ВОЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА -- Мемуары -- Карданов К. Л. Полет к Победе

Карданов Кубати Локманович
Полет к Победе. Записки военного летчика

«Военная литература»: militera.lib.ru
Издание: Карданов К. Л. Полет к Победе. — Нальчик: Эльбрус, 1985.
Книга на сайте: militera.lib.ru/memo/russian/kardanov_kl/index.html
Иллюстрации: militera.lib.ru/memo/russian/kardanov_kl/ill.html
OCR: Андрей Мятишкин (amyatishkin@mail.ru)
Правка: Андрей Мятишкин (amyatishkin@mail.ru), sdh (glh2003@rambler.ru)
Дополнительная обработка: Hoaxer (hoaxer@mail.ru)

[1] Так обозначены страницы. Номер страницы предшествует странице.
{1}Так помечены ссылки на примечания. Примечания в конце текста

Карданов К. Л. Полет к Победе. Записки военного летчика. — Нальчик: Эльбрус, 1985. — 280 с., ил. Тираж 5000 экз.

Аннотация издательства: Герой Советского Союза генерал-майор авиации в отставке Кубати Локманович Карданов в своей книге рассказывает о боевом пути 88-го Новороссийского истребительного авиационного полка в период Великой Отечественной войны, о товарищах по оружию, совместно с которыми громил врага на земле и в небе Украины, Северного Кавказа, Белоруссии, Польши и Германии.

Содержание

Предисловие [5]
Мечте навстречу [8]
Стали мы военными [18]
В первых боях [24]
Под крылом Днепр [43]
Над легендарной Каховкой [64]
На ростовском направлении [77]
В небе Донбасса [94]
Отступаем, но не сдаемся [123]
Свидание с отчим краем [150]
Кубань в огне [174]
Освобождение Таврии [220]
Вперед, на запад! [247]
Руку — братьям [261]
Последний удар [269]
Примечания
Список иллюстраций

Все тексты, находящиеся на сайте, предназначены для бесплатного прочтения всеми, кто того пожелает. Используйте в учёбе и в работе, цитируйте, заучивайте... в общем, наслаждайтесь. Захотите, размещайте эти тексты на своих страницах, только выполните в этом случае одну просьбу: сопроводите текст служебной информацией - откуда взят, кто обрабатывал. Не преумножайте хаоса в многострадальном интернете. Информацию по архивам см. в разделе Militera: архивы и другия полезныя диски (militera.lib.ru/cd).

Мечте навстречу

Человеку свойственно вспоминать прошлое. И прожитые годы предстают тогда перед ним как калейдоскоп событий — больших и малых, бурных и совсем будничных. Если мысленно пройти по их длинному ряду, то обязательно остановишься на одном из них, которое оставило в памяти наиболее прочный след. Для меня, да и всего моего поколения, таким событием явилась Великая Отечественная война. Предлагаемая вниманию читателя книга — это итог моих воспоминаний о суровых днях битвы с фашистскими захватчиками, участником которой я был с ее первых тревожных часов до салютных залпов Победы...

Когда я взялся за перо, в памяти моей ожили далекие картины детства и юности, самые дорогие моему сердцу места. Вот и старинное кабардинское селение Аушигер, вытянувшееся вдоль большой, шумной, с крутым нравом горной реки Черек. Здесь постигал я основы жизненного опыта, научился отличать зло от добра, здесь формировались черты характера, которые впоследствии сыграли решающую роль в моей судьбе. Здесь жили и трудились мои родители. Их мозолистые крестьянские руки не знали отдыха. И все равно жилось нашей семье очень трудно. И тут еще нас постигло большое несчастье — во время родов умерла мать. После ее похорон новорожденную девочку увезла с собой в соседнее село Псыгансу бабушка по матери [9] Чабихан. Я и моя старшая сестра остались на руках у отца. Ему пришлось начинать семейную жизнь заново. От второй жены отца один за другим родились три мальчика — мои младшие братья, из которых выжил только один Кабарт. Спустя годы родились еще один мальчик — Хабала и девочка Гашакара. Теперь нас стало трое братьев и три сестры.

В мои неполных семь лет отец отправил меня к дальнему родственнику на заработки. В мои обязанности входило во время пахоты погонять волов, «подбадривая» их окриком, а иногда и ореховым прутом, в конце участка разворачивать их и следить, чтобы не сбились с борозды. Так я провел и следующую весну. А когда подошла осень, я пошел в школу. Было это в 1925 году. Отец сказал мне: «Ты уже большой, зря время не трать, постарайся понять все, что тебе будут говорить учителя». Я дал слово отцу, что буду учиться прилежно, не отстану от других. Радости моей не было предела, вместе с тем и волновался изрядно.

Первым моим учителем был Тазрет Хацуков. Он выдал мне букварь, уже отточенный карандаш и тетрадь.

Учился я неровно. Причиной тому были домашние обстоятельства. Как ни храбрился отец, я видел, что моя помощь ему в хозяйстве необходима. Осенью и весной я пас коров, беря тем самым на себя часть забот отца по хозяйству. Иногда поздним летом отец брал меня с собой в казачьи станицы, куда возили чернослив для обмена на хлеб. Однажды в одну из таких поездок мы остановились вблизи станицы Прохладной, чтобы покормить лошадей, дать им отдохнуть, да и самим с дороги немного перекусить. Вдруг наше внимание привлек необычный звук, исходящий сверху. Подняв головы, мы устремили взор в небо. Над нами пролетал аэроплан, по тем временам очень редкий гость в наших краях. Ни к кому не обращаясь, отец покачал головой: и сказал: «Каким смелым нужно быть, чтобы вот так подобно птице летать высоко над землей. Неужели у него голова не кружится?». [10]

Что касается меня, то я был околдован «железной» птицей и сказочным бесстрашным витязем, который подчинил ее своей воле и не дает упасть на землю. Нельзя сказать, что тут же твердо решил я стать летчиком. Но тайная мечта об этом затаилась в моей душе.

Весной 1930 года окончил я сельскую школу. Никаких планов на будущее у меня не было. Летом работал вместе с отцом в поле. Завершив уборку и обмолот небольшого участка колосовых культур, приступили к сенокосу. В самый разгар этой страды посыльный сельского Совета пришел к нам с сообщением, что меня включили в список для отправки на учебу в Нальчик, на подготовительные курсы при Ленинском учебном городке.

Нас, счастливчиков из Аушигера, зачисленных на учебу, было пятеро: Лина Журтова, Муаед Жилоков, Ашарим Жилоков, круглый сирота по фамилии Мукожев и я. Стали заниматься в младшем подготовительном классе. Ленинский учебный городок был создан по инициативе обкома БКП(б) для подготовки кадров национальной интеллигенции. Питомцы его находились на полном государственном обеспечении, бесплатно получали одежду, питание, жили в общежитии. Учебный городок располагал всем необходимым для плодотворной учебы и практической работы. При нем имелось подсобное хозяйство, где выращивались овощи и хлеб, разводились кролики. Отсюда продукты шли на стол учащихся, которым доставляло особое удовольствие пожинать плоды своего труда.

Преподавательский состав был подобран из числа наиболее опытных педагогов-воспитателей. Это И. Воронков, В. Щербович-Вечор, М. Пчелина, В. Архангельский, Т. Шеретлоков, А. Маревичев, К. Крапивин, Ж. Долгат, Ш. Муталипов, А. Шомахов и многие другие. Нашим директором был И. Афаунов, эту должность он совмещал с заведыванием областным отделом народного образования. Быстро промчались годы учебы в Ленинском городке. Наступил волнующий день, когда я окончил педагогический техникум [11] и получил квалификацию учителя начальной школы. К сожалению, до этого времени не дожил мой отец. Он умер в августе 1933 года. Его самой заветной мечтой было увидеть меня учителем. Он считал, что грамотней учителя нет на свете человека. При распределении на работу я получил назначение в селение Урвань. Директор школы предложил мне вести второй класс и преподавать кабардинскую грамматику и литературу в пятых классах. Я работал с полной отдачей. Успевал в первую смену на уроки во втором классе, а во вторую — к пятиклассникам. С удовольствием выполнял и общественные поручения — один раз в неделю, в выходной день, выезжал в полеводческую бригаду, где выпускал стенную газету в порядке шефской помощи. Кроме того, каждый вечер проводил четыре урока для взрослых в школе по ликвидации безграмотности (это была комсомольская нагрузка).

В 1936 году из Урвани меня перевели на должность директора неполной средней школы селения Герменчик. По прибытии туда вначале познакомился с учителями-герменчикцами — Борисом Таовым, Хапачей Каширговым, Адамом Кешоковым. В конце августа вернулись из отпуска «иногородние» преподаватели, и я познакомился со всем коллективом.

С сердечной теплотой вспоминаю я всех педагогов школы, каждый из которых старался в меру своих возможностей помочь мне в работе, проявлял чуткость и внимательность, делился опытом, учил творческому отношению к делу. Глубоко благодарен я и Александру Спиридоновичу Говорову, заведующему учебной частью, за добрую товарищескую поддержку. По сути он привил мне первые навыки правильного руководства коллективом.

Осенью 1937 года я был переведен в Нальчик, в Наркомпрос КБАССР, на должность инспектора отдела по политпросвещению и директора средней школы взрослых по заочному обучению. Итак, я стал работником народного образования, но в то же время все чаще стал думать об [12] авиации, видя себя в мечтах летчиком. И вот однажды в один из весенних дней 1938 года мой непосредственный начальник Латиф Мамбетов в разговоре со мной сказал, что встретил на улице Инала Индреева в летной форме. Дальше из информации Мамбетова я узнал, что Инал только что окончил в Херсоне курсы летчиков-инструкторов и направлен в наш Нальчикский аэроклуб.

Инала я знал, он учился на курс младше меня в Ленинском учебном городке. Известие Латифа меня буквально взволновало. Я решил разыскать Индреева, надеясь, что с его помощью приближусь к осуществлению своей мечты.

И я нашел его. Инал был не один. Рядом с ним, в такой же синей форме летчика шел по скверу Али Шогенов, тоже мой знакомый по совместной работе в селении Урвань. Он там был секретарем комсомольской организации колхоза. В разговоре с ними выяснилось, что они вместе учились в авиашколе, а теперь будут работать в Нальчике в аэроклубе инструкторами. Я рассказал им, что уже дважды делал попытки стать летчиком, но безуспешно. Первый раз, когда отбирали курсантов в аэроклуб, меня не отпустил директор нашего педтехникума, сославшись на то, что я уже был на выпускном курсе. Вторая неудача меня постигла при попытке поступить в Батайское авиационное училище: я опоздал на приемные экзамены.

Выслушав меня внимательно, Индреев, порывистый и категоричный по натуре, тут же сказал: «Приходи к нам, научим!» А Шогенов, полная противоположность Индрееву, рассудительный и неторопливый, стал объяснять, что аэроклубовцы уже завершили теоретическую программу, скоро приступают к наземной подготовке, затем к полетам на самолете У-2. Суть его объяснений сводилась к тому, сумею ли я наверстать упущенное, совмещать изучение ряда важных и сложных теоретических дисциплин с практическими занятиями. И вообще как на все это посмотрит руководство аэроклуба, согласится ли оно принять меня.

На второй день Шогенов и Индреев привели меня в [13] штаб аэроклуба. За столом сидели начальник аэроклуба Г. Жигунов и начальник штаба В. Титов. Али Шогенов доложил им все, что знал обо мне, о моем горячем желании учиться в аэроклубе. Оба начальника переглянулись, и Жигунов не то спросил, не то выразил сомнения в моих способностях: «А как же быть с теоретическим курсом?»

Мои поручители стали дружно убеждать руководство аэроклуба, привлекая внимание к разговору и присутствовавших здесь инструкторов, что они вдвоем за короткое время «вооружат» меня необходимыми теоретическими знаниями, чтобы я мог наравне с другими курсантами приступить к практической подготовке. Маневр удался. Инструкторы поддержали инициативу моих ходатаев, а Титов заметил: «Мы ничего не теряем: если не будет успевать, просто отчислим его и предложим прибыть к следующему набору». Тогда начальник аэроклуба официально объявил свое решение: «Зачислить». Так я оказался в списке летной группы инструктора Инала Индреева. Какими благодарными глазами смотрел я на Шогенова и Индреева! Без их помощи я бы не смог тогда поступить в аэроклуб.

Занимались мы без отрыва от производства. После окончания наземной подготовки решено было провести командирские полеты. Нас тоже привлекли к ним. С каждым курсантом в воздух поднимался один инструктор, мне посчастливилось первый раз лететь с Иналом Индреевым. Я сел в кабину, застегнул привязные ремни. Смотрю за действиями инструктора и запоминаю их. Запуск, прогрев и проба мотора на меня не произвели особого впечатления — раньше я не раз видел, как это проделывал техник самолета.

Инструктор после пробы мотора сбавил обороты до малого, обе руки поднял до уровня подбородка и развел их в стороны. Это был сигнал технику самолета — убрать тормозные колодки из-под колес. Индреев плавно добавил обороты мотора, самолет подрулил к старту. После того как взлет был разрешен, самолет тронулся с места, слегка [14] покачиваясь с крыла на крыло, и стал набирать скорость. В зеркале, которое прикреплено к стойке центроплана, мне видно сосредоточенное лицо инструктора. Он внимательно смотрит вперед. Перед тем как окончательно оторваться от земли, самолет раза два подпрыгнул. Было такое ощущение, что он опустит нос, врежется винтом в землю и перевернется вверх колесами, но после второго толчка самолет мягко завис в воздухе, потом устремился вверх.

Мне казалось, что самолет несется с бешеной скоростью. Предметы мелькают один за другим, едва успеваешь их рассматривать. Увлеченный разглядыванием пейзажа, я не заметил начало пилотажа инструктором и опомнился, когда самолет стал заваливаться на левый бок и начал вращаться в левую сторону. Я понял, что это глубокий вираж. Такое повторилось и в правую сторону. На вираже почувствовал действие перегрузки, меня стало прижимать к сидению. Ноги словно привинчены к полу кабины, руки тоже не поднять. Когда на тебя действует перегрузка, кажется, что время потеряло измерение, и ты с нетерпением ждешь, когда наступит конец этой карусели. Но вот прекратилось вращение, мотор легко и ровно задышал. Через несколько секунд самолет перевернулся вверх колесами. Куда-то исчезли небо и горизонт, мотор перестал работать. Теперь мы летим к земле вниз головой. С некоторым опозданием понял, что инструктор выполнил переворот через крыло.

Индреев начал плавно выводить самолет из пикирования, увеличивая обороты мотора. Машина пошла вверх, меня снова прижало к сидению, и я подумал, что это, наверное, «мертвая петля». Слово-то какое нехорошее — «мертвая». Боязни не было, но многое оставалось непонятным. Инструктор несколько раз повторил фигуру.

Мы вернулись на аэродром. После полета Индреев спросил: «Ну что больше всего понравилось в полете?». Я выпалил: «Мертвая петля». Он улыбнулся и сказал, что выполнял боевые развороты, а не «мертвую петлю». Увидев [15] мой растерянный вид, добавил: «Ничего, успеешь накрутиться на петлях. Для меня сложнее выполнять боевой разворот, чем «мертвую петлю», вот я его и отрабатывал».

За одно свидание с небом многое не узнаешь, но ощущение, которое испытываешь в первом полете, в памяти остается навсегда. Это ни с чем не сравнимо. Подобное испытываешь и во время первого самостоятельного полета, но значительно острее и осознаннее.

За всю многолетнюю службу в авиации мне пришлось освоить многие типы самолетов, и каждый первый самостоятельный полет на новой машине вызывал во мне необыкновенную гордость. Это связано с любовью к избранной профессии. Вообще, что может быть лучше, чем радость и полное удовлетворение от своей работы? С чем можно сравнить состояние летчика, волю которого послушно выполняет огромная стальная птица? Она гудит, рокочет, дрожит всем своим могучим телом от перегрузки и перенапряжения, но полностью послушна тебе. Полет на этой чудо-машине, легендарной птице для летчика — это его песня, его музыка, его праздник и любовь. Летчики в какой-то степени фанатики, они безгранично преданы небу. Скажи ему одно слово: «летать» — и он готов днем и ночью, в любую погоду находиться на аэродроме. Если этой преданностью летчик не обладает, он быстро расстается с пятым океаном, он с ним просто не уживется. Профессия летчика захватывает человека всецело и не отпускает, пока в его груди бьется сердце. О привязанности летчиков к своей профессии хорошие стихи написал командир воздушного корабля Григорий Карлов:

Тебе, небо

Случилось так, что первою любовью
Не женщину я — небо полюбил.
Оно мне стало радостью и болью,
Все, что имел, ему я подарил.

Я знал разлуки горькие с землею,
Но ясных дней и юности не жаль.
Ты стала мне и домом и судьбою —
Безбрежная заоблачная даль.

Хотя порой бывала и жестока,
Но недругом ни разу не была.
А если побелел я раньше срока,
Так, значит, были жаркие дела.

...Нас, курсантов аэроклуба, привела сюда мечта о небе, непреодолимое желание стать летчиками. Нас неудержимо тянуло ввысь, к облакам, в безбрежный воздушный океан. Но мы знали, что вел нас туда путь через учебу в аэроклубе. И хотя мы спешили в небо, но есть программа, и ее надо выполнять по плану. Частью ее были ознакомительные полеты в зону. На первом этапе инструктор особое внимание уделяет обучению курсантов взлету и посадке. Недаром у летчиков есть поговорка: «Взлет труден, посадка — опасна». А управлять самолетом в воздухе легче, и это умение быстрее осваивается.

После нескольких контрольных провозных полетов мой новый инструктор Али Шогенов представил меня начальнику летной подготовки Александру Заплаткину для определения степени готовности к самостоятельному вылету.

Заплаткин после двух полетов по кругу со мной приказал технику принести мешочек с песком и поместить его в переднюю кабину для компенсации веса инструктора, который во время тренировочных полетов обычно сидит в этой кабине. Он дал последнее указание, улыбнулся мне для поднятия настроения, спрыгнул с крыла самолета на землю. Я посмотрел на своего инструктора. Он слегка кивнул головой и показал большой палец, что означало: все идет хорошо. Его спокойствие передалось мне, и я уверенно вырулил на старт.

То, что самостоятельно управляю самолетом и что, кроме меня, в кабине самолета никого нет, я в полной мере [17] почувствовал только после второго разворота, когда летел по прямой в горизонтальном режиме. Здесь я осмотрелся вправо и влево, а до этого был поглощен выполнением взлета, набором высоты, первым и вторым разворотами по кругу (по коробочке). Сердце наполнилось ликованием.. Вот он — долгожданный момент! Сколько лет мечтал об этом дне, когда я один буду управлять воздушным кораблем!

Невольно вспомнил слова отца, когда мы с ним одиннадцать лет назад, в 1927 году, наблюдали за самолетом в небе под Прохладной. Дорогой мой отец! Ты рано ушел из жизни, и я не могу сказать тебе, что осуществил свою мечту, которая тогда запала мне в сердце и не покидала меня все это время...

После четвертого разворота уточнил расчет и произвел посадку. Полет окончен. Подруливаю к месту предварительного старта. Инструктор показал палец — выполнить еще один полет.

После выполнения задания строевым шагом подошел к начальнику летной подготовки для доклада о выполнении самостоятельного полета. Тот поздравил меня и объявил благодарность за отлично выполненный полет. День был для меня особенный, радость клокотала в груди. Но в тот день не думал я о том, как далеко мне еще до настоящего летчика.

Летом руководство аэроклуба отправило курсантов в лагерь сроком на два месяца. Лагерь был создан за короткий срок за счет средств предприятий и хозяйств. Здесь большие организаторские способности проявил первый секретарь обкома ВЛКСМ Магомед Уначев, который был одним из активных инициаторов создания Нальчикского аэроклуба. [18]

Стали мы военными

За июль и август 1938 года, пока мы были на лагерном положении, наша летная подготовка заметно продвинулась. К осени программа в основном была выполнена, кроме маршрутных полетов. В октябре к нам из Качинской авиационной школы прибыла комиссия. Сдали выпускные экзамены. И лишь в конце февраля нас срочно собрали в штабе аэроклуба для отправки в Качу, в военное училище. Среди откомандированных были курсанты Абакумов, Ахмистов, Железнов, Климов, Карданов, Олехнович, Платонов, Петренко, Титов, окончившие аэроклуб успешно.

В Качу мы прибыли поздно вечером 24 февраля 1939 года. Нальчан приписали к третьей эскадрилье, которая состояла из двух отрядов. Климов, Титов, Петренко, Олехнович и я оказались в первом отряде, остальные во втором.

Распределили по звеньям и летным группам. Мы попали в одну летную группу к инструктору младшему лейтенанту В. А. Луцкому. Хорошо запомнились многие детали тех далеких первых дней моей курсантской жизни. Как-то утром после подъема, физзарядки, уборки постелей и помещения нас построили в коридоре казармы. Старшина отряда Михеев доложил командиру отряда старшему лейтенанту Сараеву, что первый отряд курсантов построен на утренний осмотр. Командир отряда громко поздоровался с нами, дал команду «Вольно!», приказал приступить к утренней поверке. Подходит старший лейтенант Коврига — черноволосый, стройный, с безукоризненной военной выправкой, туго подпоясанный ремнем.

Он прошелся справа налево, остановился против меня и говорит: «Старшина! Шо це за пастух?» Я понял, что речь идет обо мне. Старшему лейтенанту не понравилось, как я был заправлен. Вид у меня, наверное, был неряшливый. Был я подпоясан сугубо по-граждански и никакой военной выправки не имел. Сконфуженно оглядел рядом [19] стоящих курсантов, тоже не совсем по-уставному заправленных, но все же лучше, чем я. Старшина звена Родичев сверкнул в гневе глазами на меня, потом на командира отделения. Последний смутился и сквозь зубы процедил: «Заправься!». После этого я часа полтора крутился перед зеркалом, пока не стал выглядеть сносно.

Привели в тот же день нас в столовую. Стоим по четыре человека у каждого стола, накрытого белоснежной скатертью. Завороженно смотрим на посуду; на всех тарелках и приборах, сделанных по специальному заказу Наркомата обороны, были изображены красные звезды, буквы РККА (Рабоче-Крестьянская Красная Армия). Предупредили без команды не садиться. Заходит начальник школы В. И. Иванов со знаками различия комдива — двумя ромбами в петлицах, с золотистыми галунами на рукаве, в сопровождении нескольких командиров. Подали команду «смирно!» Начальник школы обратился к нам с краткой речью, поздравил с началом учебы...

Учеба шла с нарастающим напряжением. Незаметна подоспело лето, и мы приступили к летной практике на самолете У-2. Успешно завершив курс обучения на нем, начали летать на учебном двухместном истребителе УТИ-4 и на И-16.

Самолет И-16 отлично и красиво выполнял как штопорные, так и другие управляемые фигуры высшего пилотажа. Курсанты были буквально влюблены в него. Это был первый самолет-истребитель с убирающимися в полете шасси, и смотрелся он очень красиво.

До войны в авиационных училищах и школах во время производства полетов каждое звено выпускало «стартовку» — теперь это называется боевым листком. Я как секретарь комсомольской организации по заданию военного комиссара эскадрильи старшего политрука Высокого занимался организацией выпуска «стартовки», в которой рассказывалось о нашей летной подготовке, удачах и промахах в учебе. Нередко в ее выпуске принимали участие [20] командиры отрядов и звеньев, среди них старшие лейтенанты Сараев и Коврига.

Командира отряда Сараева мы любили и уважали. Он обычно стоял около посадочного знака и разговаривал с тем курсантом, который в это время производил посадку: «Так! Подтяни, еще немного. Стоп! Хватит! Добирай плавно ручку. Так, молодчина! Теперь держи направление».

Сараев был очень грамотный методист, но за долголетнюю работу в авиационных школах он настолько привык к напряженному режиму, что спокойным его никто из нас не видел. Он обычно всю летную смену либо стоял, либо ходил от «квадрата» (место где находятся курсанты во время полетов) до исполнительного старта, либо бежал к посадочным знакам.

Совершенствуя в ежедневных буднях нелегкой армейской жизни свою боевую выучку и мастерство, углубляя свои знания, закаляясь духом и телом, мы хорошо понимали, что этими качествами мы овладеваем не для воздушных парадов и показательных выступлений. В Европе уже полыхал пожар войны, и мы готовились к защите социалистической Родины.

Со сжатыми кулаками встретили мы известие о нападении японских милитаристов на дружественную нам Монгольскую Народную Республику. В начале боевых действий военно-воздушные силы Японии имели успех. Первоначально в Монголии действовало несколько наших полков, вооруженных самолетами И-15 бис. Вскоре туда были направлены авиационные части, укомплектованные самолетами И-16 и бомбардировщиками СБ. В газетах стали появляться фотографии летчиков, которые отличились в воздушных боях, в том числе и Героев Советского Союза.

Среди курсантов прошел слух, будто из нас будут выбирать наиболее успевающих для ускоренной подготовки. В субботний день после обеда перед строем объявили, что почти вся наша третья эскадрилья и 25 курсантов из четвертой [21] эскадрильи включаются в эту группу. Начались занятия и полеты со значительной перегрузкой. Нелетных дней уже не стало — полдня мы готовились к полетам, полдня летали. Таким образом, к началу ноября 1939 года мы были готовы к сдаче государственных экзаменов. Среди отобранных ста двадцати пяти курсантов (для ускоренной подготовки) на «отлично» их сумели сдать двадцать пять человек, в том числе и я.

Несколько раньше, в начале сентября, фашистская Германия напала на Польшу. Потом началась советско-финляндская война. Мы, курсанты, рассуждали так: после выпуска нас непременно направят туда, где больше всего нужны летчики. Эта мысль подбадривала. Мы еще себе не совсем четко представляли, что такое война и с какими ужасами и лишениями она связана.

После сдачи экзаменов выехать из Качи собирались в конце ноября, но пришло сообщение, что наш отъезд откладывается. Лишь в феврале 1940 года поступила команда: сдавшим экзамены подготовиться к отправке в строевую часть.

Построили нас в Доме офицеров. Начальник штаба училища полковник Рябченко зачитал приказ народного комиссара обороны о присвоении нам воинских званий. Всем, кто окончил школу на «отлично», было присвоено звание лейтенант, остальным — младший лейтенант.

В соответствии с приказом наркома обороны нас направили в Киевский особый военный округ. Местами нашей дальнейшей службы были определены города Винница и Умань. Я оказался в списке выпускников, направленных в Винницу, а все остальные нальчане попали в Умань.

В авиагородок мы прибыли в числе первых. Встретил нас юный, веселый и приветливый младший воентехник Костя Зарубо. С его помощью нашли стог соломы, набили ею свои матрацы, подушки и разместились в домах командного состава.

Вскоре из Сибири приехали два авиаспециалиста — военинженер [22] третьего ранга Василий Степанович Савченко и воентехник первого ранга Евдоким Андрианович Коломиец. Вслед за ними мы встретили группу молодых техников — выпускников Иркутского авиационно-технического училища. Через неделю прибыли командир полка, капитан М. А. Булгаков и начальник штаба майор С. Я. Фоменко. Прилетела эскадрилья под командованием капитана М. А. Федосеева. Начала поступать боевая техника. Ближе к весне 1940 года из академии приехали два командира эскадрилий — капитан Ю. А. Чубаров и старший лейтенант М. А. Сериков, немного позже — заместитель начальника штаба палка старший лейтенант Георгий Андреевич Пшеняник.

Расписали нас по эскадрильям, проверили наши знания по дисциплинам, которые мы проходили в училище. Район дислокации нам был с воздуха неизвестен, поэтому мы тщательно ознакомились с ним. Не зная его характерных ориентиров, на свою базу с маршрутного полета можешь и не вернуться. Кроме того, мы впервые встретились с таким требованием, когда необходимо на бумаге по памяти вычерчивать район предстоящих полетов в радиусе 500 километров. Только после этого приступили к полетам.

В 1941 году наш 88-й истребительный авиаполк впервые принимал участие в первомайском воздушном параде в Киеве. Отбором летчиков для участия в параде занимался майор А. И. Халутин. Александр Иванович сам летал грамотно и пилотировал искусно, умел давать в воздухе уроки выполнения фигур высшего пилотажа.

Событием для нас было прибытие в полк нового командира — майора Андрея Гавриловича Маркелова. Личному составу он был представлен начальником политотдела дивизии полковым комиссаром Н. Я. Жунда, который свою речь начал со слов: «К вам на должность командира полка прибыл майор Маркелов. Желательно, чтобы вы научились у него летать так, как он летает».

Слово предоставили Маркелову. Стоял он перед [23] строем — молодой, с открытым и приветливым лицом, стройный, широкий в плечах. Живые карие глаза излучали притягательное тепло. Мы сразу прониклись к нему уважением и не ошиблись. За все время командования полком он ни разу не поставил под сомнение свое право быть уважаемым человеком, подлинным воспитателем.

Свою короткую речь Маркелов заключил словами: «Теперь с вами буду служить и летать, нам нужно серьезно готовить себя к предстоящим жестоким схваткам с врагами нашей Родины».

В 1931 году он по спецнабору поехал в Одесскую авиационную школу. За период службы в армии Андрей Гаврилович прошел путь от рядового до генерала. Участвовал в войне с 22 июня 1941 года по 9 мая 1945 года. За безупречную многолетнюю службу в кадрах Советской Армии и славные боевые дела награжден двумя орденами Ленина, четырьмя орденами Красного Знамени, орденами Александра Невского и Отечественной войны I и II степени, орденом Красной Звезды, многими медалями. Совершил 150 боевых вылетов, лично сбил семь и в группе четыре самолета противника...

После прибытия в полк Маркелова началась серьезная и интенсивная подготовка. Занятия шли днем и ночью. Полеты осуществляли большими группами в составе до полка. За один вылет в комплексе выполняли маршрутные полеты на малых высотах, производя одновременно и разведку, и стрельбы по воздушным или наземным целям, и заканчивали полет отработкой высшего пилотажа в зоне.

К концу мая мы значительно преуспели в освоении возможностей боевого применения своего самолета, окрепло мастерство индивидуальной подготовки по ведению учебного воздушного боя и стрельбе по различным целям. [24]

В первых боях

Рано утром 22 июня 1941 года, когда еще предрассветная мгла лежала на земле, дежурный по лагерю получил приказание командира полка объявить боевую тревогу.

Вскакиваем с кроватей, одеваемся быстро и, на ходу застегиваясь, бежим к стоянке самолетов. Быстро приводим материальную часть в боевую готовность. Ждем дальнейших указаний. Никто еще не думал о большой беде, пришедшей на нашу землю. Всего три дня назад нас поднимали по такой же тревоге, но дали «отбой», и мы спокойно продолжали свои дела. Может, и теперь ничего не произошло? Слышатся беззаботный смех, шутки.

И вдруг на малой высоте из-за березовой рощи, за которой расположен наш лагерь, вынырнул самолет У-2{1}. На нем прилетел начальник политотдела дивизии полковой комиссар Н. Я. Жунда с боевым приказом. Не выключая мотора, он спрыгнул на землю и, протянув пакет командиру полка А. Г. Маркелову, сказал: «Война». Указывая на пакет, добавил: «Там определена задача полку. Я очень тороплюсь, боевого вам успеха». Затем быстро сел в самолет и улетел в Умань.

Командир полка вскрыл пакет, внимательно стал изучать боевой приказ, предварительно приказав начальнику штаба собрать личный состав полка у стартового командного пункта (СКП).

Мы быстро собрались у СКП, в районе расположения стоянки второй эскадрильи. Все стоим молча и сосредоточенно.

Командир полка поднял руку, привлекая наше внимание. Чувствовалось, что Андрей Гаврилович волнуется. Придя в себя, он объявил: «Товарищи! Сегодня рано утром немецко-фашистские войска вероломно напали на нашу [25] Родину. Немецкая авиация бомбила пограничные города и аэродромы». Командир полка сделал паузу и поставил задачу: «Летно-техническому составу подготовить материальную часть и вооружение к боевым действиям, неотлучно находиться у своих самолетов. Командирам эскадрилий явиться ко мне за получением боевой задачи». Быстро разошлись по своим местам. Теперь мы поняли, что с этого момента наша жизнь разделена на «до» и «после» начала войны.

Еще не успели как следует сосредоточиться на выполнении поставленной командиром задачи, как к нашему аэродрому подлетел незнакомый нам по силуэту самолет. Сперва подумали, что это перебежчик. Самолет тем временем выполнил круг над аэродромом и уверенно пошел на посадку. Из кабины вышел летчик без поясного ремня и шлемофона. Кто это? Откуда? Странно: самолет с красными звездами, значит, это наш летчик. Вскоре все прояснилось.

Месяц назад группа руководящего летного и инженерно-технического состава для переучивания на МИГ-3 была направлена в город Черновицы (ныне Черновцы). Среди них находился и летчик нашего полка, командир второй эскадрильи Е. Г. Тивин. Он и оказался тем пилотом, который только что сел. Тивин рассказал о том, как аэродром в Черновицах, где дислоцировался учебный центр по переучиванию, с первого часа войны был подвергнут бомбово-штурмовому удару врага. Много самолетов было выведено из строя. Казармы, жилые дома тоже были подвергнуты бомбежке. Под грохот взрывов и треск пулеметных очередей лейтенант Тивин выскочил на улицу. Взрывной волной его отбросило под кусты сирени. Через некоторое время он пришел в себя и побежал в сторону стоянки самолетов. Вблизи стоянки в кустах осмотрелся. Недалеко стоял МИГ-3. Тивин рывком поднялся и, вскочив в кабину самолета, взлетел и направился к нам в Винницу. [26]

Немецкие истребители заметили взлетевший самолет и устроили за ним погоню, но Тивин ловким маневром уклонился от атак и сумел уйти от врага.

После его рассказа ни у кого из нас уже не оставалось ни малейшего сомнения в том, что началась жестокая война.

22 июня, находясь за 200 километров от государственной границы, мы не могли знать всего, что тогда происходило. Но спустя время узнали, что существует чудовищный план «Барбаросса». Мы узнали также, что в четыре часа утра на нашу страну вероломно напали войска фашистской Германии. Вражеская группировка насчитывала 5,5 миллиона человек, около 4300 танков, 47,2 тысячи орудий и минометов, 4980 боевых самолетов.

Несмотря на сияющее солнце, первый день войны казался сумрачным. С утра начал наползать на наш аэродром серый туман. Правда, он быстро рассеялся, но небо от этого не сделалось чистым. Похоже было, будто его обычно голубой купол затянут громадной тускло-белой сетью.

В первый же день войны в районе нашего аэродрома стали появляться немецкие разведывательные самолеты. Мы вылетали на их перехват звеньями. Это были практически наши первые боевые вылеты. Мы не имели еще никакого опыта ведения воздушных операций в боевой обстановке, взлетали только при случае, если противника удавалось обнаружить зрительно. Поэтому, идя на перехват вражеских самолетов, в первое время в основном надеялись на случай, а не на точный расчет.

Второй день войны выдался облачным. Облака висели над аэродромом на высоте 400–500 метров. Летчики сидели в ожидании указаний. На дежурстве находилось звено младшего лейтенанта В. А. Князева. Кругом было тихо. Казалось, день так и пройдет без происшествий. Но вот послышался гул мотора приближающегося самолета, а затем увидели и его самого. Это был двухмоторный бомбардировщик Ю-88, который летел под облаками прямо на наш аэродром. [27]

Первым поднялось в воздух дежурное звено Князева, а за ним еще два звена — Захарова и Деменока. Немецкий летчик заметил взлетевших истребителей и стал время от времени скрываться в облаках. Этот маневр применил несколько раз. При приближении наших И-16 он снова, в очередной раз, скрылся, развернулся на запад и буквально вывалился из облаков в районе железнодорожной станции Жмеринка. В это время его перехватил Князев, который, в поиске потерянного в облаках самолета, оказался в этом районе. Князев с близкой дистанции дал длинную очередь из четырех пулеметов по левому мотору и кабине вражеского самолета. «Юнкерс» задымил и упал недалеко от Жмеринки. Это был первый самолет, сбитый летчиком нашего полка за все время войны. Счет был открыт. Это окрыляло. Никто из нас не сомневался, что мы намного увеличим этот счет, что предстоят долгие дни расплаты с вероломным и коварным врагом. Но никак не предполагали, что война будет длиться годы...

Утром на третий день войны поступил приказ готовиться к перелету на передовой аэродром. К нему готовились одновременно три эскадрильи. Наша первая эскадрилья получила задание передислоцироваться на аэродром Бродек. Внимательно выслушали командира старшего лейтенанта Е. И. Швачко, четко поставившего задачу.

И вот эскадрилья в воздухе. Под крылом стелются обширные хлебные поля. Люди заняты своими повседневными делами, еще не вполне осознавая, что на них неумолимо надвигается страшное бедствие.

Были немцы на Украине в годы первой мировой войны, но это были просто оккупанты, грабители. Сейчас же на нас шли фашисты — человеконенавистники, убийцы, душители свободы, шли, чтобы разрушить и уничтожить все то, что нами завоевано и создано за годы Советской власти.

Занятый этими мыслями, я не сразу заметил, как вдруг ведущее звено зашевелилось, четкость строя начала нарушаться. Самолеты стали энергично разворачиваться. [28]

Что случилось, чем вызвано это волнение? Нас как будто никто не атакует ни спереди, ни сзади.

Но повод для тревоги, оказывается, все же был. Слева, выше нас на 150–200 метров летел навстречу немецкий самолет-разведчик «Хеншель-126». Теперь и наше звено зашевелилось, заволновался строй. Подавляющее большинство летчиков звена были молодые, не имеющие никакого опыта боевых действий ребята, обладающие пока лишь страстным желанием — уничтожить врага. Встретившись впервые с глазу на глаз с врагом, естественно, каждому из нас хотелось сбить самолет противника. Немецкий летчик начал метаться из стороны в сторону, беспрерывно уклоняясь то от одного, то от другого атакующего самолета, и в конце концов оказался над самой землей и врезался в нее...

Приземлились мы на полевом аэродроме Бродек близ города Черновицы. Командир полка майор Маркелов построил нас всех, прошелся перед строем, сделал паузу и прочел нам короткую лекцию, видимо, навеянную только что случившимся в небе инцидентом. «Тактику противника изучали в мирное время не для получения хороших оценок на зачетных сессиях, а для того, чтобы, грамотно используя сильные стороны своего самолета и слабые стороны противника, победить его в бою», — сказал он. В течение нескольких минут командир изложил основные положения и требования тактики ведения боя с истребителями типа МЕ-109 и двухмоторными самолетами типа Ю-88 и ХЕ-111. Особо он подчеркнул важность взаимной страховки и выручки в бою.

В ожидании прибытия технического состава мы сами готовили самолеты к вылету. Произвели внешний осмотр машин, заправили их бензином и маслом и стали ждать дальнейших указаний.

Пришел командир эскадрильи старший лейтенант Е. И. Швачко и предложил открыть полетные карты. Он [29] продиктовал нам названия населенных пунктов на территории Румынии.

— Наша задача, — сказал он, — провести разведку в; названных районах и при обнаружении скопления войск штурмовать их. Группу веду я. Моим заместителем в воздухе будет лейтенант Середа. Командирам звеньев держаться на своих местах. Во время штурмовки прикрытие возлагаю на звено младшего лейтенанта Захарова. Вылет через пять минут...

Швачко дал команду: «По самолетам!» и пошел к своей машине. Это был первый наш полет за пределы Родины.

Перелетели государственную границу с Румынией, подошли к конечному поворотному пункту. Увидели колонну на дороге — 15 автомашин с пехотой. Местность открытая, кругом поля с кукурузой и пшеницей. Заметив нас, машины остановились, люди бросились врассыпную: кто в кукурузу, кто в пшеницу.

...Первый удар по противнику на его собственной территории оказался удачным. Мы совершили в этот день три вылета. На третьем, в самый разгар штурмовки, Швачко перестал производить атаки по цели и подал сигнал сбора. Мы прекратили штурмовку, заняли свои места в боевом порядке и взяли курс на свою территорию. И здесь мне показалось странным необычное поведение ведущего. Он летел прямолинейно на высоте 500 метров, мы следовали за ним. Отсутствие с его стороны необходимой осторожности над территорией противника и игнорирование местности для маскировки настораживало. Причину такого загадочного поведения ведущего узнали только после приземления на своем аэродроме. Оказалось, что во время штурмовки Швачко был ранен в левую руку. Пуля задела кость и прошла навылет. Продолжать в таком состоянии полет с соблюдением всех мер предосторожности летчик не мог. Тем не менее, несмотря на ранение, посадку Е. И. Швачко произвел нормально, отрулил самолет со старта на стоянку, выключил мотор, но из кабины сам [30] выйти не смог. Вызвали санитарную машину и срочно отправили его в госпиталь. В командование эскадрильей вступил его заместитель П. С. Середа.

В полк Швачко больше не возвратился. После излечения он успешно сражался с врагом в войсках противовоздушной обороны. Мы, молодые летчики первой эскадрильи, ценили его как опытного воспитателя, замечательного командира и прекрасного, отзывчивого товарища. И теперь, на встречах однополчан, добрым словом вспоминаем Евгения Ивановича...

Закончился третий день войны, на протяжении которого наша эскадрилья выполнила несколько боевых полетов, штурмовала войска противника и эшелоны с грузом на железнодорожных станциях в прифронтовой полосе.

На следующий день мы перелетели на аэродром Шатава северо-восточнее Каменец-Подольска. С этого аэродрома, где уже базировались две эскадрильи нашего полка, летали в основном на разведку и прикрывали свои войска и переправы в районах Каменец-Подольска и Хотина.

Однажды при отражении налета авиации противника на переправу у города Хотина один из наших летчиков — Н. А. Семенов стал преследовать подбитый в бою бомбардировщик Ю-88. Мы в это время были связаны истребителями противника. Николай догнал Ю-88, после нескольких атак сбил его в районе города Перемышля, но на обратном маршруте из-за полной выработки горючего произвел посадку на территории, занятой войсками противника, и, естественно, на аэродром не вернулся. Встревоженный командир полка спросил, кто видел Семенова. Я ответил, что видел, как он погнался за «юнкерсом», сбил его, а после этого я потерял летчика из виду. «Сам я был связан боем с «мессершмиттами» и не мог следовать за ним», — объяснил я.

Проходит день, другой, а Семенова нет. Командование полка решило, что он или погиб, или попал в плен. На [31] исходе третьего дня Николай неожиданно и ко всеобщей радости вернулся. Встретив пробиравшихся из окружения красноармейцев, он вместе с ними вышел с территории, занятой противником, в расположение наших войск.

Война только началась, но не терпелось скорее и как можно лучше изучить тактику врага, его слабые стороны, чтобы побеждать в воздушных боях.

...Вели мы бой южнее местечка Дунаевцы. С завистью наблюдал я, как смело и расчетливо дерется командир эскадрильи П. С. Середа. Хорошо владея техникой пилотирования, непринужденно и без паники отбивал он атаки и в удобный момент переходил в нападение. Вот у кого можно поучиться искусству боя!

Гитлеровские летчики в ту пору вели себя очень нагло, возомнив себя непобедимыми и уверовав в свое превосходство. Однажды в бою на моих глазах один из таких «любителей славы» буквально полез на самолет Б. Карасева. Борис поймал врага в прицел и сбил его. Но допустил непростительную ошибку: стал сопровождать взглядом падающий самолет противника и в результате сам оказался на прицеле у другого гитлеровца: Короткая очередь из трех пушек МЕ-109, и самолет Карасева вспыхнул. Он быстро отстегнул привязные ремни и выбросился из кабины горящего самолета. Бой вели на малых высотах, и парашют Бориса раскрылся ниже естественного горизонта, но, к его счастью, это произошло над глубокой балкой, до дна которой еще оставались десятки метров. Случай этот — один из многих, из которых извлекались полезные уроки. А они гласят: «Враг не побежден, пока он еще в воздухе».

Опыт и искусство летчика вырабатываются ежедневным трудом. Для него каждый вылет, каждый бой — необходимый урок, открытие, встреча с непредсказуемыми ситуациями. Каждая деталь этого урока важна, как в целом сам бой. Из-за недостатка опыта в первый период войны мы упустили много врагов, а сами потеряли десятки отважных товарищей. [32]

...Мы уже кое-чему научились за несколько дней боевой работы, стали более внимательно наблюдать за противником — где он, сколько его, что и как делает. Не зазорно учиться и у врага, если это тебе пойдет на пользу. 28 июня нашему звену была поставлена задача разведать расположение войск противника. При подлете к реке Днестр в воздухе обнаружили самолет-разведчик румынских военно-воздушных сил. Наши самолеты развернулись влево. Впереди оказался младший лейтенант И. И. Новиков, за ним — В. Г. Липатов, замыкавшим шел я. Для меня это был первый бой и первая атака по цели. Я торопливо, даже суетливо прицелился, боясь, что упущу момент, выстрелил и... промахнулся. Поняв свою ошибку, я пошел в повторную атаку, но было уже поздно. Вражеский самолет, подбитый моими друзьями Новиковым и Липатовым, уже летел к земле, объятый пламенем.

После уничтожения самолета-разведчика противника мы снова легли на курс для выполнения поставленной задачи.

Вслед за нашим звеном через 30 минут вылетела на разведку в том же направлении группа комиссара эскадрильи старшего политрука В. Е. Родина. Его звено тщательно облетело все дороги, которые ведут в направлении Каменец-Подольска и Хотина с запада. При возвращении с задания зенитная артиллерия противника сбила самолет Родина. Его гибель тяжело пережил личный состав эскадрильи полка. За неделю мы потеряли четырех летчиков, а сбитых самолетов было значительно больше. Не вернулись с боевого задания командир четвертой эскадрильи капитан Н. П. Драник, летчики младшие лейтенанты М. И. Трибушин и С. М. Колуженко.

Командир полка майор А. Г. Маркелов вместе с начальником штаба капитаном Г. А. Пшеняником тщательно проанализировали ход боевых действий за неделю, внимательно выслушали мнение летного состава, обобщили все [33] высказывания. Командир объявил выводы. Они сводились к следующему:

во-первых, подавляющее большинство летного состава не имело никакого опыта ведения воздушного боя с бомбардировщиками и с истребителями противника типа МЕ-109 и ХЕ-113, которые значительно превосходили наши истребители в вертикальном маневре, в горизонтальной скорости и в вооружении. Наши летчики увлекались погоней за отдельными самолетами противника, особенно за бомбардировщиками. Далеко залетая в глубь территории противника, они на обратном маршруте вынужденно садились вне аэродрома из-за полной выработки горючего, тем самым выводя боевую машину из строя;

во-вторых, в бой вступали без учета сильных и слабых сторон своего самолета и самолета противника, в частности с истребителями МЕ-109. Встретившись с ними в вертикальном маневре, не учитывали эшелонирования по высоте боевого порядка противника, свои же группы не эшелонировали, все самолеты фактически держались на одной и той же высоте. Не умели грамотно пользоваться положением солнца и облаков для внезапной атаки цели;

в-третьих, не учитывали расположения огневых средств и уязвимых мест бомбардировщиков.

Молодые летчики внимательно выслушали командира и в дальнейшем в меру своих возможностей стали учитывать высказанные замечания. Летчики вырабатывали свою тактику ведения боя с воздушным противником непосредственно в бою с ним. Так учил нас воевать и ковал из нас воздушных бойцов Андрей Гаврилович Маркелов. С каждой схваткой мы приобретали все большее мастерство и умение бить врага.

Только за один день боев за переправу через Днестр у Хотина звено младшего лейтенанта В. Ф. Деменока сбило в воздушных боях два бомбардировщика ХЕ-111 и один истребитель МЕ-109. [34]

* * *

В конце июня наш полк перебазировался на лагерный аэродром Бохоники. Здесь снова вошли в состав 44-й истребительной авиационной дивизии, командиром которой был герой Халхин-Гола полковник Забалуев.

На аэродроме Бохоники к задачам, которые приходилось нам выполнять обычно, прибавилась еще одна: прикрывать с воздуха крупный областной центр город Винницу, где базировался штаб Южного фронта.

Боевая работа приняла более напряженный характер Летчикам приходилось в день производить по 6–7 и более боевых вылетов, большая часть которых сопровождалась воздушными боями с истребителями противника.

С каждым днем к району нашего базирования с запада и юго-запада приближались войска противника. Необходимо было установить силы группировок и направление их движения. О том, что предстоит вылет на воздушную разведку, можно было догадаться без труда: на стоянке самолетов появился начальник штаба полка Георгий Андреевич Пшеняник. Он развернул составленную по данным воздушной разведки карту, которую всегда держал при себе, и начал диктовать младшему лейтенанту Деменоку, показавшему себя с лучшей стороны в первых боях и имевшему уже три победы, в каком районе и конкретно какие города, населенные пункты и дороги необходима тщательно осмотреть.

Деменок установил, что немецкими войсками занята Шепетовка и их танковые части прошли населенный пункт Полонное и двумя колоннами движутся по шоссе и грунтовой дороге в направлении на Бердичев, а восточнее населенного пункта Полонное расположен полевой аэродром, где базируются до 50 самолетов противника.

При докладе о данных воздушной разведки на КП полка присутствовал командующий военно-воздушными силами Южного фронта генерал-майор авиации П. С. Шелухин. [35]

Командующий принял решение не оставлять без внимания такую цель, как скопление большого количества самолетов противника. Он приказал командиру полка выслать пару самолетов на разведку полевого аэродрома у села Полонное, установить точное место его расположения, количество и типы самолетов на нем.

На выполнение задания вылетел я с младшим лейтенантом Батяевым. Аэродром находился в 8 километрах восточнее населенного пункта Полонное, в развилке шоссейной и грунтовой дорог, которые идут на Бердичев вдоль реки Случь. Мост через Случь был взорван, поэтому танковые колонны, которые шли на восток, стояли в ожидании его восстановления.

Вышли мы к цели с юго-западного направления на бреющем полете, маскируясь на фоне лесистой местности. С первого захода на малой высоте проскочили аэродром, не успев подсчитать количество самолетов и определить точное их расположение. Выполняем второй заход на высоте 100–150 метров. С такой высоты великолепно просматривались аэродром, самолеты на нем и танковые колонны на двух дорогах. По нас с земли открыли огонь из всех видов оружия, но мы благополучно вышли из зоны огня, определив, что на этом аэродроме сосредоточено до 70 самолетов разных типов.

На основании данных разведки генерал Шелухин приказал силами двух полков, которые базировались на аэродроме Бохоники, нанести удар по скоплению авиации противника на полевом аэродроме Полонное. Мне было приказано после взлета лидировать группу. Со мной летел майор Волков, заместитель командира полка, человек с богатым боевым опытом, приобретенным в небе республиканской Испании в 1936–1937 годах. Он должен был взять на себя управление строем после выхода на цель. Руководство боем двух полков возлагалось на командира 88-го полка майора Маркелова.

Штурмовали мы полевой аэродром Полонное лихо, с [36] азартом. Некогда было думать об опасности. Помню, как выполнил первый заход по цели. После выхода из атаки стал искать майора Волкова. Его не было около меня. После второго захода, при выходе из пикирования, увидел лежащий в центре аэродрома вверх колесами самолет, на котором летал Волков. Это настолько подействовало на меня, что я стал просто машинально кружиться в общем потоке, не обращая внимания ни на тех, кто по мне стреляет, ни куда и по какой цели стреляю я сам.

Прошло всего менее двух месяцев, как Волкова назначили заместителем командира полка, до этого он был командиром нашей первой эскадрильи. Летный состав полюбил его и относился к нему с большим уважением. И вот я стал свидетелем его гибели. Всю тяжесть этой потери и близость смертельной опасности я по-настоящему почувствовал только после посадки на свой аэродром. Чемоданчик с туалетными принадлежностями мы держали с собой около сидения, у правого борта самолета. Там — бритва, помазок. На аэродроме обнаружили, что они были разбиты пулями вдребезги. Майка, трусы и полотенце превращены в сетку. Одежда на мне была прострелена в трех местах, сам же я не имел и царапины. На теле самолета тоже много пулевых пробоин, но серьезных повреждений нет. Техник самолета Г. М. Богомолов занялся ремонтом и подготовкой его к очередному боевому вылету, помогал ему сержант сверхсрочной службы Д. Ф. Цыкулов.

После нашей штурмовки на аэродроме Полонное горело 10 вражеских самолетов, а сколько получили повреждения — не было возможности уточнить. По опыту мы знали, что при штурмовом ударе по аэродрому поврежденных самолетов бывает гораздо больше, чем уничтоженных.

К этому времени я имел более двух десятков боевых вылетов на задания. Не раз приходилось драться с превосходящими силами истребителей МЕ-109, не раз был обстрелян [37] зенитными средствами противника, часто возвращался с пробоинами на самолете.

Хочу рассказать о сержанте Цыкулове, очень трудолюбивом и хорошо подготовленном специалисте. Дмитрий Федорович Цыкулов прибыл в наш полк в 1940 году на должность моториста. Инженеры и техники быстро заметили его прирожденную смекалку. Цыкулова интересовало все, что касалось авиационной техники. Он не имел технического образования, но, обладая хорошими способностями, быстро запоминал и прочно закреплял на практике знания, полученные от наших техников. Еще летом 1941 года ему доверили самостоятельное обслуживание боевого самолета. Радости его не было границ. Днем и ночью находился он около своего самолета. Вскоре мы убедились, что в обслуживании самолета он не уступает дипломированным техникам. В 1942 году он экстерном сдал экзамен и ему присвоили звание младшего техника-лейтенанта.

Любо было смотреть на него за работой. Без суеты, четко рассчитанными движениями, сноровисто действовал он и при этом пел любимые украинские песни. Вечерами усталые техники забирались на нары землянки, и в тишине раздавался голос инженера эскадрильи Василия Степановича Савченко: «Дмитро, а ну затяни песню про Днипро широкий». Дмитрий Федорович запевал, остальные на разные голоса дружно поддерживали его, и в землянке становилось как-то светлее, теплее, уютнее. Подпевая, каждый из нас думал о своем, о родных и близких, а Цыкулов, закончив одну песню, начинал другую: «Дивлюсь я на небо, тай думку гадаю...»

Наш аэродром часто посещал командующий ВВС Южного фронта генерал-майор авиации П. С. Шелухин. Он знакомился с личным составом, интересовался его подготовленностью и моральным духом.

В один из своих приездов командующий коротко проинформировал [38] о положении на Южном фронте, поинтересовался, много ли потерь в полку. Перед отъездом он достал из машины шесть пачек папирос и вручил Маркелову, сказав: «Раздайте летчикам». Командир полка вручил всем командирам эскадрилий по пачке, одну отложил для себя, а последнюю вручил начальнику штаба с такими словами: «Георгий Андреевич, возьмите эту пачку и положите в сейф, мы ее раскурим в день Победы в логове врага — Берлине». Название папирос — «Триумфальные» — отражало наше заветное желание, поэтому весть о подарке генерала быстро разнеслась по полку. Несколько простых слов командира вселили уверенность в то, что именно так и будет и что мы будем свидетелями триумфальной победы над врагом...

Обстановка на Южном фронте осложнялась с каждым днем. Наши войска отходили, ведя тяжелые оборонительные бои. Усилился нажим с воздуха, противник все чаще и чаще стал совершать налеты на Винницу. Однажды вечером, когда основная масса летного состава закончила боевую работу, а самолеты находились на стоянках, на наш аэродром неожиданно налетела большая группа бомбардировщиков ХЕ-111 в сопровождении истребителей МЕ-109. Немецкие летчики вышли на цель с ошибкой, поэтому им пришлось пролететь над нами в сторону, а затем развернуться для захода на штурмовку места расположения наших самолетов. За это время наши летчики сумели взлететь, набрать необходимую высоту и навязать бой противнику. Вражеские летчики сбросили свой груз в районе стоянки второй эскадрильи. Осколками бомб было выведено из строя три самолета, но к утру все они были отремонтированы.

В завязавшемся воздушном бою наши летчики сбили один ХЕ-111 и один МЕ-109. Мы потеряли летчика лейтенанта Семена Яковлевича Медника, самолет которого был сбит при взлете. На земле осколочное ранение в руку получил инженер второй эскадрильи Савченко. [39]

В создавшейся ситуации, когда танковые и механизированные войска фашистов с запада и с юго-запада приблизились к Виннице, на аэродроме Бохоники оставаться было нецелесообразно. Полк перелетел на аэродром у населенного пункта Счастливая. На этом аэродроме мы не стали задерживаться. Противник, заняв Винницу, двинулся в направлении на Умань. Нам пришлось перебазироваться на аэродром у населенного пункта Еленовка.

С начала войны прошло всего около двадцати дней, а в нашем полку осталось немногим более половины самолетов. Технический состав, разбившись на бригады, днем и ночью работал по обслуживанию и ремонту материальной части. Мы едва успевали доложить о результатах боевых вылетов и выкурить папиросу, как поступала команда снова поднять самолеты в воздух — на разведку, как правило, со штурмовкой войск противника, на прикрытие своих войск или на сопровождение бомбардировщиков.

Ввиду больших потерь в самолетах и людях мы уже перестали придерживаться соблюдения боевого расчета, а летали кому с кем придется. Случай свел меня однажды с командиром эскадрильи лейтенантом П. С. Середой. Пока собирали данные о противнике, наши самолеты получили серьезные повреждения. Не долетев до аэродрома десяток километров, Середа пошел на вынужденную посадку на нашей территории, а я с риском, весь облитый маслом, дотянул до своего аэродрома. Результаты разведки доложил начальнику штаба Пшенянику. Инженер эскадрильи Евдоким Андрианович Коломиец немедленно выделил аварийную команду во главе с техником самолета воентехником 2-го ранга Абрамом Львовичем Пассеком. На моей машине быстро заменили масляный радиатор, который был пробит.

Я снова вылетел на разведку с младшим лейтенантом И. И. Новиковым в район Казатина и Фастово — определить, сколько и какие войска противника идут на Киев и в южном направлении. Возвращаться нам было приказано [40] на аэродром в Христиновке, куда перебазировался полк.

Когда мы вернулись из разведки и произвели посадку в Еленовке, на аэродроме остались один бензозаправщик, один автостартер, три самолета И-153 («Чайка») и человек пять от комендатуры. Вражеские войска заняли населенный пункт Счастливая в трех километрах от аэродрома. При беглом осмотре мотора с левой стороны на фюзеляже под капотом была обнаружена обгорелая краска. Когда я открыл капот мотора, то увидел, что выхлопные патрубки второго, третьего и четвертого цилиндров еле держатся. Прокладки сгорели. Инструментов нет. Я рукой затянул гайки на болтах крепления патрубков, убедился, что они как будто не качаются и держатся плотно. Но это была ошибка, о которой я сожалел потом долго.

На скорую руку сами подготовили самолеты и полетели в направлении на Христиновку. Отлетели от аэродрома километров 30–35, как загорелся мой самолет. Причина пожара была простая: оторвался выхлопной патрубок третьего цилиндра. Начал гореть фюзеляж (самолет был деревянный) перед противопожарной перегородкой, у моторной рамы. Полет продолжать было невозможно. Бензобак рядом, — может в любую минуту взорваться. Новикову показал рукой — следовать по курсу, сам выбрал площадку и сел в поле с убранными шасси. Снял с самолета вооружение, часы и кислородное оборудование. Все это с трудом донес до дороги и стал ждать попутной машины. В тот же день я добрался до Христиновки.

