С именем Главного маршала бронетанковых войск Павла Алексеевича Ротмистрова связан боевой путь тысяч советских танкистов, начиная с осени 1941 года. Мне выпало счастье воевать под командованием Ротмистрова с апреля 1942 года. В то время на базе 8-й танковой бригады, превращенной в 3-ю гвардейскую, формировался 7-й танковый корпус. Командиром корпуса был назначен полковник Ротмистров. В состав корпуса вошли 3-я гвардейская, 62-я и 87-я танковые бригады, а также 7-я мотострелковая бригада полковника Лебедя и 324-й минометный полк.

17 апреля 1942 года по приказу командующего Калининским фронтом генерала Конева я был назначен командиром 3-й гвардейской бригады тяжелых танков. Комиссаром бригады был полковой комиссар Сидякин, начальником штаба подполковник Калинин. В составе бригады три танковых батальона, один мотострелковый, зенитная и противотанковая батареи.

Бригада имела на вооружении довольно грозное оружие — танки КВ-2 с гаубицей калибром 152 миллиметра. Потом танки КВ стали выпускать с 76-миллиметровой пушкой, что повысило их маневренность, а также намного увеличило боекомплект. Кроме пушки, танк имел на вооружении три пулемета. Броневая защита была надежная: башня — 95 миллиметров, корпус — 100 миллиметров, бортовая сталь — 75 миллиметров. Экипаж состоял из пяти человек. КВ мог пройти по грунтовым дорогам, не беря дополнительного горючего, около двухсот километров, а по шоссе еще больше. Такого танка в 1942 году [83] не было в гитлеровской армии. Немецкая промышленность создала подобного типа тяжелый танк «тигр» только весной 1943 года, то есть через год...

После освобождения Калинина на башнях всех танков 3-й гвардейской бригады были нарисованы эмблемы — большие белые круги с цифрой «3» посредине. Каждому танку присвоили название, которое писали белой краской на башне. В роте лейтенанта Гетманова танки назывались: «Сильный», «Смелый», «Суровый», «Славный», «Строгий». Эмблемы и надписи на танках облегчали командирам батальонов, рот и взводов наблюдение за ними и управление ими в бою. Жизнь показала, что эмблемы и надписи на танках угнетающе действовали на противника.

Накануне Первомайского праздника на митинге личного состава бригады командирам и солдатам за бои на Калининском фронте вручались награды. Орденом Красного Знамени был награжден лейтенант Сергей Гетманов. Гетманов успешно закончил танковое училище накануне войны и с первых дней принимал участие в боях. 11 ноября 1941 года под Калининым в районе села Селижарово он командовал взводом КВ в составе группы капитана Ушакова, поддерживавшей стрелковый полк. Это был тяжелый бой. Вражеская пуля оборвала жизнь капитана Ушакова. Командование группой взял на себя Гетманов. Его экипаж уничтожил противотанковую батарею из пяти орудий, две самоходки, а вся танковая группа — более трех рот пехотинцев противника.

Из девяти наших танков, среди них было два КВ, три Т-34 и четыре Т-40, не осталось ни одного не поврежденного. Досталось и КВ Гетманова. Вражеский снаряд угодил в верхнюю часть бортового щитка, прикрывавшего орудие. Снаряд вырвал кусок брони и, взорвавшись, рикошетом пролетел над башней. Лейтенанта Гетманова, сидевшего на месте командира орудия, ослепило. Механик-водитель Горев все же повел танк на врага. КВ Гетмакова [84] бился даже после того, как были повреждены катки и вышли из строя боковые фрикционы.

После этого боя танк лейтенанта Сергея Гетманова назвали «Смелым». Смелыми можно назвать все экипажи 8-й танковой бригады, воспитанные полковником Павлом Алексеевичем Ротмистровым. Следует сказать доброе слово и об экипаже танка, которым командовал комсомолец Иван Костюченко.

Поздняя осень 1941 года. Танк вырвался далеко вперед в тыл противника, утюжил вражеские пушки, уничтожил блиндажи. Гитлеровцам удалось подбить машину у села Медное. Когда у экипажа почти не осталось патронов, к «тридцатьчетверке» подошло несколько немецких танков. Они взяли машину Костюченко на буксир и притащили ее в село. На советский танк влезли вражеские солдаты и начали стучать прикладами по броне.

— Рус! Сдавайся!

В ответ сквозь смотровые щели прогремели выстрелы. Взбешенные фашисты обложили танк соломой и хворостом и еще раз предложили экипажу сдаться.

Ответа не было. Тогда гитлеровцы облили солому и хворост бензином и подожгли. Большие языки пламени взметнулись в серое небо.

Враги не услышали возгласов отчаяния из горящего танка. Из огня грозно прозвучали слова «Интернационала». Ваня Костюченко включил радиопередатчик. Пение слышали не только гитлеровские палачи, но и люди села Медное, стоявшие неподалеку и с ужасом смотревшие на страшную смерть советских танкистов. Пение Костюченко и его товарищей докатилось по эфиру и до бойцов родной танковой бригады. Эта песня — предсмертный клич Вани Костюченко — летела в бессмертие над всей планетой. Да, над всей землей, потому что радиоволны не имеют границ...

Поэт-танкист Валентин Дуров в стихотворении «Бессмертие» воспел подвиг героя: [85]

Под теплыми лучами весеннего солнца земля освобождалась от снега, а река ото льда. Когда сошел снег, вдоль дорог и в лесах вокруг Калинина можно было увидеть много трупов немецких солдат и офицеров, всюду валялось оружие. Левый берег Волги весь был изрыт взрывами снарядов и бомб. Окопы тут переплелись с траншеями, как паутина.

Ежедневно с утра до вечера лес наполнялся гулом танковых моторов, скрежетом гусениц. Под тяжестью огромных машин дрожала земля. Это шли на пополнение бригады только что доставленные с заводов танки КВ.

Когда корпус был сформирован, Павел Алексеевич Ротмистров, теперь уже генерал-майор, решил провести тактические учения. Танки двинулись на исходные позиции, чтобы атаковать передний край «противника». Танкисты на ходу вели огонь по заранее подготовленным блиндажам и дотам. На тактических учениях особенно хорошо показала себя 3-я бригада.

А через несколько дней мы проходили по улицам [86] Калинина. Танковые орудия были подняты вверх, как на параде. Нас провожали тысячи калининцев. Бригаду тут хорошо знали, потому что она многое сделала для освобождения города и разгрома фашистских войск. Люди желали нам боевых успехов и возвращения с победой.

Потом — погрузка на железнодорожной станции, и эшелон за эшелоном двинулись на юг, где назревали большие, ожесточенные бои.

7-й танковый корпус, сосредоточившись вблизи сел Красная Поляна, Малиновая Поляна и Вислая Поляна, готовился к наступлению в направлении Перекоповки. Он должен был усилить ударную мощь правого фланга Брянского фронта.

Наша 3-я гвардейская бригада тяжелых танков шла в первом эшелоне. Поднявшись на холмы, мы развернулись в боевые порядки. В лощине лежало село Перекоповка. Стремительным броском танковые батальоны достигли реки, но переправиться через нее не удалось, потому что не было моста. Враг открыл ураганный огонь из орудий. Наши КВ умело маневрировали, и потерь пока не было, хотя немецкие артиллеристы стреляли с близкого расстояния. Командир батальона майор Гуменюк, используя складки местности, вышел во фланг немцам на северную околицу села. Видимо, немцы не ждали этого и начали в беспорядке отступать на юг. Наперерез им Гуменюк послал роту лейтенанта Гетманова. Вскоре рота уже контролировала выход из села.

Первым подбил немецкий танк экипаж лейтенанта Кудинова. Но танк не загорелся, и Кудинов послал в него еще два снаряда. Только после этого из машины, словно облитые кипятком, выскочили танкисты и хотели скрыться, но были расстреляны из пулемета.

Рота лейтенанта Гетманова разбила несколько автомашин и мотоциклов с солдатами, создав пробку на выезде из села. А в это время основные силы батальона под командованием майора Гуменюка ворвались в село. [87]

Гетманов повел пятерку танков к Малой Верейке. Гитлеровцы оказывали упорное сопротивление, ибо им надо было любой ценой удержать это село, иначе для наших танков откроется путь на город Землянск. Бой затянулся. Горели наши и немецкие машины, поле застилал черный дым. Засев на холмах, фашисты вели прицельный огонь по нашим танкам.

Прямым попаданием снаряда в танк Кудинова было выведено из строя орудие — разбит откатник. С разрешения комроты он отвел свою машину к штабу бригады на ремонт. После замены откатника Кудинов уже приготовился уходить в свой батальон. Вдруг он увидел в бинокль много черных точек, выползавших из леса. Кудинов насчитал сорок два немецких танка, которые направлялись к командному пункту бригады. Справа шли еще пятнадцать танков и тремя цепями пехота. Расстояние с каждой минутой уменьшалось. До штаба оставалось не более двух километров. Кудинов соскочил с танка и побежал в штаб. Там был майор Гуменюк и начштаба бригады подполковник Калинин.

— Немецкие танки! Сорок два. Из леса. И еще пятнадцать, товарищ подполковник! — взволнованно доложил Кудинов.

— Не поднимайте панику, товарищ лейтенант! Откуда тут могут взяться немецкие танки, если бригада уже находится на подступах к Землянску? — не поверил Калинин.

Кудинов смутился и снова посмотрел в сторону леса. Ошибиться он не мог.

— Поглядите сами! — сказал тогда Кудинов. Майор Гуменюк влез на танк и стал рассматривать местность в бинокль:

— Действительно. На нас идут танки.

Калинин побежал на командный пункт передать мне радиограмму, чтобы я повернул бригаду назад. Кудинов нетерпеливо переступал с ноги на ногу. [88]

— Товарищ майор! Товарищ майор! Надо же принять какое-то решение, — обратился он к Гуменюку.

Но тот не спешил. Он еще раз посмотрел в бинокль, потом вытащил из кармана галифе красный кисет с махоркой и начал вертеть самокрутку. Закурив, Гуменюк протер глаза платком, подкрутил усы и только после этого дал команду:

— По машинам!

В эту минуту к танку Кудинова подбежал подполковник Калинин.

— Я уже передал комбригу Вовченко. Буду находиться в вашем танке, товарищ лейтенант.

Подполковник Калинин занял место командира машины, Кудинову пришлось сесть у орудия. Три машины — майора Гуменюка, лейтенанта Астахова и лейтенанта Кудинова — пошли навстречу вражеским танкам. Вот они свернули с дороги и помчались по поляне. Из-за густой пыли передних танков не было видно. Кудинов решил, что его танк отстал, поэтому приказал механику-водителю Скопину увеличить скорость.

А в это время машины Гуменюка и Астахова достигли опушки леса и там остановились. Кудинов их не заметил и вырвался далеко вперед. Вдруг просвистели автоматные очереди, взорвались снаряды. КВ «Славный» остановился. Кудинов открыл люк и посмотрел по сторонам. Впереди на бугорке в метрах трехстах стояли три немецких танка. Из-за высотки выползал и четвертый.

— Товарищ подполковник! Разрешите открыть огонь! — обратился к Калинину Кудинов.

— Не спеши. Может, это наши танки.

Но Кудинов увидел, что с одной машины соскочил немецкий офицер, посмотрел на неподвижный КВ. Кудинов выстрелил. Вражеская машина загорелась.

— Есть один! — радостно воскликнул он. — Носиков! Бронебойными! Заряжай! [89]

Снова выстрел. Вспыхнул второй танк. Еще выстрел. Загорелся третий. Четвертый задним ходом пополз назад, прячась за бугром.

Танк «Славный» стоял, будто крепость, на склоне холма. Перед ним догорали три фашистские машины.

Пехотинцы врага успели подняться на высоту и начали беспорядочную стрельбу из автомата. Возле «Славного» будто бы из-под земли вырос заместитель командира второго батальона по политчасти майор Ларченко. Гимнастерка у него разорвана, под глазом огромный синяк. Ларченко кричал:

— «Славный»! Стреляй! Стреляй! Впереди немцы! Стреляй!..

Стрелок-радист Ламая первой же очередью уложил переднюю цепь немецких автоматчиков. Остальные отхлынули назад.

Танки врага больше не появлялись возле холма, Кудинов приказал Скопину задним ходом вести машину к лесу, где в засаде стояли танки Гуменюка и Астахова. До них было метров пятьсот. Вдруг танк вздрогнул. Вражеский снаряд ударил в шаровую установку лобового пулемета и выбил ее. Стрелок-радист Ламая был убит. Второй снаряд пробил передний люк «Славного». Осколком убило механика-водителя Скопина, а заряжающего Носикова ранило в ногу. Кудинов приказал младшему механику-водителю Шабанову сесть за рычаги управления и отвести танк назад. Не успел Шабанов сесть на место водителя, как в танк попал третий снаряд, пробив баки с горючим. «Славный» загорелся. Едкий дым заполнил машину. Языки пламени лизали сталь.

— Товарищ подполковник! Шабанов, Носик! — закричал Кудинов. — Немедленно покиньте танк!

Сам он гасил пламя плащ-палаткой. Тем временем подполковник Калинин и сержант Шабанов помогали раненому Носику выбраться из горящей машины. Через несколько секунд они уже были на земле. [90]

Вдруг загорелся облитый газойлем Кудинов. Пламя обжигало лицо. Дышать становилось все труднее, Семен закрыл лицо руками, но руки обжигал огонь. Задыхаясь и теряя силы, Кудинов опустился на днище танка...

Уже позже Кудинов рассказывал мне, что произошло дальше... Какая-то неведомая сила подняла его с днища танка и будто пробку из бутылки шампанского выбросила через верхний люк. Он упал на землю и стал кататься по ней, сбивая с комбинезона пламя. Лицо и руки нестерпимо жгло. Старался дышать глубоко, полной грудью, чтобы пересилить нестерпимую боль.

