НОВЫЙ РАУНД В БОРЬБЕ ЗА
БОЛЬШЕЗЕМЕЛЬСКУЮ НЕФТЬ
Мы приехали в институт и окунулись в камеральные будни. Почти сразу началась приемка отчета по полевым работам. Против этого возражать не было бы оснований, если бы приемка проводилась беспристрастно. Но в члены комиссии совсем не случайно попал сотрудник института Н.Г.Чочия...
Судьба свела меня с ним так. Чочия был руководителем темы одного геологического отчета геолога В.А.Дедеева по восточному склону Приполярного Урала. Рецензентом же отчета был назначен я, как опытный и хорошо знавший этот район еще с 1949 года по исследованиям реки Щучьей. Очень внимательно ознакомившись с этим отчетом, в рецензии я отметил все его достоинства и недостатки, зафиксировав также внимание на использовании в отчете материалов геолога С.Н.Волкова, ранее работавшего в этом районе, но без ссылки на автора. Моя рецензия вызвала бурю негодования у самого руководителя темы и его подопечного. Считая мою рецензию необъективной, Н.Г.Чочия передал отчет А.А.Дедеева на просмотр сыну академика Д.В.Наливкина, известному геологу В.Д.Наливкину. Я был спокоен, так как знал, что свою работу выполнил на совесть, да и в честности В.Д.Наливкина не сомневался. Весь институт ждал дня заседания ученого совета, так как усиленно ходили слухи, что при защите отчетов мне будут делать "кесарево сечение". И вот долгожданный день наступил. В зале негде было яблоку упасть, присутствовали даже уборщицы. Я прочел свой, уместившийся на двадцати страницах, отзыв на отчет Дедеева, после чего слово предоставили В.Д.Наливкину. Зал притих, напряжение достигло апогея. В абсолютной тишине В.Д.Наливкин спокойно встал, вышел на трибуну и сказал, что детально ознакомился с отчетом В.А.Деева и моим отзывом, а потому находит отзыв совершенно объективным и справедливым. Отметив один недостаток отзыва, что его можно было изложить не на двадцати, а на одиннадцати-двенадцати страницах, В.Д.Наливкин заключил: отчет Дедеева может быть принят лишь после исправления замечаний, отмеченных мной. В зале было замешательство, но не доверять всеми уважаемому доктору геолого-минералогических наук не посмел никто. Бывший тогда директором института Иванчук передал отчет Дедееву на исправление. Разочарованная публика стала покидать зал, а Чочия негодовал.
И вот ему предоставилась возможность расквитаться со мной, став активным членом комиссии по приемке моего отчета по Печорской гряде. В протоколе комиссии отмечались исключительно отрицательные факты. Так, мои записи в дневнике сочли чересчур лаконичными, не обнаружили послойного описания изученных разрезов, их предварительного стратиграфического расчленения, а также графического изображения разрезов и геологических профилей. Вывод комиссии гласил: "Все изучение разрезов свелось к поискам и массовым сборам фауны, работа выполнена в соответствии с проектным заданием лишь в части числа описанных разрезов, по-существу же, изучение разреза производилось неправильно и полученные результаты не отвечают общим задачам темы".
Получалось, что я якобы не способен выполнить задачи, поставленные перед старшим научным сотрудником института, а потому продолжать работу по данной теме не смогу. Но повторная комиссия под председательством профессора Н.А.Кудрявцева, главного геолога ВНИГРИ, пришла к иному выводу: "Г.А.Чернов применяет своеобразную систему полевых наблюдений и привязки к разрезу взятых образцов пород, несколько отличную от общепринятой послойной записи. Хотя эта система и влечет за собой некоторую схематизацию разреза в отношении его литологического состава, она фиксирует все основные его черты и обеспечивает точную привязку собранной фауны. Комиссия считает, что полевые наблюдения произведены Г.А.Черновым с достаточной по характеру задания точностью, все предусмотренные проектом разделы и приложения, за исключением тектонической карты по данным гравиметрической съемки, в рецензируемом отчете имеются, а его объем и число приложений далеко превосходит объем, заложенный в проекте, который никак нельзя признать заниженным. Таким образом, с формальной стороны отчет надо признать отвечающим заданию и даже значительно превышающим задание. Раздвинуты рамки задания и в отношении границ рассматриваемой в отчете территории, он охватывает не только район, прилегающий к Печорской гряде, но и всю Печорскую депрессию или Тимано-Пайхойскую нефтеносную провинцию, как ее обозначает Г.А.Чернов".
Добавлю еще, что коллекция девонских брахиопод, собранных на реке Шарью и предназначавшихся опытному палеонтологу - Д.В.Наливкину, который никогда мне не отказывал в их изучении, попала не по адресу. Если точнее, то ее похитила Цирлина. Без этой коллекции я лишился возможности точно установить возраст девонских отложений.
Несмотря на положительное заключение комиссии профессора Кудрявцева, меня все-таки обвинили в том, что я не справляюсь со своими обязанностями. Кроме того, по институту упорно ходили слухи, что мой отчет - это "сырой материал" докторской диссертации, а так как в любом институте существовала квота на соискание докторской степени, Авров искал возможность побыстрее "разделаться со мной", как с потенциальным соперником. Я не собирался защищать докторскую и поэтому чувствовал всю нелепость создавшегося положения. Написав письмо Мирчинку, я изложил в нем всю правду, надеясь найти защиту, но ошибся. На свое письмо ответа я не получил, но в Ленинград для разбора жалобы был направлен референт Беспалов. Решение очередной комиссии было таким: "За представление отчета неудовлетворительного качества на тов.Чернова наложить дисциплинарное взыскание". Под этим документом стояли подписи Беспалова и Симакова.
Очередным рецензентом была младший научный сотрудник Цирлина, которая, напомню, похитила мою коллекцию. В очередной раз мой отчет был забракован, а меня лишили вознаграждения за выслугу лет за 1956 год, объяснив это так: "Чернов Г.А. опоздал с представлением отчета на 2 месяца, отчасти по уважительной причине и частично по вине исполнителя, превысившего объем отчета в полтора раза. Отчет не может быть допущен к защите без существенной переработки, в связи с чем следует передать его на вторую рецензию". А между тем, в отличие от Цирлиной, профессор Кудрявцев не счел мой отчет непригодным, посоветовав лишь переделать две главы и взять в помощники квалифицированного консультанта, который был предусмотрен проектом, но в партии отсутствовал. Словом, мне дали два месяца на переработку отчета, но тут началась реорганизация Миннефтепрома, воспользовавшись которой, директор института решил избавиться от меня окончательно. И 26 апреля 1957 года за подписью директора Симакова появился приказ: "Старшего научного сотрудника Г.А.Чернова освободить от занимаемой должности с 6 мая 1957 года за представление неудовлетворительного научного отчета по теме N 268, как не соответствующего должности старшего научного сотрудника".
Вот так, проработав более 30 лет в труднодоступных районах Большеземельской тундры и посвятив всего себя любимому делу, я оказался фактически выброшенным на улицу.
В приказе Симакова оговаривалось также, что я должен сдать все материалы полевых и камеральных исследований. Однако, к тому времени из моего стола был изъят экземпляр отчета. В том, что он попал в руки Аврова, тот признался сам. Вызвав меня, он недовольно заявил, что я превысил полномочия, поскольку, мол, согласно своему положению, я должен был писать только о Печорской гряде, а о Печорском бассейне в целом должен был писать сам Авров. Несмотря на мои возражения ("Вы же не верите в перспективы этого района!"), реакция была однозначной. В итоге мой многолетний труд, результат стольких экспедиций, был в течение нескольких часов "поправлен" (читайте,- сокращен) и подписан самим Авровым!
Вот так и становятся первооткрывателями!..
Дважды после этого писал я письма
Н.С.Хрущеву, обращался и в профсоюз работников просвещения, в котором состоял с
1923 года. Но все безрезультатно. Руководители института, а также
геологического ведомства, увидев, что вырисовывается новый перспективный район,
поспешили убрать меня с дороги, присвоив себе, по сути, честь открытия
тундровой нефти. Чем иначе объяснить тот факт, что сразу после моего увольнения
ВНИГРИ направляет целую группу поисковых партий в район Большеземельской
тундры? Возглавил группу Дедеев, никогда прежде не бывавший
в тех местах. Только для посылавших его это не имело
никакого значения. Новые люди шли в тундру пожинать плоды, посеянные и
взращенные другими исследователями.
ПЕРЕЕЗД В СЫКТЫВКАР. КОМИ
ФИЛИАЛ
Оказавшись в тупиковой ситуации, я должен был
определиться и принять одно из двух: первое - остаться в системе Миннефтепрома
и заниматься поисками несуществующей нефти в центральных районах Русской
платформы по запаху парафина; второе - найти такую организацию
("хозяина"), которая предоставила бы мне возможность завершить работу
по нефтегазоносности перспективного района. Если первый путь грозил потерей
чести геолога, то второй предвещал ту же борьбу на местном уровне. Но, как
сказал один известный классик, жизнь - борьба. Я выбрал жизнь.
Раскинув умом, я понял, что нет другой такой
организации, кроме Коми филиала АН СССР, которая приняла бы меня с моими
материалами и желаниями. Обращаться с этим вопросом к отцу, бывшему тогда
заведующим геологическим сектором филиала, я не стал, а написал обстоятельное
письмо Председателю Президиума Коми филиала АН СССР П.П.Вавилову. Прежде чем
ответить мне согласием, тонкий знаток человеческих душ Петр Петрович Вавилов
переговорил сначала с Александром Александровичем. На моем письме, с присущей
манерой коротко и ясно излагать свои мысли, начальник геологического отдела
проф.А.А.Чернов написал следующее: "Поскольку геолог Г.А.Чернов проработал
многие годы в Печорском крае, считаю, он будет полезным для филиала".
Поистине родительское благословение! Мысленно я не остался в долгу и
воспринимал эту резолюцию как высшую оценку своего труда ученым А.А.Черновым.
Знаю, будь у него хоть малейшее сомнение в моем отношении к начатому делу, к
науке, я не увидел бы такой резолюции. Отец был скуп на любые поощрения своих
ближних, никогда не выступал в роли просителя за них, причем не по природе
своей, а в силу очень многих обстоятельств нашего времени. Так, с молчаливого
согласия, судьба свела наши пути, соединив общие интересы на второй, после
угля, проблеме нефтеносности. Это ли не подарок для людей нашего возраста!
Надежда на решение этой проблемы была у нас
обоих. А.А.Чернов, еще до моего появления в Сыктывкаре, в своей статье
"Несметные богатства Севера", напечатанной в газете
"Правда" от 24 июля 1957 года, отмечал: "Большой резерв для
нефтегазовой промышленности представляет и Большеземельская тундра, где уже
известны битумы, но куда еще не пришли разведчики".
Итак, осенью 1957 года я вернулся в Сыктывар,
который оставил в 1946 году, увлеченный заманчивой перспективой продолжить
начатые еще в предвоенные годы исследования в Большеземельской тундре в связи с
ее нефтегазоносностью. Эта проблема захватила меня полностью и вовлекла в такой
круговорот научных мыслей и страстей, о которых, чтобы не мучиться прошлым, не
хотелось вспоминать.
Вторым приятным для меня событием было
увидеть здесь Веру Александровну Варсанофьеву, большого друга нашей семьи,
верного и незабвенного товарища Александра Александровича, прибывшую сюда за
год до моего появления. Александр Александрович Чернов и Вера Александровна
Варсанофьева своей сущностью принадлежали к доброй павловской научной школе, о
которой я подробно писал в своем очерке "Воспоминания об отце и учителе",
или, если хотите, эпохе, поэтому им в короткий срок удалось создать в филиале
очень доброжелательную академическую атмосферу. Здесь все были друзья и
товарищи. И поэтому, вернувшись сюда из "центра", раздираемого в те
годы, в связи с известными событиями, всевозможными реформами и
реорганизациями, я нашел здесь маленький научный оазис.
Однажды, приоткрыв дверь кабинета отца и
услышав свое имя - Юра, я будто бы шагнул в дни юности. Александр Александрович
и Вера Александровна сидели напротив друг друга, каждый за своим столом, -
учитель и ученица. Как мне показалось, оба были довольные друг другом: она -
тем, что находится в обществе учителя, он - в обществе все еще привлекательной
Вавы, самой выдающейся ученицы отца и большого друга нашей семьи. Давно уже
стерлась грань превосходства между ними, да и была ли она вообще? Они работали
вместе, но каждый шел своим путем, и у каждого на пути безраздельной оказалась
любовь - беззаветная любовь к Печорскому краю. Именно в этом, может быть, и
есть разгадка столь длительной дружбы между ними.
Меня поразила квартира отца. Вспомнив нашу
квартиру в Порядковом переулке в Москве, я подумал о постоянстве его вкусов:
такая же, если не хуже, железная кровать с сеткой, сколоченная из тесаных досок
полка, правда, до отказа набитая книгами, и , как
всегда, - никаких занавесок на окнах. И все-таки я обрадовался тому, что
теперь, наконец, у него есть эта квартира, поскольку в Москве у профессора
Чернова не было даже своего угла. Объяснялось это просто: наш дом в Москве был
разбомблен в первый же год войны, а предоставленная нам по возвращении из
эвакуации двухкомнатная квартира в каменном доме предназначалась для проживания
семьи из семи человек. Кстати, именно отсутствие своего угла
было одной из причин, по которой Александр Александрович не вернулся в Москву.
Оставшись в Сыктывкаре, отец не ошибся в выборе. Во всяком случае, в стенах
Коми филиала ему удалось соединить науку с педагогикой: создать аспирантуру и
подобрать достойных учеников, которые, в конечном итоге, продолжили и
продолжают изучение Печорского края.
Мое появление в Коми филиале, мягко
выражаясь, не осталось незамеченным. Некоторые лица, претендующие на высокие
должности во вновь формирующемся научном центре республики, увидели во мне
конкурента. И совершенно напрасно, так как я никогда не стремился к этому, как,
кстати, и Александр Александрович.
Да, отец формировал, организовывал, сплачивал
коллектив и и руководил им в конечном счете. Но это
руководство не давалось ему по указке сверху, а приобреталось им в процессе
развития его научной мысли и накопления опыта работы. И это обстоятельство
обязывало Александра Александровича взять на себя руководство коллективом на
какой-то период, а потом он тактично уходил, - это общеизвестный факт.
Да, он возглавлял экспедиционные полевые работы.
Но руководство здесь сводилось лишь к ответственности и к праву, образно
выражаясь, первому описать разрез. Все члены экспедиции Александра
Александровича, как правило, были абсолютно свободны в своих действиях и во
взглядах, и каждый из них мог собирать интересующие его материалы. Потому-то
участники экспедиций и становились самостоятельными, высококвалифицированными
специалистами и учеными. Принцип руководства Александра Александровича был
прост: работать самому, тогда каждый вокруг тебя будет руководить... собой,
организовывать себя на труд. Именно в этом отец видел залог успеха каждого в
отдельности и дела в целом.
Здесь будет уместно отметить, как Александр
Александрович одной лишь фразой, легкой и крылатой, развеял подозрения,
касающиеся меня, и разрешил спор между кандидатами в директора Института
геологии. Помню, как он вышел к трибуне и сказал :
"Директора приходят и уходят, а люди остаются ". Я относил себя к
"людям", так как приехал на Север, чтобы, оставшись, посвятить всего
себя делу всей жизни - исследованиям Большеземельской тундры, и, естественно,
не сидя в кабинете. Подозрение ко мне, как кандидату на пост директора
института, развеялось ( кстати, кажется, после той
знаменитой фразы отцам из Сыктывкара удалился и приезжий кандидат на высокий
пост), но пристальное внимание к моей персоне сохранилось. Теперь я с горечью
вспоминаю об этом сохранившемся внимании и думаю, что не принесло оно ученого
счастья мне, как "подозревавшемуся"...
Итак, я был зачислен в отдел геологии Коми
филиала на должность старшего научного сотрудника, сразу предложив провести
исследования восточной части Большеземельской тундры и западного склона
Полярного Урала. Однако, предложенную мной и одобренную Александром
Александровичем тему "Девонские отложения восточной части Большеземельской
тундры и перспективы её нефтегазоносности" не утвердило Коми-Ненецкое
геологическое управление города Воркуты. Дело в том, что в этом управлении,
исходя из материальных соображений, работал один нефтяник - фамилию его я
запамятовал, который являлся ретивым поборником собственных интересов
Коми-Ненецкого управления. Тема вновь была представлена на утверждение, только
без изъятых нами из названия слов "перспективы нефтегазоносности".
В 1958 году в план работ Коми филиала была
включена тема по литологии девонских отложений восточной части Большеземельской
тундры. Все это наводило на мысль, что вопросами нефтегазоносности придется
заниматься, что называется, в свободное от основной работы время. Так оно и
получилось. Более того, был исключен мой доклад, представленный на VI
Геологическую конференцию, проходившую в том же году. Александр Александрович,
умеренный в своих взглядах на происходящее, не препятствовал этому, но... Дело
давнее, открою секрет: мои материалы использовал в своем докладе В.М.Сенюков.
Под его фамилией и был опубликован в материалах этой конференции доклад,
готовившийся мной.
В ПОИСКАХ " НОВОГО БАКУ
"
Зимой в результате камеральной обработки всех
материалов, собранных в течение последних лет, был составлен подробный план
дальнейших комплексных геологоразведочных и геофизических работ на территории
Большеземельской тундры. Удалось наметить наиболее подходящие места под
глубокое (или опорное) бурение. Рекомендовалось заложить скважины в низовьях
реки Колвы, к северо-востоку от Усть-Усы (Усинская), в окрестностях Нарьян-Мара
(Нарьян-Марская), на побережье Баренцева моря (Варандейская), в устье реки
Харьяги (Харьягинская) и к юго-востоку от Воркуты (Юньягинская). Бурение
нескольких менее глубоких скважин предусматривалось близ Воркуты. Проект
получил принципиальное одобрение министра нефтяной промышленности
Н.К.Байбакова. Территория Большеземельской тундры была признана
высокоперспективным районом, однако разведчики Ухты не хотели начинать буровые
работы.
Нельзя не принять во внимание специфику
залежей жидких полезных ископаемых. Нефть и газ в большинстве случаев сосредоточены не в тех отложениях, в которых образовались.
Залегают они на больших глубинах, иногда порядка
Как было отмечено в предыдущих главах,
нашлись геологи, которые мало верили или вообще не верили в возможность наличия
нефтяных и газовых месторождений на территории Большеземельской тундры, и это
надолго задержало освоение всем теперь известной Тимано-Пайхойской
нефтегазоносной провинции. Уже на ранней стадии изучения Печорского края возникли
два резко противоположных мнения на перспективу отдельных его районов и
областей. Наличие нефти на реке Ухте создавало представление, что нефть
залегает в недрах близлежащей территории, в частности, на Тимане, а
геологические исследования указывали, что наиболее крупные месторождения нефти
и газа залегают ближе к Предуральскому прогибу, то есть значительно восточнее
платформенной части Тимана. Последнее мнение высказывало меньшинство геологов,
в то время как первое мнение поддерживалось большинством. Началась упорная
борьба сторонников разных мнений: "меньшинство" доказывало свою идею
лишь теоретически, "большинство" - открытиями небольших нефтяных
месторождений.
Разведчики Ухты сосредоточили буровые работы
на ограниченной территории - от Тимана до Печорской гряды, не выходя с буровыми
работами за пределы Тимано-Печорской провинции.
Я же продолжал свои исследования на
нефтеносность уже от Коми филиала Академии наук СССР в Сыктывкаре. Каждая
экспедиция подтверждала предполагаемые прогнозы и вносила новые детализирующие
данные. Мало-помалу выявились физико-географические и палеогеографические
условия далеких геологических эпох, обозначились в земной коре структуры,
резервуары, горизонты и ловушки, в которых могли формироваться нефть и газ в
промышленных количествах. Дальнейшее должны были решить буровые работы. Но
разведчики не верили в реальность этих богатств, и Ухтокомбинат оставался
"глухим" ко всем нашим призывам начать буровые работы в
Большеземельской тундре.
Чтобы сдвинуть дело с мертвой точки, я написал
для газеты "Красное Знамя" о пренебрежительном отношении разведчиков
Ухты к тундре. Но прежде чем подать статью в газету, её следовало представить в
Ученый совет Коми филиала АН СССР, поскольку только резолюция совета
предоставляла право нести статью в редакцию. Статью, однако, печатать не стали
под тем благовидным предлогом, что в ней, якобы, много науки. Таким было
распоряжение обкома.
На состоявшемся вскоре отчетном заседании
совета Президиума Коми филиала АН СССР присутствовал представитель обкома Н.Н.Рочев,
в своем выступлении отметивший, что геологи филиала не помогают разведчикам, в связи с чем в республике нет прироста запасов нефти и газа.
Он же внес предложение прекратить разведочные, буровые работы в Печорском крае.
В ответ на это выступление, напомнив Рочеву об обкомовском
запрете на опубликование моей статьи о постановке глубокого бурения в
многообещающем районе Большеземельской тундры, Председатель Президиума Коми
филиала АН СССР П.П.Вавилов отметил, что геологами филиала указываются новые направления,
куда следует идти за большой нефтью и газом, однако Ухтокомбинат просто не
хочет прислушиваться к полезным советам ученых, а обком избегает трений
с добытчиками нефти.
