Суровая проверка

В один из осенних дней 1938 года у входа в казарму полковой школы почтальон раздавал письма. Возбужденные курсанты плотной стеной окружили бойкого паренька в полинявшей гимнастерке, нетерпеливо заглядывали в его сумку. Солнце золотило прихваченную первыми холодами листву деревьев, бодрил свежий ветер с Финского залива. Впрочем, когда тебе чуть-чуть за двадцать, а в кармане к тому же увольнительная в город, все вокруг кажется прекрасным.

— Майоров! Пляши — тебе сразу два!

Как говорится, повезет так повезет. Письмо в синем конверте было из Кандалакши от товарищей по учебе в Ленинградском техникуме железнодорожного транспорта имени Ф. Э. Дзержинского. Сейчас они работали на Севере помощниками машинистов электровозов, и мы часто переписывались. Друзья уговаривали меня после демобилизации из армии непременно вернуться на транспорт, где, по их мнению, наиболее полно внедряются достижения науки и техники и вообще все самое, самое передовое. Вот и в этом письме друзья сообщали, что им «скоро дадут мощные электровозы, развивающие сумасшедшую скорость».

Второе письмо было из дому, где меня тоже ждали и тоже делились «железнодорожными новостями», потому что отец мой, железнодорожник, всегда мечтал о том, чтобы сын унаследовал его почетную и «наиважнейшую профессию». Не видел пока иного пути в жизни и я, курсант полковой школы, секретарь ее комсомольской организации, хотя где-то в глубине души теплилась мечта стать кадровым военным.

Только мало ли кто о чем мечтал в молодости!.. Когда был школьником, хотел стать учителем, пошел в ФЗУ — летчиком, а потом вообще красным командиром, независимо от рода войск. [4]

Военная романтика будоражила молодые сердца и умы. Быть красным командиром — заветная мечта многих моих современников.

— Курсант Майоров! Срочно к комиссару полка!

По дороге в штаб ко мне присоединились еще четверо товарищей — заместители и помощники политруков. Их также вызвали к комиссару полка, и теперь, шагая по хрустящей песчаной дорожке, мы пытались угадать причину столь неожиданного вызова. Сошлись на предположении, что комиссар просто решил дать указания по проведению завтрашнего выходного дня.

В небольшой узкой комнате, казавшейся еще уже от расставленных вдоль стены стульев, за столом сидел комиссар. Мы стали было докладывать о прибытии, но комиссар указал на стоявшего у окна человека, в котором мы узнали начальника политотдела спецчастей Ленинградского гарнизона полкового комиссара П. И. Коняшкина.

— Здравствуй, комсомол. Давненько мы с вами не виделись.— Коняшкин приветливо улыбнулся, крепко пожал каждому из нас руку.— Давайте присаживайтесь. Разговор будет.

Начальник политотдела хорошо знал всех приглашенных: до недавнего времени он был военным комиссаром нашего полка. Расспросив о жизни и службе, поинтересовавшись, как мы справляемся с делами общественными, полковой комиссар повел речь о сложности международной обстановки, о необходимости в связи с этим укреплять Красную Армию.

Затем немного помолчал и продолжил:

— Мы пригласили вас, чтобы посоветоваться по очень важному делу. Нам крайне необходимо отобрать из числа молодых коммунистов, положительно зарекомендовавших себя по службе, имеющих хорошую общеобразовательную подготовку, в кадры политработников группу товарищей. Вот вы, товарищ Майоров, как лично на это смотрите?

— Считаю это важным политическим поручением, товарищ полковой комиссар. Сегодня же поговорю с курсантами.

— Да я не о том. Вы лично согласны стать кадровым политработником?

Всего ожидал, но только не этого. От волнения взмокли ладони, кровь прилила к лицу.

— Вам такое же предложение, товарищи,— не дожидаясь [5] моего ответа, обратился Коняшкин к остальным курсантам.— Комиссар вашего полка характеризует всех хорошо и рекомендует на политработу в свой полк.

— Надо бы подумать,— тихо сказал кто-то.

— А чего тут думать? — Полковой комиссар был человеком прямым и откровенным.— По-моему, все ясно.

— Согласны! — хором ответили мы и, не сговариваясь, встали.

— Иного ответа, друзья, я от вас и не ожидал,— тепло сказал начальник политотдела.— Верю, оправдаете, оказанное вам высокое доверие. Желаю успехов. До свидания.