Здесь узнал о гибели замечательного человека, одного из лучших пилотов нашего полка И. М. Захарова. Звено младшего лейтенанта Захарова вылетело на разведку войск противника в район Белой Церкви. Их встретили десять самолетов МЕ-109. Силы были неравны, но звено Захарова вынуждено было принять бой. Гитлеровские летчики попарно повели атаки снизу и сверху одновременно. [41]

Вскоре Захаров подбил одного из них. Вражеский самолет врезался в землю недалеко от артиллерийских позиций наших войск. Ведомый Захарова был ранен и вышел из боя. Оставшись один, Захаров продолжал драться с большой группой самолетов противника, пока его машину не подожгли.

Артиллеристы, которые привезли документы Захарова на аэродром, рассказывали, с каким умением и упорством дрался советский летчик. Когда его горящий самолет упал на землю, пилота выбросило из кабины. Комсомольский билет, удостоверение личности и фотография его любимой девушки были пробиты пулей. Боевые друзья поклялись жестоко отомстить врагу за смерть Ивана Захарова.

Счет расплаты за него открыл Иван Новиков. Патрулируя над расположением своих войск, Новиков заметил немецкий бомбардировщик, который летел на восток. Он сначала пошел на сближение, а затем перешел к решительным действиям. Сверху и сзади самолета врага он дал очередь из четырех пулеметов, потом еще и еще. ХЕ-111 развернулся и стал уходить на запад. Новиков, преследуя врага, подошел на расстояние 20–30 метров, нажал на гашетки. Пулеметы молчали — патроны кончились. Еще немного — и противник уйдет безнаказанным. Иван добавил газу, подлетел вплотную и своим винтом отрубил руль глубины самолета противника. Немецкий бомбардировщик упал на землю. Это был первый таран в боевой биографии нашего полка.

В этот же день лейтенант П. С. Середа и младший лейтенант В. С. Батяев в воздушном бою сбили два самолета МЕ-109. Одновременно с парой Середы произвело посадку звено младшего лейтенанта В. Ф. Деменока, которое вело бой с пикирующими бомбардировщиками Ю-87 и тоже сбило два самолета.

Так в этот жаркий июльский день 1941 года летчики полка отомстили за смерть Ивана Захарова...

В первой половине июля полк перелетел из Христиновки [42] на аэродром Шельпаховка. Отсюда мы должны были поддерживать боевые действия наших сухопутных частей, которые вели упорные бои с сильной группировкой противника в районе Умани и Христиновки. Прибывшая оперативная группа, возглавляемая начальником штаба капитаном Пшеняником, занялась обеспечением боевой службы самолетов. К концу первого дня на аэродроме кончились боеприпасы, нужно было до утра доставить их. Для этой цели снарядили команду в составе четырех человек под командованием старшего техника лейтенанта Дьяченко. Им пришлось брать боеприпасы с головного склада, который подлежал немедленной ликвидации, так как не было ни сил, ни возможности вывезти его, а вражеские войска к утру могли захватить этот район. Они загрузили машину необходимыми боеприпасами, доставили их на аэродром.

Всему личному составу запомнилась последняя ночь на аэродроме Шельпаховка. В непроглядной темной южной ночи невозможно было ничего различить и в трех шагах. Вскоре видимость еще более ухудшилась — начался дождь. Слышался грохот сильного ночного боя, приближающегося к нашему аэродрому.

В полночь нам стало известно, что в трех километрах от нас по шоссе движутся на восток немецкие танки. Наш аэродром оказался в полукольце. Для выхода из него свободным остается только проселочная дорога в северовосточном направлении. Командир полка А. Г. Маркелов принял решение эвакуировать личный состав немедленно при появлении малейшего признака рассвета.

В предрассветной мгле взлетели все самолеты. Наземный эшелон — часть на машинах, часть пешком — отправили на запасной аэродром Хоцкое, за рекой Днепр. [43]

Под крылом Днепр

Базируясь на аэродроме Хоцкое, полк получил задачу: надежно прикрыть переправу через реку Днепр близ города Канева и мост у города Черкассы, чтобы дать сухопутным войскам возможность планомерно отойти на левый берег.

В полку оставалось очень мало самолетов. Пришлось даже прибегнуть к помощи боевой части, сформированной из летно-инструкторского состава Мелитопольской авиационной школы летчиков-наблюдателей на самолетах Р-5, которая базировалась рядом.

Гитлеровское командование сосредоточило в районе переправы крупную авиационную группировку, состоявшую в основном из пикирующих бомбардировщиков Ю-87 и истребителей МЕ-109. Мы несли тяжелые потери в людях и технике. В этой суровой обстановке очень большую работу среди личного состава проводили политработники под руководством комиссара полка В. Е. Потасьева. Они разъясняли, какие меры принимаются партией и правительством, чтобы остановить врага, обескровить его, а потом изгнать, очистить нашу территорию от фашистов.

Старший политрук Василий Ефимович Потасьев, недавно прибывший в наш полк, вел себя с нами, как старый сослуживец. Нас к нему располагали его простота и непринужденность. Он всегда находился с нами. Когда в его присутствии говорили о тяжелом положении на фронтах, он спокойно, без тени тревоги мог снять с присутствующих напряжение, вселить в них уверенность в разгроме врага и в нашей Победе. Мы глубоко верили нашей партии и Советскому правительству, были убеждены, что будет праздник и на нашей улице. Но сейчас у нас нет другого пути, кроме как стоять насмерть, биться, истребляя живую силу и технику гитлеровцев.

Между тем разгоралась битва в воздухе. Мы успевали только пополнять горючее и боеприпасы и снова поднимались [44] в воздух. Немецкие бомбардировщики сначала летали группами со слабым прикрытием, и нам удавалось небольшими силами, в составе 4–6 самолетов, расстраивать их боевой порядок, не допускать прицельного бомбометания. В зависимости от обстановки смелой и дерзкой атакой сбивали врага. Чтобы лишить нас этой возможности, фашисты стали менять тактику. Они создавали различные группы тактического назначения: впереди шли 4–6 самолетов для сковывания нас боем, за ними — основная группа бомбардировщиков по 9 самолетов в каждой колонне, тоже под прикрытием истребителей.

При том количестве самолетов, которым располагал наш полк, задача надежного прикрытия переправы требовала от нас адских усилий. Постоянно приходилось половину всего самолетного парка держать в воздухе, другая половина находилась на аэродроме и по мере надобности тоже вступала в бой.

Прошло уже полтора месяца с начала войны. Учебные воздушные бои, которые вели мы в мирное время, ничего общего не имели с настоящими, которые приходилось вести теперь. Разница не только в том, что в мирных «боях» мы не стреляли друг в друга. На войне человек подчинен совершенно иным законам. Здесь с того момента, как ты сел в самолет, начинается поиск противника, кровного врага, отношения с которым четко определены формулой: «или ты его, или он тебя». Первое правило ведения воздушного боя — непрерывный осмотр воздушного пространства. Кто первым обнаружил противника в воздухе, тот и занимает господствующую позицию для сближения, а затем и атаки. Необходимо всегда стремиться иметь преимущество в высоте, скорости. И еще — стараться подойти к противнику незамеченным и открыть огонь по цели первым. Если хотя бы один самолет противника сбит, если атака наша внезапна, немецкие летчики, даже численно превосходящие нас, покидали поле боя, пользуясь превосходством скорости. [45]

По проведенным боям мы уже знали, какие тактические приемы применяют фашистские летчики. Они, как правило, начинали атаки со стороны солнца, маскируясь за кучевыми облаками. А если такой возможности не было, эшелонировались по высоте. Разделялись попарно и начинали атаки сверху и с задней полусферы последовательно (эта тактика их описана уже выше), а в это время один или два самолета снизу и сзади подкрадывались для атаки. Если успеха не добивались, применяли метод «приманки». Метод этот тоже заслуживал нашего внимания. Он заключался в том, что пара немецких самолетов проходила на таком удалении, чтобы оказаться вне досягаемости наших пуль, и в то же время на достаточном расстоянии, чтобы за ними «побежали» мы. Как только наш летчик попадался на эту удочку, сверху фашистские асы на большой скорости сваливались на него. Это нередко кончалось гибелью боевого друга.

Невозможно было смириться с тем, что война — это сплошные потери. Боль сжимала сердца, когда с задания не возвращались наши товарищи. Так было и на этот раз, когда на прикрытие переправы в районе Канева вылетела группа самолетов под командованием старшего лейтенанта В. Б. Маскальчука. С ним были В. Г. Липатов, Б. И. Карасев, В. С. Батяев, В. Ф. Деменок, Н. А. Семенов. Их встретили 12 истребителей МЕ-109, которые, как видно, имели задачу расчистить воздух и обеспечить прицельное бомбометание своим бомбардировщикам. Имея превосходство в высоте к скорости, немецкие летчики пара за парой начали атаки со стороны солнца.

Шестерка отважных советских летчиков вступила в бой с двенадцатью истребителями противника. Группа капитана Маскальчука, несмотря на яростные атаки врага, сохранила боевой порядок, обеспечивающий взаимную огневую поддержку. Мы видели, как два истребителя противника снизу на большой скорости атакуют Карасева. Маскальчук ринулся ему на помощь. Тут же сверху на [46] Маскальчука пошли два МЕ-109. Тогда Липатов энергично набрал высоту и длинной очередью из четырех пулеметов прошил впереди летящий «мессер». В тот же миг второй «мессер» открыл огонь по самолету Липатова, но, подожженный Карасевым, рухнул на землю.

В этот момент пара истребителей противника атаковала снизу Батяева. Деменок метким огнем сбил ведущего пары, но проскочил мимо второго немецкого летчика и на некоторое время оторвался от группы. На него сразу налетела пара МЕ-109. Их отбил Семенов. В момент, когда Деменок разворачивался, чтобы соединиться со своей группой, его атаковала еще пара «мессеров». Самолет Василия Федоровича как-то качнулся вправо, а затем перевернулся через крыло и отвесно вошел в пикирование. Наблюдая со стороны, можно было подумать, что Деменок маневром отрывается от противника, но, к нашему несчастью, это был последний полет замечательного летчика, погибшего при защите переправы через Днепр. А бой тем временем продолжался. К цели подошли две девятки пикирующих бомбардировщиков, Ю-87 под прикрытием шестерки истребителей МЕ-109. Бой шел непосредственна над переправой, поэтому бомбардировщики не могли зайти на цель с грузом. Снова началась серия атак истребителей, а бомбардировщики направились на малой высоте к цели, обходя ее с востока, чтобы отбомбиться. Этот маневр заметил Маскальчук. Он ринулся сверху на ведущий бомбардировщик и с первой атаки подбил его. На Маскальчука пошла пара МЕ-109, открыв шквальный огонь, но фашистские летчики не рассчитали дистанцию и промахнулись. Хорошо было видно снизу, как наши самолеты вращались в гуще разрывов снарядов немецких зенитных батарей. Боясь, что Маскальчук может погибнуть, Липатов бросился ему на выручку, но его самого атаковала пара истребителей снизу под углом в 30 градусов. Летчик этого не видел, поэтому продолжал преследовать противника. Василий Григорьевич перевел самолет в [47] набор высоты, описал замкнутую кривую, выполнил почти правильную петлю и, не выходя из пикирования, пошел к земле. Мучительно больно было смотреть, как погибают друзья.

Наблюдавший этот бой со своего передового командного пункта командующий ВВС 25-й армии генерал-майор авиации Т. Т. Хрюкин приказал оформить материал на присвоение Василию Григорьевичу Липатову звания Героя Советского Союза посмертно. Его и Василия Федоровича Деменока похоронили мы на песчаном берегу Днепра. И мертвыми продолжали они охранять эту переправу. Здесь же покоятся и другие отважные летчики нашего полка — Я. А. Козлов, И. И. Новиков, П. В. Михайлов, И. Г. Илинов, С. Я. Колесник...

Перелетев на новый аэродром у села Богодуховка, полк продолжал выполнять ранее поставленные задачи по прикрытию переправ через Днепр, ведению разведки, сопровождению бомбардировщиков. Командование армии интересовало: по каким направлениям, каким составом движутся войска противника, а заодно — где находятся наши войска и по каким дорогам они отходят.

Эта была непростая задача, если учесть, что в полку осталось всего пять исправных машин. Теперь на каждый мост посылали по одному экипажу. На высоте 1500–2000 метров кружится один летчик в районе переправы, вступая в бой против четырех-шести и более истребителей МЕ-109 и одной, а то и двух девяток бомбардировщиков Ю-87, с целью не дать прицельно бомбить противнику. На выполнение такой задачи много раз приходилось подниматься в воздух летчикам нашего полка Карасеву, Батяеву, Колеснику, Семенову, Максименко, Середе, Фарнакееву, да и всем другим.

По-прежнему из-за отсутствия моторов много самолетов простаивало. Инженер полка майор Р. И. Миценмахер приказал сержанту Д. Ф. Цыкулову выехать на автомашине [48] в район Киева на головные склады и получить запасные части к самолетам и моторам.

Мы еще не знали, что судьба Киева была уже предрешена. Войска противника подвижными частями охватили группировку наших войск с юга и с севера, и вскоре она оказалась в окружении. В нем могли бы оказаться и мы, если бы не команда о перебазировании на юг, под Днепропетровск.

Цыкулов за ночь проскочил в район Пуще-Водицы, в лесу нашел головные склады. Начальник склада обрадовался, увидев еще одну машину, которую можно было загрузить. Ему было приказано — вывезти все, что возможно, остальное немедленно уничтожить. Колонна из десяти до отказа груженных машин стояла и ждала наступления темноты. Цыкулов сумел незаметно для движущихся рядом вражеских колонн провести машины. К утру все они стояли у нас на аэродроме. Это был праздник всего личного состава полка. Начальник склада оставил нам много запасных частей, тем самым облегчив свои перегруженные машины, и двинулся на восток. Наши техники сутки работали, не сомкнув глаз, ввели в строй все неисправные самолеты. На второй день мы перелетели на аэродром Чернобай, где базировались штаб дивизии и соседний полк, а оттуда перелетели под Днепропетровск. Там обстановка еще более осложнилась.

Разведка только что доложила, что немецкие войска смешанной колонной идут на восток в сторону пункта Шполы и узловой станции Смела. Это подтвердил и Н. А. Семенов, вылетавший на разведку в паре с младшим лейтенантом П. В. Михайловым. Из доклада Семенова стало известно, что Михайлов с целью более детальной разведки выполнил повторный заход в район расположения немецких войск в мельколесье. Гитлеровцы открыли сосредоточенный огонь из всех видов оружия и сбили его. [49]

Спустя полтора-два часа я полетел с Василием Батяевым в этот же район. Я решил осмотреть район дважды — с востока на запад, а затем с запада на восток. При подлете к цели на высоте 50–60 метров снаряд от пушки «Эрликон» попал в левое крыло моего самолета. От разрыва образовалась большая дыра в середине плоскости. Самолет сразу стал сильно крениться влево. Чтобы удержать его в горизонтальном положении, мне пришлось лететь со скольжением, то есть юзом. Все же мне удалось на обратном маршруте еще раз благополучно пролететь над этим районом на высоте 20–30 метров, несмотря на сильный огонь зенитчиков.

Неожиданно мы оказались над полевым аэродромом, где на опушке стояли до десятка истребителей МЕ-109, два из них находились на старте, готовые к вылету, а неподалеку от них стоял самолет ХЕ-111 и заправлялся горючим.

Из-за того, что мой самолет был подбит, я не рискнул их штурмовать, а просто с ходу обстрелял. Два «мессера», взлетели. Они догнали нас и пошли в атаку с задней полусферы. Ввязываться с ними в бой нам было невыгодно, но отбиваться надо. Батяев почувствовал, что у меня с машиной не совсем ладно, и первым развернулся в левую сторону в лоб атакующим. Я пошел на правый разворот, зная, что подъемная сила на поврежденном левом крыле уменьшилась и при развороте влево самолет на малой высоте очень трудно вывести из крена и все может кончиться плачевно. Мой разворот вправо получился кстати, так как на Батяева пикировал второй самолет противника. Я на встречно-пересекающем курсе атаковал его, и МЕ-109 врезался в лес, а второй «мессершмитт» резко пошел вверх и стал кружиться над местом, где упал первый. Этим моментом мы воспользовались и взяли курс на свою базу. Самолет противника сопровождал нас до самого Днепра, но не стал атаковать.

Наш полк двенадцатью экипажами перебазировался [50] на полевой аэродром Подпильня. На аэродроме не оказалось ни горючего, ни боеприпасов, никаких средств обеспечения полетов. А на запад через наш аэродром летят несколько тихоходных Р-5 без прикрытия. На самолетах нет бронеспинок, и бензиновые баки на них без протекторов. У линии фронта их встречают четыре МЕ-109 и сбивают на наших глазах. Объятые пламенем, один за другим падают наши собратья, и мы ничем не можем им помочь. До слез обидно и больно видеть такую трагедию. В каждом из нас еще более возрастали ненависть к врагу и желание беспощадно уничтожать его.

Помнится неудержимый рывок Василия Маскальчука, когда, едва заправившись, не дожидаясь товарищей, он взлетел навстречу «мессерам», расстреливающим из пулеметов беззащитных наших летчиков, спускающихся на парашютах. В короткой горячей схватке Маскальчуку удалось сбить один МЕ-109, а второй подбить, но сам он получил ранение. Мы прикрыли его выход из боя и посадку.

Летчики, приземлившиеся на парашютах недалеко от наших артиллерийских позиций, наблюдали за боем Маскальчука с земли. Они пришли на наш аэродром и со слезами на глазах обнимали Василия Борисовича. За этот подвиг он одним из первых в полку был награжден орденом Ленина.

Дорогие мои однополчане! Увидеть бы вас всех вместе да вспомнить, что такое обычный боевой день для летчика. Хотя бы для лейтенанта Петра Середы. Вылетел он на разведку войск противника западнее Днепропетровска. В ходе разведки его атаковали два МЕ-109. Середа не видел их. Он, круто перекладывая с левого на правый крен, тщательно осматривал местность, запоминая, где находится техника врага и сколько ее. При развороте в левую сторону он обратил внимание на несколько разрывов снарядов «Эрликона» впереди себя и немного выше. Подумал, что с земли его обстреливают зенитчики. Но по [51] нему били с самолета. К счастью, немецкий летчик не попал по машине Середы. Оглянувшись назад, Петр увидел, что один фашист отстрелялся, а второй пикирует. Покруче потянул на себя ручку управления и начал разворачиваться с набором высоты на восток. Технические возможности самолета И-16 не позволяли оторваться от противника. Оставалось одно — драться до победного конца.

Середа с трудом успевал отражать атаки. Он понимал, что малейшая неточность в контрманевре может стать роковой. Не было ни одной свободной секунды, чтобы следить за приборами, контролирующими работу мотора или расход горючего. Все внимание за воздухом, все время нужно видеть оба самолета противника. При атаке в лоб немецкие летчики, как правило, уклоняются, есть среди них и такие, которые, увлекаясь прицеливанием, допускают сближение.

Наиболее удобный момент для атаки — это когда самолет противника начинает отворачивать. Середа это знал. Вот враг летит навстречу, все время увеличиваясь в размерах. Создается такое впечатление, что он к тебе приближается, а ты стоишь на месте. Остаются секунды до открытия огня, рука неспокойна, пальцы сами тянутся к гашеткам. Вражеский самолет начал уже вписываться в кольцо прицела. Середа открыл огонь из четырех пулеметов. Враг, прошитый длинной очередью, врезался в землю. Второй гитлеровец не стал рисковать и ушел на свою сторону.

Горючего оставалось в обрез. Середа успел сесть на свой аэродром, а срулить с полосы не смог из-за полной выработки горючего.

На войне частая смена мест дислокации — явление неизбежное, и это занятие нас порой утомляло не меньше, чем бои. После очередного перелета мы приземлились на аэродроме Перещепкино. Сюда мы прилетели без 4-й эскадрильи. По приказанию командира 44-й авиадивизии [52] полковника Забалуева ее передали другому полку, в связи с изменением штата полка.

Стояли погожие августовские дни, и мы время зря не теряли. В один из таких дней улетел на задание весь летный состав. На аэродроме остались только три самолета: младшего лейтенанта Василия Князева, мой и командира полка. Над полупустым аэродромом появилась группа наших бомбардировщиков ДБ-Зф. Они дали условный сигнал «Я свой самолет», встали в круг и стали просить истребителей сопроводить их за линию фронта. Мы все трое дружно поднялись. До цели долетели благополучно. Бомбардировщики вот-вот должны лечь на боевой курс для сброса бомб. В это время нас перехватили восемь ХЕ-113. Это были высотные и скоростные истребители, предназначенные для перехвата и уничтожения разведчиков и бомбардировщиков.

Появление истребителей для нас не было неожиданным, мы их обнаружили гораздо раньше, чем они подлетели к нам. Немецкие летчики решили атакой сверху сзади уничтожить наше звено или же связать нас боем малыми силами, оторвать от бомбардировщиков и главными силами расправиться с ними.

Фашистские летчики, заняв исходную позицию, пара за парой пошли в атаку. Я подумал, что наш командир не видит надвигающейся опасности, поэтому вышел немного вперед и показал ему на атакующие нас самолеты противника. Андрей Гаврилович энергичным сигналом приказал держаться своего места, сам вывел обороты мотора на полную мощность. В это время Князев начал разворачиваться влево, уклоняясь от атаки первой пары истребителей противника. После выхода из атаки, в тот момент, когда немецкие летчики спокойно перешли в угол набора. Андрей Гаврилович, подавшись немного влево, резко перевел свой самолет в набор высоты и длинной очередью из всех точек сбил один из атакующих нас «хейнкелей».

На фоне голубого неба было хорошо видно, как трассирующие [53] пули вдоль фюзеляжа, через кабину летчика к хвосту аккуратной строчкой ложатся на корпус немецкого самолета.

Вражеский летчик продолжал некоторое время лететь, не меняя профиля, и создалось впечатление, что с ним ничего не случилось. Но через секунду-другую самолет начал давать крен влево с опусканием носа, а затем, все быстрее закручиваясь, пошел к земле. Неутолимое любопытство охватило меня. Так и хотелось проследить, как враг врежется в землю. Но этого делать нельзя. Еще семь самолетов противника роем носятся над головой. Любая ошибка, любой промах могут оказаться для нас роковыми.

Наш командир ведет себя спокойно, и это нас воодушевляет. Без суеты занимает он прежнее место вблизи бомбардировщиков. Мы в растянутых боевых порядках, но огневую связь не теряем. Искусно маневрируя, держимся около своих бомбардировщиков и не допускаем атаки противника на них. Немецкие летчики пытались менять тактику, но все их приемы для нас уже были не новы. Хотя прошло всего немногим более шести недель, как началась война, мы быстро научились разгадывать маневры врага и лишать его инициативы в бою.

Сбросив свой груз, наши бомбардировщики взяли курс на восток и полетели со снижением, наращивая скорость. Враг стал их преследовать, пытаясь во что бы то ни стало пробиться к ним сквозь наше прикрытие.

Во время одной из атак противника очень эффектно подбил «хейнкель» Василий Князев. Но другой фашистский летчик с близкой дистанции напал на него. По сигналу Андрея Гавриловича я стал прикрывать Князева, а сам он вел бой с шестью истребителями противника. У Василия в моторе оказался пробитым один цилиндр. Тяга упала, но мотор позволял еще держаться в воздухе. Снова все мы соединились и продолжали полет с пологим снижением [54] на скорости около 400 километров в час, держа Князева впереди ближе к бомбардировщикам.

Атаки противника не прекращаются. Немецкие летчики заметили, что мотор у Князева дает выхлопы белого дыма. Это первый признак, что горит масло, значит, с мотором что-то неладно. Фашистам очень хочется расправиться с подбитым самолетом. Надо помочь другу, но Я: сам едва успеваю отбиваться от атак. Вася держится молодцом, старается уклониться от наседающих самолетов, а наш командир, маневрируя по флангам бомбардировщиков, изо всех сил тоже отбивается.

Князев летит ниже нас на 100 метров. Вижу, что к нему подкрадывается снизу один ХЕ-113. Я пошел на перехват противника, защищая товарища, но сам попал под огонь второго «хейнкеля». Это не ускользнуло от внимания Маркелова. Резко повернув вправо, он пошел на атакующего меня противника. Немецкий летчик, занятый прицеливанием, не заметил опасности и был сражен метким огнем командира. Задержись на доли секунды Андрей Гаврилович, меня не стало бы. Кто может так полно оценить подвиг, совершенный человеком во имя спасения другого человека, как не тот, которому спасли жизнь? Такое не забывается...

Бой длился не более 15–20 минут, но сколько раз за такое короткое время мы лицом к лицу встречались со смертью, о которой совершенно тогда не думалось.

Летим уже над территорией, где находятся наши войска. Истребители противника ослабили натиск, а затем и вовсе прекратили преследование. Но мы знали, что враг опытный и коварный и ни на секунду нельзя ослаблять бдительность. Не напрасны были наши опасения. Немецкие летчики сымитировали уход с поля боя, а пару самолетов оставили в стороне, чтобы подстеречь нас в районе аэродрома и во время посадки атаковать. Мы снизились до высоты 100 метров, продолжая внимательно следить за воздухом. Все произвели посадку, зарулили [55] на стоянку. Подошли к командиру за получением указаний и замечаний по только что проведенному воздушному бою.

Мы ожидали, что сейчас наш командир, как всегда, начнет не торопясь разбирать детально проведенный бой и даст наставления, как надо поступать в воздухе в зависимости от складывающейся обстановки. Но Андрей Гаврилович подошел к нам вплотную, руками обхватил нас, крепко прижал к себе и сказал: «Молодцы!». А затем энергично повернулся к своему самолету И-16, протянул руку к нему и сказал нам: «Смотрите, как изуродовали моего «ишачка» фрицы». И только теперь, на земле, мы заметили, что между кабиной и хвостовым оперением на фюзеляже зияла большая дыра.

Если бы снаряд угодил в цель на полметра вперед, то непременно потеряли бы мы своего командира. Лишь сейчас дошло до нас, какой смертельной опасности подвергал себя Маркелов, спасая одного из своих летчиков...

Бескорыстие, готовность к самопожертвованию, отцовская забота о каждом из нас снискали командиру 88-го истребительного авиационного полка Андрею Гавриловичу Маркелову заслуженную любовь всего личного состава.

Спасать жизнь летчика, рискуя своей, — это в традициях воинской дружбы. Мы воспитывались на многочисленных героических примерах, продемонстрированных советскими летчиками в боях за нашу Родину и при выполнении интернационального долга. Окажись в экстремальной обстановке, каждый наш летчик, не колеблясь, отдал бы жизнь во имя спасения друга. Крепкое фронтовое братство удесятеряло наши силы и решимость драться до победного конца. Нас не страшило превосходство врага в вооружении. Мы вступали в бой в любом месте, где встречались с противником, а если наши товарищи гибли, то как герои, как победители. [56]

* * *

Чуть раньше я упомянул о самоотверженном труде наших техников, которые по праву делили с летчиками их успехи в небе. Многих добрых слов заслуживают они, их мужество достойно самых высоких оценок.

С первого дня войны включились они в горячую боевую работу, трудились в полевых условиях днем и ночью, в дождь и в жару, под артиллерийским обстрелом и бомбежкой, проявляя подлинную стойкость. В начале июня на аэродроме Бохоники ремонтировали шасси на моем самолете И-16 техники первой авиационной эскадрильи под руководством инженера Коломийца, о котором уже говорилось в книге.

В процессе ремонта самолет стал сползать с козелка. Увидев это, мой техник Василий Сахаров подставил свои плечи под крыло самолета и удержал его. Это — центнеры груза. Когда поставили козелки и опасность была ликвидирована, Василий Сахаров со стоном присел на землю и сказал: «Ребята, я ничего не вижу». Тут товарищи увидели, что у него от физического перенапряжения глаза вышли из орбит.

Врач полка военврач 2-го ранга К. С. Кондрычин отправил его в санчасть. Молодой и сильный организм справился с тяжелой травмой. Сахаров выздоровел и, к моей радости, снова стал обслуживать мой самолет. Но вскоре наш однополчанин погиб...

В августе 1941 года на аэродроме Перещепкино, севернее Новомосковска, после возвращения с задания я заявил, что левый крыльевой пулемет не работает. Василий Сахаров вместе с оружейным мастером проверили пулемет. Обнаружили порыв ленты, из-за чего патроны не попадали в ствол. После второго вылета я повторил жалобу. Снова провозились с пулеметом, поломку устранили, и я пошел на третий боевой вылет. После приземления Сахаров по моему лицу заметил, что с пулеметом опять неладно. [57]

Он встал спереди ствола и правой рукой слегка ударил по нему. Тут спусковой механизм сработал, произошел одиночный выстрел, пуля попала прямо в лицо Сахарову. Все мы остро переживали эту утрату. Когда идет война и друзья гибнут в бою — это понятно. А тут смерть настигла человека в будничной обстановке...

Ведя тяжелые оборонительные бои, наши сухопутные войска сдерживали выход немцев к Днепропетровску. Возросли и наши нагрузки, увеличилось количество вылетов. Мы наносили бомбово-штурмовые удары по местам скопления войск и по путям передвижения противника.

Днем прибыл к нам командир дивизии полковник Забалуев и поставил задачу — срочно уточнить состав группировки немецких войск, определить наличие у врага танков и артиллерии западнее и юго-западнее Днепропетровска.

На разведку вылетел я с В. С. Батяевым. Летели спокойно, особых опасностей не предвиделось. При подлете к населенному пункту Николаевка мы почувствовали, что этот район плотно прикрывается зенитными средствами. Вблизи населенных пунктов Николаевка, Сурско-Литовское, Новоалександровка обнаружили большое количество танков, сосредоточенных и замаскированных в кукурузе. Надеясь, что Батяев зорко будет следить за воздухом, я всецело увлекся выявлением наличия войск на земле. Тщательно осматривал кукурузные поля и лесочки в балках, лишь иногда мельком оглядываясь на своего напарника. У него как будто все нормально, держится парень хорошо и никаких сигналов не подает. Пересекли реку Днепр. Здесь только заметил я, что Вася ранен. Лицо его было без летных очков, залито кровью. Установленным сигналом велел ему садиться первым, что он и сделал.

Оказалось, что осколком малокалиберного снаряда в районе Николаевки Батяев был ранен в левую часть лба, и стекло летных очков разбилось. Кровь заливала глаза, мешала смотреть. Он сбросил разбитые очки и натянул [58] летный шлем на рану, тем самым остановил доступ крови к глазу. Вытирая со лба рукой просачивающуюся кровь, продолжал полет. В таком состоянии, не покинув напарника, Батяев у населенного пункта Новоалександровка начал штурмовать пехоту противника, следовавшую на автомашинах по дороге в сторону Днепропетровска, и поджег три автомашины.

По данным нашей разведки был нанесен бомбово-штурмовой удар по скоплению войск противника. Возможно, мы им сорвали очередную попытку с ходу овладеть городом Днепропетровском.

* * *

Вскоре произошел памятный для меня случай, который стал пусть небольшой, но своеобразной вехой в моей боевой биографии. В тот день на аэродроме стояли всего два самолета, остальные находились в воздухе. С командного пункта поступил сигнал: «Немедленно в воздух, на перехват самолетов противника!» Лейтенант Семен Николаевич Сливко сел на свой самолет, я на другой. Взлетели. К городу Новомосковску, расположенному в 8–10 километрах северо-восточнее Днепропетровска, на высоте 200 метров нам навстречу шли два самолета противника — один Ю-88, другой МЕ-110. При подлете к городу самолет Ю-88 развернулся строго на север, а МЕ-110 — на юг. Лейтенант Сливко погнался за «юнкерсом», а я за «мессершмиттом». Сперва почувствовал, что сближаюсь с противником в режиме набора высоты. Видимо, летчик МЕ-110 заметил меня. Он резко прибавил газ, перешел в режим горизонтального полета на полных оборотах двигателей и стал быстро уходить от меня.

Собрался развернуться обратно к себе на аэродром, и в этот момент увидел над правым крылом след трассирующих пуль. Оглядываясь назад, я разворачиваюсь [59] влево. Теперь я понял, что проглядел, как меня атаковали два самолета, подобных которым я до сих пор не встречал на фронте. Что ж, вынужден вступить в бой. На виражах смотрю — заходят мне в хвост, перехожу на косую петлю — вижу, что превосходства не имеют, но и у меня его нет.

Начинаю тянуть вниз, где летные качества самолета И-16 проявляются эффективнее. Бой веду на вертикальном маневре, используя наличие высоты для разгона и набора скорости. У земли мы все трое оказались в большом замкнутом круге в вертикальной плоскости неподалеку от нашего аэродрома.

Я находился между двумя самолетами противника, расположившимися спереди и сзади. Стараюсь поймать в прицел передний, в то же время часто оглядываюсь назад, боясь стать добычей второго. Все же мне удалось на мгновение «заманить» в прицел впереди летящего и открыть по нему огонь. Я сразу же посмотрел назад, не стреляют ли по мне. Но враг не сделал ни единого выстрела, он прекратил преследование и на максимальной скорости стал уходить на запад. Посмотрел вперед, и все стало ясно: гитлеровец спускался на парашюте, а его самолет, охваченный пламенем, летел к земле...

По альбому, где были напечатаны силуэты иностранных самолетов, мы установили, что это «Арадо-197». Летчик или поторопился, или просто был малоопытный, потэтому, видимо, не попал в меня с выгодного положения.

Для меня это была большая победа, так как до этого случая я один не встречался в воздухе и не вел бой с превосходящим по количеству самолетов противником. Фашистского летчика взяли в плен. Этот рыжий верзила вел себя нагло, самоуверенно, смотрел на нас высокомерно. Был одет в кожаный комбинезон с многочисленными карманами на молниях.

Разговаривать с ним или просто спросить о чем-нибудь мы не могли — никто из нас не владел немецким языком. [60]

Скрестив руки на груди, он смотрел на самолет И-16. Вероятно, гитлеровец сравнивал свой остроносый, с длинным и тонким фюзеляжем цельнометаллический самолет с нашим деревянным, короткофюзеляжным, тупоносым самолетом, который не особенно впечатлял на земле, и, видимо, до сих пор не мог понять, как же советский летчик, летая на такой машине, сумел сбить его, аса «Люфтваффе».

Я стою перед ним и смотрю на него. Здоровый парень, на вид года на два моложе меня. Широк в плечах, стройный. Смотрит на нас в упор. Николай Семенов зовет друзей: «Ребята, идите сюда, посмотрите на живого фрица».

Идут летчики, техники, оружейники, мотористы. И отвращение, и любопытство вызывает у нас этот «ариец», «сверхчеловек». Это первый пленный, которого мы видим на своем аэродроме. Пригласили на «смотрины» и Василия Ефимовича Потасьева. При появлении комиссара пленный заволновался, побледнел и начал глазами бегло шарить вокруг, затем в страхе вскочил и пристроился сзади стоящего рядом техника-лейтенанта Г. М. Богомолова, рост которого 192 сантиметра. Немец утонул за громадной фигурой Богомолова, и все громко засмеялись. Василий Колесник не удержался от шутки: «А ведь у этого лыцаря душа заячья».

С гитлеровца сразу слетела спесь. Куда только делась надменность, с которой он только что оглядывал нас. Мы поняли, что он и ему подобные, попав в плен, расскажут все, что знают, ради спасения своей шкуры, а сами они ни во что не ставят жизнь миллионов людей. Вчерашний воздушный разбойник как-то сник, стал жалким, с мольбой смотрел на нас, опустив руки по швам. Пленного увезли в штаб дивизии, но не один раз была предметом наших забав быстрая метаморфоза, которая произошла с ним на нашем аэродроме.

...Немецкие войска вышли к городу Днепропетровску, прорвались на его окраины. Местные партийные и советские [61] работники делали все возможное для эвакуации населения, предприятий, учреждений. Город горел. Дым заволакивал небо, поэтому ниже 2000 метров тяжело летать.

Колонны бомбардировщиков противника волна за волной под прикрытием сильного наряда истребителей МЕ-109 беспрерывно совершают налеты на мосты и переправы через реку Днепр, подвергают бомбежке и обстрелу эвакуируемую технику и мирное население, которое скопилось у переправ. На левый берег отходят и отступающие войска. Командиры четкими указаниями пытаются наводить порядок, успокоить людей.

Многократные вылеты на задание, сопряженные с воздушными боями с превосходящими силами противника, и штурмовые действия под огнем немецких зенитных средств сильно изматывали летный состав. Часто поглядывали на раскаленный диск солнца. Казалось, что оно стоит на одном и том же месте неподвижно, словно на привязи. Мечтали, когда оно сядет за горизонт и наступят желанные часы отдыха.

Если удавалось найти малейшую возможность вздремнуть несколько минут, то это только тогда, когда техники готовили самолеты к повторному вылету.

Командование принимает все меры, чтобы обеспечить надежное прикрытие мостов и переправ, через которые уходят на восточный берег наши войска. Переправившиеся туда части немедленно приступают к организации там обороны.

Вражеская пехота упорно продвигается вдоль правого берега Днепра, вверх к переправам. Поступила команда вылететь на ее штурмовку. С воздуха засекли до батальона пехоты противника. Мы подоспели вовремя и обрушились на врага. Те, у кого кончились боеприпасы, поднялись вверх, а те, у кого еще остались патроны, продолжали штурмовку, сея панику во вражеском стане. Тут поднялась [62] в контратаку наша пехота, и остатки батальона гитлеровцев обратились в бегство.

Положение восстановлено, противник отброшен. И у нас настроение поднялось. Впервые с начала войны мы увидели, как солдаты хваленой гитлеровской армии, трусливо оглядываясь, панически бежали под натиском наших бойцов. Пусть это произошло на узком участке родной земли и этот бой не может повлиять на общий исход войны, но все же это была победа, вселявшая уверенность в том, что, как ни силен враг, его можно бить, и не так он страшен, как его расписывала на весь мир геббельсовская пропаганда. Главные сражения и главные наши победы были еще впереди...

Мы были заняты еще штурмовкой войск противника, а из штаба дивизии поступила команда «немедленно выслать группу для прикрытия железнодорожного моста через Днепр». На аэродроме находился только один самолет Николая Семенова. На нем он и поднялся.

Солнце уже садилось за горизонт. Днепропетровск горел. Картина была жуткая. На багрово-красном небе будто огромной кистью кто-то очагами размазал черную краску.

Когда Семенов подлетел к железнодорожному мосту, солнце совсем уже село. Пора возвращаться на свою базу. Он набрал высоту до 3000 метров и осмотрел горизонт на западе. Никаких признаков приближения авиации противника.

Решил вернуться домой. В это время на его глазах мост рухнул в днепровские воды. Но фашистские самолеты здесь были ни при чем. Мост был подорван нашими войсками согласно приказу командования.

За ночь противник навел переправу через Днепр в районе населенного пункта Ломовка. Об этом мы узнали после возвращения Васи Князева из разведки. Ему удалось прорваться к переправе сквозь огонь зенитных батарей противника и сфотографировать ее. [63]

Положение становилось еще более серьезным, надо любой ценой разбить переправу. У командования для этой цели нет других средств, кроме авиации. Вспомнили про самолет И-153 («Чайка»), который имелся в 249-м полку. Он мог брать с собой четыре бомбы по 100 килограммов.

Выполнение важной задачи возложили на командира 2-й эскадрильи капитана Андрея Федоровича Лактионова. Он имел опыт бомбометания с самолета-истребителя, на «Чайке» сражался еще во время финской кампании. Под вечер он вылетел под прикрытием восьми самолетов И-16.

Мы подошли к цели на высоте 1200 метров. Андрей Федорович с применением противозенитного маневра прорвался сквозь шквальный огонь вражеских орудий и нанес бомбовый удар по переправе с пикирования. Временами казалось, что его уже сбили — настолько густо рвались зенитные снаряды.

С задания вернулись все. На аэродроме командир дивизии спросил Лактионова, что удалось сделать. Летчик обстоятельно доложил, что противник ведет очень плотный зенитный огонь и не дает возможности нормально прицелиться, приходится все время маневрировать... Разбить переправу можно, но понесем неоправданные потери. Лактионов предложил удар нанести в темное время суток. Это предложение было принято.

С наступлением темноты вновь полетели к переправе. Андрей Федорович набрал высоту до 1000 метров, зашел на цель. Приглушил мотор, и на малых оборотах со снижением точно вышел на боевой курс. Враг открыл по нему бешеный огонь, а он, не обращая внимания, кружится над целью. Выполнил один вираж, второй. Что же он медлит, почему не сбрасывает груз? Самолет тонет в гуще черных разрывов. И вот, наконец, Лактионов стал отвесно пикировать. Земля быстро приближалась, еще секунды — и летчик не сможет вывести самолет из пике.

Андрей Федорович берет рычаг сброса. Бомбы отцепились от замка. После сброса бомб вывел обороты мотора [64] до полного, но тут снаряды зениток настигли его. Мотор перестал работать. Самолет терял высоту, а летчик, пытаясь вывести его из пикирования, задел землю крылом и потерпел аварию. Как нам стало известно позже, Лактионов получил тяжелейшие ранения и почти в безнадежном состоянии был отправлен в госпиталь...

Андрея Федоровича мы узнали недавно. Всего неделю назад прибыл он в наш полк. Черные волосы и нос с горбинкой делали его похожим на горца. Общительный характер Лактионова, уважительное отношение к собеседнику, смелые и дерзкие действия в воздухе снискали ему за короткое время всеобщее признание в полку. Трудно было представить себе, что он своей стремительной походкой уже не придет на стоянку самолетов...

Немного времени прошло с тех пор, как началась война, но уже многих товарищей мы потеряли. И еще более суровели наши лица, еще глубже осознавали мы меру ответственности за судьбу Родины.

В командование второй эскадрильей вступил лейтенант Василий Иванович Максименко. Мы его знали со дня формирования нашего 88-го авиационного полка. Будучи заместителем командира эскадрильи, он много раз водил группу на выполнение боевых заданий.

Над легендарной Каховкой

31 августа 1941 года из штаба дивизии передали приказание командования: частью сил, во главе с командиром полка, перебазироваться на полевой аэродром у населенного пункта Чаплинка в распоряжение командира 20-й смешанной авиационной дивизии Героя Советского Союза генерал-майора авиации А. С. Осипенко. Другая часть полка временно оставалась в Перещепкино в распоряжении командира 44-й истребительной авиационной дивизии.

На аэродроме Чаплинка, куда мы перелетели, базировался [65] еще 55-й истребительный авиационный полк. Командовал им майор Виктор Петрович Иванов, опытный командир и замечательный воспитатель. В этом полку проходили службу уже зарекомендовавшие себя с лучшей стороны старший лейтенант Александр Покрышкин и младший лейтенант Валентин Фигичев. Да и другие летчики этого полка дрались отважно и умело били противника.

Часть летного состава 55-го авиаполка летала на самолетах МИГ-3. Мы летали на И-16. За неделю боевой работы на аэродроме Чаплинка отличился Семен Сливко. Он сбил один самолет МЕ-109. Во время разведки мы потеряли младшего лейтенанта Соколова. Его сбили зенитчики противника.

Большей частью мы летали на штурмовку скопления войск врага на правом берегу Днепра. Во время их часто вели сильные воздушные бои. Производя по пять-шесть и более вылетов в день, сражаясь в небе юга Украины с превосходящими силами врага, мы были измотаны основательно. Но справляться с усталостью нам помогали молодость и горячее желание как можно быстрее разгромить оккупантов.

Чтобы дать хотя бы короткий отдых летному составу, командование организовало однодневный дом отдыха в Геническе. Туда направляли по два человека в один заезд. Какое это было удовольствие лежать на горячем песке на берегу Азовского моря! Не слышно грохота боя, как будто и нет войны. Волны ласково плещутся о берег, убаюкивая утомленные нервы. Со следующей двойкой, прибывшей на отдых, мне передали приказ принять из дивизионных авиаремонтных мастерских (ДАРМ) самолет И-16 и перегнать его на полевой аэродром у населенного пункта Аскания-Нова, куда к вечеру должен был перебазироваться наш полк.

За одни сутки, что мы отдыхали, многое изменилось на фронте под Каховкой. Немцы начали переправляться на левый берег Днепра у города Берислава. Наши наземные [66] части противостояли хорошо вооруженным мотомеханизированным и танковым соединениям врага. Нам приходилось держать под непрерывным наблюдением группировку противника. Надо постоянно знать, где и сколько сил его, куда он собирается их перебросить.

После возвращения с очередного задания наши летчики доложили командиру полка, что враг значительно расширил плацдарм. На левом берегу реки разведка обнаружила большое скопление живой силы, танков и другой техники. Время позднее, до наступления темноты остается немногим более часа. Надо действовать. Не теряя ни минуты, летчики полка поднимаются в воздух и наносят удар по переправившимся через Днепр войскам противника. Неожиданный налет нашей авиации внес полное замешательство в ряды гитлеровцев. Было выведено из строя много автомашин, цистерн с горючим, зенитных средств.

Боеприпасы израсходованы и уже пора уходить от цели. В это время замечаем, как самолет Николая Семенова, только что вышедший из атаки, пошел вверх с набором высоты. Вдруг машина стала неуправляемой, непроизвольно стала опускать нос, потом пошла к земле.

С большим трудом Семенову удалось покинуть самолет. Он едва успел почувствовать рывок раскрывшегося парашюта, который замедлил падение, и тут же коснулся ногами земли. Самолет упал совсем рядом, метрах в 30–40 и взорвался.

Понимая тяжелое положение, в каком оказался наш товарищ, мы сделали еще несколько заходов на цель, давая возможность Николаю как можно дальше уйти от места приземления. Что было с ним дальше, я расскажу со слов самого Семенова. Он быстро поднялся и направился на восток, соблюдая все возможные варианты маскировки. Вдруг вблизи послышалась немецкая речь. Это автоматчики в поисках русского летчика прочесывали поле. Семенов прижался к земле.

Уже было совсем темно. Солдаты периодически включали [67] карманный фонарик, наугад строчили из автоматов и громко переговаривались. Один из них остановился рядом, в метрах трех, и стал прикуривать. Семенову показалось, что он обнаружен и немец просто издевается над ним. Молниеносно прикинул план действий: если солдат сделает к нему еще один шаг и прикажет ему встать, он выстрелит в него и попытается скрыться. Но гитлеровец, затянувшись несколько раз сигаретой, прошел дальше...

Спустя некоторое время Николай осторожно осмотрелся вокруг и снова пошел на восток. Вскоре вышел к водоему, заросшему по берегам травой и камышами. В нос ударил тяжелый запах застоявшейся воды. Но пить хотелось, и он с жадностью припал губами к ней. Вновь услышал немецкую речь. Семенов углубился в заросли камыша и погрузился в воду. Гитлеровцы, продолжая разговаривать, постояли у берега и ушли. Николай, весь продрогший, вышел из воды и направился в обход водоема. Бросив размякшие от воды сапоги, он двинулся босиком. Пройдя немного, заметил небольшой табун лошадей. Значит, где-то поблизости населенный пункт. Прибавив шагу, прошел еще с полкилометра и напоролся на окопы. Не успел он определить, чьи они, как раздался рядом требовательный голос: «Стой! Кто идет?!» Семенов от неожиданности сначала растерялся, но собравшись с духом, ответил: «Свои». Его сопроводили в штаб, к командиру полка.

Все напоминало ему здесь родную обстановку, и у Николая отлегло от сердца. У командира были усталые глаза. Видно было, что он давно не спал. Глядя на Семенова, спросил: «Расскажите, кто вы и как попали к нам. Какое задание получили, отправляясь в тыл Красной Армии?»

Николай опешил от такого вопроса. Вот уж чего не ожидал. Он детально рассказал, кто и откуда, назвал фамилию командира полка, тип самолета, на котором летает, аэродром, с которого вылетел на задание, с кем летал. [68]

Поняв, что ему не верят, Николай попросил позвонить по телефону в штаб 20-й истребительной дивизии или на полевой аэродром в Аскании-Нова. Но командиру полка некогда было разбираться с задержанным, и допрос Семенова продолжил военный со знаками различия старшего политрука. По ходу допроса Николай понял, что дело принимает серьезный оборот. Он еще раз попросил, чтобы позвонили на аэродром Аскания-Нова. Его начало знобить, как в лихорадке, голос стал срываться. Видя настойчивость летчика, старший политрук в сопровождении конвоя повез Семенова на грузовой машине на аэродром, где базировался 88-й истребительный авиаполк.

Еще не взошло солнце, когда привезли Николая на аэродром. Летно-технический состав и командование полка находились на месте. Грузовая машина остановилась у стоянки самолетов звена управления. Из кабины вышел старший политрук, подошел к майору Маркелову, представился и спросил, есть ли в полку летчик Семенов и где он сейчас. Летчики и техники стали всматриваться в человека, сидевшего в кузове машины, спиной к кабине. Первым Николая Семенова узнал Батяев и во весь голос крикнул: «Колька, дружище, откуда ты взялся?!» Майор Маркелов подбежал к грузовику, вскочил в кузов и бросился обнимать своего летчика, вернувшегося «с того света».

Семенова было не узнать. Не подумал бы, что за одну ночь так сильно может человек измениться. В испачканных гимнастерке и брюках, без сапог, с разбитыми в кровь лицом и ногами, Николай ничего общего не имел со вчерашним бравым летчиком, с которым мы вылетели в бой. Видно было, что держаться спокойно ему стоит огромных усилий. «Помогите ему, ребята», — совсем по-штатски сказал Маркелов, спрыгнув на землю, и направился к телефону докладывать командиру дивизии о возвращении Семенова. И с радостью сообщил генералу: «Я говорил, что Семенов вернется, он уже здесь». С другого конца провода раздался голос генерала: «Веришь ты [69] своим летчикам. Они тем же отвечают тебе. Спасибо за доверие к людям»...

Николай не мог говорить, но широкая улыбка и слезы на глазах выдавали его состояние: он был безмерно счастлив. Вскоре подъехала санитарная машина с полковым врачом Кондрычиным. Семенов, медленно переставляя ноги, подошел к старшему политруку, протянул руку и с дрожью в голосе обратился к нему: «Спасибо вам, что поверили». Старший политрук обнял его за плечи и, больше обращаясь к летчикам, чем к Семенову, сказал: «Вам тоже большое спасибо за великую любовь к Родине, а на моего командира не обижайтесь, время тяжелое».

...В тот день перед полком была поставлена обычная задача: наносить противнику штурмовые удары, вести наблюдение за передвижением гитлеровских войск. Летчики ушли в воздух. На аэродроме остался только младший лейтенант Крашенинников — его самолет получил повреждение, и техники не успели ввести его в строй.

Вернулись с задания в хорошем настроении. Штурмовка удалась. Вражескую моторизованную пехоту перехватили на марше в открытой местности. Одновременной атакой трех самолетов И-16 на головные машины и трех самолетов на хвост вражеской колонны застопорили ее продвижение. При штурмовке истребили много машин и живой силы.

Подлетев к аэродрому, почувствовали, что не все благополучно на точке, почему-то люди стоят группами. На окраине деревни, где расположен КП полка, и по центру взлетной полосы видны воронки от бомб, в деревне горела школа, где был размещен эвакогоспиталь.

После посадки нам рассказали, что налетели девять бомбардировщиков Ю-88 под прикрытием четырех МЕ-109. Крашенинников взлетел и один смело вступил в бой, но силы были неравны. В бою его самолет загорелся. Он решил сбить пламя глубоким скольжением, но не удалось. [70]

Выпрыгнул с парашютом, но из-за малой высоты купол парашюта не успел раскрыться. Крашенинников погиб.

На прикрытии переправы через реку Днестр у города Хотина мы потеряли четырех летчиков, при обороне Винницы — 12 человек. На прикрытии переправы через реку Днепр у Канева погибло 6 летчиков, в районе Каховки — потеряли Н. Я. Соколова. И вот в Аскании-Нова мы похоронили еще одного боевого друга, славного защитника Отечества лейтенанта Крашенинникова.

...Комиссара первой эскадрильи политрука Тутова отправляют в авиационное училище, на его место прибыл политрук Иван Пятигорец из Мелитопольской школы летчиков-наблюдателей. Во время их беседы об эскадрилье на аэродром налетела группа немецких самолетов. Пятигорец и Тутов спустились в щель.

Только успели усесться, начали рваться бомбы. Когда грохот прекратился и пыль улеглась, Пятигорец молча указал рукой прямо перед собой. Только теперь заметил Тутов торчащий из земли стабилизатор невзорвавшейся бомбы. Оба осторожно выбрались из щели. Вызвали инженера полка по вооружению Ивана Романовича Пронина. Он приказал всем уйти в укрытие, а сам принялся обезвреживать бомбу. Повозился он с ней около часа, затем вызвал к себе двух солдат-оружейников, которые отвезли бомбу в балку и там подорвали. Инженер Пронин стал героем дня. Этот маленький эпизод дал нам возможность немного отойти от тяжелых мыслей о положении на фронте. А там разворачивались большие события. Под давлением превосходящих сил противника наши войска с кровопролитными боями отходили на восток. Мы знали, куда направлены его главные удары. Одна группировка, более мощная, пробивалась к Мелитополю и на север вдоль Днепра, а вторая рвалась в сторону Крыма. Наша задача — нанося бомбово-штурмовые удары, задержать продвижение противника как можно дольше.

Вечером 10 сентября мы перелетели на полевой аэродром [71] у селения Новотроицкое. В последующие дни наш полк занят штурмовкой войск противника, наступавших на Перекопском направлении. Неустанно снабжают нас работой наши воздушные разведчики. Вот обнаружили они скопление войск врага на западном берегу Днепра и у переправ южнее Каховки. На доразведку послали Василия Князева. Он доложил, что из Каховки вышла кавалерийская колонна численностью более полка и движется на северо-восток по проселочной дороге вдоль Днепра в направлении села Горностаевка.

На задание шли на бреющем полете для маскировки своего присутствия в небе от воздушных наблюдателей и, кроме того, на этой высоте гул моторов значительно поглощается землей. Погода сухая, пыль на дорогах демаскирует передвижение войск, и издалека обнаружили цель. В первом пеленге восемь самолетов И-16 с ходу атаковали с хвоста колонну и быстро замкнули круг над ней. В этот день мы уничтожили несколько сот гитлеровских захватчиков...

Меняются названия населенных пунктов, где мы останавливаемся на время. Отмечаем на карте следующий аэродром, куда мы перебазируемся — Александровка, следом же — аэродром Ново-Васильевка. В этом селе находился штаб дивизии.

Командование дивизии решило укрепить наш и другие полки за счет 4-го истребительного авиаполка, который отправляли в тыл для доукомплектования людьми и перевооружения на новую материальную часть.

На аэродром Ново-Васильевка прибыли два летчика с самолетами — старший лейтенант А. А. Постнов на самолете И-153 («Чайка») и лейтенант Н. И. Сидоров на самолете И-16. Оба они, как выяснилось позже, летали прекрасно.

Командир полка своим приказом включил Постнова в боевой расчет первой эскадрильи, а Сидорова — во второй. С этого времени мы с Николаем Иосифовичем стали [72] летать в паре. Владея хорошо техникой пилотирования самолета И-16, он смело дрался в воздушном бою, умело штурмовал наземные войска противника. К этому времени он имел 85 боевых вылетов, солидный опыт воздушных боев, знал все «повадки» МЕ-109, научился строить свой маневр так, чтобы сорвать или свести к нулю атаки противника. Обстановку в воздухе видел и грамотно оценивал. Действовал в воздухе решительно. В бою проявлял исключительное упорство. Не боялся ни численного превосходства, ни сильного огневого преимущества врага. Сидоров прекрасно понимал своего ведущего и всегда надежно его прикрывал. За все время войны у меня не было лучшего ведомого, чем Николай Иосифович. Мы вдвоем действовали с ним сообща, как один человек. Выше среднего роста, с волосами пшеничного цвета, серо-голубыми глазами, Сидоров с первого взгляда производил приятное впечатление.

Алексей Постнов был намного опытнее нас, участвовал в советско-финляндской войне, имел за плечами уже более ста успешных боевых вылетов, из них 75 — в Великой Отечественной, в которую вступил 22 июня 1941 года, имел медаль «За отвагу». Самолет И-153, на котором он прилетел к нам, отличался большей маневренностью, чем, И-16, но по скорости они друг другу не уступали, поэтому нормально летали в одной группе...

Часто мы испытывали затруднения с запасными частями. И неизвестно, как выходили бы мы из положения, если бы не старший инженер полка майор Р. И. Миценмахер. Надо отдать ему должное, он свои обязанности знал досконально и исключительно добросовестно выполнял их. Благодаря его предприимчивости, находчивости, умению организовать работу и мобилизовать людей наш полк выделялся в дивизии по состоянию самолетного парка. Летный и технический состав с уважением относился к Миценмахеру, а командование полка ценило его как эрудированного авиационного специалиста. [73]

Высокая требовательность инженера полка к летному составу помогла нам глубоко изучить материальную часть самолета, мотора, вооружение и специальное оборудование. Мы умели самостоятельно проводить регламентную работу, пристрелять оружие и регулировать щелчки синхронизатора пулеметов, снимать винт изменяемого шага (ВИШ), промыть, прочистить и ставить его обратно. Глубокое знание материальной части самолета часто выручало нас. Мы беспомощно, сложа руки не сидели на новом аэродроме, если наземный эшелон технического состава не прибывал своевременно. Сами готовили самолет к. боевому вылету.

* * *

В разгаре была осень 1941 года, когда немецко-фашистские войска, сосредоточившиеся на левом берегу Днепра, стали угрожать южным районам Донбасса и выходом к Дону. Гитлеровское командование преследовало цель — прижать главные силы наших войск к Азовскому морю, а затем уничтожить их. Осуществление этого замысла обеспечило бы им прорыв к Ростову-на-Дону, далее на Кавказ.

В эти дни летный состав нашего полка был подключен к срыву плана противника во взаимодействии с наземными частями. Мы беспрерывно взлетали в небо, если позволяла погода. Мы не считали, кто лично сколько уничтожил врагов. Возвратившись с задания, мы докладывали о том, что удалось сделать всем вместе. За этим стояла наша общая задача — остановить, уничтожить. врага и дать возможность перегруппироваться нашим войскам. Теперь на полевых аэродромах нам не приходилось долго задерживаться, через каждые два-три дня мы меняли место дислокации.

Вот и появился на пути нашего отступления новый; аэродром — Буденовка. Здесь мы стали свидетелями гибели [74] младшего лейтенанта И. Ф. Вишневкина. Это случилось при выполнении приказа выслать передовую команду на аэродром Мариуполь. Старшим от полка в нее был назначен начальник штаба капитан Г. А. Пшеняник. Летную группу (одна эскадрилья) возглавлял капитан Петр Мирошников. После выполнения задачи к вечеру они должны были возвратиться на аэродром.

Эскадрилья в назначенное время вылетела из Буденовки, проштурмовала колонну немецких войск, которая близко подошла к городу Мариуполю, и произвела там посадку. Вскоре враг начал обстрел Мариуполя из артиллерии. Капитан Пшеняник доложил об этом заместителю командира 20-й смешанной авиационной дивизии полковнику Д. Д. Попову, который только что прибыл на аэродром Мариуполь. Тот приказал немедленно поднять в воздух все готовые к бою самолеты, произвести разведку со штурмовкой, а потом сесть в Буденовке.

