Люди «ЗС» / Натан Яковлевич Эйдельман

Я разыскиваю одного человека. Человека странного, загадочного, особенного… Существует какая-то удивительная связь между ним самим и поисками его следов. Многих людей совсем не нужно разыскивать — так уж сложилась их жизнь. Следы других жизненных путей запечатлены в бумагах — солидных, неторопливых и скучноватых. Есть люди, тени которых витают над листами «совершенно секретных» жандармских донесений…

Каков же герой нашего повествования, если погоня за ним соединяет обыкновенное и поразительное, смешное и невероятное, печальное и экзотическое, — Сердобский уезд и Маркизский архипелаг, Саратов и Новую Зеландию, Алексеевский равелин Петропавловской крепости, романы Жюля Верна, зашифрованные дневники, социальные эксперименты и многое другое?

Я почти ничего не нашел, но все же решаюсь рассказать о поисках.

Иду по следу и предлагаю другим…

Конец августа 1857 года. Александру Ивановичу Герцену, живущему в лондонском предместье Путней, доставляют записку: некто Павел Александрович Бахметев просит о встрече. Герцен не удивляется. 1857 год — время успехов вольной русской печати. Уже выходит «Полярная звезда», сборники «Голоса из России»; только что начал издаваться «Колокол». Сотни приезжих считают «Искандера» главной лондонской достопримечательностью.

Он заходит к Бахметеву сам. Спустя несколько лет в VII части «Былого и дум» он расскажет, что застал молодого человека «с видом кадета, застенчивого, очень невеселого, с особой наружностью, довольно топорно отделанной, седьмых-восьмых сыновей степных помещиков». При первой встрече Бахметев «почти все молчал». Герцен пригласил его обедать, но прежде встретил еще раз на улице.

«— Можно с вами идти? — спросил Бахметев.

— Конечно, не мне с вами опасно, а вам со мной. Но Лондон велик.

— Я не побоюсь, — и тут вдруг, закусивши удила, он быстро проговорил: — Я никогда не возвращусь в Россию… Нет, нет, я решительно не возвращусь в Россию…

— Помилуйте, вы так молоды…

— Я Россию люблю, очень люблю, но… там мне не житье. Я хочу завести колонию на совершенно социальных основаниях. Это все я обдумал и теперь еду прямо туда.

— То есть куда?

— На Маркизовы острова.

Я смотрел на него с немым удивлением.

— Да… да. Это дело решенное — я плыву с первым пароходом.

Вслед за тем Бахметев заявил, что, оставляя родину, хотел бы сделать для нее что-нибудь полезное. «У меня пятьдесят тысяч франков: тридцать я беру с собой на острова, двадцать отдаю вам на пропаганду».

Герцен поблагодарил, но отказался. Ни он, ни типография, ни пропаганда в деньгах не нуждаются.

«— Ну, не будут нужны, — ответил Бахметев, — вы отдадите мне, если я возвращусь, а не возвращусь лет десять или умру, употребите их на усиление вашей пропаганды. Только, — добавил он, подумавши, — делайте, что хотите, но… но не отдавайте ничего моим наследникам…»

В Государственном литературном музее хранится письмо П. А. Бахметева от 31 августа 1857 года, вверяющее 800 фунтов стерлингов (20 000 франков) Герцену и Огареву. Единственные дошедшие до нас строки, написанные рукою этого человека…

А на другой день (1 сентября 1857 года) Герцен зашел к Бахметеву проститься:

«Он был совсем готов. Маленький кадетский или студентский, вытертый, распертый чемоданчик, шинель, перевязанная ремнем, и… тридцать тысяч франков золотом, завязанные в толстом фуляре так, как завертывают фунт крыжовнику или орехов.

Так ехал этот человек на Маркизские острова.

— Помилуйте, — говорил я ему, — да вас убьют и ограбят, прежде чем вы отчалите от берега. Положите лучше в чемоданчик деньги…

— Он полон.

— Я вам сак достану.

— Ни под каким видом!

Так и уехал…»

Н. А. Тучкова-Огарева вспоминала, что Герцен долго, но безуспешно отговаривал Бахметева ехать: «Не спешите, ведь и тут не все безотрадно и безнадежно…»

Герой наш из Лондона уплывает в Тихий океан.

Повествование же перемещается в Россию.

Через пять лет, в 1862 году, в Алексеевском равелине Петропавловской крепости заключенный Николай Гаврилович Чернышевский заканчивает роман «Что делать?».

