из которых вышли впоследствии кадры фашистской партии. Тут были отряды добровольцев Росбаха, Лютцова, Элпа. бригада Эрхардта, «Балтийская оборона» и т. д. Все эти формирования готовились для подавления революции в Германии. Тайно и наверняка подготовляя разгром народного движения, германские империалисты в то же время спекулировали революцией, угрожая странам Антанты, что движение может переброситься и к ним. Пользуясь этим шантажем и зная о разногласиях в среде Антанты, германские империалисты начали саботировать выполнение условий Компьенского перемирия. Они задерживали отправку французских пленных, не возвращали награбленных ценностей, всячески тормозили сдачу подводных лодок и бронированных крейсеров. Мало того, Германия продолжала закладывать новые подводные лодки, хотя по условиям перемирия должна была сдать весь свой подводный флот. Всего на немецких верфях строилось 64 лодки. Германия срывала план поставки локомотивов и вагонов, а в числе сданных ею паровозов было много неисправных.

«Я думаю, — признавался Гофман, — что пока Антанта не имеет никакого представления, что делается у нас, иначе она давно потребовала бы, чтобы мы прекратили плутовать. Антанта всё ещё полагает, что у нас сохранилась крепкая армия и что мы играем с ними комедию».

Продление перемирия. Между тем срок перемирия истекал. От Антанты пришло требование прислать уполномоченных для продления перемирия. Нота была направлена в адрес верховного командования Германии. Немецкая военщина воспользовалась этим, чтобы злорадно подчеркнуть, что Антанта не считается с берлинским правительством. На предварительном совещании с германской делегацией Гинденбург предлагал при продлении перемирия добиваться следующих условий: предмостные укрепления и нейтральная зона на правом берегу Рейна уничтожаются; граница проходит по Рейну, причём между Германией и оккупированными областями сохраняется свобода сообщений; оккупационная армия должна быть сокращена и блокада снята.

12 и 13 декабря в Трире германская делегация вела переговоры с Фошем. На протесты маршала по поводу затягивания выполнения условий перемирия Эрцбергер заявил, что срок был дан слишком короткий, что и сами союзники со своей стороны не выполнили обещания дать Германии продовольствие. Фош пропустил это возражение мимо ушей. Тогда Эрцбергер указал на опасность революции: армия и страна находятся в состоянии опасного брожения, возможен переворот. Это Фош принял к сведению. Трирским соглашением перемирие было продлено ещё на один месяц, до 13 января 1919 г. В качестве новой гарантии союзники оставляли за собой право занять нейтральную зону на правом берегу Рейна, к северу от кёльнского предмостного укрепления и до голландской границы. Об оккупации должно последовать уведомление за шесть дней.

Тут же союзники выговорили себе свободный проход через Данциг и Вислу. В Данциг предполагалось выслать польскую армию под командованием генерала Галлера, которая формировалась во Франции. Союзники подготовляли плацдарм для борьбы поляков с большевиками, но немцы хотели взять это на себя; тайно от союзников они сами вели переговоры с поляками. Вот что писал Гофман о планах германских империалистов: «У нас были очень интересные переговоры с поляками. Они предлагают удержать Вильно против большевиков, если мы разрешим им провести войска из Варшавы в Вильно. Я всецело за это, так как наши войска не желают больше сражаться. Как решит правительство, я ещё не знаю».

Месячного продления перемирия оказалось опять недостаточно; и к этому сроку союзники не закончили предварительных переговоров. К тому же Франция и не спешила, ибо заключение мира вынудило бы Фоша демобилизовать армию, а перемирие позволяло держать солдат под ружьём. Понадобилось новое продление, тем более что в Германии ширилось революционное движение; Эрцбергеру в Берлине пришлось ехать на вокзал окольным путём, так как в районе станции шли уличные бои. 14 января 1919 г. в Касселе правительственная делегация встретилась с германским верховным командованием. Обсуждали линию поведения. Решили предложить союзникам общий фронт против большевиков в обмен за уступки на Западе. Немцы готовы были впустить войска Антанты в Берлин, если там победит пролетарская революция. «Если они, вопреки всему, — писал Гофман о спартаковцах, — захватят власть, Берлин займёт Антанта. Такие перспективы не очень отрадны, но всё же это некоторая страховка».

Отдать Берлин национальным врагам, только не своему народу, — такова была позиция господствующих кругов Германии.

Во время переговоров о продлении перемирия Фош потребовал в качестве штрафа за недоставленные локомотивы и вагоны присылки 58 тысяч сельскохозяйственных машин. Кроме того, маршал настаивал на подчинении русских военнопленных, находящихся в Германии, комиссии союзников, немедленном возвращении всего увезённого Германией из Северной Франции и Бельгии имущества и предоставлении немецкого торгового флота в распоряжение союзников для подвоза продовольствия Германии и другим странам Европы. На ответ немцам дано было 24 часа.

Эрцбергер просил увеличить срок; он возражал против всех пунктов. Маршал оставался неумолим. Эрцбергер снова воспользовался уже испытанным средством: германские уполномоченные пробовали пугать союзников угрозой революции и настойчиво предлагали свои услуги для борьбы с большевизмом. Из Германии тем временем поступили сведения, что армия вошла в Берлин и приступила к разоружению рабочих. Началась расправа. Как только Эрцбергер получил сообщение об умерщвлении Карла Либкнехта и Розы Люксембург, он поспешил к маршалу Фошу. «Я отправился в 11 часов к маршалу Фошу на вокзал, — рассказывает Эрцбергер в своих мемуарах, — где сообщил противникам только что полученное известие об убийстве Либкнехта и Розы Люксембург. Это сообщение произвело на всех присутствующих глубокое впечатление. Я тотчас заявил, что выдача сельскохозяйственного материала до 1 марта 1919 г. невыполнима: она разрушила бы немецкое сельское хозяйство и сделала бы невозможной будущую жатву».

Фош, настаивавший первоначально на том, чтобы 50% машин было доставлено немедленно, сбавил две трети этого количества и согласился назначить конечным сроком выдачи 1 мая, и то лишь «в принципе». Так германская дипломатия обменяла кровь Либкнехта на машины.

16 января перемирие было продлено опять па один месяц, до 17 февраля 1919 г. Требования Фоша были приняты: немцы согласились предоставить весь свой торговый флот в распоряжение союзников для обеспечения Германии продовольствием. При этом германская делегация согласилась на смену немецкого экипажа — «постановление, принятое в защиту от большевизма», как признавался Эрцбергер.

Программа держав на мирной конференции. Условия перемирия в известной мере предопределяли и условия мира. Эти условия в основном были подготовлены давно. Они подвергались только постоянным изменениям в связи с новым соотношением сил. Французские империалисты мечтали о расчленении Германии. Им очень хотелось отбросить Германию назад, к тому положению, какое она занимала до Франкфуртского мира. Недаром сам Клемансо в речах и репликах постоянно возвращался к Франкфуртскому миру, не без злорадства напоминая, что он в своё время отказался его подписать. Но наиболее агрессивные элементы во Франции требовали Германии, перекроенной по образцу Вестфальского мира 1648 г.

Каковы были истинные намерения Франции, можно судить по тайному соглашению, заключённому Францией с царской Россией в феврале 1917 г., буквально накануне свержения царизма. Россия соглашалась на французский план установления границ с Германией при условии, если Франция удовлетворит стремление царской России получить Константинополь и проливы и признает за Россией полную свободу в установлении её западных границ. По этому тайному соглашению Франция получала Эльзас-Лотарингию и весь углепромышленный бассейн долины реки Саар. Граница Германии проходила по Рейну. Германские территории, расположенные по левому берегу Рейна, отделялись от Германии и составляли автономные и нейтральные государства. Франция занимала эти государства своими войсками до тех пор, пока Германия окончательно не удовлетворит всех условий и гарантий, которые включены будут в мирный договор. В завуалированной форме это была едва ли не вечная оккупация, ибо всегда можно было найти доказательство, что Германия «не окончательно» удовлетворила все условия.

В своё время опубликование большевиками этого секретного соглашения вызвало переполох во всём мире. Английский министр иностранных дел Бальфур 19 декабря 1917 г. заявил официально в Палате общин: «Мы никогда не давали своего согласия на это дело... Никогда мы не желали этого, никогда не покровительствовали этой идее».

Французская пресса с возмущением писала, что всё это выдумки. Но граница по Рейну всегда в том или ином виде оставалась требованием французских империалистов. На ней настаивали прежде всего французские генералы. Всю Англию обошло интервью маршала Фоша, данное им корреспонденту «Times» 19 апреля 1919 г. Ударяя карандашом по карте французско-германской границы, маршал Фош говорил: «Здесь нет никаких естественных преград вдоль всей границы. Неужели здесь мы должны будем удерживать немцев, если они снова нападут на нас? Нет! Здесь! Здесь! Здесь!».

И маршал несколько раз прочертил карандашом по Рейну.

Граница по Рейну сама по себе ещё не определяла всей программы Франции. Насчитывая всего 40 миллионов населения, притом почти не увеличивавшегося, Франция боялась даже обезоруженной Германии с её 70 миллионами непрерывно умножающегося населения. Французские стратеги хотели создать по ту сторону Германии блок стран, которые заменили бы прежнего союзника — царскую Россию. Восстановленные Польша и Чехословакия, усиленные Румыния и Югославия должны были составить цепь союзников Франции по ту сторону Германии и вместе с тем барьер между Германией и Советской Россией. С помощью огромной контрибуции, лишь ради приличия названной репарациями, французские империалисты надеялись подорвать экономическую мощь Германии. Колонии Франции расширялись за счёт Германии в Африке и за счёт Турции в Малой Азии.

Выполнение этого плана, — т. е. господство над Центральной и известной частью Восточной Европы, проникновение на Балканы, твёрдые позиции в Африке и на Ближнем Востоке, — делало Францию гегемоном Европы. Это предстояло закрепить на мирной конференции. «...Этот мирный договор, как и все другие, является и не может не быть лишь продолжением войны», — недаром писал Клемансо в предисловии к книге Тардье, своего ближайшего советника и члена французской делегации на Парижской конференции.

Выполнение программы Франции выпало на долю беспощадного человека, который как-то сказал, что «20 миллионов немцев являются излишними». За долгие годы политической борьбы Клемансо приобрёл огромный опыт. «Сокрушитель министерств», «тигр» — таковы были клички Клемансо, которому удалось ловкими маневрами опрокинуть несколько министерских кабинетов.

Позиция французской дипломатии на конференции была довольно сильной: за её спиной стояла огромная континентальная армия; маршал Фош диктовал Германии условия перемирия и многого уже добился.

Но даже и такому опытному и непреклонному политику, как Клемансо, было трудно проводить на конференции свою программу. Приходилось лавировать, отступать, выдвигать туманные формулировки, сталкивать лбами своих соперников. Мир превращался не столько в «продолжение войны» с Германией, сколько в борьбу недавних союзников.

Англия, интересы которой представлял Ллойд Джордж, добившись сокрушения Германии, хотела на конференции закрепить мирным договором то, что было добыто силой оружия. Морское превосходство Англии определяло её позицию на конференции. Германия как морская держава перестала существовать. Правда, флот её не был разбит в бою, но значительная его часть стояла в английской гавани Скапа-Флоу. Колонии Германии в большей части перешли к Англии. В её же руках находились Месопотамия, Аравия и Палестина, отнятые английской армией у Турции. Превосходство Англии подкреплялось союзом с Японией. Опираясь на Японию, Англия могла противостоять США. С другой стороны, для борьбы с непомерно возросшими претензиями Франции в Европе ей можно было опираться на те же США, которые также возражали против расчленения Германии по примеру Вестфальского мира. Проникновение Франции на Балканы Англия могла нейтрализовать, поддержав против Франции Италию и, с другой стороны, организовав балканские страны против той же Франции.

Слабым местом в плане Ллойд Джорджа было отношение к Германии. Возражая против расчленения Германии, Ллойд Джордж думал в то время использовать её против Советской страны. А это требовало сохранения Германии как военной державы, создавая тем самым возможность для Германии, собравшись с силами, вновь выступить против той же Англии.

Положение Америки в кругу мировых держав резко изменилось в конце войны. Из страны-должника США превратились в страну-кредитора, которой Европа задолжала около 10 миллиардов долларов. Обеспечить получение долгов нельзя было, не вмешиваясь в европейские дела. Приходилось окончательно отказаться от прежней позиции невмешательства — и президент США впервые в истории страны покинул пределы родины, отбыв на старый континент, в Европу.

Тогдашних руководителей Америки пугало морское могущество Англии. «Уничтожение германского военного флота, — признаёт Бекер, написавший книгу о Вильсоне, — давало британцам беспримерный в истории перевес над всеми державами... Морское могущество Англии увеличилось ещё в большей степени благодаря союзу между Британией и Японией, третьей великой державой мира».

Считая возможность конфликта между Великобританией и США маловероятной — «правда, не вследствие чувства взаимной симпатии», а потому, что обе державы обладали избытком территории на земном шаре, — Бекер заключает: «Тем не менее морское превосходство Англии было важным моментом, определившим её поведение на мирной конференции».

Сам Вильсон поддерживал положение, что американский флот должен быть таким, чтобы он мог поспорить с любым флотом мира. «Ни одному флоту в мире, — говорил Вильсон 3 февраля 1916 г. в Сен-Луи, — не приходится защищать так далеко растянувшуюся область, как американскому флоту; поэтому он должен, по моему мнению, превосходить все прочие флоты мира своей активностью».

В целях ослабления Англии и Японии США добивались расторжения англо-японского союза. С другой стороны, можно было затруднить положение Англии в Европе, не допустив полного разгрома Германии. В этом вопросе США и Англия играли одной и той же картой. Но Ллойд Джордж ставил её против Франции и России, а Вильсон — против Англии ж Советской страны.

В позиции США также были свои сильные стороны. Формально мирный договор строился на основе 14 пунктов Вильсона, — по крайней мере обе враждующие коалиции официально об этом заявили. Взоры всего мира прикованы были к Вильсону. Все видели в нём спасителя. В Европе Вильсону устраивали головокружительные встречи. В Париже его принимали восторженнее, чем Фоша, превознесённого как национального героя. Вся пацифистская пресса мира поддерживала веру в спасительную миссию президента. «Вильсон, не сдавайся!» — с таким лозунгом во всю страницу выходила лейбористская газета, противопоставляя поборников «новой дипломатии» дипломатам старой школы.

Вильсон в общем умело и настойчиво использовал сильные позиции США и добился на конференции ряда серьёзных успехов, несмотря на то, что встретил в лице Клемансо и Ллойд Джорджа весьма опытных дипломатических соперников. Они не могли простить ему свои неудачи; поэтому в отместку они и характеризовали его как деятеля, совершенно не искушённого в вопросах дипломатии и к тому же наивно вообразившего, что он действительно призван спасти мир. «Я думаю, — так писал о Вильсоне Ллойд Джордж, — что идеалистически настроенный президент действительно смотрел на себя, как на миссионера, призванием которого было спасение бедных европейских язычников... Особенно поразителен был взрыв его чувств, когда, говоря о Лиге наций, он стал объяснять неудачи христианства в достижении высоких идеалов. „Почему, — спрашивал он, — Иисус Христос не добился того, чтобы мир уверовал в его учение? Потому что он проповедывал лишь идеалы, а не указывал практического пути для их достижения. Я же предлагаю практическую схему, чтобы довести до конца стремления Христа”. Клемансо молча раскрыл широко свои тёмные глаза и оглядел присутствующих».

К числу дипломатических успехов Вильсона следует отнести, в первую очередь, заключение перемирия на основе 14 пунктов, внесение устава Лиги наций в мирный договор, отказ Италии в её притязаниях. Но у дипломатии президента были и свои слабые стороны. Прежде всего Вильсон не имел большинства в Конгрессе: на последних президентских выборах в ноябре 1918 г. демократическая партия, лидером которой он был, потерпела поражение, поэтому ему приходилось всё время оглядываться на оппозицию. Во-вторых, уязвимой стороной Вильсона было его стремление не допустить полного разгрома Германии, что фактически означало сохранение для неё экономических и политических возможностей готовиться к новой войне. Наконец, крайне слабым местом дипломатии Вильсона было отношение к Советской России. В пункте 6 своих 14 условий мира Вильсон настаивал на таком разрешении вопросов, касавшихся России, которое гарантировало бы ей «полную и беспрепятственную возможность принять независимое решение относительно её собственного политического развития и её национальной политики». Но когда от этой пышной декламации Вильсон перешёл к практическим вопросам, то этот пункт превратился в программу расчленения России. В официальном американском комментарии к 14 пунктам, составленном полковником Хаузом (членом делегации США на Парижской конференции и личным другом Вильсона), а затем утверждённом президентом, 6-й пункт расшифровывался следующим образом:

«Основной вопрос заключается в том, следует ли считать русскую территорию равнозначащей территории, принадлежавшей ранее Российской империи. Ясно, что это не так, потому что пункт 13-й предполагает создание независимой Польши, — условие, которое исключает восстановление территории империи. То, что признано правильным для поляков, разумеется, должно быть так же признано и для финнов, литовцев, латышей, а, возможно, также для украинцев».

На этом расчленение России не заканчивается. Американская дипломатия предлагала рассматривать Кавказ «как часть проблемы Турецкой империи». Туркестанские республики рекомендовалось передать в качестве подмандатной территории какой-нибудь великой державе. Вильсон позаботился даже о Великороссии и Сибири. «Мирная конференция, — говорилось в официальном комментарии Хауза, — может потребовать создания правительства, достаточно правомочного, чтобы говорить от имени этих территорий».

Хотя Италия на мирной конференции и числилась в группе великих держав, но после поражения у Капоретто с ней никто не считался. Верная своему характеру международного «шакала», Италия вертелась вокруг стола великих держав, выжидая куска добычи, который наметила себе в награду за измену Тройственному союзу. Поддерживая требования то одной, то другой великой державы, Италия переходила от угодливости к угрозам; она даже покинула было мирную конференцию, чего, кстати, и не заметили, как не обратили внимания и на её конфузливое возвращение в зал заседаний. Лишь в одном вопросе её представители — премьер-министр Орландо и министр иностранных дел Соннино — не меняли своей позиции и до того, как, уходя, хлопнули дверью, и после того, как украдкой прошмыгнули обратно в ту же дверь: Италия всё время настаивала на интервенции против Советской России.

Япония была представлена Сайондзи, Макино и другими делегатами, которых прозвали «молчаливыми партнёрами», — так редко приходилось им выступать. В спорных вопросах, касавшихся Европы и Африки, они не выдвигали своих претензий, а систематически поддерживали Англию и США, надеясь на соответствующие компенсации в вопросах тихоокеанских. В этих случаях их молчаливость сменялась неудержимым многословием. Оставаясь в стороне в американско-европейском конфликте и, тем не менее, всячески его углубляя, японские дипломаты под шум общей перепалки добивались захвата азиатского материка.

Что касается остальных стран, участвовавших на мирной конференции, то они самостоятельной роли не играли, а если и выступали, то лишь в роли свиты или клиентов великих держав.

Противоречия между странами не могли не прорваться на мирной конференции. Это было ясно для всех. Не случайно Бальфур перед Парижской конференцией обронил: «Повидимому, мирная конференция превратится в несколько беспокойное и бурное предприятие».

3. ПАРИЖСКАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ (18 января ― 28 июня 1919 г.)

Организация конференции. Всего на конференцию съехалось более тысячи делегатов. Их сопровождало огромное число сотрудников: ученые эксперты — историки, юристы, статистики, экономисты, геологи, географы и т.п., — переводчики, секретари, стенографистки, машинистки и даже солдаты. Вильсон привёз с собой охрану из Америки, так же как и Ллойд Джордж из Лондона. Число сотрудников, обслуживавших делегацию, у американцев достигало 1 300. Содержание американской миссии обошлось в 1,5 миллиона долларов. Одних журналистов, официально зарегистрированных на конференции, было более 150, не считая бесконечного количества репортёров и интервьюеров, кружившихся вокруг отелей, занятых делегациями.

Кроме официальных делегатов, на мирную конференцию в Париж прибыли представители ряда колониальных стран, малых держав, вновь созданных государств, общественных организаций. Шумный Париж, достаточно привыкший к большому наплыву приезжих, и тот жил несколько месяцев интересами мирной конференции.

12 января на Кэ д’Орсэ состоялось первое деловое совещание премьер-министров, министров иностранных дел и полномочных делегатов пяти главных держав. Председательствующий французский министр иностранных дел Пишон предложил присутствующим обсудить порядок работ конференции.

Сразу возник вопрос о языке конференции, протоколов и будущих текстов мирного договора. Клемансо заявил, что до сих пор все дипломаты пользовались французским языком; нет никаких оснований менять этот обычай, особенно если вспомнить, «что пережила Франция». Ллойд Джордж предложил пользоваться также и английским языком, потому что полмира говорит на этом языке; надо принять к тому же во внимание, что США выступают в Европе впервые на дипломатическом поприще. Итальянский министр иностранных дел Соннино, Кстати безукоризненно владевший французским языком, заявил, что французское предложение наносит оскорбление Италии. Раз принимается во внимание, что пережила Франция, то не следует забывать, что Италия выставила на фронт от 4 до 5 миллионов солдат, говорил Соннино, настаивая на допущении итальянского языка. «Плохое начало для будущего союза наций», —• сердито проворчал Клемансо. В конце концов признали стандартными языками английский и французский.

Уладив вопрос о языке, приступили к обсуждению регламента конференции. Это представляло большие трудности, ибо все 27 наций настаивали на своём участии в прениях, совещаниях и решениях. Искали прецедентов в истории, вспоминали про организацию Венского конгресса, обсуждали, нельзя ли принять за образец его «комиссию четырёх» или «восьми» и т. д.

Клемансо настаивал на том, чтобы в первую очередь во внимание принимались мнения великих держав.

«Я до сих пор постоянно держался того мнения, что между нами существует соглашение, — говорил Клемансо, — в силу которого пять великих держав сами разрешают важные вопросы прежде, чем входят в зал заседаний конференции.

В случае новой войны Германия бросит все свои армии не на Кубу или Гондурас, а на Францию; Франция будет снова отвечать. Поэтому я требую, чтобы мы держались принятого предложения; оно сводится к тому, чтобы происходили совещания представителей пяти названных великих держав и, таким образом, достигалось разрешение важных вопросов. Обсуждение второстепенных вопросов должно быть до заседания конференции предоставлено комиссиям и комитетам».

С другой стороны, английские доминионы требовали, чтобы их рассматривали как самостоятельные государства. «Мы имеем такое же значение, как Португалия», — говорили делегаты Канады. Вильсон возражал против обсуждения вопросов в тесном кругу. Англия не выступала против предложения Клемансо, но настаивала на предоставлении возможности и малым нациям принять участие в работах конференции.

После продолжительного обсуждения приняли французский проект, составленный Вертело. Все представленные на конференции страны были поделены на четыре категории. В первую входили воюющие державы, «имеющие интересы общего характера», — США, Британская империя, Франция, Италия и Япония. Эти страны будут участвовать во всех собраниях и комиссиях. Вторая категория — воюющие державы, «имеющие интересы частного характера», — Бельгия, Бразилия, британские доминионы и Индия, Греция, Гватемала, Гаити, Геджас, Гондурас, Китай, Куба, Либерия, Никарагуа, Панама, Польша, Португалия, Румыния, Сербия, Сиам, Чехословацкая республика. Они будут участвовать в тех заседаниях, на которых обсуждаются вопросы, их касающиеся. В третью категорию входят державы, находящиеся в состоянии разрыва дипломатических отношений с германским блоком, — Эквадор, Перу, Боливия и Уругвай. Их делегации участвуют в заседаниях, если будут обсуждаться вопросы, их касающиеся. Наконец, четвёртую категорию составляют нейтральные державы и государства, находящиеся в процессе образования. Они могут выступать или устно, или письменно, в тех случаях, когда будут приглашаться одной из пяти главных держав, имеющих интересы общего характера, и только на заседания, посвящённые специально рассмотрению вопросов, прямо их касающихся. Притом, подчёркивал регламент, «лишь постольку, поскольку эти вопросы затронуты». Ни Германия, ни её союзники в регламенте не упоминались.

Представительство между странами было распределено следующим образом: США, Британская империя, Франция, Италия и Япония послали на мирную конференцию по 5 полномочных делегатов; Бельгия, Бразилия и Сербия — по 3; Китай, Греция, Геджас, Польша, Португалия, Румыния, Сиам и Чехословацкая республика — по 2; британские доминионы (Австралия, Канада, Южная Африка) и Индию представляли по 2 делегата, Новую Зеландию — один делегат. Все остальные страны получили право послать по одному делегату. Особо было оговорено, что «условия представительства России будут установлены конференцией, когда будут рассмотрены дела, касающиеся России».

По регламенту мирную конференцию должен был открыть президент Французской республики. Вслед за тем временно должен был председательствовать глава французского Совета министров. Для редактирования протоколов был создан секретариат по одному представите-лю от каждой из пяти главных стран. Далее, было тщательно предусмотрено ведение протоколов хранение документов, кто и как имеет право представлять петиции. Но впоследствии вся эта тщательная регламентация оказалась нарушенной. Одно совещание следовало за другим. Скоро все запутались в том, какое совещание является официальным а где — частная встреча. Вряд ли можно назвать в истории дипломатии ещё одну такую беспорядочную конференцию, как Парижская: важнейшие её совещания остались совершенно без протоколов и даже без секретарских записей. Когда занятому по горло в этих бесконечных совещаниях Клемансо сказали об этом, он пробормотал: «К чорту протоколы...».

В сущности, деление стран на категории и распределение мандатов между странами уже предопределяли характер работы конференции. Первоначально всё было сконцентрировано в Совете десяти, состоявшем из премьер-министров и министров иностранных дел пяти великих держав. То были: от США — президент Вильсон и статс-секретарь Лансинг, от Франции — премьер-министр Клемансо и министр иностранных дел Пишон, от Англии — премьер-министр Ллойд Джордж и министр иностранных дел Бальфур, от Италии — премьер-министр Орландо и министр иностранных дел барон Соннино, от Японии — барон Макино и виконт Шинда. Остальные полномочные делегаты конференции присутствовали лишь на пленарных заседаниях конференции, которых почти за полгода её работы было всего семь.

Регламент был утверждён. Собирались уже закрыть собрание, как вдруг слова потребовал маршал Фош. Не считаясь с тем, что совещание было довольно многочисленным, Фош открыто предложил организовать поход против большевиков. В руках маршала было сообщение Падеревского о занятии большевиками Вильно. Маршал настаивал на переброске войск в район Данциг — Торн: этим и объясняется, почему Фош, обсуждая продление перемирия с Германией, потребовал пропуска войск через Данциг. Ядром войск, предназначенных для экспедиции, должны были являться армии США. «Они обнаруживают ещё величайшую бодрость», — объяснял своё предложение Фош. Предложение маршала преследовало троякую цель: оно оказывало помощь французскому союзнику— Польше, с другой стороны, связывало США с интересами Франции и, наконец, уводило американские войска из Франции.

Вильсон непрочь был реализовать свой план борьбы с большевиками, но в таком виде предложение маршала его не устраивало. Президент высказался против идеи маршала. Ллойд Джордж также отказался обсуждать это предложение. При таких условиях Клемансо ничего не оставалось, как отказаться от плана маршала, а Пишон даже внёс предложение, «чтобы собрания продолжались без участия военных, которые должны удалиться».

Открытие конференции. Конференция, которой предстояло предъявить мирный договор Германии, открылась в тот же самый день, 18 января, и в том же зеркальном зале Версаля, где 48 лет тому назад было провозглашено создание Германской империи. В большой речи при открытии собрания президент Пуанкаре потребовал санкций против виновников войны и гарантий против новой агрессии. Напомнив, что в зале заседания в своё время была провозглашена Германская империя, захватившая при этом две французские провинции, Пуанкаре говорил:

«По вине своих основателей она была порочна в самом своём происхождении. Она хранила в себе зародыш смерти. Рождённая в несправедливости, она закончила своё существование в бесчестии».

Атака была направлена, можно сказать, прямо в лоб: Франция в лице Пуанкаре сразу выдвинула программу расчленения Германии. Но другие делегаты больших стран не поддержали французской позиции: у них имелись свои планы. Вильсон рекомендовал рассмотреть сначала вопрос о Лиге наций. Он внёс своё предложение ещё после заседания Совета десяти от 12 января. Несколько раз потом Вильсон возвращался к Лиге наций. Остальные участники Совета десяти колебались. Они боялись, что принятие устава Лиги наций может затруднить последующее решение территориальных и финансовых проблем. Так до пленума и не решили вопроса о Лиге наций.

Пленум мирной конференции утвердил регламент работ, избрал Клемансо президентом, а Лансинга, Ллойд Джорджа, Орландо и Сайондзи — вице-президентами конференции.

Четыре дня после пленума шли длительные дискуссии в Совете десяти. Вильсон настаивал на том, что устав Лиги наций и мирный договор должны составлять единое и неразрывное целое, обязательное для всех. Ллойд Джордж соглашался лишь на включение устава Лиги наций в мирный договор. Французы предлагали не связывать Лигу наций с мирным договором. В английском предложении в замаскированной форме, а во французском более явно Лига наций так или иначе отделялась от мирного договора. Наконец, решили передать вопрос о Лиге наций особой комиссии. Передачей вопроса о Лиге наций в комиссию дипломаты Франции и Англии надеялись надолго снять его с повестки дня. Мало того, комиссию постарались сделать как можно более громоздкой, чтобы затянуть её работу. Французы и англичане предложила включить в состав комиссии представителей малых наций. Напрасно Вильсон настаивал на создании небольшой комиссии. В ответ; Ллойд Джордж твердил: раз Лига наций должна стать щитом малых народов, надо допустить их в комиссию. Клемансо уверял, что великие державы докажут свою готовность сотрудничать с малыми нациями, если откроют им двери комиссии. Так настойчиво включали в комиссию представителей малых народов, которых столь пренебрежительно не допускали к действительной работе мирной конференции.

Вильсон понимал, что работу комиссии хотят всячески затруднить, и со своей стороны сделал дипломатический ход. Президент заявил, что берёт на себя председательствование в комиссии. Она была названа «Комиссией отеля Крийон».

25 января на пленарном заседании конференции Вильсон изложил свой тезис: Лига наций должна быть интегральной частью всего мирного договора. Мирная конференция приняла предложение Вильсона. Президент с головой ушёл в работу «Комиссии отеля Крийон».

Отделавшись на время от вопроса о Лиге наций, участники конференции решили перейти к другим проблемам. «Восточный и колониальный вопросы менее сложны», — уверял Ллойд Джордж, предлагая обсудить судьбу колоний, отнятых у Германии, а одновременно с ними и турецких владений.

Эго поддержали прежде всего британские доминионы, которые всё время требовали немедленного дележа колоний. Представитель Новой Зеландии прямо заявил, что является восторженным поклонником Лиги наций. Однако, опасаясь её «переобременить», он рекомендовал сначала поделить колонии, а потом уже предоставить полную возможность распоряжаться Лиге наций. Япония ещё накануне, в предварительных переговорах, также выразила согласие на постановку вопроса о колониях. Итальянский премьер Орландо не возражал. Ллойд Джордж мог, таким образом, надеяться на принятие своего предложения. Он, однако, ошибся: колониальный вопрос оказался вовсе не лёгким. Все соглашались с тем, что колонии не должны быть возвращены Германии. Вильсон отметил это единодушие, заявив: «Все против возвращения германских колоний». Но что с ними делать? Этот вопрос вызвал разногласия. Каждая из крупных стран немедленно предъявила свои давно обдуманные претензии. Франция требовала раздела Того и Камеруна. Япония надеялась закрепить за собой Шаньдунский полуостров и германские острова в Тихом океане. Италия также заговорила о своих колониальных интересах. Французы намекнули, что договоры, заключённые во время войны, уже разрешили ряд вопросов. Все поняли, что между странами существуют тайные договоры. Прорвалось наружу то, что скрывалось так тщательно.

При таком обороте дела Лига наций уже оставалась в стороне. Между тем для Вильсона вопрос о Лиге наций был прежде всего делом личной его чести. Хотя самому президенту, по признанию его историографа Бекера, не принадлежала ни одна идея — все были позаимствованы у других, — но всё же президент много поработал над созданием устава, и весь мир связывал Лигу наций с именем Вильсона. Народные массы устали от войны. Они и слышать не хотели о новых военных тяготах. Мира требовали во всех странах, во всех слоях населения. Пацифистская волна захлестнула народы. О Лиге наций были написаны целые библиотеки. Пацифистские элементы сеяли мирные иллюзии в среде широких масс. В Лиге наций видели единственную гарантию мира. Когда Вильсон сошёл с корабля в Бресте, он увидел огромный транспарант, где было написано: «Слава Вильсону Справедливому!». Обойти Лигу наций при таком настроении умов было крайне трудно. Уступить в вопросе о Лиге наций означало для Вильсона потерять весь свой ореол. Но, разумеется, дело было не столько в личном престиже Вильсона. Лига наций должна была стать инструментом, с помощью которого Америке можно будет получить миллиарды, которые она ссудила Европе. Лига наций могла стать рычагом влияния Америки в Европе. Поэтому Вильсон вновь заставил конференцию обратиться к вопросу о Лиге наций. «Мир скажет, что великие державы сперва поделили беззащитные части света, а потом создали союз народов», — говорил Вильсон.

Президент настаивал на том, чтобы вопрос о германских колониях и занятой союзниками турецкой территории был разрешён в рамках Лиги наций. Он предложил поручить опеку над этими территориями передовым нациям, желающим и способным по своему опыту и географическому положению взять на себя такую ответственность; осуществлять эту опеку Вильсон предлагал на основе мандатов Лиги наций. Все участники Совета десяти выступили против принципа мандатов. Ллойд Джордж выдвинул требование английских доминионов — считать территории, занятые ими во время войны, завоёванными и входящими в состав соответствующих доминионов. Вильсон возражал. Тогда премьер-министр Англии пригласил на заседания Совета десяти самих представителей доминионов, чтобы продемонстрировать их претензии. Но и этот маневр не оказал на Вильсона никакого впечатления.

Убедившись в непреклонности президента, англичане и французы потребовали, в случае принятия принципа мандатов, немедленно распределить их между странами. Вильсон не уступил и в этом вопросе. Он настаивал на том, что сперва надо разработать и утвердить устав Лиги наций.

Начались переговоры между отдельными участниками Совета десяти. Заседания Совета проходили в напряжённой атмосфере. Между Вильсоном и другими членами Совета возникали непрерывные пререкания. Кто-то огласил в печати то, что тайно говорилось на заседании Совета десяти; кто-то рассказал о схватках Вильсона с другими делегатами. Появились иронические статьи об идеализме Вильсона: доказывалось, что сам президент не знает, как претворить свои идеи в действительность. Раздражённый президент потребовал прекратить газетную шумиху; если она будет продолжаться, то он будет вынужден выступить с исчерпывающим публичным изложением своих взглядов. «Казалось, — записал Хауз в своём дневнике 30 января 1919 г., — что всё пошло прахом... Президент был зол, Ллойд Джордж был зол, и Клемансо был зол. Впервые президент утратил самообладание при переговорах с ними...».

Пошли слухи, что Вильсон покидает конференцию.

Конференция только началась — и уже дала трещину. Угроза отъезда Вильсона встревожила всех. Совещание, казалось, зашло в тупик, но тут Ллойд Джордж нашёлся: он доказывал, что Лига наций признана интегральной частью мирного договора; выработка отдельных положений устава не изменит этого факта; значит можно, не ожидая окончательной выработки устава, немедленно приступить к распределению мандатов. Но Вильсон возражал: раз колонии будут поделены, то Лига наций останется формальным институтом; надо предварительно утвердить устав Лиги наций.

— Никто не может знать, когда закончится эта сложная процедура выработки устава Лиги наций, — возражал Ллойд Джордж.

На это Вильсон ответил, что на окончание работы комиссии потребуется всего десять дней.

— Но справитесь ли вы в десять дней? — спросил Ллойд
Джордж.

— Да, — подтвердил Вильсон.

— Ну, раз так, можно подождать, — и Ллойд Джордж
обратился к Клемансо с вопросом, не найдёт ли он нужным
что-либо сказать.

На арену выступил Клемансо, до сих пор молчаливо наблюдавший борьбу.

Третье продление перемирия. Клемансо решил добиться своей цели другим путём. 17 февраля заканчивался срок перемирия с Германией. Ведение переговоров находилось в руках маршала Фоша. Можно было внести в условия перемирия многое из того, что хотелось бы видеть в мирном договоре, — так, кстати, до сих пор и действовала Франция. Но когда премьер-министр Франции в Совете десяти заявил о продлении перемирия и заикнулся о том, что условия его будут ещё раз пересмотрены, Вильсон высказался против. Клемансо с жаром настаивал на своём. Началось единоборство французского премьера с Вильсоном. В конце концов и в этом вопросе Вильсону удалось взять верх. Решено было продлить перемирие, оставив в основном прежние условия. Единственно, в чём уступил Вильсон, был вопрос о разоружении Германии: президент не возражал против ускорения разоружения.

Маршал Фош выехал в Трир. 14 февраля там в третий раз начались переговоры о продлении перемирия. Фош потребовал у немцев выполнения старых условий, указав, что не было выполнено, и попутно выдвинув дополнительные требования. Маршал настаивал на прекращении Германией наступления против поляков в Познани, в Восточной Пруссии и в Верхней Силезии и на очищении от германских войск Познани, значительной части Средней Силезии и всей Верхней Силезии.

На первый взгляд в этом требовании не было нарушения указания Вильсона: оно как будто являлось лишь уточнением прежних переговоров о Данциге. На самом же деле это было новое, самостоятельное требование. Очищение Познани и Силезии предрешало вопрос о судьбе этих областей: ясно было, что Франция собирается предоставить их полякам.

Председатель немецкой делегации Эрцбергер запротестовал. Он говорил, что Германия почти закончила демобилизацию, что под ружьём осталось всего 200 тысяч человек. Эрцбергер восставал против дальнейшего разоружения Германии. Он требовал вернуть германских военнопленных. Он настаивал на присылке продовольствия в Германию, напомнив Фошу, что в 1871 г. Бисмарк, по просьбе французского правительства, доставил хлеб голодающему населению Парижа. «Отчаяние — мать большевизма, — угрожал Эрцбергер, — большевизм — это телесное и душевное заболевание на почве голода. Лучшее лекарство — хлеб и право...»

В Берлине новые требования Фоша вызвали тревогу. Там хотели сначала категорически отказаться от очищения Познани и Верхней Силезии. Министр иностранных дел Брокдорф-Рантцау подал даже заявление об отставке. Но в Берлине находились неофициальные представители США. С ними встретились доверенные лица германского правительства. Немцам, видимо, сообщили, что вопрос о Верхней Силезии ещё не решён на мирной конференции и вряд ли будет решен в польском духе. Германское правительство решило подписать требование Фоша, надеясь, что его не придётся выполнять, Брокдорф остался на своём посту.

Перемирие было заключено на короткий неопределённый срок с условием предупреждения за три дня в случае разрыва. Что касается вопроса о Польше, то победа формально осталась за Францией; немцы должны были отказаться от всяких наступательных операций против поляков в Познани и во всех других районах. Решено было назначить подкомиссию для установления польской демаркационной линии и для выполнения договора об очищении указанных областей. На деле немцы саботировали выполнение договора; они так и не очистили ни одной части Силезии. Сам Вильсон позже следующим образом характеризовал в Сенате тактику Германии: «принимать принципиально и отклонять фактически». Кстати, и сама подкомиссия была впоследствии отозвана без всяких протестов со стороны Антанты, занятой Парижской конференцией.

Принятие статута Лиги наций. В «Комиссии отеля Крийон» тем временем шла лихорадочная работа. Вильсон спешил к сроку закончить устав Лиги наций. Это было нелегко: каждый пункт вызывал разногласия. Назначенная пленумом комиссия по выработке устава работала с 3 по 13 февраля; всего она имела десять заседаний. До официального открытия комиссии, а затем и в процессе её работы шли частные совещания. Американцы вели переговоры то с англичанами, то с итальянцами, то с теми и другими вместе. Длительную дискуссию вызвал вопрос, чей проект устава положить в основу обсуждения. Вильсон настаивал на американском проекте; англичане выдвигали свой. После долгих колебаний президент предложил принять за основу объединённый англо-американский проект, согласованный на ряде частных совещаний.

С большим трудом добился Вильсон принятия принципа мандатов. Лансинг позже объяснил, какой довод сыграл при этом решающую роль. Доказывалось, что если бы германские колонии были аннексированы, то немцы потребовали бы включения их стоимости в счёт погашения контрибуции; мандатный же принцип позволял отобрать у Германии колонии без всякой компенсации.

Французский делегат Леон Буржуа потребовал создания международной армии, которая действовала бы под оперативным контролем Лиги наций. Без этого, — утверждали французы, — Лига потеряет всякое практическое значение, и устав может превратиться в теоретический трактат.

Французское предложение отнюдь не имело в виду сделать Лигу наций инструментом коллективной борьбы с агрессией. •kro цель сводилась к тому, чтобы закрепить военное преобладание Франции над Германией и таким образом установить французскую гегемонию на европейском континенте. Такое стремление подтверждалось тем, что делегаты Франции возражали против вступления Германии в Лигу наций; очевидно они замышляли превратить Лигу в антигерманский союз. Этого не хотели ни Англия, ни США. Прения затянулись. Встретившись с объединённым блоком всех партнёров, французы предложили создать хотя бы международный штаб при Лиге наций. Однако и этот проект не нашёл благоприятного отклика. Французы отступили.

Резкое столкновение вызвало предложение японцев внести в 21 статью устава, которая гласила о равенстве религий, также и тезис о равенстве рас. Японская дипломатия лицемерила. Сама она проникнута была духом расизма. В данном случае ей нужно было только добиться отмены тех ограничений против иммиграции японцев, которые были установлены в США и в доминионах Англии. Американцам очень хотелось бы поддержать Японию, чтобы иметь её на своей стороне против Англии. Однако расовое равенство означало и равенство чёрного с белым; конечно, такая декларация затруднила бы и без того сомнительную ратификацию устава Лиги наций американским Сенатом.

День за днём стучались японцы то к американцам, то к англичанам, добиваясь принятия их поправки. Выход, наконец, нашли в том, чтобы опустить всю статью 21, гласившую о религиозном равенстве. Таким образом, японцев заставили на некоторое время снять своё предложение.

13 февраля 1919 г. был, наконец, готов проект устава.

14 февраля, в тот день, когда маршал Фош начал переговоры о продлении перемирия, Вильсон в торжественной обстановке доложил мирной конференции статут Лиги наций. «Пелена недоверия и интриг спала, — закончил свою речь президент, — люди смотрят друг другу в лицо и говорят: мы — братья, и у нас общая цель, Мы раньше не сознавали
этого, но сейчас мы отдали себе в этом отчёт. И вот — наш договор братства и дружбы».

Один за другим выступали представители разных стран. Все поздравляли человечество с созданием «инструмента мира». Правда, Леон Буржуа, проект которого был отвергнут, говорил, что устав Лиги наций должен подвергнуться изменениям и дополнениям. Представитель Геджаса также заявил, что в уставе есть «не совсем понятные» выражения. Что понимать под словом «мандат», спрашивал он. Ему никто не ответил. Пленарное заседание мирной конференции утвердило проект президента. На следующий день Вильсон, провожаемый пушечным салютом, покинул Европу.

Обсуждение условий мира. С утверждением устава Лиги наций отпадал мотив, тормозивший обсуждение условий мирного договора. Совет десяти приступил к работе. Состав его несколько изменился. Ллойд Джордж уехал в Лондон. Орландо направился с отчётом в Рим. Клемансо был прикован к постели выстрелом анархиста. Может быть не случайно главы правительств покинули Париж: их замещали министры иностранных дел, и это подчёркивало деловой характер конференции. Представитель Англии лорд Бальфур предложил обсудить основные вопросы мира — о границах Германии, о возмещении ею убытков и т. п. Закончить обсуждение надо было бы не позже середины марта. Барон Макино спросил, входит ли вопрос о колониях в понятие «границы Германии». Ему ответили утвердительно. На столе появились различные пункты мирных условий. Заинтересованные страны отстаивали свои проекты. Страсти разгорались.

До чего накалилась атмосфера, можно судить по требованиям персидской делегации. Персия не участвовала в войне, но числилась в списке держав, приглашаемых в состав Лиги наций. Делегация Персии прибыла в Париж и представила конференции меморандум, подписанный министром иностранных дел Мошавер-эль-Мемалеком. Ссылаясь на «исторические права», восходящие якобы к XVI — XVIII столетиям, персидское правительство требовало предоставить Персии не более не менее как почти половину Кавказа, включая весь Азербайджан с городом Баку, русскую Армению, Нахичевань, Нагорный Карабах и даже часть Дагестана с городом, Дербентом, а также огромную территорию за Каспием, простирающуюся к северу до Аральского моря, а к востоку до Аму-Дарьи с городами Мервом, Ашхабадом, Красноводском, Хивой и др. В общей сложности все эти области составляли свыше 578 тысяч квадратных километров. Кроме того, персидское правительство претендовало ещё и на значительные турецкие территории. Трудно предположить, что такие претензии являлись плодом вожделений одних лишь персидских политиков. Повидимому, за спиной Персии стояла некая крупная держава. Во всяком случае требования Персии дают представление о той атмосфере, какая создалась на Парижской конференции.

Не было вопроса, вокруг которого не кипела бы дипломатическая борьба. Япония требовала Шаньдун, против чего резко выступал Китай. Раз мы объявили войну Германии, то все захваченные ею области должны быть возвращены нам, твердили делегаты Китая. Англичане склонны были поддержать Японию, но американцы вступились за Китай.

Французы требовали поскорее кончать с Германией, чтобы ютом заняться русским вопросом. Маршал Фош твердил, что союзники могут проиграть войну, если не решат русской проблемы: это может произойти тогда, когда Германия в своих интересах урегулирует отношения с Россией или же сама станет жертвой большевизма. По свидетельству Хауза, маршал, в целях борьбы с большевистской Россией, был «готов пойти на сотрудничество с Германией, после подписания прелиминарного договора о мире, считая, что такое сотрудничество может оказаться весьма ценным».

Клемансо требовал отодвинуть французскую границу до Рейна, а из прирейнских провинций создать самостоятельную республику, лишённую вооружённой силы и права воссоединения с Германией, Вильсон, находившийся в США, ответил категорическим отказом. Французы соглашались пойти на уступку: они предлагали создать Рейнскую республику только на ограниченное время, по истечении которого можно будет разрешить населению определить самому свою судьбу. Вильсон не принял этого предложения.

Разумеется, к середине марта обсуждения условий мира так и не закончили. К этому времени из Америки вернулся Вильсон. Его забросали просьбами и заявлениями. Италия, Югославия, Греция, Албания передали ему свои меморандумы с требованием удовлетворить их запросы. Не предупредив ни Англию, ни Францию, Вильсон дал интервью о неразрывности устава Лиги наций и мирного договора. Он добьётся этой неразрывности, решительно добавил Вильсон.

Однако сам Вильсон вернулся из Америки отнюдь не триумфатором. Целый ряд сенаторов выступил против участия США в Лиге, опасаясь вовлечения Америки в европейские дела. Всё чаще в печати раздавались голоса, что Вильсон нарушил доктрину Монро. Для превращения устава Лиги наций в закон требовалось утверждение американского Сената большинством по крайней мере в две трети голосов; а между тем оппозиция в Сенате всё усиливалась. По возвращении в Париж Вильсон стал получать тревожные телеграммы об агитации своих противников. Они требовали включения доктрины Монро в устав Лиги наций.

В Европе знали об этих затруднениях Вильсона. «Идеи президента завоевали Европу, — писал один видный историк.— Надо ждать... завоюют ли идеи Вильсона Америку!» Поэтому окрик Вильсона не подействовал на конференцию. Досадливо отмахиваясь от надоевшего вопроса, делегаты крупных стран продолжали настаивать на выполнении своих программ. Кломансо требовал стратегической границы по Рейну и создания из германских провинций на левом берегу Рейна самостоятельного государства, в крайнем случае под протекторатом Лиги наций. Французские империалисты носились с планом соединения лотарингской руды с рурским углём. Маршал Фот говорил об опасности большевизма, угрожающей Польше. Он требовал создания «великой Польши» с передачей ей Познани и Данцига. Французов при этом вовсе не трогали интересы Польши. Они и не собирались отстаивать её нужды. Французским империалистам хотелось создать противовес Германии и Советской России. В разгар прений Клемансо прямо заявил: «Когда был поднят вопрос об образовании польского государства, имелось в виду не только загладить одно из величайших преступлений истории, но и создать барьер между Германией и Россией...».

Вильсон это понимал, — достаточно посмотреть страницы книги его историографа Бекера. Но создание Польши по французскому образцу означало усиление Франции в Европе. Ни Америка, ни Англия не соглашались на это. «Не надо создавать новую Эльзас-Лотарингию», — говорил Ллойд Джордж. Клемансо настаивал на своём, угрожая покинуть конференцию.

Однако при защите своих требований Клемансо допустил ошибку. Оправдывая свою программу, он твердил, что этого требует безопасность Франции. Отказав ему в границе по Рейну, Ллойд Джордж и Вильсон предложили взамен гарантировать французские границы, обязываясь оказать Франции немедленную помощь, если на неё нападёт Германия. Клемансо знал, что в Америке требуют включения доктрины Монро в устав Лиги наций. В этом случае гарантии Америки не имели бы реального значения, ибо доктрина Монро запрещала использовать американские войска за пределами Америки. Клемансо попытался исправить свою оплошность. 17 марта он отправил Вильсону и Ллойд Джорджу ноту, в которой выразил согласие принять гарантированную помощь со стороны обеих стран. Что касается Рейнских провинций, то Клемансо предлагал отделить в политическом и экономическом смысле левый берег Рейна от Германии и установить оккупацию левобережных провинций междусоюзными вооружёнными силами на 30 лет. При этом Клемансо ставил условием, что левый берег и пятидесятикилометровая зона на правом берегу Рейна будут полностью демилитаризованы.

В качестве компенсации за свою уступку в рейнском вопросе Клемансо требовал передачи Франции Саарского бассейна. Если это не произойдёт, — доказывал он, — Германия, владея углём, будет фактически контролировать всю французскую металлургию.

В ответ на новое требование Клемансо Вильсон заявил с раздражением, что до сих пор никогда не слышал про Саар. В запальчивости Клемансо обозвал Вильсона германофилом. Он резко заявил, что ни один французский премьер-министр не подпишет такого договора, которым не будет обусловлено возвращение Саара Франции.

«Значит, если Франция не получит того, что она желает, — ледяным тоном заметил президент, — она откажется действовать совместно с нами. В таком случае не желаете ли вы, чтобы я вернулся домой?»

«Я не желаю, чтобы вы возвращались домой, — ответил Клемансо, — я намерен сделать это сам».

С этими словами Клемансо стремительно вышел из кабинета президента.

Кризис в отношениях между Францией и США дополнился резким обострением противоречий между США и Англией, а также между Францией и Англией по вопросу о разделе Турции. 20 марта на квартире Ллойд Джорджа собрались премьер-министры и министры иностранных дел Франции, Англии, США и Италии. На стене кабинета Ллойд Джорджа висела большая карта Азиатской Турции; на ней различными красками были изображены территории, отходящие к странам-победительницам. Французский министр иностранных дел изложил всю историю раздела Турции, настаивая на французских требованиях. Затем выступил Ллойд Джордж. Он заявил, что Англия выставила против Турции до миллиона солдат, и настаивал на своём проекте. Вильсон, по его собственному признанию, впервые слышал о договоре Сайке — Пико. «Это звучит как новая чайная фирма: Сайке — Пико», — говорил с оттенком пренебрежения американский президент. Он предлагал послать специальную комиссию в составе французских, британских, итальянских и американских представителей, чтобы выяснить, каково желание самих сирийцев. Клемансо не возражал против обследования, но предлагал, чтобы были обследованы также Палестина, Месопотамия и другие территории, упоминаемые в английских требованиях.

Итоги обсуждения достаточно метко определил Вильсон. На вопрос Хауза, как прошло совещание с Клемансо и Ллойд Джорджем, президент ответил: «Блестяще, — мы разошлись по всем вопросам».

Кстати, уехали в Сирию только американцы, так и не дождавшись английских и французских экспертов. Вернувшись, американские эксперты доложили, что сирийцы хотят быть самостоятельными. Клемансо поднял невообразимый шум, протестуя против такого предложения. Так вопрос о Сирии и не получил разрешения на мирной конференции.

Слухи о разногласиях между державами проникли в кулуары. Три дня спустя газеты сообщили о спорах между Францией и Англией, подробно изображая столкновение премьеров. На этот раз Ллойд Джордж потребовал прекращения газетного шантажа: «Если так будет продолжаться, я уйду. При таких условиях я не могу работать», — пригрозил он. По настоянию Ллойд Джорджа все дальнейшие переговоры велись в Совете четырёх. С этого момента Совет десяти фактически уступил место так называемой «большой четвёрке», состоявшей из Ллойд Джорджа, Вильсона, Клемансо, Орландо. Япония в неё не входила, ибо не была представлена главой правительства. Впрочем, «большая четвёрка» часто сокращалась до «тройки» — Ллойд Джордж, Вильсон и Клемансо. Конференция снова зашла в тупик.

«Документ из Фонтенбло». 25 марта 1919 г. Ллойд Джордж прислал Клемансо и Вильсону с дачи, где обычно проводил конец недели, меморандум, озаглавленный «Некоторые замечания для мирной конференции до составления окончательного проекта мирных условий». Меморандум этот известен под названием «Документа из Фонтенбло». В нём изложена была английская программа и вместе с тем дана критика французских требований. Прежде всего Ллойд Джордж выступил против расчленения Германии. «Вы можете лишить Германию её колоний, — писал Ллойд Джордж, — довести ее армию до размеров полицейской силы и её флот до уровня флота державы пятого ранга. В конечном итоге это безразлично: если она сочтёт мирный договор 1919 г. несправедливым, она найдёт средства отомстить победителям... По этим соображениям я решительно возражаю против отторжения от Германии немецкого населения в пользу других наций в больших пределах, чем это необходимо».

Ллойд Джордж высказывался против требования польской комиссии передать под власть Польши 2 100 тысяч немцев, точно так же как и против уступки другим государствам территорий, населённых венграми. Дальше выдвигались следующие предложения. Рейнская область остаётся за Германией, но демилитаризируется. Германия возвращает Франции Эльзас-Лотарингию. Германия уступает Франции границу 1814 г. или же, для того чтобы возместить Франции разрушенные угольные копи, нынешнюю границу Эльзас-Лотарингии, а также право эсплоатации угольных копей Саарского бассейна на десять лет. К Бельгии отходят Мальмеди и Морено, а к Дании — определённые части территории Шлезвига. Германия отказывается от всех своих прав на бывшие германские колонии и на арендованную область Киао-Чао.

Что касается восточных границ Германии, то Польша получает Данцигский коридор, однако с таким расчётом, чтобы он охватил как можно меньше территорий с немецким населением.

Покончив с территориальными претензиями Франции, английский премьер высказался против чрезмерных требований и в вопросе о репарациях. «Я настаивал на том, — писал Ллойд Джордж, — чтобы репарационными платежами было отягчено только то поколение, которое участвовало в войне». Германия уплачивает ежегодно в течение известного числа лет определённую сумму, которая устанавливается державами-победительницами; однако размер репараций должен сообразоваться с платёжеспособностью Германии. Полученные от Германии суммы распределяются в следующей пропорции: 50% — Франции, 30% — Великобритании и 20% — остальным державам.

Наконец, чтобы ограничить военную мощь Франции, Ллойд Джордж предложил обсудить вопрос о разоружении. Правда, это касалось в первую очередь Германии и малых стран: пятёрка победителей сохраняла свои вооружённые силы, пока Германия и Россия не докажут своего миролюбия. В обмен за согласие приступить к переговорам о разоружении Ллойд Джордж предлагал Франции совместные гарантии Англии я США против возможного нападения Германии.

«Документ из Фонтенбло» вызвал буквально припадок бешенства у французского премьера. Клемансо поручил составление ответа своему ближайшему сотруднику Тардье, но остался недоволен его проектом и сам принялся сочинять ноту Ллойд Джорджу. Французский премьер язвительно отметил, что английский премьер предлагает поставить Германии умеренные территориальные требования, но ничего не говорит об уступках, связанных с военно-морским положением Германии. «Если представляется необходимость, — отвечал Клемансо, — проявить по отношению к Германии особое снисхождение, следовало бы предложить ей колониальные, морские компенсации, а также расширение сферы её торгового влияния».

В заключение Клемансо отметил, что от плана Ллойд Джорджа выиграют морские и колониальные державы, т. е. Англия в первую очередь, ибо колонии у Германии отняты, флот разоружён, торговые корабли выданы, а континентальные державы останутся неудовлетворёнными. Клемансо, таким образом, отказывался от всяких уступок и послаблений.

Английский премьер не остался в долгу. «Если судить на основании меморандума, — писал в ответ Ллойд Джордж, — Франция, невидимому, не придаёт никакого значения богатым германским колониям в Африке, которыми она овладела, Она не придаёт также никакого значения ни Сирии, ни смешениям, ни компенсациям, несмотря на то, что в вопросе компенсациях ей неоднократно предоставляется приоритет... Она не придаёт значения и тому, что приобретает германские суда вместо французских судов, потопленных немецкими подводными лодками, а также получает часть германского военного флота...»

«В действительности Франция озабочена только тем, чтобы отнять Данциг у немцев и передать его полякам», — писал Ллойд Джордж. Раз Франция считает, что английские предложения приемлемы только для морских держав, то Ллойд Джордж берёт их назад.

«Я находился под властью иллюзии, — продолжал английский премьер, — что Франция придаёт значение колониям, кораблям, компенсациям, разоружению, Сирии и британской гарантии помочь Франции всеми силами, в случае если она подвергнется нападению. Я сожалею о своей ошибке и позабочусь о том, чтобы она не повторилась». В заключение Ллойд Джордж заявил, что снимает своё предложение о предоставлении Франции угольных копей Саара.

Переписка премьеров была вручена Вильсону. Снова начались заседания Совета четырёх. Вильсон поддержал Ллойд Джорджа по вопросу о Сааре. Встретившись с единым фронтом обеих держав, Клемансо решил изменить своё требование: он предложил передать Саарскую область Лиге наций, которая в свою очередь предоставит Франции мандат на неё на 15 лет. По истечении этого срока в области произведён будет плебисцит, который и решит вопрос о дальнейшей судьбе Саара. Но и это предложение Клемансо было отклонено. Вильсон соглашался только на посылку в Саар экспертов для выяснения, как можно было бы предоставить Франции эксплоатацшо рудников без политического господства в Сааре.

Вильсон высказался также против отделения от Германии Рейнской области, даже против длительной её оккупации французами. Зато он обещал вместе с Англией гарантировать границы Франции и оказать ей помощь в случае нападения Германии.

Проблема контрибуций. С такой же запальчивостью обсуждался и вопрос о репарациях. Сколько можно взять с Германии, — над этим ломали голову эксперты. Английская комиссия под председательством австралийского премьера Юза наметила цифру в 24 миллиарда фунтов стерлингов, почти 480 миллиардов золотых марок. Ллойд Джордж назвал эту цифру «дикой и фантастической химерой», хотя сам на предвыборных собраниях в Англии обещал «вывернуть карманы немцам». Французы требовали на одно восстановление северо-восточных департаментов 3 миллиарда фунтов (60 миллиардов золотых марок), в то время как по статистическим данным народное достояние всей Франции в 1917 г. составляло всего 2,4 миллиарда фунтов.

Американцы опасались, что Клемансо и Ллойд Джордж убьют курицу, несущую золотые яйца. Ведь получить долги с Англии и Франции США могли лишь в том случае, если Германия будет платёжеспособной. Американский эксперт Дэвис считал возможным потребовать с немцев только 25 миллиардов долларов.

Такие же споры вызвал и вопрос о распределении репараций между победителями. Ллойд Джордж предлагал 50% всей суммы дать Франции, Англии — 30% и остальным странам — 20%. Франция настаивала на 58% для себя и 25% для Англии. После долгих споров Клемансо объявил, что последнее слово французов — это 56% для Франции и 25% для Англии. Вильсон предлагал 56 и 28%.

В конце концов американские эксперты предложили не фиксировать цифры контрибуции, а поручить это особой репарационной комиссии, которая должна будет не позднее 1 мая 1921 г. предъявить германскому правительству окончательные требования. Французы ухватились за это предложение, предполагая в будущем через комиссию добиться выполнения своего плана. В остальных вопросах к соглашению так и не пришли. Клемансо снова стал угрожать уходом, что могло вызвать правительственный кризис и отставку премьера. Вильсон со своей стороны вызвал себе из Америки пароход «Георг Вашингтон». Мирная конференция висела на волоске. Спасти её можно было только пойдя на взаимные уступки.

14 апреля Клемансо сообщил через Хауза президенту, ещё не оправившемуся после болезни, что согласен на включение доктрины Монро в устав Лиги наций. За это американцы должны, в свою очередь, пойти на уступки: передать Франции мандат на Саарскую область, разрешить англо-французским войскам оккупировать левый берег Рейна на 15 лет в качестве гарантии выполнения Германией условий мирного договора, демилитаризировать Рейнские провинции, так же, как и зону шириной в 50 километров на правом берегу Рейна.

ВильсЪн, переживавший сильную тревогу в связи с агитацией своих политических противников в Америке, обрадовался предложению Клемансо. Он заявил, что готов пересмотреть своё категорическое «нет» по саарскому и рейнскому вопросам. Полковник Хауз сообщил Клемансо об ответе Вильсона. Клемансо пришёл в восторг: он заключил полковника в объятия. Хауз тут же попросил Клемансо прекратить нападки французских газет на Вильсона. Сейчас же «тигром» отдано было нужное распоряжение. Утром 16 апреля парижские газеты полны были славословий по адресу Вильсона.

Соглашение как будто было достигнуто. Насколько оно было неожиданным, можно судить по тому, что в комиссии, где обсуждался устав Лиги наций, французские эксперты всё ещё высказывались против включения в устав доктрины Монро; они ещё не знали о сделке Клемансо — Вильсона.

Оставалось убедить англичан присоединиться к уступкам Вильсона. С англичанами американская делегация вела параллельные переговоры. Они добивались отказа США от соперничества в морских вооружениях. В конце концов, им даны были соответствующие устные заверения. Тогда англичане решили поддержать Вильсона. 22 апреля Ллойд Джордж заявил, что присоединяется к позиции президента по рейнскому и саарскому вопросам.

Учреждение Лиги наций. Обрадованный Вильсон получил, наконец, возможность доложить окончательный устав Лиги наций на пленарном заседании конференции 28 апреля. Леон Буржуа предложил создать военный орган при Лиге наций; Гиманс, бельгийский делегат, начал было выражать сожаления по поводу того, что Брюссель не избран местом заседаний Лиги наций. Вдруг Клемансо оборвал прения: он заявил, что предложение президента США ввиду отсутствия возражений принимается единогласно. Клемансо говорил по-французски; говорил он быстро; переводчики молчали. Большинство присутствующих его не поняло, а многие и не расслышали. Только после того, как Клемансо перешёл к следующему пункту повестки дня, конференция с недоумением узнала, что «приняла единогласно» устав Лиги наций.

Спорный вопрос о доктрине Монро, так тревоживший Вильсона, был сформулирован следующим образом:

«Статья 21. Международные обязательства, такие как договоры о третейском разбирательстве, и ограниченные пределами извечных районов соглашения, как доктрина Монро, которые обеспечивают сохранение мира, не рассматриваются как несовместимые с каким-либо из постановлений настоящего статута».

По статуту Лиги наций, учредителями её являлись государства, участвовавшие в войне против Германии, а также вновь образовавшиеся государства (Геджас, Польша, Чехословакия).

Вторую группу государств составляли страны, приглашённые к немедленному вступлению в Лигу наций: Аргентина, Венецуэла, Дания, Испания, Колумбия, Нидерланды, Норвегия, Парагвай, Персия, Сальвадор, Чили, Швейцария, Швеция. В ноябре — декабре 1920 г. все они вступили в Лигу наций.

Швейцария при вступлении сделала оговорку о сохранении ею постоянного нейтралитета, ввиду чего Советом Лиги наций было признано её «исключительное положение» и указано, что в военных выступлениях Лиги Швейцария участвует лишь экономической помощью.

К третьей категории относились все остальные государства мира. Для принятия их в состав членов Лиги наций необходимо было согласие двух третей голосов Собрания Лиги наций и единогласное постановление Совета.

Основными органами Лиги наций являлись Собрание всех представителей членов Лиги и Совет, при которых состоял постоянный Секретариат. Каждый член Лиги имел в общем собрании Лиги один голос: таким образом, Британская империя имела с доминионами 6 голосов, а с 1923 г. — вместе с Ирландией — 7 голосов. Совет Лиги наций по первоначальному статуту состоял из 9 членов: 5 постоянных (Великобритания, Италия, США, Франция, Япония) и 4 временных, сменяющихся ежегодно. В первом составе временных членов Совета Лиги наций были Греция, Испания, Бельгия, Бразилия. Так как США не вступили в Лигу наций, ибо сенат не утвердил Версальского мирного договора, в Совете было фактически 8 членов.

Лига наций признавала, что всякая война «интересует Лигу в целом» и последняя должна принять все меры для сохранения мира. По требованию любого члена Лиги немедленно созывается Совет. В случае возникновения конфликта между членами Лиги наций они подвергают его разбирательству либо третейского суда, либо Совета и не прибегают к войне до истечения трёхмесячного срока после решения суда или доклада Совета.

Если член Лиги прибегает к войне вопреки принятым на себя обязательствам, то остальные члены обязуются немедленно порвать с ним всякие торговые и финансовые отношения, а Совет должен предложить различным заинтересованным правительствам выставить тот или другой контингент войск, «предназначенных для поддержания уважения к обязательствам Лиги». Впрочем, обязательства Лиги наций по обузданию агрессоров были очерчены так неопределённо, что, по существу, сводились к нулю.

С такой же неопределённостью была сформулирована и статья о разоружении. Лига наций признала необходимым «ограничение национальных вооружений до минимума, совместимого с национальной безопасностью и с выполнением международных обязательств, налагаемых общим действием». Совету предлагалось, учитывая «географическое положение и особые условия каждого государства», подготовить планы ограничения вооружений и внести их на рассмотрение заинтересованных правительств. И только. Заинтересованные правительства могли и не считаться с такой рекомендацией.

Что касается мандатов, то они делились на три категории. В первую входили те турецкие области, которые «достигли такой степени развития, что их существование в качестве независимых наций может быть временно признано». Державы, получившие мандат над этой категорией областей, будут управлять ими до того момента, когда подмандатные страны окажутся способными сами руководить собой. Разумеется, срок и условия наступления такого момента не были определены.

Во вторую категорию входили области Центральной Африки, которые управляются обладателями мандатов на условиях запрещения торговли рабами, оружием, алкоголем, сохранения свободы совести и религии подвластного населения.

В третью категорию отнесены были колонии в Юго:3апад-ной Африке и некоторые острова южной части Тихого океана, которые управляются по законам государства, обладающего мандатом, как составная часть его территории.

Самое распределение мандатов не было предусмотрено уставом Лиги наций; этим должна была заняться мирная конференция.

Наконец, при Лиге наций было организовано Международное бюро труда. Страны, не приглашённые в Лигу наций, могли входить в бюро труда, которое, таким образом, превращалось в своего рода испытательную комиссию для желающих быть принятыми в Лигу.

Претензии Италии и Японии. Итак, соглашение было достигнуто. Устав Лиги наций был принят. Осталось закончить обсуждение условий мирного договора. Все 58 комиссий Парижской конференции спешно заканчивали работу. Снова не раз вспыхивали споры по тому или иному вопросу. Так, англичане и американцы требовали уничтожения подводных лодок. «Их следует объявить вне закона», — говорил Вильсон. Но французы настаивали на разделе германских подводных лодок между союзниками. В заключение Германия была лишена своих подводных лодок: они пошли на вооружение победителей.

Такие же разногласия вызвал вопрос о запрещении применять отравляющие газы. Германия обязывалась сообщить союзникам способ изготовления газов. Но требование организовать надзор над химической промышленностью Германии было снято под тем предлогом, что производство газов тесно связано со всей химической промышленностью, следовательно раскрытие военных тайн немыслимо без оглашения коммерческих и технических тайн. Таким образом, остановившись перед неприкосновенностью частной собственности германских владельцев химической промышленности, в которой были заинтересованы и некоторые американцы, мирная конференция оставила в руках немцев сильнейшее и опаснейшее оружие войны.

С грехом пополам урегулировали основные вопросы. Можно было уже пригласить немцев, чтобы познакомить их с предварительными условиями договора. Но тут плохо сколоченное здание мирной конференции снова зашаталось: итальянский премьер Орландо резко выступил против приглашения Германии. Он всё ждал, когда займутся притязаниями Италии. Он поддерживал великие державы по принципу «do ut des» — «даю, чтобы ты дал». Но про Италию забыли. Теперь Орландо заговорил. Он настаивал не только на выполнении обещаний, данных секретным Лондонским договором в апреле 1915 г. Он пошёл дальше и потребовал города Фиуме, который никогда не предназначался Италии. Остальные великие державы и слышать не хотели о выполнении Лондонского договора. Фиуме же намечалось передать Югославии.

Итальянские дипломаты, как обычно, повели двойную игру. Орландо убеждал Ллойд Джорджа и Клемансо, что Лондонский договор должен остаться в силе. Таким образом, Орландо как будто соглашался и с тем пунктом Лондонского договора, по которому Фиуме не предназначался Италии. В то же время Орландо говорил Вильсону, что Лондонское соглашение для США не обязательно и что Фиуме должно передать Италии. Скоро двойная игра итальянцев раскрылась. Вильсон упорствовал. Орландо заявил, что без Фиуме не может вернуться домой: итальянцы поднимут возмущение. На это президент ему бросил: «Я знаю итальянцев лучше, чем вы!». 23 апреля Вильсон обратился с воззванием к итальянскому народу, требуя от него великодушия. В Совете четырёх Вильсон предложил превратить Фиуме в самостоятельное государство под контролем Лиги наций. На следующий день Орландо покинул мирную конференцию. Но выехав из Парижа, он всё же оставил там своего эксперта. В Риме была инсценирована буря возмущения против Вильсона. Газеты забыли о том, что писали несколько времени тому назад о Вильсоне Справедливом. Сейчас они называли его виновником всех несчастий Италии.

В день отъезда Орландо, 24 апреля, вдруг выступили японцы. Они потребовали урегулировать Шаньдунский вопрос «с минимальной задержкой»; если это требование не будет удовлетворено, они не подпишут договора. Японцы весьма удачно выбрали момент для своего выступления. Уход Италии с конференции уже нанёс ей некоторый удар. Было очевидно, что если ещё и Япония последует за Орландо, конференция может потерпеть крушение. Как известно, Вильсон уже однажды провалил японское требование о признании равенства рас; выступить против японцев ещё раз президенту представлялось слишком очевидным дипломатическим неудобством.

Вильсон колебался. Но Англия приняла сторону Японии. Ллойд Джордж советовал президенту уступить. Японцы в свою очередь объявили о своём намерении в будущем вернуть Шаньдун Китаю. В конце концов Вильсон сдался: вопреки своим неоднократным обещаниям оказать помощь Китаю он согласился передать Шаньдун Японии.

Уступив Японии, союзные дипломаты отыгрались на Италии. Воспользовавшись уходом Орландо, Совет трёх разрешил грекам занять Смирну, которая по тайному договору предназначалась Италии. С другой стороны, Италия, стоявшая накануне финансового краха, продолжала вести переговоры с Америкой о займе. Опасаясь, что конференция подпишет с немцами мир без Италии, Орландо — уже без всякого шума — вернулся в Париж.

Германская делегация и мирная конференция. Германские делегаты были приглашены в Версаль на 25 апреля. В телеграмме подчёркивалось, что германские делегаты вызываются для получения текста прелиминарного мира. Немецкий министр иностранных дел граф Брокдорф-Рантцау ответил, что высылает делегатов, которые будут снабжены полномочиями для принятия проекта договора и передачи его германскому правительству. С целью оттенить оскорбительный тон ответа, Брокдорф назвал несколько имён делегатов и в том числе двух канцелярских служащих. Клемансо спохватился, что зашёл слишком далеко: в новой телеграмме он просил выслать делегацию, облечённую полномочиями обсуждать все вопросы, связанные с миром. 28 апреля специальный поезд с германской делегацией во главе с Брокдорф-Рантцау отправился из Берлина.

В Германии знали о разногласиях в лагере Антанты. Генерал-квартирмейстер Тренер пытался установить связь с Англией и Америкой, действуя через подставных лиц. Людендорф через своих агентов предлагал Клемансо создать специальную германскую армию для борьбы с Советской Россией. Эрцбергер также вёл сношения с французами, которым развивал план восстановления Бельгии и Северной Франции руками германских рабочих. Заказы должны были быть поделены между французскими и германскими промышленниками, а вся работа вестись под наблюдением и по указаниям французской контрольной комиссии.

Министр иностранных дел Германии в свою очередь старался установить связи с представителями Англии и особенно Америки. Словом, Германия пыталась возможно шире использовать противоречия в лагере своих противников.

В ожидании приглашения Германия создала несколько комиссий для подготовки своего контрпроекта. Там изучали прения на мирной конференции, знакомились с настроениями правительств. Германские агенты выведывали у представителей малых стран подробности переговоров в Совете четырёх. Поэтому знали, что речь шла об Эльзас-Лотарингии, о Шлезвиге, Данциге.

Шли частые заседания германского правительства. Генерал Тренер настаивал на том, чтобы во что бы то ни стало сохранить армию. Перед самым отъездом Брокдорфа Тренер в сопровождении трёх генералов и штабных офицеров явился к нему по поручению Гинденбурга. Тренер предупреждал против капитуляции. Он протестовал против признания Германии виновницей войны, ибо такое признание влекло бы за собой выдачу генералов, а армию надо было сохранить при всех и всяких условиях.

Противники Германии со своей стороны отдельно друг от друга вели переговоры с Германией. В дороге германскую делегацию посетил представитель Вильсона. Он советовал Брэкдорфу подписать мирный договор. Брокдорф ответил, что не подпишет ничего выходящего за пределы 14 пунктов Вильсона.

Делегация прибыла в Париж 30 апреля. Быстро разместились в отеле, водрузили антенну. Создали аппарат, готовясь приступить к переговорам, но конференция не подавала признаков жизни. Брокдорф-Рантцау днём и ночью обсуждал линию своего будущего поведения. Намечались различные планы в зависимости от того, как сложится обстановка.

Только 7 мая 1919 г. германская делегация была вызвана в Версаль. Клемансо открыл заседание конференции краткой речью. «Час расплаты настал, — заявил он. — Вы просили нас о мире. Мы согласны предоставить его вам. Мы передаём вам книгу мира». При этом Клемансо подчеркнул, что победители приняли торжественное решение «применить все имеющиеся в их распоряжении средства, чтобы полностью добиться следуемого им законного удовлетворения». Германским делегатам до этого заявили, что никакие устные дискуссии не могут быть допущены и что немецкие замечания должны быть представлены в письменном виде. Немцам был предоставлен срок в 15 дней, в течение которого они могли обращаться за разъяснениями. После этого Верховный совет решит, в какой срок должен последовать окончательный ответ германского правительства.

Пока переводилась речь Клемансо, секретарь мирной конференции француз Дютаста с толстой белой книгой в руках подошёл к столу, где сидела германская делегация, и вручил условия мира Брокдорф-Рантцау.

У германского министра были заготовлены два варианта ответа на речь Клемансо: один — на тот случай, если речь Клемансо будет корректной, и второй — если она будет агрессивной. Брокдорф-Рантцау выбрал второй вариант. «От нас требуют, чтобы мы признали себя единственными виновниками войны, — говорил Брокдорф. — Подобное признание в моих устах было бы ложью».

Германия признаёт несправедливость, совершённую ею по отношению к Бельгии. Но и только. Не одна Германия совершила ошибку, говорил Брокдорф. Он подчеркнул, что Германия, как и все другие державы, принимает 14 пунктов Вильсона. Таким образом, они являются обязательными для обоих враждующих лагерей. Он поэтому против чрезмерных репараций. «Разорение и гибель Германии, — угрожал Брокдорф, — лишили бы государства, имеющие право на компенсацию, тех выгод, на которые они претендуют, и повлекли бы за собой невообразимый хаос во всей экономической жизни Европы. И победители и побеждённые должны быть начеку, чтобы предотвратить эту грозную опасность с её необозримыми последствиями». Речью Брокдорфа закончилась вся процедура.

Больше двух дней изучали немцы условия мира. Под первым впечатлением один из делегатов предложил немедленно покинуть Париж. В Берлине была организована демонстрация протеста. 12 мая 1919 г. президент Эберт и министр Шейдеман произнесли речи с балкона перед толпой, собравшейся на улице. Шейдеман кричал: «Пусть отсохнут руки прежде, чем они подпишут такой мирный договор». Но Брокдорфу приказали остаться в Париже. Он пытался вступить в личные переговоры с руководителями конференции, надеясь добиться пересмотра некоторых пунктов договора. Германская делегация посылала ноту за нотой, настаивая на смягчении отдельных условий. Но Клемансо неизменно отвечал отказом. Немцы и здесь использовали свой излюбленный приём, пытаясь запугать противников революцией. Брокдорф-Рантцау предложил созвать в Версале международный рабочий конгресс для обсуждения вопросов Рабочего законодательства. Разумеется, дело было не в защите рабочих интересов. Немцы хотели использовать рабочее движение, чтобы с его помощью повлиять на мирную конференцию. Но Клемансо понял этот план. Он отказался вести какие бы то ни было переговоры о конгрессе.

Из Берлина летели одна телеграмма за другой с протестами против признания Германии ответственной за войну. Германская делегация заявляла в ноте, что не признаёт только одну свою страну виновницей этого бедствия. Ведь недаром мирная конференция имеет «комиссию для расследования ответственности зачинщиков войны».

Такая комиссия действительно была создана. Немцы, узнав о её существовании, потребовали сообщить им результаты ее работы.

Клемансо язвительно ответил немцам, что непрерывное стремление Германии свалить с себя вину может быть понято только в том случае, если она действительно чувствует её за собой. Ведь сама же Германия в ноябре 1918 г. заявила, что она согласна возместить все убытки, происшедшие в результате её нападения на суше, на воде и с воздуха.

В ответ на довод, что новая Германия не может отвечать за действия старого правительства, Клемансо напомнил 1871 год, когда Германия не спрашивала у Французской республики, желает ли она отвечать за грехи Французской монархии. Точно так же и в Бресте Германия заставила новую Россию признать обязательства царского правительства.

20 мая граф Брокдорф попросил продлить срок представления ответа. Он не терял надежды сыграть на противоречиях среди союзников и поэтому настаивал на отсрочке. Ему дали 8 дней. Германский посол выехал в Спа. Туда же прибыли представители германского правительства. 29 мая Брокдорф-Рантцау вручил Клемансо ответную ноту Германии. «Прочитав в указанном документе об условиях мира, — писал Брокдорф, — те требования, которые нам предъявила победоносная сила противника, мы ужаснулись». Германия протестовала против всех пунктов мирных условий и выдвигала свои контрпредложения. Немцы соглашались на 100-тысячную армию, но настаивали на принятии Германии в Лигу наций. Они отказывались в пользу Франции от Эльзас-Лотарингии, требуя, однако, провести там плебисцит. Они выражали готовность уступить полякам значительную часть Познанской провинции и предоставить Польше доступ к открытому морю. Они принимали передачу своих колоний Лиге наций при условии признания также и за Германией права на получение мандата. В качестве репараций Германия соглашалась уплатить 100 миллиардов золотых марок, из них 20 миллиардов до 1 мая 1926 г. Она уступала часть своего флота. Что касается виновности в войне, то Германия настаивала на создании беспристрастной комиссии, которая расследовала бы этот вопрос.

Пока Совет четырёх знакомился с германскими контрпредложениями, Брокдорфа посещали неофициальные представители воюющих держав. Были у него и французы и англичане. У немцев складывалось представление, что противник готов пойти на уступки. Из каких-то источников немцы узнали о разногласиях по вопросу о разоружении. Впрочем, когда 23 мая на Совете четырёх обсуждался доклад военных экспертов Верховного совета об ограничении вооружений малых государств, там присутствовало свыше тридцати человек. При таком числе мудрено было сохранить тайну!

Незадолго перед этим совещанием военные эксперты получили указание определить численность войск малых наций пропорционально армии, оставленной Германии и составлявшей 100 тысяч человек. Это означало, что Австрия должна иметь армию в 15 тысяч, Венгрия — 18 тысяч, Болгария — 10 тысяч, Чехословакия — 22 тысячи, Югославия 20 тысяч, Румыния — 28 тысяч, Польша—44 тысячи и Греция — 12 тысяч.

Союзники Германии не были представлены на конференции, хотя Австрия уже получила приглашение. Они не могли открыто выразить свой протест, но остальные страны и слышать не хотели о таком составе их армий. Американский генерал Блисс, делавший доклад, полагал, что 100 тысяч человек недостаточно для Германии, нужно увеличить армию и соответственно увеличить численность войск малых наций. Но против пересмотра этого вопроса резко выступил Клемансо. 5 июня представители Польши, Чехословакии, Румынии, Югославии и Греции были приглашены на заседание Совета в квартире Вильсона. На предварительном совещании, после продолжительной дискуссии, они выработали единую линию поведения — отказаться от сокращения армий. Заседание у президента происходило в крайне накалённой атмосфере. Делегаты приглашённых стран категорически настаивали на сохранении своих армий. Напрасно их убеждали Вильсон и Ллойд Джордж. Клемансо не выступал. Делегаты чувствовали его молчаливую поддержку. Соглашение так и не было достигнуто. Делегаты малых стран покинули заседание.

Германия знала об этих разногласиях и надеялась, что они помогут ей добиться уступок. Но ожидания её не оправдались. 16 июня Брокдорфу вручили новый экземпляр мирного договора. Это была та же толстая книга, в которую теперь от руки были вписаны красными чернилами некоторые изменения. Франция отказывалась от своего суверенитета в Саарской области в пользу Лиги наций. Для управления областью назначались пять комиссаров. В Верхней Силезии предназначено было провести плебисцит. В сопроводительной ноте Клемансо подчеркнул, что договор «должен быть принят или отвергнут в том виде, в каком он изложен сегодня». На ответ давалось пять дней. В случае неполучения ответа державы объявят, что перемирие кончилось, и примут те меры, которые сочтут необходимыми, «для того чтобы силой провести и выполнить эти условия». Единственная уступка состояла в том, что немцам по их настойчивой просьбе прибавили ещё 48 часов к этим пяти дням.

Немецкая делегация отбыла в Берлин.

Начались заседания германского правительства. Одни министры, в том числе и Брокдорф-Рантцау, предлагали не подписывать мирного договора, надеясь, что разногласия в лагере победителей позволят добиться более мягких условий. Другие настаивали на подписании мирного договора, опасаясь распада империи. Но и те, которые требовали подписания, открыто говорили, что выполнять условий не следует. Запросили мнение Гинденбурга. Он ответил, что армия неспособна сопротивляться и будет разбита; надо сохранить во что бы то ни стало армию и её верховный штаб. Тайно вели переговоры с французами. Те дали понять, что кайзера и генералов не тронут.

21 июня германское правительство сообщило, что готово подписать мирный договор, не признавая, однако, что германский народ является ответственным за войну. На следующий день Клемансо ответил, что союзные страны не пойдут ни на какие изменения в договоре и ни на какие оговорки и требуют либо подписать мир, либо отказаться от подписания. 23 июня Национальное собрание Германии приняло решение подписать мир без всяких оговорок. Настроение было чрезвычайно напряжённое. Боялись, что Антанта может начать наступление. Какой-то депутат, по свидетельству Эрцбергера, волнуясь по поводу затянувшихся прений, истерически кричал: «Где мой автомобиль? Я должен сейчас же ехать! Сегодня ночью появятся французские лётчики!».

28 июня 1919 г. новый министр иностранных дел Германии Герман Мюллер и министр юстиции Белл подписали Версальский мир.

Условия Версальского мира. По Версальскому мирному договору Германияо бязывалась вернуть Франции Эльзас-Лотарингию в границах 1870 г. со всеми мостами через Рейн. Угольные копи Саарского бассейна переходили в собственность Франции, а управление областью было передано Лиге наций на 15 лет, по истечении которых плебисцит должен был окончательно решить вопрос о принадлежности Саара. Левый берег Рейна оккупировался Антантой на 15 лет. Территория на 50 километров к востоку от Рейна полностью демилитаризировалась. В округах Эйпен и Мальмеди предусмотрен был плебисцит; в результате его они отошли к Бельгии. То же самое относилось и к районам Шлезвиг-Гольштейна: они перешли к Дании. Германия признавала независимость Чехословакии и Польши и отказывалась в пользу первой от Гульчинского района на юге Верхней Силезии, а в пользу Польши — от некоторых районов Померании, от Познани, большей части Западной Пруссии и части Восточной Пруссии. Вопрос о Верхней Силезии разрешался плебисцитом. Данциг с областью переходил к Лиге наций, которая обязалась сделать из него вольный город. Он включался в польскую таможенную систему. Польша получала право контроля над железнодорожными и речными путями Данцигского коридора. Германская территория была разделена Польским коридором. В общем от Германии отошла одна восьмая часть территории и одна двенадцатая часть населения. Союзники заняли все германские колонии. Англия и Франция поделили между собой Камерун и Того. Немецкие колонии в Юго-Западной Африке отошли к Южно-Африканскому союзу; Австралия получила Новую Гвинею, а Новая Зеландия — острова Самоа. Значительная часть немецких колоний в Восточной Африке была передана Великобритании, часть — Бельгии, треугольник Кионга — Португалии. Острова на Тихом океане севернее экватора, принадлежавшие Германии, область Киао-Чао и германские концессии в Шаньдуне стали владениями Японии.

Всеобщая воинская повинность в Германии отменялась. Армия, состоявшая из добровольцев, не должна была превышать 100 тысяч человек, включая контингент офицеров, не превышающий 4 тысяч человек. Генеральный штаб распускался. Срок найма унтер-офицеров и солдат определялся в 12 лет, а для вновь назначаемых офицеров — 25 лет. Все укрепления Германии уничтожались, за исключением южных и восточных. Военный флот был сведён к 6 броненосцам, 6 лёгким крейсерам, 12 контрминоносцам и 12 миноносцам. Иметь подводный флот Германии запрещалось. Остальные германские военные суда подлежали передаче союзникам или разрушению. Германии запрещалось иметь военную и морскую авиацию и какие бы то ни было дирижабли. Однако Германия освобождалась от оккупации. Для наблюдения за выполнением военных условий договора создавались три международные контрольные комиссии.

Экономические условия договора сводились к следующему. Особая репарационная комиссия должна была определить к 1 мая 1921 г. сумму контрибуции, которую Германия обязана была покрыть в течение 30 лет. До 1 мая 1921 г. Германия обязывалась выплатить союзникам 20 миллиардов марок золотом, товарами, судами и ценными бумагами. В обмен за потопленные суда Германия должна была предоставить все свои торговые суда водоизмещением свыше 1 600 тонн, половину судов свыше 1 тысячи тонн, одну четверть рыболовных судов и одну пятую часть всего своего речного флота и в течение пяти лет строить для союзников торговые суда по 200 тысяч тонн в год. В течение 10 лет Германия обязывалась поставлять Франции до 140 миллионов тонн угля, Бельгии — 80 миллионов, Италии — 77 миллионов. Германия должна была передать союзным державам половину всего запаса красящих веществ и химических продуктов и одну четвёртую часть из будущей выработки до 1925 г. Германия отказывалась от своих прав и преимуществ в Китае, Сиаме, Либерии, Марокко, Египте и соглашалась на протекторат Франции над Марокко и Великобритании над Египтом. Германия должна была признать договоры, которые будут заключены с Турцией и Болгарией. Она обязывалась отказаться от Брест-Литовского, как и от Бухарестского, мира и признать и уважать независимость всех территорий, входивших в состав бывшей Российской империи к 1 августа 1914 г. Статья 116 мирного договора признавала за Россией право получения у Германии соответствующей части репараций. Германия оставляла свои войска в прибалтийских республиках и в Литве впредь до особого распоряжения союзников. Этим самым Германия становилась соучастницей интервенции в Советской России.

3. ПРОТИВОРЕЧИЯ ВЕРСАЛЬСКОЙ СИСТЕМЫ

Договоры, подписанные в Сен-Жермене, Нейи и Трианоне. Покончив с Германией, победители приступили к переговорам с её союзниками. 10 сентября 1919 г. в Сен-Жерменском дворце был подписан договор с Австрией. Она обязывалась передать Италии часть провинций Крайни и Каринтии, Кюстенланд и Южный Тироль. Югославия получила большую часть Крайны, Далмацию, южную Штирию и юго-восточную Каринтию. В Клагенфурте было постановлено провести плебисцит: он закончился в своё время в пользу Австрии. Чтобы вбить клин между Венгрией и Австрией, от первой был отнят Бургенланд и передан второй. Буковину отдали Румынии. В состав Чехословакии вошли Богемия, Моравия, две общины нижней Австрии и часть Силезии. Австрии запрещалось объединение с Германией. Австрия получала право содержать армию в 30 тысяч солдат. Свой военный и торговый флот Австрия передала победителям. Империя Габсбургов перестала существовать.

27 ноября 1919 г., после продолжительных переговоров, в течение которых болгарская делегация доказывала, что война была вызвана политикой царя Фердинанда, в Нейи был подписан договор с Болгарией. Добруджа была закреплена за Румынией. Болгария передала часть своей территории Югославии. Фракия осталась в руках победителей, позже передавших её Греции. Это отрезало Болгарию от Эгейского моря. Болгария обязалась выдать победителям весь флот и уплатить контрибуцию в 2,5 миллиарда золотых франков. Вооружённые силы Болгарии определялись в 20 тысяч человек.

Позже других был заключён мир с Венгрией, переживавшей революцию. Только 4 июня 1920 г. в Версале, в Большом Трианонском дворце, был подписан с ней договор. Словакия и Прикарпатская Русь включены были в состав Чехословакии, к Югославии отошли Хорватия и Словения. Румыния получила Трансильванию и Банат, за исключением части, переданной Югославии. Контингент венгерской армии не должен был превышать 30 тысяч человек. Венгрия осталась без выхода к морю. Над Дунаем устанавливался контроль победителей. От Венгрии отошли около 70% территории и почти половина населения.

Так сложилась послевоенная версальская система.

Итоги Версальского мира. Историки дипломатии сравнивали иногда Версальскую конференцию с Венским конгрессом. Действительно, между обеими конференциями много внешнего сходства. Версальская конференция длилась так же долго, как и Венский конгресс. Так же, как в Вене, в Версале много танцевали и туго подвигались вперёд. Заседания конференции часто прерывались сведениями, о революционных вспышках в Европе. Самые задачи Лиги наций сближались с целями Священного союза: они сводились к охране новой системы международных отношений от революции.

Но по существу Версальский мир более всего напоминал мир Франкфуртский. К Версалю вполне подходят слова, сказанные Марксом по поводу Франкфурта: «Это — вернейший способ превратить... войну в европейскую институцию... Это — безошибочный способ превратить будущий мир в простое перемирие...».

В самом деле, Версальский мир надолго закрепил противоречия между победителями и побеждёнными. Он вызвал огромную передвижку населения, перед которой бледнеют великие переселения народов. Румыния выселила более 300 тысяч человек из Бессарабии. Из Македонии и Добруджн двинулись с места почти 500 тысяч человек. Немцы уходили из Верхней Силезии. Сотни тысяч венгров были переселены из территорий, перешедших к Румынии, Югославии, Чехословакии. Семь с половиной миллионов украинцев были поделены между Польшей, Румынией и Чехословакией.

В результате Версальского мира славянские народы были разъединены глубокой пропастью. Польша, как форпост Франции на востоке, должна была служить плацдармом для нападения на Россию. Последующее расширение границ Польши за счёт украинских и белорусских земель было заложено в основе Версальского мира, вся система которого была направлена к тому, чтобы сталкивать славянские народы между собой. Закарпатская Украина была придана Чехословакии, несмотря на решение народа, принятое ещё 18 декабря 1918 г., воссоединиться с остальной Украиной. Буковина, вопреки решению «Народного веча» 3 ноября 1918 г. о присоединении к Советской Украине, была отдана Румынии. Между Польшей и Чехословакией также были посеяны семена вражды. Югославия, объединившая славянские племена на юге срединной Европы, не получила некоторых частей Словении, отданных Италии или оставленных Австрии после плебисцита. Кроме того, Югославия опекунами версальской системы на долгие годы была поставлена во враждебные отношения к России. Таковы были последствия Версальского мира для славянских народов.

Антанта сплотила против себя побеждённых и вызвала их ненависть. С другой стороны, разногласия внутри самой Антанты не позволили ей создать прочные гарантии против немецкого реванша. Каждый из победителей вёл переговоры с Германией без ведома партнёров и натравливал её против союзников. Не подлежит сомнению, что условия Версальского мира были тяжелы. Но вся тяжесть его была возложена не на германских империалистов, а на немецкий народ. Германские империалисты сохранили всю свою промышленность и легко могли восстановить в полном объёме её производственную мощь. Никто ещё не забыл, с какой баснословной быстротой Франция после своего поражения выплатила немцам 5-миллиардную контрибуцию; а ведь за полвека, отделяющие Версаль от Франкфурта, техника далеко шагнула вперёд.

Армия Германии не была окончательно сокрушена. Кадровый её состав уцелел. Антанта сама помогла его сохранить. Рассчитывая на столкновение Германии с Советской Россией, Антанта сквозь пальцы смотрела на создание немцами сотен военных и спортивных организаций, где под видом инструкторов и охотников скрывались многие десятки тысяч офицеров. К тому же Германия избавлена была от оккупации.

Империалистическая Германия со своей стороны широко пользовалась распрями в среде своих противников. Ведя переговоры то с одним, то с другим, обманывая всех, германские империалисты копили силы для нового наступления. Поистине пророчеством были слова Ленина: Версальский мир «является величайшим ударом, который только могли нанести себе капиталисты и империалисты... победивших стран».

В результате войны и Версаля противоречия между союзниками ещё более углубились. Обострилась борьба между Англией и Францией, США и Англией, США и Японией, наконец, между Италией и ведущими державами Антанты. Ко всему этому присоединялись коренные противоречия двух систем — капитализма и социализма. Версальский мир должен был покончить с войной. В действительности же он превратил её в постоянную угрозу, висящую над всем миром.

ГЛАВА ВТОРАЯ

ИНОСТРАННАЯ ВООРУЖЁННАЯ ИНТЕРВЕНЦИЯ В СОВЕТСКОЙ РОССИИ (1918 — 1920 гг.)

1. ПОПЫТКА ИНТЕРВЕНТОВ СОБСТВЕННЫМИ СИЛАМИ

СПРАВИТЬСЯ С СОВЕТСКОЙ РОССИЕЙ

Мирные предложения советского правительства. В то время как в Версале разрабатывали условия мира, в Советской России разгоралась война: сотни тысяч вооружённых интервентов заливали страну потоками крови. Дипломаты реакционных правительств не только потворствовали злодеяниям интервентов. Некоторые из них сами принимали участие в грабеже страны и в терроре, вступая в связь с контрреволюционными элементами, боровшимися против советской власти.

Советское правительство и в новой международной обстановке продолжало настойчивую борьбу за мир. Оно пользовалось всяким поводом, чтобы обратиться к европейским правительствам с предложением прекратить войну. Оно соглашалось даже признать, на определённых условиях, иностранные долги, лишь бы прекратить интервенцию. 1 августа 1918 г. советское правительство обратилось к трудящимся массам Англии, Франции, Италии, США и Японии с призывом выступить против интервенции. 5 августа Наркоминдел в письме к американскому генеральному консулу в Москве Пулю заявил решительный протест против англо-французской интервенции. 24 октября Наркоминдел в ноте президенту Вильсону протестовал против интервенции и настойчиво требовал сообщить, из-за чего, собственно, проливают кровь солдаты Антанты в Советской России. 3 ноября Наркоминдел через представителей нейтральных стран обратился ко всем правительствам Антанты с предложением мира.

6 ноября VI Чрезвычайный съезд Советов принял резолюцию, которая предлагала правительствам Англии, Франции, США, Японии прекратить интервенцию и начать мирные переговоры. 23 декабря 1918 г. представитель Наркоминдела, находясь в Стокгольме, по поручению правительства предложил посланникам стран Антанты вступить в переговоры о мире. В течение января 1919 г. советское правительство дважды, 12 и 17-го, выступало с мирными предложениями. Реакционные круги, вдохновлявшие интервенцию, не отвечали; их армии продолжали разбойничью войну.

Тогда народы Советской страны поднялись на оборону отечества против иностранных захватчиков.

Красная Армия отбила первый натиск интервентов и перешла в наступление. Началось освобождение оккупированных районов на западе. 20 ноября возобновило свою деятельность советское правительство Украины. К январю 1919 г. значительная часть Украины стала советской. 1 января 1919 г. Белоруссия была объявлена советской социалистической республикой. Эстонские рабочие вместе с отрядами Красной Армии освободили Эстонию, где образовалось советское правительство. 8 декабря 1918 г. Совнарком признал национальную независимость Эстонской республики. В декабре были освобождены Литва и Латвия. 22 декабря 1918 г. Совнарком признал национальную независимость Литовской и Латвийской советских республик. 23 декабря 1918 г., по докладу народного комиссара по делам национальностей товарища Сталина, ВЦИК подтвердил декрет Совнаркома о признании независимости советских республик Эстонии, Литвы и Латвии.

Советская власть триумфальным шествием распространялась на запад. Части Красной Армии на востоке били чехословаков и колчаковские войска. На юге России советские войска нанесли интервентам ряд поражений.

Принцевы острова. Отпор, данный интервентам народными массами Советской страны, показал всему миру, насколько легкомысленно было утверждение реакционных кругов Антанты, что советская власть продержится только несколько дней. Более дальновидные политические деятели убеждались, что политика интервенции в корне ошибочна. Но реакционеры не хотели сдаваться. Опасаясь открыто настаивать на интервенции, они продолжали её под предлогом оказания помощи Польше против большевиков. Несколько раз в Париже возвращались к этому вопросу. Представитель Польши Падеревский обратился к Вильсону через полковника Хауза с мольбой о срочной помощи против Красной Армии.

16 января в кабинете министра иностранных дел Франции Пишона состоялось заседание Совета десяти, на котором Ллойд Джордж поставил вопрос об отношении к Советской России.

Ллойд Джордж предложил три возможных способа разрешения русского вопроса: военную интервенцию, блокаду или попытку соглашения. Открытую военную интервенцию Ллойд Джордж признал гибельной. «Если бы, — говорил Ллойд Джордж, — тотчас предложить послать для этой цели в Россию английские войска, в армии поднялся бы мятеж. То же относится и к американским частям в Сибири, и к канадским, и к французским войскам. Мысль подавить большевизм военной силой — чистое безумие». По поводу Деникина, Колчака и чехословаков Ллойд Джордж заявил, что «надеяться на них — значит строить на сыпучем песке».

Английский премьер-министр высказался и против организации длительной блокады. По мнению Ллойд Джорджа, оставалось одно: пригласить русских представителей в Париж, подобно тому как некогда Римская империя созывала вождей отдалённых областей, подчинённых Риму, с тем чтобы те дали ей отчёт о своих действиях.

Приводя своё сравнение из истории античного мира, Ллойд Джордж упустил лишь одно незначительное обстоятельство: Россия не входила в состав Британской империи.

Вильсон поддерживал доводы Ллойд Джорджа. Он подтвердил, что американские войска не пойдут против большевиков, и предложил поговорить с советскими представителями, но при непременном условии: они должны «очистить Литву и Польшу».

Против предложения Ллойд Джорджа высказалась Франция. Не придя к соглашению, Совет десяти решил перенести обсуждение русского вопроса на 21 января. Пишон и Соннино предложили заслушать на этом заседании «специалистов» по русскому вопросу — только что прибывшего из Советской России французского посла Нуланса и бывшего датского посланника в Петербурге Скавениуса.

Нуланс, имевший в кармане удостоверение о концессии, полученное им от белого правительства Северной области, без зазрения совести клеветал на заседании Совета десяти на Советскую Россию. Скавениус же заявил, что «ядро Красной Армии составляют иностранцы — латыши, венгры, немцы, китайцы». В конце речи, видимо приличия ради, Скавениус добавил: «Конечно, некоторое количество русских собрано вокруг этого ядра». Фантастическая картина, нарисованная дипломатами, показалась мало правдоподобной Ллойд Джорджу. Он заметил, что Нуланс «проявляет склонность к помпезности, что он сентенциозен и плохо информирован, повторяет сплетни и слухи парижских журналистов крайнего правого направления об ужасах большевизма».

Совет десяти не принял никаких решений. Вечером британская делегация заседала одна. Представитель Канады Роберт Борден и Австралии Юз категорически отрицали возможность посылки канадских и австралийских войск в Россию. Ллойд Джордж выступил с предложением начать переговоры с большевиками ввиду явной невозможности сбросить их силой. Было принято решение — также предложенное Ллойд Джорджем — организовать «защиту некоторых независимых государств от вторжения».

Речь шла о Польше, Литве, Эстонии, Латвии и Финляндии.

В тот же вечер — 21 января — снова состоялось заседание Совета десяти. К этому заседанию Вильсон получил новые материалы. В начале января атташе американского посольства в Лондоне Буклер был направлен в Стокгольм для переговоров с уполномоченными советского правительства. Буклер телеграфировал Вильсону в Париж о результатах своей миссии. На утреннем заседании Совета десяти Вильсон огласил информацию Буклера, а также письмо главы польского государства Падеревского о помощи. На вечернем заседании Вильсон внёс поправку в предложение Ллойд Джорджа: он высказался за то, чтобы пригласить русских в Салоники или на остров Лемнос. Начались бурные прения. Барон Соннино категорически возражал против переговоров с большевиками. Он признал, что Италия, а также Франция находятся под непосредственной угрозой большевизма; приглашение большевиков на конференцию лишь укрепит их положение. Надеяться на то, что большевики не примут приглашения и что их отказ можно будет использовать против них, не приходится, Соннино предложил организовать против большевиков армию из волонтёров, а на конференцию пригласить лишь представителей антибольшевистских правительств.

Японский делегат Макино присоединился к Ллойд Джорджу и Вильсону. Он отметил, что «условия в Сибири, к востоку от Байкала, существенно изменились; обстоятельства, вызвавшие необходимость посылки частей в этот район, устранены».

Клемансо был против приглашения советских представителей. Однако каждый день приносил новые сообщения о продвижении Красной Армии. Нужно было хоть на время задержать наступление большевиков, пока белогвардейцам будет оказана помощь. Поэтому Франция в конце концов уступила доводам Ллойд Джорджа и Вильсона. «Большевистская опасность в настоящий момент очень велика, — пугал Клемансо. — Большевизм расширяется. Он захватит балтийские области и Польшу, и как раз сегодня получены дурные известия о его успехах в Будапеште и Вене. Италия также в опасности. Там опасность, невидимому, больше, чем во Франции. Если большевизм, распространившись в Германии, перебросится через Австрию и Венгрию и достигнет Италии, то Европа окажется перед лицом огромной опасности». Слушая документ, оглашённый президентом Вильсоном, Клемансо, по его словам, поражён ловкостью, с какой большевики пробуют поймать союзников в ловушку. Если бы Клемансо был один, он выждал бы и воздвиг бы барьер, чтобы предупредить распространение большевизма. Но он вынужден итти на уступки своим коллегам. Важно избежать даже видимости разногласий между ними.

Совет десяти поручил Вильсону обратиться ко всем воюющим в России группам с приглашением прибыть на совещание по вопросу о восстановлении мира в России. Предварительным условием участия на конференции было прекращение военных действий. 22 января 1919 г. в печати появилось обращение Вильсона. Представителей враждующих лагерей в России приглашали не в Париж и не в Салоники, а на Принцевы острова.

Обращение Вильсона было безличным. Советское правительство не получило его непосредственно от Совета десяти. Оно дошло до Москвы в виде радиосообщения из Парижа. Наркоминдел немедленно поручил полномочному представителю Советской республики в Стокгольме собрать дополнительные сведения, связанные с обращением союзников. Наркоминдел указывал, что советское правительство не получило официального приглашения на конференцию; поэтому оно вынуждено пока отнестись к информации о ней, как к слуху, требующему подтверждения. Самое приглашение на изолированные острова внушает мысль, что конференция будет окружена непроницаемой тайной или же что ей не будет обеспечена полная гласность. Наркоминдел поручал полномочному представителю проверить все данные и сообщить своё мнение, не имеют ли державы Согласия тайных намерений добиться аннексии Архангельска, Баку, Сибири или Туркестана.

Копия радиотелеграммы, адресованной в Стокгольм, была послана также в Париж, в адрес редакции газеты «Populaire», с просьбой ответить на поставленные вопросы.

Одновременно советская станция перехватила английскую радиотелеграмму, в которой сообщалось, будто бы Вильсон уже обратился к существующим в России контрреволюционным правительствам с приглашением прибыть на Принцевы острова.

28 января советское правительство послало радиотелеграмму в Париж президенту Вильсону, уведомляя, что приглашение на конференцию Москвой не получено. Советское правительство обращает внимание Вильсона на это обстоятельство, с тем чтобы в результате возможного недоразумения не была ложно истолкована позиция советского правительства.

Дошли ли советские радиотелеграммы до адресатов, неизвестно. Во всяком случае, 29 января бывший русский посол в Париже Маклаков в интервью с представителями американской печати заявил, что «Чичерин в ответ на приглашение на мирную конференцию потребовал гарантий и более точных разъяснений».

По этому поводу Наркоминдел отправил 31 января радиотелеграмму Пишону, министру иностранных дел Франции, с указанием, что кроме телеграммы полномочному представителю, посланной в копии в редакцию «Populaire», никаких других заявлений советское правительство не делало. Оно не может поэтому ни выставлять требования, ни отвечать на приглашение, раз оно такового не получало.

Иностранная пресса превозносила миролюбие союзников. Журналисты на все лады доказывали, что предложение союзников имеет-де целью оказание помощи России. С другой стороны, та же печать стала поговаривать о непримиримости большевиков, от которых якобы не поступило никакого ответа на предложение союзников. Всё яснее становилось, что некоторые круги стран Антанты хотят выставить себя в роли миротворцев, учитывая общие пацифистские настроения масс, а на деле вовсе не собираются созывать конференцию и лишь пытаются свалить на Советскую Россию ответственность за мнимую неудачу их посредничества.

Советская страна была крайне заинтересована в мире. Поэтому 4 февраля советское правительство обратилось по радио к Великобритании, Франции, Италии, Японии и США. Наркоминдел сообщал, что хотя советское правительство и не получило прямого приглашения, но в предупреждение неправильного толкования его образа действий оно считает необходимым дать свой ответ. Советское правительство заявляет, что, несмотря на непрерывно улучшающееся военное положение, оно готово пойти на жертвы, чтобы добиться мира для русского народа. Единственная оговорка, которую советское правительство считает необходимым выдвинуть, заключается в том, что оно согласно на уступки лишь до известного предела, а именно: ничто не должно мешать советскому народу устраивать свою жизнь на социалистических началах. Советское правительство соглашается признать долги старого правительства; оно готово приступить немедленно к выплате процентов по старым займам и предоставить ряд концессий государствам или капиталистам. Далее, советское правительство предлагает включить в договор, на основе взаимности, и обязательство воздержания от пропаганды. Оно соглашается даже, несмотря на свои военные успехи, говорить и о территориальных уступках. Выражая согласие немедленно начать переговоры на Принцевых островах или в любом другом месте, со всеми державами совместно, или же с отдельными государствами, либо с отдельными политическими группировками, советское правительство просит сообщить, куда направить своих представителей.

Таким образом, предложение советского правительства содержало согласие «немедленно начаты переговоры о пожеланиях империалистических правительств. Но это отнюдь не означало готовности удовлетворить эти пожелания. Советское предложение имело целью разоблачить истинные цели империалистических кругов, сорвать с них маску примирителей. Дипломатия Антанты была припёрта к стене: ей приходилось либо отречься от приписываемых ей целей, либо выдать свои аннексионистские замыслы.

Дипломатический маневр советского правительства достиг своей цели. По получении советского радио Вильсон заметил: «Большевики согласились (пойти на конференцию), но согласились обдуманно-оскорбительным образом».

Неудовольствие Вильсона было настолько велико, что, выступая в Белом доме на закрытом заседании национального комитета демократической партии, он сердито обозвал большевиков «величайшими плутами в мире» и требовал поддержки Лиги наций как противовеса коммунизму.

Антанта оставила радиотелеграмму Наркоминдела без ответа. В феврале ею были получены сведения о подготовляемом контрнаступлении Колчака. Отпадала, таким образом, необходимость задуманного дипломатического заговора. С другой стороны, Франция подняла борьбу против меморандума Вильсона. 27 января, по указке французского правительства, бывший русский посол в Париже Маклаков предложил всем контрреволюционным правительствам, организовавшимся на территории России, прислать свой ответ на американский меморандум, предоставив Маклакову право использовать эти отклики в нужный момент. Маклаков сообщал при этом, что Франция выступает против предложения созвать конференцию на Принцевых островах. 16 февраля 1919 г. все контрреволюционные правительства одновременно сообщили о своём отказе встретиться с большевиками.

Миссия Буллита. Тем временем победоносное наступление Красной Армии продолжалось на всех фронтах. По предложению Вильсона, в Советскую Россию было решено послать одного из участников американской мирной делегации, Вильяма Буллита, впоследствии посла США в СССР. От имени Англии и Америки Буллиту было поручено узнать, на каких условиях большевики согласны начать переговоры. При этом Ллойд Джордж сообщал условия, на которых страны Антанты считали бы возможным их вести. Эти условия сводились к следующему:

«1. Прекращение военных действий на всех фронтах.

2. Все существующие де факто правительства остаются на занимаемых ими территориях.

3. Железные дороги и порты, необходимые для сообщения Советской России с морем, должны быть подчинены тем же правилам, которые действуют на международных железных дорогах и в портах остальной Европы.

4. Подданным союзных держав должны быть обеспечены право свободного въезда в Советскую Россию и полная безопасность, чтобы они могли вести там свои дела при условии невмешательства в политику.

5. Амнистия всем политическим заключённым с обеих сторон и полная свобода всем русским, сражавшимся на стороне союзников.

6. Торговые отношения между Советской Россией и внешним миром должны быть восстановлены при условии, чтобы при надлежащем уважении к суверенитету Советской России было гарантировано равномерное распределение помощи, присылаемой союзниками, среди всех классов русского народа.

7. Все другие вопросы, связанные с русскими долгами союзникам и т. д., должны быть рассмотрены самостоятельно после установления мира.

8. Все союзные войска должны быть уведены из России,
коль скоро будет демобилизована русская армия свыше количества, имеющего быть установленным; лишнее оружие будет выдано или уничтожено».

Характерно, что свой план Англия и Америка скрыли от французов.

В конце февраля Буллит уехал в Советскую Россию. Он посетил Наркоминдел, был у Ленина, от которого и получил ответ на предложения Англии и Америки. Ленин принял в основном предложение Антанты, но внёс со своей стороны ряд уточнений. Ленин требовал, чтобы долги равномерно были распределены между странами бывшей России, а золото, захваченное чехами, было зачтено в уплату долга. Точно так же в уплату долга Ленин требовал отнести и то золото, которое советское правительство уплатило по Брестскому миру Германии, откуда оно попало в руки союзников. В одном из пунктов Ленин писал:

«Все войска союзных и ассоциированных правительств и других нерусских правительств должны быть удалены из России, и оказание военной помощи противо-советским правительствам, образованным на территории бывшей Российской империи, должно быть прекращено немедленно по подписании настоящего соглашения.

Как Советские правительства, так и противо-советские правительства, образовавшиеся на территории бывшей Российской империи и Финляндии, начинают одновременно и в одинаковой степени сокращение своих армий до мирного положения немедленно по подписании настоящего соглашения.

Конференция должна установить самую действительную и справедливую форму инспекции и контроля этой одновременной демобилизации, а также удаления войск и прекращения военной поддержки противо-советским правительствам»

Приведённый пункт вскрывал мотивы, в силу которых советское правительство шло на предложения Антанты. Ясно было, что контрреволюция держалась только помощью интервентов. С уходом интервентов народные массы легко опрокинули бы Колчака, Деникина и прочих контрреволюционеров.

Дипломатический ход советского правительства был повторением тактики эпохи Брестского мира. Тогда дело шло о том, чтобы вырваться из войны и добиться передышки; сейчас — о срыве интервенции и переходе к мирному строительству. Выступая на митинге 13 марта, Ленин сравнивал политику, связанную с принятием англо-американского предложения, с Брестским миром.

«Вот почему та политика, которую нам пришлось вести в течение Брестского мира, самого зверского, насильнического, унизительного, оказалась политикой единственно правильной, — говорил Ленин. — И я думаю, что не бесполезно вспомнить об этой политике ещё раз теперь, когда похожим становится положение по отношению к странам Согласия, когда они всё так оке полны бешеного желания свалить на Россию свои долги, нищету, разорение, ограбить, задавить Россию, чтобы отвлечь от себя растущее возмущение своих трудящихся масс».

Буллит привёз предложения Ленина в Париж. Он передал письмо Вильсону и Лансингу, встретился с Ллойд Джорджем в присутствии Керра, Смэтса и Мориса Хенки. Ознакомившись с меморандумом, Ллойд Джордж передал его Смэтсу со словами:

«Генерал, это важный документ. Вы должны его срочно прочитать».

Ллойд Джордж стал вслух перебирать, кого можно было бы послать в Советскую Россию. Хорошо бы кого-нибудь, «кто был бы известен миру как убеждённый консерватор». Ллойд Джордж называл кандидатуры Ленсдауна, Сесиля и, наконеп, остановился на маркизе Солсбери. Премьер-министр настаивал на том, чтобы Буллит опубликовал свой меморандум. Президент Вильсон также собирался принять Буллита.

Но положение вдруг резко изменилось. Вильсон сказался больным и не принял Буллита, а Ллойд Джордж, выступая в Парламенте, заявил, что он с большевиками вообще никаких переговоров не вёл.

2. РОЛЬ АНТАНТЫ В ОРГАНИЗАЦИИ ПОХОДОВ КОЛЧАКА И ДЕНИКИНА (1919 г.)

Наступление Колчака и Деникина. Поворот Ллойд Джорджа объяснялся новым изменением военного положения Советской России. В начале 1919 г., когда Ллойд Джордж и Вильсон выступили в Совете десяти с предложениями о переговорах с большевиками, в странах-победительницах, в тылу и в войсковых частях нарастало революционное движение. Солдаты оккупационных армий отказывались сражаться против Красной Армии. В Германии подъём революционной волны был особенно высок как раз в эти дни — в январе 1919 г. Ллойд Джордж более всего боялся соглашения между Германией и Советской Россией. Приходилось действовать крайне скрытно и осторожно, чтобы, с одной стороны, не вызывать возмущения рабочих масс в Англии и Америке, а с другой — не оказать невольной услуги делу германо-советского сближения. Помощь русской контрреволюции не прекращалась ни на минуту. Видные генералы Антанты, в том числе Нокс от Англии и Жанен от Франции, с большим количеством сотрудников были направлены в Сибирь. 16 января 1919 г. союзники заключили с Колчаком соглашение. Генерал Жанен был назначен главнокомандующим союзными войсками, действующими на Дальнем Востоке и в Сибири, к востоку от Байкала. Одновременно чехословацкое правительство назначило его командующим чехословацкими войсками в Сибири.

Пункт 2 соглашения с Колчаком гласил:

«В интересах обеспечения единства действий на всём фронте русское верховное командование будет согласовывать свою оперативную тактику с общими директивами, сообщёнными генералом Жаненом, представителем междусоюзнического верховного командования».

Общие планы и приказы русского командования представлялись генералу Жанену. При нём создавался штаб, который должен был сотрудничать с колчаковским штабом.

«В целях обеспечения действительного сотрудничества между русскими и союзными войсками, — гласил тот же документ, — и правильной ориентации в требованиях пополнений, направляемых союзным правительством, а также относительно употребления материалов генерал Жанен будет иметь право осуществлять общий контроль на фронте и в тылу.

Генерал сможет, по соглашению с русским главнокомандующим, иметь своих офицеров в штабах, частях и учреждениях.

Указанные офицеры смогут при случае давать технические советы».

Генерал Нокс был назначен начальником снабжения, а также организатором формирующихся частей. Все заявки на помощь должны были рассматриваться совместно генералом Жаненом и генералом Ноксом, с одной стороны, и военным министром колчаковского правительства — с другой. Колчак обязывался посвящать генералов Жанена и Нокса во все свои планы относительно организации армии и её развития.

Помощь Антанты позволила Колчаку сформировать 300-тысячную армию. К весне 1919 г. положение интервентов улучшилось. Колчак в марте перешёл в стремительное наступление и занял Бугульму. На юге начал наступление Деникин. На западе Красная Армия оставила Вильно. В Прибалтике свергнута была советская власть. Для подкрепления своих сил Антанта обратилась за помощью к Германии. В Латвии сражалась немецкая дивизия под командованием фон-дер-Гольца, которая, действуя совместно с белыми латышскими отрядами, потеснила части Красной Армии. Готовился к активным действиям под Петроградом генерал Юденич. Усиливалось давление со стороны генерала Миллера на севере.

Изменилось положение и в Центральной Европе. В Германии к власти пришли не спартаковцы, которых боялся Ллойд Джордж, а социал-демократы большинства в блоке с демократами и центром. Советская революция в Баварии была подавлена. Мюнхен занят был войсками контрреволюции. Удушение венгерской революции было поручено румынской армии. Опасность соглашения между Советской Россией и Германией как будто окончательно рассеялась.

Переговоры Антанты с большевиками были прерваны. Свои надежды реакционные круги Антанты возложили на разгром большевиков силами Колчака. Ему посылали огромное количество пушек, пулемётов, обмундирования. Иностранные войска охраняли Великий сибирский путь, чтобы не допустить срыва этого снабжения. В кругах Антанты стали поговаривать о признании Колчака. Мало того, его собирались пригласить на Парижскую конференцию. Осведомлённые журналисты сообщали: «19 мая дипломатическая цензура пропускает сообщение о признании союзниками правительства Колчака, но запрещает говорить о том (из осторожности), что последний представит Россию в день подписания мирного договора».

26 мая 1919 г. Англия, Франция, США и Италия особой нотой сообщили Колчаку, что готовы его признать. От официального признания контрреволюционных правительств Антанта воздерживалась полтора года.

От Колчака потребовали, однако, выполнения некоторых условий. Эти условия были следующие: созыв Учредительного собрания после занятия Москвы; признание независимости Польши и Финляндии; при невозможности урегулировать вопрос о независимости Эстонии, Латвии, Литвы, кавказских и закаспийских образований с их правительствами передать этот вопрос в Лигу наций; до этого — признание этих областей автономными.

Колчак снёсся с Деникиным, наступавшим на юге, с Миллером — на севере, и ответил на условия Антанты весьма уклончиво. Он соглашался признать де факто правительство Финляндии, по окончательное решение откладывал до Учредительного собрания. Что касается Эстонии, Латвии и других, то Колчак обещал только подготовить «решение вопроса об этих национальных группах», как выразился он в своей ноте.

12 июня 1919 г. Англия, Франция, США и Италия признали ответ Колчака удовлетворительным и обещали ему помощь.

Помощь реакционных кругов Антанты, однако, запоздала: когда Колчак получил ноту о признании, его разбитые войска уже отступали в глубь Сибири. На второй день после отправки Колчаку ноты о признании, 27 мая, журналисты получили распоряжение «не давать информации об отступлении белых русских перед контрнаступлением большевиков».

Признание не задержало падения Колчака. Красная Армия освободила Урал и стремительно двигалась в Сибирь.

Не успела Красная Армия разгромить Колчака, как против неё выдвинута была новая сила — генерал Деникин. Не менее 250 тысяч ружей, 200 пушек, 30 танков и громадные запасы оружия и снарядов были посланы через Дарданеллы и Чёрное море в Новороссийск.

Прибалтийские страны в интервенции. В целях оказания помощи Деникину реакционные круги Антанты пытались поддержать его силами малых национальных государств, образовавшихся на территории бывшей царской России.

Прибалтийские страны — Эстония, Латвия, Литва, Финляндия, — так же как и Польша, играли большую роль в этих расчётах Антанты. В случае успеха большевиков прибалтийские страны могли служить барьером между Советской Россией и другими странами, как это было в конце 1918 и начале 1919 г. когда Красная Армия успешно продвигалась вперёд. Некоторые деятели Антанты носились с идеей создания «санитарного кордона», который, при поддержке Антанты, задержал бы распространение революции на запад.

«Большевизм — это заразительная болезнь, — писал в своём дневнике лорд Берти, английский посол в Париже с 1905 по 1919 г., — которая, как можно думать, распространится на Германию и Австрию. Но Антанте придётся установить карантин старого образца, чтобы уберечься от заразы». Лорд Берти в данном случае повторил выражение Клемансо, который считал необходимым создание «санитарного кордона вокруг Советской страны путём снабжения, деньгами и оружием Польши, прибалтийских стран, Румынии и Чехословакии». В том же дневнике 6 декабря 1918 г. лорд Берти расшифровал, какого рода карантин желателен Антанте, Сообщая о планах расчленения России, лорд Берти писал:

«Нет больше России! Она распалась, исчез идол в лице императора и религии, который связывал разные нации православной веры. Если только нам удастся добиться независимости буферных государств, граничащих с Германией на востоке, т. е. Финляндии, Польши, Эстонии, Украины и т. д., и сколько бы их ни удалось сфабриковать, то, по-моему, остальное может убираться к чорту и вариться в собственном соку».

Если бы интервентам удалось потеснить Красную Армию, прибалтийские страны могли бы стать плацдармом для дальнейшего развития борьбы против Советской России. «Times» дал 17 апреля 1919 г. весьма характерную оценку стратегического значения Финляндии. По существу, соображения, развитые газетой, относились и ко всем остальным странам Прибалтики.

«Если мы посмотрим, — писал «Times», — на карту, то увидим, что лучшим подступом к Петрограду является Балтийское море и что кратчайший и самый лёгкий путь лежит через Финляндию. Финляндия является ключом к Петрограду, а Петроград — ключом к Москве»,

Неудивительно, что на Парижской конференции так часто упоминались прибалтийские страны: они неизбежно выступали на сцену всякий раз, как ставился русский вопрос. При этом между Англией и Францией и по прибалтийской проблеме, вскрывались серьёзные противоречия. Англия настаивала на признании независимости прибалтийских стран; представители Франции высказывались за автономию Эстонии и Латвии в пределах единой капиталистической России. По этому вопросу за время Парижской конференции союзники так и не пришли к соглашению.

С наступлением Деникина усилилось давление на прибалтийские страны, целиком находившиеся в зависимости от Антанты. Союзные посланники распоряжались в этих странах, как в колониях. В Эстонию, Латвию, Финляндию посылались пушки, аэропланы, боевые припасы и снаряжение. Английский флот вошёл в Финский залив. Боевые корабли двигались из Ревеля в Гельсингфорс, своим угрожающим видом подкрепляя нажим дипломатов. Английский гелерал Гофф, сообщая Юденичу об оказываемой ему помощи, писал 4 августа 1919 г.:

«С имеющимися у вас силами, подкреплёнными нашими аэропланами, нашими снарядами и нашими танками, вы будете в состоянии взять Петроград».

Выступлению прибалтийских стран мешала недоговорённость между ними и белыми деятелями. Большинство белогвардейцев поддерживало реставрационный лозунг Колчака и Деникина — «единая, неделимая Россия» — конечно, царская. Белые деятели, по указанию Колчака, и слышать не хотели о независимости прибалтийских стран, тем более, что белые войска опять успешно продвигались вперёд. Тогда английский генерал Марч, помощник генерала Гоффа, созвал 10 августа в Ревеле в помещении английской военной миссии ряд представителей русской контрреволюции. Это была кучка провинциальных деятелей не выше уровня гласных городской думы, наспех собранных нефтепромышленником Лианозовым. Им было сообщено следующее:

«Генерал Марч предлагает собравшимся образовать в своём составе правительство Северо-Западной области и принять на себя обязанности немедленного разрешения русских вопросов. Если это не будет сделано, то он от имени Англии заявляет, что Англия и все союзники немедленно прекращают всяческое снабжение русской северо-западной армии».

Затем генерал Марч заявил, что он удаляется, чтобы дать возможность собравшимся обсудить его предложение, и просит, не уходя из комнаты, к 7 часам (т. е. через 40 минут) образовать правительство. При этом он вручил список распределяемых портфелей на английском языке и сообщил, что лиц, указанных в списке, союзники хотели бы видеть в составе правительства.

Белогвардейцы подчинились. Было создано так называемое северо-западное правительство с Лианозовым во главе. В тот же день был подготовлен договор с эстонским правительством. Однако оно отказалось его подписать, не доверяя белому правительству.

Тогда генерал Марч пригласил к себе северо-западное правительство и предложил ему созвать в Пскове либо в Юрьеве съезд депутатов северо-запада, на котором принять декларацию. Вынув из кармана заранее заготовленный текст, он показал его Лианозову. «Эта бумага никуда не пойдёт, — заявил он, — она останется в нашем кармане...»

Основываясь на этом разговоре Марча и на подготовленной им же, но неопубликованной декларации, глава английской дипломатической миссии в балтийских странах Пирр-Гордон обратился с воззванием к жителям Пскова, в котором сообщал о близком созыве в Юрьеве съезда народных представителей. Пирр-Гордон писал в своём воззвании, что северо-западное правительство «пользуется советами и материальной помощью союзников России, которые ныне выгрузили запасы продовольствия, оружия, одежды и снаряжения, чтобы дать возможность вновь образованному правительству освободить как можно более русских из-под тирании большевиков».

Чтобы усилить позиции белогвардейцев, Англия и Франция пошли на компромисс в вопросе признания независимости прибалтийских стран. 20 августа 1919 г. была опубликована декларация союзных держав о признании независимости прибалтийских стран, с оговоркой, что этот вопрос может быть решён окончательно лишь после урегулирования всех взаимоотношений с Россией или после третейского решения Лиги наций. Признание, таким образом, было условным. Американское правительство отказалось присоединиться к союзной декларации.

Казалось, Антанте удалось, наконец, добиться вовлечения лимитрофов в борьбу против Советской России. Эстонские части поддерживали наступление Юденича на Петроград. Финские белогвардейцы и карельское кулачество организовали банды, нападавшие на трудовое население Карелии. Финляндия мобилизовала несколько тысяч финских белогвардейцев для участия в осеннем наступлении Юденича. Под руководством английских и французских инструкторов финская армия была реорганизована, вооружена пушками и пулемётами, танками и самолётами.

Советская дипломатия в борьбе за нейтрализацию прибалтийских стран. Буржуазия прибалтийских государств оказалась в двойственном положении. Классовые интересы и зависимость от Антанты толкали её вместе с Деникиным против Советской страны. Но в тылу усиливалось революционное движение. В самих буржуазных кругах росло сознание, что, помогая Деникину, буржуазия прибалтийских стран отказывается от борьбы за национальную независимость и теряет господствующее положение в собственных странах. Это заставляло правительства прибалтийских государств колебаться в своей поддержке наступления белых.

Советская дипломатия широко использовала эти колебания и ещё усилила их своей активной политикой. 31 августа, через 10 дней после декларации Антанты о признании «условной» независимости мелких стран, советское правительство предложило мир Эстонии, подтверждая её безусловную национальную независимость. И сентября такое же предложение было сделано Латвии, Литве и Финляндии, Эстония, колебавшаяся между Антантой и Советской Россией, предпочла пойти на соглашение: в разгар наступления Деникина, в сентябре 1919 г., в Пскове начались переговоры о мире между Эстонией и РСФСР.

Но реакционеры Антанты заставили Эстонию прервать переговоры. Началась яростная дипломатическая борьба за привлечение прибалтийских стран на сторону интервентов. С целью прекратить колебания малых государств и усилить интервенцию Клемансо обратился 10 октября 1919 г. с нотой к правительствам Швеции, Дании, Норвегии, Голландии, Финляндии, Испании, Швейцарии, Мексики, Чили, Аргентины, Колумбии и Венецуэлы. Франция призывала указанные страны присоединиться к блокаде Советской страны. Клемансо предлагал им воздерживаться от посылки кораблей в советские порты, запретить банкам совершать операции с большевистской Россией, отказывать своим гражданам в разрешении сноситься с ней по почте, телеграфу и радиотелеграфу. Нота угрожающе добавляла, что французские и британские суда в Финском заливе будут принуждать менять курс те корабли, бумаги которых выписаны на порты большевистской России.

Такая же нота была послана и Германии с предложением присоединиться к блокаде. Одновременно усилился нажим на правительства прибалтийских государств, От них требовали наступления против большевиков.

Советское правительство приняло свои контрмеры. Получив сведения о ноте Клемансо, оно сообщило 20 октября 1919 г. Германии, что будет считать невызванным враждебным актом её присоединение к блокаде и предпримет надлежащие ответные шаги. Такая же нота была послана Швеции, Норвегии, Дании, Голландии и Швейцарии.

Решительное выступление советской дипломатии произвело ожидаемое действие. Германия непрочь была принять участие в интервенции. Германские генералы не раз предлагали свои услуги Антанте и даже формировали вооружённые части для нападения на Россию» Но правительство Германии боялось полной изоляции, в случае разрыва с Советской страной: Германия нуждалась в русских рынках. Получив предупреждение советской дипломатии, Германия ответила Франции, что сомневается в успехе организуемой Антантой блокады: намечаемые меры будут только способствовать росту большевизма. Другие страны промолчали. В конце концов ни помощь союзников Деникину, ни их блокада не сломили сопротивления Советской страны. Красная Армия, поддержанная всем народом, перешла в контрнаступление против белых армий.

Мир с Эстонией — окно в Европу. В то же время советская власть возобновила своим ирные предложения правительствам прибалтийских стран. Первой приняла предложение Эстония. Это было крупной победой советской дипломатии.

Анализируя этот успех и подчёркивая международное значение политики большевиков в отношении малых стран, Ленин говорил:

«Если бы все эти маленькие государства пошли против нас, — а им были даны сотни миллионов долларов, были даны лучшие пушки, вооружение, у них были английские инструктора, проделавшие опыт войны, — если бы они пошли против нас, нет ни малейшего сомнения, что мы потерпели бы поражение. Это прекрасно каждый понимает. Но они не пошли, потому что признали, что большевики более добросовестны. Когда большевики говорят, что признают независимость любого народа, что царская Россия была построена на угнетении других народов, и что большевики за эту политику никогда не стояли, не стоят и не будут стоять, что войну из-за того, чтобы угнетать, большевики никогда не предпримут, — когда они говорят это, им верят. Об этом мы знаем не от большевиков латышских или польских, а от буржуазии польской, латышской, украинской и т. д.

В этом сказалось международное значение большевистской политики. Это была проверка не на русской почве, а на международной. Это была проверка огнём и мечом, а не словами. Это была проверка в последней решительной борьбе. Империалисты понимали, что у них солдат своих нет, что задушить большевизм можно, только собрав международные силы, и вот все международные силы были побиты».

5 декабря 1919 г. в Юрьеве (Тарту) снова начались переговоры с Эстонией.

Учитывая, что дипломаты Франции и Англии попрежнему будут продолжать своё давление на эстонское правительство и всячески тормозить мирные переговоры. Ленин решил обратиться непосредственно к самим державам Антанты. В тот же день, когда начались переговоры с Эстонией, VII Всероссийский съезд Советов, заседавший в Москве, принял резолюцию, предложенную Лениным. Перечислив неоднократные попытки советского правительства в течение двух лет добиться мира и одобрив все эти шаги, съезд снова подтвердил своё неуклонное стремление к миру и ещё раз предложил Англии, Франции. США, Италии и Японии — всем вместе или порознь начать немедленно переговоры о мире. 10 декабря уполномоченный Наркоминдела в Дании т. Литвинов передал мирную резолюцию съезда представителям держав Антанты в Копенгагене, добавив, что он уполномочен вступить в предварительные переговоры о мире. 11 декабря посланники Англии, Франции и Италии вернули Литвинову ноту, сообщив, что не уполномочены на принятие от него каких-либо заявлений. На следующий день в интервью сотруднику агентства Рейтер т. Литвинов заявил, что если посланники держав Антанты откажутся и на сей раз передать мирные предложения своим правительствам, то всему миру станет ясным лицемерие министров Антанты, утверждавших, будто Советская Россия не выступала с формальным предложением мира. Интервью советского представителя нашло отклик в общественном мнении стран Антанты. В частности Лондонский конгресс тред-юнионов потребовал немедленного рассмотрения правительством советского предложения. Поставленные в затруднительное положение, посланники Антанты выступили в печати с официальным заявлением: они, де, возвратили ноту Литвинову потому, что он допущен датским правительством только для переговоров с представителем Англии О’Греди об обмене пленными; это будто бы не означает отклонения предложения.

Переговоры с Эстонией тем временем продолжались. Они подвигались вперёд медленно: Антанта — правда не так откровенно, как раньше, — попрежнему прилагала все усилия, чтобы сорвать их и на этот раз. С этой целью Франция выдвинула идею создания Балтийского блока государств — Эстонии, Латвии, Литвы, Финляндии и Польши, — направленного против Советской России. В январе 1920 г. в Гельсингфорсе удалось собрать конференцию пяти стран. По основному вопросу об отношении лимитрофов к Советской России конференция приняла резолюцию «сообразоваться в своих действиях с указаниями держав Антанты». Блок балтийских государств, однако, в этот период организовать не удалось, Позиция Литвы оказалась весьма сдержанной вследствие её территориальных споров с Польшей. Эстония также отнеслась отрицательно к проекту блока, так как к этому времени уже прекратила военные действия против Советской России и боялась срыва переговоров о заключении мирного договора. Советская дипломатия успешно преодолевала французские интриги. Длительные переговоры с Эстонией закончились 2 февраля 1920 г. подписанием мира. Ленин так оценивал значение этого акта:

«Это окно, пробитое русскими рабочими в Западную Европу, это неслыханная победа над всемирным империализмом, знаменующая собой перелом в русской пролетарской революции в сторону сосредоточения всех сил на внутреннем строительстве страны».

Вооружённая интервенция империалистов в Советскую Россию потерпела крушение. Сорвались и попытки их дипломатии натравить Германию и прибалтийские страны на Советскую страну. Сокрушительный разгром Деникина с его белогвардейскими головорезами завершил эти неудачи врагов Советской России.

Сношения Советской России с капиталистическими странами в годы интервенции. В обстановке вооружённого окружения не могли существовать нормальные дипломатические сношения между Советской Россией и иностранными державами. Взамен дипломатических переговоров советскому правительству приходилось апеллировать непосредственно к трудящимся массам Европы и всего мира. Так, 18 апреля 1919 г. Наркоминдел обратился с воззванием к пролетариату держав Антанты, призывая его к решительной борьбе с интервенцией. 17 июля того же года Наркоминдел призывал пролетариат Франции, Англии и Италии принудить свои правительства к прекращению дальнейшего вмешательства в русские дела. 30 октября 1919 г. Наркоминдел обратился к трудящимся Франции, Англии и Эстонии с протестом против участия эстонских войск в нападении на Петроград.

Наряду с подобными обращениями Наркоминдела к народам советское правительство прибегало и к протестам, адресованным правительствам капиталистических стран. Например, Наркоминдел протестовал 21 января 1919 г. против задержания русских военнопленных в Германии. По радио же Наркоминдел протестовал и против наступления польских легионеров на русские территории. В ряде радиопротестов советское правительство выразило своё возмущение по поводу расстрела бакинских комиссаров в Средней Азии. 20 ноября Наркоминдел выступил по радио с протестом против выдачи французским правительством белогвардейским генералам русских солдат, находившихся во Франции.

Новые отношения с Англией. Победы Красной Армии, рост симпатий к советской власти во всём мире, послевоенная экономическая и политическая разруха в Европе побудили более осторожные и дальновидные круги Антанты искать путей к «восстановлению» Европы и к укреплению своего положения хотя бы ценой компромисса с Советской Россией. Особенно настаивали на этом некоторые из английских капиталистов, нуждавшихся в русском рынке. Между английским представителем и советским уполномоченным в Копенгагене, как уже указывалось, начались переговоры. 11 января 1920 г. они закончились подписанием соглашения об обмене военнопленными. Англия обязалась содействовать возвращению на родину всех русских военнопленных, в том числе и тех, которые находились в других странах. Советскому правительству удалось закупить в Англии и отправить в Россию медикаменты, продовольствие и семена. Это был первый прорыв блокады. 16 января 1920 г. Верховный совет Антанты разрешил обмен товарами на основе взаимности между Россией и союзными и нейтральными странами. Правда, Верховный совет оговорил, что эта резолюция не означает перемены в политике союзных правительств по отношению к Советской России. На деле, однако, это означало фактическое снятие блокады. Кооперативным организациям разрешено было ввозить в Россию одежду, лекарства, сельскохозяйственные машины в обмен на лес, зерно и другие сырьевые ресурсы. В феврале 1920 г. делегация советских кооперативов (Центросоюза) приступила к переговорам о восстановлении торговых отношений с некоторыми фирмами Западной Европы и США.

Соглашение с Англией об обмене военнопленными ускорило заключение таких же соглашений с Германией, Бельгией, Италией и Венгрией (19, 20 и 27 апреля и 22 июня 1920 г.).

В то же время продолжались дипломатические переговоры о заключении мира с Литвой, Латвией и Финляндией, которая потерпела поражение в своих планах захвата Петрограда. Этот провал вынужден был признать и бывший финляндский премьер-министр Венола. «Осуществление финской национальной политики при помощи оружия оказалось безрезультатным, — писал он, — проекты Маннергейма о завоевании Петрограда остались лишь на бумаге. Вооружённые мероприятия, которые предпринимались в Северной Карелии и в районе Олонца, потерпели неудачу. Наученная этим опытом, Финляндия возвратилась на путь мирной политики».

Ход событий скоро показал, однако, что снятие блокады не означало прекращения интервенции.

Советское правительство понимало, что прикрывают собой переговоры о снятии блокады. Знало оно также, что, снимая блокаду, Антанта в то же время признала контрреволюционные правительства Грузии, Азербайджана и Армении. По предложению Антанты признал их и генерал Деникин. Тем самым Антанта создавала дипломатические предпосылки для оказания помощи этим контрреволюционным правительствам против Советской России. Такая же подготовка шла и в отношении Польши. Ленин писал в эти дни: «Хотя снятие блокады и даёт нам некоторое облегчение, всё же буржуазия Запада, наверное, попытается с нами ещё бороться. Уже теперь, сняв блокаду, она натравливает на нас польских белогвардейцев, поэтому ещё раз необходимо быть начеку, готовиться к новым нападениям и воспользоваться уроками двухлетней борьбы, воспользоваться теми средствами, которыми мы до сих пор побеждали».

3. СОВЕТСКО-ПОЛЬСКАЯ ВОЙНА (1920 г.)

Мирные предложения Советской России. Предвидение Ленина сбылось: Антанта бросила Польшу против Советской страны. Советское правительство принимало все меры, чтобы избавить страну от новой войны. В 1919 г. оно не раз обращалось к странам Антанты и в особенности к Польше с предложением мира.

Поляки не отвечали. Мало того, когда демократические партии и организации Польши стали выражать серьёзное недовольство внешней политикой своего правительства, представитель польского министерства иностранных дел в ответ на запрос в польском сейме 28 ноября 1919 г. развязно заявил, что Советская республика не предлагала мира Польше. Как только в Москве стало известно об этом ответе, Наркоминдел послал 22 декабря 1919 г. телеграмму в министерство иностранных дел Полыни. Отмечая, что советское правительство с большим изумлением узнало о заявлении в сейме представителя польского министерства, и напомнив, когда и кому уже предлагалось начать переговоры о мире между Польшей и Россией, Наркоминдел обратился ещё раз с формальным предложением немедленно начать эти переговоры. «Нам небезызвестно, — отмечалось в ноте, — что существуют некоторые препятствия, могущие создать затруднения для Польского правительства на пути соглашения с Россией, точно так же, как подобные же препятствия затрудняют другие соседние правительства на том же пути. Но эти затруднения проистекают не из интересов или склонностей польского народа, а из иностранных источников, расходящихся в данном случае с его действительными интересами».

Советское правительство выразило надежду, что мирные стремления подавляющего большинства польского народа преодолеют препятствия и приведут к прекращению «военных действий, служащих лишь иностранным интересам».

Телеграмма Наркоминдела осталась без ответа. Месяц спустя, 28 января 1920 г., советское правительство снова обратилось к правительству Польши и польскому народу с нотой, в которой отметило, что признаёт и всегда признавало независимость и суверенность Польской республики. Поддерживая своё мирное предложение от 22 декабря 1919 г., Совнарком заявлял, что красные войска не переступят линии Белорусского фронта, проходившей тогда вблизи Дриссы — Диены — Полоцка — Борисова — ст. Птичь — ст. Белокоровичи. Совнарком добавлял, что советские части не будут вести военных действий и на Украине западнее занимаемой ими линии, проходившей тогда вблизи м. Чуднова, м. Пилявы, м. Деражни и г. Бар.

В заключение Совнарком подчёркивал, что между обеими странами нет ни одного спорного вопроса, который нельзя было бы решить мирно.

Одновременно того же 28 января Наркоминдел обратился к трудящимся стран Антанты с призывом протестовать против попытки столкнуть Польшу с Советской страной. Наркоминдел напоминал, что VII съезд уже предложил начать мирные переговоры; однако правительства Антанты не довели этого до сведения своих народов. Подтверждая, что советское правительство ничем не угрожает Польше и готово немедленно прекратить военные действия, Наркоминдел добавлял: «Единственная помеха наступлению мира и прекращению неисчислимых бедствий, от которых страдают трудящиеся массы России и соседних народов, а также и всей Европы, есть реакционная империалистическая политика правительств Антанты».

Правительство Польши оставило и это предложение Советской республики без ответа.

Советское правительство соглашалось на серьёзные уступки Польше. Линия границы, предложенная им, проходила на 50, а кое-где и на 80 километров дальше к востоку от территории, полученной Польшей по окончании войны. Но польская реакционная буржуазия рассматривала советские предложения как маневр или как признак слабости и лишь усиливала свою военную подготовку. Ленин по этому поводу писал:

«Когда мы в январе предложили Польше мир, для неё чрезвычайно выгодный, для нас очень невыгодный, — дипломаты всех стран поняли это по-своему: „большевики непомерно много уступают, — значит, они непомерно слабы”. Лишний раз подтвердилась истина, что буржуазная дипломатия неспособно понять приёмов нашей новой дипломатии открытых прямых заявлений. Поэтому наши предложения вызвали лишь взрыв бешеного шовинизма в Польше, Франции и прочих странах...».

В день окончательного подписания мира с Эстонией, 2 февраля 1920 г., Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет обратился к польскому народу с предложением прекратить войну и отдать все силы борьбе с голодом и разрухой. Разоблачая попытки врагов польского и русского народов столкнуть их друг с другом, обращение гласило: «Те же капиталисты Англии и Франции, которые сто лет безучастно смотрели на то, как царизм истязал польский народ, которые во время войны до последнего момента поддерживали и прикрывали лживую политику царизма по отношению к Польше, теперь выступают в качестве защитников Польши... Но преступления русского царизма и русской буржуазии против Польши не могут быть поставлены в счёт новому Советскому государству России. Русские рабочие и крестьяне признали независимость Польши не в последнюю минуту, не как временную дипломатическую комбинацию, не под давлением обстоятельств момента, — русские рабочие поспешили первыми признать независимость польского народа, признали её безоговорочно и раз навсегда сделали это в сознании того, что независимость Польши соответствует интересам не только вашим, но и нашим».

4 февраля польское правительство обещало, наконец, дать ответ на предложение советского правительства от 28 января. Однако проходил день за днём, а из Варшавы не поступало никаких предложений.

22 февраля советское правительство Украины со своей стороны направило польскому министру иностранных дел и председателю сейма радиограмму с формальным предложением начать мирные переговоры. Но реакционные руководители Польши скрыли от народа это обращение; мало того, они начали наступательные действия на Украинском фронте.

Наконец, 6 марта советское правительство в третий раз с начала 1920 г. предложило Польше мир. Наркоминдел отметил в ноте, что советское правительство вынуждено отказаться от своего обещания держаться на линии, указанной в заявлении от 28 января, поскольку сами поляки предприняли наступательную операцию; но и при этих условиях советские войска перейдут указанную линию лишь в целях обороны.

Наступление поляков. Поляки продолжали концентрировать свои войска. Только 27 марта, накопив достаточно сил и оружия, Польша согласилась вступить в переговоры и начать с 10 апреля совещание с русскими уполномоченными. Впрочем, согласие это было обставлено такими условиями, что сразу вскрывался обман: поляки предлагали начать переговоры в городе Борисове, но прекратить боевые действия не на всём фронте, а лишь на Борисовском участке. 28 марта радиотелеграммой на имя польского министра иностранных дел Патека Наркоминдел выразил удовлетворение по поводу согласия Польши начать переговоры. Вместе с тем Наркоминдел не скрыл удивления по поводу того, что Польша будет продолжать боевые действия, прекратив их лишь в районе перехода границы русскими делегатами. Наркоминдел настаивал на полном прекращении боевых действий и на перенесении самих переговоров в какое-либо нейтральное государство, например в один из городов Эстонии.

Из Варшавы последовал 1 апреля категорический отказ. Видимо, готовясь к наступлению на Белорусском фронте, поляки хотели обеспечить свой фланг, ослабить наши позиции в Борисове, добившись там прекращения боевых действий, а следовательно, и приостановки подвоза советских подкреплений. Наркоминдел продолжал настаивать на полном прекращении боевых действий. «...Предложение заключить чисто местное перемирие на Борисовском участке на всё время мирных переговоров, — гласила советская йота, — между тем как война продолжалась бы на всей остальной линии фронта, настолько странно, что Российскому Советскому Правительству приходится подозревать существование у польского правительства задней мысли стратегического характера».

Признавая Борисов, как прифронтовой город, неудобным для совещания, Наркоминдел рекомендовал перенести переговоры в Петроград, Москву или Варшаву. Поляки ответили в прежнем заносчивом тоне, что считают бесцельным дальнейший обмен нотами по вопросу о перемирии и о месте встречи: переговоры могут состояться только в Борисове.

Ультимативный характер последнего польского сообщения означал фактически крушение переговоров. Это и констатировал Наркомнндел в своей ноте от 8 апреля. Одновременно Иаркоминдел послал сообщение Франции, Великобритании, Италии и Соединённым штатам Америки с изложением всех подробностей неудавшихся переговоров.

Правительства Антанты не раз принимали решения по вопросу о соседях России, гласила нота, считая своё влияние решающим; если переговоры с Польшей сорвутся из-за такого малозначащего вопроса, как место встречи, то Антанта никак не сможет снять с себя ответственность за неудачу, ибо её влияние могло бы склонить Польшу занять менее непримиримую позицию.

Сорвав переговоры, реакционные круги Польши 25 апреля 1920 г. бросили свою армию против Советской страны. В то же время из Крыма под командованием генерала Врангеля начали наступление остатки белых войск, спасённые Антантой от полного разгрома.

Уже после польского нападения советское правительство не раз пыталось прекратить войну. Так, 19 мая 1920 г. правительства России и Украины обратились с совместной нотой к Великобритании, Франции, Италии и Соединённым штатам Америки, напоминая им, что Польша является участницей Антанты и членом Лиги наций. Воздействие этих двух международных объединений на одного из своих членов не может не быть решающим, тем более что сама Польша по условиям своей военно-технической подготовки не в состоянии вести войну без посторонней военной и финансовой помощи.

Страны Антанты не ответили на советский протест. Они продолжали помогать польскому агрессору. Лига наций, созданная якобы как инструмент мира, бездействовала.

Контрнаступление Красной Армии. Вмешательство Антанты.

Окрылённая победами над Колчаком и Контрнаступление Деникиным, Красная Армия отбила нападение Красной Армии. В тылу у поляков и начала свои стремительный марш к Варшаве. Вся Европа с затаённым дыханием следила за мощным натиском Красной Армии. В тылу у поляков, во всей Центральной и Западной Европе, усилилось революционное брожение. В Англии, во Франции, в Италии ширилось движение солидарности рабочих. «Руки прочь от Советской России!» — таков был лозунг масс. В странах, обездоленных Версальским миром, смотрели на Красную Армию, как на избавительницу от его оков.

Польская авантюра явно проваливалась. Чувствуя это, польское правительство обратилось к союзникам с просьбой о вмешательстве. Руководители Антанты находились в это время на конференции в городе Спа (5 — 16 июля). Туда прибыли польский премьер Грабский и министр иностранных дел Патек. Поляки настаивали на военной интервенции. Однако было решено, что Верховный совет Антанты предпримет шаги для установления перемирия.

12 июля английский министр иностранных дел Керзон прислал в Москву телеграмму с предложением Советской России заключить перемирие с Польшей. Керзон требовал остановить наступающую Красную Армию в 50 километрах к востоку от линии Гродно — Яловка — Немиров — Брест-Литовск — Дорогуск — Устилуг, восточнее Грубешова, через Крылов и далее западнее Равы Русской, восточнее Перемышля до Карпат. Линия эта, как известно, была определена специальной комиссией по польским делам, созданной Парижской мирной конференцией в 1919 г. В основу этого решения было положено указание делегаций США, Англии, Франции, Италии и Японии, считавших необходимым при создании польского государства включить в него только этнографически польские земли. Верховный совет Антанты утвердил эту линию как восточную границу Польши особой декларацией, опубликованной 8 декабря 1919 г. за подписью Клемансо. В июле 1920 г. конференция союзников в Спа подтвердила снова это решение, а Керзон сообщил об этом Советской России. С тех пор эта линия известна была под именем линии Керзона. Керзон предлагал после прекращения боевых действий созвать в Лондоне конференцию из представителей Советской России, Польши, Латвии, Литвы и Финляндии для окончательного установления мира. Он милостиво разрешал советскому правительству прислать в Англию любых представителей, обещая не чинить им затруднений.

Вместе с тем британское правительство предложило установить перемирие между Советской страной и Врангелем, при условии немедленного отступления войск Врангеля в Крым. После этого Врангель прибудет в Лондон для обсуждения дальнейшей судьбы своих войск и беженцев.

Керзон угрожал, что британское правительство и его союзники, согласно договору Лиги наций, помогут Польше всеми средствами, имеющимися в их распоряжении, если Советская Россия не примет их условий.

Предложение Керзона явно имело целью выиграть время, пока Антанта укрепит положение польской армии.

17 июля 1920 г. советское правительство ответило Керзону, что с удовлетворением принимает заявление британского правительства о желательности установить мир в Восточной Европе; оно сожалеет лишь, что в своё время Великобритания не выразила желания оказать содействие России для разрешения её конфликта с Польшей мирным путём. Тем не менее, несмотря на ничем не оправданное нападение Польши, советское правительство готово установить с ней мирные отношения: для этого Польша должна лишь непосредственно обратиться к Советской России с просьбой о перемирии и заключении мира. Советское правительство изъявляло готовность согласиться и на более выгодную для польского народа территориальную границу, чем линия Керзона. Наркоминдел отмечал, что эта линия была установлена в известной части под давлением контрреволюционных русских элементов. Это сказалось,

например, на решении вопроса о Холмской области: Верховный совет союзников пошёл в этом случае по пути антипольской политики царизма и империалистской великорусской буржуазии. «Советская Россия, — гласила нота, — готова вообще в отношении условий мира е тем большей степени итти навстречу интересам и желаниям польского народа, чем дальше в своей внутренней жизни польский народ пойдёт по такому пути, который создаст прочную основу для действительных братских отношений трудящихся масс Польши, России и Украины, Белоруссии и Литвы и создаст гарантию, что Польша перестанет быть орудием нападений и интриг против рабочих и крестьян Советской России и других наций».

По поводу предложения Керзона назначить конференцию в Лондоне для установления окончательного мира России с соседями Наркоминдел сообщал, что советское правительство уже достигло без всякого постороннего участия полного примирения с Литвой и Эстонией. С таким же успехом путём непосредственных переговоров может быть осуществлено и соглашение с Польшей.