Танкист пополз к бурьяну, потом поднялся и побежал в яр. Позади раздался сильный взрыв. Семен оглянулся. От взрыва горючего и боеприпасов башня «Славного» отлетела на несколько метров от танка. Кудинов бежал по полю.

Потерявшего сознание танкиста подобрал боец, посланный Гуменюком. Будто сквозь сон Кудинов повторял одно слово:

— Воды... воды...

Своим мужественным поступком Кудинов сорвал атаку пятнадцати вражеских танков. А я тем временем после тревожной радиограммы подполковника Калинина повернул бригаду из-под Землянска и успел сосредоточить ее возле села Малая Верейка. Сюда уже подходили танки 62-й и 87-й бригад корпуса.

План гитлеровского командования уничтожить бригаду внезапным нападением провалился.

Я пришел поблагодарить Кудинова за его геройский поступок. Перевязанный бинтами, он готовился ехать в санчасть. Какое-то мгновение молча смотрел на него. Семену нет еще и двадцати лет, а он уже столько пережил! Танковое училище выпустило их курс досрочно. Кудинова назначили механиком-водителем «тридцатьчетверки». Танки молодых курсантов влились в батальон капитана Саакяна и были направлены под Ельню. [91]

В середине августа 1941 года советские войска осуществили контрудар против фашистских дивизий. Это были тяжелые бои. Но танкисты выдержали их, выбив немцев из ряда населенных пунктов. Под Ельней Семен Кудинов прошел свое первое боевое крещение. Ночью под огнем противника он сумел прибуксировать советский подбитый танк, стоявший в двадцати метрах от вражеских окопов. А днем возле мельницы, на околице села Ушакова, Кудинов раздавил «тридцатьчетверкой» два орудия. Там же, под Ельней, его танк попал под бомбежку немецких «юнкерсов». Машина чудом уцелела. Под Ельней Кудинов потерял друга по училищу Опанасенко. На его руках скончался от ран и старшина училища Сарафанкин. Вот таким было боевое крещение этого отважного танкиста под Ельней.

Когда санитарная машина уже отъехала, из штаба бригады прибежал товарищ Кудинова по училищу лейтенант Гетманов. Они с Семеном воевали в одной роте. Гетманов чуть было не плакал, что не успел попрощаться с другом.

— Не горюй, — сказал кто-то из командиров. — Скоро вернется. Такие, как он, ни в огне не горят, ни в воде не тонут...

На поле боя уже рассеялся дым. Вечерело. В бригаду прибыл Павел Алексеевич Ротмистров.

— Есть сведения, что гитлеровское командование перебрасывает на север от Воронежа несколько танковых и пехотных дивизий... Наши отступают от Изюма и Харькова. Положение тяжелое. Надо искать выход из этой неблагоприятной обстановки и на нашем участке фронта... — сказал он. [92]

А обстановка была такая, что мне часто приходилось оставлять командный пункт и садиться в КВ № 11385, которым командовал старший лейтенант Вахнов, а водителем был неутомимый Рогов.

В разгаре боя наш КВ вырвался вперед. Артиллерист Абрамкин двумя выстрелами поджег вражескую машину. Через несколько минут вспыхнул и второй немецкий танк. Но вражеский снаряд попал в лобовую часть нашего танка и соскользнул по броне. В перископ я видел, как в воздухе, словно метеориты, пролетали раскаленные «болванки». Второй снаряд ударил в правый бок. Этот снаряд застрял в башне, как нож, брошенный в дерево. От удара градом посыпались осколки брони и убили командира машины старшего лейтенанта Вахнова. Теперь танком командовал я. Абрамкин подбил еще две машины, но вражеские орудия повредили и наш танк. Рогова ранило в руку. КВ остановился. Мы продолжали вести бой с места.

Всю ночь ремонтная бригада ворожила возле танка № 11385. К утру танк был готов к бою. Только вчера в его башне застряли две «болванки». Сотни раз танк царапали осколки и пули, в нем было с десяток вмятин от осколков бомб. Броня стала шероховатой, как дубовая кора, — так потрескалась от ударов. Однако машина выдержала. А вот экипаж... Командир танка старший лейтенант Вахнов убит, механик-водитель Рогов ранен, правда, не тяжело. В то же утро командиром танка № 11385 стал лейтенант Кузнецов, а водителем — старшина Свириденко, заменивший раненого Рогова.

В течение недели 3-я бригада вела наступательные и оборонительные бои, иногда продолжавшиеся и днем, и ночью.

План каждого предстоящего боя мы всегда обсуждали. Я старался принимать решение при участии всех офицеров. К этому нас приучил командир корпуса Ротмистров. [93] Сам он был примером в этом важном, возможно, решающем для успеха боя вопросе.

Павел Алексеевич в самой тяжелой боевой обстановке сохранял спокойствие. У него была огромная сила воли. Если к этому прибавить еще и высокую военную эрудицию и культуру этого человека, то мы, танкисты 7-го корпуса, все — и командиры, и рядовые — с уверенностью можем сказать, что наш Ротмистров был по-настоящему талантливым военачальником. В своей командирской практике он никогда не прибегал к «разносу», которым, к сожалению, злоупотребляли некоторые командиры. Ротмистров не повышал голоса даже тогда, когда кто-нибудь ошибался. Он знал, на что способен каждый из его командиров, и соответственно этому ставил перед ним боевые задания. Павел Алексеевич часто находился там, где было особенно тяжело. Его мужество, воля, уверенность передавались другим, и, наверно, именно поэтому каждый из нас в бою превосходил самого себя. Знание противника и своих сил, а также знание обстановки Ротмистровым помогало нам выигрывать бои с меньшими потерями. Вот почему под его командованием было легко воевать даже в очень тяжелые для нашего фронта и всей Родины месяцы, когда гитлеровские войска рвались к Волге, к Сталинграду, на Кавказ.

Чувство дружбы, товарищества, взаимовыручки было законом у воинов нашего корпуса. Танкисты любили свой корпус, гордились им. Десятки и сотни раненых офицеров и солдат правдами и неправдами из госпиталей старались вернуться в свой корпус, в свою бригаду.

Мы любили боевые машины, верили им, потому что знали: в бою они не подведут. Особенно ценили тяжелый танк КВ.

Однажды меня вызвал к полевому телефонному аппарату командир корпуса Ротмистров и сказал:

— Сейчас к вам прибудут важные гости — конструктор КВ и конструктор двигателя этой машины. [94]

— Действительно, неожиданные гости. Чем вызван такой визит?

— Командированы Ставкой. Стали поступать жалобы на эту машину.

— Не может быть! — удивился я. — КВ — это гордость его создателей — конструкторов, сталеваров, машиностроителей.

— Однако не все думают так, как вы. Дело очень серьезное. Находится под угрозой дальнейший выпуск КВ. Вашему хозяйству досталось больше всего синяков и шишек от немцев, поэтому я посылаю гостей к вам, — продолжал Ротмистров.

— Спасибо за честь! — невесело ответил я и спросил: — В чем же недостатки машины?

— Некоторые из военных чинов считают, что машина слишком громоздкая, неповоротливая, ломает деревянные мосты, много съедает горючего, а все это беспокоит саперов, снабженцев, тыловиков и конечно, командование.

— Мы примем гостей, — пообещал я. Конструкторы КВ и двигателя к нему привезли с собой бланки актов, формуляры, их надо было заполнить на месте. Настроение у конструкторов было подавленное, потому что командир корпуса Ротмистров сказал им, что все они увидят непосредственно в бригаде, в боевой обстановке.

Конструкторы наперебой рассказывали мне и моему заместителю по технической части Гольденштейну о своих тревогах. Я шепотом сказал Гольденштейну, чтобы тот не спешил с выводами, пускай сначала сами конструкторы выскажут свое мнение.

— Некоторые военные требуют, чтобы танк был полегче. Но ведь немцы все время увеличивают калибр противотанковых орудий, упорно добиваются выпуска танка тяжелого типа, — доказывал конструктор КВ.

Немцы только добиваются, а у нас уже есть такой [95] танк. Но появились жалобщики. Поэтому можно представить себе настроение конструкторов КВ, если в Ставку поступили такие жалобы, что их танк ломает мосты, съедает много горючего, которое так трудно подвозить к фронту, требует особенного внимания к себе со стороны механиков-водителей и техников. Что и говорить, за такие грехи конструкторам может влететь, да еще тогда, когда армия от Азовского моря до степей под Воронежем отступает.

Конструктор КВ и его коллега, большой специалист по дизельным двигателям, волновались, словно студенты на повторных экзаменах. Когда КВ благословили на серийное производство, все будто бы было в порядке, а сейчас, оказывается, машина не оправдывает себя.

Мы пошли к танкам. Я подошел к своему танку и, увидев возле него старшину Свириденко, спросил:

— У тебя есть жалобы на танк?

— Жалобы? — удивился старшина. — Я из тех, кто не жалуется. Бывало, в МТС дадут такое старье, хоть заново делай этот трактор. И то работал! А КВ — это же класс! Мотор без ремонта еще при Рогове отработал два срока, но и сейчас — как часы...

— Тут дело посерьезнее! С тобой будут разговаривать сами создатели КВ. Так ты, земляк, не торопись, а дай им возможность самим все ощупать. Потом выскажешь свое мнение об этой машине. Понимаешь? Дело государственное. От таких механиков-водителей, как ты, как твои товарищи, может быть, зависит судьба КВ.

— Понял, — ответил старшина. — Все сделаем на совесть.

Потом я с гостями подошел к группе бойцов, среди которых был и командир нашего танкового батальона майор Гуменюк. Я обратился к танкистам:

— Вот эти товарищи — конструкторы КВ и двигателя к нему. Вы сейчас их судьи...

Коренастый черноусый Гуменюк засучил рукава линялой [96] гимнастерки и, словно Тарас Бульба своим сыновьям, произнес басом:

— Хлопцы! Ура нашим славным конструкторам!

— Есть, батьку!

Майора Гуменюка, когда он был в хорошем настроении, бойцы называли батькой. Это, конечно, не по уставу, но от души, потому что за своих танкистов он готов был жизнь отдать...

Гостей тут же подхватили мускулистые, измазанные в мазуте, пропахшие порохом и металлом руки и стали подбрасывать выше танковых башен.

— Что вы делаете?

— Да хватит! У меня же голова...

Инженеры опустились на землю покачиваясь. Один из конструкторов взволнованно сказал:

— Я верил, что настоящим танкистам понравится наша машина. Верил!

Майор Гуменюк обратился к командирам машин:

— Рассказывайте инженерам, что и как. Вот ты... На твоей машине много следов от снарядов.

Комиссия по проверке боевых качеств танков типа КВ заполнила формуляры и бланки актов. В этих документах говорилось не только о крепости брони КВ, об ее устойчивости против вражеских средних и крупнокалиберных снарядов. Мы записали, что КВ в руках опытных водителей, а таких большинство в нашей бригаде, отработал в походе и в бою по пять тысяч часов, что машины проходят без ремонта мотора по три тысячи километров. Это почти в три раза больше, чем предусмотрено техническими условиями эксплуатации танка. Семьдесят вмятин и три тысячи пройденных километров! На этих танках можно идти и до Берлина без ремонта. Таково было единодушное мнение гвардейцев-танкистов 3-й бригады 7-го корпуса, которым командует Павел Ротмистров.

— КВ сейчас самый лучший в мире танк! Так и передайте в Москве! — сказал я конструкторам на прощание. [97]

Комиссар бригады Иван Васильевич Сидякин и я обедали возле степной дороги. Сидякин вдруг сказал:

— Подъехал ваш адъютант, капитан Байдаков. Идет сюда с каким-то парнем.

Я положил ложку на скатерть и повернулся. С Байдаковым шел мой сын Саша. В руках у него солдатский вещевой мешок. На Саше майка-безрукавка, серые штаны. Парень с головы до ног в пыли. Только черные глаза блестят.

— Здравствуй, папа! — подал он руку, улыбнулся и бросился обнимать меня.

— Сынок! Каким ветром занесло тебя сюда?

— Воевать пришел. Военкомат еще не берет. Решил поехать к тебе!

— Как же ты разыскал бригаду? — спросил комиссар Иван Васильевич.

— Очень просто. В Челябинск на завод приехал старший лейтенант Шканчиков. Он принес нам письмо. И я за ним, — рассказывал сын, садясь рядом.

— Голоден?

— Как волк!

— Ешь, — я подал сыну свою тарелку. — Рассказывай!

— Что там рассказывать. Весной работал на тракторе прицепщиком. В жатву — комбайнером. А сейчас приехал воевать. Возьмите меня, папа!

Мы с Сидякиным переглянулись.

— Что нам делать с тобой?

— Как что? В танк! Водителем-механиком, конечно, ты меня не поставишь, хотя водить трактор я научился. Но заряжающим могу. Посмотри, какие у меня мускулы на руках! — он согнул правую руку. — Потрогайте! — сказал Саша комиссару. — Не только 76-миллиметрового калибра, а и шестидюймовые подал бы. [98]

— Не хвастайся!

— Я не хвастаюсь! Просто хочу убедить вас, что на первых порах могу быть заряжающим. Потом и водителем танка, а дальше...

— Видишь, Иван Васильевич, как разогнался наш Саша по служебной лестнице. Так и до генерала недалеко... Придется тебе, голубчик, начинать с ремонтника.

— И я так подумал, — поддержал меня комиссар. — Привез его старший лейтенант Шканчиков, пусть и берет его к себе в роту техобеспечения. Со временем пошлем в танковое училище. Может, примут и несовершеннолетнего...

