Вечером 3 июля, когда был завершен еще один день войны, поступило распоряжение — собрать личный состав у КП полка. Брезентовый городок быстро опустел. Мы слушали выступление по радио И. В. Сталина.

И вот прозвучали последние фразы речи, а мы стоим в глубоком молчании... Первым взял слово заместитель командира полка по политчасти батальонный комиссар С. В. Ершов. Окинув взглядом притихших воинов, он тихо произнес:

— Товарищи! Председатель Государственного Комитета Обороны товарищ Сталин обратился к советскому народу с речью, в которой изложил неотложные задачи не борьбе с немецко-фашистскими захватчиками, разъяснил справедливый характер Отечественной войны, священную обязанность каждого советского человека защищать Родину, отстаивать завоевания социализма. Наша родная партия призвала советский народ к мужеству и героизму на фронте, к самоотверженному труду в тылу. Партия обратилась к рабочему классу, колхозному крестьянству и интеллигенции с призывом: «Все для фронта! Все для победы!»

Ершов на минуту умолк. Затем, повысив голос, продолжал:

— Перед нашей Красной Армией партия поставила задачу — отстаивать каждую пядь родной земли, драться до последней капли крови за наши города и села, изматывать в оборонительных боях гитлеровские войска, а потом разгромить и изгнать их с советской земли. Вы хорошо знаете, что наша тяжелобомбардировочная авиация является частицей армии, ее ударной силой, на нее возлагаются большие задачи... Поклянемся, что мы будем мужественно и стойко, не щадя своей жизни, бороться в ненавистным врагом!

— Клянемся! — разом ответили командиры и красноармейцы.

После батальонного комиссара встал майор Юспин:

— Перед нашим соединением, полком поставлена новая задача: с рассветом пятого июля всеми находящимися в строю самолетами атаковать вражескую переправу через реку Березина возле Борисова. Оставив Минск, войска Западного фронта ведут в этом районе тяжелые оборонительные бои, они наносят контрудары по врагу с целью ликвидации его плацдарма. Нам приказано любой ценой уничтожить переправу, не дать противнику расширить плацдарм, продвигаться в направлении Орша, Смоленск. Разведку района цели ведет двести четвертый полк пятьдесят первой дивизии нашего корпуса. — Сделав небольшую паузу, Юспин спросил: — Вопросы есть?

— Есть! — послышался голос штурмана эскадрильи Хайрулы Муратбекова. — Какая нагрузка планируется на самолеты?

— Шесть «соток» в фюзеляж, два РРАБа на наружной подвеске.

— Где будем садиться после задания? — поинтересовался летчик Василий Кайнов.

— На другой полевой аэродром, — ответил Юспин. Уже наступили вечерние сумерки, когда летные экипажи расходились по палаткам. Шли не спеша, оживленно разговаривали. Все были под впечатлением выступления Председателя Государственного Комитета Обороны.

— Теперь понятно каждому, чего добивается фашистская Германия... — взволнованно говорил штурман звена Дмитрий Гаврюшин.

— И наши задачи ясны. Надо только быстрее их довести до народа, когда он разберется, что к чему, — горы свернет! — в тон Дмитрию сказал командир звена Сергей Карымов.

— А у меня сейчас такое чувство, такой настрой, что хочется летать и летать, как поганую тварь, бить и бить фашистов, — горячо отозвался летчик Николай Булыгин.

В этот памятный вечер у палаток долго звучали взволнованные голоса воздушных бойцов. Да, все они были готовы на любые жертвы ради спасения родной земли.

Пятого июля, чуть забрезжил рассвет, аэродром сразу ожил. Бомбардировщики выруливали на старт. Первым поднялся в воздух заместитель командира эскадрильи Зуев, с ним шли еще два экипажа. Товарищам предстояло подавить зенитные средства противника на подходах к цели. С интервалом в десять минут взлетели две сборные эскадрильи нашего полка для нанесения ударов по переправам через Березину. Из 200-го и 204-го на выполнение этой же задачи поднялись по одной.

Мы с Григорием Стогниевым летим в группе капитана Голубенкова. Еще издали увидели над районом переправы белые шапки разрывов зенитных снарядов, цепочки трассирующих пулеметных очередей, а между ними — маневрирующие бомбардировщики. Это однополчане во главе с коммунистом Иваном Зуевым глушат фашистских зенитчиков осколочными бомбами.

Как только под нами оказался знакомый населенный пункт, от которого начиналась линия боевого пути, Голубенков подал сигнал:

— Освободить коридор!

И тут же звено Зуева отвалило от цели, освобождая нашей группе путь. Впереди справа была переправа через Березину. По ней двигались танки и автомашины. Прильнув к прицелу, Владимир Шведовский внимательно следил за целью. Довернув самолет вправо, он нажал на боевую кнопку сбрасывателя. Ротативно-рассеивающие бомбы, отделившись от самолета, лопаются моментально, и сотни мелких бомб с кораблей первого и второго звеньев падают вниз. Вот они рвутся рядом с переправой, но не попадают в цель. В некоторых местах с переправы снесло настилы, но ее полотно по-прежнему оставалось целым. По нему торопливо ползут танки...

В эскадрилье Голубенкова замыкающим летит звено старшего лейтенанта Карымова. До начала войны оно по всем видам боевой и политической подготовки имело высший балл, занимало ведущее место в соединении. Внешне Карымов всегда спокоен. Но это спокойствие особенное, про него говорили в полку, что в нем сидит «тихое упрямство».

И действительно, увидит, бывало, Карымов что-либо дельное у товарищей и, пока не разберется, что к чему, не уйдет с аэродрома, сколько бы это ни отняло времени. А на следующий день подробно расскажет обо всем подчиненным и обязательно будет добиваться от них, чтобы это новшество было внедрено в практику. Так было, например, с освоением радиополукомпаса «Чайка». Перед самой войной перегнали на аэродром несколько десятков новых самолетов, оборудованных этой радиоаппаратурой. Узнал об этом Карымов и потерял покой. Несколько дней он просидел со штурманом звена лейтенантом Иваном Белых в кабине самолета, пока не освоил новую радиоаппаратуру. И конечно, научил этому своих подчиненных — летчиков, штурманов.

Особенно полюбился Карымову молодой летчик Николай Булыгин — спокойный, малоразговорчивый, сдержанный и настойчивый командир. Карымов к нему присматривался, изучал, а потом предложил совместно осваивать новую технику и ее боевое применение. Они первыми в эскадрилье закончили программу полетов в закрытой кабине, первыми стали осваивать и полеты в ночных условиях.

— Все это нам пригодится в будущих боях с врагом, — говорил Карымов.

Штурман экипажа Булыгина лейтенант Николай Колесник во многом был похож на своего командира. За год до войны Колесник прибыл в наш полк на должность штурмана самолета. Николай быстро зарекомендовал себя любознательным и инициативным офицером. Внешне он был всегда опрятен, подтянут, приятная улыбка не сходила с его добродушного лица.

— Николай, у тебя смешинки застряли в глазах, — шутили друзья.

— Ну и пусть, они не мешают мне смотреть на мир, — весело отвечал Колесник.

Однажды во время учебного полета на полигон у Колесника отказал бомбоприцел. Можно было закрыть люки, поставить аппаратуру на предохранитель и следовать домой. Но не таков Николай. Он не мог, не выполнив задания, возвратиться на аэродром. Булыгин по просьбе штурмана отошел от полигона и встал в круг. А штурман принялся искать неисправность. Он осмотрел основные узлы прицела и обнаружил разъединение щеток. Устранив неполадку, Николай подал сигнал следовать на цель. С первого захода он поразил объект и таким образом успешно выполнил очередное упражнение.

Мы, однополчане, не удивлялись тому, как два смоленских парня, два Николая — Булыгин и Колесник — быстро приобретали практические навыки, становились вровень с опытными летчиками. Не отставали от своих старших товарищей по экипажу радист сержант Петр Титов и воздушный стрелок сержант Никифор Кусенков. Воины много и упорно занимались на земле, отлично выполнили все свои обязанности в воздухе.

Прочные знания, полученные во время учебы, чувство боевой дружбы и войскового товарищества пригодились авиаторам в боях с немецко-фашистскими захватчиками. Экипаж лейтенанта Булыгина не пропускал ни одного дня, в любую погоду воины шли в полет. Авиаторы беспощадно били врага.

Воздушные бойцы вддедн сожженные города и села, горе и слезы тысяч и тысяч советских людей — женщин, стариков, детей. И сердце Булыгина наполнялось жгучей ненавистью к фашистам. С первых боевых вылетов командир и члены комсомольского экипажа поклялись мстить врагу. Много бомб сбросили они на головы гитлеровцев, постоянно стремились наращивать свои бомбовые удары.

...Перед глазами Булыгина — вражеская переправа, а по ней, словно гадюки, ползут танки. Сейчас они преодолеют водный рубеж и устремятся дальше на восток, сея всюду смерть...

Впереди летит командир звена коммунист Карымов. Зенитки усилили огонь, до старший лейтенант не сворачивает с боевого курса, создавая лучшие условия для работы штурмана. Будыгин старается не отстать от ведущего. И в этот миг его самолет подбросило, словно на ухабе, — в центроплане разорвался зенитный снаряд. Пламя быстро охватило машину. Все это видел командир звена.

— Булыгин! Прыгай! — закричал Карымов. Экипаж находился в критическом положении. У товарищей еще оставалась возможность воспользоваться парашютами. Об этом им напоминал сейчас командир звена... Тут же отозвался лейтенант Колесник:

— Переправа цела, ее надо таранить!

— Только так можно рассчитаться с фашистами! — тут же поддержал штурмана сержант Титов.

Комсомольцы летчик Николай Булыгин, штурман Николай Колесник, воздушные стрелки Петр Титов и Никифор Кусенков, погибая, решили выполнить задачу. Крепко сжимая штурвал, бесстрашный летчик направил пылающий корабль на вражескую переправу.

— Идем на таран! Прощайте, друзья! — послышался взволнованный голос Булыгина. — Да здравствует наша победа! — еще громче звучали последние слова героя.

Раздался страшной силы взрыв. Огненный столб высоко взметнулся над Березиной. Переправа взлетела на воздух вместе с танками. Презрев смерть, экипаж отважных до конца выполнил свой долг — задержал продвижение фашистских войск.

Дальнейшие события в районе Борисова развертывались с молниеносной быстротой. Отойдя от реки Березина, командиры эскадрилий Голубенков и Крюков довернули свои группы вправо, чтобы выйти на шоссе Борисов — Толочин. За ними следовали эскадрильи капитана В. А. Головатенко из 200-го полка и капитана А. Д. Ковальца из 204-го полка. Бомбардировщики устремились на скопление немецких войск. Шоссе, его обочины, лесные поляны — площадь размером более пяти квадратных километров — были забиты войсками противника. Подойдя к цели на сравнительно небольшой высоте, наша эскадрилья сбросила стокилограммовые осколочные бомбы. Было видно, как вспыхнуло несколько автомашин, опрокидывались тягачи с орудиями, горела техника врага, горел лес, земля, метались в страхе фашисты.

Едва мы развернулись и взяли курс на аэродром, как наши самолеты атаковали вражеские истребители, взлетевшие, видимо, с аэродрома Борисов или подоспевшие из района Минска. Завязался горячий воздушный бой. Фашистские летчики лезли напролом, стремясь расквитаться с нами за переправу. Сначала они зашли сверху, но при этом наткнулись на дружный огонь наших воздушных стрелков. Отбивая первую и вторую атаки, сержанты комсомольцы Николай Анкудимов, Василий Теняев, Иван Размашкин сбили по одному истребителю. Срезал вражеский самолет и член нашего экипажа младший сержант Николай Суббота.

В тяжелых условиях оказалось звено лейтенанта Калинина. Оно шло несколько левее основной группы и ниже ее. Шесть «мессеров» одновременно набросились на бомбардировщики. Наши стрелки яростно отстреливались. Сержанту Михаилу Харченко удалось поджечь один истребитель. Но и гитлеровцы подбили машины лейтенантов Петра Долгушина и Владимира Уромова. Не всем удалось спастись. Успели выброситься с парашютами Долгушин, Уромов, Колчин и Чемоданов.

Фашистские стервятники, заметив в воздухе парашютистов, стали расстреливать их. Был убит летчик Петр Долгушин, пять пулевых ранений в плечо получил его штурман Сергей Чемоданов. Владимир Уромов и Слава Колчин опустились удачно. Вместе с местными жителями друзья похоронили летчика Долгушина, а штурмана Чемоданова отправили в витебский госпиталь.

Несмотря на дружный огонь наших воздушных стрелков, враг не отступал. Истребители продолжали атаки. Вскоре забарабанили пули по обшивке нашего самолета. Машина разом накренилась и стала резко терять высоту. Николай Суббота был ранен в обе ноги. В кабине летчика в нескольких местах пробило фонарь, сорвало с креплений приборную доску. Нас с командиром пули не задели, но мельчайшие осколки органического стекла попали Стогниеву в глаза.

— Я ничего не вижу! — тревожно сказал летчик. К счастью, наш самолет имел двойное управление. Иногда перед заходом на цель я на всякий случай вставлял ручку в гнездо и помогал командиру. Сейчас это здорово выручило экипаж. Мигом я перебрался на заднее сиденье, поставил ноги на педали и взялся за управление.

— Поврежден левый мотор, самолет крутит, — доложил я Стогниеву.

— Постарайся выровнять машину, удержать высоту, полетим на одном движке...

— Суббота! — нажав на кнопку переговорного устройства, крикнул я.

— Я, товарищ штурман! — отозвался раненый стрелок-радист.

— Сейчас «мессер» будет делать повторный заход, подпусти его на короткую дистанцию, чтобы наверняка разделаться с ним. Ты сможешь подняться в башню и встретить его хорошей очередью?

— Постараюсь.

Как долго и мучительно тянутся эти полторы-две минуты... И вдруг повеселевший голос сержанта Субботы:

— Влево пять!

— Есть, влево пять! — разворачивая самолет, тотчас ответил я.

Бомбардировщик вздрогнул, когда стрелок-радист нажал на гашетку. Длинная очередь ШКАСа огненной струёй уперлась в истребитель врага.

— Горит! — крикнул Суббота и застонал от боли. «Мессершмитт», объятый пламенем, клюнул на нос и, войдя в отвесное пике, врезался в землю.

Наступила непривычная тишина. Я осмотрелся и увидел: левый мотор остановился, а правый дает перебои.

«В такой ситуации экипажу лучше выброситься с парашютами», — мелькнуло в голове. И тут же другое:

«Нет! Раненые товарищи не смогут покинуть самолет».

— Обороты у правого мотора резко падают. Что будем делать? — спросил я Стогниева.

— Какая высота?

— Триста метров.

— Сколько лететь до запасного аэродрома?

— Около часа.

— Надо садиться в поле, — тихо произнес Стогниев. — Подбери поровней площадку. Правым глазом я стал видеть лучше, постараюсь помочь...

Впереди по курсу показалось продолговатое озеро, а за ним — ровное зеленое поле. «Хороший ориентир», — подумал я и тут же доложил:

— Перед нами ровная площадка.

— Садись на фюзеляж. Каждые десять секунд докладывай о высоте, — попросил Стогниев.