Через месяц на петлицах наших шинелей появились по два эмалевых квадратика, а на рукавах — красные звезды. Однополчане горячо поздравили нас с присвоением воинского звания младший политрук.

Сейчас, оглядываясь на пройденный путь, вспоминая тот солнечный осенний день, ставший поворотным в судьбе курсанта Майорова, вновь и вновь утверждаюсь в мысли, что жизнь моя сложилась счастливо. Да, счастье это было трудным. Но где бы ни был, какие бы должности ни занимал, какими заботами и тревогами ни жил, всегда я везде чувствовал локоть своих верных товарищей по службе, моих наставников, теплоту их сердец и душевную щедрость. И самым мудрым и добрым, самым требовательным наставником для меня всегда была и есть наша Коммунистическая партия, открывшая миллионам простых людей широкие просторы для вдохновенного труда и счастливой жизни. Верой и правдой служить своей партии, своему народу — в этом видел и вижу смысл своей жизни, в этом нахожу истинное счастье.

* * *

Итак, я — отсекр, то есть ответственный секретарь комсомольского бюро 1-го железнодорожного полка, одновременно член Ораниенбаумского РК ВЛКСМ. Желание работать — огромное. Инициативам, начинаниям — нет числа. К сожалению, опыта комсомольской работы в армейских условиях было маловато. В потоке дел, в обрушившейся лавине забот не всегда легко удавалось найти нужное звено, определить место полковой комсомолии в тревожное, полное пафоса созидания время.

Страна шла к XVIII съезду ВКП(б). Комсомол только что отметил свое двадцатилетие. Газеты радовали сообщениями: [6] построена новая электростанция, задута очередная домна, растет выпуск автомобилей, колхозные поля оглашаются рокотом тракторов. По воскресеньям в Ораниенбауме гремела медь полкового оркестра, шли девушки и парни озеленять город, разбивать на месте свалок и пустырей скверы и парки. Весело работалось, интересно жилось.

Объявили смотр полковой художественной самодеятельности. По вечерам из окон и дверей казарм доносилась музыка. Один за другим создавались спортивные кружки. Зимой провели вместе с городской молодежью лыжный поход. Организовали соревнование силачей.

— Товарищ младший политрук,— обратился ко мне однажды член полкового комсомольского бюро Николай Понягин,— разговор есть.

Мы зашли в красный уголок.

— Комсомольцы обижаются,— продолжал Николай.— Говорят, мероприятий много, а вот содержания в некоторых из них маловато.

— Как так маловато? — удивился я.— Что вы имеете в виду?

— Ребята говорят, будто у нас в этом деле крен на развлекательность, что ли... Хор, конечно, у нас хороший, гиревики — что в цирке, а вот специальностью своей кое-кто владеет слабо... Да и в душу человека не мешает заглянуть поглубже.

Смотрю в глаза Понягину — говорит серьезно. Видно, и сам так думает. А человек он мыслящий, косточка в нем трудовая, рабочая. До призыва в армию работал слесарем в депо станции Волховстрой. За трудовую доблесть награжден орденом «Знак Почета». Любая работа горела в руках этого ловкого, жизнерадостного, неисчерпаемого на выдумку парня. В полку его любили, многие подражали во всем, даже в привычке ходить быстро, не размахивая руками.

— Надо собрать актив, поговорить,— сказал я Понягину.— С комиссаром посоветоваться.

Разговор меня взволновал. Вечером, просматривая свежие газеты и с радостью отмечая очередные трудовые успехи советского народа, как-то особенно остро почувствовал: в мире явственно пахнет порохом. Застилала Германию коричневая чума фашизма. Бесноватый фюрер вопил о реванше. То там, то здесь вспыхивали очаги войны. «Нет, нельзя в такой обстановке,— думал я,— уподобляться [7] крыловской попрыгунье-стрекозе. Мы должны быть готовы к любым испытаниям. А это зависит от каждого из нас».

На следующий день состоялось заседание комсомольского бюро. Больше сорока лет прошло с той поры, но и по сей день перед глазами стоят лица друзей моей комсомольской юности. Вот, рассыпая приветствия и шутки, пристраивается у краешка стола Иван Вялых. У него, как и у Николая Понягина, много друзей. Установить душевный контакт с любым, даже самым замкнутым, человеком для Ивана дело минутное. «Сила магнетизма»,— шутил он. А умница какой! Труженик великий! По рекомендации комсомольской организации, ходатайству командования он вскоре поступил в Военно-транспортную академию, успешно закончил ее, более 30 лет служил в Вооруженных Силах, стал крупным военным инженером — строителем железных дорог. Уйдя в запас, Иван Владимирович Вялых не прекратил своей активной трудовой деятельности. Он много и плодотворно работает над обучением и воспитанием студенческой молодежи в Днепропетровском институте железнодорожного транспорта, щедро передавая ей свой богатый опыт и знания.