Так мой Саша стал танкистом. У ремонтников Шканчикова работы — только успевай поворачиваться. Потери танков на поле боя большие. Отбуксировка подбитых танков с ничейной земли, из-под носа противника, — настоящий подвиг бойцов роты Шканчикова, которым часто приходилось расплачиваться за это своей кровью. Ходил за подбитыми танками и мой Саша, хотя об этом ни он, ни Шканчиков мне не говорили. Потом я узнал, что в бою Саша был заряжающим. После боя я решил узнать у командира батальона Михаила Васильевича Еремина, давал ли он моему сыну разрешение стать членом танкового экипажа.

— Да, — ответил спокойным голосом майор Еремин. — Из него неплохой заряжающий получится. Да и заменил он убитого, товарищ комбриг... И комиссар Тарасов тоже знает, что Вовченко-сын сейчас в танке.

— Что же, — сказал я, — такое время, что и несовершеннолетние пригодятся... Доложите обстановку, товарищ майор...

А обстановка на фронте в эти дни была тревожной. На Брянском фронте большая группа вражеских танков из района Землянска через Каменку пыталась прорваться на Воронеж. Задача нашего танкового соединения — остановить и отбросить врага. [99]

Танковые бригады 7-го корпуса вышли в свои районы. Наблюдательный пункт нашей 3-й бригады разместился на лужайке дубовой рощи. Впереди, в низине, протекала река. На противоположном берегу реки село, захваченное противником. Правый фланг наших позиций упирался в дубовый лес, почти непроходимый для танков. Левый фланг выходил к болотистому лугу. Танки второго и третьего батальонов заняли позиции на водоразделе от леса до лощины. Эта местность была самая подходящая для танковых атак. Первый танковый батальон был в резерве. Справа — наблюдательный пункт бригады. На лужайке дубовой рощи разместились автоматчики мотострелкового батальона. Они прикрывали фланги танковых батальонов.

В полдень наблюдатели сообщили, что по двум дорогам в село вступают колонны танков — сотня машин. Танки маскируются за избами, сараями, в садах. В небе появилось около шестидесяти «Юнкерсов-87». Они обрушились на позиции второго и третьего батальонов нашей бригады.

С наблюдательного пункта я следил за ходом боя. Танки Т-34 и КВ совершали зигзаги. Мне казалось, что особенно ловко маневрирует мой КВ № 11385, где водителем теперь старшина Свириденко. Вокруг танков кипела земля от взрывов. Огромный сноп осколков, смешанных с землей, упал на машину № 11385. Когда темное облако рассеялось, я увидел, что на танке оборваны крылья.

Фашистские летчики чем дальше, тем все больше наглели, они летали над самыми танковыми башнями, стреляя из орудий и пулеметов. Новый снаряд пробил в моем танке правый борт, газойлевый бак и бак с маслом.

— Как вы там? — спросил я по радио у командира танка Кузнецова. — Как машина?

— Сейчас остановилась. Будем стрелять с места! — прозвучал ответ. [100]

Танк продержался до конца боя, когда атака фашистов была отбита. Вечером группа ремонтников на двух танках подошла к подбитому КВ и под вражеским огнем отбуксировала его в тыл бригады.

Всю ночь старший лейтенант Шканчиков со своими бойцами ремонтировал танк. Ночи летом короткие. И все же ремонтники успели к утру подготовить КВ к бою.

На следующий день танки снова вышли на позиции. Бой с короткими перерывами длился весь день. Некоторые танки израсходовали все снаряды. Об этом сообщили по радио из машины № 11385.

— Товарищ комбриг! Наверное, каш танк очень разгневался за то, что вчера его так поклевали фрицы! Сегодня ему ничего не страшно — говорил командир танка лейтенант Михаил Кузнецов.

Свириденко включает самую высокую скорость. В этот момент он увидел неподалеку группу немецких пехотинцев, сгрудившихся в кустах. На предельной скорости КВ помчался вперед. Свириденко думал, что если танк и наскочит на мину, то благодаря его большой скорости мина не успеет взорваться под машиной.

Наконец этот затяжной бой окончился. Лейтенант Кузнецов, старшина Свириденко, сержант Абрамкин, заряжающий и радист вылезли из КВ, вытирая руками вспотевшие лица. Механик-водитель Свириденко был ранен. Его заменил Рогов, успевший подлечиться в санчасти.

Почти все время я держался за щеку.

— Что с вами? — спросил лейтенант Кузнецов.

— Зуб мудрости. И надо же было ему, проклятому, разболеться в такое время.

На следующее утро полсотни «юнкерсов» снова начали «рабочий день». Самолеты носились над нашими позициями минут около тридцати. Но еще ночью экипажи второго и третьего батальонов вместе с саперами вырыли для танков окопы-капониры, поэтому потери после бомбового удара были незначительные. [101]

Самолеты скрылись, а вражеские танки, выйдя из села, начали переходить реку. Вскоре они форсировали реку и построились в боевые порядки. Как мы и предвидели, танки пошли в атаку по водоразделу. В первом эшелоне — восемьдесят машин. За ними — ряды автоматчиков. Я передал по радио приказ: командирам батальонов Амелину и Еремину подпустить врага на 500 метров.

Фашистские танки уже стреляют из орудий и пулеметов. Расстояние неумолимо уменьшается. Из села выходит вторая колонна танков. Напряжение нарастает. Танки врага все ближе и ближе.

Наконец наши КВ начали стрелять по фашистам. Все поле охвачено огнем, пылью и дымом. За пять-восемь минут во ржи застыли около сорока разбитых, пылающих и подбитых машин врага. Уцелевшие танки остановились, а потом начали разворачиваться, отстреливаясь. Атака отбита. Но наблюдатели передают, что в село входит новая колонна танков.

В расположении врага усиленное движение. Он перегруппировывается для новой атаки.

Снова появляются бомбардировщики. В этот раз Ю-88. Враг знает, что наша бригада оснащена тяжелыми танками КВ и поэтому бросает бомбы. Неподалеку от наблюдательного пункта, под одиноким деревом, стоял тяжелый танк управления бригады, которым командовал Кузнецов, Возле него еще четыре машины. Вдруг огромнейшая бомба со свистом летит прямо на танк, и машина исчезает в дыму. Когда ветер отнес в сторону дым и пыль, мы увидели только сухое дерево. Танка как не было. Я послал автоматчика, чтобы он выяснил, что там произошло. А в это время самолеты, сбросив весь запас бомб, скрылись. Постепенно дым рассеивается. Я не поверил своим глазам. Под сухим деревом из ямы поднимается орудие с башней. Орудие бьет в сторону противника. Танк Кузнецова живой! [102]

Бой утих. Идем к Кузнецову. Позади КВ воронка от тяжелой бомбы. Ширина воронки — метров десять, а глубина почти пять метров. Танк уцелел потому, что бомба из самолета летит не по вертикали, а под большим углом. Она врезалась в землю под танком и, взорвавшись, выбросила несколько десятков кубометров земли.

Силой взрыва танк подбросило и потом опустило в воронку.

Лейтенант Кузнецов рассказывал:

— После взрыва мы все потеряли сознание. Пошла кровь из носа и ушей. Когда пришел в себя, услышал стон башенного. Его голова лежала на моих коленях. Я достал баклагу со спиртом и дал ему немного выпить. Потом мы вдвоем оказали помощь другим членам экипажа. Рогов завел мотор. И только тут я заметил, что нам ничего не видно. Словно в погребе. Спустя несколько минут мы поняли: танк засел в глубокой воронке. Постепенно, раскачивая машину вперед-назад, мы наконец вывели ее из воронки. Можно продолжать бой...

— Выдержали тысячекилограммовую бомбу! — удивился я.

Осмотрели танк. Днище толщиной в 40 миллиметров было вогнуто в середине. Но рама, на которой укреплен мотор, выдержала, не сместилась.

Полковник из Генерального штаба, находившийся на нашем наблюдательном пункте во время боя, сфотографировал экипаж КВ № 11385 и танк. Потом эти фотографии были переданы в Центральный музей Красной Армии как пример героизма экипажа...

В воздухе появился немецкий «фокке-вульф», который мы называли «рамой». Врагу не терпится узнать о результатах своей бомбардировки. А наши танки уже были готовы к бою.

— Дела плохи, — сказал майор Гуменюк, кусая кончик черного уса. — Вот эта «рама» доложит о том, что наши машины живы и здоровы... [103]

— Конечно, — согласился я, глядя на позиции второго и третьего батальонов.

Гуменюк вдруг оживился.

— Товарищ комбриг! А что если зажечь на танках дымовые шашки? Пускай «рама» фотографирует...

И половина экипажей зажгла дымовые шашки. В небо взвились черные столбы дыма. Даже не по себе стало. А самолет уже кружится над полем...

— Клюнуло, — сказал Гуменюк. — Теперь жди новой атаки.

А в это время командиры докладывают о результатах вражеского налета. Пострадало семь машин. У двух танков выведено из строя орудие, у пяти повреждена ходовая часть, разбиты гусеницы, выбиты катки. Но вести огонь с места эти машины могут. У многих танков оборваны крылья. К счастью ни одного прямого попадания в танк. Я приказал вывести с поля боя машины с поврежденными орудиями и заменить их машинами из батальона Гуменюка.

Противник не заставил себя долго ждать с новой атакой. Немецкие танки решительно перешли в наступление. Вражеские танкисты видели, что половина наших танков горит. Осмелели. Я дал команду открыть огонь, подпустив машины противника на расстояние выстрела.

— А теперь введите в бой свой батальон! — приказал я Гуменюку.

Вражеские машины были накрыты метким огнем из наших танков. С места стреляли и экипажи Гуменюка, вышедшие на левый фланг. По немецким танкам била сотня наших танковых орудий. Больше всего поразило гитлеровцев то, что танки, дымившиеся на их глазах, вдруг начали стрелять. За минуту-две было разбито и подожжено несколько десятков танков. Противник откатился назад, в село. Наши автоматчики снова привели пленных — несколько десятков офицеров и рядовых из подбитых машин. [104]

Бой закончился разгромом врага. Танкисты рады-радешеньки. Они на славу поработали, выведя из строя много танков из группы Гудериана, намеревавшейся прорваться через Каменку на Воронеж.

Майор Гуменюк с хитрецой улыбнулся:

— Их летчику и наблюдателю на «раме» следовало бы объявить благодарность.

Я подошел к Гуменюку и пожал ему руку:

— Спасибо за находчивость!

— На то и шея, чтобы голову держать, — ответил Гуменюк, покручивая усы.

После боя мы отправили раненых на автомашинах на станцию, откуда их увезут в госпиталь. Отбуксировали на станцию и КВ № 11385. Там его погрузят на железнодорожную платформу и повезут на завод. Танк ранен серьезно, и наши ремонтники, не раз спасавшие его, сейчас бессильны. Машина нуждается в заводском ремонте. Хотелось, чтобы наш КВ снова вернулся в родную бригаду. Привыкли к нему ребята, словно к верному коню, Михаил Кузнецов принял новый танк.

Наступил вечер. Я беспокоился о своих соседях на правом фланге. Там стояла отдельная танковая бригада «тридцатьчетверок». Позиции слева занимала 62-я танковая бригада нашего корпуса. На другой день надо было ждать, что противник попытается обойти наши позиции с флангов, потому что в лоб у него ничего не получилось. О положении в бригаде и о своих соображениях я доложил командиру корпуса Ротмистрову. Он сказал, что целиком разделяет мои опасения и предупредит командира 62-й бригады. А с командиром отдельной бригады «тридцатьчетверок» Ротмистров приказал переговорить мне лично.

Комбрига «тридцатьчетверок» я застал в лесу на наблюдательном пункте. Рассказал ему о цели своего визита и попросил познакомить меня с обстановкой, показать боевые порядки его танков. [105]

«Тридцатьчетверки» стояли в высокой ржи, виднелись только башни. Танки повернули жерла пушек в сторону противника. Мы подошли к одной из машин. Возле танка на разостланном брезенте сидел весь его экипаж.

— Впереди вас ничейная земля, или есть еще наши части? — спросил я командира «тридцатьчетверки».

— В полутораста шагах во ржи есть автоматчики, а дальше нет никого.

— Что же автоматчики увидят во ржи? — спросил я.

— Но ведь мы сами ведем наблюдение в перископы, — ответил командир.

Мы залезли в одну из машин и убедились, что с танков почти ничего не видно. Я сказал комбригу:

— По ржи к вам могут незаметно подкрасться немецкие автоматчики. Такая позиция очень невыгодная. Ее надо сменить...

Комбриг помолчал с минуту, словно собирался с мыслями. Возможно в душе он ругал меня за то, что я вмешиваюсь в его дела. Но у нас с ним одна задача, одна главная забота: остановить возможную атаку немецких танков.

— Мы сменим позицию, — ответил он.

Вернувшись на свой командный пункт уже ночью, я по телефону доложил Ротмистрову о результатах посещения «тридцатьчетверок», сказав, что позиция для танков невыгодная.

— Согласен с вами, — ответил Ротмистров.

— Такая позиция вызывает тревогу, — продолжал я. — Противник может обойти лес и появиться в тылу моей бригады.

— Согласен с вами, — снова повторил Ротмистров и добавил: — вышлите своего офицера на наблюдательный пункт отдельной бригады и поддерживайте с ним связь. А завтра утром я пошлю туда своих офицеров...

Настала ночь. Проклятый зуб не успокаивался. Всю ночь я не сомкнул глаз. Зубного врача у нас не было. Но [106] не бросать же мне бригаду из-за зуба, поэтому я поручил батальонному комиссару Ткаченко подскочить в тыловой госпиталь и привезти зубного врача.

Утром, около десяти часов, Ткаченко позвонил по телефону, сообщив, что врача он привез на командный пункт бригады.