Самолет летит со снижением по пологой глиссаде, как бы щупая землю. Я аккуратно докладываю о высоте. И вот до земли остается не более двадцати метров.

— Выбирай угол, убирай газ! — крикнул Стогниев. Замелькала перед глазами рожь. И камни!.. Самолет жестко ударился о землю, с шумом и треском пополз по валунам...

Выбрался я из кабины через астролюк и тут же подскочил к Стогниеву, помог ему открыть фонарь, потом бросился к Субботе. Мне пришлось извлечь из бортовой аптечки все запасы лекарств и оказать боевым друзьям первую помощь.

После промывки глаз Стогниев стал лучше видеть. Делая Субботе перевязки и стараясь как-то ободрить сержанта, я сказал ему:

— Ты, Николай, у нас молодчина, двух «мессеров» срезал.

— Вот только домой не дотянули...

В деревне мы раздобыли подводу и отправили Субботу в районный центр Городок, в госпиталь. За мужество и героизм в этом воздушном бою сержант Николай Михайлович Суббота был удостоен высшей награды Родины — ордена Ленина. За успешные боевые действия в первые, самые трудные месяцы Великой Отечественной войны этим орденом было награждено восемь человек из нашей дивизии. Среди них В. М. Кайнов, С. А. Карымов, И. Г. Зуев, Н. Я. Стогин, М. А. Бондаренко и другие. Орден Красного Знамени получили двенадцать человек, в том числе и автор этих строк.

По трудным дорогам через Оршу, Смоленск и Москву мы с Григорием Стогниевым добрались до нового места базирования нашего полка. Вскоре получили другой, сильно потрепанный в боях самолет. В состав нашего экипажа были назначены новый стрелок-радист сержант Михаил Портной и воздушный стрелок младший сержант Николай Осокин. Оба они — комсомольцы, уже не раз успели побывать в боях. Вместе с другими экипажами полка мы снова стали летать на боевые задания.

26 июля 1941 года перед вылетом нас собрал Юспин. Лицо его было бледным, усталым. На нем выступили мелкие веснушки, серые большие глаза потускнели. Майор подошел к фанерному щиту с картой оперативной обстановки и стал говорить:

— На фронтах по-прежнему ничего утешительного. Несмотря на героическое сопротивление наших войск, враг всюду продвигается вперед. На смоленском направлении, встретив огневую преграду советских войск, фашисты повернули свои моторизованные соединения на север. Сейчас в районе Духовщины идут кровопролитные бои. Перед нами поставлена задача — бомбить скопление живой силы и техники врага вот в этом районе, — Юспин показал на красный кружок у села. — Разведка доносит, что вражеские танки стоят на дорогах и лесных полянах без горючего. Гитлеровское командование, растянув фронт на многие сотни километров, видимо, не в состоянии своевременно снабжать свои войска всем необходимым. Мы должны десяткой «илов» уничтожить максимальное количество танков и другой военной техники. Вылет с рассветом. Всем экипажам изучить цель, действовать в полете решительно и смело, — заключил командир.

До темноты велась подготовка в экипажах. Наш командир старший лейтенант Стогниев заставил нас еще и еще «проиграть» свои действия в полете. И когда подготовка была завершена, он весело сказал:

— А теперь и поспать не грех. Завтра подъем с рассветом.

Солнце еще было за горизонтом, когда девятка бомбардировщиков, собравшись на кругу, взяла курс на запад. Ее ведет наш новый командир эскадрильи капитан Геннадий Дмитриевич Нестеренко. Он пришел из 200-го полка, имеет большой опыт боевых полетов. Слева у него летит В. В. Уромов, справа — Н. М. Манин. Наше звено ведет старший лейтенант П. С. Кашпуров, третье — лейтенант Н. С. Бабичев.

Попутный ветер убыстряет полет. Довольно скоро пролетели Московскую и Калининскую области. На траверзе показался город Белый, и тут же заискрилась на солнце река Межа. В районе Духовщины идут бои. С воздуха хорошо видна работа артиллерии. На большой площади горят населенные пункты Смоленщины. Пройдя линию фронта, наша группа развернулась вправо и пошла вдоль извилистой грунтовой дороги на Мужицкое. Тут же эскадрилья перестроилась в колонну звеньев. Наше звено стало замыкающим.

— Впереди цель! — поступил сигнал от ведущего группы.

Мы уже видели район предстоящих действий бомбардировщиков. Вот первое звено во главе с капитаном Нестеренко заходит на обочину дороги, невдалеке от села Мужицкое, где сгрудились автомашины и танки. В сторону бомбардировщиков потянулись разноцветные трассы зенитных снарядов. Но никто из летчиков не дрогнул. Комэск Нестеренко делает последний доворот. Его штурман И. П. Чепчин сбросил бомбы, и, кажется, удачно.

Тотчас разгрузились самолеты ведомых. «Сотки» рвутся возле танков и автомашин. Вспыхнули пожары.

Вслед за первым звеном стремительно вышло на цель звено Николая Бабичева. Оно также послало серию бомб в цель.

Старший лейтенант Петр Кашпуров вывел наше звено правее. Мы увидели под собой небольшую полянку, на которой стояло несколько танков и огромный фургон. Здесь, видимо, немцы ремонтировали свои машины. Стогниев вдруг заметил километрах в десяти правее лесную поляну, забитую автомашинами и бронетранспортерами. Они были наспех замаскированы ветками. Возле них два огромных топливозаправщика. Командир тут же предложил:

— Завернем, что ли?

— А не влетит за это? Строй нарушим...

— Какой черт, нарушим, — со злостью выругался Стогниев. — Фашисты сейчас заправят свои машины горючим и двинутся дальше на восток, а мы боимся. Идем! — тоном приказа сказал командир и добавил: — Отбомбимся и еще успеем пристроиться к эскадрилье. — Он тут же развернул самолет и повел ею к поляне.

— Сколько их! — воскликнул Миша Портной и тут же спросил: — Может, об этом на землю радировать?

— Докладывать — это потом! — твердо ответил Стогниев и предупредил: — Лучше следить за воздухом!

Открыв бомболюки и прильнув к прицелу, я стал следить за целью. С высоты тысячи метров она видна как на ладони. В какой-то момент самолет стало сносить в сторону. Тут же даю команду:

— Влево пять!

— Понял, пять влево! — отозвался командир и, довернув самолет, тихо, как бы боясь отвлечь меня, сказал: — Не торопись, бей по топливозаправщикам.

— Постараюсь! — буркнул я и продолжал вести прицеливание.

Немцы заметили нас. И тотчас к нашему самолету устремились десятки разноцветных трасс. Они мелькают впереди, справа, слева...

А я жду, пока бензозаправщик подползет к перекрестию прицела. Не отрываясь от окуляра, нащупал боевую кнопку. С силой нажал ее. Десять бомб отделились от самолета и, описывая кривую, устремились вниз. В воздух разом поднялся огромный столб огня.

— Горят машины! — наперебой докладывали радист и стрелок.

— Так их, гадов! — отозвался Стогниев и добавил: — Разворачиваюсь, догоним своих и вместе потопаем домой...

Командир стал разворачиваться, и в этот момент послышался тревожный голос Миши Портного:

— Сверху сзади нас атакуют два «мессера»! Гитлеровские летчики ударили с большой дистанции. Снаряды пролетали мимо. Но одна очередь угодила в левую консоль и сорвала обшивку. По «мессерам» вели интенсивный огонь и наши стрелки.

Стогниев дал моторам полные обороты, стараясь уйти от истребителей. Но сделать это не удавалось. Вражеский снаряд ударил в правую плоскость, прошел по касательной к верхней обшивке и задел бензиновый бак. Разлившееся горючее брызнуло на мотор. А в следующую секунду пламя охватило всю машину.

— Всем покинуть самолет! — приказал Стогниев.

Очутившись в воздухе, я раскрыл парашют и огляделся вокруг. Примерно в двухстах метрах от меня и на одной высоте качался радист Михаил Портной, он что-то кричал, размахивая руками. Выше нас и далеко в стороне опускался третий член экипажа. Четвертого парашютиста не было. А вокруг, словно осы, кружились вражеские истребители. Я бросил взгляд на землю. Севернее нас в солнечных лучах блестело озеро, а рядом как бы застыл в форме восклицательного знака столб черного дыма. «Наш самолет горит, кто-то там остался», — подумал я, и от этого защемило сердце.

«Мессершмитты» продолжали рыскать. Гитлеровцы теперь охотились за нами. Я захватил несколько строп, чтобы частично погасить парашют. Сразу увеличилась скорость спуска. Увлекшись, я не заметил, как приблизилась земля. Едва успел отпустить стропы, тут же с силой стукнулся о землю. Удар пришелся на правую ногу. Я почувствовал, как что-то хрустнуло в суставе. Вгорячах я вскочил, освободился от парашютных лямок и стал вправлять ногу. Но, к сожалению, ничего не получилось. Ко мне подбежал Михаил Портной.

— Что с вами, товарищ лейтенант? — с тревогой спросил он.

— Так, ничего, Миша, просто вывих, — попытался улыбнуться я. — Видишь? В авиации это называется неудачным приземлением.

Михаил осмотрел ногу и бодро произнес:

— Это, кажется, можно поправить. Как у нас на Полтавщине говорят: трошки потерпеть, и зараз все буде на мисти...

Михаил сел напротив меня, велел упереться девой ногой ему в живот. Правую он ухватил за ступню и стал с силой тянуть на себя. Вот он резко дернул и тут же повернул ступню влево. Что-то больно хрустнуло в суставе, и я сразу почувствовал облегчение.

— Ну вот, Алексей Иванович, малость нога поболит, а потом можно и гопака отстукивать.

— Нам с тобой, Миша, сейчас только и делать что плясать... А что ты кричал мне в воздухе?

— Хотел просить, чтобы после приземления подождал меня.

— Ты уверен, что Осокин покинул самолет?

— Да, отчетливо видел, как он махнул за мной в люк.

— Значит, в самолете остался командир. Погиб...

— Как жаль!.. Командира очень жаль, — печально сказал Портной и добавил: — Что же с нами будет теперь?

— Надо срочно выбираться отсюда, Миша. Тут, видимо, наши недалеко. Дня за три авось доберемся.

В копнах сена спрятали парашюты. Осмотрели местность. Вышли из низкорослого редкого кустарника на большое картофельное поле, за которым начиналось какое-то село.

— Надо зайти в крайний дом, переодеться, — предложил я.

— А вдруг тут немцы... — полушепотом проговорил Михаил.

— Да, здесь нам задерживаться нельзя. Плохо, что не нашли Осокина.

— А гитлеровцы могут нагрянуть в любую минуту, и тогда не миновать нам беды.

Мы подошли к крайнему дому. На крыльце стояли две женщины. Увидев нас, они замахали нам:

— Заходите, заходите, — заговорила та, что постарше, в платочке. — Мы видели, как ваш самолет горел, как вы опускались...

На вид ей было лет тридцать пять. Среднего роста, полная, с подвижным, выразительным лицом, она посадила нас у стола. Хозяйку звали Евдокией Васильевной, молодую — Тамарой.

— Какое это село? — спросил я.

— Велисто, Пречистенский район.

— Немцы здесь есть?

— Днем их нет, а вечером откуда-то приезжают. И как это фашистов сюда пропустили! — всхлипывая, говорила Евдокия Васильевна.

— Пропустили, но, надеемся, ненадолго, — ответил я и в свою очередь спросил: — Можно ли у вас переодеться во что-нибудь такое?..

Хозяйка осмотрела нас и, показывая на Михаила, ответила:

— Вот на него найдется, а на вас вряд ли. — Потом, встретившись взглядом с Тамарой, добавила: — Разве что у деда Михаила взять, только плоха та одежонка.

— А мне такую и надо, — обрадовался я. — Взамен пусть дед возьмет мой кожаный реглан, сапоги, куртку, брюки.

Мы были во второй комнате, когда услыхали скрип входной двери. Все испуганно переглянулись. Тамара выбежала посмотреть и тут же вернулась улыбающаяся. Следом за ней вошел мальчик лет четырнадцати.

— Это мой брат, — пояснила Тамара.

— Владимиров Ким, — подавая руку мне и Михаилу, отрекомендовался паренек.

Мы тоже назвали свои имена.

— Не поможешь ли, Ким, нам к своим выбраться?

— Это можно, — добродушно сказал он и, подумав, добавил: — Надо только все получше обдумать — здесь кругом немцы.

— Понятно, — ответил я. — А сейчас нам надо переодеться. Мы тут с хозяюшками все обговорили. Для Михаила они отыщут что-нибудь у себя, а для меня надо взять одежду у деда Михаила.

— Это мой дедушка — Кондратенков Михаил Григорьевич. Он в империалистическую и гражданскую воевал, — с гордостью сказал Ким.

Дальше все пошло по задуманному плану. Дирижером всего, что происходило в доме, был Ким.

— Нужно действовать так, — обращаясь к женщинам, начал он, — я иду к деду за одеждой, одна из вас будет дежурить на крыльце, другая хорошенько покормит летчиков.

— Вот это ни к чему, — запротестовали мы. — Перед вылетом на задание мы завтракали.

— Знаем, товарищ лейтенант, что вы не голодные, но перед дальней дорогой это не помешает» — настаивал Владимиров.

— А у меня в печке и обед готов: щи, каша с салом. Я сейчас, мигом, — засуетилась Евдокия Васильевна.

Не успели мы пообедать, как Ким притащил для меня одежду. Тут же мы переоделись. Перед уходом хозяйка положила в мешок, сшитый из частых рыболовецких сетей, каравай ржаного хлеба, увесистый кусок сала и металлическую кружку. Было около полудня, когда мы с Михаилом, сопровождаемые Кимом, вышли через скотный двор на гумно и направились к лесу. Пройдя немного в глубь его, остановились у огромной сосны.

— Дело есть, Ким, — начал я.

— Если есть, слушаю, — глядя на меня большими серыми глазами, ответил он.

Я извлек из кармана потрепанных брюк кожаное портмоне и, вынув из него документы, продолжал:

— Здесь удостоверение личности, орденская книжка и орден Красного Знамени. Не хотелось бы все это с собой брать.

— Понимаю. — Ким взял из моих рук документы, орден, внимательно посмотрел и спросил: — Вы уже успели отличиться в боях с германцами?

— Не с германцами, а с белофиннами... Знаешь, была такая война зимой тридцать девятого-сорокового года?

— Знаю. Из нашего села в ту зиму тоже воевали. — Ким посмотрел на меня. — Насчет документов и ордена — не беспокойтесь. Схороним их под корнями вот этой сосны. Когда провожу вас, вернусь сюда, переложу в жестяной коробок и опять закопаю. Все в целости и сохранности будет.

Так мы и сделали. Под толстыми корнями дерева быстро отрыли печурку, положили туда портмоне с документами, орден и зарыли. Потом двинулись в путь. Шли молча по лесной заросшей тропе часа три. У меня сильно разболелась нога. Прихрамывая и опираясь на палку, я шел медленно, задерживал своих друзей. Перед вечером добродушный проводник вывел нас на лесную поляну, где стояло несколько копен сена.

