Разгон, В

Разгон, В.Н.

Сибирское купечество в XVIII - первой половине XIX в.

В монографии исследуется процесс формирования сибирского купечества, характеризуются важнейшие направления и сферы предпринимательства сибирских купцов в феодальный период (внутренняя и внешняя торговля, промышленность, промыслы, откупа, подряды, кредит и ростовщические операции), раскрываются присущие ему региональные особенности.
Написанная на основе обширного документального материала книга рассчитана на историков, краеведов, на всех кто интересуется историей Сибири.

Оглавление

Введение
Глава I. Численность, происхождение и состав сибирского купечества. Преемственность капиталов
1. Изменение численности купечества
2. Источники формирования и состав купечества
3. Преемственность капиталов
Глава II. Торговля и кредит как сферы предпринимательства сибирского купечества
1. Купеческий капитал во внутренней торговле: динамика
оборотов, формы организации
2. Связь сибирского купечества с внешним рынком
3. Кредит и ростовщические операции купечества
Глава III. Купеческий капитал в торговле сельскохозяйственными
и промысловыми товарами
1. Хлебная торговля
2. Торговля скотом и продукцией животноводства
3. Промысел и торговля пушниной
4. Рыбный промысел и торговля рыбой
Глава IV. Подрядно-откупные операции сибирского купечества
1. Подряды как источник накопления капиталов
2. Сибирское купечество и откупная система
Глава V. Промышленное предпринимательство купцов
1. Происхождение, динамика и отраслевая структура купеческого промышленного предпринимательства
2. Уровень развития и социально-правовые условия купеческого промышленного предпринимательства
Глава VI. Менталитет сибирского купечества
1. Основные черты предпринимательской ментальности купцов
2. Социально-психологические типы купцов-предпринимателей
Заключение

ББК 63.3. (2Рос5)-291
Р 17

Ответственный редактор
доктор исторических наук В.А.Скубневский

Исследование выполнено при финансовой поддержке фонда фундаментальных исследований в области гуманитарных наук Министерства образования Российской Федерации

ISBN 5-7904-0109-0

ВВЕДЕНИЕ

Предпринимательство как социальный феномен прошло длительный путь исторической эволюции, на каждом из этапов которой оно имело свои специфические черты и особенности, обусловливавшиеся уровнем развития производительных сил, характером производственных отношений и изменением форм собственности, а также господствовавшей в обществе системой морально-этических ценностей и отношением правящей элиты к предпринимательской деятельности. Один из важнейших этапов в истории российского предпринимательства приходится на XVIII — первую половину XIX в. — период, когда имела место значительная интенсификация процессов первоначального накопления капитала на основе развития различных форм торгово-посреднической деятельности в рамках формировавшегося всероссийского рынка, а также проводимой со времени Петра I политики поощрения и правительственной поддержки промышленного предпринимательства.

В условиях сложившейся в России в феодальный период сословной организации общества, предусматривавшей распределение населения по социальным группам в зависимости от выполнявшихся им хозяйственно-экономических функций, основным социальным носителем предпринимательских занятий было купечество, которому были предоставлены наиболее широкие, а в ряде сфер предпринимательства монопольные права на ведение предпринимательской деятельности. Прежде всего это касалось наиболее распространенного в период феодализма вида предпринимательских занятий — торговли, вместе с тем представителям купеческого сословия, наживавшим крупные капиталы на торговом посредничестве, принадлежали доминирующие позиции и в других сферах предпринимательства — промышленности, транспорте, кредитной сфере и пр. Поэтому наиболее всесторонне основные проявления и сущностные черты предпринимательства феодального периода могут быть раскрыты на основе изучения предпринимательских занятий российского купечества.

Становление и развитие предпринимательства в России осложнялось характерным для ее исторического развития замедленным ходом цивилизационных процессов, связанным с отвлечением огромных материальных и людских ресурсов на продвижение в глубь евразийского континента. Крупнейшей из осваиваемых в ходе этой колонизации территорий являлась Сибирь, поэтому изучение истории ее хозяйственного освоения, в том числе и осуществлявшегося в предпринимательской форме, представляет значительный интерес для характеристики одной из важнейших особенностей исторического пути России, связанной с экстенсивным характером развития ее экономики.

Генезис предпринимательства в Сибири был связан с начавшейся в XVII в. промысловой колонизацией этого обладавшего огромными природными богатствами края, а главным объектом капиталовложений на первоначальном этапе являлись пушной промысел и торговля мехами, которые

имели в то время огромную товарную ценность и занимали важнейшее место во внутреннем и внешнеторговом обороте страны. Добыча и торговля пушниной оставались затем на протяжении всей феодальной эпохи одной из важнейших сфер приложения капиталов в Сибири, что являлось отличительной чертой местного предпринимательства. Вместе с тем спектр предпринимательских занятий в течение рассматриваемого нами периода значительно расширился за счет направления частной инициативы и капиталов в освоение других природных богатств сибирского края и прежде всего тех, которые хранились в его недрах (горнозаводское дело, золотопромышленность), а также все более расширявшегося вовлечения в рыночный оборот, по мере развития товарно-денежных отношений в сибирской деревне, продукции сельского хозяйства.

На развитие частного предпринимательства в Сибири в значительной мере оказывало влияние то обстоятельство, что феодализм здесь существовал не в классическом виде, а в форме так называемого государственного феодализма, основанного на монопольной собственности государства на землю. Используя свое право верховного собственника земли в Сибири, государство оказывало существенную конкуренцию частному капиталу практически во всех вышеназванных сферах предпринимательства, а многие отрасли промышленности (винокуренная, солеваренная, сукноделие) постепенно вообще перешли в монопольное ведение казны. Развитие частного предпринимательства в сфере горнозаводского производства сдерживалось монопольным положением сложившихся на Алтае и в Забайкалье кабинетских горнозаводских комплексов, которые хотя и приняли форму особой коронной собственности, но последняя генетически и в организационно-управленческом отношении была тесно связана с государственной [1]. Тем самым собственнические интересы государства в Сибири вступали в противоречие с проводившимся в масштабах страны курсом на поддержку частного промышленного предпринимательства. С конца XVII в. и до начала 1760-х гг. в интересах казны существенному ограничению подвергалась частная торговля пушниной, в пользу государства как методами внеэкономического принуждения (в виде оброчных податей с крестьян за пользование землей), так и полурыночными (при закупках хлеба для казенных и кабинетских заводов, армии, казенных запасных магазинов) изымалась из свободного торгового оборота значительная часть прибавочного продукта, создаваемого в сибирском земледелии.

Характерное для системы государственного феодализма отсутствие помещичьего землевладения в условиях, когда многие проявления предпринимательской деятельности облекались в форму сословно-феодальных привилегий и льгот, также отодвигало Сибирь в число регионов, где было затруднено использование ряда источников накопления капиталов. Так, в течение длительного времени (с 1762 по 1798 г.) правительство в интересах мануфактуристов-дворян запрещало покупку крепостных крестьян и мастеровых к мануфактурам, принадлежавшим лицам, не имевшим дворянского звания, что сдерживало развитие частного промышленного предпринимательства в

Сибири, где удельный вес дворянского предпринимательства был невелик. Сибирь оказалась в значительной мере выключенной из процесса накопления частных капиталов на основе такой высокоприбыльной отрасли, как винокурение, занятие которым с 1755 по 1863 г. составляло монополию дворян-помещиков, а в Сибири из-за отсутствия таковых приняло форму казенного предпринимательства. Привилегии, предоставлявшиеся потомственному дворянству на занятие золотопромышленностью, также в определенной мере обедняли внутренние возможности Сибири в накоплении капиталов из-за отсутствия в сибирском обществе сколько-нибудь значительного сегмента помещичье-дворянского сословия.

Важным фактором, определявшим специфику условий, в которых происходило зарождение и развитие предпринимательства в Сибири, являлось ее положение как колонизуемой окраины Российской империи. Колониальный статус Сибири проявлялся в особом порядке управления этой окраинной территорией (Сибирский приказ, Сибирский комитет, генерал-губернаторства), имевшем следствием всевластие и деспотизм чиновничьей бюрократии, которые самым негативным образом сказывались на развитии частного предпринимательства в регионе. Всевластие и произвол местной царской администрации усиливались тем обстоятельством, что в условиях сибирского «государственного феодализма» они были сопряжены с реализацией властных полномочий по регулированию допуска частных предпринимателей к важнейшим источникам накопления капитала, связанным с обслуживанием мощного казенно-кабинетского сектора в экономике, установлением режима обменных операций торговцев с аборигенным населением Сибири и пр. К тому же из-за приобретшей значительные масштабы вовлеченности чиновников в коммерческие операции (значительная часть из которых, как, например, участие в пушной торговле и золотопромышленном бизнесе, имели полулегальный характер) частное предпринимательство подвергалось ограничениям и в силу того, что составляло конкуренцию коммерческим интересам жаждавшего обогащения местного чиновничье — бюрократического сословия.

Колониальный статус Сибири проявился также во введении в обращение на ее территории особой сибирской монеты, чеканившейся на Сузунском монетном дворе, хождение которой затрудняло коммерческие сделки сибирских купцов с торговцами и мануфактуристами из Европейской России, приводило к определенному обособлению Сибири от единого товарно- денежного пространства страны. Колониальное положение Сибири обрекало ее и на выполнение функции ссыльно-каторжного края, что подрывало общественную нравственность в регионе и не могло, в частности, не сказываться негативно на уровне коммерческой честности и методах обогащения, применявшихся сибирскими предпринимателями, так как немалое их число происходили из ссыльных, а еще большее количество ссыльных использовались как рабочая сила в различных отраслях сибирской экономики (особенно в золотопромышленности). Постоянный и все более возраставший приток в Сибирь осужденных на каторжные работы позволял властям ис-

пользовать на принадлежавших казне и Кабинету предприятиях (металлургических, винокуренных, солеваренных) дешевый труд каторжан, что ставило частных промышленников, пытавшихся организовать в этих отраслях предприятия, в неравные условия.

Развитие частного предпринимательства в сибирском регионе сдерживалось узостью рынка, обусловленной преимущественно сельскохозяйственным характером его колонизации и господством полунатурального крестьянского хозяйства, замедленностью процессов урбанизации. Важное значение имел и природно-географический фактор. Разреженность населения, разбросанного на огромной территории, слабое развитие транспорта и путей сообщения, отдаленность от основных торговых и промышленных центров страны значительно затрудняли накопление капитала на основе самой распространенной в феодальный период сферы предпринимательской деятельности — торговли. Слабая заселенность сибирского края и малочисленность городского населения, сравнительно высокий уровень земельной обеспеченности крестьянства, обеспечивавшийся распространенностью захватной системы землепользования, сужали источники формирования рынка наемной рабочей силы, что сдерживало развитие частного предпринимательства в промышленной сфере.

Вместе с тем в Сибири имелся и ряд благоприятствовавших развитию предпринимательства факторов. К их числу следует отнести формирование у осваивавшего суровые сибирские пространства населения таких черт характера, как энергия, упорство, самоотверженность, терпение, практичность – качеств, крайне ценных для предпринимательской деятельности. Отсутствие в регионе крепостного права обеспечивало относительно высокий уровень свободы хозяйственно-экономической активности населения, а наличие огромных природных богатств создавало широкие возможности для накопления капиталов на основе их интенсивного освоения и использования. Пограничное соседство Сибири с целым рядом азиатских государств предоставляло благоприятные условия для развития торгового предпринимательства, связанного с освоением внешнеазиатских рынков, а активное участие во внешней торговле на этом направлении купцов из Европейской России и транзит по территории Сибири товарной массы, обслуживавшей экспортно-импортные операции, способствовали широкому развитию в Сибири таких форм предпринимательской деятельности, как комиссионерство и подрядные перевозки товарных грузов.

Вместе с тем освоение природных богатств Сибири, особенно хранившихся в ее недрах, было затруднено необходимостью вложения в организацию их разработки крупных капиталов, которыми обладали лишь немногие представители местного купечества. Возможности частного предпринимательства в этой сфере сдерживались также отмеченными выше притязаниями казны на монопольное распоряжение важнейшими природными богатствами региона, а для местного сибирского купечества — конкуренцией экономически более мощных собратьев по сословию из европейской части страны, активно использовавших возможности для накопления капиталов,

открывавшиеся в имевшем репутацию «золотого дна» регионе. Промысловая и промышленная колонизация Сибири сопровождалась вывозом значительной части добывавшихся здесь природных богатств (пушнина, цветные металлы) в метрополию — для удовлетворения нужд казны, обогащения царской фамилии, дворянской аристократии и купечества европейской части страны, что значительно обедняло возможности Сибири в использовании природных ресурсов и аккумулируемых на основе их разработки капиталов в интересах внутреннего развития региона. Однако это своеобразие хозяйственно-экономического освоения Сибири, обусловленное ее положением колонизуемой окраины империи, не отменяло процесс внутреннего накопления капиталов, неуклонно набиравший силу и глубину на протяжении рассматриваемого нами периода и проявлявшийся прежде всего в увеличении численности и масштабов предпринимательской деятельности сибирского купечества, более того — постоянный приток предпринимательских элементов из европейской части страны, часть из которых оседала в сибирских городах, способствовал ускорению этого процесса.

В исторической литературе отсутствуют монографические исследования, в которых комплексно анализировался бы процесс формирования сибирского купечества и различные направления его предпринимательской деятельности в феодальный период. Вместе с тем в историографии накоплен определенный фактический и концептуально-теоретический материал, так или иначе затрагивающий определенные аспекты темы как в рамках исследований более общего характера, так и работ, специально посвященных некоторым отдельным аспектам темы. Первые работы, содержащие оценки состояния и перспектив развития торгового и промышленного предпринимательства в Сибири, появляются уже в середине XVIII в. В большинстве своем эти оценки были созвучны с подходом, проявившимся в известной статье Ф. Соймонова «Древняя пословица "Сибирь — золотое дно"» (1761 г.), в которой содержалось подробное описание разведанных на то время природных богатств Сибири и выражалась надежда, что благодаря попечительной политике Екатерины II и стараниям местных властей эти богатства будут более активно использоваться в интересах метрополии: «несумненно ожидать должно, что со временем великое богатство оттуда получать будем» [2]. Наблюдения о состоянии сибирской торговли, промыслов, горнорудного производства, а также о быте и нравах, царивших в сибирском обществе в XVIII в., в том числе и в купеческой среде, содержатся в записках посещавших Сибирь западноевропейских путешественников и ученых — И.Г. Гмелина, Ф.И. Страленберга, Д.Г. Мессершмидта, И.П. Фалька, П.С. Палласа и др. [3] Сибирское купечество оценивается большинством из названных авторов, сравнивавших его с западноевропейским, негативно, при этом отмечаются такие присущие купцам отрицательные качества, как склонность к непроизводительной трате капиталов, пьянство, грубость нравов и пр.

Сведения по истории первых сибирских мануфактур, в том числе и частных, можно найти в работах В.Н. Татищева, В.И. Геннина, И.Ф. Германа,

посвященных горнозаводской промышленности Урала и Сибири. [4] Связывая экономический прогресс России и ее отдельных регионов с развитием промышленности, эти авторы, представлявшие дворянское направление в историографии, считали его достижимым на базе крепостнических отношений и преимущественного развития казенной и кабинетской металлургической промышленности.

Наиболее подробное и систематизированное описание сибирской торговли и купечества XVIII в., составленное на основе изучения документов сибирских архивов, материалов анкет, в которых содержались специальные пункты о торговле и купечестве, а также по личным впечатлениям, полученным во время экспедиции в Сибирь в 1732–1741 гг., принадлежало Г.Ф. Миллеру — автору первой «Истории Сибири» и «Известии о торгах сибирских» [5]. Применив для описания сибирских городов метод, который определяется им самим как метод «коммерческой истории», Миллер охарактеризовал торговые связи городов и их коммерческую инфраструктуру (наличие гостиных дворов, лавок, таможни), показав своеобразие торгово-промысловой деятельности купечества различных сибирских городов [6]. Большое внимание в своих исследованиях он уделял анализу влияния природно-географического фактора на развитие торговли и промыслов в Сибири, характеристике состояния торгово-транспортных путей, в его работах можно найти также подробное описание ассортимента товаров, обращавшихся в сибирской торговле в 1730–1740-е гг. О высоком уровне проведенных Миллером исследований можно судить по тому обстоятельству, что введенные им в научный оборот материалы до сих пор широко используются исследователями.

Обширный материал о состоянии сибирской торговли в XVIII в., почерпнутый отчасти из работ предшественников, а в значительной мере — из отчетных ведомостей Коммерц-коллегии за 1760-е гг., содержится также в знаменитом «Историческом описании российской коммерции» М.Д. Чулкова [7]. Помимо сведений о численности купечества по сибирским городам (по данным III ревизии), подробного описания ассортимента сибирских товаров, а также отдельных сведений о товарных ценах и размерах дивидендов, получаемых купцами в Сибири, в его работе содержится подробное изложение законодательных актов, регулировавших на протяжении первых двух третей XVIII в. развитие сибирской торговли, достигшей к концу этого периода уровня, когда, по определению автора, «сибирские торги составляют немалую часть нашей коммерции» [8]. М.Д. Чулков представлял обозначившееся в отечественной историографии XVIII в. раннебуржуазное направление, которое связывало дальнейшие перспективы торгово-промышленного развития страны и отдельных ее регионов с деятельностью формирующегося купеческого сословия. Поэтому представители этого направления полагали, что правительство должно всемерно содействовать развитию купеческого предпринимательства. При этом для них (в том числе и для названного выше труда Чулкова), была свойственна некоторая апологетика купечества.

В XVIII в. наметилось еще одно направление в исследовании интересующей нас проблемы, представленное трудами А.Н. Радищева. В «Описании Тобольского наместничества», «Письмах о китайском торге», а также в других письмах и путевых дневниках он приводит множество ценных сведений о состоянии внутренней и внешней торговли, промыслов и ремесел в Сибири [9]. При этом Радищев обращал особое внимание на кабальные и хищнические методы накопления богатств, присущие сибирскому купечеству, обозначив тем самым исследовательский подход, получивший в последующем развитие в рамках демократического направления в историографии XIX в.

В историографии первой половины XIX в. история торгово-промышленного предпринимательства в Сибири получила отражение в трех основных типах исследований — в общих трудах по истории Сибири (П.А. Словцов) [10], экономико-статистических описаниях Сибири (Ю.А. Гагемейстер, И. Завалишин) [11], а также в работах краеведов, посвященных хозяйственному освоению ее отдельных регионов (Н.А. Абрамов, П. Пестов, Н.С. Щукин, Л. Львов, Г. Колмогоров, Н.А. Костров и др.) [12]. П.А. Словцов, отстаивавший идеи буржуазного развития Сибири, выступал против феодально-крепостнических стеснений ее торгово-промышленного развития, поэтому одобрял ликвидацию внутренних таможен в середине 1750-х гг. и казенной монополии на торговлю с Китаем в 1762 г., указывал на тормозящую роль принудительного труда на сибирских мануфактурах. Большую ценность представляют материалы, опубликованные Ю.А. Гагемейстером в его «Статистическом обозрении Сибири». Основу приводимых им обширных данных о состоянии сибирской торговли, промыслов и промышленности составили сведения, собранные к этому времени статкомитетами сибирских губерний, вместе с тем Гагемейстером были учтены и замечания, полученные на сигнальные экземпляры его книги от сибирских купцов (с этой целью книга была разослана 19 крупнейшим сибирским предпринимателям) [13].

Значительный вклад в изучение истории экономического освоения Сибири, в том числе и деятельности сибирского купечества, был внесен представителями областничества — Г.Н. Потаниным, Н.М. Ядринцевым, П.М. Головачевым, А.В. Адриановым и др. [14] Областники рассматривали Сибирь как колонию Европейской России и в ее колониальном положении усматривали причины всех проявлявшихся здесь «ненормальных экономических явлений» — низкого уровня развития промышленности, характерного для состоянии сибирской торговли «мануфактурного ига» Москвы, чиновничьего произвола, распространенности кабально-хищнических форм приобретения богатств и т. п. Отнюдь не идеализируя сибирских купцов-предпринимателей, идеологи областничества вместе с тем во многом связывали с ними свои надежды на будущее процветание Сибири, достижение которого они обусловливали преодолением ею своего колониального статуса.

Во многом сходным образом оценивали роль купеческого капитала и состояние экономики Сибири представители сформировавшегося в конце XIX — начале XX в. либерального направления в сибирской историографии —

М.И. Боголепов, М.Н. Соболев, П.И. Лященко и другие исследователи [15]. Неразвитость, архаичность и примитивность форм, в которых осуществлялось торгово-промышленное развитие Сибири (засилье торгового капитала, монополизм, ростовщичество), они усматривали в недостаточной цивилизованности российского капитализма, которая в наибольшей степени проявлялась на окраинных территориях страны.

Заметный вклад в изучение истории купечества внесли историки, представлявшие демократическое направление в историографии, — А.П. Щапов, И. Левитов, В.И. Семевский, С.С. Шашков, Н.Н. Козьмин, С. Швецов и др. [16] В их трудах делался акцент на хищнических и кабальных методах эксплуатации сибирского населения торговым капиталом, приводилось множество примеров неправедного стяжания богатств рыцарями эпохи первоначального накопления капитала. Отмечая некоторую односторонность подхода, присущую авторам этого направления, следует вместе с тем поставить им в заслугу не только введение в научный оборот большого массива фактических материалов, но и постановку вопроса о морально-этической стороне предпринимательства.

Несмотря на то, что марксистская методология, на которой базировались исторические исследования в советский период, исходила из посылки об определяющей роли социально-экономических явлений в историческом процессе, история купечества и предпринимательства изучалась в этот период малоинтенсивно, так как основное внимание уделялось истории «трудовых» классов и слоев населения — крестьянства и рабочих, а изучение предпринимательства не поощрялось ввиду обусловленного господствовавшей идеологией представления о его полной исторической бесперспективности, связанной с предстоящим повсеместным переходом к социализму.

Так, в 1920–1930-е гг. специального интереса к этой проблеме вообще не проявлялось, а в рамках относительно редких в этот период общих работ по истории Сибири приводились лишь фрагментарные и тезисные сведения о предпринимательстве сибирского купечества, в основном основанные на результатах изучения этой проблемы в дореволюционный период [17]. Исключением следует признать относящиеся к этому времени исследования С.В. Бахрушина, в которых на основе документов Сибирского приказа, воссоздавалась картина торгово-промышленного освоения Сибири в XVII в. [18] В 1949–1957 гг. было опубликовано фундаментальное исследование В.Н. Шерстобоева «Илимская пашня», в котором наряду с подробным рассмотрением истории земледельческого освоения Илимского края в ХVII&–150;ХVIII вв. приводился обширный материал о развитии промыслов, торговли и промышленности в этом районе Восточной Сибири [19]. Следует отметить и появление в 1950 г. первого диссертационного исследования по истории сибирского купечества — кандидатской диссертации О.М. Коваленко «Купечество Иркутской губернии первой четверти XIX в. (К истории развития сибирской буржуазии)».

В 60–80-е гг. работа в этом направлении значительно интенсифицировалась, появилось немало исследований, в том числе и монографического

характера, посвященных проблеме торгово-промышленного освоения Сибири в период феодализма, однако в подавляющем большинстве хронологические рамки этих работ ограничивались XVII в. [20], период же XVIII — первой половины: XIX в. в этом отношении изучался менее обстоятельно, что объясняется во многом тем, что он не обеспечен таким компактно расположенным и обширным комплексом документов, который содержит фонд Сибирского приказа (РГАДА), на материалах которого главным образом и основываются исследования по XVII столетию. В наибольшей степени внимание историков привлекала история сибирской промышленности — в монографиях и статьях Т.Н. Агаповой, З.Г. Карпенко, А.П. Бородавкина, А.С. Нагаева, Д.И. Копылова, В.В. Романова, С.Ф. Хроленка было довольно основательно освещено развитие горной (в основном кабинетской) и обрабатывающей промышленности в феодальной Сибири [21]. Гораздо меньший исследовательский интерес был проявлен к истории торговли, а также к изучению других направлений и форм хозяйственно-предпринимательской деятельности – промыслов, подрядов, откупов, кредита и пр. Немного насчитывает историография этого периода и работ, специально посвященных сибирскому купечеству. В их числе следует назвать исследования М.М. Громыко, проследившей генеалогию ряда крупнейших сибирских купеческих родов (Корнильевы, Зубаревы, Колмогоровы, Походяшины и др.) и впервые поставившей вопрос об изучении социальной психологии сибирского купечества XVIII в. [22]; В.П. Шахерова, исследовавшего ряд аспектов предпринимательской деятельности иркутского купечества на основе ранее не вводившихся сибирскими историками в научный оборот комплексов источников (маклерских книг, авторских проектов купцов о преобразовании сибирской торговли и др.). [23] Л.А. Солопий, написавшей обстоятельное диссертационное исследование о забайкальской буржуазии XIX в. [24]; В.П. Шпалтакова, автора интересной статьи о предпринимательской деятельности одной из богатейших фамилий сибирского купечества феодального периода — Поповых, в которой раскрыт механизм возвышения и банкротства сибирских купеческих династий в феодальный период, а также ряда других работ, посвященных торгово-промышленному развитию Западной Сибири в первой половине XIX в. [25] В основном же те или иные аспекты, связанные с предпринимательством сибирского купечества, в этот период рассматривались в рамках не специальных работ, а исследований более общего характера, посвященных хозяйственно-экономическому освоению отдельных регионов Сибири (М.М. Громыко, Р.В. Макарова, М.М. Шмулевич, А.А. Преображенский, Н.Г. Аполлова, Л.В. Машанова, Н.А. Миненко, Г.Ф. Быконя, А.И. Алексеев, В.П. Шахеров и др.) [26], развитию внутренней и внешней торговли Сибири (Г.П. Башарин, Ф.Г. Сафронов, М.И. Сладковский, Т.Ж. Шоинбаев, Н.Е. Единархова, Н.С. Модоров, В.А. Моисеев, Х.З. Зияев и др.) [27], истории сибирских городов (Е.П. Силин, Ф.А. Кудрявцев, Г.А. Вендрих, М.К. Юрасова, О.Н. Вилков, Н.Ф. Емельянов, Л.С. Рафиенко, Д.Я. Резун, В.В. Рабцевич и др.) [28]; богатый материал по истории торгово-промыслового и промышленного освоения Сибири введен в научный оборот авторами трудов по

истории сословий и классов сибирского феодального общества (Ю.В. Кожухов, А,Н. Жеравина, Н.А. Миненко, Ю.С. Булыгин, Т.С. Мамсик, В.В. Пундани, В.П. Зиновьев, А.Р. Ивонин и др.) [29].

В исторической литературе сложилось несколько концептуальных подходов к оценке специфики сибирского феодализма, определявшей базовые социально-экономические условия для различных форм хозяйственно-экономической деятельности населения, в том числе и купеческого предпринимательства. Одни исследователи (С.В. Бахрушин, В.И. Шунков, И.И. Селиверстов и др.) определяют сложившийся в Сибири строй «государственного феодализма» как казенное крепостничество, не находя сколько-нибудь существенных различий в положении частновладельческих крепостных крестьян Европейской России и государственных крестьян Сибири. В работах этих авторов показано проникновение крепостнических отношений не только в сельское хозяйство, но и другие сферы сибирской экономики — промыслы, торговлю, промышленность, в том числе и в форме использования торговым капиталом кабально-крепостнических методов эксплуатации крестьян и других слоев населения. Другая группа исследователей (А.А. Преображенский, З.Я. Бояршинова, М.М. Громыко, и др.) квалифицируют государственный феодализм в Сибири как феодализм черносошного типа, при котором в условиях отсутствия помещиков и крепостного права, наличия огромного резервного земельного фонда и распространенности свободно-захватной системы землепользования, крестьяне имели относительно большую свободу в распоряжении землей, граничившую с правом частной собственности, а также широкие возможности для территориальных перемещений и межсословных миграций. В рамках этого подхода оформилось и представление, отстаиваемое рядом исследователей (О.Н. Вилков, А.А. Преображенский, В.Н. Курилов и др.), о раннем генезисе капитализма в Сибири, возникновении уже в XVII в. «ростков капитализма» как в сельском хозяйстве, так и в промышленном производстве. Другие исследователи (М.М. Громыко, Д.И. Копылов, Н.А. Миненко), чью позицию разделяет и автор настоящей монографии, полагают, что говорить о генезисе капитализма в Сибири можно только применительно к периоду не ранее второй половины XVIII в. Такое расхождение в оценке временных рамок генезиса капиталистических отношений характерно и для решения этой проблемы в общероссийском масштабе [30].

Имеет перспективы и подход, заключающийся в оценке государственного феодализма в Сибири как многоукладной экономической системы (Г.Ф. Быконя) [31]. В рамках исследуемой нами темы такой подход нацеливает на рассмотрение взаимодействия купеческого капитала с различными укладами и уровнями сибирской экономики.

Важное значение для изучаемой нами темы имеют опубликованные в 50–80-е гг. исследования по истории торгово-промышленного развития и формирования купечества Европейской России и Урала — В.Н. Яковцевского, Ф.Я. Полянского, Н.И. Павленко, Б.Б. Кафенгауза, П.Г. Рындзюнского, Н.Б. Голиковой, Ю.Р. Клокмана, М.Я. Волкова, А.А. Преображенского,

Л.В. Милова, Б.Н. Миронова, С.И. Сметанина, А.И. Аксенова, В.В. Ионовой, А.В. Демкина, А.И. Юхта, Н.Н. Репина, Н.В. Козловой и некоторых других авторов [32]. Их появление способствовало существенному обогащению проблематики исследования истории российского купечества за счет постановки таких вопросов, как особенности первоначального накопления капитала, формирования всероссийского рынка и генезиса капитализма в России, политико-правовые условия купеческого предпринимательства, генеалогия купеческих родов и преемственность капиталов, конкуренция и деловое сотрудничество купцов с предпринимателями из других сословий и т. д. История российского купечества нашла отражение и в трудах ряда западных исследователей (С. Бэрона, А. Рибера, Т. Оуэна, Дж. Манроу, Д. Ракмана и др.), уделявших основное внимание проблеме взаимоотношения предпринимателей с царским правительством и социальной консолидации купечества и буржуазии [33].

Существенно возрос исследовательский интерес к истории предпринимательства, в том числе и купеческого, в 90-е гг., со вступлением нашей страны на путь рыночной экономики. Это проявилось в издании целого ряда учебных пособий по истории предпринимательства [34], проведении специальных конференций [35], публикации коллективных трудов и энциклопедий по истории российского предпринимательства [36], биографий крупнейших представителей делового мира дореволюционной России [37], воспоминаний и дневников купцов и промышленников [38]. Значительно возросло и количество исследований, посвященных различным конкретным аспектам предпринимательства купечества и буржуазии, при этом проблематика исследований существенно расширилась за счет обращения к таким вопросам, как самосознание и ментальность купечества, генеалогия купеческих родов, меценатство и т. д. [39] Обогатилась в результате применения ЭВМ и методика исследований [40].

Вышеозначенные тенденции проявились в 90-е гг. и в исследовании истории сибирского купечества. Наиболее существенный вклад в изучение истории купечества феодальной Сибири в этот период был внесен Е.А. Зуевой и В.П. Бойко. Е.А. Зуева на примере купечества трех крупнейших торговых центров Сибири — Тюмени, Томска и Иркутска исследовала круг многообразных проблем, относящихся к социальным и демографическим характеристикам купеческой семьи — социальную и горизонтальную мобильность купечества, половозрастной состав купеческих семей, брачные отношения, уровень образованности и традиции семейного воспитания, показала влияние семейно-брачных отношений на предпринимательскую деятельность купечества [41]. Монография В.П. Бойко о томском купечестве конца ХVIII–ХIХ в. [42] дает интересный пример комплексной разработки истории купечества одного из крупнейших торговых центров Сибири, включающей постановку и решение таких задач, как формирование купечества, его предпринимательская деятельность, ментальность и социально-психологический облик. Однако наиболее систематизированные и подробные материалы в его монографии приводятся по пореформенному времени.

Новые материалы по истории торгово-промышленного предпринимательства в феодальной Сибири ввел в научный оборот А.Р. Ивонин — в рамках осуществляемого им научного проекта по исследованию социально-экономического развития городов Западной Сибири дореформенного периода [43]. Интересные сведения, раскрывающие механизм извлечения прибыли откупщиками, содержатся в статье В.П. Зиновьева о винных откупах в Сибири [44]. Новые материалы о ярмарочной торговле в феодальной Сибири приводятся в книге Д.Я. Резуна и О.Н. Бесединой о городских ярмарках Сибири [45], а также в статьях Т.К. Щегловой и М.П. Шпагиной о развитии ярмарочной торговле в Томской губернии [46]. Сведения о торгово-промышленном предпринимательстве западносибирского купечества содержатся и в недавно вышедшей монографии В.П. Шпалтакова о рыночном хозяйстве Западной Сибири дореформенного периода [47]. Значительно возрос в последнее время поток публикаций о купечестве и буржуазии в краеведческих изданиях [48].

Важным вкладом в изучение истории сибирского купечества стало инициированное и организованное Д.Я. Резуном издание «Краткой энциклопедии по истории купечества и коммерции Сибири», содержащей статьи и очерки о купцах и купеческих династиях Сибири (в том числе действовавших и в феодальный период), а также публикация под редакцией В.А. Скубневского сборников статей «Предприниматели и предпринимательство в Сибири» [49]. Особо следует отметить и предпринятые рядом исследователей (Л.М. Горюшкиным, В.П. Зиновьевым, Д.Я. Резуном) попытки общей классификации и периодизации процесса генезиса и развития предпринимательства в Сибири в ХVIII–ХХ вв. [50]

Однако в историографии отсутствует монографическое исследование истории сибирского купечества в феодальный период. Остаются не исследованными или изучались лишь фрагментарно многие аспекты рассматриваемой темы: источники формирования и состав купечества, различные направления и формы предпринимательства купцов (внутренняя и внешняя торговля, подряды, откупа, кредитно-ростовщические операции), ментальность купечества. При изучении истории торгово-промышленного освоения Сибири и развития частного предпринимательства в ХVIII — первой половине XIX в. основное внимание исследователей концентрировалось на выявлении элементов зарождавшегося капиталистического уклада в экономике Сибири, между тем при всей важности данного аспекта темы, в феодальный период доминирующими все же были формы и методы предпринимательства, свойственные докапиталистическому традиционному обществу, заслуживающие специального изучения.

Целью нашего исследования является выявление на основе анализа процесса формирования, предпринимательской деятельности и ментальности сибирского купечества сущностных черт характерного для феодального периода предпринимательства традиционного типа и его особенностей, обусловленных спецификой феодальных порядков в Сибири и положением

региона как колонизуемой окраины Российской империи. Исходя из этого в монографии ставятся и решаются следующие задачи:

— изучить процесс формирования купечества: изменение численности, источники пополнения, состав, преемственность предпринимательских занятий;

— исследовать правовые аспекты купеческого предпринимательства с тем, чтобы определить воздействие на него свойственных феодальному обществу регламентации предпринимательской деятельности;

— охарактеризовать основные сферы и виды предпринимательства сибирских купцов: участие во внутренней и внешней торговле, кредитно-денежные операции, подряды и откупа, промышленные занятия; с целью более детальной характеристики региональной специфики предпринимательства сибирского купечества отдельно рассмотреть его участие в торговле сельскохозяйственными и промысловыми товарами;

— определить характер конкуренции и делового сотрудничества сибирских купцов с купечеством Европейской России и предпринимателями из других сословий;

— показать зарождение в недрах феодальной экономики предпринимательства капиталистического типа;

— выявить основные черты менталитета сибирского купечества, показать обусловленность конкретной деловой практики купцов их мировоззренческо-психологическими качествами и установками.

Вопросы, связанные с общественно-политической деятельностью купечества, функционированием купеческого самоуправления, могущие составить предмет специального исследования, рассматриваются лишь в той мере, насколько они были связаны с теми или иными аспектами предпринимательской деятельности сибирского купечества.

Хронологически исследование охватывает полтора столетия, предшествовавшие отмене крепостного права в России и перехода экономики и предпринимательства в капиталистическую стадию. Поскольку в Сибири не получили распространения привилегированные купеческие корпорации, действовавшие в России в XVII в., начало формированию сибирского купечества было положено Регламентом главного магистрата 1721 г., разделившим городских граждан на купеческие гильдии в зависимости от капитала. Изучение купеческого предпринимательства в выбранных нами хронологических рамках позволяет не только раскрыть основные черты предпринимательства феодального типа, но и охарактеризовать начавшийся в этот период процесс генезиса капиталистического предпринимательства.

Территориальные рамки исследования охватывают Тобольскую, Енисейскую и Иркутскую провинции Сибирской губернии, образованной в 1708 г. В 1764 г. Иркутская провинция была преобразована в губернию. В 1779 г. в составе Тобольского генерал-губернаторства образуется Колыванская область, переименованная в 1783 г. в губернию. В 1782–1783 гг. в Сибири учреждаются 3 наместничества: Тобольское, Колыванское и Иркутское. В 1796 г. наместничества были ликвидированы и вся Сибирь была разделена

на 2 губернии: Тобольскую и Иркутскую с присоединением к ним части упраздненного Колыванского наместничества. В 1804 г. Тобольская губ. была разделена на две губернии: Тобольскую и Томскую, в 1822 г. в Западной Сибири сверх Томской и Тобольской губерний была образована Омская обл. (просуществовала до 1939 г.), а в Восточной — Енисейская губ. В 1851 г. из состава Иркутской губ. выделена Забайкальская и Якутская области. Дальний Восток из территориальных рамок монографии исключен, так как он начал заселяться только в конце рассматриваемого периода, а его хозяйственное освоение и вовлечение в общесибирский рынок приходится в основном на пореформенный период.

В методологическом отношении мы исходим из того, что Россия в ХVIII — первой половине XIX в. (со времени реформ Петра I) делала только лишь первые шаги на пути «модернизации», трактуемой в современном обществоведении как процесс перехода от традиционного аграрного общества к капиталистическому индустриальному. Поэтому хозяйственно-экономическая деятельность, в том числе и осуществлявшаяся в предпринимательской форме, в этот период основывалась преимущественно на отношениях и ценностях, характерных для «традиционного» общества. Доминирующим типом социальности в традиционном обществе были межличностные отношения, которые в социологической литературе называют солидаристскими, коллективистскими, патерналистскими, противопоставляя их буржуазным безличным, вещным, юридическим отношениям [51]. Распределение обществ на традиционные, с преобладанием межличностных отношений, и буржуазные, с безличными отношениями, восходит к К. Марксу, который отмечал, что в добуржуазных обществах отношения людей строятся «как их собственные отношения, а не облекаются в костюм общественных отношений вещей» [52]. Тем самым он подчеркивал социально-экономическую сущность традиционных межличностных отношений, при которых производство и распределение обусловлены личными и групповыми связями их участников, тогда как в буржуазном обществе они обусловлены отношениями товарно-денежного обмена и разделения труда, функционировавшими на безличностной основе. При этом важнейшей особенностью традиционных межличностных отношений является связь индивида и социальной группы, его неразрывное единство с ней, при котором индивид формируется и социализируется как член группы, осознает себя через участие в ней, пользуется ее поддержкой и защитой. Даже сам доступ к основным средствам производства и сферам хозяйственной деятельности обусловлен членством в сложившейся социальной группе — общине, ремесленных цехах, купеческих гильдиях и т. п. Межличностные отношения в традиционном обществе включали не только отношения поддержки и солидарности внутри первичных социальных групп, но и отношения личной зависимости и покровительства между ниже- и вышестоящими в социальной иерархии членами, как внутри групп, так и между различными социальными группами и сословиями. В феодальный период это проявлялось не только в системе вассалитета, внеэкономического принуждения и личной зависимо-

сти крестьян от феодалов, но и в использовании принудительного труда на купеческих мануфактурах (посессионная мануфактура в России), закабалении купцами наемных рабочих посредством системы задатков, а крестьян и промысловиков — ростовщического кредита. Нечто «феодальное», по определению одного из крупнейших современных историков Ф. Броделя, было и во взаимоотношениях купцов с нанимаемыми ими агентами и приказчиками, от которых купцы требовали личной преданности и всемерного послушания [53]. Отношения личной зависимости между хозяином и работником в традиционных обществах включали также элемент покровительства и патронажа, с одной стороны, и благодарности, готовности отплатить за оказанное благодеяние разного рода услугами — с другой.

Стремление к обогащению в традиционных обществах, как правило, не связано с характерными для капитализма рациональностью и практицизмом. Здесь распространен, по выражению классика буржуазной экономической мысли М. Вебера, «авантюристический капитализм», основанный на военных походах и разбое, обмане и спекуляциях, хищнической эксплуатации человеческих и природных ресурсов, сопровождавшийся разорительной роскошью и совершенно не озабоченный воспроизводством [54]. Характерная особенность предпринимательства в традиционных обществах состояла в том, что оно, в отличие от капиталистического предпринимательства, как правило, не было нацелено на производственную деятельность. В традиционных обществах, как писал В. Зомбарт, «всякая страсть к наживе, всякая жажда денег стремится к своему удовлетворению за пределами процесса производства благ:» [55] Если в капиталистическом обществе предприниматель ориентирован на бесконечное стремление к наживе и прибыли, не ограниченной естественными потребностями человека, и в этом видит свое жизненное признание, то главной целью предпринимательства в традиционном обществе было удовлетворение реальных вещественных и социальных потребностей (в том числе в богатстве и престижном потреблении, соответствующем социальному статусу), и в этом также заключалась специфика добуржуазного предпринимательства.

Господствовавшая в традиционном обществе мораль и религиозные вероучения рассматривали накопительство и стяжание богатств как предосудительное деяние (особенно жестоко порицая при этом ростовщичество), что определяло невысокий социальный статус предпринимательских сословий и сдерживало развитие предпринимательства. Так, в российской художественной литературе и театре, даже в пореформенный период, когда страна уже существенно продвинулась по пути капитализма, распространенным персонажем был купец, наделенный такими отталкивающими качествами, как непомерная жажда наживы, грубость и самодурство, агрессивное невежество.

Понятие традиционного общества у М. Вебера и других представителей западной социологии не получило никакой исторической конкретизации, из чего можно заключить, что они подразумевают под ним все общества и системы ценностных ориентации, не знающие капитализма, начиная от

древних цивилизаций Востока. Это однако не снимает проблемы специфики и особенностей хозяйственно-предпринимательской деятельности на разных этапах развития традиционного общества, важнейшим из которых был феодальный. Феодальные отношения, представлявшие собой особый тип производственных отношений, основывавшихся на личной зависимости и внеэкономическом принуждении, проявлялись не только во взаимоотношениях внутри класса феодалов, между феодалами-землевладельцами и крестьянами, но пронизывали всю ткань хозяйственной жизни феодального общества, сказываясь самым непосредственным образом и на развитии предпринимательства. Значительная часть используемой в предпринимательских целях рабочей силы организовывалась в феодальном обществе на основе внеэкономического принуждения, отношения личной зависимости в той или иной форме проникали также в те сферы предпринимательства, которые развивались с применением наемного труда. Существенное влияние на развитие предпринимательства оказывала свойственная феодальному обществу сословная форма его социальной организации и порождаемые ею регламентации хозяйственной деятельности. Общие условия, конкретные проявления и результаты предпринимательской деятельности во многом определялись также складывавшимися при феодализме формами землевладения и землепользования, государственно-политическим строем и т.д.

Хотя в XVIII — первой половине XIX в. в России (и Сибири в том числе) господствовали традиционные отношения и ценности, вместе с тем это было и время генезиса российского капитализма, что проявилось прежде всего в появлении и развитии капиталистического предпринимательства в промышленности. Поэтому важное значение для рассматриваемой нами темы имеют концепции, объясняющие происхождение, мотивы и цели предпринимательства капиталистического типа, — теории К. Маркса, М. Вебера, В. Зомбарта, И. Шумпетера и др. [56] Наибольшую популярность в мировой социологии приобрела теория М. Вебера, связывавшего генезис промышленного капитализма с порожденным определенными аспектами протестантской этики «капиталистическим духом», основанным на рациональной производственной этике и рациональном строе жизненного поведения в целом. Однако такое сугубо «идеалистическое» толкование происхождения капитализма вряд ли может признано всеобъемлющим, в том числе и по той причине, что оно не проливает свет на происхождение капитализма в странах и регионах, не охваченных протестантским вероучением. Не случайно, что теория М. Вебера подвергается критике со стороны многих социологов и историков [57]. В связи с этим перспективным представляется «синтетический» подход к объяснению капитализма Ф. Броделя, считавшего, что капитализм «не мог выйти из одного сугубо ограниченного истока. Свое слово сказала здесь экономика; свое слово — политика; свое слово — общество; свое слово сказали и культура, и цивилизация. А также и история, которая зачастую была последней инстанцией, определяющей соотношение сил» [58]. В рамках такого подхода в качестве теоретической основы для изучения генезиса капитализма может быть использована и экономическая

теория К. Маркса. Для нашего исследования особую значимость имеет его концепция первоначального накопления капитала, нацеливающая на анализ двух важнейших условий генезиса капитализма: накопления богатств, осуществлявшегося на основе использования разнообразных источников, приемов и методов и отделения от средств производства непосредственных производителей (крестьян, ремесленников и пр.), превращения их в наемных рабочих [59].

Значительное своеобразие развитию частного предпринимательства в феодальный период придавала исторически сложившаяся вотчинная форма российской государственности, основные черты которой раскрыты в трудах дореволюционных (С.М. Соловьева, В.О. Ключевского, С.Ф. Платонова) и современных (Р. Пайпса, С. Бэрона, А. Ахиезера) авторов [60]. Вотчинный строй, окончательно сформировавшийся в России к концу XVII столетия, характеризовался слиянием воедино не имевшего законных ограничений права царя на политическую власть и его притязаний на всеобъемлющее владение и бесконтрольное распоряжение всеми материальными и людскими ресурсами страны. В вотчинном государстве, где правители считали монопольное распоряжение производственным богатством естественным продолжением самодержавия, им принадлежал контроль над наиболее выгодными отраслями коммерции (торговлей дорогими мехами, вином, табаком, солью и пр.) и промышленности, а торгово-промышленное сословие, верхушка которого (гости, купцы гостиной сотни) была поставлена по сути дела в положение государственных служителей, вынуждено было значительную часть своих коммерческих операций осуществлять на основе откупа права на их проведение у государства. Вместе с тем значительная часть исследуемого нами периода приходится на начавшийся во второй половине XVIII в. процесс разложения вотчинного государства, проявлением которого в торгово-промышленной сфере стала ликвидация многих царских откупов и монополий, выделение из единой «государевой» собственности казенной, кабинетской, удельной и частной, повышение социального статуса и расширение прав купеческого сословия, что существенно обогащало возможности для развития частного предпринимательства.

Исследование поставленных в монографии проблем основано на изучении широкого круга источников, основную массу которых составляют материалы, почерпнутые из фондов центральных и местных архивов. Используемые в работе архивные источники разнообразны по своему происхождению и содержанию. Большой комплекс массовых источников составляют ревизские сказки, ведомости учета купеческих капиталов, окладные и обывательские книги, дела о возведении купцов в почетное гражданство, формулярные списки, составляющие в совокупности источниковую базу для изучения процесса формирования сибирского купечества: определения его численности, источников пополнения, национального и половозрастного состава, уровня преемственности предпринимательских занятий. Основная сфера предпринимательства сибирского купечества в феодальный период — торгово-промысловая — охарактеризована по отложившимся в архивных

фондах таможенным книгам и выписям (сохранились таможенные книги, относящиеся к периоду ранее 1720-х гг. и выписи за 1740-е гг.), материалам хозяйственных анкет XVIII в. и ярмарочной статистики первой половины XIX в., сведений о взимании «топорных» денег с судов (1764–1781 гг.) [61] и другим источникам. Источниковую основу для исследования внешнеторговых операций сибирского купечества, помимо некоторых уже названных групп источников (таможенные книги сибирских городов и ярмарок, материалы анкеты Комиссии о коммерции), составили материалы пограничных сибирских таможен (Кяхтинской, Петропавловской, Ямышевской и др.). Кроме этого автором были обработаны данные еще не использовавшихся в сибиреведческой литературе книг «сибирского привоза» Московской таможни, содержащих ценный материал о коммерческих операциях купцов, связанных с реализацией кяхтинских и сибирских товаров на одном из крупнейших рынков страны.

Анализ кредитных операций купечества проделан на основе данных, полученных в результате обработки сохранившихся маклерских книг на запись векселей и заемных писем (по Иркутску, Томску и Красноярску), «алфавитов кредитующихся лиц» Нижегородского и Ирбитского отделения Коммерческого банка, документов, раскрывающих учетно-ссудные операции Сибирского (Томск) и Иркутского общественных банков, губернских приказов общественного призрения, «долговых книг» купцов и других документов. Важнейшим источником для изучения промышленного предпринимательства купцов послужили ведомости промышленных предприятий, дающие возможность получить представление о производительности, численности рабочих (а в ряде случаев также о технической оснащенности и уровне прибыльности) каждого отдельного купеческого предприятия. Такие распространенные в феодальный период формы предпринимательства, как подряды и откупа, исследовались преимущественно по контрактам и договорам, отложившимся в фондах губернских казенных палат, Сибирского приказа и Сената (казенные подряды и откупа), а также регистрациям в книгах городских маклеров (частные подряды).

Ценным видом источников, включающим в себя как обработанный статистический материал, так и описание демографического и хозяйственного состояния различных регионов Сибири, являются ежегодные губернаторские отчеты. В силу большого воздействия, которое оказывала на купеческое предпринимательство торгово-промышленная политика центральной и местной царской администрации, важное значение для рассматриваемой темы имеют также отложившиеся в фондах правительственных учреждений и местных властных структур указы, предписания и циркуляры, относящиеся к регулированию торговли, промыслов и других сфер предпринимательства.

Особое значение для изучения истории купечества имеют материалы фондов органов городского самоуправления (магистраты, ратуши, думы, словесные и сиротские суды и др.). Они позволяют не только проследить изменения в составе купечества (ведомости учета купеческих капиталов,

обывательские книги), охарактеризовать торгово-промышленную деятельность купцов (материалы проверок торговых заведений, списки купцов с указанием предпринимательских занятий, ведомости о привозе товаров на городские ярмарки и т. п.), но и осветить действия купцов по отстаиванию своих коммерческих интересов и сословных привилегий перед царской администрацией и конкурентами-предпринимателями из других сословий (постановления городских дум, магистратов, коллективные и индивидуальные прошения купцов), детально проследить коммерческие и личностные взаимоотношения внутри городских предпринимательских сообществ, деловое сотрудничество, конфликты и коллизии между купцами (маклерские книги, судебные дела, завещания, опека и попечительство), что дает богатый материал для суждений о ментальности купечества феодальной эпохи. Ценные материалы для характеристики микроуровня купеческого предпринимательства содержат личные фонды предпринимателей, но их от феодальной эпохи сохранилось немного (иркутских купцов Н.В. и И.В. Басниных, золотопромышленников Г.Ф. Юдина, А.И. Тарасова, Базилевских и некоторые другие) [62].

Более подробная характеристика наиболее массовых видов архивных источников и методов, применявшихся для их обработки, будет дана непосредственно в тексте монографии.

К опубликованным источникам относятся законодательные акты, как вошедшие в «Полное собрание законов Российской империи», так и опубликованные в других изданиях. По ним можно проследить изменения в правовых условиях купеческого предпринимательства, связанных с налогообложением купцов, присущей самодержавно-деспотическому режиму регламентацией различных форм торгово-промышленной деятельности и предоставлением привилегий сословного характера.

Значимый комплекс опубликованных источников, содержащих разнообразные сведения о торгово-промышленной жизни Сибири конца XVIII в., составляют Топографические описания Тобольского и Иркутского наместничеств [63], а также географические словари Ф. Полунина, Л. Максимовича и А. Щекатова, хотя к данным последних, как показали источниковедческие розыскания историков, надо подходить критически [64]. Важное значение имеют справочно-статистические издания: публиковавшиеся в первой половине XIX в. статистические таблицы о состоянии городов Российской империи [65], статистические обозрения Сибири, составленные Баккаревичем и Гагемейстером [66], «Материалы для географии и статистики России, собранные офицерами Генерального штаба. Область сибирских киргизов. Ч. 2» (СПб., 1868), «Списки населенных мест Российской империи» [67], «Военно-статистический сборник. Вып. 4. Россия» (СПб., 1871), подготовленные местными сибирскими статкомитетами «Статистическое описание главных городов Сибири» (Журнал МВД. 1852. Ч. 39), «Памятные книжки» сибирских губерний и др. Далеко не во всех случаях содержащиеся в этих источниках сведения сопоставимы и составляют хронологически последовательный ряд статистических данных, тем не менее их использование существен-

но расширяет источниковую базу исследования и в сочетании с архивными материалами дает возможность проследить основные тенденции формирования купечества и эволюции его предпринимательской деятельности.

Хотя в дореформенный период предпринимались лишь первые попытки публикации материалов промышленной статистики, тем не менее эти издания имеют несомненную ценность для характеристики промышленного предпринимательства купцов, особенно «Ведомость о мануфактурах в России за 1813 и 1814 гг.» (СПб., 1816), положившая начало реализации принципа публикации материалов со сведениями по отдельным предприятиям, а также «Ежегодник Министерства финансов за 1866 год» (СПб., 1869), в котором приводятся поименные сведения о производительности предприятий с размерами производства на сумму более 1 тыс. руб. Для характеристики участия купечества в золотопромышленности — отрасли, ставшей в первой половине XIX в. своеобразным центром притяжения купеческих капиталов, важное значение имеют материалы о производительности золотых приисков, публиковавшиеся в «Горном журнале», а также статистические сведения, публиковавшиеся в «Справочной книге для золотопромышленников. Вып. 2» (Иркутск, 1871) и других изданиях [68].

Особую группу источников составляют воспоминания и дневники, авторами которых являлись как сами купцы, так и мемуаристы из других сословий. Воспоминания и записки, вышедшие из-под пера самих купцов, немногочисленны [69], однако они дают наиболее детальное и составленное со знанием практической стороны дела описание торговых обычаев и нравов купечества, системы воспитания и обучения торговому ремеслу в купеческих семьях, подробности о деловых и личных контактах в купеческой среде и т. д. Более многочисленную группу мемуарных источников составляют воспоминания, дневники и письма, авторами которых были представители других социальных слоев сибирского общества, в том числе и декабристы, выделявшиеся в Сибири своей образованностью [70]. Немало ценных наблюдений о деловой и общественной жизни сибирского купеческого сословия можно найти в записках путешественников [71]. Отдельный вид источников, позволяющих судить об изменениях в самосознании и ментальности купечества, составляют наказы сибирских купцов в Уложенную комиссию, опубликованные в «Сборнике императорского русского исторического общества (Т. 134. СПб., 1911), а также записки, статьи и заметки купцов, в которых излагались проекты и предложения, направленные на расширение предпринимательских возможностей сибирского купечества в сфере внутренней и внешней торговле, промышленном бизнесе, отстаивание интересов сибирского купечества в конкурентной борьбе с купцами из метрополии и предпринимателями из других сословий и т. д. [72]

Немало информации социально-экономического содержания публиковалось в сибирской прессе, представленной в дореформенный период губернскими «Ведомостями». Особенно важное значение в этой связи имела «неофициальная часть» ведомостей, где печатались заметки о состоянии торговли и промышленности в Сибири (в том числе и имевшие историче-

ский ракурс — по источникам ХVII–ХVIII в.), очерки о крупных сибирских предпринимателях и другие материалы. Выступали на страницах печати и сами купцы, вступая в полемику с авторами и корреспондентами, получившими в период предреформенной «гласности» возможность выступать с критическими статьями в адрес местных чиновников и купцов, обвиняя последних в недобросовестном ведении предпринимательства (спекуляции, закабалении крестьян и ясачных и т. п.). В монографии используются также материалы сибирской прессы пореформенного периода, в той их части, в которой получила отражение история Сибири ХVIII — первой половины XIX в. Привлекались и общероссийские периодические издания («Северная пчела», «Золотое руно», «Московские ведомости», «Журнал МВД»), в которых, наряду с материалами из других регионов страны, помещались статьи и заметки и о Сибири.

Примечания

1. Подробнее см: Соболева Т.Н., Разгон В.Н. Очерки истории кабинетского хозяйства на Алтае (вторая половина ХVIII — первая половина XIX в.). Управление и обслуживание. Барнаул, 1997.

2. Соймонов Ф. Древняя пословица «Сибирь — золотое дно» // Сочинения к пользе и увеселению служащие. 1761, ноябрь. С. 467.

3. Паллас П. Путешествие по разным местам Российского государства / Пер. с нем. Ч. 2. Кн. 2. СПб., 1770; Записки путешествия академика Фалька // Полное собрание ученых путешествии по России. Т. 6. СПб., 1824; Зиннер Э.П. Сибирь в известиях западноевропейских путешественников и ученых XVIII века. Иркутск, 1968.

4. Геннин В.И. Описание уральских и сибирских заводов. М., 1937; Герман И.Ф. Сочинения о сибирских рудниках и заводах. Ч. 1–3. СПб., 1797–1801; Татищев В.Н. Избранные произведения. Л., 1979.

5. Миллер Г.Ф. История Сибири. Т. 1–2. М; Л., 1941; он же. Известия о торгах сибирских // Ежемесячные сочинения к пользе и увеселению служащие. СПб., 1755, сентябрь. С. 192–250, декабрь. С. 525–537. Об источниковой основе работ Г.Ф. Миллера см.: Эллерт А.Х. Анкеты Г.Ф. Миллера как источник по истории освоения Сибири // Источники по истории общественной мысли и культуры эпохи позднего феодализма. Новосибирск, 1988. С. 78–91; Он же. Экспедиционные материалы Г.Ф. Миллера как источники по истории Сибири. Новосибирск, 1990.

6. Подробнее об этом методе Миллера см: Резун Д.Я. Очерки истории изучения сибирского города. XVIII век. Новосибирск, 1991. С. 91–95.

7. Чулков М.Д. Историческое описание российской коммерции. М., 1785. Т. III. Кн. I. Об источниковой основе книги М.Д. Чулкова см: Бондарева Е.А. Источники «Исторического описания российской коммерции» М.Д. Чулкова // История СССР. 1982. N 2. С. 94–103.

8. Чулков М.Д. Указ. соч. Т. III. Кн. 1. С. 4.

9. Радищев А.Н. Поли. собр. соч. Т. 2–3. М; Л., 1952.

10. Словцов П.А. Историческое обозрение Сибири. Кн. 1–2. СПб., 1886.

11. Гагемейстер Ю.Ф. Статистическое обозрение Сибири. Т. 1–3. СПб., 1854; Завалишин И. Описание Западной Сибири. Т. 1–3. М., 1862–1867.

12. Абрамов Н.А. Описание Березовского края // Записки РГО. 1857. N 12. С. 327–448; Голодников К. Ялуторовский округ Тобольской губернии // Журнал МВД. 1846. Ч. 15; Пестов П. Записки об Енисейской губернии Восточной Сибири 1831 года. М., 1833; Линк

И. Описание городов Енисейской губернии // Журнал МВД. 1839. N 3; Щукин Н. Очерк торговли в Нерчинском крае // Журнал МВД. 1860. Ч. 44. N 10; Львов Л. Общее обозрение Забайкальского края // Русский вестник. 1842. N 8–10; и др.

13. Государственный архив Омской области (далее — ГАОО) . Ф. 3. Он. 3. Д. 3569. Л. 6–6 об.

14. Ядринцев Н.М. Сибирь как колония. СПб., 1882; Он же. Наши аргонавты // Неделя. 1874. N 40; Головачев П.М. Сибирь в Екатерининской комиссии. Этюд по истории Сибири XVIII века. М., 1889; Он же. Реальные интересы Сибири и крайние левые партии // Сибирские вопросы. 1907. N 16; Потанин Г. Материалы для истории Сибири. М., 1867; и др.

15. Боголепов М. Торговля в Сибири // Сибирь: ея современное состояние и ея нужды. СПб., 1908; Боголепов М.И., Соболев М.Н. Очерки русско-монгольской торговли. Томск, 1911; Кауфман А.А. Переселение и колонизация. СПб., 1905; Лященко П.И. Экономическое развитие Сибири // Энциклопедический словарь Гранат. Т. 38. С. 468–490.

16. Щапов А.П. Сибирское общество до Сперанского // Сочинения. Т. 3. СПб., 1908. С. 643–717; Шашков С.С. Российско-Американская компания // Исторические этюды. Т. 2. СПб., 1872; Левитов И. Сибирские монополисты. СПб., 1892; он же. Сибирские коршуны. СПб., 1894; Семевский В.И. Рабочие на сибирских золотых промыслах. Т. 1–2. СПб., 1898; Козьмин Н.Н. Очерки прошлого и настоящего Сибири. СПб., 1910.

17. Фирсов Н.Н. Чтения по истории Сибири. Вып. 2. М., 1921; Сибирская Советская энциклопедия. Т. 2. Новосибирск, 1930.

18. О вкладе С.В. Бахрушина в изучение торгово-промышленного освоения Сибири см.: Дубровский А.М. Проблемы социально-экономической истории России ХVI–ХVII в. в трудах С.В. Бахрушина: Автореф. дис. ... канд. ист. наук. М., 1970.

19. Шерстобоев В.Н. Илимская пашня. Т. 1–2. Иркутск, 1949–1957.

20. Александров В.А. Русское население Сибири ХVII — начала XVIII в. (Енисейский край). М., 1964; Копылов А.Н. Русские на Енисее в XVII в. Новосибирск, 1965; Вилков О.Н. Ремесло и торговля Западной Сибири в XVII в. М., 1967; Преображенский А.А. Урал и Западная Сибирь в конце XVI — начале XVIII в. М., 1972; Павлов П.Н. Пушной промысел в Сибири XVII в. Красноярск, 1972; Он же. Промысловая колонизация Сибири в XVII в. Красноярск, 1974; и др.

21. Карпенко З.Г. Горная и металлургическая промышленность Западной Сибири в 1700–1860 годах. Новосибирск, 1963; Агапова Т.Н. Кабинетское хозяйство. 1747–1860 гг. (опыт социально-экономического исследования): Автореф. дис. ... докт. ист. наук. Л., 1967; Романов В.В. Горная промышленность Рудного Алтая в период разложения и кризиса феодализма: Автореф. дис. ... канд. ист. наук. Новосибирск, 1968; Бородавкин А.П. Реформа 1861 г. на Алтае. Томск, 1972; Копылов Д.И. Обрабатывающая промышленность Западной Сибири в ХVIII — первой половине XIX вв. Свердловск, 1972; Хроленок С.Ф. Золотопромышленность Сибири (1832–1917 г.). Иркутск, 1990; и др.

22. Громыко М.М. К характеристике социальной психологии сибирского купечества XVIII века // История СССР. 1971. N 3; Она же. Верхотурские купцы Походяшины // Вопросы истории Сибири досоветского периода. Новосибирск, 1973; Она же. Тобольский купец И. Зубарев // Материалы научной конференции, посвященной 100-летию Тобольского историко-архитектурного музея-заповедника. Свердловск, 1975; Она же. Социально-экономические аспекты изучения генеалогии непривилегированных сословий феодальной Сибири // История и генеалогия. М., 1977. С. 197–236; и др.

23. Шахеров В.П. Из истории борьбы сибирского купечества за расширение внешнеторговых связей с Китаем в конце ХVIII — первой половине XIX в. // Проблемы востоковедения в трудах ученых Восточной Сибири. Иркутск, 1980. С. 36–38; Он же. Особенности формирования крупного капитала Юго-Восточной Сибири в конце ХVIII — первой трети XIX в. // Сибирь в прошлом, настоящем и будущем. Вып. 1. Новосибирск, 1981. С. 47–50; Он же. Роль русско-китайской торговли в формировании капиталов Юго-Восточной Сибири

в конце ХVIII — первой трети XIX в. // Проблемы социально-экономического и политического развития стран Востока. Иркутск, 1981.

24. Солопий Л.А. Крупная буржуазия Забайкальской области в XIX в.: Дис. ... канд. ист. наук. Томск, 1978.

25. Шпалтаков В.П. Сибирская купеческая фирма Поповых в первой половине XIX в. // Из истории буржуазии в России. Томск, 1982. С. 17–32; Он же. Среднеазиатские торговые люди в Сибири в ХVIII–ХIХ вв. // Торговля городов Сибири конца ХVI — начала XX в. Новосибирск, 1987. С. 215–224; и др.

26. История Сибири. Т. 2. Л., 1968; Громыко М.М. Западная Сибирь в XVIII в. Русское население и земледельческое освоение. Новосибирск, 1965; Макарова Р.В. Русские на Тихом океане во второй половине XVIII в. М., 1968; Преображенский А.А. Урал и Западная Сибирь в конце ХVI — начале XVIII в. М., 1972; Машанова Л.В. Хозяйственное освоение Забайкалья в конце ХVII — начале XVIII в.: Дис. ... канд. ист. наук. Иркутск, 1974; Миненко Н.А. Северо-Западная Сибирь в ХVШ — первой половине XIX в. (Историко-этнографический очерк). Новосибирск, 1975; Аполлова Н.Г. Хозяйственное освоение Прииртышья в конце ХVI — первой половине XIX в. М., 1976; Быконя Г.Ф. Заселение русскими Приенисейского края в XVIII в. Новосибирск, 1981; Алексеев А.И. Освоение русскими людьми Дальнего Востока и Русской Америки до конца XIX в. М., 1982; и др.

27. Башарин Г.П. Рынок в Якутии конца XVIII — первой половины XIX в. // Исторические записки. М., 1956. Т. 55; Модоров Н.С. К вопросу о русско-алтайских торговых связях в XVII — первой половине XIX в. // Вопросы истории Сибири досоветского периода. Новосибирск, 1973. С. 127–136; Шоинбаев Т.Ж. Из истории русско-казахских торговых отношений в XVIII веке // Исторические науки. Вып. 2. Алма-Ата, 1975. С. 18–25; Единархова Н.Е. Кяхтинская торговля в 40–60-е гг. XIX в. и ее влияние на экономическое развитие России, Монголии и Китая: Автореф. дис. ... канд. ист. наук. М., 1979; Сафронов Ф.Г. Русские промыслы и торги на северо-востоке Азии в ХVII — середине XIX в. М., 1980; Моисеев В.А. Новые факты о русско-китайской торговле на Алтае в конце XVIII в. (по русским архивным материалам) // XIII научная конференция «Общество и государство в Китае»: Тез. и докл. Ч. 2. М., 1982. С. 219–223; Зияев Х.З. Экономические связи Средней Азии с Сибирью в ХVII–ХIХ в. Ташкент, 1983; и др.

28. Силин Е.П. Кяхта в XVIII в. Иркутск, 1947; Очерки истории г. Томска (1604–1954). Томск, 1954; Юрасова М.К. Очерки истории Омска. Омск, 1954; Кудрявцев Ф.А., Вендрих Г.А. Иркутск. Очерки по истории города. Иркутск, 1958; Рафиенко Л.С. Социальный состав сибирских магистратов в 40–80-х гг. XVIII в. // Известия СО АН СССР. 1967. N 1. Сер. обществ, наук. Вып. 1; Города Сибири (экономика управление и культура городов Сибири в досоветский период). Новосибирск, 1974; Копылов Д., Прибыльский Ю. Тобольск. Свердловск, 1975; История городов Сибири досоветского периода (XVII — начало XX в.). Новосибирск, 1977; Города Сибири (эпоха феодализма и капитализма). Новосибирск, 1978; Сибирские города ХVII — начала XX в. Новосибирск, 1981; Резун Д.Я. Русские в Среднем Причулымье ХVII–ХIХ вв. (Проблемы социально-экономического развития малых городов Сибири). Новосибирск, 1984; Емельянов Н.Ф. Город Томск в феодальную эпоху. Томск, 1984; Рабцевич В.В. Сибирский город в дореформенной системе управления. Новосибирск, 1984.

29. Кожухов Ю.В. Русские крестьяне Восточной Сибири в первой половине XIX в. (1800–1861). Л., 1967; Крестьянство Сибири в эпоху феодализма. Новосибирск, 1982; Рабочий класс Сибири в дооктябрьский период. Новосибирск, 1982; Жеравина А.Н. Очерки по истории приписных крестьян кабинетского хозяйства в Сибири (вторая половина XVIII — первая половина XIX вв.) Томск, 1985; Ивонин А.Р. Торги и промыслы служилых людей Западной Сибири (XVIII век) // Исторический опыт освоения Сибири. Бахрушинские чтения. 1985. Новосибирск, 1986. С. 12–19; Мамсик Т.С. Хозяйственное освоение Южной Сибири: механизмы формирования и функционирования агропромысловой структуры. Новосибирск, 1989; Булыгин Ю.С. Приписная деревня Алтая в XVIII веке. Ч. 1–2. Барнаул, 1997; и др.

30. Переход от феодализма к капитализму в России. М., 1969; Буганов В.И., Преображенский А.А., Тихонов Ю.А. Эволюция феодализма в России. Социально-экономические проблемы. М., 1980.

31. Быконя Г.Ф. Поземельные отношения русского населения Восточной Сибири в XVII–XVIII в. Красноярск, 1979.

32. Павленко Н.И. История металлургии в России XVIII века. Заводы и заводовладельцы. М., 1952; Он же. Одворянивание русской буржуазии в XVIII веке // История СССР. 1961. N 2; Полянский Ф.Я. Первоначальное накопление капитала в России. М., 1958; Рындзюнский П.Г. Городское гражданство дореформенной России. М., 1958; Волков М.Я. Очерки истории промыслов России. Вторая половина ХVII-первая половина XVIII в. Винокуренное производство. М., 1979; Голикова Н.Б. Кредит и его роль в деятельности русского купечества в начале XVIII в. // Русский город (исследования и материалы). Вып. 2. М., 1979. С. 161–197; Она же. К вопросу о составе русского купечества во 2-й половине XVII — первой четверти XVIII в. // Русский город (проблемы городообразования). Вып. 3. М., 1980. С. 37–65; Она же. Численность, состав, и источники пополнения гостей в конце ХVII — первой четверти XVII в. // Русский город (исследования и материалы). Вып. 8. М., 1986. С. 83–114; Миронов Б.Н. Внутренний рынок России во второй половине ХVIII — первой половине XIX в. Л., 1981; Ионова В.В. Формирование крупной буржуазии в 30–50-е гг. XIX в.: Дис. ... канд. ист. наук. М., 1981; Демкин А.В. Торговые люди верхневолжских городов во второй половине ХVII — начале XVIII в. (к проблеме генезиса капиталистических отношений): Дис. ... канд. ист. наук. М., 1983; Он же. К вопросу о преемственности торговых капиталов XVII в. (по материалам г. Торжка) // Промышленность и торговля в России ХVII–ХVIII вв. М., 1983. С. 168–174; Тарловская В.Р. Торговые крестьяне как категория городского населения (конец ХVII — начало XVIII в.) // Русский город (Исследования и материалы). Вып. 8. М., 1986. С. 115–131; Аксенов А.И. Генеалогия московского купечества XVIII в. Из истории формирования русской буржуазии. М., 1988; Репин Н.Н. Внешняя торговля и социально-экономическое развитие России в XVIII в. Омск, 1989; и др.

33. Owen Т. Capitalism and Politic in Russia. A Cocial History of the Moscow Merchants, 1855–1905. N. Y. 1981; Rieber А. Merchants and Entrepreneurs in Imperial Russia. Chapel Hill (N. C.), 1982; Ruckman I.A. The Moscow Business Elite: A Social and Cultural Portrait of Two Generations, 1840–1905.North Illinois: Univ. Press, 1984; Munro G.E. The Empress and the Merchants: Response in St. Petersburg to the Regulation of Commerce under Catherine II // The Social Science Journal. 1976. Vol. 13. N 2; etc.

34. Барышников М.Н. История делового мира России: Пособие для студентов вузов. М., 1994; Сметанин С.И. История промышленного предпринимательства в России: предпринимательство в период кризиса феодально-крепостнической системы. М., 1995; Барсуков В.Л. Частная торговля и купечество дореволюционной России: Учеб. пособие. Ч. 1. М., 1996; он же. Предпринимательство в дореволюционной России: Учеб. пособие. Новосибирск, 1997; Шендаков Г.Н. История предпринимательства и коммерции в России. Волгоград, 1996; Карнишин В.Ю. История российского предпринимательства и меценатства: Учеб. пособие. Пенза, 1997; Зарубина Н.Н. Социально-культурные основы хозяйства и предпринимательства. М., 1998; и др.

35. Морозовы и их роль в истории России («Морозовские чтения»): Труды первой научн.-практ. конф. Ногинск (Богородск). 16–18 ноября 1995 г. Ногинск, 1996; Предпринимательство в Сибири: Мат. науч. конф. Барнаул, 1994; К истории предпринимательства в Сибири: Мат. Всероссийской научн. конф. Новосибирск, 1996.

36. Менталитет и культура предпринимателей России ХVII–ХIХ вв. М., 1996; Купечество в России. ХV — первая половина XIX в. М.. 1997; Предпринимательство и предприниматели России от истоков до начала XX в. М., 1997; Скубневский В.А., Старцев А.В., Гончаров Ю.М. Предприниматели Алтая. 1861–1917 гг. Энциклопедия. Барнаул, 1996; Краткая энциклопедия по истории купечества и коммерции Сибири. Т. 1–4. Новосибирск, 1994–1999.

37. Гавлин М. Российские Медичи: Портреты предпринимателей. М., 1996; Рууд Ч. Русский предприниматель московский издатель Иван Сытин. М., 1996; Семенов В.Н., Семенов Н.Н. Саратов купеческий. Саратов, 1995; Киселев А.Г. Миней Мариупольский и другие (50 омских капиталистов). Омск, 1995; и др.

38. Бурышкин П.А. Москва купеческая. М., 1991; Рябушинский В. Старообрядчество и русское религиозное чувство. Русский хозяин: статьи об иконе. М., 1994; Сабашников М.В. Записки. М., 1995; Сибирский купец А.Д. Васенев. Дневники и переписка / Сост. и вступит, статья А.В. Старцева. Ч. 1–2. Барнаул, 1994.

39. Боханов А.Н. Коллекционеры и меценаты в России. М., 1989; он же. Крупная буржуазия России. Конец XIX В. — 1914 г. М., 1992; Демкин А.В. Русское купечество XVII–XVIII в. Города Верхневолжья. М., 1990; Ананьич Б.В. Банкирские дома в России. 1860–1914 гг. Очерки истории частного предпринимательства. Л., 1991; Думова Н.Г. Московские меценаты. М., 1992; Аксенов И.С. Очерки генеалогии уездного купечества XVIII в. М., 1993; Скубневский В.А. Барнаульские купцы Суховы — предприниматели и меценаты: историко-социологический очерк // Актуальные проблемы социологии, психологии и социальной работы. Барнаул, 1993. Вып. 2. С. 153–164; Бовыкин В.И., Петров Ю.А. Коммерческие банки Российской империи. М., 1994; Юхт А.И. Торговля с восточными странами и внутренний рынок России (20–60-е гг. XVIII в.). М., 1994; Куприянова Л.В. Таможенно-промышленный протекционизм и российские предприниматели (40–80-е гг. XIX века). М., 1994; Захаров В.Н. Западноевропейские купцы в России. Эпоха Петра I. М., 1996; Козлова Н.В. Гильдейское купечество в России и некоторые черты его само сознания в XVIII в. // Торговля и предпринимательство в феодальной России. М., 1994. С. 214–229; Она же. Некоторые аспекты торговой деятельности в России в XVIII веке (из истории разработки правовых документов // Купечество в России. ХV — первая половина XIX в. М.:, 1997; Преображенский А.А. Русское купечество XVII в.: социальный облик, самосознание // Там же. С. 57–95; Голикова Н.Б. Привилегированные купеческие корпорации России ХVI — первой четверти XVIII в. М., 1998; и др.

40. Юрченко Н.Л. Ревизские сказки как источник по социально-экономической истории: опыт обработки на ЭВМ ревизских сказок московского купечества ХVIII — первой половины XIX в. Л., 1989; Гончаров Ю.М. Сибирская купеческая семья второй половины XIX — начала XX в. (по материалам компьютерной базы данных купеческих семей Томской губернии): Дис. ... канд. ист. наук. Барнаул, 1997. С применением информационных технологий исследуется предпринимательство и некоторых других социальных групп населения, в частности, крестьянства: Мамсик Т.С. Кайлинская волость: опыт изучения социально-экономической структуры приписной деревни Западной Сибири по материалам окладных книг 1850-х гг. // Населенные пункты Сибири: опыт исторического развития (XVII — начало XX вв.). Новосибирск, 1992. С. 57–75.

41. Зуева Е.А. Русская купеческая семья в Сибири конца ХVIII — первой половины XIX в.: Дис.... канд. ист. наук. Новосибирск, 1992.

42. Бойко В.П. Томское купечество конца XVПI–XIX веков. Из истории формирования сибирской буржуазии. Томск, 1996.

43. Ивонин А.Р. Новые материалы по истории городов Западной Сибири середины XIX в. Вып. 1. Тобольск в середине XIX в. Барнаул, 1995.

44. Зиновьев В.П. Винные откупа в Западной Сибири (XVIII в. — 1863 г.) // Исторический опыт хозяйственного освоения Сибири. Томск, 1994. С. 36–52.

45. Резун Д.Я., Беседина О.Н. Городские ярмарки Сибири XVIII — первой половины XIX в. Новосибирск, 1992–1993. Ч. 1–2.

46. Щеглова Т.К. Региональный аспект в изучении ярмарочной торговли Сибири в XIX в. (к постановке проблемы) // Вопросы историографии, истории и археологии. Омск, 1996. С. 52–56; Она же. Влияние политики Кабинета на развитие ярмарочной торговли в XIX — начале XX в. // Актуальные вопросы истории Сибири. Барнаул, 1998. С. 88–94; Шпагина М.П. Некоторые особенности развития ярмарочной торговли в Томской губернии в первой половине XIX в. // Там же. С. 95–97.

47. Шпалтаков В.П. Формирование и развитие рыночного хозяйства в Западной Сибири в первой половине XIX в. Омск, 1997.

48. Шмыгун Т.А. Никольская ярмарка в городе Ишиме // Западносибирское краеведение. Ишим. 1994; Жиров А.А. Тарское купечество XVIII — начала XX вв. и развитие сибирской промышленности // Проблемы историографии, источниковедения и исторического краеведения в вузовском курсе отечественной истории. Омск, 1995. С. 123–128; Арсентьев Н.М. Баташевы: история расцвета и упадка промышленной династии // Демидовский временник. Екатеринбург. 1994. Кн. 1. С. 278–294. Сюжеты о предпринимательстве нашли отражение также в публикациях в «Томской старине», «Алтайском сборнике» и других краеведческих изданиях.

49. Краткая энциклопедия по истории купечества и коммерции. В 4-х т. Новосибирск, 1994–1999; Предприниматели и предпринимательство в Сибири (ХVIII — начало XX вв.). Барнаул, 1995; Предприниматели и предпринимательство в Сибири. Вып. 2. (XVIII в. — 1920-е гг.). Барнаул, 1997.

50. Горюшкин Л.М., Ламин В.А., Резун Д.Я. Исторический опыт развития предпринимательства в Сибири // Всероссийская конференция по экономическому развитию Сибири. Секция «Предпринимательство в Сибири». Новосибирск, 1993; Зиновьев В.П. Государственное и частное предпринимательство в Сибири. Этапы взаимодействия. // Предпринимательство в Сибири. Материалы конф. Барнаул, 1994. С. 3–6.

51. Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. Метод социологии. М., 1991; Зарубина Н.Н. Социально-культурные основы хозяйства и предпринимательства. М., 1998. С. 46–66.

52. Маркс К. Соч. Т. 23. С. 88.

53. Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм. ХV–ХVIII вв. М., 1988. Т. 2. С. 140.

54. Вебер М. Избранные произведения. М., 1990. С. 47–53.

55. Зомбарт В. Буржуа. Этюды по нравственной истории современного экономического человека. М., 1994. С. 15.

56. Schumpeter J. Capitalism, socialism and democracy. N. Y., 1942; Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма // Вебер М. Избранные произведения. М., 1994; Зомбарт В. Буржуа. М., 1994; Маркс К. Капитал. Критика политической экономии. Т. 1. М., 1978; Он же. Экономические рукописи 1857–1861 гг. Ч. 1. М.,1980; Кравченко А.И. Социология Макса Вебера. Труд и экономика. М., 1997; Неусыхин А.И. «Эмпирическая социология» Макса Вебера и логика исторической науки // Вебер М. Избранное. Образ общества. М., 1994; Багатурия Г.А., Выгодский В.С. Экономическое наследие Карла Маркса. М., 1976.

57. Gerschenkron A. Europe in the Russian Mirror. Four Lectures in Economic History. Cambridge, 1970. С. 44–45; Бродель Ф. Указ. соч. Т. 2. С. 400; и др.

58. Бродель Ф. Указ. соч. С. 400.

59. Маркс К. Капитал. Т. 1. Гл. 24.

60. Соловьев С.М. Чтения и рассказы по русской истории России. М., 1990. С. 186–187, 454; Ключевский В.О. Сочинения: В 9-ти т. М., 1988–1989. Т. 3. С. 15–16; Т. 4. С. 192–195; Платонов С.Ф. Лекции по русской истории. В 2-х ч. М., 1994. Ч. 1. С. 175–176; Пайпс Р. Россия при старом режиме. М., 1993; Ахиезер А.С. Россия: критика исторического опыта. Новосибирск, 1997. Т. 1–2; Baron S.H. The Weber Thesis and Failure of Capitalist Development in «Early Modern». Russia // Jahrbucher fur Geschichte Osteuropas. 1970. Bd. 18. Hf. 3. September. Р. 322–336.

61. Источниковедческий анализ данных видов документальных материалов см.: Бакмейстер Л.И. Топографические известия, служащие для полного географического описания Российской империи. Т. 1. Ч. 1–4. СПб., 1771–1774; Греков Б.Д. Опыт обследования хозяйственных анкет XVIII в. // Летопись занятий Археографической комиссии за 1927–1928 годы. Вып. 35. Л., 1939. С. 39–104; Базилевич К. Таможенные книги как источник по истории России // Проблемы источниковедения. Сб. 1. М.-Л., 1933; Миронов Б.Н. Внутренний рынок России во второй половине XVIII — первой половине XIX в. Л., 1981.

62. Российский государственный архив древних актов (далее — РГАДА). Ф. 183 (Н.В. и И.В. Баснины); Российский государственный исторический архив (далее — РГИА). Ф. 891 (Базилевские); Государственный архив Красноярского края (далее — ГАКК). Ф. 58 (Контора золотопромышленника А.И. Тарасова); Ф. 293 (Золотопромышленная контора Г.Ф. Юдина) и др.

63. Описание Тобольского наместничества. Новосибирск, 1982; Описание Иркутского наместничества 1792 года. Новосибирск, 1988.

64. Резун Д.Я. Словари XVIII — начала XIX вв. как источники по истории городов Сибири // Обменные операции городов Сибири периода феодализма. Новосибирск, 1990.

65. Статистическое изображение городов и посадов Российской империи по 1825 год. СПб., 1829; Обозрение состояния городов Российской империи в 1833 году. СПб., 1834; Статистические таблицы о состоянии городов Российской империи. СПб., 1842; Статистические таблицы о состоянии городов Российской империи, составленные в статистическом отделении министерства внутренних дел. СПб., 1852; Статистические таблицы Российской империи за 1856 г. СПб., 1858.

66. Статистическое обозрение Сибири, составленное Баккаревичем на основании сведений, почерпнутых из актов права и других достоверных источников. СПб., 1810; Гагемейстер Ю. Статистическое обозрение Сибири. Ч. 1–3. СПб., 1854.

67. Список населенных мест Российской империи по сведениям 1859 г. Т. LI. Енисейская губерния. СПб., 1864; Список населенных мест Российской империи. Т. LХ. Томская губерния. СПб., 1863.

68. Отчет по статистико-экономическому и техническому исследованию золотопромышленности Ленского горного округа. Т. 2: Историко-экономический очерк. СПб., 1903; Внуковский В.М. Отчет по статистико-экономическому и техническому исследованию золотопромышленности северной части Енисейского округа. Т. 1. СПб., 1905; и др.

69. Чукмалдин Н.М. Мои воспоминания. СПб., 1899; Он же. Записки о моей жизни. М., 1902; Баснин П.П. Из записок деда (таинственные люди и таинственные явления) // Исторический вестник. Т. 1904. N 11; Кулаев И.В. Под счастливой звездой. Воспоминания. Тяньцзин, 1938; Черкасов П. Из моих воспоминаний и наблюдений по откупному делу // Русский вестник. 1885. N 3–4. С. 298–362.

70. Авдеева-Полевая Е.А. Записки и замечания о Сибири. М., 1837; она же. Записи о старом и новом русском быте. СПб., 1842; Калашников Т.П. К истории Сибири в конце XVIII в. // Русский архив. 1904. Кн. 2. Вып. 10; он же. Записки иркутского жителя // Русская старина. СПб., 1905. N 7–8; Полевой Н.А. Записки. Ч. 1–2. СПб., 1888; Розен А.Е. Записки декабриста. М., 1906; Адрианов А.В. Томская старина // Город Томск. Томск, 1912; Старовер А. Мелочи иркутской купеческой старины // Сибирский архив. Иркутск, 1913. N 4; Якушкин И.Д. Записки, статьи, письма. М;Л., 1951; Штейнгель В.И. Записки и письма. Иркутск, 1985; Муравьев А.Н. Сочинения и письма. Иркутск, 1987; Батеньков Г.С. Письма (1813–1856). Иркутск, 1989; и др.

71. Фальк И.П. Записки путешествия // Полное собрание путешествий по России. СПб., 1824. Т. 6; Небольсин П. Путешествие из Санкт-Петербурга в Барнаул. СПб., 1850; Максимов С. На Восток. Поездка на Амур. СПб., 1864; Александров М. Воздушный тарантас или воспоминания о поездке по Восточной Сибири // Сборник историко-географических сведений о Сибири и сопредельных с ней странах. СПб., 1875. Т.1; Белов И. Путевые заметки и впечатления по Западной Сибири. М., 1852; Домовая летопись, написанная капитаном И. Андреевым в 1789. М., 1871; и др.

72. Курбатов А. Статистические сведения о лесной и рыбной промышленности Верхнеудинского округа // Материалы для статистики Российской империи. СПб., 1841; Немчинов А. Письмо в редакцию // Северная пчела. 1853. N 139; Скарятин В.Д. Заметки золотопромышленника. Ч. 1–2. СПб., 1862; Проект купца Сидорова о заселении Севера Сибири путем промышленности и торговли и о развитии внешней торговли Сибири. Тобольск, 1864; Носков И.А. Кяхта. Иркутск, 1861; Он же. О русской торговле в Китае. СПб., 1867; и др.

ГЛАВА I

ЧИСЛЕННОСТЬ, ПРОИСХОЖДЕНИЕ И СОСТАВ СИБИРСКОГО КУПЕЧЕСТВА. ПРЕЕМСТВЕННОСТЬ КАПИТАЛОВ

Основными источниками для изучения динамики численности, происхождения и состава сибирского купечества послужили материалы ревизий населения (перечневые ведомости, ревизские сказки купцов), окладные книги, городовые обывательские книги и ведомости учета объявляемых купцами капиталов. Наиболее достоверные и охватывающие практически весь изучаемый период сведения о численности и социальном происхождении купечества дают ревизские материалы, они также позволяют подробно проследить генеалогические линии купеческих династий, в том числе межфамильные династические связи, поскольку в ревизских сказках содержатся сведения о внутрисословных и межсословных браках, появлении новых ответвлений купеческих родов. Ревизские сказки дают ценный материал об уровне горизонтальной и социальной мобильности купечества, так как содержат сведения о переселениях купцов в другие города, «выпадении» их в мещанство и другие сословия. Значение этого источника частично снижается неполной сохранностью ревизских сказок по ряду сибирских городов (наиболее полно отложились в архивах ревизские сказки купечества городов Тобольской губ., в меньшей степени — Иркутской и Енисейской и хуже всего — Томской губ.), а также тем обстоятельством, что рядом ревизий (I–III, VI, VII) не учитывалось женское население. Использование ревизских сказок в качестве источника для изучения динамики численности и происхождения купцов затрудняется и тем обстоятельством, что в них неполно учитывались, изменения в составе купечества, происходившие между ревизиями. В ряде городов учитывались лишь те из вновь записавшихся в купечество в межревизский период, которые сохраняли свой статус купца до начала следующей ревизии, на выбывших же по тем или иным причинам из купеческого сословия в межревизский период сказки не составлялись. Их пребывание в купеческом сословии можно установить по такому виду источников, как ежегодно составлявшиеся в фискальных целях ведомости учета купеческих капиталов. Помимо данных о главе купеческой фамилии с указанием размера объявленного им капитала в ведомости вносились имена членов его семьи мужского пола с указанием степени родства. Ведомости содержат сведения о лицах, записавшихся в текущем году в купечество и выбывших из купеческого сословия в мещанство или переселившихся в другие города, фиксируют переходы купцов из гильдии в гильдию. Сравнение ведомостей за различные годы позволяет проследить процесс наследования семейных капиталов, их дробления или же, наоборот, объединения и тем самым определить степень преемственности купеческих капиталов [1].

Ревизские сведения также могут быть дополнены и расширены данными, содержащимися в сохранившихся по некоторым городам (Тобольск, Тара,

Тюмень, Томск, Красноярск, Иркутск) обывательских книгах (составлялись с 1785 г.), в которые заносились как сведения демографического характера (о социальном происхождении, возрасте, составе семьи), так и характеризующие предпринимательскую деятельность, имущественную состоятельность и выборные службы купцов [2]. Важным источником для изучения численности и состава купечества являются ежегодно составлявшиеся (со времени проведения IV ревизии) окладные книги, составлявшиеся как на низовом уровне — в городах, так и на общегосударственном (окладные книги Российской империи). Наряду со сведениями о численности и налогообложении других категорий населения в них содержатся соответствующие данные и по купеческому сословию. Окладных книг, составлявшихся на местах, сохранилось немного, поэтому нами использовались в основном Государственные окладные книги, отложившиеся в фонде Департамента разных податей и сборов РГИА. Исчисление купечества в окладных книгах велось как по «душам м.п.» (женское население в окладных книгах не учитывалось), так и по количеству объявлявшихся капиталов (с середины 1820-х гг. с распределением по гильдиям). Наиболее достоверны содержащиеся в окладных книгах сведения о количестве купеческих семей (капиталов), так как именно объявлявшиеся главами купеческих семей капиталы являлись основным объектом налогообложения. Сведения этого источника о численности купцов (душ м.п.) имеют меньшую степень достоверности, поскольку, как показывает рассмотрение первичных данных, вносившихся в городские окладные книги, в целом в окладных книгах, составлявшихся в межревизский период, слабо учитывались демографические изменения, связанные с естественным приростом и убылью купечества (рождением, смертью), но вместе с тем полно отражались те изменения численности купечества, которые были обусловлены причислением в купечество новых членов, поступавших из других сословий и групп населения и обратным выбытием купцов в мещанство. В связи с этим окладные книги могут использоваться прежде всего для выявления динамики численности купечества в период между ревизиями, обусловливаемой изменениями в налоговой политике и социально-экономической ситуации в стране, так как дают «не искаженный» показателями естественного прироста и убыли купечества материал, позволяющий судить о воздействии этих факторов. Окладные книги, составлявшиеся в годы, следовавшие сразу за ревизскими, содержат данные проведенных ревизий.

Важным источником для изучения динамики численности и состава купечества являются статистические таблицы о городах России, публиковавшиеся в 1820–1850-е гг. Министерством внутренних дел [3]. В наиболее полных из этих изданий содержатся сведения о численности купцов по каждому из городов с распределением по гильдиям. Поскольку данный источник содержит сведения о численности не только купечества, но и других категорий городского населения, он позволяет проследить изменение таких показателей, как удельный вес купечества в составе городского населения и доля, приходившаяся на сибирских купцов в общей численности российского купечества.

1. Изменение численности купечества

Начальный этап процесса формирования сибирского купечества традиционно относится многими исследователями к гильдейским реформам 70–80-х гг. XVIII в., в результате которых произошло социальное обособление купеческого сословия. Такого рода подход однако не учитывает, что эти реформы лишь закрепили (посредством введения гильдейского имущественного ценза и предоставления сословных привилегий) особый статус уже сложившейся довольно многочисленной прослойки торгового населения в городах, формирование которой осуществлялось на протяжении длительного периода предшествующего торгово-промышленного развития, в ходе которого были созданы предпосылки для того, чтобы имущественное обособление и обусловленное им возрастание роли торговцев-купцов в общественной жизни городов были переведены на уровень сословного различия. Уже в XVII в., когда доминирующие позиции на сибирском рынке занимали гости и торговые люди из Европейской России, в составе различных категорий сибирского населения появляются профессиональные торговцы [4]. На рубеже XVII–XVIII в. в сибирских городах формируется прослойка, хотя и немногочисленная, своих «туземных» купцов гостиной сотни, которые вели коммерческие дела в Сибири не через приказчиков, а непосредственно проживая в сибирских городах, обзаводились здесь торгово-промышленными предприятиями, выполняли по выбору от городских обществ общественные службы. В 1680–1690-х гг. крупное предпринимательство в различных отраслях экономики Восточной Сибири (пушной и соляной промыслы, хлебные подряды, откупа) вели проживавшие в Иркутске гости братья Алексей и Иван Ушаковы, енисейцы по происхождению. В начале XVIII в. таможенным головой в Иркутске был поселившийся здесь гость Юринский, коммерческие интересы которого были ориентированы на промыслы и торговлю. В Тобольске в первой четверти XVIII столетия проживал «купчина» гостиной сотни Степан Третьяков, организовавший самое крупное в Сибири кожевенное предприятие и служивший таможенным головой. Членами гостиной сотни были зачинатели известных династий верхотурского купечества — Максим Маслов и Игнатий Ентыльцов [5]. По некоторым данным, в начале XVIII в. в Сибири действовало около 30 гостей и членов гостиной сотни [6].

В целом однако привилегированные купеческие корпорации, являвшиеся в европейском центре страны основной формой организации торгового населения, не получили сколько-нибудь значительного распространения в Сибири в силу слабого развития здесь местного торгового капитала. Начало обособлению торгового населения сибирских городов в отдельную сословно-социальную категорию положил принятый в 1721 г. Устав Главного магистрата, согласно которому все городское население страны делилось на «регулярных граждан», распределявшихся в зависимости от капитала и рода занятий по двум купеческим гильдиям, и «подлых людей» — чернора-

бочих и поденщиков [7]. С учреждением в 1722 г. цехов из состава «регулярных граждан» были выделены цеховые, а в 1742 г. в дополнение к двум купеческим гильдиям была образована третья, которую составила упраздняемая категория «подлых людей» [8].

В первой половине XVIII столетия властями был принят также ряд мер, призванных закрепить за купечеством предпочтительные права на занятие торгово-промысловой деятельностью. В 1709 г. всем торгующим и промышленным людям было вменено в обязанность приписываться к городским посадам, в противном случае им запрещалось заниматься торговлей и промыслами. В 1723 г. крестьяне и разночинцы, имевшие лавочную торговлю и промыслы на сумму более 500 руб., были обложены, как и купечество, 40-алтынной подушной податью, при этом им предписывалось записываться в посады [9]. Ограничивал торговые права представителей других, помимо купечества, сословий и таможенный устав 1755 г., разрешавший им торговать в основном лишь изделиями и продукцией собственного производства, а остальными товарами — по «особой описи» [10]. А в 1760 г. Правительствующий Сенат издал указ о «неторговании никому разночинцам, кроме купечества, никакими российскими и иностранными товарами» [11].

И хотя торговое законодательство первой половины XVIII столетия не было последовательным в предоставлении купечеству исключительных прав на занятие торговлей (указ от 13 апреля 1711 г. дозволял заниматься торговым промыслом людям всех званий на условии уплаты торговых сборов, в 1722 г. была образована сословная группа «торгующих крестьян и т. д.) [12], а конкретная реализация привилегий купцов подрывалась конкуренцией торговцев-разночинцев, предпосылки для консолидации купеческого сословия на основе предоставления купечеству торговых привилегий складывались на протяжении большей части XVIII столетия и результировались в Жалованной грамоте городам 1785 г., предоставившей купечеству монополию на торговую деятельность.

В Сибири понятие «купец» для обозначения занимавшихся торговлей городских граждан начало применяться с 1730-х гг., а сколько-нибудь широкое распространение получило только в 1740–1760-е гг., до этого же в делопроизводственной документации (в том числе и таможенной) торговцев-горожан чаще всего называли «посадскими» — термином, которым затем стали именовать представителей некупеческой части городских посадов. В основу распределения купечества по гильдиям, существовавшего до гильдейской реформы 1775 г., был положен имущественный признак, однако он строго не выдерживался, так как купцы не были обязаны к уплате гильдейской подати, величина которой зависела бы от принадлежности к той или иной гильдии, а были обложены единым 40-алтынным подушным окладом (вместе с цеховыми и торгующими крестьянами). Поэтому данные различных источников о распределении купечества по гильдиям, относящиеся примерно к одному времени, имеют расхождения, причем по некоторым городам довольно существенные (табл. 1).

Таблица 1

Распределение сибирского купечества
по гильдиям в 1760-е гг. (%)^*

Город	1761 г. (по сведениям Главного магистрата)			1764-1765 гг. (по сведениям Главного магистрата)			1764-1766 гг. (по данным Комиссии о коммерции)
	Гильдии			гильдии			гильдии
	1	2	3	1	2	3	1	2	3
Тобольск	1,3	32,2	66,5	3,6	29,7	66,7	7,5	36,4	56,1
Тюмень	1,6	4,3	94,1	10,8	66,5	22,7	1,1	10,9	88,0
Туринск	1,4	25,7	72,9	1,3	36,9	61,8
Тара				22,6	54,9	22,5
Нарым	16,0	20,0	64,0
Томск							14,3	18,2	67,5
Енисейск	0,8	1,9	97,3	10,6	44,4	45,0
Красноярск	1,2	13,3	85,5	10,4	52,6	37,0
Иркутск	22,9	40,6	36,5	17,5	33,8	48,7	17,5	33,8	48,7
Селенгинск	1,4	44,2	54,4	12,7	37,8	49,5
Нерчинск				3,9	6,7	89,4	3,9	6,7	89,4
Кяхта							18,5	41,9	39,6
Якутск				9,8	44,1	45,7	9,8	44,1	46,1

^* Сост. по: РГАДА. Ф. 291. Оп. 1. Д. 12479. Л. 59–62; Д. 15127. Л. 88 об. –89;
Ф. 397. Оп.2. Д. 441. Л. 68–73 об.

В небольших и малоразвитых в торгово-промышленном отношении городах устанавливался более низкий имущественный ценз для записи в гильдии, поэтому в некоторых из них (Нарыме, Якутске, Селенгинске), как это видно из таблицы 1, процент купцов первой и второй гильдии был даже выше, чем в ряде крупнейших торговых центров Сибири. Впрочем, и в крупных городах в высших гильдиях зачастую числились мелкие торговцы и даже посадские, вообще не имевшие торговых промыслов. Так, в пояснительной записке к присланной в Главный магистрат ведомости о распределении местного купечества по гильдиям за 1761 г. Тобольский магистрат сообщал, что «некоторые из первостатейных и средостатейных имеются в упадке и обращаются в разных работах», другие же хотя и занимаются коммерцией, «однакожь пред другим великороссийских городов купечеством малокапитальные...». Из 1028 купцов трех гильдий, проживавших в Томске, в 1756 г. из-за «малопожиточности» оказались не в состоянии платить подушные пошлины 650 чел (2/3). В Селенгинске из 156 чел., записанных во вторую гильдию, по сообщению местной ратуши (1761 г.), торговлей зани-

мались лишь «некоторые» и «на малую сумму», остальные работали по найму, занимались ремеслом, извозом, промыслами, хлебопашеством и т. п. [13]

Таким образом, хотя к реальному купечеству исследователи обычно относят посадских, записанных в первую и вторую гильдию (в отличие от купцов третьей гильдии, среди которых преобладали неторговые занятия) [14], однако безоговорочное применение такого подхода применительно к сибирскому купечеству вряд ли представляется возможным. Это подтверждается и тем обстоятельством, что, согласно статистическим данным, удельный вес купцов первой и второй гильдии в более отсталой в экономическом отношении Сибири был выше, чем в европейском центре страны: в середине 1760-х гг. он составлял, по различным источникам, от 35 до 47%, а по России в целом — 31% [15]. Если среди купцов высших гильдий до 1775 г. было немало таких, кто не имел торговых занятий, то третью гильдию, составленную из бывших «подлых людей», вообще можно считать купеческой лишь номинально, так как преобладающими хозяйственными занятиями лиц, ее составлявших, были ремесло, мелочный торг, работа по найму и хлебопашество. На такого рода занятия, как наиболее распространенные у купцов третьей гильдии, местные сибирские магистраты и ратуши указывали в своих донесениях в Главный магистрат и в ответах на анкету Комиссии о коммерции [16].

Наиболее полные сведения о действительном количестве торговцев среди состоявших в купечестве горожан дают материалы анкеты, проведенной в 1764–1766 гг. Комиссией о коммерции с целью определения состояния хозяйственных занятий и служб российского купечества. Сведения, полученные Комиссией о коммерции от ратуш и магистратов сибирских городов, представлены в таблице 2. Анкетирование показало, что удельный вес реально занимавшихся торговлей в составе записавшихся в купечество по сибирским городам составлял около 40% от общего числа находившихся в трудоспособном возрасте лиц, остальные работали по найму, занимались ремеслами и сельским хозяйством. Наиболее высоким процент реального купечества был в крупных торговых центрах Сибири (в Иркутске — 71,8, в Енисейске — 64,5, Таре — 47, Тобольске — 41,8), а также в городах юго-восточной Сибири, население которых было вовлечено в кяхтинскую торговлю. Судя по материалам анкеты, торговая прослойка в составе сибирского купечества была менее значительной, чем в целом по России: удельный вес действительно торгующих в целом по стране в 60-е гг. XVIII в. составлял 37%, а по Сибири 32% от общей численности купечества (с учетом всех членов купеческих семей м.п., в том числе и нетрудоспособных) [17]. Между тем доля купечества в общем составе населения в первой половине XVIII в. в Сибири была значительно выше, чем в Европейской России: во время I ревизии населения (1719–1722 гг.) она была зарегистрирована на уровне 5,5% от численности ревизского населения, а соответствующий общероссийский показатель составил только 3,3%, по итогам II ревизии (1743–1747 гг.) соотношение составляло 5,7 и 2,9%, а к моменту проведения III ревизии (1762–1766 гг.) удельный вес купечества в составе ревизского

Таблица 2

Удельный вес торговцев в составе записанных в купечество горожан
в Сибири в 60-е гг. XVIII в.^*

Город	Записанных в купечество горожан трудоспособного возраста	Из них реально занимались торговлей
Город	душ м.п.	душ м.п.	%
Енисейск	2103	1358	64,5
Иркутск	1126	809	71,8
Тобольск	1631	682	41,8
Селенгинск	668	520	77,8
Томск	2301	471	20,5
Тюмень	933	373	32,5
Кяхта	258	258	100,0
Тара	272	128	47,0
Красноярск	563	108	19,2
Якутск	217	102	47,0
Екатеринбург	224	99	44,1
Туринск	393	72	18,3
Верхотурье	278	61	21,9
Нерчинск	415	30	7,2
Кузнецк	93	11	9,3
Илимск	311	10	3,2
Всего:	11929	5022	42,1

^* Сост. по: РГАДА. Ф. 397. Оп. 2. Д. 441. Л. 68–73 об.

населения в Сибири хотя и несколько понизился — до 4,9%, был тем не менее почти в 2 раза более высоким, чем в целом по стране (табл. 3).

Повышенный по сравнению с центральными регионами страны удельный вес купечества в общем составе населения Сибири являлся следствием преимущественно торгово-промыслового, а не сельскохозяйственного характера ее освоения на ранних этапах колонизации. Поэтому в середине XVIII столетия, когда перед властями в качестве приоритетной встала задача ускорения сельскохозяйственного развития региона (для обеспечения продовольствием и сырьем создаваемых в Сибири кабинетских и казенных промышленных предприятий, снабжения войсковых частей, населения городов), ими предпринимались меры, призванные ограничить в пользу земледельческого населения дальнейший рост купечества, которых и без того в Сибири, как указывал в своем донесении Екатерине II сибирский губернатор Чичерин, «особливо бедных, превосходит потребное число». В связи с этим Чичерин предлагал установить для Сибири порядок, по которому разночинцам запрещалась запись в купечество и они водворялись для поселения в сельскую местность или определялись в казачью службу на пограничные линии [18].

Преследуя свои цели, власти прибегали и к принудительному разукрупнению некоторых городских посадов посредством переселения и перевода

Таблица 3

Численность купечества в сопоставлении с количеством всего ревизского населения (1720–1760-е гг.)^*

Доля купцов в составе ревизского населения	I ревизия	II ревизия	III ревизия
Сибирь:
Все ревизское население, душ м. п.	241000	306000	390000
Купцы, душ м. п.	13146	17498	19124
% от всего населения	5,5	5,7	4,9
Россия:
Все ревизское население, душ м. п.	5565000	6606000	7865000
Купцы, душ м. п.	185120	193565	208696
% от всего населения	3,3	2,9	2,7

^* Сост. по: РГАДА. Ф. 248. Кн. 1163. Ч. 2. Л. 1015–1017; Д. 4342. Л. 931–938, 938–945, 950–951,1023–1025;
Ф. 19. Оп. 1. Д. 40. Л. 275 об.–277 об.; Архив Санкт-Петербургского отд. РАН. Ф. 30. Оп. 2. Д. 87. Л. 9–10;
Кабузан В.М. Народонаселение России в XVIII — первой половине XIX в. М., 1963. С. 164–165.

купцов в другие категории населения. Так, распоряжением губернатора Ф. Соймонова из нерчинского купечества в 1758–1764 гг. 209 душ м.п. были определены в хлебопашество, 227 чел. — в казачью службу, а 225 чел. поселены при кабинетских заводах Нерчинского горного округа, где они были обязаны исполнять казенные службы, связанные с обслуживанием кабинетской горнозаводской промышленности. В 1759 г. были высланы на поселение на нерчинские заводы 345 иркутских купцов [19]. Путем принудительного переселения купцов из других городов (Томска, Тобольска, Иркутска) формировалось и посадское население горнозаводских поселков, образовывавшихся вокруг кабинетских заводов и рудников на Алтае. Так, в конце 1740-х-1750-е гг. сюда было переселено 25 томских купцов, в 1756 г. — 48 посадских из Иркутска [20].

Наиболее имущественно состоятельную группу в составе сибирского купечества в середине XVIII в. представляли купцы, о которых в ответах на анкету Комиссии о коммерции сообщалось как о «торгующих к портам и пограничным таможням». Таких купцов, осуществлявших торговлю в Кяхте и других торговых пунктах на сибирских пограничных линиях, в сибирских городах и посадах насчитывалось 470 чел. [21] Как показывает изучение сохранившихся ответов из сибирских городов, в которых приводится пофамильный состав этой категории купцов (это единственная категория купцов, относительно которой в ответах с мест сообщался пофамильный список с указанием суммы торга и перечнем товаров), именно они составили основной костяк сибирского купечества, объявившего свои капиталы после проведения гильдейской реформы 1775 г., в результате которой купечество было разделено на три гильдии сообразно размеру объявляемого капитала, при этом минимум капитала, необходимого для записи в третью гильдию,

был установлен на уровне 500 руб., вторую — 1 тыс. руб., первую — 10 тыс. руб. К величине объявляемых капиталов привязывался и размер взимаемого в казну гильдейского сбора (введенного вместо прежде уплачиваемой одинаковой дня всех подушной пошлины), установленного в сумме 1% от величины объявляемого капитала.

В результате проведения гильдейской реформы 1775 г. численность купечества в различных сибирских городах сократилась в 8–50 раз, а в целом из имевшихся ранее в Сибири 17685 купцов осталось только 1279 чел., или 7,2% (табл. 4). По России выход в купечество по реформе 1775 г. был более значительным: из 221573 чел., ранее состоявших в купечестве, вновь подтвердили свое звание 27 тыс. чел., или 12,2%, что согласуется с приводившимися выше данными о большей «засоренности» сибирского купечества в 1720–1760-е гг. неторговыми элементами. Оставшиеся за чертой гильдейского купечества жители городских посадов составили непривилегированное сословие мещан, купечество же получило сословные привилегии — освобождение от подушной подати, рекрутской повинности, телесных наказаний (последняя привилегия распространялась на купцов первой и второй гильдий). Таким образом, гильдейская реформа придала имущественной дифференциации в городских посадах сословный характер.

На изменение численности гильдейского купечества после 1775 г. решающее воздействие оказывало неоднократно имевшее место вплоть до гильдейской реформы Канкрина (1824 г.) повышение минимума необходимого для записи в купеческие гильдии капитала и рост величины гильдейского сбора. В результате с 1775 по 1824 г. минимальный размер объявленного капитала увеличился для купцов первой гильдии с 10 до 50 тыс. руб. (в 5 раз), второй гильдии — с 1 тыс. до 20 тыс. руб. (в 20 раз), третьей гильдии — с 500 руб. до 8 тыс. руб. (в 16 раз), а гильдейский сбор вырос в еще большей пропорции: с купцов первой гильдии со 100 до 3212 руб. (в 32 раза), второй гильдии — с 10 до 1345 руб. (в 134,5 раз), третьей гильдии — с 5 до 438 руб. (в 87,6 раза) [22].

В период с 1775 по 1785 г., когда налогообложение купечества оставалось на неизменном уровне, численность сибирского купечества возрастала за счет вступающих в него мещан, цеховых и крестьян. Так, если в год проведения гильдейской реформы (1775 г.) в Тюмени записались в купечество 43 души м.п., то ко времени проведения IV ревизии населения (1782 г.) численность купцов здесь возросла до 119 душ м.п., в Томске за этот же период число купцов увеличилось с 54 до 301, в Красноярске — с 70 до 116, в Барнауле — с 60 до 136, Туринске — с 45 до 159, в Таре — с 47 до 57, Кузнецке — с 7 до 66 душ м.п. [23]

В 1785 г. было осуществлено увеличение минимального размера объявляемого капитала по второй и третьей гильдии — соответственно в 5 и 2 раза, а в результате нового повышения гильдейского минимума в 1794 г. он был доведен по первой гильдии — до 16 тыс. руб., второй гильдии — до 8 тыс. руб., а по третьей гильдии — до 2 тыс. руб. Соответственно увеличивался и уплачиваемый купцами с объявляемых капиталов гильдейский сбор, а

Таблица 4

Влияние гильдейской реформы 1775 г.
на численность сибирского купечества^*

Город	Число купцов по III ревизии, душ м. п.	Записавшихся в купечество в 1775 г.
Город	Число купцов по III ревизии, душ м. п.	душ м. п.	%
Тобольск	2811	367	13,1
Иркутск	2925	275	9,4
Ильинский острог	596	80	13,4
Красноярск	1424	70	4,9
Барнаул	636	61	9,6
Селенгинск	640	59	9,2
Якутск	552	57	10,3
Томск	2803	54	1,9
Тара	357	47	13,2
Туринск	475	45	9,5
Тюмень	1599	43	2,7
Кяхта	974	37	3,8
Кабанский острог	269	29	10,8
Верхотурье	639	16	2,5
Балаганский острог	111	12	10,8
Верхоленский острог	175	10	5,7
Нерчинск	464	7	1,5
Кузнецк	184	7	3,8
Омская крепость	35	2	5,7
Березов	16	1	6,3
Итого:	17685	1279	7,2

^* Сост. по: РГАДА. Ф. 19. Оп. 1. Д. 319. Л. 32 об.; Д. 40. Л. 275 об. –276 об.; Ф. 276. Оп. 1. Д. 1712–6. Л. 7–14; Ф. 1069. Оп. 1. Д. 126. Л. 10–16 об.; ГАКК. Ф. 122. Оп. 1. Д. 23. Л. 10 об.; ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 1. Д. 852. Л. 336. Сведения по городам и острогам Иркутской губернии приводятся по данным анкеты Коммерц-коллегии (1775–1776 гг.), в которой из общего числа купцов, мещан и цеховых выделяется категория «действительно купечествующих» (данные анкеты приблизительно совпадают со сведениями ведомостей объявления купеческих капиталов, сохранившихся по некоторым городам).

в 1797 г. произошло новое его возвышение в результате увеличения ставки налогообложения с 1 до 1,25% с суммы объявляемых капиталов [24].

Рост налогообложения обусловил отрицательную динамику численности купечества в Сибири в последние полтора десятилетия XVIII в.: если по данным IV ревизии, сибирское купечество насчитывало 2801 душу м.п., то к 1798 г. его численность сократилась до 2510, а к 1800 г. — до 2440 душ м.п. (табл. 5). Наиболее резкое сокращение численности купечества приходилось на первые один-два года после возвышения гильдейских сборов, затем снова верх брала тенденция к росту, не обеспечивавшая однако до очередного повышения налогов восстановления прежней численности купечества. Так,

Таблица 5

Изменение численности сибирского купечества
в 1785–1854 гг. (душ м.п.)^*

1785	1798	1800	1806	1808	1812	1816	1817	1818	1819	1820	1821
2801	2511	2440	2919	3073	1734	1234	1177	1130	1020	950	881
(продолжение)
1822	1823	1824	1825	1826	1827	1828	1829	1830	1831	1832	1833
842	814	792	1202	1208	1159	1153	1179	1199	1192	1239	1309
(продолжение)
1834	1835	1836	1837	1838	1839	1840	1841	1845	1850	1851	1854
1363	2058	2198	2320	2350	2337	2276	2282	2460	2710	3398	3922

^* Сост. по: РГИА. Ф.558. Оп. 2. Д. 44, 275,321; Ф. 571. Оп. 6. Д. 10, Оп. 9. Д. 1, 8, 9, 12, 18, 19, 24, 28, 33, 40, 43, 48, 53.

в Тобольской губ., где в 1780-первой половине 1790-х гг. преобладала тенденция к росту купечества, в результате чего с 1782 по 1794 г. его численность возросла с 1276 до 1334 душ м.п., после происшедшего в 1794 г. повышения гильдейского сбора превышение убыли над припиской в купечество составило в следующем году, по данным окладной книги Тобольской губ, за 1795 г., 184 души м.п., в итоге общая численность купцов по губернии сократилась в этом году с 1334 до 1150 душ м.п. (на 13,8%) [25]. В течение последующих двух лет она вновь выросла до 1241 души м.п. (на 8%), но в результате увеличения на 25% гильдейского сбора в 1798 г. снова сократилась на 2% по сравнению с предыдущим годом [26].

Циклический характер изменения численности купечества на протяжении последних полутора десятилетий XVIII в., обусловленный неоднократными повышениями гильдейских сборов, подтверждается и имеющимися в нашем распоряжении погодными данными об изменении численности купечества Томска, извлеченными из ежегодно составляемых городским магистратом ведомостей объявления купеческих капиталов (табл. 6). После повышения гильдейских сборов в 1785 г. число объявленных купеческих капиталов в Томске сократилось с 124 до 47 (а численность купечества с 336 до 125 душ м.п.), затем в течение 1787–1793 гг. выросло до 73, а после очередного повышения налогообложения в течение 1795–1796 гг. вновь сократилось до 48. В дальнейшем убыль купеческого сословия в Томске продолжалась вплоть до 1803–1804 гг., и только к 1807 г. был несколько превзойден показатель 1793 г. Выбывали из купечества в мещанство, как правило, наименее состоятельные купцы, состоявшие в третьей гильдии, что же касается купцов первой и второй гильдий, то они в результате роста гильдейских пошлин вынуждены были понижать свой гильдейский статус: так, в 1794 г. пять томских купеческих семей перешли из второй в третью

Таблица 6

Динамика объявления купеческих капиталов по Томску (1785–1807 гг.)^*

Год	1785	1786	1789	1790	1791	1792	1793	1794	1795	1796	1797
Капиталов	124	47	54	54	58	71	73	69	62	48	47
(продолжение)

Год	1798	1799	1800	1801	1802	1803	1804	1805	1806	1807
Капиталов	49	48	44	42	39	32	35	50	60	79

^* Сост. по: ГАТО. Ф. 50. Оп. 1. Д. 1182. Л. 25; Д. 2835. Л. 22–25; Д. 2794. Л. 5–9; Д. 3348. Л. 6–9 об.; Д. 3467. Л. 3; Д. 3737. Л. 13 об. –14 об.; Д. 4067. Л. 21 об. –22 об.; Ф. 330. Оп. 1. Д. 13. Л. 12–13 об.; Д. 15. Л. 8–15 об.; Д. 22. Л. 11–16 об.; Д. 26. Л. 13–19; Д. 31. Л. 9–13; Д. 33. Л. 3–7; Д. 36. Л. 5–10; Д. 54. Л. 3–7.

гильдию, а две семьи — из первой во вторую, в результате чего в городе не оказалось ни одного купца первой гильдии [27].

Тенденция к сокращению численности купечества, обусловленная неоднократным возвышением гильдейских сборов, была характерна в конце XVIII в. не только для Томска, но и для других крупнейших торговых городов Тобольской губ. — Тобольска и Енисейска, где численность купечества в промежутке между IV (1782 г.) и V ревизиями (1798 г.) сократилась соответственно с 371 до 242 душ м.п. (на 34,7%) и с 265 до 192 душ м.п. (на 27,5%) (табл. 7 и 8). Только в одном из крупных городов Западной Сибири -Тюмени, являвшимся наиболее развитым в промышленном отношении сибирским городом, число купцов в период между IV и V ревизиями не уменьшилось, а выросло, причем существенно: со 119 до 236 душ м.п. (т. е. почти в 2 раза), что позволяет говорить о большей устойчивости капиталов, в основание которых было положено промышленное производство, а отчасти объясняется, по-видимому, и тем, что владельцам промышленных заведений было сложнее, чем торговцам, скрывать истинные размеры своих капиталов и избегать тем самым обложения гильдейским сбором.

Во многом благодаря положительной динамике изменения численности купечества в Тюмени, а также росту объявления купеческих капиталов в Кургане, Ялуторовске, Семипалатинске и Колывани, во время IV ревизии еще не имевших купеческих посадов (табл. 7), общее сокращение численности купечества в западносибирских губерниях (Тобольской и Колыванской) в период между IV и V ревизиями было незначительным и составило 3,7% при соответствующем общесибирском показателе в 10,4%. Гораздо более значительной в последние полтора десятилетия XVIII в. была убыль купеческого сословия в Иркутской губ., где его численность с 1785 по 1798 г. сократилась с 1201 до 969 душ м.п. (на 19,3%) (табл. 9). Основное сокращение приходилось на Верхнеудинск, где купеческий посад уменьшился почти в 2 раза, что касается наиболее мощной группировки сибирского купечества –

Таблица 7

Изменение численности купечества
в городах Западной Сибири (1780–1850-е гг.), душ м.п. ^*

Город	1784 г.	1798 г.	1800 г.	1806 г.	1808 г.	1812 г.	1816 г.	1824 г.				1830 г.				1835 г.
	IV реви- зия	V реви- зия				VI реви- зия	VII реви- зия	1824 г.				1830 г.				VIII ревизия
								гильдии				гильдии				гильдии
								1	2	3	Всего	1	2	3	Всего	1	2	3	Всего
Тобольск	371	242	203	276	280	193	115	9	25	72	106	4	2	87	93	8	5	130	143
Тюмень	119	236	239	307	344	153	83	-	15	106	121	-	-	89	89	-	-	145	145
Курган	-	50	55	35	35	17	1	-	-	11	11	-	-	17	17	-	-	63	63
Ялуторовск	-	51	48	66	46	24	11	-	4	5	9	-	6	24	30	1	4	97	102
Туринск	59	39	37	58	85	16	7	-	-	13	13	-	-	13	13	-	-	21	21
Ишим	8	16	7	45	53	34	11	-	1	1	2	-	1	12	13	-	2	21	23
Омск	17	6	9	19	16	10	11	-	-	5	5	-	-	10	10	-	-	14	14
Тара	57	96	94	184	236	73	30	1	3	5	9	-	5	14	19	7	-	47	54
Березов	14	39	30	26	18	13	9			3	3	-	1	18	19	-	4	18	22
Тюкалинск	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	3	3	-	-	15	15
Сургут	-	6	1	-	-	4	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-
Томск	301	145	148	173	229	94	55	3	8	33	44		5	39	44	-	7	43	50
Каинск	-	11	6	21	22	9	10	-	-	5	5	-	-	12	12	-	-	10	10
Нарым	46	60	60	67	74	52	23	-	-	-	-		5	3	8	-	4	5	9
Кузнецк	66	49	55	57	60	16	19	-	-	1	1	-	-	15	15	-	-	18	18
Колывань	3	35	52	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	3	3	-	4	11	15
Барнаул	136	114	125	123	Нет св.	109	82		16	30	46	-	-	42	42	-	-	47	47
Бийск	-	-	-	-	-	9	нет св.	-	-	2	2	-	-	22	22	-	-	34	34
Петро- павловск	-	-	-	-	-	-	-	-	-	6	6	-	4	26	30	4	13	49	66
Семи- палатинск	3	31	38	24	32	17	24	4	2	9	15	2	7	32	41	3	1	115	119
Усть- Каменогорск	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	4	10	14	-	6	22	28
Итого:	1200	1226	1207	1481	1530	834	491	17	74	307	398	6	40	459	505	23	50	925	998

Таблица 7 (продолжение)

Город	1840 г.				1845 г.				1850 г.				1854 г.				1860-1862 гг.^**
	1840 г.				1845 г.				1850 г.				IX ревизия
	гильдии				гильдии				гильдии				гильдии
	1	2	3	Всего	1	2	3	Всего	1	2	3	Всего	1	2	3	Всего
Тобольск	8	9	120	137	4	12	137	153	2	5	112	119	1	5	115	121
Тюмень	-	13	155	168	-	17	151	168	5	21	179	205	27	13	263	303	421
Курган	-	-	48	48	-	13	53	66	-	15	73	88	-	15	84	99	256
Ялуторовск	-	1	63	64	-	2	56	58	-	2	66	68	1	4	61	66	154
Туринск	-	-	18	18	2	1	28	31	3	1	21	25	-	-	23	23	77
Ишим	-	2	20	22	1	-	34	35	-	-	26	26	-	-	24	24	62
Омск	-	-	-	-	-	2	35	37	-	3	39	42	-	12	129	141	241
Тара	4	-	58	62	3	5	56	64	10	4	77	91	8	3	56	67	143
Тюкалинск	-	-	13	13	-	3	20	23	-	3	18	21	-	-	31	31
Березов	-	-	18	18	-	-	20	20	-	-	15	15	-	-	27	27	33
Сургут	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	4	4
Томск	8	16	67	91	15	21	92	128	8	40	134	182	6	37	137	180
Каинск	-	7	13	20	-	11	18	29	-	5	27	32	-	4	48	52
Нарым	-	4	4	8	-	3	7	10	-	3	9	12	-	4	31	35
Кузнецк	-	-	17	17	-	-	20	20	-	6	23	29	-	5	50	55
Колывань	-	-	31	31	-	-	14	14	-	-	16	16	-	1	98	99
Барнаул	7	12	39	58	1	15	39	55	1	9	55	65	-	4	74	78
Бийск	-	-	43	43	-	-	50	50	-	-	78	78	-	3	124	127
Семи- палатинск	3	1	201	205	3	2	228	233	4	16	138	158	-	37	390	427	362
Петро- павловск	4	19	69	92	-	-	78	78	-	12	97	109	-	13	329	342	763
Усть- Каменогорск	-	4	34	38	-	4	45	49	-	4	30	34	-	2	71	73	165
Итого:	34	88	1031	1153	29	111	1181	1321	33	149	1233	1415	43	162	2169	2374

^* Сост. по: РГИА. Ф. 558. Оп. 2. Д.274, 275, 321; Ф. 571. Оп. 9. Д. 1, 8, 9, 10, 12, 19, 28, 33, 38, 43,48, 53; Ф.1264. Оп. 1. Д.25,47.

^** По другим городам сведений за 1860–1862 гг. не обнаружено

Таблица 8

Изменение численности купечества
в городах Восточной Сибири, душ. м.п. (1780–1850-е гг.) ^*

Город	1784 г.	1798 г.	1800 г.	1806 г.	1808 г.	1812 г.	1816 г.	1823 г.				1830 г.				1835 г.
	IV реви- зия	V реви- зия				VI реви- зия	VII реви- зия	1823 г.				1830 г.				VIII реви- зия
								гильдии				гильдии				гильдии
								1	2	3	Всего	1	2	3	Всего	1	2	3	Всего
Красноярск	116	88	73	134	129	53	42	-	-	38	38	-		30	30	-	-	46	46
Енисейск	265	192	167	214	251	86	81	1		42	43		6	62	68	2	2	82	86
Ачинск	-	1	1	21	25	14	9	-	-	2	2	-	-	7	7	-	1	9	10
Канск	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	2	2	-	-	8	8
Минусинск	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	13	13
Туруханск	19	27	27	14	11	1	1	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-
Иркутск	516	408	379	528	545	364	220	29	2	105	136	29	4	170	203	35	11	227	273
Верхне- удинск	398	221	218	256	243	173	148	16		55	71	14		61	75	10		41	51
Нижне- удинск	16	14	16	16	16	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	7	7
Киренск	9	34	34	45	45	51	62	-	-	22	22	3	-	25	28	-	-	20	20
Нерчинск	5	112	98	90	110	103	107		7	62	69	7	15	94	116	20		248	268
Доронинск	-	3	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-
Баргузин	-	11	12	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	11	11	-	4	19	23
Стретенск	34	-	-	-	-	-	-												-
Кяхта												7	-	36	43	25	-	97	122
Селенгинск	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	8	8	-	-	14	14
Якутск	134	92	103	117	128	55	73	-	7	15	22	-	8	52	60	-	11	62	73
Верхоленск	-	-	-	-	-	-	-	-	-	5	5	-	-	-	-	-	-	-	-
Олекминск	-	11	12	-	-	-	-	-	-	5	5	-	-	-	-	-	-	-	-
Оленск	-	10	10	-	-	-	-												-
Жиганск	-	1	1	-	-	-	-												-
Зашиверск	23	32	32	-	-	-	-												-
Охотск	3	4	-	-	-	-	-	-	-	6	6	-	-	6	6	-	-	17	17
Гижигинск	2	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-
Нижне- камчатск	61	-	-	-	2	-	-	-	1	-	1	-	1	4	5	-	-	29	29
Всего:	1401	1261	1183	1435	1505	900	743	46	17	357	420	60	34	568	662	92	29	933	1054

Таблица 8 (продолжение)

Город	1840 г.				1845 г.				1850 г.				1854 г.				1860 г.^**
	1840 г.				1845 г.				1850 г.				IX ревизия
	гильдии				гильдии				гильдии				гильдии
	1	2	3	Всего	1	2	3	Всего	1	2	3	Всего	1	2	3	Всего
Красноярск	5	11	40	56	9	20	76	105	17	14	68	99	16	19	54	89	113
Енисейск	4	1	65	70	3	6	65	74	4	8	83	95	4	10	104	118
Ачинск	-	2	14	16	-	2	19	21	-	3	26	29	-	7	13	20
Канск	4	3	7	14	9	7	14	30	7	19	34	60	1	43	104	148
Минусинск	-	-	31	31	-	5	14	19	-	6	41	47	2	13	104	119
Иркутск	24	3	248	275	40	28	231	299	27	26	220	273	21	54	167	242	445
Верхнеудинск	5	-	41	46	5	1	47	53	5	1	56	62	2	2	82	86
Нижнеудинск	-	6	6	12	-	2	7	9	4	3	6	13	-	2	10	12	25
Киренск	-	-	42	42	-	-	35	35	-	7	29	36	-	11	60	71	57
Нерчинск	24	5	244	273	3	23	221	245	4	23	206	233	4	35	318	357
Чита	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	1	1	11	13
Баргузин	_	4	13	17	-	4	12	16	-	4	13	17	-	5	23	28
Кяхта	38	-	95	133	32	1	92	125	22	-	70	92	14	2	89	105	73
Селенгинск	1	-	13	14	3	5	6	14	6	5	39	50	11	3	36	50
Якутск	-	14	53	67	-	11	42	53	-	3	39	42	1	2	16	19	55
Охотск	-	-	14	14	-	-	14	14	-	-	14	14	-	-	8	8
Камчатск	-	-	25	25	-	-	14	14	-	-	14	14	-	-	19	19	31
Гижигинск	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	7	7
Всего:	105	49	951	1105	104	115	909	1127	96	122	958	1176	77	209	1225	1511

^* Сост. по источникам, указанным в примечании к табл. 7.

^** По остальным городам сведений за 1860 г. не обнаружено.

Таблица 9

Численность купцов (душ м.п.) и купеческих семей
в сибирских губерниях с распределением по гильдиям
(конец XVIII — первая половина XIX в.)^*

Губернии и области	1782 г. (IV рев.)	1794 г.	1795 г.	1798 г. (V рев.)	1800 г.	1806 г.	1808 г.	1812 г. (VI рев.)	1816 г. (VII ревизия)				1820 г.
	купцов	купцов	купцов	купцов	купцов	купцов	купцов	купцов	купцов	семей по гильдиям			купцов
	купцов	купцов	купцов	купцов	купцов	купцов	купцов	купцов	купцов	1	2	3	купцов
Тобольская	1276	1334	1150	1541	1509	1016	1144	537	278	6	8	70	249
Колыванская	324
Томская						843	834	451	346	7	7	109	274
Иркутская	1201	нет св.	нет св.	969	931	1060	1095	746	610	15	10	133	427
Всего:	2801			2510	2440	2919	3073	1734	1234	28	25	312	950

(продолжение)

Губернии и области	1820 г.			1823-1824 гг.						1830 г.						1835 г. (VIII ревизия)						1840 г.
	семей			купцов			семей			купцов			семей			купцов			семей			купцов			семей
	1	2	3	1	2	3	1	2	3	1	2	3	1	2	3	1	2	3	1	2	3	1	2	3	1	2	3
Тобольская	6	5	54	9	49	216	5	12	66	4	15	277	2	6	116	16	15	557	6	6	154	12	46	602	4	21	176
Омская				4	9	20	1	2	8	2	15	78	1	7	42	7	20	200	2	7	62
Томская	5	4	78	3	24	71	2	4	20	-	10	136	-	4	50	-	15	169	-	5	55	18	44	430	5	15	143
Енисейская				1	-	82	1	-	25	-	6	101	-	1	48	2	3	158	2	3	54	13	24	161	5	10	55
Иркутская	21	9	82	45	16	214	13	1	69	60	28	467	18	8	183	90	26	781	20	11	216	94	32	796	30	12	228
Всего:	57	18	214	62	98	603	22	19	188	66	74	1273	21	26	439	115	79	1865	30	32	541	137	146	1989	44	58	602

(продолжение)

Губернии	1845 г.						1850 г.						1854 г. (IX ревизия)						1856 г.			1860 г.
	купцов			семей			купцов			семей			купцов			семей			семей			семей
	1	2	3	1	2	3	1	2	3	1	2	3	1	2	3	1	2	3	1	2	3	1	2	3
Тобольская	10	66	668	5	25	219	20	63	723	9	29	252	37	69	1146	13	32	327	17	35	358	18	39	616
Томская	19	56	513	7	22	185	13	83	620	8	36	234	6	107	1023	4	29	273	5	50	346	10	61	608
Енисейская	21	40	188	8	19	86	28	50	252	11	25	112	23	92	402	11	34	134	8	56	177	11	58	264
Иркутская	88	75	722	37	27	203	78	72	706	44	27	232	53	117	846	31	25	230	36	55	366
Всего:	138	147	2091	57	93	693	139	268	2301	72	117	830	119	385	3417	59	120	964	66	196	1247

^* Таблица сост. по данным окладных книг и ревизским материалам (до 1810-х гг. сведения о распределении купцов по гильдиям в окладные книги не включались). Колыванская губ. образована в 1779 г. (ликвидирована в 1796 г.), Томская — в 1804 г., Енисейская — в 1822 г., Омская обл. — в 1822 г. (ликвидирована в 1839 г.). Для сравнимости результатов в сведения по Иркутской губ. за 1854 и 1856 гг. включены данные по Забайкальской, Якутской и Камчатской областям.

иркутской, основывавшей свое предпринимательство на кяхтинской торговле и промысле пушнины в северо-восточных морях, то ее численность уменьшилась примерно в той же пропорции, что и в среднем по губернии (на 20,9%), и это сокращение по своим масштабам было менее значительным, чем убыль купечества в других крупных торговых городах Сибири, где она составила: в Томске — 103,7%, Тобольске — 34,7, Енисейске — 27,5% (табл. 7 и 8).

В период между IV и V ревизиями уменьшилась доля сибирского купечества в составе городского торгово-ремесленного населения (включавшем купечество, мещанство и цеховых) — с 9,76 до 7,2% , а также в общем составе сибирского населения — с 0,53 до 0,42%. Сократился и удельный вес сибирских купцов в общем составе российского купечества: с 2,61 до 2,08%. Тенденция к сокращению численности гильдейского купечества, проявившаяся в конце XVIII в. в Сибири, не имела общероссийского характера, так как в целом по стране численность купечества в период между IV и V ревизиями увеличилась с 89,1 до 120,4 тыс. душ м.п., т. е. на треть [28], что свидетельствовало о меньшей капиталистости сибирских купцов, многих из которых очередное возвышение гильдейских сборов оставляло за чертой купеческого сословия.

Более благоприятные возможности для роста численности сибирского купечества существовали в 1800 — 1807 гг., когда уровень налогообложения купечества оставался неизменным. Так, если в последние годы XVIII столетия число выходивших из купечества превышало число вновь записывавшихся (в Тобольской губ. с сентября 1797 по сентябрь 1799 г. поступили в купцы 146 душ м.п., а выбыли из купечества в другие сословия 207 душ, в Иркутской губернии с января 1798 по сентябрь 1799 г. соответствующие показатели составили 84 и 119 душ м.п.) [29], то в течение 1801–1808 гг. численность сибирского купечества возросла с 2440 до 3073 душ м.п. (рост 3,2% в год) (табл. 5).

Относительно благоприятный для развития купечества временной отрезок с 1800 по 1807 г. сменился периодом упадка гильдейского купечества, продолжавшимся вплоть до гильдейской реформы 1824 г. С 1808 по 1824 г. численность купеческого сословия в Сибири сократилась с 3073 до 792 душ м.п., т. е. почти в 4 раза (табл. 5). Значительно уменьшилось и количество объявляемых по Сибири купеческих капиталов: только за период с 1816 по 1824 г., по которому имеются данные, с 370 до 267 (табл. 10). Резкое сокращение численности купечества в этот период было характерно и для большинства губерний Европейской России, а в целом по стране число купцов с 1811 по 1824 г. уменьшилось с 124,8 тыс. душ м.п. до 52,8 тыс. (в 2,4 раза) [30].

Кризис гильдейского купечества в 1807–1824 гг. был вызван в первую очередь резким возвышением в 1807 г. имущественного ценза для записи в купечество, в связи с чем минимум необходимого для причисления в купечество капитала по первой гильдии вырос с 16 до 50 тыс. руб. (в 3,1 раза), по второй гильдии — с 8 до 20 тыс. руб. (в 2,5 раза), по третьей гильдии — с 2 до 8

Таблица 10

Динамика объявления купеческих капиталов в Сибири в 1816–1856 гг.^*

Год	1816	1817	1818	1819	1820	1821	1822	1823	1824	1825
Капиталов	370	348	337	319	307	287	264	272	267	519

(продолжение)

Год	1826	1827	1828	1829	1830	1831	1832	1833	1834	1835
Капиталов	509	546	540	562	607	630	657	678	799	915

(продолжение)

Год	1836	1837	1838	1839	1840	1841	1842	1845	1850	1854	1856
Капиталов	966	872	881	843	882	859	886	1029	1250	1325	1509

^* Сост. по источникам, указанным в примечании к табл. 5. Учтены капиталы, объявлявшиеся как местными, так и иногородними купцами.

тыс. руб. (в 4 раза), а также неоднократным и значительным увеличением гильдейских сборов, вызванным последствиями войны 1812 г., в результате чего плата в казну с минимального капитала с 1807 по 1821 г. выросла по первой гильдии с 625 до 3212,5 руб. (в 5,14 раза), по второй гильдии — с 250 до 1345 руб. (в 5,38 раза), по третьей гильдии — со 100 до 438 руб. (в 4,38 раза) [31].

Падение численности сибирского купечества после 1807 г. происходило преимущественно за счет уменьшения числа купцов второй и третьей гильдий. Что же касается численности купцов первой гильдии, то, несмотря на рост гильдейского сбора, она в течение первых пяти лет после 1807 г. не уменьшалась, а наоборот, в связи с тем, что манифестом о купечестве от 1 января 1807 г. была установлена монополия купцов-первогильдейцев на кяхтинскую торговлю, значительно выросла за счет перехода в высшую гильдию занимавшихся внешнеторговыми операциями купцов второй и третьей гильдий. Так, в Томске, где в 1806 г. не было объявлено ни одного капитала по первой гильдии, в 1807 г. записались в высшую гильдию сразу пять купеческих семей [32]. Четыре капитала было объявлено по первой гильдии и в ранее не имевшем первогильдейцев Верхнеудинске, купечество которого также было в значительной мере вовлечено в кяхтинскую торговлю [33]. В Иркутске, где накануне 1807 г. число ежегодно объявляемых по первой гильдии капиталов не превышало 3–4, в 1808–1810 гг. объявлялось ежегодно по 15–16 капиталов. При этом, по сведениям за 1809 г., из 16 объявленных по первой гильдии иркутскими купцами капиталов 8 вышли из второй гильдии, 5 — из третьей [34].

По мере дальнейшего роста налогообложения численность купцов первой гильдии начала сокращаться. Так, в Иркутске к началу 1820-х гг. число купеческих капиталов, объявляемых по первой гильдии, уменьшилось по сравнению с 1808–1810 гг. с 15–16 до 7–8, в Томске — с 4 до 2 [35]. И все-таки

число капиталов, объявляемых в Сибири накануне гильдейской реформы Канкрина по первой гильдии, почти не уступало числу капиталов второй гильдии: ежегодно в начале 1820-х гг. в сибирских городах объявлялось по первой гильдии 20–25 капиталов, а по второй — от 17 до 32, тогда как в целом по России капиталов по второй гильдии объявлялось в 4 раза больше, чем по первой [36]. Большой удельный вес первогильдейцев в составе купцов двух высших гильдий в Сибири являлся результатом значительной вовлеченности верхушки сибирского купечества в кяхтинскую торговлю, поэтому в сибирских городах, купечество которых наиболее активно торговало в Кяхте, число купцов-первогильдейцев превосходило число купцов, состоявших во второй гильдии: так, по сведениям за 1820 г., в Иркутске в первой гильдии состояли 7 купеческих семей, а во второй — только одна, в Кяхте, Верхнеудинске и Селенгинске капиталов по второй гильдии вообще не объявлялось, тогда как в первой гильдии состояли соответственно 11, 2 и 1 купеческих семьи [37]. В целом в Восточной Сибири объявление капиталов по первой гильдии значительно превосходило запись купцов во вторую гильдию: по сведениям генерал-губернаторского отчета за 1823 г., во всех городах восточносибирского региона по первой гильдии было объявлено 15 капиталов, а по второй — лишь 5. В Западной Сибири, где купечество в меньшей степени было связано с кяхтинской торговлей (а участвовать во внешнеторговом обмене на Сибирской линии дозволялось купцам всех трех гильдий), первая гильдия была менее многочисленной, чем вторая: в 1824 г. в Тобольской, Томской губерниях и Омской области в совокупности во второй гильдии состояло 75 душ м.п., а в первой — лишь 16 [38].

Наиболее сильно резкое возвышение гильдейских сборов в период с 1807 по 1821 г. ударило по наименее состоятельному слою в составе сибирского купечества — купцам третьей гильдии. Так, в Томске, по данным ведомостей учета купеческих капиталов, число купцов третьей гильдии с 1807 по 1824 г. уменьшилось с 211 душ м.п. до 33, а капиталов — с 73 до 13. В Тобольске, по сведениям обывательской городовой книги за 1806–1809 гг., в третьей гильдии значилось 59 купеческих семей, а к 1824 г. их число сократилось до 34. В Иркутске во время проведения VI ревизии (1811 г.) в третьей гильдии состояло 78 купеческих семей, а к 1823 г. их число уменьшилось до 37. В Барнауле численность купцов третьей гильдии с 1807 по 1822 г. сократилась более чем в 3 раза — с 109 до 33 душ м.п. [39]

Помимо главной причины — значительного роста налоговых платежей — сокращению численности купечества в первой четверти XIX в. способствовал и ряд других. Одной из них стало осуществленное на законодательном уровне сужение круга родственников, которым дозволялось состоять в одном общем капитале. Так, указом Правительствующего Сената от 28 февраля 1809 г. главам купеческих семей разрешалось записывать в свой капитал только детей и внуков, братья же могли числиться в одном капитале («не в разделе») только в том случае, если они объявляли наследственный капитал, с которого был уплачен в законном порядке налог за перевод наследства. В связи с этим городскими думами и ратушами неоднократно проводились

проверки законности нахождения в общих капиталах купеческих братьев. С 1809 по 1815 г. разбиралось дело в отношении правомерности объявления нераздельного капитала барнаульскими купцами первой гильдии Пуртовыми, в 1822 г. такого рода проверка проводилась в отношении состоявших в общем капитале красноярских купцов братьев Коростелевых и Пороховщиковых, енисейских Прутовых, каннских Пашковых, томских Барковских. В случаях, когда нахождение в общем капитале признавалось незаконным, предписывалось каждому из братьев объявить капитал раздельно, а при неспособности в этом случае внести гильдейский сбор — переходить в мещанство. Так, в 1820 г. на этом основании были исключены в мещанство барнаульские купцы Гаврила и Василий Карышевы, состоявшие в купечестве по капиталу, объявленному их братом Ильей [40]. Ограничения на запись родственников в один капитал, продиктованные фискальными соображениями казны, действовали в направлении сокращения численности гильдейского купечества.

Росту купеческого сословия препятствовало и осуществленное под нажимом дворянства расширение торговых прав крестьян, выразившееся в учреждении в 1812 г. сословно-податной группировки «торгующих крестьян», получивших сравнимые с купечеством торговые права без обязательной записи в купеческие гильдии [41], что отнюдь не стимулировало переход занимавшихся торговлей и промыслами крестьян в купеческое сословие. Сравнение имеющихся за 1816–1824 гг. сведений, отражающих динамику объявления купцами капиталов и выбора торгующими крестьянами промысловых свидетельств, показывает, что в то время как число купеческих капиталов неуклонно сокращалось, прослойка торгующих крестьян имела устойчивую, хотя и с колебаниями, тенденцию к росту (табл. 11). Особенно значительную конкуренцию купцам торгующие крестьяне оказывали в губерниях с высоким уровнем товарности сельского хозяйства. Так, в Тобольской губ. накануне реформы Канкрина численность выбираемых крестьянами торговых свидетельств значительно превосходила число объявляемых купцами капиталов: крестьянам принадлежало в 1821 г. 179 свидетельств, в 1822 г. -229, а купцам — соответственно 76 и 67 [42].