Через два дня, то есть 12 марта 1958 года,
несмотря на запреты, моя статья была опубликована. В ней, помимо научных
выводов и рекомендаций, содержалась критика работы ухтинцев, в том числе и
Кремса. Утром, когда я пришел на работу, экономист Тон успел поделиться со мной
своим мнением. Назвав публикацию хорошей, нужной, он сказал, что статья может
вызвать недовольство обкома, который поддерживает ухтинцев в поисках нефтяных и
газовых месторождений, а мои "камешки в огород" Кремса ударят, мол,
прежде всего по тем, кто курирует нефтяные дела в республике. В конце дня в
вестибюле я встретил раздосадованнуюН.Н.Кузькокову, ученого секретаря филиала,
рассказавшую мне, что её вызывал к себе секретарь обкома Николай Никитич Рочев.
Говоря, что мы не имели права без разрешения обкома печатать запрещенную им
статью, Рочев подчеркивал необходимость согласования спорных вопросов с Ухтой,
то есть с Кремсом. На это Н.Н.Кузькокова, по её словам, возразила, мол,
поскольку ухтинские разведчики никогда свои планы геолого-разведочных
работ не согласовывают с учеными филиала, постольку и мы не считали нужным к
ним обращаться.
Кто бы мог подумать, что моя статья наделает
столько шума! После её выхода многие ждали отклика ухтинских разведчиков на мое
смелое предложение. Но ухтинцы, несмотря на напоминание редакции, молчали. И
только через месяц, 12 апреля, в газете появилась статья Г.Вассермана,
П.Максимова и М.Моделевского "Наша точка зрения", в которой ведущими
специалистами Ухтокомбината много внимания было уделено тому, как называть
Тимано-Печорскую провинцию (я называю её Тимано-Пайхойской), куда и входит
Большеземельская тундра. Существу вопроса было посвящено лишь окончание статьи:
"Соглашаясь с выводами автора о высокой перспективности этой области, то
есть Большеземельской тундры, мы, однако, не считаем её в настоящее время более
важным объектом для широкого развертывания геолого-поисковых работ. Несомненно,
что в Верхне-Печорском районе, где уже установлена промышленная газоносность
мощных терригенных отложений нижнего карбона, ещё будут открыты богатые нефтяные
и газовые месторождения".
Прошло ещё две недели, и 27 апреля ухтинцы
вновь выступили в республиканской газете со статьёй "Где надо искать Новое Баку", подписианной С.Здоровым, А.Ивановым,
К.Кругловым и Д.Бегун. Приведу выдержки из этой статьи, особо выделив наиболее
важные, на мой взгяд, места : " Нельзя
игнорировать такие перспективные на нефть и газ районы в Коми АССР, как
Верхне-Печорский бассейн, Печорская депрессия, Печорская тектоническая гряда и
Печорский прогиб. Именно эти районы, особенно два первых, являются твердой
основой создания в Коми республике крупных объектов газовой и нефтяной
промышленности. Новое Баку в пределах Тимано-Печорской
провинции следует искать, в первую очередь, в этих районах. В этом свете и
был составлен семилетний перспективный план геолого-разведочных
работ по добыче нефти и газа в пределах Тимано-Печорской провинции... Поэтому
к Верхне-Печорскому басейну, включая Предуральский прогиб, и к Печорской
депрессии, где известны богатые проявления газа и нефти, и приковывается в настоящее
время главное внимание Ухтинского комбината, так как твердо считается, что
только здесь будет разрешена, в основном, важная народнохзяйственная задача -
создание в Коми АССР крупной газовой и нефтяной
промышленности".
Эти же доводы повторил и А.Я.Кремс, выступив
в журнале "Народное хозяйство" (NN 5 и 6 за
Исходя из научных данных, нефтегазоносная
провинция простиралась от Тимана на западе до Пай-Хоя на востоке и от Урала на
юге до Баренцева моря на севере. Я упорно настаивал на скорейшем начале
опорного бурения в Большеземельской тундре, упрекая разведчиков в том, что они
не шли в новые районы. Но ухтинские геологи возлагали особые надежды на
Джебольскую структуру, направляя туда огромные средства и технику для бурения.
На поиски нефти на юго-востоке Коми АСССР - "навстречу" нефтегазовым
месторождениям Пермской области и Удмуртии - были угроблены
десятки, а может быть и сотни миллионов рублей. Однако,
на этом изначально неперспективном направлении с большой помпой и шумом на всю
страну был открыт Джебол - газовое месторождение, на котором, как было тотчас
объявлено, собрались даже строить новый город, с ликованием названный
Комсомольском-на-Печоре. Джебол, однако, оказался не более
чем "консервной банкой", дальним отголоском другого, более северного
месторождения, открытого позже, - Вуктыла (вновь подтвер
дившего, кстати, что с
поиском надо было идти не на юг, а на север). "Пыхнув" бессильным газом, Джебол умолк, оставив лишь громадные статьи о себе да ушедшие в болото
бараки на месте обещанного большого города, "брата"
Комсомольска-на-Амуре.
Суть дела в статье "Сияние Севера",
напечатанной в 1970 году в 34-м номере журнала "Огонек", справедливо
объяснил А.Старков: "Джебол был наиболее болезненной, но не единственной
осечкой на подступах к газовому Вуктылу. Так было и с
нефтью в Коми. За 30 лет поисков ее запасы почти не возросли, а в какие-то годы
даже уменьшились, поскольку добыча шла, а новых месторождений не
обнаруживалось. И поговаривали о безнадежности здесь нефтеразведки, о передаче
отпущенных на нее средств в другие, действительно
перспективные районы страны. Всякого наслышались в свой адрес местные геологи,
доставалось им на конференциях и совещаниях, и в первую очередь главному
геологу Андрею Яковлевичу Кремсу". А что же Кремс? Устыдился, опомнился?
Прислушался к рекомендациям, в ту пору, главным образом, моим, повернуть поиск
на север, включая Большеземельскую тундру? Отнюдь! Он не собирался пожертвовать
своим "авторитетом" старейшего знатока северных недр, давшим ему
солидный капитал наград и премий, ради истины, честного поражения в давнем
споре со мной.
Что ж, А.Я.Кремса можно понять. Нажитый им
капитал "выдающегося" геолога и руководителя крупнейшего на Севере
предприятия был огромен. А.Я.Кремс имел три ордена Ленина, два ордена Трудового
Красного Знамени, два ордена Красной Звезды, массу медалей, он был лауреатом
Государственной премии, а незадолго до смерти стал и Героем Социалистического
Труда. Добавьте сюда ореол мученика (невинная жертва Сталина и Берии), почти
сорокалетний стаж северянина, местного "нефтяного министра",
громадные связи с самыми верхами в правительстве и так далее... Мог ли такой
человек вдруг объявить, что он всю жизнь ошибался, не там и не то искал,
вколачивая в необоснованные поиски миллионы народных средств и труд тысяч людей
и разрушая природу на территории, где ничего не было и не могло быть? Нет,
конечно! Теперь должно быть понятно, как была трудна, а порой опасна борьба с
"мнением" такого человека для меня, "рядового" геолога, к
тому же загнанного в угол, оклеветанного еще со времен открытия мною углей
Воркуты и изгнанного отовсюду, в том числе и из Коми филиала АН СССР! Но об
этом в своем месте.
История с Джеболом не вразумила разведчиков. В статье ухтинцев "Где надо искать Новое Баку" прямо
говорилось, что нефть будет открыта в Печорской депрессии, то есть в
Тимано-Печорской
области. Более того, руководством
Ухтокомбината наше предложение о направлении работ было названо легкомысленным.
Теперь-то можно сказать, что "легкомыслие" в конечном итоге принесло
государству миллионные запасы жидкого топлива. А в 1958 году, судя по названной
публикации о "Новом Баку", Ухтокомбинат развивал и усиливал
разведочные работы, намечая пробурить в Печорской депрессии 19,5 тысячи метров,
то есть 30% глубокого бурения по комбинату. Намечали и бурили. Я же, по мнению
ухтинцев, весьма поверхностно подошел к выводу о выборе направления, рекомендуя
Большеземельскую тундру для геолого-разведочных работ
и назвав неудачным выбранное Ухтокомбинатом северо-восточное направление для
поисков нефти.
В большие возможности Большеземельской тундры
не верили не только ухтинские геологи, но и геологи ленинградского
ВНИГРИ. Так, в конце 50-х годов на карте прогнозов Печорского края
Большеземельская тундра относилась профессором Б.Т.Авровым к бесперспективным
площадям.
И только тогда, когда встал вопрос о полном
прекращении разведочных работ на Тимане и прилегающих к нему районах,
Большеземельская тундра была передана на "откуп", как
неперспективная, Коми-Ненецкому геологическому управлению. Ухта, естественно
осталась довольна таким решением Коми обкома КПСС, положившим конец спорам,
недоверию и колебаниям.
Наконец, настало то долгожданное время, когда
в разные направления суровой тундры мощными тягачами доставлялись буровые
станки. Делалось это силами Коми-Ненецкого геологического управления,
возглавляемого тогда Б.П.Афанасьевым. Первые буровые вышки в тундре были
установлены в соответствии с моими планами. Скважины заложили в тех местах,
которые рекомендовались под разведку нефти и газа еще в 1953 году,- в низовьях
реки Колвы и в Нарьян-Маре. Первые тысячи метров бурения в низовьях Колвы дали
хорошие результаты. Сначала триасовые, затем пермские и, наконец,
каменноугольные трещиноватые известняки дали промышленный приток нефти. В более
древних, девонских породах, первая глубокая скважина, вскрывшая залежь на
глубине
В ПРЕДГОРЬЯХ ПОЛЯРНОГО УРАЛА
Наступила весна 1958 года. Наконец-то я снова
мог заняться вопросами нефтегазоносности Большеземельской тундры и с большим
энтузиазмом отправился в предгорья Полярного Урала. Накопленные материалы
требовали детального изучения пород девона, ибо с ними были связаны многие
месторождения нефти в Печорском крае.
Этот район, впервые обследованный Н.Н.Иорданским, мы планировали исследовать еще в 1941 году, но
из-за начала войны, как я уже отмечал, М.П.Кудрявцеву не удалось тогда даже выехать
из Москвы. За минувшие годы этот район исследовался геологами Воркуты
Г.И.Егоровым, К.Г.Войновским-Кригером (
Сначала нами была обследована река Аячяга,
где имелись прекрасные обнажения среднего девона с богатой фауной. Закончив
работы на Аячяге и пройдя пешком до Хальмер-Ю, поездом мы добрались до Воркуты,
откуда на вездеходе возвратились к своим палаткам. Наш водитель, бывший
танкист, тут же предложил доставить нас на Лек-Елец. Мы
было запротестовали, но он уверил нас, что знает тундру вдоль и поперек и
потому ему не страшны никакие дороги. Загрузившись, мы впервые за все годы
отправились по тундре на вездеходе. Легко понять впечатление от этой поездки
человека, исходившего тундру пешком!
Вездеход развернулся на своих гусеницах и
пошел по бугристой тундре через болота и озера, ручьи и реки. Уже стемнело,
когда водитель резко затормозил. Мы вышли из машины и увидели перед собой
крутой обрыв скалистого берега реки Усы. В полуметре над обрывом висели
гусеницы вездехода. Даже опытный танкист ужаснулся, что, не остановись резко, -
от нас всех вместе с машиной ничего бы не осталось. Пришлось заночевать, спали полусидя в машине. Признаться, я не спал, все думая, как мы уцелели. Встав на рассвете, который в
Заполярье наступает рано, мы стали искать место, где лучше перебраться через
порожистое и опасное русло Усы. Найдя небольшой отрезок реки без торчащих
валунов, мы с трудом - из-за быстрого течения - перебрались на противоположный
берег.
Вскоре, однако, наша вера в надежность
вездехода была поколеблена. Чтобы обойти торфяные кочки, наш танкист направил
вездеход через небольшое, по пояс глубиной, озерко, где тот сел кузовом на торфяную
подушку. Около двух часов машина вертелась волчком на одном месте, разрыхляя
под собой торф. Кузов засел крепко, гусеницы работали вхолостую, отчего наш
смельчак не на шутку загрустил, боясь, что на обратный путь ему не хватит
горючего. Уже совсем стемнело, когда мы выбрались из злополучного озерка. Взяв
курс на юго-восток, на южную оконечность хребта Енганэ-Пэ, при свете фар мы
поехали по тундре. Я похваливал возможности вездехода, а так как дорога была
прекрасной, танкист дал предельную скорость. Обогнув южную часть оконечности
Енганэ-Пэ, мы остановились у восточного склона хребта, на реке Лек-Елец.
Танкист оставил нас на пустынном берегу реки. Как в сказке -
Надо сказать, что Коми филиал АН СССР не
располагал средствами по обеспечению нашей партии соответствующим транспортом,
правда, снабжал отличными резиновыми лодками. По плану работ мы углублялись в
Большеземельскую тундру все дальше, севернее, где для деревянных лодок реки
зачастую были непроходимы. Вот здесь-то нас и выручали лодки резиновые. Но
чтобы "заброситься" в труднодоступные районы работ - с одной реки на
другую, нам приходилось изыскивать различные транспортные средства. И я был
искренне благодарен руководству Коми-Ненецкого геологического управления, в
частности, Борису Леонидовичу Афанасьеву, и Печорской геофизической экспедиции
Владимира Васильевича Гречухина, которые любезно и безвозмездно предоставляли
нам вездеходы, вертолеты и самолеты, без которых мы просто не могли бы
проводить свои исследования по нефтегазоносности в бездорожной Большеземельской
тундре. Обе организации поддерживали наши начинания и оказывали всемерную
помощь, обе базировались в Воркуте, куда мы приезжали как на собственную базу.
Отсюда велись работы во всех направлениях.
Одной резиновой лодки грузоподъемностью
В одно прекрасное утро тундра встретила нас
зимним пейзажем: за ночь намело сугробы снега, река покрылась тонким льдом. Нам
оставалось обследовать небольшой, километров в пять-семь, отрезок реки до устья
и поселка Елецкий, где находилась железнодорожная станция. Обдумываем свое
положение. Спускаться на резиновой лодке по ледяной реке мы не рискнули,
поскольку ее сразу же порезал бы лед. Поэтому решили идти пешком в поселок,
дабы попросить помощи. Но судьба благоприятствовала нам. Не успели мы
позавтракать, как услышали звон колокольчиков. Поднявшись на бугорок, мы
увидели, как среди кустов мелькали оленьи рога. К нам приближались две оленьи
упряжки. Вот они остановились, и с нарт весело соскочили двое молодых ненцев.
Они поздоровались, подавая вымазанные в крови руки. Неловко нам стало от их
вида, но мы молчим, чтобы невзначай не обидеть людей. Сказав, кто мы и как сюда
попали, мы объяснили ненцам, что зима застала нас врасплох, и нам надо как-то
выбраться в поселок. Ненцы отрекомендовались очень просто, сказав, что они из
Красного Чума. Красный Чум - это очаг культуры в тундре, распространяющий
газеты, журналы, киноленты по оленеводческим становищам. И вдруг у разносчиков
культуры - руки и лица в крови! Наш шутник Славик заметил, что они, наверное,
живое драли, раз лица у них в крови, на что ненцы, нимало не задумываясь,
сослались на только что отведанную сырую оленину! Ребята помогли нам свернуть
палатки, и мы, в общем-то неожиданно, покинули
Лек-Елец на двух оленьих упряжках.
В 1959 году свои исследования мы начали с
этой же реки. Здесь надо было добрать палеонтологические остатки из пород
девона. Обрабатывая палеонтологический материал, собранный во время первой
поездки на Лек-Елец, мы обнаружили среди ископаемой фауны один экземпляр
раковины рода герцинелла с двумя неразрозненными створками. Род этот относился
учеными к классу колпачковых гастропод. Экземпляр
герцинеллы с двумя неразрозненными створками ввел в заблуждение
специалистов-палеонтологов. Одни полагали, что он образован случайно
присоединившимися створками раковин двух герцинелл, другие же говорили, что
створки принадлежат разным организмам. Чтобы разгадать эту загадку, мы и
предприняли вторичную поездку на Лек-Елец. Из выбитых нами почти пятисот
экземпляров окаменевших организмов удалось найти всего лишь пять раковин с
обеими створками. Но этого было достаточно, чтобы говорить о важном открытии в
палеонтологии: род герцинелл был отнесен к классу пелицепод, или двустворчатых
моллюсков. Шесть экземпляров герцинелл оказались уникальными находками; они
описаны в палеонтологическом журнале АН СССР. Вместе с тем, массовое количество
этих мягкотелых организмов в данных породах подтверждало выводы о благоприятной
обстановке для развития жизни в девонском морском бассейне. Очевидно, моллюски
обитали в море вблизи рифовых построек, которые впоследствии становились
хорошим вместилищем для жидких полезных ископаемых.
После десятидневной экспедиции на Лек-Елец мы
возвратились в Воркуту, чтобы затем вылететь в верховья Малой Усы, берущей
начало в горах. Вертолет доставил нас к тому месту, откуда можно было
спускаться на резиновых лодках. Обследовав верхнее течение реки пешком, мы спустились
вниз, до слияния Малой Усы с Большой, на двух лодках.
Малая Уса оказалась порожистой, особенно в нижнем течении, где нашу лодку
кидало с камня на камень. От развилки мы поднялись по Большой Усе до устья
левого притока Нияю, раскинув свой лагерь на низкой террасе. Начались
пешеходные маршруты по Большой Усе и ее притокам. По Нияю мы прошли пешком лишь
до первого водопада. Характер разреза требовал больших, тщательных работ, а
время торопило нас уже в обратный путь. Возвратившись к устью Малой Усы, мы
вдвоем прошли
В результате геологических исследований в
1958-59 годах мною была написана монография "Девонские отложения в
восточной части Большеземельской тундры". Естественно, в нее вошли и новые
данные о признаках нефтеносности этих отложений. В частности, в главе
"Перспективы газоносности" предлагалось ,
как и в 1941 году, пробурить скважину на Юньягинской структуре для вскрытия
полного разреза девонских отложений, которые, к сожалению, полностью не
обнажаются в разрезах исследованных рек. Как правило, перерывы в обнажениях
приходятся на легко разрушающиеся породы, которые чаще всего представляют собой
слабо сцементированные песчаники, обычно являющиеся нефтегазоносными
горизонтами. Юньягинская структура, сложенная нижнекамменоугольными
отложениями, является наиболее благоприятной структурой, на которой скважиной
глубиной
НАЧАЛО БУРОВЫХ РАБОТ В
БОЛЬШЕЗЕМЕЛЬСКОЙ ТУНДРЕ
После экспедиций 1958-59 годов я чувствовал
себя счастливым человеком, наконец-то дождавшись
начала буровых работ на нефть и газ в Большеземельской тундре. Восемнадцать лет
ждал этого часа, если началом считать 1940 год, когда я впервые дал прогноз ее
нефтегазоносности. За это время было обследовано немало районов
Большеземельской тундры и прилегающих к ней территорий, таких как западный
склон Полярного и Приполярного Урала, юго-западный склон Пай-Хоя, Печорская
гряда, гряда Чернышева и, наконец, поднятие Чернова. Без изучения всех этих
районов немыслимо было бы познать геологическую историю Большеземельской
тундры, перекрытой в основном мощными четвертичными наносами.
Анализ большого фактического материала
подтвердил, что в недрах Большеземельской тундры находятся значительные
скопления нефти и газа, несомненно, более богатые по сравнению с западной
зоной, именуемой ухтинскими разведчиками Тимано-Печорской провинцией и
ограниченной Печорской грядой на востоке и Тиманом на западе. Ухтинцы же, не
зная геологического строения восточных районов Тимано-Пайхойской
нефтегазоносной провинции, естественно, не могли понять результатов
проводившегося там бурения, как и оценить геологические материалы по восточной
части провинции. Они их попросту игнорировали, продолжая стоять на своих
ошибочных позициях.
О начале буровых работ в тундре сообщили
местные газеты "Молодежь Севера" и "Красное Знамя". Так, в
газете "Красное Знамя" от 21 октября 1958 года в статье "Первая
буровая ы Ненецком автономном округе " было написано: "По заключению
ученых геологов Большеземельская тундра этого района является продолжением
нефтеносной провинции".
В 1959 году Воркутинским геологическим
управлением были доставлены буровые станки в низовья реки Колвы, где еще в 1953
году мною намечались точки опорного бурения. Это же управление провело также
бурение глубиной до
Большое желание открыть нефть в
Большеземельской тундре приводило к казусам. В газете "Красное Знамя"
от 26 февраля 1958 года я прочитал статью "Поиски нефти в Заполярье",
в которой отмечалось: "На Нижнесырьягинском месторождении угля при бурении
скважины на 150-метровой глубине обнаружен нефтеносный пласт. В колонке керна,
извлеченной на поверхность, оказалась черная тягучая масса, напоминающая
мазут". Я удивился этому сообщению, так как странно было ожидать нефтяной
пласт в пермских отложениях, который перебуривался сотнями скважин и на значительно большую глубину, но ни в одной из этих скважин
не были встречены нефтепроявления. Вскоре все прояснилось. Была создана
комиссия с участием главного геолога Коми-Ненецкого геологического управления
Б.Л.Афанасьева, начальника Печорской геофизической экспедиции В.В.Гречухина и
меня. Прибыв на место на вездеходе, мы выяснили, что при бурении в скважину,
дабы избежать "прихвата" бурового инструмента, была закачена солярка,
которую геологи и приняли за проявление нефтеносности. Такие ошибки объясняются
отсутствием опыта поисковых работ на нефть и газ, поскольку такие экспедиции
были профилированы на твердые горючие ископаемые.