Отказываясь от посредничества Англии, Наркоминдел отметил, что советское правительство считает ещё менее допустимым вмешательство Лиги наций в дело его примирения с Польшей. Прежде всего это учреждение даже не уведомило Россию о своём возникновении. Со своей стороны и советское правительство не принимало решения о признании или непризнании Лиги наций. Что касается вопроса о Врангеле, то советское правительство, идя навстречу Великобритании, готово гарантировать личную безопасность мятежному генералу и входящим в его армию лицам. Однако оно ставит условием их немедленную капитуляцию и сдачу советским властям всей занятой врангелевцами территории и всего их военного имущества.

В ответ на советскую ноту Керзон сообщил 20 июля по радио, что Англия не настаивает на своём участии в переговорах между Россией и Польшей; напротив, союзники рекомендуют польскому правительству немедленно начать самому переговоры с Россией. Керзон добавлял, что, если по получении от Польши просьбы о мире советские войска будут продолжать наступление, союзники окажут Польше поддержку. Для подкрепления своей угрозы Керзон заявил, что Англия воздерживается от торговых переговоров с Россией; в Ревель уже послана телеграмма об отсрочке намеченного приезда в Лондон советского представителя.

Вслед за английской радиограммой советское правительство получило просьбу Польши начать переговоры о перемирии и мире. В ответ полякам предложили выслать парламентёров к 30 июля.

Маневры Керзона вновь подтверждали то, что уже давно было ясно для советского правительства: Антанта стремилась сорвать наступление советских войск и выиграть время для оказания помощи Польше.

В самом деле, 20 июля, когда вся буржуазная пресса славословила «миролюбие» Антанты, Мильеран заявил в парламенте, что Франция готова признать Врангеля правителем юга России. 10 августа последовало официальное заявление французского правительства об этом признании.

В Польшу была назначена особая англо-французская миссия для оказания ей «моральной и технической помощи». Английским представителем в состав миссии был назначен лорд д'Абернон, сопровождаемый генералом Редклиффом; французскими представителями были Жюссеран и начальник штаба маршала Фоша генерал Вейган. 22 июля эта миссия приехала в Прагу, где имела свидание с президентом Чехословакии Массариком, который обещал сохранять полный нейтралитет. 25 июля англо-французская миссия прибыла в Варшаву и приняла активное участие в руководстве операциями польской армии. Генералу Вейгану была предоставлена руководящая роль в операциях по защите Варшавы.

29 июля 1920 г. Керзон обратился к советскому правительству с радиограммой, в которой сообщил, что союзники предлагают созвать конференцию в Лондоне. Имеется в виду пригласить на неё Советскую Россию, Польшу и те окраинные страны, которые ещё не установили мирных отношений с Россией. Конференция решит вопрос о мире между Польшей и Россией на условиях, гарантирующих независимость Польши и законные интересы обеих стран. После этого будут урегулированы все спорные вопросы между Россией и другими окраинными государствами, ещё не подписавшими мира. Наконец, сулил Керзон, конференция займётся восстановлением нормальных отношений между Советской Россией и странами Антанты.

Между тем, опираясь на поддержку Антанты, поляки, сами запросившие мира, пытались затянуть начало переговоров. 1 августа польская делегация прибыла в Барановичи; но тут же она заявила, что имеет полномочия на ведение переговоров только о перемирии. Делегация должна вернуться в Варшаву для получения от своего правительства новых инструкций. Советские представители посоветовали полякам обратиться к правительству по радио. Но поляки прервали переговоры и вернулись в Варшаву. Советские войска продолжали своё наступление. 3 августа лорд Керзон отправил советскому правительству по радио новую ноту. Он заявлял, что Лондонская конференция не будет созвана, если советское правительство будет настаивать на заключении мира с Польшей без участия других держав. В той же ноте Керзон вновь предупреждал, что Англия начнёт интервенцию, если советские войска будут наступать дальше за линию Керзона.

На следующий день, 4 августа, Ллойд Джордж и Бонар-Лоу пригласили к себе советского представителя Красина, прибывшего в Лондон, и потребовали немедленно прекратить наступление в Польше. Через три дня английский флот будет готов к выходу в море, блокада Советской страны возобновится и в Данциге начнётся выгрузка боеприпасов для Польши, если в течение этих трёх дней советское правительство не даст удовлетворяющего Англию ответа.

Ультиматум английского правительства был поддержан демонстративным выходом флота в море. 5 августа советское правительство ответило на английский ультиматум. Наркоминдел напомнил, что само же английское правительство в своей ноте от 20 июля не настаивало на участии других держав в переговорах между Россией и Польшей. Советское правительство продолжает держаться того мнения, что непосредственные переговоры лучше всего обеспечат интересы обеих стран. Правительство Советской России неизменно стоит на почве признания свободы и независимости Польши и попрежнему готово предоставить Польше более выгодную позицию в отношении восточной границы, чем предложение Верховного Совета Антанты. Что касается наступления, то оно является чисто военной операцией, которая не причинит ущерба будущему мирному договору и не посягает на независимость и неприкосновенность польского государства в его этнографических границах.

Мирные переговоры с Польшей. Лишь 7 августа польское правительство сообщило радиограммой, что готово принять советские предложения об отправке делегатов в Минск для выработки предварительных условий перемирия и мира. Польскому правительству ответили: ждём ваших делегатов на шоссе Седлец — Межиречье — Брест-Литовск 9 августа в 20 часов, с тем чтобы начать переговоры в Минске 11 августа.

Антанта снова попыталась вмешаться. Того же 7 августа английское правительство предложило установить десятидневный перерыв военных действий с обоюдным обязательством сторон не производить перегруппировки войск и подвоза боеприпасов. Антанта со своей стороны обязывалась не посылать войск и боеприпасов Польше. Она выражала согласие предоставить советским представителям право контролировать в Данциге или в иных пунктах, действительно ли прекратится ввоз военного материала.

Английскому правительству ответили, что переговоры о мире не начались только по вине поляков; начнутся они 11 августа; путём непосредственных переговоров будет достигнуто быстрое прекращение военных действий и установление мирных отношений между Россией и Польшей.

9 августа в намеченный срок представитель советского командования ждал польскую делегацию на шоссе между Седлецом и Межиречьем. Прождав полтора часа, советский командир собирался вернуться, но подоспевший польский офицер предложил съездить в Седлец, чтобы установить местопребывание польской делегации. Проискав добрых четыре часа, офицер якобы никого не нашёл. Утром 10 августа по направлению в Седлец была послана машина навстречу польской делегации; и на сей раз она не дождалась никого. В тот же день город был взят советскими войсками. Среди пленных были обнаружены члены польской делегации. Они заявили, что не уполномочены вести переговоры; им поручено будто бы выяснить лишь день, час и место встречи полномочных делегаций.

Только завершив с помощью англо-французской миссии перегруппировку войск и перейдя в контрнаступление, Польша 17 августа начала в Минске переговоры. Советская делегация выдвинула следующие основные положения мирного договора, — они были предварительно доведены до сведения английского правительства и не встретили с его стороны никаких возражений:

1. Советская Россия и Украина признают независимость и самостоятельность Польской республики, торжественно подтверждая право польского народа установить по своему усмотрению форму государственной власти.

2. Россия и Украина отказываются от каких-либо контрибуций.

3. Окончательная граница Польской республики в основном проходит по линии, намеченной в ноте Керзона от 12 июля, с отклонением в пользу Польши на восток в районе Белостока и Холма.

4. Польская республика обязуется ограничить свои вооружённые силы численностью не свыше 50 тысяч человек. Это количество дополняется организуемой из рабочих милицией, предназначенной для поддержания внутреннего порядка и охраны населения.

5. Польша сохраняет только то вооружение и военное снаряжение, которое необходимо её вооружённым силам, указанным в пункте 4.

6. Польша прекращает производство предметов вооружения и снаряжения.

7. Польша обязуется не пропускать на свою территорию и не получать от иностранных государств, организаций и групп помощи людьми и лошадьми, вооружением и военным снаряжением и не допускать на своей территории враждебных России, Украине и союзным с ними государствам организаций.

Контрнаступление польских войск развивалось успешно. Ободрённое этой удачей, реакционное правительство Польши решило использовать свой временный успех. Поляки не только отвергли все советские предложения; они отказались принять пограничную линию Керзона; мало того — они захотели навязать Советской России явно грабительский мир. Франция поддержала захватнические замыслы Польши; её дипломатия рекомендовала полякам порвать переговоры и решать спор силой оружия. Англия также выступила на стороне польских реакционеров. 24 августа английское правительство совместно с итальянским опубликовало официальное сообщение, полное резких обвинений против Советской России. Предлогом к такому выступлению явился пункт советского требования об образовании в Польше рабочей милиции. Советское правительство в ответной ноте протестовало против «необычайного тона сообщения».

«Мы можем указать, — гласила нота, — что польские рабочие в течение долгого времени были той силой, которая постоянно сопротивлялась агрессивной политике польского правительства и в бесчисленных резолюциях требовала мира с Россией».

Однако желание мира со стороны России настолько велико, заявляла нота, что, несмотря на справедливое негодование, вызванное англо-итальянским сообщением, советское правительство решило не настаивать на указанном пункте договора. Нота добавляла, что советское правительство никогда не считало своих условий ультимативными и теперь, как и раньше, готово обсудить их с польским правительством.

Подстрекаемая Антантой, Польша упорно отказывалась от мира. Война продолжалась. Она грозила перейти в зимнюю кампанию. Не желая подвергать народ дальнейшим тяготам, Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет 25 сентября обратился к Польше со следующим заявлением:

1. Советское правительство принимает к сведению заявление польской делегации о неприемлемости для неё первоначальных условий о сокращении численности польской армии, демобилизации промышленности, выдаче оружия, отказывается от этих условий и готово предложить то же самое союзной Украинской республике.

2. Советская Россия готова немедленно подписать перемирие и предварительные условия мира на основе признания границей между Польшей и Россией линии, проходящей значительно восточнее линии Керзона.

Подчёркивая, что Советская страна сделала всё возможное и необходимое для достижения мира и избавления русских, польских, украинских, белорусских трудящихся масс от новой зимней кампании, верховный советский орган заявлял, что его предложение сохраняет силу десять дней. Если и 5 октября предварительные условия мира не будут подписаны, Совнарком вправе будет изменить свои предложения.

Подписание предварительных условий мира. Польское правительство понимало, что Советская Россия потерпела лишь временную военную неудачу. Страна отнюдь не исчерпала своих резервов; она сможет подтянуть их, чтобы снова обрушиться на Польшу. Поэтому, несмотря на давление Антанты и особенно Франции, Польша ответила согласием подписать мир. К 5 октября были урегулированы территориальные вопросы; 12 октября в Риге был подписан «Договор о перемирии и прелиминарных условиях мира между РСФСР и УССР с одной стороны и Польшей — с другой».

В статье 1 обе договаривающиеся стороны признавали независимость Украины и Белоруссии, но при поддержке Франции, Англии, Италии реакционные круги Польши добились отторжения от Советской Украины и Советской Белоруссии их западных областей. Правительства Англии и Франции поддержали грабительские притязания польской реакции: они отказались от своего решения от 8 декабря 1919 г., которое при определении восточных границ Польши исходило из принципа создания польского государства из польских земель,

Статья 2 договора подтверждала полное уважение к государственному суверенитету каждой из договаривающихся сторон и обязывала их обоюдно воздерживаться от поддержки враждебных действий против любой из них.

Статья 4 обязывала обе стороны обеспечить свободное развитие культуры и языка для белоруссов и украинцев в пределах Польши и для поляков в пределах БССР и УССР.

Согласно статье 5 обе стороны отказывались от требования о возмещении военных расходов.

Статья 10 подчёркивала, что из прежней принадлежности части польских земель Российской империи не вытекает для Польши никаких обязательств.

Исходя из интересов польского народа, Советская страна соглашалась вернуть Польше культурные ценности, вывезенные из Полыни царским правительством.

Одновременно был подписан договор о перемирии, по которому обе стороны обязались прекратить военные действия 18 октября 1920 г.

Французское правительство было явно недовольно заключением перемирия и подписанием предварительных условий мира. Газета «Temps» откровенно писала, что «польское правительство заключило мир вопреки советам Франции».

Румыния и Германия во время советско-польской войны. Французское правительство не только принимало меры к тому, чтобы удержать Польшу от мира; оно старалось организовать помощь ей со стороны окружающих стран. Когда крах Польши казался неминуемым, начались по внушению Франции переговоры между Чехословакией и Югославией. 14 августа 1920 г. эти страны заключили договор об оборонительном союзе; остриём своим он был направлен против Советской России. В случае поражения Полыни обе страны, как надеялась французская дипломатия, могли бы занять место этого сателлита Франции в защите версальской системы. Так было положено начало будущей Малой Антанте.

В помощь Польше Антанта пыталась двинуть Румынию. Для этого за Румынией обещано было закрепить Бессарабию, захваченную румынами ещё в 1918 г. В Париже 28 октября 1920 г. был подписан договор между Британской империей, Францией, Италией и Японией с одной стороны и Румынией с другой о признании аннексии Бессарабии. Статья 9 этого договора гласила:

«Высокие договаривающиеся стороны пригласят Россию присоединиться к настоящему договору, как только будет существовать признанное ими русское правительство».

Наркоминдел в ряде своих нот решительно опротестовал парижское соглашение о Бессарабии, принятое без ведома и согласия как самого населения Бессарабии, так и Советского государства. Советское правительство требовало решения бессарабского вопроса путём опроса населения области. Румыния, поддержанная Антантой, торжествовала. Однако от вступления в войну с Советской Россией на стороне Польши она воздержалась.

Германия во время советско-польской войны объявила о своём нейтралитете. Немецкие империалисты считали выгодным для себя поражение Польши: в силу Версальского договора в части Западной и Восточной Пруссии и в Верхней Силезии происходил плебисцит, который должен был определить, останутся ли эти области за Германией или отойдут к Польше. Военные неудачи поляков отвлекали их внимание от плебисцита. Германское правительство несколько раз заверяло советское правительство, что разоружит польские отряды, если они перейдут границу и вступят в области, подлежащие плебисциту. Однако во время конференции в Спа те же немцы вели частные переговоры с французским командованием о выступлении против большевиков. Французы весьма непрочь были бы использовать Германию: как раз в этот период Красная Армия шла на Варшаву. Но Фош боялся, что немцы, получив возможность сохранить свою армию, пожелают свести счёты с Польшей, а затем выступят и против Версальского договора. Поэтому переговоры в Спа об участии Германии в советско-польской воине не пошли дальше предварительного зондирования почвы. Но Германия и после этого не оставила своих попыток включиться в общий антисоветский фронт. Когда часть советских войск вынуждена была отойти в Восточную Пруссию, немцы их разоружили и интернировали. Так полагалось по международному праву поступить нейтральной стране. Однако в руках советских властей оказались сведения, что, в явное нарушение своего нейтралитета, немцы допустили к участию в разоружении представителей «междусоюзнической комиссии», т. е. той же Антанты, которая помогала Польше. В ответ на советский протест немцы сообщили, что органы правительств Антанты не принимали участия в разоружении и интернировании русских войск, перешедших границу Восточной Пруссии. Однако, согласно Версальскому договору, добавляли немцы, представители Антанты могут потребовать своего контроля над тем, где и как хранится вооружение, отобранное у русских. Так лицемерно прикрывались немцы тем самым Версальским договором, выполнение которого они же всячески старались сорвать. Было очевидно, что они готовы дать представителям Антанты возможность ознакомиться с вооружением и материальным состоянием русских войск. Естественно, что советское правительство выразило категорический протест против такого предательства.

Заключение мира с прибалтийскими странами. Конец интервенции. Несмотря на противодействие правительств Заключение мира Антанты, советское правительство добилось успешного окончания переговоров с прибалтийскими странами. 12 июля 1920 г. был подписан мирный договор с Литвой, 11 августа — с Латвией и 14 октября — с Финляндией. Мир с финнами, заключённый в Юрьеве, вступал в силу с 1 января 1921 г. По этому договору Советская республика уступала Финляндии Печенгу с условием свободного транзита через этот район в Норвегию и обратно. Что касается карельского вопроса, то Съезд Советов в Карелии, собравшийся ещё 1 июня 1920 г., принял постановление о желании карельского народа оставаться в Советской федерации.

Заключив мир с Польшей, советская власть бросила Красную Армию на разгром последнего ставленника империалистической интервенции — генерала Врангеля. Штурмом Перекопа в ночь с 7 на 8 ноября 1920 г. закончилась гражданская война. На Дальнем Востоке ещё оставалась японская армия; но в основном большая война закончилась. Советская страна оружием Красной Армии и искусством своей дипломатии отстояла своё существование и независимость.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ПЕРВЫЕ ТРЕЩИНЫ В СИСТЕМЕ ВЕРСАЛЯ (1920—1921 гг.)

Конференция в Сан-Ремо (апрель 1920 г.). Родившись под знаком противоречий, версальская система сразу подверглась давлению центробежных сил, разрывавших её на части. Версальский договор фактически ликвидировал все союзные соглашения, заключённые на время войны. Возникал естественный вопрос: чем обеспечивается устойчивость нового порядка международных отношений, кто должен следить за проведением в жизнь Версальского договора? Лига наций? Но ей этого не поручали. Прежние союзники? Но их уже не связывали союзные обязательства.

Для наблюдения за осуществлением договора, вступившего в силу 10 января 1920 г., был создан ряд организаций: комиссии по репарациям и по контролю за разоружением Германии; междусоюзническая комиссия по оккупированным в Германии областям; четыре плебисцитные комиссии, следившие за проведением народного голосования в ряде областей; комиссия по навигации на Рейне, Дунае, Эльбе, Одере; комиссии Данцигская, Мемельская и др.

Обилие этих комиссий, несомненно, затрудняло проведение в жизнь Версальского договора. Возникали вопросы, требовавшие немедленного разрешения. Нужно было создать какой-либо постоянный орган, который мог бы регулярно заниматься рассмотрением всех этих вопросов. С этой целью была организована периодически собиравшаяся конференция послов. В состав её входили английский, итальянский и японский послы во Франции под председательством француза. Американский посол присутствовал только с информационными целями. Решения конференции послов должны были приниматься единогласно. При малейшем разногласии посол обращался к своему правительству.

Сложность положения усугублялась тем, что Парижская конференция оставила неразрешённым целый ряд вопросов: не были распределены мандаты на оккупированные территории и колонии побеждённых стран; остался невыясненным репарационный вопрос. Эти проблемы приходилось решать уже после Версаля. Обстановка была такова, что небольшие разногласия зачастую перерастали в серьёзные конфликты. Этим пользовалась Германия. Значительная часть её господствующих кругов саботировала Версальский договор с первых же дней. Реакционеры демагогически уверяли народные массы, что борются якобы против национального угнетения Германии. Дело было отнюдь не в этом. Прежде всего германские империалисты старались сохранить кадры рейхсвера. Германская военщина усиленно продолжала насаждать добровольческие военные организации. Они терроризировали трудящихся, убивали из-за угла деятелей левого движения. Когда под давлением общественного мнения и той части господствующих кругов, которая стояла за выполнение условий мира, правительство пыталось призвать смутьянов к порядку, военно-фашистские организации перекочёвывали в Баварию или другие области, где становились под покровительство местных законов и властей. Немедленно в этих областях начиналось мятежное движение против берлинского правительства.

Со своей стороны в целях ослабления Германии и Франция поощряла сепаратизм Рейнских провинций и Баварии. Франция имела даже своего дипломатического представителя в Мюнхене. Она мешала центральному германскому правительству подавить местных сепаратистов; тем самым укреплялись позиции фашистов, которые впоследствии заплатили Франции же разгромом. 13 марта 1920 г. обнаглевшие германские реакционеры организовали так называемый путч Каппа. Утром 13 марта морская бригада Эрхардта вошла в Берлин. У Бранденбургских ворот сё встретили Людендорф, Траугот фон Ягов и другие чиновники, «случайно», как они рассказывали, оказавшиеся в 6 часов утра в этом районе. Все они были включены в состав нового правительства, за исключением Людендорфа, предусмотрительно воздержавшегося от этого шага. На второй же день, 14 марта, произошёл переворот и в Баварии. Во главе баварского правительства оказался Кар, ставленник рейхсвера.

Правительство Эберта в панике бежало из Берлина, не оказав военщине никакого сопротивления. Однако против путчистов поднялись рабочие. Всеобщая стачка «мела правительство Каппа. Сам он 17 марта улетел на аэроплане. Вернувшись к власти, правительство Эберта немедленно принялось за тех, с помощью кого оно снова водворилось в Берлине: против рабочих были брошены капповские головорезы. Под предлогом борьбы с анархией германские заправилы вооружали многочисленные военные отряды; так они срывали выполнение военных условий Версальского договора. Мало того, 19 марта 1920 г., ссылаясь на коммунистическую опасность, германское правительство потребовало от союзников разрешения послать регулярные войска в Рурскую область. Франция категорически высказалась против. Англия склонялась к тому, чтобы уступить; однако она рекомендовала некоторые меры предосторожности против концентрации регулярных германских войск в Рурской области. Разногласия между союзниками стали известны германскому правительству; оно решило не ждать разрешения. 3 апреля 1920 г. 20 тысяч немецких солдат были введены в Рур. В ответ на этот шаг французские войска заняли Франкфурт и Дармштадт. Англия заявила протест против самостоятельных действий Франции, но та заверила англичан, что оккупация германских городов будет прекращена, как только немцы покинут нейтральную зону. В будущем Франция обещала не предпринимать самостоятельных шагов в отношении Германии.

Так начали обнаруживаться между победителями противоречия, плохо прикрытые Версальским договором. Возникли трудности и на Ближнем Востоке. В Турции Кемаль-паша поднял освободительную борьбу против иностранной интервенции. Мандаты на турецкую территорию еще не были поделены. Борьба турок грозила ликвидировать самую систему мандатов. 12 марта лорд Керзон от имени Верховного совета предложил Лиге наций передать США мандат на Армению, чтобы заинтересовать Америку в ближневосточных делах. Но американский Сенат отказался утвердить Версальский договор. 19 марта 1920 г. при вторичном голосовании он отклонил его ратификацию. Тем самым снят был и вопрос о гарантийном договоре между Францией, с одной стороны, и Англией и США — с другой. Отпал и проект предоставления Америке мандата на Армению.

На Ближнем Востоке Англия, встретившись с турецким восстанием, нуждалась в помощи Франции. В Европе Фракция, столкнувшись с немецким саботажем, заинтересована была в помощи Англии. Обе страны решили договориться. Для этого, использована была конференция в Сан-Ремо.

На конференции, заседавшей с 19 по 26 апреля, присутствовали: от Франции — Мильеран, от Англии — Ллойд Джордж, от Италии — Нитти, от Японии — Мацуи. Американский представитель явился только как наблюдатель; греческий и бельгийский делегаты принимали участие в обсуждении лишь тех вопросов, которые затрагивали интересы их стран. Конференция утвердила мандат Англии на Месопотамию и Палестину. В спорном вопросе о Сирии Англия согласилась на оккупацию внутренней Сирии Францией. На конференции был выработан и предварительный проект договора с Турцией.

24 апреля генеральный секретарь французского Министерства иностранных дел Вертело и англичанин Кедман, глава Имперской нефтяной компании, подписали соглашение о нефти, которое было па следующий же день утверждено Ллойд Джорджем и Мильерансм. Соглашение разрешало нефтяную проблему на Ближнем Востоке, в Румынии, во французских и английских колониях. По соглашению в Сан-Ремо Англия удерживала за собой Мосул, но гарантировала Франции 25% будущей добычи мосульской нефти. Франция со своей стороны обещала обеспечить вывоз английской нефти через Сирию к Средиземному морю.

Добившись уступок от Франции в ближневосточном вопросе, Англия пошла навстречу Франции в европейских делах. 20 апреля 1920 г. германский военный министр обратился с нотой к Верховному совету, заседавшему в Сан-Ремо, с просьбой увеличить вдвое контингент германской армии, которая по Версальскому договору состояла из 100 тысяч солдат и офицеров. В последний день заседания Верховный совет направил Германии декларацию, в которой отклонял её просьбу, обвиняя немцев в затягивании выполнения военных и репарационных условий Версальского договора. Вместе с тем союзники заявляли, что отнюдь не имеют намерения аннексировать германскую территорию, и сообщали, что приглашают руководителей германского правительства для непосредственных переговоров.

Саботаж Германией выполнения условий мира. Конференция в Спа (июль 1920 г.). Конференция, на которой предполагалось
выполнения решить вопросы о разоружении Германии и репарациях, была созвана в городе Спа с 5 по 16 июля 1920 г. Повидимому, не случайно местом конференции был избран этот город. Здесь в период первой мировой войны находилась верховная ставка германского командования. Так союзниками лишний раз подчёркивалась разница между былым военным могуществом и нынешним бессилием Германии. Тем не менее представители Германии — военный министр Гейслер и командующий рейхсвером генерал Сект — демонстративно явились на конференцию в полной военной форме.

Немцы знали о разногласиях между союзниками. «Надо учитывать тактику противников, — говорил германский министр иностранных дел Симонс. — Одни из них хотят доить корову, другие — её зарезать. Те, которые хотят доить, должны войти с нами в соглашение».

«Выполнять» или «не выполнять» Версальский договор? Вот вопрос, который шумно дебатировался по всей Германии. Правые партии, военные организации, фашистские демагоги, за спиной которых стоял рейхсвер и которые стремились в глазах народных масс присвоить себе роль защитников интересов нации, требовали сопротивления. Важнейшим пунктом фашистской программы был лозунг «долой Версальский мир». Однако германское правительство боялось прямого отказа от выполнения условий мира.

От немцев требовали ответа, почему Германия не выполняет условий Версальского договора. Выяснилось, что в Германии имеется не менее 2 миллионов винтовок, ещё не сданных союзникам; вместо дозволенных договором 2 тысяч пулемётов немцы сохранили 6 тысяч; пушек немцы оставили себе в шесть раз больше, чем было условлено; наконец, германская армия не была реорганизована, и под ружьём оставалось свыше 200 тысяч солдат.

Немцы ссылались на то, что революция мешает им выполнить условия договора. Ещё до конференции в Спа Германия не раз жаловалась, что у неё нехватает вооружённых сил для борьбы с революционным движением. К этому доводу союзники всегда прислушивались со вниманием. Так, в июне 1920 г., за три недели до конференции в Спа, они разрешили Германии, вопреки условиям Версаля, увеличить число полицейских с 80 тысяч до 150 тысяч, а число жандармов, вооружённых винтовками, саблями и револьверами, с 11 тысяч до 17 тысяч.

Немцы и в Спа выдвинули тот же аргумент — угрозу революции. Германские представители потребовали отсрочить выполнение военных пунктов договора на 15 месяцев, до 1 октября 1921 г.

В частных разговорах немцы снова намекали на возможность участия Германии в борьбе с большевиками.

В ответ на жалобы Германии союзники предложили немцам немедленно разоружить добровольческие организации, изъять оружие у частных лиц, перевести армию на добровольческий принцип, сдать все излишки военного имущества и выполнить прочие условия договора. Если немцы примут эти условия, союзники согласны оставить в рейхсвере 150 тысяч солдат до 1 октября 1920 г., но к 1 января 1921 г. армия должна быть доведена до 100 тысяч. В случае несвоевременного или неточного выполнения этих условий союзники угрожали оккупировать новые территории Германии, в том числе, если понадобится, и Рурский бассейн.

Немцы согласились принять условия союзников. 9 июля 1920 г. они подписали соответствующий протокол.

Следующим вопросом, который обсуждался на конференции, был вопрос репарационный. Союзники потребовали объяснений, почему Германия не выплачивает репараций; до сих пор поступило всего 8 миллиардов марок вместо обусловленных по договору 20 миллиардов. В частности союзники требовали ответа на вопрос, чем вызвано сокращение поставок германского угля; репарационная комиссия настаивала на ежемесячной выдаче 2,4 миллиона тонн. Началась дискуссия. Германская делегация доказывала невозможность выполнения поставок угля. 10 июля на конференции неожиданно выступил с дерзкой речью германский «король угля и стали» Гуго Стиннес. «Мы, реальные политики, — заявил он, — учитываем трудность, почти невозможность убедить вас, что" нами приняты решительно все меры. Мы предвидим, что ввиду этого вы выдвинете угрозы насилия, оккупации Рурской области или чего-нибудь подобного. И даже если бы этот акт насилия был выполнен цветными войсками, появление которых в качестве носителей общественной власти возбудило бы гнев в сердце каждого белого и каждого немца, даже и в этом случае ни Франция, ни Европа не получили бы никакой выгоды».

Речь Стиннеса вызвала волнение на конференции. Председатель призвал оратора к порядку. Однако, нисколько этим не смущаясь, Стиннес продолжал доказывать, что Германия не даст ни угля для поставок, ни денег, ни товаров для выполнения репараций.

Речь Стиннеса отнюдь не была выражением его личной запальчивости, как пытались представить в Германии. То была обдуманная провокация. Всем было известно, что Германия не доставляла угля союзникам, между тем сотни тысяч тонн его продавались немцами на сторону. Стиннес, представлявший интересы тяжёлой индустрии Германии, боялся, что лотаррингская сталелитейная промышленность, получив немецкий уголь и кокс, явится опасным конкурентом для германских промышленников. Чтобы помешать этому, он готов был пойти на риск оккупации Рура; он не колебался нанести огромный ущерб всему германскому народному хозяйству, лишь бы отстоять интересы своей группы.

Стиннес формально не согласовал своей речи с германским правительством; но он был приглашён в состав немецкой делегации в качестве официального эксперта. Его доводы и цифры легли в основу возражений германской делегации.

11 июля германский министр иностранных дел Симоне представил конференции свой меморандум. Он уверял, что требуемые с Германии 20 миллиардов марок репараций до 1 мая 1921 г. фактически уже уплачены. Он настаивал на том, что союзники должны принять во внимание финансовое и экономическое положение Германии; в противном случае быстрый рост задолженности и инфляция сведут к нулю способность Германии выплачивать репарации.

Союзники отказались обсуждать возражения Германии. По существу, конференция закончилась. К столу делегаций были приглашены маршал Фош, английский фельдмаршал Генри Вильсон и генерал Дегутт. Им предстояло обсудить вопрос о военных мерах против Германии. В печати союзников послышались угрозы против Германии. «Если конференция в Спа, — писала «Daily Chronicle», — не приведёт к положительным результатам, то этим мы будем обязаны Стиннесу, влияние которого на слабое германское правительство чрезмерно усилилось.

Если теперь над Германией разразится какая-нибудь новая беда, то надо указать немцам, кому они этим обязаны».

В ход был пущен и дипломатический нажим: английский посол в Берлине лорд д’Абернон, имевший связи с крупными финансистами Германии, советовал немцам уступить.

Германское правительство, убедившись, что дальнейшее сопротивление не только бесполезно, но и опасно, пошло на капитуляцию. 16 июля 1920 г. германская делегация подписала протокол, предложенный союзниками. Поставки немецкого угля были определены в 2 миллиона тонн ежемесячно.

Конференция не определила общей суммы репараций, но окончательно установила долю каждого из союзников: Франции — 52%, Великобритании — 22, Италии —10, Японии — 0,75, Бельгии — 8, Португалии — 0,75, Греции, Румынии и Югославии, странам, не представленным на конференции, — 6,5%. Для США было сохранено право получения своей доли репараций, хотя американский Сенат и не утвердил Версальского договора.

Севрский договор (10 августа 1920 г.). Уступки, сделанные Франции в Европе, помогли английской дипломатии на время урегулировать в своих интересах ближневосточный вопрос. 10 августа 1920 г. в городе Севре был подписан договор между Великобританией, Францией, Италией, Японией, Арменией, Бельгией, Грецией, Геджасом, Польшей, Португалией, Румынией, Югославией, Чехословакией, с одной стороны, и Турцией — с другой. По этому договору территория Турции сокращалась на четыре пятых. Турецкий султан сохранял свою столицу в Константинополе. Однако на случай, если бы Турция уклонилась от лойяльного соблюдения условий договора, союзники оставляли за собой право пересмотреть это решение. Судоходство в проливах объявлялось открытым в мирное и военное время для всех торговых или военных кораблей без различия флага. Для наблюдения за таким порядком создавалась Комиссия проливов. В неё вводилось но одному представителю, располагающему двумя голосами, от США, когда они того пожелают, Великобритании, Франции, Италии, Японии и России, когда она станет членом Лиги наций, и по одному представителю с одним голосом от Греции, Румынии, Болгарии и Турции, когда два последних государства станут членами Лиги наций. Комиссия проливов сохраняла полную независимость от местной власти, имела свой флаг и свою полицию. Турция обязывалась выдать победителям свой флот за исключением 6 миноносцев и 7 шлюпов. Режим капитуляций оставлялся в неприкосновенности. Договор запрещал Турции сдавать концессии без разрешения особой финансовой комиссии союзников. Военные силы Турции ограничивались 50 тысячами человек, включая штабы и офицеров. Численность жандармерии сводилась к 35 тысячам человек; в состав её допускались иностранные офицеры в количестве не свыше 15% турецкого офицерского состава. Укрепления в зоне проливов и островов подлежали срытию. Остальные турецкие укрепления разрешалось сохранить лишь при условии разоружения. Наконец, Турция обязывалась признать самостоятельность армянского государства, предоставив ему выход к морю.

Город Смирна и территория, прилегающая к нему, формально оставались под турецким суверенитетом; однако Турция обязывалась передать Греции осуществление своих прав над этими территориями.

Одновременно между союзными и присоединившимися к ним странами того же 10 августа было заключено в Севре несколько договоров — о передаче некоторых турецких территорий отдельным государствам, о разделе сфер влияния в Анатолии между Великобританией, Францией и Италией и о совместной эксплоатации всех железных дорог бывшей Оттоманской империи.

Кабальный Севрский договор, фактически упразднявший независимость Турции, был заключён с константинопольским правительством, которое в действительности утратило свою власть. Образованное в Анкаре новое правительство, возглавляемое Великим национальным собранием, провозгласило освободительную борьбу против империалистов, поделивших Турцию между собой. Оно требовало восстановления независимости Турции, сохранения в составе национального государства турецких территорий и отмены режима капитуляций. Новое правительство настаивало на передаче вопроса о проливах конференции черноморских держав и на упразднении всяких сфер иностранного влияния в Анатолии. Со своей стороны правительство Кемаль-паши обещало признать за национальными меньшинствами в Турции все права, предоставляемые им в европейских странах с наиболее свободным строем.

В поисках внешней поддержки Мустафа-Кемаль отправил в Москву своего уполномоченного с письмом к советскому правительству. Кемаль сообщал, что новая Турция желает бороться рука об руку с Советской Россией против иноземных захватчиков и ожидает от неё материальной и моральной помощи. В результате Советская Россия и кемалистская Турция обменялись представителями.

Соглашение между обеими странами резко изменяло соотношение сил на Ближнем Востоке. Опасаясь дальнейшего усиления новой Турции, французская дипломатия поставила перед собой задачу оторвать кемалистов от Москвы и вовлечь их в антисоветский блок. Успех этого дипломатического маневра позволил бы Франции использовать кемалистекую Турцию и против Англии. По указанию правительства французская печать стала подготовлять общественное мнение к такому повороту. Член парламентской комиссии по иностранным делам известный юрист и реакционер Жозеф Бартелеми писал: «Нам следовало бы опираться на Турцию как на оплот против большевизма. Ошибочная политика нашей дипломатии привела к тому, что Турция сама превратилась в источник заразы».

Французская пресса требовала скорее закончить войну с кемалистами и заключить с ними союз. Де Бургоиь, два года командовавший оккупационным корпусом в Константинополе, предлагал вернуть Кемалю Смирну и Фракию, чтобы вернее привлечь новую Турцию на свою сторону,

«Я думаю, — писал де Бургонь, — что это явилось бы не слишком дорогой платой за содействие единственной армии в мире, которая могла бы теперь выступить против большевиков».

Вся эта шумиха была поднята не только из-за ближневосточных, но и из-за европейских дел. Франция осталась недовольна недавними соглашениями с Германией. Премьер Бриан, сменивший Мильерана, избранного в сентябре 1920 г. президентом, добивался нового нажима на Германию.

Маневры германского империализма. К тому же немцы отнюдь не собирались выполнять условия, принятые ими на конференции в Спа. Крупнейшие промышленники Германии, сами вызвавшие войну, теперь, после поражения, не хотели нести бремя репараций. Тяжёлая промышленность всячески уклонялась от репарационных платежей. Её представитель Стиннес вёл бешеную агитацию против выполнения условий мирного договора. Германский союз промышленников протестовал против угольного соглашения в Спа. Он требовал от правительства его пересмотра, доказывая, что реквизиция угля, производимая Антантой, оставляет Германию без лучших сортов кокса и угля. В то же время германские промышленники в широком масштабе заключали частные сделки на продажу угля иностранным покупателям.

Уклоняясь от репараций, германский империализм предлагал за то свои услуги для борьбы с большевизмом. В январе 1921 г. известный публицист и промышленник Арнольд Рехберг по поручению Людендорфа представил докладную записку руководящим деятелям Антанты с предложением организовать вооружённую интервенцию в Советскую Россию. Такую же позицию занимала и национал-социалистская партия Гитлера, состоявшая на содержании у рейхсвера. В новогоднем номере «Völkischer Beobachter» появилась статья балтийского немца Альфреда Розенберга с призывом организовать поход против Советского Союза. «Главное — это нанести русской армии второе поражение под Танненбергом и погнать её обратно в Россию, — говорилось в статье. — Это исключительно дело немцев, это и будет, собственно, началом нашего возрождения. Армия, хлынувшая назад в страну, будет самым лютым врагом советского правительства».

Так как в марте должен был состояться плебисцит в Верхней Силезии, германское правительство заблаговременно начало принимать меры, чтобы заставить местное население высказаться за оставление области в пределах Германии. В Верхнюю Силезию были направлены фашистские отряды. Они терроризировали население. Участились убийства политических деятелей из-за угла. Преступники, попадавшиеся с поличным, присуждались германским правительством к смехотворным наказаниям.

Одновременно германская дипломатия за границей вела усиленную обработку общественного мнения. На всякого рода совещаниях и в комитетах германские представители выступали с докладными записками о тяжёлом финансовом и экономическом положении Германии. Большие надежды возлагали германские империалисты на Парижскую конференцию: на предварительной конференции экспертов в Брюсселе в конце 1920 г. немцы добились некоторых уступок и надеялись, что Парижская конференция их закрепит. На Парижской конференции (24 — 30 января 1921 г.) союзники представили свою схему уплаты репараций. Германия должна была платить ежегодные взносы: первые два года — по 2 миллиарда, три года — по 3 миллиарда, затем ещё три года — по 4 миллиарда, следующие три года — по 5 миллиардов и в оставшиеся 31 год — по 6 миллиардов золотых марок. Всего, таким образом, Германия должна была уплатить 226 миллиардов золотых марок. Всё имущество Германии, в частности выручка германских таможен, было объявлено гарантией выполнения репараций. В случае уклонения Германии от своих обязательств репарационная комиссия могла изъять поступления из таможен и даже взять в свои руки управление ими.

Решения Парижской конференции вызвали крайнее раздражение в Германии. Министр иностранных дел Симонс заявил английскому послу протест. Он снова грозил революцией в Германии. В ответ Германии было разрешено представить свои контрпретензии. Симонс немедленно заготовил предложения. Номинально он исходил из цифр Парижского соглашения, но при этом произвёл над ними ряд операций. Прежде всего он снова исключил из всей суммы репараций 20 миллиардов, якобы уже полностью уплаченных. Рядом чисто финансовых комбинаций Симонс свёл всю сумму репараций к 30 миллиардам золотых марок. При этом Симонс подчеркнул, что сумма эта может быть оплачена только в том случае, если Верхняя Силезия останется за Германской империей, а Германия получит возможность восстановить свою международную торговлю.

Лондонская конференция (февраль — март 1921 г.). Некоторое время Симонс не решался опубликовать свои контрпредложения. Союзникам он вручил их только 1 марта, спустя неделю после того, как началась новая Лондонская конференция (21 февраля — 14 марта 1921 г.), на которой выявились разногласия между Францией и Англией по ближневосточному вопросу. Репарации и ближневосточный вопрос оказались тесно связанными. Судьба одной проблемы в известной мере зависела от другой.

На Лондонской конференции представлены были Англия, Франция, Италия, Япония, Германия, Греция и две турецкие делегации — одна от анкарского правительства во главе с Бекир-Сами-беем и другая от константинопольского — с великим визирем Тевфик-пашой. Последний, однако, никакой роли не играл; выдвигался он только для того, чтобы оказать влияние на анкарское представительство.

На Лондонской конференции французский генерал Гуро, докладывая о военном положении в Турции, отметил, что турецкие войска сильнее греческих. Но греческие представители, выступившие на конференции, заявили, что будут продолжать войну до конца и что они решительно возражают против пересмотра Севрского договора. Обе турецкие делегации 25 февраля 1921 г. выступили с согласованными декларациями. Они требовали: 1) восстановить Турцию в границах 1913 г.; 2) очистить Смирну от греческих войск и вернуть её туркам; 3) гарантировать безопасность и суверенитет Турции при установлении свободы проливов; 4) уничтожить режим капитуляций; 5) предоставить Турции право иметь военно-морские силы, достаточные для защиты её берегов и территории.

Началась длительная дискуссия. Итальянские делегаты поддерживали пересмотр Севрского договора и настаивали на соглашении с кемалистами. Бриан занимал более умеренную позицию, но и он высказывался за частичное изменение Севрского договора. За кулисами Бриан довольно недвусмысленно давал понять кемалистам, что стоит за полное соглашение с Анкарой. Было очевидно, что французская дипломатия ведёт интригу против Англии и одновременно силится отдалить кемамистов от Советской России.

Английская дипломатия в свою очередь пыталась в частных переговорах договориться с Турцией. Турок явно хотели толкнуть против Советской страны. Ллойд Джордж имел беседу с главой турецкой делегации Бекир-Сами-беем, который недавно побывал в Москве. Задав ему несколько вопросов о положении в Советской России, Ллойд Джордж в конце беседы сделал турку прямое предложение взять под протекторат Турции Закавказье вместе с бакинскими нефтяными источниками. По позднейшему свидетельству Мустафа-Кемаль-паши, об этих переговорах не знали прочие участники турецкой делегации. Но беседа Ллойд Джорджа была застенографирована. Копия стенограммы среди других бумаг была послана Бекир-Сами-бею, который имел обыкновение просматривать почту вместе с членами делегации. Увидев английский текст стенограммы, Бекир-Сами-бей решил, что имеет дело с обычными материалами конференции, поэтому он приказал переводчику тут же перевести документ на турецкий язык. Переводчик в присутствии других членов делегации стал читать документ вслух. В результате сведения о переговорах Ллойд Джорджа с Бекир-Сами-беем проникли в печать. Позже турецкое правительство объявило, что Бекир-Сами-бей вёл разговоры с английским министром по частной инициативе.

Одновременно турки вели за кулисами конференции переговоры и с Италией и Францией; с ними заключены были соглашения о прекращении военных действий и урегулировании экономических вопросов.

Убедившись, что соглашение с турками не состоится, Англия добилась от Франции поддержки своей позиции, обещая со своей стороны поддержать французов в репарационном вопросе. Французы отказались от своих обещаний туркам. 11 марта Бриан и глава итальянской делегации Сфорца сообщили туркам, а Ллойд Джордж и Керзон грекам, что союзники предлагают принять следующие решения: 1) эвакуацию союзных войск из Константинополя; 2) участие турок в союзническом финансово-контрольном комитете в Турции; 3) сохранение турецкого суверенитета в Смирне, но оставление в городе греческого гарнизона; 4) независимость Армении.

Ни турок, ни греков не удовлетворили эти предложения. Лондонская конференция кончилась провалом. Греция продолжала войну, а Турция вступила в переговоры с Советским правительством, которые закончились подписанием договора 16 марта 1921 г.

Лондонский ультиматум Германии. Наметившееся франко-английское сотрудничество на Ближнем Востоке позволяло обеим странам выступить с единой точкой зрения и по вопросу о репарациях. Контрпретензии Симонса конференция отказалась обсуждать. 3 марта 1921 г. союзники вручили Германии свой меморандум. Союзники указывали, что в течение двух лет после подписания Версальского договора германское правительство не один раз его нарушало. Оно отказалось выдать преступников, нарушавших законы войны; оно не выполнило условий разоружения и не уплатило 20 миллиардов золотых марок деньгами или в натуре, как того требовали договор и обязательства, принятые в Спа; наконец, оно организовало военные формирования по всей стране, снабжая их тем оружием, которое должно было быть сдано союзникам.

«Союзники, — говорилось в меморандуме, — которые всегда были готовы выслушивать все разумные представления, основывающиеся на затруднениях Германии, теперь не хотят более допускать этих постоянных уклонений от выполнения договора». Если до 7 марта Германия не признает парижского решения, то союзники: 1) займут города Дюисбург, Рурорт и Дюссельдорф на правом берегу Рейна; 2) установят таможенные пункты на Рейне и на крайних границах предмостных укреплений, занятых союзниками.

К указанному сроку от Германии согласия не последовало. 8 марта войска союзников оккупировали указанные выше рейнские города, приступив также и к применению экономических санкций.

Ссылаясь на устав Лиги наций, германское правительство заявило протест против оккупации. Протест оказался безрезультатным. Тогда 20 апреля 1921 г. Германия официально обратилась к Соединённым штатам Америки с просьбой о посредничестве. 22 апреля Соединённые штаты Америки отклонили посредничество, но порекомендовали Германии составить новую схему репараций, чтобы переговоры могли быть возобновлены. Через лорда д’Абернона германское правительство узнало, что Англия непрочь пойти на новые переговоры. Ободрённое поддержкой, германское правительство представило 24 апреля 1921 г. новые предложения. Германия выражала готовность принять на себя обязательство репарационных платежей на общую сумму 50 миллиардов золотых марок по современной их стоимости. Германия предлагала немедленно выпустить международный заём и выручку от него передать в распоряжение союзников. Вместе с тем, явно спекулируя своим мнимым миролюбием, Германия заявляла о желании содействовать восстановлению опустошённых областей. Германское правительство поясняло, что «рассматривает это восстановление как наиболее срочную часть репараций, способную наиболее непосредственным образом смягчить бедствия войны и ненависть среди народов».

Германское правительство соглашалось принять также на себя долговые обязательства союзников в отношении Соединённых штатов Америки. Этот пункт свидетельствовал о надежде Германии привлечь на свою сторону Соединённые штаты

Америки, играя на их заинтересованности в получении долгов с Европы.

Германские предложения были подвергнуты обсуждению на второй Лондонской конференции, заседавшей с 29 апреля по 5 мая 1921 г. На конференции было рассмотрено решение репарационной комиссии о размере германских репараций. Общая сумма репараций была установлена в 132 миллиарда золотых марок. Одновременно репарационная комиссия представила схему уплаты репараций. 5 мая союзники вручили Германии ультиматум с требованием принять предложения репарационной комиссии и выполнить все остальные условия Версальского мира о разоружении и выдаче виновников войны. В случае отказа принять эти обязательства союзники угрожали занять Рур. На ответ давалось шесть дней. Ультиматум союзников вызвал политический кризис в Германии. Незадолго до окончания срока ультиматума, истекавшего 11 мая, в английское посольство в Берлине явился Штреземан. Он сообщил, что лидеры правительственных партий высказываются за принятие условий союзников, если только будут устранены некоторые неясные пункты ультиматума. Никаких уступок не последовало. Кабинет Ференбаха ушёл в отставку. Президент Эберт с большим трудом уговорил лидера католического центра доктора Вирта образовать новый кабинет, который опирался на коалицию из социал-демократов, центра и демократов. 11 мая 1921 г., за два часа до истечения срока ультиматума, правительство Вирта уведомило союзников, что германское правительство принимает все условия ультиматума.

Однако, приняв ультиматум союзников, германское правительство продолжало разжигать гражданскую войну в Верхней Силезии. Германия добивалась сохранения за собой всей этой области, зная, что против Франции её поддержат в этом вопросе Англия и Соединённые штаты Америки.

Межсоюзная комиссия предложила генералу Геферу, командующему германскими силами, прекратить столкновения с поляками и отозвать свои войска. Она пригрозила в противном случае вывести союзные войска из охраняемых ими промышленных районов Силезии.

Благодаря нажиму британской дипломатии между поляками и немцами было заключено перемирие. Однако достигнуть соглашения Германии с Польшей по вопросу о разделе Верхней Силезии не удалось. Поэтому решено было передать спор на рассмотрение Верховного совета союзников. Заседание Совета состоялось 8 августа 1921 г. в Париже. По предложению итальянских делегатов, Верховный совет постановил перенести верхне-силезский конфликт в Совет Лиги наций. Последний со своей стороны передал этот вопрос на рассмотрение подкомиссии в составе четырёх непостоянных своих членов: Бельгии, Испании, Бразилии и Китая. Комиссия в таком составе решила судьбу Верхней Силезии, разделив её между Германией и Польшей. 17 октября 1921 г. это решение было утверждено правительствами стран Антанты.

Анкарский договор (20 октября 1921 г.). Франция постаралась не остаться в долгу перед Англией за поддержку, оказываемую Германии английской дипломатией. Тайно от Англии французы начали переговоры с Турцией о заключении нового мирного договора. Переговоры вёл в Анкаре председатель французской сенатской комиссии по иностранным делам Франклен-Буйон. Когда англичане узнали о его поездке, они запросили объяснений в Париже. Бриан ответил, что Франклен-Буйон поехал в Анкару в качестве частного лица по торговым делам. В июле Бриан заверял англичан, что Франция не примет никаких обязательств в отношении Турции без согласования с британским правительством. В сентябре, когда переговоры в Анкаре были в полном разгаре, французское правительство вновь успокаивало Англию: на сей раз оно заявляло, что Франклен-Буйон приехал в Турцию со специальной комиссией, касающейся вопроса о военнопленных; ему-де предписано не затрагивать вопроса о мире. После поражения греков при Сакарии, где трёхнедельная битва завершилась их полным разгромом и стремительным отступлением, Франклен-Буйон подписал 20 октября 1921 г. договор с Турцией. Договор предусматривал прекращение военных действий, эвакуацию французских войск из Киликии, предоставление французам железнодорожной концессии в Турции и т. д. Буйон не жалел ни золота, ни лести, чтобы добиться от турок желаемых уступок. Он хотел разрыва кемалистской Турции с Советской Россией, дружба с которой якобы несовместима с новым франко-турецким договором. Советовал он Турции также усилить агитацию против Англии в Ираке, уверяя, что осложнения в этой стране могут сделать англичан более уступчивыми.

Анкарский договор вызвал серьёзное недовольство в Англии. Керзон упрекал французов в том, что односторонним соглашением они нарушили ранее подписанные ими союзные обязательства и отдали Турции земли, завоёванные английскими войсками. Французская дипломатия заверяла, что Анкарский договор не направлен против Англии: он касается лишь частных вопросов франко-турецких отношений.

В версальской системе явно обозначались первые трещины.

Результатом Версальского, Сен-Жерменского, Трианонского, Нейиского, Севрского договоров явилась такая перестройка •Европы, которая создала ряд государств, образованных без всякого учёта интересов и воли населявших их национальностей. Общая численность национальных меньшинств, получивших после войны чужое государственное подданство, достигала только в Европе 16 815 тысяч человек. Сам Ллойд Джордж, один из творцов версальской системы, признавал, что по установлении новых границ вместо одного эльзас-лотарингского вопроса в Европе возникли десятки таких же проблем. Многонациональная чересполосица, созданная Версалем, чревата была неизбежными конфликтами: они возникали из противоречий и трений между вновь созданными государствами и старыми державами, которые были расчленены после войны.

В центре Европы напряжённые отношения складывались между Германией, Чехословакией, Австрией. Обострены были взаимоотношения чехов с венграми и поляками. Борьба шла между балканскими странами. Развивалось соперничество Англии и Франции из-за гегемонии в Европе, на Балканах, на Ближнем Востоке. Углублялась вражда между Францией и Германией, Италией и Францией. Все эти противоречия подтачивали и расшатывали версальскую систему. В целях её укрепления возникла мысль об объединении тех государств Центральной и Юго-восточной Европы, которые были особенно заинтересованы в сохранении послеверсальского status quo. Руководящую роль в этом деле взяла на себя французская дипломатия. Ещё 14 августа 1920 г., как уже упоминалось, между Чехословакией и Югославией был подписан в Белграде сроком на два года договор об оборонительном союзе. 23 апреля 1921 г. Румыния заключила союзный договор с чехословаками, направленный против Венгрии. 7 июня 1921 г. был заключён договор между Румынией и Югославией. Наконец, 31 августа 1922 г. был подписан договор между Чехословакией и Югославией, по которому действие союзного соглашения от 14 августа 1920 г. было продлено на пять лет. Так сложилась Малая Антанта из Румынии, Чехословакии и Югославии — французский страж Версаля на юго-востоке Европы. Ни Польша, ни Греция к Малой Антанте не примкнули, хотя 3 марта 1921 г. и был подписан договор о румыно-польском союзе.

Все эти противоречия подготовляли будущий кризис версальской системы.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

СОВЕТСКАЯ ДИПЛОМАТИЯ В БОРЬБЕ ЗА ДЛИТЕЛЬНУЮ МИРНУЮ ПЕРЕДЫШКУ (1921 г.)

Балтийские конференции. Интервенция Антанты потерпела крушение: силой оружия русский вопрос разрешить не удалось. Тем не менее руководители Антанты отнюдь не намеревались прекращать борьбу против советской власти. Приходилось, однако, изменить методы своих действий. К этому вынуждали не только военные победы Советской республики, но и напряжённое внутреннее положение в самих западноевропейских государствах.

В 1920 г. разразился послевоенный мировой экономический кризис, затронувший прежде всего Японию и США. Затем кризис перекинулся и на остальные страны капиталистического мира. К апрелю 1921 г. в них насчитывалось 10 миллионов безработных и почти 30 миллионов полубезработных. Кризис усилил революционное движение масс во Франции, в Италии, Англии, Германии ив ряде других государств. Трудящиеся всех стран обращали свои взгляды к Советскому государству, где рабочие и крестьяне взяли власть в свои руки и, отразив нападение врагов, приступили к мирному хозяйственному строительству.

Рост революционного движения в странах капитализма усиливал враждебность капиталистических правительств к Советской России. Не одолев силой Советской страны, реакционные круги Антанты перешли к попыткам изолировать её от внешнего мира и взорвать изнутри.

В ход было пущено уже однажды испытанное средство: вновь усилия Антанты были направлены на прибалтийские страны. Роль опекуна этих лимитрофов приняла на себя Франция.

Французская дипломатия попыталась сколотить антисоветский балтийско-польский блок. С этой целью она содействовала организации регулярных балтийских конференций. Такие конференции созывались каждые 6 месяцев по очереди в столицах Полыни, Латвии, Эстонии и Финляндии.

Официально конференции собирались якобы для урегулирования вопросов экономического и культурного сотрудничества между прибалтийскими странами; на самом деле, по плану французской дипломатии, они должны были подготовить военно-политическое объединение балтийских стран и Польши.

Малые страны, зависимые от крупных капиталистических держав, легко попадались в дипломатические тенёта Франции. Несмотря на заключение мирных договоров с Советской Россией, отношения с ней прибалтийских государств принимали зачастую напряжённый характер. 31 октября 1920 г. Наркоминдел заявил решительный протест против нарушений латвийским правительством мирного договора в связи с тем, что через Ригу в Крым, к Врангелю, пропущены были 200 белых офицеров. Министр иностранных дел Латвии Мейеровиц вынужден был признать, что на территории Латвии находятся организации, вербующие солдат и офицеров для белых армий. Этот инцидент принял настолько широкую огласку, что рассмотрением его занялось латвийское Учредительное собрание. На заседании его вскрылось, что в деле вербовки белогвардейцев замешаны были видные руководители латвийской армии.

Эстония, первая заключившая мирный договор с Советской Россией, также мало-помалу превращалась в орудие Антанты. Эстонская буржуазия мечтала об особой роли, которую она якобы может играть в качестве посредницы в деле распространения «западной цивилизации» на востоке Европы. На конференции послов в Сан-Ремо в феврале 1920 г. представители Эстонии Пуста и Пийп пресерьёзно обосновывали следующими доводами свою просьбу о признании Эстонии странами Антанты: 1) признание Эстонии обеспечит совместную работу союзных держав и Эстонии в деле хозяйственного восстановления России; 2) Эстония при её географическом положении может служить каналом для распространения западной цивилизации на восток. Так понимая свою международную миссию, Эстония принимала деятельное участие в балтийских конференциях и во всех антисоветских замыслах Латвии, Финляндии и Польши.

Саботаж Польшей условий мира. Виленский конфликт. Особое внимание уделяла Франция Польше. Подписав договор о прелиминарном мире и перемирии, Польша не прекратила враждебных действии против Советской Украины и Советской Белоруссии. На южном участке Украинского фронта поляки оставили контрреволюционные банды Петлюры, которые продолжали борьбу против советских войск. После неоднократных протестов России и Украины польское командование заявило, что петлюровцы якобы не подчиняются его приказаниям. На той территории, которая по договору отошла к Польше, появились вооружённые отряды генерала Желиговского и контрреволюционеров Булак-Балаховича и Савинкова. Последние вторглись из Польши в Белоруссию, а Желиговский двинулся на Вильно. На повторный протест советского правительства против нарушения договора поляки ответили, что отряды Желиговского вышли из повиновения.

Всячески затягивало польское правительство и переговоры об окончательном заключении мира. То запаздывали главные члены делегации, то прибывшая в Ригу делегация оказывалась без полномочий, то, наконец, поляки назначали заседания комиссий так редко, что работа мирной конференции фактически замирала. Попрежнему Польша опиралась при этом на поддержку Франции, которая старалась помешать заключению мира между Польшей и Советскими республиками.

27 октября 1920 г., т. е. через 2 недели после подписания прелиминарного мира, советское правительство нотой на имя председателя совета министров и министра иностранных дел Франции заявило протест против этой политики подстрекательства Польши к новой войне против Советской России.

29 октября председатель российско-украинской мирной делегации нотой довёл до сведения польской мирной делегации, что ответственность за всякий ущерб, причинённый нападениями банд Украине, России и Белоруссии, возлагается на польское командование и польское правительство. Новая нота председателя советской мирной делегации от 30 октября требовала разоружения и интернирования банд Булак-Балаховича. Решительный тон дипломатических выступлений советского правительства не мог не возыметь своего действия на поляков. Но самое отрезвляющее впечатление произвёл на них сокрушительный разгром Красной Армией союзника Польши — белогвардейца Врангеля на юге России. Событие это вызвало переполох в стане покровителей Польши, держав Антанты. Попыткой дипломатического реванша явилось их вмешательство в конфликт Польши с Литвой из-за Вильно. По мирному договору, заключённому между РСФСР и Литвой в 1920 г., Вильно, освобождённое Красной Армией, передавалось литовскому государству. Это решение не вызвало протестов со стороны Англии и Франции. Мало того, когда Верховный совет Антанты намечал так называемую линию Керзона, границу, на которой советскому правительству предлагалось остановить Красную Армию, наступавшую на Польшу в 1920 г., по английскому предложению Вильно с прилегающей областью оставалось за Литвой. Несмотря на это, через 3 месяца после заключения советско-литовского мирного договора, 9 октября 1920 г., польский генерал Желиговский, опираясь на поддержку Франции, занял город Вильно. Между Литвой и Польшей было объявлено состояние войны. Советское правительство решительно протестовало против захвата Вильно Польшей. В дело вмешалась Антанта. В Лиге наций в 1921 г. возник так называемый проект Гиманса. Сущность его сводилась к тому, что Виленский округ объявлялся автономным, но вся Литва объединялась с Польшей. Проект объединения Литвы и Польши, шедший вразрез с национальными стремлениями литовского народа, имел в виду создание нового фронта против Советской России. Поддерживаемая Россией Литва отвергла проект Гиманса, как и другие компромиссные решения Лиги наций по виленскому вопросу. Однако благодаря настойчивой поддержке французской дипломатии Совет Лиги решил виленский вопрос в пользу Польши.

Сколачивая польско-балтийский блок, Франция стремилась укрепить его привлечением Румынии. 3 марта 1921 г. Румыния заключила военную конвенцию с Польшей: обе стороны обязывались помогать друг другу в борьбе за неприкосновенность своих границ. Польско-румынский союз, заключённый при активном содействии французской дипломатии, явно имел своей целью подготовить плацдарм для нападения на Советскую республику.

Восстание в Кронштадте. Осуществляя свои замыслы в Прибалтике, Польше и Румынии, агенты империалистов Антанты одновременно подготовляли контрреволюционное восстание в самой Советской России. В марте вспыхнул бунт в Кронштадте; нити его вели за пределы страны. Захват Кронштадта должен был передать в руки врагов Советской страны ключ к Петрограду. Почти за месяц до восстания иностранная пресса уже злорадно трубила о нём, как о совершившемся факте. Империалисты помогали восставшим в Кронштадте через Эстонию.

Самый срок восстания был избран не случайно. В Москву прибыла турецкая делегация для заключения договора между РСФСР и Турцией. Находился в Москве и представитель Персии. В Риге заканчивались переговоры о подписании мирного договора с Польшей. Империалистам нужно было во что бы то ни стало сорвать подготовляемые соглашения Советской страны с ближайшими соседями. Попытка эта потерпела крушение.

Восстание в Кронштадте было подавлено 18 марта 1921 г. Как раз в этот день был подписан в Риге мир с Польшей. Не удалось империалистам помешать и переговорам советского правительства со странами Востока.

Советско-персидский договор (26 февраля 1921 г.). Первым из соглашений Советской России со странами Востока был подписан договор с Персией. В правящих кругах Персии шла острая борьба двух ориентации — национально-персидской, державшей курс на дружбу с Советской Россией, и английской. В октябре 1920 г. у власти в Персии стал национальный кабинет. Советское правительство предложило Персии заключить договор. Это предложение произвело на персов огромное впечатление.

«Среди мрака, окутавшего наш политический горизонт, — писала персидская газета «Rechnema», — вдруг со стороны севера и Советской России сверкнули ослепительные молнии. Они... дали нам возможность лучше осмотреться в обстановке, избрать для себя твёрдый и более уверенный курс».

В конце 1920 г. в Москву приехал чрезвычайный персидский посол. Со своей стороны и советское правительство отправило в Персию своего полномочного представителя. 26 февраля 1921 г. состоялось подписание советско-персидского договора в Москве. Советское правительство торжественно заявляло об отказе отношении Персии от всех неравноправных договоров, а также от соглашений, заключённых во вред Персии царским правительством с великими державами. Персии возвращались все концессии и имущества, полученные царским правительством на её территории. Объявлялись аннулированными долги, числившиеся за Персией в отношении царской России. Советское правительство соглашалось признать право Персии иметь собственный флот на Каспийском море. Обоюдно отказываясь от вмешательства во внутренние дела другой стороны, советское и персидское правительства обязывались не допускать образована или пребывания на своей территории организаций или групп, имеющих целью борьбу против России или Персии. Наконец, персидское правительство давало обязательство заключить с советским правительством соглашение о предоставлении РСФСР права эксплоатации рыбных промыслов на южном побережье Каспийского моря.

Оценивая успехи советской политики в Персии, английский журнал «Nation» писал:

«Россия пожинает теперь в Персии плоды своей политики самопожертвования: она отказалась от всего — от концессий, дорог, телеграфов, банков, не прося ни пенса вознаграждения за убытки... В результате мы имеем безусловный рост русского влияния, которое опирается на добрую волю самого персидского населения».

Советско-афганский договор (28 февраля 1921 г.). Следующим соглашением, заключённым Советской Россией на Востоке, был советско-афганский договор. События в России оказали глубокое влияние на развитие национально-освободительных движений на Востоке и в частности в Афганистане. Эмир Хабибулла-хан, поставивший всю внутреннюю и внешнюю политику Афганистана под контроль Великобритании, был убит. Новым эмиром стал молодой и энергичный Аманулла-хан. Он являлся представителем прогрессивных элементов Афганистана и был сторонником внутренних реформ в своей стране. Советское правительство ещё в декларации от 27 мая 1919 г. безоговорочно признало суверенные права Афганистана. В ответ на эту декларацию в Москву в ноябре 1919 г. прибыло специальное афганское посольство для заключения договора с Советской республикой. Посольство намеревалось ехать и в Европу, чтобы известить все иностранные правительства о независимости Афганистана; но правительства Антанты не пустили его ни в одну из столиц. Таким образом, Афганистан заключил соглашение только с Советской Россией. К концу 1919 г. в Кабул прибыл представитель советского правительства. 13 сентября 1920 г. в Кабуле был составлен предварительный советско-афганский договор.

28 февраля 1921 г. в Москве состоялось окончательное подписание договора. Каждая из договаривающихся сторон заявляла о признании государственной независимости другой стороны. Советская Россия обеспечивала свободный и беспошлинный транзит через свою территорию грузов, закупленных Афганистаном, и обязывалась оказывать этой стране материальную и культурную помощь. 13 августа 1921 г. советско-афганский договор был ратифицирован. После этого Афганистану удалось урегулировать свои отношения и с Великобританией. 22 ноября 1921 г. был подписан англо-афганский договор. Англия признавала независимость Афганистана и отказывалась от контроля над его внешними сношениями. Лондон и Кабул взаимно обменивались дипломатическими представительствами. Обе стороны давали согласие на заключение торгового договора. Таким образом, благодаря экономической и политической поддержке Советской республики Афганистан добился своей национальной независимости.

Договор с Турцией (16 марта 1921 г.). 16 марта 1921 г. был заключён договор «О дружбе и братстве» между Советской Россией и кемалистской Турцией. Соглашение это ликвидировало все старые царские договоры, навязанные Турции. Советское правительство отказалось от режима капитуляций. Соответствующий пункт договора гласил:

«Обе договаривающиеся стороны, констатируя соприкосновение меяеду национальным освободительным движением народов Востока и борьбой трудящихся России за новый социальный строй, торжественно признают за этими народами право на свободу и независимость, а равным образом их право на избрание формы правления согласно их желаниям. Правительство РСФСР, считая режим капитуляций несовместимым со свободным национальным развитием всякой страны, считает потерявшими силу и отменёнными всякого рода действия и права, имеющие какое-либо отношение к этому режиму».

Долги, которые Турция выплачивала царскому правительству, объявлялись аннулированными. Наконец, в договоре было предусмотрено, что вопрос о режиме проливов будет передан на обсуждение стран Черноморского побережья.

Договор с Монголией (5 ноября 1921 г.). На Дальнем Востоке Советская республика прежде всего установила дипломатические отношения с Монголией. До 1911 г. Монголия являлась провинцией Китая, который превратил её в забитую, отсталую страну. После китайской революции монгольские князья провозгласили независимость своей страны.

В 1915 г. Монголия подписала в Кяхте договор с Россией и Китаем. По этому договору Монголия, признанная частью Китая, получала широкую автономию с правом вести самостоятельную внешнюю политику. Русское и китайское правительства обязывались не содержать на территории Монголии своих войск. До 1918 г. русское правительство сохраняло в Монголии преобладающее влияние. При монгольском правительстве состоял русский финансовый советник, контролировавший народное хозяйство страны.

Японское правительство всячески стремилось ослабить русское влияние в Монголии и укрепить в ней свои собственные позиции. Японские агенты ссорили между собой местных князей, вели шпионскую работу и постепенно прибирали Монголию к своим рукам. Все эти захватнические стремления японские империалисты прикрывали лозунгом слияния всех монгольских племён в единое государство — Великую Монголию — под эгидой Японии.

В 1917 г., опасаясь освободительного влияния Великой Октябрьской социалистической революции, японцы выдвинули белогвардейского атамана Семёнова в качестве своего агента в Монголии. Ему дали денег, снабдили оружием и поручили подчинить Монголию Японии. Монгольский народ начал революционную борьбу против японских империалистов. В 1920 г. была создана народная революционная партия; она объявила национальную войну за освобождение Монголии. Руководителем этой партии был рабочий-наборщик Сухэ-Батор, а его ближайшим помощником — Чойбалсан.

После разгрома Колчака Красной Армией атаман Семёнов бежал из Монголии. Вместо него японцы выдвинули другого белогвардейца, барона Унгерна. В начале 1921 г. Унгерн вступил в Монголию; 4 февраля он захватил столицу страны Ургу, ныне Улан-Батор. Однако и Унгерну, несмотря на помощь Японии, не удалось закрепиться в Монголии. Трудящиеся Монголии создали народную армию для борьбы с наёмником Японии. 13 марта 1921 г. было организовано народное правительство Монголии. Оно обратилось за помощью к Советской стране. На борьбу с Унгерном за освобождение Монголии выступили части Красной Армии. Унгерн и его японские пособники были разбиты; барон был взят в плен, предан суду и, по требованию народных масс, расстрелян 15 сентября 1921 г.

Монгольская народная армия и советские войска освободили столицу Монголии от белых банд.

12 июля 1921' г. народное правительство Монголии обратилось к Советской республике с просьбой впредь до полного укрепления народной республики не выводить своих войск из Монголии, а также взять на себя посредничество в деле установления отношений между Монголией и Китаем. Между монгольским правительством и Советской Россией установилось дружественное сотрудничество. В Москву в октябре 1921 г. прибыла чрезвычайная монгольская миссия. Советско-монгольские переговоры завершились подписанием договора 5 ноября 1921 г. В нём стороны заявляли о взаимном признании и обязывались проводить принцип наибольшего благоприятствования в области своих политических и экономических взаимоотношений.

Переговоры с Китаем. Попытка установить отношения Советской России с Китаем имела место ещё в середине 26 июля 1919 г., разгромив Колчака, советское правительство обратилось к Китаю со следующей нотой:

«Советское правительство отказалось от завоеваний, которые сделало царское правительство, отобрав от Китая Манчжурию и другие области. Пусть народы, обитающие в этих областях, сами решат, в границах какого государства они желают быть у себя дома. Советское правительство отказывается от получения с Китая контрибуции за боксёрское восстание 1900 г…

Советское правительство уничтожает все особые привилегии, все фактории русских купцов на китайской земле. Ни один русский чиновник, поп и миссионер не смеют вмешиваться в китайские дела, а если он совершит преступление, то должен судиться по справедливости местным судом. В Китае не должно быть иной власти, иного суда, как власть и суд китайского народа.

Кроме этих главных пунктов советское правительство готово договориться с китайским народом в лице его уполномоченного по всем другим вопросам и навсегда ликвидировать все акты насилия и несправедливости, совершённые в отношении Китая прежними российскими правительствами совместно с Японией и союзниками».

Советская Россия предлагала Китаю вступить в переговоры, чтобы навсегда отменить все неравноправные договоры. Однако китайское правительство не решилось пойти на переговоры с Советской страной. Только в сентябре 1920 г., когда вся Сибирь была освобождена, в Москву прибыла из Китая специальная военно-дипломатическая миссия. 12 октября Китай назначил в Россию постоянным представителем главу военной дипломатической миссии генерала Чжан Сы-лина; однако вскоре он был отозван под нажимом извне. Но соглашение так и не состоялось. 27 октября Наркоминдел передал этой миссии меморандум, где были намечены основные принципы желательного соглашения между Россией и Китаем. Вместо договора с Советской Россией — единственной страной, предлагавшей равноправные отношения, — Китай подписал соглашение с Русско-Азиатским банком, который фактически находился в руках Франции. Соглашение предоставляло этому банку право эксплоатации Китайско-Восточной железной дороги. По проискам реакционных кругов Антанты, китайские уполномоченные всячески уклонялись от переговоров с Советской Россией.

Осенью 1921 г. советское правительство сделало новый шаг по пути сближения с Китаем. В Пекин, с согласия Китая, была направлена торговая делегация Советской России, уполномоченная начать переговоры об условиях передачи Китаю Китайско-Восточной железной дороги. Китайское правительство вновь стало лавировать, затягивая переговоры. Оно обещало назначить делегата для ведения переговоров, но не посылало никого, предлагало всё новые места для встречи сторон и не останавливалось ни на одном. В конце концов китайское правительство заявило, что считает необходимым отложить обсуждение вопроса о Китайско-Восточной железной дороге до предстоящей Вашингтонской конференции. Наркоминдел протестовал против такого решения телеграммой от 8 декабря, напоминая, что вопрос о КВЖД касается только Китая и России. Было очевидно, что 8а спиной Китая стоят державы, враждебные Советской России и мешающие восстановлению нормальных дипломатических отношений между Китаем и Советской республикой.

Торговое соглашение с Англией. Добившись мира, советский народ приступил к восстановлению народного хозяйства. Одновременно налаживались деловые отношения Советской России с капиталистическими странами. 16 марта 1921 г. завершились длительные переговоры с английским правительством о заключении экономического и политического соглашения. Существенное содержание договора, подписанного в этот день, заключалось в следующем. Правительства Советской России и Великобритании взаимно обязывались: воздерживаться от всяких враждебных действий и пропаганды друг против друга; подданные того и другого государства получали право вернуться на родину; между договаривающимися сторонами возобновлялись торгово-политические отношения; в этих целях они взаимно обменивались торговыми представительствами. Правительство Великобритании обязывалось не предпринимать никаких действий для завладения золотом, имуществом и товарами, принадлежащими советскому правительству; со своей стороны правительство Советской России в особой декларации, приложенной к договору, выражало готовность уплатить в будущем соответствующие возмещения тем частным лицам, которые поставили товары или оказали другие услуги России. Впрочем, при этом имелось в виду, что разрешение этих вопросов последует по заключении общего мирного договора.

Торговое соглашение от 16 марта 1921 г. означало, что британское правительство де факто признало Советскую Россию, хотя между обеими странами и оставались открытыми спорные вопросы. 23 марта 1921 г. Ллойд Джордж в Палате общин официально объявил, что англо-советское соглашение означает фактическое признание Советской России. Вскоре деловые отношения между обеими странами подтвердили такое признание.

Ещё в конце 1920 г. глава советской торговой делегации в Лондоне Красин продал лес Джемсу Сагору и К⁰. Английское лесопромышленное предприятие — общество «Лютер» — оспорило эту сделку, заявив, что проданный лес раньше принадлежал ему и был конфискован советским правительством. Компания «Сагор», не отрицая факта прежней принадлежности леса «Лютеру», со своей стороны заявляла, что советское правительство конфисковало лес на основании своего декрета от 20 июня 1918 г. В декабре 1920 г. судья вынес решение по делу Сагора: так как британское правительство не признало советского правительства, то декреты последнего не имеют силы перед лицом английского закона. Торговая сделка о лесе была признана недействительной. Компаиия «Сагор» перенесла дело в апелляционный суд. Последний 12 мая 1921 г. отменил первое решение, ссылаясь при этом на разъяснение Министерства иностранных дел, что Англия признала советское правительство фактическим правительством России.

Переговоры между Советской Россией и Англией вызвали серьёзную тревогу в Германии. Всполошились немецкие промышленные круги, опасаясь, что они будут вытеснены с русского рынка. В январе 1921 г. Русско-Германское общество, созданное для развития торговли с Россией, решило послать делегацию в Москву. В Рейхстаге раздавались требования возобновить дипломатические и торговые отношения с Россией. Но германское правительство не торопилось. 22 января 1921 г. в Рейхстаге министр иностранных дел Симоне выступил против установления дипломатических отношений с Советской Россией. Симонс выдвинул странный аргумент: он доказывал, что дипломатические отношения с Россией не могут быть установлены, пока советское правительство не даст полного удовлетворения за происшедшее в 1918 г. в Москве убийство Мирбаха. Довод был явно надуманным: правительство кайзера назначило Гельфериха преемником графа Мирбаха в качестве посла в Москве, — тем самым инцидент представлялся исчерпанным.

Опубликование англо-советского договора от 16 марта 1921 г. заставило германское правительство изменить свою позицию: оно начало со своей стороны переговоры с Советской Россией. 6 мая 1921 г. было заключено временное соглашение о возобновлении торговых отношений между обеими странами. Подписано было также дополнительное соглашение об обмене военнопленными и интернированными. Так, медля с официальным признанием Советского государства, правительство Германии старалось в своей дипломатической игре не выпустить из рук советской карты и в то же время использовать выгоды деловых сношений с Советской Россией.

Попытка империалистов использовать голод в России. Советская страна постепенно восстанавливалась. Но летом 1921 г. республику постигло новое бедствие — неурожай. Больше 20 миллионов человек населения Поволжья, областей Украины и Северного Кавказа, особенно пострадавших от интервенции и гражданской войны, было охвачено голодом. Советская власть немедленно организовала помощь голодающим. Посильную помощь оказал им и международный пролетариат.

Когда в США возникла организация для оказания помощи пострадавшим от голода в России (так называемая Американская администрация помощи — АРА), советское правительство не отклонило её предложений. 20 августа 1921 г. с Американской администрацией помощи было заключено соответствующее соглашение. Неделю спустя однородное соглашение было подписано и с уполномоченным Женевского комитета Лиги нации по оказанию помощи пострадавшим от голода в России — Фритиофом Нансеном.

Франция предложила создать Международную комиссию. Англия выдвинула в её состав министра внешней торговли Ллойд-Гримма, сэра Д. Хюита, специалиста по борьбе с голодом в Индии, и Уордропа, бывшего консула в Москве.

Первое заседание Международной комиссии помощи России состоялось 30 августа в Париже, в Министерстве иностранных дел. Председателем комиссии был избран бывший посол в России Нуланс, один из наиболее ярых организаторов заговоров против советской власти в России. Выступив с речью, Нуланс начал её с напыщенных фраз о помощи голодающим, оказываемой якобы «без всякой задней мысли, с единственной заботой достойным образом выполнить гуманитарную роль, на нас возложенную».

Но после этих общих фраз Нуланс заявил: «Наше соглашение, ставящее себе целью исключительно оказание помощи, отнюдь не включает в себе отказа от прошлого. Достаточно для нас того факта, что миллионы людей страдают и умирают, чтобы все разногласия в оценках и политических позициях в отношении Советов перестали служить для нас препятствием к объединению в деле спасения народа, к которому мы к тому же питаем одинаковые симпатии. Но именно по одному тому, что, по мнению наших правительств, оказываемая помощь должна быть одинакова для всех жертв голода и не может разнообразиться в зависимости от их убеждений и социального положения, мы вправе требовать, чтобы распределение продовольствия и помощи производилось с соблюдением полнейшей справедливости. Тут необходим поэтому самый строгий контроль: мы должны будем его установить и неуклонно проводить».

В США во главе комитета стал Гувер, будущий президент. 4 сентября 1921 г. Нуланс по телеграфу предложил советскому правительству принять помощь Международной комиссии. Нуланс потребовал от советской власти, чтобы в Россию была допущена делегация экспертов, уполномоченная ознакомиться с положением на местах. Ясно было, что вся эта затея преследует разведывательные цели. Советское правительство нотой от 7 сентября категорически отказалось разрешить приезд делегации Международной комиссии и тем более допустить какой бы то ни было контроль со стороны иностранных держав за распределением присылаемых продуктов. В ноте указывалось, что «с величайшим изумлением российское советское правительство ознакомилось с содержанием полученной 4 сентября ноты г. Нуланса, показывающей, что возглавляемая этим лицом комиссия, вместо действительной помощи голодающим, предпринимает шаги, заставляющие усомниться в самом желании её помочь бедствующим крестьянам России».

Напоминая о деятельности Нуланса в России в качестве посла Франции, нота Наркоминдела характеризовала его как «одного из самых злостных и коварных врагов» трудящихся России, который всячески старался не допустить соглашения и взаимного понимания между советским правительством и правительствами Антанты. В своё время советское правительство обращалось уже к французскому правительству с заявлением, что «невозможно ни на одну минуту оставлять в России, качестве его представителя, такое лицо, которое толкает войне между Францией и Россией». «Оставшийся, несмотря на это заявление, в России, — гласила нота, — г. Нуланс все свои силы отдал подготовке заговоров против безопасности республики и против жизни её руководящих деятелей, подготовке восстаний, вербовке участников всевозможных авантюр, направленных против республики, попыткам устраивать взрывы мостов и железнодорожные крушения и т. д.». Нуланс «был одним из наиболее активных руководителей той самой системы блокады, которая привела весь русский народ в состояние разорения и нищеты, в значительной мере обусловивших нынешнее неслыханное бедствие голода... Комиссия г. Нуланса, — продолжала нота, — заменила помощь голодающим собиранием сведений о внутреннем состоянии Советской России... Это должно делаться под руководством тех людей, которые уже занимались этим изучением в ничем не прикрытых целях устройства мятежей и облегчения продвижения иностранных армий на территорию Советской республики».

Скоро окончательно раскрылись истинные замыслы организаторов кампании помощи. Агенты империалистов поддерживали контрреволюцион-ную работу, которую развернули в Помголе — так называли общественный комитет помощи голодающим — проникшие туда кадеты: Прокопович, Кускова, Кишкин и др. Преступная деятельность кадетов была разоблачена и ликвидирована. Связи их с иностранными разведками установлены были с полной очевидностью.

В октябре 1921 г. была созвана конференция представителей 20 стран — Бельгии, Великобритании, Франции, Японии, Италии, Германии, Польши, Румынии и др. Официальным мотивом созыва Брюссельской конференции был вопрос о помощи голодающим в России. В резолюции конференции было подчёркнуто, что основным условием организации помощи России должно стать признание долгов. Так, представители иностранных держав открыто показали, что хотят воспользоваться затруднительным положением Советской страны, чтобы поставить её на колени.

В ответ на брюссельскую резолюцию советское правительство обратилось 28 октября 1921 г. с нотой к правительствам Великобритании, Франции, США, Италии, Японии. Напомнив заявление Ллойд Джорджа 16 августа в английском Парламенте, что предложение использовать голод в России с целью заставить её уплатить долги есть «дьявольский замысел», советское правительство писало:

«Тем не менее Брюссельская конференция, вполне осведомлённая о том, что ввиду размеров голодного бедствия в России советское правительство не в состоянии собственными силами спасти пострадавшее население от гибели, поставила условием предоставления России кредитов, без которых серьёзная помощь голодающим невозможна, признание советским правительством старых долгов».

Разоблачив замыслы инициаторов Брюссельской конференции перед общественным мнением всех стран, советское правительство решило ещё раз подтвердить своё предложение признать на определённых условиях долги, чтобы выбить козырь из рук тех, кто считает отказ платить долги причиной борьбы против Советской страны. «Российское правительство заявляет, — значилось в советской ноте, — что оно готово признать за собой обязательства перед другими государствами и их гражданами по государственным займам, заключённым царским правительством до 1914 г., при предоставлении ему льготных условий, обеспечивающих ему практическую возможность выполнения этих обязательств. Само собой разумеется, что непременным условием этого признания является одновременное обязательство великих держав безусловно положить конец всяким действиям, угрожающим безопасности советских республик и дружественной Дальневосточной республики, их суверенным правам и неприкосновенности их границ, и, безусловно, соблюдать принципы их полного суверенитета и территориальной неприкосновенности... Для этой цели российское правительство предлагает скорейший созыв международной конференции, которая занялась бы намеченными выше задачами, рассмотрела бы требования других держав к российскому правительству и российского правительства к другим державам и выработала бы между ними окончательный мирный договор».

Понимая, что крупные капиталисты постараются замолчать его предложения, советское правительство попыталось расколоть единый фронт держателей русских ценностей и привлечь на свою сторону мелких держателей, которых насчитывалось много, особенно во Франции. Советское правительство, говоря о своих уступках, писало:

«Оно (российское правительство) тем самым идёт также навстречу желаниям многочисленных мелких держателей русских государственных займов, в особенности во Франции, для которых признание им царских долгов представляет существенный интерес».

Ответ французского правительства на советскую ноту последовал 9 ноября 1921 г. Он был адресован не советскому, а британскому правительству. Французское правительство вновь подтверждало, что при настоящих условиях ему кажутся «одновременно тщетными и опасными попытки возобновить контакт, хотя бы экономический, с территориями, подчинёнными диктатуре коммунистических вождей». Французская нота настаивала на безусловном подчинении советского правительства «моральным нормам, принятым всеми цивилизованными народами». Нота требовала признания не только довоенных долгов, но и всех остальных иностранных претензий (военные долги, национализированное имущество и т. п.). Наконец, нота настаивала на прекращении всякой «большевистской пропаганды».

Вооружённые нападения на Советскую страну. Одновременно с попытками использовать в своих целях голод в России империалисты стали формировать вооружённые банды, которые перебрасывались в Советскую республику из соседних государств. Реакционные круги Антанты всячески поддерживали Финляндию и Польшу, укрепляли их военную силу, посылали своих военных инструкторов в их армии. Иностранные инженеры строили укрепления на Карельском перешейке. Польские паны уже мечтали о «великой Польше» от Балтийского до Чёрного моря, от Данцига до Одессы и от Днепра до Одера. По этому плану Украинская республика и Белоруссия должны были превратиться в польские колонии. Антанта поддерживала кампанию и за создание «великой Финляндии». Это государство должно было образоваться путём захвата у Советской республики Карелии с Петрозаводском, Петроградской области с городом Петроградом, Кольского полуострова с незамерзающим портом в Мурманске и всей северной части Советской республики вплоть до Урала.

Мирный договор Советской республики с Финляндией вступил в силу с 1 января 1921 г. Однако он не преодолел антисоветских настроений и замыслов финской буржуазии. Уже в начале 1921 г. между Финляндией и РСФСР возник конфликт в связи с отказом финского правительства принять советскую торговую делегацию. Едва был ликвидирован этот конфликт, как начались новые трения. При переговорах в Юрьеве были отвергнуты необоснованные притязания финнов на Карелию. Финляндия, тем не менее, продолжала толковать Юрьевский договор в том смысле, что ей были даны какие-то обещания относительно Карелии. В июне 1921 г. должна была приступить к работе русско-финская*- смешанная комиссия. Финское правительство обусловила начало этой работы разрешением «спорного» карельского вопроса. Нотами от 23 и 25 августа

1921 г. финское правительство дерзко требовало от РСФСР осуществления в Карелии «демократического» буржуазного строя. Всячески затягивая переговоры, Финляндия организовала нападение на Карелию вооружённых белокарельских банд. В Финляндии образовалось так называемое карельское правительство. По всей Финляндии шли сборы помощи белокарельским бандам. Во всех центрах Финляндии открыто работали вербовочные бюро, посылавшие пополнения карельским «повстанцам». Офицеры финляндской армии под видом отпусков отправлялись в Карелию для руководства действиями мятежников. В довершение всего финское правительство приняло делегацию карельских белогвардейцев и обратилось к Лиге наций с предложением рассмотреть карельский вопрос. Эту просьбу Финляндии поддержала и Эстония.

Нотой Наркоминдела от 19 декабря 1921 г. советское правительство энергично протестовало против вмешательства Эстонии во внутренние дела РСФСР. Столь же решительный протест заявляло оно и против денежных сборов и других форм помощи белокарельским бандам со стороны Эстонии. Во всём этом нота усматривала действия, явно противоречащие заключённому с Эстонией мирному договору.

Одновременно с финляндской авантюрой в Карелии и Польша в конце октября и начале ноября 1921 г. перебросила 2 тысячи петлюровцев через украинскую границу. В течение осени через польскую границу в Белоруссию и на Украину перешло около 15 банд разной численности; 3 банды были переброшены на Украину и из Румынии. Все они были рассеяны и ликвидированы советскими войсками.

В тот же период в Средней Азии было организовано антисоветское восстание басмачей. Во главе него стал бывший военный министр Турции авантюрист Энвер-паша. Это восстание было поднято под лозунгом создания «великого среднеазиатского мусульманского государства».

Борьба за Аландские острова. В целях укрепления позиций Финляндии англо-французская дипломатия решила в её пользу возникший спор об Аландских островах. 20 октября 1921 г. Франция, Англия, Германия, Италия, Швеция, Дания, Эстония, Финляндия, Латвия и Польша заключили между собой конвенцию о режиме этих островов. Расположенные в северной части Балтийского моря, они имеют крупное стратегическое значение: ими запирается вход и выход из Финского залива. Ещё в 1809 г. острова Аландского архипелага отошли от Швеции к России; по Парижскому трактату в 1856 г. было постановлено не возводить на них никаких военных укреплений. По договору с Финляндией от 15 октября 1920 г. Советская республика уступила острова Финляндии; при этом было обусловлено, что острова не должны укрепляться и что Россия сохраняет за собой право участия в решении дальнейших вопросов о судьбе островов.

В борьбе за Аландские острова выступил новый претендент — Швеция. Она обратилась за помощью к Лиге наций. Лига решила передать суверенитет над Аландскими островами Финляндии, с условием, что острова будут демилитаризованы на основе соглашения между великими державами и балтийскими государствами. Такое соглашение было достигнуто на конференции в Мариенгейме летом 1921 г. при участии Англии, Франции, Италии, Германии, Дании, Швеции, Финляндии, Польши, Эстонии и Латвии. Советская Россия не была приглашена на эту конференцию. Наркоминдел в ноте от 22 июля ко всем заинтересованным правительствам требовал участия в ней и России. Соглашение о демилитаризации Аландских островов было подписано в Женеве 20 октября 1921 г. Советское правительство нотой от 14 ноября заявило, что не признаёт решений относительно Аландского архипелага, принятых без его участия; оно предупредило, что сохраняет за собой свободу действий.

Отстранение Советской республики от соглашения об Аландских островах говорило о замысле империалистов закрепить за собой подступы с моря к Петрограду. Сняв формально блокаду с Советской России, империалисты продолжали свою работу над её окружением, создавая в соседних странах плацдармы для нападения на её территории.

Усиливалось и прямое давление на Советскую страну со стороны реакционеров Англии и Франции. Руководитель Форейн офис лорд Керзон, не мирившийся с заключением англо-советского торгового соглашения 16 марта, стремился сорвать только что установившиеся отношения Англии и Советской России. Использовав фальшивки, сфабрикованные белогвардейцами, Керзон обратился к советскому правительству с вызывающей нотой. Утверждая, что советская власть и Коминтерн — одно и то же, Керзон приписывал им антибританскую пропаганду в Индии, Персии, Турции и Афганистане. Лорд Керзон протестовал даже против советско-афганского договора, в котором предусматривалась денежная помощь независимому Афганистану со стороны Советской России. Нота Керзона получила достойный отпор в ответной ноте Наркоминдела от 27 сентября 1921 г. В ней советское правительство, отвергая обвинения Керзона, констатировало ряд враждебных актов со стороны самой Англии по отношению к Советской России. Таким образом, замысел Керзона потерпел неудачу.

Попытка империалистических групп Англии, Франции, Польши, Японии задержать мирное социалистическое строительство потерпела крушение благодаря героическим победам Красной Армии. Петлюровские, белофииские, польские и басмаческие банды были разгромлены. 22 декабря 1921 г. открылся IX Все российский съезд Советов, который принял декларацию по поводу стремления мировой реакции продолжать борьбу с советской властью. В декларации, остановившись на деятельности империалистических правительств Польши, Финляндии, Румынии и Японии, съезд заявлял:

«Съезд предупреждает правительства соседних государств, что если они будут в дальнейшем посягать или поддерживать посягательства на целость советской территории и на безопасность советских республик, в таком случае последние в своей законной и справедливой защите против каждого, покушавшегося на безопасность и благополучие республик, вынуждены будут дать ответ, который может стать роковым для нападающего и его пособников».

Конец 1921 и начало 1922 г. принесли Советской России ряд новых соглашений с капиталистическими странами, — начиная с Италии. Ещё в 1920 г. Италия, как и Англия, установила связь с советскими кооператорами. На установление связей с Россией итальянское правительство шло теперь потому, что было заинтересовано в торговле с Советской страной, которая могла снабжать нефтью, углём, рудой, пшеницей и различными сельскохозяйственными продуктами разорённую войной и лишённую природных богатств Италию.

В 1921 г. в Рим приехал полномочный представитель советского правительства. В крайне сложной обстановке ему удалось заключить торговое соглашение с Италией (26 декабря 1921 г.). Впрочем, самостоятельной линии итальянская дипломатия не выдержала; она не раз примыкала и к противникам Советской России. Так, в результате давления Франции осталось нератифицированным торговое соглашение между Советской Россией и Италией от 29 мая 1922 г.

В том же 1921 г. и до половины 1922 г. советское правительство заключило ещё ряд временных торговых соглашений: с Норвегией (2 ноября 1921 г.), с Австрией (7 декабря 1921 г.), со Швецией (9 мая 1922 г.), с Чехословакией (5 июня 1922 г.).

Борьба Советской страны за длительную мирную передышку начинала давать осязательные результаты.

ГЛАВА ПЯТАЯ

ВАШИНГТОНСКАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ И «ДОГОВОР ДЕВЯТИ ДЕРЖАВ» (ноябрь 1921 г. — февраль 1922 г.)

США после мировой войны. Ни мир, подписанный в Версале, ни последующие договоры не принесли победителям успокоения. Выпадение огромной Советской страны из капиталистического мира и успешная борьба её за экономическую и политическую самостоятельность подрывали основы версальской системы. С другой стороны, и отказ США признать версальский передел мира значительно сократил сферу действия этой системы: ею охватывалась главным образом западная часть старого континента. Между тем передел мира, начатый войной 1914 — 1918 гг., нельзя было счесть законченным без урегулирования тихоокеанской проблемы. А здесь решающее слово оставалось за страной доллара.

Соединённые штаты Америки вышли из мировой войны могучей державой, которая выиграла от экономического истощения Европы. Из страны, бывшей до войны должником Европы, Америка стала мировым кредитором. Она предоставляла громадные военные займы многим державам Европы. К ноябрю 1922 г, общая задолженность иностранных правительств Соединённым штатам достигла с неоплаченными процентами 11,6 миллиарда долларов. Из них Великобритания задолжала 4,7 миллиарда долларов, Франция — 3,8 миллиарда. Италия — 1,9 миллиарда, Бельгия — около 0,5 миллиарда. Вместе с другими видами капиталовложений экономическая поддержка, оказанная США европейским странам, выразилась в сумме почти 20 миллиардов долларов; погашение этого огромного Долга хотя бы по 400 миллионов в год должно было растянуться на десятки лет. Таким образом, в результате войны крупнейшие страны Европы оказались данниками Соединённых штатов по крайней мере на два поколения.

За годы войны в небывалой степени выросла и промышленность США. В 1920 г. Соединённые штаты, имевшие всего 6% мирового населения, сконцентрировали у себя 20% мировой добычи золота, 50% каменного угля, 60% алюминия, 66% нефти 60% меди, 85% мирового производства автомобилей и т. д. Из страны, импортирующей капитал, США превратились в государство, вывозящее его за границу.

Возросшая экономическая мощь США требовала расширения международно-политического влияния этой державы. Возникал вопрос о новом переделе мира в соответствии с распределением мирового богатства.

Англо-американское соперничество. После войны 1914 — 1918 гг. только два капиталистических государства оставались державами подлинно мирового значения. То были США и Англия. Другие страны, даже Франция, несмотря на свои колоссальные колонии, уже не могли претендовать на мировое господство. Соперничество между США и Англией стало одним из основных узлов империалистических противоречий. Ближайшим объектом этого соперничества являлись английские доминионы. США стали успешно конкурировать с Англией на рынках Канады, Австралии, Новой Зеландии. Обострились англо-американские противоречия и в государствах Южной и Центральной Америки — Аргентине, Бразилии, Уругвае. При помощи займов и сети своих банков США начали быстро вытеснять Великобританию и из этих стран. Финансовый и политический контроль США был установлен над целым рядом республик Латинской Америки — Перу, Боливией, Панамой, Сальвадором, Никарагуа, Гондурасом.

Англо-американское соперничество после войны обострилось и в Китае. Англия располагала в этой стране крупными базами в виде концессий, сеттльментов и железных дорог; она обладала рядом важных портов, осуществляла контроль над китайскими таможнями, создавала промышленные и банковские предприятия. Англия закрепляла свои позиции в Китае под лозунгом раздела страны на «сферы влияния». Сферой английского преобладания являлись главным образом район реки Ян-Цзы и Южный Китай. В противовес Англии Америка выдвигала лозунг «открытых дверей»: он давал возможность США силой неодолимого экономического давления вытеснять конкурентов и устанавливать в Китае своё руководящее влияние.

После войны интересы США и Англии сталкивались и в борьбе за хлопок, каучук, нефть и другие источники сырья и топлива.

Англо-американское соперничество отражалось в усиленном строительстве флота в обоих государствах. В 1916 г. Америка приняла громадную программу военного судостроения; к 1924 г. её военный флот должен был стать самым крупным в мире.

Как и все противоречия, англо-американское соперничество развивалось отнюдь не прямолинейно. Возникали обстоятельства требовавшие временного сотрудничества обеих стран: в свою очередь оно сменялось новым обострением противоречий.

Временного сотрудничества требовали прежде всего интересы американской мировой торговли. В своей экспансии во все страны мира американский капитал после войны нуждался в услугах посреднического аппарата лондонских банков и их отделений за границей, пока сам не создал своих опорных пунктов. Временно совпадали интересы Англии и США и в том, чтобы не допустить усиления гегемонии Франции в Европе и, ещё более, не дать Японии утвердить своё господство на Дальнем Востоке.

Японо-американские противоречия. В XX веке особенно обострились противоречия США и Японии. За время войны, отвлекшей внимание крупнейших держав от тихоокеанской проблемы, Япония сильно укрепила свои позиции на Дальнем Востоке. Достаточно вспомнить 21 требование, предъявленные японским правительством Китаю, которые фактически превращали эту страну в японскую колонию. По Версальскому миру к Японии отошли бывшие германские владения в Китае — порт Циндао, Шаньдунский полуостров. В частности передача Шаньдуна Японии была, как известно, одной из основных причин отказа американского Сената ратифицировать Версальский мир. Для прикрытия своего проникновения в Китай и вытеснения оттуда других конкурентов Япония использовала доктрину Монро, давая ей японское истолкование: Азия для азиатов, т. е. для японцев.

За период войны 1914 — 1918 гг. выросла и японская промышленность. Япония не только вытесняла англо-американских конкурентов с китайского рынка, но и проникала уже на латиноамериканские рынки. Японские товары появились в Мексике, на самом пороге США; соперник начинал угрожать господству доллара в его собственном доме.

Но на стороне Японии стояла Англия, связанная с ней старым договором о союзе, продлённым в 1911 г. ещё на 10 лет. Срок англо-японского союза истекал в 1921 г. Перед американской дипломатией встала задача добиться расторжения союзного договора Японии с Англией.

Затруднения Англии на Дальнем Востоке. Англия обладает на Тихом океане весьма важными экономическими и стратегическими позициями. Здесь находится целый ряд ее доминионов и владений — Австралия, Новая Зеландия, Британская Малайя и т. д. Среди них имеются такие опорные пункты, как Гонконг, справедливо называемый британскими воротами в Китай, или Сингапур, запирающий подступы к Индии и в Индийский океан.

Кроме того, Англия заинтересована в Голландской Индии с её богатейшими ресурсами. Здесь Англия владеет огромными плантациями каучука. Нефть Голландской Индии также находится в руках англо-голландского нефтяного треста. Больше трети всего экспорта из Голландской Индии шло в Англию.

О значении, которое приобрели для Англии тихоокеанские интересы, достаточно ясно высказался представитель Южно-Африканского союза Смэтс на имперской конференции в 1921 г.

«Мы до сих пор склонны были рассматривать положение в Европе как проблему первостепенной важности, — заявил Смэтс. — Сейчас это уже не так... Несомненно, что действие перенеслось из Европы на Дальний Восток и Тихий океан. Тихоокеанские вопросы являются, по моему мнению, основными международными проблемами на ближайшие 50 лет или больше».

На Дальнем Востоке в роли конкурента Англии выступали не одни США. Многолетний союзник, в значительной степени обязанный Англии своим возвышением, превращался в серьёзного соперника: японская разновидность доктрины Монро была направлена и против Америки и против Англии. Английские промышленники всё с большим раздражением наблюдали проникновение Японии не только в Северный Китай, но и в сферу собственного влияния Англии — в долину Ян-Цзы и даже Южный Китай.

В самой Британской империи уже раздавались голоса против продления англо-японского союза. Особенно настойчиво высказывались в этом смысле в таких доминионах, как Канада, а также в Австралии и Новой Зеландии. Противники союза указывали на опасность усиления конкуренции Японии; с другой стороны, они предостерегали, что англо-японский союз может привести к вооружённому столкновению между Японией и Америкой, в котором Англия окажется прикованной к Японии. На имперской конференции в июле 1921 г. представитель Канады настолько решительно высказывался за расторжение англо-японского союза, что Ллойд Джордж иронически заметил: «Вы выступаете скорее как гражданин Соединённых штатов, нежели как гражданин Великобритании».

Созыв Вашингтонской конференции. Разногласиями в Британской империи пользовалась американская дипломатия. Сенатор Бора предложил созвать в Вашингтоне конференцию для обсуждения вопросов об ограничении морских вооружений и для решения тихоокеанской и дальневосточной проблемы. 10 июля 1921 г. государственный секретарь США Юз выступил с публичным заявлением о предстоящем созыве конференции. На конференцию предполагалось пригласить США, Англию, Японию, Францию, Италию, Бельгию, Голландию, Португалию и Китай. Германия, у которой по Версальскому договору отняты были её владения на Тихом океане, приглашена не была. Советское правительство также не получило приглашения в Вашингтон. Правительство Советской России в ноте от 19 июля 1921 г. на имя правительств Великобритании, Франции, США, Японии, Китая заявило официальный протест против исключения его из конференции и против намерения её участников выносить без ведома России решения, касающиеся проблем Тихого океана.

«Российское правительство, — гласила нота Наркоминдела,— протестует против исключения его из конференции, которая непосредственно его касается, равно как и против всякого намерения какой бы то ни было державы принимать решения, касающиеся Тихого океана, без ведома России.

Российское правительство торжественно заявляет, что оно не признает никакого решения, принятого упомянутой конференцией, поскольку это совещание состоится без его участия».

Наркоминдел протестовал против неприглашения на конференцию и Дальневосточной республики (ДВР), организованной в качестве буфера между РСФСР и Японией ещё в апреле 1920 г., когда Красная Армия, занятая войной с бело-поляками, не могла непосредственно вести военные действия против японских империалистов.

В ответ на эти протесты американское консульство во Владивостоке опубликовало сообщение государственного департамента США от 16 сентября. Этот документ гласил, что ввиду отсутствия единого русского правительства защита интересов России переходит ко всей конференции. «Конференцией,— так гласило сообщение, — будут приняты решения, которые не нарушат прав России. На конференции будут установлены общие принципы международных действий, которые заслужат и встретят поддержку народов Восточной Сибири и всей России вследствие их справедливости и целесообразности и которые имеют целью урегулирование существующих ныне затруднений».

2 ноября 1921 г. Наркоминдел повторил свой протест против неприглашения Советской России на Вашингтонскую конференцию. Что касается попытки держав взять на себя роль опекунов России, то Наркоминдел категорически и резко заявил, что советское правительство не позволит насиловать его волю и обращаться с ним, как с безгласным объектом. Поэтому советское правительство не может признать будущих решений Вашингтонской конференции. При таких условиях они неизбежно станут «источником новых конфликтов, новых замешательств и новых потрясений».

Когда стало известно о предложении Юза созвать конференцию держав в Вашингтоне, Япония попыталась не допустить обсуждения проблем, затрагивавших её интересы. Она опасалась повторения того, что случилось в 1895 г.: как известно, тогда мощные капиталистические державы лишили её большей доли плодов победы над Китаем. Японская печать рассматривала Вашингтонскую конференцию как попытку привлечь Японию к суду англо-американского трибунала. Но из Америки недвусмысленно дали понять, что конференция будет созвана при всяких условиях. Тогда Япония предложила пересмотреть повестку Вашингтонской конференции, исключив из неё наиболее острые вопросы.

Английское Министерство иностранных дел в свою очередь настаивало на отсрочке конференции по крайней мере до весны 1922 г. Оно мотивировало это необходимостью посоветоваться с доминионами. Америка возражала: она требовала возможно скорейшего созыва конференции.

11 августа 1921 г. США послали державам официальное приглашение на конференцию. Созыв её был назначен на 11 ноября того же года, день третьей годовщины перемирия в Компьенском лесу.

Американская пресса сообщала, что на конференции будет рассматриваться между прочим и вопрос о японской интервенции в Сибири.

Дайренскап конференция. Америка с особой подозрительностью следила за действиями Японии в Восточной Сибири. В начале апреля 1920 г. предполагалась эвакуация оттуда всех иностранных войск. Но Япония решила иначе. Едва корабли, увозившие американский десант из Владивостока, скрылись за горизонтом, как в ночь на 5 апреля Япония неожиданно напала на русские гарнизоны в Приморье и снова оккупировала этот край. США не раз протестовали против закрепления Японии в Восточной Сибири. 9 февраля 1921 г. американский консул во Владивостоке опубликовал декларацию правительства США с протестом против нарушения территориальной неприкосновенности России. 31 мая 1921 г. Америка снова направила ноту Японии, категорически предупреждая, что не признает никаких притязаний и прав, являющихся следствием японской оккупации Сибири. В начале июля 1921 г., почти одновременно с сообщением Юза об организации Вашингтонской конференции, в ДВР направилась американская миссия во главе с атташе посольства Соединённых штатов в Токио Эбботом. Скоро и в Чите появился неофициальный дипломатический представитель Америки, член миссии Смит.

Опасаясь открытого обсуждения своих действий в Восточной Сибири на Вашингтонской конференции, Япония решила опередить своих соперников. Поздно ночью японский посол в Пекине, встревоженный приездом Смита в Читу, явился к представителю ДВР, поднял его с постели и предложил немедленно начать переговоры об установлении нормальных взаимоотношений между обеими странами. При этом японский посол поставил условием переговоров сохранение их в абсолютной тайне.

26 августа 1921 г. открылись переговоры в японской гавани Дайрене. Делегация ДВР потребовала немедленной эвакуации японских войск и безусловного участия представителей РСФСР в переговорах. Японцы предлагали не связывать эвакуации оккупационных войск с переговорами; отклонили они и участие в них представителей советского правительства. Начались длительные дипломатические пререкания. 6 сентября делегация ДВР представила японцам конкретный проект соглашения. В нём японцам предлагалось в течение месяца эвакуировать их войска из Сибири; при этом давалось согласие предоставить Японии концессии и экономические льготы. Японцы ответили, что произведут эвакуацию лишь после ликвидации «николаевского вопроса» и притом в срок, какой сами найдут нужным.

Инцидент в Николаевске-на-Амуре, который в продолжение нескольких лет служил для Японии официальным оправданием интервенции, сводился к следующему. 28 февраля 1920 г. между красным повстанческим отрядом под командованием анархиста Тряпицына, окружившим Николаевск-на-Амуре, и командованием японской части, занимавшей этот город, был заключён договор. Согласно этому договору белогвардейцы в Николаевске подлежали разоружению, а оружие их — сдаче Красной Армии; японские экспедиционные войска обязывались передать все караулы Красной Армии и занять помещения, указанные командованием повстанческого отряда. Последний пункт договора гласил:

«Настоящий договор о мире и дружбе японцев и русских в Николаевске подписывается военными делегатами в трёх экземплярах, и таковой входит в силу 29 февраля 1920 г., являясь обязательным к точному выполнению обеими сторонами впредь до возможных переговоров между центральными правительствами России и Японии». Договор подписали от имени японского командования поручики Цукамота и Кавомото.

11 марта, в 2 часа ночи, население города Николаевска было встревожено внезапной стрельбой. Японцы неожиданно напали на помещение, где находилась батарея повстанцев, и подожгли его. Пожар быстро распространился по городу. Одновременно японцы налетели на штаб повстанческого отряда, подожгли его и открыли пулемётный огонь по тем, кто пытался выбежать из пламени. Но повстанцы, разбросанные по всему городу, скоро оправились и стали окружать японские части. Часть японцев заперлась в консульстве. Бой продолжался два дня. Все мелкие отряды японцев были перебиты. На третий день повстанцы, получив орудие, открыли огонь по консульству. В огне погибли все засевшие в доме японцы. С подходом вспомогательных японских войск Тряпицын отступил.

Воспользовавшись этим инцидентом, японское правительство объявило, что занимает Северный Сахалин в виде компенсации за «николаевские события».

Дальневосточная делегация в Дайрене отказалась принять японские поправки. Тогда японцы предложили двухнедельный перерыв в переговорах.

В октябре 1921 г. японская делегация предъявила представителям Дальневосточной республики свой проект договора (17 требований и три секретных пункта к ним), принятие которого означало бы полное экономическое и политическое закабаление Дальневосточной республики японским империализмом, Япония требовала срыть, а в необходимых случаях взорвать все крепости и укрепления по всему морскому побережью в районе Владивостока и на границе с Кореей; никогда впредь не держать в водах Тихого океана военного флота и уничтожить существующий; разрешить японским подданным полную свободу торговли и занятия ремёслами, приравняв японцев в этом отношении к гражданам Дальневосточной республики; предоставить Японии свободу плавания по Амуру и ряд других экономических преимуществ; не допускать на «вечные времена» установления в республике «коммунистического режима». Статья 15 требовала передачи Японии на 80 лет в аренду всего Северного Сахалина «как компенсации за понесённые японскими подданными убытки во время николаевских событий».

В секретных пунктах было указано, что японское правительство эвакуирует свои войска из Приморской области по собственному усмотрению и в срок, который найдёт для себя удобным.

Делегаты Дальневосточной республики категорически отвергли эти неслыханные требования. Однако, не желая дать японцам повод заявить в Вашингтоне, что отношения их с Дальневосточной республикой не удаётся урегулировать по её собственной вине, они продолжали вести переговоры. Когда открылась Вашингтонская конференция, Дайренская конференция ещё продолжалась. Своё дипломатическое вымогательство в Дайрене Япония подкрепила новой попыткой интервенции. Снабдив оружием белогвардейцев, она в конце октября 1921 г. бросила их против Народно-революционной армии.

Противоречия на Вашингтонской конференции. 12 ноября 1921 г. торжественно открылась Вашингтонская конференция. Со времени гаагских мирных конференций 1899 и 1907 гг. впервые ставился ею официально вопрос об «ограничении вооружений». Очевидно, организаторы конференции намерены были использовать в своих целях пацифистские настроения, широко распространившиеся после войны. Вашингтонская конференция сопровождалась нарочитой шумихой. Заседания её были объявлены публичными. Выступления делегатов немедленно опубликовывались в газетах; мировая пресса возвещала, что нет больше тайной дипломатии и что весь мир с упованием взирает на конференцию, призванную освободить народы от тяжкого бремени вооружений.

Конференцию открыл президент Гардинг. «Переговоры будут словами народов, уставших от войны, — заявил он. — Мы ни в ком не подозреваем врага. Ничьё самолюбие не должно быть унижено, никакая национальность не должна быть подавлена, мы надеемся установить лучший порядок, который вернёт спокойствие миру».

Представительство США на конференции было поручено делегации, возглавляемой государственным секретарём Юзом. Он же был избран и председателем конференции.

Английская делегация возглавлялась Бальфуром, доминионы и Индия имели самостоятельное представительство; поэтому и считалось, что на конференции присутствует 14 держав. Южно-Африканский союз в качестве своего уполномоченного выдвинул того же Бальфура, который, таким образом, на всех документах подписывался дважды.

Во главе французской делегации находился премьер-министр Бриан. На первом же заседании конференции с ним произошёл неприятный инцидент. Для него почему-то не оказалось места за центральным столом; все места были заняты американцами и англичанами. Бриану пришлось сесть в стороне. Только в конце заседания английский посол был пересажен подальше, чтобы уступить место Бриану. Французские делегаты были потрясены. В небрежности, проявленной по отношению к Бриану, они видели сознательное умаление престижа Франции и попытку её изолировать.

Первым оратором выступил Юз. От имени американского правительства он внёс предложения: прекратить постройку сверхмощных военных кораблей; исключить из строя определённое число старых судов; принять во внимание существующую силу военного флота держав, представленных на конференции, и установить определённый тоннаж для их линейных судов. Юз предложил в течение 10 лет после подписания соглашения не строить вовсе линейных кораблей, по истечении же этого срока строить линейные суда только для замены выбывающих; установить общий тоннаж крупного флота в 500 тысяч для Англии, столько же — для Америки и 300 тысяч — для Японии. Новые линейные корабли не будут превышать 35 тысяч тонн каждый.

Тоннаж лёгких судов устанавливался для Англии и Америки по 450 тысяч, а для Японии — 270 тысяч. Наконец, тоннаж подводных лодок определялся для Америки и Англии по 90 тысяч и для Японии — в 40 тысяч. Что касается морских вооружений Италии и Франции, то Юз предложил отложить обсуждение этого вопроса, ибо минувшая война внесла в положение обеих стран некоторые изменения.

Основные мотивы американского предложения были достаточно ясны. Америка была заинтересована в том, чтобы временно приостановить строительство своего флота; для него она не имела ещё ни необходимых кадров, ни потребных баз. Кроме того, Америка потому добивалась сокращения количества судов большого водоизмещения, что крупного размера суда не могут проходить через Панамский канал.

По предложению Юза, Англия должна была в течение трёх месяцев по подписании соглашения прекратить постройку линейных кораблей, исключить из строя 19 и оставить 22; Америка — прекратить постройку, исключить из строя 30 кораблей и оставить 18; Япония — отказаться от постройки 8 кораблей, уничтожить 7 новых линкоров, 10 старых судов и свести число крупных кораблей к 10.

Выступление Юза произвело сенсацию. По рассказу одного из свидетелей, когда Юз говорил, что Англия должна прекратить работы по постройке кораблей типа «Король Георг V», английский адмирал Битти вышел из себя. «Лорд Битти, — писал автор книги о конференции, — подался вперёд в своём кресле, напоминая бульдога, дремавшего на солнце у порога и получившего пинок ногой от дерзкого прохожего... То был исторический момент заседания».

О предложениях Юза толков и споров было без конца. Во
всяком случае они вызвали переполох. Три крупнейшие морские державы должны были уничтожить около 2 миллионов тонн судов, построенных или ещё строящихся. Делегаты делились друг с другом своей тревогой. За обедом, данным президентом Гардингом в честь делегатов конференции, кто-то из английских гостей шепнул японскому участнику банкета: «В конце концов мы с вами являемся островными империями; поэтому у нас имеется общая точка зрения на морские вопросы».

На следующем заседании, 15 ноября, предполагалось выступление английского и японского делегатов. Все находились в состоянии напряжённого ожидания. В ночь накануне заседания Юз и Бальфур имели небольшое совещание. На заседании конференции Бальфур заявил, что Англия согласна в принципе с предложениями Юза. В заключение Бальфур огласил телеграмму Ллойд Джорджа, в которой было много комплиментов по адресу Юза.

Нетрудно было понять, почему английское правительство решило поддержать американский проект. За время мировой войны Великобритания построила огромный военный флот, который требовал от государства непомерных расходов. При задолженности Великобритании сокращение как личного, так и судового состава флота представлялось для неё только желательным. Кроме того, Англия стремилась к тому, чтобы в составе её флота были лишь наиболее технически усовершенствованные боевые суда. Таким образом, британское правительство отстаивало на конференции качество своего военно-морского флота за счёт сокращения количества.

В частности английская делегация высказывалась за усиление крейсерского флота ввиду необходимости охраны морских путей Британской империи.

Вслед за Бальфуром выступил японский представитель барон Като. Он также заявил, что Япония принимает в принципе предложение о сокращении морских сил. Представитель Франции Бриан согласился с предложением Юза, но добавил, что Францию особенно интересует вопрос об ограничении вооружения сухопутных армий.

Казалось, между державами, явившимися на Вашингтонскую конференцию, существует единодушие. Но декларации официальных делегатов оказались лишь данью дипломатическому приличию. Как только от принципов перешли к конкретному обсуждению вопроса, вскрылись острые разногласия между державами. Японская делегация вместо пропорции тоннажа крупного флота для США, Англии и Японии 5:5:3 предложила 10 : 10 : 7. Американцы угрожали, что если Япония будет упорствовать, то они начнут строить по четыре корабля на каждый японский корабль. Тогда японцы изъявили согласие принять американскую пропорцию, при условии, что на Тихом океане Америка не будет строить военно-морских баз. Юз энергично возразил, что не может дать никаких гарантий на будущее в отношении укреплений Гавайских островов. Начались длительные переговоры. Вопреки торжественному заявлению о публичности заседаний дела решались главным образом на закрытых совещаниях четырёх держав — США, Англии, Франции и Японии. Франция настаивала для себя на праве построить 10 новых броненосцев тоннажем в 35 тысяч каждый. Италия потребовала для себя такого же тоннажа, как и Франция. Юз предложил для Франции тоннаж в 175 тысяч. После упорной борьбы французская делегация заявила, что, не желая привести конференцию к срыву, принимает предложение Америки. В результате длительного обсуждения первоначальный проект Юза был принят в следующем виде:

США.... ……….525 тысяч тонн

Англия ……….525 » »

Япония ……….315 » »

Обсуждение вопроса на этом не кончилось. Оно продолжалось как на заседаниях комиссии, так и на секретных совещаниях.

Поспешность, с которой Англия согласилась на предложение Юза, объяснялась кроме указанных уже мотивов опасением англичан, как бы Америка не сговорилась с Францией. Но принятие предложения Юза ослабляло позиции самой Англии. Великобритания вынуждена была признать равенство своих морских сил с флотом США; флот её сокращался, в то время как Франция сохраняла свою огромную сухопутную армию. Поэтому Англия заявила, что приступит к морскому разоружению лишь при условии сокращения Францией её сухопутных вооружённых сил. Этим маневром английская дипломатия искусно сталкивала США и Францию. Америка не хотела бы ограничивать сухопутные вооружения Франции, чтобы не допустить чрезмерного усиления английского влияния в Европе и держать в узде побеждённую Германию. Но вопрос о сокращении сухопутных армий интересовал Америку в другом международном плане: США стремились к ослаблению вооружённых сил Японии.

Франция выступила с резким протестом против предложения Англии. «Для французов это является жестокой и незаслуженной обидой... — патетически восклицал Бриан. — Если есть страна, искренне желающая мира, то это Франция».

Отказываясь сокращать армию, Бриан подчёркивал на заседании 21 ноября, что она нужна для спасения Польши и всей Западной Европы от большевиков; Красная Армия насчитывает 1510 тысяч человек, из которых 600 тысяч полностью вооружены и обмундированы; она готова возобновить наступление против Европы. Бриан доказывал, что и Германия может в любой момент восстановить свою армию в 7 миллионов человек.

Вслед за Брианом против сокращения японской армии выступил адмирал Като. Он требовал для Японии армии такой численности, которая соответствовала бы серьёзному положению на Дальнем Востоке. Представитель Бельгии также высказался против сокращения армии. Наконец, Италия потребовала оставить ей 200 тысяч солдат. Её делегат ссылался на то, что после войны появились новые государства, другие же настолько увеличились в размере, что необходимы меры предосторожности со стороны Италии.

Отвечая Бриану, Юз сказал, что Америка никогда не забудет жертв, принесённых Францией во время войны, и считается с затруднениями, переживаемыми Францией. Тогда Бриан решил пойти на смелый дипломатический маневр. Он заявил, что согласен на сокращение французской армии, при условии, если союзники обеспечат выполнение Германией своих обязательств. Другими словами, Бриан потребовал от англичан и американцев гарантировать Версальский мир.

Ни Америка, ни Англия не захотели принять это условие. Разногласия по вопросу о сокращении сухопутных армий приняли весьма острый характер. Лорд Керзон выступил в Лондоне с резкой речью, прямо направленной против Франции. Он заявил, что Англия не может приносить жертвы в то время, когда другие страны создают новые средства для нападения. Глава английского Министерства иностранных дел подчёркивал, что разоружение на море неосуществимо до тех пор, пока другие государства будут усиливать своё вооружение на суше.

Вопрос о сокращении сухопутных вооружений был передан в особую комиссию. Но и здесь делегациям не удалось прийти к какому-либо соглашению.

Всё же 13 декабря 1921 г. был подписан первый договор на Вашингтонской конференции. То был так называемый трактат четырёх держав — США, Англии, Франции и Японии. Договаривающиеся стороны соглашались уважать права каждого из поименованных государств на островные владения и островные территории в районе Тихого океана. Возникающие споры, при невозможности урегулировать их дипломатическим путём, стороны обязывались разрешать на общих конференциях. Если бы островным владениям какой-либо из четырёх держав грозила опасность со стороны другой державы, то все государства, подписавшие договор, обязывались войти «во взаимный, полный и откровенный обмен мнений, для того чтобы достигнуть соглашения». Договор заключался на 10 лет. Статья 4 его знаменовала победу американской дипломатии; она гласила, что после ратификации договора теряет силу англо-японский союзный договор, возобновлённый в 1911 г. Правда, английские дипломаты подчёркивали, что договор был не аннулирован, а лишь заменён соглашением четырёх держав, — двусторонний пакт уступил место пакту четырёх держав. Однако японский делегат точнее определил истинный смысл статьи 4. «Во всяком случае, — заявил он английскому представителю на Вашингтонской конференции, — вы устроили союзу (англо-японскому) блестящие похороны».

K трактату четырёх держав от 13 декабря 1921 г. была приложена особая декларация. В ней указывалось, что трактат будет применяться «к островам Тихого океана, находящимся в состоянии мандата». При этом подчёркивалось, что подписание трактата не означает согласия США на мандаты и «не исключает необходимости заключения соглашений между США и державами-мандатариями по принадлежности об островах, находящихся в состоянии мандата»,

6 февраля 1922 г. был подписан дополнительный договор, разъяснявший один из пунктов трактата четырёх. Он гласил, что «понятие „островные владения и островные территории”, употребляемое в названном трактате, включает, что касается Японии, лишь Карафуто (т. е. южную часть острова Сахалина), Формозу, Пескадоры и острова, на которые Япония получила мандат».

Все эти дополнительные соглашения свидетельствовали о том, насколько упорна была дипломатическая борьба между США и Японией из-за позиций на Тихом океане.

4 февраля 1922 г. Англия, США, Франция и Япония сделали нидерландскому правительству, а 6 февраля правительству Португалии «тождественное сообщение». В нём указывалось, что, хотя оба правительства и не подписали Тихоокеанского трактата, четыре державы обязуются уважать права Нидерландов и Португалии, связанные с их островными владениями в бассейне Тихого океана.

Делегация Дальневосточной республики в Вашингтоне. Внезапно непредвиденное обстоятельство нарушило дипломатическое священнодейст-вие четырёх держав: в Вашингтон прибыла специальная делегация ДВР, хотя она и не была официально приглашена на конференцию. Немедленно по своём прибытии делегация Дальневосточной республики опубликовала меморандум. В нём сообщалось, что целью делегации является установление дипломатических и торговых взаимоотношений с Америкой и защита своего права выступить на Вашингтонской конференции, чтобы добиться эвакуации японских войск.

США весьма непрочь были бы использовать Дальневосточную республику против Японии. Однако, с другой стороны, американские дипломаты не хотели ставить ДВР в равное положение с другими державами и допустить её на конференцию. 22 декабря делегация ДВР была принята Юзом. Делегаты заявили ему, что державы вместе с Японией занимаются на конференции проблемой сокращения вооружений, между тем на Дальнем Востоке по вине японцев льётся кровь. Делегация потребовала для себя участия в конференции. Юз пообещал оказать помощь в решении сибирского вопроса, но допустить делегацию на конференцию он отказался. Особенно резко выступили против допущения дальневосточной делегации японцы и французы. Японцы спешно организовали во Владивостоке группу белогвардейцев и направили её в Вашингтон в противовес делегации ДВР.

В ответ на японский маневр дальневосточная делегация опубликовала в начале января 1922 г. целый ряд сенсационных документов. Среди этих материалов имелось донесение о секретном соглашении между Японией и Францией касательно создания на Дальнем Востоке государства, целиком подчинённого Японии. Была опубликована и французская нота Японии от 2 сентября 1921 г.; ею подтверждалось существование тайного соглашения между Японией и Францией относительно Вашингтонской конференции и наличие дипломатического блока, направленного против Америки. Был, наконец, предан гласности договор, подписанный 12 марта 1921 г. представителями Японии, Франции и белогвардейцев. Оказывалось, что Франция и Япония обязались перебросить из Европы на Дальний Восток армию Врангеля, снабдить её оружием и помочь ей свергнуть правительство ДВР. Япония в качестве компенсации должна была получить полное господство на Дальнем Востоке; она могла подчинить себе белую армию и расположить в нужных ей местах свои гарнизоны.

Разоблачения, опубликованные делегацией ДВР, вызвали величайший переполох. Крупнейшие газеты Америки перепечатывали эти документы. В Америке настаивали на расследовании приведённых фактов. Япония и Франция были смущены. Бриан к этому времени уже уехал с конференции; его замещал Альберт Сарро. Последний обратился с письмом к Гардингу, где рассказал, как произошла интервенция на Дальнем Востоке. При этом Сарро не без ядовитости напомнил, что интервенция была предпринята при участии самих США. «С тех пор как союзные правительства при сотрудничестве Соединённых штатов, — писал Сарро, — начали проводить в Сибири политику вооружённой интервенции, направленную исключительно против Германии, но отнюдь не имевшую в виду вмешательство во внутренние дела русского народа, Франция не заключала никаких соглашений с каким-либо правительством и не вела никаких переговоров относительно заключения такого соглашения, касающегося настоящего положения или будущего Сибири».

Франция и Япония пытались было доказывать, что опубликованные документы являются подложными. Однако сенатор Бора без колебаний признал их подлинность. Он добавил, что приведённые в них разоблачения «вполне соответствуют обычным приёмам, с помощью коих вообще проделываются такие вещи».

Американская газета «New York World» уверенно заявляла, что в документах Министерства иностранных дел имеется официальный американский доклад, которым подтверждается существование тайного соглашения между Францией и Японией.

Японский представитель Като ограничился лаконическим заявлением, которое явно противоречило общеизвестным фактам.

«Япония в 1918 г. оказывала вместе с другими союзными державами помощь Семёнову против опасности, угрожающей Сибири со стороны немцев и большевиков, — сообщал японский делегат. — По достижении этой цели японское правительство решило совершенно прекратить всякую поддержку Семёнова и соблюдать строгий нейтралитет по отношению к Сибири. С тех пор Япония не оказывала Семёнову никакой помощи».

Приводя это заявление, американская печать признала его удивительным даже для японской дипломатии. В прессе появились новые разоблачительные документы. Замалчивать далее сибирский вопрос представлялось невозможным. 23 января он был поставлен на заседании дальневосточной комиссии конференции. Первым выступил японский делегат Сидехара. Он утверждал, что дайренские переговоры отнюдь не имеют в виду предоставить Японии какие-либо особые преимущества на Дальнем Востоке. Между тем в руках членов комиссии уже была копия знаменитых 17 условий, представленная дальневосточной делегацией. В длинной речи Сидехара распространялся об уважении Японии к территориальной целостности России. Подтвердил он и обязательство Японии эвакуировать свои войска из России. Однако срока для этого японский делегат и на сей раз не указал.

В тот же день дальневосточная делегация опубликовала ответную декларацию, разоблачавшую ложность заявлений Сидехара. Делегация привела 11 случаев за один только 1921 г., когда Япония давала такие обещания и их не выполнила.

На следующий день, 24 января, в дальневосточной комиссии выступил Юз. Приведя данные из истории интервенции в Сибири, он огласил ноту США от 31 мая 1921 г., адресованную Японии. Юз подчеркнул, что он и теперь полностью поддерживает её положения. После выступления французского делегата дальневосточная комиссия решила внести в протокол декларации Японии и США и огласить их на пленуме конференции.

Обсуждение сибирского вопроса на этом кончилось. Но дальневосточная делегация своими документами разоблачила интриги империалистических держав на Дальнем Востоке. Тем самым она содействовала ещё большему обострению борьбы, которая велась менаду этими странами.

Дискуссия о подводных лодках. Дальнейшая работа конференции лишь углубила противоречия между Англией и Францией. Уступив Америке в вопросе о соотношении тоннажа крупных кораблей и отказавшись от принципа своего абсолютного господства на морях, Англия хотела компенсировать себя сокращением строительства подводного флота. В нём она видела главную угрозу своим могучим надводным кораблям, в особенности со стороны Франции. По проекту Юза о подводных лодках на долю Соединённых штатов предоставлялось 90 тысяч, Англии — 90 тысяч, Японии — 40 тысяч тонн, В Америке велась кампания за полное изъятие подводных лодок из флота и запрещение их постройки. При этом многие вспоминали о потоплении «Лузитании».

Дискуссия о подводных лодках продолжалась более недели. Англия заявила, что принимает предложение Юза. Но Франция категорически высказалась не только против , уничтожения подводных лодок, но и против сокращения их тоннажа. Ев делегация настаивала на предоставлении Франции также 90 тысяч тонн. «Французское правительство, — заявил Сарро, — не может согласиться ни с планом уничтожения подводного флота, ни с общим сокращением тоннажа подводных лодок... ни 0 ограничением тоннажа отдельной подводной лодки, ибо для Франции подводные лодки являются оружием, которое может обеспечить безопасность её территории. В крайнем случае, — говорил Сарро, — французская делегация может лишь пойти на то, чтобы пользоваться подводными лодками в ограниченном числе».

Итальянцы и японцы выступали менее резко, чем Сарро, но в общем и они высказались в том же смысле. На конференции произошла характерная стычка между Англией и Францией,

«Опыт мировой войны, — говорил Бальфур, — подчеркнул колоссальную угрозу подводного флота для Англии. Англия могла бороться с германским подводным флотом лишь благодаря отсутствию у Германии достаточного числа баз; к тому же район действия подводных лодок был в то время менее велик, чем теперь. Франция, имеющая базы повсюду, может представить, обладая большим подводным флотом, во много раз большую опасность для Англии, чем Германия».

Ответ главы французской делегации был проникнут ядовитым сарказмом:

«Англия хотела бы упразднить подводные лодки, на это мы не согласны. Но если Англия пожелает упразднить линейные корабли, то мы немедленно же согласимся и на упразднение подводного флота... Англия не намерена никогда использовать свои линейные корабли против Франции. Она держит их, по всей вероятности, для ловли сардинок. Пусть же она разрешит и бедной Франции строить подводные лодки... для ботанического исследования морского дна».

Юз принял сторону Англии. Он иронически напомнил, что происходит конференция по сокращению вооружений. Между тем Франция требует себе максимального тоннажа подводных лодок. Юз предложил установить для Франции лимит в 60 тысяч.

Французы ответили, что запросят по телеграфу своё правительство. На следующий день конференция заслушала сообщение Сарро, который заявил, что Франция не может согласиться на лимит ниже 90 тысяч тонн. Было очевидно, что по этому вопросу участники конференции не могут договориться между собой.

6 февраля 1922 г. между США, Британской империей, Японией, Францией и Италией был подписан трактат «об ограничении морских вооружений». Согласно этому договору для поименованных выше стран установлено было соответственно следующее соотношение размеров линейного флота — 5:5:3 : 1,75 : 1,75.

При обсуждении трактата Япония потребовала сохранить достраивающийся линкор «Mutsy» взамен устаревшего «Settsy». После долгой борьбы Япония добилась согласия на то, чтобы японский флот получил два линкора так называемого послеютландского типа. Само собой разумеется, что и другие державы не пожелали отстать от Японии. США также получили право построить два линкора современного типа, сдав за это на слом два устаревших корабля. Таким образом, в американском флоте должно было насчитываться пять кораблей послеютландского типа. Англия имела всего один корабль такого типа. Поэтому она и добивалась права постройки двух новых линейных кораблей, соглашаясь сдать на слом четыре более устарелых судна.

После всех этих дополнений Англия должна была иметь 20 линейных кораблей общим тоннажем в 558 950, США — 18 кораблей в 525 850, Япония — 10 кораблей в 301 320, Франция — 10 кораблей в 221 170, Италия — 10 кораблей в 182800 тонн.

Державы, подписавшие соглашение, обязались не приобретать и не строить линкоров водоизмещением больше 35 тысяч тонн. Ни один линкор не должен был обладать орудиями калибра свыше 16 дюймов. Общий тоннаж линейных судов, могущий подлежать замене, не должен был превышать: для США и Британской империи — 525 тысяч тонн, для Японии — 315 тысяч и по 175 тысяч тонн для Франции и для Италии. Америка, таким образом, добилась отступления Англии от основного принципа британского морского могущества — иметь флот, равный соединённому флоту двух самых сильных в мире морских держав.

Трактат установил общий тоннаж авиаматок для каждой из договаривающихся держав: для США — 135 тысяч, для Британской империи — 135 тысяч, для Японии — 81 тысячу, для Франции и Италии — по 60 тысяч. Ни одна держава не должна была приобретать или строить авиаматки свыше 27 тысяч тонн водоизмещением. Впрочем, договаривающиеся стороны могли строить не больше чем две авиаматки, не свыше 33 тысяч тонн водоизмещением каждая, при условии, что общий тоннаж их авиаматок не будет превышать общей нормы. Ни одна авиаматка не должна была обладать орудиями калибра свыше 8 дюймов. Трактат запрещал постройку лёгких крейсеров свыше 10 тысяч тонн водоизмещением и снабжение их орудиями калибра более чем 8 дюймов.

Особо был выделен на Вашингтонской конференции вопрос об укреплениях и морских базах. Вашингтонский трактат установил в этом вопросе status quo, — это означало запрещение создавать новые морские базы и отказ от усиления береговой обороны и от увеличения военно-морских средств по ремонту и по поддержанию военно-морских сил на Тихом океане. Из этого общего постановления исключались островные владения у побережья США, у Аляски, кроме Алеутских островов, островные владения в зоне Панамского канала и Гавайские острова. Для Британской империи исключение было сделано в отношении островных владений, прилегающих к побережью Канады, Австралии, Новой Зеландии, и для всех островов к западу от меридиана 110° восточной долготы. Сингапур, таким образом, попадал в число пунктов, где не запрещалось возводить укрепления.

Что касается Японии, то status quo к моменту подписания трактата распространялось на следующие её островные территории и владения в Тихом океане: Курильские острова, острова Бонин, Амами — Ошима, острова Лушу, Формоза и Пескадоры, а равно те островные территории и владения в Тихом океане, которые Япония приобретёт в будущем.

Соглашение о status quo предоставляло США возможность укреплять территории, защищающие непосредственные подступы к США. Зато Америка была лишена права укреплять Филиппины и остров Гуам. Такое положение было наруку Японии. Это обстоятельство должно было в скором времени усилить противоречия между Америкой и Японией. С другой стороны, Англия сохраняла за собой право укреплять Сингапур, — который является воротами с запада в Тихий океан, — что было направлено против интересов Японии. Это обстоятельство сулило обострение противоречий между Японией и Англией.

Трактат пяти держав должен был оставаться в силе до 31 декабря 1936 г. Если бы ни одна из договаривающихся держав за два года до этого срока не заявила о своём намерении прекратить действия трактата, то он должен был бы остаться в силе ещё на два года, до того дня, когда какая-либо из держав уведомит о прекращении его действия.

В общем постановлении было указано, что любая из подписавшихся держав может приостановить действие трактата на время войны. Если в мирное время какая-либо из этих держав признает, что изменившиеся обстоятельства затрагивают интересы её обороны, то все державы должны собраться на конференцию в целях пересмотра трактата. Эта статья фактически сводила к нулю весь трактат, ибо любая страна, вступившая в войну, получала возможность его нарушить.

Трактат пяти держав подлежал ратификации. Обмен ратификациями состоялся 17 августа 1923 г. в городе Вашингтоне, При этом Франция сделала следующую оговорку: «Французское правительство полагает и всегда полагало, что нормирование общего тоннажа линейных судов и авиаматок, признанного за каждой из договаривающихся держав, не отражает значения морских интересов этих держав и не может быть распространено на другие виды военных судов, кроме тех, о которых специально условлено».

Вашингтонское соглашение «о разоружении» на Тихом океане решало по существу лишь вопрос о перераспределении морских сил. На первый план оно выдвинуло Америку, которая добилась права иметь флот не слабее английского и превосходящий морские силы Японии. Но, с другой стороны, и Англия, отказавшись от своего принципа иметь флот сильнее всех других держав, всё же удерживала за собой мировое преобладание: избавившись от лишних расходов на линейные корабли, она сохраняла свои быстроходные крейсеры и такие же торговые суда, легко превращаемые во время войны в военные корабли. Япония, поступившись численностью флота, добилась status quo в Тихом океане, т.е. уменьшила для себя опасность со стороны США, которым воспрещалось укреплять Филиппины и Гуам. Притом Япония могла вознаградить себя за сделанные уступки количественным увеличением крейсеров и подводного флота.

Таким образом, вашингтонский трактат не устранял противоречий между отдельными странами. Напротив, он создал обстановку, чреватую дальнейшими международными конфликтами.

В тот самый день, когда был подписан трактат, 6 февраля 1922 г., те же пять держав подписали соглашение «для защиты на море во время войны жизни граждан нейтральных и невоюющих стран и для предупреждения использования во время войны вредоносных газов и химических средств».

В этом же документе нашла своё отражение и бесплодная дискуссия о подводных лодках. Новое соглашение устанавливало, что в военное время каждый торговый корабль до захвата его кораблями воюющих сторон должен при встрече с ними получать предупреждение о предстоящем ему осмотре и обыске. Если торговый корабль после предупреждения подчинялся этому требованию и не отказывался направиться туда, куда ему было указано, то нападение на такое торговое судно считалось недопустимым. Правило это объявлялось обязательным и для подводных лодок воюющих государств.

Вся буржуазная пресса пыталась представить приведённое соглашение как запрещение подводным лодкам топить торговые суда. Будущее готовило этим теориям жестокое крушение.

В том же трактате осуждено было употребление удушливых, ядовитых или иных газов и всех аналогичных жидкостей, материалов и составов.

Что касается воздушных сил, то 9 января 1922 г. комитет по ограничению вооружений, созданный на конференции, принял следующую резолюцию: «Комитет держится того мнения, что в настоящее время не является осуществимым наложение каких-либо действительных ограничений на число и технические детали воздушных сил как коммерческих, так и военных».

4 февраля 1922 г. конференция на пленарном заседании приняла резолюцию о создании комиссии из двух членов от каждой державы для изучения законов войны и составления доклада по этому вопросу. Комиссии поручалось ответить:

«а) Покрывают ли удовлетворительным образом существующие правила международного права те новые способы нападения или обороны, которые вытекают из возникновения или развития со времён Гаагской конференции 1907 г. новых способов ведения войны.

б) Если нет, то какие изменения должны быть в связи с этим введены в существующие правила в качестве составной части международного права».

Но в тот же день была принята дополнительная резолюция, которая существенно ограничивала права комиссии: ей не разрешалось пересматривать правила и декларации, относящиеся к подводным лодкам или к употреблению газов. В качестве основания приводилась ссылка на то, что конференция якобы уже обсудила этот вопрос.

Большое внимание уделила Вашингтонская конференция китайскому вопросу. Китай не подписал Версальского договора. Он воздержался от этого потому, что бывшие германские владения на китайской территории не были ему возвращены, а отданы были Японии. На Вашингтонской конференции китайская делегация поставила вопрос о возвращении Китаю его владений. Американская дипломатия поддержала это требование. В конце концов Япония вынуждена была отказаться от Циндао и Шаньдунской провинции и вернуть их Китаю. Однако иностранный контроль над китайскими таможнями остался в полной силе.

6 февраля 1922 г. участники Вашингтонской конференции подписали договор о политике в Китае, Этот договор, известный под названием «трактата девяти держав», обязывал уважать суверенитет, независимость и территориальную и административную неприкосновенность Китая и соблюдать принцип «открытых дверей», т. е. «равенство открывающихся в Китае возможностей для торговли и промышленности всех наций». Признание принципа «открытых дверей» нарушало в интересах США английский и японский принцип «сфер влияния». Америка рассчитывала, что, обладая мощной промышленностью, при сохранении равенства прав с Англией и Японией, она легко утвердит своё господство на китайском рынке.

Торжественная декларация держав о целостности и независимости Китая не содержала, однако, для него никаких гарантий. Напротив, конференция приняла специальную резолюцию о сокращении вооружённых сил и военных расходов Китая. Это предложение прикрывалось лицемерным мотивом, будто бы нужно избавить страну от излишней вооружённой силы, созданной отдельными, непрерывно борющимися между собой губернаторами и поглощающей почти половину всех доходов государства. Никто при этом не упомянул, что за грызущимися милитаристами Китая стоят капиталистические державы, натравливающие своих ставленников друг на друга. На самом деле резолюция стремилась лишить Китай возможности оказывать сопротивление иноземцам.

Не были отменены формально и «21 условие». За три-четыре дня до принятия трактата девяти держав — 2 и 3 февраля — на заседании комиссии по тихоокеанским и дальневосточным вопросам имел место обмен мнений по поводу требования Китая отменить эти условия. Барон Сидехара от имени японской делегации заявил, что «21 условие» были «подписаны и скреплены печатями в законном порядке уполномоченными представителями обоих правительств», что они ратифицированы и сохраняют полную силу. Мало того, Сидехара предупреждал державы, что отмена актов 1915 г., заключающих «21 условие», может послужить примером «для отмены актов, подписанных другими странами». «Очевидно, — многозначительно подчёркивал японский делегат, — что ни один народ не может охотно дать согласие на уступку территориальных или иных важных прав. Если будет признано, что права, торжественно предоставленные в силу трактата, могут в любое время быть взяты обратно, на том основании, что они даны вопреки свободной воле того, кто эти права дал, то был бы создан чрезвычайно опасный прецедент, который мог иметь далеко идущие последствия для устойчивости существующих международных отношений в Азии, в Европе и где бы то ни было...».

Впрочем, опасаясь, что Америка и Англия за неуступчивость Японии постараются компенсировать себя в других вопросах, японская дипломатия сочла тактически целесообразным пойти на некоторые уступки. Сидехара соглашался передать «на общее использование международного финансового консорциума, недавно образованного, права опциона, предоставленные исключительно в пользу японского капитала и касающиеся, во-первых, займов на постройку железных дорог в Южной Манчжурии и в восточной части Внутренней Монголии и, во-вторых, займов, обеспеченных собранными в этих районах податями».

Сидехара обещал далее не настаивать на преимущественных правах Японии назначать своих советников и инструкторов по политическим, финансовым, военным или полицейским делам в Южной Манчжурии. Отказалась Япония и от права требовать в будущем земельных участков для своих школ и госпиталей.

От имени американской делегации Юз с удовлетворением принял отказ Японии от ряда пунктов «21 условия». Он напомнил, что США ещё в 1915 г. категорически протестовали против японских требований. Что касается остальных пунктов «21 условия», то Юз повторил, что Америка попрежнему не будет считать их исключительным правом Японии. Она потребует от Китая и для американских граждан всех преимуществ, вытекающих из соответствующих договоров.

Вашингтонская конференция закончила передел мира, В этом смысле она дополняла Версаль. Но в 1919 г. в Париже английские и французские дипломаты сумели обойти дипломатов Америки. Напротив, в Вашингтоне дипломатия США добилась значительного успеха в дальневосточных вопросах. Англия шла на компромисс в целях борьбы с Японией и Францией; Япония вынуждена была уступить американцам в китайском вопросе и заявить, что уведёт свои войска из Сибири.

Вашингтонская конференция означала, что в мировой политике произошла известная передвижка сил в сторону США.

Срыв дайренских переговоров. Организовав выступления белогвардейских банд против Дальневосточной республики, Япония не объявила о прекращении Дайренской конференции. Японские дипломаты лишь под всяческими предлогами затягивали её работу: они явно выжидали результатов Вашингтонской конференции и, с другой стороны, исхода белогвардейского нападения. 12 февраля, спустя несколько дней по окончании Вашингтонской конференции, Народно-революционная армия нанесла сокрушительный удар белогвардейцам под Волочаевкой. Разбитые отряды контрреволюции в панике отступали в Приморье.

Японская дипломатия поспешила предложить возобновление переговоров в Дайрене. Этого требовали и официальные её заявления на Вашингтонской конференции о предстоящем выводе войск из Сибири.

К концу марта был разработан проект соглашения. Японцы отказались от своих 17 требований. Они обязались не организовывать и не поддерживать враждебных действий против Дальневосточной республики. Делегация ДВР со своей стороны для ускорения переговоров согласилась на ряд уступок: предоставление японским подданным прав арендовать земли на определённый срок, заниматься промышленностью и сельским хозяйством в ДВР и т. п.

Но, достигнув соглашения, японские дипломаты упорно отказывались подписать договор. Спорным оставался всё тот же вопрос об эвакуации. Японская делегация отказывалась установить точный срок полной эвакуации, предлагая вести её по отдельным районам в порядке отдельных соглашений. В то же время в самой Японии развернулась газетная шумиха против «уступчивости Японии в Дайрене». Японская пресса писала, что Франция поддержит её требования; свидетельством этого является визит генерала Жоффра. Военщина настаивала на том, чтобы выждать результатов новой конференции, созыв которой в Генуе был уже объявлен.

15 апреля в Дайрене японская делегация, ссылаясь на инструкцию, полученную из Токио, отказалась от проекта достигнутого соглашения и по существу снова предъявила свои 17 требований. Делегация ДВР категорически отказалась их обсуждать, настаивая на подписании уже выработанного совместно соглашения. Представитель Японии Мацусима в ответ заявил, что прерывает переговоры. 16 апреля 1922 г. конференция была прервана.

Противоречия вашингтонской системы сказались немедленно после её установления: Япония первая нарушила свои обязательства о выводе войск из Сибири.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ГЕНУЯ (1922 г.)

1. ДИПЛОМАТИЧЕСКАЯ БОРЬБА ВОКРУГ СОЗЫВА ГЕНУЭЗСКОЙ КОНФЕРЕНЦИИ

Новый поворот в английской политике. Вашингтонская конференция ярко продемонстрировала то, что передовым умам капиталистического мира было ясно и раньше: ни урегулирования мирового хозяйства, ни решения вопросов международной политики нельзя было достигнуть без участия Советской России. Выпадение из мирового хозяйства одной шестой части всего мира резко отразилось на торговом обороте ряда стран. Прежде всего это ощутила на себе Англия.

Почти три года прошло со времени окончания войны, а Европа всё ещё билась в тисках разрухи. Промышленность замирала. Население европейских стран изнывало под бременем налогов. Число безработных угрожающе росло, особенно в Англии. То, что удавалось получать в виде репараций с Германии, уходило в Англии на пособия безработным. Разумеется, если бы Советская Россия могла выступить на рынке в качестве покупателя, в Англии не стало бы безработицы — так рассуждали английские промышленники. В конце 1921 г. английская пресса усиленно заговорила об экономическом значении России, о её военной мощи, о влиянии Советской России на Востоке. Всё чаще указывалось на необходимость вернуть Россию в круг мирового хозяйства и привлечь её к участию в его оздоровлении. Само английское правительство иначе, чем французское, отнеслось к ноте советского правительства от 28 октября 1921 г., где советская власть, выражая готовность признать довоенные долги дореволюционного правительства, предлагала созвать международную конференцию, которая рассмотрела бы взаимные требования иностранных держав и России и выработала бы окончательный мирный договор. В то время как французское правительство признавало «тщетными и опасными попытки возобновить контакт, хотя бы экономический», с Советской страной, правительство Англии вступило в дипломатическую переписку с правительством Советской России. Ллойд

Джордж запросил дополнительные данные относительно предложения Советской России. В английской прессе высказывалось убеждение, что британское правительство примет предложение Советской страны о созыве международной конференции.

Маневры германской дипломатии. Примирительная позиция английской прессы в отношении Советской России вызвала беспокойство в Германии. Немцы считали, что советский рынок должен остаться за ними; нельзя допускать туда Англию. Намечающийся поворот английской политики германская дипломатия пыталась использовать в своих интересах. Англия нуждается в рынке; пусть же предоставят Германии кредиты, облегчат условия репараций, — и Германия станет крупнейшим покупателем английских товаров. Об этом говорилось в дипломатических кругах, писалось в немецких газетах. Немецкие банкиры и промышленники твердили это при встречах с английскими предпринимателями. Своим маневром германская дипломатия надеялась убить сразу двух зайцев: с помощью Англии пробить брешь в Версальском договоре и, с другой стороны, помешать сближению той же Англии с Советской Россией. Германский министр иностранных дел Вальтер Ратенау решил посетить Лондон. Опираясь на связи с видными английскими деятелями, он начал там переговоры с Английским банком о кредитах. Немцы соглашались на высокий процент, если сумма кредитов будет достаточно велика. Ратенау был приглашён и к английскому премьеру. После трёхдневных переговоров Английский банк сформулировал свой ответ в письме, составленном сообща с немцами; в этом документе развивалась мысль, что нельзя предоставить кредиты Германии, придавленной репарационными обязательствами. Письмо можно было вручить самому Ратенау, но для соблюдения конспирации англичане выждали, пока Ратенау уехал в Бремен; вслед за ним они направили письмо германскому канцлеру. Тот немедленно предал его гласности. Однако в печать не попал один секретный пункт письма: Английский банк предлагал председателю германского Рейхсбанка ни при каких условиях не выдавать остатка своего золотого запаса, если бы Франция потребовала этого в качестве санкции. Английский банк предлагал даже взять на себя защиту остатка золотого запаса Германии.

Опираясь на письмо Английского банда, германское правительство сообщило репарационной комиссии, что уплата репараций, предстоящая 15 января и 15 февраля 1922 г., остаётся под вопросом. Французы в репарационной комиссии немедленно заявили протест. Они требовали прямого и точного ответа на вопрос, когда будут уплачены задержанные взносы и какие гарантии будут даны немцами, если последует отсрочка платежей.

Ратенау снова связался с лондонскими кругами. Там ему дали понять, что можно не уступать: французов не поддержат.

К этому времени заехал в Лондон на обратном пути из Вашингтона премьер-министр Франции Бриан. Ллойд Джордж познакомил его с планом англичан предоставить возможность Советской России и Германии стать покупателями английских товаров. Ллойд Джордж уже разработал свой проект «умиротворения Европы»: в нём предусматривался созыв европейской конференции с участием Германии и России, чтобы добиться возвращения этих стран в круговорот мирового хозяйства. Чтобы помочь Бриану преодолеть сопротивление кругов, враждебных всякой компромиссной политике в отношении Германии и России, Ллойд Джордж поставил вопрос о заключении англо-французского пакта. Таким пактом Англия гарантировала бы на ближайшие 10 лет безопасность Франции, т. е. осуществила бы данное ещё на Версальской конференции, совместно с Америкой, обещание. При этом, однако, имелась оговорка, сводившая на нет весь эффект английского предложения: гарантия обусловливалась участием в ней США. Оба премьера решили продолжить переговоры в Каннах, где предстояло заседание Верховного совета союзников.

Бриан вернулся в Париж. Там уже знали о переговорах Англии с Германией. Последнее предложение Ллойд Джорджа встречено было более чем сдержанно. Для националистического лагеря тяжёлой индустрии, сторонников Мильерана и Пуанкаре, английских обещаний было мало: они требовали политической изоляции России и Германии, обеспечения безопасности Польши, постоянного объединения деятельности французского и английского генеральных штабов. Впрочем, мало веря в осуществимость своих требований, националисты склонялись к иному — радикальному, по их мнению, — разрешению вопроса. Вернейшим путём им представлялась оккупация Рура впредь до получения репараций.

Когда в Лондоне убедились, что английское предложение вызывает в Париже только раздражение, Ллойд Джордж решил пойти дальше. Он предложил Бриану пакт, гарантирующий Франции на тот же десятилетний срок английскую помощь против нападения Германии, если оно не будет вызвано самой же Францией.

Такое предложение Ллойд Джорджа отняло у французских националистов возможность просто отказаться от участия Франции в конференции. Бриан был отпущен в Канны.

Каннская конференция (январь 1922 г.). На заседании Верховного совета союзников в Каннах Ллойд Джордж выступил с предложением созыва международной экономической конференции. 6 января 1922 г. Верховный совет в принципе согласился с предложением Ллойд Джорджа; после детального обсуждения Совет утвердил соответствующую резолюцию. Союзные державы признали, что облегчение страданий всех народов возможно лишь при восстановлении международной торговли и развитии естественных: богатств всех стран и что избавление Европы от экономического паралича требует соединённых усилий наиболее мощных стран. Решено было созвать в Генуе в феврале или начале марта экономическо-финансовую конференцию; всем европейским государствам, в том числе Советской России5 Германии, Австрии, Венгрии и Болгарии, имелось в виду предложить прислать на неё своих представителей. При этом Верховный совет наметил шесть условий, признание которых должно было содействовать успеху всего плана.

Первое условие: ни одно государство не может навязывать другому государству систему собственности, внутренней эко-комической жизни и управления.

Второе: государство, предоставляющее другому кредит, должно быть уверено, что имущество и права его граждан будут ограждены.