Не случайно, когда в 1822 г. Департамент разных податей и сборов Министерства финансов, обеспокоенный сокращением поступлений в казну сборов от объявления купеческих капиталов, предписал на места исследовать причины этого явления, многие органы городского самоуправления в Сибири, отражавшие интересы купечества, в качестве одной из главных причин упадка купеческих капиталов называли в своих ответах конкуренцию торгующего крестьянства. На сдерживающую купеческое предпринимательство конкуренцию торгующих крестьян жаловались Иркутская и Томская городские думы, Кяхтинская ратуша, об этом же говорилась в резолюции собрания иркутских купцов, состоявшегося в 1824 г. в доме городового судьи местного купца Д. Ширяева [43]. Чтобы сдержать торговое предпринимательство крестьян, городские власти обязывали их сверх государственных промысловых сборов уплачивать еще и произвольные, часто завышенные, акцизы в

Таблица 11

Численность купеческих и крестьянских промысловых свидетельств в Сибири в 1816–1824 гг.^*

Свидетельства	Годы
Свидетельства	1816	1817	1818	1819	1820	1821	1822	1823	1824
Купеческие	370	348	337	319	307	287	264	272	267
в % к 1816 г.	100	94	91	86	83	78	71	74	72
Крестьянские	104	150	148	194	164	278	357	227	225
в % к 1816 г.	100	144	142	187	158	267	343	218	216

^* Сост. по данным окладной книги за 1816–1830 гг. (РГИА. Ф. 571. Оп. 9. Д. 18. Л. 97–106).

доход города. Так, Томская городская дума установила в 1823 г. для торгующих крестьян акцизный сбор за право торговли в городе в размере 350 руб., что почти равнялось плате за торговое свидетельство третьего рода (420 руб.), которую крестьянин вносил в государственную казну [44].

И все же упадок гильдейского купечества в 1807–1824 гг. был вызван в первую очередь резким возвышением налоговых сборов, следовательно, имел во многом искусственный характер, не будучи порожден деградацией экономической жизни в целом и торговли в частности. Не желавшие уплачивать обременительные гильдейские сборы, купцы выходили в мещанское сословие, но при этом в большинстве своем не оставляли торгово-промышленных занятий, ведя торговлю, товарный ассортимент и объемы которой зачастую не уступали, а иногда, как показывали материалы проверок, проводившихся городскими думами, и превосходили обороты остававшихся в гильдиях купцов. Так, проверкой, проведенной в 1816 г. Томской городской думой, было установлено, что в городе вели торговлю «на праве купцов» более 50 местных мещан, при этом часть из них торговали не только в самом городе, но и в уезде, на Иртышской линии, регулярно посещали Ирбитскую ярмарку, а торговый оборот двух торговцев-мещан (М. Карпова и И. Сапожкова) был сравним с оборотом купцов второй гильдии [45]. Как констатировал составитель «Исторического очерка обложения торговли и промыслов в России» И.Я. Рудченко, «неопределенность торговых прав, предоставленных мещанам, давала возможность заниматься и в сем звании обширными промыслами» [46]. В силу этого не давали должного эффекта рассылаемые на места предписания министерства финансов, которое признавало за мещанами право лишь на мелочную торговлю, о недопущении их к производству «купеческого» торга [47].

Именно такого рода торговцы-мещане, скрывавшие истинные размеры своих капиталов и торговых оборотов с тем, чтобы избежать уплаты обременительных гильдейских пошлин, составили основное пополнение купеческого сословия после проведенной в 1824 г. министром финансов Канкри-

ным гильдейской реформы, в результате которой гильдейские пошлины были уменьшены в 1,4–2 раза и налогообложение купцов первой и второй гильдий вернулось тем самым к уровню 1812 г. (составив соответственно 2200 и 880 руб.), а третьей гильдии (после еще одного снижения пошлины в 1826 г. с 220–132 до 150–100 руб.) — к уровню 1807–1810 гг. Снижение уровня налогообложения купечества, сопровождавшееся к тому же предусмотренным реформой усилением налогообложения других категорий торгующего населения, привело к резкому и значительному возрастанию численности купечества: в 1825 г. по сравнению с предыдущим годом число купцов в Сибири выросло с 792 до 1202 душ м.п. (на 51,8 %), а число объявленных капиталов — с 267 до 519 (на 94,4%) (табл. 5 и 10). Более значительное увеличение числа объявленных капиталов по сравнению с возрастанием фактической численности купеческого сословия объясняется тем, что данные о числе капиталов включают и капиталы, объявленные иногородними торговцами, торговля которых в результате проведения реформы стала жестче контролироваться и регламентироваться необходимостью непременного выбора дополнительных торговых свидетельств по третьей гильдии в случае осуществления розничной торговли не только в своем, а и в других городах. Сыграло свою роль и то, что, согласно положенному в основу реформы Канкрина «Дополнительному постановлению об устройстве гильдий и о торговле прочих состояний», ближайшие родственники получили право состоять в одном капитале только в случае, если они проживали «нераздельно», что ускорило процесс дробления купеческих капиталов [48].

Прирост численности купечества в ходе гильдейской реформы 1824 г. происходил в основном за счет вступления в третью гильдию, уровень имущественного ценза для записи в которую был понижен в наибольшей степени, занимавшихся торговлей представителей мещанского сословия. Так, в Томске все вновь записавшиеся в купечество на 1825 г. (42 местных мещанина) объявили капиталы по третьей гильдии. В Иркутске в 1825 г. число купцов двух высших гильдий увеличилось на 11 душ м.п. (7 капиталов), а третьей — на 55 душ м.п. (25 капиталов), при этом если увеличение числа купцов высших гильдий произошло за счет внутрисословных перемещений, то все вновь причислившиеся в купечество по третьей гильдии были выходцами из местного мещанства. В Верхнеудинске, Троицкосавске и Селенгинске, где в 1825–1826 гг. численность купцов первой и второй гильдии осталась на дореформенном уровне, число купеческих капиталов, объявленных по третьей гильдии, возросло в результате вступления в купечество местных мещан соответственно с 10 до 18, с 5 до 14 и с 0 до З [49]. Увеличение с 1824 по 1826 г. числа купеческих капиталов в Тюмени (с 19 до 53), Кургане (с 4 до 10), Ялуторовске (с 2 до 10), Кузнецке (с 1 до 7) также произошло исключительно за счет расширения третьей гильдии, пополнявшейся в основном выходцами из местного мещанства [50].

Запись мещан в купечество в ходе осуществления реформы 1824 г. была вызвана не только их стремлением повысить свой социальный статус в связи с открывшейся благоприятной возможностью, связанной со значитель-

ным снижением необходимых для поступления в купечество гильдейских взносов, но обусловливалась и ужесточением контроля за торгово-предпринимательской деятельностью мещан. Еще в преддверии реформы Министерство финансов в декабре 1823 г. разослало на места циркуляр с предписанием усилить надзор за соблюдением правил торговли с тем, чтобы не допускать мещан к производству торговли, сравнимой по товарному ассортименту и объему с купеческой, без записи в гильдии и уплаты соответствующих гильдейских пошлин, а согласно гильдейскому положению 1824 г. ( 188), при городских думах «из купцов, заслуживающих особенное доверие общества», создавались специальные торговые депутации, призванные надзирать за соблюдением правил торговли, членам которых, по закону, был «открыт вход во все лавки, торговые заведения и дома, где производится торг» [51]. По-видимому, определенным толчком для вступления в купечество для части мещан-торговцев стало и осуществленное в ходе реформы выделение занимавшихся торговым промыслом мещан в особую сословно-податную категорию «торгующих мещан» с обязательством выбора специального промыслового свидетельства, цена которого хотя и была ниже цены свидетельства, выкупаемого купцом третьей гильдии, однако разница была не столь значительной, чтобы в выборе между статусом торгующего мещанина и купца третьей гильдии не отдать предпочтение последнему, обладание которым давало возможность пользоваться принадлежавшими купеческому званию сословными привилегиями. Впрочем, влияние этого фактора на поступление мещан в купечество могло иметь лишь кратковременный характер, поскольку в 1826 г. категория торгующих мещан была упразднена.

Несмотря на то, что устанавливаемая по реформе 1824 г. система обложения торговых промыслов предусматривала повышенное налогообложение для торгующих крестьян, запись крестьян в купечество не приобрела сколько-нибудь значительного масштаба, а число выбираемых торгующими крестьянами по Сибири промысловых свидетельств даже увеличилось с 225 в 1824 г. до 371 в 1825 г., что объяснялось ужесточением административного контроля за правилами торговли в период проведения реформы [52]. Помимо характерной для феодального периода затрудненности процедуры перехода крестьян в городское гражданство, здесь сказалась и непродолжительность действия неравномерного обложения крестьянской и купеческой торговли: в 1827 г. крестьянские торговые свидетельства были уравнены по цене с купеческими свидетельствами соответствующих разрядов.

Исследователями обращалось внимание на значительное возрастание численности сибирского купечества после принятия гильдейского положения 1824 г. [53] Однако в исторической литературе еще недостаточно изучена сложность и противоречивость того влияния, которое оказала гильдейская реформа 1824 г. на формирование купеческого сословия. После резкого возрастания численности купеческого сословия в Сибири в течение 1825–1826 гг. с 792 до 1208 душ м.п., в 1827 г. она снизилась до 1159 душ м.п., затем примерно на этом же уровне оставалась в течение следующих двух лет и вновь достигла показателей 1825–1826 гг. только к 1832 г. (табл. 5). Если снижение

общесибирских показателей численности купечества, происшедшее после кратковременного резкого их роста в 1825 г., было не слишком значительным, то во многих крупных торговых центрах Сибири это сокращение имело явно выраженный характер. Так, в Томске, где в 1825 г. численность купечества увеличилась с 34 до 77 душ м.п., уже в следующем году «по необъявлению капитала» вновь выбыли в мещанство 30 душ м.п. из записавшихся в предыдущем году 42 чел. В дальнейшем численность купечества в городе сократилась с 54 душ м.п. в 1826 г. до 28 душ м.п. в 1832 г., т. е. упала ниже дореформенного уровня, а показатель 1825 г. был достигнут вновь только к 1838 г., когда в составе томского купечества значилось 75 душ м.п. [54]

Падение численности купечества после одномоментного ее возрастания в 1825 г. было характерно и для ряда других городов Сибири. В Тюмени к 1830 г. она упала даже ниже дореформенного уровня: в 1824 г. в составе местного купечества значились 121 душа м.п., а в 1830 г. — только 89. По сведениям за 1826 г., в городе было объявлено 3 капитала второй и 50 капиталов третьей гильдии, а к 1834 г. число капиталов третьей гильдии уменьшилось до 42, а купцов второй гильдии в городе вообще не было. В Тобольске в 1830 г. численность купечества также не достигала уровня, предшествовавшего реформе Канкрина: она составляла 93 души м.п. против 106 душ м.п. в 1824 г. Такая же картина наблюдалась и в Таре, где накануне реформы Канкрина насчитывалось 30 купцов, а к 1830 г. их число не только не увеличилось, а уменьшилось в 1,5 раза — до 19 душ м.п. Практически не изменилась к 1830 г., по сравнению с дореформенной, численность купечества в Барнауле, где она составила соответственно 46 и 42 души м.п., однако если до реформы в городе из 12 купеческих семей одна (Пуртовы) состояла в первой и одна (Федченко) — во второй, то к 1830 г. они переписались в третью гильдию [55].

Уклонение от записи в гильдии части ранее вошедших в купечество торговцев, характерное для пятилетия, последовавшего вслед за первыми годами проведения реформы, объясняется ослаблением общего контроля и надзора за торговыми промыслами в связи с некоторым отступлением от политики их жесткой регламентации после того, как в течение 1826 и 1827 гг. были освобождены от обложения мещанские и мелкие крестьянские торговые промыслы в связи с упразднением свидетельств пятого и шестого разряда для торгующих крестьян, ликвидацией категории торгующих мещан, отменой списков товаров, доступных к продаже лицам мещанского звания, разрешением им лавочной торговли в рядах и пр. [56]

Нужно учитывать и то, что хотя в результате реформы 1824 г. и произошло понижение гильдейских пошлин, однако оно не носило радикального характера, во всяком случае уровень налогообложения купечества не был возвращен к периоду, предшествовавшему его наиболее резкому повышению в 1807–1812 гг. К тому же, по положению 1824 г., помимо платы за гильдейские свидетельства вводилась плата за билеты на дополнительные (сверх трех) торговые лавки, свидетельства для приказчиков. Поэтому для наименее состоятельной части торговцев, внесших в 1825 г. требуемые с них властя-

ми гильдейские платежи ценой изъятия части капитала из торгового оборота, уже в следующем году налоговое бремя могло оказаться непосильным и привести к выходу из купечества в прежнее состояние. К выходу части купцов в мещанство приводило и действие уже упоминавшегося выше запрета на причисление в один общий капитал проживающих раздельно, своими домами, близких родственников (отца с сыновьями, братьев).

И все же сокращение численности сибирского купечества не имело всеобъемлющего характера, поскольку в большинстве уездных городов Сибири, в отличие от губернских центров, динамика изменения численности купечества во второй половине 1820-х гг. была положительной: число купцов в Ялуторовске с 1824 по 1830 г. выросло с 9 до 30 душ м.п., в Кургане — с 11 до 17, Ишиме — с 2 до 13, Березове — с 3 до 19, Кузнецке — с 1 до 15, Бийске — с 2 до 22, Каинске — с 5 до 12. Почти пятикратно возросла в первое пятилетие после реформы Канкрина численность купечества в городах на Сибирской пограничной линии, в том числе в Омске — с 4 до 10, Петропавловске — с 6 до 30, Семипалатинске — с 15 до 41, Усть-Каменогорске — с 0 до 14 душ м.п. (табл. 7). Рост уездного купечества был обусловлен действием предусмотренных гильдейской реформой 1824 г. льготных норм налогообложения для купцов, проживающих в уездных городах, для которых цена промыслового свидетельства третьей гильдии была установлена на уровне, в два раза более низком, чем для купечества губернских городов. В результате увеличение численности купцов в уездных городах после реформы Канкрина осуществлялось в основном за счет расширения третьей гильдии, в которую записывались как местные мещане и выходцы из крестьян, так и переселявшиеся сюда в поисках облегчения налогового бремени купцы из губернских городов (так, из Тобольска в период между реформой Канкрина и VIII ревизией (1834 г.) в уездные города Тобольской и других губерний переселилось 10 купцов) [57]. На увеличение численности купечества в городах Сибирской пограничной линии, помимо их привлекательности для поселения как пунктов, где внешняя торговля разрешалась купцам не одной лишь первой, как в Кяхте, а всех трех гильдий, повлияло и решение Совета Главного Управления Западной Сибири (1827 г.) об отмене преимуществ для торгующих бухарцев, обязывавшее их записываться в гильдии и уплачивать гильдейские сборы наравне с купцами российского происхождения. Позднее это решение было отменено центральными властями, но неопределенность торговых прав бухарцев фактически сохранялась только до 1834 г., когда их право на торговлю без уплаты гильдейских пошлин было ограничено одной лишь торговлей азиатскими товарами на пограничной линии и в городе проживания [58].

Не оказала канкринская реформа положительного действия и на динамику изменения численности купечества в административном центре Енисейской губ. — Красноярске, наоборот, число купцов здесь сократилось с 1823 г. по 1832 г. в 2 раза — с 38 до 19 душ м.п. [59] Однако так же, как и в западносибирских губерниях, благоприятным оказалось ее влияние на численность купечества в уездных городах Енисейской губ.: количество купцов в Ени-

Таблица 12

Влияние реформы Канкрина на объявление купеческих капиталов в городах Иркутской губ.^*

Город	Объявлялось купеческих капиталов
Город	1824 г.	1825 г.	1826 г.	1827 г.	1828 г.	1829 г.
Иркутск	48	80	82	83	88	нет св.
Верхнеудинск	14	22	22	23	23	23
Нерчинск	7	8	8	9	9	9
Селенгинск	1	3	3	3	3	4
Троицкосавск	4	5	6	7	7	7

^* Сост. по: РГИА. Ф. 1264. Оп. 1. Д. 605. Л. 112–113.

сейске с 1823 по 1830 г. увеличилось с 43 до 68, в Ачинске — с 2 до 7, Кан-ске — с 0 до 2 душ м.п. (табл. 8).

Наиболее устойчивый характер прирост численности купечества, полученный в результате введения в действие дополнительного постановления об устройстве гильдий 1824 г., приобрел в городах Иркутской губ., где вслед за всплеском численности купечества в 1825 г. не произошло последующего ее уменьшения даже в губернском центре. Число купцов в Иркутске, увеличившееся в 1825 г. с 137 до 203 душ м.п. (а количество объявленных капиталов — с 48 до 80), оставалось на этом уровне вплоть до начала 30-х гг. (в 1828 г. — 207, в 1830 г. — 203 души м.п.), а к середине 1830-х гг. выросло до 273 душ м.п. [60] Устойчивый характер прибрело увеличение численности купечества в результате реформы 1824 г. и в уездных городах Иркутской губ. (табл. 12). В целом по губернии число объявляемых местными купцами капиталов с 1824 по 1829 г. увеличилось с 76 до 146, т. е. почти в 2 раза, а численность купечества с 1823 по 1830 г. возросла с 298 до 484 душ м.п. (в 1,6 раза) [61]. Прирост численности купечества во второй половине 1820-х гг. в Иркутской губ. так же, как и в уездных городах Западной Сибири, происходил в основном за счет пополнения третьей гильдии. Так, если число купеческих капиталов первой гильдии в губернии с 1824 по 1829 г. увеличилось с 13 до 17, второй гильдии — с 2 до 4, то третья гильдия за это время расширилась вдвое (с 61 до 125 капиталов).

В целом влияние реформы Канкрина на формирование сибирского купечества было противоречивым: хотя она и была направлена на укрепление сословного принципа в реализации права на торгово-промышленную деятельность, однако предусматриваемое ею снижение гильдейских пошлин не было настолько значительным, чтобы остановить процесс деградации купечества в большинстве крупных городов Сибири, в особенности в губернских центрах, где уровень налогообложения оставался наиболее высоким. Установленный новым гильдейским положением запрет на приписку к капиталу главы купеческой семьи проживающих раздельно его сыновей и братьев

ускорил процесс дробления купеческих капиталов, сопровождавшийся в ряде случаев (из-за невозможности каждому в отдельности уплатить требуемую сумму гильдейских пошлин) переходом в низшую гильдию или выходом в мещанство. В некоторых городах, которые до реформы 1824 г. имели в составе своих посадов купцов первой и второй гильдий, во второй половине 1820-начале 1830-х гг. число капиталов, объявляемых по этим гильдиям, либо уменьшилось (Тобольск), либо вообще не объявлялось (Тюмень, Барнаул), или же объявлялись капиталы только по второй гильдии (Томск).

В направлении размывания купечества высших гильдий, помимо вышеуказанного ограничения на запись в один капитал близких родственников, действовало и предусмотренное реформой более значительное сокращение гильдейских пошлин для купцов третьей гильдии по сравнению с купечеством первой и второй гильдий. Привлекательность третьей гильдии возросла и в связи с тем, что входившие в нее купцы получали довольно обширные торговые права: ограничение на розничную торговлю пределами своего города и уезда преодолевалось правом торговать в других городах на условии выбора дополнительных торговых свидетельств, а права купцов первой и второй гильдий в отношении осуществления розничной торговли были точно такими же. К тому же принятыми в ходе реализации канкринской реформы дополнительными узаконениями для торговцев всех состояний были сняты ограничения на закупку товаров (территориально ограничивалась лишь их продажа), в результате чего купцы низшей гильдии получили возможность совершать закупки товаров не только на территории своего уезда, но и за его пределами. Купцам третьей гильдии запрещалась оптовая продажа закупленных товаров, но этот запрет в значительной степени нейтрализовался предоставлением лицам всех сословий свободы торговых операций на период ярмарок (положение Госсовета от 29 мая 1814 г.), на которые приходился основной оборот оптовой торговли.

Размывания высших купеческих гильдий в ходе реализации реформы 1824 г. не наблюдалось лишь в Иркутской губ., где число входивших в них купцов не только не сократилось, а даже увеличилось, что объясняется глубокой вовлеченностью тамошнего купечества в кяхтинскую торговлю, которая и после гильдейской реформы 1824 г. осталась монопольным занятием первогильдейцев.

Таким образом, рост общей численности купечества в ходе реализации реформы 1824 г. произошел в основном за счет увеличения численности купцов третьей гильдии в уездных городах, где эта гильдия получила значительные льготы в налогообложении. Если во всех губернских центрах Сибири (за исключением Иркутска) численность купцов третьей гильдии в течение второй половины 1820-х гг. сократилась, то в уездных городах она выросла с 1823–1824 по 1830 г. с 401 до 723, т. е. в 1,8 раза, в том числе и за счет переселения купечества из губернских в уездные города.

После реформы Канкрина налогообложение купечества (переведенное в 1839 г. в исчисление на серебро) вплоть до 1863 г. сколько-нибудь существенно больше не менялось, и эта стабильность в условиях нарастающего

развития товарно-денежных отношений способствовала прирастанию численности купеческого сословия. Как следует из данных таблицы 5, некоторое снижение общей численности сибирского купечества, последовавшее после 1825 г., сменилось в начале 30-х гг. на тенденцию устойчивого роста, в результате чего с 1830 по 1854 г. количество купцов в Сибири увеличилась с 1199 до 3922 душ м.п., т. е. в 3,27 раза. Сведения окладных книг об ускорении роста численности купечества в 1830–1850-е гг. подтверждаются и данными ревизского учета населения: если в период между VII (1816 г.) и VIII (1834 г.) ревизиями численность купечества в Сибири возрастала в среднем на 46 ревизских душ в год, то в промежутке между VIII (1834 г.) и IX (1851 г.) ревизиями — уже на 79 душ [62]. Ежегодный прирост численности купеческого сословия в Сибири в 1830-первой половине 1850-х гг. составлял 9,5%, что превышало показатели отмеченного нами как благоприятного для роста купечества периода 1800–1807 гг., когда прирост численности составлял 3,25% в год. При этом рост численности купечества в 30–50-е гг. XIX в. осуществлялся на базе происшедшего в предыдущий период своеобразного «очищения» купечества от малокапитальных торговцев, отброшенных в мещанство резким ростом гильдейских сборов. Проявлением этой тенденции стало увеличение числа капиталов, объявляемых по первой и второй гильдиям. Если общее количество объявляемых сибирскими купцами капиталов (без учета капиталов, объявляемых иногородними торговцами) с 1830 по 1854 г. возросло с 486 до 1149 (в 2,36 раза), то число купеческих семей, объявлявших капиталы по первой гильдии за это время увеличилось с 21 до 59 (в 2,81 раза), а по второй гильдии — с 26 до 120 (в 4,6 раза) (табл. 13). В особенности следует отметить значительный рост купечества второй гильдии, свидетельствовавший о том, что, в отличие от предшествующего периода, когда формирование верхушки сибирского купечества происходило преимущественно на основе развития кяхтинской торговли, в 30–50-е гг. XIX в. в этом гораздо большую роль стали играть процессы, связанные с развитием всероссийского рынка и втягиванием в него сибирского региона.

Важным фактором, способствовавшим росту купеческого сословия в Сибири, стало развитие золотопромышленности. Если в 1830-е гг. число объявлявшихся купцами капиталов увеличивалось ежегодно в среднем на 22, то в 1840-первой половине 1850-х гг., с началом масштабного развития сибирской золотопромышленности, среднегодовой прирост составил 32 капитала. Рассмотрение динамики изменения численности купечества и количества объявляемых капиталов по отдельным городам и регионам, купечество которых наиболее активно участвовало в золотопромышленном бизнесе, особенно наглядно показывает зависимость роста этих количественных показателей от развития золотопромышленности. Так, в Томске, где после реформы Канкрина вплоть до середины 1830-х гг. преобладала тенденция к снижению численности купечества, с этого времени начинается ее неуклонный рост, что хронологически совпадает с развертыванием промышленной разработки золотосодержащих месторождений в таежных районах Томской

Таблица 13

Объявление сибирскими купцами капиталов по гильдиям (1830–1854 гг.)^*

Гильдия	Капиталов
Гильдия	1830 г.	1835 г.	1840 г.	1845 г.	1850 г.	1854 г.
I	21	30	45	57	72	59
II	26	32	58	93	119	120
III	436	541	601	693	820	970
Всего:	486	603	704	843	1011	1149

^* Сост. по: РГИА. Ф. 571. Оп. 9. Д. 28, 33, 38, 43, 48, 53. Без учета капиталов, объявлявшихся иногородними торговцами.

и Енисейской губерний, в которой томское купечество принимало активное участие. Уже в период с 1835 по 1840 г. численность томского купечества выросла более чем в 2 раза: с 37 до 90 душ м.п., а в течение 1840-х гг. произошло новое двоекратное увеличение его численности, в результате чего к 1850 г. она достигла показателя в 182 душ м.п. При этом опережающими общие показатели темпами росла численность купцов первой и второй гильдий, чьей привилегией (наряду с потомственным дворянством) стало занятие золотопромышленностью: если в 1835 г. удельный вес купцов высших гильдий в общем составе томского купечества составлял 10%, то к концу 1840-х гг. он вырос до 26% [63]. Значительно увеличилось в Томске в течение рассматриваемого периода и число купцов третьей гильдии, многие из которых сколачивали свои капиталы на поставках продовольствия и других подрядных операциях, связанных с обслуживанием золотых приисков.

Наиболее интенсивное возрастание численности купечества в Енисейской губ. также приходится на время превращения ее в центр сибирской золотопромышленности. Если в 1830 г. в губернии имелось 49 купеческих капиталов (107 душ м.п.), из которых к высшим гильдиям принадлежал лишь один, то с превращением Енисейской губ. в 40–50-е гг. в основной район золотодобычи число выбираемых местными купцами промысловых свидетельств увеличилось к 1850 г. до 148, а к 1854 г. до 179, при этом купцами высших гильдий выкупалось соответственно 24,3 и 25,1% от общего числа свидетельств. А с учетом промысловых свидетельств, выбираемых иногородними торговцами, общее число капиталов, объявляемых по Енисейской губ., увеличилось в течение 1850-х гг. почти в 2 раза: со 172 до 333 [64].

В административном центре Енисейской губ. — Красноярске, в котором, по сведениям за 1835 г., вообще не было купцов высших гильдий, к 1854 г. в первой гильдии состояло 16, а во второй гильдии — 19 душ м.п. Уездные города Канск и Минусинск, фактически не имевшие до начала 1830-х гг. собственного купечества, с началом развития золотопромышленности обзавелись купеческими посадами, насчитывавшими к середине 1850-х гг. соот-

ветственно 148 и 119 купцов. А по числу купцов первой и второй гильдий Канск (44 души м.п.) превзошел крупнейшие города губернии — Красноярск (35 душ м.п.) и Енисейск (14 душ м.п.) [65].

Развитие золотопромышленности оказало значительное влияние и на формирование купечества Иркутской губернии, колебания численности которого в некоторых городах губернии почти всецело определялись разработкой в тех или иных местностях губернии золотосодержащих месторождений. Так, развитие с середины 1840-х гг. золотодобычи на р. Бирюсе вызвало значительный прирост численности купечества в Нижнеудинске, торговое население которого активно занималось поставками продовольствия на бирюсинские промыслы. В результате численность купцов в Нижнеудинске увеличилась с 1848 по 1853 г. с 6 до 22 душ м.п., при этом в городе появились купцы первой и второй гильдий (по сведениям за 1850 г., таковых насчитывалось 7 душ. м.п.), вкладывавшие капитал непосредственно в разработку золотых приисков. С упадком же в середине 50-х гг. золотопромышленности на Бирюсе численность купечества в Нижнеудинске сократилась, и к началу 1860-х гг., после того как был объявлен несостоятельным местный золотопромышленник купец Н. Пономарев, в городе не осталось ни одного купца высшей гильдии; все 11 выбранных местными купцами в 1860 г. торговых свидетельств принадлежали к третьей гильдии [66]. Рост купечества в таком городе Иркутской губ., как Киренск (с 42 душ м.п. в 1840 г. до 71 душ м.п. в 1854 г.), объявление здесь купеческих капиталов по второй гильдии (в 1854 г. - 11 душ м.п.) [67]в большой мере были связаны с развитием золотопромышленности в соседнем Олекминском округе Якутской обл. Одной из основных резиденций сибирских золотопромышленников в 40–50-е гг. XIX в. стал Иркутск, в котором число купцов двух высших гильдий выросло с 29 душ м.п. в 1840 г. до 75 душ м.п. в 1854 г. (в 2,6 раза), при этом если число капиталов, объявляемых местными купцами по первой гильдии, увеличилось с 1841 по 1860 г. лишь на 1 — с 11 до 12, то количество семей иркутских купцов, состоявших во второй гильдии, возросло с 5 до 31 (в 6 раз) [68]. Если увеличение числа купцов первой гильдии могло быть связано с расширением участия иркутян в кяхтинской торговле, то рост купечества второй гильдии во многом проистекал из активного участия иркутских купцов в золотопромышленной «лихорадке», хотя начиная со второй половины 50-х гг. в связи с ликвидацией монополии первогильдейцев и разрешением купцам второй гильдии производить торговлю с китайцами в Кяхте (на сумму не более 90 тыс. руб. ежегодно) начал приобретать значение и этот фактор (в 1860 г. в списке торговцев производивших заграничную торговлю в Кяхте на сумму более 50 тыс. руб. значились 4 иркутских купца второй гильдии) [69].

Развитие русско-китайской торговли в Кяхте, в которой сибирские торговцы в 40–50-е гг. XIX в. значительно потеснили торговцев из европейской части страны, оставалось определяющим фактором формирования купечества в Забайкалье. Число купеческих семей в Кяхте, ставшей в первой половине XIX в. основным центром притяжения в Забайкалье купцов из крупных торговых центров Сибири, выросло с середины 1820-х до начала 1850-х гг.

с 11 до 43 [70]. Вместе с тем с середины 1840-х гг. численность кяхтинского купечества начинает несколько сокращаться в связи с переездом приписавшихся сюда ранее иногородних купцов в другие города: если с 1830 по 1845 г. число купцов в Кяхте выросло в 3 раза (с 43 до 126 душ м.п.), то в 1850 г. в кяхтинском купечестве состояло лишь 92, а в 1854 г. — 105 душ м.п. Зато значительно выросло в два последних предреформенных десятилетия (в том числе и за счет приписки бывших кяхтинских купцов, а также торговцев из других городов Сибири и европейской части страны) купечество Селенгинска, получившее в связи с перенесением города на другое место льготы по платежу гильдейских повинностей: с 14 душ м.п. в 1840 г. до 50 душ м.п. в 1854 г. При этом число купцов первой гильдии, занимавшихся преимущественно оптовыми внешнеторговыми операциями в Кяхте, увеличилось с 1 до 11 душ м.п. (табл. 8). Положением Сибирского комитета, высочайше утвержденным 26 октября 1852 г., были освобождены на 10-летний срок от уплаты гильдейских пошлин купцы, селившиеся в Чите, которой был придан статус административного центра вновь учреждаемой Забайкальской обл. [71] Уже к 1854 г. здесь проживало 13 купцов, а всего в течение льготного срока в Читу переселились 53 купца [72]. Значительно выросло в 30–50-е гг. XIX в., главным образом на подрядах и поставках, связанных с обслуживанием кабинетских горнозаводских предприятий, купечество Нерчинска: со 116 купцов в 1830 г. до 357 в 1854 г. (т. е. в 3 раза).

Как следует из данных табл. 8, значительно сократилась в течение рассматриваемого времени численность купечества в Якутске и Охотске (соответственно с 73 и 17 душ м.п. в 1835 г. до 19 и 8 душ м.п. в 1854 г.), что было во многом связано с сокращением масштабов пушной торговли в этом регионе Сибири. Рассмотрение изменения численности купечества на крайнем северо-востоке Сибири — Камчатке также не обнаруживает какого-либо увеличения численности здесь купеческого сословия, несмотря на то, что с 1828 г. специальным указом Сената пошлины с объявляемых здесь купеческих капиталов третьей гильдии были уменьшены в 2 раза: со времени VIII ревизии населения (1834 г.) и по 1854 г. число купцов в населенных пунктах Камчатской обл., наоборот, даже несколько сократилось: с 29 до 26 душ м.п. [73] Торговля здесь находилась преимущественно в руках приезжего купечества: согласно ведомости учета купеческих капиталов по Петропавловску за 1857 г., местными купцами было объявлено 4 капитала, тогда как иногородними — 5 [74].

В целом в Восточной Сибири со времени проведения VIII ревизии (1834–1835 г.) и по 1854 г. численность купечества возросла с 1060 до 1511 душ м.п., т. е. в 1,5 раза, и примерно в той же пропорции увеличилось число объявляемых местными купцами капиталов — с 306 до 465. При этом в общем составе купечества восточносибирского региона в течение рассматриваемого периода в 2 раза увеличилась доля, приходящаяся на города Енисейской губ.: с 19 до 38%, что объяснялось превращением ее в центр сибирской золотопромышленности. Однако прирост численности купечества в Восточной Сибири осуществлялся более медленными темпами, чем в

Западной, где с 1835 по 1854 г. число купцов увеличилось с 998 до 2374 душ м.п., т. е. в 2,4 раза, а количество купеческих семей — с 297 до 678 (в 2,3 раза), в результате, если ранее западносибирский регион уступал восточносибирскому по численности купечества, то начиная с 1840-х гг. ситуация меняется на обратную и к середине 1850-х гг. купцов в городах Западной Сибири проживало на 863 души м.п. (на 57%) больше, чем в Восточной Сибири.

Опережающий рост купечества в Западной Сибири свидетельствовал о более интенсивном характере развития здесь товарно-денежных отношений, обусловленном повышением товарности основной отрасли экономики этого региона — сельского хозяйства и активным втягиванием региона в орбиту российского рынка. Однако нужно иметь в виду и то обстоятельство, что примерно треть всего прироста численности купечества в Западной Сибири в рассматриваемое время приходилась на рост численности купцов в торговых городах, расположенных на Сибирской таможенной линии (Семипалатинск, Петропавловск, Усть-Каменогорск): совокупная численность купечества в этих городах выросла с 213 до 852 , т. е. в 4 раза. По численности купечества и числу объявляемых капиталов Петропавловск к началу 1860-х гг. вышел на первое место в Западной Сибири (в 1861 г. в нем проживало 187 купеческих семей), а Семипалатинск — на четвертое (76 семей) [75]. Помимо активизации торговых обменов Западной Сибири с Казахстаном, Средней Азией и Китаем, к росту численности гильдейского купечества в городах Сибирской линии привела реализация принятого в 1834 г. Госсоветом решения об ограничении торговых привилегий сибирских бухарцев, которым разрешалось теперь торговать без уплаты гильдейских пошлин лишь товарами азиатского происхождения на границе и в том городе, где они были прописаны по VII ревизии, производство же всякой иной «купеческой торговли» дозволялось «не иначе, как на общем основании, т. е. со взятием торговых свидетельств и платежом гильдейских повинностей наравне с прочими российскими купцами Западной Сибири». Это решение вызвало массовый приток в купечество торговцев азиатского происхождения, количество которых в составе купечества городов, расположенных на Сибирской линии, выросло с 41 души м.п. в 1830 г. до 543 душ м.п. в 1854 г. [76]

Следовательно, в ускоренном росте западносибирского купечества в предреформенные десятилетия, как, впрочем, и восточносибирского, значительное место занимала внешнеторговая составляющая, вместе с тем ее более полный учет в этот период (в связи с отменой торговых льгот бухарцев) свидетельствует, что превосходство восточносибирского региона над западносибирским по численности купечества, имевшее место в предыдущий период, носило отчасти искусственный характер, поскольку являлось в значительной мере результатом освобождения от выбора торговых свидетельств и уплаты гильдейских пошлин осуществлявших купеческую торговлю сибирских бухарцев, ташкентцев и татар. Но и без учета записавшихся в купечество татар, бухарцев и ташкентцев, которых, по сведениям окладной книги

Таблица 14

Соотношение между числом купцов и общим количеством населения (душ м.п.) по сибирским губерниям (1816–1854 гг.)^*

Губерния	1816г.	1835 г.	1854 г.
Тобольская	1:851	1:510	1:354
Томская	1:653	1:655	1:218
Енисейская	1:488	1:654	1:266
Иркутская	1:403	1:398	1:376

^* Подсчитано по: РГИА. Ф. 571. Оп. 9. Д. 19. Л. 67–69 об., 71 об.–72,136–137 об; Д. 33. Л. 71–80, 216–226, 269–272; Д. 53. Для сравнимости результатов в сведения по Иркутской губ. за 1854 г. включены данные по Забайкальской, Якутской и Камчатской областям. Сведения за 1835 г. по Тобольской и Томской губерниям включают данные по уездам Омской обл., отошедшим к ним после ее упразднения в 1839 г.

1854 г. (в окладных книгах они выделяются в отдельную группу купцов-«магометан»), в Западной Сибири насчитывалось 562 души м.п. (112 семей), западносибирское купечество превосходило по численности купечество Восточной Сибири: 1826 душ м.п. против 1534 (566 семей против 471) [77]. Если в начале XIX в. восточносибирские губернии превосходили западносибирские по такому показателю, как соотношение между числом купцов и общей численностью населения, то в середине XIX в. по этому показателю первое место занимали золотодобывающие Томская и Енисейская губернии, далее следовала Тобольская, а на последнее место переместилась наиболее «торговая» в первой трети XIX в. Иркутская (табл. 14).

Из крупных городов Западной Сибири наиболее значительно в 30–50-е гг. XIX в. выросла численность купечества в Тюмени: с 145 душ м.п. (42 семей) в 1835 г. до 413 душ м.п. (124 семей) в 1862 г., т. е. почти в 3 раза [78], что было обусловлено ее положением одного из главнейших торгово-распределительных пунктов для товарных потоков, идущих из Европейской России в Сибирь и обратно, а также расширением диапазона предпринимательской активности тюменского купечества за счет активного включения в кяхтинскую торговлю и золотопромышленный бизнес. Широкое вовлечение тюменского купечества в сферы предпринимательства, составлявшие привилегию купечества высших гильдий, имело результатом появление в его составе довольно широкого слоя купцов первой и второй гильдий: если в первой половине 1830-х гг. таковых среди тюменских купцов вообще не было, то к 1860 г. в первой гильдии состояло 9 купеческих семей, а во второй — 15 [79]. По числу капиталов первой и второй гильдий Тюмень среди западносибирских городов занимала первое место, а из восточносибирских уступала только крупнейшему торговому центру Сибири — Иркутску. Схожие причины вызвали значительное возрастание численности купечества и в таком крупнейшем городе Западной Сибири, как Томск, который к тому же являлся главной резиденцией сибирских золотопромышленников. Итог этого роста, достигнутый к концу дореформенного периода, был почти

столь же впечатляющим, как и в Тюмени: по данным на 1860 г. в Томске проживало 98 купеческих семей (по VIII ревизии в 1835 г. — лишь 13), из которых в первой гильдии состояли 5 семей, а во второй — 17 [80].

Следует отметить и значительный рост в предреформенный период купечества в городах, торговое население которых занималось преимущественно торговлей сельскохозяйственной продукцией — Кургане, Ишиме, Ялуторовске, Бийске, что было связано с интенсификацией развития товарно-денежных отношений в сельском хозяйстве западносибирского региона. Особенно значительно в этой группе городов выросло купечество Кургана, который по численности купечества (70 семей) к 1861 г. занимал 5-е место среди городов Западной Сибири. Впрочем, из всех западносибирских городов лишь в Тобольске в 1830–1850-е гг. наблюдалась тенденция к снижению численности купечества: в период между VIII (1835 г.) и IX (1851 г.) ревизиями число купцов здесь сократилось с 143 до 131, а число объявленных капиталов — с 40 до 37. И хотя сокращение численности по абсолютным показателям не было значительным (а к 1861 г. число купеческих капиталов даже несколько превзошло показатель 1834 г.: 45 против 40), тем не менее можно говорить об упадке тобольского купечества, учитывая, что это сокращение происходило на фоне бурного роста купечества в других торговых городах Сибири. Причины этого были связаны с окончательной потерей Тобольском функций основного перевалочно-распределительного пункта товаров, направлявшихся из европейской части страны в Сибирь, которые в связи со смещением Московско-Сибирского тракта к югу переходят к Тюмени. Отрицательно сказался на торговой активности тобольского купечества и массовый отъезд из города гражданских чиновников и воинских служителей (в связи с переводом в 1839 г. из Тобольска в Омск резиденции генерал-губернатора Западной Сибири и упразднением здесь военного комендантства), приведший к значительному сокращению потребительского спроса на купеческие товары.

Ускорение роста численности сибирского купечества, имевшее место в 30–50-е гг. XIX в., привело к некоторому повышению удельного веса сибирских купцов в общем составе российского купечества: с 1,55% в 1825 г. до 1,67% в 1840 г. и 2,18% в 1854 г. (табл. 15). При этом однако к середине 1850-х гг. этот показатель лишь возвратился к уровню конца XVIII в., поскольку в первой четверти XIX в., в период наиболее значительного возрастания гильдейских пошлин, доля сибирских купцов в общем составе купечества страны снижалась, поэтому если рассматривать в целом весь период с момента гильдейских реформ 1770–1780-х гг. и до середины XIX столетия, то можно сделать вывод, что удельный вес сибирского купечества за это время не увеличился. Темпами, опережающими общероссийские показатели, увеличивалось в предреформенный период и количество объявлявшихся сибирскими купцами капиталов (число купеческих семей): в результате если в 1835 г. на Сибирь приходилось 1,82% от общего количества имевшихся в стране купеческих семей, то в первой половине 1850-х гг. — 2,40–2,52% (табл. 16).

Для Сибири была характерна и более высокая по сравнению с центральными регионами доля, приходившаяся в общем составе купечества на куп-

Таблица 15

Удельный вес сибирских купцов в общем составе российского купечества
(конец XVIII — первая пол. XIX в.)^*

Купцов, душ м. п.	1782 г.	1798 г.	1812г.	1816г.	1820 г.	1825 г.
Россия	107300	120400^**	124800	82600	67300	77500
Сибирь	2801	2510	1734	1234	950	1202
%	2,61	2,08	1,39	1,49	1,41	1,55

Таблица 15 (продолжение)

Купцов, душ м. п.	1830г.	1835г.	1840 г.	1845 г.	1850 г.	1854 г.
Россия	72700	119300	136400	131100	129600	180300
Сибирь	1199	2058	2276	2460	2710	3922
%	1,65	1,73	1,67	1,88	2,09	2,18

^* Сост. по: РГИА. Ф. 558. Оп. 2. Д. 44, 275, 321; Ф. 571. Оп. 9. Д. 12, 18, 19, 24, 43, 48, 53; Рындзюнский П.Г. Городское гражданство дореформенной России. М.,1958. С. 98–103,370; Миронов Б.Н. Русский город в 1740–1860-е годы. Л., 1990. С. 165.

^**Сведения за 1795 г.

Таблица 16

Численность выбираемых купцами торговых свидетельств в Сибири в сопоставлении с общероссийскими показателями (1835–1854 гг.)^*

Кол-во свидетельств	1835 г.	1840 г.	1845 г.	1850 г.	1854 г.
Россия	32813	36949	39573	42014	47784
Сибирь	597	705	843	1057	1149
%	1,82	1,91	2,13	2,52	2,40

^* Сост. по: РГИА. Ф. 571. Оп. 9. Д. 33, 38, 43, 48, 53.

цов высших гильдий (табл. 17). При этом если в первой четверти XIX в. более высокий процент купцов высших гильдий в Сибири обеспечивался преимущественно за счет расширения первой гильдии, принадлежность к которой давала право на торговлю в Кяхте, то в 1840–1850-е гг. верхушка сибирского купечества прирастала в основном за счет купцов второй гильдии. В результате если ранее Сибирь по удельному весу купцов второй гильдии отставала от европейской части страны, то к середине 1850-х гг. она опережала общероссийский показатель почти вдвое.

Численность купечества в Сибири в предреформенные десятилетия росла более быстрыми темпами, чем других городских сословий (мещан и цеховых), в результате доля купечества в общей численности городских сословий Сибири увеличилась с 6,49% в 1835 г. до 9,69% в 1854 г. и достигла соответствующих общероссийских показателей, от которых отставала на

Таблица 17

Распределение сибирского купечества по гильдиям в сопоставлении с общероссийскими данными (1816-сер. 1850-х гг.), в %^*

Годы	Сибирь^**			Россия
	Купцы гильдий			Купцы гильдий
	I	II	III	I	II	III
1815-1824	8,1	12,8	79,1	3,0	7,0	90,0
1830-е	5,6	3,8	90,6	2,4	5,0	92,6
1840-е	5,6	9,6	84,8	2,2	5,3	92,5
первая пол. 1850-х	3,1	9,8	87,1	2,0	5,2	92,8
Годы	Капиталов по гильдиям			Капиталов по гильдиям
Годы	I	П	III	I	II	III
1816	8,2	7,3	84,5	2,7	6,6	90,7
1830	3,8	4,5	91,7	2,5	5,0	92,5
1845	6,1	9,4	84,5	2,4	5,6	92,0
1854	4,7	10,4	84,9	2,2	5,3	92,5

^* Сост. по: РГИА. Ф. 1264. Оп. 1. Д. 24. Л. 97–98; Д. 47. Л. 21 об.–22; Ф. 571. Оп. 9. Д. 18, 33, 43, 53. Миронов Б.Н. Указ. соч. С. 164.

^**Сведения по Сибири за 1823–1824, 1835, 1845, 1854 гг.

на протяжении предшествующего времени (табл. 18). При этом и в данном случае, как и при изменении удельного веса сибирских купцов в составе российского купечества, были лишь вновь достигнуты показатели конца XVIII столетия. Возрос также и удельный вес сибирского купечества в общем составе городского населения Сибири (табл. 19), но к середине XIX в. этот показатель в Сибири был значительно ниже, чем в целом по России. Если в Сибири в середине 1850-х гг. один объявляемый купеческий капитал приходился на 128 городских жителей, то в Европейской России — на 101 [81]. По сравнению с первой четвертью XIX в. возрос удельный вес купечества и в общей численности населения Сибири (с 0,2% в 1835 г. до 0,32% в 1854 г.), однако он не достиг показателей конца XVIII в. (в 1782 г. доля купечества равнялась 0,5%) и был в 2 раза ниже соответствующего общероссийского показателя (0,65%) [82]. В Европейской России один торгующий приходился на 1087 жителей, а в Сибири — на 2222 (1856 г.).

Таким образом, численный состав купечества на протяжении рассматриваемого периода претерпевал значительные изменения, связанные с постепенным претворением в жизнь сословного принципа организации общества и связанным с этим повышением имущественного ценза для записи в купеческие гильдии и уровня налогообложения купечества, развитием товарно-денежных отношений, конкуренцией со стороны торговцев из других сословий и другими причинами. Если до проведения гильдейских реформ 1770–1780-х гг. численность купечества не лимитировалась необходимостью взноса соответствующих величине капиталов гильдейских сборов, то с реализацией

Таблица 18

Удельный вес купечества в составе городских сословий Сибири (1782–1854 гг.)^*

Категории населения	1782 г.	1798 г.	1812 г.	1816 г.	1820 г.	1825 г.
Городские сословия, душ м. п.	28686	34874	29597	30841	26570	26633
Купцы, душ м. п.	2801	2510	1734	1234	950	1202
То же, в % ко всем городским сословиям	9,76	7,20	5,86	4,00	3,58	4,51
Соответств. общероссийский показатель, в %	21,14	15,6	13,98	6,78	6,24	6,98

Таблица 18 (продолжение)

Категории населения	1830 г.	1835 г.	1840 г.	1845 г.	1851 г.	1854 г.
Городские сословия, душ м. п.	29334	31688	32662	33768	36035	40462
Купцы, душ м. п.	1199	2058	2276	2460	2710	3922
То же, в % ко всем городским сословиям	4,09	6,49	6,97	7,29	9,45	9,69
Соответств. общероссийский показатель, в %	6,15	8,65	8,58	8,03	7,75	9,66

^* Сост. по: РГИА. Ф. 558. Оп. 2. Д. 44, 275, 321; Ф. 571. Оп. 9. Д. 12, 19, 18, 28, 33, 38, 43, 48, 53; Оп. 6. Д. 10; Миронов Б.Н. Русский город в 1740–1860-е годы. Л., 1990. С. 151, 165; Рындзюнский П.Г. Городское гражданство дореформенной России. М., 1958. С. 370.

Таблица 19

Численность купечества в сопоставлении с количеством всего городского населения Сибири (сер. 1820-х — сер. 1850-х гг.)^*

Категории населения	сер. 1820-х	1833 г.	1840 г.	1847 г.	сер. 1850-х гг.
Городское население, чел.	105500	134940	167827	170767	190496
Купцы, чел.	1569	2489	4152	4689	7844
То же, в % к городскому населению	1,49	1,84	2,38	2,85	4,12
Соответств. общероссийский показатель, в %	3,22	нет св.	4,32	4,48	6,47

^* Сост. по: Статистическое изображение городов и посадов Российской империи по 1825 г. СПб., 1829; Обозрение состояния городов Российской империи в 1833 году. СПб., 1834. С. 12–15, 48–51, 60–61; Статистические таблицы о состоянии городов Российской империи. СПб., 1842. С. 10–11, 38–39, 46–47, 71–73; Статистические таблицы Российской империи за 1856 г. СПб., 1858. С. 178, 180, 182, 186, 190–192, 194; РГИА. Ф. 1264. Оп. 1. Д. 24. Л. 97–98; Д. 47. Л. 21 об.–22; Ф. 571. Оп. 9. Д. 53. Л. 77–78, 83–84, 260–262, 266–268, 318–319, 326–327, 339 об.

этого принципа изменение численности купечества было поставлено в зависимость от величины налогообложения. С 1775 по 1808 г., когда уровень налогообложения купечества был умеренным, численность купечества имела тенденцию к росту, а с 1808 по 1824 г., когда минимум необходимого для записи в гильдии капитала и величина гильдейских сборов резко возросли, наблюдался упадок гильдейского купечества. После некоторого ослабления налогового пресса в результате реализации реформы Канкрина и сохранения затем вплоть до конца исследуемого периода относительной налоговой стабильности, численность сибирского купечества значительно выросла (с 1824 по 1860 г. более чем в 5 раз), что было связано с ростом городов, интенсификацией развития товарно-денежных отношений в сельском хозяйстве и промыслах, успехами сибирской промышленности (особенно золотодобывающей), ростом связей сибирского региона с внешнеазиатскими рынками. И хотя по некоторым количественным показателям, характеризующим рост сибирского купечества, был лишь вновь достигнут уровень конца XVIII в., это произошло на качественно иной основе, связанной с вымыванием из состава купечества малокапитальных торговцев, происшедшим после резкого возвышения гильдейских пошлин в первой четверти XIX в. По удельному весу купечества в составе городского и общего населения Сибирь отставала от Европейской России, но в предреформенный период это отставание начало сокращаться, а по доле, приходившейся в общем составе купечества на купцов высших гильдий, опережала общероссийские показатели, что было связано с широким вовлечением сибирского купечества в кяхтинскую торговлю и золотопромышленный бизнес.

2. Источники формирования и состав купечества

Как уже указывалось выше, в период с 1721 по 1775 г., когда купеческий статус формально распространялся на всех входивших в посады городских граждан, численность купечества в Сибири выросла в 1,5 раза (с 13,1 тыс. душ м.п. по I ревизии до 19,1 тыс. душ м.п. по III ревизии), что значительно превосходило темпы прироста численности купечества в европейской части страны (табл. 3). Во многом такое опережение отражало положение Сибири как колонизуемой окраины Российской империи и было результатом приписки в посады сибирских городов торгово-промыслового населения, мигрировавшего в Сибирь из европейской части страны. Так, из 814 чел., причислившихся к сибирским посадам по II ревизии, 370 чел. (45,5%) были посадскими, переселившимися из других городов [83], причем, как показывает рассмотрение персонального состава переселенцев, сделанное нами на основе изучения сохранившихся по ряду сибирских городов переписных книг II и III ревизий, основную массу пришлых посадских составляли не внутри-сибирские мигранты, а выходцы из европейской части России (табл. 20). Так, в Иркутске на долю посадских из Европейской России приходилось

Таблица 20

Приписка пришлого посадского населения к посадам сибирских городов
в 20–60-е гг. XVIII в. (душ м.п.)^*

Места выхода посадских	II ревизия			III ревизия
Места выхода посадских	Красноярск	Иркутск	Илимск	Томск	Селенгинск
Поморье	1	76	-	-	16
Другие губернии
Европ. России	6	26	-	4	-
Западная Сибирь	7	2		1	-
Восточная Сибирь		40	8		5
Всего:	14	144	8	5	21

^* Сост. по: РГАДА. Ф. 350. Оп. 2. Д. 1056. Л. 43–93, Д. 1602. Л. 35–40, Д. 3069. Л. 26–27, 304 об.–322 об.; Д. 3580. Л.353 об.–367; Шерстобоев В.Н. Илимская пашня. Т. 2. Иркутск, 1957. С. 465–466. Сведения по Иркутску, Красноярску, Илимску и Селенгинску содержат данные о приписке в межревизский период и во время проведения ревизии, по Томску — только во время ревизии.

70,8% от общего числа причислений посадских, переселившихся в город в период между I и II ревизиями (102 чел. из 144), в Красноярске — 50% (7 чел. из 14). Выходцами из европейской части страны были 3/4 всех пришлых посадских, причислившихся в период между 1747 и 1764 гг. к посаду Селенгинска (16 чел. из 21), 4 из 5 душ м.п., приписавшихся во время проведения III ревизии (1763 г.) к Томскому посаду.

Основная часть посадских — выходцев из Европейской России, переселявшихся в восточносибирские города, были жителями городов Поморья (Соли Вычегодской, Устюга, Тотьмы, Ваги, Чердыни, Яренска и др.), население которого с самого начала колонизации Сибири играло главную роль в ее торгово-промысловом освоении. Жителями поморских городов были 3/4 всего пришлого из европейской части страны посадского населения, приписавшегося между I и II ревизиями к Иркутскому посаду и все посадские — переселенцы из Европейской России, осевшие в период между II и III ревизиями в Селенгинске (табл. 20). Менее значительной, насколько можно судить по имеющимся данным, была роль посадских поморских городов в формировании посадов Западной и Центральной Сибири: из трех записавшихся в 1745 г. в томский посад пришлых посадских семей одна прибыла из Поморья, а две другие — из Нижнего Новгорода и Курска [84], а в числе посадских, причислившихся к этому посаду во время проведения III ревизии, вообще не было переселенцев из Поморья (табл. 20). Незначительным был приток посадских из поморских губерний и в Красноярск, где из общего числа приписавшихся по II ревизии 7 душ м.п. посадских, прибывших из европейской части страны, лишь сольвычегодец Андрей Безносиков был выходцем из Поморья, остальные переселились из Москвы и Ярославля.

Отмеченные тенденции подтверждаются и имеющимися данными о местах выхода посадских, причислявшихся в купечество сибирских городов в

период между III и IV ревизиями (1763–1782 гг.). Так, из 131 купца, причислившихся в этот период в города Юго-Восточной Сибири, 79 чел. (60%) были переселенцами из северных губерний Европейской России, 22 чел. (17%) прибыли из центральных губерний и 30 чел. — из Западной Сибири и Урала (23%). Все 8 пришлых семей, записавшихся в период проведения IV ревизии в купечество Якутска, являлись выходцами из поморских городов (Устюга, Вологды, Тотьмы) [85]. Среди купцов, причислявшихся в западносибирские города, удельный вес переселенцев из поморских городов был меньше: в томском купечестве на момент проведения IV ревизии состояло 4 купеческих семьи, переселившихся после III ревизии из городов Европейской России, в том числе 2 — из Поморья (Каргаполь), одна — из Шуи и одна — из Переславля-Залесского, в красноярском купечестве — 5 семей, в том числе 2 — из Санкт-Петербурга, по одной — из Москвы, Великих Лук и Соли Вычегодской [86]. Купцов-переселенцев из Европейской России притягивал в первую очередь восточносибирский регион как основное место добычи сибирской пушнины, торговля которой составляла в это время главный источник накопления капиталов. Особую активность при этом проявляли купцы городов Поморья, имевшие исторически сложившуюся специализацию на торговле промысловыми товарами.

В большинстве своем купцы из Европейской России, причислявшиеся в XVIII в. к посадам сибирских городов, до переселения в Сибирь не обладали сколько-нибудь крупными капиталами, а наживали их, включаясь в торгово-промышленное предпринимательство на сибирской территории, хотя для многих само причисление к сибирскому купечеству уже было результатом значительной фактической вовлеченности в это предпринимательство, зачастую длительное время осуществлявшееся без формального причисления к сибирским городским посадам. Некоторые посадские из Европейской России, пришедшие в Сибирь без какого-либо значительного состояния и активно использовавшие предоставляемые Сибирью богатые возможности для первоначального накопления, дали начало известным и богатым династиям сибирского купечества. К их числу можно отнести московского посадского Леонтия Пороховщикова, записавшегося во II ревизию (1747 г.) по Красноярску в цех, а в следующую ревизию — в местный посад. Его сыновья Петр и Егор преумножили капитал, нажитый отцом в результате занятий бочарным ремеслом, торговлей пушниной, скотом и хлебом, и стали в конце XVIII в. самыми богатыми купцами в городе [87]. В число самых состоятельных иркутских предпринимателей выбились дети записавшегося по II ревизии в купцы г. Иркутска выходца из тверского купечества Максима Ворошилова — Василий и Иван. Оба стали купцами первой гильдии, при этом Василий Максимович с оборотом торговли в 10 тыс. руб. в 60-х гг. XVIII в. входил в тройку наиболее крупных иркутских купцов, имевших коммерческие дела в Кяхте, а на долю Ивана Максимовича приходилась более половины всего объема торговли иркутского купечества в Охотске (13 тыс. из 23 тыс. руб.) [88]. Известную купеческую фамилию, входившую в конце XVIII — начале XIX в. в верхушку иркутского купечества, составили потомки причис-

лившегося в Иркутск по II ревизии сольвычегодского купца Якова Дудоровского (с сыновьями Федором и Григорием). Крупным мореходом и коммерсантом, сумевшим нажить значительный капитал в морском промысле пушнины на островах Тихого океана, стал записавшийся в середине 1740-х гг. в иркутское купечество устюжский посадский Никифор Трапезников. В числе представителей других купеческих фамилий, причислившихся по II и III ревизиям к посадам сибирских городов были: записавшийся в кяхтинское купечество сын московского купца Ивана Дернятина — Петр; состоявшие в 1740-х гг. в тобольском купечестве устюжские купцы Спиридон Ширяев, Симон Свиньин, а также сыновья последнего — Константин и Петр, записавшиеся в 1766 г. в кяхтинское купечество; причислившийся к тюменскому купечеству московский купец М. Шемякин, к иркутскому — архангельский купец И. Амосов и др. [89] Некоторые сибирские купеческие династии вели происхождение от переселявшихся из европейской части страны в Сибирь ремесленников-цеховых. Так, родоначальником известной династии селенгинских купцов был Илья Ворошилов, переселившийся после II ревизии из Вологды, где он состоял в прядильном цеху [90].

Что же касается наиболее крупных торговцев из Европейской России (Журавлевы, Чебаевские, Колобовы, Филатьевы, Калашниковы, Норицыны, Черницыны, Губины, Осколковы, Зубовы, Мамоновы, Горяиновы, Пустохины, Гороховы, Пановы и др.), чье активное присутствие на сибирском рынке, выражавшееся в оптовой и розничной реализации привозимых из европейской части страны мануфактурных товаров и скупке сибирской пушнины, зафиксировано в сибирских таможенных книгах и выписях первой половины XVIII в., то они, как правило, вывозили из сибирского региона накапливаемые здесь капиталы и не оседали на постоянное жительство в сибирских городах (многие из них вообще сами не бывали в Сибири, а вели торговлю через приказчиков), не став тем самым сколько-нибудь заметным источником формирования сибирского купечества.

Формирование сибирского купечества происходило не только за счет миграции в сибирские города посадского населения из европейской части страны но, как показывают материалы ревизского учета, также и в результате поступления в купечество выходцев из негородских сословий и социальных групп. Так, по II ревизии к посадам Сибирской губернии приписалось из других сословий 444 души м.п., в том числе 77% — из крестьян, 21 — из разночинцев и 2% — из приказных [91]. Именно крестьянство, как самое многочисленное сословие феодального общества, стало основным источником пополнения посадского населения как в Сибири, так и в других регионах страны. При этом масштабы приписки крестьян к городским посадам Сибири увеличивались на протяжении XVIII в. от ревизии к ревизии. Если по II ревизии к посадам Сибирской губернии приписалось 375 государственных крестьян (что составило 2,7% от общей численности посадского населения), то по III ревизии число вновь приписавшихся крестьян составило уже 968 душ м.п. (6,3% от общей численности городских сословий), а во время IV ревизии только по Тобольской губ. в городские сословия причислились из

крестьян 1588 душ м.п. (11,5% от численности городских сословий) [92]. Первенствующая роль крестьянства в качестве источника пополнения купечества подтверждается и сделанными нами подсчетами на основе пофамильных сведений переписных книг II и III ревизий, сохранившихся по отдельным сибирским городам в фонде ревизских и ландратских книг РГАДА (табл. 21).

Выходцы из крестьян составляли самую большую группу в составе приписывавшихся к посадам выходцев из других сословий во всех рассматриваемых населенных пунктах, кроме Томска, где они занимали второе место. В Илимске на их долю приходилось более 70% от всех причислявшихся из дру-

Таблица 21

Причисление из других сословий в купечество сибирских городов (по данным переписных книг II и III ревизий)^*.

Причислено в посад	II ревизия			III ревизия
Причислено в посад	Иркутск	Красноярск	Илимск	Томск	Селенгинск	Ильинский острог
Из крестьян, душ м. п.	216	27	15	14	45	9
%	49,7	50,0	71,4	24,5	45,0	52,9
>> разночинцев, душ м. п.	77	16	_	28	5	8
%	17,7	29,6		49,1	5,0	47,1
>> военнослужилых и
приказных, душ м. п.	87	4	2	8	1	-
%	20,0	7,4	9,5	14,0	1,0
>> цеховых, душ м. п.	2	-	-	-	34	-
%	0,5				34,0
>> церковнослужителей, душ м. п.	7	6	-	5	1	-
%	1,6	11,1		8,8	1,0
>> ямщиков, душ м. п.	-	-	-	1	3	-
%				1,8	3,0
>> ясачных и новокрещенных, душ м.п	9	-	-	-	-	-
%	2,0
>> прочих категорий, душ м. п. **	37	1	4	1	11	-
%	8,5	1,9	19,1	1,8	11,0
Всего:	435	54	21	57	100	17
%	100	100	100	100	100	100

^* Сост. по источникам, указанным в примечании к табл. 20. В итоговых цифрах по городам не учтены лица, чья сословная принадлежность в переписных книгах не указана. Сведения по Томску — о приписке в период ревизии, по другим городам — в межревизский период и во время проведения ревизии. Сведения по Иркутску и Красноярску включают также и «прописных» в первую ревизию.

^** Жители, подушные плательщики, незаконнорожденные, непомнящие родства и пр.

гих сословий в местный посад, в Иркутске, Красноярске, Ильинском остроге — до 50%, в Селенгинске — 45, в Томске — 25%.

Широкое участие крестьян в формировании городских посадов было не только чисто сибирским, но и общероссийским явлением, объяснявшимся не только тем, что крестьянство было самым многочисленным сословием в феодальной России, значительно превосходившим численность всех других сословий вместе взятых. Особенностью русского феодального города, отличавшей его от западноевропейских городских поселений, являлось наличие в его социальной структуре многочисленной крестьянской прослойки, которая составляла в целом по стране в XVIII в. до трети от общей численности проживавшего в городах населения [93]. Примерно таким же (а в некоторых городах и более высоким) был удельный вес крестьянства и в составе населения сибирских городов [94]. Значительная часть из проживавших в городах крестьян имела сельскохозяйственные занятия (особенно в городах аграрного типа), однако прежде всего город привлекал переселявшихся сюда крестьян как средоточие торгово-промышленной жизни [95]. Большая часть мигрировавших в города крестьян селилась здесь на нелегальных основаниях, не причисляясь к городским сословиям, чтобы не нести посадского тягла, к тому же многие из промышлявших торговлей и промыслами крестьян не проживали в городах на постоянной основе, торгуя в них лишь «наездом». Однако среди торгово-промысловой части крестьянства было немало и таких, кто стремился к изменению своего социального статуса посредством причисления к городскому посаду, что давало возможность заниматься торговлей и промыслами на более широких легальных основаниях (особенно это касалось лавочной стационарной торговли), ибо торговое законодательство в XVIII в. носило преобладающе репрессивный по отношению к крестьянской торговле характер, хотя эффективность ограничительных и запретительных мер в силу неадекватного потребностям страны выполнения городскими посадами торговой функции была малозначительной [96].

Своеобразной переходной ступенью на пути к приобретению статуса городского гражданина для части крестьян было вступление в сословно-податную категорию «торгующих крестьян», которая была законодательно оформлена указами 1714 и 1724 гг. [97] и просуществовала до предоставления купечеству Жалованной грамотой городам 1785 г. исключительных прав на торгово-промышленное предпринимательство. Принадлежность к сословной группе «торгующих крестьян», в которую могли записываться селяне, производившие торговлю в размере не менее 500 руб., давала возможность для законного проживания в городе и пользования равными с посадским населением торговыми правами. Хотя в целом в масштабах страны эта категория крестьянства не была сколько-нибудь многочисленной, ее удельный вес в общем составе торгово-промыслового населения в Сибири (из-за массового наплыва сюда промыслового крестьянства из поморских губерний) был относительно более весомым, чем в Европейской России. По сведениям

В.Н. Яковцевского, эта сословная группировка насчитывала в 1766 г. в Сибирской губ. 980 душ м.п., что составляло 17,6% от ее общей численности по стране в целом (5554 души м.п.), тогда как соответствующий удельный вес всего торгово-промыслового населения Сибирской губ. (посадские и торгующие крестьяне) составлял менее 8% [98]. Сведения, приводимые В.Н. Яковцевским, не содержат данных по Иркутской губ., где, согласно другим источникам, в 60-е гг. XVIII в. «торгующих крестьян» (плативших сверх податей по крестьянскому состоянию пятигривенный сбор за право «торговли и мещанства») имелось даже больше, чем во всех провинциях Сибирской губ. вместе взятых: по данным III ревизии, их насчитывалось 1356 душ м.п. (в Иркутске — 951, в Верхнеудинске — 274, Нижнеудинске — 16, Стретенске — 35, Якутске — 39, Нижнекамчатске — 41) [99], что составляло четвертую часть всего официально регистрируемого торгово-промыслового населения.

Далеко не все причислявшиеся в посады сибирских городов крестьяне входили в их купеческую часть. Более того, в отличие от развитых центральных регионов страны, где выходцы из крестьян во второй половине XVIII в. пополняли в основном купеческую часть посада (из 1463 душ м.п. помещичьих крестьян, причислившихся к Московскому посаду между III и IV ревизиями (в 1764–1782 гг.), около 80% приписались в купечество и лишь 20% — в мещанство) [100], в Сибири в купеческую прослойку посадского населения поступала гораздо меньшая часть приписывавшихся к городским посадам торгово-промысловых крестьян. Так, по IV ревизии было учтено причислившихся в городские сословия с момента проведения III ревизии крестьян: по Тобольской губ. — 1588 душ м.п., Иркутской — 2247 душ м.п., из числа которых к купечеству приписались соответственно 194 (12,2%) и 339 душ (15,1%), остальные же — 1394 (87,8%) и 1911 душ (84,9%) — записались в мещане и цеховые [101]. Вместе с тем распределение выходцев из крестьян между купечеством и остальными городскими сословиями относительно их сравнительной численности складывалось в пользу купечества: в то время как доля купечества в общем составе городских сословий составляла в Тобольской губ. 8,4%, а в Иркутской — 12,9%, на него приходилось соответственно 12,2 и 15,1% от общего количества крестьянских причислений.

И все же предпочтительность, которую отдавали крестьяне приписке к купечеству по сравнению с записью в другие городские сословия, имела в Сибири лишь относительный характер и была гораздо менее выражена, чем в европейском центре страны, что свидетельствовало о меньшем уровне капиталистости и зажиточности сибирских торгово-промысловых крестьян, большинство из которых занимались мелочным торгом и ремеслом, извозом, пушным промыслом и рыболовством, содержали мельницы, трактиры и постоялые дворы, брали на откуп мелкие откупные статьи и пр. Приписывавшиеся в купцы крестьяне, как, в частности, показывает анализ сохранившихся по сибирским городам ревизских сказок, поданных купцами во время проведения IV ревизии, поступали почти исключительно в самую низшую купеческую гильдию — третью [102].

Многие из причислявшихся в посады крестьян не переселялись в город, пополняя тем самым сельскую часть посада, которая в ряде сибирских уездов была более многочисленной, чем городская. В Сибири значительное сосредоточение посадского населения в сельской местности объяснялось как складыванием здесь многочисленных местных торгово-ремесленных центров [103], составлявших конкуренцию городам в притяжении торгово-промыслового населения, так и тем, что значительная часть посадских занималась товарным земледелием, что объяснялось интенсификацией в XVIII столетии земледельческой колонизации Сибири, проходившей к тому же в условиях осуществлявшейся в стране «революции цен», выражавшейся прежде всего в возвышении цен на сельскохозяйственные товары, опережающем рост цен на промышленные изделия [104]. Благоприятная аграрная конъюнктура способствовала притоку и расселению посадских в сельской местности, широкому их вовлечению в сельскохозяйственные занятия. По сведениям на 1756 г., из 2078 чел., приписанных по трем купеческим гильдиям к Томскому ведомству, 1050 чел. (50,5%) проживали в деревнях и пропитание имели «от хлебопашества и работою» [105]. В Красноярском уезде, по данным за 70-е гг. XVIII в., с сельским хозяйством были связаны около 20% посадских, проживавших в городе и подавляющее большинство лиц, принадлежавших к сельской части посада, которая включала более 80% всего приписанного к Красноярску посадского населения [106]. В Тюменском уезде, по сведениям Тобольского наместнического правления, в 1791 г. занимались земледелием («упражняются в одном только хлебопашестве») 14 купцов, 1173 мещан и 48 цеховых [107].

Причисление выходцев из крестьян в сибирское купечество во многом отражало важное значение «внешнего фактора» в его формировании, выражавшегося в притоке в сибирские посады переселенцев из Европейской России, поскольку не только большинство причислявшихся в сибирские города в 20–60-е гг. XVIII в. посадских, но и представителей крестьянского сословия были выходцами из европейской части страны. При этом доля жителей поморских губерний среди причислявшихся в сибирское купечество крестьян была выше, чем среди переселявшихся в Сибирь посадских, так как переселение в Сибирь крестьян из центральных губерний было затруднено их крепостным состоянием. Из причислившихся по II ревизии к Иркутскому посаду 216 крестьян лишь 11 происходили из бывших крепостных (10 частновладельческих и один дворцовый), остальные были государственными и монастырскими крестьянами Поморья (135 чел.) и Сибири. Переселенцами из поморских губерний был 41 крестьянин из 45, причислившихся между II и III ревизиями в Селенгинский посад [108]. Из 27 крестьян (душ м.п.), записавшихся по II ревизии в посад Красноярска, 17 чел. являлись выходцами из Поморья, а 10 чел. переселились из Тобольской губ., все они принадлежали к сословию государственных крестьян. Местом выхода 8 из 13 душ м.п. крестьян, приписавшихся во время III ревизии к посаду Томска, также были поморские губернии [109].

Среди черносошных крестьян из Поморья, составивших наиболее многочисленную категорию пришлого населения, причислявшегося по II и III

ревизии к сибирским посадам, был основатель знаменитой сибирской купеческой династии Афанасий Сибиряков, переселившийся в Сибирь в 1722 г. и поселившийся со своими 6 сыновьями и 3 внуками сначала в Посольском монастыре, а в 1725 г., по причислению в местный посад, — в Иркутске. Выходцем из государственных крестьян Рановской волости Устюжской провинции был давший начало еще одной не менее известной купеческой фамилии Иркутска Трофим Трапезников, приписавшийся в Иркутский посад со своими сыновьями Дмитрием и Максимом в 1723 г. Родоначальником династии иркутских купцов-миллионеров Медведниковых был выходец из государственных крестьян Вельского стана г. Ваги Осип Медведников [110]. Из государственных крестьян Устюжской провинции вышел основатель известной династии иркутских, селенгинских и верхнеудинских купцов Лука Корнильевич Пахолков. Основателем династии купцов Пуртовых, представлявшей самую богатую в феодальный период фамилию алтайского купечества, был выходец из крестьян ведомства г. Соль Вычегодская Родион Степанович Пуртов. Происхождение от переселившихся в XVIII в. в Сибирь государственных крестьян поморских губерний вели также иркутские купцы Бречаловы, Стрекаловские, томские Зеленцовы и др.

Еще одним важным социальным источником формирования сибирского купечества в XVIII в. стали отставные военнослужащие и их дети. Сюда входили как отставные казаки, так и военнослужащие регулярных воинских частей, которыми иррегулярные казачьи части в Сибири стали заменяться начиная с 30–40-х гг. XVIII в. (регулярные воинские части также в значительной степени формировались из местных казаков и их детей). Исследователи истории сибирского казачества ввели в научный оборот обширный материал, показывающий высокую степень вовлеченности сибирского служилого казачества в торгово-промысловые и ремесленные занятия, активно использовавшего для проведения торговых операций свое служебное положение (поездки по служебным делам «на Русь», в сибирские города, районы пушного промысла, службу в отправляемых в Китай казенных караванах и пр.) [111]. Многие из служилых людей, наживших определенный капитал еще в период прохождения службы, записывались в купечество после выхода в отставку, либо определяли в посад своих детей. Отставные военнослужилые и их дети составляли, в частности, 20% от всех записавшихся по II ревизии в посад из других сословий в Иркутске (87 душ м.п. из 435) и 7,4% в Красноярске (4 души м.п. из 54). Из этой социальной группы происходили 10,7% всех причислившихся в Томский посад в 1745 г. (3 души м.п. из 28) и 13,8% во время проведения III ревизии (8 душ м.п. из 58). В Таре только за 1747–1750 гг. посад пополнился 17 отставными военнослужилыми, составившими 50% от всех причислившихся [112].

К числу сибирских купеческих династий, родоначальники которых еще в начале XVIII столетия были военнослужилыми людьми, относились тарские Потанины, Нерпины, Можайтиновы, тюменские Стукаловы, Парфеновы, Котовщиковы, Прасоловы, Молодых, Быковы, тобольские Колмогоровы, Захаровы, Полуяновы, томские Шумиловы, Колмогоровы, Серединины,

Греченины, Протопоповы, Степновы, Шутовы, Неупокоевы, Портнягины, Канаевы, сургутские Тверетиновы, нарымские Соснины, кузнецкие Шебалины, красноярские Нашивочниковы, енисейские Хороших, Тельных, Тушевы, Дементьевы, иркутские Бичевины, Елезовы, Мясниковы, Турчаниновы, Кузнецовы, Игумновы, Авдеевы и др.

Значительная часть бывших служилых людей записывалась в купечество через промежуточное пребывание в разночинцах. Бывшие служилые люди и их потомки переводились в податную категорию разночинцев по мере массового и повсеместного сокращения штатов служилых людей в Сибири, осуществлявшегося в течение конца XVII-первой половины XVIII в. После проведения III ревизии эта межсословная категория была упразднена, при этом большая часть бывших разночинцев была переведена на пашню, а остальные поступили в другие сословия, в том числе и в купечество. Однако и ранее, на протяжении почти всей первой половины XVIII столетия, разночинцы, тяготение которых к торгово-промысловым занятиям отмечается многими исследователями [113], активно причислялись в городские сословия, составляя в некоторых городах (особенно в тех из них, которые были не только торгово-ремесленными, но и военно-административными центрами, имевшими широкую прослойку служилого населения) основной источник пополнения купеческих посадов. Так, по сохранившимся данным о причислении к Томскому посаду за 1745 г., в этом году в местное купечество было причислено из имевших «указной капитал для купечества» разночинцев 17 душ м.п. (в том числе и Иван Васильевич Губинский — родоначальник одной из самых известных томских купеческих фамилий), что составило более половины от общего числа причислившихся [114]. Как следует из данных таблицы 21, разночинцы дали более многочисленное, чем другие сословия, пополнение Томскому посаду и во время проведения III ревизии — 28 душ м.п., или 48% от общего числа лиц, приписавшихся из других сословий и социальных групп.

Большую роль сыграли разночинцы в формировании посадов и других сибирских городов. Так, в Иркутске по II ревизии было учтено 77 приписавшихся в местный посад разночинцев (душ м.п.), что составило 17,7% от общего числа лиц, поступивших из других сословий (табл. 21). Соответствующий показатель второй ревизии по Красноярскому посаду составил 29,6% (16 душ м.п.), а в дальнейшем роль разночинцев еще более возросла и в результате в 40–50-х гг. XVIII в. местные разночинцы дали около 40% общего пополнения городской части Красноярского посада — больше, чем какая-либо другая сословная группа [115]. По сохранившимся свидетельствам о приписке в посад г. Тары, в течение 1747–1750 гг. в него было причислено 17 разночинцев, что составило 41,2% от общего числа причислившихся [116].

Массовый приток разночинцев в посады сибирских городов был зарегистрирован и III ревизией населения: в тобольское купечество из этой межсословной группы поступило 102 души м.п., в тюменское — 65, верхотурское — 32, томское — 28, нарымское — 30, мангазейское — 6, в купечество Ильинского острога — 8 душ м.п. По ряду сибирских городов в перечневых ведо-

мостях III ревизии число приписавшихся к посадам разночинцев отдельно не показано, а приводятся данные об общем количестве «приписных из разночинцев и крестьян»: в Таре — 90 душ м.п., Кузнецке — 27, Енисейске -64, Красноярске — 88 душ м.п. [117]

Некоторые купеческие фамилии XVIII столетия происходили от записавшихся в посад отставных церковнослужителей и поповских детей (томские Муксуновы и Сапожковы, красноярские Токаревы, иркутские Кириловы, Горбовы и др.). Однако перемещения из этих, как и некоторых других, сословных групп (табл. 21) не играли сколько-нибудь значительной роли в процессе формирования сибирского купечества в XVIII в.

Отличительной особенностью формирования сибирского купечества, проявившейся уже в XVIII столетии, было наличие такого «внешнего» источника его пополнения, как водворяемые на поселение в Сибирь за различного рода преступления ссыльные. Так, к Иркутскому посаду в течение 1722 — 1747 гг. было причислено 38 ссыльных и членов их семей (6% от общего числа приписавшихся), к Красноярскому посаду по II ревизии — 2 чел. (2,6%), к Томскому посаду в 1745 г. — 3 чел. (10%), к Тарскому посаду в 1747–1750 гг. — 2 чел. (6%) [118]. Из сосланных в середине XVIII в. на поселение в Сибирь посадских происходили, в частности, вышеназванные основатели известных династий красноярских купцов Пороховщиковых и иркутских Ворошиловых.

После гильдейской реформы 1775 г. основным источником пополнения купечества стало мещанство — сословие, которое составили городские граждане, выведенные в результате реформы за рамки купеческого сословия как не обладавшие необходимым для записи в купеческие гильдии капиталом. По мере достижения успехов в реализации тех хозяйственно-экономических прав, которые были предоставлены мещанству Городовым положением 1785 г., верхушка мещанства переходила в купечество и, наоборот, обедневшие купцы, не объявлявшие необходимого для дальнейшего пребывания в купечестве капитала, автоматически выбывали в мещане. Помимо получения возможности пользоваться предоставляемыми купцам привилегиями сословного характера (освобождение от подушной подати, рекрутской повинности и телесных наказаний), зажиточных мещан побуждали к переходу в купечество и предусматривавшиеся законодательством ограничения в отношении масштабов и содержания торгово-промысловых занятий мещанства. Основным документом, определявшим торгово-промысловые права мещан, — Городовым положением 1785 г., они были сформулированы расплывчато и не вполне определенно (что, как отмечалось выше, позволяло многим мещанам, имевшим сравнимые с купеческими торговые обороты, уклоняться от записи в купечество и уплаты обременительных гильдейских пошлин), однако в повседневной хозяйственной практике Министерство финансов и местные власти (в том числе и городские думы, отражавшие в первую очередь интересы купечества) официально признавали за мещанством право лишь на мелочную торговлю ограниченным ассортиментом товаров. И хотя принятыми в дополнение к гильдейскому постановлению 1824 г. законодательными актами ограничения на ассортимент продаваемых

мещанами товаров были отменены, однако сохранялись ограничения на размер их торговых оборотов, которые не должны были превышать обороты торговли купца третьей гильдии. Сдерживающей регламентации подвергалось также промышленное предпринимательство мещан (запрещалось нанимать рабочих сверх дозволенного числа), выполнение ими подрядных и откупных договоров с казной и пр. Поэтому те представители мещанского сословия, которые на легальных основаниях стремились расширить масштабы своей торгово-промышленной деятельности, записывались в купечество. Как видно из таблицы 22, в которую сведены результаты обработки ревизских сказок купцов 19 сибирских городов за период с 1782 (IV ревизия) по 1858 г. (X ревизия), выходцы из мещан составляли самую большую группу в составе купечества, превосходившую по своей численности выходцев из других сословий и социальных групп. Из общего числа выявленных нами по ревизским сказкам 2212 купеческих семей 760 (34,4%) до поступления в купечество состояли в мещанском сословии, тогда как местное потомственное купечество составляло 29,4% всех семей (651), купцы, переселившиеся из других городов (не все из них были потомственными купцами), — 16% (354 семей), выходцы из крестьянства — 12% (265 семей), из других сословий и социальных групп — 8,2% (182 семьи).

Основную массу записывавшихся в купечество мещан составляли местные жители, сумевшие накопить необходимый для поступления в купечество капитал на основе участия в торгах и промыслах тех городов и уездов, где они проживали. Так, в купечество Тобольска в период с 1795 по 1857 г. записалось 95 мещан, среди них местных насчитывалось 91 чел., и лишь четверо были выходцами из других городов (Сургута, Тюмени, Кургана, Москвы). Среди 114 мещан, записавшихся с 1782 по 1858 г. в тюменское купечество, местные составляли 94,7% (108 чел.). Исключительно за счет местных жителей обеспечивался приток из мещанского в купеческое сословие в Томске: среди 123 мещан, чье поступление в купечество прослеживается по данным ведомостей учета купеческих капиталов, обывательских книг и ревизских сказок конца XVIII-первой половины XIX в., местных было 122 чел. Более значительным был процент выходцев в купечество из иногороднего мещанства в менее развитых в торгово-промышленном отношении уездных городах, где купечество в значительной мере формировалось за счет переселения сюда зажиточных мещан из крупных торговых центров: так, в Ялуторовске он составлял 20%, Кургане — 28, Ишиме -52%.

Записывались в купечество в основном представители той части мещан, которые в официальных документах именовались «торгующими» или «торгово-промысловыми». Наиболее полно сохранившиеся сведения о численности этой группы и ее удельном весе в общем составе мещанства относятся к середине 20-х гг. XIX в., когда в ходе реализации гильдейской реформы Канкрина торгующие мещане были выделены в особую сословно-податную группировку и обложены промысловым налогом. Это нововведение, существенно затруднившее торгово-промысловые занятия мещан и вызвавшее в силу этого их массовый протест, было отменено в 1826 г., поэтому име-

Таблица 22

Социальное происхождение сибирского купечества (по ревизским сказкам конца XVIII — первой половины XIX в.)^*

Город	Всего ку- печ. семей	Социальное происхождение
		местные потомств. купцы		из купе- чества других городов		из мещан		из цеховых		из крестьян		из ям- щиков		из бухар- цев и ясач- ных		из разно- чинцев		из чинов- ников и дворян		из ссыль- ных
		абс.	%	абс.	%	абс.	%	абс.	%	абс.	%	абс.	%	абс.	%	абс.	%	абс.	%	абс.	%
Тобольск	229	83	36,3	14	6,1	95	41,5	19	8,3	10	4,4	6	2,6	1	0,4	1	0,4	_	-	_	_
Тюмень	331	107	32,3	22	6,6	114	34,5	29	8,8	39	11,8	13	3,9	-	-	4	1,2	_	-	3	0,9
Тара	87	27	31,0	7	8,0	43	49,5	-	-	9	10,3	-	-	-	-	-	-	-	-	1	1,2
Омск	63	7	11,1	11	17,5	26	41,3	4	6,3	11	17,5	-	-	-	-	4	6,3	-	-	-	-
Курган	95	17	17,9	17	17,9	25	26,3	1	1,0	34	35,8	-	-	-	-	1	1,1	-	-	-	-
Ишим	61	4	6,6	13	21,3	23	37,7	1	1,6	17	27,9	-	-	-	-	2	3,3	-	-	1	1,6
Ялуто- ровск	59	14	23,7	13	22,0	15	25,5	-	-	14	23,7	-	-	1	1,7	2	3,4	-	-	-	-
Туринск	43	22	51,2	1	2,3	9	20,9	-	-	6	14,0	5	11,6	-	-	-	-	-	-	-	-
Тюкалинск	34	3	8,8	17	50,0	5	14,7	-	-	9	26,5	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-
Петро- павловск	49	9	18,4	11	22,5	16	32,6	-	-	12	24,5	-	-	-	-	1	2,0	-	-	-	-
Березов	10	4	40,0	-	-	4	40,0	-	-	2	20,0	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-
Томск	355	119	33,5	42	11,8	123	34,7	3	0,8	43	12,1	-	-	3	0,9	9	2,5	8	2,3	5	1,4
Барнаул	57	23	40,4	7	12,3	16	28,1	3	5,2	5	8,8	-	-	-	-	3	5,2	-	-	-	-
Красноярск	164	26	15,8	37	22,6	60	36,6	13	7,9	19	11,6	-	-	-	-	6	3,7	-	-	3	1,8
Енисейск	96	30	31,2	26	27,1	36	37,5	-	-	4	4,2	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-
Минусинск	98	13	13,3	59	60,2	11	11,2	-	-	13	13,3	-	-	1	1,0	-	-	-	-	1	1,0
Канск	48	6	12,5	26	54,2	12	25,0	-	-	4	8,3	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-
Ачинск	16	2	12,5	5	31,3	7	43,7	-	-	2	12,5	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-
Иркутск	317	135	42,6	26	8,2	120	37,9	19	6,0	12	3,8	-	-	1	0,3	3	0,9	1	0,3	-	-
Итого:	2212	651	29,4	354	16,0	760	34,4	92	4,2	265	12,0	24	1,1	7	0,3	36	1,6	9	0,4	14	0,6

^*Сост. по: ТФ ГАТО. Ф. 154. Оп. 8. Д. 2–1, 29, 34, 39, 42, 49, 84, 114, 129, 181–1, 213, 264, 290, 346, 355, 359,413, 440, 468,477, 530, 545, 548, 554, 606, 650, 688, 714, 749, 753, 840, 898-а, 926, 956; ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 2. Д. 320, 1055, 1414; ГАКК. Ф. 122. Оп. 1. Д. 23, 53; Ф. 160. Оп. 2. Д. 5, 7, 19; Оп. 3. Д. 336, 338, 490, 492, 670, 674, 676; Ф. 173. Оп. 1. Д. 14, 191; ГАИО. Ф. 308. Оп. 1. Д. 87, 300, 301, 335. ГАТО. Ф. 50. Оп. 1. Д. 931. Сведения по Тобольску включают данные V–X ревизий; Тюмени — IV–X; Березову — IV,X; Ялуторовску — V–VII, IX–X; Кургану — V–VI, VIII–X; Таре — VI–X; Ишиму — V–VII, IХ–Х; Омску — IV–V, VIII–IX; Туринску — IV-VII, X; Тюкалинску — VIII-X; Петропавловску — IX; Барнаулу — V,VI; Красноярску — IV–X; Енисейску — IX–X; Канску — X; Минусинску — IX–X; Ачинску — X; Иркутску — V–VIII; Томску — ведомостей учета купеческих капиталов и обывательских книг (ГАТО. Ф. 50, 51, 127, 330).

ющиеся в окладных книгах сведения о численности этой сословно-податной группировки, охватывают лишь первые два года реализации канкринской реформы — 1825 и 1826 гг. Рассмотрение этих данных (табл. 23) указывает на существование тесной зависимости между численностью торгующего мещанства и купечества. Во всех сибирских губерниях, кроме Иркутской, со-

Таблица 23

Соотношение между численностью торгующего мещанства и купечества в сибирских губерниях (середина 1820-х гг.)^*

Губерния	Год	Торгующих Мещан	Купцов	Соотношение между Числом торгующих мещан и купцов
Тобольская	1825	206	389	0,53:1
Тобольская	1826	195	351	0,56:1
Томская	1825	74	186	0,40:1
Томская	1826	98	178	0,55:1
Омская	1825	27	67	0,40:1
Омская	1826	59	83	0,71:1
Енисейская	1825	61	109	0,56:1
Енисейская	1826	77	121	0,64:1
Иркутская	1825	106	451	0,26:1
Иркутская	1826	89	475	0,19:1

^* Сост. по: РГИА. Ф. 571. Оп. 9. Д. 18.

отношение между числом торгующих мещан и купцов было примерно одинаковым (0,4–0,65:1), поэтому чем многочисленнее в той или иной губернии была прослойка торгующего мещанства, тем большей была и численность гильдейского купечества. Исключение составляла лишь Иркутская губ., однако здесь, как уже указывалось выше, в ходе реализации гильдейской реформы 1824 г. наблюдался наиболее значительный и устойчивый прирост численности гильдейского купечества, который осуществлялся почти исключительно за счет торгующих мещан, в результате чего уже в первые годы осуществления реформы их численность в городах губернии существенно сократилась.

Существование прямо пропорциональной зависимости между численностью купцов и торгующих мещан подтверждается и имеющимися в нашем распоряжении более поздними данными по Томской губ., относящимися к 50-м гг. XIX в. В отличие от окладных книг 1825–1826 гг., содержащих сведения о численности лишь верхушки торгово-промыслового мещанства, обязывавшейся гильдейской реформой 1824 г. к выбору специальных промысловых свидетельств, ведомость, составленная Томским губернским правлением на основе информации с мест, содержит данные о количестве всех занимавшихся «торговлей и разными промыслами» мещан, проживавших в городах Томской губернии на момент проведения X ревизии населения. Сопоставление этих данных, характеризующих более широкую соци-

Таблица 24

Соотношение численности торгово-промыслового мещанства и купечества в городах Томской губ. (1858 г.)^*

Город	Мещан, занимавшихся торговлей и промыслами, чел.	Купеческих капиталов
Томск	573	88
Бийск	261	46
Барнаул	215	30
Кузнецк	320	16
Мариинск	229	14
Каинск	117	27

^* Сост. по: ГАТО. Ф. 3. Оп. 4. Д. 68. Л. 29–29 об.; Ф. 196. Оп. 28. Д. 83. Л. 340–341 об. Сведения по Нарыму отсутствуют. Некоторое выпадение из общей закономерности Кузнецка и Мариинска связано с тем, что в полученных губернским правлением от местных властей сведениях данные о численности торгово-промыслового мещанства в этих городах завышены (так, в итоговую цифру по Мариинску включены мещане, занимавшиеся «домашними работами»).

ально-эномическую среду, из которой в конечном счете рекрутировалось гильдейское купечество, со сведениями из ведомости учета купеческих капиталов по Томской губ. за 1858 г. показывает, что купеческая прослойка была наиболее многочисленной в городах, мещанство которых было наиболее широко вовлечено в торгово-промысловую деятельность (табл. 24).

Рассмотрение источников, содержащих сведения о пофамильном составе торгующих мещан, с одной стороны, и купечества — с другой (обывательских и окладных книг, ведомостей объявления капиталов, материалов проверок торговли и др.), также показывает на тесную взаимосвязь между этими двумя группами городского населения, заключавшуюся в том, что торгово-промысловое мещанство являлось одновременно одним из важнейших источников формирования купечества и сословной прослойкой, в ряды которой опускалась часть купцов в случае возникновения каких-либо неблагоприятных для их предпринимательской деятельности обстоятельств (возвышения гильдейских сборов, неудачных торговых сделок и пр.). Так, из 41 мещанина г. Томска, торговля у которых указана в качестве основного занятия в городовой обывательской книге 1785 г., 16 чел. либо ранее состояли в купцах, либо впоследствии записывались в купечество [119]. С другой стороны, представители 6 семей, которые в этой книге значатся купеческими, в составленном в 1817 г. городской думой полном списке торговцев г. Томска фигурируют уже не как купцы, а как торгующие мещане [120]. Сопоставление фамилий торгующих мещан, значащихся в этом списке (59 чел.), с персоналиями томского купечества, выявленными нами по ведомостям учета капиталов за 1775–1850-е гг. (более 300 чел.), показывает, что список торгующих мещан на 2/3 был представлен фамилиями, состоящими также и в списке томского купечества. Купеческое продолжение имели также фами-

лии 17 из 43 торгующих мещан и цеховых, внесенных в обывательскую книгу г. Тары за 1781 г. [121] Записывались впоследствии в купцы, либо имели родственные ответвления в купечестве семьи 7 из 23 торгующих мещан Красноярска, указанных в ведомости городской думы за 1835 г. (Поповы, Яковлевы, Ошаровы, Нашивочниковы, Степановы, Кузнецовы, Петровы) [122].

Купечество пополнялось мещанами, занимавшимися не только торговлей, но и другими промыслами: извозом (томские Пермитины, Баклановы, Суховы, Петровы, каннские Поздышевы и др.), рыболовством (туринские Дворниковы, Ворсины, Тетюцких, томские Чайгины, Коробейниковы, тобольские Плехановы, Плотниковы, иркутские Забелинские, Русановы и др.), содержанием постоялых дворов и харчевен (томские Казанцовы, Вытновы, Карповы, иркутские Игнатьевы, Поповы, тобольские Дьяконовы и др.), промышленным предпринимательством (тюменские Решетниковы, Аласины, Чираловы, Шелковниковы, томские Ларины, Серебренниковы, Вихоревы, Ереневы, барнаульские Вахнины, красноярские Терсковы, Ростовцовы, иркутские Векшины, Климшины, Красногоровы, Котельниковы и др.). Часть мещан наживала капитал, необходимый для поступления в купечество, нанимаясь на службу в качестве приказчиков как к сибирским, так и к купцам из европейской части страны [123]. Так, работая приказчиком у своих родственников Андрея Семеновича, а затем у Якова Андреевича Немчиновых, приобрел первоначальный капитал и предпринимательские навыки известный в 50–80-е гг. XIX в. кяхтинский торговец, выходец из тарского мещанства Михаил Федорович Немчинов. В качестве приказчика крупного чаеторговца томского купца первой гильдии М. Мыльникова начинал в начале XIX в. свою предпринимательскую деятельность томский мещанин Б. Вергунов (записался в купечество в 1825 г.). На сопровождении в Москву и Нижегородскую ярмарку товаров, закупаемых в Кяхте комиссионерами московских купцов Колесовых, нажил капитал, достаточный для причисления в 1855 г. его сыновей Петра и Павла в купечество, тарский мещанин Василий Чередов. Более десяти лет службы приказчиками у нерчинского купца Е. Верхотурова, связанной с распродажей принадлежавших ему товаров в поселках горного ведомства, позволили местным мещанам Петру, Алексею и Владимиру Кычаковым в 1849 г. записаться в купцы по г. Нерчинску. Выходец из иркутского мещанства И.Ф. Сабашников, ставший впоследствии крупным чаеторговцем, начинал свою коммерческую карьеру в качестве приказчика иркутского купца Г. Белоголового. Большие материальные выгоды приносила служба по управлению питейными откупами, позволившая, в частности, поступить в купечество томскому мещанину М. Ломову, являвшемуся в середине 1820-х гг. доверенным по управлению питейными сборами в Томской губ. откупщика князя Голицына. Комиссионерская служба в Российско-Американской компании сделала финансово возможным возвышение до купеческого статуса томского мещанина П. Рудакова.

Службу в качестве купеческих приказчиков как способ первоначального накопления капитала использовали и прибывавшие в Сибирь в поисках источников обогащения не обладавшие сколько-нибудь значительными собст-

венными средствами мещане из городов европейской части страны. Примером может служить предпринимательская карьера вольского мещанина Петра Васильевича Шипилина. В начале 30-х гг. XIX в. он приехал в Минусинск и поступил на службу к местному купцу мясоторговцу А. Сапункову. Занимаясь по доверенности от хозяина закупкой и перегоном крупных гуртов скота (до 2 тыс. голов) из Минусинского и Красноярского округов в Иркутск, Шипилин не забывал и о своей собственной выгоде, что позволило ему сколотить капитал, достаточный для записи в купцы третьей гильдии по г. Минусинску. В 1841 г. он переселяется в Красноярск, объявив там капитал уже по второй гильдии. При этом часть своих нажитых в торговле капиталов Шипилин направляет на разведку и разработку золотых месторождений, став одним из пионеров этой отрасли в Сибири. А после смерти Петра его сын Павел, успешно продолживший дело отца, переходит в первую гильдию и становится одним из преуспевающих красноярских нуворишей-золотопромышленников [124].

Как уже указывалось выше, имел место и достаточно массовый обратный выход купцов, терпевших какие-либо неудачи на предпринимательском поприще, в мещанство. По мере того, как дела вновь налаживались, часть выходивших в мещанство купцов снова записывалась в купеческое сословие. Зачастую переходы в мещанство, хотя бы и временные, рассматривались купцами как способ экономии на уплате обременительных гильдейских взносов (особенно в период между 1807 и 1824 г.). Так, по данным ведомостей учета купеческих капиталов Барнаула за первую четверть XIX в., выбывали в мещане, а затем вновь записывались в купечество барнаульские торговцы А. Третьяков, Ф. Котоманов, П. Афанасьев, А. Звягин, Ф. Казанцев, П. Белоголов, М. Плотников, а С. Киприянов в 1813–1818 гг. с периодичностью в один год чередовал статус купца и мещанина. По подсчетам, сделанным нами на основе данных, содержащихся в аналогичных источниках по Томску за 1775 — начало 1840-х гг., более 40 томских купцов на протяжении указанного времени также меняли свой сословный статус, переходя в мещанское сословие, а затем обратно в купеческое, причем многие проделывали это неоднократно.

Массовый характер взаимных переходов между купеческим и мещанским сословиями подтверждается и сведениями окладных книг. Так, по данным окладной книги Тобольской губ. за 1795 г., в этом году по всем городам губернии причислилось в купечество 43 мещанина, а выбыло в мещанство 227 купцов, в 1801 г. записалось в купцы 60 мещан, а за необъявлением капитала перешли в мещанство 87 купцов. В купечество Иркутской губ. в течение 1798 — сентября 1799 г. прибыло из мещан 80 чел., а убыло в мещанство 119 купцов [125].

Массовый переход из мещанского сословия в купеческое и обратно, являвшийся в феодальный период характерной чертой формирования сословной структуры не только сибирских, но и российских городов в целом, рассматривается в качестве одного из основных аргументов исследователями, считающими, что купечество и мещанство представляли собой в фео-

дальную эпоху практически одно городское сословие [126]. Думается, однако, что такой подход, нивелирующий сословные различия между купечеством и мещанством, не учитывает то обстоятельство, что купечество рекрутировалось, как было показано выше, в основном из числа торгующих мещан, составлявших лишь верхушку мещанского сословия. Одной сословной группой скорее были торгующие мещане и купцы третьей гильдии, между которыми и совершалась основная масса взаимных переходов.

Выше уже указывалось на ту важную роль, которую играли в формировании городского посада, в том числе и его купеческой части, выходцы из крестьянского сословия в 20–60-е гг. XVIII в. Роль основного внешнего источника роста численности городского гражданства (механического прироста) крестьянство сохранило и после гильдейской реформы 1775 г., однако теперь с превращением купечества в привилегированное сословие, запись в которое ограничивалась имущественным цензом, основная масса переселявшихся в города крестьян причислялась в мещанство. Что же касается их роли в формировании купеческого сословия, то, как следует из таблицы 22, выходцы из крестьян составляли четвертую по численности группу среди учтенных нами по ревизским сказкам глав купеческих семей (после выходцев из мещан, местных потомственных купцов и купцов-переселенцев из других городов). При этом интенсивность поступления крестьян в купечество почти в 3 раза уступала той, с какой объявляли капиталы выходцы из мещанства. Крестьянское происхождение имел лишь каждый восьмой из купцов, объявлявших капиталы в Сибири на протяжении конца XVIII-первой половины XIX в.

Помимо предусматривавшегося гильдейскими узаконениями сравнительно высокого имущественного ценза для записи в купечество, активность крестьянства в пополнении купеческого сословия сдерживалась также и рядом других обстоятельств. Важнейшее значение в этой связи имела политика царского правительства, направленная на укрепление сословного строя в России, неотъемлемой составной частью которой были меры, призванные сдерживать межсословную миграцию, чрезмерное развитие которой могло вызвать эрозию сословного принципа построения общества. Основным средством этой политики стала действовавшая до указа 17 ноября 1824 г. законодательная норма, согласно которой приписывавшиеся к городским сословиям крестьяне до следующей очередной ревизии одновременно продолжали числиться в своем прежнем сословии, в связи с чем должны были уплачивать как гильдейские пошлины, так и подати по крестьянскому состоянию. Это правило подтверждалось Городовым положением 1785 г. [127], а рядом последующих законодательных актов приписка крестьян к городским сословиям была еще более затруднена. Так, указами от 13 июня 1795 г. и 28 сентября 1800 г. был запрещен переход после выхода объявления о начале очередной ревизии (т. е, в наиболее льготный с точки зрения налогообложения период), а крестьяне, подававшие прошения о причислении в городские сословия во время проведения ревизии, должны были продолжать уплачивать двойные подати до следующей очередной ревизии [128]. За выхо-

дившими в городские сословия приписными крестьянами сохранялись обязанности по выполнению заводских работ до окончательного их оформления в новом звании при очередной новой ревизии. Указом от 29 декабря 1796 г. было постановлено, что подавать прошения о переводе в купечество крестьяне могут лишь по отбытии рекрутской очереди [129]. В затяжную бюрократическую процедуру превращал приписку крестьян к городским сословиям указ Сената от 21 октября 1797 г., согласно которому крестьяне «казенного ведомства» должны были для реализации своих намерений относиться «чрез их команды в главные их начальства» (государственные — в казенные палаты, а приписные к заводам — в Берг-коллегию), а эти ведомства в каждом отдельном случае представлять свои мнения на утверждение в Сенат [130]. Что касается крепостных крестьян, то их переход в купеческое сословие мог осуществиться только после предварительного избавления от крепостной зависимости (указ от 25 июля 1777 г.).

Фактором, сдерживавшим приток крестьян в купечество, стала происходившая в первой половине XIX в. либерализация законодательства, регулировавшего крестьянскую торговлю. В результате принятия ряда новых узаконений (указ от 29 декабря 1812 г., дополнительное постановление об устройстве гильдий 1824 г. и др.) крестьяне получили сравнимые с купеческими торговые возможности, которые они могли реализовать, не записываясь в купеческие гильдии, а покупая свидетельства торгующих крестьян соответствующих разрядов. Выбор между купеческим статусом и статусом торгующего крестьянина в пользу последнего был естественным для той части крестьян-предпринимателей, которые проживали и имели основные торговые обороты и промысловые заведения в сельской местности (лицам купеческого звания, кроме заводчиков, откупщиков и хлебопашцев на собственных и арендованных землях, постоянное проживание в сельской местности законом запрещалось), либо же стремились торговать в городах, не неся сопряженных со вступлением в купечество городских повинностей и служб и повышая тем самым свою конкурентоспособность по отношению к купцам и торгующим мещанам. Численность этого разряда торговцев, составлявшего нереализуемый в условиях либерализации крестьянской торговли потенциал для приращения купеческого сословия, была довольно значительной: в середине 50-х гг. XIX в. крестьянами выбиралось по Сибири до 350 торговых свидетельств разных разрядов [131] (за каждым таким свидетельством стояло по 3–4 активно действующих члена семьи или родственника). Эта цифра превышает указанное в табл. 22 совокупное число глав крестьянских семей, чье поступление в купечество было учтено ревизиями населения, проводившимися на протяжении конца XVIII — первой половины XIX в. (265 чел.).

И все-таки значительная часть верхушки торгово-промыслового крестьянства записывалась в купечество, прельщаясь предоставляемыми купцам сословными привилегиями и более широкими правами, связанными с возможностью отлучек в другие губернии по торговым делам, совершением кредитных сделок, отстаиванием своих прав в суде и пр. Изучение материалов о приписке крестьян в купечество, содержащихся в ревизских сказках,

окладных книгах, ведомостях учета капиталов и других источниках, позволяет выделить два периода, отличавшихся наиболее активным переходом крестьян в купечество: конец 1770-х — середина 1790-х гг. и 30–50-е гг. XIX в. Особенно значительным был приток крестьян в купечество в течение первого из указанных периодов. Так, по IV ревизии населения (1782 г.) в Сибири было учтено купцов 2801 душа м.п., из которых 626 чел. (22,3%) записались в купечество из крестьянского сословия [132]. Массовый переход крестьян в купечество продолжался и в период между IV и V ревизиями (1782–1795 гг.): если во время IV ревизии населения в составе купечества Тобольской губ. было зафиксировано 194 купца, плативших наряду с гильдейским сбором также и подати по своему прежнему крестьянскому состоянию (15,2% от общего числа купцов), то к моменту проведения V ревизии таковых насчитывалось, согласно окладной книге за 1794 г., уже 384 души м.п. (28,8% от общего количества) [133].

Массовый наплыв крестьян в купечество, имевший место в конце XVIII столетия, объяснялся несколькими причинами. Важнейшей среди них стало предоставление купечеству, с выходом Жалованной грамоты городам 1785 г., монопольных прав на занятие торговлей, в результате чего фактически была ликвидирована сословная группа торгующих крестьян и составлявшие ее торговцы для продолжения своих предпринимательских занятий были вынуждены записываться в купечество. Сыграла свою роль и сравнительно низкая цена гильдейских свидетельств, особенно в период с 1775 по 1785 г., когда гильдейский сбор по низшей третьей купеческой гильдии, в которую и записывалась основная часть причислявшихся к купечеству крестьян, составлял 5 руб. в год, что лишь немногим превышало подушный сбор, уплачиваемый в это время государственными крестьянами (3 руб. 77,5 коп. в год). К тому же указом от 25 июля 1777 г. до сведения местных властей и населения было доведено, что двойные налоговые платежи для вступающих в купечество крестьян являются временной мерой, которая будет действовать лишь до выхода нового закона, регулирующего порядок причисления в купечество (хотя на самом деле отмена этого порядка налогообложения состоялась только в 1824 г.). Поступление в купечество, помимо расширения торговых прав, давало сословные привилегии, из которых наиболее притягательной для выходцев из крестьян была возможность избавиться от рекрутской повинности. Этот стимул для поступления в купечество действовал до 1796 г., когда, как уже указывалось выше, специальным указом было установлено, что крестьяне могут подавать прошения о переводе в купечество только по отбытии рекрутской очереди.

В последующий период, судя по ревизским материалам, приписка крестьян в купечество резко пошла на убыль, приобретя, по сути дела, эпизодический характер. Так, в Тюмени из 74 вновь объявленных в период между V (1795 г.) и VIII (1834 г.) ревизиями гильдейских капиталов на выходцев из крестьян приходилось лишь 6 (8,1%), остальные принадлежали мещанам и выходцам из купеческих семей (по разделу или наследованию). Примерно такая же ситуация с записью крестьян в купечество имела место и в других

сибирских городах: в Тобольске в течение этого же периода в местное купечество записалось из крестьян только 4 семьи, тогда как из мещан причислилось 54, а отделившиеся либо наследовавшие отцовский капитал купеческие сыновья и братья объявили 40 капиталов; в Таре на выходцев из крестьян пришелся лишь 1 из 28 вновь объявленных капиталов, в Кургане — 5 из 27, в Красноярске — 1 из 22. Вообще не было зарегистрировано поступлений из крестьян в купцы в Туринске и Ялуторовске в период между V и VI ревизиями (1795 — 1812 гг.), в Омске — в период между VII и VIII ревизиями (1816–1834 гг.), в Барнауле — в 1801–1824 гг. [134]

Резкое сокращение притока крестьян в купечество отчасти было обусловлено имевшим место в первой четверти XIX в. значительным увеличением гильдейских сборов с купечества, поставившим финансовые ограничения для поступления в купечество малокапитальным торговцам, каковыми была основная часть устремлявшихся в купцы выходцев из крестьян. Сыграло свою роль и то обстоятельство, что крестьяне-торговцы постепенно приспособились к купеческой торговой монополии, введенной Жалованной грамотой городам 1785 г., находя выход не только в причислении в купечество, но и в том, чтобы, оставаясь в прежнем крестьянском состоянии, использовать различные возможности для продолжения своей торгово-промысловой деятельности, торгуя по кредитам от купцов или по доверенностям от дворян, по разовым разрешениям городских дум (за денежный взнос в доход города), записываясь для ведения торговли в городах под званием иногородних «гостей» и пр. А в 1812 г. была восстановлена сословно-податная группа торгующих крестьян, что, как уже указывалось выше, давало крестьянам возможность легально заниматься «купеческим торгом» без записи в гильдии.

Значительно более активный характер переход крестьян в купечество приобрел в 30–50-е гг. XIX в., что было связано как со снижением после реформы 1824 г. гильдейских сборов с купцов, так и с ускорением в последние предреформенные десятилетия развития товарно-денежных отношений в сибирской деревне. К тому же кризис крепостничества в европейской части страны создал в это время такой новый источник пополнения купечества, как освобождавшиеся из крепостной неволи капиталистые крестьяне, часть из которых записывалась и в сибирское купечество. Если с 1812 по 1834 г. в Тюмени записались в купечество лишь 4 крестьянских семьи, то с 1834 по 1858 г. — 20 семей, в Кургане — соответственно 4 и 16 семей, в Тюкалинске — 3 и 6 семей, в Таре — 0 и 8 семей, в Омске — 0 и 4 семьи, в Красноярске — 0 и 5 семей. В целом почти 40% всех учтенных нами по ревизским сказкам и показанных в таблице 22 причислений крестьян в купечество приходится как раз на 30 — 50-е гг. XIX в.

Основную массу крестьянских причислений в купечество давали выходцы из государственных крестьян. Как следует из данных таблицы 25, представители этой категории составляли 2/3 всех крестьян, поступивших в купечество на протяжении конца XVIII-первой половины XIX в. Выходцами из государственных крестьян были основаны многие известные династии сибир-

Таблица 25

Категории и места выхода крестьян, причислявшихся в сибирское купечество в конце XVIII-первой половине XIX в. (по материалам ревизских сказок)^*

Город	Всего при- числи- лось в купе- чество кресть- ян	В том числе								Места выхода крестьян
		из госу- дарствен- ных		из эконо- мических		из при- писных		из кре- постных		Централь- ные губернии		По- волжье		По- морье		Урал		Сибирь
		чел.	%	чел.	%	чел.	%	чел.	%	чел.	%	чел.	%	чел.	%	чел.	%	чел.	%
Тобольск	10	8	80,0	-	-	-	-	2	20,0	2	20,0	-	-	-	-	-	-	8	80,0
Тюмень	39	37	94,9	-	-	-	-	2	5,1	4	10,2	-	-	4	10,3	3	7,7	28	71,8
Тара	9	7	77,8	-	-	-	-	2	22,2	2	22,2	-	-	-	-	-	-	7	77,8
Ялуто- ровск	14	9	64,3	2	14,3	-	-	3	21,4	3	21,4	-	-	-	-	-	-	11	78,6
Ишим	17	13	76,5	1	5,9	-	-	3	17,6	4	23,5	1	5,9	-	-	-	-	12	70,6
Курган	34^**	24	70,6	-	-	-	-	3	8,8	8	23,5	-	-	-	-	1	2,9	25	73,5
Омск	11	7	63,6	2	18,2	-	-	2	18,2	3	27,3	-	-	-	-	-	-	8	72,7
Туринск	6	6	100,0	-	-	-	-	-	-	1	16,7	-	-	-	-	-	-	5	83,3
Тюка- линск	9^**	2	22,2	-	-	-	-	2	22,2	5	55,5	-	-	-	-	1	11,1	1	11,1
Петро- павловск	12	7	58,3	-	-	-	-	5	41,7	4	33,3	3	25,0	-	-	-	-	5	41,7
Березов	2	1	50,0	-	-	-	-	1	50,0	-	-	-	-	-	-	-	-	2	100
Барнаул	5	-	-	-	-	5	100	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	5	100
Томск	43	7	16,3	3	7,0	30	69,7	3	7,0	4	9,3	-	-	3	7,0	-	-	36	83,7
Красно- ярск	19	17	89,5	-	-	-	-	2	10,5	3	15.8	-	-	3	15,8	-	-	13	68,4
Ени- сейск	4	3	75,0	-	-	-	-	1	25,0	1	25.0	-	-	1	25,0	-	-	2	50,0
Мину- синск	13	9	69,2	-	-	-	-	4	30,8	4	30,8	-	-	-	-	-	-	9	69,2
Канск	4	1	25,0	-	-	-	-	3	75,0	3	75,0	-	-	-	-	-	-	1	25,0
Ачинск	2	1	50,0	-	-	-	-	1	25,0	1	50,0	-	-	-	-	-	-	1	50,0
Иркутск	12^**	9	75,0	1	8,3	-	-	-	-	3	25,0	-	-	2	16,7	-	-	7	58,3
Всего:	265	168	63,4	9	3,4	35	13,2	39	14,7	55	20,8	4	1,5	13	4,9	5	1,9	185	70,2

^* Сост. по источникам, указанным в примечании к табл. 22.

^** В источниках не указана категория у 7 чел., причислившихся в Курган, 5 чел. — в Тюкалинск, 2 чел. — в Иркутск; место выхода у 2 чел., причислившихся в Тюкалинск.

ских купцов: курганских Меньшиковых, ялуторовских Бронниковых, тарских Щербаковых, тюменских Шешуковых, Подаруевых, Щетининых, енисейских Матониных, иркутских Кузнецовых, киренских Марковых и др. В крупнейшего предпринимателя и известного мецената вырос выходец из крестьян Абалатской волости Ефим Андреевич Кузнецов, причислившийся в 1803 г. в тобольское, а затем переведшийся в иркутское купечество. Около 3,5% всех причислений в купечество приходилось на долю экономических крестьян. От них вели свое происхождение томские купцы Базановы и Бобковы, семипалатинские Масленниковы, барнаульские Толкачевы, красноярские Беловы и Толкачевы.

Около 13% от всех записавшихся в сибирское купечество крестьян являлись выходцами из категории приписных к кабинетским горным заводам. Поскольку горнозаводское начальство, видевшую основную функцию крестьянства в выполнении заводских повинностей и поставках хлеба для заводов и рудников, сдерживало поступление приписных крестьян в купечество, основная масса причислений приписных крестьян Алтая в купечество Барнаула, Томска, Кузнецка и Бийска приходилась на 80–90-е гг. XVIII в., когда в период существования Колыванской губ. приписное крестьянство находилось под юрисдикцией гражданских властей. Так, по данным окладной книги IV ревизии, в составе купечества Колыванской губ. значилось записавшихся в купцы из приписных к заводам крестьян в Барнауле — 29 душ м.п. (21,3% от общего числа купцов), Кузнецке — 23 души м.п. (34,8%). В купечестве Томска, по данным на 1785 г., состояло поступивших из заводских крестьян 86 душ, что составляло 25% от общей численности томского купечества [135]. От заводских крестьян вели свое происхождение барнаульские купцы Токаревы и Давыдовы, томские Быковы, Барковские, Закревские, Шутовы, Нехорошевы. В целом, однако, подавляющая часть записавшихся в купцы алтайских приписных крестьян не составила крупных капиталов и выбывала обратно в свое прежнее состояние, либо в мещанство по мере роста гильдейских пошлин. Так, уже в 1785 г., после двукратного увеличения гильдейского взноса по третьей гильдии, ряды томского купечества покинули более половины из записавшихся туда до этого заводских крестьян (52 души м.п. из 86) [136].

Если поступавшие в купечество алтайские приписные крестьяне не стали обладателями крупных купеческих состояний, то из крестьян, приписанных к Нерчинским заводам, вышла династия купцов Кандинских, входившая в элиту дореформенного сибирского купечества. Крестьяне деревни Бянкиной Стретенской волости Хрисанф Кандинский и его братья Матвей, Павел, Иван, Владимир и Алексей вместе с другими членами семьи, насчитывавшей в совокупности 33 чел., были причислены Нерчинской горной экспедицией в нерчинскозаводские купцы в 1820 г. в порядке реализации принятого Сенатом еще в 1764 г. предписания о разрешении «выпускать» приписанных к Нерчинским заводам крестьян в купечество для лучшего удовлетворения потребностей заводских служащих в товарах [137]. Возможность сколачивания капиталов на подрядах и поставках, связанных с обслу-

живанием заводского хозяйства, торговле хлебом и пушниной выводила в купеческое сословие и других выходцев из забайкальского приписного крестьянства. В 1839 г. в составе купечества Нерчинского округа насчитывалось купцов, ведших свое происхождение от приписного крестьянства, по первой гильдии — 2 капитала, по третьей — 14 [138].

В 30–50-е гг. XIX в. важным источником формирования сибирского купечества стали переселявшиеся в Сибирь освобождавшиеся от крепостного состояния (за выкуп, либо вольноотпущенные) помещичьи крестьяне. По данным ревизских сказок, в этот период из крепостных происходил каждый третий из поступавших в сибирское купечество крестьян, а в целом на их долю приходилось около 15% от общего числа гильдейских капиталов, объявленных выходцами из крестьян на протяжении всего изучаемого периода (табл. 25). В тобольское купечество в 1850 г. записался бывший крепостной крестьянин княгини Долгоруковой Клим Гасилов, в тюменские купцы в 1832 г. причислился дворовой человек помещика Владимирской губ. Хотяинцова Семен Гласков, а в 1849 г. отпущенный на волю крепостной помещика Тучкова Яков Юдин. Из 6 капиталов, объявленных в 1850 г. по второй гильдии в Петропавловске (купцов первой гильдии в городе не было), два принадлежали бывшим крепостным — переведшемуся сюда в 1842 г. из Тюмени вышеназванному С. Гласкову и В. Клушину, «вольноотпущенному» помещицы Долгоруковой. Помимо этого бывшим крепостным принадлежало и три капитала, объявленных в городе по третьей гильдии (А. Шмарин, Г. Носов, Д. Сулейманов). Сюда же в петропавловское купечество по третьей гильдии записались в 1837 г. крестьяне Вязниковского уезда Владимирской губ. Алексей Гласков с братьями Иваном, Степаном, Федором и Захаром, а с 1849 г. перевелись в Тюмень, где объявили капитал по первой гильдии. Из числа купеческих капиталов, объявленных выходцами из крестьян в течение 1834–1858 гг., бывшим крепостным принадлежало по Ялуторовску — 3 из 4 (И. Семенин, И. Мещеряков, Д. Смолин), по Ишиму -2 из 6 (Г. Шаронов, В. Сергеев), по Кургану — 3 из 16 (С. Березин, В. Калашников, Д. Юрцовский), по Омску (за 1834–1850 гг.) — 2 из 4 (И. Баранов — по второй гильдии, И. Бутаков — по третьей). Выходцами из крепостных крестьян были крупный томский золотопромышленник С.Ф. Хромов, а также томские купцы Г. Вавилов и А. Степнов, красноярские купцы С. Агапов и Л. Кольцов, ачинский Н. Иванов, минусинские В. Сватиков, Н. Рязанов, П. Кузнецов, Н. Зайцев, канские А. Ерофеев, Ф. Белозеров, А. Хромов, енисейский П. Матвеев, селенгинские П. и Я. Котовы. Одним из самых состоятельных кяхтинских купцов, получившим звание потомственного почетного гражданина, стал бывший крепостной крестьянин из имения Мячикова Спасского уезда Казанской губ. В.Н. Смирнов, причислившийся в 1853 г. в первую гильдию по Кяхте.

Если на протяжении первых двух третей XVIII столетия, как отмечалось выше, среди записывавшихся в сибирское купечество крестьян преобладали выходцы из европейских, и прежде всего поморских, губерний, то в конце XVIII-первой половине XIX в. около 70% всех переходов крестьян в купе-

чество приходилось на выходцев из местного сибирского крестьянства (табл. 25), что отражало ускорившийся процесс развития товарно-денежных отношений в сибирской деревне. Однако участие крестьян-переселенцев из Европейской России в пополнении сибирского купечества хотя и перестало быть определяющим, но оставалось значительным, при этом в отличие от более раннего периода основную роль в этом играли крестьяне не поморских, а центрально-промышленных губерний и прежде всего торгующие крестьяне Вязниковского уезда Владимирской губ., развернувшие в первой половине XIX в. настоящую торговую экспансию на сибирский рынок. По ревизским сказкам нами учтено более 20 семей крестьян-вязниковцев, поступивших в сибирское купечество в первой половине XIX в., в том числе представлявшие такие ставшие известными в Сибири купеческие фамилии, как Щеголевы, Толкачевы, Бобковы, Беловы, Шведовы, Морозовы и др.

Немаловажную роль в формировании сибирского купечества играла и такая сословная группа, как цеховые. Вход и выход из цеховых организаций в России, в отличие от западноевропейских стран, был открытым, что предоставляло юридические возможности для перехода в купечество цеховым, скапливавшим своими ремесленными занятиями часть необходимого для этого первоначального капитала. Другим источником накопления для устремлявшихся в купечество цеховых были производимые ими или членами их семей торговые операции, выходившие за рамки реализации лишь собственной ремесленной продукции и включавшие скупку сельскохозяйственных, промысловых и прочих товаров. Для многих из переходивших из этой сословной категории в купечество лиц сама потребность в изменении сословного статуса была порождена сформировавшейся еще до причисления в купечество глубокой вовлеченностью в торговое предпринимательство. К тому же, как показывает изучение источников, пребывание в купечестве выходцев из «торгующих» цеховых носило более стабильный и долговременный характер.

В совокупности выходцы из цеховых составляли около 4% от общего числа лиц, объявлявших купеческие капиталы в Сибири на протяжении конца XVIII — первой половины XIX в. (табл. 22). Однако в ряде городов, отличавшихся относительно более высоким уровнем развития ремесла и мелкой промышленности, их доля была выше: в Тобольске — 8,8%, Тюмени — 10, Красноярске — 10,2, Иркутске — 6,5%. Интенсивные перемещения в купечество представителей этой сословной группы имели место в конце XVIII в., а в последующем, с возрастанием величины гильдейских сборов с купцов, фактически прекратились, что свидетельствует о маломощности капиталов, обращавшихся в сибирских цеховых ремеслах. Тем не менее некоторые выходцы из цеховых, в основном те из них, кто еще до перехода в купечество сколотил капитал за счет включения в торгово-промысловые операции, дали начало ряду известных в Сибири купеческих династий. Так, записавшимся в 1775 г. в купечество Барнаула местным цеховым Родионом Пуртовым была основана купеческая династия, которая в течение почти полувека являлась самой богатой и влиятельной в городе. Еще будучи цеховым, Р. Пур-

тов занимался не только выделкой кож и мыловарением, но и торговлей скотом и другими товарами. Сколоченный таким образом капитал позволил ему записаться сначала в купцы второй, а затем и первой гильдии. В один капитал с отцом записались и его взрослые сыновья Илья, Михаил, Иван и Варфоломей, которые после смерти отца (1801 г.) еще в течение более чем 20 лет находились в нераздельном капитале и составляли крупную семейную фирму, в сферу торгово-финансовых интересов которой входили не только торговля на алтайских заводах и рудниках, но и масштабные подрядные операции, торговля на Ирбитской и Нижегородской ярмарках, Сибирской пограничной линии и другие коммерческие занятия [139]. Из цеховых, как уже отмечалось выше, происходил и основатель самой богатой в конце XVIII — начале XIX в. купеческой фамилии Красноярска Леонтий Пороховщиков. Из цеховых записался в 1769 г. в иркутское купечество один из самых крупных предпринимателей Сибири конца XVIII-начала XIX в. Николай Прокопьевич Мыльников, избиравшийся иркутским городским головой и ставший одним из учредителей Российско-Американской компании [140]. От тобольских оружейников, уже на ранних этапах своей предпринимательской деятельности сочетавших занятия ремеслом с разнообразными торговыми операциями, вела свое происхождение одна из самых известных в Сибири династия тобольских купцов Пиленковых. Из тобольских цеховых, сочетавших, согласно записи в городовой обывательской книге, «живописное ремесло и торг», поступил в купечество В.А. Неводчиков [141]. От цеховых вели свой род тобольские купцы Малковы, а также до десятка тюменских купеческих фамилий (Сорокины, Барашковы, Иконниковы, Рогожниковы, Щетинины, Голенецкие, Парфеновы, Гневашевы, Тонких), семипалатинские купцы Самсоновы, красноярские Новиковы, Худоноговы, Ростовцевы, Матвеевы, иркутские Сизых, Сафоновы, Харинские, Обуховы и др.

В сибирских городах, расположенных на Московско-Сибирском тракте, весомую роль в пополнении купечества играли представители такой сословной категории, как ямщики. Выходцами из этой группы населения в период между IV и V ревизиями (1782–1795 гг.) было объявлено в Тобольске 6 купеческих капиталов, в Туринске — 5, а в Тюмени в течение 1775–1812 гг. — 13 [142]. Из числа вышедших в купечество тобольских ямщиков наиболее значительным размахом предпринимательства выделялся Иван Терентьевич Куклин, состоявший в начале XIX в. в первой гильдии и выполнявший по контрактам с казной крупные подрядные операции. Предприимчивыми и влиятельными тобольскими купцами, занимавшими высшие должности в городском самоуправлении, стали записавшиеся в тобольское купечество из ямщиков Н. Брагин (крупный рыбопромышленник) и М. Тюленев (состоял во второй гильдии и занимал в 1806–1809 гг. должность бургомистра в городском магистрате) [143]. В Тюмени тобольские ямщики братья Проскуряковы (Федор, Иван и Иван) в 1782 г. основали купеческую династию, представители которой к 1861 г. входили в число наиболее богатых тюменских купцов: внук Федора Аврам состоял в первой гильдии, а племянник Аврама Иван — во второй. Извозом купеческих кладей был нажит первоначаль-

ный капитал, умножение которого торговыми операциями позволило записаться в тюменские купцы первой гильдии Козьме Шешукову и его сыну Кондратию, в томские купцы второй гильдии — Якову Петрову. Из ямщиков были также тюменские купцы С. и Н. Рыболовы, С. Шушкин, И. Кузнечевский, С. Каренгин, Я. Карначев, Д. Ердаков, В. Шабуров; туринские С. Кудашев, П. Коновалов, Ф. и О. Кузнецовы (впрочем, пребывание в купечестве этих ямщиков было кратковременным и ограничивалось периодом конца XVIII — первых лет XIX в.).

Во второй половине XVIII — первой половине XIX в. по сравнению с первой половиной XVIII в. значительно сократилось поступление в купечество из отставных военнослужащих, поскольку в это время уже не происходило массовых сокращений военнослужилого населения, породивших в первой половине XVIII в. интенсивный выход его в другие сословия. Значительно были ограничены и торгово-промысловые права служилого населения, что сужало его возможности в накоплении капиталов [144]. Если служилые люди, переходившие в посад в первой половине XVIII столетия, стали основателями целого ряда знаменитых купеческих династий, то в рассматриваемый период выходцы из этой категории населения, как правило, не достигали крупных коммерческих успехов и не становились обладателями значительных купеческих состояний. После непродолжительного пребывания в купечестве они выбывали в мещанство и, за редким исключением (ялуторовские Минаевы, томские Завьяловы), не передавали купеческий статус своим наследникам.

В последние предреформенные десятилетия заметным явлением стал переход в купечество отставных чиновников, в том числе и имевших дворянское звание. Запись в две первые купеческие гильдии была разрешена дворянам Манифестом 1 января 1807 г., а с 1827 г. они могли входить и в низшую третью гильдию [145]. По данным окладных книг, в 1835 г. дворянами объявлялось в Сибири 7 гильдейских капиталов (в том числе 6 — в городах Иркутской губ., 1 — Томской), в 1845 г. — 7 (4 — по Иркутской губ., 1 — по Тобольской, 2 — по Томской), в 1854 г. — 10 капиталов (5 — по Тобольской и 5 — по Томской губ.). При этом если в 1830–1840-е гг. записывавшиеся в купечество дворяне объявляли капиталы только по третьей гильдии, то в 1854 г. 8 из 10 капиталов были объявлены ими по второй гильдии [146]. В томском купечестве в разное время состояли крупный золотопромышленник отставной коллежский советник Ф.А. Горохов, отставные канцеляристы Н.Д. Лавров и К.В. Беляев, уволенный от службы коллежский секретарь Н.И. Петров, дворянин И. Кутковский, статский советник П.В. Денисьев, в тюменском — один из крупнейших предпринимателей предреформенного и пореформенного времени надворный советник А.Ф. Поклевский-Козелло. Во вторую гильдию красноярского купечества записывались коллежский асессор С.П. Овчинников (1852 г.), провизор Н.И. Наттерер (1856 г.), отставной губернский секретарь П.Н. Латкин, в иркутское купечество в 1847 г. — отставной губернский секретарь Ф.П. Занадворов [147].

Некоторые чиновники начинали заниматься предпринимательской деятельностью еще до выхода в отставку, находясь на государственной службе, проводя коммерческие сделки через своих записывавшихся в купечество родственников. Так, в Томске в 1850 г. записался в купечество сын коллежского регистратора Д. Лисицын, в 1848 г. — жена местного чиновника А.П. Сакова, в 1857–1858 гг. состояла в первой гильдии (на временном праве) статская советница В.М. Соколова. В тюменское купечество записывался брат крупного предпринимателя из дворян Альфонса Фомича Поклевского-Козелло — Викентий [148]. Купечествующие дворяне и чиновники устремляли свои интересы в наиболее выгодные сферы предпринимательства: подряды, винокурение и виноторговлю (Поклевские-Козелло), золотопромышленность (Горохов, Наттерер, Латкин, Занадворов), кяхтинскую торговлю (Соколова).

В конце XVIII — первой половине XIX в. сохранил свое значение и такой специфический источник формирования сибирского купечества, как ссыльные, попадавшие в Сибирь за различного рода преступления. По отбытии срока наказания они оставлялись на жительство в Сибири с переводом в крестьянское или мещанское звания, а в 1811 г. ссыльным посельщикам, сосланным за «маловажные» преступления, было разрешено, с согласия городских обществ, записываться в гильдейское купечество. По ревизским сказкам и другим документам нами выявлено 26 сибирских купцов, происходивших из ссыльнопоселенцев. Так, в 1788 г. «за разные продерзости» был сослан в Сибирь и определен на поселение в Тобольский округ в крестьяне Козьма Передовщиков, которому в 1798 г. особым распоряжением Сената было разрешено причислиться в купцы второй гильдии по г. Туруханску. Разбогатев на откупах, подрядных операциях и торговле пушниной, Передовщиков объявил капитал в 50 тыс. руб., за что по его ходатайству указом Сената от 4 июля 1801 г. ему было разрешено «пользоваться» званием именитого гражданина (в соответствии со ст. 132 Городового положения) [149]. Из ссыльнокаторжных, зачисленных после отбывания наказания в заводские крестьяне, происходила богатейшая фамилия нерчинско-заводских купцов Кандинских. От поселенца Ивана Некрасова, причислившегося в 1821 г. в томское мещанство, а в 1838 г. «без личных прав» в купечество (с сыновьями Максимом, Лукой, Егором, Василием и Михаилом), вела свое происхождение известная династия томских купцов. Если ее основатель был купцом третьей гильдии, то один из его сыновей, Лука, в 1859 г. записался во вторую гильдию, а внук Иван Максимович в пореформенное время стал одним из крупнейших предпринимателей Томска, обладателем миллионного состояния [150]. Из поселенцев записались в купцы: по Тюмени — Данило и Максим Махилевы, по Таре — сосланный в Сибирь осташковский купец К. Мастюгин, по Красноярску — В.М. Комаров, И.Т. Мухин, И. Михайлов, по Канску — Г.Б. Каминер, по Нижнеудинску — М. Прейсман, по Баргузину — М. Гланштейн и др.

Важным источником формирования сибирского купечества в конце XVIII-первой половине XIX в. (хотя его значение и уменьшилось по срав-

нению с более ранним периодом) были выходцы из купечества европейской части страны и Урала. На них приходилось около 7% от общего числа объявлявшихся в сибирских городах на протяжении конца XVIII — первой половины XIX в. капиталов. Если же выделить из общей массы капиталы, имевшие купеческое происхождение, то в этом случае доля капиталов, приходившихся на купцов-выходцев из Европейской России и Урала, повышается до 16%. Миграция в Сибирь купцов из европейской части страны существенно повышала роль фактора горизонтальной мобильности в формировании сибирского купечества: среди причислявшихся в купечество сибирских городов иногородних купцов удельный вес выходцев из Европейской России и Урала составлял 44,5% (158 из 355 семей) (табл. 26). Вместе с тем если в первой половине XVIII в., как было показано выше, среди причислявшихся к сибирским посадам иногородних купцов преобладали переселенцы из европейской части России, то в конце XVIII — первой половине XIX в. более половины таких причислений приходилось на переселявшихся из одного города в другой сибирских купцов. Следует отметить и изменения, происшедшие в географическом представительстве купцов-переселенцев из европейской части страны: если на протяжении большей части XVIII в. преобладали мигранты из северных губерний, то в первой половине XIX в. основной поток переселенцев шел из центрально-промышленных и поволжских губерний — районов, где в течение рассматриваемого периода значительно интенсифицировалось развитие товарно-денежных отношений.

Всех причислявшихся в сибирское купечество купцов-переселенцев из европейской части страны можно подразделить на две группы. Первую составляли те купцы, формальному причислению которых в купечество того или иного сибирского города предшествовало более или менее длительное присутствие на сибирском рынке, в том числе и торговля (на праве «гостей» или «иногородних» купцов) в городе, в купечество которого они в конечном итоге записывались. Такая предварительная вживаемость в местные экономические условия, которая к тому же зачастую включала приобретение жилья и другой недвижимости, содействовала прочному и основательному оседанию в Сибири этой категории купцов-переселенцев, многие из которых достигали крупных коммерческих успехов, а некоторые входили в элиту сибирского купечества. Другая категория переселенцев была представлена купцами, не имевшими на момент причисления сформированной торговой сети или какого-либо иного устойчивого предпринимательского задела на сибирской территории и записывавшимися в сибирское купечество в надежде на скорое обогащение в имевшем репутацию «золотого дна» регионе. Особенно широкое распространение такой тип купцов-переселенцев получил с началом золотопромышленной лихорадки, когда многие купцы, приезжавшие в Сибирь из европейской части страны, перемещались по золотопромышленным губерниям в поисках коммерческой удачи. Части из них удалось добиться успеха (особенно тем, кто имел предварительно накопленный капитал), однако многим суждено было испытать горечь разочарования, связанного с неисполнением надежд на быстрое обогащение. Ревизские ма-

Таблица 26

Масштабы миграции и места выхода купцов-переселенцев (по ревизским сказкам сибирского купечества конца XVIII — первой половины XIX в.)

Город	Число купцов пере- селенцев	Места выхода и причисления купцов-переселенцев
		Зап. Сибирь		Вост. Сибирь		Урал		Поволжье		Центр. Россия		Европ. Север
		чел	%	чел.	%	чел.	%	чел.	%	чел.	%	чел.	%
Тобольск
Прибыло	14	7	50,0	1	7,1	-	-	-	-	4	28,6	2	14,3
Выбыло	22	16	72,8	3	13,6	-	-	-	-	3	13,6	-
Тюмень
Прибыло	22	11	50,0	1	4,5	-	-	3	13,7	6	27,3	1	4,5
Выбыло	14	9	64,3	2	14,3			1	7,1	2	14,3	-
Тара
Прибыло	7	2	28,6	1	14,2	2	28,6	-	-	2	28,6	-	-
Выбыло	10	5	50,0	2	20,0	-	-	1	10,0	2	20,0	-	-
Туринск
Прибыло	1	1	100,0	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-
Выбыло	2	1	50,0	-	-	1	50,0	-	-	-	-	-	-
Ишим
Прибыло	13	9	69,2	-	-	2	15,4	1	7,7	1	7,7	-	-
Выбыло	8	6	75,0	1	12,5	1	12,5	-	-	-	-	-
Омск
Прибыло	11	5	45,5	-	-	1	9,0	-	-	5	45,5	-	-
Выбыло	5	4	80,0	1	20,0	-	-	-	-	-	-	-	-
Курган
Прибыло	20	4	20,0	1	5,0	5	25,0	3	15,0	7	35,0	-	-
Выбыло	3	2	75,0	-	-	-	-	-	-	1	25,0	-	-
Ялуторовск
Прибыло	13	6	46,1	-	-	3	23,1	2	15,4	-	-	2	15,4
Выбыло	4	4	100,0	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-
Тюкалинск
Прибыло	17	13	76,5	-	-	2	11,7	1	5,9	1	5,9	-	-
Выбыло	11	7	63,6	1	9,1	-	-	2	18,2	1	9,1	-	-

Таблица 26 (продолжение)

Город	Число купцов пере- селенцев	Места выхода и поселения купцов-переселенцев
		Запад Сибирь		Вост. Сибирь		Урал		Поволжье		Цент. Россия		Европ. Север
		чел.	%	чел.	%	чел.	%	чел.	%	чел.	%	чел.	%
Петропавловск
Прибыло	9	2	22,2	-	-	4	44,4	1	11,1	4	44,3	-	-
Выбыло	6	2	33,3	1	16,7	-		-		3	50,0	-	-
Томск
Прибыло	42	16	38,1	3	7,2	4	9,5	3	7,1	14	33,3	2	4,8
Выбыло	16	4	25,0	10	62,5	-	-	-	-	1	6,3	1	6,2
Барнаул
Прибыло	7	6	85,7	-	-	1	14,3	-	-	-	-	-	-
Выбыло	2	2	100,0	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-
Красноярск
Прибыло	37	9	24,3	12	32,5	5	13,5	-	-	10	27,0	1	2,7
Выбыло	39	6	15,4	29	74,4	2	5,1	-	-	2	5,1	-	-
Енисейск								_
Прибыло	26	8	30,8	13	50,0	1	3,8	-	-	3	11,5	1	3,8
Выбыло	9	1	11,1	7	77,8	-	-	-	-	1	77,8	-	-
Минусинск
Прибыло	59	8	13,6	28	47,5	8	13,6	3	5,1	12	20,3	-	-
Выбыло	11	4	36,4	3	27,3	2	18,2	-		2	18,1	-	-
Канск
Прибыло	26	6	23,1	5	19,2	8	30,8	-	-	3	11,5	4	15,4
Выбыло	5	3	60,0	1	20,0	-	-	-	-	1	20,0	-
Ачинск
Прибыло	5	2	40,0	3	60,0	-	-	-	-	-	-	-	-
Выбыло	1	-	-	1	100,0	-	-	-	-	-	-	-	-
Иркутск
Прибыло	26	3	11,5	11	42,3	-	-	1	3,9	4	15,4	7	26,9
Выбыло	10	-	-	7	70,0	-	-	-		3	30,0	-	-
Итого
Прибыло	355	118	33,2	79	22,3	46	13,0	18	5,1	74	20,8	20	5,6
Выбыло	181	76	42,0	69	38,1	10	5,5	3	1,7	22	12,1	1	0,6

^* Сост. по источникам, указанным в примечании к табл. 22.

териалы и другие источники зафиксировали возвращение многих из таких незадачливых бизнесменов на родину.

К первой из названных групп купцов-переселенцев принадлежал, в частности, нежинский купец грек П. Артенов (Артин), причислению которого в 1798 г. в иркутское купечество предшествовало более 10 лет коммерческой деятельности в Иркутске на положении иногороднего «гостя», включавшей оптовую и лавочную торговлю, откупные операции и промышленное предпринимательство (водочный завод). С 70-х гг. XVIII в. вели активную торгово-промысловую деятельность в Восточной Сибири, формально не причисляясь в сибирское купечество, рыльские купцы Шелиховы, и лишь в 1815 г. один из представителей этой знаменитой купеческой фамилии Сидор Андреевич Шелихов записался в иркутские купцы (предварительно несколько лет поторговав «гостем»). С 1780-х гг. привозил свои товары в Иркутск великоустюжский купец Прокопий Басин, его сыновья Иван и Василий в начале XIX в. торговали в городе на положений «гостей» (есть сведения об их торговле в этом статусе за 1810, 1818 и 1822 гг.), а в 1831 г. Иван записался в иркутское купечество по третьей гильдии. Почти полувековой опыт торговли в Иркутске имели великоустюжские купцы Булдаковы (в 1790 г. здесь торговал А.М. Булдаков, приказчик купца второй гильдии И.О. Булдакова, в 1822 г. И. Булдаков привозил на иркутскую ярмарку товаров на 30 тыс. руб.), прежде чем один из представителей этой купеческой фамилии — Алексей Петрович записался в 1832 г. в иркутское Купечество. В течение 10 лет, предшествующих своему причислению в 1831 г. в местное купечество, торговал в Иркутске в качестве приказчика купца г. Тотьмы Ф. Холодилова купец того же города А.И. Токарев [151]. Глубокая вовлеченность в предпринимательскую деятельность в восточносибирском регионе привела в ряды иркутского купечества сольвычегодского купца второй гильдии Прокопия Верхотина, который еще до официального причисления арендовал для розничной торговли лавки в городских торговых рядах, привозил товары на иркутскую ярмарку (объем его мануфактурной торговли в Иркутске составлял в середине 1830-х гг. 25 тыс. руб.), выполнял казенные подряды (в 1836 г. поставил на Тельминскую фабрику 800 пуд. конопли) и т. д. Приказчиками Верхотина в Иркутске были сольвычегодские купеческие внуки Василий и Иван Степановичи Хаминовы, последний из которых сам впоследствии записался в иркутское купечество и уже к 1861 г. вырос в одного из самых богатых в городе купцов. В продолжении нескольких десятилетий вел крупную торговлю в Иркутске пермский купец И.И. Базанов (по данным за 1835 г., завозил в город товаров на 140 тыс. руб.), прежде чем официально оформился в иркутское купечество. Причислению в сибирское купечество целого ряда выходцев из купечества европейской части страны способствовало их активное участие в кяхтинской торговле (Шуйского купца А. Даниловского — в Томск, калужского О. Портнова — в Иркутск, вологодских купцов Ф. и А. Зензиновых — в Нерчинск, архангельского Гурьева, владимирского Л. Лосева, вологодского М. Шахова — в Селенгинск и т. д.), в торговле по Сибирской линии (шуйского купца С. Трусова — в Тюмень, каси-

мовских купцов М. Дивлеткильдеева и Я. Максютова — в Петропавловск, санкт-петербургского В. Богашева — в Курган и др.), в откупных операциях (Вольского купца Е. Курсакова — в курганское, а затем в тюменское купечество).