КП находился на околице Каменки, позади боевых порядков и наших танков. Оставив вместо себя начштаба Калинина, я с адъютантом Байдаковым и автоматчиком Квашниным поехал на «бантаме» в Каменку. Машину вел Леня Иванов.

Прибыли в Каменку. Зубной врач осмотрел зуб и сказал:

— Надо вырвать.

— Рвите.

Врач схватил щипцами больной зуб и дернул его. Вдруг подбежал кто-то из командиров и доложил:

— Немецкие танки на околице Каменки!

— Где, где? — прошамкал я.

— На горе! На поле тридцать танков врага ведут бой с танками нашей бригады.

— Иванов! — позвал я, подбежав к машине.

И вот мы мчимся под гору. Перед нами поле, засеянное овсом, а дальше стоит высокая рожь. В нескольких сотнях метров от нас вражеские танки. Они развернулись в линию и с места ведут огонь по танкам Гуменюка, вышедшим из дубовой рощи и так же рассредоточившимся для атаки. Мы оказались позади вражеских танков. Бригада ведет бой, а я, командир бригады, — в тылу немецких машин. Вот так ситуация!

— Будем прорываться! — сказал я Иванову.

— Через строй немецких танков?

— А через что же еще?

— Есть прорываться.

Автомашина развила бешеную скорость. Мы мчались по полю прямо на вражеские танки, стоявшие друг от [107] друга на расстоянии пятидесяти — семидесяти метров. Наша машина низкая. Из ржи ее почти не видно. К нашему счастью поле ровное. Вот мы рядом с вражеским танком. Танкисты не ожидали легковой машины. Может быть, они думали, что это спешит кто-нибудь из их командования. Но все же поняли, что машина не их.

Иванов чувствовал, что сейчас по нам будут стрелять, и стал крутить баранку. Машина делала петли, зигзаги. А рядом один за другим взрываются вражеские снаряды. Но вот совсем близко упал снаряд и не разорвался. Это бьют по нам еще и «болванками». Впереди небольшой овраг. На полном ходу мы вскочили в него. Тут наши. Подъезжаем к КВ. Ствол орудия нацелен прямо на нас.

Я поднимаюсь, держась за трос, привязанный к дуге правой фары.

— Не стрелять! Это я!

Танк не стреляет. Мы объезжаем его. Иванов останавливает машину. Открывается люк танка и появляется голова майора Гуменюка.

— Ну и оказия! Думаю, что это за безумец мчится по полю. Хотел было стрелять, вдруг вижу, будто вы. Еще бы миг — и поминай как звали нашего Вовченко и шофера Леню...

— Вот как ты встречаешь командира бригады! — сказал я, тяжело дыша. — Как тут оказались их танки?

— Обошли лес на правом фланге и ударили нам в спину, — ответил Гуменюк. — Вот и все. Я получил приказ начштаба подполковника Калинина вывести свой батальон и уничтожить прорвавшиеся танки.

— А где Калинин?

— В танке.

Случилось то, чего я больше всего опасался. Вражеские автоматчики по ржи подкрались к «тридцатьчетверкам» отдельной бригады, подожгли несколько машин и вышли в тыл нашей бригаде. Мое предостережение почему-то не было принято во внимание комбригом «тридцатьчетверок [108] «. За это и расплатилась его бригада, да и мы несколькими машинами.

На поле пылали немецкие и наши танки. Среди них и КВ, в котором находился подполковник Калинин. Мы подскочили к этой машине. Через люк механика-водителя танкисты вытащили подполковника Калинина и стали гасить на нем горевшую одежду. Потом сняли с Калинина реглан, перевязали руку, плечо и посадили в машину.

Только несколько дней тому назад Калинин был в пылающем танке лейтенанта Кудинова. Но тогда он отделался легкими ожогами. Теперь он «подгорел» серьезно, госпиталя ему не миновать. Я пожелал подполковнику Калинину быстрейшего выздоровления и возвращения. В этот момент рядом со мной остановился броневик офицера связи штаба корпуса, и майор Климов доложил:

— Товарищ комбриг! Немецкие танки отступили... Командир корпуса был доволен результатами боя.

В тот же вечер генерал Ротмистров объявил приказ о назначении майора Гуменюка Даниила Кондратьевича командиром 62-й танковой бригады.

Это назначение удивило майора Гуменюка, хотя он и был прекрасным солдатом и командиром.

Гуменюк по-своему прокомментировал эту новость.

— Кто бы мог подумать, что сегодня я буду комбригом! — засмеялся он и шутя продолжал: — Я знаю, почему меня повысили. За то, что я хотел расстрелять «бантам» вместе с тобой, Иван Антонович. Надо и впредь как можно построже относиться к начальству, гляди, под конец войны еще и генералом стану...

* * *

Танкисты часто взаимодействовали с одним из батальонов 7-й мотострелковой бригады, которой командовал полковник Лебедь. Бригаду создали в мае 1942 года в Москве и передали в состав 7-го танкового корпуса. Мотострелков называли у нас отважными. Они всегда сражались [109] отчаянно и самоотверженно. Как в танковых частях, так и среди автоматчиков, пулеметчиков, пэтээровцев, минометчиков и артиллеристов мотострелковой бригады трудно было найти не только рядовых, но и командиров, воевавших со дня создания части до 9 мая 1945 года.

* * *

Шли упорные бои за Ильиновку. Мотострелки сосредоточились в балке. Впереди проволочные заграждения и минное поле, справа — роща. После захода солнца к мотострелкам подошли наши танки, направлявшиеся следом за саперами через минное поле. За танками — бойцы 1-го батальона мотострелков. Враг усилил обстрел. Ему дружно отвечала минометная батарея под командованием Глотова, который умело корректировал огонь.

Но вдруг разорвался снаряд, и командир минометчиков Глотов был убит. Его заменил боец Ноткин. Батарея продолжала стрелять. А в это время танки прокладывали путь автоматчикам. Но у немцев было достаточно сил, чтобы перейти в контратаку. Коса наскочила на камень. Ни одна из сторон не может добиться ощутимого преимущества.

То же самое повторилось и на следующий день. В первой роте был ранен политрук Кумаев, а потом и командир роты Мамонов. Бойцы приуныли. А тут еще и танки, действовавшие вместе с ротой, остановились, потому что поле было густо заминировано. Рота отошла. В окопе возле проволочного заграждения остался только красноармеец Старостин с раненым командиром Мамоновым. Вражеские солдаты были рядом. Они будто бы испытывали нервы автоматчика Старостина, расхаживая возле окопа туда-сюда. Раненый тяжело стонал, и Старостин пилоткой закрывал ему рот. Только через сутки Старостин смог вынести командира в расположение роты...

Серьезные потери были и в пулеметной роте. И не только в людях, но и в вооружении. У нас после боя осталось [110] три станковых пулемета. Ждать вечера было рискованно. Фашисты могут перейти в атаку. Боец Виноградов из боеснабжения пополз за пулеметами. Но враг заметил смельчака и обстрелял его. Виноградов был убит. Тогда к комбату Мурзину обратился мастер по ремонту оружия Борисов:

— Разрешите пойти мне!

Но тут подошел начальник по ремонту оружия младший лейтенант Вайнштейн.

— У Борисова есть жена, дочь. А у меня нет никого. Я...

— Прекратите разговоры, младший лейтенант! Сейчас война. У миллионов солдат есть жены и дети! — закричал на него капитан Мурзин и отошел, так и не сказав, кому же идти за пулеметами.

Вайнштейн и Борисов переглянулись. Потом достали где-то веревку и еще удлинили ее связанными обмотками. Вайнштейн пополз к пулемету. Прячась за щит, он привязал конец обмотки к лафету и прыгнул в ближайший окоп. Борисов потащил за веревку, и пулемет стал двигаться к нашим бойцам. Потом бросил, словно аркан, еще веревку, удлиненную связанными обмотками. И второй пулемет, переваливаясь через воронки, медленно покатился к нашим окопам. Третий пулемет днем взять не удалось, потому что фашисты открыли бешеный огонь. Когда стемнело, Борисов приволок и третий пулемет врага.

Восемь дней обороны и атак — и ни километра вперед. И все-таки эти бои надо рассматривать как наш успех, потому что мы выполнили священную в то время заповедь) «Ни шагу назад!»

3-я гвардейская бригада вела бои на Брянском фронте в составе 7-го танкового корпуса на протяжении полутора месяцев. Танкисты корпуса нанесли поражение ударным группировкам 2-й танковой армии противника, рвавшимся на Дон с севера от Воронежа, чтобы захватить [111] плацдарм на левом берегу реки и выйти на рубеж Задонск-Елец.

Скованный затяжными боями в этом районе, враг не смог перебросить отсюда части для усиления своей группировки, действовавшей в большом колене Дона на Сталинградском направлении, ставшем с середины июля решающим в летней кампании 1942 года.

23 августа авангардные части противника прорвались к Волге в районе Рынок, севернее Сталинграда. В линии фронта образовался узкий коридор, отрезавший части, защищавшие город, от остальных войск Сталинградского фронта. Советское командование приняло срочные меры для оказания помощи защитникам Сталинграда. С этой целью в районе Иловля, Садки, Дубровка началось сосредоточение резервных соединений и частей. В этот район была переброшена и 24-я армия, а с ней и наш 7-й танковый корпус.

В конце августа 1942 года мы получили приказ о передислокации бригады в район Сталинграда. По пути от станции Фролово до станции Иловля эшелоны несколько раз бомбила вражеская авиация. Наши зенитчики и танкисты бригады вели интенсивный огонь из орудий и пулеметов, мешая самолетам прицельно сбрасывать бомбы. Выгружались из эшелонов возле станции Иловля под бомбовыми ударами авиации противника.

После сорокапятикилометрового марша в район станций Котлубань и Самохваловка с ходу вместе с частями 24-й армии атаковали врага, прорвавшегося к Волге севернее Сталинграда. Перед нами была поставлена задача соединиться с войсками, защищавшими Сталинград. Но [112] подразделения 24-й армии еще не успели завершить сосредоточение, поэтому наши танки не имели достаточной артиллерийской поддержки. А воевать надо...

Воевать надо. Старший батальонный комиссар Третьяков перед боем написал в «Боевом листке»: «Знаю, что погибнем, но высоту возьмем. На то мы и гвардейцы».

По-гвардейски сражались танкисты майора Еремина. Комбату Еремину Михаилу Васильевичу было двадцать восемь лет, он опытный командир. За прошлые бои его наградили орденом Ленина. Еремина любили все — от рядовых до генерала Ротмистрова — за прямоту, искренность, сердечность. Он был одним из тех командиров, которые воевали умением. В бою его батальон всегда чувствовал себя уверенно, потому что каждой операции предшествовала тщательная подготовка. Он никогда не водил свои танки вслепую. Вместе с командирами рот и взводов Еремин планировал на местности будущие маршруты танков, каждой роте, а иногда и отдельным танкам ставил конкретные задачи. Вот почему его танкисты всегда хорошо ориентировались на поле боя. Это был талантливый командир, которого ждало большое будущее.

В этот раз Еремину пришлось отступить от своего правила и вести батальон в атаку немедленно, без соответствующей подготовки и даже без поддержки артиллерии. «Время не ждет! Надо!» — сказали в штабе фронта.

Оборона немцев на этом участке напоминала железную западню. Наши танки попали под уничтожающий огонь многих десятков противотанковых орудий, зарытых в землю танков и дзотов. Уже в первую минуту боя несколько болванок пробили броню командирского танка. Около десятка наших танков загорелось. Остановилась и машина Еремина. К ней бросился комиссар бригады Сидякин с группой бойцов. Они вытащили окровавленное тело Еремина.

Михаила Васильевича тут же заменил новый командир [113] — капитан Ляшенко. С поля боя капитан не вернулся. Он сгорел вместе со всем экипажем.

Наши потери увеличивались. Гибли люди. Гибли машины. Нервы у каждого напряжены до предела. Особенно тяжело переживал Гуменюк потерю майора Еремина и капитана Ляшенко.

Еремин и Ляшенко были его друзьями. Вместе с ними он воевал под Москвой, а с Ляшенко, тогда еще младшим лейтенантом, разгромил из засады три вражеские автоколонны под селом Медное.

Майор Гуменюк влез на башню сгоревшего танка, где погибли Еремин и Ляшенко, и обхватил руками голову. Вокруг разрывались снаряды, сыпались осколки, выли мины. Но Гуменюк будто не замечал всего этого, не слышал воя и свиста смертоносного металла.

Танкисты бросились к нему.

— Батьку! Слышишь! Слезай! Убьют же! — кричали бойцы.

Его насильно стащили с танка...

Наконец мы прекратили бесплодные атаки на мощную противотанковую оборону врага.

Вечером возле села Иловля хоронили майора Еремина, капитана Ляшенко и еще сорок танкистов. Гремели выстрелы салюта, а перед глазами стояло приветливое, красивое лицо майора Еремина. В ушах звучал голос капитана Ляшенко: «Враг атакует со всех сторон. Стоим насмерть! Высоту не сдадим!..» Так передал по радио капитан Ляшенко во время напряженного боя. Слова эти навеки записаны в историю его родной 3-й гвардейской танковой бригады.

И все же ценой великих потерь мы раскрыли механизм вражеской западни, установили, что тут немцы сосредоточили двести орудий и несколько десятков танков. Здесь создался своеобразный коридор, куда втягивались наши танки. Вот почему даже уцелевшие КВ и Т-34 имели по пятьдесят — семьдесят вмятин и пробоин!.. [114]

Теперь стал вопрос о ликвидации железной западни врага. Без этого танковый корпус не может идти в атаку и выполнить поставленные перед ним задачи.