Срочно были приняты меры к расширению
поискового бурения на нефть и газ и улучшению его качества, о чем
свидетельствуют газетные публикации конца 1958 года. Так, например, Б.Афанасьев
в своей статье "Геологические работы - по новому пути" в газете
"Красное Знамя" от 28 декабря 1958 года писал о неудовлетворительном
состоянии и разрозненности поисковых работ на нефть и газ на территории
Большеземельской тундры. В работе отмечалось: "Многочисленные организации
проводили свои работы от случая к случаю и только летом... В отношении нефти и
газа практически оказалась изученной только небольшая площадь от Ухты до
Троицко-Печорска. В свете новых задач особенно значительную перестройку своей
геологической службы проводило Коми-Ненецкое геологическое управление. Уже в
этом году проведена подготовка и переключен ряд партий на проведение поискового
бурения на нефть и газ как в районах Большеземельской
тундры, так и в районе города Нарьян-Мара".
9 февраля 1959 года сотрудниками Коми филиала
АН СССР к совещанию в городе Ухте была подана докладная записка "О
направлении поисково-разведочных работ на нефть и газ в Коми АССР",
подписанная директором геологического института Коми филиала Ю.П.Ивенсеном,
профессором А.А.Черновым и мной. В записке были следующие рекомендации:
"Для предварительного освещения геологического строения Большеземельской
тундры необходимо пробурить в закрытых частях минимально три опорные скважины:
1 - в районе города Нарьян-Мара; 2 - на Колвинском своде, в устье Колвы или
Усы; 3 - юго-восточнее Воркуты, на Юньягинской структуре. Коллективу геологов
Коми филиала именно так представляются важнейшие направления
поисково-разведочных работ на нефть и газ, которые должны быть осуществлены в
предстоящей семилетке на территории Коми АССР и Ненецкого автономного
округа".
Однако ухтинцы продолжали и дальше отстаивать
свои "научные" поисковые критерии на нефть и газ, утверждая свою
ошибочную позицию путем публикаций в газетах и даже научных журналах. Главный
геолог Коми Совнархоза В.Левченко в статье "Нефтяные фонтаны в Печорской
депрессии" (журнал "Народное хозяйство Коми АССР", 1959 год, N
12 писал :"Первые нефтяные фонтаны в Печорской
депрессии - это большая победа всего коллектива ухтинских геологов". И ни
одного слова о необходимости бурения в Большеземельской тундре! Даже в
пятилетнем плане геологоразведочных работ Коми Совнархоза опорное бурение на
Колве было намечено на 1965 год - последний в плановом периоде.
Но, как я уже отмечал,
первые две глубокие скважины в тундре - в низовьях Колвы и под Нарьян-Маром -
забурили не ухтинские геологоразведчики, а разведчики базировавшегося в Воркуте
Коми-Ненецкого геологического управления, которые появились там по причине
категорического отказа ухтинских разведчиков, не верящих в перспективы тундры,
проводить в этих районах поиски нефтяных и газовых месторождений.
Итак, первые буровые работы в тундре, начатые
Коми-Ненецким геологическим управлением намного раньше сроков, намеченных
Ухтой, дали хорошие результаты. Так, например, Колвинская скважина с глубины
Эти положительные результаты вызвали огромный
интерес к Большеземельской тундре и у разведчиков Ухты. Они сразу же поспешили
об этом сообщить в республиканской газете "Красное Знамя" от 16 февраля
1961 года в статье "Признаки нефти найдены", естественно, выдавая эти
достижения за свои: "На севере Коми АССР в районе
Усть-Усы разведчики земных глубин бурят одну из самых глубоких скважин
республики - опорную N 1. На глубине
Успешные буровые работы в Большеземельской
тундре привлекли внимание и А.Я.Кремса. В статье "Быть большому газу"
в газете "Красное Знамя" от 2 марта 1961 года он впервые
"вспомнил" о Большеземельской тундре: "В северо-восточном
направлении следует обширная территория Большеземельского свода
(Усино-Колвинского). В пределах этого района Усть-Усинская (Колвинская - Г.Ч.)
опорная скважина, которая бурится сейчас, дала богатые нефтепроявления при
прохождении отложений пермской системы. Благоприятное расположение свода для
залежи нефти и газа, нефтепроявления - все это убедительно говорит о
возможности открытия на территории Большеземельского свода месторождений газа и
нефти".
А ведь еще совсем недавно Кремс был на других
позициях. Вспомним, с какой легкостью Ухтокомбинат передал буровые работы по
Большеземельской тундре Коми-Ненецкому геологическому управлению! И лишь после
того, как первые же скважины в тундре дали приток промышленной нефти, ухтинцы
через Москву, по инициативе Кремса, добились ликвидации Коми-Ненецкого
геологического управления, так как убедились, наконец, в больших перспективах
тундры, и тотчас взяли под свое руководство все работы в этих районах, заодно
прихватив себе и заслуги других. Чтобы присвоить себе все, ухтинцы
переименовали Колвинскую скважину , которую забурило
Коми-Ненецкое геологическое управление, в Усинскую, утверждая, что с нее, мол,
и началось бурение Ухтокомбинатом в Большеземельской тундре!!!
Хорошим результатом по Колвинской скважине,
естественно, порадовался и я, написав в газету "Красное Знамя"
статью, одобренную руководством Коми филиала, а также председателем Верховного
Совета Коми АССР, который отметил в своей резолюции: "Мы считаем, что
данная статья очень нужная. Она затрагивает важный
вопрос о перспективности на нефть и газ на территории Коми АССР и дает
определенный ответ о направлении дальнейших поисков. На мой взгляд, можно было
бы некоторые острые углы полемики (с ухтинцами - Г.Ч.) сгладить. Об этом
автору тоже сказано. 19.05.1961 года". Но, к сожалению, хода этой статье
не дал все тот же трусливый и беспринципный секретарь Коми обкома Н.Н.Рочев,
как это было и в 1958 году.
В то же время вовсю
продолжает свои публикации Ухтокомбинат. В одной из статей, например,
"Перспектива? А что же сегодня?", опубликованной в газете
"Красное Знамя" от 2 апреля 1961 года, автор С.Здоров продолжает
ратовать за Верхне-Печорский район, то есть отстаивать свои заблуждения. В
новой статье Кремса "В Коми республике будет большой газ",
опубликованной в той же газете, но 19 июля 1962 года, говорится:
"...Совещание отметило в своем решении, что в 1959-62 годах была
установлена газоносность с промышленными фонтанами, притоками газа в пределах Печорской
городской зоны в районе города Печора и на Курьинской площади вблизи западных
склонов Урала, в верховьях реки Печоры" (выделено Г.Ч.), и, как
видим, опять ни слова о тундре.
Однако, появление в
печати сведений о положительных результатах первых буровых скважин в
Большеземельской тундре дало возможность геологам Коми филиала - доктору
геолого-минералогических наук В.А.Варсанофьевой и кандидату
геолого-минералогических наук Л.А.Братцеву - рассказать в своей статье "Мечта
геолога сбылась" (газета "Красное Знамя" от 14 июня 1961 года) о
многолетних геологических исследованиях Г.А.Чернова в Большеземельской тундре,
связанных с вопросами выявления перспективности ее нефтегазоносности. Затем в
газете "Советская Россия" от 16 июня 1961 года появилась статья
аналогичного содержания корреспондента А.Горелика, названная "Друзья
солнца и ветра". Этот же корреспондент в очерке под названием
"Северная нефть" отмечал: " Сын А.А.Чернова - Георгий Александрович,
как и отец, отдал всю жизнь изучению Севера. Он - первый ученый в нашей стране,
занимающийся проблемой нефтеносности Большеземельской тундры. Недавно в газетах
было напечатано небольшое сообщение: "Буровая на реке Колве вскрыла
двухсотметровую толщу песчаника, пропитанного жидкой нефтью". Вряд ли кого
удивит эта короткая газетная строка. А Георгию Александровичу Чернову она
напомнит заветную мечту юности. Здесь, на берегу тундровой реки, двадцать лет
назад он уверовал, что неизученная, неразгаданная тундра хранит в своих подземных
кладовых несметные богатства"("40 лет Коми АССР, Сыктывкар, 1961
год).
Радостные известия о подтверждении моих
прогнозов окрыляли меня, и я с большей энергией продолжал свои научные
исследования, связанные с нефтегазоносностью этой обширной, но все еще
недостаточно изученной тундры. Я снова собирался в экспедицию на хребет Пай-Хой
и надеялся, что теперь мне дадут спокойно завершить монографию по
Большеземельской тундре. Но, к великому сожалению, гонения продолжались,
правда, теперь с той стороны , с которой я меньше
всего ожидал.
Не всем нефтяникам, в особенности ухтинцам,
пришлись по душе сведения, полученные при бурении Колвинской скважины. Видимо,
кое-кем не была забыта дискуссия 1958 года, поднятая в открытой печати статьей
"В поисках Нового Баку". Не успел я вернуться с полевых работ, как
меня пригласили в обком на прием к Н.Н.Рочеву. Он передал мне письмо-обвинение,
написанное на четырех страницах и адресованное Э.И.Вертелю - заместителю
начальника промышленного отдела Коми обкома КПСС. Авторы этого письма - старший
научный сотрудник ВНИГРИ С.М.Домрачев, главный геолог ЦНИЛа А.В.Иванов, главный
геолог ПИТР О.А.Солнцев, главный геолог УТРУ Вассерман
и старший геолог ЦНИЛа З.И.Цзю, уведомив, что копия письма направлена в
редакции газет "Красное Знамя" и "Советская Россия",
обвиняли меня в искажении действительности. Это очень удивило меня, поскольку
все обвинения были голословны. Комментировать письмо в кабинете Рочева я не
стал, а пообещал дать подробный письменный ответ. Рочев акцентировал внимание на
том, что письмо написано пятью членами партии , а я,
мол, как ему известно, в ней не состою. Еще раз
пообещав Рочеву ответить на это письмо через пять-шесть дней в письменной
форме, чтобы в дальнейшем не было кривотолков, я вышел.
Несколько дней мне пришлось подбирать
фондовые и печатные работы и документы, чтобы доказать авторам пасквиля, что
они используют не документальные данные, а лишь интриги, сплетни, откровенную
ложь, несмотря на членство в партии и высокие должности. Мой ответ,
поместившийся на 12 страницах, явился опровержением каждому обвинению,
предъявленному авторами письма.
Через пять дней, придя к Н.Н.Рочеву, я
показал ему свой отчет "Выявление перспектив нефтегазоносности в Большеземельской
тундре", хранившийся в фондах. По словам же авторов письма, этот отчет был
забракован и не принят в фонды. Очень удивившись, Рочев попросил оставить
отчет, чтобы самому разобраться в этом вопросе, но я, наученный горьким опытом,
оставить свой отчет отказался. Забрав все материалы, я уведомил Рочева, что
передам ответ Э.И.Вертелю сам.
На прием к Э.И.Вертелю я попал в тот же день.
Показав письмо, в котором предъявлялись обвинения мне и авторам статей
"Мечта геолога сбылась" и "Друзья солнца и ветра" -
Л.А.Братцеву, В.А.Варсанофьевой и Б.Горелику, я передал ему свой ответ.
Выслушав меня внимательно и прочитав мое объяснение, Э.И.Вертель спросил, хочу
ли я, чтобы все обвинители были приглашены сюда, дабы принести свои извинения?
Ответив, что наказывать провинившихся - дело обкома, я
высказал опасение, являющееся одновременно и просьбой, чтобы эта ложь, от
которой пришлось бы отмываться всю жизнь, не попала в печать. Заверив меня, что
без разрешения обкома никакие материалы печататься не будут, Э.И.Вертель
попрощался со мной. Я поверил ему, надеясь, что скоро все утрясется.
Однако, меня
продолжало терзать все то же: едва появились первые "капли" нефти в
тундре, как уже нашлись люди, чтобы оттереть, убрать меня со своей дороги.
Самым обидным было то, что эти люди еще три года назад совсем не верили в
перспективы Большеземельской тундры и считали мои прогнозы
"легкомысленными".
НОВЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ НА ПОДНЯТИИ
ЧЕРНОВА
Весной 1961 года мной была закончена научная
тема "Девонские отложения восточной части Большеземельской тундры" по
итогам полевых работ 1957-59 годов. Отчет объемом 13 печатных листов был
утвержден Ученым советом Коми филиала АН СССР и рекомендован для опубликования.
После этого филиалом была утверждена новая
тема "Стратиграфия и палеография среднего палеозоя (силур, девон и
карбон)" . Задачи и цели, поставленные в новой теме,
требовали поездки в район поднятия Чернова, где мне уже приходилось работать
двадцать лет назад. Еще раз нам следовало изучить разрезы рек Тарью,
Падимейтывис, Коротаихи, а также Синькин Нос.
Новая партия состояла из шести человек:
младшего научного сотрудника В.А.Чермныха, лаборанта Н.П.Юшкина, коллектора,
двоих рабочих и меня, как начальника партии. Перед рабочими стояла задача быть,
в основном лодочниками. Вездеходами нас доставили в верховье Тарью, являющейся
одним из притоков реки Коротаихи. Здесь обнажились палеозойские породы, бегло
описанные мною еще в 1941 году. Теперь нашими задачами были: подробное изучение
палеозойских пород, сбор большого количества фауны и отбор горных пород.
Закончив исследования здесь, на трех больших
резиновых лодках мы спустились по Тарью до впадения ее в Коротаиху, а по
Коротаихе добрались до устья левого притока - реки Падимейтывис. Еще в 1941
году мне пришлось спускаться по этой реке с самых верховий, теперь же нас
ожидали трудности, связанные с преодолением порогов и перекатов при подъеме
вверх по реке. Но никакого другого выхода не было, поскольку не могли мы
вызвать Воркуту с просьбой о переброске нас вертолетом или самолетом на Синькин
Нос. Итак, нам предстояло подняться на сто километров вверх по реке, где Падимейтывис
вскрывает прекрасные разрезы силурийских отложений с богатой фауной.
А пока плывем вниз по Тарью. Погода стоит
великолепная, вот только докучают комары. Молодежь, раздеваясь по пояс, мажет
спины диметилфталатом и загорает, пока лодки скользят по воде. Плывем до
первого водопада, где выступают древние породы, и останавливаемся здесь на несколько дней, тщательно изучая
разрезы. Поскольку порода крепкая, используем зубило, молотки, кувалду, лопату
и кирку. В ходу все наши орудия производства. Берем много образцов для
битуминологического, спектрального и других анализов. Набив образцами несколько
ящиков, которые не можем взять с собой, мы оставляем склад камней в тундре.
Плывем дальше по обмелевшей реке. Ниже
водопада - яма, в которой кишат не видевшие блесны хариусы и окуни. Запасшись
рыбой, перетаскиваем по берегу имущество и лодки. Река пересохла настолько, что
даже мелкосидящие резиновые лодки приходилось вести гужом и перетаскивать их
через каменистые перекаты. Иногда расчищали русло лопатой, прибегали, как и
раньше, к спуску озер. От места слияния Тарью и Сядей-яху, образующих
Коротаиху, до устья Падимейтывиса остается километров восемнадцать. Но это
расстояние доставило нам немало хлопот. Река стала многоводнее, а русло шире.
Появились песчаные отмели, от берега до берега тянулись песчаные косы. Мы
буквально бродили по реке, отыскивая глубокие места, затем тянули лодки за
собой.
Наконец, мы у устья Падимейтывиса . На пойменной террасе среди толстоствольного ивняка
разбиваем лагерь. Оставляем здесь часть снаряжения и продуктов, освобождая, по
возможности, лодки, так как нам предстоит подъем по реке километров на
пятьдесят - до каньона. На этот путь уходит четверо суток. Перед каньоном, на
высоком луговом берегу, мы нашли удобное место для лагеря. Поблизости - заросли
ивняка, который можно использовать как дрова. Место превосходное, живописное.
Погода - самая благоприятная для пешеходных маршрутов: безоблачное небо, легкий
северный ветерок, нагоняющий прохладу и отгоняющий комаров. Для выполнения
задачи, связанной с послойным описанием разрезов, делимся на два отряда. Один
работает на притоках, другой - на основном разрезе Падимейтывиса и его притоке
Ховра-Шоре.
Породы буквально напичканы фаунистическими
остатками. Выбиваем и заворачиваем в бумагу и вату драгоценные хрупкие
известняковые раковины вымерших ископаемых животных. За повседневной работой
незаметно пролетели три недели. Наконец, последний десяток метров разреза,
последний пласт. К этому времени и второй отряд идет в
последний маршрут, на Сизим-Талбей-Шор.
В разгаре короткое полярное лето, жара
достигает тридцати градусов. Оставив в тундре шесть ящиков коллекций, мы
начинаем спуск по реке. Остается самый труднодоступный объект изучения -
Синькин Нос. Переброска партии на вертолете до Синькина Носа на расстояние
Впереди было сто километров самого трудного
пуути. Мы надеялись на помощь оленеводов, их стада стояли в тридцати пяти
километрах от Коротаихи, в Коротаихинской губе, куда мы и отправились опять на
"доре". Весь день моросил мелкий и назойливый осенний дождь,
заставлявший нас укрыться брезентом. К вечеру "дора" причалила к
обрывистому, грязному и скользкому склону невысокого, заливаемого весенним паводком,
берега, где рыбаки и побросали наши вещи. "Дора" затрещала и
направилась обратно вверх по реке.
На берегу творилось невообразимое:
мы попали на сентябрьский убой оленей, поэтому, всюду была кровь и валялись
туши убитых оленей. Двое ненцев повели меня к главному пастуху, а мои помощники
на "сочной" от осенних дождей, почти голой земле разбивали лагерь.
Переговоры о дальнейшей транспортировке были
недолгими, поскольку плата была соблазнительной - спирт. Не будь его, возможно,
все бы осложнилось. Через день оленеводы закончили убой, и ранним утром
следующего дня наш аргиш из шести нарт с тремя
вожаками отбывает в путь длиной около шестидесяти километров. Наша цель - река
Талата, впадающая в Баренцево море недалеко от Синькина Носа. Проехав километров пять, мы вдруг остановились. Оказывается, надо
"по глоточку" выпить, иначе, как сказали ненцы, не идут олени.Я знал о слабости ненцев к спиртному, и по договоренности
должен был расплатиться с ними в конце пути. Но раз "не идут олени",
пришлось дать "по глоточку". Часа через четыре следует очередная
остановка. Я думал - очередной "глоток", но ошибся: требовали отдых
оленям. Освободив этих слабых животных из упряжек, поскольку они должны на
свободе подкормиться ягелем, мы разжигаем костер. Напившись
чаю, пастухи укладываются "отдыхать". Нам ничего не остается делать,
как последовать их примеру. Я в ужасе, зная, что на отдых уйдет весь остаток
дня, а ведь надо еще собрать оленей. И действительно, мы долго ловили с помощью
аркана этих свободолюбивых животных, продолжив путь только к вечеру.
Быстро темнело. Наконец, погас последний луч
осеннего полярного дня. Я почувствовал, что оленеводы стали блуждать, отыскивая
в темноте одним им ведомые тропы. Вот когда действительно потребовались
"глоточки". Наш аргиш крутил до тех пор,
пока не вспыхнули в холодном небе яркие лучи ночного северного сияния,
позволившие нам сориентироваться. К месту назначения прибыли лишь под утро,
остановившись на высоком скалистом берегу Талаты, около небольшого озерка с
пресной водой. Оленеводы, получив обещанную плату, покидают нас. Мы остаемся одни и будем жить здесь две недели.
Талата зажата
высокими неприступными скалами, сложенными породами девона и карбона. Доступ к
ним возможен только с лодки. Разрез длинный, интересный. Работы много, а
времени мало: вот-вот наступит зима, поскольку была середина сентября. Пока
описываем пласт за пластом и наполняем образцами ящики, не замечаем ни времени,
ни подкарауливающей нас зимы. А снежные тучи, между тем, забрасывают тундру
крупой, побелели высокие сопки. Утром 23 сентября находим свое озерко
замерзшим. Работа фактически закончена, и мы ожидаем самолет. Летчики знали о
существовании на этом берегу Талаты небольшой посадочной площадки, потому-то мы
и сидели именно здесь, мерзнув в палатках и ожидая нашего
вылета, назначенного на 25-26 сентября. А пока мы привели площадку в порядок,
поставили колышки с флажками в определенных местах.
Зима полностью завладела побережьем Баренцева
моря: палатки замело снегом, озерко промерзло насквозь. Правда, с водой проблем
не было, ведь кругом были сугробы чистого снега. За дровами ходили к устью
реки, вытаскивая из-под снега плавник. Мы ждем... Положение, конечно, не
катастрофическое: в пяти километрах поселок, но так не хотелось здесь зимовать!
Через день каждый из нас по очереди отправляется в поселок, где имеется рация,
чтобы напомнить Воркуте о нашем ожидании самолета. Но аэропорт предпочитает
отмалчиваться, и нас это обескураживает. Молодежь волнуется, впервые попав в
подобную ситуацию в условиях полярной зимы.
Наконец, 7 октября над нами загудел самолет.