Мощным фактором притяжения купечества из Европейской России стало развитие в Сибири золотопромышленности. Не случайно почти половина учтенных нами причислений купцов, переселявшихся в Сибирь в 30–50-е гг. XIX в., приходилась на города Енисейской губ. В красноярское купечество в период между VIII и X ревизиями (1834–1858 гг.) записалось 15 купцов, прибывших из Европейской России и Урала, в минусинское — 23, в енисейское — 5, в канское с 1834 по 1850 г. — 15. Многие из переселявшихся в сибирские золотопромышленные центры купцов записывались в первую и вторую гильдию, так как только купцам высших гильдий разрешалась разработка приисков, однако основную массу причислявшихся составляли все же купцы третьей гильдии, находившие возможности приобщения к получаемым от добычи золота доходам службой в качестве начальников поисковых партий, приказчиков, управляющих приисков, подрядчиков по поставке на прииски рабочей силы, продовольствия, оборудования и пр. Из 15 купеческих капиталов, состоявших на момент проведения IX (1850 г.) и X (1858 г.) ревизий в первой и второй гильдии по г. Красноярску, 7 принадлежали переселившимся сюда с началом развития золотопромышленности купцам из центральных районов страны и Урала (С. Щеголеву, С. Белову, К. Шпейеру, М. Акулову, Е. Жмаеву, П. Дуткинскому, Н. Токареву). Более трети всех капиталов, объявленных за это же время по первой и второй гильдиям в Минусинске (7 из 19), также принадлежало купцам-переселенцам из Европейской России и Урала (вязниковцам П. и С. Беловым, кунгурцам И. и С. Ивановым, екатеринбуржцу И. Лаврову, чердынцу К. Юрганову, бердянскому купцу И. Алымову). В 1839 г. в купцы второй, а затем и первой гильдии по г. Канску записался сыгравший выдающуюся роль в генезисе золотопромышленности в Енисейской губ. екатеринбургский купец Гаврило Машаров, помимо него, по IX ревизии было учтено поступление в канское купечество по двум высшим гильдиям еще четырех выходцев из купечества европейских губерний и Урала — В.Н. Латкина (Усть-Сысольск), А.С. Толкачева (Вязников), А.Ф. Машарова (Екатеринбург), С.И. Дьякова (г. Кирсановск Тамбовской губ.), что в совокупности составило около 40% от общего числа причислений по первой и второй гильдиям [152].

Некоторые переселявшиеся в Сибирь купеческие семьи, расселяясь по сибирским городам, создавали в них своеобразные семейные гнезда, между которыми поддерживались не только родственные, но и деловые связи. Так, переселившаяся в Сибирь семья вязниковских купцов Щеголевых имела барнаульскую и красноярскую ветви. Первая была основана вязниковским купеческим внуком Егором Григорьевичем Щеголевым, который еще с начала 1820-х гг. осуществлял торговые и подрядные операции в заводских поселках Алтая (в 1821 г. торговал в Сузунском заводе его приказчик вязниковский крестьянин П. Васильев, в 1832 г. Егор в компании с барнаульским купцом Потаниным поставлял для салотопни Змеиногорского рудника

100

более 8 тыс. пуд. сала, в 1837 г. — 4 тыс. пуд. мяса на казенный Петропавловский золотой прииск), а в конце 1830-х гг. причислился с семьей в барнаульское купечество. В 1840–1850-е гг. Щеголевы, существенно расширив масштабы предпринимательства за счет вложений в промышленность (золотодобыча, мукомольное дело), вошли в верхушку барнаульского купечества и были возведены в потомственные почетные граждане. Основателем красноярской ветви Щеголевых стал младший брат Егора Григорьевича — Сидор Григорьевич, начавший торговать в Енисейской губ. по кредиту от своего деда вязниковского купца Евдокима Осиповича Щеголева в 1820-е гг. В 1829 г. нанимал для торговли в городах Енисейской губ. 5 приказчиков, в 1832 г. выбирал свидетельство торгующего на временном праве купца по Красноярску и Нижнеудинску, затем причислился вместе с братом в барнаульское купечество, а в 1840 г. перевелся в Красноярск, где стал одним из крупнейших золотопромышленников и известным меценатом [153].

Несколько родственных ответвлений имела в сибирских городах и фамилия вязниковских купцов крестьянского происхождения Толкачевых, еще на стадии проникновения в сибирскую торговлю поделившая ее в территориальном отношении между членами семьи. Федот Силантьевич Толкачев в течение 10 лет осваивал томский рынок, торгуя здесь сначала в звании торгующего крестьянина, а затем (после поступления в вязниковское купечество) на положении иногороднего купца (в 1837 г., в частности, привозил в город товаров на 40 тыс. руб.), пока в 1839 г. не записался в первую гильдию томского купечества. Его брат Архип торговал в 1820–1830-х гг. в Енисейской губ., выбирая для себя и своих приказчиков торговые свидетельства по Красноярску и Канску, затем в 1837 г. записался в канское купечество по второй гильдии, в 1839 г. перешел в первую, а в 1844 г. переселился к брату в Томск, где также объявил капитал по первой гильдии. Имела эта вязниковская фамилия и алтайскую ветвь, которую составили сыновья вязниковского купца Ивана Васильевича Толкачева — Василий и Трифон, коммерческое присутствие которых на Алтае в качестве торгующих крестьян с. Кувезина Вязниковского уезда прослеживается по документам с 1827 г. В 1835 г. Иван Васильевич записывается в вязниковское купечество, а после его смерти в 1841 г. сыновья перечислились в барнаульское купечество, в котором и состояли в общем капитале по второй гильдии более 20 лет [154]. Два ответвления имела известная купеческая семья крестьянского происхождения Бобковых — Емельян Данилович состоял в томском купечество, а его брат Абрам — в иркутском.

Многие купцы из Европейской России вели торгово-промышленные дела в Сибири, не записываясь в местное купечество, а занимались торговлей на положении иногородних «гостей», что избавляло их от несения отвлекающей от коммерческих занятий службы в городских выборных органах. Немало среди них было и тех, кто проживал в сибирских городах в течение длительного времени, приобретал здесь недвижимость, открывал торговые и промышленные заведения. Таких купцов, о которых мемуарист писал, что они в Сибири «гостят до третьего поколения» [155], можно считать неотъемле-

101

мой частью сибирского купечества. В 70–80-е гг. XVIII в. проживал в Иркутске московский купец И. Савельев, являвшийся в это время одним из наиболее активно действующих предпринимателей восточносибирского региона, осуществлявшим крупные капиталовложения в пушной промысел, кяхтинскую торговлю, промышленное производство. До своего отъезда в Америку проживал в Иркутске на положении иногороднего «гостя» А. Баранов, обзаведшийся в городе собственным домом и стеклянной фабрикой (на паях с надворным советником Лаксманом). Длительное время проживал в сибирских городах, не причисляясь в местное купечество, основатель сибирского пароходства и один и самых удачливых золотопромышленников ростовский купец Никита Мясников (записывался в красноярское купечество тесно связанный с ним по коммерческим делам его брат Николай). Иркутск местом своей резиденции избрал крупнейший золотопромышленник и откупщик верхотурский первой гильдии купец Степан Федорович Соловьев. Имел недвижимость в Красноярске (два дома, купленных в 1832 г.) кунгурский купеческий сын Павел Егорович Кузнецов, длительное время находившийся в Сибири по делам своего отца, крупного винного откупщика. В Томске обосновался на жительство (формально не зачисляясь в местное купечество) вышневоложский купец Степан Егорович Сосулин — откупщик-виноторговец, ставший в 30 — 50-е гг. XIX в. одним из самых богатых купцов в городе, владельцем трех каменных домов, многочисленных промышленных и торговых заведений, золотых приисков.

В целом, как видно из таблицы 27, переселения, характеризующие горизонтальную мобильность купечества, как источник пополнения и убыли купечества в первой половине XIX в. имели второстепенное значение по сравнению с каналами вертикальной мобильности, связанными с поступлением в купечество представителей других сословий и групп населения. В этом отношении формирование сибирского купечества в первой половине XIX в. существенным образом отличалось от более раннего периода, когда, как было показано выше, горизонтальная мобильность играла значительно более важную роль (а в некоторых районах была основным источником формирования купечества), и означало приближение Сибири к общероссийским тенденциям, где социальная мобильность купечества также явно превосходила горизонтальную [156]. Феодальное государство в целях обеспечения стабильности сословного строя и фискальных интересов казны сдерживало не только межсословные перемещения, но и территориальную миграцию купцов и мещан (разрешительной системой перехода из посада в посад, применением в 1800–1824 гг. принципа двойного налогообложения переселенцев и т. п.).

Однако в предреформенный период роль миграции как источника пополнения сибирского купечества вновь возрастает, что было связано в первую очередь с повышением уровня инвестиционной привлекательности Сибири в связи с бурным развитием здесь золотопромышленности. Выше уже отмечался наплыв купечества из Европейской России и Урала в города главной золотопромышленной губернии Сибири — Енисейской. Значительно возрос-

102

Таблица 27

Источники пополнения и убыли купечества в Сибири в 1826–1842 гг.^*

Губерния, область	Источники пополнения купечества
	Вертикальные перемещения				Горизонтальные перемещения
	из неокладных "званий" и со льготы		из других гильдий и "званий" той же губернии		из других губерний
	душ м. п.	%	душ м. п.	%	душ м. п.	%
Тобольская	264	28,7	563	61,1	94	10,2
Томская	61	12,7	310	64,4	110	22,9
Омская	93	23,3	175	43,7	132	33,0
Енисейская	82	21,9	258	69,0	34	9,1
Иркутская	382	28,4	872	64,8	92	6,8
Всего:	882	25,1	2178	61,8	462	13,1

Таблица 27 (продолжение)

Губерния, область	Каналы убыли купечества
	Вертикальные перемещения				Горизонтальные перемещения
	в неокладные "звания" и на льготу		в другие гильдии и "звания" той же губернии		в другие губернии
	душ м. п.	%	душ м. п.	%	душ м. п.	%
Тобольская	117	15,9	563	76,4	57	7,7
Томская	70	18,3	289	75,7	23	6,0
Омская	14	20,9	14	20,9	39	58,2
Енисейская	47	46,5	47	46,5	7	7,0
Иркутская	119	46,5	119	46,5	18	7,0
Всего:	367	14,8	1965	79,4	144	5,8

^* Сост. по: РГИА. Ф. 571. Оп. 9. Д. 24.

ла роль миграционного фактора также в формировании купечества Томской губ. Если в течение 1826–1842 гг. в купечество Томской губ. из других губерний ежегодно причислялось 7 чел., что составляло лишь 2,8% от среднегодовой численности купечества в этот период, то к 1857 г. число таких переселенцев достигло 51 чел. — более 4% от общей численности купцов по губернии [157]. Повышенный уровень горизонтальной мобильности был характерен и для формирования купечества Забайкалья — района, притягивавшего купцов из Европейской России и других районов Сибири, стремившихся использовать возможности для накопления капиталов, связанные с участием и обслуживанием русско-китайской торговли в Кяхте [158].

Сибирь как колонизуемая территория имела положительное сальдо в миграционном обмене с Европейской Россией, что подтверждается и сведе-

103

ниями о миграции купечества: по вышеприведенным данным ревизских сказок (табл. 26), из Европейской России и Урала в сибирские города переселилось 158 купеческих семей, а в обратном направлении только 30. Сибирских купцов, которые переселялись в европейскую часть страны как по семейным обстоятельствам, так и с предпринимательскими целями, притягивала в основном Москва как крупнейший торговый центр страны. Сюда переезжали как мелкие купцы (тобольские Н. и П. Худяковы, А. Струнин, тюменские А. и И. Платуновы, тарский М.П. Зубов, иркутский Г. Родионов), так и представители известных и богатых родов сибирского купечества, которым становилось тесно на сибирском рынке — томский Е.Ф. Серебренников, иркутские Н.М. Саватеев, Н.Д. Мичурин, кяхтинский Н.С. Ширяев, В.Н. Баснин. Для некоторых из купцов переселение в Европейскую Россию было всего лишь возвращением на родину после более или менее длительного пребывания в рядах сибирского купечества (кяхтинских В. Смирнова, И. Скорнякова, Е. Шестова, минусинского А. Алымова и др.). Возвращались обратно и некоторые уезжавшие в поисках коммерческой удачи в центральные губернии сибирские купцы. Так, выходец из известной томской предпринимательской династии Е.Ф. Серебренников в 1814 г. уехал в Москву, а в 1820 г. возвратился в Сибирь и поселился в Тобольске, где и проживал с семьей до своей смерти в 1833 г.

Национальный состав купечества почти всех сибирских городов на протяжении всего рассматриваемого периода был практически однородным и характеризовался преобладанием русско-православного купечества. Исключение составляли лишь расположенные на Сибирской линии Петропавловск, Семипалатинск и Усть-Каменогорск, где в составе купечества были широко представлены торговцы магометанского вероисповедания (бухарцы, ташкентцы, казанские, касимовские и сибирские татары и пр.). По данным обывательских книг и ревизских сказок конца XVIII в., в Томске (1785 г.) 97% местных купцов были русскими и лишь два купца — выходцами из Средней Азии; в Тобольске (1795 г.) из 83 купцов русскими были 82 и только один (Ф. Март) значился как записавшийся из «иностранных купцов»; в Таре (1799 г.) из 26 купеческих семей русскими были 24 и 2 семьи вели свое происхождение от уроженцев Средней Азии; в Ялуторовске (1795 г.) из 21 имевшихся в городе купеческих капиталов 20 принадлежали русским купцам и один — выходцу из «ясашных татар». Полностью однородным (русско-православным) по национальному составу было в это время купечество Тюмени, Ялуторовска, Омска, Ишима, Семипалатинска, Кузнецка, Барнаула, Красноярска [159].

Наиболее полные сведения о национальном составе сибирского купечества имеются за 30–50-е гг. XIX в., когда в окладных книгах данные о численности купечества и количестве объявляемых ими капиталов стали приводиться с распределением купцов по национально-вероисповедальному признаку (с подразделением на христиан, магометан и евреев). Как следует из таблицы 28, в которую нами сведены результаты обработки этих данных, в первой половине XIX столетия русские в национальном составе сибирского купечества продолжали сохранять абсолютное преобладание, но при об-

104

Таблица 28

Национально-конфессиональный состав сибирского купечества в 30–50-е гг. XIX в.^*

Национально-конфессиональный состав	1830г.		1840г.		1850 г.		1854 г.
	Купеческих семей
	абс.	%	абс.	%	абс.	%	абс.	%
Русские	468	96,3	636	90,2	920	90,3	1033	89,9
Мусульмане	15	3,1	61	8,7	92	9,0	112	9,7
Евреи	3	0,6	8	1,1	7	0,7	4	0,4
Всего:	486	100	705	100	1029	100	1149	100

^* Сост. по: РГИА. Ф. 571. Он. 9. Д. 28, 38,48, 53.

щем росте количества объявляемых этой основной национальной группой капиталов, ее удельный вес постепенно снижался, что было вызвано увеличением численности других национальных групп и прежде всего купцов мусульманского вероисповедания. С 1830 по 1854 г. число объявляемых купцами-мусульманами капиталов увеличилось с 15 до 112, т. е. в 7,5 раза при общем увеличении количества купеческих капиталов в Сибири в 2,2 раза.

Почти все купцы-магометане концентрировались в городах на Сибирской линии — Семипалатинске, Петропавловске и Усть-Каменогорске, специализировавшихся на торговле с Казахстаном, Средней Азией и Западным Китаем. Так, если по данным за 1789 г., в Семипалатинске проживали только русские купцы (10 душ м.п.), в 1830 г. на 18 русских купцов приходилось 23 купца-мусульманина, то в 1840 г. соотношение уже было 1:3 (59 и 146 душ м.п.), а в 1854 г. — 1: 5,5 (68 и 369 душ м.п.). Согласно же ведомости объявления купеческих капиталов по Семипалатинску за 1860 г., купцами мусульманского вероисповедания было объявлено 63 капитала (из них 6 по второй гильдии и 57 — по третьей), а русскими — лишь 13 капиталов (3 — по второй гильдии, 10 — по третьей). Явное преобладание купцов-мусульман сложилось к концу дореформенного периода также в Усть-Каменогорске, где в 1860 г. им принадлежало 2/3 от всех объявленных капиталов. В Петропавловске, где численно преобладали русские купцы, доля купцов-мусульман в 1850 г. составляла 50% от общего числа купцов, а 1854 г. — 38% [160].

Массовый наплыв торговцев-мусульман в гильдейское купечество городов, расположенных на Сибирской линии, начался с середины 1830-х гг., когда постановлением Госсовета от 15 января 1834 г. были значительно урезаны торговые льготы и преимущества, которыми пользовались сибирские бухарцы. В купечество линейных городов в 30–50-е гг. активно записывались также казанские и касимовские татары, издавна образовывавшие в городах на Сибирской линии своеобразные торговые колонии-общины. Так, в петропавловское купечество в период между VIII и IX ревизиями (1834–1850 гг.) записались 5 выходцев из казанских татар и 6 из касимовских [161]. В

105

других западносибирских городах присутствие мусульман в составе гильдейского купечества было единичным: из крупных торговцев можно отметить лишь бухарца Калику Касимова, состоявшего в томском купечестве с 1785 по 1821 г. и тарского бухарца Нияса Айтыкина, объявлявшего с 1834 по 1847 г. капитал купца первой гильдии по Таре.

Особую национальную группу в составе сибирского купечества составляли евреи. Законодательством свободное поселение на жительство в Сибири им запрещалось (указы от 9 декабря 1804 г. и 15 мая 1837 г.), поэтому в подавляющем своем большинстве причислявшиеся в купечество евреи происходили из бывших кантонистов, а также ссыльных и их детей, переходивших после отбытия наказания в крестьянское или мещанское сословие, а оттуда — в купечество. Царское правительство и местные власти проводили политику ограничения притока евреев в сибирское купечество (дабы «евреи не умножились... чрезмерно в классе торгующем ко вреду коренных обывателей») [162], поэтому количество торговцев еврейской национальности в составе сибирского купечества было невелико (табл. 28). Несколько расширилось их представительство в сибирском купечестве на рубеже 1850–1860-х гг., когда в преддверии принятия закона 1865 г. о «дозволении евреям жить во всех местах Империи и заниматься безо всяких ограничений, на одинаковых во всеми русскими правах, ремеслами и промыслами, соответственно их правам и способностям» [163] ограничения на запись евреев в купечество начали ослабевать. Если в 1854 г. в Томской губ. из общего числа 306 объявленных купеческих капиталов на евреев приходился лишь один, то в 1860 г. только в губернском центре (где, впрочем, они в это время в основном и сосредоточивались) евреями было объявлено 10 капиталов, в том числе 5 по высшим, первой и второй гильдиям. Из пяти имевшихся в городе капиталов первой гильдии евреям принадлежало три, а в целом евреи составляли 10,2% от общего числа томских купцов [164]. Наиболее многочисленную еврейскую фамилию в томском купечестве составляли поступившие в купцы из государственных крестьян Боготольской волости братья Хотимские — Берка, Янкель и Шморька, объявившие капиталы соответственно по первой, второй и третьей гильдиям. Три купеческих капитала (13,6% от общего количества) было объявлено евреями, по данным на 1858 г., в Ачинске, 6 (18,8%) — в Мариинске (1860 г.). Евреи были представлены в купечестве и некоторых других городов. Так, в число самых богатых енисейских купцов, наживших капиталы на поставках хлеба на золотые прииски, входил причислившийся сюда в 1852 г. из ачинских купцов И.Л. Фактуров, принявший после крещения фамилию Данилов. К верхушке иркутского купечества принадлежал переехавший в Иркутск на жительство в 1859 г. Яков Домбровский, в купечество по этому городу записывался также еврей из г. Бобиковичи Минской губ. Ф.А. Красавин и др. [165]

В составе сибирского купечества имелись представители и ряда других национальностей (поляков, немцев, цыган и пр.), однако их участие в формировании сибирского купечества не было сколько-нибудь весомым. Из числа предпринимателей этих национальностей можно выделить лишь несколько известных имен: поляка Альфонса Поклевского-Козелло и его брата

106

Викентия, записывавшихся в тюменское купечество, немца Карла Шпейера, состоявшего в 1850-х гг. в купцах первой гильдии по Красноярску. С началом развития золотопромышленности характер относительно массового явления приняла запись принимавших российское подданство иностранцев в купечество городов, являвшихся резиденциями золотопромышленников. Так, в томское купечество их в течение 1840-х гг. причислилось 2 чел., в красноярское в 40 — 50-е гг. — 7 чел. Основным занятием этой группы купцов являлась служба в правлениях крупных золотопромышленных компаний.

Немаловажное значение для суждения о потенциале предпринимательской активности купечества имеет вопрос о половозрастном составе купеческих семей. Большинство купеческих семей в Сибири, как установила специально исследовавшая этот вопрос Е.А. Зуева, состояли из представителей двух-трех поколений, что объяснялось необходимостью объединения усилий и капиталов для успешного ведения коммерции [166]. Так, в Томске в конце XVIII в. семьи, включавшие представителей двух поколений, составляли 65%, а трехпоколенные — 1/4 от общего числа купеческих семей, а в составе иркутского купечества на долю двух и трехпоколенных семей приходилось в общей сложности около 90%. И хотя на протяжении первой половины XIX столетия наблюдалась тенденция к увеличению удельного веса однопоколенных семей (в связи с усилившимся стремлением к самостоятельности купеческих сыновей и законодательным ограничением круга лиц, которые могли состоять в одном капитале), преобладающим типом семей и в этот период были сложные, в основном двухпоколенные, семьи, в которых по крайней мере 2–3 члена активно участвовали в семейном бизнесе.

Анализ возрастного состава сибирских купцов показывает, что за исключением первой четверти XIX в. — периода, когда существовал высокий уровень налогообложения купечества и поэтому во многих городах в купеческих гильдиях смогли удержаться в основном лишь торговцы пожилого возраста, обладавшие накопленными в течение всей жизни значительными капиталами и дорожившие связанными с купеческим статусом сословными привилегиями, в остальное время наиболее многочисленную возрастную группу составляли купцы, находившиеся в возрасте от 30 до 50 лет, на который приходился период наибольшей активности в коммерческой и общественной жизни, расцвет предпринимательских дарований купцов. Так, в Томске, по данным на 1785 г., в возрасте от 30 до 50 лет были больше половины купцов — 51%, а в 1821 г. — 46%. Довольно многочисленной была и группа купцов в возрасте от 50 до 60 лет, в котором многие купцы еще продолжали активную коммерческую деятельность (посещали ярмарки и пр.): в 1785 г. купцы этой возрастной группы составляли 10%, а в 1840 г. -44% от общего числа томских купцов [167]. Примерно таким же был возрастной состав купечества и в других сибирских городах. Так, в Тюмени, по данным ревизских сказок, в возрасте от 30 до 50 лет в 1782 г. находились 55,8% , в 1858 г. — 50% купцов, а в возрасте от 50 до 60 лет — соответственно 27,9 и 21,1% купцов [168]. В Красноярске из 39 купцов, состоявших в купечестве в 1782 г., 14 (43,6%) были в возрасте от 30 до 50 лет и 11 (28,2%) — в

107

возрасте от 50 до 60 лет. К середине XIX в. доля купцов в возрасте от 30 до 50 лет в составе красноярского купечества увеличилась до 60% [169], что было связано с притоком в город под влиянием «золотой лихорадки» находившихся в наиболее активном возрасте купцов из других городов Сибири и европейской части страны. С ростом благосостояния и уровня жизни сибирского купечества в его составе увеличивалось число купцов, возраст которых превышал 60 лет: в Тюмени удельный вес этой возрастной группы с 1782 по 1858 г. вырос с 9,3 до 15,6% , в Красноярске в период с 1782 по 1850 г. — с 5,1 до 12,2%. В Томске в 1840 г. купцы этой возрастной группы составляли 17%. В том, что многие купеческие семьи возглавлялись людьми пожилого и старшего возраста, проявлялось своеобразное противостояние набиравшему силу процессу раздробления семейных купеческих капиталов, вызывавшему в ряде случаев угасание купеческих родов, но, с другой стороны, это приводило к консервации патриархальности и традиционализма в коммерческих делах, замедлению в обновлении методов и расширении сфер предпринимательства.

Что касается купеческих жен, то они, как правило, были моложе своих мужей, а особенно большая разница в возрасте (20–30 лет) наблюдалась при повторных браках, так как в таких случаях пожилые купцы зачастую брали в жены молодых девушек из некупеческих сословий. В целом межсословные браки у купцов имели преимущественное распространение по сравнению с внутрисословными. В конце XVIII в. в Томске и Тюмени внутрисословными были лишь 16% купеческих браков, жены остальных купцов имели в основном крестьянское и мещанское происхождение. В первой половине XIX в. по-прежнему самыми распространенными у купцов оставались межсословные браки (с той лишь разницей, что теперь купцы чаще женились на дочерях мещан, чем крестьян), однако количество внутрисословных браков существенно возросло: у томских купцов в 1840–1850-е гг. на их долю приходилось 22–25% заключаемых браков, а у тюменских, по данным за 1819–1822 гг., — 29–31% [170]. Тюменские купцы Прасоловы состояли в родственных отношениях с шестью местными купеческими семьями (Башарины, Барашковы, Казанцевы, Щетинины, Колмогоровы, Масловы), так же как и купцы Башарины (с Поспеловыми, Масловыми, Прасоловыми, Парфеновыми, Аласиными, Барашковыми). В родственных отношениях были тобольские купеческие роды Корнильевых и Медведевых, Селивановых и Русаковых, Ершевых и Назаровых, Неволиных и Захаровых, Никановых и Струниных, Дьяконовых и Серебренниковых, Сумкиных и Протасовых, а Ширковы были связаны родственными узами с Матвеевыми, Есиповыми, Мелковыми, Крупенниковыми. В Томске породнились за счет брачных связей Губинские и Шумиловы, Мыльниковы с Шумиловыми, Закревскими, Серебренниковыми, Неупокоевыми, в Туринске — Панаевы с Тетюцких, Гуляевыми, Ворсиными, Пономаревыми, в Омске — Сенцовы и Ростовцевы, в Кургане — Обрядовы и Смирных, в Красноярске — Пороховщиковы и Матвеевы, Токаревы и Поповы, Ростовцевы и Юшковы, Худоноговы и Кулаковы, Коростелевы с Усовыми и Ильиных, в Енисейске — Ко-

108

бычевы и Дементьевы, в Иркутске — Сибиряковы с Мыльниковыми, Трапезниковыми, Сизых, Саватеевыми, Мясниковы — с Елезовыми, Ворошиловыми, Бречаловыми, Тиунцовыми, Трапезниковы — с Сибиряковыми, Саватеевыми, Прянишниковыми, Куклиными, Сумкиными, Балакшиными, Тиунцовыми, Опрелковыми, Векшиными, Глазуновы — с Дудоровскими и т. д.

Вышеперечисленное представляет лишь часть гораздо более широкой картины родственных отношений, сложившихся между купеческими семьями внутри отдельных городов, помимо этого устанавливались многочисленные родственные связи и между купцами разных городов. В родстве состояли такие известные в Сибири купеческие фамилии, как енисейские Кобычевы и нарымские Родюковы, томские Шумиловы и барнаульские Пуртовы, верхотурские Поповы и тарские Филимоновы, тобольские Селивановы и енисейские Хороших, тарские Нерпины и тюменские Быковы, семипалатинские Самсоновы и томские Шевырины, красноярские Пороховщиковы и енисейские Толстопятовы, иркутские Баснины и енисейские Толстых, верхнеудинские Титовы и иркутские Сибиряковы и т. д. Имели сибирские купцы родственные связи и с купечеством Европейской России. Тобольские купцы П. Шевырин и Мельников были женаты на дочерях тульских купцов А. Назарова и Р. Красноглазова, сестра тобольского купца М. Нечаевского была замужем за крупным тульским торговцем Ореховым, дочь московского купца Н. Ильиных стала женой тобольского купца С. Неволина, дочь зарайского купца Татаринова вышла замуж за омского купца И. Сенцова, кяхтинский купец А. Байбородин был женат на дочери вологодского купца Спешилова, сын тюменского первой гильдии купца Евлампия Котовщикова Александр — на дочери почетного гражданина и московского купца П.А. Медынцева и т. д.

Породнение купеческих семей через установление брачных уз являлось важным средством развития и упрочения деловых связей в купеческой среде, проявлявшихся в объединении усилий и капиталов для осуществления совместных коммерческих проектов. Небогатые купцы за счет выгодной женитьбы могли получить в приданое за женой капитал, позволявший им существенно расширить свои коммерческие операции и выбиться в верхние слои купечества. Так, крестьянин Курганского округа Н. Михалев после женитьбы на дочери купца Сажина записался сразу во вторую купеческую гильдию (1794 г.). Туринский купец Е. Топорков был женат на А.М. Походяшиной — представительнице одной из самых богатых в XVIII в. сибирских купеческих династий, ялуторовский купец И. Трифонов — на дочери крупнейшего тобольского купца М. Селиванова. Женитьба на «приданом» помогла разбогатеть записавшемуся в иркутское купечество из приказчиков И.С. Хаминову, который взял в жены Е.И. Пахолкову, дочь иркутского купца первой гильдии. Иркутский мещанин М. Осокин, записавшийся в 1857 г. в третью гильдию, после женитьбы в 1860 г. на дочери крупнейшего кяхтинского чаеторговца М.Я. Немчинова смог объявить капитал по первой гильдии. Женились на «приданом» также курганский купец М. Зырянов (жена — дочь тобольского купца С. Пиленкова), томский купец 3. Цибульский (на дочери крупного торговца-вязниковца Е. Бобкова), записавшийся в

109

красноярское купечество из крестьян Д. Усов (на дочери купца И. Коростелева), выходец из енисейских мещан И. Пиленков (на дочери верхнеудинского купца Г.А. Шевелева), выходец из селенгинских бурят А.Д. Старцев (на Е. Сидневой, дочери кяхтинского купца первой гильдии), иркутский купец П.М. Герасимов (на дочери местного купца М. Шигаева) и др. [171]

Характеризуя положение и роль женщин в купеческих семьях, выходец из тюменского купечества Н. Чукмалдин писал: «Женщина в Сибири — не раба мужчины; она ему товарищ. Умирает муж — не погибнет дом и промысел, мужем заведенный. Жена-вдова ведет его дальше с той же энергией и знанием, какие присущи были мужу» [172]. По его свидетельству, до половины всех лавок в Тюмени управлялись женским персоналом. В частности, Т.А. Пеньевская после смерти мужа, крупного тюменского мануфактуриста-кожевника, торговала кожевенными товарами. Лавку с мануфактурными товарами, приносившую до 15 тыс. руб. ежегодного дохода, держала в Тюмени сестра тюменского купца И. Решетникова [173]. Продолжила и значительно расширила предпринимательские начинания семьи взявшая после смерти мужа семейный бизнес в свои руки барнаульская купчиха П. Щеголева: источники зафиксировали ее поездки на Ирбитскую и Нижегородскую ярмарки, участие в вексельных сделках и пр. Посещали с торговыми целями Ирбитскую ярмарку также тобольская купчиха Василиса Ивановна Гасилова, иркутская Дарья Емельяновна Серебренникова, красноярская Александра Прокопьевна Шипилина [174]. В рыболовном промысле на Байкале и Ангаре в предреформенный период принимали участие иркутские купчихи В.Е. Терентьева и М.П. Пономарева [175]. Дочь крупного томского торговца Е. Бобкова, вышедшая замуж за купца 3. Цибульского, объявляла отдельный от мужа капитал и наравне с ним занималась золотопромышленным бизнесом [176]. И такого рода примеры можно было бы умножить.

Таким образом, роль различных сословий и социальных групп в пополнении сибирского купечества на протяжении рассматриваемого периода менялась: если в первой половине XVIII в., когда поступление в купечество не было связано с уплатой гильдейских взносов, основным источником его пополнения было крестьянство, то после гильдейских реформ 1775–1785 гг., предусмотревших имущественный ценз для записи в купечество, хотя крестьянство и оставалось важным источником его формирования (что определялось явным преобладанием сельского населения и преимущественно аграрным характером экономики страны и региона), купечество расширялось в основном за счет торгующего мещанства и выходцев из потомственных купеческих семей. Вместе с тем преимущественно за счет выходцев из крестьян подпитывалось сословие, ставшее в конце XVIII-первой половине XIX в. основным источником пополнения купечества — мещанство. С ограничением торгово-промысловых прав военно-служилого населения сократилось поступление в сибирское купечество выходцев и из этой социальной группы, являвшейся в первой половине XVIII в. одним из основных источников его пополнения.

110

Важнейшей особенностью формирования сибирского купечества, отражавшей положение Сибири как колонизуемой окраины Российской империи, была большая роль, которую играли в этом процессе выходцы из предпринимательского сообщества европейской части страны. Особенно значительной в рамках рассматриваемого нами периода она была в XVIII в., затем, по мере укрепления внутреннего потенциала сибирской экономики, стала ослабевать, а с началом развития сибирской золотопромышленности, усилившей притяжение капиталов и предпринимательской инициативы из метрополии, вновь возросла. Миграция предпринимателей из Европейской России в Сибирь носила не только добровольный, но и вынужденный характер, что было связано с действием такого своеобразного источника пополнения сибирского купечества, как ссылка. Отчасти этот источник обусловливал и особенности национального состава купечества, связанные с наличием в нем предпринимателей-евреев и поляков. Большой удельный вес, который занимали в составе сибирского купечества торговцы мусульманского вероисповедания (татары, бухарцы, хивинцы и пр.), был обусловлен значительной вовлеченностью сибирского купечества в торговлю с Китаем, Средней Азией и Казахстаном. Особенности формирования сибирского купечества, определявшие его социальный, национальный и половозрастной состав, оказывали значительное влияние на формирование его менталитета и конкретную предпринимательскую деятельность.

111

3. Преемственность капиталов

Важное значение для суждения об уровне развития предпринимательства, степени устойчивости предпринимательских занятий и сформированности потомственного купечества имеет вопрос о преемственности купеческих капиталов. Данная проблема является дискуссионной, так как в исторической литературе прослеживается два основных подхода в оценке уровня преемственности купеческих капиталов в России феодального периода. Одна группа исследователей полагает, что «большинство купеческих торгово-промысловых фирм возвышалось и падало в течение жизни одного, самое большое двух поколений» [177], другие же считают, что степень преемственности торговых капиталов была «чрезвычайно высока» [178].

С целью определения уровня преемственности торговых капиталов, действовавших в Сибири на протяжении изучаемого периода, нами было сделано пофамильное сравнение состава торговцев, чьи торговые занятия были зафиксированы таможенными книгами начала XVIII в., со списками купечества, составленными по ревизским сказкам, обывательским книгам и ведомостям конца XVIII — первой половины XIX в. По таможенным книгам конца XVII — начала XVIII в. выявлено около 300 торговцев, регистрировавших в таможнях партии товаров на сумму в 50 и более руб. [179] Выявленные торговцы принадлежали к 250 фамилиям из 10 сибирских городов, из числа кото-

111

рых в списках купечества этих городов, относящихся к концу XVIII — первой половины XIX в., значились не более 50–60. Так, из 127 семей тобольских купцов, учтенных IV (1782 г.) и V (1795 г.) ревизиями, вели свое происхождение от торговцев-оптовиков начала XVIII в. лишь 9 семей (7,1%), принадлежавших к 6 фамилиям (Постниковы, Ширковы, Хлебниковы, Котовщиковы, Костромитины, Свешниковы), а из 57 семей, проживавших в Тобольске в 1850-е гг., — лишь 4, принадлежавшие к 3 фамилиям (Ширковы, Матвеевы, Мыльниковы). Уровень преемственности капиталов несколько повышается, если принять во внимание, что представители некоторых фамилий, входивших в конце XVIII — первой половине XIX в. в состав тобольского купечества (Полуяновы, Пиленковы, Сыромятниковы, Куклины), также фигурируют в таможенных книгах начала XVIII в., но как мелкие торговцы, имевшие товаров на сумму от 5 до 30 руб. С другой стороны, из 10 самых крупных тобольских торговых фамилии первой четверти XVIII в., имевших обороты в диапазоне от 500 (Евсевьевы) до 6,7 тыс. руб. (С. Третьяков), к концу столетия осталась в списках купечества лишь одна (Матвеевы). Большинство из них сошло со сцены еще до гильдейской реформы 1775 г., в результате верхушка тобольского купечества в конце XVIII — первой половине XIX в. была представлена совсем другими фамилиями, чем в начале XVIII в.

В Тюмени из учтенных по IV ревизии 42 купеческих семей вели свое происхождение от торговцев начала XVIII в. 13 семей (30,9%), принадлежавших к фамилиям Колмогоровых, Прасоловых, Решетниковых, Шмаковых, Котовщиковых, Быковых, Стукаловых, Масловых, Голенецких. Причем в данном случае учтены и фамилии, представители которых в начале XVIII в. вели мелочную торговлю (в том числе и лавочную). Многие из названных фамилий занимались кожевенным промыслом и поэтому в таможенных книгах начала XVIII в. отражены их торговые сделки, связанные главным образом с реализацией кожевенных изделий собственного производства. Сочетание торговых и промышленных занятий объясняет и несколько большую устойчивость капиталов тюменского купечества по сравнению с тобольским, однако и в Тюмени большинство фамилий, представители которых в начале XVIII в. имели самые крупные торговые обороты (Переваловы, Волошниковы, Соколовы, Щетниковы, Анисимовы, Мартыновы), в списках купцов конца XVIII в. уже не значились. К середине XIX в. в Тюмени сохраняли преемственность от торговцев начала XVIII в. 27 купеческих семей, принадлежавших к 10 фамилиям, что составляло 18% от общего их числа (152 семьи в 1858 г.).

Из 74 купеческих фамилий, учтенных по г. Таре с V по X ревизию (1795–1858 гг.), вели свое происхождение от торговцев начала XVIII столетия только 12 — Нерпины, Немчиновы, Чередовы, Серебренниковы, Катовы, Потанины, Кузнецовы, Пятковы, Носковы, Перминовы, Зубовы, Скуратовы. Причем торговые обороты на сумму более 50 руб. имели в начале XVIII в. представители лишь 5 первых из названных фамилий, а остальные были представлены мелкими торговцами с оборотами от 5 до 20 руб. А из трех

112

самых крупных торговых фамилий Тары, являвших в начале XVIII в. в таможнях партии товаров на сумму более 500 руб. (Нефедьевы, Сумины, Немчиновы), в списках тарских купцов конца XVIII — первой половины XIX в. сохранилась лишь одна (Немчиновы), а из 15 фамилий с суммой торга, превышавшей 100 руб., — две (Немчиновы, Чередовы).

Удельный вес потомственных торговцев в составе купечества г. Туринска в конце XVIII в. оказался более высоким, чем в других западносибирских городах, так как почти половину состоявших в нем семей в конце XVIII в. составляли различные ветви самой известной и многочисленной купеческой фамилии этого города — Панаевых (в 1782 г. — 7 из 16), которая в начале XVIII в. была не только самой крупной торговой фамилией в Туринске, но и одной из самых богатых во всей Сибири. Представители еще одной фамилии, выделявшейся в начале XVIII столетия крупными торговыми оборотами — Колмогоровых (в 1726 г. Ф. Колмогоров привозил в Москву китайских товаров на 2210 руб.) [180], во время проведения III ревизии еще состояли в рядах туринского купечества, а затем, не преодолев имущественного ценза, установленного гильдейской реформой 1775 г., выбыли в мещанство. От мелких торговцев начала XVIII в. вел свое происхождение род туринских купцов Топорковых, также представленный в конце XVIII — первой половине XIX в. несколькими родовыми ветвями.

По таможенным книгам Томска и других городов, в которых нашли отражение коммерческие операции томских торговцев, удалось установить 18 торговцев из этого города, торговавших в конце XVII — начале XVIII в. партиями товаров на сумму в 50 руб. и больше. Из 16 фамилий, к которым они принадлежали, в конце XVIII в. состояли в списках томского купечества 6 (Греченины, Жуковы, Шубины, Шутовы, Рыбниковы, Балахнины). Если же расширить базу для сравнения за счет мелких торговцев, то происхождение от торговцев рубежа XVII — XVIII в. прослеживается у 15 из 105 семей (14,3%), учтенных в томском купечестве по IV ревизии (1782 г.). А из 10 фамилий, состоявших в конце XVIII в. в томском купечестве по двум первым гильдиям, столь продолжительная преемственность торговых занятий наблюдалась лишь у Мыльниковых и Хариных, занимавшихся мелочной торговлей еще в конце XVII в. Не прослеживается по таможенным книгам рубежа XVII–XVIII в. торговая деятельность Шумиловых — самой богатой в Томске в конце XVIII в. купеческой фамилии. Однако и эта фамилия имела на протяжении XVIII в. довольно длительную торговую биографию, так как, судя по сохранившимся выписям сибирских таможен за 1730–1740-е гг., уже в это время ее представители вели торговые операции в достаточно крупных для этого периода размерах: так, в 1741 г. Яков Шумилов посылал с местным посадским С. Майковым из Томска в Иркутск партию товаров (в основном среднеазиатских тканей и хмеля), на деньги от распродажи которых племянник Якова Егор закупил в Кяхте чай и другие китайские товары на сумму 745 руб., которые затем были отправлены для реализации на Ирбитскую ярмарку [181]. С другой стороны, ряд томских торговых фамилий, чьи торговые сделки на крупные суммы нашли отражение в таможенных доку-

113

ментах 1740-х гг. (В. Мельников, Ф. Лазарев, Д. Паутов, И. Верхотуров), в списках томского купечества конца XVIII в. уже не значились.

В Кузнецке, где ситуация с преемственностью капиталов отчасти развивалась в том же направлении, как и в Туринске, роль главного аккумулятора наследственных капиталов выполнял купеческий род Шебалиных, представленный в конце XVIII в. тремя ветвями. В целом же из 28 семей, состоявших в конце XVIII в. в кузнецком купечестве, имели преемственные связи с торговцами начала века (в основном мелкими) 8 семей, принадлежавших к 5 фамилиям (Шебалины, Вагины, Винтовкины, Фомичевы, Бессоновы), или 28,6% от общего числа купеческих семей. А к 1861 г. купеческий статус сохранила лишь одна из них (Винтовкины) [182].

Списков енисейского купечества, относящихся к концу XVIII в., к сожалению, обнаружить не удалось, а сравнение фамилий енисейских торговцев начала XVIII в. (по таможенным книгам выявлено 33 чел. с оборотом более 50 руб. и свыше 30 мелких торговцев) со списками купцов первой половины XIX в. показывает, что в 1812 г. лишь три (Прутовых, Ивановы, Поповы), а в 1850-е гг. — четыре купеческие фамилии (Скорняковы, Сапожниковы, Щукины, Поповы) вели свою торговую биографию с начала XVIII в. [183] На протяжении XVIII столетия сошли со сцены как торговые фамилии, определявшие коммерческий облик Енисейска в начале века (Игумновы, Щукины, Истопниковы, Тушевы), так и большинство фамилий, составлявших верхушку енисейского купечества в середине столетия (Самойловы, Тельных, Агапитовы, Переваловы, Плотниковы и др.). В первой половине XIX в., с упадком Енисейской ярмарки, из прежних крупных купеческих династий Енисейска сохранили свои позиции только Кобычевы, Хороших, Толстых, Дементьевы.

Сравнение списка нерчинского купечества за 1845 г. с персоналиями торговцев, выявленных по данным таможенной книги Нерчинска за 1714 г. (около 100 фамилий), показывает, что из 18 имевшихся в этом городе в середине XIX в. купеческих фамилий лишь 4 (Немеровы, Корякины, Епифанцевы, Шитиковы) вели преемственность от торговцев начала XVIII столетия [184].

Из 20 иркутских торговцев, имевших в начале XVIII в. торговые обороты на сумму 50 руб. и более, в списках иркутского купечества конца XVIII — первой трети XIX в. значились только 6 фамилий (Лаврентьевы, Гранины, Пахолковы, Мясниковы, Чечеткины, Бречаловы), кроме того, еще несколько купеческих фамилий (Киселевы, Филиповы, Кычины, Зыряновы) вели происхождение от мелких торговцев. Таким образом, преемственные связи с торговцами рубежа XVII — XVIII в. прослеживаются лишь у 10 из 170 фамилий иркутского купечества, действовавших в конце XVIII — первой трети XIX в. Более высокий уровень преемственности капиталов иркутских купцов прослеживается за период с середины XVIII в.: со II (1744 г.) по VIII (1834 г.) ревизию в составе местного купечества было учтено более 300 фамилии, из них к середине 1830-х гг. оставались действующими 75 [185].

114

Если преемственность купеческих капиталов XVIII в. устанавливалась главным образом на основе совпадения фамилий в списках торговцев, действовавших в том или ином городе в начале и в конце столетия, то применительно к периоду после гильдейской реформы 1775 г., когда стала отдельно учитываться та часть посадского населения, которая объявляла капитал по купечеству и уплачивала гильдейские пошлины, возможно более детальное исследование проблемы с установлением фактов передачи капиталов по наследству, их дробления, объединения и т. п. Основным источником для изучения генеалогии купеческих семей являются ревизские сказки купечества, результаты обработки которых, с точки зрения установления степени преемственности купеческих капиталов на протяжении конца XVIII — первой половины XIX в., сведены в таблице 29.

Рассмотрение содержащихся в ней данных показывает, что уровень преемственности капиталов сибирского купечества в данный период в целом оставался невысоким. Состав купечества во многих сибирских городах от ревизии к ревизии обновлялся, как правило, не менее чем наполовину, в основном за счет выбытия ранее состоявших в купечестве семей в мещанство. Некоторые купцы — выходцы из цеховых (Тара) и крестьян (Курган, Красноярск) после выхода из купечества поступали не в мещанство, а в свое прежнее сословие. Приведенные в таблице 29 данные подтверждают уже сделанный нами в предыдущем разделе главы на основе других материалов вывод о том, что горизонтальная мобильность (переселение купцов в другие города) в качестве фактора, определявшего изменения в составе купечества, имела по сравнению с социальной мобильностью второстепенную роль, хотя на протяжении первой половины XIX в., как видно из данных таблицы, ее значение возрастало.

Особенно много семей лишились своего купеческого статуса в первой четверти XIX в., когда резко возросли гильдейские пошлины и в результате в купечестве смогли удержаться лишь наиболее капиталистые представители этого сословия. Однако в связи с тем, что по этой же причине одновременно значительно замедлился приток в купечество выходцев из других сословий, доля потомственных купцов в общем составе купечества в этот период не только не уменьшилась, а даже увеличилась (табл. 29). Повысилась, хотя и не повсеместно, устойчивость купеческих капиталов в предреформенный период, когда интенсифицировалось развитие товарно-денежных отношений. Так, в Тобольске ко времени проведения VI ревизии (1812 г.) выбыли из местного купечества 62% семей (52 из 84), учтенных в нем по V ревизии (1795 г.), а за такой же временной промежуток между VIII и IX ревизиями (1834–1850 гг.) лишились купеческого статуса только 38% семей (20 из 52). В Тюмени с 1782 по 1795 г. выбыли из купечества 60%, с 1795 по 1812 г. — 70, а с 1834 по 1850 г. — лишь 42% ранее состоявших в нем семей.

Из общего числа выявленных нами по ревизским сказкам и обывательским книгам 13 сибирских городов 538 фамилий, состоявших в купечестве в конце XVIII в., сохранили свой купеческий статус к середине XIX в. лишь

115

Таблица 29

Преемственность купеческих капиталов в городах Сибири
в конце XVIII — первой половине XIX в.
(по ревизским сказкам)^*

Купеческие семьи по городам	IV ревизия (1782 г.)	V ревизия (1795 г.)	VI ревизия (1811г.)	VII ревизия (1816 г.)	VIII ревизия (1834 г.)	IX ревизия (1850г.)	X ревизия (1858 г.)
1	2	3	4	5	6	7	8
Тобольск
Всего купеческих семей	нет свед.	84	75	50	52	51	42
В том числе:
Учтенных предыдущей ревиз., абс.		53	32	45	18	32	36
%		63,1	42,7	90,0	34,6	62,7	85,7
Вновь причисленных, абс.		31	43	5	34	19	6
%		36,9	57,3	10,0	65,4	37,3	14,3
Выбывших между ревизиями, абс.			52	30	38	20	15
В том числе: в мещанство			50	28	30
в цеховые			1	1	-
в куп-во др. городов			1	1	8
Тюмень
Всего купеческих семей	42	75	30	16	40	65	131
В том числе:
Учтенных предыдущей ревиз., абс.	24	17	22	13	8	23	57
%	57,1	22,7	73,3	81,3	20,0	35,4	43,5
Вновь причисленных, абс.	18	58	8	3	32	42	74
%	42,9	77,3	26,7	18,7	80,0	64,6	56,5
Выбывших между ревизиями, абс.		25	53	17	8	17	8
В том числе: в мещанство		22	51	16	8	13	6
в цех		1	1	-	-	-	-
в куп-во др. городов		2	1	1	-	4	2

Таблица 29 (продолжение)

1	2	3	4	5	6	7	8
Тара
Всего купеческих семей	нет свел.	нет свед.	16	9	7	32	42
В том числе:
учтенных предыдущей ревиз. абс.			6	7	1	5	21
%			37,5	77,8	14,3	15,6	50,0
вновь причисленных, абс.			10	2	6	27	21
%			62,5	22,2	85,7	84,4	50,0
Выбывших между ревизиями, абс.			31	10	8	2	11
В том числе: в мещане			17	10	8	1	7
в цеховые			14	-	-	-	-
в куп-во др. городов			-	-	-	1	4
Туринск
Всего купеческих семей	16	18	7	3	нет свед.	нет свед.	9
В том числе:
учтенных предыдущей ревиз., абс.	16	5	5	2			5
%		27,8	71,4	66,7			55,5
вновь причисленных, абс.		13	2	1			4
%		72,2	28,6	33,3			44,5
Выбывших между ревизиями, абс.		11	13	5			5
В том числе: в мещане		11	13	5			4
в куп-во др. городов		-	-	-			1
Ялуторовск
Всего купеческих семей	нет свел.	21	7	2	нет свед.	23	35
В том числе:
учтенных предыдущей ревиз., абс.			5	2		4	14
%			71,4	100,0		17,4	40,0
вновь причисленных, абс.		21	2			19	21
%		100,0	28,6			82,6	60,0
Выбывших между ревизиями, абс.			16	5		12	9
В том числе: в мещане			15	5		8
в ясачные			1	-		-
в куп-во др. городов			-	-		4

Таблица 29 (продолжение)

1	2	3	4	5	6	7	8
Ишим
Всего купеческих семей	3	9	12	3	нет свед.	11	18
В том числе:
учтенных предыдущей ревиз., абс.		1	1	2		4	7
%		11,1	8,3	66,7		36,4	38,9
вновь причислившихся, абс.		8	11	1		7	11
%		88,9	91,7	33,3		63,6	61,1
Выбывших между ревизиями, абс.		2	10	10		8	4
В том числе: в мещане		2	7	8		6	4
в куп-во др. городов		-	3	2		2
Курган
Всего купеческих семей	нет свед.	19	10	нет свед.	19	34	46
В том числе:
учтенных предыдущей ревиз., абс.			4			7	22
%			40,0			20,6	47,8
вновь причислившихся, абс.		19	6		19	27	24
%		100,0	60,0		100,0	79,4	52,2
Выбывших между ревизиями, абс.			15		10		5
В том числе: в мещане			10
в крестьяне			5
Омск
Всего купеческих семей	12	16	нет свед.	нет свед.	8	21
В том числе:							нет свед.
учтенных предыдущей ревиз., абс.		1				1
%		6,3				4,8
вновь причислившихся, абс.	12	15			8	20
%	100,0	93,7			100,0	95,2
Выбывших между ревизиями, абс.		11			4	7
В том числе: в мещане		9			3	7
в куп-во др. городов		2			1	-

Таблица 29 (продолжение)

Купеческие семьи по городам	IV ревизия (1782 г.)	V ревизия (1795 г.)	VI ревизия (1811г.)	VII ревизия (1816)	VIII ревизия (1834)	IX ревизия (1850)	X ревизия (1858г.)
Красноярск
Всего купеческих семей	39	35	13	17	11	43	39
В том числе:
учтенных предыдущей ревиз., абс.		20	7	13	5	6	16
%		57,1	53,8	76,5	45,4	14,0	41,0
вновь причисленных, абс.		15	6	4	6	37	23
%		42,9	46,2	23,5	54,6	86,0	59,0
Выбывших между ревизиями, абс.		19	28	0	12	14	22
В том числе: в мещане		16	27		11		9
в крестьяне		1	1		1		-
в куп-во др. городов		2	-		-		13
Иркутск
Всего купеческих семей	нет свед.	122	108	63	108	нет свед.	нет свед.
В том числе:
учтенных предыдущей ревиз., абс.			44	56	49
%			40,7	88,9	45,4
вновь причисленных, абс.			64	7	59
%			59,3	11,1	54,6
Выбывших между ревизиями, абс.			78	52	14
В том числе: в мещане			76	45
в цеховые			1	-
в куп-во др. городов			1	7

^* Сост. по источникам, указанным в примечании к табл. 22.

Таблица 30

Преемственность купеческих капиталов в Сибири в конце XVIII — первой половине XIX в.^*

Город	Число купеческих фамилий в конце XVIII в.	Из них оставались в купечестве в середине XIX в.		Число купеческих фамилий в середине XIX в.	Из них состояли в купечестве в конце XVIII в., %
Город	Число купеческих фамилий в конце XVIII в.	абс.	%	Число купеческих фамилий в середине XIX в.	Из них состояли в купечестве в конце XVIII в., %
Тюмень	76	22	28,9	108	20,4
Тобольск	67	11	16,4	44	25,0
Тара	33	6	18,2	42	14,3
Туринск	18	4	22,2	11	36,4
Курган	19	2	10,5	41	4,9
Ишим	26	2	7,7	20	10,0
Ялуторовск	21	4	19,0	30	13,3
Томск	54	9	16,7	86	10,5
Кузнецк	22	5	22,7	21	23,8
Барнаул	31	5	16,1	33	15,2
Красноярск	44	8	18,2	39	20,5
Иркутск	88	26	29,5	76	34,2
Селенгинск	39	1	2,6	10	10,0
Всего:	538	105	19,5	561	18,7

^* Сост. по источникам, указанным в примечании к табл. 22.

около 20% (105 фамилий) (табл. 30). Наибольшей устойчивостью отличались купеческие капиталы в Тюмени (29%), где стабилизирующим фактором являлась значительная вовлеченность купечества в промышленное предпринимательство, и в Иркутске (29,5%), где основу предпринимательской деятельности местных купцов составлял такой мощный источник накопления, как кяхтинская торговля. Выше среднего был уровень преемственности купеческих фамилий в тех мелких городах, где, как это уже отмечалось применительно к XVIII в., процесс формирования купечества происходил в значительной мере за счет деления одного или нескольких местных купеческих кланов (в Туринске — Дворниковых, Тетюцких, Ворсиных, в Кузнецке -Бахтеневых). С другой стороны, в Селенгинске из 38 фамилий, числившихся в местном купечестве в 1777 г., к середине 1840-х гг. сохранила свой купеческий статус лишь одна (Лушниковы). Низкие показатели преемственности капиталов имели города, основным занятием купечества которых была торговля сельскохозяйственной продукцией (Курган, Ишим, Барнаул), так как сколько-нибудь значительное расширение рынка сельскохозяйственных

120

товаров и возрастание на этой основе возможностей для накопления капиталов в Сибири происходило в основном в последние предреформенные десятилетия. Поэтому в середине XIX в. удельный вес потомственного купечества в этих городах был еще незначительным (в Кургане — 5%, в Ишиме -10% при среднем показателе по учтенным в табл. 30 городам в 18,7%), а основную массу купцов составляли разбогатевшие на скупке сельскохозяйственных товаров недавние выходцы из крестьянства и других социальных групп. Значительной прослойкой потомственного купечества располагали в середине XIX в. старейшие торговые города Сибири — Иркутск, Тобольск, Тюмень, где удельный вес фамилий, сохранивших свой купеческий статус с конца XVIII в., составлял соответственно 34,2, 25,0 и 20,2%. Однако, с другой стороны, в ряде крупных торговых центров Сибири, таких как Томск, этот показатель был значительно ниже, что объясняется вызванным «золотой лихорадкой» массовым притоком в этот город, являвшийся своеобразной резиденцией сибирских золотопромышленников, предпринимателей из других городов Сибири и европейской части страны.

Интересно проследить преемственность капиталов в верхнем слое купечества, который составляли купцы первой и второй гильдий. В Тюмени из 10 фамилий, состоявших в двух первых гильдиях в конце XVIII в. (Башарины, Прасоловы, Палапеженцевы, Стукаловы, Кожевниковы, Аласины, Барашковы, Гребешковы, Сорокины, Опрокидневы), сохранила свое положение к концу 1850-х гг. лишь одна (Прасоловы), остальные перешли в третью гильдию или выбыли в мещанство. С другой стороны, верхушка тюменского купечества накануне 1861 г. наполовину состояла из фамилий, которые значились в тюменском купечестве еще в конце XVIII в., однако состояли они тогда не в высших, а в третьей гильдии: по данным на 1858 г., к «старым» фамилиям принадлежали 10 из 20 купеческих семей, записанных в первую и вторую гильдию [186]. В Тобольске, являвшемся в конце XVIII в. одним из крупнейших торговых центров Сибири, в 1795 г. насчитывалось 18 купеческих фамилий, состоявших в первой и второй гильдиях (Корнильевы, Володимеровы, Дьяконовы, Сыромятниковы, Ширковы, Кремлевы, Шевырины, Ершевы, Пиленковы, Пирожниковы, Крупенниковы, Назинцовы, Мельниковы, Селивановы, Мамеевы, Полуяновы, Лукиматушкины, Куклины), из которых к 1850 г. в первой гильдии значилась лишь одна (купчиха-вдова Е.В. Пирожникова), 7 фамилий опустились в третью гильдию (Ершовы, Ширковы, Селивановы, Лукиматушкины, Сыромятниковы, Пиленковы, Дьяконовы), а остальные выбыли в мещанство [187].

Примерно такой же невысокий уровень устойчивости капиталов первой и второй гильдий имел место и во многих других сибирских городах. Так, в Томске свою принадлежность к высшим гильдиям сохранили к середине XIX в. только 2 из 14 состоявших в них в конце XVIII столетия купеческих фамилий (Шумиловы, Мыльниковы), в Барнауле — одна из 10 (Рудаковы), в Ишиме — одна из 4 (Постниковы). Полностью обновился с конца XVIII до середины XIX в. состав купцов высших гильдий в Кургане, Кузнецке,

121

Красноярске, Селенгинске. Более высоким уровнем устойчивости отличалась богатевшая на кяхтинской торговле купеческая верхушка Иркутска (как, впрочем, и остальная часть местного купечества): 5 из 18 купеческих фамилии (27,8%), числившихся здесь в первой и второй гильдии в 1794 г., значились в числе купцов высших гильдий и в 1847 г. (Мыльниковы, Солдатовы, Сибиряковы, Медведниковы, Мичурины). Однако и здесь удельный вес «новых» фамилий (не значившихся в высших гильдиях в конце XVIII в.) составлял в середине XIX в. 82% (23 из 28 фамилий) [188].

В целом устойчивость капиталов, объявляемых в сибирских городах по первой и второй гильдиям, была не большей, а в некоторых городах (Курган, Кузнецк, Томск, Красноярск) даже меньшей, чем у купцов третьей гильдии. Другое дело, что если разорявшиеся купцы третьей гильдии, как правило, выбывали из купеческого сословия и переходили в мещанство, то терпевшие расстройство в делах купцы высших гильдий зачастую удерживались в купечестве ценой понижения своего гильдейского статуса. Но и для многих из бывших первогильдейцев переход в низшую гильдию был лишь отсрочкой окончательного банкротства и выбытия в непривилегированные сословия. Так, в Тобольске из 18 состоявших в купечестве в конце XVIII в. купеческих фамилий первой и второй гильдии на протяжении первой половины XIX в. выбыли в мещане 10 фамилий (55,5%), в Тюмени из 10 фамилий — 5 (50%), в Томске из 14 — 11 (78,6%), в Барнауле из 10 — 7 (70%), в Красноярске из 4 — 3 (75%), в Иркутске из 18 — 11 (61,1%).

Что касается купцов низшей (третьей) гильдии, то часть из них переходила в мещане лишь на время, стараясь тем самым избежать уплаты обременительных гильдейских пошлин (особенно в случаях, когда они несли какие-либо финансовые потери от неблагоприятно складывавшейся торговой конъюнктуры, невозврата долгов и т. п.), а поскольку такой переход не был обусловлен банкротством, с улучшением условий предпринимательства (снижением величины торговых пошлин и пр.) вновь записывались в купечество. Однако в долгосрочной перспективе исчезновение из списков купечества фамилий, состоявших в третьей гильдии, также было связано с разорением их представителей или во всяком случае со снижением масштабов их предпринимательской деятельности до уровня, не позволявшего им уплачивать гильдейские взносы за объявляемый по купечеству капитал.

Слабая преемственность капиталов и недолговечность купеческих фамилий были следствием общей неустойчивости торгово-промышленного предпринимательства в период феодализма, вызванной узостью рынка, неразвитостью кредита, наличием различных ограничений и регламентации, сковывавших инициативу и предприимчивость купцов. Если преемственность дворянских родов обеспечивалась наследованием поместных владений, то у купеческих фамилий такой прочной материальной основы не существовало, а недвижимостью в промышленной сфере даже в предреформенный период в Сибири владели не более 15–20% купцов.

Хотя многие купцы помещали свои капиталы в различные сферы предпринимательства, однако это было вызвано не столько стремлением придать

122

большую устойчивость своим предпринимательским занятиям, сколько свойственной периоду первоначального накопления погоней за самыми разными источниками и способами обогащения. Вместе с тем распространенным явлением была ориентация целых групп купечества на определенные высокодоходные сферы предпринимательской деятельности и источники накопления капиталов, исчезновение или оскудение которых, вызванное теми или иными причинами, могло привести к массовым банкротствам и упадку купеческих домов. Так, на рубеже XVIII–XIX в., с упадком крупнейшей в Сибири пушной ярмарки в Енисейске, пришли в расстройство капиталы нескольких десятков фамилий местного купечества, чьи коммерческие интересы концентрировались в пушной торговле. Банкротствами купцов, занятых в морском промысле пушнины в северо-восточных морях (среди которых был и известный купец-мореплаватель П. Лебедев-Ласточкин), сопровождалось учреждение Российско-Американской компании, которой было передано монопольное право на этот промысел. В первой трети XIX в., когда властями был взят курс на ограничение и раздробление казенных подрядов, потерпели банкротство многие крупные купеческие фамилии (тобольские Куклины, Кремлевы, Полуяновы, томские Шумиловы, Карповы, кузнецкие Шебалины, барнаульские Пуртовы и др.), основные капиталы которых обращались в подрядных операциях. Немало драматических банкротств пережили сибирские купцы-золотопромышленники, многие из которых потратили огромные финансовые средства (в том числе и заемные) на поиски богатых месторождений золота, но и так и не смогли реализовать свои надежды на сказочное обогащение.

Немаловажной причиной неустойчивости купеческого предпринимательства был и преимущественно кредитный характер коммерции сибирского купечества. Как отмечал автор очерка об Иркутске В.П. Сукачев, оптовые иркутские торговцы брали основную массу товаров под векселя у российских купцов, а у иркутян в свою очередь кредитовалось купечество уездных городов губернии, поэтому «многие фирмы хотя и процветают, но капитал создан на кредите из ничего, состоит из залежалых, нераспроданных товаров и малонадежных векселей рассеянных на огромном пространстве мелких торговых фирм. Несколько неуплат, недобросовестность московского комиссионера, порча товара, недобросовестность приказчиков и дело может быть подорвано» [189].

Причиной разорения купцов могли быть и стихийные природные факторы (пожары, наводнения и т. п.), воздействие которых на купеческое предпринимательство в феодальный период было чрезвычайно значительным. Так, во время пожара, происшедшего в 1788 г. в Тобольске, у местных купцов сгорело товара и имущества на 527 тыс. руб. (что превышало сумму объявленных ими капиталов), в том числе у С. Мельникова — на 52 тыс. руб., И. Ширкова — на 25 тыс., Г. Дьяконова — на 21 тыс., В. Корнильева — на 12 тыс. руб. В результате пожара 1839 г., «от которого окончательно разорилось небогатое тобольское купечество», убытки купцов составили около 1 млн руб. [190] Полностью были уничтожены огнем гостиные дворы с

123

купеческими товарами во время пожаров в Иркутске в 1716 и 1775 гг., в Кургане — в 1860 г. и т. д. [191] Значительный урон имуществу и капиталам купцов причинялся грабителями, нападавшими на принадлежавшие им обозы с товарами. Особенно часто объектами грабежей становились обозы с кяхтинскими товарами, а также купеческие караваны, следовавшие в Среднюю Азию и Китай через казахские степи. В результате понесенного от ограблений ущерба некоторые купцы становились банкротами и переходили в мещанство. Так, в 1798 г. не смог уплатить гильдейские взносы за пребывание в купечестве и выбыл с семьей в мещанство томский купец Михаил Шутов, у которого было «украдено разбойниками на дороге» товаров и денег на «немалую сумму» [192].

Фактором, существенным образом подрывавшим стабильность купеческих родов, были все более входившие в традицию разделы семейного капитала между наследниками после смерти глав купеческих семей. К раздроблению капиталов между наследниками, как уже указывалось выше, подталкивали и изменения, вносившиеся в гильдейское законодательство (указ о запрещении купеческим братьям состоять в общем капитале при раздельном проживании и т. п.). После раздела капитала в семьях, входивших в верхушку купечества, часть наследников, не получившая достаточной доли для того, чтобы удержаться в числе первогильдейцев, была вынуждена переходить в низшие гильдии, а раздел капитала в семьях купцов третьей гильдии зачастую заканчивался переходом ряда членов семьи в мещанство. Многие купеческие сыновья, наследовавшие от отцов процветавший семейный бизнес, не сумели достойно продолжить дело из-за отсутствия у них необходимых морально-волевых качеств — предприимчивости, деловой хватки, целеустремленности. Имело место и прерывание купеческих династий или отдельных их ветвей из-за отсутствия наследников по мужской линии. Это послужило, в частности, причиной исчезновения известных в Сибири династий тобольских купцов Володимеровых и Хлебниковых, туринских Коноваловых, ялуторовских Медведевых, томских Мыльниковых, енисейских Толстых и Хороших, иркутских Кузнецовых и т. д.

Невысокий уровень преемственности предпринимательских занятий, когда пребывание в купечестве большинства фамилий ограничивалось одним-двумя поколениями, хотя и свидетельствовал о неустойчивости купеческого предпринимательства в рассматриваемый период, однако в целом не мог прервать неуклонно набиравший силу процесс первоначального накопления, так как капиталы и имущество разорявшихся купцов зачастую переходили к их более удачливым конкурентам и кредиторам, что способствовало возвышению новых купеческих фамилий и т. д. Невысокая преемственность капиталов была в значительной степени связана с притоком в купечество «свежих» сил, вытеснявших с предпринимательской сцены те купеческие роды, представители которых не смогли адаптироваться к меняющимся историческим условиям и осуществить переход от предпринимательства, базировавшегося на предоставлявшихся казной подрядах, откупах и привилегиях, к бизнесу, построенному на более естественной и органичной осно-

124

ве, связанной с развитием товарно-денежных отношений в толще сибирского общества. Таким образом, открытость купеческого сословия для притока в него разбогатевших выходцев из непривилегированных сословий, приходивших на смену старым купеческим фамилиям, хотя и снижала степень преемственности купеческих капиталов, но, с другой стороны, обеспечивала жизнеспособность самого купеческого сословия как такового.

К тому же при общем невысоком уровне преемственности купеческих капиталов в феодальной Сибири было немало купеческих фамилий, демонстрировавших завидную стабильность предпринимательской деятельности на протяжении нескольких поколений. Особенной долговечностью выделялись роды тюменских купцов Прасоловых, Решетниковых, Котовщиковых, Пеньевских, Щетининых, Рогожниковых, тарских Пятковых, курганских Меньшиковых, туринских Панаевых, Ворсиных, Тетюцких, томских Степновых, Серебренниковых, Шумиловых, Неупокоевых, барнаульских Федченко, Рудаковых, иркутских Сибиряковых, Трапезниковых, Медведниковых, Солдатовых, Опрелковых, Сизых, Игумновых, Шестуновых, селенгинских Лушниковых и др. Долговечность этих купеческих династий объяснялась использованием их представителями разнообразных источников и методов обогащения, в том числе связанных с вложением части принадлежавших им капиталов в промышленное производство, наследованием детьми и внуками не только капиталов, но и имевшихся у основателей династий морально-деловых качеств, соединением приверженности сложившимся семейным традициям и обычаям со способностью к новаторству в бизнесе, стремлением расширить и придать устойчивость фамильному предпринимательству через заключение выгодных брачных союзов и т. д.

В уездных городах Сибири, для которых в целом была характерна большая, чем в губернских городах и крупных торговых центрах, замкнутость предпринимательских сообществ и ориентация купечества на местные ресурсы и хозяйственные традиции, высокий уровень долговечности, которым отличались целый ряд купеческих династий, был обусловлен тем, что купечество в этих городах, как уже было отмечено выше, расширялось не столько за счет притока выходцев из других сословий и переселенцев из других городов, сколько в результате появления новых ответвлений коренных купеческих фамилий.

Наиболее богатые купцы первой гильдии, демонстрировавшие стабильность своих предпринимательских занятий, с 1785 г. отмечались званием «именитый гражданин», а с 1832 г. ему на смену пришло звание «почетный гражданин». Согласно положению о почетных гражданах от 10 апреля 1832 г., право на получение этого звания, наряду с представителями ряда других категорий населения (детей личных дворян, чиновников, интеллигенции), получили купцы, имевшие не менее чем 10-летний беспрерывный стаж пребывания в первой гильдии, либо безвыходно состоявшие не менее 20 лет во второй гильдии. Почетные граждане обладали теми же личными правами, что и купцы высших гильдий, однако сохранение за ними этих прав не зависело от их дальнейшего пребывания в гильдиях и имело потом-

125

ственный характер. В виду того, что на получение этого звания могли претендовать только самые богатые купцы, а также отсутствия значительных реальных преимуществ от обладания им, число почетных граждан в Сибири хотя и росло, но их удельный вес в составе сибирского купечества был незначительным. С 1835 по 1850 г. число состоящих в почетном гражданстве купеческих семей в Сибири увеличилось с 11 до 25, а их удельный вес в общем составе купечества — с 1,8 до 2,5% [193]. Наиболее крупным и авторитетным купцам присваивалось почетное звание «коммерции советник», приравниваемое к VIII классу гражданской службы [194]. Одним из первых не только в Сибири, но и в России это звание получил иркутский купец Н. Мыльников, ставший обладателем этого почетного звания в год его учреждения (1800 г.). Коммерции советниками были также иркутские купцы П. Баснин, Н. Трапезников, И. Медведников, кяхтинский купец Н. Игумнов, семипалатинский купец С. Попов и некоторые другие представители сибирского купечества.

Невысокая преемственность предпринимательских занятий основной массы сибирского купечества, не выходящая за пределы жизнедеятельности двух-трех поколении, судя по всему, была связана с действием социального механизма регулярного обновления состава предпринимателей, имевшего всеобщий характер и проявлявшегося не только в России, но и в других странах. Во всяком случае многие западные исследователи отмечают такую смену, как явление, характерное для купеческого предпринимательства и в европейских странах, расходясь лишь в объяснении причин, ее вызывавших: одни исследователи (А. Пиренн, Г. Колленбенц) связывают «ротацию» предпринимательских фамилий с «износом» предпринимательского духа, другие (Ф. Бродель) объясняют это явление периодическими изменениями торговой и социальной конъюнктуры. Отходившая от активного предпринимательства верхушка западноевропейского купечества переходила в дворянство, приобретала должности и земельные владения, превращалась в рантье, переключаясь на более пассивные формы получения доходов в виде ренты с капитала и земельного имущества. [195] Социальная мобильность, связанная с повышением социального статуса в результате перехода российских (и сибирских в том числе) купцов в дворянство, еще нуждается в специальном изучении, однако, судя по всему, ее масштабы не шли ни в какое сравнение с мобильностью купцов, связанной с понижением их социального статуса из-за банкротств и обеднения. В частности, ревизские материалы показывают массовый характер выбытия сибирск их купцов в мещанство и вместе с тем ими зарегистрировано всего лишь несколько случаев перехода купцов и их сыновей на государственную службу, являвшуюся в России основным путем получения недворянами прав высшего состояния. Для сибирских купцов был также затруднен и процесс приближения к социальному статуса дворянина, связанный с обзаведением земельной собственностью из-за фактического отсутствия в Сибири частного землевладения. Поэтому для потомков сибирских купеческих фамилий, переходивших от активного предпринимательства к рантьерству, наиболее распространенным

126

социальным прибежищем был статус почетного гражданина, имевший потомственный характер и дававший возможность без записи в гильдии пользоваться сословными привилегиями купечества, а основным источником доходов — не земельная рента, а проценты с денежного капитала.

127

Примечания

1. О ведомостях учета купеческих капиталов как источнике см. также: Зуева Е.А. Ведомости учета купеческих капиталов как исторический источник (на материалах г. Иркутска конца XVIII — первой четверти XIX в.) // Массовые источники по истории Сибири. Новосибирск, 1989. С. 98–108.

2. Подробнее об обывательских книгах как источнике для изучения процесса формирования купечества см.: Сметании С.И. Маклерские и обывательские книги городов как источник по социально-экономической истории России (по материалам городов Урала 1800–1861 гг.) // Археографический ежегодник за 1967. М., 1969.С. 149–177; Бойко В.П. Городовые обывательские книги как источник по истории томского купечества конца XVIII — начала XIX вв. // Проблемы источниковедения истории Сибири. Барнаул, 1992. С. 11–23.

3. Статистическое изображение городов и посадов Российской империи на 1825 год. СПб., 1829; Статистические таблицы о состоянии городов Российской империи, великого княжества Финляндского и царства Польского, составленные в статистическом отделении совета министерства внутренних дел. СПб., 1842; Статистические таблицы о состоянии городов Российской империи, составленные в статистическом отделении министерства внутренних дел. СПб., 1852; Статистические таблицы Российской империи за 1856 г. СПб., 1858; Статистические таблицы Российской империи, изданные министерством внутренних дел. Вып. 2. Наличное население империи за 1858 г. СПб., 1963.

4. Шерстобоев В.Н. Илимская пашня. Т. 1–2. Иркутск, 1949–1957; Селиверстов И.И. Торговля и промыслы русских в Якутии в 40–60 гг. XVII в.: Дис. ... канд. ист. наук. М., 1952; Кашик О.И. Торговля в Восточной Сибири в XVII — начале XVIII в. // Вопросы истории Сибири и Дальнего Востока. Новосибирск, 1961; Вилков О.Н. Ремесло и торговля Западной Сибири в XVII в. М., 1967; Копылов А.Н. Русские на Енисее в XVII в. Новосибирск, 1965; Александров В.А. Русское население Сибири XVII — начала XVIII в. (Енисейский край). М., 1964; Преображенский А.А. Урал и Западная Сибирь в конце XVI — начале XVIII в. М., 1972; Павлов П.Н. Пушной промысел в Сибири в XVII в. Красноярск, 1972; Машанова Л.В. Хозяйственное освоение Забайкалья в конце XVII — начале XVIII в.: Дис. ... канд. ист. наук. Иркутск, 1974; Сафронов Ф.Г. Русские промыслы и торги на северо-востоке Азии в XVII — середине ХIХ в. М., 1980; Никитин Н.И. Служилые люди в Западной Сибири XVII в. Новосибирск, 1988; Курмачева М.Д. Торговля Сибири в XVII в. (По материалам верхотурской таможенной книги 1635/36 г.) // Проблемы социально-экономической истории феодальной России. М., 1984; Каменецкий И.П. Торгово-промышленная деятельность служилых людей Кузнецкого острога в XVII — начале XVIII в. // Обменные операции городов Сибири периода феодализма. Новосибирск, 1990; Леонтьев В.М. Торговля Березова в XVII веке или русские в Сибири. Новосибирск, 1995; и др.

5. РГАДА. Ф. 214. Кн. 1579. Л. 17; Кн. 1588. Л. 108–108 об.; Ф. 271. Л. 634. 803–804 об.; Первое столетие Иркутска. СПб., 1902. С. 185; Александров В.А. Сибирские торговые люди Ушаковы в XVII в. // Русское государство в XVII веке. М., 1961. С. 131–150.

6. Акишин М.О., Резун Д.Я. Посадские люди // Краткая энциклопедия по истории купечества и коммерции Сибири. Т. 3. Кн. 3. Новосибирск, 1997. С. 48.

7. ПСЗ. Т.VI. N 3708.

8. Там же, Т. XI. N 8504.

9. Там же. Т. IV. N 2220; Т. VII. N 4312, 4318, 4436, 4566.

10. Там же. Т. XIV. N 10486.

127

11. Труды Иркутской ученой архивной комиссии. Вып. 2. Иркутск, 1914. С. 162–163.

12. Исторический очерк обложения торговли и промыслов в России. СПб., 1893. С. 61; Миронов Б.Н. Русский город в 1740–1860-е годы: демографическое, социальное и экономическое развитие. Л., 1990. С. 170.

13. РГАДА. Ф. 291. Оп. 3. Д. 12479. Л. 59, 61; Краткая энциклопедия по истории купечества и коммерции Сибири. Т. 2. Кн. 2. С. 138.

14. Миронов Б.Н. Указ. соч. С. 164–165.

15. Подсчитано по: РГАДА. Ф. 19. Оп. 1. Д. 40. Л. 163–165; Ф. 397. Оп. 1. Д. 441. Л. 68–74 об.

16. РГАДА. Ф. 291. Оп. 3. Д. 12479. Л. 59–62; Ф. 397. Оп. 1. Д. 445/16. Л. 9; Д. 445/60. Л. 3–3 об., Д. 445/57. Л. 6 об.

17. Подсчитано по: РГАДА. Ф. 397. Оп. 1. Д. 441. Л. 68–74 об.

18. РГАДА. Ф. 24. Оп. 1. Д. 35. Л. 66 об.

19. РГАДА. Ф. 397. Оп. 1. Д. 445/31. Л. 5; Труды Иркутской ученой архивной комиссии. Вып. 2. Иркутск, 1914. С. 146.

20. РГАДА. Ф. 350. Оп. 2 Д. 3580. Л. 340 об.; Ф. 1069. Оп. 1. Д. 43. Л. 70 об.

21. Репин Н.Н. Купечество и торговля городов Западной Сибири в начале 60-х годов XVIII века (по материалам фонда Комиссии о коммерции ЦГАДА) // Обменные операции городов Сибири периода феодализма. Новосибирск, 1990. С. 16–17.

22. Рындзюнский П.Г. Городское гражданство дореформенной России. М., 1958. С. 42.

23. Сведения о численности купечества за 1775 г. см. в табл. 4, данные по IV ревизии — РГИА. Ф. 558. Оп. 2. Д. 321. Л. 49 об.–52.

24. ПСЗ. Т. XXII. N 16188; Т. XXIII. N 17223; Т. XXIV. N 18278.

25. РГИА Ф. 558. Оп. 2. Д. 273. Л. 159 об.–168.

26. Там же. Д. 275. (Окладная книга Тобольской губернии на 1798 г.). Для сопоставимости сведения за 1798 г. приводятся в границах Тобольской губернии на 1795 г.

27. Государственный архив Томской области (далее — ГАТО). Ф. 330. Оп. 1. Д. 33. Л. 3–7; Д. 36. Л. 5–10.

28. Миронов Б.Н. Указ. соч. С. 165.

29. РГАДА. Ф. 558. Оп. 2. Д. 44. Л. 82 об.–83; Д. 275. Л. 21 об-22, 33 об.–34, 86 об.–87, 103 об.–104.

30. Миронов Б.Н. Указ. соч. С. 165; Рындзюнский П.Г. Указ. соч. С. 98–102.

31. Рындзюнский П.Г. Указ. соч. С. 42.

32. ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 913. Л. 164.

33. Евдокимова С.В. Социально-экономическое развитие городов Забайкалья в конце XVIII — первой половине XIX вв.: Дис.... канд. ист. наук. Иркутск, 1983. С. 157.

34. Государственный архив Иркутской области (далее — ГАИО). Ф. 308. Оп. 1. Д. 5. Л. 1–2; Ф. 70. Оп. 1. Д. 461. Л. 7–8 об., 15 об., 24 об.; Д. 1484. Л. 218–220 об.; Шахеров В.П. Торгово-промышленное освоение Юго-Восточной Сибири в конце XVIII-первой трети XIX вв.: Дис.... канд. истор. наук. Иркутск, 1981. С. 70.

35. РГИА. Ф. 18. Оп. 4. Д. 163. Л. 161, 175, 191, 206.

36. Там же. Ф. 18. Оп. 4. Д. 163. Л. 66 об., 80 об., 81 об., 153–154, 161, 175–176, 191, 206- 206 об., 212–213, 337; Ф. 1264. Оп. 1. Д. 25. Л. 114; Д. 47. Л. 68 об.–69.

37. Там же. Ф. 18. Оп. 4. Д. 163. Л. 66 об.

38. Там же. Ф. 1264. Оп. 1. Д. 47. Л. 68 об.–69; Д. 25. Л. 97–98.

39. ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 913. Л. 164; Д. 1201. Л. 12 об., РГИА. Ф. 1264. Оп. 1. Д. 25. Л. 97–98; Д. 47. Л. 68 об. –69; ТФ ГАТО. Ф. 8. Оп. 1. Д. 62.; ГАИО. Ф. 308. Оп. 1. Д. 87.

40. ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 1214. Л. 56; Центр хранения архивного фонда Алтайского края (далее — ЦХАФ АК). Ф. 1. Оп. 2. Д. 1055. Л. 66.

41. ПСЗ. Т. XXXII. N 25302.

42. РГИА. Ф. 571. Оп. 9. Д. 18. Л. 101–102.

43. ГАИО. Ф. 70. Оп. 1. Д. 2340. Л. 1 об.–2, 19–20 об.

44. ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 1214. Л. 239.

128

45. Там же. Д. 859. Л. 16–24, 84–89.

46. Исторический очерк обложения торговли и промыслов в России... С. 118.

47. ГАТО. Ф. 127. Оп. 1.Д. 1214.

48. ПСЗ. Т. XXXIX. N30115.

49. ГАТО. Ф. 127. Оп. 2. Д. 348. Л. 5–6; РГИА. Ф. 1264. Оп. 1. Д. 605. Л. 112, 118.

50. РГИА. Ф. 18. Оп. 4. Д. 163. Л. 206–206 об.; Д. 334. Л. 1 об., 6 об., 8–10 об.; Д. 335. Л.16–16 об.

51. ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 1214. Л. 125–126; ПСЗ. Т. XXXIX. N 30155.

52. РГИА. Ф. 571. Оп. 9. Д. 18. Л. 97–106.

53. Зуева Е.А. Русская купеческая семья в Сибири конца XVIII- первой половины XIX в.: Дис.... канд. ист. наук. Новосибирск, 1992. С. 59–60.

54. ГАТО. Ф. 127. Оп. 2. Д. 348. Л. 5–6, 30 об. –31; Оп. 1. Д. 1735. Л. 31–34.

55. РГИА. Ф. 18. Оп. 4. Д. 334. Л. 8–10 об.; Ф. 571. Оп. 9. Д. 28. Л. 199 об. –200, 210 об.– 211; Ф. 1264. Оп. 1. Д. 25. Л. 97–98; ГАОО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 1449. Л. 555 об.–556; Ф. 382. Оп. 2. Д. 117. Л. 10–11 об.

56. Подробнее об этом см.: Рындзюнский П.Г. Указ. соч. С. 151–152.

57. Тобольский филиал Государственного архива Тюменской области (далее — ТФ ГАТО). Ф. 154. Оп. 20. Д. 224.

58. ГАОО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 424. Л. 251 об., 264–264 об.

59. ГАКК. Ф. 173. Оп. 1. Д. 194. Л. 119–121.

60. РГИА. Ф. 1264. Оп. 1. Д. 605. Л. 118; Ф. 571. Оп. 9. Д. 28. Л. 69 об.–70; Д. 33. Л. 75 об.–76.

61. РГИА. Ф. 1264. Оп. 1. Д. 605. Л. 28 об.; Ф. 571. Оп. 9. Д. 28. Л. 69 об.–70. Без данных по Приморскому управлению и Якутской области.

62. Подсчитано по данным табл. 5.

63. РГИА. Ф. 571. Оп. 9. Д. 33, 38, 48.

64. Там же. Д. 28, 48, 53.; Оп. 6. Д. 1476. Л. 1–6; Оп. 9. Д. 48. Л. 85–86.

65. Там же. Ф. 571. Оп. 9. Д. 28. Л. 64 об. –65; Д. 33. Л. 71 об.–72; Д. 53. Л. 77–78.

66. Амур. 1860. N 17; Иркутские губернские ведомости. 1860. N 44; Памятная книжка Иркутской губернии на 1861 г. Иркутск, 1861. С. 162–163; РГИА. Ф. 571. Оп. 9. Д. 48. Л. 91–92.

67. РГИА. Ф. 571. Оп. 9. Д. 38. Л. 92 об.–94; Д. 53. Л. 83 об.–84.

68. ГАИО. Ф. 70. Оп. 1. Д. 4567. Л. 205–206 об.; РГИА. Ф. 571. Оп. 6. Д. 1477. Л. 3–6, 11- 14.

69. Государственная внешняя торговля в разных ее видах за 1860 год. СПб., 1861. Табл. XLII.

70. РГИА. Ф. 18. Оп. 4. Д. 163. Л. 191; Краткая энциклопедия по истории купечества и коммерции Сибири. Т. 2. Кн. 2. Новосибирск, 1995. С. 171.

71. ПСЗ-2. Т. XXVII. N 26701.

72. РГИА. Ф. 571. Оп. 9. Д. 53. Л. 318–319; Солопий Л.А. Крупная буржуазия Забайкальской области в XIX в.: Дис. ... канд. ист. наук. Томск, 1978. С. 74.

73. РГИА. Ф. 571. Оп. 9. Д. 33. Л. 75 об.–76, Д. 53. Л. 326–327.

74. Центральный государственный архив Дальнего Востока (далее — ЦГАДВ). Ф. 1029. Оп. 1.Д. 106. Л. 25.

75. Памятная книжка Тобольской губернии на 1861 и 1862 г. Тобольск, 1861. С. 95; ГАТО. Ф. 196. Оп. 28. Д. 97. Л. 348–350.

76. ПСЗ-2. Т. IX. С. 123; ГАОО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 424. Л. 264–264 об.; РГИА. Ф. 571. Оп. 9. Д. 28. Л. 252 об.–253; Д. 53. Л. 260–262, 266–267.

77. Подсчитано по : РГИА. Ф. 571. Оп. 9. Д. 53. Л. 260–262, 266–268.

78. Ф. 571. Оп. 1. Д. 33. Л. 216 об.–217; Памятная книжка Тобольской губернии на 1864 г. Тобольск, 1864. С. 79, 82.

129

79. Памятная книжка Тобольской губернии на 18617 и 1862 г. ... С. 95.

80. ГАТО. Ф. 127. Оп. 2. Д. 1576. Л. 90 об.–93; Ф. 196. Оп. 28. Д. 97.

81. Подсчитано по: Статистические таблицы Российской империи за 1856 г. СПб., 1858. С. 178–195, 201–207, 277.

82. Подсчитано по источникам, указанным в примечании к табл. 18.

83. Кизеветтер А.А. Посадская община России XVIII столетия. М., 1903. С. 43.

84. РГАДА. Ф. 753. Оп. 1. Д. 313. Л. 55.

85. РГИА. Ф. 558. Оп. 2. Д. 43. Л. 337 об.–338 об., 361 об.–362; Кабузан В.М., Троицкий С.М. Новые источники по истории населения Восточной Сибири во второй половине XVIII в. // Советская этнография. 1966. N 3. С. 44.

86. ГАТО. Ф. 50. Оп. 1. Д. 931; ГАКК. Ф. 122. Оп. 1. Д. 53.

87. РГАДА. Ф. 350. Оп. 2. Д. 1602. Л. 40 об.–47 об., ГАКК. Ф. 122. Оп. 1. Д. 23, 53; Быконя Г.Ф. Заселение русскими Приенисейского края в XVIII в. Новосибирск, 1981. С. 221–222.

88. РГАДА. Ф. 397. Оп. 1. Д. 445/16.

89. РГАДА. Ф. 350. Оп. 2. Д. 1056; Д. 3069. Л 253, 257, 258 об.; Ф. 829. Оп. 1. Д. 1014. Л. 37; Рафиенко Л.С. Функции и деятельность сибирских магистратов в 40–70-х гг. XVIII в. // Бахрушинские чтения 1966 г. Вып. 2. Сибирь периода феодализма и капитализма. Новосибирск, 1968. С. 63.

90. РГАДА. Ф. 350. Оп. 2. Д. 3069. Л. 304 об.–322 об.

91. Миронов Б.Н. Указ. соч. С. 151–152; Кизеветтер А.А. Указ. соч. С. 43.

92. РГИА. Ф. 24. Оп. 1. Д. 35. Л. 250 об.; Ф. 558. Оп. 2. Д. 274. Л. 64 об.–65 об.

93. Миронов Б.Н. Указ. соч. С. 89, 91, табл. 5 Приложения.

94. Миронов Б.Н. Указ. соч. Табл. 6 Приложения; Быконя Г.Ф. Указ. соч. С. 204, 211–212.

95. О торгово-промысловых занятиях городских крестьян см.: Рындзюнский П.Г. Указ, соч. С. 52–96; Вартанов Г.Л. Купечество и торгующее крестьянство центральной части Европейской России во второй половине XVIII в. // Учен, зап-ки Ленингр. гос. пед. ин-та им А.И. Герцена. 1962. Т. 229; Тарловская В.Р. Торговые крестьяне как категория городского населения (конец XVII-начало XVIII в.) // Русский город (Исследования и материалы). Вып. 8. М., 1986. С. 115–131; Клокман Ю.Р. Социально-экономическая история русского города. Вторая половина XVIII века. М., 1967; и др.

96. Булыгин И.А. Законодательство о крестьянской торговле в России XVII-60-х годов XVIII в. // Проблемы социально-экономической истории феодальной России. М., 1984. С. 180–196; Индова Е.И. Крестьяне и город Центральной России в XVIII в. // Там же. С. 172; Репин Н.Н. Законодательство о крестьянской торговле в первой половине XVIII в. // XXVI съезд КПСС и проблемы аграрной истории СССР: Социально-политическое развитие деревни. Уфа, 1984. С. 445–451; Яковцевский В.Н. Купеческий капитал в феодально-крепостнической России. М., 1953.

97. ПСЗ. Т. IV. N 2770; Т. VII. N 4566.

98. Яковцевский В.Н. Указ. соч. С. 8.

99. РГАДА. Ф. 558. Оп. 2. Д. 43. Л. 3.

100. Миронов Б.Н. Указ. соч. С. 102.

101. РГИА. Ф. 558. Оп. 2. Д. 43. Л. 329, 376; Д. 274. Л. 64–65 об.

102. ГАТО. Ф. 50. Оп. 1. Д. 931; 1182.

103. Быконя Г.Ф. Указ. соч. С. 218.

104. О «революции цен» см.: Миронов Б.Н. Хлебные цены в России за два столетия (XVIII-XIX вв.). Л., 1985. С. 169–181.

105. Краткая энциклопедия по истории купечества... Т. 2. Кн. 2. С. 138.

106. Быконя Г.Ф. Указ. соч. С. 221.

107. Кондрашенков А.А. Западносибирский посад в конце XVIII в. // Города феодальной России. М., 1966. С. 509.

108. РГАДА. Ф. 350. Оп. 2. Д. 1056. Л. 43–93; Д. 3069. Л. 304 об.–322 об.

130

109. Там же. Д. 1602. Л. 35–40; Д. 3580. Л. 353 об.–367.

110. Там же. Д. 1056. Л. 48 об.–49, 66 об.–67, 73 об.

111. Никитин Н.И. Служилые люди в Западной Сибири XVII века. Новосибирск, 1988. С. 167–193; Леонтьева Г.А. Хозяйственные занятия служилых людей Восточной Сибири в XVII — первой четверти XVIII вв. // Аграрный строй в феодальной России. XV — начало XVIII в. М, 1986; Курилов В.Н. Участие служилых людей в становлении г. Тюмени как торгово-промышленного центра // Города Сибири. Экономика, управление и культура городов Сибири в досоветский период. Новосибирск, 1974; и др.

112. Источники сведений по Иркутску, Красноярску, Томску указаны в примечании к табл. 20, по Таре — РГАДА. Ф. 350. Оп. 2. Д. 3574. Л. 3–39.

113. Быконя Г.Ф. Указ. соч. С. 210–211; Громыко М.М. Развитие Тюмени как ремесленно- торгового центра в XVIII в. // Города феодальной России. М., 1966. С. 397–409; Шерсто боев В.Н. Указ. соч. Т. 2. С. 481.

114. РГАДА. Ф. 753. Оп. 1. Д. 313.

115. Быконя Г.Ф. Указ. соч. С. 214–215.

116. РГАДА. Ф. 350. Оп. 2. Д. 3574. Л. 3–39.

117. Там же. Ф. 19. Оп. 1. Д. 40. Л. 275 об–276; Ф. 350. Оп. 2. Д. 3575. Л. 302.

118. Источники указ, в примечании к табл. 20.

119. Установлено на основе сравнения сведений обывательской книги за 1785 г. (ГАТО. Ф. 50. Оп. 1. Д. 705. Л. 483–503) и ведомостей объявления купеческих капиталов за 1775–1820-е гг.

120. ГАТО. Ф. 50. Оп. 1. Д. 705. Л. 319–344; Ф. 127. Оп. 1. Д. 859. Л. 84–89.

121. ГАОО. Ф. 382. Оп. 2. Д. 50. Л. 15–25; Д. 79. Л. 1–5 об.; Д. 90. Л. 1–4 об.; Д. 117. Л. 10–11 об.; ТФ ГАТО. Ф. 154. Оп. 8. Д. 290, 468, 650, 874.

122. ГАКК. Ф. 173. Оп. 1. Д. 294. Л. 12–16; Ф. 160. Оп. 3. Д. 338, 490, 676 .

123. Последние, правда, зачастую предпочитали иметь приказчиками родственников и доверенных лиц с места своего жительства, но некоторые прибегали и к услугам сибиряков, полагаясь на лучшее знание ими местных условий торговли.

124. О службе указанных выше мещан приказчиками см.: ТФ ГАТО. Ф. 154. Оп. 4. Д. 7. Л. 273; ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 1043. Л. 83–84; Д. 2115. Л. 328 об.–329 об., 331–331 об; ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 2. Д. 2326. Л. 100 об.; ГАКК. Ф. 173. Оп. 1. Д. 143. Л. 93–95; ГАИО. Ф. 161. Оп. 5. Д. 58. Л. 31 об.

125. РГИА. Ф. 558. Оп. 2. Д. 44. Л. 82 об.–83; Д. 273. Л. 167 об.–168, ТФ ГАТО. Ф. 154. Оп. 4. Д. 1/3. Л. 101 об.–102.

126. Сметании С.И. Разложение сословий и формирование классовой структуры городского населения России в 1800–1861 гг. // Исторические записки. Т. 102. М., 1978. С. 171.

127. ПСЗ. Т. XXII. N 6188. 139.

128. ПСЗ. Т. XXIII. N 17357; Т. XXVI. N 19579.

129. ПСЗ. Т. XXIV. N 17695.

130. ПСЗ. Т. XXVI. N 18213.

131. Подсчитано по: РГИА. Ф. 571. Оп. 9. Д. 53. Л. 77–87, 260–271, 318–327.

132. РГАДА. Ф. 248. Кн. 4342. Л. 935–936, 939–940, 948–949.

133. Там же. Л. 935–936; РГИА. Ф. 571. Оп. 9. Д. 1859. Л. 49–50 об.

134. Источники см. в примеч. к табл. 25.

135. РГАДА. Ф. 558. Оп. 2. Д. 321. Л.51–52; ГАТО. Ф. 50. Оп. 1. Д. 1182. Л. 32.

136. ГАТО. Ф. 50. Оп. 1.Д. 1182.

137. РГИА. Ф. 468. Оп. 20. Д. 520. Л. 1–24 об.

138. Солопий Л.В. Указ. соч. С. 61.

139. Подробнее о Пуртовых см.: Разгон В.Н. Пуртовы — барнаульские купцы // Краткая энциклопедия по истории купечества и коммерции Сибири. Т. 3. Кн. 3. Новосибирск, 1997. С. 63–64.

131

140. Подробнее о Мыльникове см. статью автора в Краткой энциклопедии по истории купечества и коммерции Сибири. Т. 3. Ч. 1. С. 153–154.

141. ТФ ГАТО. Ф. 8. Оп. 1. Д. 62. Л. 212 об.–213.

142. Там же. Ф. 154. Оп. 8. Д. 2, 29, 114, 290.

143. Там же. Ф. 8. Оп. 1. Д. 62. Л. 35 об.–З6, 306 об.–307.

144. Ивонин А.Р. Торги и промыслы служилых людей Западной Сибири (XVIII в.) // Исторический опыт освоения Сибири. 1986. С. 12–19.

145. ПСЗ. Т. XXIX. N 2241. Отд. 2. 6 и 7; ПСЗ-2. Т. П. N 1631. 13.

146. РГИА. Ф. 571. Оп. 9. Д. 33, 43, 53.

147. ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 913. Л. 29–30; Д. 1772. 173–173 об., Л. 252 об., Д. 1865. Л. 174–175, Д. 2178. Л. 305, 312; Оп. 2. Д. 527. Л. 1–5; ГАКК. Ф. 173. Оп. 1. Д. 1250. Л. 119; Д. 1552. Л. 129–130; ГАИО. Ф. 70. Оп. 1. Д. 6527. Л. 135–138.

148. ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 2178. Л. 279 об.–280; Д. 2380. Л. 112, 41–44 об; Оп. 2. Д. 525; РГИА. Ф. 574. Оп. 2. Д. 1. Л. 132–133.

149. РГИА. Ф. 558. Оп. 1. Д. 1364.

150. ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 1735. Л. 61 об.; Краткая энциклопедия по истории купечества... Т. 3. Кн. 2. С. 11–19.

151. ГАИО. Ф. 70. Оп. 1. Д. 1087. Л. 10, 82, 102–104, 169; Д. 1484. Л. 220–220 об., Д. 4299. Л. 13 об.–14 ; Ф. 308. Оп. 1. Д. 147. Л. 7–7 об., Д. 198. Л. 145, 185; Д. 310. Л. 147–147 об., 514–514 об., 547–547 об., Д. 300. Л. 17–20, 175–176, Д. 335. Л. 39 об.

152. ЦХАФ АК. Ф. 160. Оп. 3. Д. 490, 492, 538, 676.

153. ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 2. Д. 2661. Л. 600–601; Ф. 2. Оп. 2. Д. 185. Л. 488; ГАТО. Ф. 196. Оп. 28. Д. 97; ГАКК. Ф. 173. Оп. 1. Д. 117. Л. 4–6 об., 18–19, 27, 30–31; Д. 194. Л. 123- 125; Д. 555. Л. 15 об.–16.

154. ГАКК. Ф. 173. Оп. 1. Д. 117. Л. 8–11; Д. 194. Л. 127–130; Ф. 160. Оп. 3. Д. 492. Л. 1–2, 4–5, ЦХАФ АК. Ф. 190. Оп. 1. Д. 16. Л. 8 об., 21 об.–22 об.; ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 661. Л. 39 об.; Д. 1789. Л. 62 об.–63; РГИА. Ф. 1343. Оп. 39. Д. 4839. Л. 1–2.

155. Паршин В. Поездка в Забайкальский край. М., 1844. С. 132.

156. Миронов Б.Н. Социальная мобильность российского купечества в XVIII-начале XIX в. // Проблемы исторической демографии СССР. Таллин, 1977. С. 207–217.

157. Подсчитано по: РГИА. Ф. 571. Оп. 9. Д. 24. Л. 154; Ф. 196. Оп. 28. Д. 83. Из подсчетов за период с 1826 по 1842 г. исключены сведения за 1839 г., когда в число причислившихся из других губерний были включены все купцы городов, вошедших в Томскую губ. после упразднения Омской обл.

158. Солопий Л.А. Указ. соч. С. 73–74, 250.

159. ГАТО. Ф. 50. Оп. 1. Д. 705; ТФ ГАТО. Ф. 154. Оп. 8. Д. 2, 29, 49, 129, 181, 213; ГАОО. Ф. 382. Оп. 2. Д. 79. Л. 1–5 об.; ГАКК. Ф. 160. Оп. 2. Д. 5; ЦХАФ АК. Ф. 169. Оп. 1. Д. 123. Л. 187 об.–188, 254–257; Ф. 190. Оп. 1. Д. 1. Л. 139–141 об.

160. ЦХАФ АК. Ф. 169. Оп. 1. Д. 123. Л. 257; ГАТО. Ф. 196. Оп. 28. Д. 27. Л. 348–351; РГИА. Ф. 571. Оп. 9. Д. 28. Л. 252 об.–253; Д. 38. Л. 270–271; Д. 48. Л. 274–275; Д. 53. Л. 260–261, 267–267.

161. ТФ ГАТО. Ф. 154. Оп. 8. Д. 548.

162. РГИА. Ф. 1264. Оп. 1. Д. 616. Л. 4–5.

163. ПСЗ-2. N 42264.

164. РГИА. Ф. 571. Оп. 9. Д. 53. Л. 266–267; ГАТО. Ф. 196. Оп. 28. Д. 97.

165. ГАКК. Ф. 160. Оп. 3. Д. 674; ГАИО. Ф. 70. Оп. 1. Д. 6507. Л. 493–494; Войтинский В.С., Горнштейн А.Я. Евреи в Иркутске. Иркутск, 1915. С. 50.

166. Зуева Е.А. Русская купеческая семья в Сибири... С. 102–103.

167. Бойко В.П. Томское купечество конца XVIII-XIX веков. Томск. С. 31–35.

168. Подсчитано по: ТФ ГАТО. Ф. 154. Оп. 8. Д. 29, 840.

169. ГАКК. Ф. 160. Оп. 2. Д. 5; Оп. 3. Д. 676.

132

170. Зуева Е.А. Русская купеческая семья в Сибири... С. 110–111.

171. Сведения о родственных взаимоотношениях купцов получены из ревизских сказок и дел о возведении в почетное гражданство.

172. Чукмалдин Н. Мои воспоминания. СПб., 1899. С. 99.

173. Чукмалдин Н. Записки о моей жизни. М., 1902. С. 66, 99.

174. РГИА. Ф. 586. Оп. 1. Д. 602. Л. 104 об-105, 139, 143 об.; Ирбитский ярмарочный листок. 1863. N12, 21.

175. ГАИО. Ф. 447. Оп. 1. Д. 59. Л. 79 об.–80.

176. Краткая энциклопедия по истории купечества... Т. 4. Кн. 2. С. 99.

177. Переход от феодализма к капитализму в России. М., 1969. С. 29–30. См. также: Чулков Н. Московское купечество XVIII и XIX вв.: Генеалогические заметки // Русский архив. 1907. Кн. III. N 12. С. 489–502; Миронов Б.Н. Социальная мобильность российского купечества в XVIII-начале XIX в. // Проблемы исторической демографии СССР. Таллин, 1977. С. 207–217; Ионова В.В. Формирование крупной московской буржуазии в 30–50-е годы XIX в.: Дис. ... канд. ист. наук. М., 1981. С. 80; Аксенов А.И. Генеалогия московского купечества XVIII в.: (Из истории формирования русской буржуазии). М., 1988. С. 142; Репин Н.Н. Генеалогические заметки и торговые биографии крупнейших представителей купеческого мира Европейской России в конце XVII–XVIII в. // Проблемы исторической демографии СССР. Томск, 1982. С. 21–33.

178. Демкин А.В. К вопросу о преемственности торговых капиталов XVII в. (по материалам г. Торжка) // Промышленность и торговля в России XVII–XVIII вв. М., 1983. С. 174; См. также: Варенцов В.А. Род «московских гостей» Таракановых в свете генеалогического исследования // XXX Герценовские чтения. Исторические науки: Науч. докл. Л., 1977. С. 48–52.

179. Данная сумма, на наш взгляд, применительно к этому времени является рубежной для определения круга профессиональных торговцев. К тому же партии товаров на сумму менее 50 руб., являемые в конце XVII в. в таможнях торговцами из служилого населения, пошлинами не облагались и в таможенных книгах не регистрировались.

180. РГАДА. Ф. 273. Д. 32789. Л. 91–92.

181. Там же. Ф. 829. Оп. 1. Д. 1014. Л. 21; Д. 1787. Л. 5.

182. РГАДА. Ф. 214. Кн. 1425, 1582; ГААК. Ф. 169. Оп. 1. Д. 123. Л. 187–189; ГАТО. Ф. 196. Оп. 28. Д. 97. Л. 226–228 об.

183. РГАДА. Ф. 214. Кн. 1244, 1253, 1422; ГАОО. Ф. 2. Оп. 1. Д. 1812; ГАКК. Ф. 160. Оп. 2. Д. 19; Оп. 3. Д. 670.

184. РГАДА, Ф. 214. Кн. 1591; ГАИО. Ф. 161. Оп. 5. Д. 57. Л. 21–24.

185. Зуева Е.А. Русская купеческая семья в Сибири... С. 72.

186. ТФ ГАТО. Ф. 154. Оп. 8. Д. 29, 114, 840.

187. Там же. Д. 84, 554.

188. ГАИО. Ф. 70. Оп. Д. 6507; Ф. 308. Оп. 1. Д. 5.

189. Сукачев В.П. Иркутск. Его место в истории и культурном развитии Восточной Сибири. М., 1891. С. 127–128.

190. ТФ ГАТО. Ф. 369. Оп. 2. Д. 4. Л. 69–69 об., 74; Голодников К.М. Тобольск и его окрестности. Исторический очерк. Тобольск, 1887. С. 11; Памятная книжка Тобольской губернии на 1861 и 1862 гг. С. 242–243.

191. Первое столетие Иркутска. СПб., 1902. С. 128, 164–165; Памятная книжка Тобольской губернии на 1864. С. 89.

192. ГАТО. Ф. 50. Оп. 1. Д. 2835. Л. 24.

193. РГИА. Ф. 579. Оп. 9. Д. 33, 48.

194. ПСЗ. Т. XXVI. N 19347.

195. Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм. XV–XVIII вв. М., 1988. С. 482.

133

ГЛАВА II

ТОРГОВЛЯ И КРЕДИТ КАК СФЕРЫ ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСТВА
СИБИРСКОГО КУПЕЧЕСТВА

1. Купеческий капитал во внутренней торговле:
динамика оборотов, формы организации

Основным источником накопления капиталов сибирского купечества на протяжении всего изучаемого периода являлась торговля. Само выделение купечества в отдельное сословие произошло на основе развития этого вида экономической деятельности. Торговые операции играли немаловажную роль и во многих других осуществлявшихся купцами видах предпринимательства — подрядах и откупах, промыслах, промышленном производстве. Поэтому сведения, характеризующие величину и структуру торговых оборотов купечества, в значительной мере характеризуют и уровень развития купеческого предпринимательства в целом.

«Наша внутренняя торговля, — отмечалось в одном из официальных обзоров состояния товарного обращения в феодальной России, — имеет характер торговли временной и кочевой, переносящей с одного места на другое громадные массы товаров и заставляющей наших купцов и их агентов находиться в постоянном движении» [1]. Из-за обширности территории, неразвитости путей сообщения, слабого развития городов и удаленности от основных торговых центров страны необходимость в услугах торговцев-посредников в Сибири была особенно велика. В результате здесь сложилась целая иерархия торговцев, от крупных оптовиков до мелких скупщиков-прасолов, обеспечивавших вовлечение в рыночный оборот сибирской промысловой и сельскохозяйственной продукции и снабжение местного населения промышленными товарами, завозимыми из центральных районов страны и с зарубежных рынков.

До строительства Сибирского тракта товарные грузы могли доставляться из Европейской России в Сибирь и обратно только раз в год, в период навигации по сибирским рекам, что обусловливало необходимость сразу закупать на годовой оборот огромную массу товаров. Такого рода закупки были под силу только крупным торговым домам, поэтому сибирская торговля с неизбежностью приобретала монопольный характер. С устройством сухопутного Сибирского тракта, давшего возможность доставлять товары не только водным, но и гужевым транспортом, произошло ускорение товарооборота, что по мере постепенного роста числа обладателей крупных капиталов, как среди купцов, так и торговцев из других сословий, усиливало конкуренцию и ослабляло проявления монополизма в сибирской торговле. Однако значительные элементы монопольной зависимости, основанной на системе товарного кредита, предоставлявшегося купцами-оптовиками

134

более мелким торговцам, сохранялись в сибирской коммерции на протяжении всего рассматриваемого периода.

Нехватка у сибирских торговцев денежных средств, вызванная тем, что ценность вывозившихся из Сибири товаров не покрывала, из-за заниженных цен на сибирское сырье, стоимости ввозившихся промышленных изделий, вызвала широкое развитие торговли в кредит, которая, по образному выражению М. Боголепова, подчинила Сибирь «игу мануфактуры» [2]. На распространенность торговли в кредит в Сибири указывали и датские специалисты К. Гаге и Г. Тегнер, изучавшие организацию сибирской торговли для оценки возможных перспектив освоения сибирского рынка иностранным капиталом, отмечавшие, что из-за замедленности товарооборота и нехватки денежных средств сибирский купец нуждается в кредите при закупке товаров, а «при продаже он, в свою очередь, должен доставлять такой же кредит, который вообще принимает тогда характер задатка на поставку товаров» [3].

Характерной чертой развития торговли в феодальный период был ее преимущественно периодический характер. Основная часть товарооборота приходилась на ярмарки, являвшиеся основным местом совершения коммерческих сделок, а стационарная торговля сколько-нибудь значительное развитие получила лишь в крупных городах. Из-за отдаленности рынков сбыта, слабого развития в сельской местности стационарных форм торговли, редкости и разбросанности населения широкое распространение в Сибири приобрела развозная и разносная торговля, осуществлявшаяся как купеческими приказчиками, так и массой мелких торговцев, реализовавших покупаемые и получаемые от купцов в кредит промышленные товары в обмен на пушнину, зерно, сало, кожи и другую продукцию местных промыслов и сельского хозяйства. Неотъемлемым элементом этой торговли, характеризовавшейся широким применением практики продажи мануфактурных товаров в кредит и выдачи задатков под поставку промысловой и сельскохозяйственной продукции, были долговая кабала и ростовщичество, получившие особенно широкое распространение в торговых сношениях с местным аборигенным населением.

Одной из важнейших особенностей развития сибирской торговли в рассматриваемый период было порожденное действовавшей в регионе системой «государственного феодализма» активное присутствие на рынке казенных ведомств, скупавших на «государев обиход» пушнину, а также заготавливавших в больших количествах хлеб и фураж для казенных и кабинетских заводов, запасных магазинов, войсковых частей. С одной стороны, такого рода закупки, имевшие обширный характер и осуществлявшиеся на постоянной основе, расширяли спрос на промысловую и сельскохозяйственную продукцию и использовались купцами и предпринимателями из других сословий для накопления капиталов на основе выполнения подрядных договоров с казной, а с другой — значительная часть необходимых закупок осуществлялась без привлечения частных подрядчиков распоряжением казенных комиссионеров по назначенным сверху заниженным ценам, а конкретное их осуществление сопровождалось множеством злоупотреблений и

135

ограничений в отношении крестьянства и частных торговцев-скупщиков, что сдерживало развитие товарно-денежных отношений и торгового предпринимательства в Сибири.

Исследователи, изучающие развитие торговли в Сибири в XVII в., отмечают снижение оборотов сибирской торговли к концу этого столетия, вызванное обеднением пушного промысла (из-за хищнического истребления наиболее ценного пушного зверя — соболя) и соответствующим сокращением ввоза из европейской части страны промышленных товаров, обменивавшихся на сибирскую пушнину [4]. По подсчетам автора, сделанным на основе данных таможенных книг, ежегодный сбор десятинной пошлины в сибирских таможнях на рубеже XVII–XVIII в. составлял около 25–30 тыс. руб., следовательно, общий оборот сибирской торговли достигал 250–300 тыс. руб. [5] Поскольку сибирские таможенные книги позднее 1710-х гг. не сохранились, выявление динамики торгового оборота в Сибири в течение последующего периода действия внутренних таможен (до 1755 г.) затруднено. По сути дела, о ней можно судить лишь по сохранившимся в фонде Сибирского приказа относящимся к 1730–1750-м гг. данным о суммах таможенных сборов в отдельных крупных торговых центрах Сибири. По этим сведениям, общий ежегодный сбор таможенных пошлин в Верхотурской и Ирбитской таможнях в период с 1731 по 1738 г. колебался в пределах от 11 до 19,1 тыс. руб., что в 1,3–2,3 раза превышало показатель 1703 г. (8,4 тыс. руб.) [6]. Если к этому прибавить еще 6–7 тыс. руб., на которые увеличился после состоявшегося 23 июля 1731 г. указа о разрешении купцам, направлявшимся на Ирбитскую ярмарку, очищать пошлиной свои товары не только в Верхотурской, но и Екатеринбургской таможнях, ежегодный сбор пошлин в последней (указ действовал до 1739 г.), то общий рост в течение 30–40 лет товарообмена между Сибирью и Европейской Россией (с включением товаров, провозившихся для промена в Кяхте), контролируемого этими крупнейшими сибирскими таможнями, можно оценить в 150–200%. К 1752 г. сбор таможенных пошлин в Верхотурской таможне вырос до 18,8 тыс. руб., а в Ирбитской — до 21,3 тыс. руб., что превышало показатели рубежа XVII–XVIII в. соответственно в 3 и 10 раз [7]. Столь значительный прирост в течение первой половины XVIII в. оборота Ирбитской ярмарки, величина которого превысила стоимость товаров, провозимых в Сибирь через Верхотурскую таможню (тогда как в 1703 г. соотношение было 3:1 в пользу Верхотурья), свидетельствовал о том, что к середине XVIII столетия Ирбитская ярмарка значительно продвинулась вперед в обретении статуса крупного пункта обмена сибирских товаров на промышленную продукцию, привозимую из европейских губерний страны.

Соответственно в 2,3 и 5,4 раза (с 494 до 1134 руб. и с 531 до 2887 руб.) выросли в течение первой половины XVIII в. таможенные сборы в Мангазее и Енисейске [8], что было связано в первую очередь с подъемом пушной торговли за счет значительного увеличения добычи малоценных мехов (белка, горностай, песец и т. д.). На основе вовлечения в рыночный оборот этих видов пушнины, пользовавшихся расширявшимся спросом в Кяхте, проис-

136

ходило постепенное восстановление сибирской пушной торговли после кризиса, вызванного хищническим истреблением соболя. С 2–2,5 тыс. руб. в конце XVII в. до 35,5 тыс. руб. в 1731–1743 гг. (в среднем за год) увеличился сбор таможенных пошлин в Иркутском уезде [9], что отражало начавшийся еще в XVII в. процесс превращения Иркутска в самый крупный торговый центр Восточной Сибири, купечество которого играло активную роль в русско-китайской торговле и освоении промысловых богатств северо-востока Азии. Зато уменьшились в первой половине XVIII в. таможенные сборы в Нерчинске (в 1738 г. общий сбор таможенных пошлин в Нерчинске и Цурухтаевской таможне составил 488 руб., тогда как в конце 1690-х гг. Нерчинская таможня взимала пошлин на сумму более 3 тыс. руб. в год) [10], утратившим свое торговое значение после переноса русско-китайской торговли в Селенгинск и Кяхту.

При всех своих недостатках таможенная статистика дает в распоряжение исследователей наиболее полные и достоверные сведения о размерах торговых оборотов, а изучение таможенных книг позволяет выявить социальный и персональный состав торгующих, определить размеры вкладываемых ими в торговые операции капиталов. Исчезновение же после отмены в середине 1750-х гг. внутренних таможен фискальных мотивов для учета торговых сделок привело к тому, что из документации, исходившей от центральных и местных органов власти во второй половине XVIII в., практически полностью исчезли сведения об оборотах внутренней торговли. Положение изменилось только в начале XIX в., когда с учреждением министерств в обязанности Департамента мануфактур и внутренней торговли Минфина и Хозяйственного департамента МВД был вменен сбор сведений об оборотах ярмарочной торговли. Наиболее ранние из собираемых сведений (поступавшие в 1806 — 1810 гг. в Департамент министра коммерции) включали данные только лишь о четырех самых крупных ярмарках страны, в том числе и Ирбитской, в 1817г. МВД была предпринята попытка собрать сведения: о ярмарках с оборотом более 500 тыс. руб., а с 1831 г. губернские власти были обязаны ежегодно сообщать сведения о всех действовавших на подведомственной им территории ярмарках. Начиная с 1830-х гг. сведения о ярмарочной торговле включаются и в губернаторские отчеты [11].

Поскольку данные об оборотах базарной и стационарной торговли не собирались и не систематизировались, статистика ярмарочной торговли является для исследователей основным источником сведений о размерах торговых оборотов купечества и прежде всего его оптовой торговли, так как ярмарки являлись главным местом совершения оптовых торговых сделок. Наибольшее число временных «срезов» данных о величине оборотов источники предоставляют по Ирбитской ярмарке, основанной еще в XVII столетии, а на протяжении XVIII в. превратившейся в главнейший товарообменный пункт между Сибирью и европейской частью страны. Как видно из данных табл. 31, наиболее значительный прирост оборотов ярмарки приходился на вторую половину XVIII в. (с 1750 по 1808 г. объем привоза товаров, выраженный в ассигнационных рублях, возрос в 35 раз, а с учетом инфляции -

137

Таблица 31

Обороты Ирбитской ярмарки в XVIII — первой половине XIX в.^*

Год	Привезено товаров, руб.	Продано товаров, руб.
1703		20670
1728-1730^**		46700
1750		140000
1808		5070272
1817	14000000	10000000
1833	21384850
1840	12230000	7682000
1850	35893000	25331000
1860	49928000	45620000

^* Сост. по: РГАДА. Ф. 214. Кн. 1359; Оп. 1. Д. 6025. Л. 9–10, 26 об., 28 об., 39 об.; РГИА. Ф. 13. Оп. 1. Д. 373. Л. 10 об.; Ф. 18. Оп. 4. Д. 129; Об Ирбитской ярмарке сего года // Журнал мануфактур и торговли. 1833. N 4. С. 69–70; Военно-статистический сборник. Вып. IV. Россия. СПб., 1871. С. 661; Сутырин Б.А. К истории Ирбитской ярмарки во второй четверти XIX в. // Уральский археографический ежегодник за 1973. Свердловск, 1975. С. 25. Сведения об оборотах ярмарки за 1808, 1817 и 1833 гг. приведены в ассигнационных руб., а за остальные годы — в серебряных руб.

^** В среднем за год.

в 15 раз), когда в законодательном порядке утверждалась монополия местного купечества на региональных рынках и в связи с эти возрастала роль межрегиональных ярмарочных съездов для обмена товарами между купцами различных районов страны, а также на 1840–1850-е гг., что было связано со значительным повышением товарного спроса, вызванным развитием сибирской золотопромышленности.

Уже в начале XVIII столетия «русские» товары занимали преобладающее место в обороте Ирбитской ярмарки: согласно данным таможенной книги Ирбитской ярмарки 1703 г., товары, доставленные на ярмарку по выписям городов Северной Руси, Макарьевской ярмарки и Казани, составляли 3/4 от всех явленных в таможне товаров (на сумму 14,7 тыс. из 20,6 тыс. руб. общего оборота ярмарки). Остальная часть оборота приходилась на продукцию местного ремесла и сельского хозяйства, пушнину и другие промысловые товары. Привоз и торговля «русскими» товарами на ярмарке находились преимущественно в руках торговцев из городов Европейской России: в 1703 г. ими было явлено в ярмарочной таможне мануфактурных товаров на 10,8 тыс. руб., а сибирскими и уральскими торговцами (верхотурцами, тюменцами, тобольчанами, красносельцами, продававшими товары, закупленные на Макарьевской ярмарке) — лишь на 3,7 тыс. руб. [12] На вырученные от распродажи своих товаров деньги купцы Европейской России закупали привозимую торговцами-сибиряками для промена на «русские» товары пушнину, бухарские и китайские ткани и пр. [13]

Хотя более поздних таможенных книг Ирбитской ярмарки не сохранилось, судя по другим источникам, также имевшим таможенное происхожде-

138

ние, определившаяся на рубеже XVII–XVIII в. функция ярмарки как крупного товарообменного пункта между Сибирью и европейскими губерниями получила дальнейшее развитие. При этом еще более четко определилась товарная специализация участвовавших в ярмарочном торге сибирских и российских торговцев. Так, если в 1703 г. на долю сибиряков приходилась почти четверть всего привоза «русских» товаров на Ирбитскую ярмарку, то в середине XVIII в. они в их привозе уже практически не участвуют. В 1750 г. Ирбитской таможней был зарегистрирован приезд на ярмарку 144 торговцев, привезших товары по выписям российских городов, в числе которых было лишь два сибирских купца, а остальные представляли купечество европейских губерний, последнему принадлежали и почти все явленные в таможне выписи на российские товары — 251 из 253. Зато, как и в начале XVIII в., сибирские купцы были более активны в привозе на ярмарку товаров, поступавших с восточного направления — сибирских, китайских и среднеазиатских: из 180 выписей на эти товары 119 (66%) были представлены в таможню сибирскими купцами (98 чел.), 43 выписи (24%) — купцами Европейской России (30 чел.) и 18 выписей (10%) — уральскими торговцами (17 чел.) [14].

По сведениям отчета пермского генерал-губернатора, из 341 купца, торговавших в Ирбите в 1808 г., 152 (44,5%) прибыли на ярмарку из сибирских городов, остальные представляли купечество городов Европейской России и Урала. Сохранялось обозначившееся еще столетие назад доминирующее положение русского привоза по сравнению с привозом товаров из Сибири: только лишь тканей отечественного и иностранного производства из европейской части страны было доставлено и реализовано на сумму 2386 тыс. руб., что составило 47% от всего оборота ярмарки, крупными статьями русского привоза являлись также сахар — 475 тыс. руб. (9,4% оборота), москательные товары — 419 тыс. руб. (8,3%), вина — 106 тыс. руб. (2,1%). Самая большая статья сибирского привоза — пушнина составляла лишь 7,3% всего оборота (370 тыс. руб.), рыбы, меда, масла, табака и других сельскохозяйственных товаров было продано на 290 тыс. руб. (5,7%), чая и других китайских товаров, в торговле которыми активно участвовало сибирское купечество, — на 500 тыс. руб. (10%) [15].

К исходу первой трети XIX в. доля сибирских товаров в общем обороте ярмарки значительно возросла как за счет увеличения привоза пушнины, так и за счет роста поставок сельскохозяйственной продукции (кож, масла, сала, меда и др.), закупаемой купцами и торговцами из других сословий в крупнейших сельскохозяйственных районах Западной Сибири. Так, в 1833 г. пушнины на ярмарку было привезено на 4,7 млн руб., а разных «крестьянских изделий» — на 4,6 млн руб., что составило в совокупности около 45% от общей стоимости ярмарочного привоза [16]. В дальнейшем, однако, в связи со значительным увеличением поставок на ярмарку промышленных изделий европейского и российского производства, вызванным спросом со стороны сибирской золотопромышленности и переориентацией кяхтинского промена с пушнины на мануфактуру, удельный вес сибирских товаров на Ирбитской ярмарке снизился и к концу изучаемого периода составлял 20–25% [17]. По-

139

скольку сибирские торговцы составляли 40% от всех торговавших на ярмарке российских фирм и торговцев (в 1871 г. — 494 чел. из 1230) [18], это означало, что привозимые ими на ярмарку партии товаров были относительно менее крупными, чем те, которые доставлялись купцами Европейской России.

Ирбитская ярмарка обслуживала потребительский спрос главным образом западносибирского региона, поскольку в Восточную Сибирь отечественные и европейские промышленные товары доставлялись преимущественно с Нижегородской ярмарки. Поэтому среди торговавших в Ирбите сибирских купцов в течение всего рассматриваемого периода преобладало купечество городов Западной Сибири. Так, в ярмарочной таможенной книге 1703 г. не зарегистрировано ни одной явки товаров торговцами из Восточной Сибири, в 1750 г. на ярмарку привозили товары 92 западносибирских купца и 7 восточносибирских, в 1808 г. среди торговавших на ярмарке было 125 западносибирских купцов и бухарцев и лишь 27 купцов представляли восточносибирский регион. Из 140 купцов, о чьем прибытии на ярмарку в 1863 г. сообщал «Ирбитский ярмарочный листок», западносибирских было 120, а восточносибирских — лишь 20 чел. [19] По подсчетам В.П. Бойко, сделанным на основе анализа заявлений предпринимателей о разрешении им торговать на Ирбитской ярмарке 1871 г., западносибирские коммерсанты составляли 77,3% всех участвовавших в ярмарочном торге сибирских торговцев (384 чел. из 494), а восточносибирские — только 22,7% (110 чел.) [20].

Наблюдавшееся в течение изучаемого периода увеличение участия восточносибирских купцов в оборотах Ирбитской ярмарки происходило во второй половине XVIII — начале XIX в. в основном за счет енисейских и иркутских купцов, продававших на ярмарке пушнину и выменянные в Кяхте китайские товары, а в первой половине XIX в. в торговлю на ней, наряду с купцами названных городов, втягивается также и купечество сельскохозяйственных регионов Енисейской губ. (красноярское и минусинское), поставлявшее на ярмарку не только промысловую, но и сельскохозяйственную продукцию.

Менялись на протяжении рассматриваемого периода торговые функции и географическое представительство на Ирбитской ярмарке и основной группы сибирских торговцев — западносибирской. Судя по материалам таможенной книги 1703 г., из числа торговцев этой региональной группировки наиболее крупные явки товаров в ярмарочной таможне делали верхотурцы, тюменцы, тобольчане, туринцы, а также торгующие сибирские бухарцы. Причем если русские торговцы привозили для продажи в основном мануфактурные товары по макарьевским и казанским выписям, то бухарцы специализировались на продаже среднеазиатских и китайских товаров [21]. В 1750 г., по данным таможни Ирбитской ярмарки, среди 92 западносибирских купцов, торговавших на ярмарке сибирскими, среднеазиатскими и китайскими товарами, купцы-тобольчане составляли 37,0%, тюменцы — 17,4, томичи — 13,0, тарцы — 10,9, туринцы — 5,4, верхотурцы — 3,2, барнаульцы — 1,1, сибирские бухарцы и татары — 12,0%. Несколько изменилась ситуация к началу XIX в.: по сведениям за 1808 г., по-прежнему самой мно-

140

гочисленной группой в составе торговавшего на Ирбитской ярмарке западносибирского купечества были купцы Тобольска — 24%, (30 чел.), Тюмени — 13,6 (17 чел.), Томска — 8 (10 чел.), Тары — 6,4% (8 чел.). Вместе с тем увеличилось количество купцов, представлявших не промысловые, а сельскохозяйственные районы Западной Сибири: на ярмарке торговали 9 алтайских, 5 ишимских, 3 омских, 2 ялуторовских и 1 курганский купец. В числе торговавших на ярмарке было и 5 семипалатинских купцов, привозивших сюда товары, выменянные на Сибирской пограничной линии, в этом привозе активное участие, как и прежде, принимали также бухарцы Тобольского, Тюменского и Тарского округов (23 чел.) [22].

В дальнейшем, на протяжении первой половины XIX в., наблюдалось значительное сокращение торгового присутствия на Ирбитской ярмарке купечества Тобольска (в 1863 г. «Ирбитский ярмарочный листок» сообщал о прибытии на ярмарку лишь 3 тобольских купцов) [23], что было связано с падением торгового значения этого города, бывшего ранее одним из крупнейших товарно-распределительных центров Сибири. Сохранило свои позиции на ярмарке тюменское и тарское купечество, на которых в 1863 г., по данным того же источника, приходилось соответственно 11,7 и 10,8% от общего числа торговавших здесь западносибирских купцов. Вместе с тем отчетливо прослеживается обозначившееся еще в начале XIX в. усиление роли на Ирбитской ярмарке купечества сельскохозяйственных районов Сибири, что отражало рост поступления на ярмарку продукции сибирского животноводства и пчеловодства: курганские, барнаульские, омские, ишимские, бийские и колыванские купцы составляли почти 1/3 от всех участвовавших в ярмарке западносибирских купцов. Существенно выросло, по сравнению с началом XIX в., также представительство на Ирбитской ярмарке наживших значительные капиталы на торговле с Казахстаном, Средней Азией и Западным Китаем купцов, проживавших в городах, расположенных на Сибирской линии: в 1863 г. «Ирбитским ярмарочным листком» был зафиксирован приезд на ярмарку 22 петропавловских, 12 семипалатинских, 3 кокбектинских и 1 павлодарского купцов, составивших в целом 30% всего представлявшего западносибирский регион купечества [24]. По более полным сведениям за 1871 г., из Степного края на ярмарку приезжали 134 торговца, что составляло 35% всех западносибирских торговцев [25]. Для реализации закупаемых на внешнеазиатских рынках товаров и приобретения мануфактурных изделий, предназначенных для промена за границу, использовали Ирбитскую ярмарку активно торговавшие на Сибирской линии и в казахской степи тюменские, курганские, ишимские и омские купцы, а также бийское купечество, привозившее на ярмарку (наряду с сельскохозяйственными товарами) пушнину, выменивавшуюся в пограничной торговле с Монголией (по неполным сведениям, в 1863 г. в ярмарке участвовало 17 бийских купцов) [26].

В торговле на Ирбитской ярмарке принимали участие не только крупные, но и сравнительно небогатые торговцы, поскольку ярмарочный торг законодательно был открыт для лиц всех состояний, а географическая доступность Ирбитской ярмарки для мелких торговцев западносибирского ре-

141

гиона позволяла им использовать ее, причем на постоянной основе, в качестве важнейшего места совершения своих коммерческих сделок и торговых операций, Так, по сведениям о прибытии купцов для торговли на ярмарку в 1863 г., купечество третьей гильдии составляло 2/3 от общего числа купцов, торговавших на Ирбитской ярмарке, а высших гильдий — лишь 1/3 [27].

В отличие от Ирбитской, другая крупнейшая российская ярмарка, на которой сибирские купцы закупали мануфактурные товары в обмен на пушнину и выменивавшиеся в Кяхте китайские товары — Нижегородская (Макарьевская) в силу своей отдаленности и ориентированности на крупнооптовые операции посещалась в основном крупными сибирскими купцами и была гораздо в меньшей степени доступна малокапитальным торговцам. Главными действующими фигурами на Макарьевской ярмарке от сибирского купечества были купцы, участвовавшие в кяхтинской торговле, поскольку именно на этой ярмарке реализовалась основная масса выменивавшихся в Кяхте товаров (в XVIII в. это были, в основном, хлопчатобумажные ткани, а в первой половине XIX в. — чай).

В целом сибирские товары занимали сравнительно небольшое место в оборотах «всероссийского торжища». Так, в 1726 г. в таможенной книге «сибирского привоза» на Макарьевскую ярмарку было учтено поступление товаров на сумму 28 тыс. руб., что составляло 12% всего оборота ярмарки. При этом почти 2/3 стоимости товаров «сибирского привоза» приходилось на китайские ткани (17,9 тыс. руб.), пушнина составляла лишь 7% привоза (1950 руб.), а остальной привоз был представлен железом (с входившего тогда в Сибирскую губ. Невьянского завода), солью, мамонтовой костью, струей бобровой и пр. [28] Основная масса товаров «сибирского привоза» была доставлена на ярмарку торговцами из Европейский России (в основном торговыми людьми городов Поморья), доминировавшими в то время как на внутреннем сибирском рынке, так и в торговле через Сибирь с Китаем. Однако и сибирские торговцы тоже привозили товары на Макарьевскую ярмарку, Наиболее крупная из явленных сибирскими торговцами в ярмарочной таможне партий товара принадлежала иркутскому купцу А. Подурову, привезшему большую партию камки и китайки, за которую он выручил 2117 руб. На ярмарку в этом году приезжали также два тобольских торговца (В. Глазунов, Е. Турченинов) и четыре томских [29]. Активные торговые операции на Макарьевской ярмарке в первой половине XVIII в. вели туринский купец Е. Колмогоров, верхотурские купцы Я. и И. Масловы, В. Дерябин, Ф. Голубев, С. Прянишников, Ф. Накаряков, доставлявшие в 1703 г. в Ирбит закупленных на Макарьевской ярмарке товаров на общую сумму 2267 руб. [30] По сведениям за 1741 г., приказчик тобольского купца С. Сумкина закупил на Макарьевской ярмарке различных товаров (2000 аршин пестряди, 1000 аршин тканцу, 100 аршин сукна, 20 тыс. деревянных ложек, 300 замков, 630 ножей, 5 пуд. свечей и пр.) на сумму 170 руб. А работники одного из крупнейших тобольских купцов середины XVIII в. И. Налабардина провозили в 1741 г. через Верхотурскую таможню в Сибирь приобретенных на Макарьевской ярмарке и в Москве товаров на сумму более 1100 руб. [31]

142

По сведениям П.А. Остроухова, в 1828 г. на Нижегородскую ярмарку привозили товары 15 купцов и торговых компаний из Сибири: 7 купцов из Тобольской губ. на сумму 0,9 млн руб., 7 — из Иркутской губ. на сумму 0,8 млн руб. и Российско-Американская компания — на сумму 0,5 млн руб. Общая ценность привезенных ими товаров равнялась 2,3 млн руб., что составляло 2,5% стоимости всех поступивших на ярмарку в этом году товаров [32]. Роль сибирских купцов в торговых оборотах Нижегородской ярмарки повысилась в последние два дореформенных десятилетия, поскольку с начала 1840-х гг. ими, а не купцами Европейской России, как это было раньше, поставлялась на ярмарку основная часть вымениваемых в Кяхте чаев, что было связано с выходом сибирских купцов на лидирующие позиции в кяхтинской торговле, о чем подробнее будет сказано ниже. На долю сибирского привоза приходилась и большая часть поступавшей на Нижегородскую ярмарку пушнины, которой ежегодно в конце 1850-х гг. привозилось (в основном уже после выделки на заводах Европейской России) на 4,5–5 млн руб., а продавалось на 4–4,5 млн руб., что составляло около 4–5% от общего оборота ярмарки, достигавшего накануне 1861 г. 100 млн руб. сер. [33] В свою очередь сибирские купцы на деньги, вырученные от распродажи чаев и пушнины и полученные в кредит от комиссионеров и оптовых («партионных») скупщиков чая (в роли которых выступали главным образом московские и казанские купцы), покупали на Нижегородской ярмарке мануфактурные товары, предназначенные как для промена в Кяхте, так и для внутрисибирского потребления.

Если Ирбитская и Нижегородская ярмарки служили для сибирских купцов местом, где они обменивали сибирскую продукцию и товары, приобретаемые на внешнеазиатских рынках, на отечественные и европейские товары промышленного производства, то внутрисибирские ярмарки в основном выполняли функцию мобилизации местной промысловой и сельскохозяйственной продукции с целью ее последующей реализации на вышеназванных ярмарках и других крупных внутренних и внешних рынках. Хотя первые местные ярмарки в Сибири (помимо «порубежных» Ямышевской и Ирбитской, возникших в XVII в.) были учреждены в 1760-е гг., а в массовом порядке стали открываться в конце XVIII — начале XIX в., регулярные сведения об их оборотах, как уже указывалось выше, стали собираться только с начала 1830-х гг. Однако, поскольку по сибирским губерниям имеются достаточно полные данные об оборотах ярмарок, представленные во время первого массового сбора сведений, организованного МВД в 1817 г., имеющиеся материалы позволяют в целом представить динамику ярмарочного оборота в Сибири на протяжении первой половины XIX в. (табл. 32).

Если предположить, что темпы роста оборотов ярмарочной торговли в Сибири в первом 15-летии XIX в. были такими же, как и во втором, то можно оценить обороты ярмарочной торговли в Сибири на рубеже XVIII–XIX в. ориентировочно в 600 тыс. руб. сер. (по привозу). До начала 1830-х гг. они увеличились более чем в 4 раза и достигли 2,7 млн руб. сер., а в течение следующего 30-летия возросли в 5,5 раз — до 14,9 млн руб. Такая динамика

143

Таблица 32

Обороты ярмарочной торговли в Сибири в первой половине XIX в.
(в 1817 г., нач. 1830-х гг. в ассигн. руб., сер. 1860-х гг. в серебр. руб.)^*

Регион	Привезено товаров, тыс. руб.			Продано товаров, тыс. руб.
Регион	1817г.	начало 1830-х гг.	середина 1860-х гг.	1817г.	начало 1830-х гг.	середина 1860-х гг.
Запад. Сибирь	555^**	3691	9696	нет св.	1862	8182
Восточ. Сибирь	4532	6345^***	5277	нет св.	2373	3551
Сибирь в целом	5087	10036	14973	нет св.	4235	11733
Россия	нет св.	497020	399838	нет св.	294542	250729

^* Сост. по: РГИА. Ф. 18. Оп. 4. Д. 129; Военно-статистический сборник. Вып. IV. С. 663; Миронов Б.Н. Внутренний рынок России во второй половине XVIII — первой половине XIX в. Л., 1981. С. 166–167; Солопий Л.А. Крупная буржуазия Забайкальской области в XIX в.: Дис. ... канд. ист. наук. Томск, 1978. С. 117.

^** Без сведений об оборотах сельских ярмарок Тарского, Тюменского и Ишимского уездов.

^*** Без сведений по Енисейской губ.

роста ярмарочных оборотов, являвшаяся результатом интенсификации развития товарно-денежных отношений в Сибири в предреформенные десятилетия, корреспондируется и с представленными нами в первой главе данными о значительном увеличении с 1830-х гг. численности сибирского купечества и торгующего крестьянства в Сибири.

Возрастала на протяжении первой половины XIX в. роль сибирских ярмарок в общем ярмарочном обороте страны: в конце XVIII в. на их долю приходилось около 1% общероссийского оборота [34], в начале 1830-х гг. — 2 (по привозу) и 1,4% (по продаже), а к середине 1860-х гг. эта доля выросла до 3,7% по привозу и 4,7% по продаже [35]. Опережение общероссийских темпов прироста оборотов ярмарочной торговли, с одной стороны, свидетельствовало об ускорении развития товарно-денежных отношений в Сибири, а с другой — являлось также и следствием отсталости сибирской торговли, проявлявшейся в более слабом развитии стационарной торговой сети, которая в европейской части страны оттягивала на себя относительно более значительную часть товарооборота.

Судя по описаниям ярмарочной торговли, содержащимся в ответах на анкеты Коммерц-коллегии 1776 г., Комиссии о коммерции и пошлинах 1780 г., запрос МВД 1817 г., а также в топографических описаниях сибирских наместничеств, во второй половине XVIII — начале XIX в. в ярмарочной торговле Сибири преобладающее положение занимали ярмарки, расположенные в промысловых районах (Енисейская, Якутская, Туруханская, Обдорская, Тогурская), на которых купцы формировали оптовые партии пушнины, скупая ее у промысловиков-охотников и мелких скупщиков, привозивших на ярмарки меха, выменивавшиеся у сибирского аборигенного населения. В свою очередь купечество поставляло на промысловые ярмарки мануфактур-

144

ные товары, охотничье снаряжение и хлеб в количествах, рассчитанных на обеспечение целых крупных промысловых районов, население которых ориентировалось в добыче и реализации своей промысловой продукции на данные ярмарки. В поставках хлеба на пушные ярмарки купцам оказывали значительную конкуренцию торгующие крестьяне. Характерное описание торговых операций купечества на промысловых ярмарках на примере одной из крупнейших ярмарок Сибири — Якутской содержится в «Описании Иркутского наместничества 1792 года»: «По вскрытии реки Лены съезжаются из Иркуцка на судах купцы тамошние и приезжие из разных городов сибирских и российских торговые люди... Привозят на сию ярмонку товары иностранные и российские, одним словом все какие только бывают в резиденциях и других городах так как и всякие китайские, кои преимущественно почти всегда бывают в продаже без остатка. В сие самое время бывают и отпуски закупленных товаров в Охоцк, в Камчатку. Тогда же бывает отправление рекою Леною на судах пушных товаров, как закупленных нарочно оставляемыми приказчиками зимою, так и присовокупленных в ярмонку, по разобрании по сортам и по закупорении прямо на Кяхту, в Москву и Нежин <....>. В одно вышесказанное время ярмонки вместе с купцами, приезжая сверху реки Лены барками и плотами, торгующие крестьяне привозят к продовольствию якуцких жителей на продажу: муку, крупу, солод, холсты, сукна сермяжные, кедровые орехи, пеньку, дуги, оглобли и прочие к общежитию потребные вещи» [36].

На более мелких пушных ярмарках местные купцы мобилизовали партии пушнины, которые затем перепродавались оптовым торговцам, посещавшим более крупные промысловые ярмарки: так, значительная часть пушнины, скупленной на Учурской, Анюйской, Анадырской, Чукотской и других мелких промысловых ярмарках Северо-Восточной Сибири, поступала на Якутскую ярмарку. Пушнина входила в структуру оборота и ряда городских ярмарок, характеризовавшихся более универсальным товарным ассортиментом (Иркутской, Верхнеудинской и др.), куда значительная ее часть в свою очередь доставлялась с небольших уездных ярмарок и торжков.

Если в XVIII — первой трети XIX в. торговые операции купечества были нацелены главным образом на промысловые ярмарки, то в последующий период в связи с уменьшением добычи пушнины в ряде промысловых районов и сокращением спроса на нее со стороны кяхтинских торговцев, обороты промысловых ярмарок снижаются и, наоборот, возрастает значение ярмарок сельскохозяйственного профиля, что отражало дальнейшее продвижение сибирской экономики по пути начавшейся еще в XVIII в. переориентации с промыслового на производственный тип развития, сопровождавшееся интенсификацией товарно-денежных отношений в сельском хозяйстве и особенно в животноводческой отрасли, продукция которой составляла основу оборота сельскохозяйственных ярмарок (тогда как на промысловых ярмарках наибольшим спросом пользовалась земледельческая продукция).