Третье условие, особенно детально разработанное, гласило:

«Действительные гарантии безопасности не могут быть восстановлены до тех пор, пока правительства всех государств, желающих воспользоваться иностранным кредитом, не заявят вполне определённо, что они признают все государственные долги и обязательства, заключённые или могущие быть заключёнными или гарантированными государством, муниципалитетами или какими-либо другими общественными организациями,, а также обязательство восстановить всё принадлежавшее иностранцам имущество или компенсировать их за убытки, причинённые им конфискацией или секвестром, их имущества, и систему законодательства и суда, которая беспристрастно ограждала бы права и обязательства, вытекающие из коммерческих и другого рода договоров, и обеспечивала бы их принудительную силу».

Далее следовало требование организовать финансово-денежное обращение, обеспечивающее ведение торговли. Пункт пятый говорил о воздержании от пропаганды направленной к низвержению существующего порядка. Шестой пункт призывал все страны принять на себя взаимное обязательство воздерживатъся от нападения на своих соседей.

Тот же шестой пункт содержал указания на условия признания Советской России: «Если в целях обеспечения условий, необходимых для развития торговли в России, российское правительство потребует официального признания, то союзные державы будут готовы согласиться на такое признание, но лишь в том случае, если русское правительство согласится с выше приведёнными условиями».

Каннская резолюция предлагала, чтобы в будущей конференции приняли участие премьер-министры приглашаемых стран. Конференцию имелось в виду созвать в Генуе.

На следующий день, 7 января, итальянское правительство по поручению Верховного совета передало в Москву через советскую торговую делегацию в Италии сообщение о принятой резолюции.

«Итальянское правительство согласно с великобританским правительством, — гласил этот документ, — считает, что личное участие в этой конференции Ленина значительно облегчило бы разрешение вопроса об экономическом равновесии Европы. Королевское Министерство иностранных дел просит российскую торговую делегацию самым срочным образом сообщить в Москву о желании королевского правительства, чтобы Ленин не преминул принять участие в конференции.

Необходимо передать ответ в Канны к будущему понедельнику».

8 января советское правительство ответило, что с удовлетворением принимает приглашение на европейскую конференцию, созываемую в марте. Наркоминдел добавлял, что советская делегация будет избрана на чрезвычайной сессии ВЦИК, который снабдит делегацию самыми широкими полномочиями. Что касается Ленина, то советский ответ гласил: «Даже в том случае, если бы председатель СHK Ленин, вследствие перегруженности работой, в особенности в связи с голодом, был лишён возможности покинуть Россию, тем не менее состав делегации, равно как и размеры предоставленных ей полномочий, придадут ей такой же авторитет, какой она имела бы, если бы в ней участвовал гражданин Ленин. Таким образом, ни в коем случае со стороны России не будет каких-либо препятствий к быстрому ходу работ конференции».

В Канны была приглашена и Германия. Немцы решили продолжить свою игру: рвать Версальский договор по кусочкам, используя разногласия между союзниками. Чтобы скрыть истинные намерения своей делегации, германское правительство сквозь пальцы смотрело на травлю Ратенау в фашистской прессе. Там писали, что в Каннах Германию ждёт новый ультиматум. «Я даже благодарен этой прессе за то, что она сообщала подобные вещи», — признавался Ратенау, отчитываясь позже на секретном заседании в Берлине.

Переговоры с Германией велись в «обнадёживающем тоне», как писал позже Ллойд Джордж. Речь шла о значительном облегчении репарационных платежей. Ратенау говорил, что Англия и Италия обещали совершенно определённо, что вскоре после Генуи будет аннулирована обязательная уплата каждые 10 дней по 31 миллиону марок репараций. «Я прошу вас, — уговаривал Ратенау своих слушателей на секретном совещании в Берлине, — не говорить о Версальском договоре, от которого отпадает кусочек за кусочком. Если мы будем иметь такой вид, что достигли успехов, то самые яростные из наших противников станут цепляться за букву договора... Только когда в договоре будут пробиты большие бреши... мы сможем сказать: „теперь это постыдное деяние также превращено в клочок бумаги”».

Казалось бы, германская дипломатия приближалась к осуществлению своего замысла. Но радость её была преждевременной.

Капиталистическая пресса подняла невообразимый шум вокруг предстоящей Генуэзской конференции. Её называли вторым Парижским конгрессом 1919 г., но в более широком масштабе. Ллойд Джордж заявлял, что это крупнейшая конференция из всех когда-либо имевших место. Скоро, однако, в этом хоре стали звучать и скептические ноты. Всеведущие журналисты чуть-чуть приподняли завесу над Каннами. Рассказывали, что на Каннской конференции премьер-министр Франции Бриан требовал для Франции гарантий против пересмотра каких-либо договоров, хотя и признал, что предложения Ллойд Джорджа в общем его удовлетворяют. Говорили, что в зеркальных залах морского клуба в Каннах между Ллойд Джорджем и Брианом уже достигнуто соглашение о Турции. Поэтому будто бы в списке приглашённых на Генуэзскую конференцию и не было Турции. Во всяком случае в Париже было объявлено о скором созыве конференции по ближневосточному вопросу.

Особенно много толков было о переговорах с Германией. Выяснилось, что в сенатской комиссии в Париже Пуанкаре произнёс резкую речь против Бриана. Пошли тревожные толки, что Бриан слишком во многом уступает Ллойд Джорджу, особенно же в вопросах эвакуации левого берега Рейна и германских репараций. Парижская «Matin» сообщала, будто бы французский президент Мильеран послал Бриану телеграмму, упрекая его за каннскую резолюцию. 12 января «Journal des Dibats» писал:

«В Каннах считают безапелляционной принятую 6 января резолюцию относительно Генуэзской конференции. Мы открыто признаём её прискорбной и неприемлемой. Мы снова протестуем против всякого признания советского правительства, прежде чем оно действительно не изменит существующего в России режима».

Парижские газеты заговорили о поражении французской дипломатии. «Итак, Ленин приглашён сидеть рядом с Брианом!» — негодовали журналисты.

В то же время и итальянская делегация в Каннах заявила протест против переговоров о заключении англо-французского пакта без участия Италии. 11 января Ллойд Джордж адресовал итальянцам меморандум, заверявший, что «проектируемый пакт не имеет целью исключить Италию из совещания главных союзников или ослабить их тесное согласие с нею... Исключительная заинтересованность Англии в безопасности восточных границ Франции от германского нападения с неумолимой очевидностью доказана войной. В 1914 г. германское нашествие едва не охватило портов Ламанша и было отражено во Франции и во Фландрии на линии, очень близкой от английских берегов. Залпы германских пушек слышны были в Англии ежедневно в течение четырёх лет. Англия знает очень хорошо, что если бы Германии удалось во время будущей войны установить свою артиллерию на французском побережье, снаряды её достигали бы Лондона».

В заключение Ллойд Джордж напоминал, что 28 июня 1919 г. Англией вместе с США было подписано соглашение, обещавшее Франции их помощь в случае нападения Германии. Меморандум заявлял, что «честь» обязывает Англию превратить это обещание в обязательство.

Англо-французский пакт, обеспокоивший не только Италию, но и США, подписан не был. Бриан был внезапно вызван в Париж. Его обвиняли в том, что он шёл в Канны, а попал в Каноссу.

12 января Бриан выступил в Палате с отчётом о конференции в Каннах. Национальный блок Палаты 230 голосами выразил Бриану недоверие. Правительство ушло в отставку. Во главе нового кабинета стал Пуанкаре, прозванный в своё время «Пуанкаре-война».

Французский кризис отозвался по всей Европе. Пал кабинет в Польше. Ушло в отставку министерство Шобера в Австрии; та же судьба постигла и правительство Гунариса в Греции; итальянское правительство Бономи должно было уступить место новому кабинету. Зашатался и кабинет Ллойд Джорджа, против которого начались выступления в Парламенте. Только угроза прихода к власти лейбористов, обозначившаяся на дополнительных выборах, заставила Чемберлена выступить от имени консерваторов в защиту Ллойд Джорджа и за сохранение прежней коалиции.

Маневрирование Франции. Все изощрялись в догадках, какова будет Маневрирование политика нового премьера Франции. Французские газеты открыто писали о провале Генуи или во всяком случае о длительной отсрочке предположенной конференции. Английские газеты, напротив, утверждали, что Пуанкаре окажется перед неизбежностью или вернуться к политике Бриана или изолировать Францию. Неопределённость скоро рассеялась: новый премьер Франции открыто перешёл в наступление. 6 февраля Пуанкаре отправил в Лондон меморандум по поводу Генуэзской конференции. В отношении пакта о безопасности он решительно настаивал на расширении его обязательств в духе программы французского национального блока. Тем самым «западноевропейская часть» каннских проектов обрекалась на затяжные переговоры. «Сделанное Великобританией предложение заключить договор о гарантиях для Франции, — писал Ллойд Джордж, — было отвергнуто с презрением; нам сказали очень грубо, что это бесполезно при отсутствии военной конвенции» (т. е. военного союза).

Непосредственную задачу Генуэзской конференции Пуанкаре сводил к дискуссии по русскому вопросу. Если Франция примет участие в конференции, писал Пуанкаре, то до этого необходимо добиться полного соглашения между союзными правительствами о пунктах программы конференции. Хотя Чичерин телеграммой от 8 января и выразил согласие советского правительства с каннской резолюцией, но это согласие не было подтверждено официально. Необходимо на первом же заседании конференции, до всякой дискуссии, занести в протокол, что самым фактом своего присутствия все приглашённые державы заявляют о полном согласии с принципами каннской резолюции. Но этого недостаточно. Союзным правительствам необходимо предварительно сговориться между собой о точном смысле каннских принципов,

Дальше Пуанкаре излагал своё толкование каннской резолюции. Он категорически заявлял, что она не даёт оснований для каких бы то ни было изменений договоров по отношению к Германии и другим странам. «Было бы недопустимо в частности, — говорилось в меморандуме Пуанкаре, — чтобы Генуэзская конференция заменила собой Лигу наций в обязанностях, возложенных на последнюю мирными договорами, — обязанностях, которые только Лига и в состоянии выполнить».

С особой резкостью Пуанкаре настаивал на твёрдой политике в вопросе о репарациях. Пуанкаре требовал внести ясность и в вопрос о невмешательстве во внутренние дела; необходимо знать, по его мнению, относится ли это к реставрации Гогенцоллернов или другой довоенной монархии. Наконец, заявлял Пуанкаре, надо добиться уважения прав и интересов иностранцев в других странах.

«В самом деле, — писал Пуанкаре, — невозможно представить себе уважения к собственности, когда права собственности не существует. Поэтому следует предположить, что в этих случаях права и имущество иностранцев не будут подчинены местному внутреннему праву, а останутся под управлением законов, действующих в стране, подданным которой является иностранец, и признанных имеющими силу и для стран, о которых идёт речь. Таким образом, представляется возможным установить подлинный режим капитуляций».

Что касается долгов, то все державы, особенно те, которые отвергали их признание — здесь Пуанкаре открыто метил в Советскую Россию, — должны не только безоговорочно признать их, но и приступить к практическому выполнению своих обязательств.

Меморандум заканчивался следующим заявлением:

«Прежде всего необходимо будет удостовериться, намерены ли Советы установить льготы для торговли, законные и юридические гарантии, охрану промышленности, авторской и художественной собственности, ввести консульский устав, разрешить въезд и свободную деятельность иностранцев, без которых торговля возобновиться не может...

Таким образом, различные пункты, которые могут быть включены в последние три параграфа программы, должны быть теперь же определены самым точным образом, дабы полное согласие на этот счёт установилось между союзниками и остальными цивилизованными странами, когда последние станут лицом перед пустыней, созданной Советами».

В заключение французское правительство настаивало на отсрочке Генуэзской конференции на 3 месяца. Полное сохранение всех договоров версальской системы; никаких уступок в вопросе германских репараций; безоговорочное признание Россией всех долгов — такова была программа воинствующего французского национализма.

Для того чтобы усилить нажим на Англию, французская дипломатия одновременно с отправкой меморандума предприняла новый маневр. 7 февраля 1922 г. в газете «Temps» появилась статья, направленная против предполагаемых переговоров между Россией и Англией. Статья намекала на возможность русско-французского соглашения. Вся мировая печать подхватила этот намёк. С особенной тревогой писала о возможности франко-русского соглашения германская пресса.

В ответ газета «Daily Telegraph», отражавшая официальную точку зрения английского Министерства иностранных дел, подвергла критике меморандум Пуанкаре, который, кстати говоря, ещё не был опубликован в печати. «Инициаторы ангорской политики, — писала газета, намекая на сепаратное франко-турецкое соглашение 1921 г., — не должны мешать усилиям, направленным к достижению соглашения с Москвой».

Тем не менее «Temps» продолжала печатать передовые статьи о франко-русском соглашении. Специальный корреспондент «Matin» Зауэрвейн помчался на машине из Парижа в Берлин,— другого способа сообщения не было, так как в Германии началась всеобщая железнодорожная забастовка. В Берлине французский корреспондент побеседовал с одним из представителе! Советской России. Вернувшись в Париж, он опубликовал интервью, в котором доказывалась необходимость освободить Россию из-под английского влияния.

Слухи о франко-русских переговорах, раздуваемые Францией, всё ширились. Английская пресса принимала их всерьёз. «Westminster-Gazette» с грустью писала: «Франция может заключить мир с большевиками прежде, чем мы узнаем о том, что делается в этом направлении».

Английское правительство предложило создать комиссию экспертов для подготовки генуэзских решений. Франция ответила согласием. Но при этом она потребовала приглашения экспертов и от Малой Антанты и притом обязательно в Париж. Таким образом, Франция явно затягивала дело.

В то же время в Париже под председательством бывшего французского посла в Россия Нуланса состоялась в середине февраля конференция кредиторов России. На конференции были представлены Ассоциация британских кредиторов, Главная комиссия для защиты французских интересов, кредиторы из Бельгии, Дании, Японии, США. Конференция потребовала, чтобы союзнические правительства добились от Советской России признания всех долгов, а также принятия шести каннских условий как предварительной платформы для переговоров. Резолюция сыграла свою роль в маневрах французской дипломатии. Англия убеждалась воочию, что соглашение с Россией встречается с серьёзными затруднениями международно-политического порядка.

Английская печать, настаивавшая до тех пор на невозможности отсрочить Геную, мало-помалу изменяла тон. Кое-где уже стали поговаривать о том, что конференцию, видимо, придётся отложить, если того потребует Италия в связи с министерским кризисом.

В разгар этой газетной кампании советское правительство обратилось в Рим с запросом, верны ли сведения об отсрочке конференции. Итальянцы ответили, что конференция не может открыться 8 марта и что итальянское правительство вступило в сношения с союзными державами для установления другого срока. Дипломатический маневр Пуанкаре начинал давать результаты. Англия пошла на уступки.

Добившись уступок от Англии, французская дипломатия резко изменила свою тактику. 20 февраля газета «Temps» в передовой статье заявила, что французское правительство отнюдь не собирается вести с Советской Россией какие бы то ни было переговоры до созыва Генуэзской конференции и «желает противопоставить Советской России общий фронт».

Дипломатический маневр Пуанкаре вынудил Англию искать соглашения с Францией. Ллойд Джордж предложил Пуанкаре личную встречу. Она состоялась 25 февраля в Булони. Совещание длилось около трёх часов. На следующий день было опубликовано официальное коммюнике. «Оба премьера, — гласил его текст, — пришли к полному соглашению относительно политических гарантий, необходимых для предупреждения всякого посягательства на прерогативы Лиги наций, на подписанные Францией договоры и на права союзников в области репараций. В ближайшие дни в Лондоне состоится съезд экспертов для обсуждения экономических и технических вопросов. Итальянскому правительству будет предложено созвать Генуэзскую конференцию на 10 апреля».

С 20 по 28 марта в Лондоне собрались экономические и финансовые эксперты союзников, которые разработали подробный проект резолюций по основным вопросам предстоящей конференции.

Польско-балтийский блок. Западноевропейская пресса была заполнена сообщениями о переговорах между странами Большой и Малой Антанты. Шла лихорадочная подготовка дипломатического блока против Советской России. Часть газет усилила травлю Советской страны. Участились клеветнические статьи о шатком положении советского правительства, о мнимых восстаниях в республике, измышления «собственных корреспондентов» о том, что Советская Россия вовсе не собирается устанавливать отношения с Западом, а лишь готовится использовать международную трибуну для коммунистической пропаганды.

15 марта Наркоминдел вынужден был обратиться с нотой протеста к правительствам Англии, Италии, Франции. Ссылаясь на сообщения всей западной прессы о переговорах между -правительствами Большой и Малой Антанты, «имеющих целью дать им возможность явиться на конференцию с готовыми решениями относительно России», нота констатировала, что «часть западной прессы, очевидно, инспирированная официальными кругами, вновь начала и с крайним ожесточением ведёт кампанию лжи и клеветы против Советских республик». Мало того, «русское правительство имеет в руках неопровержимые доказательства формирования враждебных банд на территориях соседних государств. Против Советской России заключаются новые военные союзы, и при таких условиях сама конференция может стать точкой отправления новой военной интервенции, .открытой или замаскированной, на русской территории». Накануне созыва Генуэзской конференции с полной ясностью раскрылось стремление французской дипломатии создать антисоветский фронт прибалтийских стран.

13 марта 1922 г. по приглашению польского Министерства иностранных дел в Варшаве собрались представители Польши, Латвии, Эстонии и Финляндии. Литва не была приглашена. 17 марта Варшавская конференция заключила политическое соглашение, известное под названием Варшавского договора. Польша, Финляндия, Эстония и Латвия обязывались из заключать никаких договоров, прямо или косвенно направленных против какого-либо из подписавших этот документ государств, и впредь сообщать друг другу тексты соглашений, заключаемых между ними и с другими государствами. Представленные на Варшавской конференции правительства должны были начать в ближайшем будущем переговоры для заключения торговых договоров, конвенций о выдаче преступников и т. д. В центре Варшавского договора находился, однако, седьмой пункт, гласивший: «Представленные на Варшавской конференции государства обязуются, в случае если одно из них без провокации с его стороны подвергнется нападению другого государства, соблюдать благосклонную позицию по отношению к атакованному государству и заключить немедленное соглашение о необходимых мерах».

Соглашение было заключено на пять лет. Варшавский договор являлся осуществлением давнего плана французской дипломатии создать блок прибалтийских государств под фактическим руководством Польши. Даже финские газеты, оценивая политические итоги Варшавской конференции, отмечали, что она устанавливала формальный контроль Польши над внешней политикой балтийских лимитрофов. Блок четырёх государств был направлен в первую очередь против Советской страны. Однако он имел и другое остриё. Под руководством Франции польско-балтийский блок мог помешать Англии вступить в соглашение с Германией и Советской Россией.

В балтийских странах Варшавский договор вызвал недовольство некоторых политических кругов. Так, в Латвии даже социал-демократы расценивали его как начало антисоветской военной авантюры. Ввиду этого они и протестовали против его ратификации. Однако латвийский Парламент утвердил Варшавский договор. То же сделал и Парламент Эстонии.

Америка и Генуэзская конференция. Правительство США не сразу ответило на приглашение в Геную, переданное через итальянского посла в Вашингтоне. Часть американской прессы сочувственно отнеслась к идее конференции. Сторонники её в США рассчитывали, что решения Генуэзской конференции помогут восстановлению Европы и тем самым расширят возможность использования американских капиталов. Но крайняя настойчивость, проявленная Англией в деле подготовки Генуи, возбудила тревогу, нет ли попытки со стороны британской дипломатии взять реванш за Вашингтон и объединить Европу против Америки скоро появились сигналы, что в Генуе будет поднят вопрос о списании военных долгов. 19 января в парижской газете «Matin» опубликована была статья о финансах Франции. Автор статьи доказывал, что тяжёлое положение Франции вызывается отнюдь не военными расходами: на армию Франция тратит 2 миллиарда франков, т. е. одну двенадцатую часть всего бюджета; между тем на уплату процентов по займам, заключённым для ведения войны, уходит 13 миллиардов. «Вот что убивает нас!» — восклицал автор. Итак, заключал он, «из расходного бюджета в 25 миллиардов мы должны платить 13 миллиардов за то, что нам навязали войну, и ещё 2 миллиарда за то, чтобы нам не навязали её опять».

Разговоры о долгах заставили США насторожиться. 3 февраля 1922 г. американский Сенат принял билль, внесённый сенатором Мак-Кормиком, о погашении союзниками в течение 25 лет 10-миллиардного долга вместе с причитающимися процентами.

8 марта государственный секретарь США Чарльз Юз ответил итальянскому послу на приглашение принять участие в Генуэзской конференции. Заверив, что правительство США с глубочайшим интересом относится к конференции и признаёт, что без восстановления Европы не может быть и речи об улучшении условий жизни всего мира, Юз, однако, сообщал об отказе США принять участие в конференции. Мотивом отказа являлось то, что конференция будет иметь не экономический, а главным образом политический характер.

Юз добавлял, что США следят «с интересом и симпатией» за возрождением экономических условий, при которых Россия восстановит свои производительные силы. «Однако американское правительство, — писал Юз, — придерживается того мнения, что эти условия не могут создаться до тех пор, пока теми, на кого главным образом падает ответственность за постигшую Россию экономическую разруху, не будут приняты соответствующие меры».

В качестве основы для экономических связей с Россией Юз выдвигал ту же политику «открытых дверей»), которую американский империализм проводил по отношению к Китаю: «Не должно быть предпринято ничего, что имело бы целью извлечь из России экономические выгоды в ущерб справедливым правам других... должна быть установлена справедливая и равная для всех возможность участия в экономической жизни этой страны».

Неприязнь к России, сказавшаяся в ноте Юза, объяснялась главным образом позицией советского правительства в вопросе о долгах. Финансовые круги США вели кампанию против Советской страны, отказавшейся признать долги и тем якобы подавшей соблазнительный пример другим государствам. К тому же некоторые круги капиталистов боялись, что возрождённая Россия станет крупным конкурентом США, особенно на нефтяном и сырьевом рынках.

Отказавшись участвовать в Генуэзской конференции, правительство США поручило своему послу в Италии Чайльду присутствовать в Генуе в качестве «наблюдателя».

Советская республика и Генуэзская конференция. Готовилась к Генуэзской конференции и Советская республика. Правительство её, конечно не разделяло тех надежд, которые лицемерно возлагала мировая пресса на конференцию, как на спасительницу Европы и организатора всеобщего мира. Но на Генуэзской конференции можно было добиться признания советской власти. Правда, это не спасало России от интервенции. Ясно было, что в случае войны и Франция и Англия, несмотря на признание Советской
республики, помогли бы Финляндии и другим своим вассалам. Но признание всё же несколько осложняло интервенцию. Советская власть мало надеялась и на получение займов. Западная Европа не имела свободных капиталов: в разговорах о международном консорциуме для финансовой помощи России называлась весьма незначительная сумма — всего 20 миллионов фунтов стерлингов. Но признание советской власти облегчило
бы переговоры о частных кредитах и о концессиях с крупными предпринимателями.

«Мы с самого начала, — говорил Ленин, — заявляли, что Геную приветствуем и на неё идём; мы прекрасно понимали и нисколько не скрывали, что идём на неё как купцы, потому что нам торговля с капиталистическими странами... безусловно необходима, и что мы идём туда для того, чтобы наиболее правильно и наиболее выгодно обсудить политически подходящие условия этой торговли, и только».

Общему фронту капиталистических стран необходимо было противопоставить единение всех советских республик. 17 января председатель ВЦИК т. Калинин обратился к ним с телеграммой. «Настоящий момент, — гласила она, — требует создания единого фронта для дипломатической борьбы с капиталистическими правительствами на европейской конференции. Российское правительство считает невозможным участие на конференции без союзных советских республик и Дальневосточной народной республики».

27 января была созвана чрезвычайная сессия ВЦИК. Сессия утвердила состав делегации на конференцию во главе с Лениным в качестве председателя; заместителем его сессия назначила народного комиссара по иностранным делам Чичерина. Резолюция ВЦИК содержала указание, что заместитель председателя имеет все права председателя «на тот случай, если обстановка исключит возможность поездки т. Ленина на конференцию».

Советский народ не пожелал послать Ленина за границу: в обстановке, накалённой злобной антисоветской кампанией, не исключена была возможность вражеского покушения па главу советского правительства, как это случилось годом позже с т. Воровским. Во ВЦИК, в Совнарком, в редакции центральных и местных газет сыпались десятки тысяч резолюций и писем с протестом против поездки Ленина. «Берегите Ленина, не пускайте его!» — требовали красноармейцы, рабочие, крестьяне.

22 февраля 1922 г. в Москве было созвано совещание представителей Российской Социалистической Федеративной Советской Республики, Азербайджанской ССР, Армянской ССР, Белорусской ССР, Бухарской Народной Советской Республики, Грузинской ССР, Дальневосточной Республики (ДВР), Украинской ССР п Хорезмской Советской Республики. Представители восьми республик подписали протокол о передаче РСФСР защиты интересов всех республик; ей они поручили заключить и подписать на Генуэзской конференции от их имени все договоры и соглашения как с государствами, представленными на конференции, так и со всякими другими странами.

Но противопоставить капиталистическому фронту единение советских республик было недостаточно. Второй задачей Советской страны было расколоть фронт капиталистов. Судя по прессе, в капиталистическом лагере наметились к тому времени три группы. Одна группа, настроенная более агрессивно, стремилась запугать советскую власть, чтобы навязать ей кабальные условия соглашения, Ленин писал по поводу угроз этой группы: «По вопросу о Генуэзской конференции нужно строго отличать суть дела от тех газетных уток, которые буржуазия, пускает; ей они кажутся страшными бомбами, но нас они не пугают, так как мы их много видели и они не всегда заслуживают, чтобы на них отвечать даже улыбкой. Всякие попытки навязать нам условия, как побеждённым, есть пустой вздор, на который не стоит отвечать. Мы, как купцы, завязываем отношения и знаем, что ты должен нам, и что мы тебе, и какая может быть твоя законная и даже повышенная прибыль».

Была и вторая, более деловая группа капиталистов. Она заинтересована была в успехе конференции и положительном завершении переговоров с Советской республикой. Имелась, наконец, третья группа. Её можно было бы назвать пацифистской. В неё входили некоторые крупные государственные деятели, лидеры II и II½ Интернационала и прочие буржуазно-демократические представители. Они носились с идеей всеобщего примирения, доказывали, что империалистическая война 1914 — 1918 гг. должна быть последней войной, мечтали о создании такого порядка, при котором войны были бы невозможны.

Отнюдь не разделяя этих буржуазных иллюзий, советское правительство, тем не менее, учитывало влияние пацифистских настроений в широких общественных кругах. Поэтому Ленин предлагал на конференция развернуть пацифистскую программу.

«Всё искусство в том, — писал Ленин 14 марта 1922 г., — чтобы и её, и наши, купцовские предложения сказать ясно и громко до разгона (если „они" поведут к быстрому разгону)...

Всех заинтригуем, сказав: „Мы имеем широчайшую и полную программу”. Если не дадут огласить, напечатаем с протестом.

Везде „маленькая оговорка”: „мы-де коммунисты имеем свою коммунистическую программу (III Интернационал), но считаем всё же своим долгом, как купцы, поддержать (пусть 1/10.000 шансов) пацифистов в другом, т. е. буржуазном лагере (считая в нём 2 и 2 1/3. Интернационалы)”.

Будет и ядовито, и по „доброму” и поможет разложению врага.

При такой тактике мы выиграем и при неудаче Генуи. На сделку, невыгодную нам, не пойдём».

В первую очередь на конференции должен был встать вопрос о долгах. Необходимо было установить различие между долгами военными, заключёнными царским правительством и Временным правительством, и довоенными займами. По вопросу о военных займах не предвиделось особых разногласий. Во-первых, ни одна из стран Европы фактически не платила своих долгов; во-вторых, параграфом 116 Версальского мира было формально оговорено право Советской России на значительную долю из той контрибуции в 132 миллиарда золотых марок, которую Антанта навязала Германии. Никто, видимо, не захотел бы особенно настаивать на уплате русских военных долгов.

Иное значение имел вопрос о довоенных долгах. Общая сумма их составляла до 4,5 миллиарда рублей золотом, не считая процентов. Заключённые в частных банках, распределявших русские бумаги главным образом среди мелких держателей, эти довоенные займы интересовали миллионы людей, вложивших в них свои сбережения. Отказ советского правительства от оплаты этих обязательств был бы использован врагами республики для яростной агитации против Страны Советов. Поэтому при известных условиях советское правительство считало возможным пойти на переговоры относительно уплаты довоенных долгов.

Однако в качестве противовеса оно имело в виду выдвинуть свои собственные контрпретензии, именно — оплату Антантой того ущерба, который причинён был Советской России во время интервенции.

Достигнуть раскола антисоветского фронта можно было путём соглашения с отдельными европейскими странами. На Францию рассчитывать было нечего. Если бы и было возможным соглашение с ней, оно не сулило практических выгод. Франция больше других стран была непримирима в вопросе о признании долгов. Легче было бы опереться на Италию. Она нуждалась в хлебе, угле, минеральной руде, нефтяных продуктах Советской страны. Ещё в 1919 г. она высказывалась за возобновление отношений с Советской Россией. Но и Италия не была самостоятельна в своей внешней политике. Находясь под давлением великих держав, она согласовывала с ними каждый свой шаг.

Больше других государств в соглашении с Советской страной была заинтересована Англия ввиду мирового характера английских торговых, финансовых и промышленных связей. Наконец, положительные перспективы сулило и соглашение с Германией. Отсюда и вытекала основная позиция советского правительства накануне Генуэзской конференции. В качестве своего контрагента оно предпочитало иметь дело с такой международной группировкой, где участвовала бы Германия, стремящаяся сбросить иго версальской системы.

В переговорах с частными капиталистами тактика советского правительства представлялась несложной: нужно было предоставлять каждому в отдельности более выгодные условия, чем консорциуму. Противопоставляя одного капиталиста другому, было легче договориться об условиях, более или менее обеспечивающих интересы Советской республики.

Что касается каннской резолюции, советское правительство готово было принять её лишь за основу для переговоров. Советская Россия не могла подчиниться всем условиям, которые пытались навязать ей державы Антанты.

«Нам надо торговать, и им надо торговать, — говорил Ленин. — Нам хочется, чтобы мы торговали в нашу выгоду, а им хочется, чтобы было в их выгоду. Как развернётся борьба, это будет зависеть, хотя и в небольшой степени, от искусства наших дипломатов».

Балтийская конференция (март 1922г.). 27 марта советская делегация выехала из Москвы. 29 марта она прибыла в Ригу, период Варшавской конференции Наркоминдел предложил её участникам организовать совместную конференцию с Советской Россией. Телеграмма прибыла в Варшаву в день заключения соглашения. Из Варшавы сообщили, что советское предложение вручено Польше, но что прочие делегации разъехались.

После этого советское правительство продолжало переговоры с прибалтийскими странами о конференции. В принципе решено было созвать её в Риге. По предложению Москвы, Латвия запросила Финляндию. Оттуда ответили, что конференция желательна, но лёд на Финском заливе непрочен, поэтому приезд финских делегатов в Ригу невозможен. Советские представители предложили финнам ехать в Ригу через Петроград. На это финны ответили советом перенести встречу в Геную. Ясно было, что Финляндия — видимо, не без давления извне — уклоняется от встречи с советской делегацией.

Тем не менее в день приезда советской делегации в Ригу, 29 марта 1922 г., здесь открылась конференция представителей правительств Латвии, Польши, Эстонии, Советской России. Из-за конфликта с Польшей по поводу Вильно литовские представители отказались прибыть в Ригу, финляндские — присутствовали только с информационной целью. Конференция продлилась два дня и рассмотрела три вопроса:

а) возобновление экономической жизни Восточной Европы,

б) восстановление торговых сношений между представленными государствами и

в) упрочение мира в Восточной Европе.

Конференция признала желательным согласование действий представителей этих государств на Генуэзской конференции по всем трём вопросам. Делегаты правительств, представленных на конференции, подтвердив готовность строго выполнять все свои обязательства, высказались за желательность гарантировать взаимно мирные договоры, заключённые между Россией и Эстонией 2 февраля 1920 г., между Латвией и Россией — 11 августа 1920 г. и между Польшей, Россией, Украиной и Белоруссией — 18 марта 1921 г. Кроме того, делегаты Эстонии, Латвии и Польши выразили мнение, что для восстановления Восточной Европы необходимо юридическое признание советского правительства.

По второму вопросу конференция признала необходимым облегчить железнодорожное сообщение между участвующими в ней странами, установить прямое сообщение для товаров, направляемых на их рынки, приступить к торговым операциям, завязать прямые финансовые отношения через кредитные учреждения их стран.

По третьему вопросу конференция высказалась за необходимость поддерживать принцип ограничения вооружений во всех государствах. Решено было далее, что границы государств должны охраняться только регулярными войсками или пограничной стражей. Кроме того, было признано необходимым установить вдоль границ зоны, куда вооружённые силы допускались бы в ограниченном, равном для соседнего государства, количестве. Делегаты конференции констатировали, что сосредоточение вооружённых банд вблизи границ, так же как и их набеги на территорию соседнего государства, опасны для общего мира, и поэтому каждое правительство несёт ответственность как за формирование этих банд, так и за переход их на чужую территорию.

Таким образом, советской дипломатии удалось несколько поколебать единый фронт прибалтийских государств и притупить антисоветское остриё решений Варшавской конференции.

Советская делегация в Берлине. 30 марта 1922 г. советская делегация выехала из Риги. В субботу. 1 апреля, она прибыла в Берлин. Представители Советской страны попытались вступить немедленно в переговоры с берлинским правительством. Но рейхсканцлер Вирт и министр иностранных дел Ратенау не спешили. Они приняли советскую делегацию только в понедельник. Германия вовсе не торопилась заключать соглашение с Советской Россией.

Впрочем, встречены были делегаты весьма любезно; им было сказано немало дружественных слов. Заговорив о проекте международного консорциума, советские представители заявили, что считают его враждебным замыслом, тем более, что в этом плане особая роль отводилась Германии как орудию для эксплоатации России; очевидно, за это Германия должна получить свою премию.

Ратенау в ответ сообщил, что Германия уже связана переговорами о консорциуме и выйти из него не может. Правда, она готова дать письменное обязательство не заключать никаких сделок без предварительного согласия России. За это Ратенау требовал компенсации, но не указал — какой. При второй встрече Ратенау пояснил, что компенсацией могло бы явиться обязательство России при переговорах о концессиях предварительно каждую концессию предлагать Германии. Всё яснее становилось, что немцы хитрят. За каждую пустяковую уступку они немедленно требовали несоразмерной компенсации.

Наконец, за официальным завтраком Вирт и Ратенау приоткрыли свои карты. Немцы предложили зафиксировать официально следующее соглашение: Германия отказывается от возмещения убытков, причинённых ей революцией, исходя из того, что Советская страна не будет платить за такие убытки и другим государствам. Однако в секретном добавлении должно быть сказано, что в случае, если Советская страна даст другой державе денежное вознаграждение за эти убытки, то вопрос должен быть пересмотрен и по отношению к Германии. Советская делегация добивалась полного отказа Германии от возмещения убытков; это могло бы послужить прецедентом для переговоров и с другими государствами в Генуе; но германские представители упорствовали. Мало того, выяснилось, что и этот договор, вместе с секретным добавлением, будет в Берлине не подписан, а только парафирован. Ясно было, что Германия и не думает итти на соглашение с Советской Россией. Переговоры с Советской Россией были только приманкой: Вирт и Ратенау вели ни к чему не обязывающие разговоры, а немецкая пресса намеренно раздувала слухи о якобы предстоящем русско-германском договоре, чтобы припугнуть дипломатию Антанты.

Впоследствии, в 1926 г., заведующий восточными делами Министерства иностранных дел Германии Мальцан, встретившись на одном обеде с английским послом лордом д'Аберноном, признал, что «Ратенау противился подписанию (соглашения) ввиду предстоящей Генуэзской конференции. Ратенау фактически был противником восточной ориентации и стоял за более близкую связь с Францией и Англией, в особенности с первой».

Единственно, чего удалось достигнуть в Берлине советским представителям, было взаимное обязательство, что в Генуе обе делегации будут поддерживать тесный контакт.

2. ГЕНУЭЗСКАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ.

Открытие конференции в Генуе. 6 апреля советская делегация прибыла в Геную. Итальянцы встретили её как будто весьма любезно. Однако под предлогом охраны они настолько изолировали советских представителей, что тем пришлось протестовать против столь чрезмерного усердия. В воскресенье, 9 апреля, состоялось первое свидание советских делегатов с премьер-министром Италии Факта и министром иностранных дел Шанцером. Советская делегация поставила вопрос о приглашении на конференцию Турции и Черногории. По поводу последней итальянцы заявили, что Черногория уже участвовала в выборах в югославскую скупщину; таким образом, делегаты Югославии представляют и Черногорию. О Турции было сказано, что конференция является европейской, а Турция — малоазиатская страна.

Итальянский министр иностранных дел сообщил, что конференция предполагает выделить четыре комиссии: политическую, финансовую, экономическую и транспортную. Советская делегация будет допущена только в первую; в остальных комиссиях она будет участвовать лишь после заключения основных соглашений в первой комиссии. Советская делегация заявила решительный протест против такой своей изоляции.

В воскресенье днём, во время предварительного заседания представителей Антанты, советскую делегацию посетил итальянский посол в Лондоне Джанини. Он сообщил, что французы грозят уехать, если не будут иметь удовлетворения по вопросу о каннских резолюциях. Впрочем, французы, быть может, и согласятся на допущение советских делегатов во все комиссии. Но для этого большевики в приветственной речи должны заявить о признании в принципе каннской резолюции. Советская делегация согласилась принять это условие.

10 апреля, в 3 часа пополудни, во дворце Сан-Джорджо открылся пленум конференции. Всего было представлено 29 стран, как доложила мандатная комиссия; если считать доминионы Англии, — 34. То было наиболее широкое собрание представителей европейских держав, когда-либо имевшее место в Европе.

После избрания председателем конференции премьер-министра Италии он произнёс речь об экономической разрухе, охватившей весь мир, где по крайней мере 300 миллионов человек уже не занимаются производительным трудом. Делегаты стран, съехавшиеся в Геную, должны без дальнейших промедлений приступить к излечению Европы. Среди присутствующих, говорил Факта, нет ни друзей, ни врагов, ни победителей, ни побеждённых; здесь собрались только нации, желающие отдать свои силы для достижения намеченной цели.

В заключение своей речи Факта прочитал следующую декларацию:

«Настоящая конференция созвана на основе каннских резолюций; резолюции эти были сообщены всем получившим приглашение державам. Самый факт принятия приглашений уже доказывает, что все, принявшие его, тем самым приняли принципы, содержащиеся в каннских резолюциях».

Эта декларация — явно французского происхождения — свидетельствовала о наличии сговора между капиталистическими державами: она буквально повторяла одно из требований известного меморандума Пуанкаре от 6 феврали 1922 г.

После Факта выступил Ллойд Джордж. Он также подчеркнул, что на конференции все равны, но добавил: равенство это заключается в том, что все приняли равные, а именно каннские, условия. В дальнейшем Ллойд Джордж остановился на экономической разрухе, справиться с которой, по его мнению, можно только совместными усилиями. В связи с этим он выразил сожаление, что США не участвуют на конференции.

Закончил свою речь Ллойд Джордж следующими словами: «Мир будет следить за нашими совещаниями то с надеждой, то со страхом, и если мы потерпим неудачу, то всем миром овладеет чувство отчаяния».

Французский министр иностранных дел Барту поддержал прочих ораторов в вопросе о каннских резолюциях. При этом он категорически заявил, что Франция не допустит обсуждения какого бы то ни было из версальских соглашений. «Генуэзская конференция не является, — говорил Барту, — не может явиться и не явится кассационной инстанцией, ставящей на обсуждение и подвергающей рассмотрению существующие договоры».

Немецкий делегат Вирт пытался убедить депутатов в том, что положение Германии особо тяжёлое. Поэтому германская делегация и сочла возможным отложить урегулирование внутренних затруднений и прибыла в Геную в надежде на международную помощь. Речь Вирта была очень длинна. По этому поводу один из журналистов сострил, что германский делегат решил перенести всю тяжесть германских репараций на своих слушателей.

После Германии выступил представитель советских республик. Чичерин заявил, что советское правительство, всегда поддерживавшее дело мира, с особым удовлетворением присоединяется к заявлениям о необходимости установить мир. Глава советской делегации продолжал:

«Оставаясь на точке зрения принципов коммунизма, российская делегация признаёт, что в нынешнюю историческую эпоху, делающую возможным параллельное существование старого и нарождающегося нового социального строя, экономическое сотрудничество между государствами, представляющими эти две системы собственности, является повелительно необходимым для всеобщего экономического восстановления».

Чичерин подчеркнул далее, что экономическое восстановление России как крупнейшей державы, обладающей неисчислимыми запасами природных богатств, является непременным условием всеобщего экономического восстановления. Идя навстречу потребностям мирового хозяйства, Советская Россия готова предоставить богатейшие концессии — лесные, каменноугольные и рудные; имеет она возможность сдать в концессию и большие пространства сельскохозяйственных угодий. Делая эти предложения, советская делегация принимает к сведению и признаёт в принципе положения каннской резолюции, сохраняя, однако, за собой право внесения в неё как поправок, так и дополнительных пунктов.

Вместе с тем Чичерин отметил, что все попытки восстановления хозяйства будут тщетны, пока над Европой и над всем миром будет висеть угроза войны.

«Российская делегация, — говорил советский представитель, — намерена в течение дальнейших работ конференции предложить всеобщее сокращение вооружений и поддержать всякие предложения, имеющие целью облегчить бремя милитаризма, при условии сокращения армий всех государств и дополнения правил войны полным запрещением её наиболее варварских форм, как ядовитых газов, воздушной вооружённой борьбы и других, в особенности же применения средств разрушения, направленных против мирного населения».

Установление такого всеобщего мира может быть осуществлено, по мнению советской делегации, всемирным конгрессом, созванным на основе полного равенства всех народов и признания за всеми ими права распоряжаться своей собственной судьбой. Всемирный конгресс должен будет назначить несколько комиссий, которые наметят и разработают программу экономического восстановления всего мира. Работа этого конгресса будет плодотворной только при участии в нём рабочих организаций. Российское правительство согласно даже принять за исходную точку прежние соглашения держав, лишь внеся в них необходимые изменения, а также пересмотреть устав

Лиги наций, с тем чтобы превратить её в настоящий союз народов, где нет господства одних над другими и где будет уничтожено существующее ныне деление на победителей и побеждённых.

«Считаю нужным, — говорил Чичерин, — подчеркнуть ещё раз, что как коммунисты мы, естественно, не питаем особых иллюзий насчёт возможности действительного устранения причин, порождающих войну и экономические кризисы при нынешнем общем порядке вещей, но, тем не менее, мы готовы со своей стороны принять участие в общей работе в интересах как России, так и всей Европы и в интересах десятков миллионов людей, подверженных непосильным лишениям и страданиям, вытекающим из хозяйственного неустройства, и поддержать все попытки, направленные хотя бы к паллиативному улучшению мирового хозяйства, к устранению угрозы новых войн».

Вся конференция с напряжённым вниманием слушала советского представителя. Тишина прерывалась только шелестом листочков бумаги, на которых подавался делегатам перевод этой речи. Выступление советского делегата сразу нарушило монотонность деклараций единого фронта держав, заранее договорившихся о поведении на конференции.

После Чичерина выступил Барту «с кратким, но самым твёрдым заявлением», как выразился он сам. Он снова повторил декларацию о каннских резолюциях, оглашённую уже в речи Факта. Русская делегация, заявил далее Барту, подняла вопрос о всемирном конгрессе и затронула другие проблемы, которых нет в каннской резолюции. Особенно резко выступил Барту против предложения советской делегации о разоружении. «Вопрос этот, — говорил Барту, — устранён; он не стоит в порядке дня комиссии. Вот почему я говорю просто, но очень решительно, что в тот час, когда, например, русская делегация предложит первой комиссии рассмотреть этот вопрос, она встретит со стороны французской делегации не только сдержанность, не только протест, но точный и категорический, окончательный и решительный отказ».

Барту добавил, что такое же категорическое «нет» будет сказано и в том случае, если советская делегация попытается внести в политическую комиссию свои предложения.

Отвечая Барту, Чичерин заявил, что о французской точке зрения все знают из выступления Бриана в Вашингтоне. Там он признал, что причиной, по которой Франция отказывается от разоружения, является вооружение России. Советская делегация предполагала, что раз Россия согласится на разоружение, тем самым будет устранён вопрос, поднятый Брианом.

Нет сомнения, что большинство делегатов предпочло бы обойти молчанием широкую пацифистскую программу советской делегации. Но Барту своим запальчивым выступлением лишь подчеркнул наиболее важные пункты советского предложения. Тем самым он невольно содействовал их популяризации. Ллойд Джордж в своём выступлении пытался рассеять это впечатление; обращая дело в шутку, он заявил, что по старости лет вряд ли доживёт до всемирного конгресса; поэтому он просит Чичерина отказаться от своего предложения.

Выступление Чичерина вызвало первую, пока ещё небольшую трещину в едином фронте союзников. Во всяком случае Франция не могла не почувствовать некоторой своей изолированности.

На этом инциденте закончилось первое пленарное заседание конференции. Решено было создать четыре комиссии и заседание политической комиссии открыть на следующий день, в 10 часов 30 минут утра, в королевском дворце.

Изолированность Франции усилилась на заседании финансовой комиссии, где провалилось ещё одно предложение французов. На Генуэзской конференции был принят такой принцип представительства, по которому во все комиссии входили делегаты каждой из пяти держав — инициаторов Генуэзской конференции, а также Советской России и Германии. Что касается остальных 21 державы, то от всех их вместе в каждую комиссию избиралось несколько делегатов. На первом же заседании финансовой комиссии французы предложили низвести Россию и Германию на положение остальных держав. Предложение это было отвергнуто единогласно. Таким образом, Россия единодушно была признана великой державой. Франция осталась в одиночестве.

11 апреля утром открылось заседание политической комиссии. На этот раз, стараясь сгладить неловкость своего вчерашнего выступления, Барту вёл себя весьма любезно по отношению к советской делегации. Особенно подчёркивал он своё полное согласие с Англией и Италией. На заседании решено было создать политическую подкомиссию для решения некоторых конкретных вопросов. В подкомиссию были избраны, кроме держав Антанты, Советской России и Германии, представители Румынии, Польши, Швеции и Швейцарии. Советская делегация заявила категорический отвод Румынии, продолжающей оккупировать Бессарабию. Одновременно советский делегат сообщил, что он в письменной форме на имя председателя конференции протестовал против участия в подкомиссии Японии, так как она продолжает занимать своими войсками часть дальневосточной, территории.

Требования империалистов. 11 апреля днём собралась политическая подкомиссия. Ллойд Джордж рекомендовал при- ступить к обсуждению тех конкретных предложений, которые выдвинуты были совещанием экспертов в Лондоне в конце марта. Передавая этот материал, Ллойд Джордж, а вслед за ним и Барту подчёркивали, что доклад экспертов не является официальным документом, но может служить базой для обсуждения.

Доклад экспертов посвящён был двум основным проблемам: восстановлению России и восстановлению Европы. Эксперты выдвигали такие практические предложения, которые означали полное закабаление трудового населения Советской страны. В семи статьях, имевшихся в первой главе доклада, содержались следующие требования:

1. Советское правительство должно взять на себя все финансовые обязательства своих предшественников, т. е. царского правительства и буржуазного Временного правительства.

2. Советское правительство признаёт финансовые обязательства всех бывших доныне в России властей как областных, так и местных.

3. Советское правительство принимает на себя ответственность за все убытки, если эти убытки произошли от действий или упущения советского или предшествовавших ему правительств или местных властей.

4. Для рассмотрения всех этих вопросов будет создана специальная комиссия русского долга и смешанные третейские суды.

5. Все междуправительственные долги, заключённые с Россией после 1 августа 1914 г., будут считаться погашенными по уплате определённых сумм, имеющих быть установленными с согласия сторон.

6. При подсчёте валовых сумм, согласно статье пятой, будут учтены, однако без ущерба для соответствующих постановлений Версальского договора, все претензии русских граждан за убытки и ущерб, понесённые ими в связи с военными действиями.

7. Все остатки сумм, записанные в кредит одного из прежних российских правительств в банке, находящемся в какой-либо стране, правительство которой давало займы России, зачисляются на счёт данного правительства.

Кроме признания всех долгов и возвращения (реституции) национализированных предприятий, доклад экспертов в дополнительных статьях требовал отмены монополии внешней торговли и установления для иностранных подданных в советских республиках режима, подобного режиму капитуляций в странах Востока.

Наконец, эксперты категорически настаивали на прекращении советской властью коммунистической пропаганды во всех странах.

Империалисты требовали от Советской России уплаты 18 миллиардов рублей. Между тем действительная сумма долгов царского и Временного правительств не превышала 12 с четвертью миллиардов.

Насколько хищническими являлись эти требования, можно судить хотя бы по тому, что царское правительство платило накануне войны по своим долгам почти 13 % государственного бюджета, или 3,3% ежегодного национального дохода; если бы советское правительство согласилось платить по этим долгам полностью, ему пришлось бы выплачивать пятую часть ежегодного национального дохода и около 80% всего государственного бюджета России того времени.

Советская делегация потребовала перерыва заседания по меньшей мере на два дня. Своё требование она обосновывала необходимостью ознакомиться с докладом экспертов, впервые вручённым советской делегации. Заседание решено было отложить до четверга, 13 апреля.

Совещание на вилле Альбертис. Советскую делегацию со всех сторон осаждали журналисты. Их было так много, что вилле беседы с ними пришлось перенести в университет. Во время перерыва заседания политической подкомиссии советскую делегацию то и дело посещали представители других держав.

13 апреля один из посетителей передал, что Ллойд Джордж и Барту хотели бы встретиться с советской делегацией до заседания подкомиссии. Рассчитывая на возможность раскола единого фронта империалистов, советская делегация согласилась принять участие в предлагаемом совещании. 14 апреля, в 10 часов утра, на вилле Альбертис состоялась встреча представителей делегаций Великобритании, Франции, Италии, Бельгии и Советской России.

Открывая заседание, Ллойд Джордж спросил, нужно ли присутствие экспертов. Чичерин ответил, что советские делегаты явились без экспертов. Дальнейшее заседание продолжалось без экспертов, но с секретарями.

Ллойд Джордж заявил, что вместе с Барту, Шанцером и министром Бельгии Жаспаром они вчера решили организовать неофициальную беседу с советской делегацией, для того чтобы ориентироваться и прийти к какому-нибудь выводу. Что думает Чичерин о программе лондонских экспертов?

Глава советской делегации ответил, что проект экспертов абсолютно неприемлем; предложение ввести в Советской республике долговую комиссию и третейские суды является покушением на её суверенную власть; сумма процентов, которые должна была бы уплачивать советская власть, равняется всей сумме довоенного экспорта России — без малого полтора миллиарда рублей золотом; категорические возражения вызывает и реституция национализированной собственности.

После предложения Барту обсудить доклады экспертов по пунктам выступил с речью Ллойд Джордж. Он заявил, что общественное мнение Запада признаёт сейчас внутреннее устройство России делом самих русских. Во время французской революции для такого признания потребовалось двадцать два года; сейчас — только три. Общественное мнение требует восстановить торговлю с Россией. Если это не удастся, Англии придётся обратиться к Индии и к странам Ближнего Востока. «Что касается военных долгов, то требуют лишь, — говорил премьер о союзниках, — чтобы Россия заняла ту же самую позицию, что и те государства, которые прежде были её союзниками. Впоследствии вопрос о всех этих долгах может быть обсуждён в целом. Великобритания должна 1 миллиард фунтов стерлингов Америке. Франция и Италия являются одновременно должниками и кредиторами, так же как и Великобритания». Ллойд Джордж надеется, что настанет время, когда все народы соберутся, чтобы ликвидировать свои долги.

По поводу реституции Ллойд Джордж заметил, что, «откровенно говоря, возмещение ни в коем случае не есть то же самое, что возвращение». Можно удовлетворить требования потерпевших, предоставив им в аренду их бывшие предприятия. Что касается советских контрпретензий, то Ллойд Джордж категорически заявил:

«Одно время британское правительство оказывало помощь Деникину и в известной степени Врангелю. Однако то была чисто внутренняя борьба, при которой помощь оказывалась одной стороне. Требовать на этом основании уплаты равносильно тому, чтобы поставить западные государства в положение платящих контрибуцию. Это похоже на то, как будто им говорят, что они — побеждённый народ, который должен платить контрибуцию».

Ллойд Джордж не может стать на такую точку зрения. Если бы на этом настаивали, Великобритания должна была бы сказать: «Нам с вами не по пути».

Но Ллойд Джордж и здесь предлагал выход: при обсуждении военных долгов определить круглую сумму, подлежащую уплате за причинённые России убытки. Другими словами, предложение Ллойд Джорджа сводилось к тому, чтобы претензии частных лиц не противопоставлять государственным контрпретензиям. За советские контрпретензии списать военные долги; согласиться на сдачу промышленных предприятий прежним владельцам в долгосрочную аренду вместо реституции.

Выступивший вслед за Ллойд Джорджем Барту начал с заверений, что на пленуме его неправильно поняли. Он напомнил, что был первым государственным деятелем Франции, который в 1920 г. предложил начать переговоры с Советской Россией. Барту убеждал советскую делегацию признать долги. «Невозможно разбираться в делах будущего до тех пор, пока не разберутся в делах прошлого, — заявлял он. — Как можно ожидать, чтобы кто-либо вложил новый капитал в России, не будучи уверен в судьбе капитала, вложенного ранее... Весьма важно, чтобы советское правительство признало обязательства своих предшественников как гарантию того, что последующее за ним правительство признает и его обязательства».

Ллойд Джордж предложил устроить небольшой перерыв, для того чтобы посоветоваться с коллегами. Через несколько минут делегаты встретились снова. Было решено сделать перерыв с 12 часов 50 минут до 3 часов, а за это время экспертам подготовить какую-нибудь согласительную формулу.

Так как русской делегации предстояло сделать несколько десятков километров, чтобы добраться до своего отеля, то Ллойд Джордж пригласил делегацию остаться на завтрак. После перерыва число участников совещания пополнилось премьер-министром Бельгии Тёнисом и некоторыми экспертами Англии и Франции.

В 3 часа дня заседание не удалось открыть. Ожидали экспертов с формулой соглашения. Пока их не было, Ллойд Джордж предложил советской делегации сообщить, в чём нуждается Советская Россия. Делегация изложила свои экономические требования. Её засыпали вопросами: кто издаёт в Советской стране законы, как происходят выборы, кому принадлежит исполнительная власть.

Вернулись эксперты. Они всё ещё не пришли к соглашению. Тогда Барту спросил, каковы же контрпредложения Советской России. Представитель советской делегации спокойно ответил, что русская делегация всего два дня изучала предложения экспертов; тем не менее она скоро представит свои контрпредложения.

Барту начал проявлять нетерпение. Нельзя играть в прятки, раздражённо заявил он. Итальянский министр Шанцер разъяснил, что это значит: хотелось бы знать, принимает ли русская делегация ответственность советского правительства за довоенные долги; является ли это правительство ответственным за потери иностранных граждан, вытекающие из его действий; какие контрпретензии оно намеревается предъявить.

Ллойд Джордж предложил экспертам поработать ещё. «Если этот вопрос не будет разрешён, — предупреждал он, — конференция распадётся». Снова был объявлен перерыв до 6 часов. В 7 часов открылось новое совещание. Эксперты представили ничего не значащую формулу. Основной смысл её сводился к тому, что необходимо созвать на следующий день ещё одну небольшую комиссию экспертов. Ллойд Джордж подчеркнул, что он чрезвычайно заинтересован в продолжении работы конференции. Поэтому он и его друзья соглашаются на созыв комиссии экспертов, чтобы выяснить, не могут ли они договориться с русской делегацией. Было решено 15-го, в 11 часов утра, собрать по два эксперта от каждой страны, а затем продолжить частное совещание. Прежде чем разойтись, Барту предложил не разглашать сведений о переговорах. Решено было издать следующее коммюнике:

«Представители британской, французской, итальянской и бельгийской делегаций собрались под председательством Ллойд Джорджа на полуофициальное совещание, чтобы обсудить вместе с русскими делегатами выводы доклада лондонских экспертов.

Два заседания были посвящены этому техническому обсуждению, которое будет продолжаться завтра при участии экспертов, назначенных каждой делегацией».

Утром следующего дня состоялось совещание экспертов. Там представители советских республик объявили о контрпретензиях советского правительства: они исчислялись в 30 миллиардов золотых рублей. В тот же день, в 4 часа 30 минут, на вилле Альбертис вновь открылось совещание с участием экспертов. Ллойд Джордж сообщил, что советская делегация назвала поражающую сумму своих претензий. Если Россия действительно их предъявляет, то он спрашивает, стоило ли ехать в Геную. Далее Ллойд Джордж подчеркнул, что союзники примут во внимание тяжёлое положение России, когда речь будет итти о военном долге. Однако они не пойдут на уступки в вопросе о долгах частным лицам. Нет смысла говорить о чём-либо ином, пока не решён вопрос о долгах. Если к соглашению прийти не удастся, то союзники «сообщат конференции, что им не удалось договориться и что нет смысла дальше заниматься русским вопросом». В заключение Ллойд Джордж внёс следующее предложение, подготовленное союзниками:

«1. Союзные государства-кредиторы, представленные в Генуе, не могут принять на себя никаких обязательств относительно претензий, заявленных советским правительством.

2. Ввиду, однако, тяжёлого экономического положения России государства-кредиторы склоняются к тому, чтобы сократить военный долг России по отношению к ним в процентном отношении, — размеры которого должны быть определены впоследствии. Нации, представленные в Генуе, склонны принять во внимание не только вопрос об отсрочке платежа текущих процентов, но и дальнейшем продлении срока уплаты части истекших или отсроченных процентов.

3. Тем не менее окончательно должно быть установлено, что для советского правительства не может быть сделано никаких исключений относительно:

а) долгов и финансовых обязательств, принятых в отношении граждан других национальностей;

б) прав этих граждан на восстановление их в правах собственности или на вознаграждение за понесённые ущерб и убытки».

Началась дискуссия. Советская делегация отказывалась принять предложение союзников. Тогда Ллойд Джордж заявил, что хотел бы посоветоваться со своими коллегами.

Совещание возобновилось в 6 часов 45 минут. Уже первое выступление союзников показало, что они, видимо, договорились и намерены выдержать единую линию. Барту, до этого молчавший, выступил с заявлением: «Необходимо прежде всего, чтобы советское правительство признало долги. Если Чичерин ответит на этот вопрос утвердительно, работа будет продол» жаться. Если ответ будет отрицательный, придётся работу закончить. Если он не может сказать ни „да”, ни „нет”, работа будет ждать».

Ллойд Джордж поддержал ультимативное требование Барту. Советская делегация отстаивала свои позиции. В заключение она заявила, что ей необходимо связаться с Москвой. Было решено, что итальянское правительство примет меры к организации связи с Москвой через Лондон; до получения ответа постановлено было продолжать работу политической комиссии или подкомиссии.

К концу совещания Барту снова попытался произвести нажим на советских делегатов. Он просил сказать, желают ли они соглашения, что их разделяет с союзниками, зачем телеграфировать в Москву? Они говорят только о принципах, а между тем русская делегация уже приняла условия Каннской конференции, которые включают признание долгов. Почему им не повторить то, что они сделали, приняв каннские резолюции? Если они на это пойдут, то будет выиграно 48 часов.

Заседание на этом закончилось. Прессе решено было сообщить, что дискуссия продолжается.

Рапалльский договор (16 апреля 1922 г.). Все дни, пока шли переговоры на вилле Альбертис, Генуя переживала тревогу, Журналисты терялись в догадках, что происходит за стенами виллы. Нервы всех были напряжены. Делегаты беспрерывно сновали из одного отеля в другой, разнося самые противоречивые слухи. Большинство склонялось к выводу, что советская делегация видимо, добилась соглашения с Антантой против Германии. Немецкая делегация была подавлена. Она уже жалела о холодном приёме, оказанном Чичерину в Берлине. О растерянности немцев знали в кругу советской делегации. Поздно ночью 15 апреля из советской делегации позвонили в отель, где разместились германские представители. Дальнейшие события весьма живо изображает бывший английский посол в Берлине лорд д'Абернон в своей книге «Посол мира». Ему б 1926 г. рассказал о них Мальцан:

«К германской делегации в Генуе стали поступать неофициальные сведения из различных источников — от голландцев, итальянцев и от других, — что Россия пришла к соглашению с Англией и Францией, а Германия оставлена в стороне. Ратенау был в отчаянии. Все его планы рушились. Германская делегация всесторонне обсудила положение и в конечном результате решила, что в настоящий момент ничего нельзя предпринять. Отправились спать. В 2 часа ночи лакей разбудил Мальцана: „Какой-то джентльмен с очень странной фамилией желает говорить с вами по телефону”, — сказал он. Это был Чичерин. Мальцан спустился в залу гостиницы в чёрном халате и вёл разговор по телефону, длившийся четверть часа. Разговор сводился к тому, что Чичерин просил немцев прийти к нему в воскресенье и обсудить возможность соглашения между Германией и Россией. Он не сказал о том, что переговоры с западными державами потерпели неудачу, но Мальцан сразу понял, что сообщения о состоявшемся соглашении между Россией и западными державами были ложны. Мальцан вообразил, что русские начнут ухаживать за немцами; поэтому он воздержался от прямого ответа и сказал, что в воскресенье трудно будет встретиться, так как германская делегация организовала пикник, а сам он должен пойти в церковь. Но после того как Чичерин дал обещание предоставить Германии право наибольшего благоприятствования, Мальцан согласился пожертвовать своими религиозными обязанностями и прийти на свидание.

В 2 часа 30 минут ночи Мальцан пришёл к Ратенау. Последний ходил взад и вперёд по комнате в пижаме, с измученным лицом и с воспалёнными глазами. Когда Мальцан вошёл, Ратенау сказал: „Вы, вероятно, принесли мне смертный приговор?” „Нет, известие совершенно противоположного характера”, — ответил Мальцан и передал Ратенау всю историю. Последний сказал: „Теперь, когда я знаю истинное положение вещей, я пойду к Ллойд Джорджу, всё объясню ему и приду с ним к соглашению”. Мальцан возразил: „Это будет бесчестно. Если вы это сделаете, я немедленно подаю в отставку и уйду от государственных дел”. В конце концов Ратенау присоединился к мнению Мальцана и согласился — правда, не совсем охотно — встретиться в воскресенье с русской делегацией. В воскресенье утром состоялось совещание русских с немцами.

Обе стороны были упорны, и дело подвигалось вперёд медленно. Так как немцы были приглашены на завтрак, то в час Дня они прервали переговоры и уехали. В это время Ллойд Джордж позвонил по телефону и сказал: „Я очень желал бы видеть Ратенау возможно скорее; удобно ли было бы ему прийти сегодня на чан или завтра к завтраку? Это приглашение каким-то образом сразу стало известно русским. Вследствие этого они стали более сговорчивы, и вечером того же дня рапалльское соглашение было подписано без дальнейших отсрочек».

Нет сомнения, что Мальцан кое-что исказил, пытаясь представить позицию германской делегации в наиболее выгодном для неё свете и затушевать её двуличное поведение. Он скрыл, что Ратенау, ведя переговоры с Чичериным, не только поддерживал контакт с англичанами, но тайно сообщал в английскую делегацию обо всём, что говорилось с русскими. Мальцан не рассказал, как извивались немцы, то прекращая переговоры, то с отчаянием вновь бросаясь к Чичерину, который спокойно убеждал их бросить колебания. Он не поведал также и о том, как после звонка Чичерина он поднял всю германскую делегацию. Началось знаменитое «пижамное совещание», которое предшествовало заключению Рапалльского договора. Оно продолжалось до 3 часов утра. Ратенау всё ещё противился сепаратному соглашению с русскими, хотя его оппозиция и становилась всё слабее. Мальцан с энтузиазмом высказывался за переговоры. Вирт соглашался с ним. Было только одно сомнение: что скажет Берлин? Немцы в Генуе знали, что президент Эберт и социал-демократы держались западной ориентации и будут протестовать против соглашения с большевиками (позднее, в тот же день, вопрос о возражениях Эберта был урегулирован в длительной беседе по телефону).

Немцы, с соблюдением всяческих предосторожностей, пытались информировать англичан о своём решении вести переговоры с большевиками.

По Рапалльскому договору, подписанному 16 апреля 1922 г., оба правительства взаимно отказывались от возмещения военных расходов и военных, так же как и невоенных, убытков, причинённых им и их гражданам во время войны. Германия и Советская Россия обоюдно прекращали платежи за содержание военнопленных.

Германское правительство отказывалось от требования возвратить национализированную промышленность бывшим германским собственникам при условии, что Советская Россия не будет удовлетворять аналогичных претензий других государств.

Дипломатические и консульские отношения между Германией и Советской Россией немедленно возобновлялись. Оба правительства согласились применять принцип наибольшего благоприятствования при урегулировании взаимных торговых и хозяйственных отношений и благожелательно итти навстречу обоюдным хозяйственным потребностям. Было обусловлено, что договор не затрагивает отношений договаривающихся сторон с другими государствами.

Рапалльский договор явился бомбой, разорвавшейся совершенно неожиданно на Генуэзской конференции. «Это потрясёт мир! Это сильнейший удар по конференции», — воскликнул американский посол в Италии Чайльд, узнав о советско-германском соглашении.

Договор в Рапалло сорвал попытку Антанты создать единый капиталистический фронт против Советской России. Планы восстановления Европы за счёт побеждённых стран и Советской России рушились. Советская дипломатия одержала победу потому, что следовала прямым указаниям Ленина. «Надо уметь использовать противоречия и противоположности между империалистами, — говорил он. — Если бы мы этого правила не держались, мы давно, к удовольствию капиталистов, висели бы все на разных осинах».

Дипломатия Антанты, надеявшаяся поставить на колени Советскую Россию, изъявшая из обсуждения проблему германских репараций как вопрос решённый, потерпела полное поражение. Напротив, обоим своим участникам Рапалльский договор принёс серьёзные политические выгоды. Договор положил конец спорным вопросам прошлого. Взамен Брест-Литовского договора, основанного на насилии, он создавал новые взаимоотношения, обеспечивавшие обоим государствам полное равенство и возможности мирного экономического сотрудничества. Три основных момента в Рапалльском договоре определили его политическое значение. То было, во-первых, взаимное аннулирование всех претензий; во-вторых, восстановление дипломатических отношений между Германией и Россией (после лимитрофов и восточных государств Германия была первой западноевропейской державой, вступившей с Советской Россией в нормальные дипломатические отношения); наконец, в-третьих, экономическое сближение России и Германии, выходивших из изоляции благодаря Рапалльскому договору. Таким образом, разрывалось кольцо экономической блокады вокруг Советской России. С другой стороны, и Германия получала возможность расширить свою торговлю.

Оценивая Рапалльский договор, ВЦИК отметил в специальном постановлении от 18 мая 1922 г., что он «приветствует русско-германский договор, заключённый в Рапалло, как единственный правильный выход из затруднений, хаоса и опасностей войны, признаёт нормальным для отношений РСФСР с капиталистическими государствами лишь такого рода договоры, поручает Совету Народных Комиссаров и НКИД вести политику в вышеуказанном духе и предписывает НКИД и СНК допускать отступления от типа Рапалльского договора лишь в тех исключительных случаях, когда эти отступления будут компенсироваться совершенно особыми выгодами для трудящихся масс РСФСР и союзных с нею республик».

Антанта и Германия. Через два дня после заключения Рапаллъского договора, 18 апреля 1922 г., правительства стран Антанты, Малой Антанты, а также Польши и Португалии адресовали Германии вызывающую ноту. В ней они обвиняли Германию в нелойяльности по отношению к союзникам, в нарушении каннских резолюций, в том, что немецкие представители «заключили тайно, за спиной своих коллег, договор с Россией». Державы, подписавшие ноту, подчеркнули, что после заключения особого соглашения с Россией Германия не может участвовать в обсуждении общего соглашения между прочими странами и Россией. Таким образом, Антанта фактически исключала Германию из политической комиссии Генуэзской конференции. Пресса подняла невообразимый шум вокруг Рапалльского договора, Репарационная комиссия потребовала немедленной присылки официальной копии этого документа, дабы судить, не наносит ли советско-германский договор ущерба правительствам, создавшим репарационную комиссию. Дипломаты Антанты утверждали, что Рапалльский договор нарушает ряд пунктов Версальского договора.

Напуганные поднявшимся шумом, Вирт и Ратенау посетили 19 апреля советскую делегацию. Немцы умоляли вернуть им договор ввиду протестов со стороны союзников. Немцы были в совершенной панике. Они ежеминутно связывались с Берлином, затем пытались броситься к англичанам, потом возвращались к советской делегации с настойчивым предложением отказаться от договора. Встретив категорический отказ советской делегации, немцы просили её поддержать их протест против исключения представителей Германии из политической комиссии. 21 апреля немцы ответили на ноту Антанты. Германская нота подчёркивала, что Рапалльский договор ни в какой мере не вторгается в отношения третьих держав с Россией. 23 апреля союзники послали новую ноту канцлеру Барту. В неё, по предложению Барту, была вставлена следующая фраза: «Нижеподписавшиеся оставляют за своими правительствами полное право считать недействительными и несостоявшимися все те постановления русско-германского договора, которые будут признаны противными существующим договорам».

Новые предложения советской делегации. До сих пор советская делегация в основном отстаивала следующие предложения. Она отказалась обсуждать условия союзников, несовместимые с достоинством Советской страны. Она заявила протест против попытки рассматривать Советскую республику как побеждённую страну. Советская делегация выдвинула свои контрпретензии по возмещению огромных потерь и убытков, причинённых Советской России иностранной интервенцией. «Интервенция и блокада со стороны союзных держав, — заявлял меморандум советской делегации от 20 апреля, — и поддерживаемая ими в течение трёх лет гражданская война причинили России убытки, далёко превосходящие возможные претензии к ней со стороны иностранцев, претерпевших от русской революции».

Советское правительство предлагало полностью аннулировать военные долги. «Русский народ принёс в жертву общесоюзным военным интересам больше жизней, чем все остальные союзники вместе, — напоминал меморандум; — он понёс огромный имущественный ущерб и в результате войны потерял крупные и важные для его государственного развития территории. И после того, как остальные союзники получили по мирным договорам громадные приращения территорий, крупные контрибуции, с русского народа хотят взыскать издержки по операции, принёсшей столь богатые плоды другим державам».

Советская делегация самым категорическим образом высказалась против всякого вмешательства иностранных правительств в судопроизводство или в организацию внешней торговли республики и против какой бы то ни было реституции национализированных предприятий. Желая, однако, найти почву для соглашения и восстановления деловых сношений с иностранным капиталом, советское правительство соглашалось признать за пострадавшими иностранными гражданами право на возмещение убытков. Однако непременным условием оно ставило соблюдение взаимности. Таким образом, убыткам иностранных граждан от действий и распоряжений советской власти был противопоставлен ущерб, причинённый России разорением её союзными и белогвардейскими войсками. Советское правительство не приняло не только реституции, но и обязательной сдачи национализированных предприятий в аренду прежним владельцам. Оно признало, что это нарушило бы суверенитет Российской республики.

Соглашаясь на признание довоенных долгов, советская делегация подчёркивала вместе с тем, что советское правительство в принципе отвергает свою ответственность за обязательства царского правительства и требует отсрочки платежей на тридцать лет, и то при условии предоставления Советской стране займов.

Такова в основном была первоначальная позиция Советской России в Генуе. Но после заключения Рапалльского договора можно было и отступить от этой позиции, ибо он изменил соотношение сил. Рапалльский договор углубил противоречия в лагере империалистов. Положение осложнялось тем, что 31 мая наступал срок платежей Германией по репарациям. Англия колебалась. Ей приходилось выбирать между капитуляцией перед воинствующей Францией пли соглашением с Германией и Советской Россией. Но соглашение с Россией упиралось в проблему частных претензий. В этом вопросе банковские круги Сити проявляли сугубую осторожность.

Перед советским правительством стояла задача использовать колебания Англии и попытаться дальше расколоть фронт капиталистических держав.

20 апреля Чичерин вновь вступил в переговоры с английскими представителями. Ллойд Джордж заявил, что без принятия реституции дальнейшие переговоры представляются излишними. В ответ советская делегация предложила следующую формулу по основному спорному вопросу. «Российское правительство было бы готово вступить в переговоры с бывшими владельцами национализированных промышленных предприятий о предоставлении преимущественного права на концессии в виде аренды на вышеуказанную собственность или удовлетворении их справедливых претензий каким-либо путём по взаимному соглашению».

Формула была представлена англичанам. Но те заявили, что она неприемлема. Они настаивали на включении в нее следующего общего заявления: «Россия согласна возвратить собственность там, где это возможно...» Затем должна была следовать вышеприведённая формула. Но советская делегация категорически отказалась дать требуемое заявление. Тогда представитель англичан министр Эвене предложил вместо слов «возвратить собственность» вставить «возвратить пользование имуществом», оговорившись, что это также вряд ли будет приемлемо для Ллойд Джорджа.

Ллойд Джордж, ознакомившись с новой формулой, обещал уговорить французов и бельгийцев, хотя и признавал это сомнительным.

Чтобы предупредить обвинения в срыве конференции, советская делегация пошла на дальнейшую уступку. В тот же день советская делегация направила Ллойд Джорджу письмо, являвшееся ответом на предложения союзников, выдвинутые на вилле Альбертис. Российская делегация сообщала, что нынешнее экономическое положение России и обстоятельства, приведшие к нему, дают России право на полное освобождение её от всех обязательств путём принятия её встречных исков. Но советская делегация готова сделать ещё шаг по пути разрешения спора: она согласилась бы принять статьи 1, 2 и 3а упомянутого предложения при условии, что, во-первых, военные долги и все проценты по ним будут аннулированы и, во-вторых, что России будет оказана достаточная финансовая помощь. Далее письмо гласило:

«Что касается статьи 3б, то, с оговоркой вышеуказанных условий, русское правительство было бы расположено вернуть прежним собственникам пользование национализированным имуществом, или же, в случае если бы это оказалось невозможным, удовлетворить законные требования прежних собственников либо путём взаимного соглашения, заключённого непосредственно с ними, либо в силу соглашений, подробности которых будут обсуждены и приняты в продолжение настоящей конференции.

Финансовая помощь со стороны других стран абсолютно необходима для экономического восстановления России; до тех же пор не представится никакой возможности взвалить на свою страну тяжесть долгов, которых она не в состоянии будет уплатить.

Русская делегация желает также ясно указать, хотя это и само собой очевидно, что русское правительство не сможет взять на себя никаких обязательств в отношении долгов своих предшественников, пока оно не будет официально признано де юре заинтересованными державами».

21-го утром, по получении письма советской делегации, состоялось совещание официозного характера. В нём приняли участие все члены политической подкомиссии, за исключением России и Германии. Присутствующие выразили сомнение по поводу некоторых пунктов письма. Тем не менее председателю подкомиссии Шанцеру было поручено передать советской делегации, что её ответ может в общем служить основой для дальнейших переговоров.

Днём 21 апреля состоялось официальное заседание подкомиссии. Сообщив об утреннем совещании по поводу письма советской делегации, Шанцер предложил учредить комитет экспертов в составе одного представителя от каждой из пяти держав — инициаторов Генуэзской конференции, одного — от нейтрального государства, одного — от всех других стран, примыкающих к Антанте, и представителя России для более глубокого изучения письма советской делегации.

Комитет экспертов собирался четыре раза. Российскую делегацию расспрашивали главным образом об организации советского судопроизводства. С 24 апреля прекратились всякие заседания.

Сотни чиновников, прибывших со своими делегациями на Генуэзскую конференцию, распространяли самые противоречивые сведения о том, что происходит за её кулисами. В ожидании признания Советской России и восстановления с ней экономических отношений в Геную слетелись представители различных финансовых и промышленных компаний. Особенное возбуждение царило в кругах нефтяных фирм, уже строивших планы захвата и использования бакинской нефти. Оба мировых треста — английский «Ройяль Детч» и американский «Стандарт Ойль» — наперебой: подкупали прессу, политических деятелей и дипломатов, ловя информацию о ходе конференции и взвешивая шансы на получение бакинских концессий.

Для противодействия английскому плану овладения кавказской нефтью создался американо-франко-бельгийский нефтяной союз, лихорадочно разрабатывавший в помощь дипломатии свои проекты экономического закабаления Советской России. Во время Генуэзской конференции происходил съезд нефтяных королей всего мира. Он оказывал за кулисами огромное влияние на делегатов конференции. Представители враждующих групп скупали акции бывших русских нефтепромышленных обществ. Чтобы нанести удар своему конкуренту, «Ройяль Детч» огласил в прессе, будто бы «Стандарт Ойль» приобрёл контроль в товариществе братьев Нобель, одном из крупнейших нефтепромышленных предприятий России. Общество «Стандарт Ойль» заставило Эммануила Нобеля выступить с опровержением. Вместе с тем агенты «Стандарт Ойль» поместили в американской газете сообщение о получении председателем общества заверения от статс-секретаря Юза, что «США не потерпят никакого соглашения, которое исключало бы американский капитал от участия в русских нефтяных концессиях».

В Генуе развёртывалось настоящее сражение нефтяных королей.

28 апреля советская делегация запросила, почему не созываются заседания конференции и её комиссий. Если перерыв заседаний и отсутствие ответа на письмо от 20 апреля означают, что державы берут назад своё согласие принять это письмо за базу для переговоров, то и русская делегация более не считает себя связанной письмом и возвращается к своей первоначальной точке зрения.

Меморандум союзников. Наконец, 2 мая 1922 г. союзники представили свой меморандум. За это время в Париже Пуанкаре резко повернул вправо. Его посетили депутации от Комите де Форж и других реакционных групп, протестуя против всяких уступок России. В Париж был вызван Барту. Ему предложили занять в Генуе более твёрдую позицию. Французы приготовили свой вариант меморандума, англичане — свой; после долгой закулисной борьбы оба варианта удалось, наконец, согласовать. Препровождая союзнический меморандум советской делегации, Шанцер добавил, что французские делегаты пока воздержались от подписания этого документа. Они ожидают инструкции от своего правительства.

Во введении к меморандуму было указано, что правительства Антанты могли бы создать международный консорциум с капиталом в 20 миллионов фунтов стерлингов для финансовой помощи России. Английское правительство могло бы гарантировать товарный кредит России до 26 миллионов фунтов стерлингов и поощрить частные кредиты. Однако союзники требовали от советского правительства категорического отказа от пропаганды, якобы направленной к ниспровержению порядка и политического строя в других государствах, не обещая со своей стороны воздерживаться от антисоветской пропаганды. Далее меморандум гласил: «Русское советское правительство употребит всё своё влияние на восстановление мира (в Малой Азии) и сохранит строгий нейтралитет по отношению к воюющим сторонам». Союзники требовали признания всех долгов, кроме военных, и отказывались принять русские контрпретензии. В случае, если их снимет сама Россия, союзники готовы уменьшить свои требования по долгам.

По основному спорному вопросу о национализированной собственности меморандум требовал: «Возвратить, восстановить или, в случае невозможности, возместить потерпевшим все убытки и ущерб, понесённые вследствие конфискации или реквизиции имущества». Если прежние владельцы не могут быть восстановлены в правах, советское правительство обязано выдать им компенсацию.

Было совершенно очевидно, что меморандум отступает далеко назад от предложений, выдвинутых союзниками на вилле Альбертис. Однако и такого документа Франция не подписала.

Ввиду отказа Франции подписать меморандум заговорили о распаде Антанты.

6 мая, по возвращении из Парижа, Барту выступил с речью на банкете, данном французской печатью в честь английской прессы. Барту говорил о том, что Генуэзская конференция подходит к концу.

Многие поняли выступление Барту как сигнал об уходе Франции с конференции. Такой финал представлялся нежелательным для США, которые в последнее время развивали усиленную работу в Генуе, действуя через Францию. Америка решила повлиять на Англию, тем более, что американскому послу Чайльду сообщили, будто английская нефтяная компания «Ройяль Детч» уже заручилась концессией в Советской России.

Возможно, что случайно в том же ресторане, где происходил французский банкет, в тот же день американский посол Чайльд завтракал с Ллойд Джорджем. Американец заявил английскому премьеру, что курс, взятый на конференции, опасен для англо-французских добрых отношений. Между тем их необходимо сохранить. Вопрос о германских репарациях значительно более важен, чем дальнейшие переговоры с русской делегацией. Вопрос этот, не обсуждаемый1 на конференции, приведёт к кризису, как только для Германии наступит срок уплаты. В конце концов Чайльд заявил, что Америка поддержит линию Франции. Посол советовал отложить конференцию, избрать комиссию для обследования России и не заключать сепаратных соглашений с советским правительством. В кругах делегатов передавали, что Чайльд прямо говорил Ллойд Джорджу об участии Америки в конференции в случае ухода Франции.

8-го утром Ллойд Джордж встретился с русскими делегатами, чтобы поговорить с ними о некоторых пунктах меморандума. Пошли панические слухи, что Англия вступила в соглашение с Россией без участия Франции. Вечером того же дня Ллойд Джордж принял журналистов и заявил, что в случае удовлетворительного ответа со стороны русской делегации переговоры будут продолжаться. Ллойд Джордж добавил: «Когда я вернусь в Англию, два миллиона безработных меня спросят, что я для них сделал».

Немедленно после этого и Барту принял представителей прессы и выступил с примирительной речью. Чувствовалось, что он боится, как бы ответственность за срыв конференции не пала на Францию. Барту рассказал, что по приезде из Парижа имел беседу с Ллойд Джорджем. У обоих было грустное настроение. Вспомнили о совместной борьбе в войне 1914—1918 гг. Констатировали глубокие перемены с того времени, однако решили, что о распаде Антанты всё же нельзя говорить. Барту заявил: «Когда я вернусь в Париж, миллионы владельцев русских ценностей меня спросят, что я для них сделал». В заключение французский министр подчеркнул, что при удовлетворительном ответе русской делегации Франция не уйдёт с конференции.

11 мая советская делегация сообщила свой ответ на меморандум союзников. Прежде всего делегация протестовала против того, что из каннских условий относительно воздержания всех стран от революционной пропаганды меморандум Антанты делает одностороннее обязательство для России. Особое изумление российская делегация выразила по поводу пункта о мире в Азии; именно Советская Россия и требовала пригласить Турцию на Генуэзскую конференцию, ибо присутствие турок способствовало бы скорейшему восстановлению мира в Малой Азии.

Что касается строгого нейтралитета, на котором настаивает меморандум союзников по отношению к войне в Турции, то нейтралитет этот должен быть таким, какого требуют международные договоры и международное право от всех держав.

Во всех остальных вопросах, в частности о долгах и реституции, Россия оставалась на той позиции, которая изложена была в её письме к Ллойд Джорджу. В заключение советский меморандум добавлял, что для разрешения спорных вопросов можно было бы учредить смешанную комиссию, работа которой началась бы в установленное время и в определённом по общему соглашению месте.

Заключительное заседание конференции в Генуе. Генуэзская конференция явно зашла в тупик. Но, как выразился один журналист, Ллойд Джордж заставил и труп конференции проделать сальтомортале, чтобы вывести её из безысходного положения. Подхватив последние предложения советской делегации, Ллойд Джордж предложил назначить комиссию для рассмотрения неразрешённых разногласий между советским правительством и другими правительствами. Эта комиссия должна встретиться с русской комиссией, имеющей те же полномочия. Таким образом, вместо советского предложения о смешанной комиссии Ллойд Джордж настаивал на создании двух комиссий: русской и нерусской. Предметом обсуждения этих комиссий должны были служить вопросы относительно долгов, частной собственности и кредитов. Членам обеих комиссий предлагалось прибыть в Гаагу к 26 июня 1922 г. Кроме того, чтобы ослабить впечатление от проектов советской делегации о всеобщем сокращении вооружений, Ллойд Джордж внёс предложение на время Гаагской конференции отказаться от агрессивных актов.

Это последнее предложение вызвало бурю протеста. Франция не хотела приостановить свою борьбу против Советской России и Германии. Она выдвинула такое количество оговорок, что отказ от агрессий оказывался лишённым всякого реального значения.

Япония также требовала, чтобы обязательства об отказе от агрессий не относились к территории Дальневосточной республики, где стояла японская армия.

Советская делегация заявила, что отказ от агрессий мог бы иметь серьёзное значение лишь в случае принятия советского проекта разоружения или сокращения вооружений. Английское предложение советская делегация дополнила рядом конкретных требований, направленных против белогвардейских банд, которые формировались на территории Франции, Польши и Румынии. Советская делегация настаивала также, чтобы отказ от агрессий распространялся и на Японию, всё ещё державшую под ударом Дальневосточную республику.

После долгих дискуссий было принято соглашение, по которому договор о воздержании от актов нападения предусматривал соблюдение status quo и должен был оставаться в силе в течение четырёхмесячного периода после окончания работ комиссий.

19 мая состоялось последнее пленарное заседание Генуэзской конференции. Была утверждена резолюция о продолжении её работы уже в Гааге. Закрывая конференцию, Ллойд Джордж произнёс речь, в которой пытался доказать, что конференция всё же достигла некоторых успехов; во всяком случае она подтвердила ценность подобных международных совещаний. Особо остановился Ллойд Джордж на позиции России. «Я говорю о меморандуме от 11 мая, — говорил Ллойд Джордж, — Россия нуждается в помощи. Европа и мир нуждаются в продуктах, которые может дать Россия. Россия нуждается в накопленном богатстве и знании, которые мир может предоставить в её распоряжение для её восстановления. Россия в течение целого поколения не сможет возродиться без этой помощи».

Представители других стран также пытались уверить, что Генуэзская конференция дала какие-то результаты. Барту отметил не без юмора, что все ожидали «речей о разрыве»; к счастью, оказалось возможным произносить «заключительные речи».

Советский представитель откровенно говорил о неудаче конференции. Он подчеркнул, что так называемая русская проблема может быть разрешена только при том условии, если все заинтересованные правительства будут рассматривать Советскую страну с точки зрения равноправия, независимо от различия систем собственности. Чичерин выразил пожелание, чтобы этот принцип был признан всеми теми, кто намерен продолжать дискуссию в Гааге. Заставить русский народ принять противоположную теорию так же мало удастся дипломатам, как не удалось это сделать белогвардейцам.

Представитель советской делегации закончил свою речь следующими словами: «Русский народ глубоко жаждет мира и сотрудничества с другими нациями, но — я вряд ли должен добавить — на основе полного равенства».

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ГААГА (1922 г.)

Накануне конференции. На последнем пленуме Генуэзской конференции Барту заявил от имени французской делегации, что будет рекомендовать своему правительству утвердить резолюцию о созыве конференции в Гааге. Однако французское правительство официально не подкрепило заявления своего представителя. Никто не знал, пойдёт Франция в Гаагу или нет. Более того, французская дипломатия сделала всё возможное, чтобы помешать созыву Гаагской конференции. 2 июня Пуанкаре препроводил США и всем союзным правительствам меморандум, в которой настаивал на том, чтобы Гаагская конференция носила совещательный характер и состояла не из полномочных представителей государств, а только из экспертов. Помимо этого, французский премьер требовал, чтобы эксперты союзных правительств предварительно выработали программу совместных выступлений. «В программу Гаагской конференции, — гласил меморандум, — необходимо включить самый подробный и ясно составленный план тех условий, которые Россия должна предварительно принять и относительно которых все державы должны сговориться, прежде чем они будут предъявлены русскому правительству».

В других пунктах Пуанкаре настаивал, чтобы Россия отказалась от своего меморандума от 11 мая, являющегося, по его мнению, «в сущности, требованием капитуляции Европы перед советским строем».

С точки зрения французского премьера, конференция должна была бы ограничиться обсуждением только трёх сторон русской проблемы: вопросов о долгах, о частной собственности и кредитах. Советское правительство обязано признать все военные и довоенные долги. Правда, такое признание не будет означать для него немедленной уплаты. Что касается кредитов, то они могут быть предоставлены советскому правительству исключительно на восстановление сельского хозяйства. В заключение Пуанкаре настаивал на возвращении бывшим собственникам национализированных иностранных предприятий в России.

Вся пресса оживлённо комментировала новый французский меморандум. Некоторые английские газеты заявляли, что Пуанкаре не имеет права предрешать ход Гаагской конференции. Кое-кто недвусмысленно давал понять, что в крайнем случае совещание это может состояться и без участия Франции. Французские газеты в основном отстаивали точку зрения Пуанкаре.

11 июня Англия ответила на французский меморандум. Английское правительство соглашалось с Пуанкаре, что Гаагская конференция должна быть только совещанием экспертов. Однако предварительное определение единой линии Англия признавала нецелесообразным. Возражало британское правительство и против предложения, чтобы Россия взяла назад свой меморандум от 11 мая. Английский меморандум напоминал, что на заключительном пленарном заседании все делегации приняли предложение о созыве Гаагской конференции; этим решением советский меморандум от 11 мая уже был как бы аннулирован.

По вопросу о частной собственности английское правительство высказалось против точки зрения Пуанкаре, усматривая в ней противоречие первому пункту каннских резолюций. «Вернёт ли российское правительство бывшим собственникам конфискованные имущества или даст ли оно им возмещение, — это вопрос, исключительно подлежащий его ведению. Навязывать российскому правительству какой бы то ни было принцип было бы, по мнению англичан, равносильным нарушению права, на что никогда не согласилось бы никакое суверенное государство».

Далее английский меморандум настаивал на организации совещаний о совместной работе с представителями России, если от Гаагской конференции хотят добиться каких-либо практических результатов. В заключение английское правительство выражало пожелание, чтобы ни одно государство не заключало каких-либо сепаратных соглашений с Россией.

Британская нота немедленно вызвала ответ Франции. Отметив с удовлетворением, что британский кабинет признаёт Гаагскую конференцию совещательным органом, в котором будут участвовать только эксперты, французская дипломатия продолжала настаивать на выработке предварительного соглашения. «В настоящее время, — указывала французская нота, — к сожалению, выяснилось, что общего согласия не существует. Генуя обнаружила глубокие разногласия между державами по многим важным вопросам. Благоразумно ли будет с нашей стороны предстать разъединёнными и без определённого плана перед советскими делегатами, которые показали в Генуе такое умение пользоваться малейшими разногласиями между союзниками».

Ответ Франции заканчивался заявлением, что без предварительного соглашения держав Гаагская конференция рискует потерпеть такую же неудачу, какая постигла конференцию в Генуе.

После такого ответа вся французская пресса заговорила, что Франция, видимо, не пошлёт в Гаагу своих представителей; в крайнем случае Франция будет присутствовать на конференции в качестве «наблюдателя».

Вопрос о Гааге повис в воздухе, но не надолго: общее положение в Европе было настолько напряжённым, так много было нерешённых вопросов и в Малой Азии и в Германии, что руководители Антанты вынуждены были пойти на соглашение. 19 июня в Лондоне состоялась встреча Ллойд Джорджа с Пуанкаре на «политическом завтраке», на котором присутствовали Бальфур и Роберт Хорн. На следующий день было опубликовано полуофициальное сообщение о том, что между британскими министрами и Пуанкаре состоялось полное соглашение о сотрудничестве в работах Гаагской конференции. Оба премьера признали, что задача собравшихся в Гааге экспертов заключается в совместном с русскими обсуждении практических способов разрешения таких проблем, как долги, частная собственность и кредиты. Эксперты должны представить своим правительствам доклады о возможности заключить удовлетворительное соглашение с Россией. Однако и после этого правительства оставляют за собой право действовать по собственному усмотрению.

Скоро выяснилось, что «в меню» политического завтрака 9 июня стоял не только русский вопрос. Пресса сообщала, что в беседе были затронуты также вопросы о репарациях, о Танжере и Ближнем Востоке. По вопросу о репарациях было признано, что репарационная комиссия должна определить фактическое положение германских финансов и выяснить, может ли Германия с помощью иностранного займа сбалансировать свой бюджет и восстановить валюту. После этого в Лондоне устоятся дальнейшие переговоры между правительствами. Вопрос о Ганжере решено было обсудить на конференции предстателей французского, испанского и британского правительств в конце июля в Лондоне. По ближневосточному вопросу было постановлено, что правительства должны спешно назначить комиссию для выяснения действительного положения вещей и также обсудить вопрос на июльской конференции в Лондоне.

Русский вопрос был только одной из фигур на шахматной доске английской и французской дипломатии. На сей раз Англия как будто отдавала эту фигуру Франции.

Мирный шаг Советской страны. В разгар этой дипломатической подготовки выступила Советская страна с новым предложением, ведущим к укреплению мира. 12 июня советское правительство обратилось к Латвийской, Польской, Финляндской и Эстонской республикам с нотой, в которой указывало, что Генуэзская конференция уклонилась от обсуждения важнейшего вопроса — всеобщего разоружения. Верное мирной политике, нашедшей своё выражение и в протоколе Рижской конференции от 30 марта, советское правительство «решило обратиться к правительствам Латвийской, Польской, Финляндской и Эстонской республик с предложением делегировать своих полномочных представителей на конференцию для совместного обсуждения с представителями России вопроса о пропорциональном сокращении вооружённых сил представляемых ими стран».

Советское правительство, имея в виду Румынию, заявляло, что готово вступить в переговоры и с теми соседними странами, с которыми у него имеются ещё неурегулированные территориальные и иные вопросы.

Предложение советского правительства о частичном разоружении осталось без ответа. Зависимые от Антанты страны ждали указания от хозяев, — а те послали своих делегатов в Гаагу.

Гаагская конференция (15 июня — 20 июля 1922 г.). Конференция, как это было задумано ещё в Генуе, разделилась на две комиссии — на русскую и нерусскую. Во вторую комиссию входили все делегаты представленных в Генуе стран, но без советских делегатов. Уже это разделение свидетельствовало, что против Советской страны будет создан единый фронт. Это подчёркивалось и тем, что нерусская комиссия собралась в Гааге на 10 дней раньше русской: совещание делегатов нерусской комиссии открылось 15 июня.

Английские и французские дипломаты, невидимому, полагали, что в Генуе, где собрания были открытыми, советские представители произносили свои речи главным образом для широкой публики. В Гааге те же представители усядутся за столом рядом с экспертами, вдали от публики. Союзная дипломатия рассчитывала, что большевики оставят свои декларации и начнут по-деловому договариваться по каждому вопросу. Совещания делегатов нерусской комиссии были объявлены закрытыми. Пресса на них не допускалась. Делегаты под руководством французских представителей усердно разрабатывали предварительные условия для предъявления Советской стране.

Советская делегация прибыла в Гаагу 26 июня. Немедленно по приезде она была приглашена во Дворец мира, к председателю конференции министру иностранных дел Голландии Патану. Последний сообщил, что Гаагская конференция будет состоять из трёх подкомиссий: по частной собственности, долгам и кредитам. Патан предложил советской делегации в свою очередь разделиться на три группы для представительства во всех подкомиссиях. На это последовал ответ, что советская делегация не считает для себя обязательной процедуру, принятую без её участия; поэтому она будет присутствовать во всех комиссиях в полном составе. Чтобы подчеркнуть, что советская делегация ставит всю работу комиссий в зависимость от решения вопроса о кредитах, она предложила созвать третью подкомиссию (о кредитах) в первую очередь. Патэн согласился. В тот же день советская делегация приняла журналистов, которым в продолжение 10 дней все остальные делегации отказывали в какой бы то ни было информации. Журналисты попросили прежде всего осведомить их о состоянии здоровья Ленина, ибо за границей белогвардейцы распространяли фальшивые бюллетени о его болезни.

27 июня советская делегация обратилась к председателю нерусской комиссии с запросом, согласились ли Франция, Бельгия и Норвегия принять резолюцию Генуэзской конференции по созыву Гаагской комиссии и участвуют ли они в нерусской комиссии на основаниях, одинаковых с прочими государствами.

Запрос вызвал замешательство. В течение нескольких дней не было ответа. Делегации, видимо, запрашивали свои правительства. Только 5 июля Патэн сообщил, что Франция, Бельгия и Норвегия принимают участие в комиссиях на совершенно равных с прочими государствами основаниях.

27 июня состоялось первое заседание подкомиссии о кредитах. Председатель подкомиссии заявил, что в Гааге эксперты присутствуют лишь для изучения вопросов, но не для вынесения каких-либо решений. Затем председатель запросил от российской делегации сведения о кредитах, необходимых для реконструкции России. Та же процедура повторилась и во второй подкомиссии — по долгам: председатель подкомиссии сделал ту же оговорку о необязательности решений Гаагской конференции, а затем предложил советской делегации представить сообщение о бюджете и финансовых мероприятиях России. Не отказываясь представить просимую информацию, советская делегация осведомилась, почему принят такой порядок. Застигнутый врасплох этим вопросом, председатель проговорился: он объяснил, что нельзя говорить о мораториуме, т. е. об отсрочке уплаты долгов, не зная финансового положения России. Советская делегация немедленно воспользовалась этой оплошностью: она тут же предложила включить вопрос о мораториуме в порядок дня. Председатель делегации, поняв, что допустил промах, попытался было исправить ошибку. Но сделано это было весьма неловко: он не нашёл ничего лучшего, как заявить, что вопрос о мораториуме вообще не ставится.

В третьей подкомиссии — о частной собственности — всё повторилось по той же программе: сначала председатель подкомиссии заявил о том, что в Гаагу съехались только эксперты, затем он потребовал сведений о том, какие предприятия советское правительство может сдать в концессию.

Советская делегация считала — таково было и общее мнение Генуэзской конференции, — что Гаага является продолжением Генуи: Гаагская конференция начнёт с того, чем кончила Генуэзская. В Генуе советское правительство, при условии получения кредитов для восстановления расстроенного интервенцией и блокадой народного хозяйства и отказа империалистических стран от требований военных долгов, согласилось:

1) Отказаться от контрпретензий за ущерб, причинённый интервенцией и блокадой,

2) признать довоенные долги без процентов,

3) удовлетворить иностранных владельцев национализированных в России предприятий путём предоставления им концессий на их прежние или другие предприятия. Поэтому в Гааге, в ответ на просьбу предоставить информацию, советская делегация сообщила прежде всего, что ей необходим
кредит в 3224 миллиона золотых рублей, точно указав, для каких отраслей промышленности это требуется. На вопрос, какие предприятия предполагается сдать в концессию, советская делегация также представила подробно разработанный список предприятий. Но скоро выяснилось, что эксперты по-своему понимают свою задачу. Они начали с того же, что уже сорвалось на первой конференции: с попытки заставить Советскую
Россию признать все долги и полностью вернуть национализированные предприятия прежним владельцам.

Советская делегация подготовила ответы на все вопросы и представила их на следующих заседаниях подкомиссий. Тогда на неё посыпался ряд новых вопросов: какие власти, центральные или местные, ответственны по вопросам транспорта; с кем, в случае соглашения о кредитах, таковое может быть заключено; какие преимущества предполагает советское правительство предоставить иностранным держателям акций и облигаций определённых железнодорожных линий при эксплоатации этих последних? С удовлетворением приняв заявление русской делегации о восстановлении свободы внутренней торговли, участники подкомиссий просили разъяснений, касающихся внешней торговли. По получении ответов на заданные вопросы члены подкомиссий снова требовали дополнительных данных.

Советская делегация со своей стороны также потребовала информации. В подкомиссии о долгах она просила представить ей статистические данные о русских долгах по отдельным странам и отдельным категориям, в подкомиссии частной собственности — добивалась сведений о сумме иностранных убытков по отдельным странам и т. д. Но в то время как советская делегация представляла свои ответы с аккуратностью и точностью, поражавшими участников конференции, подкомиссии оставляли без ответа большинство вопросов советской делегации. В подкомиссиях заявляли, что советские вопросы преждевременны, что они потребуют много времени на подготовку материалов и т. д. Особый переполох вызвали вопросы советской делегации о социальном положении каждого кредитора и его ежегодном доходе.

Делегаты Гаагской конференции и слышать не хотели о каких-то уступках, которых добилась советская делегация в Генуе. На прямые вопросы советских экспертов, будут ли России даны кредиты, кредитная подкомиссия в конце концов заявила, что никакие правительственные кредиты или правительственные гарантии частных кредитов советскому правительству предоставлены не будут.

Подкомиссия частной собственности в ответ на заявление советской делегации, что вопрос о возмещении потерь иностранцев может быть решён только при получении кредитов, заявила, что кредиты её не касаются, ибо являются компетенцией другой подкомиссии. Что же касается частной собственности, то подкомиссия требовала безусловного признания реституции национализированной собственности или безусловной же реальной компенсации. При этом председатель подкомиссии Ллойд-Гримм разъяснил, что, по мнению подкомиссии, никакой реальной компенсации, кроме реституции, быть не может.

В ответ на заявление Ллойд-Гримма советский представитель процитировал то место из английского меморандума от L июня, в котором английское правительство отказывалось навязывать Советской России ту или иную форму компенсации за конфискованное имущество, считая этот вопрос подлежащим исключительно ведению советского правительства.

Цитируя это место из английского меморандума, советский представитель спрашивал присутствующих, может ли кто-нибудь заключить отсюда, что британское правительство настаивает на реституции.

На это Ллойд-Гримм ответил краткой репликой:

«Российскую делегацию просили заявить, в какой форме будет дана компенсация, и она отказалась ответить на этот вопрос. Пусть же факты говорят сами за себя».

Выступление Ллойд-Гримма было неожиданным для самих членов подкомиссии: представитель английской делегации сошёл с точки зрения английского правительства, которое не настаивало на реституции ни в Генуе, ни в своём ответе от 11 июня на меморандум Пуанкаре. Любопытнее всего было то, что сам Ллойд-Гримм был в Генуе; там как представитель английского правительства он подписывал документы, в которых ни единым словом не упоминалась реституция.

Ясно было, что вопросы решались не в подкомиссиях. Они решались за кулисами конференции, в переговорах с бывшими владельцами национализированных предприятий, нахлынувшими в Гаагу. Это подтверждалось и составом представителей. Председателем французской делегации был Альфан, директор департамента государственных имуществ Франции. Он же состоял директором Бюро защиты частной собственности французских граждан в России. В составе французской делегации был Шевилье, крупный владелец фабрик в России, соучастник французского посла Нуланса в деле организации интервенции. В английскую делегацию входил крупный капиталист Лесли Уркварт, бывший директор правления Русско-Азиатского банка и бывший владелец Кыштымских и Ленских рудников. От Бельгии присутствовали Каттье, директор банка, имевший дело с русскими промышленными бумагами, и Витмер, генеральный секретарь Комитета защиты частной собственности бельгийских граждан в России. Польша была представлена Ястржембским, бывшим директором Русско-Азиатского банка. Японию представляли директор банка в Токио, владелец русских бумаг Яманучи и директор банка в Иокогаме, имевший интересы в сибирских делах, Окубо. От Дании присутствовали председатель Общества защиты датских претензий в России Андерсен и секретарь того же общества Петерсен.

Эти представители всячески извращали позицию советской делегации. С их слов пресса писала, что советское правительство требует больше 3 миллиардов золотых рублей наличными и притом с немедленным переводом в кассу правительства. Тщетно советская делегация разъясняла, что речь идёт не о наличных деньгах, а о кредитах товарами и притом с рассрочкой на три года.

В прессе ссылались на какое-то мифическое заявление Красина, якобы обещавшего Ллойд Джорджу в Генуе сдать в концессию почти 90% прежних предприятий. Красин официально опроверг приписываемое ему заявление.

Но особым влиянием на конференции пользовались представители нефтяных компаний. В Гааге их было ещё больше чем в Генуе. Притом, в отличие от Генуи, в Гаагу прибыл наиболее видные руководители нефтяных обществ. При ехал председатель компании «Ройяль Детч» Генри Детердинг явились представители «Стандарт Ойль». Присутствовали в Гааге и вице-президент и секретарь франко-бельгийского синдиката. Это объединение состояло из тех компаний и групп, которые скупили акции кавказских нефтяных промыслов после их национализации советской властью. Синдикат бы; задуман ещё в Генуе официальным представителем французского правительства Лоран-Эйнаком, который так определи; его задачи: 1) защита прав, приобретённых до войны, а равно и прав, приобретённых от бывших собственников вплоть до 1918 г., и 2) совместная эксплоатация нефтяных месторождений принадлежащих гражданам Франции и Бельгии.

В день открытия Гаагской конференции, 15 июня, в Париже состоялось учредительное собрание франко-бельгийского синдиката. Собрание постановило послать делегатов в Гааг в качестве советников «по делам советского правительства при французских и бельгийских экспертах.

В Гааге франко-бельгийский синдикат вступил в переговоры с Генри Детердингом и другими представителями компании «Ройяль Детч Шелл».

«Можно подумать, — писали авторы книги «Нефтяные тресты и англо-американские отношения», — что настоящей Гаагской конференцией было именно это совещание».

Нефтяные дельцы, видимо, договорились выступать едины фронтом. Во всяком случае, когда советская делегация огласила условия, на которых частные капиталисты могут получить концессии, а также самый список этих концессий, в то числе и на некоторое число нефтяных промыслов, англичане, французы, бельгийцы выступили в прессе единодушно против советского предложения. Впрочем, такое единодушие выдержано было недолго: скоро начались частные переговоры. Советская делегация была приглашена к итальянскому представителю Авеццано, а затем к английскому — Ллойд-Гримму. Её посещал и представители малых держав. Пришли поляки и рассказали между прочим, что Румыния почему-то не получила советской ноты о разоружении. Явился в советскую делегацию с визите и сам румынский представитель. Ему было передано официальное предложение о разоружении. Посетители рассказывали, что экспертов поразил список сдаваемых в концессию предприятий: там оказалось мало предприятий, принадлежавших иностранцам, особенно французам и бельгийцам.

В частных беседах выяснилось, что никаких кредитов ни одно государство предоставить советскому правительству не желает. Речь могла итти максимум о 25 миллионах фунтов стерлингов, которыми английское правительство располагало в силу уже проведённых законов. Но и в этом случае предстояли серьёзные затруднения.

Советскую делегацию запрашивали, является ли представленный список концессий окончательным и соглашается ли российское правительство вернуть иностранцам их собственность в той или иной форме. Советская делегация ответила, что список концессий может быть расширен, что же касается частной собственности, то ни о каких реституциях речи быть не может. Однако советская делегация готова в каждом конкретном случае обсуждать вопрос о той или иной форме компенсации.

Срыв Гаагской конференции. Вопрос о возвращении частной собственности и явился причиной разрыва. Гаагская конференция зашла, как и Генуэзская, в тупик. Это признал и председатель французской делегации на заседании подкомиссии частной собственности в отсутствии русских делегатов. «Гаагский опыт, — говорил он, — показал невозможность, по вине Советов, прийти к благоприятным результатам. Представители Советов во всех своих выступлениях утверждали принципы и доктрины, несовместимые с принципами, существующими во всём остальном мире. При наличии этих обстоятельств французская делегация просит другие делегации принять во внимание настоящее положение и подтвердить свою солидарность. Продолжение гаагских дебатов является бесполезным. Однако, если некоторые делегации имеют ещё какие-нибудь вопросы к представителям Советов, французская делегация ничего не имеет против того, чтобы состоялась ещё одна встреча с представителями Москвы».

15 июля Патэн сообщил советской делегации письмом, что председатель третьей подкомиссии от имени членов всех трёх подкомиссий признал бесполезным продолжать переговоры. Однако, если советская делегация выдвинет какое-нибудь новое предложение, двери конференции остаются открытыми. Услужливая пресса разъяснила, что таким «новым предложением» должно быть согласие советской делегации обсудить вопрос о компенсации за национализированную частную собственность.

Инициаторы Гааги явно вели дело к срыву, пытаясь при этом вину за неудачу конференции свалить на советскую делегацию. Допустить этого было нельзя. 16 июля советская делегация обратилась с письмом к Патэну, где изъявила готовность пойти на обсуждение конкретных форм компенсации бывших собственников-иностранцев, если нерусская комиссия одновременно приступит к обсуждению конкретных предложений предоставлении Советской России кредитов. Советская делегация просила созвать президиум Гаагской конференции совместно с русскими делегатами для обсуждения вопросов дальнейшей работы.

В нерусской комиссии наметился было раскол. Францу отказывались принять участие в переговорах; другие делегат в том числе англичане, стояли за их продолжение. Точка зрев французов победила. Патэн ответил советской делегации, совместное совещание созвано не будет; советская делегат должна явиться в подкомиссию частной собственности, но ли затем, чтобы говорить о новых уступках и притом вне всякой связи с кредитами.

Советская делегация категорически отказалась принять это предложение. Она настаивала на созыве пленума конференции, который ещё ни разу не собирался. Предложение было принято. Сообщая о согласии созвать пленум на 19 июля, Патэн подчеркнул, что заседание состоится лишь для того, чтобы заслушать новые советские предложения. Таким образом отказываясь от всяких уступок, эксперты в Гааге требовали их лишь от советской делегации.

На пленуме конференции, состоявшемся 19 июля, глава советской делегации сформулировал следующее предложен советское правительство признаёт в принципе свою обязанность уплатить довоенные долги и реально вознаградить иностранцев, бывших собственников в России, которые не получат удовлетворения в форме концессий, партиципации (т.е. участия в смешанных предприятиях) и т. д. При этом обязуется в течение двухлетнего срока прийти с заинтересованными лицами к соглашению о порядке уплаты долго)в и вознаграждения.

Советский представитель подчеркнул, что не вносит никаких новых предложений, а лишь пробует уточнить позиции обеих сторон. Если делегаты конференции, не имея ещё полномочий на предъявление определённых требований, запросят свои правительства об отношении их к его формулировке, то советская делегация в свою очередь готова запросить указаний советского правительства. Само собой разумеется, что делегация предпримет этот шаг лишь в том случае, если совете правительство будет признано де юре, ибо это обстоятельство облегчит возможность получения кредитов от частных лиц и групп.

Таким образом, советская делегация выражала готовность запросить своё правительство, согласно ли оно продолжать переговоры на новых условиях, а именно — отказавшись требования немедленного предоставления кредитов.

Председатель английской делегации немедленно заявил, что предложение советской делегации вполне отвечает видам английского правительства. На этом пленум закончился.

В тот же день состоялось заседание нерусской комиссии. После продолжительных прений комиссия вынесла резолюцию, в которой отказывалась заявить о своём согласии с советским предложением и запросить свои правительства. Это означало, что комиссия фактически отказалась продолжать конференцию. Однако, для того чтобы смягчить решение о разрыве, нерусская комиссия отметила, что если советское правительство примет предложение, которое ему будет рекомендовано российской делегацией, то этим будет создана благоприятная обстановка для соглашения.

Неожиданное закрытие Гаагской конференции, несмотря на согласие советской делегации пойти на дальнейшие уступки, объяснялось влиянием закулисных сил, главным же образом нефтяных королей. Генри Детердинг выдвинул идею создания единого консорциума, который целиком взял бы все нефтяные концессии в России. Детердинг предложил франко-бельгийскому синдикату принять участие в этой концессии. У Детердинга при этом был двойной расчёт. Создавая единую англо-франко-бельгийскую компанию, «Ройяль Детч» устранял часть конкурентов в борьбе за концессии на русские нефтяные источники. С другой стороны, вовлекая в единую нефтяную компанию французов и бельгийцев, таскавших в Генуе каштаны из огня для американского нефтяного общества «Стандарт Ойль», Детердинг тем самым ослаблял американского соперника и переманивал к себе его оруженосцев. Однако французы и бельгийцы колебались. Они всё время оглядывались на представителей «Стандарт Ойль».

После длительных переговоров французы из франко-бельгийского синдиката начали сдаваться и решили было пойти на соглашение с Детердингом. Но тут решительно вмешались представители «Стандарт Ойль». Делегат Бельгии на Гаагской конференции Каттье неоднократно посещал американского посла в Гааге. 20 июля Каттье внёс на конференцию следующую резолюцию:

«Конференция обращает внимание всех представленных здесь правительств на желательность того, чтобы все правительства не поддерживали своих подданных в их попытках приобрести в России имущество, ранее принадлежавшее иностранным подданным и конфискованное после 7 ноября 1917 г., без согласия их иностранных владельцев или концессионеров, при условии, чтобы всеми правительствами, принимавшими участие в Гаагской конференции, было на это обращено внимание всех не представленных здесь правительств и чтобы никакое решение не принималось иначе, как совместно с этими правительствами».

Предлагая свою резолюцию, Каттье добавил, что правительство США, не представленное на конференции, одобряет резолюцию и поручило ему сделать об этом официальное заявление. Резолюция была принята. Таким образом, маневр Детердинга был сорван американской компанией «Стандарт Ойль» с помощью франко-бельгийских делегатов Гаагской конференции.

Из Гаагской конференции империалисты не вынесли никаких положительных результатов: единый противосоветский блок создать не удалось.

И Генуя и Гаага показали, что в капиталистическом мире шла борьба двух течений: одно стремилось создать единый фронт против Советской страны, другое разрывало этот фронт. Чем успешнее шло в Советской стране строительство нового общества, чем сильнее становилось его влияние на остальной мир, тем упорнее стремились капиталистические державы образовать единый антисоветский лагерь. Но тот же рост и укрепление Советского государства усиливали противоречия в капиталистическом лагере. Некоторые из капиталистических государств считали более благоразумным не итти на столкновение с могучей Страной Советов, а искать с ней сближения. Активная политика советской власти усиливала эту тенденцию, раскалывая единый фронт империалистов,

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

УГЛУБЛЕНИЕ ПРОТИВОРЕЧИЙ ВЕРСАЛЬСКОЙ СИСТЕМЫ. ОТМЕНА СЕВРСКОГО ДОГОВОРА (1931—1923 гг.)

Ликвидация японской интервенции на Дальнем Востоке. Многочисленные конференции и соглашения, дополнявшие отдельные звенья версальско-вашингтонской системы, не обеспечивали её устойчивости. Противоречия между державами-победительницами, между победителями и побеждёнными, менаду миром капитализма и миром социализма подтачивали её основы. Центробежные силы разрывали оковы, наложенные после войны на слабейшие государства, на народы колоний и зависимых стран. На Ближнем Востоке продолжалась война. Кончились разрывом переговоры в Генуе и Гааге. Рапалльский договор пробил брешь в антисоветском блоке империалистических держав. Разрешить дипломатическим путём в своих интересах русский вопрос им не удавалось.

К осени 1922 г. обострилось положение и на Дальнем Востоке. После Вашингтонской конференции, где Япония заявила о своём уходе из Сибири, она отнюдь не торопилась начинать эвакуацию. Сорвав в апреле 1922 г. Дайренскую конференцию и бросив против Советской России белогвардейских наёмников, японцы, тем не менее, не отказались от попыток дипломатического нажима на Советскую Россию. Вечером 4 сентября 1922 г., в здании японского консульства в манчжурском городе Чаньчунь, открылись — в третий раз за последний год — переговоры между Японией и ДВР, делегация которой представляла также интересы и РСФСР. Японские представители настаивали на заключении договора только между Японией и ДВР. Встретив решительное сопротивление, они в конце концов согласились заключить договор с обоими государствами, но только по тем вопросам, которые касались Дальневосточной республики. В дальнейшем японцы обещали приступить к обсуждению особых торговых соглашений и с РСФСР. Однако делегация ДВР отклонила такое предложение.

Переговоры тянулись. Япония явно выжидала развития нового наступления белогвардейцев. Но открыто сорвать переговоры она не решалась. На одном из заседаний русские представители, потеряв терпение после безуспешных попыток определить предмет переговоров, поднялись с места и направились было к выходу. Председатель японской делегации Мацудайра поспешил предупредить скандал. Он стал заверять русских делегатов, что эвакуация японских войск из Сибири — вопрос решённый.

Но и после этого японская делегация выискивала всяческие предлоги для того, чтобы тянуть переговоры. После напрасных попыток противопоставить интересы ДВР и РСФСР японцы снова вытащили свой старый проект Дайренского договора: они предложили подписать его без обсуждения. Делегация ДВР возразила, что дайренский проект был уже отвергнут; кроме того, очевидно, что РСФСР не имеет к нему ровно никакого отношения.

Тогда японцы вновь выдвинули на сцену «николаевский инцидент». Они заявили, что пока он не будет урегулирован, Япония, даже эвакуировав свои силы из Приморья, будет продолжать оккупацию Северного Сахалина. Делегация ДВР категорически возражала против попыток связать эти два вопроса. 23 сентября переговоры были временно прерваны. По их возобновлении японцы повторили своё заявление относительно оккупации Северного Сахалина. В ответ на это делегация ДВР предложила обсудить, наконец, «николаевские события» по существу. Японцы попали в затруднительное положение: они прекрасно знали, что при первой же попытке серьёзно расследовать этот вопрос немедленно установлен будет провокационный характер «николаевского инцидента». Мацудайра заявил, что Япония не может входить в детали «николаевских событий»: дело в том, что правительства ЭСФСР и ДВР не признаны Японией. Русской делегации оставалось только развести руками: ведь отсутствие признания не мешало до сих пор японским представителям обсуждать с ней целый ряд других вопросов. 26 сентября переговоры были прерваны в третий раз.

9 октября Народно-революционная армия нанесла под Спасском сокрушительный удар белогвардейцам. Остатки разбитых банд в панике отступали к Владивостоку. Опасаясь столкновения с Народно-революционной армией, японские войска покинули город. 25 октября 1922 г. революционная армия вступила во Владивосток. Трудящимися Дальнего Востока в ноябре 1922 г. было постановлено влить ДВР в состав Советской республики как её нераздельную часть.

Оценивая дальневосточную победу, Владимир Ильич отметил заслугу советской дипломатии в этом успехе.

«Прежде всего, — говорил Ленин, — необходимо, конечно, направить наше приветствие нашей Красной армии, которая на-днях оказала ещё раз свою доблесть и, взявши Владивосток, очистила всю территорию последней из республик, связанных с советской республикой... Но вместе с тем мы должны также сказать, чтобы сразу же не впасть в тон чрезмерного самохвальства, что здесь сыграли роль не только подвиг Красной армии и сила её, а и международная обстановка и наша дипломатия.

Было время, когда Япония и Соединённые Штаты подписывали соглашения о поддержке Колчака. Это время ушло так далеко, что многие из нас, пожалуй, о нём совсем и забыли. Но оно было. И если мы добились того, что подобное соглашение уже невозможно, что японцы, несмотря на всю их военную силу, объявили о своём уходе и выполнили это обещание, то тут, конечно, есть заслуга и нашей дипломатии».

Ближневосточный кризис. Незадолго до взятия Владивостока советское правительство сделало попытку ослабить напряженное положение и на Ближнем Востоке. 24 сентября 1922 г. Наркоминдел предложил Англии, Франции, Италии, Югославии, Болгарии, Румынии, Греции и Египту созвать конференцию всех стран, в первую очередь черноморских, заинтересованных в урегулировании ближневосточного кризиса.

Предложение советского правительства не встретило поддержки крупных держав. Они рассчитывали иными путями разрешить в своих интересах ближневосточные вопросы. В частности некоторые влиятельные группы в Англии уже давно стремились к созданию так называемой английской средневосточной империи. Это означало бы соединение всех африканских колоний Англии с Палестиной, Аравией, Сирией, Месопотамией и Индией. Образование такой империи должно было бы чрезвычайно усилить позиции Англии в Средиземном море и в Средней Азии. Разгром Турции в 1918 г. и получение Англией' в 1920 г. мандатов на Палестину и Месопотамию, казалось, открывали путь к осуществлению английского замысла. Однако преградой перед ним встала возрождающаяся Турция. Только разгром кемалистского движения мог привести к созданию британской средневосточной империи.

Подавить сопротивление Турции можно было бы с помощью Франции и Италии. Но обе державы, несомненно, потребовали бы за это серьёзных компенсаций; английской дипломатии больше улыбалась мысль о возможности бить Турцию руками греков. Но и здесь возникало опасение, что победа греков может толкнуть турок на сближение с Советской Россией. По этому английскими политиками выдвигался и другой план: путём дипломатического соглашения с Турцией превратить её в сторожа владений, отошедших от неё к Англии, и в барьер против Советской России.

К августу 1922 г. силы греков ещё не были сломлены, несмотря на ряд поражений, нанесённых им турками. Смирна оставалась в руках греческих войск. Турция, не опасаясь за свой тыл, так как на кавказской границе стояли войска Советской России, бросила против греков все свои силы.

Контрнаступление турок подготовлялось с соблюдением полной тайны: войска передвигались по ночам; главнокомандующий войсками Мустафа-Кемаль выехал из Анкары на фронт, приказав распространить слухи, что устраивает приём в своей резиденции. Ничто не предвещало особых перемен на фронте. И вдруг разразилась катастрофа: начав стремительное наступление 26 августа, турки через пять дней разгромили главные силы греков в районе Афьюмкарагиссара и 2 .сентября захватили в плен командующего греческими войсками генерала Трикуписа.

9 сентября турки вошли в Смирну. В плен было захвачено 50 тысяч греков. В других районах греки были отброшены к морю и едва успели сесть на суда. Победоносные турецкие войска шли к проливам и к Константинополю.

15 сентября 1922 г. состоялось заседание британского кабинета министров. Было решено разослать телеграмму всем доминионам с извещением о критическом положении и с просьбой о помощи. Кабинет министров сообщал правительствам доминионов, что войска Кемаль-паши, не встречающие сопротивления со стороны деморализованной греческой армии, насчитывают всего-навсего 60 — 70 тысяч человек.

«Тем не менее, — говорилось в сообщении премьер-министра, — настоятельно необходимы предупредительные меры. Поражение или унизительная эвакуация союзниками Константинополя могли бы привести к серьёзным последствиям в Индии и среди прочих магометанских народов, за которые мы несём ответственность... Я хотел бы знать, согласны ли правительства (различных доминионов) принять участие в наших наступлениях и желают ли они прислать нам определённый контингент... Если станет известно о том, что все доминионы или хотя бы один из них предлагают послать даже незначительный контингент, то это несомненно очень благоприятно отзовётся на общем положении».

Одновременно кабинет министров решил обратиться к Франции, Италии и балканским странам. Правительства этих стран приглашались принять участие в защите нейтральной зоны; их предупреждали, что появление турок на Балканах гибельно отразится на всём полуострове.

Около полуночи 15 сентября телеграмма в шифрованном виде была отправлена правительствам различных доминионов. Пока там шла её расшифровка, вся пресса уже трубила о её содержании. Министры доминионов узнали о ней раньше, чем получили официальный текст.

Премьер-министр австралийского правительства Юз убеждал парламент помочь метрополии. Он ссылался на интересы империи в Месопотамии, Аравии и Индии, тесно связанные с вопросом о том, в чьих руках находятся Дарданеллы.

С критикой Юза выступили некоторые члены австралийского Парламента. Война, говорил один из них, была всегда делом Англии. Недопустимо, чтобы Австралия вновь втянулась в войну.

Такие же оппозиционные речи раздавались и в Парламенте Новой Зеландии.

Положение Англии осложнилось тем, что по приказу из Парижа французские отряды 19 сентября покинули чанакские позиции. Вслед за французами ушли из Дарданелл и итальянцы.

Английское правительство вынуждено было вступить в переговоры с турками. 23 сентября Англия, Франция и Италия обратились с нотой к турецкому правительству, предлагая послать делегатов на конференцию в Венецию или же в какой-либо другой город. На конференции должны были присутствовать делегаты Турции, Великобритании, Франции, Италии, Японии, Румынии, Югославии и Греции. Союзники обещали после заключения мира вывести войска из Константинополя, возвратить Турции Восточную Фракию, включая Адрианополь, и допустить турок в Лигу наций. Они требовали лишь приостановить турецкое наступление в зоне проливов в течение всего времени переговоров. Союзники обязывались ещё до конца конференции добиться отступления греческой армии за линию, которая будет определена командованием войск Антанты. Для решения этого последнего вопроса предлагалось созвать предварительное военное совещание в Мудании или в Измире.

Турция дала согласие на совещание в Мудании. На ведение переговоров был уполномочен Исмет-паша. Одновременно турки потребовали очистить Фракию до реки Марицы.

Переговоры в Мудании начались 3 октября. Англичане выставили неприемлемые требования. Командующий английскими войсками Гаррингтон говорил Исмету: «Мы уйдём, ваше превосходительство, но мы хотим уйти с честью». Турки упорствовали. Между союзниками не было согласия. Французские делегаты, по утверждению Черчилля, внушили туркам, что они могут получить от Англии больше, чем она предлагает. Не желая уступать англичанам, турки прервали переговоры и возобновили их только 10 октября. 11 октября было подписано соглашение.

Между турецкими и греческими войсками устанавливалось перемирие. Во Фракии греческие войска уводились за реку Марицу. Правый берег Марицы, включая Карагач, оккупировался союзниками до заключения мира. Административная власть в Восточной Фракии передавалась туркам не позже чем через 30 дней. Турки получали право содержать в Восточной Фракии свою жандармерию числом не более 8 тысяч. Турция обязывалась не перевозить войск, не производить наборов и не содержать военных сил в Восточной Фракии до заключения и ратификации мирного договора. Союзные войска оставались вплоть до решения мирной конференции в тех местах, где были расквартированы. Вдоль проливов на азиатской стороне устанавливалась зона, через границы которой турецким войскам запрещалось переходить.

Разгром греков на анатолийском фронте привёл к государственному перевороту в Греции. Король Константин отрёкся от престола. Пять министров и главнокомандующий были арестованы и казнены. 13 октября 1922 г. Греция присоединилась к Муданийскому перемирию.

Поражение греков вызвало правительственный кризис и в Англии. 19 октября 1922 г. Ллойд Джордж подал в отставку. На новых выборах в Парламент консерваторы получили около 350 мандатов. На смену коалиционному кабинету Ллойд Джорджа 23 октября пришло правительство Бонар Лоу.

В новом консервативном кабинете пост министра иностранных дел занял непримиримый противник Советской России лорд Керзон.

Представитель английской аристократии Керзон прошёл обычную для английских дипломатов школу. В молодости, по окончании Итонского колледжа и Оксфордского университета, он занимался научной работой, уделяя много внимания Индии, которую посетил четыре раза. Вообще Керзон много путешествовал. Он побывал в Персии, Афганистане, в странах Ближнего Востока. Результаты своих наблюдений он наложил в ряде книг. В них он уже бил тревогу по поводу «русской опасности», якобы угрожающей Англии в Индии и на Востоке. 1886 г. Керзон был избран в Палату общин от консерваторов. Свою дипломатическую подготовку он проходил в качестве личного секретаря Солсбери в период обострения русско-английских отношений. Заняв пост товарища министра по делам Индии в 1891 г., лорд Керзон накопил большой практический опыт, закреплённый затем его многолетней деятельностью в качестве вице-короля Индии,

Во время первой мировой войны, войдя в коалиционный кабинет Ллойд Джорджа, Керзон стоял на крайних агрессивных позициях.

К началу 1919 г. Керзон стал министром иностранных дел, но самостоятельной политики вести не мог. С падением Ллойд Джорджа в 1922 г. Керзон получил возможность проводить в английской внешней политике свою линию. В историю она вошла под наименованием линии «твердолобых»: всё то, что англичане называют «forward policy» — «наступательной политикой», было характерно для приёмов Керзона.

Этому представителю воинствующего британского империализма и выпала на долю дипломатическая подготовка мирной конференции с Турцией.

Конференция, задуманная Керзоном, намечалась на 13 ноября в Лозанне. Согласие турок на участие в конференции было вызвано прежде всего их истощением после длительных войн. Турция воевала непрерывно с 1911 по 1922 г. Кроме того, турки рассчитывали на поддержку Советской России. Они надеялись, ссылаясь на эту поддержку, выторговать в Лондоне и Париже побольше уступок. Строили турки свои расчёты и на англо-французском антагонизме, углублённом Анкарским соглашением между Турцией и Францией. Наконец, известную роль играли в их поведении и надежды на США, с которыми турки уже вели переговоры о предоставлении концессии.

На Лозаннской конференции лорд Керзон поставил перед собой следующие задачи.

Во-первых, ему нужно было взорвать Московский советско-турецкий договор от 16 марта 1921 г., в части, касающейся проливов, чтобы отдалить турок от России. Во-вторых, Керзон стремился создать постоянную угрозу против Советской России, добившись такого решения вопроса о проливах, при котором в любой момент английский флот мог бы проникнуть в Чёрное море. И то и другое должно было бы оправдать перед английским общественным мнением жертвы, понесённые англичанами при дарданельской операции, ж предотвратить повторение блока между Германией и Турцией.

Третьей целью Керзона было преодолеть французское влияние в Турции и заставить турок искать только английского покровительства.

Четвёртой целью было, внедрившись в Турцию, разрешить в пользу Англии мосульский вопрос.

Для выполнения всех этих целей Керзону нужно было прежде всего отстранить Советскую республику от переговоров и таким образом оставить турок с глазу на глаз с Англией. 27 октября 1922 г. временно исполняющий должность британского официального агента в Москве Питере сообщил Наркоминделу, что Англия, Франция и Италия решили созвать в Лозанне конференцию для заключения мирного договора с целью положить конец войне на Ближнем Востоке. На конференцию, кроме указанных трёх держав, приглашались также Турция, Япония, Румыния, Югославия и Греция. Советскую Россию допускали к участию «в комиссии по территориальным и военным вопросам», и то лишь на те заседания, которые специально посвящены будут вопросу о режиме проливов. Наркоминдел в ноте от 2 ноября 1922 г. возражал против столь странной системы представительства на конференции. В самом деле, на конференцию приглашалась Япония, не имевшая как будто никаких территориальных интересов на Ближнем Востоке; зато вне конференции оставалась такая черноморская страна, как Болгария. Разумеется, протестовало советское правительство и против попытки отстранить его от участия в работе конференции на равных с другими державами условиях.

Опасаясь, что советская делегация не получит возможности развернуть на конференции свою программу, . советское правительство решило заранее открыто изложить свой план урегулирования вопроса о проливах. В день, когда получено было приглашение на конференцию, Ленин дал интервью корреспонденту английских газет «Observer» и «Manchester Guardian» Фарбману. На вопрос корреспондента: «Какова русская программа разрешения вопроса о проливах?», Ленин ответил:

«Наша программа относительно проливов (пока ещё приблизительная, конечно) содержит в себе, между прочим:

Во-первых, удовлетворение национальных стремлений Турции...

Во-вторых, наша программа заключает в себе закрытие проливов для всех военных кораблей в мирное и военное время. Это — непосредственный ближайший торговый интерес всех держав, не только тех, территории которых непосредственно прилегают к проливам, но и всех остальных...

3-третьих, наша программа относительно проливов состоит в полной свободе торгового мореплавания».

Не ответив на протест Советской России, лорд Керзон продолжал дальнейшую подготовку конференции. Он спешил набрать как можно больше козырей. Среди них немалую роль играл Мосул. Хотя Мосул был захвачен англичанами и там стояли британские войска, однако захват этот не был ещё достаточно оформлен. Английская дипломатия решила включить Мосул в состав подмандатного Ирака; таким образом она рассчитывала закрепить за собой нефтеносный район. Но и это мероприятие было трудно оправдать: Мосул населён не ара-курдами и турками. Английская дипломатия решила обойти это препятствие. Когда осенью 1922 г. началось национальное движение среди жителей Ирака, Англия попыталась использовать его в своих интересах. В английских газетах появились резолюции, якобы полученные из Ирака: в них требовалось восстановить «тысячелетнее историческое право» населения Ирака и укрепить его господство над «местопребыванием ассирийских царей в Ниневии». Эти исторические экскурсы объяснялись весьма простым фактом: развалины Ниневии находились недалеко от Мосула, В октябре 1922 г, подстрекаемые известными кругами в Англии значительные арабские отряды, во главе которых стояли англо-индийские офицеры, вторглись из Ирака в спорную территорию северной Месопотамии; они шли, чтобы «защитить и освободить своих братьев от жестокого турецкого гнёта». Таким образом, Керзон мог явиться на Лозаннскую конференцию, уже превратив Мосул с помощью Ирака в «арабский» город.

Вслед за тем перед Керзоном вставала другая дипломатическая задача, — она была нелёгкой: нужно было, чтобы французы, которые раньше поддерживали турок против англичан, стали на сторону Англии и начали действовать против Турции. Керзон прибег к неплохо задуманному маневру. Ссылаясь на необходимость изолировать Турцию и противопоставить ей единый фронт союзников, лорд Керзон предложил отсрочить Лозаннскую конференцию с 13 ноября до 20 ноября, а предварительно организовать совещание премьеров Антанты в Париже для согласования действий. Когда 12-го вечером представитель Турции Исмет-паша прибыл в Лозанну, на вокзале его встретил генеральный консул Франции с приглашением от имени Пуанкаре пересесть в поезд, идущий в Париж. Исмет сухо отказался.

14 ноября Керзон предложил французам образовать единый фронт против турок — вплоть до применения военных санкций, но при условии отказа от Анкарского договора. Пуанкаре, уже решивший вторгнуться в Рур, боялся раздражать Керзона; поэтому он пошёл на соглашение. Во Франции в это время происходила яростная борьба между сторонниками и противниками Анкарского соглашения. Французские держатели Оттоманского долга объявляли Анкарское соглашение «изменой священным традициям»; они предавали проклятию Франклен-Буйона и, грозя скандалом, не допускали внесения договора на утверждение Парламента. Французскую позицию поддерживала керзоновская пресса; она кричала об унижении и ограблении французов, якобы учинённом кемалистами. Напротив, сторонники Анкарского соглашения, главным образом из лагеря радикал-социалистской партии, требовали скорейшего примирения с Турцией. Пуанкаре бросил им подачку: он отозвал французские войска из Чанака в Константинополь и пообещал включить Анкарское соглашение в Лозаннский договор. На самом же деле он, конечно, собирался похоронить это соглашение. Пуанкаре отнюдь не хотел победы Керзона; напротив, он был заинтересован в длительной борьбе между Англией и кемалистами.

Сначала Керзон вёл переговоры в Париже с Пуанкаре; 18 ноября оба они встретились с Муссолини. В печати было опубликовано сообщение о полном единодушии союзников в ближневосточных вопросах. Однако в действительности было трудно примирить их противоречивые интересы.

Американский посол в Италии Чайльд рассказывает, что после встречи союзников он имел беседу с Пуанкаре. Подтвердив сообщение о создании единого фронта, Пуанкаре вслед за этим добавил, что «Франция не послала и не пошлёт дополнительных военных частей, чтобы исправить ситуацию, созданную глупостью и интригами другой нации». Пуанкаре добавил, намекая на Анкарское соглашение, что «Франция — единственная страна, которая уже заключила соглашение с Турцией». Что касается Муссолини, то, по свидетельству того же Чайльда, он вообще отрицал существование единого фронта.

Восстанавливая французские финансовые круги и рантьеров против «капитуляции перед анатолийскими варварами», Керзон тем временем сам вступил в переговоры с турками. Он предлагал английское решение вопроса о проливах за уступки в пользу Турции в других вопросах: безоговорочное возвращение Киликии туркам, ликвидацию Севрского договора. Турецкая дипломатия уже склонялась к тому, чтобы поступиться своими интересами: в борьбе с Францией по поводу капитуляций и других экономических вопросов турки хотели опереться на Англию.

С такими козырями явился Керзон в Лозанну.

Лозаннская конференция (20 ноября 1922 г. — 24 июля 1923 г.). 20 ноября в казино в Лозанне открылась конференция. На конференции Англия была представлена лордом Керзоном, Франция — Пуанкаре, Италия — Муссолини. На ней присутствовали также делегаты от Японии, Турции, Греции, Югославии, Болгарии и Румынии. Соединённые штаты Америки не принимали участия в конференции; они прислали лишь своих представителей в качестве «наблюдателей».

Тщательно подготовляя конференцию, Керзон заранее обдумал вопросы её организации. Он предложил разбить конференцию на три комиссии: первую — по территориальным и военным вопросам, вторую — о режиме иностранцев и нацменьшинств, третью — по вопросам финансовым и экономическим. Сокращённо эти комиссии назывались: политическая, юридическая и экономическая. Турецкий представитель Исмет-паша настаивал, чтобы председательствование в одной из трёх комиссий, а также пост заместителя секретаря конференции были предоставлены туркам. «С жестом негодующего царственного величия». Керзон отверг все эти предложения.

Председателем первой комиссии был сам лорд Керзон. Он предложил заняться прежде всего вопросом о европейской границе Турции. Турки требовали установления тех границ, которые были указаны в договоре между Болгарией и Турцией в 1913 г.; что касается Западной Фракии, то они настаивали на проведении там плебисцита. Лорд Керзон старался оставить туркам в Европе как можно меньше территории. С целью полной изоляции Турции он поддерживал слух о возможности создания против неё блока балканских стран. В газетах появились сообщения об организации балканского союза. Слух этот продержался, однако, не более одного-двух дней. На самом деле между балканскими странами тут же на конференции вспыхнули разногласия. Болгария, приглашённая для участия только в одной комиссии, настаивала на предоставлении ей выхода в Эгейское море и требовала передачи ей района Дедеагача. Венизелос заявлял, что Греция и без того идёт на крайние уступки; поэтому он категорически высказался против передачи болгарам Дедеагача. Турки со своей стороны старались расколоть фронт балканских государств: они внесли предложение о нейтрализации Дедеагача, поддержав Болгарию против Греции.

Лорд Керзон явно спешил покончить с территориальными вопросами до приезда советской делегации, — её ждали к началу декабря. К тому же англичане подозревали, что французы намеренно затягивают Лозаннскую конференцию, чтобы отвлечь внимание Англии от подготовляемой оккупации Рурской области.

Керзон хотел закончить Лозаннскую конференцию в две-три недели. В Лозанне начались частные совещания. Керзон несколько раз встречался с турками, убеждая их уступить. Наконец, 25 ноября, на заседании комиссии, от имени союзников и всех балканских стран Керзон предложил туркам согласиться на те же условия, которые выдвинуты были в ноте союзников от 23 сентября: демилитаризацию границы вдоль реки Марицы на 30 километров в обе стороны и оставление Западной Фракии за греками. Вместе с тем лорд Керзон выступил против требования турок вернуть им Карагач, составлявший железнодорожную станцию Адрианополя. «Вы хотели получить Адрианополь, — убеждал лорд Керзон турок, — мы его вам оставляем; Карагач же только пригород, к тому же населённый греками; наконец, Карагач должен быть включён в демилитаризованную зону»; таким образом отпадает военная угроза Адрианополю, чего боятся турки.

В заключение Керзон добавил, что все союзники и балканские страны согласились на предлагаемую Турции границу. Турция попросила несколько дней на подготовку ответа.

Мосульский вопрос. С той же настойчивостью и поспешностью лорд Керзон добивался решения и мосульского вопроса. Нефтяной район Мосула принадлежал «цивильному листу» султана, т. е. до 1909 г. считался султанской собственностью. Во время младотурецкой революции Мосул был конфискован. В тот же период начались переговоры с «Тэркиш Ойль Компани», главным акционером которой был Керзон. В 1918 г. Турция, после поражения, боясь потерять Мосул, вернула собственность, на него наследникам турецкого султана Абдул-Гамида; наследники же передали свои права американской компании, которая стала выступать против «Тэркиш Ойль». Не случайно лорд Керзон, излагая вопрос о Мосуле, считал необходимым подчеркнуть, что его лично вовсе не интересует, имеется нефть в этой области или нет.

Турки решительно высказались за сохранение Мосула в их руках. Для них Мосул важен был не только как нефтяной район, но и как стратегический пункт: он являлся ключом к Курдистану.

Борьба вокруг Мосула осложнилась вмешательством США. В Лозанну прибыл сенатор Гамильтон-Леви защищать интересы американского нефтяного треста «Стандарт Ойль». В печати сообщали, что американцы добиваются у турок железнодорожной концессии в районе Мосула с правом эксплоатации нефтяных источников на расстоянии 20 километров по обеим сторонам железной дороги.

В разгар закулисной борьбы между нефтяными магнатами выступил американский посол Чайльд. 26 ноября он сделал официальное заявление о позиции США. Чайльд отметил, что все прежние соглашения между Англией, Францией, Италией имели целью раздел сфер влияния между ними. Это не отвечает требованиям экономического равенства, которые отстаивают США; все державы должны признать принцип «открытых дверей».

Выступление американского наблюдателя произвело большое впечатление. Было ясно, что Англии придётся итти на уступки и разделить плоды мосульской победы с американским партнёром.

Вопрос о проливах на конференции. К этому времени вопрос о проливах заслонил собой другие спорные проблемы. В конце ноября в Лозанну приехала советская делегация. Немедленно по приезде она потребовала допустить её к решению всех вопросов Лозаннской конференции. Все с нетерпением ждали выступления* советских делегатов. По общему признанию европейской прессы, присутствие их поддерживало сопротивление турок. В беседе с корреспондентом американской газеты «Chicago Tribune» 3 декабря представитель турецкой делегации заявил от имени Исмет-паши, что сами турки будут присутствовать на заседании едва ли не в роли наблюдателей: активное наступление по вопросу о проливах поведут русские.

4 декабря на заседании комиссии по проливам выступил глава советской делегации Чичерин. Приветствуя созыв Лозаннской конференции, имеющей целью установление мира на Ближнем Востоке, советский представитель отметил, что делегация России, Украины и Грузии, к сожалению, не была допущена к участию во всех комиссиях конференции. Чичерин заявил, что советская делегация будет стремиться осуществить следующее: «1) равенство положения и прав России и её союзников с положением и правами других держав и 2) сохранение мира и безопасности территорий России и союзных с нею республик, равно как свобода их экономических сношений с другими странами».

Далее глава советской делегации, оставив за собой право подвергнуть рассмотрению все проекты о проливах, изложил основной принцип советской программы: «Постоянная свобода торгового мореплавания и мирных морских сообщений в Босфоре, в Мраморном море и в Дарданеллах должна быть обеспечена абсолютно и без какого-либо ограничения. Сохранение мира на Чёрном море и безопасность его берегов, равно как и сохранение мира на Ближнем Востоке и безопасность Константинополя должны быть прочно гарантированы, а это означает, что Дарданеллы и Босфор как в мирное время, так и в военное должны быть постоянно закрыты для военных и вооружённых судов, а также для военных летательных аппаратов всех стран, за исключением Турции».

Признавая, что Дарданеллы и Босфор принадлежат Турции, советская делегация высказывалась за восстановление и сохранение во всей полноте прав турецкого народа на свои территории и на свои воды. Далее Чичерин объяснил, почему вопрос о проливах представляет жизненный интерес для советских республик. Прежде всего проливы имеют огромное экономическое значение: больше 70% всего хлебоэкспорта из России до войны шло через порты Чёрного и Азовского морей. Ещё большую важность имеют проливы с точки зрения обороны. С того момента, как согласно Мудросскому перемирию военные флоты держав получили возможность входить в Чёрное море, безопасность советских республик оказалась под постоянной угрозой. Державы Антанты снабжали армии Деникина и Врангеля; они оккупировали Одессу, Николаев, Херсон, Севастополь, Батум и другие прибрежные города Чёрного моря. В 1921 г. союзническая эскадра вела борьбу против грузинского народа, который взял в свои руки власть.

Глава советской делегации подчёркивал, что открытие проливов для военнгих кораблей затрагивает интересы не только Советской Россией и её союзников, но также и турецкого народа. В этом вопросе Чичерин отметил совпадение точек зрения России и Турции. В доказательство Чичерин прочитал статью 4 турецкого «Национального обета»:

«Безопасность» Константинополя, столицы империи и местопребывания халифата и оттоманского правительства, — гласил «Обет», — так же как и безопасность Мраморного моря должны быть ограждены от всякого на них посягательства.

Раз этот принцип будет установлен и принят, нижеподписавшиеся готовы примкнуть ко всякому решению, которое будет принято по общему соглашению оттоманским правительством, с одной стороны, и заинтересованными державами, с другой, в целях обеспечения открытия проливов для мировой торговли и международных сообщений».

Советская декларация произвела сильное впечатление. Все ждали ответного выступления Керзона. Но он не взял на себя инициативы боръбы с советской делегацией. Он выдвинул против неё пред став щелей балканских стран. По предварительному сговору Керзоне предполагал открыть бой выступлением двух прибрежных черноморских стран; затем должен был выступить он сам в роли их защитника. Председатель румынской делегации Дука от имени своего правительства изложил по существу антантовскую точку зрения. Румынский делегат требовал пропуска через проливы не только торговых, но и военных судов, без всяких оговорок и ограничений, демилитаризации проливов и контроля над ними международной комиссии, аналогичной дунайской, под руководством Лиги наций.

В заключение Дука заявил, что Румыния постарается заключить с советской федерацией договор о взаимном ненападении и разоружении на Чёрном море. Таким образом, румынский делегат требовал открыть доступ английскому и французскому флотам в Черное море в то же время разоружить советские республики.

Делегат от Болгарии также требовал демилитаризации Чёрного моря, контроля над проливами международной комиссии с участием Болгарии и свободного прохода коммерческих кораблей в мирное и военное время.

Председатель турецкой делегации Исмет-паша ограничился повторением общих принципов, провозглашённых в «Национальном обете» Анкарского национального собрания. При этом, возражая против свободы военного воздухоплавания в зоне проливов, Исмет заявил, что проливы должны быть открыты для мировой торговли, но без ущерба для безопасности Константинополя.

Лорд Керзон, несмотря на настояния Чичерина, отказался изложить программу Антанты. Он лишь не преминул ядовито заметить И смету, что русская делегация говорит как будто бы не только от имени России, Грузии и Украины, но также от имени Турции: очевидно, турки или неспособны или не желают определить свою самостоятельную позицию.

Следующее заседание решено было созвать через 3 — 4 дня. Во время перерыва распространились сведения об отсрочке Лозаннской конференции. Перерыв между заседаниями был использован для нажима на турецкую делегацию.

На заседании 6 декабря Керзон выступил с ответной речью, направленной целиком против советской делегации. По мнению Керзона, советские республики стремятся к утверждению своей гегемонии на Чёрном море, хотят исключить все другие державы от участия в контроле над проливами и предоставить этот контроль одной Турции. Ссылаясь на режим в Панамском, Суэцком и Кильском каналах, где будто бы существует свободный режим, лорд Керзон утверждал, что Россия желает превратить Чёрное море в российское озеро и распоряжаться там, как у себя дома, возложив на Турцию роль военного стража у его выходов. Далее лорд Керзон изложил план Антанты. Англия добивалась полной свободы прохода через проливы днём и ночью, каков бы ни был флаг, без всяких формальностей, сборов или пошлин, для военных кораблей, включая вспомогательные суда, для военных транспортов, авиаматок и аэропланов. Предполагалось, что максимум судов, которые любая страна может провести через проливы в направлении Чёрного моря, не должен превышать военно-морских сил самого мощного флота, принадлежащего прибрежному государству в бассейне Чёрного моря. Вместе с тем державы оставляли за собой право посылать в Чёрное море не более трёх судов, из которых только одно могло превышать 10 тысяч тонн. Наконец, Керзон настаивал на демилитаризации проливов и ряда островов, прилегающих к проливам. По его предложению, в демилитаризованной зоне не должно было существовать никаких укреплений, никаких постоянных артиллерийских установок и морских баз.

Для осуществления контроля в демилитаризованных зонах Керзон предлагал создать международную комиссию из представителей Франции, Англии, Японии, Италии, России, Америки, Турции, Греции, Румынии, Югославии и Болгарии под председательством турка.

Речь Керзона была пересыпана любезностями по отношению к Турции, но содержала ряд плохо скрытых угроз против Советской России.

Вслед за Керзоном выступил французский делегат. Он открыто поддерживал английскую позицию. Те же положения — в менее откровенной формулировке — развивал и представитель Италии.

Против Керзона выступил Чичерин. Он высмеял Керзона за попытку взять на себя роль защитника черноморских стран. В Нейи, говорил он, Антанта обезоружила Болгарию и лишила её прав на охрану своей безопасности; здесь же, на конференции, лорд Керзон заботится о безопасности Болгарии открытием Чёрного моря для английских кораблей. А разве Румыния является соседкой России со вчерашнего дня? — спрашивал Чичерин. — Между тем она никогда не возражала против закрытия проливов.

«Слушая г. председателя, — говорил Чичерин, — я получил впечатление, что основной мыслью его экспозе является создание системы, направленной против России. Мы вам предлагаем мир, а вы растягиваете до бесконечности борьбу против нас. Россия находится в начале нового периода, и мы хотим начать этот период, создавая вокруг нас прочные условия мира, между тем как вы хотите поставить нас в условия, понуждающие нас к борьбе. Русская революция сделала из русского народа нацию, вся энергия коей сосредоточена в его правительстве с силой, небывалой в истории; если ему навязать борьбу, он не сдастся. Вы, может быть, беспокоитесь потому, что наши всадники вновь появились на высотах Памира, и потому, что вы не имеете более перед собой царя-полуидиота, который в 1895 г. уступил вам хребет Гинду-Куша. Но мы предлагаем вам не борьбу, а мир, основываясь на принципе средостения между нами и на принципе свободы и суверенитета Турции».

Заседания комиссии о проливах явно превращались в единоборство Советской России с Англией.

Между тем Англия продолжала вести сепаратные переговоры о проливах с турками, обещая им уступить в других вопросах. По распоряжению английских властей британские войска были удалены с набережных Константинополя. В конце концов под непрерывным нажимом англичан турки пошли на уступки.

На третьем заседании, состоявшемся 8 декабря, выступил Исмет-паша. Он доказывал, что Турция всегда выполняла международный договор о проливах и никогда не нарушала интересов других держав. Исмет-паша соглашался с предложениями проекта союзников о пропуске военных судов, но высказывался за свободу прохода только лёгких военных кораблей, сопровождающих коммерческие суда. Турки соглашались н на демилитаризацию проливов, за исключением Босфора, на свободный проход для коммерческого флота и лишь требовали гарантировать безопасность проливов, Константинополя и Мраморного моря.

Выступление Исмет-паши подтвердило предположение советской делегации, что между Турцией и Англией ещё до Лозаннской конференции было достигнуто соглашение.

В тот же день выступил с речью Чичерин. Прежде всего он отметил необоснованность сравнения, проведённого Керзоном между проливами и Суэцким и Панамским каналами. Оба какала являются важнейшими мировыми путями сообщений и одинаково укреплены. Канал Панамский не подчинён никакому международному контролю; что касается канала Суэцкого, то хотя он и подлежит ведению международной комиссии, но она не созывалась ни разу. Таким образом, требуя свободы укрепления проливов Босфора и Дарданелл, Советская Россия настаивала на применении тех же принципов, которые Америка и Англия осуществляют в отношении Суэцкого и Панамского каналов.

Советское правительство требовало закрытия проливов для военных судов. Такое решение представляло для него известные неудобства, так как не позволяло Советской России посылать свой флот из Чёрного моря в Средиземное и свободно перебрасывать его в Балтийское море или на Дальний Восток. Идеальным разрешением проблемы было бы полное и повсеместное прекращение всякого рода морских вооружений. Но при данных условиях единственно возможным компромиссом являлось закрытие Турцией проливов для военных судов.

Решительное выступление советской делегации произвело сильнейшее впечатление на конференцию и на прессу. Несмотря на это, балканские делегаты заявили о своём согласии с антантовским планом. Лорд Керзон подхватил предложение турок. Он согласился вести переговоры об известном ограничении военно-морских сил, проходящих через проливы. Для обсуждения военно-технических вопросов Керзон предложил создать комиссию экспертов.

Советский делегат немедленно потребовал включить в сообщение, предполагавшееся к опубликованию в прессе, что русская делегация примет, наравне с Турцией, участие в комиссии экспертов. В ответ лорд Керзон заявил, что целый ряд военно-технических вопросов касается одних лишь союзников и Турции. Было ясно, что Англия стремится вести

переговоры с турками в отсутствие советских делегатов. 9 декабря глава советской делегации в ноте на имя лорда Керзона протестовал против недопущения представителей России в комиссию экспертов. 12 декабря советский делегат явился в комиссию экспертов. Оказалось, что там уже несколько дней занимаются согласованием проекта Антанты и турецких предложений. На следующий день советская делегация заявила новый письменный протест.

На 18 декабря было назначено пятое заседание комиссии. Советская делегация внесла свой контрпроект. Настаивая на запрещении доступа в проливы военных судов в мирное время, предложение советских представителей допускало, что в отдельных, совершенно исключительных случаях и для специальных целей турецкое правительство имеет право разрешать проход через проливы лёгким военным судам, за исключением подводных лодок.