Во время штурмовки наши самолеты были атакованы со стороны солнца шестеркой «мессершмиттов». В завязавшемся воздушном бою гитлеровцы подожгли самолет Вишневкина. Летчик немедленно выпрыгнул с горящего самолета. Из-за дефицита высоты поторопился с открытием парашюта и куполом зацепился за киль и стабилизатор самолета. Летчика потянуло за ним. Все это происходило на наших глазах, в считанные секунды. У Вишневкина не было никакой возможности предпринять что-либо для спасения своей жизни.

Самолет плавно описал кривую восходящую дугу, выполнил петлю Нестерова и упал вместе с летчиком. Это ужасно — видеть своими глазами, что гибнет твой товарищ, знаешь, что трагедия неминуема, а ты ничем не можешь ему помочь. Так и стоит перед глазами эта жуткая картина. В конце строп парашюта чернеет фигурка летчика, вытянутая во весь рост. Он энергично работает руками, старается на стропах подтянуться, чтобы как-то добраться до купола парашюта и отцепить его от самолета. [75]

Но это невозможно, тем более, что до земли осталось каких-то несколько десятков метров.

Самолет падает вниз, с каждой секундой набирая скорость. Мы, окаменев, провожали взглядом погибшего друга, которого вместе с его машиной поглотили воды Азовского моря...

После ожесточенных боев противник, преодолев сопротивление наших войск, частью сил овладел Мариуполем, а частью сил направился на Таганрог. Мы продолжали непрерывно штурмовать колонны наступающего врага. Естественно, росло число самолетов, получавших повреждения.

...Инженер эскадрильи Е. А. Коломиец поставил задачу перед техниками Н. Великановым, А. Пассеком, Г. Пустовитом, Г. Богомоловым, В. Балакиным, А. Александровым, А. Рябоконем, Минаковым и механиком Денисовым к утру ввести в строй неисправные самолеты, личный же состав получил задание готовить технику по своей службе и выйти в наряд по охране матчасти.

Ночь была тревожная. По данным воздушной разведки, наступающим вражеским войскам противостояли разрозненно отступающие части наших войск. Поэтому вполне вероятно, что к утру противник может подойти к Буденовке.

Командир полка решил основную массу наземного эшелона эвакуировать ночью, за исключением тех людей, которые заняты вводом в строй боевой техники. Летному составу было приказано вылететь на рассвете, штурмовать, войска противника и произвести посадку в Таганроге. После последнего вылета с аэродрома Буденовка не вернулся с задания В. А. Князев.

Во время штурмовки автоколонны с солдатами самолет Князева подбили зенитным огнем. Мотор остановился, и летчик вынужденно посадил самолет на фюзеляж, выскочил из кабины, побежал в сторону реки Берда и там скрылся в кустарниках. Это заметили немецкие мотоциклисты [76] и погнались за Князевым. Мы оставили автоколонну и начали штурмовать мотоциклистов, прикрывая друга. Восемь из них мы уничтожили, двое уцелели. Они замыкали колонну, поэтому успели развернуться и скрыться в деревне.

Покрутились еще минут 10–15, чтобы дать возможность Князеву подальше уйти от места приземления, а потом полетели на аэродром. Тяжело было оставлять боевого друга на вражеской территории. Здесь местность буквально была изрезана мелкими балками и покрыта островками кустарников, по всему району вразброс высились многочисленные курганчики. Не видно было вблизи ни одной полоски земли, пригодной для приземления наших самолетов И-16.

Мы все время думали о Князеве, надеялись, что он вернется. Но шел день за днем, а его все не было. Избегали разговоров о Князеве в присутствии его техника Л. М. Ивакина. Он очень переживал потерю своего командира, стал на себя не похож. С доброй завистью смотрел Ивакин на тех техников, которые с улыбкой встречали своих командиров. Он помогал им готовить самолеты к вылету, а закончив работу, глубоко вздыхал и шел к своей пустой стоянке. Нам всем от души жаль было Ивакина, так крепко привязавшегося к своему командиру. Если бы его пустили, он, не задумываясь, пошел бы на поиски Князева.

Инженер эскадрильи Е. А. Коломиец иногда журил Ивакина, чтобы не вешал голову: «Князев не из тех, кто смирится с пребыванием в неволе, он землю насквозь прогрызет, но вернется, вот увидишь», — успокаивал он техника. [77]

На ростовском направлении

Гитлеровские войска 17 октября 1941 года захватили город Таганрог, а 21 ноября Ростов-на-Дону. Геббельсовская пропаганда на весь мир вопила о том, что «судьба Кавказа решена. Еще один прыжок — и Гитлер покончит с Россией навсегда».

Но не тут-то было. Мощным контрнаступлением наши войска к 29 ноября освободили Ростов, разбив ударную группировку врага, отбросили фашистов к реке Миус и перешли к жесткой обороне.

Перед контрнаступлением наших войск мы базировались в Шахтах. Здесь нас ждал сюрприз: появился Василий Князев. В изрядно поношенных ватнике и брюках, в засаленной кепчонке, в выгоревшей ситцевой рубашке неопределенного цвета, весь заросший, грязный, в рваных ботинках, растерянно улыбаясь, стоял Василек, словно пришелец из другого мира...

В тот день, когда подбили его самолет, произведя посадку, Князев стал быстро уходить от своей разбитой машины. Добрался до ближайшей балки, заросшей кустарником, и там затаился. Ночью двинулся в восточном направлении. Наткнулся на неубранное поле моркови. Набил ею карманы и пошел дальше. Через некоторое время услышал лай собак. Ориентируясь на него, вскоре вышел на деревню.

До вечера скрывался в стоге сена. Голод и жажду утолил морковью. С наступлением темноты осторожно пробрался в село, вошел во двор крайнего дома и тихонько постучался в окно. Ситцевую занавеску чуть заметно отодвинули. В окне показалась пожилая женщина. Она молча обратно задвинула занавеску, тихо вышла в сени и спросила: «Кто вы?» Князев ответил, что он свой, советский человек. Хозяйка открыла двери и впустила летчика в дом. Она радушно приняла его, накормила, дала гражданскую одежду и пищи на дорогу. [78]

Избегая встреч с врагом, Князев добрался до Мариуполя, а оттуда, перебравшись через линию фронта, вышел к своим в район города Шахты, где и разыскал наш полк.

...Военные дороги — это сплошь и рядом неожиданности, большей частью связанные с потерями, тревожными, поворотами событий. Но бывают среди этих неожиданностей и такие, которые смягчают жестокий фон фронтовых будней.

Так, к моей большой радости, к нам в полк приехал начальник политического отдела дивизии старший батальонный комиссар Василий Ефимович Пустоваров. Мы с ним давно знакомы — еще со времени моей учебы в Качинском училище, где он был комиссаром второй эскадрильи, а я, курсант, возглавлял комсомольскую организацию. Мы крепко обнялись при встрече и, как принято, предались воспоминаниям.

Пустоваров спросил меня, как дела, как настроение, и после этого порекомендовал, чтобы я готовился к вступлению в партию. Я говорю ему, что у меня не вышел срок кандидатского стажа. Тогда, обращаясь ко всем, он разъяснил, что есть указание ЦК ВКП(б) о том, что для лиц показавших себя положительно на фронте, срок кандидатского стажа сокращается до шести месяцев.

Летчики, техники, мотористы, ружейники, свободные от работы, узнав о приезде Пустоварова, подошли и засыпали его вопросами: когда кончится отступление, как дела под Москвой, под Ленинградом? Все они с жадностью ловили каждое слово начальника политотдела. Зная, что людям надо говорить в данной ситуации только суровую правду, Пустоваров не стал уклоняться от тяжелого разговора, рассказал все, как есть, объяснил, в каких трудных условиях партии удалось эвакуировать на восток заводы и фабрики и что они скоро начнут давать продукцию. Он прямо заявил, что партия принимает все меры для отпора врагу и мы несомненно разобьем захватчиков, но борьба еще предстоит долгая и нелегкая. [79]

Хоть и тяжело все это слышать, но мы были готовы на любые невзгоды, лишь бы остановить, разбить, выгнать ненавистного врага.

Мы, фронтовики, глубоко сочувствовали героическим труженикам тыла, которым было не легче, чем нам, а порой даже труднее. Они работали на износ, их опорой было сознание высокого долга перед Родиной. В эти тяжелые для нашего народа дни никто не хотел оставаться в стороне. Каждый стремился внести свой вклад в общее дело разгрома врага. И мы еще острее понимали, чего от нас ждет тыл, и его героизм прибавлял нам силы. Сражаясь на фронте с врагом, мы всем сердцем осознавали, что сила и мощь социалистического государства — в самом народе и что наш народ под руководством ленинской Коммунистической партии ведет великую битву за свою свободу, жизнь и родную Советскую власть.

...Еще до того, как вернулся Василий Князев, на аэродроме города Сталино (ныне Донецк) находилась группа наших летчиков для приема отремонтированных самолетов. Во второй половине дня часть летчиков улетела. Остались трое — П. Середа, В. Батяев и я. Под вечер стало известно, что гитлеровские войска вышли на окраину города. Мы спешно направились в мастерские, где ремонтировались самолеты. Оттого, что день был на исходе, не было возможности опробовать самолеты перед отлетом, но на земле моторы испытали на всех режимах и рискнули взлететь. Взяли курс на Таганрог. Но из-за нехватки светлого времени нам пришлось произвести посадку в поле, не долетев до назначенного пункта 20–25 километров. Это решение мы приняли после того, как Середа разглядел в поле два самолета Р-5. Чудом избежали столкновения со стогами сена, которые стояли вразброс на лугу. Мы заночевали под одним из них, в двух километрах от передовых частей немецких войск. Утром рано проснулись от рева танков, которые Шли по размокшим дорогам на северо-восток. [80]

Быстро прокрутили несколько оборотов воздушных винтов и с помощью эклипса (электрического мотора) запустили моторы. Тут же, на наших глазах, несколько самолетов И-16 налетели на колонну врага. Пока мы запускали и прогревали моторы, они закончили штурмовку и ушли. Когда взлетели, то сразу увидели, что колонна немецких войск была смешанная: танки, автомашины с боеприпасами и солдатами, цистерны с горючим.

Горело до десяти машин. Мы заметили две цистерны, которые стояли под стогом, замаскированные сеном, подожгли их и еще несколько машин. Горючего у нас было очень мало, поэтому решили, долго не задерживаясь, лететь в Таганрог. При отходе от цели я заметил мотоцикл с коляской, который по лощине пробирался на север. Довернул самолет немного влево, дал очередь из синхронных пулеметов. Мотоциклист и два бывших с ним автоматчика были уничтожены.

Из Таганрога полк перебазировался в Батайск и прикрывал железнодорожную станцию, на которой было большое скопление эшелонов с техникой и боеприпасами. В один из налетов вражеская авиация основной мишенью избрала аэродромные сооружения. Ангары горели вместе с самолетами. Тогда погиб старшина сверхсрочной службы Алексей Корякин...

Следующим местом нашего базирования стала Константиновская — большая казачья станица на крутом берегу Дона. Здесь, пока мы относительно были свободны от полетов, представилась возможность еще раз оценить, какой гигантский труд лег на плечи наших техников.

Много томов книг можно написать об этих тружениках, взявших на себя ответственность в жару и в стужу, днем и ночью поддерживать боеготовность самолетов и вооружения. Они жаждали собственноручно драться с врагом, сетовали на то, что лично не могут уничтожать захватчиков. А свой изнурительный труд по ремонту и обслуживанию боевой техники без сна и отдыха считали [81] обычным делом. И не брали в расчет число солдат и офицеров, боевой техники врага, уничтоженных тем оружием, которое они готовили вчера, сегодня, все дни войны.

Большинство летчиков и техников окончили училища до войны. Они почти все были одного возраста — 20–23-х лет. Служили, жили и отдыхали вместе, быстро сдружились.

Командиры и политработники умело воспитывали нас в духе братства. В полку службу проходили представители десяти национальностей. Нас объединяло чувство одной большой семьи. Во взаимоотношениях на первом месте стояла верность боевой дружбе. Этим высоким качеством в полной мере был наделен и мой техник Арчил Васильевич Годерзишвили — большой друг и верный товарищ по оружию, скромный и трудолюбивый человек.

Зарулив на стоянку после боевого вылета, не успеешь еще выключить мотор, как уже, стоя на крыле самолета, встречает он тебя, сноровистыми руками помогает расстегнуть привязные ремни. Тихо спрашивает: «Нет ли замечаний по работе мотора, вооружению и оборудованию самолета?» Об обслуживаемом им самолете в полку шла. легенда, как о неуязвимом, всегда готовом к бою. Мой И-16 голубого цвета с бортовым номером 44 больше всех пролетал в полку, имея самый низкий процент невыполнения боевой задачи по причине неисправности материальной части.

Для меня как командира экипажа загадкой оставалось, когда Арчил отдыхает. Редко самолет возвращался без повреждения после штурмовки и воздушного боя, в которых приходилось участвовать иногда по нескольку раз в день. Иной раз возвращались на «самолюбии», как говорили наши техники, и тогда диву давались, как машина могла еще держаться в воздухе. Часто садились с серьезными повреждениями, которые требовали замены крупных деталей. И все-таки не было такого случая, [82] чтобы самолет Арчила не выходил утром на боевой вылет.

Рано утром прибежишь на стоянку своего «ишачка», а тут Арчил Годерзишвили встречает меня и с характерным грузинским акцентом докладывает: «Товарищ командир, самолет готов к боевому вылету». За этими обычными словами скрывался тяжелейший труд техника, работавшего без отдыха и сна.

Арчил был хорошо развит физически, вынослив, быстр и энергичен, но часто передо мной стоял до предела уставший человек, который с трудом держался на ногах. Глаза красные, воспаленные от бессонной ночи, но улыбка во всю ширь лица, открывается два ряда великолепных белоснежных зубов. Сам доволен, что успел все-таки к рассвету ввести самолет в строй.

На самолете И-16 я совершил с 22 июня 1941 года по 10 ноября 1942 года 550 боевых вылетов, из них около 500 вылетов обслужил Арчил. За безупречную службу, высокое техническое мастерство по обслуживанию боевой техники Арчил Васильевич Годерзишвили был награжден орденом Красной Звезды. В эскадрилье друзья с уважением называли его «самолетным доктором», тем самым признавая за Арчилом право отличного техника...

В эти дни совершенно неожиданно в полк из госпиталя вернулся А. Ф. Лактионов. Приступил к исполнению обязанностей командира 2-й эскадрильи. Мы все с большой радостью встретили его возвращение в полк. Андрей Федорович, опытный летчик, отважный в бою, исключительно справедливый человек, был для нас образцом во всех отношениях. Очень точный и исполнительный, он этого требовал и от своих подчиненных.

Когда наш полк базировался в станице Константиновской, мы вечерами ходили в клуб — в кино и на танцы. Там Вася Батяев познакомился с девушкой по имени Галя. Вскоре мы перелетели в Шахты и все забыли про Константиновскую, кроме Василия. Он стал с Галей переписываться. [83] Переписка прервалась, в 1942 году, когда фашистские войска вышли к Дону. Батяев тревожился за судьбу Гали, часто вспоминал ее. После освобождения станицы нашими войсками весной 1543 года Вася возобновил переписку. Она длилась до конца войны. В 1945 году Батяев поехал к Галине, и они отпраздновали свадьбу. В семье Батяевых сейчас трое сыновей.

* * *

...Наступила первая военная зима. С треском провалился гитлеровский план блицкрига. Фашисты надеялись до наступления морозов расправиться с Красной Армией, а теперь вынуждены вместе с горячим свинцом принимать и ледяной душ на чужой земле.

В первых числах декабря разведчики обнаружили большую колонну автомашин противника. В нанесении удара по ней участвовали все бывшие в строю самолеты полка. Штурмовку начали одновременно с головы и с хвоста колонны. Вражеские солдаты покинули машины, рассыпались по полю и стали бить из автоматов и пулеметов по нашим самолетам. Их хорошо было видно на фоне белого снега на открытой местности. Летчики безжалостно уничтожали захватчиков, поджигали автомашины. Бой был еще в разгаре, когда старший лейтенант Алексей Постнов почувствовал, что по его самолету попали с земли. Стал выводить машину из пикирования, плавно добавляя газ, но мотор на это не реагировал, тяга упала до нуля. Летчик заработал более энергично сектором газа, но и это не помогло. Самолет пока еще держался в воздухе за счет скорости и высоты, но так долго продолжаться не могло.

Немецкие солдаты заметили, что самолет подбит и идет со снижением. По Постнову перестали стрелять. Они были уверены, что летчик никуда от них не денется, где-нибудь поблизости сядет, и его возьмут в плен. И, действительно, машина стремительно пошла к земле. Высота все [84] меньше и меньше, самолет летит уже на уровне телеграфных столбов.

Постнов торопится, не знает, что предпринять. Если он сядет, плен неизбежен. А это страшнее всего. Летчик бегло осматривает кабину и местность перед собой. Всецело подчинил себя одной задаче — ни в коем случае не садиться. Он стал все рычаги, которые имеются в кабине самолета, быстро отдавать вперед. Самолет несется уже над самой землей, еще несколько секунд — и он коснется грунта. Тогда всё... Постнов в самый последний момент, находясь в метре над землей, лихорадочно включил вторую скорость, которая предназначена для больших высот, и... о чудо! Мотор будто от долгой спячки проснулся, — заревел и понес самолет вверх. Алексей от счастья готов был расплакаться.

На аэродроме установили, что снаряд малокалиберной пушки попал в нагнетатель, вышла из строя крыльчатка первой скорости, а вторая осталась невредимой. Она и выручила летчика. Подобных случаев на войне было множество.

После посадки у Постнова долго не проходило волнение. Ему трудно было говорить — и от пережитого, и от радости.

5 декабря полк перебазировался на полевой аэродром у небольшого населенного пункта Большой Должик. Стояли крепкие морозы, а у нас тогда еще не хватало теплых вещей. Трудности в боевой работе возросли, когда в связи с большими снегопадами начались перебои с подвозом горючего, боеприпасов и продовольствия. Но люди с этим не считались. Технический состав и ночами оставался на рабочих местах — готовил самолеты к полету, латал их «раны».

Трудности усугубляли и бытовые неурядицы. В небольшом местечке, где всего 20–25 дворов, расположить два авиационных полка вместе с батальоном обслуживания было очень сложно. Мы заняли все общественные [85] здания: школу, правление колхоза, сельский Совет. Людей разместили в домах колхозников. В каждом доме (вернее сказать — домишке) жили по 10–12 человек летного и технического состава, сильно стесняя хозяев, а рядовой состав и часть техников группами по 18–20 человек жили в землянках на аэродроме.

Люди спали на полу, на проходах и даже возле дверей. Караул, сменявшийся ночью, также менялся и местом ночлега. Воздух в помещениях был тяжелым от большого скопления людей и испарения одежды, которая была пропитана маслом и бензином. Трудно дышалось, но люди, изнуренные за день тяжелым трудом на морозе, спали крепким сном...

В течение декабря наши сухопутные войска вели тяжелые бои по захвату тактически выгодного рубежа в районе населенного пункта Матвеев Курган. Мы, как могли, усилили им нашу помощь с воздуха.

Во время нашего первого полета на штурмовку противника в район Матвеева Кургана группу вел Максименко. Василий Иванович держал скорость меньше обычной. При подлете к линии фронта я заметил: выше нас на 100–150 метров летит нам навстречу разведчик «Хеншель-126». Я резко перевел самолет в угол набора высоты и полностью дал газ. Может, из-за резкого маневра произошел отлив горючего, или просто мотор немного остудился — он замолк, и я как бы повис в воздухе. Начал работать более плавно сектором газа, и мотор снова заработал, но я уже упустил удобный момент для атаки. Все это наблюдал Максименко. После меня он стал преследовать противника.

Немецкий летчик крутился, как волчок, одновременно прижимаясь к земле. Хотя погода в районе цели была хорошая, мы на некоторое время потеряли противника и заодно своего ведущего. Когда они обнаружились, мы увидели, что Максименко упорно преследует противника. Мы же приступили к штурмовке огневых точек на переднем крае обороны, а потом огонь перенесли в глубь ее. [86] Максименко тем временем расправился с «Хеншелем-126», подлетел к нам и снова возглавил группу.

Под вечер четверкой вылетели на штурмовку артиллерийской позиции противника западнее Матвеева Кургана. Ведущим был назначен я.

К цели подошли на бреющем полете с северо-запада. По вспышкам легко обнаружили расположение батареи противника. Первая атака была очень удачной и эффективной. Артиллеристы, увлеченные своей работой, поздно заметили нас. Все они оказались у своих орудий. Реактивными снарядами и пулеметным огнем была выведена из; строя большая часть расчетов.

После первого захода сразу замкнули «руг над целью. Нас было мало, поэтому и круг был над целью относительным. Постоянно один из нас вел огонь, второй после атаки шел в режиме набора высоты с разворотом, третий подходил к точке разворота для ввода самолета в атаку, а четвертый заканчивал разворот и готовился к открытию огня.

Такой метод атаки лишает противника возможности: уйти в укрытие, он остается на том месте, где его застали. Пулеметный огонь самолета И-16 очень плотный, и с каждой атакой мы наносили большой урон врагу. Без помех выполнили три захода по цели. Перед четвертым заходом на цель я заметил приближающиеся с запада истребители МЕ-109, которые на той же высоте, как и мы, маскируясь в лучах заходящего солнца, летели строго мне навстречу. Я дал условный сигнал: прекратить штурмовку — в воздухе истребители противника.

Немецкий летчик, ведущий группу, не сворачивая, шел на меня. Возможно, он подумал, что я его не вижу в лучах солнца. Летел он на полных оборотах мотора, спокойно и уверенно.

Огонь открыли почти одновременно. Лобовая атака скоротечна, но летчику кажется, что он долго летит навстречу [87] врагу. Одна пуля попала в алюминиевый ободок козырька моего самолета и разбила его. Многочисленные мелкие осколки от ободка и козырька поранили меня. Попадание я сразу определил, так как осколки разбили стекло полетных очков, потом кровь начала заливать левый глаз. Левой рукой я прикрыл раненое лицо и левый глаз. Дал условный сигнал, чтобы управление боем взял на себя Василий Колесник, но он этот сигнал понял так, будто с мотором у меня неладно. Его винить нельзя было, потому что в данном случае я показал ему на свою голову, а это на нашем «немом языке» означает, что с мотором не все в порядке.

Каждый летчик хорошо знает, что если у кого-либо мотор подбит, его надо усиленно прикрывать. Так поступили и мои товарищи. Они меня надежно прикрыли, даже близко не подпустили ко мне противника, но мне тяжело было с одним глазом вести ориентировку, руководить боем. Так и не удалось мне передать управление боем Колеснику, Пришлось вести группу на свой аэродром. После захода солнца, в сумерках, произвели посадку.

Меня сразу отвезли в санитарную часть батальона. Операцию делал врач батальона Ципкин — молодой энергичный хирург. Промыли лицо. На нем оказалось одиннадцать ранений. Одно ранение было опасным, всего лишь на какой-то миллиметр не дошел осколок до левого глаза. Врач Ципкин вынул все осколки, кое-где зашил раны, все время приговаривая, что ни одна девушка не узнает о моих ранениях, все заживет бесследно, лицо еще красивее будет.

Во время операции в санчасти находились командир полка майор Маркелов, комиссар полка Потасьев, командир эскадрильи капитан Лактионов. Немного позже пришел начальник штаба Пшеняник. Начальник штаба сказал: «Работой твоей группы наземные войска довольны. Артиллерия, огонь которой их беспокоил, теперь молчит».

После ужина ко мне пришли мои друзья. Я спросил [88] Колесника, почему он не взял управление нашей группой.

— Я увидел, что ты пошел в лобовую атаку, — стал объяснять Василий. — У тебя над головою что-то блеснуло, потом ты пошел с набором высоты, и «мессер» тоже пошел в гору налево. Вроде все нормально. Немцы, как. правило, после атаки уходят в гору с разворотом влево. После первой атаки ты показал мне на голову. Я понял, что у тебя с мотором не все в порядке, и остальные хлопцы тоже так поняли, потому мы начали тебя прикрывать. «Мессеров» было только четыре, а тот, который тебя атаковал, сразу пошел в сторону Таганрога. Он тянул за собой белый след — то ли масло горело, то ли пробит водяной радиатор. Остальные три немного покрутились, провели несколько нерешительных атак и тоже подались в сторону Таганрога.

Я снова спросил Колесника:

— Но после боя, когда летели домой, почему не повел группу? Здесь уже было ясно, что не в моторе дело, а во мне самом.

— А кто его знает, — ответил Василий, — ушли ли в самом деле все три самолета или, может, в стороне, на бреющем полете ползает у земли один из них, маскируясь на фоне местности в сгущающихся сумерках, и ждет удобного момента, чтобы неожиданно атаковать. Сам знаешь, таких случаев было немало. А тут солнце совсем село, очень удобно атаковать снизу на фоне светлого неба.

Доводы были правильными, и я больше не стал приставать к Василию.

В тот же вечер зашли в палату инженеры Савченко, Коломиец, техники Линников, Бушуев и мой дорогой Арчил Годерзишвили. Приятно, когда друзья помнят, беспокоятся о тебе, не забывают. Все улыбаются, расспрашивают, шутят. Они уже знают, что рана неопасна. Арчил больше молчит и не спускает с меня своих угольно-черных глаз. Все время слушал других и неожиданно, на одном дыхании выпалил: «Козырек сменил, самолет готов к. вылету, [89] командир». Для Арчила сам он, командир экипажа и самолет — это одно целое, неделимое. Он не представляет себя без самолета, а следовательно, и без командира экипажа...

На следующий день по распоряжению полкового врача К. С. Кондрычина началось планомерное уплотнение всех палат. Неожиданно среди личного состава полка и батальона быстро стала распространяться туляремия. Вспыхнула она после нашествия спасавшихся от морозов мышей и крыс. С каждым днем все больше людей выходило из строя. Санитарная часть не справлялась с больными, их начали эвакуировать в Шахты. В других частях дивизии дело обстояло не лучше. Болезнь несколько отступила, когда приступили к всеобщей травле грызунов, но она на время значительно ослабила наш летный и технический состав.

В те дни мы вновь стали свидетелями трудового героизма и стойкости наших техников. Ввиду эпидемии оставшимся в строю приходилось работать за двоих. Морозы стояли крепкие. Ночью выделяли из технического состава дежурную группу для прогрева моторов, без чего невозможно держать высокую боевую готовность. Моторы на морозе быстро остывали и их требовалось прогревать через каждые 1,5–2 часа. Люди, которые ночью отвлекались для этой работы, днем снова шли обслуживать боевую технику. При сильном морозе, доходившем до 36 градусов, при пронизывающем ветре, труд техников был неизмеримо тяжел: руки, ноги, лицо почти у каждого были обморожены.

Одна группа техников, сведенная в бригаду, занималась ремонтом. В такой мороз производить ремонт материальной части было очень сложно. В рукавицах не подступишься к деталям, а голыми руками браться за металлические части было невозможно — моментально рука примораживалась к ним. Иногда доходило до того, что сознательно болтик, гайку или шайбу слюной примораживали к пальцам, чтобы поставить на нужное место, затем, [90] убирая руку, кожу оставляли на деталях. В таких условиях трудились наши техники вплоть по февраль 1942 года. Нельзя было без глубокого сочувствия смотреть на утомленные, осунувшиеся лица наших боевых помощников. Они отдавали все силы и энергию, чтобы обеспечить летчикам бесперебойную работу, преодолевая трудности, которые, казалось, находились за пределами человеческих возможностей.

Еще в декабре техники Г. Богомолов, В. Балакин, Н. Гордеев, Н. Решетников, Б. Кузнецов-Щербина, А. Пассек остались без мотористов и оружейников, тем не менее их самолеты всегда находились в состоянии боеготовности. Техники Н. С. Ситников, И. С. Табацкий, Д. Ф. Цыкулов, А. И. Александров. А. В. Годерзишвили, В. С. Востоков днем обслуживали свои машины, а ночью добровольно уходили в дежурное звено по прогреву моторов. А когда собирались в землянке или в столовой, как ни в чем не бывало шутили, смеялись, будто за дверью не ожидала их трудная работа на продуваемом ветрами к промерзшем аэродроме.

Люди хронически недосыпали, недоедали, но они делали все, что требовалось во имя Победы. Летчики поддерживали наши сухопутные войска, которые находились в еще более тяжелых условиях, сдерживая натиск превосходящих сил врага. Мы все стремились в бой, чтобы беспощадно уничтожать гитлеровских захватчиков...

Больше всего нас беспокоили истребители МЕ-109, которые базировались в Таганроге. Этот аэродром находился недалеко от линии фронта, поэтому немцы быстро вылетали на перехват наших самолетов. Ночные бомбардировки этого аэродрома не приносили желаемого результата, поэтому командование поставило задачу — нанести по нему штурмовой удар днем.

Группу возглавил командир эскадрильи капитан Лактионов. Чтобы обеспечить внезапность нападения, он оригинально использовал местность. Повел группу южнее [91] Ростова. В начале летели над сушей на бреющем полете, потом пошли над Доном. При приближении к линии фронта взяли курс влево и, миновав плавни, вышли в открытое море, снизившись до минимальной высоты. Азовское море было покрыто льдом, и окраска наших самолетов сливалась с его белым цветом, а малая высота погашала шум моторов. На уровне Таганрога развернулись на 90 градусов и на хорошей скорости с набором высоты выскочили к аэродрому, где базировалось большое количество истребителей МЕ-109.

Первую и вторую атаки провели без помех со стороны зенитных средств противника. Дежурное звено, которое стояло на границе взлетно-посадочной полосы, не сделало попытки к взлету. Мы сожгли все четыре самолета дежурного звена и еще три самолета на стоянке. Тут во всю мощь заговорила многочисленная разнокалиберная зенитная артиллерия врага. Настолько интенсивно фашисты вели огонь, что пучки дыма от разрывов снарядов закрывали обзор. Во избежание больших потерь ведущий дал команду прекратить штурмовку.

Летчики вернулись все, но многие И-16 имели серьезные повреждения. Когда подлетели к аэродрому, все обратили внимание на самолет ведущего группы капитана Лактионова. Фюзеляж настолько изрешетило разрывами снарядов от пушки «Эрликон», что летчик в нем был виден через отверстия. Гаргрот самолета (надстройка фюзеляжа сзади сидения летчика) был снесен полностью до киля, и просматривалась бронеспинка сидения летчика. На киле перкаль висела клочьями. Левая половина стабилизатора осталась без руля глубины. С первого захода Лактионов не мог сесть, рулей не хватало, чтобы самолету придать необходимый посадочный угол. Повторный заход выполнил «блинчиком», как говорят летчики, по большому кругу маленьким креном и с пологим углом планирования, на повышенной скорости зашел на посадку. Как только осталось до земли менее полуметра высоты, убрал обороты [92] мотора, и самолет покатился на колесах по земле.

На стоянке собрались летчики, техники и стали рассматривать самолет Лактионова, как диковину. Как ни прикидывали, не могли ответить на один вопрос: почему самолет не развалился в воздухе? Просто такой живучий был этот знаменитый «ишачок». Очень многим летчикам он, спас жизнь в боях с врагами в небе республиканской Испании, на реке Халхин-Гол, над родной землей в 1941–1942 годах! По своей живучести он вполне соответствовал своему шуточному прозвищу. Сколько благодарностей выносили заочно летчики-истребители конструктору этого самолета Н. Н. Поликарпову и его испытателю великому летчику двадцатого века В. П. Чкалову. Вот и сейчас, стоя у израненного самолета, мы с признательностью произносили имя создателя И-16...

Капитан Лактионов страдал язвенной болезнью желудка, но никогда не жаловался, не требовал для себя никаких поблажек и питался той же пищей, что и все мы. Видно было, что человек глубоко и сильно страдает, но никогда он не уклонялся от полетов, всегда сам водил группу на боевое задание.

С утра 27 декабря 1941 года Лактионов ничего не ел, обошелся стаканом чаю. Сидел в землянке согнувшись. Зазвонил телефон. Андрей Федорович взял трубку. По тону ответов стало известно, что предстоит работа. Положил трубку телефона на место и объявил:

— Через 10–15 минут над нашей точкой появится группа бомбардировщиков «СБ», их надо сопровождать в район населенного пункта Андреевка для нанесения удара по танковой колонне противника, которая выдвигается в: направлении на Красный Луч.

Тут же дал указание, кому быть в ударной группе, а кому в группе прикрытия. К моменту прилета бомбардировщиков мы успели взлететь. Быстро заняли свои места в боевом порядке и легли на курс. [93]

Когда миновали линию фронта на высоте 2000–2500 метров, появились сперва четверка, потом еще три самолета МЕ-109. Мы знали, что наш командир нездоров. Несмотря на это, он возглавил ударную группу, взял на себя наиболее ответственное задание.

Вражеские летчики надеялись сковать ударную группу и группу непосредственного прикрытия парой, а остальным составом безнаказанно расстрелять наши бомбардировщики. Мы решили понадежнее прикрыть своего командира, чтобы больной человек не стал легкой добычей врага, но не тут-то было. Заметив наше намерение, Лактионов жестко приказал выполнять его команды. Он умелым маневром, выводя группу из-под удара, лишил немецких летчиков возможности сковать ее боем. Тогда противник начал производить атаки с разных сторон — сверху и снизу. Не добившись и здесь успеха, он решил последовательной атакой пар расчленить наш боевой порядок. Желая во что бы то ни стало пробиться к бомбардировщикам, вражеские летчики начали весьма осторожно сближаться с нами на попутно-пересекающихся курсах.

Мы сумели эффективно воспользоваться их ошибкой. В этом бою гитлеровцы потеряли три самолета. Первым МЕ-109 сбил Андрей Федорович, и я сумел увеличить свой боевой счет еще на один самолет.

В январе 1942 года у Лактионова обострилась болезнь желудка, ему очень тяжело стало продолжать боевую работу и руководить подразделением. Он сильно похудел, потерял в весе. Командованию полка удалось выхлопотать разрешение отправить его на лечение в Ессентуки. После окончания курса лечения медицинская комиссия не посчитала возможным вновь отправить Лактионова на фронт. Андрея Федоровича назначили командиром авиационного полка в системе противовоздушной обороны, и до конца войны он храбро сражался, прикрывая важные объекты тыла от налета авиации противника.

После отправки на лечение капитана Лактионова в [94] командование эскадрильей снова вступил В. И. Максименко.

...Враг наступал, и нам предстояло перебазироваться на новый аэродром. Прощай, село Большой Должик.

Сколько таких точек мы сменили с начала войны, городов и поселков, сел и хуторов, разных по величине и расположению, но одинаково близких нам. Ведь в них жили наши советские люди с их заботами о нас — воинах, тревогой за судьбу Родины! Тяжело смотреть на этих людей, видеть в их глазах немой укор, что мы уходим, а они остаются. Большинство из них уехали бы тоже на восток, но это не так просто... Старики, дети, женщины, больные люди. Да и родной очаг, и надежда, что враг будет разбит.

В небе Донбасса

Морозы стояли лютые. Очень часто пуржило. Самолеты заносило снегом до уровня кабины. Опять доставалось техническому составу. Днем ребята чистили снег на стоянках и рулежных дорожках, одновременно обслуживали вылеты самолетов на задание. Ночью ремонтировали технику, несли охранную службу.

Село Ровеньки, близ которого был расположен наш новый аэродром Лозы, навсегда осталось у меня в памяти. Первого января 1942 года начальник политического отдела дивизии старший батальонный комиссар Пустоваров вручил мне здесь билет члена партии коммунистов. Помню его слова: «Держи, джигит, помни и носи его всегда у сердца».

В партию вступали мы по зову сердца, считали за великую честь коммунистами сражаться с врагом. К вступлению в партию готовил нас всеми нами уважаемый комиссар Василий Ефимович Потасьев. Он всегда говорил, что для истинного патриота Родины нет более высокой чести, чем принадлежать к Коммунистической партии, созданной великим Лениным. [95]

Мое поколение выдержало испытание огнем, оправдало доверие партии и народа. Мы гордимся этим. В минуты раздумий мы, уже ветераны, задаем себе вопрос: как поведет себя нынешнее молодое поколение, если империалисты все же попытаются напасть на нашу. Родину. И отвечаем сами себе: оно с честью оправдает наше доверие, и массовый героизм и отвага будут проявлены еще в большем масштабе, чем это имело место в тяжелые годы минувшей войны...

Боевые будни продолжались. Комиссар полка В. Е. Потасьев обязал всех летчиков на каждый вылет брать с собой максимальное количество листовок и разбрасывать их на территории, занятой противником. Самым первым вылетел с листовками я. Эта кампания приобрела широкий размах, и летчики с охотой включились в соревнование за то, чтобы как можно больше разбросать листовок за один день, вылет. Количество листовок, разбросанных за один вылет, я довел до 12 тысяч штук. Неоднократно комиссар полка Потасьев ставил меня другим в пример. Вот так, и без выстрелов, нам приходилось бороться с врагом.

Командованию стало известно, что на железнодорожной станции Горловка гитлеровцы разгрузили эшелон танков. Необходимо было выяснить, куда и в каком направлении перебросил их противник. За день мы ничего не нашли. В конце дня последним вылетел лейтенант В. А. Колесник в паре с сержантом П. М. Лазюкой. Только перелетели линию фронта — попали в сильный снегопад. Ведущий дал команду Лазюке ближе подойти к нему и не отрываться, а сам все внимание сосредоточил на том, чтобы не заблудиться, и в то же время держал в поле зрения лежащую под ним местность. Низкие облака и снегопад резко ограничили горизонтальную видимость, только непосредственно вблизи себя можно было разглядеть предметы.

Облетели намеченный маршрут, но ничего не обнаружили. [96] Время позднее, уже стемнело и горючего тоже маловато осталось. Пора возвращаться домой. Пролетели город Дебальцево, оказались над лесной опушкой. «Вроде здесь уже были», — думает Колесник. В это время сержант Лазюка прибавил газу, вышел вперед и показал: справа по борту — костер.

Ведущий развернулся и начал тщательно, на самой малой высоте, облетывать лесной массив. В нем обнаружили несколько небольших костров. Очевидно, надеясь, что снегопад и низкие облака надежно маскируют их, немецкие танкисты решили погреться у огня.

При первом появлении наших самолетов вражеские зенитные средства молчали. При повторном — у гитлеровцев нервы не выдержали, и они начали интенсивно обстреливать летчиков. Так Колесник и Лазюка обнаружили «пропавшие» танки противника.

Посадку произвели на пределе горючего. После доклада об обнаружении танков противника и о том, какую находчивость проявил в разведке Лазюка, комиссар полка Потасьев крепко обнял обоих летчиков. Командир полка объявил им благодарность за отличную разведку, представил Колесника к правительственной награде, а сержанта Лазюку к внеочередному воинскому званию лейтенанта...

Несмотря на сильные морозы и частые заносы, летчики неослабно вели боевую работу. По указанию командования армии мы переключились на уничтожение подвижных средств — паровозов и железнодорожных составов, автомобильного и гужевого транспорта на дорогах в прифронтовой полосе. Постоянно держали под неослабным наблюдением дороги и железнодорожные станции городов Горловка, Макеевка. Краматорск, Дебальцево, Константиновская, Красный Луч, Харцызск, Сталино (Донецк), Иловайская и других. При обнаружении подвижного состава немедленно наносили штурмовой удар.

Отчий дом В. И. Максименко находился недалеко от [97] железнодорожной станции города Харцызска. Там осталась его мать. Василий переживал за нее — как она там в оккупации, жива ли, здорова? Летали мы часто с Максименко на штурмовку железнодорожных станций разных городов и автомобильных дорог, и он никогда не терял самообладания. Но в тот день впервые я увидел его очень взволнованным. Нам предстояло совершить налет на железнодорожную станцию Харцызок, где, по данным разведки, сосредоточилось несколько вражеских эшелонов с солдатами, боевой техникой и военными грузами. Василий Иванович на бумаге начертил план города, отметил характерные ориентиры для захода на цель и заодно указал место, где стоит его родной дом.

Указание комиссара полка Потасьева было такое: ни В коем случае не «циркачить» над домом Максименко, чтобы не привлечь внимания гитлеровских приспешников, которые могли выдать врагу мать Василия Ивановича. А дабы по ошибке никому не оказаться над домом Максименко, было принято решение: выход на цель совершить на бреющем полете в правом пеленге.

Ведущий группы Василий Максименко точно над домом выполнил горку и пошел свечой вверх, а мы все за ним, один за другим цепочкой с левым доворотом пикируем на цель. Замыкаем круг над целью. Держим под строгим контролем выходы от станции.

Первый удар наносим только пушечно-пулеметным огнем, направив его, в первую очередь, на паровозы, чтобы в последующие атаки реактивными снарядами уничтожить их. После первого захода один паровоз стал набирать скорость, отцепившись от состава. Максименко и сержант Босенко метким огнем уничтожили его.

Каждый раз, выходя из атаки, набирая высоту с левым разворотом, мы наблюдали добротный дом, аккуратно побеленный, с голубыми закрытыми ставнями.

Мы летали много раз на штурмовку железнодорожной станции города Харцызска и видели, что ставни в доме [98] Максименко всегда закрыты. Никто не подавал признаков жизни. Это беспокоило нашего командира и нас. После освобождения города Харцызска советскими войсками, к счастью, оказалось, что мать нашего боевого друга жива и здорова.

Как потом мы узнали из ее писем, она догадывалась, что где-то недалеко воюет сынок. Писала она, что много самолетов летали сюда и днем и ночью. Некоторые дома вблизи железнодорожной станции пострадали, но около ее дома не упала ни одна бомба. «Видать, они знали, что в этом доме живет мать летчика», — так по своей простоте рассуждала она в своем письме к сыну, а на самом деле о ее доме знали только летчики нашего полка...

В период с января по март 1942 года полк вел боевые действия в сложных погодных условиях. Штурмовыми действиями было уничтожено и выведено из строя 134 автомашины, 2 легких танка, 36 зенитных орудий и зенитных пулеметов, 2 цистерны с горючим, 92 подводы с грузами, 4 паровоза, 12 вагонов, до 1800 солдат и офицеров противника, сбито в воздушных боях 2 самолета. Полк в боях потерь не имел.

Из нашего строя выбыл тогда лейтенант Семен Сливко, который после выполнения боевого задания потерпел аварию при посадке на аэродром и от полученных ран скончался. Похоронили мы его на кладбище в селе Ровеньки. На фронтовой дороге появилась еще одна скромная красная металлическая звездочка, приколоченная гвоздем к березовому столбику. Смерть Семена Сливко тяжелее всех переживал Василий Колесник. Они вместе учились в Чугуевском авиационном училище, были большими друзьями. [99]

* * *

На фронте часто случалось, что авиационных моторов и деталей самолета в нужный момент на складах не оказывалось. Посылать машину за этими деталями и агрегатами куда-то — значит терять время. Поэтому гораздо выгоднее было созвониться с авиаремонтной мастерской и договориться о смене двигателя, перегнав самолет к ним, что мы и делали.

...Пригнал я свой самолет в мастерские, которые были расположены в Новочеркасске. Здесь впервые увидел немецкий истребитель МЕ-109 на земле — трофей наших бойцов, на котором Александр Покрышкин летал в ближний тыл противника для разведки.

Внешний вид самолета МЕ-109 полностью соответствовал прозвищу, данному ему нашими летчиками — «худой». У него фюзеляж тонкий, длинный, крылья прямые, тонкие, хвостовое оперение маленькое, база шасси очень узкая.

После возвращения из Новочеркасска полетел я в паре с Н. И. Сидоровым на разведку к железнодорожной станции Иловайская. Погода способствовала выполнению задания. Была сплошная облачность высотой 400–500 метров, стояла серая мгла.

Оставив позади линию фронта, полетели в 5–7 километрах севернее Иловайской, потом повернули вправо и взяли курс в направлении Харцызска. Гитлеровцы знали, что мы интересуемся этой станцией и часто совершаем налеты на нее. Расчет был такой: заметив, что два советских самолета-разведчика полетели в направлении на Харцызск, немцы непременно сообщат туда и на ближайший аэродром, где базировались истребители.

Мы пролетели минут пять, потом повернули влево и оказались в глубине территории, занятой противником. Снизились до минимальной высоты и подошли с тыла к станции Иловайская. Выполнили горку и с пикирования [100] нанесли удар реактивными снарядами и пушечно-пулеметным огнем. На станции находились два эшелона, около которых было довольно многолюдно и оживленно. Трудно было определить, шла погрузка или разгрузка людей. Боевой техники не было видно, вагоны все были крытыми.

Выполнили всего один заход, но удачно. Ушли от цели на бреющем полете. Не успели отлететь и на 10 километров, как увидели справа и слева выше нас и на земле разрывы снарядов. Это говорило о том, что противник сосредоточил здесь большие силы противовоздушной обороны.

После нас часа через три полетел туда с напарником В. А. Князев. Он слышал, когда я докладывал разведывательные данные, и был в курсе, что Иловайская сильно прикрыта зенитными средствами, а ближайшими аэродромами, где базировались истребители противника, были Таганрог и Сталино (Донецк).

В. А. Князев, опытный и хорошо подготовленный летчик, при полете вообще не приблизился к станции, а ушел далеко на север и оттуда на бреющем полете вдоль железнодорожной линии подлетел к цели незамеченным. Над целью выполнил горку, атаковал ее, зрительно запомнил, что там находится из подвижного состава. Так же на бреющем ушел. Немецкие зенитчики не сделали ни одного выстрела по паре Князева. Отлетев километров 40, он развернулся на восток и благополучно возвратился к себе.

* * *

Штаб полка и вторая эскадрилья перелетели на аэродром Большекрепинская, а первая эскадрилья по приказу вышестоящего штаба была направлена на аэродром Красная Поляна под Барвенковом.

Немецкая авиация в те дни производила частые налеты на наши сухопутные войска, районы сосредоточения резервов, объекты тыла, на узловые железнодорожные станции. [101]

Для отражения налетов авиации противника была налажена служба оповещения — посты ВНОС (воздушного наблюдения, оповещения и связи). Эти посты имели прямую телефонную связь со всеми аэродромами, где базировались истребители, что повышало оперативность по вызову своих истребителей в случае вражеского налета. Но они технически были слабо вооружены. Радиотехнических средств обнаружения воздушных целей практически в армии еще не было. Все вооружение постов ВНОС состояло из звукоуловителя, бинокля и телефона. Для обнаружения дальних воздушных целей, кроме бинокля, ничего не имелось. Звукоуловители — четыре трубы, похожие на граммофонную, ориентированные по странам света, — медленно вращались по азимуту на 360 градусов. Как только раздавался гул авиационного мотора, определяли его направление по азимутальному кругу. Наблюдатели в указанном направлении (секторе) искали цель биноклем. Осматривали воздушное пространство. После обнаружения воздушной цели визуально определяли ее принадлежность по опознавательным знакам, конфигурации самолета и только после этого докладывали начальнику поста ВНОС.

Пока сигнал доходил до командного пункта истребительного полка, противник, как правило, успевал долететь до аэродрома базирования истребителей, а чаще всего пролететь его. Фактически вылет наперехват приходилось осуществлять по «зрячему», то есть по наблюдаемой с аэродрома цели.

Если маршрут противника проходил вне видимости воздушной цели, то летчик после взлета направлялся к ближайшему посту ВНОС, который располагался в тылу на некотором расстоянии от линии фронта, вблизи определенных городов, железнодорожных узловых станций и других важных объектов, подлежащих прикрытию с воздуха в первую очередь.

Пост ВНОС выкладывал стрелу из полотнищ — летом белого, зимой черного или красного цвета. Летчик брал [102] курс в направлении, куда указывала стрела, и начинался визуальный поиск противника.

В хорошую погоду летчикам часто удавалось обнаруживать противника и уничтожать его. В пасмурную погоду встречи с противником были очень редкими и носили скорее случайный характер. Для поиска врага в облаках летчики не имели никаких активных средств и сами к этому не были подготовлены.

Такая система оповещения и обнаружения воздушного противника существовала до появления радиолокатора «РУС-2» (весна 1943 года).

...По вызову поста ВНОС мы вылетели с аэродрома Большекрепинская в район безымянной высоты. Мы успели перехватить противника. На этот раз бомбардировщиков не было. Шли истребители МЕ-109 с бомбами. Когда мы вступили в бой, «мессершмитты» беспорядочно сбросили бомбы и приняли бой.

Безуспешно покрутились в воздухе минут 10–12. Собрались уже возвращаться — каждая сторона на свою базу — мы фактически уже развернулись на восток, а немецкие летчики — на запад. И тогда лейтенант П. М. Лазюка заметил, что два самолета МЕ-109 пустились вдогонку за нашей группой. На самолете Лазюки было четыре реактивных снаряда, не израсходованных в бою. Он дал заградительный огонь залпом из всех снарядов, чтобы не дать противнику возможности атаковать нас сзади. Лазюка, не дожидаясь результата своей атаки, развернулся снова на восток, чтобы далеко не отрываться от общей группы. Все благополучно возвратились на свой аэродром.

Пока мы долетели до аэродрома и произвели посадку, из штаба стрелковой дивизии успели передать по телефону командованию полка благодарность летчикам, которые быстро прибыли к линии фронта, не дали немецким самолетам штурмовать их и сбили два МЕ-109.

На командном пункте командир, прежде чем выслушать [103] результаты боевого вылета, спросил: «Кто из вас сбил самолет противника?» Мы переглянулись, каждый ответил, что не сбивал. Потом командир спросил: «А кто при уходе от линии фронта развернулся и пустил залпом четыре реактивных снаряда?» Довольно нерешительно отозвался Лазюка. И здесь только все мы, в том числе и сам Лазюка, узнали, что реактивные снаряды, пущенные залпом, поразили сразу два немецких самолета. Оба упали в районе безымянной высоты на нашей стороне.

Подобные случаи и раньше бывали, но, как правило, если никто не видел, кто сбил самолет, то записывали его на боевой счет всей группы.

Второй вылет мы совершили для прикрытия самолета-разведчика ПЕ-2. Перед его экипажем была поставлена задача на высоте не более 3500–4000 метров сфотографировать оборонительные рубежи противника вдоль линии фронта по реке Миус, где вражеские войска хорошо закрепились.

Ведущим группы истребителей назначили старшего лейтенанта В. Б. Маскальчука. Он был постарше нас и как летчик поопытнее. Мы все летели на самолетах И-16, которые по своим летно-тактическим данным значительно уступали самолету ПЕ-2.

Маршрут для фотографирования был задан командиру ПЕ-2 штабом армии. Все мы общей группой долетели до пункта начала фотографирования в режиме набора высоты. Экипаж ПЕ-2 должен был сфотографировать линию обороны вражеских войск от Иловайской до Таганрога.

В горизонтальном полете мы отставали от самолета ПЕ-2. Поэтому Маскальчук разбил группу истребителей на три подгруппы по два самолета в каждой. Сам ведущий в паре с сержантом Л. А. Босенко стал барражировать ближе к Таганрогу, откуда мы ожидали взлета истребителей противника. Я с Н. И. Сидоровым остался в районе Матвеева Кургана и севернее меня, ближе к Иловайской, В. А. Колесник с П. М. Лазюкой. Все мы были лишены [104] возможности в случае нужды быстро оказать помощь экипажу ПЕ-2 всем составом. Мы могли только отбить атаку противника, именно в той зоне, где каждый из нас находился. Как и следовало ожидать, когда наш разведчик оказался в районе Таганрога, немецкие летчики начали взлетать. Первая пара МЕ-109 без особого труда ушла от Маскальчука и направилась с набором высоты в мою зону, куда к этому времени приближался экипаж самолета ПЕ-2.

Маскальчук заметил, что одна пара МЕ-109 выруливает для взлета, а еще на стоянке на двух самолетах запущены моторы. Маскальчук с напарником пошли в атаку на первую пару МЕ-109. Заметив пикирующие советские самолеты, немецкие летчики выскочили из кабин и убежали в укрытие. К этому моменту заговорила многочисленная немецкая зенитная артиллерия всех калибров. Она вела огонь очень плотно, повторной атаки произвести не было никакой возможности, не рискуя быть уничтоженным, поэтому Маскальчук и Босенко поступили вполне разумно, уйдя на большой скорости бреющим полетом от аэродрома противника.

После состоявшейся паузы со взлетом немецкие истребители уже не могли догнать ПЕ-2. Первую пару МЕ-109, которая шла с набором высоты, мы с Сидоровым атаковали сверху. Вражеские летчики, очевидно, поздно заметили нас, поэтому вынуждены были уклониться от нашей атаки переворотом и со снижением. К этому времени экипаж самолета ПЕ-2 долетел до конечного пункта, успев дважды сфотографировать линию обороны вдоль реки Миус и на конечном участке маршрута вместе с парой Колесника развернулся и пошел в сторону нашего аэродрома.

Когда мы вернулись и доложили все это командиру полка Маркелову, посыльный сообщил, что командира ПЕ-2 вызывают к аппарату СТ-35 для доклада в штаб армии о результатах разведки. Все присутствующие слышали его подробный доклад, как и что было. Он настолько [105] был доволен исходом боевого вылета, что громко сказал в аппарат: «Товарищ ноль первый, это же маркелов-цы!»...

ПЕ-2 находился на нашем аэродроме два дня. За это время совершил несколько вылетов на фотографирование, но мы ни разу не позволили истребителям противника атаковать его. Мы тоже были горды, что особое задание высшего командования нами выполнено без замечания, что мы пользовались доверием командования, а это окрыляюще действовало на летный состав.

С аэродрома Большекрепинский мы перебазировались в Нахичевань, пригород Ростова-на-Дону, а оттуда перелетели в селение Алмазное Ворошиловградской области. Под аэродром использовали обыкновенное поле, где колхозники косили сено. Стога сена стояли ровными рядами. Взлет и посадку производили, ориентируясь по ним. После посадки самолеты выруливали к стогам и тщательно маскировали сеном.

С воздуха и с земли нельзя было определить, что на поле, где торчат десятки стогов сена, находятся боевые самолеты. Часто пролетали немецкие самолеты-разведчики через наш аэродром, но никакого интереса к нему не проявляли.

Для ближней разведки на этом направлении гитлеровское командование пользовалось двухмоторным, двухместным самолетом МЕ-110. Самолет имел мощное вооружение. В передней полусфере было установлено от четырех до шести пушек «Эрликон» и еще пара — в задней полусфере. Имел прицельное приспособление для бомбометания с пикирования. По своим летно-техническим характеристикам, по скорости, скороподъемности, энерговооруженности и стрелковому вооружению МЕ-110 значительно превосходил наши самолеты И-16, И-153. Летчики на самолете МЕ-110 при обнаружении наших самолетов типа И-16 и И-153 не покидали поля боя, продолжали выполнять задания. Как только мы к ним приближались, они [106] свободно уходили от нас как в горизонтальном, так и в вертикальном режиме полета. Здесь вполне уместен термин «не подпускали на пушечный выстрел». МЕ-110 — единственный из всех типов немецких самолетов, который смело шел в лобовую атаку против И-16 и И-153.

Имея большое количество авиационных скорострельных 20-мм пушек «Эрликон», они не боялись огня наших пулеметов ШКАСС. Огонь вражеские летчики открывали на встречных курсах с расстояния 1000–1200 метров. У нас эффективность огня достигала 200 метров, за этой границей происходило большое рассеивание пуль и резкое ослабление их убойной силы.

Снаряды на пушках «Эрликон» имели головку самоликвидатора: на дистанции 800 метров снаряды, если не попадали в цель, разрывались. Это создавало для нас дополнительную опасность, так как при разрыве мелкие осколки могли поразить летчика и повредить материальную часть. С другой стороны, эти разрывы служили прекрасным ориентиром для немецких летчиков, по ним они видели свои ошибки в прицеливании и в ходе стрельбы их исправляли. Разрывы снарядов «Эрликона» и для нас тоже являлись ориентирами. В воздушном бою хорошо были видны эти разрывы, и мы уклонялись энергично в сторону от них...

На окраине селения Алмазного был расположен автопарк батальона аэродромного обслуживания. Самолет-разведчик МЕ-110, который летел в стороне, вдруг резко развернулся в направлении села и начал штурмовать этот автопарк. Мой самолет стоял в тени стога, и немецкие летчики не могли заметить его. Быстро размаскировался. Через две минуты я уже был в воздухе. МЕ-110 не принял боя, стал ходить по большому кругу с набором высоты. Вражеские летчики внимательно просматривали пространство, чтобы определить, откуда мог взлететь мой самолет.

Не увидев ничего подозрительного, противник взял курс [107] вдоль линии фронта на юг. Немецкий летчик не стремился оторваться от меня и в то же время не позволял приближаться на дистанцию открытия огня. Так я следовал за ним километров 40–50, и только увидев два истребителя МЕ-109, которые выше нас с большой скоростью приближались к нам, понял, что самолет-разведчик навел по радио на меня своих истребителей. Бой начали на высоте более 2000 метров.

Атаки гитлеровских летчиков были однообразными. Сверху на большой скорости нападали и уходили вверх с левым разворотом. Я, уклоняясь крутым разворотом в сторону атаки противника, тянул к земле и ближе к своему аэродрому. Используя хорошие маневренные свойства самолета И-16, я свободно вел бой с парой МЕ-109 и внимательно следил за воздухом, чтобы не упустить удобного момента самому перейти в атаку.

Прежде чем увидеть, я просто ощутил, что натиск противника ослабел, а затем и узнал причину. Выше нас летели с запада два самолета МИГГ-3. Они возвращались с задания. Когда немецкие летчики заметили выше себя пару советских истребителей, они не стали задерживаться, включили форсаж и на бреющем полете направились на запад. Бой для меня закончился безрезультатно.

...Война была уделом всего народа, а не обособленной группы людей. В этой тяжелой битве мы черпали силу в сплоченности и дружбе всех наций, тыла и фронта, фронтов, армий, дивизий, полков, батальонов, эскадрилий, батарей, кораблей. Просто отдельных людей. И нам далеко, не было безразлично, как идут дела у других, в частности, у соседних полков нашей дивизии. Мы знали, что они тоже ведут боевую работу в таких же сложных и тяжелых условиях, что и мы. Они летали на разведку ближнего тыла противника и наносили штурмовые удары по его войскам.

Лучшим воздушным бойцом и разведчиком дивизии, да пожалуй, и всей авиации Южного фронта был летчик соседнего 55-го авиаполка А. И. Покрышкин. Он ежедневно [108] на самолете МИГГ-3 на большой высоте залетал далеко в тыл противника, там снижался, осматривал все объекты, железнодорожные станции, вражеские аэродромы и с ценными данными возвращался домой.

Очень часто немецкие летчики перехватывали его группами, доходящими иногда до восьми самолетов. С неустрашимостью, свойственной ему, яростно отбивался Покрышкин от наседающих вражеских истребителей. Сам нередко переходил в наступление и одерживал победы.