145

Процесс сокращения роли промысловых ярмарок в общих оборотах ярмарочной торговли в Сибири подтверждается содержащимися в таблице 32 данными о распределении ярмарочных оборотов между Западной и Восточной Сибирью: если в конце XVIII — первой трети XIX в. основная часть ярмарочной торговли концентрировалась в восточносибирском регионе, где действовали самые крупные пушные ярмарки Сибири (Енисейская, Туруханская, Якутская, Охотская), то к середине 1860-х гг. 2/3 всех ярмарочных оборотов приходилось уже на Западную Сибирь, где в течение первой половины XIX в. набрали силу крупные ярмарки, специализировавшиеся на торговле животноводческой продукцией — Никольская в Ишиме, обороты которой к 1861 г. достигали 2,5–3 млн руб., а также Абатская в Ишимском округе, Курганская, в с. Белозерском Курганского округа, в с. Мокроусовском Ялуторовского округа, Сузунская на Алтае, имевшие обороты от 300 до 500 тыс. руб. [37]

Несмотря на то, что для сельскохозяйственных ярмарок было характерно массовое участие непосредственных производителей сельскохозяйственной продукции — крестьян и мелких скупщиков из самых разных сословий (так, Крещенскую и Петровскую ярмарки в с. Абатском Ишимского округа посещали до 50 тыс. чел.), основные нити коммерческих операций находились у купцов, занимавшихся мобилизацией на ярмарках оптовых партий товара. Участие западносибирских купцов в цепочке проводившихся в течение года сельскохозяйственных ярмарок (в 1860 г. в западносибирском регионе действовало 105 ярмарок: 80 — в Тобольской губ., 18 — в Томской и 7 — в Области сибирских киргизов) заключалось в скупке на них (чаще всего через приказчиков и торговых посредников) у крестьян и мелких перекупщиков сала, масла, кож и других товаров, которые после формирования в оптовые партии отправлялись для последующей реализации на крупнейшую из сельскохозяйственных ярмарок Западной Сибири — Ишимскую, проводившуюся в декабре и являвшуюся заключительным звеном годовой ярмарочной цепи. Благодаря активному участию купцов в привозе на Ишимскую ярмарку не только промышленных, но и жировых товаров (на них приходилось до 50% всех оборотов ярмарки) поступление товаров на эту ярмарку было менее распыленным, чем на другие, более мелкие, ярмарки, а в роли главных покупателей привозимых западносибирскими купцами и торговцами из других сословий на Ишимскую ярмарку жировых товаров выступали крупные оптовые торговцы из уральских и европейских губерний: сало и масло скупалось екатеринбургскими, шадринскими, кунгурскими, ростовскими, таганрогскими и московскими купцами, осуществлявшими экспортную продажу этого продукта через Санкт-Петербургский и Таганрогский порты, сырые кожи пользовались спросом у кунгурских, казанских, шадринских, вятских и тюменских кожевенных заводчиков. Другим крупнейшим местом реализации сельскохозяйственной продукции, скупаемой западносибирскими купцами на мелких ярмарках и по деревням, была Ирбитская ярмарка, привоз на которую сельскохозяйственной продукции из сибирских и при-

146

уральских губерний вырос с 300–500 тыс. руб. ассигн. в первые годы XIX в. до 5–5,5 млн руб. сер. в начале 1860-х гг. [38]

Статистические данные свидетельствуют о том, что основные обороты ярмарочной торговли Сибири к концу изучаемого периода концентрировались в городах. Так, в Западной Сибири в 1860 г. на городские ярмарки приходилось 58% всего ярмарочного оборота региона: ценность продажи товаров на них составляла 3465 тыс. руб. сер., а на сельских — 2452 тыс. руб. [39] На ярмарках губернского центра и уездных городов сосредоточивалось в 1860 г. почти 2/3 всех оборотов ярмарочной торговли в Иркутской губ. В Якутской обл., где ярмарочная торговля также получила значительное развитие, основная часть оборотов приходилась на городские ярмарки в Якутске и Охотске [40]. На первый взгляд, сибирские материалы не подтверждают высказанное Н.Л. Рубинштейном мнение о «вилланизации» ярмарочной торговли (преобладании сельских ярмарок над городскими) в позднефеодальной России [41]. Однако при более детальном рассмотрении видно, что крупными оборотами ярмарочной торговли выделялись в основном города, которые стали местом проведения сельскохозяйственных и промысловых ярмарок. Так, в Тобольской губ. рост оборотов городской ярмарочной торговли происходил в основном за счет аграрно-сырьевой Ишимской ярмарки, обороты которой с начала 1840-х до начала 1860-х гг. выросли более чем в 20 раз: с 100–150 тыс. руб. до 2,5–3 млн руб. [42] В 1860 г. на Ишим приходилось около 80% всего оборота действовавших в губернии городских ярмарок. Преимущественно сельскохозяйственный характер имела и вторая в губернии по величине оборотов среди городских ярмарок — Курганская, на которую в 1857 г. привозилось товаров на 626 тыс. руб., а продавалось на 452 тыс. руб. [43] С другой стороны, в Томской губ., где аграрно-сырьевые ярмарки сосредоточивались в сельской местности, на городские ярмарки во второй половине 1850-х гг. приходилось только 20% всего оборота [44].

Наблюдалась тенденция к снижению оборотов или застою ярмарочной торговли в тех сибирских городах, которые были центрами проведения крупных ярмарок универсального характера — Тюмени, Иркутске, Верхнеудинске. Так, во второй половине 1840-х гг. на Тюменской ярмарке ежегодно реализовалось товаров на сумму от 400 тыс. до 1 млн руб., и она даже претендовала на определенную конкуренцию с Ирбитской ярмаркой, а к началу 1860-х гг. ее обороты сократились до 120–190 тыс. руб. [45] В Иркутске, где первоначально (с 1768 г.) проводились две ярмарки, после 1827 г. функционировала лишь одна; при этом если с 1817 по 1833 г. обороты ярмарочной торговли в городе выросли с 395 тыс. руб. ассигн. до 1 млн 595 тыс. руб. по привозу и с 395 тыс. руб. ассигн. до 874 тыс. руб. по продаже, то в последующем до конца рассматриваемого периода увеличения оборотов практически не происходило: так, в 1845 г. привоз товаров на Иркутскую ярмарку составил 492 тыс. руб. сер., а продажа — 291 тыс. руб., а в 1860 г. сумма привоза равнялась 593 тыс. руб. сер, а продажи — 311 тыс. руб. [46] Во многих сибирских городах, являвшихся довольно крупными торговыми центрами, таких как Томск, Тобольск, Тара, Красноярск, Барнаул,

147

ярмарочная форма торговли в феодальный период вообще не получила сколько-нибудь заметного развития. До 1820–1830-х гг. ярмарки в них хотя официально и были назначены, но фактически не функционировали, а в 1840–1850-е гг. обороты ярмарочной торговли в каждом их этих городов не превышали 20–30 тыс. руб. сер.: в Томске, по сведениям за 1858 г., привоз и продажа товаров составляли 20,6 тыс. руб., в Барнауле в 1859 г. привоз — 21 тыс. руб., продажа — 16 тыс. руб., в Тобольске в 1862 г. привоз — 20 тыс. руб., продажа — 13 тыс. руб., в Таре привоз — 33,9 тыс. руб., продажа — 15,4 тыс. руб. [47]

Неразвитость ярмарочной торговли во многих сибирских городах, не являвшихся центрами проведения промысловых или сельскохозяйственных ярмарок, являлась следствием того, что купечество этих городов удовлетворяло свои потребности в оптовых закупках мануфактурных товаров, посещая Ирбитскую и Нижегородскую ярмарки, поэтому было мало заинтересовано в проведении в своих городах крупных ярмарочных торгов, усиливавших конкуренцию со стороны иногородних купцов и торговцев из других сословий, на торговые операции которых во время ярмарок, согласно законодательству, не распространялись ограничения и регламентации, действовавшие в межъярмарочный период. Так, в Иркутске местное купечество на протяжении целого ряда лет ходатайствовало об отмене одной их двух ежегодно проводившихся в городе ярмарок, ссылаясь на «подрыв» своей коммерции иногородними купцами и торгующими крестьянами, получавшими благодаря ярмаркам возможность в течение почти трех месяцев в году вести в Иркутске беспошлинную торговлю [48]. За ограничение в своем городе ярмарочной торговли выступало и купечество Верхнеудинска, в 1817 г. добившееся, чтобы вместо двух ярмарок в городе ежегодно проводилась лишь одна [49].

Слабое развитие ярмарочной торговли во многих сибирских городах не означало снижения общей торгово-ярмарочной активности сибирского купечества, ибо без ярмарок купеческое предпринимательство в феодальный период было немыслимым, поскольку на них, как указывалось в одном из самых авторитетных у исследователей хозяйственно-статистических описаний России 1860-х гг., «совершаются почти все операции по оптовой торговле; тут же фабриканты запасаются многими продуктами, необходимыми для их производства, тут совершаются всякого рода расчеты, сделки и другие биржевые операции» [50]. Сибирское купечество активно использовало для этих целей Ирбитскую и Нижегородскую ярмарки, а также местные сибирские промысловые и сельскохозяйственные ярмарки, о чем красноречиво свидетельствуют приведенные выше данные о росте общих оборотов ярмарочной торговли в Сибири и масштабах участия купечества в ярмарочном торге. Во всяком случае эти данные подвергают сомнению высказываемое рядом авторов (М.К. Рожковой, Н.Л. Рубинштейном) мнение об общем падении значения и сокращении ярмарочной торговли в стране начиная с конца XVIII в. [51]

Как уже указывалось выше, в предреформенный период начинают реально функционировать ярмарки даже в тех городах, где до этого они, не-

148

смотря на формальное учреждение, не проводились (Тобольск, Омск, Томск, Барнаул и др.). Однако в целом торговая активность сибирского купечества в городах была направлена в основном на реализацию закупаемых на Ирбитской и Нижегородской ярмарках товаров через стационарные торговые заведения, наиболее распространенной формой которых в период феодализма были лавки.

На протяжении большей части изучаемого периода лавочная торговля купечества почти всецело сосредоточивалась в городах, поскольку по действовавшему в России торговому законодательству городским сословиям, в том числе и купечеству, с 1755 по 1863 г. запрещалось осуществлять лавочный торг в сельской местности. В свою очередь представители негородских сословий, в частности торгующие крестьяне, длительное время не имели права заводить лавки в городах, такая возможность, на условии платежа специальных торговых пошлин, торгующему крестьянству была предоставлена только в 1812 г., а всем желающим — с 1824 г. [52] В результате гильдейское купечество по сути дела монополизировало снабжение городских жителей мануфактурными изделиями, в гораздо меньшей степени это касалось торговли продовольственными товарами, поскольку в обеспечении населения городов мясом и рыбой, наряду с купечеством, активно участвовали торговцы из мещанского сословия, а снабжение хлебом производилось преимущественно через крестьянский привоз на городские базары.

Хотя сколько-нибудь подробные сведения о количестве стационарных торговых учреждении в городах начали собираться с конца XVIII в., а сплошные данные применительно к рассматриваемому нами периоду имеются только за 1830–1860-е гг., сведения, содержащиеся в различных источниках (книги таможенные, дозорные, сбора 10-й деньги и др.), свидетельствуют о том, что лавочная торговля в сибирских городах получила развитие уже в XVII — начале XVIII в. В этот период были открыты гостиные дворы и торговые ряды в Тобольске, Тюмени, Таре, Томске, Сургуте, Енисейске, Иркутске, Илимске, Якутске, в которых вели торговлю как купеческие люди, приезжавшие из Европейской России, так и местные торговцы, что превращало лавочную торговлю в важнейший элемент повседневного торгового оборота. Так, в Тюмени в 1701 г. полавочные деньги взыскивались таможенными служителями с 23 торговцев, в числе которых были 21 местный житель и 2 приезжих, в 1703 г. — с 27 чел., в том числе с 25 тюменских торговцев, одного тобольчанина и одного жителя Самаровского яма. Всего же в городе в это время владельцами лавок являлись 49 чел., что составляло более половины от всех занимавшихся торговым промыслом в Тюменском уезде (89 чел.) [53]. В Тобольске в 1624 г. местные жители, среди которых было 52 торговца и 3 мелких товаропроизводителя, вели торговлю в 49 лавках и на 23 полках, кроме того, в 29 государевых лавках гостиного двора сидели «приезжие торговые люди со всякими товарами», они же занимали и две лавки в торговом ряду, расположенном позади гостиного двора. За сентябрьскую треть 1700 г. с 12 торговавших в гостином дворе Тобольска лавочных сидельцев было собрано 11 руб. 5 алт. полавочного сбора,

149

а в 1713 г. сумма взысканных в гостином дворе Тобольска полавочных пошлин составила 65 руб. 20 алт., что соответствовало сбору с 25 лавок в случае их круглогодичного функционирования [54]. В Таре полавочные деньги за торговлю с августа 1702 г. по июль 1703 г. взимались с 9 торговцев (с 5 местных жителей, 3 тобольчан и одного торгового человека с Руси), в Верхотурье «десятую деньгу» с «торгу и лавки» в 1701 г. уплачивали 16 местных торговцев, что составляло 60% от общего их числа [55]. В Енисейске в 1700 г. полавочные пошлины вносили 12 чел., в Якутске в 1701 г. — 18 чел., в Иркутске за декабрь 1711г. — 11 торговых людей из городов северо-восточной Руси [56].

В течение XVIII в. масштабы лавочной торговли в. сибирских городах существенно расширились за счет значительного совершенствования их торговой инфраструктуры. Так, в Тобольске в 1703–1708 гг. был построен каменный гостиный двор с 134 лавками и 27 погребами, а в конце 1750-х гг. еще один гостиный двор, вмещавший 190 лавок. Гостиный двор в Томске в 1734 г. насчитывал 50 лавок, в 1771 г. — 200, а в конце XVIII в. торговая инфраструктура города включала старый деревянный и новый каменный гостиные дворы, мясной и съестной ряды с 237 лавками. В 1749 — 1752 гг. вместо деревянного гостиного двора, действовавшего еще с конца XVII в., был выстроен новый каменный двор с 248 лавками в Иркутске [57].

О возросшем значении лавочной торговли в предпринимательских занятиях сибирского купечества свидетельствуют материалы хозяйственных анкет XVIII в. Так, по данным анкеты Комиссии о коммерции (1764–1766 гг.), в 17 сибирских городах «торгующих в городе купцов и от них в лавках сидельцев и приказчиков» насчитывалось 3385 чел., или 2/3 от всех занимавшихся торговлей записанных в купечество горожан [58]. Подавляющая часть купцов обеспечивала функционирование лавочной торговли силами своих семей и не прибегала к услугам сидельцев и приказчиков. Последние составляли лишь около 15% от общего числа занятых в городской торговле жителей посада. Согласно сведениям, представленным магистратами и ратушами городов Иркутской губ. в Коммерц-коллегию, в 1776 г. в Иркутске вели лавочную торговлю 200 чел. (60% от общего числа купцов), в Якутске — 28 чел. (33%), в Илимске — 60 чел. (40%) [59].

В последующем, после проведения гильдейских реформ 1775–1785 гг., лавочная торговля становится основным занятием не только купцов третьей гильдии, торговые права которых по Городовому положению ограничивались «мелочным торгом по городу и уезду» [60], но занимает важное место и в торговых операциях купцов высших, первой и второй, гильдий, позволяя им существенно увеличивать прибыли, получаемые от оптовой торговли. Развитие сети лавочной торговли в сибирских городах в конце XVIII — первой половине XIX в. показано в таблице 33. Как следует из содержащихся в ней данных, число лавок в сибирских городах с 1790-х до середины 1850-х гг. выросло с 1485 до 3479, т. е. более чем в 2 раза. Причем если в течение первой четверти XIX в. количество товарных лавок в ряде сибирских городов уменьшилось, что было напрямую связано с имевшим место в это время сокращением численности гильдейского купечества, то впоследствии

150

Таблица 33

Развитие лавочной торговой сети в сибирских городах
в конце XVIII — первой половине XIX в.^*

Город	Количество лавок
Город	1790-е гг.	сер. 1820-х гг.	1833 г.	1840 г.	1851 г.	1856 г.
*Западная Сибирь*
Тобольск	309	116	282	86	152	224
Тюмень	171	152	178	178	272	288
Томск	200		134	212	219	265
Петропавловск			6	49	247	279
Тара	68		100	100	83	86
Барнаул			57	57	69	111
Курган	91		73	74	56	70
Ялуторовск		24	31	49	86	86
Омск	29		54	87	35	75
Туринск:	40		27	37	37	51
Семипалатинск			3	48	44	44
Нарым	17		24	18	29	29
Кузнецк:			9	15	28	29
Каинск	7		11	32	23	28
Бийск			14	30	23	25
Ишим	28	15	14	12	14	24
Тюкалинск			4	13		20
Усть-Каменогорск		9	7	7	7	16
Березов	13			8	16	11
Колывань			1	3	10	10
Итого:	973		1029	1115	1450	1771
*Восточная Сибирь*
Иркутск	234	219	379	335	723	735
Енисейск	112	123	135	131	139	164
Красноярск		35	80	75	154	144
Якутск	100	20		74	141	150
Троицкосавск			85	38	83	153
Верхнеудинск		40	73	78	73	110
Ачинск			30	33	40	46
Кяхта				46
Чита					6	28
Канск			11	17	18	32
Нерчинск	42	23	22	20	20	20
Селенгинск		20	20	20	20	20
Минусинск			7	7	8	20
Туруханск	24	15	10	7
Киренск		12		12	10	10
Балаганск			15	12		9
Нижнеудинск			11	5	10	9
Охотск			12	7		12
Олекминск						11
Среднеколымск						2

151

Таблица 33 (продолжение)

Город	Количество лавок
Город	1790-е гг.	сер. 1820-х гг.	1833 г.	1840 г.	1851 г.	1856 г.
Петропавловск				6
Николаевск						33
Итого:	512		890	923	1445	1708
Всего:	1485		1919	2038	2895	3479
% от общероссийского показателя				3,3		4,1

^* Сост. по: Описание Тобольского наместничества. Новосибирск, 1982; Описание Иркутского наместничества 1792 года. Новосибирск, 1988; Статистическое изображение городов и посадов Российской империи на 1825 г. СПб., 1829. С. 4–93; Обозрение состояния городов Российской империи в 1833 году. СПб., 1834. С.12–15, 48–51, 60–61; Статистические таблицы о состоянии городов Российской империи, Великого княжества Финляндского и царства Польского. СПб., 1842. С.10–11, 38–39, 46–47; Гагемейстер Ю. Статистическое обозрение Сибири. Т. 2. СПб., 1854. С. 566–567; Статистические таблицы Российской империи за 1856 г. СПб., 1858. С. 178–194; Краткая энциклопедия по истории купечества и коммерции Сибири. Т. 2. Кн. 2. Новосибирск, 1995. С. 149.

лавочная сеть неуклонно расширялась, что также согласуется с представленными в первой главе данными о значительном увеличении численности сибирского купечества в 1830 — 1850-е гг. Несколько выросла в предреформенные десятилетия и доля Сибири в общей сети стационарной торговли России: с 3,3% в 1840 г. до 4,1 в 1856 г. (табл. 33).

Основная часть стационарных торговых заведений концентрировалась в четырех крупнейших торговых центрах Сибири — Иркутске, Тобольске, Томске и Тюмени: на долю этих городов, составлявших 10% от общего числа, в 1856 г. приходилось 44% всех имевшихся в сибирских городах лавок. Если в среднем на одно городское поселение в Сибири приходилось 85 лавок, то в вышеуказанных городах — 378 лавок, т. е. в 4,4 раза больше. В целом по Сибири одна купеческая семья владела двумя лавками, а в названных торговых центрах — четырьмя, в среднем по сибирским городам одна лавка приходилась на 55 жителей, а в этих городах — на 47 чел. [61] Наиболее мощной инфраструктурой стационарных торговых заведений обладало иркутское купечество, являвшееся самой многочисленной и экономически мощной региональной группировкой в составе сибирского купечества. По сведениям на 1843 г., в Иркутске действовало 175 торговых лавок, 247 кладовых лавок и магазинов, 230 столов, шкафов и балаганов для мелочного торга, 16 мелочных лавок при домах, 6 ренсковых погребов, 1 ресторация, 2 харчевни, 70 постоялых дворов [62]. Немногим уступал Иркутску другой крупный сибирский торговый центр — Томск, сеть торговых заведений которого в середине 1850-х гг. включала 264 лавки, 9 магазинов, 8 ренсковых погребов, 4 гостиницы, харчевню, 10 торговых бань [63]. По уровню концентрации стационарных торговых заведений в руках купечества крупнейших торговых центров Сибирь находилась примерно на одном уровне с остальной Россией: в целом по стране в губернских и областных городах сосредоточивалось 43% всех лавок, а в Сибири — 42% (1856 г.) [64].

152

Вместе с тем на протяжении первой половины XIX в. выросла лавочная торговля купечества уездных и «заштатных» городов Сибири, где сеть стационарной торговли увеличивалась даже более быстрыми темпами, чем в губернских городах: в 1833 г. на негубернские города приходилось 51,6% от всего количества лавок, а в 1856 г. — уже 58,1%. Было бы неверным, однако, делать из этого вывод об ускоренном развитии лавочной торговли уездного купечества, так как опережающий прирост имел место в основном за счет особенно значительного увеличения числа лавок в пограничных торговых городах (Петропавловск, Семипалатинск, Троицкосавск) (табл. 33), где основная часть лавок использовалась купцами не для стационарной розничной торговли, а складирования вымениваемых в ходе пограничной торговли товаров.

Если первые гостиные дворы в Сибири строились за казенный счет и имели статус «государевых», то уже с середины XVIII в., по мере накопления частных капиталов, купечество сначала крупнейших сибирских торговых центров, а в первой половине XIX в. и ряда уездных городов, испытывая потребность в расширении и совершенствовании торговой инфраструктуры своих городов, возводит новые гостиные дворы (причем, как правило, более капитальной, каменной постройки) на собственные средства. Так, иркутские купцы в 1749 — 1752 гг. построили каменный гостиный двор на 248 лавок в складчину «на паях». «Частным капиталом подписавшихся купцов и мещан» был построен в конце XVIII в. новый гостиный двор в Томске. На деньги купцов и их распоряжением были выстроены гостиные дворы в Тюмени, Таре, Енисейске, Якутске, Петропавловске, Кяхте, Троицкосавске и некоторых других сибирских городах. Причем купцы стремились закрепить за собой лавки во вновь выстраиваемых ими гостиных дворах на правах частной собственности, что позволяло использовать их не только для собственно торговых целей, но и выставлять в качестве залогов по подрядным и откупным операциям, в обеспечение вексельного перевода пошлин по кяхтинской торговле, сдавать в аренду иногородним купцам и т. д. Так, в течение 1790–1793 гг. прошения об укреплении в «вечное и потомственное владение» лавок строившегося гостиного двора, им «по паю приходящихся», в массовом порядке поступали от участвовавших в его строительстве томских купцов [65].

Характерной чертой развития стационарной торговли в период феодализма была концентрация торговых заведений в городах в руках наиболее капиталистах купцов. Так, в Иркутске в начале XIX в. купцы первой и второй гильдий владели в гостином дворе 116 частями из 146 [66]. В Томске, согласно данным городовой обывательской книги 1785–1787 гг., на долю купцов высших гильдий приходилось 113 частей в каменном гостином дворе, а купцов третьей гильдии — 60 частей, т. е. почти в 2 раза меньше, в 1813–1815 гг. за купцами первой гильдии в гостином дворе значилось 36 лавок, а третьей гильдии — лишь 4 [67]. Крупные купцы строили собственные лавки и в соседних городах, на которые распространялись их коммерческие интересы (так, барнаульская купчиха П. Щеголева построила в 1840-х гг. 2 торговых лавки в Бийске) [68].

153

В крупных торговых центрах Сибири с конца XVIII в. помимо купеческих строились и мещанские гостиные дворы, так как по Городовому положению мещанам также разрешалось производить лавочную торговлю. Однако поскольку торгующие мещане имели, как правило, небольшие торговые обороты, к тому же их лавочная торговля длительное время (до 1824–1825 гг.) подвергалась ограничениям в отношении ассортимента реализуемых товаров, то с течением времени значительная часть лавок мещанских гостиных дворов оказалась скупленной или состоящей в аренде у купцов. Так, несмотря на то, что собрание иркутских мещан, участвовавших в постройке мещанского гостиного двора, в 1789 г. постановило, чтобы находившиеся в нем лавки, «кроме нашего мещанского общества, никому в другие руки не продавать», к 1798 г. 118 частей этого двора (более 25% от общего числа) уже состояло в собственности у местных купцов [69]. Процесс перехода лавок мещанского двора в руки купцов продолжался и в дальнейшем: так, иркутский купец Н. Трапезников в 1834 г. купил 7 частей, принадлежавших местным мещанам Ивановым, И. Медведников приобрел в 1836 г. 6 частей у мещанки А. Наквасиной. Медведников к тому же занял должность управляющего мещанским гостиным двором [70]. По сведениям за 1839 г., в мещанском торговом дворе Иркутска вели торговлю 11 купцов, а 8 купцов использовали его лавки для складирования своих товаров [71]. Судя по справке о распределении дивидендов среди пайщиков мещанского двора г. Иркутска за 1862 г., из 389 частей, по которым были уплачены дивиденды, 179 (46%) принадлежали городской думе, церквам и обществам, а собственниками более 50% лавок, принадлежавших частным лицам, были представители местного купечества, в том числе более трети всех лавок состояли во владении четырех местных купеческих семей — Белоголовых, Трапезниковых, Солдатовых, Сухановых [72].

Значительная часть необходимой для осуществления торговых операций купечества инфраструктуры создавалась за счет городских средств, в свою очередь складывавшихся из налоговых поступлении от обложения торгово-промысловых занятий. Поскольку постройка гостиных дворов требовала немалых расходов, городские думы создавали специальные фонды, на счетах которых в течение длительного времени накапливались средства, предназначаемые для финансирования строительных работ. Так, в Красноярске такой фонд был образован местной городской думой в начале 1840-х гг., а к 1860 г. сумма накопленного «гостинодворного капитала» составляла 50 тыс. руб. Подобный же денежный фонд, аккумулировавший к 1861 г. около 20 тыс. руб., имелся в Кургане [73]. Намерение органов городского самоуправления иметь в своих городах гостиные дворы и лавки, которые состояли бы в собственности городских обществ, а не частных лиц, объяснялось стремлением увеличить городские доходы за счет сдачи в аренду торговых помещений. В ряде городов местные думы с этой целью переводили в свое распоряжение и часть лавок, находившихся в собственности частных лиц. Так, Томская городская дума в 1803 г. возбудила вопрос о том, чтобы местные купцы, владевшие лавками в гостином дворе, передали неиспользовавшиеся

154

ими для торговли лавки («сверх того, что по собственной потребности нужно») в ее распоряжение для последующей сдачи в наем иногородним купцам, складировавшим в Томске на «весновку» кяхтинские товары, доставляемые на Нижегородскую ярмарку. В результате 37 лавок гостиного двора были переданы в ведение думы на условии, что их владельцы будут получать ежегодную денежную компенсацию за лавку, расположенную в верхнем ярусе гостиного двора, по 15 руб., а в нижнем — по 10 руб., в то время как дума взимала с иногородних купцов за складирование товаров по 25 руб. в месяц с каждой сдаваемой в аренду лавки [74].

Строительство и скупка органами городского самоуправления лавок у частных торговцев привели к тому, что к концу дореформенного периода значительная часть сети стационарных торговых учреждений обрела статус городской собственности: в Томской губ. — более 70%, Тобольской — 38, Иркутской — 43, Якутской обл. — 28% от общего количества лавок [75]. Лавки, находившиеся в распоряжении органов городского самоуправления, предназначались в основном для сдачи в аренду иногородним купцам. А поскольку последние в массовом количестве съезжались обычно только во время ярмарок, то значительная часть этих лавок в межъярмарочный период пустовала [76]. Более интенсивно они использовались в городах, служивших перевалочными пунктами для транзита кяхтинских товаров. В Томске, в частности, вместимость незанятых под розничную торговлю лавок гостиного двора оказалась даже недостаточной для складирования всех товаров, привозимых сюда зимой из Кяхты и Иркутска и «весновавших» здесь в ожидании последующей, по вскрытии рек, водной транспортировки до Тобольска и Тюмени, поэтому здесь в 1807 г. для их хранения на средства городской казны был выстроен специальный биржевой корпус, состоящий из 27 складских лавок. Подобный же корпус из 25 лавок был построен и в Иркутске. Такие действия городских властей, направленные на увеличение городских доходов, вызвали недовольство той части местных купцов, которые еще при строительстве гостиных дворов обзавелись избыточным количеством лавок с целью получать доходы от сдачи части из них в аренду иногородним торговцам. Группа томских купцов в 1809 г. в связи с этим даже подавала прошение на высочайшее имя с жалобой на городскую думу, отбиравшую у них дополнительный доход [77].

Поскольку значительная часть лавок гостиных дворов не использовалась для розничной торговли, а служила для складирования партий товаров, привозимых на городские ярмарки, а также транзитных товаров, выменивавшихся в ходе внешнеторговых операций в Кяхте и на Сибирской пограничной линии, содержащиеся в таблице 33 сведения о количестве лавок в городских гостиных дворах характеризуют уровень развития не только розничной, но в значительной мере (а во многих городах даже преимущественно) и оптовой, в том числе ярмарочной, торговли. Так, в гостином дворе Иркутска, по сведениям на 1839 г., были открыты для торговли только 24 лавки, а 102 лавки использовались купцами как кладовые. Складируемые в них товары отправлялись иркутскими и приезжими купцами для реализации

155

в промысловые районы северо-восточной Сибири, Кяхту; из этих оптовых складов снабжались и более мелкие торговцы, практиковавшие развозную торговлю. В Нерчинске в 1846 г. в гостином дворе, насчитывавшем 20 лавок, для розничной торговли были открыты лишь 12 [78]. Под складирование привозимых на местные ярмарки товаров использовалось большинство лавок в гостиных дворах Тюмени, Ялуторовска и других городов [79].

Сведения о количестве лавок в гостиных дворах не дают полного представления о стационарной торговле купечества и по той причине, что часть ее сосредоточивалась в лавках, открываемых купцами при собственных домах. Право «иметь по домам лавки и в них торговать» было предоставлено купцам царским указом от 8 июня 1782 г. [80], отменившим установленный Таможенным уставом 1755 г. порядок, согласно которому торговлю разрешалось вести только в гостиных дворах и торговых рядах. Официальной статистикой, собиравшей данные о лавках в гостиных дворах и торговых рядах, лавки при купеческих домах не учитывались, поэтому об их числе имеются лишь отдельные разрозненные сведения по некоторым городам, но и они говорят о том, что эта разновидность стационарной торговли получила довольно значительное распространение у сибирского купечества. Так, в Иркутске, крупнейшем торговом городе Сибири, по сведениям на 1824 г., при «обывательских домах» действовали 108 лавок (цифра включает торговые заведения не только купцов, но и торгующих мещан), а в гостином дворе — 146 лавок [81]. Лавки, в частности, занимали первый этаж двухэтажного каменного дома купца первой гильдии П.Я. Солдатова, а в доме одного из крупнейших иркутских торговцев П. Баснина располагались 10 торговых лавок и 5 харчевок [82]. Часть стационарной торговли сосредоточивалась в лавках, расположенных при домах купцов, и в более мелких городах: так, по итогам проверки состояния стационарной торговли в Нерчинске в 1846 г. было установлено 15 действующих лавок: 12 — в гостином дворе и 3 лавки — при домах местных купцов Ф. Зензинова, Е. Верхотурова, С. Карякина [83]. В Нижнеудинске, где хотя и был выстроен в 1830 г. шестилавочный гостиный двор с кладовыми, торговля «для вящего удобства спекуляции» производилась местными купцами в основном в лавках, устроенных при домах [84].

К концу изучаемого периода в крупных сибирских городах появляются, хотя еще и в незначительном количестве, торговые заведения, превосходившие лавки оборотами, качеством и ассортиментом продаваемых товаров, — магазины. Так, в Иркутске, где, по свидетельству В. Вагина, в 1840-е гг. не было магазинов, «кроме одного-двух бакалейных» [85], в 1850-е гг. открывается магазины купцов Сумкина, Балакшина, Пестерева, Пахолковой, китайских товаров Ефимова [86]. В предреформенный период открываются магазины и в наиболее крупных городах западносибирского региона. В Томск, где потребительский спрос резко вырос из-за превращения города в главную резиденцию сибирских золотопромышленников, устремились приезжие торговцы из Европейской России, которые открыли «лучшие в городе магазины» — Алибер, казанцы Фохт и А. Сабитов (арендовал под магазин помещение у томского купца М. Серебренникова), петербуржец Куафер, А.Т.

156

Степнова, причислившаяся с мужем в 1838 г. в томское купечество из крестьян Владимирской губ. В 1858 г. открыл магазин в Томске разбогатевший на поставках продовольствия и оборудования на золотые промыслы купец-еврей А. Каминер [87]. Семь магазинов, пять их которых производили торговлю виноградными винами и бакалейными товарами, а два — кондитерскими изделиями, имелось, по данным на 1853 г., в самом населенном городе Сибири — Омске. С другой стороны, в таком крупном торговом центре, как Тюмень, торговых заведений такого типа в это время еще не было [88].

Важным элементом стационарной торговли в сибирских городах была реализация продуктов питания (мяса, рыбы, молока, хлеба и др.) через «съестные» лавки и балаганы. С ростом населения количество продовольственных лавок в городах увеличивалось (в Западной Сибири только лишь в период с 1836 по 1860 г. в 3 раза — с 215 до 647), однако в целом сеть стационарных торговых заведений, предназначенных для продажи «съестных припасов», была развита слабее, чем для торговли промышленными товарами: в западносибирских городах в 1847 г. товарных лавок в гостиных дворах насчитывалось 1189, а съестных в торговых рядах — 263 [89], что было связано со значительной конкуренцией, которую испытывала стационарная торговля продовольственными товарами, со стороны крестьянского привоза муки, мяса и другой сельскохозяйственной продукции на городские базары. К тому же значительная часть сибирского посадского населения занималась разведением скота и земледелием (особенно в XVIII в.), а значит самостоятельно обеспечивала себя основными продуктами питания. Стационарная торговля продовольствием в городах являлась коммерческим занятием преимущественно мещан, а не купцов, тем не менее многие представители купеческого сословия (особенно мелкие купцы, состоявшие в третьей гильдии), как будет показано в следующей главе, активно использовали этот источник накопления капиталов.

В целом стационарная форма торговли получила наибольшее развитие в крупных сибирских городах. Даже в тех из них, где проводились крупные ярмарочные съезды, стационарная торговля превосходила по оборотам ярмарочную. Так, в Иркутске в 1790-е гг. из лавок гостиного двора продавалось товаров на 550 тыс. руб., а привоз товаров на местную ярмарку на рубеже XVIII–XIX в. не превышал 300–400 тыс. руб. В 1836 г. иркутскими купцами было доставлено для распродажи из лавок товаров на 1 млн руб., а приезжими купцами, которые в основном торговали во время городской ярмарки, — на 930 тыс. руб. [90] В крупных городах, не имевших значительных ярмарок, роль стационарной торговли была относительно еще более существенной. В Томск в начале 1850-х гг. местными купцами привозилось с Ирбитской, Нижегородской, Тюменской ярмарок и других мест товаров, предназначенных в основном для обслуживания лавочной торговли, на сумму почти в 1 млн руб., а обороты местной ярмарки составляли лишь 20 тыс. руб. По сведениям Омской городской думы, в 1851 г. в функционировавших в городе лавках имелось товарных запасов на сумму 148 тыс. руб., а

157

во время ярмарки приезжие торговцы распродавали товаров на 10 тыс. руб.

В небольших городах, являвшихся местом проведения крупных ярмарок сельскохозяйственного или промыслового профиля (Ишим, Курган, Якутск, Обдорск, Нарым, Туруханск), соотношение между ярмарочной и стационарной торговлей было не в пользу последней. В целом в небольших уездных и заштатных городах, купечество которых в значительной мере зависело в поставках товаров от купцов крупных торговых центров, лавочная торговля была гораздо менее развита. В XVIII в. во многих малонаселенных городах лавки были открыты для торговли только в базарные дни, а сама торговля велась приезжими купцами. В Кургане, например, по данным на 1789–1790 г., лавочная торговля производилась только в воскресные дни, при этом приезжие торговцы занимали 17 лавок, а местные — только 6 [92]. В «Описании Якутской провинции» (1794 г.) сказано, что в Якутске «в лавках по большей части торгуют иногородние купцы» [93]. В Олекминске в середине 1790-х гг. фактически вся торговля находилась в руках иногородних торговцев — приказчиков московских, иркутских, тотемских, калужских купцов. Нерчинские купцы вели торговлю благодаря товарному кредиту, получаемому от купцов Иркутска и приезжавших из Европейской России, а торговцы входившего в Нерчинскую обл. Сретенска снабжались товарами от нер-чинских купцов и т. д. [94]

В первой половине XIX в., особенно к концу изучаемого периода, зависимость мелких торговцев от более крупных ослабла, о чем свидетельствовало значительное увеличение числа торговцев, самостоятельно посещавших Ирбитскую ярмарку: количество закупавших там товары сибирских купцов в период с 1808 по 1871 г. увеличилось более чем в 3 раза: с 152 до 494 чел., причем, как уже указывалось выше, в основном это были купцы третьей гильдии. Высокий уровень монопольной зависимости сохранялся в основном лишь в отдаленных от крупных оптовых рынков местностях Сибири. Так, в Восточном Забайкалье вся оптовая торговля находилась в руках трех купеческих фирм — Кандинских, Зензиновых, Карякиных, которые снабжали товарами, выписывавшимися с Нижегородской ярмарки и Кяхты менее крупных купцов (как правило, на условии товарного кредита), а от тех в свою очередь часть товаров поступала к мелочным торговцам [95]. Через посредничество крупных иркутских купцов и торговцев из Европейской России осуществлялось снабжение промышленными товарами Якутского края. В начале 1830-х гг. на северо-восток Сибири ежегодно отправлялось из Иркутска товарной клади на сумму 500 руб. ассигн. (без учета товаров Российско-Американской компании) [96]. Однако и в Восточной Сибири монополизация поставок товаров крупными торговцами была далеко не всеобъемлющей, поскольку немало купцов третьей гильдии из городов этого региона регулярно посещали с торговыми целями Кяхту, Нижегородскую и Ирбитскую ярмарки. Выступая в роли доверенных лиц и приказчиков купцов-первогильдейцев, ведущих торговые операции в Кяхте, Москве, на Нижегородской и Ирбитской ярмарках, они закупали товары не только для

158

своих доверителей, но и на свой счет. Так, по сведениям за 1835 — 1836 гг., привозили в Иркутск товары, закупленные на Нижегородской ярмарке и в Москве, иркутские купцы третьей гильдии М. Бородин (на сумму 21 тыс. руб.), В. Медведников (29,5 тыс. руб.), П. Зимин (14,1 тыс. руб.), П. Ракитин (17,1 тыс. руб.), верхнеудинский А. Унжаков (32 тыс. руб.) и др. В 1855 г. отправляли свои товары на Нижегородскую ярмарку и в Москву иркутские купцы третьей гильдии Н. Пежемский (515 пуд. чая), Н. Котельников (210 пуд.), селенгинский П. Котов (50 ящиков чая), кяхтинский В. Сумкин (221 пуд.) и др. [97]

Вышеизложенное дает основания для сомнения в правильности утверждений М. Боголепова, считавшего, что характерной чертой развития сибирской торговли даже в пореформенный период оставался крайне высокий уровень монополизации: «монопольные фирмы, опиравшиеся на монопольные цены, взвинченные ростовщическим кредитом, кольцами охватили всю Сибирь» [98]. Хотя уровень монополизации торговли крупным купеческим капиталом и степень зависимости от него средних и мелких торговцев в Сибири были выше, чем в Европейской России, где выход мелких торговцев на оптовые рынки был менее затруднен, однако монополизация отнюдь не являлась всепоглощающей доминантой развития сибирской торговли и на протяжении рассматриваемого нами периода имела тенденцию к ослаблению.

Средоточием стационарной торговли являлись города, и вплоть до конца изучаемого периода она оставалась совершенно неразвитой в сельской местности. Характерными в связи с этим являются данные по Иркутской губ., где в 1860 г. 89% всех лавок располагались в городах и заводских поселках (787 из 883) и только 11% (99 лавок) — в сельской округе [99]. В сельской местности и промысловых районах купечество вело распродажу своих товаров преимущественно через развозную торговлю, описание которой на примере Тарского округа дал автор ряда статистических и аналитических обзоров сибирской дореформенной торговли Г. Колмогоров, сообщавший, что закупаемые на Ирбитской и Нижегородской ярмарках промышленные товары тарские и приезжие купцы разделяют на партии стоимостью в 4–6 тыс. руб. и отправляют для продажи по селам с приказчиками, которые «разъезжают по округу и по ярмаркам круглый год и торгуют летом в балаганах и палатках, а зимой в крестьянских избах», по мере распродажи им дополнительно подсылаются новые партии товаров, накануне же открытия городской ярмарки, а также перед отъездом купцов на Ирбитскую ярмарку (в конце января) приказчики съезжаются в город для отчета перед хозяевами, привозя при этом наличную выручку, а также закупленные и выменянные сырьевые товары — пушнину, сало, масло, кожи, которые затем купцами, после формирования в оптовые партии, отправлялись для продажи в Ирбит [100]. Примерно в такой же форме, с теми или иными модификациями и особенностями, обусловленными различиями в уровне экономического развития отдельных районов и характере хозяйственной деятельности населения, осуществлялась развозная торговля и в других местах Сибири

159

(в частности, в северных промысловых районах товарообмен с аборигенным населением носил почти исключительно меновой характер).

С широким распространением развозной торговли во многом была связана такая характерная особенность, присущая торговым операциям сибирского купечества, как большое число привлекавшихся в ходе их проведения приказчиков и торговых агентов. Хотя многие купцы пребывали в убеждении, что передоверие другим лицам общего управления коммерческими делами или проведения конкретных торговых сделок создавало риск потери части капитала или даже угрозу банкротства, тем не менее они были вынуждены содержать и использовать в повседневной торговой деятельности целую «армию» приказчиков, комиссионеров и доверенных лиц, что объяснялось огромной пространственной протяженностью территории, на которой происходила реализация промышленных товаров и сбор промысловой и сельскохозяйственной продукции, удаленностью от крупнейших ярмарок и других мест сбыта сибирских товаров, в силу чего коммерческий успех купца во многом определялся активностью его торговых агентов и посредников, действовавших на ярмарках, в сельской глубинке и отдаленных промысловых районах. Правда, на протяжении большей части XVIII столетия, когда основная масса сибирских купцов имела незначительные торговые обороты, реализация и закупка товаров как в городах, так во время «отъезжих» торгов осуществлялась ими самостоятельно, усилиями членов семьи, а к услугам приказчиков прибегала лишь незначительная часть купцов. По данным анкеты Комиссии о коммерции (1764 — 1766 гг.), общее число нанимаемых сибирскими купцами приказчиков составляло 259 чел., тогда как купцов, ведущих отъезжие торги, было в 6 раз больше — 1565 чел. Тем не менее в ряде торговых центров Сибири, купечество которых активно занималось разъездной торговлей, служба приказчика стала уже довольно распространенной торговой профессией: в Томске их было 70 чел. (27% от общего числа), а в Енисейске — 123 чел. (47%) [101]. К тому же сибирские купцы прибегали к найму приказчиков относительно чаще, чем купцы Европейской России: если в Сибири услугами приказчика пользовался один из 6 купцов, имевших отъезжие торги, то в целом в России — лишь один из 12.

В первой половине XIX в. масштабы и размах предпринимательской деятельности сибирского купечества значительно возросли, соответственно увеличилось и количество нанимаемых купцами приказчиков. Хотя систематические сведения о количестве приказчиков имеются только за период с 1824 г., когда их служба у купцов начала регламентироваться выбором специальных свидетельств, тем не менее и имеющихся данных достаточно, чтобы утверждать, что по числу приказчиков, приходившихся в среднем на одного купца, Сибирь значительно превосходила общероссийские показатели. Если в Сибири в 1820–1830-е гг. на каждого купца в среднем приходился один приказчик, то по России приказчиков имел лишь каждый четвертый купец, в 1840–1850-е гг. соотношение между числом выбираемых купеческих свидетельств и свидетельств приказчиков в Сибири составляло 1:1,4–1,7, а в целом по стране приказчиков нанимал только каждый третий

160

купец (табл. 34). В Сибири с 1830 по 1850 г. численность приказчиков выросла в 4,1 раза (с 505 до 2093 чел.), а по России — лишь в 2,1 раза (с 6585 до 14025 чел.). Если удельный вес сибирского купечества в общей численности российского составлял в 1854 г. 2,8%, то соответствующий показатель для сибирских приказчиков был значительно выше — 13,6% [102].

Наиболее близко к общероссийской пропорции соотношения между количеством купеческих свидетельств и свидетельств, выбираемых приказчи-

Таблица 34

Соотношение количества свидетельств, выбираемых купцами
и приказчиками в Сибири в сравнении с общероссийскими показателями
(1825–1854 гг.)^*

Год	Сибирь			Россия
	Кол-во выданных свидетельств		Кол-во свидетельств приказч. по отношению к купеч. , в %	Кол-во выданных свидетельств		Кол-во свидетельств приказч. по отношению к купеч., в %
	купцам	приказчикам		купцам	приказчикам	Кол-во свидетельств приказч. по отношению к купеч., в %
1825	519	486	93,6
1826	509	613	120,4
1827	546	628	115,0
1828	540	640	118,5
1829	562	503	89,5
1830	610	505	82,8	26391	6585	25,0
1831	569	523	91,9	26361	6551	24,8
1832	561	520	92,7	28767	6558	22,8
1833	630	708	112,4	28826	7404	25,7
1834	695	790	113,7	31164	7145	22,9
1835	702	950	135,3	32387	7977	24,6
1836	854	1087	127,3	33841	8119	24,0
1837	954	1152	120,7	35863	8190	22,8
1838	910	1200	131,9	35070	7826	22,3
1839	824	1059	128,5	36617	8345	22,8
1840	857	1162	135,6	35992	8509	23,6
1841	848	1230	145,0	37990	9306	24,5
1842	907	1561	172,1	38644	11134	28,8
1843	956	1563	163,5	39514	11752	29,7
1844	996	1433	143,9	39533	11388	28,8
1845	1044	1809	173,3	39411	12989	32,9
1846	1127	1964	174,3	39827	13335	33,5
1848	1232	2074	168,3	40963	13758	33,6
1850	1250	2093	167,4	42014	14023	33,4
1854	1325	1886	142,3	47784	13860	29,0

^* Сост. по: РГИА. Ф. 571. Оп. 9. Д. 18,48, 53,349,350.

161

Таблица 35

Численность и соотношение свидетельств,
выбираемых купцами и приказчиками по сибирским губерниям
в 1825–1854 гг.^*

Год	Губернии и области															В целом по Сибири
	Тобольская			Томская			Омская			Енисейская			Иркутская			В целом по Сибири
	Количество свидетельств			Количество свидетельств			Количество свидетельств			Количество свидетельств			Количество свидетельств			Кол-во свидетельств
	Ку- печ.	При- казч.	При- казч. к купеч., в %	Ку- печ.	При- казч.	При- казч. к купеч., в %	Ку- печ.	При- казч.	При- казч. к купеч., в %	Ку- печ.	При- казч.	При- казч. к купеч., в %	Ку- печ.	При- казч.	При- казч. к купеч., в %	Ку- печ.	При- казч.	При- казч. к купеч., в %
1825	158	55	34,8	94	82	87,2	47	66	140,4	52	46	88,5	168	237	141,1	519	486	93,6
1827	130	84	64,6	77	124	161,0	58	87	150,0	49	152	228,6	224	216	96,4	538	623	115,8
1830	156	105	67,3	64	67	104,7	64	114	178,1	52	99	190,4	81	215	72,9	617	600	97,2
1835	350	280	80,0	81	189	233,3	100	114	114,0	68	125	183,8	242	316	130,6	841	1024	121,7
1840	219	308	140,6	206	344	167,0				78	81	103,8	379	429	113,2	882	1162	131,7
1845	276	391	141,7	265	489	184,5				139	425	305,7	341	507	148,9	1021	1812	177,5
1850	309	552	178,6	347	621	179,0				172	330	191,9	420	590	140,5	1248	2093	167,4
1854	384	543	141,4	359	609	169,6				217	304	140,1	365	430	117,8	1325	1886	142,3

^* Сост. по источникам, указанным в примечании к табл. 34. Для сравнимости результатов сведения по Иркутской губ. за 1854 г. приводятся в административных границах до 1851 г.

162

ками, находилась в 1820 — 1830-е гг. самая западная из сибирских губерний — Тобольская (табл. 35), однако с включением в ее состав Петропавловска после ликвидации в 1839 г. Омской обл., купечество которого содержало множество приказчиков для ведения товарообменных операций в казахской степи, а главным образом в связи с интенсивным развитием в Тобольской губ. в предреформенные десятилетия торговли сельскохозяйственной продукцией, в мобилизации которой приказчикам и торговым агентам купцов принадлежала основная роль, соотношение между количеством купцов и приказчиков и здесь также приближается к общесибирскому уровню. Наибольшее количество приказчиков (в расчете на одного купца) имелось в 1830–1850-е гг. в Енисейской и Томской губерниях, что объяснялось активным участием купечества этих губерний в развитии сибирской золотопромышленности, при этом нанимаемые золотопромышленниками приказчики использовались не только для организации поиска и разработки месторождений, но и для ведения торгово-закупочных операции, связанных с обеспечением приисков продовольствием и оборудованием.

Несмотря на то, что сибирское купечество услугами приказчиков пользовалось гораздо чаще, чем купечество европейских губерний, тем не менее многие сибирские купцы предпочитали вести свои торговые дела самолично, либо с помощью членов семьи, к чему их побуждали как мотив экономии, так и опасение лишиться части капитала из-за недобросовестных или некомпетентных действий агентов-приказчиков. Это подтверждают материалы проверок торговых документов у лавочных сидельцев, проводившихся в сибирских городах в первой половине XIX в. Так, в результате одной из них, проведенной в Иркутске в 1822 г., выяснилось, что более чем в половине открытых в гостином дворе купеческих лавок (в 21 из 40) торговлю вели сами хозяева, либо члены их семей, а в остальных торговали приказчики, набираемые купцами, как правило, из местных мещан [103]. В Нерчинске, по сведениям на 1846 г., приказчиков использовала только треть имевших лавки местных купцов (5 из 15), а остальные торговали в них сами, либо через сыновей, братьев и племянников [104]. Примерно такой же была ситуация в Томске, где в 1834 г. с помощью приказчиков реализовали свои товары только 2 из 9 местных купцов-лавочников. Более интенсивно пользовались услугами приказчиков приезжие купцы: 5 торговавших в Томске вязниковских купцов и торгующих крестьян, арендовавшие в общей сложности 9 лавок, нанимали 13 приказчиков. По более поздним сведениям (1862 г.), в Томске вели торговлю самостоятельно, без помощи приказчиков, 32 местных купца, что составляло около половины всех имевшихся в городе купцов третьей гильдии [105].

Если малокапитальные купцы, торговая деятельность которых редко выходила за пределы города и уезда, в котором они проживали, могли обходиться без приказчиков, то крупные торговцы, имевшие лавочную торговлю сразу в нескольких городах, распространявшие свои торгово-закупочные операции на обширные промысловые и сельскохозяйственные районы, регулярно поставлявшие и закупавшие товары на Ирбитской и Нижегородской ярмарках, с необходимостью должны были пользоваться услугами много-

163

численных приказчиков, организовывавших не только куплю-продажу, но и транспортировку товаров. Такие торговцы, как, например, томский купец Емельян Бобков, могли нанимать до десятка приказчиков [106]. По нескольку приказчиков имели и некоторые купцы, не принадлежавшие к высшим гильдиям – в основном, те из них, кто специализировался на скупке промысловой и сельскохозяйственной продукции: так, нерчинские купцы третьей гильдии Е. Верхотуров и Г. Юкечев, торговавшие в 1830–1840-е гг., содержали по 3–4 приказчика [107]. Большой штат приказчиков вынуждены были содержать купцы, торговавшие на Сибирской пограничной линии, где торговля имела караванно-разъездной характер и всецело зависела от активности приказчиков и торговых агентов: так, на 17 торговавших в Семипалатинске в 1792 г. купцов приходилось 72 приказчика, т. е. в среднем по 4 на одного купца [108].

К тому же официальными приказчиками (на которых покупались специальные свидетельства) далеко не исчерпывалась торговая агентура купцов, помимо этого на многих из них работала целая сеть агентов и посредников, не имевших статуса официальных приказчиков, но фактически являвшимися таковыми, поскольку главное их занятие состояло в скупке по заданию купцов и на ссужаемые ими деньги (или часто в обмен на предоставляемые купцами промышленные товары) пушнины, хлеба, рыбы, сала, масла, кож и другой промысловой и сельскохозяйственной продукции на ярмарках, в крестьянских и инородческих селениях и т. д. Такой знаток сибирской торговли первой половины XIX в., как Г. Колмогоров, считал, что купцы вообще «редко обязывают приказчиков формальными контрактами» [109]. Отсутствие у приказчиков законно оформленных свидетельств и кредитных доверенностей от купцов как массовое явление вскрывалось во время организуемых властями проверок торговли в городах. Так, в 1822 г. в Иркутске из 20 купеческих приказчиков, торговавших в лавках гостиного двора, 13 не имели кредитных доверенностей от купцов, а проверкой, проведенной в Иркутске в 1835 г., было выявлено 20 приказчиков, не имевших свидетельств установленного образца [110]. Большое количество торговых агентов, статус которых не был официально закреплен выбором специального свидетельства приказчика, использовалось купцами, торговавшими с Казахстаном и Средней Азией: так, наиболее крупные из петропавловских купцов в 1860-е гг. засылали в казахскую степь для ведения меновой торговли по 40–50 таких агентов и приказчиков [111].

Как правило, в роли приказчиков и торговых агентов подвизались представители мещанского и крестьянского сословий, для которых данный вид коммерческой деятельности, как это было показано в первой главе, являлся одним из наиболее распространенных способов нажить капитал, необходимый для перехода в купечество, однако многие купцы также считали необходимым пропускать через школу приказчиков своих сыновей и внуков, рассматривая ее как средство приобретения последними необходимых коммерческих знаний и опыта (чтобы учились «на копейку рубль наживать»), а в ряде случаев, особенно при поступлении на службу к крупным купцам и

164

компаниям, и как источник дополнительного дохода и накопления капитала. Так, сын иркутского купца А. Рыбина служил приказчиком у одного из самых крупных местных купцов Л. Медведникова, иркутский купеческий сын И. Мичурин — у вологодского купца И.А. Колесова, киренский купец Н. Пежемский — у иркутского первой гильдии купца П.Д. Трапезникова, енисейский купеческий сын Г.И. Попов — у местного купца-первогильдейца М.Ф. Хороших, тюменский купеческий сын М.Ф. Вязников — у томской купчихи Е. Тецковой, и эти примеры без труда можно было бы умножить. Многие купцы состояли на службе в Российско-Американской компании (иркутские купцы Лопатин, С. Шелехов, И. Сабашников, томские Б. Вергунов, П. Рудаков, Д. Тецков, тюменский Е. Молодых и др.). Доходным занятием являлась служба приказчиками и комиссионерами у виноторговцев-откупщиков и золотопромышленников, в связи с чем в ряде мест складывалась ситуация, о которой, например, сообщалось в начале 1860-х гг. из Ялуторовска, где «большая часть купцов и мещан, оставя торговлю и ремесленные занятия, считают для себя более выгодным быть в услужении у откупщиков питейных сборов в разных городах империи и у золотопромышленников в Восточной Сибири» [112]. Достаточно подробно описанные в исторической литературе и публицистике методы, использовавшиеся приказчиками для своего обогащения (обмер и обвес покупателей, завышение цен и продажа некачественного товара, недоплата служителям, работным людям и перевозчикам товаров, утаивание прибыли и присвоение хозяйского капитала и пр.) [113], позволяли многим из них сколотить капитал, достаточный для ведения самостоятельной торговли, а немало бывших приказчиков выбивалось в число самых богатых сибирских купцов (И. Хаминов, М. Немчинов, Д. Тецков и др.).

Исследователями уже отмечалась такая характерная черта развития сибирской торговли на феодальной и раннекапиталистической стадиях, как малоспециализированный ее характер, как в отношении ассортимента товаров, так и в части разделения на оптовую и розничную [114]. Эта черта была в значительной мере свойственна всей российской торговле [115], однако в Сибири она усиливалась слабым развитием местной промышленности и связанной с этим необходимостью завозить большую часть необходимого ассортимента потребительских товаров из европейской части страны. Так, крупные партии товаров, доставлявшиеся из Европейской России для распродажи в сибирских городах и регистрируемые в таможенных книгах конца XVII — начала XVIII в., как правило, состояли из ассортимента, включавшего несколько десятков наименований [116]. Большим разнообразием ассортимента отличались партии товаров, отпускаемые в первой половине XVIII в. для Сибири с Макарьевской ярмарки [117]. Так, партия товаров стоимостью свыше 1 тыс. руб., закупленная в 1741 г. на Макарьевской ярмарке и в Москве приказчиком тобольского купца Налабардина, включала 88 наименований различного товара, а две партии товаров, явленные на Верхотурской таможне приказчиками тобольского купца С. Сумкина, одна из которых была приобретена на Макарьевской ярмарке (на сумму 170 руб.), а

165

другая в Москве и Соликамье (450 руб.), включали соответственно 18 и 20 наименований [118]. Столь же разнообразными по ассортименту были партии товаров, закупавшиеся на рынках Европейской России другими крупными сибирскими торговцами XVIII в. — С. Третьяковым, В. Корнильевым, Ф. Ширковым, Ф. Евсевьевым, Л. Нефедьевым, П. Самойловым, П. Тушевым, Д. Мещеряковым, М. Глазуновым, Т. Бречаловым, В. Хлуденевым и др.

Малоспециализированной оставалась сибирская торговля и в первой половине XIX в. Судя по такому источнику, как ведомости «о купцах, предметах их торговли и размерах наложенных на них повинностей», составлявшиеся в 1820–1850-х гг. органами городского самоуправления и содержавшие поименное перечисление купцов с краткой характеристикой их предпринимательских занятий (отложились в местных архивах, а также в фонде Департамента мануфактур и внутренней торговли, которому они представлялись на рассмотрение), основная часть сибирских купцов вела торговлю «разными российскими, немецкими и китайскими товарами» «оптом и подробно», различаясь лишь определяемыми принадлежностью к той или иной гильдии масштабами торговых операций: купечество первой гильдии вело торговлю «при портах», а также «в разных российских городах и ярмонках», последнее определяло торговые полномочия и купцов второй гильдии, а торговля купцов третьей гильдии ограничивалась «мелочным торгом по городу и уезду». На торговле определенными видами товаров специализировалась лишь незначительная часть купцов. Так, согласно вышеуказанному источнику, в 1826 г. в Ялуторовске торговую специализацию (жировой товар) имела только одна из 9 занимавшихся торговлей купеческих семей, в Туринске — одна из 5 (пушнина), в Тюмени, где в списках по второй и третьей гильдии значилось 53 купеческих капитала, частичная специализация (на торговле изделиями местного кожевенного производства) была характерна примерно для половины местного купечества — для 19 купцов, являвшихся владельцами кожевенных предприятий и 8 «чистых» торговцев, однако все они наряду с этим вели торговлю и разнообразными российскими, китайскими и бухарскими мануфактурными товарами; а у купцов Тары источник вообще не отмечает никакой специализации. В аналогичной ведомости, отражающей предпринимательские занятия томского купечества за 1841 г., специализация на торговле определенными товарами отмечена у 9 из 30 имевших торговые промыслы томских купцов (30%), в том числе двое торговали кожевенными изделиями, а 7 чел. — виноградными винами, однако при этом пятеро из них сочетали эту торговлю с закупкой и продажей других российских и иностранных товаров [119]. Малая специализированность как типичное явление, присущее лавочной и иным формам торговли сибирского купечества в XIX в., отмечалась и современниками. Так, Е.А. Авдеева, автор интересных записок о повседневной жизни Иркутска первой трети XIX в., отмечала, что в гостином дворе Иркутска «нет такого разделения, как в России», и в одной лавке продают все — сукно, шелк, холст, чай, сахар, галантерею и т. д. [120] Уже упоминавшиеся выше К. Гаге и Г. Тегнер, изучавшие состояние сибирской торговли, пришли к выводу, что в Сибири

166

«специализация торговли находится в самом ничтожном размере. Каждый торгует чем попало» [121].

Отмечая невысокий уровень специализации, характерный для торговли сибирского купечества в феодальный период, следует вместе с тем подчеркнуть, что он имел тенденцию к повышению, обусловленную углублением хозяйственной специализации отдельных районов Сибири, появлением новых отраслей в производственном секторе экономики, совершенствованием торговой сети. Наряду со сложившейся еще в XVIII в. специализацией некоторых региональных групп купечества на торговле пушниной (енисейского, якутского), с повышением товарности сибирского скотоводства и активизацией товарообмена с Казахстаном в первой половине XIX в. определилась специализация купечества некоторых городов Тобольской губ. (Кургана, Ишима, Петропавловска) на торговле жировым товаром, скотом и кожами, и хотя его коммерческая деятельность не сводилась к торговле только этими товарами (многие из купцов вместе с тем продолжали торговлю мануфактурой, в том числе и лавочную), тем не менее основные капиталы обращались в купле-продаже товаров данной группы. На торговле скотом, мясом, жировым товаром специализировались в первой половине XIX в. не менее 20–30 семей алтайского купечества [122]. Торговля «съестными товарами» была, по сведениям на начало 1850-х гг., основным предпринимательским занятием 10 купеческих семей Томска, промысел и торговля рыбой — 8 семей тобольского купечества [123]. С появлением и развитием в Сибири золотопромышленности немалая часть купцов, проживавших в золотодобывающих губерниях (в частности, многие представители енисейского купечества), специализируется на хлебной торговле, скупая муку и фураж для поставок на золотые промыслы.

В предреформенный период специализация затронула, хотя и в меньшей степени, также и сферу торговли промышленными товарами. Так, на Ишимской ярмарке в 1850-е гг. металлическими изделиями регулярно торговали тюменский купец Овечкин, ялуторовский Ильиных, ирбитский Луканин, шадринский Сухов, кожевенными — крупный оптовик тюменский купец Шелковников [124]. О возросшей специализации торговых операций купечества свидетельствовало также появление в сибирских городах торговых заведений, специализировавшихся на продаже определенных видов товаров. Так, в Тюмени в середине 1850-х гг. функционировало 12 лавок с красным товаром, 33 — с галантерейным, 79 — с кожевенным, в Омске лавок с красным товаром было 26, железным и кожаным — 16, галантерейных лавок — 4, бакалейных — 6, кондитерских — 2 [125]. В среде нуворишей-золотопромышленников и связанных с ними чиновников появился спрос на особо модные и дорогие товары, в связи с чем в предреформенный период открываются торговые заведения, специализирующие на их продаже в Томске и Иркутске, лавки с «модными дамскими нарядами» открывались и во время проведения крупных сибирских ярмарок.

167

С ростом населения и увеличением его покупательной способности (чему также немало способствовало развитие сибирской золотопромышленности) в прибыльный бизнес превращается дополнявшая откупную продажу спиртных напитков торговля виноградными винами, кизлярскими и фруктовыми водками, что вызвало специализацию части купечества на содержании торговых заведений, служащих для их реализации (ренсковых погребов, штофных лавочек и пр.). Так, в 1837 г. в городах Тобольской губ. ренсковые погреба содержали 14 купцов и 4 торгующих крестьянина и мещанина, а в 1856 г. в губернии имелось уже 26 ренсковых погребов, 85 штофных лавок и 2 трактира [126]. В Томске в 1834 г. винные погреба имели два купца (М. Шумилов, М. Серебренников) и вязниковский торгующий крестьянин А. Большаков, в 1841 г. торговлю виноградными винами вели уже 7 купцов (М. Шумилов, М. Неупокоев, П. Ершев, Л. Смирнов, Е. и И. Ульяновы, Г. Серебряков), а в середине 1850-х гг. в городе действовало 8 ренсковых погребов [127]. На торговле виноградными винами и фруктовыми водками специализировались и ряд восточносибирских купцов: так, в Иркутске, по сведениям на 1839 г., ренсковые погреба содержали 5 купцов, в том числе 3 местных (Я. Власов, Е. Красногорова — по одному погребу, А. Красильников — 2) и торговавшие в Иркутске кяхтинские купцы Федор и Иван Куликовы, а к середине 1840-х гг. в городе имелось 7 ренсковых погребов и ресторация [128]. В целом специализация в большей степени затронула в дореформенный период оптовый сектор торговли и в меньшей — стационарную лавочную торговлю купечества.

На начальном этапе торгово-промыслового освоения Сибири, в XVII — первой половине XVIII в., торговля в сибирских городах находилась преимущественно в руках торговых людей с Руси, их лавочных сидельцев и приказчиков, продававших в сибирских городах мануфактурные товары, привозимые из Европейской России, а на вырученные деньги скупавших сибирскую промысловую продукцию. По таможенным данным за 1703 г., ими (в основном торговцами из городов Северо-Восточной Руси) было ввезено через «торговые ворота» Сибири — Верхотурье для распродажи на сибирском рынке различных промышленных товаров на сумму 54,6 тыс. руб., тогда как сибирские торговцы ввезли их всего лишь на сумму 7,2 тыс. руб., т. е. в 7,5 раз меньше [129]. По сведениям О.Н. Вилкова, на крупнейшем в Сибири рынке, тобольском, на долю торговцев из европейской части страны приходилось в XVII в. более 90% всего привоза «русских» товаров [130]. Аналогичное положение имело место и в Восточной Сибири: по данным О.И. Кашик и Л.В. Машановой, специально изучавших состояние торговли в этом регионе в XVII — начале XVIII в., торговцы с Руси, их сидельцы и приказчики занимали господствующее положение в продаже русских товаров в Иркутске, Якутске и в городах Забайкалья. Так, в Забайкалье им принадлежали до 65–70% всех явленных в местных таможнях мануфактурных товаров [131].

Доминирование купцов из Европейской России в торговле сибирского края сохранялось до второй половины XVIII в. Положение начало посте-

168

пенно меняться после принятия в 1755 г. нового Таможенного устава, который превращал розничную торговлю в городах в монополию местного купечества. Устав предписывал «приезжим во все города из других городов купцам товары свои складывать в гостиных дворах и в прочих местах, где в котором городе складка товаров позволена, и продавать оные товары тамошним гражданам и проезжим купцам оптом же, а врозь на чужих городах отнюдь не продавать» [132]. В розницу из лавок приезжие торговцы получили право торговать только во время ярмарок. Одновременно был принят ряд законов, ограничивавших право на лавочную торговлю в городах крестьян и разночинцев [133].

Утверждение монополии местного купечества в розничной торговле происходило далеко не автоматически, так как приезжие купцы и торговцы из других сословий не желали лишаться возможности розничной реализации товаров, обеспечивавшей существенно больший процент прибыли, чем оптовый их сбыт. Поэтому комиссия, созданная в 1767 г. для разработки чрезвычайного налогообложения (на период войны с Турцией), вынуждена была констатировать, что «хотя же таможенным уставом и предписано каким образом купечеству оптом и в розницу торговать должно, но правительством исполнение того предохраняется вестьма мало», в результате чего «каждой во всем государстве торгует оптом или в розницу, где кто и как хочет» [134]. Не случайно просьбы об ограничении конкуренции иногородних купцов и торгующих крестьян были одними из наиболее распространенных среди предложений и жалоб сибирских купцов, изложенных в наказах в Уложенную комиссию и ответах на анкету Комиссии о коммерции (1764–1766 гг.) [135]. С подобной же просьбой, выражавшей интересы сибирских купцов, обращался в 1767 г. к Екатерине II и сибирский губернатор Чичерин, предлагавший запретить российским купцам скупать пушнину непосредственно в промысловых районах Сибири и ввести порядок, по которому им дозволялась бы лишь оптовая закупка пушнины и другой промысловой продукции на Ирбитской ярмарке или в сибирских городах, куда эти товары в свою очередь поставлялись бы получавшими монопольное право на скупку пушнины у промысловиков сибирскими купцами [136].

Следующей важной вехой в регулировании торговли приезжих купцов стало Городовое положение 1785 г., которое оставило в силе вышеуказанное запретительное положение Таможенного устава 1755 г., однако ограничило его действие разрешением иногородним купцам вести розничную торговлю на. праве так называемых «гостей», т. е. временной записки в купечество по тому городу, в котором таковую торговлю предполагалось производить, с уплатой соответствующих гильдейских и других торговых пошлин [137]. Окончательно этот вопрос был разрешен в «Дополнительном постановлении об устройстве гильдий» 1824 г., установившем правило, согласно которому для ведения розничной торговли в других городах купец должен был выбирать по каждому из них дополнительные торговые свидетельства по окладу купца третьей гильдии [138]. Тем самым был закреплен принцип двойного налогообложения иногородних торговцев, что создавало возможности для укрепления позиций местных купцов на сибирском рынке.

169

Под воздействием ограничительных мер, начиная с середины XVIII столетия, многие купцы из Европейской России сокращают торговлю в сибирских городах, перенося центр тяжести своих торговых операций на Ирбитскую и другие ярмарки, где они обменивали мануфактурные изделия российского и иностранного производства на сибирскую промысловую продукцию. Непосредственное же снабжение населения Сибири промышленными товарами постепенно все более переходит в руки местных сибирских купцов, закупавших у российских купцов оптовые партии этих товаров на Ирбитской и Нижегородской ярмарках и реализовавших их в городах через сеть принадлежавших им стационарных торговых заведений, а в сельской местности и промысловых районах — развозом по селам, инородческим улусам и кочевьям с помощью торговых агентов и приказчиков. Выход местных сибирских купцов на доминирующие позиции во внутрисибирской торговле, сколь бы ни велика в этом была роль вышеназванных законодательных мер, во многом был подготовлен также и предшествующим накоплением капиталов сибирским купечеством, многие представители которого еще до принятия Таможенного устава 1755 г. довольно успешно конкурировали с российскими купцами на сибирском рынке, в том числе и в реализации промышленных товаров, завозимых из европейской части страны. Насколько можно судить по сохранившимся выписям сибирских таможен за 1740-е гг. (полных таможенных книг позже 1720 г. не сохранилось), партии товаров, которые являли в таможнях наиболее капиталистые из сибирских торговцев (тобольские купцы М. Корнильев, Я. Ширков, Г. и И. Евсевьевы, И. Налабардин, И. Федосеев, М. Павловских, Л. Нефедьев, И. Сивков, С. Пленин, С. Сумкин, М. Полутов, Ф. Маслов, туринский Ф. Колмогоров, томские Я. Шумилов, А. Станиславьев, Ф. Лазарев, Ф. Жарков, иркутские М. Шутов, В. Темников, А. Брагин, М. Саватеев, Югов, енисейские Антон и Петр Самойловы, тюменский бухаретин Шаба Ашменев и др.), по своей стоимости (она составляла в основном несколько сотен, а у некоторых купцов и несколько тысяч рублей) зачастую не уступали партиям товаров, принадлежавшим купцам Европейской России, за исключением наиболее крупных представителей московского купечества (Журавлевых, Евреиновых и др.) [139]. Выходу местных купцов в течение второй половины XVIII в. на главенствующие позиции во внутрисибирской торговле способствовало и сосредоточение в их руках лавочной торговой сети, связанное с уже отмеченным выше строительством купцами в городах гостиных дворов в складчину на паевых началах.

К концу XVIII в. категория «иногородних» купцов или «гостей», в которую, в соответствии с Городовым положением, зачисляли приезжих торговцев, занимавшихся лавочной торговлей на постоянной основе (а не только во время ярмарок), составляла незначительную часть от общего числа торговцев в сибирских городах. Так, в городах Тобольской губ., по сведениям на 1794 г., числилось «иногородних» купцов 22 души м. п., а численность местного купечества достигала 1334 души м. п., к тому же большую часть «иногородних» торговцев составляли купцы, прибывшие не из европейской

170

части страны, а из соседних городов губернии [140]. По г. Бийску, к которому была приписана большая часть купцов Колыванской губ., в 1795 г. объявлялось 53 купеческих капитала, из них иногородними торговцами (вязниковцами) — только 5 [141]. Более значительным во второй половине XVIII — начале XIX в. было присутствие купцов из Европейской России в торговле восточносибирского региона, который традиционно притягивал выходцев с Руси как главный центр сибирского пушного промысла и русско-китайской торговли. Так, в Иркутске, иногородними гостями, представлявшими в основном купечество северных городов России, в 1786 г. объявлялось 8, а в 1789 г. — 15 капиталов, что составляло 10–15% от всех объявлявшихся по городу купеческих капиталов. В 1810 г. из 31 имевшихся в Иркутске капиталов первой и второй гильдии на долю иногородних торговцев приходилось 8 (25,8%). По более общим сведениям за 1822 г., в целом в городах Иркутской губ. иногородние составляли 16% от общего числа купцов [142]. А в Кяхте и Троицкосавске доля объявляемых иногородними купцами капиталов доходила до 40%, однако здесь основная их масса была задействована не во внутренней, а во внешней торговле [143].

Что же касается внутренней торговли восточносибирского региона, то в ней так же, как и в Западной Сибири, доминирующие позиции занимало местное купечество. По перечневой ведомости о «торговле по г. Иркутску и вне его русских и иностранных товаров», составленной Иркутским гильдейским управлением, в течение 1820 г. местными купцами и торгующими мещанами было привезено и распродано в Иркутске и уезде товаров на 936,5 тыс. руб., а приезжими — на 526 тыс. руб., т. е. в 1,8 раза меньше. По аналогичным сведениям за 1836 г., из общего привоза в Иркутск товаров на сумму 1932 тыс. руб. (без учета транзитных товаров для Кяхты) на долю иркутских купцов приходилось 999 тыс. руб. (52%), торговцев из других сибирских городов — 360 тыс. руб. (18%), Урала и Европейской России -573025 руб. (30%) [144]. Проверка стационарной торговли, проведенная Иркутской городской думой в 1820 г., показала, что в гостином и мещанском дворах вели лавочную торговлю 12 иногородних торговцев и 35 иркутских купцов и мещан, а в ходе аналогичной проверки, проведенной в 1839 г., выяснилось, что из 24 лавок, открытых в городском гостином дворе, в 23 вели торговлю иркутские купцы и их приказчики и только в одной — иногородний торговец (омский купец П. Лебедев), а из 102 лавок, использовавшихся под складку товаров, 11 лавок были заняты товарами приезжих торговцев, 5 лавок были отведены под казенный склад, а в остальных 86 лавках хранились товары местных торговцев. Более весомо торговля приезжих купцов была представлена в мещанском торговом дворе Иркутска: но и здесь им принадлежали только 7 из 17 действующих лавок (41%), а все кладовые лавки этого двора были заняты товарами иркутских купцов [145].

Наиболее полные сведения о торговле приезжих или «иногородних» (как их называли в официальных документах) купцов имеются за период с 1824 г., когда с принятием «дополнительного положения об устройстве гильдий» их обязали выбирать специальные свидетельства на розничную

171

торговлю. Как следует из таблицы 36, в которую помещены сравнительные данные о покупке торговых свидетельств местными и иногородними купцами в Сибири в период с 1822 по 1850 г., удельный вес иногородних купцов, в ре-

Таблица 36

Выбор торговых свидетельств местными и иногородними купцами
в Сибири в 1822–1850 гг.^*

Год	Выбрано торговых свидетельств					Общероссийский показатель удельного веса иногородн. купечества
	местными купцами		иногородними купцами		Всего
	абс.	%	абс.	%	абс.	%
1822	188	90,4	20	9,6	206	1,9^**
1830	486	80,2	120	19,8	606
1840	705	80,0	177	20,0	882	8,0
1850	1019	81,5	231	18,5	1250	10,2

^* Сост. по: РГИА. Ф. 18. Оп. 4. Д. 163. Л. 153–154; Ф. 571. Оп. 9. Д. 24; 28; 38; 48.

^** Сведения за 1826 г.

зультате легализации их деятельности и одновременного установления в ходе реализации канкринской реформы более строгого контроля за выбором ими торговых свидетельств, вырос с 1822 по 1830 г. с 9,6 до 19,8%, а в дальнейшем оставался примерно на этом уровне вплоть до середины XIX в. И хотя значительная часть учтенных в таблице 36 иногородних торговцев была представлена купцами, приезжавшими из других (иногда соседних) сибирских городов (так, в Иркутске в 1818 г. таких было 2 из 13 торговавших в городе иногородних купцов и мещан, в Томске в 1838 г. — 3 из 10, а в 1864 г. — 25 из 38, в Барнауле в 1859 г. — 5 из 7) [146], доля иногородних купцов в общем составе торгующих в сибирских городах была значительно выше, чем в целом по стране (табл. 36), прежде всего из-за внушительного присутствия на сибирском рынке купцов из европейской части страны, которые, несмотря на ограничения, стремились к расширению своих торговых операций на сибирской территории.

Хотя Таможенный устав 1755 г. запрещал приезжим торговцам осуществлять в городах розничную торговлю и скупать сельскохозяйственную продукцию, «отъезжая в уезды и на дороги», а после 1785 г. иногородние купцы получили возможность на легальное ведение розничной торговли, лишь записавшись «гостями» и уплатив соответствующие гильдейские пошлины, они находили множество способов и уловок для того, чтобы эти запреты обойти: вели скупку и продажу товаров, используя в качестве посредников местных купцов, кочевали с ярмарки на ярмарку, торгуя поочередно на каждой из составлявших годичный цикл ярмарок, получая тем самым возможность фактически в течение всего года вести оптовую и розничную торговлю без платежа гильдейских пошлин. Так, купцы, приезжавшие в Иркутскую губ., в ноябре-декабре торговали на ярмарке в губернском центре, в феврале-марте — на ярмарках Верхнеудинского уезда, затем опять

172

приезжали в Иркутск на вторую городскую ярмарку (с 15 марта по 1 мая), в течение лета вели торговлю на ярмарках по р. Лене и в Якутске, а к ноябрю опять возвращались на ярмарку в Иркутск [147]. Приезжие торговцы распродавали в сибирских городах привозимые ими партии товаров без уплаты дополнительных гильдейских пошлин и в неярмарочное время — с разрешения местных городских властей на условии взноса специального акциза в городскую казну, в пополнении которой городские думы и ратуши были всемерно заинтересованы [148]. С учетом этих полулегальных форм и методов ведения торговой деятельности, использовавшихся приезжими торговцами, приведенные в таблице 36 данные о численности иногородних торговцев, которые учитывают лишь тех приезжих торговцев, которые выбирали дополнительные гильдейские свидетельства, дававшие право на ведение стационарной розничной торговли не только в ярмарочное время, а в течение всего года, должны быть существенно скорректированы в сторону увеличения.

Не требовала уплаты двойных гильдейских пошлин и распродажа привозимых товаров оптовыми партиями местным торговцам, поэтому многие приезжие купцы вели в сибирских городах мелкооптовую торговлю, арендуя под складирование товаров лавки в гостиных дворах и помещения в домах горожан. Так, в Томске в 1864–1865 гг. вели оптовую торговлю 17 иногородних купцов и торговых домов (из них 10 чел. представляли купечество других сибирских городов, а 7 чел. — купечество Урала и Европейской России) [149]. Но поскольку сочетание мелкооптовой торговли с розничной приносило более значительную выгоду, количество иногородних торговцев, выбиравших в этом году свидетельства на ведение в Томске розничной торговли, было значительно большим — 38 чел., причем среди них были и многие из тех, кто был зарегистрирован в качестве оптовых торговцев. В целом число иногородних торговцев в сибирских городах, выбиравших официальные торговые свидетельства, дававшие право на розничный торг, с 1822 по 1850 г. увеличилось более чем в 11 раз — с 20 до 231 чел. (табл. 36). Заинтересованность купцов из Европейской России в постоянном торговом присутствии в Сибири, помимо обеспечения условий для выгодной реализации ввозимых промышленных товаров, обусловливалась также их стремлением осуществлять на постоянной основе скупку местных товаров (в том числе и в отдаленных промысловых районах, куда посылались приказчики и торговые агенты). Для ведения розничной торговли приезжие торговцы арендовали лавки, находившиеся в городской собственности, а также принадлежавшие местному купечеству, а в случаях, если местные купцы, будучи не заинтересованными в увеличении числа конкурентов, им в этом противодействовали, выстраивали лавки и даже целые торговые ряды за свой счет. Якутские купцы в своем ответе на анкету Комиссии о коммерции (1765 г.) жаловались на действия приезжих торговцев, которые «самовластно настраивают лавки» [150]. Купцы из Европейской России, торговавшие в Иркутске, который привлекал их как важнейший товарно-распределительный центр, куда собиралась ценная промысловая продукция со всего восточносибирского региона, построили здесь в 1776 г. торговый ряд из 8 лавок,

173

который затем передали в казенную собственность на условии сдачи в преимущественную аренду иногородним торговцам [151].

Конкуренцию сибирскому купечеству составляли не только купцы, но и торгующие крестьяне из Европейской России, особенно после выхода в 1812 г. закона, легализовавшего их деятельность. Как показывает изучение сохранившихся списков торгующих крестьян, выбиравших свидетельства для торговли по сибирским городам и примыкающим к ним сельским округам, значительную часть держателей таких свидетельств, наряду с местными крестьянами, составляли торгующие крестьяне из европейской части страны. Так, по сведениям за 1834 г. в Тобольской губ. в целом на их долю приходилось около 40% от всех выбранных крестьянами свидетельств (39 из 98), а по некоторым округам их участие было еще более значительным: в Ишимском округе им принадлежало 9 свидетельств из 12 (75%), Тюменском — 3 из 4 (75%), Тюкалинском — 7 из 13 (54%), Курганском — 8 из 17 (47%) [152]. В Бийском округе Томской губ. крестьяне из европейских губерний выбрали в 1828 г. 38,5% свидетельств, выданных торгующим крестьянам по этому округу (5 из 13), в Кузнецком округе в 1826 г. — 66,6% (4 из 6). Соответствующий показатель по Томску в 1827 г. составлял 100% (все 6 свидетельств были выбраны вязниковскими крестьянами), в 1864 — 1865 гг. — 73% (11 из 15), а по Барнаульскому округу в 1859 г. — 90% (9 из 10 свидетельств) [153].

Особенно острую конкуренцию местным сибирским купцам оказывали активно действовавшие в конце XVIII — первой половине XIX в. на сибирском рынке торгующие крестьяне Вязниковского уезда Владимирской губ. (вязниковцы), которые, в отличие от сибирского купечества, предпочитали закупать товары, предназначаемые для реализации в Сибири, не на ярмарках, а непосредственно у товаропроизводителей-мануфактуристов, т. е. по более дешевым ценам. Отсутствие привязанности к ярмарочному циклу позволяло им быстрее оборачивать капитал: распродав одну партию товара, они ехали за другой и т. д. (в связи с этим Иркутская городская дума даже обращалась к губернатору с предложением обязать торгующих крестьян, совершавших в течение года два оборота капитала, покупать дополнительное торговое свидетельство) [154]. Налаженные деловые связи с мануфактуристами и покровительство помещиков (многие из торговцев-крестьян были крепостными) позволяли им получать товары в кредит, который к тому же в европейской части страны был относительно более дешевым, чем в Сибири. Успешной реализации товаров торговцами из Европейской России способствовало и неравенство курса бумажных денег в центре страны и Сибири (так, в первой четверти XIX в. существовавший «лаж» на ассигнации позволял получать на распродаже в Сибири закупаемых в центральных губерниях товаров более 10% прибыли дополнительно) [155].

Покупая свидетельства на занятие розничной торговлей в каком-либо из сибирских городов, торгующие крестьяне из Европейской России начинали распродавать товары еще на пути следования к нему и даже в этом случае привозимые ими в пункт назначения партии товаров, как правило, значи-

174

тельно превышали сумму, указанную в торговом свидетельстве. Последнее часто вскрывалось в ходе проверок, проводившихся ратушами и городскими думами. Так, ревизия товаров приезжих торговцев, проведенная в 1837 г. в Томске, показала, что почти все из них торговали на сумму, превышавшую законодательно установленный размер капитала для третьей гильдии, по которой ими выбирались торговые свидетельства: при разрешенном максимуме в 20 тыс. руб. вязниковские купцы Е. Бобков и Ф. Толкачев привезли товаров соответственно на 50 и 40 тыс. руб., а торгующие крестьяне А. Большаков, А. Степнев и Г. Максимов — на сумму до 25 тыс. руб. каждый [156]. Вязниковский крестьянин Л. Дорофеев объявил по приезде в Иркутск в 1822 г. товаров на 17 тыс. руб., на самом же деле доставленная им партия была значительно более крупной, поскольку осмотр его товаров, проведенный торговыми смотрителями уже после полуторамесячной их распродажи на ярмарке, показал, что стоимость оставшихся товаров равнялась 17 тыс. руб. — сумме, которая была объявлена торговцем еще до начала ярмарки [157]. Иркутская городская дума в своем ответе на предписание Департамента разных податей и сборов об исследовании причин упадка гильдейского сбора, которое он разослал по городам в 1822 г., указывала, что причиной разорения многих купцов стала конкуренция приезжавших из европейских губерний торгующих крестьян, «поддерживаемых в России богатыми людьми», которые хотя и должны торговать на сумму, указанную в торговом свидетельстве, но «привозят в несколько раз более» и, «распродав одну препорцию, раскрывают другую, потом третью и так далее...» [158]. Для того чтобы скрыть истинные размеры привозимых ими партий товара, приезжие торговцы зачастую складировали и продавали их не в гостином дворе, а из лавок, снимаемых в домах местных жителей. Распространенным приемом, повышавшим конкурентоспособность приезжих торговцев, было использование ими развозно-разносной формы торговли, особенно характерной для вязниковских торгующих крестьян, многие из которых начинали свою предпринимательскую карьеру как офени-разносчики [159]. Многие приезжие торговцы разворачивали свои торговые операции сразу в нескольких городах Сибири, действуя через приказчиков, либо членов своих семей. Так, торговавшие на Алтае крестьяне-вязниковцы Трифон и Василий Толкачевы нанимали в 1827 г. 8 приказчиков, а записавшийся в томское купечество вязниковский крестьянин Е. Бобков имел 10 приказчиков и выкупал, по сведениям за 1839 г., торговые свидетельства на Колывань, Красноярск, Канск, Иркутск [160], представители семей вязниковских купцов крестьянского происхождения Толкачевых и Щеголевых вели торговлю одновременно в городах Томске, Барнауле, Красноярске, Канске, Нижнеудинске и Иркутске. Феномен предпринимательства торгующих крестьян, причудливо сочетавший в себе использование новаторских методов и приемов ведения торговли (закупка товаров непосредственно у мануфактуристов, разнообразие форм реализации, ускоренный оборот капитала), с одной стороны, и феодально-крепостнических отношений (покровительство помещиков и стремление крестьян нажить капитал, достаточный для того, чтобы выкупиться из

175

крепостной неволи), с другой, существенно повышал роль российского торгового капитала во внутрисибирской торговле и в товарообменных операциях между Сибирью и европейской частью страны. Выше уже приводились количественные данные, подтверждающие значительность присутствия торговцев из Европейской России на сибирском товарном рынке, об этом же свидетельствуют и имеющиеся на этот счет наблюдения и оценки современников и должностных лиц сибирской администрации. По свидетельству первого енисейского губернатора Степанова, иногородним купцам и торговавшим на купеческом праве крестьянам (вязниковцам, гороховцам) в 1830-е гг. принадлежало более половины привоза мануфактурных товаров в Красноярск, где они имели несколько «весьма порядочных магазейнов с красными товарами» [161]. Томский губернатор Бекман в одной из своих служебных записок в 1851 г. констатировал, что «значительная часть торговли здешнего края состоит в руках иногородних купцов и других приезжих из внутренних губерний лиц, торгующих по свидетельствам крестьян» [162].

Масштабное участие купцов и торгующих крестьян из европейской части страны в сибирской торговле отражало положение Сибири как колонизуемой окраины Российской империи, освоение которой осуществлялось вначале преимущественно, а затем в значительной мере за счет капиталов, поступавших из более развитых регионов страны. При этом часть прибыли, наживаемой обладателями этих капиталов за счет использования природных богатств сибирского региона, вывозилась в метрополию, а другая часть тратилась на производительные и непроизводительные нужды внутри Сибири. Столь же двойственным было воздействие, которое оказывал российский торговый капитал на формирование и развитие местного сибирского купечества. С одной стороны, конкуренция купцов и торгующих крестьян из Европейской России, имевших в целом более сильные исходные экономические позиции для продвижения на сибирский рынок (большую величину собственных капиталов и более дешевый кредит), сдерживала торговое предпринимательство сибирского купечества (иркутские купцы, во многом, впрочем, сгущая краски, даже характеризовали это соперничество как «совершенный подрыв с навлечением расстройства») [163], а с другой стороны, необходимо учитывать, что многие из приезжавших в Сибирь торговцев после более или менее продолжительного торгового присутствия здесь на положении «иногородних гостей» записывались в местное купечество, составляя тем самым, как это было показано в первой главе, один из важнейших источников формирования купеческого сословия в Сибири.

В связи с тем, что колонизация и хозяйственное освоение Сибири носили на раннем этапе промысловый, а затем преимущественно аграрно-промысловый характер, основу торгового оборота неизбежно должен был составлять обмен местной промысловой и аграрной продукции на промышленные товары, завозимые, в условиях слабого развития местной обрабатывающей промышленности, из более развитых в индустриальном отношении центральных районов страны. По подсчетам Ю. Гагемейстера, в начале 1850-х гг. в Сибирь из Европейской России завозилось промышленных

176

товаров на общую сумму 14,5 млн руб. Основную часть привоза (62%) составляли хлопчатобумажные, шерстяные, шелковые и льняные ткани, которых расходилось в Сибири на 9 млн руб., важными статьями привоза были также бакалейные товары (1580 тыс. руб.), сахар (100 тыс. пуд. на 1,2 млн руб.), железо, чугун и металлические изделия (314 тыс. пуд.) и др. Из Кяхты для внутрисибирского потребления поступало около 100 тыс. пуд. кирпичного чая. Вывозилось же из Сибири в Европейскую Россию продукции на сумму 17,8 млн руб., однако подавляющая часть стоимости вывоза (14,4 млн руб.) приходилась на золото, скупавшееся государством у частных золотопромышленников и частично добываемое на казенных и кабинетских золотых приисках. Что касается сибирских товаров, поступавших в свободный товарооборот (пушнина, кожи, сало, масло, мед и др.), то на них приходилось лишь немногим более 10% всего вывоза (1,8 млн руб.); кроме того, различных сибирских товаров (мерлушки, пушнины, кож сибирской выделки) на сумму 1150 тыс. руб. отпускалось через Кяхту в Китай и на сумму 400 тыс. руб. — в Казахстан и Среднюю Азию [164]. О явном стоимостном превышении ввоза над вывозом товаров, обращавшихся по каналам частноторгового товарообмена между Сибирью и европейской частью России, свидетельствует и то обстоятельство, что в конце рассматриваемого периода на сибирские товары приходилось лишь 20–25% стоимости товарооборота Ирбитской ярмарки: в 1861 г. сбыт сельскохозяйственных и пушных товаров на ярмарке составил 8,4 млн руб., а привезенных из Европейской России мануфактурных и колониальных товаров для внутрисибирского потребления было приобретено на 33,2 млн руб. [165] Баланс частично устанавливался за счет денег, поступавших для закупки товаров от золотопромышленников, а поскольку доходы от золотопромышленности не покрывали всего излишка ввозимых товаров (стоимость добытого в Сибири золота составила в 1861 г. 16 млн руб., а превышение ввоза товаров над вывозом — 24 млн руб.), значительная часть товаров сбывалась в Сибирь в кредит с отсрочкой платежа до Нижегородской ярмарки (на 6 мес.), что ставило сибирских купцов, да и всю Сибирь, в кредитную зависимость от купечества Европейской России и во многом обусловливало высокие цены, по которым реализовались на территории Сибири поступавшие из Европейской России товары.

На раннем этапе развития товарообмена между Сибирью и европейской частью страны разница в ценах, по которым продавались промышленные товары в европейской части страны и в Сибири, была особенно велика. В середине XVII в. ремесленно-мануфактурные изделия, привозившиеся в Енисейск, по сравнению с ценами в российских городах, дорожали на 120–125%, а в Забайкалье — на 150% [166]. По данным Г.Ф. Миллера, цены Ирбитской ярмарки и Тобольска в 1740-е гг. превосходили российские на четверть, а при продаже в Восточной Сибири товары поднимались в цене в 2–4 раза (сахар, покупавшийся в Архангельске по 5 руб. за пуд., в Ирбите и Тобольске продавался за 7 руб., в Енисейске — за 10 руб., в Иркутске — по 14–20 руб., а в Якутске цена доходила и до 40 руб.; ординарное красное вино, покупавшееся в архангельском порту по 18–20 руб. за 20-ведерную

177

бочку, на Ирбитской ярмарке продавалось по цене 2–3 руб. за ведро, в Иркутске — не дешевле 8 руб.) [167].

С ускорением товарооборота после введения в действие Сибирского тракта разрыв в ценах начал сокращаться, хотя к концу рассматриваемого периода все еще был довольно значительным. Это можно проиллюстрировать изменением цен на сахар, в снабжении которым Сибирь почти всецело зависела от Европейской России: в середине XVIII в. ирбитская цена на этот продукт была в 2–3 раза ниже восточносибирской, а в середине XIX в. лишь на 30–60% (в конце 1850 — начале 1860-х гг. сахар закупался в Москве по 10 руб. за пуд, на Ирбитской ярмарке — по 12 руб. пуд. а реализовался в Иркутске по 14,5–16 руб., на Киренской ярмарке — 15–20 руб.) [168]. Уменьшение разрыва в ценах было связано с ускорением оборачиваемости капитала: если в середине XVIII в. сибирские купцы, как правило, закупали на оптовых рынках Европейской России сразу всю требовавшуюся для потребления годовую пропорцию сахара, то в середине XIX в. иркутские купцы, например, по их собственному свидетельству, производили закупки 3 раза в год — на Нижегородской ярмарке, в Москве и Ирбите [169]. Но все же разница в ценах на промышленные товары между Сибирью (особенно восточной ее частью) и Европейской Россией была велика, что объяснялось дороговизной кредита для сибирских купцов (товар им отпускался под 10–12% годовых при официально установленной ставке кредита в 6%), значительными затратами на перевозку товаров (в середине 1850-х гг. гужевая доставка одного пуда товарной клади от Томска до Ирбитской ярмарки стоила 1 руб., от Иркутска до Ирбита 1 руб. 50–2 руб. 50 коп., а до Москвы 3–4 руб.), наличием множества посредников (по сведениям крупного сибирского торговца иркутского купца Н. Пестерева, промышленные товары иностранного производства на пути к сибирскому покупателю проходили через четыре руки, а российского — через две) [170].

Выигрыш, получаемый от разницы закупочных и продажных цен, за вычетом расходов на перевозку и реализацию товаров, а также процентов по кредиту, лежал в основе формирования купеческой прибыли, норма которой на протяжении изучаемого периода понижалась (о чем можно косвенно судить хотя бы по представленным выше данным об изменении соотношения цен на мануфактурные товары в Европейской России и Сибири), однако абсолютная масса значительно возрастала за счет ускорения оборачиваемости вкладываемых в торговлю капиталов и увеличения объемов торговли. Если в XVIII в. в Сибири нередкими были торговые операции с прибыльностью до 50%, а в начале XIX в., по экспертным оценкам таких знатоков сибирской торговли, как М. Зензинов и Е. Зябловский, в Восточной Сибири барыши купцов при продаже привозимых из России товаров составляли 25–40%, то для середины XIX в. Ю. Гагемейстер определяет средний уровень купеческой прибыли в Сибири в 20% [171]. По данным местных статкомитетов, полученным «по тщательному наблюдению коммерческих оборотов и судя по частным сведениям», в начале 1850-х гг. в Тобольске прибыль от торговых операций у купцов первой и второй гильдии (занимавшихся преимуще-

178

ственно оптовой торговлей) составляла соответственно 12 и 15%, а у более мелких торговцев, состоявших в третьей гильдии, — 25%. В Томске 4 купца, производившие оптовую торговлю или сочетавшие ее с розничной, имели прибыль в размере от 8 до 20%, 16 купцов, занимавшихся преимущественно розничной реализацией галантерейных, бакалейных товаров и вина, — 24%, 50 купцов, торговавших красным товаром и мехами, — 12%, 10 купцов, специализировавшихся на торговле съестными припасами (мукой, крупой, мясом, рыбой), — от 8 до 20% и 15 купцов, имевших торговлю кожами, конской упряжью, крестьянской одеждой и т. п., — 16%. В мелочной торговле, являвшейся в городах в основном сферой занятия мещан, прибыль была «чрезвычайно велика в сравнении с капиталом» и поэтому могла достигать 50–200% [172].

Следовательно, в оптовой торговле, где капитал оборачивался медленнее и основная масса прибыли образовывалась за счет оборота крупных партий товара, процент прибыли был ниже, чем в розничной и тем более мелочной торговле. Прибыльность торговых операций зависела также и от отрасли коммерции, в которой обращался капитал. Наиболее прибыльной была торговля вином, бакалейными и галантерейными товарами. Однако купцы, специализировавшиеся на торговле товарами, дававшими меньший процент прибыли, могли увеличить барыши за счет более быстрого оборота имевшегося у них капитала. Особенно быстрой оборачиваемостью капиталов отличалась торговля местными товарами, не требовавшая поездок на отдаленные рынки для их закупки: если оптовые торговцы, закупавшие товары в Европейской России, успевали, как правило, сделать один оборот капитала в год, то торговцы пушниной делали два оборота, мясо- и хлеботорговцы — два и более оборотов, а торговавшие изделиями для крестьянского обихода (обувью, одеждой, упряжью) — до четырех оборотов [173]. Прибыльность торговли повышалась и за счет того, что часть купцов торговала товарами собственного производства (кожами, упряжью, сальными свечами, стеклом, веревками и пр.). Однако в общем товарообороте Сибири промышленные товары местного производства занимали незначительное место. Так, в 1861 г. на Ирбитской ярмарке было закуплено для Сибири промышленных товаров, произведенных в Европейской России и за границей, на сумму 33 млн. руб., а сибирская обрабатывающая промышленность выработала продукции только на 3,3 млн руб., т. е. в 10 раз меньше (1860 г.) [174].

Таким образом, несмотря на значительное увеличение на протяжении рассматриваемого периода торговых оборотов сибирского купечества, обусловленное ростом покупательной способности сибирского населения, развитием товарно-денежных отношений в сельском хозяйстве, промыслах и промышленном производстве, радикальных изменений в структуре товарооборота, основу которого составлял обмен местных промысловых и сельскохозяйственных товаров на промышленные товары, завозимые из европейской части страны, не произошло. Вместе с тем на протяжении рассматриваемого периода отмечалось относительное снижение в общем торговом обороте и, следовательно, в торгово-закупочных операциях купечества,

179

доли промысловой продукции и увеличение сельскохозяйственной, возрастала и общая масса поступаемой в рыночный оборот продукции местной обрабатывающей промышленности. Несмотря на ускорение торгового оборота за счет некоторого совершенствования транспортных путей (строительства Сибирского тракта, а также появления в конце рассматриваемого периода пароходного сообщения), перевозка относительно малоценных и тяжелых грузов (и прежде всего хлеба) на значительные расстояния оставалась экономически нерентабельной, что затрудняло выход сибирской продукции на рынки европейской части страны. Торговля имела преимущественно периодический характер, хотя в городах наблюдалось усиление коммерческой активности купечества, направленной на развитие стационарной торговли, развивавшейся в основном в характерной для периода феодализма лавочной форме. Важной особенностью торговых операций сибирского купечества, вызванной необходимостью реализации промышленных товаров и сбора промысловой продукции с территории, имевшей громадную пространственную протяженность, был большой удельный вес, который в них занимала развозная торговля, в связи с чем сибирское купечество нанимало относительно больше приказчиков и торговых агентов, чем их собратья по сословию в европейской части страны.

Основной формой функционирования торгового капитала в рассматриваемый период была характерная для традиционного общества и начального этапа модернизации форма организации купеческого капитала на основе семейных торговых домов, состоявших из 2–3 поколений членов семьи либо из пользовавшихся неразделенным наследственным капиталом купеческих братьев. В 1861 г. в Сибири действовало 11 официально зарегистрированных торговых домов (10 в Иркутской губернии и 1 в Тобольской) и сотни крупных и мелких, хотя и незарегистрированных, но тем не менее производивших коммерцию на основе кооперации и объединения усилий членов семьи. Для проведения конкретных торгово-закупочных операций (связанных, в частности, с выполнением казенных подрядов и откупных контрактов), купцы, как это будет показано в соответствующих разделах монографии, временно объединялись в компании и паевые товарищества. Однако эти объединения не носили долговременного и устойчивого характера и, как правило, распадались после реализации конкретных подрядно-откупных контрактов (а подчас и раньше). Единственная крупная компания, действовавшая на долговременной основе, в создании которой сибирские купцы принимали активное участие (хотя и не решающее, а затем вообще были оттеснены на вторые роли купечеством и дворянской аристократией метрополии), — Российско-Американская, основную часть своих капиталов задействовала не в торговле, а промысле пушнины на тихоокеанских островах и в Русской Америке.

Хотя в течение исследуемого периода местное купечество постепенно заняло главенствующие позиции на сибирском рынке, потеснив купеческий капитал Европейской России, доминировавший на ранних этапах торгово-промыслового освоения Сибири, масштабное торговое присутствие купцов

180

и торгующих крестьян из европейских губерний России и в конце рассматриваемого периода было важнейшим элементом сибирской коммерции, отражавшем положение Сибири как колонизуемой окраины Российской империи.

2. Связь сибирского купечества с внешним рынком

Важное место в предпринимательской деятельности сибирского купечества занимала торговля с пограничными с Сибирью государствами и территориями — Китаем, Средней Азией и Казахстаном, которая, с одной стороны, значительно расширяла рынок сбыта для сибирской пушнины, а отчасти и продукции местной промышленности (юфть, сукно) и сельского хозяйства (хлеб), а с другой — способствовала росту оборотов и обогащению товарного ассортимента внутрисибирской торговли, так как часть закупаемых купцами на внешнеазиатских рынках товаров предназначалась для распродажи на территории Сибири. Вместе с тем, поскольку основная масса этих товаров реализовалась за пределами Сибири — на Нижегородской и Ирбитской ярмарках, в городах Урала и европейской части страны, вовлеченность сибирского купечества во внешнеазиатскую торговлю повышала степень его участия в формировании общероссийского рынка.

Центр тяжести внешнеторговых операций сибирского купечества был направлен на взаимодействие с главным торговым партнером России на сибирском направлении — Китаем, торговля с которым начала интенсивно развиваться после заключения в 1689 г. между Россией и Китаем Нерчинского договора и производилась в 1689–1706 гг. через Нерчинск, а впоследствии в основном через Селенгинск и Кяхту. Главенствующие позиции в русско-китайской торговле через Забайкалье с самого начала заняли доминировавшие в этот период на сибирском рынке купцы из Европейской России. Сибирским торговцам, которые хотя и стремились активно использовать для накопления и преумножения своих капиталов возможности, открывавшиеся в ходе освоения внешнеазиатских рынков, сложно было конкурировать с более капиталистами торговцами из метрополии. По данным отпускной книги Иркутской таможни за 1699 г., в которой регистрировался отпуск китайских товаров «иркутской покупки» (значительная часть доставлявшихся из Науна через Нерчинск китайских товаров скупалась в Иркутске торговцами, отправлявшими их затем в сибирские города и «на Русь»), торговцы из разных сибирских городов вывезли в этом году из Иркутска китайских товаров (в основном хлопчатобумажных и шелковых тканей) на 7,7 тыс. руб., а торговые люди и гости из Европейской России — на 34,5 тыс.

руб. [175]

Скромным было участие, которое принимали торговцы-сибиряки в караванной торговле с Китаем. Казенные караваны отправлялись в Пекин с разной степенью регулярности на протяжении 1693–1762 гг., а частные торговцы имели возможность посылать в них свои товары до 1731 г., когда

181

приговором Сената купцам, направлявшимся с казенными караванами в качестве комиссаров, агентов и целовальников, было предписано «в Китае не торговать кроме казенных товаров» [176]. Наиболее широкие возможности для отправления своих товаров в казенных караванах купцы имели в период с 1693 по 1706 г. (так, караван 1700–1701 гг. более чем на 60% состоял из товаров частных торговцев), а после того как указом от 28 января 1706 г. «торговым и всяких чинов людям» было запрещено торговать с Китаем, «хранения ради китайского торгу дабы не был испорчен» [177] (для казны. -Авт.), участие частных торговых людей в караванной торговле стало возможным лишь в форме реализации права на провоз товаров, предоставлявшегося купцам, попадавшим в штат караванов на административно-хозяйственные должности — купчин, агентов, целовальников и пр. Как следует из книги росписи частных товаров, отправлявшихся в казенном караване 1703 г., караванная торговля с Китаем почти всецело находилась под контролем торговцев из Москвы и других городов европейской части России, которым в караване 1703 г. принадлежало 94% всех частных товаров, на долю сибиряков же, которых следовало в караване 23 чел. (из них 5 чел. с чисто торговыми целями и 18 чел. в официальной должности «провожатых», везших с собой и товары для обмена), приходилось лишь около 6% (13,9 из 223,3 тыс. руб.) [178]. Гораздо меньшей, чем у торговцев из Европейской России, была и средняя стоимость принадлежавших сибирякам партий товаров — 605 руб. против 1920 руб. Лишь 6 сибирских купцов имели товаров на сумму более 1 тыс. руб., в том числе 4 (енисейцы Д. Тушов, М. Щукин, М. Истопников, селенгинец Д. Федоров) — на сумму от 1 до 2 тыс. руб., один (илимец М. Шангин) — на сумму от 2 до 3 тыс. руб. и один (тобольчанин Д. Мещеряков) — от 3 до 4 тыс. руб., тогда как самые крупные из торговцев Европейской России (московские гости и купчины гостиной сотни) имели партии товаров ценностью от 5 до 15 тыс. руб.

С изменением в 1703–1706 гг. маршрута следования казенных торговых караванов основная роль в торговле с Китаем переходит от Нерчинска к Селенгинску и Иркутску. Преимущественно через селенгинское направление осуществлялась не только казенная караванная, но и частная торговля с Китаем, сосредоточивавшаяся после отмены в 1714 г. вышеназванного запретительного указа 1706 г. в монгольском городе Урге, а с 1728 г. после подписания нового торгового договора с китайским правительством — в Кяхте. Продолжало действовать и нерчинское направление (Наун, а с 1728 г. — Цурухайту), но торговый обмен здесь на протяжении всей дальнейшей истории русско-китайских торговых отношений имел лишь местное значение. Приезжие купцы, как российские, так и сибирские, практически в нем не участвовали (так, в 1714 г. весь привезенный в Нерчинск из Науна китайский товар, оцененный Нерчинской таможней в 2,6 тыс. руб., принадлежал местным жителям) [179], сосредоточив свои торговые операции на более выгодно расположенном по отношению к главным торговым путям селенгинско-кяхтинском направлении.

182

Поскольку основная масса выменивавшихся на этом направлении китайских товаров предназначалась не для внутрисибирского потребления, а вывозилась в европейскую часть страны, о сравнительном участии российских и сибирских купцов в русско-китайской торговле в первой половине XVIII в. можно судить по материалам таможенных книг Москвы, являвшейся вплоть до конца XVIII столетия основным местом реализации китайских товаров (затем эта роль переходит к Нижегородской ярмарке). Как видно из таблицы 37, в которую сведены результаты обработки данных мо-

Таблица 37

Состав торговцев китайскими и сибирскими товарами в Москве
в первой половине XVIII в. ^*

Региональная принадлежность купцов	Годы
Региональная принадлежность купцов	1726	1740
Сибирские купцы:
число	23	18
стоимость товаров, руб.	51140	46761
%	35,6	25,4
в среднем на одного купца, руб.	2223	2598
Купцы Европейской России:
число	59	69
стоимость товаров, руб.	92539	137311
%	64,4	74,6
в среднем на одного купца, руб.	1568	1990
Всего:
число купцов	82	87
стоимость товаров, руб.	143679	184072
в среднем на одного купца, руб.	1752	2116

^* Сост. по: РГАДА.Ф. 273. Оп. 1. Д. 32789,32826.

сковских таможенных книг 1726 и 1740 гг. (наиболее ранней и одной из наиболее поздних из сохранившихся книг, в которых учтен привоз китайских товаров), на долю сибирских купцов, составлявших в 1726 г. 28%, а в 1740 г. — 21% от общего числа торговцев, привозивших в Москву китайские и сибирские товары [180], приходилось соответственно 1/3 и 1/4 всего объема их продажи. Следовательно, как и в караванной торговле, в частной приграничной торговле с Китаем преобладающие позиции занимало купечество Европейской России, представленное преимущественно поморскими и московскими купцами, однако если в караванной торговле присутствие торговцев из Сибири было минимальным, то здесь участие сибирского купечества было существенно более весомым, к тому же распродаваемые сибирскими купцами на московском рынке партии китайских товаров в среднем были

183

более крупными, чем у торговцев из европейской части страны (табл. 37). Сибирским купцам принадлежала половина всех партий товаров стоимостью более 5 тыс. руб. (в 1726 г. — 3 из 6, а в 1740 г. — 4 из 8 партий), два сибиряка были и в числе пяти торговцев, чья сумма продаж превышала 10 тыс. руб. (енисейский купец П. Самойлов — 16,6 тыс. руб., тобольский М. Корнильев — 10,5 тыс. руб.).

Наиболее активное участие в торговле с Китаем и соответственно в привозе китайских товаров в Москву принимали купцы трех крупнейших в XVIII в. торговых центров Сибири — Иркутска, Тобольска и Енисейска. На долю купцов этих трех городов в 1726 г. приходилось 73% всего привоза сибирского купечества, а в 1740 г. — 90%; в том числе иркутские купцы (М. Глазунов, Ф. Чечеткин, Т. Бречалов, П. Пивоваров, И. Гранин и др.) обеспечивали в 1726 г. 37% всего привоза, а в 1740 г. — 3,3%, тобольские (С. Третьяков, Л. Нефедьев, М. Корнильев, П. Битюков, И. Налабардин, Б. Торицын и др.) — соответственно 28 и 45%, а енисейские (И. Скорняков, С. Агапитов, А. и П. Самойловы и др.) — 8 и 41%. Привозили китайские товары в Москву и некоторые купцы из других сибирских городов: селенгинские В. Хлуденев (на сумму 8045 руб.) и П. Сомовых (266 руб.), томский А. Серединин (4368 руб.), верхотурский И. Вагин (1395 руб.), тюменский А. Стукалов (420 руб.) и др. Участие сибирских купцов в привозе китайских товаров в Москву на этом раннем этапе их участия во внешнеторговой деятельности не имело еще сколько-нибудь высокой степени регулярности: из 22 сибирских купцов, торговавших китайскими товарами в Москве в 1726 г., привозили их сюда и в 1740 г. лишь два купца (иркутские Ф. Чечеткин и Т. Бречалов).

Крупными торговцами, присутствовавшими на московском рынке, не исчерпывался круг участников русско-китайской торговли со стороны сибирского купечества. В торговле с Китаем принимали участие и более мелкие купцы, для которых самостоятельная доставка выменянных в Кяхте товаров на рынки Европейской России не имела коммерческого смысла, поэтому они распродавали их в розницу сибирскому населению, либо сбывали непосредственно на территории Сибири (преимущественно в Иркутске и на Енисейской ярмарке) крупным купцам-оптовикам, отправлявшим их для последующей реализации в Москву и на Ирбитскую ярмарку. По данным анкеты Комиссии о коммерции, представленным в таблице 38, во внешнеторговых операциях на границах Сибири, преимущественно в Кяхте, в середине 1760-х гг. принимали участие 473 купца, совокупный торговый оборот которых достигал 357,8 тыс. руб.

Почти треть задействованного во внешней торговле капитала сибирского купечества приходилась на иркутских купцов, концентрировавших свои капиталовложения преимущественно в русско-китайской торговле: из 57 иркутских купцов, производивших торги «к портам и пограничным таможням», 7 чел. вели торговлю в Охотском порту (на сумму 23 тыс. руб.), а остальные — в Кяхте (на сумму 91,7 тыс. руб.). Далее по размерам капиталов, задействованных в торговле с Китаем, следовали купцы Тобольска: только в

184

Таблица 38

Связь купцов сибирских городов с внешним рынком (1760-е гг.)^*

Город	Число купцов	Величина вложенного во внешнюю торговлю капитала, руб.	В среднем на одного купца, руб.
Иркутск	57	115700	2029,8
Тобольск	53	76700	1447,2
Енисейск	49	43400	885,7
Кяхта	157	33200	211,5
Томск	26	29400	1130,8
Селенгинск	63	28460	451,7
Тара	13	12600	969,2
Тюмень	12	7400	616,7
Нерчинск	30	4940	164,7
Кузнецк	11	4000	363,6
Красноярск	2	2000	1000,0
Всего:	473	357800	756,4

^* Репин Н.Н. Купечество и торговля городов Западной Сибири в начале 60-х годов XVIII века (по материалам фонда комиссии о коммерции ЦГАДА) // Обменные операции городов Сибири периода феодализма. Новосибирск, 1990. С. 16–17; РГАДА. Ф. 397. Оп. 1. Д. 441. Л. 68–73 об.

Кяхте торговали 27 тобольских купцов с капиталом в 39,5 тыс. руб., еще 5 купцов вели торговлю не только в Кяхте, но и в пограничных таможнях на Сибирской линии, а 21 купец с капиталом 23,9 тыс. руб. к середине 1760-х гг. были отвлечены от внешней торговли к внутренней «за старостою», «за одиночеством», «за задолженностью в службе» и другим причинам, однако ранее активно участвовали во внешнеторговом обмене. С кяхтинской торговлей были связаны и 26 томских купцов с капиталом 29,4 тыс. руб., при этом 9 из них имели коммерцию и в других пограничных пунктах, а капиталы остальных (17,1 тыс. руб.) всецело обращались в Кяхте [181]. Преимущественно на кяхтинскую торговлю ориентировало свои внешнеторговые операции и енисейское купечество, вкладывавшее в них капитал в размере 43,4 тыс. руб. Более половины всех связанных с внешней торговлей сибирских купцов (250 из 473) проживало непосредственно в пограничных с Китаем пунктах — Кяхте, Селенгинске, Нерчинске, однако в составе купечества этих городов еще практически не было обладателей сколько-нибудь крупных капиталов, поэтому по среднему размеру капитала, приходившегося на одного купца, пограничные пункты значительно уступали крупнейшим торговым центрам Сибири (табл. 38). Так, в Кяхте, где в первой половине XIX в. в составе купечества было немало коммерсантов, входивших в число самых богатых купцов Сибири, в середине XVIII в. лишь 5 торговцев (А. Овсянкин, П. Волков, Ф. Горденин, П. Дернятин, Л. Попов) имели капитал, приближавшийся к средней величине капиталов, задействованных во внешне-

185

торговых операциях у купцов крупнейших торговых городов Сибири (1–3 тыс. руб.) [182].

Приведенные выше данные, характеризующие как сравнительное участие купцов Европейской России и Сибири, так и представительство купечества различных сибирских городов в торговле с Китаем, в значительной мере согласуются со сведениями, указанными в подготовленной Кяхтинской таможней для Сибирского приказа Справке о распределении отправленных из таможни в 1751 г. китайских товаров по пунктам назначения. Согласно этому документу, из общего количества выменянных в Кяхте китайских товаров, оцененных в 450,4 тыс. руб., в Европейскую Россию было отправлено на 210,7 тыс. руб. (46,8%), на Ирбитскую ярмарку — на 66,6 тыс. руб. (14,8%), а в различные сибирские города — на 173,1 тыс. руб. (38,4%), в том числе в Иркутск — на сумму 94,3 тыс. руб., Нерчинск — 24,5 тыс. руб., Тобольск — 11,3 тыс. руб., Енисейск — 10,2 тыс. руб:, Якутск — 13,8 тыс. руб., Барнаул — 5,9 тыс. руб., Селенгинск — 5,4 тыс. руб., Томск — 3,6 тыс. руб., Илимск — 1,0 тыс. руб., Красноярск — 0,8 тыс. руб., для Ямышевской и Семипалатинской крепостей — 2,3 тыс. руб. [183]

Насколько можно судить по материалам анкеты Комиссии о коммерции, а также сведениям Московской и Кяхтинской таможен, в середине XVIII в. наиболее крупные капиталы обращались в кяхтинской торговле у иркутских купцов А. Сизых (20 тыс. руб.), В. Ворошилова (10 тыс. руб.), Ф. Киселева (8 тыс. руб.), П. Лебедева, О. Сибирякова (по 5 тыс. руб.), тобольских И. Володимерова (10 тыс. руб.) М. Корнильева (10 тыс. руб.), Ф. Ширкова, Е. Шевырина, Ф. Рябовского, Н. Снигирева (по 5 тыс. руб.), Г. Евсевьева (4 тыс. руб.), томских М. Старкова (9 тыс. руб.), А. Янина (8 тыс. руб.), И. Губинского, А. Шумилова, А. Серединина (по 4 — 5 тыс. руб.), енисейских П. Самойлова (16 тыс. руб.), Е. Плотникова (12,5 тыс. руб.), С. Агапитова (3,5–4 тыс. руб.), тюменских Ф. Быкова (5,5 тыс. руб.), Я. Протасова (3,5 тыс. руб.), тарских Т. Каримова (7,5 тыс. руб.), В. Карелина (4,5 тыс. руб.) и др. [184]

Так как основным товаром, на который сибирские купцы выменивали в Кяхте китайские товары, была пушнина, масштабы обменных операций торгующего в Кяхте купечества существенно возросли после отмены правительством в 1762 г. действовавшего с конца XVII в. запрета на сбыт частными торговцами в Китай наиболее ценных сортов пушнины — соболя, бобра, чернобурки и др. Либерализация условий частной торговли пушниной, обусловленная прекращением практики посылки в Китай казенных караванов, позволила купцам перевести свои торговые операции с мехами из контрабанды в русло легального обмена, что в итоге дало значительный импульс кяхтинской торговле, обороты которой с 1760 по 1800 г. выросли с 1,4 до 8,4 млн руб., т. е. в 6 раз. В 1757–1784 гг. пушнина составляла около 85% русского вывоза в Китай, и хотя в последнее десятилетие XVIII в. ее удельный вес снизился до 70%, она по-прежнему занимала главное место среди променивавшихся в Кяхте русских товаров, значительно превосходя по стоимости другие статьи русского экспорта — сукна, кожи, железо, скот [185]. При этом в торговых оборотах сибирских купцов пушной товар

186

играл относительно более значительную роль, чем у торговавших в Кяхте купцов из Европейской России. Так, судя по сохранившимся данным Кяхтинской таможни о взимании пошлин за 1769–1770 гг., у многих сибирских купцов товарные партии на 90–100% состояли из мехов. А в первой трети XIX в. торговавшими в Кяхте купцами-сибиряками поставлялось до 2/3 всей променивавшейся здесь пушнины: в 1830 г. — на 1,96 млн из 3,16 млн руб., в 1835 г. — на 2,6 млн из 4,3 млн руб. [186]

На рубеже XVIII-XIX в. в кяхтинской торговле принимали участие, по разным сведениям, от 60 до 115 купеческих семей из различных сибирских городов, преимущественно из Иркутска, Тобольска, Тары, Томска, Енисейска, Верхнеудинска, Селенгинска и Кяхты. В одном только Иркутске торговые дела в Кяхте имели 25–40 купеческих домов [187]. Однако с выходом в 1807 г. манифеста, по которому право на ведение торговли с Китаем предоставлялось только лишь купцам, состоявшим в первой гильдии, количество участников кяхтинского торга резко сократилось: по данным за 1830 г., торговые обороты в Кяхте имели 53 российских купца, из которых сибиряков было лишь 17 чел. [188] Кяхтинская торговля становится доступной только для наиболее капиталистах из сибирских купцов, в числе которых в первой трети XIX в. выделялись иркутские Трапезниковы, Медведниковы, Саватеевы, тобольские Ширковы, Селивановы, Пиленковы, Гневашевы, томские Мыльниковы и Касимов, тарские Нерпины, енисейские Хорошевы и Кобычевы, нерчинские Кандинские, селенгинские Ворошиловы, верхнеудинские Титовы, Курбатовы, Сотниковы, Осиповы, кяхтинские Баснины, Игумновы, Молчановы, Котельниковы.

Установление монополии купцов-первогильдейцев на проведение торговых операций в Кяхте еще более ослабило позиции сибирского купечества в русско-китайской торговле, где и ранее главенствующее положение занимал купеческий капитал из Европейской России. Так, если в 1804 г. сибирским купцам принадлежало 36% кяхтинского товарооборота (84502 из 234080 пуд. товаров), то в 1830 г. доля купцов-сибиряков составляла только 25% (2,8 млн из 11,2 млн руб.) [189]. Помимо перевеса в финансово-экономической мощи, доминированию купцов из Европейской России в кяхтинской торговле способствовали также льготы и преимущества, предоставлявшиеся им царским правительством. Так, во второй половине XVIII в. на сибирских купцов в течение длительного времени не распространялась предоставленная купцам европейских губерний льгота в виде отсрочки уплаты таможенных пошлин за выменивавшиеся в Кяхте товары. Значительные преимущества получили купцы Европейской России и в результате введения в 1800 г. новых правил, регулировавших проведение торговых операций в Кяхте. Согласно этим правилам, кяхтинский торг приобретал исключительно меновой характер, а цены, по которым товары променивались китайцам, должны были устанавливаться «общим уговором» торгующих в Кяхте российских купцов. Установление расценочного механизма формирования спроса на российские товары оказалось на руку торговцам из Европейской России, которые, пользуясь превосходством в капиталах и

187

численности перед торговавшими в Кяхте сибирскими купцами (особенно после 1807 г., когда от кяхтинской торговли были отлучены мелкие и средние торговцы), добивались установления выгодных для себя променных цен, определяя их таким образом, чтобы, как жаловались сибирские купцы в своей записке генерал-губернатору Восточной Сибири (1839 г.), «уничтожить торговлю в Кяхте сибирскими пушными произведениями и дать только более ход изделиям фабричным» [190]. Инициируемое купцами из Европейской России завышение обменных цен на пушнину, на которую у сибирских купцов-кяхтинцев в первой трети XIX в. приходилось до 2/3 всей стоимости промена, вызывало затоваривание пушниной: по сведениям на 1839 г., у сибирских купцов имелось непроменянного пушного товара на сумму 4 млн руб., что в 1,5 раза превышало среднегодовой объем его реализации китайским купцам [191]. С другой стороны, выгодность промена мануфактурных изделий, поставлявшихся в Кяхту купцами Европейской России, обеспечивалась не только установлением «сходственных» променных цен на них, но и за счет использования имевшейся у богатых московских негоциантов (а именно они поставляли в Кяхту основную массу мануфактуры) возможности закупать товары у российских мануфактуристов крупными партиями, а значит по более низким ценам и более высокого качества.

Монополизм крупных торговцев из Европейской России, утвердившийся в кяхтинской торговле, вызывал недовольство со стороны сибирских купцов, которое находило выражение как в публикациях в прессе [192], так и в записках в адрес различных властных структур, в которых под лозунгом «торговля требует свободы» предлагалось отменить, либо ослабить действовавшие в кяхтинской торговле ценовые ограничения и регламентации. Одна из таких записок, цитировавшаяся выше, была составлена в 1839 г. торговавшими в Кяхте иркутскими купцами Трапезниковыми, Медведниковыми и Шелиховым на имя генерал-губернатора Восточной Сибири и переслана кяхтинским купцом П. Басниным в Департамент мануфактур и внутренней торговли [193]. Торговавшие в Кяхте сибирские купцы противодействовали стесняющим их торговлю правилам и тем, что явочным порядком нарушали устанавливавшиеся под диктовку московских купцов расценки на промениваемые товары, в связи с чем последние были вынуждены регулярно принимать «приговоры» с обращением к компаньонам (в обязанности которых входил контроль за соблюдением правил торговли) следить за соблюдением торгующими установленных цен. Такие обращения, в частности, принимались московскими купцами в 1829, 1830, 1837 гг., а в 1838 г. против принятия мер, способных подорвать «общую цену на товар», они выступили в письме на имя министра финансов Канкрина [194].

В конечном итоге сибирским купцам, позиция которых соответствовала постепенно усиливавшейся в действиях правительства тенденции к либерализации торгово-промышленной политики, удалось добиться в 1840 г. значительного смягчения ценовых регламентации, а указом от 1 августа 1854 г. всем торговавшим в Кяхте купцам было дозволено променивать свои товары «по вольным ценам, не стесняясь никакими купеческими положения-

188

ми» [195]. В 1840–1850-е гг. был существенно подорван и установленный правилами 1800 г. исключительно меновой характер кяхтинской торговли: с 1842 г. купцы для покупки китайских товаров стали использовать золото и серебро (в 1842–1850 гг. в Кяхте обращалось ежегодно от 400 до 500 тыс. руб. сер., что составляло 5–6% общей ценности промена товаров), а в 1854–1855 гг. вывозу золота и серебра, имевшему до этого полулегальный характер, было придано законное основание с тем лишь ограничением, чтобы стоимость отпускаемой в Китай золотой и серебряной монеты не превышала 1/3 стоимости вывозимых мануфактурных и 1/2 стоимости пушных товаров, в результате в 1854–1861 гг. около 50% стоимости ввоза оплачивалось нетоварными средствами, что снижало затраты купцов на транспортировку товаров [196]. Сдвиг в сторону либерализации кяхтинской торговли проявился также в предоставлении торгующим в Кяхте купцам права при оплате пошлин по вексельному переводу предоставлять вместо залогов аттестаты присутственных мест, а также в допущении к торговле в Кяхте купцов второй гильдии с правом ежегодно обменивать товаров на сумму не более 90 тыс. руб., что давало возможность участия в русско-китайской торговле обладателям не только крупных, но и средних по размеру капиталов.

Все вышеперечисленные нововведения способствовали усилению позиций сибирского купечества в кяхтинской торговле. Если в 1839 г. торговые дела в Кяхте имели 32 сибирских купца, то к середине 1850-х гг. их число возросло до 50–60 чел., а вложенный ими в торговлю с Китаем капитал увеличился соответственно с 1,9 до 4–4,5 млн руб. сер., т. е. более чем в 2 раза. За это же время на четверть сократилось число участвующих в кяхтинской торговле купцов Европейской России, а принадлежавшие им капиталы уменьшились с 4,4 до 3 млн руб. сер. Особенно существенно сократили свое присутствие ранее доминировавшие в кяхтинской торговле московские купцы: размер их товарооборота с 1839 по 1854 г. уменьшился в 1,7 раза: с 5,4 до 3,2 млн руб. сер. [197]

Рост торговых оборотов сибирских купцов, сопровождавшийся одновременным сокращением торговых операций в Кяхте конкурентов из Европейской России, выводит их, начиная с конца 1840-х гг., на доминирующие позиции в кяхтинской торговле, а к концу дореформенного периода сибирские купцы сосредоточивают в своих руках около 60% всей кяхтинской торговли (табл. 39). Помимо указанных выше изменений в законодательном регулировании кяхтинской торговли, расширивших круг ее участников за счет менее капиталистах торговцев, успехи сибирских купцов объяснялись в немалой степени также тем, что многие из них лично вели дела в Кяхте, поддерживая непосредственные деловые и личные контакты с партнерами с китайской стороны, что позволяло им лучше изучать спрос на русские товары и более оперативно реагировать на его изменения, обеспечивая тем самым выгодный для себя промен, купцы же Европейской России, за малым исключением, действовали в Кяхте через комиссионеров и приказчиков, которые, как констатировали служители Кяхтинской таможни, «не соблюдают интересы своих поручителей», выменивая для них товар не самого лучшего

189

Таблица 39

Участие сибирского купечества в кяхтинской торговле
в 1830–1854 гг. (до 1840 г. — в ассигн. руб., после — в серебр. руб.) ^*

Год	Сибирские купцы			Купцы Европейской России			Всего
	Число	Капитал		Число	Капитал		Число	Капитал
	Число	тыс. руб.	%	Число	тыс. руб.	%	Число	тыс. руб.
1830	17	2018	19,4	36	8410	80,6	53	10428
1835	25	5128	29,7	36	12159	70,3	61	17287
1839	32	6685	30,5	34	15246	69,5	66	21931
1840	36	2266	32,9	28	4617	67,1	64	6883
1841	25	2920	37,8	29	4800	62,2	54	7720
1842	36	2313	35,9	32	4121	64,1	68	6434
1843	37	1922	41,4	34	2717	58,6	71	4639
1844	42	2259	39,2	33	3503	60,8	75	5762
1845	42	2652	39,3	33	4093	60,7	75	6745
1846	44	2681	38,6	32	4271	62,4	76	6952
1847	46	3067	45,4	28	3683	54,6	74	6750
1848	51	2789	52,6	27	2516	47,4	78	5305
1849	56	2935	57,2	26	2192	42,8	82	5127
1850	53	3784	55,2	27	3068	44,8	80	6852
1851	64	3882	58,0	27	2807	42,0	91	6689
1852	61	4708	60,9	26	3019	39,1	87	7727
1853	59	3073	67,7	20	1466	32,3	79	4539
1854	52	4313	59,7	27	2908	40,3	79	7221

^* Сост. по: РГИА. Ф. 1265. Оп. 3. Д. 167. Л. 86.

качества и не по самым выгодным ценам [198]. Значительную часть выменивавшихся в Кяхте китайских товаров сибирские купцы реализовали на территории Сибири, что снижало для них издержки, связанные с перевозкой товаров. В результате сибирские купцы преуспели в соперничестве с российскими в условиях сокращения спроса на товар, традиционно занимавший основное место в обменных операциях сибирского купечества в Кяхте — пушнину (ее доля в вывозе упала с 50,7% в 1824–1828 гг. до 20–25% в первой половине 1850-х гг.), и увеличения его на мануфактурные изделия, поставлявшиеся ранее в Кяхту в основном купцами Европейской России. Как видно из данных таблицы 40, сибирские купцы в последние предреформенные десятилетия существенно увеличили промен в Кяхте мануфактурных товаров и прежде всего закупавшихся у фабрикантов Центральной России шерстяных и хлопчатобумажных тканей, ставших в этот период основной статьей русского экспорта в Китай. Если масштабы торговли этим товаром в Кяхте у купцов Европейской России в период с 1835 по 1852 г. оставались примерно на неизменном уровне, то вывоз тканей сибирскими купцами увеличился более чем в 6 раз — с 555,4 тыс. до 3594 тыс. аршин.

190

Таблица 40

Структура товарного вывоза через Кяхту
купцами Сибири и Европейской России в 1835–1852 гг.^*

Статьи вывоза	Сибирские купцы				Купцы Европейской России
Статьи вывоза	1835 г.	1840 г.	1845 г.	1852 г.	1835 г.	1840 г.	1845 г.	1852 г.
Шерст. и х/б. ткани, тыс. арш.	555,4	828,7	1801,7	3594,7	2076,5	2428,6	2567,9	2225,5
Кожи выделанные, тыс. шт.	63,4	102,5	65,3	158,0	250,7	192,0	172,8	185,1
Мерлушка, тыс. шт.	79,3	311,8	281,0	187,4	542,7	782,4	361,2	205,0
Пушнина, тыс. руб.^**	2635,4	946,9	725,5	741,7	1656,4	498,5	382,5	207,5

^* Сост. по: РГИА. Ф. 1265. Оп. 3. Д. 167. Л. 86 об.–87.

^** Сведения за 1835 г.- в ассигнационных руб., а за остальные годы — в серебряных руб.

Отмечая явное усиление позиций сибирских купцов в кяхтинской торговле в предреформенный период, нельзя вместе с тем не отметить сохранение значительной степени их кредитно-финансовой зависимости от оптовых торговцев («партионных покупщиков»), скупавших у них чай на Нижегородской ярмарке и в Москве, а также комиссионеров, бравших на комиссию недопроданный чай и открывавших купцам-кяхтинцам кредит, необходимый им для уплаты пошлин и закупки промышленных товаров, отправлявшихся для дальнейшего промена в Кяхту. В роли оптовых скупщиков чая и комиссионеров выступали в основном крупные московские (в 1850–1860-е гг. Боткин, Расторгуев, Алексеев, Подошвенников, Куманин и др.) и казанские купцы (Александров), хотя и некоторые представители сибирского купечества начали заниматься в предреформенный период комиссионерством не только в Кяхте, но и на Нижегородской ярмарке (Трапезников, Медведников, Климин).

Как и на более ранних этапах развития кяхтинской торговли, среди сибирских купцов наибольшую активность в торговле с Китаем в предреформенный период проявляли купцы из городов Юго-Восточной Сибири. По сведениям за 1860 г., в числе 45 сибирских купцов, чей товарооборот в Кяхте превышал 50 тыс. руб. сер., было 32 купца, представлявших этот близлежащий к Кяхте регион, а их доля в общем обороте составляла 58,1% (табл. 41). При этом если в XVIII в. среди торговавших в Кяхте купцов этого региона явно доминировало иркутское купечество, то к середине XIX в. немало обладателей крупных капиталов имелось и среди купечества Кяхты и Селенгинска, хотя в значительной части это были купцы, перечислившиеся сю-

191

Таблица 41

Участие купцов различных городов Сибири
в кяхтинской торговле в 1860 г. (с оборотом более 50 тыс. руб. сер.) ^*

Город	Число купцов	Товарооборот		Средняя сумма товарооборота, руб.
Город	Число купцов	руб.	%	Средняя сумма товарооборота, руб.
Иркутск	11	1900282	22,9	172753
Селенгинск	13	1882456	22,7	144804
Тюмень	6	1415326	17,1	235888
Тара	4	1280088	15,4	320022
Кяхта	7	878748	10,6	125535
Мариинск	1	387830	4,7	387830
Томск	1	311790	3,8	311790
Верхнеудинск	1	157920	1,9	157920
Тобольск	1	75270	0,9	75270
Всего:	45	8289710	100	184216

^* Сост. по: Государственная внешняя торговля в разных ее видах за 1860 год. СПб., 1861. Табл. XLII.

да из других городов Сибири и европейской части страны (Д. Старцев, Н. Игумнов, В. Смирнов, К. Марьин, А. Лушников, И. Нерпин, Н. Ширяев и др.). Среди торговцев этого региона имелись обладатели крупных капиталов, ежегодный товарооборот у которых достигал 0,5 млн руб. (И. Хаминов, С. Сабашникова), однако половина торговавших в Кяхте иркутских, селенгинских и кяхтинских купцов (15 из 31) имели сумму оборота, не превышавшую законодательно установленный максимум для участвовавших в кяхтинской торговле купцов второй гильдии — 90 тыс. руб.

Если географическая близость Кяхты позволяла принимать участие в торговле с Китаем не только самым крупным, но и менее капиталистам представителям забайкальского и иркутского купечества, то западносибирское купечество было представлено в кяхтинской торговле почти исключительно купцами-первогильдейцами, средний размер товарооборота у которых был почти в 2 раза больше, чем у восточносибирских купцов (266,9 тыс. против 150,6 тыс. руб.). Из числа западносибирских купцов наибольшей вовлеченностью в кяхтинскую торговлю отличались купцы Тюмени и Тары, на которых в 1860 г. приходилось соответственно 40,8 и 39,9% всего товарооборота западносибирского купечества. Особенно следует отметить возросшую внешнеторговую активность тюменского купечества: если в 20–30-е гг. XIX в. его представители в списках кяхтинских торговцев не значились, то в 1860 г. в Кяхте вели торговлю 6 тюменских купцов (Е. Котовщиков, Ф. Климин, И. Подаруев, Я. Щетинин, Маремьяна и Кондратий Шешуковы) с общим оборотом 1,4 млн руб., что составляло 17,1% всего товаро-

192

оборота сибирского купечества. Усиление внешнеторгового потенциала тюменского купечества соответствовало значительному повышению его роли во внутрисибирской торговле, связанному с превращением Тюмени в первой половине XIX в. в один из главнейших товарно-распределительных пунктов сибирской торговли. Зато значительно сократилось в предреформенный период присутствие в кяхтинской торговле купечества города, уступившего Тюмени эту торговую функцию — Тобольска: если в первой трети XIX в. торговлю в Кяхте постоянно вели 4–5 семей тобольских купцов (Ширковы, Селивановы, Пиленковы, Медведевы, Гневашевы, Пирожниковы), то в 1850-е гг. — только одна (Пиленковы). Снизили внешнеторговую активность и томские купцы, переключившие свои основные капиталы и предпринимательскую энергию с торговли на золотопромышленность: в 1860 г. крупные торговые операции в Кяхте имел лишь один томский купец — Г. Елисеев (на сумму 311,8 тыс. руб.). По сходной причине, связанной с отвлечением капиталов в золотопромышленность, кяхтинская торговля не стала распространенным предпринимательским занятием у купцов Красноярска: если в 1830-е гг. торговые обороты в Кяхте имел один купец этого города — Иван Кузнецов, а по сведениям за 1847–1850 гг. в кяхтинском торге участвовали три красноярских купца (сын И. Кузнецова — Петр, С. Щеголев и Губкин на общую сумму 887,6 тыс. руб.), то в списке кяхтинских торговцев за 1860 г. значился лишь переписавшийся в мариинское купечество С. Щеголев (оборот — 387,8 тыс. руб.).

В целом трудно переоценить то влияние, которое в историческом плане оказала кяхтинская торговля на формирование коммерческих навыков и финансового потенциала сибирского купечества. До появления золотопромышленности именно в русско-китайской торговле складывались самые крупные в Сибири капиталы, а купцы-кяхтинцы составляли финансовую элиту сибирского купечества. Уже в первой четверти XIX в. ряд торговавших в Кяхте купеческих семей имели миллионные состояния. По свидетельству директора Кяхтинской таможни Галлохарского, относящемуся к концу 1820-х гг., миллионерами были иркутские кяхтинцы Прокопий, Иван и Логин Медведниковы, а также братья Трапезниковы [199]. Миллионным состоянием, нажитым главным образом в кяхтинской торговле, обладали в начале XIX в. также семейства тобольских купцов Пиленковых, тарских Нерпиных и кяхтинских Басниных. В последующие десятилетия ряды кяхтинских миллионеров пополнились за счет Я. Немчинова (Тара), Шешуковых (Тюмень), И. Хаминова, И. Базанова, (Иркутск), И. Нерпина, И. Носкова, Сабашниковых, Игумновых (Кяхта). Так, кяхтинским купцом П. Басниным за период с 1797 по 1842 г. только таможенных пошлин по кяхтинской торговле и гильдейских повинностей было уплачено в казну на сумму 6 млн руб. [200] Таможенные платежи другого крупного кяхтинского торговца И. Носкова составили в течение 15 лет (с 1844 по 1859 г.) 780 тыс. руб., а сумма товарооборота превысила 2 млн руб. [201]

193

Важную роль сыграла кяхтинская торговля в карьере одного из самых крупных сибирских предпринимателей XIX столетия — тарского купца Якова Немчинова. Первоначальная основа его капитала, преумноженного затем удачливыми вложениями в золотопромышленный бизнес и составлявшего к концу жизни (умер в 1894 г.), по разным оценкам, от 17 до 48 млн руб., была заложена в русско-китайской торговле, участие в которой Яков принимал начиная с 1845 г. По сведениям за 1862 г., из общего оборота капитала Я. Немчинова, составлявшего 3155000 руб., на золотопромышленность приходилось 112 тыс. руб. (3,5%), а на торговлю с Китаем — 1442000 руб. (45,7%). Масштабное участие в русско-китайской торговле сделало Немчинова крупной фигурой и на внутренних рынках России, где он реализовал выменивавшиеся в Кяхте китайские товары и закупал российские: обороты его торговли в Москве и на Нижегородской ярмарке составляли в 1862 г. соответственно 714 и 426 тыс. руб. [202]

За счет прибылей, получаемых от кяхтинской торговли и подрядов по перевозке кяхтинских товаров, сложилась значительная часть состояния иркутского купца Ивана Хаминова, являвшегося в 1850–1870-е гг. одним из самых богатых предпринимателей не только в Иркутске, но и во всей Сибири. Выходец из семьи небогатого сольвычегодского купца, И. Хаминов начал торговать в Иркутске еще в подростковом возрасте, поступив на службу приказчиком к своему земляку купцу П. Верхотину. Капитал, составленный на службе приказчиком, и приданое, полученное за дочерью богатого иркутского купца Пахолкова Евдокией, ставшей его женой в 1845 г., дали ему возможность записаться в 1845 г. в иркутское купечество по третьей гильдии. С 1850 г., после перехода в первую гильдию, И. Хаминов начал самостоятельную торговлю в Кяхте, годовой оборот которой с 1850 по 1860 г. вырос с 55 тыс. до 0,5 млн руб. Огромные барыши Хаминов получал и от выполнения подрядов по доставке из Кяхты в Москву, Нижний Новгород и обратно товаров кяхтинских торговцев. Совместно с другим крупным подрядчиком К. Марьиным он ежегодно доставлял по этому маршруту 75–90 тыс. мест чая (доставка одного места стоила в 1855 г. 10–15 руб. сер.). Хаминов активно участвовал и в получившей развитие после заключения Пекинского трактата (1861 г.) караванной торговле с Китаем. В 1870-е гг. состояние этого крупнейшего торговца, нажитое в основном за счет торгово-посреднических операций в Кяхте, составляло 5–7 млн руб. [203]

Многие сибирские купцы находили выгоду в том, что выступали в роли приказчиков, а после официального разрешения в 1800 г. комиссионерства брали на комиссию товары купцов Европейской России, которые, как правило, лично не вели дела в Кяхте. Так, из 60 купцов, имевших в конце 1820-х гг. торговые обороты в Кяхте, лишь 7 вели здесь дела самолично, 2 купца действовали через сыновей и племянников, а интересы остальных представляли 9 приказчиков и 9 комиссионеров (последние брали на комиссию товары сразу у нескольких торговцев). К тому же 5 из 7 самостоятельно торговавших в Кяхте купцов также выполняли и комиссионерские обязанности по отношению к другим торговцам. По неполным сведениям за 1854 г., обмен-

194

ными операциями в Кяхте занимались 10 купцов и 19 комиссионеров и приказчиков [204]. Наиболее часто в роли комиссионеров и приказчиков торговавших в Кяхте купцов подвизались местные забайкальские купцы. Так, кяхтинский купец Ф. Кичин во второй половине 1830-х гг. являлся комиссионером московских купцов И. и А. Корзинкиных и владимирских купцов В. Солодовникова и Л. Павлова, а кяхтинский купец Н. Стрижев — Вольского купца Ф. Зензинова, верховажского А. Юринского и кяхтинского И. Пиленкова. Селенгинскому купцу Д. Синицыну доверяли в 1850-е гг. представлять их интересы в Кяхте казанский купец А. Алаков, малмыжский Ш. Утямышев, енисейские А. Кобычев и А. Дементьев, томский Г. Елисеев. На протяжении двух десятилетий занимались комиссионерством кяхтинские купцы А. Кузнецов и Н. Игумнов, имевшие значительную торговлю в Кяхте и на свой счет (таковая торговля запрещалась комиссионерам лишь на короткое время — с 1851 по 1855 г.). Оказывал комиссионерские услуги другим купцам, рассматривая это как дополнительный источник дохода (за комиссию полагалось 1–2,5% от суммы прибыли), и названный выше в числе крупнейших кяхтинских торговцев-миллионеров тарский купец Я. Немчинов [205].

Но, конечно, основные доходы купцы-комиссионеры получали не от своих комиссионерских занятий, а от торговли чаем на собственный счет, чем занимались практически все кяхтинские комиссионеры, так как получаемая при этом прибыль была существенно выше размера комиссионерского вознаграждения. По сведениям кяхтинского градоначальника, «частные приобретения» кяхтинских торговцев составили в 1860 г. 48% от стоимости выменянных у китайских купцов чаев (3 млн 291 тыс. руб. от 6 млн 875 тыс. руб.) [206]. С учетом же пошлинных платежей и затрат на перевозку в Нижний Новгород и Москву, чистая прибыль кяхтинских чаеторговцев, по экспертным оценкам, в 1850-е гг. составляла 6–10%. Московские купцы-оптовики, скупавшие у кяхтинцев чай на Нижегородской ярмарке и здесь же перепродававшие его городовым купцам, выигрывали 4–5%, а купцы, реализовавшие закупленный на ярмарке чай в розницу в своих городах, могли получать от 20 до 80% прибыли. Средний барыш всех чаеторговцев в 1850-е гг. составлял: на высокие торговые сорта — 52–76%, на цветочные — 47–267%, а с учетом того, что чай проходил через трое рук (купец-кяхтинец — партионный оптовик — розничный торговец) на каждого приходилось в среднем барыша с торговых чаев 17–25%, с цветочных — 23–95% [207].