Вскоре книгу получают в Саратове, на родине революционера. Двоюродная сестра, Евгения Николаевна Пыпина, пишет родным 16 марта 1863 года: «Там между прочим выведен Бахметев — помните?».

А 23 апреля 1863 года: «С большим интересом прочтете вы роман Николи. Рахметов — это Бахметев Пав. Алекс. Помните вы его! Здесь мы об этом не говорим. Ник. Гавр. знал о нем много такого, что мы и не подозревали».

Еще несколько лет. Еще несколько тысяч верст на восток… В Александровской каторжной тюрьме Николай Гаврилович рассказывает политкаторжанину С. Г. Стахевичу о своей поездке в Лондон, к Герцену, в 1859 году. Чернышевский вспоминает и про беседу Бахметева с Герценом, «прибавляя, — по словам Стахевича, — подробности, называя их забавными».

«Слушая этот рассказ, — продолжает Стахевич, — я был того мнения, что Николай Гаврилович слышал его лично от Герцена; однако я не помню, чтобы он именно так и выразился… Может быть, мое мнение было ошибочно; и рассказ о Бахметеве дошел до него уже из третьих рук*.

Но заключительные слова Николая Гавриловича я помню с полной точностью:

— В своем романе я назвал особенного человека Рахметовым в честь именно вот этого Бахметева».

Рахметов, «особенный человек» — из тех, кто «цвет лучших людей… двигатели двигателей, соль соли земли…». Отправиться на край света для дела — это вполне по-рахметовски…

Только что же дальше было?

Снова Лондон. Десять лет спустя… Деньги, оставленные Бахметевым, Герцен не трогает, используя для дела только проценты с капитала. Кое-кто из эмигрантов начинает требовать «бахметевский фонд». Герцен отказывает, не считая себя вправе распоряжаться средствами. «Как знать, чего не знать, — говорит он, — ведь Бахметев может вернуться без гроша, а может быть уж и вернулся и находится в России». В VII части «Былого и дум» фамилия Бахметева обозначается на всякий случай не полностью, а лишь первой буквой — «Б.»…

Наконец, после многолетних споров и просьб, группа эмигрантов (Сергей Нечаев и др.) получает в 1869 году половину суммы от Н. П. Огарева, а после смерти Герцена — и остальные деньги.

О самом же Бахметеве — ни слуху, ни духу.

Странный, молчаливый человек…

Даниил Лукич Мордовцев — писатель, ныне полузабытый (может, и незаслуженно). В свое время он был весьма знаменит как плодовитый автор исторических повестей и романов (50 томов!). Уроженец Саратова, он хорошо знал Чернышевского, его семью и друзей.

В апреле 1900 года в петербургской газете «Северный курьер» была напечатана статья Мордовцева «О Рахметове». Писатель, в то время уже семидесятилетний, вспоминает: «Я знал его (Бахметева) очень хорошо, потому что в конце 40-х годов учился с ним в одной гимназии в Саратове. Жил с ним на квартире рядом… Способности Бахметева были неблестящие… Но то, что он усвоил с трудом, то держалось в его убеждении так крепко, что и клещами не вытянуть…».

Где-то в конце гимназических лет с Бахметевым нечто происходит. Богатый барчук, наследник многих десятин и крепостных душ, приезжавший в гимназию обязательно в сопровождении слуги, внезапно отправляется в странствия по России, ведет вполне «рахметовский» образ жизни. Однажды он решает, что для будущей деятельности необходимы сельскохозяйственные знания и поступает в Горигорецкое сельскохозяйственное заведение (в Белоруссии). При этом берет с собой на свой счет школьного товарища Августа К. В статье отчего-то не приведена его фамилия полностью. Просто Август К.

Снова в Саратове, у Мордовцева, Бахметев неожиданно объявляется в начале 1857 года. При нем уже деньги за проданное имение. Он сообщает школьному товарищу, что отправляется в Новую Зеландию (а не Маркизские острова!), чтобы «основать независимое общество, чуть ли не государство». Бахметев зовет Мордовцева с собой — редактировать журнал будущей вольной общины, договаривается о переписке. Рассказывает также, что перед отъездом из Петербурга «провел с Чернышевским всю ночь в беседе, гуляя по набережной Фонтанки».