— Вот здесь будете ночевать, — сказал Ким. — Дальше пойдете строго на восток — на Ломоносово, там, говорят, наши стоят... Ну а если нет, тогда напрямик Свитскими мхами до города Белый.

Парень как-то заметно скис, стал переминаться с ноги на ногу. Это заметил Портной и спросил его:

— Может быть, Ким, с нами хочешь?

— Очень хочется, Миша. Да у меня тут все родные остались. Но это, конечно, не главное. В сельсовете и партячейке нас, комсомольцев, предупредили, что до прихода немцев будут собирать, к какому-нибудь военному делу пристроят, — пояснил он.

Прощаясь, я сказал Киму:

— Будем с Мишей пролетать над Велисто, качнем нашим друзьям крылышком.

— Спасибо! А мы будем салютовать вам с земли из винтовок, — удаляясь от нас и махая на прощание рукой, весело говорил Ким.

...Ким не ошибся, когда говорил нам, что комсомольцев Велисто «к какому-нибудь делу пристроят». Больше трех месяцев село было оккупировано немцами. И все это время велистовские комсомольцы помогали нашим бойцам, оказавшимся в тылу врага.

В начале октября сорок первого года село Велисто было освобождено от оккупантов. Ким Владимиров и его друг Василий Целпанов вступили в Красную Армию. Они наравне с опытными бойцами геройски сражались за родную землю. Кима не раз посылали в разведку, и он доставлял для командования ценные сведения о противнике. Вместе с бойцами он ходил в атаки при освобождении многих городов Смоленщины. Однажды во время жаркого боя за населенный пункт он был тяжело ранен. За отвагу и мужество Ким Владимиров награжден орденом Красной Звезды и тремя медалями.

Обо всем этом я узнал от самого Кима. После войны, разыскивая смоленских друзей, я послал в Велисто письмо. И вот на мое имя пришел ответ. Ким сдержанно писал: «Здравствуйте, т. Крылов! С горячим приветом к Вам обращается тот подросток села Велисто, с которым Вы имели дело, оказавшись во вражеском тылу в 1941 году. Я очень рад, что Вы благополучно вернулись в свою боевую семью и снова находитесь в ее рядах. Ваши документы и орден я после Вашего с Мишей ухода спрятал и впоследствии передал в НКВД, чтобы переслали Вам. В общем, несмотря на то что мне, пацану, угрожала опасность, я поступил так, как мне подсказывала совесть советского гражданина, как подсказывал мой комсомольский долг. Прошу Вас, опишите все подробно. Уж очень охота знать о Вашем прошлом, а также и о настоящем. Прошу Вас писать мне по адресу: село Велисто, Пречистенский район, Велистовский льнозавод, лаборанту Владимирову Киму Ивановичу».

Потом, после этого письма, Ким приехал ко мне в Москву. У него семья — четверо детей. Мы многое рассказали друг другу. Поведал я ему о героической гибели Миши Портного, о других боевых друзьях — летчиках, погибших в боях за Родину. К сожалению, эта встреча была единственной. Но дружеская переписка с Кимом Ивановичем продолжается. В настоящее время Ким полон сил и энергии, ведет среди молодежи села большую военно-патриотическую работу.

...После пяти дней блужданий по лесным тропам мы вышли к небольшой деревушке Никулино, окруженной лесом. Повстречавшийся нам в лесу боец сообщил, что немцев здесь нет. Зайдя в деревню, мы остановились возле избы. Вскоре к нам вышла женщина лет тридцати. Она сказала, что звать ее Шурой, а фамилия Герасимова. Шура подтвердила, что немцы в их деревушку не заходили.

— Говорят, германцы боятся леса, вот и не заглядывают в наши хаты, — объяснила она. И тут же спросила; — А вы кто будете?

— Летчики, — в открытую начал я.

— Не знаю, не знаю, — оглядывая пас со всех сторон, заговорила Шура. — За сутки мимо нас человек двадцать — тридцать проходят, все называют себя танкистами, артиллеристами... Только летчиков не было. А намедни один пришел, просит поесть и говорит, что он сапер. Я и не знала, что есть такие... Небось есть хотите?

— Хотим, — сознался Михаил.

— Тогда заходите.

Мы вошли в русскую избу. Слева в углу стояла кровать, застланная серым одеялом, у печки — широкая скамья. Большой стол покрыт клеенкой, вокруг него — несколько табуреток. На стене тикали ходики, а в переднем углу виднелись иконы с лампадой. Шура поставила на стол глиняное блюдо с картошкой, подала по куску ржаного хлеба и по кружке кваса. Вскоре в избу вошла Шурина соседка. Острыми глазами она посмотрела на нас и, обращаясь к хозяйке, спросила:

— Опять к тебе гости пожаловали?

— Гости, Катя, да какие — летчики! — пояснила Шура.

— Летчики? — хохотнула Катя.

Она взяла хозяйку за рукав и вошла с ней в чулан. Оттуда до нас еле слышно доходил разговор. Катя продолжала:

— Какие они летчики, небось арестанты какие-нибудь... Говорят, сильные бои идут у Ломоносово. Неужто .наши не выдержат, отступят?

— Трудно сказать, — вздохнув, ответила Шура. Мы быстро справились с едой. Заканчивая, Миша торопливо допивал квас, поперхнулся и сильно закашлялся.

Хозяйка и соседка вышли из чулана.

— Поели? — спросила Шура.

— Спасибо за угощение, — сказал я, — Нам надо идти дальше.

Перед уходом Шура, показав на чугун с картошкой, предложила:

— Возьмите на дорожку.

Мы не отказались, поблагодарили сердобольную хозяюшку и ушли. Больше двух суток мы ходили в этом районе, хотели углубиться хоть на пять — восемь километров на восток, но из этого ничего не получилось. На проселочных дорогах мы всюду наталкивались на немцев. Ночью слышали артиллерийскую канонаду. Видно, права была Катя, когда говорила соседке, что у Ломоносове идут бои. На следующий день к вечеру мы вернулись в Никулино.

Решили зайти в крайнюю избу. Когда зашли, здорово смутились: за столом с сыном сидела Катя.

— Здравствуйте, — сказали мы.

— Ну здравствуйте, летчики-арестантики, — ехидно ответила хозяйка дома.

— Мы действительно летчики, — устало садясь на скамейку, сказал я. — Хотели идти дальше на восток, а там кругом немцы...

— А чем же вы докажете, что вы летчики? — не унималась Катя. — Чем?!

— Я докажу! — вспылил Миша. Он вынул из кармана жетончик. — Пожалуйста, смотрите.

Как ни в чем не бывало Катя открыла крышку жестяного жетона, извлекла оттуда отпечатанную на машинке бумажку и вслух стала читать:

—  «Сержант Портной М. С. — радист 53-го авиационного дальнебомбардировочного полка. Уроженец Украинской ССР, Полтавской...»

Катя перестала читать, вложила бумажку в жетон и закрыла его. Встала, подошла вплотную к Михаилу и, отдавая жетон, сквозь слезы сказала:

— Простите меня, этакую непутевую: не могу, никак не могу верить на слово. Да и вид-то у вас такой...

— Мы и не сердимся, — сказал я. — Просим только денек-другой переждать где-нибудь у вас.

Мы познакомились. Хозяйку звали Екатериной Филипповной, фамилия ее Бабкова.

После ужина с разрешения хозяйки и с помощью ее сына Николая мы забрались на сеновал, прорыли там глубокую нору. Екатерина Филипповна предложила нам старенькое одеяло, поношенный стеганый мужской пиджак. За последние несколько суток мы впервые спали более или менее сносно.

По утрам кто-нибудь из нас спускался по лестнице и брал у хозяйки корзину с едой. Обычно там была вареная картошка, два ломтя хлеба и бутылка кваса. Однажды, подавая мне корзину, хозяйка, поглядев на меня, так и ахнула:

— Алексей Иванович, да вы ж с такой бородой в глубокого старца превратились.

— Ничего не поделаешь, Екатерина Филипповна, парикмахерской у вас в деревне нет, — ответил я, поглаживая щетину.

— У меня в доме своя цирюльня, — весело продолжала хозяйка. — Завтракайте, а потом приходите с Мишей в избу и побреете друг друга.

Я рассказал об этом Мише. Он одобрил предложение. Но идти договорились по одному. Я пошел первым, Портной остался наблюдать из щелей сарая за обстановкой. Намылив бороду, я сбрил левую сторону. Занес бритву, и тут произошло то, чего никто не ожидал: в избу вошли два немца — офицер и ефрейтор. Рыжий тучный гитлеровец с офицерскими погонами держал наготове пистолет. Он подошел но мне, резко спросил:

— Вэр ист ду? (Кто ты?)

Ефрейтор не успел перевести фразу, как между мной и офицером очутилась Катя.

— Это мой муж! — глядя большими испуганными глазами на офицера, твердо сказала она.

— Почему ваш муж не на войне?

— Муж был арестован, только что пришел домой. Он строил в Смоленске аэродром, — без запинки и смущения продолжала отвечать хозяйка. Она схватила со стола полотенце, смахнула с моей правой щеки мыльную пену, добавила: — Вот, видите...

— О-о! — протянул офицер.

Он оглядел комнату и, повернувшись к сундуку, приподнял крышку, стал выбрасывать на пол вещи. Не найдя ничего подходящего, заставил ефрейтора залезть на печь, где лежали мешки. Офицер приказал сбрасывать их. При падении один мешок развязался, рожь посыпалась на пол...

А у меня в эти минуты непрестанно стучало в голове:

«Как бы не пришел Миша! Тогда несдобровать нам в хозяйке...» Екатерина Филипповна, видимо, думала о том же. Она не отходила от меня, крепко сжимала мою левую руку. Закончив погром, фашист подошел к нам с Катей и, размахивая пистолетом, гортанно заорал:

— Пойдет протыв Гермайн — вэша-айт пудум!

Видимо, для устрашения он два раза выстрелил в потолок, резко повернулся к двери, с силой ударил ее ногой. Ефрейтор поспешил за рыжим гитлеровцем. В окно мы видели, как немцы сели в машину и поехали по деревне. Я бросился к хозяйке, стал благодарить ее. А она даже смутилась.

— Ну что вы, Алексей Иванович. Мы же свои, русские... — вытирая влажные глаза, говорила Катя.

Запыхавшись, прибежал Миша. Увидев нас, он обрадовался и стал оправдываться:

— Поздно я увидел машину.

— Дорогой дружище! Все хорошо, что хорошо кончается! — обратился я к Михаилу. — А сейчас скорее сруби мне оставшуюся бороду, подадимся в лес.

— Да, надо в лес! — закивала хозяйка. — Мы уж как-нибудь одни тут повоюем, со своими ребятишками...

В этот день нам с Мишей посчастливилось. Под вечер мы встретили в лесу более сотни наших бойцов из мотомехполка. Выходя из окружения, они продвигались от Каунаса на восток со своим командиром. Красноармейцы пробирались по проселочным дорогам, по лесным просекам и тропам. Громоздкую технику, орудия воины закопали в лесных тайниках. Оставили только винтовки, пулеметы. Командир полка, кажется Майоров, расспросив, кто мы и куда идем, согласился взять нас с собой.

Вдоль узкоколейной железной дороги на участке между станциями Кощенки и Ломоносово шли упорные бои. Здесь мы видели много разбитой техники врага, неубранные трупы немецких солдат и офицеров. На лесных полянах, у обочин дорог бродили оседланные лошади. У иных, видимо шашкой, были отрублены уши, кровоточили раны. Завидев нас, умные животные шли навстречу, как бы прося помощи у человека.

Перед тем как войти в Свитские мхи, мы неожиданно встретили десятка полтора немецких самокатчиков. Увидев наших бойцов, фашисты укрылись за косогором и открыли огонь. В этой перестрелке мы потеряли двух красноармейцев. Майоров решительно приказал:

— Разведчиков упускать нельзя! Их надо окружить и уничтожить!

Вся эта операция заняла не больше часа. Мы с почестями похоронили своих погибших товарищей и двинулись дальше. Переход через Свитские мхи продолжался около двух суток. Удивительное создание природы — эти лесные мхи! Идешь по ним, и кажется, что ты плывешь по зыбким волнам. Трудно продвигаться по такой почве. Но, несмотря ни на что, мы довольно скоро добрались до реки Межа, переправились через нее и вышли в город Белый, к своим.

Город Белый был сильно разрушен бомбардировкой вражеской авиации. От взрывов и пожаров многие деревянные здания сгорели. С трудом угадывались улицы и переулки. Всюду виднелись одинокие металлические трубы котельных, обгорелые кирпичные печи, немые свидетели горя народного. В поисках военного коменданта мы молча ходили с Мишей по заваленным битым кирпичом мостовым, смотрели на эту удручающую картину войны, и наши сердца еще больше наполнялись жгучей ненавистью к врагу.

В уцелевшем трехэтажном здании средней школы мы встретились с помощником коменданта. Старший лейтенант с измученным пепельным лицом посмотрел на нас недоверчиво и с какой-то злобой. Он сердито сказал:

— Не знаю, что делать. Документов у вас нет и вид, как у бродяг...

— А мой жетон? — вежливо спросил Портной. — Это же документ!

— Жетон, жетон! — распаляясь, кричал помощник коменданта. — Таких документов можно подобрать сейчас сколько угодно!

— Мы летчики, а не мародеры! — вспылил я. — Дайте нам документ, и мы немедленно отправимся в свою часть.

Неизвестно, к чему привел бы весь этот разговор, если бы в это время не зашел в помещение наш временный командир Майоров. Он слышал конец нашей нелицеприятной беседы. Попросив старшего лейтенанта поставить печать на каких-то документах, он повернулся к нам и участливо сказал:

— Они действительно из экипажа сбитого бомбардировщика. С ними мы выходили из окружения. Я об этом письменно доложил коменданту.

— Ну, если так, тогда другое дело, — уже другим тоном заговорил помощник коменданта. Вручая мне записку, он предложил: — Зайдете в ремесленное училище, там вас переоденут, а потом снова к нам.

Только на третьи сутки, после соответствующей проверки, мы с Михаилом смогли двинуться в дальнейший путь. А еще через два дня прибыли на полевой аэродром, где базировался наш полк. У штаба столкнулись с замполитом эскадрильи Павловцом. С удивлением оглядев нас, одетых в форму ремесленников, он радостно бросился к нам.

— Вернулись, голубчики! Молодцы! — обнимая нас с Мишей, воскликнул Павел Павлович. А потом, посмотрев испытующе, спросил: — А где же Стогниев, Осокин?

Наступила томительная пауза. Миша, опустив голову, зашмыгал носом, у меня подкатил комок к горлу.

Пересилив себя, я тихо сказал:

— Был бой с истребителями, самолет загорелся. Командир подал команду: «Всем прыгать!» Мы с Мишей и Осокин покинули самолет. Гриша остался в самолете...

Павловец побледнел, как-то сразу обмяк. Его большие глаза стали влажными. И это было понятно. Стогниев был его заместителем по комсомолу, лучшим другом. Много лет дружили и их семьи.

— Эх, Гриша, Гриша! — со стоном произнес Павловец. — Как это все я объясню твоей жене, Ане, что скажу сыну? — И тут же, встрепенувшись, спросил: — А почему не пришел с вами Осокин?