Было много случаев, когда вступал он в неравный бой и мы оказывали ему братскую помощь. Александр Иванович это знал, сам без помощи в воздухе никого не оставлял. В воздухе мы его узнавали по «почерку» — бой он вел разумно, хладнокровно и расчетливо. На земле он был скромный, простой, доступный, общительный парень. Но в бею он преображался, главными чертами его характера становились решительность и твердость.

Бойцам и офицерам наземных войск нравилось, как наши «ишачки» целыми днями, как муравьи, трудятся, подавляют артиллерийско-минометный огонь противника, выводят его боевую технику из строя, уничтожают живую силу. 16 марта 1942 года генерал-майор авиации Скоблик передал нам благодарность, объявленную командующим 56-й армией за эффективную штурмовку артиллерийско-минометной позиции противника, которая сильно беспокоила наши сухопутные части.

Нас поддерживало и вдохновляло то, что за нами наблюдали наши товарищи по оружию с земли, желали нам удачи. И когда мы улетали на новое боевое задание, мысленно пожимали руку нашим братьям на земле. Так было и сейчас, когда группа в составе В. Колесника, П. Лазюки, Н. Семенова, Н. Буевича, Н. Сидорова и меня вылетела на штурмовку мотоколонны.

Мы шли на бреющем полете, как можно ниже прижимаясь к земле. Мотоколонна противника двигалась спокойно и не ожидала нападения нашей авиации в столь [109] плохую погоду: была низкая облачность, шел густосеющий дождик с мокрым снегом. Известно, что в таких плохих условиях авиация не производит полеты.

Летели мы к цели правым пеленгом парами. Колесник — ведущий — точно вывел группу на цель. Колонну перехватили на открытой местности, где ни лесочка, ни кустов, ни овражка, чтобы укрыться. Единственное спасительное место — это залезть под машину и укрыться за колесами с противоположной стороны. Но машины сами горят неплохо, после удачного обстрела они перестают быть убежищем.

Когда мы уходили от цели, на дороге пылали 23 автомашины и два мотоцикла с коляской. Десятки гитлеровских солдат и офицеров лежали в разных позах там, где их настигли наши пули и снаряды. У нас не было жалости к ним. Их дома очень далеко от донских степей. Этих людей никто не звал сюда — сами пришли, неся с собой смерть, разорение и рабство нашим народам. Вот и получайте! Смерть за смерть!

Мы могли бы нанести еще больше урона этой колонне, но залетели далеко в тыл врага, надо возвращаться домой, да и погода скверная, и горючее на исходе. Но мы были довольны итогом нашего удара.

Василий Колесник начал докладывать о результатах штурмовки, как всегда, перемешивая украинские и русские слова:

— Це то! Шли мы туточки, — и ткнул пальцем в полетную карту. — От тут бугорочки, мы из-за бугорка выскочилы, як вдарилы по головным машинам, а потом развернулысь, як вдарилы знов эрэсами, так дюже богато полегло солдат, а машины начали расползаться, но мы им не дали рассредоточиться. От усе.

Но не так было легко отделаться от дотошных штабных работников. Им все до мелочей надо знать, поэтому нам пришлось дополнить доклад Колесника данными: сколько уничтожено людей, техники, какой новый тактический [110] прием применили мы и противник, и какой эффект дал этот «новый» прием. И только после этого заместитель начальника штаба полка майор Федор Андрианович Тюркин засунул свои бумаги в полевую сумку, а карандаш за голенище, а мы направились в землянку...

Мартовским утром 1942 года перед всем составом боеготовых самолетов соседнего полка, которым командовал подполковник Рассудков, и нашей эскадрильи была поставлена задача вместе лететь на штурмовку скопления живой силы и боевой техники противника. Всего с двух полков набралось 14 самолетов, остальные полчаса назад вылетели на другое боевое задание.

Командир эскадрильи П. С. Середа приказал Б. И. Карасеву и В. А. Князеву лететь с летным составом соседнего полка в группе прикрытия. Ударной группой руководил С. Д. Луганский.

При подлете к линии фронта они встретили большую группу немецких бомбардировщиков Ю-87 под прикрытием 12 истребителей МЕ-109. Казалось, вот сейчас Луганский довернет свою группу, вступит в бой и не даст врагу безнаказанно бомбить наши наземные войска. Надеясь на это, Карасев и Князев пошли на сближение с группой прикрытия противника.

Луганский по каким-то соображениям не вступил в бой, а поспешно стал отводить свою группу от линии фронта. Немецкие летчики не стали преследовать ее, боясь какого-нибудь подвоха, а связали Карасева и Князева боем и стали усиленно охранять свои самолеты. Бомбардировщики противника без помех, как на полигоне, с пикирования начали бомбить наши сухопутные войска. Вражеские истребители всем составом навалились на двух наших летчиков.

Положение стало критическим: двое против двенадцати. Карасеву удалось с первой атаки сбить один МЕ-109. Немецкий летчик слегка качнулся вправо, будто споткнулся, потом круто вошел в штопор и пошел к земле. В такой [111] обстановке не только запрещено, даже преступно халатно сопровождать падающего противника взглядом. За такую беспечность, как правило, расплачиваются жизнью.

Карасев отлично знал об этом, мало того, в звене своих летчиков учил, что сбитых и подбитых надо подсчитывать на земле после получения подтверждения сухопутных войск, а в бою нужен глаз да глаз за противником и за своими товарищами. Тем не менее временами искоса провожал взглядом падающего к земле противника. И нескольких секунд было достаточно, чтобы самому летчику оказаться в зоне смертельной опасности. К нему сзади подкрался один из немецких истребителей и вот-вот откроет огонь, а Карасев ничего не подозревает. Оценив критическое положение, в каком оказался Карасев, Вася Князев ринулся ему на выручку и длинной очередью из всех точек сбил вражеский истребитель. Князева атаковали сверху два МЕ-109. Его самолет получил несколько пробоин, две из них пришлись на бензиновый бак. Бензин хлынул в кабину прямо на унты летчика.

Князев понял, что достаточно маленькой искры в кабине, чтобы запылать факелом вместе с самолетом, и он стал со снижением тянуть в сторону своего аэродрома. Сперва Карасев старался прикрыть отход Князева, но в пылу воздушной схватки потерял его из виду. Бой не утихал. В воздухе должно было быть десять самолетов противника, но как ни старался Карасев, не мог найти десятого. Сбит он или подбит — неизвестно, а может, наверху ждет удобного момента для атаки? Борис Карасев снизился до предельно малой высоты, чтобы лишить противника возможности атаковать снизу. А десятого так и не видно. Самый опасный противник тот, кого не видишь. Он в любую минуту может нанести коварный удар. Пот заливает глаза, устал крутить шею без конца, чтобы держать в поле зрения противника. Приходится периодически левой рукой оттягивать летные очки и немного высовывать голову из кабины самолета, потому что стекла непрестанно потеют. [112]

Ни одной секунды нельзя «лететь по прямой — не успеешь опомниться, как фашист поймает в прицел. Надо все время маневрировать. Кажется, прошла целая вечность, как начали бой. Силы с каждой минутой уменьшаются, внимание слабеет.

Гитлеровцы, как волчья стая, бросаются на наш самолет, стремясь сбить его. Девять против одного... Но И-16 трудно взять, если им управляет опытный летчик. Ни один немецкий ас в такой критической ситуации не стал бы продолжать бой. Воспользовавшись парашютом, он давно покинул бы самолет. Они хорошо знают, что советские летчики не расстреливают в воздухе спасающегося с помощью парашюта человека. А гитлеровские не только наших, но и своих расстреливают, если те спускаются на нашу сторону.

До аэродрома еще далеко, бой продолжается. Оторваться от противника Карасев не имеет ни сил, ни возможности. Четыре самолета противника ушли, но от этого не уменьшилась частота атак. Пять самолетов неотвязно преследуют его. Пролетев мимо каких-то кустов, Борис увидел перед собой чистое ровное поле, снизился, чтобы его лучше рассмотреть и принять решение. Но не успел оценить создавшееся положение, как самолет на большой скорости ударился плашмя о землю...

По словам артиллерийского офицера, который привез Карасева на аэродром, после удара он около 80 метров летел по воздуху и упал в кустарник, засыпанный снегом.

Борис потерял сознание. Он не помнил, кто и когда его подобрал. Но главное — он остался в живых, хотя и был ранен: повредил позвоночник, получил трещины в тазовой кости, в лопатке и много синяков и кровоподтеков на теле. Около месяца Карасев пролежал в госпитале, недолечившись, выписался в конце апреля и вернулся в полк. Он чувствовал себя плохо, но не стал просить отдыха, заявил, что готов летать.

Командование полка, чтобы дать Карасеву возможность немного окрепнуть, предложило ему руководить выпуском [113] самолетов на боевое задание и приемом их. Через неделю, еще не успев окрепнуть, он решил лететь.

Возвращаясь с задания, при подлете к аэродрому Кара-сев почувствовал, что теряет сознание. Боясь не успеть долететь до аэродрома, он левой рукой расстегнул воротник, шлемофон и, немного высунув голову из кабины, подставил лицо свежему потоку воздуха. Ему не хватило силы зайти на старт с маневром, как положено, а прямо перед собой поперек аэродрома он произвел посадку, предварительно аварийно выпустив шасси. В конце пробега потерял сознание. Когда техник самолета прибежал, увидел, что Карасев, уронив голову на грудь, сидит в кабине самолета с работающим мотором.

После этого командир полка направил его на отдых и лечение, которое пришлось прервать, так как началось крупное летнее наступление гитлеровских войск на Южном фронте. И только в конце августа 1942 года удалось отправить Карасева на лечение в Тбилиси.

Еще восной на аэродроме хутора Молочного, близ села. Красная Поляна, мы потеряли двух замечательных летчиков — Михаила Серикова и Леонида Лисавецкого. Вернувшись с задания, командир эскадрильи капитан Середа распустил группу над аэродромом и посадку произвел первым. Остальные летчики стали садиться по одному с интервалом около минуты. Замыкающим шел Лисавецкий. Погода была пасмурная, шел слабый снег. Л. П. Лисавецкий выполнил четвертый разворот на высоте 60–70 метров и пошел на снижение. В этот момент незаметно на малой высоте подлетел один МЕ-109, дал очередь и на полных оборотах мотора ушел бреющим полетом. Снаряд попал Лисавецкому в левую ступню. От удара левая нога вместе с педалью резко пошла вперед, и самолет И-16 вошел в штопор. Из-за низкой высоты выход из него был технически невозможен. Лисавецкий погиб. Этот эпизод еще раз напомнил десятикратно заученное правило, что летчик заканчивает поиск противника только после того, как вышел [114] из кабины. Все летчики, в том числе и Лисавецкий, конечно, ослабили внимание в районе своего аэродрома. Этим воспользовался вражеский летчик, дождался в стороне, пока все сядут, и без помехи сбил замыкающий группу самолет.

С наступлением теплых дней на юге гитлеровская авиация активизировала свой действия. Почти каждый вылет сопровождался сильными воздушными боями. 13 марта после штурмовки немецких сухопутных войск мы вынуждены были вести неравный бой с истребителями противника. На свою базу не вернулся Михаил Сериков. Родители его — потомственные ткачи из Орехозо-Зуева. Сам он до армии работал слесарем-наладчиком ткацких станков. Окончил Качинскую авиашколу в 1940 году, в полку служил с начала формирования. В боях с авиацией противника принимал участие с первого дня войны. Сериков особенно дружен был с Борисом Карасевым, он часто навещал его в санчасти, подбадривал, рассказывал полковые новости...

Серикова похоронили на окраине аэродрома. Еще одна одинокая могила появилась на наших фронтовых дорогах. Со временем в какой-то степени привыкаешь к тому, что на войне потери неизбежны. Но одно дело, когда ты стоишь у гроба своего боевого друга и через несколько минут поднимешься на своем быстрокрылом ястребке, чтобы мстить ненавистному врагу, но совсем по-другому обстоит дело, когда ты лежишь пластом, даже повернуться на другой бок не можешь без посторонней помощи.

Так было и с Карасевым. Он не мог мстить сейчас за друга и, смирившись со своим положением, перебирал в памяти основные вехи своей небольшой жизни. Вот деревня Риа-Васильевка Новомосковского района Тульской области, где родился и прошло детство. Вспомнил, как, будучи десятилетним мальчиком, плакал, когда узнал, что на его отца, первого председателя колхоза, деревенские кулаки совершили покушение. Иван Ефимович Карасев не [115] струсил, не стал прятаться от врагов, а еще с большим рвением взялся за вовлечение в колхоз бедняков и колеблющихся середняков. Вспомнил Борис и годы учебы в ФЗУ при автозаводе им. Лихачева, как работал электромонтером у себя в деревне. А потом были аэроклуб, авиационная школа на берегу Черного моря и боевая часть, где сейчас он служит. Вспомнил первые дни войны, ночные полеты на барражирование в районах узловой железнодорожной станции Жмеринка и города Винницы для перехвата и уничтожения немецких бомбардировщиков. Вспомнил он также погибших друзей — Ивана Михайловича Захарова, Василия Григорьевича Липатова и многих других.

Воспоминания на время увели его в прошлое, от сегодняшнего дня. И только нестройный залп карабинов вернул его в настоящее. Это был прощальный залп, и Борис с болью подумал, что никогда больше не увидит мягкую улыбку Миши Серикова. Лежал он неподвижно, и даже не смог проститься с другом...

Вечером, когда зашли к нему летчики эскадрильи, все заметили у Карасева под глазами темные круги. Он осунулся, лицо заострилось. Цепким и острым взглядом оглядел Борис своих друзей и молча подумал: «Чья же очередь завтра?»

У Карасева была отличная зрительная память. При полетах он запоминал на местности все до малейших деталей. Мог запомнить, на каком изгибе дорог, у какого населенного пункта или опушки леса, на каких проселочных, шоссейных и железных дорогах когда и сколько двигалось вражеской пехоты и техники. Эти способности с первого дня войны выдвинули его в первые ряды авиационных разведчиков полка.

В конце июня 1941 года по заданию штаба Южного фронта Карасев производил разведывательный полет над. территорией Румынии в районах Редеуцы, Сучава, Ботошаны. Румыния усиленно подтягивала из тыла свои войска [116] и боевую технику, сосредоточивала их у наших границ для последующего броска.

От зоркого глаза разведчика не ускользнуло оживленное движение войск по всем дорогам к границе Румынии с СССР и их скопления в ближайших населенных пунктах и в лесах. В районе Ботошаны внимание разведчика привлекло большое количество легковых и крытых грузовых машин, радиостанций, штабных автобусов. Борис Карасев и Володя Гаранин начали штурмовать в первую очередь легковые и грузовые машины. Солдаты и офицеры, которые находились в них, начали разбегаться в разные стороны. Увлеченные азартом атаки, летчики не обратили никакого внимания на сильный зенитный огонь. Много пробоин получили оба самолета. У Карасева бензобак был пробит в двух местах. Бензин начал поступать в кабину, и летчики решили, что надо уходить. На обратном маршруте произвели посадку на запасном аэродроме — Носиковка, близ города Шаргород. Здесь не было никаких средств, чтобы исправить повреждения. Пришлось дырки в бензиновом баке забить деревянными пробками. Дозаправившись бензином, оба летчика вернулись на свой аэродром.

Отважных летчиков пригласил к себе командующий Южным фронтом генерал армии Иван Владимирович Тюленев, выслушал их. За отличное выполнение задания и доставку ценных разведывательных данных он наградил Карасева и Гаранина золотыми часами.

Знакомство с Борисом Карасевым произошло у меня в библиотеке поселка Кача, куда мы прибыли на учебу в феврале 1939 года. Он взял книгу Николая Островского «Как закалялась сталь». Я стоял в очереди за ним. С первого взгляда мне показалось, что он кабардинец. Спрашиваю его на кабардинском языке: «Ты из какого села?» Он смотрит на меня своими всегда лучистыми, слегка смеющимися глазами и молчит. Я повторяю свой вопрос, а он на русском языке отвечает: «Я вас не понимаю». Я чуть было не обиделся на него: подумаешь, каких-то полторы [117] тысячи километров отъехал от своего дома, и уже забыл, как разговаривать на своем родном языке. Он, видимо, заметил мое состояние и как-то мягко и уважительно спросил меня, кто я по национальности, откуда и как меня зовут. Не дожидаясь ответа, сам представился первым. Я тоже назвал себя и извинился за то, что я ошибся, приняв его за своего земляка.

На встрече в день моего шестидесятилетия Борис Иванович Карасев подарил мне свои стихи, в которых напомнил о том далеком дне начала нашей дружбы.

Первая эскадрилья из хутора Молочный перелетела на аэродром Голубовка, где уже базировались штаб полка и вторая эскадрилья. Голубовка — маленький шахтерский городок, чистенький и уютный. Наш аэродром находился на его восточной окраине. Аэродром был обнесен полукругом высокой железнодорожной насыпью. В полку к этому времени насчитывалось всего 12 боевых самолетов и один учебно-тренировочный истребитель УТИ-4, на котором руководящий состав полка совершал аэродромный маневр при перебазировании на новую точку. Этот самолет имел и второе назначение — проверять технику пилотирования летчиков, у которых был большой перерыв в полетах из-за ранения или болезни.

Под насыпью прорыли и соорудили капониры, а вход завесили маскировочной сеткой. Часто появлялись над нами немецкие самолеты, кружили в стороне и высматривали, где и откуда вылетают советские летчики. Но аэродром настолько хорошо был замаскирован, что так и не удалось врагу засечь нашу точку.

При появлении самолетов противника мы не производили полетов. По сигналу — одна зеленая ракета, — находясь в капонирах, запускали и прогревали моторы. Две зеленые ракеты — и техники быстро раздвигали маскировочные [118] сетки у входа, и мы, все 12 самолетов, одновременно выруливали из капониров и с ходу взлетали, убрав: шасси, а в воздухе занимали свои места в общем боевом порядке.

Взлет полка занимал всего 15–20 секунд. При такой маскировке противнику нелегко было обнаружить нас. Посадку совершали тоже одновременно. Рассредоточенно в правом пеленге подходили к аэродрому, на малой высоте выпускали шасси, и каждый садился против своей стоянки (капонира), а в это время технический состав раздвигал маскировочные сетки. Мы после приземления быстро подруливали к капониру, с ходу разворачивались хвостом к нему и, выключив мотор, быстро вручную закатывали самолет в укрытие и снова натягивали маскировочную сетку. Посадка и закатывание самолетов в укрытие занимали не более 2–3 минут на весь полк. Грузовая машина ездила по «ругу сзади железнодорожной насыпи, подбирала всех летчиков и техников и увозила на КП.

Аэродром был ровный, зеленый, без всяких признаков военной жизни. На его окраине даже пасся скот, что служило дополнительной маскировкой. Те, кому довелось вести боевую работу с аэродрома Голубовка, по-доброму вспоминали о нем до самого конца войны.

Вражеские войска готовились к наступлению. Беспрерывно по всем дорогам подтягивалось к фронту вооружение, боеприпасы, пехота. Основной задачей, выполняемой полком, оставалась штурмовка войск противника и разведка. Часто мы вели разведку «для себя» и при обнаружении подходящей цели немедленно докладывали в штаб дивизии и просили разрешения на вылет для нанесения удара. Почти каждый раз во время штурмовки нас перехватывали немецкие истребители, навязывали неравный бой. Они усиленно стали прикрывать некоторые объекты тыла, препятствовали нашим разведчикам, а это говорило о том, что враг готовится к серьезной операции.

На нашем направлении появились новые марки самолетов [119] союзников Германии, в частности итальянские истребители «Макки-200». В одном из боев мы померялись силами с итальянскими летчиками. В начале боя обратили внимание на то, что самолеты противника, в их числе МЕ-109, идут нам навстречу двумя группами. Первая шла выше нас на большой скорости, а вторая была на той же высоте, на которой находились и мы.

МЕ-109 начали бой, как правило, атакой сверху со стороны солнца, а вторая группа вступила в бой на виражах. Сперва трудно было уклоняться от атак одной группы сверху и второй — по горизонтали.

Крутились мы в этой карусели минуты три, потом В. А. Колесник на крутом вираже зашел в хвост одному из «Макки-200» и сбил его. Это внесло замешательство в ряды итальянцев. Они не успели опомниться, как тот же Колесник сбил второго. А после этого итальянские вояки поспешно вышли из боя под прикрытием немецких истребителей.

Если бы итальянцы были одни без сопровождения МЕ-109, то мы непременно уничтожили бы их гораздо больше. Но скоростные «мессеры» мешали нам преследовать «Макки-200». Это была первая и последняя встреча с итальянцами.

Гитлеровское командование продолжало подтягивать к фронту силы, потеряв всякую осторожность. Скорее всего оно недооценивало наши возможности. А мы, пользуясь беспечностью — или скорее наглостью — врага, раз за разом наносили штурмовые удары по его живой силе и боевой технике, особенно по автомашинам и автоцистернам с горючим.

В воздухе не все шло по плану. Мы совершали вылеты на штурмовку, как правило, сопровождавшиеся воздушными [120] боями с превосходящими силами противника. И перед каждым новым заданием вновь напоминали, друг другу, что осмотрительность в воздухе — первая заповедь летчика. И все же не всегда удавалось нам придерживаться ее. Помнится такой случай. В конце мая, возвращаясь с задания, я заметил, что два МЕ-109 откололись от общей, группы, снизились до бреющего полета. Маскируясь на фоне местности, они начали догонять нашу группу. Замыкающим шел в группе Л. А. Босенко, который считался обстрелянным и опытным воздушным бойцом. Летел он прямолинейно, без маневра. Я подумал, не ранен ли он. И тут вижу — к нему сзади снизу подкрадываются два «мессера».

Разворачиваюсь для атаки в лоб. «Мессершмитты» так увлеклись «легкой» добычей, что не заметили меня. Я дал очередь из пулемета. Тогда только Босенко оглянулся назад и, увидев преследователей, стал разворачиваться для отражения атаки противника. На земле я спросил Босенко, почему он так неосторожно вел себя в воздухе. Он признался, что просто не было никаких сил лишний раз шевельнуться — настолько устал. Но усталость — слабое оправдание, если человек может погибнуть. В бою чаще всего нужны действия «через не могу».

По данным сухопутных войск, восточнее города Дебальцево гитлеровцы начали сосредоточивать свои войска. Из штаба дивизии поступило приказание срочно произвести разведку в этом районе. Для этой цели взлетели в паре Н. Семенов и В. Князев.

При взлете на самолете Семенова лопнули подкос шасси и трос (на самолете И-16 шасси убирались тросом) правого колеса. Взлетев, летчик начал убирать шасси. Произвел несколько попыток, но безрезультатно. На малой высоте, не прибавляя скорости, пролетел над нами, показывая положение колес. Снизу хорошо было видно, что правое колесо стоит перпендикулярно к линии полета. В таком положении садиться очень опасно. Как бы искусно ни приземлился [121] летчик, скоростное капотирование неминуемо. Самолет при этом переворачивается и ложится вверх колесами. Летчик, хотя крепко привязан к сидению, силой инерции отделяется от него на какое-то расстояние и фактически приземляется вниз головой, а руль управления упирается в грудь, вызывая специфическую травму — продавливание грудной клетки с последующим переломом позвоночника.

Командир полка Маркелов дал задание капитану Маскальчуку мелом написать на борту своего самолета слова приказа — «Прыгать с парашютом», взлететь и пристроиться к Семенову. Все это было сделано быстро, но, ко всеобщему удивлению, Николай отказался покинуть самолет. Он выбросил над аэродромом полетную карту, на которой красным карандашом крупными буквами было написано, что ему жалко губить боевой самолет, и просил разрешения произвести посадку, убеждая, что если он скапотирует, то самолет не очень сильно пострадает. О себе он не подумал. Тогда сам командир полка взлетел с надписью на борту своего самолета: «Садиться запрещаю! Приказываю набрать высоту 800 метров, покинуть самолет».

Семенову до этого случая приходилось прыгать с боевого самолета дважды. Он набрал заданную высоту, развернул самолет в безопасное направление, выключил зажигание мотора, погасил скорость и покинул самолет. Его И-16, оставшись без летчика, некоторое время летел горизонтально, а затем, немного качнувшись, накренился на левое крыло, перевернулся, опустил нос и пошел отвесно к земле. Самолет упал в картофельное поле и разбился. Техник самолета Владимир Балакин последний раз взглянул на падающий самолет, а перед самой землей отвернулся, чтобы не видеть его гибель. После глухого удара самолета о землю он вздрогнул всем телом и, не говоря ни слова, побежал к месту падения самолета, и только когда перед ним в 20–30 метрах приземлился Семенов, он опомнился [122] и стал помогать своему командиру экипажа освободиться от парашюта.

— Остались мы с тобой безлошадными, — с грустью сказал Семенов, положив руку на плечо Балакина. Вместе собрали парашют и направились к своей опустевшей стоянке. В этот момент они напоминали детей-сирот, которые жмутся друг к другу и смотрят с завистью на других детей, у которых родители рядом.

Через несколько дней Семенов пригнал из Ворошиловграда другой самолет И-16, на котором он летал до июля 1942 года.

...Оставшись без напарника, Василию Князеву пришлось лететь на разведку войск противника одному. Спустя минут 50 он вернулся с задания и, в нарушение указания командира полка о немедленной маскировке самолета после посадки, подрулил прямо к землянке командования. Выключил мотор, стремительно вбежал в землянку и весьма возбужденно стал докладывать, что данные сухопутных войск подтвердились — большая колонна кавалеристов движется в направлении лесного массива восточнее Дебальцева.

Срочно было приказано всем, у кого исправные самолеты, подняться в воздух для нанесения штурмового удара по кавалерии противника, обнаруженной Князевым. Ведущим группы назначили его же. Он на самой предельно допустимой малой высоте вывел группу к цели. Как мы ни торопились, часть сил противника успела добраться до леса, рассредоточиться и замаскироваться под ветвистыми кронами деревьев. А часть колонны мы все же перехватили на открытой местности. Начали штурмовку, одновременно отсекая колонну от лесного массива. Работали эффективно, до последних патронов, уничтожили много гитлеровцев.

Почти было покончено с колонной, когда вражеские истребители пришли ей на помощь. На этот раз мы просто вхолостую производили атаки, так как ни у кого не осталось [123] боеприпасов. Но об этом противник не знал, поэтому, когда мы шли на него, он, чтобы не оказаться под огнем, на большой скорости уклонялся от атак.

Мы часто пользовались этой хитростью. Ведя воздушный бой, никто по причине отсутствия боеприпасов не выходил из него. Наоборот, мы дерзко шли в атаку, показывая противнику, что полны решимости драться и побеждать.

Вскоре мы отмечали двухлетнюю годовщину нашего полка, сформированного в 1940 году в городе Виннице из молодых летчиков и техников. В городском клубе собрался личный состав части, где с коротким докладом выступил комиссар В. Е. Потасьев. Начальник штаба Г. А. Пшеняник объявил приказ о награждении орденами и медалями некоторых летчиков за успешные боевые действия. Командир полка А. Г. Маркелов поздравил всех с праздником части, пожелал скорейшей победы над коварным врагом.

Отступаем, но не сдаемся

До нас доходили слухи о том, что наши войска на Харьковском направлении прорвали вражескую оборону и успешно продвигаются на запад. Однако вскоре стало известно, что гитлеровцы, введя в сражение крупные силы танков и пехоты, перешли в контрнаступление.

Во время вылетов для поддержки своих войск мне пришлось наблюдать от начала до конца, как произошел прорыв нашей обороны гитлеровскими войсками. В первый день им удалось углубиться до пяти километров. После мощной артиллерийской и авиационной подготовки пошли танки, за ними хлынула пехота. Беспрерывно в воздухе висела фашистская авиация, и каждый наш вылет сопровождался воздушным боем с истребителями МЕ-109 и МЕ-110. Но штурмовые действия И-16 не могли нанести существенного урона танкам и самоходным установкам противника, так как многочисленная авиация врага связывала [124] нас боем. Более эффективно действовала наша артиллерия, которая вела интенсивный огонь по подвижным средствам врага.

Очень серьезная обстановка сложилась на правом фланге наших войск. Здесь по всему фронту противник прорвал линию обороны, отбросил наши войска на правый берег реки Северский Донец.

Под Изюмом, куда мы перебазировались, в воздушных боях вместе с летчиками нашего 88-го полка участвовали и летчики других полков дивизии — 16-го гвардейского и 131-го.

Бои вели, как правило, с превосходящими силами врага. Группа в составе трех самолетов — П. С. Середы» А. А. Постнова и М. А. Гончарова — после выполнения задачи по штурмовке войск противника в районе Изюма была перехвачена 18 истребителями МЕ-109. Бой длился более 20 минут.

Эта отважная тройка сумела отразить все атаки шестикратно превосходящего по количеству самолетов и оружия противника. С земли за боем наблюдал личный состав полка. Помочь ребятам было нечем. Все боеспособные самолеты находились в воздухе, выполняя различные задания вышестоящего штаба. Временами, когда фашистские летчики применяли одновременную атаку со всех сторон, в разрывах множества снарядов пушек «Эрликон» наша тройка терялась из виду, но после выхода из атаки немецких летчиков мы с радостью видели, что все три наших самолета держатся в воздухе, мало того, каждый из них при малейшей возможности переходит в атаку.

Командир группы Середа начал тянуть группу вниз, чтобы лишить противника возможности для продолжения атак. Тогда вражеские летчики разделились на две группы. Одна осталась на высоте 1200–1500 метров, чтобы постоянно и поочередно парами идти в атаку снизу с выходом из нее, как было принято у немцев, вверх и влево. [125]

Вторая группа снизилась и свои атаки производила почти с горизонтального полета, синхронизируя свои действия с первой группой. Это значительно усложнило положение нашей тройки. Капитан Середа, как ведущий группы, строил маневр так, чтобы обеспечить возможность уклониться от атак противника, но в то же время непременно сохранить скорость, чтобы в удобный момент контратаковать врага. Такой замысел осуществить очень трудно, когда противник имеет над тобой и качественное и количественное превосходство. Но наша отважная тройка мастерски маневрировала и вела неравный бой.

Немецкие летчики часто практиковали такой прием атаки, когда в самый разгар боя демонстративно, прикидываясь подбитым или раненным, имитировали выход из схватки. Они на большой скорости уходили на свою сторону. В одиночку или парой удалялись далеко от зоны боя, снижались до предела, маскируясь, незаметно обходили дерущихся и неожиданно нападали с тыла. Иногда такие атаки приносили им успех. И на этот раз вражеские летчики решили применить такой маневр двумя самолетами. Но это вовремя заметили наши пилоты, и каждый из них стал усиленно наблюдать за воздушным пространством, находясь на малой высоте.

Педантичные по своей натуре летчики вражеской авиации всегда следовали приему воздушного боя, который однажды принес им победу, не думая о том, что этот прием уже разгадан противником и тот сам его применяет небезуспешно. Такая педантичность стоила жизни многим асам гитлеровских ВВС...

Через несколько минут Середа обнаружил точку, приближающуюся с востока. Заметили ее и оба его товарища. Сомнений не было — это были те два самолета, которые недавно исчезли с поля зрения нашей тройки. Пока наши летчики прикидывали план действия, немецкие истребители приблизились к рубежу открытия огня. Середа круто повернул влево, затем резко вывел самолет из крена [126] и открыл огонь по одному из МЕ-109. Немецкий летчик не ожидал этого, он взмыл вверх с левым креном, подставив себя всем корпусом под огонь Середы. Через несколько секунд вражеский самолет врезался в землю, так и не сумев выйти из крена.

Все летчики, наблюдавшие за боем, окружили нашу тройку после посадки и наперебой, поздравляли ребят с блестяще проведенным поединком против 18 МЕ-109 противника. От летчиков шел пар, одежда на них вся промокла от пота. Середа, мастер на всякие выдумки, приняв смешную позу, снял гимнастерку, сапоги и выжал портянки, а затем повесил сушить их на ветки кустарника. Постнов и Гончаров последовали его примеру.

Николай Семенов решил разыграть Середу и торжественно преподнес ему полную четвертинку... воды. Середа взял бутылку, покрутил в руке, подмигнул своему заместителю Александру Князеву, сказав: «На вечер после боя», и поставил посуду под кусты. Саша Князев, шутливо потирая руки, взял чекушку, открыл пробку, понюхал и тут же запустил бутылку в кусты под общий хохот друзей.

Подобные шутки на войне очень нужны. Нервы у людей напряжены. Возникает, естественно, необходимость как-то разрядиться, отвлечься от жестокой действительности, вновь почувствовать себя как бы в мирной, беззаботной жизни.

Люди, обладающие здоровым юмором, на войне становятся любимцами, вокруг них всегда друзья. Как правило, в полку несколько таких острословов, и они не повторяют друг друга, каждый имеет свой «почерк». Они — наблюдательны, быстро замечают промахи других и в удобный момент преподносят их в шутливой, безобидной форме своим товарищам.

...Мы базировались в долине реки Северский Донец вблизи города Красный Лиман. Когда вражеские войска [127] вышли к высокому берегу реки, они без труда засекли наш аэродром и начали его обстреливать. До нас долетали не только артиллерийские снаряды, но и минометные.

В тот же день мы в составе шести самолетов И-16 под командованием В. И. Максименко полетели для нанесения штурмового удара по скоплению войск противника в районе города Изюма, где он собирался переправиться через Северский Донец. При подлете к цели мы перестроились в правый пеленг и с левым разворотом вошли в пикирование. В воздухе не было истребителей противника, но мы знали, что они появятся через 10–15 минут. Нам этого было достаточно, чтобы нанести удар по вражеским колоннам, подошедшим для переправы. Мы уже собирались уходить от цели, когда нас с ходу атаковала восьмерка истребителей МЕ-109.

Летчики противника, озлобленные своим опозданием, со свойственной им амбицией ринулись в бой, в первую очередь добиваясь расчленения нашей группы. Мы это поняли и стали внимательно следить друг за другом, не спуская глаз с противника. Вот, имитируя выход из боя, к Николаю Семенову подкралась пара МЕ-109 на малой высоте. Предупредить его о нависшей опасности я не имею возможности — нахожусь от него далеко, единственное, на что я могу рассчитывать, — это открыть огонь на отсечение противника, что и делаю. Семенов быстро среагировал, оглянулся и увидел, что у него на хвосте висят МЕ-109, которые держали его уже в прицеле. Летчик успел отвернуть свой И-16 влево с набором высоты, и вражеские пули прошли мимо. Доли секунды решили судьбу друга.

Мы перебазировались на аэродром близ населенного пункта Варваровка. Летали мы в основном на штурмовку колонн автомашин противника. А их было множество. По всем шоссейным и грунтовым дорогам без маскировки и авиационного прикрытия в дневное время колонна за колонной двигались войска противника к рубежу реки Северский Донец. Для нанесения штурмового удара лучших [128] условий и не могло быть. Немецкие истребители базировались далеко от линии фронта, поэтому им трудно было перехватить нас. К моменту их прилета мы в основном заканчивали штурмовку. В эти дни мы шутя говорили друг другу, что в конце штурмовки прилетели фашисты для подсчета сожженных машин и убитых своих солдат.

После посадки в присутствии летного состава моей группы я докладывал о результатах боевого вылета. На докладах почти всегда присутствовал комиссар полка В. Е. Потасьев. Но в тот раз он или усомнился в том, что так успешно идут вылеты и эффективны наши штурмовки, или просто захотел сам выполнить боевой вылет. Спросил меня, много ли истребителей в районе боевых действий? Я машинально ответил, что нет, их мало и они вяло ведут бой. Он с подозрением посмотрел на меня и говорит: «В следующий раз я полечу с вашей группой, а ведущим остаетесь вы». Я отвечаю: «Хорошо, только, товарищ комкссар, в боевом порядке вы будете моим ведомым». Это из расчета, чтобы он находился рядом, так как в те дни ни один вылет не заканчивался без воздушного боя. Хотя и с опозданием, но всегда нас перехватывали немецкие истребители и всегда превосходящими силами, и далеко не вяло они вели бой, а очень даже нагло и упорно.

Когда на бреющем подлетели к линии фронта, я заметил колонну с правой стороны от нас, которая шла по проселочной дороге, поднимая густую пыль. А с левой стороны, на шоссейной дороге, обнаружил еще одну большую колонну, головные машины которой успели повернуть вдоль линии фронта. Я повел группу на эту колонну. С ходу перестроившись в правый пеленг, начали штурмовать ее. С первой атаки поджег одну машину. После выхода из атаки вижу, что комиссар Потасьев неотступно следует за мной. Видно, и он удачно атаковал. Второй, третий заходы — и каждый раз поджигаю машину за машиной, и другие действуют также успешно. Уже много машин горит. Во время атак боевой порядок моей группы сильно растянулся, [129] поэтому даю команду подойти поближе ко мне. Кроме того, по времени вот-вот должны подойти немецкие истребители, и пока их не видно, я решил выполнить еще один заход по цели. Оглянулся на своего ведомого — комиссара Потасьева. Он показывает большой палец. Значит, доволен действиями своих воспитанников.

Выполнили четвертый заход по цели. Еще не все вышли из атаки, а сверху пара за парой на нас пошли вражеские истребители. В худшем положении оказались мои летчики, которые не успели занять свое место в боевом порядке. Я поспешил на прикрытие их.

Нас было восемь самолетов И-16, и в воздухе насчитал восемь МЕ-109. Силы по числу равные, страшного ничего нет пока. Но через некоторое время подошли еще четыре МЕ-109. Уже нам тяжелее. Все в моей группе держатся молодцами, а наш комиссар на удивление всем, как орел, налетает на атакующих «мессеров». Вижу, он входит в азарт, а это опасное дело, ибо может оторваться от группы, тогда будет трудно обеспечить его безопасность.

Даю команду и веду группу на свою территорию. Потасьев, поняв, что увлекся, занял снова место ведомого. Никакой растерянности в его действиях, наоборот, очень экономно и расчетливо вел атаки и чувствовалось, что он, великолепно владея техникой пилотирования, довольно свободно чувствует себя в бою.

Наш комиссар по возрасту был старше нас, кроме того, у него не было возможности постоянно летать в силу особого характера его служебных обязанностей. А мы ежедневно по нескольку раз в день поднимались в воздух, почти всегда встречались с истребителями противника. Были хорошо натренированы и втянуты в полеты, кроме того, наш молодой организм переносил нагрузки легче и дольше. Тем не менее Потасьев вел себя в воздухе замечательно...

Когда мы сели на аэродром, оружейники первыми [130] определили, что за бой мы вели. Патронные ящики на всех самолетах были пусты — это первый признак удачной штурмовки или тяжелого воздушного боя. Мы стали оживленно делиться впечатлениями о боевом вылете. Старшина Л. А. Босенко говорит, что если бы не комиссар, то Павла Лазюки уже не было бы с нами, Потасьев буквально из-под хвоста И-16 Лазюки снял «мессера».

Ищем глазами комиссара. Он сидит в тени под крылом самолета, воротник расстегнут, шлемофон, ремень с пистолетом, сапоги сняты. Белым платком протирает лицо, шею и, улыбаясь широко, машет рукой нам и дает сигнал: продолжайте, я все слышу и понимаю...

Обычно когда мы докладывали, что противник располагает большим количеством истребителей или появились новые модели его самолетов на фронте, командир полка Маркелов или комиссар Потасьев летали с летчиками на боевые задания. И мы уже знали, что если обстановка сложная, бои начались тяжелые, то кто-то из них обязательно полетит вместе с нами.

Летчики-истребители до войны были знакомы с теорией бомбометания с пикирования. Наши штурманы занимались с ними, но конкретно наш полк практически не отрабатывал этот прием. На аэродроме Варваровка нам пришлось вспомнить о нем.

В 40–50 километрах юго-восточнее города Изюма через речушку с заболоченными берегами был наведен деревянный мост, который привлек наше внимание тем, что в этом районе вблизи не было объездных путей. Если вывести этот мост из строя, то минимум на день-два можно задержать подход колонн противника.

За это дело взялся командир нашей эскадрильи В. И. Максименко. Специалисты по вооружению подготовили самолет И-16 для бомбометания, подвесили на первых [131] порах две бомбы фугасного действия по 50 килограммов.

Наша задача заключалась в том, чтобы помочь Максименко без помех со стороны истребителей противника и зенитных средств нанести удар по цели.

Полет выполняли на высоте 800 метров. Эта высота позволяла произвести бомбометание с переворотом через крыло, прицеливание в ходе отвесного пикирования, сброс бомбы и выход из атаки на высоте не менее 100 метров. Самолет И-16 за переворот через крыло терял высоту не более 500 метров.

Обычно мы появлялись над целью на бреющем полете, а на этот раз летим на виду у всех зенитчиков противника, а скорость горизонтальная — не более 350 километров в час. Вражеские зенитчики заранее приготовились встретить нас огнем. Мы предусмотрели это, поэтому часть сил была брошена на подавление зенитных средств.

При подлете к цели Максименко набрал еще метров 100–150 высоты. Немецкие зенитчики открыли огонь из всех стволов. Группа подавления зенитных средств противника шла парами ниже ударной группы и немного в стороне, руководил ею опытный летчик В. А. Колесник. С первой атаки группа подавила огневые точки противника, и Максименко в сравнительно спокойной обстановке лег на боевой курс и по заранее намеченному ориентиру выполнил переворот. Самолет И-16 обладал свойством выполнять любые фигуры и довольно устойчиво пикировал.

Наблюдающий летчик всегда проявляет беспокойство и ведет себя более нервозно, чем тот, который пилотирует. Так, и на этот раз мы были готовы крикнуть: «Выводи, пора!» Максименко словно подслушал нас. Он стал выводить самолет из пикирования. Наш командир оказался на уровне — одна бомба точно попала в цель, а вторая разорвалась в стороне. Мост был выведен из строя.

Удар был снайперским, но такое удается один раз из [132] десяти случаев даже такому опытному летчику, как Максименко. С его легкой руки многие летчики пробовали бомбить с пикирования, но результаты оказывались невысокими.

Командир полка Маркелов собрал всех и дал указание больше не заниматься бомбометанием:

— Штурмовые удары наносить реактивными снарядами и пушечно-пулеметным огнем, способ применения которых хорошо усвоен летным составом. Кроме того, реактивные снаряды можно эффективно использовать в воздушном бою как против истребителей, так и против бомбардировщиков. При штурмовке наземных войск противника сочетание огня скорострельных авиационных пушек и пулеметов с ударной силой реактивных снарядов приносит хорошие результаты. Противник несет ощутимые потери в живой силе и технике от такого удара. Все это даст нам право не заниматься освоением способов бомбометания с пикирования, — заключил командир полка.

Наш полк к бомбометанию с пикирования приступил второй раз только с осени 1944 года, когда был перевооружен на самолеты ЛА-5. На этом самолете стоял сильный мотор АШ-82фн мощностью 1850 лошадиных сил. Имея на борту две стокилограммовые бомбы, он довольно свободно маневрировал как в горизонтальном, так и в вертикальном полете...

Наши войска с тяжелыми боями отходили на восток, неся значительные потери в живой силе и боевой технике. Все дороги были забиты отступающими частями и уходящим от врага гражданским населением. На всех видах транспорта увозили оборудование заводов, имущество учреждений и предприятий, дороги были запружены огромными стадами скота.

Гитлеровская авиация на главном направлении наступления полностью господствовала в воздухе. В отличие от начального периода войны, враг налеты теперь осуществлял [133] крупными силами бомбардировщиков под мощным прикрытием истребителей. А у нас не хватало сил полностью удовлетворить потребности сухопутных войск в нашей помощи. Мы не справлялись с надежным прикрытием их отхода, обеспечением их разведданными и далеко не всегда успевали наносить бомбово-штурмовые удары по колоннам наступающих войск противника. Силы наши с каждым днем иссякали. Самолетов было мало, летчики летали поочередно. Часть технического состава находилась на оперативном аэродроме, а другая часть готовила технику к боевому вылету.

В те дни, покинув Варваровку, мы часто меняли свои аэродромы и некоторое время базировались у шахтерского городка Краснодон.

Наши сухопутные войска сильно донимал немецкий самолет «Дорнье-217», или «рама», как прозвали его наши войска. В 1941–1942 годах самолеты этого типа больше всего летали в одиночку, без прикрытия. Немецкое командование использовало «Дорнье-217» для корректировки артиллерийского огня. Если своевременно экипаж «рамы» обнаружит, что мы с ним сближаемся, то он успевал на полных оборотах уйти от нас. На этот раз «До-217» налетел совершенно неожиданно. Шли мы к себе после штурмовки войск противника на высоте 500–600 метров. А фашисты, увлекшись корректировкой артиллерийского огня, не заметили нас и оказались прямо перед нами. Мы атаковали самолет врага сверху и снизу. «Дорнье» загорелся, но успел перетянуть на свою сторону. И все же перед приземлением его бензиновые баки взорвались, обломки самолета вместе с экипажем упали.

Сбитый самолет записали на счет группы. Мы радовались, что избавили наши наземные войска от назойливой «рамы».

Второй вылет с аэродрома Краснодон был для нас печальным — на самолете командира полка при взлете разбился [134] младший лейтенант В. А. Зыков. Взлетел он последним в группе. Самолет только оторвался от земли, перешел в угол набора, как повалил черный густой дым из-под мотора. Через несколько секунд дым кольцом охватил мотор. Самолет, продолжая набирать высоту, начал медленно крениться влево, потеряв скорость, перевернулся через крыло, вошел в штопор и в 800 метрах от аэродрома врезался в землю. Летчика выбросило из кабины, он погиб, а самолет сгорел.

Вечером похоронили мы товарища на краснодонском кладбище. Провожали гроб тысячи жителей города, они возложили много цветов на могилу Зыкова. Многие пожилые женщины и мужчины плакали. Очевидно, вспоминали своих близких, погибших на фронтах. Это была первая потеря в полку после гибели Лисавецкого и. Серикова под Барвенковом в марте 1942 года. Зыков погиб совсем молодым, в 21 год. Веселый, общительный, он любил поэзию, знал наизусть много стихов, декламировал с вдохновением. Сам пробовал писать стихи, которые нередко читал перед товарищами в полку.

Снова мы на полевом аэродроме у села Большой Должик, где находились зимой. Много воспоминаний у меня связано с этим аэродромом. С него вылетел я в декабре 1941 года на штурмовку артиллерийских позиций и получил первое ранение. А сейчас уже лето трудного сорок второго...

Поступали сведения, что из окружения пробиваются мелкими и крупными группами наши войска, необходимо было найти их и оказать им помощь. Командир полка майор Маркелов и поставил такую задачу перед летным составом. В вылете участвовали все боеготовые самолеты. Основной район поиска был Каменск-Лиховской. Долго [135] мы искали окруженцев, производя полеты над территорией, занятой врагом. Петр Середа стал кружиться над скошенным ровным полем, рядом с опушкой леса, и, обнаружив небольшую колонну людей, одетых в форму цвета хаки, произвел посадку, чтобы встретиться с командиром и сообщить ему маршрут следования к линии фронта. Остальные самолеты кружились над ним в два яруса. Середа жестом стал подзывать красноармейцев к себе, но они продолжали стоять. Тогда Петр вылез из кабины и направился к ним. Один из стоявших крикнул летчику, что они пленные. В это время из-за стогов сена выскочили гитлеровские автоматчики и, открыв на ходу огонь, бросились к советскому пилоту.

Середа побежал к самолету и, превозмогая боль от полученных пулевых ранений в левую ногу и плечо, с трудом залез в кабину. В это время немцы были уже в десятке метров от него. Петр дал полный газ мотору для взлета, но раненная нога не удержала направления, самолет резко развернулся и крылом своим сбил с ног первого подбежавшего фашиста. С большим усилием Середа удержал самолет от круговых движений и, проскочив между стогов сена, произвел акробатический взлет.

На высоте кровотечение из ран усилилось, пришлось снова немного снизиться. Не убирая шасси, Середа взял курс в сторону Новочеркасска и произвел там посадку. Его госпитализировали. Так вышел из строя один из лучших летчиков нашего полка, весельчак и наш общий любимец...

Еще несколько дней задержались мы на аэродроме Большой Должик, вступая в бой с немецкими бомбардировщиками, которые большими группами летели к переправам через реку Дон. До слез обидно было, что у нас не хватало сил и средств для нанесения достойного удара по врагу.

Гитлеровская авиация, имея превосходство в воздухе, бросила большие силы на то, чтобы сорвать переправу [136] наших войск и техники через Дон. Истребители МЕ-109 и МЕ-110 на бреющем полете расстреливали людей, уничтожали лодки и другие переправочные средства огнем из пушек и бомбами. Когда вражеское командование усилило натиск с воздуха, мы перелетели на аэродром Нахичевань и полностью переключились на прикрытие переправ. В воздухе непрерывно шли тяжелые бои. Штаб дивизии требовал поднимать в воздух все имеющиеся дополнительные силы. Так оказалась в небе последняя пара самолетов, пилотируемых командиром полка Маркеловым и старшим лейтенантом Семеновым. Они пошли на перехват группы бомбардировщиков, приближавшихся к переправе для бомбежки мест скопления людей и техники. У переправ как на левом, так и на правом берегах Дона их было так много, что любая сброшенная бомба унесла бы десятки человеческих жизнен.

Пара Маркелова с набором высоты полетела навстречу вражеским бомбардировщикам, самоуверенно шедшим без истребителей сопровождения. После первой атаки Маркелов поджег Ю-88. К этому времени из Таганрога подошли две группы немецких истребителей. Первая группа в составе шести МЕ-109 с ходу вступила в бой. Вторую группу в составе четырех МЕ-109 Маркелов не обнаружил, так как был отвлечен боем с первой группой. Семенов, видя, что четыре «мессершмитта» производят атаку, решил отсечь противника от своего командира и развернулся в лоб врагу, но немецкие летчики на большой скорости проскочили мимо Семенова, и первая пара атаковала Маркелова. К счастью, вражеские стервятники промахнулись.

Маркелов в это время заметил, что правее его самолета прошла трасса пуль, и резко ввел свой самолет в левый боевой разворот. Вторая пара противника догнала Маркелова и очередью из всех точек подбила его самолет. Маркелов получил ранение в левую руку и в ногу. Из-под капота мотора с правой стороны повалил черный дым, через некоторое [137] время показалось и пламя. В любое время мог вспыхнуть самолет. Командир полка немедленно выключил зажигание мотора, перекрыл кран бензинового бака и ввел самолет в глубокое скольжение, положив его на левое крыло. На высоте около 500 метров удалось сбить пламя, но для верности Маркелов подержал самолет в скольжении. Вывел из скольжения на высоте 350–400 метров, осмотрел местность перед собой, выпустил шасси, произвел посадку недалеко от артиллерийской позиции. Бойцы оказали летчику первую медицинскую помощь, посадили в грузовую машину и вместе с ранеными отправили в Ростов.

А с Семеновым произошло следующее: он увидел, что Маркелов в азарте боя не замечает четверку МЕ-109, которая на большой скорости атакует снизу. Развернулся в лоб им, но не смог помешать первой паре, а ведущего второй пары сбил. Тут же его атаковали сверху. С первой атаки Николай почувствовал удар по руке и ногам. В горячке боя боли не ощутил. Со второй атаки ему подбили мотор. Он не горел, но стал давать частые перебои в работе, и тяга заметно упала.

Семенов пошел на восток, рассчитывая дотянуть до аэродрома у станицы Койсуг, сразу за Доном, на который должны были сесть после боя. Мотор совсем плохо стал тянуть, а тут еще над головой висят истребители противника. Самолет едва перетянул через Дон. Семенов произвел посадку с убранными шасси на фюзеляж.

Когда вылез из кабины, почувствовал, что ноги вязнут в топи, сделал шаг и сразу же со стоном упал. Обе ноги были прострелены, кровью залиты сапоги. Только теперь обратил внимание на свою раненую левую руку. С трудом поднялся, ухватившись здоровой рукой за фюзеляж самолета. Осмотрелся вокруг, но камыши заслоняли горизонт, видно было только над головой. Пот градом катился по лицу, заливал глаза. Идти не может, остается только ползти. Густой камыш мешает двигаться, прополз не более [138] 40 метров, а уже выбился из сил. Сознание притупилось, хотелось лечь и заснуть, но усилием воли отбросил это желание. Решил дать сигнал выстрелом из пистолета. Достал его из кобуры и только хотел нажать на курок, как увидел перед собой людей в форме пограничников. Выпустил пистолет из рук и радостно и торопливо заговорил: «Вот так, братцы, ничего не получается у меня, требуется ваша помощь». Один из них, широко улыбаясь, произнес: «Порядок, будете жить... Вы среди своих». Положили летчика на плащ-палатку и понесли. И часа не прошло, как раненого доставили в безопасное место, а оттуда на санитарной машине отправили в тыл.

...Солнце уже миновало зенит, когда по тревоге подняли все самолеты полка, в том числе и те, которые только что сели после выполнения боевого задания и не успели дозаправиться горючим. Нужно было уйти на запасный аэродром. Мы на малой высоте перелетели в Койсуг. Горючее было на исходе, поэтому посадку произвели гуськом, один за другим. Я шел третьим. В момент, когда садился Маскальчук, вражеская авиация бомбила железнодорожную станцию Батайск, где было большое скопление эшелонов с грузом и санитарных поездов с ранеными.

Часть бомб упала на окраину аэродрома Койсуг. Маскальчук, наблюдая за разрывами бомб, видимо, упустил момент выравнивания самолета для посадки и под углом врезался в землю, левым виском ударившись о прицельную раму. Его выбросило из кабины. Самолет скапотировал. Василия Борисовича отнесли в ближайшую хату, где, не приходя в сознание, он скончался. Погиб еще один наш боевой товарищ — первоклассный летчик, отважный офицер.

В тот день конца июля 1942 года, когда штабные машины выезжали из Ростова, их настигла вражеская авиация. Шофер, рядовой Соколовский, который вез Знамя полка и документы, решил замаскировать свой автобус и погнал его прямо по улице, потом свернул налево и остановился под деревьями. После бомбежки не нашел своих. Подъехав [139] к переправе, увидел, что мост взорван, люди кто на чем стремятся перебраться на левый берег. Здесь узнал, что уже идут уличные бои в Ростове с передовыми частями противника. Поехал на вокзал. Железнодорожный мост был цел, но как проехать по рельсам? С минуты на минуту может появиться враг. А в машине Знамя полка и боевые документы. Соколовский принимает решение — вдвоем с машинисткой штаба, которая ехала с ним, они сняли покрышки со всех колес и на одних дисках проехали по рельсам. Это, пожалуй, был единственный выход из создавшейся обстановки, и его использовал находчивый боец. Боевое Знамя части было спасено благодаря смелости, рядового Соколовского, за что он был награжден медалью «За боевые заслуги»...

Наш полковой врач К.. С. Кондрычин разыскал Николая Семенова на железнодорожной станции Батайск и увез к себе в станицу Койсуг. Он доложил командиру полка о состоянии раненого летчика и предупредил, что если в ближайшие день-два его не госпитализируют, то дело может кончиться плохо, так как раны обработаны недостаточно квалифицированно. Из штаба полка по телефону доложили об этом командованию дивизии и попросили самолет ПО-2 для эвакуации Семенова до города Сальска. Доставку его туда поручили мне. Командир полка выделил истребители для сопровождения. Они должны были прикрывать нас от вражеских самолетов, которые в то время рыскали вдоль шоссейных и железных дорог, охотясь за отдельными машинами, самолетами связи и эшелонами.

Отлетев километров 60–70 от Батайска, я дал установленный сигнал истребителям, что они могут вернуться, а сам, чтобы уменьшить вероятность встречи с противником, направился над степью, где не было шоссейных и железных дорог.

К Сальску подошел на бреющем полете с юга. На окраин города, на площадке, стояло несколько санитарных [140] самолетов ПО-2, которые готовились к вылету. После посадки подрулил ближе к группе технического состава. Выключил мотор. Спрашиваю, есть ли транспорт для доставки раненого до госпиталя. Один из группы, видимо старший — с тремя кубиками на петлицах, ответил, что никаких транспортных средств под рукой нет.

Другого выхода не было, надо нести раненого на руках, а госпиталь находится в двух километрах. Семенов — парень плотный, килограммов под восемьдесят. Хотя для своего роста и комплекции я был хорошо развит физически, все же нести его на такое расстояние было непросто. Здоровой рукой Коля обхватил меня за шею, и понес я его на руках. Прошел метров пятьсот. Остановился, чтобы немного передохнуть. В это время из переулка выехал мужчина на телеге. Видя мое положение, он остановился. Помог переложить Семенова к себе на телегу и довез до госпиталя.

Подошла женщина военврач в белом халате и на ходу велела занести раненого на второй этаж. Я снова взял Николая на руки и поднял его наверх. Семенова положили на матраце прямо в коридоре. Военврач дала кому-то указание: «Раненого летчика включить в список эвакуируемых в первую очередь».

Я попрощался с Семеновым и, вполне уверенный, что сделал все, что необходимо, направился к выходу. Только вышел из госпиталя, как две девятки бомбардировщиков в четком строю начали заходить на бомбометание по станции Сальск, где стояли санитарные поезда с ранеными. В течение нескольких минут на них были обрушены десятки тонн смертоносного груза.

Не помню, сколько я стоял, удрученный происходящим, и до сих пор не могу объяснить, как я тогда оказался на станции. Трудно передать словами, что там творилось. Всюду тела погибших. Те, которые чудом остались в живых, в страхе метались из стороны в сторону. Раздирали [141] душу стоны, плач и мольба о помощи. Носилок не хватало и людей — тоже. Многие вагоны горели. Местные жители бросились на помощь. Люди вытаскивали на себе раненых из горящих вагонов...

Я побежал обратно в госпиталь. Увидев меня, Семенов стал просить: «Кубати, не оставляй меня здесь, забери с собой». До госпиталя уже дошла весть о трагедии на вокзале, и раненые беспокоились о своей судьбе. Трудно было узнать Николая. Он был бледен как воск. С широко раскрытыми, полными тревоги глазами, он, опираясь на здоровую руку, пытался приподняться мне навстречу. Снова взял я друга на руки и понес обратно на аэродром. С большим трудом донес до стоянки самолета. И только оказавшись в кабине ПО-2, Коля стал похож на себя. Он успокоился, даже улыбался. Запустил я мотор, и мы полетели...

Посадку произвел у Пятигорска. В полк, находившийся в то время в станице Терновской, вернулся я через два дня вечером, в тот момент, когда часть получила приказ перебазироваться в Ставрополь. Командир полка Маркелов спросил, был ли я в Нальчике? Я ответил честно, что был. Там я узнал, что мой брат Кабарт заканчивает танковое училище в Пятигорске. Признался, что на второй день перелетел из Нальчика в Пятигорск, нашел своего брата и по просьбе его товарищей выступил перед курсантами...

Остаток дня мы с братом провели вместе. Его интересовало все, что касалось танковых частей, но я не мог удовлетворить его любопытство, просто я не знал, что ему сказать о наших танках. Понаслышке я знал, что лучше других показали себя в боях танки Т-34, и посоветовал ему тоже стремиться в полк, который вооружен этими машинами. Кабарт также интересовался нашими самолетами, спросил, какой советский истребитель считается лучшим. Естественно, я похвалил самолеты ЯК-1, ИЛ-2, ПЕ-2.