18 сентября после артиллерийской подготовки части 24-й армии снова перешли в наступление, направляя основной удар в сторону Городища. В первом эшелоне были две стрелковые дивизии и две танковые бригады. 3-я танковая бригада продвигалась из района Кузьмичей на юг вдоль земляного вала.

На левом фланге шли танки роты старшего лейтенанта Гетманова — «Смелый», «Сильный», «Славный» и «Суровый». Танкисты смяли боевое охранение противника и ворвались на его передний край обороны. Впереди КВ с надписью на башне «Смелый». Танком командует Гетманов. Четко работают заряжающий Яков Лозин и командир орудия Михаил Сажин. Двумя выстрелами они подожгли вражеский танк. Еще несколько выстрелов из орудия, меткие очереди радиста-пулеметчика Алексея Кузнецова — и трех немецких противотанковых орудий как не было. Мастерски ведет машину старшина Николай Шабанов. Под гусеницами «Смелого» трещат пулеметные гнезда.

— Автомашина с антенной! — предупреждает старший лейтенант Гетманов. «Смелый» мчится вперед. Тяжелый танк будто бы подскочил в воздухе. Миг — и штабная машина разбита вдребезги. За танками едва успевают пехотинцы. Впереди дзот. И снова «Смелый» делает бросок, выворачивая из земли настил из брусьев. Враг тоже не дремлет. Раз за разом снаряды попадают в наши танки. Но пока что рота успешно продвигается вперед.

Немецкое командование вызвало на помощь несколько десятков самолетов, перебросило на участки прорыва новые силы. «Юнкерсы» пикируют на боевые порядки танковой бригады и пехоты. Одновременно рота танков противника и около батальона пехоты на бронетранспортерах при поддержке самоходных орудий и артиллерии [115] контратаковали левый фланг нашей танковой бригады. Завязался встречный бой. Наши КВ тотчас подожгли три немецких танка, подбили две самоходные установки, теперь беспомощно уткнувшиеся жерлами пушек в землю. На поле, вдоль земляного вала, лежали перевернутые бронетранспортеры, а вокруг них трупы фашистских солдат. В синее небо столбами поднимается черный дым.

Контратака отбита, но бой продолжается с тем же напряжением. Бушует и на земле, и в воздухе. Бомбардировщики беспрерывно пикируют, сбрасывают бомбы. В условиях открытой местности танкисты вынуждены все время маневрировать, выводя машины из-под ударов самолетов и одновременно вести бой с противником на земле. Пехота под огнем авиации врага не имеет возможности продолжать наступление, она залегла и начинает окапываться. Как сейчас нужны тут наши истребители! Но аэродром далеко от линии фронта. Истребители не могут постоянно находиться в воздухе и прикрывать наши боевые порядки. Но гвардейцы бригады упорно продолжают вести бой.

Старшего лейтенанта Гетманова ранило в голову осколком снаряда. Об этом мне сообщили по радио. Но Гетманов остался на боевом посту. Когда мы подошли к танку «Смелый», я обратился к своему адъютанту капитану Байдакову:

— Отвезите Гетманова в медсанбат.

— Есть, — ответил капитан Байдаков.

Но старший лейтенант Гетманов отказался оставить танк. Тогда я приказал:

— Немедленно в госпиталь! Приказываю... Сергей посмотрел на меня и тихо ответил:

— А может, я после боя. Еще продержусь...

— Никаких может...

Теперь, по прошествии тридцати лет после войны, бывший юноша с задумчивыми глазами, беспредельно [116] храбрый и настойчивый, стал полковником танковых войск, кандидатом наук, доцентом, автором ряда научных работ.

Полковник Гетманов учит новое поколение танкистов.

* * *

Жестокие бои продолжались до 7 сентября. Противник подтянул из района Сталинграда резервы, создал крепкую противотанковую оборону, перебросил в этот район большое количество авиации и удержал захваченный им севернее Сталинграда коридор.

За три дня напряженных боев части 24-й армии и 3-й гвардейской танковой бригады продвинулись только на один километр, но враг понес ощутимые потери. Фашисты вынуждены были остановить наступление на Сталинград с севера. Это обстоятельство дало возможность защитникам города усовершенствовать и укрепить свою оборону.

Штаб 7-го танкового корпуса дал приказ нашей бригаде решительно атаковать противника на рубеже высоты 137,9 и овладеть железнодорожной насыпью, после чего продолжать наступление в восточном направлении, расширяя прорыв.

* * *

Утром следующего дня бригада пошла в атаку. На подходе к железнодорожной насыпи мы встретили крепкую противотанковую оборону противника. На много километров вдоль железнодорожного полотна тянулись глубокие яры. Только в одном месте подход к насыпи шириной в два километра был ровным. Именно этот участок и ощетинился жерлами противотанковых орудий. Они были установлены в десятках бетонированных туннелей, прорытых в насыпи. Кроме того, фашисты подогнали сюда много непригодных вагонов и сбросили их под откос, преградив путь к насыпи. [117]

За день боев мы потеряли десять танков. К вечеру наши атаки уже захлебнулись. В критическую минуту выручил гвардии лейтенант Павлов, он повел свою машину в обход. Через полчаса танк появился в тылу фашистов и с ходу начал громить бетонные туннели. Главные силы бригады воспользовались растерянностью противника, и могучим рывком КВ проскочили между сваленными вагонами. Некоторые машины двигались через переезд, другие шли через железнодорожное полотно, врываясь в расположение вражеских батарей.

Немецкие артиллеристы выкатили из туннелей орудия и открыли огонь по нашим танкам. Гремят выстрелы. Танк лейтенанта Павлова загорелся. Фашисты сделали попытку выкатить из туннелей и остальные орудия, но батальон Амелина, перешедший через железнодорожную насыпь, блокировал туннели. Артиллерийские расчеты были похоронены в бетонных туннелях-гробах. Семь уцелевших орудий наши танкисты взяли как трофеи.

Большинство вражеских артиллеристов не захотели сдаваться в плен. Выяснилось, что эта противотанковая часть укомплектована головорезами, которым немецкое командование доверило новое оружие. Стволы этих орудий были значительно длиннее тех, что мы знали. Во всю длину ствола были нарисованы кобры. Мы назвали эти орудия «гадючками». Так называемые кумулятивные снаряды «гадючек» пробивали броню, плавившуюся в месте удара.

Мы собрали командиров батальонов и рот. Надо посоветоваться, как прорваться сквозь огонь этих самых «гадючек».

Слово попросил комиссар первого батальона Ларченко:

— На разъезде лежит много водопроводных труб и металлических прутьев. Давайте приварим к лобовой части корпусов танков кронштейны с таким расчетом, чтобы концы их выдавались в стороны от бортовой брони [118] метра на четыре. На концах прикрепим фары. Тогда можно будет смело идти в атаку ночью.

Идея Ларченко всем понравилась. Тут же танкисты начали готовиться к ночной атаке. Через час-два кронштейны были приварены к машинам, а на их концах укреплены фары с электропроводкой.

* * *

И вот в темноте танки пошли на штурм высоты. В один миг на всех кронштейнах вспыхнули фары. Немецкие артиллеристы, наверное, решили, что мы идем с зажженными фарами в психическую атаку и, целясь в фары, открыли огонь из «гадючек». Но мы продвигались без потерь. Нашу атаку активно поддерживала корпусная артиллерия. Минное поле было заблаговременно разминировано. Танки шли на большой скорости, преодолевая пологий подъем. Немцы то и дело пускали в небо осветительные ракеты. Но поздно. Под тяжелыми танками трещали накаты блиндажей и дотов. Десант наших автоматчиков ворвался во вражеские окопы и уничтожил пулеметные и минометные гнезда. Высота 137,9 в наших руках.

Отступая, враг оставил десять крупнокалиберных пулеметов, шесть орудий, два танка и четырнадцать минометов с большим запасом мин. Эти трофеи мы тут же передали минометной роте. Однако противник не хотел мириться с потерей высоты и бросил в контратаку полсотни танков и полк пехоты. С утра до вечера его авиация сделала двести пятьдесят самолето-вылетов на позиции нашей бригады.

Танкисты стояли насмерть. Автоматчики при поддержке танковой роты в течение нескольких суток отражали ожесточенные атаки врага. Они отсекали пулеметным огнем пехоту от танков противника, а артиллеристы, стреляя прямой наводкой, зажгли десятки вражеских машин.

Поставленная перед бригадой тяжелая задача была нами выполнена. [119]

Мы овладели двумя оборонительными рубежами врага. Третий проходил по высокой железнодорожной насыпи, там стоял сгоревший эшелон. Прикрываясь насыпью и эшелоном, немцы установили много орудий и танков. Над головой все время висела авиация врага. Вижу — не пройти нам третий рубеж. Пришлось бросить в бой последний резерв — первый танковый батальон.

Веду танки в атаку. Вдруг КВ вздрагивает и... останавливается. Стоять на месте — значит, через минуту сгореть. Противник бьет по неподвижному танку. Спрашиваю механика-водителя Рогова:

— Почему остановился?

— Я ранен.

— Танк вести сможешь?

Молчание.

— Танк вести сможешь?

Молчание. Потом вздох и голос Рогова:

— Давайте команду!

— Вперед! Влево. Стой! Артиллерист, бей! Рогов! Вперед. Короткая! Огонь! Еще вперед...

Танк двигался. На одну-две секунды останавливался, чтобы можно было сделать прицельный выстрел. Но вот мой КВ, а за ним и весь батальон вышли за насыпь.

Маневрируем. Все время подаю команды Рогову. Некогда спросить у него, куда он ранен. КВ идет вперед, это меня радует, значит, рана у механика-водителя не очень серьезная. В ноябре 1941 года, когда меня ранил немецкий снайпер, Рогов сказал, чтобы я возвращался из госпиталя как можно скорее, даже «через нельзя». Вместе с Роговым мы были в подбитом танке на Волховском фронте. С Роговым я осуществил рейд по вражескому тылу, когда у нас осталось два танка из десяти. [120]

Рогов был бесстрашным, находчивым танкистом. На него я всегда мог положиться, как на самого себя.

Над танками пролетели наши штурмовики. Они хорошо поддержали атаку. Задание мы выполнили. Танки вернулись на сборный пункт. Теперь можно выйти из машины. Я вылез через командирский люк. Ждем стрелка-радиста и Рогова. Появился радист.

— А Рогов?..

Мы бросились к люку механика-водителя. Люк был заклинен ударом тяжелого снаряда. Осколками брони Рогову выбило глаза... Так вот почему остановился танк перед железнодорожной насыпью! Рогов уже не мог двигаться. Все лицо окровавлено, на нем запеклась кровь. Один глаз вытек совсем. Второй рассечен осколком. «А вы через нельзя», — вспомнил я его слова, сказанные осенью прошлого года. «Через нельзя» механик-водитель Рогов с выбитыми глазами вел танк. Какая у этого человека выдержка! Какое мужество! Как надо было любить Родину, чтобы слепым держать в руках рычаги машины и бить фашистов!

Рогов умер у нас на руках. Минуты, которые он пробыл в бою слепым, оказались слишком долгими.

Бессмертная слава тебе, русский солдат, мой дорогой побратим-танкист!

Мы похоронили Рогова на разъезде Конный.

Бригаду снова вывели во второй эшелон в район балки Пичуга. Танкисты и техники ремонтировали машины и готовились к новым боям.

24 сентября вместе с танками других подразделений мы были сведены в 87-ю танковую бригаду и два дня вели бои, отражая бешеные атаки противника.

Уже вечерело. На западе стояло зарево от заходящего солнца. На юго-востоке тоже пылало гигантское пламя, клубился черный дым. В Сталинграде тяжело. Гитлеровские танки уже вышли к тракторному заводу. [121]

Наш корпус бросили на станцию Котлубань, чтобы удержать перешеек между Доном и Волгой. Каждая наша контратака тут, каждый удар — облегчение для 62-й армии генерала Чуйкова, оборонявшей город. Именно с этого участка фронта немцы вынуждены снимать свои подразделения и бросать их против нас. Пусть мы не продвинулись за эти дни боев, но даже метры удержанной тут земли имели большое значение. Наши действия обескровливали врага. Все время держали его в большом напряжении.

В балке стояли выстроившиеся взводы. Это только что прибывшие бойцы 7-й мотострелковой бригады нашего корпуса. Перед строем — комбриг полковник Лебедь и комиссар Емельянов. Я сказал Лене Иванову, чтобы он остановил машину.

Высокий, худощавый полковник Лебедь поздоровался со мной. Полковник Емельянов выступает перед бойцами:

— Обстановку вы знаете! Знаете, что наша армия отошла до Волги не только потому, что враг сильный и умеет воевать, а еще и потому, что многие наши бойцы часто оглядывались назад. Нет! За Волгой, за Кавказским хребтом нам места нет!

Стало тихо. Налетел легкий ветерок. Он пах дымом. Потом донесся отдаленный гул самолетов, летевших бомбить Сталинград.

Всегда добродушный комиссар мотострелков продолжал суровым голосом:

— Кое-кто из вас вступит в бой этой ночью. Утром пойдут в бой все. Не все командиры успеют узнать ваши имена: слишком мало времени для знакомства. Имена потом, а сейчас — коммунисты и комсомольцы! Три шага вперед! — скомандовал комиссар Емельянов.

Человек сто пятьдесят вышли вперед.

— Страна переживает самые тяжелые дни в своей истории. Сейчас в ваших руках, товарищи, будущее социалистической [122] революции, судьба нашей Советской Отчизны. Оттого, как вы будете воевать, зависит будущее нашего народа...

Снова наступила тишина. Ее нарушил комбриг Лебедь:.

— Минометчики, пэтээровцы, артиллеристы и автоматчики! Группируйтесь по отделениям!

Командиры батальонов разбирали бойцов в свои поредевшие роты.

— Завтра дайте мне один батальон. Приказ командира корпуса, — сказал я подполковнику Лебедю.