— Николай прыгал после меня, его отнесло в сторону, — пояснил Миша.

Несколько помолчав, Павловец взял нас за руки, крепко сжав их, тепло сказал:

— Пойдете в штаб отчитаетесь за полет как полагается. Потом в столовую, хоть она и закрыта сейчас, но я распоряжусь, чтобы вас хорошенько накормили. Вон как вас перевернуло!..

— В штабе мы узнали подробности действия нашей девятки по мотомеханизированным войскам противника в районе села Мужицкое. Звенья капитана Нестеренко и старшего лейтенанта Кашпурова уничтожили четыре танка и более десятка автомашин с боеприпасами и живой силой врага. Отбиваясь от «мессеров», стрелок-радист Михаил Самойлов из экипажа Кашпурова сбил один истребитель. Звено 200-го полка, ведомое лейтенантом Бабичевым, сожгло два танка, штабной автобус и несколько автомашин.

Во второй половине дня 26 июля планировалось отправить на бомбардировку войск противника в районе населенных пунктов Мужицкое, Новоселки смешанную девятку под командованием капитана Н. И. Репкина. Но на задание ушли только восемь самолетов.

Полет до цели проходил нормально: впереди на высоте 800 метров шло ведущее звено, его замыкала пятерка «илов». Экипажи внимательно наблюдали за воздушной и наземной обстановкой. Пролетев реку Межа, мы увидали пожары. Наши войска вели тяжелые оборонительные бои: По дорогам на восток двигались колонны машин. Капитан Репкин повел свое звено на село Зубцы, старший лейтенант Василий Иванович Третьяков развернул остальные самолеты на Новоселки.

Штурман эскадрильи Алгунов точно вывел звено на цель. В небольшой балке на северо-восточной окраине села стояло с десяток танков, много крытых автомашин, штабные автобусы. Невдалеке на опушке леса разведены два костра, возле которых копошились немцы.

— Гады, расположились, как на даче! — крикнул Репкин. — А ну, Костя, дай им прикурить!

— Я готов, командир, боевой двести пять.

— Есть, двести пять! — сжав крепче штурвал, сказал капитан.

Справа у крыла командирской машины идет лейтенант Уромов, слева — лейтенант Мурашов. Их штурманы Слава Колчин и Петро Шевченко, открыв бомболюки, неотрывно следят за ведущим. Ударили «эрликоны». Снаряды пролетают впереди и справа. Один из них ударил в штурманскую кабину. Взрывом разворотило борт, вдребезги разнесло магнитный компас. Шевченко, растянувшись на полу, в мимолетном испуге оглянулся назад и снова стал наблюдать за самолетом командира. Из-под фюзеляжа ведущего полетели бомбы. Тотчас разгрузились и ведомые.

В панике метались по земле фашисты. Они искали укрытие, но было поздно. Мощные взрывы разносили в щепки вражеские машины, опрокидывали пушки, коверкали танки, поражая на большой площади живую силу врага.

— Отлично, Костя, молодец! — похвалил штурмана Репкин. — Сейчас развернусь, прочешем фрицев из пулеметов.

В тот момент, когда звено бомбардировщиков разворачивалось для повторной атаки, к группе со стороны Смоленска подошли четыре пары истребителей противника.

— Сзади «мессеры»! — доложил стрелок ведущего экипажа.

— Огонь по стервятникам! — приказал Репкин и качнул машину с крыла на крыло, подавая сигнал ведомым для смыкания.

Отбивая первую атаку, воздушные стрелки звена сбили две вражеские машины. Но в этот момент был смертельно ранен воздушный стрелок младший сержант Василий Ящук из экипажа лейтенанта Мурашова. Молодой стрелок-радист младший сержант Александр Фоменко из экипажа Владимира Уромова был впервые в боевом полете. При первой атаке истребителей он сильно перепугался и выпрыгнул из кабины с парашютом. Воздушного стрелка в экипаже не было. Бомбардировщик остался без огневого прикрытия с задней полусферы. Пара «мессеров» подошла снизу и стала в упор расстреливать беззащитный бомбардировщик. Во многих местах был пробит фюзеляж, плоскости. В каждую секунду самолет мог воспламениться. Чтобы выйти из этого сложного положения, Уромов попытался поближе подойти к ведущему, стать под его защиту. Но и это не спасало. Атаки следовали одна за другой. Тогда Уромов дал полные обороты двигателям и пошел вверх. Скоро он достиг облаков и ушел от преследования истребителей.

В самый разгар боя на самолете Репкина неожиданно отказал турельный пулемет. Что только не предпринимал старшина Иван Грунин, чтобы устранить неисправность, но восстановить огневую точку ему так и не удалось. Все это видел шедший в левом пеленге Виктор Мурашов. Он немедленно подстроился к самолету командира и приказал старшему сержанту Артему Мартемьянову огнем прикрывать ведущего. Этому мужественному стрелку-радисту удалось подбить один «мессершмитт». Однако враг продолжал наседать. Трассы пуль и снарядов дырявили обшивку машины. Вскоре воспламенился правый мотор. Самолет стал трудноуправляем. Летчик попросил штурмана Шевченко вставить в гнездо ручку и помочь ему пилотировать. Так совместными усилиями они дотянули горящую машину до ржаного поля и посадили ее на фюзеляж. От удара лопнула горловина бензобака. Бензин разлился на плоскость, пожар принял угрожающие размеры. Мурашов и Шевченко быстро выбрались из кабин и подскочили к стрелкам. С трудом через колпак вытащили раненого Мартемьянова и понесли его в укрытие. Уложив Артема в канаву, летчик и штурман хотели было бежать к самолету за сержантом Василием Ящуком, но в этот момент раздался взрыв...

В это время группа, ведомая старшим лейтенантом Третьяковым, обнаружила в районе Новоселок большую колонну, автомашин с живой силой противника. Штурман Таганкин посмотрел вниз и взволнованно произнес:

— Цель подходящая! Около сотни машин... Какой примем порядок удара, Василий Иванович?

— В колонне, посамолетно! — ответил Третьяков и тут же подал сигнал ведомым перестроиться. Потом торопливо добавил: — Володя, бить надо в голову колонны!

— Понятно! — деловито бросил штурман и, довернув самолет, стал вести прицеливание.

— Пошли! — нажимая на боевую кнопку, довольным тоном сказал Таганкин.

С земли ударили зенитные пулеметы. Но экипажи уже успели спокойно прицелиться и сбросить бомбы. На земле возникли пожары.

Третьяков ввел свою машину в разворот. К нему пристраивались экипажи Федора Дубнова, Ивана Раздобудько. Только вот Владимир Илляж что-то замешкался, отстал. Надо было поспешить... И в этот момент из-за облаков вынырнули три пары вражеских истребителей. С первой атаки они сбили отставший самолет лейтенанта Илляжа. Но с другими тремя, успевшими занять оборону, не могли так просто разделаться. Навстречу врагу со всех точек полетели снопы огня. Сержант Михаил Букреев из экипажа Дубнова двумя меткими очередями поджег вражескую машину. Летчик тут же выбросился с парашютом. А вскоре и второй истребитель воспламенился и камнем пошел к земле. Его сразил старший сержант Сергей Трофимов.

Удивительный случай произошел в экипаже старшего лейтенанта Третьякова. Во время воздушного боя осколком снаряда сорвало обшивку левой плоскости и пробило бензобак. Машина тут же загорелась. Летчик накренил самолет и резким скольжением сбил пламя. Правда, из пробоины продолжал идти густой дым.

— Что будем делать, командир? — подал тревожный голос штурман Таганкин. — Может быть, лучше сесть, линия фронта уже позади.

— Нет, Володя, пока машина летит, садиться не будем.

Третьяков внимательно наблюдал за пробоиной. По-прежнему из-под крыла валил дым. Летчик предпринял все, чтобы предотвратить пожар: переключил баллон с углекислым газом на пробитый бак, стал интенсивно вырабатывать из него горючее. Показания приборов были пока нормальными. Правда, машину немного тянуло влево. Но это вполне объяснимо. Третьяков сбавил обороты правому движку и продолжал выдерживать заданный курс.

Василий Иванович с тревогой посматривает на дымящееся крыло и думает, что, может, напрасно он подвергает себя и экипаж риску. Не лучше ли посадить машину в поле? Но тогда она, вся израненная, развалится и сгорит. Нет, терять самолет он не имеет права...

Замигала сигнальная лампочка. Послышался голос штурмана Таганкина. Он точно угадал мысли командира.

— До аэродрома час полета. Может быть, тихонько дотопаем, Василий Иванович, а?

— Дотопаем, Володя, обязательно дотопаем! — уверенно ответил Третьяков.

Шлейф дыма из-под крыла становился все меньше и меньше. Но вдруг застучал, зафыркал левый мотор. Самолет затрясся, и его сильнее стало тянуть с заданного курса.

— Движок-то сейчас заклинит! — с тревогой произнес кто-то.

— Спокойно, всем находиться на своих местах! — приказал старший лейтенант.

— Может быть, перегорели бензопроводы и в мотор перестало поступать топливо?.. — предположил Таганкин.

— Гадать не будем. Сейчас все выясню, — ответил командир.

Вскоре левый мотор, набирая обороты, загудел, как новый. Тряска машины прекратилась, и она устойчиво стала набирать скорость.

— Тревога ложная, — наконец произнес Третьяков. — Я, оказывается, забыл переключить движок с горящего бензобака на другой.

Через несколько минут пожар в левой плоскости прекратился. При подходе к аэродрому Третьяков предупредил руководителя полетов, чтобы на всякий случай приготовили пожарную и санитарную машины. Но, к счастью, посадка прошла благополучно. Когда летчик зарулил самолет на стоянку, специалисты пришли в изумление: в левой плоскости полностью выгорел бензобак, а резиновый протектор целиком расплавился.

— Такого случая в авиационной практике еще не было, — заключил старший инженер полка.

В начале сентября 1941 года гитлеровское командование, не сумев осуществить свой первоначальный замысел и взять Москву с ходу, разработало план новой операции по захвату столицы под кодовым названием «Тайфун». Намечалось прорвать оборону советских войск ударами трех мощных танковых групп из районов Духовщины, Рославля и Шостки, окружить в районах Вязьмы и Брянска основные силы Западного, Резервного и Брянского фронтов. В дальнейшем пехотные соединения должны были развернуть фронтальное наступление на Москву с запада, а танковые и моторизованные группы нанести удары в обход с севера и юга. Для осуществления своего замысла гитлеровцы сосредоточили на московском направлении почти половину всех войск, действовавших на советско-германском фронте.

Первой перешла в наступление южная ударная группировка противника. 30 сентября она нанесла удар по войскам Брянского фронта из районов Шостки, Гиухова в направлении на Орел и в обход Брянска с юго-востока. 2 октября перешли в наступление остальные две группировки из районов Духовщины и Рославля. Их удары были направлены по сходящимся направлениям на Вязьму с целью охвата главных сил Западного и Резервного фронтов.

По решению Ставки Верховного Главнокомандования силами ВВС Западного направления и 3-го авиакорпуса авиации дальнего действия в конце августа была организована и проведена крупная воздушная операция. В ней участвовало 460 боевых самолетов. Осуществлялась она при значительном превосходстве противника в воздухе. Наши летчики наносили бомбовые удары по наиболее опасной 2-й танковой группе врага. За три дня нами было совершено около 3000 самолето-вылетов. Немецко-фашистские захватчики понесли в этот период значительные потери. Только за первые два дня было выведено из строя до 100 танков, 20 бронемашин, уничтожен склад горючего, в воздушных боях сбито 55 немецких самолетов{1}. Но как удары с воздуха, так и наступательные действия Брянского фронта не могли остановить вражеское наступление. Вторая танковая группа противника прорвалась за реку Десна и угрожала дальнейшим прорывом в тыл Юго-Западному фронту.

В это тяжелое для нас время около 30 бомбардировщиков 53, 200 и 203-го полков 1-го авиакорпуса по приказу Ставки были в срочном порядке переброшены на оперативный аэродром для усиления 52-й бомбардировочной дивизии. Начиная с 1 сентября три смешанные девятки нашего корпуса вели интенсивные боевые действия против наступающих танковых и моторизованных соединений врага. Группы бомбардировщиков водила в бой опытные командиры-коммунисты капитаны В. А. Головатенко, В. И. Третьяков и старший политрук И. Г. Зуев.

Бомбардировщики по два раза в день в сопровождении истребителей вылетали в район Трубчевск, Севск, где уничтожали в местах скопления танки и живую силу гитлеровцев. Только за первые три дня экипажи оперативной группы нашего корпуса сожгли двенадцать танков и несколько десятков автомашин с живой силой. Успешно действовали над целями штурманы 3. А. Ткачев и К. В. Мельниченко. Но далеко не все полеты проходили и завершались удачно.

В середине сентября при нанесении бомбового удара по переправе через реку Сейм северо-восточнее города Конотоп серьезные испытания выпали на долю экипажа лейтенанта В. Е. Кибардина. Несмотря на молодость, он был настойчивым и волевым летчиком. Своей кипучей энергией, боевым энтузиазмом он увлекал подчиненных. В тот памятный день лейтенант Кибардин в составе девятки, которую вел заместитель командира эскадрильи старший лейтенант Зуев, вылетел в свой девятый боевой полет. Плотным строем в колонне звеньев бомбардировщики подошли к цели. Вскоре вдали показалась переправа, на левом берегу реки Сейм заметно большое скопление бронемашин с войсками.

— Попались, шакалы! — возбужденно произнес штурман Ткачев.

— Бей по переправе с ходу, Захар. Точку прицеливания бери ближе к левому берегу, где больше войск! — приказал Зуев и направил звено на узкую ленту, по которой ползли бронемашины.

— Понял! — отозвался штурман.

Ткачев быстро открыл бомболюки и короткими поворотами стал выводить звено на цель. Вот он нажал на боевую кнопку. Звено разгрузилось почти одновременно. Несколько бомб упало рядом с переправой, вздыбив понтоны, а две угодили прямо в полотно, разорвав его в нескольких местах.

— Переправа уничтожена! — доложил стрелок-радист Сергей Пузанов. — Тонут в воде бронемашины...

— Так их, сволочей! — кричит командир.

Вражеские зенитчики открыли по группе интенсивный огонь. Но, несмотря на это, ведомые звенья Карымова и Никонова сумели пробиться к цели и нанести мощный удар. Основная масса бомб попала на левый берег в гущу бронемашин.

Враг понес большие потери, но и в наших машинах появились пробоины. В левую плоскость самолета лейтенанта Кибардина попали два зенитных снаряда. Осколок пробил трубку заливного бачка, и поток бензина хлынул на летчика. Ослепленный Кибардин на несколько секунд потерял управление кораблем, а когда пришел в себя, то увидел, что его самолет, потеряв скорость, идет далеко сзади и ниже замыкающего звена. Теперь зенитчики основной огонь сосредоточили на подбитой машине, надеясь разделаться с ней. Все небо вокруг было усеяно шапками разрывов, расчерчено красными нитями трассирующих пуль.