Другим важным направлением внешнеторговой деятельности сибирского купечества в XVIII-первой половине XIX в. была торговля с Средней Азией, Казахстаном и Западным Китаем, осуществлявшаяся через Сибирскую пограничную линию. Торговые связи Западной Сибири с Средней Азией, а через нее с Китаем установились еще до ее присоединения к Российскому государству — во времена Кучумского ханства. В XVII в. бухарские торговые караваны, доставлявшие в западносибирский регион основную массу восточных товаров, приходили сначала в Тобольск, а с 1674 г. — в Тару, куда из Тобольска правительственным распоряжением было перенесено обложение пошлиной приходивших в Сибирь торговых караванов. В

195

Тобольск в период с 1639 по 1674 г. караванами доставлялось различных восточных товаров более чем 80 наименований на сумму таможенной оценки от 1,2 до 14,6 тыс. руб. в год [208]. Крупные торговые караваны в начале XVIII в. приходили в Тару: по данным таможенной книги 1707 г., прибывшими в этом году в караване 132 бухарскими и 17 калмыцкими торговцами было привезено 722 тома китайки тюмовой, 2581 тюм китайки селинской, 33340 голов зенденей, выбойки и бязи, 480 кушаков, 190 мерлушек, 175 пуд. зеленого чая, 279 пуд. табаку и других товаров на общую сумму свыше 25 тыс. руб. [209] Часть этих товаров среднеазиатские торговцы отвозили затем для продажи в Тобольск, Тюмень, Томск, Красноярск и другие места, а остальное сбывали на месте тарским и приезжавшим в Тару купцам из других городов.

Однако сибирские купцы стремились к тому, чтобы полностью замкнуть на себя розничную реализацию восточных товаров, отводя среднеазиатским купцам роль лишь оптового их поставщика. Такому распределению торговых ролей содействовала функционировавшая с 20-х гг. XVII в. Ямышевская ярмарка, являвшаяся важнейшим местом оптовых торговых сделок между сибирскими торговцами, с одной стороны, и среднеазиатскими купцами, с другой. Сибирские торговцы привозили на эту открывавшуюся у Ямыш-озера в «пост Успенья богородицы» (15 августа) и продолжавшуюся 2–3 недели ярмарку кожи, пушнину, сукна, металлические изделия, которые обменивались на доставлявшиеся бухарскими купцами и калмыками китайские, бухарские и яркендские хлопчатобумажные ткани (китайки, камки, дабы, зендени, выбойки, бязи), чай, бадьян, табак, мерлушку, а также невольников-ясырей. Обороты Ямышевской ярмарки достигали в начале XVIII в. 50–60 тыс. руб. В 1703 г. российскими торговцами было выменяно здесь 3,5 тыс. тюней китайки, 40 тыс. зенденей, чевдаров, выбоек и бязей, 1,5 тыс. кушаков, 240 лисиц и недолисей, 440 овчинок астраханских, 4 пуда бадьяну, 20 озямов, 20 тулупов, а также более 100 ясырей и разного мелкого товара на 510 руб. [210] Сибирские торговцы были представлены на Ямышевской ярмарке в основном тарскими, тобольскими и тюменскими служилыми и посадскими людьми, а также сибирскими юртовскими бухарцами и татарами, сыгравшими важную роль в налаживании и развитии торговли с Средней Азией, Китаем и Казахстаном как в качестве самостоятельных торговцев, так и приказчиков русских купцов. Так, из Тары в 1702 г. на Ямышевскую ярмарку приезжал 51 торговец, в том числе 40 местных служилых людей, 8 юртовских бухарцев, один захребетный татарин, один служилый татарин и 2 «нововыезжих бухаретина», на которых из общей стоимости выменянных восточных товаров (7633 зенденей, выбоек и бязей, 1010 концов китайки, 17 ясырей) приходилось соответственно 83,6; 12,5; 0,7; 1,0 и 2,2% [211]. Тобольской таможней в 1703 г. был зарегистрирован привоз «от Ямыш-озера» товаров на общую сумму 803 руб., из которых местным служилым людям, тобольским юртовским бухарцам и татарам принадлежало 77,3%, торговым людям с Руси — 3,7%, а приехавшим в Тобольск с недопроданным на Ямышевской ярмарке товаром бухарским купцам — 19% [212].

196

Привозом местных жителей обеспечивалась торговля «ямышевскими» товарами и на тюменском рынке. В оборот к западносибирским торговцам поступали также и товары, собираемые у Ямыш-озера целовальниками в казну в счет оплаты таможенных пошлин: так, тобольским юртовским бухарцам Б. Надырову, М. Сагачееву и тюменскому татарину К. Ашменеву было выдано из таможенного сбора 1704 г. «под кабалу» китайских и бухарских товаров на сумму 1380 руб. [213] Что же касается купцов из Европейской России, доминировавших в это время в целом в сибирской торговле, то они в торговле восточными товарами на этом направлении в начале XVIII в. практически не участвовали, сосредоточив основное внимание на отличавшейся более крупными оборотами торговле с Китаем через Забайкалье.

Привозившиеся с Ямышевской ярмарки восточные товары распродавались в городах, слободах и острогах Западной Сибири, вывозились для промена на пушнину в промысловые районы (в Сургут в 1703 г. привозилось тобольскими торговцами 325 зенденей, выбоек и кушаков, в Березов в 1701 г. — 12 тюней китайки, 100 зенденей, 5 озямов, в Пелым в 1703 г. тобольскими, тюменскими и туринскими купцами — 264 зенденей, выбоек и бязей, 10 платов бумажных), на Ирбитскую ярмарку (в 1703 г. на сумму более 150 руб.) и даже частично вывозились для продажи на Урал и в европейскую часть страны (так, Тюменской таможней в ноябре-декабре 1703 г. был зарегистрирован отпуск для торговли в «русские города» ямского охотника А. Перевалова с 200 зенденями и 3 тюнями китайки, тюменского жителя В. Беднягина с 5 тюнями китайки, «в башкиры» — тюменского юртовского бухарца Е. Бабашева с 20 зенденями и 20 выбойками и т. д.) [214].

Сибирские торговцы скупали товары у бухарских купцов и джунгар не только на Ямышевской ярмарке, но совершали и самостоятельные торговые поездки в Среднюю Азию и Китай. Так, в сентябре 1707 г. Тарской таможней был зафиксирован приезд в Тару «из степи из улусов калмыцкого эрдени аурукты контайши» 6 тобольских и 2 тарских торговцев с партией товаров, состоявшей из 920 зенденей, 3 тюмов китайки и 520 мерлушек. В 1712 г. из степи к Ямыш-озеру «в калмыцком караване» приходил тарский отставной казак И. Турченков, у которого было «взято в казну» 4 пуда китайского табака, торговля которым составляла казенную монополию. Активную торговлю в казахской степи и Горном Алтае вело томское купечество: по данным местной таможни, торговые вояжи в «киргизскую землицу» совершали на рубеже XVII–XVIII в. ежегодно до 15 чел., а в «телеутскую землицу» — по 5–7 чел., в том числе торговцы, представлявшие фамилии, вошедшие в середине и второй половине XVIII в. в гильдейское купечество — Серединины, Степновы, Евневы, Балахнины и др. [215]

В 1706 г. состоялся царский указ, подтвержденный в 1709 г. грамотой Сибирского приказа о том, чтобы за Ямыш-озеро «русских людей и иноземцев с товарами и без товаров в Китай и в Калмыки и в Мунгалы не пропускать» [216], после чего некоторое время торговые поездки российских и сибирских торговцев могли совершаться лишь нелегально (в 1712 г. в степи торговали приказчик гостя Г. А. Чирьева, тарский житель И. Турченков) [217], а

197

возобновились на законных основаниях в 1714 г., когда торговым людям было разрешено ездить с товарами в Ургу, поездки в которую совершались не только из Селенгинска, но и с территории Западной Сибири — по Ямышевской торговой дороге (через Тару, Ямышев, Семипалатинск, Кокпекты и Чугучак). По свидетельству купца Верхотурова, во время пребывания его в апреле 1746 г. в Джунгарии там находилось русских торговцев 21 чел., в том числе тобольские купцы И. Евсевьев, Ф. Плотников, И. Серебряков, Ф. Рыхторов, И. Васильев, тарские И. Панов, Я. Лоскутов, К. Сумин, Г. и Ф. Кузнецовы, Бабушкин, томские М. Греченин, В. Мельников, Т. Пьянков, иркутский И. Литвинцов. Многие купцы и их приказчики торговали в Джунгарии в течение нескольких лет, разъезжая с товарами от Урги до Яркенда [218]. В наказах в Уложенную комиссию (1766 г.) сибирские купцы относили налаживание и развитие торговых связей с Средней Азией и северо-западным Китаем посредством организации торговли на Ямышевской ярмарке и посылки торговых караванов в «Зенгорскую землицу» всецело в счет своих заслуг, так как купцы губерний Европейской России «к учреждению тех торгов никаких трудов и старания не имели» [219]. Вместе с тем ими отмечалась и большая роль в этом сибирских юртовских бухарцев и татар, которые вели заграничную торговлю на свой счет и по доверенности от русских купцов, как правило, не рисковавших посылать свои торговые караваны без сопровождения приказчиков и работников из бухарцев и татар, поскольку знание ими языка, местных условий и обычаев позволяло с меньшими потерями провозить товар через не отличавшиеся политической стабильностью территории, более выгодно его променивать, избегать уплаты повышенных налоговых пошлин, взимавшихся с русских торговцев в среднеазиатских владениях.

И все-таки, поскольку сибирское купечество не обладало экономической мощью, достаточной для того, чтобы самостоятельно закупать необходимое количество восточных товаров на рынках Средней Азии, Восточного Туркестана и Китая, проезд к которым через казахские и монгольские кочевья к тому же был сопряжен с риском ограбления (в 1715 г. был захвачен кочевниками направлявшийся в Ямышев торговый караван тобольских, тарских и томских купцов, в 1732 г. во владениях «Казачьей Орды» ограблен туринский купец Колмогоров и т. д. [220]), оно должно было мириться с посредничеством среднеазиатских и калмыцких купцов, доставлявших восточные товары не только на Ямышевскую ярмарку и в Тару, куда им дозволялось отправлять караваны вышеназванным указом 1706 г., но и в Тобольск, Томск, Ирбит. Так, в 1737 г. на Ирбитскую ярмарку были пропущены 16 купцов зенгорского владельца Камалай-ходжа, в 1745 г. — купчины Ниязбай и Праимбай и следовавшие при них калмыки и бухарцы числом 170 чел. В 1744 г. в Тобольск через Ямышевскую таможню проследовало для торговли 565 бухарских купцов, в Томск через Ямышев — 6 бухарцев, а через Убинскую заставу — 60 бухарских купцов и калмыков с товарами, навьюченными на 200 верблюдов и 300 лошадей [221]. Значительная часть привозимых бухарскими купцами в сибирские города товаров распродава-

198

лась ими в сибирских городах и сельской местности в розницу самостоятельно, а остальные товары реализовалась оптовыми партиями сибирским купцам, которые затем направляли их в лавочную продажу на месте, либо вывозили в другие города. Так, томский купец Я. Шумилов в 1741 г. отправлял со своим приказчиком в Иркутск 400 зенденей, 709 выбоек, 50 чалдаров и 50 хамов, выменянных в Томске у приезжих бухарских купцов, Д. Паутов в Иркутск — 400 выбоек, а в Тобольск и на уральские заводы Демидова — 1000 выбоек, томский юртовский татарин К. Кабаев в Иркутск — 229 выбоек и 5 пуд. кишмиша и т. д. [222]

Непосредственный выход среднеазиатских торговцев со своими товарами на рынки западносибирских городов и Ирбитскую ярмарку не устраивал сибирских купцов, поскольку лишал их посреднической роли, связанной с променом среднеазиатским купцам пушнины и российских товаров, закупавшихся на Ирбитской ярмарке, и реализацией сибирскому населению выменивавшихся у них восточных товаров. Поэтому сибирские купцы обращались к властям с просьбами о запрещении торговли среднеазиатских купцов в западносибирских городах и на Ирбитской ярмарке и переносе всех обменных операций на пограничную Ямышевскую ярмарку, мотивируя свою позицию тем, что бухарцы и калмыки причиняют им «великое отягощение и немалые убытки», потому что, в отличие от них, «как продают товары, так и покупают, не платя пошлин» [223].

Торговые интересы сибирского купечества совпадали со стремлением царской администрации поставить торговлю восточными товарами под строгий таможенный контроль с тем, чтобы увеличить поступление доходов от ее налогообложения. С отменой в середине 1750-х гг. внутренних таможен, самым действенным способом реализации этих намерений становился перенос товарообмена в пограничные пункты Сибирской линии, тем более что казахам, бухарцам и джунгарам указом от 22 декабря 1747 г. разрешалось вести меновую торговлю «без осмотру и беспошлинно», а таможенные пошлины брались с «российских купцов, которые от них товары купят» [224]. Решение о запрещении бухарским купцам торговать внутри Сибири было вызвано и тем, что они на вырученные от продажи своих товаров деньги в больших количествах тайно скупали в Сибири и вывозили в Китай ценные меха (соболя, чернобурку и др.), составлявшие предмет государственной монополии и запрещенные к вывозу за границу частным торговцам. Повышению торговой роли расположенных на Сибирской линии пограничных пунктов способствовала также активизация с середины XVIII в. товарного обмена Западной Сибири с казахской степью, инициатива в расширении которого исходила от казахской феодальной знати и поддерживалась российским внешнеполитическим ведомством и местными сибирскими властями, рассматривавшими развитие торговых связей как действенное средство вовлечения казахов Среднего жуза в сферу влияния России.

В 1747 г. царское правительство рекомендовало сибирским властям не допускать приезжих бухарских купцов для торговли в Тобольск и другие сибирские города, а с 1763 г. среднеазиатским купцам окончательно было

199

запрещено торговать во внутренних городах России, за исключением Нижегородской и Ирбитской ярмарок. Вместо этого вводился порядок, по которому они должны были променивать свои товары российским купцам на меновых дворах пограничных линий. Такая организация торговли в дальнейшем была подтверждена манифестом о купечестве 1 января 1807 г., а в 1844 г. торговые права среднеазиатских купцов были несколько расширены за счет разрешения им торговать без взятия гильдейских свидетельств, не только на Ирбитской и Нижегородской ярмарках, но и Тюменской [225].

Хотя организация регулярного менового торга на Сибирской линии, особенно в отдаленной Семипалатинской крепости, была сопряжена с известными трудностями и, как показала в своей монографии Н.Г. Аполлова, потребовала от сибирских властей принятия ряда мер как поощрительного (кредитование из казенных сумм закупок товаров купцами), так и административного характера (принудительное формирование и отправление купеческих караванов из Тобольска), однако уже в течение 1760-х гг. обороты торговли на Сибирской линии значительно возросли: в Семипалатинской крепости с 1763 по 1770 г. товарооборот увеличился с 1708 до 148071 руб., в Ямышевской — с 7129 до 13392 руб. [226] Согласно данным анкеты Комиссии о коммерции, в середине 1760-х гг. в меновой торговле на Сибирской и Оренбургской линиях принимали участие 12 томских купцов (А. и Ф. Шумиловы, И. Губинский, Г. Колмогоров, И. Филонов, С. и Ф. Старковы, Ф. Чебаевский, С. Шубин, Ф. Щедрин, Ф. Панов, С. Кокшаров), 11 тюменских (И. Стукалов, Ф. Головков, И. и Ф. Быковы, К. и С. Прасоловы, С. Никанов, Л. Маслов, П. Башарин, Л. Пушников, Д. Смутин) и 5 тобольских (М. Павловских, И. и Н. Дягилевы, П. и Г. Нечаевских). При этом томские купцы торговали преимущественно в Семипалатинской, тюменские — в Петропавловской и Троицкой, тобольские — в Семипалатинской и Ямышевской крепостях. На Ямышевскую и Петропавловскую крепости ориентировали свои товарообменные операции и большинство из 13 участвовавших во внешней торговле купцов Тары [227].

Сравнение имеющихся в анкетных материалах списков торговавших на линии купцов с относящимися к этому же времени сведениями пограничных таможен, показывает, что анкетой учтены далеко не все купцы, имевшие торговые обороты на Сибирской линии. Так, согласно таможенным регистрациям, в 1764 г. вели меновой торг в Петропавловской и Ямышевской крепостях 5 неучтенных анкетой тюменских купцов (И. Пушников, Л. Кузьмин, А. Пеньевский, Ф. Шадрин, Д. Часутин) и 5 тобольских (Д. Дмитриев, С. Кольцов, Я. Федоров, К. Лосев, И. Назаров). В данных анкеты Комиссии о коммерции не отражена к тому же торговля сибирских бухарцев, между тем только в Ямышевской и Петропавловской крепостях ежегодно производили меновой торг не менее 20–30 юртовских бухарцев из Тары, Тобольска и Тюмени [228].

Торговля на Сибирской линии становилась одним из важнейших направлений предпринимательства западносибирских купцов, получавших значительные доходы за счет вымена по заниженной стоимости среднеазиатских

200

тканей и казахских товаров (скот, мерлушка, меха, кожи, овчина, войлок и пр.). Так, в 1750-е — первой половине 1760-х гг. вымениваемые у казахов на юфтевые кожи быки обходились купцам в 1–1 руб. 50 коп., а перепродавались затем маркитантам в западносибирских городах за 2–5 руб., казахская лошадь, цена которой составляла от 7 до 20 руб. выменивалась за 6–10 концов китайки, стоивших 3,5–7 руб. Прибыль, в 3–4 раза превосходившую стоимость променивавшихся товаров, получали купцы при обмене 20 аршин холста и 10 пуд. муки на 12 сырых кож; одного пуда крупы на сырую кожу, трех железных котлов на лошадь и барана и т, д. Зачастую за бесценок купцы скупали у казахов не только скот, но и такие трудоемкие изделия, как кошмы и войлок, выменивая их на деревянные чаши, конские удила, иглы, бисер и пр. [229] По свидетельству П.С. Палласа, посещавшего Семипалатинскую крепость, «мена товаров с киргизцами здесь есть выгоднейшая, потому что киргизцы Средней Орды, живущей на Иртыше, весьма еще просты и всякие домашние безделки принимают за великую цену, так что купцы, несмотря на дальнюю дорогу, великий имеют выигрыш в скотской торговле» [230].

Некоторые из сибирских купцов, как это было и на ранних этапах, находили более выгодным вести обмен не на линии, а непосредственно в казахских аулах и среднеазиатских владениях, используя в качестве посредников юртовских бухарцев и татар или отправляясь в степь в их сопровождении самолично. Так, в 1764 г. был отпущен из Ямышевской таможни «в Киргизскую орду» с крупной партией товаров (21 тюнь китайки, 8 голей, 8 половинок сукон, 4 фунта шелку, 25 аршин канфы, 5 бархатов китайских, 5 косяков пестряди астраханской и 1800 аршин других тканей отечественного производства, 38 выделанных кож, 7 зипунов, 10 железных котлов, 16 чугунных чаш, 30 чашек деревянных и др.) тарский купец М. Кузнецов, которого сопровождали брат, племянник и 4 работника, двое из которых были юртовскими бухарцами. В июне 1767 г. тарский торгующий бухарец М. Шихов отправлялся с 17 работниками и товарами на сумму 1718 руб. в Ташкент и Туркестан [231].

Условия для торговли сибирских купцов в казахской степи и среднеазиатских владениях значительно улучшились в начале XIX в., когда в 1803 г. указом Александра I российским купцам официально было разрешено отправлять торговые караваны в Среднюю Азию и вывозить через Семипалатинск, Петропавловск и Бухтарминск за границу ранее не подлежавшие вывозу иностранные серебряные и золотые монеты, медь, олово, хлеб, а сибирская администрация обязывалась выделять для охраны купеческих караванов казачьи конвои. В первой трети XIX в. неоднократно отправляли товарные караваны в казахскую степь, Среднюю Азию и северо-западный Китай семипалатинские купцы С. Попов, И. Самсонов, О. Пиленков, И. Салихов, петропавловский купец X. Максютов, тарский купец И. Нерпин, тобольские купцы И.Ф. и Я.Ф. Большаковы, Н. Пиленков, А. Полуянов, усть-каменогорские купцы А. и X. Поповы и др. Так, по данным Петропавловской таможни, в 1822 г. отправлялись с товарами «в степь для торга»

201

сроком на 9 месяцев 11 работников тобольского купца Большакова, а также приказчик и 15 работников казанского купца Утямышева. В этом же году из Семипалатинской крепости проследовали «в Коканское владение» 2 приказчика и 4 работника, сопровождавшие товары семипалатинского купца И. Самсонова, а в китайский город Кульджу — приказчик (тарский бухаретин Р. Авасов) и 5 работников (из татар) с товарами семипалатинского купца первой гильдии С. Попова [232]. Через Омскую заставу в 1827 г. отправлял в Коканд караван с товарами на 44499 руб. тарский бухаретин Нияз Айтыкин. Гурты закупаемого у казахов скота перегонял в 1820-е гг. в Кокандское ханство петропавловский купец Ишимов [233].

И все же организовать постоянную торговлю в Средней Азии и Китае сибирским купцам в первой трети XIX в. не удалось из-за неурегулированности на межгосударственном уровне правовых аспектов торговых отношений (русским купцам было запрещено въезжать в Китай, и они были вынуждены для ведения торговых операций с Западным Китаем прибегать к посредничеству торговцев-мусульман, в среднеазиатских ханствах с них взимали торговые пошлины по повышенной ставке), а также продолжавшихся грабежей купеческих караванов (в 1820–1830-е гг. пострадали от грабежей в казахских и среднеазиатских степях караваны купцов Попова, Баязетова, Куманина, Ишимова, Максютова и др.) [234]. Условия торговли российских купцов с Казахстаном, Средней Азией и Китаем значительно улучшились в 1840–1850-е гг., когда с вхождением в Россию казахов Большой Орды и образованием Области сибирских киргизов существенно повысилась безопасность прохождения караванов, а по заключенному между российским и китайским правительствами в 1851 г. трактату русским купцам было предоставлено право беспошлинной торговли в китайских городах Кульджа и Чугучак.

Торговля России с Западным Китаем через Кульджу и Чугучак во многом благодаря усилиям сибирского купечества значительно оживилась еще накануне подписания Кульджинского трактата — во второй половине 1840-х гг.. когда товарооборот вырос с 340,7 тыс. руб. в 1844 г. до 834,5 тыс. в 1851 г. [235] По данным на 1845 г., самым крупным торговцем с русской стороны в Кульдже был семипалатинский купец Самсонов, привозивший туда товаров на 20 тыс. руб. сер., а в Чугучаке — проживавший в Семипалатинске и записывавшийся в купечество по второй гильдии ташкинец И. Амиров, продававший товаров на 15 тыс. руб. сер. в год [236]. После подписания Кульджинского торгового договора одним из первых откликнулся на приглашение западносибирского губернатора принять участие в организации русской торговой фактории в Кульдже колыванский (впоследствии омский) купец В.П. Кузнецов, который сначала в 1852 г. для «разведывания местных обстоятельств» послал в Кульджу своего приказчика, а в 1853 г. направил караван с товарами. И хотя первый опыт оказался не вполне удачным, поскольку доверенному Кузнецова удалось распродать только 2/3 товаров, купец был настолько уверен в благоприятных перспективах развития торговли на этом направлении, что совместно с другим крупным сибирским предпринимателем А. Поклевским-Козелло ходатайствовал перед властями

202

о предоставлении им привилегии на организацию пароходства по реке Или, чтобы наладить пароходное сообщение с Кульджой и тем самым ускорить и сделать более дешевой доставку товаров [237].

Возможность получения крупных барышей от участия в беспошлинном торге с китайскими купцами сделала торговлю в Чугучаке и Кульдже привлекательной для множества купцов, как сибирских, так и Европейской России, тем более, что, в отличие от Кяхты, здесь разрешалось вести торговлю купцам не только первой и второй, но и третьей гильдии. В результате обороты русско-китайской торговли на этом направлении всего лишь за 3 года после заключения Кульджинского трактата выросли почти в 3 раза — с 834,5 тыс. руб. сер. до 2253,5 тыс. руб. С российской стороны наиболее активную роль в торговле Западным Китаем играли купцы Семипалатинска — торгового пункта на Сибирской линии, — откуда в основном и отправлялись караваны, следовавшие в Чугучак и Кульджу. Среди них было немало выходцев из казанских татар, торговавших по кредиту от крупных казанских купцов. Участвовало в торговле с Западным Китаем купечество и других западносибирских городов — Петропавловска, Омска, Тюмени, Тары, Тобольска, а эпизодически и восточносибирские купцы (как, например, в 1853 г. иркутский купец Катышевцев) [238]. Активную конкуренцию российским купцам в Кульдже и Чугучаке составляли среднеазиатские торговцы, которые с давних времен играли роль посредников в промене китайских товаров (китайские власти не разрешали своим купцам выезжать за пределы страны) в казахской степи и на Сибирской линии. По данным Семипалатинской таможни, в 1854 г. ими было привезено из Чугучака в Семипалатинск чая (составлявшего основную статью импорта) — 15811 пуд., а российскими купцами — только 4993 пуд., т. е. в 3 раза меньше. Если российские купцы выменивали у китайцев чай на мануфактурные изделия российского производства (хлопчатобумажные ткани, сукна, металлоизделия, выделанные кожи), то среднеазиатские покупали его на золотую и серебряную монету (в 1853–1854 гг. ими было вывезено через Семипалатинскую таможню в Чугучак товаров всего лишь на 3,1 тыс. руб., тогда как российскими купцами — на 915,1 тыс. руб. [239]), поэтому китайцы отдавали им предпочтение в торговых сделках перед российскими купцами, которым золотую и серебряную монету вывозить в Китай запрещалось. Такая ситуация породила поток жалоб российских купцов, просивших «ограничить преимущества» среднеазиатских торговцев. В результате в декабре 1854 г. был опубликован указ Сената, по которому с чая, привозимого среднеазиатскими купцами из Китая на Сибирскую и Оренбургскую линии, пошлина должна была взиматься в двойном размере. Существенно расширяло конкурентные возможности российских купцов и предоставленное им в 1855 г. право на вывоз в Китай золотой и серебряной монеты. Однако происшедший в 1855 г. разгром российской торговой фактории в Чугучаке, а затем начавшаяся в Западном Китае политическая смута резко затормозили развитие русско-китайской торговли на этом направлении. В начале 1860-х гг. обороты русско-китайской торговли в Чугучаке и Кульдже составляли только

203

300–450 тыс. руб. сер., или 15–20% от уровня 1854 г. В частности, ввоз чая сократился в 5,5 раза: с 35130 пуд. в 1854 г. до 6375 пуд. в 1861–1862 гг. [240] Уровень 1854 г. в торговле с Синцзяном удалось восстановить только к началу 1880-х гг., после подписания в 1881 г. Петербургского торгового договора.

С вхождением Казахстана в состав Российской империи значительно расширились возможности для развития торговли со среднеазиатскими ханствами. Общий оборот торговли России с Средней Азией с 1851 по 1860 г. вырос с 2077 до 4244 тыс. руб., т. е. более чем в 2 раза. При этом хотя основная часть товарооборота осуществлялась через Оренбургскую линию, доля обменных пунктов Сибирского таможенного округа в общем обороте выросла с 27,5% (823,2 тыс. руб.) в 1854 г. до 40% (1916 тыс. руб.) в 1863 г. [241] Торговля сибирских купцов с Средней Азией осуществлялась в основном через Петропавловск, превратившийся в первой половине XIX в. в главный торговый пункт на Сибирской линии: по сведениям за 1854 г., сюда из Ташкента и Коканда доставлялись товары на 4308 верблюдах и конских подводах, а отвозились обратно — на 1909, тогда как через все остальные таможни и заставы Сибирской линии было пропущено нагруженных среднеазиатскими товарами 140, а в обратную сторону российскими товарами -199 верблюдов и лошадей [242].

Хотя торговые поездки сибирских купцов в Бухару, Ташкент и Коканд в предреформенный период участились, основная роль в привозе среднеазиатских товаров в Сибирь принадлежала самим среднеазиатским торговцам. Сибирские же купцы в основном выменивали и покупали у них товары в Петропавловске, Семипалатинске и Омске, либо на Ирбитской ярмарке. По данным за 1849 г., в Семипалатинске в товарном обмене принимали участие 120 купцов, из них 96 были ташкентцами и бухарцами, а 24 чел. представляли российское купечество. В числе 359 купцов, торговавших в 1842 г. в Петропавловске, российских было 57 чел., а среднеазиатских — 302 [243]. Многие среднеазиатские купцы, осуществлявшие торговлю на Сибирской линии, обзаводились в Петропавловске и Семипалатинске домами и проживали здесь в течение длительного времени. Обследованием, проведенным в 1830 г. служащими Главного управления Западной Сибири, была зарегистрирована 181 семья бухарцев, ташкентцев и кокандцев, проживавших на западносибирской территории, из которых 148 занимались торговым промыслом, а остальные — ремеслом, работой по найму и т. п. Наиболее «капиталистые» из поселившихся на Сибирской линии среднеазиатских купцов проживали в Петропавловске, где насчитывалось 18 семей «неверноподданных азиатцев», поселившихся здесь в период с 1789 (семья кокандца К. Баяжанова) по 1818 г. Осевшие в Петропавловске ташкентские купцы Караша Фаиз и Хожа Ибраимов имели капиталы в 200 тыс. руб., что значительно превышало установленный российским законодательством минимумум для купцов первой гильдии (50 тыс. руб.), а кокандец Базар Назаров и бухарец Закирхан Мурамухамов торговали на 100 тыс. руб. каждый. На сумму от 10 до 60 тыс. руб. вели торговлю 7 проживавших в Петропавлов-

204

ске среднеазиатских купцов, а обороты остальных не превышали 4–6 тыс. руб. Более многочисленная колония «неверноподданных азиатцев» имелась в Семипалатинске, однако из проживавших здесь 66 семей лишь 25 занимались торговлей, причем в основном это были мелкие торговцы, оборот которых не превышал 1 — 3 тыс. руб., и лишь 4 чел. производили торговлю на сумму от 5 до 10 тыс. руб. [244] Те из среднеазиатских торговцев, которые не довольствовались только торговлей на линии и стремились распространить свои торговые операции на внутренние районы Сибири, принимали российское подданство или записывались в гильдейское купечество на правах иностранных «гостей» (так, кокандец К. Баяжанов с 1789 по 1830 г. состоял в купцах третьей гильдии по Петропавловску, ташкентец И. Амиров в 1840-е гг. записывался во вторую гильдию по Семипалатинску) [245], однако большинство предпочитали, не обременяя себя гильдейскими повинностями, вести меновой торг на Сибирской линии, Ирбитской, Тюменской и Нижегородской ярмарках, где они могли торговать беспошлинно, а в других местах Сибири действовать через подставных лиц. Даже на Ирбитскую ярмарку, где бухарские купцы могли торговать на законном основании, некоторые из них отправляли товары под «чужими именами» с тем, чтобы не платить проезжих пошлин (в этой связи в 1802 г. у 8 ташкентских купцов, торговавших в Семипалатинске, было конфисковано таможней товаров на 10 тыс. руб.) [246].

В роли агентов и деловых партнеров среднеазиатских купцов зачастую выступали сибирские юртовские бухарцы, имевшие российское подданство и обладавшие исторически сложившимися широкими торговыми привилегиями и льготами. Оседание бухарцев на постоянное жительство в Сибири началось еще до присоединения ее к Российскому государству, интенсивно происходило в течение XVII столетия и не прекращалось на протяжении рассматриваемого нами периода. Так, в 1796 г. семипалатинский купец Н.В. Глухарев сообщал императору, что своими «советами и внушениями» склонил ташкентцев в количестве 94 чел. «остаться навсегда в России и быть вечно вашему императорскому величеству верноподданными» [247]. По данным на 1830 г., в Петропавловске жительствовали 25 семей «верноподданных азиатцев», поселившихся здесь в период с 1799 по 1828 г. [248] Но наибольшее количество бухарцев осело на постоянное жительство в Тобольске, Таре, Тюмени и Томске, где имелись крупные бухарские поселения. В 1701 г. в Тарском уезде насчитывалось 53 бухарских двора, в Тюменском — 49, а по данным на 1807 г., в Тобольской губ. проживало бухарцев и ташкентцев 4854 душ м. п., а в Томской — 118 [249]. Если в XVII в. основным занятием сибирских юртовских бухарцев была торговля, то в течение XVIII — первой половины XIX в., по мере увеличения численности бухарского населения и обострения конкуренции в торговле восточными товарами со стороны русских и приезжих среднеазиатских купцов, многие из них переключаются на другие виды хозяйственных занятий: извоз, ремесло, работу по найму и т. д. Так, из 953 бухарцев, проживавших во время проведения VII ревизии (1815–1830 гг.) в Тарском округе, торговлей занимались только 56 чел. Из них значительными размерами торговых оборотов выделялись лишь 3 торговца:

205

Нияс Айтыкин (40 тыс. руб.), Маметей Шихов (20 тыс. руб.) и Ярым Айтыкин (10 тыс. руб.), остальные торговали на сумму до 5 тыс. руб. В 1853 г. среди 1589 бухарцев, проживавших в Тарском округе, торговцев было 48 чел. Из 25 семейств «верноподданных азиатцев», осевших в Петропавловске, по сведениям на 1830 г., имели торговые промыслы 12 семейств. В Тюменском округе, где численность бухарского населения по VII ревизии (1815–1825 гг.) составляла 977 душ, торгующих бухарцев насчитывалось 42 чел. (1830 г.), из них крупную торговлю (на 30 тыс. руб.) вел только Нияс Коченеев [250].

Помимо вышеназванных причин, отход значительной части бухарского населения от торговых занятии был связан также с ограничением льгот и торговых преимуществ, предоставленных сибирским бухарцам на раннем этапе их торговой деятельности, когда центральные правительственные ведомства и сибирская администрация были заинтересованы в использовании их в качестве посредников в развивавшейся торговле с Средней Азией и Китаем. Грамотой Михаила Федоровича от 3 ноября 1644 г. переселившимся в Сибирь на постоянное жительство бухарцам (под этим именем выступали все среднеазиатские торговцы) предоставлялось право «ездить для торгового промыслу из Тобольска в русские города», а властям предписывалось «их ничем не теснить и задержания им не чинить и суда на них, опричь кабальных, домовых, татимного и разбойного дела с поличным, не давать». Право сибирских бухарцев на беспрепятственную торговлю во всех российских городах неоднократно подтверждалось и впоследствии — грамотой 1686 г., а также указами от 29 июля 1734 г. и 12 января 1741 г. [251] Оседавшие на постоянное жительство в Сибири бухарцы освобождались также от государственных повинностей и служб, им было предоставлено право пользоваться арендуемыми, закладными и купленными землями [252]. В 1787 г., во время проведения городской реформы, проживавшие в сибирских городах бухарцы были освобождены от городских служб и податей, выведены из подсудности городовым магистратам по торговым и промысловым делам, им было разрешено учредить свой, независимый от магистрата, словесный суд для разбора дел на «природном» языке.

Привилегированное положение бухарцев вызывало недовольство как купеческой части сибирского посада, так и рядовых горожан, которые неоднократно обращались к властям с просьбами о лишении сибирских бухарцев их льгот и привилегий. Так, еще в середине XVII в.. тобольские посадские люди ходатайствовали перед царем об обложении проживавших в Тобольске юртовских бухарцев государственными податями и принуждении их к исполнению казенных и городских служб [253]. Неоднократные попытки добиться от властей ограничения привилегий бухарцев предпринимались сибирскими купцами и на протяжении XVIII — первой половины XIX в. В своих наказах в Уложенную комиссию (1766 г.) тобольское купечество просило правительство обязать бухарцев платить пошлины наравне с русскими купцами [254]. После выхода Городового положения 1785 г. Тобольский магистрат потребовал от проживавших на территории губернии и имевших торговые промыслы бухарцев, чтобы они объявили капиталы по купечеству

206

и платили гильдейские пошлины. Однако реализовать свое намерение магистрату не удалось, так как в результате обжалования бухарцами его действий в правительственных инстанциях их привилегии (в том числе и право торговать без уплаты гильдейских пошлин) были подтверждены, а сами они выведены из-под юрисдикции магистрата. Безрезультатными оказались также и попытки урезать торговые льготы бухарцев, предпринятые верхушкой западносибирского купечества после принятия еще одного крупного законодательного акта, регулирующего торговое предпринимательство -манифеста о купечестве 1807 г. Этим документом подтверждался установленный еще Таможенным уставом 1755 г. и Городовым положением 1785 г. порядок, согласно которому купцам разрешалось производить розничную торговлю только в пределах того города и уезда, в котором они проживали. Тарский городской голова С. Нерпин в своем обращении к министру коммерции предлагал распространить эту норму и на торгующих бухарцев, запретив им неограниченную торговлю в сибирских городах и уездах, где они торговали не только своими, но «под предлогом собственных», также и товарами, принадлежавшими лицам из неторговых сословий (крестьяне, ясачные и др.). С просьбой о том, чтобы «повелеть кому следует положить пределы торговым преимуществам» бухарцев, обращался к министру коммерции в 1810 г. и тобольский городской голова Д. Пиленков. Известны случаи, когда избираемые купеческими обществами торговые смотрители конфисковали товары у бухарцев, торговавших за пределами округа проживания: так, в 1806 г. были конфискованы товары у сына томского бухаретина Т. Кызашева, отправленного отцом для торговли по селениям Кузнецкого уезда и заводам ведомства Колывано-Воскресенского горного начальства [255].

Показательно, что идея об ограничении привилегий бухарцев постепенно находила все большую поддержку у местных сибирских властей, в чем не могло не прослеживаться влияние интересов усиливавшего свой общественный вес сибирского купечества. Так, если сибирский губернатор Чичерин в 1767 г. ходатайствовал перед Екатериной II об отмене правительственного решения об обложении бухарцев подушной податью, то тобольский генерал-губернатор Е. Кашкин в 1780-е гг. поддерживал местный магистрат в его попытке распространить на бухарцев действие предусмотренных Городовым положением повинностей и служб [256]. Томское губернское правительство в вышеуказанном инциденте с конфискацией товаров томского бухаретина Кызашева не поддержало просьбу последнего о разрешении ему «невозбранной торговли по всей губернии». Посчитав, что торговые льготы бухарцев распространяются только на пограничную торговлю по Сибирской линии, оно уклонилось от окончательного решения по делу и передало его на рассмотрение вышестоящих инстанций [257].

Что касается позиции петербургских властей, то царское правительство, хотя и неоднократно на протяжении XVIII в. пыталось лишить бухарцев налоговых льгот, обкладывая их податями (в 1698 г. поземельной, в 1723 и 1764 гг. подушной), но всякий раз по ходатайству бухарцев либо снижало величину налогообложения, либо отменяло его вообще, так как нуждалось

207

в посредничестве бухарцев в развитии торговых сношений с Средней Азией, тем более что на сохранении привилегий сибирских бухарцев настаивала Бухара, угрожавшая свертыванием торговых связей с Россией в случае их отмены.

Более последовательную политику по ограничению привилегий бухарцев как местные, так и центральные ведомства начали проводить в первой половине XIX в., когда посреднические услуги бухарцев в торговле с Средней Азией были уже не столь необходимы, а уравнение их в налогообложении с русскими торговцами могло открыть дополнительный источник налоговых поступлении в казну. В 1805 г. привилегированный статус бухарцев был ущемлен положением о земских повинностях, на основании которого они должны были нести постойную повинность, платить ежегодно по 18 коп. с души на содержание «присутственных мест», отдавать в казну часть урожая. А когда тобольское и тюменское купечество в ходе реализации реформы Канкрина вновь возбудило вопрос о ликвидации торговых привилегий бухарцев, его поддержали не только местная администрация (Тобольский губернский совет и Совет Главного управления Восточной Сибири), но также и высшая правительственная инстанция — Госсовет, который после длительного изучения и обсуждения этого вопроса принял в 1834 г. решение, согласно которому торгующим бухарцам разрешалось торговать без платежа гильдейских повинностей товарами восточного происхождения лишь на азиатской границе и в том городе, где они были прописаны по VII ревизии, а российскими и европейскими товарами — только вне пределов Российской империи, производство же иной «всякой купеческой торговли» дозволялось им не иначе, как на общем основании, т. е. «со взятием торговых свидетельств и платежом гильдейских повинностей наравне с прочими купцами Западной Сибири» [258].

После выхода этого постановления торгующие бухарцы реализовали вымениваемые на Сибирской линии товары на внутрисибирском рынке, как правило, не записываясь в гильдейское купечество (с тем чтобы не обременять себя несением выборных купеческих служб), а покупая торговые свидетельства по образцу тех, которые выбирались торгующими крестьянами [259]. Из сибирских бухарцев, имевших значительные внешнеторговые обороты, в первой половине XIX в. лишь несколько человек записывались в гильдейское купечество, в том числе и такие крупные торговцы, как томский бухаретин Калика Касимов и тарский Нияс Айтыкин. Родившийся в 1743 г. К. Касимов состоял в томском купечестве почти в течение 40 лет, в том числе полтора десятилетия в первой гильдии. В первой четверти XIX в. он являлся одной из самых заметных фигур в кяхтинской торговле, в которую им было вложено до 120 тыс. руб. собственного и кредитного капитала [260]. Если сведений об участии К. Касимова в торговле по Сибирской линии обнаружить не удалось, то у тарского бухарца Нияса Айтыкина именно здесь обращалась основная часть капитала. Известно, что в 1827 г. он отправлял в Коканд караван с товарами на 44 тыс. руб. Капитал, сколоченный во внешней торговле, позволил ему в 1834 г. записаться в купечество по

208

первой гильдии, в которой он состоял до своей смерти в 1847 г. Вхождение Н. Айтыкина в гильдейское купечество, видимо, было во многом связано с частичной переориентацией его внешнеторговых операций со среднеазиатского направления в Кяхту, где по закону могли торговать только купцы первой гильдии. По сведениям за 1840 г., общий оборот его торговли через Петропавловскую и Кяхтинскую таможни составлял 92,8 тыс. руб. Если у Нияса Айтыкина в кяхтинской торговле была задействована лишь часть капитала, то унаследовавшие его состояние сыновья полностью перевели все свои внешнеторговые операции в Кяхту. К 1850 г. оборот их торговли в Кяхте достигал 150 тыс. руб., однако в дальнейшем коммерция была не столь успешной и к 1860 г. оборот снизился до 74 тыс. руб. [261]

Важную роль в торговле на Сибирской линии играли казанские татары, которые в массовом порядке стали селиться в Семипалатинске, Петропавловске и Усть-Каменогорске начиная со второй половины XVIII столетия. Уже в 1751 г. некоторые казанские татары (Д. Сулейманов и др.) активно торговали в Ямышевской крепости, отправляя вымениваемые здесь товары на Ирбитскую ярмарку и в Москву [262]. По данным за 1806–1807 гг., они составляли уже 36% от общего числа торгующих с российской стороны при Семипалатинской таможне (13 чел. из 36) [263]. Выступая вначале в роли агентов и приказчиков, сопровождавших купеческие караваны, направлявшиеся в казахскую степь, Среднюю Азию и Китай, многие из них со временем начинали вести торговлю на свой счет и, наживая немалые капиталы, сами записывались в купечество. Так, в купечество Петропавловска в период между VIII и XIX ревизиями (1834–1850 гг.) было причислено 18 татарских семей (в основном выходцев из Казани и Касимова), что составило более трети от общего числа причислившихся. В целом накануне 1861 г. доля торговцев-мусульман (казанских, касимовских и сибирских татар, сибирских и «новоприезжих» бухарцев и др.) в общей численности гильдейского купечества составляла: в Семипалатинске — 83% (63 из 76 семей), в Усть-Каменогорске — 67% (28 из 42 семей) и в Петропавловске — 35% (17 из 48 семей) [264].

Среди торговцев-мусульман наибольшей коммерческой активностью на Сибирской линии выделялись в конце XVIII — первой половине XIX в. семипалатинские купцы Салиховы, Искаковы, Рафиковы, Усмановы, Габитовы, Иштерековы, петропавловские Баязитовы, Максютовы, Сутюшевы, Бехтемировы, Девлеткильдеевы, Забировы, Тоиматовы. Капитал, нажитый основателем одной из известных династий семипалатинского купечества казанским татарином Сеитом Усмановым на службе приказчиком у торговавших при Семипалатинской таможне купцов, позволил его потомкам записаться в купечество, а к 1861 г. купеческий род Усмановых, один из самых многочисленных в Семипалатинске, состоял из 5 семей, общее число членов которых составляло 33 чел. В качестве торгующего по кредиту от купцов приказчика начинал свою коммерческую деятельность в конце XVIII в. и родоначальник династии семипалатинских купцов Салиховых — Искак. Находясь на службе у титулярного советника И. Курбанова, которому особым указом от 19 марта 1800 г. «во уважение заслуг» было разрешено отправлять

209

караваны за Сибирскую линию, он регулярно отправлял в «Киргизскую степь» хозяйских товаров на сумму в 5–6 тыс. руб. По-видимому, он активно торговал в степи и собственными товарами, поскольку довольно быстро накопил капитал, достаточный для поступления в купечество: в списке торгующих при Семипалатинской таможне за 1806–1807 гг. купец третьей гильдии Искак Салихов показан уже как самостоятельный торговец. Основа заложенного Искаком семейного капитала оказалась настолько прочной, что позволила Салиховым находиться в рядах семипалатинского купечества вплоть до конца рассматриваемого периода [265]. Более 40 лет вел торговлю при Семипалатинской таможне выходец из казанских татар Рафик Искаков, к 1860 г. он состоял во второй гильдии, а в торговых делах его состоявшей из нескольких поколений семьи численностью в 18 чел. принимали активное участие и другие взрослые ее члены. Помимо Искаковых во второй гильдии по Семипалатинску (купцов первой гильдии в городе не было), по данным на 1860 г., состояло еще 5 мусульманских семей, из которых самый крупный торговый оборот имела семья Ибрагима Иштерекова — 99 тыс. руб. сер. [266]

Самые крупные обороты среди торговцев-мусульман Петропавловска в первой трети XIX в. имели татары Тамир и Сулейман Максютовы, которые поселились здесь в 1799–1800 гг., а в середине 1820-х гг. записались в местное купечество сначала по третьей, а затем по второй гильдии. В 1830 г. Петропавловская таможня оценивала внешнеторговые сделки Максютовых в 0,5 млн руб. ассигн. [267] Однако в 1840–1850-е гг. торговая активность Максютовых снижается, а на первые роли в торговле при Петропавловской таможне выходят другие коммерсанты: причислившийся в 1839 г. в петропавловское купечество из татар Менгерской волости Казанской губ. И. Баязитов, сумевший с 1840 по 1860 г. увеличить оборот своей торговли в 2 раза — с 61 тыс. до 128 тыс. руб. сер.; выходец из татар Касимовского уезда Рахим-Герей Девлеткильдеев, чей оборот в 1847 г. составлял 131 тыс. руб.; а также Негметулла Бехтемиров и Хамза Тоиматов с оборотами соответственно в 158 и 145 тыс. руб. сер. (1860 г.).

Хотя в составе торгующих на Сибирской линии с российской стороны численно преобладали торговцы мусульманского происхождения, однако участвовавшие в этой торговле русские купцы вкладывали в нее относительно более крупные капиталы. Так, если в общем составе семипалатинского купечества в 1860 г. русские купцы составляли 17%, то из 9 капиталов, объявленных по второй гильдии (купцов первой гильдии в городе не было), им принадлежало 4 (44%). В Петропавловске, по данным за 1850 г., русскими купцами объявлялось по второй гильдии 5 капиталов, а торговцами-мусульманами — только один. Русские торговцы Иван Масьянов (первая гильдия) и Ермил Колотушкин (вторая гильдия) образовывали верхушку гильдейского купечества и в Усть-Каменогорске, тогда как среди проживавших в этом городе купцов третьей гильдии русские составляли только 30% (12 из 40 семей в 1860 г.) [268].

Списки семипалатинского купечества на протяжении конца XVIII — первой половины XIX в. неизменно возглавляли представители купеческой

210

династии Самсоновых, основатель которой цеховой из Тулы Иван Сидорович Самсонов (1750–1831) записался сначала в 1792 г. в купцы по Омску, а в 1795 г. переселился в Семипалатинск, где до 1806 г. состоял в купцах по второй гильдии, с 1806 по 1827 г. — по первой, а с 1827 по 1831 г. — вновь по второй гильдии. Его коммерческие успехи во многом определялись широким использованием услуг приказчиков, агентов и доверенных лиц, действовавших на самых разных направлениях. По сведениям Семипалатинской пограничной таможни, в 1806–1807 гг. по кредиту от Самсонова вели торговлю на меновом дворе тобольский купец Мамеев и арский Амиров. В 1808 г. приказчик Самсонова семипалатинский мещанин И. Метелев выменял в степи у казахов и перегнал на продажу в Иркутск 750 быков и 20 лошадей. В 1822 г. Иван Сидорович отправлял в Коканд товарный караван, который сопровождали 2 приказчика и 4 работника. В 1818 г. по поручению тобольского губернатора Ф.А. фон Брина, вынашивавшего планы развития тонкорунного овцеводства в Сибири, выменял в Тарбагатайских горах несколько тонкорунных овец и 3 пуда пуха. Вел также активную торговлю «живым товаром», выменивая на линии рабов-«ясырей», которых перепродавал чиновникам и другим купцам, использовавших их для домашних услуг. Коммерческие успехи Самсонова стали залогом роста его общественного авторитета: в 1798 г. он избирался бургомистром, а с 1799 по 1802 г. занимал должность городского головы.

Сыну Ивана Самсонова — Сидору (род. в 1813) удалось не только продолжить, но и значительно расширить дело отца, переведя часть обращавшегося во внешней торговле семейного капитала в Кяхту. По таможенным данным за 1840 г., С. Самсонов имел самый крупный товарооборот среди всех купцов, торговавших на Сибирской линии — 137 тыс. руб. сер. в год, а к 1850 г. объем его внешнеторговых операций возрос до 171 тыс. руб. Помимо этого часть капитала была вложена в кожевенное производство, продукция которого также реализовалась преимущественно на внешнеазиатских рынках. Кожевня Самсоновых была одной из самых крупных в Семипалатинске, в 1850-е гг. в ней выделывалось до 3–4,5 тыс. кож на сумму 9–12 тыс. руб. [269]

Еще более значительными масштабами отличались торговые операции на Сибирской линии представителей купеческой династии Поповых, одной из самых известных и богатейших в Сибири. Верхотурский купец Степан Попов начал торговать на линии уже в первые годы XIX в., в 1814 г. поселился в Семипалатинске на постоянное жительство, а в 1823 г. причислился в семипалатинское купечество по первой гильдии. Формы и методы осуществлявшейся им внешнеторговой деятельности включали торговлю на меновых дворах Сибирской линии, использование многочисленных торговых агентов из татар и казахов для ведения обменных операций в степных аулах, а также снаряжение караванов в ханства Средней Азии, Кульджу и Чугучак. По данным Петропавловской таможни, с одним из таких торговых караванов, отправленном в 1822 г. в Кульджу, следовал приказчик и 5 работников. О стоимости отправляемых в караванах Попова товаров можно

211

судить хотя бы по тому, что самые крупные из этих караванов насчитывали сотни навьюченных верблюдов и лошадей, а стоимость ущерба, нанесенного в результате ограбления караванов Попова кочевниками в 1823–1824 г., по некоторым оценкам, составила 800 тыс. руб. ассигн. За заслуги в осуществлении внешнеторговой деятельности Степану Попову в 1826 г. было присвоено звание коммерции советника. Во внешнеторговых операциях на Сибирской линии принимали участие и другие представители этой многочисленной купеческой фамилии — старший брат Степана верхотурский купец Федот Попов, а также записывавшиеся в усть-каменогорское купечество по второй гильдии их племянники Андрей и Христофор Поповы (сыновья их брата Алексея). По неполным данным, в 1834 г. X. и А. Поповы привозили на линию товаров на 42 тыс. руб. Громадные прибыли, получаемые Поповыми в сибирско-азиатской торговле, стали одним из важнейших источников накопления крупных капиталов (наряду с доходами от винных откупов и подрядных операций), позволивших им стать в 1830-е гг. пионерами сибирской золотопромышленности. Впрочем, как и у ряда других сибирских купцов, имевших связи с внешним рынком, значительная часть сделанных Поповыми капиталовложений в промышленное производство была связана с обслуживанием их внешнеторговых интересов: в Семипалатинске и Томске Поповыми были заведены 2 крупных кожевенных завода производительностью соответственно 4–5 тыс. и 10 тыс. кож, продукция которых поставлялась на внешнеазиатские рынки [270].

Результатом глубокой вовлеченности в торговлю с Средней Азией и Казахстаном стал переход в 1825 г. из тобольского в петропавловское купечество братьев Ивана и Якова Большаковых. По данным за 1822 г., Иван Большаков отправлял через Петропавловскую таможню «в степь для торга» 11 работников из татар, которым выдавались паспорта сроком на 9 месяцев. В этом же году Большаковыми было закуплено в центральных губерниях для продажи на Сибирской линии товаров на сумму 50 тыс. руб. Помимо этого они брали на комиссию товары других купцов, что приносило им дополнительные барыши. Так, И. Большаков в 1820-е гг. был комиссионером тобольского купца Н. Пиленкова. Наибольшего размаха торговля Большаковых достигла в 1830-е-начале 1840-х гг. В 1830 г. оборот их торговли через таможни Сибирской линии составлял 328 тыс. руб. ассигн. и по его размерам они уступали только петропавловским купцам Максютовым (496,5 тыс. руб.), а в 1840 г. с годовым оборотом в 91,5 тыс. руб. сер. входили в тройку крупнейших торговцев [271]. В предреформенный период крупными торговыми оборотами выделялись также петропавловские купцы Ф.И., В.И. и М.И. Зенковы (в 1840 г. — 100 тыс. руб. сер.) и торговец крестьянского происхождения причислившийся сначала в тюменское, а затем в петропавловское купечество С.И. Гласков (в 1847 г. — 108,5 тыс. руб., в 1850 г. -213,6 тыс. руб.).

Характеризуя изменения в составе купцов, участвовавших в торговле с Китаем, Средней Азией и Казахстаном, следует отметить, что на протяжении первой половины XIX в. значительно снизилась роль, которую играло в этой торговле купечество городов, стоявших у истоков ее развития — То-

212

больска, Тары, Тюмени, Томска. Если в XVIII — начале XIX в. российские товары прокладывали себе дорогу на внешнеазиатские рынки прежде всего благодаря инициативе и капиталу купцов именно этих западносибирских торговых центров, то в дальнейшем они уступили первенство купечеству городов, расположенных на Сибирской линии — Петропавловска и Семипалатинска. Так, если в 1792 г. заграничную торговлю через Семипалатинскую таможню производили один местный и 6 купцов из других сибирских городов (3 из Тобольска, 2 из Тары, один из Ишима), в 1806–1807 гг. 5 местных и 5 иногородних сибирских купцов (по 2 из Тобольска и Тары и один из Ишима), то в 1825 г. на одного иногороднего торговца приходилось 5 местных, а в 1833 г. среди 24 торговавших здесь сибирских купцов семипалатинских было 20 и лишь 4 купца прибыли из других западносибирских городов [272]. Местные купцы превосходили приезжавших из других городов Сибири и по размерам товарооборота: в 1825 г. он составлял у семипалатинских купцов 51,2 тыс. руб., а у иногородних сибирских — 3,3 тыс. руб., а в 1833 г. — соответственно 254, 9 и 10,4 тыс. руб. Среди 14 сибирских купцов, имевших в 1860 г. оборот заграничной торговли через таможни Сибирского таможенного округа свыше 50 тыс. руб., было 10 петропавловских, 2 семипалатинских и 2 курганских купца.

И все-таки и в первой половине XIX в. многие не проживавшие в городах на Сибирской линии западносибирские купцы являлись активными участниками проводившихся через ее таможни товарообменных операций. Так, в первой четверти XIX в. вели торговлю на меновых дворах и отправляли товары в казахские степи, Среднюю Азию и Китай приказчики тарских купцов Нерпина и Пяткова, тобольских Пиленкова, Сыромятникова и Большакова, томского Колмогорова, колыванского Верхотурова, барнаульских Пуртова и Федченко и др. [273] В предреформенные десятилетия обширную скупку скота на линии и в казахской степи развернуло курганское купечество, занявшее доминирующие позиции в торговле жировым товаром на западносибирском рынке. Помимо И. Батырева и И. Меньшикова, у которых размер ежегодного товарооборота, по данным Петропавловской таможни, составлял в начале 1860-х гг. 70–80 тыс. руб. сер., торговлю на несколько меньшие суммы производили на линии курганские купцы Ф. Шишкин, С. Березин, В. Богашев. На основе интенсификации товарного обмена с казахской степью развивали свою коммерцию в предреформенный период также омские купцы Ф. Кириллов, В. Кузнецов, М. Сорокин, тюменские Ф. Грушевский, С. Трусов, ялуторовский Ботов и др. [274]

Оценивая роль купечества внутренних и пограничных городов Западной Сибири в развитии торговли на Сибирской линии, следует также иметь в виду то обстоятельство, что формирование купечества в пограничных городах происходило во многом за счет переселения сюда купцов из Тобольска, Тары, Тюмени и других западносибирских городов. В частности, из купцов-переселенцев сформировалась прослойка наиболее капиталистах купцов Семипалатинска, Петропавловска и Усть-Каменогорска — Поповы, Самсоновы, Большаковы, Гласковы, Пуртовы, Греховы и др.

213

Что касается купцов Европейской России, то они производили торговлю с Казахстаном и Средней Азией преимущественно через таможни Оренбургской линии, а на Сибирской линии их обороты уступали оборотам местных сибирских купцов. Так, в течение трех лет, с 1825 по 1827 г., купцами из европейских губерний через Семипалатинскую таможню было привезено и вывезено товаров на 131,5 тыс. руб., а сибирскими (с учетом сибирских бухарцев) — на 364 тыс. руб., т. е. почти в 3 раза больше. В 1860 г. на Сибирской линии на сумму более 50 тыс. руб. в год торговали 14 сибирских купцов, а купцов из европейских губерний с таким оборотом было лишь 2 чел. [275] Среди наиболее крупных торговцев из Европейской России, проводивших в конце XVIII-первой половине XIX в. торговый обмен через таможни Сибирской линии, можно выделить купцов-первогильдейцев Куманина (Москва), Г. Шехмуратова (Оренбург), М. Утямышева, Б. Аитова (Казань), М. Назирова (Арск), а также купцов второй гильдии С. Трусова (Шуя), В. Зобнина (Вязников), Ф. Пичугина, А. Дрозжилова (Екатеринбург), К. Торговкина (Ростов). Для ряда купцов европейской части России (С. Трусова, П. Дрожнева, А. Ефанова, М. Девлеткильдеева, X. Сутюшова, Р. Быкова, Я. Максютова и др.) вовлеченность в торговые операции на данном направлении повлекла за собой смену места жительства и перечисление в сибирское купечество. Местом водворения избирались, как правило, города, расположенные на Сибирской линии, и прежде всего, Петропавловск и Семипалатинск, на таможни которых в конце дореформенного периода приходился почти весь товарооборот, проходивший через Сибирскую линию.

Сформировавшееся из представителей различных национальностей (татар, бухарцев, ташкентцев, русских) и выходцев из разных сословий (купцов из других городов Сибири и европейской части страны, крестьян, мещан, отставных казаков) петропавловское и семипалатинское купечество, насчитывавшее в своем составе соответственно 187 (1861 г.) и 76 (1860 г.) семей, заняло к концу дореформенного периода ведущие позиции в российской торговле через Сибирскую линию (табл. 42).

Особенно многочисленная и мощная в финансовом отношении купеческая группировка сложилась в Петропавловске, где численность купечества только в период с 1854 по 1862 г. увеличилась более чем в 2 раза: с 89 до 183 семей. Помимо этого в городе, по данным на 1862 г., проживало 5 иногородних купцов и 36 иностранных азиатских торговцев. В табл. 42 отражены торговые операции верхушки петропавловского купечества, которую в 1860 г. составляли 10 торговцев, каждый из которых имел ежегодный товарооборот, превышавший 50 тыс. руб. сер., а в целом капиталами всех петропавловских торговцев в начале 1860-х гг., по разным сведениям, оборачивалось товаров на сумму от 2,5 до 3 млн руб. [276] Петропавловск уступал Семипалатинску только по оборотам торговли с Китаем, а торговля с Казахстаном и Средней Азией осуществлялась преимущественно через Петропавловскую таможню: по данным на 1850 г., на нее приходилось 63,9% всего привоза (1312987 из 2054605 руб.) и 59,3% вывоза (946773 из 1597028 руб.) товаров по Сибирскому таможенному округу [277]. Особенно широкие

214

Таблица 42

Сравнительное участие купечества различных регионов
в торговле через Сибирскую линию в предреформенный период^*

Региональная принадлежность купцов	1840 г.^**			1860 г. ^***
	Число купцов	Товарооборот		Число купцов	Товарооборот
	Число купцов	руб.	%	Число купцов	руб.	%
Города Сибирской линии	9	751815	81	12	1069113	76
Зап. Сибирь	1	92768	10	2	155868	11
Европ. Россия	2	85945	9	2	180 345	13
Всего:	12	930528	100	16	1405326	100

^* Сост. по: Государственная внешняя торговля в разных ее видах за 1840 год. С. 112–122; за 1860 год. Табл. XLII

^** Среди купцов с оборотом свыше 30 тыс. руб. сер.

^*** Среди купцов с оборотом более 50 тыс. руб. сер.

товарообменные операции петропавловские купцы вели с казахской степью, на торговлю с которой в конце 1850-начале 1860-х гг. приходилось до 2/3 всего товарооборота через Сибирскую линию (в 1863 г. 3953248 руб. из 6252894 руб.) [278]. Из 201 местного и иногороднего купца, объявлявших в 1862 г. капиталы по Петропавловску, 22 постоянно проживали в аулах казахской степи, а остальные периодически выезжали туда по своим торговым делам. Наиболее крупные из петропавловских торговцев посылали в степь до 40–50 приказчиков и торговых агентов (главным образом, из татар), распространяя тем самым свое торговое влияние на значительные территории, мелкие же купцы нанимали по 3–4 приказчика [279]. Приказчики, будучи заинтересованными в увеличении сбыта товаров (помимо жалования размером 200–500 руб. в год они получали и определенный процент от прибыли), в свою очередь нанимали мелких торговцев из казахов (гайдарама), которые развозили по аулам промышленные изделия (хлопчатобумажные и шерстяные ткани, металлические изделия, юфти), а также пушнину и хлеб, выменивая на них баранов, рогатый скот, лошадей, сырые кожи, козий пух, конский волос и другую продукцию хозяйства казахов. Скот перепродавался на линии купцам других городов, а частично перегонялся приказчиками самих петропавловских купцов в западносибирские города, на Урал и в европейскую часть страны, а также в значительных количествах поставлялся на золотые прииски. Многие петропавловские купцы (в 1866 г. — 10 чел.) были владельцами крупных салотопен, продукция которых поставлялась на Ишимскую и Ирбитскую ярмарки, а оттуда в Европейскую Россию и за границу.

Широкое проникновение в предреформенный период агентов петропавловских купцов в казахскую степь, вплоть до самых отдаленных ее районов,

215

ставшее возможным в результате присоединения Казахстана к России, стало новой отличительной чертой развития торговли сибирских купцов с казахами, которая ранее в большинстве случаев имела форму приграничного обмена. Если в XVIII — начале XIX в. в торговле казахской степи господствующее положение занимали среднеазиатские купцы, которые выменивали у казахов скот и другую продукцию их хозяйства на среднеазиатские ткани и закупавшиеся (в том числе и в обмен на казахские товары) на линии и Ирбитской ярмарке российские мануфактурные изделия, то теперь практически в каждом ауле появились приказчики петропавловских купцов, которые вытесняли (особенно в северных районах степи) коши ташкентских и бухарских купцов, успешно конкурируя с ними даже в торговле среднеазиатскими товарами.

К числу изменений в сибирско-казахстанской торговле, происшедших в предреформенный период, следует отнести и отмечаемое источниками некоторое снижение степени неэквивалентности обмена. Обычная для более ранних периодов норма прибыли в 100–200% стала теперь далеко не столь повсеместной и, как правило, нажить два рубля на рубль купцам удавалось в период острой нужды казахов в деньгах (накануне сбора ясака или перед исчислением скота) или при продаже товаров в долг, зато немалое число торговцев довольствовалось прибылью на затрачиваемый капитал на уровне нескольких десятков процентов (не менее 20–30%). Снижение нормы прибыли произошло из-за распространения среди казахов, по мере роста товарности их хозяйства, более реалистичных представлений об истинной ценности собственных и российских товаров, а также в связи с усилившейся конкуренцией в торговле как между самими сибирскими купцами, так и со стороны торговцев из других сословий, особенно из числа жителей расположенных на Сибирской линии казачьих станиц. Еще в конце XVIII в. сибирские власти констатировали, что жители Сибирской линии практически поголовно «заражены... страстию к тасовке» [280]. А накануне 1861 г. некоторые торговцы-выходцы из линейного казачества имели торговые обороты, сравнимые с оборотами крупных петропавловских купцов. Так, урядник К. Родионов торговал в 1860 г. через Петропавловскую таможню на сумму 65,2 тыс. руб. сер., а казак В. Фиронов — на 51,2 тыс. руб. [281] Со снижением нормы прибыли купцы стремились увеличить свои доходы посредством ускорения оборачиваемости капиталов. В связи с этим купцы и их приказчики вели торговлю не только в аулах, но и регулярно посещали проводившиеся в Кокчетаве и Акмолинске ярмарки (на последнюю съезжалось до 1 тыс. торговцев и приказчиков), степные базары. Относительно уменьшилась, по сравнению с более ранним периодом, доля товаров, реализуемых купцами в кредит. Ускорению оборачиваемости купеческих капиталов способствовала и утрата сибирско-казахской торговлей ее исключительно менового характера. По мере роста вовлеченности казахского хозяйства в орбиту российского рынка все большее хождение в казахской степи получали российские кредитные билеты и серебряные монеты: только в период с 1854 по 1864 г. доля денег в общей товарно-денежной массе, провозившей-

216

ся через таможни Сибирского таможенного округа в Киргизскую степь, возросла с 8 до 33%, а в абсолютном выражении — с 84 до 421 тыс. руб. [282]

Поскольку основу торгового оборота сибирских купцов с казахской степью составлял вымен скота, кож, сала и другой производившейся казахами животноводческой продукции, более подробная характеристика размеров торговых оборотов и участия в ней не только петропавловского купечества, но и купцов других городов Сибири и европейской части России будет дана в следующей главе, специально посвященной купеческой торговле сельскохозяйственными товарами.

Следует отметить еще одно направление внешнекоммерческой деятельности сибирского купечества, обозначившееся в предреформенный период благодаря проявленной его представителями предпринимательской инициативе — это торговля с Монголией и Китаем по Чуйскому торговому пути. Как отмечалось выше, томские купцы совершали торговые поездки к телеутам еще в XVII в., т. е. до вхождения их в состав России. Со второй половины XVIII в. регулярно производили закупки скота в Горном Алтае барнаульские и бийские купцы, снабжавшие мясом население горнозаводских поселков Алтая. В процессе торгового продвижения в глубь Горного Алтая купцы вступали в приграничные коммерческие контакты с населением входившей в состав Китайской империи Монголии (саенцами, тербетцами, монгольцами) и китайскими купцами, участвовавшими в обменных операциях через посредничество служащих китайского пограничного отряда. Зачинателями пограничной торговли в долине р. Чуй были змеиногорские мещане Иван и Константин Токаревы (с 1800 по 1812 г. были записаны в купцах по г. Барнаулу) и бийский мещанин П. Хабаров. В последующем торговлю на р. Чуе вели бийские торговцы Мальцевы, Кузнецовы, Хабаровы, Гилевы, Г. Иванов, М. Семин, змеиногорские Просековы, семипалатинский А. Плотников, крестьянин Бийского округа И. Ошлоков и др. В первой половине 1850-х гг. в чуйской торговле принимали участие 14–15 торговцев, а к 1869 г. их число возросло до 26 чел., из них лишь 4 купца имели оборот от 20 до 50 тыс. руб., а остальные торговали на сумму от 1 до 10 тыс. руб. Общий оборот торговли на р. Чуе, которая на данном этапе носила еще исключительно «местный» характер и не привлекала купцов из других регионов Сибири и Европейской России, составлял в 1860-е гг., по разным оценкам, от 200 тыс. до 400 тыс. руб. На юфтевые кожи, сукно, хлопчатобумажные ткани, железные изделия, маральи рога купцы-«чуйцы» выменивали шкурки сурка (300–400 тыс. шт.), рогатый скот (4 тыс. голов), кирпичный чай (до 400 мест) и некоторые другие товары, которые затем реализовались как на местных рынках (чай обменивался в Горном Алтае на лошадей, рогатый скот и пушнину, скот поставлялся томским и красноярским золотопромышленникам), так и на Ирбитской ярмарке (шкурки сурка) [283]. Торговля на р. Чуе, заведенная и развивавшаяся в основном благодаря предпринимательской инициативе бийских купцов, способствовала накоплению капиталов и значительному росту численности этой региональной группы

217

сибирского купечества: количество купеческих семей в Бийске с 1812 (VI ревизия) по 1860 г. увеличилось с 4 до 53 [284].

В целом внешнеторговые операции занимали важное место в коммерческой деятельности сибирского купечества. Именно во внешнеторговых связях с азиатскими рынками, а не во внутрисибирской торговле, складывались и обращались наиболее крупные капиталы сибирских купцов. Участие во внешней торговле значительно повышало уровень присутствия сибирского купечества на крупнейших товарных рынках Европейской России, где они реализовали большую часть приобретавшихся в ходе внешнеторгового обмена товаров.

Установление первоначальных торговых связей с внешнеазиатскими рынками осуществлялось, как правило, за счет инициативы и предприимчивости частного капитала, однако их упрочение и дальнейшее развитие становилось возможным только после заключения официальных торговых договоров и трактатов на межправительственном уровне. Наиболее важным направлением внешнекоммерческой деятельности сибирского купечества была торговля с Китаем через Кяхту, где сибирские купцы тем не менее вплоть до конца 1840-х гг. уступали главенствующие позиции обладавшим более крупными капиталами и пользовавшимся поддержкой со стороны царского правительства негоциантам из Европейской России и только с либерализацией условий торговли, приведшей к расширению участников кяхтинского торга за счет обладателей менее крупных капиталов, они выходят на первые роли, сосредоточив в своих руках до 60% всего товарообмена. При этом однако сохранился значительный уровень их кредитно-финансовой зависимости от комиссионеров и оптовых торговцев из Европейской России, скупавших у них выменивавшийся в Кяхте китайский чай на Нижегородской ярмарке и в Москве.

Если торговля с Китаем через Забайкалье после прекращения практики посылки казенных торговых караванов приобрела характер исключительно приграничного товарообмена (хотя в предреформенный период сибирское купечество активно добивалось от правительства содействия своему стремлению к проникновению на внутрикитайский рынок), то в торговле через Сибирскую линию купцы имели возможность (хотя и ограниченную) осваивать зарубежные рынки посредством организации караванной торговли. Наибольших успехов они добились при этом в товарообменных операциях с казахской степью, привоз же товаров из Средней Азии находился преимущественно в руках среднеазиатских купцов, а в торговле с Западным Китаем сибирские купцы испытывали серьезную конкуренцию со стороны среднеазиатских торговцев и купечества Европейской России.

И в Кяхте и на Сибирской линии торговые сношения имели отсталый меновой характер, однако в отличие от кяхтинской, с 1807 по 1855 г. доступной только купцам первой гильдии и подвергавшейся строгой регламентации ценовых ограничений, ставивших сибирских купцов в невыгодное положение по сравнению с крупными торговцами Европейской России, торговля на Сибирской линии была более свободной от проявлений моно-

218

полизма и открыта для купцов всех трех гильдий, сибирских торгующих бухарцев, татар и торговавших по свидетельствам крестьян. Вместе с тем, поскольку в торговле через Сибирскую линию сибирские купцы и их приказчики имели дело не только с торговыми партнерами из числа среднеазиатских и китайских купцов, но в казахской степи входили в непосредственные коммерческие контакты с производителями скотоводческой продукции, в этой сфере торговли широкое распространение получили торгово-ростовщические отношения.

3. Кредит и ростовщические операции купцов

Кредит является необходимым условием развития торгово-промышленного предпринимательства, так как ускоряет оборот капитала и обеспечивает его функционирование как собственности, находящейся в непрерывном движении. Поэтому кредитные отношения существовали на всех исторических этапах торгово-промышленного предпринимательства в России, однако их содержание и конкретные формы, в которых они реализовались, определялись общим уровнем развития экономики в тот или иной период, а также региональными экономическими условиями. Для сибирских купцов потребность в кредите являлась особенно острой, что обусловливалось, во-первых, относительной маломощностью их капиталов, во-вторых, более низким, чем в Центральной России, уровнем развития в регионе товарно-денежных отношений, вызывавшим хронический недостаток денежных средств у населения, в силу чего значительную часть своих товаров купцы были вынуждены реализовывать потребителям в долг, с рассрочкой платежа, что вызывало дополнительную потребность в кредитных средствах, необходимых для закупки новых партий товара.

В исторической литературе нет единой оценки уровня развития и характера кредитных отношений в России феодального периода. Некоторые исследователи, как, например, В.Я. Лаверычев, делают акцент на ростовщическом характере кредитно-денежных отношений, полагая, что именно ростовщики с их «огромными процентами» в условиях «зачаточного состояния коммерческого кредита» в России были основным источником кредитных ресурсов для торговцев и промышленников [285]. Другие историки (Н.Б. Голикова, А.В. Демкин) указывают на значительную распространенность в купеческой среде кредитных отношений, развивавшихся прежде всего в форме взаимного кредита [286]. В сибиреведческой литературе еще с дореволюционного времени утвердилось представление о том, что кредит в Сибири принимал форму «кредитных петель» и монопольной зависимости, а капитал имел «почти исключительно торгово-ростовщический характер» [287]. Вместе с тем в ряде исследований обращается внимание на невозможность функционирования торговли без взаимного купеческого кредита, основанного не на

219

кабальной зависимости и ростовщических процентах, а на равноправных отношениях кредитора и должника [288].

Фактически ни одна сколько-нибудь значительная коммерческая операция сибирских купцов, связанная с закупкой мануфактурных и сельскохозяйственных товаров, выполнением подрядно-откупных операций или организацией промыслов и промышленного производства, не обходилась без кредита. О важном значении кредита для повседневной практики купеческого предпринимательства свидетельствует то обстоятельство, что у многих купцов заемные средства составляли значительную, а часто и преобладающую часть находившегося в их обращении капитала. Так, по данным местных статкомитетов, в Тобольске в начале 1850-х гг. кредитный капитал составлял 37% всего находившегося у местных купцов в коммерческом обороте капитала (174000 из 470000 руб.), в Омске — 38% (97000 из 255000 руб.), в Томске — 56% (934750 из 1662500 руб.) [289]. О большой роли кредитных средств в коммерческих оборотах купечества свидетельствуют также завещания купцов и материалы судебных тяжб по кредитно-долговым делам, возникавших после смерти купцов между их наследниками, с одной стороны, и кредиторами и должниками, с другой. Так, после смерти иркутского купца-рудопромышленника М. Сибирякова в 1795 г. выяснилось, что на нем числилось частных и казенных долгов на сумму около 100 тыс. руб., что составляло 62,5% от той суммы, за которую наследниками были проданы в казну оставшиеся после его смерти сереброплавильный завод и рудники (160 тыс. руб.). По завещанию умершего в 1810 г. томского купца В. Колмогорова его наследникам досталось имущества на 33042 руб., из которых 21905 руб. (66,3%) состояло на должниках, в числе которых были местные купцы С. Карпов, М. Мыльников, М. Шутов и др. После «приведения в известность» имущества, оставшегося после смерти в 1805 г. иркутского купца Ф. Рязанцева, который вел «складственную» торговлю с купцом Н. Мясниковым, оказалось, что принадлежащий им капитал (в товарах и векселях) составил 23555 руб., однако из этой суммы лишь незначительная часть могла поступить в пользование наследников, так как компаньоны имели долг по своим вексельным обязательствам другим купцам в размере 19812 руб. Из общего капитала в 11067 руб., поступившего в 1797 г. в раздел между наследниками бийского купца Е. Евтина, невозвращенные долги составляли 4400 руб., или 40% [290].

О важной роли, которую играли кредитные отношения в купеческом предпринимательстве, свидетельствуют и факты разорения многих купцов в случаях невозвращения им долгов необязательными партнерами по бизнесу, либо при массовом предъявлении кредиторами требований о возвращении кредита (что довольно часто случалось в случае возникновения сомнений в платежеспособности должников, появления у купцов казенных долгов). Так, в 1823 г. разорился активно использовавший в своих торговых операциях кредитные средства томский купец К. Касимов (его приказчик Н. Баширов занимал у кредиторов по 25 векселям 85500 руб.). Отказ местных купцов Мыльникова, Базина и Петлина предоставить залоги в обеспечение

220

своего поручительства по казенному долгу Касимова, образовавшемуся из-за несвоевременной оплаты последним таможенных пошлин за выменянный в Кяхте чай, подорвал его платежеспособность, так как он принужден был в короткий срок и с большой уступкой в цене распродать свой товар с тем, чтобы удовлетворить поступавшие в массовом порядке иски частных кредиторов и выплатить свой долг казне [291]. Переход в мещанство сыновей томского купца И.Ф. Раева в 1810г. был вызван тем, что после его смерти принадлежавшее семье имущество было описано «по разным долговым претензиям». Из-за необязательности должников, не возвративших вовремя предоставленные им ссуды, оказались в 1823 г. на грани разорения енисейский купец Ф. Дементьев и красноярский А. Ильиных, не сумевшие в свою очередь из-за этого расплатиться со своими кредиторами [292]. В первой четверти XIX в. Министерство финансов, озабоченное имевшим место в этот период сокращением численности купечества, предписывало местным властям исследовать причины, по которым состоявшие ранее в гильдиях торговцы переходили в мещанство. Согласно сведениям, полученным для ответа на одно из таких предписаний Томской городской думой путем опроса выбывавших в мещане купцов, подрыв платежеспособности из-за «несобрания розданных долгов» назвали в качестве одной из основных причин смены своего сословного статуса 3 из 6 вышедших в 1823 г. в мещанство местных купцов, а П.Ф. Чулошников объяснил свой переход из второй в третью гильдию неполучением «с разных людей мне принадлежащих денег» в размере более 30 тыс. руб. Такой же опрос, проведенный Иркутской городской думой, дал следующие результаты: на невозврат долгов как одну из главных причин выхода в мещанство указали в 1819 г. 2 из 4, в 1820 г. — 3 из 4, а в 1823 г. — 5 из 6 не удержавшихся в купечестве предпринимателей [293].

Взаимное кредитование купцами своих коммерческих операций неизбежно должно было стать для них основным источником кредитных средств в условиях характерного для России феодального периода чрезвычайно слабого развития банковского кредита. К тому же для сибирского купечества оказывались фактически недоступными даже те ограниченные кредитные ресурсы, которые поступали в коммерческий оборот через Купеческий, а затем Коммерческий банк из-за отсутствия в Сибири отделений этих банковских учреждений. Важнейшим источником, позволяющим судить о характере и масштабах взаимного купеческого кредита, а также о кредитных взаимоотношениях купцов с представителями других сословий и групп населения, являются маклерские книги на запись векселей и заемных писем, регистрациями в которых кредитным сделкам придавался законный характер [294]. Результаты обработки данных вексельных книг конца XVIII — первой половины XIX в., сохранившихся по некоторым сибирским городам, сведены в таблице 43.

Их анализ показывает, что основная часть выдаваемых и получаемых купцами по частным кредитным сделкам средств приходилась на взаимное кредитование ими своих коммерческих операций, в котором участвовало как местное купечество, так и приезжавшие для торговли купцы других городов Сибири и европейской части страны. Причем первое место по размерам

221

Таблица 43

Взаимный купеческий кредит и кредитные отношения купцов с представителями других сословий
(по материалам маклерских книг)^*

Кредиторы	Заемщики												Общая сумма выданных кредитов
	Купцы						Мещане и цеховые		Крестьяне		Чиновники и дворяне
	местные		иногородние сибирские		Европ. России		Мещане и цеховые		Крестьяне		Чиновники и дворяне
	руб.	%	руб.	%	руб.	%	руб.	%	руб.	%	руб.	%
Иркутск (1785 г.) Местные купцы	13562	36,7	5378	14,6	11923	32,2	5842	15,8	-	-	266	0,7	36971
Иногородние сибирские купцы	-	-	-	-	1977	100	-	-	-	-	-	-	1977
Купцы Европ. России	6203	13,9	8165	18,3	1754	4,0	21803	48,9	-	-	6635	14.9	44560
Всего:	19765	23,7	13543	16,2	15970	18,7	27645	33,1	-	-	6901	8,3	83508
Иркутск (1830 г.) Местные купцы	8470	26,3	-	-	-	-	7689	23,8	1147	3,6	14935	46,3	32241
Иногородние сибирские купцы	-	-	-	-	-	-	625	69,4	-	-	275	30,6	900
Купцы Европ. России	10689	49,5	-	-	-	-	5230	24,2	3207	14,9	2455	11,4	21581
Всего:	19159	35,0	-	-	-	-	13544	24,8	4354	7,9	17665	32,3	54722
Томск (1855 г.) Местные купцы	15250	40,0	2485	6,5	7623	20,0	7070	18,5	2012	5,3	3685	9,7	38125
Иногородние сибирские купцы	-	-	3000	50,8	75	1,3	2432	41,2	175	3,0	220	3,7	5902
Купцы Европ. России	-	-	2300	31,3	3200	43,6	113	1,5	1730	23,6	-	-	7343
Всего:	15250	29,7	7785	15,2	10898	21,2	9615	18,7	3917	7,6	3905	7,6	51370
Красноярск (1857г.) Местные купцы	2300	53,1	-	-	-	-	1890	437	138	3,2	-	-	4328
Иногородние сибирские купцы	1609	9,1	4500	25,4	7500	42,2	2731	15,4	1400	7,9	-	-	17740
Купцы Европ. России	650	9,6	6150	90,4	-	-	-	-	-	-	-	-	6800
Всего:	4559	15,8	10650	36,9	7500	26,0	4621	16,0	1538	5,3	-	-	28868

222

Таблица 43 (продолжение)

Заемщики	Кредиторы												Общая сумма полученных кредитов
	Купцы						Мещане и цеховые		Крестьяне		Чиновники и дворяне
	местные		иногородние сибирские		Европ. России		Мещане и цеховые		Крестьяне		Чиновники и дворяне
	руб.	%	руб.	%	руб.	%	руб.	%	руб.	%	руб.	%
*Иркутск (1785 г.)*
Местные купцы	13562	48,7	-	-	6203	22,2	553	2,0	-	-	7550	27,1	27868
Иногородние сибирские купцы	5251	39,1	-	-	8165	60,9	-	-	-	-	-	-	13416
Купцы Европ. России	11923	72,8	1977	12,1	1754	10,7	-	-	-	-	732	4,4	16386
Всего:	30736	53,3	1977	3,4	16122	28,0	553	0.9	-	-	8282	14,4	57670
*Иркутск (1830 г.)*
Местные купцы	8470	28,2	-	-	10689	35,6	-	-	-	-	10880	36,2	30039
Иногородние сибирские купцы	-	-	-	-	-	-	-	-	-	-	11500	100	11500
Купцы Европ. России	-	-	-	-	-	-	-	-	4500	100	-	-	4500
Всего:	8470	18,4	-	-	10689	23,2	-	-	4500	9,8	22380	48,6	46039
*Томск (1855 г.)*
Местные купцы	15250	55,8	-	-	-	-	-	-	1895	6,9	10202	37,3	27347
Иногородние сибирские купцы	2485	26,0	3000	31,3	2300	24,0	190	2,0	-	-	1600	16,7	9575
Купцы Европ. России	7623	35,6	75	0,4	3200	15,0	3000	14,0	7500	35,0	-	-	21398
Всего:	25358	43,5	3075	5,3	5500	9,4	3190	5,5	9395	16,1	11802	20,2	58320
*Красноярск (1857 г.)*
Местные купцы	2300	13,4	1609	9,4	650	3,8	450	2,6	6596	38,5	5548	32,3	17153
Иногородние сибирские купцы	-	-	4500	34,2	6150	46,7	300	2,3	2016	15,3	200	1,5	13166
Купцы Европ. России	-	-	7500	98,0	-	-	150	2,0	-	-	-	-	7650
Всего:	2300	6,1	13609	35,8	6800	17,9	900	2,4	8612	22,7	5748	15,1	37969

^* Сост. по: ГАИО. Ф. 447. Оп. 1. Д. 1; Ф. 308. Оп. I. Д. 285, 287; ГАТО. Ф. 127. Оп. 2, Д, 551; ГАКК. Ф. 173. Оп.1. Д. 1667.

223

использовавшихся кредитных средств занимали кредитные сделки между местными купцами, далее следовали сделки между местными купцами и купечеством Европейской России и наименьшее значение имели кредитные отношения между местными купцами, с одной стороны, и иногородними сибирскими — с другой. Следует отметить относительное уменьшение доли кредитных ресурсов, поставляемых в сибирские города в течение рассматриваемого периода купцами европейской части России. Так, если в 1785 г. в Иркутске на их долю приходилось 53% всех кредитных средств, выданных купцами по частным кредитным сделкам (44560 из 83508 руб.), то в 1830 г. их участие уменьшилось до 39% (21581 из 54722 руб.), а в предреформенный период купцам Европейской России принадлежало в Красноярске 24% всего купеческого кредита (6800 из 28868 руб.), в Томске — 14% (7343 из 51370 руб.). Если в конце XVIII — начале XIX в. сибирские купцы по заключавшимся в сибирских городах кредитным сделкам являлись в большей мере должниками, чем кредиторами купцов Европейской России, то в предреформенный период соотношение меняется на обратное (табл. 43). Это однако не исключает значительной кредитной зависимости сибирских купцов от купечества Европейской России, находившей свое проявление прежде всего на Ирбитской и Нижегородской ярмарках, на которые приходилась основная часть торговых сделок, в том числе и заключавшихся в кредитной форме.

Судя по материалам вексельных книг, значительная часть кредитов предоставлялась купцами в товарной форме (коммерческий кредит). Поэтому распространенной припиской к содержавшемуся в векселе обязательству о возвращении кредитору полученной суммы, была следующая: «которую я от него товаром получил». Так, в общей сумме кредита, предоставленного в 1855 г. томскими и приезжими купцами своим деловым партнерам из числа купцов, мещан, крестьян и дворян, коммерческий кредит занимал 47% (24,2 из 51,4 тыс. руб.), а соответствующий показатель по Красноярску в 1857 г. составлял 34% (9,7 из 28,7 тыс. руб.) [295]. Особенно в больших масштабах использовали коммерческий кредит крупные оптовые торговцы, отдававшие свой товар на реализацию более мелким торговцам и оформлявшие эту передачу вексельными сделками. Наряду с коммерческим кредитом, получили распространение и денежные ссуды, обслуживавшие торгово-закупочные операции сибирских купцов (скупку сельскохозяйственной продукции, пушнины и пр.).

Наиболее часто в роли младших торговых партнеров купцов выступали представители мещанского сословия, поэтому они являлись получателями значительной части учтенных в вексельных книгах кредитных ссуд. Так, в 1785 г. торгующие мещане и цеховые Иркутска получили от купцов (местных и приезжих) кредитов (в денежной и товарной форме) на сумму 27,6 тыс. руб., что составило третью часть от общей суммы выданных купцами кредитов, а в 1830 г. на их долю пришлась четверть всех кредитных сумм (13,5 из 54,7 тыс. руб.). Значительный процент купеческих ссуд предостав-

224

лялся мещанам и в других городах: в Томске — 19% (1855 г.), Красноярске — 16% (1857 г.).

Кредитно-вексельные сделки с крестьянством с 1761 по 1814 г. были законодательно запрещены. Затем заключать маклерские условия, в том числе и вексельные, получили право только крестьяне, выбиравшие торговые свидетельства, поэтому в вексельных книгах отражены главным образом кредитные взаимоотношения купечества с верхушкой крестьянства, представленной сословно-податной группировкой торгующих крестьян, многие из которых имели торговые обороты, сравнимые по размерам с купеческими. Поэтому в отличие от мещан, которые почти исключительно являлись получателями купеческих кредитов, а не кредиторами купцов, крестьяне (торгующие) выступали в кредитных отношениях с купцами как равные, а в ряде случаев сумма кредитов, предоставлявшихся ими купцам, даже превышала сумму полученных от них (табл. 43).

Важное значение в кредитно-денежных операциях купечества занимали его кредитные отношения с представителями чиновничье-дворянского сословия. Для сибирских чиновников, многие из которых располагали значительными состояниями, выдача ссуд частным предпринимателям была одним из наиболее выгодных способов увеличения своих денежных накоплений, во всяком случае более прибыльным, чем помещение денег в государственные кредитные учреждения. Вклады в кредитные заведения обеспечивали доход в размере 4% годовых, а раздача денег в кредит частным лицам (даже без использования ростовщических процентов, которых не чурались многие занимавшиеся кредитными операциями чиновники) приносила дивиденды, как минимум, в 10–12%. Поэтому многие чиновники предоставляли в кредитное пользование купцам довольно крупные суммы. Так, енисейский городничий Евсевьев давал взаймы местному купцу И. Тельных 4 тыс. руб. (1788 г.), надворный советник С.Д. Шалимов иркутским купцам М.В. Сибирякову и П.Я. Солдатову по 3225 руб. (1785 г.), генерал-лейтенант Н.П. Лебедев Иркутской конторе Российско-Американской компании 10 тыс. руб. (1805 г.), капитан флота II ранга И.Н. Бухарин торговавшему в Охотске нежинскому купцу Д.С. Аскашеву 10 тыс. руб. (1805 г.) губернский секретарь Г.В. Васильев тарскому купцу И.Д. Пяткову 11 тыс. руб. (1808 г.), титулярный советник Балашевич ишимскому купцу В. Федорову 5900 руб. (1821 г.) и т. д. [296]

Некоторые чиновники занимались приносившими большие выгоды кредитно-ростовщическими операциями в течение длительного периода времени. В частности, выдача кредитных ссуд отставным коллежским советником П.П. Гарезиным прослеживается по иркутским вексельным книгам в течение двух первых десятилетий XIX в.: 1805 г. он выдавал иркутским купцам кредит в размере 10 тыс. руб. и такую же сумму ссудил на один год Иркутской конторе Российско-Американской компании, а в 1815 г. по 5 заемным письмам роздал иркутским торговцам 10100 руб. [297] Крупным кредитором-ростовщиком был и председатель Енисейского губернского правления статский советник И.И. Галкин. Свою ростовщическую деятельность он начал еще во время службы в Туруханском крае. К моменту перевода в Красно-

225

ярcк (1802 г.) имел на 48 жителях этого края долгов на сумму 2317 руб. В 1823–1824 гг. по 10 векселям и заемным письмам им было предоставлено в ссуду красноярским купцам и торгующим мещанам 14940 руб., а в 1829 г. по 4 векселям — 2112 руб. В вексельной книге Красноярска за 1857 г. зафиксированы кредитные операции А.А. Галкиной, которая по 5 заемным письмам выдала в ссуду красноярским золотопромышленникам 16195 руб. [298] С началом золотой лихорадки именно золотопромышленники являлись основными соискателями чиновничьих ссуд, а так как среди них было немало представителей чиновничье-дворянского сословия, то благодаря личным связям им, как правило, и доставалась значительная часть выдаваемых ссуд, что обостряло проблему кредитов для купечества. Так, по данным вексельной книги красноярского маклера, в 1857 г. купцы получили от чиновников денежных ссуд на 5748 руб., а золотопромышленники-дворяне — на 103 тыс. руб. [299]

Купцы являлись не только получателями ссуд от дворян-чиновников, но в свою очередь также выступали в роли их кредиторов. Зачастую выдача ссуд чиновникам была завуалированной формой платы за содействие в получении купцами выгодных казенных подрядов, предоставление залогов по откупам и пр. У торгующих в Иркутске купцов на ссуды чиновникам приходилось в 1785 г. 8,1% всей суммы выданных ими кредитов, а в 1830 г. — 32,3%, у томских купцов в 1855 г. — 9,7%. В целом однако, как видно из данных табл. 43, в кредитно-денежных взаимоотношениях с чиновниками купцы в большей степени являлись получателями ссуд, чем кредиторами.

Немаловажным источником кредитных средств для купечества были доходы городской казны, неиспользуемая часть которых, согласно 153-й статье Городового положения, могла для «приращения процентов» отдаваться в ссуду городским гражданам. Возможности получения кредитных ссуд за счет находившихся в ведении органов городского самоуправления финансовых средств существенно расширились после того, как указом от 5 апреля 1809 г. было установлено, что городские думы для выдачи ссуд могут использовать денежные суммы, аккумулируемые за счет отчисления в их распоряжение части уплачиваемых купцами гильдейских пошлин (в размере 0,25% от объявленного капитала). Наибольшими кредитными ресурсами располагали органы городского самоуправления в тех городах, где в течение длительного времени городскими властями осуществлялось накопление средств (в рамках специально образуемого денежного фонда) для финансирования какого-либо крупного строительного проекта, например, сооружения гостиного двора. До момента завершения накопления необходимой денежной суммы уже аккумулированные средства отдавались в кредитное пользование с тем, чтобы, с одной стороны, удовлетворять потребности купцов и других городских жителей в кредите, а с другой — ускорить процесс накопления требуемой суммы за счет взимаемых процентов. Такой кредитный фонд, образовавшийся из средств, собираемых для строительства за общественный счет нового гостиного двора, имелся, а частности, в Красноярске: в начале 1850-х гг. он составлял 48 тыс. руб., а в 1861–1862 гг. из него раздавалось в кредит 79 тыс. руб. [300]

226

Денежные ссуды из городских доходов выдавались под «благонадежное» поручительство на срок от 6 до 12 месяцев, который мог продлеваться по ходатайству кредитора и с согласия городской думы. Вместе с тем в случаях, когда кредит предоставлялся из сумм, предназначенных для финансирования текущих городских расходов, составляемое при его выдаче вексельное обязательство могло включать условие о возвращении денег ранее оговоренного срока, если нужда в них у городских властей возникала до его истечения. На таких условиях, в частности, получил в 1789 г. кредит в размере 700 руб. от Иркутской городской думы местный купец И. Бушуев [301]. Хотя проценты за кредиты, предоставляемые из городских доходов, не должны были превышать официально установленных, часть купцов, испытывая острую нужду в кредитных средствах, подкрепляли свои ходатайства в городские думы о выдаче ссуд обязательством платить сверх «указных» еще и дополнительные проценты. Так, иркутский купец Г. Баженов в 1810г. получил кредит в размере 5,5 тыс. руб. на условии уплаты, помимо «указных» процентов (6%), еще 2 коп. на рубль ссужаемой суммы к «приращению» городского капитала. Одновременно с ним на таких же условиях получили в кредит деньги из городских сумм купец П.В. Прянишников и торгующий мещанин Я.С. Кузнецов, а купцы В. Ланин и П. Кузнецов, дополнительные проценты, выплачиваемые по своему кредиту размером в 4 тыс. руб., адресовали на «благотворительные нужды» [302].

Формально право на получение кредитных ссуд из городских доходов имел любой городской житель, сумевший предоставить надежное поручительство по кредиту, однако на деле львиная доля кредитных средств доставалась крупным купцам, имевшим более высокий уровень платежеспособности и влияние в органах городского самоуправления. Так, из 14743 руб., выданных в 1810 г. в ссуду из городского капитала Иркутска, на долю купцов приходилось 96,6%, причем треть всех кредитных денег получил один купец — первогильдеец Г. Баженов. В Томске в 1842 г. из остаточных сумм городских доходов было выдано в виде ссуд разным лицам 31401 руб. сер., в том числе купцам — 19941 руб. (63,5%), мещанам — 3717 руб., чиновникам и дворянам — 7743 руб. При этом основная часть выданных денег (20086 из 31401 руб.) досталась крупным томским золотопромышленникам Горохову, Поповым и Филимоновым. Из 78869 руб. сер., выданных в 1860–1861 гг. в кредитное пользование из городских доходов Красноярска, купцы получили 74250 руб. (94,1%), а мещане — всего лишь 4619 руб. (5,9%). Самыми крупными заемщиками являлись местные купцы-золотопромышленники П. Кузнецов и Б. Яковлев, сумма их вексельных обязательств по заимствованным из городского капитала денежным средствам составляла соответственно 23,5 (30%) и 12 тыс. руб. (15%) [303]. Для ряда красноярских купцов (Г.С. Нашивочникова, С.Н. Степанова, Е.М. Высокова) процедура получения кредита в 1861 г. свелась к простому переоформлению кредитных обязательств предыдущего года, что наводит на мысль об использовании некоторыми купцами в течение длительного промежутка времени средств городского бюджета, фактически превращавшихся таким образом в неотъемлемую

227

часть их собственных капиталов. Такой характер использования кредитных средств был достоверно установлен проверкой расходования городских финансов, проведенной в 1852 г. по распоряжению енисейского губернатора в другом городе Енисейской губ. — Канске, в ходе которой было выявлено, что Канским словесным судом из городских сумм было выдано около 15 тыс. руб. таким заемщикам, которые, «не уплачивая в срок деньги, ежегодно переменяли только векселя за поручительством одного за другого», в результате чего «некоторые долги оказывались сомнительными» [304].

Значение рассматриваемого источника кредитных денег для купечества возрастало по мере того, как на счетах городских дум вырастали неиспользованные остатки доходов, получавшие статус запасного городского капитала. Если на рубеже XVIII-ХIХ в. в крупнейших городах Сибири из городских сумм выдавалось в кредит не более 10–15 тыс. руб. ассигн., то в конце феодального периода эта сумма возросла до 30–60 тыс. руб. сер. [305] Однако в небольших уездных городах, бюджеты которых не имели сколько-нибудь крупных источников дохода, этот вид кредитования измерялся гораздо более скромными суммами. Так, в Нарыме в ссуду купцам из запасного городского капитала отдавалось 2300 руб. (нач. 1850-х гг.), в Кургане — 1300 руб. (1857 г.), Усть-Каменогорске — 7474 руб. (1861 г.). Канске — 15 тыс. руб. (1852 г.), Петропавловске-Камчатском — 1900 руб. [306] В этих городах на каждого среднестатистического купца приходилось лишь по 150–300 руб. кредитных денег, выдаваемых из запасного городского капитала, тогда как в вышеназванных губернских центрах — по 650–850 руб.

Значение запасных городских капиталов как источника кредитования купечества снижалось тем обстоятельством, что зачастую городские власти предпочитали размещать часть остаточных городских средств «для приращения процентов» в губернских приказах общественного призрения, не без оснований считая такое помещение городского капитала более надежным, чем раздача его в ссуду купцам. Так, по сведениям на начало 1850-х гг., почти треть запасного капитала г. Петропавловска (10000 из 32970 руб.) хранилась в Тобольском приказе общественного призрения, там же был размещен почти весь запасной капитал г. Кургана (21450 руб. из общей суммы 23578 руб.) [307].

Кредитные функции губернских приказов общественного призрения были определены Учреждением о губерниях 1775 г., согласно которому им разрешалось принимать вклады учреждений и частных лиц и выдавать под «верные» залоги ссуды размером от 500 до 1 тыс. руб. на срок не более одного года. Этот порядок выдачи ссуд из приказов был подтвержден затем Манифестом 28 июня 1786 г. об учреждении Государственного заемного банка и указом от 20 июня 1801 г. Указом от 6 августа 1802 г. ограничения в отношении сроков и размеров выдаваемых приказами ссуд были формально отменены, однако при этом рекомендовалось кредитовать преимущественно тех заемщиков, которые будут требовать в ссуду небольшие суммы — от 500 до 1 тыс. руб. В 1810г. был установлен порядок, по которому выдача крупных ссуд, размером более 10 тыс. руб., разрешалась лишь с ведома минист-

228

ра внутренних дел (в его ведении находились приказы общественного призрения), а в 1815 г. было постановлено, что ссуды из денежных средств, являвшихся собственностью приказов, могут выдаваться на срок до 8 лет, а из временных, привлеченных приказами средств (размещенных под проценты частными лицами и учреждениями) — на срок не более одного года [308].

Еще изначальным документом, определившим кредитные функции приказов — Учреждением о губерниях 1775 г., было установлено, что ссуды могли выдаваться приказами только под «верные» залоги. При этом залоги должны были находиться на территории губернии, а из их реестра исключались здания, в том числе и каменные — основной вид недвижимости, которым располагали купцы. В 1812 г. залоговые требования были смягчены: было разрешено принимать в залог каменные дома, однако лишь те, которые находились в губернских городах. Купечество стремилось к расширению своих возможностей в получении кредитных средств из приказов общественного призрения, поэтому ходатайствовало перед властями о дальнейшем снижении уровня залоговых требований, предъявляемых к соискателям приказных ссуд, в связи с чем был поднят вопрос о приеме в залог при выдаче ссуд из приказов каменных строений, расположенных не только в губернских, но и в некоторых уездных городах. В Сибирском комитете в середине 1850-х гг. в связи с этим рассматривался вопрос о возможности использования в качестве залогов каменных частновладельческих домов, располагавшихся в Тюмени, Омске, Петропавловске и Семипалатинске -городах, достигших, по мнению местных губернских властей, уровня крупных торговых центров, дальнейшее развитие которых в этом направлении сдерживалось отсутствием полноценного залогового статуса у объектов местной недвижимости [309]. А городское общество Кургана предлагало для решения проблемы залогов отвести в потомственное владение купцам и мещанам городские выгонные земли с предоставлением владельцам участков права «представлять существующие на оных промышленные заведения залогами в кредитные установления» [310].

Так как приказы общественного призрения располагались в губернских городах, к тому же в залог ссуд, выдаваемых из приказов общественного призрения, в основном принимались каменные здания, находившиеся в городах, имевших статус губернских центров, купечество этих городов и являлось основным их получателем. Так, по сохранившимся сведениям по Тобольскому приказу общественного призрения за 1808 г., из общей суммы выданных кредитов и заявок на их получение, составившей 49535 руб., на тобольских купцов приходилось 35985 руб. (73%), кроме них ссуды получили лишь проживавший в Тобольске владелец писчебумажной мануфактуры статский советник М. Куткин (3,5 тыс. руб.), а также верхотурские купцы А. Попов и С. Зеленцов (последний имел недвижимость в Тобольске, а Попов представил в обеспечение кредита партию товаров) [311]. В Иркутском приказе общественного призрения, по сведениям за 1802 г., займы на общую сумму 28300 руб. получили 13 местных купцов, причем 2/3 этой суммы приходилось на четырех богатейших купцов города — Н. Мыльникова, Н.

229

Чупалова (по 5 тыс. руб.), Н. Баснина, С. Киселева (по 4 тыс. руб.). В качестве залогов по ссудам использовались купеческие дома, промышленные заведения, акции Российско-Американской компании [312].

Обременительность условий (в особенности залоговых), которыми сопровождалась выдача ссуд из приказов общественного призрения, обусловила незначительность их роли в качестве источника кредитных ресурсов для купечества. К тому же губернские власти вместо раздачи денег под проценты частным лицам предпочитали использовать более гарантированный способ приращения принадлежащих приказам капиталов — размещение их в Государственном заемном банке. Так, капитал Тобольского приказа общественного призрения, по сведениям на 1828 г., был размещен следующим образом: из общей суммы, насчитывавшей 289194 руб., в Государственном заемном банке находилось 198584 руб. (68,7%), в Государственной комиссии погашения долгов — 71900 руб. (24,9%), а «на частных людях и в ссуде» состояло лишь 7687 руб. (2,7%). Не изменилась в сторону увеличения кредитования частных лиц ситуация и в дальнейшем: в 1854 г. на частных заемщиках числилось только 9008 из 1368221 руб. имевшихся в распоряжении Тобольского приказа собственных и привлеченных средств (0,7%) [313]. Из 379652 руб., составлявших в 1834 г. капитал Томского приказа общественного призрения, в ссуде частным лицам состояло только 400 руб. (0,1%), а в 1854 г. из общего капитала в 777193 руб. на частных заемщиках значилось 1500 руб. (0,2%), в то время как в Государственный заемный банк было вложено 763706 руб. (98,3%) [314]. Более значительные масштабы кредитование частных предпринимателей и фирм приобрело со стороны Иркутского приказа общественного призрения, где, по данным губернаторского отчета за 1860 г., из общего количества находившихся в распоряжении приказа 1990173 руб. собственных и привлеченных средств в государственных кредитных учреждениях состояло 1328106 руб. (66,7%), «на заемщиках» — 293267 руб. (14,7%), на Главном обществе российских железных дорог — 365 тыс. руб. (18,3%) и оставались не размещенными — 3799 руб. (0,3%) [315]. Однако, как видно, и в данном случае большая часть предназначенных для коммерческого использования кредитов предоставлялась не сибирским предпринимателям, а транспортно-промышленной компании из Европейской России.

Оценивая роль приказов общественного призрения в кредитно-ссудных операциях купечества, следует отметить, что они являлись не столько источником кредитных средств для купцов, сколько учреждением, куда они помещали свои капиталы. Так, общая сумма частных вкладов, помещенных в Тобольский приказ общественного призрения, по сведениям за 1834 г., составляла 206599 руб., что в 8 раз превосходило сумму, состоявшую, согласно отчета приказа, «в ссуде и на заимщиках» (24600 руб.). В Томском приказе, по сведениям на этот же год, состояло частных вкладов на 62147 руб., а выданных в ссуду частным лицам значилось только 400 руб. [316] Необходимо однако иметь в виду, что эти вклады имели специфический характер, поскольку вносились купцами и другими частными вкладчиками преимущественно не в виде наличных денег, а долговых обязательств (векселей

230

и пр.), в связи с чем приказы общественного призрения выполняли финансовые функции, в чем-то сходные с банковскими операциями по учету векселей: за начисляемый в свою пользу процент они занимались взысканием долгов, оформленных этими долговыми актами. Так, из состоявших в Томском приказе общественного призрения частных вкладов, которые, по сведениям за 1834 г., составляли 62147 руб., ассигнациями было внесено только 826 руб., а вся остальная сумма — в виде долговых обязательств. Форму долговых актов имели все частные вклады, состоявшие, по данным на 1840 г., в Тобольском приказе общественного призрения (75421 руб.). Более того, и пожертвования, поступавшие в адрес приказов общественного призрения, которые составляли один из основных источников формирования их капиталов, также зачастую вносились в виде долговых документов [317].

Процент, который получали приказы общественного призрения за взыскание долгов по вкладам, поступавшим в виде долговых обязательств, мог быть значительно более высоким, чем тот, который взимался за учет векселей банками (7–8%), в особенности когда в приказ поступали долговые документы по «малонадежным» к взысканию долгам. Так, тобольский купец В. Мальков в 1807 г. представил в местный приказ долговые документы на томского купца М. Губинского, мещанина того же города М. Логинова, кузнецких купцов Б. и Ф. Щипицыных и омского мещанина И. Пеньевского на общую сумму 2570 руб., которые он «по многим требованиям получить не мог», поэтому, прилагая векселя с протестами, поручал приказу взыскать этот долг с процентами и рекамбио, «сколько по день платежа причтется», предоставив в оплату за эту услугу право на получение четвертой части долговой суммы. На таких же условиях В. Мальков помещал в Тобольский приказ вексельные обязательства других своих должников на сумму в 542 руб. и в следующем, 1808 г. [318]

Даже в том случае, если купцы делали вклады в приказы общественного призрения в виде наличных денег, а не долговых документов, за этим часто стояло стремление использовать приказ в качестве гаранта возвращения денежных средств, предоставляемых по частной кредитной сделке. Так, в начале 1791 г. тобольский купец первой гильдии Ф. Кремлев внес в приказ общественного призрения два вклада на сумму 10 и 5 тыс. руб., предназначенных для выдачи в ссуду частным заемщикам под 5% годовых, из которых 4,5% предназначались самому вкладчику, а 0,5% должны были поступать в пользу приказа. При этом деньги здесь же были выданы приказом в ссуду тобольскому купцу Д.И. Заеву (10 тыс. руб.) и тарскому Е.В. Филимонову (5 тыс. руб.), а основным поручителем по этим займам выступил сам Кремлев [319].

Из вышеизложенного можно заключить, что приказы общественного призрения для многих купцов являлись не только финансово-кредитными учреждениями, где они могли получить ссуду или выгодно разместить свои наличные сбережения, но и инструментом по взысканию частных долгов, к которому обращались купцы-кредиторы, справедливо полагая, что официальное государственное учреждение более эффективно защитит их интере-

231

сы от недобросовестных заемщиков, чем существовавшая процедура удовлетворения частных долговых исков. К тому же действовавший в феодальный период порядок удовлетворения долговых претензий предусматривал первоочередное удовлетворение казенных, а не частных денежных исков. В этом отношении приказы как бы обслуживали основной вид кредитных отношений, получивших распространение в купеческой среде в феодальный период — взаимный кредит.

В условиях дефицита кредитных ресурсов сибирское купечество активно использовало и различные другие способы расширения своих кредитных возможностей. Так, иркутские купцы добились разрешения на использование в качестве ссудного капитала денежной суммы в размере 16785 руб., поступившей за неимением наследников в ведение Иркутского сиротского суда после смерти в 1797 г. проживавшего в городе купца грека Пелопонесова. Судя по сохранившимся архивным документам, иркутские купцы активно кредитовались из этой суммы, размер которой увеличивался за счет процентов, на протяжении всей первой половины XIX в. [320] Отдавались в кредитное пользование иркутским купцам и 3570 руб., оставленные по завещанию местным купцом А.П. Трапезниковым, на проценты от кредитного использования которых, согласно воле завещателя, должно было быть построено помещение для богадельни. По сведениям за 1849 г., 900 руб. из этой суммы значились в ссуде за иркутским купцом А. Чуриным, 318 руб. — за почетным гражданином К.Ф. Трапезниковым [321].

Распространенным источником получения кредитных средств было опекунство над детьми умерших купцов, устанавливавшееся до достижения ими совершеннолетия и включавшее право на хозяйственное распоряжение вверявшегося опекунам в управление капитала и имущества. Купцам, назначавшимся сиротским судом на роль опекунов, по закону разрешалось обращать в свою пользу до 5% с прибыли, получаемой от оборота капитала опекуемых, а поскольку самым распространенным способом оборота и приращения вверяемых в опекунское управление капиталов была раздача их в ссуду под проценты, то опекуны приобретали возможность получать значительную выгоду за счет использования вверенного им капитала для дополнительного кредитования собственных торговых операций. Как показывают отчеты опекунов и материалы проверок, проводившихся сиротскими судами, значительная, а зачастую и преобладающая часть состоявших под опекой капиталов отдавалась под проценты самим опекунам и их родственникам. Так, по сведениям за 1822 г., в ссуде у верхнеудинских купцов Я. Мордовского и Д. Коротаева находилось 2/3 наличного капитала опекаемой ими семьи умершего кяхтинского купца Кожина (6,5 тыс. из 9,5 тыс. руб.). Верхнеудинские купцы-опекуны Г. Налетов и И. Плюснин брали в 1822 г. в долг под проценты у своих подопечных 78% принадлежавших им наличных средств, а киренские купцы С. Пежемский, А. Косыгин и их родственники в 1825–1826 гг. — 99% (в 1825 г. — 23095 руб., в 1826 г. — 21540 руб.) [322]. Активно использовал для расширения своего торгового оборота вверенный ему по опеке над семьей иркутского купца Елезова капитал иркутский купец

232

С.П. Прянишников, что в немалой степени помогло ему выйти в первую гильдию и учредить в 1825 г. торговый дом, а после смерти Сергея Петровича его брат Андрей включил в свой оборот 72277 руб. из капитала, принадлежавшего семье умершего, опекуном которой он был назначен [323]. Томский городовой сиротский суд установил в 1798 г., что местный купец И. Румянишников и мещанин С. Шихов, определенные опекунами к семье томского купца А. Федосеева, «получая немалые суммы из долгов, сами теми капиталами пользовались» [324]. Немалую роль получаемые из опеки денежные средства сыграли в расширении торговых операций иркутских купцов Е.А. Кузнецова (в 1825–1829 гг. был опекуном семьи К.М. Сибирякова), А.С. Ширяева (являлся опекуном семьи своего брата в 1833–1835 гг.), П. Баснина (в 1836–1840 гг. распоряжался капиталом семьи Д. Ширяева), Л.С. Караулова и А.М. Мыльникова (опекуны над имением и малолетним сыном умершей почетной гражданки Е. Оболкиной), красноярского Н.Н. Иноземцева (опекуна над имением купцов Петуховых), томских М. Шумилова и И. Сапошкова (опекуны семьи местного купца П. Старкова), тобольских Неводчикова и Иванова (под их опекой состояло имение купца К. Панова) и др.

Кредиты из состоявших под опекой и попечительством купеческих капиталов получали не только сами опекуны и попечители, но и другие заемщики, прежде всего из числа их родственников и доверенных лиц. Так, согласно «описи векселям, принадлежащим попечительству иркутского купца Харинского», датированной июлем 1854 г., из его капиталов кредитовались 9 купцов и 4 мещанина на общую сумму 44410 руб. Самым крупным заемщиком был купец П. Харинский, получивший по 6 векселям 14099 руб., крупные суммы были выданы также иркутским купцам И.С. Хаминову (10 тыс. руб.), И.С. Кокорину (7 тыс. руб.), М.А. Сибирякову и И. Курскову (по 3 тыс. руб.). Помимо этого еще 4 купца получили кредиты в размере 178, 1200, 2000 и 2543 руб., а получателями более мелких ссуд (в размере от 71 до 690 руб.) были некоторые местные мещане [325].

Еще одним источником кредитных средств для купечества были кредитно-денежные ресурсы государства. Так как в Сибири в феодальный период не было отделении государственных банков, занимавшихся кредитованием частной промышленности и торговли, государственное кредитование купеческого предпринимательства осуществлялось непосредственно из казенных денежных доходов, находившихся в ведении местных властей (соляных, винных сумм и пр.). Размеры этого кредитования не были особенно значительными, а кредиты предназначались в основном купцам, осуществлявшим предпринимательскую деятельность в сферах и отраслях экономики, содействие развитию которых имело характер приоритета в экономической политике царского правительства. Так, в XVIII столетии, когда, начиная с петровских времен, проводилась политика поощрения и насаждения мануфактурной промышленности, практиковалась выдача денежных ссуд купцам-мануфактуристам. В числе получателей таких ссуд были и некоторые пионеры частного промышленного предпринимательства в Сибири. В частно-

233

сти, основателям Тельминской суконной фабрики купцу Бобровскому «с товарищи» выдавались в 1741 и 1748 гг. из казны в ссуду по 1 тыс. руб., а иркутскому купцу М. Сибирякову, во владение которого фабрика перешла после прихода в несостоятельность прежних владельцев, казенной палатой в 1787 г. был предоставлен кредит в размере 3 тыс. руб. Крупнейший сибирский промышленник, владелец нескольких металлургических и винокуренных предприятий верхотурский купец М. Походяшин получал в 1774 г. казенную ссуду в размере 50 тыс. руб. Кредит в размере 25 тыс. руб., предназначавшийся для финансирования строительства сереброплавильного завода в Нерчинском округе, был предоставлен в 1777 г. крупному восточносибирскому рудопромышленнику иркутскому купцу М. Сибирякову [326].

Следует отметить однако, что государственное кредитование частного промышленного предпринимательства в Сибири могло в ряде случаев сдерживаться стремлением не допустить широкого развития купеческого предпринимательства в отраслях, в которых оно могло составить конкуренцию казенной и кабинетской промышленности. Так, в 1775 г. Канцелярия Колывано-Воскресенского горного начальства отказала в дальнейшем расширении кредита вышеназванному промышленнику М. Походяшину на том основании, что и без того его доверенным уже было отпущено из Канцелярии в ссуду более 40 тыс. руб. А Канцелярия Нерчинского горного начальства, которая предпринимала немало действий, направленных на ущемление конкурентной предпринимательской активности М. Сибирякова в сфере горнозаводского производства, выдала ему кредит с начислением процентов, хотя это противоречило Берг-регламенту, которым для горнозаводчиков предусматривались беспроцентные ссуды, и Сибиряков был вынужден ходатайствовать перед Берг-коллегией об освобождении его от уплаты процентов [327]. Кредиты, предоставляемые из казны купцам на организацию промышленных предприятий, были краткосрочными, срок платежа по ним, как правило, не превышал двух лет, что ставило начинающего купца-промышленника перед необходимостью возвращения кредита в момент, когда организуемое им производство еще не начинало приносить доходов, достаточных для того, чтобы безболезненно изъять из оборота необходимую для возвращения кредита сумму. Не случайно ряд предприятий пионеров сибирского промышленного предпринимательства (сереброплавильный завод М. Сибирякова, Тельминская суконная фабрика и др.) поступил в казну за неуплату долгов по кредитам.

Наиболее щедро казна кредитовала купцов, выполнявших подрядные и откупные операции, связанные с обслуживанием соляной и винной государственной монополии. Кредитование подрядчиков осуществлялось в форме авансовой выдачи части подрядной платы. Как правило, размеры этого кредитного аванса составляли от трети до половины общей суммы подрядной платы и в общей сложности по Сибири исчислялись в первой половине XIX в. сотнями тысяч рублей. Казна кредитовала расходы подрядчиков, связанные с добычей и перевозкой соли в казенные соляные магазины, затраты винных откупщиков на развозку вина с казенных винокуренных за-

234

водов в расположенные в откупных местах оптовые магазины, расходы арендаторов казенных винокуренных заводов, связанные с организацией винокурения и реконструкцией винниц и пр. Так, в 1828 г. на расходы, связанные с организацией винокурения, из Тобольской казенной палаты был выдан кредит в размере 25 тыс. руб. арендатору казенного Падунского завода коммерции советнику А.Попову. В 1852 г. на устройство каменной винницы на Александровском винокуренном заводе (Иркутская губ.) арендовавшему его у казны купцу Медовикову было выделено «заимообразно» 50 тыс. руб. сер., в 1856 г. для этих же целей была выдана ссуда в размере 30 тыс. руб. арендатору Екатерининского винокуренного завода А.Ф. Поклевскому-Козелло [328]. Крупные суммы тратились на авансирование подрядных операций купечества, связанных с обслуживанием кабинетского хозяйства (особенно на перевозку свинца с Нерчинских на Алтайские заводы).

Что касается торговых операций купечества, то они кредитовались казной лишь в тех случаях, когда она имела прямую заинтересованность в них. Прежде всего это относится к проводимым купцами закупочным операциям, связанным с выполнением подрядов по поставкам хлеба для казенных запасных магазинов, винокуренных заводов, воинских частей. Для скупки хлеба и выдачи денежных задатков крестьянам купцы-хлеботорговцы использовали выдаваемую им из казны в виде кредитного аванса часть подрядной платы, которая, как и при выполнении других подрядных операций, могла достигать до половины от общей стоимости подряда.

В некоторых случаях казенные ведомства проявляли интерес к кредитованию торговых операций купечества, напрямую не связанных с выполнением казенных подрядов, а лишь опосредованно обслуживавших интересы казенного и кабинетского хозяйства. Так, кредиты местным купцам, предназначенные «для распространения купечества», в период становления кабинетского горнозаводского хозяйства на Алтае выдавала Канцелярия Колывано-Воскресенского горного начальства, заинтересованная в росте торговой активности купечества в местах расположения заводов и рудников, способствовавшей удовлетворению потребностей мастеровых и служащих в мануфактурных и продовольственных товарах. Так, в 1753 г. Канцелярия предоставила кредит в 2,2 тыс. руб. направлявшемуся на Ирбитскую ярмарку барнаульскому купцу К.Г. Курдюмову с условием, что закупленные на ярмарке товары он будет продавать заводским служащим по более низким ценам, чем рыночные, в том числе и в долг под расписки. В 1769 г. из заводской казны «под указные проценты» (6%) были выданы 5 тыс. руб. купцу Барнаульского завода И.В. Карышеву, распродававшему по заводам и рудникам партии товаров, закупавшиеся в Кяхте и на Ирбитской ярмарке. Хотя кредит был предоставлен на один год, срок платежа по нему неоднократно продлевался, и в результате к началу 1776 г., когда возврат кредитных денег по просьбе заемщика был отсрочен еще на один год, Карышевым только в виде процентов было уплачено в казну 1914 руб. (38,3% от суммы кредита) [329]. В 1772 г. «для распространения купечества из казны Ее императорского величества от комиссарского правления» были выданы кредиты 8 барнауль-

235

ским торговцам на общую сумму 4 тыс. руб., в 1777 г. ссуды получали местные купцы Г. Бурков (1 тыс. руб.), Г. Крашенинников (500 руб.), Р. Пуртов (300 руб.), в 1778 г. — Г. Карышев (500 руб.), И. Пешков (500 руб.) и др., при этом предоставление кредита уже не обусловливалось обязательством заемщика продавать товары по сниженным ценам [330]. В дальнейшем однако практика кредитования горнозаводским начальством торгового предпринимательства купцов была сокращена до выдачи кредитов для финансирования лишь тех торговых операций, которые были связаны с выполнением подрядов. В частности, в первой четверти XIX в. ежегодно предоставлялись кредиты на общую сумму в 20–30 тыс. руб. торговцам, занимавшимся, по контрактам с заводской администрацией, снабжением населения горнозаводских поселков мясопродуктами; 10 тыс. руб. в 1807 г. было выдано купцу Н. Смирнову, выполнявшему подряд по перевозке на Алтай нерчинского свинца.

Небольшие по размерам денежные ссуды, не обусловленные участием в выполнении казенных подрядов, на нерегулярной основе выдавались купцам и некоторыми другими, помимо горнозаводского, ведомствами. Так, Тобольская казенная палата в 1801 г. выдавала в ссуду различным заемщикам более 12 тыс. руб. из казенных денежных сумм, отложенных на строительство соборной колокольни, шлюза, «сделание весов и мер». Более половины всех этих денег были отданы в кредит местным чиновникам, однако в числе заемщиков были и несколько местных купцов, из которых самую большую ссуду в размере 3 тыс. руб. получил А. Тренин. В 1806 г. 500-рублевая ссуда из строительной суммы была выдана тобольскому купцу второй гильдии М.Д. Седых [331].

В связи с переводом казенных денежных доходов в центральные правительственные учреждения, а также перераспределением их между различными казенными ведомствами внутри Сибири, широкое распространение получила (особенно в XVIII в., когда основу денежного оборота составляли требовавшие значительных затрат на перевозку медные деньги) такая своеобразная форма кредита, как выдача денег купцам под переводные векселя. Так, во второй половине XVIII в. сибирское купечество активно кредитовалось под переводные векселя из денежных сумм, переводившихся из различных регионов Сибири на содержание Колывано-Воскресенских горных заводов и рудников (из собираемых по Сибирской губ. доходов от казенной соляной монополии с 1747 г. в Барнаул отправлялось ежегодно по 60 тыс. руб., а с 1761 г. — по 120 тыс. руб.). В декабре 1761 г. направлявшимся на Ирбитскую ярмарку барнаульским купцам И. Карышеву и П. Казакову, по их ходатайству, были выданы в Тобольске из поступивших в Сибирское соляное комиссарство денежных сумм, предназначенных к переводу на Алтайские заводы, соответственно 5 и 3 тыс. руб. на условии возврата через 6 мес. в Барнауле. В 1762 г. по переводным векселям из причитавшихся к переводу в Барнаул денежных сумм купцам И. Карышеву и Ф. Юдину выдавалось в Иркутске по 1,5 тыс. руб. (из собираемой здесь соляной суммы по царскому указу 12 января 1761 г. на Алтайские заводы направлялось ежегодно по 15 тыс. руб.), К.Д. Хабарову в Кузнецке — 500 руб. В 1763 г. раз-

236

ным купцам было выдано в Иркутском соляном комиссарстве под 6-месячные переводные векселя с уплатой в Барнауле 8,5 тыс. руб., а тобольскому купцу С. Ширкову с уплатой в Тобольске (куда также переводилась часть собираемой в Иркутске соляной суммы) — 5 тыс. руб. По сведениям за 1789 г., Тобольская казенная палата выдавала томскому купцу Шумилову 12 тыс. руб. с платежом через 12 мес. в Барнауле [332].

Кредиты под переводные векселя выдавались купцам также из денежных сумм, собиравшихся в Сибири и предназначенных для перечисления в центральные ведомства. В 1808 г. крупный кредит под вексельный перевод 100 тыс. руб. из Тобольской экспедиции о губернских доходах в Петербург (в счет сумм, предназначенных для Экспедиции о государственных доходах Сената) получил в Тобольске уральский заводчик А. Зеленцов, выполнявший в это время на территории Сибири совместно с тобольскими купцами И. Куклиным и А. Полуяновым крупный подряд по заготовлению провианта и фуража для воинских магазинов. При этом деньги были выданы ему медной монетой, а внести их через 12 месяцев в Петербурге он обязывался государственными ассигнациями. На таких же условиях, но значительно меньшие по размерам суммы (от 5 до 20 тыс. руб.) получили в этом году под переводные векселя на Петербург также тюменский купец С. Маслов, тобольские купцы В. Пакулев, Н. Попов и некоторые другие предприниматели [333].

Для сибирских купцов, занимавшихся кяхтинской торговлей, важное значение имело распространение на них в 1769 г. вексельной оплаты пошлин за вымениваемые в Кяхте товары, разрешенной торгующим в Кяхте купцам из европейской части страны еще в 1754 г. Вексельный порядок оплаты пошлин, утвержденный по настойчивым ходатайствам сибирских купцов, добивавшихся уравнения в правах с купцами Европейской России [334], позволял купцам не оплачивать их непосредственно в Кяхтинской таможне, а вносить с полугодовой отсрочкой по переводным векселям в губернские казенные палаты. Это не только увеличивало находящийся в обороте у купцов капитал, но и позволяло очищать пошлиной выменянные в Кяхте товары уже после распродажи их на Ирбитской и Макарьевской ярмарках. Оплата пошлин по переводным векселям настолько существенно расширяла возможности торгующего в Кяхте купечества, что когда Сенат в 1785 г. в связи с ростом казенных расходов по Иркутской губ. выступил за отмену векселей и возвращение к прежде существовавшему порядку оплаты пошлин наличными деньгами в Кяхте, купечество активно воспротивилось этому намерению и было поддержано в этом иркутскими губернскими властями, считавшими, что это подорвет торговлю кяхтинских купцов, так как «большая часть из оных торгует на кредит» [335].

С ростом оборотов кяхтинской торговли увеличивалась и сумма назначавшихся в уплату по переводным векселям пошлин. Так, по сведениям за первую половину 1770 г., торгующим в Кяхте купцам из различных сибирских городов было назначено в перевод по векселям около 40 тыс. руб. пошлинных денег, а в 1826 г. вексельный перевод пошлин по кяхтинской торговле только лишь на Тобольское губернское казначейство составил 273

237

тыс. руб. Примерно такая же сумма (255737 руб.) была внесена по переводным кяхтинским векселям в Тобольское казначейство и в 1830 г. Если в 60–70-е гг. XVIII в. в общей массе переводов преобладали векселя на 700–1500 руб., а самые крупные не превышали суммы в 10 тыс. руб. (в 1770 г. из числа торговавших в Кяхте сибирских купцов самые большие суммы пошлин по переводным векселям, уплаченные иркутским купцом Ф. Серебренниковым и енисейским Е. Плотниковым, составили соответственно 8780 и 5788 руб.), то в 1826 г. тобольские купцы Н. Пиленков, М. Селиванов и И. Ширков внесли в Тобольское губернское казначейство по поступившим из Кяхты пошлинным векселям, соответственно, 115, 67,5 и 31,2 тыс. руб. [336] Общий перевод по кяхтинским векселям в Тобольское казначейство достигал в первой трети XIX в. 500–600 тыс. руб., а все торгующие в Кяхте сибирские купцы ежегодно кредитовались под вексельный перевод таможенных пошлин на сумму более 1 млн руб.

Образование в России во второй половине XVIII-начале XIX в. банковских кредитных учреждений, предназначенных для кредитования торговли и промышленности, и прежде всего Государственного коммерческого банка, было во многом инициировано ходатайствами и просьбами купечества. Так, в 1767 г. группа крупных российских купцов обращалась к императрице Екатерине II с предложением учредить банк с капиталом в 1 млн руб. из суммы, которая могла поступить в казну в случае единовременной уплаты всеми купцами 40-алтынного подушного сбора за 70 лет вперед [337]. На кредитование своих торгово-промышленных занятий за счет государственных кредитных средств возлагали в это время надежды и сибирские купцы. Так, в ответах на анкету Комиссии о коммерции они предлагали властям учредить в Тобольске коммерческий банк с капиталом в 100 тыс. руб., а в наказе томского купечества в Уложенную комиссию содержался пункт о передаче «под смотрение» Томского магистрата из казенных сумм для раздачи в ссуду купцам 30 тыс. руб. [338]

В 1776 г. в Тобольске, а в 1779 г. в Иркутске были открыты банковские коноры с капиталом, соответственно, 1 и 0,5 млн руб. Они действовали до 1788 г. и занимались «обменом государственных ассигнаций на мелкую монету» [339]. Однако сведений о выполнении ими каких-либо кредитных функций не имеется. В соответствии с царским манифестом от 28 июня 1786 г., предусматривавшим возможность предоставления из вновь образуемого Государственного ассигнационного банка в ссуду на 22 года денежных средств, необходимых для организации в крупных торговых городах заемных банков, на места были разосланы запросы о целесообразности учреждения таких банков на предлагаемых условиях и сумме, которая могла составить их основной капитал. Сибирское купечество, судя по сохранившемуся в архивных документах приговору обсуждавшего этот вопрос томского городского общества (из Тобольского наместнического правления запросы были разосланы в Томск, Тобольск и Енисейск как наиболее развитые в торговом отношении города наместничества), активно поддержало эту идею. На учреждение банка в Томске, выполнявшем роль одного из важ-

238

нейших в Сибири товарно-распределительных пунктов, где, по свидетельству местных купцов, «заем денег в обе стороны на провоз товаров бывает почасту немалой», купечество запрашивало из Государственного банка 75 тыс. руб. [340]

Программа создания в городах России на заемный из Государственного банка капитал сети банков для купечества правительством Екатерины II так и не была реализована, не в последнюю очередь из-за того, что ее воплощение требовало большого отвлечения государственных средств (возможные затраты казны оценивались в 11 млн руб.). Поэтому основным банковским учреждением, кредитовавшим купечество в феодальный период, являлся Государственный Коммерческий банк, созданный в 1817 г. на базе учетных контор Ассигнационного банка. Однако для сибирских купцов кредитование в нем было затруднено отсутствием в Сибири его отделений, и в основном возможность получения кредитов в Коммерческом банке предоставлялась им на Нижегородской и Ирбитской ярмарках, где получила распространение выдача ссуд под учет векселей действующими здесь конторами банка. Основным источником, позволяющим судить о масштабах кредитных операций сибирских купцов на этих крупнейших ярмарках, являются сохранившиеся в фонде Коммерческого банка (РГИА) книги учета векселей, под которые выдавались ссуды Нижегородской и Ирбитской конторами. По Нижегородской конторе сохранились лишь отдельные книги за 1820-е гг., в некоторых из них в числе «кредитующихся лиц» сибирские купцы вообще не значатся, а в «алфавите кредитующихся лиц» за 1826 г. указаны 5 сибирских купцов (петропавловские Т.Е. Максютов, Л.И. Свешников, тюменские С.В. Силин и Г.В. Щетников, ялуторовский С.Ф. Минаев), совокупный размер кредитных операций которых составил 28,5 тыс. руб. [341] Это был лишь начальный период действия Нижегородской конторы банка и можно предположить, что в последующем сибирские купцы более активно кредитовались в ней, однако книг за 1830–1850-е гг. в фонде Коммерческого банка не сохранилось. Косвенным свидетельством, подтверждающим возросшую активность сибиряков в качестве клиентов Нижегородской конторы Коммерческого банка, может служить факт избрания ярмарочным обществом в 1856 г. директором этой конторы от купечества крупного кяхтинского торговца иркутского первой гильдии купца И. Хаминова [342].

Более обстоятельно, в силу лучшей сохранности документов, могут быть рассмотрены кредитные операции сибирских купцов на Ирбитской ярмарке. Екатеринбургская контора Государственного коммерческого банка с временным отделением в Ирбите была открыта на основе указа от 15 января 1847 г., появлению которого предшествовало ходатайство об этом торгующего на ярмарке купечества, обосновывавшего необходимость открытия здесь отделения Коммерческого банка ростом оборотов ярмарки и затруднительностью получения кредита у частных лиц. Уже в 1849 г. Ирбитское отделение выдало купцам в ссуду под учет векселей 689 тыс. руб., а к концу 1850-х гг. объем кредитных операций конторы превышал 1 млн руб. [343]

239

Размеры и характер кредитных операций сибирского купечества, связанных с получением ссуд под учет векселей в Ирбитском отделении Коммерческого банка, представлены в таблице 44, составленной на основе сведений, содержащихся в «Алфавите кредитующихся лиц» за 1858 г. Как следует из данных таблицы, наиболее активные кредитные операции со стороны сибирского купечества на Ирбитской ярмарке вели купцы наиболее крупных торговых центров Сибири, являвшиеся основными коммерческими партнерами российских купцов. На долю купечества четырех крупнейших торговых городов Сибири (Томска, Тюмени, Иркутска, Петропавловска) приходилось 52% всей суммы кредитов (349845 из 669575 руб.), полученных под учет векселей в отделении банка, а также 59% суммы (344550 из 583984 руб.), полученной в рамках взаимного купеческого кредитования, оформленного векселями, под учет которых были выданы банковские кредиты. Особенно активное стремление к увеличению своих оборотных средств за счет банковских кредитов проявляло томское купечество: ссуды под учет векселей брали в Ирбитской конторе не только крупные, но и мелкие томские торговцы, поэтому сумма кредита, приходившаяся в среднем на одного купца из этого города, была меньшей, чем у купечества других крупных торговых городов Сибири (табл. 44).

Общая сумма кредитов, полученных в Ирбитском отделении Коммерческого банка западносибирскими купцами, более чем в 3 раза превосходила объем кредитов, предоставленных восточносибирским купцам, что объясняется более активным участием этой региональной группировки в торговых оборотах Ирбитской ярмарки. Среди 19 сибирских купцов, чья сумма кредита превышала 20 тыс. руб., было 14 западносибирских (4 из Бийска, по 2 из Тюмени, Петропавловска, Томска, Омска и Барнаула) и лишь 5 восточносибирских (4 из Иркутска, один из Канска). Наиболее крупными размерами кредитных сделок выделялись петропавловские купцы В.С. Клушин (57 тыс. руб.) и Н.А. Ушаков (24 тыс. руб.), тюменские И.Е. Решетников и Я.К. Щетинин (по 45 тыс. руб.) омские Ф. Кириллов (30,5 тыс. руб.) и Л.М. Баранов (28 тыс. руб.), томские Е.Н. Расков (28,5 тыс. руб.), С.Е. Сосулин (28,4 тыс. руб.), Б.Л. Хотимский (18,5 тыс. руб.), иркутские В.Н. Зубов и Т.П. Зимин (по 28 тыс. руб.), А.П. и Д.Е. Серебренниковы (по 24,5 тыс. руб.), бийские А.И. Носков (28,5 тыс. руб.), Д.И. Флягин (27,4 тыс. руб.), В.С. Поляков (27 тыс. руб.) и П.И. Смирнов (26,5 тыс. руб.), барнаульские В.И. Толкачев (26,5 тыс.) и П.И. Щеголева (22,5 тыс. руб.), канский И.Ф. Дудкинский (25 тыс. руб.). Основная часть банковских ссуд была получена сибирскими купцами под учет векселей, выданных им купцами-сибиряками (527555 руб. из 669575 руб.), и лишь пятая часть всей суммы обеспечивалась векселями, выдаваемыми сибирским купцам торговцами из Европейской России, которым купцы-сибиряки сбывали на ярмарке свои товары на условии коммерческого кредита. Судя по поступавшим к учету в конторе векселям, долговые обязательства, выдаваемые сибирскими купцами своим торговым партнерам из Европейской России, несколько превосходили обязательства последних перед купцами-сибиряками.

240

Таблица 44

Кредитование сибирского купечества под учет векселей
в Ирбитском отделении Екатеринбургской конторы
Коммерческого банка (1858 г.)^*

Город	Число купцов, получивших кредиты	Сумма кредитов, полученных в банке под учет векселей, руб.	Сумма кредитов, полученных у купцов под вексели, поступившие к учету в банке, руб.	Общий размер кредита, руб.	В среднем на одного купца, руб.
Томск	23	118745	110000	228745	9945
Тюмень	14	109600	76700	186300	13307
Иркутск	9	78500	82800	161300	17922
Петропавловск	6	43000	75050	118050	19675
Омск	5	67000	41500	108500	21700
Бийск	5	45500	62140	107640	21528
Курган	8	39740	66740	106480	13310
Барнаул	4	62150	-	62150	15538
Канск	2	25900	15000	40900	20450
Семипалатинск	7	16000	15000	31000	4429
Красноярск	4	12240	16900	29140	7285
Енисейск	4	15000	12654	27654	6913
Тобольск	4	6000	5500	11500	2875
Селенгинск	1	7300	-	7300	7300
Нарым	1	7000	-	7000	7000
Минусинск	1	6900	-	6900	6900
Усть-Камен-ск	1	6000	-	6000	6000
Березов	1		4000	4000	4000
Ишим	1	3000	-	3000	3000
Всего:	101	669575	583984	1253559	12411

^* Сост. по: РГИА. Ф. 586. Оп. 1. Д. 602.

Открытие в Ирбите отделения конторы Коммерческого банка и рост объемов предоставляемых им кредитов способствовали увеличению оборотов Ирбитской ярмарки. По оценке Министерства финансов, с появлением в Ирбите отделения банковской конторы ярмарка «пришла в лучшее положение по быстроте торговли и сбыту многих без остатка товаров; причем замечена удовлетворительная развязка коммерческих сделок, без всяких кризисов, бывших в прежнее время» [344]. Учреждение Ирбитского отделения вызвало надежды сибирского купечества на дальнейшее продвижение в Сибирь государственной банковской кредитной сети, в связи с чем купцы в 1849 г. обратились к генерал-губернатору Западной Сибири с предложе-

241

нием о «полезности» учреждения и в Тюмени, на время ярмарки, отделения Екатеринбургской конторы Коммерческого банка, «по примеру города Ирбита». Однако на это прошение последовал отказ МВД, обосновывавшего его тем, что из-за незначительности оборотов Тюменской ярмарки (400–600 тыс. руб. против 30 млн на Ирбитской ярмарке) расходы на учреждение и содержание нового отделения не покроются доходами от проводимых им банковских операций [345].

При всей значимости кредитов, которые выдавали купцам ярмарочные отделения контор Государственного коммерческого банка, нужно учитывать, что они обслуживали лишь небольшую часть ярмарочных оборотов: так, Ирбитское отделение в 1849 г. выдало купцам под учет векселей 689 тыс. руб., а общий оборот торговли на ярмарке в этом году составил около 32,5 млн руб. [346] Значительная часть товаров реализовалась на основе взаимного кредитования купцами друг друга под вексели, не предъявлявшиеся к учету в банке. К тому же крупные партии товаров реализовались купцами на ярмарках в кредит без вексельного его оформления, по так называемым «торговым запискам». Согласно описанию Ишимской ярмарки 1859 г., составленному тобольским губернским статкомитетом, при совершении торговых сделок между купцами (с отсрочкой платежа до Ирбитской ярмарки) «векселя почти не употребляются, а более в ходу торговые записки, которые пишутся на простой бумаге или печатных бланках от имени купца». Распространение такой формы кредитных сделок стало возможным в силу того, что «большие капиталисты имеют друг к другу полное доверие» [347].

Доступ к государственным кредитным ресурсам для сибирских купцов существенно расширился с развитием в регионе золотопромышленности. Для кредитования этой отрасли, приносившей значительные доходы в государственную казну и обогащавшей активно участвовавших в золотопромышленной лихорадке представителей чиновничье-дворянского сословия, в Алтайское горное правление ежегодно высылалось до 3 млн руб., а царским указом от 25 марта 1857 г., принятым по положению Сибирского комитета, было разрешено высылать для раздачи в ссуду золотопромышленникам и более указанной суммы, смотря «по действительной надобности» [348]. Ссуды эти были доступны и для части золотопромышленников из числа сибирских купцов, однако возможности пользования этим источником кредита сдерживались тем, что практически вплоть до конца дореформенного периода общая сумма назначаемых для раздачи золотопромышленникам кредитных средств лимитировалась, а сами ссуды предоставлялись только под залог квитанций за сдаваемое в лабораторию при Алтайском горном правлении золото, что лишало возможности получения кредита начинающих золотопромышленников. О том, что высылаемых из Коммерческого банка ссуд золотопромышленникам, стремившихся в условиях «золотой лихорадки» к поиску и закреплению за собой как можно большего количества золотосодержащих участков, явно недоставало, свидетельствует то обстоятельство, что они кредитовались также в приказах общественного призрения (особенно после указа 19 апреля 1858 г., которым от капиталов Иркутского и Ени-

242

сейского приказов отделялись суммы размером, соответственно, 750 и 500 тыс. руб., предназначаемые для выдачи ссуд золотопромышленникам под залог сдаваемого в казну золота), из остаточных сумм городских доходов и других источников кредитных ресурсов. Широко привлекались золотопромышленниками и свободные денежные средства, имевшиеся на руках у самых различных слоев сибирского населения. Роскошный образ жизни, который вели многие первые сибирские золотопромышленники, выставлялся напоказ во многом для того, чтобы, как указывал в своей записке ревизовавший Сибирь генерал-адъютант Анненков, «блеском своим приманить капиталы людей легковерных» [349]. В результате многие золотопромышленные компании стали выполнять для более мелких предпринимателей и населения в целом роль своеобразных банков, куда оно в погоне за обещанными владельцами компаний высокими процентами помещало свои деньги. Разорение крупных золотопромышленных кампаний, как, например, компании Горохова-Филимоновых, которая привлекла из различных источников до 4,5 млн руб. кредитных денег, самым драматическим образом сказывалось и на судьбе их многочисленных кредиторов-вкладчиков.