Мы выскочили из палаток, а он, помахав нам крыльями, полетел на Синькин Нос. Но
не прошло и десяти минут, как мы снова услыхали рев мотора. Из приземлившегося
близ палаток самолета выходит экипаж, и мы узнаем, что о нас особенно не
беспокоились, раз поселок поблизости. Они, видите ли, ждали попутного рейса на
Хабарово с тем, чтобы на обратном пути вывезти нас. Резонно! Потому самолет и
пролетел на Синькин Нос. Однако, летчики уже не
надеялись найти нас в эту пору на берегах замерзающей Талаты.
А н-2 , как известно, берет около тонны
груза. У нас же было не менее
Самолет набит нашим плохо упакованным
снаряжением до отказа. Жена от страха закрылась с головой в спальный мешок, все
остальные сели, тесно прижавшись друг к другу. Я стоял
в кабине вместе с экипажем: если уж умирать, то с открытыми глазами! За два-три
десятка метров до обрыва самолет оторвался от земли, а нам показалось, что он
просто завис над рекой и через мгновение врежется в противоположный скалистый
берег. Однако, под звук отчаянно взревевшего мотора, берег промелькнул метрах в
десяти под нами. Только тогда самолёт начал набирать высоту. Ужасные секунды
миновали.
Через полтора часа мы довольно спокойно
приземлились в Воркуте. А за оставшимися в тундре шестью ящиками коллекций
вылетел на вертолёте Коля Юшкин; только ему, как наиболее серьёзному помощнику,
я мог доверить эту работу. Между прочим, он стал очень большим Человеком! С чем
я его и поздравляю!
В БАССЕЙНЕ РЕКИ КАРЫ
Результаты предыдущей экспедиции позволили
наметить дальнейший путь нашей партии - на северо-восток Большеземельской
тундры, к реке Каре. В 1948 году мы охватили исследованиями лишь самое верхнее
течение Кары и расположенные рядом окрестности горы Гнетью. Теперь предстояло
обследовать среднее течение этой бурной, коварной и своеобразной реки. Вездеход
из Хальмерью доставил нас несколько севернее стоянки 1948 года. Отсюда пешими
маршрутами мы обошли Большую и Малую Кару, долины которых углубляются в горы
Уральского хребта.
От Гнетью начинается наше путешествие на
грандиозном плоту, составленном из четырёх резиновых лодок, по суровой
красавице Каре. В геологическом отношении район оказался весьма интересным.
Кара прорезает с юга на север хребет Пай-Хой, унаследовав древнюю
дочетвертичную долину, представляющую собой корытообразный каньон среди
высоких, крутых и выглаженных ледником скользких скал. Каждый участок каньона
отличается своим характером. Течение быстрое, нередко с водоворотами.
Встречаются такие отрезки, где совершенно невозможно причалить к берегу.
Сооружая свой плот, мы имели в виду именно коварный характер реки и её
стремительное течение, ибо ему не в состоянии противостоять никакие лодки,
никакие вёсла и никакие, тем более наши, силы. Действительно, какие
"силы" могут быть у четверых молоденьких ребят, одной женщины и меня,
бывшего уже в зрелом возрасте. Поэтому только осторожность могла обеспечить
благополучный исход нашего путешествия. Перед каждым каньоном приходилось
останавливаться, прежде чем пускаться вплавь.
Вот проплываем светлые, слегка розоватые,
мраморизованные известняки и мраморы, эффектно возвышающиеся от самой воды.
Живописный пятидесятикилометровый участок реки заканчивается неглубоким
каньоном с небольшим водопадом в его нижнем конце. В каньоне - совершенно
отвесные скалы белых мраморов. Мы проходим целую галерею сказочных ущелий и
совсем незаметно выплываем на широкий плес. Далее Кара вновь устремляется в
каньон с быстрым течением и неприятными порогами. Когда-то мраморизованные
известняки возвышались вертикально от воды. Но покровный ледник, двигавшийся с
севера на юг , выгладил эти отвесные скалы, и теперь
пласты обрываются острыми уступами в воду. Намечаем фарватер. Здесь важно
попасть в основную струю зигзагообразного потока. Рискуем. Путь этот,
потребовавший огромного напряжения сил, был завершен через 20-30 минут, когда
наш плот выскочил на тихий плес.
А через
Любопытные явления - разнооразные по форме
"исполиновы котлы" в скалистых склонах, достигающие у Карского
водопада грандиозных размеров. Здесь сохранились котлы времён покровного
оледенения, образовавшиеся миллионы лет назад и срезанные в верхней части
ледником. Сам водопад со времен образования "исполиновых котлов"
отступил вверх по реке метров на восемьдесят, а русло реки углубилось метров на
десять. Поражают котлы исключительно правильной округлой формы со строго
вертикальными стенками; их размеры достигают двух метров глубиной и одного
метра в диаметре. В таких котлах находится галька, иногда совершенно правильной
округлой формы. Эта галька при вращении водой как раз и точит известняк.
"Исполиновы котлы" раскрывают историю образования долины Кары,
которая уже существовала здесь много миллионов лет назад.
Ниже этого каньона на Каре ещё много опасных
мест. Предварительно осматривая каждый порог, в один из водоворотов мы
оказались все-таки затянутыми, причем так быстро, что не успели даже
опомниться. Так, обогнув две крутых излучины с резким поворотом с юга на север,
за одним из них мы неожиданно попали во власть стремительного течения. В
коротеньком десятиметровом плесе не было никакой возможности причалить к
берегу, а вода, между тем, на этом промежутке падала с полутораметровой высоты
со скоростью до
На другой день мы осмотрели место
происшествия. Долина Кары здесь резко суживается. По обоим берегам на протяжении
трёхсот метров выступают сильно смятые в складки слоистые известняки и
кремнистые яшмовидные сланцы. Яшмы выступают из воды острыми гребнями, а на
месте известняков, наоборот, образовались глубокие промоины. Вода, падая с
яшмовых гребней, клокочет в глубоких ямах. С высоты это место выглядело как
кипящий котел. Мы ещё раз воздали должное своему резиновому плоту, благодаря
которому остались живы и невредимы.
Ниже яшмовых ворот Кара становится широкой и
глубокой, из воды восстают высокие одиночные скалы. Многие из них - как головы
древних рыцарей в шлемах, поставленные на пьедестал. Встретились
нам и "часовой на посту", и "голова дикой птицы", и
"пирамида", и "крепостные ворота". А в одном месте
на гладкой поверхности тёмной породы были ярко видны буквы "М" и
"С" из более
светлой породы, как будто кто-то оставил свои инициалы. Да, Кару надо видеть,
по ней надо поплавать, и это запомнится на долгие годы. Помню, по возвращении в
Воркуту нам никто не верил, что мы безболезненно прошли все каньоны и пороги. Это
побудило нас несколько позже составить карту реки Кары для туристов.
Незабываемое впечатление оставляют последние
скалы, сложенные тёмно-серыми туфобрекчиями мезозойского возраста. Скалы
возвышаются над рекой метров на семьдесят и тянутся километра на три вдоль
реки. Вверху туфы изрезаны небольшими овражками, так как они легко разрушаются:
Это своеобразная порода, состоящая из вулканического пепла, пористая, отчего
кажется лёгкой, но довольно плотная. Когда проплываешь мимо этих скал, кажется,
что вся эта с виду рыхлая масса рухнет на тебя.
Далее по Каре, как по Коротаихе, пришлось
идти вниз на бечеве, пока мы не повстречали перед самой Карской губой ненцев,
перевозивших оленье мясо. Они взяли нас со всем грузом на борт своей "доры". В Карской губе нас застал туман:
плотная белая пелена окутала все вокруг. Здесь уже чувствовалось влияние
океана. "Дора" качалась на волнах, как щепка. Помню, как волновался
ненец, стоявший у руля, отыскивая фарватер. Эти мореходы ходят не по компасу,
как принято, а по интуиции и по времени. Рассчитывая добраться до посёлка Кары
за три часа, мы блуждали в тумане пять часов. Из аэропорта этого вполне
благоустроенного посёлка (здесь оказалась даже гостиница) рейсовым самолётом мы
вылетели в Воркуту.
За два полевых периода 1961-62 годов было
собрано большое количество каменного материала, главным образом,
палеонтологического, который должны были изучать специалисты-палеонтологи в
Москве и в Ленинграде. Как известно, палеонтолог обычно специализируется на
какой-либо одной группе вымерших животных определённого возраста. В районах же
Большеземельской тундры встречались отпечатки таких видов животных, которые не
были известны науке, поэтому палеонтологи были заинтересованы в их большем
количестве, так как по одной группе животных не всегда можно установить возраст
отложений. Нам приходилось собирать все встречающиеся органические остатки и
распределять их среди многих палеонтологов, охотно бравших наши массовые сборы.
После их изучения в печати появлялись палеонтологические статьи, а иногда даже
защищались кандидатские диссертации, например, Г.Киселевым. Комплексное
определение всех изученных групп животных позволяет геологу более правильно
подходить к расчленению изученных отложений и определять их возраст. В наиболее
интересных районах палеонтологи самолично проводят
работы по дополнительному сбору фауны для монографического её описания.
Получение геологами списков фауны от палеонтологов часто затрудняется, что
отражается на сроках сдачи отчета. Собранная фауна обычно должна размещаться в
геологической колонке послойно, но так как такая кропотливая работа отнимает у
геолога много времени, многие ею пренебрегают, что,
естественно, затрудняет работу палеонтологов, вновь приехавших в эти места.
Как я уже отмечал, в 1962 году в издательстве
АН СССР вышла моя монография "Девонские отложения восточной части
Большеземельской тундры", написанная по результатам полевых работ 1958-59
годов. В ней указывались благоприятные условия для формирования нефти при
накоплении осадков в девонский период.
НА ЮГО-ЗАПАДНЫЙ СКЛОН ПАЙ-ХОЯ
Шел 1963 год. Исследования намечалось
проводить на юго-западном склоне Пай-Хоя, по рекам Бельковской, Талате и
Гусиной, где ещё с 1933 года были известны хорошие разрезы девонских и
каменноугольных отложений, до детального изучения которых дело так и не дошло.
Прошло 30 лет с тех пор, когда я начинал исследования с поиска углей на реке
Нямде в экспедиции своего отца.
А вот теперь нефтяная проблема забрасывает
меня на Пай-Хой, на его юго-западный склон, для изучения прекрасных разрезов
верхнего палеозоя. Транспортная проблема решилась очень просто. Печорская
геофизическая экспедиция, опутавшая сетью работ всю территорию Большеземельской
тундры, взялась попутно доставить нас к месту назначения из Воркуты самолетом
Ан-2. Правда, перед вылетом выясняется, что посадочная площадка близ деревни
Каратайки после весенних паводков пока не просохла. Поэтому самолет приземлился
километрах в семидесяти от неё. Сплавляемся до Каратайки на рыбацких
"моторках", от которой ещё сто километров трудного пути - через
дельту Коротаихи к побережью Пай-Хоя, в устье реки Талаты Пайхойской. В этот
путь мы собираемся на крохотном колхозном катерке, на котором председатель
колхоза осматривает свои владения. В день выезда с утра моросил дождь, а в
полдень по-настоящему заштормило. Серое небо слилось с серой водой. Наш катерок
нырял в волнах разбушевавшейся стихии. Я стоял подле рулевого в рубке,
остальные трое членов экспедиции прятались в маленьком укрытии вместе с вещами,
где можно было сидеть только на корточках. Они испытывали полное впечатление
"плавания в закупоренной бочке".
Так мы добрались до устья реки Талаты.
Моторист испробовал возможности катерка, пытаясь протащить нас немного вверх по
течению, но ему удалось пройти не более трёх километров: путь преградили
галечниковые перекаты. Сюда должен был подойти проводник Иван с лошадью,
вышедший из поселка прямиком через тундру чуть раньше нашего отъезда. Прибыл он
через два дня на неказистой лошаденке, с которой мы хлебнули немало горя.
Выполняя работы, мы двигались вверх по реке,
каждый день километров на пять-шесть. Пока мы работали на разрезе, Иван в
два-три приёма должен был перевозить наш скарб на новое место. Но у лошади
хватало сил только на одну ездку. Больше она не желала
работать, останавливалась и стояла часами в забытьи, несмотря на страшную
ругань Ивана. Комары нещадно осаждали несчастное животное, а Иван хлестал её в
это время кнутом, не жалея сил. Глядеть на это было невозможно, и мы, как
могли, подкармливали лошаденку хлебом и макаронами. Иван говорил нам, что
другой лошади в колхозе не нашлось, но, как выяснилось потом, это была его
выдумка, причем не бескорыстная: пока лошадь простаивала часами, Иван отсыпался
в кустах. Так мы и работали на Талате: днем описывали разрез, вечером
перетаскивали мешки и ящики на собственных спинах.
С Талаты нам надо было перебраться через
тундру к следующей реке,- Бельковской. Осуществить на расстояние около
пятнадцати километров переброску отряда на такой кляче
было просто немыслимо, и я решил отделаться и от лошади, и от Ивана. В деревне,
куда мы отправились с ним вдвоем за помощью, нежданно-негаданно оказался
маленький красненький вертолетик Ми-2 той же геофизической экспедиции. Я
уговорил летчика пойти нам навстречу, и через каких-нибудь десять минут мы
приземлились на вертолете у наших палаток. В первый рейс на Бельковскую мы
полетели вдвоем, захватив лишь часть груза, поскольку нужно было выбрать место
для посадки и для лагеря. Во второй рейс отправились Юра и Нелля, а в третий
летчик полетел с грузом один. И лишь в четвертый раз в кабину летчика сели мы с
женой. Мария держит в руках небольшую лайку, увязавшуюся за нами в деревне.
Весь вертолет опутан брезентом и веревками, даже к шасси привязаны колышки от
палаток и доски. Летчику удалось завести глохнувший двигатель лишь с третьей
попытки. Мария бледнеет, а летчик, в ответ на наш недоуменный взгляд, говорит,
что, да, мотор иногда останавливается, причем говорит об этом так просто, будто
нам предстоит проехать эти
Бельковская оказалась маленькой речушкой, но
она вскрывала основной разрез палеозоя на этой территории. Верхнее течение реки
мы обследовали пешими маршрутами, а на двух резиновых лодках буквально
перетаскивались вниз по течению из-за мелководья. Через каждые три-пять километров устраивали лагерь, описывали основной
разрез и осматривали окрестности реки, включая все ручьи, впадающие в
Бельковскую. Скал было много, и мы смотрели каждый выход, особое внимание обращая на девонские породы. Забавная собачонка,
названная Джеком, всюду следовала за нами и совала свой нос везде, куда ударит
молоток.
С Бельковской наш путь лежал на реку Гусиную,
протекающую параллельно Бельковской в десяти километрах от неё. Так как было
уже начало сентября, мы планировали проделать свой путь на оленях, ведь к этому
времени оленеводы со своими стадами возвращаются с Карского побережья на юг.
Первое стадо нам встретилось в дымке вечернего тумана почти у устья
Бельковской. Оленеводы прибыли к нам в лагерь для переговоров на следующий
день. Обстоятельства явно складывались не в нашу пользу, так как оленеводы не
хотели возвращаться, а тем более ждать нас, пока мы закончим работы на Гусиной, которые, по нашим
предположениям, должны были продлиться не менее десяти дней. Однако следующие
стада могли обойти Гусиную стороной. В конце концов решили, что оленеводы доставят нас на Гусиную, а если
там не окажется другого стада, то мы вернемся обратно. Продолжение работы было
под угрозой.
В полдень 14 сентября мы ликвидировали лагерь
на Бельковской, а к вечеру уже подъезжали к Гусиной.
Проехав вдоль реки в поисках чума, мы находим его. Здесь нам сообщили приятную
новость: стадо с главными пастухами прибудет сюда дня через три-четыре. Я
понял, что самая трудная часть нашей задачи решена, ведь на оленях мы легко
выберемся к устью Талаты, куда за нами должны прибыть рыбаки на лодках.
Работая, на Гусиной
нам удалось продержаться с неделю. Всё это время мы поддерживали постоянную
связь с оленеводами. Начав исследования с верховий реки, мы постепенно
приближались к чуму, стоящему в устье Гусиной. 21 сентября работы были
закончены, и мы окончательно примкнули к оленеводам. А между тем на Пай-Хой
пришла глубокая осень, принесшая редкий колючий снежок. В палатках холодно,
поэтому вечера мы проводили в чуме, где было дымно, но тепло, и пахло вкусной
пареной олениной. Блаженствуем, сидя за чаем у очага при свете керосиновой
лампы. У очага хлопочет русская женщина, фельдшерица Нина, родом из Вологды.
Выйдя замуж за коми, она теперь кочует с мужем и оленьими стадами по тундре. У
этой четы прехорошенькая белокурая дочурка лет трёх, Анночка, совсем не похожая
на всех остальных жителей чума.
Два дня мы жили с оленеводами, задержавшимися
по случаю традиционного ненецкого праздника, затем снимаемся и идем вдоль
побережья беспокойного осенью Баренцева моря к Талате. От Талаты, оставив нас,
оленеводы двинулись на Коротаиху. С каждым приливом мы ждали появления рыбацких
лодок, но ожидание продлилось целых восемь дней.
Неподалёку от наших палаток стоял
геодезический столб, на который не один раз в день забирался коллектор Юра и
глядел вдаль, каждый раз возвращаясь ни с чем. Через два дня после отъезда
оленеводов поднялся западный ветерок, который ночью усилился. Заштормило
Баренцево море, с бровки высокого берега были видны кудрявые белые гребни волн.
Да, в такую погоду рыбаки не отважились бы приплыть к нам. С утра мы с Юрой
уходим к разведчикам (здесь работала партия Н.Б.Шмелева), а по возвращении
вечером не узнали Талату: вода поднялась метра на полтора. Мы с ужасом подумали
о двух оставшихся в лагере женщинах, позже удивившись их находчивости. Мария,
привыкшая к капризной северной погоде, при первом же натиске воды решила перебираться
на высокий склон. За два часа они вдвоем перетащили на склон весь груз, а место
бывшего лагеря погрузилось под воду.
Рыбаки на двух лодках прибыли через четыре
дня после шторма. Насколько мне помнится, ожидание транспорта в конце
экспедиции всегда становилось тягостным, и велика была жажда выбраться, когда
уже нельзя работать. Ко всему прочему, тогда мы торопились воспользоваться
приливом. Но отлив все-таки застал нас: вода покинула протоку, и лодки
оказались на вязком илистом дне. Сидим и толкуем о всякой всячине, время
подходит к ужину. Набрали веток для костра и отправились на поиски пресной
воды, во время которых один из рыбаков на равнине подстрелил гагару. Мы сварили
её в морской воде и "уничтожили", причем, несмотря на голод, совсем без
аппетита. Наступила ночь, кругом мрак и сырость, лишь огонек костра весело
горит. И таким никчемным кажется наше пребывание здесь, на берегу сурового
моря! Рыбаки, будто бы угадав мои мысли, спросили, уж не золото ли мы искали в
этом диком месте с одним молотком?
Такой вопрос часто задавали оленеводы,
выпытывая пришельца о богатствах края, задавали и жители местных деревень. И
мне не верили, когда я показывал свои находки - окаменевшие ископаемые
организмы. Словом, камни. Все хорошо знают цену блестящего металла, но никто из
них не может оценить камни, помогающие геологу найти не желтое, а "черное
золото". Примерно так начал я свой рассказ о целях наших многочисленных
экспедиций и находках "драгоценных" фаунистических остатков,
продолжив его, когда мы уже вышли в воды широкой Коротаихи. Плыли в полной
темноте под звездным небом, моторист стоял на носу лодки, веслом нащупывая
фарватер, чтобы при первой возможности запустить мотор. Я старался увлечь
слушателей своим рассказом.
Чтобы найти "черное золото", надо
знать, в каких породах укрыла его таинственная природа, а распознать породу
можно только по фаунистическим остаткам. Изучение эволюции организмов
палеозойской эры дает возможность подразделить эту эру на периоды, эпохи, века.
Проще говоря, органические остатки определяют возраст тех пластов, в которых
они захоронены. Тип осадков и захороненная в них фауна подсказывают, где и в
какую эпоху существовали континентальные пространства и водные бассейны.
Геологи составляют так называемые палеографические карты, отражающие
историческое развитие нашей планеты. Палеографические карты можно составить
очень подробно, в зависимости от степени изученности района, для каждого
отрезка геологического времени. По прошлому геологических эпох можно судить о
перспективах тех или иных отложений, а по мощности пластов и толщ определенного
возраста можно довольно точно предсказать, на какой глубине будут вскрыты те
или другие породы, если, скажем, пробурить скважину в этом районе. Если мы
знаем, с какими породами связаны нефте- и газопроявления, то будем знать, до
какой глубины следует бурить скважину, чтобы вскрыть месторождение жидких
полезных ископаемых.
Именно так определялась глубина залегания
наиболее перспективных среднедевонских пород в районе Колвинской структуры, так
выделяются районы для поисков нефти и газа. Как итог, наши исследования в
комплексе с геофизическими и буровыми работами привели к открытию крупных
месторождений нефти и газа в Большеземельской тундре.
БОРЬБА НА МЕСТНОМ УРОВНЕ
24 января 1963 года навсегда останется в моей
памяти. В этот день не стало самого близкого и дорогого мне человека Александра
Александровича Чернова, до последнего дня трудившегося в созданном им
коллективе среди милых ему и любящих его, надеюсь, искренне, людей. Драповое
пальто, которое он предпочитал носить и зимой, не спасло его, 86-летнего
человека, от простуды в холодную январскую стужу.