Оказавшись в этой тяжелой обстановке, лейтенант Кибардин принял решение продолжать выполнение боевого задания. Он довернул самолет на скопление вражеских войск, где полыхало несколько пожаров, и штурман экипажа лейтенант И. М. Белых сбросил туда серию бомб. Выскочив из зоны зенитного обстрела, летчик развернул машину, чтобы лечь на обратный курс. И вдруг раздался крик стрелка-радиста Владимира Израилова:

— Атакуют истребители, их два... — Голос стрелка осекся.

— Володя убит! — доложил воздушный стрелок сержант Василий Кононов.

— В башню, к пулеметам! — приказал командир. И снова задрожал самолет — это вступил в работу стрелок. Сержант успел поджечь один «мессер». Но истребители повторяли атаку за атакой. В какой-то момент замолчал второй стрелок. На вызовы летчика Кононов не ответил. «Мессеры» еще яростнее стали наседать на беззащитный корабль. На плоскостях машины появлялись все новые и новые пробоины.

— Выше нас облака! — кричал штурман Белых. — Давай туда!

Кибардин прибавил обороты, подобрал штурвал, и самолет вскоре очутился в облаках. Но развернуться ему было нелегко: еще над целью отказал руль поворота. Только с помощью двигателей он мог теперь выполнить этот маневр. Лейтенант бросил взгляд на приборы — многие выведены из строя. Вскоре машина, скользя на крыло, выпала из облаков, и на нее снова набросились истребители. Владислав выровнял машину и повел ее вверх — в спасительный туман. А через минуту она опять «посыпалась» вниз. Так несколько раз летчик пытался оторваться от врага, и это ему наконец удалось. «Мессеры» отстали. Выйдя под облака, Кибардин спросил у штурмана:

— Илья, где мы находимся?

— Не знаю, — тихо ответил Белых.

Потом он посмотрел на карту и дал курс. До аэродрома около часа полета, а израненная машина еле держалась в воздухе. Очень трудно летчику пришлось при заходе на посадку. Пилотажные приборы не работали, левый мотор остановился, но Кибардин блестяще выполнил приземление. Самолет, пробежав несколько десятков метров, упал на фюзеляж — было сильно повреждено шасси.

Кибардин долго не мог подняться с кресла, все тело ныло от усталости. А когда он вышел из кабины, то увидел сидящего на земле штурмана. Подбежавшие товарищи помогали Илье раздеться: вся одежда лейтенанта Белых была залита кровью. И тут летчик, тронув боевого друга за плечо, тихо произнес:

— Что же ты, Илья, не доложил мне, что ранен. А я-то, не зная, ругал тебя за потерю курса.

Из кабины вынули мертвого Володю Израилова и Василия Кононова. Сержант Кононов служил в полку оружейником, этот полет у него первый. Василий был тяжело ранен, потерял много крови и умер через сутки. На самолете лейтенанта Кибардина не было живого места: крылья, фюзеляж и даже винты оказались пробитыми...

Весь сентябрь и начало октября наши экипажи вели напряженную борьбу с наседающими танковыми и моторизованными соединениями противника. Бомбардировщики наносили удары по моторизованным колоннам противника на шоссе Севск — Кромы, Кромы — Орел, под Путивлем и Полтавой. За месяц боев наши товарищи сожгли больше трех десятков танков, около сотни автомашин с живой силой, уничтожили пять железнодорожных эшелонов.

Утром 5 октября капитан Головатенко повел девятку в сопровождении трех звеньев истребителей на бомбардировку танковой колонны на шоссе Севск — Кромы. Несмотря на сильный огонь зенитной артиллерии, группа в колонне звеньев точно вышла в заданный район и нанесла удар по скоплению танков. Бомбардировщики уничтожили три танка, штабной автобус и несколько автомашин с живой силой врага.

После посадки было приказано повторить вылет. Но на самолете Головатенко забарахлил левый мотор, и поэтому девятку повел капитан Третьяков со штурманом старшим лейтенантом Таганкиным. Второе звено возглавил старший лейтенант К. Ф. Симочкин, третье — старший лейтенант Б. П. Кононенко. От исходного пункта маршрута девятка взяла курс на аэродром Щигры, где базировались истребители сопровождения. Ожидая прикрытие, бомбардировщики сделали два круга, но истребители не взлетели. Третьяков принял решение лететь без сопровождения.

Выйдя на город Кромы, Третьяков развернул девятку и перестроил ее в змейку звеньев. Штурман Таганкин издали заметил западнее пункта Дмитровск-Орловский большое скопление танков, бронемашин и другой военной техники и доложил об этом командиру. Штурман тотчас открыл люки и дал боевой курс. По самолетам ударили вражеские зенитки. В воздухе засверкали разноцветные трассы «эрликонов». Но Таганкин уже нажал на боевую кнопку. Группа разгрузилась одновременно, и бомбы накрыли цель. В этот момент стрелок-радист старший сержант Артем Мартемьянов доложил:

— Сзади выше истребители противника!

— Приготовиться к отражению атаки! — приказал Третьяков. Звено Симочкина подтянулось к ведущему. Только вот Кононенко со своими ведомыми немного отстал. Видя это, гитлеровцы ринулись в атаку. В их тактике на этот раз было что-то новое. «Хейнкели-113», вооруженные пушками, имеющие довольно прочную броневую защиту, атаковывали бомбардировщики сзади, «мессеры» заходили сверху. Силы были неравные. Но, несмотря на это, первый натиск врага наши стрелки успешно отбили. И не только отбили — подбили четыре машины. С первой же очереди срезал врага стрелок из экипажа Третьякова сержант Николай Друганов. Не отстал от него стрелок-радист из экипажа Кибардина Федор Ратушный. От его метких очередей взорвался в воздухе «Мессершмитт-109».

Однако и враг сумел поджечь самолет Кибардина: на его борту находились тяжелораненые стрелок-радист Федор Ратушный и воздушный стрелок Петр Волков. Чтобы сбить пламя, летчик бросил машину в крутое пикирование со скольжением. «Кажется, пламя сорвало», — подумал он. Но неожиданно самолет снова попал под ураганный зенитный огонь. Тут же вспыхнула плоскость, заклинило правый мотор. Летчик дал команду:

— Всем покинуть самолет!

Через несколько секунд бомбардировщик свалился на крыло и стал падать. С трудом лейтенант выбрался из кабины, успел открыть парашют... Он упал в болото возле деревни Безлесная. Рядом горел его самолет. Наши бойцы помогли летчику добраться до Курска, потом он прибыл в свою часть. Вячеслав Кибардин героически оборонял родную столицу. До конца войны он совершил 213 успешных боевых вылетов, за мужество и отвагу награжден орденом Ленина, двумя орденами Красного Знамени, орденом Отечественной войны I степени, двумя орденами Красной Звезды и многими медалями.

...Группа бомбардировщиков продолжала неравный бой. Истребители противника наседали. В одну из атак на корабле старшего лейтенанта Сергея Карымова, шедшего в ведущем звене, был убит штурман младший лейтенант Н. Г. Сидорин, тяжело ранены стрелок-радист сержант Геннадий Кондратьев и воздушный стрелок младший сержант Алексей Зяблов. Чтобы спасти самолет и раненых товарищей, Сергей ближе подошел к ведущему самолету эскадрильи, из башни которого Артем Мартемьянов вел непрерывный огонь по врагу. Меткой очередью он поджег «Хейнкель-113». Тот вплотную подкрался к «илу» Карымова и пытался в упор расстрелять его. Стервятник сорвался в штопор и стремительно пошел к земле. Но тут же появилась еще пара гитлеровцев, они подожгли самолет Карымова. Пламя охватило кабину летчика, жгло руки, лицо. Карымов открыл фонарь, увидел идущий рядом «мессер». Фриц, скаля зубы, махал рукой. Жгучая ненависть охватила Сергея. Он резко бросил свой «ил» в сторону истребителя. Последовал сильный удар. Не помня себя, летчик очутился в воздухе. Он выдернул кольцо и спустился на парашюте.

Вскоре был подбит и самолет командира эскадрильи, ранен воздушный стрелок Друганов. Капитан Третьяков приказал:

— Мартемьянов, прыгайте!

— А вы-то как, Василий Иванович? — спросил стрелок-радист.

— Ранены Таганкин, Друганов. Попытаюсь сбить пламя, сяду в поле, — последовал ответ.

Но этому не суждено было случиться. Опускаясь на парашюте, Мартемьянов видел, как взорвался самолет командира. В деревне, где еще не было немцев, фельдшер сделал радисту перевязки. Здесь Артем узнал, что к месту падения самолета поехали колхозники. Через два-три часа они вернулись, привезли тела Третьякова и Таганкина. Останки сержанта Друганова не нашли. На другой день В. И. Третьяков и старший лейтенант В. С. Таганкин со всеми воинскими почестями были похоронены под плакучими березами во дворе одной из школ города Дмитриев-Льговский.

В одном из полетов на Путивль, где наши бомбардировщики наносили удары по скоплению живой силы и техники врага, в самолет Калинина попал зенитный снаряд. Машина загорелась, стала неуправляемой. В эти секунды послышался тревожный голос штурмана Володи Шведовского:

— Что делать, Николай?

— Всем прыгать! — тоном приказа сказал Калинин. Кабина наполнилась дымом, пламя подбиралось к ногам, невозможно было дышать. Взглянув на приборную диску, летчик отметил: «Высота — пятьсот метров. Пора!»

— Кто остался в самолете?

На вопрос командира никто не ответил. Калинин отжал защелку колпака и выбросился из кабины.

Летчик не помнил, как он раскрыл парашют, как приземлился, как подобрали его немцы и доставили в госпиталь для военнопленных... Только через сутки Калинин пришел в себя. Он лежал на койке, голова, спина, ноги были забинтованы, все тело нестерпимо ломило. «Где я, и что со мной?» — подумал лейтенант. Сквозь щелки опухших глаз он увидел вокруг много людей. Стал прислушиваться к разговору, понял: попал в немецкий госпиталь и сейчас говорят о нем. Тот, долговязый, что все время находился в окружении персонала, подошел к изголовью и, тыча пальцем в голову летчика, громко на ломаном языке сказал:

— Этот пилот надо, как у вас говорит, воскрешайт. Он нам очен нужна. Даю вам десят дней...

— Постараемся, господин оберштурмфюрер, постараемся, — ответил другой мужской голос.

— Карашо! — продолжал долговязый и пальцами с силой нажал на голову больного. Калинин громко застонал и снова впал в забытье.

Очнулся Николай ночью и, к своему удивлению, заметил у изголовья сидевшую в халате женщину.

— Пить, — слабым голосом сказал летчик. Женщина налила в стакан воды, приподняла голову больного и напоила его.

Помолчав, лейтенант спросил:

— Кто вы будете?

— Сестра, зовут меня Софьей, — наклонясь над ухом больного, почти шепотом сказала она.

— Где я нахожусь? — так же тихо продолжал Калинин.

— В немецком госпитале для военнопленных.

— Что меня ждет?

— Будете хорошо вести себя — быстрое выздоровление.

— В этом для меня нет никакой радости.

— Будут и радости...

И Софья рассказала лейтенанту историю госпиталя. Совсем недавно он был советским. Здесь лежало много раненых бойцов и командиров Красной Армии. Госпиталь со всем обслуживающим персоналом попал в окружение и не смог эвакуироваться с нашими отступающими частями. С приходом гитлеровцев его лишили продовольствия, изъяли все запасы медикаментов. Только благодаря местному населению раненые получали необходимое питание и медикаменты, собранные из прежних запасов городских и сельских аптек.

— Обслуживающий персонал здесь весь из русских, дружный. Если надо — любая помощь будет оказана, — заключила сестра.

После того как ушла Софья, Калинин не сомкнул глаз. В голову лезли разные мысли: если сестра говорит правду, он среди своих людей. Пойдет на поправку, тогда можно будет думать о побеге и уходе за линию фронта. А вдруг Софья провокатор? Возможно, она была подослана специально для того, чтобы узнать, чем дышит советский летчик. «А я-то, простофиля, разболтался, спрашивал, что меня ждет», — думал летчик.

С этими тревожными мыслями Калинин встретил рассвет: за окном лил дождь, а в палате все больше поскрипывали койки. Просыпались раненые. Они тихо переговаривались между собой. Приподнялся и сосед Калинина. Покряхтев, он обратился к летчику:

— Вас зовут Калинин Николай Михайлович?

— Ну, допустим так.

— Я — Воскресенский, зовут Михаилом Григорьевичем. Тоже летчик, на «пешках» летал. Был сбит истребителями, три дня назад доставлен в этот госпиталь.

Летчики разговорились. Трудный это был разговор двух советских людей, оказавшихся в фашистском госпитале. Какого вопроса ни касались, все сводилось к одному: при первой возможности — бежать.

— Вот и надо нам как можно скорее вставать на ноги, — заключил Воскресенский.

— Согласен, что надо. Только как побороть эту хворь? Молодость, неистребимое желание во что бы то ни стало выбраться из фашистского плена делали свое дело. Летчики стали подниматься с коек и ходить. На седьмые сутки их перевели в отдельную небольшую палату. Вскоре к ним пришла сестра Софья.

— Как у летчиков дела? — спросила сестра. Ее большие карие глаза не могли скрыть какой-то радости.

— Да вроде бы неплохо, — в тон сестрице ответил Воскресенский. — Вот только тоскуем по воздуху...

— Воздух у вас будет, чистый, бодрящий, — улыбаясь, продолжала Софья. — Сегодня ночью вам принесут гражданскую одежду, примерьте ее, а потом в путь-дорогу. Наши товарищи о вас уже позаботились.

План побега Калинина и Воскресенского выдерживался точно. Через сутки Софья пришла в палату и, увидев летчиков переодетыми, серьезно сказала:

— Теперь вы рабочие госпиталя, идете со мной за больными. Понятно?

— Усвоено, — ответили офицеры.

Было утро 2 октября сорок первого года. Трое советских людей вышли потайной дверью из госпиталя и направились по глухим улицам Путивля. Впереди тихо шла Софья, за ней Калинин, замыкающим Воскресенский. Город словно вымер: нигде не было видно людей. Вот путники миновали городскую окраину, далее начиналась деревня Пруды. Вскоре Софья свернула в глухой переулок. Из-за угла неожиданно вышел человек, подошел, поздоровался со всеми и пригласил идти за ним. Это был партизанский связной Василий Докунин (через несколько месяцев фашисты, узнав о его связях с партизанами, повесили патриота на глазах у горожан).

В этот день в госпитале было очень неспокойно: немцы стали поголовно проверять обслуживающий персонал, больных, выискивая коммунистов. Софье временно пришлось остаться с летчиками.

Вместе с хозяином дома они вошли в избу. Здесь товарищи пробыли сутки. Днем пришел Василий и сказал:

— Немцы объявили в Путивле о вашем побеге. С наступлением темноты надо будет уходить в другое место.

Ночной переход занял несколько часов. Полевыми тропами и проселочными дорогами летчики благополучно добрались до села Сафроновка. Василий Докунин привел их в дом Полтавцева, где они и прожили до 6 октября. А потом пришли двое неизвестных и объявили, что их хочет видеть командир партизанского соединения товарищ С. А. Ковпак.