Эта была наша последняя встреча. Служил он в 1-й танковой [142] армии, которой командовал генерал М. Е. Катуков, в бригаде полковника Горелова. Воевали танкисты отважно, и мой брат Кабарт Локманович не уступал своим друзьям в смелости. Он был участником боев на Курской дуге, освобождал Киев. Погиб Кабарт в апреле 1944 года при освобождении города Черткова.

Горько потерять родного брата. Но я горжусь им. Кабарт до конца остался верен воинскому долгу, он отважно сражался с захватчиками за Родину. Об этом свидетельствуют воспоминания знавших его людей. Бывший командир танкового взвода 1-й Краснознаменной гвардейской танковой бригады Иван Семенович Донской пишет:

«В 1943 году, когда шли ожесточенные бои на Курской дуге под с. Обоянь, Яковлеве, Зоренские Дворы, я со взводом танков попал в сложную обстановку: фашистские танки и самоходки лезли напролом, многие ребята шли на таран «тигров» и «пантер». Все дрались из последних сил. Земля горела, пылали танки — и немецкие, и наши. В моем взводе осталось всего три танка, а фашисты, несмотря на большие потери, все шли и шли в атаку. Мы должны были любой ценой удержать позицию, остановить разъяренного врага до подхода наших войск или погибнуть. Третьего пути вообще не существовало. И вдруг с совершенно «незапланированной» стороны появилась колонна танков: на помощь шли «тридцатьчетверки» из нашей бригады. Они с ходу вступили в бой с немецкими танками, и те, не выдержав натиска, стали удирать. Наблюдая за молниеносно изменившейся ситуацией, я обратил внимание на один из наших танков, экипаж которого выделялся своей дерзостью и удалью. После боя я встретился со своими спасителями. Разыскал тот танк, который задавал тон в бою. Хотелось обняться с героическим экипажем. Командиром его оказался мой земляк по Кавказу Кабарт Карданов. Мы долго не отпускали друг друга из объятий. С тех минут мы стали как братья... Он рассказал мне о своей Кабардино-Балкарии, о большой [143] горе Эльбрус, о гостеприимстве и трудолюбии народов своей республики, о родных и друзьях...

Шла весна 1944 года... Перед нашей армией стоит задача первой форсировать Днестр, отрезать немцам пути отхода к Карпатам, стремительным ударом разбить их еще до переправы через реку...»

Дальше в письме И. Донского говорилось о гибели Кабарта.

«...Последний орден, полученный К. Кардановым, был снят товарищами с его груди, — пишет Иван Семенович. — Завернули орден в носовой платочек, извлеченный из кармана Кабарта (платочек был чистенький, видимо, чей-то подарок), и отправили в штаб бригады. Можете понять человека, потерявшего близкого фронтового друга. Над могилой Кабарта и других наших боевых друзей мы поклялись отомстить фашистам за них».

Генерал-майор бронетанковых войск Герой Советского Союза В. А. Бочковский:

«...Отрядом танков, участвовавших в боях за город Чертков, командовал я. Состав экипажа танка Кабарта Карданова я сейчас не помню, но знаю, что в живых тогда остался только механик-водитель, который впоследствии был переведен в экипаж лейтенанта Шарлая и погиб с ним через неделю в боях за город Коломыя. За день до овладения городом Чертковом мой батальон атаковал деревню Козловка. Первыми ворвались туда Духов, Карданов и Сирик, которые буквально врезались в гущу гитлеровцев. В бою за деревню Сороцко Карданов участвовал в атаке на колонну танков и уничтожил два танка. В ночь на 20 марта 1944 года отбивали сильную атаку немцев в районе Глещавы. В бою особо отличились Духов, Карданов, Шарлай, Бондарь, Катаев, которые в упор расстреливали танки противника, находясь почти в полном окружении.

Вместе с батальоном Карданов ворвался утром в населенный пункт Трембовля, давил гусеницами пехоту и обозы врага. Он проявил исключительный героизм и презрение [144] к смерти в боях за деревни Сухостав, Яблунов, где были захвачены 4 танка, 13 зенитных орудий, 78 автомашин. Затем участвовал во встречном бою с колоннами немецкой техники, где наши танки башня к башне сразились с фашистами, чтобы не допустить их в г. Чертков. В город мы ворвались с севера... Захватили первые дома. Карданов устремился вперед по улице, с ходу расстрелял танк Т-4 и по плану должен был повернуть на другую улицу, но увидел уходящий бронетранспортер, догнал и таранил его, опрокинул немецкую пехоту на мостовую. А потом погнался за вторым бронетранспортером, но попал в засаду «тигра» и, не успев по нему выстрелить, получил пробоины в борту танка...»

Как отмечено в наградном листе, составленном на брата, он после занятия местечка Трембовля продолжал преследовать поспешно отходящего противника. В тот же день в районе селений Сухостав и Яблунов танк Кабарта отрезал пути отхода вражеской колонны, уничтожив при этом 2 пушки и до 20 солдат и офицеров, 23 марта его танк успешно форсировал реку Серет и неожиданно для врага ворвался в город Чертков. В течение четырех часов вел уличные бои с танками и самоходной артиллерией противника. В бою уничтожил два танка, пушку и зенитную установку, истребил до 40 солдат и офицеров. В этом бою и погибли мой любимый брат Кабарт и его друг Дегтярев. Их похоронили на центральной площади города.

Летом 1942 года на Северном Кавказе для нас сложилась крайне неблагоприятная обстановка. Войска отходили по всему фронту на юг и на юго-восток. На Сальском и Ставропольском направлениях враг наступал крупными силами танковых соединений — 1-я танковая армия и 40-й танковый корпус 4-й танковой армии. Позже часть сил [145] 1-й танковой армии повернула на Армавирское направление для поддержки 17-й полевой армии.

Вражеское командование для действий на Кавказе имело до 1000 самолетов и использовало их для массированных ударов то на Краснодарском, то на Моздокском направлениях. Противник превосходил наши войска в живой силе и технике, особенно в танках и авиации.

Нашим войскам необходимо было оторваться от противника, перегруппировать свои силы и перейти к жесткой обороне. Сухопутные части поддерживала 4-я воздушная армия, которая имела всего 130 боевых самолетов{2}. Но ее штаб в тех условиях не всегда имел устойчивую связь со всеми частями, командиры нередко сами принимали план действий. Летчики наносили по противнику удары, стремясь максимально задержать или замедлить темп наступления врага. Необходимо было выиграть время, накопить силы для организации обороны и отпора захватчикам.

Наш 88-й авиаполк непрерывно вел воздушную разведку, сочетая ее со штурмовкой передовых частей противника. Иногда приходилось штурмовать в 3–4 километрах от аэродрома, с посадкой на запасный аэродром. Так, например, было под станицей Петровской, когда с командиром эскадрильи старшим лейтенантом Максименко мы полетели на разведку войск противника. В 6–8 километрах юго-западнее станицы обнаружили большое скопление танков, самоходной артиллерии и автомашин с людьми — всего до 100 единиц боевой техники.

Максименко хладнокровно и четко управлял боем. Вероятно, в такие моменты он вспоминал родную мать, которая осталась в горящем городе Харцызске, и фронтовые дороги, усеянные трупами детей, стариков, женщин, расстрелянных гитлеровскими летчиками. Но ему, как и любому [146] из нас, придавало силы сознание того, что крыло в крыло с ним идут в бой товарищи, готовые в любую секунду обрушить огневую мощь своих И-16 на ненавистного врага. У каждого из нас был к нему свой счет, каждый шел на схватку с фашистами, пылая ненавистью.

При подлете к цели со всех сторон протянулись к нам огненные шнуры трассирующих пуль. До скрипа в зубах сжимаем челюсти, припадаем к прицелу. Выполняем атаку за атакой. Ох, как мечутся фашисты из стороны в сторону под напором смертоносного огня наших «ишачков».

Пусть оккупанты получат сполна. Нажимаю на гашетки — самолет нервно дрожит от залпа. Светящиеся точки, которые тянулись к нам, гаснут одна за другой. Еще минута — и круг замкнут над целью. Одна машина выходит из пикирования, огонь открывает следующий за ним самолет, и так десятки раз. Вот так и отвечаем мы за кровь, за смерть, за слезы и горе матерей, детей и отцов. Нет, это еще не все! Наша месть будет продолжаться до тех пор, пока останется хоть один оккупант на нашей земле. Мы не забыли и не забудем зверств гитлеровцев. Кровь стынет в жилах, когда вспоминаешь, как дети, женщины и старики, которые шли на восток с узелками на плечах, истекая кровью, падали от пуль фашистских летчиков.

* * *

Мы давно привыкли к лаконичным приказам: «В пяти километрах западнее населенного пункта Н. артиллерийская позиция — уничтожить!»

Ведущим группы назначен капитан В. А. Колесник, мне приказано обеспечить прикрытие. Ему требуется не более двух-трех минут на уточнение задачи и на определение места каждого в боевом порядке. Все летчики опытные, хорошо знают друг друга, не раз участвовали вместе в воздушных схватках. Все мы давно сроднились. Нас ведет в бой наша партия, у нас одно Отечество. Все мы сыновья [147] разных народов, но защищаем одну землю — Советскую, преданно и мужественно. Мы родились, росли, учились и работали в разных краях и областях нашей Отчизны. Разными путями пришли в авиацию, но оказались в одном полку, где в огне сражений окрепли наша дружба, наше братство.

Мы с болью в сердце переживаем за родных и близких Максименко, Князева, Колесника, которые временно оказались на оккупированной земле, теперь настает их очередь волноваться и за меня, так как враг приближался к моим родным местам.

...Под крылом простирается залитая солнцем земля. Но теперь сюда пришел жестокий враг. Он уничтожает советских людей, предает огню наши города и села.

Мы внимательно наблюдаем за облаками, плывущими со стороны гор. Немецкие летчики умеют маскироваться в разрывах между облаками для сближения на дистанцию прицельного огня. Если это им удавалось, они расходились попарно для атаки с разных сторон, вынуждая нас принимать бой в невыгодных условиях.

До цели осталось минуты три. Ведущий принимает все меры предосторожности, чтобы группа незамеченной как можно ближе подошла к ней. Искусно маневрируя между холмами, предельно прижимаемся к земле. Район расположения цели уже виден. Доворачивая влево, ударная группа одновременно идет в атаку. Она оказалась неожиданной. Наблюдатели за воздухом просмотрели нас, и огонь открыть успела только одна зенитная пушка. С первого же захода половина прислуги пушек была уничтожена, остальная начала разбегаться, боясь, что снаряды в ящиках взорвутся.

Пока наши штурмовали цель, я наблюдал за воздухом, одновременно подавляя зенитные средства противника. Ведущий подал команду следовать домой. Мне приказано прикрыть сбор группы и отход от цели. И вдруг на горизонте появились едва заметные четыре точки. Даю [148] сигнал: «Внимание, противник идет наперехват!» И тут же приготовился к воздушному бою. Но вот еще две точки, за ними еще четыре. Нас всего шестеро. Шестеро против десяти.

По плотности и характеру боевого порядка самолетов неприятеля видно, что он решил мощным ударом на большой скорости расчленить нас, а идущая сзади шестерка обрушится на нас, чтобы обеспечить твердую огневую связь. Мы быстро рассредоточились по высоте и фронту. При отходе от цели нами часто применялся маневр «ножницы». Этот вид маневра обеспечивает отражение атаки противника с задней полусферы, не нарушая своего боевого порядка, и быстрый выход из опасной зоны.

Истребители противника приблизились. Заметен характерный черный след, значит, идут в максимальном режиме. Пора! Разворачиваюсь и иду в лоб, а фашисты не проявляют никаких признаков волнения. Идем навстречу друг другу почти на одной высоте. Дистанция быстро сокращается. Смотрю на приближающийся самолет и стараюсь его удержать в сетке прицела. Ощущение такое, будто часы остановились. Глаза напряженно смотрят в одну-единственную точку, которая сама идет на смерть и несет с собой смерть. Малейшего движения достаточно, чтобы пулеметная очередь прошла мимо цели. Все рассчитано на секунды и даже доли секунды.

Самое главное — не торопиться и не упустить момент открытия огня. Пальцы через кожаные перчатки ощущают металлический холодок гашеток. Нет такой силы, которая оторвала бы мой взгляд от прицела. Светлые вспышки обрамляют полукруг верхнего капота мотора противника. И сразу стало, легче. Немец открыл огонь с дальней дистанции. Он промахнулся, теперь моя очередь. Всего несколько секунд длится атака, а кажется — ей не будет конца. Самолет мелко дрожит от залповой стрельбы со всех точек. Гитлеровцы не выдержали лобовой атаки и сразу уклонились от нее. [149]

Приближалась вторая волна, из шести самолетов. В первой схватке самолет моего ведомого повредили, он снизился и присоединился к ударной группе. Остаюсь один выше ударной группы. Мне несложно пристроиться к общей группе, но уже поздно, могу подставить свой хвост приближающейся шестерке. Раскаленные огненные шары трассирующих пуль и снарядов очередь за очередью пролетают то слева, то справа, то над головой.

Пришлось бы нам всем туго, если бы не подоспела группа Князева, которая сверху атаковала противника и разрядила обстановку. Немецкие летчики прекратили атаки и пара за парой потянулись на запад...

В станице Архангельской нас ознакомили с приказом № 227 Верховного Главнокомандующего И. В. Сталина, в котором однозначно было подчеркнуто: «Ни шагу назад!». Приказ сыграл огромную роль в мобилизации людских и экономических ресурсов страны для отпора врагу. Это был приказ партии и Советского правительства сыновьям и дочерям Родины — сделать все для разгрома врага. Армейские коммунисты проводили большую работу среди бойцов по разъяснению положения на всех фронтах, мобилизации их на решительный отпор захватчикам.

...Утром полетели на прикрытие железнодорожных станций Минеральные Воды и Георгиевск. В течение дня мы несколько раз встречали немецкие самолеты Ю-88, которые, заметив наши И-16, отворачивались и уходили в сторону. Погода стояла безоблачная, и издалека видно было скопление большого количества эшелонов. К концу дня 18 самолетов Ю-88 осуществили налет, но мы были готовы к этому, в завязавшемся воздушном бою сбили один Ю-88, остальные, разбросав бомбы, ушли. Последующие налеты фашисты производили уже в сопровождении истребителей. Вражеская авиация бомбила наши войска на марше и в районах сосредоточения, курортные города, где находились на излечении бойцы и командиры.

Вновь приходится нам менять аэродром. [150]

Свидание с отчим краем

В станице Слепцовской мы пробыли три дня. Летный состав отдыхал, технический состав ремонтировал материальную часть. Командование полка занималось доукомплектованием полка людьми и техникой.

Здесь вместе со своими инструкторами находилась группа молодых летчиков, которые проходили курсы подготовки командиров звеньев, часть их влилась в наш полк: младшие лейтенанты А. К. Базунов, П. П. Бейгул, В. Е. Карабанович, А. П. Лукин, И. И. Лаврик, Н. Наумов, Е. А. Пылаев, В. П. Татаркин, Н. В. Шляпкин, лейтенант В. К. Кулешов и другие.

Все они производили хорошее впечатление, летали смело, владели техникой пилотирования на самолете И-16 хорошо, были очень дружны между собой, общительны и любознательны. Мы были довольны таким пополнением.

12 августа полк перелетел на аэродром у селения Тулатово (ныне г. Беслан). Это было в канун наступления противника на Моздокском направлении...

Гитлеровское командование с выходом своих войск к предгорьям Главного Кавказского хребта создало три ударные группировки. Одна из них должна была наступать из районов Пятигорска и Прохладного в юго-восточном направлении на Орджоникидзе, Грозный, Махачкалу, Баку.

На Моздокском направлении действовали главные силы 1-й танковой армии немцев под командованием генерал-полковника Клейста: две танковые (3-я и 13-я) и две пехотные (111-я и 370-я) дивизии. Здесь же находились крупные силы немецко-фашистской авиации. На Нальчикском направлении бои вели 23-я танковая и 2-я румынская горнострелковая дивизии{3}.

Еще до начала наступления на Моздок механизированные [151] и танковые колонны врага начали продвижение из района Пятигорска к Нальчику. По данным воздушной разведки, с 10 по 15 августа из Минеральных Вод на Пятигорск проследовала крупная группировка войск противника, в которой насчитывалось около 280 танков и более 2200 автомашин{4}.

Для нанесения удара по этой группировке были задействованы все самолеты 4-й воздушной армии, в том числе и наш 88-й полк. В течение дня 15 августа авиация армии произвела 447 вылетов, было уничтожено до 25 танков, более 250 автомашин в районе Крем-Константиновская, Куба, Малка, Баксан, Баксаненок, а за три дня, с 14 по 16 августа, части 4-й воздушной армии уничтожили до 60 танков, свыше 600 автомашин{5}.

23 августа враг перешел в наступление на Моздок. После трехдневных ожесточенных боев наши войска оставили город. Авиация 4-й воздушной армии с максимальным напряжением сил вела боевые действия, поддерживая наши сухопутные войска, разрушая переправы через реки Баксан, Малка, Терек, уничтожая живую силу и боевую технику гитлеровцев в местах их сосредоточения.

Советские воины дрались как на земле, так и в воздухе с большим упорством. Бывали дни, когда наши лётчики вели бои с четырех-, пятикратно превосходящими силами противника.

В период подготовки наступления фашистских войск и в ходе самого наступления наш 88-й авиаполк принимал самое активное участие в срыве плана противника по захвату Нальчика, Орджоникидзе и нефтеносных районов Грозного и Баку. Основная задача полка состояла в том, чтобы, нанося врагу бомбово-штурмовые удары, выводить из строя как можно больше боевой техники, живой силы, задержать продвижение его войск вперед. Наши удары [152] были эффективными. Опытные летчики А. А. Постнов, В. А. Князев, А. К. Князев, В. И. Максименко, В. А. Колесник, В. С. Батяев и другие за один налет на колонну войск противника уничтожали по 5–6 автомашин с людьми или грузом.

Командир полка А. Г. Маркелов и в самые напряженные боевые дни не ослаблял своей заботы о людях. Он постоянно учил внимательно относиться к молодому пополнению, вводить его в бой осторожно. Командир не забывал подчеркивать, что главное — это личный пример старших, взаимовыручка в бою. Он требовал от ветеранов, чтобы они по-братски делились боевым опытом с молодыми, ибо только таким путем те обретут уверенность в себе и научатся успешно бить гитлеровских асов.

Мы в меру своих возможностей старались выполнять эти указания Андрея Гавриловича. В то же время обстановка диктовала свои условия. Старослужащих в строю оставалось всего 8, а молодое пополнение составляло 12 человек. Вот и попробуй вводить их в строй осторожно, тогда как в авиационной поддержке наши войска остро нуждаются. К тому же не так легко удержать на земле этих молодых летчиков, они все рвались в воздух, в бой.

Вскоре выяснилось, что напрасно наш командир проявлял излишнюю осторожность. Ребята доказали, что не нуждаются в особой опеке. Они с первых вылетов зарекомендовали себя с лучшей стороны. Дрались умело и отважно с истребителями противника, штурмовали азартно и свободно. Владели техникой пилотирования самолета И-16, были осмотрительны, на команды, подаваемые в воздухе, быстро и правильно реагировали.

...Для отражения налетов бомбардировщиков противника и прикрытия с воздуха наших частей мы, группа за группой, вылетали то на Моздокское, то на Прохладненское направления. Группе из четырех самолетов под командованием капитана В. А. Колесника на этот раз довелось уйти на задание для прикрытия войск в район Прохладного. [153]

Все три летчика, улетевшие с ним, были молодые, не имели еще боевой закалки.

Колесник заметил четыре МЕ-109, появившиеся со стороны станицы Солдатской. Вражеская четверка шла с набором высоты, за ней с небольшим интервалом следовала еще одна четверка, а еще выше — пара охотников.

Применяя атаки парами последовательно сверху и снизу, им удалось расчленить наших летчиков на две группы, крепко связать их боем. Защищая замыкающего группу молодого летчика, Колесник на короткое время оторвался от своих. Этого врагу было достаточно, чтобы изолировать его, лишить возможности вернуться на место. Три молодых летчика, оставшись без ведущего, вихрем закружились в воздухе, защищая друг друга от непрерывных атак шести «мессеров». Остальные четыре МЕ-109 навалились на Колесника. Искусно маневрируя, он уклонялся от атак противника. Но уходя из-под удара одной пары, попадал под удар второй. Чтобы лишить противника возможности атаковать снизу, Колесник стал прижиматься к земле. Тогда все четыре его преследователя, растянув боевой порядок, стали попарно атаковать сверху. Колесник изредка бросал взгляд на своих молодых летчиков, которые, перейдя в глухую оборону, постепенно тянули на юг. Ведущий оценил их действия правильными и немного успокоился.

Летчик видит длинные огненные шнуры трассирующих пуль, черные разрывы дистанционных снарядов вокруг самолета. В такие моменты у пилота не остается времени на размышления о страхе, о смерти, нервы напряжены у него до предела, и он ищет наиболее приемлемый выход из создавшегося положения. В данном случае действия Василия Колесника были направлены на то, чтобы уйти от огня противника и, улучив удобный момент, ответить ему огнем и нанести удар.

Колесник стал по возможности тянуть на юг, при необходимости разворачиваясь в лоб атакующим МЕ-109, чтобы [154] отбить их натиск. Ему уже почти удалось вырваться из карусели боя, как он почувствовал удар, а затем и острую боль выше локтя. Рука безжизненно повисла. Малейшее движение причиняло очень сильную боль. В довершение ко всему мотор перестал работать — снаряд попал в систему зажигания. Выход один — надо садиться. Но где и как? Да и позволят ли «мессершмитты» спокойно сесть?

Над самыми верхушками кукурузных стеблей Василий круто довернул влево, но в момент выравнивания для посадки все же задел крылом за ветки ивы. Самолет развернулся на 30–35 градусов вправо, а Колесник при приземлении ударился лбом о прицел и потерял сознание.

Этот бой наблюдал с земли секретарь Прохладненского райкома ВКП(б) Михаил Кузьмич Туманов, который приезжал сюда для организации подвоза продовольствия частям Красной Армии и эвакуации раненых. Видел он, как Колесника подбили, как самолет пошел на снижение. Быстро подъехал на машине к месту приземления И-16 с одним бойцом. Летчик находился в кабине, когда привели его в сознание, он в первую очередь спросил: «Кто такие?» Ему ответили, что свои. Повезли тяжело раненного летчика в медсанбат, а там посоветовали везти его в госпиталь, который был расположен в селении Верхний Акбаш.

По дороге Василий попросил воды. Одна женщина принесла большую кружку холодного молока. К машине подошла девочка лет трех. Колесник, увидев ее, ни к кому не обращаясь, сказал: «Вот такая у меня дочка. Где теперь они... мои дорогие?» Когда началась война, его жена с маленькой дочерью эвакуировались из Винницы, и с тех пор Василий Артемович не имел никаких сведений о семье.

Вечером, как тяжело раненного, Колесника срочно эвакуировали в тыл на стационарное лечение. После госпиталя он вернулся в полк в январе 1943 года и только тогда узнал о местонахождении своей семьи.

Ныне генерал-лейтенант авиации запаса В. А. Колесник [155] живет в городе Киеве, ведет большую работу по военно-патриотическому воспитанию молодежи. С 1941 по 1945 годы он прошел путь от рядового летчика до командира полка. Василий Артемович — активный участник обороны Кавказа. На земле Кабардино-Балкарии многие оккупанты нашли смерть от его метких очередей...

В одном из воздушных боев в районе селения Верхний Кури отличился младший лейтенант А. П. Лукин, имевший к этому времени несколько боевых вылетов. Ему было приказано во время полета не отрываться от группы, так как немецкие асы специально дежурят в стороне, подстерегая одиночек, и, заметив их, стремительной атакой сверху сбивают. Вели мы бой с девятью бомбардировщиками, которых прикрывали четыре МЕ-109. Бой был скоротечным. Нам удалось с ходу расстроить боевой порядок бомбардировщиков и сбить одного из них, после чего они начали беспорядочно сбрасывать бомбы. Часть их упала на территории, занятой немецкими войсками. Бомбардировщики ушли к себе, а мы продолжали бой с истребителями. Подбили один МЕ-109, — видимо, был поврежден водорадиатор, так как самолет, оставляя за собой белый шлейф, поспешно стал удаляться в сторону станицы Солдатской.

Бой уже затихал, и мы, изредка отстреливаясь от атакующих «мессеров», тянули к себе на базу. Посадку произвели на аэродроме у селения Тулатово. Сели все, кроме одного Лукина. Вспомнили, что, когда шли к цели, он был с нами в группе. С началом боя исчез. Но никто в суматохе боя не заметил, куда он делся, сбит или сел подбитый. Пока прикидывали и гадали, что с ним могло произойти, к аэродрому подлетел одиночный самолет И-16. Это был самолет Лукина. Летчик аккуратно сел и зарулил на свою стоянку. Естественно, набросились на парня — кто с упреками, кто с вопросами. И вот что выяснилось.

С первой же атаки противника Лукин забыл все указания, которые получил на земле. Увидев уходящего одиночного [156] бомбардировщика, не удержался от соблазна и погнался за ним. К счастью, истребители противника не заметили его. В районе села Урожайное догнал самолет и сбил его. Взял курс на юг, но в пути следования встретил еще один бомбардировщик. Лукин снова бросился за ним. Преследовал его долго, но все же не отстал, пока не сбил. Осмотревшись, не увидел ни своих, ни чужих. «Тогда взял курс на свой аэродром», — с мальчишеской наивностью закончил свой рассказ Лукин, будто он не вернулся бы на базу, если бы в воздухе встретил еще врага.

Когда мы его спросили, почему он оторвался от группы, ведь там были истребители противника и Они могли запросто сбить его, он ответил:

— Я истребителей противника не видел, а когда все пошли в атаку на бомбардировщиков, и я погнался за одним из них...

На правах старшего я отчитал его за неосмотрительность. Из этого случая Лукин сделал правильные выводы и больше не допускал поступков, идущих вразрез со строгими законами проведения воздушных боев. В 88-м полку он дослужился до чина капитана, командовал эскадрильей, удостоился высокого звания Героя Советского Союза и в 1944 году уехал на учебу в Академию Военно-Воздушных Сил.

...Прилетели из разведки Князев в папе с Батяевым. Доложили, что на полевом аэродроме в 40–50 километрах северо-восточнее Моздока сосредоточено большое количество самолетов противника разных типов, в том числе и военно-транспортных Ю-52. Командование дивизии приняло решение рано утром нанести сосредоточенный удар по этому аэродрому. Но утром мы не смогли вылететь на задание. Еще на рассвете на наш аэродром, где базировались [157] три полка нашей дивизии, опустился плотный туман. В 40 метрах трудно было разглядеть самолет. Нам пришлось ждать несколько часов, пока туман рассеялся. Первыми взлетели летчики 84-го полка на самолетах И-153, до предела загруженных бомбами. За ними поднялся в воздух наш полк. Только успели перелететь через Терский хребет, как технические средства противника обнаружили нас. Сразу за линией фронта мы заметили приближающиеся МЕ-109, которые летели нам навстречу с набором высоты парами, в растянутых боевых порядках.

Впереди идущие пары мы атаковали, но, имея значительное превосходство в скорости, они легко уклонились от наших атак. Затем, набрав высоту, они начали атаки на нас одновременно с разных направлений. Нас было всего 18 экипажей — семь И-16, три ЯК-1 и восемь — И-153, которые, пока не сбросят свои бомбы, не могут действовать как истребители. Мы, отражая атаку за атакой, упорно пробивались к цели.

В завязавшемся воздушном бою тяжело ранили штурмана нашего полка капитана В. И. Максименко. Когда он пошел со снижением на свою сторону, его стали преследовать МЕ-109. Молодой летчик Н. В. Шляпкин прикрыл его выход из боя и приземлился рядом с ним, с тем чтобы забрать его на борт своего самолета. Но тяжелое состояние Максименко исключало этот вариант, поэтому его пришлось отправить на машине в ближайший медсанбат, а далее в эвакогоспиталь.

Пока мы с боем долетели до цели, противник успел поднять в воздух всю авиацию, кроме одного самолета Ю-52. Аэродром опустел. В воздухе с нами вступили в бой двадцать МЕ-109. При подлете к аэродрому противника немецкие истребители сбили одного летчика из 84-го полка, а над самым аэродромом подожгли самолет, на котором летел командир этого полка Герой Советского Союза капитан Яков Иванович Антонов. Он выпрыгнул из горящего [158] самолета и попал в плен к гитлеровцам. Сомнений не было, что фашисты его замучают.

Мы потеряли отважного командира, прекрасного летчика и товарища. Чтобы отомстить за Антонова, на обратном маршруте мы все встали над линией фронта и дали бой фашистам. В тот день мы вместе с летчиками 84-го полка сбили одиннадцать самолетов противника.

...Сосредоточив крупную группировку войск, после артиллерийской и авиационной обработки переднего края нашей обороны враг переправился на правый берег реки Терек, захватил плацдарм южнее Моздока, куда в течение двух суток дополнительно подтянул танковые части. Отсюда гитлеровцы перешли в наступление в направлении Грозного и Орджоникидзе.

Оттеснив наши части, противник вплотную подошел к Терскому хребту. Мы беспрерывно, группа за группой, летали на его штурмовку. Пехота маскировалась в кукурузных полях, и солдат не так легко было нам обнаружить, но военную технику без особого труда мы находили и уничтожали. В самый разгар штурмовки нас перехватили немецкие истребители МЕ-109. Но это не было для нас неожиданностью, так как приближение противника мы засекли и заранее приготовились к отражению его атак.

В завязавшейся схватке мы потеряли младшего лейтенанта Н. В. Шляпкина. Он атаковал «мессершмитта», который наседал на младшего лейтенанта Е. А. Пылаева. Второй МЕ-109 с близкой дистанции открыл огонь по самолету Шляпкина. Снаряды пушки «Эрликон» почти полностью отбили у него хвост. Он вошел в самопроизвольное вращение с опусканием носа. Летчик успел покинуть кабину самолета, открыл парашют, но приземлился на территории, занятой противником. Василий Князев, который во время боя находился недалеко от Шляпкина, снизу атаковал МЕ-109 и сбил его. После этого воздушный бой как-то стал сворачиваться, а затем вовсе прекратился. Хотя победа и досталась нам, на аэродром мы возвращались [159] омраченные потерей еще одного нашего товарища. Он был смелым и активным бойцом, но не имел опыта. Увлекся погоней за противником, не обеспечив безопасности своего тыла, это и погубило его.

Андрей Гаврилович Маркелов всегда очень внимательно вглядывался в лицо каждого летчика, который уходил на задание. Создавалось такое впечатление, что он хочет запомнить нас навсегда. Так, пожалуй, оно и было. Глядя на летчиков, он думал, кто же из них не вернется из боя. После того, как доложили, что Шляпкина сбили, Маркелов опустил голову, молча постоял некоторое время, потом повернулся к опустевшей стоянке И-16 Шляпкина и долго смотрел туда, словно прощался с сыном.

Он ничего не говорил, но мы знали, что он очень тяжело переживал потерю летчика в бою.

...В мае 1942 года впервые в полк прибыли две девушки — Римма Викторова и Людмила Захарова — укладчицы парашютов. Летный состав полка сперва отнесся к ним с недоверием: смогут ли они, молоденькие девчонки, укладывать парашют с гарантией. Но после нескольких случаев, когда парашюты сработали безотказно, все летчики прониклись к ним уважением и доверием. Через некоторое время прибыли еще 12 девушек и здесь не обошлось без сомнений. Ведь им было вменено в обязанность готовить вооружение к работе, поднимать и устанавливать на самолете тяжелые авиационные пушки «ШВАК», крупнокалиберные пулеметы «Березина» и реактивные снаряды РС-82. Смогут ли они таскать тяжелые ящики с боеприпасами? Все эти сомнения оказались напрасными. Эти тоненькие, гибкие девушки справлялись со своей нелегкой работой нисколько не хуже мужчин и выполняли ее отлично. [160]

* * *

На северных склонах Терского хребта шли ожесточенные сражения. Советские воины отбивали нескончаемые атаки танков и пехоты врага. Наша авиация всеми силами и средствами помогала наземным войскам.

Пехотные части гитлеровцев располагали значительным количеством крупнокалиберных пулеметных установок и малокалиберных пушек «Эрликон». Однажды в момент начала нашей атаки на цель они открыли огонь из всех установок и вели его так плотно, что их разрывы закрыли все небо. Но с каждым нашим заходом на цель все меньше и меньше огневых точек вело огонь с земли. Часть их мы подавили, многие бросили сами фашисты, разбегавшиеся в панике, вызванной нашим налетом.

Штурмовка на северных склонах Терского хребта напомнила мне действия нашей второй эскадрильи в составе 8 самолетов юго-западнее города Изюма в начале июля 1942 года. Мы перехватили тогда большую колонну автомашин. Группой командовал капитан Максименко. Летчики все были опытные, не раз выходившие победителями в сложных ситуациях. В ходе штурмовки заметили черные разрывы зенитных снарядов на уровне той высоты, которую мы набираем после выхода из атаки. Посмотрев вниз вправо, я обнаружил батарею зенитных пушек среднего калибра. Я немного свернул в их сторону и пошел в атаку. Вижу красные языки пламени у дульной части стволов — стреляют гады по мне, а я продолжаю пикировать. На высоте 450–500 метров открыл из всех огневых точек скользящий огонь по огневой позиции противника. Вышел из атаки на высоте 50 метров, выполнив косую петлю и снова пошел в атаку. Фашисты уже не стреляют, орудия молчат. Часть орудийных расчетов была уничтожена, а часть бросилась в укрытия, пока я готовился к повторной атаке. Выполнил еще два виража над ними — все тихо. Группа закончила штурмовку. [161]

Такая же картина и сегодня. С нами молодые летчики, в том числе и младший лейтенант П. П. Бейгул. Смотрю на них и сердце радуется. Все они без страха копируют действия «стариков». Несмотря на массированный огонь противника, они смело один за другим идут в атаку и довольно метко бьют по гитлеровцам.

Немецкие зенитчики стреляют сегодня, не жалея снарядов. Нашим ребятам и такой огонь не помеха, они штурмуют с азартом, то в одном, то в другом месте факелом вспыхивает техника врага.

Петр Павлович Бейгул все время находился в атакующей группе. При выходе из атаки он почувствовал удар по корпусу самолета, одна нога слетела с педали. При попытке снова поставить ногу на педаль почувствовал острую режущую боль. Посмотрел в кабину, бензин льется на пол, с ноги течет кровь. Он направил самолет в сторону своего аэродрома, перелетел через Терский хребет. Почувствовал, что силы его оставляют, не сможет он дотянуть до своего аэродрома. Бейгул разыскал подходящую площадку, выпустил шасси и сел, но раненой ногой не сумел удержать направление на пробеге, самолет развернулся на 180 градусов.

С трудом покинул Петр кабину, отполз немного в сторону и ремнем от брюк перетянул бедро правой ноги. Потеряв много крови, он совсем обессилел. Случайно рядом оказалась какая-то грузовая машина с солдатами, они и отвезли Бейгула в медсанбат, оттуда на санитарной машине привезли на аэродром. Здесь вызванный командованием полка санитарный самолет ждал летчика, на котором его отправили в тыл...

Гитлеровские войска лобовым ударом не смогли прорваться через Терский хребет. Они изменили направление атак и основные силы сдвинули вправо, откуда крупными силами пехоты и танков начали наступление на Малгобек с той же задачей — овладеть хребтом. [162]

Все силы 4-й воздушной армии были брошены на помощь нашим наземным войскам. Мы наносили противнику чувствительные потери, уничтожали его боевую технику и живую силу. Наряду с вылетами на штурмовку в те дни нашим летчикам часто приходилось летать на разведку, так как штабы всегда остро нуждались в сведениях о враге. И в разведывательных полетах хорошо зарекомендовали себя молодые летчики, о которых я уже рассказывал. А. П. Лукин, например, быстро овладел способом воздушного фотографирования. Его доклады о противнике, подкрепленные фотоснимками, оказали большую помощь командованию в своевременном принятии соответствующих решений по срыву замысла противника. Так, по результатам его донесений был нанесен мощный бомбово-штурмовой удар по аэродрому, расположенному у станицы Солдатской. В налете участвовал 21 самолет из 88-го, 84-го и 40-го истребительных полков. Ведущим общей группы был назначен командир эскадрильи 40-го авиаполка капитан И. М. Пилипенко. Летчики хорошо подготовились к выполнению поставленной задачи.

Фотоснимки аэродрома были вручены командирам частей накануне удара. Они тщательно изучили подходы к аэродрому, места стоянки самолетов и расположение огневых средств противника.

Решили к цели подойти скрытно, используя особенности местности. Это было возможно только при полете на малой высоте. Впереди шли летчики 40-го полка на самолетах И-16, за ними — 84-го полка на самолетах И-153. Замыкали группу летчики 88-го полка. Полет к цели запланировали провести над рекой Терек до железнодорожной станции Муртазово, далее до головной станции Мало-Кабардинского оросительного канала. На уровне горы Джулат решено было взять курс на станицу Солдатскую, а после пролета реки Малка снизиться до минимальной высоты и у самого аэродрома выполнить горку.

Роли распределили так: летчики 40-го полка наносят [163] удар по северной и северо-западной стоянкам, а летчики 84-го полка — по основной группе самолетов противника, расположенной на восточной стоянке, ближе к станице Солдатской. Летчики же 88-го полка, находясь в группе прикрытия, блокируют взлет истребителей противника и подавляют зенитные средства.

Полет до реки Малки прошел, как и было запланировано, без помех. Шум приближающихся на малой высоте самолетов заглушал лес, расположенный вдоль рек Терек и Малка. Далее до станицы Солдатской местность открытая, степная. Учитывая это, летчики опустились местами ниже телеграфных столбов.

Внезапность выхода на цель удалась. К моменту начала атаки на стоянки самолетов не было попыток к взлету со стороны дежурных истребителей. Но уже после первой атаки два истребителя МЕ-109 запустили моторы и с места пошли на взлет. Это заметил летчик 88-го полка Е. А. Пылаев и сверху сзади атаковал их. В момент отрыва от земли был сбит ведомый, а на высоте 10–15 метров — и ведущий. Кроме этого, еще один МЕ-109 он поджег на стоянке. Таким образом, Пылаев один уничтожил три самолета, из них два в воздухе.

Вражеское командование вызвало по радио истребители с другого аэродрома. Завязался воздушный бой над станицей Солдатской. По команде капитана Пилипенко все наши самолеты, прекратив штурмовку, вступили в бой. Пара МЕ-109 с крутого пикирования атаковала нашего ведущего. Когда немецкий летчик стал приближаться на расстояние, удобное для открытия огня, Пилипенко резко перевел свой самолет в угол набора высоты. Пространство между ним и МЕ-109 сокращалось быстро. Капитан Пилипенко не предпринял ни малейшей попытки уклониться от лобовой атаки. Огонь оба открыли почти одновременно, и, стреляя из всех пушек и пулеметов, летели они друг другу навстречу... Столкнувшись, оба самолета взорвались в воздухе. При выходе из атаки один из МЕ-109 налетел [164] на падающие обломки машины и, получив повреждения, рухнул на землю.

Под покровом ночи недалеко от станицы, в укромном месте был похоронен капитан И. М. Пилипенко. Тело летчика предали земле жительницы станицы Солдатской Прохладненского района Кабардино-Балкарской АССР Анна Сушко, Анна Марченко и Екатерина Горожанина, славные патриотки, которые в условиях гитлеровской оккупации подвергали себя и свои семьи смертельной опасности.

В декабре 1942 года капитану Ивану Марковичу Пилипенко посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. После изгнания захватчиков останки Героя перенесли в центр станицы и похоронили со всеми почестями. Станичная площадь теперь носит имя Ивана Пилипенко...

В том же бою у станицы Солдатской смертельно был ранен летчик нашего полка Павел Лазюка. Но не покинул поля боя, а, собрав все силы, продолжал держаться в воздухе вместе со всеми, будучи абсолютно убежденным, что его помощь нужна друзьям. Лазюка на обратном пути потерял сознание, и неуправляемый самолет упал на северный склон Терского хребта.

Вот этого мужества и неистребимого в советском человеке чувства долга и товарищества не могли понять наши враги! Им было не понять того, что тот же Павел Лазюка дрался до последнего дыхания потому, что он защищал свою Родину от захватчиков, пришедших поработить ее. Он мстил за детей, стариков и женщин, которых гитлеровцы с садистской жестокостью расстреливали из пулеметов и пушек, он мстил за друзей, убитых бомбами, сброшенными воздушными пиратами на санитарные эшелоны и машины; мстил за разрушенные города и деревни, за все бедствия и страдания, которые принес враг на нашу землю. И поэтому советского война победить нельзя...

Но фашистам не дано было понять всего этого. Гитлеровские [165] генералы и офицеры всеми способами пытались спасти престиж «непобедимой» армии фюрера, вернуть солдатам, терявшим надежду на скорую победу, самоуверенность. Для этой цели они пользовались рекомендациями, которые штамповала геббельсовская пропагандистская машина. Одной из них были манифестации, в которые они превращали похороны своих погибших летчиков. На этих похоронах звучали речи, провозглашавшие несокрушимость третьего рейха. Здесь же демонстрировали обломки сбитых советских самолетов, которые, по их замыслу, должны были означать, что с Советами вот-вот будет покончено, что сопротивление войскам рейха оказывает уже только небольшая кучка фанатиков-коммунистов, скоро падут Грозный и Баку — и путь к границам Индии открыт. Рядом же экспонировался немецкий истребитель с цельнометаллическим фюзеляжем из дюрали и стали, в кабине которого фашистский летчик будто бы будет неуязвим: «фюрер позаботился о его безопасности».

За такие дешевые пропагандистские трюки хватались гитлеровцы, чтобы оттянуть час неотвратимого возмездия, нависшего над ними. Многие, из них, впрочем, тогда еще были убеждены, что России уже нечем защищаться, что эта огромная страна не сегодня завтра окажется у их ног, и тогда они, конечно же, сумеют распорядиться ее богатством, а населяющие ее народы сделают рабами третьего рейха.

Вот с такими планами шли вражеские войска на восток, добрались до Кавказа и Волги. «Теперь осталось совсем немного до окончательной победы», — думали захватчики. Частью этого «совсем немногого» считали они и наступление на станицу Вознесенскую, чтобы выйти на оперативный простор для продвижения на Грозный.

Наши войска запросили авиационного прикрытия и поддержки. Летчики 88-го и 84-го полков вылетели на штурмовку противника севернее Вознесенской. В разгар штурмовки подошли истребители врага. В завязавшемся [166] воздушном бою в обе ноги ранило молодого летчика нашего полка А. К. Базунова. Ему на помощь кинулся лейтенант В. К. Кулешов, хотя над его головой носилась стая «мессеров». В короткой схватке, отбивая атаки МЕ-109, Кулешову удалось подбить один из них, но и его самолет подожгли. С трудом он сумел посадить горящий самолет на своей территории.

В самом конце августа, на исходе дня, поступил устный приказ по телефону из штаба дивизии: немедленно вылететь в район станицы Ищерской для поддержки наших наземных войск. Враг силами до батальона пехоты, при поддержке минометов и нескольких бронетранспортеров решил прорвать нашу оборону на этом участке, выйти в тыл, внести замешательство, оттянуть от главного направления силы и средства, тем самым обеспечить успех своим войскам. Частично это ему удалось. Нашему командованию надо было срочно ликвидировать прорыв, восстановить прежнее положение на оборонительных рубежах.

...По сигналу с КП в воздух поднялись все боеготовые самолеты. К тому времени немецкие автоматчики и бронетранспортеры продолжали открыто продвигаться вперед, тесня наших бойцов.

Мы прилетели в самый критический момент. Еще один рывок — и враг сомнет наших воинов. Мы начали штурмовку. Пехота противника залегла. Бронетранспортеры еще некоторое время шли, но когда обнаружили, что за их спиной уже не видно солдат, тоже остановились. Мы штурмовали без передышки. На поле боя загорелся один бронетранспортер, потом второй. Пехота начала отступать. Мы усилили натиск, пролетая над самыми головами отступающих солдат, расстреливали их почти в упор.

Бронетранспортеры начали пятиться назад, а затем стали поспешно отступать. Причиной их бегства отчасти оказалось появление двух наших танков «КВ», открывших [167] губительный огонь из своих пушек. Наши пехотинцы с криком «ура» бросились вслед отступающему противнику, обратившемуся в паническое бегство. Положение на рубежах было восстановлено.

Но гитлеровцы срочно вызвали на этот участок авиацию и подбросили несколько танков. Снова разгорелся бой. Наши «КВ», удачно выбрав позицию, с места стали расстреливать немецкие танки. Сперва они подожгли один, потом второй, а когда враг подошел ближе, «КВ» неторопливо выползли из засады и пошли лоб в лоб на фашистские машины. Впервые за все время я наблюдал танковый бой. Эта страшная картина надолго осталась в памяти. Впервые за все время войны подумал: вот какие бои предстоят моему младшему брату танкисту Кабарту...

Подоспели немецкие истребители и сразу же вступили в бой. Их было столько же, сколько и нас, — восемь самолетов. Бой ведем, сочетая горизонтальный маневр с вертикальным, временами переходим в атаку, но сохраняем при этом огневую связь в группе. Фашистские летчики, верные своим старым приемам, атакуют сверху и резко, с разворотом влево, уходят вверх. На таком маневре мне удалось удачно обстрелять одного из них, но проследить результат своей атаки было некогда. К району, где вели бой, подошли еще девять Ю-87 (пикирующие бомбардировщики). Нельзя им позволить бомбить наши войска. Я постепенно стал тянуть навстречу «юнкерсам». Высота 1200 метров. Ведущий группы бомбардировщиков, надеясь на свои истребители, смело стал перестраивать свою группу в правый пеленг — так было удобнее произвести атаку по цели. В. С. Батяев, который оказался ближе к ведущему, снизу атаковал его. Немецкий бомбардировщик неуклюже перевернулся через крыло и пошел к земле. Остальные «юнкерсы» приняли это за сигнал атаки и все стали на этом месте вводить самолеты в пикирование и сбрасывать бомбы на пустое место. Вслед за бомбардировщиками ушли и истребители. [168]

После возвращения на свой аэродром наземные войска нам сообщили, что в районе станицы Ищерской нашими летчиками сбито два самолета — МЕ-109 и Ю-87.

Таких воздушных боев было несколько в районах Моздока, Эльхотово, Нижне-Бековичи и в других местах. Больше всех в полку имел побед в воздухе В. А. Князев.

Стало известно, что вражеские войска прорвали оборону на реке Баксан. Значительные силы фашистской авиации теперь переключились на Нальчикское направление. Наша же авиация, поддерживающая Северную группу войск Закавказского фронта, большей частью прикована к Моздокской группировке гитлеровцев. Одну эскадрилью нашего полка направили на Нальчикский аэродром.

Ценой огромного перенапряжения сил нам удавалось лишь частично обеспечить авиационное прикрытие своих войск. Ежедневно приходилось взлетать на выполнение боевой задачи в районе Баксана, Чегема, Нальчика. В основном наносили бомбово-штурмовые удары по колоннам противника, которые двигались по дорогам и местам скопления войск и боевой техники.

Как это часто бывало за время войны, мы только успевали доложить штабным офицерам результаты вылета и наблюдений, как снова поступала команда подняться в воздух.

Каждый летчик поднимал в воздух 2500 патронов, четыре реактивных снаряда (РС). Возвращались все с пустыми патронными ящиками. Били мы врага беспощадно, уничтожали его пехоту и технику. Помню, как начальник штаба, подведя итоги одного дня, отметил, что за разовый вылет мы уничтожили 23 автомашины.

«Стариков» в полку оставалось все меньше. Из друзей, с которыми я вступил в бой в памятный день 22 июня 1941 года, раненными из строя выбыли Середа, Максименко, [169] Колесник, Карасев, мой ведомый Сидоров. Оставались в строю Постнов, Батяев, В. и А. Князевы и я.

Трудно было летчикам. Но нисколько не легче было и нашим наземным войскам. Главным образом не хватало техники: танков, пушек, автоматического стрелкового оружия. Мы знали, что их в большом количестве изготавливают наши неутомимые труженики тыла, но фронт большой — нужда велика.

Все свои взоры и мысли мы обращали к партии с надеждой и уверенностью, что она найдет выход из тяжелого положения, и в конечном итоге приведет нас к Победе. А пока... Пока надо драться насмерть с еще очень сильным и жестоким врагом.

С прорывом фронта противником у Баксана и захватом Нальчика положение на этом участке резко изменилось в худшую сторону. Гитлеровские войска, не сумев преодолеть нашу оборону под Моздоком, изменили направление своего наступления и в результате, захватив Старый и Нижний Черек, Лескен, Алагир, Дигору, Ардон и ряд других населенных пунктов, вплотную подошли к Орджоникидзе. Противник уже считал, что ключ от Кавказа у него в руках.

Во второй половине сентября, с выходом к Эльхотовским воротам, немецкая дальнобойная артиллерия стала обстреливать наш аэродром в селении Тулатово, расположенный у железнодорожной станции Беслан. Полк перелетел в станину Архонскую. С прорывом врага в район Орджоникидзе и здесь стало невозможным вести боевую работу. Противник силами бомбардировочной авиации нанес массированный удар по аэродрому. Налет длился долго. Волна за волной в четком строю шли пикирующие бомбардировщики. Предварительно истребители МЕ-109 заблокировали аэродром. За все время войны наш полк впервые подвергался такому длительному удару.

Самолеты наши были рассредоточены на расстоянии 100 и более метров от аэродрома и хорошо замаскированы [170] в кукурузе, поэтому желанного результата немецкая авиация не добилась, хотя потери для нас оказались чувствительными. Фашисты сожгли один самолет И-16 и самолет связи ПО-2. Получили осколочные ранения инженер 2-й эскадрильи капитан В. С. Савченко и техник-лейтенант В. Е. Балакин, погиб молодой техник Г. Т. Дюков.

Владимир Балакин тяжело переживал случившееся. Осколком бомбы ему почти оторвало ступню ноги. Он проявил большую выдержку, не растерялся и не стал звать на помощь. Сам перочинным ножом отрезал ступню, которая держалась на коже, перевязал ногу брючным ремнем выше колена и только после этого попросил направить его в санчасть. Жаль было Володе расставаться с авиацией, но мы ничем не могли помочь ему. По совету своих друзей Балакин после выздоровления поступил в институт, приобрел новую профессию, стал кандидатом наук, доцентом. Он и теперь продолжает трудиться на педагогическом поприще.

После ухода нашего полка станица Архонская была захвачена немецкими войсками через час. Теперь мы базировались на территории Чечено-Ингушской АССР у населенного пункта Носыр-Корт. Противник, продолжая наступать, стремительным броском крупной танковой группировки захватил населенный пункт Гизель в пяти километрах от Орджоникидзе.

В составе танковой группировки, штурмовавшей Гизель, было 150 машин. Командование Закавказского фронта подбросило сюда свежие силы из резерва. Завязались ожесточенные бои. Особенно сильными они были на земле и в воздухе 3–4 ноября. Противник, не считаясь с потерями в живой силе и технике, буквально рвался к столице Северной Осетии. И все самолеты 4-й воздушной армии действовали теперь по ликвидации вражеского прорыва у Гизели.

После ожесточенных боев под Орджоникидзе наши войска остановили продвижение противника и разгромили [171] здесь прорвавшуюся группировку 1-й танковой армии. Тем самым окончательно были сорваны планы гитлеровцев по захвату Грозного и Баку...

11 ноября 1942 года поступил приказ о выводе 88-го истребительного авиационного полка в тыл для доукомплектования и перевооружения на новую материальную часть.

За все время войны дольше всего задержались мы у берегов Терека, где боевые действия для нас начались еще 12 августа 1942 года. Много славных ребят полегло здесь. Одиннадцать летчиков нашего 88-го истребительного авиационного полка покоятся в земле Кабардино-Балкарии, Северной Осетии и Чечено-Ингушетии: старшина Г. П. Дьяченко, младшие лейтенанты И. И. Лаврик, Н. В. Шляпкин, В. П. Татаркин, В. Е. Карабанович, В. И. Шахов, В. И. Юдин, Г. В. Адамович, А. Е. Щербаков, А. А. Постнов, лейтенант П. М. Лазкжа.

Вместе с ними за два месяца и 20 дней в боях у гор Кавказа мы уничтожили 21 самолет противника в воздухе, сожгли и вывели из строя 22 танка, 348 автомашин, 27 зенитных орудий.

Закончили первый этап войны. Мы прошли суровое испытание огнем и стали опытными, закаленными в боях воинами.

После тяжелых и затяжных оборонительных боев на Терском рубеже наш полк направлялся в тыл для освоения нового самолета ЛАГГ-3. Наши испытанные, дорогие для нас самолеты И-16 вместе с несколькими летчиками вошли в состав 84-го истребительного авиаполка. Этим полком теперь командовал наш однополчанин Петр Селиверстович Середа. Он предложил мне остаться у него на должности командира эскадрильи, но я не мог даже в мыслях расстаться со своими друзьями, с которыми проходил службу со дня формирования нашего авиаполка. [172]

».На вторые сутки прибыли в Тбилиси, а оттуда выехали в пункт, где базировался учебно-тренировочный авиационный полк (УТАП). Здесь к этому времени уже скопилось несколько полков, но в порядке очереди наш 88-й был вторым на получение материальной части.

Вскоре прибыл к нам новый начальник штаба полка майор С. Н. Тиракьян. Степан Никитович был хорошо подготовлен к руководству штабом. Летал, а затем по заключению медицинской комиссии был переведен на нелетную работу. По характеру спокойный, к мелочам не придирался, но жестко требовал исполнения приказов и распоряжений всеми категориями личного состава. Умело управлял службой штаба. Проявлял заботу по устройству и обеспечению личного состава всем необходимым. В общем он произвел на нас хорошее впечатление...

Мы своим старым составом могли гораздо раньше закончить переучивание, но теперь в полк, в который входили три эскадрильи, прибыло много молодых летчиков — выпускников авиашкол, и с этим пришлось считаться. Их требовалось не торопясь, основательно ознакомить с техникой и готовить к воздушным боям, выработать у них навыки групповой слетанности, стрельбы по наземным и воздушным целям.

Самолет ЛАГГ-3 развивал максимальную скорость 549 километров в час. Имел облегченную конструкцию, хорошую маневренность по горизонтали и по вертикали. Опытные летчики, хорошо зная тактико-технические данные и вооружение самолета МЕ-109, понимали, что ЛАГГ-3 свободно не может конкурировать на вертикальном маневре с немецкими истребителями, уступал он «мессеру» и по вооружению. На самолете МЕ-109 стояли две пушки «Эрликон» калибром 20-мм и четыре пулемета, а на ЛАГГ-3 только одна пушка калибром 20-мм и крупнокалиберный пулемет «Березина» калибром 14 мм.

Самолет ЛАГГ-3 набирал высоту за один боевой разворот до 1000 метров, а МЕ-109 от 1200 до 1500 метров. [173]

Таким образом, вступая в бой, за один боевой разворот противник оказывался на 400–500 метров выше, чем самолет ЛАГГ-3.

В горизонтальном же маневре ЛАГГ-3 имел превосходство над немецкими истребителями. Через полтора-два виража он свободно заходил в хвост противнику. Зная об этом, немецкие летчики всегда, как правило, навязывали вертикальный маневр в бою.

Но и на ЛАГГ-3 наши летчики успешно били гитлеровских асов, летавших на своих «непревзойденных» МЕ-109. Мы освоили новый самолет и старались как можно лучше подготовить молодежь. Проводили с ней учебные воздушные бои, в них искусственно создавали сложные ситуации, чтобы выработать в молодых летчиках такие качества, как сообразительность, находчивость, смелость. Молодежь с большой охотой перенимала наш опыт и знания. Впоследствии из ее рядов выросло много замечательных бойцов, таких, как Е. А. Щербаков, Н. И. Филатов, В. Т. Иванов, Н. Г. Шаронов, Г. И. Афанасенко, В. Е. Максименко, В. М. Волошин, П. В. Селезнев, Е. И. Сааков, В. Д. Резник, Н. А. Александров и многие другие, которые одержали немало побед в боях с врагом. Среди них особо отличились Герои Советского Союза А. П. Лукин, Е. А. Пылаев, В. В. Собин.

Как мы ни старались сократить сроки пребывания в учебном центре, раньше мая с программой не справились. Кроме того, авиационный завод в Закавказье свою продукцию направлял на пополнение прежде всего тех частей, которые несли потери в воздушных боях на фронте. Поэтому полки, уже переученные, готовые для отправки на фронт, нередко ждали укомплектования их самолетами.

Программа подготовки и укомплектования уже завершалась, когда весной 1943 года к нам начали поступать сообщения о сильных воздушных сражениях в небе Кубани. Там гитлеровцы пытались сдержать наши наступающие войска, штурмующие «Голубую линию», прикрывавшую [174] их последний плацдарм на Кавказе, за которым открывался путь в Крым. Естественно, мы жаждали принять участие в тех боях. Всеми помыслами были там, где советские летчики бились с отборными силами фашистской авиации, завоевав в конечном счете господство в небе на южном крыле советско-германского фронта.

Наше стремление попасть скорее на фронт подогревалось сообщениями прессы о мужестве и мастерстве таких прославленных воздушных бойцов, как А. И. Покрышкин, Г. Г. Речкалов, братья Борис и Дмитрий Глинка, Вадим Фадеев и другие, которые в эти дни сражались в кубанском небе. Мы спешили померяться силами и с новыми типами немецких истребителей — ФВ-190 и новой модификацией МЕ-109 Е и Ж, о появлении которых тоже узнали через газеты и радио.

Кубань в огне

Переучивание полка закончилось. Его полностью укомплектовали материальной частью, летным, инженерно-техническим составом и младшими специалистами по штату военного времени. Командование полка доложило командующему ВВС Закавказского фронта о готовности отправиться в действующую армию. Подполковник А. Г. Маркелов объявил, что в ближайшие дни будет сообщено время перелета на фронт. Перед этим комиссар полка В. Е. Потасьев организовал митинг всего личного состава, где мы твердо заверили партию, Советское правительство и народ, что отдадим все свои силы и энергию делу разгрома ненавистного врага.

Началась подготовка к перелету. Летный состав занялся прокладкой маршрута по карте и изучением аэродромной сети, инженерно-технический состав — осмотром и подготовкой материальной части, технического имущества к отправке на новое место базирования.

Вот получен и приказ о перебазировании на Кубань. [175]

Летный эшелон возглавил командир полка А. Г. Маркелов, летевший ведущим второй эскадрильи, его заместителем в воздухе назначен штурман полка Герой Советского Союза В. И. Максименко. Он летел ведущим первой эскадрильи, а заместитель по политической части майор В. Е. Потасьев летел с третьей эскадрильей. Наземный эшелон возглавил начальник штаба майор С. Н. Тиракьян, его заместителями были старший инженер полка С. В. Скворцов и парторг полка капитан И. Г. Пятигорец.

Перелет осуществляли на высоте 3000 метров. После пролета Сурамского перевала начали снижаться. Аэродром Кутаиси, где мы садились для заправки горючим, был открытым, а западнее его наблюдалась сплошная облачность на высоте 1000–1500 метров.