Однако обещанных писем Мордовцев так и не получил. Спустя 43 года после этого разговора писатель вспоминает о старом друге, как о погибшем. «Бедный исчезнувший товарищ!… Живи же, хоть в образе Рахметова».

Бесконечность российских пространств сродни бесконечности морской. Не оттого ли какая-то тревожная сила влекла к океану смоленских, владимирских, московских, саратовских! Из этих, самых что ни на есть центральных областей материковой Европы вышли почти все знаменитые адмиралы. Местные сказители, никогда не видавшие моря, складывали песни про «окиян-море» и чудесное Лукоморье. Человек из степного «дворянского гнезда» отправлялся на другой край света — к далеким южным островам.

Середина XIX века. Еще нет кафе и дансингов на берегу Конго, нефтяных вышек близ Ориноко, рекламных объявлений в Полинезии. Роберт Оуэн незадолго до того пытается устроить образцовое общество на социалистических началах в одном из пустынных уголков Америки. Волею Жюль Верна капитан Грант в 1862 году отправляется в Тихий океан на поиски «Новой Шотландии» — земли «не испорченной цивилизацией».
В те годы еще исчезали путешественники… Джон Франклин, Дэвид Ливингстон. Капитан Грант. Но пропавшие экспедиции (или их остатки) обнаруживались несколько лет или десятилетий спустя. Нашего же героя вряд ли кто-нибудь искал. Он сам не желал бы этого. Верно, и не подозревал, что его там, на родине, не забыли.

Поиски — это путешествие, часто совершаемое в четырех стенах библиотеки или архива. Нередко в подобных путешествиях главная доля времени — ожидание: занимаешься обычными, каждодневными делами — и ждешь… ждешь ответа на давно посланный запрос, ждешь новой, неожиданной возможности.

Как-то заикнулся я о своем намерении профессору Юлиану Григорьевичу Оксману, большому знатоку литературы, истории и людей прошлого столетия. Он понял с полуслова: «Бахметев! Отлично. Великолепно! Один шанс против 99, даже против 999, что его удастся найти… Но поискать надо. Даже очень интересно поискать».

Путь первый. Искать следы Бахметева в России.
Каждый год в империи издавался «Адрес-календарь», роспись всем чинам, военным и гражданским. Кого там не встретишь! Генерал-адъютант граф Бенкендорф и камер-юнкер Пушкин, надворный советник Герцен и шеф лейб-гвардии полка великий князь Константин. Там и министр, и чухломской городничий, фрейлины «их императорских величеств и высочеств» (последние слова, конечно, шрифтом крупнейшим!), и чиновные ихтиозавры, как-то: генерал-майор Иван Иванович Икскуль — фон Гильденбрандт 3-й или коллежский асессор Потап Христофорович Султан-Шах.

Бахметев заканчивает гимназию, по-видимому, в 1850 году. Покидает Россию в 1857. В «Адрес-календарях» за 1850—1856 годы встречается Бахметев Владимир Иванович, гофмейстер, крупная придворная персона; Бахметев Николай Павлович — новгородский губернский предводитель; несколько Бахметевых помельче — судьи, архивариусы, исправники. Однако Бахметев Павел Александрович решительно нигде не числится. Выходит — ни государственной, ни военной службой не занимался…
Известный ленинградский ученый, профессор С. А. Рейсер обнаружил, что до 1853 года наш герой учился в Горигорецком сельскохозяйственном училище. Затем ушел со второго курса, хотя по успехам был третьим из сорока двух…

Списки «лиц замечательных» велись, однако, не только в «Адрес-календарях». Имеется еще Третье отделение «собственной его императорского величества канцелярии». В громадном архиве, в Москве, на Пироговской, — отпечатки многих биографий, их «тайная история». Сначала — донос. Часто анонимный, обычно очень хорошим почерком. Затем — агентурные данные: за человеком следят, перехватывают почту. И вот уже — «приказ об арестовании», деловитый отчет о «произведении обыска», тома допросов, тома вещественных доказательств и, наконец, — «в крепость»… «в Восточную Сибирь»… «в каторжные работы»… «с лишением прав состояния»…
В огромном фонде III отделения нужную личность разыскать очень непросто. Впрочем, через несколько недель кое-что удается найти: в 1859 году группа саратовских общественных деятелей посылает приветственный адрес цензору фон Крузе, преследуемому правительством. Ill отделение сей адрес перехватывает и копирует. Под ним подписи: Мордовцев, Белов, а также… Август К. Тот самый товарищ Бахметева, о котором уже говорилось!