И вот снова в путь-дорогу. На этот раз пришлось идти по лесным тропам и зарослям. Через двадцать часов летчики и сопровождавшие их партизаны добрались до заброшенной лесной деревушки. Войдя в просторный дом, офицеры увидели худощавого, далеко не молодого человека в штатском с посеребренной бородой. Он сидел за столом в переднем углу. Заметив пришедших, командир встал и тепло приветствовал:

— Очень рад видеть летчиков в нашем партизанском краю.

Калинин и Воскресенский представились Ковпаку. Усадив гостей за стол и заняв свое прежнее место, Сидор Артемович продолжал:

— Слыхал о вас, слыхал. Да и о результатах ваших ударов осведомлен. Такие налеты на вражеские тылы здорово отрезвляют головы взбесившихся фашистов. Только маловато их, таких ударов.

— Скоро они умножатся. Вся дальнебомбардировочная авиация концентрируется в руках Верховного Главнокомандования, — ответил Калинин.

— Вот это дело. Тогда и нам, тыловикам, будет больше подмоги, — сказал Сидор Артемович и добавил:

— Только жаль, что вы некоторое время не сможете летать. Фронт пока еще уходит все дальше и дальше на восток. Но мы доберемся до Брянских лесов и переправим вас к своим. А пока побудете с нами. Летчики-партизаны! Неплохо, а? — смеясь, заключил Ковпак.

Так волею судьбы летчики стали партизанами. Им дали время отдохнуть. А потом комиссар отряда Семен Васильевич Руднев, встретившись с Калининым и Воскресенским, рассказал о задачах отряда, о том, что уже было сделано за первые месяцы его существования. И как бы между прочим рассказал немного о командире:

— Сидор Артемович — храбрейший человек. Он участник первой империалистической войны, в гражданскую войну служил у Василия Ивановича Чапаева, выполнял боевые задания Александра Пархоменко. Командир — верный патриот Родины, — продолжал Руднев. — Я говорю это для того, чтобы вы хорошо знали, с кем пойдете в бой.

Много раз летчики ходили на задания, проявляли мужество и бесстрашие и каждый раз все более убеждались, что Сидор Артемович Ковпак — храбрейший человек, умелый организатор партизанского движения. Уже к зиме 1941/42 года небольшой отряд вырос до партизанской бригады. Слава о боевых делах ковпаковцев разнеслась по всей Украине, Белоруссии, дошла до Брянских и Смоленских лесов. В партизанские отряды вступали все новые и новые бойцы.

В начале зимы к партизанам примкнул еще один летчик — Алексей Борисов. Во время штурмовки фашистских войск на подступах к Севастополю на его самолете осколком снаряда был пробит бензобак. Самолет вспыхнул. Высота полета 30–40 метров, прыгать было невозможно. Борисов не растерялся, он посадил машину на поле. Еле-еле успел выбраться из кабины, как штурмовик взорвался. Больше месяца Алексей скрывался в тылу, несколько раз пытался перейти линию фронта, но сделать это ему не удавалось. И когда он случайно узнал, что в Сумской области действуют партизаны Ковпака, то с радостью вступил в отряд народных мстителей.

В начале 1942 года отряды Ковпака находились в Глуховском районе. Фашисты узнали об этом и решили разделаться с ковпаковцами. Особенно жаркий бой разгорелся за село Веселое, где летчики сражались не хуже, чем в воздухе.

Гитлеровцы стянули подвижные части, несколько орудий, минометов. Имея численное превосходство, немцы, видимо, решили, что Ковпак со своим штабом попался в их ловушку. К тому же и условия местности были выгодны для врага: село Веселое лежало в котловине, лишь в центре его имелась небольшая высотка. И вот с рассвета по снежной целине к селу цепью устремились несколько сот вражеских солдат и офицеров. Наступая, они загибали фланги с целью полного окружения села. Но народные мстители упорно отражали атаку за атакой. Бой продолжался весь день. Метким огнем прижимая фашистов к глубокому снегу, они выводили из строя один взвод за другим. Плечом к плечу с партизанами сражались летчики Калинин и Воскресенский.

Успех в бою с гитлеровцами во многом решила засада, оставленная Ковпаком в лесу для удара по вражеским цепям с тыла. Смело действовал из засады лейтенант Борисов. Он в упор расстреливал бегущих в панике фашистов. После боя он со своими бойцами подобрал много автоматов, брошенных противником на поле боя, уложил их на сани и доставил в штаб.

Когда отряды Ковпака совершали свой первый рейд в Брянские леса, партизаны провели много боев с вражескими гарнизонами. И всегда советские люди выходили победителями. В селах и небольших городах, где побывали ковпаковцы, к ним присоединялись все новые и новые бойцы. Они тоже хотели сражаться за Советскую Родину, мстить фашистам за поруганные города и села.

В селе Жихово гитлеровцы расквартировали батальон пехоты. Солдаты и офицеры издевались над местными жителями, убивали детей и стариков. Узнав об этом, партизаны решили уничтожить вражеский батальон. В разведку пошли Борисов, Воскресенский и политрук роты Лука Егорович Кизя. Под видом местных жителей они внимательно осмотрели село, а с наступлением ночи повели партизан в атаку. Немцы спали, когда партизаны открыли яростный огонь. Разбуженные стрельбой, фашисты пытались бежать, но все пути отхода были отрезаны. За эту ночь только убитыми враг потерял около 200 солдат и офицеров.

Летчики активно участвовали и во всех других партизанских операциях: они разрушали переправы, мосты, пускали под откос железнодорожные эшелоны, обстреливали из минометов аэродромы. Ковпаковцы, спаянные нерушимой дружбой, жили одной мыслью, одним стремлением — как можно больше нанести ударов оккупантам, приблизить победу над врагом. Над краем лесов мощно звучала партизанская песня о том,

Как хлопцы шагали и в дождь, и пургу

На страх и на лютую гибель врагу,

Как били его богатырской рукой

За древним Путивлем, за Сеймом-рекой.

Наступила весна 1942 года. Калинина вызвали к командиру Брянского партизанского отряда Д. В. Емлютину. Тот сразу приступил к делу:

— Мне рассказывали, Николай Михайлович, что вы летчик.

— Не только я, в отряде служат еще два летчика: штурмовик Борисов и бомбардировщик Воскресенский.

— Слыхал, слыхал, — продолжал Емлютин. — Но я хотел бы поговорить с вами о другом. Есть приказ с Большой земли подготовить у нас на Брянщине аэродром.

— Аэродром? — удивленно спросил Калинин.

— Да. Первый партизанский аэродром, — подтвердил командир.

— Но это же здорово! Ночью будут прибывать самолеты, привозить боеприпасы, медикаменты, почту, забирать тяжелораненых партизан и улетать обратно на Большую землю — это просто чудесно! — радовался Калинин.

— Тогда и у вас будет реальная возможность улететь к своим, — с улыбкой говорил командир.

— А отпустите?

— Обязательно отпустим. Даже прогоним. Только с одним небольшим условием: помогите построить аэродром, так сказать, но всем правилам авиационной науки. Примете первые десять — двенадцать самолетов — и тогда, как говорят, с богом.

— Будет выполнено! — громко сказал летчик и выбежал из землянки.

Радость наполняла душу Калинина. Значит, скоро он встретится с боевыми друзьями, вместе с ними снова поднимется в воздух и пойдет на боевое задание.

Место для аэродрома выбрали вдали от селений с немецкими гарнизонами. В назначенный день закипела работа: вышли с лопатами свободные от заданий партизаны, приехали на подводах крестьяне из близлежащих деревень. Они привезли с собой щебенку, строительный материал. Раздобыли необходимый строительный инструмент. По плану, составленному лейтенантом Калининым, на будущем аэродроме выкорчевывался кустарник, выравнивались полосы. Бригады плотников строили в лесу склады для приема грузов, площадку для горюче-смазочных материалов и «аэровокзал».

Когда рабочая площадь аэродрома была готова, туда прибыл командир партизанского отряда Емлютин. Он осмотрел летное поле, возведенные сооружения и, поблагодарив строителей, остановился возле Николая.

— Поздравляю, товарищ Калинин, вы, оказывается, не только хороший летчик и партизан, но еще и превосходный строитель.

Незадолго до 1 мая с Большой земли запросили разрешение на посадку самолета Ли-2. Калинин готовился к его приему очень тщательно. Он обучил и проинструктировал людей, находящихся у сигнальных костров и посадочного знака, как подавать необходимые сигналы, быстро расстанавливать фонари «летучая мышь».

Ночь выдалась безоблачной, тихой. Самолет подошел к аэродрому на малой высоте. Увидев на земле два пучка огней, экипаж дал ответный сигнал — три раза мигнул аэронавигационными огнями. Калинин приказал снять маскировку с посадочного знака. Летчик приземлил Ли-2, зарулил на стоянку и выключил моторы. И люди, которые были на старте, на стоянке, бросились к самолету. Туда же прибежал и лейтенант Калинин. Партизаны долго качали прибывших членов экипажа. Радости, ликованию не было конца.

Около месяца лейтенант Калинин принимал самолеты с Большой земли. Были такие ночи, когда в небе прерывисто гудели вражеские самолеты, и тогда партизаны спешно тушили огни, маскировали аэродром. Но вот настал день, когда командир сказал Калинину:

— Дорогой Николай Михайлович, вот и ваше время пришло. Готовьтесь, завтра ваш вылет.

Темной ночью 22 мая 1942 года с аэродрома Вздружное стартовал самолет. На его борту в качестве пассажира находился летчик-партизан лейтенант Николай Калинин. Михаил Воскресенский перелетел на Большую землю 26 мая, а Алексей Борисов — в середине лета того же года.

Горячей и сердечной была встреча Николая Калинина с боевыми друзьями. У многих летчиков и штурманов полка — Василия Кайнова, Владимира Уромова, Василия Вериженко, Сергея Карымова, Петра Шевченко, Владимира Иконникова, Николая Белоусова — на груди свергали новенькие ордена — награда за ратные подвиги. Все мы поведали боевому другу о наших делах. А Калинин рассказал, как сражался против фашистских оккупантов в рядах народных мстителей под руководством Ковпака.

Война была в разгаре. Выполнив несколько тренировочных полетов на учебном самолете, Калинин через несколько дней сел за штурвал бомбардировщика.

Случилось, что вскоре после того, как Калинин вновь стал летать на боевые задания, перед нашим соединением была поставлена задача нанести удар по Брянскому железнодорожному узлу. Там скопилось большое количество эшелонов с военной техникой и боеприпасами. Заход на цель планировался с севера, уход с разворотом на 180 градусов. Наш маршрут проходил недалеко от партизанского аэродрома Вздружное. Узнав об этом, Калинин обрадовался: здорово! Его бомбардировщик пройдет над партизанской землей, где действуют друзья. О своих мыслях сначала он не сказал никому. Потом не выдержал и поведал все штурману Василию Селиванову.

— Так давайте, Николай Михайлович, после бомбежки залетим, поприветствуем партизан, — предложил штурман.

— А не влетит нам?

— За приветствие боевых друзей?! — удивился Селиванов. — Ни у кого рука не поднимется наказывать.

Узел прикрывался большими силами зенитной артиллерии с прожекторами. Калинин издалека заметил, как интенсивно палят «эрликоны», шарят в воздухе прожекторы. Выждав момент, летчик направил самолет на цель. Селиванов ввел необходимые поправки, громко произнес:

— Так держать!

Корабль пошел словно по струне. Справа вспыхнули первые шапки разрывов, они появлялись все ближе и ближе к самолету. И в эти секунды Калинин услышал знакомое:

— Сброс! — Тут же он выполнил резкий маневр, уходя от цели на повышенной скорости.

Снизившись до 300 метров, экипаж стал наблюдать за местностью: вот потянулся массив леса, за ним проплыло небольшое болото.

Вдруг Калинин крикнул:

— Справа Вздружное! Видишь у кромки леса два небольших огонька?

— Вижу! — ответил Селиванов и добавил: — Пройдем вдоль взлетно-посадочной!

Калинин вывел бомбардировщик по центру поляны и, прижав его к земле, несколько раз энергично качнул крылом, говоря при этом:

— Привет вам, дорогие друзья-партизаны, от летчиков!..

Экипаж лейтенанта Калинина продолжал успешно выполнять боевые задания. С особым боевым азартом он громил врага, обрушивая груз бомб на головы фашистских захватчиков. Однажды на окраине города Гомель прямым попаданием крупных бомб экипаж взорвал большой склад горючего. Столб огня и дыма поднялся на огромную высоту, его наблюдали многие летчики других соединений. Пожар разросся на целый квартал. Фашисты не могли его потушить в течение трех суток...

...Осенью 1941 года Владимира Иконникова выписали из госпиталя. Врачи продержали его около двух месяцев, залечили раны, полученные в воздушном бою под Вильно. Левая рука, хотя и после гангрены, действовала хорошо. Прощаясь, Иконников от души благодарил медперсонал. Имея командировочное предписание, летчик ехал в Москву в резервную авиационную бригаду.

Прибыв в столицу, Иконников не узнал ее. В те октябрьские дни она стала прифронтовым городом. Окраины ее были изрыты глубокими противотанковыми рвами, а на въездных магистралях, ощетинившись, стояли огромные металлические противотанковые ежи. На многих площадях и скверах торчали стволы зениток, и тут же, словно в дремоте, после ночной вахты лежали на земле аэростаты. Настороженно, будто прислушиваясь к далекому гулу войны, стояли дома с разрисованными стенами. На стенах — зеленые деревья и серые дороги. Окна крест-накрест заклеены полосками бумаги.

Да, война близко подошла к Москве. Лица людей тревожны и суровы. По улицам медленно ползут трамваи. Метро не работает. На станциях и в тоннелях жители столицы прячутся от бомбежек. Трудные, суровые дни. Люди внимательно слушают сводки Совинформбюро.

Владимир ехал на автомашине в резервную бригаду. За его плечами трудный опыт первых полетов, он видел, как гибли товарищи, друзья. И теперь у него одно желание — скорее попасть в свою часть, а там на самолет и в бой... Вот и дом, где разместилась бригада. Во дворе, в казармах сотни людей.

Лейтенанта Иконникова вызвал штабной майор и сразу приступил к делу:

— На каком самолете воевали?

— На тяжелом бомбардировщике, — ответил Володя.

— Пойдете в полк штурмовиков, они нам до зарезу нужны.

— Я же никогда не летал на Ил-два.

— Два-три полета — и научитесь.

— Но моя часть стоит недалеко от Москвы. Через сутки я уже смогу летать на задания, — настаивал лейтенант.

— Приказ не обсуждают, поедете в штурмовой полк, — строго сказал майор и вручил какую-то бумагу.

Владимир не посмотрел на нее, сунул в карман гимнастерки и вышел из кабинета.

Первый раз за свою службу в авиации Иконников ослушался приказа. Он не поехал к штурмовикам, а направился в свою часть. Через несколько суток Владимир был уже на месте. Иконникову показали, где находится штаб пятой эскадрильи. С волнением он подходил к приангарному зданию. В дверях столкнулся с командиром эскадрильи капитаном Голубенковым.

— Кого я вижу! Володя!.. — воскликнул Иван Васильевич, обнимая летчика. Он потащил его в штабную комнату. Все, кто находился там, с волнением зашумели:

— Иконников притопал!