Пригнувшись в дверном проеме, поправляя густые волосы, входит в комнату «двухметроворостый» Николай Козырев. Во всем его облике — строгость и атлетизм. Во всех компаниях ему негласно присуждалось право старшего. Непонятно? Козырев объяснит. Трудно? Козырев поможет. На комсомольской работе, в спорте Козырев на особом счету. А то, бывает, загрустят красноармейцы тихим вечером, вспомнят дом родной, завздыхают, отчаянно дымя махоркой. «А что, хлопцы,— скажет подойдя к ним Козырев,— может, споем нашу любимую?» И с чувством, тихонько начинает:

Дан приказ: ему — на запад,

Ей — в другую сторону.

Уходили комсомольцы

На гражданскую войну...

Смотришь, приободрились красноармейцы, подхватили любимый мотив. И нет места грусти-печали.

Младший политрук Петр Калинин. Как всегда, точен и аккуратен. Пришел на заседание бюро за одну минуту до его начала. Петр — мой сверстник. Вместе были в кабинете комиссара полка, когда начальник политотдела [8] спецчастей Ленинградского гарнизона предложил нам стать кадровыми политработниками. В работе неутомим. Никогда не гнался за личным успехом, на первый план выдвигал соображения общественного характера. В свои 22 года был зрелым коммунистом.

Забегая вперед, скажу, что многие мои товарищи, рано повзрослев, так и не успели «стать мужами», они ушли на смертный бой, как сказал поэт, «не долюбив, не докурив последней папиросы». С болью в сердце вспоминаю я замечательных парней, верных товарищей Владимира Чихачева, Николая Иванова, Василия Доропея, Павла Морозова, сложивших свои головы в боях за нашу любимую Родину, за счастье всех живущих ныне на земле.

...Заседание полкового комсомольского бюро затянулось до позднего вечера. Задернули шторы, зажгли свет. Петр Калинин доказывал, и вполне справедливо, необходимость сокращения количества увеселительных мероприятий, расширения сети технических кружков, в которых бы красноармейцы могли совершенствовать свою квалификацию, овладевать смежными специальностями.

— Надо всерьез взяться за изучение и повсеместное внедрение опыта красноармейца Рахманова,— поддержал товарища Николай Понягин.

В железнодорожных войсках Рахманов тогда уже не служил, но на передовом опыте его работы учились многие воины-железнодорожники. В 1935 году сводная рота нашего полка участвовала в строительстве моста через Велгу у Саратова. Красноармеец Рахманов побил там все рекорды производительности труда. В лютую стужу, в снежные бураны он систематически перекрывал свои нормы в полтора раза. Героическими усилиями таких бойцов, как Рахманов, мост был построен в установленный правительством срок. Постановлением ЦИК СССР от 29 апреля 1935 года личному составу подразделений, принимавших участие в строительстве моста, была объявлена благодарность.

Предложение Понягина приняли единогласно. Наметили и другие задачи. Наше бюро стремилось обрасти крепким комсомольским активом, его полпреды были в каждом подразделении. Теперь шла речь о том, чтобы они не только умели прививать других, но и сами несли активную нагрузку: становились агитаторами, редактировали стенгазеты, выступали организаторами военно-технической и спортивной работы. Право состоять в комсомольском [9] активе полка, батальонов и рот предоставлялось только передовикам учебы, дисциплинированным и авторитетным у молодежи воинам. Лишь при этих качествах слова и действия активиста приобретали весомую силу, играли по-настоящему мобилизующую роль.

Хороших бойцов растил комсомол — трудолюбивых, не боящихся трудностей, горячо любящих свою социалистическую Родину, преданных великому делу коммунизма. Комсомольцы знали: партия рассматривает их как свой основной резерв, и стремились быть достойными этого высокого назначения. Каждый из них был готов к подвигу. Готов нравственно и физически. А суровые испытания уже надвигались на нас. Шел ноябрь 1939 года.