Характеризуя роль государственных банковских учреждений в кредитно-ссудных операциях сибирского купечества, следует отметить, что купцы являлись не только соискателями банковских ссуд, но и сами вкладывали немалые денежные суммы в государственные банки и другие казенные кредитные учреждения. Корреспондент «Журнала мануфактур и торговли», описывая в одном из номеров за 1833 г. состояние торговли в Иркутской губ., отмечал, что некоторые здешние купцы «по невыгодности торговли, отдают часть капиталов в государственные кредитные места» [350]. К помещению части капиталов в банковские учреждения купцов могла побуждать не только неблагоприятно складывавшаяся в тот или иной период торговая конъюнктура, но и другие обстоятельства. Подобное распоряжение накопленным капиталом могло стать следствием перехода купца от активной торгово-предпринимательской деятельности на положение живущего на проценты от капитала рантье. Побудительным мотивом могло быть и стремление поместить в банк определенные денежные средства, способные гарантировать обеспеченную жизнь и получение необходимого образования детям или другим родственникам. Так, красноярский миллионер-золотопромышленник Иван Кириллович Кузнецов своим завещанием в 1847 г. обязал своего сына и наследника Петра выделить из переходившего к нему капитала сумму в 500 тыс. руб. сер. и зачислить ее для сохранения и приращения процентами в государственные кредитные учреждения с тем, чтобы этот капитал был обращен в пользу пятерых незаконнорожденных детей Ивана Кирилловича (их матерью была местная мещанка М.П. Суханова) по достижении ими совершеннолетия. Петр Иванович исполнил волю отца, поместив 300 тыс. руб. в Государственный Коммерческий банк и 200 тыс. руб. в Московскую сохранную казну [351]. Помещались в государственные кредитные учреждения и средства, предназначаемые для расходов на благотворительные цели. Так, известный сибирский меценат иркутский купец

243

Е.А. Кузнецов в 1849 г. пожертвовал «в пользу бедных» 230 руб. сер. в виде билетов Государственного коммерческого банка (2 билета по 100 тыс. руб. и 2 — по 15 тыс. руб.); к 1857 г., когда власти еще так и не приступили к использованию этих средств по назначению, сумма пожертвования за счет процентов выросла до 327 тыс. руб. [352]

Важным фактором, стимулирующим вложения купцов в государственные кредитные учреждения, было последующее их использование в качестве залогов по казенным подрядам и винным откупам. Если купцы Европейской России имели возможность выставлять на торгах в качестве залогов дворянские поместья, право на залоговое использование которых их владельцы предоставляли купцам-подрядчикам за определенный процент от залоговой стоимости, то возможности сибирских купцов в этом отношении были ограничены отсутствием в Сибири помещичьего землевладения, поэтому наиболее распространенным видом залогов, используемых сибирскими купцами, судя по условиям контрактов, заключаемых ими с казенными ведомствами на выполнение различных подрядно-откупных операций, были билеты государственных кредитных учреждений на вложенный в них купцами капитал. Так, один из крупнейших сибирских винных откупщиков Андрей Попов в обеспечение своих обязательств по своевременному взносу в казну откупной суммы за взятую им на откуп продажу вина в ряде округов Томской и Тобольской губерний на период с 1823 по 1826 г. предоставил билеты на вложенный им в Государственный заемный банк денежный капитал в размере 90 тыс. руб., а его племянник и компаньон Федот Попов заложил 24 билета этого банка и Санкт-Петербургской сохранной казны на общую сумму 75 тыс. руб. В следующее откупное четырехлетие — с 1827 по 1830 г., когда Поповы взяли на откуп торговлю вином в 12 западносибирских городах, они представили в залог билеты Государственного заемного банка на общую сумму 202,5 тыс. руб. (с учетом начисленных процентов), из которых 50 тыс. руб. принадлежали родственнику и главному поверенному Поповых по откупным делам тарскому купцу Е. Филимонову [353]. Самый ранний из представленных в залоговое обеспечение билетов был датирован 1819 г., а некоторые вклады были сделаны накануне проведения торгов по откупу (билет на сумму 25 тыс. руб., выданный на имя А. Попова, датирован июлем 1826 г., а билет на 15 тыс. руб., вложенных Ф. Поповым, — августом этого же года), что позволяет предположить, что часть вкладов в банковские учреждения делалась купцами не с целью получения процентов, а с заранее определенным намерением использовать вклады в качестве залогов по подрядно-откупным операциям, участие в которых обеспечивало купцам гораздо более высокий уровень прибыли, чем помещение капитала в кредитные учреждения.

Денежные вклады, вносимые купцами в центральные кредитные учреждения, находили залоговое применение и в таком виде подрядных операций, как перевозки свинца с Нерчинских на Алтайские горные заводы. Так, иркутский купец Л. Мичурин, в руках которого эти перевозки находились с 1831 по 1850 г., в залоговое обеспечение выдаваемой ему наперед части подрядной платы вносил в Алтайское горное правление банковский билет

244

сохранной казны Московского воспитательного дома на сумму 40 тыс. руб. Составлявшие на проводившихся алтайским горнозаводским начальством торгах конкуренцию Мичурину коммерции советник А.Я. Попов и иркутский купец А.К. Сибиряков предъявляли в залог по подряду, соответственно, билет Государственного заемного банка на сумму 50 тыс. руб. и билет Московской сохранной казны на 20 тыс. руб. (выданный на имя иркутской купчихи Медведниковой) [354]. Пять билетов Государственного коммерческого банка на вложенный в него капитал в сумме 5 тыс. руб. сер. представил в 1862 г. в обеспечение подрядного соглашения с казной по поставке хлеба в запасные магазины Березовского округа тобольский купец П. Плеханов [355].

Важным этапом развития кредитных отношений в Сибири стало открытие в предреформенные десятилетия первых общественных банков, значение которых состояло не столько в масштабах осуществляемого ими кредитования купеческого предпринимательства, сколько в том, что эти кредитные учреждения, учрежденные на частные средства, стали предвозвестниками формирования в регионе системы капиталистически организованного кредита. Первый такого рода банк в Сибири был организован в 1836 г. в Иркутске при сиропитательном доме купчихи Елизаветы Медведниковой. Его первоначальный капитал составил 14285 руб., пожертвованные Медведниковой с условием, что часть доходов от их оборота будет отчисляться на содержание воспитанниц сиропитательного дома. В дальнейшем обороты банка значительно выросли, достигнув к 1840 г. 100 тыс. руб., а к 1860 г. — 500 тыс. руб. [356]

Основным видом коммерческих операций банка Медведниковой, как и в охарактеризованной выше деятельности отделений Государственного коммерческого банка, был учет векселей. В 1840 г. на учете в банке состояло 73 векселя на общую сумму 30429 руб., а по состоянию на 1 октября 1860 г. под учет 432 векселей из банка было выдано ссуд на 378865 руб. Ссуды выдавались иркутским купцам также и под залог акций Российско-Американской компании (в 1840 г. в банке состояло 86 акций на 43 тыс. руб.). Общая сумма денежных ссуд, выданных банком на 1 октября 1860 г., достигала 440 тыс. руб. Ссуды выдавались под 6% годовых, а прием вкладов частных лиц и опек, «заведений и мест» осуществлялся с выплатой 4% годовых. Основная часть вкладов поступала от частных лиц и опек: на 1 октября 1860 г. на их долю приходилось 61,2% всех вкладов (151 тыс. из 246,7 тыс. руб.), а вклады «заведений и мест» составляли 38,8% (95,7 тыс. руб.) [357].

Судя по сохранившемуся списку вкладчиков за 1840 г., более половины всей суммы частных вложений принадлежало купцам — 67325 из 128700 руб. (52,3%), другую крупную категорию вкладчиков составляли чиновники — 52095 руб. (40,5%), а остальная сумма (7,2%) в виде мелких вкладов поступила от мещан, крестьян и церковнослужителей. Самым крупным вкладчиком из числа купцов был якутский торговец И.Я. Шилов: в 1838 г. он вложил в банк 10 тыс. руб., а после его смерти родственники и «попечители над имением и делами» поместили в банк под проценты еще 47350 руб. принадлежавшего ему капитала. Вклады на сумму 3500 руб. имели иркутский купец П.В. Солдатов и купчиха Т.А. Ширяева, 2450 руб. — кяхтинский

245

купец В.Н. Баснин [358]. В целом банк ориентировался преимущественно на операции с крупными торговцами и промышленниками, возможность же пользования его услугами для мелких предпринимателей была затруднена.

Сибирский общественный банк, открытый в 1843 г. в Томске на пожертвования коммерции советника верхотурского купца А.Я. Попова, превосходил иркутский банк Е. Медведниковой по величине основного капитала: на момент основания банка он составлял 85715 руб., а к 1860 г. увеличился до 293977 руб., тогда как соответствующие показатели иркутского банка составляли 14286 и 121815 руб. Что же касается оборотного капитала Сибирского общественного банка, то его величина была примерно сопоставима с приведенными выше данными о размерах оборота банка Медведниковой. На 1 января 1860 г. Сибирским общественным банком было принято вкладов на сумму 93933 руб. (из них частных — на 86544 руб., казенных — на 7378 руб.) и выдано ссуд на сумму 367384 руб. [359] Если иркутский банк выдавал ссуды частным лицам в основном под учет векселей (в 1860 г. более 90% всей суммы кредитов), что было связано с тем, что основными клиентами банка были торговцы-кяхтинцы, между которыми были распространены взаимные вексельные обязательства, то томским банком по этой статье выдавалась лишь незначительная часть всего ссудного капитала. В частности, по сведениям на 1 января 1860 г., из общего количества «состоявшего на займах» капитала банка в размере 367384 руб. числились выданными под учет векселей лишь 52391 руб. (14,3%), основная же часть кредитных денег была выдана под залог недвижимого имущества — 216223 руб. (58,9%), помимо этого ссуды предоставлялись под залог и учет билетов кредитных мест — 65938 руб. (17,9%), а 32762 руб. (8,9%) были выданы под залог квитанций, выдаваемых Алтайским горным правлением в учет принимаемого от золотопромышленников золота.

Такой состав залогов объясняется тем, что наибольший спрос на кредитные ресурсы банка, действовавшего в городе, являвшемся главной резиденцией сибирских золотопромышленников, проявлялся со стороны испытывавших острую потребность в кредитных ресурсах владельцев золотых приисков. Именно золотопромышленники были самыми крупными заемщиками Сибирского общественного банка в дореформенный период. Так, задолженность банку в размере 58,5 тыс. руб. имел крупный золотопромышленник и владелец Благодато-Стефановского серебросвинцового и медеплавильного завода Степан Попов, а после его смерти в 1853 г. она была переписана на наследников. Ссуду в размере 30900 руб. под залог квитанций за сданное золото брал в 1851 г. в Томском общественном банке золотопромышленник Енисейской губ. купец Тарасов, 6 тыс. руб. из этой суммы были выданы ему наличными деньгами, а остальное — билетами банка [360]. Томский купец М. Некрасов в 1853 г. получил в банке 10 тыс. руб. под залог собственного каменного дома. На значительные суммы кредитовались в банке также томские золотопромышленники С. Сосулин (18500 руб.), 3. Цибульский (7621 руб.), активно занимавшаяся золотопромышленным бизнесом его жена М. Цибульская (2515 руб.) и др. [361] За невозврат Томскому общественному бан-

246

ку кредита в размере 40600 руб. был выставлен в 1854 г. на продажу с торгов каменный двухэтажный дом томских почетных граждан Филимоновых [362]. Помимо них, ссуды на немалые суммы в общественном банке брали и другие участники золотопромышленной компании Филимоновых-Горохова-Атопкова. Кредитование этой крупнейшей в Томске компании занимало столь значительное место в ссудных операциях Сибирского общественного банка, что после того как она разорилась, и над ней в 1850 г. было учреждено конкурсное управление, пошатнулось также и финансовое положение банка, и только благодаря энергичным мерам по взиманию долгов, предпринятым его руководством, ситуация была выправлена [363].

Других общественных банков в Сибири до 1861 г. не было создано. Отчасти это объясняется затяжной бюрократической процедурой их учреждения в условиях, когда законодательные правила, определяющие порядок создания и действия общественных банков находились еще в стадии разработки (вопрос был возбужден Госсоветом в 1848 г., положение об общественных банках было утверждено Сенатом в 1857 г., а вскоре началась работа над новым его вариантом, принятым в 1863 г.). Так, купечество Петропавловска ходатайствовало об учреждении в городе общественного банка на остаточный от городских доходов капитал еще в 1841 г., а создан он был только в 1867 г. [364] Однако, как показывает история создания и действия сиропитательного банка Медведниковой в Иркутске и банка Поповых в Томске, бюрократические препоны оказывались вполне преодолимыми в случаях, если в купеческой среде находились жертвователи крупных денежных сумм, направляемых на образование начального капитала банков. Пожертвования такого рода однако исчерпывались единичными случаями, а поскольку многие сибирские купцы жертвовали при жизни или оставляли по завещанию десятки и даже сотни тысяч рублей на различные благотворительные нужды (строительство церквей, школ, больниц и пр.), можно предположить, что не недостаток капиталов, а отсутствие осознания острой необходимости в дополнении (или замене) действовавшей системы взаимного купеческого кредита системой частных и общественных банков обусловливало их малую активность в этом направлении. Напомним, что банки Медведниковой и Поповых учреждались их основателями на условии, что доходы от банковских операций будут направляться в первую очередь не на дальнейшее развитие банков, а на финансирование воспитательных и образовательных заведений, т. е. на благотворительные цели.

К тому же нужно учитывать, что купечество, менталитет которого изначально формировался в условиях самодержавного строя, полагало, что именно государство должно нести бремя финансовых расходов по созданию в стране сети банковских учреждений. Об этом свидетельствуют приводившиеся выше ходатайства купцов о создании в сибирском регионе банковских учреждений за счет казны. В тех же случаях, когда купцам предлагали учреждать банки на собственные денежные средства, реакция, как правило, была отрицательной. Так, когда в середине 1840-х гг. был возбужден вопрос об учреждении общественных банков в Тобольской губ. и губернские власти

247

запросили мнения на этот счет купеческих и мещанских городских обществ, купцы Омска, сославшись на слабое развитие в городе торговли и отсутствие крупных капиталов, ответили, что они «не предвидят никаких источников, посредством которых мог бы составиться основной капитал предполагаемого банка» [365]. Признав, что учреждение банка принесло бы несомненную пользу, отказалось тем не менее учредить его в своем городе и купеческое общество Ишима. Купечество же некоторых других городов губернии выразило намерение организовать в своих городах банки, однако не за счет своих личных средств, а из сумм остаточного городового капитала, которые и раньше во многих местах раздавались в ссуды купцам. Так, по приговору Петропавловского городского общества для учреждения банка из городового капитала было выделено 32971 руб. сер., семипалатинские купцы для создания в своем городе общественного банка предлагали обратить в его первоначальный капитал остаточную сумму городских доходов в размере 12 тыс. руб. Лишь в Тюмени ряд купцов изъявили желание участвовать собственными средствами в формировании первоначального основного и оборотного капиталов банка. Городской голова К.. Шешуков и купец второй гильдии М. Пеньевский выразили намерение внести «на вечные времена в пользу банка» соответственно 1500 и 1428 руб. сер., В. Трусов — 20 тыс. руб. на 15 лет с выплатой ему 4% годовых, а М. Зайков — 1428 руб. на 5 лет без начисления процентов [366].

Однако дело с учреждением банков в Сибири затянулось в связи с тем, что Государственным Советом в 1848 г. было принято решение о разработке общих правил, регулирующих порядок учреждения и действия общественных банков с тем, «чтобы пользоваться ими и в дальнейшем». Работа над этими правилами растянулась почти на 10 лет, в течение которых Пеньевский и Зайков умерли, а Шешуковы и Трусовы увеличили сумму своих предполагаемых пожертвований в основной и вложений в оборотный капиталы банка до 54,5 тыс. руб. Однако львиная их доля (53 тыс. руб.) приходилась не на пожертвования в основной капитал банка, а на долговременные вложения (от 3 до 15 лет) с выдачей банковских билетов, которые купцы-вкладчики намеревались использовать для обеспечения уплаты пошлин по кяхтинской торговле. А когда выяснилось, что долго ожидаемое и принятое, наконец, в 1857 г. Положение об общественных банках предусматривает выплату по хранящимся в них вкладам не 4% годовых, как раньше, а только 3%, они сократили сумму своих предполагаемых вложений до 1/3 от первоначальной.

Основная часть общественных банков, появившихся в Сибири в период их массового учредительства в 1860-е гг. (с 1862 по 1867 г. в Сибири было учреждено 7 банков), была образована за счет городских, а не частных капиталов. В частности, из предоставленных городскими думами остаточных сумм городских доходов был сформирован первоначальный капитал всех трех общественных банков, основанных в 1860-е гг. в Енисейской губ.: в Енисейске на учреждение банка из городских доходов поступило 70 тыс. руб., в Минусинске и Канске — по 10 тыс. руб. [367] Лишь отдельные городские банки в Сибири были основаны на капиталы, пожертвованные купцами

248

(как, например, в Кургане на средства купца Богашева). В основном же купцы не стремились вкладывать свои капиталы в учреждение банков, оставаясь на позиции, которую сформулировали тюменские купцы в ответ на приглашение западносибирского генерал-губернатора к пожертвованию необходимого для учреждения банка капитала: «нужно практически видеть, какой успех будет иметь это предприятие» [368]. По-видимому, помимо вышеуказанных причин, в некоторой мере сдерживало инициативу купечества и отсутствие в дореформенный период законодательной возможности учреждать частные коммерческие банки, поэтому банки, основываемые на частные пожертвования, получали статус общественных и поступали в ведение органов городского самоуправления, а волеизъявление жертвователей капитала в распоряжении доходами этих банков учитывалось лишь в той части, в какой они тратились на предусматривавшиеся дарителями благотворительные нужды.

Развитие кредитных отношений потребовало принятия законодательных мер, направленных на защиту интересов кредиторов от недобросовестных заемщиков. Вполне закономерно, что регулирование взаимоотношений между кредиторами и их несостоятельными должниками с самого начала осуществлялось в рамках господствовавших в обществе крепостнических отношений. Указом от 19 июля 1736 г. было установлено, что заемщики, оказавшиеся не в состоянии выполнить свои долговые обязательства, «для зарабатывания долгов» должны принудительно отдаваться в работу частным лицам, либо на казенные заводы с тем, чтобы часть их заработка отчислялась на удовлетворение исков кредиторов [369]. На практике зачастую должник отдавался в «зажив» самому кредитору до времени, пока не отработает свой долг. На этом настаивали кредиторы, не без оснований считая такой способ отработки долга наиболее надежным, так как низкий уровень заработной платы на многих казенных предприятиях не позволял производить предусмотренные законом отчисления из зарплаты должника на погашение долга в размере 12 руб. в год [370]. В 1756 г. иркутский купец И. Хорхорин, предъявив в магистрат вексели, данные ему местным цеховым И. Клоповым и енисейским посадским Ф. Серебренниковым, на сумму 96 и 126 руб., ходатайствовал об оказании содействия во взыскании этих денег, в связи с чем Иркутский магистрат предписал Селенгинской ратуше, в ведении которой на промыслах находились указанные должники, произвести взыскание долга, а в случае, если они окажутся несостоятельными, отдать для зарабатывания ими «оных денег ему Хорхорину в зажив головою» [371]. В 1785 г. мещанин Н. Бельков за имевшийся на нем по векселю долг в сумме 289 руб. был отдан в работу к своему кредитору благовещенскому купцу С. Петрову [372]. Более того, условие о поступлении заемщика или его родственников в случае неуплаты долга в «зажив» к кредитору часто вносилось в текст заключавшихся кредитно-долговых обязательств. Так, в 1733 г, устюжский купец П.Ф. Новиков, торговавший в Забайкалье, дал взаймы селенгинскому посадскому Л. Серебренникову 50 руб., за что последний, как было указано в долговом письме, «заложил и подписал сына своего Никиту впредь до выкупа» [373].

249

За определенную компенсацию кредиторы могли передавать своих должников в «зажив» другим купцам: поверенный винных откупщиков по Усть-Кутской дистанции В. Караулов в 1783 г. за долги «запродал в работу» верхоленскому купцу Н. Черепанову «во сто двадцати рублях» крестьянина Криволуцкой волости П. Арбацких [374]. Решения об отдаче должников «для зарабатывания долгов» в «партикулярную» или казенную работу с тем, чтобы часть платы отчислялась в счет погашения долга, принимались в интересах кредиторов и судебными органами. Так, Томский магистрат в 1801 г. постановил отдать мещанина Ф. Редрова за неоплаченный вексельный долг в размере 140 руб. купцу П. Полуянову «на партикулярной платеж с верным поручительством из 24 руб. в год», а если поручителей не сыщется, то направить на работу в казенный винокуренный завод. По окончании винного откупа, содержавшегося компанией Венецкого с 1811 по 1814 г. в Томской губ., в долгах на разных лицах значилось принадлежавших откупу 28 тыс. руб., для зарабатывания которых неимущие должники были отданы в работу местным купцам «на погодный платеж» [375]. Значительную часть рабочих казенного Троицкого солеваренного завода и частной Тобольской писчебумажной мануфактуры составляли посадские, в административном порядке высланные на эти предприятия для отработки частных долгов или казенной недоимки [376].

Поскольку невозврат долгов в условиях низкого уровня коммерческой честности и существования множества неблагоприятных для предпринимательства факторов был довольно распространенным явлением, значительные масштабы принимало и определение несостоятельных должников в частную или казенную работу. Якутская ратуша в 1775 г. в ответе на анкету Коммерц-коллегии сообщала, что за долги по частным кредитным сделкам ею отданы в «партикулярные услуги» 21 чел. [377] На учете в Томской городской думе состояло в 1805 г. 120 несостоятельных должников по «партикулярным долгам» из числа местных жителей, которые отдавались думой для «зарабатывания долгов» в частную работу, на казенные кирпичные заводы и Троицкий солеваренный завод [378].

Таким образом, складывавшиеся в феодальный период кредитные отношения способствовали распространению отношений кабально-крепостнической зависимости даже в той социальной среде, которая законом была лишена права владеть крепостными душами. Только в 1834 г. правила об отдаче несостоятельных должников «в зажив» для отработки долга были отменены высочайше утвержденным мнением Госсовета [379].

В казенную и частную работу для «зарабатывания долгов» определяли тех должников, которые были не в состоянии погасить свой долг даже после распродажи описывавшегося по претензиям кредиторов их движимого и недвижимого имущества. В числе таковых могли оказаться не только кредитовавшиеся у купцов представители непривилегированных сословий, но и сами несостоятельные купцы. Так, Иркутский городовой магистрат постановил в 1800 г. «за долги разным кредиторам» отдать в «частную работу» несостоятельного должника иркутского купца С.К. Малышева [380]. Однако в

250

основном купечество, принадлежность к которому предусматривала определенный уровень материальной состоятельности, несло имущественную ответственность по своим долгам. Именно за счет распродажи секвестируемого по искам кредиторов (частных лиц или казенных ведомств) имущества купцов (домов, торговых и промышленных заведений, товаров и пр.) производилось погашение их кредитных долгов. Так, в 1747 г. в счет погашения частных и казенных долгов у иркутского купца Е. Мезенцева (он был должен по векселям воронежским купцам И. Банщикову и Ф. Горденину и иркутскому Н. Бречалову 920 руб., а также имел долг перед казной по содержавшемуся им пивному и винному откупу в размере более 270 руб.) были описаны 2 принадлежавших ему дома и хозяйство — 100 коров, 50 лошадей, 50 овец [381]. Для того чтобы рассчитаться с казенными и частными долгами, числившимися на иркутском рудопромышленнике М. Сибирякове, общая сумма которых достигала 100 тыс. руб., его наследникам пришлось продать в казну за 160 тыс. руб. перешедшие к ним после его смерти сереброплавильный завод и рудники [382]. В 1799 г. были проданы с аукциона дом и 18 частей в мещанском гостином дворе, принадлежавшие пришедшему в банкротство иркутскому купцу Н. Саламатову. В этом же году в счет оплаты частных и казенных долгов было описано и выставлено на продажу имущество иркутских купцов Я. Попова, М. Глаголева и П. Кабакова [383]. В разное время в счет погашения частных и казенных долгов описывалось и распродавалось имущество томских купцов И. Раева, С. Карпова, М. Шумилова, К. Касимова, Филимоновых, А. Шебалиной, тобольских Корнильевых, Г. Пирожникова, И. Куклина, иркутских П. Баснина, С. Бобровникова, П. Федченко, барнаульского М. Серебрякова, бийского В. Семина, тюменской Е. Кронгольд и др. [384]

В случаях, если кредит выдавался не под залог, а под поручительство, взыскание долга в случае неплатежеспособности заемщика обращалось на поручителей. Так, в частности, после того как в начале 1850-х гг. обанкротилась золотопромышленная компания Горохова и Филимоновых, в массовом порядке производилось взыскание долгов с поручителей по векселям, под учет которых они получали ссуды в Томском общественном банке [385]. Если к пришедшему в банкротство купцу или компании предъявляли иски множество кредиторов, над его делами могло быть учреждено конкурсное управление, которое, действуя по доверенности от кредиторов, должно было заниматься удовлетворением их исков. В 1850-е гг. учреждались конкурсы над пришедшими в несостоятельность крупнейшими золотопромышленниками — канским купцом Г.Ф. Машаровым, иркутскими П.А. Федченко и П.П. Басниным, компанией Горохова-Филимоновых-Атопкова и др. Удовлетворение долговых исков осуществлялось конкурсными управлениями как за счет раздела имевшегося наличного капитала, так и в результате распродажи или сдачи в аренду имущества и предприятий должника. В частности, кредиторы обанкротившихся золотопромышленников часто получали компенсацию золотом, добываемым на передаваемых им в аренду приисках, либо в виде арендной платы в случае передачи приисков банкрота

251

в аренду другим, не входившим в число его кредиторов золотодобытчикам. В связи с этим объявления конкурсных управлений о продаже или сдаче в аренду приисков обанкротившихся золотопромышленников довольно часто появлялись в периодической печати [386].

Характеризуя механизм ограждения интересов кредиторов от недобросовестных или несостоятельных заемщиков, нужно отметить, что в целом уровень «защиты» кредита в феодальный период был невысоким. Такой знаток коммерческой жизни Сибири первой половины XIX в., как Ю. Гагемейстер, считал, что у кредитора по отношению к должнику «к уплате долгов понудительных средств не имеется» [387]. Даже в XVIII столетии, когда кредит предоставлялся на кабальных условиях, предусматривавших возможность отдачи несостоятельного должника в «зажив» кредитору, последний далеко не всегда мог в полной мере воспользоваться этим правом из-за отсутствия надлежащего механизма его реализации, а также имевшихся у должника возможностей для апелляции в различные властные и судебные инстанции либо укрывательства от взысканий по кредиторским искам в отдаленных и труднодоступных местностях Сибири. Так, упоминавшийся нами выше устюжский купец В. Новиков, давший в 1733 г. заем в 50 руб. селенгинскому посадскому Л. Серебренникову, по которому последний «заложил и подписал сына своего Никиту впредь до выкупа», через 15 лет, в 1748 г., обращался в Селенгинскую ратушу (к этому времени он уже перечислился из устюжского в селенгинское купечество) с просьбой об оказании содействия в возврате долга, так как «по оной крепости многократно я... требовал от него платежу и оной Серебренников не учинил». Не выплачивая долг, должник отказывался отдавать в «зажив» кредитору своего сына, чем нарушил условия своего долгового обязательства [388].

Так как взыскание долгов поручалось магистратам и ратушам по месту проживания должника, оно не всегда проводилось с должной настойчивостью в случаях, если кредитором являлся иногородний купец. Так, барнаульский торговец М.С. Бердников во время своей поездки в 1762 г. в Анадырский острог ссудил московскому купцу И. Белоснегову 1050 руб. с тем, чтобы тот вернул эти деньги вместе с частью прибыли, полученной от реализации в Иркутске закупленной на них пушнины. Белоснегов однако условий этой договоренности не выполнил и хотя после длительного судебного разбирательства признал за собой долг, оформив его векселем, платежей по нему, несмотря на неоднократные требования кредитора, не производил. Этому в немалой степени, как считал Бердников, способствовало постановление Иркутского магистрата (Белоснегов к тому времени осел в Иркутске) о том, чтобы взыскивать с Белоснегова «за сущей его бедностью» только 24 руб. в год, предусматривавшиеся законом в отношении несостоятельных должников. Как указывал Бердников в своей жалобе на действия иркутского магистрата, последний явно «чинил поноровку» должнику, находившемуся на службе в Иркутске по делам питейного откупа и получавшему жалованье в размере не менее 500 руб. в год [389].

252

Зачастую судебные разбирательства по предъявляемым кредиторами искам растягивались на многие годы, так как должники подавали многочисленные апелляции на судебные решения в вышестоящие судебные инстанции, вплоть до Сената. Почти 20 лет добивался удовлетворения своего иска о взыскании вексельного долга в размере 5235 руб. с иркутского купца М. Сибирякова тобольский купец В. Корнильев: иск был подан в 1798 г., а долг возвращен лишь после продажи наследниками в 1816 г. принадлежавшего Сибирякову сереброплавильного завода. На несколько десятилетий растянулось взыскание, которое организовали наследники крупного откупщика и подрядчика туруханского купца К. Передовщикова, добивавшиеся от генерал-майора графа Зубова оплаты его вексельных долгов Передовщикову в сумме 99936 руб.: требование об оплате векселей было предъявлено Зубову до 1807 г., а к 1836 г. после прохождения дела через многочисленные судебные инстанции, включая Сенат, в неуплате числились еще 78031 руб. В течение 10 лет не мог получить с отставного казачьего капрала А.Ф. Мутовкина долг в 2577 руб. енисейский купец М. Хороших, иск которого, поданный в 1824 г., рассматривался сначала в Туруханском уездном, а затем Енисейском губернском суде. Затяжной характер из-за апелляций должника в различные инстанции приняло разбиравшееся в Томском магистрате дело о взыскании купцом С. Шумиловым с купца С. Карпова по векселям 30980 руб.: начатое в 1793 г. оно не было окончено ко времени смерти истца в 1802 г. и продолжалось его наследниками. В длительные судебные разбирательства, завершавшиеся рассмотрением в Сенате, вылились дела по взысканию опекунами тобольского купца Я. Морозова 3642 руб. с его должника купца Я. Ершова, купцом г. Шуи А. Болотовым 1 тыс. руб. с барнаульского купца П. Смирнова и др. [390]

Затруднены были и кредитно-денежные отношения купцов с крестьянством, так как указ от 14 февраля 1761 г. запрещал обязывать крестьян векселями [391]. Правом брать на «свои имена» векселя и заемные письма (но не обязываться ими) была наделена созданная в 1812 г. сословно-податная группа торгующих крестьян (на основании указа Правительствующего Сената от 21 декабря 1814 г.), а после реформы Канкрина (1824 г.) торгующие крестьяне получили право заключать маклерские сделки (в том числе и кредитные) на сумму, величина которой определялась разрядом выбиравшихся ими торговых свидетельств [392]. Между тем в повседневной коммерческой практике купцам на протяжении всего изучаемого периода приходилось вступать в деловые отношения не только с торгующими крестьянами (многие из которых имели торговые обороты, сравнимые с купеческими), но и с многочисленными представителями других групп крестьянства, выступавшими в роли торговых агентов и приказчиков купцов, перевозчиков купеческих товаров, а также осуществлявших иные виды деятельности, предусматривавшие предварительное авансирование или кредитование со стороны купечества. Взыскание долгов по этим кредитам в случае невыполнения крестьянами своих обязательств было затруднено ограниченной правоспособностью крестьянства, выражавшейся не только в ограничении его

253

права на кредитно-вексельные сделки, но и в существовании особых сословных судов для крестьян, что затрудняло взимание с них долгов кредиторами из других сословий [393].

Особенно значительные затруднения у купцов возникали при взыскании долгов с приписных и крепостных частновладельческих крестьян — категорий крестьянства, чья дееспособность подвергалась наиболее значительным ограничениям. Так, купцам-откупщикам питейных сборов в 1776 г. было отказано в иске против приписного к Алтайским заводам крестьянина И.В. Сидорова, задолжавшего откупу 68 руб., так как откупщики нарушили указ Канцелярии Колывано-Воскресенского горного начальства от 18 апреля 1763 г. о том, чтобы приписных крестьян «без ведома и свидетельства Канцелярии и подчиненных ей контор и управителей... не задалживать и ни в какие вещи, скот, пожитки не обзадачивать» [394]. Томскому купцу И. Ефимову в 1860 г. после длительного судебного разбирательства было отказано в удовлетворении иска, возбужденного им против своего приказчика крепостного крестьянина Т. Горбашева, задолжавшего купцу 1116 руб., на том основании, что он был нанят в приказчики без разрешения хозяина — помещика Ковровского уезда Владимирской губ. Безобразова [395].

Поскольку взимание долгов через суд превращалось в длительную бюрократическую процедуру, когда кредитор вынужден был «тягаться целую вечность», многие долговые иски заканчивались «полюбовной» сделкой: кредитор и должник приходили к соглашению о списании части долга, оставшуюся же его часть должник обязывался выплатить немедленно, либо в течение определенного срока, при этом уплата крупной суммы могла рассрочиваться на несколько лет. О том, что купцы возлагали мало надежд на действенность существовавшего официального механизма взыскания долгов (через маклеров, суды), свидетельствует и то обстоятельство, что значительное распространение получил личный поиск должников кредиторами, являвшийся одной из главных целей регулярных поездок купцов на ярмарки. В условиях, когда интересы кредиторов слабо защищались действовавшим порядком взыскания долгов, основной формой «охраны» кредита был отказ от дальнейшего делового сотрудничества с несостоятельными и недобросовестными должниками, при этом отпускать им в кредит новые партии товаров отказывался как сам обманутый кредитор, так и получавшие от него соответствующую информацию его партнеры по бизнесу [396].

Важное значение имеет вопрос об условиях, на которых заключались купцами кредитные сделки, так как его выяснение позволяет судить о соотношении различных форм кредита и степени распространенности ростовщичества. Решение этого вопроса затрудняется тем обстоятельством, что официально участникам кредитных сделок запрещалось поднимать кредитный процент выше официально определенного «указного» уровня (5–6%), поскольку еще со времени Соборного Уложения 1649 г. взимание «лихвенных» процентов рассматривалось как предосудительное деяние. Так, именно на условии уплаты «указных» процентов заключались кредитно-долговые обязательства между купцами, оформляемые векселями и заемными пись-

254

мами, регистрировавшимися в маклерских книгах. Однако в действительности процентная ставка по кредитам была выше: в середине XVIII в. она достигала 20–25% (на таких условиях, в частности, ссужали друг другу деньги купцы, ведущие торговлю пушниной на северо-востоке Сибири и в Кяхте), в начале XIX в. сибирские купцы получали кредит у российских под 15% годовых, а в предреформенный период, судя по материалам публиковавшихся в прессе ярмарочных обзоров, деловой переписке купцов и другим документам, кредиты выдавались, как правило, не менее чем под 10–12% годовых, т. е. по процентной ставке, в 2 раза превышавшей «указную» [397]. Под такой процент торговцы из Европейской России предоставляли коммерческие кредиты сибирским купцам на Нижегородской и Ирбитской ярмарках. На проводившейся в декабре Ишимской ярмарке товары продавались в кредит под 2% на рубль с платежом на Ирбитской ярмарке (февраль), под 6% — с платежом на Нижегородской ярмарке (август) и под 10% — с отсрочкой платежа на год [398]. На примерную величину процентной ставки по кредитам указывает и процент, под который владельцы залогов (недвижимости, земли, билетов кредитных учреждений) передавали их в пользование купцам, вступавшим в подрядные отношения с казной: в первой половине XIX в. он, как правило, составлял 10% [399].

В целом величина процентной ставки, особенно с учетом хронического недостатка в Сибири в обращении наличных денег, на который постоянно жаловалось местное купечество, не была чрезмерно высокой. К тому же необходимо учитывать, что кредит в товарной форме, предоставлявшийся в порядке взаимного купеческого кредитования и получивший большое распространение в торговой практике купечества, по сути дела был кредитом, не приносящим процента, поскольку он погашался либо встречными поставками товаров в кредит, либо за счет последующей перепродажи приобретенных товаров в кредит другим торговцам. В связи с этим в балансе каждого купца постоянно присутствовали кредитный актив и долговой пассив. К тому же, по свидетельству одного из крупнейших сибирских торговцев предреформенного периода иркутского купца Н. Пестерева, автора проекта реорганизации сибирской торговли, когда коммерческий кредит предоставлялся на годовой срок, купцы могли распродать приобретавшиеся по коммерческому кредиту товары в течение 4 месяцев, а остальное время пользоваться кредитными средствами для финансирования других своих торговых операций [400]. В практике взаимного кредитования купцами своих коммерческих операций имели место и ссуды, выдаваемые под «указные» проценты (5–6%), а также беспроцентные ссуды, которые предоставлялись, как правило, на короткий срок в порядке компенсации за какие-либо деловые услуги, оказанные кредитору получателем ссуды (предоставление в его распоряжение залога по подрядным и откупным операциям, комиссионерство и пр.).

В ряде случаев купцам приходилось платить за кредит по более высоким процентным ставкам, чем 10–12% годовых. Более дорогим становился кредит в неблагополучные в финансовом отношении годы: так, во время финансового кризиса, имевшего место в 1804 г., за перевод денег из Иркутска на

255

Макарьевскую ярмарку купцы платили не менее 17% [401]. Добавочные проценты, являвшиеся своеобразной страховкой за риск несвоевременного получения денег, могли назначаться оптовыми торговцами при предоставлении кредита купцам, еще не зарекомендовавшим себя в качестве долговременных и надежных деловых партнеров (на взимание такого рода добавочных процентов указывалось в вышеупомянутой записке Пестерева). Ю. Гагемейстер также указывал, что при средней 12-процентной ставке по кредитам, с «малонадежных» покупателей мелкооптовых партий товара сибирские купцы-оптовики брали и до 30% [402]. По оценке другого эксперта, относящейся к конкретной коммерческой практике, мелкие торговцы, покупавшие товары у приезжих купцов на Киренской ярмарке с отсрочкой платежа до возвращения последних с Якутской ярмарки, платили за кредит по 25 коп. на рубль [403].

С неизбежной уплатой процентов был сопряжен кредит, получаемый купцами в денежной форме у заимодавцев, не входивших в систему взаимного купеческого кредита, а занимавшихся кредитно-ростовщическими операциями. При этом в случае невозвращения кредита в срок отсрочка платежа производилась только на условии повышения процентной ставки, в результате чего заемщик попадал в долговую кабалу от кредитора-ростовщика, что в конечном итоге могло привести его к разорению. Показательной в этом отношении является история, происшедшая с барнаульским купцом И. Петровым, который в 1796 г. занял у унтер-шихтмейстера Климова под 5% годовых 1000 руб. и в течение нескольких лет пользовался кредитными деньгами, исправно выплачивая начисляемые на них проценты. В 1802 г. кредитор потребовал возвращения долга, однако купец не смог этого сделать, так как, рассчитывая на очередное продление долгового обязательства, употребил деньги на закупку товаров и поэтому был вынужден принять условия кредитора, который согласился отсрочить выплату долга лишь на условии повышения процентной ставки за пользование кредитом на очередной год с 5 до 17% годовых. На следующий год Климов потребовал за свой кредит еще больший процент, а когда должник отказался его платить, подал иск о взыскании долга в местную ратушу, по решению которой для удовлетворения этого иска и претензии других кредиторов (общая сумма числившегося на И. Петрове долга составила 3284 руб.) было описано и распродано с аукционного торга имущество должника (дом и товары, оцененные в 1800 руб.). Попытка купца выдвинуть против своего кредитора встречный иск с обвинением в незаконном завышении процентов по кредиту оказалась безрезультатной: судебное разбирательство, проведенное городским конкурсным судом, было признано Сенатом незаконным, так как Климов, являясь заводским служащим, был «по званию своему» неподсуден конкурсному суду (указ от 19 марта 1786 г. устанавливал порядок, по которому судебные иски должны были рассматриваться в судах, которым был подсуден ответчик, а не истец) [404].

Уличить ростовщика в незаконном завышении процентов по выдаваемым им ссудам было сложно, так как документальных свидетельств его ростовщической деятельности, как правило, не оставалось: долговые доку-

256

менты (векселя, заемные письма) оформлялись с указанием на выплату должником «указных» процентов, а дополнительные проценты взимались негласно как предварительное условие выдачи кредита. Факты ростовщической деятельности раскрывались, как правило, лишь на основе свидетельских показаний в ходе проводившихся по искам должников судебных расследований. Так, в ходе судебного разбирательства, проводившегося конкурсным судом по вышеуказанному делу купца Петрова и унтер-шихтмейстера Климова, выяснилось, что Климов являлся, по всей видимости, профессиональным ростовщиком, так как свидетельские показания о получении им ростовщических процентов дали и другие бравшие у него взаймы деньги местные купцы и мещане. Так, барнаульский купец М. Звягин за предоставленные ему в 1803 г. в ссуду 1000 руб. заплатил Климову сверх «указных» процентов еще по 10 коп. на рубль, ,а в следующем году при переоформлении обязательств на недовыплаченные 500 руб. был вынужден заплатить, по требованию кредитора, помимо «указных», уже не 10, а 15% годовых. Ростовщические проценты взимал Климов и с других должников: купца С. Киприянова — от 12 до 15% годовых, купца Е. Харлова — от 20 до 42%, мещанина Ф. Турина — от 27,5 до 33,5% [405].

Наибольшее распространение ростовщический кредит получил в небольших уездных городах, где полностью отсутствовал организованный кредит, и острый недостаток наличных денег создавал питательную почву для ростовщичества. По сообщениям сибирской прессы, в некоторых малых городах «при займе денег на короткие сроки платится по 10% в месяц и притом под верные залоги» [406]. Советник Главного управления Западной Сибири Машмейер, разработавший в 1824 г. проект расширения кредитных функций приказов общественного призрения, реализация которого, по его мнению, должна была сократить сферу ростовщического кредита, отмечал, что денежные ссуды во многих сибирских городах предоставляются под значительно превосходящие размер кредита залоги и «с платежом ежемесячно по 10 и даже более копеек с рубля» [407].

В роли ростовщиков выступали не только чиновники, но и представители других групп городского населения. В частности, ростовщичество было распространенным занятием селившихся в сибирских городах евреев-ссыльнопоселенцев, причислявшихся по отбытии наказания в городские сословия и активно включавшихся в различного рода коммерческую деятельность (тот же Машмейер указывал, что «ростовщики сии большею частию из присланных сюда евреев...») [408]. Ростовщичеством занимались и некоторые представители купеческого сословия. Так, в Томском магистрате в конце 1790-начале 1800-х гг. рассматривалось несколько дел, связанных с взиманием «неуказных» процентов с должников местным купцом П. Полуяновым, такое же обвинение выдвигалось и в адрес томского купца П. Чулошникова [409]. Активно занимался кредитно-ростовщическими операциями в конце XVIII — начале XIX в. иркутский купец П.Я. Солдатов. По данным вексельных книг иркутских маклеров, в 1796 г. Солдатовым по 16 векселям было выдано в ссуду различным заемщикам 13557 руб., что составило тре-

257

тью часть от общего количества выданных всеми купцами (как иркутскими, так и приезжими) ссудных денег (41 тыс. руб.), а в 1805 г. по 36 векселям — 12,9 тыс. руб. в виде коммерческого кредита (товарами) и 9 тыс. руб. в денежной форме [410]. По сведениям Иркутского городского магистрата, только с 1 января 1804 г. по февраль 1805 г., по денежным претензиям П. Солдатова рассматривалось 47 дел [411]. В дореформенный период начинается деятельность таких крупнейших ростовщиков второй половины XIX в., как иркутские купцы И. Хаминов и И. Базанов. В имуществе Хаминова к началу 1880-х гг. долги к получению составляли около 650 тыс. руб., в том числе срочных векселей — на 230 тыс. руб., просроченных векселей — на 289 тыс. руб., различных расписок — на 25 тыс. руб. Он являлся крупнейшим кредитором известной забайкальской фирмы «Бр. Бутины»: из 1215000 руб. кредита этой фирмы на Хаминова приходилось более 700 тыс. руб. [412]

В целом в дореформенный период купцы-ростовщики только начинали разворачивать свои кредитные операции, поскольку даже крупные сибирские купцы еще не обладали возможностями для изъятия значительных денежных средств из собственного коммерческого оборота и передачи их в постоянное кредитное пользование другим купцам (даже в виде ростовщических ссуд), а слой рантье, который составили бы купцы, отошедшие от активного предпринимательства и жившие в основном за счет доходов от сдачи в кредит своего денежного имущества, еще не сложился.

Ростовщический кредит в дореформенный период не имел значения важного источника кредитных средств, используемых купцами в своей торгово-предпринимательской деятельности. От ростовщичества, в частности, был в основном свободен взаимный купеческий кредит, в рамках которого в феодальный период обращалась основная масса кредитных ресурсов. В немалой степени это объяснялось тем, что взаимное кредитование купцами друг друга производилось преимущественно не деньгами, которые были в особой цене в Сибири, а товарами (коммерческий кредит). Чрезмерно высокие процентные ставки, устанавливаемые ростовщиками, делали невозможным нормальный оборот купеческих капиталов, поэтому ссуды под высокие процентные ставки в основном могли позволить себе только крупные золотопромышленники, компенсировавшие «неизобразимые» (по выражению золотопромышленника В.Д. Скарятина) проценты большими прибылями, получаемыми от разработки богатых месторождений золота и винных откупов (крупнейшие золотопромышленники являлись одновременно и откупщиками). Поэтому золотопромышленники и являлись основным объектом ростовщического кредита в Сибири. Развитие золотопромышленности значительно активизировало кредитно-денежные отношения в регионе, поскольку золотопромышленные компании стали играть роль своеобразных банков, куда помещали свои средства не только профессиональные ростовщики, но и многочисленные представители других слоев населения. Однако и в этой отрасли, отличавшейся повышенным уровнем прибыльности вложений, необдуманное привлечение большого количества кредитных средств под высокие проценты являлось одной из основных причин частых банкротств золотопромышленных компаний [413].

258

Если взаимное кредитование купцами своих торговых операций осуществлялось, как правило, без использования ростовщических процентов, то в кредитно-денежных отношениях с другими категориями сибирского населения к ростовщическим методам извлечения доходов купцы прибегали довольно часто. В ростовщической зависимости от купечества находилась значительная часть крестьянства, а также промыслового коренного и русского населения Сибири. Приемы и методы, использовавшиеся купцами для кабально-ростовщической эксплуатации, были разнообразными, но повсюду эта зависимость порождалась нуждой и крайним недостатком денежных средств у основной массы сибирского населения.

Ростовщические завышенные проценты, в частности, часто устанавливались купцами по денежным ссудам, выдаваемым промысловикам и крестьянам на условиях поставки в счет погашения этих ссуд промысловой и сельскохозяйственной продукции. Характерный пример такой деятельности дают торгово-закупочные операции, осуществлявшиеся в середине XVIII в. иркутским купцом Е. Мезенцевым, который обусловливал выплату предоставляемых им промысловикам ростовщических ссуд поставками пушнины. Так, в 1746 г. он выдал по заемному письму жителям Баргузинского острога Потапу и Ивану Козулиным 40 руб. с тем, чтобы за эти деньги они поставили ему 2000 белок, в случае же невыполнения взятого на себя обязательства заемщики были «повинны заплатить» деньгами 100 руб., т. е. сумму, в 2,5 раза превышавшую размер полученной ссуды. На таких же условиях он ссужал деньги и другим занимавшимся пушным промыслом жителям Баргузинского острога (в том числе и тунгусам): И. Журавлев обязывался выплатить ему в случае непоставки пушнины (5,5 тыс. белок) 280 руб., А. Плеханов — 61,5 руб., С. Мисюркеев — 25 руб. и т. д. [414] Тобольский купец И. Мухин, торговавший в 1750-е гг. хлебом на Камчатке, воспользовавшись тем, что служившим там казакам в течение длительного времени задерживали выплату жалованья, отпускал им, а также местным охотникам-промысловикам хлеб в долг по цене на 25–50% выше рыночной (в Нижне-Камчатском остроге он брал за пуд ржаной муки 10–12 руб. вместо 8 руб., а в Верхне-Камчатском остроге при продаже в долг повышал цену за пуд муки с 7 до 10,5 руб.) [415].

Большие масштабы, которые приобрела задолженность инородческого и крестьянского населения Сибири купечеству, подтверждаются сохранившимися в архивных документах долговыми книгами, заводившимися купцами для регистрации долгов, а также долговыми реестрами, составлявшимися по их претензиям земскими судами. Согласно одному из таких реестров, составленных в 1802 г. Киренским земским комиссаром, в долговой зависимости от кредиторов находились почти все крестьяне Нижне-Тунгусской экономической волости, задолжавшие разным кредиторам в общей сложности 4886 руб., в том числе иркутскому купцу Л. Сычеву 1130 руб. (29 должников), киренскому купцу Д. Полоскову 949 руб. и еще четырем другим купцам 753 руб., а остальные долги (около 40% от общей суммы) принадлежали заимодателям из числа мещан и крестьян [416]. Торговлю в долг в нижне-

259

тунгусских селениях вел и брат вышеназванного киренского купца Дмитрия Полоскова — Гаврила, общая сумма долговых претензий которого к крестьянам волости в 1813 г. составляла 1149 руб. В долговой книге иркутского купца Н. Саламатова (1803 г.) числилось 109 должников — жителей Нижне-Тунгусской волости, некоторые из них задолжали купцу относительно крупные суммы (400–600 руб.) [417]. Приведение в известность долговых документов, оставшихся после смерти в 1843 г. на Камчатке приказчика иркутского купца Шелихова Пежемского, показало, что у него имелось 219 должников (из них около половины камчадалов и столько же русских) с общей задолженностью 38618 руб., т. е. в среднем по 176 руб. на одного должника [418].

Существование массовой долговой зависимости коренного сибирского населения от осуществлявшего с ним торговый обмен купечества подтверждается и другими источниками. После выхода в 1767 г. указа, запретившего купцам въезжать для торговли в инородческие селения, в Якутскую воеводскую канцелярию в массовом порядке стали поступать прошения как местных, так и иногородних купцов, просивших разрешения отправиться в инородческие улусы для сбора числившихся на ясачных долгов. Иркутский губернатор, на рассмотрение которого воеводская канцелярия передала этот вопрос, разрешения на въезд не дал, однако обязал в 1773 г. воеводскую канцелярию составить долговые реестры, которые с «подлинными обязательствами ясашных свидетельствовать» (по указу 20 июля 1748 г. задалживать ясачных разрешалось лишь с ведома князцов и старшин «с запиской в воеводской канцелярии в книги»), а когда по «тому свидетельству оные найдутся правильными», послать для взыскания князцам, которые под свою имущественную ответственность таковое взыскание должны были обеспечить [419]. После принятия в 1822 г. Устава об инородцах, разрешившего купцам свободную торговлю с ясачными «во всякое время», масштабы задолженности аборигенного населения значительно возросли. Генерал-губернатор Восточной Сибири в одном из своих донесений в Министерство финансов в 1831 г. отмечал, что якуты «заимствуются от посторонних торговцев, платя большие проценты, кои более и более возрастают, таким образом ежегодно погружаясь в новые долги, так обеднели, что истощили все средства к своему пропитанию» [420]. Хоринский главный тайша есаул Дымбаев доносил в 1848 г. иркутским губернским властям, что среди ясачных Хоринского ведомства есть немало «впадших почти в неоплатимые долги» у верхнеудинских купцов, которые им «задают вперед не только деньгами, но и товаром по самым низким ценам, так что большая корова обходится не дороже 5 руб., масло 2 руб., белка 10 коп. серебром» [421], т. е. в 2–3 раза дешевле рыночных цен.

Ростовщические ссуды аборигенному промысловому населению предоставлялись частично деньгами, а большей частью товарами (хлебом, металлическими изделиями, табаком и т. д.) на условии уплаты долга промысловой продукцией — пушниной, рыбой, икрой, мамонтовой костью, орехами и пр. А выдача таких же ссуд земледельцам-крестьянам рассматривалась купцами как один из основных способов закупки по низким ценам сельскохо-

260

зяйственной продукции. Так, тарские купцы, скупавшие у крестьян масло для последующего сбыта на Ишимской ярмарке, выдавали им ссуды-задатки, благодаря чему покупка масла обходилась в 1,5 раза дешевле: весной 1857 г. за 1 пуд закупаемого под ссуду коровьего масла купцы платили 2 руб. 28,5 коп., а при обычной беззадаточной покупке пуд стоил 3 руб. 71 коп. [422] Практику выдачи крестьянам авансовых ссуд широко применяли и томские купцы, закупавшие на Алтае хлеб, предназначенный для поставки в низовые приобские города, недоплата крестьянам-земледельцам до рыночной цены в таких случаях могла достигать 50% (подробнее об этом будет сказано в следующей главе).

Сумма долгов, считаемых на ясачных и крестьянах самыми крупными купцами-ростовщиками, исчислялась сотнями тысяч рублей. Так, нерчинскозаводские купцы Кандинские держали на ростовщическом «откупе» почти весь Нерчинский край, закабаляя долговыми ссудами крестьян и аборигенное население. Возделывая трудом закабаленных должников и ссыльнопоселенцев 300 дес. пашни, Кандинские значительную часть выращиваемого хлеба раздавали «поселянам в ссуду». Хлеб и другие товары ссужались (под рост процентов в случае несвоевременной уплаты) и промысловому населению, так как Кандинские в большом количестве скупали пушнину, отправляя ее в Кяхту, на Макарьевскую и Ирбитскую ярмарки. О больших масштабах их ростовщических операций свидетельствует тот факт, что в 1833 г. указом Нерчинского горного начальства были признаны недействительными долги крестьян Кандинским, сумма которых составляла 1 млн 309 тыс. руб. [423] В несколько меньших размерах подобные же ростовщические операции вели представители другой богатой забайкальской купеческой династии — Черных. В результате деятельности ростовщиков в Забайкалье на каждого тунгуса, по данным Л. Львова, автора ряда публикаций о забайкальской торговле в предреформенной прессе, приходилось в конце 1830-х гг. до 30 руб. долга [424].

Сибирские власти пытались принимать меры, призванные ограничить купеческое ростовщичество, так как закабаление купцами аборигенного населения приводило к тому, что наиболее ценная часть добывавшейся им пушнины доставалась купцам, а не сборщикам ясака, а тяжесть ростовщических долгов, ложившаяся на крестьянство, уменьшала их платежеспособность по государственным налоговым сборам. Так, в 1791 г. иркутский губернатор Пиль делал распоряжения, чтобы в случае обнаружения фактов ростовщичества по отношению к инородческому населению «оставлять долг у иноверцев» [425]. Серьезным ударом по ростовщикам стало принятое в 1822 г. «Положение о разборе исков и обязательств, заключаемых в Сибирских губерниях», предусматривавшее ограничение размера одолжения крестьян и аборигенов (5 руб.) и взимаемого процента (6%), а также необходимость документального оформления займов. Не запрещалось предоставление займов и по «словесным условиям», но такого рода заимствования, как основанные «на одном личном доверии», не подлежали разбирательству в судебных инстанциях. На предъявление исков по уже имеющимся на инородцах и

261

крестьянах долгам купцам-кредиторам отводился один год со времени обнародования Положения [426]. Первый енисейский губернатор Степанов считал эти действия властей одной из основных причин упадка богатой региональной группы сибирского купечества — енисейской, широко практиковавшей в своей предпринимательской деятельности, ориентированной в основном на скупку пушнины, ростовщические методы [427]. В результате приведения в действие Положения пострадали и называвшиеся выше забайкальские купцы Черных.

В последующем распоряжения о признании недействительными неоформленных законным образом долгов крестьян и ясачных делали Канцелярия Нерчинского горного начальства и генерал-губернатор Восточной Сибири Муравьев. Это стало одной из причин, поставивших на грань разорения забайкальскую купеческую фирму Кандинских. В 1850–1857 гг. «за кредитную торговлю наказались более нежели на 60 тыс. руб. серебром» купцы, занимавшиеся скупкой пушнины в приленских округах. Помимо волевого списания долгов, местные власти пытались сдерживать распространение ростовщичества и ограничением меновой торговли: так, в 1850-е гг. распоряжения, обязывавшие торговцев приобретать пушной товар за деньги, а не в обмен на промышленные и продовольственные товары, принимались нерчинской горнозаводской администрацией [428].

Однако, несмотря на вводимые властями ограничения на ростовщическую деятельность купцов, приводившие к потере ими значительных долговых сумм, купечество тем не менее продолжало настойчиво использовать в своих торгово-закупочных операциях кредитно-ростовщические методы и приемы. Причиной этому было не только «возмутительное барышничество и жадность» купцов, стремившихся к закабалению промыслового и земледельческого населения с тем, чтобы скупать за бесценок его продукцию и продавать втридорога свои товары (в том числе и недоброкачественные, гнилые и залежалые), а также вербовать из числа должников своих «подторговников», которые, становясь, по сути дела, приказчиками без жалованья, совершали в интересах своих хозяев торговообменные операции. Немаловажную роль играло и то обстоятельство, что купечество своими ссудами, выдаваемыми на условии поставки в счет их погашения сельскохозяйственной и промысловой продукции, в значительной мере финансировало производственную и промысловую деятельность крестьянства и аборигенного населения Сибири, которые без этих ссуд не могли добывать пушнину и производить сельскохозяйственную продукцию в количестве, достаточном для поступления в товарно-рыночный оборот. Без продажи в долг невозможно было реализовать и закупаемые купцами на Ирбитской и Нижегородской ярмарках мануфактурно-промышленные товары, так как население Сибири не располагало достаточным для этого количеством наличных денег. Массовый характер в связи с этим имел несвоевременный или неполный возврат ссужаемых купцами денег, причиной чему могли быть как объективные обстоятельства (неурожай, падеж скота, неулов пушного зверя, рыбы и т. д.), так и субъективные, порождаемые низким уровнем коммерче-

262

ской честности заемщиков. Жалобы купцов на несвоевременное возвращение заемщиками ссужаемых им средств довольно часто встречаются в источниках. Томская городская дума, направляя сибирскому генерал-губернатору Пестелю сведения для составлявшегося им отчета об управлении Сибирью за 1806–1816 гг., объясняла имевшее место в течение этого периода сокращение численности нарымского купечества с 52 до 17 душ. м. п. тем, что среди тамошних купцов оказалось немало «от раздачи в долги ясачным народам капиталов потерпевших от несобрания их убытки и чрез то подвергнувшихся упадку» [429]. Киренский словесный суд, сообщая в 1822 г. в Департамент разных податей и сборов запрашивавшуюся им информацию о причинах сокращения численности местного купечества, объяснял его тем, что при частых неурожаях, имевших место в Киренском округе с 1816 г., купцы покупали хлеб в других местах и одалживали его крестьянам с возмещением долгов пушниной (пушной промысел был здесь массовым занятием крестьянского населения) или деньгами, но из-за затопления в результате наводнения промысловых мест крестьяне оказались не в состоянии возвратить долги, что поставило многих местных торговцев на грань разорения. Низкой собираемостью долгов объясняли причины неустойчивости купеческих капиталов также органы городского самоуправления Иркутска, Верхнеудинска, Нерчинска и других городов [430]. В этих условиях ссуды, предоставляемые купцами крестьянам и промысловикам с неизбежностью приобретали ростовщический характер, так как в повышении процентов купцы видели не только способ снижения цен на скупаемые и увеличения на продаваемые ими товары, но и страховку на случай пропажи долгов, либо их несвоевременной или неполной выплаты. Митрополит Иннокентий, составивший на основе своих наблюдений о состоянии купеческой торговли в Русской Америке и Северо-Восточной Сибири проект ее реорганизации, указывал в своем послании графу Муравьеву-Амурскому (1849 г.), что купцы продают свои товары большей частью в долг, но могут «получить едва ли десятую часть своих долгов», поэтому «поневоле должны накладывать проценты чрезвычайные» [431].

Реальная стоимость долгов была гораздо ниже, чем «накручиваемые» за счет процентов суммы. Так, формальная задолженность коренных жителей Камчатки Российско-Американской Компании, поставлявшей туда хлеб и промышленные товары, составила в 1809–1811 гг. 150 тыс. руб., реальную же цену долгов камчадалов ревизоры компании определяли в 16 тыс. руб., а хорошо знакомый с практикой торговли на северо-востоке Азии иркутский купец Мясников — в 11 тыс. руб. [432] В опубликованном в газете «Восточное поморье» описании русской торговли на Амуре в конце 1850-первой половине 1860-х гг. указывалось на широкое развитие долговой торговли в этом регионе, когда купцы в обмен на обязательства по поставке пушнины ссужали охотникам-промысловикам товары с наложением 100-процентной надбавки, поэтому если кредит и не возвращался полностью, то «затем остальные долги почти и не считаются» [433].

263

Следовательно, установление купцами ростовщических процентов не означало еще их реального взыскания. К тому же даже при займе под высокие проценты рачительно хозяйствовавшие крестьяне могли распорядиться взятыми в ссуду деньгами с прибылью для себя. В качестве примера можно привести такую распространенную форму ссуды, как заем денег «под пары» («пару» составляли пуд нетопленого сала и бычья кожа), описание которого приводит такой знаток предреформенной сибирской экономики, как Г. Колмогоров. Крестьянин получал от купца ссуду под обязательство поставить через год определенное количество «пар» по цене 1 руб. 50 коп., в случае же непоставки (из-за падежа скота или других причин) он должен был заплатить деньгами или какой-либо другой продукцией сумму в 2 раза большую, т. е. по 3 руб. за пару. Крестьянин, получавший такой кредит, возмещал потери от поставки сала и кож по заниженным ценам тем, что использовал полученные в кредит деньги, чтобы увеличить нагул и вес своего скота, получить приплод и тем самым не только расплатиться по кредиту, но и получить прибыль (некоторые крестьяне за вычетом расходов получали от каждой головы рогатого скота до 4 руб. и не оставались, таким образом, в накладе даже после уплаты долга не «парами», а деньгами). Выгодность такой формы займа доказывалась тем обстоятельством, что некоторые крестьяне брали кредит на поставку до 100 «пар» (150 руб. сер.), следовательно, пользовались этой формой кредита, предусматривавшей начисление больших процентов, не только бедные, но и зажиточные крестьяне [434].

Суммируя вышеизложенное, следует отметить, что кредит в феодальный период имел в основном форму взаимного кредитования купцами своих коммерческих операций. При этом зачастую крупные коммерсанты и торговые дома выполняли функцию своеобразных банков для более мелких торговцев, привязывая их посредством кредита к покупке своих товаров. Другие формы кредитования и источники кредитных средств (перевод казенных денежных сумм и векселей, ссуды банков и приказов общественного призрения, кредитование из остаточных сумм городских доходов и пр.) имели сравнительно меньшее значение. Так же, как и торговая деятельность купечества, кредитные отношения имели значительный отпечаток монополизма, что проявлялось не только в кредитной зависимости мелких торговцев от более крупных, а в более широком плане — сибирских купцов от купечества Европейской России, снабжавшего их товарами в кредит на Ирбитской и Нижегородской ярмарках, но и в концентрации в руках крупных торговцев основных кредитных ресурсов, поступавших из источников, находившихся за рамками взаимного купеческого кредитования: казенные кредиты, ссуды общественных банков, Ирбитского отделения Коммерческого банка, приказов общественного призрения, остаточные суммы городских доходов и др. Вместе с тем взаимный купеческий кредит был в основном свободен от ростовщических процентов, а ростовщические формы приобретал при получении купцами денежных ссуд у владельцев денежных средств, не имевших с ними коммерческих связей и не включенных в силу этого в систему

264

взаимного купеческого кредита, а также в торгово-кредитных отношениях купечества с крестьянством и аборигенным населением Сибири. Хотя кредит был необходимым условием купеческого предпринимательства и потребность в расширении кредита осознавалась сибирскими купцами, они еще вполне довольствовались средствами взаимного кредита и не были готовы вкладывать свои собственные капиталы в развитие банковского кредита, привычно ориентируясь в этом отношении на инициативу и денежные ресурсы государства.

Примечания

1. Военно-статистический сборник. Вып IV. Россия. СПб., 1871. С. 529.

2. Боголепов М. Торговля в Сибири // Сибирь: ее современное состояние и нужды. СПб., 1908. С. 175.

3. Гаге К., Тегнер Г. Об условиях торгового сношения Европы с Западной Сибирью // Записки Западно-Сибирского отдела Русского географического общества. Кн. IV. Омск, 1882. С. 14.

4. Базилевич К. Таможенные книги как источник по истории России // Проблемы источниковедения. Сб. 1. М.-Л., 1933. С.115–116; Копылов А.Н. Торговые связи енисейского рынка в XVII в. // Экономика, управление и культура Сибири в XVI–XIXвв. Новосибирск, 1965. С. 110–111.

5. Подсчеты сделаны по сведениям таможен 18 сибирских городов, Ирбитской и Ямышевской ярмарок, а также слобод и острогов Тобольского, Верхотурского, Тюменского уездов, на которые в начале XVIII в. приходилась основная часть производства сельскохозяйственной продукции сибирского региона. Вместе с тем приведенная выше цифра лишь приблизительно характеризует общий объем торговли в Сибири, поскольку не включает обороты сельской торговли по ряду уездов (хотя значительная часть реализации сельскохозяйственной продукции приходилась на городские рынки и, следовательно, фиксировалась в городских таможенных книгах). Некоторая условность подсчетов объясняется и тем, что хотя таможенная оценка стоимости товаров, ранее существенно превышавшая реальную рыночную их цену, в конце XVII—начале XVIII в. приблизилась к ней, однако по некоторым товарам, особенно завозимым из Европейской России, все еще значительно ее превосходила. С другой стороны, поскольку «русские» товары очищались пошлиной в Верхотурье, а реализовались по всей территории Сибири вплоть до Забайкалья и Якутска, то реальные цены, по которым эти товары продавались в Восточной Сибири, даже превышали их верхотурскую таможенную оценку (так, в Иркутске в 1699–1700 гг. разница между «настоящей продажной ценой» и верхотурской оценкой составляла около 30% (РГАДА. Ф. 214. Кн. 1257. Л. 319–319 об.). К тому же, по таможенному законоуложению 1698 г., не облагались пошлиной партии товаров стоимостью менее 20 руб., ввозимые с Руси сибирскими служилыми людьми (ПСЗ. Т. 3. N 1654). С учетом вышеизложенного названную цифру, 250–300 тыс. руб., можно считать приблизительно достоверной оценкой величины торгового оборота в Сибири на рубеже XVII-XVIII в. В пользу этого говорят и сведения о поступлениях в бюджеты сибирских уездов за 1698/99 г., приводимые Г.А. Леонтьевой: общие доходы от таможенных сборов, основу которых составляла десятая таможенная пошлина, составили в этом году 28489 руб. (Леонтьева Н.А. Денежный бюджет Сибири и место в его составе поступлений от торговли в конце XVII — начале XVIII в. // Обменные операции городов Сибири периода феодализма. Новосибирск, 1990. С. 95).

265

6. РГАДА. Ф. 214. Оп. 2. Д. 66. Л. 7–7 об.

7. Там же. Ф. 214. Кн. 1360, 1398, 1359; Оп. 2. Д. 76. Л. 7–7 об.

8. Там же. Ф. 214. Кн. 1244, 1253,1422; Д. 4287. Л. 9 об.–10 об.

9. Там же. Ф. 214. Кн. 1257; 1260; Ф. 248. Оп. 4. Д. 186. Л. 52 об.–53.

10. Там же. Ф. 214. Оп. 2. Д. 76. Л. 6 об.; Леонтьева Г.А. Указ. соч. С. 95.

11. Источниковедческий анализ статистики ярмарочной торговли см.: Миронов Б.Н. Внутренний рынок России во второй половине XVIII — первой половине XIX в. Л., 1981. С.32–35

12. Подсчитано по: РГАДА. Ф. 214. Кн. 1359.

13. Торговцам из европейских губерний (устюжанам И. Протодьяконову, Е. Оконишникову и др.) принадлежали наиболее крупные из зафиксированных в таможенной книге 1703 г. партий скупленных на ярмарке мехов (Там же. Л. 453–453 об., 477–477 об., 482 об.)

14. Подсчитано по: РГАДА. Ф. 214. Оп. 1. Д. 6025. Л. 64–76, 83–97. Почти нулевая активность сибирских купцов в привозе «русских» товаров на Ирбитскую ярмарку объяснялась не прекращением их торговых вояжей в города Европейской России, а скорее означала, что они провозили теперь закупаемые там товары прямо в Сибирь, минуя Ирбитскую ярмарку. Так, в 1741 г. приказчик тобольского купца С. Сумкина закупил в Москве и Соли Камской и провез через Верхотурскую таможню для реализации в Сибири различных товаров на 450 руб., работник тобольского купца И. Налабардина из Москвы и с Макарьевской ярмарки — на 1000 руб., тобольский купец Е. Свиньин из Лальска — на 213 руб. и т. д. (РГАДА. Ф. 829. Оп. 1. Д. 333).

15. РГИА. Ф. 13. Оп. 1. Д. 373. Л. 10 об.–11.

16. Об Ирбитской ярмарке сего года // Журнал мануфактур и торговли. 1833. N 5. С. 69–70.

17. Подсчитано по: Ирбитский ярмарочный листок. 1863. N 12. С. 35; Сборник статей о Сибири и прилегающих к ней странах. Т. ХСШ. С. 315.

18. Бойко В.П. Формирование крупной буржуазии Западной Сибири во второй половине XIX в. (1861 — середина 1890-х гг.).: Дис.... канд. ист. наук. Томск, 1985. С. 84.

19. Подсчитано по: РГАДА. Ф. 214. Кн. 1359; Оп. 1. Д. 6025. Л. 64–76, 83–97; РГИА. Ф. 13. Оп. 1. Д. 373. Л. 10 об.–11; Ирбитский ярмарочный листок. 1863. N 1–16.

20. Бойко В.П. Указ. соч. С. 84.

21. РГАДА. Ф. 214. Кн. 1359.

22. РГИА. Ф. 13. Оп. 1. Д. 373. Л. 10 об.–11.

23. Ирбитский ярмарочный листок. 1863. N 1–16.

24. Там же.

25. Бойко В.П. Указ. соч. С. 84.

26. Ирбитский ярмарочный листок. 1863. N 1–16.

27. Там же.

28. Кафенгауз Б.Б. Очерки внутреннего рынка России первой половины XVIII в. М., 1958. С. 155–156.

29. Там же. С. 157–158.

30. РГАДА. Ф. 214. Кн. 1359.

31. Там же. Ф. 829. Оп. 1. Д. 333. Л. 10; Д. 334. Л. 13–14.

32. Остроухов П.А. Нижегородская ярмарка в 1817–1867 гг. // Исторические записки. Т. 90. М., 1972. С. 228–229.

33. Нижегородская ярмарка 1859 г. // Журнал мануфактур и торговли. 1859. Т. 8. N 11. С. 80, 131.

34. По оценке Б.Н. Миронова, обороты ярмарочной торговли в России в конце XVIII в. составляли примерно 64 млн руб. (Миронов Б.Н. Указ. соч. С. 163).

35. Подсчитано по данным табл. 32.

266

36. Описание Иркутского наместничества 1792 года. Новосибирск, 1988. С. 159–160.

37. Памятная книжка Тобольской губернии на 1864 год. Тобольск, 1864. С. 405, 413–434; Тобольские губернские ведомости. 1860. N 19; Шпалтаков В.П. Формирование и развитие рыночного хозяйства в Западной Сибири в первой половине XIX в. Омск, 1997. С. 195–213;

38. РГИА. Ф. 13. Оп. 1. Д. 373. Л. 10–10 об.; Ирбитский ярмарочный листок. 1863. N 12.

39. Шпалтаков В.П. Указ. соч. С. 197.

40. ГАИО. Ф. 24. Оп. 9. Д. 131; Сафронов Ф.Г. Русские промыслы и торги на северо-востоке Азии в XVII — середине XIX в. М., 1980. С. 113–116.

41. Рубинштейн Н.Л. Русская ярмарка XVIII века // Уч. зап-ки кафедры истории народов СССР Московского обл. пед. ин-та. 1939. Вып. 1. С. 5–28.

42. ГАОО. Ф. 3. Оп. 2. Д. 1995. Л. 214; Памятная книжка Тобольской губернии на 1864 год. С. 405.

43. Шпалтаков В.П. Указ. соч. С. 210–211.

44. Список населенных мест Российской империи. IX. Томская губерния. СПб., 1863. С. СХI.

45. Промышленность, мануфактура и торговля. 1863. Кн. 4–5. С. 416–417.

46. РГИА. Ф. 18. Оп. 4. Д. 129. Л. 178; Журнал МВД. 1835. Ч. XVI. С. 109–110; ГАИО. Ф. 70. Оп. 1. Д. 6435. Л. 12; Ф. 24. Оп. 9. Д. 131. Л. 85.

47. ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 2380. Л. 34; Ф. 3. Оп. 19. Д. 105. Л. 7–8 об.; Д. 270. Л. 10, 12–12 об.; Памятная книжка Тобольской губернии на 1864. С. 402–403.

48. ГАИО. Ф. 70. Оп. 1. Д. 2340.

49. Шахеров В.П. Торгово-промышленное освоение Юго-Восточной Сибири в конце XVIII — первой трети XIX вв.: Дис.... канд. ист. наук. Иркутск, 1981. С. 127.

50. Военно-статистический сборник. Вып. 4. С. 528–529.

51. Рубинштейн Н.Л. Указ, соч.; Рожкова М.К. К вопросу о значении ярмарок во внутренней торговле дореформенной России (первая половина XIX в. // Исторические записки. 1955. Т. 54. С. 298–314.

52. ПСЗ. Т. XXXII. N 24992, 25302; Т. XXXIX. N 30115.

53. РГАДА. Ф. 214. Кн. 1327. Л. 139 об.–142 об.; Кн. 1429. Л. 794–797; Курилов В.Н. Новые данные о промышленном развитии Тюмени к концу XVII — нач. XVIII в. // Бахрушинские чтения. 1971. Вып. 2. Из истории социально-экономического и политического развития Сибири в XVПI — начале XX в. Новосибирск, 1971. С. 16–18.

54. РГАДА. Ф. 214. Кн. 1245. Л. 135–136; Кн. 1588. Л. 142.

55. Там же. Кн. 1139; Кн. 1358. Л. 561 об-574.

56. Там же. Кн. 1245. Л. 135–136; Кн. 1342. Л. 200–202; Кн. 1548. Л. 16 об.

57. Краткая энциклопедия по истории купечества и коммерции Сибири. Т. 4. Кн. 1. Новосибирск. 1997. С. 115, 128, 138; Копылов Д., Прибыльский Ю. Тобольск. Свердловск, 1969. С. 44–45; Иркутская летопись. Иркутск, 1911. С. 66.

58. Подсчитано по: РГАДА. Ф. 397. Оп. 1. Д. 441. Л. 68 — 73 об.

59. РГАДА. Ф. 276. Оп. 1. Д. 1712. Л. 7, 12, 13 об.

60. ПСЗ. Т. XXII. N 16188.

61. Подсчитано по: Статистические таблицы Российской империи за 1856 год. СПб., 1858. С. 178–194.

62. ГАИО. Ф. 70. Оп. 1. Д. 5654. Л. 16.

63. ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 3569. Л. 27 об.

64. Миронов Б. Н. Указ. соч. С. 190.

65. ГАТО. Ф. 50. Оп. 1. Д. 1088.

66. ГАИО. Ф.70.Оп. 1.Д. 461.

67. ГАТО. Ф. 50. Оп. 1. Д. 705; Оп. 3. Д. 5508.

267

68. ГАОО. Ф. 3. Оп. 2 Д. 3329. Л. 2 об.–3.

69. ГАИО. Ф. 308. Оп. 1. Д. 1. Л. 1; Д. 22. Л. 3–3 об.

70. Там же. Ф. 308. Оп. 1. Д. 1. Л. 23–24,43–43 об; Д. 320. Л. 194.

71. Там же. Ф. 70. Оп. 1. Д. 4299. Л. 1–24.

72. Там же. Ф. 308. Оп. 1. Д. 323. Л. 3–20.

73. ГАКК. Ф. 47. Оп. 1. Д. 1192; Ф. 173. Оп. 1. Д. 1965.

74. ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 237. Л. 7–28.

75. Памятная книжка Тобольской губернии на 1864 год. С. 359; Памятная книжка Иркутской губернии на 1861 г. Иркутск, 1861. С. 144–147; ГАИО. Ф. 24. Оп. 9. Д. 112. Л. 285 об.–286; ГАТО. Ф. 3. Оп. 4. Д. 123. Л. 607 об.–608.

76. Такое положение имело место, в частности, в Тюмени и Ялуторовске (Памятная книжка Тобольской губернии на 1864 год. С. 82, 94).

77. ГАТО. Ф. 127. Оп. 1.Д. 299.

78. ГАИО. Ф. 70. Оп. 1. Д. 4299. Л. 6–11; Ф. 161. Оп. 1. Д. 58. Л. 5–6.

79. Памятная книжка Тобольской губернии на 1864 год. С. 82, 94.

80. ПСЗ. Т. XXI. N 15462.

81. Мартос А. Письма о Восточной Сибири. М., 1827. С. 152.

82. ГАИО. Ф. 70. Оп. 1. Д. 461. Л. 7–8 об.; Шахеров В. П. Указ. соч. С. 128.

83. ГАИО. Ф. 161. Оп. 5. Д. 58. Л. 5–6 об.

84. Иркутские губернские ведомости. 1858. N 13.

85. Вагин В. Сороковые годы в Иркутске // Литературный сборник. СПб., 1885. С. 260.

86. Иркутские губернские ведомости. 1857. N 17, 32, 33; 1858. N 50; 1859. N 7; Иркутская летопись. Иркутск, 1911. С. 303.

87. Томские губернские ведомости. 1858. N 29, 51; Небольсин П. Заметки на пути из Петербурга в Барнаул. СПб., 1850. С. 80; ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 2304. Л. 32.

88. РГИА. Ф. 1265. Оп. 3. Д. 24. Л. 4.

89. Шпалтаков В.П. Указ. соч. С. 214; ГАОО. Ф. 3. Оп. 2. Д. 2544. Л. 744 об.–745; 491 об.–492.

90 </A >Описание Иркутского наместничества... С. 70; РГИА. Ф. 18. Оп. 4. Д. 129. Л. 178–181; ГАИО. Ф. 308. Оп. 1. Д. 310. Л. 457–566.

91. Статистическое описание главных городов Западной Сибири // Журнал МВД. 1852. Ч. 39. С. 210–212, 453; ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 2380. Л. 34.

92. Описание Тобольского наместничества. Новосибирск, 1982. С. 17.

93. Описание Иркутского наместничества... С. 158.

94. Там же. С. 112, 136, 190.

93. Описание торговли в Нерчинском крае см: Щукин Н. Очерк торговли в Нерчинском крае // Журнал МВД. Ч. 44. Отд. III. СПб., 1860; Зензинов М.А. Несколько заметок о Нерчинском крае // Труды Вольного Экономического общества. Т. IV. Вып. 4. СПб., 1868; он же. Несколько слов о торговом деле в Нерчинске // Иркутские губернские ведомости. 1859. N 23.

96. Богашев В. Иркутск в статистическом отношении // Сын Отечества. 1833. Т. XXXV. N 20. С. 321.

97. ГАИО. Ф. 308. Оп. 1. Д. 310. Л. 472 об., 484–485 об.,493–494, 532–532 об.; Ф. 447. Оп. 1. Д. 59. Л. 31 об.–32, 53 об.–53, 71–72, 85.

98. Боголепов М. Указ. соч. С. 175.

99. Памятная книжка Иркутской губернии на 1861 г. Иркутск, 1861. С. 144–147.

100. Колмогоров Г. Город Тара и его округ Тобольской губернии // Журнал МВД. 1856. Ч. XX. Отд. III. Кн. 9. С. 35.

101. РГАДА. Ф. 19. Оп. 1. Д. 40. Л. 163 об–165 об.

102. Подсчитано по данным табл. 34.

268

103. ГАИО. Ф. 308. Оп. 1. Д. 198. Л. 50–52.

104. Там же. Ф. 161. Оп. 5. Д. 58. Л. 5–6 об.

105. ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 1576. Л. 46–47 об.; Д. 2476. Л. 45 об.–54.

106. Там же. Ф. 127. Оп. 1. Д. 1789. Л. 141 об.–142.

107. ГАИО. Ф. 161. Оп. 5. Д. 58. Л. 31 об.–32.

108. Материалы для географии и статистики России, собранные офицерами Генерального штаба. Т. 16. Область сибирских киргизов. Ч. 2. СПб., 1868. С. 217–218.

109. Колмогоров Г. Указ. соч. С. 35.

110. ГАИО. Ф. 308. Оп. 1. Д. 198. Л. 51–51 об.; Д. 310. Л. 87–88.

111. Материалы для географии и статистики России... Область сибирских киргизов. Ч. 2. С. 299.

112. Памятная книжка Тобольской губернии на 1864 год. С. 93.

113. Чукмалдин Н.М. Записки о моей жизни. М.. 1902; Черкасов П. Из моих воспоминаний и наблюдений по откупному делу // Русский вестник. 1885. N 3–4. С. 299–362; Бойко В.П. Томское купечество конца XVIII–XIX веков. Томск, 1996. С. 60–61.

114. Старцев А.В. Торгово-промышленная фирма Морозовых // Предприниматели и предпринимательство в Сибири. Вып. 2. Барнаул, 1998. С. 57; Бойко В.П. Томское купечество... С. 44.

115. Миронов Б.Н. Указ. соч. С. 197.

116. РГАДА. Ф. 214. Кн. 1244, 1253, 1342, 1359, 1398; и др.

117. Кафенгауз Б.Б. Указ. соч. С. 175.

118. РГАДА. Ф. 829. Оп. 1. Д. 333. Л. 910, Д. 334. Л. 14.

119. РГИА. Ф. 18. Оп. 4. Д. 334. Л. 1–10об.; 335. Л. 1–19; ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 1826. Л. 207 об.–213.

120. Авдеева Е.А. Записки и замечания о Сибири. М., 1837. С. 19.

121. Гаге К., Тегнер Г. Указ. соч. С. 14.

122. Разгон В.Н. Сельскохозяйственная торговля в городах и промышленных поселках Алтая // Город и деревня Сибири досоветского периода в их взаимосвязи. Новосибирск, 1988. С. 15–30.

123. Статистическое описание главных городов Западной Сибири... С. 28–29, 211.

124. Ишимская ярмарка 1859 г. // Тобольские губернские ведомости. 1860. N 19–20.

125. ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 3570. Л. 265; РГИА. Ф. 1265. Оп. 3. Д. 24. Л. 4; Статистическое описание главных городов Западной Сибири... С. 452–453.

126. ГАОО. Ф.З. Оп. 3. Д.3570. Л. 234; ТФ ГАТО. Ф. 154. Оп. 3. Д. 34. Л. 31 об.–32, 83 об.–84,109 об.–110, 149 об.–150; Д. 36. Л. 6 об.–7,10 об.–11.

127. ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 1576. Л. 46–47 об.; Д. 1826. Л. 207 об.–213; ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 3569. Л. 27 об.

128. ГАИО. Ф. 70. Оп. 1. Д. 4299. Л. 15–19; Д. 5654. Л. 16.

129. Подсчитано по: РГАДА. Ф. 214. Кн. 1359, 1360, 1398.

130. Вилков О.Н. Ремесло и торговля Западной Сибири в XVII веке. М., 1967. С. 122–125.

131. Кашик О.И. Торговля в Восточной Сибири в XVII — начале XVIII в. (по данным таможенных книг Нерчинска, Иркутска, Илимска) // Вопросы истории Сибири и Дальнего Востока. Новосибирск, 1961. С. 187–198; Машанова Л.В. Хозяйственное освоение Забайкалья в конце XVII — начале XVIII в.: Дис.... канд. ист. наук. Иркутск, 1974. С. 150–151.

132. ПСЗ. Т. XVI. N 10486.

133. См. : Яковцевский В.Н. Купеческий капитал в феодально-крепостнической России. М., 1953. С. 44–45.

134. РГАДА. Ф. 19. Оп. 1. Д. 40. Л. 93.

269

135. Там же. Ф. 397. Оп. 1. Д. 445/31. Л. 5–5 об., Д. 445/60. Л. 8–9 об.; Д. 445/ 67. Л. 12–12 об.; Сборник императорского русского исторического общества. Т. 134. СПб., 1911. С. 304, 320, 326, 330, 332–333, 340–341.

136. РГАДА. Ф. 24. Оп. 1. Д. 35. Л. 116 об.–118.

137. ПСЗ. Т. XXII. N 16188.

138. ПСЗ. Т. XXXIX. N 30115.

139. РГАДА. Ф. 829. Оп. 1. Д. 175, 333, 486, 556, 1740, 1014, 1012, 1787, 1798.

140. РГИА. Ф. 558. Оп. 2. Д. 273. Л. 159–168.

141. ЦХАФ АК. Ф. 190. Оп. 1. Д. 1. Л. 139–141 об.

142. ГАИО. Ф. 70. Оп. 1. Д. 1087. Л. 7, 102–104; Д. 1484. Л. 218–220 об.; РГИА. Ф. 18. Оп. 4. Д. 163. Л. 153–154.

143. Шахеров В.П. Указ. соч. С. 74; Евдокимова С.В. Социально-экономическое развитие городов Забайкалья в конце XVIII — первой половине XIX вв.: Дис. ... канд. ист. наук. Иркутск, 1983. С. 145.

144. Подсчитано по: ГАИО. Ф. 308. Оп. 1. Д. 186. Л. 56–60; Д. 310. Л. 457–566.

145. ГАИО. Ф. 70. Оп. 1. Д. 2340. Л. 13–14 об.; Д. 4299. Л. 6–14.

146. Там же. Ф. 308. Оп. 1. Д. 147. Л. 7–7 об.; ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 1789. Л. 111–111 об.; Д. 2631. Л. 1371–1378; Ф. 196. Оп. 28. Д. 97. Л. 126 об.–127.

147. ГАИО. Ф. 70. Оп. 1. Д. 2340. Л. 16.

148. ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 1043. Л. 123, 126–127, 129, 136; Д. 1166. Л. 9; ГАИО. Ф. 70. Оп. 1. Д. 2793. Л. 26 об.–27 об.

149. ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 2631. Л. 1366–1369.

150. РГАДА. Ф. 397. Оп. 1. Д. 445/67. Л. 12 об.

151. РГИА. Ф. 558. Оп. 2. Д. 43. Л. 256.

152. Подсчитано по: ТФ ГАТО. Ф. 154. Оп. 20. Д. 1818. Л. 1–33.

153. ЦХАФ АК. Ф. 190. Оп. 1. Д. 16. Л. 22–23; РГИА. Ф. 18. Оп. 4. Д. 335. Л. 16–16 об.; ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 1338. Л. 66–88; 2631. Л. 1381–1385; Ф. 196. Оп. 28. Д. 97. Л. 98 об.–99 об.

154. ГАИО. Ф. 70. Оп. 1. Д. 2340. Л. 9–10.

155. Вагин В. Исторические сведения о деятельности графа М.М. Сперанского в Сибири с 1819 по 1822 г. Т. 1. СПб., 1872. С. 571.

156. ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 1661. Л. 39 об.

157. ГАИО. Ф. 70. Оп. 1. Д. 2793. Л. 50 об.

158. Там же. Д. 2340. Л. 17.

159. На то, что вязниковские крестьяне «продают товары разносом по домам» в нарушение дополнительного постановления об устройстве гильдий 1824 г., указывалось в определении Томской городской думы (янв. 1825 г.), предупреждавшем о недопустимости такой торговли (ГАТО.Ф. 127. Оп. 1. Д. 1338. Л. 80–81 об.).

160. ЦХАФ АК. Ф. 190. Оп. 1. Д. 16. Л. 8 об.; ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 1789. Л. 141 об.–142.

161. Степанов А.П. Енисейская губерния. Ч. I. СПб., 1835. С. 255–256.

162. РГИА. Ф. 1265. Оп. 4. Д. 22. Л. 7.

163. ГАИО. Ф. 70. Оп. 1. Д. 2340. Л. 1 об.

164. Гагемейстер Ю. Статистическое обозрение Сибири. Т. 2. СПб., 1854. С. 551–565.

165. Потанин Г. Гражданское увлечение Сибири // Томские губернские ведомости. 1865. N 16.

166. Александров В.А. Русское население Сибири XVII–начала XVIII в. (Енисейский край). М., 1964. С. 234.

167. Миллер Г.Ф. Продолжение описания о сибирских торгах. Гл. III. О товарах, которые из России в Сибирь возят // Ежемесячные сочинения к пользе и увеселению служащие. 1755. Декабрь. С. 536–537. На Камчатке цена на вино в 1740-е гг. могла доходить до 80-

270

100 руб. за ведро (РГАДА. Ф. 24. Оп. 1. Д. 32. Ч. 2. Л. 383–383 об.). К концу XVIII в. разрыв в ценах между Европейской Россией и Сибирью несколько сократился: вино, покупавшееся в 1780–1790-е гг. в Ирбите по цене 3–3,5 руб. за ведро, в Якутске реализовалось по 8–17 руб. (РГАДА. Ф. 397. Оп. 1. Д. 370-б. Л. 71; Описание Иркутского наместничества... С. 171).

168. Иркутские губернские ведомости. 1857. N 12, 13; 1859. N 19; 1863. N 3. Кроме 1857 г., когда с повышением цен в Ирбите до 14,5–5,5 руб., иркутская цена выросла до 24 руб.

169. Иркутские губернские ведомости. 1857. N 13.

170. ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 2401. Л. 24 об.–25; ГАИО. Ф. 447. Оп. 1. Д. 59. Л. 3–3 об., 98 об.–99; Проект Пестерева // Сибирский вестник. 1866. N 1.

171. РГАДА. Ф. 24. Д. 32. Ч. 2; Зябловский Е. Статистическое описание Российской империи. СПб., 1808. С. 163; Гагемейстер Ю. Указ. соч. Т. 2. С. 565.

172. Статистическое описание главных городов Западной Сибири... С. 38, 210–214.

173. Там же. С. 210–211.

174. РГИА. Ф. 18. Оп. 2. Д. 1770. Л. 101–102; Потанин Г. Указ. соч. // Томские губернские ведомости. 1865. N 16.

175. Подсчитано по: РГАДА. Ф. 214. Кн. 1257.

176. РГАДА. Ф. 214. Оп. 1. Ч. 8. Д. 5376. Л. 60 об.–61.

177. Там же. Ф. 19. Оп. 1. Д. 259. Л. 1 об.–2; Андриевич В.К. Краткий очерк истории Забайкалья с древнейших времен до 1762 г. СПб., 1887. С. 123; ПСЗ. Т. IV. N 2089.

178. РГАДА. Ф. 214. Кн. 1507. Л. 1–100 об.

179. Там же. Ф. 214. Кн. 1591.

180. Источник не во всех случаях позволяет разделить стоимостную оценку китайских и сибирских товаров в смешанных товарных партиях, однако в целом китайские товары (хлопчатобумажные и шелковые ткани, чай) на московском рынке явно преобладали над сибирскими (пушниной), на которые приходилось не более 10%, а большинство купцов имели партии товаров, целиком состоявшие только лишь из китайских товаров.

181. Репин Н.Н. Купечество и торговля городов Западной Сибири в начале 60-х годов XVIII века // Обменные операции городов Сибири периода феодализма. Новосибирск, 1990. С. 16–17,22.

182. РГАДА. Ф. 397. Оп.1. Д. 445/24. Л. 9–21.

183. Там же. Ф. 214. Оп. 2. Д. 76. Л. 61 об.–62. Общая стоимость отправленных товаров в источнике определяется в 467,6 тыс. руб. Нами используется цифра, полученная в результате суммирования данных об отправлении по различным пунктам назначения.

184. РГАДА. Ф. 276. Оп. 1. Д. 482, 486; Ф. 397. Оп. 1. Д. 445/16, 445/56, 445/57; Ф. 273. Оп. 1. Д. 3286; Ф. 829. Оп. 1. Д. 1014.

185. Сладковский М.И. История торгово-экономических отношений народов России с Китаем (до 1917 г.). М., 1974. С. 154,162,169.

186. РГАДА. Ф. 276. Оп. 1. Д. 482; РГИА. Ф. 1265. Оп. 3. Д. 167. Л. 86 об.–87. Без учета сведений о промене мерлушки.

187. ГАИО. Ф. 70. Оп. 1. Д. 1391. Л. 1–15; Д. 2793. Л. 82–83; Шахеров В.П. Указ. соч. С. 109.

188. РГИА. Ф. 1265. Оп. 3. Д. 167. Л. 86.

189. Шахеров В.П. Указ. соч. С. 109; РГИА. Ф. 1265. Оп. 3. Д. 167. Л. 86.

190. РГИА. Ф. 18. Оп. 4. Д. 572. Л. 3 об.–4.

191. Там же. Л. 29; Ф. 1265. Оп. 3. Д. 167. Л. 86 об.–87.

192. Львов Л. Общее обозрение Забайкальского края // Русский вестник. 1842. N 9–10. С. 104–106.

193. РГИА. Ф. 18. Оп. 4. Д. 572. Л. 25–30 об.

271

194. РГАДА. Ф. 183. Оп. 1. Д. 262. Л. 1–6; Д. 48. Л. 1–4 об.

195. РГИА. Ф. 1265. Оп. 5. Д. 84. Л. 5 об.

196. Единархова Н.Е. Кяхта и кяхтинская торговля (40–60-е гг. XIX в.) // Взаимоотношения России со странами Востока в середине XIX — начале XX вв. Иркутск, 1982. С. 18; Кяхта // Вестник промышленности. 1861. Т. 11, N 3. С. 171–177; Сладковский М.И. Указ. соч. С. 268.

197. РГИА. Ф. 1265. Оп. 3. Д. 167. Л. 86.

198. ГАИО. Ф. 70. Оп. 1. Д. 2793. Л. 82–83.

199. РГИА. Ф. 1264. Оп. 1. Д. 605. Л. 136 об.

200. Там же. Ф. 18. Оп. 4. Д. 572. Л. 48–49 об.

201. ГАИО. Ф. 24. Оп. 9. Д. 49. Л. 3. Подробнее о И. Носкове см. статью автора в Краткой энциклопедии по истории купечества и коммерции Сибири (Т. 3. Кн. 2).

202. РГИА. Ф. 18. Оп. 4. Д. 935. Л.2–2 об.

203. Гаврилова Н.И. Хаминов Иван Степанович — иркутский купец первой гильдии // Краткая энциклопедия по истории купечества и коммерции Сибири. Т. 4. Кн. 2. Новосибирск, 1998. С. 76–78. ГАИО. Ф. 70. Оп. 1. Д. 4299, Л. 13–14; РГИА. Ф. 1265. Оп. 8. Д. 135.

204. РГИА. Ф. 1264. Оп. 1. Д. 605. Л. 139; Ф. 1265. Оп. 3. Д. .167. Л. 160 об.–162 об.

205. Списки купцов-комиссионеров см.: РГИА. Ф. 18. Оп. 4. Д. 572. Л. 32–33; Ф. 1265. Оп. 3. Д. 167. Л. 160 об.–162 об.

206. ГАИО. Ф. 24. Оп. 9. Д. 121. Л. 2 об.–3.

207. А. У-ъ. Заметки о чайной торговле // Вестник промышленности. 1861. Т. XI. N 1. С. 49; Огородников Е.К. Несколько слов о кяхтинской торговле. СПб., 1856. С. 21–24; Субботин А.П. Чай и чайная торговля в России и других государствах. СПб., 1892. С. 547. В зависимости от колебаний спроса и предложения, вызываемых размерами привоза чая в Кяхту китайскими купцами, ввоза в Россию контрабандного кантонского чая, прибыль кяхтинских торговцев варьировалась по годам, а в некоторые годы, чтобы вовремя расплатиться по таможенным сборам, они вынуждены были продавать чай даже с убытком. Так, в 1856 г. иркутский купец Трапезников продавал чай в Нижегородской ярмарке с убытком от каждого цибика чая в 20–32 руб. (при цене 115–135 руб. за цибик) (РГАДА. Ф. 183. Оп. 1. Д. 76. Л. 2–3).

208. Вилков О.Н. Указ. соч. С. 172–178.

209. РГАДА. Ф. 214. Кн. 1445. Л. 129 об.–136 об.

210. Там же. Кн. 1368. Л. 233–234.

211. Подсчитано по: РГАДА. Ф. 214. Кн. 1301.

212. Подсчитано по: РГАДА. Ф. 214. Кн. 1368.

213. РГАДА. Ф. 214. Кн. 1427. Л. 30–30 об.; Кн. 1429.

214. Там же. Кн. 1305, 1326, 1359, 1362, Кн. 1429. Л. 753, 773 об.–774.

215. Там же. Кн. 1445. Л. 129–129 об.; Кн. 1579. Л. 53–54; Кн. 1100; Оп. 5. Д. 2691.

216. Там же. Ф. 276. Оп. 1. Д. 456. Л. 2–2 об.; Памятники сибирской истории XVIII в. Кн. 1. 1700–1713. СПб., 1882. С. 288.

217. РГАДА. Ф. 214. Кн. 1579. Л. 53–54, 72.

218. Потанин Г.Н. О караванной торговле с Джунгарской Бухарией в XVIII столетии // Чтения ОИДР. 1868. Кн. 2. С. 67.

219. Сборник императорского русского исторического общества. Т. 134. СПб., 1911. С. 308–309.

220. Наши сношения с джунгарскими владельцами // Сборник историко-статистических сведений о Сибири и сопредельных ей странах. Т. 2. Вып. 1. СПб., 1875. С. 56; Чулков М.Д. Историческое описание российской коммерции. Т. 3. Кн. 1. М., 1785. С. 444.

272

221. Потанин Г. Материалы для истории Сибири. М., 1867. С. 173, 180–182; Зияев Х.З. Экономические связи Средней Азии с Сибирью в XVI-XIX вв. Ташкент, 1983. С. 84. О торговле бухарских купцов в Томске см. также: РГАДА. Ф. 517. Оп. 1. Д. 228. Л. 1–2.

222. РГАДА. Ф 829. Оп. 1. Д. 1787. Л. 5, 14, 31.

223. Потанин Г. Материалы для истории Сибири... С. 178–179.

224. Аполлова Н.Г. Хозяйственное освоение Прииртышья в конце XVI — первой половине XIX в. М., 1976. С. 320.

225. Зияев Х.З. Указ. соч. С. 108; РГИА. Ф. 1265. Оп. 3. Д. 25. Л. 10 об.

226. Аполлова Н.Г. Указ. соч. С. 320–333. О мерах, принимавшихся в властями к организации торга на Сибирской линии см. также: РГАДА. Ф. 214. Оп. 2. Д. 30; Ф. 276. Оп. 1. Д. 527; ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 1. Д. 265. Л. 354–355.

227. РГАДА. Ф. 397. Оп. 1. Д. 441. Л. 68–73 об.; Д. 445/56. Л. 2–7, Д. 445/57. Л. 2–4 об.; Д. 445/60. Л. 2–2 об. Поскольку ответ, присланный на анкету из Тары, не сохранился, пофамильным списком тарских купцов мы не располагаем.

228. ГАОО. Ф. 1.Оп. 1.Д. 121.

229. Там же. Л. 64-а, 92 об., 214.; Потанин Г. О караванной торговле с Джунгарской Бухарией... С. 64, 74. Примеры явно выраженного неэквивалентного обмена см. также: Шоинбаев Т.Ж. Из истории русско-казахстанских торговых отношений в XVIII веке // Исторические науки. Вып. 2. Алма-Ата, 1975. С. 24; Аполлова Н.Г. Указ. соч. С. 330–332.

230. Паллас П.С. Путешествие по разным местам Российского государства / Пер. с нем. Ч. 2. Кн. 2. СПб., 1770. С. 196. Указываемые Палласом «безделки» широко использовались сибирскими купцами в обменных операциях с казахами и в более поздний период. Так, по данным Семипалатинской таможни, в 1799 г. купцами было променяно казахам перстней, гребней и зеркал — 6800 шт., змеиных головок — 202,5 тыс. шт., лент мишурных — 25,3 тыс. шт. (ТФ ГАТО. Ф. 329. Оп. 13. Д. 52. Л. 109 об.).

231. ГАОО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 121. Л. 527–527 об.; Зияев Х.З. Указ. соч. С. 87.

232. ГАОО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 215. Л. 1–18.

233. Зияев Х.З. Указ. соч. С. 204; Материалы для географии и статистики России. Область сибирских киргизов. Ч. 2. С. 218.

234. ГАОО. Ф. 3. Оп. 2. Д. 2464. Л. 3–4; Оп. 12. Д. 17761. Л. 2 об.; Юшков И.Н. Прошедшее торгового дела в Западной Сибири. Б. м. Б. г. С. 15; Материалы для географии и статистики России. Область сибирских киргизов. Ч. 2. С. 218.

235. Корсак А. Историко-статистическое обозрение торговых сношений России с Китаем. Казань, 1857. С. 434.

236. Веселовский Н. Поездка Н. И. Любимова в Чугучак и Кульджу в 1845 г. под видом купца Хорошева. СПб., 1909. С. 25.

237. ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 3513-а. Л. 3; Д. 3485.

238. Там же. Д. 3513-а. Л. 10–12; Скачков К. О торговле русских в Чугучаке // Вестник промышленности. 1860. Т. VIII. N 4. С,. 230.

239. ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 3485. Л. 32; Д. 3773. Л. 4–4 об.

240. Корсак А. Указ. соч. С. 440; Сборник статистических сведений и материалов по ведомству Министерства финансов. СПб., 1865. С. 104–106; Крит Н.К. Заметки о торговых путях из Китая в Россию через азиатскую границу // Известия ИРГО. 1865 Т. 1. N 2. С. 18, 35; ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 4637. Л. 16.

241. Подсчитано по: ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 3773. Л. 10–12; Сборник статистических сведений по ведомству Министерства финансов. С. 105–107.

242. ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 3773. Л. 2.

243. Зияев Х.З. Указ. соч. С. 111, 118. Массовый характер носил приезд среднеазиатских торговцев на Ирбитскую ярмарку: в 1838 г. на 850 приезжавших на ярмарку российских купцов приходилось 270 среднеазиатских торговцев, а 1860 г. на 1170 российских — 450 ташкентских, бухарских и хивинских. (Зияев Х.З. Указ. соч. С. 142; Военно-статистический сборник. Вып. IV. С. 662).

273

244. ГАОО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 377. Л. 53–63.

245. Там же. Л. 53; Государственная внешняя торговля в разных ее видах за 1845 год. СПб., 1846. С. 166.

246. ТФ ГАТО. Ф. 329. Оп. 541. Д. 85. Л. 79.

247. Цит. по.: Зияев Х.З. Указ. соч. С. 93–94.

248. ГАОО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 377. Л. 27–30 об.

249. Вилков О.Н. Очерки социально-экономического развития Сибири конца XVI — начала XVIII в. Новосибирск, 1990. С. 209; РГИА. Ф. 13. Оп. 1. Д. 525. Л. 254–254 об.

250. ГАОО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 377. Л. 27–30 об., 73–78; РГИА. Ф. 571. Оп. 1. Д. 1775. Л. 168.

251. Юшков И.Н. Указ. соч. С. 9; РГИА. Ф. 13. Оп. 1. Д. 525. Л. 233–234.

252. Вилков О.Н. Очерки социально-экономического развития Сибири... С. 207.

253. Там же.

254. Сборник Императорского Русского исторического общества. Т. 134. С. 308.

255. РГИА. Ф. 13. Оп. 1. Д. 525. Л. 233–234 об., 251–253, 271–273.

256. РГАДА. Ф. 24. Оп. 1. Д. 35. Л. 115–115 об., 230–230 об.; Аполлова Н.Г. Указ. соч. С. 346.

257. РГИА. Ф. 13. Оп. 1. Д. 525. Л. 251–253.

258. ГАОО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 424. Л. 264–264 об.

259. Так, в Томском округе в 1838–1839 гг. торговали по свидетельствам тарские бухарцы И. Шахин и К. Могучий, в Барнаульском округе в 1859–1860 гг. — тобольский бухарец Р. Таханов (ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 1789. Л. 68; Ф. 196. Оп. 28. Д. 83. Л. 102 об.; Д. 97. Л. 99).

260. ГАТО. Ф. 50. Оп. 3. Д. 5508. Л. 171 об.; Ф. 51. Оп. 1. Д. 142. Л. 116.

261. ТФ ГАТО. Ф. 152. Оп. 32. Д. 65; Государственная внешняя торговля в разных ее видах за 1840, 1850, 1860гг.

262. РГАДА. Ф. 214. Оп. 1. Ч. 8. Д. 6102. Л. 63–65.

263. РГИА. Ф. 13. Оп. 1. Д. 525. Л. 151–152.

264. ГАТО. Ф. 196. Оп. 28. Д. 97. Л. 348–351; ТФ ГАТО. Ф. 154. Оп. 8. Д. 548. Данные по Семипалатинску и Усть-Каменогорску за 1860 г., по Петропавловску за 1850 г.

265. РГИА. Ф. 13. Оп. 1. Д. 431. Л. 1–2; Д. 525. Л. 151–152; ТФ ГАТО Ф. 329. Оп. 13. Д. 52. Л. 282; ГАТО. Ф. 196. Оп. 28. Д. 97. Л. 348 об.

266. РГИА. Ф. 13. Оп. 1. Д. 525. Л. 151 об.; ГАОО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 80. Л. 116; ГАТО. Ф. 196. Оп. 28. Д. 97. Л. 348–350; Государственная внешняя торговля в разных ее видах за 1860 год. СПб., 1861. Табл. XLII.

267. ГАОО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 377. Л. 30 об.; Государственная внешняя торговля 1830 г. В разных ее видах. СПб., 1831. С. 80–87.

268. ГАТО. Ф. 196. Оп. 28. Д. 97. Л. 348–351; ТФ ГАТО. Ф. 154. Оп. 8. Д. 548.

269. История династии Самсоновых реконструирована по следующим источникам: РГИА. Ф. 13. Оп. 1. Д. 215. Л. 151; Ф. 1343. Оп. 39. Д. 4283; ТФ ГАТО. Ф. 154. Оп. 8. Д. 49. Л. 5–5 об.; ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 2. Д. 900. Л. 473, 507, 509, 547; ГАОО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 215. Л. 16; Оп. 3. Д. 4013. Л. 119–120; Юшков И. Н.Указ. соч. С. 17.

270. РГИА. Ф. 1343. Оп. 39. Д. 3827. Л. 1–3; Ф. 18. Оп. 2. Д.222. Л. 37 об.–38; ГАОО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 215. Л. 18; Колмогоров Г. Торговый дом Поповых в Сибири // Тобольские губернские ведомости. 1857. N 28; Касымбаев Ж.К. Города Восточного Казахстана — центры русско-казахской торговли в период завершения присоединения Казахстана к России // Вестник АН Казахской ССР. 1981. N 10. С. 61.

271. РГИА. Ф. 1343. Оп. 39. Д. 528. Л. 1–18; ТФ ГАТО. Ф. 8. Оп. 1. Д. 111. Л. 227–228; ГАОО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 215. Л. 1–5; Государственная внешняя торговля 1830 г. ... С. 80–87; Государственная внешняя торговля в разных ее видах за 1840 год. С. 112–122.

272. РГИА. Ф. 13. Оп. 1. Д. 525. Л. 151–151 об.; Зияев X. 3. Указ. соч. С. 105–106; Материалы для географии и статистики России. Область сибирских киргизов. Ч. 2.. С. 217–218.

274

273. ГАТО. Ф. 50. Оп. 1. Д. 1757. Л. 42 об.–43; ТФ ГАТО. Ф. 329. Оп. 13. Л. 199, 309–310; ГАОО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 215. Л. 1–5; РГИА. Ф. 13. Оп. 1. Д. 525. Л. 151–152.

274. ЦХАФ АК. Ф. 2. Оп. 4. Д. 4435. Л. 269 об.–270, 271 об.–272, 307; Государственная внешняя торговля в разных ее видах за 1860 год. Табл. XLII; Тобольские губернские ведомости. 1860. N 20.

275. Зияев Х.З. Указ. соч. С. 105–106; Государственная внешняя торговля в разных ее видах за 1860 год. Табл. XLII.

276. Материалы для географии и статистики России. Область сибирских киргизов. Ч. 2. С. 299. 303; Памятная книжка Тобольской губернии на 1864 г. С. 107.

277. ГАОО. Ф. 3. Оп. 2. Д. 2819. Л. 70, 140, 210.

278. Сборник статистических сведений и материалов по ведомству Министерства финансов. С. 104–108. С учетом вывоза золотой и серебряной монеты, кредитных билетов.

279. Материалы для географии и статистики России. Область сибирских киргизов. Ч. 2. С. 299.

280. РГАДА. Ф-24. Оп. 1. Д. 62. Ч. 3. Л. 323.

281. Государственная внешняя торговля... за 1860 год. Табл. XLII.

282. Подсчитано по: ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 3773. Л. И об.–12; Сборник статистических сведений и материалов по ведомству Министерства финансов. С. 107.

283. Армстронг И. Записка о купеческих лавках на реке Чуе в Бийском округе Томской губернии // Сборник статистических сведений по ведомству Министерства финансов. Спб., 1865. N 5. С. 109–113; Принтц А. Торговля русских с китайцами на реке Чуе и поездка в Хобдо // Известия ИРГО. 1865. Т. 1. N 1. 2-е отд. С. 1–16; ЦХАФ АК. Ф. 163. Оп. 1. Д. 99;

284. ГАТО. Ф. 196. Оп. 28. Д. 97. Л. 12–13; ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 2. Д. 1414. Л. 7–7 об.

285. Лаверычев В.Я. Государственный капитализм в пореформенной России // История СССР. 1982. N 1. С. 25.

286. Голикова Н.Б. Кредит и его роль в деятельности русского купечества в начале XVIII в. // Русский город (исследования и материалы). Вып. 2. М., 1979. С. 161–197; Демкин А.В. Русское купечество XVII–XVIII в. Города Верхневолжья. М., 1990. С. 22–25.

287. Боголепов М. Указ. соч. С. 176; Светличная Л.И. К вопросу об экономическом развитии Сибири в первой четверти XIX в. // Уч. зап-ки Тюменского пед. ин-та. 1958. Т. 5. Вып. 2. С. 148; и др.

288. Бойко В.П. Томское купечество... С. 62–64.

289. Журнал МВД. 1852. Ч. 39. С. 37–38,210–212,449–450.

290. РГИА. Ф. 468. Оп. 20. Д. 759. Л. 87 об.–88, 780; ГАИО. Ф. 308. Оп. 1. Д. 56. Л. 33–35 об.; ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 2. Д. 193; Бойко В.П. Томское купечество... С. 64.

291. ГАТО. Ф. 51. Оп. 1.Д. 142.

292. Там же. Ф. 50. Оп. 3. Д. 5015. Л. 27; ГАКК. Ф. 117. Оп. 1. Д. 52. Л. 197–198; Ф. 173. Оп. 1. Д. 147. Л. 27.

293. ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 1214. Л. 140–141 об., 158–159; ГАИО. Ф. 70. Оп. 1. Д. 2340. Л. 37–38.

294. Характеристику маклерских книг как источника для изучения купеческого кредита см.: Сметании С.И. Маклерские и обывательские книги городов как источник по социально-экономической истории России (на материалах городов Урала 1800–1861 гг.) // Археографический ежегодник за 1967. М., 1969. С. 149–177.

295. Подсчитано по: ГАТО. Ф. 127. Оп. 2. Д. 551; ГАКК. Ф. 173. Оп. 1. Д. 1667.

296. ГАТО. Ф. 50. Оп. 1. Д. 1734. Л. 2 об.; ГАИО. Ф. 447. Оп. 1. Д. 1. Л. 154 об.–155; Ф. 308. Оп. 1. Д. 57. Л. 15; Д. 55. Л. 8; ГАОО. Ф. 384. Оп. 2. Д. 9. Л. 3, 28–29; ТФ ГАТО. Ф. 329. Оп. 20. Д. 39. Л. 8 об.

297. ГАИО. Ф. 308. Оп. 1. Д. 55, 121.

298. ГАКК. Ф. 117. Оп. 1. Д. 427; Ф. 173. Оп. 1. Д. 62, 117, 1667.

275

299. Подсчитано по: ГАКК. Ф. 173. Оп. 1. Д. 1667.

300. ГАКК. Ф. 47. Оп. 1. Д. 1192. Л. 2–2 об.; Ф. 173. Оп. 1. Д. 1965.

301. ГАИО. Ф. 70. Оп. 1. Д. 53.

302. Там же. Д. 1484. Л. 148, 156–158, 173–175, 223–224 об.

303. Подсчитано по: ГАИО. Ф. 70. Оп. 1. Д. 1484. Л. 148, 156–158; ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 1840. Л. 160–161; ГАКК. Ф. 173. Оп. 1. Д. 1965.

304. ГАИО. Ф. 24. Оп. 10. Д. 103. Л. 8.

305. В Иркутске в 1810г. выдавалось в кредит из городской суммы 14700 руб., в Томске в начале 1840-х гг. — около 30 тыс. руб., в Петропавловске в 1857 г. — 24 тыс. руб., в Красноярске в начале 1860-х гг. — около 55–60 тыс. руб. (ГАИО. Ф. 70. Оп. 1. Д. 1484. Л. 148, 149–151, 156–158, 173–175, 200, 204, 223–226; ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 1840. Л. 160–161; ГАКК. Ф. 173. Оп. 1. Д. 1965).

306. ГАОО. Ф. 3. Оп. 2., Д. 2231. Л. 113; Оп. 3. Д. 3569. Л. 33; Д. 3992. Л. 6; ГАИО. Ф. 24. Оп. 10. Д. 103. Л. 8; ЦГАДВ. Ф. 1029. Оп. 1. Д. 116. Л. 26–26 об.; Абрамов Н. Усть-Каменогорск в 1861 году // Записки РГО. 1863. Кн. 4. С. 128.

307. ГАОО. Ф. 3. Оп. 2. Д. 2231. Л. 31, 113.

308. Там же. Оп. 1. Д. 360. Л. 28 об.–30 об.

309. РГИА. Ф. 1265. Оп. 3. Д. 24, 27.

310. ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 3992. Л. 72.

311. ТФ ГАТО. Ф. 355. Оп. 1. Д. 320.

312. Шахеров В.П. Указ. соч. С. 139.

313. ГАОО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 360. Л. 25–25 об.; РГИА. Ф. 1265. Оп. 3. Д. 24. Л. 7–7 об.

314. ГАОО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 1449. Л. 215 об.; РГИА. Ф. 1265. Оп. 3. Д. 27. Л. 4.

315. ГАИО. Ф. 24. Оп. 9. Д. 131. Л. 60–61 об. Данные за 1860 г. о выдаче ссуд частным заемщикам из Иркутского приказа общественного призрения отражают значительное увеличение их размеров, происшедшее после издания указа от 19 апреля 1858 г. о выделении из капиталов Иркутского и Енисейского приказов соответственно 750 и 500 тыс. руб. для выдачи ссуд золотопромышленникам.

516. ГАОО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 1449. Л. 214–215 об., 411–412.

317. Там же. Л. 214, 313 об.; Оп. 2. Д. 1995. Л. 21.

318. ТФ ГАТО. Ф. 355. Оп. 1. Д. 310. Л. 1–3.

319. Там же. Д. 52. Л. 1–5.

320. ГАИО. Ф. 70. Оп. 1. Д. 2164. Л. 50; Д. 6848. Л. 3–4; Д. 7390.

321. Там же. Д. 1298. Л. 1–2.

322. Зуева Е.А. Опека и попечительство у сибирского купечества в последней четверти XVIII — первой половине XIX в. // Социально-культурное развитие Сибири: Бахрушинские чтения 1991 г. Новосибирск, 1991. С. 31–32.

323. Шахеров В.П. Указ. соч. С. 80; Зуева Е.А. Указ. соч. С. 32.

324. ГАТО. Ф. 50. Оп. 1. Д. 2173. Л. 10 об.

325. ГАИО. Ф. 308. Оп. 1.Д. 320. Л. 141–143.

326. РГИА. Ф. 1341. Оп. 1. Д. 108. Л. 1–2; Ф. 468. Оп. 20. Д. 212. Л. 352; ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 1. Д. 682. Л. 332; Д. 705. Л. 1–2;

327. ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 1. Д. 682. Л. 333; РГИА. Ф. 468. Оп. 20. Д. 212.

328. ТФ ГАТО. Ф. 154. Оп. 20. Д. 2328. Л. 347. РГИА. Ф. 574. Оп. 2. Д. 1. Л. 144 об–145 об., 167.

329. ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 1. Д. 134. Л. 181, 202–204 об.; Д. 682. Л. 346–348 об.

330. Там же. Д. 621. Л. 40–40 об.; Д. 815. Л. 67–71 об., 91–92 об., 329–333; Ф. 169. Оп. 1. Д. 28. Л. 149.

331. ТФ ГАТО. Ф. 154. Оп. 4. Д. 1/3. Л. 78 об.–91 об.; Оп. 20. Д. 2314. Л. 161.

332. ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 1. Д. 379. Л. 90, 92; Д. 449; Ф. 169. Оп. 1. Д. 625. Л. 43 об.–44.

333. ТФ ГАТО. Ф. 154. Оп. 20. Д. 2314. Л. 16, 32–33.

276

334. Просьбы об этом поступали от сибирских купцов в Комиссию о коммерции, Уложенную комиссию. См.: Труды Иркутской ученой архивной комиссии. Вып. 2. Иркутск, 1914. С. 158–160; Сборник императорского русского исторического общества. Т. 134. СПб., 1911. Л. 306–307.

335. РГАДА. Ф. 24. Д. 62. Л. 245 об.–246 .

336. РГАДА. Ф. 276. Оп. 1. Д. 486; ТФ ГАТО. Ф. 154. Оп. 4. Д. 12. Л. 1026, 1332–1335; ГАОО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 1138. Л. 10. В необходимых случаях и власти прибегали к заимствованию денег у кяхтинских торговцев. Так, в 1805 г. направлявшийся в Китай чрезвычайный посол граф Ю.А. Головкин занял через купца У. Сизых у кяхтинских торговцев на «разные непредвидимые и знатные издержки» 28114 руб., которые были возвращены в 1806 г. (Птицын В.В. Селенгинская Даурия. Очерки Забайкальского края. СПб., 1896. С. 113).

337. РГАДА. Ф. 19. Оп. 1. Д. 40. Л. 3 об.

338. Репин Н.Н. Указ. соч. С. 23; Сборник Императорского Русского исторического общества. Т. 134. С. 321.

339. РГАДА. Ф. 753. Оп. 1. Д. 128. Л. 109, 124.

340. ГАТО. Ф. 50. Оп. 1. Д. 743. Л. 10–10 об.

341. РГИА. Ф. 586. Оп. 1. Д. 863.

342. Там же. Ф.1265. Оп. 8. Д. 135. Л. 10 об.–11.

343. Хитров А. К истории г. Ирбита и Ирбитской ярмарки. Ирбит, 1872. С. 61–62; РГИА. Ф. 1287. Оп. 6. Д. 469. Л. 24 об.; Ф. 586. Оп. 1. Д. 602.

344. РГИА. Ф. 1287. Оп. 6. Д. 469. Л. 6 об.

345. Там же. Л. 24–25.

346. Там же. Л. 24 об.

347. Тобольские губернские ведомости. 1860. N 19; ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 3570. Л. 100.

348. Иркутские губернские ведомости. 1857. N 6.

349. ГАОО. Ф. 3. Оп. 2. Д. 3238. Л. 6 об.

350. Взгляд на Иркутскую губернию // Журнал мануфактур и торговли. 1833. N 11. С. 59.

351. ГАКК. Ф. 46. Оп. 1. Д. 270.

352. ГАИО. Ф. 24. Оп. 9. Д. 26. Л. 1–2, 147 об.

353. РГИА. Ф. 1341. Оп. 23. Д. 436. Л. 25–25 об.; Оп. 27. Д. 893. Л. 121, 196–196 об., 198; ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 2. Д. 3763. Л. 81 об.

354. ЦХАФ АК. Ф. 2. Оп. 2. Д. 197. Л. 182; Д. 215. Л. 255 об., 257; Оп. 4. Д. 3155. Л. 1–8; Д. 3196. Л. 112–113.

355. ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 4935. Л. 43.

356. ГАИО. Ф. 156. Оп. 1. Д. 13. Л. 30–31, 64; Д. 54. Л. 84 об.

357. Там же. Д. 13. Л. 64; Д. 54. Л. 83 об.–84 об.

358. Там же. Д. 13. Л. 84–87 об.

359. ГАТО. Ф. 3. Оп. 2. Д. 346; ГАИО. Ф. 156. Оп. 1. Д. 54. Л. 84; Томские губернские ведомости. 1860. N 43.

360. ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 4054. Л. 271 об.; ГАКК. Ф. 58. Оп. 1. Д. 17. Л. 27.

361. Бойко В.П. Томское купечество... С. 67.

362. ЦХАФ АК. Ф. 177. Оп. 1. Д. 410. Л. 90.

363. Адрианов А.В. Томская старина// Город Томск. Томск, 1912. С. 173.

364. ГАОО. Ф. 3. Оп. 2. Д. 2231. Л. 31.

365. Там же. Л. 24.

366. Там же. Л. 30–31, 34–34 об., 67 об.

367. ГАКК. Ф. 24. Оп. 10. Д. 103. Л. 4, 13; Ежегодник Министерства финансов. Вып. 1. СПб., 1869. С. 68–69.

368. ГАОО. Ф. 3. Оп. 2. Д. 2231. Л. 121.

369. ПСЗ. Т. IX. N 7013.

277

370. Так, Томская городская дума в 1805 г. констатировала, что городские граждане, отсылаемые ею для «зарабатывания долгов» на казенный Троицкий солеваренный завод, из-за дороговизны и низкой заработной платы «вырабатывать на уплату ничего не успевают»(ГАТО. Ф. 50. Оп. 1. Д. 2378. Л. 60 об.).

371. РГАДА. Ф. 1069. Оп. 1. Д. 43. Л. 79.

372. Вилков О.Н. К характеристике городов Восточной Сибири XVIII века // Бахрушинские чтения 1971 года. Вып. 2. Новосибирск, 1972. С. 42.

373. РГАДА. Ф. 1069. Оп. 1. Д. 28. Л. 8–10.

374. Там же. Ф. 1424. Оп. 1. Д. 1030. Л. 3–4.

375. ГАТО. Ф. 50. Оп. 1. Д. 2782. Л. 1–2; Оп. 3. Д. 6197. Л. 1, 10.

376. Копылов Д.И. Тобольская писчебумажная мануфактура в XVIII–XIX веках // Материалы научной конференции, посвященной столетию Тобольского историко-архитектурного музея-заповедника. Свердловск. 1975. С. 78; ГАТО. Ф. 50. Оп. 1. Д. 2378.

377. РГАДА. Ф. 276. Оп. 1. Д. 1712–6. Л. 12 об.

378. ГАТО. Ф. 50. Оп. 1. Д. 2378. Л. 50, 58, 60–60 об., 109–109 об.

379. Кушева Е.Н. Одна из форм кабальной зависимости в России XVIII в. // Академику Б.Д. Грекову ко дню семидесятилетия. Сб. ст. М, 1952. С. 258–260; ПСЗ-2. Т. IX. Отд. 2. N 7443.

380. ГАИО. Ф. 308. Оп. 1. Д. 30. Л. 254–254 об.

381. РГАДА. Ф. 1069. Оп. 1. Д. 28. Л. 57–58, 159–161.

382. РГИА. Ф. 468. Оп. 20. Д. 759. Л. 87 об.–88, 780.

383. ГАИО. Ф. 308. Оп. 1. Д. 22. Л. 6, 15, 37.

384. ТФ ГАТО. Ф. 8. Оп. 1. Д. 25. Л. 525 об.; Ф. 329. Оп. 13. Д. 276. Л. 41 об.; ГАТО. Ф. 51. Оп. 1. Д. 142, Ф. 50. Оп. 3. Д. 5015. Л. 27, Ф. 127. Оп. 1: Д. 301; РГИА. Ф. 1341. Оп. 7. Д. 986–3. Л. 1444 об., 1450, 1456; Оп. 27. Д. 1181. Л. 46 об.; ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 1. Д. 621. Л. 171–175; Иркутские губернские ведомости. 1858. N 43; 1860. N 8, 42; Тобольские губернские ведомости. 1863. N 40.

385. Г...ъ. Компания Ф. Горохова // Амур. 1860. N 8. С. 229–231.

386. Иркутские губернские ведомости. 1858. N 43; 1860. N 35; 1863. N 19.

387. Гагемейстер Ю. Указ. соч. Т. 2. С. 573.

388. РГАДА. Ф. 1069. Оп. 1. Д. 28. Л. 8. В ходе инициированного ратушей судебного разбирательства стороны достигли примирения, однако его условия в документе не конкретизируются.

389. ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 1. Д. 621. Л. 128–129.

390. РГИА. Ф. 468. Оп. 20. Д. 759. Л. 54; Ф. 1341. Оп. 7. Д. 986–3. Л. 1147 об., 1823, 2118 об.; ГАКК. Ф. 117. Оп. 1. Д. 427. Л. 1–3 об.; ГАОО. Ф. 3. Оп. 2. Д. 2941. Л. 3–4 об., Оп. 3. Д. 466. Л. 30–30 об.

391. ПСЗ. Т. XV. N 11204.

392. Рындзюнский П.Г. Городское гражданство дореформенной России. М., 1958. С. 116–118.

393. Не случайно в наказах в Уложенную Комиссию купцы требовали установить подсудность крестьян по торгово-коммерческим спорам словесным судам, в которых разбирались споры между представителями городских сословий. (Сборник Императорского Русского исторического общества. Т. 134. С. 329).

394. ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 1. Д. 705. Л. 208, 213–214,230–231.

395. ГАТО. Ф. 51. Оп. 1. Д. 1460. Л. 1–2, 83–86 об.

396. Безобразов В.П. Очерки Нижегородской ярмарки. М., 1865. С. 17.

397. РГАДА. Ф. 24. Оп. 1. Д. 32. Ч. 2. Л. 398; ГАИО. Ф. 308. Оп. 1. Д. 56. Л. 18–18 об.; Нижегородская ярмарка 1859 г. // Журнал мануфактур и торговли. 1859. Т. 8. N 11. С. 92; Проект Г. Пестерева// Сибирский вестник. 1866. N 1.

278

398. Журнал мануфактур и торговли. 1859. Т. 8. N 11. С. 92; Тобольские губернские ведомости. 1860. N 19.

399. ТФ ГАТО. Ф. 8. Оп. 1. Д. 278. Л. 39 об.– 40 об.

400. Сибирский вестник. 1866. N 1.

401. Тихменев П. Историческое обозрение деятельности Российско-Американской компании и действий ея до настоящего времени. СПб., 1861. Ч. 1. С. 115.

402. Гагемейстер Ю. Указ. соч. Т. 2. С. 572.

403. Иркутские губернские ведомости. 1858. N 18.

404. ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 2. Д. 588.

405. Там же. Л. 18 об.

406. Амур. 1860. N 19.

407. ГАОО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 360. Л. 4.

408. Там же. Л. 4 об.

409. ГАТО. Ф. 50. Оп. 1. Д. 2782; Оп. 3. Д. 4829.

410. Подсчитано по: ГАИО. Ф. 308. Д. 14, 58.

411. ГАИО. Ф. 70. Оп. 1. Д. 1411. Л. 2–2 об.

412. Гаврилова Н. И. Указ. соч. С. 76–77.

413. Скарятин В.Д. Заметки золотопромышленника. СПб., 1862. Ч. 1. С. 30, 42–47; Ч. 2. С. 223.

414. РГАДА. Ф. 1069. Оп. 1. Д. 28. Л. 57–58, 60–60 об., 81, 87–87 об., 166–167.

415. Там же. Ф. 214. Оп. 8. Д. 6292. Л. 53.

416. Шерстобоев В.Н. Илимская пашня. Т. 2. Иркутск, 1957. С. 492.

417. ГАИО. Ф. 36. Оп. 1. Д. 32. Л. 183–183 об.; Ф. 435. Оп. 1. Д. 63; Шерстобоев В.Н. Указ. соч. Т. 2. С. 493.

418. Огрызко И.И. Пушные промыслы на Камчатке в конце XVIII — начале XIX века // Уч. зап-ки Ленинградского гос. пед. ин-та им. А.И. Герцена. Т. 298. Л., 1971. С. 220.

419. РГАДА. Ф. 1069. Оп. 1. Д. ПО. Л. 530–531.

420. РГИА. Ф. 18. Оп. 4. Д. 435. Л. 4 об.–5.

421. ГАИО. Ф. 161. Оп. 5. Д. 200. Л. 2 об.–3.

422. ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 3570.

423. РГИА. Ф. 1343. Оп. 39. Д. 1956. Л. 2; Вагин В. Исторические сведения о деятельности графа М.М. Сперанского... Т. 1. С. 58; Львов Ф. Выдержки из воспоминаний ссыльнокаторжного // Современник. Т. 91. Отд. 1. С. 213. Солопий Л.В. Указ. соч. С. 127.

424. Львов Л. Общее обозрение Забайкальского края // Русский вестник. 1842. N 9–10. С. 102.

425. РГАДА. Ф. 24. Д. 64–2. Л. 51.

426. ПСЗ.Т. 38. N 29134.

427. Степанов А.П. Указ. соч. Ч. 1. С. 271–274.

428. Иркутские губернские ведомости. 1859. N 19; 1860. N 10; Сукачев В.П. Иркутск. Его место в истории и культурном развитии Восточной Сибири. М., 1891. С. 67.

429. Костров Н. Город Нарым с 1806 по 1818 г. // Томские губернские ведомости. 1872. N 23. С. 5.

430. ГАИО. Ф. 70. Оп. 1. Д. 2340. Л. 2; Д. 2793. Л. 44 об., 46–46 об.

431. Н.К. О сибирской торговле. Записка митрополита Иннокентия // Русский архив. 1894. N 2. С. 203–208.

432. Шашков С.С. Сибирские инородцы в XIX столетии // Исторические этюды. СПб., С. 174.

433. Иногородний. Кое-что о русских торговцах на Амуре // Восточное поморье. 1865. N 21. С. 130.

434. Колмогоров Г. Особенность займа в Сибири // Золотое руно. 1857. N 13.

279

Глава III

КУПЕЧЕСКИЙ КАПИТАЛ В ТОРГОВЛЕ СЕЛЬСКОХОЗЯЙСТВЕННЫМИ
И ПРОМЫСЛОВЫМИ ТОВАРАМИ

1. Хлебная торговля

В силу исторически складывавшейся преимущественно аграрной специализации экономики Сибири торговля продукцией сельского хозяйства являлась важной сферой накопления и оборота капиталов в регионе. Рассчитанная на широкий потребительский спрос, менее других сфер торговли подверженная регламентациям сословного характера и поэтому более доступная участию представителей различных слоев населения, сельскохозяйственная торговля олицетворяла собой наиболее распространенный источник первоначального накопления капиталов. Стремившиеся к обретению более высокого социального статуса и получению легальных возможностей для занятия другими видами предпринимательской деятельности (мануфактурной торговлей, подрядами, промышленным предпринимательством и пр.), обладатели нажитых в торговле продукцией сельского хозяйства капиталов вступали в купечество, но и после перехода в купеческое сословие торговля сельскохозяйственными товарами для многих из них продолжала оставаться важной сферой предпринимательских занятий.

В сельскохозяйственных регионах с преобладающе земледельческой ориентацией аграрного сектора экономики, каковым являлась Сибирь, основу рыночного оборота сельскохозяйственной продукции составляла торговля хлебом. Основой для развития хлебной торговли являлись значительный рост производства зерновых культур и повышение товарности сибирского земледелия, имевшие место на протяжении рассматриваемого периода: производство зерна в Сибири возросло с 4 млн. пуд. в год в начале XVIII в. до 81,6 млн. пуд. в конце дореформенного периода, а предложение хлеба в продажу увеличилось соответственно с 400 тыс. пуд. до более чем 13 млн. пуд. [1] Вовлечение земледельческой продукции в торговый оборот осуществлялось как в форме прямых поставок хлеба на рынок непосредственными производителями-крестьянами (а частично и занимавшимися земледелием жителями городских посадов), так и в результате посреднической деятельности торговцев-скупщиков хлеба. Преимущественно за счет непосредственных поставок хлеба крестьянами-земледельцами осуществлялось обеспечение хлебом населения городов, расположенных в зоне развитого земледелия, тогда как торгово-посредническая деятельность торговцев-скупщиков хлеба ориентировалась главным образом на скупку хлеба в зернопроизводящих районах и поставку его для продажи в неземледельческие промысловые районы Сибири. Мобилизация товарных партий хлеба осуществлялась торговцами также по контрактам с казенными ведомствами, предусматривавшими подрядную поставку хлеба для войск, казенных запасных магази-

280

нов и винокуренных заводов, однако данный аспект проблемы будет рассмотрен отдельно — в главе о подрядных операциях сибирского купечества.

Судя по зарегистрированным в таможенных книгах конца XVII — начала XVIII в. торговым сделкам по купле-продаже хлеба, наибольшими объемами хлебной торговли, осуществлявшейся в форме оптовой (не мелочной) продажи, выделялись те города, откуда шло снабжение хлебом промысловых районов Сибири. Так, наиболее крупный хлебный рынок сложился в крупнейшем в это время торгово-промышленном центре Сибири — Тобольске, куда в 1703 г. было привезено (преимущественно из слобод Тобольского, Верхотурского, Тюменского и Туринского уездов) 218 тыс. пуд. хлеба [2]. Отсюда значительная часть хлеба направлялась в районы пушного и рыбного промыслов, располагавшиеся к северу и востоку от Тобольска: в частности, в Березов, согласно данным местной таможни за 1701 г., было привезено из Тобольска более 10 тыс. пуд. хлеба, в Сургут в 1703 г. — 3,2 тыс. пуд. [3] Из Тобольска привозилось и свыше 4/5 всего хлеба, продаваемого в начале XVIII в. на тарском рынке: более 9 из 10,3 тыс. пуд., явленных в Тарской таможне в 1702 г. [4] Значительно уступал тобольскому хлебный рынок Тюмени, где значительная часть жителей (по данным городской дозорной книги 1700 г. — 279 хозяйств) в этот период еще занималась хлебопашеством и обеспечивалась не покупным, а хлебом «своей пахоты»: в 1703 г. в Тюменской таможне хлеботорговцами было явлено около 7 тыс. пуд. хлеба «тюменской покупки», при этом почти весь закупленный хлеб был отправлен ими для продажи в Тобольск [5].

В Восточной Сибири наибольшими масштабами хлеботорговых операций в начале XVIII в. также отличались города, откуда шло снабжение хлебом охотничье-промысловых районов: Енисейск, где, по данным местной таможни, в 1701 г. объектом купли-продажи было 3907 пуд. хлеба (из которых 945 пуд. было отправлено в Мангазею), и Якутск, где в этом году было реализовано хлеботорговцами 8220 пуд. хлеба, закупленного главным образом в Илгинской волости [6]. Существенно уступал промысловым городам, как рынок оптовой торговли хлебом, крупнейший в Восточной Сибири городской центр — Иркутск, снабжение которого осуществлялось в основном за счет подвоза хлеба крестьянами из близлежащей сельской округи. В сохранившихся иркутских таможенных книгах за 1692/93, 1696, 1699 и 1700 гг. зафиксирована 61 явка продавцов хлеба общим объемом 5590 пуд., что в среднем составляло менее 1,5 тыс. пуд. в год [7]. Основная часть явленного в Иркутской таможне хлеба была отправлена торговцами в Забайкалье, где цены на хлеб были в несколько раз выше, чем в Прибайкалье: от 60 коп. до 1 руб. против 5–12 коп. за пуд.

Как свидетельствуют данные таблицы 45, основную роль в хлебной торговле Сибири в начале XVIII в. играли торговцы из числа местного сибирского населения. На долю сибиряков приходилось 97,4% хлеба, явленного в таможне крупнейшего хлеботоргового центра Сибири — Тобольска, всецело в их руках находилась торговля хлебом в Тюмени, Таре и Туринске, а также большая часть хлебной торговли в Енисейске, Березове и Сургуте. Участие

281

Таблица 45

Состав торговцев хлебом в Сибири в начале XVIII в.
(по сведениям таможенных книг)^*

Регион, сословие	Тобольск		Тюмень		Тара		Березов
	(1703 г.)		(1703 г.)		(1702 г.)		(1701 г.)
	пуд.	%	пуд.	%	пуд.	%	пуд.	%
Жители Европ. России:
Торговые люди	3240	1,4	-	-	-	-	6040	52,1
Промышленные	2000	0,9	-	-	-	-	-	-
Гулящие	560	0,3	-	-	-	-	-	-
Сибиряки:
Крестьяне	128160	58,7	620	8,9	1240	12,0	260	2,2
Служилые	32232	14,7	3995	57,4	4430	42,9	2758	23,8
Посадские	27592	12,6	788	11,3	4400	42,6	1129	9,8
Ямщики	14312	6,6	1552	22,3	-	-	1400	12,1
Церковники	6232	2,9	-	-	-	-	-	-
Монастырские вкладчики	3272	1,5	-	-	-	-	-	-
Ясачные	968	0,4	-	-	128	1,2	-	-
Юртовские бухарцы	-	-	3	0,1	133	1,3	-	-
Всего:	218568	100	6958	100	10331	100	11587	100

282

Таблица 45 (продолжение)

Регион, сословие	Сургут		Енисейск		Якутск		Иркутск
	(1703 г.)		(1703 г.)		(1701 г.)		(1699 г.)
	пуд.	%	пуд.	%	пуд.	%	пуд.	%
Жители Европ. России
Торговые люди	-	-	300	7,7	1770	21,5	1138	71,5
Промышленные	-	-			4780	58,2	30	1,9
Гулящие	-	-	140	3,6	250	3,1	192	12,1
Сибиряки
Крестьяне	-	-	558	4,3	1220	14,8	230	14,5
Служилые	1989	61,5	1364	4,9	-	-	-	-
Посадские	1244	38,5	1250	2,0	200	2,4	-	-
Ямщики	-	-	-	-	-	-	-	-
Церковники	-	-	-	-	-	-	-	-
Монастырские вкладчики	-	-	295	7,5	-	-	-	-
Ясачные	-	-	-	-	-	-	-	-
Юртовские бухарцы	-	-	-	-	-	-	-	-
Всего:	3233	100	3907	100	8220	100	1590	100

^* Сост. по: РГАДА. Ф. 214. Кн. 1244, 1253, 1257, 1301, 1305, 1326, 1342, 1368, 1429.

283

в хлебной торговле Сибири торговых и промышленных людей из Европейской России сводилось главным образом к поставкам хлеба в районы пушного промысла, на котором концентрировались в это время их предпринимательские интересы и капитал. Однако и в поставках хлеба в охотничье-промысловые районы, по сравнению с XVII в., роль сибиряков к началу XVIII столетия возрастает. Так, если в середине XVII в. почти все поставки хлеба в промысловые районы Енисейского края выполнялись торговыми и промышленными людьми «с Руси» [8], то к началу XVIII в. их доля в обороте хлебной торговли Енисейска сократилась до 11%, и соответственно возросло участие в хлебной торговле торговцев из числа местных посадских, служилых людей, крестьян и других групп населения.

Наиболее весомым на рубеже XVII–XVIII в. было участие торгово-промышленных людей «с Руси» в торговле хлебом на территории Иркутского разряда. На долю торговых, промышленных и гулящих людей приходился основной объем поставок хлеба в Якутск (83%), значительным было их присутствие и на иркутском рынке, где, по данным иркутской таможенной книги 1699 г., самая крупная явка хлеба (1138 пуд. на 104 руб. 20 алт.), составившая почти 3/4 от всего явленного в этом году в Иркутской таможне хлеба, принадлежала купцу гостиной сотни И. Пивоварову. Активное участие в торговле хлебом в восточносибирском регионе принимали проживавшие в Иркутске купцы гостиной сотни Иван и Алексеи Ушаковы, которых исследователи относят к сибирскому купечеству. Так, в конце 1680-первой половине 1690-х гг. Ушаковы ежегодно скупали в Енисейском, Илимском и Иркутском уездах по 20800 пуд. хлеба, предназначенного для поставки по подряду с казной в «бесхлебные» места — Туруханск, Якутск и Удинск [9].

Как видно из таблицы 45, в торговле хлебом участвовали представители самых различных социальных групп сибирского населения, из которых наибольшей активностью выделялись крестьяне, посадские, служилые люди и ямщики. В плане исследуемой нами темы важно подчеркнуть, что реализуемый ими хлеб являлся не только продуктом собственного производства («своей пахоты»), но в большей своей части был представлен продукцией, скупленной у производителей товарного хлеба. Покупным было до 80% хлеба, привозимого в начале XVIII в. на самый крупный рынок частной хлебной торговли в Сибири — тобольский [10]. Скупленным, а не «своей пахоты», являлся практически весь хлеб, зарегистрированный в 1703 г. в Тюменской таможне для отправки на продажу в Тобольск. [11] На долю скупщиков приходилось в 1701 г. более 40% хлеба, явленного на продажу в Енисейске (1480 из 3172 пуд. муки) [12]. В основном через торговое посредничество скупщиков хлеб поступал в такие промысловые пункты, как Березов, Сургут, Мангазея, Якутск [13].

Таким образом, к началу XVIII в. фигура скупщика хлеба, оттеснявшего на второй план непосредственного производителя сельскохозяйственной продукции, занимает прочное положение на сибирском хлебном рынке. Среди скупщиков хлеба появляются хлеботорговцы, чьи обороты достигают

284

значительных по тому времени размеров. По данным тобольской таможенной книги 1713 г., среди хлеботорговцев, привозивших в этом году для продажи в Тобольск покупной хлеб, насчитывалось 18 чел., являвших в таможне партии хлеба в 100 руб. (цена 2,5 тыс. пуд. ржаной муки) и более, в том числе 6 чел. продали хлеба на сумму от 100 до 200 руб. (2,5–5 тыс. пуд.), 5 чел. — на сумму от 201 до 400 руб. (5–10 тыс. пуд.), 4 чел. — на сумму от 401 до 600 руб. (10–15 тыс. пуд.), а 3 чел. — на сумму от 601 до 828 руб. (15–20 тыс. пуд.) [14]. Крупные хлеботорговые операции осуществлял в начале XVIII в. исетский крестьянин Л.Я. Важенин, реализовавший в течение 6 лет (согласно данным тобольских таможенных книг 1703–1705, 1707, 1709 и 1713 гг.) на тобольском рынке более 30 тыс. пуд. покупного хлеба [15]. На регулярной основе занимался скупкой в больших количествах хлеба в сельских слободах для продажи его в Тобольске тюменец, причислившийся затем на жительство в Исетский острог, К. Мартынов: вместе с крестьянином Шадринской слободы И. Горевановым он приплавлял на барках в Тобольск большие партии хлеба в 1703 и 1705 гг. (за два года около 15 тыс. пуд.), а в 1713 г. самостоятельно привез самую крупную из зарегистрированных местной таможней в этом году партию покупного хлеба стоимостью 828 руб. [16] Крупными скупщиками хлеба были проживавшие в слободах и острогах Тобольского разряда крестьяне А. Самохвалов, К. Гавриловских, Д. Щелкунов, С. Максимов, 3. Воронов, И. Черепанов, а также житель Буткинской слободы С. Проскуряков, тобольский оброчный бобыль Ф. Рачигин, пушкарь Исетского острога Н. Васильев, тобольские пешие казаки Г. Скрыпин и Ф. Рехтин, тюменский ямской охотник И. Печора, являвшие в начале XVIII в. в тобольской таможне партии хлеба размером от 4 до 15 тыс. пуд.