Очень скромный, бескорыстный и благодарный
человек. Эти черты его характера помогали ему сохранять независимость,
относительную, конечно, от кого и чего бы то ни было. Александру Александровичу
часто задавали вопрос, в том числе и официальные лица, каким образом ему
удалось достичь таких успехов в работе, на что он со свойственным ему юмором
отвечал: "Двум богам молиться нельзя. Я молюсь одному богу - НАУКЕ!"
Не мне судить, какой вклад внес в науку Александр
Александрович. Но как бы мы ни пытались оценивать деятельность ушедшего от нас
человека, в какие бы словесные формы не облекали его подвиги и неудачи, нам не
удалось бы раскрыть его суть в полной мере. Поэтому я скажу его словами, как он
сам представлял свое предназначение: "По натуре своей,- говорил Александр
Александрович,- я первооткрыватель, мною владеют идеи поисков полезных
ископаемых там, где их ещё не удалось найти, идеи идти с поисками в тот район,
где есть известные основания искать". Таким районом в его время оказался
Печорский край (волею судьбы он и родился в сопредельном этому краю районе),
которому он остался верен до конца.
Я не имею цели восхвалять собственного отца.
Он избегал громких признаний своего труда при жизни, тем более не имело бы
смысла делать это сейчас. Но как сын, я оставляю за собой право гордиться отцом
и остаюсь при мнении, что вся его жизнь - пример, достойный для подражания.
Экспедиция отца 1924 года, в которую он
рискнул взять меня, когда я был ещё школьником, не только круто изменила, но и
на всю жизнь определила мою судьбу. Именно участие в той экспедиции было для
меня решающим в выборе профессии: я пошел по стопам свих предков, представляя,
таким образом, четвертое поколение династии геологов Черновых.
Как и меня мой отец,
я начал брать в экспедиции своего сына, когда он ещё учился в школе,- на
Приполярный Урал, на реки Вангыр и Кожим, в Большеземельскую тундру. Так что и
он не колебался в выборе профессии: поступил в МГУ на геологический факультет,
стал геологом. Горжусь, что мой сын Вадим - доктор геолого-минералогических
наук, профессор МГУ. Ему принадлежит около двухсот научных трудов по геологии,
литологии, палеонтологии, истории геологической науки.
А на подходе - ещё один геолог из династии
Черновых. Это Вадим, сын Вадима и мой внук, который сейчас учится на последнем
курсе геологического факультета МГУ, то есть там, где учились и его прадед, и
дед, и отец. Будет ли мой внук уральцем, сказать трудно. Вот так у нас,
Черновых, прошлое как бы перетекает в будущее через нас и наших детей, через
наши дела и судьбы.
Со смертью Александра Александровича для меня
в республике Коми и в Институте геологии Коми филиала АН СССР изменилось
многое. С одной стороны, Коми обком, проводя в жизнь национальную политику, не
мог мне простить "воркутинскую историю", о которой говорится ниже. С
другой стороны, Коми филиал, где раньше отношение ко мне определялось
авторитетом и уважением к Александру Александровичу, вдруг обнаружил во мне
"неуживчивого геолога". В институте поговаривали, что Г.А.Чернову
придется укладывать чемоданы, и слухи эти были небезосновательны.
Что касается "воркутинской
истории", то о ней мне хотелось рассказать подробнее. И вот почему: нигде
в стране не было и нет такого шума, такой путаницы
вокруг первооткрывателей, как в Коми АССР. Не было подобной путаницы даже в
истории открытия нефти Западной Сибири, о которой, кстати, было известно ещё в
прошлом веке.
Дело в том, что во всех научных геологических
отчетах и публикациях в прессе в течение 13 лет - с 1930 по 1943 год -
первооткрывателем углей Воркуты назывался я, Чернов Георгий Александрович. В
1930 году наш крохотный отряд был направлен моим начальником Н.Н.Иорданским для
общего обследования неведомой тогда в геологическом отношении реки Воркуты. Эта
общая задача даже не ставила перед нами специальной цели - найти уголь, и,
отправляясь на Воркуту, мы ведать не ведали, что нас
ждет такая удача. Не буду описывать, как дался нам поход по Воркуте, поскольку
об этом я рассказывал во многих очерках. Скажу лишь, что мы преодолели 101
порог, когда увидели коренные выступы пермских пород с мощными выходами четырех
угольных пластов, а пятый пласт вскрыли канавой на
противоположном берегу реки. Открытие было столь велико, что уже на следующий
год на Воркуту двинулись не только геологи для детальной разведки и оценки
промышленных запасов углей, но и партии рабочих для закладки рудника и плановой
добычи угля. Случай небывалый в истории геологических открытий и эпохи
индустриализации...
И вдруг - публикации о коми охотнике
В.Я.Попове, якобы еще в 1919 году нашедшем на Воркуте некие "черные
камни", которые он будто бы собрал в котомку и отправил то ли в ближайший
сельсовет, то ли посылкой лично Ленину. Имя В.Я.Попова прославлялось в сотнях
как местных, так и центральных газет и журналов. О нем снимались фильмы,
слагались песни, стихи и поэмы, ему посвящались целые разделы в музеях, ему при
жизни был поставлен памятник в Воркуте. Апофеозом легенды был Указ Президиума
Верховного Совета СССР от 23 декабря 1947 года о награждении В.Я.Попова орденом
Ленина - как первооткрывателя Воркутинского месторождения углей. Но и этого
обезумевшим от легенды деятелям оказалось мало. После смерти В.Я.Попова в
Я забил тревогу, поскольку выходило, что я
присвоил чужие заслуги. Это многим давало повод считать меня жуликом. И не
случайно на моем рабочем столе в Институте геологии Коми филиала стали
появляться газетные статьи о Попове с надписями: "Какой же Вы
первооткрыватель?!" Так, на виду у всей страны у меня нагло были украдены
приоритет первооткрывателя углей Воркуты и честь геолога. Долгие годы мне,
спецкору "Правды" А.П.Мурзину и самой стойкой коми-помощнице,
участнице революции и гражданской войны в Коми крае А.А.Потаповой пришлось
пробивать брешь в глухой стене обмана и непонимания.
И только через 40 лет
неопровержимые документы ИМЛ при ЦК КПСС, Музея В.И.Ленина, свидетельства
участников революции, а также ближайших родственников В.Я.Попова восстановили
истину: не было никакой "чернокамневой" посылки Ленину, как не было
ни в 1919, ни в 1920, ни в 1921 годах на реке Воркуте и самого охотника
В.Я.Попова. Кем же на самом деле
был В.Я.Попов? Об этом можно узнать, прочитав мои почти что детективные истории
в журнале "Север", N 6 за
Теперь все признают, что в основе истории
советского периода нашей Родины лежит множество мифов, далеких от истинных
фактов, от подлинной истории. Это касается не только истории революции,
гражданской войны, но и многих конкретных лиц, участвовавших в этих событиях,
чьи мнимые "заслуги" и "подвиги" были раздуты до вселенских
масштабов. Подобное мифотворчество происходило и в других сферах, в том числе и
в геологических открытиях. И одним из самых грандиозных и злостных мифов здесь
стала легенда об обнаружившем "горюч-камень"
коми охотнике В.Я.Попове...
Встает вопрос, кому же понадобилось
десятилетиями создавать "национального героя"? Ответ однозначный -
местным властям Коми республики, в первую очередь, Коми обкому, его
руководству. Я понимаю, что делалось это, очевидно, из патриотических чувств, с
подтекстом: угнетенные ранее северные народы сами находят и распоряжаются
природными богатствами своих недр...
Подводя итоги воркутинской истории, скажу,
что результатом многолетней и поначалу безуспешной борьбы за свое честное имя
(ведь я был объявлен жуликом, укравшим чужое открытие) стало то, что в
республике Коми В.Я.Попов был развенчан как первооткрыватель. Вот уже более
двадцати лет в печати Коми республики не упоминается его имя, экспозиции о нем
убраны из музеев, "Шпиль" (памятник), сооруженный ему в Воркуте,
снесен в 1983 году. Но правда обо всей этой истории
ещё нигде не сказана, не поднимался и вопрос об ошибочном его награждении. О
Попове в Коми просто замолчали, но и о Черновых говорят с оглядкой. Нет Попова,
нет и Чернова...
Правды о себе я добился, но ценой личного
авторитета, приобретя в республике Коми репутацию склочного геолога.
Положительным моментом во всей этой борьбе было то, что "воркутинская
история" научила меня осторожности и преподала урок, как надо отстаивать
истину открытия.
После смерти отца не лучшим образом у меня
складывались отношения и с администрацией Коми филиала. Пять лет, в течение
которых мы были вместе с отцом, оказались, я считаю, самыми плодотворными в
моей жизни. Но моя активность вносила диссонанс в спокойную жизнь филиала.
Александр Александрович был в курсе всей моей научной деятельности и, не
оставаясь безучастным наблюдателем, со свойственной ему уверенностью влиял
словом, сказанным и печатным, на умы власть имущих нефтяников, которым мое
будущее представлялось в серых тонах. У меня до сих пор, как набат, звенит в
ушах предупреждение отца: "Сотрут в порошок!" В порошок не стерли, но
через некоторое время я был вынужден покинуть Институт геологии Коми филиала. А
вынудили меня следующие причины. Одни просто не понимали меня как человека,
который не терпел никакого насилия в выборе научной работы. Другие,
ошеломленные громадой открытия нового нефтегазоносного района в
Большеземельской тундре, мучились завистью. А третьи просто видели во мне
конкурента в борьбе за высокие должности во вновь сформированном научном центре
республики.
Помню случай, когда ко мне, только что
приехавшему в Сыктывкар, подошел сотрудник филиала Марк Вениаминович Фишман и
спросил, буду ли я замещать отца? Я с недоумением ответил, что приехал сюда
работать, а не руководить! Наши отношения с ним как с самого начала, так и в
дальнейшем, не сложились. И яблоком раздора между нами стала кандидатская
диссертация М.В.Фишмана.
Дело в том, что в 1943 году мне довелось
посетить хребет Сабли и в однодневном маршруте удалось даже установить
стратиграфическую и тектоническую природу этой структуры. Я твердо убедился,
что Сабля представляет собой не что иное, как антиклинальную структуру, что и
опубликовал в отчете по Вангырскому району в 1946 году. В 1951-52 годах более
детальное исследование по всему хребту Сабли проводил М.В.Фишман, который в
своей монографии "Геологическое строение и горные породы хребта
Сабли", ссылаясь на мой отчет 1946 года, признал мои представления
ошибочными: "По мнению Г.А.Чернова (
Для меня так и осталось загадкой, то ли
Фишман сам напутал в стратиграфии района Сабли, то ли эта путаница была внесена
им под влиянием научных работ ленинградского геолога К.А.Львова, считавшегося
тогда большим знатоком по древним свитам Приполярного Урала. Скажу лишь только,
что время все расставило по своим местам. Первые геологические исследования в
60-х годах на Сабле воркутинского геолога Грибова подтвердили ошибку Фишмана как в отношении стратиграфии, так и в синклинальном
строении Сабельского массива. То же самое подтвердил и тектонист А.И.Пучков.
После этого в дальнейших публикациях Фишман уже не ссылался на свою работу.
Видимо, почувствовав слабость исследовательского дара в геологии, Фишман стал
себя реализовывать как администратор. Так, через некоторое время он стал
директором геологического института Коми филиала АН СССР. Когда мы с ним были
на равных, я не раз говорил ему о слабых сторонах его геологических работ, так
как не терпел никакой фальши в науке, тем самым не давая ему шанса на ошибки. И
вот пришел момент, когда он мог со мной свести личные счеты, доказывая мою
"никчемность" как геолога.
С приходом нового руководства, как правило,
меняется и кадровая политика. Для всех сотрудников стало неожиданностью, что
В.И.Чалышев, который имел несколько выговоров с предупреждением, был назначен
на должность начальника отдела стратиграфии, я же оказался в его непосредственном
подчинении. Василий Иванович, оправдывая надежды "своего" директора,
"тормозил" как мог мои публикации в печати, что было моим самым
больным местом в научной работе. Поначалу я считал это мелочами, но предвидеть,
что еще затеет дирекция, признаться, не мог. Я по-прежнему расширял свою тему,
занимаясь не только отложениями девона и силура, зарегистрированными по теме,
но и другими вопросами, связанными в основном с проблемой нефтегазоносности
Большеземельской тундры. Фишман также понимал, что моя тема является одной из
актуальных, поскольку тундра стала давать большую нефть, и решил вообще убрать
меня из филиала. План изначально был прост - перевести меня на должность
младшего научного сотрудника, но для этого нужен был компромат. И компромат уже
готовился через других сотрудников.
Я вспоминаю случай, как заведующий
лабораторией стратиграфии М.А.Плотников, являвшийся моим начальником, в моем
предварительном отчете "случайно" оставил "шпаргалку" для
А.Першиной для зачтения ее на очередном Ученом совете. Шпаргалка была
следующего содержания: "Типичный съемочный предварительный отчет. Научная
работа лично автора выражается только в сборе и некотором описании герцинелл.
Все остальное имеет производственно-съемочный характер. Требование лаборанта
странно. Намек на петрографа тоже. Чем сам-то старший научный сотрудник будет
занят, когда все делается другими? Собрать материал в поле и записать в
соответствующем месте готовые определения, сдобрить примитивной палеографией,- для
этого не надо быть старшим научным сотрудником" (подчеркнуто
М.А.Плотниковым). Я не был бы удивлен, если бы начальник сам высказался на
заседании совета о моем отчете, но он пытался это сделать через А.Першину,
которая прибежала ко мне тогда очень взволнованная и попросила отчет, после ознакомления с которым обнародовать записку отказалась.
Затем Фишман перешел к более открытой игре:
он намеревался перевести меня на должность младшего научного сотрудника при помощи намечавшейся в скором времени переаттестации. Обычно
при голосовании на Ученом совете неугодного
"забрасывали черными шарами", рассчитывая на то, что после такой
процедуры он сам уйдет с занимаемой должности. И эти "фокусы", надо
сказать, у Фишмана проходили успешно.
Процедура переаттестации в "институте
Фишмана", думаю, заслуживает подробного рассказа. Вначале была составлена
характеристика на неугодного, где каждая строчка говорила о моем неизбежном
провале в выборах на должность старшего научного сотрудника. Меня это, однако,
не пугало: я решил закончить монографию по геологии Большеземельской тундры
даже при условии, что меня переведут в дворники, ведь уже на всей территории
тундры, вплоть до побережья Баренцева моря, разворачивались буровые работы.
Широкий фронт работ в тундре не давал покоя не только мне, но и, главное,
Фишману, который, не считаясь с тем, что государством уже были затрачены
денежные средства по моей теме, начинает действовать в обход закона. Ученый
совет, как говорилось тогда в институте, готовился меня "прокатить".
В составе аттестационной комиссии было 18
человек. Результаты голосования на заседании геологического института: десять
голосов "за", восемь - "против". Казалось бы, я должен быть
оставлен на новый пятилетний срок, но Фишман этого допустить не мог. И на
второй день голосования на заседании Президиума Коми филиала голоса разделились
поровну. Меня провалили! Хочу остановиться подробнее на том, как это произошло.
В отделе стал мудрить В.И.Чалышев. Сначала он не включил мой голос, но считал
вправе подать два голоса за себя - как руководитель отдела и от "себя
лично". Когда на следующий день парторг института А.И.Елисеев указал ему,
что я имею-таки право голоса, Чалышев буквально вынудил палеонтолога Цыганко
отказаться от своего голоса в мою защиту. Было ясно одно - Коми филиал
сознательно нарушал конкурсную инструкцию по аттестации старших научных
сотрудников.
Я, конечно, не мог согласиться с нарушениями
во время аттестации и потому обратился с письмом к Главному Ученому секретарю
Президиума АН СССР Н.М.Сисакяну. Вот фрагмент этого письма: "...Обращаюсь
к Вам потому, что считаю неправильным решение Ученого совета геологического
института Коми филиала АН СССР от 18 января 1965 года и решение Президиума Коми
филиала от 21 января 1965 года, согласно которым я лишен впредь права занимать
должность старшего научного сотрудника в Коми филиале... Прошу Вас поручить
Отделению наук о Земле или геологическому институту АН СССР, являющемуся
куратором геологического института Коми филиала, в порядке надзора проверить
правильность принятых в отношении меня решений". 1 февраля 1965 года я
получил копию письма заместителя начальника Управления кадров
АН СССР Л.К.Семенова. В нем отмечалось: "В связи
с письмом в Президиум АН СССР кандидата геолого-минералогических наук Чернова
Г.А. по вопросу освобождения его от должности старшего научного сотрудника
Института геологии Коми филиала АН СССР, Управление кадров АН СССР просит дать
подробную справку по этому вопросу и выслать копии протоколов Ученого совета
Института геологии и заседания Президиума филиала, на основании которых он
освобождается".
А 22 февраля того же года я получил выписку
из приказа N 37 по филиалу, подписанного Председателем Президиума Коми филиала
АН СССР П.П.Вавиловым. В приказе, в частности, говорилось: "...2. Старшего
научного сотрудника сектора стратиграфии, литологии и тектоники Института геологии филиала Чернова Георгия Александровича с
23 февраля 1965 года от занимаемой должности освободить в связи с истечением
срока работы, установленного законодательством о конкурсах. Чернову Г.А. все
материалы научных исследований по выполненным темам передать по акту заведующему сектором В.И.Чалышеву в присутствии ученого
секретаря Института геологии В.И.Есевой. Основание :
Постановление Президиума филиала от 20 января 1965 года..."
Тем не менее, имея на руках копию письма из
Управления кадров АН СССР, я и не думал передавать "по акту" научные
материалы, а продолжал работать над своей монографией в ожидании дальнейших
решений администрации филиала. Надо сказать, что ко мне дважды подходили
геологи, видимо, по настоянию Фишмана, которые убеждали подать заявление о
согласии работать младшим научным сотрудником. Но такого согласия я так и не
дал, написав другое заявление - на имя П.П.Вавилова: "При аттестации на
должность старшего научного сотрудника повторным голосованием на заседании
Президиума Коми филиала я был забаллотирован, с чем не могу согласиться, так
как на первичном голосовании геологического института был избран на эту
должность на новый пятилетний срок. В связи с тем, что я заинтересован в
обработке материалов, собранных в течение четырёх лет по теме, завершаемой
через год, прошу Вас предоставить мне возможность монографически обобщить эти
материалы в условиях, при которых возможно выполнение данной работы.
27.03.65."
Надо сказать, приказ о моем увольнении из
Коми филиала вызвал возмущение многих ученых, причем не только в Сыктывкаре, но
и в Москве и Ленинграде, среди геологов и палеонтологов. Так, на имя секретаря
ЦК КПСС А.Ф.Ильичева было направлено письмо за подписями профессора, доктора
геолого-минералогических наук В.А.Варсанофьевой, доктора
геолого-минералогических наук, дважды лауреата Государственной премии
В.И.Сенюкова, старшего научного сотрудника геологического института
А.И.Елисеева и младшего научного сотрудника того же института П.Д.Калинина. В письме на трех страницах была изложена моя многолетняя
геологическая деятельность в Печорском крае, начиная со студенческих и до
последних лет работы в Институте геологии Коми филиала. Особое внимание
в письме было уделено подробному описанию злополучной аттестации: :"...они
огульно и голословно заявили, что работы Г.А.Чернова вообще написаны на низком
научном уровне, причем серьезных оснований для признания этих работ неудовлетворительными не приводилось. Как по содержанию, так
и по форме эти обвинения носили необъективный характер... Поэтому,
считая критику выступавших против сохранения за Г.А.Черновым должности старшего
научного сотрудника необъективной и несправедливой и находя столь же
несправедливым решение Президиума Коми филиала АН СССР, мы просим проверить и
по возможности отменить это решение Президиума, восстановить Г.А.Чернова в
правах старшего научного сотрудника в Институте геологии Коми филиала АН СССР и
дать ему возможность закончить работу, на которую
затрачено много времени и государственных средств. 22.11.65."
В письме, направленном в Ученый совет
геологического института Коми филиала АН СССР и подписанном шестью учеными -
академиком А.Л.Яншиным, заместителем директора ГИН АН СССР профессором
Меннером, доктором геолого-минералогических наук П.Е.Офманом, профессором
Д.М.Раузер-Черноусовой, кандидатом геолого-минералогических наук
Е.А.Рейт-лингер и О.А.Липиной, было написано: "Мы, группа стратиграфов и
геологов геологи ческого института АН СССР, поражены и
очень удивлены, узнав об увольнении из состава сотрудников института Коми
филиала Георгия Александровича Чернова с лишением его должности старшего
научного сотрудника. Для такого решения должны быть очень серьёзные причины, а
усмотреть таковые в научной деятельности Г.А.Чернова нам не представляется
возможным... Г.А.Чернов, бесспорно, является одним из лучших знатоков геологии
Печорского бассейна и Северного Урала, изучению которого он посвятил почти 40
лет своей жизни. Список печатных работ Г.А.Чернова достаточно солидный ( 54 работы ), за последние пять лет, которые решают при
переквалификации научных работников, опубликовано и сдано в печать 28 работ...
Мы считаем, что решение Ученого совета было досадным недоразумением, и потому
обращаемся к нему с уверенностью, что этот вопрос будет пересмотрен
положительно, с учетом научной деятельности Георгия Александровича во всех
областях геологии. 05.03.65."