Второй этап перелета проходил в более сложных метеорологических условиях. Как только пролетели город Миха-Цхакая, мы оказались над сплошной облачностью. Две трети летного состава не были подготовлены к пилотированию по приборам. Несмотря на это, ведущий группы решил продолжать полет. В районе села Очамчири появились разрывы в облаках и четко стали просматриваться отдельные населенные пункты и очертания берега Черного моря.

В это время командир третьей эскадрильи капитан В. А. Князев передал, что прошел контрольный пункт, находится над сплошной облачностью, возвращается назад в пункт первый (т. е. Кутаиси). Маркелов со второй эскадрильей проскочил аэродром Адлер, который тоже был закрыт низкой плотной облачностью. Через минут пять полета местами стали четко вырисовываться населенные пункты на берегу моря. Возвращаться назад уже было поздно, да и горючего не хватило бы, поэтому ведущий решил идти на указанный запасный аэродром. При подлете к нему облачность уменьшилась, а в районе посадки она составляла уже не более 2–3 баллов. Море было открыто. [176]

Для нашего самолета аэродром оказался сложным. По обеим его сторонам круто возвышались горы, а впереди нам путь преграждала почти отвесная скала высотой до 100 метров. Если летчик неправильно произведет расчет на посадку, то у него не будет возможности уйти на второй круг, а чем закончится посадка, трудно предсказать. Здесь снова, в который уже раз, наш командир А. Г. Маркелов проявил мужество и мастерство пилотирования. Он первым произвел посадку, вслед за ним все сели спокойно.

На аэродроме мы услышали от моряков рассказ о том, как за два дня до нашего прилета звено самолетов И-15 бис обнаружило немецкую подводную лодку близ береговой черты и потопило ее глубинными бомбами. На следующий день немецкие летчики-охотники, маскируясь на зеленом фоне склона горы, подкараулили это звено и при взлете сбили одного летчика. Он выпрыгнул из горящего самолета, но трос вытяжного кольца парашюта был перебит, и он не раскрылся. С земли наблюдали за полетом летчика, и когда увидели, что он слишком затягивает открытие парашюта, стали ему кричать: «Раскрой парашют!», но летчик был бессилен что-либо предпринять. Он упал на фермы железнодорожного моста и погиб...

Первая эскадрилья с ведущим Максименко тоже попала в полосу облачности. Он решил снизиться, выйти на береговую черту и, если море открыто, то следовать вдоль нее. Над морем Максименко взял курс в направлении на мыс Пицунда. Через 10–12 минут полета увидел перед собой наш одиночный самолет-бомбардировщик, который смело летел на высоте 20–30 метров над водой с выпущенными шасси. Это значило, что где-то близко был аэродром. Вскоре Василий заметил летное поле и рулившего к стоянке только что севшего бомбардировщика. Он развернул группу, перестроил ее и завел на посадку. На следующий день погода улучшилась, и мы перелетели на аэродром Адлер. Здесь непогода задержала нас почти три дня.

Когда появилась возможность подняться в воздух, получили [177] разрешение на перелет к новому месту дислокации. Полк летел колонной эскадрилий, эшелонированных по высоте. Настроение у летного состава было приподнятое. После перелета через отроги Главного Кавказского хребта летчики повысили внимание к воздушному пространству, зная, что немецкие летчики свободно долетали до рубежа, на котором мы уже находились.

Над «Голубой линией», как называлась оборонительная линия гитлеровцев, прикрывавшая Таманский полуостров, шли завершающие воздушные сражения. В них предстояло принять участие и нашему полку...

Командир полка по аппарату СТ-35 доложил в штаб дивизии о нашем прибытии. Оттуда передали телеграфом линию боевого соприкосновения с противником. Передали также, что завтра рано утром прибудет представитель для ознакомления с полком.

Летный состав начал свою работу на новом месте с изучения района боевых действий, аэродромов базирования авиации и расположения зенитных средств противника, аэродромов маневра для нашей авиации и площадок, годных для приземления на случай, если в бою подобьют, мест базирования штурмовой авиации, с которой нам предстоит взаимодействовать. Штурман полка В. И. Максименко принял зачеты от всего личного состава по знанию района и аэродромной сети...

Маркелов перед ужином собрал весь летный состав и поставил перед ним задачу на 25 мая. Она заключалась в том, чтобы провести облет района боевых действий, особое внимание при этом обращая на характерные ориентиры, очертания линии боевого соприкосновения сухопутных войск. В задачу входил и осмотр намеченных площадок на случай вынужденной посадки вблизи линии фронта. Командир предупредил: ни в коем случае не допустить нападения авиации противника на наших еще не обстрелянных [178] молодых летчиков, которые неудержимо рвались в бой и проявляли излишнюю горячность, приводившую порой к неоправданным потерям.

В самые тяжелые дни, когда мы вынуждены были отходить, к нам в полк поступало пополнение из молодых летчиков (по 3–5 человек). Они были из разных республик и областей, разных национальностей, но создавалось впечатление, будто они родные братья. Все они спешили скорее вступить в бой с ненавистным врагом. Все это было результатом большой и кропотливой работы партии по воспитанию людей в духе дружбы и братства, любви к Родине и преданности народу.

Не раз говорилось выше о значении взаимовыручки и взаимоподдержки в бою пилотов одного звена, эскадрильи, полка. Они же были определяющими во взаимоотношениях между летчиками двух родов авиации — штурмовой и истребительной. В ходе совместных боевых действий они устанавливали взаимопонимание и доверие друг к другу. Для истребителей было важно, чтобы командир, ведущий группу штурмовиков, держал ее компактно, соблюдая взаимное огневое взаимодействие, если же это важнейшее требование нарушалось, то не обходилось без потерь.

Летчики-истребители всегда шли на выручку своих штурмовиков и прикрывали их иногда ценой собственной жизни, как это имело место в одном из боев в районе станицы Киевской над «Голубой линией».

Еще до начала активных действий истребителей противника ведущий группы штурмовиков стал отходить от цели на полных оборотах мотора и растянул свой строй. Нарушил, соответственно, и огневую взаимосвязь в группе. Она стала уязвимой. Наши истребители из шести ЛАГГ-3, четыре из которых были в группе непосредственного прикрытия и два — в ударной, бросились на помощь. На ударную группу возлагалась задача — активными действиями привлечь к себе как можно больше сил противника, сковать его, лишить свободы действий. [179]

Группа непосредственного прикрытия должна была отразить все атаки противника, применив маневр «ножницы». Это такой маневр, когда одна пара перемещается с левого фланга на правый, а другая пара — наоборот, с правого на левый. Этот способ дает возможность истребителям прикрытия отразить атаки противника с любой стороны.

Немецкие летчики применили свой испытанный способ атаки. Из восьми самолетов МЕ-109 одна пара осталась наверху. Эту пару из поля зрения выпускать нельзя, она ждет удобного случая для решительной атаки. Остальные шесть МЕ-109 активными действиями стремятся рассредоточить группу наших истребителей.

Впереди шли четыре ИЛ-2, потом пара в плотном строю, а последняя пара фактически летела друг за другом с интервалом 400–500 метров. Вот эта пара и стала объектом беспрерывных атак немецких летчиков. Командир нашей группы истребителей решил прикрыть эти штурмовики, а пару ударной группы переключил на прикрытие впереди идущей пары ИЛ-2.

Таким образом, первая группа в составе четырех ИЛ-2 осталась без прикрытия. Сообразительный, опытный ведущий давно сбавил бы скорость, собрал бы группу в один кулак и приготовился перейти к активной обороне в нужный момент, но на этот раз ведущий группы штурмовиков этого не сделал, а продолжал упорно лететь на восток.

Такой промах не могли не заметить вражеские летчики. Пара МЕ-109 атаковала среднюю группу штурмовиков, которых прикрывали старшина Л. А. Босенко и сержант А. Н. Огородников. Одновременно пара МЕ-109, которая все время держалась выше всех, стремительно пошла в атаку на впереди летящую четверку ИЛ-2. Босенко стал отбивать атаку МЕ-109, которые нацеливались на пару штурмовиков, и тут же, заметив, что немецкие летчики атакуют первую группу штурмовиков, приказал сержанту Огородникову прикрыть ее. Огородников на полных [180] оборотах мотора стал преследовать впереди летящий самолет противника.

Немецкий лечик не стал испытывать счастья, заметив, что на хвосте у него сидит советский истребитель, резко, на большой скорости ушел вверх с левым разворотом. Огородников продолжал преследование. Это была непоправимая ошибка, так как второй самолет противника на вертикальном маневре быстро догнал Огородникова и длинной очередью из всех точек обстрелял его. Самолет загорелся, летчик, не успев покинуть горящий самолет, упал вместе с ним на землю. Огородников сумел отвести смертельную опасность от штурмовиков, но ценой собственной жизни.

После возвращения на свой аэродром командир штурмового полка прислал благодарность подполковнику Маркелову за хорошее обеспечение его летчиками прикрытия от атак немецких истребителей. В то же время наш командир попросил командование штурмовой авиационной дивизии обязать всех ведущих групп при отходе от цели дать возможность ведомым подтянуться и занять свои места в боевом порядке, а затем следовать на свою базу.

Впоследствии мы много раз сопровождали штурмовики — при освобождении Таманского полуострова, Крыма, Белоруссии и Польши и всегда с ними взаимодействовали тактически грамотно. А в Белоруссии, в первые дни наступления наших войск под Могилевом, штурмовики вместе с нами отражали налет вражеских бомбардировщиков, а мы, истребители, штурмовали колонны немецко-фашистских войск.

К концу войны мы часто базировались вместе с летчиками-штурмовиками на одном аэродроме, непосредственно общались и обговаривали порядок на случай появления истребителей противника, прикрытия подбитых штурмовиков до их посадки на нашей территории и другие вопросы, связанные с обеспечением безопасности экипажей самолетов ИЛ-2. [181]

* * *

Рано утром, еще до восхода солнца, на нашем аэродроме приземлился самолет связи ПО-2. Из кабины вышел заместитель командира дивизии полковник М. Н. Волков. Маркелов кратко доложил ему о готовности летного состава к выполнению боевой задачи.

Волков ввел нас в курс событий, происходивших в последнее время. Он сообщил нам, что большие силы немецкой авиации усиленно «опекают» район станиц Молдаванская, Киевская и Крымская. Удары они наносят крупными группами пикирующих бомбардировщиков. Боевой порядок строят чаще всего так: колонна девяток бомбардировщиков в составе от 30 до 50 и более самолетов под сильным прикрытием истребителей. Предварительно высылают от одной до трех восьмерок истребителей на разных высотах в район цели для расчистки воздуха. Они связывают боем наши истребители, которые барражируют в этом районе, а тем временем подходят бомбардировщики и наносят удар по цели.

Немецкие передовые пункты наведения широко пользуются информацией радиолокаторов. По данным этих пунктов, немецкое авиационное командование почти безошибочно определяет воздушную обстановку и соответственно распределяет силы. Вполне понятно, и наше командование тоже не дремлет. Таким образом, в сравнительно небольшом воздушном пространстве скапливаются иногда до ста и более самолетов с обеих сторон. Бой иногда длится часами. Но уже чувствуется, что враг, потеряв в небе Кубани сотни истребителей и бомбардировщиков, выдыхается.

— Очень важно, чтобы молодые летчики, еще не обстрелянные, не дрогнули, если попадут в сложную обстановку. Не менее важно, чтобы опытные летчики грамотно учили молодежь искусству боя, увлекали ее за собой. Ваш полк, — сказал замкомдива, — попал на один из ответственейших [182] участков советско-германского фронта, где мы ведем борьбу за господство в воздухе. И вы должны внести в это свой вклад...

* * *

Перед первым боевым вылетом в жизни большей половины летного состава полка Маркелов уловил волнение в глазах молодых летчиков. Поэтому в своем кратком напутствии он предупредил, что в воздухе любой самолет является вражеским, пока не убедишься в его принадлежности, самым опасным является необнаруженный самолет противника, поэтому всем нужно вести круговой обзор.

— Немецкие летчики очень боятся внезапной атаки, хотя сами любят ее применять. Как правило, «пропустив», как в боксе говорят, неожиданный удар, они имитируют ложный выход из боя и выжидают удобный момент для атаки. Старайтесь не отрываться от группы, одиночный самолет становится легкой добычей вражеских летчиков. При хорошо организованной взаимовыручке и взаимоприкрытии бой с превосходящей силой не страшен, — заключил Андрей Гаврилович.

Наблюдая за молодыми летчиками, командир полка заметил, что ребята успокоились. После этого Маркелов еще раз коротко повторил задачу, поставленную перед полком...

Первый облет района боевых действий осуществили поэскадрильно с определенным интервалом во времени. На наше появление и полет вдоль линии фронта немецкая авиация не среагировала. Зенитные средства противника тоже молчали. Командиры групп постарались дать возможность молодым летчикам присмотреться к линии фронта.

К 25 мая, за день до начала наступательной операции сухопутных войск, немецкое авиационное командование располагало 700 самолетами, а противостоящая ему 4-я воздушная армия — 924. [183]

«Атака была назначена на 6.30 26 мая. Артиллерийская подготовка началась в 5.00, авиационную, согласно плану, мы провели в период с 5.20 до 6.30. Крупные группы бомбардировщиков и штурмовиков производили налеты по целям, расположенным на направлении главного удара. Обработке подвергся узкий участок (семь километров по фронту и около двух в глубину)... Всего в авиационной подготовке участвовало 338 самолетов, в том числе 150 истребителей прикрытия. Когда закончил работу третий эшелон, над полем боя появились 19 «ильюшиных» и поставили перед передним краем противника дымовую завесу... Не зная, что делается впереди, гитлеровцы в панике покинули передний край. Наши войска ворвались в первую траншею и, развивая успех, за шесть часов продвинулись в глубину от трех до пяти километров...

Когда наши войска захватили вторую полосу вражеской обороны, над полем боя появились немецкие бомбардировщики.

Западнее Краснодара противник сосредоточил около 1400 самолетов. Перебросив их поближе к району боев, гитлеровцы получили возможность наносить удары большими группами — по 200–300 бомбардировщиков в каждой. Действуя в нарастающем темпе, они на исходе дня совершили двадцатиминутный звездный налет, в котором участвовало до 600 бомбардировщиков. Атаковали «юнкерсы» с разных направлений, группами по 40–60 самолетов.

Истребители 4-й воздушной армии вели героическую борьбу с вражеской авиацией: срывали прицельное бомбометание по войскам, заставляли многих немецких летчиков поворачивать вспять. Однако полностью предотвратить организованные действия противника не смогли.

Потребовалось принять срочные меры, чтобы в кратчайший срок изменить воздушную обстановку в нашу пользу... В результате принятых мер эффективность наших [184] ударов заметно возросла. В период с 26 по 28 мая гитлеровцы потеряли в воздушных боях 158 самолетов»{6}.

Так писал в своих воспоминаниях о действиях нашей авиации бывший командующий 4-й воздушной армией, впоследствии главный маршал авиации, главнокомандующий Военно-Воздушными Силами СССР К. А. Вершинин.

К середине первого дня наступления вражеское командование создало почти двукратное превосходство в самолетах. Мы столкнулись не с просто рядовыми летчиками, а с отборными частями немецкой авиации на истребителях новых модификаций ФВ-190 и МЕ-109 Е и Ж с сильным пушечным вооружением.

С 26 по 29 мая бои в воздухе шли почти беспрерывно. Были дни, когда количество сбитых самолетов врага за день превышало 50. Ощутимые потери несла и наша штурмовая авиация, главным образом от зенитного огня противника.

26 мая рано утром, за полчаса до начала боевых вылетов, весь личный состав находился на аэродроме. Мы все слегка волновались — кто знает, как пойдет дело. Война есть война — для одних это может стать первым и последним вылетом, а для других — началом славного боевого пути.

По плану на задание должны уйти по очереди первая, вторая и третья эскадрильи. Взмыла в небо зеленая ракета с командного пункта полка, и моторы шести самолетов ЛАГГ-3 заработали. Командир эскадрильи старший лейтенант А. А. Постнов со своим ведомым сержантом Е. А. Щербаковым первыми вырулили на старт, за ними пара за парой пошли остальные. Через сорок минут взлетела вторая шестерка капитана В. А. Колесника, и так последовательно, группа за группой, уходили на задание все 32 самолета. На сегодня перед 88-м полком поставлена задача — прикрыть наши сухопутные войска, перешедшие [185] в наступление, от удара авиации противника.

На аэродроме все ждут возвращения первой группы. Командир полка заметно волнуется, чаще обычного поглядывает на свои ручные часы. Через час привел свою группу Постнов, подошел к аэродрому на бреющем полете, лихо выполнил горку и веером распустил группу на посадку. Все самолеты вернулись на аэродром. Маркелов не скрывает своей радости, ведь в каждой группе половину составляет необстрелянная молодежь...

И так группа за группой выполнили несколько вылетов, не встречая ощутимого противодействия со стороны авиации противника, и только после 12 часов дня, когда вражеское командование подтянуло крупную авиационную группировку, началось ожесточенное сражение в воздухе с участием до 70–80 самолетов в одном бою.

Противник все время наращивал силу удара с воздуха. Пикирующие бомбардировщики шли в четком строю девятками по 50 и более самолетов в группе под прикрытием до 20 истребителей.

В воздухе стали прослушиваться тревожные и требовательные команды с пункта наведения, которым управлял опытный командир полка осетин Ибрагим Магомедович Дзусов. Он стал требовать присылки к линии фронта дополнительного наряда истребителей. По сигналу с командного пункта полка спешно взлетело шесть ЛАГГ-3 под командованием В. А. Колесника, а вслед за ним — группа В. А. Князева.

В это время с 24 самолетами противника вела бой шестерка А. А. Постнова, у которого горючее было на исходе. Колесник на максимальных оборотах набрал необходимую высоту и с большой скоростью атаковал истребители противника, вслед на ним шла группа Князева. Немецкие истребители со снижением покинули поле боя, но тут же появились выше наших групп еще две восьмерки истребителей противника. Одновременно появилась большая колонна пикирующих бомбардировщиков. [186]

Руководитель пункта наведения и управления И. М. Дзусов поднял еще две группы самолетов ЯК-1 нашей дивизии и две группы «Аэрокобр» 16-го гвардейского полка. Общими усилиями трех полков сорвали нанесение бомбового удара по нашим войскам.

В ходе воздушного боя группа Постнова сбила один МЕ-109, группа Колесника — один Ю-87, сами без потерь вернулись на свою базу.

Летчики 42-го и 16-го гвардейского авиационных полков, которые появились в критический момент боя, сумели оттеснить противника и обратили его в бегство.

Немецкие истребители отвесным пикированием начали уходить от атак ЯК-1 и «Аэрокобр». Тогда группы, возглавляемые Колесником и Князевым, пошли на отражение атаки бомбардировщиков противника. В короткой, но энергичной схватке Князев сбил ведущего. После этого немецкие летчики стали беспорядочно освобождаться от бомб и спешно уходить на запад. Остальные группы бомбардировщиков, услышав по радио, что русские летчики большой группой атакуют сверху, последовали примеру первой группы.

Не прошло и пяти минут, как появились на разных высотах четыре восьмерки истребителей противника. Завязался воздушный бой в три яруса — до высоты свыше семи тысяч метров. Выше всех вели бой летчики на «Аэрокобрах», ниже их — ЯК-1, еще ниже самолеты ЛАГГ-3.

Этот бой длился более часа. Через него прошли почти все наши молодые летчики. За один вылет все премудрости воздушного боя, конечно, познать невозможно, но он явился серьезным и поучительным уроком для них на длинной дороге боевой учебы, где приобретаются опыт и мастерство.

Командир полка А. Г. Маркелов, как всегда, очень внимательно следил за результатами боевых вылетов. Он любил слушать, как летчики обменивались на земле сразу после посадки впечатлениями о проведенном воздушном [187] бое. В такие минуты они, перебивая и дополняя друг друга, рассказывали все подробности, говорили прямо, кто как вел себя в бою, невзирая на ранги. Из таких разговоров опытный командир черпал знания о характерах, способностях, стремлении своих подчиненных, по ним определял, кого поправить, кого похвалить...

На следующий день с раннего утра снова разгорелись сильные бои в воздухе. Создавалось такое впечатление, будто немецко-фашистское командование стянуло основные силы «Люфтваффе» на этот пятачок под станицей Киевской на Кубани. В воздухе стало тесно, куда ни посмотришь, всюду одни самолеты и через каждые 7–10 минут на землю падает или горящий самолет, или спускается на парашюте летчик. Обе стороны несли большие потери, но упорно сражались за господство в воздухе.

Перед очередным вылетом командиром полка были определены ведущие групп: В. И. Максименко, В. А. Колесник, К. Л. Карданов, В. А. Князев, А. А. Постнов, Е. А. Пылаев, А. П. Лукин.

Летный день начали, как всегда, со взлета первой эскадрильи, за ней ушли в воздух группы, управляемые Князевым и штурманом полка Максименко. Группы, словно по заранее разработанному графику, сразу же втянулись в бой с 45 бомбардировщиками Ю-87 и 14 истребителями.

Еще при приближении самолетов противника пункт наведения направил им навстречу группу Постнова, но вражеская группа в составе восьми самолетов МЕ-109, высланная для расчистки воздуха, связала боем нашу шестерку.

Получив информацию по радио от пункта наведения о воздушной обстановке, Князев и Максименко стали набирать высоту, превосходящую потолок немецких летчиков. Обе группы, возглавляемые опытными ведущими, на повышенной скорости сверху атаковали бомбардировщики. [188]

Когда немецкие истребители обнаружили, что сверху в плотном строю на них пикируют наши «лагги», они уклонились от атаки и переворотом ушли вниз в сторону Анапы. Князев со своей группой с первой атаки сбил один самолет Ю-87. При выходе из атаки он был перехвачен второй группой истребителей противника. Все это наблюдал Максименко. Он, не сбавляя скорости, проскочил через группы прикрытия немцев и с первой атаки сбил Ю-87, а ведущий второй пары его группы Г. Н. Наумов тоже сбил Ю-87. Немецкие бомбардировщики, боясь повторной атаки, стали с переворота сбрасывать свой груз и на бреющем полете уходить на запад. Наши три шестерки хорошо справились с задачей. Группа Постнова тоже сбила один МЕ-109.

Вылеты групп продолжались. Находясь на барражировании (дежурство в воздухе) над своими войсками, Колесник получил по радио информацию, что к линии фронта на высоте 2000 метров приближается большая группа немецких самолетов. Это — наиболее удобная высота для пикирующих бомбардировщиков Ю-87. Их было всего 18, но впереди них шла восьмерка ФВ-190 для расчистки воздуха, а позади всех шла большая колонна бомбардировщиков Ю-88 — основная ударная сила, с ними летели до 20 МЕ-109.

У фашистов расчет был такой: передовой группой связать наши барражирующие истребители, а своим самолетам Ю-87 дать отбомбиться прицельно. Если подоспеет наперехват другая группа советских истребителей, то они потянутся за «юнкерсами», которые после выполнения задачи будут уходить на запад на большой скорости, а следовательно, потребуется определенное время, чтобы догнать их и, естественно, советские летчики залетят далеко в глубь занятой гитлеровцами территории, где легче будет с ними расправиться, а тем временем основная масса самолетов Ю-88 отбомбится безнаказанно.

Пункт наведения приказал Колеснику с его группой [189] развернуться в лоб приближающимся восьми ФВ-190, атаковать их, затем проскочить сквозь их боевой порядок и навязать бой основной группировке, рассеять ее, заставить сбросить бомбы неприцельно и нанести ей как можно больше урона.

Колесник точно выполнил приказ и направился к группе Ю-88. Немецкие летчики такого «сюрприза» не ожидали и стали разворачиваться с целью догнать группу Колесника, чтобы связать ее боем, а тут я со своей шестеркой подоспел. Пока летел к линии фронта, Ибрагим Дзусов дал по радио полную информацию о воздушной обстановке. Я набрал высоту 3000 метров и повел атаку на группу Ю-88. С первой атаки подбил двух, в том числе ведущего, который, не дождавшись подлета к точке ввода в пикирование, сбросил свои бомбы. Его примеру последовали и летчики других бомбардировщиков.

Тем временем Колесник успел атаковать ведущую группу, и от метких очередей его летчиков загорелся бомбардировщик. Истребители прикрытия не дали ему произвести повторную атаку, связали его боем. Я повел свою группу на бомбардировщики, но тоже был связан боем с превосходящими силами врага. Группе Колесника и моей пришлось бы очень туго, не приди нам на помощь летчики 42-го гвардейского полка. Они сверху атаковали гитлеровцев, тем самым деблокировали нас.

...С утра 28 мая начались планомерные полеты вражеской авиации по обработке переднего края наших сухопутных войск в районе станиц Киевской и Молдаванской. Истребители противника висели над линией фронта, глубоко эшелонированные по высоте, группами по 16–24 самолета одновременно. Они имели цель расчистить в этом районе воздушное пространство, вытеснить отсюда советскую авиацию, а частью уничтожить и дать своей авиации свободу действий.

Вылетевшие две группы под командованием В. Князева и В. Колесника уже вели бой со смешанной группой [190] противника, состоявшей из 70 Ю-87 и 20 МЕ-109, а с передовой группой немецких истребителей дрались летчики 42-го гвардейского авиаполка под командованием капитана И. М. Горбунова. А. Постнов, произведя посадку, доложил Маркелову о выполнении задания и добавил, что немецкие бомбардировщики идут с сильным прикрытием истребителей и враг, пользуясь численным превосходством, сковывает наших боем и не дает приблизиться к «юнкерсам», поэтому необходимо увеличить наши силы в воздухе.

Летчики группы Князева, взаимно прикрывая друг друга и всячески уклоняясь от атак немецких истребителей, парами обрабатывали голову колонны немецких бомбардировщиков, а группа Колесника тем же методом — хвост колонны. К ним на помощь подошла еще одна группа ЯК-1 под командованием старшего лейтенанта Федора Калугина.

Усилиями трех эскадрилий удалось расстроить боевой порядок бомбардировщиков противника, сорвать прицельное бомбометание по нашим войскам. В воздушной схватке наши летчики вышли победителями, сбив шесть бомбардировщиков и один истребитель, из них четыре были на счету группы Князева, остальные — группы Колесника. Отважные воины вернулись на аэродром без потерь. В этом бою, кроме ведущих, отличились А. П. Лукин, Г. Н. Наумов, В. И. Савельев, Г. И. Афанасеико.

Ожесточенные бои происходили и на земле, где наши войска штурмовали опорные пункты врага на «Голубой линии». Вражеское командование бросало в бой все новые и новые силы, предпринимая беспрерывные контратаки. Небо и земля Прикубанья содрогались в огне сражений...

Был обычный боевой вылет. При подлете к линии фронта я попросил по радио И. М. Дзусова сообщить о воздушной обстановке. Он четко проинформировал, что в воздухе спокойно, но предупредил, что надо быть внимательным, в любое время могут появиться немецкие истребители. [191]

Вскоре Ибрагим Дзусов передал по радио, что с запада приближается большая группа бомбардировщиков, а с юга выше нас в атаку идут восемь истребителей противника. Последовало указание — с истребителями в бой не ввязываться, идти навстречу бомбардировщикам, расстроить их боевой порядок, сорвать прицельное бомбометание. Даю команду паре старшего сержанта В. Д. Резника прикрыть мою четверку от атак противника и разворачиваю группу курсом на запад, одновременно увеличиваю скорость. Но Резник и его напарник сержант А. А. Хоренко не успели предотвратить атаку противника. Мне пришлось прекратить сближение с бомбардировщиками, вывести свою группу из-под удара, а в это время пара Резника оторвалась от моей группы. Кроме того, она ослабила внимание и вместо того, чтобы держать постоянно противника в поле зрения, потеряла его на фоне солнца, а затем решила соединиться с моей группой. Немецкие же истребители, которые меня атаковали, ушли с левым разворотом вверх, в сторону солнца. Они сразу заметили одиноко летящую пару вдалеке от основной группы и с первой же атаки сбили обоих. Хоренко погиб, а Резник, получив пулевое ранение в ногу, выпрыгнул с горящего самолета и на парашюте приземлился на нейтральной полосе.

За него на земле разгорелась перестрелка. Фашисты не подпускали наших к нему, а наши — фашистов. Тем временем Резник кое-как освободился от подвесной системы парашюта, залез в воронку от снаряда, снял сапоги и перетянул портянкой раненую ногу. С наступлением темноты наши солдаты вытащили его из воронки на глазах гитлеровцев, которые, стреляя из автоматов, тоже ползли к летчику.

В. Д. Резник после излечения еще много лет служил в армии. В звании подполковника в семидесятые годы по состоянию здоровья уволился в запас. Он перенес четыре инфаркта. Его спас от смерти, кроме умения и огромного [192] труда врачей, и собственный оптимизм. «Жить всем смертям назло!» — приказывал он себе...

С оставшейся четверкой я пошел на сближение с бомбардировщиками, головная группа которых начала пикировать на цель для сброса бомб. Полностью лишить их этой возможности нам не удалось, но следующим группам мы не позволили безнаказанно бомбить наши позиции. С первой атаки сбили сразу два самолета Ю-87 с моим ведомым младшим лейтенантом П. Селезневым, а в последующих атаках младший лейтенант Г. Наумов и сержант А. Огородников тоже отправили «на тот свет» пару «юнкерсов».

Третью атаку провести нам не удалось. Временами, уклоняясь от атак противника, приходилось создавать такие перегрузки, что на некоторое время темнело в глазах и не различить было, где свои, а где противник. А в воздушном бою нет хуже ситуации, чем та, когда не видишь врага. Немецкие летчики тоже дрались на больших перегрузках, чтобы поймать и удержать нас в прицеле.

С большим напряжением сдерживали мы натиск противника, который, чувствуя, что выдыхается, напрягал последние усилия. Командование 4-й воздушной армии, понимая это, направляло в бой резервы. В воздухе временами скапливалось до 80–100 самолетов как с одной, так и с другой стороны. Невозможно было понять, кто кому приказывает и кто кем руководит, от множества радиоголосов в наушниках стоял сплошной гул. Временами прослушивались команды пункта наведения, но невозможно было понять, что он хочет и кому адресованы его указания.

Моя группа состояла в основном из молодых малоопытных летчиков, и поэтому мне пришлось больше внимания уделять им, чтобы сберечь их. По этой причине сам временами оказывался в невыгодном положении и с трудом уклонялся от атакующего меня противника. Все же в этом [193] бою мы уничтожили 5 самолетов, из них 4 бомбардировщика Ю-87.

На следующий день сильные бои на земле и в воздухе продолжались, но не с таким напряжением, как в предыдущие три дня. Гитлеровское командование утрачивало инициативу в небе Кубани, но вражеская авиация была еще довольно многочисленна и сильна. В любое время можно было ожидать от нее нападений не только на войска, но и на наши аэродромы базирования.

Если в предыдущие дни мы занимались в основном прикрытием своих войск от ударов авиации противника, то теперь часть сил переключалась на сопровождение и прикрытие штурмовиков.

Если во время обработки цели нашими «илами» в воздухе нет истребителей противника, то на нас возложено и подавление зенитных точек. С появлением авиации противника все истребители занимаются обеспечением безопасности штурмовиков.

Выполнение этой задачи позволило наиболее полно использовать огневую мощь самолетов ИЛ-2 против живой силы и боевой техники врага. За время войны мы несли потери в материальной части больше от зенитного огня противника, чем от истребителей в воздушном бою. Когда самолет пикирует на цель, летчик фиксирует положение самолета под определенным постоянным углом и летит строго прямолинейно, без маневра, и для зенитчика создается возможность вести огонь прицельно. В опасное положение попадает летчик и при выводе самолета из пикирования после обстрела цели. Здесь при переводе самолета в угол набора замедляется угловое его перемещение по отношению к стреляющим и на малой высоте происходит сближение с ними. А это обстоятельство на руку вражеским зенитчикам, располагающим малокалиберными автоматическими пушками, огонь которых очень эффективен против самолета на малой высоте. Опасен для самолета и момент, когда он уходит от цели с набором высоты. На [194] верхней точке он как бы зависает, значительно потеряв скорость. Здесь его и берут в прицел наземные пушки.

Самолет И-16 после выхода из атаки набирал высоту до 600 метров, ИЛ-2 — около 500–600, а ЛАГГ-3 до 800–1000 метров. Снаряды же немецкой пушки «Эрликон» сохраняли высокую эффективность при обстреле цели, находящейся до высоты 800 метров...

Для нас, истребителей, крупнокалиберные зенитные снаряды менее опасны. Мы всегда летали в рассредоточенных боевых порядках с применением противозенитного маневра по горизонтали и по вертикали. В силу своей маневренности и высокой подвижности в зоне огня находились ограниченное время.

При сопровождении самолетов ИЛ-2 мы вынуждены были находиться около них над полем боя на малой высоте, при этом нередко немецкие зенитчики подбивали наши истребители. При выполнении штурмового удара в районе станицы Молдаванской в моей группе был подбит самолет младшего лейтенанта Г. Н. Наумова в момент выхода из атаки. Наумов попал в сложное положение. После пикирования он с хорошей скоростью стал выводить самолет из него, но тут же мотор потерял тягу. Самолет может держаться в воздухе только в режиме планирования за счет потери высоты, а ее-то и нет. Наумов энергично стал переводить машину сперва в режим горизонтального полета и тут же на планирование, одновременно разворачиваясь в сторону расположения наших войск. Самолет стал быстро снижаться, и немецкие зенитчики перестали стрелять по нему, считая, что он не сможет перетянуть через-линию фронта, а упадет на занятой ими территории. Высоты совсем не остается. Наумов уже хорошо видит оскаленные зубы вражеских солдат, которые не могут скрыть своего ликования тем, что подбили самолет русского летчика, которого вот-вот возьмут в плен.

Самолет чуть ли не задел фюзеляжем стволы немецких зенитных малокалиберных пушек. Наумов приложил все [195] свое умение, чтобы максимально возможное время удержать машину в воздухе. Почти над самой головой гитлеровцев он пролетел траншеи переднего края вражеской обороны и, недотянув метров 40–50 до своих, приземлился на нейтральной полосе на фюзеляж с убранными шасси.

Когда фашисты сообразили, что упускают верную добычу, они открыли по самолету огонь из пулеметов, автоматов и ротных минометов. Наши солдаты, на глазах которых происходило все это, тоже открыли огонь по переднему краю немецкой обороны. Воспользовавшись этим, Наумов покинул кабину самолета и уполз в воронку от бомбы. С наступлением темноты наши бойцы помогли летчику выбраться с нейтральной полосы, а утром на самолете связи его доставили в родной полк — здесь его дом, его друзья, товарищи по оружию. Какое это счастье снова оказаться среди своих...

Дмитрий Цыкулов — техник самолета Наумова — решил спасти ЛАГГ-3. Командование разрешило ему поехать за ним, хотя это было сопряжено с риском для жизни — не так просто увести самолет с нейтральной полосы. Цыкулов со своим мотористом Владимиром Цекаловым с переднего края тщательно изучили местность и наметили маршрут, по которому можно было бы перетащить «лагг» на нашу сторону. Решили для этого использовать танк.

Ночью Цыкулов и моторист незаметно подползли к самолету и длинным тросом соединили его с Т-34, остановившемся неподалеку. Танк медленно тронулся и выволок самолет в безопасную зону. С помощью танкистов подняли его, выпустили шасси, сняли крылья, погрузили в автомашину ЗИС-5 и той же ночью отправили в тыл.

Так, благодаря находчивости техника Цыкулова дорогостоящий боевой самолет был спасен и введен в строй. Командование полка представило Дмитрия Федоровича к правительственной награде — медали «За отвагу». [196]

* * *

...С утра штаб дивизии сообщил, что немецкий самолет-разведчик летит в направлении нашего аэродрома, и передал приказ поднять пару самолетов в воздух для его перехвата. Штаб нашего полка поручил выполнение задания командиру первой эскадрильи Алексею Постнову. Он решил взлететь со своим напарником, но у его ведомого мотор не запустился, поэтому ушел один. Оторвавшись от земли, Алексей заметил вражеский самолет, который периодически выходил из облаков, просматривал местность и снова скрывался. Постное решил уловить момент, когда противник в последний раз сделает попытку нырнуть обратно в облака.

Через некоторое время самолет появился. Алексей увеличил скорость, подошел поближе и с первой атаки вывел из строя правый мотор у разведчика. Немецкий летчик устремился вверх, но при повторной атаке Постнова «юнкерс» загорелся, после чего пошел со снижением и сел недалеко от нашего аэродрома. Воздушный стрелок, убитый еще в воздухе, сгорел вместе с самолетом, остальные члены экипажа были пленены начальником штаба полка Степаном Никитовичем Тиракьяном и тремя механиками, которые быстро подъехали к пылающему самолету противника.

Весь личный состав в это время находился на аэродроме и наблюдал за ходом боя от начала и до конца. Картина была впечатляющая. До этого случая многие из наблюдавших с такого близкого расстояния не видели, как сбивают самолет, да еще с первой атаки.

Мы не знали немецкого языка, поэтому сказали пленным по-русски: «Ну, Фриц, попался?» Один ответил: «Я, их бин Фриц», другие охотно утверждали: «Гитлер капут». Надо было добавить: «Капут летной карьере, конец воздушному разбою и бандитизму». Много гнусных дел творили фашистские летчики, нанося бомбовые удары по мирному [197] населению в городах и селах. Теперь пришло время держать ответ за свои злодеяния.

Уже около двух лет шла война. Предстояло еще воевать столько же. Значит, не были написаны еще многие страницы боевой истории нашего полка. Продолжали уходить на опасные задания ее главные творцы — мои товарищи. Вот и сегодня вышла навстречу врагу группа под командованием старшего лейтенанта Е. А. Пылаева. Как было принято, приблизившись к линии фронта, он запросил пункт наведения и управления о воздушной обстановке.

Полковник Дзусов сообщил, что приближается большая группа немецких бомбардировщиков численностью до 50 самолетов. В это время в воздухе находилась и наша группа самолетов ЯК-1 из 42-го полка. Дзусов четко поставил задачу летчикам 42-го полка заняться истребителями сопровождения, а группе Пылаева — атаковать головную группу противника, одновременно по установленному радиосигналу с ближайших аэродромов стал поднимать дежурные подразделения истребителей.

Летчики 42-го гвардейского полка, ведя бой в атакующем стиле, связали вражеские истребители, а головная группа бомбардировщиков осталась без присмотра. Этим немедленно воспользовалась группа Пылаева. С первой атаки наши летчики сбили два Ю-87, при повторной атаке — еще столько же. Остальные самолеты противника обратились в бегство, сбросив свой груз, не долетев до линии фронта.

Представилась благоприятная возможность преследовать разрозненную группу, поодиночке уничтожая ее самолеты, но с пункта наведения последовал приказ отказаться от такого плана, а тем же, что и в первом случае, способом расстроить боевой порядок второй группы бомбардировщиков противника и не дать им произвести бомбометание. Пылаев прекратил преследование противника, всей шестеркой атаковал вторую группу Ю-87. Наши летчики, идя [198] в атаку пара за парой, сбили три самолета противника. И здесь у фашистских летчиков нервы не выдержали, они стали сбрасывать свои бомбы как попало, часть из них упала в расположение их же войск, большая часть — на нейтральную полосу. Несколько бомб все же взорвались и в расположении наших войск. Благодаря грамотно принятому решению и его умелому исполнению летчиками 42-го и 88-го полков было сорвано выполнение боевой задачи немецкой авиации. Противник потерял 7 самолетов Ю-87 и 3 МЕ-109. Наши самолеты вернулись на свою базу, кроме одного ЛАГГ-3, пилотируемого Е. А. Щербаковым, который был подбит и произвел вынужденную посадку на своей территории...

По вызову с армейского пункта наведения и управления ушла в воздух с нашего аэродрома еще одна группа под командой старшего лейтенанта А. П. Лукина. Издалека он заметил большое количество вражеских самолетов. Встреча с ними неминуема. Чтобы обеспечить себе выгодное положение, наши летчики стали набирать высоту.

Безоблачное небо, прозрачный воздух не ограничивали видимости. Немецкие летчики, обнаружив появление в воздухе наших свежих сил, тоже подняли дополнительный наряд самолетов с аэродрома Анапы. Таким образом, в сравнительно небольшом воздушном пространстве снова скопилось около 50 самолетов с обеих сторон.

Группа Лукина в рассредоточенном боевом порядке набрала высоту в 3500 метров — самую выгодную для мотора М-105пф, которым были снабжены самолеты ЛАГГ-3. На высоте около 4000 метров по большому кругу ходило 8 самолетов ФВ-190, выжидая удобного момента для атаки. Лукин решил атаковать их снизу. Вражеские летчики не ожидали этого, поэтому с опозданием перешли в угол набора. Лукин легко настиг крайний истребитель и с первой атаки поджег его. Немецкий летчик выпрыгнул с горящего самолета. Остальные семь «фокке-вульфов» бросились в атаку. [199]

Гитлеровцам хорошо были известны возможности самолета ЛАГГ-3. На высоте, превышающей четыре тысячи метров, МЕ-109 и «Фокке-Вульф-190» имели над ним заметное преимущество. Лукин знал, что противник попытается затянуть его на высоту, чтобы, используя свое превосходство, там расправиться с группой, но не дал врагу обмануть себя. Он не стал набирать высоту, даже ушел ниже, но за счет снижения увеличил скорость, одновременно разворачиваясь навстречу противнику.

Немецкие летчики поняли, что пока они будут возиться с этой шестеркой русских летчиков, на помощь последним могут подойти другие группы и атакуют их. Чтобы не подвергать себя опасности, они стали уходить на юго-запад с набором высоты.

Совсем рядом четверка ЯК-1 из 42-го гвардейского полка под командованием старшего лейтенанта Федора Калугина оказалась зажатой двумя группами немецких летчиков. Группа Лукина бросилась им на выручку, — втянувшись в самую гущу воздушного боя.

Следы от трассирующих пуль и снарядов возникали со всех сторон — над головой, справа и слева. Только успеешь уклониться от атаки слева, как она следует справа или сверху. В этом хаосе порой все перемешивалось, но тем не менее мы всегда старались сохранить боевой порядок, чтобы обеспечить взаимную выручку и наращивание огневой мощи.

Бой продолжался более 20 минут, в котором участвовали группы разных частей. В этом бою летчики 88-го полка сбили 8 самолетов противника.

Странное, труднообъяснимое чувство охватывает летчика, когда он видит падающий самолет, охваченный грязно-красноватым пламенем, переходящим в длинный черный шлейф дыма. Он еще не успел определить, чей самолет падает — вражеский или свой, но первая реакция, которую он проявляет по отношению к нему, это сочувствие — а [200] вдруг это наш. И мысленно посылает вслед летчику советы: «Прыгай, прыгай, пока пламя полностью не охватило кабину самолета». Но если оказывалось, что подбит враг, каждый из нас радовался, что еще одним гитлеровским самолетом стало меньше: «Хватит, фашист, ты уже долго поболтался в нашем небе, пора тебе приземлиться навечно».

...Прилетели самолеты ИЛ-2 и попросили истребителей для сопровождения. Летчики третьей эскадрильи сидели в кабине своих самолетов в готовности номер один. Почти одновременно заработали моторы шести ЛАГГ-3. Через минуту вырулила первая пара, за ней потом и остальные.

Задание самое простое — не допустить атаки истребителей противника по самолетам ИЛ-2 на маршруте и над целью, подавить зенитные средства противника до окончания обработки цели штурмовиками.

Полет до линии фронта проходил в спокойной обстановке. Штурмовики — четыре пары в правом пеленге — издалека стали готовиться к атаке. Все восемь самолетов ИЛ-2 пара за парой перешли в пикирование и сбросили противотанковые бомбы на скопление бронетранспортных средств противника. Второй заход по той же цели выполнили с применением РС-131 (реактивные снаряды). Третий и последующие заходы выполняли с применением огня 23-мм пушек системы Волкова — Ярцева.

В районе штурмовки горела боевая техника противника, а истребители надежно подавили своим огнем его зенитные средства. Увлеченные успехом, экипажи ИЛ-2 задержались над целью больше времени, чем надо было. Их ведущий подал команду об уходе в тот момент, когда к нашей группе приблизились 8 самолетов МЕ-109.

Штурмовики встали в круг на малой высоте, а мы, истребители прикрытия, стали отражать атаки «мессершмиттов» и все вместе постепенно уходили в восточном направлении. Вражеские зенитчики, поняв, что нам теперь [201] не до них, ожили и стали беглым огнем обстреливать нашу смешанную группу.

Ведущий группы штурмовиков правильно оценил, что сейчас огонь многочисленных малокалиберных зенитных средств противника более опасен, чем огонь истребителей, и стал более энергично, не нарушая огневую взаимосвязь, тянуть на свою территорию.

Истребители прикрытия получили возможность вести воздушный бой более свободно и раскованно. А когда оказались над своей территорией, перешли в наступление. Группа штурмовиков довольно организованно, в плотном боевом порядке, на самых малых высотах уверенно шла на свою базу под прикрытием пары самолетов ЛАГГ-3. Четверка ЛАГГ-3, которая составляла ударную группу, вела бой с восьмью МЕ-109. При выходе из атаки пары МЕ-109 младший лейтенант Г. И. Афанасенко очень удачно поймал в прицеле один из них и с близкого расстояния сбил его. Тут же другая пара МЕ-109 атаковала «лагг» сзади и вывела из строя мотор самолета. Афанасенко довольно хладнокровно выбрал площадку для посадки на фюзеляж, но с высоты восьми метров, видя, что перед ним ровная без ухабов и воронок местность, передумал и выпустил шасси. Грунт оказался мягким, и самолет скапотировал.

Несколько секунд, пока сообразил, что случилось, Афанасенко лежал, точнее висел, в кабине — на привязных ремнях вниз головой. Наши летчики кружились над «лаггом», не решаясь сесть. Какие-то люди бежали к самолету, но они были далеко, километров в 1,5–2 от места, где находился истребитель.

Благодаря недюжинной физической силе, в невероятно стесненной обстановке, Афанасенко все-таки сумел освободиться от привязных ремней, вылез из кабины через боковое отверстие подвижной части фонаря, встал на ноги, немного отдышался, а затем помахал нашим летчикам, которые [202] все еще кружились над ним, и показал рукой: «Летите домой».

...Все уже чувствовали, что напряжение в небе Кубани спадает, хотя еще часто возникали горячие схватки то в одном, то в другом месте. Превосходство в воздухе, за которое так долго и ожесточенно боролись обе стороны, на этом участке фронта окончательно перешло к советским Военно-Воздушным Силам, которые за время сражения на Кубани с 17 апреля по 7 июня 1943 года уничтожили свыше 1100 гитлеровских самолетов, из них более 800 сбили в воздушных боях.

У противника еще оставались значительные силы авиации, базировавшиеся на Таманском полуострове и в Крыму. Командованию 4-й воздушной армии стало известно, что враг намерен произвести массированный налет на передовые аэродромы. Поступил приказ срочно сменить место дислокации всем полкам передового базирования, в том числе и нашему. Первой ушла вторая эскадрилья. Когда под общим командованием А. Г. Маркелова начали взлетать первая и третья эскадрильи, над аэродромом появилась восьмерка МЕ-109 с целью не дать нашим летчикам подняться в воздух. Вслед за этой восьмеркой подоспели 10 ФВ-190 с бомбами для нанесения удара по капонирам, где стоят самолеты, а затем — уничтожения пушечным огнем материальной части и людей на аэродроме. Вопрос деблокирования своего аэродрома силами уже взлетевших нескольких пар — несложная задача, не раз ранее мы успешно выполняли ее, но дело в том, что с целью ускорить подготовку самолетов к выполнению боевой задачи на новом месте все мы, с разрешения командира полка, в том числе и он сам, посадили своих техников в фюзеляж, за бронеспинки, с инструментами.

В создавшейся обстановке как нельзя лучше оказалось то, что ушедшим ранее в воздух молодым летчикам командир полка запретил брать с собой своих техников. Когда за бронеспинкой сидит человек без парашюта, летчик оказывается [203] в положении птицы, у которой подрезаны крылья. Столкнувшись с противником, он не может резко и энергично маневрировать, ни атаковать, ни уйти от атак, так как при резком и энергичном движении летчика рулями техник, который сидит на горячем водорадиаторе, невольно может в фюзеляже задеть управление и помешать летчику, может создать аварийную ситуацию.

Молодые летчики энергично начали вести воздушный бой, дав возможность взлететь всем своим товарищам, и активными действиями сорвали попытки фашистов прицельно атаковать те самолеты, где за бронеспинкой сидели техники. Исход боя решил успех двух молодых летчиков Е. А. Щербакова и В. Т. Иванова, которые сбили по одному МЕ-109.

Немецкие летчики не стали продолжать бой, спешно разбросали бомбы и ушли на запад. А самолеты нашего полка благополучно произвели посадку на полевом аэродроме у станицы Новоминской...

Интенсивной боевой работы не велось. Мы приводили материальную часть в порядок, иногда производили разведывательные полеты в районы Таганрога, Мариуполя (Жданов), Осипенко (Бердянск), вплоть до Мелитополя и Геническа. Заодно выявляли аэродромы базирования противника, засекали пути перевозки и переброски его войск и боевой техники как в направлении Крыма, так и из Крьь ма, места скопления врага, определяли интенсивность движения по железным, шоссейным и грунтовым дорогам.

После недельного пребывания в Новоминской полк перелетел на аэродром у станицы Поповиченской, а затем в Елизаветинскую. Отсюда меня по болезни на две недели отправили в Ессентуки. С 1942 года я страдал болезнью желудка. Временами боль обострялась до такой степени, что не было никаких сил вести боевую работу. Осенью 1942 года, когда вражеские войска прорвали нашу оборону в районе Моздока, а нагрузка для летного состава, была предельной, в воздухе я дважды терял сознание, а [204] один раз почти у земли вывел свой произвольно падающий самолет из пикирования. Когда прилетел на свой аэродром, техник обнаружил винтом срубленные кукурузные стебли между цилиндрами мотора. На земле, после посадки, началась сильная рвота. После осмотра полковой врач Кондрычин подробно проинформировал об этом командование. Командир полка отправил меня на отдых в Тбилиси. Там я прожил почти месяц у родителей техника моего самолета Арчила Васильевича Годерзишвили.

Отец, мать, три сестры и два брата Арчила встретили меня как родного. Все они, кроме матери, работали для нужд фронта. Несмотря на свой пожилой возраст, отец семейства Васо, как его называла мать, и слушать не хотел об отдыхе, отвечал одной фразой: «Не время разлеживаться»...

Я пробыл в Ессентуках 10 дней, и когда почувствовал, что мне уже немного лучше, подал рапорт на имя начальника санатория с просьбой выписать меня. Мне пошли навстречу. У меня еще оставалось пять дней, и я использовал их для поездки в Нальчик — город моей юности. Тяжелые чувства вызвала встреча с ним. Он предстал весь в руинах. Все здания, где ранее размещались партийные и советские органы, государственные учреждения, учебные заведения, школы, больницы, вокзал, были полностью разрушены. Большинство многоэтажных жилых домов зияло пустыми проемами окон и дверей. Всюду были видны следы варварства и жестокости гитлеровцев.

С тяжелым сердцем вернулся я в полк. Здесь меня ожидали новости. Полк базировался на аэродроме у станицы Абинской, недалеко от переднего края. Нашей частью теперь командовал наш боевой друг Герой Советского Союза майор В. И. Максименко. А Андрея Гавриловича Маркелова назначили заместителем командира дивизии. За два с половиной года его пребывания в должности командира полка мы все крепко сроднились с ним. Он заслуженно пользовался у нас непререкаемым авторитетом. [205]

Много труда вложил Маркелов в становление полка как боевой единицы. Мы привыкли видеть его, расхаживающего перед строем при постановке задачи, к его энергичным жестам, когда он особо подчеркивал значимость сказанного. Жалко было, что он уходит от нас...

Нового командира Василия Ивановича Максименко мы, ветераны полка, знали еще с мирных дней. Войну он начал лейтеналтом в должности заместителя командира эскадрильи. С марта 1942 года командовал второй эскадрильей, с июля 1942 года стал штурманом полка. С первых дней знакомства с Максименко мы прониклись к нему уважением. Уравновешенный, по натуре веселый, обходительный, он умел в нужный момент проявлять твердость, открыто уважал смелых, энергичных людей, умело подхлестывал нерадивых, сам служил примером честности, храбрости и исполнительности. Воевал с первого дня войны с полной отдачей. Максименко умел грамотно организовать и руководить боем в воздухе. В сложной обстановке, не поддавался панике. Его спокойствие и уверенность передавались всем, кто с ним стоял рядом. Чувствуя полную поддержку ветеранов полка, с первого дня вступления в новую должность Максименко уверенно и спокойно управлял большим и сложным коллективом.

Прибыв из отпуска на аэродром Абинская, не успел представиться командиру полка, как начался артиллерийский обстрел аэродрома. С господствующих высот западнее станиц Крымской и Молдаванской с переднего края обороны немцы обыкновенным биноклем прекрасно просматривали наш аэродром и корректировали огонь. Обстрел продолжался 20 минут. Зная, что в такой обстановке мы не будем взлетать, противник стал посылать свои бомбардировщики для нанесения удара по местам расположения наших войск. После окончания обстрела на заравнивание воронок ушло еще до 30–40 минут.

Мы быстро приспособились к графику ведения огня врагом — за 5–10 минут до начала их артиллерийской [206] подготовки одна, а то и две группы уходили в воздух и точно встречали фашистские бомбардировщики на подходе. В завязавшемся бою мы не давали им возможности бомбить наши войска. К моменту нашего возвращения товарищи успевали подготовить аэродром для посадки.

Гитлеровцы, поняв, что мы разгадали их тактику, начали вести обстрел утром перед самым рассветом, когда весь личный состав выходил на аэродром для подготовки материальной части к полетам. Но мы и к этому тоже приспособились. Технический состав стал готовить самолеты к полету за полчаса раньше до начала обстрела. А после его прекращения быстро обозначал флажками полосу, где безопасно производить взлет. Так продолжалось до тех пор, пока мы базировались на этом аэродроме.

За все время от обстрела погиб моторист А. К. Войтик и был тяжело ранен старший сержант И. Р. Брюхотов. Для врага этого было очень мало, для нас — чрезвычайно много. Каждый человек был на счету у Родины.

С конца июня в небе Кубани заметно спал накал боев Три наших авиационных корпуса были переброшены на другие фронты. Сильные воздушные бои здесь все еще продолжались, но количество участвующих в них самолетов с обеих сторон значительно сократилось.

Потери и мы, и враг несли еще чувствительные. Но все же немецкая авиация на Кубани теряла больше самолетов и людей, чем мы.

...В тот день по вызову пункта управления и наведения вылетела группа в составе 6 ЛАГГ-3 под командованием Е. А. Пылаева. В воздухе находилась, кроме нашей шестерки, еще одна группа самолетов — ЯК-1 соседнего 42-го гвардейского авиаполка под командованием моего земляка старшего лейтенанта Ахмед-Хана Таловича Канкошева. Кроме этого, на каждом аэродроме были приведены в готовность № 1 по одной группе.

Канкошев активными действиями связал истребителя прикрытия врага, а Пылаев повел свою группу в атаку [207] против девяти бомбардировщиков Ю-87. Никто не заметил двух пар МЕ-109, которые с набором высоты шли на помощь своим бомбардировщикам. Пылаев с ведомым, сержантом Е. М. Абраменко, с первой атаки сбил один бомбардировщик Ю-87. Вторая пара с ведущим старшиной Л. А. Босенко подбила еще один Ю-87.

Планомерному нанесению удара немецких бомбардировщиков воспрепятствовали наши летчики. Канкошев блестяще справился со своей задачей. Он отсек от бомбардировщиков истребители прикрытия противника, сковал их боем, дав возможность группе Пылаева расправиться с бомбардировщиками, а сам лично сбил один МЕ-109, остальные обратил в бегство.

Необходимо добавить, что летчик-истребитель Ахмед-Хан Канкошев, сбивший в воздушных боях лично 12 самолетов врага и 3 в группе, Указом Президиума Верховного Совета СССР от 2 сентября 1942 года был удостоен звания Героя Советского Союза.

За неделю до наступления наших войск по освобождению Таманского полуострова по приказу командующего 4-й воздушной армией наш полк перелетел на аэродром Геленджик. Он расположен в живописном месте на берегу залива. Город окружен с трех сторон горами, а с юга, со стороны Черного моря, вход в залив открыт.

На аэродроме базировались штурмовой полк морской авиации (ИЛ-2) и армейский истребительный (ЯК-1), здесь же находился и штаб авиационной дивизии. Эти два пслка стояли под горами на северной и западной окраинах аэродрома. Для нашего полка была выделена стоянка на восточной стороне вдоль залива. Стоянка наша (была открыта и не имела никаких естественных и искусственных укрытий, если не считать нескольких осиновых деревьев [208] и кустов. Между этими деревьями и кустами стояли наши самолеты.

Аэродром имел для взлета два направления: с юга на север для нашего полка. В это время моряки не имели возможности взлетать, так как они со своей стоянки двигались с запада на восток, то есть перпендикулярно направлению нашего взлета. Поэтому взлет и посадку осуществляли мы поочередно.

Отрегулировать очередность взлета и посадки частей на этом аэродроме сложности не представляло. Такие вопросы легко и быстро решались. Наиболее сложным для нашего полка оказался вопрос, как обезопасить личный состав и материальную часть от артиллерийского обстрела. Геленджикский аэродром часто подвергался обстрелу дальнобойной артиллерии врага. По всем данным, где-то в горах находился корректировщик, который был снабжен приемо-передающей радиостанцией. Как правило, когда начинали взлетать самолеты, гитлеровцы приступали к обстрелу аэродрома и то же самое делали в момент, когда мы производили посадку после возвращения с боевого задания. Так каждый раз изо дня в день...

Вернувшись с боевого задания, я пошел на посадку и перед самым выравниванием заметил разрывы на аэродроме, а стартовый наряд немедленно выложил белый крест — сигнал, запрещающий посадку. Дал газ, ушел на второй круг, за мной последовал Л. А. Босенко. Ходили по большому кругу минут десять. Обстрел как будто стал прекращаться. Решил садиться, несмотря на запрет.

Как только произвел посадку, почувствовал, что самолет мой потянуло на нос. Я подобрал ручку управления на себя. «Лагг» опустил хвост и резко задрал кверху нос. Отдаю ручку резко от себя — не реагирует. Оглянувшись назад, я увидел, что хвост моего истребителя разбит и стабилизатор почти на земле тащится за самолетом. Кое-как срулил с полосы. За мной посадку произвел Босенко. Оказалось, что, когда я садился, именно в: момент касания [209] колесами земли, сзади разорвался снаряд и разбил хвост, сам я остался без единой царапины. Через сутки золотые руки наших техников ввели в строй мой самолет.

Описывая этот эпизод, я вспомнил случай, который: произошел позже под Новороссийском. Когда наши наступающие войска прорвали линию обороны противника под этим городом, противник подверг наш аэродром жестокому артиллерийскому обстрелу. Враг, видимо, перед тем, как эвакуировать дальнобойную артиллерию, решил выпустить по нас как можно больше снарядов. В течение часа он, держал нас под сплошным обстрелом. Снаряды рвались, всюду, где находились люди и материальная часть...