В ночь на 30 ноября мне долго не спалось. Лежал, смотрел, как на морозных узорах окна дробились вызревшие звезды. В комнате душно от жарко натопленной печки. Неспокойно от забот, свалившихся на меня. Несколько дней назад получил назначение на должность военного комиссара отдельной эксплуатационной железнодорожной роты, которая еще не существовала. Ее нужно было срочно сформировать, укомплектовать личным составом, техникой, вооружением, инструментом. Из штаба управления начальника восстановительных работ (УНВР-1) звонили по десять раз на дню, слали нарочных: быстрее, быстрее!

На границе с Финляндией напряжение достигло предела. Финская реакционная военщина, ослепленная националистическими идеями создания «великой Финляндии», подстрекаемая империалистическими державами, организовала серию возмутительных провокаций. Военный конфликт мог начаться в любой момент, а наша рота, предназначенная для эксплуатации головного железнодорожного участка приморского направления, едва просматривалась как боевая единица. На командные должности в роте были назначены расторопные, знающие люди. Дело двинулось. Но так мало было драгоценного времени! «Еще бы недельку-другую...» — мечтали все мы.

— Подъем! Боевая тревога!

На заснеженном плацу суетились красноармейцы. Отдавали распоряжения командиры. Рядом с ротным стоял командир из штаба управления. Он что-то ему объяснял, затем повернулся к строившимся бойцам, поторопил:

— Шевелись, молодежь, шевелись! [10]

Молодежи у нас, надо сказать, было маловато. Красноармейцы, бывшие резервисты-железнодорожники, были намного старше командиров. Однако с чьего-то легкого словца эксплуатационную роту окрестили молодежно-комсомольской.

— Война! — сказал мне ротный, хотя этого можно было и не говорить: я догадался об этом сразу, как только объявили боевую тревогу.

На коротком совещании командиров, на которое пригласили и партийный актив, мы довели до них задачу, поставленную роте. В составе управления начальника восстановительных работ, в которое входили также несколько отдельных батальонов, рота должна была обеспечивать организацию движения поездов на прифронтовых участках. Восстановление пути и мостов на перегонах поручалось отдельным восстановительным батальонам.

Организационная структура нашей роты позволяла осуществлять весь комплекс работ, связанных с эксплуатацией фронтового железнодорожного участка, с доставкой необходимых для действующей армии грузов. Рота располагала квалифицированными специалистами, которые могли выполнять обязанности начальников станций, связистов, стрелочников и других. Имелись специальные подразделения тяги, состоящие из расчетов паровозных бригад.

Помимо решения всех этих задач на роту возлагалась охрана и оборона различных железнодорожных объектов.

* * *

Советским войскам была поставлена задача отбросить противника от Ленинграда, обеспечить безопасность границ в Карелии и Мурманской области и тем самым заставить финскую военщину отказаться от провокаций против СССР. Основные боевые действия развернулись на Карельском перешейке.

Город Териоки взяли штурмом части 70-й стрелковой дивизии, и близлежащая железнодорожная станция была так поспешно оставлена противником, что в станционном вокзальчике не успел остыть самовар, когда наши бойцы вошли в помещение. Красноармейцы радовались первым победам, смеялись, шутили, озорничали, и нам трудно было осуждать их за такое мальчишество. Тем более что и сами командиры испытывали те же самые чувства. [11]

Отрезвление пришло под вечер следующего дня, когда на станцию привезли тела шестерых погибших красноармейцев. Они выполняли задание по засыпке воронок в земляном полотне на подходе к мосту километрах в трех от станции. Работа обычная, мирная. Вокруг тишина. Бои откатились далеко на север. Не настороженность, а, скорее, любопытство вызвала группа лыжников в маскхалатах, вышедшая из занесенного снегом редколесья. Бойцы прекратили работу и, опершись на лопаты, смотрели, как красиво и быстро скользили лыжники к полотну дороги. Красноармейские винтовки, составленные в козлы, находились неподалеку. Неожиданно лыжный отряд развернулся веером, и в упор по красноармейцам ударили автоматные очереди. Из восьми работавших у моста в живых остались только двое. Они были тяжело ранены, и их приняли, видимо, за убитых.

Пройдет время, и острота горечи потерь несколько притупится, но это были первые погибшие наши товарищи, которые только вчера смеялись и шутили вот здесь, за брошенным врагом самоваром, а теперь лежали рядком на столах, и девушка-санинструктор, невеста одного из убитых красноармейцев, так и не узнав среди перевязанных бинтами погибших своего любимого, все теребила и теребила за рукав командира роты:

— Товарищ командир! А который Вася? Который Вася?