— Люди поужинают и придут к танкистам...

Почти каждую ночь в балке или в сожженной станице звучал голос комиссара бригады мотострелков:

— Коммунисты и комсомольцы! Вперед!..

Лето и осень прошли в тяжелых боях. Гитлеровские отборные войска — 6-я армия фельдмаршала Паулюса,. 4-я танковая армия генерала Гота (с его танками нам пришлось встретиться еще под Великими Луками в первые, недели войны), гордость немецкой авиации — 3-й воздушный корпус, а также 3-я румынская и 8-я итальянская армии рвались к Волге. После захвата Сталинграда и форсирования Волги гитлеровская ставка планировала овладеть Саратовым, Куйбышевым и Арзамасом, а потом в октябре-ноябре окружить Москву.

Для осуществления этого замысла фашисты сосредоточили на Сталинградском направлении десятки дивизий и огромное количество самолетов. В середине июля главным силам врага удалось выйти к большой излучине Дона, в районе населенных пунктов Боковская, Морозовск и станций Кантемировка, Миллерово. По характеру боев и своему значению Сталинградская битва делится на два [123] периода. Первый период — с 17 июля до середины сентября 1942 года, когда в кровопролитных боях советские войска сорвали планы врага овладеть Сталинградом и создали условия для перехода наших армий в контрнаступление.

В ноябре наступательный порыв германских армий исчерпался. Резервы иссякли, и немецкое командование вынуждено было перейти к обороне. Начался второй этап — разгром немецко-фашистских войск под Сталинградом.

В октябре в Саратове, куда прибыла наша танковая бригада, мы доукомплектовались материальной частью, вооружением и людьми. Переформирование бригады происходило в быстром темпе. Над бригадой взяли шефство рабочие Октябрьского района города. Спустя некоторое время саратовцы привезли нам на фронт шефское красное знамя.

Встреча с шефами на всю жизнь осталась в нашей памяти. Настоящее организаторское умение в шефской работе проявила секретарь Октябрьского райкома партии Екатерина Яковлевна Коноплянникова. Эта неутомимая женщина заботилась не только о подарках для танкистов — варежках, шарфах, связанных руками саратовских женщин, но и призвала инженеров и техников взяться за ремонт машин.

Нас тронула искренняя помощь шефов. В цехах заводов трудились женщины, подростки и старики, заменившие тех, кто ушел на фронт. Они работали в крайне тяжелых условиях. Люди по нескольку дней подряд не покидали цехов...

Новое пополнение училось метко стрелять и водить машины. Танкисты овладевали тактикой и приемами боя. При этом широко использовался опыт ветеранов. Командиры стремились научиться в совершенстве вести встречный танковый бой, на ходу разворачиваться в боевой порядок, взаимодействовать с другими родами войск, [124] организовывать и вести постоянную разведку. В штабе готовились к умелому и четкому управлению подразделениями в боевой обстановке.

Последние бои показали, что вражеские кумулятивные снаряды пробивали броню и наших КВ. В эти дни инженеры, техники и танкисты бригады вместе с рабочими-шефами работали над тем, как в условиях формирования бригады усилить крепость брони на танках в местах, оказавшихся наиболее уязвимыми для 75-миллиметровых кумулятивных снарядов. Рабочие ремонтного завода ставили дополнительные бронированные листы и прокладку на лобовую часть машин и башни. Благодаря этому кумулятивный снаряд, пробивая дополнительную броню, застревал в резине.

Со временем не раз приходилось видеть после боя танки, которые становились похожими на ежей: так много застревало в их стальном теле снарядов.

В начале декабря бригада передислоцировалась к станции Качалинская. Советские войска под Сталинградом уже окружили трехсоттысячную группировку противника. Немецкое командование прилагало все усилия, чтобы ударом извне деблокировать окруженные войска. Для этого была создана новая группа армий «Дон» под командованием генерал-фельдмаршала Манштейна. В состав группы «Дон» вошли все войска, действовавшие от среднего течения Дона до астраханских степей, и группировка, окруженная в Сталинграде.

Для усиления группы «Дон» немцы перебросили четыре дивизии из Франции и пять дивизий с разных участков советско-германского фронта. Сюда входила также армейская группа «Гот» в составе двух ударных группировок: одна — в районе Котельникова, а вторая — в районе Тормосина. Задача последней заключалась в том, чтобы, ведя наступление на востоке от Дона, прорваться к частям, окруженным в Сталинграде. Одновременно командующий группой «Дон» Манштейн приказал фельдмаршалу [125] Паулюсу готовиться к прорыву на юг, когда группа «Гот» выйдет навстречу окруженным. В конце ноября и в начале декабря немецкое командование сделало решительные попытки прорваться к окруженным в районе Сталинграда войскам. У Нижне-Чирской врагу удалось выйти к Дону и часть своих войск переправить на левый берег.

Выгодное положение захваченного противником плацдарма в районе хутора Рычкова и станиц Верхне-Чирской и Нижне-Чирской делало его стратегически очень важным. Отсюда было самое кратчайшее расстояние к окруженным войскам — 40 километров. В этом же районе действовала переправа через Дон. Закрепившиеся на плацдарме немецкие войска входили в оперативную группу «Холлидт», которая должна была вести наступление в направлении Тормосина. Тут сосредоточивалась и вторая сильная группировка — «Гот». Перед ней ставилась задача — ударить на Котельниково. Предполагалось, что как только эти группировки подойдут на тридцать — тридцать пять километров к Сталинграду, им навстречу выйдет специально созданная ударная группа окруженных войск. Сталинградский котел мог дать трещину, и армия Паулюса могла ускользнуть из западни, В этот очень важный район был брошен 7-й танковый корпус генерал-майора Ротмистрова.

За сутки наша 3-я гвардейская бригада тяжелых танков осуществила стошестидесятикилометровый марш и 7 декабря сосредоточилась в районе Ляпичева, где вместе с корпусом генерал-майора Ротмистрова вошла в состав только что созданной 5-й ударной армии. Мы не знали ни о дне, ни о часе наступления, но чувствовали, что скоро.

Недалеко от разбитого нашей авиацией железнодорожного моста фашисты навели переправу для автомашин. Эшелоны, прибывавшие на станцию Чир, разгружались на берегу реки. Потом по наведенной переправе [126] грузы перевозили автомашинами на восточный берег. Здесь их снова погружали в другие автомашины. Поскольку паровозы и вагоны были уничтожены или повреждены, часть машин большой грузоподъемности в 8–9 тонн немцы поставили бандажами-дисками прямо на рельсы. Такими автопоездами они и перебрасывали грузы со станций Чир и Рычково. Небольшая лощина возле моста стала перевалочным пунктом.

Неоднократные попытки наших войск овладеть станциями Чир и Рычково, а также хутором Рычков терпели неудачу. Враг организовал тут мощную оборону.

Командир корпуса генерал Ротмистров, проводя с командирами бригад рекогносцировку местности и изучая обстановку, пришел к выводу, что тут надо применить что-то новое, неожиданное для врага, чтобы овладеть хутором Рычков. Этим новым будет внезапный танковый удар с десантом автоматчиков без предварительной артподготовки ранним утром, когда видимость ограничена и противотанковая артиллерия не может вести прицельный огонь. Выполнение этой задачи было возложено на 3-ю гвардейскую бригаду.

Ночью тяжелые танки с десантом автоматчиков скрытно от противника сосредоточились возле переднего края наших войск. Наблюдательный пункт был на бугорке, недалеко от полевой дороги на хутор Рычков. Я пошел к своему танку. Передний край молчал. Отдельные вспышки ракет едва пробивались сквозь темноту и угасали. Где-то прозвучала пулеметная очередь.

Светало. Вдруг заревели моторы, и восемьдесят грозных машин ринулись с холмов вниз на вражеские позиции. Танки, преодолев первую линию фашистских окопов, устремились на землянки и блиндажи, где еще спали солдаты. Некоторые машины, сползая с горы, гусеницами срывали настилы блиндажей.

Танки вырвались на железнодорожный переезд и раздавали там зенитную батарею. Наши КВ и автоматчики [127] налетели на огневые позиции артиллерии противника по другую сторону железной дороги и уничтожили их.

Мы овладели станцией и вели бой за хутор Рычков. Когда первый батальон Тарасова повернул в сторону станции Чир, сравнивая с землей штабеля с боеприпасами и продовольствием, второй батальон Амелина вел бой с артиллерией противника в направлении Верхне-Чирской. Сопротивление фашистов было сломлено. Командир мотострелкового батальона Бахарев передал мне:

— Хутор Рычков взят!

Тем временем с холмов спускались танки двух других бригад нашего корпуса. Это окончательно закрепило успех.

Мы посадили на броню два десятка пленных немцев и повернули в штаб. На КП был командующий 5-й Ударной армией генерал-лейтенант Попов. Я доложил ему, что хутор Рычков наш.

— Поздравляю вас с победой! — сказал генерал-лейтенант Попов и обнял меня.

Танки разрушили переправу через Дон — последнюю артерию, по которой еще текла свежая кровь к окруженной под Сталинградом трехсоттридцатитысячной армии Паулюса. Мы захватили огромнейшие трофеи — склады боеприпасов, разное военное имущество, продовольствие. Рождественские подарки, присланные из Германии, получили наши бойцы.

В ночь на 14 декабря танкисты бригады готовили технику к новому наступлению на станицу Верхне-Чирскую, Утром бригада, взаимодействуя с другими частями корпуса, перешла в атаку. Первую линию траншей прошли успешно. Но на окраине Верхне-Чирской танки и пехота были остановлены плотным огнем артиллерии противника: только на участке бригады стреляло до ста противотанковых орудий. [128]

Вспыхивает красно-желтое пламя, гремят выстрелы из танков. Выстрелив, машины рванулись вперед, набирая скорость. Вдруг КВ, которым командовал старшина Майоров, содрогнулся от сильного взрыва. Из выхлопной трубы вылетели кольца дыма и, тая в воздухе, поплыли над заснеженным полем. Мотор танка вышел из строя. Разорвало днище машины. Механик-водитель убит. Оставшиеся в живых танкисты продолжали бой. Они превратили свой покалеченный танк в неподвижную огневую точку. Отважно дрались и другие танковые экипажи.

Враг сосредоточил шквальный огонь на нашей бригаде. Наступал кульминационный момент боя. Напряжение увеличивалось. Наступление начинало захлебываться.

— Почему топчетесь на месте? — спросил я по рации. — Вас не узнаю, гвардейцы!

В этом бою обе стороны напрягали последние силы. Надо было что-то предпринять, чтобы бригада не сбавила темп наступления, чтобы перевес в этой ожесточенной танковой битве был на нашей стороне. V меня в резерве уже не было ни единого танка. Все брошено в огонь и дым. А бригаде надо было во что бы то ни стало одержать победу в этом бою. Где взять силы? Как поднять дух бойцов?..

— Знамя наверх! Бех, Гущин, Кулаков! Знамя! — закричал я, открыв люк.

— Старшина Кулаков! Развернуть знамя!

Я схватил знамя и поднял его над танком. И вот наш КВ помчался вперед. Красное знамя развевалось на сильном ветру. Свистели осколки снарядов, мин, пули. Но пальцы крепко держали древко знамени. Я видел, что красное знамя бригады становится магической силой, зовущей танкистов вперед. Теперь не нужны были никакие словесные приказания. В воздухе развевалось славное знамя родной гвардейской 3-й бригады. Перед этим знаменем мы клялись до последнего вздоха отстаивать честь и независимость нашей Родины. [136]

В эти минуты командир корпуса Ротмистров с тревогой ловил в бинокль КВ со знаменем. Из-под гусениц летели снег и земля. Вся бригада скрылась в поднятой танками снежной пыли.

А рядом свистят и воют осколки и пули. Нервы предельно напряжены. Но я верю, что знамя не упадет. В любой момент его подхватит командир машины, ассистент знамени старший сержант Кулаков, тот самый, что под Москвой был в «мертвом экипаже» Т-34, давившем немецкие орудия и артиллеристов, давившем и тогда, когда механик-водитель был убит. Наше гвардейское знамя не упадет. Его подхватят сержанты Бех, Гущин, члены экипажа танка-знаменосца.

Знамя уже видят и танкисты батальона майора Амелина. Его машины тоже набирают скорость. Лавина танков идет в атаку в едином порыве. Грохот моторов превращается в сплошной рев. Этот рев не режет слух, а звучит как боевая песня.

Бой продолжался. Впереди и по бокам моей машины шли несколько танков. Они прикрывают танк-знаменосец. Вражеская танковая колонна уже смята неудержимым ударом нашей бригады. Немецкие танки дымятся в степи, а некоторые повернули назад.

Но вот в воздухе заревели фашистские самолеты. Пилоты врага уже знают, что мы идем под знаменем. Знают цену знамени в нашей атаке, поэтому с особенной яростью набросились на танк-знаменосец. Штурмовики сбрасывали на нас бомбы. Многое зависело от мастерства и реакции механика-водителя. Бех должен был уловить момент, когда самолеты входили в пике и уже не могли свернуть в сторону. Именно в этот момент Бех резко тормозил и давал задний ход. Бомбы падали в то место, где мы были несколько секунд тому назад. Взрыв. Еще один. Еще. И еще... Танк подбросило взрывной волной. Знамя, изрешеченное осколками, напоминает пламя, вьющееся над танком. Механик-водитель переводит рычаги, [137] и машина снова мчится вперед. Стрелок-радист Кулаков беспрерывно бьет по самолетам, а они заходят на повторную атаку.

Проходят секунды. Напряженно всматриваемся в небо, ожидаем нападения штурмовиков. Но что это? Самолеты резко отклонились от курса, повернули в сторону. И вот мы видим, как наши краснозвездные ястребки бросились на вражеских коршунов. И началось. Немецкие пилоты не выдержали и удрали в направлении своего аэродрома.