Такое же исключение допускалось советским проектом для лёгких военных судов нейтральной принадлежности и во время войны, когда сама Турция остаётся нейтральной. Если же Турция принимает участие в войне, то допуск военных судов других держав обставляется условиями, которые Турция сочтёт необходимыми.

Несмотря на примирительный характер нового советского предложения, конференция его не обсуждала. 19 декабря лорд Керзон предложил его отклонить.

Лозаннская конференция вступила в период обсуждения отдельных деталей, так как в основном вопрос о проливах был уже решён. И эта работа происходила за кулисами конференции. Лорд Керзон несколько раз утверждал, что комиссия экспертов создана только для уточнения некоторых технических вопросов. Но однажды в материалах, разосланных секретарём: конференции, указан был специальный орган под наименованием «комиссии экспертов по изучению режима проливов». При этом «участниками» значились представители Англии, Франции и Италии, с одной, и Турции, с другой стороны. Здесь уже официально констатировалось, что невинные «эксперты», существовавшие только для дачи «объяснений», на деле составляли подкомиссию проливной комиссии, на которой дермы Антанты представляли и себя и своих вассалов и из которой советские представители были исключены.

Керзон явно спешил покончить с вопросом о проливах, чтобы поскорее избавиться от советских делегатов. По существу, а добился намеченной цели, навязав туркам свои проект режима проливов. Теперь ему оставалось лишь наблюдать за ходом борьбы между Францией и Турцией.

Капитуляции. Капитуляции или привилегии европейских Капитуляции держав в Турции были установлены ещё в средние века. В 1535 г. султан Сулейман Великолепный заключил по этому вопросу соглашение с Франциском I. С течением времени возникли и другие соглашения того же рода. Согласно им всякий иностранец, пользующийся режимом капитуляций, находился под защитой консула своей страны. Он освобождался от местных сборов и налогов. Турецкая полиция без консула или его доверенного лица не имела права проникать в квартиру иностранца или производить у него обыск. Споры между иностранцами разрешались консульскими судами. При тяжбах с турками иностранец обязан был обращаться к турецкому суду, но последний не имел права разбирать дело без консула или его доверенного. Совершенно очевидно, что режим капитуляций представлялся несовместимым с суверенитетом Турецкой республики.

Турецкая делегация категорически требовала отмены режима капитуляций. Союзники соглашались прекратить его действие. Однако они настаивали на введении новых гарантий, которые по существу являлись теми же капитуляциями. Союзники соглашались, например, чтобы все конфликты между иностранцами, проживающими в Турции, разрешались турецкими трибуналами; но эти органы должны были формироваться из европейских юристов, которые будут рекомендованы международным Гаагским трибуналом. Чтобы склонить турок к согласию, Керзон предложил сохранить переходный режим на 10 лет. Он угрожал, что в противном случае иностранцы откажутся ввозить свои капиталы в Турцию. Настойчиво убеждал турок пойти на уступки и японский делегат барон Ганши. «Японии, — говорил он, — понадобилось 20 лет для освобождения от капитуляций; поэтому и турки должны примириться с „переходным” режимом».

Турки не уступали. Тогда председатель комиссии выдвинул компромиссное предложение: создать в Турции специальную комиссию в составе пяти членов, назначаемых турецким правительством, с тем, однако, чтобы трое из них приглашались из международного Гаагского трибунала. Этой комиссии предлагалось намечать список кандидатов для турецких судов.

Сделка о Мосуле. Тем временем подвигалось вперёд и разрешение вопроса о Мосуле. В борьбе за этот нефтеносный район стороны пользовались аргументами, опирающимися на национальный состав его населения. Турки утверждали, что из 503 тысяч душ этого населения, не считая кочующих бедуинов, 281 тысячу составляют курды, 146 тысяч — турки, 43 тысячи — арабы, 31 тысячу — не-мусульмане. Считая курдов нацией туранского происхождения, Исмет-паша утверждал, что турецкая часть населения Мосула составляет 85%.

Англичане исчисляли население Мосула в 785 тысяч душ, из них 454 тысячи курдов, 185 тысяч арабов, 65 тысяч турок, 62 тысячи христиан и 16 тысяч евреев. Курдов англичане признавали народом иранского происхождения. Таким образом, по их расчётам, турки составляли лишь одну двенадцатую часть всего населения Мосула.

Исмет-паша требовал народного голосования. Лорд Керзон предлагал передать решение вопроса Лиге наций, от которой исходил мандат на этот район. Борьба вокруг Мосула осложнялась поведением французской делегации. Французы потребовали предоставления им. 25% акций нефтяного общества «Тэркиш Петролеум». 4 января лорд Керзон и Исмет-паша на частном свидании вновь обсуждали мосульский вопрос. Печать сообщала, что, видимо, вопрос о Мосуле будет снят с обсуждения конференции и урегулирован непосредственно между Англией и Турцией. Но эти сведения оказались преждевременными: турки занимали непримиримую позицию. 23 января при обсуждении вопроса о Мосуле они категорически отказались передать вопрос в Лигу наций.

Потерпев неудачу в переговорах с турками, лорд Керзон быстро переменил тактику. Он решил вступить в переговоры с представителями США и обещал им дать 25% акций «Тэркиш Петролеум». Этот ход позволил вывести из игры Францию и ещё более изолировать Турцию, лишив её поддержки американцев.

Срыв переговоров. 31 января лорд Керзон вручил туркам от имени Англии, Франции и Италии ультимативное предложение подписать выработанный проект соглашения о проливах.

Для ответа на ультиматум туркам был дан пятидневный срок.

Для дополнительного нажима на турок по вопросу о Мосуле лорд Керзон выдвинул на сцену Ирак. В день вручения туркам ультиматума король Гуссейн обратился к Лозаннской конференции с нотой. В ней подчёркивалось, что Ирак до сих пор воздерживался от участия в конференции; теперь, однако, в связи с требованиями турок, король категорически заявляет, что Мосул является неотъемлемой частью арабского государства Ирака.

Лорд Керзон предложил снять вопрос о Мосуле с обсуждения и передать его в Лигу наций.

1 февраля при обсуждении предложения Керзона советская делегация выступила с декларацией, в которой подчеркнула своё резкое несогласие с проектом договора: вопрос о проливах не может быть решён без участия России, Украины и Грузии.

В сущности, Керзон добился своей цели: ему удалось, отстранив Турцию от Советского Союза, навязать ей свой план «нейтрализации» проливов и создать этим угрозу Советской стране. Сумел он добиться некоторого успеха и в деле закрепления за Англией Мосула. Оставалось только поссорить Францию с Турцией. Кервон достиг и этого. Разбив Лозаннскую конференцию на ряд комиссий, он выделил и более или менее урегулировал те вопросы, которые интересовали Англию, — проливы, Мосул; нерешёнными, таким образом, остались финансовый и экономический вопросы, в которых как раз особенно были заинтересованы французы, Франция вложила в Турцию более 4 миллиарда франков, что составляло свыше 50% всех иностранных вложений; ей принадлежало более 60% оттоманского долга. Франция выжидала со своими требованиями. Она надеялась, что турки не примут английских условий, и тогда она сможет выступить в роли примирителя. Когда французские делегаты поняли, что Керзон их обошёл, было уже поздно. Французская печать стала яростно нападать на Керзона; она злорадствовала по поводу того, что в поединке Чичерина и Керзона «рапира Чичерина оказалась длиннее, острее и быстрее». Некоторые газеты открыто заявляли, что Керзон — «злейший враг Турции».

Французы попытались исправить положение. Французский делегат Бомпар вступил в частные переговоры с Исмет-пашой. Он дал ему понять, что единого фронта, от имени которого лорд Керзон предъявил туркам ультимативные требования, на самом деле не существует. Бомпар заверял, что французская делегация стоит за ведение переговоров с турками не языком ультиматумов, а самым дружественным образом. Вслед за этим французская делегация предложила: 1) чтобы процент с турецких долгов уплачивался золотом, 2) чтобы турки предоставили Франции концессии преимущественно в районе Багдадской железной дороги.

На конференции произошло как раз то, что подготовлял Керзон: самым острым разногласием с турками в Лозанне стал французский спор. Турки наотрез отказались удовлетворить требования французов. Исмет-паша спрашивал французов: а вы платите золотом проценты по своим долгам? На это последовал вызывающий ответ, что право Франции вытекает из её победы; оно не может быть сопоставляемо с положением побеждённой Турции.

Сепаратные переговоры Франции с турками срывались, Узнав об этом, лорд Керзон задержал свой отъезд из Лозанны. Тем временем из Парижа прибыл курьер с новым предложением: вопрос об экономических требованиях отложить, как это сделано по отношению к Мосулу. За это Турция принимает финансовые требования Франции. Турки не согласились.

Отказавшись удовлетворить требования французов, Исмет-паша на том же заседании предложил снять вопрос о Мосуле с повестки дня конференции и в течение года обсудить его между Англией и Турцией. Выступление Исмет-паши подтвердило предположение, что Турция, оставленная ходом Керзона без поддержки американцев, вынуждена пойти на уступки Англии.

Правда, уступая английским требованиям, Турция продолжала отстаивать основные условия, связанные с обеспечением её государственной независимости: отмену Севрского договора, уничтожение режима капитуляций, сохранение основных турецких территорий и т. д. Настойчивость турок в защите этих позиций объяснялась тем, что за собой, несмотря на все свои зигзаги, они чувствовали мощную поддержку Советского государства.

4 февраля истекал срок представления турками ответа на ультиматум. С утра союзники в присутствии большого числа экспертов собрались в комнатах Керзона. К вечеру турки всей делегацией прибыли в отель. По городу распространились слухи, что они приехали подписывать договор. В отель нахлынули корреспонденты газет, фотографы, члены делегаций.

После 7 часов турки покинули отель. Внимание всех было напряжено. Вдруг раздался чей-то резкий голос: «Нет, я только что был там. Турки не подпишут, и Керзон уезжает в 9 часов». Сверху по лестнице стали спускаться из комнат Керзона делегаты конференции.

«Они казались испуганными, подобно людям, оставлявшим место, где происходило убийство, — писал американский посол Чайльд. — В комнате Керзона царил большой беспорядок... Сам Керзон, очень усталый, вышел ко мне навстречу и остановился посредине комнаты.

— Я должен поблагодарить вас за всё, что вы сделали, — сказал он.

— Можем ли мы ещё что-либо предпринять? Можем ли мы ещё раз увидеть Исмета?

— Я думаю, что это бесполезно, — сказал он, — но если вы полагаете, что это не так, то он может приехать на вокзал. Я задержу поезд на полчаса, если вы считаете, что это поможет.

Мы взяли такси. В Палас-отеле Исмет впервые показался нам очень расстроенным. Он говорил о капитуляциях, создающих особенные трудности; мы обсуждали этот вопрос. Бомпар и Монтанья находились в другой комнате. Минуты летели. Исмет то выбегал из комнаты, то вновь появлялся. Все говорили бессвязно, перебивая друг друга. Царило полнейшее смятение, и ни один человек не мог установить порядка...

Мы сели в такси и поехали на вокзал, но поезд Керзона уже ушёл.

Все были сильно озабочены. Завтра во всём мире люди прочтут, что Лозаннская конференция провалилась, а затем будут продолжать пить свой утренний кофе. Но здесь царит атмосфера безысходности, трагизма и безнадёжности».

4 февраля англичане и французы покинули Лозанну. Внимание всей Европы было приковано к рурскому конфликту. 7 февраля оставила Лозанну и советская делегация. Она предупредила секретариат конференции, что сообщения о месте и дне продолжения конференции следует направлять в Рим советскому представителю т. Воровскому.

Московская конференция по сокращению вооружений. Агрессивная политика Керзона по отношению к Советской России отразилась и на поведении прибалтийских стран, а с ними и Польши. Малые государства несколько месяцев не отвечали на приглашение советского правительства от 12 июня 1922 г. принять участие в конференции по сокращению вооружений. Только 8 — 9 октября в Ревеле состоялось совещание представителей Польши и прибалтийских стран, за исключением Литвы. Ими решено было принять участие в предлагаемой конференции.

2 декабря в Москве открылась конференция, на которой присутствовали представители Советской России, Польши, Финляндии, Эстонии, Латвии и Литвы. Румынское правительство выразило согласие участвовать в конференции, но только при условии признания Советской республикой присоединения Бессарабии к Румынии. Советское правительство ответило отказом признать этот территориальный захват. Тогда польский представитель заявил, что имеет какие-то полномочия и от Румынии. Однако до конца конференции он их так и не предъявил.

Советская делегация на первом же заседании поставила вопрос о разоружении. Она предложила: 1) в течение полутора-двух лет сократить армии всех присутствующих на конференции государств на 75%, соглашаясь свести численность Красной Армии с 800 тысяч до 200 тысяч. 2) Распустить иррегулярные военные формирования (шюцкор в Финляндии, части особого назначения в России и т. п.). 3) Сократить военные расходы, с тем чтобы ни одно государство не имело права тратить более определённой суммы в год в среднем на одного солдата. 4) Установить на границах нейтральные зоны, где не должна находиться вооружённая сила.

На конференции обозначились два резко противоположных лагеря. С одной стороны стояла Советская республика, с другой — блок из Польши, Финляндии, Эстонии и Латвии под руководством Польши. Литва, находившаяся во враждебных отношениях с Польшей из-за Виленской области, не примкнула к польско-балтийскому блоку. Однако отнюдь не всегда она выступала с Советской Россией.

Польско-балтийский блок выдвинул свои контрпредложения. Он потребовал, прежде чем приступить к фактическому разоружению, создать «атмосферу доверия» между советской страной и пограничными государствами путём заключения договора о ненападении.

Советская делегация заявила, что между Россией и пограничными государствами уже заключены мирные договоры о ненападении; стоит ли повторять всё это в новом пакте? Не желая, однако, дать повод для срыва конференции, Советская республика согласилась начать её работу с обсуждения договора о ненападении. Договор был представлен польской делегацией. После долгих обсуждений текст его был согласован. Но советская делегация предупредила, что подпишет его только в том случае, если этот документ явится частью общего договора о разоружении.

Когда приступили к вопросу о численном сокращении армий, польско-балтийский блок предложил к началу 1923 г. сократить их на 25%. Советская республика, заявив, что имеет армию в 800 тысяч человек, соглашалась оставить к началу 1923 г. 600 тысяч. Остальные государства не назвали численности своей армии, но сообщили, сколько они будут иметь вооружённых сил после сокращения на 25%. Оказалось, что у Финляндии будет 28 тысяч, у Эстонии — 16 тысяч, у Латвии — 19 тысяч, а у Польши — 280 тысяч. Из этих данных следовало, что Польша имеет под ружьём 373 тысячи солдат. Между тем само польское правительство в сообщении Лиге наций от 28 июня 1922 г. определило свою армию в 294 тысячи. Ясно было, таким образом, что Польша, как а Эстония, Латвия и Финляндия, называет преувеличенные цифры, для того чтобы избежать фактически какого бы то ни было сокращения. Польша, например, должна была бы по этому соглашению сократить свою армию всего на 14 тысяч человек.

Советская делегация не преминула указать дипломатам польско-балтийского блока на явное несоответствие их данных Действительному положению вещей. В ответ на это на заседали 11 декабря объединённая польская, финляндская, эстонская и латвийская делегация огласила общую декларацию. И ней она предлагала немедленно подписать договор о ненападении, а все вопросы о разоружении передать на рассмотрение комиссии военных экспертов, которая должна была собраться только после ратификации договора о ненападении, т. е. через 3 месяца. Советская делегация возражала. Она предложила продолжать работу по вопросам фактического разоружения на данной конференции. Но польско-балтийский блок упорствовал. Тогда советская делегация предложила устроить открытый заключительный пленум, чтобы подвести итоги работы конференции. Дипломаты польско-балтийского блока категорически отказались и от этого, заявив, что открытый пленум может быть использован Советской республикой для пропаганды.

Лозаннский договор. Переговоры в Лозанне возобновились 9 апреля 1923 г. Об этом т. Боровский узнал из газет. Немедленно он обратился в генеральный секретариат конференции, находившийся тогда в Париже, с запросом, почему советская делегация не получила уведомления о начале работ конференции. 12 апреля секретариат конференции сообщил, что вопрос о проливах обсуждаться не будет, так как турецкая делегация не потребовала никаких изменений. Секретариат конференции осведомлялся, остаётся ли в силе заявление Чичерина об отказе подписать конвенцию. В ответ на это т. Боровский 18 апреля обратился с нотой к итальянскому правительству как к правительству одной из приглашающих держав, протестуя против произвольного устранения советской делегации от участия в конференции до подписания соглашения о проливах. Тов. Боровский при этом подчеркнул, что советская делегация нигде не отказывалась от подписания соглашения и что её заявления были неправильно истолкованы.

Не получив ответа, т. Боровский 27 апреля прибыл в Лозанну. Здесь он узнал, что швейцарская миссия в Берлине отказала в визе советскому дипломатическому курьеру, который направлялся из Москвы в Лозанну. На запрос т. Воровского в швейцарское Министерство иностранных дел был получен совет обратиться к генеральному секретарю конференции. В тот же день т. Боровский направил письмо в генеральный секретариат с просьбой принять необходимые меры для ликвидации инцидента. Оттуда по телефону сообщили, что Воровскому не ответят до тех пор, пока сама Советская Россия не даст ответа на письмо генерального секретариата от 12 апреля. Прождав несколько дней, т. Боровский 30 апреля 1923 г. опубликовал в печати содержание этой переписки, особо остановившись на позиции швейцарского правительства, нарушившего принцип равенства делегатов на конференции.

Тов. Боровский писал по поводу отказа в визе: «Я не могу предположить, что приглашающие державы могли бы прибегнуть к полицейским приёмам, чтобы... устранить Россию и её союзников от последней фазы работ проливной комиссии». Только 2 мая генеральный секретариат Лозаннской конференции сообщил т. Воровскому, что не может признать его письмо от 27 апреля ответом на поставленный ему 12 апреля вопрос. К этому времени т. Боровский получил указание из Москвы покинуть Лозанну.

Переговоры на Лозаннской конференции подвигались медленно. До возобновления переговоров и Англия и Франция пытались использовать внутреннюю борьбу среди кемалистов. Теперь на конференции Англия добивалась всё больших уступок от Турции, выдвигая вперёд в целях нажима на турок балканские страны, особенно греков. Дело едва не дошло до нового разрыва. Греки упорно отказывались принять на себя ответственность за разорения, произведённые в Турции во время войны, и выплатить репарации. Англия намеренно раздувала конфликт. Она рассчитывала сосредоточить внимание конференции на греческих репарациях и отвлечь турок от других вопросов. В конце мая греки стали угрожать, что покинут конференцию, если не получат удовлетворения.

Доведя положение до кризиса, Англия от имени союзников предложила туркам компромисс: Турция отказывается от требования репараций, но взамен получает Карагач и окрестности.

Принятие этого компромисса связывало руки туркам при решении других спорных вопросов, например об эвакуации Константинополя, уплате процентов по долгам, возмещениях иностранным обществам за конфискацию их имущества и т. д. Тем не менее Кемаль-паша из Анкары предложил турецкой делегации принять компромисс, но заявить, что репарации — только один из спорных вопросов, а решению подлежит весь их комплекс. Турецкая делегация сообщила союзникам, что идёт на уступки, будучи уверена, что вопросы, оставшиеся открытыми, будут решены в её пользу.

24 июля 1923 г., после восьмимесячных переговоров, был подписан Лозаннский протокол. Турция сохраняла свои основные территории, но отказывалась от Аравии, Египта, Судана, Триполитании, Месопотамии, Палестины и Сирии, островов Лемноса, Самофракии, Митилены, Хиоса, Самоса, Никарии, а также от островов, расположенных не менее чем в трёх милях от азиатского берега Турции. Турция отказывалась всяких прав и привилегий в Ливии и от ряда других территорий. Граница во Фракии шла по линии реки Марицы с оставлением Карагача в руках Турции. Вопрос о нефтеносной области — Мосуле — подлежал разрешению в течение 9 месяцев путём непосредственных переговоров между Англией и Турцией. При этом было обусловлено, что, если спорящие стороны не договорятся, вопрос будет передан на решение Лиги наций.

Режим капитуляций был ликвидирован.

Между каждой из союзных держав и Турцией создавался особый смешанный третейский суд в составе трёх членов, причём каждая сторона должна была назначить по одному члену суда, а председатель назначался по соглашению сторон. При разногласии председатель мог быть назначен Постоянной палатой международного суда из числа граждан нейтральных стран.

Однако в вопросе о проливах английская дипломатия добилась значительных уступок со стороны Турции: Лозаннский договор предусматривал свободу прохода через проливы в мирное и военное время коммерческих и военных (морских и воздушных) судов и демилитаризацию Босфора и Дарданелл, т. е. уничтожение береговых укреплений. Максимум судов, которые любая страна могла провести через проливы в Чёрное море, не должен был превышать военно-морских сил, принадлежащих самому большому черноморскому флоту. Вместе с тем державы получали право при всяких обстоятельствах посылать в Чёрное море не более трёх судов, из коих ни одно не должно было превышать 10 тысяч тонн.

В Константинополе учреждалась международная комиссия под наименованием Комиссии проливов, из представителей Франции, Великобритании, Италии, Японии, Болгарии, Греции, Румынии, России, Югославии и Турции. В случае присоединения США к Лозаннскому договору они получали право иметь в комиссии своего представителя.

Таким образом, лорду Керзону удалось создать постоянную серьёзную угрозу Советской стране: военные корабли Англии могли в любой момент появиться перед черноморскими портами Советского государства.

Оттоманский долг распределялся между Турцией и тема державами, в пользу которых была отделена от Оттоманской империи территория в итоге балканских и последующих войн 1912 — 1923 гг. Совету Оттоманского долга в течение трех месяцев надлежало определить размер ежегодных платежей, которые приходятся на долю каждого из заинтересованных государств. Вся сумма этих ежегодных платежей должна была погашаться в равных долях в течение 20 лет. Из административного совета Оттоманского публичного долга исключались делегаты германских, австрийских и венгерских держателей. Греция обязывалась возместить «ущерб, причинённый в Анатолии противными законам войны действиями эллинской армии или эллинской администрации». С другой стороны, Турция, принимая во внимание положение Греции, окончательно отказывалась от всяких притязаний на репарации. Правительство и граждане Турции освобождались от своих обязательств в отношении к правительству и гражданам Германии по вопросу о судах, ставших во время войны из германских турецкими без согласия союзных правительств, а ныне находящихся в руках этих последних.

Имущество германских, австрийских, венгерских и болгарских граждан в Турции, перешедшее к союзникам, оставалось впредь до особого договора в руках союзников. Турки добились отказа Антанты от создания «национального очага» армян. Под видом обмена населения греки выдворялись из Турции, за исключением Константинополя.

Лозаннское соглашение было подписано Великобританией, Францией, Италией, Японией, Грецией, Румынией и Югославией с одной стороны и Турцией — с другой. В день подписания Лозаннского мирного договора к нему присоединились Бельгия и Португалия. За несколько дней до этого, 17 июля, в Москве была получена телеграмма генерального секретаря конференции, который уведомлял, что 24 июля будут подписаны мирный договор с Турцией и проливная конвенция. Генеральный секретарь конференции осведомлялся: «Продолжает ли Россия оставаться на позиции, которую её представители заняли 1 февраля?» Телеграмма заключалась вопросом, готова ли Советская Россия подписать конвенцию в Лозанне одновременно со всеми странами или в Константинополе не позже 14 августа. Советское правительство в ответной телеграмме повторило все свои возражения против соглашения о проливах, протестовало против нарушения прав турецкого народа, но заявляло, что, желая использовать все возможности для содействия миру, готово подписать конвенцию. «Если опыт применения конвенции покажет, что ею недостаточно гарантируются торговые интересы и безопасность советских республик, — добавляла телеграмма, — то они будут вынуждены поднять вопрос о приостановке её действия».

Спустя некоторое время советское правительство предложило перенести подписание конвенции в Рим, где 14 августа и состоялся этот акт.

«Ультиматум Керзона» (8 мая 1923 г.). В Советской стране к этому времени заканчивалось образование Союза. В декабре 1922 г. состоялся I Всесоюзный съезд Советов. В состав СССР вошли РСФСР, Белоруссия, Украина и Закавказская федерация.

Укрепление Советского Союза и рост его политического влияния вызывали тревогу в английских реакционных кругах. Они снова готовились перейти в наступление против Страны Советов.

Всюду, где только можно было, все спорные вопросы, имевшие отношение к Советскому Союзу, решались союзными державами помимо и против него. В Мемельском порту союзные державы установили международное управление с участием Польши, но без Советского Союза. Вопрос о Восточной Галиции был разрешён в пользу Польши, захватившей Галицию вопреки воле большинства украинского населения. По внушению тех же держав Финляндия обратилась в Лигу наций с просьбой урегулировать вопрос о Карелии, хотя по Юрьевскому договору от 14 октября 1920 г. эта область была признана нераздельной частью Советской республики.

Наркоминдел энергично протестовал против каждого из этих враждебных актов. В ноте от 13 марта 1923 г. Наркоминдел отмечал, что, оставляя протесты без ответа, «союзные правительства тем самым показали, что они всё ещё не отказались от политики систематической вражды по отношению к России и её союзникам».

Вскоре правительство Англии перешло к прямому вмешательству во внутренние дела Советского Союза. 30 марта 1923 г. британский официальный агент в Москве г. Ходжсон вручил Наркоминделу ноту с протестом против смертного приговора, вынесенного католическому священнику Буткевичу за его контрреволюционную деятельность. Своё вмешательство в это дело британский агент пытался оправдать мотивами гуманности. Ходжсон угрожал применением репрессий, в случае если смертный приговор будет приведён в исполнение.

31 марта заведующим отделом стран Согласия Наркомин-дела был дан резкий ответ на вызывающую ноту г. Ходжсона. Наркоминдел писал, что всякая попытка «защитить шпионов и предателей России является актом недружелюбия и возобновления интервенции, которая успешно была отражена русским народом».

Ходжсон отказался принять ноту, если она не будет составлена в других выражениях. В новой ноте 4 апреля 1923 г. Наркоминдел подчеркнул, что нота Ходжсона от 30 марта является совершенно недопустимой попыткой вмешательства во внутренние дела независимой и суверенной Советской республики. Поэтому Наркоминдел отнюдь не может признать выражений своей ответной ноты неуместными. Так как, к сожалению, английский агент не находит возможности передать ноту своему правительству, Наркоминдел будет искать другие пути, чтобы довести до сведения великобританского правительства её содержание.

После этого вся переписка была опубликована в печати. 8 мая английский министр иностранных дел прислал Советскому Союзу ультиматум. Керзон требовал уплатить компенсацию за расстрел в 1920 г. английского шпиона Девисона (участника антисоветской диверсионной организации Поля Дюкса) и за арест других шпионов.

На основании фантастических информационных сведений Керзон обвинял советское правительство в антибританской пропаганде в Индии, Персии, Афганистане. Он утверждал, что все суммы, переводимые советским правительством в эти страны, расходуются на работу против Англии. Керзон требовал прекращения этой деятельности. Но глава английского Министерства иностранных дел на этом не остановился. В своей запальчивости он выдвигал неслыханное требование — немедленно отозвать советских полномочных представителей из Афганистана и Персии. В их лице он видел непосредственных виновников тех национальных восстаний, которые волной прокатились по британским колониям и полузависимым странам.

Лорд Керзон открыто брал под свою защиту контрреволюционных церковников. Он пытался доказать, что они понесли кару лишь за свои религиозные убеждения.

«В самой России, однако, — заявлял Керзон, — не делается никакой попытки отрицать, что эти преследования и казни являются частью сознательной кампании, предпринятой советским правительством с определённой целью уничтожения всякой религии в России и замены её безбожием».

Керзон требовал принять все его условия в течение десяти дней и принести извинения английскому правительству. В случае отказа советского правительства подчиниться этим требованиям нота угрожала разрывом отношений.

Ультиматум Керзона, опубликованный в международной прессе, усилил антисоветское движение во всём капиталистическом мире. В Лозанне против советской делегации поднялась бешеная кампания. Швейцарские газеты требовали её немедленной высылки. Посыпались угрозы применить физическую расправу. Результатом этой яростной агитации явилось злодейское убийство в Лозанне белогвардейцем Конради советского представителя В. В. Воровского.

В Советской России ультиматум Керзона вызвал всеобщее возмущение. По всем городам и деревням шли бурные демонстрации. Трудящиеся собирали деньги на построение большого, Наркоминдел будет искать другие пути воздушного флота. Первая эскадрилья, созданная на эти средства, вошла в состав воздушного флота под названием «Ультиматум».

Советское правительство решительно отвергло фантастические обвинения ноты Керзона. В ответной ноте от 11 мая 1923 г. Наркоминдел заявил, что «путь ультиматумов и угроз не есть путь улажения частных и второстепенных недоразумений между государствами; во всяком случае, установление правильных отношений с советскими республиками на этом пути недостижимо».

Само собой разумеется, советское правительство отказалось удовлетворить требование Керзона об отзыве советских представителей из Кабула и Тегерана. Приведя ряд неопровержимых данных в доказательство антисоветской деятельности английских агентов, Наркоминдел писал:

«Указывая сейчас на эти факты, советское правительство отнюдь не имеет в виду выдвигать их в качестве обвинений против великобританского правительства, а желает лишь показать, что, стремясь к сохранению мирных отношений с Великобританией, а не к провоцированию конфликтов, оно не считает возможным строить свои протесты на донесениях информаторов и перехваченных документах, достоверность которых в таких случаях остаётся всегда под некоторым сомнением. Подобного рода материалы имеются у всех правительств, и если бы последние пользовались ими не для ориентировки, а для создания конфликтов и обеспечения протестов, то вряд ли могли бы существовать мирные отношения между любыми двумя государствами».

С уничтожающей иронией отнеслась нота советского правительства к заявлению Керзона о посылке золота из России на Восток в целях антибританской пропаганды.

«Мнительность великобританского правительства, — гласила нота, — должна быть чрезмерной, чтобы считать, что у советского представителя на Востоке не может быть иного употребления деньгам, как для целей антибританской интриги. Великобританскому правительству больше чем кому-либо другому известно, если оно правильно информировано, что советское правительство добивается и достигает добрых отношений с народами Востока не интригами и золотом, а мерами действительного бескорыстия и доброжелательства к ним».

С особым достоинством советское правительство напоминало Англии, что не позволит разговаривать с собой, как с какой-либо страной, закабалённой Версальским договором.

«Российское советское правительство, — писал Наркоминдел, — считает, что одной из главных причин постоянно возникающих недоразумений между ним и великобританским правительством является тот факт, что в связи с положением, создавшимся после Версальского мира, известные круги Антанты не согласны иметь дела с другими странами на началах действительного равенства сторон. Не отрицая того, что очень значительное число стран действительно стало в последние годы в зависимое или полузависимое положение к странам бывшей Антанты, российское правительство считает нужным сказать, что положение советских республик не имеет, не может и не будет иметь ничего общего с состоянием зависимости от воли иностранного правительства. Если бы правящие круги Великобритании усвоили себе этот факт, то тем самым была бы устранена важнейшая помеха к установлению нормальных и спокойных отношений, равно выгодных для обеих стран».

Вместе с тем, чтобы не давать английским реакционерам повода продолжать свои выступления, советское правительство предложило созвать конференцию, где авторитетные и полномочные представители обеих сторон могли бы не только разрешить спорные второстепенные вопросы, но и урегулировать англосоветские отношения во всём их объёме.

Ультиматум Керзона вызвал возмущение не только в Советском Союзе. Трудящиеся Англии понимали, что от разрыва отношений недалеко и до новой интервенции. По всей Англии нарастал протест против политики Керзона. В конце концов сам Керзон вынужден был отступить: он продлил срок выполнения своих требований ещё на 10 дней и даже дал понять советскому представителю, прибывшему в это время в Лондон, что не будет настаивать на буквальном их выполнении.

Чтобы окончательно выбить почву из-под ног Керзона, советское правительство решило вновь проявить своё миролюбие. В ноте от 23 мая оно выразило согласие пойти навстречу некоторым желаниям британского правительства. Во-первых, оно предложило заключить с Англией конвенцию, предоставляющую английским гражданам право рыбной ловли в советских водах вне трёхмильной морской зоны впредь до урегулирования всего вопроса; во-вторых, уплатить за конфискованные английские рыболовные суда; в-третьих, уплатить компенсацию за расстрел и арест английских граждан, с той, однако, оговоркой, что согласие на это отнюдь не означает ошибочности репрессивных мер, применённых в отношении этих шпионов; в-четвёртых, взять обратно два письма, посланные на имя Ходжсона.

После дополнительного обмена нотами, в которых были установлены взаимные обязательства невмешательства во внутренние дела и воздержания от враждебных актов, оба правительства признали переписку законченной.

В течение этих переговоров Дания заключила с Советской Россией торговый договор. Возобновила торговые переговоры с советским правительством и Швеция. Из США отправились в Советскую Россию некоторые видные государственные и финансовые деятели. Наконец, и Франция «откликнулась по давно уже заглохшему делу о репатриации наших солдат» телеграммой от имени правительства, уведомив Наркоминдел о согласии принять для этой цели советскую делегацию Красного Креста.

В капиталистическом мире явно обозначились новые тенденции по отношению к Советскому государству. Ультиматум Керзона был безуспешной попыткой воздвигнуть преграду на этом пути.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

РУРСКИЙ КОНФЛИКТ (1922 ― 1923 гг.)

Конец «политики выполнения». Наряду с ближневосточными осложнениями для дипломатии стран-победительниц попрежнему оставалась неурегулированной и репарационная проблема. С конца 1922 г. в развитии репарационного вопроса наступила новая и самая острая фаза.

Выступление германского министра иностранных дел Ратенау в Генуе было последней демонстрацией германской дипломатии в пользу соглашения и сотрудничества с версальскими державами-победительницами. Оно вызвало, однако, взрыв негодования со стороны реакционно-националистических кругов Германии.

В печати началась шумная кампания против Ратенау и рейхсканцлера Вирта, которые обвинялись в «безумном желании проводить политику выполнения». Националисты требовали отказа отtрепараций; более того, они ставили вопрос об аннулировании Версальского договора. Направлял кампанию против репараций, как и раньше, угольный король Германии Гуго Стиннес вместе с германской «народной партией», представлявшей интересы тяжёлой индустрии.

Приближался очередной срок репарационных платежей, 31 мая 1922 г. Канцлер Вирт метался между Парижем и Лондоном в надежде если не на заём, то на длительный мораториум. В Париж был послан и германский министр финансов с обширной программой экономических и финансовых реформ в Германии. Все эти переговоры оказались бесплодными.

Не дали результатов и хлопоты Вирта о международном займе. Совещание банкиров в Париже, отражая непримиримую позицию империалистов Франции, высказалось против займа.

Французские империалисты жаждали конфликта. Они хотели реализации своих давнишних планов захвата Рура. Они открыто угрожали оккупацией, подготовляя общественное мнение к этому шагу, который мог привести к серьёзным международным осложнениям.

В то же время германские промышленники во главе со Стиннесом продолжали саботировать все мероприятия правительства, направленные к выплате репараций. На собрании предпринимателей Северо-Западной Германии 6 июня 1922 г. Стиннес открыто призывал к сопротивлению и срыву репарационных обязательств. Угрозу оккупации Рура он объявлял несерьёзной. Расширение оккупации, по его словам, только доказало бы французам, что этим путём они ничего добиться не могут.

Общий тон выступлений Стиннеса и его печати становился всё более вызывающим. Газета Стиннеса «Deutsche Allgemeina Zeitung» поместила в номере от 7 июня 1922 г. на первой странице напечатанные жирным шрифтом условия, на которых Германия якобы может согласиться на уплату репараций; то были: очищение от войск союзников всех занятых ими территорий, в том числе Саарского бассейна; отказ от 26-процентного сбора с внешней торговли, установленного в 1921 г. Лондонским меморандумом; предоставление Германии права свободно торговать с Данцигом и через Польский коридор; исправление границ Верхней Силезии в интересах Германии; отказ от предоставления всем союзникам «права наиболее благоприятствуемой нации».

Эта программа под прикрытием патриотических лозунгов явно вела к конфликту с Францией.

При помощи своей печати и широкой агентуры Стиннес разжигал в массах жажду мести и реванша. Он первый стал ссылаться на то, что Германия неплатёжеспособна. Среди промышленников Германии Стиннес пропагандировал мысль, что оккупация Рура может оказаться для них даже выгодной. Она обострит взаимоотношения Англии с Францией, обеспечит англо-германское сближение, приведёт к отмене репараций и даст возможность германским промышленникам усилить нажим на рабочий класс.

Этот план легкая в основе «политики катастроф», на путь которой Стиннес толкал германскую дипломатию ещё со времени конференции в Спа в 1920 г. Однако преградой на пути этой политики стоял такой последовательный сторонник «политики выполнения», как Вальтер Ратенау. Вот почему именно против него и был направлен огонь Стиннеса и его единомышленника Гельфериха, который возглавлял в Рейхстаге «национальную оппозицию».

Немедленно после Генуэзской конференции Гельферих опубликовал демагогическую брошюру с резкими выпадами против экономических мероприятий правительства. Там же он высмеял и поведение Ратенау в Генуе. Ещё более яростную атаку против Ратенау Гельферих открыл в Рейхстаге 23 июня 1922 г.

Выступая по саарскому вопросу, Гельферих изображал германского министра иностранных дел как злостного союзника французских захватчиков. В результате такой политики, говорил Гелъферих, саарское население чувствует себя «в подлинном смысле слова преданным и проданным».

Обвиняя Ратенау, Гельферих требовал от правительства отказа от выполнения репарационных обязательств.

«Перед нами откроется путь к спасению лишь тогда, — говорил он на заседании Рейхстага 23 июня 1922 г., — когда окажется, что имеется германское правительство, которое повернётся спиной при предъявлении ему невыполнимых требований. Спасение будет возможно, когда мир поймёт, что в Германии снова — разрешите мне выразить мою мысль одним словом — можно иметь дело с мужчинами».

На другой день после этой провокационной речи, 24 июня 1922 г., когда Ратенау из своей виллы в Грюнвальде направлялся на автомобиле в министерство, его нагнал быстро мчавшийся автомобиль. В нём сидели два германских офицера. Управлял автомобилем студент. Поровнявшись с машиной Ратенау, они произвели несколько выстрелов из револьверов и бросили в Ратенау ручную бомбу. Ратенау был убит наповал. Убийцами оказались три члена реакционно-монархической «Организации С» («Консул»), активные участники капповского путча. За спиной убийц скрывался их подлинный вдохновитель — Стиннес.

«Курс на Рур». Убийство Ратенау, активного сторонника политики выполнения Версальского договора, отвечало интересам не только Стиннеса, но и Пуанкаре, давно уже взявшего «курс на Рур».

Этот курс политики Пуанкаре диктовался двумя основными мотивами. Один заключался в стремлении утвердить в Европе гегемонию французской тяжёлой индустрии, добиться экономического преобладания Франции как условия её политического господства. Другим мотивом была боязнь военного реванша со стороны побеждённой Германии.

Мотивы дипломатии Пуанкаре нашли своё отражение в секретном докладе, составленном по его поручению председателем финансовой комиссии французского Парламента Дариаком.

Доклад начинался с выражения сожаления, что «экономические санкции», состоявшие в контроле над рейнскими таможнями и в установлении таможенного барьера по Рейну, совпадающего с линией французской оккупации, были сняты Д октября 1921 г.). Автор доклада усиленно подчёркивал исключительное значение Рура для экономической жизни Германии.

«Тяжёлая индустрия Рурской области, — писал Дариак, — находящаяся целиком в руках нескольких человек, сыграет решающую роль в тех событиях, которые должны в будущем разыграться в Германии. В этом плане хозяйственная роль Стиннеса, Тиссена, Крупна, Ганнеля, Клекнера, Функе, Маннесмана и ещё трёх или четырёх лиц подобна роли Карнеджи, Рокфеллера, Гарримана, Вандербильда и Гольда в Америке. Кроме того, они развивают политическую деятельность, незнакомую американским миллиардерам».

Дариак ставил вопрос о возможности и способах использования Францией богатств Рура. Итти ли на прямой захват этих районов с устранением германских промышленников или сперва попытаться достигнуть с ними соглашения?

«Можно предложить германскому правительству, — рассуждал Дариак, — одну четверть или одну треть акций концернов и использование прибылей под контролем союзной комиссии. Разве Франция не может предложить в обмен на германский кокс французскую руду в целях мирной эксшюатации, при условии действительного взаимного промышленного сотрудничества?»

Дариак напоминал о Висбаденском соглашении 6 октября 1921 г. между Лушером и Ратенау о товарных поставках, которыми в известной мере заменялись платежи наличными. Не повторить ли этого опыта?

В Германии, как и во Франции, представители тяжёлой индустрии кровно заинтересованы в подобном сотрудничестве.

«Германские промышленники, — развивал Дариак своё предложение, — открыто заявляют, что объединение германского кокса и французской руды будет иметь крупные последствия, и, если между обоими народами непосредственно будет заключено репарационное соглашение, прелюдией чему явилось соглашение в Висбадене, все проблемы очень быстро упростятся».

Намечая план экономического использования Рурского бассейна, Дариак ставил также вопрос и о продлении оккупации Рейнской зоны.

«Надо задержать оккупационную армию, — писал он, — дольше чем на 15 лет и дать возможность французским войскам избавить рейнское население от опасности возвращения прусской палки: этим будет обеспечено его будущее».

Дариак настаивал на том, чтобы французская дипломатия разработала и осуществила в отношении Рейнской области тщательно продуманную программу действий с целью создания рейнского государства как буфера между Германией и Францией.

В соответствии с выводами доклада Дариака Пуанкаре выдвинул в середине 1922 г. новую программу — «продуктивных залогов». Вместо финансовых платежей французская дипломатия в репарационном вопросе теперь требовала выплаты репараций поставками натурой. Наиболее конкретное выражение программа «продуктивных залогов» нашла в следующих семи пунктах требований, выдвинутых французской дипломатией на Лондонской конференции по репарационному вопросу (7— 14 августа 1922 г.):

1. Контроль над ввозными и вывозными лицензиями, осуществляемый межсоюзной комиссией по ввозу и вывозу в Эмсе.

2. Установление таможенной границы на Рейне со включением Рурской области.

3. Введение особых пошлин на вывоз из Рурской области.

4. Контроль над государственными рудниками и лесам в занятых областях.

5. Предоставление победителям 60% участия в химической промышленности занятых областей.

6. 26-процентная вывозная пошлина в счёт репараций.

7. Передача победителям германских таможенных пошлин.

Эта программа Пуанкаре вызвала на Лондонской конференции решительные возражения большинства делегатов. Особенно резко выступила против неё английская делегация.

Дипломатическая полемика между Англией и Францией в вопросе об оккупации Рура была по существу борьбой за влияние в послевоенной Европе. Британская дипломатия принимала все меры, чтобы не допустить дальнейшего усиления Франции и завоевания ею гегемонии на континенте. Она стремилась сохранить «европейское равновесие» и закрепить за Англией роль арбитра в международных спорах.

Если Франция пыталась осуществить свою политику в отношении Германии методами военного давления, то Англия действовала иным способом. Она добивалась сговора с Германией, стараясь найти с ней общий язык. Британская дипломатия направляла свои усилия в сторону сближения с Германией в противовес Франции и Советской России. Перед лицом общественного мнения эта политика оправдывалась необходимостью помешать германо-советскому соглашению.

Одним из главных проводников курса на англо-германское сближение был британский посол в Берлине лорд д'Абернон. Он стоял в центре всей дипломатической игры. Широко используя пацифистские приёмы, он выступал в качестве «посла мира».

Отношение Англии к оккупации Рура выражено в мемуарах д'Абернона в следующих словах: «Действительно ли оккупация Рура, которая ускорила конечный кризис германских финансов и временно нарушила жизнь наиболее активной части германской промышленности, была таким большим несчастьем, как это в то время считали все в Германии? Если акция Франции ускорила и усилила катастрофу, то не приблизила ли она тем самым момента спасения? Не являлось ли обострение кризиса необходимым шагом на пути к реставрации? Не длилась ли бы борьба вокруг репараций долгие годы, если бы за этим насильственным расстройством всей индустриальной жизни Германии не последовал полный крах? Опустошение, произведённое оккупацией Рура, и вызванный ею кризис всей финансовой организации Германии, возможно, были необходимы, чтобы отрезвить весь мир».

На Лондонской конференции английская делегация и не пыталась добиться соглашения с Францией. Она противопоставила предложениям Пуанкаре свою собственную программу, состоявшую из 10 пунктов. Главными были: автономия германского государственного банка, ограничение текущего долга Германии и предоставление ей мораториума.

Конференция закончилась полным расхождением недавних союзников. Этот факт не без юмора констатировал Ллойд Джордж, закрывая конференцию. «Согласимся хотя бы с тем, — заявил он, — что мы не можем прийти к соглашению».

Британская дипломатия, внешне оставаясь пассивной наблюдательницей развивающегося конфликта, на самом деле не теряла времени. Она готовила решительный отпор Франции и с этой целью сближалась с США.

Американский капитал также опасался французской гегемонии в Европе, Победа Франции закрыла бы путь проникновению этого капитала в народное хозяйство европейских стран и прежде всего Германии. В отношении к последней политика Англии и США во многом совпадала.

Обострение разногласий между союзниками. Лондонская конференция в августе 1922 г. была последней попыткой разрешить репарационный вопрос усилиями дипломатии союзников. После этого Пуанкаре начал действовать самостоятельно. Его политика направлялась теми крайними группами из Комите де Форж, которые упорно добивались оккупации Рура.

Подготовка этого захвата шла полным ходом. Комите де Форж играл в ней руководящую роль. Для подкупа нужных ему политических деятелей был создан специальный фонд. Щедро раздавались взятки депутатам, чиновникам, журналистам. На средства Комите де Форж пресса Пуанкаре и телеграфное агентство Гавас развернули кампанию в пользу «продуктивных залогов».

Французская дипломатия усиленно подготовляла благоприятную для планов Пуанкаре международную обстановку. После победы кемалистов над греками в сентябре 1922 г. она удержала турок от наступления на Константинополь. В отплату за эту услугу Пуанкаре добивался от Англии свободы Действий для французов в Руре. Отставка Ллойд Джорджа в результате ближневосточного кризиса развязала руки Пуанкаре. Новый премьер Бонар Лоу занимал менее стойкую позицию в рурском вопросе.

Благоприятствовала замыслам Пуанкаре и обстановка в Германии. Стиннес продолжал свою политику катастроф. 9 ноября он выступил с резкой речью против выполнения Германией её репарационных обязательств. Правительство Вирта по совету англичан обратилось к репарационной комиссии с нотой от 14 ноября 1922 г., прося мораториума на 3 — 4 года.

Германская нота даже не была рассмотрена комиссией. Усилиями Стиннеса кабинет Вирта был свергнут. Новый кабинет Куно, образовавшийся 16 ноября 1922 г., попытался вести борьбу с Пуанкаре, играя на англо-французских разногласиях. Немецкая пресса начала запугивать англичан конкуренцией французской тяжёлой индустрии. Тогда французский Совет министров 27 ноября 1922 г. вынес постановление — взять на учёт в виде залога все германские промышленные предприятия.

Дело принимало грозный оборот. Правительство Куно вынуждено было умерить тон. Оно вновь выступило с предложениями по вопросу о репарациях, в основном повторявшими ноту от 14 ноября. Открывшаяся в Лондоне конференция союзных премьер-министров 10 декабря отклонила германские предложения. На следующий день, И декабря, на первой странице «Deutsche Allgemeine Zeitung» опубликовано было вызывающее заявление Стиннеса.

«После отклонения германских предложений в Лондоне, — гласило оно, — остаётся констатировать следующее: германскую промышленность ни о чём не спрашивали, когда подготовляли предложения, переданные затем Лондонской конференции. Её даже о них не информировали. Мы считаем посланные в Лондон предложения нецелесообразными и экономически невыполнимыми. Если бы они и были приняты противной стороной, хозяйственные и промышленные круги Германии всё же попытались бы найти средства и пути, чтобы добиться при дальнейших переговорах надлежащего и окончательного решения».

Заявление Стиннеса означало, что германская тяжёлая индустрия даже под угрозой оккупации Рура отказывается платить репарации.

События приобретали стремительный ход. Декабрьские дебаты во французской палате по вопросу о долгах и репарациях проходили в накалённой атмосфере. Сторонники Пуанкаре Решительно требовали оккупации Рура как гарантии репарационных платежей, а также закрепления Франции на левом берегу Рейна как естественной преграды против возможной германской агрессии.

По вопросу о межсоюзнических долгах Пуанкаре твёрдо заявил, что Франция может платить долги своим союзникам лишь в том случае, если Германия будет аккуратно выполнять свои репарационные обязательства.

26 декабря по требованию Пуанкаре репарационная комиссия поставила вопрос о невыполнении Германией лесных поставок за 1922 г. Пуанкаре настаивал на признании «умышленного невыполнения» и на применении к Германии соответствующей статьи Версальского договора. Английская делегация возражала. С её точки зрения нельзя было говорить о невыполнении Германией договорных обязательств, ибо денежные платежи она производила. Невыполнение же лесных поставок представитель Англии в репарационной комиссии Бредбюри охарактеризовал как «микроскопическое». По его мнению, весь вопрос о невыполнении являлся лишь «военной хитростью» французской дипломатии, чтобы иметь предлог для занятия Рура.

Доводы англичан оказались бессильными перед упорством Пуанкаре. Чтобы отговорить французов от оккупации Рура, английский премьер Бонар Лоу 28 декабря 1922 г. выехал в Париж. Из Лозанны прибыл туда же министр иностранных дел Англии Керзон. На предварительном совещании британских министров было решено предоставить Германии «передышку» и создать для неё такое положение, при котором она была бы в состоянии платить репарации.

Позиция фашистской Италии. Разногласиями союзников по репарационному вопросу пыталась воспользоваться скоп Италии итальянская дипломатия.

К атому времени длительная гражданская война в Италии закончилась победой фашистов. Став 30 октября 1922 г. во главе правительства, Муссолини стремился укрепить свою диктатуру, опиравшуюся на поддержку магнатов итальянской промышленности, банков и сельского хозяйства. Одним из средств этой политики фашистского диктатора должно было явиться обеспечение стальной индустрии Италии французской •железной рудой. Муссолини решил поддержать позицию Пуанкаре в рурском вопросе. Проезжая 8 декабря 1922 г. через Париж, по пути на конференцию в Лондон, он заявил в одном из своих интервью журналистам: «Точка зрения Италии на репарационный вопрос та же, что и Франции. Италия не может больше проявлять великодушия. Она согласна с союзниками в том, что Германию следует заставить склонить голову».

На Лондонской конференции в декабре 1922 г. итальянская делегация присоединилась к репарационной программе французского правительства. Пуанкаре ликовал. Выражая своё удовлетворение новой позицией Италии по репарационному вопросу, он заявил не без злорадства, что «весьма счастлив видеть в лице г. Муссолини сторонника того метода действенных гарантий, который всё время отвергался его предшественниками».

Пуанкаре был непрочь использовать Муссолини для давления на Англию и Германию. Однако Италия была слишком слаба, чтобы оказывать сколько-нибудь значительное влияние на ход борьбы за Рур.

Парижская конференция (2 – 4 января 1923 г.). На первом же заседании Парижской конференции, 2 января 1923 г., английская делегация выступила с предложением предоставить Германии мораториум без залога и гарантий на 4 года. По истечении этого срока Германия должна уплачивать ежегодно по 2 миллиарда золотых марок, а ещё через 4 года — по 2,5 миллиарда. Общая сумма германского долга должна быть капитализирована, по предложению англичан, в сумме 50 миллиардов золотых марок. С таким разрешением репарационной проблемы английский проект связывал урегулирование межсоюзнических долгов и европейской задолженности Америке.

С критикой проекта Бонар Лоу на конференции выступил Пуанкаре. Он заявил, что Франция никогда не согласится на такой способ разрешения репарационного вопроса, который давал бы Германии возможность восстановить свою экономическую жизнь «за счёт стран, ею разорённых».

«Если принять английский план, — заявил Пуанкаре, — то весь германский долг станет на одну треть меньше, чем долг Франции. Через несколько лет Германия явится единственной страной в Европе, свободной от всяких внешних долгов. Так как народонаселение Германии беспрерывно увеличивается, а промышленность её остаётся почти нетронутой, то в самом скором времени Германия станет полным хозяином положения в Европе. Ведь население Франции вдвое меньше германского, и Франция к тому же вынуждена будет нести на себе всё бремя восстановления разорённых областей».

Французское правительство опубликовало официальное сообщение о том, что английский проект не только не предоставляет Франции никаких гарантий, но нарушает основные положения Версальского договора. В интервью с представителями прессы Пуанкаре указал, что в случае, если союзники не пожелают оказать давление на Германию для выполнения ею французских требований, это автоматически повлечёт за собой следующие меры со стороны французского правительства: 1) оккупацию Эссенского и Бохумского районов и всего Рурского бассейна согласно программе, разработанной маршалом Фошем; 2) секвестр таможенных пошлин в оккупированных областях.

На заключительном заседании Парижской конференции Бонар Лоу выступил с заявлением, что английское правительство, ознакомившись с французскими предложениями, находит их неприемлемыми. Они «повлекут за собой серьёзные и даже непоправимые последствия для экономического положения Европы», — предупреждал британский делегат.

В заключительных декларациях обе делегации высказали сожаление по поводу «непримиримых разногласий, обнаружившаяся в столь серьёзном вопросе». Однако ими была выражена надежда, что, несмотря на это, обе стороны сохранят взаимные дружественные отношения.

Комментируя эти декларации, французская пресса отмечала, что в итоге Парижской конференции «сердечное согласие (entente cordiale) уступило место сердечному разрыву (rupture corcliale)».

Парижская конференция фактически предоставляла Пуанкаре свободу действий в отношении Рура. Формальное признавав этой свободы произошло на заседании репарационной комиссии 9 января 1923 г., обсуждавшей вопрос об угольных поставках Германии.

Германское правительство просило выслушать предварительно двух его экспертов. Председатель комиссии Барту предупредил, чтобы они говорили покороче. Всем было ясно, что исход обсуждения предрешён. После трёхчасового совещания комиссия большинством трёх голосов против одного (английского) постановила считать, что установлено умышленное невыполнение Германией её обязательств по угольным поставкам. Такое невыполнение предоставляло союзникам право применения санкций.

10 января 1923 г. в Берлин была направлена франко-бельгийская нота. Она извещала германское правительство, что вследствие нарушения Германией параграфов 17 и 18 восьмого раздела Версальского договора правительства Франции и Бельгии посылают в Рурскую область комиссию, состоящую из инженеров, для контроля над деятельностью угольного синдиката в части выполнения репарационных обязательств — «Micum» (La Mission Internationale de controle des usines et mines).

В ноте подчёркивалось, что французское правительство «не имеет в виду прибегать к военным операциям или к оккупации, носящей политический характер». Войска посылаются лишь в таком количестве, какое необходимо «для охраны комиссии инженеров и для гарантирования ее распоряжений».

Оккупация Рура. Истинное содержание этого дипломатического Оккупация документа стало ясным уже на следующий день. 11 января 1923 г. отряды франко-бельгийских войск в несколько тысяч человек заняли Эссен и его окрестности. В городе было объявлено осадное положение. Германское правительство ответило на эти мероприятия отозванием по телеграфу из Парижа своего посла Майера, а из Брюсселя — посланника Ландсберга. Всем дипломатическим представителям Германии за границей было поручено подробно изложить соответствующим правительствам все обстоятельства дела и заявить протест против «противоречащей международному праву насильственной политики Франции и Бельгии». Воззвание президента Эберта «К германскому народу» от 11 января также возвещало о необходимости протеста «против насилия над правом и мирным договором». Формальный протест Германии был заявлен 12 января 1923 г. в ответе германского правительства на бельгийскую и французскую ноту. «Французское правительство, — гласила германская нота, — тщетно пытается замаскировать серьёзное нарушение договора, давая мирное объяснение своим действиям. То обстоятельство, что армия переходит границу неоккупированной германской территории в составе и вооружении военного времени, характеризует действия Франции как военное выступление».

«Дело идёт не о репарациях, — заявил в своей речи в Рейхстаге 13 января канцлер Куно. — Дело идёт о старой цели, которая уже больше 400 лет ставится французской политикой... Эту политику наиболее успешным образом вели Людовик XIV и Наполеон I; но не менее явно её придерживались и другие властители Франции до настоящего дня».

Британская дипломатия продолжала внешне оставаться безучастной свидетельницей развивающихся событий. Она заверяла Францию в своей лойяльности.

Но за дипломатическими кулисами Англия подготовляла поражение Франции. Д'Абернон вёл непрерывные переговоры с германским правительством о методах борьбы против оккупации.

Германское правительство получило совет ответить на Французскую политику оккупации Рура «пассивным сопротивлением». Последнее должно было выразиться в организации борьбы против использования Францией экономических богатств Рура, а также в саботаже мероприятий оккупационных властей.

Инициатива в проведении этой политики исходила от англо-американских кругов. Сам д'Абернон усиленно приписывает её американскому влиянию. «В послевоенном развитии Германии американское влияние было решающим, — заявляет он. — устраните действия, предпринятые по американскому совету,

или в предполагаемом согласии с американским мнением, или в предвидении американского одобрения, — и весь курс германской политики был бы совсем иным».

Что касается английской дипломатии, то, как свидетельствуют факты, она не только не имела действительного намерения удержать Пуанкаре от рурской авантюры, но втайне стремилась разжечь франко-германский конфликт. Керзон лишь для видимости предпринимал свои демарши против оккупации Рура; реально он ничего не сделал, чтобы помешать её осуществлению. Более того, как Керзон, так и его агент, английский посол в Берлине лорд д'Абернон, считали, что рурский конфликт мог взаимно ослабить и Францию и Германию. А это привело бы к господству Великобритании на арене европейской политики.

Совершенно самостоятельную позицию в вопросе об оккупации Рура занимало советское правительство.

Открыто осуждая захват Рура, советское правительство предупреждало, что этот акт не только не может привести к стабилизации международного положения, но явно грозит новой европейской войной. Советское правительство понимало, что рурская оккупация была столько же результатом агрессивной политики Пуанкаре, сколько и плодом провокационных действий германской империалистической буржуазии во главе с германской «народной партией» Стиннеса. Предупреждая народы всего мира, что эта опасная игра может закончиться новым военным пожаром, советское правительство в обращении ЦИК от 13 января 1923 г. выражало своё сочувствие германскому пролетариату, который становился первой жертвой провокационной политики катастроф, проводимой германскими империалистами.

Политика «агрессивного сопротивления». Уже накануне оккупации 9 января 1923 г. вся высшая администрация Рейнско-Вестфальского угольного синдиката выехала из Эссена в Гамбург. Этому примеру последовали и другие предприятия. Угольный синдикат прекратил репарационные поставки угля союзникам. Правительство Куно со своей стороны объявило, что не будет вести никаких переговоров с репарационной комиссией, пока Рур не будет освобождён от оккупационных войск.

Политика пассивного сопротивления, провозглашённая Куно 13 января в Рейхстаге, была одобрена большинством 283 голосов против 28. Эту политику самым активным образом поддерживали рурские углепромышленники во главе со Стиннесом.

Однако германские политики и промышленники не представляли себе реальных последствий пассивного сопротивления.

Пуанкаре усилил оккупационную армию; он расширил район оккупации, заняв Дюссельдорф, Бохум, Дортмунд и другие богатые промышленные центры Рурской области. Рур постепенно изолировался от Германии и от всего внешнего мира — Голландии, Швейцарии, Италии. Генерал Дегутт, командовавший оккупационными армиями, запретил вывоз угля из Рурской области в Германию. С оккупацией Рура Германия лишилась 88% угля, 48% железа, 70% чугуна. Вся область находилась под властью таможенного комитета, создавшего таможенную стену между Рейнско-Вестфальской оккупированной областью и Германией. Падение немецкой марки приобрело катастрофический характер.

Усилились и репрессии оккупационных властей. Ряд углепромышленников, в том числе Фриц Тиссен, был арестован. Круппу Дегутт пригрозил секвестром его предприятий. Начались аресты германских правительственных чиновников в Рурской и Рейнской областях.

Попытка правительства Куно дипломатическими средствами воздействовать на французское правительство ни к чему не привела. Пуанкаре вернул один из протестов германского правительства со следующей препроводительной нотой: «Министерство иностранных дел имеет честь отправить обратно германскому посольству полученное сегодня отношение. Невозможно принять бумагу, составленную в подобных выражениях».

На протест по поводу арестов в Рурской области Пуанкаре ответил нотой от 22 января 1923 г. В ней заявлялось, что французское правительство подтверждает получение отношения, в котором германское правительство протестует против ареста некоторых лиц в Рурской области. Французское правительство отклоняет этот протест. «Все меры, принимаемые оккупационными властями, совершенно правомерны. Они являются последствием нарушения Версальского договора германским правительством».

Германская дипломатия вновь попыталась добиться вмешательства Англии в рурский конфликт. С неофициальным визитом в Англию поехал член Рейхстага Брейтшейд, считавшийся среди германской социал-демократии выдающимся знатоком международных вопросов и прирождённым дипломатом, впечатления Брейтшейда были далеко не радужны: дальше сочувствия Германии и осуждения Франции в Англии не шли обладало нежелание втягиваться в конфликт. «Английский народ в своём подавляющем большинстве желает во что бы то ни стало избежать войны, так как нигде отвращение к новой войне не является столь сильным, как в Англии», — таков был основной вывод из визита Брейтшейда в Англию.

Это же доказывал и так называемый кёльнский инцидент. После начала рурской оккупации разнёсся упорный слух об уходе английских войск из кёльнской зоны. Немецкие газеты с ликованием подхватили этот слух, надеясь, что разногласия союзников приведут к отказу Пуанкаре от рурской оккупации. Но надежды эти не оправдались. 14 февраля 1923 г. министр иностранных дел Великобритании Керзон пояснил мотивы, по которым английское правительство решило оставить свои войска в Рейнской области. «Их присутствие окажет умеряющее и умиротворяющее действие», — заявил министр. Вывод английских войск означал бы, по мнению Керзона, конец Антанты.

Как объяснили Брейтшейду его английские друзья, англичане сначала действительно хотели уйти из своей зоны оккупации; однако они не желали ссориться с французами, особенно после разрыва переговоров с турками в Лозанне (4 февраля 1923 г.).

Английская дипломатия отказалась и от посредничества. «Что касается посредничества, — заявил Керзон, — то о нём не может быть и речи, если только с соответствующей просьбой не обратятся обе стороны».

Таким образом, надежда Германии на помощь английской дипломатии рушилась. Между тем нажим Франции всё усиливался. Дипломатия Пуанкаре опиралась на поддержку Бельгии и Италии. Итальянская дипломатия воскресила старый наполеоновский проект континентального блока против Англии. Ещё во время Парижской конференции она начала секретные переговоры с Францией и Бельгией об организации такого блока. Итальянское официальное агентство даже опубликовало 11 января 1923 г. сообщение, которое гласило, что «итальянское правительство обратило внимание правительств Франции и Бельгии на своевременность образования своего рода континентального синдиката, из которого не была бы исключена a priori и Германия».

Инициативу фашистской Италии подхватила реакционно-националистическая печать во Франции. Она же трубила, что франко-итальянский союз является «первой статьёй новой конституции Европы». 21 февраля 1923 г. французский сенатор и издатель газеты «Matin» Анри де Жувенель писал, что невозможно ставить будущее Европы в зависимость от Великобритании. «У континента имеются свои интересы, — заявлял де Жувенель. — Островные мозги с трудом могут их постигнуть, а если и постигнут, то не захотят им служить. Великобритания добивается в Европе политического равновесия. Даже туннель под каналом вызывает у неё подозрение. Однако Альпы не так отделяют страны друг от друга, как канал».

Жувенель поддерживал идею франко-итальянского союза. Он доказывал, что французское железо найдёт выгодный сбыт в Италии. Кроме того, Франция и Италия должны совместно заняться нефтяными промыслами в Румынии, Турции и России. В связи с этим они могут объединить свой торговый флот для перевозки нефти.

Все эти проекты не пошли дальше газетного обсуждения. Однако они усиливали возбуждение как в Англии, так и в Германии.

Новые германские предложения. Экономические последствия рурской оккупации сказывались не только в Германии. Снижение покупательной способности германского населения влекло за собой падение английского экспорта и рост безработицы в Англии.

Лондонское Сити рассчитывало, что оккупация Рура вызовет обесценение франка, отчего выиграет английский фунт. Курс франка действительно быстро падал. Но падение курса франка наряду с экономическим развалом Германии совершенно дезорганизовало европейский рынок.

В Германии резко усиливались националистические и реваншистские настроения. Во всех областях Германии, особенно в Баварии, формировались тайные и явные организации фашистского типа. Они выступали с лозунгами мобилизации сил для восстановления «великой германской армии», её перевооружения и подготовки к новой войне. Рейхсвер приобретал в стране всё большее влияние. Вся левая печать Германии тревожно отмечала близость рейхсвера с фашистскими организациями.

Эта обстановка в Германии вызывала тревогу во Франции. Вопрос о гарантиях безопасности не сходил со страниц французской печати.

Пуанкаре использовал это положение для оправдания своей рурской политики. Выступая в Дюнкерке 15 апреля 1923 г., он вновь доказывал не только экономическую, но и политическую необходимость оккупации Рура.

По словам Пуанкаре, после четырёх вторжений в течение одного века Франция имеет право обеспечить свою безопасность. Она должна «защищать свои границы от новых нарушений и воспрепятствовать тому, чтобы нация, империализм которой, невидимому, неизлечим, лицемерно начинала в тени подготовку вторжения».

На другой день, 16 апреля, в таком же духе выступил и председатель бельгийского Совета министров Тёнис. Он заявил, что занятие Рура должно парализовать захватнические намерения Германии. «Оккупация — это средство, а не цель, — говорил премьер. — Мы хотим, чтобы Германия, признав, что она проиграла опасную ставку на финансовое валютное банкротство... решилась, наконец, на возмещения и сделала нам предложения».

Напряжённая обстановка в Европе и давление общественного мнения заставили, наконец, и английскую дипломатию приподнять забрало. 21 апреля 1923 г. лорд Керзон выступил в Палате лордов с речью, в которой советовал Германии представить через английского посла д'Абернона новые предложения по репарационному вопросу. «Я могу лишь повторить свой совет, — говорил Керзон, — который однажды я уже давал германскому правительству. Пусть оно само выступит с предложением, которое показало бы Антанте, что Германия по мере возможности готова выполнять свои обязательства. Я знаю, что французское и бельгийское правительства готовы, если такое предложение будет сделано этим двум сторонам или Антанте в целом, приступить к переговорам для серьёзного обсуждения вопроса. Германии, по-моему, остаётся лишь сделать первый шаг, чтобы за этим последовало и разрешение рурского конфликта».

На предложение Керзона Штреземан ответил в публичной речи в Берлине 22 апреля 1923 г. Он заявил, что с известными оговорками и поправками «выводы Керзона о репарационной проблеме могут послужить основой для дальнейшего международного обсуждения. Однако, — продолжал Штреземан, — мы должны высказать со своей стороны некоторые замечания лорду Керзону. Английский министр затрагивает лишь репарационный вопрос. Если мы не ошибаемся, Керзон желал бы, чтобы Лига наций оказывала влияние на управление Рейнской областью. По вопросу о репарациях с Германией договориться можно. Наши жизнь и смерть не зависят от того, уплатим ли мы одним миллиардом больше или меньше. Но Рейн и Рур — это для нас вопросы жизни и смерти... Если Керзон хочет быть честным посредником между Германией и Францией, то пусть он исходит из этой предпосылки — суверенитета Германии над Рейнской областью».

Но французское правительство не желало английского посредничества. 26 апреля Пуанкаре заявил, что никакое германское предложение не будет рассматриваться, если оно не адресовано самой Франции.

В конце концов в расчёте на поддержку Англии германское правительство 2 мая 1923 г. передало Бельгии, Франции, Англии, Италии, США и Японии ноту с предложениями по вопросу о репарациях. Отмечая, что «экономическое оздоровление Европы и мирное сотрудничество могут быть разрешены лишь путём взаимного соглашения», германская нота предупреждала, что пассивное сопротивление Германии будет продолжаться до тех пор, пока не будут эвакуированы оккупированные области. Германское правительство соглашалось установить общую сумму обязательств Германии в 30 миллиардов марок золотом, причём вся эта сумма должна быть покрыта при помощи иностранных займов.

Всю репарационную проблему германская нота предлагала передать на решение международной комиссии. При этом нота ссылалась на речь американского статс-секретаря Юза, произнесённую в Американской исторической ассоциации в декабре 1922 г. Для разрешения репарационной проблемы Юз предлагал обратиться к экспертам — «лицам, пользующимся высоким авторитетом в финансовых сферах своей страны, людям такого личного авторитета, опыта и честности, чтобы их решение о размере тех сумм, которые должны быть уплачены, и о финансовом плане выполнения платежей было признано во всём мире как единственно правильное разрешение вопроса».

Вместе с тем германское правительство просило передать на третейское разбирательство все те спорные вопросы, которые •не могут быть урегулированы дипломатическим путём.

Германская нота вызвала новую дипломатическую схватку. Ответная нота французского и бельгийского правительств от 6 мая 1923 г. была составлена в резко полемическом тоне. Решительно возражая против того, что оккупация Рура представляет собой нарушение Версальского договора, нота предупреждала, что «переговоры немыслимы до прекращения пассивного сопротивления».

Отклоняя германские предложения, касающиеся создания международной комиссии, французское и бельгийское правительства заявляли, что не намерены что-либо изменять в своих прежних решениях. Они не могут не отметить, что «германская нота производит с начала до конца впечатление лишь слегка завуалированного, но систематического восстания против Версальского договора». Принятие германских предложений «неизбежно повело бы к полной и окончательной ликвидации этого договора и к необходимости составления другого, а также к моральному, экономическому, политическому и военному реваншу Германии».

Ответ английского правительства на германскую ноту был сформулирован более сдержанно. В английской ноте от 13 мая 1923 г. сквозило явное намерение показать, что английская дипломатия не оказывала влияния на позицию Германии и на её предложения от 2 мая 1923 г.

Керзон отмечал в своей ноте, что германские предложения явились для него «большим разочарованием». По форме и по существу они далеки от того, что английское правительство могло ожидать, заявлял Керзон, в ответ на «советы, с которыми я во многих случаях позволял себе обращаться к германскому правительству». Керзон предлагал Германии «представить более серьёзные и ясные доказательства своей готовности платить, чем это было до сих пор».

Итальянское правительство ответило немцам весьма уклончивой нотой от 13 мая 1923 г. В ней было подчёркнуто, что при распределении репарационных платежей Италия была поставлена в невыгодное положение. Нота также рекомендовала Германии выступить с новым предложением, которое «могло бы быть принято как итальянским, так и другими союзными правительствами» .

Позже других ответила Япония. В короткой ноте от 15 мая она сообщала, что «для японского правительства данный вопрос не имеет такого большого и жизненного значения, как для других союзников». Всё же Япония предлагала германскому правительству принять меры для «скорого миролюбивого разрешения всей репарационной проблемы в целом».

Приём, оказанный германской ноте от 2 мая, заставил правительство Куно пересмотреть свои предложения.

Через 3 недели, 7.июня 1923 г., Куно отправил правительствам Антанты новый меморандум. В нём германское правительство предлагало определить платёжеспособность Германии на «беспристрастной международной конференции».

В качестве гарантии уплаты репараций Куно предлагал облигационные обязательства на сумму 20 миллиардов золотых марок, обеспеченные государственными железными дорогами и другим имуществом.

Но Пуанкаре и на этот раз не спешил с ответом. Предварительным условием для переговоров с Германией он ставил по-прежнему прекращение пассивного сопротивления.

В мае 1923 г. в Англии произошла смена кабинета. Отставка Бонар Лоу и назначение премьер-министром Болдуина не означали радикального изменения общего направления английской политики и курса её дипломатии. Но новый премьер, бывший канцлер казначейства, опиравшийся на влиятельные торгово-промышленные круги Англии, принадлежал к тем политикам, которые настойчиво добивались ликвидации рурского конфликта. К этому его побуждали не только интересы этих кругов, но и страх английской буржуазии перед опасностью революционного кризиса в Германии.

Выступая 12 июля 1923 г. в Палате общин по вопросу о рурских осложнениях, Болдуин подчеркнул, что «для Англии как деловой нации ясно, что если от Германии потребовать чрезмерных платежей, то от этого больше всего пострадают сама Англия и её союзники». «Германия, — говорил премьер, — быстро приближается к финансовому хаосу; за ним может последовать промышленный и социальный крах».

Английская буржуазная печать настойчиво доказывала, что нерешённая проблема репараций является «препятствием восстановлению экономического равновесия Европы, а следовательно, и Англии».

Занятие Рура ускоряет катастрофу; предотвратить её можно только быстрейшей ликвидацией рурского конфликта, — этот общий вывод деловых и правительственных кругов Англии определил и направление деятельности английской дипломатии.

20 июля 1923 г. английский кабинет препроводил французскому правительству ноту. В ней лорд Керзон выражал готовность Англии присоединиться к другим союзникам для оказания давления на германское правительство, чтобы заставить его отказаться от пассивного сопротивления в Руре. Однако условием этого коллективного воздействия Керзон ставил новую серьёзную попытку выяснения платёжеспособности Германии и установления комитетом беспристрастных экспертов более реальной суммы репараций.

Ответ французского и бельгийского правительств на британскую ноту последовал 30 июля 1923 г.

Французская нота отвергала предположения британского правительства о разрушительных результатах оккупации Рура: разорение Германии — дело рук самой Германии и её правительства, а не следствие занятия Рура. Пассивное сопротивление немцев должно прекратиться без всяких условий. Новое определение платёжеспособности Германии и общей суммы репараций и бесполезно и опасно.

«В 1871 г., — заключала свои возражения французская нота, — никто на свете не интересовался, считает ли Франция Франкфуртский договор справедливым и осуществимым. Никто не воспрепятствовал тогда Германии занять значительную часть французской территории до полной уплаты возмещения в пять миллиардов, которых потребовала страна-победительница, не подвергавшаяся вторжению, не испытавшая никаких разрушений от войны и, однако, отнявшая у побеждённых две провинции».

Англо-французские противоречия в рурском вопросе всё обострялись. Мировая печать уже заговаривала о серьёзных трещинах в версальской системе и даже о распаде Антанты. Вопрос об англо-французских разногласиях подвергся обсуждению в обеих английских палатах. Давая на заседании Палаты общин 2 августа 1923 г. обзор дипломатической переписки по Репарационному вопросу, Болдуин подчеркнул, что добивается ликвидации рурского конфликта как горячий друг Франции. «Так как я хочу, чтобы эта дружба продолжалась, — заявил премьер, — я желаю скорейшего конца смуты, которая в настоящее время причиняет страдания Европе».

Парламентская оппозиция во главе с Ллойд Джорджем не замедлила упрекнуть правительство в нелойяльности по оношению к Франции; ведь английское правительство сначала поощряло, а теперь осуждает рурскую авантюру. Это непоследовательно и нелогично.

«Что это за хаос? — вопрошал Ллойд Джордж 6 августа 1923 г. в статье «По примеру Наполеона». — Франция и Германия, и та и другая, стремятся к соглашению в Руре. Но обе слишком горды, чтобы в этом сознаться. Поэтому борьба продолжается и будет продолжаться во вред обеим сторонам. Англия посылает ворчливые ноты по очереди то Франции, то Германии... Германия должна представить свои расчёты под пулемётами и приводить свои доводы перед дулом французских пушек... Весь мир сошёл с ума».

В новой пространной ноте Англии от 20 августа 1923 г. Пуанкаре перечислял систематические нарушения Германией версальских обязательств. «Репарационная комиссия, — гласила нота, — посвятила двадцать три заседания добросовестному выслушиванию тридцати двух экспертов, назначенных Германией. Лишь после этой долгой работы, 27 апреля 1921 г., она определила репарационный долг Германии. К 1 мая 1921 г. он исчислялся в размере 132 миллиардов золотых марок». Ссылаясь на развал своих финансов и на падение валюты, Германия упорно уклонялась от уплаты репараций. В то же время она «вновь соорудила огромный торговый флот, в настоящий момент конкурирующий в водах Америки с флотом Англии и с нашим флотом; она прорыла каналы, развила телефонную сеть; короче говоря, она предприняла всевозможные работы, которые Франция ныне должна откладывать».

По подсчётам экономиста Маультона, Германия внесла к началу 1923 г. всего 25 — 26 миллиардов золотых марок. Из них 16 млрд. составляла стоимость германской собственности за границей и только 9,5 млрд. были изъяты из национального богатства страны. В эту сумму входили и натуральные поставки стоимостью 1,6 млрд. марок. Наличными деньгами Германия внесла только 1,8 млрд. Умышленное расстройство бюджета, изъятие крупной промышленности из налогового обложения, злостное уклонение от платежей — всё это характеризовало нарушения со стороны Германии репарационных обязательств. Вместе с тем, как отметил и Ллойд Джордж в своей книге «Мир ли это?», Германия сознательно стремилась нанести материальный ущерб союзникам и, в частности, воспрепятствовать восстановлению французской и бельгийской промышленности после войны. Лавируя, маскируясь и обманывая общественное мнение Европы, империалистическая Германия накапливала силы, чтобы вновь стать угрозой миру.

Империалистические притязания фашистской Италии. Угроза миру возникала и со стороны фашисткой Италии. Пользуясь рурским конфликтом, она торопилась устроить свои дела в бассейне Средиземного моря. Правительство Муссолини предъявило свои притязания на всё восточное Адриатическое побережье. Итальянский фашизм выдвигал лозунг превращения Адриатического моря в итальянское море (Mare noslro — Наше море).

В апреле 1923 г. фашистский генерал Векки произнёс в Турине речь, направленную против Югославии. Он требовал включения значительной её части в состав Итальянской империи.

«Очертания императорской Италии, — говорил Векки, — нанесённые на герб фашистских корпораций, охватывают своими границами и Югославию. Ведь Югославия есть для нас святая Далмация, преданная закланию на алтаре отечества».

Взаимоотношения между Италией и Югославией ещё более обострились, когда 16 сентября 1923 г. итальянцы произвели в Фиуке политический переворот. Посланные в Фиуме итальянские войска установили там фашистскую власть. Не получив поддержки Франции, занятой рурским конфликтом, Югославия вынуждена была отказаться от своих притязаний на Фиуме в пользу Италии.

Почти в то же время фашистская Италия повела борьбу за Албанию и Корфу. 27 августа 1923 г. вблизи албанской границы на греческой территории произошло нападение неизвестных лиц на итальянских членов комиссии по установлению границ Албании. Италия возложила ответственность за убийство своих представителей на греческое правительство. В Афины был отправлен ультиматум, а 31 августа итальянские войска оккупировали остров Корфу. Греция апеллировала в Совет Лиги наций. Она просила Лигу назначить комиссию для наблюдения за судебным следствием и для определения суммы возмещения в пользу семейств убитых. Однако Муссолини в официальной ноте от 5 сентября заранее отвергал всякое вмешательство Лиги наций.

Совет Лиги наций предложил греческому правительству принести свои извинения посланникам трёх держав, представленных в пограничной комиссии. Италия согласилась, чтобы Греция принесла извинения не Италии, а конференции послов, ибо погибшие делегаты были её уполномоченными. Итальянское правительство, удовлетворившись получением 50 миллионов лир в пользу семейств убитых, эвакуировало Корфу. Между тем военная демонстрация на греческой территории обошлась той же Италии в 288 миллионов лир.

Агрессивные методы международной политики Италии выдали возмущение европейских держав. К тому же Англия не могла допустить захвата острова Корфу, который является ключом к Адриатическому морю. На другой день после оккупации острова Англия ультимативно предложила итальянцам его очистить. Опасность изоляции заставила итальянскую дипломатию ретироваться. Италия поспешила заверить встревоженную Европу в своих мирных намерениях и возобновить переговоры с Югославией.

Отказ Германии от пассивного сопротивления. Между тем в Германии нарастал революционный кризис. В августе 1923 г. в Рурской области началась грандиозная забастовка; 400 тысяч рабочих-стачечников требовали ухода оккупантов. Борьба в Руре была поддержана рабочими всей Германии. 12 августа забастовка привела к падению правительства Куно. Однако германские социал-демократы, испугавшиеся размаха революционной борьбы, поспешили с помощью буржуазии и рейхсвера задушить революцию. В результате было создано коалиционное правительство Штреземана — Гиль-фердинга.

Сын мелкого берлинского торговца Густав Штреземан получил, не без затруднений, университетское образование. В дальнейшем он проявил себя крупным организатором в качестве руководителя шоколадного треста и мало-помалу стал своим человеком в различных капиталистических организациях. Заняв пост секретаря Общества саксонской обрабатывающей промышленности, Штреземан прошёл в Парламент, где стал вождём партии национал-либералов. В 1914 — 1918 гг. Штреземан принадлежал к самым решительным сторонникам войны до конца. Между прочим он был одним из ярых защитников подводной войны против Англии. Защищая в речах и статьях идею создания «великой Германии», Штреземан отстаивал планы захвата Франции до реки Соммы, Бельгии, Польши и русских земель, в том числе Украины. Штреземан был также сторонником идеи разрушения Британской империи.

После войны в качестве лидера германской «народной партии» Штреземан стал во главе её парламентской фракции. С ней он голосовал против подписания Версальского договора. Однако всё это не помешало гибкому дельцу вскоре превратиться в сторонника Англии и защитника идеи «примирения» с западными державами. Впрочем, и в этом Штреземан был двуличен. В письме к германскому кронпринцу (написанном позже, уже в 1925 г.) он откровенно заявлял: «Вопрос о выборе между Востоком и Западом не ставится на очередь. Выбирать можно, впрочем, лишь тогда, когда имеешь за собой военную мощь. Этого у нас, к сожалению, нет. Мы не можем сделаться континентальной шпагой Англии и точно так же не можем позволить себе германо-русский союз». В выдвижении кандидатуры Штреземана в рейхсканцлеры немалую роль сыграл английский посол в Берлине лорд д'Абернон. При помощи Штреземана этот дипломат надеялся найти желательный для Англии компромисс, который мог бы положить конец затянувшемуся рурскому конфликту.

Впрочем, опираясь на Англию, Штреземан вёл двойную игру. Он рассчитывал договориться и с Францией.

В своей программной речи в Штутгарте 2 сентября 1923 г. Штреземан заявил, что Германия готова итти на хозяйственное соглашение с Францией. Однако она будет решительно бороться против всяких попыток расчленения Германии. На следующий день, сразу по возвращении Штреземана из Штутгарта, к нему явился французский посол; он сообщил канцлеру, что Франция готова обсудить поставленный им вопрос. Тем не менее посол считает необходимым обратить внимание канцлера на то, что французское правительство ставит предварительным условием отказ населения Рура от пассивного сопротивления.

«Я ему указал, — пишет в своём дневнике Штреземан, — что германское правительство не может добиться прекращения пассивного сопротивления, пока не будет урегулирован рурский конфликт. Во Франции должны понять, что германское правительство, не будучи в состоянии обеспечить спокойствие германского населения, не может предпринимать никаких мер для ликвидации этого сопротивления. Мало того, германское правительство подвергается нападкам именно за то, что не проявляет достаточной энергии в деле усиления этого сопротивления».

В заключение рейхсканцлер поставил перед французским послом несколько конкретных вопросов. Во-первых, не согласится ли Франция на организацию международного железнодорожного общества в Рейнской области? Во-вторых, как представляет она себе нормальные германские поставки кокса и угля? В-третьих, можно ли рассчитывать на более тесное экономическое сотрудничество между Германией и Францией?

Без инструкций своего правительства французский посол не смог ответить на эти вопросы.

Штреземан продолжал свою дипломатическую игру с целью выторговать для Германии наиболее выгодные условия капитуляции. Он поставил в известность английского посла в Берлине д'Абернона о том, что германское правительство соглашается на прекращение пассивного сопротивления, но требует амнистии его участникам.

«Я дал ему понять, — записал в своём дневнике Штреземан, — что если не будет достигнуто соглашение, то мы уже не в состоянии будем терпеть режим оккупации. Тогда ответственность за порядок в этих областях падёт на Бельгию и Францию». В результате этих переговоров германское правительство опубликовало 26 сентября 1923 г. декларацию, в которой предложило населению оккупированных областей прекратить пассивное сопротивление.

На капитуляцию Германия шла по ряду причин. К этому её вынуждали прежде всего общий хозяйственный кризис и нараставшее в стране революционное движение.

Спекулируя на этой опасности, Штреземан рассчитывал сделать более сговорчивыми буржуазные правительства недавних врагов Германии. Штреземан предупреждал их, что его правительство может быть «последним буржуазным правительством Германии».

Осенью 1923 г. Германия действительно стояла перед революционным взрывом. В Саксонии было создано рабочее правительство из левых социал-демократов и коммунистов. Вскоре такое же правительство было образовано и в Тюрингии. Немедленно правительство Штреземана бросило в Саксонию и Тюрингию войска. Рабочие были разгромлены. Узнав о событиях в Саксонии, пролетариат Гамбурга 22 октября 1923 г. начал всеобщую забастовку; она перешла в вооружённое восстание. После трёхдневной борьбы с войсками и это восстание было подавлено. Вследствие измены социал-демократических вождей, поддержавших буржуазию, революционная борьба германского пролетариата закончилась поражением. Германское буржуазное правительство торжествовало победу. Оно продемонстрировало капиталистическим державам, что нажим на Германию грозит развязать социалистическую революцию. С другой стороны, разгромив рабочее движение, оно облегчало себе задачу возложить на трудящиеся массы Германии всю тяжесть расплаты за империалистическую войну.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

ПЛАН ДАУЭСА (1923 — 1021 гг.)

Провал планов Пуанкаре. Напряжённая восьмимесячная борьба за Рур привела к капитуляции Германии. Мировая печать расценивала эту капитуляцию как вторую войну, проигранную немцами.

Пуанкаре был почти у цели. Казалось, «прыжком в Рур» он не только захватил инициативу в разрешении репарационной проблемы, но и завоевал для Франции господствующую роль в европейской политике.

Пуанкаре надеялся, что отказ Германии от пассивного сопротивления ускорит создание германо-французского угольно-железного синдиката, руководимого французским капиталом. Французская металлургия получит, наконец, уголь и кокс, французская химия — полуфабрикаты и краски, эльзасский текстиль — возможность беспошлинного ввоза в Германию. Материальная база экономической, военной и политической гегемонии Франции на континенте будет, таким образом, обеспечена.

Пуанкаре жестоко ошибся, приняв отказ немцев от политики пассивного сопротивления за чистую монету. На самом деле то было с их стороны шахматным ходом. Политика пассивного сопротивления подорвала силы Германии и создала угрозу революции в стране. Продолжать эту политику было невозможно. Но немцы и не собирались уступать Франции. Они рассчитывали, что их отказ от политики пассивного сопротивления активизирует британскую политику.

Впрочем, сам Пуанкаре не хотел удовлетвориться отказом немцев от пассивного сопротивления. В своих еженедельных воскресных речах, произносимых при открытии памятников погибшим героям войны, он упрямо доказывал союзникам, что и после прекращения пассивного сопротивления Германия из будет выполнять своих репарационных обязательств.

«Германское правительство, — говорил Пуанкаре 30 сентября 1923 г., — громогласно заявило перед всем миром, что прекращает сопротивление, организованное в Руре. Оно и не могло поступить иначе, будучи не в состоянии больше финансировать это сопротивление; оно знало, что эта тактика грозит оторвать от империи местное население. Но угрюмое заявление о неизбежности перемирия ничего не значит. Всё зависит от выполнения. Мы ждём от Германии дел. Она отказалась ставить нам условия. Это хорошо. Но ей надлежит теперь показать нам, что она действительно готова облегчить нам на занятых территориях выполнение всех её обязательств».

Требовательность французов вызывала неудовольствие английской дипломатии. На имперской конференции британских доминионов 1 октября 1923 г. Болдуин решительно осудил непримиримую позицию Пуанкаре. Ещё более резкой была речь министра иностранных дел Керзона. Он отрицал, что прекращение пассивного сопротивления является победой Пуанкаре. Репарационных платежей Франция всё же не получает. Единственный результат оккупации — хозяйственный развал Германии и дезорганизация Европы.

«Развал Германии, — говорил Керзон, — это исчезновение должника. Франция заверяла нас, что по окончании пассивного сопротивления начнутся переговоры между союзниками. Их нет. Англия поступилась бы частью своих требований, если бы это обеспечило возможность соглашения; но так как соглашение невозможно, то требования Англии остаются в силе».

Перед лицом возможной победы Франции во франко-германском конфликте британская дипломатия приступила к решительным действиям. Она перешла в наступление. Заранее выяснив намерения США и заручившись их поддержкой, британское правительство 12 октября 1923 г. официально обратилось к своему американскому партнёру. Англия предлагала созвать конференцию для урегулирования вопроса о репарациях при непосредственном участии США. Британское правительство отмечало, что «сотрудничество правительства Соединённых штатов является существенным условием для того, чтобы действительно подойти к решению репарационного вопроса». В ноте подчёркивалось, что Америка не может оставаться в стороне от европейских проблем, тем более, что с ними связан и вопрос межсоюзнических долгов. Необходимо, гласила нота, вернуться к декларации государственного секретаря США Юза от декабря 1922 г., в которой предлагалось, чтобы США приняли на себя роль арбитра при решении репарационного вопроса.

Английская нота заканчивалась предложением «оказать великую услугу делу безопасности и умиротворения всего мира» и организовать конференцию с участием США для разрешения репарационного вопроса,

В ответ на английскую ноту государственный секретарь Соединённых штатов Юз вручил британскому поверенному в делах меморандум от 15 октября 1923 г.

Выражая сожаление по поводу отсутствия «единства образа мысли у европейских держав», меморандум подтверждал, что декларация Юза остаётся в силе. Правда, меморандум отрицал связь вопроса о платёжеспособности Германии с проблемой межсоюзнических долгов. Всё же правительство США не отказывалось от «разумных соглашений относительно сроков и условий платежей, вполне считаясь с обстоятельствами, в которых находятся союзные должники». Вскоре после этого американский посол в Лондоне Гарвей официально заявил, что США охотно примут участие в экономической конференции, дабы спасти Европу от катастрофы.

Однако Пуанкаре, получивший приглашение на эту конференцию, уклонился от ответа на английское предложение. Поэтому Болдуин выступил на съезде консервативной партии 25 октября 1923 г. с предупреждением, чтобы Пуанкаре «хорошенько подумал», прежде чем отказаться принять это предложение.

Пуанкаре ответил Болдуину в своей очередной речи от 28 октября, произнесённой при освящении памятника в Сампиньи. «Английский премьер сказал, — заявил он, — что Франции следует трижды подумать, прежде чем она отклонит английские предложения... Я больше, чем кто-либо, не хотел бы, чтобы урегулирование репараций затягивалось. Притом, как и английский премьер, мы желаем, чтобы США не держались в стороне от европейской политики».

Всё же Пуанкаре выражал сомнение в том, чтобы Англия и США могли достигнуть благоприятного разрешения репарационного вопроса при помощи новой конференции.

О чём будет сейчас совещаться конференция? — спрашивал Пуанкаре. Каков будет её состав? Каковы должны быть взаимоотношения между ней и правительствами или репарационной комиссией? Какова будет её компетенция?

Пуанкаре напоминал, что предел уступок Франции уже достигнут. Союзники недооценивают ту роль, которую Франция играет, стоя на страже безопасности Европы против неизбежной в будущем агрессии Германии.

«Вот уже четыре года, — говорил Пуанкаре в одном из своих публичных выступлений 4 ноября 1923 г., — как мы несём всю тяжесть льгот, предоставляемых Германии вопреки Договору. Довольно! Мы не хотим нести одни почти все затраты на дело, которое является жизненно важным для всех и которое мы выиграли совместно. Мы не хотим также подвергаться опасности новых агрессий на этих восточных окраинах, которые президент Вильсон назвал однажды очень правильно границей свободы. Наши друзья-бельгийцы и мы являемся стражами этой границы. И если бы она оказалась нарушенной, угроза вновь нависла бы над нами и над всеми нашими союзниками».

Пуанкаре не только говорил, но и действовал. Он хотел сорвать нежелательные для него планы англо-американской дипломатии. Ему казались удобнее методы «прямого действия», для применения которых официальная французская дипломатия только подыскивала наиболее благовидные мотивы.

Сепаратистское движение в Рейнской области и в Баварии. Одним из таких методов Пуанкаре являлась поддержка сепаратистского движения на Рейне и в Баварии.

Планы маршала Фоша о создании при-рейнского буферного государства, отклонённые союзниками в 1919 г., воскресли вновь с момента оккупации Рура. В 1923 г. в журнале «Revue de la France» сам Фош выступил с доказательствами необходимости захвата Рейна и Рура. «Франция не может довольствоваться разоружением Германии, — писал Фош, — безразлично, будет ли это разоружение произведено добросовестно или нет. Слабость Германии ещё не означает силы Франции. Военная безопасность, построенная на такой зыбкой основе, была бы иллюзией. Для Франции и для Бельгии существует только одна гарантия против германского нападения — постоянное обладание переправами через Рейн. Линию Рейна можно удерживать сравнительно небольшими силами, если рейнская провинция будет освобождена от пруссаков... Если случится война, то победит та сторона, которая раньше завладеет переправами через Рейн».

Идея создания Рейнской республики встречала сочувствие и со стороны промышленников Рейнско-Вестфальской области.

Французский верховный комиссар Рейнской области Тирар в одном из докладов сообщал Пуанкаре: «Промышленники в Аахене просит нашей помощи и явно тяготеют в нашу сторону. Промышленники и торговцы в Майнце, прежде очень сдержанные и даже надменные, обнаруживают определённо франкофильские настроения».

Многие рейнские и вестфальские фирмы были и раньше теснее связаны с Францией, чем с Германией. После оккупации Рура они оказались совсем отрезанными от германского рынка и стремились приспособиться к новым условиям.

На сближение с пуанкаристской Францией рейнских промышленников толкал также страх перед революционным движением в Германии.

В ночь на 21 октября 1923 г. сепаратисты провозгласили «независимую Рейнскую республику». Немедленно после её образования верховный комиссар Рейнской области получил уведомление о признании Францией временного правительства Рейнской республики.

Почти одновременно усилилось сепаратистское движение и в Баварии. Оно руководилось католической баварской народной партией с Каром во главе. Баварские сепаратисты добивались создания, при содействии Франции, совместно с Австрией и Рейнландом, дунайской конфедерации. Они рассчитывали, что отделение Баварии освободит её от уплаты платежей по Версальскому договору и даст ей возможность получить заём от Антанты, подобно Австрии.

Баварские сепаратисты вели переговоры с офицером французского генерального штаба полковником Ришером. На тайных совещаниях с ним они разработали план полного отделения: Баварии от Германии. Ришер обещал им содействие и поддержку со стороны рурской оккупационной армии.

Но замыслы сепаратистов были раскрыты германским правительством. Пуанкаре пришлось отмежеваться от Ришера и его планов. «Я подтверждаю, — заявил Пуанкаре на заседании Парламента 2 октября 1923 г., — что полковник Ришер не получал от французского правительства никаких указаний... Французское правительство впервые узнало об обвинениях, выдвинутых против полковника Ришера, из сообщений печати и из доклада французского представителя в Мюнхене. Правительство организовало расследование и установило, что вышеупомянутый полковник действительно вошёл в сношения с баварскими националистами. Вследствие этого он вызван из Саарбрюкена и переведён в один из внутренних гарнизонов».

В середине октября 1923 г. Бавария фактически отделилась от Германии. Руководство баварской частью рейхсвера было передано генералу Лоссову, который отказался подчиняться имперскому правительству.

Верховный правитель Баварии Кар, опиравшийся на зажиточные слои баварских землевладельцев, не желавших и слышать о войне — реванше против Франции, — вступил в непосредственные переговоры с французами.

Английская дипломатия, встревоженная перспективой раздробления Германии и усиления Франции на континенте, сделала по этому поводу представление французскому правительству. Но Пуанкаре стремился показать, что баварские дела его не касаются. Не может же он отвечать за то, что творится внутри Германии!

В очередной воскресной речи, 4 ноября 1923 г., косвенно отвечая на английский запрос о Рейнской республике, Пуанкаре заявил, что французское правительство не считает себя обязанным охранять германскую конституцию и единство Германии. Пуанкаре напомнил о «священном принципе» самоопределения наций, которому он следует, не имея оснований «противодействовать очевидному желанию населения учредить автономное государство».

Гитлеровский путч 8 — 9 ноября 1923 г. Осенью 1923 г. в Германии создалось весьма напряжённое внутреннее положение.

Рурский конфликт принес германскому народу катастрофическую инфляцию и общее разорение. Разочарование масс и болезненное обострение национального чувства в стране использовали в своих интересах германские фашисты. Их националистическую демагогию поддерживали представители германской тяжёлой индустрии. Они не жалели миллионов для фашистских боевых союзов и вооруженных банд, готовых на заговоры, политические убийства и массовый террор. Особенно оживилась деятельность фашистских боевых организаций в Баварии, руководимых Людендорфом, Гитлером, Эрхардтом, Росбахом. Отсюда посылались в Рурскую область самые отчаянные головорезы, чтобы превратить пассивное сопротивление в активное. Здесь эти наёмные агенты устраивали взрывы мостов и железнодорожные крушения, нападали на одиночных французских солдат, убивали из-за угла представителей оккупационных властей.

Тайные боевые фашистские организации составляли часть так называемого «чёрного рейхсвера», который возник в Германии после того, как, по требованию Антанты, она должна была сократить свою армию до 100 тысяч. До этого Германия сохраняла 300-тысячную армию. После подписания Версальского договора оставшиеся 200 тысяч не были распущены. Они уцелели в качестве фашистских вооружённых банд, содержавшихся за счет промышленников. Эти отряды, или, как их называли, «стиннесовские солдаты», представляли собой параллельные рейхсверу формирования; созданные для борьбы с революцией, они не переставали лелеять мысль о мести французам.

Наибольшего размаха достигла организация фашистских боевых союзов в Баварии. Тогда ещё молодой капитан Рем, с 1919 г. носившийся с мыслью о восстановлении германских вооружённых сил, стал создавать при содействии баварского рейхсвера штурмовые отряды. Они получали от магнатов тяжёлой индустрии денежные средства, а от рейхсвера — оружие и военных инструкторов.

Опираясь на эти вооружённые силы, Гитлер и Людендорф произвели в Мюнхене 8 ноября 1923 г. попытку захвата власти с целью превращения бывшего королевства в плацдарм для борьбы за фашистскую Германию. Мюнхенский путч потерпел крах. Оказалось, что Гитлер не имел ещё достаточно вооружённых сил и связей не только во всей Германии, но даже в Баварии. К тому же германские промышленники отказались его поддержать.

В это время Стиннес вёл переговоры с французами о создании германо-французского концерна. Фашистский путч, да ещё организованный под демагогическими лозунгами борьбы против репараций и Версальского договора, мог бы спутать Стиннесу все карты. Вот почему он прекратил финансирование организаций Гитлера и Людендорфа. Германская буржуазия предпочитала на этом этапе военную диктатуру генерала Секта, который под прикрытием республиканской конституции наводил порядок в Германии.

Переговоры между германскими и французскими промышленниками закончились 23 ноября 1923 г. заключением договора между рурскими промышленниками и французской комиссией по эксплоатации угольных шахт в оккупированных областях. По этому договору рурские промышленники обязались внести французам «угольный налог» в размере 15 миллионов долларов единовременно, а также поставлять во Францию 18% всего своего производства. Кроме того, они взяли на себя обязательство платить французам в счёт репараций по 10 франков за каждую проданную в Германии или за границей тонну угля.

Этот договор, на первый взгляд казавшийся победой французских промышленников, на деле был коварной махинацией Стиннеса. Угольный король Германии замыслил продемонстрировать несостоятельность расчётов враждебной ему группы французского Комите де Форж, возглавляемой де Ванделем, и добиться её поражения при наступающих выборах во Франции. Провал договора должен был привести к пересмотру вопроса о репарациях и облегчить заключение более выгодного для Стиннеса соглашения с другой группой французской индустрии во главе со Шнейдер-Крезо.

Менаду тем экономическое положение Франции продолжало ухудшаться. Германия и после прекращения пассивного сопротивления не вносила репарационных платежей и не производила обязательных поставок в условленных размерах.

Это тяжело отражалось на государственном бюджете Франции и на курсе франка. Расходы по оккупации росли. К осени 1923 г. они достигли одного миллиарда франков. Попытка Пуанкаре задержать падение курса франка, увеличив на 20% налоги, результатов не дала. К тому же английские банки выбросили на денежный рынок большое количество французской валюты. Это ещё более снизило курс франка. Пуанкаре ничего более не оставалось, как капитулировать перед финансовым и дипломатическим нажимом со стороны союзников. В связи с этим он поручил французскому послу в Америке сообщить правительству США о том, что Франция не возражает против созыва международного комитета экспертов по вопросу о германских платежах.

Международный комитет экспертов. Согласие Пуанкаре на организацию комитета экспертов было вынужденным. Иначе он не мог избегнуть созыва ещё более нежелательной конференции по репарационному вопросу. Но и теперь Пуанкаре соглашался на создание комитета экспертов лишь для обследования платёжеспособности Германии; при этом он требовал подчинения комитета репарационной комиссии. Это привело к отказу США официально участвовать в комитете экспертов. Отдельные американские эксперты могли быть приглашены, но не в качестве уполномоченных представителей правительства Соединённых штатов.

13 ноября 1923 г. появилось официальное сообщение репарационной комиссии о созыве комитета экспертов. По вопросу о задачах и правах этого комитета между английским и французским представителями на заседании репарационной комиссии произошло столкновение. На предложение председателя репарационной комиссии француза Луи Барту ограничить компетенцию комитета экспертов только вопросами платёжеспособности Германии английский представитель Бредбюри ответил колкостью. «Прежде чем прописать рецепт, осторожный врач заканчивает диагноз болезни,— заявил он. — Должен признаться, однако, что с первого взгляда рецепт французского делегата мне представляется исходящим из того мира, где некий философ изобрёл пилюли от землетрясения».

Бредбюри оказался в меньшинстве. Французское влияние в репарационной комиссии настолько преобладало, что она фактически превратилась в орудие в руках Пуанкаре.

30 ноября 1923 г. репарационная комиссия постановила образовать два комитета экспертов. Первый должен был заняться вопросами стабилизации германской марки и уравновешения бюджета, второй — найти средства для возвращения эмигрировавших из Германии капиталов. Об этом решении репарационной комиссии Барту уведомил 5 декабря 1923 г. «американского наблюдателя» Логана.

В письме от 12 декабря Логан сообщил, что правительство Соединённых штатов, не имея возможности быть официально представленным в этих комитетах, всё же благожелательно отнесётся к участию в них американских экспертов.

Правительство США проявляло всё большую склонность участвовать в «восстановлении нормальных отношений» на старом континенте. Новый президент Кулидж, сменивший внезапно умершего Гардинга, в послании Конгрессу 6 декабря 1923 г. подчеркнул, что правительство США считает себя обязанным оказать помощь Европе. К этому побуждает правительство США и необходимость обеспечить получение европейских долгов. Текущий долг с процентами, следуемый США с иностранных правительств, выражается в сумме 7 200 миллионов долларов.

Одни проценты с долгов Америке достигают миллиона долларов в день. Бот почему США, заявил Кулидж в послании, предложили европейским государствам «свою помощь указаниями и советами». «Мы снова выразили наше пожелание, — гласило послание, — чтобы Франция получила свои долги, а Германия была восстановлена. Мы предлагали разоружение. Мы серьёзно стремились примирить разногласия и восстановить мир. Мы будем продолжать делать всё, что в наших силах».

Однако французская дипломатия явно саботировала, работу комитета экспертов. Перед английской дипломатией встал вопрос о новом выступлении против Франции.

По этому поводу мнения в английском кабинете резко разделились. Одни доказывали необходимость занять более решительную позицию, вплоть до разрыва с Францией. Другие предостерегали против такого шага. Они доказывали, что распад Антанты может оказать пагубное влияние не только на Западную Европу, но и на Марокко, Египет, Турцию и весь Ближний Восток.

Английская дипломатия особенно опасалась за судьбу Танжерской конференции, которая как раз в это время заседала в Париже.

Танжерский конфликт. Незадолго до того состоялась итало-испанская политическая и военная демонстрация, явно направленная против попыток Англии превратить Танжер в интернациональный порт. 18 ноября 1923 г. испанский король Альфонс XIII в сопровождении председателя испанской директории Примо де Ривера, эскортируемый броненосной эскадрой, нанёс визит итальянскому королю Виктору-Эммануилу. Итальянский флот вышел навстречу испанской эскадре. Итальянская и испанская печать, комментируя эту встречу, злорадно заявляла, что Гибралтар, окружённый со всех сторон, при современном вооружении больше не страшен. Ключом к проливу являются Танжер и Риффское побережье, а их Испания никому не уступит.

Против интернационализации Танжера выступила также Франция. Она боялась, что через Танжер будет поступать оружие для марокканских племён, непрерывно восстававших против испанских и французских оккупантов.

Английской дипломатии стоило немалых усилий созвать конференцию по танжерскому вопросу, чтобы добиться компромисса с Францией и Испанией.

Конвенция о статуте танжерской зоны, подписанная 18 декабря 1923 г. Великобританией, Францией и Испанией, определила, наконец, порядок управления Танжером как интернациональной зоной, с «режимом постоянного нейтралитета.

Руководство международной администрацией зоны в течение первого шестилетия возлагалось на представителя Франции.

На такую сделку английская дипломатия пошла взамен уступок со стороны Франции в делах европейской политики, в частности и по вопросу о репарациях.

Разработка плана Дауэса. Теперь только, после долгих проволочек, Пуанкаре согласился на открытие работ международного комитета экспертов. Оно состоялось в Лондоне 14 января 1924 г. Председателем первого комитета экспертов был избран представитель США Чарльз Дауэс. Бывший адвокат, получивший за участие в мировой войне чин генерала, Дауэс был тесно связан с банковской группой Моргана. К этой группе в поисках выхода из финансового кризиса Пуанкаре обратился за кредитом. Морган обещал Франции ссуду в размере 100 миллионов долларов, но при условии урегулирования вопроса о германских репарациях.

В центре внимания комитета стоял, разумеется, репарационный вопрос. Но при обсуждении этого вопроса возник ряд новых проблем. Главное место заняло обсуждение возможности создания в Германии устойчивой валюты. На этом в особенности настаивали представители США. Они видели в разрешении валютной проблемы панацею от всех зол. «Надо, — заявил Дауэс, — найти воду, которая могла бы двигать германскую бюджетную мельницу. Мы построим мельницу, когда найдём воду для её колёс».

Внимание к валютным вопросам было обусловлено насущными интересами США и Англии. Американский капитал в поисках выгодных сфер для крупных капиталовложений проявлял особый интерес к Германии. Но устойчивая валюта — главное предварительное условие всяких инвестиций. Отсюда большой интерес США к валютной проблеме и их настойчивые требования стабилизации курса марки.

Англия поддерживала требования США к германской валюте. Продолжающаяся инфляция облегчала экспорт германских товаров и обостряла борьбу за рынки сбыта. Требование стабилизации валюты было для Англии одной из форм борьбы против германского экспорта.

На заседании комитета были заслушаны сообщения немецких делегатов — директора германского Рейхсбанка Шахта и германского министра финансов Лютера. Переговоры с ними велись по вопросу о создании так называемого Банкнотного банка и о его взаимоотношениях с Рейхсбанком. Для изучения положения германских финансов комиссия Дауэса выехала на несколько недель в Берлин.

Эксперты пришли к заключению, что платёжеспособность Германии может быть восстановлена только при условии экономического и финансового воссоединения оккупированных и неоккупированных областей. Они наметили также и те статьи национального дохода, которые могли бы стать гарантией международного займа, если он будет предоставлен Германии для погашения репарационных платежей.

9 апреля 1924 г. Дауэс известил репарационную комиссию об окончании работы и представил текст доклада экспертов.

Доклад экспертов, вошедший в историю под названием плана Дауэса, состоял из трёх частей. Первая часть излагала общие выводы экспертов и точку зрения комитета. В ней подчёркивалось, что эксперты ставили своей целью взыскание долга, а не применение карательных мер. Во второй части доклада характеризовалось общее экономическое и финансовое положение Германии. Третья часть заключала ряд приложений к первым двум частям.

План Дауэса ставил своей задачей реальное обеспечение уплаты репараций Германией путём её хозяйственного восстановления. Для осуществления этой задачи решено было оказать Германии надлежащее содействие со стороны англо-американского капитала, прежде всего в вопросах стабилизации валюты и создания бюджетного равновесия. Для стабилизации германской марки комитет экспертов предлагал предоставить Гер-. мании международный заём в сумме 800 миллионов золотых марок. В залог выполнения денежных обязательств Германия должна была передать под контроль «комиссару по налогам» таможенные пошлины, акцизы и наиболее доходные статьи своего государственного бюджета. Все железные дороги должны были на 40 лет перейти к акционерному обществу железных дорог, утверждённому репарационной комиссией. Право эмиссии получал банк, контролируемый союзниками. Всё народное хозяйство Германии ставилось под контроль. Общая сумма репарационных платежей и конечный срок их уплаты не устанавливались и на этот раз. Германия лишь обязывалась уплатить в первый год один миллиард марок репараций. В последующие годы она должна была увеличивать эти взносы и довести их к 1928—1929 гг. до двух с половиной миллиардов марок в год.

План Дауэса решал вопрос и об источниках покрытия репарационных платежей. Первым источником становились доходы тяжёлой индустрии и железных дорог, выплачиваемые в виде процентных сумм на специально выпускаемые облигации. Облигации тяжёлой индустрии исчислялись в сумме 5 миллиардов марок и железных дорог — 11 миллиардов марок. Ежегодный взнос был установлен в 6% с этих сумм, т. е. в 960 миллионов марок.

Другим источником покрытия репарационных платежей становился государственный бюджет. Для мобилизации соответствующих средств были установлены специальные налоги, всей своей тяжестью непосредственно ложившиеся на плечи трудящихся. На этом настояли германские капиталисты. Они утверждали, что в противном случае уплата репараций отразится на состоянии народного хозяйства Германии. На самом же деле немецкие промышленники и финансисты не поступались своими прибылями даже в той части, в какой репарации должны были .выплачиваться за счёт их доходов. И в этой части были найдены пути к возмещению платежей за счёт рабочего класса.

Установление высоких косвенных налогов и связанное с этим повышение цен были использованы германскими империалистами для широкой демагогической, шовинистической пропаганды. Поражение Германии в первой мировой войне выдавалось за причину всех бедствий, переживаемых трудящимися страны. Средством для избавления от этих бедствий должна была явиться новая империалистическая война, которую правящие круги Германии рассчитывали увенчать полной победой над противником.

План Дауэса был, таким образом, внутренне противоречив. Он стремился восстановить в рамках Версальского договора экономически сильную и платёжеспособную Германию; однако посредством контроля над её хозяйственными ресурсами он же ставил задачей не допускать её превращения в опасного для союзников конкурента.

Конкуренция Германии была бы особенно чувствительной для стран-победительниц, если бы товары, производимые немецкими предприятиями, шли на рынки, на которых уже господствовал английский, французский и американский капитал. Возникал вопрос, куда направить поток германских товаров, усиленный сбыт которых немцами должен был явиться одним из главных средств уплаты германских репараций. Авторы плана Дауэса разрешали этот вопрос с чрезвычайной простотой. Они великодушно предоставляли Германии... советские рынки. Их не только привлекала мысль без ущерба для собственной торговли дать Германии возможность широкого сбыта её товаров для уплаты репараций. Отвести экономическое наступление Германии на Восток; подорвать советскую промышленность наводнением рынка СССР немецкими товарами; воспрепятствовать превращению Советской страны в индустриальную державу; превратить Россию в аграрный придаток промышленных стран Европы — таковы были замыслы авторов плана Дауэса. Нельзя было отказать ему в хитроумии. Но в плане имелся один небольшой недостаток. Вопрос о советском рынке и дальнейшем направлении экономического развития Страны Советов решался без хозяина.

«План Дауэса, составленный в Америке, — говорил товарищ Сталин в своём докладе на XIV съезде ВКП(б) 18 декабря 1925 г., — таков: Европа выплачивает государственные долги Америке за счёт Германии, которая обязана Европе выплатить репарации, но так как всю эту сумму Германия не может выкачать из пустого места, то Германия должна получить ряд свободных рынков, не занятых ещё другими капиталистическими странами, откуда она могла бы черпать новые силы и новую кровь для выплачивания репарационных платежей. Кроме ряда незначительных рынков, тут Америка имеет в виду наши российские рынки. Они должны быть, по плану Дауэса, предоставлены Германии для того, чтобы она могла кое-что выжать и иметь из чего платить репарационные платежи Европе, которая, в свою очередь, должна выплачивать Америке по линии государственной задолженности».

Касаясь той части плана Дауэса, которая имела в виду выкачивать из СССР средства, необходимые для платежей, товарищ Сталин указал, что это «есть решение без хозяина». «Почему? Потому, что мы вовсе не хотим превратиться в аграрную страну для какой бы то ни было другой страны, хотя бы для Германии. Мы сами будем производить машины и прочие средства производства. Поэтому рассчитывать на то, что мы согласимся превратить нашу страну в аграрную в отношении Германии, рассчитывать на это — значит рассчитывать без хозяина. В этой части план Дауэса стоит на глиняных ногах».

План Дауэса не мог примирить те противоречия, которые обнаружились в связи с вопросом о германских репарациях. Он создавал лишь видимость соглашения между Германией и её победителями. По существу, план Дауэса был победой англо-американского блока над Францией. Он вынуждал французскую дипломатию воздержаться от методов «прямого действия», едва не приведших Европу к новой войне. Всё же — и это было особенно важно для принявших план Дауэса правительств — он предупреждал наступление в Германии экономической катастрофы, которая неизбежно привела бы к дальнейшему обнищанию масс, усилению их эксплоатации и к взрыву революционного движения в центре Европы. Понятно, что буржуазная дипломатия превозносила план Дауэса как плод своей «политики мира». Разумеется, под прикрытием этого пацифизма, лишь усыплявшего международное общественное мнение, соперничество и борьба империалистических правительств продолжали развиваться неудержимо.

Наступление «эры буржуазно-демократического пацифизма». Эру буржуазно-демократического пацифизма открыла Англия. Затянувшийся хозяйственный и политический кризис Западной Европы, дальнейшее падение покупательной способности европейского населения и оскудение центрально-европейских рынков привели к резкому Ухудшению экономического положения Англии. Для облегчения иронической безработицы английский премьер Болдуин решил было прибегнуть к помощи протекционизма. Однако приступить к более или менее значительному пересмотру таможенных тарифов, не апеллируя к мнению страны, он не мог. Пришлось рас» пустить Парламент и назначить новые выборы на 6 декабря 1923 г. Но для борьбы против протекционизма объединились и дружно выступили и либералы, и рабочая партия, и часть консерваторов.

Выборы принесли Болдуину полное поражение. Но они не дали обеспеченного большинства ни одной из партий. Приходилось создавать либо коалицию, либо правительство меньшинства. На коалицию с консерваторами либеральная партия не пошла. Очередь была за рабочей партией. В день открытия Парламента, 8 января 1924 г., Макдональд выступил в Альбертхолле с речью, в которой изложил программу будущего рабочего правительства. Основные пункты программы сводились к следующим требованиям: всеобщий мир, использование Лиги наций для обеспечения международного мира, признание советского правительства, разрешение вопроса о безработице. 22 января 1924 г. Болдуин представил королю отставку кабинета. На другой день Макдональд был вызван к королю и принял предложение образовать новый кабинет.

Это было первое в истории Англии рабочее (лейбористское) правительство. Впрочем, приход рабочей партии к власти отнюдь не означал радикальной перемены политики Англии и нового курса её дипломатии. Руководство внешней политикой Макдональд взял на себя. Товарищем министра иностранных дел был назначен видный дипломат, бывший либерал, пацифист Артур Понсонби.

Перед новым правительством встала прежде всего задача стабилизации положения в Европе. Этого лейбористы надеялись достигнуть при помощи пацифистских методов. Лучшего проводника этого курса внешней политики Англии, чем Макдональд, найти было трудно.

Джемс Рамзей Макдональд, родившийся в 1866 г. в семье бедняка, в маленькой шотландской рыбачьей деревушке, не случайно удостоился чести занять пост первого министра «рабочего» правительства, которому английская буржуазия в конце января 1924 г. вручила судьбы Британской империи.

Биограф Макдональда Агнеса Гамильтон, член Парламента от рабочей партии, рассказывает, как настойчиво и упорно, шаг за шагом, поднимался по ступеням обществзнной лестницы будущий министр, движимый мечтой выбраться из нищеты и стать наравне с богачами и знатью вершителем судеб Великобритании. С трудом добившись звания учителя, честолюбивый юноша сразу избрал для себя политическую карьеру. 'После короткого пребывания секретарём одного из либеральных депутатов Парламента он примкнул к независимой рабочей партии и скоро стал её лидером. В 1906 г. Макдональд был избран в Парламент. В Парламенте и во II Интернационале он проводил политику сотрудничества классов и проповедывал «конструктивный социализм». Во время мировой войны он занимал пацифистскую позицию. Это пацифистское грехопадение Макдональда долго мешало его дальнейшей политической карьере. Только в 1922 г. он был вновь избран в члены Парламента. В политической платформе Макдональда, которую он излагал в своих статьях и книгах до прихода к власти, неустанно доказывалась необходимость сотрудничества с буржуазными партиями. Именно поэтому, когда обе партии — консервативная и либеральная — остались в меньшинстве, английская буржуазия охотно поддержала кандидатуру Макдональда в премьеры. «Макдональд — не фанатик, — отзывался о нём в 1923 г. один из банкиров, — фанатики добиваются своей цели любой ценой, и они люди неприятные. Между тем Макдональд — человек приятный, Он почти всем нравится...»

Макдональд оправдал надежды английских банкиров в области как внутренней, так и внешней политики.

Первой заботой Макдональда было сохранить традиционную английскую политику «равновесия сил», т. е. третейской роли Англии в Европе. «Задача Англии, — писал Макдональд в одной из своих статей в ноябре 1923 г., — состоит в том, чтобы создать в Европе известное равновесие». Эту политику Макдональд надеялся проводить при содействии дипломатии США.

Ещё до прихода к власти Макдональд напечатал в американской газете «New York World» ряд статей, в которых доказывал необходимость союза США с Англией и согласованности их политики в европейских делах. В частности он убеждал американцев в том, что именно лейбористская партия и он сам в качестве главы правительства лучше всего обеспечат проведение плана Дауэса.

«Ни одна партия, — заверял Макдональд, — не будет так ревностно выполнять международные обязательства, как рабочая партия. Наше рабочее движение никогда не имело склонности искать коротких дорог в тысячелетнее царство. Если бы оно даже имело такую склонность, то русский пример вылечил бы нас от неё».

Один из французских биржевиков и дипломатов, Эрбетт, правильно отметил в органе парижской биржи «Information» 10 октября 1924 г., что Британская империя имела мало правительств, которые так соблюдали бы осторожность и традиции в области британской внешней политики, как правительство Макдональда. В частности новый премьер стремился к дальнейшему усилению английской армии и флота и к незыблемости основ Британской колониальной империи.

Ещё до прихода к власти, в период рурского конфликта, Макдональд был сторонником ослабления Франции. Французскую гегемонию в Европе он считал несовместимой с интересами Англии. План Дауэса означал в глазах Макдональда поражение французской дипломатии и гарантию европейского равновесия.

Действительно, влияние Франции в международной жизни Европы явно шло на убыль. Это было закономерным последствием провала её рурской авантюры. Французская система военно-политических союзов с малыми государствами стала давать трещины. Этим воспользовалась английская дипломатия. В начале января 1924 г., выдерживая свою пацифистскую роль, она обратилась к правительствам Югославии, Румынии и Польши с нотой, требуя объяснений по поводу кредитов на вооружение, которые эти государства должны были получить от Франции.

Ответ был самым примирительным и покорным. Происходившая в Белграде 10 — 12 января 1924 г. конференция министров иностранных дел Малой Антанты заявила, что государства Малой Антанты желают мира со всеми державами и что они готовы выступить посредниками в деле примирения Англии и Франции.

На запрос Англии по поводу займа в сумме 300 миллионов франков, полученного Югославией от Франции, югославское правительство поспешило ответить, что заём отнюдь не направлен против интересов Англии. Румыния, смущённая запросом Англии, решила совсем отказаться от французских кредитов на вооружение. 22 января 1924 г. румынский посланник официально уведомил об этом французское Министерство иностранных дел.

Французской дипломатии удалось добиться заключения военно-оборонительного союза только с Чехословакией, Остриё франко-чехословацкого договора, подписанного 25 января 1924 г., было направлено против Венгрии и Германии. Однако общественное мнение Англии отнеслось к франко-чехословацкому договору с недоверием. В статье, напечатанной в январе 1924 г. в «Daily Chronicle» под заглавием «Франция и Малая Антанта», Ллойд Джордж подчёркивал, что созданные Францией военные союзы таят в себе опасность для европейского мира. «Франция, — писал Ллойд Джордж, — не может платить даже проценты по своим долгам. Она предоставляет плательщикам налогов в Англии и Америке терпеть из-за неё убытки. В то же время она превращает Европу в вооружённый лагерь. Каких выгод ожидает Франция от этой политики? Вместо России, Великобритании, Италии и Соединённых штатов Америки она в качестве союзников приобрела Чехословакию, Польшу, Югославию и Румынию».

В случае новой войны между Фракцией и Германией эти союзники, по мнению Ллойд Джорджа, не могут оказать французам реальной помощи. В то же время Франция пренебрегает таким мощным союзником, как Россия, одного слова или даже жеста которой достаточно, чтобы нейтрализовать враждебные действия Германии.

Наряду с Англией всё более активно развивала свою деятельность против Франции и итальянская дипломатия. Конкуренция на внешних рынках, соревнование на Средиземном море, неудовлетворённость Италии своей долей репарационных платежей, неурегулированные интересы в Северной Африке (Тунис, Танжер и др.) — всё это приводило не только к натянутости, но даже к враждебности франко-итальянских отношений. Когда Франция подписала договор с Чехословакией и пыталась заключить такие же договоры со всеми балканскими государствами, итальянская дипломатия форсировала свои переговоры с Югославией. В результате 27 января 1924 г. в Риме был подписан договор о дружбе между Италией и Югославией и соглашение о Фиуме, по которому гавань Фиуме отходила к Италии. Договор, подписанный со стороны Италии Муссолини, а со стороны Югославии Пашичем и Нинчичем, сопровождался протоколом. В нём подтверждалось, что в договоре о дружбе с Италией не содержится ничего, что противоречило бы договорам Югославии с Чехословакией и Румынией.

В беседе с директором французской газеты «Quotidien» 25 января 1924 г. Макдональд изложил свои взгляды на взаимоотношения Англии и Франции. Новый премьер считал занятие Рура главной причиной экономических затруднений Англии и всей Европы. Политика военных союзов и финансовой поддержки, которую Франция оказывает мелким государствам в целях их вооружения, грозит миру новыми войнами. По мнению Макдональда, «лучшей гарантией безопасности Франции была бы не политика вооружений, а мирное сотрудничество держав и Лиги наций». Развивая эти пацифистские идеи, Макдональд изложил их также и в личной переписке с Пуанкаре. Пуанкаре отвечал миролюбиво, но общими фразами и отвлечённо. На путь отказа от рурской политики он становился медленно и с трудом.

Недовольство политикой Пуанкаре возрастало как внутри Франции, так и вне её. Неудачи в Руре и на Рейне, совершенно недостаточный приток репараций даже после прекращения пассивного сопротивления, невозможность получения новых займов, внешнеполитическая изоляция Франции — всё это вызывало острую критику со стороны почти всех французских партий.

Майские выборы 1924 г. принесли Пуанкаре поражение. К власти пришёл так называемый «левый блок» — правительство радикалов и радикал-социалистов с Эдуардом Эррио во главе. Президент Французской республики Мильеран также сложил свои полномочия. Новым президентом был избран Гастон Думерг.

Лондонская конференция (16 июля — 16 августа 1924 г.). Новый французский премьер подобно Макдональду был представителем течения буржуазного пацифизма. Совпадение политических взглядов обоих премьеров ясно сказалось во время свиданий Макдональда с Эррио в Чекерсе и Париже.

Свидание в Чекерсе состоялось 21 — 22 июня 1924 г. Официальное сообщение английского Министерства иностранных дел констатировало совпадение взглядов руководителей французской и английской политики по вопросу о проведении в жизнь доклада экспертов.

Информируя Палату общин о результатах встречи с Эррио в Чекерсе, Макдональд сообщил о намерении премьеров созвать межсоюзническую конференцию в Лондоне для обсуждения и утверждения плана Дауэса. В свою очередь Эррио доложил французской Палате депутатов 26 июня 1924 г. о результатах свидания в Чекерсе. Не имея прочного большинства в Палате депутатов, новый премьер не мог сразу резко порвать с прежним курсом французской политики. Ему пришлось заверять палату в том, что принятие плана Дауэса будет обусловлено активной поддержкой Англии в случае возможных нарушений репарационных обязательств со стороны Германии. «Макдональд уверил меня, — говорил Эррио, — что в случае, если Германия будет прибегать к каким-нибудь уловкам, Великобритания в качестве стража договора торжественно обязуется поддержать союзников. Далее наше собеседование касалось сотрудничества Англии в деле сохранения мира и обеспечения для Франции гарантий безопасности. Для того чтобы Европа могла жить в мире, Германию нужно разоружить. Простые заявления и обещания Германии для нас недостаточны».

Вскоре в бельгийской печати появилось интервью с Эррио, который сообщил, будто бы он получил в Чекерсе твёрдое обещание поддержки со стороны Англии в случае нападения Германии на Францию и Бельгию. Вся французская и английская пресса заговорила о том, что между обоими премьерами был заключён «моральный пакт» для разрешения общими усилиями основных вопросов международных отношений.

Макдональду, который также не располагал в Парламенте большинством, пришлось давать в английской Палате объяснения по поводу этих сообщений печати. На запрос одного из депутатов по поводу «морального пакта» Макдональд решительным образом опроверг эту версию. Он категорически отрицал, что в беседе с Эррио давал французам какие бы то ни было обещания о гарантиях или же о создании англо-французского оборонительного военного союза.

Таким образом, во взаимоотношениях Англии и Франции вновь начинала чувствоваться напряжённость. Она ещё усилилась, когда появился английский меморандум с изложением программы работ предстоящей Лондонской конференции. Оказалось, что английское Министерство иностранных дел, не заручившись предварительно согласием французского министерства на этот меморандум, обратилось к правительствам Бельгии, Италии и Соединённых штатов с приглашением на конференцию.

Оппозиция во Франции умело использовала этот дипломатический инцидент. Она выступила с обвинениями Эррио в капитуляции перед Англией и в неумении вести самостоятельную политику. Положение Эррио стало ещё более затруднительным, когда в печати появилось письмо Макдональда к бельгийскому посланнику от 25 июня 1924 г. о мероприятиях, вытекающих из доклада Дауэса. Макдональд упоминал о том, что предложения экспертов возлагают на Германию обязательства, выходящие за пределы Версальского договора, поэтому необходимо иметь новый официальный документ, который был бы подписан всеми державами, в том числе и Германией.

Заявление Макдональда вызвало резкие нападки французской прессы. Она обрушилась на Эррио, обвиняя его в том. что он в ущерб интересам Франции якобы согласился на изменение условий Версальского договора. Положение Эррио настолько пошатнулось, что ему пришлось срочно обратиться за помощью к Макдональду и просить его немедленно приехать в Париж. 7 июля 1924 г. Макдональд выступил в Палате общин с категорическим опровержением сообщений французской и английской печати. По словам Макдональда, в его обращении к правительствам Бельгии, Италии и Соединённых штатов лишь повторялось предусмотренное совместно с Эррио в Чекерсе приглашение указанных правительств на конференцию. Германскому правительству Макдональд никакого сообщения по этому вопросу не посылал. Макдональд заявил, что он не допустит из-за явного недоразумения ухудшения отношений между Францией и Англией. Поэтому он завтра же отправится в Париж для урегулирования возникших недоразумений.

Новое совещание Макдональда с Эррио состоялось в Париже 8 и 9 июля 1924 г. Официальное коммюнике, появившееся печати в результате этого совещания, сообщало о том, что оба правительства признают важность экономических и Финансовых соображений и в особенности необходимость восстановления режима доверия, который успокоил бы возможных в будущем кредиторов; но они считают, что эта необходимость вполне совместима с соблюдением постановлений Версальского договора». Вместе с тем англо-французское коммюнике сообщало о созыве конференции в Лондоне для утверждения предложений экспертов.

По возвращении в Лондон Макдональд информировал Палату общин 10 июля о результатах парижского свидания с Эррио. В Париже, по его мнению, создалось угрожающее положение; могло рухнуть всё, что с таким трудом было достигнуто. Общественное мнение Франции никогда не согласилось бы рассматривать план Дауэса как попытку заменить Версальский договор. Необходимо пойти навстречу французскому правительству и успокоить общественное мнение Франции. На случай каких-либо нарушений договорных обязательств со стороны Германии в состав репарационной комиссии следовало бы ввести в качестве представителя международных кредиторов делегата США. Было бы также желательно, чтобы французские эксперты совместно с английскими рассмотрели вопрос о долгах. Далее английское правительство считает необходимым продолжить обсуждение вопроса о гарантиях и в особенности о посредничество Лиги наций.

Принятые английской дипломатией меры водворили успокоение во Франции и спасли положение Эррио. Правда, в прениях по вопросам внешней политики в Сенате 10 июля Пуанкаре резко критиковал политику Англии в репарационном вопросе и капитулянтскую позицию Эррио. Но и он в конце концов заявил, что не будет создавать помех новому премьеру в осуществлении плана экспертов. В ответ на интерпелляцию Пуанкаре Эррио заявил в Сенате, что будет отстаивать на Лондонской конференции «свободу действий» Франции в таких политических вопросах, как эвакуация Рура, применение санкций и др. Этим заявлением, являвшимся уступкой со стороны Эррио давлению оппозиции, он связал свободу своих собственных действий. На Лондонской конференции, таким образом, Эррио очутился между двух огней — требованиями «национального престижа» Франции и давлением англо-американского блока, добивавшегося окончательной ликвидации политики Пуанкаре.

Лондонская конференция открылась 18 июля 1924 г. приветственной речью Макдональда. Необходимо, говорил английский премьер, создать условия для восстановления экономического и финансового единства Германия; одновременно нужно предложить гарантии кредиторам, которые должны предоставить Германии крупный заём. Проведением в жизнь предложений экспертов будет облегчено разрешение репарационной проблемы, которая до сих пор вызывала серьёзную тревогу У заинтересованных народов и нарастание агрессивных настроений в Европе.

Председательствовал на конференции Макдональд. Английская дипломатия рассматривала Лондонскую конференцию как свою победу и держалась там как руководящая и организующая сила. Но подлинным хозяином положения явилась американская делегация.

Вопреки обычаю американского правительства посылать на все европейские конференции так называемых «наблюдателей», на этот раз в Лондон была назначена официальная делегация США. В состав её вошли: американский посол в Лондоне Келлог, посол в Берлине Хоутон и представитель в репарационной комиссии Логан. Один из экспертов, являвшийся автором важнейших частей репарационного плана, Оуэн Юнг, тоже приехал в Лондон, дабы во время конференции оказывать содействие и помощь американской делегации. Одновременно в Лондон прибыл руководитель внешней политики Соединённых штатов Америки Юз; официально он не входил в делегацию США, но по существу направлял всю её работу.

Работа конференции протекала в комиссиях. 19 июля 1924 г. был представлен доклад первой комиссии, занимавшейся вопросом о возможных нарушениях Германией её обязательств. Спор вызвал вопрос о санкциях и о том, кто должен решать, допустила ли Германия злонамеренное нарушение обязательств. Английская и американская делегации старались добиться от французов формального отказа от самостоятельных действий против Германии. В случае умышленного невыполнения Германией её обязательств за Францией сохранялось право на санкции; но констатация самого факта нарушений принадлежала репарационной комиссии, решения которой могли быть обжалованы в арбитражную комиссию. Последняя состояла из трёх «беспристрастных и независимых» лиц во главе с председателем-американцем. При такой процедуре применение санкций к Германии оказывалось возможным только с согласия Англии и Америки.

Наиболее трудный вопрос — об эвакуации Рурского бассейна — официально в повестку дня Лондонской конференции внесён не был. Тем не менее фактически этот вопрос стоял в Центре всей конференции. Эррио сначала отказывался даже ставить вопрос об эвакуации Рура. Затем, под давлением других Делегаций, он предложил максимальный — годичный — срок для окончательного вывода войск из Рура. Перемена позиции французской делегации объяснялась давлением, которое оказал в этом вопросе на Эррио государственный секретарь США Юз. Он использовал свой частный визит в Лондон для дипломатических переговоров со всеми главами делегаций, 3 том числе с Эррио.

2 августа 1924 г. основные комиссии Лондонской конференции закончили свою работу. Остался для завершения работ так называемый Совет семи, состоящий из глав всех делегаций. 5 августа происходило заседание Совета семи с участием представителей Германии. Германская делегация передала свои замечания по докладу экспертов. В препроводительном письме, адресованном Макдональду, она предлагала одновременно обсудить и политические вопросы, которыми конференция официально не занималась. В письме, между прочим, говорилось: «Германская делегация придаёт особое значение постановке на обсуждение вопроса о прекращении военной оккупации в тех областях, где таковая не предусмотрена Версальским договором». Эррио решительно возражал против обсуждения этого вопроса на конференции, заявляя вместе с тем, что эвакуация явится одним из последствий вступления в действие плана экспертов и будет проведена постепенно. СИ августа 1924 г. начались непосредственные переговоры между германской и французской делегациями. Они касались трёх вопросов: заключения будущего торгового договора, обеспечения военного контроля и прекращения военной оккупации Рурской области. Английская пресса враждебно отнеслась к франко-германским торговым переговорам, объявив их «серьёзной угрозой» для английской промышленности. Под давлением этой оппозиции английская дипломатия добилась прекращения переговоров в Лондоне.

16 августа 1924 г. доклад экспертов был утверждён, и конференция закончилась прощальной речью Макдональда, который поздравил её участников с заключением нового договора. «Этот договор, — говорил Макдональд, — можно рассматривать как первый мирный договор, потому что мы его подписываем с таким чувством, словно повернулись спиной к ужасным годам войны и к образу мыслей, господствовавшему во время войны». Действительно, Лондонская конференция и её решения открывали новую фазу в развитии международных отношений послевоенного времени.

Итоги Лондонской конференции Антанты сводились в основном к следующему.

Во-первых, конференция отвергла метод самостоятельного решения репарационного вопроса со стороны Франции и признала, что конфликтные вопросы должны решаться арбитражной комиссией из представителей Антанты, во главе с представителями Америки.

Во-вторых, конференция отвергла оккупацию Рура и признала необходимой его эвакуацию, хозяйственную — немедленно, военную — в течение одного года.

В-третьих, конференция отвергла военную интервенцию-Она предпочла интервенцию финансово-хозяйственную, признав необходимость создания эмиссионного банка в Германии под контролем иностранного комиссара и перехода в частные руки государственных железных дорог, управляемых также под контролем специального иностранного комиссара. Все репарационные платежи и поставки натурой должны были с этого времени производиться под контролем союзников.

В-четвёртых, конференция признала за Францией npast принудительного получения угля и других промышленных продуктов в продолжение известного периода времени, но оставила за Германией право обращаться в арбитражную комиссию с требованием сокращения или даже прекращения этих принудительных платежей натурой.

В-пятых, конференция утвердила заём Германии в 800 миллионов марок, покрываемый английскими и американскими банкирами.

Постановления Лондонской конференции и принятие плана Дауэса меняли соотношение сил на международной арене. На первый план, в качестве руководящей силы, выдвигался англо-американский блок. Решения Лондонской конференции расценивались в США как начало возрождения Европы под руководством США. «План Дауэса вывел Европу из хаоса на путь мирной реконструкции», — таков был общий тон печати по поводу победы американской дипломатии. Финансовые круги США откровенно признавали, что из провала рурской авантюры Пуанкаре они извлекли для себя некоторые выгоды. Признание это генерал Дауэс сделал ещё во время своей поездки в Париж, перед началом работ комитета экспертов. «Если бы Франция не была в Руре, — заметил он, — то и мы не были бы здесь» (т. е. в Европе).

В Лондоне результаты конференции оценивались более пессимистически. Правда, английская дипломатия сумела ликвидировать опасную для Англии политику Пуанкаре и связать самостоятельность Франция. Но ей не удалось стать главным и единственным арбитром в германо-французских отношениях. Вскоре после закрытия Лондонской конференции, 19 августа 1924 г., британский министр финансов Сноуден выступил в «Manchester Guardian» против некоторых лондонских Решений. «Французские промышленники, — заявлял Сноуден,— намерены получить экономический контроль над известными отраслями германской индустрии. Существует реальная опасность, что для этой цели будут пущены в ход и политические средства. Я предупреждаю наши деловые круги, 3 особенности текстильную и металлургическую промышленность, чтобы они были настороже».

План Дауэса имел своей задачей не только укрепление капиталистического хозяйства. Он был призван также облегчить германской буржуазии борьбу с революционным движением а использовать Германию в целях экономического и политического подчинения Советской России. Последняя задача была

достаточно откровенно формулирована несколько позже, в речи Болдуина от 3 октября 1924 г. «Господа, — заявил он, — Западная Европа отстояла цивилизацию (одобрение), и наш долг сделать всё, чтобы защищать её и в дальнейшем (одобрение). Барьер для защиты западноевропейской цивилизации должен быть сделан крепким и прочным, чтобы он мог устоять против всяких разрушительных наступлений, идущих с Востока. Для этой цели нет лучшего и более верного средства, чем осуществление плана Дауэса, которое приведёт германский рынок в соприкосновение с мировыми рынками. Немцы всегда вели самую крупную торговлю с Россией, так как они ближе к ней географически, знают русский язык и понимают методы русской торговли. По моему мнению, самым полезным делом для мировой торговли было бы развить торговлю с Россией при содействии Германии, с тем чтобы Германия излишки своего экспорта п то, что нужно ей для уплаты процентов по нашим долгам Америке, реализовала на русском рынке, вместо того чтобы выбрасывать эти массы экспортного товара в нашу страну или же в наши колонии».

Таким образом, подтверждалось намерение бывших союзников при помощи плана Дауэса превратить Россию в аграрно-сырьевой придаток индустриального Запада. Планы захвата советского рынка при помощи дауэсизированной Германии подробно обосновывались в ряде книг и статей, опубликованных в Европе и Америке.

Надежды на то, что Советский Союз не устоит перед натиском европейского и американского капитала, заставляли некоторые буржуазные правительства занимать непримиримую позицию в вопросе о признании СССР. Другие предъявляли советскому правительству такие условия его признания, которые были несовместимы с достоинством и честью Советского государства.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

ГОД ПРИЗНАНИЙ СССР (1925 г.)

Международное положение Советской республики к 1924 г. 21 января 1924 г. умер глава советского правительства, руководитель внутренней и внешней политики Советского государства Владимир Ильич Ленин.

В своих последних выступлениях, давая общую характеристику международного положения, Ленин отмечал, что «бесспорно наступило известное равновесие сил, которые вели между собой открытую борьбу, с оружием в руках, за господство того или другого руководящего класса, — равновесие между буржуазным обществом, международной буржуазией в целом, с одной стороны, и Советской Россией — с другой».

Как указывал Ленин, существование Советского государства в капиталистическом окружении первоначально многим казалось немыслимым. Победа в гражданской войне, в обстановке неслыханных трудностей, над неприятелем, во много раз превышавшим силы Советской республики, показала, что это возможно. «Что это возможно в политическом и военном отношении, это доказано, это уже факт».

«Мы стоим на дороге, совершенно ясно и определённо очерченной, — говорил Ленин в речи на пленуме Московского совета 20 ноября 1922 г., — и обеспечили себе успех перед государствами всего мира, хотя некоторые из них до сих пор готовы заявлять, что садиться с нами за один стол не желают. Тем не менее, экономические отношения, а за ними отношения дипломатические налаживаются, должны наладиться, наладятся непременно. Всякое государство, которое этому противодействует, рискует оказаться опоздавшим и, может быть, кое в чём, довольно существенном, рискует оказаться в невыгодном положении».

Ленинское предвидение оправдалось полностью.

Версальский мир не принёс народам ни мира, ни свободы, ни материального благосостояния. Наоборот, выпадение сначала Советской России, а затем и Германии из общей системы мирового хозяйства содействовало хозяйственному развалу всей Западной Европы. Экономический кризис, разразившийся к концу 1920 и началу 1921 г., выразился в глубоком расстройстве хозяйственной жизни, в массовой безработице, в обнищании трудящихся классов во всех странах. Всё 'это привело к крупнейшим классовым боям в 1923 г., в особенности в Германии.

Буржуазии удалось подавить революционное движение в Западной Европе. Но ей не под силу оказалось сокрушить диктатуру пролетариата в Советской России. Рост сочувствия трудящихся Стране Советов, защита её от дальнейших попыток интервенции, необходимость восстановить деловые отношения с могучей Советской державой вынуждали правящие классы европейских государств искать компромисса с советским правительством. При этом в буржуазном мире продолжалась борьба двух тенденций. Сторонники одной искали возможности договориться с Советским государством и установить с ним отношения, приемлемые для обеих сторон. Приверженцы другой тенденции продолжали оставаться на непримиримой позиции. Они продолжали добиваться сокрушения Советской республики любыми средствами, отстаивали планы новой войны и интервенции. Вторая тенденция длительное время оставалась господствующей во Франции, занимавшей по отношению к Советской России наиболее враждебную позицию.

Со своей стороны и советская дипломатия изъявляла готовность итти на соглашения с буржуазными странами. Она исходила из того принципа, что противоположность двух систем — капитализма и социализма — не исключает возможности их мирного сосуществования. Товарищ Сталин указывал, что «такие соглашения возможны и целесообразны в обстановке мирного развития».

«Экспорт и импорт, — развивал товарищ Сталин свою мысль в беседе с американскими рабочими, — являются наиболее подходящей почвой для таких соглашений. Нам нужны: оборудование, сырьё (например, хлопок), полуфабрикаты (по металлу и пр.), а капиталисты нуждаются в сбыте этих товаров. Вот вам почва для соглашения. Капиталистам нужны: нефть, лес, хлебные продукты, а нам необходимо сбыть эти товары. Вот вам ещё одна почва для соглашения. Нам нужны кредиты, капиталистам нужны хорошие проценты на эти кредиты. Вот вам ещё почва для соглашения уже по линии кредита, при чём известно, что советские органы являются наиболее аккуратными плательщиками по кредитам.

То же самое можно сказать насчёт дипломатической области. Мы ведём политику мира и мы готовы подписать с буржуазными государствами пакты о взаимном ненападении. Мы ведём политику мира и мы готовы итти на соглашение насчёт разоружения, вплоть до полного уничтожения постоянных армий, о чём мы заявляли перед всем миром ещё на Генуэзской конференции. Вот вам почва для соглашения по дипломатической линии».

Новые попытки дипломатической изоляции СССР. Смерть Ленина вызвала оживление в лагере противников признания Советской республики. Чтобы ослабить позиции сторонников этого признания, распространялись слухи о разногласиях в партии большевиков и в советском правительстве, о непрочности Советского государства, о возврате Советской России к «военному коммунизму». Главной целью этой антисоветской агитации был подрыв международного влияния Советского Союза. Враждебная ему дипломатия империалистических государств стремилась воспрепятствовать установлению дипломатических и экономических отношений Советского государства с теми правительствами, которые занимали ещё колеблющуюся позицию в вопросе о его признании.

Объединение советских республик в Союз потребовало перестройки органов советской дипломатии в соответствии со структурой и задачами союзного Советского государства. ЦИК Союза ССР опубликовал 13 июля 1923 г. обращение ко всем народам и правительствам мира. В этом документе излагались причины, вызвавшие необходимость более тесного объединения советских республик. Упомянув о создании ряда общесоюзных комиссариатов, ЦИК сообщал: «Ввиду общности задач и потребностей советских республик перед лицом капиталистических государств создан единый, общесоюзный Народный комиссариат по иностранным делам».

Правительства РСФСР, Украинской ССР (нотой от 16 июля 1923 г.), Белорусской ССР (нотой от 21 июля), ЗСФСР (нотой от 21 июля 1923 г.) уведомили представителей иностранных государств о том, что ведение всех международных сношений советских республик, а также осуществление всех их международных Договоров и соглашений передано ими правительству СССР. Вслед за тем, 23 июля 1923 г., правительство Советского Союза со своей стороны направило ноту представителям иностранных государств, сообщая о принятии на себя внешних сношении всех советских республик. В этой же ноте сообщалось, что ввиду объединения советских республик осуществление внешней торговли Союза возложено, на основе государственной монополии, на внутренние и заграничные органы Народного комиссариата внешней торговли СССР.

В соответствии с этими решениями союзного правительства 12 ноября 1923 г. ЦИК СССР было утверждено «Положение о Народном комиссариате по иностранным делам Союза ССР». В «Положении» определялись структура и функции Народного комиссариата по иностранным делам, а также задачи и полномочия представителей СССР за границей.

Объединение советских республик в Союз потребовало надлежащего оформления взаимоотношений союзного правительства с государствами, уже имевшими договоры с РСФСР и другими советскими республиками.

Но ряд таких государств — Германия, Польша, Латвия, Литва, Эстония, Финляндия — не остался в стороне от антисоветской кампании, которая развивалась в странах, ещё не признавших СССР и стремившихся к его изоляции.

В частности в Германии, где обострялся революционный кризис, осенью 1923 г. пресса принялась усиленно распространять всякие измышления о вмешательстве Советской России во внутренние дела Германии.

25 сентября 1923 г. в газете «Vorwarts», органе германских социал-демократов, входивших тогда в состав правительственной коалиции, появилось сообщение под кричащим заголовком «Русско-коммунистические склады оружия».

Сообщение обвиняло берлинское полпредство СССР в том, что оно якобы причастно к организации складов оружия, подготовляемого для вооружённого переворота в Германии.

Было очевидно, что враги Советского Союза в Германии переходят в наступление. Цели их были ясны. Нужно было представить революционное движение в Германии как результат работы «советских поджигателей». Ставилась задача расправиться с революцией, порвать с Советским Союзом и заработать всем этим благоволение реакционных правительств Европы.

Принимая во внимание неустойчивое положение в Европе, советское правительство сочло необходимым предпринять в начале ноября 1923 г. дипломатический демарш в сопредельных восточноевропейских странах. Представитель Наркоминдела объехал столицы Польши, Литвы, Латвии и Эстонии, предлагая им обеспечить совместный нейтралитет в случае развёртывания германской революции. В связи с этим советская дипломатия предложила Польше заключить соглашение о взаимном нейтралитете по отношению к Германии.

Однако польское правительство предпочитало сохранить свободу действий в отношении Германии; поэтому оно отклонило советское предложение. Отклонили его и прибалтийские государства.

15 ноября 1923 г. советское правительство опубликовало официальное сообщение, в котором изложило обстоятельства своих переговоров с Польшей и прибалтийскими государствами по вопросу о нейтралитете и невмешательстве во внутренние дела Германии. В сообщении выражалось сожаление по поводу отказа соседей Советской России подписать соглашение, единственная цель которого заключалась в сохранении мира в Восточной Европе.

С осени 1923 г. взаимоотношения СССР с балтийскими государствами и с Финляндией ухудшились. Под влиянием французского посланника в Гельсингфорсе Коппе финляндское правительство с особой настойчивостью начало предъявлять свои притязания на восточную Карелию. В конце концов оно добилось от Совета Лиги наций постановления о передаче карельского вопроса на решение международного Гаагского суда. Однако правительство СССР протестовало против перенесения советско-финляндского спора в непризнанную им инстанцию; оно категорически отказалось участвовать в рассмотрении этого вопроса в Гааге.

23 сентября 1923 г. на финляндской границе были убиты белогвардейцами члены советской делегации в смешанной пограничной комиссии Лавров и Лежнев. Несмотря на неопровержимые данные следствия, финляндское правительство отказалось удовлетворить требования советского правительства о законном возмездии.

Тормозилось установление нормальных дипломатических отношений СССР и с государствами Малой Антанты и Балканского полуострова, находившимися под враждебным СССР влиянием Франции.

Заключённый ещё 5 июня 1922 г. «Временный договор между РСФСР и Чехословацкой республикой об установлении сношений» в течение целого года не был утверждён Парламентом. Советское правительство требовало от правительства Чехословакии ликвидации представительства Врангеля и других белогвардейских организаций, развивавших в Чехословакии и вне её открытую антисоветскую деятельность. Настояния советской дипломатии оставались тщетными. Чехословацкое правительство продолжало поддерживать контрреволюционную Русскую эмиграцию.

Не порывала связей с русской контрреволюцией и Югославия. Белогвардейское офицерство с Врангелем во главе оказывало значительное влияние на придворные и военные круги Югославии. Поэтому югославское правительство не только отказалось вернуть СССР захваченное Врангелем советское имущество, но даже решило само приобрести его у Врангеля. В ноте от 27 июля 1923 г. советское правительство протестовало против этого решения Югославии. «Врангель — просто вор, — заявляла нота, — и советское правительство не понимает, как правительство Югославии может держаться нейтральной позиции между вором и законным владельцем».

Враждебной СССР была и позиция Румынии. Опасаясь за судьбу захваченной ею Бессарабии, а также предвидя свою ответственность за разграбленное имущество Юго-Западного фронта, румынское правительство отказывалось установить с СССР нормальные отношения.

Французское правительство, задержавшее в Бизерте Черноморский флот, уведённый Врангелем, решило продать несколько русских судов Румынии. В ответ на советский протест по этому поводу Пуанкаре выдвинул в ноте от 20 июня 1923 г. своеобразный дипломатический аргумент: советское правительство не имеет права требовать обратно русские корабли, так как оно не признано; не признано же оно потому, что не платит долгов. Но, если бы даже оно и было признано, Франция всё равно имела бы право задержать русские суда в качестве залога за неуплаченные русские долги.

С особенной яркостью сказалась ненависть реакционеров к советскому государству на процессе убийц советского дипломата В. В. Воровского.

Суд по этому делу происходил 5—16 ноября 1923 г. в самом реакционном из кантонов Швейцарии — кантоне Во. В зале казино, набитом русскими белогвардейцами, прокурор и защита состязались в рвении оправдать убийц — Конради и Полунина, превознося их «благородное желание отомстить большевикам».

После 12-дневной судебной комедии убийцы были оправданы. Как суд, так и приговор вызвали глубокое негодование всех честных людей.

«Представим себе, — писал капитан Гренфель в декабрьском номере журнала «Foreign Affairs», — что какой-нибудь русский, другой политической ориентации, чем Конради, убил бы год тому назад лорда Керзона, когда последний являлся представителем Англии на Лозаннской конференции. Можем ли мы себе представить, чтобы прокурор кантона Во при составлении обвинительного акта упомянул в нём в качестве смягчающих вину обстоятельств об ужасах гражданской войны в России и остановился бы на оргиях зверства и жестокости против ,,красных” пленных со стороны белых офицеров, бесчеловечность которых поддерживалась и одобрялась политикой лорда? Но допустим даже, что прокурор это сделал бы. Неужели суд присяжных кантона Во оправдал бы убийцу? Всё это, конечно, немыслимо».

И всё же самые отчаянные попытки международной реакция исключить Советскую Россию из круга европейских государств оказывались тщетными. Восстановление нормальных экономических и дипломатических отношений с Советским Союзом приобретало для всех государств Европы характер всё более и более неотложной необходимости.

Признание СССР Англией. Особенно остро к концу 1923 г. стал вопрос о признании СССР перед английским правительством. Неустойчивость международного положения, экономический кризис, сужение европейского рынка, прогрессирующий рост безработицы в Англии явно не могла быть преодолены без экономического и политического сближения с СССР.

Позже, в 1924 г., упрекая английскую дипломатию в затягивании этого насущного для Англии вопроса, Ллойд Джордж говорил, что «Россию нужно было признать немедленно после того, как Франция заняла Рур».

Даже консервативная английская печать — правда, со многими оговорками — высказывалась осенью 1923 г. за восстановление нормальных отношений с СССР. Немедленного признания СССР требовали рабочие массы Англии и общественная организация «Руки прочь от России».