Не было сил слышать ее срывающийся голос. Мы не могли найти себе оправдания за нелепую смерть товарищей и много дней еще после похорон мучились: а если бы как следует проинструктировать их, отправляя на задание, что на войне как на войне, что беспечность надо оставить там, за пограничной рекой Сестрой, где кончилась их мирная жизнь и началась военная, полная опасностей и неожиданностей?.. Если бы, если бы...

Сколько раз слышали мы знакомые слова — бдительность, организованность, дисциплина. К сожалению, не все сразу понимали заложенный в них огромный смысл. Это пришло потом. И не всегда само собой, а порой оплаченные дорогой ценой. И только в тот декабрьский вечер с жуткой ясностью, с неспособностью двадцатипятилетних парней к самооправданию мы, командиры и политработники, осознали всю меру ответственности, которую возложили на нас партия, народ, матери, сестры, невесты этих необстрелянных ребят. «Не уберегли,— скажут [12] они.— Значит, не способны вы командовать людьми на войне, товарищи командиры. А раз так, значит, не способны и победить врага и место вам...»

Где нам место, я тогда не придумал, но со всей беспощадностью к себе и самокритичностью дал клятву изо всех сил бороться с беспечностью, опираясь на коммунистов, воспитывать бдительных, смелых и решительных воинов. Этого требовала обстановка.

Отступая, вражеские войска минировали дороги, разрушали мосты, в населенные пункты и на пути движения советских частей подбрасывали всякого рода хитро заминированные предметы, устанавливали мины-ловушки. Особенно много таких мин мы обнаруживали на станциях: у водоразборных колонок, на узлах связи, в стрелочных будках. Небольшие лыжные отряды, подобные тому, который зверски расправился с группой наших бойцов, проникали в расположение советских войск, нападали на колонны машин, обозы, железнодорожные объекты, старались сорвать движение поездов.

Сложность обстановки для нашей роты усиливалась большой рассредоточенностью личного состава по многочисленным станциям, перегонам и локомотивным бригадам. Вести в таких условиях партийно-политическую работу было чрезвычайно трудно. А военком — единственный освобожденный политработник в подразделении. И у него не семь пядей во лбу, и на ногах не сапоги-скороходы, а обычные валенки.

Моя основная опора — коммунисты и комсомольцы. Каждый взвод имел свою партийную и комсомольскую группы, в составе каждой команды, обслуживающей железнодорожную станцию или локомотив, были коммунисты, выступающие как агитаторы и пропагандисты, организаторы массово-политической работы.

Не было у нас с ротным постоянного «места дислокации». Мотались по перегонам — суток не хватало. Спали под стук колес на паровозах, в дрезинах, на завьюженных тормозных площадках вагонов. Встречаясь с командирами взводов, парторгами и комсоргами, кроме указаний, относящихся к выполнению служебно-боевых задач, тщательно инструктировали их по вопросам партийно-политической работы.

Зима в том году выдалась, на удивление, снежная и морозная. Ртуть в термометре надолго застывала у цифры тридцать, небо обваливалось на землю снегопадами. [13]

Без лыж в сторону от дороги не ступить — проваливаешься по грудь. Толщина снегового покрова местами достигала двух метров. На шоссейных дорогах вырастали огромные заносы. Колонны автомашин, обозы, двигавшиеся с грузами к фронту, вязли в снежных сугробах. Особые надежды поэтому возлагались на железные дороги.

Изменилась к тому же фронтовая обстановка. Советские войска вышли к линии Маннергейма, но прорваться с ходу сквозь ее главную полосу не смогли. Боевые действия принимали затяжной характер. К фронту подтягивались необходимые силы и средства для штурма мощных укреплений. Непрерывным потоком шли эшелоны с танками, артиллерией, теплой одеждой, продовольствием. Железные дороги центрального (выборгского) и приморского направлений работали с полным напряжением. Дни и ночи трудились и воины нашей роты. Нередко паровозные бригады по нескольку суток не сходили с локомотива.

В это горячее время наши партийная и комсомольская организации оперативно информировали личный состав о положении на фронте, о героических боевых делах стрелков, артиллеристов, танкистов, летчиков, моряков.

Воины-железнодорожники не ходили в атаки, но на своих участках работы не щадили сил, помогая фронту. В роте широко было развернуто социалистическое соревнование. Локомотивные бригады соревновались между собой за увеличение межремонтного пробега паровозов, за экономию угля и смазочных материалов. Воины-эксплуатационники боролись за сокращение сроков формирования поездов, повышение пропускной способности железнодорожного участка и досрочную доставку воинских составов, путейцы и связисты — за отличное содержание пути, линий и средств связи. Регулярно подводились итоги соревнования. Его передовики поощрялись, их опыт широко освещался в боевых листках и листках-молниях.