Что за К.? Почему К., в то время как все «выше- и нижеподписавшиеся» поставили полные фамилии?… И спустя 40 лет Мордовцев снова шифрует — Август К.
Пока найти Августа К. не удается. А он, конечно, знал о Бахметеве многое…

Еще одно соображение.

Саратов — город Чернышевского, его родных, друзей, учеников. Бахметев, Мордовцев, Август К. — люди из этого круга.

25 октября 1846 года Чернышевский-студент пишет из Петербурга своему двоюродному брату, Александру Пыпину, будущему академику, а в то время гимназисту: «Саша! Кланяйся от меня постоянно Чеснокову, Кочкину, Бахметеву, Захарьину, Мордовцеву, пожалуй, Акимову, да еще Никитину».

В дневнике от 10/Х11 1850 года Николай Гаврилович записывает: «К И. И. Срезневскому**. Оттуда к Бахметеву в дом Турчанинова — его тут нет».

Игорь Васильевич Порох, доцент Саратовского университета, давно занимается Россией Герцена и Чернышевского. Мы «вступаем в контакт» — обмениваемся письмами. Однажды Игорь Васильевич спросил о Бахметеве у внучки Николая Гавриловича Нины Михайловны Чернышевской, автора нескольких известных трудов о своем деде.

Нина Михайловна припоминает, что существовали некие шифрованные дневники А. Н. Пыпина и Д. Л. Мордовцева, где были сведения и о Бахметеве. Перед второй мировой войной дневники находились у родственника Мордовцева профессора Первольфа, который жил в Варшаве. Что стало с ним и его бумагами — пока неизвестно…

Шифрованные дневники — что ж, это в полной гармонии с таинственным Августом К. и всем остальным.

Второй путь розысков — в самом романе «Что делать!». Конечно, литературный Рахметов и настоящий Бахметев — не двойники. Однако не следует и забывать, что сам Чернышевский признался: Рахметов — «в честь Бахметева».

Делаю попытку определить много ли «бахметевского» в Рахметове.

«Рахметов был из фамилии, известной с XIII века,—пишет Чернышевский. — В числе татарских пленников, переданных в Твери с их войсками… находился Рахмет».
А из родословных книг и дворянских гербовников узнаю, что к великому князю Василию Васильевичу (XV век) приехали служить татарские царевичи Касим, Егуп и Ослам Бахметы. От Ослама и пошли Бахметевы, или, как в старину писали, Бахметовы. «Бахметов» — это уж совсем похоже на Рахметова.

«Что делать?» содержит родословную Рахметова. «Отец служил без удачи и без падений, но в 40 лет вышел в отставку генерал-лейтенантом и поселился в одном из своих поместий, разбросанных по верховью Медведицы… Наш Рахметов получил около 400 душ да 7000 десятин земли… Мы полагали, конечно, что он одной фамилии с теми Рахметовыми, между которыми много богатых помещиков; у которых, у всех однофамильцев вместе, до 75 000 душ по верховьям Медведицы, Хопра, Суры и Цны…» С. А. Рейсер установил, что Павел Александрович Бахметев действительно владел землями по верховью Медведицы, в Сердобском уезде. Мордовцев сообщает, что Бахметев, уезжая за границу, продал земли своему дяде Свиридову.

Чернышевский сообщает читателям, что его Рахметову 22 года, студентом же он был «с 16 лет». Поскольку действие 3-й главы «Что делать?» (где появляется Рахметов) происходит в 1856 году, год рождения литературного героя — 1834. Года рождения П. А. Бахметева мы точно не знаем, но, видимо, тоже в начале 30-х годов (его одноклассники родились: Д. Л. Мордовцев в 1830 году, А. Н. Пыпин в 1833).

Рахметов, приехав 16 лет в Петербург (т. е. по-видимому в 1850 году), услышал, что «есть между студентами особенно умные головы», сошелся с такими людьми и начал новую жизнь.

Именно в 1850 году Чернышевский (судя по дневнику) должен был встретиться с Бахметевым в Петербурге.