Сзади стоянки самолетов второй эскадрильи находилась столовая для технического состава и младших специалистов. Время было обеденное, и все свободные от дела моряки и наши техники потянулись туда, чтобы побыстрее пообедать. Летному же составу привезли обед на стоянку самолетов, так как столовая находилась далеко. Именно в это время начался интенсивный обстрел аэродрома немецкой дальнобойной артиллерией.

Только вышел из столовой старший лейтенант — техник морской авиации, начал давать указания, чтобы группой не стояли, а рассредоточились, как разорвался недалеко снаряд, и осколками сразу убило двух матросов. Старшему лейтенанту осколком оторвало кисть левой руки. Он молча поднял кисть и начал ее машинально прилаживать к локтю. Некоторое время сидел в забытьи, раскачиваясь из стороны в сторону, не зная, что сказать и к кому обратиться. Находившийся рядом со старшим лейтенантом шофер легковой машины был тяжело ранен в ногу и часто повторял: «Какой я теперь моряк без ноги?»...

Старшего лейтенанта и шофера-матроса увезли на санитарной машине, на грузовик положили двух убитых матросов и еще пятерых раненых.

Подходя к самолету А. П. Лукина, инженер эскадрилья В. С. Савченко заметил радиста эскадрильи, техника-лейтенанта [210] М. С. Суханова, который лежал под самолетом. Решив, что он спит, дал указание разбудить его и пошел дальше. Моторист, который подошел к Суханову, резко отпрянул и возбужденно позвал Савченко. И только теперь заметили, что он мертвый лежит в луже крови. Радист был убит тонким осколком длиной 8–10 миллиметров, который попал ему с левого бока прямо в сердце, когда Суханов был занят проверкой состояния радиоаппаратуры самолета. Похоронили мы еще одного боевого товарища...

Перед нашим полком была поставлена задача командованием военно-воздушных сил Черноморского флота — двумя эскадрильями сопровождать штурмовики, а одной вести воздушную разведку. В соответствии с этим командир полка выделил для сопровождения штурмовиков первую и вторую эскадрильи, а третью — для воздушной разведки.

Наш полк имел богатый опыт по взаимодействию с другими родами авиации и ведению воздушной разведки, и мы со всей ответственностью отнеслись к выполнению задачи.

Летчики морской авиации вначале отнеслись к нам с некоторым недоверием. Говорили, что не всякий летчик способен вести боевую работу на этом аэродроме, так как условия для взлета и посадки здесь сложны, что необходимо иметь навыки летной работы с ограниченных полос, стесненных горным рельефом местности. Но с первого же дня пребывания на этом аэродроме наши летчики доказали, что обладают искусством пилотирования не хуже летчиков морской авиации, а в воздухе умеют обеспечить безопасность их штурмовиков. Летчики третьей эскадрильи, обычно перед вылетом ИЛ-2 уходили на разведку и с борта самолета передавали разведданные. Так, 14 сентября они прямо навели штурмовики на большое скопление войск и боевой техники в районе Липок, которые были предназначены вражеским командованием для контратаки наших войск с фланга. [211]

Над целью, если не было поблизости истребителей противника, мы шли на подавление зенитных точек и тем. самым обеспечивали свободу действий штурмовикам. С появлением же истребителей врага умелыми действиями отсекали их, а в удобный момент сами переходили в атаку. Вести воздушный бой с немецкой авиацией — дело для нас привычное, беспокоило другое: не было у нас опыта ведения боевой работы над морем.

Откровенно говоря, лично я больше боялся воды, чем истребителей противника. Примерно в таком же положении были многие из нас, поэтому как-то невольно старались поближе прижиматься к берегу. И порой получалось так, что группа вся идет над водой вне досягаемости зенитных средств противника, а я из-за водобоязни лечу вдоль береговой черты, и весь зенитный огонь врага обрушивается на меня. Это повторялось и на обратном маршруте. И хотя нам на случай приводнения выдали надувные жилеты, но и это не успокаивало меня.

За все время, пока мы летали с морскими летчиками, не было предъявлено к нам претензий. Наоборот, всегда они выражали нам благодарность за надежное обеспечение их боевой работы. А 16 сентября вечером пришли к нам на стоянку моряки, экипажи торпедных катеров, которые базировались в Геленджикской бухте, чтобы поблагодарить за самоотверженные действия летчиков нашего полка при штурме Новороссийска.

Из морских летчиков мне особенно нравился старший лейтенант, заместитель командира эскадрильи Николай Морозов, импонировавший своими суждениями, отношением к друзьям, к делу. Он летал на истребителе, и мы не раз совместно с ним прикрывали штурмовики, наносившие удары по объектам, живой силе и технике противника.

Радостным был для нас день 16 сентября 1943 года, когда из Москвы объявили по радио приказ Верховного Главнокомандующего И. В. Сталина об освобождении города и крупного морского порта Новороссийска. Нашему [212] полку было присвоено почетное наименование Новороссийский. С этого дня мы носили на своих самолетах символический знак: руль поворота на наших самолетах был покрашен голубым цветом, а посередине красовались черный якорь с цепью и спасательным кругом.

После разгрома новороссийской группировки противника наши войска при активной поддержке авиации прорвали вражескую оборону на центральном участке, и гитлеровцы, опасаясь быть отрезанными от переправы в Крым, начали отходить. Линия фронта все время сокращалась, советские войска прижимали врага к Керченскому проливу.

Наша авиация приложила максимум усилий, чтобы не дать противнику планомерно переправиться на Крымский полуостров. Днем и ночью без устали штурмовики и бомбардировщики наносили удары по захватчикам.

Отступающие фашисты прибегали к неслыханной жестокости, пытаясь спастись от карающего огня советской авиации. Трюмы и каюты плавсредств занимали сами, а на палубы сгоняли наше мирное население, в основном детей, женщин. Наши самолеты, естественно, не производили штурмовки таких судов, ведь под огонь попали бы наши люди.

...23 сентября с аэродрома, расположенного у станицы Крымской, куда мы перебазировались, первыми на выполнение боевого задания по сопровождению штурмовиков вылетело звено старшины Л. А. Босенко. По приказу командующего фронтом штурмовая авиация основное усилие направила на разрушение укреплений врага и на разгром его резервов в местах их сосредоточения. Штурмовики сбросили бомбы по смешанной колонне, которая подходила с запада к станице Гастагаевской. Появление 6 МЕ-109 со стороны Анапы незамеченным не осталось, но беспокоило не их число, а отсутствие достаточного боевого опыта у молодых летчиков звена. В короткой, но горячей схватке Босенко почувствовал сильный удар под мотором, в [213] кабину хлынул горячий пар, а затем стал гореть самолет. Зная, что по данным наземных войск станица Гастагаевская должна быть уже в наших руках, он покинул горящий самолет.

Как и что было в тот день и потом в течение 19 месяцев, мы узнали от самого Босенко в июне 1945 года в Москве, когда готовились к Параду Победы. Здесь он остановился на один день, следуя в Башкирию. Вот коротко его рассказ:

«...Когда я спускался на парашюте, был уверен, что нахожусь на территории, освобожденной от оккупантов. Если бы я знал, что в станице немецкие войска, не стал бы прыгать с парашютом, тянул бы на свою территорию. Только коснулся я земли, как сразу же оказался в руках гитлеровцев. Подбежавшие автоматчики сняли с меня ремень с кобурой, собрали парашют и повели в станицу, завели в хату, сняли награды, забрали документы... Допрос вел офицер на чисто русском языке. По его словам, немцы были очень высокого мнения о советских летчиках.

На второй день, 24 сентября, меня повезли в Анапу, по пути ко мне присоединили одного летчика-истребителя и двух летчиков-штурмовиков — все из авиации Черноморского флота. В конце концов я оказался в лагере для пленных, расположенном в Кривом Роге. В середине октября ночью раскрылись двери барака и нас выгнали во двор, где полно было солдат с собаками, и погнали из лагеря на запад. На рассвете гитлеровцы всех остановили. Подъехали большие грузовые машины, и фашисты стали загонять нас в грузовики.

Провезли в трех километрах от моего родного села Ново-Владимировка Казанковского района Николаевской области. Со страшной силой сжалось сердце: всего в трех километрах живут родные и близкие мне люди и не знают, какое несчастье обрушилось на меня, встретимся ли мы еще когда-нибудь. Потом нас высадили из машин я погнали пешком до реки Южный Буг. Голодные, без сил, брели [214] мы по осенним липким дорогам юга Украины, с трудом вытаскивая ноги из вязкого чернозема.

Всякая попытка населения что-либо передать нам пресекалась автоматной очередью. В пути мы видели, как женщины и дети с сожалением и со слезами на глазах смотрели на нас.

25 декабря 1943 года в холодный день нас, полураздетых и оборванных, привели на железнодорожную станцию и погрузили в товарные вагоны, перегороженные колючей проволокой, за которой располагалась охрана. Предварительно объявили приказ, что офицеры Красной Армии перевозятся по территории Германии только в наручниках», и заковали нас.

Привезли в лагерь, расположенный в районе Лодзи. Здесь мы испытали на себе страшную долю узников фашистских концлагерей. Люди настолько были истощены, что не могли встать без помощи. Голод доводил до полного отчаяния, делал людей совершенно безвольными. Голод — это, наверное, самая страшная пытка. Трудно передать словами, как тяжело быть все время голодным, все время думать о хлебе.

В лагере у нас взяли отпечатки пальцев, поставили клеймо. На левой стороне груди у меня белой краской нарисовали букву «О», что означало «офицер», на спине красной краской вывели SU (совет унион), те же буквы написали на правом колене желтой краской. Затем выдали оловянный жетон на шнурке с выбитым номером и повесили на шею. Этот жетон постоянно оставался на шее, наличие его проверялось каждый вечер. Если на шее жетона не было, бросали в карцер, лишали и скудного пайка на сутки и более. С получением жетона я стал без фамилии; имени и отчества — все это заменяли четыре цифры: «Фир унд драйцих, зекс унд драйцих», что означает 3436.

Двор лагеря был перегорожен колючей проволокой. Прибывшее пополнение проводили по ту сторону проволоки. Мы подходили к ней и внимательно всматривались в [215] лица прибывших. Однажды слышу крик с той стороны: «Лев! Вот где я тебя догнал». Я сразу узнал Николая Сидорова по голосу и увидел его самого. Слезы брызнули из глаз. Через две недели мы уже встретились. Подбежали друг к другу и обнялись. Стоим, молчим, не можем слова сказать, к горлу подкатил комок и, не стесняясь своих слез, крепко держим друг друга в объятиях, содрогаясь всем телом от рыдания. Жили мы в разных бараках, но украдкой встречались и делились бесконечно дорогими воспоминаниями о былом и проклинали тот день, когда наша жизнь разделилась на «до» и «после»...

С приближением Красной Армии нас стали партиями развозить по разным лагерям. Так, я попал в лагерь около города Коматау (Хомутов) Судетской области, отторгнутой от Чехословакии в 1938 году. Там и находился до самого освобождения нашими войсками — 9 мая 1945 года. Сидоров оказался на юге Франции, и его освободили войска США...»

Л. А. Босенко вскоре после освобождения вернулся в свой родной город Кривой Рог, окончил горный техникум, работал на руднике, теперь находится на заслуженном отдыхе.

Он прошел через горнило фашистского ада и выдержал все, оставшись советским гражданином, не запятнав высокого звания патриота Родины и офицера Красной Армии.

Все дороги, аэродромы, все, что можно, минировала фашисты, чтобы замедлить темп продвижения советских войск. Противник отступал в направлении на Темрюк и Джигинское с последующим выходом к местам посадки на транспорты в Чайкино, Кучугорах, Кордоне, Тамани. Наши войска все ближе прижимали врага к Керченскому проливу, фронт наступления сжался теперь до 50 километров. [216]

Положение гитлеровцев становилось критическим, а их транспортные средства днем и ночью подвергались непрерывному удару с воздуха. Уход противника с Таманского полуострова превратился в паническое бегство. Замысел его планомерного отступления был сорван...

Наш полк перелетел на аэродром у станицы Варениковской, который был заминирован противником. Саперы проводили большую работу по разминированию объектов, но они не успевали тщательно проверять местность. После них еще много мин, главным образом противопехотных, оставалось на окраинах аэродрома. Свободно ходить было невозможно, даже руление самолетов до старта и после посадки разрешалось только по обозначенной флажками полосе.

Как ни остерегались мы, но в один день сразу подорвались несколько человек, в том числе начальник штаба батальона аэродромно-технического обслуживания. В этот день мы впервые увидели в деле своего нового полкового врача. Молодой, грамотный, энергичный капитан медицинской службы Г. Н. Фрейман вывез на санитарной машине пострадавших товарищей и в санчасти батальона стал их оперировать.

Григорий Наумович Фрейман прибыл к нам в полк недавно. До этого он воевал на Малой земле, под Новороссийском, служа врачом 2-го батальона 31-го парашютно-десантного полка. Там наравне с санитарами он носил на себе раненых в пункт эвакуации, а оттуда — медикаменты и другое санитарное имущество, боеприпасы и продовольствие. Каждые день и ночь Малая земля подвергалась ожесточенному артиллерийско-минометному обстрелу и авиационной бомбардировке противника. В таких случаях телефон на медпункте не умолкал, все подразделения просили помощи.

Направляясь в одну из рот, Фрейман буквально столкнулся со своим отцом, рядовым Наумом Фрейманом. До этого случая ни сын, ни отец не знали, что сражаются [217] рядом на Малой земле. Григорий обнял отца и задал первый пришедший на ум вопрос: «Как мама?» Но отец знал о ней столько же, сколько и сын. «Пойдем, папа, поможешь», — пригласил Григорий отца с собой перенести раненых в безопасное место. Больше они не виделись. Григория после сильной контузии эвакуировали в Геленджик, а осенью 1943 года назначили к нам на должность старшего врача полка.

В начале октября 1943 года, когда мы еще стояли на аэродроме Варениковской, к 12 часам из штаба армии позвонили: построить личный состав полка, в полк выезжает начальство. Только построились, показались две легковые машины. Прибыл к нам заместитель командующего армией генерал-майор авиации С. В. Слюсарев.

С командного пункта полка вынесли стол, начали раскладывать на нем красные коробочки. Мы сразу догадались, что будет вручение личному составу правительственных наград. Генерал Слюсарев объявил Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении высокого звания Героя Советского Союза четырем летчикам 88-го истребительного авиаполка: В. А. Колеснику, В. А. Князеву, А. А. Постнову и К. Л. Карданову{7}.

После вручения наград С. В. Слюсарев поздравил нас с высокой наградой и пожелал дальнейших боевых успехов.

Товарищи по оружию тепло поздравили нас. Чувство гордости переполняло наши сердца — за нашу Родину, за Коммунистическую партию и Советское правительство, которые так высоко оценили наш скромный вклад во всенародное дело разгрома ненавистного врага. Мы были полны решимости без остатка отдать все свои силы и энергию во имя Победы, ради которой сражался наш народ. [218]

Через несколько дней приехал к нам на аэродром командующий 4-й воздушной армией генерал К. А. Вершинин. Высокого роста, спокойный, с открытым волевым лицом, он быстро располагал к себе собеседника. Командующий прибыл для выполнения приятной миссии: вручить, правительственные награды воинам нашего полка. Вместе с ним приехал кинооператор, который заснял церемонию вручения орденов и медалей летно-техническому составу.

Некоторые кадры в момент вручения ордена летчику первой эскадрильи В. Т. Иванову ныне вошли в многосерийную киноэпопею о Великой Отечественной войне. Вместе с ним были засняты В. А. Князев, В. И. Максименко, А. П. Лукин. Когда официальная часть закончилась, по» просьбе кинооператора мы поднялись с младшим лейтенантом П. Селезневым в воздух на самолетах ЛАГГ-3 для показа учебного воздушного боя на малой высоте.

...Событиями был богат ноябрь 1943 года на аэродроме Варениковской. Наш комиссар майор В. Е. Потасьев доложил командиру полка о том, что на фронт прибыла делегация трудящихся Кабардино-Балкарской АССР с подарками воинам и находится сейчас в штабе армии. Мы начали готовиться к встрече с делегацией прямо на аэродроме. У землянки собрались командир полка Герой Советского Союза майор В. И. Максименко, заместитель командира по политической части майор В. Е. Потасьев, начальник штаба майор С. Н. Тиракьян, парторг капитан И. Г. Пятигорец, комсорг полка сержант Н. А. Сенчагов и штурман полка капитан К. Л. Карданов.

Гости подъехали на легковых машинах. Делегацию КБАССР возглавлял заведующий отделом обкома партии: Магомед Тарчоков. Он представил остальных членов делегации: заведующую отделом гособеспечения семей военнослужащих при СНК КБАССР В. И. Грузинову, председателя Нагорного райисполкома И. X. Хатажукова, работника обкома партии В. И. Артамонову, секретарей Урванского и Черекского райкомов партии Н. К. Угнич и [219] О. О. Кудаева. Мои земляки побывали на аэродроме, познакомились с летчиками и техниками.

Вечером после окончания боевого дня здесь же, на аэродроме, состоялся митинг личного состава части, где выступил руководитель делегации Магомед Тарчоков. Он рассказал о зверствах, которые чинили гитлеровские войска в Кабардино-Балкарии. Только в одном Нальчике было замучено и расстреляно более 600 человек, среди них много женщин, детей, стариков. Он рассказал также о высоком энтузиазме и патриотизме сынов и дочерей края, об успехах, достигнутых трудящимися республики по восстановлению разрушенного оккупантами народного хозяйства. В. И. Грузинова рассказала о колоссальном ущербе, нанесенном народному хозяйству фашистами, о трудностях по восстановлению колхозов, заводов, фабрик, жилищ.

От имени нас, воинов, с краткой речью о боевых делах части выступил командир полка и заверил, что мы приложим все усилия, чтобы приблизить день окончательного изгнания оккупантов из пределов нашей Родины. Замполит Потасьев предложил послать письмо трудящимся КБАССР. Текст письма зачитал парторг полка Пятигорец:

«...Дорогие товарищи! Разрешите передать вам от всего личного состава части наш боевой пламенный привет и выразить глубокую благодарность за заботу, проявленную народами Кабардино-Балкарии о нашей части.

Наши летчики, техники, мотористы и оружейники в дни лета и осени 1942 г. защищали социалистическую Кабардино-Балкарию от фашистской коричневой чумы. Летчики «нашей части обрушивали свой смертоносный груз на головы фашистских полчищ, проявляя образцы мужества и героизма... Недалек тот день, когда немецкие захватчики будут выброшены за пределы нашей Родины, скоро вновь над всей территорией Советского Союза засияет счастливая звезда радостной и прекрасной жизни...

Мы, воины Красной Армии, приложим все свои силы, [220] все наше умение, чтобы приблизить час окончательной победы над подлым и коварным врагом.

...Мы гордимся успехами, достигнутыми вами в области: сельского хозяйства, промышленности и строительства.

Пусть эта встреча даст нашему народу новые силы для дальнейших успехов в тылу, а нам — новые боевые победы, в грядущих боях. Этим мы приблизим час окончательной, победы над врагом.

Да здравствуют народы социалистической Кабардино-Балкарии!

Да здравствует нерушимая дружба народов Советского Союза!

Под знаменем Ленина вперед к новым победам!»

Вечером за товарищеским ужином, в теплой дружеской обстановке членов делегации более подробно ознакомили с боевыми делами личного состава полка. На другой день, гости побывали в подразделениях. На третий мы их тепло проводили в 42-й гвардейский авиаполк, где службу проходил славный сын Кабардино-Балкарии Герой Советского Союза Канкошев Ахмед-Хан Талович.

Освобождение Таврии

В ноябре авиация 4-й воздушной армии перебазировалась ближе к линии фронта. Местом дислокации для 88-го и 249-го истребительных авиационных полков штаб дивизии определил станицу Фонталовскую, расположенную в; 10–15 километрах от Керченского пролива.

16 ноября туда перелетел со второй и третьей эскадрильями командир полка майор Максименко, меня оставил в станице Варениковской с первой эскадрильей, а 19 ноября во второй половине дня поступил приказ о перебазировании в Фонталовскую и первой эскадрильи. Приземлившись, [221] пошел докладывать командиру, что летный; эшелон прибыл без замечаний, а наземный эшелон, возглавляемый инженером эскадрильи капитаном Е. А. Коломийцем, прибудет к утру 20 ноября.

С утра следующего дня все было окутано густым туманом. И только около полудня он стал расходиться. В 11.30 с командного пункта полка подали сигнал для немедленного взлета третьей эскадрильи.

Одновременно заработали моторы на четырех самолетах ЛАГГ-3, плавно покачиваясь с крыла на крыло, они, пошли на взлет. На высоте 3500 метров я получил указание от генерала С. В. Слюсарева помочь нашему самолету-разведчику ПЕ-2, который отважно отбивался от шести МЕ-109. На полных оборотах мотора пошел на выручку самолета, а мои ведомые растянулись и отстали от меня.

Когда оказался вблизи истребителей противника, положение было такое: одна пара после атаки находилась, выше всех левее меня, вторая пара после атаки тоже набирала высоту, а третья — только что заняла позицию для атаки. Я пошел на эту третью пару, чтобы не дать ей броситься на ПЕ-2. Она не стала производить атаку, а потянула вверх. Я последовал за ней. На самой верхней точке, значительно потеряв скорость, немецкие летчики начали переводить свой самолет на снижение, чтобы побыстрее набрать скорость и оторваться от меня.

У летчиков-истребителей есть закон: перед тем, как открыть огонь по противнику, оглянись назад, не атакуют ли тебя самого сзади. Старшие товарищи постоянно учили нас этому правилу, потом мы стали сами учить своих подчиненных строго помнить об этом.

Этот незыблемый закон с первого дня войны я всегда соблюдал, был единственный случай в моей жизни, когда в спешке нарушил его и жестоко поплатился за это. Находился я в очень выгодном положении, а цель — вот она, перед глазами висит, надо скорее открыть огонь. Противник точно вписан в прицел, левую руку снимаю с сектора [222] газа, чтобы двумя руками потверже и поточнее держать управление самолетом. Рука еще не дошла до руля, как услышал два глухих удара по корпусу самолета. Оглянулся назад — вижу атакующую пару. Резко действуя рулем, перевожу самолет в пикирование, но поздно, левая рука беспомощно опустилась, чувствую, что спину с левого бока жжет. Смотрю назад — мои ведомые далеко от меня и практически не могут помешать противнику, а пара МЕ-109, чувствуя безнаказанность, стреляя короткими очередями, преследует меня. В крутом пикировании раза два изменил направление полета, чтобы побыстрее оторваться от противника. Продолжаю на полном газу пикирование и лечу на восток к Керченскому проливу.

Над проливом почувствовал, что слабею. Кровь льется сильно. Попробовал поднять руку, но резкая боль не позволила это сделать.

Аэродром передо мной в 2–3 километрах. Зажимаю руль управления между коленями, не снимая ног с педали, правой рукой убираю газ, ставлю кран шасси на выпуск, затем кран подсадочных щитков, перехватываю правой рукой руль управления. Посадку произвел нормально. В конце пробега самолет плавно отклонился влево, направление не удержал, так как нечем было тормозить, сжатый воздух полностью вышел из системы.

На земле обнаружилось, что один из снарядов точно угодил в центр звезды на хвостовом оперении самолета, а второй попал в вентиль баллона со сжатым воздухом, отбил его, осколками ранило меня. Подбежали товарищи, помогли освободиться от привязных ремней и подвесной системы парашюта, вытащили из кабины самолета, погрузили в санитарную машину и увезли в полевой госпиталь.

Так по своей вине я надолго вышел из строя...

С ноября 1943 по весну 1944 года ожесточенные бои шли на крымской земле, где после форсирования Керченского пролива закрепились наши войска. Вражеское командование [223] стремилось сбросить их с занятых плацдармов под Керчью и в районе поселка Эльтиген.

Разгорелись жестокие бои на земле и в воздухе. Оказывая помощь десантникам, летчики полка выполняли по три и более боевых вылетов. Все три эскадрильи только что приземлились после выполнения боевой задачи, а из штаба дивизии шли тревожные звонки с требованием немедленно поднять еще одну группу в воздух на прикрытие наших войск в районе Эльтигена.

Группой из четырех самолетов управлял Н. И. Филатов, к этому времени считавшийся уже опытным, обстрелянным летчиком. При подлете к району барражирования его группу атаковали 6 МЕ-109. В завязавшемся воздушном бою немецкие летчики пытались побыстрее вытеснить, советских летчиков из этого района. Это насторожило Филатова: значит, здесь ожидается нанесение бомбового удара. Энергичными действиями ему удалось перенести бой на запад, и теперь он шел над расположением войск противника. Фашистские летчики не ожидали такого поворота событий и стали более интенсивно вести бой. Противоборствующие группы, стремясь занять выгодное положение, начали борьбу за высоту. Теперь исход боя могла решить, одна удачная атака как с той, так и с другой стороны: Филатов из радиообмена с армейским пунктом наведения понял, что с других аэродромов поднимают в воздух дополнительный наряд истребителей. Беспокойство пункта управления стало ясным, когда Филатов увидел множество темных точек на западном небосклоне.

Как на воздушном параде, в четком строю группа за группой шли бомбардировщики Ю-87, а вокруг них летели парами истребители МЕ-109. Малочисленная группа Филатова не могла помешать такой армаде произвести прицельное бомбометание.

Поднятые по тревоге наши истребители приближались, к пункту Эльтиген разрозненными парами и звеньями, ведя оживленный радиообмен с пунктом наведения. Ведущего [224] каждой группы интересовала численность, высота, курс противника. «Мессершмитты», с которыми вела бой группа Филатова, видимо, получили информацию по радио о приближении наших истребителей, так как стали пара за парой уходить на запад.

Группа Филатова устремилась за ними с целью сковать их, не дать им занять выгодное положение для атаки, лишить инициативы. Отважная четверка стала преследовать отходящего противника. Все шесть немецких истребителей втянулись в бой и яростно навалились на летчиков Филатова. Но тут подоспела группа 42-го гвардейского полка, которая с ходу атаковала пару МЕ-109, но гитлеровцы переворотом уклонились от атак. На выходе из пикирования эту пару нагнал Н. И. Филатов и сбил одного «мессера».

Николай Иванович стал наблюдать за сбитым самолетом, чтобы после выполнения задачи точно указать штабным офицерам точку, где он упал. Ослабил наблюдение за воздухом, и тут его атаковал другой МЕ-109. Снаряд пушки «Эрликон» попал в пилотскую кабину. Филатов не видел, с какой стороны его атакуют. Он автоматически, резко потянул руль управления на себя с доворотом влево. В глазах потемнело от большой перегрузки, и только на верхней точке боевого разворота, когда «лагг» значительно потерял скорость и перегрузка уменьшилась, он увидел, что по нему стреляет немецкий истребитель. Филатов разглядел три точки на капоте мотора, откуда, все время пульсируя, вылетали язычки пламени.

Если бы Филатов задержался на доли секунды и со всей силой, мгновенно и резко не потянул свой самолет в крутой разворот, его уже не было бы в живых. Это еще один пример, подтверждающий важность мгновенной реакции и умения летчика в критический момент в считанные секунды принять единственно правильное решение в воздушном бою. Он вспомнил тогда слова, которые часто повторял командир полка Маркелов: «...никогда не увлекайтесь [225] наблюдением за сбитым противником, дальше земли он не уйдет, все внимание, до конца полета, наблюдение за воздухом». Усвоив это, Филатов сам обучал своих ведомых: «Тот, кто хочет победить в бою, тот должен видеть все, что происходит вокруг него в воздухе...». Его ведомый, младший лейтенант Алексей Назаров как-то сказал ему: «Командир, это очень трудно не смотреть за падающим «мессером», ведь на землю падают сбитые нами фашисты и хочется увидеть момент, когда он врежется в землю...» Услышав это, Евгений Щербаков возразил: «Ты, Алеша, пожелай ему счастливого пути на тот свет, а себя береги, нам предстоит еще много стервятников отправить туда же...»

Берега Керченского пролива в северной части довольно крутые и высокие. Под ними были оборудованы места для разгрузки и хранения боеприпасов, провианта и эвакуации раненых.

В очень тяжелом положении находились наши войска на плацдарме южнее Керчи, в районе населенного пункта Эльтиген. Здесь местность открытая, берега пологие, с переднего края фашисты просматривали все подходы к берегу. В светлое время невозможно было подойти к берегу. Погрузочно-разгрузочные работы производили только ночью, и то в большинстве случаев под артиллерийско-минометным огнем врага. Днем продовольствие, медикаменты и вооружение сбрасывали на парашютах с самолетов ИЛ-2.

Командование воздушной армии знало о тяжелом положении войск на плацдарме, поэтому всеми силами, днем и ночью, оказывало им авиационную поддержку. По позициям противника мы наносили сосредоточенные бомбово-штурмовые удары, а свои прикрывали, не допуская бомбардировок и штурмовок со стороны противника. [226]

...5 марта 1944 года группа А. К. Базунова в составе четырех самолетов уже 40 минут находилась над керченским плацдармом, периодически меняя высоту и направление барражирования, чтобы не дать немецким зенитчикам пристреляться.

Время возвращения на аэродром в Фонталовскую приближалось, через несколько минут подойдет другая группа к району патрулирования. Вдруг Н. И. Филатов почувствовал, что под мотором что-то разорвалось — или снаряд, или, может, вырвало присоединительный шланг водяного радиатора. Об этом сразу доложил Базунову. Тот дал ему команду возвращаться на точку в сопровождении своего ведомого Алексея Назарова. Филатов вначале решил садиться на аэродром, оборудованный на плацдарме, но, убедившись, что дотянуть до него высоты не хватит, отказался от этой мысли. По показаниям приборов он понял, что повреждены водо — и маслосистсмы. Воздушный винт с трудом крутился, все время сбавляя обороты. Мотор в считанные секунды может заклиниться.

Филатов летел на минимально допустимой скорости, чтобы дотянуть до пролива и сесть у берега, но когда посмотрел вниз, то понял, что это невозможно. Весь берег был забит людьми и техникой. Сесть — значит погубить массу людей, боевую технику и себя. Николай Иванович отвернул вправо и пошел на приводнение. С началом боев за удержание захваченных плацдармов на Керченском полуострове при необходимости стало практиковаться приводнение в проливе штурмовой и истребительной авиации, в связи с чем летному составу стали выдавать спасательные жилеты. Но оно порой заканчивалось драматически — нередко летчики, воздушные стрелки на штурмовиках в тяжелом зимнем обмундировании тонули, а спасательной службе оказать им помощь своевременно и быстро мешали авиация противника, дальнобойная артиллерия, сильное волнение моря.

Филатов все свое внимание сосредоточил на том, чтобы [227] провести правильное приводнение, понимая, что ему надо будет как можно быстрее выбраться из кабины самолета, а иначе вместе с ним он уйдет на дно моря.

Самый тяжелый элемент при приводнении — это правильное определение высоты до воды. Если море спокойное, то это очень тяжело. При посадке на суше взгляд летчика направлен левее капота самолета на 15 градусов и вперед метров на 30–35, а при приводнении нужно смотреть гораздо дальше. Зыбь никогда не радовала моряка, а летчика тем более. Если с ошибкой определишь высоту, то или носом самолета идешь в воду, или плюхнешься с большой высоты. В том и другом случае летчику грозит гибель.

Николаю Ивановичу повезло в том смысле, что море в момент его приводнения волновалось, а это дало ему возможность правильно определить высоту. В момент касания поверхности воды подвижная часть фонаря кабины захлопнулась, чего не бывает при приземлении на суше. Приводнение производил с убранными шасси... Самолет быстро стал затормаживаться и начал медленно опускать нос, затем быстро погрузился в воду и пошел на дно. Сперва летчику показалось, что все это произошло мгновенно, на самом деле за время, прошедшее после приводнения, он успел расстегнуть привязные ремни. Вода начала поступать в кабину снизу. Набрав воздух в легкие, Филатов открыл подвижную часть фонаря кабины, и надутый жилет выбросил его на поверхность воды. Николай отстегнул лямки парашюта, снял его с себя и подложил под подбородок, чтобы волны не залили глаза.

Этот день для Филатова стал вторым днем рождения. В кабине «лагга» есть много деталей, за которые могут зацепиться лямки парашюта. Тогда спасательный жилет перевернул бы летчика вниз головой, а это значит, что вместе с самолетом он оказался бы на дне моря.

Когда Филатов вынырнул на поверхность воды, он возликовал. А услышав гул мотора самолета Алексея Назарова, [228] кружившего над ним, от радости помахал ему рукой!

Через некоторое время моряки из спасательной группы подняли его на борт катера и перевезли через пролив. На попутной машине Филатов добрался до своего аэродрома, где его тепло встретили однополчане.

Ему рассказали, что раненый летчик соседнего 249-го полка лейтенант П. И. Щеблыкйн посадил горящий самолет на наш аэродром и потерял сознание. Бросились, чтобы оказать ему помощь, но, боясь, что с минуты на минуту может взорваться бензобак, все остановились, не решаясь приблизиться, а летчик продолжал сидеть в кабине, не подавая признаков жизни и не делая попытки покинуть самолет. Тогда оружейник 88-го полка старший сержант И. П. Журавлев бросился к горящему самолету, вскочил на крыло, расстегнул летчику привязные ремни, вытащил его из кабины вместе с парашютом. Он едва успел отнести пилота на руках от самолета метров на 20, как вспыхнул багрово-красный фонтан — взорвались бензиновые баки и самолет сгорел.

Так отважно поступали наши воины, спасая товарищей, идя на это даже под угрозой собственной гибели, что является неотъемлемой чертой советского человека, воспитанного социалистическим обществом.

Летчики шли в лобовую атаку на врага и сбивали его самолеты, таранили их, солдаты с противотанковой гранатой, а то и с бутылкой горючей смеси бросались на танки, закрывали своим телом амбразуры дзотов. От зари до зари, не разгибаясь, трудились люди на колхозных полях, сутками не выходили из цехов заводов рабочие. Люди делали невозможное, потому что так требовала обстановка. И подвиг становился нормой поведения каждого человека.

Монолитное единство народов нашей страны и массовый героизм принесли нам. долгожданную Великую Победу. [229]

* * *

Еще не улеглись волнения после случая с Щеблыкиным, как узнали, что не вернулся на свою базу А. П. Лукин. Его самолет получил серьезное повреждение. Летчик сделал все возможное, чтобы дотянуть до своего аэродрома, но за километр до восточного берега Керченского пролива мотор полностью отказал. Самолет ушел под воду. Лукин успел покинуть кабину самолета.

Поисковая команда не нашла летчика. Его товарищи после посадки сообщили, где приводнился он. На поиск его быстро сформировали команду во главе со старшим врачом полка Г. Н. Фрейманом.

Рискуя жизнью, Фрейман с одним гребцом на маленькой лодчонке направился в открытое море. Когда нашли Лукина, он с трудом держался на воде. После оказания первой помощи его привезли в часть.

...4 декабря 1943 года по вызову с пункта наведения шесть ЛАГГ-3 во главе с В. В. Собиным взлетели на перехват немецких бомбардировщиков, направлявшихся для удара по нашему плацдарму под Керчью. Бой был очень тяжелым. Аэродром у населенного пункта Багерово находился в 15 километрах от линии фронта. Оттуда фашисты зрительно наблюдали обстановку в воздухе и в нужную минуту поднимали в небо столько самолетов, сколько требовала боевая обстановка.

Подошла еще одна группа наших истребителей ЯК-1 42-го гвардейского полка, и тут же гитлеровцы подняли еще восемь истребителей. Таким образом, над плацдармом, который занимали наши сухопутные войска размером в 40 квадратных километров, вели бой 12 советских истребителей, 16 истребителей и 27 бомбардировщиков противника.

Самолеты ЯК-1 пошли вверх, чтобы сковать истребители прикрытия, а группа Собина направилась к бомбардировщикам. [230]

Первые две пары успели произвести атаку, а замыкающую пару немецкие летчики отсекли. В групповой а гаке сбили один Ю-87. Четверка МЕ-109 сверху устремилась на группу Собина. В это время ведущий самолетов ЯК-1 в крутом пикировании нагнал крайний МЕ-109 и поджег его. Когда остальные вражеские летчики увидели, что их атакуют сзади, они прекратили преследование группы Собина.

Этим моментом воспользовался Василий Собин и повторно атаковал бомбардировщики. Еще один Ю-87 загорелся от его меткого огня. В ходе воздушного боя Василий заметил, как один из наших летчиков подвергся атаке двух «мессершмиттов». Собин пошел ему на помощь, отбил атаку, но сам был подбит другой парой противника. Тут же пара ЯК-1 пошла в атаку на два МЕ-109, которые только что подбили самолет Собина, и сбила один из них.

Собин вышел из боя и со снижением пошел на восток. Поврежденный мотор стал захлебываться. Василий надеялся, что все же сумеет перетянуть пролив, но уже на малой высоте прямо на его середине мотор окончательно заглох, и он вынужден был приводниться. Как ни торопился летчик, но сумел выбраться из кабины самолета только после его погружения в воду. Выплыв на поверхность, Собин отдышался и с большим трудом освободился сначала от парашюта, потом от ремня с пистолетом, реглана и гимнастерки. Тяжелее всего было освобождаться от сапог, но и это удалось.

Ледяная вода моментально обожгла тело. Осмотрелся и стал плыть к берегу. Холодная вода сковывала движения, судорога сводила ноги, но летчик продолжал бороться за жизнь. Вскоре он понял, что надо экономить силы, иначе воду не одолеть. Был декабрь, дул холодный северный ветер, море волновалось. Собин увидел лодку, которая плыла в его сторону, но на нее напала пара «мессершмиттов», и лодка повернула назад к берегу. Василия покидали силы, он уже перестал плыть, думал только о том, чтобы [231] не утонуть. Через некоторое время он увидел еще одну лодку. Помощь оказалась своевременной...

Спасатели отогрели Собина спиртом, потом начали растирать все его тело сукном, смоченным спиртом. После этой процедуры доставили летчика в жарко натопленную землянку и положили в теплую постель. Собин проспал почти сутки. Через два дня он сам пришел в полк, в «бывшей в употреблении» матросской форме. Все радовались, что вернулся наш друг, чудом оставшийся живым.

Это большое событие — возвращение боевого товарища в строй. Все тревоги и волнения позади, и ты облегченно можешь вздохнуть. Но на фронте, к сожалению, далеко не всегда все счастливо кончается. Война кончилась 40 лет назад, а до сих пор сердце болит от воспоминаний о потерянных друзьях, о безвозвратно ушедших из жизни ребятах.

Провожая друзей на задание, мы всегда надеялись на их благополучное возвращение, но внутренне готовились и к самому худшему, ибо знали, что на войне граница между жизнью и смертью подчас неуловима и судьба человека может оказаться во власти молниеносно меняющейся обстановки. Вот тому один пример.

При подлете к аэродрому передового базирования истребителей противника у населенного пункта Багерово группа Е. А. Пылаева заметила в воздухе три пары МЕ-109 и несколько пар на старте для взлета. Пара, которая раньше всех взлетела, набрав высоту, приготовилась к атаке. Г. Н. Наумов развернулся ей навстречу, чтобы заставить противника отказаться от атаки и прижать его к земле. Огнем из пулемета он, видимо, уничтожил фашистского летчика. Самолет не загорелся в воздухе, а только [232] после удара о землю взорвались бензиновые баки, дым и пламя окутали «мессер». Пылаев со своей группой атаковал две пары МЕ-109, которые были ближе других. Они переворотом ушли от наших. Пока преследовали передовую группу противника, остальные немецкие истребители, находившиеся в стороне, начали набирать высоту, одновременно сближаясь со своими бомбардировщиками. Наши тоже пошли навстречу бомбардировщикам. Произведя первую атаку без помех со стороны истребителей противника, Е. А. Пылаев и Е. А. Щербаков сбили по одному Ю-87.

Боевой порядок впереди летящей девятки был расстроен, вторая девятка бомбардировщиков, увеличив обороты моторов, вышла вперед и повела остальных за собой. Повторная атака на них успеха не имела — помешали истребители МЕ-109, которые плотно обложили наших и сверху, и снизу.

Подкрепление не подошло и, с трудом отбиваясь от наседающего противника, группа Пылаева стала отходить на восток, держась компактно и сохраняя огневую связь. Силы были неравные, и мои друзья перешли к обороне. Теперь только успевай отбивать атаки. Пылаев пошел в лоб одной паре МЕ-109, тут же сзади его атаковала другая пара. Не легче было и Селезневу, который одну за другой отражал атаки. На выручку поспешил Наумов. Здесь неожиданно на него бросился одиночный истребитель МЕ-109. Наумов передал по радио, что ранен в руку, и, попросив прикрыть его, пошел со снижением на восток через Керченский пролив.

По команде Пылаева все последовали за Наумовым, применяя маневр «ножницы» для взаимного прикрытия. Наши понесли бы тяжелые потери, если бы не помощь подоспевшей группы самолетов ЯК-1 42-го гвардейского авиаполка. Их энергичные и согласованные действия деблокировали группу Пылаева, можно сказать, спасли ее. Потом мы узнали, что шестеркой ЯК-1 из гвардейского [233] авиаполка руководил мой земляк Герой Советского Союза Ахмед-Хан Талович Канкошев...

Наумов продолжал полет над Керченским проливом. Теперь он не смотрел по сторонам и назад в поисках прикрытия, а всецело был поглощен поведением мотора своего самолета. Мотор стал сбавлять мощность, температура подскочила за пределы, давление масла упало до нуля. Правое колесо было сорвано с замка и зависло в полувыпущенном положении. Стала постепенно падать скорость, и самолет начал терять высоту. Не долетев до косы «Чутка» в Керченском проливе метров 400–500, Наумов приводнился на мелководье. Самолет скапотировал. Тяжело раненный летчик оказался в воде вниз головой, привязанный ремнями к кабине самолета. Он понимал, что помощи ждать неоткуда. Соленая морская вода заполняла кабину. Она проникала под одежду, вызывая дрожь в теле, и тысячи иголок стали нещадно колоть и обжигать открытую рану.

Летчик рывком расстегнул замок привязных ремней, ногой уперся о пол кабины и, оттолкнувшись, всплыл. Решив выбраться из воды, попытался взобраться на фюзеляж. А это не так просто сделать с одной рукой. Увидел торчащую из воды резиновую покрышку колеса. Поплыл к нему и вдруг нащупал под собой поверхность крыла. Он встал ногами на него, отдохнул немного, потом осторожно, чтобы не соскользнуть обратно, забрался на фюзеляж. Осмотрелся — кругом ни души. Было 25 декабря 1943 года.

От тяжелых мыслей его отвлек знакомый гул авиационного мотора М-11. Это летел летчик связи управления дивизии с аэродрома на Керченском плацдарме. Он заметил торчащий из воды хвост самолета и летчика, стоящего по колено в воде на фюзеляже. ПО-2 выполнил два круга над Наумовым и полетел дальше на свой аэродром.

Командно второй эскадрильи Афанасий Петрович Лукин после болезни временно не летал. Он уже знал, что летчик его эскадрильи, его большой друг и давнишний сослуживец, [234] командир звена Георгий Наумов не вернулся с боевого задания и неизвестно, какова его судьба, жив он или погиб. А когда передали по телефону сообщение пилота с самолета ПО-2 о том, что в заливе о 400–500 метрах западнее косы «Чушка» обнаружен стоящий на сбитом самолете летчик, Лукин немедленно вылетел туда со старшим лейтенантом Стаценко. Посадку произвели на косе «Чушка», недалеко от пункта наблюдения, оборудованного еще до высадки морского десанта для командующего Отдельной Приморской армией генерал-полковника И. Е. Петрова.

На косе было несколько солдат, которые несли патрульную службу. Лукин попросил их достать какую-нибудь лодку, чтобы добраться до летчика, который уже больше часа стоит в ледяной воде.

Солдаты приволокли надувную резиновую лодку и обыкновенный кусок доски взамен весла. Отплыв от берега метров 100–150, Афанасий Лукин обнаружил, что в лодку через дыру на дне поступает вода. Но он не стал возвращаться назад. Воды накапливалось в лодке все больше и больше, и в каких-то 10–15 метрах от самолета она затонула. Пришлось вплавь добираться до Наумова.

Афанасия Петровича удивило то, что на его прибытие Георгий никак не отреагировал. Он был очень бледен, отрешенным взглядом смотрел перед собой и на вопросы не отвечал, только просил пить. Его трясло как в лихорадке. Лукин стал с наветренной стороны, загораживая Наумова, но через некоторое время сам стал стучать зубами от холода. Так они простояли более трех часов. И лишь под вечер услышали шум плывущего маленького буксира со стороны порта «Сенной». Он поздно вечером доставил летчиков в порт. Сразу ввели их в натопленное помещение, оттуда Наумова унесли в операционную. На второй день его перевезли в полевой госпиталь. Поначалу дело шло вполне удовлетворительно, но к вечеру третьих суток температура у Георгия поднялась. Ведущий хирург определил, что началось [235] заражение крови. Сделали повторную операцию м отняли руку по плечо. Но было уже поздно. В ночь с 30 на 31 декабря скончался Георгий Наумов.

В далеком блокадном Ленинграде у него остались мать и сестра, о судьбе которых он не имел сведений с осени 1941 года.

Г. Н. Наумова похоронили с воинскими почестями на окраине далекой от Ленинграда казачьей станицы Фонталовская Краснодарского края.

...7 февраля 1944 года с аэродрома на Керченском плацдарме взлетела группа самолетов ЛАГГ-3 под командованием В. В. Собина. Пока набирали высоту, получили задание от генерала С. В. Слюсарева с ходу атаковать бомбардировщики противника, идущие в направлении позиций наших наземных войск.

Собин, зная, что вслед за ним взлетела группа И. М. Горбунова, не опасаясь атаки истребителей противника, смело повел своих летчиков в атаку на головную группу немецких бомбардировщиков. При выходе из атаки летчики услышали в наушниках голос генерала Слюсарева: «Горит, повторите атаку». Группа попарно пошла на повторную атаку.

Горбунов передал по радио: «Вас атакуют сзади». Собин заметил два МЕ-109, которые пикировали на его группу. Маневром влево уклонились от атак противника, и пара «мессершмиттов», проскочив на большой скорости, горкой ушла вверх. Собин снова повел летчиков на вторую группу бомбардировщиков и услышал одобрительный голос с пункта управления: «Хорошо, будьте внимательны, на вашей высоте появилась группа «Фокке-Вульф-190». Сзади пара за парой налетело восемь «фоккеров» в растянутом в глубину боевом порядке.

Уклониться от боя уже не было возможности. На одну тысячу метров выше их Горбунов вел бой с 8 самолетами МЕ-109, искусно управляя своей группой и не давая немецким истребителям оторваться и атаковать группу Собина. [236]

Пара «фокке-вульфов» отделилась от общей группы, стала ходить по большому кругу, выжидая удобного момента для нападения. Постепенно все самолеты втянулись в водоворот боя на всех высотах. На верхней точке боевого разворота дежурной паре ФВ-190 все же удалось атаковать самолет Собина. Пулеметная очередь прошила переднюю часть кабины. У летчика изрешетило пулями левую ногу, кисть и запястье левой руки были раздроблены, несколько осколков впилось в голову. Получив девять ранений, истекая кровью, Василий Собин вышел из боя. Гидравлическая система самолета была повреждена. При заходе на посадку одно колесо вообще не выпустилось. Но Собин нашел в себе силы и посадил неисправный самолет на аэродром...

Когда его вытащили из кабины, он успел спросить: «Как самолет?». После этого силы оставили летчика. Не приходя в сознание, он скончался.

За проявленное мужество в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками В. В. Собину посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза.

* * *

Весной 1944 года после одного из воздушных боев не вернулся с боевого задания Николай Иосифович Сидоров. Прибыл он к нам в октябре 1941 года из 4-го истребительного авиаполка. В марте сорок второго, когда 88-и полк [237] базировался у станицы Большекрепинской Ростовской области, Сидоров вылетел на задание. Я остался на аэродроме из-за неисправности моего самолета. Задание было простое: обеспечить безопасность самолета-разведчика ПЕ-2, который должен был сфотографировать оборонительные сооружения врага по реке Миус на участке от Иловайской до Таганрога.

В завязавшемся воздушном бою Сидорова ранило. Осколком снаряда ему раздробило кисть правой руки. После госпиталя врачебно-летная комиссия признала его негодным к летной работе.

Долго и настойчиво он лечился и разрабатывал пальцы. В конце ноября 1943 года комиссия признала возможным допустить Сидорова к полетам. По пути в родной полк он узнал, что я раненный лежу в госпитале в Краснодаре. Николай разыскал и посетил меня. Встреча была неожиданной и сердечной. Мы были с ним как братья, доверяли жизнь друг другу и эта взаимная преданность неоднократно проверялась в бою. Одно то, что верный друг рядом, прибавляло отваги и уверенности в бою.

Много мы переговорили, вспоминая совместные полеты и воздушные схватки. Я нервничал оттого, что нахожусь в госпитале, а не в полку, а Николай успокаивал меня, что «не стоит так волноваться, кость срастется, рана на руке заживет и будешь снова летать и громить врага». Не знали и не думали мы, что после этой встречи расстанемся надолго.

Прибыв в полк, Сидоров сразу окунулся в боевую работу. Однажды наши летчики после выполнения задания возвращались на базу. При подлете к линии фронта зенитный снаряд попал в бензиновый бак машины Николая. Мгновенно самолет охватило пламенем, он резко перевернулся через крыло вверх колесами и начал, падая, самопроизвольно вращаться вокруг продольной оси. Сидоров вынужден был покинуть неуправляемый самолет, а спустившись [238] на парашюте, сразу же был захвачен фашистами...

В полку ничего не знали о его судьбе. Через несколько дней после исчезновения Сидорова наши техники в одном из блиндажей прорванной нашими войсками обороны врага обнаружили подвесную систему парашюта без строп и шелкового купола. Подвесная система обычно имеет карманчик, куда закладывается паспорт парашюта с указанием номера, фамилии укладчика, даты, когда последний раз просмотрена, просушена и уложена, фамилии летчика, за которым закреплен парашют. Эта подвесная система оказалась с парашюта Сидорова. Так однополчане узнали, что их боевой товарищ попал в плен к врагу.

О том, что пришлось потом перенести Николаю Сидорову в гитлеровском концлагере, рассказал мне он сам, когда уже после войны мы встретились с ним в Москве...

* * *

В разгаре была весна 1944 года. Все понимали, что близятся к завершению бои по освобождению Крыма. Воины полка находились в приподнятом настроении. Все чаще стали приходить в часть письма от родных из районов, освобожденных от фашистских оккупантов. Получил письмо от своей матери из Харцызска и наш командир полка Василий Иванович Максименко. Мать писала:

«Дорогой мой сын!

Как выразить тебе всю радость материнского сердца! Скажу одно: спасибо, большое материнское спасибо за то, что ты не посрамил чести нашей семьи.

Сокол мой, родной! Страшно вспомнить о черных днях фашистской неволи. Они легли морщинами на моем лице, оставили глубокие раны в сердце. И только мысль о тебе согревала мою душу. [239]

Пишешь ты, что несколько раз бомбил фашистские эшелоны в Харцызске, видел свой домик с закрытыми ставнями, опустевший двор.

Да, Вася, пусто было два года в нашем доме. Два года я не открывала ставни, чтобы не видеть за окнами людского горя.

В каждом письме ты спрашиваешь об отце. До сего времени я скрывала от тебя всю правду. Теперь расскажу все: нет больше твоего отца Ивана Петровича.

Осенью 1941 года дни и ночи проводил он на трубном заводе, эвакуируя машины. А сам уехать не успел. В октябре 1942 года, как он ни скрывался, его схватили фашистские бандиты. Мучили его, избивали, но он не проронил ни слова. На рассвете 11 декабря 1942 года его и еще 11 человек вывели из тюрьмы и погнали по направлению к Макеевке. На 8-м километре всех их расстреляли, бросили в шурф.

Слушай меня, сын мой, слушай мой материнский наказ: за смерть отца, за мои слезы и муки отомсти проклятым гитлеровцам. Как только я узнала, что ты уже Герой Советского Союза, а потом получила твою фотографию и увидела все твои ордена, от радости даже прослезилась.

Дорогой мой Вася! Высокую честь оказывает тебе Родина. Не урони ее, бей немцев еще сильнее и с победой возвращайся домой.

Целую тебя крепко, мой родной сокол.

Твоя мать Мария Николаевна Максименко».

Воины полка, каждый в отдельности, восприняли это письмо как обращение к нему, и они рвались в бой, чтобы скорее изгнать фашистскую нечисть с нашей земли...

Согласно плану, утвержденному Ставкой Верховного Главнокомандующего, войска 4-го Украинского фронта перешли в наступление на Перекопском направлении 8 апреля 1944 года. На Керченском направлении должна была [240] начать наступление Отдельная Приморская армия.

Летчики 249-го ближнеразведывательного истребительного авиационного полка во главе с ведущим пары старшим лейтенантом Семеном Ильичом Харламовым во второй половине дня 10 апреля обнаружили интенсивное движение войск противника с востока на запад. Через час вернувшаяся с разведки пара Андрея Михайловича Кулагина из того же полка подтвердила эти данные.

В ночь с 10 на 11 апреля саперы разминировали проходы в нейтральной полосе. За час до начала артиллерийской подготовки вернувшиеся наземные разведчики доложили, что на переднем крае немецкой обороны траншеи пустые.

Когда советские войска прорвали оборону на Перекопском направлении и начали развивать успех с севера на юг и юго-запад, вражеское командование, боясь, что керченская группировка может оказаться окруженной, в спешном порядке начало ее отвод с Керченского полуострова.

Войскам Отдельной Приморской армии отдали приказ — подвижными соединениями преследовать отступающего противника, не дать ему закрепиться на заранее подготовленных рубежах, а авиации — всеми силами и средствами, нанося бомбово-штурмовые удары, сорвать планомерный отход врага, на пути отступления разрушать мосты, железнодорожные и автомобильные дороги, создавать пробки в горных проходах, уничтожать войска противника в местах скопления, сорвать перевозки боевой техники и живой силы, совместно с ВВС Черноморского флота препятствовать эвакуации войск морским транспортом.

Выполняя поставленные командованием задачи, наш полк направил свои усилия главным образом на обеспечение надежной защиты наших сухопутных войск, наступавших по южному берегу Крыма, и прикрытие штурмовой авиации. [241]

Во второй половине апрели, когда наши войска готовились брать штурмом севастопольский укрепрайон врага, 88-й авиаполк вместе с другими частями 4-й воздушной армии был временно передан в состав 8-й воздушной армии и совместно с ее полками участвовал в освобождении Севастополя.

Враг отступал по всему фронту, неся чувствительные потери. Но, используя сильно пересеченную местность, он оказывал упорное сопротивление, особенно в районе Сапун-горы. Его немногочисленная авиация резко активизировала свои действия. Группами по 12–16 самолетов эшелонированные по высоте самолеты противника препятствовали нашим штурмовикам обрабатывать узлы сопротивления и проникнуть в глубь его обороны, поэтому без сильного прикрытия истребителей наши штурмовики не могли успешно выполнять свою задачу.

Третьей эскадрилье предстояло сопровождать штурмовики в район Сапун-горы. Боевой порядок был построен в два яруса: группа непосредственного прикрытия в составе 6 истребителей под управлением В. А. Князева, рассредоточенная по высоте, и пара Е. А. Пылаева с Н. И. Филатовым в стороне и выше от общей группы, немного выдвинувшаяся вперед для встречи и сковывания немецких истребителей, которые незамедлительно прибудут в район цели и постараются помешать штурмовать ее. «Илы» выполнили первый заход по цели всей восьмеркой, сбросили бомбы, как появились немецкие истребители. Их было 10, из них три пары пошли в атаку на штурмовики, а четверка МЕ-109 вступила в бой с парой Пылаева.

Немецкие летчики, рассчитывая быстро расправиться с этой парой, стали атаковать ее сверху и снизу попарно. Пылаев сумел уклониться от их атак и сам перешел в нападение, но в это время появились еще 8 самолетов ФВ-190. Все 10 МЕ-109 переключились на атаку группы Князева и восьмерки штурмовиков, а 8 ФВ-190 крепко зажали пару Пылаева. Соединиться с группой Князева она не может. [242]

В завязавшейся схватке ведомый Пылаева Николай Филатов оторвался. Теперь они, каждый отдельно, вели бои с четырьмя ФВ-190. Только отразишь атаку сверху, уже жди удара снизу. Кое-как переведешь самолет в пикирование — сверху преследуют, нет ни одной секунды передышки.

Летчики делали все возможное, чтобы соединиться и оказать помощь друг другу, но не могли этого сделать. Огненные трассы прошивают небо то слева, то справа, то над головой.

Николай Филатов после отражения очередной атаки сверху напавшего противника, оглянувшись назад, увидел разрывы снарядов, которые прошли ниже его. Еще очередь — уже значительно ближе. Вражеский летчик видит свою ошибку и поправляется на ходу, непременно следующая очередь точно возьмет цель. Филатов это понимает, но выше уйти сил не хватает, и в сторону тоже невозможно, идти вниз — значит помочь противнику. Филатов резко правой ногой двинул педаль вперед до отказа, ручку управления и сектор газа убрал на себя. Самолет сорвался в штопор.

Немецкий летчик не ожидал такого маневра и., не успев взять нужное управление для стрельбы, проскочил, а Филатов тут же дал рули на вывод из штопора. Малая высота не позволила втянуть самолет в глубокое пикирование для быстрого набора скорости, но и выводить рано — нет скорости. А земля быстро приближается, нужно точно рассчитать начало вывода. Опоздаешь — врежешься в землю, раньше потянешь — при отсутствии необходимой скорости рули будут непослушными, можно повторно сорваться в штопор. И Николай стал с нарастающим усилием тянуть ручку на вывод самолета из пикирования, затем немного придержал и снова потянул. Благодаря умелому действию летчика самолет вышел из пикирования на высоте не более 30–40 метров от земли. Когда Филатов перевел [243] самолет в набор высоты, мимо него камнем пролетел сбитый Пылаевым, объятый пламенем ФВ-190. Эта удачная атака застала вражеских летчиков врасплох, они как-то непроизвольно сделали паузу, ослабили натиск. Этим моментом воспользовались наши летчики и сумели соединиться.

Бой на этом не закончился. В одной из очередных атак немецких летчиков Пылаев оказался между двух пар вражеских самолетов. Филатов резко перевел свой самолет в угол набора и обстрелял ФВ-190, который «сидел» на хвосте у товарища и представлял наибольшую опасность для него. Николай поджег его и тут же стал сам в восходящей спирали уходить от атаки другой пары ФВ-190. Пылаев сверху, под малым курсовым углом, атаковал пару «фоккеров», от которых уходил Филатов, и подбил один из них. После этого бой прекратился.

В схватке против 8 фашистских истребителей два советских летчика одержали убедительную победу, уничтожив два ФВ-190 и подбив один. Такие благополучные исходы не часто бывают при таком соотношении сил, поэтому одержанная победа была вдвойне дорога.