Недовольство антисоветской политикой Керзона было глубоким и всеобщим. Это сказалось во время декабрьских выборов в Палату общин. Все промышленные центры, за исключением Бирмингама, голосовали против консерваторов.

Консервативное правительство пало. С ним сошёл со сцены и Керзон. Он умер в 1925 г., лишь ненадолго пережив свою политическую смерть.

Пришедшее к власти лейбористское правительство во главе с Макдональдом было обязано своим успехом в значительной мере популярности лозунга признания СССР, провозглашённого в качестве одного из первых пунктов предвыборной программы лейбористов.

Доказывая необходимость расширения русско-английской торговли, Макдональд писал в своей книге «Внешняя политика рабочей партии»: «Когда отказ в дипломатическом признании какого-либо народа связан с отказом от торговли с этим нарядом, то это безумие обходится весьма дорого».

На митинге в Альберт-холле 8 января 1924 г. Макдональд обещал радикально изменить политику Англии в русском вопросе.

Это намерение отнюдь не объяснялось симпатиями самого Макдональда к СССР. Отрицательное отношение лидера лейбористов к «русскому эксперименту» было достаточно известно. Но признания СССР требовали широкие массы и особенно рабочий класс Англии. С другой стороны, деловые, торговые круги Англии всё чаще вспоминали об обширных русских рынках.

Сокращение рынков в связи с растущей экономической самостоятельностью английских доминионов и сближением некоторых из них, например Канады и Австралии, с США вызывало в Англии серьёзную тревогу. Эта тревога усилилась, когда Германия установила дипломатические и торговые отношения с Советской Россией. Наконец, опасение англичан вызывало развитие национально-освободительного движения в странах Востока.

В своей речи на митинге в Альберт-холле, касаясь вопроса о взаимоотношениях Афганистана и СССР, Макдональд подчеркнул, что, не установив дипломатических отношений с СССР, он не имеет официальных путей для протеста против «большевистской пропаганды» в странах Востока.

«Я хочу торговли, я хочу переговоров, — заявил Макдональд. — Я хочу спокойствия повсюду — от берегов Японии до берегов Ирландии».

Речь Макдональда в Альберт-холле была сочувственно встречена английской буржуазией. Это было вполне понятно: премьер заверял, что в своей иностранной политике он будет держаться исконных британских традиций.

«Я взываю не только к вашему здравому смыслу, — убеждал Макдональд английскую буржуазию. — Я взываю к нашей истории. Я взываю к обычаям и практике нашего Министерства иностранных дел. В этом смысле мы не будем новым правительством. Мы будем рабочим правительством, применяющим те самые принципы, которые стали историческими в деятельности нашего Министерства иностранных дел».

«Это немного, — заявляла газета «Times» в ответ Макдональду, — но во всяком случае это является удовлетворительным признаком того, что рабочее правительство, базируясь на чисто внутренней программе, не будет упускать из виду и мировых интересов Британской империи».

Ожидания «Times» оправдались. Макдональд не только не изменил направления британской политики в отношении Индии, Египта, Китая и других внеевропейских стран, но и не пошёл сразу на разрыв с прежним антисоветским курсом официальной английской дипломатии. Лейбористское правительство даже не решилось послать СССР ноту о его немедленном признании.

Говоря о причинах, в силу которых признание СССР не произошло так быстро, как ожидали, газета «Daily Telegraph» 28 января 1924 г. сообщила, что «чиновники и эксперты Министерства иностранных дел указали новому правительству на технические затруднения, возникающие при признании советского правительства без предварительных переговоров»),

«Эти работники, — добавляла газета, — разъяснили Макдональду, что вопрос заключается не в том, чтобы Европа признала Советскую Россию, а, наоборот, чтобы Россия признала Европу».

Большое влияние на Министерство иностранных дел оказывала и позиция британских кредиторов России. Правда, считаясь с общественным мнением, они соглашались отложить практическое удовлетворение своих претензий на более поздний срок; тем не менее они требовали немедленного согласия СССР на возмещение якобы нанесённых им убытков.

Всё же 2 февраля 1924 г. британский официальный агент в Москве Ходжсон в ноте на имя народного комиссара иностранных дел известил, что правительство Великобритании «признаёт Союз Советских Социалистичес-ких Республик как правительство де юре тех территорий бывшей Российской империи, которые признают его власть».

Английское правительство предлагало советскому правительству прислать в Лондон представителей, снабжённых необходимыми полномочиями, «для выработки предварительной основы окончательного договора, решающего все имеющиеся между обеими странами вопросы».

2 февраля 1924 г. заседавший в это время II съезд Советов СССР заслушал внеочередное сообщение Наркоминдела о признании СССР Англией и принял резолюцию, в которой приветствовал этот акт английского правительства.

Съезд выразил удовлетворение тем, что «результатом соединённых усилий миролюбивой политики советского правительства под руководством В. И. Ленина и громко выраженной упорной воли английского народа явилось, наконец, установление нормальных отношений между двумя странами в форме, достойной великих народов обеих стран и закладывающей фундамент для их дружественного сотрудничества».

Съезд заявил, что «сотрудничество народов Великобритании и СССР неизменно останется одной из первых забот союзного советского правительства».

В соответствии с этой резолюцией Наркоминдел направил министру иностранных дел Великобритании ноту, в которой правительство СССР подтверждало, что «готово обсудить и решить дружественным образом все вопросы, вытекающие прямо или косвенно из акта признания». Правительство СССР сообщало также, что намерено в ближайшем будущем отправить в Лондон представителей, снабжённых необходимыми полномочиями, для урегулирования всех спорных вопросов, в тол, Числе вопросов о долгах и кредитах.

Вся европейская прогрессивная печать подчёркивала мировое значение политического признания СССР Англией, Высказывалось общее убеждение, что примеру Англии должны в скором времени последовать и другие государства. Вступление России в европейскую политику должно явиться важнейшим шагом на пути к упрочению европейского равновесия, нарушенного войной и не восстановленного Версальским миром.

Колебания в Англии по вопросу о взаимоотношениях с СССР. Восстановление дипломатических отношений между СССР и Англией ещё не означало, однако, полного урегулирования взаимоотношений между обеими странами. На основании ноты Ходжсона от 2 февраля 1924 г. спорные вопросы, разделявшие СССР и Англию, должны были подвергнуться обсуждению на специальной англо-советской конференции.

9 апреля 1924 г. прибыла в Лондон советская делегация. На первом заседании конференции, 14 апреля 1924 г., были заслушаны декларации председателей обеих делегаций. Макдональд обещал отнестись к рассмотрению поставленных вопросов с должным вниманием. Однако тут же, по примеру Керзона, он обрушился «на пропаганду Коминтерна». По вопросу о кредитах Макдональд решительно заявил: «Кредиты у нас находятся не в правительственных банках, а во вкладах частных лиц, и пока мы не удовлетворим массы наших граждан, которые действовали правильно и честно, никакое соглашение не может быть действительным, и мы не можем помочь друг другу». Выступление Макдональда на англо-советской конференции явилось дипломатической поддержкой требований меморандума британских банкиров, не случайно опубликованного в самый день открытия конференции. Банкиры требовали под флагом «справедливого соглашения о реституции частной собственности» не только согласия советского правительства на признание государственных и частных долгов, аннулированных Октябрьской революцией, но и отмены декрета о национализации промышленности и банков. Эти требования вызвали решительный протест трудящихся в СССР и Англии. «Лондонские банкиры делают попытку, — гласил манифест общества «Руки прочь от России», — осуществить путём экономической интервенции то, что оказалось недостижимым путём вооружённой интервенции. Они хотят продиктовать русскому народу ту форму экономических отношений, которую, по их мнению, должны принять русский народ и его вожди».

Вокруг англо-советской конференции создалась напряжённая атмосфера. В первые месяцы переговоры подвигались чрезвычайно туго. Однако срыв конференции был бы невыгоден и опасен прежде всего для самого правительства Макдональда. Поэтому в конце концов стороны всё же пришли к соглашению по основным вопросам. 8 августа 1924 г. между Советским Союзом и Великобританией были подписаны два договора — общий и отдельно торговый договор.

Общий договор состоял из четырёх глав. Первая глава была посвящена вопросам отмены старых договоров. Вторая касалась урегулирования рыбной ловли в водах, прилегающих к северным берегам СССР. Третья — наиболее важная — содержала статьи, посвящённые вопросам о претензиях и займе. В четвёртой, последней главе содержалось обязательство сторон шить друг с другом в мире и дружбе и воздерживаться от взаимного вмешательства во внутренние дела.

В третьей главе важное значение имели статьи, устанавливающие, что СССР соглашается компенсировать претензии британских кредиторов в отношении процентных бумаг, «кроме тех бумаг, которые были приобретены путём покупки поело 16 марта 1921 г.».

На позднейший срок переносились все вопросы, связанные с взаимными претензиями правительств обеих стран, возникшими за период от 4 августа 1914 г. до 1 февраля 1924 г., равно как вопросы о частных претензиях граждан каждой из сторон в отношении убытков или потерь, вытекающих из операций военного характера. При этом предусматривались как военные претензии английского правительства, так и советские контрпретензии за время войны и интервенции. Правительство Великобритании обязывалось гарантировать проценты и фонд погашения займа, который будет выпущен СССР.

Торговый договор, подписанный представителями Советского Союза и Великобритании 8 августа 1924 г. и заменивший собой англо-советское торговое соглашение от 16 марта 1921 г., устанавливал для обеих сторон режим наибольшего благоприятствования. Статьёй 2 договора правительству СССР предоставлялось право «вести торговые операции либо непосредственно через торгового представителя Союза, либо через какие-либо организации и учреждения, находящиеся под контролем этого (советского) правительства, либо иначе».

Это означало, что английское правительство признаёт монополию советской внешней торговли. Соответственно этому главе торгового представительства и членам последнего в Англии обеспечивались дипломатические привилегии вплоть до экстерриториальности служебных помещений. Для граждан обеих сторон договором гарантировался национальный режим «во всём, что касается владения, неприкосновенности и права распоряжения собственностью». В заключение определялись условия, на которых положения договора могут быть распространены на доминионы, колонии, владения и протектораты Великобритании.

Договору 8 августа 1924 г. не суждено было войти в силу. Против него подняли яростную кампанию реакционеры, которые видели в признании СССР Англией капитуляцию перед демократией.

Некий Грегори, впоследствии осуждённый за мошенничество с ценными бумагами, а в то время возглавлявший русский отдел Форейн офис, представил Макдональду сфабрикованную белогвардейцами фальшивку. Она вошла в историю дипломатии под именем «письма Коминтерна». Макдональд использовал её как подлинный документ. Он обратился с резким письмом к советскому послу в Англии, предъявляя самые тяжёлые обвинения советскому правительству. Но белогвардейская фальшивка оказала весьма плохую услугу самому Макдональду. В процессе избирательной борьбы «письмо Коминтерна» было главным козырем консерваторов против лейбористов. 8 октября 1924 г. правительство Макдональда потерпело поражение. В ноте от 20 ноября 1924 г. новый консервативный кабинет Болдуина — Остина Чемберлена отказался от ратификации англо-советского договора.

Полоса признаний СССР. Вслед за Англией поспешила закончить давно начатые переговоры с СССР и Италия. Ещё по предварительному соглашению между итальянским и советским правительствами от 26 декабря 1921 г. обе стороны условились иметь в Москве и Риме официальных уполномоченных. Несколько позже, 30 ноября 1923 г., Муссолини заявил в палате, что Италия не должна игнорировать роль и значение возрождающейся России и что «для признания Советской России де юре у фашистского правительства нет никаких препятствий».

Заявление Муссолини было продиктовано не только интересами итальянской внешней политики и торговли. Фашистский диктатор стремился использовать симпатии народных масс к СССР для укрепления своих позиций внутри Италии. В докладе об итогах XIII съезда РКП(б) товарищ Сталин говорил: «Обратили ли вы внимание на то, что некоторые правители в Европе стараются строить карьеру на дружбе с Советским Союзом, что даже такие из них, как Муссолини, непрочь иногда „заработать” на этой „дружбе”. Это прямой показатель того, что советская власть стала действительно популярной в широких массах капиталистических государств».

Муссолини предлагал отбросить все политические предрассудки, мешающие признанию Советской России, и решать русский вопрос только сточки зрения реальных интересов Италии. Эти реальные интересы Муссолини в той же речи сформулировал достаточно определённо. «Для итальянского хозяйства, для блага итальянского народа выгодно признать Русскую республику де юре, — заявил он. — Я как глава итальянского правительства даю доказательства моей доброй воли и признаю Советы. Этим я вновь ввожу Россию в круг западноевропейской общественной, политической и дипломатической жизни. Но за это и Россия должна кое-что дать. Я требую хорошего торгового договора».

Советское правительство соглашалось дать Италии некоторые преимущества и льготы при заключении с ней торгового договора. Италия особенно нуждалась в русском зерне, нефтепродуктах, угле, железной руде, лесе, пеньке, льне. Однако, хотя Муссолини и обещал провести признание СССР в течение двух недель, переговоры затянулись почти на полгода.

Итальянское правительство переоценило согласие СССР на «премию» и предъявляло всё новые и новые требования. К этому присоединились и происки французской дипломатии, которая стремилась сорвать итало-советские переговоры.

Как сообщала лондонская печать, французский посол в Риме Баррер сделал письменное представление Муссолини по поводу итало-советских переговоров. Посол доказывал, что никакие экономические выгоды, ожидаемые Италией от договора с СССР, не смогут возместить тот политический ущерб, который она нанесёт себе и своим друзьям признанием Советов.

Этот беззастенчивый акт вмешательства правительства Пуанкаре вызвал протест советского правительства. Тем не менее интриги французской дипломатии против СССР продолжались.

С приходом к власти Макдональда началось согласование позиций итальянской и английской дипломатии в русском вопросе. Это ещё более замедлило ход переговоров.

В результате хотя Италия и первая заявила о своей готовности признать СССР, но фактически Англия её опередила.

Лишь 8 февраля 1924 г. итальянский представитель в Москве Патерно посетил заместителя наркома по иностранным делам и сообщил ему о признании советского правительства Италией де юре. Затем Патерно прислал в Наркоминдел ноту Муссолини от 7 февраля 1924 г., сообщавшую о подписании договора о восстановлении дипломатических отношений, торговле и мореплавании.

«Господин народный комиссар! — писал Муссолини. — Вы знаете, что со дня, когда я возглавил правительство, моим желанием было осуществить возобновление политических сношений между двумя странами, считая таковые полезными для их собственных интересов, а также в общих интересах всей Европы. Поэтому я удовлетворён, что сегодня итало-русский торговый Договор подписан».

Далее Муссолини напоминал о своём приоритете в признании СССР, так как в соответствии с его речью от 30 ноября 1923 г. итальянское правительство считало вопрос о признании правительства СССР де юре со стороны Италии разрешённым. Теперь же, когда договор подписан, оно констатировало, что 7 февраля 1924 г. «политические отношения между двумя странами являются окончательно и прочно установленными».

В своей ответной ноте от 11 февраля 1924 г. Народный комиссариат по иностранным делам выразил удовлетворение советского правительства по поводу заключения договора. Хотя признание СССР Италией оказалось не первым, советское правительство признало её номинальный приоритет и не отказалось от предоставления Италии некоторых льгот по торговому договору. Со своей стороны итальянское правительство по договору 7 февраля 1924 г., в основу которого был положен принцип наибольшего благоприятствования для обеих сторон, признало монополию внешней торговли Советского Союза. При этом оно предоставило торговому представительству Советского Союза дипломатические привилегии.

Восстановление нормальных отношений СССР с Англией и Италией повлекло за собой признание СССР и со стороны ряда других государств.

13 февраля 1924 г. представителю СССР в Норвегии была вручена нота норвежского правительства: фактически и юридически единственно законной и суверенной властью признавалось ею правительство СССР.

25 февраля 1924 г. австрийское правительство известило Наркоминдел СССР о своём решении немедленно возобновить с Советским Союзом нормальные отношения и заменить своё представительство в Москве дипломатической миссией.

8 марта 1924 г. последовало признание СССР со стороны Греции. Переговоры с ней также затянулись в связи с борьбой вокруг признания СССР в Англии. Греция была первой из балканских стран, вступившей с СССР в нормальные дипломатические отношения.

К началу 1924 г. из скандинавских стран одна только Швеция не находилась в договорных отношениях с Советским Союзом. Предварительное соглашение от 1 марта 1922 г., весьма выгодное для Швеции, не было ратифицировано шведским Парламентом: этому помешала оппозиция буржуазных партий, требовавших возмещения убытков, понесённых в России в результате национализации промышленности.

Неустойчивость Швеции в ходе переговоров о признании СССР побудила советское правительство отказаться от размещения заказов в Швеции впредь до заключения договора.

Лишь 15 марта 1924 г. шведское правительство заявило о своём признании СССР де юре. В тот же день было подписано и торговое соглашение.

Признание СССР со стороны Норвегии и Швеции не могло не отразиться и на позиции Дании. В начале апреля 1924 г. с ней были начаты официальные переговоры о признании СССР де юре. Вследствие внутренних политических перемен в Дании они затянулись на несколько месяцев. Лишь 18 июня 1924 г. эти переговоры закончились признанием СССР де юре со стороны Дании.

Новым успехом мирной советской политики явилось подписанное 31 мая 1924 г. «Соглашение об общих принципах для урегулирования вопросов между Советским Союзом и Китайской республикой».

Ещё в марте 1923 г. пекинское правительство уполномочило доктора Ван Чжэн-тина начать переговоры с советской делегацией в Пекине. Переговоры, однако, затянулись на целый год. Общественные организации Китая и особенно вождь гоминдана (национально-демократической организации Китая) Сун Ят-сен настойчиво требовали скорейшего подписания советско-китайского соглашения. 14 марта 1924 г. соглашение менаду Ван Чжэн-тином и советской делегацией было, наконец, достигнуто. Однако под влиянием Франции, которая настраивала китайское правительство против заключения договора с СССР, китайское правительство отказалось подписать соглашение с СССР. Этот отказ поднял в Китае волну протеста. В результате 31 мая 1924 г. уполномоченный китайского правительства Веллингтон Ку и советская делегация подписали договор, положивший начало официальным дипломатическим отношениям между СССР и Китаем.

Правительство Советского Союза, верное принципам своей политики, объявило уничтоженными и не имеющими силы все Договоры и соглашения, заключённые между царским правительством и другими державами и в какой-либо степени затрагивающие суверенные права или интересы Китая. Советский Союз отказался от русской части возмещения, которое Китай вносил после боксёрского восстания 1900 г. В декларации, приложенной к соглашению, было указано, что русская доля этого возмещения, «от которой правительство Союза ССР отказалось, будет, после удовлетворения всех прежних обязательств, направлена исключительно и полностью на создание фонда улучшения просвещения китайского народа».

Советское правительство отказывалось также от специальных прав и привилегий, приобретённых царским правительством в Китае, в силу прежних неравноправных договоров, конвенций, соглашений и т. д.

Обе договаривающиеся стороны соглашались на ближайшей конференции урегулировать вопрос о Китайско-Восточной железной дороге. При этом предполагалось исходить из следующих принципов: дорога признаётся чисто коммерческим предприятием; вопросы, касающиеся её деловых операций, разрешаются под непосредственным руководством правления КВЖД, все же остальные вопросы — судебные, налоговые, полицейские — находятся в ведении китайских властей; советское правительство соглашается на выкуп КВЖД китайским правительством при посредстве китайского капитала; все вопросы, касающиеся КВЖД, будут рассматриваться сообща СССР и Китайской республикой без участия какой-либо третьей стороны или сторон.

Советско-китайское соглашение от 31 мая 1924 г. было ратифицировано президентом Китая 19 июля 1924 г. С этого времени дипломатические отношения между Китаем и СССР были восстановлены.

Ввиду того, что КВЖД проходит по территории Манчжурии, а правительство Трёх восточных провинций Китая не подчинялось центральному китайскому правительству, возникла необходимость советско-манчжурского соглашения.

Соглашение между СССР и «автономным правительством Трёх восточных провинций Китая» было подписано в Мукдене 20 сентября 1924 г. Содержание этого соглашения не отличалось от той части договора с Китаем, в которой устанавливался порядок эксплоатации КВЖД.

Договором с Китаем не закончилась серия признаний Советского Союза де юре капиталистическими государствами.

Летом 1924 г., после образования в Албании правительства Фан-Ноли, начались переговоры между СССР и Албанией. 6 июля 1924 г. албанское правительство заявило, что будет «весьма счастливо установить дипломатические и дружественные отношения между народами русским и албанским».

В результате состоялся обмен дипломатическими представителями между СССР и Албанией. Однако в Албании начались внутренние волнения в связи с борьбой двух группировок, за которыми соперничали между собой Италия и Югославия. Правительство Фан-Ноли его противники обвиняли в «большевизме».

Иностранные дипломаты в Тиране также выступали против представительства СССР в Албании. Правительство Фан-Ноли, боясь внутренних и международных осложнений, предложило советскому представителю покинуть Албанию.

Всё же правительство Фан-Ноли было свергнуто; новое правительство Ахмед-Зогу ничего не предприняло для восстановления отношений между Албанией и СССР.

В конце июля 1924 г. мексиканский представитель в Берлине сообщил советскому послу о решении правительства Мексики признать СССР де юре и без всяких условий обменяться посланниками.

«Наша страна не занимается вопросами о происхождении правительств, — писал в своей ноте представитель Мексики, — ибо мы признаём в самых широких размерах за каждой страной право иметь правительство, наиболее для неё подходящее. Таким образом, мы не видим никаких препятствий к возобновлению в желаемый момент официальных сношений с Россией, и в этих видах в ближайший срок обе страны аккредитуют своих представителей».

Предложение правительства Мексики было принято. 1 августа 1924 г. между СССР и Мексикой были установлены дипломатические отношения.

Так же безоговорочно признало СССР и правительство Геджаса; экономические и дипломатические отношения с ним начались 6 августа 1924 г.

5 сентября 1924 г. было подписано соглашение об установлении дипломатических отношений между СССР и Венгрией. Однако правительство Венгрии не ратифицировало договора в срок, и поэтому он в силу не вступил.

После признания СССР Англией и Италией советское правительство заявило, что будет предоставлять права наибольшего благоприятствования в области торговли лишь тем странам, которые признали СССР де юре до 15 февраля 1924 г. Это решение свидетельствовало об укреплении силы и авторитета Советского государства. Теперь оно уже обходилось без послаблений тем капиталистическим странам, которые всё ещё колебались в деле признания советского правительства.

Советско-германский конфликт. В мае 1924 г. произошло внезапное обострение отношений между Германией и Советским Союзом.

Германское правительство решило использовать антисоветские настроения держав, принявших план Дауэса. Немцы рассчитывали на получение внешнего займа в размере 800 миллионов золотых марок и на прекращение политики военного Давления на Германию, потерпевшей крушение при оккупации Рура. Германское правительство спешило выслужиться перед своими кредиторами и загладить впечатление, произведённое на капиталистический мир Рапалльским договором Германии с советским правительством. С этой целью немецкие власти в Берлине пустились на весьма рискованную провокацию, подготовленную сторонниками разрыва с Советским Союзом.

3 мая 1924 г. берлинская полиция ворвалась в помещение торгпредства СССР и произвела там обыск. В поисках какого-то Боценгардта, провокатора, якобы скрывшегося в помещении торгпредства, германские власти взламывали шкафы, открывали портфели, задержали и арестовали некоторых сотрудников торгпредства.

Советское правительство решительно выступило против Убого самоуправства берлинских полицейских властей. Оно требовало от германского правительства официального удовлетворения и настаивало на соблюдении гарантий экстерриториальности торгпредства. Конфликт затянулся. Полпред СССР в Германии выехал из Берлина в Москву. Аппарат торгового представительства начал свёртываться.

Советское правительство прекратило все сделки с немецкими фирмами. Это нанесло значительный ущерб германской промышленности. Волей-неволей германскому правительству пришлось подумать о скорейшем примирении с СССР. 29 июля 1924 г. в Берлине был подписан протокол о ликвидации советско-германского конфликта. Германское правительство признало действия полицейских властей незаконными. Оно осудило их и выразило своё сожаление по поводу случившегося. Одновременно оно заявило о своей готовности возместить материальный ущерб, причинённый германскими чиновниками в здании торгпредства. Оба правительства согласились считать, что инцидент 3 мая 1924 г. ни в чём не изменил того правового положения торгпредства, которое установлено было существующими договорами.

Признание СССР Францией. Позже других вступила на путь признания Признание СССР Советского Союза Французская республика. Ещё 22 декабря 1923 г. Пуанкаре обратился к советскому правительству с предложением возобновить дипломатические отношения. Но это предложение не могло стать базой для переговоров, ибо Пуанкаре потребовал от советского правительства признания довоенных долгов и компенсации держателей русских ценностей и бывших владельцев национализированных предприятий. Между прочим французская дипломатия намечала создать в России с помощью иностранного капитала концессионные предприятия, прибыль с которых шла бы на возмещение убытков, понесённых иностранцами от национализации.

Прямое содействие бывшим русским собственникам и кредиторам Пуанкаре оказывал и в возникавших судебных процессах. Так, на процессе братьев Бунатьян против общества «Опторг», зафрахтовавшего груз шёлка, который братья Бунатьяа объявляли своей собственностью, было оглашено письмо Пуанкаре о том, что французское правительство поддерживает претензии бывших русских собственников. Приговор от 3 декабря 1923 г., вынесенный в пользу братьев Бунатьян, содержал указание, что официальные акты советского правительства не будут действительны для французского суда, пока СССР не будет признан Францией.

Ввиду этой активно враждебной деятельности французских капиталистов Наркоминдел сделал французскому правительству заявление о невозможности дальнейшего развития торговых сношений с Францией. «Во всей Восточной Европе, — заявлял Чичерин в беседе с корреспондентом «Правды», — международные отношения не могут как следует наладиться и не может наступить безусловно прочный мир в результате враждебной деятельности французской дипломатии против Советской республики». Это решение встревожило деловые круги Франции. Против политики Пуанкаре в стране росла оппозиция.

Общественное мнение Франции всё решительнее высказывалось в пользу скорейшего урегулирования взаимоотношений между Францией и СССР. Поездки виднейших политических и общественных деятелей Франции — Эррио, Даладье и др. — в Советский Союз приводили к одному результату: все побывавшие в СССР требовали немедленного признания Советской России. С конца 1923 г. активную кампанию в этом направлении в печати и на митингах развернул сенатор де Монзи, посетивший Москву летом 1923 г. На конференции, организованной Лигой защиты прав человека, де Монзи выступил с подробным докладом о своей поездке в Россию. Он настаивал на необходимости возобновления отношений с СССР, подчёркивая особую важность равноправного участия советского правительства в европейских делах.

Без России невозможна никакая политика, немыслим никакой европейский мир — таков был общий вывод де Монзи (впоследствии перешедшего в лагерь Виши). В своей книге «В Россию и обратно» он обвинял французскую дипломатию в заносчивости и медлительности. «В области дипломатии, как и в домашней жизни, дверь не остаётся в течение долгого времени приоткрытой», — писал де Монзи, предостерегая против дальнейшей политики выжидания, а иногда и враждебных действий французской дипломатии против СССР.

В своей книге де Монзи привёл много фактов, свидетельствовавших, по его мнению, об укреплении международных связей и авторитета Советского государства. Советское правительство, писал де Монзи, послало за границу и содержит там двадцать полномочных представителей и поверенных в делах. Германское посольство в Москве с чрезвычайным и полномочным послом графом Брокдорф-Рантцау во главе имеет многочисленный штат. Турция, Персия и Афганистан также имеют в Москве свои Посольства. Эстония, Финляндия, Латвия, Литва, а также Польша содержат здесь свои миссии. Послала в Москву своего дипломатического представителя и Австрия. Великобританская тортовая миссия в России также весьма активна. Италия, Дания, Чехословакия установили с правительством СССР не только торговые, но и общие, вполне доброжелательные отношения. В гостинице «Савой» живёт делегат Китайской республики; Токио ведутся переговоры с Японией. Только Франция продолжает держаться в своих взаимоотношениях с СССР той уморительной формулы, которую она применяла, когда приглашала СССР в Геную и Гаагу: «Я приглашала советское правительство, но я его не знаю. Я звала его, но я его отрицаю».

О своих впечатлениях и выводах де Монзи написал из
Москвы письмо Пуанкаре ещё 19 августа 1923 г. Он настаивал на необходимости торопиться с признанием СССР. Но Пуанкаре не внял этим советам. Он продолжал вести свою линию на изоляцию СССР.

С целью осложнить международное положение СССР французская дипломатия не только поддерживала притязания Румынии на Бессарабию, но и стремилась превратить бессарабский вопрос в casus belli между СССР и Румынией.

11 марта 1924 г. проведена была ратификация французским Парламентом Парижского соглашения 1920 г. о Бессарабии. Этим актом правительство Пуанкаре спешило подкрепить позиции Румынии на предстоявшей в конце марта 1924 г. советско-румынской конференции по вопросу о Бессарабии.

На конференции в Вене Румыния отклонила предложение советской делегации о плебисците в Бессарабии. 2 апреля 1924 г. она прервала переговоры с Советским Союзом.

В заключительной декларации советские делегаты заявили, что СССР продолжает считать Бессарабию частью советской территории. Советское правительство не может признать, чтобы «насильственный захват Бессарабии в 1918 г. войсками румынского короля создал какие бы то ни было права на Бессарабию для румынской короны».

Советское правительство предупреждало, что будет рассматривать всякую материальную и моральную поддержку Румынии в бессарабском вопросе со стороны какой-либо державы как враждебный акт по отношению к СССР. «Впредь до плебисцита мы будем считать Бессарабию неотъемлемой частью Украины и Советского Союза...» — так формулировал позицию советского правительства в бессарабском вопросе т. Литвинов в беседе с корреспондентом «Правды».

Ни Франция, ни Румыния не добились изоляции СССР. Наоборот, своими действиями румынская дипломатия изолировала свою собственную страну. Члены Малой Антанты — Чехословакия и Югославия — отказались поддержать антисоветскую позицию Румынии. Италия и Япония также не решились пойти ей навстречу: ратификация бессарабского протокола вновь была ими отложена. Захват Бессарабии Румынией попрежнему оставался неутверждённым державами.

Антисоветская демонстрация Пуанкаре в бессарабском вопросе явилась одним из последних проявлений его ненависти к СССР. Пришедшее ему на смену правительство «левого блока» во главе с Эдуардом Эррио было сторонником признания СССР

Ещё начиная с 1922/23 г., после своей поездки на Нижегородскую ярмарку, Эррио горячо выступал за признание СССР. Однако и его правительству потребовалось несколько месяцев, прежде чем вопрос о признании СССР стал на практическую почву.

Лишь 28 октября 1924 г. Эррио сообщил телеграммой на имя председателя Совнаркома и народного комиссара иностранных дел. что Франция признаёт де юре советское правительство. «Правительство республики, — гласило сообщение, — верное дружбе, соединяющей русский и французский народы, начиная с настоящего дня признаёт де юре правительство СССР как правительство территорий бывшей российской империи, где его власть признана населением, и как преемника в этих территориях предшествующих российских правительств. Оно готово поэтому завязать теперь же регулярные дипломатические сношения с правительством Союза путём взаимного обмена послами».

Следует отметить, что телеграмма Эррио об установления дипломатических отношений с СССР содержала некоторые характерные оговорки. Так, в ней нашла своё отражение ещё тлевшая у французов надежда оторвать от СССР кое-какие территории, в частности Грузию, где в 1924 г. меньшевики попытались поднять мятеж против СССР. Вот почему французское правительство подчёркивало, что признаёт правительство СССР лишь там, «где его власть признана населением».

Эррко предложил советскому правительству прислать в Париж делегацию для переговоров. В тот же день Совнарком ответил согласием.

Приветствуя установление дружественных отношений с демократической Францией, отказавшейся от агрессивных замашек. Пуанкаре, сессия ЦИК СССР единогласно признала необходимость возобновления дипломатических отношений с Французской республикой.

Этим актом было положено начало развитию нормальных политических и экономических отношений между Советской Россией и Францией.

Советско-американские отношения. В то время как страны Западной Европы постепенно становились на путь признания советского правительства, влиятельные круги американской буржуазии всё ещё упорствовали, требуя от России обязательства уплатить долги. Однако те капиталисты США, которые имели непосредственные дела с Россией настаивали на возобновлении с ней нормальных дипломатических отношений. В 1923 г. в Америку приехал представитель российского текстильного синдиката. Советский Союз предполагал закупить крупную партию американского хлопка. Та сделка не могла не заинтересовать американцев, тем более, что в связи с только что пережитым кризисом вопрос о расширении рынков стоял для США довольно остро.

Настаивали на признании Советского Союза и американские рабочие. Отвечая на запросы о причинах медлительности правительства в этом деле, государственный секретарь США Юз опубликовал письмо с объяснением, почему государственный департамент пока ещё воздерживается от признания СССР.

«Признание есть не что иное, как приглашение завязать взаимные сношения, — писал Юз. — Оно должно сопровождаться со стороны нового правительства ясно подразумеваемым или определённо выраженным обещанием выполнить обязательства, вытекающие из взаимного общения».

«Обязательства России по отношению к налогоплательщикам Соединённых штатов, — продолжал Юз, — до сего времени не признаны. Большое число американских граждан, прямо или косвенно потерпевших от конфискации их имущества в России, остаются без всякой надежды на возмещение».

Вопрос о признании Советского Союза оживлённо обсуждался в американской прессе. Всё большее число крупных предпринимателей выступало с заявлениями, что отсутствие нормальных отношений менаду США и СССР неблагоприятно отражается на американской торговле. В ответ на это 6 декабря 1923 г, президент Кулидж обратился с посланием к Конгрессу.

«Наше правительство, — писал Кулидж, — не имеет ничего против заключения американскими гражданами торговых сделок с русскими. Однако наше правительство не намерено вступать в сношения с правительством, отказывающимся от признания международных обязательств». Далее президент требовал компенсации американским гражданам, которые понесли убытки от национализации предприятий в СССР, и признания долгов, числящихся не за царём, а за «новой Российской республикой» в 1917 г.

Ознакомившись с посланием Кулиджа, советское правительство 16 декабря 1923 г. отправило ему телеграмму с предложением совместно обсудить все вопросы, выдвинутые президентом. В основу переговоров советское правительство предлагало положить принцип обоюдного невмешательства во внутренние дела и начало взаимности при урегулировании денежных претензий.

18 декабря 1923 г. Юз выступил в Сенате с ответной речью, текст которой был переслан в Москву через американского представителя в Ревеле. Государственный секретарь заявил, что позиция США неизменна. Пусть советская власть начнёт с того, что компенсирует американских граждан. Пусть она отменит свои декреты о непризнании долгов и признает свои обязательства. Кроме того, американское правительство не вступит в переговоры, пока Москва не перестанет быть центром пропаганды против существующего в США строя.

Вызывающее выступление Юза явно имело целью произвести переворот в общественном мнении США и напугать его «красной опасностью». Юз не остановился перед прямыми измышлениями: он ссылался на какие-то «инструкции» Коминтерна о том, как в США лучше устроить революцию. Чтобы разоблачить обман, Наркоминдел предложил третейский суд для разбора обвинений Юза. Но государственный секретарь уклонился от этого предложения.

Выступление Юза встретило решительное осуждение среди широких демократических масс и значительной части промышленных кругов США.

Кампания за признание СССР развернулась с новой силой. Во главе её стали сенаторы Лафолетт и Бора. Последний на заседании Сената 20 декабря 1923 г. заявил: «Советское правительство за последние три года ни прямо, ни косвенно непричастно к каким-либо попыткам ниспровержения американского правительства. Если бы дата документов была известна, то обвинение рассыпалось бы само собой, как дым». Демократическая печать США обвиняла Юза в том, что публикацией сомнительных документов он дискредитирует американскую демократию.

В 1923 г. Москву посетил ряд членов американского Конгресса. Все их отзывы сводились к тому, что СССР — страна величайших возможностей, а положение советского правительства весьма прочно. СССР — огромнейший рынок; Америке надо без проволочек договориться с советским правительством, иначе с ним войдут в соглашение другие.

Однако в 1924 г. выборы президента и особенно нашумевшая «нефтяная панама» отодвинули на время в США вопрос о СССР, как и другие международные проблемы.

«Нефтяная панама», раскрывшая злоупотребления, взяточничество, подкупы виднейших правительственных и должностных лиц, чиновников и министров в связи с получением от государства нефтяных концессий в Калифорнии, серьёзно скомпрометировала и демократов и республиканцев.

Зато значительно возросло влияние третьей, так называемой фермерской, партии, представлявшей интересы американских фермеров и радикальной части мелкой буржуазии, лавой этой партии был Лафолетт, являвшийся активным Коровником признания СССР.

Однако против Лафолетта направили свои атаки обе партии крупного капитала. Они изображали его революционером и разрушителем американской конституции. Им удалось не только запугать сторонников Лафолетта, но и заставить самого Лафолетта резко повернуть вправо.

На выборах одержали победу республиканцы. Переизбранный президентом Кулидж заявил, что внешняя политика США останется неизменной. Таким образом, Соединённые штаты Америки временно остались в стороне от того пути, по которому пошло значительное число капиталистических стран, уже признавших Советский Союз.

Японо-советское соглашение 20 января 1925г. Последним международным актом «полосы признаний» было японо-советское соглашение, заключённое в Пекине 20 января 1925 г. Это соглашение устанавливало нормальные дипломатические и экономические отношения между СССР и Японией. Пекинская конвенция исходила из принципа невмешательства во внутренние дела другой страны и предусматривала, что ни одна из сторон не допустит присутствия на её территории организаций или групп, претендующих на звание правительства какой-либо части территории другой страны.

Специальная статья соглашения предусматривала обязательство Японии вывести к 15 мая 1925 г. свои войска из Северного Сахалина. Через пять месяцев после эвакуации Японии могли быть предоставлены советским правительством концессии, в частности на эксплоатацию 50% площади нефтяных месторождений, частично уже находившихся в эксплоатации Японии.

Ко второму пункту советско-японской конвенции, оставлявшему в силе Портсмутский мирный договор, заключённый между Россией и Японией 5 сентября 1905 г., советское правительство сделало следующую оговорку: «Признание действительности Портсмутского договора от 5 сентября 1905 г. никоим образом не означает, что правительство Союза разделяет с бывшим царским правительством политическую ответственность за заключение указанного договора».

Подтверждение Портсмутского мирного договора имело глубокий смысл. Статьи этого договора, отражавшие империалистические устремления Японии и фиксировавшие её приобретения, уже давно были реализованы и практического значения в дальнейшем иметь не могли. Зато в полной мере сохраняли своё значение те статьи договора, которые были направлены к обеспечению мира на Дальнем Востоке. К числу этих статей и пунктов договора принадлежали следующие обязательства сторон:

1. Россия и Япония условились воздерживаться «от принятия на русско-корейской границе каких-либо военных мер, могущих угрожать безопасности русской или корейской территории».

Они обязались «эксплоатировать принадлежащие им в Манчжурии железные дороги исключительно в целях коммерческих и промышленных, но никоим образом не в целях стратегических»

3. Согласно статье 9 Портсмутского договора, «Россия и Япония взаимно соглашаются не возводить в своих владениях на острове Сахалине и на прилегающих к нему островах никаких укреплений, ни подобных военных сооружений; равным образом они взаимно обязуются не принимать никаких военных мер, которые могли бы препятствовать свободному плаванию в проливах Лаперузовом и Татарском».

Вопрос о долгах правительству или подданным Японии откладывался до дальнейших переговоров между правительствами Японии и СССР.

Оба правительства соглашались приступить к пересмотру рыболовной конвенции 1907 г., учитывая те перемены, которые имели место с того времени.

Новая рыболовная конвенция, заключённая на срок 8 лет, •была подписана после длительных переговоров 23 января 1928 г. В дальнейшем эта конвенция неоднократно продлевалась на срок одного года, причём в её условия вносились некоторые изменения.

Японо-советское соглашение имело большое значение для развития экономических отношений и связей между обеими странами и для укрепления мира на Дальнем Востоке.

На первых порах японское правительство предполагало обменяться лишь поверенными в делах. Но в конце концов оно изъявило согласие на принятие полномочного советского посла.

На XIV съезде ВКП(б) товарищ Сталин, отмечая основные факторы, которые определили некоторое равновесие сил между лагерем социализма и лагерем капитализма, подчеркнул, что «полоса войны сменилась полосой передышки», которая характеризуется возможностью установления сотрудничества СССР с буржуазными странами. Отсюда и та «полоса признаний», которая в 1924/25 г. привела к установлению нормальных дипломатических отношений СССР с 12 капиталистическими странами. Этот факт привёл к серьёзному росту международного влияния Советского Союза, который всё более и более становился решающим фактором мировой политики. Товарищ Сталин указал, что в то время, когда капиталистический мир разъедается целым рядом внутренних противоречий, мир социализма всё более и более сплачивается: «На этой именно почве и родилось то временное равновесие сил, которое положило конец войне против нас, которое дало начало полосе „мирного сожительства” между государством советским и государствами капиталистическими».

Одновременно товарищ Сталин отметил, что установившаяся полоса «совместного сожительства» не означает, что «мы ликвидировали уже все те, так сказать, недомолвки и все те, как бы сказать, претензии и контр-претензии, которые существовали и ещё существуют между нашим государством и государствами Запада».

Тем не менее внешняя политика Советского Союза, как говорил товарищ Сталин, должна быть направлена к тому чтобы «вести работу по линии борьбы против новых войн, затем по линии сохранения мира и обеспечения так называемых нормальных сношений с капиталистическими странами».

«Основу политики нашего правительства, — говорил товарищ Сталин, — политики внешней, составляет идея мира. Борьба за мир, борьба против новых войн, разоблачение всех тех шагов, которые предпринимаются на предмет подготовки новой войны, разоблачение таких шагов, которые прикрывают флагом пацифизма подготовку войны на деле (Локарно!), это — наша задача».

Упоминание товарища Сталина о Локарно находилось в связи с той конференцией победителей и Германии, которая происходила в октябре 1925 г. в Локарно и которая прославлялась как вершина «эры пацифизма».

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

ЛОКАРИНСКИЕ СОГЛАШЕНИЯ (1925 г.)

Женевский протокол. План Дауэса буржуазная печать во всём мире прославляла как первый действительный шаг к умиротворению Европы. Публицисты капиталистических стран трубили, что уступками Германии в репарационном вопросе будет достигнуто примирение между победителями и побеждёнными. Однако возможность экономического и военного усиления Германии в результате осуществления плана Дауэса пугала французов. Тревога французской дипломатии по поводу необеспеченности франко-германских границ всё возрастала.

В 1924 г., в самый разгар так называемой «эры пацифизма», вопрос о гарантиях безопасности не сходил с порядка дня Лиги наций. Среди многих проектов мирного урегулирования международных конфликтов в кругах Лиги родился англо-французский план всеобщего международного договора о взаимных гарантиях. Новый проект вызывался также соображениями внутренней политики. Правительство Макдовальда демонстрировало свой пацифизм перед рабочим классом, чтобы обеспечить себе поддержку на новых парламентских выборах. Правительство Эррио стремилось создать хотя бы видимость какого-нибудь успеха во внешней политике, чтобы сгладить впечатление от неудач французской дипломатии на Лондонской конференции 1924 г., утвердившей план Дауэса.

Выработанный Лигой наций проект всеобщего гарантийного соглашения обсуждался на пятой сессии Лиги в сентябре 1924 г. При этом вновь возникли старые споры между англичанами и французами по вопросу о безопасности и разоружении. Эррио утверждал, что сначала должна быть гарантирована безопасность установленных в Версале границ, а затем уже поставлен вопрос о разоружении. Макдональд, наоборот, доказывал, что прежде всего необходимо разоружение, точнее — ограничение вооружений.

Разногласие объяснялось тем, что Англия, уверенная в своём военно-морском превосходстве, не имела оснований возражать против сокращения вооружений на континенте. Между тем Франция, имевшая самую большую армию в Европе, была против eg сокращения. Видя в армии главную опору, она добивалась обеспечения безопасности своих границ при помощи военных союзов и установления системы всеобщей гарантии послеверсальского status quo.

Англия была против такой системы гарантий, так как не хотела чрезмерного усиления Франции. Макдональд утверждал, что «военные союзы недостаточны для безопасности государства». «Мы не верим тому, — говорил он в Женеве, — что военные союзы могут обеспечить безопасность. Мы считаем, что военные союзы без договора о безопасности подобны горчичному семени. Основное зерно таких соглашений будет расти, распустится пышным деревом, и мы можем очутиться в таком же положении, в каком были в 1914 г.».

Макдональд доказывал, что безопасность государства может быть обеспечена лишь правильно организованной системой арбитража. «Главное условие мира и безопасности, — заявлял он, — это справедливость и справедливость, не знающая страсти; это и есть то, что я называю арбитражем».

Центр тяжести возражений Эррио сводился к тому, что одного арбитража недостаточно: «Арбитраж необходим, но он недостаточен: он средство, а не цель».

«Арбитраж, безопасность, разоружение, — восклицал патетически французский премьер, — таковы, по нашему мнению, три главные колонны того храма, который вы, мои дорогие коллеги, призваны построить. Нужно, чтобы основания его были солидными, для того чтобы он мог высоко подняться в небо». Таким «основанием» этого трёхколонного храма мира Эррио считал всеобщий гарантийный договор о безопасности и неприкосновенности версальских границ.

Несмотря на споры, протокол о мирном урегулировании международных споров всё же в конце концов был утверждён на сессии Лиги 2 октября 1924 г.

Во вступительной части протокола указывалось, что цель его — осуществить «сокращение национальных вооружений до минимума, совместимого с национальной безопасностью и с выполнением международных обязательств, налагаемых коллективным выступлением».

В статье 2 державы, подписавшие протокол, заявляли, «что они ни в коем случае не должны прибегать к войне ни между собой, ни против любого государства, которое приняло бы все определённые в протоколе обязательства».

В случае споров между членами Лиги они обязывались прибегать к процедуре арбитража или к решению Совета Лиги наций. Если какое-нибудь государство нарушит это обязательство, против него должны быть приняты меры как против агрессора.

Однако обязательства, которые принимали на себя державы, подписавшие протокол, носили ограниченный и условный характер. Так, по статье 11, посвящённой вопросу о санкциях, каждое подписавшееся государство должно было противодействовать «всяким актам нападения в той мере, в какой ему это позволяют его географическое положение и особые условия его». Ясно, что такая оговорка давала возможность любому государству, подписавшему протокол, уклониться от коллективного выступления против агрессора, если бы это представилось для такого государства невыгодным или связанным с риском.

Тем не менее Макдональд и Эррио объявили Женевский протокол «великой хартией мира», которая обеспечит братское сотрудничество народов.

Франция поспешила первой подписать протокол. Но английское правительство не торопилось. Консервативный кабинет Болдуина — Чемберлена, пришедший на смену правительства Макдональда, отказался подписать протокол. Английские консерваторы были сторонниками «независимой» политики Англии и противниками её участия в коллективных соглашениях. Женевский дипломатический документ остался мёртвой буквой. Произнесённые на сессии Лиги наций пацифистские речи и принятые там декларации относительно обеспечения мира и безопасности, права и справедливости, разоружения и санкций против агрессоров служили для империалистических правительств лишь прикрытием их действительных целей.

«Эра пацифизма» на Востоке. Египетские дела. Пацифистская маскировка понадобилась для дипломатии империализма прежде всего в странах мусульманского Востока.

После поражения национально-освободительных движений на Ближнем и Среднем Востоке в 1919 — 1921 гг. Англия считала необходимым выступить в роли великодушной победительницы и договориться с вождями этих движений, идя на некоторые уступки их требованиям.

Результатом этой политики задабривания явилось признание 1922 г. Египта формально независимым королевством. После проведения выборов в египетский Парламент было создано правительство умеренных националистов во главе с Заглул-пашой.

На банкете по случаю образования нового египетского правительства (27 января 1924 г.) Заглул-паша заявил: «Наша главная забота — это полная независимость нашей страны. К счастью для обеих сторон, в Англии к власти пришёл кабинет который, как мы знаем, благосклонно к нам относится».

Надеждам египетских националистов не суждено было сбыться. Когда в Судане началось восстание, проходившее под лозунгом создания независимого египетско-суданского государства, Макдональд пригласил Заглул-пашу в Лондон для переговоров. Они продолжались с 25 сентября по 3 октября 1924 г. Заглул-паша требовал эвакуации всех английских войск с египетской территории; упразднения должностей английских советников; полной свободы сношений Египта с иностранными державами; отказа Англии от притязаний на защиту живущих в Египте иностранцев и национальных меньшинств; наконец, признания за Египтом права на Судан.

По поводу последнего требования Заглул-паши Макдональд, как потом передавали, в негодовании воскликнул: «Какой, однако, вы империалист!» Требования заглулистов были отклонены, Тогда правительство Заглул-паши апеллировало к Лиге наций. Но генеральный секретарь Лиги не пожелал дать хода этой апелляции на том формальном основании, что египетский протест «имеет неофициальный характер и не исходит от правительства, которое состоит членом Лиги».

После прихода к власти 6 ноября 1924 г. правительства Болдуина — Чемберлена англо-египетские отношения ещё более осложнились. Консервативный кабинет воспользовался убийством в Судане генерал-губернатора (сирдара) Ли-Стэка и предъявил Заглул-паше ультиматум; по существу он означал, что Египет и Судан остаются в зависимости от Англии.

Английские гарнизоны в Александрии, Каире и Судане были усилены. В Александрию и Порт-Саид прибыло несколько крупных английских военных судов.

Не желая компрометировать себя принятием английского ультиматума, Заглул-паша ушёл в отставку. Его сменило реакционное правительство Зивара-паши; оно арестовало видных заглулистов и послушно выполнило все английские требования. Таким образом, права Египта как независимого государства оказались иллюзией.

Английская политика в Арабистане. Наряду с Египтом важным узлом коммуникаций Британской империи являлись страны Восточного Арабистана. Главная зада английской дипломатии в отношении этих стран заключалась в том, чтобы обеспечить над ними твёрдый контроль, а также ослабить в них французское влияние. Особенно старалась Англия вытеснить французов из Сирии. Соседство Сирии с Ираком и нефтеносным Мосулом французская дипломатия не раз пыталась использовать против Англии

С другой стороны, французская дипломатия не переставала поддерживать выступления арабов против Англии. Так, осенью 1924 г. и в начале 1925 г. Франция оказала поддержку султану Неджда Ибн-Сауду, главе сильной в Центральной Аравии секты вахабитов, против короля Геджаса, Гуссейна, ставленника Англии. Гуссейн обратился за помощью к своей покровительнице Великобритании. Но британская дипломатия помнила своё старое правило, что в Аравии «нельзя ставить все деньги на одну лошадь». Поэтому она сама пошла на переговоры с Ибн-Саудом, предоставив ему свободу действий против Гуссейна.

В центре внимания английской дипломатии на Арабском Востоке стояли задачи обеспечения стратегических позиций Великобритании. По этим соображениям она отказалась превратить подмандатную Палестину в самостоятельное государство.

По тем же мотивам английская дипломатия добивалась такого договора с Ираком, при котором Англия сохранила бы над ним свой мандат. В ночь с 10 на 11 июля 1924 г. Учредительное собрание Ирака утвердило англо-иракский союзный договор, проект которого был подписан обеими сторонами ещё 10 октября 1922 г. Этот договор обеспечивал господствующее влияние Англии в центральной области Среднего Востока, ибо Ирак прикрывал подступы к Индии, к мосульской нефти и Египту.

Предложения гарантийного соглашения. Напряжённость обстановки на Востоке, в частности в Египте, в конце 1924 г. вынуждала английскую дипломатию искать соглашения с Францией по вопросу о гарантиях безопасности.

По этому вопросу в Англии существовали две точки зрения. Одни считали, что островное положение Великобритании в отдалённость её важнейших владений от Европы дают ей возможность не заниматься активно европейскими проблемами. Другие, наоборот, утверждали, что отказ Англии от активного участия в делах Европы может привести к утрате ею всякого влияния на ход мировой политики. Вдобавок, при развитии медной авиации островное положение Англии отнюдь не предохраняет её от опасности нападения.

Противники английской самоизоляции считали обязательным условием безопасности Англии соглашение с Францией и Бельгией. По их мнению, гарантийный пакт с этими странами не позволил бы третьей державе вторгнуться во Францию, захватить её порты и территории и превратить их в базы для воздушных налётов против Англии.

Еще в 1922 г. в Каннах велись по этому поводу предварительные переговоры между английскими и французскими дипломатами. От имени Франции вёл эти переговоры Бриан. Он вспомнил о них позже, в декабре 1929 г., когда ему пришлось отбиваться в Палате депутатов от обвинений оппозиции в том что в Локарно он защищал не французские интересы, а «германскую концепцию».

«Но знаете ли вы, господа, — спрашивал Бриан Палату, — как зародилась идея Локарно? Её надо искать в Каннах, в моих переговорах с британским представителем. Когда я обсуждал с ним этот вопрос, я сказал ему, что дело не в том, чтобы Англия, или США, или оба правительства вместе согласились немедленно прийти на помощь Франции в случае нападения на неё со стороны Германии. Я откровенно сказал английскому представителю: „Прийти на Рейн защищать нашу границу — это вовсе не будет оказанием помощи только Франции. Этим вы, англичане, окажете помощь также и самим себе. Вы защитите вашу и нашу границу”.

Вот вам „генезис Локарно”».

Предложения Рейнского пакта выдвигались и со стороны германской дипломатии. Ещё 13 декабря 1922 г. германский посол в Вашингтоне передал американскому государственному секретарю Юзу официальное предложение канцлера Куно о заключении гарантийного договора между державами, «имеющими интересы на Рейне». Этот дипломатический шаг находился в явной связи с угрожавшей Германии оккупацией Рура.

Получив через Юза германское предложение, Пуанкаре отклонил его. Он охарактеризовал германскую ноту как «неуклюжий маневр», имевший целью внести разногласия в среду союзников.

Франция добивалась от США и Великобритании гарантий, обеспеченных их военными, морскими и воздушными силами. Такие гарантии не были даны, и весь вопрос о гарантийном пакте временно был снят с обсуждения.

С приходом к власти лейбористов в Англии и «левого блока» во Франции германская дипломатия вновь выступила е предложениями переговоров относительно гарантийного соглашения.

В сентябре 1924 г., в момент обсуждения Женевского протокола, Штреземан направил представителям десяти держав, заседавшим в Совете Лиги наций, меморандум о желании Германии вступить в Лигу наций. Германия просила при этом «учесть её военное положение» и предоставить ей «особые условия» в отношении обязательств статьи 16 устава Лиги— об участии всех членов Лиги наций в применении военных санкций против нарушителей устава.

Дипломатическое выступление Германии вызвало nepei лох в правящих кругах Франции. Французская дипломатии

оказала давление на Англию, чтобы заручиться согласием Чемберлена отложить эвакуацию Кёльна, срок которой истекал 10 января 1925 г. Со своей стороны и Чемберлен в это время добивался от Франции отказа от пакта о безопасности, в той форме, в какой французы его требовали. Поэтому он согласился на отсрочку эвакуации Кёльнской зоны.

Однако английская дипломатия сочла необходимым вступить с Германией в переговоры. Предметом их не были ни Женевский протокол, ни вхождение Германии в Лигу наций. Дело шло о новом соглашении, со строго ограниченными задачами и конкретными обязательствами.

Особенную активность проявлял в этом направлении английский посол в Берлине лорд д'Абернон. В своём дневнике он рассказывает, что находился в ежедневном общении с германским министром иностранных дел Штреземаном, с которым достиг полного взаимопонимания. Штреземан также повествует в своих воспоминаниях об откровенных беседах с английским послом, когда обсуждались и согласовывались планы германской и английской дипломатии. Одним из таких планов и был проект Рейнского пакта. В беседе от 29 декабря 1924 г. Штреземан говорил д'Абернону, что «Франция в течение пяти лет заявляла всему миру, что ей угрожает Германия, что в Германии якобы имеются тайные армии и что Франции для обеспечения своей безопасности надо установить сроки разоружения, оккупации и т. д.» Ч Английский посол выразил Штреземану своё сочувствие по поводу «печального положения Германии» и предложил возобновить переговоры о гарантийном пакте. Штреземан согласился, отметив, что гарантировать необходимо прежде всего рейнские границы, ибо этот вопрос является «камнем преткновения» между Германией и Францией.

«Германское правительство, — заявил Штреземан, — согласно заявить о своём признании послеверсальского status quo на Рейне, независимо от того, что означало бы подобное заявление для Германии в моральном отношении».

Проект нового пакта о безопасности был разработан д'Аберноном совместно с германским статс-секретарём Шубертом.

Германский меморандум о Рейнском пакте. Проект нового гарантийного пакта был отправлен из Берлина в Лондон при ноте от 20 января 1925 г., якобы для консультации относительно «наилучшей формы», в какой Германия могла бы предложить этот акт Франции и другим государствам. Но в Лондоне германское предложение было принято холодно. К этому времени политическая обстановка в Европе вновь осложнилась. В связи с отказом английского правительства подписать Женевский протокол, а также с отсрочкой эвакуации Кёльнской зоны отношения Франции с Германией резко ухудшились. Речь Эррио по германскому вопросу в Палате депутатов 28 января 1925 г. звучала уже далеко не пацифистски.

«Франция не может отказаться от военной оккупации Рейнской области, так как это её единственная гарантия», — говорил Эррио. Англия и Америка отклонили предложение Фоша в Версале о создании укреплённой линии вдоль Рейна. Они обещали заключить с Францией пакт о совместной обороне; теперь Франция вправе требовать выполнения этого обещания. «Дайте нам отвести кинжал, постоянно направленный на нас, пока вы разговариваете о мире!», — закончил свою речь Эррио под бурные рукоплескания Палаты.

Одобрение депутатов встретило и заявление Эррио о том, что статья 169 Версальского договора осталась мёртвой буквой и что разоружение Германии — чистая фикция. Германия сохранила гораздо большие запасы военного снаряжения, чем это нужно для рейхсвера. Рейхсвер, по существу, занимается восстановлением кадров старой армии, её генерального штаба и главного командования. Немецкая армия оснащается новой, самой усовершенствованной техникой. О Франции немцы говорят с ненавистью и втайне готовятся к реваншу... «Берегитесь! — взывал Эррио к союзникам. — Я хочу мира для Европы и для всего света. Но первой гарантией для этого должна быть безопасность моей родины».

Учитывая эти настроения во Франции, английское правительство после долгих дней молчания, наконец, ответило на германскую ноту от 20 января. Оно отказывалось вести переговоры с Германией без ведома своего французского союзника.

Всё же английское правительство не отклонило окончательно германского предложения. Поэтому 9 февраля 1925 г. Штреземан отправил сначала Франции, а затем и остальным союзникам меморандум, в котором правительствам союзных держав предлагалось возобновить переговоры по поводу проекта канцлера Куно, выдвинутого в декабре 1922 г.

«Германия считала бы приемлемым пакт, формально гарантирующий нынешнее территориальное status quo на Рейне, — гласил меморандум. — Такой пакт мог бы заключаться в том, что государства, имеющие интересы на Рейне, взаимно обязались строго соблюдать территориальное status quo на Рейне; они гарантировали бы не только сообща, ной каждое в отдельности соблюдение этого обязательства; наконец, они рассматривали бы всякий акт, нарушающий это обязательство, как действие, направленное против них самих».

В беседах с советскими дипломатами германский посол в Москве Брокдорф-Рантцау указывал на то, что германское предложение о гарантиях было непосредственно связано с отказом союзников вывести войска из оккупированной Рейнской зоны. «Германское правительство, — заявлял посол, — предвидело, что ему не удастся побудить французское правительство к выводу войск, если так называемая потребность Франции в гарантиях не будет удовлетворена в той или другой форме».

Именно поэтому якобы германская дипломатия и выступила со своей «мирной инициативой». Истинный смысл её Брокдорф-Рантцау характеризовал следующим образом: «Политическая задача Германии на Западе заключается не в пересмотре Версальского договора, а в вытеснении Франции обратно за границы, закреплённые этим договором, иначе говоря, в обеспечении Рейнской области за Германией».

Делая вид, будто она отказывается от общей ревизии мирного договора, германская дипломатия добивалась закрепления своих позиций в самом для неё важном пункте; оттуда при более благоприятной ситуации она рассчитывала перейти в общее наступление против версальской системы.

Гарантийный пакт и «русская опасность». Германское предложение о Рейнском гарантийном пакте не включало никаких обязательств, обеспечивающих неприкосновенность восточных границ Германии. Несомненно, что Германия втайне рассчитывала добиться пересмотра этих границ.

Основные задачи германской дипломатии на ближайший период Штреземан изложил в секретном письме к бывшему германскому кронпринцу 7 сентября 1925 г.

«На мой взгляд, — писал Штреземан, — перед германской внешней политикой на ближайший период стоят три большие задачи: благоприятное для Германии разрешение репарационного вопроса и обеспечение мира, как предпосылки для будущего укрепления Германии. Во-вторых, я отношу сюда защиту немцев, живущих за границей, т. е. тех 10 — 12 миллионов соотечественников, которые в настоящее время живут в чужих странах, под иноземным ярмом. Третья крупная задача — исправление восточных границ, возвращение Германии Данцига и Польского коридора и исправление границ Верхней Силезии. В перспективе — присоединение немецкой Австрии, хотя я вполне отдаю себе отчёт в том, что это не только принесёт пользу, но и весьма осложнит „проблему Германской империи”».

Стремясь использовать соглашение с победителями для своих собственных целей, германская дипломатия не раз спекулировала на «большевистской опасности». Она не переставала запугивать союзников тем, что Германия вынуждена будет броситься в «советские объятия», если не получит «равноправия» в семье европейских народов.

В одной из бесед с д'Аберноном, 5 марта 1925 г., Штреземан заявил английскому послу, что, «если бы Пуанкаре довёл до конца свою политику, Германия образовала бы коалицию с Россией, и вместе они господствовали бы над Европой».

Это было не ново, как не нов был и страх реакционной буржуазии Англии и Франции перед германо-советским блоком, которым запугивала союзников Германия.

Д'Абернон стремился убедить правительства союзников, что их интересы требуют такой политики, которая «обезопасила бы французскую границу, не подвергая Западной Европы риску, связанному с отпадением Германии»: «При союзе Германии с Россией, который был бы направлен прежде всего во вред интересам Англии, распространение большевистской пропаганды в Германии неизбежно. А если Германия будет заражена большевизмом, сможет ли остальная Европа, сможет ли Франция предохранить себя от этой заразы?»

Те же, в сущности, мысли были изложены и в статье некоего Миллера под заглавием «Фронт против Советской России», помещённой в органе Штреземана «Zeit» 3 января 1925 г.

Автор статьи доказывал, что Германия должна выступить «на стороне цивилизованных европейских государств в их борьбе с Азией и с большевизмом». «По отношению к Германии нужно теперь взять другой тон, чтобы заручиться её поддержкой», — таков был основной вывод автора этой полуофициозной статьи.

Англо-французские разногласия по вопросу о гарантийном пакте. В Англии германский демарш был поддержан не сразу. По свидетельству д'Абернона 20 февраля 1925 г. членам кабинета был роздан меморандум, составленный Остином Чемберленом. Он предлагал трёхсторонний пакт между Великобританией, Францией и Бельгией. В меморандуме Чемберлена международное положение в послевоенной Европе изображалось как крайне неустойчивое. Эта неустойчивость «не в малой степени вызывается исчезновением России в качестве одной из крупнейших держав европейского концерна, — заявлял меморандум. — Завтра, может быть, Россия будет иметь решающее значение в континентальном равновесии. Сегодня же она нависла, как грозовая туча, над восточным горизонтом Европы — угрожающая, не поддающаяся учёту и прежде всего обособленная».

Вторым по степени важности «элементом неустойчивости» меморандум Чемберлена признавал франко-германские отношения. Используя их, Германия может перейти в наступление. «Германия, рано или поздно, восстановится, — гласил меморандум. — Она захочет, наверное, отменить постановления, касающиеся Польши. Если же Франция будет изолирована, а Англия будет соблюдать нейтралитет, то Германия, вероятно, предпримет нападение на Францию. Поскольку Франция не обеспечена против этой угрозы, она будет обращаться к таким средствам, которые в конце концов и вызовут со стороны Германии опасную для Франции месть».

Чемберлен высказывался в пользу заключения союза Англии с Францией и Бельгией. Только такой союз, по его мнению, мог бы гарантировать безопасность этих стран от нападения Германии.

Английский кабинет не согласился с практическими предложениями Чемберлена, предпочитая общий гарантийный пакт, касающийся рейнских границ, в котором Англия играла бы роль гаранта. Лорды Бальфур, Керзон, Биркенхед критиковали проект Чемберлена главным образом потому, что он «толкнул бы Германию на сближение с Россией». Чемберлен подал заявление об отставке; однако она не была принята кабинетом. После этого Чемберлен под давлением д'Абернона и Керзона (бывших не только его политическими единомышленниками, но и интимными друзьями) круто изменил свою политику. Он начал отстаивать соглашение с Германией на основе её меморандума от 9 февраля 1925 г.

Это был первый крупный успех Штреземана. Поддавшись на германский шантаж, дав запугать себя перспективой сближения Германии с СССР, английская дипломатия заняла позицию, которая помогла политическому и военному возрождению германского империализма и подготовке его к реваншу.

Опираясь на поддержку английской дипломатии, коварно используя противоречия между союзниками, Штреземан шаг 8а шагом преодолевал сопротивление своих противников во Франции и Бельгии.

Эррио ответил согласием рассмотреть германский меморандум совместно с другими союзниками. Он предупредил, однако, что Франция не допустит отступлений от Версальского оговора. Французская дипломатия требовала гарантий на только для западных, рейнских, но и для восточных, польских, границ. Бельгийский министр иностранных дел Гиманс отстаивал первоначальный трёхсторонний пакт, предложенный Чемберленом. Муссолини поддерживал французское предложение о заключении пакта пяти держав: Англии, Франции, Бельгии, Италии и Германии.

Министр иностранных дел Польши Скржинский разъезжал по европейским столицам, добиваясь в своих речах и в печати гарантий и для польских границ с Германией. «Договор на Западе без гарантий на Востоке, — писал Скржинский в газете «Temps» 20 марта 1925 г., — был бы подобен дому с прекрасными гобеленами, хозяин которого заботился бы только о них, предоставив все вещи в соседних комнатах опасности пожара».

Германская дипломатия всячески стремилась противодействовать польско-французской агитации. Статс-секретарь Шуберт уверял д'Абернона, что «польский вопрос — больше русский вопрос, чем немецкий». Следовательно, опасность Польше грозит не со стороны Германии, а со стороны СССР. Штреземан в беседах с английским послом также убеждал его, что у Польши не только нет оснований для беспокойства в связи с Рейнским пактом, но что она в нём заинтересована больше всех.

«Канцлер сказал следующее, — записал 10 марта 1925 г. д'Абернон в своём дневнике: — Польша выиграет больше всех от роста безопасности в Европе. Польша — это опасная точка. Если война вообще разразится, она возникнет именно там».

Дипломатия Чехословакии также поддалась обработке Германии. 1 апреля 1925 г. министр иностранных дел Бенеш в сенатской комиссии по иностранным делам заявил, что чехословацкое правительство «согласно в принципе рассматривать немецкие предложения и договоры об арбитраже как известный шаг вперёд во всеобщем движении за мир».

Обе стороны — и Франция и Германия — стремились заручиться поддержкой США. Французское правительство выражало надежду, что американская нация будет участвовать «в деле укрепления всеобщего мира и безопасности». Германское правительство предлагало США стать суперарбитром при практическом применении соглашений, подписанных сторонами. Но правительство США предпочитало сохранять свободу действий. В ответ на германское предложение оно заявило, что вполне сочувствует гарантийному пакту, но принимать в нём участие не считает возможным. Всё же американцы видели в новом пакте известные гарантии для своих капиталовложений и займов в Европе; поэтому они не отказывались поддержать английскую дипломатию в её усилиях осуществить «замирение» Европы.

Однако переговоры о гарантийном пакте затягивались. В дискуссиях и спорах проходили недели и месяцы. Союзная дипломатия всё ещё не могла выработать согласованный ответ на германский меморандум. Между тем в Германии произошли крупные внутренние перемены. 28 февраля 1925 г. умер президент Эберт. Его сменил старый фельдмаршал Гинденбург. Это означало не только усиление реакционно-монархических настроений, но и рост реваншизма в Германии. Программная речь нового президента в Рейхстаге о Данциге, Польском коридоре и Верхней Силезии окрылила германских империалистов. В то же время в связи с продлением оккупации Кёльнской зоны в германских массах разжигались шовинистические настроения.

События в Германии требовали скорейшего ответа на германское предложение. Однако падение правительства Эррио и образование нового кабинета Пенлеве — Бриана снова задержали выработку ответа союзников. Между тем 23 апреля 1925 г. Польша и Чехословакия заключили арбитражный договор, являвшийся как бы ответом на германский меморандум.

Только 12 мая 1925 г. Бриан послал в Лондон проект ответной ноты Германии.

Предложение Бриана сводилось, в сущности, к единому пакту между Германией и её западными и восточными соседями, гарантированному Англией. Но такой гарантийный пакт не отвечал намерениям Англии. Добиваясь соглашения с Германией, английская дипломатия отказывалась гарантировать восточные границы. 19 мая 1925 г. Чемберлен передал французскому послу меморандум с критикой проекта Бриана.

Меморандум доказывал необходимость придать обязательствам пакта двусторонний характер: английская дипломатия высказывалась за то, чтобы гарантии были даны не только союзникам, но и Германии.

Все попытки Бриана включить в пакт гарантию или хотя бы подтверждение неприкосновенности границ всех соседних Германией государств были решительно отклонены английской дипломатией.

Бриан вынужден был принять английские поправки к своему проекту. Окончательный текст ноты был послан в Берлин Ь июня 1925 г.

Ответ германского правительства последовал 21 июля 1925 г. Выражая удовлетворение тем, что союзники «в принципе расположены упрочить мир совместно с Германией путём соглашения», германская нота выдвигала ряд новых оговорок. Они относились к вопросам режима в оккупированных территориях и к условиям вступления Германии в Лигу наций.

Немцы явно продолжали шантажировать дипломатию союзников. На помощь ей пришли банкиры. В июле 1925 г. Берлин посетили директор Английского банка Монтегю Норман и директор Федерального резервного банка США Бенджамен Стронг. Оба они заявили директору Германского имперского банка Шахту, что кредиты будут даны Германии лишь в том случае, если она подпишет гарантийный пакт. На Францию нажим произвела американская дипломатия. Американский посол в Лондоне Хоутон на обеде в «Клубе пилигримов» недвусмысленно пригрозил закрытием американских кредитов для тех правительств, которые откажутся подписать гарантийный пакт, предложенный Германией и одобренный Англией. «Поскольку гарантийные пакты являются путём к восстановлению Европы, их необходимо так или иначе заключить», — заявил Хоутон. В то же время американское правительство потребовало от стран-должников и в первую очередь от Франции скорейшего урегулирования их долговых обязательств в отношении Америки.

Дипломатические последствия войны в Марокко и Сирии. Идти на уступки Францию побуждала и ухудшившаяся международная обстановка в особенности политические и финансовые затруднения, связанные с войной в Марокко.

Борьба риффских племён в северном Марокко против испанцев принимала затяжной характер. Во главе риффских племён стоял Абд-эль-Керим, выдающийся организатор и талантливый военный вождь. Риффы героически отстаивали свою свободу под лозунгом «Независимость или смерть».

Война с риффами привела к финансовому и политическому кризису в Испании. Диктатор Испании Примо де Ривера обратился за помощью к Франции. Против войск Абд-эль-Кери-ма была двинута 300-тысячная армия французов и испанцев. Испано-французский флот установил блокаду северного побережья Марокко.

В апреле 1925 г. войска Абд-эль-Керима перешли в наступление. Английский финансист Гардинер доставлял контрабандой оружие в лагерь Абд-эль-Керима. Финансовую помощь оказывал риффам и американский банкир Бен, которому Абд-эль-Керим предоставил концессии на железные рудники в Риффе. Итальянские и немецкие агенты в Марокко стремились использовать борьбу Абд-эль-Керима против Испании и Франции в интересах своих стран.

В мае 1925 г. всем иностранным правительствам было представлено официальное коммюнике с изложением точки зрения французского правительства на марокканские события. Прибегая к обычным пацифистским фразам, французское правительство старалось заверить державы, что война в Марокко вызвана отнюдь не желанием Франции расширить свое влияние в Африке или изменить существующее status quo в Средиземном море. Наоборот, «единственное стремление Франции направлено к созданию в Африке прочного мира и условий, обеспечивающих культурные задачи Европы в Африке».

Чемберлен ответил, что британское правительство не намерено вмешиваться «во внутренние дела Франции». Однако оно опасается перенесения военных операций в Танжер, считая, что «нельзя допустить превращения Танжерской зоны в центр подготовки повстанческого движения».

Только тогда, когда английской дипломатии удалось договориться с Францией по европейским и ближневосточным вопросам, Англия помогла организовать блокаду риффского государства. Однако практические результаты войны в Марокко оказались для Франции ничтожными. Рифф оставался в зоне влияния Испании и под испанским протекторатом. Франция должна была вывести оттуда свои войска. Французская буржуазия была крайне недовольна исходом кампании. «Неужели Франция пожертвовала 15 тысяч солдат и 2 миллиарда франков только в интересах испанского короля?» — с раздражением спрашивали французские буржуазные газеты.

В расцвете «эры пацифизма» Франции пришлось вести войну не только с риффами в Африке, но и с друзами в Сирии.

Недовольство в Сирии французской оккупацией приняло в 1924 г. характер открытого восстания. Арабы отказывались платить французам налоги и принимать французские деньги. Для подавления восстания французское правительство командировало генерала Вейгана. С приходом к власти «левого блока» Вейган был отозван. На его место был послан генерал Сарайль, слывший радикалом. Пытаясь опереться на сирийских националистов, генерал Сарайль разработал избирательный закон для нового «великого ливанского парламента». Но сирийские националисты требовали объединения всей Сирии. В разных районах Сирии вспыхнули новые очаги восстания. Особенно значительным было восстание в небольшой горной местности Джебель-Друз, в 10 километрах к югу от Дамаска.

Не имея достаточных сил для подавления восстаний, Французы вынуждены были пойти на переговоры с одним из самых видных вождей друзов, Султаном-эль-Атрашем.

Война в Сирии была использована дипломатией Англии для достижения своих задач на Востоке.

В сентябре 1924 г. представитель Англии в Совете Лиги наций Эмери выступил с заявлением от имени британского кабинета и Парламента Ирака о продлении мандата над Ираком, переданного Англии решением Лиги наций 25 апреля 1920 г. роком на 4 года.

Мандат Англии был продлён Лигой наций 27 сентября 1924 г.

В следующем году Совет Лиги наций принял решение о передаче Ираку Мосульского района.

Представитель Турции в Лиге наций выступил с заявлением, что Турция не считает для себя обязательным это решение Лиги наций. Турецкое правительство отказывалось признать за Лигой наций право решать спорный вопрос о Мосуле.

Для выяснения правомочий Лиги Совет Лиги наций перенёс этот вопрос в Гаагский международный трибунал. Турецкое правительство протестовало и отказалось послать в Гаагу своего представителя.

Французская дипломатия воспользовалась этим осложнением. Уклоняясь от поддержки Англии в мосульском вопросе, она давала понять, что англичане могут рассчитывать на содействие Франции лишь в том случае, если поддержат французов в деле обеспечения рейнских границ.

Волей-неволей английской дипломатии приходилось итти на сделку с Францией.

Италия и гарантийный пакт. В англо-французских переговорах о гарантийном пакте Италия участия не принимала. Она первоначально воздержалась даже от официального определения своей позиции. В ответ на ноту Бриана Муссолини заявил, что пакт касается исключительно рейнской границы. Так как она не представляет для Италии непосредственного интереса, итальянское правительство предпочитает оставить за собой свободу действий.

В этот период итальянскую дипломатию беспокоил вопрос о Южном Тироле. В начале 1925 г. он привёл даже к итало-германскому конфликту. Насильственная итальянизация Южного Тироля, где проживало много немцев, вызывала резкие протесты Германии. Италия не оставалась в долгу. 6 февраля 1925 г. Муссолини заявил в Сенате, что не признаёт за тирольскими немцами прав национального меньшинства. В той же речи Муссолини угрожающе подчеркнул, что «Италия не только никогда не уберёт своего знамени с Бреннера, но, если это потребуется, она скорее перенесёт это знамя и за Бреннер».

Речь Муссолини была прямым вызовом Германии. Но немецкой дипломатии приходилось до поры до времени избегать конфликтов. Выступая в Рейхстаге 9 февраля 1925 г., Штреземан пытался напомнить Италии, что «существует не только международное право, но и международная мораль...» Всё дав эта реплика Штреземана означала отступление германской дипломатии перед фашистской Италией. Ответная речь Муссолини в Сенате 10 февраля 1925 г. как будто звучала более миролюбиво. Муссолини заявил, что совершил бы величайшее преступление перед родиной, если бы из-за каких-то 100 тысяч немцев, оказавшихся в Южном Тироле, он поставил под угрозу мир и безопасность 42 миллионов итальянцев.

В заявлении Муссолини скрывался определённый дипломатический расчёт. Германия в это время выступила со своим предложением гарантийного пакта: итальянская дипломатия надеялась добиться согласия немцев гарантировать и границы на Бреннере.

20 мая 1925 г. Муссолини выступил в Сенате с заявлением о необходимости гарантий для итало-австрийских границ, установленных Сен-Жерменским договором. «Нужно гарантировать не только границу на Рейне, но и границу на Бреннере, — доказывал Муссолини, — Италия никогда не допустит такого нарушения мирного договора, каким явилось бы соединение Австрии с Германией».

Пробный шар итальянцев не достиг цели. Германская дипломатия уклонилась от сделки с Муссолини. Она ссылалась на то, что с Бреннером граничит не Германия, а Австрия.

Итальянское правительство не скрывало своего раздражения, вызванного уклончивостью Германии. Французская дипломатия поспешила использовать это недовольство в своих интересах. Через официозную прессу она предложила итальянцам заключить гарантийный пакт для восточных и южных границ Германии. В этом пакте предусматривалось участие Италии, Чехословакии, Польши, Австрии, Германии. Для самой Франции предназначалась роль гаранта.

Но Италия отказалась от такого договора, заявляя, что её не интересуют гарантии границ Польши и Чехословакии. После неудачного обращения к Германии итальянская дипломатия рассчитывала использовать в своих интересах англо-французское соперничество.

В Лондоне учли, что Италия опасается связать себя с Францией, но что она отнюдь не прочь получить более выгодные предложения со стороны английской дипломатки. Тогда Англия предложила Италии стать вместе с ней вторым гарантом Рейнского пакта. Италия приняла это предложение. Французской дипломатии оставалось только констатировать свою неудачу.

Локарнская конференция (5 ― 16 октября 1925 г.). В конце сентября 1925 г. германские послы в Париже, Брюсселе, Лондоне и Риме вручили правительствам, при которых были аккредитованы, вербальную ноту Германии о её согласии на созыв конференции для обсуждения гарантийного пакта.

Вручению ноты предшествовала острая борьба внутри Германии. Германское правительство находилось в затруднительном положении: националистически-реваншистские элементы противились всякому соглашению, означавшему окончательную потерю Эльзас-Лотарингии. По настоянию реакционно-националистических групп Ц1треземан вынужден был сопроводить свою ноту о согласии на конференцию двумя существенными оговорками: 1) касательно ответственности за войну и 2) относительно эвакуации Кёльна.

26 сентября 1925 г., вручая Чемберлену ноту, германский посол сделал устное заявление по существу германских оговорок. Первая оговорка касалась вопроса об ответственности за войну. Германское правительство предлагало заслушать на конференции его декларацию о невозможности для Германии долее терпеть обвинение, будто только Германия и её союзники ответственны за возникновение мировой войны. «Требование германского народа освободить его от бремени этого ложного обвинения вполне справедливо. До тех пор, пока это не сделано и пока один член из содружества народов заклеймён как преступник перед человечеством, настоящее взаимопонимание и примирение народов неосуществимы», — гласила германская декларация.

Эта оговорка Германии не встретила поддержки со стороны английской дипломатии. Ответ англичан гласил, что декларация о виновниках войны не может быть заслушана на предстоящей конференции. Вопрос об ответственности Германии за войну не будет поднят. Переговоры о пакте безопасности не могут ни изменить основ Версальского договора, ни повести к пересмотру суждений подписавших его правительств о событиях прошлого.

Что касается второго вопроса — об эвакуации Кёльнской зоны, то, по мнению английского правительства, срок этой эвакуации зависит лишь от выполнения самой Германией её обязательств по разоружению. В том же духе ответили Германии и все остальные правительства.

Конференция открылась в назначенный день, 5 октября 1925 г., в швейцарском курортном городке Локарно. Перед этим дипломаты в своих интервью и беседах с представителями печати отметили особо важное значение предстоящего между* народного совещания. «Конференция в Локарно, — заявил Чемберлен, — бесспорно более значительна, чем все конференции, которые созывались с момента заключения Версальского договора». Глава Форейн офис добавил, что «Великобритания искренно желает забыть прошлое и будет вспоминать о нём лишь для того, чтобы избегать старых ошибок».

С такой же миролюбивой декларацией выступил и французский министр иностранных дел Бриан. «Франция прибыла в Локарно с исключительным желанием добиться всеобщего мира», — заявил он.

Со своей стороны и Штреземан подчеркнул стремление к миру, которым якобы проникнута Германия. Общее внимание возбудило его заявление представителям печати, что участие Германии в гарантийном пакте не означает отказа Германии от договора с СССР. Ясно было, что в германской дипломатической игре русская карта всё ещё оставалась предметом торга с державами Антанты; порой она служила и средством самого недвусмысленного немецкого шантажа.

Заседания конференции происходили при закрытых дверях. О ходе работ конференции публиковались лишь краткие официальные сообщения. Редакции газет всех стран и направлений, пославшие в Локарно сотни своих журналистов, требовали от них, чтобы любой ценой они добывали какую-нибудь информацию. Поэтому в газетах ежедневно появлялись самые сенсационные и противоречивые сообщения. Бывали и курьёзы. Один предприимчивый французский журналист добился «интервью» у хозяйки той гостиницы, где германский рейхсканцлер Лютер беседовал с французским министром иностранных дел Брианом. Хозяйка оказалась менее скупой на сообщения, чем дипломаты. Она охотно рассказала, что «один весьма приличный лысый немец долго беседовал с волосатым французом, что эта беседа носила дружеский характер и что они, очевидно, о чём-то договорились».

Председателем конференции был Остин Чемберлен.

В первую очередь на конференции был подвергнут обсуждению Рейнский гарантийный пакт. Главным спорным вопросом на протяжении всей конференции был вопрос о статье 16 устава Лиги наций. Как известно, эта статья обязывала членов Лиги активно участвовать в тех карательных мероприятиях, которые Лига наций могла предпринять против нарушителей её устава. Ввиду предстоявшего вступления Германии в Лигу наций Штреземан заявил, что разоружённая Германия не в состоянии будет оказывать помощь, предусмотренную статьёй 16, тем государствам, которые подвергнутся нападению. Невозможно будет также для Германии в силу её экономического и финансового положения принимать участие 11 в применении экономических санкций против нарушителей мира.

Бриан выдвинул против заявления Штреземана ряд возражений. Он заметил между прочим, что, очевидно, Германия хочет остаться «вне борьбы». Штреземан поспешил выступить объяснениями.

«Я выступил после Бриана и заявил, — вспоминает он, — совершенно неправильно мнение, будто Германия хочет стоять в стороне от борьбы. Если, в случае нападения со стороны русских на какую-нибудь западную державу, действия русских будут единогласно признаны в Лиге актом агрессии то мы, конечно, уже будем этим связаны». Но, продолжал Штреземан, «когда Германия будет находиться в положении государства, участвующего в военной акции, то обнаружится — пусть это Бриан примет к сведению — резкий контраст между вооружённой мощью союзников и беспомощностью Германии».

В качестве решающего аргумента в пользу необходимости вооружения Германии Штреземан ссылался на то, что «немцам в случае наступления русских придётся принять ряд чрезвычайных мер, чтобы сохранить порядок в самой Германии».

В случае войны России против Германии, пугал конференцию Штреземан, «Москва найдёт много помощников в нашей стране. Поэтому сомнительно, достаточно ли сил полиции и рейхсвера для поддержания порядка внутри страны. Если бы господин Бриан при такой ситуации оказался ответственным государственным деятелем в Германии, то он не решился бы послать за пределы её отряд хотя бы в тысячу человек».

Однако аргументация Штреземана не убедила Бриана. Он продолжал требовать вступления Германии в Лигу наций на общих основаниях. Бриан доказывал, что вхождение Германии в Лигу наций явится прочной основой взаимных гарантий и соглашений в Европе. Он заверил далее, что Рейнский пакт постепенно приведёт ко всеобщему разоружению. Таким образом, нет нужды ссылаться на то, что Германия обезоружена.

При вторичном постатейном чтении проекта гарантийного пакта итальянская делегация, занимавшая до этого выжидательную позицию, заявила о своём присоединении к пакту «на основе английского предложения о гарантиях».

С 12 октября начались переговоры германской делегации с представителями Польши и Чехословакии об арбитражных договорах. Как известно, Германия, поддержанная Англией, отказалась заключить с Польшей и Чехословакией отдельные гарантийные соглашения.

«Для восточных государств, которым Англия отказывает в гарантиях безопасности, остаётся один выход — заключение арбитражных договоров, — писала по этому поводу чешская газета «Венков» 24 сентября 1925 г., — но этот выход таит в себе большую опасность. Кто будет назначать арбитра? Лига наций или какая-либо из великих держав? Ведь если на западе будет взят курс на сотрудничество с Германией, это скажется и на всех решениях и спорах Германии с соседями».

В интервью от 4 октября 1925 г. Бенеш рекомендовал в качестве выхода сближение Чехословакии с СССР. «Нам нужны такие же отношения с Россией, как с Францией», — заявил он.

Близкий Бенешу орган «Лидовы Новины» настойчиво высказывался в том же смысле. «Мы с самого начала переговоров о пакте, — заявляла газета, — доказывали необходимость заключения аналогичного договора с Россией. У Франции имеются все основания не оставлять Россию наедине с Германией. Энергичная московская дипломатия не останется пассивной. Россия не допустит, чтобы её исключили из европейской политики. Мы считаем русское участие в европейской политике необходимым противовесом соглашению с Германией».

К концу конференции важнейшие спорные вопросы были обсуждены и решены в порядке частных переговоров. Как сообщала пресса, «наибольший успех был достигнут в мирной беседе Бриана с Лютером в деревенской гостинице в Асконе 8 октября и во время прогулки по озеру в моторной лодке 10 октября, с участием Чемберлена, Бриана, Лютера и Штреземана вместе с их секретарями и юрисконсультами».

В этих частных беседах германская дипломатия добивалась легализации вооружения Германии и уменьшения размера репараций. Однако осторожности ради она не требовала пока эвакуации второй и третьей Рейнской зоны.

«Мы это делали сознательно... — объяснял Штреземан. — Нам дали понять, что зоны не будут эвакуированы до истечения срока. Но ведь надо знать, что ничто не вечно».

В итоге работ Локарнской конференции были приняты следующие акты: 1) заключительный акт конференции, 2) Рейнский пакт, т. е. гарантийный договор между Германией, Бельгией, Францией, Великобританией и Италией, 3) арбитражное соглашение между Германией и Бельгией, 4) арбитражное соглашение между Германией и Францией, 5) арбитражный договор между Германией и Польшей, 6) арбитражный договор между Германией и Чехословакией, 7) соглашение между Францией и Польшей, 8) соглашение между Францией и Чехословакией.

В заключительном акте Локарнской конференции указывалось, что целью Локарнского соглашения является «найти совместными усилиями средство к защите своих народов от бича войны и озаботиться мирным улажением всякого рода конфликтов, которые могли бы возникнуть между некоторыми из них».

Договор между Германией, Бельгией, Францией, Великобританией и Италией содержал обязательства подписавших его держав соблюдать территориальное status quo, установленное Версальским миром. Статья 1 гласила, что договаривающиеся стороны «гарантируют, каждая за себя и все совокупно... сохранение территориального status quo, вытекающего из границ между Германией и Бельгией и между Германией и Францией, неприкосновенность этих границ, как они установлены в мирном договоре, подписанном в Версале 28 июня 1919 г. или при его выполнении, а также соблюдение постановлений статей 42 и 43 указанного договора относительно демилитаризованной зоны».

В статье 2 Германия и Бельгия, а также Германия и Франция взаимно обязывались не предпринимать никакого нападения или вторжения и не прибегать к войне друг против друга. Исключение составляли только такие случаи, когда дело шло об осуществлении «права законной обороны», или действий, вытекающих из статьи 16 устава Лиги наций, а также из соответствующих решений, принятых общим собранием или Советом Лиги наций.

В случае возникновения спорных вопросов, которые не могли быть разрешены обычным дипломатическим порядком, договор обязывал передавать их согласительной комиссии или третейскому разбирательству. В случае несоблюдения какой-либо из держав принятых сторонами обязательств, прочие участники договора обязывались немедленно предоставить свою помощь той стране, против которой направлен неспровоцированный акт агрессии. В статьях 4 и 5 определялись условия применения санкций к державам, нарушившим соглашения.

В силе оставались все постановления Версальского договора о демилитаризации Рейнской зоны, а также решения Лондонской конференции 1924 г. (план Дауэса).

Локарнская конференция закончилась 16 октября 1925 г. Сообщение о заключении гарантийных и арбитражных договоров было встречено аплодисментами многочисленной публики, ожидавшей на улице окончания конференции. Появившийся перед публикой бельгийский делегат продемонстрировал только что подписанные документы. На радостях были пущены ракеты. Город и лодки на озере были иллюминованы. Чемберлен в беседе с представителями печати заявил, что «Локарно осветит сердца и умы людей». Он счастлив тем, что дружба с Францией укреплена, что решимость Англии защищать неприкосновенности франко-бельгийских границ торжественно заявлена и что произошло примирение с Германией. Редакционной статье о Локарно «Times» дал высокопарное заглавие: «Достигнут мир соблюдена честь». Консервативная газета «Daily Mail» приветствовала гарантийный пакт как «пакт примирения».

В менее бравурном тоне характеризовали итоги Локарнской конференции французские газеты. Официоз Министерства иностранных дел Франции «Temps» меланхолически заявлял: «Мы далеки от мира, предусмотренного Женевским протоколом». Конечно, дело было не в Женевском протоколе. Разочарование французской дипломатии объяснялось проще. Ей не удалось добиться обещанной когда-то англо-американской гарантии. Ей пришлось мириться с тем, что в Локарнском пакте Франция и Германия рассматривались как политически равноправные стороны. Гарантами, блюстителями этого пакта, в некотором роде арбитрами между его участниками становились торжествующая Англия и покровительствуемая ею Италия, так недавно отклонившая сотрудничество с Францией. В довершение всего ни Англия, ни Италия не пожелали распространить свои гарантии на восточные границы Германии; там, в самом тревожном соседстве с ней, оставались союзники Франции Чехословакия и Польша. Естественно, что французская дипломатия не могла отнести Локарнские соглашения к разряду своих побед.

В отличие от Версальского договора Локарнские соглашения были заключены с Германией, как с равноправной стороной. Германия вводилась в Лигу наций. Ей предоставлялось постоянное место в Совете Лиги наций как одной из великих держав.

Отныне перед германской дипломатией открывалась широкая международная арена. Уже Рапалльский договор поднял её авторитет. После него союзники стали искать примирения с Германией, опасаясь её сближения с Советской Россией.

Что касается Англии, то её дипломатическая победа в Ло-карно была совершенно очевидной. Английская дипломатия в основном направляла переговоры о гарантийном пакте. Она отклонила невыгодные для Англии требования Франции, Германии, Польши и Италии. Она помешала непосредственным переговорам Франции с Германией. Её рукой Германия была отделена от России и введена в Лигу наций в качестве противовеса Франции и участника того европейского концерта, в котором дирижёрская палочка сохранялась за британской дипломатией. Ей же удалось сыграть роль покровительницы Италии: именно Англия предоставила этому «обиженному» государству почётное положение второго гаранта Рейнского пакта.

1 декабря 1925 г. Локарнские соглашения были окончательно подписаны в Лондоне. Вскоре они были ратифицированы парламентами стран, участвовавших в пакте.

Включение Германии в европейский концерт создавало иллюзию, будто Европа становится на путь умиротворения. Но в том же 1925 г., в докладе на XIV съезде ВКП(б), и затем через два года, на XV съезде ВКП(б), анализируя всё возраставшие противоречия в мировой политике капитализма, товарищ Сталин подчеркнул, что «система Локарно», при «дух Локарно» и т. д., — что сто, как не система подготовки новых войн и расстановки сил для будущих военных столкновений? Товарищ Сталин предупредил, что Локарнские соглашения не внесли по сравнению с Версалем ничего принципиально нового, что устранило бы то «зерно войны», которое, по словам Ленина, таил в себе Версальский мир.

«Что касается Локарно, — говорил товарищ Сталин на XIV съезде, — то оно является лишь продолжением Версаля и оно может иметь своей целью лишь сохранение „статус-кво”, как выражаются на дипломатическом языке, т. е. сохранение существующего порядка вещей, в силу которого Германия есть побеждённая страна, а Антанта — победительница». Но с таким положением империалистическая Германия, растущая и идущая вперёд, помириться не могла и не хотела. Наоборот, она смотрела на Локарнские соглашения только как на временную отсрочку тех своих реваншистских планов, которые она не переставала таить и лелеять со времени Версальского мира.

«Локарно чревато новой войной в Европе», — развивал товарищ Сталин свою мысль. «Если раньше, после франко-прусской войны вопрос об Эльзас-Лотарингии, один из узлов существовавших тогда противоречий, послужил одной из серьёзнейших причин империалистической войны, то какая гарантия, что версальский мир и его продолжение — Локарно, узаконяющие и юридически освящающие потерю Германией Силезии, Данцигского коридора и Данцига, потерю Украиной Галиции и Западной Волыни, потерю Белоруссией западной её части, потерю Литвой Вильно и проч. — какая гарантия, что этот договор, искромсавший целый ряд государств и создавший целый ряд узлов противоречий, что этот договор не разделит судьбу старого франко-прусского договора, отторгнувшего после франко-прусской войны Эльзас-Лотарингию от Франции? Такой гарантии нет и не может быть».

Советско-германский договора (24 апреля 1926 г.). Заключение гарантийного Рейнского пакта дипломатическими кругами Западной Европы расценивалось как поворот Германии в сторону «западной ориентации». Однако германская дипломатия в целях маскировки отрицала этот поворот. В беседе с журналистами во время Локарнской конференции Штреземан заявил: «Неправильно думать, что Германия должна выбирать между западной и восточной ориентациями. Германия хочет сохранить добрые отношения со всеми государствами».

В ряде дипломатических бесед, в официальной и полуофициальной переписке с советским правительством германское правительство всячески заверяло его в неизменности своей лойяльной и благожелательной к СССР позиции.

Однако план Дауэса и гарантийные переговоры ставили под сомнение верность Германии «политике Рапалло». Рапалльский договор открывал перспективы экономического сотрудничества Германии с Советской Россией. Однако взаимоотношения Германии и СССР резко ухудшились, когда Локарно создало прямую угрозу политической изоляции СССР.

В разгар локарнских переговоров советское правительство воспользовалось поездкой народного комиссара иностранных дел на лечение на германские курорты, для того чтобы в личных беседах с руководителями германской политики выяснить перспективы будущих германо-советских отношений. В этом плане советской дипломатией выдвинуто было предложение закрепить эти отношения новым договором — о дружбе и нейтралитете.

Штреземан сделал всё возможное, чтобы уклониться от советского предложения. Он ссылался на то, что Германия хочет сперва закончить переговоры об экономическом соглашении с Россией, начатые в конце 1924 г. Штреземан предлагал ограничиться тем, чтобы предпослать этому будущему экономическому договору некоторое общее политическое вступление. Он заверял, что на большее Германия не может пойти, поскольку сама ведёт переговоры о западном гарантийном пакте. Наконец, Штреземан ссылался и на то, что договор о нейтралитете якобы несовместим с членством в Лиге наций. Советская дипломатия возражала. Она указывала, что в уставе Лиги наций нет запрета заключать договоры о нейтралитете: члены Лиги наций обязаны лишь доводить до сведения Лиги о всех заключённых ими политических соглашениях.

Со своей стороны советская дипломатия предостерегала Германию против статьи 16 устава Лиги наций. Она доказывала, что принятие этой статьи может вовлечь Германию в блок, направленный против СССР. Германская дипломатия уверяла, что эти опасения не имеют оснований. Во-первых, германское правительство сопровождает принятие статей 16 и 17 оговорками, в которых требует учесть безоружность Германии и особенности её географического положения. Во-вторых, самое при-1енение этих статей может иметь место лишь при единогласном Решении участников Лиги. Германское вето всегда может воспрепятствовать любому выступлению против СССР. Вообще Германия отнюдь не обязывается автоматически принимать участие в санкциях. Поэтому нельзя считать твёрдо установленным что следствия, вытекающие из статей 16 и 17, могут создать непреодолимые препятствия для поддержания германо-русских взаимоотношений.

Чувствуя, что советская дипломатия разоблачает двойную игру Германии, руководители германской внешней политики начинали проявлять нервозность. Во время прений в Рейхстаге о гарантийном пакте Штреземан с раздражением заявлял, что «надо покончить с истерическими воплями недоверия •со стороны России».

Отрицая поворот Германии к антисоветской западной ориентации, Штреземан бросил знаменательную фразу: «В конце концов не мы одни стоим перед вопросом, как нам устроить свою жизнь с Россией. Об этом мы высказывались уже до пресыщения. Но и России со своей стороны надлежало бы дать заверение, что она не нарушит мир в Европе».

Замечание Штреземана, что «нарушителем мира» после Локарно может явиться Советская Россия, было не случайно. Его слова перекликались с антисоветскими выступлениями империалистических кругов не только Германии, но и Англии и Франции. «Локарнский договор, — заявлял Чемберлен, вторя Штреземану, — это мирный пакт. Изображая его как военный договор, Россия ведёт политику, явно направленную к нарушению европейского мира».

Много усилий понадобилось советской дипломатии, чтобы добиться от немцев согласия заключить хотя бы советско-германский экономический договор. Документ этот был подписан 12 октября 1925 г.

В общей части этого договора были изложены основные условия, регулирующие экономические отношения между Германией и СССР. Затем следовало соглашение о пребывании граждан одного государства на территории другого. Далее в договоре содержались соглашения о мореплавании, о железнодорожном сообщении, о налогах, о ветеринарных мероприятиях.

После заключения экономического договора советская дипломатия считала уместным вновь поставить вопрос о политическом пакте между СССР и Германией. Но эта идея попрежнему встречала возражения со стороны германского правительства. Штреземан предлагал не формальный политический договор» а двусторонний протокол. Предложенный им проект такого документа содержал специальную оговорку о позиции Германии в отношении СССР в случае конфликта между СССР и западными державами. «Если бы — чего германское правительство не допускает, — гласил проект протокола, — в рамках Лиги наций возникли какие-либо попытки, которые, в полном противоречии с основной идеей мира, были бы направлены против России, Германия не только к ним не присоединится, но будет им противодействовать».

Несмотря на все свои заверения, германская дипломатия упорно не соглашалась зафиксировать обязательство о нейтралитете Германии в случае войны европейских держав с Советским Союзом. Штреземан и статс-секретарь Шуберт утверждали, что не могут формально гарантировать нейтралитет Германии, если Лига наций признает СССР «нападающей стороной». При этом Шуберт оставлял за Германией право решать, кто именно является нападающей стороной и представляет ли нападение на СССР со стороны третьей державы «акт неспровоцированной агрессии».

Советская дипломатия отказывалась принять такие формулировки. Она усматривала в них двойную игру Штреземана. Так оно и было в действительности. Как выяснилось впоследствии из неосторожно опубликованного интервью Шуберта в газете «Excelsior» от 7 марта 1927 г., Германия как раз в это время вела переговоры с Францией о том, что в случае войны Польши с Советским Союзом она обещает пропустить на помощь полякам французские войска через германскую территорию.

При этих условиях советская дипломатия не могла не настаивать на принятии её поправок к статьям договора, трактующим вопросы нейтралитета, определения нападающей стороны и т. д.

Настойчивость и твёрдость советской дипломатии преодолели все ухищрения немцев. 24 апреля 1926 г. «договор о дружбе и нейтралитете между Германией и СССР» был, наконец, подписан. В тексте договора указывалось, что правительства СССР и Германии, руководимые желанием содействовать сохранению всеобщего мира, согласились на основе полного доверия и сотрудничества закрепить существующие между ними дружественные отношения заключением особого договора, в основе которого остаётся ранее заключённый Рапалльский договор. В статье 2 оговаривалось, что в случае нападения на одну из оговаривающихся сторон, несмотря на её миролюбивый образ действия, третьей державы другая сторона должна будет соблюдать нейтралитет. Кроме того, статьёй 3 договора устанавливалось взаимное обязательство сторон не примыкать к коалиции, образованной третьими державами с целью подвергнуть Анемическому или финансовому бойкоту одну из договаривающихся сторон.

Как статья 2, так и статья 3 вполне определённо имели в виду ограничить действия обязательств статьи 16 устава Лиги наций, которые могли втянуть Германию в коллективное выступление капиталистических держав против Советского Союза.

Заключение германо-советского договора явилось, несомненно, победой советской дипломатии. Им создавался некоторый противовес позиции европейских держав, устранивших Россию от участия в гарантийном Рейнском пакте. Этим значительно притуплялось антисоветское остриё Локарнских соглашений.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

НЕУДАЧА ПОЛИТИКИ «ЗАМИРЕНИЯ» ЕВРОПЫ ПОСЛЕ ЛОКАРНО

(1925 г.)

Обострение империалистических противоречий после Локарно. Локарнские соглашения явились кульминационным моментом той политики «замирения» Европы, которая началась с принятия плана Дауэса, — такова была общая оценка Локарно в буржуазной печати.

Чемберлен называл Локарнский договор «водоразделом между годами войны и годами мира». В передовой статье от 1 декабря 1925 г. английская газета «Morning Post» писала: «Локарнский пакт нужно признать наиболее серьёзным достижением дипломатии в деле замирения и восстановления Европы со времени перемирия».

На митинге «Друзей Лиги наций» в Манчестере 11 ноября 1925 г., в связи с годовщиной перемирия с Германией, бывший министр лорд Грей выразил надежду, что Локарно предотвратит опасность образования новых военных блоков. «Объединив Францию и Германию в одной группе, — заявил Грей, — Локарно устранит угрозу возникновения в Европе двух дипломатических групп, как это было тогда, когда Франция создавала один, а Германия другой блок».

В действительности умиротворение Европы достигнуто не было. В среде самих держав, подписавших Локарнский пакт, продолжали углубляться непримиримые противоречия.

Во взаимоотношениях Англии и США Локарно явилось переломным моментом. Добившись победы над Францией, британская дипломатия не стремилась с прежним рвением к дальнейшему сближению с Америкой. Сказалось и недовольство английских кругов проникновением американского капитала в британские колонии. Временное англо-американское сотрудничество всё более уступало место острым трениям между обеими державами.

Особенно резко обострились после Локарно отношения между Англией и Францией.

В Англии почти демонстративно не считались с французскими требованиями в отношении Германии. Официозная газета «Times» не стесняясь писала, что после Локарно Франция и Германия «находятся в совершенно одинаковом положении». Хотя Остин Чемберлен и оговаривался в своих выступлениях насчёт «неизменности дружбы с Францией», но тем не менее он же заявлял: «Теперь нет больше союзников, этот военный термин следует вычеркнуть из политического лексикона».

Позиция Англии вызывала растущее недовольство во Франции. В противовес британской политике англо-германского сотрудничества французская дипломатия встала на путь сближения с Германией. К этому её толкало также стремление освободиться от английской опеки.

Германская дипломатия со своей стороны спешила использовать эти новые тенденции во французской политике. Она с готовностью шла на сближение с Францией, полагая усыпить этим бдительность своего противника и разрешить в пользу Германии ряд важных экономических и политических проблем.

Прежде всего стало развиваться франко-германское хозяйственное сближение.

Создание мощного объединения, в состав которого вошли бы французские металлопромышленники и немецкие магнаты угля, представлялось наиболее естественным шагом. Ещё летом 1924 г. в Эссен прибыл представитель Комите де Форж, чтобы выяснить возможность непосредственных переговоров с германскими капиталистами. Вскоре развернулись переговоры в Берлине, Брюсселе и Париже; в них включался всё больший круг промышленников и политиков. Результатом переговоров явился ряд таких крупных экономических соглашений, как «стальной пакт» (30 сентября 1926 г.), «железный пакт» (6 ноября 1926 г.) и др.

Французская дипломатия охотно поддерживала попытки соглашения между германскими и французскими промышленниками. Таким путём без применения военной силы разрешалась столь важная проблема, как сочетание хозяйственных ресурсов Франции и Германии. Это могло помешать Англии установить своё экономическое и политическое преобладание в Европе. Наконец, на путь хозяйственной сотрудничества с руководителями германской промышленности и банков толкало французов и финансовое положение их страны.

Новые тенденции французской внешней политики были неприязненно встречены британской дипломатией. Действительное сотрудничество недавних врагов не входило в её расчеты. Оно лишило бы Англию роли арбитра в европейских делах, франко-германское сближение было опасным для Англии и с экономической стороны. Оно поставило бы под угрозу её европейские рынки и затруднило бы возможности конкуренции для английской металлургии.

Для того чтобы помешать практической реализации нового курса Франции в отношении Германии, Англия активизировала свою политику сотрудничества с немцами. Она охотно оказывала дипломатическую поддержку Германии, навязывая ей свою дружбу взамен франко-германского сближения. Германская дипломатия получила благодаря этому дополнительные возможности для разрешения в свою пользу ряда международных проблем.

Англо-итальянское сближение после Локарно. Одновременно Англия встала на путь поддержки итальянской политики, поскольку последняя направлена была против Франции. Англо-итальянское сближение явилось серьёзным фактором международной политики уже в Локарно. После Локарно оно стало развиваться значительно быстрее.

Италия охотно шла на сближение с Англией. Локарнский договор ничего осязательного ей не дал. Муссолини пришлось удовлетвориться предложением Англии стать её согарантом в Рейнском пакте. Однако за свою поддержку Англии против Франции Муссолини рассчитывал получить более ощутительные выгоды.

В начале декабря 1925 г. состоялось свидание Чемберлена с Муссолини в Рапалло. В результате этой встречи на свет появился ряд дипломатических документов, в которых отразилось содержание переговоров.

14 — 20 декабря произошёл обмен нотами между британским послом в Риме Грэхемом и Муссолини по абиссинскому вопросу. Ещё в ноябре 1919 г. итальянское правительство обращалось к Англии с просьбой предоставить Италии ряд 8кономических и политических позиций в Абиссинии. Тогда это ходатайство было отвергнуто. Теперь Англия ввиду отношений «взаимного доверия, установившихся таким счастливым образом между обоими правительствами», соглашалась полностью удовлетворить все пожелания Италии.

Муссолини ответил на этот шаг британской дипломатии выражением своей благодарности. Но англо-итальянской сделке воспротивился абиссинский негус Хайле Селасие I. Он обратился к Лиге наций с протестом, заявляя, что считает недопустимым соглашение третьих держав за счёт Абиссинии.

Твёрдая позиция абиссинского правительства заставила Англию и Италию выступить с заверениями, что они отнюдь имели в виду раздела Абиссинии.

Протест Абиссинии в Лиге наций дал повод итальянской печати открыть яростную кампанию против «козней» Франции. Особенно резко итальянская печать обвиняла французскую дипломатию в том, что якобы она указала Абиссинии «дорогу в Женеву» и тем создала «опасный прецедент».

Однако Абиссинию поддержали и США. Италии пришлось отступить. Она завязала прямые дипломатические переговоры с Абиссинией.

27 января 1926 г. между Англией и Италией было заключено соглашение по вопросу о военных долгах. Англия предоставила Италии ряд серьёзных льгот по выплате итальянских долгов, образовавшихся в годы первой мировой войны. Это соглашение несколько улучшило финансовое положение Италии.

Английская дипломатия способствовала также заключению «договора о дружбе» между Италией и Испанией, подписанного 16 октября 1926 г. Французская пресса утверждала, что между Италией и Испанией был заключён секретный военный договор, в основе которого лежал проект передела французских колоний в Северной Африке. Испанское правительство якобы обещало Италии предоставить в её распоряжение в случае войны Балеарские острова — важную стратегическую позицию в западной части Средиземного моря.

Дипломатическая поддержка Италии со стороны Англии этим не ограничилась. Летом 1926 г. в югославские порты Адриатического моря под предлогом дружественного визита прибыла сильная английская эскадра. Цель этого визита заключалась в том, чтобы продемонстрировать Югославии — союзнице Франции — морское могущество Англии и повлиять на «выбор ориентации» этим балканским государством.

Противодействуя наступлению Англии и Италии, французская дипломатия прилагала все усилия к тому, чтобы восстановить свои позиции на Балканах и в Средиземном море. С этой целью она вступила в переговоры с рядом балканских стран, а также с Турцией. 30 мая 1926 г. была подписана франко-турецкая конвенция о дружбе. Англия ответила на этот шаг заключением дружественного договора с Турцией от 5 июня того же года.

Через несколько дней был заключён франко-румынский договор о дружбе, а позднее союзный договор Франции Югославией. Но Италии удалось оторвать Румынию от Малой Антанты и заключить с ней 16 сентября 1926 г. договор о «дружбе и сердечном сотрудничестве».

Одновременно итальянская дипломатия усилила нажим на Албанию. В результате между Италией и Албанией был подписан 27 ноября 1926 г. так называемый Тиранский пакт «дружбы и безопасности». Этим пактом Италия гарантировала «помощь» Албании. Под таким предлогом Италия получала возможность в случае нужды ввести свои войска в Албанию. Тиранский пакт, таким образом, был по существу договором о протекторате.

Заключение итало-албанского пакта усилило изоляцию Югославии. Её пресса открыла кампанию против Италии и Англии, требуя сближения с СССР. «На Балканах господствуют Англия и Италия. Малая Антанта разрознена. При таких условиях Югославия должна искать дружбы. Путь к этому лежит через восстановление дипломатических отношений к Россией», — писала хорватская газета «Югославский Ллойд».

30 сентября 1926 г. состоялась новая встреча Чемберлена с Муссолини в Ливорно. Она означала дальнейшее укрепление англо-итальянского сотрудничества в вопросах средиземноморской и общеевропейской политики.

Позиции Италии в Юго-Восточной Европе были ещё более укреплены заключением 5 апреля 1927 г. договора о дружбе с Венгрией.

Успехи итальянской внешней политики, достигнутые при содействии Англии, способствовали дальнейшему развитию агрессивности итальянского империализма.

В 1925 — 1926 гг. Италия достигла значительных результатов в завоевании рынков на Балканах, в Малой Азии и Северной Африке. Доля участия Италии в импорте Болгарии, Греции, Румынии, Югославии, Турции возросла в два-три раза по сравнению с довоенным временем. Но Балканы не разрешали для итальянского империализма ни проблемы рынков сбыта, ни особенно проблемы сырья. Не имея собственных сырьевых ресурсов, Италия вынуждена была ввозить уголь, нефть, руду, хлеб, лес, промышленное сырьё. Колонии Италии не могли удовлетворить её потребностей. Острая потребность в сырье и сбыте толкала итальянский империализм на путь дальнейшей экспансии в бассейне Средиземного моря.

Осуждая пассивность старой итальянской дипломатии, Муссолини противопоставлял ей план решительной активизации внешней политики Италии. Провозгласив содержанием своей внешнеполитической деятельности борьбу за создание «велики Италии», он возвещал «восстановление Римской империи». Версальскую систему, которая отодвинула Италию на второй план, он объявлял «национальным врагом» Италии. Лигу наций как творение Версаля Муссолини демонстративно игнорировал, хотя Италия официально состояла её членом.

Основная цель внешней политики итальянского фашизма заключалась в завоевании господства на Средиземном море. Программа действий итальянской дипломатии в этом направлении была определена в следующих десяти пунктах:

1. Признание центрального положения Италии в Средиземном море.

2. Участие Италии в администрации Танжера.

3. Урегулирование положения итальянцев в Тунисе.

4. Уточнение границ между французскими и итальянскими колониями в Африке.

5. Признание первенствующей роли Италии на Балканах.

6. Предоставление Италии возможностей расселения избыточного населения.

7. Пересмотр мандатов.

8. Признание необходимости для Италии расширения рынков сбыта.

9. Запрещение политической деятельности итальянских эмигрантов во Франции.

10. Охрана национальных интересов итальянцев, живущих во Франции.

Особенно добивалась Италия Туниса. Она ссылалась при этом не только на свои «исторические» права на эту бывшую римскую провинцию (Карфаген), но и на то, что итальянцев в Тунисе больше, чем французов. Крайнее недовольство вызывали в Италии действия французских властей в Тунисе, принуждавших итальянцев выполнять «декрет о натурализации» и отказываться от итальянского подданства.

Агрессивные замыслы итальянской дипломатии направлены были не только на западные секторы Средиземного моря. Они распространялись на Адриатическое и Эгейское моря, на Дунай и на Балканы.

Остров Родос у берегов Малой Азии был превращён Италией в военно-морскую базу и представлял прямую угрозу Турции. Муссолини не раз высказывал намерение захватить Адалию, которую итальянские войска оккупировали в 1920 г., но в том же году под давлением союзников эвакуировали.

В 1926 г. во главе итальянского флота Муссолини отправился в Ливию. В этот момент английский посол в Турции вёл переговоры о Мосуле. Турецкая печать расценивала эту военную прогулку как демонстрацию против Туниса и одновременно против самой Турции, от которой Англия добивалась уступок в мосульском вопросе.

Фашистская печать уже в 1925 г. откровенно высказывалась, что для осуществления своей программы Италия неизбежно должна будет вести войну. Раньше других ей придётся столкнуться с Францией. «Дилемма следующая: либо Франция объявит войну Италии, и тогда французы не смогут получить помощи от своих африканских владений, ибо мм перережем их коммуникации; либо Франция будет воевать я стороне Италии, но тогда мы потребуем определённой компенсации за этот союз: Франция должна будет добровольно отказаться в вату пользу от доброй половины своих африканских и азиатских владений», — заявляла газета «Impcro» б февраля 1925 г.

Подготовка к новой войне стала открытой и официальной программой фашистской партии и правительства Италии в 1926 г. «Восемь миллионов итальянцев готовы броситься в бой!», «Война — это огонь очистительный, она исцеляет дух нации», «Наши взоры обращены на Восток!» — такими лозунгами итальянская пресса определяла новый курс внешней политики Италии. В начале 1926 г. Муссолини заявил в Парламенте, что считает итальянскую нацию в состоянии перманентной войны.

Средиземноморская проблема. Муссолини любил повторять, что в Средиземном море Италия может быть либо властительницей, либо пленницей. Эта «воля к господству» на Средиземном море, которую Муссолини декларировал в своих напыщенных выступлениях на фашистских митингах, практически сводилась к четырём проблемам: 1) борьбе с влиянием Франции в Юго-Восточной Европе, 2) подавлению как славянского, так и германского «духа» (т. е. политического и культурного влияния) на этой же территории, 3) овладению всей Северной Африкой и 4) усилению итальянского влияния на Ближнем Востоке. В осуществлении этих задач Италия встречала немало препятствий. Средиземноморская проблема издавна была одной из самых сложных. Она сводилась к борьбе за господство на берегах Средиземного моря и за обладание кратчайшим путём из Европы в Азию. Особенно большое значение это имело для Англии. Охраняя кратчайший путь в Индию, Англия усиленно укрепляла свои важнейшие стратегические позиции на Средиземном море: Гибралтар, Мальту, Кипр, Суэц, Александрию, Хайфу, Аден и другие порты. В начале 1924 г. английское адмиралтейство переместило в Средиземное море из Атлантического океана значительную часть английского флота. Английские морские базы на Средиземном море были укомплектованы усиленными воздушными эскадрами.

Наиболее опасным соперником в Средиземном море после войны англичане считали Францию. Для неё Средиземное море также представляло важнейший путь к её колониальным владениям в Северной и Экваториальной Африке.

Франция стремилась укрепить свои морские базы, расположенные поблизости от английских. Так, против Мальты усиливалась Бизерта, против Порт-Саида — Александретта. Франция увеличивала в Средиземном море свой подводный и воздушный флот, строила новые подводные военные корабли.

Таким образом, оказывая дипломатическую поддержку Италии, Англия вела борьбу против Франции в бассейне Средиземного моря. Это, разумеется, вовсе не означало, что британская дипломатия собиралась поступиться своими интересами в пользу Италии,

Локарнская политика «замирения» обусловила дальнейшую перегруппировку сил на мировой арене. Она вела к созданию блоков и комбинаций, вызывавших новое обострение империалистические противоречий, порождавших новые агрессивные планы, которые могли содействовать приближению войны.

«Относительная стабилизация и так называемое „замирение” Европы под гегемонией англо-американского капитала, — отмечала резолюция XIV съезда ВКП(б), — привели к целой системе экономических и политических блоков, последним из которых является конференция в Локарно и так называемые „гарантийные договоры”, остриём своим направленные против СССР. Эти блоки и договоры, прикрываемые якобы пацифистской Лигой наций и фальшивой шумихой II Интернационала о разоружении, означают по сути дела не что иное, как расстановку сил для новой войны».

Политика Штреземана после Локарно. Политика «замирения» оказалась несостоятельной прежде всего в отношении Германии. Формально Локарнские соглашения были приняты германскими правящими кругами. Правда, нацисты и другие реакционно-националистические партии разыграли комедию шумной оппозиции против Локарно, но гарантийный пакт был ратифицирован Рейхстагом.

Однако германские правящие круги по-своему понимали значение Локарнских соглашений для политики «возрождения» Германии.

Выступая на заседании Рейхстага 24 ноября 1925 г., Штреземан убеждал германскую буржуазию не требовать немедленного результата его борьбы за «возрождение» Германии, а вооружиться выдержкой и терпением. Он уверял, что так называемый «дух Локарно» означает для Германии новую фазу борьбы против Версальского договора на путях активной международной политики Германии. «Значение духа Локарно в том,— говорил Штреземан, — что отныне уже нет германского вопроса, а есть европейский и международный вопрос. Политика Локарно исключает политику насилия в отношении Германии. Локарно означает возрождение немецкой свободы».

В частной корреспонденции, которую вёл Штреземан в этот период с виднейшими представителями германского империализма, он высказывался гораздо более откровенно относительно использования Локарнского пакта для возрождения экономической и военно-политической мощи Германии. Штреземан сравнивал Локарно с временным перемирием для накопления сил к будущей войне. «Я предвижу в Локарнском пакте получение Рейнской области и возможность возвращения немецких территорий на Востоке», — писал Штреземан 27 ноября 1925 г. депутату Неделю, представителю реваншистских кругов Германии.

Замыслы Штреземана понимали и одобряли такие виднейшие представители германского империализма, как, например, князь Бюлов. В письме его к Штреземану от 26 декабря 1925 г. Локарнский пакт изображался как «краеугольный камень мирного восстановления Германии». «Будучи в борьбе с обоими полушариями и окружённые со всех сторон, мы долго не продержимся, — писал Бюлов, — но теперь время за нас. Ненависть, гнев и злые страсти не должны нами руководить. Теперь на базе новых возможностей можно итти вперёд. Но перед нами должны итти осторожность, терпение, выдержка», французский журналист Жорж Блондель, часто встречавшийся со Штреземаном, рассказал в своей книге «Триумф германизма» о замыслах германской дипломатии в этот период.

«Считая себя, вероятно, первым дипломатом в Европе, — писал Блондель, — Штреземан надеялся достигнуть при помощи дипломатии нужных ему результатов. Он понимал, что новая война была бы сейчас для Германии катастрофой. Он пытался подготовить почву для пересмотра договоров и такой организации Европы, в которой Германия играла бы главную роль». В основе всех планов Штреземана была одна цель — уничтожение Версальского договора.

Штреземан никогда не имел в виду лойяльно соблюдать Локарнские соглашения. Он стремился прежде всего к фактической отмене военного раздела Версальского договора; уничтожение междусоюзнического контроля и эвакуация Рейнской области являлись для него первым шагом в этом направлении, Штреземан надеялся также использовать для этой цели Лигу наций, будучи убеждён, что Германия в любой момент покинет Лигу, если та отвергнет идею мирной ревизии договоров. «Штреземан не питал доверия ни к Лиге наций, ни к Англии, — рассказывает Блондель. — Но он был дипломатом по темпераменту и в желал политики катастроф. „Скажите вашим соотечественникам, — вкрадчиво заявил он мне однажды, — что Франция должна помочь восстановлению Германии. Это выгодно также и для неё. Нужно предать многое забвению. Война есть война. Она всегда приводит к разрушениям”».

«Густав Штреземан был для нас опасным противником, — заключал Блондель, — хотя его политика по внешним признакам и отличалась от гитлеровской, он подготовил путь Гитлеру».

Советско-германские отношения после Локарно. Наряду с «замирением» буржуазной Европы локаринская политика предусматривала организацию антисоветского блока, в котором видное место должна была занять Германия. Об этом достаточно откровенно заявляли многие политические деятели Англии и Франции. Ормсби Хор говорил, например: «Конференция и Локарно должна была решить вопрос, будет ли Германия «читать свою судьбу связанной с судьбой великих держав или же она будет работать вместе с Россией... Значение Локарно огромно... Оно означает, что нынешнее германское правительство отходит от России и связывает свою судьбу с западными державами».

В принципе Германия ничего не имела против участия в антисоветском блоке. Но в условиях, когда её вооружённые силы ещё только восстанавливались, всякого рода военные комбинации могли иметь для неё лишь перспективное значение. Подчинять же свою политику интересам других стран, играть роль «континентальной шпаги» для кого-либо немцы не хотели. Притом непосредственные экономические интересы Германии вынуждали её придерживаться пока добрососедских отношений с СССР. Наконец, германская дипломатия охотно пользовалась угрозой своего дальнейшего сближения с СССР в целях шантажа и давления на политику западноевропейских держав. Участвуя в локарнских переговорах, Германия не забывала о задаче упрочить свои экономические связи с СССР. 12 октября 1925 г. в Москве, за 4 дня до подписания Локарнских соглашений, она заключила с СССР экономический договор, регулировавший ряд важных хозяйственных и юридических вопросов. Одновременно германский банк подписал соглашение с советским торгпредством в Берлине о предоставлении СССР краткосрочных кредитов.

Вскоре после Локарнской конференции возник вопрос о вступлении Германии в Лигу наций. Этот вопрос обсуждался уже во время переговоров, происходивших с 9 февраля до 16 октября 1925 г. сначала между Францией и Англией, а затем между этими двумя державами и Германией. Союзники настаивали, чтобы Германия вошла в Лигу наций и безоговорочно приняла на себя соблюдение всех обязательств её устава.

Вступление Германии в Лигу наций могло явиться новым шагом на пути к созданию антисоветского блока. Содержание статьи 16 статута Лиги было таково, что она могла служить орудием стран-победительниц для использования Германии в войне против СССР. Ввиду этого советская дипломатия сочла необходимым принять предупредительные меры.

23 ноября 1925 г. заместитель народного комиссара иностранных дел Литвинов сделал заявление представителям иностранной печати об отношении СССР к Лиге наций.

«От того, что в неё (Лигу) вступает сейчас Германия, страна побеждённая и в военном отношении слабая, — гласило заявление, — не изменится характер Лиги, в которой некоторые державы рассчитывают лишь использовать Германию как сотрудницу в осуществлении своих планов вообще и вражеских замыслов против Союза ССР в частности.

Советское правительство больше, чем какое-либо другое правительство, заинтересовано в упрочении мира на основе независимости и самоопределения всех народов. С этой точки зрения оно приветствовало бы создание международной организации, в которой и через которую каждый народ мог бы осуществлять национальные суверенные права, и все народы могли бы улаживать возникающие между ними трения мирным путём. Но советское правительство меньше всего рассматривает существующую Лигу наций как приближение к такой организации. Лига наций до сих пор ни в малейшей степени не оправдала тех ожиданий, тех надежд, которые на неё возлагались сторонниками её...»

Вступление Германии в Лигу наций. Германия вступила в Лигу наций с целью получить одинаковые права с другими державами. Она рассчитывала добиться в Лиге отмены военных статей Версальского мирного договора и легализации своих вооружений. Вопрос о советско-германских отношениях стал предметом торга между Германией и западными державами. Германское правительство рассчитывало добиться этим путём выгодных условий приёма Германии в Лигу наций и осуществления своих домогательств по пересмотру договоров.

Прежде всего Германия требовала, чтобы ей было предоставлено постоянное место в Совете наряду с Англией, Францией, Японией, Италией. Это было ей обещано. Однако оставался открытым вопрос, получат ли одновременно с Германией какие-нибудь другие державы постоянные места в Совете Лиги.

Оказалось, что наряду с Германией на место в Совете Лиги претендуют Польша, Испания, Бразилия. Это сразу осложнило вопрос. Прежде всего Германия выступила очень резко против предоставления места в Совете Польше. Германская дипломатия доказывала, что предоставление Германии постоянного места в Совете вовсе не должно сопровождаться общей реорганизацией Совета. Франция поддерживала Польшу. Шведская делегация была вообще против увеличения мест в Совете Лиги. Английская делегация добивалась приёма Германии в Совет Лиги без дальнейших изменений его состава. Пришлось созывать не только специальную сессию Совета Лиги наций, но и отдельные совещания держав, подписавших Локарнский пакт. Завязались дипломатические переговоры. Лорд д'Абернон пытался убедить Штреземана пойти на уступки, но встречал с его стороны упорное сопротивление. 22 февраля 1926 г. в своём дневнике английский посол записал: «В английском Министерстве иностранных дел считают, что немцы поступают очень глупо, выступая противниками Польши в то время, когда и без них она бы встретила надлежащее сопротивление. Но я сомневаюсь, чтобы при отсутствии столь энергичного протеста со стороны Германии против расширения Совета это предложение встретило эффективное противодействие»

Штреземан решительно заявил английскому послу, что пока за Германией не будет обеспечено постоянное место в Совете Лиги наций, германская делегация в Женеву не поедет.

Мало того, немцы прибегли к обычному для них шантажу, Как сообщает д'Абернон, германская дипломатия (после неудачной попытки в марте месяце получить постоянное место в Совете Лиги) угрожала не только снятием вопроса о вхождении Германии в Лигу наций, но и дальнейшим сближением с Россией. «Было, может быть, неизбежно, — замечает д'Абернон в дневнике от 5 апреля 1926 г., — что серьёзная неудача, испытанная Германией на пороге Лиги, заставила германское общественное мнение и вождей немецкого народа снова обратить свои взгляды на Восток и вернуться к традиционной политике перестраховки».

Штреземан уверял даже, что именно затянувшаяся дискуссия по вопросу о вступлении Германии в Лигу наций способствовала скорейшему заключению весной 1926 г. советско-германского договора.

Перед столь решительным натиском немцев, использовавших свои отношения с СССР для давления на позицию государств-победителей, английская дипломатия пошла на уступки. Она высказалась за предоставление Германии постоянного места в Совете и создание в нём ещё одного непостоянного места, которое должно быть предоставлено другим членам Лиги по усмотрению Совета. Был предрешён также вопрос о снятии с Германии военного контроля.

Таким образом, Германия вошла в Лигу наций наравне с великими державами. 10 сентября 1926 г. появление германской делегации в зале заседаний Лиги наций было встречено овацией. В своей книге «Франция — Германия в 1918 — 1934 гг.» поклонник и прислужник Германии Фернанд де Бринон, ставший впоследствии прямым агентом Гитлера, восторженно воспевает мастерство дипломатической маскировки Штреземана. «С удивительным искусством, — пишет он, — Штреземан воспользовался моментом в своей приветственной речи, чтобы превознести Лигу наций и её заслуги в деле упрочения мира. Он говорил об искреннем желании Германии мирно сотрудничать со всеми народами. „Германия, — заявил Штреземан, — готова с настоящего момента помогать Лиге наций осуществлять всё, что есть самого благородного в её программе”».

Свидание в Туари. Во время сессии Лиги наций в сентябре 1926 г. произошло секретное совещание Штреземана с министром иностранных дел Франции Брианом. Многим оно представлялось венцом мирных достижений, в духе Лиги наций. На самом деле эта встреча была не чем иным, как разведкой с обеих сторон с целью выяснения возможных перспектив франко-германского сближения. Инициативу непосредственных объяснений со Штреземаном взял на себя Бриан.

В послевоенный период помимо официальных отношений и дипломатических связей между немецким и французским Министерствами иностранных дел поддерживались и неофициальные сношения при помощи всякого рода тайных агентов. Одним из таких посредников был проживавший в Швейцарии профессор Хагенен, бывший преподаватель французского языка в Берлинском университете. После войны на него была возложена миссия поддерживать связь между французской и немецкой тяжёлой индустрией. После ухода этого агента в отставку Комите де Форж подыскал ему заместителя в лице профессора Энара. Этот профессор и организовал встречу Бриана и Штреземана в местечке Туари, вблизи франко-швейцарской границы.

17 сентября 1926 г., скрывая своё свидание от газетных корреспондентов, Штреземан и Бриан окольными дорогами добрались до Туари. Здесь за завтраком в маленьком деревенском отеле они обсудили отношения между Францией и Германией, сложившиеся в результате Локарнских соглашений.

Положение Франции в связи с продолжающимся падением курса франка было в этот момент весьма напряжённым.

При помощи финансовой сделки со Штреземаном Бриан надеялся добиться стабилизации франка. Возможно также, что на соглашение с Германией толкал Бриана и Комите де Форж, заинтересованный в скорейшем создании европейского Стального картеля.

Как рассказывает в своих записках Штреземан, профессор Энар, явившийся к нему для предварительных переговоров, прямо поставил перед ним вопрос о том, согласна ли Германия прийти на помощь Франции в её экономических затруднениях.

Во время свидания в Туари Бриан начал с заявления, что попытки частичного урегулирования франко-германских отношений бесполезны: они таят в себе новые опасности. Необходимо кардинальное разрешение всех вопросов, касающихся Германии и Франции. Бриан сообщил, что готов обсудить условия передачи Германии не только Саарской, но и Рейнской области. Французского министра иностранных дел интересовало, может ли Германия со своей стороны пойти навстречу Франции по ряду экономических и финансовых вопросов.

Штреземан ответил, что соглашение возможно лишь в том случае, если эвакуация Рейнской области будет производиться не частично, но полностью и притом возможно быстрее. Он предложил очистить Рейнскую область от оккупационных войск к 30 сентября 1927 г. Бриан выразил на это принципиальное согласие.

«Итак, я могу констатировать, — осведомился Штреземан, — что вопрос идёт не о сокращении сроков эвакуации, а о немедленном очищении всей области?

Бриан: Само собой. Всё должно быть приведено в порядок и как можно скорее.

Штреземан: Что касается Саарской области, то выкуп рудников Саара предусмотрен Версальским договором».

Относительно стоимости Саарских рудников, пишет Штреземан, после некоторых споров удалось договориться: выкупную сумму определили в размере около 300 миллионов золотых марок. Вопросы, связанные с выпуском железнодорожных облигаций для покрытия германского долга, Штреземан предложил передать на рассмотрение экспертов. Со своей стороны Бриан обещал дать инструкции французскому представителю на конференции послов касательно изучения вопроса о возможности отказа союзников от военного контроля. «Препятствия возникают, — заявил Бриан, — со стороны французского военного министерства: оно мне представило целую папку с актами по поводу столкновений с немцами». Тут же Бриан осведомился, что представляет собой организация «Стальной шлем», которая издаёт какие-то инструкции о стрельбе, о военных манёврах и т. п. «Мои военные меня упрекают, — продолжал Бриан, — что я смотрю на Германию глазами политика и потому не знаю, что там в действительности происходит».

Штреземан ответил, что организация «Стального шлема» представляет опасность скорее для внутреннего порядка в Германии, чем военную угрозу для другой страны.

Бриан: «Я, конечно, не придаю этому особого значения, но избавьте меня от того, чтобы мои военные вечно приходили ко мне с такими разговорами».

Затем Штреземан сам поставил вопрос об Эйпен и Мальмедя (о двух провинциях, отошедших по Версальскому договору к Бельгии). Тут же он передал Бриану доклад о переговорах по этому вопросу с Вандервельде, а также с представителем Бельгии в репарационной комиссии Делакруа. Штреземан спросил Бриана, как относится французское правительство к этим переговорам.

Брцан (возбуждённо): «Как бельгийцы нам говорили, они не вели переговоров официально и не обсуждали серьёзно вопроса о возвращении Эйпен и Мальмеди. Всё это очень не во-время».

В конце беседы Штреземан подчеркнул, что не желал бы укрепления правительства Пуанкаре в случае стабилизации франка.

Штреземан: «Думаете ли вы, что он останется, если мы поддержим мероприятия по стабилизации франка?

Бриан: Пуанкаре, по-моему, долго не продержится. Его кабинет — переходный».

Тут же Бриан дал характеристику Пуанкаре. По его словам, этот человек словно не жил среди людей. Всё у него преломляется сквозь призму юридических формул и политических актов. Он помнит каждую точку и абзац своих нот, но не знает чувств французского народа и не понимает требований времени.

Собеседники поговорили ещё о будущей совместной работе в Лиге наций, о положении в английских колониях, о русском вопросе. Бриан заявил, что не верит, чтобы большевистский режим долго продержался: в частности Украина и Грузия хотят быть самостоятельными.

Спустя несколько дней после свидания со Штреземаном Бриан уехал в Париж. В прессе появилось французское коммюнике о том, что «Совет министров одобрил доклад министра иностранных дел о позиции французской делегации в Женеве и о его свидании со Штреземаном в Туари».

Итоги Туари. Точное содержание переговоров между министрами в Туари не было опубликовано. Однако вся печать оценивала это свидание как событие, знаменующее крупную перемену в расстановке международных сил в Европе.

Официозный орган французского Министерства иностранных дел «Temps», явно опасаясь чрезмерного политического резонанса свидания в Туари, заявлял, что никаких определённых предложений ни с той, ни с другой стороны там выдвинуто не было. «Говорить, что Бриан дал согласие на эвакуацию Рейнской и Саарской области, — писала газета, — или утверждать, что было предложено оказать Франции денежную помощь для восстановления её финансов путём продажи некоторой части немецких железнодорожных облигаций, — значит не считаться с реальными возможностями данного момента и предвосхищать события». Газета подчёркивала, что дальнейшее развитие франко-германских отношений зависит от того, пожелают ли немцы подчиняться тем обязательствам, которые налагаются па них Локарнскими соглашениями и которых требует лойяльное сотрудничество с Европой.

По примеру французского Совета министров немецкий кабинет также одобрил переговоры в Туари. Бричн от Франции и Геш от Германии были уполномочены приступить к конкретным переговорам.

Свидание в Туари, переговоры Геша с Брианом и особенно экономическое сближение Франции с Германией вызвали серьёзное беспокойство английских правящих и деловых кругов. Ввиду этого Англия попыталась перехватить инициативу в вопросе экономического сближения с Германией.

8 — 10 октября 1926 г., по предложению английской дипломатии, в Ромси состоялась конференция английских и германских промышленников. Германия охотно и даже поспешно откликнулась на приглашение англичан. Представители германской индустрии дали им понять, что если металлургическая промышленность Германии вступает в сотрудничество с французской, то химическая готова итти на кооперацию с английской.

Между тем во Франции развернулась целая кампания против «политики Туари» и в частности против обещания Бриана эвакуировать Рейнскую область. Значительная часть прессы обвиняла Бриана «в отступничестве от Версальского договора».

1 ноября 1926 г. французский посол посетил Штреземана и сообщил ему о возникших во Франции препятствиях на пути реализации «политики Туари». Штреземан не счёл нужным скрыть своё раздражение, вызванное этим сообщением. Забывая требования дипломатической вежливости, он спросил посла: «Кем же был Бриан в Туари — статистом, который добивался узнать моё мнение? Или там происходила беседа между двумя министрами?»

В оправдание Бриана французский посол заметил, что вопросы, затронутые в Туари, касаются не только Франций и Германии, — они интересуют и другие страны, подписавшие Локарнские соглашения. Лишь вопрос о рудниках Саара является частным делом Германии и Франции. Но и здесь общественное мнение Франции не подготовлено к тому, чтобы этот вопрос разрешить чисто финансовым путём.

«Я возразил послу, — записал в дневнике Штреземан, — что в Туари не только стоял вопрос о Саарских рудниках, но обсуждался весь комплекс вопросов. Я скрыл от общественного мнения, что в Туари шёл вопрос о далеко идущих планах о восстановлении России, о тесном сотрудничестве с Францией в деле оздоровления Европы и т. п. Для меня Туари было лишь увертюрой к большой европейской политике».

Очевидно, увертюра была разыграна неудачно. По крайней мере вскоре один из двух партнёров — Бриан — не только отказался от дальнейшей совместной игры с Германией, но и публично отрёкся от своих заявлений в Туари.

29 ноября 1926 г., при обсуждении в палате бюджета, Бриан заявил, что в Туари он и Штреземан не заключали никакого соглашения. Они всего-навсего обменялись мнениями по ряду проблем. На заседании Палаты депутатов 13 января 1927 г. на прямо поставленные Бриану вопросы о переговорах со Штреземаном об эвакуации Рейнской области, разоружении Германии и т. п. Бриан повторил, что он никаких конкретных обещаний Штреземану не давал.

Итак, «политика Туари» потерпела неудачу. Она не привела ни к сближению Франции с Германией, ни к основной цели Штреземана — ревизии договоров. Свидание в Туари явилось просто эпизодом, который, однако, содействовал дальнейшему обострению противоречий в Европе. Тем не менее, первые результаты вступления Германии в Лигу наций начинали сказываться.

12 декабря 1926 г. состоялось решение стран-победительниц о снятии военного контроля с Германии.

Таким образом, следствием Локарно явилась отмена важной статьи Версальского мирного договора — новая серьёзная трещина в послевоенном режиме мира.

«Прибалтийское Локарно». Столь же неудачной оказалась политика «замирения» в странах, в отношении которых в Локарно не было дано никаких гарантий. В первую очередь это касалось Польши и государств Прибалтики.

В связи с переговорами относительно гарантий западных границ Германии дипломатия стран, смежных с Германией на востоке, стала искать возможности обеспечения и этих границ.

Ещё до Локарно по инициативе Польши была созвана в Гельсингфорсе конференция представителей Латвии, Эстонии, Финляндии и Польши. Официально в программу работ Гельсингфорсской конференции (16 — 17 января 1925 г.) были включены только те вопросы, которые касались заключения арбитражного соглашения. Не официально предполагалось обсудить также возможность военной конвенции Польши и балтийских государств, имея в виду главным образом борьбу против СССР.

После долгих совещаний и споров была подписана конвенция об арбитраже между четырьмя участниками конференция. Конвенция обязывала их подвергать рассмотрению третейского суда все спорные вопросы, которые не могли быть улажены дипломатическим путём.

Как на самой Гельсингфорсской конференции, так и после неё особенную суетливость проявляла польская дипломатия. Польша стремилась создать польско-балтийский блок и направить патронируемый ею союз и против СССР и против Германии.

После Гельсингфорсской конференции в печати появились официальные интервью польского, латвийского и эстонского министров иностранных дел, которые прославляли Гельсингфорсское соглашение как основу «сотрудничества балтийских государств в целях способствования политике мира». Основными принципами своей политики они провозглашали арбитраж, взаимопомощь, разоружение, лежавшие в основе Женевского протокола.

Однако вопреки миролюбивым декларациям, правительства балтийских государств после конференции стали значительно увеличивать свои военные силы. Под предлогом обсуждения вопросов, связанных с проектом конвенции Лиги наций о международном контроле над торговлей оружием и военными материалами, было созвано совещание балтийских и польских военных экспертов. Действительным предметом этого совещания, организованного 2 марта 1925 г. в Риге, являлось предложение польского генштаба о заключении военного договора между Польшей и балтийскими государствами. Предполагалось, что договор будет гарантирован Англией. Однако Англия отказалась взять на себя роль такого гаранта. Ввиду провала польского плана Эстония взяла на себя инициативу предложения нового проекта соглашения — уже только между Польшей, Эстонией, Латвией. За усердие польское правительство наградило эстонского министра иностранных дел Пуста званием кавалера ордена «Возрождённая Польша».

Стремясь создать польско-балтийский блок, польская дипломатия одновременно искала способов ликвидации польско-литовского конфликта. На этом настаивали и дипломаты Латвии и Финляндии, выдвигая предложение о заключении общебалтийского арбитражного договора. Но литовская дипломатия настаивала на своём старом плане: она добивалась организации «малого балтийского блока» в составе Литвы, Латвии и Эстонии. Естественно, что польская дипломатия всячески противодействовала осуществлению этого тройственного союза.

Для разрешения всех этих спорных вопросов была назначена на август 1925 г. новая конференция представителей Польши и прибалтийских государств, которая должна была обсудить проблему безопасности этих стран в связи с западным гарантийным пактом. Вследствие смерти министра иностранных дел Латвии Мееровица конференция не состоялась. Она была заменена совещанием министров иностранных дел в Женеве во время сентябрьской сессии Лиги наций. Результатом совещания явился протокол от 11 сентября 1925 г., устанавливавший, что польские, балтийские и финские делегаты остаются верны Женевскому протоколу.

После Локарно французское влияние в Польше заметно упало. Польская дипломатия стала искать поддержки у Англии. Объяснялось это прежде всего расстройством польских финансов и тяжёлым промышленным кризисом, от которого могли спасти Польшу только крупные иностранные займы.

Правительство Грабского начало переговоры с иностранными державами о срочных займах под обеспечение государственной табачной и спиртной монополий. Оно соглашалось даже на переговоры о сдаче иностранному капиталу железных дорог. Министр иностранных дел Скржинский лично ездил в Соединённые штаты просить о помощи. Однако оттуда он вернулся ни с чем. В ноябре 1925 г. кабинет Грабского вышел в отставку. На смену ему пришло коалиционное правительство во главе со Скржинским. В своей декларации премьер заявил о новой, английской, ориентации польского правительства. «Его (Чемберлена) ясная и твёрдая позиция по отношению к нам, — возвещал Скржинский, — укрепляет в нас веру, что мирные стремления будут и впредь осуществляться в том же направлении и в атмосфере взаимного доверия».

В брошюре под заглавием «Локарнские пакты», изданной в 1925 г. польским Министерством иностранных дел, откровенно излагались мотивы новой политической ориентации Польши. «В настоящее время главным арбитром Европы и поставщиком американских капиталов является Англия, — гласил этот документ. — Поэтому рациональная польская политика Должна добиться политического и хозяйственного соглашения с Англией, тем более, что союз с Францией потерял всякую ценность».

После принятия Рейнского гарантийного пакта стали возникать в различных комбинациях всевозможные проекты «прибалтийского Локарно». В декабре 1925 г. представитель Финляндии в Лиге наций профессор Эрих выдвинул проект так называемого «северного Локарно». Его план имел в виду заключение договора о ненападении и нейтралитете между балтийскими и скандинавскими государствами и Польшей. Тогда же появился проект «восточного Локарно», восстанавливавший старый план создания польско-балтийского союза.

Переговоры СССР с прибалтийскими государствами о ненападении и нейтралитете. Не подлежало сомнению, что все эти проекты преследовали цели, враждебные Советскому Союзу. Об этом свидетельствовали и новые антисоветские провокации. 5 февраля 1926 г. на территории Латвии было совершено нападение на дипломатических курьеров Союза ССР.

Советское правительство сочло необходимым внести во взаимоотношения СССР с его западными соседями большую устойчивость. С этой целью было решено обратиться к Польше и к правительствам прибалтийских стран с предложением заключить с СССР договоры о ненападении и взаимном нейтралитете.

В начале 1926 г. советское правительство предложило Польше подписать такого рода соглашение с обоюдным обязательством не вступать ни в какие комбинации, враждебные другой стороне.

На это предложение Скржинский ответил: «Если бы советское правительство было свободно от идеологии, которой руководятся его деятели, вопрос мог бы быть поставлен с гораздо большим успехом».

Впрочем, ввиду того, что советская дипломатия обратилась к Литве, Латвии, Эстонии и Финляндии с предложением заключить с каждой из них договор о ненападении, польская дипломатия выдвинула предложение подписать один общий гарантийный договор между СССР, с одной стороны, и Польшей, Финляндией, Эстонией и Латвией — с другой. Переговоры о таком пакте предлагалось вести также сообща, «за круглым столом». Для дипломатической работы в этом плане был направлен в столицы прибалтийских государств один из руководящих работников польского Министерства иностранных дел, Яниковский.

В результате 5 мая 1926 г. правительства Латвии, Эстонии и Финляндии в тождественных по содержанию меморандумах дали весьма неопределённый ответ на советское предложение; в то же время они выдвинули ряд явно неприемлемых для СССР требований.

В июле 1926 г. в Ревеле состоялось совещание министров иностранных дел Латвии, Эстонии и Финляндии. Результатом его было новое предъявление советскому правительству идентичных меморандумов с предложением коллективного договора вместо отдельных договоров между СССР и каждым из его соседей.

Очевидно, Яниковский продолжал вести свою агитацию за создание единого блока прибалтийских государств под руководством Польши, чтобы противопоставить его Советскому Союзу. Только после длительных дипломатических усилий со стороны СССР Латвия, Эстония и Финляндия в конце концов пошли на уступки и в этом основном вопросе.

Провалу замыслов польской дипломатии способствовал возраставшее недовольство Польшей со стороны балтийских государств. Не только Литва, но и Латвия выражала сомнение в пользе и целесообразности польско-балтийского сотрудничества, да ещё направленного против СССР,

Советско-литовский пакт (28 сентября 1926 г.). В мае 1926 г. было создано левое правительство в Литве. Новый министр иностранных дел Литвы Сляжевичиус отправился для переговоров в Москву. Здесь 28 сентября 1926 г. между СССР и Литвой был подписан «договор о дружбе и нейтралитете».

Новый договор подтверждал, что основой взаимоотношений между СССР и Литвой является ранее заключённый методу ними мирный договор от 12 июля 1920 г. Обе стороны взаимно обязывались «уважать при всех обстоятельствах суверенитет и территориальную целостность и неприкосновенность друг друга». Давая обязательство воздерживаться от каких бы то ни было агрессивных действий против другой стороны, СССР и Литва обещали друг другу соблюдать нейтралитет и не оказывать поддержки третьим державам в их борьбе против одной из договаривающихся сторон.

Обеспокоенная литовско-советским сближением, Польша решила заручиться помощью великих держав в виленском вопросе. 20 октября 1926 г. она поставила виленский вопрос на конференции послов. Конференция подтвердила старое решение от 15 марта 1923 г., объявившее Вильно частью польского государства. Тогда литовское правительство обратилось к великим державам с нотой протеста, отказываясь признать решение конференции послов.

Но польская дипломатия опиралась на решение конференции послов. В ноте советскому правительству от 23 октября 1926 г. она заявила, что новый пакт СССР с Литвой якобы нарушает Рижский договор 1921 г., статья 3 которого обязывала Советскую Россию отказаться от всяких прав и претензий в отношении территорий, спорных между Польшей и Литвой.

В ответной ноте от 19 ноября 1926 г. советское правительство разъяснило, что по духу и точному смыслу статьи 3 Рижского договора вопрос о Виленщине должен быть решён самими Нольшей и Литвой и что по статье 2 советское правительство обязывалось признать такое их решение. Но Литва не придаёт постановления конференции послов по этому вопросу; поэтому СССР не может считать его решённым окончательно.

После заключения советско-литовского пакта империалистические круги Англии закрыли Литве кредиты. В декабре 1926 г. в Литве произошёл государственный переворот. У власти стало реакционное правительство Сметоны — Вольдемараса. Такая же попытка реакционно-националистического переворота была произведена и в Латвии. Но военный заговор в Вольмаре был своевременно раскрыт. Несмотря на враждебные интриги реакционеров, 9 марта 1927 г, был парафирован договор о нейтралитете между СССР и Латвией, а 2 июня 1927 г. был подписан и торговый договор.

Советское правительство терпеливо и настойчиво боролось за дело мира и безопасности. Оно продолжало добиваться заключения пакта о ненападении и нейтралитете и с Польшей. Однако польское правительство отказалось от советского предложения. Оно заявило, что останется «верным уставу Лиги наций», и продолжало настаивать на своём проекте «восточного Локарно».

Латвийский министр иностранных дел социал-демократ Целенс выступил в печати с предложением нового проекта «восточного Локарно». Он предлагал подписать гарантийный договор между балтийскими государствами, с одной стороны, и Англией, Францией, Германией и СССР — с другой.

«Балканское Локарно». Наряду с планами «восточного Локарно» европейские дипломаты пытались создавать гарантийные соглашения и в балканских странах.

Политическая обстановка на Балканах в послелокарнский период была крайне сложной. Между Грецией, Югославией и Болгарией территориальные споры приняли характер острых конфликтов, грозивших вооружёнными столкновениями.

Роль главного арбитра между балканскими странами стремилась присвоить себе английская дипломатия, чрезвычайно усилившая в этот период свою деятельность на Балканах.

Программа английской дипломатии нашла своё отражение в меморандуме от 1 ноября 1925 г., разработанном комитетом иностранных дел британской Ассоциации либеральных и радикальных парламентских депутатов. Меморандум излагал план сближения между Югославией, Грецией и Болгарией.

Для «замирения» балканских государств рекомендовалось их объединение при помощи региональных гарантийных пактов в так называемое «балканское Локарно». «Державой, наиболее способной дать беспристрастный совет Греции, Сербии и Болгарии, является Великобритания, — гласил меморандум. — Греки и сербы, наконец, поняли это. Наша политика должна быть активной, и прежде всего мы должны внушить грекам и сербам сознание необходимости достигнуть разумного урегулирования их разногласий. Мы должны внушить грекам, что Локарнские пакты не могут быть предписываемы Лигой наций. Они могут быть достигнуты только доброй волей сторон в соответствии с уставом Лиги». Меморандум при этом указывал, что следует также внушить Греции, чтобы она решительно отклоняла всякие попытки вовлечения её в орбиту итальянского влияния.

Осуществление «балканского Локарно» имело также целью противодействовать балканской политике Франции, с которой Югославия была связана союзным договором.

Югославия весьма неохотно шла на заключение «балканского Локарно». Поэтому дипломатам Англии пришлось прибегнуть к двойному воздействию: с одной стороны, пообещать ей большие экономические выгоды от транзита товаров через её территорию; с другой — пригрозить ей изоляцией, если она будет сопротивляться английским планам «замирения» Балкан.

В результате 8 января 1926 г. югославский представитель в Афинах информировал греческое правительство, что его правительство согласно обсудить вопрос о заключении балканского пакта на принципах Локарнского договора.

17 августа 1926 г. был подписан в Афинах «договор дружбы и сотрудничества» между Грецией и Югославией.

Однако в течение всего 1926 г. греко-югославские отношения оставались слишком неустойчивыми, чтобы послужить исходной базой для системы гарантийных договоров на Балканах. К тому же система эта должна была бы включать и Болгарию. Но отношения Болгарии с другими балканскими государствами продолжали оставаться открыто враждебными.

С целью привлечь к «балканскому Локарно» Болгарию специальная комиссия Лиги наций под председательством англичанина Горация Рембольда разрешила один из территориальных споров между Болгарией и её соседями в пользу Болгарии. Греции было предложено пойти с болгарами на мировую. Но и это не улучшило положения на Балканах. Заключить общий балканский пакт на принципах Локарнского договора так и не удалось. Даже греко-югославский договор, который должен был стать его основой, в силу не вошёл. После длительных отсрочек греческий Парламент 25 августа 1927 г. единодушно отказался его ратифицировать.

Разброд в лагере Малой Антанты. Локарнские соглашения, продемонстрировавшие возросшую мощь Англии на европейском континенте, усилили колебания и разброд в лагере Малой Антанты.

Влияние Франции в странах Малой Антанты заметно уменьшалось, особенно по мере того, как стало возрастать экономическое и политическое проникновение Германии в эти страны. В сентябре 1926 г. Германия отправила делегацию немецких парламентариев-промышленников в Белград, Будапешт и Бухарест. Румыния рассчитывала получить от Германии заём для стабилизации падавшей леи. Поэтому румынская пресса открыла кампанию за сближение с Германией.