В письме, направленном Институту геологии
Коми филиала АН СССР сотрудниками палеонтологического института АН СССР, указывалось:
"Нам хорошо известны работы Георгия Александровича Чернова, посвященные
палеозою Приполярного Урала, Пай-Хоя и различных областей Большеземельской
тундры. Эти работы особенно ценны как для стратиграфов, так и для палеонтологов
исключительно тщательными и большими сборами различных групп ископаемых
животных с их точной привязкой к разрезам... Ряд палеонтологов дали согласие на
составление совместных с Г.А.Черновым работ, представляющих монографическое
описание ископаемых беспозвоночных, точно привязанных к разрезам (З.Г.Балашов -
по ортоцератидам, В.Ф.Барская - по табулятам силура, В.Ф.Куликова - по
пелециподам силура, А.Ф.Абушик - по остракодам силура, Р.С.Елтышева - по
криноидеям силура)... Крайне неожиданным и вызывающим резкий протест явилось
известие об увольнении Г.А.Чернова из Коми филиала с лишением должности
старшего научного сотрудника. Мы считаем такое решение Президиума Коми филиала
ошибочным, находящимся в явном противоречии с плодотворной научной
деятельностью Г.А.Чернова - одного из крупнейших специалистов по геологии Коми
АССР. Поэтому мы просим Вас пересмотреть это решение. 10.03.65."
Со своей стороны, я был вынужден обратиться с
письмом к заместителю Председателя единого союзно-республиканского органа-
Комитета Партийно-государственного контроля ЦК КПСС и Совета Министров СССР,
В.А.Прокофьеву. В том письме на шести страницах я довольно подробно осветил всю
конфликтную ситуацию в Коми филиале, а также отметил, что после визита моей
жены в обком к секретарю Э.И.Вертелю, филиал создал комиссию во главе с
сотрудником обкома А.Г.Поповым, которой поручили рассмотреть все факты. В
результате работы комиссии мне было приписано ещё больше обвинений, которые, по
настоянию Попова, я должен был подтвердить подписью в протоколе. На партактиве
филиала присутствовали мои основные обличители - Першина, Чалышев, Чермных. На этом заседании не дал меня в обиду Э.И.Вертель,
который , отмечая, что это все недоразумения,
предложил открыть "чистые листы" и начать работу заново. Кстати в
адрес, Чалышева и Чермныха прозвучала критика о недопустимости подобных
обвинительных действий с их стороны. Итогом заседания партактива и всей истории
стало выступление Забоевой: "Мы вас не увольняем из-за старых заслуг, да и
пожилому человеку трудно найти сейчас работу". Этими обидными словами и
просьбой о помощи я и завершил письмо.
Не получив ответа на свое письмо
В.А.Прокофьеву, я решил напомнить ему об этом 10 апреля 1965 года...
ВОССТАНОВЛЕНИЕ В ДОЛЖНОСТИ И...
ПОНИЖЕНИЕ
18 марта 1965 года за подписью П.П.Вавилова
вышел приказ N 55 по Коми филиалу АН СССР, в котором указывалось:
"1. Кандидата геолого-минералогических
наук Г.А.Чернова в должности старшего научного сотрудника Института геологии
Коми филиала АН СССР восстановить... Приказ по Коми филиалу N 37 ( пар.2) от 22 февраля
2. Директору Института геологии Коми филиала
АН СССР кандидату геолого-минералогических наук М.В.Фишману вопрос об избрании
Г.А.Чернова на должность старшего научного сотрудника на новый срок вынести на
вторичное рассмотрение Ученого совета института. Повторное решение совета по
этому вопросу будет являться окончательным.
Основание: Инструкция "О порядке
замещения должностей научных сотрудников" и письмо Академии наук СССР от
13 марта 1965 года N 30-32-330".
Перед новыми перевыборами ко мне подошел
Б.Гуслицер и сообщил новость (которая для меня таковой не являлась), что на
партсобрании института было дано устное указание Фишмана: всем коммунистам
бросать "черные шары" на моей переаттестации. Затем Гуслицер
извинился, дав мне понять, что на сей раз, видимо, придется выполнить постановление
начальства. Я не верил, что так может быть, но мои сомнения развеял Голдин,
сказав, что тоже, видимо, выполнит решение Фишмана. Однако парторг института
Елисеев усомнился в правильности решения партийного собрания и обратился в
обком к Э.И.Вертелю за консультацией. На новом партсобрании он заявил, что
Вертель удивлен такому решению коммунистов института, так как это дело совести
каждого. Но Верхола нцева, не поверив словам Елисеева, сама обратилась к
Вертелю. Какой был там разговор, я не знаю, но на следующем собрании
Верхоланцевой было объявлено, что, дескать Елисеев
просто не понял Вертеля. Итак, на второй переаттестации в старшие научные
сотрудники я не прошел, так как все члены КПСС проголосовали
против меня...
Фишман преследовал две цели: во-первых,
уничтожить меня морально, во-вторых, принизить мои способности геолога,
показать, что я никчемный специалист. Это уже поистине месть за Саблю!..
На следующий после аттестации день меня
пригласили в Президиум филиала к П.П.Вавилову, где в течение двух часов не
выпускали из кабинета, требуя согласия работать младшим научным сотрудником.
Такого заявления я не написал, тем самым Фишману не удалось похвастать, что
Чернов сам себя признает неспособным геологом. Я положился на волю судьбы,
после всех этих бурных переговоров написав лишь в Президиум Коми филиала АН
СССР заявление, датированное 27 марта
Хаос в заранее разработанной
Фишманом сценарий внес старший научный сотрудник геолог Л.А.Братцев, заявивший
буквально следующее: "Я вижу, что здесь собираются уволить Чернова, но я
не вижу - за что? Петр Петрович Вавилов сказал, что Чернов не подает заявление,
так это неправда. Я видел это заявление, и оно должно быть в Президиуме!"
Невозможно объяснить, какой тут поднялся гвалт. Все начали выяснять, есть ли
заявление. Некоторые утверждали, что его содержание не дает основания оставлять
меня в стенах филиала. С мест слышались выкрики об увольнении. Вдруг с кресла
встал П.П.Вавилов и заявил, что об увольнении не может быть и речи. Затем,
наклонив голову, он ребром ладони провел по шее, показывая всем, где у него
"сидит" это увольнение. Еще несколько минут пошумели ученые, а вопрос
о моем увольнении так и не был решен.
Итак, я стал младшим научным сотрудником,
причем меня сразу же лишили помощника. Я остался единственным исполнителем
темы, до сдачи отчета по которой оставался год. Зарплата у меня уменьшилась
сразу на сотню рублей, в связи с чем многие, в том
числе и Фишман, думали, что я уйду наконец-то по материальным соображениям. Я
же знал, что буду заканчивать эту большую работу.
Я продолжал работать, а Фишман по-прежнему
давил на меня, вынуждая писать письма в надежде, что
правда когда-нибудь восторжествуют.
8 мая 1965 года я направил письмо
В.Д.Новокову в Совет по координации научной деятельности АН СССР и филиалов,
копию же - В.А.Прокофьеву. В письме я отмечал: "5 мая 1965 года из
Управления кадров АН СССР я получил письмо за N 32-330/28 от 3 мая
Член партии с 1940 года, сотрудник филиала
Павел Дмитриевич Калинин был страшно возмущен вопиющей несправедливостью по
отношению ко мне и рассказал всю эту историю коммунисту Н.П.Максимову, который
написал в журнал "Партийная жизнь" письмо, назвав его
"Выговор... за справедливость". Содержание письма основывалось на
письмах московских ученых, выдержки из которых я приводил выше. В своем письме
Максимов писал: "Узнав о несправедливости принятого руководством Коми
филиала решения по аттестации Г.А.Чернова, в защиту его прав выступили виднейшие
деятели науки, просив восстановить незаконно снятого с
работы Г.А.Чернова... После многочисленных требований ученых отменить
несправедливое решение Президиум Коми филиала АН СССР через известное время
отменил свой приказ и восстановил Г.А.Чернова в прежней должности... Любители
потешиться над честностью и достоинством человека не прекратили своих нападок
на лиц, осмелившихся обратиться за помощью в Москву. На партийном собрании
разносу был подвергнут член КПСС А.И.Елисеев - кандидат наук, старший научный
сотрудник Института геологии Коми филиала АН СССР. Это собрание проходило в
июне 1965 года, и тогда руководителям филиала и парторганизации не было
известно, кто является инициатором подготовки и посылки письма в ЦК КПСС на имя
тов. Ильичева. На следующем собрании, состоявшемся 25 января 1966 года, где
коммунисты филиала обсуждали итоги XXIV сыктывкарской городской партийной
конференции, председатель собрания Паращенко предоставил слово Калинину Павлу
Дмитриевичу - старейшему работнику филиала, работавшему в системе Академии наук
СССР с 1938 года. Калинин первым делом открыто сказал партсобранию, что
инициатором организации письма в ЦК партии в защиту прав Г.А.Чернова является
он, а не кто-либо другой. А затем он зачитал полный текст письма. Вот тогда и
началось... Директор института М.В.Фишман называет П.Д.Калинина клеветником,
считая его действия неправильными, - за то , что он и
его товарищи вопрос о Г.А.Чернове вынесли за пределы Коми АССР и обратились в
ЦК КПСС. В кратких речах некоторых товарищей можно было слышать в его адрес
слова "интриган", "клеветник" и т.п., а сотрудник Института
геологии В.А.Чермных, что совершенно не к месту, обрушился на П.Д.Калинина с
явной бранью за то, что он, Калинин, не дал Чермныху рекомендацию для
вступления в члены КПСС ( кстати, из-за его
неблаговидных действий и некоммунистического поведения в коллективе).
Одни из выступавших коммунистов предлагали вынести П.Д.Калинину строгий
выговор, другие - просто выговор. Партсобрание решило остановиться на последнем
варианте. Спрашивается, за что он получил партийное взыскание? Неужто коммунисты из Коми филиала не знают, что в Уставе
КПСС имеется специальный пункт, в котором говорится: "Член партии имеет
право : ... д) обращаться с вопросами, заявлениями и
предложениями в любую партийную инстанцию, вплоть до ЦК КПСС, и требовать
ответа по существу своего обращения"? В действиях тов. Калинина П.Д., как
мне кажется, ничего неправильного не имеется. Выступая в защиту прав ученого -
геолога Г.А.Чернова, он поступил, как коммунист. Между тем,
некоторые товарищи из первичной партийной организации Коми филиала АН СССР не
хотят понять истины, одной истины, что за коммунизм члены партии борются не
только тем, что честно трудятся на доверенном им посту, что несут в массы
трудящихся слова партии, но и тем, что утверждают в обществе просто человечное
отношение к людям. Думается, что сыктывкарский горком КПСС со всей
серьезностью отнесется к рассмотрению решения партсобрания коммунистов Коми
филиала по части наложения Калинину П.Д. партийного взыскания".
А теперь увидим, как ответил консультант
журнала "Партийная жизнь" Ф.Козырев на письмо Н.П.Максимова:
"Уважаемый товарищ Максимов! Ваше письмо о недостатках в работе
парторганизации Коми филиала АН СССР мы направили на проверку в Коми обком КПСС.
Нам сообщили, что обстановка в филиале действительно нуждается в оздоровлении,
что обком и горком КПСС приняли меры к усилению
воспитательной работы в коллективе этого научного учреждения и улучшению
деятельности его подразделений". В той части письма, которая связана с
продолжающимся инцидентом между мной и руководством института, приведена новая
ложь, полученная Ф.Козыревым из Коми обкома. Так, "неуживчивого Чернова
Г.А." уволили, оказывается, за то, что "он не считался с мнением товарищей,
нетерпимо относился к критике, создавал ненормальную обстановку в институте и
не является научным первооткрывателем Воркутинских углей". Судя по
последней фразе, ответ из обкома был дан, вероятнее всего, секретарем обкома
Н.Н.Рочевым, который в 50-е годы работал секретарем горкома Воркуты и дал
распоряжение поставить обелиск мнимому первооткрывателю коми охотнику
В.Я.Попову. В конце своего письма Ф.Козырев, все так же ссылаясь на обком,
пишет: "Тов. Елисееву не учинялось разноса на партийном собрании за то, что
он написал письмо в ЦК КПСС. Тов. Елисеева, как парторга, критиковали за
недостатки, допущенные им в воспитательной работе в коллективе... О
постановлении горкома КПСС, отменившем решение партийного собрания об
объявлении выговора тов. Калинину, коммунисты проинформированы. Учитывая все
это, редакция журнала решила воздержаться от опубликования Вашего письма.
02.12.66". Из этого письма видно: на кого жаловались, тому жалоба и попала
на проверку, поэтому другого ответа от Ф.Козырева и быть не могло.
Хочу прокомментировать те моменты из письма
Н.П.Максимова, где упоминается о Чермныхе, "обрушившемся" на
П.Д.Калинина. В начале 60-х годов В.Чермных подал заявление в парторганизацию с
просьбой о приеме его кандидатом в члены КПСС и получил рекомендации от П.Калинина,
М.Плотникова и Б.Гуслицера. При повторном обращении к этим геологам, все трое в
рекомендации ему отказали. На партсобрании П.Д.Калинин аргументировал свое
решение так: раньше знал Чермныха недостаточно, а после его возмутительного
поступка посчитал, что он недостоин быть членом
партии. Поступок, возмутивший многих, связан с кандидатской диссертацией
Чермныха, которую забраковал институт. Так вот, вместо того, чтобы диссертацию
переработать, он поехал в Саратов и представил ее к защите как законченную
работу. Комиссия поинтересовалась, кто был руководителем работы, и попросила
отзыв. Надеясь скрыть недостатки своей кандидатской,
Чермных пишет "слезное письмо" В.А.Варсанофьевой: "Из Вашего
совиного гнезда выпал один птенец, который, если не будет положительного
отзыва, покончит жизнь самоубийством". Получив такое письмо, Вера
Александровна разволновалась, так как в жизни никому не делала ничего плохого,
и под старость ей совсем не хотелось быть "убийцей". В рассказе
П.Д.Калинина усомнилась Верхоланцева и, сделав визит к Варсанофьевой, попросила
ее показать письмо Чермныха. Вера Александровна не могла среди десятков
разложенных на столе писем найти нужного. Письмо,
написанное на четырех листах из школьной тетради, которое видели и Гуслицер, и
Елисеев, и я, попросту исчезло. Вера Александровна переживала о возможной беде,
но я успокоил, сказав, что никто другой, как Чермных,
не держится так крепко за жизнь! Он ведь знал наперед, что именно Вера
Александровна не откажет ему в отзыве. Хорошую характеристику Чермных тем не менее получил, правда от других лиц -
сотрудников нашего филиала, но не геологов...
УВОЛЬНЕНИЕ (Ст.47 КЗоТ)
Как уже отмечалось, в заявлении на имя
П.П.Вавилова я просил предоставить мне условия, при которых можно было бы
завершить тему. Фишман, оставив меня единственным исполнителем, очевидно,
думал, что я буду работать один за двоих и представлю отчет по теме в срок. Я
же считал, если сняли меня с должности, то не должны и требовать с меня
возложенную на старшего научного сотрудника работу. И потому все внимание я
сосредоточил на монографии, дабы подвести итоги многолетнего труда,
отвоеванного с таким боем. Мне было ясно, что все кончено и дни моего
пребывания в институте сочтены, а потому угрозы об увольнении меня уже не
"трогали". Я лишь работал, работал и работал, полагаясь на помощь
единственного человека - жены.
В феврале 1967 года газета
"Югыд Туй" опубликовала мою статью "В стороне от насущных
задач", после чего Коми филиалу АН СССР пришлось открыть в геологическом
институте лабораторию региональной геологии и тектоники, в которую, в
соответствии с приказом от 27 марта N 67, был, в числе других, переведен и
"младший научный сотрудник к.г.-м.н. Чернов Г.А." Эта статья, опубликованная на коми языке (в газете "Красное
Знамя" ее печатать отказались), вызвала резкий протест со стороны дирекции
Коми филиала. Через месяц В.П.Подоплелов - экономист, избранный в конце 1965
года Председателем Президиума вместо ушедшего на пенсию П.П.Вавилова, пишет
письмо в редакцию "Югыд Туй", отмечая: "Странно, почему редакция
"Югыд Туй" не познакомилась с работой Института геологии раньше, чем
была опубликована статья?.. В статье Г.А.Чернова резко критикуется неправильная
постановка работ по изучению нефтегазоносности Тимано-Печорской нефтегазоносной
провинции Ухтинским территориальным геологическим управлением и Коми филиалом
АН СССР; естественно, что в деятельности любой организации есть промахи и
недостатки". В.П. Подоплелов искажает главный смысл моей статьи, критика в
которой была направлена именно на Институт геологии, срывавший единственную
тему по нефтегазоносности Большеземельской тундры. Он также умышленно
приписывал работы Ухтинского Геологического управления в актив институту. А теперь
ознакомимся с тем, что писали сами ухтинские геологи, выступавшие на VI
Геологической конференции в 1966 году: "Нужно прямо сказать, что ВНИГРИ
работает в очень тесном контакте с ухтинскими геологами... К сожалению, об
Институте геологии Коми филиала, который расположен в нашей республике, этого
сказать нельзя. Вопросами нефтяной геологии Институт в должной мере не
занимается. Это видно даже по тематике сообщений, представленных на
конференциях. На осадочной секции чувствуется определенное "засилие"
докладов, не имеющих прямого отношения к поискам нефти и газа. Одной из самых
насущных проблем в нашей республике в настоящее время - проблеме нефти и газа -
филиал практически не уделяет внимания... Ученому совету института надо все же
сделать какие-то серьезные выводы. Нельзя Институту геологии, расположенному на
территории Коми АССР, находиться в стороне от решения кардинальных проблем,
стоящих сейчас перед геологами республики, в особенности в области поисков
месторождений нефти и газа". А ведь от института был представлен
единственный (мой) доклад о перспективах нефтегазоносности Большеземельсой
тундры, однако он был снят Фишманом; мне же было разрешено выступить только в
прениях.
Несмотря на все перипетии и препятствия, я
завершил-таки свою монографию "Перспективы нефтегазоносности
Большеземельской тундры", которая разбухла до 600 страниц из-за
многочисленных приложений, карт, разрезов, рисунков. Естественно, когда работа
была фактически завершена, я обратился в машбюро с просьбой напечатать ее. Поначалу
25 страниц мне действительно напечатали (пока еще не знал Фишман). Но потом
ученый секретарь института В.И.Есева потребовала, чтобы я принес всю работу для
того, чтобы установить якобы ее общий объем. Я принес, посчитал в ее
присутствии все страницы - и с латынью, и без оной. Однако она заявила мне,
чтобы я оставил всю работу у нее. Мне вспомнился случай в
ленинградском ВНИГРИ, когда мой недоработанный отчет спрятали под замок.
Насторожившись, я взял в охапку свой черновик, написанный в одном экземпляре, и
вышел.
Некоторое время спустя через Есеву меня
вызвал сам Фишман, закричавший вдруг, что не допустит невыполнения его
распоряжений. Я спокойно ответил, что удивлен его желанию познакомиться с моей
монографией, но если у него появился интерес к моей работе, готов принести ее.
Однако поставил условие, что смотреть монографию Фишман должен при мне, а не у
себя дома, как тот желал. Услышав, что я не могу, да и не обязан передавать ему
единственный экземпляр, опасаясь всяких происшествий, Фишман нервно вскинул на меня
глаза. Я же спокойно растолковал смысл своих слов: на улице, мол, ветрено,
грязно, мало ли что может случиться; разлетятся мои листочки, а потом появятся
под другой фамилией (было известно, что он, как директор, приписывает свою
фамилию к чужим работам). Не мог я ему тогда сказать, что он просто заберет мою
работу и запрет в шкаф, как это случилось с моим трудом в 1957 году, когда
проф. В.Я.Авров навечно закрыл в сейфе мой труд. Взяв работу, я вышел, а
вдогонку мне понеслись угрозы со ссылкой на обком.
Видно, Фишман очень хотел заполучить
единственный экземпляр, так как слышал от геологов, что в нем не только
"силур и девон", как результаты моей темы, но и весь палеозой тундры
и прилегающих к ней территорий, а также перспективы нефтегазоносности, которые
уже стали подтверждаться буровыми работами.
Не прошло и двух дней, как меня вызвали в
Коми обком. Я вошел в кабинет В.Я.Соколова - куратора по нефтяным делам
Ухтинского управления, одного из секретарей обкома, где увидел и Фишмана. На
вопрос Соколова, почему не даю рукопись директору института, я привел две
причины: прежде чем сдать отчет, его необходимо напечатать; единственный
экземпляр рукописи отдать я не могу, потому что никто из авторов не делает
этого. Потом я добавил, что у меня есть все основания директору не доверять. В
качестве аргумента я показал В.Я.Соколову кандидатскую диссертацию Б.А.Голдина,
выполненную им одним, и монографию, подготовленную на основе диссертации, на
обложке которой была и фамилия Фишмана, не имевшего ни малейшего отношения к
книге, если не учитывать того, что он директор.
В.Я.Соколов посоветовал мне печатать работу в
другом месте, если не желаю давать ее директору. При этих словах Фишман,
молчавший на протяжении всего нашего разговора, буквально подскочил и начал
объяснять, что это материал института, а потому, мол, я обязан перед ним
отчитаться, представив отчет. Моя же позиция, которую я озвучил,
сводилась к следующему. Так как Фишман Марк Вениаминович перевел меня в младшие
научные сотрудники, считая меня неспособным, то я институту ничем не обязан.