«Года через два после того (т. е. после 1856) Рахметов уехал из Петербурга, сказавши Кирсанову и еще двум-трем самым близким друзьям, что ему здесь нечего делать больше, что он сделал все, что мог, что больше делать можно будет только года через три, что эти три года теперь у него свободны, что он думает воспользоваться ими, как ему кажется нужно для будущей деятельности. Мы узнали потом, что он приехал в свое бывшее поместье, продал оставшуюся у него землю, получил тысяч 35, заехал в Казань и Москву… Тем и кончилась его достоверная история. Куда он девался из Москвы, неизвестно…»

А ведь Павел Бахметев действительно уехал из Петербурга, действительно продал свои земли, действительно отправился неизвестно куда.

Согласно роману Рахметов в России готовит себя к будущей революционной деятельности, много странствует, однако личные занятия берут у него только «четвертую долю его времени». В Казанском и Московском университетах «на его средства обучались семь стипендиатов». «Проницательный читатель, может быть, догадывается из этого, — замечает Чернышевский, — что я знаю о Рахметове больше, чем говорю. Может быть. Я не смею противоречить ему, потому что он проницателен. Но если я знаю, то мало ли чего я знаю такого, чего тебе, проницательный читатель, во веки веков не узнать».

«А вот чего я действительно не знаю, — пишет Чернышевский, — так не знаю, где теперь Рахметов, и что с ним, и увижу ли я его когда-нибудь. Об этом я не имею никаких других известий, кроме тех, какие имеют его знакомые».

Далее сообщается, что Рахметова видели в Европе, что он собирался в Америку, но, вероятно, «через три года возвратится в Россию».

Повторяемая дата — через три года — давно объяснена как намек на ожидаемую революцию. Вполне возможно, что в последней беседе с Чернышевским Бахметев сказал, что вернется, если услышит о победе революции на родине.

«Был еще слух, что молодой русский, бывший помещик, явился к величайшему из европейских мыслителей XIX века, отцу новой философии, немцу, и сказал ему так: «У меня 30 000 талеров; мне нужно только 5000, остальные я прошу вас взять у меня».

Философ отказался, но Рахметов положил деньги в банк на его имя».

В «немецком философе» принято видеть Людвига Фейербаха. Но вообще весь эпизод очень похож на передачу Бахметевым денег Герцену. Чернышевский, понятно, не мог писать о встрече с «великим мыслителем русским» и перенес эпизод в Германию.

Мысли и планы Бахметева вызвали у Герцена, как это видно из «Былого и дум», некоторую иронию.
Чернышевский, по свидетельству Стахевича, тоже находил Бахметева «забавным».

«Да, смешные эти люди, как Рахметов, — очень забавные, — пишет автор «Что делать», — но затем поясняет: — Так, видишь ли, проницательный читатель, это я не для тебя, а для другой части публики говорю, что такие люди, как Рахметов, смешны. А тебе, проницательный читатель, я скажу, что это недурные люди… Мало их, но ими расцветает жизнь всех».

Во время последнего ночного разговора на набережной Фонтанки Чернышевский наверное узнал о плане Бахметева — создать социалистическую общину в Тихом океане.

Кстати, и героиня «Что делать?» Вера Павловна организует мастерскую «на совершенно новых основаниях». Такие опыты, по мнению Чернышевского, полезны: ведь когда произойдет революция, встанет вопрос об организации нового общества (описанного в «четвертом сне Веры Павловны»). Поэтому и к планам Бахметева Чернышевский мог отнестись как к интересному эксперименту.

Кстати, вполне вероятно, что 20000 франков были сначала предложены Чернышевскому, который посоветовал передать деньги издателям Вольной типографии.

Не на это ли намекал Герцен, когда писал: «Негодовали на Бахметева, что и мне деньги вверил, а не кому-нибудь другому; самые смелые утверждали, что это с его стороны была ошибка, что он, действительно, хотел отдать их не мне, а одному петербургскому другу».
Как много сведений, имен, намеков, соображений… И все-таки — не знаем, чем же занимался Рахметов в те «три четвертых доли его времени», которых не отнимали личные занятия. Неужели и нам, вслед за «проницательным читателем XIX века», «во веки веков не узнать»?

Следы Бахметева теряются с того сентябрьского дня 1857 года, когда Герцен проводил его на пароход.

Настал и наш черед из Саратова, Петербурга и Сибири двинуться третьим путем поисков — в далекие южные моря.

Я заготовил несколько писем. Одно — в Гонолулу в знаменитый музей Перси Бишоп, где директором много лет был Те Ранги-Хироа (автор книги «Мореплаватели солнечного восхода»). Другое — на острова Фиджи, третье — в Новую Каледонию, четвертое — в Новую Зеландию, в Веллингтонский университет.