Бой закончился. Огромное нервное напряжение постепенно спадает, я начинаю чувствовать боль. В правой руке три пулевые раны. С трудом стягиваю с плеча кожаный реглан. В семи местах светятся дырки. А тут еще резкая боль в щеке. Это по ней чиркнула пуля и оставила след.

Гвардии генерал-полковник С. П. Иванов в своей статье «В боях за Сталинград», напечатанной в «Правде Украины», так пишет об этом эпизоде:

«Успешному наступлению наших войск очень способствовали умелые действия танкистов. Танковая бригада под командованием комбрига Вовченко, достигнув переправы через реку Чир, встретила организованное сопротивление противника, замедлила наступление, а потом остановилась. Надо было немедленно продвигаться вперед, не дать противнику возможности опомниться. Тогда комбриг Вовченко, стоя на танке с развернутым знаменем, повел танкистов в атаку. Танковая бригада ринулась вперед, овладела переправой и выполнила поставленное задание. В этом бою командир бригады Вовченко был ранен».

Пока что боевая фортуна на моей стороне. Я остался в строю и после того, как танкисты-знаменосцы перевязали мне раны. Бой продолжался до ночи. Большинство огневых точек противника было подавлено. Запасшись боеприпасами и горючим, бригада снова пошла в атаку и [138] ворвалась в станицу Верхне-Чирскую. Фашисты бросились бежать по льду. Но с противоположного берега их встретил шквальный огонь автоматчиков нашего мотобатальона. Некоторые вражеские танкисты решили прорваться по льду прямо на танках. Но лед не выдержал тяжести машин и они начали проваливаться одна за другой. Огромная Чирская котловина стала могилой для многих тысяч фашистских захватчиков. В этом бою противник потерял много танков.

После боя на имя командира корпуса генерала Ротмистрова пришла телеграмма такого содержания:

«Восхищен боевыми подвигами соединения. От всего сердца желаю вам, чудесным бойцам и командирам, боевых успехов. Родина высоко оценит бои за хутор Рынков и станицу Верхне-Чирскую. Сердечно благодарю отважных танкистов.

Командующий Ударной армией генерал-лейтенант

Попов».

Еще до начала вражеского наступления командование 7-го танкового корпуса было ориентировано на то, что в недалеком будущем корпус примет участие в разгроме под Котельниково группы «Гот» в составе немецкой танковой армии и румынской, насчитывавшей до 35 тысяч солдат и офицеров. В группе «Гот» было четыреста шестьдесят танков, двести двадцать шесть полевых орудий и сто семьдесят восемь противотанковых «кобр». В первых числах декабря эта группа находилась на расстоянии ста двадцати километров от Сталинграда. 12 декабря готовцы начали наступление на северо-восток и за десять дней продвинулись на сорок километров, оттеснив нашу 51-ю армию. Решением Ставки Верховного Главнокомандования навстречу противнику была брошена [139] 2-я гвардейская армия под командованием генерал-лейтенанта Малиновского. Эта армия, взаимодействуя с частями 5-й Ударной и 51-й армий, должна была нанести уничтожающий удар группе «Гот».

18 декабря наша бригада в составе корпуса влилась во 2-ю гвардейскую армию. И 3-я бригада в первом эшелоне 7-го корпуса пошла в стокилометровый рейд до Котельникова.

Лютый мороз обжигает щеки, нос. От холода застывают моторы. Заснеженные сталинградские степи кажутся безграничной пустыней. Поблизости ни леса, ни овражка, ни сел. Такое впечатление, что танки идут где-то в снегах Антарктиды. Снежный покров местами достигал полутора метров. Многие овраги полностью занесены снегом, поэтому механикам-водителям было очень тяжело вести машины.

Первый удар нанесли по хутору Нижнеяблочному. Здесь оборону держали румыны. Танкисты узнали их издали, потому что солдаты были в высоких овчинных шапках. Как только наши танки приблизились к окопам, румыны решили не испытывать судьбу и подняли руки вверх. Для них война окончилась.

По-другому вели себя воины Антонеску на участке, где действовала 87-я бригада полковника Егорова. Командир румынского батальона пытался встретить танки Егорова артиллерийским огнем. Он кричал по телефону, передавал команды по рации, суетился. Но из всего этого ничего не получилось. Солдатам удалось лишь один раз выстрелить из орудия по нашим танкам. В тот же миг орудие было раздавлено танком командира батальона Ананченко. За его танком через вражеские окопы прошли и другие машины. А когда перед командиром румынского батальона выросла фигура юного автоматчика Николая Косолапова, тот бросил оружие и поднял руки. Автоматчик Косолапов привел пленного офицера к командиру бригады. [140]

Вторая линия окопов, до которых дошла наша 3-я бригада, защищалась немцами. Фашисты из своих пулеметов расстреливали румынских солдат, сдававшихся в плен, а также вели огонь по нашим боевым порядкам. Но это для нас не диковинка. За полтора года войны мы встречали на своем пути еще и не такое сопротивление. Мы двигались вперед, утюжа окопы. Позади второй линии находились артиллерийские позиции. Но ночью артиллеристы не могут вести прицельный огонь по танкам. В этом бою мы разгромили штабы нескольких немецких и румынских частей.

Нам передали, что в тылу у наших танков показалось крупное соединение гитлеровцев; они движутся колоннами на юго-восток. Генерал Ротмистров приказал 62-й танковой бригаде под командованием подполковника Гуменюка вернуться назад и разгромить противника. Танкисты Гуменюка блестяще справились с этим заданием. Двухтысячная колонна врага — остатки какой-то разбитой дивизии — была рассеяна. Большинство немецких солдат сдались в плен.

Недалеко от хутора мы встретили организованное сопротивление.

Перейдя реку Аксай, танки приблизились к хутору. Ночь была нашим верным союзником. Нанеся внезапный удар по вражеским позициям, мы захватили сорок фашистских танков из группы «Гот». Меня радовали успехи еще и потому, что это была моя первая месть готовцам за Великие Луки, где нам пришлось вести с ними неравные бои и где фашисты мучили и казнили наших раненых.

В пятнадцати километрах от Котельникова нас встретило полсотни танков и около полка пехоты. Встречный бой закончился для фашистов полным разгромом. Мы ударили по танковой колонне врага силами трех бригад с флангов и в лоб.

После стокилометрового похода до Котельникова и боев, которые нам пришлось вести в течение последних [141] дней, я чувствовал большую усталость. Хотелось спать, но о сне, даже коротком, нечего было и думать. Мне нужно ехать с докладом в Громославку, находившуюся в ста километрах отсюда. Придется дремать в машине.

Я вызвал Леню Иванова и приказал ему немедленно подготовиться в дорогу.

— Машина готова, товарищ комбриг. Кого еще возьмем с собой? — спросил Иванов.

— Автоматчиков Квашнина, Пушкова и Бирюкова, — ответил я.

Этих бойцов я хорошо знал еще по Калининскому фронту. Мы не раз вместе ходили в рейды по вражеским тылам.

До штаба в Громославке мы добирались часов шесть. Дорога была, можно сказать, непроходимая. В степи дул ветер, пуржило, и нам много раз приходилось вооружаться лопатами и пробивать проходы в снежных сугробах.

В штабе армии меня тепло встретили командующий Малиновский и Ротмистров. Около часа мы посидели над картой, уточняя обстановку. Затем перекусили, и я поехал обратно в Котельниково.

Вскоре стемнело. Фар мы не зажигали, потому что над степью все время проносились вражеские самолеты.

Вдруг показалась двигающаяся навстречу нам большая колонна автомашин, танков и пехоты. Мы остановились.

— Что это за войско?

Леня Иванов ответил:

— Черт их знает! Боюсь, что фрицы...

— Включи фары.

Узкий, как нож, луч света скользнул по колонне, осветив солдат в длиннополых шинелях с погонами, в шапках, фуражках, в женских платках. Только это и успел я заметить. В тот же миг автоматчики Квашнин, Пушков и Бирюков, сидевшие на заднем сиденьи, ударили из автоматов, [142] скосив наповал передние ряды солдат. Не заставили себя ждать и немцы. Со звоном вдребезги разбилось лобовое стекло нашей автомашины. Пули впились в мое плечо, и я начал падать головой в снег. Леня Иванов бросил руль, подхватил меня обеими руками и втащил в машину.

Автоматчики продолжали стрелять, а Леня молниеносно свернул автомобиль в сторону и дал полный газ. Машина, хромая на спущенных скатах, рванулась с дороги в овраг. Дальше она не ехала, а ползла, как на салазках, куда-то вниз.

Овраг и спас нас. Темень после вспышки трассирующих пуль стала еще большей. К тому же немецкие солдаты и сами толком не знали, где они находятся. Пока что им было известно одно: их дивизия разбита, а они блуждают по дорогам, стараясь прорваться к своим. Хотя их было и много, но после боев под Котельниковым они чувствовали себя не так уверенно. Неожиданная стрельба Квашнина, Пушкова и Бирюкова напомнила им о том, что они под Сталинградом, окружены, обречены на гибель в этих заснеженных степях.

Леня Иванов отвез меня к переправе через реку Аксай. С противоположного берега подъехал на автомашине Роман Калитвинцев, адъютант генерала Ротмистрова. По льду проехать на машине нельзя, и Калитвинцев крикнул:

— Леня! Подожди меня там. Я сейчас... Калитвинцев пошел по реке, разламывая молодой лед, блестевший среди заснеженных льдин, громоздившихся торосами после прохода КВ. Воды было по пояс, а кое-где и глубже. Но адъютант Ротмистрова двигался вперед, как ледокол. Каким красивым показался мне этот светлоглазый, коренастый донской казак. Он вышел на берег, словно сказочный богатырь.

— Павел Алексеевич прислал за вами. Как же это вас? — наклонился надо мной Калитвинцев. [143]

— Напоролись на немецкую пехоту, — ответил шофер. Адъютант командира корпуса уже подставил свою широкую спину.

— Прошу, товарищ полковник. Держитесь руками за мою шею, — сказал он.

— Ты же простудишься, — тихим голосом возразил я.

— Никакой черт меня не возьмет, товарищ полковник...

Роман Калитвинцев перенес меня на противоположный берег реки, и мы на машине Ротмистрова поехали в санчасть.

Скорую помощь оказала мне фельдшерица Клава Исполатова. Генерал Ротмистров вызвал самолет У-2, чтобы доставить меня в госпиталь. Самолет приземлился в нескольких километрах от Громославки. Тяжелораненых оказалось больше, чем мест в самолете. Среди них был и офицер, которого надо было немедленно оперировать. Осколки попали ему в голову. Офицер очень ослабел. Если везти его на автомашине, он может скончаться. И я сказал фельдшерице:

— Сейчас отправьте самолетом раненого офицера, а меня повезет в Саратов Леня Иванов.

Клава как-то удивленно посмотрела на меня, а потом приказала санитарам:

— Капитана в самолет, а полковника в «эмку». Клава и Леня быстро сняли спинку переднего сиденья и положили меня и раненого под Котельниковым моего адъютанта капитана Байдакова. В наскоро оборудованной под санитарную машину «эмке» можно кое-как лежать, потому что долго сидеть я не мог, а дорога до Саратова дальняя.

Сколько усилий и умения проявил Леня Иванов, ведя машину по ухабистой дороге. «Эмка» часто буксовала. Иванову и Клаве приходилось лопатами расчищать снег. К вечеру мы добрались до деревни, находившейся недалеко от города Энгельса. [144]

— Ночью ехать не надо, — сказала Клава шоферу, раненым надо сменить повязки.

Остановились в какой-то теплой избе. Гостеприимные хозяева угостили нас горячей едой. Клава перевязала раны. Мы отдохнули. А утром двинулись дальше. Только к вечеру мы приехали в Саратов.

Когда меня раненого везли в госпиталь, командир корпуса генерал-майор Ротмистров поставил перед танковыми бригадами задачу овладеть Котельниковым.

3-я гвардейская танковая бригада и 62-я под командованием подполковника Гуменюка должны были атаковать противника с севера, 87-я бригада полковника Егорова — обойти Котельниково с запада и вместе с батальоном мотострелков ударить по левому флангу и тылу вражеских войск.

С 3-й танковой бригадой шел мотострелковый батальон майора Дьячука. Мотострелкам пришлось форсировать реку Аксай в тяжелых условиях, потому что накануне тут прошли немецкие танки и сломали почти весь лед. Майор Дьячук повел своих бойцов на противоположный берег по ледяной воде. Река неглубокая. Однако был конец декабря, и побывать по пояс в воде, а потом выдержать бой за плацдарм — дело нелегкое. Но мы не зря называли мотострелков отважными. Они крепко вгрызались в противоположный берег, куда стали переправляться другие подразделения и первые танки.

Противник встретил наших автоматчиков и танки шквальным огнем. Две «тридцатьчетверки» были подбиты, автоматчики остановились. Особенно донимал пулеметный огонь из одного дзота. К майору Дьячуку подполз молодой разведчик Крижановский и сказал: [145]

— Разрешите, товарищ майор! Я попробую заткнуть глотку этому дзоту.

— Давай, а мы начнем обстрел, чтобы отвлечь внимание пулеметчиков, — ответил командир батальона.

Рядовой Крижановский, взяв пять гранат, пополз к дзоту. Взобрался на него и бросил в дымовую трубу три гранаты. Раздалось три взрыва. Из амбразуры повалил густой дым. Огневая точка замерла, и наши мотострелки преодолели еще полсотни метров вражеской обороны.

Но вот немцы под прикрытием танков пошли в контратаку. Крижановский залег в придорожной канаве. Когда танк поровнялся с ним, он бросил гранату и бутылку с зажигательной жидкостью. Танк вспыхнул, а автоматчики майора Дьячука сделали еще один рывок вперед.