Связи между отдельными членами Малой Антанты — Чехословакией, Югославией и Румынией — значительно ослабли. Малая Антанта как целое оказалась не в состоянии выступить солидарно даже во время скандального процесса о печатании фальшивых денежных знаков в Венгрии. Как сообщил Леон Блюм е своей речи от 3 марта 1926 г. в Палате депутатов выяснилось, что венгерское правительство было осведомлено о выпуске фальшивых банкнот, которые предназначались, по показанию подсудимых, на военные расходы, запрещённые Трианонским договором. Было много улик, говоривших об участии в этом деле венгерского правительства во главе с графом Бетленом. Однако суд отверг это обвинение. В своём приговоре он признал, что фальшивомонетчики руководствовались «патриотическими соображениями и не имели корыстных целей». Результаты венгерского процесса были встречены в Чехословакии с негодованием. Чехословацкая дипломатия предложила Белграду и Бухаресту совместные действия против Венгрии. Венгерский вопрос обсуждался на совещании Малой Антанты в Темишоаре 10 февраля 1926 г. Однако никаких решений принято не было. В коммюнике для прессы было только подчёркнуто «твёрдое намерение Малой Антанты продолжать в духе солидарности и сердечности дело умиротворения в интересах государств Малой Антанты».

Что касается венгерского дела о денежных фальшивках, то в нём активность проявляла лишь одна Чехословакия. Совместно с Францией правительство Чехословакии поставило вопрос о венгерских фальшивомонетчиках в Лиге наций. Но здесь этот вопрос рассмотрен был в самой общей форме и затем передан финансовому комитету, где и был похоронен. Члены Малой Антанты не поддержали Чехословакию и в Лиге наций. Югославия начала с Венгрией переговоры о сближении и предоставила ей свои порты. Румыния держалась пассивной позиции.

В это время в печати и дипломатических кругах стал на очередь вопрос о гарантировании границ государств Малой Антанты.

Вопрос о ратификации Бессарабского протокола. Переговоры о гарантийном пакте начались прежде всего между Румынией и Польшей. Последняя, хотя и не состояла членом Малой Антанты, но активно поддерживала в ней антисоветские элементы. В 1926 г. был возобновлён польско-румынский военный союз, заключённый 3 марта 1921 г. и имевший в виду совместное выступление обоих государств в случае войны против Советской России. Из всех членов Малой Антанты Румыния занимала наиболее враждебную антисоветскую позицию. Румыны знали, что Советский Союз и когда не примирится с предательским захватом ими Бесарабии

Советское правительство не только не признавало этого захвата, но и решительно отклоняло всякие предложения компромисса по бессарабскому вопросу.

Юридической основой для овладения Бессарабией Румыния считала протокол, подписанный в 1920 г. в Париже представителями Антанты. Но Бессарабский протокол был ратифицирован пока только Англией и Францией. Япония и Италия медлили с этим делом. Что касается правительства СССР, за единой которого совершались эти «ратификации», то оно отнюдь не намерено было признавать за такими актами законную силу.

Румынская дипломатия находилась в вечном страхе за свои границы. Поэтому она просила Францию о их гарантировании. Французское правительство соглашалось заключить с Румынией гарантийный договор, но в вопросе о Бессарабском протоколе Франция обещала лишь свою дипломатическую помощь, чтобы склонить Японию к его скорейшей ратификации.

Почти два месяца тянулись бесплодные дипломатические переговоры. Потеряв надежду на Францию, румынский премьер Авереску выехал в Лондон для консультации с Чемберленом. Одновременно Румыния вступила в переговоры и с Италией. Муссолини обещал Румынии заём; однако взамен он потребовал уступки Плоештской нефтяной зоны итальянской фирме т предоставления Италии преимущественных прав на вывоз нефти из Румынии. Узнав о переговорах Румынии с Италией, французское правительство встрепенулось. В Париже решено было ускорить соглашение с румынским правительством. В конце концов 10 июня 1926 г. французский министр иностранных дел Бриан и румынский посланник в Париже Диаманди подписали франко-румынский договор. Румынская дипломатия поздравляла себя с успехом. Однако она отнюдь не считала, что теперь можно пренебречь соглашением с Италией. Переговоры Муссолини продолжались. 16 сентября 1926 г, они завершись подписанием итало-румынского договора, официально признавшего Бессарабию за Румынией.

Французское правительство было обеспокоено двойной игрой своего румынского союзника. Вдобавок оно сознавало, что Советстский Союз не может отнестись безразлично к новому франко-румынскому договору, Французская пресса спешила заверить, что новый договор не должен нанести ущерб франко-советским отношениям. «Этот договор не должен вызывать никаих опасений даже в Москве, — заявила газета «Temps», — где всегда склонны подозрительно относиться к Румынии из-за Бесарабии, которую советское правительство не желает закреплять за Румынией».

Французский посол в Москве Эрбетт и сам Бриан в беседах и интервью по поводу Румынии старались успокоить общественное мнение Франции и заверить СССР в полной лойяльности французского правительства. Бриан заявил, что он лишь выполнял обязательства, давно принятые Пуанкаре в отношении Румынии. При этом он будто бы значительно ограничил их объём. Узнав, что Румыния готова подписать договор с Италией, французское правительство не могло не поспешить с таким же соглашением. Бриан, не стесняясь сетовал на «бестактность Авереску»: ведя переговоры с Францией, он одновременно готовил соглашение и с Муссолини.

Однако никакие старания французской дипломатии не могли замаскировать антисоветский смысл франко-румынского договора, особенно в части, касающейся Бессарабии. Вот почему 2 октября 1926 г. советское правительство обратилось к французскому правительству с нотой протеста. Оно заявило, что рассматривает франко-румынский договор, санкционирующий незаконный и насильственный захват Бессарабии Румынией, как недружелюбный акт французского правительства по отношению к СССР. «Этим договором Франция становится на сторону правительства Румынии, — гласила советская нота, — которое, вопреки самым элементарным принципам международного права и своим же формальным декларациям, а равно и декларациям союзных дипломатических представителей, включая представителя Франции, в Яссах в 1917 г., вопреки повторным декларациям в формальном договоре между генералом Авереску и советским правительством в 1918 г. и, наконец, вопреки желанию, много раз выраженному бессарабским народом, отказывается выполнить свои обязательства и эвакуировать территорию Союза ССР».

Советское правительство предупреждало в своей ноте, что франко-румынский договор от 10 июня 1926 г. «уменьшает шансы мирного решения бессарабского вопроса на базе права народов на самоопределение и усиливает угрозы, направленные против мира в Восточной Европе»

Такой же протест советское правительство представило в ноте 6 октября 1926 г. на имя итальянского премьер-министра Муссолини в связи с подписанием итало-румынского договора от 16 сентября 1926 г.

Итальянское правительство долго не отвечало. Наконец; в ноте от 7 марта 1927 г. оно заявило, что до сих пор откладывало ратификацию Парижского протокола в надежде, что непосредственные переговоры между Россией и Румынией приведут обе стороны к соглашению. Но так как больше нельзя рассчитывать на скорую возможность дружественного урегулирования вопроса о Бессарабии, то и «королевское правительство решило не откладывать дольше ратификации упомянутого договора» .

Подтверждая свой протест, правительство СССР в ноте от 17 марта указало, что оно «попрежнему и неизменно считает аннексию Бессарабии Румынией фактом голого насилия». Протокол от 28 октября 1920 г., ныне ратифицированный Италией и заключённый без участия Союза ССР и без опроса населения Бессарабии, не только лишён правового значения, но в корне противоречит принципам мирной политики.

Итак, политика Локарно терпела неудачу. Попытки «замирения» Европы оказывались бессильными. Их крушению содействовало в значительной мере стремление дипломатии крупнейших держав изолировать Советский Союз и решать без его участия важнейшие вопросы международных отношений Европы.

Между тем путь сближения с СССР был единственным выходом для всех стран, действительно заинтересованных в сохранении мира в Европе. Только такой путь мог вывести народы и государства из путаницы послелокарнских противоречий, двусмысленных политических комбинаций и лжепацифистских блоков на широкую дорогу мирного сотрудничества.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТЬ

ПРОВАЛ ПОПЫТОК ОБРАЗОВАНИЯ ЕДИНОГО ФРОНТА ПРОТИВ СССР (1925 — 1927 гг.)

Рост международного авторитета СССР. В своих отношениях с другими странами Советский Союз неуклонно проводил твёрдую и последовательную политику мира. Окружённый капиталистическими государствами, Советский Союз был жизненно заинтересован в поддержании и укреплении мира и добрососедских отношений со всеми странами. Перед советским народом и его правительством стояла задача полной экономической, технической и культурной перестройки своей страны.

Однако во многих странах имелись реакционно-империалистические круги, которые стремились не допустить превращения старой, отсталой России в передовую, мощную и независимую социалистическую державу. Зная это, советское правительство усиленно укрепляло обороноспособность СССР и бдительно охраняло его безопасность.

Задачу укрепления мира, безопасности и дружественных, деловых связей СССР со всеми государствами выполняла советская дипломатия.

В результате её усилий в течение 1925 — 1927 гг. советским правительством были заключены с рядом государств дружественные договоры. С Турцией (17 декабря 1925 г.), Германией (24 апреля 1926 г.) и Литвой (28 сентября 1926 г.) были подписаны договоры о дружбе и нейтралитете, с Афганистаном (31 августа 1926 г.) — о нейтралитете и взаимном ненападении, с Персией (1 октября 1927 г.) — о гарантии и нейтралитете.

Особенно успешной была деятельность советской дипломатии в отношении восточных государств. Советская страна и её правительство пользовались у народов Востока исключительным авторитетом. Договоры, заключённые СССР с этими государствами, являлись примером уважения к независимости и суверенности народов, ещё недавно считавшихся неполноправными.

Договор между СССР и Турцией был подписан в тот момент, когда изолированная Турция вынуждена была признать навязанные ей Лигой наций границы с Ираком и пойти на невыгодное соглашение с Англией по мосульскому вопросу. В то же время Турции угрожала Италия. Бросая взгляды на Восток, она мечтала силой оружия завладеть богатыми областями Анатолии, когда-то обещанными ей дипломатами Антанты. Против Турции вели борьбу курдские племена; их восстание в 1924 — 1925 гг. было организовано иностранными агентами. В такой обстановке для Турции особенно важно было заявление правительства СССР, что оно обязуется воздерживаться от участия в каком бы то ни было союзе или соглашении с третьими державами, направленном против Турции. Аналогичное заявление внесено было в договор и турецкой стороной.

Столь же дружественную политику проводило советское правительство и в отношении Персии (Ирана). Советско-персидский договор 1921 г., создавший прочную основу для развития дружественных отношений между обеими странами, положил начало оживлённому торговому обмену СССР с Персией. В период борьбы Реза-хана с феодальными мятежниками на юге государства советское правительство сохраняло лойяльную позицию по отношению к законному правительству страны. Договор от 1 октября 1927 г. укреплял эти дружественные отношения.

Ту же позицию занимало советское правительство и по отношению к правительству Амануллы-хана. В борьбе за государственную независимость Афганистана и за культурные реформы в этой стране СССР неизменно оказывал ему бескорыстную поддержку. Советско-афганский договор, подписанный 28 февраля 1921 г. и положивший начало дружественным взаимоотношениям СССР с Афганистаном, был заменён новым, Пагманским пактом от 31 августа 1926 г. о нейтралитете и взаимном ненападении.

Популярность СССР в Китае. Росла и крепла также дружба СССР с Китаем. Её плодом был китайско-советский договор, подписанный 31 мая 1924 г. Этот договор явился важным этапом в борьбе Китая за независимость. Впервые на протяжении своей новой истории Китай был признан равноправным и независимым государством. Такое признание со стороны великого соседа национальный Китай принял с глубокой благодарностью. Глава революционно-национального правительства в Кантоне Сун Ят-сен заявлял в одном из писем советскому послу в Китае:

«Истинные интересы наших стран требуют проведения общей политики, которая даст нам возможность жить на условиях Равенства с другими державами и освободит нас от политического и экономического рабства, навязанного нам международной системой, опирающейся на силу и действующей методами экономического империализма».

В это время на севере Китая разрасталась борьба между милитаристами. Военщина в Китае являлась той силой, которую использовали в своих целях иностранные империалисты. В Китае создались две крупные военные группировки; за каждой из них стояла определённая иностранная держава. Чжилийская группировка во главе с У Пей-фу поддерживалась английским и американским капиталом; мукденская во главе с Чжан Цзо-линомимела за собой поддержку японского капитала.

Только одно государство неизменно сочувствовало Китаю в его борьбе с империализмом. Это был Советский Союз. В своём обращении «К населению Китая» 11 октября 1924 г. Сун Ят-сен писал: «Не забывайте, что там, в свободной России, раздался призыв: „Руки прочь от Китая”. Быть может, европейские капиталисты иронически относятся к этому лозунгу, думая, что он ничего не сделает, ибо Советский Союз далеко от Китая. Но в том-то и дело, что для лозунгов, раздающихся из Москвы, расстояния не существует. Молниеносно они облетают всю землю и находят отклик в сердце каждого труженика. Мы знаем, какую роль играло сочувствие Советов в победе освобождённой Турции над её врагами. Это сочувствие надёжнее пушек... Мы знаем, что Советы никогда не становятся на сторону неправого дела. Если они за нас, значит истина за нас, а истина не может не победить, право не может не восторжествовать над насилием».

Сун Ят-сен умер в ночь на 12 марта 1925 г., не дождавшись окончательной победы китайской революции. Перед смертью он завещал своей партии довести национально-освободительную борьбу за независимость Китая до конца, в тесном единении и дружбе с великим Советским Союзом. За несколько часов до смерти Сун Ят-сен послал свой прощальный привет и последние слова любви и благодарности высшему органу Советского государства — Центральному Исполнительному Комитету СССР.

«Дорогие товарищи! — писал Сун Ят-сен. — В то время как я здесь лежу в недуге, против которого бессильны люди, моя мысль обращена к вам и судьбам моей партии и моей страны. Вы возглавляете союз свободных республик, то наследие, которое оставил угнетённым народам бессмертный Ленин с помощью этого наследия жертвы империализма неизбежно добьются освобождения от того международного строя, основы которого издревле коренятся в рабовладельчестве, войнах и несправедливости... Я завещал гоминдану продолжать дело национально-революционного движения с тем, чтобы Китай, низведённый империалистами на положение полуколониальной страны, мог стать свободным. С этой целью я поручил партии быть в постоянном контакте с вами. Я твёрдо верю в неизменность поддержки, которую вы до сих пор оказывали моей стране. Прощаясь с вами, дорогие товарищи, я хочу выразить надежду, что скоро настанет день, когда СССР будет приветствовать в могучем, свободном Китае друга и союзника, и в великой борьбе за освобождение угнетённых народов мира оба союзника пойдут к победе рука об руку».

В ответе Президиума ЦИК СССР выражалось глубокое сочувствие китайскому народу. «Преданный своему народу, живя его идеалами, — гласила телеграмма советского правительства, — Сун Ят-сен положил крепкий фундамент для дальнейшего развития начатого им дела, провозгласил принцип равенства китайского народа со всеми другими Народами мира и утвердил как незыблемое начало внешней политики своей партии и государства сотрудничество с народами великого Советского Союза».

Советское правительство выражало надежду, что эти принципы политики Сун Ят-сена в отношении СССР будут защищать и поддерживать его ученики и преемники.

Политика держав по отношению к Китаю. Развернувшееся в Китае широкое национально-освободительное движение приняло антиимпериалис-тический и в частности антибританский характер. Бойкот английских товаров, продолжавшийся 16 месяцев, нанёс чувствительный ущерб английской торговле в Китае.

В передовой статье от 11 июля 1925 г. английский официоз «Times» приписывал антибританское движение в Китае влиянию соперничающих с Англией держав. «Для нас ясно, — заявляла газета, — что наши соперники и наши враги стараются прямо или косвенно направить движение в русло антибританской агитации. Нации, которые в нормальное время дружественно к нам относятся, при наступлении кризиса переходят в антибританский лагерь для того, чтобы обеспечить своё преобладание в Китае».

Сетования «Times» не были лишены основания. Соперничавшие в Китае державы действительно стремились использовать неблагоприятную для Англии обстановку. Правда, японское Министерство иностранных дел официально сообщало, что Япония будет воздерживаться от вмешательства во внутренние дела Китая. На самом же деле японская дипломатия использовала все средства, чтобы вытеснить Англию со всех её экономических и политических позиций в Китае и усилить в нём влияние Японии.

В июле 1925 г. в Кантоне создалось новое национальное правительство. Оно возглавило движение против порядков, навязанных Китаю империалистами.

Особенное недовольство вызывала существовавшая в Китае система иностранного контроля над китайскими таможенными доходами. Специальная Таможенная конференция, происходившая с октября 1925 г. по май 1926 г., ничего реального Китаю не принесла. Кантонское правительство стало явочным порядком вводить таможенные реформы.

Британская дипломатия была вынуждена пойти на уступки. 18 декабря 1926 г. британский поверенный в делах в Пекине О'Малли представил на рассмотрение дипломатического корпуса меморандум, в котором развивалась мысль о том, что устарела вся система отношений между Китаем и иностранными державами, установленная в период 1839 — 1860 гг. Ввиду этого британское правительство предлагало державам издать декларацию об их согласии приступить к пересмотру договоров, как только в Китае будет создано центральное авторитетное правительство. «Державам рекомендуется отказаться от мысли, — гласил английский меморандум, — будто экономическое и политическое развитие Китая возможно только под иностранной опекой. Они должны заявить, что не намерены навязывать Китаю свой контроль».

Большая часть держав отнеслась к английскому меморандуму отрицательно. Японский министр иностранных дел заявил, что Япония отказывается от совместного выступления. Она предпочитает обеспечить свои интересы в Китае путём сепаратных переговоров.

Неодобрительно встретила меморандум Чемберлена и американская дипломатия. США отстаивали лозунг «открытых дверей». Они заявляли, что Америка не имеет концессий в Китае. Выступая перед представителями печати 26 апреля 1927 г., государственный секретарь по иностранным делам Келлог следующим образом изложил позицию США по отношению к Китаю: «США всегда желали, чтобы скорейшим образом были отменены иностранный таможенный контроль и права экстерриториальности иностранцев в Китае. Соединённые штаты Америки готовы разговаривать со всяким китайским правительством или любым его представителем, уполномоченным от имени Китая, о предоставлении Китаю полной таможенной автономии...»

Демонстративно отрицательно отнеслась к английскому выступлению и Франция. Французская пресса указывала, что английская инициатива проявлена чересчур поздно. Несколько лет назад ещё можно было бы, вероятно, предотвратить такой примирительной политикой китайскую революцию. Сейчас в Китае будут рассматривать этот меморандум как признак слабости Англии.

Всё же английский декабрьский меморандум имел немаловажное принципиальное значение.

Британское правительство вынуждено было признать, что договоры держав с Китаем устарели; оно соглашалось на их пересмотр. В дополнение к своему меморандуму Чемберлен в конце января 1937 г. обратился к ханькоускому и пекинскому правительствам с новой декларацией, в которой выражал готовность Англии пойти на дальнейшие уступки китайским национальным требованиям.

Одновременно была опубликована Келлогом и американская декларация. Правительство Соединённых штатов выражало желание вступить в переговоры с Китаем об установлении для него полной тарифной автономии, с условием предоставления США права наибольшего благоприятствования.

Примирительные декларации держав сопровождались, однако, дальнейшей концентрацией иностранных войск в Китае. Давая объяснения по этому поводу, лорд Бальфур заявил, что правительство Великобритании не преследует агрессивных целей в Китае. Но при отсутствии центрального авторитетного китайского правительства и при наличии шести независимых генералов очень трудно установить с Китаем нормальные отношения. «Сложность положения заключается в том, — объяснял Бальфур, — что требуется целая серия дипломатических акций, чтобы внести порядок в создавшийся в Китае хаос. Мы проникнуты желанием договориться с Китаем по вопросу о пересмотре договоров. Однако пока Китай не будет представлять собой единого государственного организма, пока нынешний хаос там не исчезнет, — не будет и возможности осуществить в Китае какие бы то ни было реформы в области внешней торговли и политики».

Напуганная революционным подъёмом масс и нажимом иностранных империалистов, крупная китайская буржуазия расколола единый национальный фронт, 12 апреля 1927 г. произошёл контрреволюционный переворот в Шанхае. Такой же переворот был произведён в Нанкине и Кантоне. К началу 1927 г, в Китае уже существовало три политических центра; революционный центр в Ухане, куда в январе 1927 г. перенесло столицу кантонское национальное правительство, нанкинский центр, руководимый капитулянтской буржуазией, и третий центр — в Пекине, ставший средоточием всех реакционных сил страны с Чжан Цзо-лином во главе.

Провокация поенного конфликта Китая с СССР. Зимой 1926 г. Чжан Цзо-лин из всех генералов имел самую большую армию в 150 тысяч штыков.

Крайняя реакционность Чжан Цзо-лина особенно ярко сказывалась в его резко антисоветской политике. Мукденская клика, возглавляемая Чжан Цзо-лином, систематически нарушала советско-китайские договоры и соглашения и всячески провоцировала конфликты с СССР в особенности на Китайско-Восточной железной дороге. Вскоре после передачи этой дороги в совместное советско-китайское управление, в 1924 г., китайские власти стали захватывать отдельные участки дороги, арестовывать советских служащих и чинить всякие другие насилия.

В ноте от 22 января 1926 г. Наркоминдел потребовал прекращения нарушений советско-китайского соглашения о КВЖД. Мукденские круги сразу же ответили на советскую ноту согласием ликвидировать инцидент. 24 января 1926 г. был подписан соответствующий протокол между генеральным консулом СССР в Мукдене и начальником Центрального дипломатического управления Трёх восточных провинций (Манчжурии). Решено было также созвать специальную конференцию для полного разрешения всех возникших вопросов.

Но китайские власти в Манчжурии вновь стали на путь вероломства и антисоветских провокаций. Они захватили флотилию на реке Сунгари и имущество, принадлежавшее КВЖД. Наркоминдел в ноте от 7 сентября 1926 г. с негодованием констатировал «беспримерные действия местных китайских властей, не только грубо нарушающие договорные взаимоотношения Союза ССР и Китайской республики, но и безусловно недопустимые между государствами, находящимися в нормальных дипломатических отношениях».

Пользуясь обострением отношений между СССР и пекинским правительством, империалистическая пресса развернула антисоветскую кампанию, обвиняя СССР во всяческих интригах в Китае. Вся китайская национальная революция изображалась как результат «большевистской пропаганды». Вскоре эта клеветническая кампания дала свои плоды.

6 апреля 1927 г. в здание полпредства в Пекине ворвался отряд китайских солдат, полиции и сыщиков, арестовал сотрудников и подверг помещения полпредства обыску и разгрому. Дипломатический квартал в Пекине пользовался неприкосновенностью; тем не менее на его территории оказались вооружённые китайцы. Это могло произойти только с разрешения дипломатического корпуса. Между тем представителем советского полпредства даже не было дозволено присутствовать при обыске.

В ноте протеста от 9 апреля 1927 г. Наркоминдел заявил, что «подобные насильнические действия являются совершенно беспрецедентными между двумя странами, находящимися в официальных отношениях». Наркоминдел требовал немедленного удаления полиции с территории советского полпредства в Пекине, освобождения сотрудников, возвращения похищении бумаг, вещей и денег. «Всякое правительство империалистов, — заключала нота, — по отношению к представителям которого были бы допущены аналогичные насилия, ответило бы актами жесточайших репрессий. Советское правительство, обладающее достаточными техническими ресурсами, чтобы прибегнуть jk репрессивным мерам воздействия, тем не менее заявляет, что оно решительно отказывается от таких мер. Советское правительство отдаёт себе ясный отчёт в том, что безответственные круги иностранных империалистов провоцируют Союз ССР на войну». Советская дипломатия правильно оценивала положение: провокации китайских милитаристов были действительно частью общего плана иностранных империалистов, перешедших в наступление против СССР. Вскоре после налёта пекинское правительство опубликовало сборник документов, якобы захваченных при обыске в советских учреждениях и доказывавших наличие коммунистической пропаганды в Китае. Эти фальшивые документы были немедленно использованы европейскими империалистическими кругами как разоблачение «интриг Москвы». В частности они явились дополнительным предлогом для разрыва дипломатических отношений Англии с Советским Союзом.

Разрыв англо-советских отношений. Революционные события в Китае в 1926 — 1927 гг., всеобщая забастовка в Англии и героическая борьба английских горняков в 1926 г. способствовали ухудшению англо-советских отношений. Английская реакционная печать без всяких к тому оснований усматривала в этих событиях «руку Москвы» и использовала их, чтобы поднять новую кампанию против СССР.

В связи с материальной помощью, которую советские профсоюзы оказали английским горнякам, британское правительство обратилось 12 июня 1926 г. в Наркоминдел с протестом. Оно заявляло, что «не может обойти молчанием акцию советских властей, заключавшуюся в специальном разрешении перевода в Великобританию фондов, предназначенных для поддержки всеобщей забастовки».

15 июня 1926 г. Наркомиидел ответил, что советское правительство не может лишить граждан СССР права переводить за границу денежные суммы для оказания поддержки профессиональным союзам другой страны.

Тогда английское правительство известило всех коммерсантов, торгующих с Советской Россией, что не считает возможным брать на себя ответственность за их торговые операции с СССР и за кредиты, открываемые ими советским организациям.

Подготовляя разрыв с СССР, консервативное правительство опубликовало 24 июня 1926 г. «Синюю книгу» — сборник документов, якобы захваченных при обыске помещения английской компартии в октябре 1925 г. В книге не оказалось ровно никаких фактических материалов, которые могли бы сколько-нибудь скомпрометировать деятельность советского правительства.

Тем не менее «Синяя книга» усердно рекламировалась как «вещественное доказательство» «преступной деятельности» советского правительства в отношении Англии.

Всё же правительство консерваторов не решалось ещё уступить давлению крайне реакционных групп в Англии. Было принято компромиссное решение: воздержаться как от разрыва, так и от заключения нового договора с СССР.

Тем временем враждебные СССР группы продолжали свою антисоветскую кампанию. Особенно усилилась она в ноябре 1926 г., когда стал вопрос о назначении в Англию нового советского представителя.

За спиной непримиримых консерваторов стояли настоящие организаторы антисоветской кампании — английские банкиры и крупные промышленники. Наиболее активную деятельность развернули бывшие владельцы национализированных предприятий в СССР, объединившиеся в Ассоциацию британских кредиторов России. В состав правления этой ассоциации входили также крупные нефтепромышленники, имевшие до войны промыслы на юге России. В непосредственной связи с Ассоциацией британских кредиторов находился один из мировых королей нефти, Генри Детердинг, директор-распорядитель общества «Ройяль Детч», бывший владелец крупных нефтепромыслов в Баку и Грозном. Детердинг требовал экономического бойкота СССР и разрыва с ним дипломатических отношений.

Для борьбы против сбыта советских нефтепродуктов на английском рынке объединились руководители группы «Ройяль Детч», Англо-Персидской компании и Англо-Американского общества.

В широко задуманную программу экономической и финансовой борьбы против СССР входил бойкот англо-советского торгового общества «Аркос» в Лондоне.

Почти в то же время выступил со своим меморандумом, обращённым к бывшим собственникам в России, небезызвестный Лесли Уркварт, который до национализации владел заводами я рудниками на Урале и в Сибири. Уркварт ратовал за немедленный и решительный разрыв с СССР.

23 февраля 1927 г. министр иностранных дел Великобритании Остин Чемберлен направил советскому правительству ноту, обвиняющую СССР в ведении «антибританской пропаганды». Нота предупреждала, что продолжение такой политики неизбежно повлечёт «аннулирование торгового соглашения, условия которого так явно нарушались, и даже разрыв обычных дипломатических отношений».

Нота Чемберлена не приводила ни одного факта нарушения советским правительством принятых на себя обязательств. Она ссылалась лишь на речи, произнесённые отдельными политическими деятелями СССР, да на статьи в советских газетах, выражавшие сочувствие Китаю.

Советский ответ, вручённый британскому дипломатическому агенту в Москве 26 февраля 1927 г., был проникнут спокойствием, выдержкой и чувством достоинства. В нём указывалось, что «угрозы в отношении Союза ССР не могут запугать кого бы то ни было в Советском Союзе... Если нынешнее великобританское правительство полагает, что прекращение англо-советских торговых и всяких других отношений вызывается потребностями английского народа и послужит на пользу Британской империи и делу всеобщего мира, то оно, конечно, поступит соответственным образом, приняв на себя полную ответственность за вытекающие отсюда последствия».

Как и предвидело советское правительство, угрожающая нота оказалась только прелюдией.

12 мая 1927 г., по личному распоряжению министра внутренних дел, полиция ворвалась в помещение англо-советского акционерного общества «Аркос». Агенты полиции взломали сейфы и захватили дипломатическую почту торгпреда, неприкосновенность которой была обеспечена соглашением 1921 р. В тот же день поверенный в делах СССР в Лондоне обратился к Чемберлену с нотой протеста. Оставляя за собой право требовать удовлетворения за нанесённое оскорбление и причинённый Советскому Союзу материальный ущерб, советское правительство в новой ноте от 17 мая 1927 г. требовало прямого и твёрдого ответа, «желает ли британское правительство дальнейшего сохранения и развития англосоветских отношений, или оно намерено и впредь этому противодействовать».

24 мая 1927 г. вопрос об обыске в «Аркосе» обсуждался в Палате общин. Сообщение об этом событии сделал Болдуин. По его заявлению, советское правительство через «Аркос» и торгпредство якобы вело разведывательную работу и пропаганду в Великобритании. Выступивший затем Ллойд Джордж заявил, что он не усматривает в доводах правительства никаких доказательств обоснованности предъявленных им обвинений. «Кстати, — добавил язвительно Ллойд Джордж, — следует иметь в виду, что в арсенале дипломатических органов кие методы, как шпионаж, являются общепринятыми».

«Каково первое обвинение, выдвинутое премьер-министром на основании этого документа? — спрашивал Ллойд Джордж, — Это шпионаж, имеющий целью получение информации о нашей армии и флоте. А сами мы этим не занимаемся? Если наше военное министерство, адмиралтейство, командование воздушными силами не получают всеми способами всевозможной информации о том, что делается в других странах то они пренебрегают безопасностью своей страны. Что же касается употребления агентов для возбуждения волнений то это не новый способ давления одного правительства на другое».

Тем не менее, как отметил Ллойд Джордж, нет никаких конкретных доказательств, которые подтверждали бы применение правительством СССР этих обычных в международной политике приёмов.

Против обвинения правительства СССР во враждебных Англии действиях выступили и другие члены Парламента. Однако в заключение дебатов Болдуин заявил, что британское правительство аннулирует торговое соглашение с СССР, требует отозвания торговой делегации и советской миссии из Лондона и отзывает британского посла из Москвы.

26 мая 1927 г. английское правительство выпустило «Белую книгу» из 17 документов, якобы подтверждавших козни СССР в отношении Великобритании. Подлинники собранных документов, однако, правительству СССР предъявлены не были. Обнаружилось только, что одна нота Наркоминдела, опубликованная в «Белой книге», была добыта после налёта на советское посольство в Пекине. Наркоминделу приписывались в качестве нот явные фальшивки. Некоторые документы являлись частными письмами никому не известных авторов к таким же неизвестным адресатам.

В этот день в Палате общин происходили решающие дебаты по русскому вопросу. Английский министр иностранных дел изображал СССР как нарушителя мира и требовал разрыва. Ллойд Джордж доказывал, что было бы неправильно порвать «дипломатические сношения с державой, занимающей огромную часть территории Европы и Азии». Разрыв сношений только усилил бы пропаганду и сократил бы английскую торговлю.

Всё же предложение Болдуина Палатой общин было принято. На другой день, 27 мая 1927 г., Чемберлен послал советскому поверенному в делах ноту с извещением об аннулировании торгового соглашения и о прекращении дипломатических сношений между СССР и Англией. Нота предлагала поверенному в делах, персоналу полпредства, а также торгпредству покинуть Англию в десятидневный срок.

Советское правительство в ноте от 28 мая 1927 г. вырази решительный протест против этого предложения. Оно констатировало, что британское правительство не имело никаких законных оснований ни для нарушения торгового соглашения 1921 г., ни для его расторжения, притом без обусловленного предупреждения. «Для всего мира совершенно явно, — гласила советская нота, — что основной причиной разрыва являются поражение политики консервативного правительства в Китае и попытка прикрыть это поражение диверсией в сторону Советского Союза, а ближайшим поводом — желание британского правительства отвлечь общественное внимание от безуспешности бессмысленного полицейского налёта на „Аркос” и торговую делегацию». Советское правительство указывало на тяжёлые последствия, которые вызовет этот разрыв в Европе, и возлагало на его инициаторов всю ответственность.

Крах попыток создания антисоветского фронта. Разрыв дипломатических отношений Англии с Советским Союзом вызвал во всех странах двоякого рода отклики. С одной стороны, подняли голову все те реакционно-империалистические силы, которые давно лелеяли планы нового «крестового похода» против СССР. С другой стороны, встревоженные этой возможностью широкие массы трудящихся и передовые демократические круги резко осуждали разрыв.

В частности Ллойд Джордж заявил в одном из своих публичных выступлений в середине июня 1927 г.: «Двадцать три или двадцать четыре европейские нации, по примеру Англии, подписали договор с Россией, но ни одна из них не последовала за Англией, когда мы порвали с Москвой». Ллойд Джордж резко осуждал политику Чембарлена, который, даже без рассмотрения этого важнейшего вопроса в Кабинете министров, довёл дело до разрыва с СССР и нанёс этим серьёзный ущерб английской торговле.

Рост оппозиции как внутри Англии, так и в других странах заставил сторонников нового «крестового похода» одуматься и изменить тактику. В Женеве 15 июня 1927 г. состоялась секретная беседа по «русскому вопросу» между Чемберленом, Штреземаном, Брианом, Вандервельде и графом Исии (Япония). Чемберлен обрисовал положение, приведшее к разрыву отношений между Англией и Россией. «В Кабинете министров, — говорил Чемберлен, — в течение трёх месяцев шла острая борьба по вопросу о наших взаимоотношениях с Советской Россией. Я указывал, что наш разрыв с Россией осложни положение других стран, которые находятся с ней в нормальных отношениях. Тогда один из моих коллег, министр Утренних дел, предложил начать с „Аркоса”. Обыск показал, что это учреждение находится в тесной связи с торговой русской делегацией и занимается распространением русских теорий. Ввиду этого я более не возражал против разрыва сношений между Англией и Россией; однако я не впутывал в это дело никакую другую страну».

Чемберлен спешил заверить собравшихся, что он не намерен объявить «крестовый поход» против России. Он не думает также, чтобы попытки поднять волнение внутри России принесли пользу Европе. «По-моему, — заключил Чемберлен свою речь, — надо добиваться сближения русской экономики с капиталистической системой. Это заставит Россию стать на путь эволюции». Тут же Чемберлен обратился к Штреземану с предложением, чтобы он «использовал своё влияние на русское правительство». «Германия находится в дружественных отношениях с Россией, — говорил Чемберлен. — Пусть же Штреземан возьмёт на себя это коллективное поручение».

Очевидно, в Женеве происходили не только коллективные разговоры: судя по запискам Штреземана, ему приходилось на Женевской сессии вести секретные беседы с руководителями различных делегаций по вопросу о дальнейшей тактике в отношении СССР. Сведения о планах новой антисоветской коалиции проникли и в печать. Именно поэтому Штреземану пришлось заявить на заседании Рейхстага 23 июля, что Германия не намерена участвовать в общем походе. В действительности же в это время в гитлеровской печати развивалась яростная антисоветская пропаганда. С 1927 г. национал-социалисты, щедро субсидируемые Тиссеном, вновь принялись за разработку планов «крестового похода» против СССР. В своей книге «Будущий путь германской внешней политики» Розенберг, продолжая и развивая старый пангерманский план Гофмана, излагал программу завоевания «жизненного пространства» для будущей «великой Германии». Розенберг мечтал об англо-германо-итальянском блоке против Советской России и Франции. Если бы Германии был обеспечен тыл на западе и свободные руки на востоке, рассуждал он, Германия могла бы предложить Англии «защиту Индии на русской границе». Италии она могла бы предоставить компенсации на рынках будущего украинского «самостоятельного» государства. Другими словами, Розенберг предлагал договориться о расчленении Советского Союза.

Германские империалисты, в частности рейхсвер и гитлеровцы, надеялись использовать напряжённую атмосферу в Европе, сложившуюся в результате разрыва сношений между Англией и СССР, с целью ускорить осуществление своих замыслов. Наличие в других странах сторонников антисоветских планов подавало германским фашистам надежду получить со временем «международный мандат» на интервенцию в СССР.

Попытки иностранных агентов втянуть СССР в войну. При помощи своих агентов воинствующие империалисты развернули усиленную деятельность с целью втянуть СССР в войну. Как гласило опубликованное летом 1927 г. официальное сообщение правительства СССР, на территории Советского Союза было раскрыто несколько подпольных организаций, которые готовили диверсионные и террористические акты и поставляли кадры убийц и шпионов, имевших целью всякими путями подготовить интервенцию и втянуть СССР в войну.

5 февраля 1926 г. белогвардейскими наймитами было совершено провокационное нападение на советских дипломатических курьеров в Латвии. Один из них, Нетте, был убит, другой, Махмасталь, тяжело ранен. Латвийское правительство принесло свои извинения и обещало принять решительные меры против русских белоэмигрантских организаций в Латвии, I «злоупотребляющих правом убежища». Однако фактически f эти меры не были приняты. Таково же было положение и в других прибалтийских республиках, а также в Польше. Результатом происходившей во всех странах враждебной кампании против СССР явилось провокационное нападение в Польше на советского посла П. Л. Войкова. Он был убит 7 июня 1927 г. русским белогвардейцем Ковердой.

В тот же день советское правительство выразило по поводу убийства своего посла в Варшаве «решительный, негодующий протест». «Союзное правительство, — гласила советская нота, — ставит это неслыханное злодеяние в связь с целой серией актов, направленных к разрушению дипломатического представительства СССР за границей и создающих прямую угрозу миру. Налёты на пекинское посольство СССР, осада консульства в Шанхае, полицейское нападение на торговую делегацию в Лондоне, провокационный разрыв дипломатических отношений со стороны Англии — весь этот ряд актов развязал Деятельность террористических групп реакционеров, в своей бессильной и слепой ненависти к рабочему классу хватающихся За оружие политических убийств».

В своём ответе на советскую ноту протеста польское правительство пыталось снять с себя ответственность и изобразить убийство Войкова как «индивидуальный акт безумца непольской национальности». В связи с этим Наркоминдел обратился к Польше с новой нотой от 11 июня 1927 г. В ней он ещё резче подчёркивал политическое значение убийства советского полпреда, рассматривая этот злодейский акт как «одно из проявлений систематической и планомерной борьбы против Советского Союза со стороны тёмных сил мировой реакции и противников мира».

Всё же польское правительство не предприняло никаких мер к прекращению бандитской деятельности белогвардейских элементов в Польше. Через 11 месяцев после убийства Войкова белоэмигрант Войцеховский покушался на торгпреда СССР в Варшаве. Ещё до этого, 2 сентября 1927 г., виленский белогвардеец Трайкович проник в здание советского полпредства в Варшаве и пытался совершить покушение на поверенного в делах СССР. Террорист был застрелен на месте сотрудником полпредства.

Как выяснилось впоследствии, многие из совершённых в этот период актов террора, диверсий и вредительств были организованы белогвардейцами по заданию иностранных разведок и при содействии подпольных троцкистско-бухаринских организаций в СССР.

Осенью 1927 г. развернулась и во Франции активная кампания за разрыв отношений с СССР. Реакционная французская печать призывала последовать примеру Англии и порвать с Советским Союзом. В газете «Echo de Paris» печаталась анкета, проводимая среди виднейших политических и общественных деятелей Франции, с провокационным вопросом о желательности разрыва с СССР.

Антисоветскую кампанию во Франции направлял глава англо-голландского нефтяного треста «Ройяль Детч Шелл» Детердинг, прибывший в Париж.

После Локарно самостоятельность внешней политики Франции была значительно ограничена. Франция поддерживала видимость дружественных отношений со своей бывшей союзницей Англией, но в основных вопросах зачастую шла у англичан на поводу, тем более что они имели в своих руках прекрасно организованную банковскую сеть, которая могла легко влиять на курс французского франка. Французская политика и в русском вопросе подвергалась воздействию со стороны антисоветски настроенной дипломатии Чемберлена, стремившейся втянуть Францию в антисоветский блок.

Но интересы Франции и СССР нигде не сталкивались настолько остро, чтобы их нельзя было разрешить к обоюдному удовлетворению. Неурегулированными оставались только такие вопросы финансового и экономического характера, как довоенные долги царского правительства Французским гражданам, военный долг царской России французскому казначейству и претензии бывших владельцев национализированных имуществ в СССР.

В феврале 1925 г. в Париже начались франко-советские переговоры по урегулированию этих вопросов. Но с самого начала французское правительство не проявило действительного намерения разрешить их по справедливости. Оно не вернуло СССР незаконно захваченных и интернированных Бизерте военных судов Черноморского флота; оно не возвратило и другого имущества, принадлежавшего Советскому государству. Начиная переговоры о долгах, правительство СССР соглашалось производить платежи по довоенным долгам в обмен на предоставление французами кредитов на соответствующие суммы. Но французская делегация на франко-советской конференции заняла непримиримую позицию. Она требовала максимальных ежегодных платежей для погашения довоенных долгов царского правительства, а также для удовлетворения бывших французских собственников национализированных имуществ. Острые разногласия по основным вопросам приводили к частым и продолжительным перерывам франко-советской конференции. Последняя её сессия началась 19 марта 1927 г. в напряжённой международной обстановке, созданной обострением англо-советских отношений. Французские финансовые круги явно спекулировали на англо-советском конфликте.

В результате франко-советские переговоры о частичном признании советским правительством довоенных долгов царской России потерпели неудачу. Тем не менее они сыграли известную положительную роль. Переговоры и торг вокруг суммы долгов и компенсаций оказывали сдерживающее влияние не только на мелкобуржуазные круги французских собственников, но и на французское правительство. В конце концов оно не рискнуло пойти на разрыв с СССР. Таким образом, все усилия чемберленовской дипломатии втянуть Францию в антисоветский «крестовый поход» оказались тщетными.

Миролюбивая политика СССР, его широкая популярность, бдительность советской дипломатии обрекли на провал эти планы. Всё меньше и меньше находилось правительств, которые решались, по примеру Чемберлена, проводить линию агрессивной антисоветской политики. Собственные экономические интересы толкали многие государства на путь укрепления связей с Советским Союзом.

К тому же во всех странах возрастала тревога перед лицом военной опасности. Народные массы боялись войны и стремились сохранить мир. СССР был опорой мира в Европе, и на него массы возлагали все свои надежды. Даже самые ярые поджигатели войны не могли не считаться с этим фактом.

Провал антисоветских провокаций объяснялся также и противоречивыми интересами различных буржуазных государств. По мере того как противоречия в лагере империалистических государств углублялись, всё определённее выяснялось размежевание последних на два лагеря: один из них был заинтересован в сохранении status quo и в поддержании мира в Европе; другой, наоборот, активно содействовал подготовке новой войны за передел мира.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

РОСТ ВОЕННОЙ ОПАСНОСТИ И ПРОБЛЕМА РАЗОРУЖЕНИЯ (1927-1929 гг.)

Обострение борьбы за рынки сбыта и источники сырья. К вооружённой борьбе за «сферы влияния», за новые внешние рынки, за источники сырья, за пути к ним напряжённо готовились прежде всего те государства, которые были недовольны версальским переделом мира, — Германия, Италия, Япония.

Проблема захвата новых рынков сбыта острее всего стояла перед Германией. План Дауэса и Локарнские соглашения позволили ей укрепить и перестроить свою экономику и не только достигнуть довоенного хозяйственного уровня, но и превысить его. Предоставление Германии крупного займа в размере около 800 миллионов долларов, приток иностранных и возвращение германских капиталов, стабилизация марки, заключение выгодных торговых договоров, техническая реорганизация и рационализация промышленности — всё это способствовало быстрому росту германского финансового капитала.

Уже в 1927 г. германский экспорт превысил довоенный уровень. Германский империализм стал открыто требовать колоний и новых рынков. Чувствуя под ногами окрепшую почву, германская дипломатия со всё возрастающей настойчивостью добивалась понижения ежегодных платежей по репарациям) установления твёрдой суммы всего репарационного долга, досрочной эвакуации Рейнской области.

1 января 1928 г., в речи на новогоднем приёме дипломатического корпуса, Гинденбург поднял вопрос об эвакуации Рейнской области союзными войсками. С тем же требованием выступил и Штреземан 30 января 1928 г. в своей речи в Рейхстаге. Он заявил, что укреплению нормальных отношений Германии с Францией и созданию действительных гарантий безопасности мешает оккупация германской территории.

Штреземан уверял, что Германия в принципе готова и дальше выполнять свои финансовые обязательства по плану Дауэса. Но он предупреждал, что делать это будет всё труднее; по его словам, оккупация Рейнской области вызывает угрожающий рост недовольства в Германии.

2 февраля 1928 г. с ответным заявлением выступил во французском Сенате Бриан. Он напомнил, что оккупация Рейнской области была одним из мероприятий, гарантирующих выполнение Версальского договора. В частности оккупация имела целью обеспечить разоружение Германии и выплату ею репараций. Всем известно, что германское правительство не выполняет своих обязательств. Поэтому и Франция не может пойти на преждевременную эвакуацию Рейнской области, чтобы тем самым не ослабить гарантий своей безопасности.

Со своей стороны и английское правительство заявило в Палате общин 9 февраля 1928 г., что не может эвакуировать свои войска, пока в Рейнской области находятся войска других союзников. Тем не менее оно приветствовало бы достижение общего соглашения по этому вопросу.

Оба вопроса — об эвакуации Рейнской области и о репарациях — переданы были на обсуждение Лиги наций. Здесь было решено подвергнуть их изучению в смешанной комиссии экспертов.

30 октября 1928 г. германские послы в Лондоне, Вашингтоне, Париже, Риме, Брюсселе и Токио обратились к соответствующим правительствам с просьбой ускорить назначение комиссии экспертов для окончательного и полного урегулирования репарационного вопроса.

Германская дипломатия требовала назначения в комиссию «независимых экспертов» и обязательного участия в ней представителя США. Соединённые штаты не находились в числе претендентов на германские репарации. Однако они являлись главным кредитором Германии и разместили в ней значительные капиталы. Непосредственный интерес для США представляло своевременное получение процентов на вложенные в Германии средства. Поэтому германская Дипломатия и возлагала некоторые надежды на вмешательство американцев.

США, заинтересованные в укреплении экономического положения своего должника — Германии, соглашались с пересмотром репарационной проблемы. Английское и французское правительства со своей стороны дали согласие на новое обсуждение этого вопроса. Они стремились помешать тем самым сближению Германии и США.

План Юнга (7 июля 1929 г.). 22 декабря 1928 г. правительства Англии, Бельгии, Италии, Франции и Японии опубликовали официальное сообщение об учреждении комитета экспертов по репарационному вопросу. Первое заседание комитета состоялось 11 февраля 1929 г. В состав его вошли 14 экспертов — по два от Франции, Великобритании, Италии, Японии, Бельгии, США и Германии. Председателем комитета был избран американский эксперт Оуэн Юнг один из авторов плана Дауэса.

12 февраля в комитете выступил представитель Германии Шахт. Он заявил, что Германия не в состоянии платить по 2,5 миллиарда марок ежегодно. Шахт настаивал на снижении размеров и изменении сроков репарационных платежей. Предложение Шахта встретило решительные возражения со стороны экспертов держав-кредиторов. Французский представитель требовал регулярного взноса такой доли германских репарационных платежей, которая дала бы возможность Франции производить уплату её долгов Англии и Америке. Английские эксперты также добивались получения в счёт репараций такой суммы, которая покрывала бы платежи Англии Соединённым штатам.

Эксперты стран Антанты называли цифру, значительно превышающую ту сумму, которая установлена была планом Дауэса. Напротив, германские эксперты настаивали на снижении размера германских платежей. Председатель комитета Юнг выступил в качестве арбитра. Он предложил проект, согласно которому ежегодные взносы Германии в течение первых 37 лет должны были постепенно возрастать, начиная от 1 700 миллионов и до 2 100 миллионов марок в год. В продолжение следующих 22 лет Германия должна была бы вносить суммы, равные годичным обязательствам союзных держав по их военному долгу США.

В общем по сравнению с планом Дауэса схема Юнга означала снижение общего размера репарационных обязательств Германии. Французские и бельгийские эксперты были этим недовольны. Поэтому Юнг предложил новое распределение германских платежей между державами-кредиторами, которое в известной мере компенсировало бы Францию, Бельгию и Италию за счёт Англии. Доля Англии сокращалась с 23 до 19% общей суммы репараций. При этом план Юнга не предоставлял Англии никакой доли германских платежей, не подлежащих отсрочке.

Предложение Юнга вызвало решительные возражения английских экспертов. Они категорически отказывались принять новый план распределения репарационных платежей.

Длительная борьба разгорелась и по вопросу о создании особого Банка международных расчётов. На создании этого банка настаивали США. Они стремились положить конец тому положению, при котором Англия и Франция, пользуясь отсутствием в плане Дауэса точно обусловленного порядка международных расчётов (перевода валюты), могли воздействовать на Германию путём давления или же обещанием тех или иных льгот. Банк международных расчётов должен был занять место репарационной комиссии. На него возлагалось регулирование получения и распределения германских репарационных платежей и осуществление контроля над операциями по переводу иностранной валюты из Германии за границу.

В конце концов план Юнга был в принципе принят экспертами. Но германские представители выдвинули некоторые дополнительные условия: отмену специальных гарантий, установленных для германских платежей планом Дауэса; право Банка международных расчётов производить пересмотр германских ежегодных платежей, если этого потребует финансовое положение Германии; право на отсрочку валютных переводов за границу и т. п.

Окончательное соглашение между экспертами было достигнуто 7 июня 1929 г. Средний размер германских платежей в течение 37 лет устанавливался в сумме 1988 миллионов марок ежегодно. К этой сумме добавлялись ещё платежи по займу, заключённому Германией в 1924 г. в связи с принятием плана Дауэса. В течение следующих 22 лет Германия должна была вносить платежи, равные сумме ежегодных погашений державами-кредиторами их военных долгов. Репарационные платежи разбивались на две части: безусловную, не подлежащую отсрочке (в сумме 660 миллионов марок), и часть, которая могла быть отсрочена в случае экономических затруднений Германии, но не более чем на два года.

Гаагская конференция (6 — 31 августа 1929 г.). План Юнга был подвергнут обсуждению на международной конференции, открывшейся в Гааге 6 августа 1929 г. На ней были представлены 12 государств: Франция, Англия, Германия, Бельгия, Италия, Япония, Чехословакия, Югославия, Польша, Румыния, Греция и Португалия.

С декларацией о задачах конференции выступил Бриан. С обычным пафосом он заявлял, что в успехе конференции заинтересованы не только участвующие в ней страны, но и всё человечество. «Повсюду уже убедились в том, — восклицал Бриан, — что война не принесла ничего хорошего даже победителям».

После Бриана лицемерно-пацифистскую декларацию огласил Штреземан. Он выразил надежду, что Гаагская конференция послужит задачам организации всеобщего мира и что «экономические результаты конференции должны повлечь за собой и политические последствия».

Так лирически звучали речи дипломатов. Но вот заговорили «люди дела», и дипломатическая идиллия сменилась суровой прозой.

Английский делегат Сноуден резко заявил, что Англия не может нести новые жертвы. Пока репарации и долги получаются и уплачиваются, Англия требует своей доли.

Соглашаясь на пересмотр плана Дауэса, Англия надеялась положить конец уплате ей репараций товарами. От натуральных поставок страдала английская промышленность. Английский делегат министр финансов Сноуден на первом же заседании Гаагской конференции заявил, что Англия не может принять план Юнга в его первоначальной редакции и высказывается против намеченной им схемы германских поставок. Требуя их значительного сокращения, Сноуден настаивал на увеличении доли Англии по ежегодным платежам Германии с 409 миллионов золотых марок до 457 миллионов марок. Непримиримая позиция Сноудена превратила весь дальнейший ход конференции в торг между Англией и её четырьмя партнёрами — Францией, Италией, Бельгией и Японией. Германская делегация в течение этого торга занимала пассивно-выжидательную позицию; она рассчитывала при первой возможности использовать разногласия союзников в свою пользу.

Позицию Франции защищал французский министр финансов Шерон. Он запальчиво доказывал, что Франция понесла большие жертвы, чем Англия. Тем не менее французская делегация считает возможным поддержать план Юнга. Делегаты Италии и Бельгии присоединились к французам. Напротив, мелкие кредиторы Германии — Румыния, Греция, Югославия — поддержали Великобританию.

Были созданы две комиссии — финансовая и политическая. На заседании финансовой комиссии 8 августа Сноуден опять заявил, что Англия вступила в войну не ради материальных интересов, а «для поддержки договорных прав и защиты безопасности других держав». Сноуден предложил пересмотреть схему распределения платежей, намеченную планом Юнга. 9 августа 1924 г. с критикой предложения Сноудена перед представителями печати выступил Бриан. Он уже прямо обвинял английскую делегацию в срыве дела мира. «Если одна единственная держава,— восклицал Бриан, — расходится в мнениях с пятью другими, а эти пять отказываются пойти на какие-либо уступки, то на эту изолированную державу ложится вся ответственность за кризис».

«Если даже в данном случае действительно выступают пять против одного, — хладнокровно парировал Сноуден, — это вовсе не означает, что пять правь,, а один неправ. Гораздо чаще получается так, что правда оказывается на стороне меньшинства...»

Когда Сноудену передали, что французские делегаты считают его упорство «блефом» и ожидают от него уступок, он ответил: «Если они лелеют иллюзии такого рода, то им придётся подождать... Я лично готов уехать в любое время, если не будет больше смысла оставаться».

Французская пресса обвиняла Сноудена в том, что он хочет «подвести мину под план Юнга». Англо-французский конфликт разгорался. Тогда американский банкир Ламонт (из группы Моргана) посетил британского премьер-министра Макдональда и попросил его рекомендовать Сноудену, чтобы он занял более умеренную позицию. Вместо этого британское правительство отправило Сноудену телеграмму, выражая ему благодарность за твёрдость его позиции. Пришлось волей-неволей отступать Франции. Результатом компромисса с Англией явился меморандум от 16 августа 1929 г. от имени четырёх держав — Франции, Бельгии, Италии и Японии. В нём подтверждались основы плана Юнга, но в то же время давалось обещание предоставить Великобритании некоторую часть репарационных сумм, назначение которых не было определено планом Юнга.

По вопросу о досрочной эвакуации Рейнской области Гаагская конференция легче достигла предварительного соглашения.

Согласно Версальскому договору третью зону предстояло эвакуировать только в 1935 г. Но английская делегация — в пику французам — заявила, что намерена закончить эвакуацию Рейнской области к концу 1929 г. Бриан поставлен был этим заявлением в затруднительное положение. Ему пришлось пожертвовать оккупацией ради принятия плана Юнга. В результате торга срок эвакуации Рейнской третьей зоны был отнесён к середине 1930 г.

31 августа 1929 г. участники Гаагской конференции подписали протокол, принципиально одобривший план Юнга. Окончательное его принятие оформлено было на второй Гаагской конференции, 20 января 1930 г.

Больших принципиальных изменений в дело взимания репарационных платежей план Юнга не внёс. В отличие от плана Дауэса он установил общий размер репараций, подлежащих уплате Германией, в 113,9 миллиарда марок. Размер ежегодных платежей подвергся незначительному снижению: он был определён на ближайшие 37 лет в сумме 2 миллиардов марок ежегодно. По истечении этого срока размер платежей мог быть пересмотрен или сохранён в прежнем объёме. Таким образом, страны-победительницы стремились сохранить 3 своих руках рычаг давления на Германию и её внешнюю политику.

Серьёзным изменениям подвергся порядок взимания репараций. Система облигаций, установленная планом Дауэса, отменялась. Впредь репарации должны были выплачиваться только за счёт прибылей железных дорог и государственного бюджета. Отчисления из прибылей промышленности отменялись. Отменялся также финансовый контроль и контроль за народным хозяйством Германии. Это было новым ударом по версальской системе. Германский империализм получал возможность тайным образом осуществлять свои военные приготовления.

Рост реваншизма в Германии. План Юнга вызвал тем не менее крайнее недовольство в Германии. Президент Гинденбург счёл необходимым выступить со специальным обращением к германскому народу; принятие плана Юнга он объяснял военной слабостью Германии и угрозой серьёзного экономического кризиса, перед которым якобы стояла страна. Всё же президент доказывал, что план Юнга является для Германии шагом вперёд, ибо открывает перед ней новые возможности борьбы.

«Во время борьбы за принятие или отклонение плана Юнга,— заявлял Гинденбург, — я получал сотни писем от разных общественных организаций, союзов и отдельных лиц, предлагавших отклонить этот план... Несмотря на тяжёлое бремя, которое он возлагает на плечи германского народа, всё же он является по сравнению с планом Дауэса шагом вперёд по пути экономического и политического восстановления Германии».

Усилились в националистических кругах Германии и требования пересмотра послевоенного территориального status quo. Широкую популярность получил старый лозунг: «Что было немецким, то должно снова стать немецким». В первую очередь выдвигалось требование пересмотра восточных границ Германии. Это требование было открыто выдвинуто ещё на съезде германской «народной партии» в марте 1928 г. Заявление съезда, что, Германия никогда не примирится с этими границами, вызвало бурное одобрение всей буржуазной немецкой печати. Поднялась кампания в пользу возвращения Германии утраченной части Верхней Силезии и ликвидации Данцигского коридора. Кстати в речи, произнесённой в сентябре 1928 г. в Верхней Силезии, Гинденбург напомнил, что 60% голосов во время плебисцита было подано в пользу Германии.

В январе 1929 г. в английской печати появился сенсационный документ — меморандум германского министра рейхсвера генерала Тренера о постройке немецкого «броненосца А». Тренер обосновывал, между прочим, своё требование тем, что мероприятия Польши в пограничной зоне имеют характер подготовки плацдарма для наступления против Германии. Взаимоотношения между Германией и Польшей становились всё более напряжёнными. В феврале того же года польские власти в Верхней Силезии арестовали по обвинению в государственной измене лидера немецкого меньшинства.

Вопрос о правах немецких меньшинств в Польше был перенесён сторонами в Лигу наций. Но договориться там немцам и полякам не удалось. Обсуждение вопроса в Лиге наций сопровождалось массовыми антипольскими демонстрациями в Германии. В мае 1929 г. нацисты и члены «Стального шлема» разгромили польскую оперу в городе Оппельне и избили польских артистов и посетителей оперы. В то же время на германо-польской границе в Верхней Силезии участились пограничные инциденты; имели место даже убийства польских таможенных чиновников. Положение стало особенно острым, когда была закончена эвакуация части Верхней Силезии, оккупированной союзными войсками. Этот момент был немедленно использован немцами для новой кампании за пересмотр польско-германских границ.

10 августа 1930 г. член правительства, ведавший делами «государственной помощи восточнопрусскому юнкерству» («Ost-hilfe»), Тревиранус произнёс в Берлине речь на тему о «незажившей ране Германии на Восточном фронте». «Польско-германские границы, — заявил он, — делают невозможным мир между Польшей и Германией; они не устоят против воли и прав германского народа». Эта речь встретила самый бурный отклик германской прессы: газеты прославляли откровенность и прямоту представителя правительства по вопросу, якобы «не терпящему отлагательства». Вновь поднялась волна антипольских выступлений в Германии; ответом на них явились антигерманские демонстрации в различных польских городах и энергичный протест министра иностранных дел Залесского.

Одновременно велась ожесточённая кампания за передачу Германии Данцига и Мемеля. Но в официальных сношениях с Польшей германская дипломатия, вынужденная считаться с мировым общественным мнением, старалась выдерживать более или менее умеренную позицию. Вот почему, несмотря на ожесточённое сопротивление юнкерства и нацистов, она довела До конца германо-польские переговоры о торговом договоре, который и был подписан в марте 1930 г.

Положение резко изменилось после победы нацистов на сентябрьских выборах в Рейхстаг в 1930 г. Торговый договор, прошедший два чтения в прежнем Рейхстаге и уже ратифицированный Польшей, не был допущен к третьему чтению в новом Рейхстаге. Частные польско-германские конвенции, срок которым истекал, не возобновлялись. В результате нового курса германской политики возникла настоящая таможенная война, которую германское правительство в интересах прусского юнкерства объявило Польше.

Вооружение Германии. Дело не ограничилось агрессивными выступлениями немецких националистов. Происходило усиленное вооружение Германии.

Несмотря на ограничения Версальского договора, ассигнования на военные цели из общего государственного бюджета страны возрастали из года в год. В 1925 г. расход Германии на армию и флот составлял 490,9 миллиона марок. К 1928 — 1929 гг. он почти удвоился, достигнув суммы 827 миллионов марок.

Особенно быстро росли расходы на техническое оснащение армии и на строительство новых военных судов. В 1924 г. на сооружение флота было затрачено 5,3 миллиона марок, в 1928 г. 58,9 миллиона, в 11 раз больше. Правда, германский «броненосец А» по водоизмещению не превышал установленных Версальским договором норм; однако по своей технической оснащённости он значительно превосходил броненосцы старого типа.

Для увеличения своих вооружений немцы прибегали ко всяческим обходным путям. Сверх разрешённого Германии стотысячного рейхсвера они успели создать миллионную нелегальную германскую армию, так называемый «чёрный рейхсвер».

По существу рейхсвер представлял собой армию командных кадров: никто не уходил из этой армии рядовым солдатом. Выходившие в резерв офицеры, унтер-офицеры, фельдфебели поступали в организацию «Стального шлема», который занимался их дальнейшим военным и политическим воспитанием. Влиятельным членом «Стального шлема» был Гугенберг, возглавлявший партию националистов, связанную с крайне правыми кругами аграриев и монархической реакции.

Для увеличения вооружённых сил Германии широчайшим образом использовались различные общества. Усиленно укрепляла свою военную организацию партия национал-социалистов. Во время съезда национал-социалистской партии в Нюрнберге 21 августа, 1927 г. там демонстрировало около 20 тысяч вооружённых штурмовиков.

Гитлер ставил перед штурмовыми отрядами задачи открыто реваншистского характера. Вручая знамя штурмовикам Рейнской области, он заявил: «Вы сохраните это знамя до того дня, когда немецкий Рейн снова будет немецким». Венского знаменосца Гитлер напутствовал словами: «Вы будете держать это знамя как знак неразрывности нашего движения, пока не будут разорваны Версальский и Сен-Жерменский позорные договоры».

Кроме штурмовых отрядов, руководимых ближайшим сторонником Гитлера капитаном Ремом, в 1925 г. в Германии была создана ещё одна военно-фашистская организация так называемые охранные отряды (СС). В эту организацию могли вступать лишь отборные, особо проверенные национал-социалисты. Они давали присягу «кровавому флагу» — так называлось знамя, которое несли перед собой участники мюнхенского путча 8 ноября 1923 г. Специально подобранные по росту и другим физическим качествам, одетые в чёрную форму, с изображением черепа на головном уборе и на рукавах, эсэсовцы представляли нацистскую лейб-гвардию, являвшуюся послушным орудием в руках Гитлера.

Опираясь на свои штурмовые и охранные вооружённые отряды, гитлеровцы вели бешеную кампанию за отказ от Версальского договора и, в первую очередь, за ликвидацию военных разделов этого договора, требовавших разоружения Германии.

Борьбы за пути из Европы в Азию. Опасность военных осложнений в Европе явно возрастала. Одновременно обострялась борьба империалистических интересов вокруг не разрешённых ещё проблем вне Центральной Европы.

На очереди стояли средиземноморская и тихоокеанская проблемы. Борьба за азиатские рынки и за ведущие к ним пути принимала всё более напряжённый характер. В связи с этим перед старыми колониальными державами, в первую очередь перед Великобританией, стала задача укрепления своих военных позиций на путях к важнейшим английским колониям и рынкам сбыта.

Наибольшего внимания английской дипломатии требовали вопросы, связанные с Индией и Египтом.

Торговля с Индией составляла более трети всей внутренней торговли Британской империи. Индия поставляла в Англию пшеницу, джут, чай, кофе, рис, табак, кожи и т. д. Англия сбывала в Индию машины и готовые продукты обрабатывающей промышленности. Ввоз английских товаров в Индию превышал вывоз из неё; обратное положение было в доминионах, где развивалась собственная промышленность.

После мировой войны 1914 — 1918 гг. процесс самостоятельного экономического развития Индии ускорился. Это создавало затруднения для английской торговли. К тому же усилилась конкуренция и со стороны Японии, которая забрасывала Индию дешёвыми товарами и через свою многообразную агентуру вела среди индусских националистов антибританскую агитацию.

Развернувшееся после войны индийское национально-освободительное движение, шедшее под лозунгом автономии Индии, представляло дополнительные трудности для укрепления английских позиций в Индии. Индийские националисты не были удовлетворены конституцией, утверждённой в 1919 г., ибо она не дала Индии прав доминиона. Они продолжали борьбу за полную автономию Индии.

Движение это всё разрасталось. Опасаясь взрыва, английское правительство сочло необходимым пойти на некоторые уступки индийским националистам. Одной из них явилось освобождение из тюрьмы вождя национального движения в Индии Ганди.

Сложная внутренняя политика, которую Англии приходилось вести в Индии, отражалась и на состоянии внешней обороны этой колонии. Прежде всего она сказывалась на составе и организации вооружённых сил, охранявших Индию. Регулярная англо-индийская армия комплектовалась из английских и индийских строевых частей: на каждые три туземные части приходилась одна английская. Командный состав составляли только англичане. Туземные регулярные части комплектовались лишь из некоторых избранных племён и каст, получавших за это особые льготы. Эти части состояли из 3 — 4 племён или каст, нередко враждовавших друг с другом. Всё это ослабляло боеспособность англо-индийской армии.

Попытки «индианизации» регулярной армии, т. е. создания местных территориальных войск, предназначенных для охраны границ Индии, не меняли существенно положения. Проблема обороны Индии оставалась нерешённой. Ясно было, что эту оборону нужно было строить и за пределами Индии. Эта задача возлагалась на британскую дипломатию. Необходимо было распространять и укреплять английское влияние на те государства и земли, которые могли служить прикрытием индийских владений Великобритании.

Усилия британской дипломатии были устремлены на создание системы смежных с Индией буферных государств, которые могли бы служить её прикрытием. В этом направлении действовала английская дипломатия в Иране и в Афганистане.

Борьба за преобладание в Средиземном море. Стремясь сохранить преобладание английского флота в Средиземном море, английская дипломатия добивалась выгодного для Англии размежевания сфер влияния держав на путях в Азию и Африку.

Английская дипломатия продолжала поддерживать Италию против Франции, стремясь занять роль арбитра в отношениях между этими двумя соперниками. Благодаря поддержке Англии Италия смогла завершить переговоры с Абиссинией выгодным для неё соглашением.

2 августа 1928 г. был подписан итало-абиссинский договор о дружбе и торговле. Для Италии он нужен был как средство успокоить тревогу Абиссинии, а тем временем закрепить в ней свои экономические позиции и более планомерно подготовиться к её военному захвату.

Посредничество английской дипломатии потребовалось и при разрешении танжерского вопроса. Английский посол в Риме Грэхем предложил Муссолини привлечь Англию в качестве арбитра для урегулирования спорных вопросов между Францией и Италией и более точного разграничения сфер влияния средиземноморских держав в Северной Африке. Конференция представителей Франции, Англии, Италии и Испании по танжерскому вопросу состоялась в Париже 25 июля 1928 г. Она изменила статут Танжера в пользу Италии, за которой было признано равноправие в деле управления Танжером.

Укрепление итальянских позиций в бассейне Средиземного моря и на Ближнем Востоке вызывало противодействие со стороны британской дипломатии. Особенно её тревожила позиция Италии в отношении стран арабского Востока. Учитывая особую важность арабских стран для стратегических позиций Великобритании, английская дипломатия весьма ревниво относилась ко всяким попыткам соглашений арабских государств с другими державами, в особенности с Италией. Со своей стороны Италия всеми средствами стремилась укрепить своё влияние в странах арабского Востока. С этой целью итальянское правительство заключило в сентябре 1926 г. договор о дружбе и торговле в Йеменом и признало «полную и абсолютную независимость Йемена и его владыки — имама Яхья».

В мае 1927 г. на территорию Йемена прилетели итальянские самолёты. Как отмечала английская печать, этот визит «имел целью произвести впечатление на племена и продемонстрировать перед ними мощь Италии». В печати появились сообщения о наличии некоего секретного дополнения к итало-йеменскому договору 1926 г. Летом 1927 г. Италию посетила дипломатическая миссия Йемена, принятая со всяческими почестями итальянским королём и Муссолини.

Италия пыталась распространить своё экономическое и политическое влияние также в Сирии, Палестине, Ираке и Египте.

В Палестине и Сирии итальянцы действовали при посредстве религиозных орденов, насаждавших итальянскую культуру и благотворительные учреждения. В Палестине итальянская Дипломатия устанавливала дружеские связи с сионизмом. Это вызывало серьёзное недовольство английской дипломатии, которая упорно боролась за Палестину, расположенную на её стратегических путях в Индию. Ещё более увеличивали тревогу английской дипломатии попытки Италии внедриться в Египет. Эта страна имела для Англии чрезвычайно важное экономическое и стратегическое значение.

В ответ на происки итальянской дипломатии в Ираке, Сирии, Палестине, Египте английское правительство подготовило и провело ряд покровительственных соглашений с этими странами.

Договор между Великобританией и Ираком, заключённый 14 декабря 1927 г., признавал Ирак независимым государством. Английское правительство обещало поддержать кандидатуру Ирака в члены Лиги наций. Со своей стороны король Ирака обязывался соблюдать конвенцию 1920 г. о границах Сирии, нефтяное соглашение, заключённое в Сан-Ремо, Лозаннский договор и другие международные обязательства, имевшие отношение к Ближнему Востоку. По вопросам внешней политики английское правительство брало на себя представительство интересов Ирака «всюду, где король Ирака непосредственно не представлен».

Значительно труднее было достигнуть такого же соглашения с Египтом. Весной 1927 г. один из членов египетского Парламента, Абдурахман-Ассам-бей, в меморандуме, адресованном парламентскому военному комитету, предлагал ввести улучшения в организацию египетской армии и отказаться от финансирования военных мероприятий Англии. Возник серьёзный англо-египетский конфликт; для его разрешения египетский король Фуад и премьер-министр Сарват-паша приглашены были в Лондон. В Лондоне Чемберлен предложил Сарват-паше подготовить проект англо-египетского договора, который ввел бы в «нормальное русло» англо-египетские отношения. Но проект Сарват-паши не удовлетворил Чемберлена; он противопоставил ему свой собственный контрпроект.

Против английского проекта решительно выступила партия египетских националистов Вафд. Она заявила, что предложенный проект англо-египетского договора несовместим с независимостью и суверенными правами Египта.

Отказ партии Вафд подписать англо-египетский договор вызвал отставку Сарват-паши и образование вафдистского правительства Нахас-паши. Англо-египетский конфликт принял острую форму. Дело дошло до предъявления ультиматума Египту. Поводом к нему послужило обсуждение египетским Парламентом законопроекта о собраниях, который, по мнению английских властей, мог усилить беспорядки. Был дан приказ военным английским судам из Мальты направиться в Египет.

Под этой явной угрозой Парламент отложил рассмотрение законопроекта.

Несмотря на то, что вафдисты пошли на уступки, король Фуад по требованию англичан летом 1928 г. распустил парламент. Новым премьером был назначен Мухамед-Махмуд-паша, который и подписал выгодное для англичан экономическое соглашение и новый политический договор. Но договор этот вызвал в стране такое недовольство, что специально званный для его утверждения египетский Парламент не решился его ратифицировать.

Борьба за господство на Тихом океане. Наряду с борьбой за преобладание на средиземноморских путях обострилась и борьба за господство на Тихом океане. Его добивались

Япония, США и Англия. Вашингтонская конференция 1921—1922 гг. укрепила дипломатические позиции США и изолировала Японию, добившись расторжения её союза с Великобританией. Договор девяти держав установил принцип «открытых дверей» в отношении Китая. Особым договором четырёх держав — Англии, США, Японии и Франции — гарантировалась неприкосновенность островных владений этих держав на Тихом океане. Все эти договоры и соглашения составляли основу вашингтонской системы, на которой наряду с версальской держался послевоенный status quo.

Но за 10 лет своего существования вашингтонская система расшатывалась столь же упорно, как и версальская. Подрывная работа в этом направлении велась главным образом Японией.

После захвата в 1914 г. тихоокеанских островов, принадлежавших Германии, Япония сильно расширила свои территориальные владения. Она значительно приблизилась к Юго-Восточной Азии, Новой Зеландии и Австралии, поставив этим под угрозу коммуникации Англии и США с их колониями и с Китаем. Но Япония была в этот период сильно ослаблена землетрясением 1923 г. к финансовым кризисом 1927 г. Она нуждалась в займах США и Англии и не решалась ещё вести против них открытую агрессивную политику. Она даже участвовала в морских конференциях в Женеве в 1927 г. и в Лондоне в 1930 г., имевших целью уточнить Вашингтонские соглашения по вопросу о морских вооружениях.

Однако японские империалистические круги не переставали готовить взрыв вашингтонской системы. Они разжигали борьбу китайских милитаристов и препятствовали объединению Китая. Во всём бассейне Тихого океана они насаждали прояпонскую агентуру и вели систематическую шпионскую и подрывную работу. Внутри Японии активизировалась деятельность различных реакционных организаций фашистского типа. В 1925 г. лидер японской военщины генерал Танака стал во главе партии крупного капитала, сейюкай, и оформил блок военщины с наиболее Реакционной частью японской буржуазии. Через два года японская военная клика добилась отставки кабинета кэнсэйкай: У власти стал генерал Танака, провозгласивший «позитивный», т. е. открыто агрессивный, курс внешней политики Японии. Этот Курс нашёл своё отражение в меморандуме, переданном бароном Танака японскому императору. Меморандум представал собой тщательно разработанную программу агрессивной внешней политики японского империализма. В нём были сформу-1ированы основные выводы Дальневосточной конференции, созванной в июне и июле 1927 г. японскими властями с участием военных и гражданских чиновников, связанных с Манчжурией и Монголией.

Как Танака в своём меморандуме, так и множество японских писателей и журналистов систематически пропагандировали идею разрыва с вашингтонскими обязательствами для установления господства японской расы на всём азиатском континенте и на Тихом океане.

Эти притязания Японии на владычество в Тихом океане и во всей Азии не могли не вызывать беспокойства со стороны других претендентов на руководящую роль в тихоокеанском бассейне. Перед лицом японского соперника Соединённые штаты Америки были озабочены укреплением своих стратегических позиций на Тихом океане. Для Соединённых штатов особенное значение имели американские военно-морские базы, расположенные неподалёку от Японии, — Филиппинские острова и Гавайские (Сандвичевы) острова. Являясь источником снабжения пресной водой и углём тихоокеанского торгового и военного транспорта, Гавайи в стратегическом отношении стали как бы «Гибралтаром Тихого океана».

Однако американские военно-морские базы в силу своей отдалённости друг от друга не могли бы обеспечить успех наступательных операций американского флота. В силу этого Соединённые штаты были заинтересованы в том, чтобы в Восточной Азии существовало государство, способное противодействовать японской агрессии на Дальнем Востоке. Рассчитывая направлять политику Китая в соответствии со своими интересами, при помощи могущественного экономического воздействия, США отстаивали на Дальнем Востоке принцип «открытых дверей».

Что касается позиции Англии на Тихом океане, то она определялась всё возрастающим соперничеством Великобритании с другими империалистическими державами на Дальнем Востоке. После подписания Вашингтонского соглашения английское адмиралтейство стало укреплять военно-морскую базу в Сингапуре. Второй важной военно-морской базой, предназначавшейся для охраны северного побережья Австралии я Новой Зеландии, был порт Дарвин. Бывшая германская колония Архипелаг Бисмарка, отошедшая к Англии, также была превращена в военно-морскую базу. Бухта Бланш этого архипелага, по проекту англичан, должна была стать новой «Мальтой» в центре Тихого океана.

Гонка вооружений. Усиление военной опасности приводило во всех странах к гонке вооружений. Военные расходы отдельных государств по сравнению с их бюджетными ассигнованиями накануне первой мировой войны возросли не менее чем в два-три раза.

По данным Лиги наций, в 1928 г. численность войск после войны не только не уменьшилась, но значительно увеличилась.

В меморандуме советской делегации, представленном 30 ноября 1927 г. в Лигу наций, было отмечено, что страны-победительницы и нейтральные государства увеличили после первой мировой войны свои армии на 1180 тысяч человек.

В одном только 1929 г. Европа израсходовала на вооружение 524 миллиона фунтов стерлингов. Стоимость вооружений стран всего мира достигла в этом году 890 миллионов фунтов стерлингов.

Высокий уровень развития производительных сил современного капитализма сказывался и в военном деле. Подготовка новой войны вела к быстрому росту технической оснащённости империалистических армий. Моторизация, механизация и химизация военного дела после первой мировой войны достигли значительных успехов. Возрастали из года в год вложения в военную промышленность. Большинство внешних займов империалистических государств предназначалось для вооружения малых государств. В частности Франция предоставляла займы на вооружение армий Румынии, Польши, Югославии и Чехословакии.

Одним из мотивов увеличения вооружений Франции и её союзников было спешное перевооружение армии в Германии, не желавшей считаться с ограничениями Версальского договора.

Вопрос о разоружении в Лиге наций. Гонка вооружений во всём мире вызывала беспокойство самых широких масс. Стремясь усыпить эту тревогу, дипломатия империалистических стран старалась замаскировать военные мероприятия своих правительств при помощи широковещательных дискуссий о разоружении и демагогической пропаганды пацифизма.

Организующим центром империалистического пацифизма являлась Лига наций с её проповедью «мира», «запрещением» войны, требованием разоружения.

Ещё 6-я сессия Лиги наций 25 сентября 1925 г. вынесла Резолюцию о подготовке конференции по сокращению и ограничению вооружений. В течение двух лет различные комиссии а подкомиссии Лиги наций обсуждали этот вопрос. К участию в подготовительной комиссии, а затем и на конференции по Разоружению было решено пригласить и не членов Лиги — США и Советский Союз.

Первая сессия подготовительной комиссии открылась в мае 1926 г. Представитель Германии граф Бернсторф выступил с демагогической речью. Он заявил, что разоружение Германии по версальскому договору рассматривалось как начало общего разоружения. «Принимая во внимание, — говорил Бернсторф, — что германский народ ныне полностью разоружён и что состояние его военных сил не гарантирует ему национальной безопасности, предусмотренной статьёй 8 устава Лиги наций, — ясно, что все остальные государства, подписавшие Версальский договор, должны приступить к разоружению». Если же общее разоружение неосуществимо, заключал Бернсторф, то равенство Германии с другими державами должно быть достигнуто на иной основе: она должна получить право вооружаться наравне со всеми.

Французский проект, представленный комиссии, содержал требование создания «в интересах мира» интернациональной армии. Французские правящие круги хотели, чтобы подобная армия могла быть использована против Германии и СССР. Английский проект содержал план сокращения авиации и подводного флота.

Развернувшаяся дискуссия между представителем Англии лордом Сесилем и делегатом Франции Полем Бонкуром коснулась вопросов разоружения и гарантий безопасности, а также так называемого «военного потенциала». Французский делегат требовал учёта не только вооружений, но и всех экономических ресурсов, которые могут быть использованы каждой страной во время войны. Лорд Сесиль возражал, настаивая лишь на ограничении вооружений, а не всех хозяйственных ресурсов страны. В результате дискуссии Поль Бонкур предложил передать все проекты в редакционную комиссию, с тем чтобы она нашла «такую формулу, с которой все могли бы согласиться».

Первые три сессии подготовительной комиссии положительных результатов не дали. Вопрос о конвенции по разоружению должен был разрешаться на 8-й сессии Лиги наций в сентябре 1927 г, За неделю до открытия сессии подал в отставку английский представитель в Лиге, известный сторонник разоружения — лорд Сесиль.

В письме к Болдуину лорд Сесиль мотивировал свою отставку тем, что инструкции, которые он получил, «трудно сочетаются с возможностью действительного успеха работы комиссии». «Мы будем иметь на берегах Женевского озера 9-ю, 10-ю, 12-ю сессии, — писал лорд Сесиль. — Будем совещаться в течение ряда лет, пока война, к несчастью, не прервёт этой работы», — заявлял он.

Проекту Международной конвенции по разоружению был разработан подготовительной комиссией и обсуждался лишь в первом чтении. Он состоял из нескольких разделов со множеством статей, параграфов, пунктов и примечаний. Отдельные статьи его были представлены в двух и даже трёх вариантах. В проекте не было никаких конкретных цифр. Каждому государству предоставлялось право определить свой уровень вооружений в зависимости от безопасности страны, от её международных обязательств и географического положения. Всё это давало возможность свести вопрос о разоружении к бесконечным спорам и фактическому саботажу разоружения.

Советская делегация в Женеве. В первых трёх сессиях подготовительной комиссии советская делегация участия не принимала, заседания комиссии происходили в Швейцарии, с которой после убийства Воровского советское правительство прервало всякие отношения. Лишь после того как швейцарское правительство принесло свои извинения и выразило сожаление по поводу убийства Воровского, советская делегация 30 ноября 1927 г. прибыла в Женеву. На первом те заседании комиссии она огласила декларацию, в которой разоблачала полную бесплодность работы Лиги наций по разоружению. Декларация содержала предложение провести в жизнь программу полного разоружения путём немедленного заключения соответствующей конвенции. Советская делегация предлагала распустить весь личный состав сухопутных, морских и воздушных вооружённых сил, уничтожить боеприпасы и прочие средства вооружения, прекратить сборы для обучения военному делу, отменить законы об обязательной военной службе, закрыть военные заводы, прекратить отпуск средств на военные цели и т. п.

Советская делегация представила также меморандум, содержавший фактический материал по вопросу о размерах бедствий, причинённых войной 1914 — 1918 гг. и вновь угрожающих миру в связи с «грядущей войной, могущей в огромной мере превзойти по бедствиям, которые она причинит, всё виденное до сих пор многострадальным человечеством в его истории».

Советский проект был передан на следующую сессию. «В порядке вежливости» выступил по поручению президиума французский делегат Поль Бонкур, который не без иронии выразил благодарность советской делегации за её «ценные предложения». «Советская делегация, — ораторствовал этот „якобинец”, претендовавший на портретное сходство с Робеспьером, — своим появлением в Женеве даёт образец неоценимого сотрудничества, ибо в её лице мы имеем строгого судью, который не даст нам почить на лаврах». Но сессия не может согласиться с критикой советской делегации, которая ещё не разобралась во всей запутанности и сложности проблемы. Советский проект слишком прост: флот пустить ко дну, аэропланы взорвать, солдат распустить по домам... Лига наций отказывается т столь упрощённого подхода к вопросу.

Однако советское предложение вызвало горячее сочувствие широких масс во всех странах. На имя советской делегации поступали отовсюду телеграммы, письма и резолюции с приветствиями, поздравлениями и выражениями благодарности за правильно указанный путь борьбы против войны. Даже буржуазные пацифистские общества выносили резолюции с одобрением советской программы.

Работа 4-й сессии была быстро свёрнута. На сессии был образован комитет безопасности, которому поручалось заняться рассмотрением проблем безопасности и разоружения. Советская делегация ограничилась посылкой в комитет безопасности своего наблюдателя.

Подлинная позиция германской делегации по вопросу о разоружении прикрывалась достаточно грубой маскировкой. Немцы были заранее уверены, что предложение о всеобщем разоружении будет отклонено. Поэтому, используя пацифистские лозунги, они требовали радикальной постановки этого вопроса. Они рассчитывали, что затянувшееся обсуждение этой проблемы даст Германии основание настаивать на свободе действий в области вооружения.

Только советская делегация ставила вопрос о разоружении на принципиальную и практическую почву. Это вызывало крайнее раздражение среди империалистов, которые пытались длинными и бесплодными дискуссиями прикрыть подготовку войны.

На 5-й сессии подготовительной комиссии 15—24 марта 1928 г. представитель империалистических кругов Великобритании лорд Кашендэн в своей речи запальчиво спрашивал, какие «скрытые мотивы» могли внушить советскому правительству мысль выдвинуть — с такой «драматической внезапностью» — предложение всеобщего разоружения. Лорд Кашендэн не постеснялся квалифицировать советское предложение как демагогическую пропаганду. Кашендэн утверждал, что советский проект разоружения рассчитан на «человека улицы». Это дало повод представителю СССР заявить, что советская делегация действительно стремится сделать свои предложения ясными для широких масс. Неуклюжее выступление Кашендэна вызвало неудовольствие даже в части буржуазной печати, которая характеризовала его как «акт саморазоблачения».

Резко нападали на советский проект голландский и бельгийский делегаты. Они утверждали, что «имеется весьма серьёзная опасность внутренних беспорядков, мятежей, восстаний и революций», которые теперь подготовляются «систематически и научно». Поэтому предложение советской делегации о разоружении неприемлемо.

В результате дискуссии советский проект всеобщего разоружения был отклонён на том основании, что подготовительная комиссия уполномочена якобы обсуждать лишь вопрос о частичном и постепенном разоружении. Тогда советская делегация предложила на том же заседании новый проект конвенции — о частичном сокращении вооружений. Этот проект был внесён в повестку дня 6-й сессии подготовительной комиссии. Но одновременно было поставлено второе чтение проекта, разработанного комиссией по разоружению в 1927 г.

Доказывая, что оба проекта посвящены одной и той же проблеме, руководители комиссии пытались совсем снять советский проект с обсуждения. Он был передан на согласование в комиссию и вернулся для обсуждения на сессии лишь спустя 18 месяцев.

Советская делегация была лишена в подготовительной комиссии самых необходимых условий, чтобы своим сотрудничеством помогать делу мира. «Требовалась особая выдержка и терпение советской делегации, а также сознание ею огромного значения, придаваемого её правительством делу разоружения, чтобы она не прекращала своего участия в комиссии под влиянием бестактностей и грубостей председателя комиссии», — заявил в Женеве председатель советской делегации, подводя итоги участия советской делегации в подготовительной комиссии.

Отвергнув советские проекты и создав самую тягостную обстановку работы для делегации СССР, подготовительная комиссия достаточно ясно продемонстрировала своё нежелание содействовать хотя бы частичному разрешению проблемы разоружения.

Пакт Бриана — Келлога (27 августа 1928 г.). Кульминационным достижением «пацифистской» дипломатии был так называемый пакт Бриана — Келлога об отказе от войны как орудия национальной политики.

Инициатива предложения этого нового пацифистского пакта принадлежала Бриану. 6 апреля 1927 г., в связи с десятой годовщиной вступления США в мировую войну, тысячи американских волонтёров, сражавшихся на Западном фронте, по приглашению французского правительства приехали в Париж. По этому поводу Бриан выступил с заявлением о дружественных чувствах Франции к Соединённым штатам и о готовности французского правительства подписать с США «любое взаимное обязательство, чтобы поставить, по американскому выражению, войну вне закона».

20 июня 1927 г. Бриан передал американскому послу в Париже официальную ноту с проектом франко-американского договора о «вечной дружбе». Заключением такого договора французское правительство рассчитывало обеспечить себе поддержку США для укрепления франка, урегулировать свои долговые обязательства перед Америкой и вообще упрочить военно-политическое положение Франции на случай осложнений в Европе. Со своей стороны американская дипломатия старалась использовать идею Бриана в интересах внутренней и внешней политики США. Что касается внешнеполитических мотивов, которые заставляли правительство Соединённых штатов поддержать французское предложение, то они были достаточно понятны. Возросшая после войны экономическая мощь Соединённых штатов внушала правительству заокеанской республики стремление приобрести руководящее влияние в мировой политике. Американцы не забыли, какое дипломатическое поражение они понесли после мировой войны, когда Англия и Франция сумели воспользоваться всеми плодами победы над Германией и превратить детище Вильсона — Лигу наций — в послушное орудие своего собственного господства. Руководитель государственного департамента США Келлог стремился создать Соединённым штатам Америки положение международного арбитра и противопоставить создаваемый им «инструмент мира» женевскому синедриону, где американским представителям приходилось оставаться в роли наблюдателей. В период выборов президента и членов Конгресса предполагаемый пакт изображался как плод мирной инициативы самого американского правительства. 28 декабря 1927 г. Келлог сообщил Бриану, что правительство Соединённых штатов с удовлетворением принимает французское предложение. Однако оно не считает возможным заключить договор о «вечном мире» с одной лишь Францией. Необходимо «достигнуть присоединения всех главных держав к пакту, посредством которого эти державы отказались бы от войны как орудия национальной политики».

Во Франции американский ответ вызвал большое разочарование. Многосторонний договор, предложенный Келлогом, грозил ослабить значение ранее заключённых французской дипломатией договоров и подорвать французскую систему союзов. Кроме того, он наносил урон и престижу Лиги наций, противопоставляя ей новое объединение европейских держав, подписавших пакт.

Последовавшая затем дипломатическая переписка между Францией и США отразила стремление французской дипломатии устранить нежелательные для Франции изменения в первоначальном проекте пакта. Келлогу предлагалось заключение такого договора между Францией и США, который воспрещал бы всякую наступательную войну. В дальнейшем к нему могли бы присоединиться и все остальные государства. Во французской ноте имелась характерная оговорка, что новый пакт не упраздняет заключённых ранее союзов и не аннулирует обязательств, содержавшихся в уставе Лиги нации, в Локарнских соглашениях и других международных актах.

Было очевидно, что французская дипломатия стремится оставить за Францией право применения вооружённой силы в целях своей внешней политики. Келлог ответил, что американское правительство стоит за безусловный отказ от войны как средства национальной политики. Потому оно и не может принять французское предложение.

13 апреля 1928 г. послы Соединённых штатов в Англии, Германии, Италии, Японии вручили правительствам этих стран ноты тождественного содержания с запросом по существу франко-американского спора. Ими были представлены также первоначальный проект Бриана, дипломатическая переписка государственного департамента с французским правительством и американский проект договора о запрещении войны.

Первой из запрошенных держав ответила Германия. В ноте от 27 апреля 1928 г. она, разумеется, поспешила высказаться в пользу американского проекта. Германская дипломатия следовала своей обычной тактике: демонстрировать абсолютное миролюбие Германии, усыплять международную бдительность и отвлекать внимание стран-победительниц от усиленного роста германских вооружений.

Британская дипломатия, обеспокоенная активностью США, решила укрепить англо-французские отношения. Нота Чемберлена от 19 мая 1928 г., указывая на «отсутствие существенных противоречий» между обоими проектами, солидаризировалась с французским проектом. Однако британское правительство сохраняло за собой право особого истолкования обязательств пакта в отношении таких стран, где у Великобритании имеются «особые интересы».

Таким образом, Америка оказалась перед объединённым фронтом англо-французской дипломатии. Во избежание провала своего предложения американское правительство решило пойти на уступки. Проект был изменён в соответствии с важнейшими требованиями Франции и Англии, сводившимися к тому, что разрешались войны в интересах обороны государств.

23 июня 1928 г. правительство США разослало текст договора об отказе от войны всем участникам Локарнских соглашений и британским доминионам. Вскоре он был принят всеми государствами, приглашёнными стать участниками пакта: Германией (12 июля), Францией (14 июля), Италией (15 июля), Польшей (17 июля), Бельгией (18 июля), Великобританией (18 июля), Японией (20 июля), Чехословакией (20 июля).

Церемония подписания пакта Келлога была проведена 27 августа 1928 г. в Париже с участием представителей Англии, Бельгии, Германии, Италии, Польши, Франции, Чехословакии и Японии. В первой статье пакта договаривающиеся стороны заявляли, что они «исключают обращение к войне для Урегулирования международных споров и отказываются от таковой в своих взаимных отношениях». Вторая статья гласила, что при урегулировании или разрешении всех могущих возникнуть между сторонами споров или конфликтов должны всегда применяться только мирные средства. Наконец, третья статья устанавливала, что пакт открыт для присоединения всех других государств: сообщения о таком присоединении будут приниматься правительством США.

26 сентября 1928 г. Лига наций приняла Генеральный акт по арбитражу для мирного урегулирования конфликтов. Этот договор предусматривал судебную и арбитражную процедуру рассмотрения и урегулирования конфликтов между участниками пакта Келлога.

Отношение СССР к пакту Келлога. 5 августа 1928 г. состоялась беседа народного комиссара иностранных дел СССР с представителями печати о позиции советского правительства по отношению к пакту Келлога. В беседе было отмечено, что устранение СССР от переговоров о пакте вскрывает истинный смысл этого международного предприятия. «В намерения инициаторов этого пакта, — заявил народный комиссар, — очевидно, входило и входит стремление сделать из него орудие изоляции и борьбы против СССР. Переговоры по заключению так называемого пакта Келлога, очевидно, являются составной частью политики окружения СССР, стоящей в данный момент в центре международных отношений».

Народный комиссар подчеркнул, что значение пакта обесценено оговорками, внесёнными Францией и Англией, а также тем обстоятельством, что он не подкреплён обязательствами разоружения. Анализ дипломатической деятельности держав, связанной с пактом, приводил Наркоминдел к заключению, что «остриё всей этой дипломатической акции руководящих западных держав направлено против Союза ССР».

Выступление советского правительства, разоблачающее истинные цели империалистических кругов США и Франции, вызвало широкий отклик в иностранной печати, в парламентах и общественных кругах. Правительства США, Англии и Франции вынуждены были заявить, что СССР будет также приглашён подписать пакт Келлога.

По получении такого приглашения Наркоминдел в ноте от 31 августа 1928 г. выразил сожаление, что «инициаторы Парижского пакта не сочли нужным привлечь советское правительство к участию в переговорах, предшествовавших этому пакту», что в пакте отсутствуют какие-либо обязательства в области разоружений, а равным образом, что подписать пакт не были приглашены такие державы, как Китай, Турция и Афганистан. Советская нота отмечала неопределённость и неясность формулировки «воспрещения войны», допускающей различное толкование. По мнению советского правительства, должны быть воспрещены всякие международные войны, в частности войны с целью подавления освободительных народных движений. Должны быть запрещены не только войны, но и такие действия, как интервенция, блокада, военная оккупация чужой территории, чужих портов и т. д., а также применение таких средств, как разрыв дипломатических отношений, поскольку всё это способствует созданию атмосферы, благоприятствующей возникновению войн.

Однако, невзирая на все недостатки пакта Келлога, советское правительство 6 сентября 1928 г. официально заявило о своём согласии подписать его. В ноте указывалось, что этот пакт «объективно налагает известные обязательства на державы перед общественным мнением и даёт советскому правительству новую возможность поставить перед всеми участниками пакта важнейший для дела мира вопрос — вопрос о разоружении, разрешение которого является единственной гарантией предотвращения войны».

Московский протокол (9 февраля 1929 г.). Пакт Келлога мог вступить в силу лишь после ратификации его всеми без исключения государствами, подписавшими пакт в Париже. Желая ускорить введение пакта в действие, советское правительство решило обратиться к своим соседям, в первую очередь к Польше и к прибалтийским государствам, считать пакт Келлога обязательным и вступившим в силу даже в том случае, если другие государства его не ратифицируют или замедлят с такой ратификацией.

Нотой от 29 декабря 1928 г. советское правительство предложило Польше и Литве подписать протокол о досрочном введении в действие пакта Келлога.

Одновременно советское правительство предложило подписать этот протокол Латвии и Эстонии, как только они оформят своё присоединение к пакту Келлога. Наконец, с таким же предложением Наркоминдел обратился и к правительству Финляндии.

Но подписание протокола соседями СССР потребовало больших усилий советской дипломатии.

Литовский министр иностранных дел Вольдемарос явно задерживал ответ на предложение советского правительства. В ноте от 10 января 1929 г. он сообщил, что в принципе литовское правительство принимает советское предложение, но должно ещё обдумать и обсудить его. Польское правительство также не давало согласия на немедленное осуществление Парижского договора.

Отношение Латвии, Эстонии и Финляндии к советской мирной инициативе также не было благожелательным. Дипломатия этих государств не торопилась принимать советское предложение. Латвия сообщила о своей готовности присоединиться к протоколу, когда его подпишет Польша. Эстония давала туманные и противоречивые ответы. В то же время между Эстонией, Латвией и Польшей велись оживлённые переговоры о согласовании их позиций.

Финляндское правительство ответило, что оно ещё не оформило своего отношения к пакту Келлога. Только 22 марта 1929 г. финляндский сейм ратифицировал пакт. Однако и после этого правительство Финляндии отказалось присоединиться к Московскому протоколу.

Весной 1929 г. наметилось сближение между прибалтийскими лимитрофами, Финляндией и Швецией. В печати стала обсуждаться идея северобалтийского блока. Так, 20 июня 1929 г. в газете «Chicago Tribune» появилось интервью с так называемым «эстонским Вашингтоном» — юрким генералом Лайдонером, который доказывал необходимость «сближения народов Балтийского моря».

«Всем балтийским государствам важно, — заявил Лайдонер в другом интервью, помещённом в шведской газете «Дагенс Нюхетер» от 2 июня 1929 г., — чтобы Балтийское море оставалось свободным. Это жизненное условие для Эстонии, Латвии, Финляндии и Польши, а также для Швеции и Дании. Здесь у нас у всех одинаковые политические интересы, которые требуют сотрудничества с великими державами, имеющими такие же интересы и пути».

Созданию северобалтийского блока в 1929 г. мешали, однако, те же внутренние противоречия между балтийскими государствами, которые привели к неудаче «прибалтийского Локарно» в 1925 — 1926 гг.

Организации этого блока не сочувствовала и такая северная держава, как Норвегия, ни экономически, ни политически в нем не заинтересованная. Со времени заключения в 1921 г. торгового договора с Советской Россией Норвегия вела лойяльную политику в отношении СССР и не имела желания включаться в политическую комбинацию, использовать которую стремились авантюристические реакционные элементы прибалтийских стран и их покровители в странах Европы.

Учитывая, что антисоветские интриги и провокации зависят во многом от неурегулированности взаимоотношений СССР и Румынии, захватившей Бессарабию, советская дипломатия предложила и румынскому правительству подписать протокол о досрочном введении в действие пакта Келлога. Несмотря на противодействие враждебных СССР сил, румынское правительство сочло необходимым принять советское предложение.

Советская политика мира и дружественного сотрудничества со всеми странами, независимо от их политического строя, при одном лишь условии взаимности, давала свои плоды. 9 февраля 1929 г. в Москве был подписан протокол о немедленном введении в действие Парижского договора об отказе от войны в качестве орудия национальной политики. Московский протокол подписали СССР, Эстония, Латвия, Польша, Румыния. 1 апреля 1929 г. к нему присоединилась Турция и 5 апреля — Литва,

К этому времени уже 44 государства примкнули к пакту Келлога. 24 июля 1929 г. он вошёл в силу.

Провал антисоветских провокаций и провокаций и происков поджигателей войны. Перед лицом назревавшей опасности военных столкновений советское правительство зорко следило за тем, чтобы не дать поджигателям воины возможности втянуть в нее и СССР. Советская дипломатия неуклонно вела борьбу за мир и за деловое сотрудничество со всеми капиталистическими странами. Однако на самые миролюбивые советские предложения капиталистический мир отвечал увеличением своих вооружений, обвинениями Советского Союза в «красном империализме», изображением Красной Армии как главного препятствия к миру.

Французская газета «Temps» 13 января 1926 г. прямо заявляла: «Неизвестно, в какой мере Советский Союз присоединится к решениям о сокращении вооружений. Ведь всякому здравомыслящему человеку ясно, что большая опасность заключалась бы в ослаблении средств обороны Европы, в то время как революционная Россия оставалась бы вооружённой до зубов».

Все советские предложения и проекты, направленные против опасности войны и в пользу мира, брались под подозрение или отклонялись именно потому, что исходили от СССР.

Это подтверждал между прочим и профессор Лондонского университета Тойнби в своём международном обзоре за 1929 г.

Отзываясь весьма положительно о советском проекте разоружения, предложенном в апреле 1929 г., Тойнби вынужден был признать, что он не был принят только потому, что походил от СССР. Отмечая, что «в русском проекте много конструктивного и ценного», что он выдвинул правильный и полезный «принцип коллективной безопасности и коллективной ответственности», Тойнби заключал: «Может быть, русский проект вызвал бы к себе больше внимания со стороны подготовительной комиссии, если бы он исходил из другого источника».

Советской дипломатии приходилось преодолевать в своей работе трудности, каких не испытывала никакая другая дипломатия.

За радикальное изменение такого положения СССР на международной арене советская дипломатия упорно боролась из года в год. В 1929 г. мирная политика СССР успешно завершилась урегулированием взаимоотношений с Англией и ликвидацией конфликта с Китаем.

В Англии снова пришло к власти лейбористское правительство, завоевавшее голоса избирателей в значительной мере своим лозунгом восстановления с СССР нормальных дипломатических отношений. Правда, правительство Макдональда попыталось было, как и в 1924 г., затянуть это дело, пока не будут урегулированы все спорные вопросы между СССР и Англией. Но твёрдая позиция СССР и давление масс заставили Макдональда пойти на подписание протокола от 3 октября 1929 г. о немедленном возобновлении дипломатических отношений в полном объёме, включая и обмен послами.

Конфликт с Китаем был вызван новой антисоветской провокацией, организованной контрреволюционными элементами Китая по прямому заданию империалистических государств.

27 мая 1929 г. китайские милитаристы разгромили советское консульство в Харбине. Такие же погромы, сопровождавшиеся арестами советских сотрудников, последовали в других городах. 10 июля 1929 г. китайские войска попытались захватить КВЖД.

Оставаясь верным своей мирной политике, советское правительство не раз выражало готовность вступить в переговоры с китайским правительством по всем спорным вопросам и урегулировать положение КВЖД. Попытки эти оказались безуспешными. 16 августа 1929 г. произошёл разрыв дипломатических отношений СССР с Китаем. Только в ноябре 1929 г., когда Красная Армия разгромила части китайских милитаристов и русских белогвардейцев в районе Далайнор и Хайлар (Манчжурия), китайское правительство пошло на переговоры с СССР.

Закончились они подписанием в городе Никольск-Уссурийске предварительного протокола о ликвидации советско-китайского конфликта. 22 декабря 1929 г, был подписан так называемый Хабаровский протокол о восстановлении прежнего положения на КВЖД.

Прерванные во время конфликта советско-китайские дипломатические отношения были восстановлены 22 декабря 1932 г. Так неуклонно твёрдая и последовательная мирная политика СССР приводила к крушению планов поджигателей войны.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

МИРОВОЙ ЭКОНОМИЧЕСКИЙ КРИЗИС И КРУШЕНИЕ ПЛАНОВ ЭКОНОМИЧЕСКОГО ОЗДОРОВЛЕНИЯ ЕВРОПЫ

(1929 —1931 гг.)

Обострение противоречий в условиях мирового экономического кризиса. В конце 1929 г. в странах капитализма разразился небывалый по силе экономически кризис. Он продолжался до 1932 г. — дольше, чем все предшествовавшие кризисы. Кризис перепроизводства промышленных товаров переплёлся с кризисом аграрным. Сопровождался он и финансовым кризисом. Вывоз капитала почти прекратился. Многие сотни и тысячи капиталистических предприятий, концернов и банков прекратили платежи по обязательствам и объявили своё банкротство.

Мировой экономический кризис содействовал росту безработицы и резкому понижению жизненного уровня трудящихся во всех странах. Общее число безработных достигло 30 миллионов человек.

Кризис затронул сначала Польщу, Румынию и Балканы, затем Соединённые штаты, наконец, Японию и Китай. С 1930 г. он обрушился на государства Западной Европы. Всего сильнее поразил кризис главную страну капиталистического мира — Соединённые штаты Америки.

В мае 1930 г. в Вашингтоне состоялась конференция крупнейших банкиров 48 стран, на которой обсуждались меры преодоления кризиса. Общее чувство растерянности, охватившее руководящие круги мировой буржуазии, ярко выразил директор Английского банка Андерсон. «Мы безмерно богаты в отношении нашего материального состояния, — заявил он, — но мы все страдаем. Страдаем мы не потому, что нам не хватает пищи или одежды, не потому, что товары дороги, но потому, что склады наши забиты дешёвыми товарами, которых никто не покупает, наши гавани заполнены кораблями, которых никто не фрахтует, а рабочие наши везде и всюду ходят в поисках работы. Что-то выпало из механизма нашей цивилизованной жизни».

Развитие кризиса вызвало обострение борьбы за рынки, за сферы влияния, за экспорт капитала, за передел колоний. Обострились противоречия между империалистическими государствами, между странами-победительницами и странами побеждёнными, между империалистическими странами, их колониями и зависимыми странами, наконец, между рабочими и капиталистами, крестьянами и помещиками.

В условиях мирового экономического кризиса международные отношения приобрели напряжённый характер. Версальско-вашингтонская система расползалась по швам. Германия, Австрия, Венгрия, Болгария открыто уклонялись от выполнения репарационных обязательств. Всё настойчивее добивались они права на своё вооружение. Всё определённее обозначалась группа государств, занявших агрессивную позицию в отношении послевоенного status quo. To были Германия, Италия, Япония и те «обиженные» Версалем государства, которые стали их попутчиками.

Поиски выхода из кризиса за счет СССР. Помимо неизбежно назревавших столкновений в стане империалистических государств мировой экономический кризис вызвал обострение противоречий двух систем — капиталистической и социалистической. Наиболее агрессивные элементы международной буржуазии стали искать выхода из кризиса на путях новой войны против страны социализма.

Что вопрос об интервенции вполне определённо ставился империалистами, показали происходившие в СССР в течение 1929—1932 гг. процессы вредителей, шпионов и диверсантов: шахтинское дело, процесс «промпартии». дело СВУ (петлюровской шпионско-вредительской организации), дело вредителей и шпионов из числа служащих концессионной компании «Лена — Гольдфильдс», процесс меньшевиков и др. Эти процессы установили, что реакционно-империалистические круги некоторых капиталистических стран готовили к весне 1930 г. военную интервенцию против СССР. Затем этот срок был перенесён на 1931 г. В качестве своей наёмной агентуры империалисты использовали не только белогвардейцев-эмигрантов, но и внутренних врагов советского народа, изменников троцкистов и бухаринцев.

Одновременно в ряде капиталистических стран развернулась ожесточённая кампания против советского экспорта. Советское правительство обвинялось в том, что оно якобы по бросовым ценам вывозит товары за границу и тем самым углубляет кризис во всём мире.

В 1930 — 1931 гг. были организованы одна за другой шумные антисоветские кампании. Политический их смысл заключался в том, чтобы подготовить общественное мнение капиталистического мира к нападению на страну социализма и сорвать социалистическое строительство в СССР, успешно осуществляемое по плану первой сталинской пятилетки. Наряду с кампанией против «советского демпинга» печать публиковала клеветнические статьи о применении якобы «принудительного труда» в СССР для производства дешёвых экспортных товаров. Эта кампания имела целью организовать экономический бойкот и блокаду СССР, Франция, а по её примеру и некоторые другие страны запретили импорт ряда советских товаров, либо принимали другие меры, ставившие советский экспорт в худшее положение по сравнению с экспортом других государств. Советское правительство приняло необходимые меры к ограждению интересов СССР. 20 октября 1930 г. Совнарком СССР принял постановление «Об экономических взаимоотношениях со странами, устанавливающими особый ограничительный режим для торговли с СССР». Это постановление предусматривало сокращение закупок в таких странах, ограниченное использование их морского тоннажа и другие меры.

В докладе на VI съезде Советов 12 марта 1931 г. председатель Совета Народных Комиссаров СССР В. М. Молотов разоблачил провокационный смысл кампании против «советского демпинга» и «принудительного труда в СССР».

Тов. Молотов показал, что удельный вес СССР в мировом экспорте составляет всего 1,9%, а в балансе отдельных стран ввоз из СССР в 1929 г. составлял всего от 0,5 до 2,6%.

Таким образом, экспорт СССР не мог служить причиной экономических затруднений, которые испытывали эти страны.

VI съезд Советов СССР, заслушав и обсудив доклад т. Молотова, вынес резолюцию, в которой отметил, что клеветнические кампании против СССР свидетельствуют о подготовке империалистических сил к прямой вооружённой интервенции против Советского Союза. Съезд обязал правительство Союза ССР принять твёрдые меры к ограничению импорта из тех стран, которые проводили меры к срыву советского экспорта, прикрываясь легендами о «принудительном труде».

Кампания по поводу «принудительного труда» также полностью провалилась. Многочисленные рабочие делегации, посетившие Советский Союз, опровергли лживые измышления врагов СССР и ознакомили широкие массы западных стран с огромными достижениями Советского Союза.

В обстановке разнузданной клеветнической кампании прессы, вопящей о «красном империализме» СССР, о «советском демпинге», «принудительном труде» и т. п., активизировались и заграничные белогвардейские организации. Центром антисоветских сил был Париж. Здесь 26 января 1930 г. произошло исчезновение одного из виднейших представителей белогвардейской эмиграции, генерала Кутепова. Очевидно, Кутепов исчез в результате внутренних распрей среди русских белогвардейцев. Но белогвардейская и вся реакционная французская печать усилила антисоветскую кампанию, утверждая, что Кутепова похитили «агенты Коминтерна и ГПУ», и требовали немедленного разрыва отношений с СССР.

В этот же период римский папа Пий XI объявил новый «крестовый поход» против СССР. В послании к генеральному викарию в Риме кардиналу Помпилли 10 февраля 1930 г. папа призывал верующих во всём мире к «молитвенному крестовому походу» против СССР, якобы преследующего религию. В ответ на призыв папы католическая и англиканская церкви в ряде европейских стран организовали антисоветские молебствия, а еврейские раввины в Польше объявили даже антисоветский пост.

Но дело не ограничилось одними молитвами и постом. В своём докладе на VI съезде Советов В. М. Молотов привёл документы, разоблачавшие прямую шпионско-вредительскую антисоветскую работу представителей всех религий и вероисповеданий. Особенно активны были католические патеры, подобранные из людей, способных к разведывательной работе для генеральных штабов.

Один из таких неофициальных агентов Ватикана в Австрии, бывший полковник австрийской армии Видаль, представил римскому папе план созыва международного антибольшевистского конгресса с целью подготовки войны против СССР. «Борьба против большевизма, — откровенно заявлял Видаль, — означает войну, и война непременно произойдёт. Поэтому не время и не место заниматься изучением вопроса, каким образом её избежать, и тратить энергию на безнадёжные мирные утопии».

Самыми ярыми пропагандистами антибольшевистского «крестового похода» в этот период были германские фашисты. Уже в 1923 г. объединились под знаком свастики все наиболее активные вооружённые банды в Германии, состоявшие на содержании юнкерства, банков и тяжёлой индустрии. На службе этого блока находился и Гитлер со своей ещё небольшой так называемой национал-социалистской партией; из членов её он стремился создать руководящие кадры фашистских организаций по всей Германии.

Видную роль в планах антисоветского «крестового похода» играл такой профессиональный организатор «пятых колонн» и террористических групп за границей, как фон Папен. Тесно связанный с юнкерским окружением Гинденбурга и с тиссеновской группой тяжёлой индустрии, фон Папен мечтал о реализации плана создания «срединной Европы», включающей значительную часть территории СССР.

Военной своей опорой германские империалисты считали рейхсвер. Впрочем, генерал Сект, долго стоявший во главе рейхсвера, не был сторонником немедленного открытия антисоветского похода на Восток. Сект, как и Штреземан, предпочитал тактику маскировки и двойной игры. В своей книге «Германия между Западом и Востоком», написанной в 1932 г., он доказывал необходимость для Германии иметь в случае войны на Западе твёрдо обеспеченный восточный фронт, без чего невозможно достижение германских целей.

«Если судьба Европы, — писал Сект, — зависит от отношений Германии с Францией, то с тем же правом мы можем утверждать, что отношения с Россией решают судьбы Германии».

Само собой разумеется, Сект отнюдь не имел в виду честного и прочного сотрудничества Германии с Советским Союзом. Это доказывает подпольная работа Секта, вскрытая на процессе право-троцкистского блока в марте 1938 г.

На этом процессе было документально установлено, что троцкистские заговорщики с 1923 по 1930 г. получили от рейхсвера около двух миллионов золотых марок. При этом они договорились с германскими империалистами о заключении «соглашения более широкого масштаба» — касательно расчленения СССР и уступки германским империалистам значительной части территории Советского Союза.

Таким образом, штаб рейхсвера имел в отношении СССР свой план действий. План этот не противоречил агрессивным замыслам Гитлера. Рейхсверовские генералы Сект, Фрич, Николаи, Адам и др. были только против преждевременного раскрытия антисоветских позиций Германии. Они призывали гитлеровцев соблюдать осторожность. При недостаточно устойчивом политическом, военном и международном положении Германии в тот период «крестовый поход» против СССР, естественно, мог быть для неё только «музыкой будущего».

План пан-Европы. Антисоветские происки активно осуществлялись и французскими империалистами. Большую роль в новых попытках создания блока европейских государств против СССР играл так называемый проект пан-Европы. Автором этого проекта явился французский министр иностранных дел Аристид Бриан.

17 мая 1930 г. Бриан обратился к 27 странам Европы с предложением «об организации режима европейского федерального союза». Под предлогом экономического сотрудничества и совместной борьбы с кризисом он выдвигал проект создания федерации всех стран буржуазной Европы. Предполагалось, 1то это «сообщество европейских народов» будет иметь специальный представительный орган в виде европейской конференции и исполнительный орган — европейский комитет.

По поводу этого «плана» французская газета «Temps» писала: «Эта идея является логическим продолжением политики Локарно, Лиги наций и создания европейской Антанты. Она имеет целью обеспечить европейским странам наиболее благоприятные условия для их экономического развития путём упразднения таможенных перегородок, вследствие которых слишком часто европейские государства противопоставляются друг другу враждебным образом».

Создание пан-Европы должно было укрепить международные позиции Франции. Бриан рассчитывал иметь в лице европейского комитета орган, послушный французскому империализму и служащий целям его политики. Несмотря на то, что пан-Европа мыслилась в рамках Лиги наций, она в известной мере ей противопоставлялась. Таким образом, французский проект был направлен против преобладающего влияния Англии в Лиге наций, равно как и против усиления международной роли Соединённых штатов Америки.

Главная цель Бриана заключалась в противопоставлении объединённой в «федеральный союз» Европы Советскому Союзу и в использовании пан-Европы против СССР. Потому-то Советский Союз и не был первоначально приглашён к участию в реализации проекта Бриана. По этому поводу т. Молотов указывал: «Крупнейшую роль в создании антисоветского фронта играет так называемый „европейский комитет”, возникший по инициативе французского министра иностранных дел Бриана для создания блока европейских государств против Советского Союза. Упорное сопротивление Бриана и представителей зависимых от Франции государств приглашению СССР на майскую конференцию по так называемому „изучению мирового кризиса” показало, что у руководителей „европейского комитета” имеется определённое стремление превратить эту организацию в штаб подготовки антисоветского нападения».

План пан-Европы был сочувственно встречен пацифистскими кругами Европы. Естественно, он декларировал мир между Францией и Германией, общую безопасность, уничтожение таможенных барьеров и т. д.

Не возражали против плана Бриана и реакционные круги. Их соблазняла возможность образования широкого блока в Западной и Центральной Европе при изоляции СССР.

В руках французских империалистов такая объединённая Европа должна была служить целям активной антисоветской политики.

Осуществить план пан-Европы не удалось. Английская дипломатия не пожелала поддержать французское предприятие, явно сулившее усиление Франции в Европе. Со своей стороны и германская дипломатия усмотрела в этом плане попытку укрепления версальской системы. Италия также не хочет мириться с упрочением этой системы, пересмотра которой пользу итальянского империализма добивался Муссолини. Итальянская дипломатия особенно опасалась включения дунайских и балканских стран во французскую систему военно-политических союзов. Она рассматривала эти страны как зону своих собственных экономических и политических интересов.

Участие СССР в европейском комитете. План пан-Европы был передан на обсуждение так называемой европейской комиссии Лиги нации. Под давлением общественного мнения, встревоженного новыми антисоветскими планами, на заседание этой комиссии была приглашена и советская делегация. Однако по настоянию Бриана и его сторонников, участие СССР ограничивалось только экономической комиссией.

Принимая приглашение, Наркоминдел в ноте от 6 февраля 1931 г. выразил убеждение, что без обеспечения мира вообще и европейского в частности и без устранения коренных причин, нарушающих мир, нельзя рассчитывать на установление европейской солидарности в экономической или какой-либо другой области.

Советская нота подчёркивала, что предпосылкой сотрудничества народов и государств в экономической области должно являться радикальное улучшение политических отношений между государствами Европы.

В той же ноте Наркоминдел выражал недоумение по поводу того, что вопрос о допущении или недопущении тех или иных групп европейских государств в коллектив, претендующий на наименование пан-Европы, решается не по принципу географической принадлежности к Европе, а по другим соображениям. Очевидно, предполагается создать объединение лишь определённых социально-политических систем. Странным представляется, между прочим, что, например, «Швейцария, занимающая территорию 0,4% всей Европы, или даже Норвегия, занимающая в Европе территорию, составляющую около 3,1%, являются противниками допущения такого государства, как СССР, занимающего в одной Европе территорию, составляющую около 45% всей Европы и превышающую в два раза территории Франции, Бельгии, Румынии, Югославии, Швейцарии, Испании, Голландии, Швеции, Дании, Норвегии, вместе взятых».

Имея сведения, что предполагается пригласить СССР, Турцию и Исландию лишь на отдельные заседания и что советская делегация не допускается к обсуждению организационных вопросов, народный комиссар иностранных дел в письме на имя генерального секретаря Лиги наций заявил решительный протест против такого неполноценного участия СССР в работах европейской комиссии. Протестовал он и против формы приглашения советской делегации. Последняя должна была прибыть в Женеву лишь к обсуждению третьего пункта порядка дня, причём да/ке не сообщена была точная дата этого обсуждения.

После этого письма советская делегация получила новое приглашение с более точным указанием срока и порядка работы комиссии.

Советская делегация могла принять участие в заседаниях комиссии лишь 18 мая 1931 г. Разоблачив в своём первом же выступлении несостоятельность и недобросовестность попыток представить экономическую политику Советского государства, в частности советский экспорт, как одни из факторов мирового экономического кризиса, она внесла в комиссию предложение заключить международный договор об экономическом ненападении. Предложение это обсуждалось в специальном комитете. 5 ноября 1931 г. им была принята резолюция советской делегации, вносившей следующие предложения:

«1. Комитет одобряет общую идею, которая лежит в основе советского предложения относительно пакта экономического ненападения.

2. Комитет констатирует возможность мирного сосуществования государств, имеющих различную экономическую и социальную структуру.

3. Комитет подчёркивает необходимость, чтобы в своих экономических отношениях государства вдохновлялись только потребностями жизни экономической, не принимая в расчёт соображений, вытекающих исключительно из различий политических и социальных систем».

Впрочем, постановления о заключении пакта об экономическом ненападении комитет не принял; решено было созвать для этой цели новое заседание, которое так и не состоялось. Всё же самый факт принятия советской резолюции был достаточно показателен: он свидетельствовал о неуклонном росте международного авторитета СССР и о крушении антисоветских замыслов, связанных с планом пан-Европы.

Лондонская морская конференция (21 января — 22 апреля 1930 г.). Экономический кризис обострил империалистическую борьбу за господство на морских путях сообщения. Вашингтонские решения ограничивали строительство линкоров и авианосцев, С тем большей силой разгоралось соперничество в сооружении военно-морских судов всех остальных категорий.

Особенно широкую программу военно-морского строительства осуществляли США. Англия не имела достаточно сил средств, чтобы угнаться за этим соперником. Она становилась сторонницей дальнейшего ограничения военно-морского строительства. Британская дипломатия начала блокироваться в эти вопросах с Японией. Англия обещала Японии свою поддержку в ряде международных вопросов, при условии, что за это Япония предоставит ей свою помощь в борьбе за ограничение морского строительства Соединённых штатов Америки.

С целью обсуждения вопроса о возможном регулировании строительства военно-морского флота была созвана конференция заинтересованных держав в Лондоне. Участниками конференции явились те же пять государств, которые участвовали в заключении Вашингтонского военно-морского соглашения, а именно — Англия, США, Япония, Франция, Италия. Разумеется, ни одна из держав не собиралась добиваться ограничения вооружений, хотя все они и декларировали эту цель.

Заседания конференции продолжались с 21 января по 22 апреля 1930 г. Противоречия между участниками конференции выявились в полной мере в процессе её работы. Особенно острым явился франко-итальянский конфликт. Италия категорически настаивала на том, чтобы её флот по всем видам судов не уступал французскому. Франция решительно возражала. Англия пыталась примирить противников. Она была заинтересована в соглашении между ними, так как отказ Франции и Италии ограничить свои морские вооружения мог привести к быстрому их росту, опасному для английских позиций в Средиземном море. Но все усилия англичан оказались тщетными. Итало-французское соглашение не состоялось. Решения конференции были приняты только тремя участниками и относились лишь к Англии, США и Японии.

Лондонская морская конференция дополнила Вашингтонский договор пяти держав. Был установлен для каждой из трёх стран предельный тоннаж её флота в категориях крейсеров, эсминцев и подводных лодок. Размеры предельного тоннажа были утверждены следующие:

Предельный тоннаж военных судов США, Англии и Японии согласно решениям Лондонской морской конференции

Страны

Суммарный тоннаж (в тысячах тонн)

крейсеров

эсминцев

подводных лодок

Англия

США

Япония

339

323

209

150

105

52,7

Решения Вашингтонской конференции не дали Англии существенного выигрыша. Уже в 1922 г. ей пришлось согласиться на равный с США тоннаж линкоров. Но тогда Англия смогла сохранить за собой более сильный крейсерский флот. Согласно Лондонской конференции превосходство Англии в крейсерах по сравнению с США осталось лишь в размера 16 тысяч тонн, т. е. одного крейсера. Флот эсминцев и подводных лодок Англии и США был уравнен.

Зато значительного успеха на Лондонской морской конференции добилась Япония. Она в полной мере использовала поддержку Англии и англо-американские противоречия. По крейсерам была принята «вашингтонская» пропорция 5:5:3. Норма больших крейсеров была установлена для США — 18, Англии — 15 и Японии — 12. Но по эсминцам Япония сумела отстоять для себя в Лондоне более выгодное соотношение 3,5 : 5. По подводным же лодкам решения Лондонской морской конференции предоставили Японии равные возможности с Англией и США.

Сразу же по окончании морской конференции в Лондоне Япония приняла программу «пополнения флота», расширив масштаб своего военно-морского строительства. С этого момента вооружения Японии на море стали расти самыми ускоренными темпами.

Англо-германский таможенный союз (19 марта 1931 г.). Между тем экономический кризис продолжал обостряться. Наряду с невиданным падением уровня производства, в состоянии глубокой депрессии находились вся система кредита и государственные финансы капиталистических стран. Банкротства банков и капиталистических фирм учащались. Раньше других не выдержала банковская система Австрии. Приток займов в страну прекратился. Вывоз, особенно в Германию, резко упал.

В Германии в начале 1930 г. кризис охватил все отрасли промышленности. Правительство Брюнинга пробовало искать выхода, перелагая на плечи трудящихся всё бремя громадной иностранной задолженности и репарационных платежей. Это вызывало всё возрастающее недовольство масс. Его спешили использовать национал-социалисты. В стране развивалась яростная реваншистская кампания. Пересмотр Версальского договора стал боевым лозунгом всей Германии.

Правда, германская дипломатия вынуждена была ещё маскировать свои ревизионистские планы. Но их скорейшая реализация стала основной её задачей. В первую очередь она выдвинула требование аншлюсса (присоединения) Австрии к Германии.

Однако страны Антанты, ссылаясь на Сен-Жерменский договор 10 сентября 1919 г., категорически возражали против аншлюсса.

Ещё 4 октября 1922 г. был принят так называемый Женевский протокол, запрещавший аншлюсс даже в форме экономического союза Австрии с Германией.

Тем не менее попытки добиться аншлюсса в той или иной форме продолжались Германией с прежней настойчивостью.

Идея таможенного союза Германии с Австрией пропагандировалась и в литературе пангерманистов, посвящённой плану создания «срединной Европы». В ней доказывалось, что ядром германского государства, объединяющего всех немцев Европы, должно быть слияние Германии и Австрии.

Вышедший в 1927 г. в Германии сборник «Проблема аншлюсса» заключал в себе карту, озаглавленную «Национальная немецкая земля в прошлом и настоящем». Карта изображала германскую «срединную Европу», включающую Германию, Австрию, большую половину Чехословакии, южную Польшу, Познань, Данцигский коридор, итальянский Тироль, две трети Швейцарии, всю Голландию, почти половину Бельгии, часть южной Венгрии, западной Румынии и Северной Италии.

Пояснение к карте гласило: «История Германии представляет собой борьбу за разрешение вопросов, получивших ныне жгучую остроту. Эти вопросы составляют проблему создания германского государства в Центральной Европе и сведения счётов германского народа со своими восточными соседями... Только твёрдость обеспечит внутреннее единство Центральной Европы против давления народов и государств Запада и Востока... Ибо территория германского заселения распространяется за пределы границ Германии во всей области Центральной Европы».

Так ещё в 1927 г. германский империализм обнаруживал своп вожделения, нашедшие вскоре своё законченное выражение в захватнических планах гитлеризма. Четыре года спустя, пользуясь ослаблением международных позиций Франции, начинающимся разбродом Малой Антанты, ростом агрессивно-ревизионистских настроений фашистской Италии, германская дипломатия сделала новую попытку заложить основы «срединной Европы».

19 марта 1931 г. австрийский вице-канцлер Шобер и германский министр иностранных дел Курциус подписали соглашение о едином таможенном законе, о согласованных тарифах и об уничтожении таможенной границы между обоими государствами.

В речи от 30 марта 1931 г. Шобер мотивировал заключение австро-германского таможенного союза безрезультатностью пан-европейской конференции и необходимостью урегулировать европейский хаос путём «региональных соглашений», якобы в соответствии с меморандумом Франции от 17 мая 1930 г.

Шобер и Курциус пытались прикрыться не только французской инициативой. Германская дипломатия попробовала было уверить и Англию, что соглашение 19 марта 1931 г. целиком идёт навстречу её интересам. Ведь Англия менее, чем Франция и Италия, заинтересована в неприкосновенности status quo в Центральной Европе. Ей даже выгодно поддержать Германию против Италии; иначе она может толкнуть Германию за образование германо-итало-русского блока.

Снова германская дипломатия прибегала к излюбленным приёмам — разжиганию международной склоки, запугиванию шантажу. На этот раз игра её не удалась. Франция выступала решительным противником таможенного союза Австрии с Германией. Англия, добиваясь уступок в вопросе о морских вооружениях, поддержала Францию. Вопрос об австро-германском таможенном союзе был передан сначала в Лигу наций, а затем в Постоянный международный трибунал. Одновременно, 16 мая 1931 г., был опубликован французский меморандум с изложением «конструктивного плана» экономического и финансового оздоровления Австрии.

В этом документе Франция требовала, чтобы Австрия «не отказывалась от своей независимости без одобрения Лиги наций»; европейским государствам она предлагала «помочь Австрии достигнуть экономического процветания».

5 сентября 1931 г. Постоянный международный трибунал вынес 8 голосами против 7 решение, что таможенный союз несовместим с договорными обязательствами Австрии.

За два дня до решения суда, 3 сентября, Шобер и Курциус заявили об отказе их стран от таможенного союза.

Эта капитуляция была ускорена решительным финансовым нажимом со стороны Франции, прекратившей свою помощь австрийским банкам.

Провал замысла немецкой дипломатии озлобил германских реваншистов. Национал-социалисты развернули в стране самую бесшабашную националистическую демагогию.

Общий курс политической жизни Германии сдвинулся резко вправо. Страна быстрыми шагами шла по пути фашизации. Её дипломатия всё настойчивее стремилась добиться взрыва версальской системы и осуществления великодержавного германского реванша.

Меморандум Гувера. Международное положение в Европе осложнялось тем, что Германия находилась накануне экономической катастрофы. Несмотря на чрезвычайные указы Брюнинга о сокращении заработной платы и новых налогах, государственный бюджет Германии вмел миллиардный дефицит. Иностранная задолженность в начале 1931 г. достигла 27 миллиардов марок. В стране обострился кризис денежной и кредитной системы. Начался массовый отлив капиталов за границу.

Между тем приближался очередной срок уплаты репараций — 15 июня 1931 г. Европейские кредиторы Германии опасались, что Германия совершенно прекратит репарационные платежи. Они запрашивали, как это отразится на их долговых обязательствах по отношению к США. Но американцы, как всегда, стояли на той точке зрения, что военные долги и репарации не связан между собой.

Угроза финансовой катастрофы заставила германского канцлера Брюнинга и министра иностранных дел Курциуса вступить в переговоры с Макдональдом и Гендерсоном по вопросу о моратории. Встреча состоялась 5 — 9 июня 1931 г. в загородной резиденции английского премьер-министра Чеккерсе. Надежды немцев на мораторий не оправдались. Утечка золота из Германии за границу продолжалась. За время с 10 по 19 июня золотой запас Рейхсбанка уменьшился на миллиард марок.

20 июня 1931 г. Гинденбург послал телеграмму президенту США Гуверу с просьбой о помощи. В это время сам Гувер выступил с предложением о приостановке на один год всех платежей по международным правительственным долгам, репарациям и займам.

«Это мероприятие, — писал Гувер в своей декларации, — ставит себе целью посвятить будущий год задачам экономического восстановления мира... Я предлагаю американскому народу быть в своих собственных интересах мудрым кредитором и хорошим соседом».

Предложение Гувера было встречено в Германии как якорь спасения. Англия и Италия отвечали сдержанно, но также согласились принять гуверовский план. Франция, более других заинтересованная в получении репарационных платежей, обусловила своё согласие целым рядом требований. В ноте от 24 июня 1931 г. французское правительство заявило, что для выхода из кризиса «простая общая приостановка платежей является недостаточным средством».

Необходимо, чтобы Франции была гарантирована уплата той части репараций, которая входила в так называемые «безусловные платежи» и не подлежала отсрочке.

Франция явно затягивала переговоры. Германии угрожал финансовый крах. 8 июля председатель Рейхсбанка Лютер, вылетел на аэроплане в Париж и Лондон в надежде выпросить кредиты. Однако Франция отказалась вести какие бы то ни было переговоры о кредитах. Французское правительство требовало от Германии «политических гарантий»: отказа от австро-германского таможенного союза, приостановки работ по сооружению второго «карманного броненосца», прекращения агитаций за пересмотр Версальского договора, закрытия «Стального шлема» и других военных организаций и т. п.

Германия отклонила эти условия.

Открывшаяся 20 июля в Лондоне конференция премьеров рекомендовала предоставить Германии долгосрочный заём и назначить комиссию экспертов для обследования финансового положения страны.

В это время в Германии произошло банкротство крупнейшего Данатбанка. Стали закрываться и другие банки. Платежи, кредиты и выдача заработной платы германским рабочим и служащим приостановились. Встревоженные судьбой своих инвестиций, американские и британские банки пошли на новые уступки. Банк международных расчётов постановил продлить на три месяца кредит в 100 миллионов долларов, предоставленный Германии центральными банками Англии и США. Комитет экспертов во главе с английским экономистом Лейтоном констатировал невозможность для Германии возобновления репарационных платежей даже после истечения годичного срока моратория Гувера.

Назревание политического кризиса в Европе. Объявление моратория Германии не помогло освобождению «замороженных» в Германии английских и американских капиталов. Кредитный кризис в Европе продолжался. Не будучи в состояний справиться с возрастающим отливом капиталов и с продолжавшимся сокращением золотых резервов Английского банка, английское правительство 21 сентября 1931 г. решило отменить золотой стандарт. Это было началом урагана, который понёсся на запад через океан.

Падение фунта стерлингов вызвало потрясение финансово-кредитной системы во всех связанных с Англией странах и в США. Вслед за Англией отменили золотой стандарт Швеция, Норвегия, Дания, Финляндия, Португалия, Индия, Канада, Египет, Япония. На место фунта стерлингов во Францию и другие страны хлынул поток американских долларов. За месяц из США утекло до 330 миллионов долларов. По настоянию финансовых кругов США в Вашингтон был приглашён представитель Франции Лаваль. Совещание Гувера и Л аваля должно было обсудить меры для предотвращения дальнейших финансовых бедствий. Результатов этого совещания напряжённо ждали повсюду. Говорили, что оно должно решить судьбу мира. Но гора родила мышь. 25 октября 1931 г. было опубликовано коммюнике, оповещавшее мир, что обе стороны решили не связывать своей свободы взаимными обязательствами. Признавалась лишь необходимость продления действия гуверовского моратория и восстановления доверия и экономической стабильности в потрясённых кризисом странах.

Политическую сторону вопроса о «восстановлении доверия», о котором гласило коммюнике, осветил в своей речи председатель сенатской комиссии по иностранным делам Бора на пресс-конференции 23 октября 1931 г. Он заявил, что восстановить экономические связи, нарушенные войной и послевоенным кризисом, и поддерживать мир при помощи голой силы нельзя. Некоторые положения Версальского договора должны быть пересмотрены; таковы, например, вопросы о Польском коридоре, о Верхней Силезии, о репарациях.

Впечатление от декларации Бора было огромно. Оно ещё усилилось, когда через два дня Муссолини произнёс в Неаполе громовую речь, в которой вопрошал: «Как можно говорить о реконструкции Европы, пока не пересмотрены некоторые статьи известных мирных договоров, которые привели весь мир на грань материального крушения и морального отчаяния?»

Вся пресса заговорила о близкой ревизии Версальского договора либо в порядке мирного соглашения, либо путём «применения силы».

Таким образом, мировая экономическая катастрофа приводила непосредственно к европейскому политическому кризису, явно чреватому войной.

СССР — фактор мира и устойчивости международных отношений. Среди общего хаоса только СССР не переживал кризиса.

Успехи первой пятилетки, экономический подъем и политическое укрепление СССP вызывали крайнее раздражение империалистов.

В докладе народного комиссара иностранных дел на второй сессии ЦИК СССР пятого созыва 4 декабря 1929 г. отмечались усилившиеся проявления вражды к СССР в правящих реакционно-буржуазных кругах империалистических стран.

В этом отношении особенно тревожные симптомы наблюдались в Германии и Японии.

«За последний год, — гласил доклад, — мы имеем новые доказательства того, что в Германии имеются лица, группы, организации и даже партии, которые ставят своей целью радикальное изменение политики Германии в сторону антисоветских махинаций... За подобными попытками необходимо внимательно следить».

Правда, в интересах сохранения добрососедских отношений с Германией советская дипломатия предпринимала шаги, могущие упрочить советско-германское сотрудничество. Так, по инициативе правительства СССР была заключена конвенция о согласительной процедуре 1929 г.; 24 июня 1931 г. подписан был протокол о продлении советско-германского договора 1926 г.

Эти мероприятия советской дипломатии сопровождались актами, направленными к охране мира и укреплению сотрудничества и с другими странами. 17 декабря 1929 г. был подписан протокол о продлении договора 1925 г. с Турцией; 7 марта 1931 г. — Дополнительный к нему протокол; 6 мая 1931 г. — протокол о продлении договора 1926 г. с Литвой; 30 октября 1931 г. — протокол о продлении договора 1925 г. и относящихся к нему протоколов с Турцией.

Пакты о ненападении содержали обязательства сторон не участвовать во враждебных блоках, обязательства об экономическом ненападении, о неучастии в экономическом и финансовом бойкоте и т. п. В договоре с Францией, заключённом в 1932 г., было предусмотрено, помимо того, взаимное обязательство невмешательства во внутренние дела и «недопущения существования на территории одной стороны военных организаций, имеющих целью борьбу против другой стороны, или организаций, присваивающих себе роль правительств или представительств всех или части территорий другой стороны».

Пакты о ненападении предусматривали также отказ от всякого акта насилия, нарушающего целостность и неприкосновенность территории или политическую независимость другой стороны, без различия того, совершаются ли эти акты после объявления или без объявления войны.

Усилия советской дипломатии, направленные к упрочению мира, были тем более своевременны, что давно назревший взрыв версальско-вашингтонской системы фактически начался. Более того, он привёл к возникновению первого очага войны и к «вползанию» всего капиталистического мира во вторую мировую войну.

Этот очаг зажгла на Дальнем Востоке империалистическая Япония, использовав благоприятно для неё сложившуюся международную обстановку.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

ОБРАЗОВАНИЕ ОЧАГА ВОЙНЫ НА ДАЛЬНЕМ ВОСТОКЕ

(1931—1933 гг.)

Крах пацифисткой дипломатии. Первой на путь ликвидации ворсальско-вашингтонской системы вооружённой силой стала Япония. В войне японский военно-феодальный империализм искал выхода из экономического кризиса и назревавших внутренних потрясений.

Переплетение капитализма с архаическими феодальными пережитками в стране обусловливало чрезвычайную узость внутреннего рынка Японии. Свыше 30% продукции всей её промышленности вывозилось за границу. От внешнего рынка зависело также снабжение сырьём японской индустрии. Поэтому сокращение внешнего рынка, явившееся результатом мирового кризиса, тяжело отразилось на хозяйстве и экономическом положении трудящихся Японии.

За годы кризиса в Японии образовалась армия безработных почти в два с половиной миллиона человек. Резкое падение цен на сельскохозяйственные продукты вызывало разорение крестьянства.

В городе и деревне нарастала волна социального протеста против правящего буржуазно-помещичьего блока в Японии.

Господствующие классы Японии всячески старались доказать, что только война откроет Японии выход из кризиса: страна приобретёт новые рынки для торговли и получит новые территории для переселения избыточного японского населения. В первую очередь необходимо немедленное завоевание Манчжурии. Без неё, уверяла буржуазная печать всех направлений, Япония потерпит поражение в будущей «большой войне» за необъятные рынки Китая.

«Манчжурия — это первая линия государственной обороны Японии», — таков был основной мотив в пропаганде войны с Китаем.

Японская империалистическая экспансия в Манчжурии стала принимать широкие размеры уже после русско-японской войны 1904—1905гг. При помощи системы таможенного барьера, финансового контроля и железнодорожных концессий Япония постепенно сосредоточила в своих руках основные экономические ресурсы Южной Манчжурии.

До 1924 — 1925 гг. Япония беспрепятственно расширяла свои концессионные права в Манчжурии. Но с 1925 г. китайское правительство при поддержке США попыталось противодействовать Японии.

Японская дипломатия, отстаивая «права» Японии на Манчжурию, проявляла чрезвычайную изворотливость. Во время подготовки к войне с Россией в 90-х годах японцы доказывали, что Манчжурия — неотъемлемая часть Китая; теперь они утверждали обратное: Манчжурия — ни исторически, ни этнографически не имеет ничего общего с Китайской империей; она может самостоятельно решать свою судьбу. «Манчжурия и Монголия никогда не были китайской территорией, — провозглашал в 1927 г. знаменитый меморандум Танака, ставший программой японского империализма, — этот факт с полным авторитетом возвещён всему миру императорским университетом. Исследования доктора Яно настолько тщательны, что ни один учёный в Китае их не оспаривает».

Утверждение это не соответствовало действительности. Китайские учёные и общественные деятели единодушно выступали против подобных выводов.

Меморандум Танака. В своём нашумевшем меморандуме Танака доказывал, что Япония не может допустить национального объединения и независимости Китая. «Мы должны страшиться того дня, когда Китай объединится и его промышленность начнёт процветать», — таков был тезис меморандума. Отсюда вытекала «программа действий» японского империализма по разделу Китая и превращению Манчжурии в японскую колонию.

«Для того чтобы завоевать подлинные права в Манчжурии и Монголии, — гласил меморандум, — мы должны использовать эту область как базу и проникнуть в остальной Китай под предлогом развития нашей торговли. Вооружённые обеспеченными уже правами, мы захватим в свои руки ресурсы всей страны. Имея в своих руках все ресурсы Китая, мы перейдём к завоеванию Индии, Архипелага, Малой Азия, Центральной Азии и даже Европы». Так раскрывал меморандум головокружительные планы японского империализма.

Меморандум требовал решительной борьбы против Вашингтонского договора девяти держав; оставить его в силе означало бы для единомышленников Танака «самоубийство» Японии. В отношении Монголии меморандум намечал путь «мирного проникновения» при помощи японских отставных офицеров, которые возьмут в свои руки контроль над монгольскими князьями. Наконец, план Танака предусматривал и войну с СССР. «В программу нашего национального роста входит необходимость вновь скрестить мечи с Россией на полях Монголии в целях овладения богатствами Северной Манчжурии... — вещал меморандум. — Мы будем всемерно наводнять Северную Манчжурию нашими силами. Советская Россия должна будет вмешаться, и это будет для нас предлогом для открытого конфликта».

Меморандум Танака, опубликованный в сентябре 1931 г. в журнале «China Critic», был перепечатан всей мировой прессой.

Японские официальные круги поспешили выступить с опровержением подлинности этого документа. Открытая дискуссия по этому вопросу между представителями Китая и Япония произошла на седьмом заседании 69-й сессии Совета Лиги наций 23 ноября 1932 г. Китайский представитель доктор Веллингтон Ку доказывал подлинность меморандума, В ответ японский представитель Мацу ока заявил: «Я хотел бы сказать совершенно откровенно и категорически, что подобного рода документ никогда не составлялся в Японии и никогда не представлялся на рассмотрение императора... Я был довольно близок к покойному генералу Танака, японскому премьер-министру, и хорошо знаю, что я прав. Вы можете верить мне, что подобный документ никогда не был представлен императору».

Мацу ока требовал, чтобы китайский представитель предъявил Совету Лиги наций доказательства подлинности меморандума. Веллингтон Ку в ответ указал на то, что вся та «позитивная политика», которую проводила и проводит Япония в отношения Китая и Манчжурии, вполне соответствует принципам, развитым в меморандуме. «Если этот документ поддельный, — говорил Ку, — то он подделан японцем, потому что ни один китаец не мог так хорошо понять и изложить политику, которую так точно, во всех подробностях, осуществляет современная Япония».

Позднейшая американская литература также высказывалась за подлинность документа. Так. Морган Юнг в своей книге «Императорская Япония в 1926 — 1938 гг.» подтвердил, что хотя дальневосточная конференция в Токио в июле 1927 г. и не опубликовала официального сообщения о принятых ею решениях, но «представляется вероятным, что документ, позднее опубликованный в Китае в качестве меморандума Танака... в действительности представляет решения этой дальневосточной конференции».

Притязания Японии на господство в Китае и на всём Дальнем Востоке идеологи японского империализма обосновывали так называемой «паназиатской доктриной». Демагогический лозунг этой доктрины гласил: «Азия для азиатов».

В числе многих японских авторов, писавших об этой «доктрине», особенную известность получил японский генерал Доихара, прозванный «полковником Лоурейсом Азии». В одной из своих статей он формулировал «паназиатскую доктрину» следующим образом:

«То, что должен теперь сделать Северный Китай, — это создать тот же вид цивилизации, который Япония создала для себя. Он состоит в слиянии и объединении восточной и западной цивилизации в одну, целиком азиатскую и особенно пригодную для народов Азии. Весь Китай должен в будущем стать на эту точку зрения; это движение должно быть распространено по всей Азии и может охватить Индо-Китай, Индию и другие страны».

В книге одного из знатоков Дальнего Востока, У. X. Чемберлена, «Япония во главе Азии», изданной позже, в 1937 г., японская паназиатская доктрина рассматривалась как «одна из тех потенциальных взрывчатых идей, которые благоприятствовали японскому устремлению и экспансии». Эта идея особенно популярна среди высших военных кругов, которые заявляют, что Япония должна начать «расовую войну за эмансипацию цветных народов».

Эта «доктрина» не только пропагандируется всей прессой и другими органами информации и пропаганды в Японии, — она стала даже предметом школьного преподавания и воспитания.

Так, в японских школах очень распространена карта, носящая название «Соседи Японии». В центре карты — Токио. Вокруг него пять концентрических кругов, означающих последовательные стадии экспансии Японии. Первый круг — сама Япония. Второй — острова в Тихом океане, Корея, Манчжурия и часть Монголии. Эти территории названы (сферами влияния». Третий круг — Северный Китай и часть Сибири. Четвёртый круг — весь остальной Китай, Индо-Китай, Гавайские острова, Борнео. Пятый круг — Австралия и западные берега Канады и США.

«Паназиатская доктрина» являлась «принципиальным» обоснованием захвата Манчжурии.

Дипломатическая подготовка захвата Манчжурии Японией. Японская дипломатия рассчитывала, что в условиях мирового экономического кризиса западные государства не могут активно вмешаться в дальневосточные дела. Англия и Соединённые штаты были заняты урегулированием экономических затруднений внутри собственных стран. Банковские крахи, отказ Англии от золотого стандарта, мораторий Гувера, австро-германское соглашение о таможенном союзе — всё это приводило Европу в тревожное состояние. В то же время пацифистские декларации и конференции в Европе создавали атмосферу, которая вместо быстрого и решительного отпора агрессору содействовала политике компромиссов и сомнительных сделок, основанных на уступках агрессору.

С другой стороны, положение в Китае становилось всё более напряжённым. Национально-освободительное движение в Китае продолжало расти, охватив и Манчжурию. Под его воздействием даже Чжан Цзо-лин из агента Японии превратился в её противника. Пытаясь укрепить своё положение в Манчжурии, японские империалисты решили «убрать» Чжав Цзо-лина, который и был убит в июне 1928 г. Место Чжан Цзо-лина занял его сын Чжан Сюэ-лян. Волной национального движения он был увлечён ещё дальше, чем отец. В декабре 1928 г. Чжан Сюэ-лян признал власть нанкинского правительства и поднял над своим дворцом национальный флаг Китайской республики.

Правящие манчжурские верхи, не без содействия США, стремились освободиться от экономического и политического влияния Японии. Широкая китайская общественность требовала от китайского правительства выкупа ЮМЖД, чтобы ликвидировать японское «государство в государстве».

Все эти обстоятельства располагали японскую военщину к «молниеносной» оккупации Манчжурии, чтобы поставить Америку и Англию перед совершившимся фактом.

Со своей стороны и дипломатия Японии усилила работу по созданию своей агентуры из манчжуров и белогвардейцев не только в самой Манчжурии, но и в Бейпине, Нанкине, Шанхае, Кантоне и других важнейших центрах Китая. Дипломатическим прикрытием истинных целей Японии являлась кампания против «красной опасности», т. е. против советских районов Китая, против СССР, якобы угрожавшего подчинить Китай своему влиянию.

Японская пропаганда изображала дело так, что Япония должна занять Манчжурию как плацдарм для обороны «цивилизации» и «порядка» в Китае против большевизма. В январе 1931 г. эта кампания была в полном разгаре. «Существование Китая поставлено на карту»; «через пять лет китайская нация исчезнет с лица земли»; «советская угроза принимает такие размеры, что если Япония не достигнет соглашения с Мукденом, последствия могут быть ужасны для обеих наций...» Такие устрашающие лозунги бросала японская пресса. Несколько позже ею была опубликована речь представителя военного министерства Японии генерала Койсо, произнесённая на заседании токийского Кабинета министров 7 июля 1931 г. «Русская угроза снова выросла, — заявил Койсо министрам, — выполнение пятилетки создаёт серьёзную угрозу Японии... Китай тоже пытается умалить японские права и интересы в Манчжурии. Ввиду этого монголо-манчжурская проблема требует быстрого и действенного разрешения».

Японская печать доказывала, что державы должны дать Японии «мандат на восстановление порядка в Китае».

На этот призыв поторопилась ответить прежде всего Франция. Выступая против СССР, французская реакционная печать требовала поддержать «японских солдат цивилизации».

Французская реакция явно стремилась направить японскую агрессию против СССР. Демократическая печать всего мира разоблачала наличие японо-французского антисоветского сговора.

Однако японская дипломатия старалась замаскировать свои намерения заверениями самого миролюбивого свойства. В январе 1931 г. японский министр иностранных дел Сидехара заявил, что он «счастлив отметить» значительный рост торговли между СССР и Японией после восстановления дипломатических отношений.

Государственный секретарь США Генри Стимсон рассказывает в своих воспоминаниях, что 17 сентября 1931 г. его посетил в государственном департаменте японский посол в Вашингтоне Кацудзи Дебуци, который сообщил, что едет в Японию в очередной отпуск. При этом посол выразил уверенность, что до февраля 1932 г., т. е. до его возвращения, не возникнет никаких важных вопросов, для разрешения которых было бы необходимо его присутствие. Оба дипломата обсудили взаимоотношения США и Японии и пришли к выводу, что никогда они не были так безоблачны, как ныне. А через 48 часов с Дальнего Востока уже летели телеграммы с сообщениями о японской агрессии в Манчжурии.

Оккупация Манчжурии Японией. В ночь с 18 на 19 сентября 1931 г. японские войска заняли Мукден и ряд других городов Южной Манчжурии. В течение 12 часов оккупация Южной Манчжурии была завершена. Японские войска быстро продвигались в глубь страны.

Поводом к вторжению послужил инсценированный самими японцами диверсионный акт — взрыв рельсов на японской линии ЮМЖД. Английский военный атташе, находившийся на месте происшествия, сообщил своему правительству, что это был «чистейший вымысел». Японцы сначала доказывали факт взрыва предъявлением исковерканного куска железа. Однако выяснилось, что сейчас же после «взрыва» по тем же рельсам прошёл экспресс.

Далее японцами было измышлено «кровопролитное сражение», после которого якобы тысячи китайских солдат бежали через поле, засеянное гаоляном.

Очевидцы же утверждали, что китайские солдаты не оказали даже слабого сопротивления японцам. Никаких следов ни сражения, ни бегства тысяч солдат на поле не было обнаружено.

Наконец, английскому военному атташе были показаны трупы двух китайских солдат, якобы убитых при попытке взорвать железнодорожную линию. Осмотрев их, английский офицер заметил, что может допустить много странностей со стороны китайского командования, однако он не может поверить, чтобы оно послало на подрывную работу пехотинцев, а не сапёров. Через сутки ошибка была исправлена. Английский военный атташе был снова приглашён осмотреть те же трупы: на этот раз 'они уже оказались одетыми в форму китайских сапёров.

Эти донесения британского военного атташе не были доведены до сведения ни английского министра иностранных дел, ни Совета Лиги наций.

По заключению государственного секретаря США Стимсона, оккупация Манчжурии проводилась по заранее обдуманному плану и в соответствии с требованиями меморандума Танака. «Все данные, — писал он, — указывали на заранее обдуманные действия по плану, выработанному высшими японскими властями в Манчжурии, возможно, по указаниям высшего военного командования в Токио».

Японо-китайский конфликт в Лиге наций. Нападение японских войск на Манчжурию произошло в разгар «разоружительной» шумихи в Женеве. В тот самый день, когда представитель Китая доктор Альфред Ши вступал в исполнение своих обязанностей в качестве члена Совета, телеграф принёс сообщение о начале военных действий в Манчжурии. Представитель Китая официально обратился к Лиге наций, требуя немедленного вмешательства для прекращения агрессии против Китайской республики.

Но Совет Лиги наций по просьбе Японии отложил обсуждение вопроса. Все имевшиеся материалы он передал правительству США в порядке информации.

30 сентября Совет Лиги наций по настоянию китайского Делегата всё же рассмотрел вопрос о японской агрессии.

Совет просил обе стороны ускорить восстановление нормальных отношений. Для обсуждения дальнейшей ситуации он решил собраться 14 октября 1931 г.

Вскоре стало совершенно очевидным, что все миролюбивые заверения японской дипломатии делались только с целью отвлечь внимание Лиги наций от продвижения японских войск в Манчжурии. «Я думаю, однако, — писал Стимсон по этому поводу, — что буду вполне точен, если скажу, что никто или почти никто из наблюдателей не ожидал, что японская армия и японское правительство проявят такое полнейшее пренебрежение к вытекающим из договоров обязательствам и к мировому общественному мнению, какое они продемонстрировали за последние несколько месяцев».