Задачи партийной и комсомольской организаций в зависимости от складывавшейся обстановки обсуждались на партийных и комсомольских собраниях, заседаниях бюро. В наиболее напряженные периоды работы проводились делегатские собрания, совещания партийного и комсомольского актива, в основном, как принято было говорить, по-фронтовому, накоротке.

Коммунисты и комсомольцы шли на самые трудные участки, туда, где требовался самоотверженный и зачастую [14] не ограниченный временем труд. Не припомню ни одного случая, чтобы кто-нибудь из них, даже в самой сложной обстановке, спасовал перед трудностями или проявил малодушие, не выполнил задания или выполнил его не в срок. Не было такого.

В трескучие морозы, когда от стужи, как туго натянутые струны, лопались телефонные и телеграфные провода, рельсы, а руки прикипали к металлу, наши воины безупречно несли свою трудовую вахту. Они быстро устраняли обнаруженные повреждения. И шли один за другим к фронту поезда.

...Однажды, проходя мимо вагончика, где расположился второй путевой взвод, я услышал громовой взрыв смеха. Распахиваю дверь и вхожу внутрь. Маленький тамбур, полумрак, слева еще одна тонкая дверь, которая буквально сотрясается от красноармейского хохота. Толкаю ее и вижу такую картину. Вокруг пылающей печки, прямо на полу, расположилось десятка полтора бойцов, видно только что вернувшихся с перегона, многие даже не успели снять верхней одежды. В середине — красноармеец с развернутой газетой. Но внимание всех обращено не на него, а на пристроившегося у окошка круглолицего бойца. Волосы у него светлые, щеки румяные с мороза, глаза смеющиеся.

— Здравствуйте, товарищи! — говорю я.— Весело у вас.

— Да вот Вася тут такое отмочил, товарищ младший политрук...

Круглолицый боец, поднявшийся с полу вместе со всеми, выступил вперед и без тени смущения представился:

— Красноармеец Теркин.

— Василий Теркин, товарищ младший политрук,— уточнил кто-то.

— Только вчера прибыл в роту.

Удивлению моему не было предела. Дело в том, что на страницах окружной газеты «На страже Родины» в это время стали появляться стихи о храбром и находчивом бойце Василии Теркине. Стихи пользовались огромной популярностью. И вот, надо же такому случиться, передо мной свой, «настоящий» Василий Теркин. И именно такой, каким мы его представляли, читая газету,— спокойный, неунывающий, любящий острое слово.

Прославил роту наш Теркин чуть не на весь фронт. Бойцом он оказался действительно толковым, сноровистым. [15] Дело свое знал досконально, относился к нему с большой любовью. А уж рассказывать был мастер — другого такого не сыщешь. Бывало, как только приходила в роту окружная газета с новыми стихами о находчивом бойце, немедленно начиналась громкая читка. А «настоящий» Василий Теркин сидел где-нибудь в сторонке, изредка подзадоривая чтеца:

— Читай, читай дальше! Что там еще про меня написано?

С хорошим настроением спорилась работа. Потом и в соседних частях узнали о нашем Василии. Звонили пехотинцы, артиллеристы, саперы.

— Вы что же это,— спрашивали нас,— такого героя прячете?! Пришлите к нам, пусть с бойцами побеседует.

И наш Теркин ехал к соседям, рассказывал им о делах воинов-железнодорожников, о своей работе...

К началу февраля 1940 года фронт получил все необходимое для прорыва линии Маннергейма — тяжелую артиллерию, авиацию, технику для разминирования местности и подрывания дотов. Продолжали подходить дополнительные резервы. Бойцы-железнодорожники совместно с рабочими Октябрьской железной дороги потрудились на славу. Приближался час решительного наступления.

Оно началось в 9 часов 40 минут 11 февраля 1940 года. После мощной артподготовки советские войска пошли вперед. Для многих частей противника создалась угроза окружения. Они сначала отошли на второй оборонительный рубеж, а затем вынуждены были оставить и его. В первых числах марта начались бои за город-крепость Выборг. В ходе этих боев авиация противника неоднократно предпринимала попытки бомбить железнодорожные станции в тылу наших войск.