Хотел писать и на Маркизские острова. Да тут как раз вернулся «Витязь», незадолго до того заходивший на этот архипелаг. Друзья-океанологи буквально притащили ко мне одного из научных сотрудников экспедиции.

— Не встречались ли вам на Маркизских островах следы пребывания русских?

— «Витязь», да еще шхуна «Заря» — в наше время. А прежде —150 лет назад — заходили Крузенштерн, Беллингсгаузен, Литке. Больше русских как будто не было.

Научные учреждения там отсутствуют: французский губернатор, несколько десятков европейцев, несколько тысяч островитян…

Все это было неутешительно.

Неожиданно вспоминаю одно место из «Былого и дум», на которое прежде не обращал внимания: когда Бахметев пришел в банк Ротшильда в Лондоне, он попросил выдать ему аккредитив на isles de Marquises***, чем немало позабавил служащих, довольно смутно подозревавших о существовании подобных земель.

Выходит, Бахметев и в самом деле собирался на Маркизы.

И я стал «поднимать литературу».

Книга за книгой заказывается и просматривается. Я узнал, что на Маркизских островах в 1903 году был похоронен «огненно-рыжий художник Гоген», которому даже Таити показался «чересчур цивилизованным». Освежились в памяти похождения моряка и писателя Германа Мелвилла в долине Тайпи на тех же островах. Я уже знал во всех деталях историю их открытия и захвата, печальную судьбу жителей. Но о Бахметеве ни звука.

Каждый следующий том, еще не прочитанный, сулил поэзию, романтику, разгадку… и «превращался», спустя несколько часов, в обыкновенную прозу. Многие авторы ссылались на капитальный труд патера Роллэна «История Маркизских островов», вышедший в 1929 году. Книги этой не было в Ленинской библиотеке, но единственный экземпляр оказался, на счастье, в Фундаментальной библиотеке Академии наук.

Достаю. Читаю. И вот передо мною разворачивается картина того, что происходило на островах в конце 50-х — начале 60-х годов XIX столетия, т. е. именно в то время, когда Бахметев туда собирался.

Французская колония в Нухукиве — офицер и два десятка солдат — была достаточна лишь для охраны самих себя. Жители не подчинялись и «проявляли особую закоренелость» при попытках их обращения в христианство.

Два раза в год приходило судно с Таити и нерегулярно — из Южной Америки. Вот и вся связь с «внешним миром».

Одно место в книге Роллэна особенно заинтересовало меня: оказывается на островах, кроме французов, в те годы находились и «другие иностранцы»… Однако в качестве примера автор приводит историю двух американских матросов, дезертировавших с корабля и научивших жителей потреблению спиртных напитков…
Если Бахметев был в числе этих «других иностранцев», то франки и фунты стерлингов ему вряд ли пригодились…

Тем временем прибыли два ответа с Тихого океана. Конечно, неутешительные. «Я сожалею, что не могу найти имя Павла Александровича Бахметева в материалах нашей библиотеки»,— писала госпожа Титкомб из Гонолулу.

Господин Хаккет с островов Фиджи называл различные учреждения в Австралии и Новой Зеландии, где могут знать о Бахметеве, если он действительно попал в Океанию.

Я не огорчался. Все-таки — одним вариантом меньше.

С кафедры спустился высокий загорелый человек со строгим лицом; только что он ответил на последний из множества заданных вопросов:

— Что обеспечило удачное завершение рейса «Кон-Тики»?

— Прежде всего — наше чувство юмора.

Мне не без труда удается прорваться вперед и выпалить длинную фразу:

— Господин Хейердал, извините за несколько неожиданный вопрос: во время пребывания на Маркизских островах не встречались ли вам следы или упоминания о русском дворянине Бахметеве, в 1857 году покинувшем родину, чтобы основать в тех краях вольную общину?

Хейердал задумывается, потом говорит:

— Я жил около года на Маркизских островах. Сейчас снова собираюсь туда надолго. Нет, о русском не слыхал. Впрочем, мои интересы, — улыбается ученый, — как вы, вероятно, заметили, несколько более древние.

*VII часть «Былого и дум» вышла после ареста Чернышевского, и прочесть страницы, посвященные Бахметеву, ссыльный революционер уже не мог.

**И. И. Срезневский — известный филолог, профессор Петербургского университета.

***Маркизские острова (фр.).