Работа написана мной не по материалам последних трех лет, а на основании
двадцатипятилетних исследований, и в ней освещены не только стратиграфия силура
и девона, чем я занимался в филиале, но и весь палеозой, а также строение
фундамента, тектоника, перспективы нефтегазоносности всей Большеземельской
тундры. На том беседа и закончилась.
Мою работу объемом 25 печатных листов
перепечатала жена. Тогда я представил в Коми филиал АН СССР "докладную
записку" о положении дел с выявлением перспективных нефтегазоносных
площадей в Большеземельской тундре, в которой, между прочим, напомнил, что
"...наши неоднократные заявления о необходимости приступить широким
фронтом к научно-исследовательским работам по проблемам нефтегазоносности Большеземельской
тунд-ры не находят отклика со стороны института. А
ведь еще в 1957 году, когда в составе филиала не было института геологии,
заведующий геологическим отделом профессор А.А.Чернов считал необходимым и
своевременным выполнение актуальной научной темы "Перспективы
нефтегазоносности Большеземельской тундры". И в самом Институте геологии,
и в республиканской печати неоднократно ставился вопрос о необходимости
создания отдела горючих ископаемых в структуре института. Указанные предложения
не только оставались без внимания, но , более того,
под всякими предлогами отклонялись. При составлении планов
научно-исследовательских работ на период 1965-70 годов мною была представлена
ранее выдвигавшаяся тема "Перспективы нефтегазоносности Большеземельской
тундры", однако она и на сей раз не была
утверждена на том основании, что якобы является не научной, а чисто
производственной".
Затем я представил в Институт геологии
аннотацию своей законченной монографии "Геологическое строение
Большеземельской тундры и перспективы ее нефтеносности", ответственным
редактором которой согласилась быть В.А.Варсонофьева. В аннотации я написал:
"В работе излагаются результаты исследований автора в Большеземельской
тундре и прилегающих к ней районах в 1930-64 годах, причем учтены как
опубликованные, так и фондовые работы других исследователей. Впервые дается
характеристика палеозойских отложений, история и закономерности их развития,
иллюстрируемые литолого-фациальными картами и разрезами этих отложений на
территории Большеземельской тундры, составленными на основании комплексного
изучения обширного палеонтологического материала. Сообщаются данные о строении
фундамента и осадочного чехла. Даются прогнозы нефтегазоносности северо-востока
Тимано-Пайхойской провинции с выделением первоочередных районов для бурения на
нефть и газ. Книга рассчитана на геологов, нефтяников, стратиграфов и
палеонтологов".
26 апреля 1967 года на производственном
совещании лаборатории региональной геологии и тектоники обсуждалась моя работа
"Палеозой Большеземельской тундры и перспективы ее
нефтегазоносности". На совещании присутствовали 8 научных сотрудников.
Поскольку все они уже были знакомы с данной работой. На ее содержании я остановился кратко. Оценивая обсуждаемую работу и
монографию, В.А.Варсанофьева отметила большое научное и практическое значение и
необходимость скорейшего опубликования монографии. А.И.Елисеев сообщил о
положительном отзыве академика В.В.Меннера, где он, в частности, отмечал:
"Первооткрыватель Воркутинского месторождения, как никто другой знающий
Большеземельскую тундру, в которой он непрерывно работал с 1930 года, и
безгранично любящий этот край, Г.А.Чернов проделал огромную работу. Ему удалось
по сути дела свести все геологические материалы по тундре и, основываясь на палеозойской
истории этой области, осветить ее тектоническое строение и данные о ее нефтегазоносности, совершенно в новом свете
представляющие перспективы этой обширной территории от Тимана до Урала. В этом
состоит, безусловно, главная ценность и практическое значение рецензируемой
работы, которая по существу открывает двери к освоению Большеземельской
тундры... Последняя глава является прекрасным синтезом всех предшествующих
разделов работы и, безусловно, очень интересна в практическом отношении.
Излагаемые в ней данные приобретают особое значение в свете колоссальных
малопроизводительных затрат на Печорскую нефть и недостаточной ясности
перспектив этой территории, от которых страдали до самого последнего времени
все поисково-разведочные работы на нефть и газ в бассейне Печоры. Краткое
заключение хорошо суммирует данные в работе и наглядно показывает, как много
нового вносит завершенная Г.А.Черновым работа в развитие ранее существовавших
представлений о геологии и нефтеносности Большеземельской тундры. Все сказанное
выше говорит о большом научном и практическом интересе работы Г.А.Чернова и
заставляет нас настаивать на ее скорейшем опубликовании. Можно не сомневаться,
что излагаемые в ней материалы исключительно важны для дальнейшего направления
поисково-разведочных работ не только в Большеземельской тундре, но и в ряде
смежных районов, будут интересны для многих специалистов и привлекут внимание
очень широкого круга геологов". Таким образом, монографическая работа,
признанная своевременной, была принята и рекомендована к опубликованию.
Фишман явно не ожидал такого поворота дел, и
под его давлением 14 июня 1967 года Ученым советом Института геологии было
принято такое решение: "...Установить трехдневный срок для сдачи отчета. В
случае непредставления отчета освободить Г.А.Чернова от работы в институте и
просить Президиум филиала утвердить решение Ученого совета". Фишману
показалось этого решения недостаточно, а потому через пять дней последовал еще
приказ - N 131: "За неоднократный отказ представить работу по итогам
исследований Ученому совету Института геологии, объявить Г.А.Чернову выговор и
обязать его представить работу в трехдневный срок". Приказ был подписан
В.П.Подоплеловым.
На другой день мною было подано заявление на
имя В.П.Подоплелова, в котором излагалось, что моя монография одобрена
академиком В.В.Меннером, в отделе региональной геологии и тектоники и
рекомендована к опубликованию. В заявлении я также напомнил: "Что касается
отчета, выполнявшегося по теме "Стратиграфия и фации силура и девона
восточной части Большеземельской тундры" до увольнения в 1965 году,
считаю, что мое увольнение как неспособного выполнять эту тему и понижение в
должности освобождают меня от обязательства его представить в настоящее время.
Отчет может быть написан при условии восстановления меня в должности старшего
научного сотрудника, предоставления мне в помощь младшего научного сотрудника,
как это и было предусмотрено, и времени сроком в один год". После этого
заявления мне был объявлен "строгий выговор" с последним
предупреждением и указанием сдать работу в срок до 23 июня 1967 года в
Президиум филиала.
29 июня я, в связи с ухудшением состояния
здоровья, попросил предоставить мне очередной отпуск с 5 июля 1967 года. на мое заявление дали согласие
трое человек, в том числе и заведующий лабораторией А.И.Елисеев. Однако на
следующий день появился приказ: "Младшего научного
сотрудника лаборатории региональной геологии и тектоники Института геологии
Коми филиала АН СССР, к.г.-м.н. Чернова Георгия Александровича с 30 июня 1967
года от занимаемой должности освободить по ст.47 п. "г" КЗоТ РСФСР за
нарушение государственной дисциплины, правил внутреннего распорядка,
выразившееся в отказе сдать законченную работу по итогам проведенных
исследований согласно тематическому плану, невыполнении решений Ученого
совета Института геологии, Президиума и Бюро Президиума Коми филиала АН
СССР".
После увольнения я обратился
к председателю Совета Министров Коми АССР П.А.Безносову и показал ему два
документа: первый - приказ об увольнении, и второй, в котором говорилось:
"Отмечая Ваше участие в подготовке и издании первого географического
атласа республики, Совет Министров Коми АССР в знак благодарности преподносит
Вам "Атлас Коми АССР" и желает дальнейших творческих успехов в Вашей
деятельности". П.А.Безносов искренне возмутился случившимся и, полагая,
что это какое-то недоразумение, пообещав сейчас же все исправить, позвонил по
телефону секретарю обкома Н.Н.Рочеву и изложил суть дела. Рочев согласился
принять меня в своем кабинете. Признаться, шел я туда с огорчением, зная
заранее, что он ничего не сделает в мою пользу. И действительно, встретил он
меня весьма холодно и, разведя руками, "посетовал", что ничего не
может сделать, ведь там коллектив! С его обещанием "попробовать
разобраться" наша беседа закончилась. Я прекрасно понимал, что Н.Н.Рочев,
как бывший первый секретарь горкома Воркуты, никогда мне не простит
"воркутинскую историю".
Был еще один выход - написать письмо
Президенту Академии наук СССР М.В.Келдышу, что я и сделал. На четырех страницах
я кратко изложил, что произошло со мной в Коми филиале, а также просил
содействия в опубликовании монографии, которая, согласно отзывам, представляет
большой интерес для поисково-разведочных работ, связанных с поисками нефти и
газа в Большеземельской тундре. Ответа на свое письмо я, конечно, не получил, а
потому через четыре месяца вновь обратился к М.В.Келдышу.
Но зато я получил письмо от академика
А.А.Трофимука, в котором он писал: "С большим интересом я ознакомился с
Вашей диссертацией "Палеозой Большеземельской тундры и перспективы его
нефтегазоносности". К письму прилагаю свой отзыв, в котором отражено мое
официальное отношение к этой работе". В отзыве он пишет:
"...Монография Г.А.Чернова вносит ценный вклад в познание геологического
строения одной из северных, отдаленных и малоизученных территорий нашей страны.
В этом я вижу существенный вклад автора диссертации в развитие отечественной
геологии. Представленные в диссертации убедительные доказательства больших
перспектив нефтегазоносности палеозойского чехла имеют практическое значение
как обосновывающие возможность открытия крупных месторождений нефти и газа
вблизи Северного морского пути. Изложенное показывает, что автор диссертации
Г.А.Чернов вполне заслуживает присуждения ему степени доктора геолого-минералогических
наук".
ЗАЩИТА ДОКТОРСКОЙ
ДИИСЕРТАЦИИ
И ВЫХОД В СВЕТ МОНОГРАФИИ
Было ясно, что правды я не добьюсь, а
оставаться в филиале в таких условиях значило погубить себя. Мне ничего не
оставалось, как уйти из института, надеясь, что мою работу можно будет защищать
в качестве докторской диссертации. К этому времени на свою работу я получил
положительные отзывы от нефтяников-академиков А.А.Трофимука и Д.В.Наливкина,
рекомендовавших представить монографию к защите.
Многим сотрудникам не было понятно мое
решение - не отдавать работу Фишману, некоторые даже советовали сдать хотя бы
одну главу, чтобы Фишману можно было бы что-то сдать по теме, завершить ее.
Однако, когда стало известно, что данная работа
принята к защите в МГУ как докторская диссертация, всем стало ясно, что я
поступил правильно. Все мои сторонники в филиале были рады, что Фишману не
удалось ликвидировать меня как ученого, хотя он привлекал к этому все
способности своей "личности". И даже после такой борьбы, из которой,
кажется, Фишман вышел победителем, он еще раз был поражен таким оборотом дел.
Ему и в голову не приходило, что моя многолетняя работа может быть докторской
диссертацией, которую я все-таки защитил.
Мне очень хотелось увидеть свой главный труд
опубликованным. А поскольку Коми филиал отказался представить его в печать, я
написал письмо в Президиум АН СССР академику М.В.Келдышу. Мое письмо попало
руководителю Управления кадров А.Г.Цыпкину, который решил сам отрегулировать
вопрос с печатанием работы. Мне пришлось выехать для этой цели в Сыктывкар.
Вопрос о рекомендации моей работы в печать, как я и предлагал ранее, решался на
заседании Президиума филиала. 27 ноября 1967 года присутствовали 14 человек, из
которых 11 были членами Президиума. Помимо Председателя Президиума филиала
В.П.Подоплелова, Ученого секретаря Н.Н.Кузькоковой и заместителя председателя
А.Ф.Любушина присутствовали начальники всех отделов и лабораторий Института
геологии во главе с М.В.Фишманом. Я кратко изложил содержание своей монографии,
все это время она лежала на столе. После моего выступления начались вопросы и
прения. Все поголовно были против рекомендации работы к опубликованию ввиду
того, что она не обсуждалась на Ученом совете института. А причина была той,
что я не представлял монографию на совет. В тот же день об этом было бесполезно
говорить, поскольку все было в прошлом. Да, я не сдал работу Фишману, за что меня
уволили из института. Но речь-то шла о другом - заслуживает ли монография опубликования?! К этой
работе были три положительных отзыва от академиков и представление отдела
горючих ископаемых Института геологии. А что до Фишмана, не видевшего работы,
так он все равно не был компетентен в тех вопросах, которые рассматриваются в
монографии. Сказав об этом, я "разбудил" зал. Здесь были и отчаянные
возгласы, и грубые реплики в мой адрес. Запомнилась реплика с места
Верхоланцевой, бросившей обвинение: мы все, мол, доверяем Фишману, а Чернов,
видите ли, не доверяет! На помощь Верхоланцевой поднялась Забоева. Но она не
успела ничего произнести, как я сам поддержал мысль Верхоланцевой, сказав, что
действительно надо разобраться, почему я не доверяю Фишману, ведь именно об
этом твержу уже два года. Обескураженные дамы сели на свои места.
Кульминационным моментом заседания было
заявление хозяйственника А.Ф.Любушина, высказавшего идею взять без рассуждений
мою работу, лежащую на столе, и всему конец. Меня это ошеломило и взорвало!
Говорю, что встану у дверей, и работа будет вынесена только через мой труп!
Такая моя реакция подействовала на всех. Вижу все притихли,
к работе никто не прикасается, и это меня как-то успокоило.
После некоторой заминки В.П.Подоплелов
объявил перерыв на 15 минут, чтобы "покурить". Я, как некурящий,
остался один возле лежащей на столе работы, и ,
воспользовавшись этим случаем, для спокойствия положил ее около себя. После
"перекура" три человека, категорически высказывавшиеся против
рекомендации работы в печать, к моему удивлению, стали говорить в мою пользу,
предлагая, что работу в виде исключения следует рекомендовать в печать,
поскольку, мол, на нее есть положительные отзывы академиков. За непредставление
работы в печать проголосовало 5 человек, в том числе и Фишман, а за
представление - 6 человек, в том числе Кузькокова. Я был удивлен разногласием
между супругами. Но, как оказалось, все ходили отнюдь не "покурить",
а делить голоса, так как из Москвы, т.е. от А.Г.Цыпкина, было дано ясное
указание - рекомендовать работу в печать. А здесь устроили комедию на три часа!
Спрашивается, кому и зачем это было нужно?
Фишман был вне себя, он даже как-то осунулся,
поскольку постановление было таким: " 1) Представить, в порядке
исключения, работу к.г-м.н Чернова Г.А. "Палеозой
Большеземельской тундры и перспективы его нефтегазоносности" для издания в
Отделение наук о Земле АН СССР; 2) Предложить к.г.-м.н. Г.А.Чернову сдать один
экземпляр работы в архив Коми филиала АН СССР".
Для опубликования работы мне необходимо было
получить документы о ее
несекретности. Но перед их получением В.П. Подоплелов потребовал от меня сдачи
однокомнатной квартиры, принадлежавшей мне лично, и одного экземпляра работы
для фондов, но он и был единственным. Пришлось выехать в Москву без документов.
Через некоторое время я получил двести рублей на перепечатку работы, а накануне
перевода - письмо от Подоплелова такого содержания: "Уважаемый Георгий
Александрович! Получив Ваше письмо, я очень доволен, что Вы решили мирно
урегулировать Ваши взаимоотношения с филиалом. Деньги, порядка 200 рублей,
будут Вам высланы до 10 января 1968 года, сразу же по получении из банка.
Запись в трудовой книжке можно будет исправить только тогда, когда Вы напишете
нам личное заявление об этом и укажете там, что после исправлений Вы никаких
претензий к филиалу не будете иметь, и мы мирно с Вами расстанемся. Надеясь на
Вашу добропорядочность, мы рассчитываем, что работу (1 экз.) Вы нам вышлете
сразу после перепечатки, чтобы мы имели основание выслать Вам деньги и в
дальнейшем не иметь дела с издательством. Справку о сдаче квартиры при этом
высылаем".
Фраза "в дальнейшем не иметь дела с
издательством" насторожила меня. Ведь если я не получу документы,
необходимые для издательства, работу у меня просто не примут. Чтобы не быть
обманутым, я пришел с перепечатанным экземпляром к Цыпкину и попросил его
отправить работу от лица АН СССР, дав мне расписку в ее получении. А.Г.Цыпкин
сделал это, а в сопроводительном письме просил В.П.Подоплелова, чтобы мне
выслали документы для издательства. Документы мне выслали, однако филиал не
сделал самого главного: он не представил мою работу в план редподготовки ни на
1968, ни на 1969, ни на 1970 год. Фишман торжествовал. Однако академик Яншин,
ведающий издательскими делами по Академии наук, включил в план мою монографию
независимо от желания филиала. Когда Фишман увидел в проспекте печатных работ
мой труд, стоящий на издание в 1972 году, он рассвирепел и полетел в Ленинград,
где издавались работы Коми филиала, но, к его неожиданности, моей работы там не
оказалось. Он вернулся назад, надеясь, что в проспект вкралась
ошибка. На самом деле моя работа, поскольку я жил в Москве, и печаталась здесь
же.
Пока моя монография находилась в
издательстве, были получены положительные отзывы от Д.В.Наливкина, В.В.Меннера
и А.А.Трофимука на представление ее на защиту в качестве докторской
диссертации. В МГУ был напечатан реферат и разослан во многие геологические
организации, в том числе в Коми филиал и Ухтинское геологическое управление,
которое должно было дать официальный отзыв в качестве головной организации.
Оппонентами были назначены: от Коми филиала АН СССР - доктор наук
В.А.Варсанофьева, от МГУ - профессор В.М.Великовская, от Ленинградского ВНИГРИ
- доктор наук В.Д.Наливкин, сын Д.В.Наливкина. Многие беспокоились за меня по
поводу того, что в головной организации находятся основные мои противники. Но,
как ни странно, я был спокоен: работа была выполнена на собственном материале,
без присвоения (как это стало встречаться у других), а то, что мои воззрения
резко отличались от представлений ухтинских геологов, тоже было в мою пользу,
ведь скважины уже давали нефть!
В университет стали поступать положительные
отзывы на мою диссертацию, но самого главного - от Ухты - не было. Мне
необходимо было съездить туда и сделать доклад. Но когда я прибыл в Ухту,
начальник геологического управления Н.Литвиненко заявил, что посланные месяц
тому назад рефераты не были ими получены, а потому, мол, геологи-разведчики с
ними не ознакомлены. Это сообщение безусловно меня
огорчило, так как грозило срывом защиты диссертации. Рефераты не могли
пропасть, их было 20 экземпляров, и я пошел выяснять причину их пропажи к
А.Я.Кремсу прямо на квартиру. Как потом выяснилось, рефераты были-таки в
геологическом управлении, однако ему их не дали. А.Я.Кремс успокоил меня,
пообещав, что отзыв на защиту обязательно будет, и попросил передать работу
Б.Вассерману, чтобы тот написал отзыв.
Кроме одного доклада, как полагается, в Ухте
я сделал три: А.Я.Кремсу, геологам и геофизикам. Кроме того, Н.Литвиненко
сообщил мне, что надо бы собрать разведчиков и буровиков для обсуждения
диссертации. Это значило, что к сроку защиты я опоздаю, так как для сбора этой
аудитории понадобилась бы целая неделя. Обескураженный, я поделился своими
сомнениями с А.Я.Кремсом, пообещавшим дать отзыв через
два дня. Только потом я узнал, что "затею" с бурмастерами придумал
Литвиненко с Фишманом.
Когда я вернулся в Москву, в канцелярии
университета уже было 40 положительных отзывов и один отрицательный - от моего "старого
друга" Дедеева, который собирался еще 1955 году сделать мне "кесарево
сечение". За один день до защиты А.А.Богданов сообщил мне, что получен
положительный отзыв из Ухты за подписями А.Кремса, Б.Вассермана и Н.Литвиненко.
Подписи двоих последних меня удивили. В конце отзыва было сказано: "В
целом диссертационная работа Г.А.Чернова, несмотря на отмеченные нами
замечания, имеет большое научное и практическое значение и вполне удовлетворяет
всем требованиям, необходимым для защиты соискания ученой степени доктора
геолого-минералогических наук. Она также заслуживает опубликования ее в
ближайшее время, как содержащая большой научный материал, могущий получить
широкое практическое применение".
Защита, состоявшаяся 17 мая 1968 года, можно
сказать, прошла успешно, несмотря на резкую критику моей диссертации
ленинградским геологом Дедеевым, уверявшим всех присутствующих в том, что я
вообще никогда не был в Большеземельской тундре, за исключением Урала и
Пай-Хоя. Это вызвало одни лишь улыбки. При голосовании лишь один голос был
"против", а два человека воздержались. Положительные отзывы, как
правило, на защите диссертаций не зачитываются, но Ученый секретарь, сделав
исключение, зачитал один, написанный А.А.Потаповой, бывшим секретарем
Печорского укома, членом КПСС с 1919 года: "Много сил и внимания положил
на изучение недр Печорского края Георгий Александрович Чернов. Уже в 1930 году
он практически открыл недра Воркутинского бассейна, который играл и играет
огромную роль в деле социалистического строительства. Одновременно им были
прогнозированы огромные массы нефти в Большеземельской тундре на огромной
территории. К 50-летию советской власти Большеземельская нефть
продемонстрирована уникальными фонтанами. Я считаю, что Георгий Александрович
за свои большие дела по раскрытию недр огромного массива Европейского Севера
заслуживает присвоения ему звания доктора
геолого-минералогических наук. Хочется его от души поблагодарить и пожелать ему
дальнейших успехов".