К нему бросились боевые друзья — летчик Владимир Грунявин, штурманы Николай Левкин, Федор Марков.

— Молодчина!.. Вернулся!.. Вот здорово!.. — наперебой восклицали они.

— А где же Иваны твои, Талагаев и Белоус? — спросил комэск.

— Оба убиты в воздушном бою. Сам еле выбрался из горящего самолета, был ранен. От Вильно до Волоколамска пробирался больше двух месяцев. Потом госпиталь, гангрена левой руки. Хотели ампутировать — не дался...

В комнате наступила гнетущая тишина. Голубенков, вытирая худое, со впалыми глазами лицо платком, тихо, как на поминках, сказал:

— В том бою под Вильно мы потеряли лучшие экипажи... Погиб и храбрейший летчик комиссар Владимир Иванович Догадин. Это случилось совсем недавно при перегонке самолета на свой аэродром.

— Но в нашем полку есть первые Герои Советского Союза, слыхал о них, Володя? — желая разрядить обстановку, спросил капитан Марков.

— О полетах на Берлин и о Героях я еще в госпитале слышал. Заслуженную награду получили все: и Малыгин, и Крюков, и Щелкунов, — сказал Иконников и тут же спросил: — А как же с полетами? Враг рвется к Москве, сам видел, какой страшной опасности подвергается столица. Может быть, мне дать несколько провозных — и в бой? — сверкая глазами, продолжал Иконников.

— Понимаю тебя, Володя, но придется подождать, — ответил Голубенков. — В нашей эскадрилье в строю четыре самолета, в полку — двенадцать. Приказывают посылать на задание самые опытные экипажи...

Жили мы в гарнизоне в добротных четырехэтажных кирпичных домах, подступавших к молодому леску. В одном из них, в большой комнате, где располагались штурманы, поселился Иконников. Он быстро сошелся с ребятами, вместе с ними проводил время. Часто по вечерам к ним заглядывали летчики, ожидавшие новых машин. Но самолетов не было. Нередко к ним заходил и майор Юспин. Он любил летчиков и старался общаться с ними не только во время служебных дел. Теплым товарищеским словом он подбадривал сослуживцев, вселял в них уверенность в победе над фашизмом. И мы с удовольствием слушали его.

Однажды, проходя мимо дома, где жил летный состав, Юспин услышал музыку. Зашел в комнату и остановился у двери. Вокруг игравшего на мандолине штурмана Петра Шевченко собрались офицеры, разучивая заунывную песню. Ее запевал Володя Иконников, товарищи разноголосо подпевали. Песня не получалась. Тогда Владимир взял у Петра инструмент и запел:

Перебиты, поломаны крылья,

Диким воем моторы гудят —

Экипаж из родной эскадрильи

Над объектом подбили опять...

— Забавная песня! На злобу дня, так сказать, — громко произнес майор. Все встали.

— Вольно! — махнул рукой Юспин. Улыбнувшись, сказал: — Слова песни, конечно, Владимира Иконникова, а вот, чья музыка, ума не приложу.

— Народная! — послышались голоса.

— А песню «Широка страна моя родная» знаете? — спросил он.

— Очень хорошо знаем, товарищ командир.

— Ну, если так, запевай Петро, — обратился он к Шевченко.

Зазвенели струны мандолины. Штурман запел, сначала тихонько, а потом его голос стал набирать силу. Песню подхватили все, кто был в комнате.

— Прекрасная песня, — тихо произнес Юспин, когда смолкли голоса. — За душу берет! Фашисты мечтают, что все это мы отдадим им: и леса, и реки, и нашу великую землю, по которой проходит как хозяин советский человек! Так, что ли?..

— Дудки! — крикнул кто-то.

— Мы будем жестоко драться с погаными гитлеровцами!..

— Вот это правильно! — одобрительно сказал Юспин. И когда Виталий Кириллович, попрощавшись, стал уходить, Иконников успел спросить:

— А когда же пошлете нас в бой?

— С завода, из летных школ ждем машины. Думаю, все вы еще налетаетесь вдоволь, — ответил Юспин и, улыбнувшись своей мягкой улыбкой, добавил: — А сейчас набирайтесь сил, не вешайте носа.

Днем из окон нашего дома был виден весь аэродром: взлетно-посадочная полоса, рулежные дорожки и самолетные стоянки, где укрывались в капонирах, затянутых маскировочными сетями, крылатые машины. По северной стороне расположились приангарные здания — в них обычно шла подготовка экипажей к полетам.

Гул авиационных двигателей не прекращался с утра до поздней ночи. Отсюда наносили удары по врагу и штурмовые эскадрильи. Изредка вылетали одиночные самолеты — воздушные разведчики. С этого подмосковного аэродрома интенсивно действовали и наши смешанные эскадрильи капитана Голубенкова и старшего лейтенанта Нестеренко.

С нескрываемой завистью провожал нас в полет Иконников. Владимиру летать все еще не разрешали. После длительного перерыва в летной работе он должен пройти проверку техники пилотирования. А комэск Голубенков был все время в полетах. Как-то, поймав капитана на стоянке, Володя попросил его слетать с ним.

— Мне сейчас совсем не до этого! — ответил командир. — Получили новое задание — бомбить вражеские войска. — Но, посмотрев в полные мольбы глаза лейтенанта, добавил: — Ну, хорошо! С вами полетает на спарке Виталий Кириллович. Я уже как-то говорил с ним. А сейчас объяви всем экипажам, чтобы собрались в классе.

Иконников и штурман Шевченко быстро оповестили летчиков и вместе с ними пришли на командный пункт эскадрильи. Здесь уже находились Юспин и Голубенков.

— Поступило очередное задание — ударить по скоплению войск противника на западной окраине Вязьмы, — начал Виталий Кириллович. — На эту цель пойдет звено старшего лейтенанта Нестеренко. Высота бомбометания семьсот метров. Полет туда и обратно на малой. Ясно?

— Ясно! — отозвался Нестеренко.

— Забирайте звено и готовьтесь. Вылет по сигналу.

Звену старшего политрука Рыцарева было приказано нанести удар по эшелонам на железнодорожном узле Калуга. Капитану Голубенкову предстояло действовать по танкам противника в составе звена.

Мы с лейтенантом В. В. Уромовым идем справа в звене Голубенкова, экипаж лейтенанта Кайнова — слева. Когда уходили к самолетам, я видел, как комэск подошел к Юспину и, кивнув в сторону стоящих в углу Иконникова и Шевченко, что-то сказал. А через минуту-другую майор подозвал к себе летчика и приказал:

— Разыщите техника звена Полуйко и передайте, чтобы подготовил к полету спарку. Полечу с вами на проверку техники пилотирования.

— Есть разыскать техника! — Иконников сорвался с места и скрылся за дверью.

Через час, когда боевые звенья вылетели на задание, садясь в инструкторскую кабину, Юспин спросил лейтенанта;

— Какой перерыв?

— Больше четырех месяцев.

— От кабины-то не отвыкли?

— Нет. Я часто приходил на стоянку и тренировался.

— Тогда приступайте к запуску, выруливайте — и в воздух! — весело сказал командир, занимая место инструктора в спарке.

Юспин сделал с Иконниковым три полета по кругу, сходил в зону пилотажа и дал команду заруливать машину на стоянку. Когда летчики вышли из кабин, Иконников, приложив руку к шлему, спросил:

— Товарищ майор, разрешите получить замечания?

— Ну что ж, все совсем не так, как в вашей песне «Перебиты, поломаны крылья...». Моторы гудели не «диким воем», а работали вполне нормально, — улыбаясь, начал Юспин, потом серьезно добавил: — Летаете вы хорошо. Принесите в штаб летную книжку, я сделаю там соответствующую запись.

— А как с боевым заданием? — осмелев, спросил лейтенант.

— Пригонят самолеты — первый будет ваш, — заверил командир.

Весь этот день и вечер Иконников и Шевченко не расставались. Они мечтали о совместных полетах. Шевченко вдруг спросил летчика:

— А откуда ты родом, Володя, где учился?

— С Урала я, из Свердловска. Там закончил аэроклуб, потом Пермскую и Энгельсскую летные школы. — Летчик неожиданно громко рассмеялся. Потом, успокоившись, продолжал: — Не обращай внимания на мой неуместный смех. Это я вспомнил, как меня из-за малого роста отовсюду гнали.

— Как это гнали? — удивился штурман.

— А вот так; пойду на врачебную комиссию, мне сразу отвальную — росточком не вышел, в авиацию не годен. Так было в аэроклубе, так повторилось и в летной школе. Но я не отступал, требовал, чтобы меня приняли. Нашлись тогда хорошие люди — приняли. Правда, с подушками на сиденье летал, педали каждый раз переставляли. Но уж я-то всегда старался: с отличием закончил аэроклуб, первоначалку в Перми по первому разряду, а потом и школу в Энгельсе. Перед войной прибыл к вам в полк. И вот в первом же вылете меня сбили...

— Да, ростом ты действительно мал, а говорят, летаешь хорошо, смело. Я люблю таких летчиков, — сказал Шевченко.

— Хорошо или плохо — покажут будущие наши полеты. А сам-то ты откуда, Петро? Слыхал, и тебя тоже сбивали, — сказал Иконников.

— С Полтавщины я, окончил Харьковское училище штурманов. Там вступил в комсомол. С начала войны три раза сбивали. В последнем бою потерял летчика Виктора Мурашова, стрелка-радиста Иринарха Гаврилова и воздушного стрелка Ивана Халеева. А сам вот чудом уцелел... — с печалью в голосе ответил штурман.

Первая военная осень выдалась на редкость капризной. Низкая облачность, частые дожди, туманы мешали боевой работе авиации. В таких сложных погодных условиях приходилось летать звеньями, а чаще одиночными экипажами. Однажды Иконникова вызвал к себе Голубенков:

— Забирай экипаж и — на аэродром. Примешь «восьмерку». Машина хорошая, легкая, сам облетал ее. Но... она была подбита и посажена да брюхо. Чуть-чуть деформирована.

— Сойдет, мы и этому будем рады. Теперь у нас есть свой самолет! — восхищался летчик.

Вскоре лейтенант Иконников поднял «восьмерку» в первый полет. Штурманом у него стал Шевченко, стрелком-радистом — сержант Николай Страхолет, воздушным стрелком — младший сержант Александр Поляков. Цель — железнодорожный узел Киров. Небо закрыто низкими облаками, горизонтальная видимость плохая. Командир экипажа волнуется. Вдруг подкрадется истребитель!.. Но все шло нормально. Линию фронта прошли без приключений. Летчик постепенно успокоился. В плохую погоду все-таки неплохо летать: ты видишь землю, а тебя — с трудом.

Шевченко расстелил на полу кабины карту, ведет детальную ориентировку. После длительного молчания доложил:

— Подходим к Сухиничам!

И тут же впереди засверкали трассы «эрликонов», справа и слева вспыхнули шапки разрывов. Летчик бросил машину вниз с разворотом и выругался:

— Ты что, Петро, ошалел, что ли? Разве можно без надобности летать над городом и железнодорожной станцией?

Шевченко молчал. Вскоре на горизонте показалась узловая станция Киров, а за ней и сам город. Впереди снова засверкали вспышки зенитных снарядов. Штурман приник к окуляру прицела. Не обращая внимания на зенитный огонь, он командует:

— Три влево! Еще! Так держать!

Иконников старается не дышать, выдерживая боевой курс. Штурман действует четко и быстро, он должен положить взрывной металл как надо.

— Сброс! — кричит Петро.

И тут же экипаж ощутил легкие толчки — одна за другой отрывались бомбы. Через десяток секунд они рвутся среди железнодорожных составов.

— Взорвался вагон, теперь другой! — кричит Саша Поляков.

— Вспыхнул эшелон! — добавляет Николай Страхолет. Летчик боевым разворотом уходит вверх, в облака.

Но вскоре вываливается из них с резким скольжением на крыло.

— Фу ты, не держат еще меня облака, — сказал Иконников и добавил: — Освоим, обязательно освоим и эту премудрость!..

На другой день экипаж Иконникова вторично слетал на узловую станцию Киров. Авиаторы разрушили железнодорожные пути и сожгли склад горючего. В коротком воздушном бою Страхолет и Поляков сбили «мессер». Правда, был легко ранен сержант Поляков, а самолет получил до трех десятков пробоин.

Потом экипаж Иконникова летал на Спас-Деменск, действовал по живой силе и технике врага. Работая в сложных метеоусловиях, молодой экипаж уверенно набирал силы, авиаторы успешно громили врага, рвавшегося к Москве.

В двадцатых числах октября начались оборонительные бои на тульском направлении. Они велись войсками Западного фронта против наступавшей 2-й танковой армии противника. Свой удар гитлеровцы наносили вдоль шоссе Орел — Тула. Славную страницу в историю Московской битвы вписали защитники Тулы. Этот героический город встал непреодолимой преградой на пути южной ударной группировки врага. Войска 50-й армии Тульского района ПВО при поддержке отрядов тульских рабочих отразили все атаки гитлеровских войск.

В те грозные дни нашей 40-й авиадивизии и другим частям 1-го авиакорпуса было приказано выделить максимальное количество экипажей и перебазировать их поближе к фронту. По всем воинским частям и соединениям, по всем аэродромам набатом разнесся призыв коммунистов: «За нами — Москва, ни шагу назад!» Летчики, штурманы, радисты и стрелки, презирая смерть, с честью выполняли свой долг перед Родиной.

За короткий осенний день бомбардировщики успевали выполнить по два-три вылета. Но боевой работе сильно мешала погода. Временами она портилась неожиданно, и тогда снежные и дождевые заряды внезапно застигали экипажи в воздухе. И все же не проходило дня, чтобы наши товарищи, летая звеньями и в одиночку, не сбрасывали на врага по две-три тонны бомб. Основными целями бомбардировщиков оставались фашистские танки и моторизованные войска — главная ударная сила врага. Авиаторы обнаруживали и громили противника на прифронтовых дорогах, в оврагах и лесах, на железнодорожных станциях.

— Ни одной бомбы мимо цели! — ставя задачу, говорил нам командир дивизии полковник Батурин.

И летчики, не считаясь ни с какими трудностями, выполняли полет за полетом. Батурин, опытный, хладнокровный, прекрасно знающий летное дело командир, постоянно ободрял товарищей, подсказывал им наиболее верные решения при выполнении трудного задания. Ему было приятно сознавать, что его энергия, усилия командиров и политработников не пропадают даром, что летные экипажи постоянно оказывают неоценимую помощь нашим наземным войскам, проявляя при этом мужество, отвагу в героизм.

25 октября звену бомбардировщиков под командованием старшего лейтенанта Г. В. Русова было приказано нанести бомбовый удар по скоплению танков на шоссе в районе города Малоярославец. Летчики тотчас взлетели и легли на заданный курс. В начале маршрута низкая облачность не позволяла звену подняться выше шестисот метров. Но чем дальше самолеты уходили за линию фронта, тем выше поднимались облака. Идя под ними, экипажи зорко наблюдали за воздушной и наземной обстановкой. Кровью обливались их сердца, когда видели они сожженные села и города, оскверненную врагом подмосковную землю...