Торговлей хлебом в начале XVIII в. активно занимались представители торговых фамилий, вошедших впоследствии в гильдейское купечество. Особой активностью среди них выделялись родоначальники тюменской купеческой династии Переваловых. Если в 90-е гг. XVII в. тюменские ямские охотники Переваловы продавали в Тобольске преимущественно хлеб «своей пахоты» (в 1694/95 г. Григорий и Андрей Переваловы привезли в Тобольск соответственно 69 и 68,5 четвертей хлеба «своей пахоты» на 60 руб. 13 алт., а покупного — только 20 четв. на 6 руб. 20 алт.) [17], то в начале XVIII столетия основным их занятием становится уже не производство, а скупка хлеба. В 1703 г. весь привезенный Переваловыми на продажу в Тобольск хлеб был покупным: братья Семен и Иван Переваловы явили в местной таможне 3320 пуд. хлеба на 178 руб. 7 гривен, а Андрей Перевалов -6208 пуд. на 241 руб. 24 алт. [18] По данным таможенной книги Камышловской слободы Верхотурского уезда, в августе 1704 г. Григорий Перевалов скупил у камышловских крестьян 2217 пуд. ржи, ячменя и пшеничной муки на 53 руб. 29 алт. А в целом в 1704 г. Переваловы явили в Тобольской таможне скупленного по слободам хлеба: Андрей — на 302 руб. 14 алт., Григорий — на 303 руб. 7 алт., Иван — на 57 руб. 13 алт. В следующем, 1705, году, Андрей Перевалов продал в Тобольске хлеба на 396 руб. 15 алт., а

285

Григорий — на 573 руб. 19 алт., в 1709 г. Семен и Андрей Переваловы — на 366 руб. 5 алт. и 366 руб. 18 алт. соответственно, в 1713 г. Семен Перевалов «с товарищем» — на 495 руб. 9 гривен [19]. Скупаемый в селах Тобольского разряда хлеб реализовался Переваловыми не только в Тобольске, но и сплавлялся по Иртышу и Оби для распродажи в охотничье-промысловых районах, располагавшихся на севере и северо-востоке от Тобольска. Так, в 1705 г. весь явленный в Тобольской таможне хлеб (около 14 тыс. пуд.) Григорий Перевалов отправил в охотничье-промысловые районы. В 1701 г. Березовская таможня зарегистрировала явку 600 пуд. ржаной муки и 800 пуд. ржи, посланных Андреем Переваловым для продажи в Березов с тобольскими служилым И. Мельниковым и посадским И. Шапошниковым [20]. Хлеб для продажи посылался Переваловыми и в Томск: в 1703 г. свойственник Григория Перевалова Я. Котельников выменял на хлеб у сына боярского П. Евнева двух «ясырей иноземной породы» [21]. Поставляли хлеб Переваловы и для казенных нужд: в 1703 г. Григорий Перевалов поставил в тобольскую поварню «на государев обиход» 800 пуд. ржи «тюменской покупки» [22]. Если учитывать в совокупности торговые операции всех представителей этой фамилии, то следует признать ее одним из наиболее крупных агентов на хлебном рынке Сибири начала XVIII столетия, скупавшим и распродававшим ежегодно от 10 до 25 тыс. пуд. хлеба. Масштабы их хлеботорговых операций были сравнимы с закупками хлеба, осуществлявшимися вышеназванными купцами гостиной сотни Ушаковыми, занимавшимися поставками хлеба по контрактам с казной для обеспечения хлебным довольствием служилых людей в Восточной Сибири. Во многом благодаря капиталам, нажитым в хлебной торговле, Переваловы вошли в число наиболее богатых купеческих фамилий Сибири первой половины XVIII в.

С середины XVII в. занимались хлебной торговлей представители одной из старейшей семей тобольского купечества — Пуртовы. Операции по скупке хлеба, осуществлявшиеся основоположником этой династии — выходцем из Устюга Великого Иваном Пуртовым, фиксируются в тобольских таможенных книгах начиная с 40-х гг. XVII в. В 40–70-е гг. XVII в. он являл в Тобольске от 11 до 40 четвертей хлеба в год, скупаемого в Тюмени, Нижне-ницынской, Шадринской и Туринской слободах. С 1680-х гг. в операциях по скупке хлеба начал принимать участие его сын — тобольский посадский Ларион Пуртов: в 1686/87 г. последний явил в Тобольской таможне скупленного в слободах 25 четвертей хлеба, в 1690/91 г. — 90 четвертей, в 1694/95 г. — 350 четвертей (совместно с исетским жильцом Я. Ермолаевым), в 1703 г. с исетским бобылем О. Ивановым и оброчным крестьянином Я. Чебыкиным — 1099 четвертей на сумму 528 руб. 23 алт., из которой на долю Пуртова приходилось 349 руб. 20 алт. [23] Поставками хлеба в Тобольск Л. Пуртов занимался и в последующие годы: в 1705 г. им было приплавлено на барке хлеба на 250 руб. 21 алт., в 1709 г. через свойственника Д. Момо-това — на 172 руб. 14 алт., а в 1713 г. его «человек» И. Федоров явил в Тобольской таможне хлебных припасов на 319 руб. 15 алт. [24]

286

С середины XVII в. занимались производством и торговлей хлебом туринские посадские Панаевы, составившие впоследствии самую многочисленную и богатую купеческую фамилию Туринска. Наиболее товарным было хозяйство Федора Тихоновича Панаева, который, наряду с разведением скота (по данным за 1701 г., в его хозяйстве имелось 45 лошадей, 88 коров и 74 овцы), имел 10 дес. пашни и 48 дес. залежной земли [25]. Значительную часть выращиваемого хлеба Федор Тихонович реализовал на тобольском рынке, где также торговали хлебом «своей пахоты» и скупаемым у крестьян его брат Кузьма и сын Иван: в 1672 г. Федор Тихонов совместно с туринским стрельцом Е. Еремеевым являл в Тобольской таможне 30 четвертей хлеба, в 1687 г. Иван Панаев привозил в Тобольск 200 пуд. ржи, в 1695 г. Кузьма Панаев — 932 пуда хлеба [26]. Более мелкие партии хлеба реализовались Панаевыми в Туринске: так, в 1703 г. сын Кузьмы Панаева — Федор — продал в Туринске хлеба и рыбы на 4 руб. 20 алт. [27]

Торговлей хлебом в начале XVIII в. занимались также тобольские оброчные бобыли Афонасий и Никита Колмогоровы (сыновья Афанасия -Григорий и Александр состояли в тобольском купечестве по III ревизии): Афанасий в 1703 г. продал в Тобольске хлеба на 282 руб. 23 алт., в 1704 г. — на 220 руб. 7 алт., а в 1705 г. — на 127,5 руб., а Никита в 1713 г. — на 103 руб. 14 алт. [28] Зафиксированы в таможенных книгах сибирских городов начала XVIII в. явки, связанные с куплей-продажей хлеба, представителей и некоторых других фамилий, потомки которых впоследствии вошли в состав гильдейского купечества: тюменского посадского А. Решетникова (в 1703 г. отправил из Тюмени для продажи в Тобольск 100 пуд. муки), тарских служилых людей Якова Немчинова и Бориса Нерпина (закупавших в 1702 г. в Тобольске соответственно 240 и 480 пуд. ржи), сургутского казака Ивана Тверитинова (в 1703 г. являл «с товарищи» в Сургутской таможне 30 руб., предназначенных для покупки хлеба в Тобольске), томского жителя Андрея Степнова (являвшего покупной хлеб в Томской таможне в 1694 г.) и др. [29]

Тенденция, связанная с ориентацией деятельности хлеботорговцев на скупку хлеба в земледельческих районах Сибири с целью продажи его в северных промысловых районах, упрочивалась по мере происходившего на протяжении XVIII в. перемещения центра сибирского земледелия из таежной зоны, приближенной к районам пушных промыслов, куда устремлялся основной колонизационный поток на первоначальном этапе освоения сибирского региона, в южную и среднюю полосу Сибири. Ориентированность торговых операций скупщиков хлеба на вывоз его в северные районы Сибири прослеживается, в частности, по сохранившимся материалам о сборе пошлин с барок «топорного дела» (их взимание предусматривалось указом 1764 г. и осуществлялось до 1781 г.), дающих наиболее систематический материал о хлебной торговле во второй половине XVIII столетия. Так, согласно регистрациям о сборе пошлин с судов, сплавлявшихся в наиболее богатые пушниной промысловые районы, расположенные вниз по р. Лене (сбор «топорных» денег с них производился в Усть-Кутском остроге), с 1767 по 1781 г. в этом направлении ежегодно отправлялось от 55 до 136 барок и

287

плотов с грузом от 50 тыс. до 158 тыс. пуд., подавляющую часть которого составляли хлеб и фураж. Основную роль в сплаве хлеба по Лене в этот период играли хлеботорговцы-крестьяне, скупавшие хлеб в земледельческих уездах Иркутской губ.: на их долю приходилось в разные годы от 50 до 60% сплавляемого хлеба. Купцам и торгующим мещанам принадлежало от 40 до 50% всего сплавлявшегося по Лене хлеба [30]. Среди хлеботорговцев-купцов наибольшую активность проявляли иркутские купцы (А. Останин, Ф. Дудоровский, П. Солдатов, Сибиряковы, Елезовы, Сизых, Глазуновы, Ворошиловы и др.), были в числе владельцев сплавляемого на северо-восток Сибири хлебного груза и представители купечества европейской части страны, принимавшие активное участие в промысловом освоении этого региона. В хлебную торговлю втягивалось и купечество Якутска, служившего своеобразной перевалочной базой, откуда прибавляемый по Лене хлеб развозился по зимовьям промысловиков и кочевьям инородцев, а также частично отправлялся торговцами в Охотск и на Камчатку. В частности, в 60-е гг. XVIII в., по данным Якутской ратуши, торговлю хлебом, «сплавляемым сверху реки Лены», вели якутские купцы А. Хохлов (на сумму 300 руб. в год), А. Зуев (100 руб.), П. Шипин (100 руб.) [31].

В поставках хлеба в северо-восточные регионы Сибири в середине XVIII столетия принимали участие и некоторые западносибирские купцы, осуществлявшие здесь пушную торговлю, В 40–50-е гг. XVIII в. торговал хлебом в Охотске и на Камчатке тобольский купец Иван Мухин, выменивавший на муку пушнину. В 1747 г. он закупил на одной из пристаней в верховьях Лены 1116 пуд. муки по цене 25 коп. за пуд, на сплав до Якутска и дальнейшую гужевую перевозку до Охотска затратил по 2 руб. 87 коп. за пуд и от Охотска до Болыперецкого острога на Камчатке (за перевоз морем на казенных судах до Болыперецкого устья, а от него речным путем до вышеназванного острога) — по 1 руб. 40 коп. за пуд, а продавал хлеб в Больше-рецком остроге по цене 6 руб. 80–6 руб. 90 коп. за пуд, что обеспечило его торговой операции прибыльность на уровне не менее 50% на затраченный капитал. Не менее доходной была и торговая операция, связанная с распродажей в Большерецком остроге 500 пуд. хлеба, закупленного им в 1748 г. в Охотске. В 1752 г. Мухин перенес свою торговлю еще далее в глубь Камчатского полуострова, доставив 2 тыс. пуд. муки, скупленной в Большерецком остроге у других торговцев, в Верхнекамчатский и Нижнекамчатский остроги, где реализовал ее по 8–12 руб. за пуд. В хлеботорговых операциях И. Мухина участвовал и его брат Сергей, доставивший в 1748 г. по р. Лене в Охотск 573 пуд. муки [32]. Капитал, нажитый в хлебной торговле, дал возможность И. Мухину снаряжать в 1760-е гг. (в компании с другими купцами) морские суда для промысла бобров и котиков на островах Тихого океана.

В больших количествах поставлялся хлеб частными торговцами в промысловые районы северо-восточной Сибири и в первой половине XIX в. Так, в 1817 г. ими было сплавлено по р. Лене 112 тыс. пуд., в 1818 г. — 166100 пуд., в 1819 г. — 80550 пуд., в 1820 г. — 50 тыс. пуд. хлеба [33]. По сведениям за 1857 г., на верхоленских пристанях для сплава вниз по реке было

288

загружено 45 барок, 13 полубарок и 11 павозков со 192142 пуд. ржаной муки, 1958 пуд. пшеничной, 1600 пуд. ржи, 2566 пуд. ячной крупы, 3200 пуд. ячменя, 29980 пуд. овса, 46 пуд. солода, 97 пуд. сухарей [34]. А в 1858 г. частными хлеботорговцами с Верхоленской, Жигаловской и Илгинской пристаней было отправлено вниз по реке Лене 177 тыс. пуд. хлеба, помимо этого, на суда, отправленные от Качугской пристани, было нагружено 116 тыс. пуд. частных «припасов», основную часть которых также составлял хлеб [35].

К сожалению, источники конца XVIII — первой половины XIX в. не позволяют в полной мере выявить социальный и персональный состав торговцев хлебом. Тем не менее сохранившиеся в архивных документах сведения (и прежде всего регистрируемые в маклерских книгах контракты на закупку и перевозку хлеба) позволяют судить о значительной вовлеченности купечества в хлебную торговлю по р. Лене. Так, по сведениям, содержащимся в иркутских маклерских книгах, в конце ХУШ — первой четверти XIX в. в этой торговле участвовали иркутские купцы С. Дудоровский, Н. Мыльников, А. Останин, Н. Баснин, Е. Литвинцев, верхоленский купец И. Черепанов, киренский А. Пежемский и др. Так, в марте 1796 г. иркутский купец С. Дудоровский, закупивший у балаганского мещанина В. Шульгина хлеба на 1965 руб., подрядил иркутского мещанина О. Попова сплавить его до Якутска, где и распродать. В этом же году иркутский купец А. Останин подрядил балаганского мещанина К. Бобровникова поставить на Илгинскую пристань на р. Лене 1400 пуд. ржаной муки, предназначенной для сплава в районы пушного промысла [36]. В 1806 г. киренский купец А. Пежемский давал обязательство нежинскому купцу Д. Аскашеву закупить для него и доставить водным путем в Якутск, в его хлебную лавку, 5500 пуд. хлеба. Хлебную торговлю в Якутии в начале XIX в. вел и местный купец И. Шилов, подряжавший в 1810г. иркутского купца И. Березина доставить в Якутск 3,5 тыс. пуд. муки [37].

В 1840–1860-е гг. свое присутствие в торговле хлебом на северо-восточном направлении обозначает новое поколение иркутских купцов, представленное в основном недавними выходцами из мещанского и крестьянского сословий — С. Кокорин, П. Герасимов, М. Балдаков, С. Бобровников, И. Голдобин, Я. Домбровский и др. По сведениям Иркутской городской думы, в 1843 г. иркутскими хлеботорговцами было отправлено в Якутск по р. Лене 50 тыс. пуд. ржаной муки и 7 тыс. пуд. пшеничной [38]. Большие партии хлеба закупались и поставлялись иркутскими купцами в северо-восточную Сибирь по контрактам с казенными ведомствами, которые в первой четверти XIX в. для сплава по Лене ежегодно заготавливали до 20–30 тыс. пуд. хлеба, а в конце рассматриваемого периода — до 50–60 тыс. пуд. Характеристика этих поставок, так же как и купеческих подрядов по закупке и доставке хлеба в Забайкалье для Нерчинских заводов, будет дана в главе о подрядных операциях купечества.

Значительную часть скупаемого у крестьян зерна восточносибирские купцы-хлеботорговцы перерабатывали в товарную муку на мельницах,

289

владельцами которых многие из них являлись. Так, в 60–80-е гг. XVIII в. оброчные сборы за мельницы вносили в казну 23 иркутских купца, содержавшие в совокупности 30 мельниц (в том числе М. Глазунов имел 4 мельницы, а И. Глазунов, Ф. Дудоровский, А. Сизых, И. Ворошилов — по 2) [39]. Некоторые из купцов-хлеботорговцев занимались и товарным производством хлеба, арендуя под хлебопашество земельные участки у казны. По сведениям на 1784–1788 гг., в различных уездах Иркутской губ. оброчные земельные статьи имели в своем содержании 47 купцов, причем некоторые из них располагали достаточно обширными земельными участками: в оброчном содержании у кяхтинского купца П. Жигаева находилось 49,5 дес. пашни и 70,5 дес. сенокосных угодий, у кабанского купца Емельянова — 52 дес. покосов и пашни, у селенгинского купца В. Сухих — 31,5 дес. пахотных и 38 дес. сенокосных земель [40]. Занимались товарным земледелием и некоторые иркутские купцы. По данным Иркутского городского магистрата за 1765 г., заимку «для хлебопашества» неподалеку от Иркутска имел иркутский «первостатейный» купец Андрей Елезов. Елезовы имели оброчные земельные участки и в Удинском округе [41]. По сведениям за 1784 г., Федор Елезов подряжал тобольского купца И.И. Дьяконова доставить на судне из Верхнеудинска в Иркутск 5–6 тыс. пуд. хлеба [42].

Производство зерна в качестве источника формирования товарных партий хлеба (наряду со скупкой) широко использовалось купцами-хлеботорговцами и в первой половине XIX в. Так, по данным на 1818 г., селенгинский купец третьей гильдии П.М. Малыгин имел 17 дес. пахотной земли, с которой собирал до 1 тыс. хлеба [43]. Нерчинскозаводские купцы Кандинские с использованием наемного труда возделывали в дер. Бянкиной Нерчинско-го округа 300 дес. пашни, урожай с которой поставлялся ими по контрактам с нерчинским горнозаводским начальством для продовольствия заводских мастеровых и служащих: по сведениям за 1833 г., ими было продано в «заводскую казну» 26 тыс. пуд. хлеба и для продовольствия казачьей команды — 3 тыс. пуд. [44] Иркутский купец Семен Бобровников с 1824 по 1860 г. содержал расположенный в 17 верстах от Иркутска оброчный участок размером 333 дес., из которых 317 дес. составляли сенокосные угодья и 16 дес. — пашня. Крупную оброчную статью в 249 дес. земли, включавшую в том числе и 121 дес. пашни, содержал с 1856 по 1860 г. в Оекской волости Иркутского округа хлеботорговец иркутский купец М. Балдаков [45]. Некоторые купцы-хлеботорговцы в предреформенный период проводили опыты хлебопашества в северных широтах. Так, якутские купцы Леонтьев и Шилов, засеявшие в 1840 г. под Якутском соответственно 50 и 24 дес. пашни, сняли урожай в 399 и 127 четвертей, почетная гражданка Колесова с 15 дес. — 123 четвертей озимых и яровых хлебов [46].

Еще одно важное для деятельности скупщиков хлеба торговое направление, о существовании которого в Восточной Сибири в XVIII в. позволяют судить материалы регистрации взимания пошлин с судов «топорного дела», было связано с поставками хлеба из Минусинского и Красноярского округов в Енисейск и Туруханский край. Торговля хлебом на этом направлении

290

находилась в руках енисейского купечества, представлявшего собой в XVIII в. одну из наиболее экономически мощных региональных группировок сибирского купечества, выросшую на пушной торговле и занимавшуюся не только сбытом пушнины, но и организацией пушного промысла, включая и снабжение промысловиков продовольствием, а также широко использовавшую хлеб в качестве менового товара при скупке пушнины и рыбы у «ясачных». Так, по сохранившимся сведениям за 1765 г., «топорные деньги» взимались в этом году с 13 енисейских купцов, сплавлявших весной хлеб в Енисейск и Мангазею: Е. Плотникова, И. Тельных, П. Трескина, В. Толстоухова, И. Токарева, С. и И. Мингалевых, К. Крутых, С. Черноусова, Л. Самойлова, С. Волкова, И. Мельникова, Л. Бахирева; грузоподъемность сплавляемых ими барок с хлебом составляла от 100 до 1,5 тыс. пуд. [47] В начале XIX в. с упадком Енисейска как торгового центра часть торговли хлебом на енисейском севере переходит в руки красноярского купечества, среди предпринимательских занятий которого сплав хлеба в Енисейск и Туруханск в официальных документах этого времени указывался как сфера, куда «преимущественно» направлялись их капитал и предпринимательская инициатива (наряду с организацией подрядной перевозки товаров между Красноярском и Иркутском) [48]. Поставками хлеба в Туруханский край в первой половине XIX в. занимались, в частности, красноярские купцы И. Попов, И. Кузнецов, М. Коростелев, не оставили прибыльного бизнеса и многие енисейские купцы (Дементьевы, Хорошевы, Фунтусовы, Кытмановы и др.). Ежегодно в первой половине XIX в. частными торговцами сплавлялось по Енисею в Туруханский край 30–50 тыс. пуд. хлеба. По сведениям начальника X округа путей сообщения, летом 1820 г. частными торговцами было приплавлено в Енисейск 120 тыс. пуд. хлеба, из которых 50 тыс. пуд. Были отправлены в промысловые районы, расположенные севернее Енисейска [49]. По данным за 1837 г., на Туруханский север частными хлеботорговцами было поставлено на продажу 39 тыс. пуд., а в 1938 г. — 28 тыс. пуд. хлеба [50]. Помимо этого, по контрактам с казной хлеботорговцы скупали в южных округах Енисейской губ. и поставляли в Туруханский и Имбатский запасные хлебные магазины ежегодно по 20–30 тыс. пуд. хлеба [51]. В начале 1860-х гг. енисейские купцы А. Баландин, И. и А. Кытмановы, С. и А. Калашниковы, Е. и А. Грязновы с целью организации поставок в Туруханский край «необходимых жизненных припасов» и прежде всего хлеба учредили пароходную компанию, речная флотилия которой, состоявшая из парохода «Енисей» и двух барж, начала рейсы в 1863 г. [52]

Поставками хлеба (как частными, так и в рамках выполнения казенных подрядов) в главнейшие промысловые центры на севере Западной Сибири занимались купцы-хлеботорговцы из западносибирских городов и прежде всего томские, тобольские, туринские, тарские, а также местные (нарымские, березовские и сургутские), для многих из которых хлеботорговля стала основной сферой капиталовложений. В частности, в 70–90-е гг. XVIII в. в Нарымское комиссарство для продовольствия местного русского и туземного населения сплавляли хлеб томские купцы Г. Сапошков, Г. Гу-

291

ляков, М. Шутов, А. Даниловский, М. Губинский, А. Пырсиков, Ф. Чебаевский, П. Шумилов (пятеро последних, по данным на 1784 г., имели в Томске амбары для складирования закупаемого хлеба) [53], а также нарымские купцы И. Родюков, И. и П. Анисимовы, Е. Новоселов, К. Соснин. Закупаемый купцами в селах Томского, Красноярского и Колывано-Воскресенского ведомств для продажи в Нарыме хлеб поставлялся туда как относительно небольшими, так и крупными партиями. Так, в 1775 г. томские купцы Г. Сапошков и Г. Гуляков сплавили на своих барках в Нарым соответственно 870 и 850 пуд. хлеба, М. Шутов в 1781 г. — более 1,5 тыс. пуд. [54] В 1760 г. нарымские купцы С. Соснин и И. Нестеров, направленные от городского общества Нарыма и Кетска на Алтай для закупки продовольственного хлеба, обращались к властям Колывано-Воскресенского горного округа с просьбой о дозволении им закупить в алтайских селениях 40 тыс. пуд. муки, однако горнозаводское начальство, сославшись на недород хлеба и умножение населения при заводах и рудниках, дало разрешение на покупку только 20 тыс. пуд. [55] Крупные партии хлеба поставляли в Нарымский округ томские купцы П. Шумилов и А. Даниловский, закупавшие ежегодно для этих целей по 12–15 тыс. пуд. хлеба [56]. Серьезную конкуренцию купцам в поставках хлеба в низовье Оби оказывали скупщики из крестьянского сословия. По сведениям за 1785 г., 5 прасолов-крестьян (нарымский С. Соснин и красноярские Ф. Полежаев, П. Метелкин, С. Темеров, Г. Похабов) закупили в Красноярском уезде для сплава по Чулыму и Оби в Нарым в общей сложности 16,5 тыс. пуд. муки [57].

В первой половине XIX в. в связи с дальнейшим ростом численности населения и развитием промыслового хозяйства масштабы поставок хлеба в Нарымский округ увеличились. Так, в период с 1806 по 1818 г. сюда ежегодно сплавлялось казной и частными торговцами до 60 тыс. пуд. закупаемого в Томском и Кузнецком округах хлеба, половина из которого затем из Нарыма доставлялась в стойбища «инородцев» [58]. Начиная с 1820-х гг., с введением Сперанским правил о свободной торговле сельскохозяйственной продукцией на территории Сибири, купцы-хлеботорговцы, поставляющие хлеб в северные регионы Западной Сибири, предпринимают широкомасштабные закупки хлеба на Алтае — в одной из главных житниц Сибири, откуда ранее вывоз хлеба стеснялся запретительной политикой Кабинета и местных горнозаводских властей. Крупные партии хлеба, предназначенные для продажи населению Нарымского округа, в 1820 — 1840-е гг. закупали на Алтае городской голова г. Нарыма купец второй гильдии Алексей Родюков и его брат Петр. Так, А. Родюков в 1820–1822 гг. скупал у алтайских крестьян (преимущественно в Кривощековской, Легостаевской, Ординской и Бердской волостях) ежегодно по 30 — 42 тыс. пуд. муки на сумму 15 — 25 тыс. руб., а П. Родюков в 1823 г. закупил в селениях заводского ведомства 20 тыс. пуд. [59] Учитывая, что частная торговля хлебом в Нарымском округе не превышала в это время 60–70 тыс. пуд., можно заключить, что почти половина ее оборотов приходилась на эту богатейшую фамилию нарымского купечества. В торговлю хлебом как товаром, пользовавшимся повышенным

292

спросом в этом неземледельческом районе, вкладывали свои капиталы и другие нарымские купцы. В частности, торговал хлебом, хотя и в меньших объемах, чем Родюковы, нарымский купец И. Нестеров: в декабре 1820 г. он обращался к томскому губернатору с просьбой о дозволении закупить в земледельческих округах губернии для сплава в Нарым до 12 тыс. пуд. муки [60]. Поставлял в Нарым хлеб и один из крупнейших предпринимателей дореформенной Сибири — верхотурский купец Андрей Попов: в 1820 г. его доверенный томский мещанин Новосельцев закупил с этой целью у алтайских крестьян 21,5 тыс. пуд. ржаной муки [61]. В обеспечении Нарыма хлебом в первой половине XIX в. участвовали также томские купцы П. Чулошников, М. Базин, В. Хлебников, М. Клестов и др. Наряду с частной продажей, ими выполнялись и казенные подряды по поставке хлеба в нарымский и тогурский хлебозапасные магазины.

В возрастающем количестве на протяжении второй половины XVIII — первой половины XIX в. завозился хлеб в самый крупный в Западной Сибири промысловый район — Березовский край. Ежегодная минимальная потребность в хлебе населения Березова выросла с 40 тыс. пуд. в 80–90-е гг. XVIII в. до 80 тыс. пуд. в начале 50-х гг. XIX в., а для снабжения хлебом населения Березовского края в целом (включая Сургут, Пелым, Кондинск, Самаров, Обдорск и кочевья «ясачного» населения) в начале 1850-х гг. заготавливалось 160 тыс. пуд. муки ржаной, 20 тыс. пуд. пшеничной и 6 тыс. пуд. круп на сумму 57 тыс. руб. сер. [62] Хлеб поставлялся в этот регион торговцами-хлебопромышленниками как по контрактам с казной (для казенных хлебозапасных магазинов), так, преимущественно, и для частной продажи. В 1862 г. по подряду с казной в Березовский край было поставлено 55 тыс. пуд. муки, а на «вольную продажу» было привезено, по официальным данным, 78,5 тыс., по частным сведениям — 128 тыс. пуд. [63]

Как и в Нарыме, часть торговли хлебом в Березове находилась в руках местных купцов. Так, в 1790 г. местными купцами и торгующими мещанами было доставлено в Березов 11800 пуд., а в 1791 г. — 22 тыс. пуд. муки [64]. В целом однако участие местного купечества в снабжении жителей Березовского края хлебом было менее значительным, чем в Нарыме, поскольку, как отмечал военно-окружной начальник, в Березове «местное купечество малокапитальное» и «не в состоянии закупить в хлебородных округах и заплавить в Березовский округ той пропорции хлеба, какая требуется...» [65]. Поэтому в поставках хлеба в этот район активно участвовали купцы Тобольска, Туринска, Томска и других городов. Так, в 1790 — 1791 гг. торговал хлебом в Березове приказчик томского купца П. Шумилова мещанин А. Болшенин (записавшийся впоследствии в купечество), у которого за распродажей к началу 1792 г. оставались непроданными 5160 пуд. муки. В 1792 г. 13 тыс. пуд. хлеба закупил для Березова тобольский купец И. Куклин, в 1820-е гг. поставками хлеба в Березовский край занимались тобольский купец Б. Серебренников, тарские Е. и К. Филимоновы, томские М. Базин, П. Чулошников, барнаульский П. Баранов, в 1840–1860-е гг.- тобольские В. и М. Плотниковы, Н. Неволин, П. Ширков, тарский И. Дюднев, туринская купчи-

293

ха В. Мальцева и др. [66] В конце дореформенного периода крупными оборотами торговли хлебом в Березовском крае выделялся тобольский купец второй гильдии Петр Плеханов, сочетавший ее с промышленным рыболовством в низовьях Оби: только в одном, 1858, году им было сплавлено из Тобольска на продажу в Березов 20 тыс. пуд. муки. Хлебной торговлей занимался и его брат Степан, записавшийся в купцы г. Березова [67]. Большие партии хлеба, частью использовавшегося для продовольствия нанимавшихся на рыболовецкие суда рабочих, а в значительной мере — для вымена рыбы и пушнины у аборигенного населения, завозили в Березовский округ и другие купцы-рыбопромышленники. Так, туринские рыбопромышленники в 1862 г. располагали здесь хлебным запасом в 19 тыс. пуд. [68]

Основная масса товарного хлеба для Березовского края поставлялась из сельскохозяйственных округов Тобольской губ., однако после реформ Сперанского хлеб для северных районов Тобольской губ. в значительных количествах стал закупаться купцами-хлеботорговцами в Алтайском горном округе. Так, в начале 20-х гг. XIX в., согласно рапортам земских управителей, закупки на Алтае хлеба, предназначенного к сплаву по Оби в северные районы Тобольской губ., осуществляли верхотурский купец А. Попов, томские купцы М. Клестов, П. Чулошников, П. Серебренников, М. Базин, П. Хлебников, нарымский купец П. Родюков, а также барнаульские купцы И. Карышев и П. Баранов [69]. Закупаемые ими партии хлеба были довольно значительными: в частности, в 1821–1822 гг. начальником Алтайских заводов Фроловым были удовлетворены ходатайства М. Базина, И. Карышева, П. Баранова и П. Чулошникова о разрешении закупить в селениях заводского ведомства соответственно 14, 15, 15 и 30 тыс. пуд. хлеба [70]. А верхотурский купец А. Попов в 1822 г. закупил на Алтае для доставки в Березов и Обдорск «на продовольствие тамошних жителей» 35 тыс. пуд. муки, для сплава которой по его заказу в деревне Усть-Инской Кривощековской волости было построено 2 барки и 4 судна [71]. Всего в начале 1820-х гг. купцами ежегодно закупалось на Алтае около 200 тыс. пуд. хлеба, предназначенного главным образом для сплава в бесхлебные места Тобольской и Томской губерний. [72] Впрочем, в неурожайные для Томской губ. годы имело место обратное движение товарного хлеба, связанное с масштабными закупками его в Тобольской губ. Так, во время неурожая 1813–1814 гг. суда томских судовладельцев, перевозившие до Тобольска «весновавшие» в Томске кяхтинские товары (в начале XIX в. по этому маршруту плавало 6–7 судов грузоподъемностью до 5 — 7 тыс. пуд. каждое), в обратный рейс возвращались не с грузом промышленных товаров, как обычно, а нагруженные закупленным там хлебом [73].

Хотя население большинства городов Сибири во второй половине XVIII — первой половине XIX в. удовлетворяло свои потребности в хлебе преимущественно за счет подвоза его на городские рынки крестьянами-земледельцами из близлежащей сельской округи, крестьянский привоз не покрывал всей потребности городов, которые были расположены севернее основной сельскохозяйственной зоны — Тобольска, Енисейска, а отчасти и

294

Томска, поэтому они также были включены в сферу активного действия торговцев-скупщиков хлеба. Для Тобольска, потребности которого в хлебе составляли в 1771 г. 183 тыс. пуд., а по данным на середину 40-х гг. XIX в. — 360 тыс. пуд. в год, большие партии хлеба закупались как тобольскими купцами, так и купцами-скупщиками хлеба из других городов западносибирского региона. Так, во второй половине XVIII в. скупаемые в южных округах губернии крупные партии хлеба поставляли в Тобольск местные купцы Шевырины, Корнильевы, Пушкаревы, в первой четверти XIX в. — ялуторовский купец Я, Бронников, тарские Филимоновы, верхотурский купец А. Попов, томский В. Хлебников, сочетавшие вольную торговлю хлебом с поставками его по контрактам с казной [74]. В 1840–1860-е гг. торговлю хлебом в Тобольске вели тобольские купцы Н. Неволин, П. Ширков, В. Плотников, березовский М. Нижегородцев, тюменский Н. Тюфин, курганский В. Шведов, шадринский Т. Вагин и др. Так, березовский купец М. Нижегородцев в 1841 г. подряжал тобольского мещанина С. Уженцова закупить в Ишимском округе и сплавить в Тобольск 15 тыс. пуд. ржаной муки, Н. Неволин в 1854 г. распродал в Тобольске 20 тыс. пуд. муки, подвоз которой в этом году в город «совершенно прекратился за наводнением». В 1862 г. такую же партию хлеба реализовал в Тобольске П. Плеханов [75]. Курганский купец В. Шведов сбывал в Тобольске значительную часть муки, вырабатывавшейся на его крупчатной мельнице, производительность которой в 1866 г. составляла 26 тыс. пуд. муки [76]. В качестве важнейшего рынка сбыта своей продукции рассматривали Тобольск и другие владельцы крупных мукомольных предприятий из числа курганских и ялуторовских купцов (Н. Балакшин, В. Калмакова, Ф. Шишкин, С. Березин, И. Мякинин, Е. Па-пулов и др.).

Хотя цены на хлеб в Томске определялись крестьянским привозом его на городской рынок из селений Томского и Кузнецкого уездов, сюда доставлялись для продажи крупные товарные партии хлеба также и прасолами-скупщиками хлеба. Основные поставки скупщиков приходились на летний сезон, когда они сплавляли по рекам закупаемый у крестьян в течение зимы и свозимый на пристани хлеб. По сведениям губернатора Илличевского, летом 1820 г. в Томск было приплавлено 52,5 тыс. пуд. хлеба, в том числе на 84 малых лодках и плотах — 22572 пуд. (42,9%) на 14,4 тыс. руб., а на трех больших судах (принадлежавшим крупным хлеботорговцам) — 30 тыс. пуд. (57,1%) на 17775 руб. [77] Согласно сведениям Томской городской думы, в середине 1840-х гг. на местную пристань в течение лета приправлялось на барках и плотах до 80–90 тыс. пуд. муки и зерна (в частности, летом 1843 г. — 87,5 тыс. пуд.) [78]. Если сопоставить эти данные со сведениями, которые присылали в губернское правление местные земские суды, в обязанности которых входил сбор информации о постройке и сплаве судов по рекам губернии, то можно заключить, что по крайней мере до трети речного подвоза хлеба в Томск приходилось на долю скупщиков хлеба. Так, в 1839 г., по донесениям земских судов, с сельских пристаней отправляли по рекам хлеб для «продажи повольно» в Томске 4 торговца-скупщика: бийские купцы

295

А. Новогородцев и Залуцкий от пристани с. Енисейского Бийского округа отправили барку с мукой весом 13 тыс. пуд., а крестьяне Ординской волости Феоктист и Трофим Абрамовы загрузили в дер. Спириной Колыванского округа и сплавили две полубарки с грузом муки в 10 тыс. пуд. каждая. Еще 5 судов было спущено на воду в находившейся в ведении Томского земского суда Богородской волости купцами Шумиловым, Мясниковым и поселенцем Швалым, однако вес, характер груза и пункт назначения в донесении не обозначены [79]. Согласно донесениям земских судов за 1846 г., скупщиками было отправлено речным путем из сельскохозяйственных районов губернии в Томск в совокупности 24,5 тыс. пуд. хлеба [80]. Особенную активность в поставках хлеба в Томск в предреформенный период проявляли бийские купцы: помимо указанных выше Новогородцева и Залуцкого, в 1840-е гг. сплавляли в Томск муку, крупу и овес также Н. Кичеров (в 1842 г. — 3 тыс. пуд, в 1843 г. вместе с Залуцким — 5,5 тыс. пуд.), П. Хабаров (в 1842 г. — 380 пуд.) и др. [81]

Оптовые партии сибирского хлеба поставлялись скупщиками и в уральский горнозаводский район. Такого рода поставки выполнялись как самими уральскими заводчиками, так и скупщиками хлеба из числа сибирских купцов. Так, в 1822 г. один из крупнейших уральских промышленников А.И. Яковлев через своего доверенного служителя И.Ф. Новоселова закупил в сельскохозяйственных районах Западной Сибири для продовольствия «заводских людей» около 40 тыс. пуд. хлеба [82]. В 50-е гг. XIX в. деловую активность, связанную с организацией поставок хлеба из сельскохозяйственных округов Тобольской губ. на Урал, проявил один из пионеров сибирского пароходства тюменский купец Наум Тюфин. В 1857 г. он благополучно доставил из Тобольска до расположенных на р. Сосве заводов уральских промышленников Всеволожских по неиспользуемому ранее хлеботорговцами водному маршруту, проходящему по рекам Тоболу, Тавде, Сосве и Лоз-ве, и выгодно реализовал 10 тыс. пуд. муки. А в 1858 г. вместе со своим компаньоном тюменским купцом Иваном Решетниковым исходатайствовал у Министерства финансов и Сибирского комитета 10-летнюю привилегию на организацию пароходства по р. Тавде, Сосве и Лозве с тем, чтобы закупаемый в Ишимском и Тарском уездах хлеб сплавлять на барках до Тобольска, а оттуда буксировать пароходами по вышеуказанным рекам до казенных Богословских заводов и частных Всеволожских. Конкурировать с зимним подвозом хлеба из селений Верхотурского, Ирбитского и Туринского округов в эту потреблявшую каждогодно до 500 тыс. пуд. хлеба горнозаводскую местность компаньоны предполагали за счет удешевления перевозки хлеба, которое должно было обеспечить, несмотря на «предстоящие немаловажные издержки», использование буксирных пароходов [83].

Значительному приливу частного капитала в сферу торговли хлебом и расширению масштабов предпринимательской деятельности хлеботорговцев в Сибири способствовало развитие золотопромышленности. Хотя часть хлеба для продовольствия рабочих золотых промыслов закупалась самими золотопромышленниками через приказчиков и доверенных лиц (а некото-

296

рые золотопромышленники, как Г. Машаров, арендовавший у казны в Канском округе 186 дес. пашни [84], выращивали хлеб самостоятельно), необходимость снабжения хлебом многочисленных и, как правило, удаленных от сельскохозяйственных зон золотых приисков резко усиливала спрос на торгово-посреднические услуги скупщиков хлеба, поставлявших хлеб на прииски по заказам и контрактам с золотопромышленниками.

Особенно большими размерами отличались поставки хлеба в самый крупный из золотопромышленных районов Сибири — Енисейский. В результате развития золотопромышленности объем торговли хлебом и фуражом в Енисейской губ., где до появления золотопромышленности, по оценке первого енисейского губернатора Степанова, хлеб в основном «хранился без всякого оборота», возрос с 350 тыс. руб. в 1830-е гг. до 5 млн. руб. к концу 50-х гг. XIX в. [85] По сведениям за 1859 г., на золотые прииски Енисейской губ. было поставлено около 2 млн. пуд. хлеба, в том числе из губернской житницы — Минусинского округа было сплавлено по Енисею 900 тыс. пуд, а остальной хлеб был закуплен в Ачинском, Красноярском, Енисейском округах, а также в Иркутской губ. (из последней в неурожайные годы, каковым был и 1859 г., приплавлялось по Верхней Тунгуске до 800 тыс. пуд. хлеба) [86]. В этой прибыльной сфере торгового бизнеса накануне реформы 1861 г. участвовало до 50 крупных хлеботорговцев, из которых размерами оборотов выделялись енисейские купцы П. Фунтусов, А. Матонин, А. Грязное, А. Баландин, А. Данилов, И. Стадырнов, Н. Дементьев, В. Елтышев, И. Ячменев, Д. Мингалев, С. Щукин, Е. Зайцев, красноярский купец М. Каминер, минусинский Ф. Кытманов и др. [87] В 1858 г. в Минусинском округе, откуда поступала основная часть хлеба для приисков Енисейского округа, хлеботорговцами было заготовлено для сплава в Енисейск 882600 пуд. хлеба (429050 пуд. муки и 453090 пуд. овса). Из общего количества заготовленного хлеба скупщикам-крестьянам принадлежало 30% (262,5 тыс. пуд., погруженных на 40 барок), а купцам — 70% (620100 пуд. и 91 барка). При этом почти треть всего закупленного для приисков хлеба (275,5 тыс. пуд.) приходилась на пятерых крупнейших купцов-хлеботорговцев — Токарева, Матонина, Фунтосова, Данилова, Грязнова [88].

По материалам регистрации торгово-подрядных сделок, внесенных в книгу регистрации договоров и контрактов красноярского маклера за 1856 г., активные операции по скупке хлеба в Красноярском и Минусинском уездах в этом году вели енисейские купцы А. Данилов и А. Матонин, красноярский М. Каминер и минусинский Ф. Кытманов. А. Данилов через своего доверенного закупил у крестьян Новоселовской волости Минусинского округа Стучина и Потолицына соответственно 4700 и 4400 пуд. хлеба, М. Каминер в январе 1856 г. купил у красноярского мещанина А. Шмулевича 3 тыс. пуд. овса, а у крестьянина Новоселовской волости А. Викторова — 2 тыс. пуд., помимо этого, последний обязывался в качестве доверенного от Каминера осуществить приемку до 10 тыс. пуд. муки и овса, привозимых на Яновскую пристань (откуда весной Каминер намеревался сплавить хлеба на золотые прииски) другими заподряженными купцом к поставке хлеба кре-

297

стьянами. Как видим, приобщиться к такому выгодному бизнесу, как поставка хлеба на золотые прииски, стремилось множество торговцев-посредников, поэтому крупным купцам-хлеботорговцам приходилось покупать хлеб не только у непосредственных его производителей (из «первых рук»), но и у мелких скупщиков.

Закупками хлеба занимались также и сами золотопромышленники, как непосредственно, так и через управляющих и приказчиков золотопромышленных компаний. Так, известный красноярский золотопромышленник П. Кузнецов в 1856 г. закупил в Красноярском уезде и подрядил крестьян доставить на свои прииски 2700 пуд. хлеба. А наиболее крупная из зарегистрированных красноярским маклером в 1856 г. сделок по поставке хлеба на золотые промыслы принадлежала минусинскому купцу Ф. Кытманову, который обязался условием с уполномоченными до делам золотопромышленной компании коллежского советника Голубкова красноярскими купцами К. Шпейером и Н. Токаревым закупить и доставить по Енисею в Ермаков-скую резиденцию (расположенную в 175 верстах от Енисейска) 21 тыс. пуд. хлеба. Помимо этого, Н. Токарев и К. Шпейер самостоятельно закупили 4200 пуд. овса у крестьян Минусинского округа [89].

Крупные поставки хлеба на прииски Енисейской и Томской губерний прослеживаются и по материалам томских маклерских книг. Так, в книге на запись контрактов и условий 1858 г. зафиксированы контракты томского купца А.М. Каминера и состоявшего в купечестве по г. Канску его брата М.М. Каминера на закупку и поставку на прииски различных золотопромышленников Енисейской губ. в общей сложности 213 тыс. пуд. муки, крупы и фуража на сумму 360 тыс. руб. [90] Активно использовал поставки хлеба на золотые промыслы как источник обогащения и записавшийся в томское купечество еврей Б. Хотимский. В 1858 г. он подряжался у золотопромышленников томского купца С. Сосулина и макарьевского А. Калинина-Шушляева поставить на их прииски в Енисейской губ. соответственно 50 и 30 тыс. пуд. хлеба по цене 1 руб. 50 коп. сер. за пуд, выполнение последней поставки было затем им передано М. Каминеру по цене 1 руб. 20 коп. за пуд [91].

Поставками хлеба на прииски Иркутской губ., где, по сведениям за 1854 г., ежегодно потреблялось 788 тыс. пуд. муки ржаной, 25 тыс. пуд. пшеничной, 47 тыс. пуд. круп и 940 тыс. пуд. овса [92], занимались иркутские, киренские и нижнеудинские купцы. С развитием с середины 40-х гг. XIX в. золотодобычи на Бирюсе снабжение продовольствием золотых приисков стало главным занятием нижнеудинского купечества, благодаря которому оно в короткий срок увеличилось в численности (в основном за счет переселения сюда купцов из других мест) с 6 душ м. п. в 1848 г. до 22 в 1853 г. [93]. Правда, процветание местного купечества, основанное на поставках хлеба на золотые прииски из отличавшегося низким уровнем хлебных цен Нижнеудинского округа, оказалось непродолжительным, поскольку с упадком с середины 50-х гг. золотопромышленности на Бирюсе, спрос на торгово-посреднические услуги нижнеудинских купцов резко сократился.

298

На золотые прииски, расположенные в Олекминском округе Якутской обл., ставили хлеб по контрактам с золотопромышленниками иркутские купцы-хлеботорговцы П. Катышевцев, Я. Малков, Ф. Ларионов, Я. Домбровский, И. Пономарев, А. Терентьев и др. Ф. Ларионов в 1855 г. по контракту с золотопромышленником К. Трапезниковым обязался закупить и сплавить по р. Лене в Мачинскую резиденцию, принадлежавшую компаньону Трапезникова губернскому секретарю Занадворову, 10,5 тыс. пуд. хлебных припасов на общую сумму в 6512 руб. сер. Иркутский купец Я. Малков в этом же году подряжал иркутского купца И. Пономарева и крестьянина Бадайской волости А. Кузнецова доставить с Жигаловской пристани на р. Лене в Олекминский округ 30 тыс. пуд. хлеба, закупленного для приисков золотопромышленника верхотурского купца первой гильдии С.Ф. Соловьева. Иркутский купец А. Терентьев в 1856 г. закупил и доставил на прииски иркутянина-золотопромышленника М.А. Сибирякова 20 тыс. пуд. муки и овса на общую сумму 10 тыс. руб. сер. На поставку хлеба в Ленский золотопромышленный район после упадка золотого промысла на Бирюсе переключились и некоторые нижнеудинские купцы: так, купец третьей гильдии г. Нижнеудинска А. Вдовин по контракту с иркутским золотопромышленником Трапезниковым закупил в 1855 г. для его приисков в Олекминском округе 5 тыс. пуд. овса и 100 пуд. муки [94].

Купцы из городов Иркутской губ. поставляли хлеб и на енисейские золотые промыслы. Так, в 1845 г. нижнеудинский купец Пономарев в компании с екатеринбургским купцом А. Подвинцовым сплавили из Нижнеудинска по рекам Уде и Тунгуске для золотопромышленников Енисейского округа 3 барки с хлебом общей грузоподъемностью 1700 пуд. [95] Однако опыт доставки хлеба по бурной и порожистой реке Уде не получил широкого распространения, крупные партии хлеба сплавлялись преимущественно по более удобному и испытанному ангаро-енисейскому водному пути. Так, в 1844 г. иркутский купец Г. Катышевцев сплавил по Ангаре и Енисею в резиденции золотопромышленников енисейской северной системы 12 тыс. пуд. овса и ячменя, а в 1846 г. — 48 тыс. пуд. хлеба [96].

Значительное влияние на состояние частной хлебной торговли и деятельность торговцев-скупщиков хлеба оказывало присутствие на хлебном рынке Сибири казенных ведомств, осуществлявших масштабные закупки хлеба для казенных винокуренных заводов, кабинетских металлургических предприятий, запасных хлебных магазинов и воинских частей. Причем казенная торговля хлебом в Сибири получила относительно более широкое распространение, чем в европейской части страны, из-за развития здесь винокуренной промышленности преимущественно в форме казенного, а не частного винокурения, масштабных закупок хлеба для продовольствия мастеровых и служащих крупных кабинетских металлургических комплексов на Алтае и в Забайкалье, а также учреждения в Сибири, помимо общественных, казенных хлебозапасных магазинов. О масштабах казенных закупок хлеба в Сибири можно судить по относящимся к началу 1850-х гг. данным о распределении потоков товарного хлеба между основными его потребителями, приводимым Ю. Гагемейстером [97]:

299

казенные потребители (пуд.):
армия — 2 850 000;
кабинетские горные заводы — 1 300 000;
казенные винокуренные заводы — 1 030 000;
казенные солеваренные заводы — 85 000;
казенные хлебозапасные магазины — 300 000;
частные потребители (пуд.):
золотые промыслы — 2 300 000;
винокуренные заводы — 140 000;
экспорт в Казахстан и Монголию — 920 000;
города и другие потребители — 12 000 000;
Всего: 21 000 000 пуд.

Следовательно, на долю казенных закупок в 1850-е гг. приходилось более четверти всего товарного оборота хлеба в Сибири (около 5,5 млн. пуд. из 21). В своем стремлении произвести закупку хлеба для казенных нужд по возможно более низким ценам власти зачастую ограничивали действия частных скупщиков хлеба в случаях, когда последние выступали не в роли подрядчиков-агентов казны. Анонимный автор статьи о хлебной торговле в Сибири, опубликованной в 1860 г. в газете «Амур», относил начало введения в Сибири ограничительных мер на частную торговлю хлебом ко времени губернаторства Трескина (1804–1818 гг.), стеснявшего частную торговлю хлебом в Иркутской губернии с целью обеспечения беспрепятственной его закупки по заниженным ценам в организуемые им казенные запасные магазины [98]. Однако меры ограничительного характера по отношению к частным торговцам хлебом начали практиковаться сибирскими властями гораздо раньше. Так, илимский воевода Ф. Качанов еще в начале XVIII в. по жалобе илимских служилых людей на дороговизну хлеба запрещал крестьянам своего ведомства продавать хлеб перекупщикам, приезжавшим для закупки хлеба из Иркутска, и предписывал привозить его для продажи в Илимск [99]. Жесткие меры, стеснявшие свободу хлебной торговли, вводились во время неурожая 1742–1743 гг. Иркутской провинциальной канцелярией. Своими указами от 13 января и 20 февраля 1742 г. канцелярия предписывала, чтобы «всех чинов люди», располагавшие предназначенными к продаже запасами хлеба (как земледельцы, так и скупщики), продавали этот хлеб частным покупателям и «казенным закупщикам» (заготавливавшим хлеб для казенных винокуренных заводов и Камчатской экспедиции) по цене не выше 20 коп. за пуд. В апреле фиксированная цена на хлеб была увеличена до 27 коп., но поскольку ограничительные меры не возымели должного действия и привозимый в Иркутск хлеб распродавался, минуя базар, по дворам горожан по более высокой цене, провинциальная канцелярия 30 марта 1753 г. издала постановление об описи и опечатывании хлеба у крестьян и перекупщиков, которые затем должны были этот описанный хлеб партиями привозить для продажи в Иркутске частным лицам и казенным ведомствам по фиксированной цене. Принятие этих ограничивавших свободу хлебной торговли мер иркутские власти присланной для расследования их действий

300

из Петербурга следственной комиссии объясняли как социальными причинами — необходимостью обеспечения хлебом по умеренной цене городских низов, так и казенными интересами, связанными с закупками провианта для Камчатской экспедиции [100].

Принципа предпочтительности удовлетворения потребностей казны перед интересами частных торговцев хлебом сибирские власти придерживались в своих действиях и впоследствии. При этом в своей политике по ограничению частной торговли они руководствовались Таможенным уставом 1755 г., запрещавшим скупку сельскохозяйственной продукции, «отъезжая в уезды и на дорогах», а также указом от 29 ноября 1763 г. о запрещении перекупщикам закупать «большими суммами» хлеб в Восточной Сибири [101]. Так, в 1787 г., когда иркутские власти столкнулись с затруднениями при заготовлении хлеба для только что перешедшего в собственность казны Александровского винокуренного завода, они настояли, чтобы Иркутский городовой магистрат распорядился «о необзадачивании никому из промышленников хлебом живущих в ближних около города и казенных винокуренных заводов крестьян вперед, так равно и о непокупке в тех местах оного хлеба» [102].

Ограничения в отношении деятельности частных скупщиков хлеба, обусловленные стремлением властей соблюдать приоритет казенных интересов, были во второй половине XVIII столетия — в период становления казенного и кабинетского хозяйства — довольно распространенным явлением и в Западной Сибири. Так, в 1775 г. комиссионером казенных винокуренных заводов Д. Лобановым было арестовано 870 пуд. хлеба, закупленных томским купцом Г. Сапошковым в Красноярском ведомстве и направленных для распродажи в Нарым. Сплавляемая купцом по р. Чулыму барка с хлебом была остановлена в с. Краснореченском, и мука была принудительно перекуплена в казну по заниженной цене — 17 коп. за пуд, тогда как рыночная цена его в пункте ареста составляла 20 коп. Такая же участь постигла и томского купца Г. Гулякова, сплавлявшего в этом году в Нарым партию хлеба в 850 пуд. [103] В 1781 г. «ввиду недостатка хлеба» местными властями в принудительном порядке было распродано 1 тыс. пуд. ржи, приплавленной в Нарым томским купцом М. Шутовым, при этом хлеб реализовался по цене 25 коп. за пуд. несмотря на то, что Шутову с доставкой он обошелся в 27 коп. [104]

Самые жесткие ограничения на деятельность частных скупщиков хлеба действовали на территории, подведомственной Канцелярии Колывано-Воскресенского горного начальства. Еще в 1748 г. Канцелярия для того, чтобы обеспечить приоритетное снабжение хлебом по низким ценам мастеровых и служащих кабинетских заводов и рудников, своим распоряжением запретила приписным крестьянам продавать хлеб в «посторонние места» и приезжающим из других мест торговцам. Это запрещение было затем подтверждено указом Канцелярии горного начальства от 7 марта 1764 г. А 25 июня 1764 г. был издан указ, согласно которому на территории заводского ведомства (за небольшим исключением) запрещались закупки провианта для ли-

301

нейных войск [105], что во многом подрывало торгово-закупочные операции западносибирских купцов, ставивших провиант в. крепости на Иртышской линии по подрядам с военным ведомством. Поскольку запрет на вывоз хлеба из горного округа нарушался, в 1774 г. начальник заводов Ирман вновь выпустил указ, предписывающий приписным крестьянам не продавать сельскохозяйственную продукцию перекупщикам, вывозящим ее за пределы горного округа, а привозить ее для продажи в заводы и рудники [106]. На проездах к военной линии были учреждены заставы и разъезды, которые должны были «отнюдь никакого хлеба» на линию не пропускать. Ограничивался вывоз хлеба из округа и в северном направлении — в Томск и Нарым. Так, в 1784 г., по предписанию правителя Колыванской губ. Б.И. Меллера, был наложен запрет на выпуск за пределы губернии 12 тыс. пуд. хлеба, закупленного у алтайских приписных крестьян томскими купцами П. Шумиловым и А. Даниловским. Купцы жаловались в связи с этим в Тобольское наместническое правление, что их хлебная торговля стесняется «каждогодно» налагаемыми запретами на выпуск хлеба из Колыванской губ. [107]

В рамках проводимой в период правления Екатерины II политики «просвещенного» абсолютизма некоторые ограничения, препятствовавшие развитию торговли сельскохозяйственной продукцией в рамках формирующегося всероссийского рынка, были отменены. В частности, 23 сентября 1787 г. был издан царский указ, воспрещавший властям на местах чинить препятствия вольной продаже хлеба и вводить запреты на вывоз хлеба из губернии в губернию [108]. Требования к местным властям о необходимости следовать принципам свободы хлебной торговли подтверждались впоследствии предписанием генерал-прокурора князя Куракина от 8 августа 1797 г., царским указом от 24 марта 1801 г., постановлением Государственного совета 1819 г., а также предписанием управляющего МВД губернским властям от 31 декабря 1821 г. В инструкции, определяющей права и полномочия назначенного в 1803 г. на должность сибирского генерал-губернатора тайного советника Селифонтова, также говорилось о недопущении на подведомственной ему территории ограничений в торговле хлебом [109]. Ряд предписаний, призванных обеспечить свободу хлебной торговли, издавался в конце XVIII — начале XIX в. и местными сибирскими властями. Так, Тобольское наместническое правление в феврале 1784 г. приняло и разослало по наместничеству резолюцию, предписывающую органам власти на местах не чинить купцам и мещанам всех городов препятствий в закупке и отправлении хлеба в Нарым, Сургут, Березов и Туруханск [110].

Следует отметить однако, что общеимперское законодательство, регулирующее торговлю сельскохозяйственной продукцией, при несомненной его эволюции в направлении освобождения хлебной торговли от стеснений и ограничений, затруднявших формирование в стране единого рынка, в это время еще не было до конца последовательным в претворении в жизнь принципа свободы хлебной торговли. Это выражалось в том, что в некоторых направлявшихся на места на рубеже XVIII–XIX в. указах и постановлениях подтверждался, хотя и в ограниченном виде, содержавшийся в более

302

ранних законодательных актах запрет на перекупку сельскохозяйственной продукции, что проявлялось, в частности, в отнесении ряда торговых операций, связанных с покупкой хлеба, к разряду незаконных: запрещалась скупка хлеба на подъездах к городам и постоялых дворах, оптовая закупка продовольствия на рынке в часы, отведенные для розничной продажи, и т.д. [111]

Непоследовательность общероссийского законодательства в условиях, когда сибирским властям приходилось производить масштабные закупки хлеба для казенных нужд, использовалась ими для ограничения деятельности частных хлеботорговцев, составлявших конкуренцию казенным заготовителям. Одними из наиболее жестких и масштабных, приведших фактически к подрыву частной торговли хлебом, были ограничительные меры, введенные в Восточной Сибири в период губернаторства Трескина, который, приступив с 1805 г. к заведению в Иркутской губ. казенных хлебозапасных магазинов, фактически установил монополию казны на скупку и продажу хлеба. Хлеб для казенных магазинов закупался земскими исправниками и уездными комиссарами у крестьян в принудительном порядке по установленным губернскими властями ценам. При этом губернатор распорядился скупать хлеб не только по селам, но и привозимый крестьянами для продажи на городские рынки, в результате чего была подорвана базарная торговля хлебом в городах, и городские жители были вынуждены покупать его в казенных хлебных магазинах. Даже казенные ведомства, заготавливавшие хлеб для воинских частей и винокуренных заводов, вынуждены были закупать значительную его часть в казенных хлебных магазинах, так как хлеб туда скупался «не для одного обеспечения народного продовольствия, но с излишеством» — в количестве, резко сокращавшем его предложение в свободной продаже. Так, с 1813 по 1823 г. из закупленных для запасных магазинов 230 тыс. четвертей хлеба более половины (120 тыс. четвертей) были затем перепроданы на казенные винокуренные заводы и подрядчикам, ставившим хлеб для армии. Хлеб продавался из магазинов населению и казенным ведомствам в кредит с 8-процентной надбавкой к закупочной цене, а «смотря по обстоятельствам, и больше». В результате этой масштабной коммерческой операции иркутской губернской администрацией с 1805 по 1818г. было выручено 1 млн. руб., а за вычетом 200 тыс. руб., затраченных на заведение хлебных магазинов, чистая прибыль составила 800 тыс. руб. [112]

Установление монополии казенных запасных магазинов на скупку и продажу хлеба привело к резкому и значительному росту цен на него. Если до введения монополии в 1803–1804 гг. цена одного пуда ржаной муки в Иркутском уезде составляла от 25 до 40 коп., то в 1806 г., когда начались первые закупки хлеба для казенных магазинов, она возросла до 60 — 70 коп., а к 1819 г. достигла 1 руб. 50 коп. [113] В неурожайные годы цены на хлеб поднимались и выше: до 2 руб. 50 коп. — 3 руб. 50 коп. за пуд. Так, заготавливавшему по подряду с военным ведомством провиант иркутскому купцу Солдатову в 1812 г. хлеб отпускался из казенных запасных магазинов по цене 3 руб. 30 коп. — 3 руб. 50 коп. за пуд. В то же время для казенных магазинов этот хлеб был закуплен у крестьян Верхнеудинского округа по цене 1

303

руб. за пуд. [114] Чиновники, назначенные в свое время Сперанским для ревизии деятельности иркутской губернской администрации, пришли к заключению, что проценты, взыскиваемые за хлеб, продаваемый из казенных запасных магазинов, были «непомерными» [115].

Подрывавшая частную торговлю хлебом монополия в пользу казенных хлебных магазинов, введенная Трескиным в Иркутской губ., была не единственным в начале XIX столетия проявлением монополистических устремлений государства на территории Сибири. Продолжали действовать установленные еще в 50–70-е гг. XVIII в. жесткие ограничения на вывоз хлеба с территории, подведомственной Канцелярии Колывано-Воскресенского горного начальства. Указом от 13 января 1805 г. был изъят от «посторонних» закупок хлеба, не связанных с обеспечением кабинетских заводов и рудников, Нерчинский округ [116]. В других регионах Сибири частная торговля хлебом имела более широкие возможности для развития, однако и здесь в силу того, что власти зачастую заготовляли хлеб для казенных нужд через земских исправников, не прибегая к услугам купцов-подрядчиков, они препятствовали частным торговцам скупать хлеб в местах, где производились казенные закупки, с тем, чтобы купить хлеб у крестьян по низким (назначаемым сверху «плакатным») ценам. С этой же целью власти часто запрещали крестьянам продавать хлеб частным скупщикам прежде, чем осуществят закупку необходимого им количества хлеба казенные ведомства. Так, Тобольская казенная палата, открывая закупку хлеба для винокуренных заводов, предписывала сельским властям на местах «остановить на некоторое время частных перекупщиков», осуществлявших скупку хлеба у крестьян «в подрыв казенных покупок» [117]. В северных регионах Сибири торговля хлебом стеснялась ограничениями, вводимыми на торговлю купцов с коренным населением этих территорий под предлогом предотвращения притеснений и обмана «инородцев»: так, тобольским купцам было запрещено заводить в Березовском округе хлебные лавки для аборигенов. Как показала ревизия Сперанского, часто такого рода ограничения были продиктованы корыстной заинтересованностью незаконно участвовавших в торговле с ясачными местных чиновников, стремившихся отвратить конкуренцию со стороны частных торговцев [118]. Особенно жесткие ограничения на частную торговлю хлебом и деятельность скупщиков накладывались в неурожайные годы. Так, в 1812 г., когда в Томской губ. имел место значительный недород хлеба, местный губернатор запретил вывоз его за пределы губернии. Такого рода решения принимались во время неурожаев и иркутскими властями, сосредоточивавшими в такое время практически всю торговлю хлебом в своих руках. Ограничения, продиктованные последствиями неурожаев, вводились и по решению центральных властей: так, в течение 1812–1813 гг. по постановлению Комитета министров запрещался вывоз хлеба в другие губернии и к «азиатцам» из пострадавшей от неурожая красноярской округи [119].

Со вступлением в должность сибирского генерал-губернатора Сперанским были изданы «Подтвердительные правила о свободе внутренней торговли» в Сибири, а в его наказах Главному и губернским управлениям спе-

304

циально подчеркивалась необходимость обеспечения свободы хлебной торговли. Сперанским, а затем и специально принятым положением Сибирского комитета от 14 июня 1823 г. губернским управлениям предписывалось производить заготовление хлеба для казенных нужд подрядами с торгов, а при отсутствии желающих взять подряд или испрашивании соискателями подряда «несоразмерных» цен — через специально назначаемых казенных комиссионеров. При этом местные власти должны были следить за тем, чтобы при осуществлении казенных закупок не стеснялась свобода частной торговли хлебом, ограничения которой допускались только в «чрезвычайных случаях» и непременно с разрешения центральных властей (положение Сибирского комитета от 6 ноября 1831 г.).

Данные меры дали значительный импульс развитию частной хлебной торговли в Сибири. Масштабные закупки хлеба купцами-хлеботорговцами начинаются и на территориях, на которых ранее частные закупки сельскохозяйственной продукции были запрещены, а если и осуществлялись, то на нелегальных основаниях, либо же (в ограниченных количествах) в счет выполнения подрядов по поставкам хлеба в казну. Так, на Алтае, который усилиями заводских властей до реформ Сперанского был во многом исключен из сферы частной хлебной торговли, теперь закупалось купцами-хлеботорговцами более 200 тыс. пуд. хлеба в год. Одни лишь купцы Поповы закупили здесь в 1822 г. 170 тыс. пуд. хлеба, необходимого им «по коммерческим оборотам» и для выполнения контрактов с казной [120].

Вместе с тем реформы Сперанского, а в еще большей степени конкретная политика сибирских властей по их реализации были в значительной мере непоследовательными и противоречивыми. Еще при Сперанском (в октябре 1820 г.) Иркутское губернское правление предписывало на места земской полиции вести наблюдение, чтобы в селах не было запрещенной «известными узаконениями» перекупки избытков хлеба с тем, чтобы крестьяне-земледельцы самостоятельно привозили его в Иркутск, развитие рыночной торговли хлебом в котором губернские власти считали недостаточным. Сперанский посчитал такое толкование запрета на перекупку жизненных припасов ударом по свободе хлебной торговли и возвращением к запретительной политике Трескина и рекомендовал губернскому правлению отменить свое предписание, поскольку незаконной, по его мнению, являлась лишь скупка хлеботорговцами-перекупщиками действительно уже отправленного из деревень в город хлеба «со стачкою на дороге» (когда другие не допускаются к покупке «из первых рук»), скупка же хлеба по селам является обычной и законодательно разрешенной торговой практикой, не приводящей к установлению монополии; запрет же на деятельность скупщиков, наоборот, чреват проявлениями чиновничьего произвола и установлением монополии казны на хлебную торговлю [121]. Сперанским было остановлено и исполнение запрета, наложенного в 1821 г. омским городничим на вывоз хлеба за границу через местную таможенную заставу [122].

И все-таки и после реформы Сперанского объективное положение казны как крупнейшего потребителя хлеба, закупаемого для запасных магазинов,

305

винокуренных заводов и армии, толкало власти на ограничение деятельности своих конкурентов — частных хлеботорговцев. Стремление закупать хлеб по «еликовозможно низкой цене» из «первых рук» приводило к тому, что посреднические услуги частных подрядчиков при заготовлении хлеба для казенных нужд оказывались невостребованными, и хотя торги на поставку хлеба и проводились, их результаты зачастую не утверждались со ссылкой на назначение подрядчиками «несоразмерных» цен. Значительная часть закупок хлеба для казны осуществлялась специально назначаемыми казенными комиссионерами у крестьян с помощью земских исправников, понуждавших их продавать в казну хлеб по предварительно назначаемым сверху заниженным, по сравнению с рыночными, ценам (в том числе и методом раскладки требовавшегося для казенных нужд хлеба по крестьянским дворам) [123].

В отдельные периоды местные власти вообще отказывались от использования подрядного метода при заготовлении хлеба. Так, в Иркутской губ. уже при Сперанском в отдельные годы (в частности, в 1822 г.) весь хлеб для казенных нужд заготавливался специально назначаемыми казенными комиссионерами [124]. Генерал-губернатор Восточной Сибири С.Б. Броневский в 1835–1837 гг. вообще не проводил торгов на заготовку хлеба, отказавшись от использования подрядов. Во время ревизии Сибири сенатором Толстым было установлено, что хлеб в Иркутской губ. заготавливается для казенных нужд «почти ежегодно» посредством «особо снаряжаемых комиссий», а не через подрядчиков, так как последние назначали неудовлетворяющие власти цены [125]. Сведения, содержащиеся в отчетах западносибирских генерал-губернаторов за различные годы, также свидетельствуют, что значительная часть казенных закупок хлеба в этом регионе также проводилась через казенных комиссионеров, без использования частных подрядчиков [126].

Вместо подрядов, выполняемых хлеботорговцами-скупщиками, широкое распространение получили поставки мелких партий хлеба (в несколько десятков-сотен пуд.) по назначаемым сверху «плакатным» ценам непосредственно крестьянами-земледельцами. Заключались контракты на поставку хлеба и с целыми крестьянскими обществами, в чем также проявлялось стремление казны закупать хлеб по низким ценам у непосредственных его производителей. Так, в 1837 г. Иркутская казенная палата заключила контракты с доверенными от двух крестьянских общин Яндинской и Кимиль-тейской волостей Нижнеудинского округа на поставку в казенные Илгин-ский и Александровский винокуренные заводы соответственно 45685 и 43737 пуд. хлеба на общую сумму 58 тыс. руб. [127] На основе договоров с крестьянскими обществами заготавливали значительную часть хлеба, требовавшегося для продовольствия размещавшихся в Сибири войсковых частей, армейские провиантмейстеры [128]. Хотя необходимо отметить, что военное ведомство в гораздо большей степени, чем другие казенные ведомства, прибегало к услугам частных подрядчиков. Уже в 60–80-е гг. XVIII в. западносибирские купцы-подрядчики выставляли по контрактам с армией крупные партии хлеба в 10–20 тыс. четвертей. По сведениям за 1834 г.,

306

«подрядом по торгам» на продовольствие расквартированных в Западной Сибири войск было закуплено 890 тыс. пуд. муки и крупы и 488 тыс. пуд. овса [129]. Преимущественно на основе контрактов С частными подрядчиками ставился хлеб в казенные хлебозапасные магазины, однако круг их действия и функции после реформ Сперанского были ограничены в основном продажей хлеба (в случае его нехватки в частной торговле) аборигенному и русскому населению, проживавшему в «бесхлебных» северных местностях. К тому же объем закупок хлеба для запасных магазинов в 1820–1850-х гг. не превышал 300 тыс. пуд. в год, тогда как ежегодные закупки хлеба для казенных винокуренных заводов, которые власти предпочитали осуществлять непосредственно у крестьян «хозяйственным распоряжением» чиновников или за счет «вольного поселянами в заводы привоза» [130], составляли 1–1,5 млн пуд. в год. Преимущественно через мелкие крестьянские поставки и комиссионерским способом, без использования услуг крупных частных подрядчиков, заготавливался хлеб и для кабинетских предприятий в Алтайском горном округе, объем закупок хлеба для которых в 1840–1850-е гг. составлял 700–800 тыс. пуд. в год. Все это существенно сужало масштабы торгово-закупочных операций купцов-хлеботорговцев, имевших ограниченное участие в этом значительном сегменте хлебного рынка.

Конкуренция казенных хлебных магазинов, которые до Сперанского активно торговали хлебом даже в городах, расположенных в земледельческих районах, оказала сдерживающее влияние на развитие частной лавочной торговли хлебом. Вступивший в должность сибирского генерал-губернатора Сперанский обнаружил полное отсутствие частных мучных лавок в крупнейшем городе Восточной Сибири — Иркутске, где частная торговля хлебом была буквально задавлена установленной Трескиным монополией казенных хлебных магазинов. Однако все попытки Сперанского побудить купцов к заведению хлебных лавок в Иркутске закончились безрезультатно. Не получила сколько-нибудь значительного развития лавочная торговля хлебом в этом губернском центре и в дальнейшем. Вклад иркутского купечества в развитие хлебной торговли в городе ограничивался лишь тем, что оно пожертвовало 50 тыс. руб. на учреждение в Иркутске общественного запасного магазина, из которого производилась продажа хлеба в неурожайные годы [131].

Однако не только ограничительная политика казны, а в первую очередь конкуренция хлеба, продаваемого на городских рынках крестьянами-земледельцами из близлежащих сельских волостей, сводили к минимуму торговую активность профессиональных скупщиков хлеба в городах, расположенных в земледельческой черте, и направляли их капитал и предпринимательскую активность на поставки хлеба в неземледельческие промысловые районы, а начиная с 1830-х гг., как указывалось выше, крупнейшей отраслью хлебной торговли, в которую устремляется капитал и инициатива частных скупщиков хлеба, становятся поставки муки и фуража на сибирские золотые промыслы, объем которых к концу 1850-х гг. превысил 3 млн пуд. Однако и здесь, несмотря на то, что золотопромышленность рассматрива-

307

лась царским правительством как приоритетная отрасль, развитие которой пополняло золотой запас страны и служило важным источником накопления богатств для активно участвовавшей в золотопромышленной лихорадке чиновничье-дворянской аристократии, местные сибирские власти вводили ограничительные меры, ставившие под удар снабжение хлебом частных золотых приисков. Наиболее скандальный случай такого рода, разбиравшийся ревизовавшим Сибирь сенатором графом Толстым, был связан с действиями генерал-губернатора Восточной Сибири Руперта, который в неурожайном 1838 г. с целью «успешного заготовления хлеба для казенных потребностей» запретил на подведомственной ему территории куплю-продажу хлеба частным торговцам и золотопромышленникам. Во исполнение его предписания был секвестирован в казну хлеб, закупленный в сельскохозяйственных уездах Иркутской губ. для золотых приисков коммерции советника Попова и купца Рязанова, а в Енисейской — для приисков того же Рязанова и компании купца Зайкова и коллежского советника Коновалова. Были задержаны и заключены под стражу приказчики купца-золотопромышленника Куликова, посланные хозяином для скупки хлеба у крестьян Ачинского округа, был взят в казну хлеб, заготовленный енисейским купцом Хороших для сплава в Туруханский край. Общие поставки хлеба частными торговцами на Туруханский север в результате введения ограничительных мер сократились с 39 тыс. пуд. в 1837 г. до 5586 пуд. в 1839 г. Стеснение свободы торговли хлебом привело к значительному росту цен на него: в Енисейской губ. уже в первый месяц действия ограничительных мер (в октябре 1838 г.) цена четверти ржаной муки, ранее колебавшаяся в разных округах от 8 до 11 руб., выросла до 9–21 руб. [132]

Ограничительные меры на торговлю хлебом, введенные Рупертом без предусмотренного законодательством согласования с правительством, вызвали негативную реакцию центральных властей. Комитет министров счел действия генерал-губернатора незаконными и неадекватными сложившимся обстоятельствам, степень чрезвычайности которых не требовала принятия тотальных запретительных мер, поскольку проблему заготовок хлеба для казенных нужд можно было решить заимствованием хлеба из сельских запасных магазинов (что Руперт в конечном счете и сделал). К такому же выводу пришел и направленный в Сибирь с ревизией сенатор Толстой, который установил, что хотя Руперт в ответ на неодобрение его действий Комитетом министров еще весной 1839 г. рапортовал в Петербург об отмене дискриминационных по отношению к частной хлеботорговле мер, ограничения на скупку хлеба частными лицами действовали в Восточной Сибири вплоть до начала 1840 г. И хотя генерал-губернатор разрешил производить закупку хлеба некоторым крупным золотопромышленникам — Машарову, Рязанову, Асташеву, Коростелеву и др. (что, как указывал Толстой, было связано с тем, что «класс золотопромышленников... в Сибири имеет больший вес, нежели другие коммерческие лица»), это разрешение им было дано на условии, что в случае возникновения у казны надобности в хлебе, он будет поставлен золотопромышленниками из других губерний [133]. В ко-

308

нечном итоге Руперт был отстранен от своей должности, и в дальнейшем сибирские власти даже в неурожайные годы не вводили таких масштабных и всеобъемлющих ограничений на частную торговлю хлебом. Так, в 1859–1861 гг., когда имел место крупный недород хлеба в Тобольской губернии и встал вопрос о введении в интересах обеспечения закупок хлеба в казну запрета на частную торговлю хлебом, губернские власти не пошли на это ввиду очевидного его несоответствия действующему законодательству. Местным начальством были лишь приняты меры к предупреждению скупки торговцами хлеба на подъездах к Тобольску для того, чтобы не допустить спекуляции хлебом и роста цен на него до социально опасного уровня [134].

Стремление к установлению монополии на хлебном рынке в феодальный период было присуще не только казне, но и частным скупщикам хлеба и выражалось в попытках скупить отправляемый крестьянами на городские рынки хлеб на подъездах к городу или же даже на территории самих городских рынков с тем, чтобы, сконцентрировав у себя значительные запасы хлеба, диктовать цены на него. В связи с этим местными властями (как губернскими, так и органами городского самоуправления) вводились ограничения на перекупку хлеба, имевшие побудительным мотивом стремление не допустить из-за действий перекупщиков роста цен на хлеб в городах. Так, в 1788 г. Иркутской городской думой было установлено, что местный купец П. Авдеев через своих приказчиков занимался скупкой хлеба на иркутском рынке с надбавкой продавцам от 1 до 3 коп. за пуд муки; скупали в больших количествах хлеб на городском рынке (вместо того чтобы покупать его в селах) и купцы-подрядчики казенной палаты, обязавшиеся ставить хлеб в казенные магазины, что также приводило к росту цен на хлеб в Иркутске. В связи с этим дума была вынуждена обратиться к правителю Иркутского наместничества с просьбой о принятии мер к прекращению перекупки хлеба, как на городском рынке, так и «главных проезжих пунктах», расположенных вблизи города [135]. В 1800 г., когда иркутский купец Русанов организовал на своем расположенном в 60 верстах от Иркутска постоялом дворе скупку хлеба, провозимого крестьянами на городской рынок, губернатор Леццано принудил его продать закупленный им хлеб на иркутском базаре в «пользу бедных» по цене на 10 коп. за пуд. ниже рыночной [136]. Иркутский губернатор Корнилов в 1805 г. запрещал частным торговцам и казенным комиссионерам скупать хлеб в селах, расположенных на расстоянии ближе 60 верст от Иркутска, чтобы жители этих сел везли на рынок в Иркутск хлебные «избытки» самостоятельно, и в результате цены на хлеб не могли «вдруг слишком возвыситься» [137].

Томский губернатор Д. Илличевский в 1814 г. предписывал городской думе «обязать перекупщиков подписками», чтобы они не скупали хлеб, привозимый окрестными крестьянами для продажи в Томск, а если желают торговать хлебом, то бы «покупку оного производили в уезде, а не в городе». При этом скупщикам хлеба запрещалось реализовать закупаемый в селах хлеб на городском рынке, когда «при подвозе крестьянами понижаются цены», а разрешалось продавать его лишь «на дому» либо из специально устраиваемых хлебных лавок [138].

309

Случаи скупки, с целью установления монополии, группами хлеботорговцев привозимого крестьянами на городские рынки хлеба с наддачей против рыночных цен расследовались в 1834 г. губернатором Сулимом в Тобольской губ. [139] В 1866 г. 118 жителей Енисейска обращались в городскую думу, к губернатору и в Совет Главного управления Восточной Сибири с жалобой на действия енисейских хлебопромышленников (купцов А. Грязнова, Н. Дементьева, П. Фунтосова, А. Матонина, И. Ячменева, Е. Зайцева, И. Хейсина, Д. Мингалева, В. Елтышева и торгующего крестьянина Н. Волоховича), которые «захватили в свои руки посредством стачки весь хлеб, какой только доставляется из других мест для продажи в г. Енисейск» и «сделали из хлебной торговли монополию», в результате чего цены на хлеб в течение декабря 1866 г. увеличились с 1 руб. 30 коп. до 2 руб. за пуд ржаной муки. Хотя городская дума и городская полиция не установили факта наличия «стачки» хлеботорговцев, чиновник особых поручений Енисейского общего губернского управления Мокронецкий, направленный для расследования обстоятельств, пришел к выводу, что действия некоторых скупщиков хлеба носили незаконный характер и «имели сильное влияние на цену хлеба, искусственно возвышенную», а енисейский губернатор даже ввел порядок, согласно которому хлеботорговцы при перепродаже в городе скупаемого на городской пристани хлеба (приплавляемого из южных округов губернии) могли устанавливать торговую надбавку в размере не более 10% к цене покупки [140].

В сибирской прессе дореформенного периода описывались уловки, к которым прибегали купцы-перекупщики для того, чтобы избежать обвинений в монополизме и искусственном взвинчивании цен. В частности, как сообщалось в «Томских губернских ведомостях», характерным явлением для хлебной торговли в Томске был порядок, согласно которому скупленный купеческими приказчиками по деревням хлеб доставлялся затем самими крестьянами в города, где они продавали его «как бы свою собственность, но на самом деле привезенное вовсе уже им не принадлежало, а куплено барышниками, которые тайно и назначали им продажные цены, следя за ходом торговли вблизи от таких однодневных приказчиков» [141]. Иркутский корреспондент «Северной пчелы» сообщал в 1857 г., что на иркутском базаре распространена практика, когда приказчики местных купцов продают хлеб под видом крестьян, переодевшись в крестьянскую одежду, а сами купцы выступают в роли покупателей и «набивают тем самым высокую на хлеб цену» [142]. К подобным же уловкам прибегали и тобольские прасолы [143].

Особенно высокие цены хлеботорговцы устанавливали в неурожайные годы, пользуясь увеличением спроса на хлеб. Хлебные цены в такие годы возрастали в 1,5 — 2 раза, что лишь отчасти являлось результатом возвышения цен со стороны земледельцев-крестьян, а в большой мере было связано и с действиями перекупщиков хлеба, стремившихся воспользоваться благоприятным для получения крупных барышей моментом. «Наше дело коммерческое, нужно пользоваться случаем» — так объяснял мотивы такого поведения один из енисейских купцов-хлеботорговцев местному корреспонденту

310

газеты «Амур» П. Цветолюбову, считавшему, что деятельность скупщиков хлеба в отдаленных местностях Сибири хотя и «облекается в форму свободной торговли, но все же, при местных условиях, вредит благосостоянию народа» [144]. В корыстолюбии «монополистов, сосредоточивших в своих руках торговлю хлебом и думающих только об одном: как бы сорвать наивозможно большие барыши», усматривал главную причину дороговизны хлеба в неурожайном 1858 г. и автор корреспонденции из Енисейска, опубликованной в «Иркутских губернских ведомостях» [145].

Однако деятельность скупщиков хлеба была объективно востребована необходимостью поставок продовольствия в отдаленные от земледельческой зоны районы Сибири, существованием спроса на мобилизуемые скупщиками крупные партии хлеба со стороны казенных ведомств и частных золотопромышленников. При этом она являлась и необходимым условием повышения товарности крестьянского хозяйства. Далеко не все крестьяне (особенно проживавшие в отдаленных от городов селах) имели возможность самостоятельно доставлять предназначенные на продажу излишки выращенного хлеба потребителям (к тому же при наличии у них мелких партий хлеба, это могло быть и невыгодно), поэтому скупщики играли роль связующего звена между крестьянскими хозяйствами и разнообразными потребителями сельскохозяйственной продукции. Скупщики предоставляли крестьянам возможность гарантированного сбыта своей продукции, перекладывая на себя коммерческий риск, связанный с возможной невыгодностью ее дальнейшей реализации. Важную роль играло и то обстоятельство, что скупщики хлеба, как правило, производили наиболее массовые закупки хлеба осенью — в период, когда крестьяне испытывали острую нужду в деньгах для уплаты казенных податей. Так, служащий Салаирской горной конторы, посланный в ноябре 1821 г. для изучения возможностей закупки хлеба для продовольствия мастеровых Салаирского рудника, сообщал начальству, что во всех волостях, расположенных по р. Томи, производится массовая скупка хлеба частными торговцами, так как крестьяне, «не затрудняя себя перевозкой хлеба», продают его перекупщикам «на месте и в то же самое время, когда требуются от волостей в число подушных и прочих повинностей деньги, получая оные от перекупщиков, остаются при домах, не отлучаясь от работ» [146].

Экономическую целесообразность своих отношений со скупщиками хлеба крестьяне видели и в том, что те широко использовали практику выдачи денежных задатков, выполнявших роль своеобразной формы кредитования крестьянских хозяйств. При этом, правда, скупщики, возмещали свой задаток выторговыванием у крестьян более низких, по сравнению со среднерыночными, цен. Как правило, уступка в цене составляла 10–20%, но иногда скупщикам удавалось добиться и более существенных скидок: так, приказчики томского купца П. Чулошникова закупали в 1819 г. у крестьян Верхотомской волости ржаную муку по цене 24–27 коп. за пуд, тогда как средняя цена по волости в этом году составляла, по сведениям земского управителя, 44 3/4 коп. за пуд. [147] Столоначальник Главного управления

311

Западной Сибири в докладе генерал-губернатору (1858 г.) отмечал, что скупщики, «которые выдают им задаточные деньги в то именно время, когда они в них имеют нужду, успевают покупать у поселян хлеб в конце летней и в начале осенней поры за бесценок...» [148].

Выдавая крестьянам задатки (иногда даже за один-два года вперед), частные перекупщики выигрывали конкуренцию за крестьянский хлеб у казенных заготовителей. К тому же даже при явно выраженном стремлении частных скупщиков всеми возможными способами снизить закупочные цены на хлеб, последние зачастую (особенно когда закупался необзадачен-ный хлеб) были выше «справочных» цен, по которым заготавливался хлеб комиссионерами казны, стремившимися к максимальной дешевизне покупок (в том числе и за счет использования методов внеэкономического принуждения крестьян). Так, Верхотомский земский управитель Геблер в 1847 г. сообщал в Алтайское горное правление, что частные скупщики хлеба ежегодно закупают для золотых промыслов хлеб «в весьма большом количестве, и цены выдают немалые в сравнении с казной» [149]. Приказчики тарского купца Калижникова в 1858 г. скупали муку у крестьян Тарского округа по цене 20 коп. за пуд, тогда как казенные заготовители предлагали 17 — 18 коп. за пуд [150]. Конкуренция частных хлеботорговцев вызывала обращенные к начальству жалобы и сетования казенных комиссионеров на то, что из-за действий частных перекупщиков они не могут закупить хлеб по ранее назначенным справочным ценам [151]. Расширявшая сферу действия рыночных механизмов деятельность скупщиков хлеба была немаловажным фактором, побуждавшим местные власти периодически повышать цены, по которым закупался хлеб для казенных нужд. Учитывая огромные масштабы казенных закупок хлеба (в первой половине XIX в. от 2 до 5 млн пуд. в год), можно предположить, что вызванная конкуренцией частных хлеботорговцев тенденция к повышению справочных цен на хлеб до уровня рыночных благоприятно сказывалась на развитии крестьянских хозяйств, вовлечении их в товарно-денежные отношения.

Немаловажным фактором, объясняющим, почему крестьянин довольно часто прибегал к услугам скупщиков хлеба, было и характерное для крестьянской психологии опасение чиновничье-полицейского произвола, ощущение, что пределы его правовой защищенности ограничиваются лишь территорией сельской общины, к которой он принадлежал. Так, крестьяне Минусинского округа, объясняя проезжавшему по селам в 1860 г. путешественнику, почему они продают хлеб скупщику по цене 50–60 коп. за пуд, а не везут на городской базар, где он стоит 70 коп., отвечали, что если повезешь в город, то «обругают» и «в кутузку за спекуляцию посадить могут», а «здесь скупщики приедут сами, и хоть дешевле отдашь, да спокойнее» [152]. Предпочтение, которое отдавали крестьяне частным скупщикам, по сравнению с казенными заготовителями хлеба, объяснялось и тем, что они не были склонны «подвергаться разным формальностям по подрядам» [153].

312

Занимавшиеся хлебной торговлей купцы привлечением к своим торгово-закупочным операциям крестьян немало способствовали формированию в крестьянской среде прослойки, стремившейся выйти за пределы традиционных крестьянских хозяйственных занятий за счет переключения на торгово-закупочную деятельность. Многие из таких крестьян-торговцев, прежде чем стать самостоятельными скупщиками, первоначально выступали в роли доверенных и приказчиков купцов. Принадлежность к крестьянскому сословию и знание крестьянской психологии позволяли таким торговым агентам довольно успешно вести закупочные операции, что приносило прибыль не только их хозяевам, но и составляло первоначальный капитал им лично. В силу этого купцы охотно использовали крестьян в качестве своих доверенных лиц, усилиями которых на вверенный им купцами капитал мобилизовались товарные партии хлеба. Некоторым своим доверенным из числа крестьян купцы поручали осуществление достаточно крупных по размерам закупочных операций. Так, томский купец второй гильдии П. Чулошников в 1821 г. подряжал крестьянина Спасской волости И. Киприянова к закупке 17 тыс. пуд. хлеба. Крестьянин дер. Каменской Кривощековской волости Томской губ. И. Черепанов в 1821–1822 гг. поставил нарымскому купцу Родюкову 12 тыс. пуд. муки, предназначенной для распродажи в Нарым-ском округе. Торговыми агентами томского купца М. Базина, подрядившегося поставить в 1821 г. в казенные магазины 14 тыс. пуд. хлеба, являлись крестьяне Верхотомской волости С. Печерин и Н. Давыдов [154]. К операциям по скупке хлеба купцы привлекали и представителей крестьянской администрации — волостных голов, писарей и др. Так, по заключенному в ноябре 1821 г. договору с томским купцом Серебренниковым, ставившим хлеб для казенных запасных магазинов, писарь Верхотомского волостного правления Халтурин и волостной голова Щеглов обязались закупить и к весне следующего 1822 г. сдать на построенные приказчиками купца на р. Томи барки 3000 пуд. хлеба, за что получили в задаток 1300 руб. [155] Условившись с приказчиками купца о выплате им за поставляемый хлеб по 50 коп. за пуд, волостной голова и писарь закупали у крестьян хлеб по более низким ценам — от 35 до 45 коп. за пуд, что приносило им прибыль в размере от 10 до 40% на затраченный капитал (к тому же не собственный, а полученный в качестве задатка от купца). Использование в качестве торговых агентов должностных лиц сельской администрации позволяло купцам снизить затраты на закупку хлеба, так как волостные головы и писари использовали свое служебное положение для того, чтобы принудить крестьян продавать хлеб по как можно более низким ценам, а те из крестьян, кто «имел дело к волостному правлению», вынуждены были «отдавать свой хлеб за бесценок или даже и даром». Не случайно один из сибирских публицистов, вынесший на страницы сибирской печати в период предреформенной «гласности» свидетельства неприглядной деятельности ряда представителей сельской администрации, называл таких, использовавших свое должностное положение, сельских предпринимателей «ненасытными пиявицами», сосущими «кровь и жизнь им подведомственных людей» [156].

313

Наиболее капиталистах из крестьян-скупщиков купцы охотно принимали в свои полноправные партнеры по выполнению заключаемых с казною контрактов на поставку хлеба в запасные магазины, на винокуренные заводы и пр. Так, иркутский купец П. Баснин, взявший в 1820 г. в казенной палате подряд на поставку 25 тыс. пуд. хлеба в якутский и киренский запасные хлебные магазины, выполнял этот контракт в товариществе с крестьянином Иркутского округа Ларионовым [157].

Таким образом, участие купеческого капитала в хлебной торговле способствовало проникновению в крестьянскую среду товарно-денежных отношений и формированию многочисленного слоя крестьян-скупщиков хлеба. По нашим подсчетам, основанным на рапортах в Алтайское правление местных земских управителей, только лишь на территории Алтайского округа, где деятельность скупщиков хлеба подвергалась наибольшим ограничениям, в первой половине 1820-х гг. действовало не менее 15 скупщиков хлеба из числа крестьян, большинство из которых вели свои операции как агенты купцов, либо же перепродавали закупленные ими партии хлеба купцам и их приказчикам [158]. Лишь один из крестьян-скупщиков — И.П. Вельской, проживавший в Богородской волости Томской округи, вел крупные закупки хлеба самостоятельно, заключив с казной контракт на поставку в 1822 г. в нарымские и тогурские запасные магазины 17 тыс. пуд. хлеба [159]. В дальнейшем число самостоятельных крестьян-скупщиков на Алтае значительно увеличилось, некоторые из них вели скупку хлеба в размерах, не уступавших закупочным операциям купцов. Примером могут служить крестьяне-скупщики из Ординской волости Абрамовы, которые в 1820–1840-х гг. на регулярной основе закупали хлеб в селениях своей и соседних волостей, сплавляя его затем для продажи в Томск. Так, в 1829 г. Трофимом Абрамовым было закуплено 19 тыс. пуд. хлеба, в 1830 г. — 15 тыс. пуд., а по сведениям за 1839 г., Трофимом и Феоктистом Абрамовыми были сплавлены в Томск две барки с грузом хлеба в 10 тыс. пуд. каждая [160]. Торгующие по свидетельствам 3-го рода крестьяне Бийского округа О. Романов и И. Кучин в 1846 г. закупили и отправили для продажи в Томск 21 тыс. пуд. хлеба [161].

Крупные самостоятельные поставки хлеба в казну и частным потребителям выполняли крестьяне-скупщики и в других регионах Сибири. Так, крестьянин Курганского уезда Кривоногое в 1809 г. приплавил в Тобольск на 3-х барках 10 тыс. пуд. ржаной и 400 пуд. пшеничной муки [162]. Скупкой и сплавом хлеба в Березовский округ в 1850 — начале 1860-х гг. занимались крестьяне Кузнецов, Шейшин, Мурин, Мотошины и др. Активно участвовали крестьяне-скупщики и в заготовлении хлеба по заказам различных казенных ведомств: в Тобольской губ. в предреформенный период конкуренцию купцам в этой сфере хлебной торговли составляли до 30 торгующих крестьян и мещан [163]. Крупный контракт по поставке хлеба в казну был выполнен в 1823 г. крестьянином М. Контаревым, закупившим и сплавившим по Енисею в туруханский и енисейский запасные хлебные магазины 18 тыс. пуд. муки [164]. Торгующий крестьянин Белоусов в 1840 г. подряжался поставить в киренский провиантский магазин 2150 пуд. муки по цене 2 руб. 50 коп. за

314

пуд, а в якутский — 7 тыс. пуд. по цене 2 руб. 55 коп. «Инородец» Идинской степной думы Пирожков выставил в Александровский винокуренный завод в 1841 г. 10 тыс. пуд. муки, а в 1842 г. — 20 тыс. пуд. на сумму 4714 и 10284 руб. сер. соответственно, балаганский тайша Андреев в 1843 г. в Илгинский завод — 10 тыс. пуд. на 2657 руб. [165]

Серьезную конкуренцию крестьяне-скупщики составляли купцам-хлеботорговцам также и в поставках хлеба на золотые промыслы. Из зарегистрированных в иркутской маклерской книге за 1855 г. сделок хлеботорговцев с золотопромышленниками на поставку хлеба и фуража на прииски наиболее крупная принадлежала крестьянину Верхоленской волости, подрядившемуся закупить и доставить в расположенную в Олекминском округе резиденцию золотопромышленника иркутского купца Трапезникова более 21 тыс. пуд. различных хлебных припасов [166]. В Енисейской губ., как уже указывалось выше, на скупщиков-крестьян приходилось до 30% всего хлеба, закупавшегося для поставки на прииски в Минусинском округе, а в целом по губернии скупкой хлеба для золотых промыслов занимались более 100 крестьян с капиталом от 2 до 100 тыс. руб. [167]

Итак, можно заключить, что расширявшееся участие сибирского купечества в торговле хлебом отражало специфику сибирского региона, заключавшуюся в преимущественно аграрном характере его экономического развития. Так как городские поселения, расположенные в земледельческой полосе Сибири, снабжались хлебом главным образом за счет крестьянского привоза, деятельность скупщиков хлеба была нацелена в основном на поставки хлеба в города, расположенные севернее земледельческой черты (Березов, Сургут, Тобольск, Нарым, Томск, Енисейск, Якутск и др.), в промысловые районы и на золотые прииски. Ориентированность купечества на поставки хлеба в отдаленные районы определялась возможностью получения больших барышей за счет значительной разницы в ценах на хлеб в местах его покупки и реализации. Неразвитость путей сообщения делала нерентабельной перевозку сибирского хлеба на Урал и в Европейскую Россию, в связи с чем деятельность хлеботорговцев в феодальный период замыкалась рамками сибирского региона (лишь в относительно небольших количествах сибирский хлеб поставлялся на уральские заводы и в Печорский край). Поэтому, хотя деятельность скупщиков и способствовала повышению товарности крестьянского хозяйства, ограниченность рынка сбыта сдерживала рост заинтересованности сибирских крестьян в расширении производства хлеба.

На развитие хлебной торговли и деятельность частных скупщиков хлеба в рассматриваемый период значительное влияние оказывало относительно более широкое, чем в Европейской России, присутствие на хлебном рынке Сибири казенных и кабинетских ведомств, осуществлявших масштабные закупки хлеба для казенных винокуренных и кабинетских горных заводов, запасных магазинов и армии. С одной стороны, наличие крупного потребителя хлеба в лице государства повышало спрос на услуги торговцев-скупщиков хлеба, а с другой — стремление многих казенных ведомств и Кабине-

315

та закупать хлеб из «первых рук» — у непосредственных его производителей-крестьян, вызывало к жизни целый ряд ограничительных мер в отношении частных торговцев хлебом. И хотя политика местных властей эволюционировала в течение рассматриваемого периода в сторону постепенной либерализации условий частной торговли и деятельности скупщиков хлеба, окончательное превращение сибирской хлебной торговли в полноценный источник накопления для частных предпринимателей произошло уже в пореформенный период, когда присутствие государства на хлебном рынке Сибири значительно сократилось после отказа казны от монополии на винокурение и закрытия кабинетских горнозаводских предприятий на Алтае и в Забайкалье.

2. Торговля скотом и продукцией животноводства

Как показывает проделанное исследователями (О.Н. Вилковым, З.В. Башкатовой, Л.В. Машановой и др.) изучение сибирских таможенных книг XVII в., торговля скотом и мясом являлась одной из тех немногих отраслей сибирской коммерции, в которой местные торговцы с самого начала имели приоритет над доминировавшими в целом в торгово-промысловом освоении Сибири торговцами из Европейской России и их приказчиками [168]. Преобладание местного торгового капитала на сельскохозяйственном рынке Сибири являлось характерной чертой его развития и в следующем XVIII столетии. Так, согласно данным тобольской таможенной книги 1714 г., на долю местных торговцев из числа крестьян, посадских и служилых людей приходилась вся продажа рогатого скота в городе (596 голов на сумму таможенной оценки 531 руб.). Торговые люди из Европейской России и их приказчики участвовали в торговых сделках лишь в качестве покупателей лошадей, используемых ими для транспортировки товарных кладей (на их долю приходилось 20 из общих 46 закупленных лошадей) [169]. Из 31 оптовых торговцев скотом (покупавших или продававших 5 и более голов скота), торгово-закупочные операции которых зафиксированы в тюменской таможенной книге 1703 г., 22 чел. (71%) являлись жителями Тюмени и уезда, а остальные представляли Тару (5 чел.), Тобольск (1), Верхотурье (1) и Европейскую Россию (2). Торговцами с Руси — строгановским крепостным крестьянином и работным человеком москвитянина В. Дмитриева — было закуплено всего лишь соответственно 5 и 7 лошадей, тогда как жителями Тюменского и Тарского уездов закуплены 102 лошади и продано 97 голов рогатого скота и 12 свиных туш [170].

В Таре в 1702 г., по сведениям местной таможни, предметом оптовых торговых сделок (более 3 голов) были 57 голов рогатого скота и 308 лошадей, при этом весь рогатый скот был явлен на продажу жителями Тары, а оптовую торговлю лошадьми вели в основном служилые люди, юртовские бухарцы и татары Тобольского, Тарского и Тюменского уездов, которыми было явлено на таможне 269 лошадей, оцененных таможенными служите-

316

лями в 333 руб. 14 алт. Торговцы-несибиряки в этих торговых операциях были представлены лишь 2 приезжими «неверноподданными» бухарцами, закупившими 39 голов лошадей на сумму 57 руб. [171]

Более весомое участие купцы из Европейской России принимали на рубеже ХУП-ХУШ в. в торговле скотом на территории Восточной Сибири, где проживали на постоянной основе их агенты-приказчики, игравшие активную роль в торгово-промысловом освоении региона, привлекавшего пушными богатствами и возможностью участия в торговле с Китаем, в которой скот был важной статьей торгового обмена. Согласно данным иркутской таможенной книги 1699 г., торговцами из Европейской России было явлено в местной таможне 358 голов рогатого скота и 149 лошадей на общую сумму таможенной оценки 1379 руб., что составило соответственно 49,1% всего явленного в таможне рогатого скота и 93,5% закупленных оптом (более 3) лошадей. Весь скот был отправлен торговыми людьми и гостями в Нерчинск для обмена на привозимые из Науна китайские товары [172]. По данным нерчинских таможенных книг 1692–1711 гг., торговыми людьми и купцами гостиной сотни из Европейской России (главным образом через приказчиков и работных людей) было продано в Нерчинске 792 головы рогатого скота и 104 лошади на сумму 4535 руб., что составило 38,4% от всего поголовья реализованного скота и 38,9% его стоимости). Продажа остального пригнанного в Нерчинск скота распределялась между служилыми людьми (541 голова рогатого скота и 35 лошадей на 2841 руб.), крестьянами (327 голов рогатого скота и 38 лошадей на 777 руб.), посадскими (304 головы рогатого скота и 32 лошади на 1625 руб.) и промышленными людьми (23 головы скота на 125 руб.) [173].

Анализ содержания таможенных книг и книг сбора «десятой деньги» сибирских городов показывает, что уже в начале XVIII в. во всех регионах Сибири имелись скупщики скота, занимавшиеся этим видом предпринимательской деятельности на регулярной основе. Так, в Тюменском уезде, по данным книги сбора 10-й деньги 1701 г., скупкой скота занимались 23 хозяйства, что составляло почти четверть от всех хозяйств (89), чьим главным занятием являлась торговля [174]. По данным таможенных книг, оптовую торговлю скотом в Тюмени (1703 г.) вели 31 чел., в Тобольске (1703 г.) — 28 чел., в Таре (1702 г.) — 42 чел., в Туринске (1703 г.) — 15 чел., в Кузнецке (1705 г.) — 5 чел., в Енисейске (1701 г.) — 29 чел. [175]

Многие торговцы-скупщики являли на таможнях крупные партии скота. Так, в значительном количестве закупали в слободах и продавали в Тобольске скот крестьяне Киргинской слободы Василий Кузнецов и Алексей Предеин: в 1703 г. ими было явлено в Тобольской таможне соответственно 30 (на сумму 28 руб. 20 алт.) и 50 (40,5 руб.) голов рогатого скота, в 1707 г. — 94 головы (112,8 руб.), а в 1705 г. вместе с крестьянином этой же слободы Г. Глазачевым — 139 голов [176]. Крестьянин Камышловской слободы Верхо-турского уезда П. Зеленцов пригнал в 1703 г. для продажи в Тобольск 42 головы скота (на сумму 40 руб.), житель Пышминской слободы этого же уезда П. Ощепков в 1704 г. — 55 голов (62 руб. 26 алт.), а оброчный кресть

317

янин Арамильской слободы М. Сереткин — 88 голов рогатого скота на 114 руб. 22 алт. [177] Житель Каменской слободы Тобольского уезда Н. Татабарин в 1702 г. пригнал и распродал в Таре 26 лошадей на 31 руб., крестьянин этой же слободы Г. Негодяев — 29 лошадей на 44 руб. 26 алт. 4 ден., тобольский служилый татарин М. Хочажев — 20 лошадей на 24 руб. [178] В сентябре 1703 г. тарский служилый татарин С. Муратов и юртовский бухаретин Т. Кучуков закупили в Тюмени и направили для продажи в Тару 72 лошади на сумму 61 руб. [179] Промышленный человек И. Иконников в августе 1699 г. закупил в Иркутском уезде для распродажи в городе 76 голов рогатого скота на сумму 162 руб. 30 алт., иркутский посадский Д. Лаврентьев — 29 голов на 54 руб. Гулящий человек М. Пахолков в марте этого года скупил у жителей Удинского острога и отправил для обмена на китайские товары в Нерчинск 30 голов скота (75 руб.) [180]. Служилый И. Апрельский распродал в Нерчинске в мае 1700 г. 60 голов скота на 264 руб., в марте 1703 г. — 15 голов на 75 руб., в апреле 1710 г. — 30 голов на 120 руб. [181]

Большая часть пригоняемого скупщиками для продажи в городах скота закупалась на убой так называемыми «мясниками» — торговцами, осуществлявшими продажу мяса в розницу из мясных лавок. В таможенной книге Тобольска за 1713 г. приводятся сведения о закупке скота на городском рынке 17 мясниками, которыми в совокупности было закуплено «на убой» более 700 голов скота. Наибольшее количество скота скупили «мясники» служилый Степан Зверев и посадский Яков Кузнецов — соответственно 100 и 89 голов [182]. Активно торговал в начале XVIII в. мясом в Тобольске тюменский торговец Василий Беднягин: так, в феврале 1703 г. он отправлял из Тюмени в Тобольск 27 туш говяжьего мяса и 34 пуда масла, а в мае этого же года вместе со своим компаньоном тюменским пешим казаком Козьмой Колотиловым — 6 свиных, 15 говяжьих туш и 28 гусей [183]. Беднягин торговал мясом и в Тюмени, где помимо него, по данным ремесленной переписи 1722 г., насчитывалось еще 9 мясников (Якимов, Ершев, Захаров, Мальцев, Попов, Вязьмин, Парфенов, Рябов, Клочков) [184].

Группы торговцев из числа местных жителей, специализировавшихся на лавочной торговле мясом, сложились к началу XVIII в. и в других сибирских городах. Так, в Таре, как следует из данных таможенных книг за 1701–1705, 1707 гг., мясоторговлей занимались 10 чел.: Влас и Фрол Потанины, Прокопий Нерпин, Андрей и Матвей Чесунины, Иван, Василий и Афанасий Сборщиковы, Михаил Конного, Тит Белобородое [185]. В Туринске в 1703 г. «десятую деньгу» с «мясного промысла» уплачивали 8 чел. (К. и М. Евдокимовы, Г. Сидоров, Н. Ананьин, И. Курин, А. Башмаков, М. Щепкин, К. Родионов), или каждый четвертый из занимавшихся торговлей жителей (29 чел.) [186]. В Томске на рубеже XVII–XVIII в. насчитывалось более 20 мясо-торговцев (А. Барабанщиков, М. Лапин, Р. Ерофеев, Д. и В. Старицыны, П. Карнышев, А. Мелков, Н. Аристов, Я. Мишутенков, А. Ненашев, В. Колесников, Г. и Ф. Безъязыковы, Я, Коновалов, И. Усолец, а также юртовские бухарцы Ширип, Кочек, Абдахарим, Тюлек, Сейдим, Курмаметов), в Кузнецке — 4 чел. (служилые люди Леонтий и Петр Шебалины, Козьма Чагин,

318

Михаил Бессонов) [187]. В Енисейске в 1701 г. 34 мясника явили «на убой» и распродали в мясном ряду 295 голов рогатого скота на 442,5 руб., в том числе Федор, Михаил и Василий Щукины — 38 голов, Лука Цыкавин — 27, Григорий Кубасов — 23, Иван Алымов — 23, Алексей Алымов — 22 [188]. В Иркутске в 1699 г. являли для оценки в таможне предназначенный «на убой» скот 15 чел., среди них посадские составляли 8 чел. (явлено 92 головы скота на 191 руб.), промышленные и гулящие люди — 6 чел. (130 голов на 283 руб.), служилые — 1 чел. (17 голов на 38 руб.) [189]. Нерчинские таможенные книги за 1703, 1706, 1708 и 1714 гг. содержат сведения о 15 мясниках, скупавших скот с целью продажи мяса из лавок (С., Д. и М. Стуковы, М. и Б. Щеголевы, Г. Юринской, Г. Рябцов, А. Смирной, П. Бабкин, В. Пономарев, С. Данилов, А. Успаских, Е. Дихторов, А. Топорков, П. Тарасов). Наиболее крупную продажу мяса в Нерчинске вели мясники П. Бабкин, закупавший в 1703 г. скота и рыбы на 242 руб. 26 алт. 4 ден., С. Стуков, скупавший в 1706 г. скота на 42 руб., а в 1708 г. — на 102 руб. 20 алт. 4 ден., и М. Щеголев, чей оборот торговли мясом в 1708 г. составлял 86 руб. 16 алт. 4 ден. [190]

Скот на убой приобретался городскими мясниками не только у скупщиков из крестьян и других сословных групп населения, пригонявших его в города, но и непосредственно скупался ими в уездах у селян. Так, один из самых крупных торговцев мясом в Тюмени местный посадский Федос Рябов закупил у жителей Камышловской слободы Верхотурского уезда в 1702 г. 28 голов, а в 1704 г. — 21 голову рогатого скота, тюменские мясники Ф. Парфенов и С. Иванов купили в 1704 г. в Тамакульской слободе по 12 голов скота каждый, верхотурский посадский И. Кудрявцев в Мурзинской слободе — 14 голов, тобольский посадский И. Красильников в Ялуторовской слободе в 1703 г. — 13 голов [191]. В селениях Иркутского уезда закупали скот иркутские мясники И. Иконников и Д. Лаврентьев, купившие в 1699 г. соответственно 76 и 29 голов скота. Закупкой скота в Киренском и Верхоленском острогах поставлял мясо в свою лавку нерчинский мясник Семен Стуков (в 1708 г. им было приобретено здесь 25 голов скота) [192].

Будучи одним из самых «демократических» предпринимательских занятий, в котором принимали участие представители различных слоев населения, торговля скотом и мясом сыграла важную роль в первоначальном накоплении капитала торговцами, записавшимися впоследствии в гильдейское купечество. Происхождение капиталов целого ряда купеческих фамилий, вошедших в гильдейское купечество во второй половине XVIII в., имело одним из основных источников торговлю скотом и мясом, сведения о которой содержатся в таможенных книгах и других источниках начала XVIII в.: тобольских купцов Кузнецовых и Ершовых, тюменских Парфеновых, томских Ненашевых, Большаковых и Барабанщиковых, тарских Потаниных и Нерпиных, кузнецких Шебалиных и Бессоновых, енисейских Щукиных, иркутских Кычиных и др. Для некоторых первых представителей известных в Сибири купеческих династий мясоторговля хотя и не была источником первоначального накопления первостепенной важности, но активно использовалась наряду с другими. В частности, скупкой скота как

319

дополнением к торговле другими товарами занимались в начале XVIII в. родоначальники богатейших в Сибири XVIII столетия династий верхотурских купцов Походяшиных и тюменских Переваловых. По данным таможенной книги Верхотурья 1703 г., посадский И. Походяшин закупал в Не-вьянской и Пышминской слободах 24 головы рогатого скота. Первые представители известной династии тюменских купцов Переваловых также использовали торговлю скотом как источник обогащения, дополнявший их основные торгово-промысловые занятия, связанные с выделкой кож и масштабной хлеботорговлей: по сведениям за 1703 г., тюменский ямской охотник С. Перевалов закупал на убой 6 голов скота, а ямской охотник Г. Перевалов и посадский А. Перевалов в 1704 г. скупили у жителей Камышловской слободы Верхотурского уезда 30 голов рогатого скота [193].

О том, что торговля скотом и мясом часто лежала в основе генезиса предпринимательства сибирских купцов, свидетельствует и то обстоятельство, что фамилия «Мясников», имевшая происхождение от названия профессиональной деятельности, связанной с торговлей мясом, была довольно распространенной среди сибирского купечества. Хотя по материалам таможенных книг конца XVII — начала XVIII в. нам удалось обнаружить среди мясоторговцев лишь несколько человек с такой фамилией (как, например, тобольский посадский Семен Мясников и томич Андрей Мясник), к середине XVIII в. в составе иркутского и томского купечества было уже по нескольку родовых ответвлений этой фамилии, она встречается также в списках купцов Туринска, Верхнеудинска, Нерчинска, Селенгинска [194]. Некоторые из них, начав с мясной торговли, к этому времени распространили свою предпринимательскую деятельность и на другие сферы. Так, иркутянин Иван Мясников входил в верхушку первостатейных иркутских купцов, которые в анкете Комиссии о коммерции (1765 г.) выделены в группу производивших «торги к портам и пограничным таможням». При этом часть его капитала, общая величина которого составляла 3 тыс. руб., была задействована в торговле мясом в Иркутске, где И. Мясников содержал мясные лавки. Помимо него, мясоторговлю в Иркутске в 60-е гг. XVIII в. вели еще 20 торговцев, в том числе купцы первой статьи Осип Сибиряков, Василий и Иван Ворошиловы, Андрей Елезов, Сергей Добрынской. В конце XVIII — начале XIX в. в торговле скотом и мясом участвовал иркутский купец второй гильдии С. Дудоровский [195]. Так как значительная часть скота для Иркутска закупалась за пределами губернии и цены на мясо в этом губернском центре были высокими, мясоторговцы, пригонявшие в Иркутск большие гурты скота из Енисейской губ., получали крупные барыши.

К торговле мясом и скотом как к одному из источников накопления прибегали капиталистые купцы и других сибирских городов. Так, в Томске в 60–80-е гг. XVIII в. лавки в мясном ряду имели представители одного из самых богатых кланов местного купечества — Федор и Иван Губинские (после гильдейской реформы 1775 г. записавшийся во вторую гильдию Иван Губинский объявил самый крупный из местных купцов капитал — 7 тыс. руб.), а также принадлежавший к верхушке местного купечества Михаил

320

Алексеевич Мыльников [196]. Скупкой рогатого скота и лошадей, наряду с казенными подрядами, торговлей пушниной и мануфактурными товарами, занимались красноярские купцы Петр и Егор Пороховщиковы, представлявшие во второй половине XVIII в. самую состоятельную купеческую фамилию Красноярска [197]. На Алтае во второй половине XVIII в. торговлю скотом и мясом в заводских и рудничных поселках вели купцы второй гильдии Овечкины и представители единственной в Барнауле фамилии купцов-первогильдейцев Пуртовых [198].

Отмечая участие в торговле скотом и мясом представителей крупного купеческого капитала Сибири, вместе с тем следует констатировать, что в целом этот вид предпринимательских занятий с конца XVIII в. стал уделом преимущественно мелких и средних торговцев — купцов третьей гильдии, торгующих мещан и крестьян. Так, в Иркутске в 1788–1789 гг. торговлю в мясном ряду имел лишь один купец второй гильдии — П.В. Солдатов, остальные 18 мясников принадлежали к купцам третьей гильдии и мещанам (В. и П. Душаковы, С. и Н. Поповы, В. Винтовкин, Я. Белых, П. Кузнецов, А. и В. Ишуткины, М. и В. Панины, Н. Березин и др.). В 1804–1805 гг. торговлю мясом в Иркутске вели 8 купцов третьей гильдии, 7 мещан и один цеховой, а по данным за 1847 г., мясоторговлей занимались 5 купцов третьей гильдии и 6 мещан [199]. В Красноярске, по сведениям за 1821 г., продажей мяса в мясном ряду занимались купец третьей гильдии И. Гаврилов и 6 мещан, а в 1832 г. в роли маркитантов выступали 16 мещан и 4 купца-третьегильдейца (И. Суханов, Н. Иноземцев, Н. Гаврилова, И. Сколков). Согласно составленному городской думой в 1852 г. списку купцов Красноярска с указанием их предпринимательских занятий, лишь один представитель местного купечества имел основным торговым занятием «мясопро-мышленность» — купец третьей гильдии И. Климов [200].

Сходная ситуация, характеризовавшаяся преобладанием мелкого капитала в торговле скотом и мясом, имела место и в городах западносибирского региона. Так, по сведениям за 1802 г., в лавках мясного ряда в Томске вели торговлю 4 купца третьей гильдии (Петр, Дмитрий и Алексей Неупокоевы, Карп Степнов) и 33 мясника, принадлежавших к мещанскому сословию, часть из которых впоследствии записывалась в купечество, в 1809–1810 гг. — 2 купца-третьегильдейца (И. Нехорошев, И. Елисеев) и 8 мещан, а начиная с 1830-х гг. торговля мясом в городе всецело переходит в руки торговцев-мещан. По сведениям за 1838 г., все 40 томских мясников, которым выдавались в этом году билеты на право закупки скота на территории губернии, принадлежали к мещанскому сословию, а согласно данным «приходно-расходной книги за бой скота в городских бойнях» за 1852 г., плату за пользование бойней в этом году вносили 22 мещанина и 5 мясников из числа поселенцев [201].

По архивным материалам нами выявлено 149 торговцев, занимавшимся скупкой скота и мясоторговлей в городах и руднично-заводских поселках Алтая во второй половине XVIII — первой половине XIX в. (за период 1790–

321

1850 гг. степень выявления составила 90%). Их сословный состав был следующим:

купцы первой гильдии — 2;
купцы второй гильдии — 3;
купцы третьей гильдии — 45;
мещане — 67;
торговцы, переходившие из мещанского в купеческое сословие и обратно — 9;
цеховые и разночинцы — 3;
крестьяне — 11;
заводские служащие — 9.

Таким образом, и на Алтае торговля мясом в основном была занятием купцов третьей гильдии и торгующих мещан, которые вместе составляли 81% всех маркитантов. Это были главным образом барнаульские и бийские торговцы, а в некоторых горнозаводских поселках (Томского железоделательного завода и Салаирского рудника) — купцы и мещане Кузнецка.

Главной причиной малой привлекательности мясоторговли для крупных торговцев из числа купцов первой и второй гильдий была ее невысокая прибыльность, что обусловливалось регламентацией цен на мясо со стороны властей. Сдерживание роста цен диктовалась в первую очередь мотивами социально-политического характера: высокие цены на продовольствие ухудшали материальное положение населения и обостряли социальные противоречия. Начало практики установления фиксированных цен (такс) на мясо в России было положено указом Сената от 14 января 1725 г. «О продаже съестных припасов во всех городах по умеренным ценам и о воспрещении перекупа пригоняемого в Санкт-Петербург скота и привозимых окрестными жителями припасов и продуктов». В Сибири вплоть до издания Городового положения 1785 г. губернские власти и органы городского самоуправления не осуществляли жесткого и постоянного контроля за ценами на мясо, регламентирование которых имело место преимущественно во время неурожаев и массового падежа скота. Поэтому, когда после выхода Городового положения в обязанность городским думам было вменено осуществлять вместе с полицией контроль над процессом ценообразования, в связи с чем Иркутская городская дума установила фиксированные цены на мясо, это вызвало неудовольствие местных мясоторговцев, мотивировавших его тем, что «напред сего в производстве продажи мяса от них обязательства никакого не было, а производилась продажа по сходству цен покупки скота...» [202]. Недовольство мясоторговцев было связано с тем, что установленная думой такса на мясо определяла для торговцев ограничение на прибыль, которая за вычетом всех издержек (расходов на покупку и убой скота, организацию продажи мяса из лавок) не должна была превышать 10 коп. на рубль затраченного на покупку скота капитала [203]. Низкий прибыльный процент при исчислении такс на мясо устанавливался властями и в Красноярске. Так, при определении расценок на 1833 г. мясникам полагалось на

322

«кортом» лавок, побойку скота и «пользы» по 39 коп. на пуд реализованного мяса при продажной цене в 3–3 руб. 20 коп. за пуд [204].

Горнозаводские власти на Алтае в 90-е гг. XVIII в. устанавливали цены на продаваемое в городах и заводских поселках мясо с таким расчетом, чтобы за вычетом суммы, затраченной на покупку скота, маркитанту оставалось 20% от вырученных за продажу мяса денег [205]. Из этих денег он оплачивал содержание работников, используемых для закупки и убоя скота, продажи мяса на рынке, а также выплачивал проценты за кредит. Видимо, чистая прибыль мясоторговцев и в данном случае не превышала 5–10%. Показательно, что при закупке скота на средства заводской казны мясо продавалось по ценам, окупающим расходы с прибавлением 5 или 10-процентной надбавки. Так, например, Томская заводская контора в 1799–1800 гг. производила продажу мяса с прибыльным процентом, равным десяти. При этом она продавала говядину по тем же ценам, по которым реализовал ее мясник М. Полусухин, снабжавший мастеровых и служащих завода мясом в течение двух предшествующих лет (70 коп. за пуд.) [206]. С таким же расчетным процентом прибыли (5–10%) организовывалась торговля мясом «казенным способом» в рудниках и заводах Алтайского горного округа и в первой половине XIX в. [207]

Регламентация цен на мясо (и, соответственно, прибылей мясоторговцев) обеспечивалась властями двумя способами: а) посредством так называемого контрактного маркитантства, когда торговцам, обязывавшимся договорами продавать мясо по установленным сверху или определенным на торгах ценам, предоставлялась монополия на его продажу (таких торговцев часто называли «маркитантами»); б) когда конкуренция торговцев мясом ограничивалась лишь условием предоставления подписки с обязательством торговать по установленным городской полицией и органами городского самоуправления ценам.

Первый вариант, т. е. система контрактного маркитантства, предусматривавшая монополию мясной торговли для ограниченного круга торговцев, имел широкое распространение в Сибири до реформ Сперанского. В Иркутске, в частности, эта система была введена в действие губернатором Лецца-но, когда в 1800 г. иркутские мясники дали обязательство производить продажу говядины по цене 1 руб. 20 коп. за пуд при условии запрета торговли мясом другим лицам под угрозой конфискации его в пользу официальных маркитантов [208]. Эта система организации мясоторговли применялась в Иркутске и в период губернаторства Трескина. Так, в 1810 г. право торговли мясом в городе было предоставлено лишь трем купцам-маркитантам — Панину, Попову и Кузнецову. В подписанном с ними контракте определялось, что «никто кроме нас и тех, кому от собственно нас дано будет сие позволение, не должен торговать мясом в городе, ни в мясном ряду, ни в домах и нигде ни гуртом, ни в розницу» [209]. С условием, воспрещающим торговлю мясом вольным торговцам, заключались договора с обязывавшимися торговать по установленным таксам мясопромышленниками в Томске в 1804 и 1818 гг. [210] Красноярский купец И.Я. Суханов по произведенным в городской

323

думе торгам брал на себя в 1826 и в 1828–1829 гг. обязательство продовольствовать жителей Красноярска мясом с условием, чтобы «никто не подрывал» его продажу. Исключение делалось лишь для крестьян, которые привозили на продажу собственный, а не перекупной скот [211]. На системе контрактного маркитантства, базировавшейся на монополии торгующих по официально утверждаемым таксам мясников, основывалось во второй половине XVIII — первой половине XIX в. снабжение мясом населения городов и руднично-заводских поселков Колывано-Воскресенского (Алтайского) горного округа [212].

После реформ Сперанского, одной из важнейших составных частей которых стало введение в действие «Подтвердительных правил о свободе внутренней торговли», таксирование цен на мясо в сибирских городах сохранилось, так как этого требовало общероссийское законодательство (ст. 412 Свода уставов об обеспечении народного продовольствия) [213]. На необходимость продолжения практики регламентирования цен на мясо указывали в своих предписаниях органам городского самоуправления и местные губернские власти. Так, Томский гражданский губернатор в январе 1820 г. предписывал Томской городской думе сохранить практику продажи мяса маркитантами, стараясь, чтобы на торгах цена на мясо определялась как можно более низкая, так как в условиях, когда сибирским генерал-губернатором Сперанским дозволена свобода внутренней торговли, «надлежит ожидать из сего значительное понижение в ценах и на скота...» [214]. В 1828 г. предписание о недопущении торговли мясом по свободным ценам и необходимости составления особого разряда мясников, торгующих по утвержденным таксам, было направлено местным городским властям генерал-губернатором Восточной Сибири. Енисейский гражданский губернатор своим указом от 8 апреля 1832 г. также подтверждал, что торговля мясом, полученным от убоя покупного скота, разрешается лишь на условии вступления в разряд мясников, торгующих по утвержденным властями ценам [215]

Отмечая сохранение регламентации в отношении цен на мясо и после реформ Сперанского, следует вместе с тем подчеркнуть, что мясоторговля в сибирских городах в 20–50-е гг. XIX в. уже перестала носить характер монополии узкого круга торговцев-маркитантов, поскольку, как правило, присоединяться к разряду мясников разрешалось всем, кто давал подписку о соблюдении установленных властями такс на мясо. В некоторых городах, как, например, в Иркутске, торговать мясом дозволялось не только в городском мясном ряду, но и из лавок, устроенных в домах горожан [216]. К тому же в разряд городских мясников было разрешено вступать не только жителям городов, но и крестьянам. Так, в числе 27 томских маркитантов в 1852 г. было 5 поселенцев-крестьян, а население ряда городов (Ишима, Тары) в предреформенный период вообще снабжалось мясом преимущественно не городскими мясниками, а за счет подвоза его в базарные дни крестьянами окрестных деревень [217].

Отход от затруднявших конкуренцию стеснительных правил контрактного маркитантства стал во многом результатом той борьбы, которая велась

324

против монополии маркитантов другими торговцами мясом, остававшимися не у дел при проигрыше на торгах, с которых сдавалась торговля мясом. Это противодействие осуществлялось как скрытыми методами (путем организации тайной недозволенной торговли, подрывавшей монополию официальных мясоторговцев [218]), так и посредством обращений в вышестоящие инстанции с просьбами об отмене монополии маркитантов. Так, когда в 1808 г. Томская городская дума при равенстве выпрашиваемых на торгах цен на мясо отдала предпочтение местным мясоторговцам, купцу Бурнашеву «с товарищами», их конкурент на торгах семипалатинский купец М. Храпин оспорил это решение в вышестоящих властных инстанциях. Дело дошло до Сената, и последний указом от 15 апреля 1810 г. предоставил на основе ст. 25 Городового положения «свободу производить торг говядиною» всем желающим, предписав однако при этом губернатору о принятии надлежащих мер, «дабы цены на мясо возвышаемы не были» [219]. Неукоснительно следуя предписанию о необходимости официального таксирования цен на мясо, томские власти однако вплоть до 1820-х гг. не отказывались от системы контрактного маркитантства в пользу допущения к участию в торговле мясом всех желающих, так как видели в ней более надежный инструмент регламентирования цен на мясо. Так, в частности, контракт на обеспечение мясом жителей Томска на 1818 г. был подписан с 12 маркитантами на условии запрета на торговлю мясом для других торговцев (исключение делалось лишь для тех, кто продавал собственный скот) [220].

Рецидивы, связанные с реанимацией системы контрактного маркитантства, имели место в Сибири и после реформ Сперанского, однако, как правило, попытки восстановления монополии маркитантов заканчивались возвращением к постепенно утверждавшейся в качестве основной формы организации торговли мясом разрешительной системе, предоставлявшей возможность торговать всем, кто обязывался соблюдать установленные на мясо таксы, как более соответствовавшей требованиям расширяющейся с развитием товарно-денежных отношений конкуренции. Так, в Красноярске, несмотря на то, что по результатам торгов право продовольствовать жителей города мясом с 1 июля 1828 г. по 1 августа 1829 г. было предоставлено лишь одному мясоторговцу — местному купцу И.Я. Суханову с записью в контракте о том, чтобы «никто не подрывал его продажу», власти под нажимом других торговцев были вынуждены нарушить условия контракта (к тому же противоречившие законодательству) и допустить к торговле мясом и других мясников [221]. Единственным регионом в Сибири, где и после реформ Сперанского продолжала в неизменном виде действовать система контрактного маркитантства, был Алтайский горный округ, где горнозаводские власти стремились к жесткому контролю над ценами на продовольствие не только из-за мотивов социально-политического свойства, но и руководствуясь стремлением к повышению доходности кабинетских горнозаводских предприятий: ограничение роста цен на продовольствие сдерживало рост расходов на обеспечение прожиточного минимума мастеровых. В ограничении роста цен на продукты животноводства горнозаводское началь-

325

ство было заинтересовано и потому, что заводы и рудники закупали сало и кожи (также поставлявшиеся законтрактованными маркитантами), используя их как сырье для подсобных производств — салотопенных, свечных, кожевенных предприятий.

Маркитанты торговали мясом по ценам, заниженным по сравнению с теми, которые формируются на основе стихийно складывающегося соотношения спроса и предложения. Об этом свидетельствует значительное повышение цен в случаях, когда кратковременно по тем или иным причинам вводилась торговля мясом по свободным ценам (как в Томске в 1805 г., в Красноярске в 1821–1822 гг., Иркутске в 1858 г., на Алтае в 1796, 1839–1843 гг.) [222]. Так, в Барнауле цены на говядину во время самого продолжительного отпуска цен с 1839 по 1843 г. выросли более чем в 3 раза: с 1 руб. 20 коп. — 1 руб. 60 коп. ассигн. до 1 руб. 25 коп. — 1 руб. 43 коп. сер. за пуд, а с возобновлением практики фиксирования цен на мясо снизились до 60–90 коп. сер. [223]

В этих условиях для поддержания рентабельности мясопромышленности, которая в конечном итоге обращалась выгодой для властей, не заинтересованных в силу социальных причин в росте цен на продовольствие, последние вводили во второй половине XVIII — начале XIX в. целый ряд ограничений, касающихся торговли скотом. Эти ограничения в основном были связаны со стеснением закупок скота для торговцев, не принадлежавших к разряду официальных мясников-маркитантов, и запретами на перегон закупленного скота из одной губернии в другую. Так, в 1788 г. в ответ на жалобу красноярских мясоторговцев на иркутского мещанина Трускова, занимавшегося по кредиту от иркутских купцов Д. Сизых и Г. Баженова закупкой скота в селениях Красноярского округа и перегоном его в Иркутск и наносившим тем самым красноярским мясникам, по их выражению, в «коммерции немалый подрыв и предобиждение», Красноярский городовой магистрат запретил выпуск закупленного Трусковым скота. Понадобилось личное обращение иркутского губернатора Арсеньева к губернатору Колыван-ской губ. (в состав которой входил в это время Красноярск) Меллеру с просьбой о пропуске закупленного скота, мотивированной возможностью подрыва в противном случае снабжения мясом населения Иркутска, для того чтобы иркутский мясоторговец смог прогнать закупленные им 95 голов рогатого скота и 105 лошадей. При этом было установлено, что все последующие закупки скота иркутскими мясоторговцами на территории Колы-ванской губ. могут быть дозволены не иначе, как на основании непосредственных обращений Иркутского наместнического правления к колыванскому губернатору о наличии «общественной надобности» в закупках скота за пределами Иркутской губернии [224]. Томский гражданский губернатор Илли-чевский также предписывал в 1815 г. своим земским управителям, чтобы они «без надлежащих свидетельств» от губернатора или губернского правительства «ни под каким видом из ведомств своих выкупа и выгона скота в другие губернии не позволяли» [225]. В контракты, заключаемые с томскими

326

мясниками-маркитантами, зачастую включалось условие о воспрещении закупок скота другим торговцам в местностях, где осуществляли его закупку официальные маркитанты [226]. Торговля других, помимо маркитантов, скупщиков скота ограничивалась также повсеместно действовавшим запретом на продажу в городах мяса, полученного от убоя закупленного (не собственного) скота, практикой выдачи дозволительных свидетельств или билетов на закупку скота и т. п. [227]

В своих действиях по ограничению свободы торговли скотом (для поддержания рентабельности официального маркитантства в условиях сохранения регламентации цен на мясо) местные власти руководствовались Таможенным уставом 1755 г., который запрещал вести скупку сельскохозяйственных продуктов, «отъезжая в уезды и на дорогах» [228]. Перекуп «жизненных припасов», как приводящий к дороговизне и «народному отягощению», запрещался и постановлением Коммерц-коллегии от 25 сентября 1800 г. [229] И хотя запретительные меры были затем ослаблены принятым в 1810 г. решением Правительствующего Сената о повсеместном дозволении крестьянам закупать в селениях и привозить на продажу в города сельскохозяйственную продукцию с условием продажи ее на рынках, а не из лавок, сколько-нибудь кардинальные изменения в освобождении торговли скотом от запретительных ограничений на его перекупку, произошли в Сибири только после издания Сперанским «Подтвердительных правил о свободе внутренней торговли», в 13-й статье которых устанавливалось, что «каждому дозволяется торговать как своим собственным, так и покупным скотом» и «никто не обязан испрашивать какого-либо особенного дозволения на прогон скота» [230]. Окончательную точку в этом вопросе поставил Правительствующий Сенат своим указом от 7 декабря 1838 г., которым он разрешил «свободную торговлю в России рогатым всяким скотом... подданным всех состояний» [231]. Эта норма вошла и в Торговый устав издания 1842 г.

Наиболее жесткие ограничения на скупку скота действовали на территории Колывано-Воскресенского (Алтайского) горного округа, где, как уже отмечалось выше, дольше всего просуществовала система контрактного маркитантства. Еще в 1774 г. указом главного начальника заводов Ирмана было запрещено «других ведомств» купцам и крестьянам закупать в селениях заводского ведомства скот, сало, кожи, масло и другие сельскохозяйственные продукты, а приписным крестьянам предписывалось не продавать их «посторонним к вывозу в другие ведомства и перекупщикам», а привозить на продажу в заводы и рудники [232]. В 1810 г. земским управителям и горным конторам было вновь предписано, чтобы они «крепкое имели наблюдение, чтобы никто ни под каким видом перекупу, как то рогатому скоту, жизненным припасам и другому чему бы то ни было, не чинил и тем возвышения цен не делал» [233]. Скупка скота разрешалась лишь маркитантам, снабжавших мясом рудники и заводы, а также мясникам Томска — города, являвшегося административным центром губернии, в которую входил заводской округ. В 1815 г. Канцелярия горного начальства запретила закупку скота на территории округа и томским маркитантам, и лишь после обраще-

327

ния томского губернатора в Кабинет, горнозаводским властям было предписано, чтобы «отправляемым томским губернским начальством людям в селения заводские для закупки рогатого скота на продовольствие губернских жителей, в покупке сего скота, а заводским поселенцам в продаже оного запрещения делано не было...» [234]. С введением сибирским генерал-губернатором Сперанским правил о свободной торговле скотом на территории Сибири, существовавшие в Алтайском округе ограничения на перекупку скота были отменены. Без удовлетворения оставлялись и жалобы официальных маркитантов на конкуренцию со стороны других скупщиков скота [235]. Однако в середине 1830-х гг., когда выгон скота из округа увеличился в связи с закупками его для продовольствия рабочих частных золотых промыслов, горнозаводские власти вновь вводят ограничения на перекупку скота. Они запрещают закупку скота в количестве более 50 голов лицам, не имевшим: торгового звания (мещанам и крестьянам, не выбравшим торговых свидетельств). В городах и руднично-заводских поселках округа крестьянам по-прежнему разрешалось продавать мясо, полученное от убоя лишь собственного, а не перекупного скота. Чтобы проконтролировать соблюдение этой нормы, рудничные и заводские конторы стали требовать от крестьян, привозивших на продажу в рудники и заводы мясные продукты, свидетельства сельских старшин, удостоверяющие владельческую принадлежность продаваемого ими мяса с тем, чтобы исключить вывоз его перекупщиками через подставных лиц. При этом Алтайское горное правление предписывало вести учет крестьян, торговавших мясом, чтобы «одним лицом не было привозимо на продажу большого количества штук (туш скота. — Авт.) в разные времена» [236]. Лишь в 1850 г. по предложению томского гражданского губернатора, являвшегося по должности и главным начальником Алтайских заводов, существовавшие на Алтае ограничения на перекупку скота были отменены как противоречившие действовавшему в стране торговому законодательству [237].

В силу низкой рентабельности мясоторговли из-за регламентации цен на мясо многие купцы, накопившие сколько-нибудь значительный капитал, стремились переключиться на другие сферы бизнеса. Так, в 1790 г. отказался от маркитантства в Алейском серебро-свинцовом заводе занимавшийся этим промыслом более 10 лет бийский купец П. Хабаров. Объясняя причину его отказа, управляющий заводской конторой писал в канцелярию, что П. Хабаров, «как он в рассуждении здешних купцов имеет капитал нарочитой, то и в маркитантский промысел не войдет, потому как капитал его позволяет легче способами торговать, то в тяжелый промысел надобности не имеет вступить» [238]. В 1804 г. передал в пользу местного приказа общественного призрения принадлежавшие ему мясные лавки томский купец Михаил Губинский, отец которого в течение нескольких десятилетий занимался торговлей мясом в Томске [239]. Воздерживались в первой половине XIX в. от вложений в мясоторговлю, сосредоточив свои капиталы в более прибыльных отраслях предпринимательства, представители иркутских купеческих династий Мясниковых, Сибиряковых, Солдатовых, Елезовых, родона-

328

чальники которых занимались торговлей скотом и мясом в предшествующем столетии.

И все же мясоторговля была распространенным занятием для значительной части мелкого купечества, принадлежавшего к третьей гильдии. Малокапитальных торговцев маркитантство привлекало более быстрой оборачиваемостью капитала по сравнению с торговлей мануфактурными товарами, закупаемыми на далеких Ирбитской и Нижегородской ярмарках. В некоторых регионах принадлежность к официально утвержденному разряду мясников-маркитантов давала возможность получения кредита от казны, чего, как правило, были лишены торговцы, занимавшиеся другими сферами торговли. На Алтае маркитантам «для более успешного производства маркитантского промысла» горнозаводские власти выдавали в первой половине XIX в. ежегодно до 5 тыс. руб. сер. [240] Практика кредитования операций мясников по закупке скота существовала и в Иркутске. Так, в 1810г. ссуда в размере 4 тыс. руб. была выдана из городских сумм подрядившимся в этом году к обеспечению мясом жителей Иркутска местным купцам В. Панину и П. Кузнецову [241].

К тому же нужно учитывать, что возможности выбора сфер вложения капиталов для купцов низшей гильдии были сужены запретом на участие в кяхтинской торговле и наиболее прибыльных отраслях промышленного предпринимательства (золотопромышленности), утвердившейся практикой раздачи казенных подрядов и откупов крупному купечеству. В наибольшей степени были ограничены возможности купцов, проживавших на кабинетских землях — в Алтайском и Нерчинском округах, где они вообще были лишены права открывать какие-либо промышленные предприятия на «огненном действии».

В силу вышеуказанных причин мясоторговля для многих купцов была торговым промыслом, которым они занимались в течение нескольких десятилетий, а для некоторых купеческих фамилий (томских купцов Барабанщи-ковых, Клестовых, барнаульских Токаревых, Овечкиных, Суслоновых, красноярских Сухановых, Ильиных, Старцовых, иркутских Поповых, Паниных, Ишуткиных, Винтовкиных и др.) она стала потомственным занятием двух-трех поколений торговцев.

Маркитантство стало тем источником накопления капиталов, который обеспечил многим торгующим мещанам возможность перехода в купеческое сословие. Подробное сравнительное изучение ведомостей об объявлении купеческих капиталов и материалов, характеризующих персональный состав мясоторговцев (контрактов с маркитантами, списков торговцев, получавших дозволительные свидетельства на покупку скота), сделанное нами по Томску и Барнаулу, показало, что с конца XVIII в. до начала 1840-х гг. в томское купечество записалось 15 мещан-мясоторговцев, а в барнаульское до середины 1820-х гг. — 28. Записывавшиеся в купечество мясоторговцы, как правило, не обладали значительными капиталами и причислялись в низшую — третью гильдию. Лишь двое из учтенных нами причислившихся в купечество маркитантов, расширив масштабы и диапазон своих предприни-

329

мательских занятий за счет других сфер торговли и подрядных операций, перешли затем из третьей в высшие гильдии — томские купцы М. Карпов (во вторую) и М. Клестов (в первую), где их пребывание, впрочем, было кратковременным. Большинство из записавшихся в купечество мясоторговцев не составили в нем сколько-нибудь устойчивого элемента и после нескольких лет пребывания в купеческом сословии выбывали обратно в мещанство. Вместе с тем выход из состава купечества этой категории торговцев во многих случаях не был обусловлен их разорением и оставлением предпринимательских занятий (поскольку торговля сельскохозяйственной продукцией не составляла монополии гильдейского купечества), а зачастую был связан со стремлением избежать уплаты регулярно повышавшихся властями гильдейских сборов.

Будучи распространенным занятием широкого круга мелких торговцев, торговля скотом и мясом составляла значительную часть общего товарооборота сибирского рынка. Значительным, в частности, был подвоз мяса в крупнейшие города Сибири. По сведениям томских маркитантов, для продовольствия жителей этого губернского центра в первой четверти XIX в. им требовалось закупать ежегодно до 10 тыс. голов скота [242]. Поставками мяса в Томск занимались не только местные маркитанты, но и торговцы других городов губернии: так, в 1808 г. 800 пудов говяжьего мяса поставил барнаульский купец В. Плотников, а по сведениям за 1840-е гг., барнаульские мясоторговцы подвозили сюда ежегодно до 4 тыс. пуд. мяса [243]. Согласно рапорту Бийского земского суда в губернское правление, бийскими купцами А. Новогородцевым, Н. Кичеровьш и П. Хабаровым было отправлено в 1842 г. из с. Енисейского Бийского округа по Оби до Томска 3 барки с хлебом и мясом общей грузоподъемностью 7880 пуд. [244]

Значительным был объем торговли мясом и в других крупных городах Западной Сибири. Так, в Барнауле в 30–40-е гг. XIX в. он составлял 10–15 тыс. пуд. в год, а в целом по рудникам и заводам Алтайского округа маркитантами реализовалось в конце 1840-х гг. до 36 тыс. пуд. мяса [245]. Для одного из крупнейших городов западносибирского региона — Тюмени в начале 1850-х гг. закупалось в сельской местности до 20 тыс. пуд. мяса. Для снабжения мясопродукцией жителей Тобольска, по данным на середину 1840-х гг., ежегодно забивалось 5 тыс. голов рогатого скота, 6 тыс. баранов и телят, 13 тыс. свиней. На скотобойнях Омска, по сведениям за 1852 г., было забито 4560 голов крупного рогатого скота и 2646 баранов, Кургана — 904 головы крупного рогатого скота и 12100 баранов, в Петропавловске в течение 1849–1852 гг. ежегодно забивалось от 13,5 до 19 тыс. баранов [246]. По сметным расчетам на 1851 г., для удовлетворения потребностей в мясе городского населения Тобольской губ. необходимо было забивать 19 тыс. голов рогатого скота (150 тыс. пуд. мяса) [247].

Для продовольствия 18 тыс. городских жителей Енисейской губ. в 1845 г. закупалось более 7 тыс. голов рогатого скота и 6,9 тыс. баранов [248]. А крупнейшим рынком сбыта мяса в Восточной Сибири был Иркутск. По сведениям за 1833 г., мясниками, продовольствовавшими жителей этого города,

330

было закуплено в уезде 3500 голов рогатого скота, пригнано из Красноярска — 4 тыс. голов и привезено из Забайкалья — 150 туш битого скота [249]. По другим данным, в этом году в Иркутск было пригнано из Енисейской губ. 5,5 тыс. голов крупного рогатого скота на 166 тыс. руб. [250]

До начала развития золотопромышленности из Енисейской губ. поставлялась почти половина продаваемого в Иркутске мяса. В поставках в Иркутск скота, закупавшегося главным образом в Красноярском и Минусинском округах, участвовали не только иркутские, но также красноярские и минусинские мясоторговцы. Так, в 1805 г., по донесению Красноярской городской думы сибирскому генерал-губернатору, красноярские купцы третьей гильдии Ильин, Ошаров, Гаврилов и второй гильдии Коростелев закупили в Красноярском округе большую партию скота в 2640 голов, которую они намеревались перепродать в Красноярске, а при отсутствии покупателей перегнать в Иркутск [251]. По сведениям минусинского частного комиссара, в селениях его ведомства в этом году закупки скота для Иркутска вели иркутские купцы-мясопромышленники М. Попов (закуплено 265 голов рогатого скота на 5117 руб.) и Б. Никулин (200 голов на 3264 руб.), а также красноярский купец Л. Коростелев (650 голов на 13 тыс. руб.) [252]. По данным за 1831 г., летом этого года из Красноярского и Минусинского округов в Иркутскую губ. было пригнано 2650 лошадей, 9589 голов рогатого скота и 280 овец, в том числе приказчиками купцов (минусинских А. Сапункова, И. Букова, Широкова, иркутского С. Попова, красноярского И. Суханова) — 1090 лошади, 4140 голов рогатого скота и 160 овец, а остальной скот — торгующими крестьянами, мещанами и их приказчиками [253].