В Манчжурию продолжали прибывать всё новые и новые транспорты японских войск; японские самолёты бомбардировали её города. И в то же время японский представитель в Лиге наций не переставал уверять, что Япония не желает никаких территориальных приобретений и что эвакуация японских войск уже началась.

24 октября Совет Лиги вновь принял резолюцию, в которой предложил Японии в трёхнедельный срок вывести свои войска из Манчжурии. Япония голосовала против этой резолюции. Так как резолюция не была принята единогласно, то в соответствии со статутом Лиги председатель Совета Бриан признал ее лишённой силы юридической, хотя и «сохраняющей всю свою моральную силу».

26 октября 1931 г. японское правительство опубликовало декларацию, содержавшую изложение основных принципов японской политики в Манчжурии. Декларация провозглашала «взаимный отказ от агрессивной политики и агрессивного поведения»; «полное уничтожение всякого организованного движения, нарушающего свободу торговли и возбуждающего международную ненависть»; «обеспечение действительной охраны во всей Манчжурии мирных занятий японских граждан»; наконец, «уважение договорных прав Японии». Китайское правительство ответило, что готово во всём пойти навстречу Японии и Лиге наций, если японские войска будут отозваны. Однако военная оккупация Манчжурии продолжалась.

Лига наций оказалась неспособной приостановить японскую агрессию. Это объяснялось не только недостатками устава Лиги. Решающую роль сыграла позиция английской дипломатии. Английское национальное правительство, пришедшее к власти в августе 1931 г. в условиях серьёзного внутреннего кризиса, держалось в вопросе о японском наступлении в Манчжурии не только пассивно, но и явно благожелательно по отношению к Японии. Незадолго до событий в Манчжурии японцы завязали с Англией переговоры: поставлен был на обсуждение вопрос о фактическом разделе Китая на сферы влияния. Лондонские переговоры были прерваны выступлением японской армии в Манчжурии. Как утверждала оппозиционная английская пресса, оно было предпринято именно потому, что лондонские переговоры создали в Японии уверенность в полном английском невмешательстве.

5 ноября 1931 г. Соединённые штаты отправили Японии резкую ноту, в которой американское правительство высказывалось против непосредственных переговоров между Японией и Китаем впредь до прекращения военной оккупации. В то же время американская дипломатия добивалась в Лондоне и Париже общего дипломатического выступления против Японии. Однако все её усилия оказались безуспешными.

Накануне новой сессии Совета Лиги наций, открывшейся в Париже 16 ноября, английская правительственная пресса категорически заявляла, что консервативное правительство, только что пришедшее к власти, отнюдь «не ввяжется в войну». У нового министра иностранных дел Саймона, утверждала эта печать, уже имеется готовое решение конфликта; может быть, оно не понравится доктринёрам, слепо верующим в Лигу наций, но зато оно трезво учитывает реальную действительность. Далее сообщалось, что между Саймоном и японским послом Мацудайра состоялись исчерпывающие беседы. Установлено, что нарушение Японией устава Лиги наций имеет лишь технический, или формальный, характер. По существу Япония права, претензии её вполне обоснованы, и только избранными Японией средствами можно добиться законного удовлетворения от такого народа, как китайцы.

Как вскоре выяснилось, предложение Саймона сводилось к тому, чтобы Китай, не претендуя ни на какие предварительные гарантии, вступил в непосредственные переговоры с Японией и обязался уважать договорные права Японии в Манчжурии. Япония же уведёт свои войска тогда, когда сочтёт себя вполне удовлетворённой.

Против предложения Англии высказались, однако, Соединённые штаты.

Парижская сессия Лиги наций проходила в крайне напряжённой обстановке. Совет Лиги наций решил, по предложению Японии, послать в Манчжурию комиссию обследования. 10 декабря Совет назначил комиссию из пяти членов, которой было поручено ознакомиться с положением на месте. Правительства Китая и Японии обязывались предоставить комиссии по её требованию все необходимые сведения.

Японо-советский инцидент. Между тем японские войска, продолжая занимать Северную Манчжурию, стали сосредоточиваться на самой границе СССР. В то же время японская печать принялась распространять слухи о том, будто Советский Союз перебрасывает на помощь китайским войскам оружие, самолёты, лётчиков и инструкторов. Ссылаясь на эти измышления японских газет, японское правительство 28 октября 1931 г. обратилось к правительству СССР с нотой, в которой протестовало против помощи, якобы оказываемой СССР китайским войскам в Манчжурии. Передавая эту ноту, японский посол в Москве подчеркнул, что действиями Японии в Манчжурии не будет нанесено ущерба интересам Советского Союза. В ответ на это заявление народный комиссар иностранных дел 29 октября 1931 г. указал японскому послу, что протест японского правительства не имеет никакой почвы; он основывается на измышлениях и слухах, исходящих от безответственных лиц, заинтересованных в распространении провокационных сообщений. «Правительство Союза держится политики строгого невмешательства не потому, что такая политика может быть угодна или неугодна кому бы то ни было, — заявил народный комиссар иностранных дел Литвинов. — Союзное правительство держится политики невмешательства потому, что оно уважает международные договоры, заключённые Китаем, уважает суверенные права и независимость других государств и считает, что политика военной оккупации, проводимая хотя бы под видом так называемой помощи, несовместима с мирной политикой СССР и с интересами всеобщего мира». В середине ноября 1931 г. японские войска перерезали КВЖД. Вся мировая печать затрубила о неизбежном столкновении между Японией и СССР.

14 ноября 1931 г. японский посол был приглашён в Наркоминдел. Здесь ему было заявлено, что «союзное правительство с чувством крайнего сожаления вынуждено констатировать, что заинтересованные японские военные круги продолжают заниматься измышлением и распространением через японскую печать и телеграфные агентства лишённых всякой почвы слухов об оказании Союзом ССР помощи тем или иным китайским генералам». Союзное правительство обращает внимание японского правительства на эту недобросовестную антисоветскую кампанию, систематически проводимую некоторыми военными кругами в Манчжурии с целью осложнения отношений между Японией и СССР. Вместе с тем правительство СССР считает своевременным напомнить о заверениях японского посла, что интересам СССР не будет нанесён ущерб событиями в Манчжурии. «Союзное правительство рассчитывает, что заверения, сделанные японским правительством, сохраняют свою силу и не будут нарушены».

В ответ японский посол заявил 19 ноября 1931 г., что японское правительство, соблюдавшее строгий нейтралитет во время советско-китайского конфликта 1929 г., «ожидает ясного заявления о том, что союзное правительство не будет помогать войскам генерала Ма». Японское правительство «принимает всякие меры к тому, чтобы избежать... нанесения ущерба интересам КВЖД». Если же «произойдёт несчастное событие, то ответственность за это несомненно падает на китайскую сторону».

На японскую ноту последовало ответное заявление Наркоминдела от 20 ноября 1931 г. В нём, между прочим, отмечалась неправильность аналогии между событиями 1929 и 1931 гг. «Несмотря на совершенно несомненное и очевидное для всех грубое нарушение китайскими властями договорных прав СССР, — гласил советский ответ, — советское правительство не вторгалось и не помышляло вторгаться в Манчжурию. Лишь после повторных нападений китайских и русских белогвардейских отрядов на советскую территорию советские войска перешли манчжурскую границу для отражения нападения, разоружения нападавших и прекращения дальнейших нападений, При этом никакого вопроса о возможности оккупации, хотя бы и временной, советскими войсками китайской территории, о смещении существующих властей и создании новых не возникало. Не было тогда также и отдалённейшей возможности нарушения законных прав и интересов Японии. Как только советские войска выполнили свою ограниченную задачу, они были оттянуты обратно на советскую территорию. Советское правительство не использовало при этом своего военного превосходства и слабости Китая для навязывания последнему каких бы то ни было новых условий или для разрешения проблем, не связанных непосредственно с возникновением конфликта».

Наркоминдел отмечал далее, что, несмотря на заверения японского правительства, военные операции в Манчжурии значительно расширились и вышли далеко за пределы первоначальной их зоны. Это вызывает серьёзное беспокойство правительства СССР. Придавая большое значение добрососедским отношениям с Японией, оно придерживается политики строгого невмешательства в конфликты между различными странами и рассчитывает, что и японское правительство будет стремиться сохранению существующих взаимоотношений с СССР и во всех своих действиях и распоряжениях будет учитывать интересы СССР,

9 ноября 1931 г. товарищ министра иностранных дел Японии Нагаи сообщил через советского поверенного в делах, что японской армии дан приказ никакого ущерба КВЖД причинять. Японские войска, — добавил Нагаи, — восстановив порядок, не более как через 4 — 5 дней уйдут на юг из Цицикара.

Однако факты противоречили мнимо миролюбивым заверениям японского правительства. Оккупация Манчжурии сопровождалась антисоветской мобилизацией белых эмигрантов в Манчжурии, переброской на Советский Дальний Восток кулацких и шпионско-бандитских элементов корейской национальности.

Бывший атаман Семёнов собирал новые банды для нападения на Монгольскую Народную Республику. Японская разведка готовила кадры так называемой «российской фашистской партии» во главе с шпионом-диверсантом Родзиевским.

Заняв Харбин, японцы организовали там особые курсы подготовки шпионов специально для посылки в СССР. Курсы выпускали «шофёров», «радистов» и т. п. Курсанты добивались советского подданства и права въезда в СССР, пытаясь устроиться там на военных и промышленных предприятиях, на транспорте и электростанциях с целью вредительства и диверсий.

Антисоветские действия Японии имели целью приобрести союзников среди реакционных кругов Европы и Америки и под предлогом борьбы с большевизмом в Китае беспрепятственно осуществить свои агрессивные планы в Китае.

Агрессия Японии в Китае и позиция держав. 10 декабря 1931 г., как указано выше, Совет Лиги наций принял резолюцию о создании комиссии из представителей США, Англии, Франции, Италии и Германии, которая должна была на месте обследовать причины и характер японо-китайского конфликта. Во главе комиссии был поставлен англичанин Литтон.

Правительство минсейто в Токио подало в отставку. 13 декабря образовался новый кабинет военной партии сейюкай. 3 января 1932 г. японские войска заняли Цзиньчжоу, завершив оккупацию Манчжурии.

Отставка кабинета минсейто и назначение сейюкаевского правительства были только конституционной формой фашистского переворота в Японии. Установление диктатуры реакционной военщины, действовавшей по директивам японских магнатов тяжёлой индустрии, сопровождалось волной политического террора в Японии.

Наступление Японии в Манчжурии не вызывало отпора Европы и США. Финансово-промышленный кризис продолжался. Разгорелась валютная война. Торговые обороты сокращались. Банкротства приобретали массовый характер. Безработица всё возрастала.

Япония преодолевала трудности кризиса легче, чем ее соперники. Принятая ею с начала кризиса политика инфляции и бросового экспорта помогала японским товарам лучше других находить сбыт на обнищавшем мировом рынке. Военная промышленность поглощала резервы безработных.

Японская дипломатия рассчитывала, что при разногласиях Англии и США применение даже экономических санкций к Японии окажется невозможным.

Между США и Англией не было единства в отношении Японии. 5 января 1932 г. Стимсон конфиденциально обсудил с английским послом проект общей ноты Японии по поводу нарушения ею политики «открытых дверей» в Китае.

После этого, 7 января 1932 г., Стимсон обратился к Японии и Китаю с. идентичными нотами, в которых излагалась позиция США в манчжурском вопросе.

«США не намерены, — гласила нота, — признавать положение, договор или соглашение, стоящие в противоречии с условиями и обязательствами Парижского договора от 27 августа 1928 г., который подписан как Китаем и Японией, так и США».

Ссылка на пакт Келлога — Бриана имела целью приобщить к так называемой «доктрине Гувера — Стимсона», сводившейся к непризнанию каких бы то ни было разделов Китая, все страны, подписавшие Парижский договор 1928 г.

Но оказалось, что Англия не поддержала США.

11 января 1932 г. английское правительство опубликовало коммюнике, которое было воспринято всей мировой печатью и прежде всего японским правительством как дипломатический отпор Соединённым штатам.

Коммюнике гласило: «Правительство его величества поддерживает для международной торговли в Манчжурии политику „открытых дверей”, гарантированную договором девяти держав в Вашингтоне. Со времени недавних событий в Манчжурии японские представители в Совете Лиги наций в Женеве заявили 13 октября, что Япония является в Манчжурии чемпионом принципа равных возможностей и „открытых дверей" для экономической активности всех наций. Далее 28 октября японский премьер заявил, что Япония примыкает к политике „открытых дверей" и приветствует сотрудничество в торгово-промышленной жизни Манчжурии. Ввиду этих заявлений правительство его величества не сочло необходимым адресовать официальную ноту японскому правительству, подобную ноте американского правительства, а японскому послу в Лондоне было предложено получить от своего правительства подтверждение этих заверений».

Комментируя это решение британского правительства, газета «Times» в передовой статье того же дня прямо высказывалась за поддержку японского правительства. Газета заявляла, Япония не может считаться с Китаем, который даже не представляет собой «целостного государства».

«Нам кажется также, — заявляла газета, — что защита административной целостности Китая отнюдь не является ближайшей задачей нашего Министерства иностранных дел, пока эта целостность не превратится в нечто большее, чем идеал... Эта целостность не существовала в 1922г., не существует она и сегодня. Со времени подписания договора девяти держав не было ни одного случая, когда бы центральное правительство Китая проявило действительную административную власть над обширными и разнообразными районами его громадной территории».

22 марта 1932 г. министр иностранных дел Саймон разъяснил в Палате общин, что в отношении Японии правительство Великобритании может действовать только дружелюбно-примирительными методами. Стимсон оценивал эти методы как «победу Сити над Даунингстритом», т. е. торжество материальных выгод Англии над её политическими интересами на Дальнем Востоке.

На самом деле то была победа реакционных элементов консервативной партии в правительстве, в Парламенте и в дипломатии.

В глазах этих деятелей Япония выступала на Дальнем Востоке как чемпион борьбы против «русского коммунизма» и «китайского национализма». Именно это и обеспечивало японской агрессии на Дальнем Востоке поддержку со стороны английских реакционеров.

Несколько позже, 27 февраля 1933 г., Остин Чемберлен, характеризуя свою позицию в манчжурском вопросе в 1931 г., откровенно заявлял в Парламенте: «Когда началась смута в Манчжурии, обстоятельства были неясны ввиду продолжительной и серьёзной провокации, которую Япония терпела со стороны Китая. Мои симпатии были всецело на стороне Японии».

«Признаюсь, — заявил другой член Парламента, Эмери, — я не вижу, почему Англия должна самостоятельно или в союзе с другими странами выступать на деле, на словах или морально против Японии... Если вы учтёте, что Япония нуждается в рынках и... в мире и порядке, то кто из вас решится бросить в неё камень и сказать, что Япония не должна была защищаться против постоянных агрессивных действий со стороны китайского национализма».

Убедившись в безнаказанности своей агрессии в Манчжурии, японский империализм более решительно перешёл к дальнейшему наступлению в Китае. Новый японский министр иностранных дел в своём ответе на ноту США заявил 16 января 1932 г., что «Япония стремится защитить в Манчжурия и в Китае принцип открытых дверей; однако состояние политической неопределённости и смуты в Китае препятствует этому».

Закрепление позиции Японии в Манчжурии. Дело не ограничилось нотами. Через два дня Япония приступила к «установлению порядка» в Центральном Китае, в первую очередь в крупном промышленном и рабочем центре Шанхае. Эта агрессия имела также целью оказать давление на позицию держав, имевших в Шанхае крупные капиталовложения.

18 января 1932 г. у ворот китайской фабрики в Чапее (предместье Шанхая) произошла драка между японцами и китайцами. Японцы подожгли фабрику, убили нескольких китайцев и потребовали от китайского мэра Большого Шанхая удовлетворения.

Мэр Шанхая поспешил удовлетворить все требования японцев. Тем не менее в Шанхай были вызваны два японских крейсера с морской пехотой и 16 истребителей. Поздно вечером 28 января раздалась неожиданная ружейная и пулемётная стрельба японских войск, занявших Чапей, На рассвете бомбардировщики забросали бомбами Чапей, где проживало исключительно гражданское население. Только благодаря энергичному вмешательству американского и английского консулов бомбардировка через несколько часов была прекращена.

Нанкинское правительство обратилось к США с просьбой о содействии. Одновременно оно просило Лигу наций рассмотреть японо-китайский конфликт в порядке применения статьи 15 устава Лиги.

Государственный секретарь США Стимсон предложил Англии план общих действий против японской агрессии в Китае. Нападение японцев на Чапей произвело в Лондоне сильное впечатление. Под его влиянием 29 января английское правительство в очень энергичной форме выразило Японии своз беспокойство по поводу военных действий в Шанхае и даже послало в Шанхай два крейсера. Помимо того, англичане предложили проект создания «генеральной зоны» вокруг международного сеттльмента.

Однако японцы продолжали игнорировать права «неприкосновенной территории» иностранного сеттльмента и высаживали там свои войска. 1 февраля японцы бомбардировали Нанкин. 6 февраля самолёты Японии громили лагерь беженцев, спасавшихся от наводнения. Эти акты грубой агрессии вызвали во всём мире взрыв негодования.

Бомбардировка Шанхая взволновала и общественное мнение США. Многие газеты требовали экономического бойкота Японии. Однако в США были ещё сильны те круги, которые считали реакционно-империалистическую Японию «бастионом порядка» в Китае. Принадлежавший к этим кругам Гувер считал экономические санкции слишком опасным орудием воздействия. Поэтому он ограничился дипломатическим протестом. Незадолго до этого Стимсон заявил Японии ещё один протест против нарушения договора девяти держав. Англия, однако, не присоединилась к протесту.

Тогда Стимсон решил оказать давление на Англию при помощи общественного мнения.

23 февраля 1932 г. Стимсон написал письмо к сенатору Бора, председателю сенатской комиссии по иностранным делам. В письме подробно излагалась политика США в отношении Китая. Как свидетельствует сам Стимсон, письмо имело в виду «по меньшей мере пять неназванных адресатов». Оно должно было ободрить Китай и служило вежливым напоминанием британскому правительству о совместно принятых обязательствах в соответствии с договором девяти держав. Оно намечало программу действий в манчжурском вопросе для предстоявшей сессии Лиги наций. Письмо апеллировало к общественному мнению США. Наконец, оно напоминало Японии, что против нарушения договора девяти держав могут выступить все подписавшие его державы.

Это письмо, одобренное Гувером и Бора, 24 февраля было передано прессе.

Японская дипломатия решила сманеврировать. Ещё 31 января 1932 г. японский премьер дал понять иностранным послам в Токио, что Япония готова вступить в переговоры о прекращении военных действий. Японцам необходимо было создать условия для подготовки дальнейшего продвижения в Китай и закрепления своих позиций в Манчжурии.

Завладев почти всей Манчжурией, японцы постарались придать этому захвату видимость законности. 18 февраля 1932 г. японские оккупанты, опираясь на подкупленную верхушку манчжурских властей, провозгласили «независимость» Манчжурии от Китая. 9 марта того же года на оккупированной японцами территории было создано марионеточное государство Манчжоу-Го. 15 сентября 1932 г. Япония «признала» Манчжоу-Го и заключила с ним военный союз, который предусматривал право Японии содержать в пределах Манчжоу-Го свои войска «для поддержания государственной безопасности».

Комиссия Литтона. Так как военные действия в Китае продолжались, а обращения Лиги наций к Японии с призывом мирно урегулировать конфликт с Китаем не достигали цели, Совет Лиги наций по предложению правительства США принял 11 марта 1932 г. резолюцию о непризнании японских захватов в Китае.

Между тем комиссия Литтона продолжала обследовать положение в Манчжурии. Осенью 1932 г. комиссия представила Совету Лиги наций доклад, в котором устанавливалось, что японцы «имели точно составленный план поведения на случай возможных военных действий между ними и китайцами». В то же время комиссия подтверждала, что китайские войска не имели намерения нападать на японцев и не угрожали жизни и имуществу японских подданных. Комиссия Литтона констатировала, что «Манчжурия является китайской страной»; однако Япония осуществляла в ней в течение долгого времени полицейские и административные функции, опираясь на вооружённые силы во всей зоне, соприкасающейся с Южно-Манчжурской железной дорогой. Это и создало то ненормальное положение, которое привело к японо-китайскому конфликту в Манчжурии.

Комиссия Литтона рекомендовала Лиге наций воздержаться от признания Манчжоу-Го и созвать конференцию для обсуждения вопроса об интернационализации Манчжурии. Она предлагала превратить Манчжурию в «автономную» область со специальным режимом управления, основанным на сочетании территориальной и административной целостности Китая с предоставлением Манчжурии широкой автономии и с признанием наличия в Манчжурии особых прав и интересов Японии.

В духе двусмысленных предложений комиссии Литтока новая сессия Лиги наций 24 февраля 1933 г. вынесла резолюцию о японо-китайском конфликте. Хотя эта резолюция и признала незаконным захват Манчжурии и объявляла его нарушением Японией «договора девяти держав» от 6 февраля 1922 г., всё же она отмечала «особые права и интересы» Японии в этой китайской провинции.

27 февраля 1933 г. английский министр иностранных дол Саймон выступил в Палате общин с речью, в которой заявил, что английское правительство не намерено предпринимать какие-либо шаги против Японии. Он сообщил также о запрещении Англией вывоза оружия в Китай. Это заявление Джона Саймона было открытым признанием несогласия Англии с решением Лиги наций. Ещё на заседании Лиги после доклада Литтона Саймон произнёс речь в защиту Японии. Вся американская печать расценила это выступление как доказательство того, что английская дипломатия занимает прояпонскую позицию. Сам японский делегат в Лиге наций, выходя из зала после речи английского министра, с восторгом заявил, что «сэр Джон Саймон сумел в полчаса несколькими фразами изложить всё то, что он, Мацуока, в течение последних десяти Дней пытался передать на своём ломаном английском языке».

Что касается позиции США, то она нашла своё отражение в Декларации Стимсона, опубликованной в прессе 25 февраля.

«В ситуации, — заявлял Стимсон, — которая создалась в связи с распрей между Китаем и Японией, намерения Соединённых штатов в общих чертах совпали с намерениями Лиги наций. Наша общая цель — поддержание мира и ликвидация международных споров мирными средствами...» Стимсон заявлял, что правительство США согласно с выводами комиссии Литтона и присоединяется к общим принципам, рекомендованным Лигой наций для урегулирования японо-китайского конфликта.

Советское правительство было приглашено Лигой наций присоединиться к резолюции. На это предложение Лигой был получен ответ, гласивший, что «советское правительство с самого начала японо-китайского конфликта, желая по мере сил воспрепятствовать дальнейшему расширению военного конфликта и возможному превращению его в источник нового мирового пожара, стало на путь строгого нейтралитета. В соответствии с этим советское правительство, верное своей мирной политике, всегда будет солидарно с действиями и предложениями международных организаций и отдельных правительств, направленными к скорейшему и справедливому разрешению конфликта и обеспечению мира на Дальнем Востоке». Указывая на эти обстоятельства, правительство СССР сообщало, что оно не находит возможным присоединиться к постановлениям Лиги наций.

В докладе на третьей сессии ЦИК СССР 23 января 1933 г., оценивая роль пактов о ненападении, предложенных советским правительством ряду государств, в том числе и Японии, т. Молотов подчеркнул, что заключение такого рода пактов было крупным достижением советской дипломатии: «Мы считаем, что, с точки зрения интересов всеобщего мира, надо занести в актив советской власти такие факты, как подписание и ратификация пактов о ненападении со стороны Польши, Финляндии, Латвии и Эстонии. Мы считаем, что эти пакты имеют своё значение для дела укрепления мира».

Дальневосточные осложнения попытались использовать против СССР все те антисоветские круги, которые ещё не оставляли мысли об организации интервенции империалистических держав против СССР. Русские белогвардейцы во Франции открыто и систематически вели кампанию за объявление войны против СССР. Не прекращались и провокации с целью вызвать военный конфликт между СССР и европейскими державами.

5 марта 1932 г. русский белогвардеец Штерн покушался на убийство советника германского посольства в Москве Твардовского. Спустя короткое время, 6 мая 1932 г., белогвардеец Горгулов смертельно ранил в Париже президента Французской республики Поля Думера. Убийство президента было организовано Русским общевоинским союзом, во главе которого стоял один из главных организаторов интервенции в СССР, генерал Миллер. Официоз этой белогвардейской организации в Париже «Возрождение» открыто призывал к новой интервенции против СССР. Горгулов сам признался, что убийство президента имело целью спровоцировать войну Франции против СССР.

Антисоветские реакционные круги, организовавшие это убийство, долго препятствовали заключению советско-французского договора о ненападении, а затем его ратификации, которая состоялась только в феврале 1933 г.

В целях подготовки антисоветской интервенции империалистические правительства некоторых стран использовали не только открытых врагов советской власти — белогвардейцев-эмигрантов, но и тех изменников родины в СССР, которые предавали советский народ, находясь иногда на ответственных советских и партийных постах. Как показал впоследствии процесс право-троцкистского центра, троцкистские и бухаринские шпионы, действуя по заданию иностранных разведок, выполняли в СССР диверсионные акты, вели вредительскую работу по подрыву обороны страны, по подготовке поражения Красной Армии и т. п.

В этой обстановке антисоветских провокаций и прямой подготовки новой войны и интервенции Советский Союз проявлял не только бдительность, выдержку и дипломатическое искусство, но и глубокую принципиальность во всех вопросах международной политики.

Отвечая на замечания министра иностранных дел Японии Уцида, что в и период манчжурских событий советское правительство занимало «осторожную позицию», т. Молотов подчеркнул эту сторону советской внешней политики. «Считаю необходимым заметить, — заявил т. Молотов, — что дело не только в том, что политика Советского Союза осторожная. Эта политика не только осторожная, но и продуманная, причём советское правительство исходит и здесь, прежде всего, из интересов дела всеобщего мира и из интересов укрепления мирных отношений с другими странами. Эту политику, политику мира, и впредь правительство СССР будет последовательно и неуклонно проводить в своих взаимоотношениях с другими государствами, как бы её ни расценивали те или иные правительства».

Выход Японии из Лиги наций (27 марта 1933 г.). Японское правительство решительно отвергло доклад и предложения комиссии Литтона. «Япония будет продолжать свою твёрдо установленную политику в Манчжурии, независимо от выводов комиссии Литтона», — заявил генерал Муто, посол и главнокомандующий в Манчжурии.

Такую же вызывающую позицию занял и японский представитель в Женеве.

В ответ на принятие Лигой наций доклада Литтона японское правительство заявило 27 марта 1933 г. о выходе Японии из Лиги наций. Такое решение оно мотивировало глубоким расхождением взглядов Японии и Лиги наций «в области политики мира, в особенности в области основных принципов, коим надлежит следовать для того, чтобы установить прочный мир на Дальнем Востоке».

В связи с выходом Японии из Лиги наций японская военщина открыто ставила вопрос о войне. В воззвании генерала Араки, обращённом к японской армии, подчёркивалась задача дальнейшего завоевания Японией мирового господства. «Сегодня, — писал Араки, — император санкционировал решение о выходе Японии из Лиги наций, принятое правительством, вследствие разногласия с Лигой по вопросу о традиционной политике Японии, направленной на установление и сохранение мира на Дальнем Востоке. Международное положение в будущем не позволит ни малейшего ослабления бдительности с нашей стороны... Все офицеры и солдаты должны понять серьёзность обстановки и подумать о миссии императорской армии, чтобы ещё лучше проводить высокие принципы армии, ещё крепче сплотиться и поднять её престиж внутри страны и за границей».

Выход из Лиги наций был фактическим разрывом Японии со всей совокупностью договоров, составлявших версальско-вашингтонскую систему. Действия Японии на Дальнем Востоке развивались в том же плане, какому следовала в Европе политика Германии и Италии. Так закладывались основы агрессивной коалиции военно-фашистских диктатур.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

МЕЖДУНАРОДНАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ ПО РАЗОРУЖЕНИЮ И БОРЬБА СССР ПРОТИВ ДАЛЬНЕЙШИХ ВООРУЖЕНИЙ

(1932-1933 гг.)

Крах пацифистской дипломатии. Открытое нарушение Японией версальско-вашингтонской системы не встретило серьёзного противодействия со стороны других держав. Средства «морального давления», которые составляли главное оружие в арсенале пацифистской дипломатии, оказывались бессильными; они не столько способствовали укреплению мира, сколько приводили к прямо противоположным результатам. Громоздкий аппарат пацифистской дипломатии, всяческие конференции — по разоружению, по репарациям, по «восстановлению Европы» и т. д., — сама Лига наций с её сложной системой сессий и комиссий меньше всего могли быть средством воздействия на поджигателей войны. Более того, агрессоры открыто издевались над «женевскими миротворцами».

В такой политической обстановке приближалось открытие Международной конференции по разоружению. Самый созыв конференции в это время не был простым совпадением. В доказательство этого личный секретарь Гендерсона, председателя конференции, Ноэль-Беккер ссылался на достаточно авторитетных свидетелей. «Я знаю людей, занимающих ответственное положение, — заявлял Ноэль-Беккер, — которые считают, что захват манчжурских провинций Китая решён был японским военным руководством после консультации с владельцами европейских военных заводов. Срок этого вторжения был намечен с таким расчётом, чтобы конференция по разоружению, в момент её созыва Лигой наций, была сведена на нет».

Существовала, однако, не только прямая связь между японским агрессором и европейскими поставщиками оружия. Имелась и более сложная взаимная зависимость войны в Китае и событий в Центральной Европе.

Японский опыт безнаказанной агрессии окрылил прежде всего германских империалистов. С этого времени их борьба против 1ириых договоров вступает в новую фазу. Германия переходит к открытому и повсеместному низвержению версальской системы.

В авангарде этой борьбы шла гитлеровская партия национал-социалистов. Стремясь к захвату власти в Германии, она прибегла к шовинистической демагогии для привлечения на свою сторону мелкобуржуазных масс. Версальский договор гитлеровцы изображали как основную причину всех бедствий германского народа. Против него они разжигали ярость масс. Под лозунгами «национальной революции», «против веймарских банкротов» и «версальского диктата» фашистские демагоги вовлекали в контрреволюцию миллионы разорённых и озлобленных немцев.

Гитлеровцы использовали для своих целей эту демагогию не только внутри страны.

Обращаясь к международному общественному мнению, их дипломатия изображала Версальский договор как главную причину якобы нарастающей революции в Европе.

«Мы убеждены, — говорил Гитлер по радио в конце декабря 1931 г., — что победа коммунизма в Германии была бы началом общей мировой катастрофы. Все надежды на оздоровление мира пришлось бы похоронить в тот момент, когда красный советский флаг был бы перенесён из Москвы в Гамбург и Гейдельберг».

Шесть миллионов коммунистов в Германии, продолжал Гитлер, — это «коммунистическая опасность» для всей Европы. Решающий бой против коммунизма будет дан в Германии. Поэтому как избавительница человечества от «большевистской чумы» она должна получить равноправие и освобождение от версальских оков. Эту мысль Гитлер развивал на все лады с упорством маньяка, с назойливостью отъявленного шантажиста. Гитлер рассчитывал, что поддавшиеся панике, малодушные и своекорыстные буржуазные политики Англии и Америки поддержат национал-социалистов и не будут препятствовать приходу к власти в Германии фашистского правительства.

Гитлер стремился заручиться также содействием итальянских фашистов. Ещё в мае 1931 г. его подручный Геринг использовал свои старые связи с итальянским маршалом авиации Бальбо, чтобы ознакомить Муссолини с деятельностью Гитлера и с его планом установления в Германии фашистской диктатуры.

Муссолини принял Геринга весьма сдержанно. Он ещё не желал себя связывать с Гитлером никакими обещаниями.

Между Германией и Италией стоял неурегулированный тирольский вопрос. Правда, Гитлер ещё в 1930 г. согласился признать итальянский тезис, что «Тироль путём плебисцита сам пришёл к Италии». Но уже в 1931 г. один из нацистских лидеров, доктор Франк, на собрании студентов в Инсбруке заявил, что «будущая Германия, простирающаяся Южного Тироля до Чёрного моря, освободит германские территории, отторгнутые от своей родины». Это заявление вызвало сильнейшее возбуждение в Италии, и Гитлеру пришлось дезавуировать своего единомышленника.

Для обработки общественного мнения Англии в пользу будущего нацистского правительства Гитлер в начале декабря 1931 г. послал в Лондон своего «теоретика» по вопросам внешней политики Розенберга.

Ни Болдуин, ни другие члены английского правительства не приняли гитлеровского эмиссара. Розенбергу удалось только встретиться с некоторыми лидерами консервативной партии и представителями банковских кругов. В частности он имел беседы с директором Английского банка Монтегю Норманом. Розенберг пытался убедить этого финансиста в том, что гитлеровская партия не отказывается от уплаты коммерческих долгов, — она только добивается мирного пересмотра репараций. В то же время Розенберг настаивал на проведении в жизнь той статьи устава Лиги наций, которая имела в виду пересмотр вопроса о вооружениях каждые десять лет. Лига наций была основана в 1919 г., но ещё ни разу не производила этого пересмотра. Тут же, стремясь рассеять опасения насчёт воинственных замыслов Германии, Розенберг пытался убедить англичан в неправильности общего мнения о том, что «нацисты — это партия войны». «Мы не можем сражаться, даже если бы хотели этого, — заявлял эмиссар Гитлера. — Мы не располагаем ни военной программой, ни деньгами, ни вооружением, кроме небольшой армии, разрешённой нам мирными договорами». «Мы не желаем войны, но добиваемся равноправия немцев во всём мире, — вторил этим заявлениям сам Гитлер на приёме нацистских депутатов из Судетской области. — Война между европейскими государствами означала бы открытие дверей для большевизма. С первым пушечным залпом большевистская революция оставила бы свои визитные карточки в столицах европейских государств».

Угрозу миру, утверждал Гитлер, несут не германские национал-социалисты: «Французский милитаризм вместе с русским большевизмом представляет в настоящее время одну из величайших опасностей для спокойного развития человечества».

Заигрывая с англичанами, Гитлер старался уверить их в том, что нацисты никогда не стремились к взрыву Британской империи в Индии или в других местах.

Американцев он пытался убедить в том, что выплата Германией репараций по Версальскому договору могла бы принести Америке и Англии только убытки. Германия вынуждена была бы увеличить свой экспорт до крайних пределов. Это означало бы демпинг, опасный для других стран. Германия была бы единственной страной в мире, не знающей безработицы. Всюду сбывались бы дешёвые и хорошие по качеству германские товары. Такова ли цель Версальского договора? Этот договор навязан Германии Францией, желающей господствовать над Европой и даже над всем миром. «Если Франции позволят и дальше проводить её методы финансовых угроз и политических вымогательств, — пугал Гитлер, — то мир в известном смысле слова станет французским, и Франция осуществит, таким образом, свою программу мирового господства».

Эти попытки Гитлера вбить клин между недавними союзниками и использовать противоречия между ними, чтобы добиться отмены репараций и военных ограничений, разоблачались французской печатью.

«Гитлер, раздувающий гражданскую войну, призывающий к крестовому походу против большевизма, — писала французская газета «Temps», — борется в то же время с Версальским договором и с французским „милитаризмом". Весь этот маневр сводится к тому, чтобы вбить клин между Францией и англосаксонскими странами». Французский журналист не отметил, что Гитлер одновременно вбивал клин между демократическими странами и Советским Союзом. Для Гитлера «восточный клин» был основанием всех его планов.

Международная конференция по разоружению. В обстановке всё более обостряющихся противоречий между империалистическими странами открылась 2 февраля 19о2 г. в Женеве Международная конференция по разоружению.

По свидетельству американского государственного секретаря Стимсона, «в мире господствовал дух пораженчества»; в Женеве среди малых наций, напряжённо следивших за малейшими признаками действенности Лиги наций и её статута, «царила унылая атмосфера». Бессилие Лиги наций и невозможность её средствами разрешить проблемы международных долгов, репараций, разоружения, безопасности были уже очевидны для многих. Пацифистские иллюзии рассеялись.

Французская делегация в Женеве занимала позицию, явно продиктованную страхом перед возрастающей агрессивностью Германии.

Французы вновь выступили с предложением создать «международную армию» при Лиге наций. Они предлагали всем государствам передать для этой цели в распоряжение Лиги наций известную часть гражданской и бомбардировочной авиации, а также часть своих сухопутных и морских вооружённых сил.

Французы настаивали также на заключении договоров о дополнительных гарантиях безопасности Франции и о новых военных союзах. Французские представители всеми силами стремились к сохранению военного превосходства Франции над Германией.

Германия на конференция проводила ту же линию, что я на подготовительной комиссии.

Перед самым открытием конференции по разоружению германские буржуазные партии всех оттенков провели сообща кампанию в пользу «равенства Германии в вооружениях».

На самой конференции глава германской делегации Брюнинг заявил: «Германское правительство, как и германский народ, просит, чтобы разоружение стало всеобщим. Германский народ требует равенства прав и равенства безопасности всех народов».

Английская делегация занимала на конференции руководящее положение. Но вступительная речь Гендерсона, открывшего конференцию, как отмечала даже английская пресса, «но содержала ни одного намёка на созидательную или продуманную политику».

Позиция английской делегации на конференции отличалась той же неопределённостью, какая характеризовала отношение к Германии различных политических кругов Англии. Сторонники «восстановления равновесия» в Европе высказывались за германское «равноправие» в вооружениях. Под влиянием гитлеровской демагогии одни стремились вооружить Германию против Франции, другие — против СССР. Некоторые влиятельные журналисты, как, например, Гарвин в «Observer», прямо требовали пересмотра Версальского договора в пользу Германии. 8 февраля 1932 г. министр иностранных дел Англии Джон Саймон огласил на конференции официальный английский проект. Он предлагал уничтожить подводный флот, химические средства войны, отменить всеобщую воинскую повинность, одобрить Вашингтонское и Лондонское соглашения о морских вооружениях и образовать постоянную комиссию по разоружению для дальнейшего контроля и регулирования вооружений.

Французские требования дополнительных гарантий отвергались английской делегацией. Осуществление этих требований могло укрепить международные позиции французского империализма. Поэтому англичане заявляли, что необходимо ограничиться гарантиями, предоставленными в Локарно.

Представитель Соединённых штатов Гибсон выступил о предложением сократить сухопутные силы до уровня, необходимого для охраны внутреннего порядка. Кроме того, он предлагал сократить тоннаж военно-морского флота в одинаковом проценте к наличным силам каждой страны. Япония возражала против этого предложения и требовала пересмотра решений Вашингтонской и Лондонской морских конференций, подчёркивая своё «особое» положение на Тихом океане.

Италия поддержала на конференции требования «равноправия» Германии в вооружениях. Итальянский фашизм добивался этим ослабления Франции, лелея мысль о территориальных приобретениях за её счёт. Однако противоречия между Италией и Германией из-за Тироля и влияния в Юго-Восточной Европе были достаточно серьёзными. Поэтому итальянцы предлагали годичное «перемирие» в вооружениях. Этот неожиданный пацифизм итальянцев объяснялся также и финансовыми затруднениями, которые Италия испытывала в годы кризиса; при таких условиях ей не приходилось мечтать о том, чтобы самой неначительно увеличить свои вооружения.

Зато по вопросу о размерах военно-морского флота итальянская делегация проявляла особую настойчивость, требуя полного равенства с Францией.

Позиция СССР на конференции по разоружению. Советская делегация последовательно проводила на конференции линию, направленную к действительному разоружению. Во вступительной речи, произнесённой на пленуме конференции 11 февраля 1932 г., председатель советской делегации Литвинов отметил, что советское правительство исключает войну как орудие национальной политики. Ещё в подготовительной комиссии по разоружению советская делегация указывала на растущую опасность новых войн. Это предостережение высмеивалось империалистическими кругами и вызывало упрёки в пессимизме. А между тем конференция открылась под грохот пушек...

«Два государства, связанных между собой пактом Лиги наций и Парижским договором 1928 г., — говорил глава советской делегации, — находятся уже пять месяцев в состоянии войны де факто, если не де юре. Война ещё не зарегистрирована и не засвидетельствована у нотариуса, но огромные территория одного из этих государств оккупированы вооружёнными силами другого государства, а между регулярными войсками обеих стран происходят сражения с участием всех родов оружия, с тысячами убитых и раненых».

Правда, всё это происходит вдали от Европы. Но в настоящее время разъединённых политически и экономически материков не существует; в самой Европе едва ли найдётся двое соседей, которые не имели бы между собой серьёзных территориальных счётов.

Наиболее верной гарантией против войны, по мнению советской делегации, может быть лишь всеобщее и полное разоружение. Поэтому она предложила заключить конвенцию о всеобщем разоружении, а в случае её отклонения выдвигала проект конвенции о пропорциональном и прогрессивном сокращении вооружений. Советское предложение поддержала только турецкая делегация.

Таким образом, точка зрения советского правительства не встретила ни понимания, ни поддержки большинства делегатов конференции. В частности усилия английской делегации направлены были к тому, чтобы не вызвать чем-нибудь недовольства японской делегации. Саймон всё время пугал делегатов тем, что неосторожное давление на Японию может вызвать её уход с конференции и тем самым привести дело разоружения к срыву.

Такая позиция официальной английской дипломатии объяснялась тем, что влиятельные круги английской буржуазии, как и тогдашнее английское правительство, стремились не к общей безопасности, а лишь к «локализации» войны, дабы предохранить от неё Англию. Поэтому английское правительство и предпочитало не вмешиваться в японо-китайский конфликт. Притом же в развитии военных событий на Дальнем Востоке была непосредственно заинтересована и английская тяжёлая промышленность. На долю английских фабрикантов оружия приходилась почти треть его мирового экспорта, шедшего, между прочим, в Японию и Китай.

Борьба Германии за отмену репараций. Дальневосточные события и позиция держав, участвовавших в Международной конференции ободрили Германию в ее борьбе за отмену версальских и позднейших ограничений. Под предлогом экономического кризиса германское правительство отказалось от выполнения даже тех облегчённых обязательств, которые были установлены для неё по плану Юнга.

В последний раз французское правительство добилось от Германии уплаты трёх с половиной миллиардов репараций перед эвакуацией Рейнской зоны, т. е. в середине июня 1930 р. Но уже в сентябре того же года нацисты получили в новом Рейхстаге огромный прирост числа голосов; в результате этого саботаж репараций ещё усилился. Мораторий Гувера окончательно приостановил уплату репараций и вообще германских долгов. Зато иностранные капиталовложения в Германии к этому времени (за период 1924 — 1930 гг.) возросли до 25 миллиардов марок. Одних только английских долгосрочных инвестиций в Германии имелось на 54 миллиона фунтов стерлингов, в том числе 24 миллиона фунтов стерлингов по двум репарационным займам (по плану Дауэса и Юнга). Краткосрочные английские займы достигли в Германии 100 миллионов фунтов стерлингов — в два раза большей суммы, чем во всех остальных странах Европы.

Таким образом, якобы для выполнения своих международных обязательств, Германии удалось получить от Англии и США значительную финансовую помощь. Общая сумма полученных Германией иностранных капиталов достигла к этому времени 25 миллиардов марок. Эта сумма в два с половиной раза перекрывала сумму в 10 миллиардов, уплаченных Германией за всё время в счёт репараций.

Тем не менее германское правительство сумело добиться от Базельского банка международных расчётов благоприятного для себя заключения о невозможности ввиду кризиса уплаты репараций.

По опубликовании базельского доклада экспертов английское правительство Макдональда выступило с предложением скорейшего созыва новой репарационной конференции. В речи английского премьера 24 декабря 1931 г. явственно прозвучали нотки паники перед возможностью экономической катастрофы или даже революции в Германии. «Доклад экспертов, — говорил Макдональд, — показал вполне ясно, что правительства должны собраться, не тратя ни единого дня на ненужные отсрочки... Ради бога, встретимся поскорее».

Через несколько дней, 30 декабря 1931 г., английское правительство сделало всем заинтересованным в репарациях правительствам официальное предложение о созыве конференции в Лозанне.

Соглашаясь на конференцию и ссылаясь на базельский доклад, германский канцлер Брюнинг поспешил заявить 9 января 1932 г. через телеграфное агентство Вольфа, что в условиях кризиса план Юнга явно невыполним и что Германия платить репарации не в состоянии.

На другой день Брюнингу от имени французского правительства ответил министр финансов Фланден. Он заявил, что ни один француз не согласится на отказ Германии от плана Юнга и на отмену «священного права Франции на репарации». «Если Лозаннской конференции, — говорил Фланден, — будет предшествовать такое признание в собственной несостоятельности, то бесполезно её и созывать».

Это заявление Фландена ещё туже затягивало узел франко-германских противоречий. Обострение их было в интересах германских фашистских кругов. Оно давало им возможность переложить всю ответственность за международные осложнения на «неуступчивое» французское правительство. С другой стороны, «французский аргумент» пригодился фашистам и во внутренней политике Германии. Перевыборы президента Гинденбурга 13 марта 1932 г. привели к новому росту влияния гитлеровцев.

Продление президентских полномочий Гинденбурга явилось результатом переговоров с Гитлером, который не возражал против избрания Гинденбурга, при условии назначения его самого рейхсканцлером. Брюнинг пытался убедить Гитлера, что это невозможно, пока не будет достигнута отмена репараций, а эта уступка может быть сделана державами лишь ему, Брюнингу, но не Гитлеру. Однако на пост рейхсканцлера был уже намечен близкий к окружению Гинденбурга Франц фон Па-пен, один из наиболее характерных представителей будущей фашистской дипломатии.

По происхождению прусский юнкер, Папен начал свою дипломатическую карьеру в качестве военного атташе при германском посольстве в Вашингтоне, где он в 1914 г. фактически был шпионом Германии. Высланный в 1915 г. из Соединённых штатов, он продолжал свою шпионскую деятельность в Палестине и Сирии, будучи в составе штаба турецкой армии. Приспособляясь ко всем режимам, он приобрёл репутацию дипломата исключительной изворотливости. Богатый помещик, фон Папен умел в то же время завязать тесные связи с рейнскими промышленниками благодаря женитьбе на дочери одного из них. Стоя нарочито как бы в стороне от активной политики, он плёл паутину своих интриг за кулисами, особенно через основанный им «Клуб господ».

Национал-социалисты при посредстве Риббентропа попытались в начале 1932 г. перетянуть Папена на свою сторону. Они рассчитывали, что он добьётся у Гинденбурга замены Брюнинга Гитлером. Но Папен сам стремился стать рейхсканцлером, и 30 мая 1932 г. сменил на этом посту Брюнинга. Новый пост открывал ему широкие возможности для политических интриг как во внутренней, так и во внешней политике. Эти свои способности фон Папен проявил, между прочим, и на Лозаннской конференции, открывшейся 16 июня 1932 г.

Лозаннская конференция была последней из международных конференций по репарационному вопросу. К этому времени положение Германии коренным образом изменилось. С немцами уже нельзя было разговаривать языком ультиматумов. Наоборот, французская делегация в Лозанне была фактически изолирована. В результате парламентских выборов в мае 932 г. во Франции стало у власти левое правительство радикал-социалистов и социалистов с Эррио во главе. Против правительства Эррио организовался блок его внутренних и внешних врагов; французская реакция, побеждённая на майских выборах, была уже связана с германскими фашистами и с правительством Папена. Против нового французского правительства были и господствующее круги Англии, отказывавшиеся постепенно от версальских принципов. Выступали против Франции и будущие союзники Германии — Италия и Япония.

От лица делегаций пяти держав-кредиторов — Франции, Англии, Италии, Бельгии и Японии — 17 июня 1932 г. была опубликована декларация о репарациях и долгах. В ней заявлялось, что «осуществление платежей, следуемых державам, участвующим в конференции, в отношении репараций и военных долгов, должно быть приостановлено в продолжение периода конференции».

В то же время английский премьер Макдональд и министр торговли Ренсимен начали переговоры с французской делегацией о возможности списания репараций. Французские делегаты протестовали. Они настаивали на сохранении в полной неприкосновенности принципа репараций. В момент крайнего напряжения этой дискуссии фон Папен сделал неожиданный ход. При посредстве одного из будущих радетелей правительства Виши, Жана Лушера, он обратился к французскому правительству Эррио с предложением заключить с Германией за спиной других правительств полюбовную сделку об отмене репараций.

Папен предлагал также заключить между Францией и Германией сепаратное соглашение о замене военного раздела Версальского договора конвенцией о разоружении. Немецкий рейхсканцлер исходил из расчёта, что ему удастся таким путём объединить вокруг Германии все силы Европы для «крестового похода» против СССР.

Папен предполагал, что в случае успеха его предложения Франция лишится доверия и поддержки Англии и США и станет, таким образом, податливее. В случае неуспеха он намеревался дискредитировать французскую дипломатию, сообщив другим правительствам о её секретных переговорах с Германией.

Эррио не поддался дипломатическому шантажу Папена. Он сам сообщил о нём английскому правительству. Результатом немецкой интриги был отказ Англии поддержать требование Германии об аннулировании репараций. Италия также не поддержала этого требования.

Лозаннская конференция закончилась подписанием 9 июля 1932 г. соглашения о выкупе Германией за три миллиарда золотых марок своих репарационных обязательств с погашением выкупных облигаций в течение 15 лет. Лозаннский договор, или, как его называли, «Заключительный пакт», был подписан Германией, Францией, Англией, Бельгией, Италией, Японией, Польшей и британскими доминионами. Он заменил собой все предыдущие обязательства по плану Юнга. Однако решения Лозаннской конференции не были проведены в жизнь. Этому помешал захват власти Гитлером, следствием чего была фактическая отмена репараций.

Борьба Германии за «равноправие» в вооружении. В то время как в Лозанне германская дипломатия добивалась отмены репараций, в Женеве она продолжала борьбу за снятие с Германии версальских военных ограничений.

Работа конференции была перенесена в комиссии. Происходили и непосредственные переговоры между отдельными делегациями. В апреле 1932 г. германская делегация вступила в переговоры с представителями Англии и США. Она требовала сокращения срока службы в рейхсвере с 12 до 5 лет, разрешения создать германскую милицию в 100 тысяч человек и отмены запрета для Германии наступательных видов оружия (танков, самолётов, тяжёлой артиллерии и т. д.).

Домогательства германской делегации встретили сопротивление Франции. Американская делегация внесла проект о полном упразднении наступательных видов оружия. До японской агрессии США относились к дискуссиям о европейских вооружениях более или менее безучастно. Только вопрос о соотношении военно-морских сил великих держав серьёзно интересовал американскую дипломатию. Соглашения по атому вопросу в 1922 г. в Вашингтоне и в 1930 г. в Лондоне были выработаны при самом активном участии Соединённых штатов. Но с начала мирового кризиса отношение США к вопросам разоружения изменилось. Освободившись на год от уплаты долгов по мораторию Гувера, европейские державы не только не сократили, а ещё больше увеличили свои военные бюджеты. В связи с этим американское правительство потребовало от всех стран-должников выполнения их обязательств по долгам. В то же время делегация США в Женеве активно выступила за сокращение вооружений.

Американский план был сформулирован в декларации Гувера. В ней предлагалось сократить вооружения сухопутных войск на одну треть, но сохранить морские вооружения в размерах, обеспечивающих интересы морских держав,

Особенно горячая дискуссия развернулась в морской комиссии по вопросу о крупных судах и подводных лодках. Английские и американские делегаты защищали ту точку зрения, что крупные суда не являются средством наступления. Представитель Германии требовал, наоборот, уничтожения всех линкоров и крейсеров; при этом он лицемерно выражал готовность уничтожить и германские «карманные» броненосцы. Япония занимала уклончивую позицию. Но один японский делегат позволил себе насмешливый выпад, задав вопрос: «Когда военный корабль представляет собой средство обороны?» И сам ответил: «Когда на нём поднят британский или американский флаг».

Подводя итог дискуссии о разоружении, итальянский делегат Гранди на заседании Сената в Риме 3 июня 1932 г. отметил, что морские державы требовали в Женеве разоружения на суше, а сухопутные — разоружения на море.

Первая сессия конференции закончилась 23 июля 1932 г. Предстояло принять резолюцию, формулирующую общие принципы будущей конвенции о разоружении. Проект резолюции снова вызвал разногласия. Франция отказывалась включить в резолюцию упоминание о равноправии Германии в вооружениях. Германия не соглашалась принять резолюцию, пока в ней не будет пункта о равноправии. Английская делегация предлагала принять резолюцию, которая «не задевала бы ничьих интересов и не заключала бы никаких обязательств, противоречащих чьим-либо жизненным убеждениям».

Но германская делегация не пожелала итти на уступки. Она заявила, что не может примириться с действиями конференции, «несовместимыми с чувством национальной гордости и международной справедливости». Так как её требование о «равноправии» в вооружениях не находит удовлетворения, она демонстративно покидает конференцию.

Неудача конференции по разоружению усилила напряжённость международных отношений. В Германии оживилась кампания в пользу отмены явочным порядком версальских военных ограничений. Используя материал прений во французской Палате депутатов по вопросу о военном бюджете, германский военный министр генерал фон Шлейхер произнёс 26 июля 1932 г. речь по радио, полную резких выпадов против Франции и содержавшую открытую угрозу покончить с Версальским договором. Германия, заявил Шлейхер, сама позаботится о своей безопасности, если ей отказывают в равноправии по вопросу о вооружениях.

На другой день германский канцлер фон Папен заявил представителям прессы, что Германия будет настаивать не только на моральном равноправии, но и на фактической возможности иметь современное вооружение. Вызывающие выступления Шлейхера и Папенаподняли бурюнегодованияво Франции. Французская демократическая печать предостерегающе писала, что «германские вожди возбуждают массы идеей войны за реванш» и что «Германия теперь желает делать совершенно открыто то, что она последние 10 лет творила втайне».

Французский посол в Берлине Франсуа Понсэ по поручению своего правительства потребовал от Германии объяснений. Министр иностранных дел фон Нейрат хладнокровно ответил, что генерал фон Шлейхер выразил единодушное мнение германского кабинета и всей страны.

Под непосредственным воздействием шумной шовинистической кампании прошли выборы в германский Рейхстаг 31 июля 1932 г. Они принесли победу национал-социалистам: гитлеровцы получили 230 из 607 мандатов. Вместе с правыми националистическими партиями фашисты располагали отныне в Рейхстаге значительным большинством. Председателем Рейхстага был выбран Геринг. По всей Германии развернулся нацистский террор.

Неудача Международной конференции по разоружению. Используя разногласия между бывшими победителями, Германия стремилась добиться удовлетворения своего основного требования — права равенства в вооружениях. Обострившиеся споры между участниками конференции сделали невозможным своевременный созыв новой сессии Международной конференции по разоружению. Не будучи в состоянии достигнуть соглашения с Францией, требовавшей активных гарантий её безопасности, английское правительство Макдональда решило пойти на уступки Германии. 17 ноября 1932 г. оно опубликовало меморандум, развивавший ту мысль, что практически невозможно сократить вооружения держав настолько, чтобы на деле осуществить равенство вооружений. Поэтому английское правительство поддерживает требование Германии о её довооружении.

Это решение, под давлением английской делегации, было проведено на совещании пяти держав — Великобритании, Франции, Италии, США и Германии, созванном в Женеве в декабре 1932 г. Принятая на совещании резолюция признавала за Германией «право на равенство в вооружениях в рамках системы безопасности, равной для всех». Эта двусмысленная формула заключала в себе одновременно и германский тезис равноправия и французский тезис безопасности. Но по существу победительницей оказалась империалистическая Германия: ей предоставлялась возможность открыто вооружаться. Франция получала в женевской резолюции чисто формальное удовлетворение: её «система безопасности» оставалась лишь отвлечённым принципом, лишённым реального содержания. Неудача конференции по разоружению этим решением была окончательно предопределена. Вопрос о разоружении превратился в вопрос о довооружении агрессивных стран.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

ЗАХВАТ ФАШИСТАМИ ВЛАСТИ В ГЕРМАНИИ И ПОДРЫВНАЯ РАБОТА НЕМЕЦКО-ФАШИСТСКОЙ ДИПЛОМАТИИ В ЕВРОПЕ (1932—1933 гг.)

Гитлер-рейхсканслер. Летом и осенью 1932 г. внимание всего мира было приковано к острому политическому кризису в Германии. Разгоревшаяся борьба за власть между Гитлером, фон Папеном и генералом фон Шлейхером была предметом оживлённых дискуссий в мировой печати.

Германия шла быстрыми шагами к установлению фашистской диктатуры. Обманутые националистической и социальной демагогией гитлеровской партии, немецкие мелкобуржуазные группы выражали недовольство всё более обострявшимся экономическим и политическим кризисом в стране. Массовая безработица и возросшая нищета вызывали революционное возбуждение рабочего класса. Германская компартия на новых выборах в Рейхстаг 6 ноября 1932 г. получила б миллионов голосов. Национал-социалисты потеряли 2 миллиона. Германская буржуазия стала искать выхода из внутреннего кризиса на путях к открытой террористической диктатуре господствующих классов; в ней германский империализм обретал одно из средств, способствующих быстрой и решительной его подготовке к новой мировой войне.

Вопрос о передаче власти фашистам обсуждался на тайных совещаниях германской империалистической буржуазии. Первое совещание состоялось ещё 10 октября 1931 г. в городе Гарцбурге. Его результатом было создание так называемого «гарцбургского фронта» самых реакционных слоев германской буржуазии, под руководством магнатов финансового капитала. На этом совещании были намечены практические мероприятия, которые должны были привести к созданию фашистского режима в Германии.

В феврале 1932 г. на съезде в Дюссельдорфском клубе промышленников Гитлер пообещал участникам съезда, если они помогут ему прийти к власти, предоставить им такие военные заказы, каких не знала история. Один из руководителей съезда, крупнейший рурский промышленник Фриц Тиссен, ответил на это возгласом, полным энтузиазма: «Хайль Гитлер!» Этот Тиссен сыграл крупную роль не только в финансировании национал-социалистской партии, но и в захвате власти Гитлером.

В результате сделки, заключённой между Гитлером и Папеном во время свидания в окрестностях Кёльна 4 января 1933 г., Гитлер получил от Гинденбурга согласие создать кабинет «национальной концентрации». 30 января 1933 г. Адольф Гитлер стал рейхсканцлером. Вице-канцлером у него стал фон Папен. Министерство иностранных дел осталось в руках барона Нейрата. Руководство рейхсвером было передано генералу фон Бломбергу, а руководство хозяйством — Гугенбергу. Все важные посты в кабинете занимали бывшие сотрудники Папена. Национал-социалисты были в кабинете ещё в меньшинстве. Борьба за власть в Германии продолжалась. Это создавало состояние неуверенности и в дипломатических отношениях.

Назначение Гитлера рейхсканцлером было встречено сдержанно в дипломатическом мире. Но общественное мнение в Европе было сильно возбуждено. Английская буржуазная печать, всё ещё соблазняемая антибольшевистскими посулами Гитлера, уверяла, что приход его к власти не окажет большого влияния на международные отношения. «Сохранение в кабинете такого опытного министра иностранных дел, как фон Нейрат, — писала газета «Times», — гарантирует преемственность внешней политики Германии. Папен и Нейрат — люди, только что подписавшие от имени Германии Лозаннское соглашение, — не станут теперь от него отказываться».

Газета «Manchester Guardian» в номере от 31 января 1933 г. выражала надежду, что вице-канцлер фон Папен, якобы известный своей склонностью к французам, может добиться соглашения с Францией. Английская консервативная печать доказывала, что период предвыборной агитации и её неизбежных преувеличений кончился; кабинет Гитлера и сам фюрер должны теперь стать на путь «конструктивной политики». Ведь по существу национал-социалисты в вопросе пересмотра Версальского договора требовали якобы лишь немногим больше, чем конституционные германские партии. Они только кричали «гораздо громче».

Американская буржуазная пресса, отражавшая интересы банков, имевших в Германии большие вложения, также утверждала, что, по мнению вашингтонских дипломатических кругов, канцлерство Гитлера «не возбуждает серьёзных опасений относительно последствий в международных отношениях». Гитлера окружает консервативный кабинет; это является гарантией того, что угрозы нацистов порвать Версальский договор останутся пустым звуком.

Другой тон господствовал в дипломатических и общественных кругах Франции. Парижская пресса единодушно оценивала новый германский кабинет как «инструмент войны».

«С точки зрения международной, — писала газета «Figaro» 31 января 1933 г., — приход Гитлера представляет серьёзную опасность. Он является искрой, которая может взорвать пороховую бочку».

Ещё более резко и откровенно формулировал эти опасения орган националистов «Ordre» 31 января 1933 г. «Если люди, определяющие судьбы Германии, — говорила газета, — решаются поставить во главе страны правительство, состоящее из типичнейших представителей пруссачества, то это свидетельствует о том, что они мало считаются с Францией и полагают, что пришёл момент показать миру истинное лицо Германии».

Опасение, что с приходом к власти Гитлера в Германии «широко откроется дверь для военных авантюр», высказывали и некоторые дальновидные французские дипломаты. Однако имелись во Франции и такие круги (руководимые финансовой олигархией), которые надеялись на сближение и сотрудничество с Гитлером. В дипломатии эту тенденцию выражал Франсуа Понсэ, тесно связанный с магнатами тяжёлой промышленности из Комите де форж. Назначенный послом в Берлин, он утверждал, что с Гитлером ему легче будет иметь дело, чем с прежними германскими правительствами.

Программа гитлеровской дипломатии. Тревога и опасения, вызванные в европейских странах захватом в Германии власти фашистами, имели под собой серьезные основания.

Гитлеровская партия боролась за власть, имея уже готовую программу завоевания Европы и установления своего мирового господства. Эта программа была изложена Гитлером ещё в 1924 г. в книге «Моя борьба», получившей заслуженную славу «библии людоедов».

Гитлер критиковал довоенную внешнюю политику Германии. Эта политика стремилась к колониальным захватам. Конечно, рассуждал в своей книге Гитлер, Германия тогда, как и теперь, стояла перед альтернативой: «либо расшириться, либо погибнуть». Без завоевания «жизненного пространства», без расширения территории «большой народ обречён на гибель». Но проблема «жизненного пространства» для Германии должна решаться не на путях прежней колониальной или торговой политики. «Единственная для Германии возможность здоровой территориальной политики заключается в приобретении новых земель в самой Европе». Гитлер доказывал, что новых территорий нужно искать на востоке Европы, «в первую очередь в России и в тех окраинных государствах, которые ей подчинены».

Разумеется, «Drang nach Osten» («натиск на Восток») не исключает похода на Запад. «Нам нужна, — писал Гитлер, — не западная и не восточная ориентация. Нам нужна восточная политика, направленная на завоевание новых земель для немецкого народа». Для этого необходимо прежде всего «уничтожить стремление Франции к гегемонии в Европе». В отношении Франции Германия должна перейти от «пассивной защиты» к окончательному «активному расчёту» с французами. В уничтожении Франции надо видеть «средство обеспечить немецкому народу возможность дальнейшей экспансии».

Эта программа «возврата на путь старых рыцарей» означала войну; завоевание Европы и всего мира Гитлер считал возможным только при помощи «тотальной», всеохватывающей истребительной войны.

В августе 1932 г., когда Гитлер добивался германского канцлерства, им велись долгие беседы с единомышленниками о задачах и методах будущей германской внешней политики. Во время этих бесед Гитлер посвящал слушателей в свои захватнические планы, заранее рассказывая и о методах маскировки, к которым он будет прибегать, прикрывая подготовку «тотальной» войны самыми миролюбивыми декларациями. Об этих беседах рассказал в своей книге «Гитлер говорит» один из тогдашних приближённых фюрера, затем бежавший от него нацист Герман Раушнинг.

«Нам нужна Европа и её колонии, — говорил Гитлер Раушнингу. — Германия — только начало...» Но он не начнёт войны немедленно после взятия власти. Наоборот, он будет сначала даже смягчать конфликты, подписывать любые договоры и соглашения, вести политику «примирения» со всеми недавними врагами. «Я буду двигаться этапами», — пояснял Гитлер.

Тогда же, летом 1932 г., будущий гитлеровский министр земледелия Дарре созвал узкое совещание для обсуждения вопросов «восточной политики жизненного пространства». На совещании выступил Гитлер. Он развивал план создания германской «расовой империи», объединяющей «немецкий избранный народ», «призванный» господствовать над Европой и над всем миром.

«Мы никогда не добьёмся мирового господства, — говорил Гитлер, — если в центре нашего развития не будет создано мощное, твёрдое, как сталь, ядро из 80 или 100 миллионов немцев». В «ядро» включались, кроме Германии, Австрия, Чехословакия, часть Польши. Эго «фундамент великой Германии». Вокруг него — система малых и средних вассальных государств: Прибалтика, Польша, Финляндия, Венгрия, Сербия, Хорватия, Румыния, Украина, ряд южнорусских и кавказских государств. Такова «федеративная Германская империя». Эти территории должны быть заселены немецкими крестьянами. Славяне должны быть частью истреблены, частью выселены; остальные — обезземелены и превращены в батраков или чернорабочих немецкой «расы господ».

После захвата власти Гитлер уже не ограничивался «континентальным» планом завоевания Европы. «Мы создадим новую Германию в Бразилии, — заявлял он. — Аргентина и Боливия легко могут быть «унифицированы» национал-социалистской пропагандой. Голландская Индия и Новая Гвинея должны быть отняты у Англии. Англия — «конченная страна»: её колонии, как и французские (вся Африка!), должны перейти в немецкие руки. Мексика должна стать немецкой. США «агонизируют», они «больше никогда не вмещаются в европейскую войну». «Лишь идеология национал-социализма способна освободить американский народ от клики его угнетателей».

«Эта задача оздоровления США будет осуществлена мною, — заявлял Гитлер, — причём я начну с установления преобладания наших германо-американцев».

«Мой фюрер, — сказал кто-то из слушателей, — я боюсь, как бы наши обширные планы не были разбиты раньше, чем они созреют».

Гитлер вспыхнул. «Поймите раз и навсегда, — резко ответил он, — что наша борьба против Версаля и наша борьба за новый порядок во всём мире — одно и то же, и что мы не можем остановиться на какой-либо черте. Мы осуществим нашу систему во всём мире, навяжем её всем народам».

Весь «континентальный план» Гитлера, как и его конечная цель — завоевание мирового господства, — были списаны с пан-германских планов, существовавших ещё до первой мировой войны и особенно распространённых в 1917 — 1918 гг.

Для осуществления этой пангерманской программы порабощения Европы могло быть только одно средство — война. Гитлер призывал национал-социалистов к войне — войне «тотальной», беспощадной, не делающей различия между армиями противника и мирным населением.

«Мне нет надобности быть щепетильным, — говорил Гитлер Раушнингу. — Я выберу оружие, которое мне покажется необходимым».

«Массовые воздушные атаки, внезапные атаки, акты террора, саботаж, покушения, совершаемые изнутри, убийства руководителей, сокрушительные удары по всем слабым местам обороны противника, наносимые, как молотом, одновременно, без раздумывания о резервах и потерях, — такова будущая война. Гигантский молот, который сокрушает всё».

Задачи и методы гитлеровской дипломатии. Раньше чем армии вступят в бой, твердил Гитлер необходимо, чтобы вражеская нация была деморализована, чтобы она была подготовлена к капитуляции и приведена к пассивности.

«Добьёмся ли мы морального поражения противника перед войной? — спрашивал Гитлер. — Вот вопрос, который меня интересует. Везде, в самой вражеской стране, мы будем иметь друзей, которые нам помогут. Мы сможем их обеспечить. Смятение чувств, конфликты, нерешительность, паника — вот что будет нашим оружием».

Гитлер считал необходимым иметь повсюду своих агентов — «безобидных путешественников», которые будут разжигать везде мятежи и волнения, вызывать конфликты и панику, усыплять бдительность противника при помощи хитрости и обмана. Такова же будет цель договоров и соглашений, которые будут затем превращены в «клочок бумаги». «Наша стратегия, — поучал Гитлер одного из своих приближённых, Форстера, руководителя данцигских нацистов, — будет состоять в том, чтобы разрушить врага изнутри, заставить его разбить самого себя своими руками».

В осуществлении этих задач на помощь военным должны прийти дипломаты. Однако старая дипломатия не только не нужна, но и вредна для «новой Германии».

«Я не буду ждать, пока эти куклы переучатся, — презрительно говорил Гитлер о старых германских дипломатах в беседе с Раушнингом. — Если наши худосочные дипломаты думают, что можно вести политику так, как честный коммерсант ведёт своё дело, уважая традиции и хорошие манеры, — это их дело. Я провожу политику насилия, используя все средства, не заботясь о нравственности и „кодексе чести”... В политике я не признаю никаких законов. Политика — это такая игра, в которой допустимы все хитрости и правила которой меняются в зависимости от искусства игроков».

«Умелый посол, — развивал Гитлер свои идеи, — должен быть мастером этикета. Когда нужно, он не остановится перед подлогом или шулерством. Меньше всего он должен быть корректным чиновником».

Именно таковы были избранные Гитлером дипломаты фон Риббентроп, фон Папен, Абец и другие.

Как писал в своей книге Феликс Гросс, «во всякой другой стране, только не в кайзеровской Германии, тем более не в Германии фашистской, Папен рано закончил бы свою карьеру за железной решёткой».

Проникнув во «дворец дипломатии» с чёрного хода, шпион, разведчик и авантюрист фон Папен даже в политических кругах гитлеровцев носил кличку «хамелеона». Этот седовласый человек с тощим лицом и тонкими губами, одетый, как манекен с витрины модного магазина, как нельзя лучше подходил для роли международного разведчика и интригана. Он сумел во-время переметнуться на сторону Гитлера и стал одним из незаменимых агентов гитлеровской «дипломатии».

Не менее колоритна фигура другого профессионального дипломата гитлеровской Германии, Иоахима фон Риббентропа. Бывший офицер, а после войны коммивояжёр по сбыту вин, Риббентроп прошёл на практике курс шпионажа и разведки. Его наставником в этой науке был сам фон Папен. Внешность Риббентропа соответствовала его роли торгового и политического агента. Видная фигура, свободные манеры, умение одеваться, знание иностранных языков помогали ему приспособляться к условиям любой среды и приобретать повсюду связи. Риббентропу удалось даже украситься аристократическим титулом при помощи усыновившей его тётки. Большое состояние получил он путём женитьбы на дочери богатого рейнского промышленника.

Гитлер ещё до прихода к власти сумел оценить Риббентропа. Вылощенный коммивояжёр получил назначение на пост начальника департамента внешней политики национал-социалистской партии. Правда, Министерство иностранных дел в тот период приказало своим отделам не допускать никаких сношений с Риббентропом. Но он не растерялся. При своём департаменте он организовал разведывательный отдел, который впоследствии стал известен под наименованием «бюро Риббентропа». Там он собрал своих людей — офицеров в отставке, обедневших дворян, артистов и в особенности артисток, танцовщиц, маникюрш, портних, продавщиц, девушек всяких профессий и без профессий. Обучив их всех ремеслу шпионажа, он спустил эту свору на чиновников Министерства иностранных дел и на виднейших государственных деятелей всех стран. Вскоре к нему потекли всевозможные документы из Министерства и всяческая информация из различных государств.

Гитлер непосредственно руководил работой своих дипломатов. «Я уже сейчас организую свою собственную дипломатическую службу — рассказывал Гитлер Раушнингу в 1932 г.,— это обходится дорого, но я выиграю время... Я приказал составить картотеку на всех влиятельных людей мира, на которых будут получены необходимые данные. Такой-то — принимает ля деньги? Каким иным путём можно его купить? Горд ли он? Какие у него эротические наклонности? Какой тип женщин он предпочитает? Не гомосексуалист ли он? Этой категории надо уделить особое внимание, таких людей можно крепко держать на привязи. Скрывает ли он что-либо из своего прошлого? Поддаётся ли шантажу?.. Таким путём, — заключал Гитлер, — я провожу настоящую политику, завоёвываю людей, заставляю их работать на себя, обеспечиваю себе проникновение и влияние в каждой стране. Нужные мне политические успехи достигаются путём систематической коррупции руководящих классов... Плоды этой подпольной работы я соберу в будущей войне, ибо никто не может противопоставить мне что-либо подобное».

Однако непосредственно после своего прихода к власти Гитлер поручил руководство официальной дипломатией прежнему министру иностранных дел фон Нейрату. Профессиональный дипломат, юнкер до мозга костей, член бывшего «Клуба господ» и приятель Папена, фон Нейрат не принадлежал к национал-социалистам. Гитлер не имел ещё в это время достаточно компетентных дипломатов для замещения высших дипломатических постов своими людьми. Он оставил Нейрата, хотя и относился к нему с недоверием. С самого начала он стремился по возможности сузить сферу деятельности Нейрата. Департамент печати Министерства иностранных дел был передан Геббельсу. Было прекращено поступление от иностранного ведомства специальных докладов о положении дел в отдельных странах и частях света. Международную информацию поставляло теперь «бюро Риббентропа», а затем «внешнеполитический отдел» партии, возглавляемый Розенбергом. Был создан отдел, ведающий «немцами за границей», под руководством Боле. Свои дипломатические представительства за границей Гитлер постепенно превращал в центры агентуры и нацистской пропаганды. Там, где оставались непартийные дипломаты, они были превращены в марионеток, автоматически действующих по приказу из Берлина. Сам Нейрат был постепенно оттеснён от руководства международными делами. С дипломатическими поручениями в первые годы национал-социалистской власти по европейским столицам разъезжал ближайший помощник Гитлера Геринг.

Гитлеровское правительство под маской «мира и сотрудничества». Осуществляя свою программу подготовки войны, гитлеровское правительство лицемерно заверяло всех в своём искреннем миролюбии. В первом же воззвании нового кабинета «К германской нации» возвещалось, что новое «национальное правительство» Германии «преисполнено сознанием важности задачи содействовать сохранению и Укреплению мира, в котором человечество нуждается теперь больше, чем когда бы то ни было». В этом документе от 1 февраля 1933 г. германское фашистское правительство определяло Цели внешней политики Германии в двух крайне туманных пунктах: 1) «утверждение права на жизнь» и 2) «восстановление свободы». Оба эти пункта сводились к общему требованию «равноправия» Германии, в особенности в вопросе о вооружении. Германское правительство, гласила декларация, считает своим долгом добиваться отмены дискриминации в отношении Германии и «равноправия» как «инструмента мира».

Учитывая реальное соотношение военно-политических сил гитлеровская дипломатия в своих официальных выступлениях маскировала свои планы подготовки войны пацифистской фразой. Гитлер считал необходимым создать за границей впечатление, что кровожадные откровения его пресловутой книги «Моя борьба» не выражают политических стремлений национал-социалистского правительства. Гитлер изображал себя решительным сторонником европейского мира. Он утверждал, что главная угроза для мира кроется в безоружности и беззащитности Германии перед лицом большевистской опасности.

В новогоднем выступлении в национал-социалистской прессе накануне своего назначения рейхсканцлером Гитлер объявил себя борцом против марксизма и против «исполинской опасности большевизма». Мировая реакция с удовлетворением приняла эту декларацию. Буржуазная английская пресса, поддавшаяся на эту уловку Гитлера, сочувственно отметила, что в первый раз Гитлер объявляет главным врагом Германии не Версальский договор, а марксизм и большевизм.

В интервью, данном корреспонденту газеты «Daily Mail» 7 февраля 1933 г., Гитлер заявлял, что «Версальский договор является несчастьем не только для Германии, но и для других народов». Он надеется, что пересмотра его будут требовать не только немцы, но и весь мир. Главное же, в чём он видит опасность, — это коммунизм. В данном случае новому правительству приходится иметь дело не с иностранным государством, а с явлением распада, которое он оценивает как «основное препятствие для мирного развития и нового расцвета германской нации».

В другом интервью, полученном представителем газеты «Sunday Express», Гитлер заявил о своём желании прийти к соглашению с Францией, если она проявит инициативу и предложит пересмотр договоров. Представителям же английской и американской печати Гитлер сообщил о своём намерении вступить в переговоры с Англией и США об уплате частных иностранных долгов и о полном разоружении.

Вскоре было официально объявлено о создании нового отдела внешней политики национал-социалистской партии под руководством Розенберга. В ряде интервью о задачах и функциях нового отдела Розенберг вслед за Гитлером повторял, что «Германия до конца испробует всякую возможность мирного разрешения внешнеполитических проблем». Германия ни на кого не хочет нападать, даже на Францию. Она хотела бы, чтобы все страны разоружились, вместо того чтобы тратить свои средства на вооружения. Если же другие державы не поддержат нацистской Германии, «коммунизм распространится от Владивостока до Атлантического океана».

Розенберг указывал далее, что между Германией и западными державами не существует принципиальных, жизненно важных разногласий. Перед германским государством стоит проблема «восточного пространства». «Мы не имеем тщеславного желания превратиться в опасного конкурента американским интересам, — заявил Розенберг. — Наше внимание обращено теперь на восток Европы. Там находятся будущие рынки Германии».

В том же «примирительном тоне» звучала и речь Гитлера в Рейхстаге 23 марта 1933 г. Гитлер заявлял о желании германского правительства установить тесное сотрудничество с Англией. В другой речи в Рейхстаге, от 17 мая 1933 г., Гитлер благодарил Рузвельта за его посредничество при урегулировании экономических затруднений Германии. Он подчёркивал готовность Германии к «мирному сотрудничеству» со всеми державами.

Советский проект конвенции об определении агрессора. Встревоженная Европа с опаской следила за событиями в Германии и с недоверием прислушивалась к «миролюбивым» декларациям Гитлера. Советская дипломатия, ясно видевшая агрессивную природу фашизма, стремилась всеми способами пробудить бдительность демократических стран и организовать антифашистские силы. Советские делегаты на Международной конференции по разоружению добивались конкретных решений по вопросам разоружения и всеобщей безопасности. С целью мобилизовать внимание международной общественности советская делегация внесла 6 февраля 1933 г. предложение об определении агрессора. Предложение это являлось попыткой установить те конкретные случаи и предлоги, которые могут быть использованы нападающей стороной как оправдание агрессии. Советский проект конвенции об определении агрессии содержал перечисление таких действий, которые все государства рассматривали бы как акт агрессии. Статья вторая конвенции давала определение «нападающей стороны в международном конфликте». Нападающей стороной или агрессором предлагалось считать государство, которое совершает одно из следующих действий:

«1. Объявление войны другому государству.

2. Вторжение своих вооружённых сил, хотя бы без объявления войны, на территорию другого государства.

3. Нападение своими сухопутными, морскими или воздушными силами, хотя бы без объявления войны, на территорию, на суда или на воздушные суда другого государства.

4. Морскую блокаду берегов или портов другого государства.

5. Поддержку, оказанную вооружённым бандам, которые будучи образованы на его территории, вторгнутся на территорию другого государства, или отказ, несмотря на требование государства, подвергшегося вторжению, принять на своей собственной территории все зависящие от него меры для лишения названных банд всякой помощи или покровительства».

Все эти предложения имели в виду единственную цель — воспрепятствовать агрессии и способствовать укреплению мира. Это был первый шаг на пути создания системы коллективной безопасности.

На второй сессии Международной конференции по разоружению, заседавшей с февраля по июль 1933 г., проблемы безопасности занимали центральное место. Но дискуссии по этим проблемам протекали бесплодно. Никаких конкретных решений вынесено не было. Не был принят и ни один из многочисленных проектов конвенции по разоружению. После провала французского проекта Эррио, который не представлял собою ничего нового по сравнению с пактом Бриана — Келлога, глава британской делегации Макдональд представил конференции 16 марта 1933 г. свой проект. План Макдональда о разоружении, как подтверждала и сама английская делегация, был попыткой сочетать противоположные позиции, выявившиеся на конференции. По этому плану Германии предоставлялось право иметь сухопутную армию в 200 тысяч человек; ограничивался личный состав сухопутных армий других стран; устанавливались пределы мощности полевой артиллерии и танков; воспрещалась воздушная бомбардировка. За выполнением этих условий должна была наблюдать постоянная комиссия по разоружению.

Для советских армий проект Макдональда устанавливал контингент личного состава в 500 тысяч человек. Советская делегация заявила, что Советский Союз готов принять даже более низкую цифру; пусть только во всех странах, и в особенности у его соседей, будет осуществлено действительное сокращение вооружений. Советская делегация подвергла уничтожающей критике эклектический план Макдональда. Тем не менее конференция в первом чтении приняла план Макдональда за основу. Различные делегации сопроводили принятие этого плана такими оговорками, которые сводили на нет возможность его осуществления. Для окончательного принятия и проведения проекта Макдональда он должен был ещё раз подвергнуться голосованию при втором чтении.

Пакт четырёх. Женевская конференция по разоружению была близка к полному краху. Генеральная комиссия конференции по разоружению, занимавшаяся согласованием проектов, прервала свои работы. Перерывом воспользовался Муссолини, выступивший с предложением пакта четырёх держав. Предложение это сводилось к тому, чтобы четыре западные державы — Германия, Франция, Англия и Италия — заключили между собой соглашение о проведении политики сотрудничества и поддержания мира, в согласии с пактом Келлога и другими антивоенными пактами.

Второй пункт проекта, предложенного Муссолини, устанавливал возможность пересмотра мирных договоров «законными путями» согласно статье 19 устава Лиги наций. Третий пункт подтверждал равенство прав Германии в области вооружений. Остальные пункты требовали согласования политики четырёх держав во всех спорных международных вопросах в Европе и вне её.

Для обсуждения итальянского проекта Муссолини пригласил в Рим английского премьера Макдональда и министра иностранных дел Англии Саймона, находившихся в это время в Женеве. Предложение Муссолини встретило их сочувствие.

23 марта 1933 г. Макдональд информировал Палату общин о римских переговорах. Он требовал предоставления Германии равенства в вооружениях и права пересмотра договоров в соответствии со статьёй 19 устава Лиги наций.

Но предложение Макдональда встретило решительные возражения со стороны многих депутатов. Застрельщиком оппозиции в Палате общин выступил Уинстон Черчилль. Он произнёс полную ядовитого сарказма речь по поводу неудачного руководства внешней политикой Англии со стороны премьер-министра Макдональда. Черчилль доказывал, что за четыре года этого руководства Англия лишь приблизилась к войне и стала слабее, беднее и беззащитнее, чем когда-либо. Самое путешествие Макдональда в Рим Черчилль сравнивал с паломничеством Генриха IV в Каноссу. Вероятно, это посещение доставило Муссолини «такое же удовольствие, какое получил 1000 лет тому назад папа от смиренного прихода кающегося императора».

Черчилль язвительно рекомендовал «достопочтенному Джентльмену» — Макдональду — заняться неотложными внутренними делами, предоставив руководство иностранными делами более опытным дипломатам. Пока же за неправильную внешнюю политику премьера Англии приходится расплачиваться Дороже, чем другим державам. Военные долги не урегулированы. Лондонский морской договор тормозит развитие английского флота. Женевская конференция по разоружению превратилась в длительный фарс, который нанёс тяжкий удар престижу Лиги наций. Давление на Францию в вопросе разоружения и пособничество перевооружению Германии могут привести не к миру, а к войне.

С особенной силой обрушился Черчилль на план, предоставляющий Германии равенство в вооружениях. Не может быть сомнения, говорил он, что как только Германия достигнет равенства военных сил со своими соседями, надо будет ожидать возобновления всеевропейской войны.

Требовать в такой момент от Франции, чтобы она уменьшила свою армию наполовину, в то время как Германия, наоборот, удваивает свою армию, было бы по меньшей мере несвоевременным. Черчилль предостерегал против дальнейшего сокращения вооружений как во Франции, так и в Англии — именно потому, что это означало бы разоружение перед лицом такого правительства, которое непременно нападёт на своих соседей, как только вооружится.

Саймон выступил с защитой предложенного Муссолини пакта четырёх. Сотрудничество между четырьмя державами, говорил он, не означает господства директории великих держав над Европой, не ведёт к ревизии Версальского договора, — оно означает только пересмотр мирным путём, в соответствии со статьёй 19, отдельных пунктов договора. «Ведь попытка мирным путём изменить тот или иной пункт лучше, чем явное нарушение его», — аргументировал Саймон своё предложение.

Доводы Саймона не успокоили общественного мнения ни в Англии, ни во Франции.

Политическое положение Франции в этот период было особенно неустойчивым. В момент прихода Гитлера к власти Франция переживала очередной правительственный кризис. На смену кабинету Поля Бонкура пришло правительство Эдуарда Даладье. Это была уже третья, после майских выборов 1932 г., парламентская комбинация партии радикал-социалистов. Новый премьер Даладье сохранил за собой портфель военного министра. Как рассказывает в своей книге «Я обвиняю» известный журналист, пишущий под псевдонимом Андрэ Симона, Даладье вызвал к себе генерала Вейгана для консультации о военном положении Франции в связи с приходом Гитлера к власти. Ярый монархист и крайний реакционер Вейган в 1931 г. был назначен заместителем председателя Высшего совета обороны Франции.

Вейган поспешил рассеять опасения нового премьера. Французская армия, доказывал Вейган, насчитывает около 370 тысяч человек. Она хорошо обучена и снабжена. Германия даже при всём своём напряжении не сможет ранее чем через 10 лет создать армию, равную хотя бы кайзеровской. К тому же Франция продолжает вооружаться. На франко-германской границе уже вдет полным ходом строительство линии Мажино, которая будет закончена в 1934 г. Наконец, Франция связана целой системой военных союзов. Правда, не все союзные армии стоят на высоте. Рейган высоко оценивал только чешскую армию. Польская армия с её устарелым техническим снаряжением и малоквалифицированным командованием не идёт в счёт. Английская армия невелика, но зато Англия имеет мощный флот, который должен сыграть в случае войны решающую роль.

Таким образом, Вейган не видел или не хотел видеть реальной военной опасности для Франции со стороны Германии. По его мнению, приход национал-социалистов к власти даже представлял для Франции известные политические выгоды: он, несомненно, должен был способствовать ослаблению коммунистического движения во всём мире, а также во Франции. Неизбежное ухудшение отношений Германии с СССР, по мнению Вейгана, также должно явиться для Франции благоприятным политическим фактором.

Под влиянием успокоительных заверений военных руководителей и под давлением французской реакции Даладье старался наладить отношения Франции с национал-социалистской Германией в духе «политики умиротворения». Такая политика диктовалась не только общеизвестными соглашательскими наклонностями самого Даладье, но и финансовыми затруднениями, которые в то время испытывала Франция.

Отношение Польши к пакту четырёх. В марте 1933 г. польский маршал Пилсудский информировал французское правительство о том, что Германия в нарушение Версальского договора усиленно вооружается; немцы мечтают о реванше. Маршал предлагал принять меры против этой опасности, — одни лишь дипломатические представления Берлину не могут достигнуть цели. Пилсудский заявлял, что польские войска готовы в любой момент выступить против немцев, если Франция поддержит Польшу в случае польско-германского военного столкновения.

Французская дипломатия дала Пилсудскому отрицательный ответ. В Варшаве стало известно, что и в Риме начинают проявляться соглашательские настроения в отношении Германии.

В начале 1933 г. в столицу Италии прибыл бывший премьер Польской республики Падеревский. Он был принят Муссолини. В беседе со своим гостем глава фашистской Италии заговорил об опасности, которая угрожает Польше со стороны Германии. Муссолини дружески посоветовал полякам во избежание вооружённого столкновения с немцами вернуть им Польский коридор. Возвратившись от Муссолини в польское посольство, Падеревский обрушился на посла графа Пшездецкого. Он в гневе упрекал его в том, что тот своевременно не информировал Варшаву о позиции Муссолини в отношении Германии. Взволнованный посол полетел в Варшаву. Несколько дней спустя в Риме было получено известие о скоропостижной смерти Пшездецкого от сердечного припадка.

Имеются сведения, что, сделав в Париже своё воинственное предложение, Пилсудский вступил в секретные переговоры с германским военным атташе в Варшаве генералом Шиндлером. Предложение превентивной войны против Германии было провокацией со стороны Пилсудского в отношении поляков — сторонников союза с Францией: готовя переход к союзу с Германией, Пилсудский доказывал противникам этого союза, что на Францию надеяться нельзя.

Польская дипломатия всегда отличалась великодержавными претензиями. Понятно, она не могла помириться б тем, что инициаторы пакта четырёх не сочли нужным привлечь Польшу к участию в этом международном соглашении. Волновала Польшу и допускаемая пактом ревизия мирных договоров. Беспокойство поляков усугублялось тем, что, по сообщениям из Рима, в правящих итальянских кругах но прекращались разговоры о необходимости исправить восточные границы Германии, вернув ей Польский коридор. На эту тему достаточно развязно разглагольствовал среди дипломатов начальник кабинета Муссолини небезызвестный барон Алоизи. Польский посол в Риме Высоцкий слал в Варшаву тревожные донесения. Но покровительница Польши — Франция бездействовала. Мало того, она сама, без Польши, включалась в пакт четырёх держав, который должен был узаконить и пересмотр мирных договоров и перевооружение Германии. Поляки были возмущены. Наиболее запальчивые из них уже готовы были бряцать оружием. Несмотря на то, что польская дипломатия вела с Германией неофициальные переговоры, официальная «Газета Польска» заявляла, что по вопросу о Поморье Польша может разговаривать только пушками. «Для нас этот вопрос не существует, не существовал и не будет существовать», — писала газета 15 апреля 1933 г. Другие польские газеты подхватили этот тезис; они заявляли, что «никогда, никакое правительство, никаких разговоров, ни в какой форме, ни о какой из польских границ и ни с кем вести не будет».

В апреле 1933 г. польский посол в Париже передал французскому правительству новый меморандум о вооружениях Германии, прямо предлагая обсудить вопрос о превентивной войне, чтобы воспрепятствовать вооружению Германии и силой оружия укрепить пошатнувшуюся версальскую систему.

Даладье отклонял все эти предложения. Кампания воинствующей прессы в Польше и решительные возражения против вооружения Германии в английской Палате общин и во французской Палате депутатов вызвали резкие выступления германской печати. «Лейпцигская иллюстрированная газета» поместила 11 мая 1933 г. статью германского министра иностранных дел Нейрата. В ней заявлялось о намерении Германии независимо от результатов конференции по разоружению обеспечить себя военными и морскими самолётами, тяжёлой артиллерией и наземным войском.

В тот же день во время обсуждения в Палате лордов вопросов внешней политики английский военный министр лорд Хейльшем заявил, что всякая попытка со стороны Германии вооружаться, в нарушение Версальского договора, «приведёт в действие предусмотренные этим договором санкции».

Положение ещё более обострил ответ германского вице-канцлера фон Папена. 12 мая 1933 г. в своей речи в Мюнстере он охарактеризовал выступление английского министра как «лицемерие». Папен угрожающе заявил, что Германия с 30 января 1933 г. «вычеркнула слово пацифизм из своего словаря».

Решение Германии вооружиться любой ценой, угроза санкциями со стороны Англии, разброд и растерянность на конференции в Женеве создали исключительно напряжённую атмосферу в Европе.

Послание Рузвельта. Попытку смягчить напряжённость между-народной обстановки сделала американская дипломатия. 16 мая 1933 г. президент США Рузвельт выступил с посланием к главам всех государств, представленных на конференции по разоружению. В своём послании Рузвельт констатировал неудачу конференции по разоружению и предложил провести сокращение наступательных видов оружия. Президент США предлагал также всем народам заключить между собой договоры о ненападении.

Ответы глав государств на послание Рузвельта носили общий Декларативный характер, но в основном с ним солидаризировались. 18 мая 1933 г. отозвался и Гинденбург. Приветствуя инициативу Рузвельта в деле сокращения вооружений, Гинденбург, тем не менее, заявил, что ответом Германии является Речь Гитлера, произнесённая накануне в Рейхстаге. Фактически в ней отклонялось всякое ограничение прав Германии на вооружение.

От имени советского правительства с ответом на послание Рузвельта выступил т. Калинин. 19 мая 1933 г. он послал президенту США телеграмму, в которой полностью присоединился к его предложениям.

При обсуждении послания Рузвельта на конференции по разоружению делегат США Норман Дэвис заявил, что США готовы не только сократить свои вооружения, но и участвовать во всех коллективных мероприятиях других государств в случае угрозы миру.

Борьба против пакта четырёх во Франции. Между тем во Франции продолжалась борьба против пакта четырёх. 30 мая 1933 г. Даладье подвергся в Палате депутатов ожесточённым нападкам со стороны правого и левого крыла. Однако в тот же день Совет Малой Антанты собравшийся в Праге, заявил после длительной дискуссии и под явным давлением дипломатии союзников, что не имеет возражений против пакта четырёх. Это подкрепило позицию Даладье и Муссолини. 7 июня 1933 г. пакт четырёх был предварительно подписан в Риме. Но французскому правительству пришлось выдержать 10 июня новые бурные дебаты в Палате депутатов, куда пакт был представлен для утверждения.

Принятие пакта четырёх означало отступление Франции от её традиционной политики, орудием которой служила Лига наций. Отныне хозяевами Европы должны были стать четыре великие державы, объединяющиеся в «директорию». Тем самым значение Лиги наций сводилось на нет. Пакт четырёх игнорировал и Советский Союз. Это означало, что правительства четырёх крупнейших европейских государств возвращаются к политике изоляции Страны Советов. При таких условиях создание устойчивых международных отношений в Европе представлялось явно невозможным.

Франция и «малые» европейские государства, заинтересованные в сохранении версальской системы, теряли своё прежнее значение. Пакт четырёх обрекал Францию на сотрудничество с тремя государствами, из которых два — Германия и Италия — были ей враждебны, а третье — Англия — строило свою политику на использовании франко-германских и франко-итальянских противоречий. Вот почему пакт продолжал вызывать недовольство в самой Франции, в Польше, в странах Малой Антанты. Фактически, хотя и утверждённый английским Парламентом 15 июля 1933 г., пакт в силу не вступил.

Международная экономическая конференция. В конце мая 1933 г. выяснилось, что проект Макдональда не имеет шансов быть принятым
конференцией по разоружению во втором чтении. Поэтому вопрос был передан в так называемую Генеральную комиссию, заменившую конференцию. При этом было решено собрать комиссию только 3 июля 1933 г. Официальным мотивом новой отсрочки был созыв Международной экономической и финансовой конференции, открывавшейся в Лондоне 12 июня 1933 г.

На этой конференции германский министр хозяйства Гугенберг выступил с меморандумом, который содержал перечень мероприятий, якобы необходимых для «преодоления экономического кризиса».

Гугенберг настаивал на урегулировании международной задолженности, на возвращении Германии колоний в Африке и на предоставлении «лишённому территории» немецкому народу новых земель на Востоке, где «эта энергичная раса могла бы расселиться».

Выступление Гугенберга понято было всей международной прессой как провозглашение «крестового похода» против СССР с целью захвата советских территорий.

22 июня 1933 г. советское правительство обратилось к германскому правительству с нотой протеста. В ней указывалось, что «подобные враждебные заявления стоят в резком противоречии с обязательствами, принятыми на себя германским правительством по договору о дружбе и нейтралитете, заключённому в Берлине 24 апреля 1926 г.». Статс-секретарь Бюлов отклонил советский протест. По его мнению, меморандум не давал оснований советскому правительству заключать, что планы колонизации, о которых говорил Гугенберг, относятся к территории СССР. Тем не менее Гугенберг был отозван с конференции. Вслед за ним уехали и другие члены германской делегации.

Во время Лондонской экономической конференции советская делегация предложила всем государственным деятелям, собравшимся на эту конференцию, подписать соглашение об определении агрессии. Конвенцию об определении агрессора подписали 3 июля 1933 г. Афганистан, Эстония, Латвия, Иран, Польша, Турция и СССР. 4 июля такое же соглашение, но с некоторыми дополнительными статьями, подписали и страны Малой Антанты. 5 июля было подписано соглашение между СССР и Литвой. Финляндия присоединилась к нему впоследствии, но с некоторыми оговорками.

Новая дипломатическая акция советского правительства имела целью создание противовеса пакту четырёх держав. Это выступление советской дипломатии значительно повысило международный вес Советского Союза.

В докладе на VII съезде Советов 28 января 1935 г. т. Молотов отметил большое значение инициативы СССР в вопросе о конвенции, давшей определение нападающей стороны (агрессора). «Большое значение получило предложение СССР об определении агрессора (нападающей стороны), — говорил т. Молотов.— На международных конференциях и в ряде международных договоров можно встретить указания на необходимость особых мер против нападающей стороны, против государства-агрессора, развязывающего войну. Но, несмотря на это, правительства буржуазных стран не проявляли охоты ясно сказать, кого же надо считать нападающей стороной, т. е. страной, ответственной за начало войны. Пришлось за это дело взяться советской дипломатии, особенно заинтересованной в охране мира и в мерах против военных нападений. Советская дипломатия с честью выполнила и эту задачу. Соответствующее предложение нами было внесено на обсуждение международной конференции. Для того же, чтобы это дело немедленно продвинуть практически вперёд, мы предложили ряду стран подписать соответствующий пакт, т. е. договор об определении нападающей стороны. Как известно, такой пакт подписали все граничащие с нами в Европе государства, также Турция, Персия, Афганистан и, кроме того, Чехословакия и Югославия».

Советско-итальянский пакт (2 сентября 1933 г.). Французская дипломатия правильно учла новую международную ситуацию. Руководители внешней политики Франции начали недвусмысленно проявлять желание установить с Советским Союзом более тесное политическое сотрудничество. Между Кэ д'Орсэ и советским посольством в Париже начались оживлённые переговоры. Вскоре слухи о них дошли и до Рима. Муссолини был встревожен. Он ещё не забыл о своих планах — в противовес господству в Европе бывших союзников, хозяев Лиги наций, опереться на экономическую мощь и на политическое влияние Страны Советов. Он уже сознавал, какую опасность для южного Тироля, итальянской Адриатики, интересов Италии на Балканском полуострове, в придунайских странах, на Ближнем Востоке может представить всё возрастающая сила агрессивной Германии. Летом 1933 г. через советского посла в Риме Муссолини поставил перед Москвой вопрос о заключении советско-итальянского политического договора. Предложение Муссолини было принято. После непродолжительных переговоров, 2 сентября 1933 г., в Риме был подписан советско-итальянский пакт о дружбе, ненападении и нейтралитете. По существу этот договор ничем не отличался от других пактов о ненападении и нейтралитете, которые уже были заключены советской дипломатией с целым рядом государств. Особенностью пакта 2 сентября 1933 г. было лишь наименование его договором о дружбе. Характерно, что это добавление было внесено в итало-советский договор по специальной просьбе Муссолини. То было лишним доказательством, какое значение в своей дипломатической игре придавал Муссолини советской карте. При помощи её он рассчитывал поднять международный удельный вес Италии. В эти годы ей приходилось оглядываться и на возрастающую мощь гитлеровской Германии, и на западного соседа — Францию, с которой у фашистской Италии происходили острые трения, и на Англию, всегда внушавшую итальянской дипломатии смешанное чувство раболепия, страха и неприязни. Вполне вероятно, что заключением итало-советского пакта о дружбе, ненападении и нейтралитете Муссолини надеялся вызвать неудовольствие французской дипломатии против Советского Союза и помешать франко-советскому сближению.

Уход Германии из Лиги наций (14 октября 1933 г.). Между тем поведение Германии становилось всё более вызывающим. 15 сентября 1933 г. барон фон Нейрат решительно потребовал, чтобы конференция по разоружению признала равноправие Германии. В противном случае «неизбежен провал идеи разоружения со всеми трагическими последствиями». Однако Франция — за время трёхмесячного перерыва работ конференции — пришла к выводу, что при быстром вооружении Германии вообще нет смысла рассматривать мероприятия по разоружению. Французская делегация предложила утвердить вооружения на достигнутом уровне и отказаться в течение четырёх-пяти лет как от разоружения, так и от довооружения. При этом французы настаивали на принятии системы санкций в отношении нарушителей предлагаемого постановления.

Англия и Италия отказались поддержать французское предложение. Но американский представитель Норман Дэвис энергично выступил на его защиту. Соглашение, наконец, было достигнуто. 24 сентября 1933 г., на собрании Лиги наций, барону фон Нейрату от имени четырёх держав — Англии, Франции, Италии и США — был предложен проект нового договора. Он устанавливал два этапа разоружения: первый—период стабилизации от трёх до четырёх лет, в течение которого Германия должна была заменить свою систему долгосрочной службы — краткосрочной; второй этап — тоже от трёх до четырёх лет, в течение которого должно быть проведено фактическое разоружение.

Германия отказалась принять этот проект. Германский министр внутренних дел Фрик заявил в Берлине, что Германия не желает больше играть роль парии; если ей отказывают в равноправии, она не будет впредь участвовать в международных конференциях. Фашистская печать усилила кампанию за немедленное аннулирование Версальского договора.

6 октября 1933 г. германское правительство обратилось к английскому и итальянскому правительствам с нотой, в которой заявляло, что принятие предложений четырёх держав означало бы дискриминацию, на которую Германия не может согласиться: «Германия желает получить либо полную свободу, либо подвергнуться таким же качественным ограничениям, как и другие страны». Начались новые переговоры. В течение трёх дней, с 9 по 11 октября, представители пяти держав в Женеве напрасно пытались смягчить германскую позицию, выраженную в ноте от 6 октября.

Председатель германской делегации на конференции Надольный продолжал упорствовать. 13 октября Гитлер собрал кабинет, вызвал в Берлин президента Гинденбурга из его резиденции Нейдек и поставил вопрос о выходе Германии из Лиги наций.

14 октября 1933 г. Джон Саймон выступил в Женеве с новым предложением — удлинить период разоружения до восьми лет; в течение этого срока выполнялась бы программа, обеспечивающая разоружение, безопасность и равноправие всех держав.

Тотчас после совещания председатель конференции получил от германского министра иностранных дел телеграмму следующего содержания: «В свете того направления, какое приняло в последнее время обсуждение державами вопроса о разоружении, ясно, что конференция по разоружению не выполнит своей единственной задачи — общего разоружения... Германское правительство вынуждено поэтому покинуть конференцию по разоружению».

В то же самое время германское правительство заявило о выходе Германии из Лиги наций. В связи с этим Гитлер президентским указом распустил Рейхстаг и обратился к германскому народу с воззванием, в котором лицемерно пытался оправдать этот шаг германского правительства «миролюбием и чувством чести». Он заявил, что «германское правительство увидело (в решениях конференции) несправедливую и унизительную дискриминацию германского народа. Оно не сочло больше возможным поэтому участвовать в работах конференции, где немецкую нацию третировали как бесправную и второразрядную». Выборы нового Рейхстага поставят этот вопрос на суд немецкого народа, который должен вынести своё окончательное суждение.

Американский посол в Берлине Додд в своём дневнике отмечает впечатление, которое произвела эта речь Гитлера, произнесённая по радио вечером 14 октября: «Мы слушали выступление Гитлера по радио, обращённое к Германии, к остальным народам Европы и Соединённым штатам, — пишет посол.— Гитлер заявил о выходе Германии из Лиги наций, об её уходе с конференции по разоружению и о назначении всеобщих выборов на 14 ноября. Его речь была относительно умеренна. Он требовал равных с другими странами прав на вооружение, подчеркнул, что его „революция” направлена исключительно против коммунизма, и заверял весь мир в своих миролюбивых намерениях».

Через несколько дней, 19 октября 1933 г., германский министр иностранных дел послал генеральному секретарю Лиги наций короткую телеграмму: «От имени германского правительства имею честь настоящим сообщить вам, что Германия заявляет о своём выходе из Лиги наций, согласно пункту 3 статьи 1 устава».

Уход Германии с конференции по разоружению и её заявление о выходе из Лиги наций означали новый этап не только в политике Германии, но и в дальнейшем развитии международных отношений. Период пацифистских конференций, переговоров и соглашений закончился. Фашистская Германия создавала очаг войны в самом центре Европы.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

ОБРАЗОВАНИЕ ВТОРОГО ОЧАГА ВОЙНЫ В ЕВРОПЕ

(1933—1935 гг.)

Блок гитлеровской Германии с Японией и Италией. Выход Германии из Лиги наций явился продолжением той агрессивной внешнеполитической линии, начало которой было положено Японией.

Как признал немецко-фашистский автор Вирзинг в своей книге «Германия в мировой политике», уход Японии из Лиги наций был для Германии «поучительным уроком». «В 1931 г. первая фаза „доброй воли” окончилась, — писал Вирзинг, имея в виду конец «эры пацифизма», — но старые негодные методы медленно отмирали ещё два года, и с внешней стороны ничто не изменилось».

В действиях гитлеровской Германии и Японии сказывалась явная согласованность. Европейская печать давно отмечала тесное общение германских и японских делегатов в Женеве. Некоторые французские наблюдатели указывали, что «между Германией и Японией имеется определённая договорённость о подготовке совместных действий, в которых, возможно, примет участие ещё одна европейская держава». Речь явно шла об Италии.

К старым методам, упомянутым Вирзингом, относилась та пацифистская маскировка, которой гитлеровская дипломатия первоначально прикрывала подготовку взрыва версальских соглашений. Даже выход Германии из Лиги наций Гитлер изображал как «шаг к действительной ликвидации войны». Пресса Гитлера утверждала, что теперь только открылась реальная возможность мира; выход Германии из Лиги наций, покончив с «женевским периодом», «закладывает краеугольный камень нового европейского порядка, основанного на равноправии и сотрудничестве всех держав».

Личина миролюбия была необходима агрессивной Германии не столько для внутреннего, сколько для внешнего употребления. В основе пацифистской фразеологии гитлеровцев лежало стремление не допустить создания антифашистского фронта демократических держав, усыпить их тревогу, раздробить силы противников.

Своим союзником помимо Японии гитлеровская Германия стремилась сделать и фашистскую Италию. Уже во время Женевской конференции по разоружению иностранная печать отмечала согласованность действий представителей Германии и Италии.

В статьях французской журналистки Женевьевы Табуи в газете «Oeuvre» по поводу разрыва Германии с Лигой наций доказывалось, что германский «театральный жест» подготовлялся в течение двух недель в переговорах между Италией и Германией. Другой французский журналист, Бернюс, в «Journal des Debats», несомненно преувеличивая роль Италии, даже ставил вопрос об ответственности её за германское решение. «За последнее время рука Италии постоянно чувствовалась за всеми германскими выступлениями,— заявлял он.— Уместно задать вопрос, поощряла ли Италия Германию в её последнем выступлении, явилось ли для неё решение Германия неожиданностью?»

Итальянское правительство первым получило уведомление Германии о её готовности «продолжить переговоры о разоружении вне Женевы». Оно согласилось с этим предложением, хотя конференция по разоружению ещё работала. «Самые деликатные проблемы можно урегулировать и вне Лиги наций и помимо конференции по разоружению», — заявлял орган Муссолини «Popolo d'ltalia».

Опираясь на Японию и Италию, германская дипломатия строила свою игру на разногласиях менаду своими противниками. Прежде всего она, как и раньше, рассчитывала оторвать Англию от Франции.

В интервью, данном сотруднику «Daily Mail» 20 октября 1933 г., Гитлер решительно опровергал обвинения Германии в воинственных замыслах. Он призывал Англию поддержать «антикоммунистическую линию» нового германского правительства.

В беседах со своим агентом Куртом Людеке Гитлер ещё до захвата власти излагал ему свою будущую тактику в отношении великих держав. Нацистский режим, говорил Гитлер, будет вначале сильно уязвим. «Экономическая мощь версальских держав настолько велика, что я не могу стать по отношению к ним в оппозицию с самого начала... Мне придётся играть в мяч с капитализмом и сдерживать версальские державы при помощи призрака большевизма, заставляя их верить, что Германия — последний оплот против красного потопа. Это единственный способ пережить критический период, разделаться с Версалем и снова вооружиться. Я могу говорить о мире, а подразумевать войну».

Эту тактику Гитлер применял в первые годы своего пребывания у власти. Фашистская Германия стояла в это время перед угрозой международной изоляции. Выход Германии из Лиги наций произвёл в Америке крайне неблагоприятное впечатление. Государственный секретарь США Хэлл заявил представителям печати, что это решение «приостанавливает движение в пользу разоружения». Американская пресса расценивала разрыв Германии с Лигой наций как непосредственную подготовку войны и даже сравнивала его с сараевским убийством. «Ультиматум Германии отличался той же полной драматизма поспешностью, которая характеризовала некое другое дипломатическое выступление в 1914 г.», — писал женевский корреспондент «Herald Tribune».

Генеральный секретарь Лиги наций Авеноль в письме от 21 октября 1933 г. напомнил германскому правительству о первой статье устава Лиги наций, согласно которой член Лиги наций может выйти из её состава лишь после предварительного за два года предупреждения, при условии, однако, что к этому моменту он выполнил свои международные обязательства, включая и обязательства по уставу Лиги наций.

Комментируя письмо Авеноля, печать отмечала, что Германия остаётся подсудной Совету Лиги наций по всем вопросам, связанным с Локарнским договором. Контролю Лиги наций подлежит она и в области вооружений. Покинув конференцию по разоружению, Германия потеряла право требовать осуществления декларации от 11 декабря 1932 г. относительно равноправия в вооружениях. Пакт четырёх должен также потерять свою силу. Германия снова подпадает под действие режима, предусмотренного пятым разделом Версальского договора, ограничившим вооружение Германии.

Правда, практически Лига наций была уже бессильна осуществить свои права и применить санкции. Гитлеровская дипломатия учитывала, что никто не решится сейчас использовать право Лиги наций произвести обследование германских вооружений.

Но гитлеровцам нужно было большее. Они упорно добивались того, чтобы между противниками агрессивной Германии воцарились взаимное недоверие и рознь. С этой целью гитлеровская дипломатия прибегла к провокационному маневру. Она предложила Франции заключить с Германией сепаратное соглашение о вооружениях.

Маневр Гитлера в отношении Франции. Гитлер убеждал французов, что единственное желание «национал-социалистской Германии — навсегда уничтожить вражду между Германией и Францией». В своих публичных выступлениях и особенно в беседах с иностранными корреспондентами Гитлер уверял, что «Германия не имеет никаких территориальных споров с Францией». «Если бы Саарская область была возвращена Германии, исчез бы всякий повод для исправления границ», — заявил фюрер.

Для урегулирования последних спорных вопросов с Францией Гитлер выразил готовность встретиться с Даладье. В своих расчётах гитлеровская дипломатия опиралась прежде всего на сочувствие реакционных кругов в самой Франции, Действительно, правые группировки, связанные с Комите де Форж, были заинтересованы в укреплении экономических и политических связей с германским финансовым капиталом. Но широкие массы и большая часть буржуазии Франции были настроены против соглашения с гитлеровской Германией. Поэтому французское правительство не решилось принять германское предложение о непосредственных переговорах с Гитлером.

На заседании французской Палаты депутатов 17 октября 1933 г. премьер-министр Даладье выступил с большой речью, в которой обосновал этот отказ.

«Мы не глухи к любым словам, — говорил Даладье, — но мы и не закрываем глаза на происходящее. Если искрение хотят договориться, зачем начинать с разрыва? Если хотят соблюдать свои обязательства, почему не проверять, как она соблюдаются? Если имеется готовность уничтожить всё оружие до последней винтовки и пулемёта, зачем противиться принятию и лойяльному исполнению плана, постепенное выполнение которого привело бы к подлинному разоружению?»

Франция в это время переживала очередной финансовый и политический кризис. 23 октября 1933 г. правительство Даладье ушло в отставку. Новый кабинет Сарро столь те мало, как и предыдущий, был способен найти действительный выход из кризиса. Сторонники соглашения с Германией усилили кампанию за немедленные франко-германские переговоры. «Следует ли оттолкнуть протянутую нам руку) устранить возможность прямых переговоров, прибегать к посредникам, проводить в будущем политику бездействия? — вопрошал 18 ноября 1933 г. один из лидеров радикальной партии, Рош, в газете «Republique». — Отнюдь нет. Придёт время, когда решительные люди должны будут сделать то, на что не решаются дипломаты, скованные предрассудками, и государственные деятели, связанные устаревшими формулами».

Один из сотрудников той же газеты, Бертран де Жувенель, имевший большие связи в Германии, систематически выступал со статьями и корреспонденциями, агитируя за сближение с Гитлером. К журналистам того же лагеря принадлежал и де Бринон, политический редактор газеты «Information». Он ездил в Германию и имел там неоднократные свидания и беседы с Гитлером. В своей книге «Франция — Германия 1918 — 1934 гг.» этот агент фашистской Германии в самых идиллических чертах описал встречи с Гитлером, По его словам, Гитлер в это время мечтал об осуществления своего проекта примирения «путём непосредственного контакта стопроцентных немцев и стопроцентных французов — больше, чем посредством конференций, дипломатов и политиков».

Явно превосходя всякую меру издевательской лжи, Гитлер заявил французскому журналисту о своём намерении воздвигнуть на берегах Рейна огромный памятник в честь павших французов и немцев, примирённых смертью...

В одном из своих интервью Гитлер заверял де Бринона, что осуществить мир и добиться соглашения с Францией он, Гитлер, может скорее и успешнее, чем Штреземан или Брюшшг. Он вновь подчеркнул, что за исключением саарского вопроса между Францией и Германией нет разногласий, — судьбу Эльзас-Лотарингии он считает окончательно решённой. С Польшей соглашение будет достигнуто. Если для умиротворения Европы и Франции нужен дополнительный залог безопасности в форме оборонительного союза Франции с Англией, заявил Гитлер, он не будет возражать против него: «Я нисколько не возражаю против такого союза, так как не намерен нападать на своих соседей». «Никакой спор в Европе не оправдывает войны, которая ничего не разрешила бы и лишь привела бы к уничтожению наших рас, являющихся высшими; Азия водворилась бы на нашем континенте, и большевизм одержал бы свою победу».

Под давлением прогитлеровских кругов французское правительство решило всё же «выслушать германские предложения». В Берлине состоялось свидание Гитлера с французским послом Франсуа Понсэ. Посол дважды посетил Гитлера: 24 ноября mil декабря 1933 г. Во время их бесед со стороны Германии были выдвинуты следующие предложения:

1. Немедленная передача Германии Саарской области.

2. Увеличение численного состава германской армии до 300 тысяч человек с годичным сроком службы. Предоставление Германии права иметь вооружение, соответствующее численности этой армии, включая тяжёлую артиллерию, танки, истребительную и бомбардировочную авиацию.

3. Установление международного контроля над вооружениями военизированных обществ всех стран на условиях равноправия.

4. Заключение пакта о ненападении со всеми соседями Германии сроком на десять лет.

Германские предложения были незамедлительно сообщены в Париж. Их обсуждение привело к ещё большему обострению внутренней борьбы во Франции.

Заверяя Францию в дружественных чувствах, гитлеровские пропагандисты одновременно усиленно внушали своим штурмовикам «отвращение и ненависть» к французской «расе негроидов».

Миллионы немцев на митингах слушали возбуждающие речи гитлеровцев о необходимости восстановления великой Германии, о том, что надо вести войну, если хочешь яркой жизни, что «мир» должен быть продуктом войны, что немец — «человек высшей расы» — сначала подчинит себе вселенную, а затем установит в ней мир и «новый порядок»...

Где же были дипломаты демократических стран, аккредитованные при правительстве гитлеровской Германии? Как они воспринимали эту неистовую агитацию? Одни делали вид, что ничего не замечают, другие утешали свои правительства тем, что гитлеровцы, выступая перед массами, якобы лишь отдают дань демагогии своей официальной «национал-социалистской программы». На самом же деле и они прекрасно понимают необходимость поддерживать деловое сотрудничество с капиталистическим миром. И «демократические» правительства с серьёзным видом принимали авансы Гитлера.

Связь гитлеровской дипломатии с русско-украинской белогвардейщиной. Добиваясь равноправия в области вооружений, Германия при негласной пока поддержке своих союзников начала укреплять своё стратегическое положение в Восточной Европе.

С этой целью гитлеровская дипломатия стремилась прежде всего пробить брешь в той системе военно-политических союзов, какую создала вокруг себя Франции.

Важнейшим звеном этой системы была Польша. Оторвать её от Франции стало главной задачей гитлеровской дипломатии. Издававшийся в Вене орган отколовшейся от Гитлера национал-социалистской группы Отто Штрассера «Der schwarze Front» сообщал, что Геринг ещё 13 февраля 1933 г. посетил французского посла в Берлине Франсуа Понсэ. Он предложил Франции некоторую сделку по вопросу о Польском коридоре. План Геринга сводился к тому, что Польша должна заключить военный союз с Германией против СССР, вернуть Данцигский коридор и, в случае успеха войны с Советским Союзом, получит: Взамен часть Украины с выходом к Чёрному морю, Французское правительство отвергло план военного союза между Францией, Германией и Польшей и сообщило о предложении Геринга советскому правительству.

Гитлеровская дипломатия прилагала все усилия, чтобы добиться сделки и с Италией. В начале марта 1933 г. польское телеграфное агентство получило из Женевы сообщение о происходившем в Локарно совещании представителей Гитлера с итальянскими фашистами. От имени Гитлера на этом совещании выступил Розенберг. Он всячески расписывал заманчивые перспективы германо-итальянского сотрудничества и совместных действий двух фашистских стран против СССР. Наступление на Украину и на Кавказ всецело отвечает интересам Италии, заверял Розенберг. Оно может обеспечить Италии значительную долю в украинском хлебном экспорте. В расчленении Советского Союза заинтересованы «не только Германия и Италия, но и весь цивилизованный мир».

В качестве экспертов на совещании в Локарно присутствовали украинские жовтоблакитники — полковник Коновалец и Полтавец-Остраница. Прибалтийский немец, озлобленный черносотенец, получивший воспитание и образование в царской России, Розенберг сколачивал вокруг Гитлера уцелевшие группы русских и в особенности украинских белогвардейцев во главе с бывшим гетманом Украины Скоропадским. Союз гитлеровской Германии с «национальной Украиной» рекламировался на все лады. Среди украинской эмиграции распространялись открытки с фотоснимками бывшего украинского гетмана в мундире гитлеровского штурмовика. На одной из открыток был изображён вместе с германским кронпринцем сын Скоропадского Данила.

В начале апреля 1933 г. в штаб гитлеровцев — «Коричневый дом» — в Берлине был вызван «полковник» Полтавец-Остраница. Ему было предложено приступить к созданию фашистской украинской организации.

Руководство украинскими фашистско-эмигрантскими организациями взял в свои руки Розенберг, возглавлявший «Украинскую секцию» Коричневого дома. Окружающим его украинским, белорусским и русским белогвардейцам он внушал, что только их верная служба делу создания «великой Германии» приведёт к осуществлению и их собственных «национальных чаяний».

Ещё в 1927 г. в своей книге «Будущий путь германской внешней политики» Розенберг изложил план создания «великой Германской империи», в состав которой должны были войти и Польша и Украина. «Когда мы поймём, — писал Розенберг, — что уничтожение польского государства является первой потребностью Германии, союз между Киевом и Берлином и создание общей границы станут народной и государственной необходимостью для будущей немецкой политики».

Свой план Розенберг неустанно внушал и Гитлеру. В тех «конструкциях» «великой Германии», которые Гитлер развивал перед своими единомышленниками, Польша должна была целиком войти в «срединноевропейскую империю», очистив для Германии «жизненное пространство» на Висле.

Взаимоотношения между Германией и Польшей в 1933 г. были крайне напряжёнными. В Германии, Верхней Силезии, Познани и особенно в Данциге велась небывалая по размерам нацистская кампания под лозунгом возвращения Германии Польского коридора. На польско-германской границе происходили вооружённые демонстрации штурмовиков. В Данциге прокатилась волна немецко-фашистских выступлений против поляков. Возмущённое общественное мнение в Польше требовало обуздания распоясавшихся нацистских погромщиков.

3 мая 1933 г. польский посол в Берлине Высоцкий заявил Гитлеру официальный протест. Указав на серьёзное беспокойство, которое возбуждают в Польше события в Данциге, он подчеркнул, что никакое польское правительство не может отказаться от жизненно необходимого Польше выхода к морю. Польша должна «сохранить свои нрава в Данциге», — говорил посол; польское правительство надеется получить «заверение, что с германской стороны не предполагается что-либо изменить в нынешнем положении Данцига».

Гитлер ответил Высоцкому, что не признаёт особых прав Польши на Данциг. Сами поляки не должны были соглашаться на устройство Польского коридора на немецкой земле: «Было бы гораздо умнее искать выхода к морю по другую сторону Восточной Пруссии». Впрочем, Гитлер уверял, что хочет мира с Польшей и будет добиваться своих прав, не нарушая договоров. Эту свою позицию он готов подтвердить и в официальной декларации.

В совместном германо-польском коммюнике было объявлено, что Гитлер «подтвердил намерение германского правительства действовать в строгих рамках существующих договоров».

Этот новый гитлеровский маневр возник в связи с той антисоветской миссией, какую в это время выполнял Розенберг в Англии. Излагая во время пребывания в Лондоне, в начале мая 1933 г. «большой план» Гитлера, Розенберг предложил европейским державам удовлетворить Польшу за счёт СССР.

Об этих предложениях стало известно из беседы Хоутона, корреспондента канадской газеты «Star», с секретарём германского посольства в Лондоне графом Бисмарком.

«Я интервьюировал сегодня, — писал Хоутон в газете «Star» от 13 мая 1933 г., — графа Бисмарка, потомка железного канцлера. Он состоял советником при Розенберге во время пребывания последнего в Англии.

На мой вопрос —

— Будет ли Германия воевать когда-либо с Францией?

— Никогда, — ответил Бисмарк. — Мы не нуждаемся в Эльзас-Лотарингии.

— Неужели вы надеетесь получить обратно Польский коридор без войны?

— Конечно. Польша скоро увидит, что Франция её покинула. Тогда она вынуждена будет отказаться от Польского коридора в обмен на права вольной гавани для Данцига и на возможные территориальные компенсации, — сказал Бисмарк.

— На Украине?

— Что-нибудь в этом роде, — ответил Бисмарк.

— Но СССР не допустит этого.

— Мы парализуем СССР, сосредоточив против него ненависть и силы всего мира, — ответил Бисмарк».

Предложения Розенберга не остались без отклика в Англии. Часть влиятельной консервативной печати одобрила план «компенсации» Польши за счёт Украины. Издатель газеты «Daily Mail», крайне реакционный консерватор лорд Ротемир, в номере от 28 ноября 1933 г. требовал провести в пользу Германии широкое исправление границ, в первую очередь за счёт СССР. Он одобрял «стремление Германии искать выход к слабо заселённым районам западной России». Польше Германия может «не только предоставить другой путь к морю — через Мемель, но и открыть ей доступ к Одесскому порту».

При поддержке части английских консерваторов в Лондоне образовалась Лига борьбы за независимость Украины, которая требовала отделения Украины от СССР и установления союза между Украиной, Польшей и Германией.

Роль Польши в антисоветских планах Гитлера. Летом 1934 г. на одном из совещаний Гитлера с его единомышленниками обсуждался вопрос о подготовке войны против СССР и роли Польши, с которой гитлеровская Германия уже имела официальный «договор о дружбе», как рекламировали в Польше и Германии соглашение между ними, подписанное 26 января 1934 г.

Гитлер говорил в беседе с Раушнингом, что Германия ещё не в состоянии вести войну с целью пересмотра границ, но она должна к этому готовиться.

«— Я сделаю все уступки, чтобы иметь свободные руки для продолжения моей политики, — заявлял Гитлер. — Я гарантирую все границы, я заключу всякие пакты о ненападении и дружбе, которых от меня потребуют. Было бы с моей стороны ребячеством не воспользоваться этими средствами на том основании, что я когда-нибудь должен буду нарушить свои обязательства, хотя бы и самые торжественные...

— Рассчитываете ли вы вступить в союз с Польшей для того, чтобы напасть на Россию? — спросил Раушнинг фюрера.

— Может быть... — ответил Гитлер и, помолчав, добавил:

— Советская Россия — большой кусок. Им можно и подавиться. Не с неё я буду начинать.

Раушнинг заметил, что поляки могут уступить западные территории Германии лишь в том случае, если получат выход к Балтийскому и Чёрному морям.

Гитлер резко выступил против „великодержавных” планов Польши. Он не может отдать Польше Украину, Белоруссию и Литву и всё пространство от Балтийского до Чёрного моря.

— Я не допущу создания никакой военной силы на наших границах, — говорил Гитлер. — Я не могу иметь соседом большую империалистическую Польшу. Какой мне тогда интерес воевать с Россией?

— В таком случае, вряд ли Польша уступит нам свои территории на Западе, — заметил Раушнинг.

— Уступит! — уверенно заявил Гитлер. — Уступит добровольно или под угрозой... Я ни одного мгновения серьёзно не думаю о соглашении с Польшей... Польша нужна лишь до тех пор, пока мне могут угрожать па Западе.

— Имеете ли вы серьёзное намерение выступить против Запада? — спросил Раушнинг.

— А зачем же мы вооружаемся?

Раушнинг тогда заметил, что это приведёт к коалиции, к войне на два фронта, к поражению Германии.

— В том и состоит моя задача, — возразил Гитлер, — что бы помешать образованию такой коалиции и двигаться вперёд последовательно, — так, чтобы нас никто не задержал.

Гитлер был твёрдо убеждён, что Германия не встретит серьёзных противников. Англия не способна вторично воевать против Германии; Францию же очень легко взорвать изнутри. Гитлер питал надежду, что не только Италия, но и сама Англия окажется на стороне Германии. В крайнем случае он не отступит и перед войной против Англии.

— То, что не удалось Наполеону, удастся мне, — хвастливо заявлял Гитлер. — Теперь не существует недоступных островов. Я высажусь в Англии. Даже с континента я уничтожу её города. Англия ещё не знает, до какой степени она уязвима в настоящее время.

— Но если против нас будет союз Англии, Франции и России? — спросил Раушнинг.

— Ничего подобного не будет, пока я жив! — воскликнул Гитлер. — Но если мы не сумеем победить, мы вовлечём в бездну вместе с нами половину мира, и некому будет радоваться победе над Германией. 1918 год не повторится никогда. Мы не сдадимся».

Переходя к вопросу о планах в отношении СССР, Гитлер сказал:

«Если я когда-либо и решусь сделать ставку на Россию, то ничто не помешает мне совершить ещё один резкий поворот и напасть на неё, когда мои цели на Западе будут достигнуты... Ничто не может предотвратить решительную борьбу между германским и панславянским духом... Победа откроет нам путь к мировому господству».

Далее Гитлер изложил свою программу создания германской мировой империи. «На Востоке мы должны распространить наше господство до Кавказа или до Ирана, — заявил он. — На Западе нам нужны французские берега, Фландрия и Голландия. Сверх того нам нужна Швеция. Мы должны стать колониальной державой... Либо мы будем господствовать над Европой, либо... превратимся в группу мелких государств...»

К своим союзникам — Венгрии и Италии — Гитлер намеревался отнестись в конце концов также «как к врагам», ибо «время второстепенных государств миновало». Кроме того, заметил Гитлер, «итальянский народ неспособен стать воинственной нацией». Союз с Италией — лишь временный: «Германия пала бы слишком низко, если бы в решительный момент положилась на содействие такой страны, как Италия». Великие империи создаются не союзами, а оружием.

Приведённая откровенная беседа Гитлера с Раушнингом раскрывает истинные цели его дипломатического маневра и в отношении Польши. Гитлер собирался начать пересмотр Версальского договора, увлёкши Польшу на путь завоевательной политики на Востоке.

Ещё 15 ноября 1933 г., пригласив к себе польского посла Липского, Гитлер предложил заключить польско-германское соглашение об «исправлении» Версальского договора в части, касающейся границ с Германией.

После этого свидания было опубликовано сообщение о том, что обе страны приступают к непосредственным переговорам по всем германо-польским проблемам «для консолидации мира в Европе» и что они отказываются «от применения силы в своих взаимных отношениях».

С таким же предложением обратился Гитлер в эти дни и к Чехословакии. Однако Бенеш отказался от сепаратных переговоров без согласия своей союзницы — Франции. Напротив, Пилсудсий и польский министр иностранных дел полковник Бек быстро восприняли идею немецко-фашистской дипломатии.

Результатом явилось соглашение между Германией и Польшей от 26 января 1934 г., заключённое на 10-летний срок. В декларации за подписями Нейрата и Липского заявлялось об установлении прочной дружбы между Польшей и Германией и об отказе их от применения силы для разрешения спорных вопросов.

Германская нацистская печать, комментируя договор, трубила о «новой фазе польско-германских отношений». При этом выражалась твёрдая надежда, что Польша, связанная новым пактом, откажет в помощи Франции, если та выступит против Германии.

Ухудшение советско-германских отношений. В беседах между немцами и поляками предусматривался план вторжения на советскую территорию в случае, если происходивший в то время советско-японский конфликт перерастёт в войну.

Итальянская антифашистская газета «Volonta d'Italia» от 8 марта 1934 г. отмечала, что Германия подстрекала Японию к войне с СССР. Если бы эта провокация увенчалась успехом, Германия рассчитывала занять Украину, а Польша — оккупировать Белоруссию и Литву, уступив Германии Польский коридор. Японии была обещана полная поддержка и в первую очередь признание Манчжоу-Го.

Та же итальянская газета сообщала, что уже несколько месяцев в окрестностях Берлина сосредоточиваются и обучаются в специально созданных лагерях отряды украинских «добровольцев».

Резкое обострение отношений гитлеровской Германии с Советским Союзом стало для всех очевидным фактом ещё с начала 1933 г. С особой наглядностью вскрылось оно в связи с провокационным поджогом Рейхстага фашистами 27 февраля 1933 г. Это событие было использовано правительством Гитлера для самой яростной агитации против Советского Союза.

Документы, устные показания и все материалы, представленные в Международную следственную комиссию, неопровержимо устанавливали, что Рейхстаг был подожжён злоумышленниками по прямому поручению Геринга и других руководящих представителей национал-социалистской партии. Все попытки припутать к этому преступлению Советский Союз позорно провалились: нелепое обвинение было разбито вдребезги мужественными выступлениями Георгия Димитрова на суде в Лейпциге.

С неотразимой силой Димитров раскрыл истинную цель поджога и доказал прикосновенность к этому провокационному делу главарей немецко-фашистского правительства.

В страхе перед гласностью и разоблачениями национал-социалистские власти прибегли к репрессиям против антифашистской печати и особенно против советской прессы. Советские журналисты, направившиеся в Лейпциг, не были допущены на процесс и подверглись аресту. Квартиры советских корреспондентов обыскивались и предавались разгрому.

Посольство СССР в Берлине заявляло неоднократные протесты против этих действий. В конце концов советские органы печати отозвали своих представителей из Германии. В свою очередь и советское правительство решило выслать из СССР немецко-фашистских журналистов.

Отвечая на протест по этому поводу поверенного в делах Германии Твардовского, Наркоминдел в ноте от 26 сентября 1933 г. подчеркнул, что мероприятия советских властей «навязаны нам действиями органов германского правительства, на которое ложится ответственность за создавшееся положение».

В своей речи на четвёртой сессии ЦИК СССР 29 декабря 1933 г. народный комиссар по иностранным делам СССР вынужден был отметить, что наши прежние отношения с Германией стали неузнаваемыми.

Некоторые фашистские политики пытались объяснить это ухудшение советско-германских отношений тем, что Советский Союз якобы изменил свою ориентацию и стал сторонником Франции и защитником Версальского договора. Полную несостоятельность этого объяснения вскрыл в своём докладе на XVII съезде партии товарищ Сталин.

«Не нам, — говорил товарищ Сталин, — испытавшим позор Брестского мира, воспевать Версальский договор. Мы не согласны только с тем, чтобы из-за этого договора мир был ввергнут в пучину новой войны. То же самое надо сказать о мнимой переориентации СССР. У нас не было ориентации на Германию, так же как у нас нет ориентации на Польшу и Францию. Мы ориентировались в прошлом и ориентируемся в настоящем на СССР и только на СССР. И если интересы СССР требуют сближения с теми или иными странами, не заинтересованными в нарушении мира, мы идём на это дело без колебаний».

Образование «оси» Берлин — Рим. Мотивируя необходимость захвата власти, Муссолини и Гитлер провозглашали, что создание фашистского государства поможет «преобразовать ещё раз карту Европы». В «Моей борьбе» Гитлер писал, что задачей его внутренней политики является «выковать меч»; внешняя политика должна подыскать «товарищей по оружию».

Завербовать Муссолини в «товарищи по оружию» Гитлер пытался задолго до своего прихода к власти. Ближайший соратник Людендорфа и Гитлера Людеке специально съездил в августе 1928 г, в Рим, чтобы договориться с Муссолини о фашистском перевороте в Германии. «Вырвите у Муссолини всё, что сможете», — напутствовал Гитлер своего посланца.

На пути в Рим Людеке виделся с венгерскими фашистами. Они обещали взяться за оружие одновременно с гитлеровцами, чтобы таким образом связать Чехословакию и Румынию, а также побудить Италию к нападению на Югославию. В эти планы входила и военно-фашистская генеральская диктатура Примо де-Ривера в Испании: она должна была «сдерживающим образом» воздействовать на Францию. «Не страшно, если Англия возражает против великой Германии», — говорил Гитлер Людеке. «Я думаю, что Муссолини заинтересован в таком усилении Германии, чтобы мы вместе могли поставить на колени Джона Буля» (т. е. Англию).

Гитлер ставил себе целью образовать «синдикат недовольных держав» для ревизии мирных договоров.

Ещё 5 июня 1928 г. Муссолини выступил с заявлением о том, что «договоры не вечны». «Всякая дипломатическая договорённость, — провозглашал он, — действительна лишь до того момента, пока какая-либо из договаривающихся сторон не будет достаточно сильна, чтобы настоять на изменении договора».

В ноябре 1930 г. орган Муссолини «Popolo d' Italia» поместил резкую статью против Франции, якобы лишённой «чувства реальности» и не понимающей «новой ситуации в Германии». «Пусть перечитает она „Венецианского купца”, тогда она увидит, что и контракт Шейлока был безупречен с юридической точки зрения, — писала газета. — Пусть она поостережётся, как бы ей не очутиться на острие „Стального шлема”».

Летом 1930 г. германская эскадра встретила восторженный приём в итальянских портах, а делегация «Стального шлема» была радушно принята Муссолини. Руководитель германской делегации выразил надежду, что Италия и Германия отныне будут жить в нерушимой дружбе. «Страны, стиснутые на пространстве Средней Европы, — заявил он, — имеют одинаковую участь и в будущем должны выступать совместно».

Ещё более решительным было заявление Геббельса сотруднику итальянской газеты «Messagero» (после выборов 14 сентября 1930 г.). «Лицо современной Европы изменится, — пророчествовал Геббельс, — вследствие политики союза Германии с противниками Франции, в особенности с Италией, с которой связана судьба германского народа».

Полной гармонии будущих союзников мешали, однако, конкретные препятствия: вопросы о Южном Тироле, судьбе Триеста и об аншлюсов Австрии приобретали для Италии чрезвычайную остроту.

Недостаточно утешительным для неё оказывалось и идеологическое сродство с фашистской Германией. Упоённый своими политическими успехами, Гитлер уже стал забывать о том, что Муссолини раньше него совершил в своём государстве фашистский переворот. Первенство за Италией он признавал теперь только в семье латинских наций; первое же место среди народов мира отводилось германской расе.

Надежды Гитлера на безусловную поддержку итальянской дипломатии не оправдывались. Поездка Геринга в Рим и переговоры Папена с Ватиканом в апреле 1933 г. успехом не увенчались. Более того, выяснились расхождения между итальянской и германской позициями по вопросу о ревизии договоров. Наиболее острой оказывалась проблема аншлюсса. На ней легче всего могла сломиться будущая «ось» Берлин — Рим.

Австрийский вопрос во взаимоотношениях Италии и Германии. В апреле 1933 г. одновременно прибыли в Рим фон Папен и Геринг из Германии и канцлер Дольфус из Австрии.

Идея аншлюсса подверглась атаке со стороны Муссолини, Дольфуса и римского папы. Последний опасался растворения католической Австрии в протестантской Германии. Муссолини боялся приближения Германии к итальянскому Тиролю, Адриатике, балканским странам. К тому же он носился с планом создания Дунайской конфедерации под главенством Италии. Дольфус вернулся в Вену, окрылённый надеждой, что в Риме «Австрия имеет друга, на которого может рассчитывать». Вскоре он запретил в Австрии национал-социалистские организации и изгнал из Вены нацистских главарей. Они нашли убежище в Мюнхене. Оттуда при помощи радио и печати они повели яростную агитацию, требуя свержения правительства Дольфуса и присоединения Австрии к Германии.

Дипломатия Франции и Англии внимательно следила за назреванием австро-германского конфликта. Но ни в Париже, ни ещё более в Лондоне не было охотников начинать бон с Гитлером из-за Дольфуса. Роль защитника австрийского канцлера англо-французская дипломатия не без удовольствия предоставляла фашистской Италии.

С согласия Лондона и Парижа Муссолини обратился к Гитлеру указывая на остроту создавшегося для Австрии положения. Германское правительство ответило самыми успокоительными заверениями. Но уже 7 августа 1933 г. в официальных беседах с французским послом и английским поверенным в Делах статс-секретарь Бюлов резко заявил, что германское правительство не может допустить иностранного вмешательства в австро-германский спор. Муссолини был вне себя. Ещё бы, ведь он сам взялся уладить это дело. Австрийский вопрос он рассчитывал сделать предметом торга или сделки исключительно между Римом и Берлином. Итальянская фашистская печать немедленно подхватила возмущение своего дуче. Она стала кричать, что дипломаты Англии и Франции всё испортили своим неуместным выступлением в Берлине.

19 августа 1933 г. Дольфус отправился в Риччяоие на поклон к Муссолини. В опубликованном по этому поводу коммюнике сообщалось о «полном согласии обеих сторон в вопросе о независимости Австрии».

Но 3 октября 1933 г. на Дольфуса было совершено покушение нацистами. Канцлер был легко ранен. В Австрии было объявлено военное положение. На австрийско-германской границе участились инциденты.

В ответ на мирные предложения Дольфуса Гитлер ультимативно предъявил ему требование «унификации» Австрии. Дольфус решил обратиться за защитой в Лигу наций. Но в Лондоне ему «не советовали» прибегать к этому средству, в Риме же решительно возражали против такого обращения. Муссолини продолжал разыгрывать роль покровителя Австрии и личного друга Дольфуса. Он предложил взять на себя инициативу обращения к Германии от имени Англия, Франции и Италии.

Декларация трех держав от 17 февраля 1934 г. ничего не добавила к прежним договорным гарантиям австрийской независимости. В Лондоне считали такую декларацию излишней, но ничего не предложили взамен. Для Муссолини же это дипломатическое выступление было нужно, чтобы предупредить обращение Австрии в Лигу наций. Во-первых, последнее умалило бы его личную роль посредника между Берлином и Веной. Во-вторых, им ослаблена была бы позиция демонстративного пренебрежения самого Муссолини; к «женевскому институту». Наконец, оно привело бы к широкой огласке тех заговорщических приёмов работы гитлеровцев в Австрии, характеристике которых было посвящено обширное документальное досье, составленное венским кабинетом. Муссолини не хотел допустить этих скандальных разоблачений, дабы не раздражать Гитлера.

Балканский пакт (9 февраля 1934 г.). Перед опасностью соединения Германии с Австрией и Дальнейшего немецкого наступления страны Малой Антанты, а также не входившие в неё балканские государства стали думать об объединении своих сил. Конференции Малой Антанты следовали одна за другой. Все они решительно высказывались против пересмотра мирных договоров. Пользуясь благоприятным моментом, французская дипломатия, озабоченная вопросом об укреплении своих пошатнувшихся позиций на юго-востоке Европы, выдвинула проект так называемой Балканской Антанты. Английская дипломатия поддержала французскую инициативу.

9 февраля 1934 г. в Афинах было подписано соглашение между четырьмя балканскими странами — Грецией, Румынией, Турцией и Югославией. Балканский пакт обязывал подписавшие его страны совместно защищать их внутрибалканские границы и согласовывать свою внешнюю политику.

Из балканских стран пакта не подписали, под влиянием Германии и Италии, Болгария и Албания. По этому поводу европейская печать выражала сомнения в том, что новый договор будет способствовать общему умиротворению. Опасения эти оправдались. Итальянская дипломатия решила использовать момент, чтобы самой перейти в наступление.

В начале 1934 г, по всей Австрии начался разгром рабочих организаций и рабочих кварталов под предлогом раскрытия «большевистско-маркстстского заговора». Разгром был организован хеймвером; так именовался вооружённый легион, получавший субсидии от итальянских фашистов и бывший орудием итальянской политики в Австрии. Хеймвер требовал от Дольфуса фашизации Австрии по итальянскому образцу. Муссолини, как сообщалось в антифашистской прессе, ставил условием своей помощи Австрии очищение её от социал-демократов и коммунистов. В середине февраля 1934 г. итальянские войска были сконцентрированы на границе Австрии на случай поражения правительства Дольфуса в предстоящей гражданской войне. В Вене началась всеобщая стачка. Правительственные войска и фашистские организации присоединились к хеймверовцам. К вечеру 15 февраля 1934 г. исход борьбы был решён: «красная столица» перестала существовать.

Гитлеровцы объявили по радио, что на время гражданской войны в Австрии они прекращают враждебные действия против австрийского правительства. Перемирие между палачами австрийского пролетариата продолжалось до мая 1934 г.

Во время этого перемирия, 17 марта 1934 г., был подписан итало-австро-венгерский пакт. Им устанавливался принцип контакта и консультаций между подписавшими договор сторонами по общим для них проблемам с целью «осуществления согласованной политики, направленной на проведение эффективного сотрудничества».

«Консультационный» пакт 17 марта превращал австрийского канцлера в марионетку в руках Муссолини. Австрия и Венгрия становились подголосками фашистской Италии. Однако дипломатический успех Италии внушал самому Муссолини некоторую тревогу. Римский диктатор чувствовал необходимость успокоить и задобрить своего германского партнёра. На другой день после подписания итало-австро-венгерского пакта, 18 марта 1934 г., Муссолини произнёс речь, в которой его двойственная позиция сказалась с полной наглядностью. Муссолини требовал разоружения «вооружённых наций» и равенства прав Германии на вооружение. В той же речи од заверял, что «исторические задачи» Италии влекут её в Азию и Африку. Но и здесь «Италия, — спешил он оговориться, — имеет в виду не территориальные завоевания, а всего лишь духовную и экономическую экспансию».

Более чем сомнительно, чтобы угодливые заверения Муссолини были всерьёз приняты в Берлине. На Востоке же ближайшим результатом декларации Муссолини было то, что Турция поспешила укрепить свои связи с Балканской и Малой Антантой и приняла семилетний план усиления своей национальной обороны.

Упоминание Муссолини о необходимости для итальянского фашизма завоевания путей в Азию и в Африку вызвало тревогу в Абиссинии, хотя она и была связана с 1928 г. с Италией договором о дружбе, неприменении силы в спорах и об арбитраже.

Борьба СССР за организацию международного сотрудничества для укрепления мира. Победа фашизма в Германии, попытки объединения фашистских сил на юго-востоке Европы, успехи идеи реванша и ревизии договоров крайне обострили международную для укрепления обстановку в Европе.

В этой напряжённой атмосфере советская дипломатия продолжала твёрдо проводить свою линию, разоблачая тех, кто подготовлял войну, поддерживая страны, которые стремились к сохранению мира.

Советская дипломатия предложила всем своим, соседям пакты о ненападении. Она добилась подписания целым рядом государств конвенции об определении агрессора. Она стремилась к укреплению делового сотрудничества с теми странами, с которыми СССР имел уже официальные отношения, и к возобновлению отношений с теми государствами, которые их еще не восстановили.

Весьма важное значение для укрепления дела мира имело установление дипломатических отношений между Советским Союзом и Соединёнными штатами Америки.

Несмотря на отсутствие официального признания, торговые связи между СССР и США развивались успешно. Укрепление делового сотрудничества способствовало устранению тех искусственных преград, которые долго мешали установлению нормальных взаимоотношений между двумя крупнейшими государствами мира.

10 октября 1933 г. новый президент США Рузвельт обратился к председателю ЦИК СССР М. И. Калинину с посланием, в котором предлагал начать переговоры о восстановлении нормальных отношений. В ответной телеграмме от 17 октября т. Калинин сообщил, что правительство Советского Союза охотно принимает предложение президента США. Результатом переговоров было установление 16 ноября 1933 г. нормальных дипломатических отношений между США и СССР.

Напряжённость политической обстановки в Европе, угроза территориальной неприкосновенности и независимости государств Малой Антанты со стороны агрессивной Германии, нерешительная политика и порой прямое попустительство по отношению к Гитлеру со стороны Англии и Франции заставляли и Малую Антанту искать сближения с Советским Союзом. Конференция стран Малой Антанты, состоявшаяся в Загребе 22 — 23 января 1934 г., предложила своим участникам установить нормальные дипломатические отношения с СССР. Вскоре произошёл обмен нотами об установлении дипломатических отношений между СССР и Румынией и между СССР и Чехословакией. Что касается Югославии, то под давлением русских белогвардейцев она ещё воздерживалась от восстановления нормальных дипломатических связей с Советским Союзом.

Укреплялись отношения Советского Союза и с Францией. Подписание правительством Эррио 29 ноября 1932 г. советско-французского договора о ненападении послужило основой для дальнейшего развития дружественного сотрудничества между обеими странами.

Одним из важных этапов на пути франко-советского сближения было временное торговое соглашение между Францией и СССР, подписанное 11 января 1934 г. При его подписании французский министр иностранных дел Поль Бонкур отметил его значение «не только для коммерческих интересов», но также и «для общего политического курса». Начало этому курсу было положено ещё Эдуардом Эррис. Вполне определился он во время дебатов во французском Парламенте 15 февраля 1933 г. по поводу ратификации франко-советского пакта о ненападении.

Горячим сторонником сближения Франции с СССР был новый министр иностранных дел Франции Барту. Его вхождению в правительство предшествовали серьёзные события внутри Франции. Вечером 6 февраля 1934 г. на улицах Парижа произошло выступление французских фашистов, руководимых полковником де ла Роком и поддержанных начальником парижской полиции Кьяппом.

Организованность и единство французских левых партий и рабочих организаций обрекли выступление французских фашистов на полную неудачу. 12 февраля в Париже была назначена всеобщая стачка и проведена грандиозная демонстрация Пролетарской солидарности. Она послужила толчком к развитию широкого демократического движения во всей стране, завершившегося в дальнейшем созданием народного фронта.

Все эти события привели к созданию нового кабинета, явившегося результатом компромисса между правыми партиями и центром.

9 февраля 1934 г. новое правительство возглавил бывший президент Французской республики престарелый Думерг. В его кабинет в качестве министра финансов вошёл Фланден, сочувствовавший фашистам. Единственным последовательным и активным противником фашизма в правительстве оказался новый министр иностранных дел Барту.

Луи Барту был выразителем той национальной французской внешней политики, которая диктовалась, с одной стороны, трезвым учётом промышленной и военной мощи Германии, а с другой — патриотическими интересами Франции. Барту считал, что Франция должна быть самой сильной державой в Европе. По мнению Барту, защита Франции против германской опасности должна была опираться на систему союзов, заключённых с Польшей, Чехословакией, Румынией и Югославией. Старался Барту сохранить и франко-английское сотрудничество. Однако, будучи убеждённым проводником самостоятельной национальной политики, он опасался, как бы Франция в этом сотрудничестве, по выражению Клемансо, не оказалась в роли лошади, а Англия — в роли наездника.

Первые результаты перевооружения Германии. После выхода Германии из Лиги наций работа конференции по разоружению, несмотря на усилия Англии и Франции продолжать ее в прежнем направлении, фактически замерла.

Между тем правительство Гитлера, сорвав конференцию по разоружению, упорно отстаивало свою программу равноправия в вооружениях, сформулированную в меморандуме, переданном Франции 18 декабря 1933 г. Оно требовало увеличения рейхсвера до 300 тысяч человек, с годичным сроком службы; оно настаивало на праве Германии иметь все те виды вооружений, которыми располагали другие страны. В особенности добивалось оно освобождения гражданской авиации от всякого контроля и ограничений; на контроль всех видов военной авиации и другого вооружения немцы соглашались на одинаковых основаниях с другими государствами.

Германия требовала также отмены тех условий Версальского договора, которые запрещали ей держать войска в демилитаризованной Рейнской зоне. Что касается Саарского бассейна, то она добивалась его получения, не ожидая плебисцита 1935 г.

В качестве «гарантий» гитлеровская Германия предлагала десятилетний договор о ненападении с Францией, Польшей я другими своими соседями.

Франция отказалась от заключения подобного договора с Германией. Французское правительство считало, что двусторонний договор о ненападении меньше связал бы Германию, чем её обязательства по Локарнскому соглашению и пакту Келлога. Не соглашалось французское правительство и на пересмотр предварительно принятого английского проекта разоружений, предложенного Макдональдом. Франция настаивала на международном контроле гражданской авиации, а также на распространении контроля на такие полувоенные германские организации, как «Стальной шлем», отряды CG и GA. Вопрос о Сааре она признавала подлежащим решению Лиги наций согласно Версальскому договору.

Британское правительство ответило на меморандум Германии лишь после предварительных переговоров между Саймоном и Муссолини в Риме 29 января 1934 г. Правительство Великобритании выразило согласие по ряду вопросов пойти навстречу германским требованиям. Италия настаивала на полном удовлетворении германских притязаний на довооружение. Одновременно в Италии возобновилась кампания в пользу создания директории четырёх европейских держав и реформирования Лиги наций.

Единый фронт союзников, который французская дипломатия пыталась создать против угрозы германского вооружения, явно оказывался неосуществимым. Зато возрастал напор фашистской дипломатии и усиливалась активность правительства Гитлера в деле перевооружения Германии.

19 февраля 1934 г. германский министр авиации Геринг заявил корреспонденту «Daily Mail», что Германия должна иметь свой «оборонительный воздушный флот» в размере от 30 до 40% общей воздушной силы своих четырёх соседей — Франции, Бельгии, Чехословакии и Польши.

29 марта 1934 г. был опубликован военный бюджет Германии на 1934 — 1935 гг. Это был последний обнародованный немцами бюджет. Он предусматривал увеличение расходов на военно-воздушный флот, запрещённый Версальским договором, с 78 миллионов марок до 210 миллионов марок; расходы на рейхсвер возрастали с 344,9 миллиона марок до 574,5 миллиона.

Британское правительство в дипломатическом порядке обратило внимание германского правительства на допускаемое им нарушение Версальского договора. Ответ немцев носил явно издевательский характер. Он гласил, что Версальский договор ограничивает германское вооружение, а не германские расходы на вооружение.

Англия была встревожена. Лорд хранитель печати Иден получил задание выяснить во французской, германской и итальянской столицах возможность сохранения Лиги наций и возобновления работы конференции по разоружению. 16 февраля 1934 г. он направился в Париж. Барту потребовал решительных мер и применения санкций в отношении Германии. Из Парижа Идеи направился в Берлин. Гитлер занимал непримиримую позицию. Он категорически отказался вернуться в Лигу наций до подписания соглашения, приемлемого для фашистской Германии.

Характерным показателем разброда в лагере противников войны явилась позиция, занятая Бельгией. 6 марта 1934 г. в бельгийском Сенате выступил бельгийский премьер-министр граф де Броквиль. «Для предупреждения перевооружения Германии, — заявил он, — нет иных способов, кроме немедленного объявления войны. Я отказываюсь ввергнуть мою страну в такую авантюру». Это был прямой отказ Бельгии от союза с Францией.

Выступление бельгийского премьер-министра вызвало в Париже переполох.

Деятельность Барту. 17 апреля 1934 г. французское правительство направило Великобритании ноту, в которой заявило о необходимости вновь поставить вопрос о безопасности Франции, которую оно не отделяет от безопасности других европейских держав. «Фактически, — гласила нота, — германское правительство, не ожидая результатов переговоров, пожелало поставить нас перед своим решением продолжать перевооружение во всех видах и в том объёме, который оно определяет по собственному усмотрению, пренебрегая постановлениями Версальского договора».

Выступая 9 мая в комиссии по иностранным делам Палаты депутатов, Барту заявил, что Франция не может ни при каких обстоятельствах санкционировать перевооружение Германии.

Вот что рассказывает о своей беседе с Барту в эти дни журналист Андрэ Симон:

«Я пошёл к нему потому, что по всему Парижу носились слухи, будто Германия потребовала для себя права создания регулярной армии в 300 тысяч человек. Утверждали, что кабинет Думерга под давлением Великобритании готов согласиться на это... Руководители национал-социалистских организаций бывших фронтовиков толкались по Парижу, уверяя всех и каждого, что Гитлер собирается выкинуть все оскорбительные для Франции места из книги „Моя борьба" и что новое, очищенное издание уже готовится к печати.