Правым ведомым у Русова шел комсомольский экипаж лейтенанта Александра Маркина. Боевой опыт у лейтенанта был пока невелик. Перед самой войной летчик получил самолет, но постоянного экипажа не было. В это время в часть прибыло несколько молодых штурманов.

— Бери любого, — сказал лейтенанту командир. Маркин подошел к высокому, чубастому, со смешинкой в глазах лейтенанту и спросил:

— Хочешь летать со мной?

Тот недоверчиво посмотрел на юного летчика, помолчал. Но, заметив смущение летчика, широко улыбнувшись, ответил:

— Хочу. Моя фамилия Маслевец.

Они познакомились.

Вскоре к ним в экипаж зачислили стрелком-радистом сержанта Сергея Милюкова и воздушным стрелком младшего сержанта Андрея Брыжахина. Товарищи быстро подружились и вместе стали постигать премудрости боевых полетов.

Однажды штурман экипажа лейтенант Николай Маслевец поторопился на боевом курсе и сбросил серию бомб, не долетев до колонны вражеских танков. К счастью, его ошибку исправили другие экипажи.

После полета раздосадованный Маркин спросил штурмана:

— Может быть, нам, прежде чем идти на боевое задание, потренироваться на полигоне?

— Это уже пройденный этап, — самоуверенно ответил Маслевец.

— Пройденный этап! — еще больше возмутился Маркин. — Тогда скажи, почему ты сегодня сбросил бомбы с таким недолетом?

— Ошибся, — невозмутимо продолжал штурман. — Прямое попадание в точечную цель — это даже не каждому опытному бомбардиру по плечу.

— Тогда зачем же нам летать? Проще уйти в пехоту и бутылками с горючей смесью и гранатами бить вражеские танки.

— Нет, нам надо летать! — возражал Маслевец. — Я знаю свои ошибки, хорошо проанализировал их и постараюсь исправиться в последующих полетах.

— Вот это мне уже нравятся, — повеселевшим голосом сказал Маркин и добавил: — В чем же эти твои ошибки, если не секрет?

— Какой там секрет, командир! Тороплюсь я на боевом курсе, особенно в момент боковой наводки и прицеливания по дальности.

— А куда торопишься? Надо наносить удар наверняка.

— Но ведь нас обстреливают! — сказал Маслевец. — Враг шпарит так, что чертям тошно!

— Все это так, а каждую «сотку» нам нужно бросать точно в заданную цель, — заключил Маркин.

После этого разговора штурмана комсомольского экипажа словно подменили. Лейтенант Маслевец от полета к полету закалял свою волю, учился у командира выдержке и хладнокровию.

Вот и сегодня противник встретил группу сильным огнем. Но бомбардировщики делали заход за заходом. Очередная серия бомб накрыла цель. Гитлеровцы пришли в замешательство. Подбитый головной танк развернулся и загородил шоссе. Загорелись стоявшие на обочине машины с боеприпасами. А экипаж Александра Маркина продолжал свою работу, расстреливая из пулеметов солдат и офицеров врага. После очередной атаки над колонной взметнулся большой огненный столб — на шоссе загорелись еще два танка. Все это видели Маркин и его штурман Маслевец.

— Бей по заправщику! — приказал Александр. В это время раздался оглушительный треск: в самолет Маркина угодил снаряд. Летчик, несмотря ни на что, направил корабль на центр поляны. Вот уже под крыльями мелькают танки. И вдруг послышался тревожный голос штурмана Маслевца:

— Осколком поврежден электросбрасыватель!

— Ах, черт! — выругался командир. — Выполняю повторный заход. Сбрасывай бомбы аварийно!

— Понял! — крикнул Маслевец.

— Нас атакуют «мессеры»! — доложил стрелок-радист Сергей Милюков. Потом тихо добавил: — Убит осколком Андрей...

— Держись, Серега! — подбодрил стрелка Маркин. Огненная строчка прошла по крылу бомбардировщика и распорола бензобак. Горючее хлынуло на обшивку и воспламенилось. Теперь Милюков попеременно вел огонь по атакующим с двух установок: то бросался к турели и отсекал врага сверху, то падал на пол кабины и продолжал отбиваться от наседавших истребителей снизу. В какой-то момент сержант, поднявшись к турели, увидел рядом «мессер». Нажал на гашетку, и в это время грудь обожгло раскаленным металлом. Сергей успел крикнуть:

— Командир, конец!..

— Сергей, что с тобой? — спросил Маркин. Ответа не последовало. Пока летчик разворачивал пылающий бомбардировщик на цель, Маслевец тоже молчал. Маркин посмотрел в кабину штурмана. Николай, бездыханный, лежал на полу. Впереди вырисовывалась поляна, где возле заправщика стояло несколько танков, а чуть в стороне полыхали два пожара. Но и его самолет продолжал гореть: пламя подбиралось к фюзеляжу.

Александр произнес:

— В экипаже все погибли! Настал и мой черед.

И летчик направил горящую машину в гущу танков. Раздался огромной силы взрыв. Так в самое тяжелое для нашей Родины время погиб экипаж Александра Маркина, преградив вражеским танкам путь к Москве.

...Шла вторая половина ноября. Частые дожди и снегопады, низкая облачность не позволяли авиации вести активную боевую работу. Обычно, когда не было полетов, мы занимались в общежитии. Однажды пасмурным утром у дневального зазвонил телефон. С КП поступило распоряжение: экипажу Владимира Зеленского немедленно прибыть на аэродром. Вскоре младший лейтенант был у майора Юспина.

— Из штаба ВВС поступил приказ: любой ценой уничтожить танки противника на шоссе северо-западнее Клина. Командование полка решило послать на это задание ваш экипаж.

— С какой высоты наносить удар? — спросил Зеленский.

— С той, какая есть сейчас, — ответил Юспин.

— А не подорвется самолет на своих бомбах?

— Такое исключается. На всех бомбах взрыватели с соответствующим замедлением.

— Теперь ясно. Когда вылет?

— По готовности, — ответил майор. Он подошел к летчику и, положив на плечо руку, мягко сказал: — Будь осторожен, Володя. Станет туго — используй для маскировки облачность...

Штурман Н. Я. Стогин быстро проложил маршрут и произвел необходимые расчеты. Стрелок-радист сержант Николай Шерстяных приготовил свое хозяйство для ведения воздушной радиосвязи. Вскоре они уже были у своей «семерки», на фюзеляже которой крупными буквами выведено «За Советскую Родину!». Зеленского встретил техник Я. С. Леденев и доложил, что самолет к полету готов. Зеленский обошел бомбардировщик, потрогал подвешенные «сотки» и полез на плоскость...

Экипаж занял в кабинах свои места. Вскоре истекли последние минуты предполетной подготовки. Зеленский запустил двигатели, прогрел их и стал выруливать на старт. Летное поле окутывала густая дымка, шел мелкий дождь. Летчик и штурман с трудом отыскали стартовый фургон, развернулись возле него. Потом командир осмотрелся и привычно спросил у членов экипажа:

— Все готовы к взлету?

— Готовы! — ответили штурман и стрелки.

— Взлетаем.

На высоте 150 метров самолет вошел в облака. Летчик «блинчиком» развернулся и повел бомбардировщик заданным курсом. С каждой минутой облачность уплотнялась. Под крылом изредка пробегали серые пятна земли, по которым экипаж с трудом вел ориентировку. Но вот на самолет налетел заряд облаков. В кабинах сразу потемнело, остекление кабин залепили стремительно набегающие струи воды и мокрого снега. Преодолевая болтанку, Зеленский повел самолет по приборам, стараясь выдержать курс. Но это удается ему с трудом. Он опускает нос машины. Только на высоте ста метров показалась земля, видимость минимальная.

— Что будем делать, Николай? — обратился командир к штурману.

— Этак нам не пробиться. Может быть, попробовать пойти верхом?

— Какую высоту дают над целью?

— Двести — двести пятьдесят метров.

— Пробиваем облака вверх, — решил командир и прибавил обороты моторам.

В облаках шли, казалось, целую вечность. Машина сильно обледенела. На высоте около трех тысяч метров самолет всплыл над ровной белой пеленой. Стогин определил место самолета и дал летчику исправленный курс. Экипаж пролетел около часа. Первым нарушил молчание штурман.

— Впереди Клин, надо снижаться.

— Понял, иду под облака, — отозвался летчик. И опять на крыльях и лопастях винтов стал нарастать слой льда. Летчик включил антиобледенители. Лед, срываясь с винтов, бил по обшивке. В нескольких местах он разбил остекление кабины штурмана. И только благодаря выдержке и мастерству Владимира Зеленского экипаж успешно пробился под облака. И хотя нижний край их висел в ста пятидесяти метрах от земли, горизонтальная и вертикальная видимость была здесь неплохой.

— Впереди справа вижу шоссе и дальше — город Клин. Курс на цель триста сорок, — доложил штурман.

— Есть, триста сорок! — ответил командир. Бомбардировщик несется над местностью, отыскивая заданную цель. На дорогах много фашистских войск, то тут, то там видны группы солдат, идущих к фронту. Они удивленно посматривают вверх: что, мол, за сумасшедшие летчики куролесят в такую непогоду? Стогин напряженно всматривается вниз. Впереди показалась деревня Козлово. Здесь надо искать заданную цель. На площади в центре деревни выстроилась колонна войск. Очевидно, гитлеровцы после привала двинутся дальше на восток. Всю эту картину видел и Зеленский. Он тут же приказал Стогину:

— Бомбы с наружной подвески бросать по танкам, Шерстяных и Котельникову — пулеметным огнем бить по колонне.

— Понятно, — по очереди ответили члены экипажа. Увидев наш самолет, гитлеровцы стали разбегаться. Но по ним уже били ШКАСы воздушных стрелков. Бомбы, брошенные Стогиным, попали в танки. Два из них загорелись.

— Еще заход! — попросил штурман.

По бомбардировщику немцы открыли бешеный огонь. Трассы проходят по бортам, спереди, сзади... Зеленский развернул «ил» и направил на цель.

— Бомболюки открыл, — докладывает штурман.

— Бросай половину бомб, сделаем третий заход!

— Понял! — ответил Стогин и стал прицеливаться. Спокойствие штурмана передается всему экипажу. Летчик крепче сжимает штурвал. А самолет снова сопровождает огненная свистопляска.

— Сбросил шесть! — доложил Николай. Бомбы попали в гущу танков. Сработали взрыватели замедленного действия.

— Еще два танка горят! — взволнованно кричат стрелки.

— Коля, не промажь в третий раз! — просит Зеленский.

И в третьем заходе Стогин не промахнулся. Снова в расположении врага встают огненные султаны взрывов. Авиаторы считают новые попадания. Но вдруг раздался оглушительный треск: в самолет попал снаряд, оставив полуметровую дыру в консоли. Несколько огненных трасс прошили хвостовое оперение. Но, к счастью, ни одна пуля не задела членов экипажа. Появились перебои в работе левого мотора. Упали обороты. Машину стало трясти. Долетит ли подбитая машина до своего аэродрома? К тому же малая высота и такие метеоусловия...

И все-таки Зеленский дотянул домой. К вечеру 21 ноября из штаба ВВС пришла в полк телеграмма, в которой летчику Владимиру Зеленскому и его экипажу за отличное выполнение задания командования была объявлена благодарность. А еще через несколько дней мы узнали, что приказом Наркома обороны СССР младшему лейтенанту В. М. Зеленскому присвоено внеочередное воинское звание — старший лейтенант.

Последователей у старшего лейтенанта В. М. Зеленского в нашем соединении оказалось много. В дождь и снег при низкой десятибалльной облачности и ограниченной видимости летчики с честью выполняли боевые задания. Однажды экипаж старшего лейтенанта Ф. А. Завалинича в составе штурмана лейтенанта П. К. Потапова, стрелка-радиста сержанта П. П. Альхименко и воздушного стрелка И. С. Гизунова вылетел на бомбежку железнодорожной станции Калуга, забитой составами с войсками и боевой техникой противника. Путь от аэродрома до Алексина авиаторы прошли в густом снегопаде. Выйдя на Оку, экипаж продолжал полет вдоль русла и точно вышел на цель. В ненастную погоду гитлеровцы не ожидали удара с воздуха. Поэтому в первый заход бомбардировщик не встретил никакого сопротивления. В спокойной обстановке штурман прицелился и сбросил бомбы с наружной подвески. Они были снаряжены взрывателями с соответствующим замедлением и взорвались, когда самолет уже ушел от цели.

В эшелоне загорелось несколько вагонов, взорвалась платформа с боеприпасами. А Завалинич уже строил маневр для повторной атаки.

Во время второго захода на бомбардировщик обрушился шквал зенитного огня. Выполнив противозенитный маневр, самолет вышел на станцию, и штурман серией бомб накрыл эшелон. И на этот раз был взорван состав, который находился под разгрузкой. В довершение всего сержант Альхименко метким пулеметным огнем поджег цистерну с горючим. Пламя перенеслось на другие цистерны и вагоны...

В небе Подмосковья в грозные осенние дни сорок первого года, вместе с пехотинцами укрощая гитлеровский «Тайфун», мужество, стойкость и отвагу проявили многие воздушные бойцы нашей 40-й авиационной дивизии. Среди них летчики И. В. Голубенков, В. М. Кайнов, А. И. Шапошников, В. В. Уромов, С. А. Карымов, Н. И. Белоусов, В. Е. Кибардин, В. Д. Иконников, И. Г. Федоров, П. С. Кашпуров, штурманы Д. М. Гаврюшин, Ф. С. Неводничий, К. В. Мельниченко, В. Л. Колчин, Ю. М. Цетлин, П. Т. Шевченко, М. А. Бондаренко, М. Е. Беляев, Н. В. Александров, В. А. Хорьков, А. И. Щуров, радисты и стрелки А. М. Мартемьянов, С. А. Пузанов, Г. И. Мотов, И. Ф. Дегтярев, И. А. Размашкин, Д. А. Беловол, А. Г. Волков, И. Г. Орехин, М. С. Портной, А. В. Баранников и многие другие.

Немало летчиков, штурманов, радистов и стрелков пали смертью героев, защищая родную столицу. Погиб на боевом посту в районе Тулы и командир нашего соединения ветеран советских Военно-Воздушных Сил В. Е. Батурин. Перегоняя самолет к фронту, он хотел быстрее включить его в боевую работу. Во время посадки на заснеженную полевую площадку «ил» скапотировал, штурвал врезался в грудь летчику... Так оборвалась жизнь славного сына нашей Родины коммуниста полковника Василия Ефимовича Батурина.

В результате разгрома немецко-фашистских захватчиков под Москвой на Западном фронте наступил перелом. Наши войска перешли в решительное контрнаступление. В достижении целей оборонительного сражения при укрощении подмосковного «Тайфуна» важную роль сыграли Военно-Воздушные Силы. За период ожесточенных боев с 30 сентября по 5 декабря советская авиация совершила 51325 самолето-вылетов, из них 86 процентов — на поддержку и прикрытие войск и 14 процентов — на прикрытие путей к Москве{2}. Весомый вклад в это внесли летные экипажи 1-го тяжелобомбардировочного авиационного корпуса.