...Совершая разведывательный полет по тылам советских войск, два самолета МЕ-109 обнаружили аэродром, где базировался женский ночной легкобомбардировочный авиационный полк, которым командовала Евдокия Бершанская. В это время технический состав полка занимался подготовкой самолетов ПО-2 к ночным полетам.

Выполнив круг над аэродромом, немецкие летчики убедились, что это те самые самолеты, которые не дают им покоя ночью. Действительно, эти самолеты точными бомбовыми ударами ночью по позициям и аэродромам противника наносили ему значительные потери. Много раз вражеское командование ставило задачу перед своей авиацией найти и уничтожить этих ночных «ведьм». Теперь вот такая удача: совершенно неожиданно обнаружили их аэродром, [244] и гитлеровцы решили приступить к немедленной его штурмовке.

С появлением над аэродромом двух немецких самолетов дежурный по полку срочно вызвал по телефону истребители с ближайшего аэродрома.

По сигналу с командного пункта капитан Постнов в паре с Щербаковым вылетели на помощь «девчатам», как мы их ласково называли. Постнов издалека заметил штурмующие истребители противника. Оба летчика набрали нужную высоту и со стороны солнца атаковали «мессеры». Оба самолета противника упали невдалеке в горах и сгорели.

Личный состав ночного легкобомбардировочного авиаполка прислал благодарственное письмо нашим летчикам за оказанную братскую помощь с заверением, что они еще более усилят удары по врагу...

Мы знали, что гитлеровцев били целые эскадрильи, танковые колонны, корабли, построенные за счет средств, собранных тружениками тыла — рабочими, колхозниками, служащими. Это был пример монолитного единства тыла и фронта, важный фактор нашей непобедимости. Забота тыла о нас, фронтовиках, укрепляла в нас веру в скорейший разгром захватчиков, вдохновляла нас на новые ратные дела.

В феврале 1944 года в газете «Правда» появилось сообщение:

«Москва, Кремль, Верховному Главнокомандующему Маршалу Советского Союза товарищу И. В. Сталину.

Выражая заботу об укреплении Оборонной мощи Советского Союза и нашей доблестной Красной Армии, в которой сражается и мой сын, уничтожая немецких оккупантов, я, рабочий завода «Главармалит» Харцызского района Сталинской области Гончаренко Михаил Михайлович, вношу 100 000 рублей из своих личных сбережений на постройку, эскадрильи самолетов «Освобожденный Донбасс». [245]

Купленный на мои средства самолет прошу передать нашему земляку командиру летной части Герою Советского Союза товарищу Максименко В. И. и Гончаренко М. М.».

В этом же номере газеты «Правда» был опубликован ответ Сталина:

«Завод «Главармалит» Харцызского района Сталинской области товарищу Гончаренко Михаилу Михайловичу.

Примите мой привет и благодарность Красной Армии, Михаил Михайлович, за вашу заботу о воздушных силах Красной Армии.

Ваше желание будет исполнено.

И. В. Сталин».

6 апреля 1944 года на заводском аэродроме Н-ского авиазавода в торжественной обстановке только что сошедший с конвейера самолет вручили Герою Советского Союза В. И. Максименко — командиру прославленного в боях Новороссийского истребительного авиационного полка.

Выступившие на митинге рабочие и инженеры заверили, что их руками построенный самолет не подведет в бою, что они впредь дадут фронту более совершенные машины в нужном количестве для окончательного разгрома ненавистного врага.

На митинге присутствовали боевые друзья В. И. Максименко — летчики лейтенанты Костенко и Майдан.

«Самолет, построенный на трудовые деньги старого рабочего т. Гончаренко М. М., попадает в верные руки, — сказал т. Майдан. — Мы знаем майора Максименко В. И. как одного из лучших воздушных бойцов. На его счету 15 сбитых немецких самолетов. Много солдат, офицеров и боевой техники уничтожил Василий Максименко. Мы уверены, что он намного увеличит свой боевой счет. На борту [246] этого самолета появится много звезд, свидетельствующих о новых победах».

В своем ответном слове Максименко сказал:

«Я оправдаю доверие своих земляков, доверие тов. Гончаренко М. М., доверие рабочего класса, сыном которого являюсь я, доверие Коммунистической партии и советского народа.

Всю силу этой грозной машины я обрушу на головы врагов и буду бить их до тех пор, пока не будут отомщены кровь и слезы советских людей, руины Донбасса, сожженные города и села Украины, Белоруссии, страдания Ленинграда, пока проклятые гитлеровцы не заплатят сторицей за все злодеяния, совершенные ими на нашей земле.

Я буду драться на этой машине с фашистскими извергами, не щадя своих сил и жизни, драться смело и беспощадно во имя нашей любимой Родины, во славу нашего непобедимого оружия. Это я обещаю твердо вам, труженикам тыла и воинам Красной Армии, которые присутствуют здесь на митинге».

Репортаж о вручении самолета славному сыну украинского народа Герою Советского Союза В. И. Максименко был опубликован в одной из красноармейских газет Закавказского фронта.

На этом самолете Максименко отважно сражался с гитлеровскими захватчиками и бил их смело и беспощадно...

Крымская группировка противника была полностью разгромлена. Древняя Таврия, жемчужина страны, возвращена Родине. По просьбе личного состава командир полка повез нас в освобожденный Севастополь, город русской морской славы, на места недавних боев.

Посмотрели укрепления врага и с гордостью подумали о наших советских воинах — пехотинцах, артиллеристах, моряках, танкистах, летчиках, взломавших долговременные оборонительные сооружения, которые фашисты считали неприступными. Ни камень, ни бетон, ни железо не выдержали [247] силу нашего совместного удара. Город имел печальный вид, всюду были одни развалины, следы жестоких боев. Всего два дня, как освободили его, но он уже оживал, люди расчищали завалы, убирали остатки боеприпасов и разбитую технику, налаживали мирную жизнь.

Вперед, на Запад!

Поступил приказ в полк — материальную часть передать 8-й воздушной армии, а летно-техническому составу отправиться в Поволжье в один из запасных авиационных полков для переучивания на новые самолеты.

Для передачи машин выделили часть технического состава. После этого ей предстояло самостоятельно, группами по 5–6 человек, перебазироваться в одно из сел Могилевской области. Через несколько суток они прибыли к пункту назначения и приступили к подготовке аэродрома, стоянок самолетов и мест для размещения личного состава.

На второй день после прибытия на место мы приступили к занятиям. Переучивание закончили к 15 июня, менее чем за один месяц. Одновременно с летчиками нашего полка его прошли и пилоты других полков нашей дивизии.

Первый раз наш полк ушел с фронта на перевооружение осенью 1942 года и возвратился на фронт весной 1943 года. Тогда нам понадобились месяцы, чтобы пройти программу. И это потому, что авиационный завод не в состоянии был обеспечить нас самолетами. А теперь за несколько недель вся дивизия получила новую первоклассную технику — самолеты ЛА-5. Это говорило о том, то страна наладила успешную работу предприятий авиационной промышленности, которая в тяжелейших условиях первого периода войны перебазировалась в восточные районы страны.

За ходом переучивания следили из Москвы, и после доклада командира полка незамедлительно поступило распоряжение готовиться к перелету. Мы тогда еще не знали, [248] что до начала Белорусский наступательной операций советских войск оставалась одна неделя.

Летный эшелон возглавил командир полка. Из Поволжья на новый аэродром в Могилевской области долетели с одной посадкой — для заправки горючим. Приготовленный на скорую руку грунтовый аэродром, с трех сторон окруженный лесом, располагался в стороне от деревни.

Посадку произвели без замечаний. Никто ничего не говорил о предстоящих боях, но чувствовалось, что затевается что-то грандиозное. Об этом свидетельствовало и указание из штаба дивизии приступить к отработке учебных воздушных боев ЛА-5.

С первого дня начали облет района боевых действий и ведущие групп убедились, что он очень сложный. В нем было много больших лесных массивов и заболоченных мест; населенные пункты, по большей части мелкие, встречались редко — многие из них представляли собой одни руины. Те немногие уцелевшие не имели особых примет, что затрудняло ведение детальной ориентировки. Заблудиться здесь можно было даже опытному летчику, хотя рядом находился свой аэродром. Прибегли к помощи штурманской службы армии, чтобы как-то облегчить работу летному составу. В полосе наступления 2-го Белорусского фронта, в районах аэродромов были расставлены приводные и пеленгаторные радиостанции, на самолетах ЛА-5 были установлены РПК, (радиополукомпасы). Вдоль линии фронта большими цифрами были занумерованы из белого щебня или известью все населенные пункты, а летному составу выдали схемы с указанием номеров, какими они закодированы. Эти цифры хорошо были видны сверху и помогали кратчайшим путем возвращаться на свой аэродром.

ЛА-5 значительно превосходил ЛАГГ-3, на которых мы до этого летали, в скорости полета и набора высоты, скороподъемности; кроме этого, он мог брать еще 200 килограммов [249] бомб. На самолете стоял мотор АШ-82фн воздушного охлаждения, который был более прост в эксплуатации, чем мотор, установленный на «лагге».

В связи с отсутствием времени для длительного изучения материальной части самолета ЛА-5, к началу операции ни летным, ни техническим составом он не был достаточно освоен. Опираясь на фундаментальные знания, полученные в стенах технических училищ еще до войны, и богатый опыт по эксплуатации различных типов самолетов как с воздушным, так и с водяным охлаждением моторов и правильно применяя на практике минимальные знания, полученные за короткий срок при переучивании на заводе, инженерно-технический состав дивизии сумел в ходе боевых действий в совершенстве освоить новую авиационную технику, обеспечить ее безотказную работу и заодно научить нас, летчиков, грамотно эксплуатировать ее в воздухе.

Белорусская стратегическая наступательная операция началась 23 июня 1944 года. 4-я воздушная армия поддерживала войска 2-го Белорусского фронта. Задача нашего авиаполка заключалась в обеспечении боевых действий штурмовиков 230-й авиадивизии.

По данным разведки, в Белоруссии не были сосредоточены крупные силы авиации противника, как это имело место на Кубани и на Курской дуге. В связи с тем, что командование 4-й воздушной армии располагало достаточным количеством боевых самолетов, оно выделяло часть истребителей для расчистки воздуха перед появлением наших штурмовиков над полем боя. Поэтому штурмовая авиация решила действовать мелкими группами по 6–8 самолетов под прикрытием 4–6 истребителей. Это обеспечивало непрерывность огневого воздействия на противника и сопровождения наших наступающих сухопутных всйск.

В первый день начала операции, при прорыве обороны противника на реке Проня, по вызову сухопутных войск [250] на нашем участке вылетело 8 штурмовиков под прикрытием 6 самолетов ЛА-5 из второй авиационной эскадрильи. Группу прикрытия возглавлял командир эскадрильи А. П. Лукин. Во время штурмовки войск противника неожиданно на малой высоте, маскируясь на зеленом фоне леса, подошли 9 бомбардировщиков «Хейн-кель-111» в сопровождении 6 истребителей МЕ-109.

Это была первая встреча наших летчиков с МЕ-109 после переучивания на ЛА-5. Лукин, соблюдая осторожность, приказал паре П. В. Селезнева остаться со штурмовиками, а сам вступил в бой с шестеркой «мессеров». После первой атаки летчики убедились в силе и мощи нового самолета. Он ни в чем не уступал МЕ-109 и свободно вел бой на вертикали.

Когда штурмовики сбросили бомбы и выпустили тяжелые реактивные снаряды РС-131, они вместе с парой Селезнева атаковали бомбардировщики и сбили три самолета «Хейнкель-111» — один Селезнев, два — штурмовики. Пара МЕ-109 бросилась на помощь «хейнкелям», но их отбил Селезнев, на выходе из атаки противника Лукин на-сгиг и с близкой дистанции сбил МЕ-109. После этого немецкие истребители полностью перешли на прикрытие оставшихся ХЕ-111.

После боя на аэродроме летчики с большим восторгом доложили командиру полка о боевых маневренных качествах ЛА-5. Наступило время, когда мы уже полностью диктовали свои условия врагу в воздушном пространстве. В тот же день с МЕ-109 и ФВ-190 встретились и другие летчики нашего полка, но противник уклонился от воздушного боя...

Подвижные войска фронта 26 июня с ходу форсировали реку Днепр и захватили плацдарм севернее Могилева. Попытки противника нанести сосредоточенный контрудар успешно, были сорваны нашей авиацией. Враг понял, что ему уже не удержать занимаемых рубежей, и стал отступать, неся большие потери от непрерывных действий наших [251] штурмовиков. Так, 27 июня на исходе дня восьмерка «илов» под прикрытием группы Н. И. Филатова нанесла удар по крупному скоплению войск врага в районе деревни Княжицы, что в 30 километрах северо-восточнее Могилева. Было уничтожено до 35 единиц боевой техники и много солдат и офицеров.

Перед этим был нанесен блестящий удар по железнодорожной станции Роста, где скопилось до 500 вагонов. В один из составов производилась погрузка пехоты, остальные стояли с боевой техникой, готовые к отправке. Штурмовики в первую очередь ударили по паровозам, которые были поданы к эшелонам, и по стрелкам на выходе со станции, а истребители под управлением Е. А. Пылаева стали штурмовать состав с солдатами. В результате этого удара станция Роста была выведена из строя и прекращено движение по линии Могилев — Орша, что способствовало захвату большого количества подвижного состава с грузами и имуществом.

Во время разведки ближнего тыла противника Пылаев заметил хвост эшелона, который втягивался в лесной массив. Он со своим напарником с пикирования атаковал его. После второй атаки эшелон остановился, и гитлеровцы спешно отцепили паровоз. Через несколько минут один из вагонов загорелся, и тут же с большой силой стали взрываться другие вагоны. Эшелон с боеприпасами был уничтожен полностью.

28 июня наши войска штурмом овладели крупным областным центром Белоруссии городом Могилевом. В приказе Верховного Главнокомандующего, объявленном по радио, среди отличившихся частей и соединений был назван и наш полк, что обрадовало и воодушевило нас. У всех было огромное желание как можно скорее освободить многострадальную белорусскую землю и выйти на государственную границу СССР, откуда захватчики начали свой провалившийся крестовый поход против Страны Советов. [252]

После освобождения Могилева противник уже начал в беспорядке отходить на запад. Никогда ранее не приходилось видеть такого массового панического отступления вражеских войск. Наш наступательный порыв был неудержим.

С конца июня 1944 года состав групп штурмовиков к их прикрытия сократился до 4–6 самолетов ИЛ-2 и 2 истребителей ЛА-5, так как в воздухе уже не было особого противодействия со стороны авиации противника. Такой способ распределения сил дал возможность увеличить частоту налета на отступающие колонны врага.

По указанию командующего 4-й воздушной армией генерал-полковника К. А. Вершинина была создана комиссия по определению эффективности боевых действий нашей штурмовой авиации. Работой комиссии руководил полковник Г. А. Пшеняник, служивший тогда в штабе армии. Были тщательно осмотрены все участки шоссейной дороги Могилев — Минск, по которым наносились штурмовые удары. Результаты оказались впечатляющими. Тысячи обгоревших и разбитых автомашин, тягачей, артиллерийских орудий и другой военной техники противника остались в кюветах, на обочинах дорог, загородив объезды. Все это комиссия сосчитала и сфотографировала.

Закончив работу на шоссе Могилев — Минск, комиссия приступила к обследованию железной дороги Могилев — Орша. И здесь подтвердилась высокая эффективность действий нашей авиации.

Противник был стеснен с севера 3-м, а с юга 1-м Белорусскими фронтами. Их подвижные соединения на флангах стремительно катились к Минску, а главные силы врага не могли оторваться от наступающих в центре войск 2-го Белорусского фронта. В этом большую роль играли авиация и белорусские партизаны, задерживавшие отступление на запад вражеских войск.

3 июля наши передовые танковые части ворвались в Минск. К исходу дня столица Белоруссии была полностью [253] освобождена от ненавистных фашистских захватчиков.

Восточнее Минска была окружена группировка противника, насчитывавшая свыше 100 тысяч человек. С 5 по 11 июля силами трех фронтов была осуществлена ее ликвидация. Часть гитлеровцев мелкими группами попыталась вырваться из кольца окружения. Одна из таких групп вышла к реке Птичь южнее Минска и предприняла ряд попыток захватить аэродром у деревни Озеро.

На этот аэродром должны были перебазироваться два батальона и два полка нашей дивизии. 8 июля 1944 года передовые команды полков и аэродромно-технического обеспечения были отправлены туда для подготовки мест стоянок самолетов и размещения летно-технического состава и штабов. В состав передовой команды включали, как правило, наиболее опытных техников, мастеров по вооружению и персонал из рядового состава для организации охраны. В передовую команду из нашего полка были включены техники Ситников, Великанов, Бушуев, Юрченко, Белов, Гончарук, Шпак, Белобородов, Линников и другие. От двух полков в командах было 30 человек, а от двух батальонов — не более 150, всего же — до 200 человек.

Командир батальона аэродромно-технического обеспечения встретил передовые команды полков и ознакомил их с показаниями взятого в плен фашиста, проникшего на аэродром с целью разведки наличия на нем сил для его обороны, их состава, вооружения и точных мест их расположения в ночное время. Пленный сообщил, что большая группа выходящих из окружения гитлеровцев находится в 4–5 километрах севернее аэродрома и имеет задачу с наступлением темноты захватить его, уничтожить находящихся там русских, принять транспортные самолеты для эвакуации генералов, офицеров и раненых. В то же время самолеты должны были доставить им продовольствие и боеприпасы.

В такой обстановке перебазирование летного эшелона на аэродром «Озеро» было невозможно, но доложить об [254] этом в штаб не представлялось возможным, так как приемо-передающая станция находилась в пути и судьба ее была неизвестна.

Командир батальона четко поставил задачу по организации обороны аэродрома, распределил личный состав по секторам вероятного направления нападения противника на объект. В прибывших машинах с боеприпасами оказались три скорострельных авиационных пулемета «ШКАСС». Два из них поставили по флангам линии обороны, один в центре с целью создания видимости мощной обороны с большим количеством пулеметов. Местность вокруг аэродрома облегчала оборону. Слева и сзади она была низменная и открытая — незамеченным не подойдешь. Справа лежало большое глубокое озеро, которое тоже не просто преодолеть. Наиболее опасным направлением было северное, где и сосредоточили основные силы обороняющиеся.

К вечеру 8 июля выдвинутые вперед дозоры доложили, что передовые отряды противника вышли из леса и скрытно подошли к аэродрому на расстояние до 500 метров и расположились группами, ожидая темноты. Когда сгустились сумерки, гитлеровцы стали приближаться к аэродрому, и как только они поднялись для атаки, их встретили дружным огнем из пулеметов, автоматов и карабинов. Несколько десятков убитых и раненых фашистов остались в густой траве, остальные спешно отошли.

Офицеры и солдаты технического батальона не имели ни опыта, ни знаний по ведению ночного боя, но, воодушевленные эффективностью огня скорострельных пулеметов «ШКАСС» и другого стрелкового оружия, вошли в азарт и дружно бросились преследовать отступающих, пока те не укрылись в лесу. Так была отбита первая попытка противника захватить аэродром.

Ночью прилетели немецкие транспортные самолеты Ю-52, но, не обнаружив положенных сигналов на земле, покружились немного и в стороне от аэродрома выбросили [255] несколько тюков с грузом для своих окруженных групп.

Утром 9 июля, после беспокойной ночи, собрались техники на зеленом лугу аэродрома, ожидая прилета наших самолетов. Услышав гул моторов, все устремили взоры на восток. Вскоре показался одиночный ЛА-5. Четко произвел посадку командир первой эскадрильи А. Постнов. Он прилетел для ознакомления с состоянием аэродрома. Узнав о событиях прошедшей ночи и нехватке стрелкового вооружения, немедленно взлетел. Сделав круг над аэродромом, обнаружил вблизи него разрозненные группы немецких солдат и нанес по ним пулеметно-пушечные удары.

Следующим рейсом Постнов на своем самолете привез нашим техникам автоматы, карабины и сообщил, что полки дивизии не будут производить посадку на этом аэродроме, их же известят, куда отсюда следовать.

После этого к обороне готовились более спокойно, ведь могло случиться, что техники не сумеют устоять против превосходящих сил противника и уступят аэродром, а наши летчики, не зная об этом, произведут посадку и попадут в руки к врагу.

Днем 9 июля сформировали несколько мелких групп разведчиков по 2–3 человека в каждой с задачей определить местонахождение и силы противника и нанести по ним удары. Прочесывая местность, в небольшой деревушка в километре от аэродрома группа разведчиков в составе Белова, Гончарука и Шпака во главе с А. П. Бушуевым захватила трех немцев, которые отбирали у населения продовольствие.

Вторая разведгруппа во главе с П. Я. Линниковым в 2–3 километрах от аэродрома заметила передвижение гитлеровцев. Маскируясь в кустарнике, наши разведчики подошли вплотную к деревушке, куда вошли немецкие солдаты. Группа Линникова окружила сарай, где разместились фашисты. Они не стали сопротивляться, а вышли из сарая с поднятыми руками, без оружия. Их было 9 человек. Растерянные и жалкие, они сделали вперед всего несколько [256] шагов и, как по команде, легли на землю вниз лицом. Впоследствии на допросе выяснилось, что они боялись того, что за сдачу в плен их могут пристрелить свои же — гитлеровцы, затаившиеся в засаде.

Еще одна группа разведчиков из нашего полка в составе трех человек во главе с А. Г. Юрченко ходила в разведку за озеро. Обнаружив отряд противника, она подкралась и забросала его гранатами. На месте осталось 12 человек убитыми, 8 солдат и одного унтер-офицера захватили в плен.

К полудню большими группами немецкие солдаты стали выходить из леса. Шли организованно, забросив оружие за спину, а гранаты держа в застегнутых чехлах. Поняв безвыходность своего положения, они прекратили сопротивление и начали сдаваться в плен...

* * *

Мы перебазировались на новый аэродром. Второй день облака пеленой висели над землей, но боевой работе это не мешало. Все были заняты своими делами, вокруг было все спокойно. Вдруг телефонист выбежал с командного пункта, позвал командира полка Максименко, который стоял с Постновым, и сообщил ему, что к аэродрому приближается большая группа вражеских солдат. Командир приказал срочно взлететь и посмотреть, откуда они и сколько их, а при обнаружении задержать штурмовыми действиями.

Алексей Постное вскочил в кабину своего самолета, не надевая парашюта и не привязавшись ремнями, пошел на взлет. На аэродроме имелась горбинка посередине, поэтому с места старта не было видно, что делается на второй его половине. Перед тем, как взлететь Постнову, к нам прибыл самолет связи Р-5. Летчик произвел посадку с перелетом и скрылся на второй невидимой половине аэродрома. Развернувшись, он стал рулить прямо по центру взлетно-посадочной полосы. Когда самолет Постнова набрал [257] скорость, Р-5 находился в 30–40 метрах от него. Чтобы в лоб с ним не столкнуться, Алексей преждевременно оторвал самолет от земли взятием ручки управления резко на себя. Его самолет колесами задел верхнюю коробку Р-5, оторвал ему правое верхнее крыло, а сам от сильного удара перевернулся, ударился о землю и загорелся. Постнова спасло от верной смерти то, что он не был привязан ремнями. Летчика выбросило из кабины, и он, пролетев по воздуху метров 30, упал на обочину аэродрома, заросшую высоким бурьяном. Со всех стоянок побежали к ЛА-5 люди, чтобы оказать помощь Алексею Постнову. Когда увидели горящий самолет, все остановились, не зная, что предпринять и где сам летчик. И тут услышали из бурьяна лай нашей собаки Дутика, воспитанной летным составом. Благодаря этому и обнаружили без памяти лежащего летчика и Дутика, который стоял около своего хозяина.

Всегда, когда поступала команда перебазироваться на другой аэродром, Алексей перевозил его в фюзеляже (за бронеспинкой) самолета. Видя приготовления к перелету, Дутик тут как тут появлялся у хвостового люка машины Постнова и, навострив уши, умными глазами следил за движениями техника. Как только тот закреплял сумку с инструментами, песик мгновенно прыгал туда, усаживался на ней и довольный смотрел на всех, как бы говоря: «Все в порядке, старина, я устроился, до встречи на новом месте».

...А. А. Постнова осторожно положили на носилки, погрузили в машину и повезли в санитарную часть батальона. Дутик юркнул в машину, а когда его выставили оттуда, он до самой санчасти бежал за ней. Вечером, когда летчики пришли к Постнову в палату, туда же юркнул Дутик и залез под его кровать. Возвращаясь, мы взяли его с собой. Нас трогала верность Дутика своему хозяину. Обращение с этим маленьким животным на короткое время возвращало нас в давно забытую мирную домашнюю обстановку. [258]

Постов пришел в сознание через шесть часов. Его еще несколько дней держали в санчасти как нетранспортабельного, а затем самолетом отправили в тыл на лечение.

Командир полка поставил задачу после выполнения первого боевого вылета летчикам произвести посадку на аэродроме Лида, а сам раньше всех в паре с Пылаевым улетел туда для ознакомления с расположением стоянок и местом размещения личного состава и приема летного эшелона. Мне было приказано на самолете УТ-2 срочно перевезти на новый аэродром старшего инженера В. С. Савченко, а затем начальника штаба полка майора Ф. А. Тюркина.

Находясь на белорусской земле, мы все с особой заботой относились к Василию Князеву. Ведь здесь его родина. Где-то рядом его деревня. Родители Василия оставались под игом гитлеровских оккупантов, и он с тоской и тревогой думал о том, живы ли они? Мы, как могли, пытались отвлекать его от тяжелых мыслей.

С первых дней войны Василий Князев дрался с захватчиками храбро и яростно. Где бы ни сражался он — на просторах Украины или Дона, на Северном Кавказе или в Крыму, — он шел в бой, думая только о Победе. Последнее письмо от отца он получил за четыре дня до начала войны. Князев бережно хранил его. Он виделся с родителями, братьями Михаилом и Олегом и сестрой Галиной еще в 1940 году. Это было после окончания Одесской летной школы. Тогда он был необстрелянным малоопытным летчиком. А теперь он зрелый воин, его имя известно всей 4-й воздушной армии. Грудь его украшают Золотая Звезда Героя, два ордена Ленина, два ордена Красного Знамени, ордена Александра Невского и. Отечественной войны I степени. Как обрадовались бы сейчас родители, как бы они гордились, увидев своего сына-героя! [259]

При первой же возможности Князев полетел в родное село Бобр на самолете ПО-2 вместе с лейтенантом Бреловым. До войны это было богатое село на 800 дворов, со множеством фруктовых садов, в них росли его любимые яблоки — белый налив и знаменитые антоновки. Но то, что он видел сейчас под крылом, наводило на него ужас. В селе Бобр сейчас стояло всего лишь несколько десятков домов и среди них — ни одного уцелевшего.

Тревожные предчувствия Василия подтвердились. Из родственников Князев нашел только тетю — Елену Клементьевну. Она поведала ему скорбную историю о гибели сотен односельчан от рук палачей. Фашисты угнали в рабство всю молодежь. Они отбирали заложников и расстреливали их. Расстреляны за связь с партизанами два младших брата Василия — Михаил и Олег. Отца, мать и сестру забрали в гестапо, их судьба неизвестна.

Убитый горем возвратился Князев в полк. Он потерял покой, не находил себе места. Спустя несколько дней, он принес открытое письмо заместителю командира полка по политической части майору В. Е. Потасьеву. Прочитав, тот посоветовал послать его в армейскую газету «Крылья Советов», сказав при этом: «То, что ты написал, Василий, должно быть известно воинам не только нашего полка, на и всей 4-й воздушной армии. Твое личное горе — это горе и всех нас. Твои идущие из глубины сердца страстные и гневные слова должны звать воинов в бой, помогать им в освобождении родной земли от врага».

И 12 июля 1944 года в газете «Крылья Советов» появилось открытое письмо В. А. Князева «Слушай мою клятву, Беларусь!». В нем были такие слова:

«Три года томилась под фашистским игом моя родина — Белоруссия, три года фашистские разбойники издевались над белорусским народом, пытаясь лишить его всяческих человеческих прав, превратить в подъяремных рабов. Чужая речь звучала в селах и городах, сапог врага [260] топтал родную землю. Но не покорился народ. Белоруссия жила и боролась.

Белорусский народ верил и знал: наступит час освобождения — час возмездия фашистским палачам. И вот пришли эти радостные незабываемые дни великого наступления Красной Армии. Зажатый в тисках, враг дрогнул и панически побежал, бросая пушки, автомашины, танки, десятки тысяч трупов. Мы идем вперед и вперед по Белорусской земле. На своем пути мы видели всюду преступные и страшные следы гитлеровских оккупантов.

Развалины Минска, Могилева, других белорусских городов, сожженные села, кровь замученных в застенках гестапо братьев и сестер, стоны угнанных на немецкую каторгу наших людей взывают к мести.

Лично меня постигло большое непоправимое несчастье. Фашисты вторглись в дом моих родителей, расстреляли моих братьев Михаила и Олега, замучили всю мою семью.

До самых краев переполнено мое сердце жгучей ненавистью к фашистским разбойникам, разорившим мое родное гнездо. Проклятье гитлеровским убийцам, принесшим разрушение и смерть на нашу землю. Так не дадим же им никакой пощады!

Будем гнать оккупантов до самого их разбойничьего логова, будем истреблять их безжалостно, пока не поставим на колени.

Слушай меня, родная Беларусь, слушай, мой многострадальный народ! Клянусь, что никогда не дрогнет моя рука в бою. Пока бьется сердце в моей груди, я буду уничтожать врага, борясь за счастье моей Родины».

Клятва прославленного сына Белоруссии Василия Князева всколыхнула личный состав полка. Выступивший на митинге Герой Советского Союза, командир полка, друг Князева — В. И. Максименко заявил, что клятва эта — общая для всех нас и мы приложим все силы и умение, чтобы навсегда покончить с поработителями, очистить родную землю от фашистской нечисти. [261]

Горячо заверили личный состав Григорий Волынцев, Николай Филатов, Виктор Иванов, что враг не уйдет от возмездия, и предложили открыть счет мести за погибшие семьи Василия Князева и Иосифа Баца, жена и двое детей которого были расстреляны фашистами. В течение двух дней летчики сбили 4 самолета ФВ-190, уничтожили на земле много боевой техники в счет этой мести. Так жили и сражались гвардейцы — вместе и в горе, и в радости, и в бою.

Грандиозное наступление в Белоруссии, начатое 23 июня 1944 года, закончилось полным разгромом немецко-фашистской группы армии «Центр». Вскоре советские войска пересекли государственную границу и вступили на территорию Польши, неся ее народу свободу от гитлеровских захватчиков.

Руку — братьям

Полк приземлился на земле другой страны. Это произошло близ местечка Зарембы-Бендуги в Польше в августе 1944 года. Шесть лет топтал фашистский сапог польскую землю. Миллионы поляков были замучены гитлеровцами а концлагерях. В городах и селах трудно было найти не то что дом, даже комнату, не пострадавшую от войны.

Поляки сердечно встречали своих освободителей — воинов Красной Армии и оказывали ее частям всяческую помощь. Наши полковые агитаторы и политинформаторы часто беседовали с поляками, которые работали на аэродроме. Их интересовали деятельность польского Комитета национального освобождения, его состав, успехи Войска Польского, которое идет уже по родной земле, братство наших народов. И они получали исчерпывающие ответы на волнующие их вопросы. Поляки с уважением отзывались о русском народе и говорили: «Дружба Польши с Россией имеет глубокие корни, и мы должны укреплять [262] эти корни, с Россией нам никакой враг не опасен, велика она, Россия, и сильна».

С большим воодушевлением восприняли поляки решение польского Комитета национального освобождения о земельной реформе. Один пожилой поляк, который всю жизнь работал батраком у богатых помещиков, с радостью говорил: «Неужели это правда, неужели я буду иметь свою землю и буду работать на своей собственной земле! Матка боска! Скоро ли это будет?».

В связи с отсутствием в Зарембы-Бендуги помещений, пригодных для размещения личного состава, по инициативе начальника штаба майора Тюркина мы развернули строительство землянок. Здесь большую помощь оказали нам местные жители.

Одна женщина, мать троих ребят, муж которой сражался в партизанском отряде и погиб, увидев наши «апартаменты», благоустроенные землянки, тяжело вздохнула и сказала: «Мне бы иметь такую землянку, было бы большое счастье...» Она жила в полуразрушенном доме, без печи, без дверей и с разбитыми окнами, которые она сама заколотила фанерным листом.

Когда об этом узнали наши мастера по вооружению, мотористы и другие специалисты, они отремонтировали ее дом, поставили железную печку (буржуйку), сваренную в полковой авиаремонтной мастерской, вставили новые рамы для окон, застеклили их и навесили двери. Женщина со слезами на глазах обнимала наших девчат и парней, которые помогли ей в трудное время. И подобных фактов было тогда очень много. Вести о благородных поступках советских воинов быстро разносились по деревням и городкам.

...Войска 2-го Белорусского фронта, выйдя к середине сентября на рубеж реки Нарев и захватив плацдарм на ее западном берегу, перешли к обороне. Нужно было подтянуть тылы, которые не успевали за наступающими войсками, пополнить запасы вооружения, боеприпасов, продовольствия [263] и вещевого снабжения в связи с приближением зимы. Кроме этого, после поражения в Белоруссии гитлеровцы, подтянув резервы, стали оказывать серьезное сопротивление, нанося контрудары по войскам, занимающим плацдарм. Авиация в основном сосредоточила свои усилия на поддержке войск, удерживающих плацдарм на западном берегу реки Нарев. Сухопутные войска фронта получили крупное пополнение — четыре общевойсковых и одну танковую армии — и занимались отработкой взаимодействия родов войск.

В 4-ю воздушную армию прибыли три авиационных корпуса: 8-й истребительный, 5-й бомбардировочный и 4-й штурмовой. Боевой состав авиации армии значительно превосходил силы врага. В полосе 2-го Белорусского фронта им противостояло всего 700 боевых самолетов противника. Но работы хватало всем — враг еще был силен.

Воздушная разведка установила, что в городе Псаныш, в 130 километрах западнее линии фронта, находятся танкосборочный завод и мастерские по ремонту танков. Необходимо было нанести по объекту удар и тем самым помешать вражескому командованию накапливать бронетанковую технику.

Погода — сплошная облачность высотой 1200–1500, местами до 500 метров, моросящий дождь — не позволяла использовать бомбардировщики. На таких высотах они могли нести неоправданные потери от зенитной артиллерии и истребителей, поэтому выполнение такой сложной задачи было возложено на 214-ю штурмовую и 229-ю истребительную дивизии.

Командир 214-й штурмовой дивизии решил нанести удар по танкосборочному заводу и ремонтным мастерским силами 50 самолетов. Боевой порядок — колонна восьмерок с интервалом, обеспечивающим непрерывное огневое воздействие по цели. Штурмовики при первом заходе по цели обычно с пикирования сбрасывают бомбы, в последующие [264] заходы применяют реактивные снаряды и пушечный огонь, то есть каждой группе предстоит выполнить не менее трех атак по цели. Таким образом, над целью штурмовики должны будут находиться до 15–20 минут. За это время враг может поднять в воздух нужное количество истребителей для отражения нашего налета. Ближайший аэродром, где базируются гитлеровцы, — это аэродром у города Цеханув. Учитывая вероятность подъема истребителей с этого аэродрома, командование решило заблокировать Цеханув силами нашего полка.

Наметили первый удар по аэродрому Цеханув нанести 24 самолетами ЛА-5, двумя группами по 12 самолетов в каждой. Старшим в воздухе был командир полка В. И. Макоименко, он же и вел первую группу.

Наша задача: маскируясь у нижних краев облачности, ложным маневром подойти к цели с запада, откуда противник не Ожидает нападения. Замысел удался. Без помех со стороны зенитной артиллерии подошли с запада к аэродрому и с высоты 800–100 метров нанесли бомбовый удар с пикирования по стоянкам самолетов и по взлетной полосе, а затем, встав в круг над аэродромом, стали расстреливать самолеты и подавлять зенитные средства противника. Штурмовка продолжалась до подхода второй группы. Вторая группа действовала в такой же последовательности, что и мы. В общей сложности каждая группа, находилась над целью до 15 минут. При отходе от целя лейтенант П. В. Селезнев сфотографировал аэродром. Доклады летного состава по количеству уничтоженных самолетов совпали точно с данными дешифрованных фотопленок. Всего за первый налет подожгли 8 самолетов на стоянках, два автобензозаправщика и один грузовик.

На следующий день приказано было снова заблокировать этот же аэродром в интересах обеспечения повторного удара штурмовиков по танкосборочному заводу и мастерским.

Для выполнения поставленной задачи командир выделил [265] 20 самолетов ЛА-5. Удар нанесли двумя группами по» 10 самолетов.

И на этот раз тоже командир полка повел первую группу. Заход на цель осуществили с севера, но внезапности налета не получилось. Над аэродромом с юга появились 4 самолета ФВ-190. Они, правда, не сумели помешать нашим летчикам. К моменту подхода второй группы фашисты отступили, потеряв один ФВ-190. На аэродроме летчики нашего полка подожгли 11 самолетов и подавили огонь четырех батарей зенитной артиллерии.

За два дня боевых действий по блокированию аэродрома Цеханув были уничтожены: на земле 19 и один самолет в воздухе, несколько бензозаправщиков и автомашин, повреждена взлетная полоса. Потерь полк не понес.. С заблокированного аэродрома фашисты не смогли поднять в воздух ни одного самолета, не сумели они воспользоваться и. поддержкой с других аэродромов. Этот факт красноречиво свидетельствовал о неизмеримо возросшей силе и могуществе советской авиации.

30 октября 1944 года в полк пришла радостная весть. Указом Президиума Верховного Совета СССР за образцовое выполнение боевых заданий командования в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками в боях на Северном Кавказе и в Крыму и проявленные при этом отвагу и геройство двум замечательным летчикам нашего полка — гвардии капитанам Е. А. Пылаеву и А. П. Лукину было присвоено звание Героя Советского Союза. Семья Героев, воспитанных в полку, пополнилась достойными сынами Родины. Теперь их насчитывалось уже 14 человек. Это было знаменательное событие в жизни 88-го полка.

...Вражеское командование временами уводило свою авиацию с аэродрома Цеханув, боясь повторных ударов нашей авиации, но обстановка заставляла снова возвращать ее сюда, так как аэродром имел твердое покрытие, что обеспечивало бесперебойную боевую работу в период распутицы. [266]

По данным воздушной разведки стало известно, что на аэродроме Цеханув вновь приземлилось до 30 истребителей. Командованием фронта было решено еще раз нанести удар по этому аэродрому. Выполнение задачи возложили на нашу 229-ю истребительную дивизию. В нанесении удара участвовали все три полка. Основная ударная группа в составе 20 самолетов ЛА-5 нашего полка во главе с его командиром В. И. Максименко, 12 самолетов ЛА-5 соседнего 979-го полка предназначались для нанесения штурмового удара по стоянкам самолетов на аэродроме, а 8 самолетов ЛА-5 249-го истребительного авиаполка должны были незамеченными на малой высоте подойти к аэродрому, заблокировать его до окончания штурмовых действий двух полков и, подавив огонь зенитных средств, следить за подходом истребителей противника и не дать им произвести атаки. Эту восьмерку по блокированию аэродрома возглавил недавно назначенный на должность командира полка 24-летний капитан Семен Ильич Харламов, а 12 самолетами 979-го полка управлял командир эскадрильи Герой Советского Союза майор Александр Истрашкин. Все ведущие группы были подготовлены для выполнения поставленной задачи. Их имена были известны далеко за пределами нашей дивизии. Это были летчики высокого класса, служившие ярким примером для молодых пилотов.

В результате мощного удара одновременно по всем стоянкам был сожжен-21 самолет из 30 находившихся на аэродроме. Так была разгромлена передовая группа истребителей противника.

* * *

Летали мы над территорией Восточной Пруссии. Характерная черта здешних мест — множество мелких и больших озер. Лесисто-болотистая местность казалась нам однообразной и серой. [267]

Алексей Постнов как-то особенно внимательно рассматривал землю, был задумчив и молчалив. Однажды он? сказал: «Ты понимаешь, я его живым никогда не видел, а как хотелось...» Я спрашиваю — кого? Он помолчал и: тихо ответил: «Отца своего. Мой отец погиб в первую мировую войну, когда мне еще не исполнилось месяца, и он похоронен в городе Ломжа, недалеко отсюда. Ды знаешь, когда я летаю на задание и возвращаюсь оттуда, все время хочу смотреть на Ломжу... Увидеть бы могилу отца...»

Мы, его ближайшие друзья, тогда еще не знали истории его семьи, хотя казалось, что знаем все друг о друге...

Рядовой лейб-гвардии Финляндского полка, бывший рабочий-котельщик, Алексей Иванович Постнов, получив письмо о появлении на свет сына Алешки, писал с фронта жене Елене Дмитриевне: «...Ради тебя и сына я все перенесу и обязательно выживу, вернусь к вам...»

Однако немецкая пуля не посчиталась с желанием русского солдата. Она сразила его через месяц после того, как он отправил на родину полное надежд письмо.

По рассказам Елены Дмитриевны, отец и сын очень похожи друг на друга. Густая, слегка вьющаяся шевелюра, серые с пристальным и добрым взглядом глаза, неукротимый характер и смелость — все это напоминало ей в Алексее погибшего мужа.

Вспоминая, как они жили с матерью, Алексей рассказывал: «Как закончилась империалистическая и началась гражданская, я не помню. Вся первая мировая война уместилась для меня в одном слове Ломжа. От гражданской войны осталось только два ощущения: было очень холодно и все время хотелось есть. В памяти от той поры сохранилась мать — бледная, худая и нежная. И ее слова: «Вот победим белых, и сразу, сынок, полегче будет».

Окончив школу-десятилетку, комсомолец Алексей Постнрв поступил в ФЗУ московского металлургического завода «Серп и молот». Тридцатые годы... Удивительное, незабываемое время высочайшего энтузиазма и [268] трудового подъема. Казалось, всеми поголовно владеет одна-единственная страсть — строить, строить, обновлять, двигаться вперед, сметая с пути все, что мешает, и идти вперед, зная, что еще впереди много трудностей, но твердо веря в победу свободного труда, И строили. В ледяной ветер и в ладящий зной, в больших городах я в безлюдных пустынях, под землей и среди диких гор. И теперь уже не мать сыну, а он говорит ей: «...Вот победим нашу отсталость и тогда, мама, будут в избытке и хлеб, и одежда».

Со времени Великого Октября слово «победа» из простого нарицательного существительного для нас как бы превратилось в собственное имя. Это слово выражало и пафос, и сущность всех наших дел, всех наших планов на будущее. И теперь, когда шел четвертый год войны, у советского народа не было более важной цели, чем победить врага. Слово «Победа» постоянно стояло перед каждым из нас, зовя вперед, как Знамя, как боевой клич, и никто не в силах был нас остановить на пути к ней...

Как и большинство его сверстников, Алексей Постнов шел туда, где труднее. Молодой разливщик стали, не раздумывая, откликнулся на призыв комсомола и уехал строить Днепрогэс. Был там такелажником, вязал арматуру. А когда услышал, что рядом с Днепрогэсом строится «Запорожсталь», пошел туда. Потом был там участником первой заглавной разливки стали.

Сам Всесоюзный староста М. И. Калинин, присутствовавший на официальном пуске нового индустриального гиганта, обратил внимание на юного машиниста агрегата по разливке стали. Михаил Иванович удивился, что такой молодой — и уже управляет сложной машиной. «Это очень хорошо», — сказал он. А сопровождавшие Калинина в шутку заметили: «Постнов у нас, Михаил Иванович, считается не молодым, а кадровым. Он ведь успел на Московском заводе «Серп и молот» поработать». «Тогда еще лучше», — добавил с улыбкой Калинин и пожал руку Алексею. [269]

Страна Советов, партия и комсомол воспитали новое поколение людей, представителем которого был и Алексей Постнов. Еще в войну с Финляндией он удостоился медали «За отвагу», а теперь на его груди — Золотая Звезда Героя Советского Союза и шесть орденов.

Когда Постнов рассказал о себе и о своих родителях, дом его стал родным для нас, его друзей, и, бывая в Москве, мы в первую очередь ходили к его матери, чтобы обрадовать ее хорошими известиями о сыне.

Алексей не думал и не мечтал быть летчиком. Однако стал им. Всей своей жизнью он был подготовлен ко всяким неожиданностям, даже к самым суровым. Эта готовность — проверка нашего характера, воли, убежденности. И кого они застанут врасплох, тот не избежит колебаний, замешательства, паники. Но комсомолец Постнов принадлежал к поколению людей сильных, вполне подготовленных к самым крутым поворотам судьбы. Поэтому, когда у границ нашей страны послышался едкий запах пороха, он пересел с электрокрана на боевой самолет.

...Он мечтал побывать у могилы отца и сказать ему: «Отец, мы, твои сыны, сумели сломать хребет германскому милитаризму. Мы добьем захватчиков, навсегда отобьем у них охоту играть с огнем. Мы избавим человечество от братоубийственных войн, обеспечим мир и счастье твоим внукам...»

Вот за что воевал советский летчик Алексей Постнов.

Последний удар

12 января 1945 года ударная группировка 1-го Украинского, а 14 января 1-го и 2-го Белорусских фронтов перешли в наступление с целью разгромить противостоящие войска противника, создать предпосылки для полного разгрома гитлеровской Германии.

За три дня боев наши войска прорвали оборону от Ломжи до устья реки Нарев, имея задачу разгромить [270] псашнышско-млавскую вражескую группировку, и, нанося главный удар в северо-западном направлении на Мариенбург, отрезать восточно-прусскую группировку врага.

На выполнение этой задачи были брошены и основные силы авиации 4-й воздушной армии. На этом этапе наиболее отличились летчики А. А. Грачев, Н. И. Филатов, Е. А. Щербаков, А. А. Постнов. Все они в сложных погодных условиях умело взаимодействовали с гвардейским кавалерийским корпусом генерала Н. С. Осликовского, наступавшим на город Алленштайн. В те дни мы перелетели на аэродром Гросс-Шиманен. Город казался вымершим. Кроме отдельных стариков, на улицах никто не появлялся. Они смотрели на нас с недоверием и страхом. Некоторые — даже с ненавистью: «Зачем, мол, пришли к нам эти чужестранцы?». Хотелось им сказать: «Это ваши сыновья пришли к нам в сорок первом — завоевывать, убивать и разрушать. Теперь пришла расплата за все их злодеяния...»

Наши войска успешно наступали в обход с юга Летценского укрепленного района и Мазурских озер и к 26 января вышли на берег залива Фришес-Гаф, к Балтийскому морю, окружив с суши Кенигсберг и всю восточно-прусскую группировку гитлеровцев.

Мы с трудом поспевали за наступающими войсками и часто меняли аэродромы базирования. Боевые действия нашего полка переместились в район Данцига и Гдыни. Взаимодействуя с сухопутными войсками, наша штурмовая авиация сыграла большую роль в прорыве Данцигского оборонительного рубежа, закончившемся разгромом противника.

Война подходила к концу, и мы продолжали наносить удары не жалея своих сил. Еще в начале февраля в городе Грауденц, в тылу войск 2-го Белорусского фронта, оставалась 15-тысячная группировка врага. Она была окружена нашими войсками, но гитлеровцы отказались сдаваться в плен, после чего мы приступили к их ликвидации. После занятия города бои переместились в район [271] крепости. Фашисты укрылись за ее прочными стенами.

6 марта наши войска, при активной поддержке авиации, после многодневных уличных боев овладели городом и крепостью Грауденц. В плен было взято более 5000 немецких солдат и офицеров. До этого группа в составе до 1000 человек, воспользовавшись густым туманом, вышла из крепости. Часть их направилась прямо на наш аэродром Фос-Финкель, среди них были летчики, потерявшие в бою свои самолеты. Нетрудно было догадаться об их намерениях.

Первым приближающуюся колонну заметил гвардии лейтенант Е. В. Григорьев, который находился в санчасти, расположенной между городом и аэродромом. Он начал давать сигнал ракетами красного цвета. Сигнал заметили на аэродроме и объявили тревогу. Фашистам все же удалось добраться до санчасти. Они открыли огонь по раненым. Погиб в неравном бою и лейтенант Григорьев.

Первым на сигнал тревоги отозвался старший сержант А. Ф. Гончар. В это утро он был занят проверкой готовности самолета и прогревом мотора. Гончар поднял по тревоге личный состав, который быстро занял оборону по секторам. А летчики и техники штурмового полка развернули самолеты ИЛ-2 и начал стрелять по противнику из крупнокалиберных турельных пулеметов.

Самолеты нашего полка быстро привели в готовность. Первым взлетел Грачев. Он обнаружил большую группу противника, двигавшуюся в сторону Мариенбурга. Летчик начал ее штурмовать, к нему присоединились по одному и другие взлетевшие самолеты: В течение дня общими усилиями наземных частей и авиации эту группу противника ликвидировали, а тех, которые прорвались на аэродром, уничтожили силами технического состава, часть их была пленена{8}.

Мы перебазировались на аэродром Максфитц в 30 километрах [272] восточнее города Штеттина (Щецина). Теперь уже можно сказать, что скоро кончится война, но деление нашей жизни на «до» и «после» войны будет продолжаться еще долгое время. В одном мы были твердо убеждены: никогда больше не дадим германскому фашизму развязать мировую войну, ввергнуть народы Европы в новый пожар. Мы также надеялись, что народы не позволят возродиться фашизму и что после победы над гитлеровцами они будут жить в мире и дружбе.

Весна 1945 года застала нас на Одере. При облете района боевых действий перед нами ставилась задача выявлять расположение и места сосредоточения танковых и артиллерийских частей, объектов, наиболее плотно прикрываемых зенитной артиллерией, наличие плавсредств на реке Одер.

Нас удивляла заметно снизившаяся активность авиации противника вблизи линии фронта. Немецкие истребители вообще редко стали появляться над нашими войсками, которые сосредоточивали силы и средства на обширном участке фронта. Это говорило о том, что гитлеровские ВВС понесли невосполнимые потери.

230-я штурмовая авиационная дивизия, с которой мы взаимодействовали, имела задачу сопровождать наступающие войска 65-й армии под командованием генерал-полковника П. И. Батова, которой предстояло форсировать Одер южнее Штеттина. В этом районе река разделена на два рукава — на восточный и западный, глубина достигала двух и более метров. Между ними была пойма шириной до пяти километров, залитая водой, заросшая кустарниками и деревьями. Она затрудняла накапливание сил и средств перед форсированием западного рукава Одера.

65-я армия, писал в книге «Операция Одер» П. И. Батов, после форсирования реки Одер должна была разгромить [273] врага, овладеть г. Штеттин и совместно с 1-м гвардейским Донским танковым корпусом развивать успех в направлении на Страсбург, Нойбранденбург. В последующем — нанося удары по врагу, прижать к морю его войска, действующие к северо-востоку от линии Штеттин, Нойбранденбург, Росток.

Командование 2-го Белорусского фронта и 65-й армии возложило на истребительную авиацию, как наиболее маневренный род войск, ведение разведки. Наши летчики выявили, откуда и какими силами выдвигается противник и какие огневые средства воспрепятствуют нашим войскам. Разведданные передавали по радио с борта самолета, таким же путем докладывали о положении и действиях наших войск. Так, командир 3-й эскадрильи 88-го авиаполка Г. И. Афанасенко передавал: «Из района Грайфенхаген с восточного берега реки Ост-Одер переправляются на Феддихов войска; у Ниппервизе наведен мост, наши переправляются; в районе Форродон переправляющиеся войска обстреливаются артиллерией противника; в районе Гартц и севернее переправляются на западный берег на 20–30 лодках наши бойцы».

Летчики-истребители по радио с борта самолетов наводили штурмовики на артиллерийские позиции, на атакующие танки и места скопления войск противника.

«Большую помощь пехоте в боях на западном берегу оказывала авиация 4-й воздушной армии, совершившая в этот день (20 апреля 1945 г.) 3260 самолето-вылетов. Наше господство в воздухе было полное. Действия вражеской авиации ограничивались разведкой. В течение дня мы насчитали в воздухе 69 самолетов противника. Из них 10 было сбито»{9}.

По данным аэрофотосъемки удалось установить, что главная полоса обороны гитлеровцев, оборудованная по [274] западному берегу реки Вест-Одер, достигает глубины 10 километров и состоит из 2–3 позиций. Каждая позиция имеет сплошные оборудованные траншеи. На фотоснимках хорошо видна разветвленная система огневых точек вдоль берега Вест-Одера, связанных между собой ходами сообщения и траншеями.

Прорыв такой сильно развитой обороны в труднодоступном месте — пойме двух рукавов Одера — крайне затруднен без хорошо организованной артиллерийской и авиационной поддержки. Уничтожить огневые точки или подавить артиллерией не представлялось возможным из-за большой дальности. Эту задачу выполняли наши штурмовики. Они действовали над полем боя беспрерывно, сменяя друг друга в воздухе.

На 25 апреля наш полк получил задание совместно с 230-й штурмовой дивизией обеспечить ввод в прорыв 17-й гвардейской танковой бригады.

Наши штурмовики, нанося удары по танкам и артиллерии неприятеля, создали благоприятные условия для прорыва вражеской обороны в районе Ладенген и Теллин-Зее. Гитлеровские войска стали спешно отступать на запад и северо-запад. Штурмовики мешали их планомерному отходу, а наши танкисты буквально напирали на них. Уничтожение немецко-фашистских войск на нашем участке фронта продолжалось до 4 мая.

После этого подавлялись отдельные очаги сопротивления противника. Так шли завершающие бои по окончательному разгрому врага.

Последний боевой вылет, 4 мая, в полку выполнил старший лейтенант Г. И. Афанасенко...

На завершающем этапе боев — с 20 апреля по 4 мая 1945 года — полк произвел 800 самолето-вылетов. В воздушных боях, мы сбили 7 вражеских истребителей ФВ-190, штурмовыми действиями уничтожили до 200 автомашин, вывели из строя 13 артиллерийских орудий, более 30 зенитных [275] точек. За это время потерь полк не имел и не позволил врагу сбить ни одного нашего штурмовика.

Наступила непривычная тишина. Не слышно ни гула моторов в воздухе, ни разрывов бомб и снарядов. Все ждали сообщения о Победе. И вот наступил этот день — 9 мая 1945 года. Фашистская Германия капитулировала.

Кончилась война, наступил большой и радостный праздник. На лицах у всех сияет радостная улыбка. Все друг друга поздравляют, обнимают. Всюду — всеобщее ликование.

Утром 9 мая прилетел к нам бывший командир полка полковникА. Г. Маркелов. К его прилету мы подготовились заранее. Построили весь личный состав, вынесли Знамя полка с боевыми наградами — орденами Красного Знамени и Суворова III степени — боевым символом доблести и геройства, проявленными летчиками полка в годы Великой Отечественной войны.

Командир полка Максименко четко доложил полковнику Маркелову, что полк построен по случаю исторической Победы советского народа над германским фашизмом.

Андрей Гаврилович поздравил всех с Великой Победой и поблагодарил за верную службу советскому народу.

На груди у каждого сверкают ордена и медали. В полку нет ни одного не награжденного. За время войны ордена Ленина удостоены 24 человека, ордена Красного Знамени — 70, ордена Александра Невского — 4, Отечественной войны I и II степени — 62, Красной Звезды — 125. У всех медали «За оборону Кавказа».

Много сил, энергии и жизней отдал наш народ ради Победы. Мы вспомнили имена славных сынов Родины, которые с нами начали борьбу с врагом с первого часа войны, и тех, которые позже влились в нашу дружную полковую семью: Волкова, Дранника, Родина, Захарова, Деменова, Гусева, Михайлова, Нестеренко, Трибушина, Липатова, [276] Калуженкова, Крашенинникова, Маскальчука, Серикова, Крохина, Вишневкина, Гончарова, Лазюку, Шахова, Татаркина, Шляпкина, Дьяченко, Щербакова, Постнова, Лаврика, Карабановича, Наумова, Григорьева, Шулятова, Чмыхал, Сухарева, Дкжова, Войтика, Огородникова и многих других, прославивших свои имена в борьбе с гитлеровскими захватчиками.

После митинга на серебряном подносе командир полка Максименко преподнес полковнику Маркелову пачку папирос «Триумфальные», хранившуюся по приказу Андрея Гавриловича с июля 1941 года в сейфе начальника штаба. Тогда, на аэродроме Бохоники под городом Винницей, мы не знали, кому доведется раскурить эту заветную пачку.

Командир полка коротко рассказал историю этих папирос, так как многие прибыли в полк после июля 1941 года и не знали о них. Он обратился к Маркелову: «Товарищ полковник! Передаю вам папиросы, которые по вашему указанию хранили все дни войны и поклялись их раскурить в день Победы в логове врага. Этот день настал».

Маркелов, приняв пачку папирос «Триумфальные», сказал: «Боевые друзья! В первый день войны наша партия, обращаясь к народу, твердо заявила, что Победа будет за нами. Сбылись эти пророческие слова. Мы верили, что придет этот день. Вместе со всем народом эту Победу добывали и вы. Так давайте же закурим эти папиросы...» С этими словами он открыл коробку и начал раздавать по одной папиросе летчикам, техникам, механикам, которые с первого дня войны были в полку.

Вспомнили мы тех, кто знал об этой пачке, но не дожил до счастливого дня Победы. Мы помним вас поименно, наши боевые друзья! Слава ваша и память о вас будут вечны.

Вот и пришел долгожданный день нашей Великой Победы!.. [277]

* * *

Эта книга освещает основные вехи боевого пути 88-го истребительного авиационного полка. Мне довелось пройти его с товарищами от начала войны до Дня Победы советского народа над немецко-фашистскими захватчиками.

Очень признателен моим боевым друзьям: А. Г. Маркелову, Б. И. Карасеву, А. А. Постнову, Л. А. Босенко, Е. А. Щербакову, Н. А. Семенову, А. К. Базунову, Е. Г. Тивину, Н. И. Филатову, А. С. Деменок, Л. Л. Тимофеевой, Д. Ф. Цыкулову, Н. В. Золотову, оказавшим мне помощь в работе над книгой. Глубоко благодарен Г. А. Пшенянику, который своими советами и воспоминаниями, а также имеющимися у него документами из архива Министерства обороны СССР помог мне в подготовке книги к изданию.

Примечания

{1} С 1944 года самолет У-2 переименован в ПО-2 в память о его конструкторе Н. Н. Поликарпове.

{2} Великая Отечественная война Советского Союза 1941–1945. М., 1970, с. 177.

{3} Гречко А. А. Битва за Кавказ. М., 1969, с. 111–112.

{4} ЦАМО СССР, ф. 319, оп. 4798, д. 47, л. 22.

{5} Там же.

{6} Вершинин К. А. Четвертая воздушная. М., 1975, с. 252–254.

{7} Звание Героя Советского Союза К. Л. Карданову присвоено Указом Президиума Верховного Совета СССР от 24 августа 1943 г.

{8} ЦАМО СССР, ф. 319, оп. 4798, д. 7. л. 343.

{9} Рокоссовский К. К. Солдатский долг. М., 1968, с. 365.

Список иллюстраций

Герой Советского Союза генерал-майор авиации в отставке Кубати Локманович Карданов