Несколько вражеских самолетов прорвались к станции Койвисто (ныне Приморск), когда на ее путях находились два эшелона с горючим и боеприпасами. Одна из бомб угодила в цистерну с бензином. Рыжее пламя взметнулось к небу, огненная река, съедая снег, медленно поползла к вагонам с боеприпасами.

Другая бомба разорвалась у самой будки стрелочника. Взрывной волной легкое строение отбросило в сторону.

Командир эксплуатационного взвода лейтенант Владимир Чихачев выскочил из укрытия. Он увидел, как с той стороны, где только недавно серела будка, спотыкаясь [16] на шпалах, навстречу бежит красноармеец. Это был машинист паровоза Сергей Ильин.

— Быстро выводите семьсот второй со станции! — приказал ему Чихачев.— Там боеприпасы... Справитесь один?

— Я — коммунист, товарищ лейтенант!

Ильин метнулся сквозь огонь к паровозу. Лязгнула сцепка, и состав, набирая скорость, покатился к выходным стрелкам.

— А вы, Гришин,— обратился Чихачев к подошедшему машинисту другого паровоза,— быстро на свое место и ждите моего сигнала! Мы сейчас расцепим состав с горючим. За мной, ребята!

На помощь локомотивным бригадам отовсюду уже торопились воины-эксплуатационники. А пламя пожара все разрасталось, вот-вот вспыхнут соседние цистерны. Дежурный по станции комсомолец Владимир Свинухов, набросив на себя оказавшийся под рукой брезент, кинулся в самое пекло. Ему удалось отделить головную часть состава от горящей цистерны,

— Давай, Гришин! Давай! — что было мочи крикнул лейтенант Чихачев машинисту паровоза.

Тот плавно тронул состав. Теперь надо было отделить от пылающей цистерны, которая могла в любую секунду взорваться, хвостовую часть состава. Свинухов снова кинулся в пламя, расцепил цистерны. Бойцы уперлись руками, плечами. Ни с места! Как-никак три огромные емкости! Красноармейцы торопились, но цистерны не двигались. На многих загорелась одежда, многие обожгли руки. На помощь подоспели пехотинцы. Стрелочник притащил толстую березовую жердь, молча вставил этот рычаг под колеса.

— А ну дружнее, ребята!

Навалились дружно еще раз. Цистерны тронулись с места, покатились все быстрее и быстрее. Теперь их легко толкали пять-шесть человек.

— Ложись! — скомандовал лейтенант Чихачев.

За спиной грохнуло: взорвалась горевшая цистерна. Еще выше взметнулось пламя. Но оно уже не представляло опасности для станции, для отведенных вовремя поездов, для людей. Бойцы забросали основные очаги пожара снегом и устало опустились на рельсы среди еще догоравших кое-где лужиц бензина. [17]

— Прикурить не найдется, товарищи? — свернул цигарку лейтенант.

Все посмотрели на еще пылавшие вокруг пожарники, потом на взводного, в обгоревшей одежде, с опаленными ресницами, и дружно рассмеялись.

Такими вот закопченными, усталыми и смеющимися и застали мы их, приехав на станцию с начальником политотдела управления военно-восстановительных работ батальонным комиссаром И. И. Яковлевым. Нам все стало понятно без объяснения.

Вечером мы провели открытое партийное собрание. Я сделал короткий доклад, в котором рассказал о совершенном нашими воинами подвиге. Выступившие на собрании Владимир Чихачев, Сергей Ильин, Николай Гришин, Владимир Свинухов очень мало говорили о личном участии в ликвидации последствий налета вражеских самолетов, зато с гордостью подробно рассказывали о смелых действиях своих товарищей.

Решение, принятое собранием, было коротким и состояло из двух пунктов: первый — отметить высокий морально-политический дух бойцов, особенно коммунистов и комсомольцев, принимавших участие в спасении ценных грузов и станционного оборудования в сложной обстановке; второй — сообщение о смелых и решительных действиях воинов в критической ситуации довести до всего личного состава роты и призвать всех следовать примеру отличившихся.

После собрания наш актив, командир и военком роты на каждой станции и на каждом локомотиве, в каждом взводе и в каждой команде рассказали о мужестве и смелости товарищей, призвали с еще большим старанием и настойчивостью выполнять приказы командования.

Тем временем военный конфликт с Финляндией близился к концу. 13 марта 1940 года в 12 часов военные действия прекратились.