Барту утверждал, что он единственный французский министр, прочитавший в оригинале книгу Гитлера „Моя борьба”. Он убеждён, что Гитлер не отказался ни от одной запятой в этой книге.

Французский министр иностранных дел изложил своё мнение по вопросу о соглашении с Германией. „Если мы сделаем этот роковой шаг, — воскликнул он, — нам предъявят в скором времени новые, более обширные требования. В один прекрасный день мы должны будем, наконец, остановиться. Лучше сделать это сейчас, пока козыри ещё в наших руках”».

Барту считал необходимым немедленно приняться за реорганизацию и укрепление системы внешних договоров Франции, идеей Барту было расширить Локарнский пакт, дополнив его «восточным Локарно», которое охватывало бы Германию, Советский Союз, Польшу, Чехословакию и прибалтийские государства.

Участники Восточного регионального пакта должны были, но идее Барту, оказывать друг другу всякую помощь, в том числе и военную, в случае нападения какого-либо агрессора на одного из них. Обязательства взаимной помощи и гарантии границ европейских государств должны были дать и те государства, которые не принадлежали к восточноевропейским странам. — Англия, Франция, Италия и Бельгия. Таким образом Барту стремился создать единый союз европейских стран против агрессоров.

Стремясь заручиться поддержкой Англии, Барту посетил Лондон. «Однако в Лондоне нас ожидал холодный душ, — рассказывает о приёме Барту в Лондоне Жепевьева Табуи. — Французский посол в Лондоне поспешил предупредить Барту о том, что последний не в фаворе у англичан».

Впрочем, по мере того как Барту выяснял подробности своего плана, отношение к нему менялось. Один из наиболее активных противников Восточного пакта, Ванситтарт, усмотрел даже в проекте Барту серьёзную «дипломатическую победу над русскими». «Но ведь это же замечательно!— восклицал Ванситтарт. — Это просто кажется невозможным. Что за победа коллективной безопасности! И какая дипломатическая победа над русскими! Вот где оправдание Локарно!»

Британское министерство иностранных дел послало своим послам в Берлине и в Варшаве директиву следующего содержания: «Великобритания полностью одобряет новый пакт, и её Дипломатам даны инструкции уведомить об этом соответственно но месту своего поста».

Окрылённый Барту решил лично объехать столицы Польши, Румынии, Югославия и Чехословакии, чтобы договориться о новом пакте с правительствами этих стран. Особенно беспокоила Барту позиция Польши. Поэтому 21 апреля 1934 г. он и выехал прежде всего в Варшаву. Сопровождавшая Барту в его поездке Табуи рассказывает, что Барту решил принять приглашение маршала Пилсудского в ответ на имевший место год тому назад визит полковника Бека, чтобы выяснить, «как Варшава примет решение вступить в союз со своим злейшим врагом — Россией».

«Дела между Польшей и Францией обстояли не слишком хорошо, — пишет Ж. Табуи. — Полковник Бек ратовал за польско-германскую дружбу на всём протяжении времени со дня подписания 26 января германо-польского договора,

— Я боюсь, что господа в Варшаве любят немцев больше, чем русских, — сказал мне Барту почти сразу же, как только наш поезд вышел с Северного вокзала. — Я буду резок с маршалом Пилсудским по вопросу о Восточном Локарно. Всё-таки я обеспокоен их отношением к нему. Что вы думаете, мадам Табуи?

— Я также обеспокоена, господин министр, — сказала я».

Журналистка рассказала Барту о настроениях польской дипломатии, рассчитывавшей на дружбу с Германией после подписания германо-польского пакта. «Отныне Польша не нуждается во Франции, — сказал в Берлине в беседе с Табуи граф Липский. — Она также сожалеет о том, что в своё время согласилась принять французскую помощь, ввиду цены, которую будет вынуждена платить за неё».

Липский заявил, что о «Восточном Локарно сейчас не может быть и речи». «Это было бы признанием слабости по отношению к Москве, — сказал он. — Германская экспансия пойдёт в другом направлении, и мы в безопасности. Теперь, когда мы уверены в планах Германии, судьбы Австрии и Богемии не касаются Польши».

По поводу этих надежд Польши спастись от гитлеровской агрессии, направив её на СССР, французская журналистка заметила Липскому: «Как мало вы знаете Германию!».

Выслушав рассказ Табуи, Барту тревожно покачал головой. Тревога его не была лишена оснований. Встреча Барту с м.аршалом Пилсудским 21 апреля положительных результатов не дала. Пилсудский был расположен поддерживать добрые отношения с Гитлером в соответствии с недавно подписанным договором. Расставаясь с Пилсудским, Барту был явно встревожен. «Я не мог его переубедить», — с огорчением говорил он.

26 апреля 1934 г. Барту прибыл в Прагу. Здесь вместе с министром иностранных дел Бенешем и с престарелым президентом Чехословакии Массариком он обсудил международные проблемы, в которых были заинтересованы обе страны. По вопрос, о разоружении стороны сошлись на признании невозможное поддерживать политику, которая под прикрытием равноправия привела бы к усилению вооружения Германии.

Переговоры о восточно-европейском пакте. 29 мая 1934 г. на открытии новой сессии генеральной комиссии конференции по разоружению состоялась встреча Барту с главой советской делегации Литвиновым. При этом был подвергнут обсуждению вопрос о заключении восточноевропейского пакта взаимной помощи. Такой пакт должен был объединить СССР, Германию, Польшу, прибалтийские страны и Чехословакию.

Все перечисленные государства должны были в случае войны оказывать друг другу военную помощь. Французское правительство принимало на себя обязательство гарантировать этот пакт. Со своей стороны правительство СССР обязывалось взять на себя гарантии выполнения Локарнского пакта, из которого должны быть устранены всякие антисоветские тенденции.

Советское правительство охоте о приняло предложение Барту. Ещё до этого, 28 марта 1934 г., оно предложило Германии в целях укрепления мира в восточной части Европы, а также для улучшения взаимоотношений между Германией и СССР подписать протокол, которым оба правительства обязались бы воздерживаться от каких бы то ни было действий, могущих нанести прямой или косвенный ущерб независимости или неприкосновенности пограничных с ними прибалтийских Стран.

Фашистское правительство Германии отклонило советское предложение. Отказалось оно и от присоединения к общему Восточному пакту. В объяснении оно хладнокровно заявило, что, «поскольку германское правительство не преследует никаких агрессивных целей, оно и не нуждается в оборонительных пактах».

Польский министр иностранных дел Бек на предложение присоединиться к Восточному пакту дал уклончивый ответ, явно внушённый из Берлина. Он заявил, что Польша согласится участвовать в Восточном пакте лишь в том случае, если в нём примет участие Германия. Кроме того, Польша отказывается принять на себя какие бы то ни было обязательства в отношении Литвы. Наконец, она не может гарантировать и границ Чехословакии до тех пор, пока Венгрия не будет участником общего пакта.

Поездка Барту по столицам Восточной Европы успехом не увенчалась. Английская дипломатия, одобрив идею Восточного пакта, соблюдала осторожность в отношении планов Барту. Выступая в Палате общин 13 июля 1934 г., Джон Саймон заявил, что английское правительство не будет участвовать ни в какой попытке «окружения» Германии. Он спешил заверить германское правительство, что впредь всякое соглашение европейских стран будет исходить из формулы, принятой в решении пяти держав от 11 декабря 1932 г. о равноправии Германин в пределах системы безопасности для всех народов.

Между тем конференция по разоружению уже находилась в агонии. Предложение советской делегации превратить конференцию в постоянный орган, который мог бы заботиться об охране всеобщего мира и обеспечении безопасности всех государств, было отклонено. Английская делегация заняла враждебную позицию по отношению к советскому проекту. Саймон открыто принимал под свою защиту немецких нарушителей Версальского договора. Английская дипломатия не только не хотела ссориться с Германией, но и явно заигрывала с ней, рассчитывая использовать эту опасную силу для острастки Франции и для «обуздания большевиков». Саймон прямо ставил делегатов конференции перед альтернативой: либо согласие на вооружение Германии, либо конец конференции.

Барту резко выступал против английской позиции. Он обвинял Англию в том, что в интересах Германии она отказывается от системы коллективной безопасности.

Капитулянтской позиции англичан Барту противопоставлял последовательность советских делегатов, которые упорно и неуклонно отстаивали идею коллективной безопасности.

Резолюция, принятая генеральной комиссией 8 июня 1934 г., предлагала приложить все усилия к скорейшему возвращению Германии на конференцию по разоружению. Для изучения опыта и результатов заключённых ранее пактов о ненападении и безопасности постановлено было создать специальный комитет по выработке общего пакта о безопасности.

Убийство Дольфуса. Между тем политическая обстановка в Австрии становилась всё более и более напряжённой. Подготовляя захват Австрии, гитлеровская агентура в этой стране с начала 1934 г. всё шире стала применять методы запугивания и провокаций. Сам Дольфус не раз получал угрожающие предупреждения гитлеровских агентов в Австрии. Во внешней политике Дольфус ориентировался на итальянский фашизм, надеясь с помощью Муссолини сохранить Австрию от захвата её Германией. Однако правительство Дольфуса не имело прочной основы. Жестокая расправа, учинённая им в феврале 1934 г. над австрийскими рабочими, единственными последовательными противниками фашизма, лишила Дольфуса надёжнейшей внутренней опоры в борьбе за независимость Австрии. Этим не преминули воспользоваться гитлеровцы. В Австрии была создана группа «национал-социалистов», которая повела усиленную подготовку к захвату власти в Австрии.

Обеспокоенный успехами дипломатии Барту, сторонника коллективной безопасности в Европе, Гитлер усилил нажим на Италию.

С этой целью Гитлер решил встретиться с Муссолини. Свидание состоялось в Венеции 14 — 15 июня 1934 г. В официальном сообщении было отмечено, что все итало-германские проблемы были обсуждены в Венеции «в духе сердечного сотрудничества». Неофициально добавлялось, что Муссолини убедил Гитлера в необходимости теснейшего итало-германского контакта для скорейшего восстановления «нормального» положения в Австрии.

После встречи Гитлера с Муссолини в Венеции террористическая деятельность австрийских гитлеровцев ещё более усилилась и велась уже почти открыто. Доставка взрывчатых веществ из Германии в Австрию приняла такие размеры, что австрийское правительство 12 июля издало декрет, грозивший смертной казнью за хранение этих материалов. 20 июля 1934 г. был назначен суд в Вене над семью нацистскими террористами, подпавшими под действие этого закона. Накануне суда мюнхенское радио в передаче на Австрию предупреждало, что за судьбу этих семи нацистов ответят головами Дольфус и его правительство. 23 июля то же радио сообщало, что «день суда над Дольфусом» приближается.

Встревоженный усилившимися угрозами Дольфус отправил семью в Риччионе к Муссолини, куда сам должен был прибыть в ближайшие дни. После кровавой ночи «длинных ножей» 30 июня 1934 г., когда Гитлер расправился в Германии со своими противниками, Дольфус не чувствовал себя в безопасности в Австрии и надеялся лишь на помощь и вмешательство своего «личного друга». Но уехать Дольфус не успел.

25 июля 1934 г. отряд нацистов ворвался в здание австрийской радиовещательной станции и под угрозой расстрела заставил диктора объявить об отставке правительства Дольфуса и об образовании фашистского правительства Ринтелена. В то же время другая банда нацистов ворвалась в кабинет Дольфуса и нанесла канцлеру смертельные ранения.

Однако попытка захвата власти австрийскими гитлеровцами была в течение двух-трёх дней повсеместно ликвидирована. Муссолини, выражая негодование по адресу убийц Дольфуса, заявил, что Италия будет «ещё энергичнее» защищать независимость Австрии. Вечером 25 июля он отдал приказ об отправке четырёх дивизий на Бреннер и на границу Каринтии. Послы Англии и Франции одновременно выступили в Берлине с энергичными представлениями, напоминая правительству Гитлера о международных гарантиях независимости Австрии. Гитлер вынужден был бить отбой. От своего имени и от имени Гинденбурга он послал в Вену телеграмму с выражением соболезнования по поводу убийства Дольфуса. Германский посол Рит был отозван из Вены. В Вену был назначен чрезвычайным послом фон Папен. В письме, адресованном ему, Гитлер поручал «ввести отношения с германо-австрийским государством в нормальные и дружественные рамки». Папен освобождался от обязанностей члена германского правительства и направлялся в Вену в качестве личного эмиссара Гитлера, которому он непосредственно и подчинялся. Назначение Папена состоялось без предварительного согласования с австрийским правительством. 15 августа 1934 г. Папен явился в Вену, вручил свои верительные грамоты президенту Микласу и тотчас же отбыл «в отпуск» в Берлин, чтобы выждать, пока рассеется тяжёлое впечатление после убийства Дольфуса.

На заседании Лиги наций 12 сентября 1934 г. новый австрийский канцлер Шушниг заявил о твёрдой решимости Австрии защищать свою свободу. С другой стороны, Барту добился подписания 27 сентября 1934 г. англо-франко-итальянской декларации о необходимости сохранения независимости и целостности Австрии. Дальше этих словесных манифестаций дело не пошло. Фашистской Германии в Центральной и Западной Европе никто не осмеливался противопоставить действительные преграды. Взоры сторонников коллективной безопасности, естественно, обращались при этих условиях к Советскому Союзу.

Вступление СССР в Лигу наций. 15 сентября 1934 г. по инициативе французской дипломатии правительства 30 государств — членов Лиги наций — обратились к советскому правительству с телеграммой, в которой указывалось, что «задача поддержания и организации мира, являющаяся основной целью Лиги наций, требует сотрудничества всех государств. Ввиду этого нижеподписавшиеся приглашают Союз ССР вступить в Лигу наций и принести своё ценное сотрудничество».

Советское правительство приняло обращённое к нему приглашение 30 государств. Сообщая об этом председателю 15-й Ассамблеи, Наркоминдел писал в своём ответе на приглашение:

«Советское правительство, которое поставило главной задачей своей внешней политики организацию и укрепление мира, никогда не оставалось глухим к предложениям международного сотрудничества в интересах мира. Оно расценивает приглашение как действительное желание мира со стороны Лиги наций и признание необходимости сотрудничества с Союзом ССР>>-

18 сентября 1934 г. общее собрание Лиги постановило принять СССР в Лигу и включить его представителя в Совет Лиги в качестве постоянного члена. Только три государства — Голландия, Португалия и Швейцария — голосовали против этого решения.

Оценивая международно-политическое значение вступления СССР в Лигу наций, т. Молотов в отчётном докладе о работе правительства VII съезду Советов СССР 28 января 1035 г. дал объяснение этому событию в свете борьбы за укрепление всеобщего мира и за коллективную безопасность. «Советский Союз, — заявил глава правительства СССР, — не мог не признать целесообразным сотрудничество с Лигой наций в этом деле, хотя нам и не свойственна переоценка роли подобных организаций. Нечего уже говорить о том, что приглашение СССР « Лигу наций 30 государствами отнюдь не умаляет международного авторитета Советского Союза, а говорит об обратном. Мы записываем этот факт в свой актив».

Вступая в Лигу наций, советское правительство предупредило, что не принимает на себя ответственности за её предшествующие решения и за договоры, заключённые без участия СССР. Всё же французская дипломатия рассчитывала, что вхождение Советского Союза в Лигу нации откроет путь деятельному дипломатическому сотрудничеству обеих стран. Однако враги мира решили помешать осуществлению этих планов.

Убийство Барту. Злодейские планы Гитлера, включавшего террористические акты в систему своей дипломатии, были с полной очевидностью раскрыты в отношении Барту значительно позже. Но ещё при жизни Барту было достаточно сигналов, свидетельствовавших, что он намечен как очередная жертва гитлеровских убийц.

В своих воспоминаниях французская журналистка Женевьева Табуи приводит любопытную беседу с германским послом в Париже Кестнером, который не принадлежал к национал-социалистам и не одобрял методов гитлеровской «дипломатии».

Эта беседа происходила в тот вечер, когда Табуи узнала, что румынский премьер-министр, защитник идеи коллективной безопасности, Дука убит своими политическими противниками. Взволнованная Табуи приехала к Кестнеру прямо из редакции. Во время обмена впечатлениями по поводу убийства Дука Кестнер сказал, намекая на причастность к убийству фашистской агентуры:

«— Если бы вы только знали, о чём они говорят в Германии. Ещё несколько таких убийств, как это, и Германия будет в состоянии разрешить свои проблемы и достичь своей цели, не прибегая к войне в Европе.

— Действительно, мне кажется, господин посол, что убийство — не новшество в жизни Веймарской республики.

— Да. Но результатов того, о чём я говорю, ожидают от убийств в других странах Европы, а не в нашей собственной. Они утверждают, что Германия обойдётся без войны с помощью шести рассчитанных политических убийств.

— Шесть убийств! — воскликнула я. — Вы шутите!

— Прежде всего есть Дольфус. По мнению Берлина, он единственный австриец, находящийся в серьёзной оппозиции к аншлюссу. Берлин, верящий, что количество сторонников аншлюсса растёт, надеется на своих соотечественников, чтобы убрать Дольфуса. После него идёт король Югославии. Берлин верит, что когда его уберут с дороги, перспективы альянса между Югославией и Францией будут сведены на нет. Затем они хотят разделаться с Румынией и особенно с Титулеску, который пользуется расположением Парижа и Лондона. Здесь я прервала его.

— Думаете ли вы, что они имеют какое-либо отношение к убийству Дука? — спросила я прямо.

Фон Кестнер, не поморщившись, ответил:

— Возможно. Я действительно этого не знаю.

— Затем, — продолжал он, — они хотят ликвидировать Бенеша. Они надеются, что, как только это будет сделано, германские меньшинства в Чехословакии сами побегут в объятия Веймарской республики.

— Так! — заметила я. — Но это только четыре?

— Да, — сказал он, — другие два? Имеется ещё бельгийский король Альберт — традиционный враг в глазах большинства немцев. На Вильгелъмштрассе думают, что, пока Альберт жив. Бельгия никогда не войдёт в германскую систему.

Когда фон Кестнер замолчал, я сказала:

— Ясно, что должны быть и такие французские деятели, которых Вильгельмштрассе желало бы видеть устранёнными с дороги?

Фон Кестнер, откинувшись в своем кресле, разразился искренним смехом:

— Да, есть несколько, и среди них особенно Эррио. Они хотели бы, чтобы и с ним что-нибудь случилось, потому что это человек, которого они в настоящий момент боятся больше всего, несмотря на то, что он дал им „равенство в правах”...».

«Будущее не замедлило самым зловещим образом подтвердить это мрачное интервью, — добавляет в своей книге Женевьева Табуи. — Было убийство Дольфуса, было убийство Александра Югославского. И было убийство бедного Барту, который стал министром иностранных дел, когда Эррио отказался принять этот пост из-за вопроса об американском долге».

Убийство Дольфуса тяжело поразило Барту. Когда 26 июня из Вены пришла телеграмма с сообщением об убийстве канцлера, си вспомнил, что Дольфус прибыл на венский вокзал, чтобы лично приветствовать французского министра, когда он возвращался из поездки по восточноевропейским столицам. Дольфус был доволен успехами дипломатической миссии Барту и говорил, что они упрочат положение в Европе.

«Мы все ответственны за Австрию», — говорил Барту 26 июня. Он добавил, что теперь у него мало надежд на сохранение мира.

Фашистские гангстеры несколько раз покушались на жизнь Барту. Но покушения были неудачны вплоть до рокового воскресенья 9 октября 1934 г., когда он и Александр, король югославский, были умерщвлены в Марселе.

На свидание с югославским королём Барту возлагал большие надежды.

— Теперь я действительно сделаю что-нибудь для моей страны, — говорил он в беседе с Табуи и предложил ей поехать с ним в Марсель встречать Александра.

«Когда я ответила, что предпочту ожидать его в Париже, он улыбнулся:

— А, так вы боитесь, что будет покушение?

— Нет, — ответила я, смеясь. — Это не причина. Но что заставляет вас думать, что покушение будет?

— Кажется, — ответил он рассеянно, — что они раскрыли в Марселе заговор каких-то анархистов с целью покушения».

Об этом заговоре сообщалось в ранних воскресных изданиях газет «Paris Midi» и «Paris Soir», — их более поздние издания сообщали уже об убийстве Александра и Барту. Весть о злодейском убийстве мгновенно облетела весь мир. Заговорили о новом Сараеве...

В Берлине, Риме и особенно в Будапеште царило подозрительное оживление. Итальянские радиостанции сразу же закричали о распаде Югославии, возвещая её предстоящий делёж. Протест югославского посланника был встречен издевательски грубо в итальянском Министерстве иностранных дел. Однако через день радиостанции были призваны к порядку. Югославский посланник снова был принят в итальянском Министерстве иностранных дел. На этот раз приём был уже предупредителен и любезен.

В Белград на похороны короля прибыл из Берлина Геринг. Одновременно из Будапешта поехал Гембеш. По пути он остановился в Вене для консультации с фон Папеном.

Эта дипломатическая суета фашистских правительств на юго-востоке Европы была не случайна. Следы марсельского убийства вели в Берлин, Рим и Будапешт. Убийцы оказались членами хорватской террористической организации усташей, Руководимой бывшими офицерами австрийской армии. Во главе е стоял капитан австрийской службы Анте Павелич.

Уже вскоре после прихода Гитлера к власти между национал-социалистами и хорватскими головорезами установились теснейшие связи. Павелич со своим аппаратом поселился в Берлине. Здесь же выходили три газеты хорватских террористов. Денежные средства обильно текли из гитлеровской кассы. Газеты усташей вели бешеную кампанию против Югославии яростно нападали на Барту и превозносили Гитлера. Усташи требовали не только полной независимости Хорватии, но и отделения от Югославии Словении, Далмации и Боснии. Это означало бы полное разрушение югославского государства — опоры Франции на Балканах, опаснейшего соседа фашистской Италии, влиятельного члена Малой Антанты, ненавистной Берлину, Риму и Будапешту.

Приезд Барту на Балканы и его переговоры о создании широкой сети соглашений с целью коллективной взаимопомощи против германской агрессии побудили хорватских террористов, по прямому заданию Гитлера, организовать убийство ненавистного фашистам французского дипломата.

Несмотря на то, что соучастие нацистов в марсельском преступлении было очевидно, реакционные круги во Франции приняли все меры, чтобы затушить дело об убийстве Барту и Александра. С этой целью расследование убийства было поручено правительством Думерга сенатору Андрэ Лемери, активному члену фашистской организации «Боевые кресты». Оно тянулось два года и, естественно, не дало никаких результатов.

Таким образом, вследствие агрессивной политики гитлеровской Германии и попустительства правительств буржуазно-демократических стран возник второй очаг войны. Этот очаг был расположен в центре Европы, и его наличие свидетельствовало о назревании войны общеевропейской,

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

ВОЗНИКНОВЕНИЕ ТРЕТЬЕГО ОЧАГА ВОЙНЫ И ДАЛЬНЕЙШЕЕ НАСТУПЛЕНИЕ ПОДЖИГАТЕЛЕЙ ВОЙНЫ (1935-1936 гг.)

Финал марсельского дела. Убийство Барту развязывало руки фашистским поджигателям войны и их пособникам. Одним из таких пособников стал новый французский министр иностранных дел Пьер Лаваль.

Лаваль во многом представлял прямую противоположность своему предшественнику. Луи Барту являлся одним из образованнейших людей Франции. Член Французской академии, блестящий оратор и публицист, автор широко известных работ о Мирабо и Ламартине, Гюго, Вагнере и Бодлере, страстный любитель книги, Барту привлекал симпатии людей своей высокой культурой. Четырнадцать раз он был министром. Накануне первой мировой войны, в 1913 г., он стоял во глава правительства. На посту премьера, невзирая на недовольство средней и мелкой буржуазии и.особенно зажиточного крестьянства, этот гуманист и эстет твёрдой рукой провёл закон о трёхлетней военной службе, сыгравший важную роль в деле подготовки Франции к вооружённой борьбе с империалистической Германией.

Барту ненавидел Германию как подлинный французский патриот. Сын лавочника из Олорен-Сеят-Мари, затем провинциальный адвокат, далее депутат, министр в составе ряда кабинетов, наконец, глава правительства, Жан-Луи Барту оставался неизменно верен заветам великодержавной французской политики. Франция — оплот буржуазного порядка в Европе; сильнейшее государство континента, призванное вместе с союзниками охранять Версальский мир; могущественная Держава, уже отплатившая милитаристической Германии за позор франко-прусской войны, буржуазно-демократическая республика, выросшая в мировую колониальную империю, — таковы были основы внешнеполитической программы Луи Карту. Нужно отдать должное этому государственному деятелю. Широкий исторический кругозор, верное чувство действительности, ясное сознание национальных интересов Франции помогали ему разбираться в международной обстановке и находить в ней правильный путь. На конференции в Генуе в 1922 г. Луи Барту выступал ещё против Советской России как убеждённый враг социализма, как противник разоружения, как сторонник дальнейшего прямого нажима на побеждённую Германию. Но проходит несколько лет. Действительность убедила того же Барту, что Советский Союз представляет силу мирового значения и что только в сотрудничестве с ним может быть обеспечена международная безопасность в Европе. И вот в Женеве, перед вступлением Советского Союза в Лигу наций, Барту в замечательной речи доказывает необходимость такого сотрудничества со страной социализма. Разумеется, сам он не отрекается от своей принадлежности к классу буржуазии. Барту был лишь выразителем интересов наиболее передовой части этого класса, которая в лице Советского Союза видела надёжнейший оплот борьбы против войны, грозившей буржуазной Франции не только возможностью поражения, но и глубочайшими социальными потрясениями. И вот со всей решительностью Луи Барту вступает на путь борьбы с поджигателями войны; он развивает необычайную для своего возраста энергию, ратуя за организацию союза сторонников мира против агрессора. Фашисты знали, кого они убивали в Марселе. В лице Барту они устраняли своего опаснейшего противника, пламенного французского патриота, одного из лучших представителей дипломатии большого стиля, каких знала буржуазная Франция.

Пьер Лаваль. Сын трактирщика из Оверни, бедствующий гимназист, впоследствии неимущий студент Парижского университета, мелкий адвокат, довольствующийся гонораром в 25 франков за любое дело, далее мэр парижского предместья Обервилль, с 1914 г. — депутат палаты, один из самых левых членов социалистической партии — таковы начальные этапы личной и общественной биографии Пьера Лаваля. Совершенно иной представляется его дальнейшая карьера. В 1930 г. Лаваль — уже богач, наживший аферами миллионы, хозяин нескольких провинциальных газет, собственник доходнейшего поместья «Ла Корбьер» в Нормандии, обладатель увесистого пакета акций минеральных вод Виши, обитатель аристократической виллы «Саид» в одном из наиболее изысканных районов Парижа. Лаваль уже ушёл из социалистической партии. В парламентских кулуарах ему приятельски пожимают руку правые депутаты. С ним ведёт интимные застольные беседы Андрэ Тардье, начавший свою политическую карьеру с попыток продаться немцам, ради власти готовый предать любого из своих друзей и покровителей, как он и сделал со своим «патроном» Клемансо, и до конца дней своих мечтавший о то» «решающем часе», который сделает его, Тардье, диктатором Франции. Лаваль шепчется и с продажным агентом Германии де Бриноном; он приближает к себе грязного провокатора Дорно, которого ценит за горластую демагогию, звериную ненависть к коммунистам и умение сколачивать банды фашистских погромщиков. Сочувственно присматривается он и к полковнику де ла Року, бывшему контрразведчику, а затем вожаку «Боевых крестов» — военизированной контрреволюционной организации, французского издания германского «Стального шлема».

Лаваль нашёл себя; он обрёл и свою стихию. Выходец из среды мелкой буржуазии, стяжатель, спекулянт и честолюбец, он отдаёт себя на службу тем, в ком видит истинных хозяев Франции: за Лавалем стоит монополистический капитал, отбрасывающий такие демократические предрассудки, как парламентские методы управления страной, подбирающий себе на службу пролаз, авантюристов, людей без чести и совести, мечтающий укротить рабочий класс при помощи террористической диктатуры, видящий в фашистской Германии и Италии не врагов французского народа, а сродную себе классовую силу.

Пока Лаваль ещё не проявил с полной очевидностью своей вражды к «левым» и тяготения к фашизму, наружность его служила благодарным предметом для карикатуристов Гитлера. Впоследствии, когда Лаваль стал лакеем Гитлера, эти издевательства над «типом французского негроида» разом прекратились: по приказу Геббельса, внешность предателя Франции неожиданно приобрела в немецко-фашистских иллюстрациях черты почти «арийской правильности». Но и сами соотечественники Лаваля далеко не всегда беззлобно подсмеивались над его наружностью. Приземистая фигура овернца, его оливковое лицо, толстые губы, щербатый рот, густая и неопрятная шевелюра являлись предметом весьма нелестных острот. Одни называли Лаваля продавцом фиг, другие — цыганом и лошадиным барышником, третьи по поводу общеизвестного пристрастия Лаваля к белому галстуку саркастически замечали, что этот галстук — единственное светлое пятно на тёмной фигуре министра. Смеялись и над анекдотическим невежеством Лаваля, в особенности в области истории и географии. Вспоминали, между прочим, как в ответственнейшем разговоре с руководителями внешней политики одной из великих держав этот министр иностранных дел Франции с бесподобным апломбом относил Персию к прибрежным черноморским странам. Вскоре после этого конфузного случая на стене роскошного министерского кабинета, на Кэ Д'Орсэ, услужливой рукой одного из ближайших сотрудников Лаваля была повешена новенькая географическая карта.

Став министром иностранных дел Франции, Пьер Лаваль прежде всего постарался мирно покончить с делом о марсельском убийстве. Рассмотрение этого вопроса состоялось в Совете Лиги наций 7—10 декабря 1934 г. в связи с заявлением Югославии о соучастии венгерского правительства в марсельском преступлении. Лаваль произнес в Совете самую двусмысленную речь. Он начал с патетического заявления, что «в этот серьёзный час Франция стоит плечом к плечу с Югославией»; закончил же он своё выступление угодливым пожеланием, чтобы Венгрия сама нашла у себя виновных и положила конец их деятельности. В таком же духе, в результате закулисных переговоров и под нажимом французской дипломатии, была составлена и принята резолюция Совета Лиги наций по делу о марсельском злодеянии.

Лаваль торжествовал. Он знал, что им довольны и в Берлине, и в Будапеште, и в Риме. Действительно, вскоре Лаваль получил любезное приглашение Муссолини посетить Рим для переговоров.

Римский сговор (7 января 1935 г.). Лаваль выехал из Парижа в Рим как «вестник мира». Он был весьма приветливо принят Муссолини, с которым имел четыре долгих совещания, из них три в присутствии советников и одно в секретнейшем tete-a-tete. После первых двух совещаний было опубликовано достигнутое соглашение по австрийскому вопросу. После третьего, секретного, собеседования Лаваль объявил, что соглашение достигнуто по всем пунктам.

Общая декларация в результате римского совещания 7 января 1935 г. была опубликована 11 января. В ней сообщалось, что оба правительства намерены «развивать традиционную дружбу, соединяющую обе нации, и сотрудничать в духе взаимного доверия в деле сохранения общего мира».

Только позднее, 15 апреля 1935 г., было опубликовано соглашение Лаваля с Муссолини об исправлении франко-итальянской границы в Африке. Сам Муссолини, говоря об этих приобретениях Италии, карикатурно преуменьшал их значение: «Я получил недавно от французов 110 тысяч квадратных миль Сахарской пустыни... — иронизировал он. — Знаете, сколько жителей имеется на этой бесплодной территории? 62... Их пришлось искать, как иголку в стоге сена. Они нашлись в конце концов в затерянной в песках долине, где, однако, не оказалось достаточного количества воды для её обработки».

Муссолини напрасно прикидывался простаком. Ценность полученных им территориальных приобретений заключалась в 22 километрах береговой линии против Баб-эль-Мандебского пролива. С точки зрения завоевательных планов Муссолини в Африке этот береговой участок имел весьма существенное стратегическое значение. Недаром взволновались англичане, обеспокоенные за Красное море и за свой Аден. Возмущены были и французские военные круги, прекрасно понимавшие неудобство беспокойного итальянского соседства для французской колонии Сомали.

Вдобавок Италии передавался остров Думейра и предоставлялись 20% акций железной дороги, соединяющей французский порт Джибути со столицей Абиссинии Аддис-Абебой.

Со своей стороны Муссолини частично удовлетворил претензии французского правительства относительно подданства итальянских поселенцев в Тунисе. Стороны договорились о том, что итальянскую национальность сохранят дети итальянских родителей в Тунисе, которые родятся до 1945 г. После 1965 г. итальянцы-поселенцы Туниса лишатся права принимать итальянское гражданство.

Соглашение 7 января предусматривало заключение Дунайского пакта. Признавая независимость Австрии необходимым условием сохранения мира в Европе, Лаваль и Муссолини, намечали открыть переговоры о гарантиях неприкосновенности австрийских границ. В этом соглашении в первую очередь должны были принять участие Италия, Франция, Польша, Румыния, а за ними и другие государства.

22 марта 1935 г. все соглашения, подписанные Лавалем и Муссолини в Риме, были ратифицированы французской Палатой депутатов.

Докладывая французской Палате, а затем и Сенату о римских соглашениях, Лаваль заверял, что он достиг в Риме всего, о чём мог только мечтать Барту: ослаблена связь между Гитлером и Муссолини; Италия склоняется на сторону Франции; обеспечена независимость Австрии; укреплены основы европейского мира.

Но Лаваль благоразумно умалчивал, о чём с глазу на глаз он дополнительно договорился с Муссолини. Впоследствии стало уже точно известно, что во время приёма во французском посольстве в Риме, в палаццо Фарнезе, два ренегата социалистических партий, удалившись в уединённый покой, решили между собой судьбу абиссинского народа. Муссолини открыл Лавалго свой план захвата Абиссинии (Эфиопии). Лаваль не возражал. Больше того, он вполне определённо дал понять Муссолини, что французское правительство не будет препятствовать осуществлению его замысла. Руки Муссолини были развязаны. Нападение на мирное африканское государство становилось для него теперь лишь вопросом времени. Был доволен собой и Лаваль. Кстати, ему дана была аудиенция у римского папы. Глава католической церкви отечески ласково принял раскаявшегося социалиста и бывшего безбожника. Папа не мог не знать, что Лаваль прибыл в Рим с оливковой ветвью мира. В груди святейшего отца билось итальянское сердце: ему приятно было убедиться, что Франция идёт навстречу великодержавным стремлениям Италии и что она не препятствует осуществлению мечтаний Рима о господстве над миром. Вместе с папским благословением Лаваль возведён был в звание графа римской курии. Легко представить себе, как льстил этот новый титул тщеславию вульгарного честолюбца из Оверни.

Позднее в откровенных беседах Лавалю ставился вопрос, зачем он поощрял Муссолини к нападению на Абиссинию. Ухмыляясь и подмигивая, «торговец фигами» выбалтывал по этому поводу свои дипломатические расчёты. Италия, видите ли, перенаселена. Её собственные ресурсы ничтожны. Она стремится выйти из своих границ, чтобы получить новые территории, рынки, запасы сырья. Было бы бедой для всей Европы, если бы итальянская экспансия прорвалась на Балканы, в дунайские области или на Ближний Восток. Это неизбежно повело бы к общеевропейской войне. Не лучше ли поэтому отвести в сторону, «канализировать» эту беспокойную итальянскую стихию? Пусть она направится в африканские пустыни. Там она разольётся и, быть может, успокоится. Тогда и Франция со своими друзьями и союзниками в Европе будет ограждена от итальянского напора.

Не успел Лаваль покинуть Рим, как фашистский «большой совет» объявил, что на случай возможных событий правительством принимаются необходимые военные меры. Девять месяцев спустя, в октябре 1935 г., итальянские войска ворвутся в Абиссинию. Третий очаг войны запылает на кратчайших путях из Европы в Азию.

Подготовка Италией войны против Эфиопии (Абиссинии). Фашистская Италия упорно стремилась осуществить свою империалистическую программу путем увеличения своих колониальных против Эфиопии (Абиссинии) владении за счет захвата плохо лежащих чужих земель. Восточная Африка являлась ближайшим предметом этих вожделений. В итальянском Министерстве колоний, во главе которого с января 1935 г. стал сам Муссолини, возник план объединения Эритреи и Сомали в обширную колониальную территорию с включением в неё Абиссинии. Бывший министр колоний, специалист по абиссинскому вопросу, маршал де Боно был назначен верховным комиссаром итальянских колоний Восточной Африки. Уже с 1934 г. началась отправка итальянских войск и военных материалов в Эритрею. Той же осенью на границах Абиссинии с итальянскими колониями возник ряд инцидентов. Особенно серьёзное столкновение произошло 5 декабря 1934 г. возле колодца Уал-Уал, в юго-восточной области Абиссинии, пограничной с Итальянским Сомали. Вторгшись на территорию Абиссинии, итальянские войска пустили в ход танки, артиллерию и самолёты.

Абиссинское правительство заявило Италии протест. Однако столкновения не прекращались. Через Суэцкий канал в Эритрею продолжали прибывать всё новые транспорты с итальянскими войсками. В начале января 1935 г. Абиссиния обратилась к Лиге наций, требуя её вмешательства. Но к этому времени Лаваль уже успел договориться с Муссолини и «подарил ему Эфиопию». Что касается Англии, то позиция её дипломатии в абиссинском вопросе была по меньшей мере недальновидной: сна не учитывала, что удар по Абиссинии направлен также и против Англии, против её путей из Европы в Индию, в Азию. В секретном докладе так называемой комиссии Джона Мэффи доказывалась незаинтересованность Англии в судьбе Эфиопии. «В Эфиопии или по соседству с ней, — гласил этот документ, — у Англии нет таких жизненных интересов, которые требовали бы противодействия со стороны правительства его величества покорению Эфиопии Италией. Итальянский контроль над Эфиопией был бы с некоторых точек зрения даже выгоден для Англии». Для Англии достаточно защитить интересы Египта на водах озера Тан. В отношении Эфиопии она вполне может довольствоваться принципом открытых дверей. Впрочем, Англия, пожалуй, была бы непрочь пойти и на раздел Абиссинии, если бы только удалось выгодно договориться с Италией. «Было бы хорошо воспользоваться случаем, чтобы добиться, если возможно, исправления границ Британского Сомали, Кении и Судана», — многозначительно отмечал доклад Мэффи.

О том, что английское правительство было не безгрешно в отношении Абиссинии, поведал сам Муссолини в одном из своих позднейших интервью. По его словам, в январе 1935 г. через итальянского посла в Лондоне он передал английскому Министерству иностранных дел предложение «рассмотреть специальное соглашение в целях гармонического развития итальянских и английских интересов в Эфиопии». Английское министерство
дало уклончивый ответ; всё же оно занялось изучением предложений Муссолини. Но тот уже решил не ждать. Сговор с Лавалем придал ему смелости. К тому же и внутреннее положение в стране с расстроенными финансами, с угрожающим падением с жизненного уровня населения, с ростом общего недовольства толкало фашистское правительство на путь завоевательных авантюр.

Саарский плебисцит (13 января 1935 г.). Римский сговор Муссолини с Лавалем ободрил и германских империалистов.

Немецко-фашистская печать торжествовала. Она заявляла, что римский пакт означает «коренную перемену в политическом механизме Европы»: он устанавливает «новый курс французской политики в отношении Германии». «Теперь имеется перспектива, — гласила передовая статья «Berliner Tageblatt» от 10 января 1935 г., — что Италия и Франция, приноравливаясь друг к другу, пожелают совместно выступить в дискуссии о вооружениях... Мы не сомневаемся, — заключала газета, — что в отношении Германии будет проявлена максимальная тактичность».

Правительство Гитлера решило воспользоваться благоприятной обстановкой, чтобы заняться подготовкой плебисцита по саарскому вопросу.

Как в Саарской области, так и во Франции агентура Гитлера развернула бешеную кампанию за присоединение Саара к Германии. Ещё в 1934 г. «бюро», руководимое Риббентропом, поставило во главе своей французской секции одного из активнейших эмиссаров Гитлера, Отто Абеца. Задачей этого агента было организовать германскую «пятую колонну» во Франции. Женатый на француженке, вхожий в круги крупных французских промышленников и финансовой знати, Абец энергично принялся за свою работу. Большую поддержку оказал ему граф де Полиньяк, директор той самой фирмы шампанских вин, представителем которой в Германии был когда-то Риббентроп. В кругу своих французских покровителей Абец играл роль вестника мира, явившегося из Германии. Он доказывал, что Германия — единственный защитник Европы против большевизма. «Красную опасность» он изображал в самом устрашающем виде. Скоро у Абеца установились связи с «Боевыми крестами» и с теми организациями, в которых преобладало фашистское влияние, — Союзом бывших фронтовиков, Лигой налогоплательщиков и др. Представителю французского Союза бывших фронтовиков, депутату Жану Гуа, он даже вручил личное приглашение Гитлера приехать в Берлин. Польщённый такой честью, Жан Гуа отправился в германскую столицу вместе с членом парижского муниципалитета Мунье; там они были весьма приветливо приняты Гитлером.В конце ноября 1934 г.с ответным визитом прибыл в Пария? сам Риббентроп. Разумеется, Лаваль оказал ему самый предупредительный приём.

Плодом свидания Риббентропа с Лавалем явилось соглашение по вопросу о плебисците в Саарской области. В частности Риббентроп добился от Лаваля обещания отказаться от требования дополнительного плебисцита в Сааре через 10 лет, если первым туром вопрос о принадлежности этой области будет решён в пользу Германии. Со своей стороны Риббентроп заверил французское правительство, что после проведения плебисцита Германия не будет иметь к Франции никаких территориальных претензий.

Лаваль делал всё, чтобы угодить Берлину. За два дня до плебисцита он заявил, что «Франция не заинтересована в его исходе». Нетрудно представить, какое впечатление произвело это заявление французского министра иностранных дел на те группы населения Саарской области, которые вели борьбу за её присоединение к территории Франции.

Плебисцит состоялся 13 января 1935 г. Из 539 тысяч голосовавших 477 тысяч высказались за присоединение Саара е Германии; свыше 46 тысяч подали голос за сохранение прежнего управления области под контролем Лиги наций; только 2 тысячи голосовали за её присоединение к Франции. Немцы имели полное основание быть довольными Лавалем. Он сделал все, что требовалось. Впрочем, благоприятный для Германии исход голосования обеспечен был прежде всего работой её агентуры; он достигнут был огромными денежными затратами, широко развёрнутой пропагандой и применением террора против непокорных элементов.

На исход плебисцита оказала влияние и позиция Англии и Италии. Английская дипломатия решительно возражала против сохранения в Сааре управления Лиги наций; по её мнению, оно являлось обременением Лиги слишком ответственными обязательствами. Что касается итальянской дипломатии, то она заняла в саарском вопросе лукавую позицию стороннего наблюдателя. В Риме заявляли, что саарский вопрос не имеет общеевропейского значения: он-де касается только Франции и Германии.

Лиге наций оставалось подтвердить то, что произошло. Согласно её решению, с 1 марта 1935 г. Саарская область переходила к Германии. Французский генеральный штаб потребовал было после плебисцита распространения режима демилитаризации на Саарскую область. Предложение это было уже внесено на рассмотрение Лиги наций. Но правительство Фландена и Лаваля не поддержало позиции своего высшего командования. Проект генерального штаба был снят с обсуждения.

Успех плебисцита в Саарской области окрылил немецких фашистов. Печать Гитлера открыла шумную кампанию за возвращение Германии всех «немецких областей», отнятых у неё по Версальскому договору.

«Теперь мы отобрали Саарскую область; мы отберём и Эльзас-Лотарингию, и Данцигский коридор, и Мемельскую область, и немецкую Чехию», — грозилась газета «Munchener Zeitung».

«После саарского голосования начинается борьба за северный Шлезвиг», — вторила газета «Nord-Schleswigsche Zeitung».

Центральный орган национал-социалистской партии «Voikischer Beobachter» требовал народного голосования в «восточном Сааре», именуя так Мемельскую область.

Итоги саарского плебисцита обсуждались на совещании Гитлера с его ближайшими сотрудниками. Общее мнение было таково, что теперь можно пойти на риск открытых нарушений Версальского договора и прежде всего в вопросе вооружения Германии.

Перевооружение Германии. 14 января 1935 г., на другой день после перевооружение плебисцита, автор «Берлинского дневника» американский журналист Ширер с удовлетворением отметил в своём «Дневнике»:

«Итак! По крайней мере одна из причин напряжённого положения в Европе исчезает. Гитлер сказал и повторил вчера по радио, что Саар был последней территорией, о которой шёл спор с Францией».

Однако миролюбивым декларациям Гитлера противоречили факты. Германия лихорадочно вооружалась. Хотя бюджет германского военного министерства уже не публиковался, ни для кого не составляли секрета огромные ассигнования на военные нужды Германии. Оборонные заводы в стране работали с полной нагрузкой. Военным обучением было охвачено всё население Германии.

Ещё летом 1934 г. Германию посетил американский журналист Гамильтон Фиш Армстронг. Он пришёл к выводу, что Германия «вновь вступила на путь Вильгельма II и стремится установить свою гегемонию в. Европе». В своих статьях в журнале «Foreign Affairs» Армстронг сообщал, что в демилитаризованной зоне немцами строятся аэродромы. Лондон получил достоверную информацию о массовом производстве в Германии новых бомбовозов, могущих в кратчайший срок перелетать Ламанш. Заводы Крупна ассигновали 24 миллиона марок на расширение и улучшение своего производства; число рабочих на этих предприятиях увеличилось на 7 тысяч человек.

Явочным порядком создавалась германская военная авиация. Чтобы найти какой-либо предлог для оправдания этого нарушения Версальского мира, Министерство пропаганды Геббельса прибегло к дерзкой мистификации. 24 июня 1933 г. во всех немецких газетах было напечатано крупным шрифтом на первой странице следующее сенсационное сообщение:

«Красная зараза над Берлином. Иностранные самолёты неизвестного типа. Им удалось уйти неопознанными. Германия беззащитна. Завтра могут быть пущены газы либо сброшены зажигательные бомбы».

Тут же были сообщены следующие подробности:

«Берлин, 23 июня 1933 г. Сегодня днём иностранные самолёты неизвестного в Германии типа появились над Берлином и сбросили над районом правительственных учреждении и в вое точных кварталах столицы листовки, в которых всячески поносилось германское правительство. Немедленно уведомлена была воздушная полиция. Но она не имеет собственных машин, а спортивные самолёты, находящиеся на аэродроме, не могли равняться в скорости с иностранными самолётами. Поэтому последним удалось скрыться, не будучи опознанными».

«Всякой птице дано защищать себя, если нападают на её гнездо, — плаксиво сетовало сообщение. — Одной лишь Германии приходится беспомощно наблюдать, как высматривается её гнездо, которое может в скором времени подвергнуться разрушению. Крылья Германии подрезаны, и когти её подстрижены».

Сообщение заканчивалось требованием немедленного принятия мер «для прекращения беззащитного состояния Германии в воздухе».

По поводу вышеприведённого сообщения представители всех иностранных держав в Берлине произвели тщательное расследование. Оказалось, что никакие иностранные самолёты над Германией не появлялись: никто не видел ни этих самолётов, ни листовок, которые будто бы были сброшены над Берлином; не было замечено никаких самолётов неизвестного типа и за пределами Берлина.

Тем не менее после «налёта» таинственных воздушных машин, напугавших Министерство пропаганды Геббельса, в Германии начали строить так называемые полицейские самолёты, которые явились родоначальниками германского военно-воздушного флота. Главным организатором военной авиации в гитлеровской Германии стал Геринг. После прихода Гитлера к власти на первом же заседании нового кабинета Геринг потребовал «содействия лётному спорту и возвращения всех испытанных военных пилотов к практическому воздухоплаванию».

Газета «Angriff» дала к речи Геринга о воздушном флоте вызывающий комментарий: «Либо все державы разоружатся и уничтожат свои военные самолёты, либо Германия приступит к созданию своего собственного воздушного флота».

Вскоре развернулась деятельность так называемых невоенных организаций воздушного сообщения в Германии. В короткий срок страна покрылась сетью лётных клубов, аэродромов, планёрных школ. 1 марта 1935 г. в Германии уже имелась первая немецкая бомбардировочная эскадрилья.

Одновременно расширялась и германская военная индустрия. Пущена в ход была крылатая формула Геринга: «Пушки вместо масла». Население Германии было посажено на голодный продовольственный паёк. Зато восстанавливались, Расширялись и заново строились мощные военные предприятия.

По условиям Версальского договора 2, в самой Германии могло работать лишь несколько крупных заводских цехов или небольших военных заводов, местонахождение и число которых было строго обусловлено союзными державами. Однако все легальные военные заводы значительно расширили своё производство. Ряд заводов производил вооружение нелегально: детали изготовлялись в Германии, а сборка переносилась за границу, в отделения немецких фирм. Такое отделение имело в Швеции гвиационное предприятие Юнкерса. Там же было организовано и отделение общества Ауэра, которое специализировалось на производстве противогазов.

Ассортимент военной промышленности на предприятиях Германии расширялся. Фирма Полтера стала производить пушки калибра 77. Бохум-Вестфальская компания начала вырабатывать гранаты. Предприятия «Рейнметалл» в Дюссельдорфе превратились в базу производства артиллерии.

Для финансирования вооружений правительство Гитлера сокращало расходы на социальные нужды, увеличивало налоги, выпускало внутренние займы. Одновременно оно прекращало платежи по заграничным обязательствам.

Так, например, Германия оплачивала золотом военные материалы, покупаемые у крупной английской фирмы «Виккерс-Армстронг». В то же время она отказывалась платить за закупленную ланкастерскую пряжу.

Борьба за воздушный флот в Англии. Вооружения Германии, особенно в области авиации, вызывали тревогу в Англии. В ответ английский премьер Болдуин огласил 19 июля 1934 г. программу воздушных вооружений Британии.

30 июля 1934 г. Болдуин выступил с речью по этому вопросу в Палате общин. «С того времени, — заявил он, — как авиация начала играть свою роль, старые границы более не существуют. Если вы помышляете об обороне Англии, то не думайте больше о меловых скалах Дувра; думайте о Рейне, — там находятся наши границы».

О военной угрозе Англии со стороны Германии настойчиво
предупреждал общественное мнение своей страны Уинстон
Черчилль.

«Я очень сожалел бы, — заявлял он ещё в 1932 г. на одно, из заседаний Палаты общин, — если бы увидел, что военные силы Франции и Германии уравновешиваются... Я хочу сказать тем, кто желал бы такого уравнения: „Вы, значит, стоите за войну?” Что касается меня, то я хотел бы, чтобы такое уравнение между этими двумя странами не произошло ни при моей жизни, ни при жизни моих детей».

После захвата Гитлером власти в Германии Черчилль самым решительным образом стал выступать против всяких проектов разоружения. Он настаивал на том, чтобы Англия и Франция, напротив, усилили сбои вооружения, особенно военную авиацию. «Факт первостепенной важности, — подчёркивал в своих статьях и речах Черчилль, — что Германия стала снова вооружаться. Мы читаем о необыкновенных размерах импорта чугуна, никеля и других необходимых для войны материалов. Мы читаем о психозе войны, овладевшем страной. Мы видим, как в умы германской молодёжи внедряется философия жажды крови, неслыханная со времён варварства»... «Лига разоружённых наций будет столь же беспомощна, как и любая из этих наций».

28 ноября 1934г., по настоянию Черчилля, Болдуин огласил в Палате общин имевшиеся в его распоряжении данные о германских воздушных силах. По его сообщению, Германия располагала в это время военными самолётами в количестве от 600 до 1 000 единиц.

Накануне, 27 ноября 1934 г., английское правительство представило германскому Министерству иностранных дел меморандум с предупреждением о недопустимости недозволенных Германии вооружений, в частности в области авиации.

Английский посол в Берлине сэр Эрик Фиппс рассказал американскому послу в Германии Додду, как встречено было Гитлером это представление британского правительства.

«Меня попросили к рейхсканцлеру в тот же день, в 5 часов, — записывает рассказ посла Додд. — Я прочитал ему некоторые выдержки из английского меморандума. Он вскочил с места, забегал по комнате и, размахивая руками, заявил: „Все окружающие нас страны вооружаются. Сами они имеют 10 тысяч самолётов и всё-таки жалуются на то, что мы, немцы, имеем тысячу”. Он продолжал кричать и суетиться. Фон Нейрат присоединился к нему. Я ушёл с чувством отвращения».

«Гитлер был бы очень рад начать войну, если бы он имел для этого достаточно сил, — говорил Фяппе Додду. — Теперь вся Европа должна денно и нощно следить за Германией и объединиться против неё».

Додд согласился с выводами Фиппса, «Я тоже считаю это необходимым, — записал он 31 августа 1934 г., — иначе Европа когда-нибудь рухнет под ударами тысяч самолётов, сбрасывающих бомбы и отравляющие газы».

Лондонская программа (3 февраля 1935 г.). Далеко не все представители руководящих политических кругов Англии и Франции разделяли опасения послов Великобритании и Соединённых штатов.

11 января 1935 г. принц Уэльский одобрил решение английского союза фронтовиков — Британского легиона — послать делегацию в Германию. С официальным визитом к Гитлеру приехал представитель английских профашистских кругов лорд Аллеи Гартвуд. Гитлер принял его с подчёркнутым радушием. Он заверил своего гостя, что Германия стремится к дружбе с Англией и к миру со всей Европой. «Германия нуждается, — заявил Гитлер, — в 40 — 50 годах неомрачённого мира. Нынешнее поколение Германии не ставит своей задачей подготовку новой войны; напротив, оно стремится ликвидировать последствия мировой войны».

Гитлер всячески стремился убедить лорда Гартвуда, что притязания Германии вполне закономерны и притом достаточно скромны. «Германия претендует лишь на равноправие н на безопасность своих границ», — твердил он.

«Если Германия добивается отмены военных статей Версальского договора, то лишь потому, что они унижают её национальное достоинство».

Лорд Аллен Гартвуд был вполне удовлетворён заверениями главы национал-социалистской Германии. Со своей стороны он обещал Гитлеру, что будет всячески содействовать соглашению между Англией и Германией. По возвращении в Англию он действительно стал играть роль поручителя за миролюбие Гитлера в отношении Англии.

1 — 3 февраля 1935 г. в Лондоне состоялось совещание главы французского правительства Фландена, министра иностранных дел Франции Лаваля и английского премьера и министра иностранных дел Саймона. 3 февраля было опубликовано официальное коммюнике от имени обоих правительств. Оно подчёркивало необходимость тесного сотрудничества европейских наций и устранения всяких поводов для новой гонки вооружений.

В качестве «предпосылки для организации дела безопасности Европы» англо-французская декларация выдвигала требования «непосредственного и эффективного сотрудничества с Германией».

Лондонская декларация предлагала:

1) заключение воздушной конвенции между западными державами (Англией, Францией, Бельгией, Италией и Германией),

2) заключение Дунайского пакта, гарантирующего независимость Австрии,

3) заключение Восточного пакта о взаимопомощи,

4) возвращение Германии в Лигу наций.

За исключением Восточного пакта, все остальные предложения шли навстречу Германии. Тем не менее немецко-фашистская дипломатия отвергла все, за исключением пункта о воздушной конвенции. Впрочем, и здесь она попыталась разъединить Францию и Англию. Она сообщила, что Гитлер готов предварительно обсудить все предложения отдельно с Англией. На этом германская дипломатия не остановилась. Через свою прессу она принялась усиленно внушать англичанам и французам, что главным препятствием для заключения каких бы то ни было общих соглашений между западными державами является Советский Союз. Соответствующей обработке подверглись в Берлине представители влиятельных английских газет. Корреспондент «Times» сообщил, что в Берлине его внимание было обращено на чрезвычайно быстрый реет промышленной и военной мощи Советского Союза. За этим скрывается будто бы «на заднем плане доктрина мировой революции». Это рассматривается в Германии как серьёзная опасность, с которой вскоре придётся стать лицом к лицу. Поэтому Германия и требует «известной эластичности, которая позволила бы ей в случае необходимости привести свою воздушную оборону в соответствие с положением на Востоке».

Берлинский корреспондент другой английской газеты, «Observer», подтверждал, что для Германии совершенно неприемлемым является «восточное Локарно»: «Гитлер предпочёл бы, чтобы СССР был вовсе устранён от влияния на европейскую дипломатию».

14 февраля 1935 г. опубликован был ответный меморандум германского Министерства иностранных дел на Лондонскую декларацию от 3 февраля. Он был вежливым и миролюбивым по форме. Германское правительство соглашалось «подвергнуть исчерпывающему пересмотру весь предложенный ему комплекс европейских вопросов, руководствуясь желанием мира и безопасности Германской империи, находящейся в сердце Европы».

Но германское правительство вновь возвращалось к своей первоначальной позиции: оно предлагало двусторонние переговоры с Англией и заключение воздушной конвенции. В дипломатическом порядке из Берлина сообщалось, что там желали бы приезда сэра Саймона для личных переговоров с Гитлером. В английских реакционных кругах германские предложения были встречены одобрительно. Учитывая сигналы из Берлина насчёт отрицательного отношения германского правительства к «восточному Локарно», английская дипломатия занялась вопросом о замене Восточного пакта взаимопомощи серией пактов о ненападении, которые затем легли бы в основу общего «консультационного пакта».

Тщетно своей нотой от 20 февраля 1935 г. советское правительство предостерегало Лондон и Париж против отказа от принципа коллективной безопасности. Напрасно разъясняло оно, что замена пакта о взаимопомощи местными, «региональными», соглашениями о ненападении приведёт не к укреплению мира, а к его срыву. Безуспешно обращалось в Лондон и французское правительство, протестуя против двусторонних англо-германских переговоров и предлагая английскому Министерству иностранных дел сообща ответить на немецкий меморандум...

21 февраля 1935 г. английское правительство официально уведомило Берлин, что оно согласно на двусторонние переговоры и направляет для этого в Германию специальную миссию.

Отказ Германии от военных статей Версальского договора (16 марта 1935 г.). Правительство Гитлера торжествовало. Прибытие в Берлин английской миссии было от военных статей в его глазах свидетельством готовности Англии к Двустороннему соглашению. Однако вскоре в Берлине наступило разочарование. Там узнали, что английское правительство внесло в Палату общин проект военного бюджета на 1935 г., где предусмотрено было увеличение расходов против прошлого года на 4 миллиона фунтов стерлингов.

4 марта 1935 г. в Лондоне опубликована была очередная «Белая книга». В ней английское правительство обосновывало увеличение своих военных расходов ссылкой на то, что Германия в нарушение военных статей Версальского договора вступила на путь усиленных вооружений.

Гитлер решил дать почувствовать англичанам своё неудовольствие. Нейрат сообщил английскому послу, что фюрер простудился и не может в ближайшее время принять Саймона. «Небольшая разведка на Вильгельмштрассе выяснила, что это дипломатическая простуда», — записал 5 марта Ширер в своём «Берлинском дневнике».

В Лондоне встревожились. Английский посол в Берлине, Фиппс по поручению Форейн офис поспешил сгладить впечатление от «Белой книги» и успокоить немцев. В некоторых английских газетах опубликованы были явно инспирированные статьи, в которых по адресу Германии высказывались самые примирительные суждения.

Немецко-фашистская печать со своей стороны снова приняла вежливый тон в отношении Англии. Зато она усилила кампанию против Франции.

Как раз в это время французское правительство внесло в Палату депутатов законопроект об увеличении срока военной службы до двух лет. 1935 год был первым годом пятилетнего периода так называемых «annees creuses», т. е. «оскудевших призывов», связанных с резким снижением уровня рождаемости в 1915 — 1919 гг. Французский законопроект от 11 марта 1935 г. снижал призывной возраст с 21 года до 20 лет, а также предусматривал задержание в армии контингентов, подлежавших призыву, начиная с апреля 1935 по 1939 г. включительно.

Немецко-фашистская печать подняла неистовый шум по поводу законопроекта французского правительства. 13 марта 1935 г. последовало полуофициальное заявление правительства Германии, что отныне оно считает себя свободным от обязательств, запрещавших ему создание военной авиации. Такая декларация не вызвала немедленного отпора держав. Это придало ещё больше смелости правительству Гитлера. Спустя 3 дня, 16 марта 1935 г., с большой помпой опубликован был декрет о введении в Германии всеобщей воинской повинности. В тот же день Гитлер обратился с воззванием к германскому народу: введение всеобщей воинской повинности он обосновывал требованиями национальной безопасности Германии в ответ на решение французского правительства об увеличении срока военной службы. Впрочем, приличия ради, Гитлер торжественно обязывался «перед германским народом и всем миром» не превращать национального перевооружения Германии в «орудие военной агрессии», а использовать его исключительно как «орудие обороны и сохранения мира». Военная мощь Германии продемонстрирована была в тот же день на грандиозном военном параде, на котором присутствовал Гитлер.

Английские военные специалисты подсчитали, что закон о всеобщей повинности должен был дать Германии 550 — 600 тысяч солдат. Между тем контингент французской армии исчислялся всего в 300 тысяч. Нетрудно себе представить, какое впечатление произвело во Франции вызывающее мероприятие Гитлера.

Правительства Франции и Англии заявили протест против открытого нарушения Германией условий Версальского договора. Гитлер отклонил эти протесты. Очевидно, он был убеждён, что дело не пойдёт дальше дипломатических представлений.

Протест заявила и итальянская дипломатия. Но она тут же провокационно подчеркнула, что Италия всегда стояла за пересмотр пятого раздела Версальского договора.

Английское дипломатическое представление сформулировано было в самом сдержанном тоне. Это было должным образом оценено германским правительством. Немецкие газеты с удовлетворением отмечали, что английское правительство проявило «должное понимание обстановки». В прямой связи с этим с топорной прямотой сообщалось, что теперь сэр Джон Саймон будет принят в Берлине в намеченный срок.

В Соединённых штатах Америки новый германский закон был воспринят как тревожный симптом приближения военной опасности. Государственный департамент запросил по телеграфу своего посла в Берлине, «неизбежна ли война в Европе?» Тот ответил, что несомненно одно: Гитлер стремится к войне. Момент, когда он нанесёт удар, будет зависеть от готовности Германии и от наличия соответствующего повода. Ещё более определённое заключение Додд сообщил Хэллу по телеграфу 5 апреля 1935 г. «Правительство держит себя агрессивно, — сигнализировал он. — Ответственное или, вернее, безответственное трио в составе Гитлера, Геринга и Геббельса, так плохо знающее историю, может пойти на дикую выходку. Все они обладают психологией убийц». Додд имел ряд бесед с министром иностранных дел Нейратом. Американский посол обратил внимание своего собеседника на то, что миролюбивые заявления германского правительства находятся в явном противоречии с усиленной милитаризацией страны. Все немцы проникнуты военным духом. Повсеместно проводятся парады в полном боевом снаряжении. Широко пропагандируются военные планы Германии. Например, распространяются карты, на которых изображается «великая Германия» со включением в неё Голландии, Австрии, Польши и других территорий. Нейрат пробовал было сослаться на то, что подобные карты издаются «безответственными лицами». «Однако на них значится имя Геринга, — возразил Додд. — Их можно видеть в отелях, на железнодорожных станциях...» Тогда Нейрат быстро сменил свою позицию. Он начал заверять американского посла, что деятельность Министерства пропаганды ни в какой степени не влияет на направление политики Министерства иностранных дел Германии.

И всё же находились дипломаты, которые оправдывали действия германского правительства и даже превозносили его руководителей. В консервативных кругах Англии высказывало мнение, что именно такие деятели нужны для Германии, чтобы «дисциплинировать страну, поражённую язвой революции — анархией».

Что скрывалось за этими похвалами сторонников «дисциплины» и противников «анархии», вполне понятно. «Одна старая задняя мысль продолжает оказывать на Англию своё влияние, — писала «Правда» от 20 марта 1935 г., — нельзя ли опасность германской агрессии направить по каким-либо каналам, идущим подальше от Лондона».

Берлинские переговоры Саймона с Гитлером. Встреча Саймона с Гитлером состоялась в Берлине 24 — 26 марта 1935 г.

Саймон прибыл в Берлин в сопровождении лорда хранителя печати Антони Идена. В беседах с Гитлером участвовал с английской стороны и британский посол Эрик Фиппс. При Гитлере находились барон Нейрат и Риббентроп. Официальное совместное коммюнике от 26 марта гласило, что «англо-германская беседа велась в духе полной откровенности и дружественности и имела результатом окончательное выяснение соответственных точек зрения». Вопреки этому успокоительному заверению, иностранная печать сообщала о весьма дерзком и вызывающем поведении Гитлера во время «откровенных и дружественных бесед» с английскими гостями.

По возвращении в Лондон, на заседании Палаты общин 9 апреля 1935 г., Саймон доложил членам Парламента о своих берлинских переговорах.

«Господин Гитлер, — рассказывал английский министр — решительно заявил, что Германия не желает участвовать в пакте, который обязывал бы её к взаимопомощи. В частности Германия не расположена участвовать в пакте взаимной помощи с Россией. Вместе с тем господин Гитлер заявил о трудности определения того, какую страну можно признать агрессором. На вопрос, как он отнёсся бы к тому, чтобы другие правительства заключили между собой пакт взаимопомощи, господин Гитлер заметил, что это опасная идея». Возражал Гитлер и против заключения центральноевропейского пакта, гарантирующего независимость Австрии. По его мнению, слишком трудно определить, что означает «невмешательство» в отношении этой страны. Германский канцлер соглашался начать переговоры с Англией об ограничении военно-морского строительства. Однако он заранее ставил условием, что германский флот составит не менее 35% английского. Что касается военных самолётов, то Гитлер требовал для Германии равенства с Англией и Францией, но снова с оговоркой: «если увеличение советских воздушных сил не вызовет пересмотра этой нормы». Наконец, в отношении Лиги наций Гитлер заявил, что Германия не вернётся в состав её членов, пока находится «в неравноправном положении в вопросе о колониях».

Таким образом, Саймону оставалось лишь признать наличие «серьёзных разногласий» в позициях германского и английского правительств,

«Введение всеобщей воинской повинности в Германии, — писал английский публицист Гарвин в газете «Observer», — с совершенной убедительностью показало, что третья империя значительно сильнее, чем это предполагалось в Англии. Она считает возможным действовать безнаказанно, пренебрегая мнением всей остальной Европы. Мы должны смотреть в лицо этим фактам».

«Смотреть в лицо фактам» означало для соглашательского лагеря английского общественного мнения капитулировать перед ними. В самом деле, нельзя же требовать от Германии соблюдения status quo без каких-либо компенсаций? Германия стремится не только к увеличению своей военной мощи: она добивается и территориальных приобретений. Отказаться от признания этих фактов — значит предаваться самообману. Таков был вывод «реальных политиков», определявших линию английской дипломатии в германском вопросе.

Поездка Идена в Москву. Совершенно иную позицию по отношению к фактам возрастающей военной угрозы занимала советская дипломатия. Когда правительство СССР узнало об отказе Германии от военных ограничений, оно пригласило лорда хранителя печати Антони Идена посетить Москву для обсуждения складывающейся международной обстановки.

Представитель группы так называемых «молодых консерваторов», состоящей преимущественно из родовитой и чиновной молодёжи различных министерств, Антони Идеи начал свою политическую карьеру в 1926 г. в качестве личного секретаря Остина Чемберлена. Вскоре молодой Идеи стал выдвигаться в первые ряды служебной аристократии. В 1931 г., имея всего 34 года от роду, он уже был назначен заместителем министра иностранных дел; в 1934 г. стал лордом хранителем печати; в 1935 г. Идеи вошёл в состав кабинета в качестве министра без портфеля по делам Лиги наций; вслед за тем до 1 февраля 1938 г. он занимал пост министра иностранных дел Англии. Среди деятелей своего круга Идеи выделялся широкой образованностью, прекрасным знанием иностранных языков, не исключая восточных, отличной осведомлённостью в области международных отношений, политическим тактом и притом независимостью характера, внушавшей уважение даже его политическим противникам. Популярности Идена значительно содействовало его участие в первой мировой войне в качестве офицера английской армии.

Политическая позиция Идена всегда оставалась верна принципам консервативной партии, защищавшей интересы крупных землевладельцев, промышленников и банкиров. Во внешней политике Идеи последовательно проводил линию британского империализма. Но раньше и лучше многих других деятелей своего политического лагеря Идеи как трезвый наблюдатель международных отношений понял ту опасность, которую представляли для Великобритании и демократических государств всего мира Германия Гитлера, Италия Муссолини и милитаристическая Япония. В отличие от большинства деятелей консервативной партии Англии Антони Иден стал сторонником сотрудничества демократических стран для обуздания поджигателей войны, проводником принципов коллективной безопасности, защитником устава Лиги нации.

28 марта 1935 г. Идеи прибыл в Москву в сопровождении советского посла в Лондоне. Он имел длительную беседу со Сталиным, Молотовым и народным комиссаром иностранных дел. В сообщении ТАСС от 1 апреля 1935 г. были изложены итоги этой встречи. Обе стороны сошлись на признании, что «в нынешнем международном положении более чем когда-либо необходимо продолжать усилия в направлении создания "системы коллективной безопасности в Европе, как это предусмотрено англо-французским коммюнике от 3 февраля 1935 г. и в согласии с принципами Лиги наций».

В сообщении подчёркивалось, что организация безопасности в Восточной Европе и намечаемый пакт взаимопомощи имеют целью «не изоляцию или окружение какого-либо из государств, а создание гарантий равной безопасности для всех участников пакта, и что участие в пакте Германии и Польши приветствовалось бы как наилучшее решение вопроса».

«Дружественное сотрудничество обеих стран, — заключало англо-советское коммюнике, — в общем деле коллективной организации мира и безопасности представляет первостепенную важность для дальнейшей активизации международных усилий в этом направлении».

Из Москвы Идеи направился в Варшаву. Очевидно, английская дипломатия не желала придать своим переговорам с Москвой только двусторонний характер. Она опасалась вызвать Раздражение не только в Берлине, но и в Париже. В Варшаве английский дипломат пробыл с 1 по 3 апреля 1935 г. Он был принят президентом Мосьцицким, маршалом Пилсудским и министром иностранных дел полковником Беком. Идеи попытался выяснить отношение руководителей польской внешней политики к проекту Восточного пакта. Но старый маршал Пилсудский не пожелал распространяться на эту тему. Он ворчливо посоветовал англичанам «заниматься лучше своими колониями, а не европейскими делами». Так по крайней мере сообщала злорадно гитлеровская печать.

Полковник Бек оказался более словоохотливым, чем маршал Пилсудский. С холодной любезностью и не без высокомерия он разъяснил Идену, что польское правительство намерено проводить самостоятельную внешнюю политику. Договорами о ненападении с СССР, с одной стороны, и с Германией, с другой — оно надеется обеспечить спокойствие и на восточной и на западной своей границе. Восточный пакт неприемлем для Польши. Он ставит её перед неизвестностью. Ведь никто не может предсказать, улучшит ли он или испортит те хорошие отношения, которые установились у Польши с её соседями.

Было очевидно, что польское правительство остаётся на почве берлинского соглашения Гитлера — Липского от 26 января 1934 г.

Идеи решил посетить и другую страну, которая уже достаточно явственно ощущала всю опасность непосредственного соседства с милитаристической Германией. Из Варшавы английский дипломат проехал в Прагу. Там идея Восточного пакта была встречена с полным сочувствием. Идеи вернулся в Лондон с двумя основными выводами, которые дала ему поездка в три столицы Восточной Европы. Во-первых, он убедился, что европейский мир может быть обеспечен лишь путём организации коллективной безопасности. Во-вторых, для него стала очевидной несостоятельность вымыслов и толков о «красном империализме» Советского государства.

«Впервые я посетил страну, которая поглощена строительством, — заявлял Идеи в одной из своих речей по радио.— Россия отделена географически от Германии такой большой страной, как Польша. Было бы абсурдом предполагать, что Россия совершит агрессию против Польши».

«Фронт Стрезы». Вызывающая позиция, занятая Германией в вопросе о вооружениях, внушала Франции серьёзную тревогу. Демократические элементы французской общественности единодушно высказывались за скорейшее сближение с Советской Россией и заключение с ней пакта о взаимопомощи. Под давлением общественного мнения Лавалю приходилось волей-неволей примириться с мыслью о неизбежности поездки в Москву. Одновременно французское правительство добивалось немедленного созыва Совета Лиги наций. До открытия сессии оно предложило организовать тройственную дипломатическую конференцию с участием Франции, Англии и Италии. Предложение это было принято. Местом конференции была избрана Стреза, в Северной Италии.

Французская дипломатия возлагала на предстоящую конференцию большие надежды. Она рассчитывала установить единый фронт трёх держав, могущий совместными усилиями оградить мир в Европе. Однако 11 апреля 1935 г., в самый день открытия конференции, со стороны Италии последовал сигнал, вызвавший большое волнение в дипломатических кругах Европы. В органе Муссолини «Popolo d'ltalia» была опубликована зловещая статья. Анонимный автор предостерегал итальянцев против «легкомысленного и неосновательного оптимизма» в отношении новой конференции. Результатом Стрезы. гласила статья, будет лишь новое коммюнике трёх держав. Оно будет носить самый общий характер или же выдвинет план консультации трёх держав. Но ведь всякому известно, что «консультация есть последнее прибежище безволия перед лицом действительности». В статье развивался план самостоятельных действий Италии «вне Стрезы»: пока горизонт не прояснится, держать под ружьём армию в 600 тысяч человек, снабдить её новейшим оружием и ускорить создание мощного воздушного и морского флотов.

«Мы считаем, — иронически заключал автор статьи, — что этот „план” — наиболее существенный и необходимый вклад в дело европейского мира и в особенности нашего мира».

Статья «Popolo d'ltalia» привлекала к себе тем большее внимание, что автором её, как все догадывались, был не кто иной, как Муссолини. Вдобавок дипломатам Франции и Англии было известно, что итальянский «план» уже осуществлялся. Италия лихорадочно вооружалась. 250 тысяч итальянских солдат на границах Абиссинии, в Эритрее и Сомали ожидали только сигнала для выступления.

Но в палаццо Борромео, в Стрезе, где заседала конференция, делали вид, что война в Африке не имеет никакого отношения к проблеме обеспечения мира в Европе.

На конференцию в Стрезе прибыли премьеры всех трёх стран, принявших участие в этом международном совещании. Представителями Италии были Муссолини, товарищ министра иностранных дел Сувич и начальник кабинета главы правительства барон Алоизи; Францию представляли председатель Совета министров Фланден, министр иностранных дел Лаваль и генеральный секретарь Министерства иностранных дел Алексис Леже; из Англии приехали Макдональд и Саймон.

Все участники Стрезы знали о протесте, заявленном Абиссинией против итальянской агрессии. Однако, очевидно из вежливости по отношению к хозяину, ни французские, ни английские дипломаты об этом не вспоминали. Впрочем, такую же деликатность проявляли участники конференции и в отношении Германии. Правда, они заслушали французский меморандум, содержавший протест перед Лигой наций против нарушения Германией пятой части Версальского договора. Однако конференция ограничилась самой примирительной резолюцией: три державы выражали сожаление по поводу нарушения Германией Версальского договора и высказывали надежду, что Гитлер согласится на ограничение вооружений.

Был поставлен вопрос, следует ли принять какое-либо решение о санкциях против Германии в случае дальнейших нарушений ею Версальского договора.

Англичане высказывались против санкций. Как сообщала газета «Times» от 15 апреля 1935 г., они выражали опасение, как бы санкции против нарушителя договора не оказались бумерангом, бьющим по тем самым державам, которые решатся применить санкции. Сверх того финансовые и экономические санкции, могут оказаться недействительными; тогда встанет вопрос о санкциях военных. Такая перспектива внушала страх английской дипломатии. Нет, любой ценой договориться с агрессором и таким путём предотвратить войну на Западе — такова была руководящая идея английской дипломатии, определившая её позиции и в Отрезе и на дальнейшее время.

12 апреля 1935 г. участники конференции в Стрезе обсуждали вопрос об отношении их правительств к предполагаемым пактам о взаимопомощи — восточному и центральноевропейскому. Саймон передал мнение Гитлера о нежелательности и даже опасности такого рода пактов. Лаваль осведомился, не согласится ли Германия заключить многосторонний договор о ненападении, если его участники заключат между собой отдельные договоры о взаимопомощи.

Саймон этого не знал. Тогда из Стрезы в Берлин через английского посла Фиппса был послан телеграфный запрос. Ответ не заставил себя ждать. Правительство Гитлера не возражало против таких договоров, хотя и считало их внутренне противоречивыми: ведь тот, кто не доверяет обязательствам ненападения, тем более не должен полагаться на обязательства взаимопомощи...

Лаваль был удовлетворён ответом Берлина. «Из него ясно,— заявил он конференции, — что Франция может заключить пакт о взаимопомощи с Россией, не создавая тем помехи заключению многостороннего договора о ненападении».

Заключительная декларация конференции гласила, что три державы — Англия, Франция и Италия — будут противодействовать «всеми возможными средствами всякому одностороннему отказу от договоров, который может поставить мир под угрозу».

«Возможные средства» означали, конечно, всё, кроме военных санкций. Мир в Европе фиктивно обеспечивался за счёт Африки. Таким образом, Муссолини мог быть спокоен.

Автор статьи в «Popolo d'ltalia» оказывался прав. Результатом Стрезы явилось лишь коммюнике самого общего характера. И всё же дипломаты Франции и Англии делали вид, что достигли своей цели. Англо-французская печать затрубила, что агрессорам отныне противопоставлен «фронт Стрезы».

15 апреля 1935 г. открылась чрезвычайная сессия Совета Лиги наций. В тот же день подтвердились иронические предсказания «Popolo d'ltalia» о «безволии» держав, заседавших в Стрезе.

По обычаю, работа Совета Лиги началась «частным заседанием». Там заслушано было обращение Абиссинии, которая просила оградить её от Италии, угрожающей ей войной. Совет решил не рассматривать на текущей сессии итало-абиссинского конфликта: вопрос был отложен до майской сессии. Отклонено было и ходатайство абиссинского делегата обязать Италию приостановить военные приготовления на время рассмотрения в Лиге итало-абиссинского конфликта. Совет Лиги не пожелал дать отпор явной агрессии, развёртывающейся на глазах у всех. Такая позиция встретила резкую критику со стороны советской делегации. Её представитель настаивал на том, что участники Лиги наций должны соблюдать свои международные обязательства и требования устава Лиги. Что касается мира, то Лига обязана охранять его не только в Европе, но и вне её, ибо «мир неделим». Предложение советской делегации принять резолюцию, которая расширила бы границы мира, охраняемого Лигой, встретило раздражённые возражения со стороны Саймона. Английский министр «с некоторой горячностью», как отметил «Times» 18 апреля 1985 г., просил Совет «остаться на почве практических вопросов». На поддержку Саймона выступил Лаваль. Само собой разумеется, ту же позицию занял и итальянский делегат барон Алоизи. Не упустила случая сделать свой выпад против принципов защиты мира и польская дипломатия, почти открыто стоявшая на стороне фашистских агрессоров.

17 апреля 1935 г. сессия Совета приняла резолюцию, в которой проведение германским правительством военного закона от 16 марта 1935 г. было признано нарушением Версальского договора. Считая, что одностороннее расторжение международных обязательств может создать опасность для дела сохранения мира, Совет Лиги постановил поручить особому комитету разработать предложения по уточнению экономических и финансовых мероприятий, которые должны быть применены в дальнейшем в случае нарушения какой-либо державой своих международных обязательств.

20 апреля 1935 г. правительство Гитлера уведомило правительства государств, представленных в Совете Лиги наций, что оно не признаёт их права выступать судьями Германии и потому решительно отвергает их резолюцию.

Вызывающее выступление германского правительства придало смелости и Муссолини. Убедившись в действительном «безволии» правительств, занимающих в Лиге господствующее положение, он решил проявить свою собственную волю. После Стрезы и Женевы ничто не мешало ему дать приказ своим войскам перейти в наступление против Абиссинии.

Между Берлином и Римом шла оживлённая перекличка. «Ось» Берлин — Рим завертелась, не встречая противодействия ни Англии, ни Франции.

Правда, в демократических кругах английской общественности пассивность и попустительство правительства в отношении нарушителей мира вызывали недовольство и протесты. В течение целого года оппозиция в английской Палате общин добивалась от правительства объяснения, почему в Стрезе не был поставлен перед Муссолини вопрос об Эфиопии. Сам Муссолини теперь издевательски заявлял, что он больше всех удивлялся, почему в Стрезе ничего не было сказано об Эфиопии. Все молчали, и он понял это молчание как одобрение его позиции.

Значительно позже, 22 октября 1935 г., новый министр иностранных дел Великобритании Сэмюэль Хор неожиданно заявил в Палате общин: «Неверно, что вопрос об Абиссинии не затрагивался в Стрезе. Правда, он формально не рассматривался на самой конференции, однако он подвергнут был обсуждению между членами двух делегаций». Очевидно, речь шла об англичанах и итальянцах. Внести эту поправку Хор был вынужден потому, что оппозиция всё время донимала министров вопросом: для чего же в Стрезу брали экспертов по абиссинским делам, если там не предполагалось подвергнуть эти вопросы обсуждению.

Пришлось и Идену давать в Палате общин объяснение, какова была позиция Англии в Стрезе по абиссинскому вопросу. Идеи заявил, что конференция в Стрезе созвана была для рассмотрения европейских вопросов. Поэтому в порядок дня и не внесены были абиссинские дела.

По европейским проблемам представители трёх государств пришли в Стрезе к соглашению. «После этого, — заявлял Идеи,— трудно было предположить, что одна из трёх держав, только что объявивших целью своей согласованной политики коллективную защиту мира при помощи Лиги наций, предпримет действия на другом континенте, ставящие под угрозу эту организацию».

В связи с выступлением Идена в Палате общин возник любопытный диалог между ним и Ллойд Джорджем.

«Ллойд Джордж: Надо ли понимать, что в Стрезе не было обсуждения „абиссинского вопроса” между нашим премьер-министром и синьором Муссолини?

Иден: Никакого официального обсуждения там не было.

Ллойд Джордж: Было ли там вообще какое-либо обсуждение этого вопроса?

Иден: Не между главами делегаций».

Политика «умиротворения агрессора», проводимая Макдональдом и Саймоном в Женеве, подверглась критике со стороны представителей парламентской оппозиции.

«Это было наиболее крупной из грубых ошибок, совершённых английской дипломатией за эти несчастные годы», — говорил лейбористский депутат Эттли в Палате общин спустя месяц после того, как Эфиопия была разгромлена Италией и негус покинул свою столицу. «Можно ли порицать Муссолини за то, что после того, как была упущена возможность прямых переговоров с ним об Эфиопии, он считал, что британское правительство не очень серьёзно интересуется его планами относительно Абиссинии?»

Столь же резко осуждал деятельность английской дипломатии и Уинстон Черчилль.

«Совершенно очевидно, — говорил он в своей речи в Палате общин 11 июля 1935 г., — что мы своими действиями ослабили Лигу наций и нанесли ущерб идее коллективной безопасности. В результате этой политики нарушение договоров Германией не только оправдано, но даже одобрено, а „фронт Отрезы” поколеблен, если не распался...»

Франко-советский пакт о взаимопомощи (2 мая 1935 г.). После Стрезы и чрезвычайной апрельской сессии Совета Лиги наций оживились переговоры о заключении франко-советского пакта. Демократические круги Франции все настойчивее высказывались за скорейшее заключение договора. Это вынуждало Лаваля проявить большую активность в переговорах с Москвой. Разумеется, у него были и свои скрытые соображения. Лаваль считал, что успешно договорился с Муссолини. С другой стороны, и Гитлер как будто не возражал против заключения двусторонних пактов между будущими участниками общего договора о ненападении. Более того, по расчётам Лаваля, заключение франко-советского пакта должно было повысить международный удельный вес Франции и побудить Германию договариваться с ней на более выгодных для французской дипломатии условиях. А к соглашению с Германией Лаваль стремился упорно и последовательно. Де Бринон непрерывно сновал между Парижем и Берлином. В кругах, близких к французскому министру иностранных дел,
уже во второй половине апреля 1935 г. проговаривались, что Лаваль заручился согласием Гитлера на «тур вальса с СССР». Дипломатические сотрудники Лаваля, которые вели переговоры с советским посольством в Париже, всячески старались придать будущему франко-советскому пакту чисто формальный характер; для этого они стремились устранить из него всё то, что могло сообщить ему силу действенного инструмента мира. В частности порядок решения вопроса об оказании помощи стороне, подвергшейся нападению агрессора, юристы Кэ д'Орсэ во что бы то ни стало хотели подчинить сложной процедуре согласования с Советом Лиги наций. Советская дипломатия отнюдь не помышляла противопоставлять франко-советский пакт уставу Лиги наций. В основу пакта она стремилась положить те статьи устава, которые предусматривали незамедлительное оказание взаимной помощи в случае акта агрессии, направленного против одной из договаривающихся сторон. В конце концов советской дипломатии удалось склонить французов к принятию соответствующих формулировок договора. Статья 3 договора гласила: «Принимая во внимание, что согласно статье 16 устава Лиги наций каждый член Лиги, прибегающий к войне вопреки обязательствам, принятым в статьях 12, 13 или 15 устава, тем самым рассматривается как совершивший акт войны против всех других членов Лиги, СССР и Франция взаимно обязуются, в случае если одна из них явится в этих условиях и несмотря на искренние мирные намерения обеих стран предметом невызванного нападения со стороны какого-либо европейского государства, оказать друг другу немедленно помощь и поддержку, действуя применительно к статье 16 устава».

Точный смысл приведённой статьи 3 договора разъяснялся в протоколе подписания договора 2 мая 1935г. Пункт 1 этого протокола гласил:

«Условлено, что следствием статьи 3 является обязательство каждой договаривающейся стороны оказать немедленно помощь другой, сообразуясь безотлагательно с рекомендациями Совета Лиги наций, как только они будут вынесены в силу статьи 16 устава. Условлено также, что обе договаривающиеся стороны будут действовать согласно, дабы достичь того, чтобы Совет вынес свои рекомендации со всей скоростью, которой потребуют обстоятельства, и что если, несмотря на это, Совет не вынесет по той или иной причине' никакой рекомендации или если он не достигнет единогласия, то обязательство помощи, тем не менее, будет выполнено».

Приведённые формулировки статьи 3 франко-советского договора и пункта 1 протокола его подписания оценивались передовыми представителями международной дипломатии крупный успех советских дипломатов. Указывалось, между прочим, что франко-советский договор и приложенный к нему протокол подписания устанавливают важный международный прецедент: отныне отсутствие рекомендаций Совета Лиги по вопросу о действиях против агрессора не должно будет служить препятствием для выполнения сторонами обязательств взаимной помощи.

Всё же французская дипломатия постаралась внести в договор с Советским Союзом некоторые оговорки ограничительного характера.

Статья 1 франко-советского договора подчёркивала, что действие пакта о взаимопомощи между СССР и Францией распространяется лишь на те случаи, когда одна из договаривающихся сторон явится «предметом угроз или опасности нападения со стороны какого-нибудь европейского государства». Формулировкой этой статьи французская дипломатия стремилась предупредить возможность вовлечения Франции в вооружённые конфликты, которые могли бы возникнуть, например, между Советским Союзом и Японией на Дальнем Востоке. Чтобы ещё более обеспечить Францию от каких-либо осложнений, могущих произойти в результате франко-советского договора о взаимопомощи, французская дипломатия настояла на внесении в § 2 протокола дополнительной оговорки. Оговорка эта гласила, что обязательства, предусмотренные договором, «не могут иметь такого применения,, которое, будучи несовместимым с договорными обязательствами, принятыми одной из договаривающихся сторон,. подвергло бы эту последнюю санкциям международного характера».

Советская дипломатия не возражала против таких оговорок, хотя они и свидетельствовали о преувеличенной осторожности, чтобы не сказать боязливости, французского правительства. Со своей стороны, отнюдь не желая закрывать путь к мирному соглашению с агрессивными государствами, если бы они отказались от агрессии, советская дипломатия поддержала внесение в протокол соответствующей формулировки. Параграф 4 протокола гласил, что «переговоры, результатом которых явилось подписание настоящего договора, были начаты первоначально в целях дополнения соглашения о безопасности, охватывающего страны северо-востока Европы, а именно СССР, Германию, Чехословакию, Польшу и соседние с СССР балтийские государства». Поэтому наряду с данным договором «должен был быть заключён договор о помощи между СССР, Францией и Германией, в котором каждое из этих трёх государств должно было обязаться к оказанию поддержки тому из них, которое явилось бы предметом нападения со стороны одного из этих трёх государств».

При всей нерешительности французского правительства, сказавшейся в приведённых выше ограничительных формулировках франко-советского пакта, этот договор между СССР и Францией мог получить в дальнейшем весьма серьёзное международное значение. Так и оценивало этот дипломатический акт общественное мнение всего мира.

Всем было известно, что заключению франко-советского пакта оказали некоторое содействие и представители стран Малой Антанты. Бенеш со стороны Чехословакии, Титу-леску — Румынии видели в договоре между Францией и Советским Союзом одну из самых действительных гарантий безопасности для их собственных государств. Поэтому оба эти дипломата настойчиво убеждали французское правительство в необходимости скорейшего завершения переговоров с советским правительством.

2 мая 1935 г. в Париже был подписан договор о взаимопомощи между Советским Союзом и Францией. Вскоре после этого Лаваль решился, наконец, и на поездку в Москву. Однако перед самым отъездом он принял германского посла в Париже. Его он постарался заверить, что франко-советский договор отнюдь не исключает возможности франко-германского сближения. Более того, в любой момент можно будет пожертвовать договором с Советским Союзом, если это понадобится для полного и окончательного соглашения с Германией. Французский посол в Берлине Франсуа Понсэ получил от Лаваля директиву явиться к Гитлеру и подробно ознакомить его с вышеизложенной позицией Лаваля.

Визит Лаваля в Москву состоялся 13 — 15 мая 1935г. Французский министр иностранных дел был принят товарищами Сталиным и Молотовым. В результате обмена мнений было опубликовано франко-советское коммюнике. В нём подтверждалось, что дипломатические усилия обеих стран «с полной очевидностью направляются к одной существенной цели — к поддержанию мира путём организации коллективной безопасности». Особо было отмечено, что «товарищ Сталин высказал полное понимание и одобрение политики государственной обороны, проводимой Францией в целях поддержания своих вооружённых сил на уровне, соответствующем нуждам её безопасности».

«Представители обоих государств, — гласило советско-французское коммюнике, — установили, что заключение договора о взаимной помощи между СССР и Францией отнюдь не уменьшило значения безотлагательного осуществления регионального восточноевропейского пакта в составе ранее намечавшихся государств и содержащего обязательства ненападения, консультации и неоказания помощи агрессору. Оба правительства решили продолжать свои совместные усилия по изысканию наиболее соответствующих этой цели дипломатических путей».

Советско-чехословацкий договор (16 мая 1935 г.). После Франции договор о взаимной помощи с СССР подписала 16 мая 1935 г. Чехословакия. Текст этого документа воспроизводил по существу соответствующие статьи франко-советского договора от 2 мая 1935 г. Однако весьма важное значение имела оговорка, внесённая в пункт 2 протокола подписания советско-чехословацкого договора.

«Одновременно оба правительства признают, — гласила эта оговорка, — что обязательства взаимной помощи будут действовать между ними лишь поскольку, при наличии условий, предусмотренных в настоящем договоре, помощь стороне — жертве нападения — будет оказана со стороны Франции».

Вышеприведённой формулировкой двусторонним договорам между СССР и Францией, СССР и Чехословакией придавался фактически характер тройственного соглашения. Вместе с тем своей оговоркой советская дипломатия предусмотрительно лишала французское правительство возможности — в случае нападения Германии на Чехословакию, — самому уклонившись от выполнения обязательств франко-чехословацкого союзного договора, переложить на Советский Союз всю тяжесть оказания помощи жертве агрессии. После подписания договора Бенеш посетил Москву. В беседах, происходивших между ним и представителями советского правительства, было подчёркнуто, что Советский Союз и Чехословакия придают исключительное значение «действительному осуществлению всеобъемлющей коллективной организации безопасности на основе неделимости мира».

Советско-чехословацкий договор был немедленно ратифицирован обеими сторонами. Обмен ратификациями был произведён 8 июня 1935 г., во время пребывания Бенеша в Москве. Совершенно иной оказалась позиция Лаваля в вопросе о ратификации франко-советского пакта. В сущности, согласно французской конституции, этот договор подлежал простому утверждению президента республики. Однако Лаваль явно затягивал ратификацию: он настаивал на том, чтобы к ней была применена сложная парламентская процедура. Для этого надлежало передать договор на рассмотрение парламентской комиссии по иностранным делам, а затем подвергнуть его обсуждению депутатов Палаты и Сената. Своё намерение затянуть ратификацию франко-советского договора Лаваль прикрывал ссылками на то, что хочет сообщить этому акту особо торжественный характер. На самом же деле становилось всё более очевидным, что этому документу Лаваль придавал значение простого клочка бумаги, который он сможет использовать лишь при своих переговорах с Германией, чтобы набить себе цену. В Москве было условлено, что в ближайшее время должны начаться переговоры между французским и советским генеральными штабами. Лаваль всеми силами противился выполнению этого обязательства. Ясно было, что он не хочет такого сотрудничества и избегает всего, что могло бы вызвать неудовольствие Гитлера.

Возвращаясь из Москвы в Париж, Лаваль посетил Варшаву. Как рассказывает американский историк Ф. Шуман, Лаваль условился с полковником Беком о том, что, если бы Красная Армия была когда-либо призвана для оказания помощи Чехословакии или Франции., то ей не, нужно будет итти через Польшу. В связи с этим Лаваль проговорился, что, в сущности, франко-советский пакт нужен ему не столько для обеспечения франко-советской взаимной помощи, сколько для предупреждения сближения, между Германией и Советским Союзом. Тяготение самого Л аваля к Германии становилось всё более и более очевидным. 18 мая 1935 г. он присутствовал в качестве представителя французского правительства на похоронах маршала Пилсудского в Кракове. Здесь произошла его встреча с. командующим германским воздушным флотом Герингом. В течение двух часов в строгом уединении между ними шла доверительная беседа. После неё Лаваль прибыл в Париж ещё более самодовольным и самоуверенным, чем когда бы то ни было. Ему казалось, что его дипломатия увенчалась полным успехом. В Риме, Берлине, Варшаве фонды его окрепли. Что касается Москвы, то Лаваль был доволен тем, что подписанием франко-советского пакта и поездкой в СССР он вырвал оружие из рук демократической оппозиции, а сговором с Беком и Герингом обезвредил наиболее обязывающие условия договора о взаимопомощи, заключённого им со Страной Советов.

Английская дипломатия подозрительно следила за укреплением французских связей с Советским Союзом. Ещё до отъезда Лаваля в Москву английское Министерство иностранных дел настойчиво добивалось подробной информации о договоре между Францией и СССР. 26 апреля 1935 г. Саймон телеграфировал английскому послу в Париже Клерку: «Желательно откровенно сказать Лавалю, что Англия обеспокоена, как бы Франция не подписала соглашения, которое может обязать её вступить в войну с Германией при обстоятельствах, недозволенных статьёй 2 Локарнского договора». На другой день Клерк ответил Саймону следующей телеграммой: «Лаваля видеть нельзя. Вместо него говорил с Леже (генеральным секретарём Министерства иностранных дел), и тот сказал, что Англия может быть спокойна, так как французское правительство поставило непременным условием, чтобы соглашение соответствовало всем положениям договоров Лиги наций и Локарно».

В это время во Франции демократические круги объединялись в антифашистский народный фронт. Коммунисты, социалисты и радикал-социалисты видели в заключении договора о взаимопомощи с Советским Союзом единственную возможность противодействия германским и итальянским агрессивным замыслам. Действительно, перед лицом всё возрастающей опасности со стороны гитлеровской Германии и Италии Муссолини только Советский Союз являлся той международной силой, которая открыто выступала с программой мероприятий, могущих предотвратить новую мировую войну. Авторитет Советского Союза всё возрастал. На позиции упрямого и закоснелого отчуждения от Страны Советов оставались в Европе лишь такие мелкие государства, как Швейцария, Голландия, Португалия. Крупнейшие страны вне Европы уже поддерживали нормальные дипломатические отношения с СССР. Смелая, прямая и последовательная политика советского правительства в вопросах мира и коллективной безопасности и его неутомимая деятельность по разоблачению агрессоров и поджигателей войны привлекали к СССР симпатии передового человечества во всём мире.

Превращение дипломатического аппарата Германии в орудие
шпионажа. Заключение франко-советского договора о взаимопомощи вызвало большое возбуждение в реакционных кругах английской общественности. Возобновились толки о том, что в Европе усиливается «большевистское влияние». По адресу правительства направлялись упрёки, что Англия рискует остаться изолированной. Раздавались требования немедленного соглашения с Германией. В начале мая 1935 г. бывший секретарь Ллойд Джорджа во время первой мировой войны лорд Лотиан, он же Ф. Керр, в письме к американскому послу в Берлине Додду доказывал, что соглашение держав с Германией могло бы разрешить все трудности. «Необходимо, — писал он, — найти для Японии и Германии более прочное место в международной политике, на которое они имеют право претендовать в силу своей мощи и традиций».

В это же время гитлеровская агентура развернула самую напряжённую работу в столицах больших и малых европейских государств.

Как рассказывает Курт Рисе в своей книге «Тотальный шпионаж», система шпионажа, начавшего действовать в конце 1934 г., объединяла к атому времени следующие составные части:

1. Разведку военного министерства, вначале неофициально, а затем официально руководимую полковником Николаи.

2. Организацию немцев, живущих за границей, руководимую Боле.

3. Иностранный отдел гестапо, руководимый Гиммлером и Гейдрихом.

4. Внешнеполитический отдел гитлеровской партии во главе с Альфредом Розенбергом.

5. Специальную службу министерства иностранных дел, возглавляемую Риббентропом и его ближайшим помощником Канарисом.

6. Иностранный отдел министерства пропаганды, во главе с Геббельсом и Эссером.

7. Иностранный отдел министерства экономики, во главе которого продолжал фактически оставаться Шахт, даже после его официального ухода в отставку.

8. Имперское колониальное управление во главе с генералом фон Эппом.

Все эти органы были подчинены Объединённому штабу связи, который издавал основные директивы и был центром всей системы шпионажа 1. Старая дипломатия, официально представлявшая Германию, оттеснялась на задний план. В мае 1935 г., вскоре после подписания договоров о взаимопомощи между СССР, Францией и Чехословакией, Геринг пустился в большое «свадебное» путешествие на Балканы и в Венгрию; одновременно Гесс предпринял поездку в скандинавские страны — Швецию, Норвегию и Данию. Цель этих дипломатических экскурсий была вполне ясна: агенты Гитлера стремились помешать расширению системы пактов о взаимопомощи, якобы угрожавших Германии «окружением».

11 июня 1935 г. либеральной английской газетой «Manchester Guardian» опубликованы были секретные инструкции Геббельса германской заграничной прессе. «Задача германской политики, — гласил этот документ, — создавать впечатление миролюбия Германии и готовности её участвовать в международных договорах. Германия изолирована, и ей угрожает окружение. Германия должна иметь полнейшую свободу вооружений. Вооружённая Германия станет притягательной силой для других стран. Для достижения этой цели весьма удобно использовать идею крестового похода против большевизма».

Более трёхсот немецких газет получали директивы Геббельса и вели за границей нацистскую пропаганду. Во главе заграничной агентуры Германии поставлен был прославленный организатор немецкого шпионажа Николаи. Германская тайная полиция, руководимая Гиммлером и Гейдрихом, также развернула за границей свою работу. Свыше 25 тысяч агентов изо дня в день по заданию гестапо собирали политическую, военную и экономическую информацию. Эта разведка подготовляла материал, необходимый для будущей войны.

Под руководством Боле развернулась деятельность легальных организаций национал-социалистов за пределами Германии. Около 400 крупных германских землячеств, тысячи всякого рода ферейнов, немецких школ и курсов были, по выражению Боле, «миссионерами идей фюрера» за рубежом.

В конце июня 1935 г. состоялся в Кенигсберге слёт зарубежных немцев. В нём приняли участие и германские посланники из Латвии и Литвы. На слёте распространялись открытки и карты, включавшие в границы «великой Германии» обширные соседние территории, в том числе и балтийские государства. Особенно усилилась работа нацистов в Соединённых штатах Северной Америки. На службу этой агентуре были поставлены радио и бюро путешествий. Одним из первых организаторов гитлеровской пропаганды в США был Курт Людеке, корреспондент центрального органа национал-социалистской партии «Volkischer Beobachter». Бюро национал-социалистской организации в США «Друзья новой Германии» помещалось в одном доме с германским генеральным консульством. Под видом туристов, коммерсантов, врачей, парикмахеров, маникюрш на пароходах «Северогерманского Ллойда» и «Гапага» в Америку непрерывным потоком направлялись немецко-фашистские шпионы и диверсанты.

В сферу германского шпионажа входили не только страны Европы, но и всего мира. Созданное в Мюнхене Имперское колониальное управление под руководством генерала фон Эппа первоначально сосредоточивало свою деятельность в бывших африканских колониях Германии. В конце 1934 г. фон Эпп и Министерство иностранных дел стали посылать своих агентов в качестве коммерсантов и техников на постоянное жительство в Испанское Марокко и в Танжер. После назначения министром иностранных дел Риббентропа его заместитель Канарис сразу же приступил к созданию консульств не только во всех бывших германских колониях, но также и во французских владениях в Африке. В то же время германское Министерство иностранных дел занялось организацией германского шпионажа на Ближнем Востоке и в Азии. В Иран направлялись многочисленные делегации коммерсантов и учёных. Квалифицированные шпионы, прошедшие специальные школы, назначались консулами и вице-консулами. Начальником Ближневосточного отдела при Министерстве иностранных дел был назначен известный археолог Макс Оппенгейм. Он направлял ерю работу по организации шпионажа на Ближнем Востоке. Особое внимание Оппенгейм обращал на арабские страны. Нередко гитлеровцы посылали в подарок мятежным арабским вождям, известным своими антибританскими взглядами и настроениями, аэропланы с пулемётами и радиоустановками. Для арабских стран ряд радиостанций Германии организовал передачи на арабском языке. При ближайшем сотрудничестве немецких агентов издавались и направлялись во все арабские страны книги и газеты, предназначенные для арабского населения.

Особенные надежды в планах завоевания мирового господства гитлеровцы возлагали на страны Южной Америки. Однажды Гитлер сказал Раушнингу: «Мы дадим Южной Америке не только наши деньги и пашу инициативу; мы перевоспитаем её в духе нашего мировоззрения».

Под контролем Германии в странах Южной Америки находилось большое количество промышленных предприятий, торговых учреждений и банков.

В Аргентину и Перу направлялись германские офицеры в качестве инструкторов для обучения армий этих стран. Риббентроп отдал распоряжение укомплектовать все герма некие посольства и консульства в Южной Америке особо подобранным штатом «дипломатов». Созданный в Гамбурге Иберо-американский институт, находившийся в ведомстве Розенберга, регулярно посылал в Южную Америку инженеров, архитекторов, врачей, учёных, устраивал во всех южноамериканских странах художественные выставки, библиотеки, концерты. В крупнейших городах Южной Америки — Рио де Жанейро, Монтевидео, Буэнос-Айресе, Ла-Пасе, Богота и других находились штаб-квартиры шпионской организации Боле, агенты которой были обычно прикомандированы к посольствам и консульствам и пользовались дипломатической неприкосновенностью. Только в одной Аргентине под непосредственным контролем гитлеровцев издавалось в 1935 г. двенадцать крупных ежедневных газет, заполнявшихся фашистским агитационным материалом. В позднейшие годы число фашистских изданий с каждым годом увеличивалось.

В то время как немецко-фашистская агентура вела усиленную работу по подготовке Германии к будущей войне, сам Гитлер в целях маскировки продолжал демонстрировать своё «миролюбие». 21 мая 1935 г. он выступил с изложением . 13 пунктов «программы мира», якобы долженствующей урегулировать взаимоотношения Германии с другими государствами. Гитлер заявил о своей готовности заключить двусторонние договоры о ненападении со всеми соседями, кроме Литвы; от пактов о взаимопомощи он отказывался категорически. Предлагая великим державам «моральное разоружение», Гитлер яростно восставал против «военного союза» СССР с Францией. Характерно, что незадолго до провозглашения своих «13 пунктов мира» Гитлер отдал приказ о сборке двенадцати подводных лодок по 250 тонн, запрещённых Версальским договором.

Англо-германское морское соглашение (18 июня1935 г.). Конечно, это не осталось тайной для иностранных разведок. Тем не менее пацифистская декларация Гитлера встретила в реакционных кругах Англии сочувственный отклик. «Непредубеждённый человек, — заявляла 22 мая 1935 г. газета «Times», — не может сомневаться в том, что пункты, изложенные Гитлером, являются основой для полнейшего урегулирования отношений с Германией». Для закрепления дружественных связей Германии с Англией в Лондон в качестве главы германской морской делегации был послан Риббентроп. Незадолго до этого он получил звание «чрезвычайного и полномочного посла Германии». После двух поездок Риббентропа к Гитлеру было подписано 18 июня 1935 г. англо-германское морское соглашение. Английское правительство удовлетворило требования Гитлера, чтобы «мощь германского флота составляла 35% в от« ношении к совокупной морской мощи Британской империи». В случае чрезвычайного строительства флота в других странах такое соотношение могло быть и пересмотрено.

Англия располагала в тот момент военно-морским флотом общим тоннажем в 1 201,7 тысячи. Следовательно, Германии было предоставлено право довести свой флот до 420,6 тысяча тонн. Имелось же у неё налицо, без учёта устаревших судов, лишь 78,6 тысячи тонн. Таким образом, английское правительство разрешило Германии увеличить тоннаж её флота на 342 тысячи.

Версальским договором запрещалось Германии иметь подводные лодки. Этот вопрос также подвергся пересмотру в англо-германском военно-морском соглашении. Германия получила право строить подводные лодки в размере до 45% тоннажа подводного флота Великобритании. Соглашение устанавливало, что в случае, если Германия пожелает превысить данный предел, она должна информировать о своём решении британское правительство. Таким образом, подводный флот Германии ничем не ограничивался.

Англо-германское военно-морское соглашение явилось двусторонним нарушением Версальского мирного договора. Его заключение вызвало взрыв возмущения во Франции: на этот раз договор был нарушен не только гитлеровской Германией, но и самой Великобританией.

Англо-германское морское соглашение являлось не чем иным, как капитуляцией английской дипломатии перед гитлеровской Германией по самому важному для Англии морскому Разделу послевоенных мирных соглашений. Характерно, что Министерство иностранных дел даже не подумало о согласовании своей позиции с другими державами.

На заседании Палаты лордов 26 июня 1935 г. английский министр воздухоплавания маркиз Лендондерри выступил с обоснованием необходимости англо-германского соглашения. «Мы практический народ, — заявил министр, — и должны считаться с реальными фактами. Мы полагаем, что наилучший метод для достижения тоге общего урегулирования, о котором гласило лондонское коммюнике, заключается не в том, чтобы вступить в дальнейшее соревнование в морском строительстве, а в том, чтобы попытаться путем соглашения с Германией обезвредить результаты объявленного ею решения... Мы считаем, что оказали большую услугу другим державам». Таким образом, вопреки положениям Версальского договора в Лондоне узаконялось создание германского военного флота, почти равного французскому, но гораздо более современного, оснащённого по последнему слову техники.

Соглашательская политика английской и французской дипломатии развязывала руки агрессорам и поджигателям войны. Первой на путь открытого нарушения международного мира вступила фашистская Италия.

Итало-абиссинская война. Вопрос об угрозе итало-абиссинской войны обсуждался в английской Палате общин 7 июня 1935 г. Депутат лейборист Эттли настаивал на немедленном вмешательстве правительства в этот конфликт.

В это время в составе английского кабинета произошли частичные изменения. Джон Саймон ушёл из Министерства иностранных дел и стал лидером Палаты общин. Идеи, которого считали слишком молодым, чтобы заменить Саймона, был назначен министром без портфеля по делам Лиги наций. В качестве преемника Саймона Болдуин выдвинул на пост министра иностранных дел своего давнего друга Сэмюзля Хора, который занимал соглашательскую позицию во всех острых международных вопросах. В частности он склонен был пойти и на компромисс с Италией.

В конце июня 1935 г. по поручению правительства Идеи выехал в Рим, чтобы попробовать договориться с Муссолини и склонить его воздержаться от войны. Идену был оказан в Риме ледяной приём. Попытки найти какой-нибудь компромисс _ потерпели неудачу. Когда Идеи покидал Италию, фашистская пресса развернула бешеную кампанию против Англии п её эмиссара. Идеи сделал остановку в Париже в надежде найти поддержку со стороны Франции. Но Лаваль имел свои собственные виды на Муссолини. Поэтому он не дал Идену никаких обещаний. С 7 июня 1935 г. Лаваль уже занимал пост премьер-министра. Связи его с Муссолини всё крепли. Париж и Рим обменялись военно-морскими и военно-воздушными миссиями. В июле начальник французского генерального штаба Гамелен посетил итальянского маршала Бадольо. Последний отдал Гамелену ответный визит и, повидимому, ознакомил его с предстоящими военными операциями против Абиссинии. Правая французская печать вела активную проитальянскую кампанию. Разумеется, это стоило Муссолини немалых денежных затрат. «Один из высших чиновников Кэ д'Орсо говорил мне, — свидетельствует Андрэ Симон, — что во время абиссинского конфликта агенты Муссолини роздали французским газетам и различным фашистским организациям более 135 миллионов франков».

Абиссинское правительство тщетно взывало к Лиге, добиваясь защиты и помощи. На сентябрьской сессии 1935 г. делегат Абиссинии просил Совет Лиги немедленно применить статью 15 устава Лиги и принять все меры для предотвращения угрожающей Абиссинии войны. Совет Лиги наций выделил Комитет пяти; ему было дано поручение найти способы мирного разрешения итало-абиссинского конфликта.

Комитет пяти вооружился материалами, представленными ему в Париже, Лондоне и Риме. Исходя из них, он выработал предложения, по существу означавшие уступки в пользу Италии за счёт Абиссинии.

Переговоры Лаваля — Хора. Между тем Хор и Лаваль уже договорились об общей линии поведения в отношении Италии. Обe стороны сошлись на том, что следует воздержаться от всяких мероприятий, могущих раздражить Муссолини и помешать осуществлению его планов в Абиссинии. Впрочем, для видимости Хор предложил признать необходимость санкций против Италии. В этом вопросе министр иностранных дел Англии руководился соображениями внутренней политики; приближалась новая избирательная кампания, и правительству нужно было продемонстрировать, что оно охраняет мир и готово применить финансовые и экономические санкции по отношению к итальянскому агрессору.

Лаваль соглашался. Однако он настаивал на том, что санкции не должны причинить Италии сколько-нибудь чувствительный ущерб. В конце концов было решено не применять к Италии военных санкций, воздержаться от морской блокады и не закрывать Суэцкого канала.

Конечно, Рим дружески был предупреждён французской дипломатией о соглашении Лаваля — Хора.

Хотя предполагаемые санкции и не грозили Италии никаким существенным ущербом и должны были сохранить чисто демонстративный характер, Муссолини затаил озлобление.

Впрочем, ни он, ни Гитлер ещё не хотели открытой ссоры с Францией и Англией. 2 октября 1935 г. английское Министерство иностранных дел информировало Лаваля, что Гитлер заверил сэра Эрика Фиппса о своём намерении соблюдать строгий нейтралитет в итало-абиссинском конфликте. Со своей стороны итальянский посол в Париже Черутти сообщил Лавалю, что Италия не ответит войной на экономические и финансовые санкции и останется на «позиции обороны». Эти заявления значительно облегчили задачу Лаваля и Хора. Теперь они могли провозгласить применение санкций к агрессору, в действительности ничем не мешая Муссолини в осуществлении его захватнических планов.

4 октября 1935 г. итальянские войска вторглись в Абиссинию.

Факт ничем не вызванной агрессии был очевиден для всех. Общественное мнение демократических стран требовало немедленного применения к Италии санкций, предусмотренных уставом Лиги. Британское правительство обратилось к Франции с вопросом, может ли Англия рассчитывать на помощь французского правительства в применении к Италии статьи 16 устава Лиги. Ответ был дан 5 октября 1935 г. французским послом в Лондоне Корбеном. Французское правительство сообщало, что предпочитает занять позицию нейтрального наблюдателя, предоставляя осуществление санкций той державе, которая считает их необходимыми. Британское правительство ответило, что при такой позиции Франции Англия не сможет выполнять свои обязательства по Локарнскому договору. Угроза подействовала. 18 октября Корбен обещал поддержку Франции в вопросе о применении к Италии статьи 16 устава Лиги. Этот формальный ответ был вызван также и тем, что 7 октября Совет Лиги наций признал Италию агрессором и декларировал необходимость применить к ней финансовые и экономические санкции. Через два дня это предложение Совета внесено было на общее собрание Лиги наций. Здесь оно было подтверждено.

Общее собрание избрало комитет по координации. Он постановил, что все государства, входящие в Лигу наций, должны:

1) прекратить вывоз оружия в Италию,

2) закрыть ввоз товаров из Италии,

3) запретить экспорт в Италию некоторых второстепенных видов сырья,

4) воздержаться от предоставления Италии банковских займов и коммерческих кредитов.

Санкции не касались наиболее важных для Италии видов сырья: нефти, руды, угля. О военных санкциях не было речи. Суэцкий канал продолжал обслуживать итальянскую экспедиционную армию.

Позиция СССР в итало-абиссинском конфликте. В ноте от 11 ноября 1935 г. итальянское правительство заявило Лиге наций протест против применения к Италии экономических и финансовых санкций. Оно утверждало, что решение Совета и общего собрания Лиги наций необоснованно и несправедливо.

Ответные ноты французского и английского правительств звучали примирительно. Они заявляли, что санкции представляются вынужденным актом; при этом выражалось пожелание, чтобы «ныне происходящий, достойный сожаления конфликт» был возможно скорее урегулирован.

Советское правительство 22 ноября 1935 г. ответило, что СССР не может уклониться от обязательств, возлагаемых на него, как и на всех членов Лиги, её уставом. «Советское правительство, — гласила нота, — считает неправильным положение о том, что Абиссиния должна составлять исключение и не пользоваться всеми теми правами, которые предоставлены Лигой наций другим её членам. С точки зрения советского правительства, все члены Лиги наций должны пользоваться полным равноправием в случае нападения, независимо от расовых и других признаков».

Строгую принципиальность советской позиции в вопросе об отношении к итало-абиссинской войне раскрыл т. Молотов в своём выступлении на второй сессии ЦИК СССР 10 января 1936 г. «Только Советский Союз, — заявил глава правительства СССР, — занял в итало-абиссинской войне особую принципиальную позицию, чуждую всякому империализму, чуждую всякой политике колониальных захватов. Только Советский Союз заявил о том, что он исходит из принципа равноправия и независимости Абиссинии, являющейся к тому же членом Лиги наций, и что он не может поддержать никаких действий Лиги наций или отдельных капиталистических государств, направленных к нарушению этой независимости и равноправия».

Соглашение Лаваля — Хора (9 декабря 1935 г.). Тем временем итальянские войска продолжали своё наступление на Абиссинию. Плохо вооружённая абиссинская армия под натиском превосходящих итальянских сил отступала в глубь страны. В широких массах населения демократических стран неравная борьба абиссинского народа за независимость вызывала искреннее сочувствие. Дипломатия великих держав приходилось волей-неволей считаться с этими настроениями. В конце концов в Лиге наций был поставлен вопрос о применении нефтяных санкций. К 12 декабря десять государств: Аргентина, Голландия, Ирак, Индия, Ново-Зеландия, Румыния, Сиам (Таи), Чехословакия, Финляндия и СССР, которые поставляли в Италию 74,5% всего её нефтяного импорта, заявили о своём согласии на нефтяные санкции. Муссолини убедился, что вопрос о санкциях неожиданно принимает опасный для него оборот. Он обратился за поддержкой к Гитлеру и Лавалю. Германскому послу в Париже было поручено добиваться от Лаваля воздействия на английскую дипломатию. По предложению Лаваля в Париже состоялось его новое совещание с Хором. Лаваль запугивал английского министра тем, что, если новые санкции будут приняты, неизбежно начнётся война в Европе. Италия нападёт на английский флот в Средиземном море, Там Франция не будет в состоянии поддержать Англию своими морскими силами. Французские порты и доки в Средиземном море недостаточно вместительны, чтобы принять крупные английские корабли. Этого довода было достаточно. Хор присоединился к позиции Лаваля. Впрочем, как рассказывает Табуи, британский министр иностранных дел Сэмюэль Хор ещё во время сессии Совета Лиги наций в октябре 1935 г. начал зондировать почву о соглашении с Италией. При личной встрече с итальянским министром Гранди он заявил ему: «Великобритания не имеет никаких намерений ни нападать на фашизм, ни создавать блокаду. Она, само собой разумеется, и мыслей не имела о военных санкциях». Хор дал понять Гранди, что Англия готова прийти к соглашению с Италией.

В результате совещания Лаваля — Хора возник новый план «умиротворения». Англия и Франция должны были предложить негусу уступить Италии всю провинцию Огаден, восточную часть провинций Тигре и Харар. В обмен Абиссинии предлагалось получить от Италии узкую полосу территории южной Эритреи с выходом к морю в Ассабе. Так как за Францией сохранялись монопольные права на железную дорогу Джибути -Аддис-Абеба, то эта полоса, по выражению газеты «Times», была бы просто «коридором для верблюдов». В дополнение к этим территориальным соглашениям негус должен был принять к себе на службу итальянских советников и предоставить Италии исключительные экономические льготы.

Соглашение Лаваля — Хора было подписано 9 декабря 1935 г. Скоро его содержание стало известно заинтересованным кругам, хотя текст документа и не был ещё опубликован. Сговор двух министров вызвал глубокое возмущение в Англии, со Франции и в Соединённых штатах. 16 декабря 1935 г. абиссинский негус заявил протест против соглашения, которое сулило премию агрессору за открытое нарушение международных обязательств.

Хор был вынужден подать в отставку. Его друг Болдуин пожертвовал им, чтобы успокоить оппозицию. Сам премьер ссылался на то, что в воскресный день не мог связаться с Хором который в это время вёл в Париже переговоры с Лавалем. Однако, как свидетельствует английская «Белая книга» об Абиссинии, 10 декабря 1935 г. дипломатические представители Англии в Риме и Аддис-Абебе получили из Лондона предписание добиваться там согласия на предложения Лаваля — Хора. Конечно, без ведома Болдуина английское Министерство иностранных дел не могло дать такие указания.

Соглашение Лаваля — Хора вызвало во французской Палате депутатов резкую критику. Но Лаваль не смущался. Он увёртывался от объяснений и всячески затягивал применение санкций против Италии. Подкупленные им газеты запугивали французов тем, что санкции «означают войну». Всякий раз, когда поднимался вопрос о нефтяных санкциях, итальянский посол в Париже Черутти наносил Лавалю продолжительный визит. И журналисты, ловившие посла в приёмной Кэ д'Орсэ, неизменно уведомляли читателей своих газет, что г. Черутти, уходя из кабинета министра, имел вполне удовлетворённый вид...

План Лаваля — Хора предполагалось опубликовать лишь после того, как он будет принят Италией и Абиссинией. Но дипломатический расчёт Лаваля был сорван. Два парижских журналиста — Пертинакс в «Echo de Paris» и Женевьева Табуи в «Oeuvre» — сумели раздобыть текст соглашения Лаваля — Хора и опубликовали его в печати. Скандальный документ вызвал во Франции бурный взрыв негодования. В Палате депутатов Лавалю пришлось поставить вопрос о доверии правительству. Кабинет получил большинство всего в 20 голосов. Между тем силы народного фронта во Франции всё более крепли. Было ясно, что кабинет потерял всякую опору; действительно, в январе 1936 г. правительство Лаваля вынуждено было подать в отставку. Но в кабинете положение мало изменилось. На смену Лавалю пришёл Альбер Сарро; он сформировал центристский кабинет из весьма посредственных деятелей. Министром иностранных дел был назначен Фланден. Он начал с того, что заявил о своей солидарности с Лавалем в абиссинском вопросе. Фланден не был одинок в правительстве: к нему примыкали и другие члены кабинета, которые были сторонниками соглашательской политики «умиротворения» агрессоров.

Политическим результатом этой политики попустительства было дальнейшее укрепление «оси» Рим — Берлин. Зато отношения между Францией и Англией становились всё холоднее. Международная обстановка складывалась вполне благоприятно для поджигателей войны.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

ПОЛИТИКА «НЕВМЕШАТЕЛЪСТВА» ДЕМОКРАТИЧЕСКИХ ПРАВИТЕЛЬСТВ ЕВРОПЫ (1935—1937 гг.)

Политика «изоляционизма» и нейтралитета. Большую услугу поджигателям войны оказывали не только «умиротворители», но и «изоляционисты», стремившиеся уклониться от вмешательства в конфликты, возникавшие между другими странами. Английские изоляционисты заявляли, что Англия — страна не европейская и что она не имеет общих интересов с государствами континента. Провозвестник этой доктрины Эмери доказывал, что «англичанин не может стать европейским патриотом, какими являются и французы и немцы; он не может себя посвятить европейской идее». «Политика, которой мы должны следовать по отношению к Европе, — писал Эмери, — может быть резюмирована следующим образом: обособление от европейских дел. Нужна лишь одна оговорка... а именно, что мы не можем пассивно отнестись к агрессивным операциям, которые происходили бы на близком расстоянии по воздуху от Дувра». Рост воздушной опасности, пояснял Эмери, заставляет англичан принимать меры обороны; однако это не означает, что Англия «должна ввязываться в каждую ссору. А между тем это является практическим выводом из так называемого принципа коллективной защиты мира».

Такую же позицию отстаивали сторонники изоляционизма и в Соединённых штатах Америки. Приверженцы этой доктрины преобладали в американских политических кругах. Лишь немногие государственные деятели, как президент США Рузвельт, понимали всю опасность фашистской агрессии для свободолюбивых народов мира. В 1935 г. в США был принят «закон о нейтралитете». Этим законом воспрещался экспорт оружия, боеприпасов или военного снаряжения для воющих стран или даже для нейтральных государств, которые могли бы передать это вооружение воюющим сторонам. Президенту предоставлялось право решать, не годится ли та или другая сторона в «состоянии войны», если даже война официально ею и не объявлена. Рузвельту пришлось поставить этот вопрос в отношении Италии и Абиссинии. Он признал их находящимися «в состоянии войны») и предложил применить закон о нейтралитете. Впрочем, насколько было возможно, Рузвельт использовал новый закон против Италии. В частности он официально предостерегал американских граждан против путешествий на судах воюющих стран. Фактически это означало — па судах Италии, ибо Абиссиния никакого флота не имела,

В феврале 1936 г., наперекор Рузвельту, американский Конгресс внёс в закон о нейтралитете некоторые существенные поправки и продлил срок его действия. Запрещение продажи, военного снаряжения воюющим сторонам было вновь подтверждено. Запрещалась перевозка военных грузов на американских судах во время войны. Американским гражданам не разрешалось совершать путешествия на кораблях воюющих стран. Однако, исходя из доктрины Монро «Америка для американцев», Конгресс постановил, что закон о нейтралитете не применяется к американским республикам в случае их войны с неамериканскими государствами.

Шесть лет спустя, оценивая результаты политики нейтралитета, официальный представитель правительства Соединённых штатов Америки, заместитель государственного секретаря Уэллес, вынужден был признать её ошибочной и вредной, «После прошлой мировой войны, — говорил Уэллес, — народу США была предоставлена возможность взять на себя долю ответственности за сохранение всеобщего мира путём участия в международной организации, созданной с целью предотвратить и не допустить возникновения войны. Народ США отказался от такой возможности... Мы были слепы к тому, что составляло наш собственный бесспорный интерес. Поэтому мы и не подумали, что, принимая на себя некоторую долю ответственности за сохранение мирового порядка с непосредственными обязательствами, какие, возможно, требовались, мы обеспечили бы нашему народу сохранение демократических идеалов и избавили бы наших детей и внуков от тех же самых жертв, какие вынуждены были принести их отцы... Наши лидеры и огромное большинство нашего народа в годы после первой мировой войны намеренно вернулись к провинциальной политике, характерной для прежних времён, полагая, что, поскольку такая политика была хороша в прошлом, она может сослужить свою службу и в новом, изменившемся мире. В настоящее время... мы пожинаем горькие плоды нашей собственной близорукости...».

Подготовка отказа Германии от Локарнских соглашений. Не встречая противодействия со стороны сильнейших держав Западной Европы, пользуясь благоприятно сложившейся обстановкой невмешательст-ва и нейтралитета, поджигатели войны спешили устранить последние препятствия, мешавшие осуществлению их замыслов. Одним из таких препятствий являлись для Германии Локарнские соглашения; их условия не допускали вооружения её западных границ, необходимого для осуществления захватнических планов Гитлера на Востоке. Имея за собой неукреплённую я демилитаризованную долину Рейна, германские армии не могли бы беспрепятственно двинуться против Австрии, Чехословакии, Польши или СССР. Очередной задачей гитлеровской дипломатии явилось поэтому создание военного барьера на Рейне как средства обеспечить германский тыл. Конечно, это прямое нарушение локарнских обязательств создавало непосредственную угрозу безопасности Франции. Всё же правительство Гитлера было убеждено, что ни Болдуин, ни Сарро с Фланденом, ни тем более Муссолини не окажут серьёзного противодействия осуществлению германского плана. Между прочим в Берлине учитывалось и несочувствие англичан франко-советскому пакту. Тем удобнее было избрать для маскировки замышляемого нарушения локарнских обязательств тот предлог, что франко-советский пакт якобы с ними несовместим. 21 февраля 1936 г., принимая французского журналиста де Жувенеля, Гитлер заверял своего собеседника, что Германия готова пойти на сближение с Францией. Однако этому препятствует франко-советский договор. «Этот достойный сожаления пакт, — говорил Гитлер, — создаёт новое положение. Понимаете ли вы, французы, что вы делаете? Вы даёте себя вовлечь в дипломатическую игру такого государства, которое ничего иного не хочет, как столкнуть друг с другом крупные европейские народы, чтобы извлечь из этого пользу для себя одного».

В действительности, как видно из бесед американского посла Додда с немецкими дипломатами, представители германского правительства не придавали франко-советскому пакту, серьёзного значения. 29 февраля 1936 г. в разговоре с Нейратом Додд затронул вопрос о возможности возвращения Германии в Лигу наций. Нейрат заявил, что Германия может вернуться в Лигу, но лишь при условии, что западные державы возвратят ей колонии, не будут возражать против занятия германскими войсками демилитаризованной Рейнской области и пойдут на некоторые уступки в отношении паритет; военно-морских сил. «Он решительно настаивал на возвращена колоний, — записывает Додд, — и заявил, что по вопросу о Рейнской зоне можно начать дипломатические переговоры, что франко-русский пакт не имеет серьёзного значения и что Англия получила согласие Германии участвовать в переговорах о морском договоре, которые должны начаться в Лондоне».

Рассчитывало правительство Гитлера и на поддержку со стороны английских профашистских кругов. С 30 января по 4 февраля 1936 г. один из влиятельных сторонников сближения с Германией, маркиз Лондондерри, посетил Герпнга и Гитлера. Принимая этого гостя в своём охотничьем замке, Геринг доказывал ему неизбежность германской экспансии на Восток и необходимость немедленного укрепления Рейнской области. В свою очередь и Гитлер убеждал Лондондерри, что «Москву нужно подвергнуть карантину». По возвращении в Лондон Лондондерри послал через Риббентропа письмо с выражением благодарности за радушный приём. При этом он намекал, что информация о пожеланиях германского правительства встречена благоприятно английским общественным мнением, хотя при наличии противоречивых взглядов «бывает трудно правильно определить истинное общественное мнение».

Гитлер знал, что и во Франции его готовы поддержать профашистские круги. Ему было известно, что в заседании Совета министров был поставлен вопрос о намерении Германии оккупировать Рейнскую область и порвать с Локарнским пактом. По этому поводу «неосоциалист» Деа, один из активнейших фашистов в Парламенте, а затем в кабинете Сарро, заявил, что вопрос о ремилитаризации Рейнской области не стоит крови хотя бы одного французского солдата, тем более, что эта область в конце концов принадлежит Германии.

Осенью и зимой 1935 г. фашистский агент Отто Абец беседовал в Париже с рядом французских политических деятелей и с представителями промышленного и финансового мира. Его заверяли, что правительство не окажет противодействия ремилитаризации Рейнской области. Такую позицию занимал и французский посол в Берлине Франсуа Понсэ. По свидетельству Андрэ Симона, «некий французский дипломат на завтраке во французском посольстве, в присутствии высоких особ с Вильгельмштрассе, заявил, что война не популярна во Франции и что нынешнее правительство не сможет поднять общественное мнение Франции против ремилитаризации Рейнской области».

6 марта 1936 г. на заседании германского кабинета подвергнут был обсуждению вопрос об отказе от Локарнскиг соглашений. Нейрат, Шахт и Бломберг выступили с возражениями против оккупации Рейнской области: по соображениям дидломатическим, финансовым и стратегическим это мероприятие представлялось им рискованным. Военный министр Бломберг откровенно предупреждал, что немецкая армия ещё не готова для оказания сопротивления французам, если их войска вступят в Рейнскую область. Но Гитлер заявил, что нужно рискнуть. Между прочим его обнадёживали обстоятельства, при которых произошла ратификация франко-советского договора французской Палатой депутатов. 27 февраля 1936 г. Против ратификации голосовали 164 депутата; 100 депутатов воздержались от голосования; за ратификацию подали голос 353 депутата. Это означало, что около половины членов Палаты отказывалось от договора о взаимопомощи не только с СССР, но и с Чехословакией, защиту которой против германского агрессора невозможно было обеспечить без участия Советского Союза. Это означало также, что значительная часть Палаты высказывается за фактический разрыв Франции с её друзьями, за ликвидацию старой системы военных союзов, т. е. за сдачу всех тех позиций международной обороны Франции, которые после войны старалась укрепить французская дипломатия.

7 марта 1936 г. в германское Министерство иностранных дел были приглашены послы Англии, Франции, Бельгии и Италии. Здесь Нейрат передал им меморандум германского правительства, который гласил: «В интересах естественного права народа защищать свои границы и сохранять свои средства обороны германское правительство восстановило с сегодняшнего дня полную и неограниченную суверенность империи в демилитаризованной зоне Рейнской области». Ознакомив послов с содержанием меморандума германского правительства, Нейрат сообщил им об отказе от Локарнских соглашений и о занятии Рейнской зоны германскими войсками.

Оккупация германскими войсками Рейнской зоны (7 марта 1936 г.). В тот же день, 7 марта, германские войска вступили в Рейнскую область. Одновременно опубликован был меморандум германского правительства, где доказывалось, что первой нарушила локарнские обязательства Франция, заключив договор с Советским Союзом.

Отсюда делался вывод, что локарнско-рейнский пакт «практически прекратил своё существование». Поэтому германское правительство и решило восстановить свой полный и неограниченный суверенитет в демилитаризованной зоне Рейнской области.

Меморандум заявлял, что германское правительство готово заключить пакт о ненападении между Францией, Бельгией и Германией сроком на 25 лет; согласно оно и на заключение с западными державами воздушного пакта. Германия может даже вернуться в Лигу наций, «если вопросы о колониальном равенстве и об отделении пакта Лиги наций от Версальского договора станут предметом дружественных переговоров».

В этот же день состоялось торжественное заседание Рейхстага. Здесь Гитлер заявил о занятии Рейнской области германскими войсками, повторив те же объяснения, которые изложены были в правительственном меморандуме.

«Всё было обставлено, как великое событие, — записал Додд 7 марта. — Гитлер обратился по радио ко всей Германии и ко всему миру. Речь его продолжалась полтора часа. Мне казалось совершенно непоследовательным говорить о всеобщем мире и 14 пунктах Вильсона, а затем в течение 15 минут поносить франко-русский пакт, основная цель которого — оборона против агрессия. Такие же выпады делались и по адресу Чехословакии. Между тем всякому ясно, что эта маленькая страна, которая насчитывает всего 14 миллионов населения, никогда не нападёт на Германию... Мне казалось, — добавляет Додд, — что Германия и Италия действуют совместно. Если моё предположение правильно, то это доставит Франции много неприятностей».

Вступление германских войск в Рейнскую зону и речь Гитлера вызвали переполох в дипломатических кругах. Казалось, война неминуема. Больше всего споров вызывал в кругах иностранных дипломатов вопрос о том, решатся ли Англия и Франция применить санкции против Германии.

В один из таких напряжённых дней, 14 марта 1936 г., Додд записал: «Мне сообщили, что Гитлер целый день совещался с членами кабинета и другими руководителями. Сэр Эрик Фиппс встретился с Нейратом и сообщил ему мнение Англии о том, что нужно сделать Германии, чтобы избежать возможной войны... После этого фон Нейрат долго советовался с фюрером. Чувствуется большая напряжённость».

Утром 7 марта собрался и французский кабинет. После заседания Фланден принял послов Англии, Италии и Бельгии, Вечером кабинет снова собрался на совещание вместе с генеральным штабом. На заседании Жорж Мандель выступил с требованием немедленной мобилизации. Деа, Фланден и большинство министров возражали против этого предложения. Было решено потребовать созыва чрезвычайной сессии Совета Лиги наций и совещания держав, гарантировавших Локарнские соглашения.

Отрядам, вступившим в Рейнскую зону, немецкое командование приказало: если здесь появятся французские войска, боя не принимать и немедленно отступить на свою территорию.

Намерения Гитлера занять Рейнскую зону встречали возражения среди части германской военщины. Об этом рассказывал Женевьеве Табуи один из хорошо осведомлённых дипломатов, аккредитованных в Берлине: «Гитлер имел ужаснтю стычку со своими генералами. Германские войска плохо вооружены, и у них есть приказ отступить при первом признаке сопротивления со стороны Франции. Гитлер уверен, что Франция не будет действовать. Он поставил всё на карту. Если Франция окажет сопротивление, это будет означать его личный крах и коней нацизма».

Расчёт Гитлера оказался верен: правительство Сарро — Фландена бездействовало. «Париж был охвачен паникой, — вспоминает Женевьева Табуи. — Каждый спрашивал: „Будет ли мобилизация?” И этот вопрос часто повторялся в течение следующих трёх дней, — дней, тянувшихся, как годы, дней, полных агонии и сомнений по поводу того, какую позицию займёт наше правительство по отношению к Германию).

Выступая по радио от имени французского правительства, премьер-министр Сарро заявил, что «Франция не может допустить, чтобы Страсбург был под угрозой германских пушек». «Нет больше мира в Европе! — патетически восклицал Сарро. — Нет международных отношений, если такой образ действий входит в практику!.. Французское правительство твёрдо решило не вступать в переговоры под угрозой насилия. Я заявляю от имени французского правительства, что мы намерены отстаивать основные гарантии французской и бельгийской безопасности, данные английским и итальянским правительствам (т, е. Локарнский договор), через Совет Лиги наций».

Коммюнике о заседании французского Совета министров сообщало, что германский меморандум признан неприемлемым и что создавшееся положение будет обсуждено Советом Лиги наций и совещанием держав, подписавших Локарнские соглашения. Министры военный, морской и авиации получили полномочия принять «требуемые обстоятельствами меры».

Отозвалась на оккупацию Рейнской области и английская Палата общин.

Болдуин и Идеи выступили с осуждением одностороннего отказа Германии от обязательств Локарнского пакта. Однако, по мнению английского правительства, шаг, совершённый Германией, не представляет по существу военных действий я не грозит вызвать вооружённый конфликт. Сама Германия заявляет, что «неизменно стремится к подлинному умиротворен!! Европы и готова заключить пакт о ненападении с Францией Бельгией». Нужно было бы лишь предварительно договориться с другими участниками Локарнского соглашения. Что касается франко-советского пакта, то, если бы германское правительство обратилось по этому поводу к соответствующим правительствам, весь вопрос можно было бы урегулировать путём дипломатических переговоров.

Представитель профашистских кругов лорд Астор предостерегал английское правительство от действий, «равносильных превентивной борьбе против Германии». Ссылаясь на письмо, якобы полученное им от Гитлера, Астор настаивал на необходимости помочь главе национал-социалистского правительства «спасти Германию и Европу от коммунистической революции». Другой сторонник Гитлера, лорд Лотиан, выступил с резкой критикой франко-советского пакта; по его мнению, такие пакты о взаимопомощи являются не чем иным, как окружением Германии.

Против этого утверждения решительно выступил Черчилль, «Говорят об окружении Германии, — возмущённо заявил он, — но это окружение не Германии, а потенциального агрессора. Если агрессором будем мы, то пусть это окружение будет направлено против нас. Если агрессором будет Франция, то она будет окружена таким же образом. Первое, что нам нужно, — это пакты о взаимной помощи».

Дискуссия вокруг нарушения Локарнского пакта. 10 марта 1936 г. представители Англии Иден и Галифакс, Бельгии — Ван-Зееланд и Италии
—Черутти встретились в Париже с Сарро и Фланденом. Французское правительство требовало немедленного вывода германских войск из Рейнской зоны. В случае отказа Германии оно предлагало применить к ней санкции. Но Идеи и Галифакс имели указание добиваться предварительных переговоров с Германией, 11 марта 1936 г. Идея официально предложил германскому правительству, поскольку ремилитаризацию Рейнской зоны оно считает вопросом германского престижа, оставить там только «символическое количество» войск, дав обязательство не увеличивать этого контингента и не возводить в зоне никаких укреплений. На следующий день Идеи получил ответ германского Министерства иностранных дел. Никаких дискуссий на тему о кратковременном или длительном ограничении германского суверенитета в Рейнской зоне, гласил он, фюрер не принимает; он может только обещать на время переговоров не увеличивать количества войск в зоне и не продвигать их Дальше к границам Франции и Бельгии. По телефону Идеи снёсся с Болдуином. Тот дал ему директиву предложить созыв Совета Лиги наций в Лондоне и пригласить туда представителей Германии. Сарро и Фланден приняли это предложение.

Заседание Совета Лиги наций открылось в Лондоне 14 марта, Фланден просил Совет констатировать факт нарушения Германией статьи 43 Версальского договора. Одновременно он предлагал передать на рассмотрение Гаагского международного трибунала поднятый Германией вопрос о несовместимости франко-советского пакта с обязательствами Локарнского соглашения. Предложение Фландена было поддержано бельгийским премьером Ван-Зееландом.

17 марта 1936 г. в Совете выступил народный комиссар иностранных дел СССР Литвинов. Он напомнил членам Лиги, что защита международных договоров является обязанностью Лиги наций. Нельзя сохранить Лигу, если она не будет выполнять своих собственных постановлений; тем самым она приучит агрессоров не считаться с её предостережениями. Советский представитель подверг резкой критике выдвинутое германской дипломатией утверждение о несовместимости франко-советского договора
с Локарнским пактом. Всему миру известно, что ни Советский Союз, ни Франция не имеют никаких претензий на германские земли и не стремятся к изменению границ Германии. Если Германия не совершит нападения ни на Францию, ни на Советский Союз, пакт о взаимопомощи, заключённый между этими двумя странами, никогда не будет приведён в действие.

Однако сама Германия явно преследует захватнические цели. Ради них германские войска заняли и Рейнскую зону. Совершенно очевидно, что Германия готовится к нападению на СССР. «Весь смысл выступлений господина Гитлера и его предложений в области международной политики, — говорил представитель СССР, — сводится к организации похода против народов представляемого мною государства, к объединению против них всей Европы, всего мира. Пусть его агрессия фактически метит на ближайшее время в другие страны, пусть его атаки на Советский Союз являются лишь дымовой завесой для подготовки агрессии против других государств, но уже то обстоятельство, что он выбирает для этой цели мишенью своих беспрестанных атак Советский Союз и что он это сделал опять в связи с нарушением Локарнского договора, даёт мне право открыто и с особой силой говорить о сущности агрессивной внешней политики господина Гитлера».

18 марта в Совете выступил Идеи. Он заявил, что вторжение немецких войск в Рейнскую зону представляет собой нарушение Версальского договора. Однако оно не является угрозой миру и «не вызывает той непосредственности акции, которая предусмотрена при известных условиях Локарнским договором». С некоторыми оговорками Идеи поддержал предложение Франции и Бельгии.

Как и следовало ожидать, итальянский делегат Гранди занял двусмысленную позицию. Он признал, что формально имеет место нарушение Локарнского договора Германией. Но тут же с явным злорадством посол подчеркнул, что «локарнская система», основанная на солидарности держав, подписавших этот договор, давно уже уничтожена враждой в их среде, т. е. санкциями против Италии в связи с абиссинской войной. Слишком очевидно противоречие в положении Италии как гаранта Локарнского договора и как объекта санкций. Италии приходится одновременно выступать судьёй и быть в роли подсудимого.

19 марта состоялось выступление представителя Германии Риббентропа. Он начал с того, что «немецкое правительство приняло приглашение Совета Лиги наций, желая оказать помощь осуществлению дела мира». Наступает «поворотный пункт» в истории Европы: никогда ещё в Совете Лиги наций не защищалось более справедливое народное дело. Лига наций должна оценить по достоинству мудрость немецкого правительства, которое 7 марта 1936 г. совершило акт благодеяния, уничтожив остатки Версальского договора, подрывавшего европейский мир.

Наглое выступление Риббентропа не встретило должного отпора со стороны заинтересованных держав. Совет Лиги наций принял резолюцию, которая ограничилась признанием факта нарушения Германией статьи 43 Версальского договора и Локарнского соглашения.

В тот же день состоялось совещание представителей государств, подписавших Локарнский договор. Германия отсутствовала. Совещание также подтвердило нарушение Германией локарнских обязательств. Тем не менее было постановлено, если Германия примет предложение четырёх держав о приостановке ремилитаризации Рейнской зоны, вступить в переговоры о пересмотре в дипломатическом порядке статуса этой области.

Германия снова оставалась безнаказанной. Естественно, правительство Гитлера торжествовало,

«Всё идёт прекрасно, — говорили Додду Нейрат и Шахт: — Германия получила обратно Рейнскую область; скоро она вернёт себе колонии и затем, возможно, вернётся в Лигу наций и восстановит мир во всём мире».

В таком же победном тоне выступал в эти дни и Гитлер. 21 марта он заявил в Гамбурге, что «дух Версальского договора Уничтожен». На следующий день он провозгласил в Бреславле, что «в Европе должен возникнуть новый порядок». В последующие дни в Людвигсгафене, Эссене и Кёльне Гитлер вопил в исступлении: «Нет в мире лучшей гарантии безопасности, чем рука, которая объемлет 67 миллионов немцев!»

И всё же английская дипломатия не теряла надежды договориться с Гитлером. Эрику Фиппсу было поручено получить от Гитлера ответ на ряд вопросов, дабы иметь базу для дальнейших переговоров. Основной вопрос сводился к следующему: признаёт ли германское правительство существующий территориальный и политический порядок в Европе и намерено ли оно его соблюдать.

Гитлер ничего не ответил англичанам. Только нота Нейрата, уведомлявшая о ремилитаризации Рейнской зоны, заверяла, что ввод германских войск в эту зону является не более как «символическим действием».

Дальнейшее вооружение Германии. Ремилитаризация Рейнской зоны свела на нет последние военные ограничения Версальского договора. Вооружение Германии пошло вперёд стремительными темпами. С лихорадочной поспешностью немцами сооружались военные укрепления, мосты и автострады, ведущие к границам Франции, Бельгии и Голландии. 24 августа 1936 г. опубликован был закон о продлении срока службы в германской армии с одного года до двух лет.

К концу 1936 г. в Германии насчитывалось 14 армейских корпусов и одна кавалерийская бригада. Регулярная германская армия достигла численности 700 — 800 тысяч человек. Эта вооружённая сила была прекрасно оснащена. На каждого солдата пехотной дивизии приходилось в 4 раза больше технических средств, чем до 1914 г. В 1936 г. Германия имела уже не менее 1 500 танков. Германская промышленность выпускала более 100 танков в месяц. Громадные средства затрачивались и на создание военной авиации. В 1936 г. германский военно-воздушный флот насчитывал 4 500 самолётов, из них 1900 первой линии. По всей Германии была развёрнута широкая сеть аэродромов, число которых превышало 400.

Спешно осуществлялась и программа военно-морского строительства, якобы в соответствии с англо-германским морским соглашением 18 июня 1935 г.

Специальный военный журнал «Deutsche Wehr» из номера и номер освещал проблему «тотальной войны». Той же проблеме была посвящена обширная литература, которая изучала не только в специальных военных училищах, но и во всех университетах. О «тотальной войне» твердили и в германских школах. Такая война опрокидывала все ограничения, установленные международным правом и предусмотренные заключёнными в мирное время договорами. Страны, ведущие «тотальную войну», должны были отбросить все условности морали, все традиции культуры. Предпосылкой для такой войны являлось подчинение всей хозяйственной, социальной и политической жизни требованиям военной подготовки.

Борьба за перевооружение капиталистических стран. Стремительное перевооружение Германии и открытая подготовка ею новой войны требовали от всех европейских государств увеличения своих собственных вооружений. Однако под влиянием соглашательских, пацифистских и профашистских течений в ряде стран усиление национальной обороны проводилось темпами, явно не соответствовавшими требованиям необходимости.

В Англии Уинстон Черчилль, Идеи и другие сторонники системы коллективной безопасности не раз отмечали в своих выступлениях, что Англия остаётся, в сущности, безоружной перед лицом агрессора. В особенности настойчиво призывал к созданию мощной обороны страны Уинстон Черчилль. Выступая в Палате общин по поводу занятия Рейнской области германскими войсками, Черчилль доказывал, что действенная сила договоров о взаимопомощи определяется военной мощью государств, подписывающих такого рода соглашения. В ряде статей, опубликованных после отказа Германии от обязательств Локарно, Черчилль предупреждал, что английский народ слишком погружён в будничную жизнь, увлекается спортом, кино и другими развлечениями. Между тем «Германия усердно вооружается, опираясь на широкую научную базу, вооружается так, как ни один народ этого не делал до настоящего времени». Весь народный доход Германии поглощается военной подготовкой. Немцы воспитываются в духе расовой ненависти и обособленности; всё молодое поколение Германии представляет собой фанатиков пли покорное пушечное мясо.

Так предостерегал свою страну Черчилль против излишнего благодушия и близорукой самоуверенности. С ещё большим основанием такой упрёк можно было направить Франции.

В ноябре 1935 г. при обсуждении военного бюджета во французской Палате депутатов докладчик привёл следующие Цифры. Французская армия насчитывает 654 тысячи солдат; из них на континенте находится не более 400 тысяч. Между тем 3 германской армии к этому времени было уже 800 тысяч человек. Правительство не делало из этих данных должного практического вывода. Семь лет спустя об этом свидетельствовали участники риомского процесса, организованного правительством Виши после поражения Франции.

На заседании суда 20 февраля 1942 г. Даладье заявил что в решающем, по его выражению, 1934 г. военное министерство Франции использовало лишь незначительную часть отпущенных ему кредитов. Между прочим маршал Петэн возражал против укрепления Седана, ссылаясь на то, что этот район достаточно защищён «широким лесным массивом». Тот же Петэн выступил в Высшем военном совете против предложения продолжить линию Мажино до моря. Он требовал огромных сумм лишь для дополнительного укрепления существующей линии Мажино в ущерб прочим статьям военного бюджета. Следствием такой политики явился недостаток во французской армии танков, самолётов, орудий и боеприпасов к моменту наступления Германии.

В связи с риомским процессом бывший французский министр авиации Пьер Кот сообщил сотруднику одной из американских газет, что в 1936 г. он дважды представлял программу удвоения французских воздушных сил. Оба раза генеральный штаб отверг его предложение.

На судебном заседании 3 марта 1942 г. Даладье разоблачил изменническую позицию крупнейших французских промышленников, производивших вооружение. В частности трест «Шней-дер-Крезо», объединявший основные предприятия французской военной промышленности, находился в постоянной связи с германскими военными фирмами и являлся их поставщиком. Своему собственному правительству он отказывал в принятии важнейших военных заказов. Когда правительство Леона Блюма наметило план частичной национализации французских оборонных предприятий, владельцы заводов «Шнейдер-Крезо» дерзко поставили ультиматум не касаться ни одного предприятия фирмы: в противном случае фирма не примет важнейших правительственных заказов или пойдёт на организацию «итальянской» забастовки.

Другие крупные заводчики Франции следовали этому примеру. Владельцы авиационных заводов сокращали производство, увольняя рабочих; то же время, ссылаясь на недостаток рабочих рук, они затягивали выполнение военных заказов правительства. В глазах магнатов французского капитала Гитлер был спасителем Европы от социальной революции и опасности коммунизма. Их приводил в ярость подъём рабочего движения ео Франции; образование народного фронта казалось им началом революции. Чтобы спасти своё классовое господство, эти «хозяева Франции» шли на измену народу, отказываясь работать на оборону своей страны против немецкого фашизма.

На путь отказа от международных соглашений стала, в целях открытого перевооружения, и Япония.

В конце 1936 г. истекал срок обязательств Вашингтонского договора 1922г., денонсированного Японией в декабре 1934 г., и Лондонского морского соглашения 1930 г. об ограничении морских вооружений.

www.diphis.ru

История дипломатии XV в. до н.э. - 1940 г. н.э.

Содержание

Раздел первый. Дипломатия в древние века

Раздел второй. Дипломатия в средние века

Раздел третий. Дипломатия в новое время (XVI-XVIII века)

Раздел четвертый. Дипломатия в новое время (1789-1871 гг.)

Раздел пятый Дипломатия в новое время (1872 - 1919 гг.)

Раздел шестой. Дипломатия в период подготовки Второй Мировой войны (1919-1939 гг.)

Разрыв Франции и Англии с Германией.

Приемы и методы работы, организационные формы и техника современной дипломатии

О приемах буржуазной дипломатии

Организационные формы, международно-правовые основые и техника современной дипломатии

ПРЕДИСЛОВИЕ

ДИПЛОМАТИЯ БИСМАРКА В ГОДЫ ВОЙНЫ С ДАНИЕЙ И АВСТРИЕЙ (1864 - 1866 гг.)

1. ПРУССКО-ДАТСКИЙ КОНФЛИКТ ИЗ-ЗА ШЛЕЗВИГ-ГОЛЬШТЕЙНА

Вопрос о владении Шлезуиг-Гольштейном после смерти Фридриха VII.

Позиция России.

Позиция Англии, Франции и Австрии.

Соглашение между Австрией и Пруссией.

Отношения великих держав к прусско-датскому конфликту.

Условия мира с Данией.

2. АВСТРО-ПРУССКАЯ ВОЙНА

Конфликт между Пруссией и Австрией из-за Шлезвиг-Гольштейна.

Гаштейнская конвенция (14 августа 1865 г.).

Расхождения между Александром II и Горчаковым по вопросу объединения Германии.

Отношение Наполеона III к Пруссии перед австро-прусской войной.

Свидание Бисмарка с Наполеоном III в Биаррице (сентябрь 1865 г.).

Подготовка Пруссии к войне.

Вмешательство Наполеона III в дипломатические переговоры Бисмарка.

Вторичная поездка Бисмарка в Биарриц.

Австро-прусская война.

Никольсбургское перемирие (26 июля 1866 г.)

ФРАНКО-ПРУССКАЯ ВОЙНА. ФРАНКФУРТСКИЙ МИР. (1870 - 1871 гг.)

Позиции России, Австро-Венгрии и Италии во время франко- прусской войны.

Отмена нейтрализации Черного моря.

Заключение прелиминарного мирного договора в Версале.

Парижская Коммуна и международная дипломатия.

Франкфуртский мир (10 мая 1871 г.)

БОРЬБА АНТАНТЫ И АВСТРО-ГЕРМАНСКОГО БЛОКА (1908 - 1911 гг.)

Англо-германское морское соперничество.

Борьба за Балканы и Турцию в начале XX века.

Русско-австрийское соглашение в Бухлау в 1908 г.

Инцидент в Касабланке.

Потсдамское свидание.

Агадир.

Итало-турецкая война.

«Демарш Чарыкова».

Миссия Холдена.

Упрочение англо-французской Антанты.

БАЛКАНСКИЕ ВОЙНЫ (1912 - 1913 гг.)

Балканский блок.

Первая балканская война.

Совещание послов в Лондоне.

Вторая балканская война.

Бухарестский мир.

Балканский вопрос в конце 1913 — начале 1914 г.

Дипломатия в период подготовки Второй Мировой войны (1919-1959 гг.)