Так шаг за шагом мотострелки все глубже и глубже вгрызались в оборону противника на северной окраине Котельникова.

А в это время в районе железнодорожной станции танки 3-й бригады вели ожесточенный бой. Там стояло более десяти воинских эшелонов. Несколько из них были загружены танками, только что прибывшими на станцию. На железнодорожных платформах, на улицах, в переулках стояли танки, сотни автомашин, бронетранспортеров. Нашим КВ пришлось поработать на совесть. От зарева, вспыхнувшего над эшелоном с цистернами горючего, стало светло, как днем...

Бесстрашно сражались с врагом танкисты 87-й бригады полковника Егорова. Участник этих боев, младший политрук Алексей Лазовенко, бывший тогда десантником на броне танка командира батальона капитана Ананченко, рассказывает:

«Нам была поставлена задача помочь 3-й и 62-й бригадам, начавшим атаки с севера. Для этого мы должны были прорваться на фланге немецкой группировки и форсировать реку Аксай-Курмоярскую. Ночью трудно ориентироваться на местности. К тому же нам надо было [146] продвигаться по тылам противника. Но время не ждало, и танковый батальон Ананченко с десантом автоматчиков двинулся вперед.

Когда танк, на броне которого сидела моя группа автоматчиков, проходил мимо комбрига Александра Васильевича Егорова, я вспомнил слова, сказанные им во время недавнего разгрома вражеского батальона:

«Ни шагу назад! Позади меня не должно быть ни одного бойца и офицера. Я хочу видеть, как бьется каждый из вас!»

Впереди река. Танки остановились. Автоматчики приготовились к броску. На берегу небольшой заслон немцев, его ликвидировали довольно легко. А вот и село Захаровка. Мы узнали, что недалеко от него находится немецкий аэродром и что в Захаровку приезжают погреться в теплых избах немецкие летчики. Сейчас их нет там. Они на аэродроме.

Уже смеркалось. Пойти в разведку изъявил желание сам замполит танкового батальона Сергей Богданов. Это был опытный и храбрый офицер, начавший свой боевой путь механиком-водителем танка. Долгие часы ожидания. Комбат Ананченко уже хотел двинуться без разведывательных данных, как вдруг загудел танковый мотор. Это вернулся из разведки Богданов. Он разузнал все, что нам было необходимо, и танковый батальон взял курс на аэродром.

Полночь. Наступил новый день — 28 декабря 1942 года. Все вокруг тонет в непроглядной темноте. Трудно ориентироваться. Машины движутся медленно, осторожно. Автоматчики, прижавшись к броне танков возле башен, на жалюзях, всматриваются вдаль, где должен быть враг. Каждое мгновение готовы соскочить с танков и начать строчить из автоматов.

Вдруг перед танком появился силуэт самолета. За ним второй, третий. Справа загрохотала автомашина. Откуда она взялась?.. Ведь наши автомашины остались на противоположном [147] берегу реки Аксай. Но все выяснилось: это спешила на аэродром немецкая автомашина с летчиками.

— Товарищ капитан! Разрешите, я протараню эту машину? — обратился к капитану Ананченко водитель-механик Гузь.

— Тарань, только так, чтобы она осталась неповрежденной, потому что у нас в батальоне не хватает машин! — согласился комбат Ананченко.

— Есть! — ответил Гузь и бросился в погоню за фашистами.

Гузь потянул рычаг танка и перевернул машину. Десятка два летчиков вывалились из кузова и рассыпались по заснеженному полю.

Не снижая скорости, танк протаранил первый самолет. Аэродромная прислуга заметалась между самолетами и укрытиями. Танки страшно ревели, тараня все новые и новые самолеты.

На аэродроме мы уничтожили двадцать один самолет. Восемьсот бочек с горючим стали трофеями 87-й бригады. Немецкий аэродром оказался в наших руках. А в это время невдалеке послышались гудки паровоза. Ведь там станция, а от нее недалеко и город. Остановились. Прислушались. Один танк послали вправо от Котельникова, чтобы выйти на железнодорожную линию и разрушить ее.

Наш танк мчится к городу. Мы сидим на броне, вглядываемся в темноту и прислушиваемся. Впереди уже виднеются очертания зданий.

Это Котельниково. Враг молчит. Странно. Мы захватили аэродром, а в городе спокойно. Очевидно, о нашем появлении на аэродроме еще не знают. Кутергин ведет танк осторожно. Но вот машина резко вздрогнула. Мы плотнее прижались к броне.

— Смотри, младший политрук! — обратился ко мне командир танка. — Мы переехали через окопы...

Я попросил командира танка остановиться, чтобы выяснить обстановку. Впереди то ли орудие, то ли телега с [148] поднятой оглоблей. Вдруг от этого предмета отделился столб, рядом появился второй. Чтобы лучше рассмотреть, что делается впереди, командир танка выстрелил из ракетницы. В тот же момент раздался выстрел. Над нашими головами просвистел снаряд.

— Назад! И в сторону! — крикнул командир машины.

Танк завертелся на мерзлой земле, будто волчок. Просвистел еще один снаряд. Воздушной волной сбило одного автоматчика. Т-34 прошел метров сто и остановился. Потом развернулся и выстрелил из орудия. Автоматчики спешились и залегли возле танка.

Позади нас на аэродроме бушевал огонь. Это немецкий снаряд попал в склад с горючим. Второй снаряд поджег самолет. Значит, немцы только сейчас узнали о том, что аэродром уже не в их руках.

К нам подошел танк, на котором с десантом находился мой друг, старший лейтенант Караулов. Теперь нам легче было справиться с артиллерийской батареей. Через несколько минут подошли еще танки и открыли огонь по Котельникову.

В городе вспыхнули пожары. При их свете автоматчики подползали к противнику и выбивали его из окопов.

Все новые и новые взводы танков и мотопехоты подходили к западной окраине Котельникова. Комбриг Егоров сосредоточивал силы для атаки на город. А в это время фашисты вели артиллерийский огонь по аэродрому, пытаясь попасть в склады горючего и боеприпасов.

На рассвете полковник Егоров решил атаковать противника. Ждем сигнала. В небо взвилась ракета. Двинулись танки. За ними мотопехота. Я был с отделением автоматчиков роты Вишнякова, которыми командовал во время ночного похода. К нам пристал и старший лейтенант Караулов с несколькими бойцами. Держимся вместе и неотступно движемся за «тридцатьчетверками».

Враг встретил нас плотным артиллерийским и минометным огнем. Мы знали, что отступая под ударами 2-й [149] гвардейской армии, фашисты сосредоточили в Котельникове крупные силы, занявшие круговую оборону, и теперь бешено сопротивляются. Со свистом летят мины, воют «болванки», кумулятивные снаряды. Разрывается шрапнель. По танкам и пехоте строчат пулеметы.

Залегли. Поле в течение нескольких минут покрылось многочисленными воронками. Когда совсем рассвело, появились самолеты противника. Вокруг Котельникова базировалось несколько аэродромов. Но эти самолеты могли прилететь и с отдаленных аэродромов. Они обрушили на наши боевые порядки сотни бомб. Наш танк загорелся. Мы не могли даже поднять головы. Рота начала отползать. Лейтенанту Вишнякову не удалось остановить солдат.

Я спросил у старшего лейтенанта Караулова:

— Что будем делать?

— Лежать тут, — ответил Караулов.

Мы лежали неподвижно, даже перестали стрелять. Немцы подумали, что они уничтожили нас, поэтому перенесли огонь в глубь наших позиций. Снаряды стали рваться в том месте, куда отошли бойцы Вишнякова.

— Я пойду с группой вперед, а ты оставайся тут, — сказал я старшему лейтенанту Караулову.

Тот согласился. Я поднялся и крикнул:

— Вперед, братцы!

Мы пробежали метров около пятидесяти и упали на землю. Я оглянулся. Вокруг меня лежало около двадцати автоматчиков. Противник теперь не мог вести по нам артиллерийский огонь, и мы продолжали перестрелку до середины дня.

Затем стрельба прекратилась. Комбриг приказал мотострелкам отойти, чтобы почистить оружие, пополнить боеприпасы и перекусить.

В это время в расположение бригады прибыл генерал Ротмистров. Он был взволнован, говорил прерывисто. Голос у него хриплый. Первый, кто попался ему на глаза, [150] был врач Кожанов, командир медсанвзвода батальона-автоматчиков.

— Где комбриг? Где комбат? — спросил генерал.

— Комбриг тут рядом, — ответил Кожанов, на миг оторвавшись от раненого, которому оказывал помощь.

Возле командира корпуса начали собираться бойцы.

— Город надо взять сегодня. Только сегодня, — негромко произнес Ротмистров и остановил взгляд на молодом автоматчике Косолапове. — Завтра будет поздно. Приказ надо выполнить во что бы то ни стало!

Пришел комбат автоматчиков капитан Воловой, а потом и комбриг полковник Егоров. Они хотели доложить генералу, но тот махнул рукой и сказал:

— Собирайтесь! И сейчас же идите в атаку... А я вот тут посижу, — Ротмистров присел на ящик от авиабомб, — и посмотрю, как вы воюете.

Повесив на шею автомат, я пошел на правый фланг батальона, чтобы ободрить бойцов.

Атака началась. Цепи автоматчиков методично продвигались вперед к городу. Немцы снова открыли ураганный огонь. Возле самого Котельникова пришлось остановиться. Появились вражеские самолеты. Они бомбардируют нашу пехоту и танки. Осколком бомбы тяжело ранило капитана Волового. Трое бойцов положили его на плащ-палатку и понесли в тыл.

Мы отвоевали еще несколько десятков метров земли. Над головами самолеты. Я распластался на земле, потому что рядом упал снаряд, немного поодаль взорвалась бомба. Меня в лицо ударило чем-то твердым, потом подняло и отбросило в сторону. Я потерял сознание.

Сколько я пролежал без сознания — не знаю. Когда пришел в себя и поднял голову, вокруг стояла тишина. «Почему тихо? Где наши? Что происходит?» Впереди горел город. Пощупал рукой лицо, оно было в крови. Поднялся на ноги, попытался идти. Что-то промелькнуло поблизости, я присел. Уже стемнело, трудно было разглядеть, [151] кто там находился. Может быть, наш раненый боец, а может быть, и немец. Но почему так тихо?!

Оказывается, это наш автоматчик Бронштейн. Он что-то говорит, а я ничего не слышу и спрашиваю:

— Где батальон?

По губам вижу, Бронштейн отвечает, а что — не пойму.

Тогда он показывает рукой на город:

— Наши танки входят в Котельниково...

Когда батальон капитана Ананченко из 87-й бригады громил немецкий аэродром, к западной окраине города подошла 62-я бригада подполковника Гуменюка. С танкистами были и автоматчики мотострелкового батальона капитана Мурзина. Автоматчикам и пулеметчикам несколько часов пришлось пролежать в снегу посреди поля. Земля была мерзлая, нельзя было даже вырыть окопы. Капитан Мурзин, его заместитель майор Марконичев и комиссар Головин разошлись по ротам.

— Потерпите еще немножко!

— Пойдем в атаку, захватим блиндажи и тогда согреемся!

— Уже скоро! — ободряли они бойцов.

Но вот на аэродром пошли танки. Десятки бомбардировщиков и больших транспортных самолетов, не успевших взлететь, были уничтожены. «Тридцатьчетверки» прошлись по хвостам стервятников, не расходуя на них даже снарядов. Вспыхнули бензозаправщики, автомашины, ангары. С криками «ура!» мотострелки пошли на блиндажи, выкуривая оттуда вражеских пилотов.

Аэродром с сотней самолетов взят! Танки рвутся в город. Мотострелки едва успевают за ними.

28 декабря танки вошли в Котельниково. Автоматчики мотострелковой бригады прочесывают улицы. Остатки недобитых вражеских частей в панике.

Одна группировка фельдмаршала Манштейна разгромлена. Утром 29 декабря город был полностью освобожден от врага. [152]

Командир корпуса генерал-майор Ротмистров 29 декабря доложил Военному совету Сталинградского фронта: «Поставленную вами задачу 7-й танковый корпус выполнил. Котельниково взято». Освобождение Котельникова имело большое стратегическое значение. С разгромом группировки «Гот» гитлеровцы потеряли надежду на соединение с окруженными войсками под Сталинградом. Внешний фронт кольца окружения все больше удалялся на запад. Разгром главных сил вражеской группировки в Котельникове — выдающаяся победа Красной Армии, в том числе и нашего танкового корпуса. Эта победа была отмечена и в телеграмме Военного совета армии на имя генерала Ротмистрова:

«Поздравляем с большим успехом славных бойцов и командиров соединения. Вы, советские богатыри, отлично выполнили поставленную перед вами задачу. Вы заслужили благодарность от нашего великого советского народа.

Слава вам!

Малиновский,

Александров,

Сергеев».

А вечером мы узнали, что правительство высоко оценило отвагу и мужество танкистов, мотострелков и артиллеристов корпуса. За стойкость, организованность, бесстрашие, проявленные в боях за Котельниково, 7-й танковый корпус был переименован в 3-й гвардейский Котельниковский танковый корпус, а 62-я танковая бригада Даниила Кондратьевича Гуменюка и 87-я Александра Васильевича Егорова переименованы в 18-ю и 19-ю гвардейские танковые бригады. На груди всех бойцов и командиров корпуса появились гвардейские значки. Раньше их имели право носить только танкисты 3-й бригады. Командир корпуса Павел Алексеевич Ротмистров был награжден орденом Суворова 2 степени. Он был вторым полководцем, награжденный этим орденом. Ему присвоили также звание генерал-лейтенанта. [154]