Но перед военными и гражданскими железнодорожниками после окончания боевых действий встали новые и очень сложные задачи. На территории, отошедшей к Советскому Союзу по мирному договору, многие железнодорожные объекты были разрушены противником, подвижной состав угнан, оборудование станций, депо, связи, водоснабжения вывезено или уничтожено. На 390 километрах железных дорог, отошедших к Советскому Союзу, [18] было подорвано 70 процентов мостов и 10 процентов водопропускных труб. На Карельском перешейке противник разрушил 54 процента верхнего строения пути, уничтожил большинство водоемных и водонапорных сооружений и 30 процентов линий связи. Кроме того, многие железнодорожные объекты оказались заминированными. За время боевых действий и в первые месяцы после их завершения было снято и обезврежено около 7 тысяч мин, в том числе немало ловушек, установленных в разрушенных сооружениях{1}.

Выполняя указания военного командования и Наркомата путей сообщения, железнодорожные войска, входившие в состав двух управлений восстановительных работ, совместно с железнодорожниками Октябрьской дороги в течение марта — июня 1940 года сумели восстановить все железнодорожные направления на Карельском перешейке с городом Выборгом. Были восстановлены также линии западнее и севернее Ладожского озера с городами Кексгольм и Сортавала.

Применительно к новым условиям строилась и партийно-политическая работа. Главным ее содержанием в железнодорожных частях в этот период была мобилизация личного состава на досрочное выполнение заданий по восстановлению железных дорог и ввод их в эксплуатацию. Широко использовался опыт, приобретенный в боевой обстановке.

Важным событием в жизни наших партийных организаций явилась партийная конференция железнодорожных частей, которая состоялась в апреле 1940 года. Ее участники обсудили и подвели итоги деятельности частей за период войны, обобщили положительный опыт партийно-политической работы. Были избраны делегаты на партийную конференцию Ленинградского военного округа. В числе тех, кому коммунисты оказали высокое доверие, был и я.

XIII окружная партийная конференция, посвященная подведению итогов отгремевших боев и новым задачам партийно-политической работы, состоялась в мае 1940 года в Ленинградском гарнизонном Доме офицеров. На нее собрались представители партийных организаций всех родов войск. В работе конференции принял участие А. А. Жданов. С огромным интересом слушали мы выcтупления [19] делегатов. Они рассказывали о героизме воинов округа, остро критиковали ошибки и недостатки в обучении и воспитании личного состава. Партийная конференция потребовала, «не успокаиваясь на достигнутых успехах, не зазнаваясь, еще с большей энергией работать над дальнейшим совершенствованием боевой выучки войск, над улучшением всей партийно-политической работы».

После окончания партийной конференции ее делегатам, удостоенным правительственных наград за доблесть и мужество, проявленные в боях с врагом, вручались ордена и медали. К одиннадцати часам дня зал был полон. В ожидании торжественной минуты люди смотрели на сцену. У всех праздничное настроение. Встречались знакомые, зал гудел голосами.

— Калинин! Калинин! — пронеслось по рядам.

В глубине сцены, приветливо улыбаясь, -показался Председатель Президиума Верховного Совета СССР Михаил Иванович Калинин. За ним — представители партийных и советских органов Ленинградской области, командование округа, рабочие делегации от заводов и фабрик города.

Зал горячо приветствовал Всесоюзного старосту. Трудно передать словами то волнение, которое охватило меня, когда я услышал свою фамилию, когда шел по ковровой дорожке к сцене. Вручая мне орден Красной Звезды, Михаил Иванович Калинин ненадолго задержал мою руку в своей, негромко сказал:

— Военные железнодорожники поработали хорошо. Они выдержали суровую проверку. Поздравляю вас с высокой правительственной наградой.

Долго еще звучали во мне эти сердечные слова. Мысленно я перенесся к своим дорогим друзьям — командирам и красноармейцам, с которыми вместе делил радость успехов и горечь неудач. В моей первой и потому самой дорогой награде была частица ратного труда каждого члена нашего крепкого духом, сплоченного, готового на любой подвиг во имя Родины коллектива.

Мы долго бродили в тот весенний день по Ленинграду. Литейный проспект был еще во власти майского праздника. Трепетали на ветру алые стяги, мчались разукрашенные транспарантами трамваи. Зеленая дымка листвы, пронизанная лучами солнца, за нею — широкий простор Невы... [20]

Таким и запомнился мне город — весенним, праздничным... Никто из нас и представить не мог, какие испытания выпадут на долю Ленинграда...

Вскоре я был назначен на должность помощника начальника политотдела по комсомольской работе в 9-ю железнодорожную бригаду и простился с добрыми друзьями — командирами и красноармейцами роты. [21]