Казалось бы, после успешной защиты докторской
диссертации страсти должны были утихнуть, а борьба за "черное золото"
прекратиться. Но она, однако, возобновилась вновь, как только в Министерстве
геологии СССР встал вопрос о денежном вознаграждении
первооткрывателей и тех, кто проводил разведки на богатейшем Усинском
месторождении.
Еще в 1968 году на мое заявление в
Министерство геологии СССР я получил ответ от Председателя комиссии по делам
первооткрывателей Ю.Голуба, в котором говорилось: "По вопросу Вашего
отношения к открытию нефтяных месторождений в районах Большеземельской тундры
сообщаем: своими работами, обосновывающими перспективы нефтегазоносности
Большеземельской тундры, Вы в значительной степени способствовали организации
геолого-поисковых работ в этих районах. Будучи начальником Большеземельской партии по оценке перспектив нефтегазоносности,
организованной во исполнение приказа Министра нефтяной промышленности от 28
июня
Ухтинские разведчики из списка
первооткрывателей на денежное вознаграждение "выкинули" меня вообще. Правда, в самом Министерстве геологии СССР истина восторжествовала:
в 1976 году коллегия Министерства геологии СССР (протокол N 6 от 06.02.76.)
признала меня одним из первооткрывателей уникального Усинского нефтяного
месторождения в Коми АССР, а также и Советского Союза, ведь в Союзе тогда таких
мощных скважин было всего пять, а на всем земном шаре - лишь около двадцати.
Я также был награжден вторым нагрудным знаком "Первооткрыватель
месторождения" и дипломом.
Что к этому добавить? Разве только то, что за
открытие уникального Усинского нефтяного месторождения я получил из Ухты
почтовым переводом премию в сумме... 4 рублей 80 копеек (см. копию перевода)!..
ЭПИЛОГ
В течение многих лет
как в центральной, так и в местной прессе Архангельской области и Коми АССР, а
также в разных книгах и сборниках часто появляются не только оперативные
сообщения об открывателях нефтяных месторождений в Большеземельской тундре, но
и делаются попытки изложить историю их открытия. Казалось бы, этому можно
только радоваться, поскольку открытие и освоение нефтяных запасов на
европейском Севере страны - крупное достижение геологии, индустрии, солидный
вклад в топливно-сырьевой арсенал державы. Есть, однако, в этом буме публикаций
недоразумения, а порой умышленное искажение подлинной истории открытия северной
нефти.
Отчего это происходит? И кто это делает?
Много лет я глубоко уважал ухтинского краеведа, летописца ухтинской нефти
А.Н.Козулина. Но вот в конце 80-х годов (к сожалению, так поздно) в руки мне
впервые попала книга "Нефть и газ Коми АССР", вышедшая в Сыктывкаре
еще в 1979 году. Это - сборник документов, составителем которого является
А.Н.Козулин. И что же я обнаружил в этом сборнике? Из 117 документов,
опубликованных в нем, лишь в одном (за номером 66) удостоена вниманием
Большеземельская тундра. Правда, в этом документе как раз и говорилось о
необходимости бурения первых глубоких скважин на нефть и газ в районе низовьев
Колвы и города Нарьян-Мара, то есть именно о моем предложении. Но это все!
Остальные документы сборника посвящены деятельности Ухтокомбината. Сборник
вышел через 17 лет после того, как в тундре уже вовсю
развернулась добыча нефти. Какая же это, простите, история нефтегазового
арсенала республики, если о ее главных кладовых
горючего забыто?
Такая несуразность была исправлена в 1988
году при подготовке нового сборника документов "Нефть и газ Коми
АССР". Новый редактор сборника Ю.А.Спиридонов обратился ко мне, ибо только
у меня одного в полном и системном порядке собраны документы по истории
открытия и освоения нефти в Большеземельской тундре. Но вот при просмотре их
нового подбора, вчерне составленного А.Н.Козулиным, я не обнаружил даже того,
единственного документа, который в прежнем сборнике был обозначен под номером
66. Вместо него составитель, правда, включил мою статью "Поиски Нового
Баку" в газете "Красное Знамя" от 12 марта 1958 года, где я как
раз резко ставил вопрос о направлении поисков нефти в тундру. По Козулину, все
теперь было в ажуре: вот Чернов звал в тундру в 1958 году, и уже в 1962 году
нефть там открыта. Чем не история? Однако моя статья совершенно не отражает
драмы борьбы, истинных причин задержки открытий нефти на Севере. К тому же в
новом издании не были помещены опубликованные в "Красном Знамени"
разносные (по моему адресу) публикации "Где надо искать Новое
Баку" и "Наша точка зрения", подписанные сотрудниками
Ухтокомбината С.Здоровым, А.Ивановым, К.Кругловым, Д.Бегуном, Г.Вассерманом,
П.Максимовым и М.Моделевским. Характерно, что сам дирижер той кампании против
поисков нефти в тундре - А.Я.Кремс - те статьи не подписывал. Изъятие из
будущего сборника упомянутых публикаций ухтинских геологов не дает возможности
читателям познать истинные причины задержки разведочных работ на нефть в
Большеземельской тундре на целых двадцать лет.
Мне хотелось бы понять, что побудило
А.Н.Козулина скрывать правду и в его собственной книге "Зарево над Тиманом",
изданной в Коми АССР совсем недавно, в 1987 году. Ведь автор - живой свидетель
борьбы двух противоположных направлений в поисках большой нефти в
Тимано-Печорской провинции в 40-50-х годах между учеными-геологами и
нефтеразведчиками Ухты. Опущу такие "мелочи", когда у автора Усинское
месторождение, находящееся в Большеземельской тундре вдруг перекочевало... на Тиман. Из названия книги понятно, что она посвящен а этой провинции: именно там ухтинцы в поисках
нефти бурили более тридцати лет, но обещанного "зарева" там так и не
появилось, а был лишь "синий туман". Однако автор книги (видно, чтобы
хоть как-то подбодрить ухтинских разведчиков, которые, как он пишет,
"напрягли все силы" в своих поисках) идет и на прямую фальсификацию. Об Усинском месторождении он пишет (цитирую дословно:
"Ухтинские геолого-разведчики бурили опорную
скважину у реки Колвы... Усинское месторождение оставалось пока "нефтью в
себе". Вот ведь как бывает: долой двадцать лет изнурительной борьбы! Не
было нигде и ничего до появления ухтинцев?!
А ведь А.Н.Козулин прекрасно знает, что
забурили две глубокие скважины в тундре в низовьях Колвы и под Нарьян-Маром не
ухтинские геологоразведчики, а разведчики Коми-Ненецкого геологического
управления, базировавшегося в Воркуте. Появились же они там потому, что
ухтинские разведчики, не веря в перспективы тундры, наотрез отказались
проводить здесь поиски нефтяных и газовых месторождений. Вот и пришлось
Мингеологии СССР организовать в Воркуте новое геологическое управление. И лишь после того как первые же скважины в тундре дали приток
промышленной нефти, ухтинцы добились через Москву ликвидации Коми-Ненецкого
геологического управления, так как убедились, наконец, в больших перспективах
тундры и тотчас взяли все работы там под свое руководство. А заодно прихватили
себе и заслуги других.
Разгадка петляний А.Н.Козулина
в общем-то проста: он живет в Ухте, от нее зависит и ей служит. Тем не менее меня удивляет и другое - двойственное отношение автора
книги к Андрею Яковлевичу Кремсу. В данной публикации перечисляются
чуть ли не все регалии и заслуги последнего, рисуется портрет этакого
полководца нашей индустрии. Но вот что писал о том же Кремсе тот же А.Н.Козулин
другому историку Севера - А.П.Мурзину: "Почему, однако, о Г.А.Чернове
говорят как об открывателе Печорского угольного бассейна и почти не упоминают
или упоминают с оглядкой его вклад в нефтяную и газовую геологию? Здесь, на мой
взгляд, несколько причин. Главная - в том, что до сих пор не написана история
геологических разведок в Коми крае... Во-вторых, неимоверно преувеличена роль
А.Я.Кремса, который в глазах некоторых "отцов" республики выглядит чуть ли не открывателем всех нефтяных и газовых
месторождений, основателем геологической науки в наших местах. Между тем,
наиболее значительные месторождения нефти и газа открыты или без него
(Ярегское, Усинское), или вопреки его воззрениям (Западно-Тэбукское,
Вуктыльское). Никто не задает простой вопрос: что конкрето сделал А.Я.Кремс для
края? Какие месторождения он открыл? Какие научные идеи он предложил? В чем
заключается его вклад в геологическую науку? Такие вопросы я задал многим
ухтинским геологам и ни на один не получил вразумительного ответа. Говорят,
мол, он пользовался большим авторитетом в верхах, "под него" давали
крупные ассигнования на геологоразведку. Но, простите, при чем тут
геологическая наука? "
Конечно, ему лучше знать Кремса, он с ним жил
в одном городе, встречался, но тогда тем более непонятна его позиция как стража
Ухтокомбината, она уходит от истины. А истина должна восторжествовать, и она
рано или поздно восторжествует. Мы ведь убеждаемся, что историю, как бы кому-то
этого ни хотелось, все равно не переписать.
Об А.Я.Кремсе много написано в книгах,
журналах, газетных статьях. Им самим опубликовано почти полтораста работ и
статей, правда, в основном, в соавторстве. Однако мнения о том, насколько они
ценны были тогда или остаются таковыми поныне, а также о том, насколько
правомерна или, наоборот, вредна была его геологическая административная
деятельность, связанная с прогнозированием нефтегазоносности Тимано-Печорской
провинции и вытекающими из этого практическими действиями, были и остаются
неоднозначными.
А теперь посмотрим, что писали (пишут) о
А.Я.Кремсе другие, не столь серьезные авторы, умеющие лишь ухватить внешний
блеск описываемых событий и фигур, "окруженных" к тому же громкими
фамилиями и не менее громкими государственными документами. В 1966 году (по
рекомендации тогдашнего Председателя Госплана СССР, а ранее - министра нефтяной
промышленности Союза Н.К.Байбакова) вышла книга Б.Баблюка "Подвигу нет
конца". Подвигу, разумеется, Кремса, ибо книга о нем. В ней описывается
вся жизнь А.Я.Кремса с детских лет, но коснулся автор и ухтинских ее страниц,
относящихся к теме о геологической разведке на Тимане. Известно, что направление
этих работ шло вразрез не тоько с моей точкой зрения, но и с мнением многих
геологов Ухты. Однако автор книги, плененный своим героем, пишет только о нем и
в соответствующих умилительно-восторженных красках. Вот, например, его описание
одного из заседаний тех лет, которое вел, конечно же, не знавший никаких
сомнений А.Я.Кремс: "Все с упоением слушали Кремса. Его речь не состояла
из одних лишь красивых и громких фраз. Он доказывал, почему именно здесь, на
Ухте, должна быть большая нефть. Он разворачивает карты, схемы, пояснял,
растолковывал" (стр.88).
Люди той поры, причастные к поискам нефти,
прекрасно помнят: не из красивых и громких фраз состояли тогда бесчисленные
речи, статьи и приказы А.Я.Кремса, зато в его выступлениях и статьях хватало
ошеломляющих "прогнозов". На самом же деле в течение десятилетий Ухте
гордиться было совершенно нечем. Это вызывало недовольство, а порой и
раздражение Кремсом у тогдашнего руководства Коми АССР, который забрал всю
власть в Ухтокомбинате в свои руки и к тому же решал многие вопросы напрямую с
Москвой, минуя республику. Тем не менее и в верхах
Коми АССР этого гулаговского монстра вынуждены были поддерживать, все чего-то
от него ожидая, но не желая ведать, что все его идеи и громыхания о
перспективах поиска горючего абсолютно не научны и основаны лишь на силе его
характера и "воли". И глубоко прав А.Н.Козулин: и большой газ
Вуктыла, и большая нефть Усинска и всей Большеземельской тундры были открыты не
только без участия Кремса, но и вопреки ему, его титаническому противодействию. Кремс умер, так и не
сдав своих ложных позиций, поэтому направление поиска на нефть сменили лишь
после его смерти. И тотчас на Севере забили нефтяные фонтаны! Причем как раз
там, где я указывал необходимость бурения опорных скважин еще в 1944 году!
Велика у нас сила инерции, корни которой
рождаются еще при жизни разного рода "уважаемых",
"заслуженных", "авторитетных", а на самом деле всего лишь
авторитарных личностей. Не сразу развенчивается это поклонение, оказывающееся
выросшим на пустом месте. После смерти Кремса в Ухте в его честь назвали улицу
и даже создали его мемориальный музей. Что ж, в подобных делах у нас умеют
спешить и поныне, не оставляя времени на будущую объективную оценку историей
того или иного деятеля, события. Вот потом и приходится переименовывать все
заново. Кремс, как продукт и типичная фигура своей эпохи, нанес огромный урон
науке, геологии, росту энергетической базы и развитию промышленного потенциала
Коми республики и всей страны. Урон, намного превышающий пользу этого типичного
хозяйственника той поры, а никакого не геолога или ученого.
Не могу, однако, не внести еще одну ясность в
его биографию и судьбу, сформировавшую эту в немалой степени зловещую фигуру
крупного руководителя тех десятилетий, чья "железная воля" чаще всего
была лишь волей "железного кулака". В случае с Кремсом - еще и
имеющую под собой чрезвычайно надежную, незыблемую опору и тыл. По-моему,
пришла пора рассказать правду об обстоятельствах его столь быстрого и
загадочного освобождения из лагеря в 1940 году, о том, как вчерашний "враг
народа" в мгновение ока стал не просто свободным человеком, но и
начальником над вчерашними собратьями по несчастью.
Нет, отнюдь я не хочу сказать, что его зря
освободили. Никакой "такой" вины на нем наверняка не было, как и у
многих попавших в этот страшный ад "врагов". Но и Б.Баблюк
(разумеется, со слов Кремса) слишком упрощенно повествует об обстоятельствах
его освобождения в якобы "документальной" повести, где он утверждает,
будто "взлет" Андрея Яковлевича и для него самого "был неожиданным".
В повести Кремс говорит автору: "Меня освободили досрочно. И знаете, кто
всему этому является "виной"? Академик Ферсман Александр Евгеньевич,
он сказал обо мне здешнему начальнику" (стр. 83). А дальше будто бы
заработала известная машина, так сказать, техника освобождения, когда
начальник, назвав Кремса Андреем Яковлевичем, предложил ему работать геологом
на нефтяной шахте. Цитирую дальше (стр. 73): "Кремс удивленно взглянул на
начальника. Уже давно его никто не называл по имени и отчеству. Просто:
заключенный Кремс. К горлу подступил какой-то комок, он мешал говорить, и Кремс
еле выговорил: "Спасибо".
Наверняка все так и было. И я повторяю, мое
личное мнение таково: всех, кто попал в лагерь ни за что, следует считать
героями-мучениками. Уж я-то немало их повидал и тогда, и после. Тем не менее,
сколь бы ни был авторитетен, уважаем и в чем-то всемогущ в те годы академик
А.Е.Ферсман, но вызволить, лично освободить кого-либо из лагерей даже он не
мог. Возможно (и даже скорее всего), в Ухте он
похлопотал за Кремса уже после того, как напомнил о нем именно там, где Андрей
Яковлевич и просил напомнить,- лично у Берии. Он знал: только по этому адресу и
могла ждать его огромная (и сугубо справедливая!) удача.
В начале 50-х годов я сам был в Ухте у
А.Я.Кремса. Меня поразило, что в его кабинете не было никаких портретов или
кабинетных скульптур тогдашних вождей, но стоял лишь один бюст Берии. Конечно,
я не осмелился в ту пору спросить у него, почему он выбрал лишь эту
единственную скульптуру. Куда там! Но удивившая меня загадка была разгадана на
другой день.
В Ухте жил геолог О.Солнцев, и я поделился с
ним странным "открытием": почему именно бюст Берии выбрал для своего
кабинета Кремс? На это Солнцев рассказал мне историю, о которой, по его словам,
в Ухте знали все. Именно в 1940 году из Ухтокомбината в Москву поехал какой-то
высокий чин с очередным докладом о разведке Ухтинской нефти. На том заседании
присутствовал Берия, который, между прочим, курировал тогда от НКВД
нефтегазовые разведки по всему Союзу. Когда на какой-то вопрос докладчик не
смог ответить, он пообещал немедленно все уточнить у писавшего эту часть
доклада. Берия спросил, кто же это? "Чин" ответил, что есть в Ухте
один толковый геолог, правда являющийся заключенным. Берия попросил уточнить и,
услышав в ответ фамилию Кремса, продолжал "дознание", уж не Андрей ли
Яковлевич это, глуховатый такой?..
Не берусь судить, был ли точно такой
разговор, но уверен, что подобные слухи на пустом месте не рождаются: уж больно
ловко "споткнулся" докладчик, как по нотам разыгравший сцену
"напоминания" о Кремсе. Во всяком случае, как пишет Б.Баблюк в своей
книге, уже вскоре А.Я.Кремс отправил домой письмо, в котором писал:
"Родные мои! Сегодня такой счастливый день. Запомните его - 1 июня 1940
года. Сегодня мне сообщили, что я совершенно свободный человек, то есть такой
же, как и раньше".
А все дело в том, что Берия и Кремс - старые
школьные друзья, сидели они в школе за одной партой и в
течение всей учебы Кремс решал за своего друга задачки. И вот теперь
задачку куда посложнее для Кремса в мгновение ока
разрешил его могущественный одноклассник. Так много лет и говорили в Ухте: Ежов
посадил Кремса, а Берия его выпустил. Понятно, что Кремсу вернули не столько
свободу и солидную должность, но и возвратили уже тогда имевшиеся и отобранные
перед отсидкой награды, которые стали затем множиться
со сказочной быстротой. Понятно, что Е.А.Ферсман не столько хлопотал за Кремса
в Москве, сколько приехал в Ухту с известным уже решением его судьбы и
конкретным предложением хорошей должности вчерашнему заключенному. Все это
вполне справедливо, и ни в какое-либо осуждение Кремса я об этом пишу. За него
можно только порадоваться.
Речь о другом: когда
А.Н.Козулин пишет, насколько был велик авторитет Кремса, то, возможно, имеет в
виду не обычный должностной или тем более научный его авторитет, а и нечто
другое - тот "авторитет", который базировался на беспрекословном
подчинении ему в Ухте всех и вся, не исключая и горком или обком партии, так
как Ухтокомбинат, как и весь УХТЛаг,- это безраздельная вотчина НКВД, а что это такое, знают все. Именно в
системе НКВД и работал несколько лет Кремс, ставший ставленником Берии в
громадной лагерной "епархии" Ухты. Со всеми, как говорится,
вытекающими отсюда последствиями, не исключая и самых
трагических.
Итак, понятно, что причины длительной
задержки открытий крупных месторождений нефти и газа связаны с личностью
Кремса, стоявшего во главе Ухтокомбината и обладавшего всевластием лагерного
начальства. Но, к сожалению, не только в одном Кремсе дело, так как были и
другие люди из Министерства нефтяной промышленности, ленинградского ВНИГРИ, МФ
ВНИГРИ, Коми филиала, обкома партии Сыктывкара в лице мирчинков, симаковых,
жабревых, фишманов, рочевых и других, не веривших в перспективы нефтеносности
Большеземельской тундры. Все они были продуктом эпохи и самого страшного в ней
- бериевщины, всевластия лагерного начальства, беспрекословного подчинения,
подавления, беззакония и страха. И это не могло не наложить свой отпечаток на
все их действия и характер. Им всем в противовес следует
поставить людей честных и правдивых, способствоваших открытию месторождений
нефти и газа в Большеземельской тундре: министра нефтяной промышленности
Н.К.Байбакова, академика А.А.Трофимука, директора МФ ВНИГРИ В.М.Сенюкова,
главного геолога МФ ВНИГРИ А.В.Ульянова, сотрудников геологического института
Коми филиала АН СССР проф. А.А.Чернова, проф. В.А.Варсанофьеву, геологов А.И.Елисеева
и П.Д.Калинина, а также академиков Д.В.Наливкина, А.Л.Яншина, В.В.Меннера и
Б.С.Соколова.
И теперь, подводя черту под своей эпопеей,
мне хотелось бы сказать о том, что я отдал исследованию недр Коми АССР ровно 60
лет. Но судьба моя как ученого и геолога - об этом многие знают в республике -
была драматичной. Вся моя жизнь была борьба, мне все время приходилось
отстаивать свои идеи, свои прогнозы, свои оценки, свою позицию, свое честное
имя, наконец... Это трудно. А ведь каждому из нас хочется радости, счастья.
Я далеко не молод - в 1996 году мне
исполняется 90 лет, и я хочу подвести итог моих многолетних трудов и умереть
честным геологом. Наша жизнь устроена так, что за правду необходимо бороться.
Без правды нельзя, она должна найти и всегда находит дорогу.
А что касается счастья, то я счастлив в своей
семье. В свои когда-то 78 лет я женился, в 1984 году у меня
родилась дочь Евгения, которой сейчас 11 лет, и мне хотелось бы дожить до ее
совершеннолетия...