С ослаблением ограничений на вывоз сельскохозяйственной продукции из Нерчинского округа увеличился пригон скота в Иркутск из Забайкалья: в 1840-е гг. отсюда ежегодно перегонялись гурты по 1500–2000 голов скота [254]. Большая же часть забайкальского скота, объем торговли которым на рубеже 30–40-х гг. XIX в. составлял около 120 тыс. руб. сер., скупалась местными маркитантами, в роли которых подвизались в основном нерчинские купцы, торгующие мещане и забайкальские казаки, для снабжения мясом населения кабинетских заводов и рудников [255]. С началом освоения Амура мясопродукты из Забайкалья (главным образом в виде солонины) стали поставляться и в этот регион. Торговлю мясом через приказчиков в русских поселениях на Амуре вели, в частности, забайкальские купцы Карякин, Толмачев, Апарин. Амурская торговля привлекала торговцев высоким уровнем цен на мясопродукты: в 1860 г. пуд говядины в Николаевске стоил 8 руб. при сложившихся ценах на скот в Забайкалье от 10 до 20 руб. сер. за голову [256].

Значительному расширению рынка торговли мясом в Сибири способствовало развитие золотопромышленности. По данным отчета иркутского губернатора за 1854 г., потребление мяса рабочими действовавших на территории губернии золотых промыслов составляло в этом году 200 тыс. пуд. [257] На прииски Енисейской губ. в конце 1850-х гг. поставлялось до 15 тыс. голов рогатого скота [258]. Для использования в приисковых работах на

331

золотые промыслы в большом количестве закупались лошади: только для енисейского золотопромышленного района в конце 1850-х гг. ежегодно поставлялось до 8 тыс. лошадей [259]. С учетом затрат на доставку, золотопромышленники Енисейской губ. тратили ежегодно на закупку мяса и лошадей до 0,5 млн руб. сер.

Закупки рогатого скота и лошадей для золотых промыслов их владельцы и управляющие организовывали как через своих приказчиков и доверенных лиц, так и посредством заключения контрактов с торговцами, специализировавшимися на поставках скота и мяса. Активно занимались поставками мяса на золотые прииски красноярские мясопромышленники, закупавшие скот в южных округах губернии и перегонявшие его в находившиеся в окрестностях Енисейска резиденции золотопромышленников. Такого рода поставки в 1840-х гг. выполнял, в частности, красноярский купец И.Я. Суханов, который, как указывалось выше, еще с 1820-х гг. вел обширную торговлю скотом и мясом (в 1826 и 1829 гг. он брал на себя обязательство обеспечивать мясом все население Красноярска). Так, в 1840 г. по контракту с крупнейшим золотопромышленником Н.Ф. Мясниковым он закупил и доставил в с. Рыбное Енисейского округа 1200 пуд. говядины и 80 лошадей на общую сумму 9967 руб. ассигн. [260]

Поставки мяса для золотых промыслов осуществлялись и из сельскохозяйственных районов Томской губ. Так, в 1843 г. бийские купцы Залуцкий и Кичеров сплавили от пристани с. Енисейского Бийского округа речным путем на золотые промыслы 1,5 тыс. пуд. говядины [261]. В 1844 г. доверенный золотопромышленника томского купца М. Шебалина житель Павловского завода И. Калинин закупил в селениях Барнаульского уезда 790 голов рогатого скота. В 1846 г. бийский купец Н. Кичеров по доверенности барнаульского купца второй гильдии Т. Толкачева скупил в Барнаульском, Бийском уездах и Горном Алтае для поставки на частные золотые промыслы 1990 голов рогатого скота на сумму 22 тыс. руб. сер. В этом же году доверенным золотопромышленника купца К. Черепанова томским мещанином Р. Черепановым было закуплено в Касмалинской и Верхотомской волостях 100 голов на 1000 руб. сер. [262]

Закупавшийся на Алтае скот поставлялся как на прииски, действовавшие на территории Томской губ. (для них требовалось ежегодно до 6 тыс. голов рогатого скота), так и перегонялся в соседнюю Енисейскую губернию. В целом прииски этой губернии более чем наполовину обеспечивались поставками скота из Томской губ.: в конце 1850-х гг. из каждогодно закупаемых на. енисейские золотые промыслы 15 тыс. голов рогатого скота и 8 тыс. лошадей на долю поставок из Томской губ. приходилось 8–10 тыс. голов скота и 3–4 тыс. лошадей [263]. Поставки мяса из сельскохозяйственных районов Томской губ. на енисейские золотые промыслы были чрезвычайно выгодной в коммерческом отношении операцией: пуд мяса на Алтае в 1840-е гг. стоил 40–60 коп., а в Енисейске — более 2 руб. [264]

Важное место в торговых оборотах сибирского купечества, особенно в предреформенный период, занимала торговля такими видами животновод-

332

ческой продукции, как сало, коровье масло и сырые кожи. По некоторым данным, за сезон 1858–1859 гг. в Западной Сибири было реализовано 1231200 пуд. сала-сырца на 2,5 млн руб., топленого сала — на 3,5 млн руб., коровьего масла — 144 тыс. пуд. на сумму 0,6 млн руб.; доходы от продажи сырых кож и продукции пчеловодства составили около 0,5 млн руб. [265] Основные обороты приходились на сальную торговлю, концентрировавшуюся преимущественно на ярмарках Тобольской губернии, из числа которых специализацией на торговле жировым товаром выделялись Никольская ярмарка в Ишиме, а также Алексеевская, Дмитриевская и Рождественская в Кургане, Иковская, Белозерская и Лебяжьевская в Курганском округе, Михайловская в Тюкалинске, ярмарки в селах Суерском, Заводоуковском и Мостовском Ялуторовского округа [266]. Практически все торговцы Курганского, Ялуторовского и Ишимского округов, в том числе и «самые замечательные капиталисты», так или иначе принимали участие в торговле жировым товаром, значительный рост оборотов которой в 1850-е гг. (только с 1856 по 1859 г. торговля салом на Ишимской ярмарке, являвшейся завершающим звеном ярмарочно-торговой цепи по сбору партий сала в Тобольской губ., выросла в 2 раза — с 600 тыс. руб. до 1,3 млн руб. сер.) [267] был связан с расширением экспорта сибирского сала на заграничные рынки через Санкт-Петербургский и Архангельский порты.

Сало скупалось по селениям и на ярмарках купеческими приказчиками, а также крестьянами-скупщиками, которым купцы выдавали задатки-кредиты (как правило, осенью с условием поставки сала на «декабрьскую» или «январскую цену»). Многие из торговавших жировым товаром купцов являлись владельцами салотопенных заводов (в 1860 г. в Тобольской губернии их действовало 90), где перетапливалось сало-сырец, поступавшее от агентов-скупщиков и получавшееся от убоя скота, закупавшегося купцами-салоторговцами у крестьян и на Сибирской линии. Скупаемый скот откармливался на летних пастбищах, а осенью ставился на овес и в течение 3 — 4 месяцев «приготовлялся для сала» (в результате бык давал от 6 до 9 пуд. сала). Для этих целей крупные купцы-салоторговцы оброчили у казны обширные пастбищные угодья, на которых ими заводились фермы для содержания скота в осенне-зимний период. Особенно в больших количествах откармливали скот на сало курганские купцы, из которых самые крупные фермы в 1850-е гг. имели Ф.В. Шишкин и братья Иван, Михаил и Павел Меньшиковы. Первый завел ферму близ Кургана, на которой, по сведениям за 1857 г., откармливалось 650 голов рогатого скота, а у Меньшиковых на трех принадлежавших им фермах (около Кургана иве. Кузьмине) содержалось 1600 голов. Курганские купцы откармливали на сало не только крупный рогатый скот и баранов, но и закупаемых у крестьян свиней: в 1857 г. ими откармливалось хлебом к Ишимской ярмарке 7,2 тыс. свиней, а в 1858 г. — 10,5 тыс. [268] Для содержания скота во второй половине 1850-х гг. Меньшиковы арендовали у казны три оброчных статьи в Ишимском округе за 215 руб. и огромный массив сенокосных и пастбищных земель общей площадью 34,2 тыс. дес. в Курганском округе, затем частично приобретенных

333

в собственность. Обронили в 1850-е гг. у казны пастбищные и сенокосные угодья также курганские купцы И. Карнаухов и Токарев, ишимский П. Позников, петропавловские А. Рыболов и Пайщиков, омские П. Кирилов, В. Аксенов, А. Яцкин, В. Соколов и др. [269]

Основным местом сбыта жирового товара для купцов-салоторговцев Тобольской губ. была Ишимская ярмарка. В 1859 г. треть всей продажи сала на этой ярмарке (100 из 300 тыс. пуд.) принадлежала курганским купцам, крупные партии сала реализовались также ялуторовскими, ишимскими, петропавловскими, омскими, тарскими и каннскими купцами. В роли покупателей сала, привозимого на ярмарку как купцами, так и торговцами из других сословий, выступали поволжские, уральские и московские купцы, занимавшиеся экспортными операциями через Санкт-Петербургский порт. Так, в 1859 г. доверенным ростовского купца Плешакова было закуплено на ярмарке 100 тыс. пуд. сала, шадринским купцом Черепановым и екатеринбургским Нуровым — по 50 тыс., московским Крестовниковым — 40 тыс., ростовским Пичугиным — 20 тыс., екатеринбургскими Баландиным и Казанцевым — по 15 тыс., Фадеевым, Тарасовым и Бородиным — по 10 тыс. пуд. Активные операции по закупке сала на Ишимской ярмарке в 1850-е гг. вели также кунгурские купцы Юхневы, Кузнецовы, Губкины и «Екатеринбургская компания, выделывающая животные продукты» [270]. Скупаемое на Ишимской ярмарке сало перевозилось в Екатеринбург и Шадринск, где повторно перетапливалось на местных салотопнях, а затем отправлялось с пристани Чусовой речным путем в Архангельский и Санкт-Петербургский порты. По данным, относящимся к середине 1840-х гг., в Санкт-Петербургский порт ежегодно привозилось до 130–150 тыс. бочек сала, в том числе 20–25 тыс. (15–20%) из Сибири [271].

Сибирские купцы не имели своих агентов на Санкт-Петербургской бирже и непосредственно в экспортной торговле салом практически не участвовали. Так, в составленных Департаментом мануфактур и внутренней торговли списках купцов первой гильдии за 1822 г. с обозначением их предпринимательских занятий, только в отношении одного из сибирских куп-цов-первогильдейцев — тарского И. Нерпина было указано, что он торгует «к Санкт-Петербургскому порту салом и маслом». А в списках 1826 г. подобное указание содержится лишь на ялуторовского купца Я.И. Бронникова [272]. Основная роль сибирских купцов-салоторговцев сводилась к посреднической функции по мобилизации товарных партий сала, которые перепродавались ими занимавшимся экспортными операциями купцам Европейской России и Урала. Из-за отсутствия у сибирских купцов прямого выхода с жировым товаром на внешние рынки они находились в кредитной и ценовой зависимости от купцов-экспортеров, диктовавших цены и определявших размеры спроса. Поэтому сибирские торговцы зачастую вынуждены были продавать сало по невыгодным ценам: в 1857 г. их барыш с продажи сала на Ишимской ярмарке составил лишь «несколько копеек на рубль», а из завезенного на ярмарку сала на общую сумму 1 млн 425 тыс. руб. удалось

334

реализовать только на 900 тыс. (63%); не вполне выгодной для сибиряков оказалась расторжка салом в Ишиме и в 1859 г. [273]

В разряд экспортных товаров в предреформенный период выдвинулось и сибирское масло, ценившееся за качество и вкусовые достоинства. Объемы продаж коровьего масла на Ишимской ярмарке, которое закупалось здесь торговыми агентами из Европейской России для экспорта через Таганрогский и Санкт-Петербургский порты и продовольствия жителей городов Европейской России, хотя и значительно (в 5–6 раз) уступали оборотам сальной торговли, однако в предреформенный период возрастали быстрыми темпами: только с 1856 по 1859 г. они увеличились в 3 раза: с 20 до 60 тыс. пуд. Рост этот был связан с благоприятной ценовой конъюнктурой, сложившейся из-за увеличения спроса на масло со стороны торговцев, осуществлявших экспорт этого продукта через Таганрогский порт. В 1859 г. агентами таганрогских купцов, в роли которых выступали торговцы-армяне, было закуплено в округах Тобольской губ. (с учетом закупок на Ишимской ярмарке) до 60 тыс. пуд. масла. Поскольку часть масла закупалась приезжими торговцами непосредственно у крестьян, это вызывало недовольство сибирских купцов, так как ущемляло их коммерческие интересы. Так, тар-ские купцы в 1857 г. скупали в селениях у крестьян масло по цене 2 руб. 28 коп. за пуд с задатком и 3 руб. 71 коп. без задатка, а продавали на Ишимской ярмарке по 5 руб., получая тем самым доход в 30–100%. С появлением же конкуренции со стороны агентов купцов-экспортеров закупочные цены на масло выросли до 4 руб. (к 1859 г.), однако потери сибирских купцов от снижения уровня прибыльности их торговых операций в значительной мере компенсировались ростом спроса на масло и общим увеличением оборотов маслоторговли, к тому же часть агентов таганрогских купцов делала основные закупки не в селах, а на Ишимской ярмарке, а некоторые из них даже ссужали деньгами сибирских купцов, подряжая их к выполнению закупочных операций [274].

Поскольку в Томской и Енисейской губерниях ярмарочная торговля была развита слабо, то для торговцев, занимавшихся скупкой животноводческой продукции в сельскохозяйственных округах этих губерний, главным оптовым рынком, на котором они реализовали свой товар, была Ирбитская ярмарка, объем торговли жировым товаром на которой в начале 1860-х гг. достигал 1,5 млн руб. Именно сюда отправляли, в частности, основную часть скупаемого сала и масла купцы Барнаула и Бийска, занимавшиеся скупкой продукции скотоводства в Барнаульском и Бийском уездах — одном из важнейших сельскохозяйственных районов Сибири. По сведениям Барнаульской ратуши, в 1818г. ими было отправлено в Ирбит 4788 пуд. топленого сала и масла, в 1820 г. — 4805 пуд. масла и 2880 пуд. сала. Причем скупкой этой продукции на Алтае для отправки в Ирбит занимались самые капиталисте из местных купцов — Федченко (на их долю приходилось почти половина отправленного сала и масла — 4762 пуд.), Пуртовы (1161 пуд), Пешковы (2313 пуд.), Давыдовы (1200 пуд.). Остальная часть скупленной барнаульскими купцами животноводческой продукции была вывезена в

335

Томск (1800 пуд.) и Иркутск (4300 пуд.), где масло использовалось для продовольствия жителей этих крупнейших городских центров Сибири, а сало — в качестве сырья для местных мыловаренных и свечесальных заводов [275].

Вкладывало свои капиталы в торговлю жировым товаром купечество и других городов Томской губ. В 1825 г. томский купец Ф.А. Бадашков по контракту с комиссионером Российско-Американской компании закупил и доставил в Иркутск 50 пуд. коровьего масла, получив за это подрядную плату в размере 1125 руб. В этом же году каннский купец Д.Я. Поздышев отправил для продажи в Иркутск 354 пуд. коровьего масла и птичьего пуха [276]. По сведениям за 1858 г., кузнецкий купец С.В. Конюхов закупил у крестьян и отправил в Иркутск 892 пуд. масла, а другой купец из этого города А.С. Полосухин — 712 пуд. масла и меда [277]. На территории Томской губ. вели скупку жирового товара через своих приказчиков и доверенных лиц крупные жироторговцы из соседней Тобольской губ. Так, в 1790 г. приказчики тарского купца И.Ф. Нерпина закупили здесь 2150 пуд. говяжьего сала [278].

В Ирбит, Томск и Иркутск отправляли жировой товар, закупаемый в селах Красноярского и Минусинского уездов, купцы Енисейской губ. В первой половине XIX в. особенно активно этим занимался красноярский купец И. Кузнецов, основатель династии крупнейших золотопромышленников Сибири. В 1825 г. он в товариществе с купцом В. Власьевским скупил по селам и отправил в Иркутск 1186 пуд. масла и 42 пуда топленого сала, а в 1829 г. самостоятельно отправлял в Томск 602 пуда сала. На сбыт в Иркутске ориентировали свои коммерческие операции по закупке сала и масла красноярские купцы А. Сколков, Н. Иноземцев и др. [279]

В целом Иркутск, где ежегодно проводилась крупная ярмарка, был одним из важнейших мест сбыта жирового товара, закупавшегося купцами в Томской и Енисейской губерниях. В составленной в Иркутском магистрате ведомости о привозе товаров на Иркутскую ярмарку 1837 г. указаны 7 купцов, доставивших на продажу сала и масла на общую сумму 35,9 тыс. руб. В их числе были: иркутский купец Я. Аксенов, покупавший масло в Томском уезде (на 2164 руб.), и 6 купцов из городов Томской и Енисейской губерний — барнаульский купец М. Фонстремлев, привезший 650 пуд. масла на сумму 7015 руб. и 300 пуд. сала на 3 тыс. руб., красноярские Н. Иноземцев (масла — на 2400 руб., сала — на 2 тыс. руб.) и А. Сколков (сала — на 1890 руб., масла — на 1800 руб., жировых свеч — на 3900 руб.), каннский В. Поздышев (масла — на 8400 руб.), томский Е. Чайгин (масла — на 2200 руб.), нарымский П. Родюков (масла — на 880 руб.) [280].

И все-таки основная часть мобилизуемого сибирскими купцами в товарные партии жирового товара использовалась не для внутрисибирского потребления, а перекупалась на крупнейших оптовых рынках — Ирбитской и Ишимской ярмарках торговцами из Европейской России для вывоза на экспорт и использования в качестве сырья для сально-свечных, мыловаренных и стеариновых заводов Урала и европейской части страны. На Ишимской и Ирбитской ярмарках ими закупалось в совокупности до 600 тыс. пуд. сала, а

336

в целом в предреформенный период из Сибири вывозилось ежегодно от 900 тыс. до 1 млн 200 тыс. пуд. сала и более 60–70 тыс. пуд. масла [281].

Значительную часть оборота торговли продуктами животноводства в Сибири составляли сырые кожи, предлагавшиеся в продажу как крестьянами, так и торговцами мясом и жировым товаром. Кожи закупались как сырьевой материал мастерами-кожевниками, а частично и кяхтинскими торговцами, использовавшими их в качестве укупорочного материала для вымениваемых у китайцев чаев. Кожевенные заведения крупнейшего в Сибири центра кожевенной промышленности — Тюмени в предреформенный период потребляли ежегодно до 550 тыс. сырых кож, Тары — 115 тыс., Томска — 100 тыс. [282] Помимо сырых кож, поставляемых на кожевни этих городов из близлежащей сельской округи, сюда подвозилось также невостребованное на местах сырье из районов, где обработка кож не получила значительного развития. Так, красноярский купец С. Худоногов поставил в 1791 г. 1000 сырых кож в кожевню томского купца С. Шевырина, барнаульские купцы А. Белоголовый, П. Федченко и С. Урлапов в 1818 г. продали тюменским кожевникам соответственно 897, 700 и 128 кож, помимо этого другими барнаульскими торговцами было отправлено в этом году в Томск — 400, Тару — 847, Иркутск — 890 кож [283]. Владельцы крупных кожевенных предприятий рассылали своих приказчиков для закупки кожевенного сырья в районах интенсивного развития скотоводства: так, приказчик тюменского второй гильдии купца Проскурякова закупил в 1818 г. на Алтае 250 кож, доверенный тюменского купца И. Прасолова юртовский бухарец И. Бабышев в 1824 г. в Томске — 600 кож и т. д. [284]

Крупнейшими оптовыми рынками сырых кож так же, как и другой животноводческой продукции, были Ишимская и Ирбитская ярмарки, где в конце 1850 — начале 1860-х гг. их ежегодно продавалось соответственно на сумму 2,50 тыс. руб. (1857 г.) и 4,2 млн руб. сер. (1863 г.) [285]. Закупаемые на этих ярмарках кожи предназначались не только для кожевен сибирских городов, но поступали также на кожевенные заводы Казани (где обрабатывалось в 1860-е гг. до 300 тыс. кож) и Кунгура, а овчины — на овчинно-шубные предприятия шадринских купцов. До 140 тыс. скупаемых в Сибири сырых кож доставлялось купцами в 1860-е гг. на Нижегородскую ярмарку [286].

В Восточной Сибири кожи закупались не только владельцами кожевенных предприятий, но и кяхтинскими чаеторговцами, использовавшими их в качестве укупорочного материала (для обшивки вымениваемых в начале 1850-х гг. в Кяхте 120 тыс. ящиков чая требовалось ежегодно до 80 тыс. кож) [287]. Рост спроса на кожи, вызванный быстрым развитием чайной торговли, привел к многократному возрастанию цен на них в Юго-Восточной Сибири: на протяжении первой половины XIX в. они выросли с 1 руб. ассигн. до 5 руб. сер. за кожу, что вызвало кризис кожевенной промышленности в Иркутской губ. и Забайкальской обл., продукция которой из-за дороговизны сырья не могла конкурировать с выделанными кожами, поставляемыми в Кяхту из Западной Сибири [288].

337

Значительное место торговля скотом и продуктами животноводства занимала во внешнеторговых оборотах сибирского купечества. Уже на раннем этапе развития русско-китайской торговли, когда она осуществлялась через Наун и Ургу, скот и кожевенные изделия являлись одним из важнейших вывозных товаров. Так, по данным отпускной книги Иркутской таможни 1699 г., из Иркутска в Нерчинск различными торговцами было отправлено 488 голов рогатого скота и 236 лошадей для обмена на привозимые из Науна китайские товары [289]. Еще более значительные масштабы торговля скотом приобрела после перемещения в 1728 г. центра русско-китайской торговли в Кяхту. Особенно большим спросом со стороны китайцев пользовались выращиваемые в Восточной Сибири лошади. По неполным данным, только в 1758 г. скототорговцами было закуплено в Красноярском уезде и отправлено для обмена в Кяхту и Цурухайту около 60 тыс. лошадей. Размен китайских товаров на лошадей в Цурухайту был в этом году чрезвычайно выгоден: на купленную за 5 руб. лошадь можно было выменять бумажных холстов на 20 руб., что, правда, в скором времени привело к возвышению цен на лошадей в самом Красноярском уезде с 5–7 до 15 руб. [290] В 1759–1761 гг. через Кяхту было вывезено лошадей на 44,5 тыс. руб., что составило около 2,5% от общей стоимости русского вывоза [291]. После введения в 1813 г. иркутскими губернскими властями запрета на пропуск крупного рогатого скота в Китай (в выполнение правительственного предписания об ограничении торговли скотом и продовольственным зерном в Кяхте) масштабы торговли скотом в Кяхте резко сократились, по сути дела она приобрела мелочный характер и составляла в 1825 г. 0,9%, а в 1847–1850 гг. — всего лишь 0,23% от общей стоимости вывозимых товаров [292].

Важной товарной статьей кяхтинской торговли были мерлушка и овчина, которых вывозилось в 70–80-е гг. XVIII в. от 600 тыс. до 1 млн шкур, а в 1790-е гг. ежегодный вывоз достиг рекордной величины — 1 млн 200 тыс. шт. [293] В первой половине XIX столетия промен мерлушки в Кяхте хотя и сократился, но все еще составлял значительную величину: в 1830 г. было вывезено 890 тыс., в 1840 г. — 1095 тыс., в 1845 г. — 640 тыс., в 1850 г. — 600 тыс. шкур [294]. Основная часть экспорта мерлушки в Китай принадлежала торгующим в Кяхте купцам из европейской части страны и их комиссионерам, однако в два последние предреформенные десятилетия, когда сибирское купечество превзошло купцов Европейской России по общему объему товарооборота в Кяхте, значительно поднялась его доля в вывозе и этого товара: если в 1830 г. на сибирских купцов приходилось лишь 6,7% променянной в Кяхте мерлушки, то в 1840 г. — 28,5%, а в 1852 г. — 48% [295]. Значительная часть экспортируемой через Кяхту мерлушки закупалась купцами в Забайкалье: в 1847 — 1852 гг. — по 257 тыс. шт. ежегодно, что составляло не менее половины всего ее вывоза [296].

Торговля скотом составляла значительную часть товарообмена, который вели сибирские купцы (преимущественно бийские) с Китаем и Монголией по Чуйскому тракту. По данным А. Принтца, в первой половине 1860-х гг. на скот, который выменивался купцами у монголов, приходилось до 35%

338

всего оборота чуйской торговли. Выменивавшиеся ежегодно 2,5 тыс. голов рогатого скота перепродавались чуйскими торговцами гуртовщикам, перегонявшим его на золотые промыслы Томской и Енисейской губерний. [297]

Наибольшую роль во внешнеторговых операциях сибирского купечества торговля скотом и продуктами скотоводства приобрела в его товарообмене с казахами по Сибирской пограничной линии. В течение второй половины XVIII — первой половины XIX в. масштабы этой торговли неизмеримо выросли: если в 1774 г. в основных обменных пунктах на Иртышской линии — Петропавловске, Семипалатинской, Ямышевской и Омской крепостях купцами было выменяно соответственно 3613, 2647, 156 и 1708 голов различного скота, то в первой половине 1850-х гг., по разным сведениям, сюда ежегодно поступало из казахской степи 2–3 тыс. лошадей, 10–25 тыс. голов рогатого скота, 350–450 тыс. баранов [298]. Согласно такому источнику, как составленные служащими Генштаба «Материалы для географии и статистики России», в конце 1850 — начале 1860-х гг. на Сибирскую линию ежегодно пригонялось для продажи до 50 тыс. голов рогатого скота и более 650 тыс. баранов, стоимость которых по таможенной оценке составляла 1 млн 730 тыс. руб., а по рыночным ценам — 2 млн 760 тыс. руб. [299]

Скот закупался в казахской степи преимущественно петропавловскими купцами и их агентами, которые выменивали его у казахов на кожевенные и металлические изделия, красный товар и муку. На расположенный перед Петропавловском базар площадью 250 верст скот пригонялся из степи также среднеазиатскими купцами, выменивавшими его в казахских аулах на хлопчатобумажные ткани, и торговцами-казахами. Часть пригоняемого скота забивалась петропавловскими купцами на местных скотобойнях (в 1849–1852 гг. в Петропавловске забивалось от 13,5 до 19 тыс. баранов), сало перетапливалось на принадлежавших им салотопенных заводах, а затем вывозилось на Ишимскую ярмарку. Основная же масса скота перепродавалась купцам из других городов Сибири, Урала и Европейской России, пускавших его затем в мясную продажу или на приготовление сала. Наиболее крупные из петропавловских скототорговцев продавали пригоняемый летом из казахской степи скот только на следующую весну — после предварительного откорма его на летних пастбищах и в зимнем содержании, что значительно увеличивало вес реализуемого скота и, соответственно, барыши торговцев. Наибольшего размаха коммерческие операции такого рода достигши в предреформенный период у одного из самых богатых петропавловских коммерсантов С. Гласкова. В 1856 г. он выгодно продал курганским, екатеринбургским и шадринским купцам 1300 голов рогатого скота и 20 тыс. баранов, а в 1857 г. снова поставил на откорм 1300 быков, для чего заготовил на арендованных у казны сенокосных оброчных статьях 70 тыс. копен сена (по 8 коп. сер. за копну) [300].

В предреформенный период разворачивают самостоятельные закупочные операции в казахских аулах, посылая туда с красным товаром своих приказчиков, курганские купцы, закупавшие скот для откорма на сало и ранее довольствовавшиеся покупкой его на линии у петропавловских куп-

339

цов, среднеазиатских и казахских торговцев. Первыми такие поездки стали совершать приказчики курганского купца И. Батырева, а затем меновую торговлю в степи завели также и некоторые другие представители курганского купечества — Меньшиковы, Ф. Шишкин, С. Березин. В 1859 г. вышеназванные купцы отправляли в степь для обмена на скот мануфактурных товаров на 140 тыс. руб.; занимался такого рода обменными операциями в казахской степи и ялуторовский купец Ботов.

Большие гурты закупаемого на линии скота перегонялись купцами на уральские заводы, в Казанскую и Нижегородскую губернии, Москву, а также в те из сибирских городов, сельские округи которых не снабжали их достаточным количеством продукции скотоводства. Поставками закупаемого на линии скота на Урал и в европейскую часть страны занимались в основном екатеринбургские, шадринские, муромские и поволжские купцы, а на продовольственные нужды сибирских городов скот закупался и перегонялся западносибирскими купцами. Подсчет сохранившихся за 1813 г. данных о прогоне скота, содержащихся в рапортах земских судов и частных комиссарств Ишимского и Курганского округов, по территории которых перегошшся скот с Иртышской линии, показывает, что из общего количества перегоняемых на Урал, в Поволжье и Москву 4735 голов рогатого скота, 5443 баранов и 300 лошадей приказчиками сибирских купцов (семипалатинских Кузнецова и О. Пиленкова, тобольского С. Пиленкова) было прогнано лишь 890 быков, остальной прогоняемый скот принадлежал 14 екатеринбургским купцам и вельскому купцу первой гильдии Расторгуеву (его гурт был самым большим — 553 быка и 5443 барана). 12,4% от общего количества прогоняемого рогатого скота (670 голов) предназначалось для Тобольска и принадлежало приказчикам тобольских купцов С. Пиленкова (300 голов), И. Плотникова (200 голов), И. Ширкова (60 голов) и мещанина-мясоторгов-ца Г. Мыльникова (110 голов) [301].

Закупаемый на Сибирской пограничной линии скот перегонялся и в восточном направлении. В частности, в 1808 г. семипалатинский купец первой гильдии И. Самсонов отправлял со своим приказчиком выменянную при местной таможне партию скота в 700 быков и 20 лошадей (по таможенной оценке на сумму 12,3 тыс. руб.) для продажи в Иркутск [302]. С развитием золотопромышленности скот с Сибирской линии в больших количествах стал поставляться на золотые прииски Томской и Енисейской губерний. Согласно нашим подсчетам, сделанным по данным ведомостей о прогоне скота, составленных Ординским, Чаусским и Ояшинским земскими управителями Томской губ. о прогоне скота по подведомственной им территории, через которую пролегал маршрут прогона скота с Сибирской линии на прииски Енисейской губернии, летом 1846 г. различными торговцами и их приказчиками туда было прогнано 12502 головы рогатого скота, 995 лошадей и 19575 баранов. Как видно из таблицы 46, основная часть поставок скота с Сибирской пограничной линии на енисейские золотые прииски приходилась на торговцев Пермской губ., преимущественно из числа екатеринбургских

340

купцов (последними было прогнано 4550 голов рогатого скота, 680 лошадей, 12725 баранов), закупавших скот по контрактам с золотопромышленниками, среди которых было немало их земляков — представителей уральского купечества. Сибирское же купечество, на долю которого приходилось лишь 15–20% поставок скота, было представлено купцами, проживавшими в городах, расположенных на Сибирской линии — семипалатинскими П.И. Токаревым, С.А. Мыльниковым и П. Масленниковым, прогнавшими 550 голов рогатого скота и 650 баранов, петропавловскими С.И. Гласковым, Е.Е. Пономаревым и А. Ситниковым (350 голов рогатого скота, 100 лошадей), омскими Ф.М. Кириловым и М.М. Сорокиным (610 быков и 4150 баранов), а также тюменским Ф. Грушевским (150 быков и 100 баранов) и красноярским В. Власьевским (312 быков и 20 лошадей).

Таблица 46

Перегон скота с Сибирской линии
на золотые промыслы Енисейской губ. (1846 г.)^*

Сословная и региональная принадлежность торговцев	Число торговцев	Количество закупленного скота, голов
Сословная и региональная принадлежность торговцев	Число торговцев	рогатый скот	%	лошади	%	бараны	%
Купцы Пермской губ.	14	4760	38,1	681	68,4	15025	76,8
Сибирские купцы	8	1972	15,8	150	15,1	4250	21,7
Казаки	2	1250	10,0	134	13,5	300	1,5
Торгуюшие крестьяне	2	500	4,0	30	3,0	-	-
Рабочие Екатеринбургских заводов	1	4020	32,1	-	-	-	-
Всего:	27	12502	100	995	100	19575	100

^*Сост. по: ЦХАФ АК. Ф. 2. Оп. 4. Д. 4435. Л. 256–319.

Итак, торговля скотом и продуктами животноводства являлась распространенным предпринимательским занятием для представителей многих сословий сибирского общества, которые по мере накопления капиталов записывались в купечество. Развиваясь в целом на естественной и органичной основе, связанной с развитием товарно-денежных отношений в сибирском сельском хозяйстве, эта сфера предпринимательства тем не менее имела значительные проявления монополизма, обусловленные предоставлением привилегий и преимуществ официально законтрактованным маркитантам-мясникам и введением ограничений для остальных торговцев скотом и мясом.

Если торговля мясом в городах, подвергавшаяся ценовому регулированию со стороны властей, была сферой, где реализовались коммерческие

341

интересы преимущественно мелких торговцев (купцов третьей гильдии и мещан), то в закупках скота в казахской степи и на Сибирской линии, поставках скота и мяса на золотые промыслы, мобилизации оптовых партий жирового товара для реализации на Ишимской и Ирбитской ярмарках активно участвовали представители крупного капитала из числа купцов первой и второй гильдии. Вместе с тем участвовавшие в торговле скотом и жировым товаром сибирские купцы не обладали еще капиталами, достаточными для того, чтобы самостоятельно продвигать на рынки Европейской России и экспортировать через морские порты скупавшуюся на внутриси-бирском и внешнеазиатском рынках животноводческую продукцию. Поэтому для этих целей они вынуждены были прибегать к посредничеству крупных оптовых торговцев Урала и Европейской России, что лишало их значительной части прибыли. Уральские торговцы заняли главные позиции и на таком перспективном направлении коммерции, как поставки скота с Сибирской линии на золотые промыслы Енисейской и Томской губерний.

Если в торговле мясом купечество ориентировалось преимущественно на внутрисибирский спрос, то скупка жирового товара в предреформенный период производилась большей частью для обслуживания экспортных операций через Санкт-Петербургский (сало) и Таганрогский (масло) порты и обеспечения спроса на сырье, предъявлявшегося со стороны свечных, мыловаренных и стеариновых заводов Урала и Европейской России. Вывозилась в метрополию и значительная часть скупавшегося на территории Сибири кожевенного сырья. Следует отметить также, что торговля скотом и продукцией животноводства играла гораздо более важную роль в развитии торговых связей между Сибирью и Европейской Россией, чем хлебная. Если хлеб за пределы Сибири практически не вывозился, то продуктов животноводства (сырых кож, сала, коровьего масла) на. Ирбитской и Ишимской ярмарках в предреформенный период сибирские купцы продавали торговцам из метрополии на сумму 5–7 млн руб., что примерно равнялось ценности вывозимой из Сибири в Европейскую Россию пушнины, являвшейся ранее в продолжении длительного времени главной статьей сибирского вывоза.

3. Промысел и торговля пушниной

На ранних этапах колонизации Сибири пушной промысел и торговля мехами являлись основным объектом хозяйственной активности русского населения, осваивавшего богатый промыслово-охотничьими угодьями край. Вслед за промысловым людом в Сибирь устремился и торговый капитал, развернувший в широких масштабах скупку пушнины у русских промышленников и местного аборигенного населения, а также организовавший предпринимательский промысел пушнины на основе «покруты», предусматривавшей финансирование скупщиком пушнины процесса ее добычи (по-

342

купка охотничьего снаряжения, продуктов питания, одежды и пр.) на условии расчета с охотниками-промысловиками частью добываемой пушнины. В первой половине и середине XVII в., в период наивысшего развития соболиного промысла, в Сибири ежегодно добывалось пушнины на сумму 100–150 тыс, руб., при этом почти половина всей пушнины частной охоты добывалась при участии крупного торгово-промыслового капитала, представленного в основном привилегированным купечеством Европейской России (гости и купцы гостиной сотни) [303]. Почти 9/10 всей пушнины вывозилось за пределы Сибири [304], так как с самого начала освоения региона и затем на протяжении большей части феодального периода сибирские меха являлись важнейшей товарной ценностью, на которую обменивалась основная масса российских и иностранных мануфактурных товаров, поступавших в этот слаборазвитый в промышленном отношении край.

В результате хищнической неконтролируемой добычи пушнины, которую вели тысячи охотничьих партий и снаряжаемых купцами покрученни-ков, промысел наиболее ценных сортов сибирской пушнины, и прежде всего соболя, оказался подорван уже к 60-м гг. XVII в. Это привело к сокращению не только частной пушной торговли (сбор таможенных пошлин в Енисейске с 1760-х по 1780-е гг. снизился с 1,5–3 тыс. руб. и 40–70 сороков соболей до 1,5–2 тыс. руб. и 8–15 сороков) [305], но и государственных пушных заготовок (сбора ясачной, поминочной и десятинной «мягкой рухляди»), в результате в 1684 г. появился указ о запрещении русским промышленникам охоты на соболей в уездах, входивших в Енисейский разряд и в Якутии — главнейших центрах соболиного промысла в Сибири. Одновременно была запрещена и частная торговля ценными сортами пушнины, которые обрели статус «заповедной мягкой рухляди», торговля которой была превращена в государственную монополию. Указом от 26 июля 1727 г. свобода внутренней торговли пушниной была восстановлена, однако в интересах обеспечения монополии регулярно снаряжавшихся в Пекин казенных торговых караванов, был сохранен действовавший еще с конца XVII в. запрет на вывоз ценных видов пушнины (соболя, бобра, черной и бурой лисицы, голубого песца) в Китай и Монголию [306]. Этот запрет был отменен лишь в 1762 г., после отказа правительства от практики посылки в Китай казенных торговых караванов.

Так как соболиный промысел оказался подорванным в ходе промысловой эпопеи XVII в., в следующем столетии значительно выросли добыча и объем торговли менее дорогостоящей пушниной (белка, горностай, песец, заяц и пр.), ресурсы которой не были сколько-нибудь значительно затронуты в XVII в., а с конца 1730-х гг. обозначилось еще одно важное направление промысловой колонизации, связанное с промыслом морских бобров и котиков на Тихоокеанских островах и в Русской Америке.

Размеры добычи и торговли сибирской пушниной в начале XVIII в., судя по данным о величине таможенных сборов в основных промысловых центрах Сибири, составляли существенно менее значительную величину, чем во времена расцвета соболиного промысла. Так, в 1645/46 г. товарооборот

343

енисейского рынка превышал 60 тыс. руб., а в начале XVIII в. ежегодный сбор десятинной пошлины в Енисейской таможне составлял немногим более 500 руб. (в 1701 г. — 530 руб.) [307]. В 1636 г. промысловиками и торговцами в Мангазее и на Турухане было заготовлено пушнины на 172650 руб., в 1642 г. — на 125940 руб., а стоимость пушнины, «упромышленной» и скупленной в Мангазее и уезде в августе 1703-июле 1704 гг. составляла лишь около 2,5 тыс. руб. [308] Если в 1641 г. торговыми и промышленными людьми было вывезено из Якутии на Русь 29785 соболей, в 1650 г. — 12891, в 1655 г. — 25033, в 1660 г. — 16482, а промысел малоценной пушнины практически не велся, то среди «упромышленной» и скупленной пушнины, обложенной таможенными служителями десятинной пошлиной в Якутске, Усть-Кирен-ском, Анадырском острогах и на Колыме в 1701 г., соболей уже не было, а вся поступавшая в рыночный оборот пушнина состояла из шкурок менее ценных пушных зверей: 107760 белок, 36840 горностаев, 1620 песцов, 1160 лисиц, 50 рысей и др. [309] Общая стоимость пушнины, добытой и скупленной в Якутии в 1701 г., составляла 5070 руб., что было существенно ниже показателей середины XVII в.

Доминирующую роль в сибирской пушной торговле в XVII — начале XVIII в. играли торговцы из Европейской России, вывозившие скупаемую в Сибири пушнину в метрополию и за границу. Вместе с тем уход с сибирского пушного рынка части крупных торговцев Европейской России, вызванный истреблением соболя, привел к усилению позиций на нем местного торгового капитала. По таможенным книгам сибирских городов рубежа XVII–XVIII в., в том числе и таких крупнейших центров меховой торговли, как Якутск, Енисейск, Мангазея, Березов, Пелым и Сургут, нами выявлено 84 торговца-сибиряка, торговавших пушниной на сумму более 50 руб. Из них более половины (43 чел.) имели обороты в размере от 50 до 100 руб., 28 (33,3%) торговали на сумму от 100 до 300 руб., 4 (4,8%) — от 300 до 500 руб., 4 (4,8%) — от 500 до 1000 руб., 5 (5,9%) — от 1 до 3 тыс. руб.

Следовательно, основная масса торговцев-сибиряков в данный период была представлена мелкими скупщиками, а обороты, превышавшие 500 руб. — сумму, являвшуюся, судя по регистрациям таможенных книг, обычной для занимавшихся скупкой пушнины в Сибири купцов из Европейской России, имели в это время лишь около 10% местных торговцев мехами. Наиболее крупными скупщиками пушнины были те из сибирских торговцев, чьим занятием была не перепродажа ее приезжавшим в Сибирь купцам Европейской России, а самостоятельный вывоз на продажу в европейский центр страны и за границу (с торговыми караванами в Китай). На сбыт пушнины в Китай ориентировался в своих торговых операциях, в частности, основатель одной их самых известных династий енисейского купечества Д. Тушов, отправлявший в следовавшем в 1703 г. в Пекин торговом караване со своим приказчиком и двумя работниками 15555 белок, 2900 горностаев, 54 песца и другую пушнину на общую сумму 1067 руб. [310] С этой же целью закупал крупные партии пушнины в Якутии илимский торговец М.И. Шангин. В 1702 г. он явил в Илимской таможне приобретенную им и его

344

племянником Яковом партию пушнины, состоявшую из 13250 горностаев, 6560 белок, 415 песцов, 110 лисиц, 24 шуб беличьих, 21 шуб и 24 одеял заячьих, которую в следующем году повез в составе торгового каравана в Пекин [311]. Крупные партии пушнины, предназначенные для сбыта в Китай, скупал в промысловых местностях Западной и Восточной Сибири тобольский торговец И. Артемьев, отправлявший в 1703 г. в караване партию товаров, большей частью состоявшей из пушнины, на сумму более 3 тыс. руб. [312] В число крупнейших торговцев пушниной в начале XVIII в. входили также представители известной династии туринского купечества Федор Тихонович Панаев и его сыновья Стефан и Иван. По сведениям за 1703 г., Федор Тихонович посылал со своим племянником Ф.Е. Панаевым «через Верхотурье в русские города» 14620 белок и 1570 зайцев, скупленных им и его сыновьями в Пельше и Туринске [313]. Часть пушнины реализовалась Панаевыми на Ирбитской ярмарке, крупные партии пушного товара вывозились также в Иркутск, где обменивались на китайский текстиль. Так, в 1699 г. Стефан Панаев реализовал в Иркутске пушнины на 883 руб., а на вырученные от продажи мехов и «русских» товаров деньги закупил 224 тюня китайки, оцененных таможней в 1120 руб. [314]

На протяжении XVIII в. пушная торговля оставалась одним из важнейших источников накопления капиталов сибирского купечества, а для ряда его региональных групп имела значение основного предпринимательского занятия. Мобилизация товарных партий пушнины на территории Сибири осуществлялась посредством скупки ее приказчиками и торговыми агентами купцов на местных промысловых ярмарках, а также непосредственно разъездами по улусам, кочевьям, селениям и зимовьям, в которых проживало занимавшееся охотой на пушных зверей аборигенное и русское население. Значительная часть пушнины попадала к крупным скупщикам, как правило, уже из вторых или третьих рук, так как скупкой «мягкой рухляди» занимались почти все проживавшие в промысловых районах купцы, а также масса мелких торговцев из числа крестьянского и мещанского населения. Торговцы Березова, Сургута, Нарыма, Туруханска, Якутска, Киренска и других расположенных в промысловых районах городов сдавали вымениваемую ими в течение зимы пушнину оптовым скупщикам или их приказчикам, прибывавшим летом, с открытием навигации по сибирским рекам, и взамен получали от них промышленные и продовольственные товары, на которые затем выменивали у аборигенов новые партии пушнины.

Если в XVII в. оптовая скупка пушнины в главнейших промысловых районах Сибири велась преимущественно приказчиками торговцев из Европейской России, то в XVIII столетии, по мере укрепления на сибирском рынке позиций местного купечества, она постепенно переходит в руки торговцев-оптовиков, представленных в основном купечеством крупнейших торговых центров Сибири — Тобольска, Томска, Енисейска, Иркутска. Хотя спектр предпринимательских занятий купечества этих городов был более широким, чем у купцов, проживавших в административных центрах промысловых районов, скупка пушнины и для него имела значение важнейшей

345

статьи коммерции. «Города Тобольска торговля купеческая состоит большею частию пышным товаром — соболями, лисицами и т. д.», — отмечали в конце 1780-х гг. составители «Топографического описания Тобольского наместничества». Сходным же образом характеризуется в этом источнике место пушной торговли в торгово-предпринимательских занятиях томского и енисейского купечества [315]. Богатое купечество крупнейших торговых городов Сибири, имевшее капитал, необходимый для мобилизации крупнооптовых партий пушнины, обеспечивало сибирским мехам выход на важнейшие внутренние, а отчасти и зарубежные рынки (в Китай через Кяхту) и обратное поступление в промысловые районы закупаемых на этих рынках промышленных и продовольственных товаров, которыми оно снабжало (как правило, в кредит) более мелких скупщиков пушнины, от которых, в свою очередь, эти товары поступали (в обмен на пушнину) к охотникам-промысловикам.

Хотя определяющей чертой в развитии сибирской пушной торговли в рассматриваемый период было укрепление в ней позиции местного купечества, участие, которое принимало в промысловом освоении сибирского региона купечество европейской части России, было тем не менее весьма значительным. При этом, как и на более раннем этапе, предпринимателей из метрополии привлекали в основном добыча и торговля наиболее ценными видами пушнины: если в XVII в. это был соболь, то в XVIII в. их капитал и предпринимательская инициатива устремлялись главным образом в организацию морского промысла бобров и котиков на тихоокеанских островах и в Русской Америке. В середине 1730-х гг., когда промысловые экспедиции на тихоокеанские острова еще не организовывались и в торговлю поступапо ограниченное количество ценной пушнины, представленной в основном бобрами, соболями и лисицами камчатского промысла, торговое присутствие купечества Европейской России на крайнем северо-востоке Сибири было минимальным. В 1736 г., по данным канцелярии Охотского порта, скупкой пушнины занимались лишь 2 торговца из метрополии — архангельский купец И. Амосов и устюжский Н. Трапезников (по II ревизии оба записались в иркутское купечество), купившие 60 камчатских бобров, 6 кашлоков и 145 соболей. Скупщиков-сибиряков, отправлявших пушнину из Охотска, было 6 чел. (томский купец Д. Рыбников, 2 служилых человека из Якутска, один из Охотска и бывший камчатский комиссар И. Эверстов), и пушнины ими было вывезено значительно больше — 135 бобров и кашлоков, 313 лисиц, 160 соболей, 11 котиков, 19 выдр и пр. Торговцу-сибиряку Д. Рыбникову принадлежала и самая крупная из вывезенных в этом году из Охотска партий пушнины. По сведениям за 1739 г., торговцами Европейской России и сибиряками было отправлено из Охотска примерно равное количество пушного товара (бобров — соответственно 552 и 513, лисиц — 2585 и 2524, соболей — 2026 и 268), а в 1741–1742 гг., когда объемы торговли ценными мехами в Охотске возросли за счет поступления в оборот пушнины, привезенной участниками второй Камчатской экспедиции, на купцов Европейской России приходилось уже 70% вывоза бобров и кашлоков (1077

346

из 1545 шкурок), 55% лисиц (1570 из 2878) и 45% соболей (2276 из 5086); остальная пушнина была вывезена сибирскими купцами, а также служителями Охотского порта и участниками Камчатской экспедиции [316].

Купцы из Европейской России (в частности, московский купец А. Серебренников) приняли участие в финансировании уже первой частной промысловой экспедиции на тихоокеанские острова, организованной в 1743 г. сержантом команды Охотского порта Е. Басовым, и дальнейшее промысловое освоение Алеутских островов и Русской Америки в XVIII в., как показала в своей монографии Р.В. Макарова, происходило преимущественно благодаря капиталу, предприимчивости и жажде наживы, проявленной такими рыцарями первоначального накопления, как лальские купцы А. и Т. Чеба-евские, тотемские Ф. Холодилов, Г. и П. Пановы, устюжский В. Шилов, Соликамский И. Лапин, тульский А. Орехов, курский И. Голиков, рыльский Г. Шелихов и др. [317] С начала 1740-х гг. и по 1798 г., т. е. с момента разрешения купеческих морских промыслов и до образования Российско-Американской компании, ими было организовано более 70 промысловых экспедиций на Алеутские, Курильские острова и северо-западное побережье Америки [318].

Поскольку организация экспедиций была дорогостоящим предприятием, требовавшим больших капиталовложений, связанных с постройкой и снаряжением морских судов, наймом судовых рабочих и охотников («промышленников»), купцы для их финансирования, как правило, объединялись в компании. В качестве компаньонов купцов-промысловиков из Европейской России нередко выступали представители сибирского купеческого капитала, также активно проявившие себя в роли первопроходцев при освоении новых промысловых территорий на северо-востоке Азии и американском континенте. Так, иркутский купец Н. Трапезников в 1740–1760-е гг. снаряжал на промыслы морские суда на паях с лальским купцом А. Чебаевским, тотем-ским Ф. Холодиловым, московскими И. Рыбинским и И. Никифоровым, тобольский купец И. Мухин — с тульским И. Засыпкиным (1763–1773 гг.), якутский П. Лебедев-Ласточкин — с рыльским Г. Шелиховым (1775–1778 гг.), якутский П. Протодьяконов — с вологодским М. Оконнишниковым (1771–1772 гг.) и т. д. По мере накопления капиталов на основе обогащения от доходного бизнеса некоторые сибирские купцы выступают и в роли главных организаторов промысловых экспедиций и компаний. В частности, неоднократно это делал характеризуемый А. Верхом как «самый умный, счастливый и предприимчивый» из всех тогдашних промысловиков иркутский купец Никифор Трапезников [319], снарядивший в течение 25 лет на промыслы в общей сложности (в компаниях с другими купцами и самостоятельно) более 10 судов и вошедший в историю географических открытий как первооткрыватель острова Атхи (Алеутский архипелаг). Крупную промысловую компанию организовал после разрыва с Г. Шелиховым и распада созданной ими компании якутский купец П. Лебедев-Ласточкин, посылавший экспедиции на Курильские и Шанторские острова и основавший несколько русских поселений на Американском побережье в Чугатской губе. Общая стоимость

347

добытой его компанией пушнины, исчисленная даже по самым низким, охотским, ценам, превысила 0,5 млн руб. [320] В 1790-е гг. в число трех крупнейших промысловых компаний, действовавших на Алеутских островах и в Русской Америке, входила компания иркутских купцов Киселевых [321]. Серьезную конкуренцию самой крупной из действовавших в 1790-е гг. промысловых компаний, принадлежавшей рыльскому купцу Г. Шелихову и курскому И. Голикову, оказывала Иркутская купеческая компания, возглавляемая Н.П. Мыльниковым и включавшая также представителей еще нескольких семей иркутского купечества — Мичуриных, Дудоровских, Ларионовых и др. Соперничество завершилось слиянием двух компаний в одно мощное промыслово-финансовое объединение, давшее начало знаменитой Российско-Американской компании, получившей в 1799 г. монопольное право на ведение пушного промысла на островах Тихого океана и в Русской Америке. Среди 20 торговых домов, ставших учредителями Российско-Американской компании, было 15 иркутских купеческих семей, на долю которых приходилось около половины всего «складственного капитала» компании, составлявшего в общей сложности 723 тыс. руб. [322] Из них наиболее крупным пакетом акций владели иркутский купец Николай Прокопьевич Мыльников и его сыновья Дмитрий, Яков и Михаил: им принадлежали 132 акции номинальной стоимостью в 132 тыс. руб. (18% всего капитала компании). В первые годы существования компании участие в ней сибирского купечества даже расширилось (в 1799 г. Н.П. Мыльников продал 5 своих акций своему земляку купцу А.М. Мясникову, томскому купцу Шумилову было выделено 12 валовых паев из капитала Голикова) [323], однако после реорганизации компании в 1799–1801 гг., последовавшим за ней наплывом в ряды акционеров дворянской аристократии и приданием компании по существу полугосударственного характера роль сибирского купечества в Российско-Американской компании значительно сократилась. Уже в 1814 г. в списке больших акционеров компании (имевших 100 и более акций), включавшем 15 чел, значилось лишь две сибирских купеческих фамилии — Мичурины и Старцо-вы, а в целом среди 158 акционеров компании, имевших право голоса (обладатели 10 и более акций), сибирских купцов было немногим более 10 (П.Ф. Шумилов, М.А. Мыльников, М. Сибиряков, И.В. Оболтин, Ф.Е. Сизых, С.А. Шелихов, Литвинцовы, Мясниковы, Нерпин, Е.Ф. Ларионова, Л.И. Зубов и некоторые др.) [324].

Следовательно, наибольшее значение для накопления капиталов сибирского купечества промысел пушнины в северо-восточных морях имел во второй половине XVIII столетия, до установления монополии Российско-Американской компании. Хотя в целом доминировали более экономически могущественные торговые дома из Европейской России, в той или иной мере в нем принимали участие не менее 30–40 семей иркутского купечества [325], якутские купцы П. Лебедев-Ласточкин, С. Новиков, П. Протодьяконов, Д. Шапошников, Захаровы, верхнеудинские П. Серебренников, А. Шевелев, селенгинский А. Толстых, кяхтинский П. Дернятин, енисейский К. Самойлов, камчатские И. Красильников, И. Холщевников, И. Абросимов, Л. Алин,

348

Д. Тропик, П. Сидоров, Козицын, а также целый ряд западносибирских купцов (хотя в целом их участие было менее весомым) — тобольские И. Мухин, П. Осокин, И. Снигирев, И. Соловьев, Ф. Кремлев, тюменские Я. Протасов, И. Никонов, томский П. Шумилов и др. Особенно большую роль морской промысел пушнины сыграл в обогащении иркутского купечества. Основа состояний целого ряда купеческих домов Иркутска (Киселевых, Трапезниковых, Мыльниковых, Мичуриных, Старцовых, Зубовых, Сизых и др.) была заложена удачливыми промысловыми экспедициями на тихоокеанские острова и в Русскую Америку.

С 1745 по 1775 г. купеческими промысловыми компаниями на островах Тихого океана было добыто пушнины, по «самым низким охотским ценам», на сумму в 3 млн 200 тыс. руб., примерно 70% этой пушнины было променяно в Кяхте «за такую сумму, какая в оценке охотской ежели не больше, то по крайней мере вдвое» [326]. А всего со времени начала промыслов и до установления монополии Российско-Американской компании (1743–1798 гг.) было добыто пушнины на Алеутских островах и северо-западном побережье Америки на 7,8 млн. руб., а на Курилах — на 162 тыс. руб. [327] в исчислении по охотским ценам, следовательно, по кяхтинским ценам ее стоимость превысила 15 млн руб. По меньшей мере от 1/4 до 1/3 этой суммы приходилось на долю участвовавших в тихоокеанской промысловой эпопее сибирских купцов. Хотя источники не позволяют определить количество паев, принадлежавших в каждой из экспедиций компанейщикам-сибирякам, о доле их участия определенное представление дают данные о вывозе «упромышленной» пушнины из Охотского порта для последующей реализации на внутренних и внешних рынках. По данным канцелярии Охотского порта, в г. купцами Европейской России было вывезено из Охотска в направлении к Якутску и Иркутску бобров, соболей, лисиц и выдр на сумму 28,5 тыс. руб., а сибирскими — на 14,5 тыс. руб. (1/3 от общего количества), по ведомости Усть-Кутской таможни «о проезжающих с камчатскими товарами», в 1749 г. из общего количества проследовавшей через таможню пушнины, оцененной в 6608 руб., на российских купцов и их приказчиков приходилось 75%, а на сибирских — 25%. По сведениям Иркутской таможни, в 1750 г. с Камчатки в Иркутск разными торговцами было привезено 1500 бобров, маток и кашлоков на сумму 33970 руб., в том числе российскими на 25,5 тыс. руб., а сибирскими — на 8,5 тыс. руб. (25% от общего привоза) [328].

Если в пушных промыслах на Тихом океане предприниматели из Европейской России занимали главенствующее положение, то добыча и скупка пушнины в промысловых районах континентальной Сибири утратили для них коммерческую привлекательность еще с 60–70-х гг. XVII в., со времени истощения промысловых запасов соболя. В связи с этим с конца XVII — начала XVIII в. на сибирском рынке пушнины усиливаются позиции местного торгового капитала, который постепенно на протяжении XVIII столетия становится его главной финансово-организующей силой. В исследуемый период изменился не только состав лиц, занимавшихся добычей и торговлей пушниной (на смену промышленным и торговым людям из метрополии

349

пришли местные охотники и торговцы), но также формы организации и финансирования пушного промысла. Промысел пушнины в XVIII — первой половине XIX в. (за исключением морских промыслов на островах Тихого океана и в Русской Америке) почти полностью утрачивает предпринимательский характер, присущий ему в период расцвета соболиных промыслов в XVII в., когда почти половина всей пушнины добывалась специально нанимаемыми и снаряжаемыми купцами на промыслы охотниками-покрученниками. Вместо покруты в качестве основной формы организации промыслов получает распространение известная и по более раннему периоду добыча пушнины охотничьими артелями (партиями), которые составлялись проживавшим в промысловых районах и занимавшимся звероловством в качестве основного или побочного хозяйственного занятия аборигенным и русским крестьянским и мещанским населением. Роль же торгового капитала заключалась не в организации предпринимательского промысла пушнины, а в скупке мехов через приказчиков и торговых агентов у занимавшихся их добычей мелких промысловиков. Однако это не означает, что торговый капитал теперь вообще не участвовал в финансировании звероловного промысла. Это финансирование приняло форму предоставления охотникам-промысловикам задатков и авансов в денежном или натуральном (охотничье снаряжение, продовольствие) виде, что в конечном итоге создавало для скупщиков гарантированные источники поступления пушнины и условия для скупки ее у находившихся в долговой кабале промысловиков-охотников по заниженным ценам. Не случайно, как это было показано в разделе о кредитно-ростовщических операциях купечества, многие скупщики пушнины имели долговые книги, в которые заносились десятки и сотни фамилий должников, обязывавшихся погасить свой долг пушниной своего промысла. В ряде промысловых районов в значительных масштабах применялась и известная по XVII в. покрута, когда охотник по сути дела находился на содержании финансировавшего его промысел скупщика пушнины, получая установленную плату (как правило, половину добываемой пушнины). Такой знаток сибирских промыслов и торговли, как Н. Щукин, характеризуя организацию пушного промысла в Киренском округе Иркутской губ., указывал, что здесь промысловиками-охотниками у торговцев «все принадлежности охоты берутся, по большей части, в долг... что называется покручаться. Работник, промышляющий от хозяина в половине (добычи. — Авт.) имеет свое ружье и одежду, остальное хозяйское. Такой работник называется полуюжник» [329]. На широкое распространение покруты в охотничьих промыслах Киренского и Нерчинского округов указывал и Ю. Гагемейстер. [330] Покрута была чревата проявлением кабальной зависимости, в которую попадали от хозяев охотники-промысловики в случае неудачного промысла, поэтому само понятие «покрута» часто употреблялось как синоним «кабалы» [331]. Чтобы получить представление о степени распространения покруты и связанных с ней кабальных отношений, отметим также, что на покруте основывался и пушной промысел на островах Тихого океана и Русской Америке, о котором речь шла выше. Нанимавшиеся на промысловые

350

суда охотники-промысловики (так называемые промышленники) следовали на промысел на содержании купцов-компанейщиков, за что отдавали хозяевам половину добываемой пушнины. При этом, по свидетельству купчихи Н. Шелиховой, активно занимавшейся промысловыми делами после смерти своего мужа, первооткрывателя Русской Америки и крупнейшего промысловика Г. Шелихова, судовых работников и промышленников купцы старались набирать «наиболее из попавших под взыскание долгов или доимки» [332].

Главным центром пушной торговли в Сибири в XVIII в. была Енисейская ярмарка, значение которой было обусловлено положением Енисейска как перевалочного пункта между водными путями Западной и Восточной Сибири, придававшим ему статус важнейшего торгово-распределительного пункта привозимых для внутрисибирского потребления и промена в Кяхте российских товаров и сибирской пушнины. Российскими и западносибирскими купцами на Енисейскую ярмарку, проводившуюся ежегодно с 1 по 15 августа, «водяным ходом» доставлялись мануфактурные и галантерейные товары, виноградное вино и пр. (частично это был товар, нераспроданный на Ирбитской ярмарке), а восточносибирские купцы привозили на продажу кяхтинские товары и в особенно большом количестве — пушнину, которая скупалась здесь для Ирбитской ярмарки и промена в Кяхте. В 1730-е гг. по Иртышу, Оби и Кети из Тобольска в Енисейск и обратно в течение навигационного сезона проходило до 20–25 купеческих судов грузоподъемностью в 2000 пуд., а из Иркутска в Енисейск и обратно до 30 судов с несколько меньшей грузоподъемностью (из-за порогов на Ангаре применение крупногабаритных судов было затруднено) [333]. Что касается пушнины, то она привозилась на ярмарку не только из северных районов Енисейской провинции, но и из Якутии (якутскими и иркутскими купцами). Значительная часть привоза пушнины на ярмарку обеспечивалась енисейским купечеством, скупавшим ее в Туруханском крае (в том числе и на проводившейся в конце июня — начале июля в Туруханске ярмарке) и богатых пушниной восточных районах: Енисейского уезда. По сохранившимся сведениям за 1760-е гг., для скупки мехов и рыбы в Мангазее ежегодно плавали на своих судах грузоподъемностью от 100 до 1,5 тыс. пуд. 10 — 15 енисейских купцов (Е. Плотников, И. Тельных, П. Трескин, В. Толстоухов, Л. Самойлов, С. Мингалев, И. Токарев и др.) [334]. В 1820 г. из Туруханского округа различными торговцами было приплавлено в Енисейск на 26 лодках пушнины и рыбы 8761 пуд. на 105545 руб. [335] В 1825 г., по сведениям официального отчета лекаря Яроцко-го, из Туруханского края скупщиками пушнины вывозилось 28 тыс. соболей, 140 тыс. песцов, 300 тыс. белок, 24 тыс. лисиц, 12 тыс. горностаев, 7 тыс. колонков, 5 тыс. волчьих шкур и 6 тыс. медвежьих [336]. Многие енисейские купцы имели в туруханских зимовьях постоянно проживавших там приказчиков, которые вели скупку пушнины у инородцев Туруханского отделения. Так, по некоторым сведениям, в первой четверти XIX в. приказчики проживали в пяти зимовьях, расположенных к северу от Туруханска [337]. В одном из своих донесений в Главное управление Восточной Сибири енисейский гу-

351

бернатор сообщал, что во многих местах Туруханского края на инородческих сугланах «проживали безвыездно в нарочито устроенных там зимовьях купеческие приказчики, которые развозили в кочевья и стойбища инородцев товары и меняли их на зверей и прочие произведения» [338].

Преимущественно на пушной торговле выросли капиталы самых богатых династий енисейского купечества — Тельных, Плотниковых, Самойловых, Дементьевых, Хороших, Кобычевых и др. Так, наиболее видный представитель одной из известных фамилий енисейского купечества — Матвей Федорович Хороших с 15-летнего возраста плавал на судах и барках из Енисейска в Туруханск и далее на север за 600 верст, скупал пушнину в тундре по зимовьям. Преумножив нажитый в скупке пушнины капитал активным участием в торговле с Китаем через Кяхту (где он преимущественно и сбывал скупаемую пушнину), Матвей Федорович становится в начале XIX в. самым богатым из енисейских купцов, в период резкого возвышения гильдейских пошлин в первой четверти XIX в. в течение длительного времени оставаясь единственным в городе купцом первой гильдии [339].

Скупкой пушнины в Туруханском крае для последующей реализации ее на Енисейской ярмарке занимались и некоторые западносибирские (в частности, тобольские) купцы, добиравшиеся до Мангазеи северным речным путем (Обь-Вах-Елогуй-Енисей) [340]. Но большей частью западносибирское купечество на Енисейской ярмарке не продавало, а закупало (часто в обмен на мануфактурные товары, завозившиеся из Европейской России) пушнину для промена в Кяхте и на Ирбитской ярмарке. Так, в 1785 г. по поручению богатейшего томского купца С. Шумилова его земляк купец И. Раев купил на Енисейской ярмарке пушнины на 15 тыс. руб. [341] Использовали поездки на Енисейскую ярмарку для закупки мехов и некоторые иркутские купцы: И. Лычагов в 1799 г. приобрел здесь 18,2 тыс. белок, 1655 песцов и недопесков, 20 выдр и отправил их для промена в Кяхту [342].

Об оборотах торговли на Енисейской ярмарке наиболее ранние сведения имеются за 1817 г., когда ярмарка уже утратила свое былое значение, в связи с тем, что с устройством сухопутного Сибирского тракта Енисейск остался в стороне от основного проходившего через Сибирь товаропотока, так как большая часть товарных грузов стала перевозиться теперь не водным, а гужевым транспортом. Общий оборот торговли на ярмарке в этом году составил 400–500 тыс. руб. [343], и учитывая, что торговля здесь носила в основном меновой характер (пушнина обменивалась на мануфактурные товары), можно определить стоимость реализованного на ярмарке пушного товара в 200–250 тыс. руб. Примерно в такую же сумму (2837 пуд. на 246 тыс. руб.) оценивается привоз пушнины в Енисейск летом 1820 г. в статистическом отчете по X округу путей сообщения, включавшему сибирский регион [344]. На ярмарку съезжалось до 30 иногородних торговцев, в основном приказчики купцов-кяхтинцев, скупавшие здесь пушнину для промена в Китай. В дальнейшем ярмарка в Енисейске пришла в упадок, основные обороты торговли сибирской пушниной были переведены на Ирбитскую ярмарку, а центр меховой торговли в Енисейской губ. переместился на Ту-

352

руханскую ярмарку, на которой, по данным за 1817 г., скупалось пушнины на 200 тыс. руб. ассигн., а к началу 1860-х гг. оборот снизился до 30 тыс. руб. сер. [345] В целом же по Енисейской губ., по имеющимся сведениям за 1830-е гг., оборот пушной торговли составлял от 550 до 650 тыс. руб. ассигн. [346]

Начиная с 1830 — 1840-х гг. енисейское купечество переключается на коммерческие операции, связанные с обслуживанием золотопромышленности, однако пушная торговля по-прежнему остается для целого ряда его представителей — Кытмановых, Ерлыковых, Барановых, Башуровых, Тро-пиных, Вологдиных и др. — важнейшей сферой предпринимательских занятий. По данным за 1850 г., торговцами пушниной, представлявшими в основном енисейское купечество, было скуплено у инородцев Туруханского отделения и Енисейского округа 742,5 тыс. белок, 5950 соболей, 13530 песцов, 1727 лисиц, 5240 горностаев, 3310 колонков, 490 медвежьих шкур на общую сумму 139 тыс. руб. сер. [347] Енисейский купец Кытманов выменивал у аборигенов на хлеб, железные изделия, зеркала, бисер и прочие «необходимости и предметы роскоши, свойственные только инородцам», в 1851 г. — 36 тыс. белок, в 1855 г.- 19,8 тыс., в 1858 г. — 102 тыс. (на 10,2 тыс. руб.), а в 1859 г. он и купец Ерлыков выменяли 116 тыс. белок, 4 тыс. песцов, 280 соболей, 200 лисиц и другой пушнины на сумму свыше 16 тыс. руб. [348] В начале 1860-х гг. активную скупку пушнины в Туруханском крае развернули приказчики Компании енисейского пароходства. В 1864 г. на принадлежавшем компании пароходе «Енисей» из Туруханска была вывезена партия пушнины, состоявшая из 41 тыс. беличьих шкурок, 9255 песцов, 420 горностаев, 55 соболей, 590 оленьих шкур и другой пушнины [349]. Значительная разница, существовавшая между закупочными и продажными ценами на пушнину, позволяла енисейским купцам получать крупные барыши: в 1855 г. они закупали белку по 6 коп. за шкурку, а реализовали на Ирбитской ярмарке по цене 10 коп., в 1858 г. местная цена составляла 7,5 коп., а ирбитская — 11 коп. Соболь в 1850–1852 гг. скупался на местах промысла из первых рук по 4 руб. 15 коп. — 5 руб. 25 коп., из вторых — 4 руб. 40 — 6 руб. 50 коп., в Красноярске стоил 5–7 руб., а на Ирбитской ярмарке — 10 руб. [350] Помимо енисейского купечества, скупкой пушнины занимались купцы и других городов Енисейской губ., но приходившиеся на них обороты пушной торговли были относительно невелики. Так, купцы Красноярска, по данным за 1830-е гг., скупали в своем и соседних округах до 100 тыс. белок и 2 тыс. соболей, тогда как в целом по губернии торговля этими видами пушнины достигала соответственно 1–1,5 млн и 20–30 тыс. шкурок [351].

Наиболее крупные и ценные партии сибирской пушнины заготавливались в северо-восточных районах Сибири, где главным центром меховой торговли была Якутская ярмарка. Официально ярмарка в Якутске была учреждена в 1767 г., однако в источниках упоминания о ней встречаются начиная с рубежа XVII–XVIII в. [352] По сведениям за 1701 г., в Якутске различными торговцами было скуплено и вывезено пушнины на сумму около 5 тыс. руб., а в течение столетия обороты Якутской ярмарки, основная часть

353

которых приходилась на пушнину, возросли до 570 тыс. руб. (1817 г.) [353]. Наибольших масштабов в рамках рассматриваемого нами периода обороты Якутской ярмарки достигали в 1820–18,40-е гг., когда они составляли 1–2 млн руб. ассигн. [354] В 1840 г. на Якутской ярмарке было скуплено пушнины на 1106 тыс. руб., в 1843 г. — на 866 тыс. руб., а в 1850–1860-е гг. торговля мехами сократилась до 150–350 тыс. руб. сер. (1850 г. — 160067 руб., в 1856 г. — 342505 руб., в 1859 г. — 188472 руб.) [355]. Это падение было вызвано сокращением привоза на ярмарку чукотских, камчатских, охотских и гижи-гинских мехов, которые с освоением Амура и образованием Приморской обл., в состав которой были включены также Камчатка и Охотское побережье, начали отправляться морским путем. Определенную роль сыграло и происходившее с 1820-х гг. уменьшение добычи и, соответственно, размеров торговли наиболее ценным видом пушнины — шкурками соболя: в 1825 г. их продавалось на Якутской ярмарке 18,6 тыс., в 1840 г. — 10 тыс., а 1850 г. — лишь 5 тыс. [356] Хотя улов других пушных зверей не претерпел столь значительного сокращения, тем не менее и здесь, как показал А.Л. Дьяконов в своей монографии, специально посвященной истории пушного промысла в Якутии в первой половине XIX в., наблюдался с середины 1820-х гг. застой, вызванный исчерпанием естественных пушных ресурсов края [357].

Сбор пушнины, поступавшей на Якутскую ярмарку, осуществлялся со всех промысловых мест северо-восточной Сибири — бассейнов Лены и ее притоков, Оленька, Яны, Индигирки, Колымы, Чукотского полуострова, Камчатки, Охотского побережья, из Удского края. Главная роль в этом принадлежала якутским купцам и их приказчикам, выменивавшим меха у промыслового населения этих мест на продовольственные и промышленные товары, закупаемые или получаемые в кредит на Якутской ярмарке у приезжих торговцев. В датированном 1765 г. ответе на анкету Комиссии о коммерции, присланном от Якутской ратуши, торговля «мягкой рухлядью» указывалась в качестве одного из самых распространенных предпринимательских занятий местного купечества. Этим, в частности, занимались 10 купцов первой гильдии, имевшие обороты от 1 до 3 тыс. руб., торговые операции купцов второй гильдии, которых в городе насчитывалось 42 чел., составляли 200–500 руб., а купцы третьей гильдии (47 чел.) торговали на сумму до 100 руб. [358] В «Описании Якутской провинции» 1794 г. также подчеркивается приоритетность для коммерции якутского купечества торговых операций, связанных со скупкой пушнины: с этой целью купцы «достаточные ездят в Охотский порт, гоняют туда скот, возят сухари, крупу, ветчину, масло коровье и сало. Прочие же отъезжают в разные комиссарства с мелочными товарами для вымену у иноверцев мягкой рухляди, которую, воз-вратясь в Якутск, продают ежегодно в ярмонку приезжающим покупщикам...» [359]. Наиболее капиталистые из якутских купцов (Протодьяконов, Лебедев-Ласточкин и др.), как было показано выше, принимали участие в морских промыслах на Курильских и Алеутских островах.

Во многом усилиями якутского купечества производилась также скупка пушнины на ярмарках, являвшихся дочерними по отношению к Якутской.

354

Всего на северо-востоке Сибири в первой половине XIX в. функционировало, помимо Якутской, еще 9 ярмарок, а из дочерних наиболее крупной была Анюйская в Колымском округе. По сведениям за 1815 г., на эту ярмарку приезжало для торговли 5 якутских купцов (М. Захаров, И. Свинобоев, Егор, Иван и Федор Бережновы) и 5 торговавших по кредиту от купцов мещан, в меновом торге с чукчами участвовали также мелкие торговцы из числа нижнеколымских жителей (19 чел.) и служилых людей (40 чел.). Всего купцами и их приказчиками было реализовано на ярмарке российских товаров на сумму 11828 руб., а выменяно у чукчей (на табак, топоры, ножи, котлы и т. п.) пушнины на 15239 руб. [360] Даже по показаниям самих купцов, которые, как правило, скрывали истинные размеры своих доходов, эта торговля приносила им большие барыши: М. Захаров оценивал прибыльность своих обменных операций в 30%, И. Бережное — в 36, Ф. Бережное — в 43%. Наибольшую активность в установлении и развитии торговых связей с чукчами в Колымском крае проявил якутский купец Михаил Захаров, которому было «известно начало чукотского торга» (Анюйская ярмарка была основана в 1789 г.), и затем он еще в течение более чем 20 лет занимался здесь скупкой пушнины. За проявленную М. Захаровым коммерческую предприимчивость (которая в конечном счете обращалась выгодой и для казны, так как во время Анюйской ярмарки производился сбор ясака с чукчей) сибирский генерал-губернатор Пестель ходатайствовал перед царем о награждении его золотой медалью на голубой ленте [361].

Якутские купцы принимали также активное участие в Охотской ярмарке, стягивавшей к себе пушные богатства всего крайнего северо-востока Азии. Хотя ярмарка в Охотске уступала по оборотам Якутской, тем не менее на ней обращались значительные товарные ценности: в 1817 г. привоз товаров на ярмарку составлял 200 тыс. руб. ассигн., а продажа — 150 тыс. руб., в 1837 г. — соответственно 324,9 тыс. руб. ассигн. и 188,9 тыс. руб., а в 1844 г. — 153,5 тыс. руб. сер. и 100,2 тыс. руб. Примерно половина от общего оборота ярмарки приходилась на торговлю пушниной, которая скупалась в обмен на промышленные товары, привозимые в Охотск с Якутской ярмарки. Так, в 1837 г. на ярмарке было продано привозных промышленных и продовольственных товаров на 188,9 тыс. руб., а скуплено пушнины на 177,4 тыс. руб. [362] Скупку пушнины на Охотской ярмарке наряду с якутским вело купечество и ряда других восточносибирских городов, а также участвовавшие в освоении промысловых богатств северо-восточной Сибири купцы из европейской части России. По сведениям за 1831 г., на ярмарку приезжали: якутских купцов — 6, иркутских — 1, гижигинских — 1, богородских — 1, «гостиных» — 1, приказчиков — 20, всего 33 чел.; в 1833 г. якутских купцов — 8, камчатских — 1, российских — 2, приказчиков — 19, всего 30 чел.; в 1837 г. якутских купцов — 5, иркутских — 2, гижигинских — 1, камчатских — 1, тотемских — 1, приказчиков-мещан — 22, в том числе иркутских — 6, якутских — 5, тотемских — 4, киренских — 3, московских — 1, устюжских — 1, томских — 1, гижигинских — 1, всего 32 чел. [363]

355

Сбор пушнины осуществлялся купцами и на других расположенных на северо-востоке Сибири ярмарках — Учурской, Олекминской, Майской, Кыл-лахской, Чукотской и Анадырской, а в округах, где ярмарок не было (Ви-люйском, Верхоянском, Камчатском), — разъездами по кочевьям и стойбищам. Так, торговавшие на Камчатке приказчики иногородних купцов и местные торговцы, как сообщал в 1843 г. иркутским губернским властям начальник Камчатки капитан Страннолюбский, ежегодно с установлением зимнего пути отправляются в места проживания камчадалов и «живут там всю зиму, разъезжая с товарами», которые обменивают на пушнину, а также «задают» в долг под будущую поставку мехов [364]. По сведениям за 1842 г., скупку пушнины на Камчатке вели 4 местных камчатских купца (М. Сахаров, И. Бушуев, Ф. Колмаков, О. Бутлер) и приказчики якутских купцов И. Шилова и Т. Самыловского, при этом местными купцами было привезено из Охотска промышленных товаров, предназначенных для реализации в обмен на пушнину, на сумму 43,5 тыс. руб., а якутскими — на 20,5 тыс. руб. Основная часть этих товаров была реализована в ходе зимней передвижной торговли, организуемой купцами на полуострове, в итоге в течение зимы 1842/43 г. было выменяно 5605 соболей, 760 лисиц, 235 выдр. Почти все из названных выше торговцев часть товаров «задавали» камчадалам в долг на условии оплаты его пушниной, у ряда скупщиков такая «долговая» продажа составляла от 20 до 60% всего оборота [365]. В отдельные годы своих приказчиков для скупки пушнины на Камчатке посылали и иркутские купцы. В 1835 г. здесь торговал, в частности, приказчик иркутского купца А. Шелихова, а в 1849–1850 гг. — приказчик купца первой гильдии Л.П. Мичурина, привозивший для промена товаров на 31450 руб. [366] В источниках середины 1850-х гг. отмечается торговое присутствие на Камчатке богатейшего красноярского золотопромышленника П.И. Кузнецова, уделявшего в этот период значительное внимание освоению дальневосточного региона (он, в частности, принимал участие в финансировании Амурской экспедиции). Осенью 1856 г. его приказчик доставил в Петропавловск товаров на 21 тыс. руб. сер., которых до апреля 1857 г. было реализовано на 18 тыс. (в том числе в порту — на 10 тыс., по округу — на 8 тыс.), а пушнины приобретено на 15 тыс. руб. (1600 соболей, 300 лисиц) [367].

Значительную конкуренцию частным торговцам в скупке пушнины на Камчатке оказывала Российско-Американская компания, которая с самого начала рассматривала этот полуостров как один из важнейших объектов своих промыслово-коммерческих интересов [368]. В 1830–1840-е гг. компания располагала на Камчатке регулярно пополнявшимися товарными запасами на 200–300 тыс. руб., которых ежегодно распродавалось на сумму от 35 до 100 тыс. руб. [369] В 1850-е гг. однако торговые обороты Российско-Американской компании на Камчатке уменьшились до 25–30 тыс. руб. в год, что в значительной мере было связано с усилением конкуренции со стороны иностранных торговцев, которые еще в XVIII в. эпизодически доставляли на Камчатку товары на своих торговых судах, а с получением в 1828 г. права на беспошлинную торговлю сделали свое торговое присутствие здесь по-

356

стоянным. К началу 1860-х гг. иностранный капитал занимал уже доминирующие позиции в камчатской торговле: если в 1840-е гг. на иностранных купцов приходилось не более четверти всего товарооборота, в 1853 г. — примерно 1/3 (59,8 тыс. из 184 тыс. руб.), то, по сведениям за 1864 г., из общего привоза промышленных и продовольственных товаров, составлявшего 280 тыс. руб., иностранным торговцам принадлежало 75% (210,5 тыс. руб.), а российским купцам и компаниям — лишь 25% (69,5 тыс. руб.). Иностранными купцами скупалась и основная часть заготавливаемой на Камчатке пушнины: в 1864 г. ими было закуплено мехов на 62,9 тыс. руб., а российскими — только на 31,4 тыс. руб. [370] При этом если раньше иностранцы вели в основном оптовую торговлю в порту, то теперь стали отправлять часть товаров для промена на пушнину и в глубь полуострова (в 1864 г. — на 54100 руб., или четверть всего привоза), оказывая тем самым конкуренцию сибирским купцам в непосредственной скупке пушнины у аборигенного населения.

Разъездная торговля практиковалась купцами (через приказчиков и агентов, в роли которых часто выступали выходцы из аборигенного населения) для скупки пушнины и в тех округах, где проводились официальные пушные ярмарки, так как ввиду обширности промысловых территорий далеко не вся пушнина, особенно из отдаленных регионов, могла быть привезена промысловиками самостоятельно, к тому же организация скупки пушнины непосредственно в кочевьях и стойбищах аборигенного населения давала купцам возможность при меньшей конкуренции со стороны других торговцев перехватить в свои руки наиболее ценные меха, причем по более низким ценам, чем на ярмарках и в окружных городах. В Олекминском округе «по рекам Олекме и Витиму промышляются тунгусами лучшие соболи, которые и продаются не в Якутске, а в самом том комиссарстве, для покупки которых и других зверей и живут там бесъездно до пятнадцати человек прикащиков — от купцов разногородных», — отмечалось в уже цитировавшемся выше «Описании Якутской провинции» (1794 г.). Купцы держали своих приказчиков и в являвшихся центрами промысловых районов городах, так как пушнина свозилась сюда не только во время ярмарок, но в течение всего года так называемыми городчиками — скупщиками пушнины, которые время от времени приезжали в города для обмена пушнины на промышленные товары. Скупкой пушнины для перепродажи в городах и на ярмарках купцам активно занимались торговцы из числа местного якутского населения, некоторые из них имели торговые обороты на сумму от 10 до 30 тыс. руб. [371]

Основная масса заготавливаемой на северо-востоке Сибири пушнины попадала в руки наиболее богатой группировки восточносибирского купечества — иркутской, имевшей капитал для закупки оптовых партий пушнины, отправлявшихся затем для реализации в Кяхту и на рынки европейской части страны. С этой целью иркутские купцы регулярно посещали или направляли своих приказчиков на крупнейшую Якутскую ярмарку, а в близлежащих округах скупали пушнину через посредничество местных купцов,

357

которые в свою очередь приобретали ее у более мелких скупщиков или непосредственно у охотников-промысловиков. Так, в 1800 г. иркутский купец П.Я. Солдатов заключал контракт с верхоленским торговцем П.З. Черепановым на поставку последним в трехмесячный срок 15 тыс. белок витимских, 30 лисиц и другой пушнины на сумму 3456 руб.; иркутский купец О.И. Сизых в 1802 г. передавал своему доверенному лицу 2000 руб. на покупку белки в Тункинской крепости и «дистанции оной» по цене 6 руб. за 1 тыс.; иркутский купец-первогильдеец Н.П. Трапезников в 1813 г. подряжал киренского купца П. Черепанова закупить в Киренском уезде 15–25 тыс. белок по цене 28 коп. за шт.; и т. д. [372]

Регулярно направляли иркутские купцы своих приказчиков для скупки пушнины на Киренскую ярмарку. В 1817 г. на ней продавалось пушнины на 50 тыс. руб. ассигн., а в 1857 г, — на 18 тыс. руб. сер. (121,5 тыс. белок, 100 лисиц, 15 соболей и др.). В роли главных продавцов мехового товара на этой ярмарке выступали киренские купцы, скупавшие пушнину на р. Лене. В 1857 г. на ярмарке торговали пушниной 6 киренских купцов: Ф. Марков (на сумму 5050 руб.), В. Лаврушин (5 тыс. руб.), А. Марков (5 тыс. руб.), П. Курбатов (1 тыс. руб.), А. Калашников (1 тыс. руб.), И. Синицын (650 руб.). Скуплена же была эта пушнина привозившими на ярмарку хлеб и мануфактурные товары приезжими торговцами (в основном иркутскими): в 1857 г. на ярмарку съезжалось 11 иногородних купцов и 42 приказчика [373].

По сведениям за 1799 г., торговлей пушниной в крупных размерах занимались 13 иркутских купцов, из которых наибольшие обороты имели Ф. Медведников, скупавший до 245 тыс. белок, И. Малышев (160 тыс.), П. Трапезников (158,6 тыс.), П. Солдатов (130 тыс.), В. Сухих (130 тыс.), Г. Баженов (93,4 тыс.). Всего иркутскими купцами было закуплено 1038340 белок, в основном ангарских и ленских, а также 2080 лисиц, 690 соболей, 9850 хорьков и прочая пушнина [374]. Более половины скупленных мехов было отправлено для промена в Кяхту, а остальная часть вывезена на Ирбитскую и Макарьевскую ярмарку или перепродана на месте другим торговцам. Покупателями перепродаваемой пушнины были как здешние торговцы, так и купцы из Европейской России (в 1787 г. иркутский купец Д. Мичурин продал вологодскому купцу Я. Спешилову 119,7 тыс. белок) [375].

После передачи в 1807 г. купцам первой гильдии монопольного права на ведение торговых операций в Кяхте, являвшейся основным рынком сбыта сибирской пушнины, усилился процесс концентрации пушной торговли в руках наиболее капиталистах иркутских купцов, имевших выход на китайский рынок. Так, в 1836 г. члены семейства крупнейших торговцев-миллионеров Медведниковых скупили для промена в Кяхте 732 тыс. белок, 11357 лисиц, 11667 песцов, 3750 горностаев, 700 соболей, 166 бобров и другой пушнины на общую сумму 625 тыс. руб. Партии пушнины стоимостью соответственно 372 тыс. руб. (333800 белок, 3595 песцов, 1989 лисиц, 53866 шкур мерлушки и др.) и 153,5 тыс. руб. (300 тыс. белок, 6400 лисиц и песцов) закупали в этом году для Кяхты иркутские купцы первой гильдии братья Трапезниковы и Л.П. Мичурин [376]. Если учесть, что общая

358

стоимость вывозимой сибирскими купцами в Китай пушнины, по сведениям на 1835 г., составляла 2635000 руб. [377], то только на эти три купеческих фамилии приходилось около 40 % всего промена.

Важное место занимала торговля пушниной и в коммерции активно участвовавшего в русско-китайской торговле через Кяхту забайкальского купечества. По сведениям В.Л. Паршина, в Нерчинском округе в 1830-е гг. скупалось пушнины на 650 тыс. руб., а в Верхнеудинском округе, по относящимся примерно к этому же времени данным А. Курбатова, ее поступало в торговый оборот на 500–700 тыс. руб. [378] Наибольшим спросом пользовалась забайкальская белка (в 1840-е гг. ее добывалось 1,3 млн шт.), которая ценилась за высокое качество меха и находила широкий сбыт не только в Кяхте, но также на Нижегородской и Ирбитской ярмарках. Так, в 1854 г. на Нижегородскую ярмарку привозилось из Забайкалья до 600 тыс. белок (43% сибирского привоза), которые продавались там по цене 22–23 коп. за шкурку, тогда как белка, привезенная из других районов Сибири, шла в продажу по цене в 2 раза более низкой. Такое же количество забайкальской белки доставлялось на Нижегородскую ярмарку и в 1865 г. [379] В Кяхте большим спросом со стороны китайских купцов пользовалась забайкальская мерлушка, которой в 1830–1840-е гг. привозилось туда для промена до 60–70 тыс. шт. [380] Наибольшую активность в пушной торговле Забайкальского края в первой половине XIX в. проявляли кяхтинские купцы Баснины, Сабашниковы, Стрижевы, баргузинские Черных, нерчинские Зензиновы, Кандинские и др. Так, семейная торговая фирма Басниных закупала пушнины в 1828 г. на 209,3 тыс. руб., а в 1829 г. — на 278,2 тыс. руб. [381]

Несмотря на то, что на Западную Сибирь приходилось не более 1/10 всей добываемой на сибирской территории пушнины, торговля пушным товаром была одним из важнейших (особенно в XVIII столетии) предпринимательских занятий проживавшего в этом регионе купечества. Из выявленных нами по таможенным книгам начала XVIII в. 84 скупщиков пушнины, имевших оборот пушной торговли более 50 руб., 47 чел. (56%) являлись жителями западносибирских городов, в том числе Тобольска — 39 чел., Томска — 4, Туринска — 2, Тюмени — 1, Верхотурья — 1. При этом западносибирские торговцы, как видно из материалов таможенных книг (и этим во многом объясняется их большой удельный вес среди скупщиков пушнины), вели активную скупку пушнины не только в Березове, Сургуте, Обдррске, Пельше, Нарыме, но и в промысловых местах восточносибирского региона. Так, в Енисейске в 1701 г. 4 тобольчанина (А. Волынкин, Л. Хлебников, С. Шемелин, Л. Парфентьев) и томич Ф. Пущин скупили пушнины на 430 руб., что лишь в 1,5 раза уступало размерам меховой торговли местных скупщиков. В Якутске в 1701 г. скупали пушнину тобольские торговцы И. Стефанов (1 тыс. белок, 500 горностаев), Ф. Рехтин (10,5 тыс. зайцев), А. Туренинов (1 тыс. зайцев), П. Смирнягин (300 горностаев), А. Толстоухов (на 30 руб.), В. Захаров, К. Орлов, тюменский П. Масляков (на 17 руб.), в Илимске в 1702 г. — томский Н. Калинин (430 белок), в Нерчинске в 1741 г. — верхотурский купец М.Н. Новгородцев (5940 белок, 45 волков) и т. д. [382]

359

В середине и второй половине XVIII в. целый ряд западносибирских купцов, как об этом уже было сказано, приняли участие в высокодоходном промысле пушнины на Тихоокеанских островах, некоторые из них (Шумиловы, Нерпины) в первой половине XIX в. являлись акционерами Российско-Американской компании. Западносибирские купцы, участвовавшие в русско-китайской торговле и испытывавшие потребность в закупке крупных партий пушнины для промена в Кяхте, в больших количествах скупали ее на Енисейской ярмарке. Однако своеобразной промысловой вотчиной западносибирских купцов, где после ухода, с исчерпанием соболиного промысла, купеческого капитала европейской части страны они становятся фактически безраздельными хозяевами, были северные округа Тобольской и Томской губерний. Согласно неполностью сохранившимся выписям Березовской таможни за 1741 г., скупку пушнины в Березове вели 14 тобольских купцов, закупившие в общей сложности 11,4 тыс. песцов и недопесков, 49,6 тыс. белок и другой пушнины на общую сумму 5300 руб. Наиболее крупные партии пушнины приобретали купцы М. Корнильев (14500 белок, 2180 песцов, 2200 недопесков, 9 шуб песцовых), И. Серебренников (15300 белок, 1060 песцов, 1370 недопесков, 18 бобров), И. Сыромятников (6300 белок, 990 песцов, 90 недопесков), Д. Крупенников (3600 белок, 430 песцов, 360 недопесков, 2 бобра), Ф. Смолянинов (5850 белок, 270 песцов, 225 недопесков, 27 бобров) [383].

Значение одной из важнейших сфер коммерции пушная торговля сохраняет для западносибирских купцов на всем протяжении XVIII столетия. По данным анкеты Комиссии о коммерции (1764–1766 гг.), пушнина в качестве единственного товара или наряду с другими использовалась для промена в Кяхте 25 томскими купцами, имевшими там торговые операции, и 21 тобольским [384]. В первой трети XIX в. большие партии пушнины для Кяхты скупали тобольские купцы Ширковы, Селивановы, Пиленковы, тарские Нерпины, томские Шумиловы, Мыльниковы, Касимов и др. На торговле пушниной и другими промысловыми товарами выросли на протяжении рассматриваемого периода купеческие династии Сургута (Тверетиновы), Березова (Москвитины, Нижнегородцевы, Сургутсковы), Нарыма (Соснины, Родюковы, Нестеровы, Смирновы), которые с течением времени не только все более забирали в свои руки непосредственную скупку пушнины у аборигенного населения этих мест, но и начали самостоятельно, без посредничества тобольских и томских купцов, выходить с частью пушных товаров на Ирбитскую ярмарку. Так, в 1808 г. на Ирбитскую ярмарку привозили пушнину и другие промысловые товары 3 нарымских и 1 березовский купец [385]. Однако более отдаленные рынки из-за маломощности капиталов купечеству северных западносибирских городов были недоступны, поэтому значительную часть пушнины они сбывали тобольским и томским торговцам, от которых к тому же многие из них находились в кредитной зависимости. По данным Н.А. Абрамова, взятых им «с фактур торговцев Березовского края», в 1850 г. из Березовского края на Ирбитскую ярмарку было вывезено следующее количество пушнины: соболя — 1000, лисиц — 3500, песцов — 30030,

360

недопесков — 2500, горностаев — 20000, белки — 60 тыс., бурундуков -50000, шкур оленьих и лосиных — 12300, выдр — 150, медведей — 50, всего на сумму 75,7 тыс. руб. Кроме этого, в начале лета водным транспортом отправлялось из Березова и Сургута в Тобольск до 200 тыс. шт. белки ценностью 16 тыс. руб., которая сдавалась тобольским купцам на комиссию для продажи на Нижегородской ярмарке [386].

Основными центрами пушной торговли в западносибирском регионе были Обдорская ярмарка в Тобольской губ. и Тогурская (с 1827 г. переведена в Нарым) в Томской. Обороты Обдорской ярмарки (по продаже) составляли в 1835 г. — 70 тыс. руб. ассигн., в 1836 г. — 93 тыс. руб., в 1850 г. — 50 тыс. руб. сер., в 1858 г. — 56,8 тыс. руб. в 1862 г. — 77,5 тыс. руб. сер. Примерно половина из общего оборота приходилась на пушнину: в 1858 г. хантами и ненцами во время ярмарки было продано купцам и другим торговцам местных товаров на 27,4 тыс. руб. (из них пушнины на 21,5 тыс. руб., мамонтовой кости, пуха, мяса, рыбы на 6,6 тыс. руб.), а привозных товаров (муки, соли, сахару, масла, пеньки, сукна, металлических изделий, посуды, обуви и пр.) на ярмарке было реализовано на сумму 29,4 тыс. руб. [387] Торговля пушниной на Тогурской ярмарке составляла в 1817 г. около 100 тыс. руб. ассигн. (60% от общего оборота), в 1834 г. — 59,5 тыс. руб. (79%), в 1837 г. — 30,5 тыс. руб. (50%), а начиная с середины 1840-х гг. обороты Нарымской ярмарки значительно сокращаются: в 1846–1859 гг. продажа всех товаров (включая пушнину, на которую приходилось от половины до 3/4 всего оборота) не превышала 8–10 тыс. руб. сер. [388]

Официальные данные о торговле пушниной на ярмарках занижали величину ее реального оборота, поскольку купцы-скупщики, как правило, объявляли ярмарочному начальству о сделках на сумму, не превышавшую указанную в их гильдейских свидетельствах, чтобы не платить дополнительных пошлин. К тому же часть пушнины выменивалась ими на водку и спирт — товары, запрещенные в торговле с инородческим населением (комиссия во главе с генерал-губернатором, посетившая в 1852 г. Березовский край, шэишла к выводу, что без водки здесь «почти не совершается ни одна мена» [389]). Имелись причины для утаивания истинных размеров продажи пушнины и у инородцев, так как вместо взноса наиболее ценных мехов в качестве ясака (как это предписывалось законом) они предпочитали сбывать их частным торговцам, предлагавшим более высокие цены, чем казенные заготовители. Этим во многом объяснялись отмечаемые современниками характерные для пушных ярмарок скрытность торговых сделок, отсутствие обычной ярмарочной суеты, коммерческого движения, шума [390].

Несмотря на то, что официальные данные о ярмарках представляют собой ненадежную основу для оценки абсолютной величины товарооборота на тот или иной конкретный момент, тем не менее они дают представление об его относительной динамике, что позволяет сделать вывод о сокращении пушной торговли в северных районах Западной Сибири на протяжении первой половины XIX в. Это подтверждается и данными, характеризующими общие объемы закупки мехов в Нарымском крае для вывоза на Ирбит-

361

скую ярмарку и другие важнейшие рынки сбыта сибирской пушнины. Так, если в первой трети XIX в. из Нарымского края в Ирбит и Тогурскую ярмарку вывозилось 1,5 млн белки, 10 тыс. соболей, 20 тыс. лисиц и другой пушнины, всего на сумму 1,2 млн руб., то к концу 1850-х гг. звероловство Нарымского края давало мехов лишь на 130 тыс. руб. сер. (белок — 520 тыс., лисиц — 549, колонков — 4,4 тыс., горностаев — 3800, волков, медведей, рысей, лосей, оленей, выдр, росомах — 1522 шкуры, беличьих хвостов -75 пуд.), а в 1864 г. частные торговцы приобрели в Нарымском крае пушнины только на 16850 руб. сер. [391]

По мере сокращения пушного промысла в северных районах усиливается участие в пушной торговле ряда других территорий Западной Сибири. Важное значение в этом отношении приобретает алтайский регион. В одном из обзоров Ирбитской ярмарки за 1866–1869 гг. указывалось, что «главнейшие партии пушнины привозятся из Якутской области, с Алтая и Печорского края». Вывоз пушнины на Ирбитскую ярмарку алтайские купцы практиковали со второй половины XVIII столетия. В конце XVIII — первой половине XIX в. пушной товар, наряду с сельскохозяйственным, отправляли в Ирбит Пешковы, Федченко, Фонстремлевы, Хабаровы, Мишуринские, Токаревы, Давыдовы, Гилевы и другие барнаульские и бийские купцы. Пушнина скупалась на Алтае не только местными купцами, но и торговцами из других регионов, в том числе и крупными, имевшими значительные обороты торговли пушниной в Кяхте и на Ирбитской ярмарке. Так, в 1815 г. К.Ф. Нерпина, вдова одного из крупнейший сибирских торговцев коммерции советника тарского купца первой гильдии Ивана Нерпина, подряжала проживавшего в Бийске колывано-воскресенского мещанина А.А. Потанина на закупку белки, лисиц и колонка, ссудив его 4 тыс. руб. [392] Особенно ценилась закупаемая в Горном Алтае белка-«черноушка», продававшаяся на Ирбитской ярмарке на 25–30% дороже привозимой из других районов Сибири [393]. Роль Алтая в поставках пушнины на Ирбитскую ярмарку возрастала по мере того, как набирала обороты меновая торговля, которую вели бийские купцы с монголами, приказчиками китайских купцов и алтайцами в долине реки Чуи. Одной из важнейших статей организуемого здесь товарообмена были шкурки сурка, которых в середине 1860-х гг. бийскими торговцами выменивалось и вывозилось на Ирбитскую ярмарку до 300 тыс. шт. Торговля сурком относилась к разряду высокоприбыльных коммерческих операций: на месте покупки сурок белый стоил 10 коп., более ценный, черный — 15–20 коп. за шкурку, а в Ирбите сбывался по цене в 2 раза дороже: соответственно 20 и 40–50 коп. за шкурку [394].

Уменьшение промысла и торговли пушниной, отмечавшееся в предре-форменный период в ряде промысловых районов Сибири, во многом было следствием оскудения естественных ресурсов пушнины, вызванного хищнической ее добычей. Как писал один из современников, «жадные сибирские промышленники, предаваясь неумеренной своей охоте к звероловству, много сделали вреда государству. Преследуя с остервенением зверей, коих драгоценные меха составляют обильнейший источник нашего богатства, они

362

истребили целые роды там, где бы всегда оставались они в великом множестве, если бы ловля производима была с умеренностью и при должных осторожностях» [395].

Развитие частной меховой торговли в Сибири сдерживалось не только подрывом промысла пушнины (особенно ценных ее видов), но и конкуренцией, оказываемой частным скупщикам со стороны государства. Царская казна сосредоточивала в своих руках огромное количество пушнины, получаемой посредством взимания ясака и поминков с сибирских народов, десятинной пошлины с торговых и промышленных людей, а также покупки мехов у русских охотников и мены у сибирских ясачных на одекуй, бисер, посуду, хлеб и пр. Будучи заинтересованными в том, чтобы наиболее ценная пушнина попадала в казну, власти вводили ограничения в отношении деятельности частных скупщиков, направленные прежде всего на изъятие из свободного рыночного оборота наиболее дорогостоящих мехов. Так, когда из-за оскудения соболиного промысла ясачная казна «в сборе и высылке к Москве учала перед прошлыми годами малиться», в 1697 г. был принят царский указ, воспрещавший частную торговлю соболями и черными лисицами, которым отныне надлежало «сбору и продаже в одной великого государя казне быть» [396]. Этот запрет, подтвержденный новым таможенным регламентом 1698 г., действовал до 1727 г., когда был издан указ «О дозволении вольной торговли сибирскими соболями и другими заповедными товарами», однако и в дальнейшем вплоть до начала 1760-х гг. внутренняя торговля ценными видами пушнины подвергалась значительным ограничениям [397], а вывоз ее в Китай по-прежнему оставался в монопольном ведении государства. Только с изданием Екатериной II указа о запрещении монополий от 31 июля 1762 г. [398] была создана правовая основа как для более свободного обращения ценных видов сибирской пушнины на внутреннем рынке, так и выхода купцов с этим товаром на внешнеазиатский рынок.

Однако и после появления этого указа продолжало действовать введенное еще в XVII в. правило, запрещавшее торговцам выменивать пушнину у инородцев до взноса последними в казну ясака. Поэтому купцам и их приказчикам не разрешалось разъезжать с товарами по улусам, стойбищам и кочевьям сибирских народов, а предписывалось вести мену с ясачными в городских гостиных дворах под контролем таможенной администрации, а после учреждения с середины XVIII в. ярмарок — во время ярмарочных съездов, после того как заканчивали сбор ясака чиновники, специально отряжаемые с этой целью на ярмарки местной администрацией [399]. Запрет на въезд в инородческие улусы и кочевья, обусловленный опасением властей, что частные торговцы, предлагавшие ясачным за пушнину более выгодные цены, «лишат ясак лучших зверей», действовал до принятия в 1822 г. Устава об управлении инородцев, разрешившего коренным жителям Сибири продавать свои товары «во всякое время». Однако и после этого властями, как местными сибирскими, так и центральными, предпринимались действия, направленные на ограничение свободы торговли пушниной. Так, после обозрения Якутской обл. иркутским губернатором Цейдлером, вскрывшим

363

«большое стеснение», которое терпят инородцы от купцов, Иркутский губернский совет своим постановлением от 2 октября 1825 г. решил «въезд коммерческим людям в инородческие улусы прежде и после ярмарок воспретить» [400]. А якутское областное начальство для ужесточения контроля за перемещением торговцев, ввело порядок, по которому выезжавшие на инородческие ярмарки и сугланы торговцы должны были выбирать особые билеты. Прибывшая в Якутию в 1829 г. ясачная комиссия нашла, что ограничения, введенные на торговлю между купцами и местным населением, привели к тому, что «по малому числу приезжающих к ним торговцев» ясачные вынуждены продавать «произведения или промыслы свои дешевыми ценами» и втридорога покупать российские товары (комиссия приводила примеры, когда табак, покупаемый торговцами в Охотске по 18 руб. за пуд, продавался жителям Верхоянской округи по 5 руб. фунт, большой нож-пальма, стоивший в Якутске не более 1 руб. 20 коп. продавался за 10 руб., фунт ржаных сухарей — за 50 коп., пшеничных — по 1 руб. и т. д. [401] Вопрос поступил на рассмотрение Сибирского комитета, который в ноябре 1831 г. предписал местным властям, чтобы «все меры к ограничению свободной торговли с инородцами, ими принятые, как несообразные с Сибирскими учреждениями, так и Уставом об инородцах... были отменены» [402]. Однако в 1840 г. Министерство императорского двора, в распоряжение которого поступал ясачный сбор, ссылаясь на его уменьшение, вновь предложило запретить купцам въезд в инородческие стойбища и кочевья. С таким же предложением обратился к царю в 1843 г. и ревизовавший Сибирь сенатор Толстой. В результате 4 ноября 1843 г. появился царский указ, восстанавливавший положение, когда торговля между купцами и ясачными разрешалась только на ярмарках и лишь после уплаты последними ясака. Запрет на въезд купцов в инородческие селения рассматривался указом в качестве временной меры, допущенной «в виде опыта» на время пребывания сенатской комиссии в Сибири, однако впоследствии никаких правительственных распоряжений по поводу отмены или, наоборот, придания ему постоянного действия не поступало, и, судя по источникам, местные власти широко использовали основные положения указа 1843 г. для проведения запретительной политики и в 1850-е гг. Так, Совет Главного управления Восточной Сибири в 1853 г. постановил сосредоточить всю торговлю в местах проживания аборигенного населения на специально назначаемых ярмарках, а въезд торговцам в стойбища и кочевья запретить, так как «при ограничении только свободы торгующих может быть достигнуто и улучшение ясачного сбора..,» [403]. Это постановление было отменено лишь в 1857 г., когда Совет МВД признал установленные Главным управлением Восточной Сибири правила, «вовсе не согласными с коренными нашими законами о свободе торговли», и определил «оставить оные без последствий» [404].

Исследователями по-разному оценивается реальная эффективность устанавливаемых властями ограничений на частную торговлю пушниной. Одни авторы считают, что они «сильно тормозили развитие частной торговли» [405], другие, наоборот, полагают, что реальная сила принимаемых законодатель-

364

ных актов, особенно в отдаленных районах Сибири, «была минимальной и при всем старании вышестоящих органов власти их установления больше оставались на бумаге» [406]. Источники содержат множество свидетельств того, что купцы в массовом порядке нарушали правительственные постановления, касающиеся запрещения торговли «заповедной» мягкой рухлядью, въезда в инородческие стойбища и кочевья и пр. Так, сибирских и камчатских дел комиссия, расследовавшая в конце 1740-х гг. различные имевшиеся в Сибири «непорядки», установила, что, несмотря на установленное законом запрещение на въезд в ясачные волости, «от Тобольска в Демьяновский и Самарский ямы, в Сургут и Березов купечество ездят и мягкую рухлядь покупают» [407]. Комиссия вскрыла и многочисленные случаи нарушения запрета на промен в Кяхте «заповедной» мягкой рухляди (бобров, соболей, черных лисиц). Представляя купленные за взятки таможенные выписи о вывозе ценной пушнины в Европейскую Россию (что после 1727 г. было разрешено), купцы в действительности нелегально променивали ее в Кяхте китайцам [408]. Однако нарушение устанавливавшихся ограничений и запретов было чревато для купцов штрафами, конфискацией товаров и даже отстранением на длительное время от участия в торговых операциях (так, купцы, уличенные вышеуказанной комиссией в незаконном вывозе ценной пушнины через Кяхту, «в тех воровствах по той комиссии приличились и от того торги свои оставили») [409]. Лишаясь возможности устанавливать прямые торговые контакты с инородческим населением, проживавшим в промысловых районах, купцы были вынуждены действовать через посредников, в роли которых нередко подвизались представители администрации этих районов (исправники, вахтеры хлебных магазинов и др.). Это увеличивало затраты и издержки купцов, связанные с приобретением пушнины и другой промысловой продукции, так как им приходилось делиться частью прибыли с чиновниками. Более того, в целом ряде случаев торговую монополию купцов в этих районах сменяла монополия чиновников. В сибирской печати приводилось немало примеров обогащения представителей администрации промысловых районов, оттеснявших купечество от выгодных товарообменных операций с ясачным населением [410]. Не случайно купцы, имевшие значительные коммерческие интересы в северных промысловых районах (как, например, нарымский купец Родюков), оценивали указ 1843 г. о запрещении въезда в инородческие кочевья и стойбища как серьезную помеху своей коммерческой активности на этом направлении [411].

На протяжении XVIII — начала XIX в. основная масса скупаемой в Сибири пушнины поступала в Кяхту, где она составляла, по сведениям за 1757–1784 гг., около 85% стоимости российского экспорта [412]. Одной лишь белки во второй половине XVIII в. променивалось здесь от 2 до 7 млн шт. в год, кроме того, в большом количестве в Китай вывозились горностаи (от 150 до 400 тыс.), лисицы (8–25 тыс.), песцы (10–15 тыс.), соболи (6–16 тыс.), хорьки (20–50 тыс.), бобры (30–50 тыс.), корсаки (до 70 тыс.) и другие меха. Причем удельный вес пушного товара у торговавших в Кяхте сибирских купцов был более высоким, чем у купцов Европейской России, а у многих

365

сибирских торговцев меха были единственной статьей вывоза. Так, по сохранившимся данным Кяхтинской таможни за 1769 г., исключительно на пушнину выменивали у китайцев товары в Кяхте тюменский купец Я. Протасов (на 2580 руб.), тобольский купец И.Д. Володимеров; у томского купца М. Старкова пушнины было в промене на 7106 руб., а промышленных товаров — лишь на 17 руб. 60 коп. (0,2%), у тобольского П.П. Володимерова — соответственно на 936 руб. (91,7%) и 85 руб. (8,3%) [413]. Явно доминировал пушной товар в обменных операциях и других сибирских купцов, имевших в это время торговые обороты в Кяхте — иркутских М. Киселева, А. Сизова, П. Кузнецова, Ф. Серебренникова, енисейских Е.' Плотникова, Н. Свешникова, Д. Дементьева, тобольских Г. Нечаевского, П. Захарова, Ф. Ширкова, томских П. Шумилова, А. Янина, И. Губинского и др.

Хотя в дальнейшем удельный вес пушнины в российском экспорте в Китай сокращался (с 70% в 1790-е гг. до 50,7,5% в 1824–1828 гг. и 34,5% в 1836 — 1840 гг.), объемы ее вывоза в абсолютном выражении возрастали вплоть до 1840-х гг.: в 1757–1759 гг. ее променивалось в Кяхте на сумму 96,3 тыс. руб., в конце XVIII в. — на 2 млн руб., в 1826 г. — на 2,9 млн руб., в 1840 г. — на 5 млн руб. [414] Пушнина оставалась основной статьей российского экспорта в Китай вплоть до 1840-х гг., когда она уступила свое ведущее значение такой статье вывоза, как шерстяные и хлопчатобумажные ткани. В 1840–1850-е гг. имело место снижение экспорта пушнины в Китай и в абсолютных величинах: с 1840 по 1852 г. ее вывоз уменьшился с 1445,4 тыс. руб. сер. до 949,2 тыс. руб., т. е. на 34,3% [415]. Однако основное сокращение промена пушнины через Кяхту, имевшее место в предреформенный период, приходилось на купцов Европейской России, обороты пушной торговли которых с 1840 по 1852 г. сократились почти в 2,5 раза, а удельный вес в общем экспорте пушнины снизился с 34,5 до 21,9% (табл. 47). Что касается сибирского купечества, то и оно с 1840-х гг. также изменяет товарную номенклатуру своего экспорта в пользу мануфактурных товаров, сокращая вывоз пушнины: если в течение 1830-х гг., как видно из данных таблицы 47, промен пушнины сибирскими купцами в Кяхте увеличился в 1,7 раза, то с 1840 по 1852 г., наоборот, уменьшился на 22%. Вместе с тем снижение оборотов торговли пушниной, этим традиционным для сибирских купцов товаром, не носило у них столь резкого характера, как у торговцев из Европейской России, в связи с чем доля, приходившаяся в общем вывозе пушнины на купцов-сибиряков, даже выросла: с 65,5% в 1840 г. до 78,1% в 1852г.

На внутреннем рынке основная часть добываемой в Сибири пушнины сбывалась купцами в Москве, на Макарьевской (Нижегородской) и Ирбитской ярмарках. Роль московского рынка была особенно значимой в первой половине XVIII столетия, а в дальнейшем Москва уступает значение главного рынка сбыта сибирской пушнины Нижегородской и Ирбитской ярмаркам. По данным Московской таможни, в 1726 г. в Москве реализовали скупаемую в Сибири пушнину тобольские купцы П. Битюков (привозил на про-

366

Таблица 47

Участие сибирских купцов в экспорте пушнины через Кяхту в 1830 — начале 1850-х гг.^*

Региональная принадлежность куп-ва	Вывоз пушнины, тыс. руб.
	1830 г.		1835 г.		1840 г.		1845 г.		1852 г.
	абс.	%	абс.	%	абс.	%	абс.	%	абс.	%
Сибирь	1960	62,0	2635	61,4	947	65,5	725	65,5	742	78,1
Европ. Россия	1201	38,0	1656	38,6	499	34,5	382	34,5	208	21,9
Всего:	3161	100	4291	100	1446	100	1107	100	950	100

^* Сост. по: РГИА. Ф. 1265. Оп. 3. Д. 167. Л. 86 об.–87. За 1830, 1835 гг. — в ассигн. руб., за остальные годы — в серебр. руб.

дажу 17220 белок), Л. Нефедьев (2,5 тыс. белок), иркутский П. Пивоваров (5600 белок), селенгинский В. Хлуденев и др. [416] В 1740 г. сибирскими купцами было продано на московском рынке мехов на сумму свыше 10 тыс. руб., в том числе енисейские купцы Петр и Андрей Самойловы реализовали пушнины более чем на 4,5 тыс. руб. (3366 песцов, 144 соболя, 413 кож оленьих и др.), С. Агапитов — на 747, тобольские М. Корнильев — на 3234, П. Санников — на 288, В. Агафонов — на 60, тюменский В. Зубарев — на 350 (500 лисиц), иркутский Т. Бречалов — на 973 руб. (15203 белок) [417].

Наиболее крупные партии пушнины в середине XVIII в. привозили в Москву енисейские купцы Самойловы и тобольские Корнильевы. Так, Самойловы фактически ежегодно на протяжении 1730–1750-х гг. доставляли на продажу в Москву сибирских мехов на сумму от 2 до 5 тыс. руб. Помимо вышеприведенных сведений о привозе ими пушного товара в 1740 г., сохранились выписи Енисейской таможни об отправлении Петром Самойловым пушнины через Верхотурье в Москву в 1741 г., когда им была заготовлена на продажу партия пушнины, состоявшая из 3624 песцов, 333 оленьих кож [418]. В 1748 г. у Степана Самойлова, согласно регистрациям «китайских» книг Московской таможни (в них регистрировались явки товара, привозившегося из Кяхты и Сибири), состояло «в записке в Москве в продаже» пушнины на 2136 руб. При этом С. Самойлов оказался единственным из сибирских купцов, привозившим в этом году пушной товар в Москву, вся остальная сибирская пушнина (а всего ее было привезено на 33240 руб.) [419] была поставлена на московский рынок купцами Европейской России (в основном поморскими и московскими), что свидетельствует о том, что сибирское купечество в это время играло еще второстепенную роль в вывозе сибирской пушнины на крупнейшие оптовые рынки европейской части страны. Общий объем торговли пушниной в Москве составил в этом году 108803 руб., следовательно, на долю сибирской пушнины приходилось менее 1/3 всего оборота, а остальная пушнина поступила из промысловых районов европейской части страны.

367

Если Самойловы привозили на продажу в Москву в основном пушнину мангазейской покупки, то тобольские купцы Корнильевы имели более широкую географию закупочных операций: в феврале 1754 г. приказчик Федора Корнильева провозил через Верхотурскую таможню по выписям Якутской, Тарской и Тобольской таможен 128350 белок, 1224 песца, 140 соболей и другую пушнину на общую сумму 5130 руб. Значительную часть пушнины, поставляемой на московский и другие оптовые рынки, Корнильевы закупали в Березовском крае. Так, по сведениям за 1741 г., приказчик Михаила Корнильева скупил в Березове разных мехов на 1900,5 руб. [420]

Во второй половине XVIII в. Москва постепенно уступает роль основного торгово-распределительного пункта сибирской пушнины Нижегородской и Ирбитской ярмаркам. В значительной мере это было связано с имевшим место во второй половине XVIII столетия и отмеченным нами в предыдущей главе законодательным закреплением монопольного положения местного купечества на региональных рынках, в силу чего возросла роль ярмарок как торговых пунктов, где купечество различных регионов обменивалось скупаемыми на местах товарами. О размерах торговли пушниной на Ирбитской ярмарке сколько-нибудь полные сведения в источниках имеются только за первую половину XIX в. В таможенных книгах Ирбитской ярмарки начала XVIII в. (сохранились книги за 1699–1703 гг.) регистрировалась лишь продажа пушнины, облагаемой на ярмарке десятинной пошлиной, а пушной товар, уже очищенный пошлиной в местах его первоначального промысла или скупки, не учитывался, поэтому об оборотах пушной торговли на Ирбитской ярмарке в начале XVIII в. можно судить в основном по вносившимся в таможенные регистрации сведениям о скупке крупных партий пушного товара, предназначенных к вывозу в Европейскую Россию. В 1703 г., в частности, различными торговцами (в основном купцами из европейской части страны) было закуплено на ярмарке пушнины на сумму 478 руб. [421] В течение XVIII столетия объем торговли пушниной на ярмарке значительно увеличился. Определенное представление о его размерах в конце XVIII в. дают сведения о ярмарках, представленные в начале 1780-х гг. губернаторами по запросу Комиссии о коммерции. По донесению тобольского губернатора Чичерина (1780 г.), на Ирбитской ярмарке в этот период реализовалось ежегодно более 600 тыс. беличьих шкурок, в том числе белки обской — 500 тыс. шт. по цене 75–90 руб. за тысячу, белки телеутской и кузнецкого ведомства — 15 тыс. шт. по цене 220–250 руб., белки закамен-ной — 100 тыс. штук по цене 130 руб. [422] Следовательно, только белки, не считая другой пушнины (о размерах торговли другими видами пушнины в губернаторском донесении не говорится, приводятся лишь сведения о ценах на некоторые меха: заяц — 100–120 руб. за тысячу, песец белый — 70–80 руб., голубой — 300 руб. за сотню, горностай барабинский — 25–30 руб., другой — от 18 до 20 руб. за тысячу), на ярмарке продавалось на сумму 50–60 тыс. руб.

368

В течение первой половины XIX в. объемы привоза пушнины на Ирбитскую ярмарку возросли более чем в 20 раз: с 165 тыс. руб. сер. в 1808 г. до 3340 тыс. руб. в 1863 г. При этом если в первой трети XIX в. обороты торговли пушниной на ярмарке возрастали ежегодно в среднем на 43 тыс. руб. сер. (с 1808 по 1833 г. они увеличились с 165 тыс. до 1281 тыс. руб.), то во второй трети ежегодный прирост составлял более значительную величину — 66 тыс. руб. сер. [423] Значительное увеличение оборотов пушной торговли на Ирбитской ярмарке в предреформенные десятилетия во многом было связано с резким сокращением промена пушнины в Кяхте и переориентацией скупщиков сибирских мехов на реализацию их на крупнейших внутренних рынках.

Еще одним важнейшим рынком сбыта пушнины для сибирских купцов было «всероссийское торжище» — Макарьевская (Нижегородская) ярмарка, куда, в отличие от Москвы, можно было доставлять товары водным, а значит более дешевым, путем. По данным неполностью сохранившейся таможенной книги Макарьевской ярмарки 1720 г., различными торговцами (в основном купцами поморских и сибирских городов) было привезено на продажу сибирской пушнины на сумму 1950 руб., что составляло около 7% от стоимости всех товаров, учтенных в книге сибирского привоза (более 60% «сибирского привоза» составляли китайские товары, а 25% — металл и соль с Урала), и 3,3% от общего привоза пушнины на ярмарку (основная часть ее поступала на ярмарку из северных районов Европейской России) [424]. Хотя в дальнейшем поступление сибирской пушнины на Макарьевскую ярмарку значительно возросло, однако невыделанная сибирская пушнина занимала в пушных оборотах ярмарки не более 20–30%, так как в основном Нижегородская ярмарка являлась местом сбыта выделанных мехов, поступавших со скорняжных заводов Казани, Каргаполя, Калуги, Москвы и других городов. Невыделанной же сибирской пушнины на Нижегородской ярмарке реализовалось в предреформенный период в 4 раза меньше, чем на Ирбитской [425]. Вместе с тем начиная с 1840-х гг., с сокращением спроса на пушнину в Кяхте, сибирские купцы в значительно больших размерах стали вывозить ее в европейскую часть страны: если в 1835 г. невыделанной сибирской пушнины на Нижегородскую ярмарку было привезено на 590 тыс. руб., в 1845 г. — на 352 тыс. руб., то в 1852 г. — уже на 996 тыс. руб. В результате если в 1845 г. на невыделанную сибирскую пушнину приходилось лишь 15,4% всего оборота пушной торговли на ярмарке (352 тыс. из 2286 тыс. руб.), то к 1852 г. ее доля возросла до 25,9% (996 тыс. из 3850 тыс. руб.) [426]. Сибирское происхождение имела и значительная часть привозившихся для продажи на Нижегородскую ярмарку выделанной пушнины и меховых изделий, так как сырье для скорняжных предприятий Европейской России в большом количестве закупалось на Ирбитской ярмарке.

Скупавшаяся на Нижегородской и Ирбитской ярмарках сибирская пушнина отправлялась на Лейпцигскую пушную ярмарку, а также вывозилась морским путем через Петербургский порт в Голландию, Германию и Анг-

369

лию. В начале 1850-х гг. экспорт пушнины из России в европейские страны достигал 1,4 млн руб. В 1820–1830-е гг. на Нижегородской ярмарке закупалось почти на 2 млн руб. сер. пушнины для промена в Китай, однако в 1840–1850-е гг., с сокращением спроса на пушнину в Кяхте, вызванным увеличением вывоза мануфактурных товаров и предоставлением русским купцам разрешения покупать китайские товары на серебряную и золотую монету, экспорт пушнины в азиатские страны снизился до 1–1,5 млн руб. [427]

Таким образом, на всем протяжении рассматриваемого периода пушнина являлась одной из важнейших, а для ряда региональных групп сибирского купечества — главной статьей коммерции. Торговые операции, основное содержание которых сводилось к скупке пушнины и обмене ее на поступавшие из Европейской России и заграницы промышленные товары, послужили основой для возвышения многих известных торговых домов Сибири. Как и многие другие сферы предпринимательства сибирского купечества в феодальный период, промысел и торговля пушниной были опутаны паутиной кабально-ростовщических отношений, широкое распространение которых, помимо воздействия общих экономических условий, объяснялось и тем, что значительная часть пушного товара скупалась купцами и их агентами у аборигенного промыслового населения, не имевшего истинного представления об его реальной рыночной стоимости. Торговля пушниной относилась также к тем отраслям коммерции, которые в наибольшей степени были подвержены регламентациям и ограничениям, порожденным монополистическими устремлениями казны, ориентированной на получение доходов от наиболее выгодных и прибыльных сфер торговли.

Подчеркивая важную роль, которую занимала пушнина в торговых оборотах сибирского купечества, следует вместе с тем отметить происшедшее в предреформенный период относительное уменьшение ее значения, что было связано как с некоторым сокращением добычи пушнины в ряде промысловых районов Сибири, уменьшением спроса на сибирские меха в Кяхте, так и с увеличением в торговых оборотах сибирских купцов удельного веса сельскохозяйственных товаров. В конце изучаемого периода пушнина начинает терять значение главной статьи торговли сибирских купцов на Ирбитской ярмарке, уступая его продукции скотоводства (кожи, сало, масло): по сведениям за 1863 г., привоз пушнины на ярмарку составлял 3340 тыс. руб., а сырых кож, овчин и сала было привезено на 5400 тыс. руб. Во второй половине 1850-х гг. наблюдалось и абсолютное сокращение привоза пушнины в Ирбит: в период с 1857 по 1863 г. он уменьшился с 5090 тыс. руб. до 3340 тыс. руб. [428] Эта тенденция стала отражением процесса постепенной переориентации сибирской экономики с промыслового на производственный путь развития, сопровождавшейся ростом товарно-денежных отношений в сельском хозяйстве региона и включением продукции наиболее товарной из его отраслей — животноводства в орбиту формирующегося всероссийского рынка.

370

4. Рыбный промысел и торговля рыбой

Рыболовство и торговля рыбой с самого начала промыслового освоения имевшего богатые рыбные ресурсы сибирского края стали распространенным хозяйственным занятием заселяющего его русского населения. В XVII — начале XVIII в. промыслом и торговлей рыбой активно занимались не только посадские, но и представители других категорий сибирского населения (служилые, промышленные и торговые люди, крестьяне), которые в дальнейшем стали основным источником пополнения населения городских посадов, в том числе и формирующегося купечества. Наиболее распространенной формой организации рыбного промысла в XVII — начале XVIII в. были рыболовецкие артели, участники которых на собственные средства приобретали рыболовные снасти и суда, своим трудом вели промысел рыбы, а улов делили между собой в зависимости от денежного и трудового вклада каждого члена артели. В тех регионах Сибири, где рыболовный промысел раньше начал приобретать промышленные масштабы и облекаться в предпринимательские формы, получила распространение, наряду с артельной, и такая форма его организации, как покрута, предусматривавшая финансирование добычи рыбы крупными рыбопромышленниками-предпринимателями, снаряжавшими на промысел работников-покрученников, получавших за свой труд половину улова рыбы. Кроме вышеперечисленных способов организации добычи рыбы почти повсеместное распространение получил и мелкотоварный индивидуальный (либо семейный) лов рыбы, который в ряде случаев также служил источником накопления начального капитала, преумножаемого затем вложениями в торговлю не только рыбой, но и другими товарами.

Первый из вышеназванных способов добычи рыбы — артельный — был преобладающей формой организации рыбного промысла на Тобольском севере. Так, по сведениям тобольской таможенной книги 1703 г., на долю 8 рыболовецких артелей, промышлявших ловлей рыбы на Оби, Иртыше и Тоболе, приходилось до 90% явленного в Тобольской таможне улова рыбы (по таможенной оценке на 680 из 768 руб.). При этом стоимость объявляемых артелями рыбаков в таможне партий рыбы, икры, рыбьего жира составляла в среднем от 60 до 120 руб. (таможенная оценка 600–1200 пуд. рыбы) [429]. Большинство партий рыбы «своего улова», объявляемых в Тобольской таможне рыбаками, занимавшимися промыслом вне артелей, имели мелкий характер. Однако таможенные регистрации содержат сведения и о довольно крупных по тому времени партиях рыбы «своего улова», явленных индивидуальными рыбопромышленниками: так, в 1703 г. тобольский сын боярский В. Аврамов явил 25 тыс. шт. рыбы по таможенной оценке на 25 руб., в такую же сумму оценили таможенные служители рыбу «своего промысла», проданную тобольским пушкарем Стефаном Черновым. В 1709 г. тобольский житель Г. Булдаков являл в таможне «своего промыслу» 1000 щук, 242 пуда другой рыбы и 5 пуд. икры на общую сумму 40 руб. 8 гривен [430].

371

Для многих тобольских жителей промысел рыбы становится профессиональным занятием. В таможенных книгах 1703–1713 гг. неоднократно фиксируется явка рыбы «своего улова» или денег «на рыбный промысел» местными посадскими Андреем, Иваном и Дмитрием Тайшиными, Фадеем Корниловым, Иваном Лошкиным, Иваном Шантрапаевым, Андреем Шумковым, Федором Баженовым, служилыми людьми Родионом Трошиным, Матвеем Захаровым, Иваном Яишниковым, Василием Мисайловым, тобольским жителем Фомой Грошковым, подгородным крестьянином Никифором Су-ворьевым и др. [431] Судя по регистрациям таможенных книг, в Тобольске в начале XVIII столетия действовали и профессиональные скупщики рыбы. На регулярной основе, в частности, занимался скупкой рыбы вышеупомянутый подгородный крестьянин И. Суворьев, сочетавший занятие промыслом рыбы с ее скупкой: явка им денег для закупки рыбы (в сумме от 10 до 20 руб.) зафиксирована в таможенных книгах за 1703, 1705, 1707 и 1709 гг. [432] Рыботорговлей занимались также тобольские посадские И. Лошкин, Д. Груздев, А. Решетников, служилые люди И. Таскин, Л. Шмонин, О. Селиверстов, И. и К. Широнины, И. Мыльников, И. Притупов и др. Наиболее крупная партия скупленной рыбы из зарегистрированных в тобольских таможенных книгах начала XVIII в. принадлежала торговцу из Ингалинской слободы Андрею Кузнецову, явившему в 1713 г. в Тобольской таможне купленной в Самаровском яме рыбы на 58,5 руб. [433] Тобольскими рыботорговцами скупалась и почти вся рыба, поступавшая в продажу от занимавшихся рыболовством жителей Березова. Так, по сведениям березовской таможенной книги 1701 г., рыбопромышленниками-тобольчанами (Д. Груздевым, И. Малаховым, И. Мыльниковым, Д. Трофимовым) было скуплено в Березове и отправлено в Тобольск рыбы, икры, рыбьего жира и клея на 45 руб. 7 гривен, а местными жителями (Д. Евтихеевым, И.Чираловым и М. Канкаровым) — лишь на 4,5 руб., т. е. в 10 раз меньше [434].

Прослойка населения, профессионально занимавшегося товарным рыбным промыслом и скупкой рыбы, сложилась к началу XVIII в. не только в Тобольске, но и в ряде других сибирских городов. Так, крупными партиями закупали в Тобольске рыбу тюменские рыботорговцы. В 1703 г. тюменский казак Козма Шишкин закупил в Тобольске и реализовал в Тюмени рыбы на 30 руб., тюменский ямской охотник Ф. Коломинов распродал в Тобольске и Тюмени рыбы на 27 руб., пешие казаки В. Беднягин и К. Колотилов выручили от продажи в Тюмени скота и привезенной из Тобольска рыбы 87 руб. 6 алт. 4 ден., на которые они в свою очередь закупили в Тюмени хлеб и мясо и отправили его в Тобольск. В этом же году В. Беднягин явил в Тюменской таможне 3 пуда осетрового клея, привезенного из Тобольска и отправил для продажи «в слободы» 600 язей [435].

По преимуществу мелкий характер носили рыбный промысел и торговля рыбой в Туринске, Таре, Ишиме. Основную часть поступаемой на рынки этих городов рыбной продукции составляла рыба «своего улова», поставляемая местными рыбопромышленниками партиями от 1 до 20 пуд. Продажа более крупных партий рыбы была редким явлением: так, в 1703 г. Ту-

372

ринской таможней была зарегистрирована только одна крупная торговая сделка с рыбой, когда яланец И. Фотеев «с товарищем» продали местным жителям посадскому И. Старцову и ямскому охотнику М. Заматаеву «с товарищи» рыбы на 20 руб. (таможенная оценка 160 пуд. щуки) [436]. Самыми крупными партиями рыбы, зарегистрированными в течение 1702 г. служителями Тарской таможни, были 50 пуд. щуки «своего промыслу», явленные отставным тарским пятидесятником И. Можайтиновым «с товарищи» (таможенная оценка — 7 руб. 16 алт. 4 ден.), и предназначенные к отправке в Тобольск рыба и рыбий жир на сумму 8 руб. 25 алт., принадлежавшие тобольскому посадскому И. Тайшину «с товарищем» [437]. Вместе с тем следует отметить, что среди мелких торговцев рыбой в этих городах встречаются фамилии, фигурирующие впоследствии в списках гильдейского купечества: тарские Белобородовы, Нерпины, Потанины, Можайтиновы, туринские Панаевы, Старцовы и др. [438]

Промысел рыбы и торговля рыбной продукцией сыграли немаловажную роль в первоначальном накоплении капитала некоторыми купеческими династиями Томска и прежде всего Степновыми, Брагиными, Колесниковыми, Серединиными. По данным наиболее полно сохранившейся томской таможенной книги 1694 г., представителям именно этих фамилий принадлежала основная часть явленной в этом году на продажу в городе рыбы: Иваном Брагиным по 18 явкам было продано рыбы «своего промысла» на 26 руб., Еремеем Степновым — по 6 явкам на 19,5 руб., Никифором Колесниковым — по 14 явкам на 14,5 руб., Терентием Середининым — по 6 явкам на 14 руб., Иваном Середининым — по 10 явкам на 12 руб., Романом Брагиным -по одной явке на 8 руб. Сравнимые с вышеперечисленными рыботорговцами размеры продажи рыбы имел также томский житель Федор Якимов (7 явок на 18,5 руб.). В совокупности на долю семи вышеназванных рыбопромышленников приходилось почти 2/3 годовой продажи рыбы в Томске [439].

Рыба поставлялась на продажу в Томск мелкими партиями (самая крупная из зарегистрированных явок рыбы «своего промысла» была оценена таможней в 8 руб.), из чего можно заключить, что томские рыбопромышленники не приступили еще в это время к организации предпринимательской добычи рыбы. Вместе с тем по таможенным материалам можно проследить, как капитал, составляемый от продажи мелких партий рыбы собственного улова, позволял некоторым томским рыбопромышленникам расширить диапазон своей хозяйственной деятельности, включаясь в торговые операции с другими, помимо рыбы, товарами. Так, в июне 1694 г. таможней был зарегистрирован отпуск в Кузнецк томского жителя Ю. Данилова, с которым томский казак Терентий Серединин послал «русского» товара на сумму 13,5 руб. Товар этот был куплен Терентием на гостином дворе в Томске на деньги, вырученные от продажи рыбы в течение 1693–1694 гг. Помимо этого Терентий послал для продажи в Кузнецк 100 пуд. соли (на 8 руб.) и рыбы на 5 руб. 6 алт. 4 ден. [440] Отвозили на продажу в Кузнецк рыбу и другие томские торговцы — П. Евнев, П. Греченинов (100 муксунов), А. Степнов (70 муксунов, 5 осетров, 10 пуд. соли), Ф. Зеленчаков, И Мыль-

373

ников и Ф. Попов (рыбы, жира и соли на 5 руб.)- Представители этих фамилий также значились в списках томского купечества во второй половине XVIII в. Закупкой в Томске рыбы для последующей реализации в Кузнецке занимались и некоторые кузнецкие торговцы и, в частности, представитель самой известной в XVIII в. фамилии местного купечества — Степан Шебалин, закупавший в 1694 г. в Томске 100 муксунов, 10 осетров и 10 пуд. соли, а также А. Семенов, Д. Вагин, В. Аврамов, П. Пономарев, Ф. Черноусое, Д. Шелковников и др. [441]

Отмечая появление на томском рынке скупщиков рыбы, вместе с тем следует подчеркнуть, что основная масса поступающей в продажу рыбы реализовалась населению не скупщиками-прасолами, а непосредственно мелкими рыбопромышленниками, а торговые обороты томских прасолов в конце XVII — начале XVIII вв. были невелики (в 1694 г. самая крупная партия покупной рыбы, принадлежавшая Ф. Зеленчакову, была оценена таможней в 15 руб.) и уступали, в частности, размерам торговых операций тобольских и тюменских скупщиков рыбы (Томск в 3–4 раза уступал Тобольску и по общему обороту рыбной торговли).

Крупные партии рыбы в этот период направлялись западносибирскими прасолами (главным образом тобольскими и тюменскими) для продажи на Ирбитскую ярмарку и в города Приуралья. Так, тюменский рыботорговец посадский Д. Подсарайный отправил в 1703 г. в Ирбит 7 тыс. закупленных в Тобольске язей (таможенная оценка 40 руб.), а купленные там же 40 осетров и 150 стерлядей послал с оброчным крестьянином Новопышминской слободы И. Трубиным в Верхотурье. Тобольский сын боярский И. Шишкин выручил за продажу на Ирбите закупленной им в 1702 г. в Самаровском яме рыбы 28 руб., а нераспроданные на ярмарке 70 пуд. нельмы, осетрины и щуки отправил для реализации в Ялуторовскую слободу. Г. Иванов, «человек» активно занимавшегося предпринимательством в начале XVIII в. тобольского дворянина Д. Горохова, распродал в 1702 г. в Ирбите привезенной по выписи Самаровского яма рыбы на 25 руб. [442] В таможенной книге Ирбитской ярмарки 1703 г. зафиксированы 13 явок рыбы на общую сумму таможенной оценки 82 руб. 14 алт. Самая крупная партия принадлежала тюменцу Василию Зайкову, продавшему на ярмарке рыбы на 13 руб. [443]

Уже в XVII в., как показал в своей монографии О.Н. Вилков, имел место вывоз сибирскими прасолами рыбы в европейскую часть страны [444]. Существование этого направления в торговых операциях сибирских рыботорговцев подтверждается и таможенными документами начала XVIII столетия. Так, тюменский охотник Е. Соколов в марте 1703 г. отправлял с казаком Д. Ожегиным «до Верхотурья» рыбы на 5 руб. 7 алт. 4 ден., а в ноябре этого же года сам повез в «русские города» тюменской покупки щуки на 10 руб. 19 алт. Тюменский прасол В. Беднягин в этом году отправил для продажи в «русские города» закупленного в Тобольске 3 пуда осетрового клея [445]. Согласно записям, содержащимся в тюменской таможенной книге 1703 г., значительные партии рыбы (от 30 до 70 пуд.) закупались на Тюмени верхо-турскими прасолами, которые отправляли ее для продажи не только в Вер-

374

хотурье, но и в города Урала и Европейской России. Всего в этом году верхотурскими рыботорговцами (В. Скорняковым, Ф. Власьевским, Г. Коноваловым, Я. Логиновым, К. Посниковым, И. Фроловым, М. Алексеевым) было закуплено в Тюмени около 400 пуд. карасей, чебаков и щуки [446].

Явно выраженный товарно-предпринимательский характер носил в конце ХУП — начале XVIII в. рыболовный промысел в Восточной Сибири, где основными его центрами были енисейский север и ангаро-байкальский водный бассейн. Судя по енисейским и мангазейским таможенным книгам, рыбный промысел на енисейском севере в начале XVIII в. был сосредоточен главным образом в руках посадского населения Енисейска. Товарным промыслом рыбы в значительных масштабах занимались, в частности, енисейские посадские Т. Сафроновых и А. Тяжких. Первый из них распродал в Енисейске в течение зимы 1700–01 г. осетров на 33 руб., а в мае 1701 г. вместе с Тяжких был отпущен енисейской таможней на рыбный промысел в Мангазейский уезд с 50 пуд. соли, 400 пуд. хлеба и 80 руб. денег. В этом же году енисейский посадский К. Фокин распродал в Енисейске 600 стерлядей своего промысла по «енисейской продажной цене» на 18 руб., а посадский И. Сухове — на 16 руб. Более мелкие партии рыбы своего улова (на сумму от 3 до 7 руб.) реализовали посадские Д. Колмогоров, И. Хахря, У. Козмин, Ф. Иванов, И. Леонтьев, енисейский житель А. Свешников и пашенный крестьянин И. Андреев [447].

Основная часть рыбы, поставлявшейся рыбопромышленниками на енисейский рынок, добывалась на реках Мангазейского уезда. По сведениям Сумароковской таможенной заставы, в 1701 г. таможенная пошлина взималась со следующих промышлявших ловлей рыбы в Мангазейском уезде (на р. Тунгуске и Усть-Подкаменской) енисейских посадских: В. Андреева и С. Клычникова — с 200 пуд. нельмы (таможенная оценка 20 руб.), А. Каменского и И. Парфенова — со 120 пуд. (12 руб.), М. Черноуса — со 140 пуд. (14 руб.), К. Соскенова — с 50 пуд. (5 руб.), А. Каменского — с 50 пуд. осетрины (5 руб.), И. Сухове — с 30 пуд. (3 руб.) [448]. Отпуски енисейских рыбопромышленников для промысла рыбы в Мангазейский уезд фиксировались и в енисейских таможенных книгах [449].

По материалам таможенных книг Енисейска и Мангазеи мы можем судить о появлении на Енисейском севере, так же как и в других промысловых районах Сибири, профессиональных скупщиков рыбы. Так, в таможенной книге Мангазеи, содержащей записи о явках в местной таможне товаров за август 1703-июль 1704 гг., зафиксированы 3 крупных явки рыбы скупщиками: енисейский посадский Н. Верещагин явил «мангазейской разной покупки» 1 тыс. осетров, 50 пуд. юколы, 20 пуд. икры и 5 пуд. рыбьего жиру на общую сумму 45 руб. 6 алт. 3 ден., посадский Т. Артемьев — 400 осетров и 40 пуд. юколы на 18 руб. и приказчик купца гостиной сотни А. Ушакова — рыбы, икры и жиру на 26 руб. [450] В рыбной торговле Енисейска весомым было участие торговых людей «с Руси», для которых торговля рыбой была дополнением к их главному коммерческому занятию в этом районе, заключавшемуся в скупке пушнины: в 1701 г. ими были явлены на продажу две из

375

трех наиболее крупных партий скупленной (не «своего промысла») рыбы: торговый человек 3. Глазычев привез из Тасеевского острога «привозной рыбы перекупной» на 17 руб., а устюжанин В. Пилявин — на 20 руб. Сравнимую с ними по размерам торговлю перекупной рыбой в Енисейске вел лишь енисейский посадский Василий Тула, который в этом году распродал «врозь» партию рыбы, купленную за 7 руб. у пашенного крестьянина И. Андреева, а другую партию, приобретенную у енисейских рыбопромышленников за 9 руб. 16 алт., отправил для продажи в остроги [451]. Самым же крупным торговцем рыбой на енисейском севере в начале XVIII в. был упомянутый выше енисейский посадский Никита Верещагин. Помимо скупки рыбы в значительных размерах (ему принадлежала самая крупная из партий рыбы, скупленной в 1703–1704 гг. у мангазейских рыбаков — на сумму 45 руб.) он занимался и масштабным промыслом рыбы с применением наемного труда: в отпускной книге Енисейской таможни за 1701 г. содержится запись об отпуске его из таможни в Мангазею с 20 руб. денег, купленными в Енисейске 200 пуд. муки, железными изделиями и неводными мотами (на 3 руб. 20 алт.), да «с ним же Никитою идут работные люди» в количестве 9 чел. [452]

В наибольших размерах наемный труд (в форме покруты, характерной для промыслового предпринимательства в феодальный период) в конце XVII — начале XVIII в. применялся в омулевом и осетровом промысле на Байкале, Селенге и Ангаре, в наибольшей степени продвинувшемся по пути обретения предпринимательского характера. Из общего улова, объявленного рыбопромышленниками в 1699 г. к очистке пошлиной в Иркутской таможне, на долю рыбы, добытой с использованием труда покрученников, приходилось 51% (по таможенной оценке на сумму 718 руб. из 1410). Среди рыбопромышленников-организаторов промысла рыбы с использованием покруты выделялись несколько основных категорий: купцы гостиной сотни, торговые люди с «Руси», монастыри, местные служилые и посадские люди. Из числа торговцев, входивших в привилегированные купеческие корпорации, вкладывавших свои капиталы в рыбные промыслы на Байкале, выделялись купцы гостиной сотни Алексей Ушаков и Иван Пивоваров, в течение длительного времени занимавшиеся разнообразной торгово-промысловой деятельностью на территории Восточной Сибири. В 1699 г. приказчик А. Ушакова И. Юдин снаряжал на омулевый и осетровый промысел 25 по-крученииков, которые по окончании промыслового сезона явили в Иркутской таможне 40 бочек омуля и 22 бочки осетра, оцененных таможенными служителями в 230 руб., из которых половина досталась им в качестве заработной платы, а вторая половина была отдана хозяину. Юдин по доверенности от Ушакова занимался рыбным промыслом и торговлей рыбой и в другие годы: так, в 1696–1698 гг. им было продано в Иркутске рыбы на сумму не менее 160 руб. [453] Купец гостиной сотни И. Пивоваров в 1699 г. нанимал для ведения рыбного промысла 15 покрученников, снабдив их 50 пуд. муки и 50 пуд. соли. В 1702 г. он являл для очистки пошлиной в Иркутской таможне 10 бочек омуля (таможенная оценка 20 руб.) [454].

376

Промысел рыбы с использованием наемного труда организовывали и некоторые рыбопромышленники из непривилегированных групп местного населения. Так, илимские конные казаки Андрей и Стефан Щипицыны и их свойственник Павел Константинов в 1699 г. нанимали для рыбного промысла 9 покрученников, которые по его окончании объявили в Иркутской таможне 22 бочки омуля «байкальского промысла», оцененных таможенными служителями в 66 руб. Десять покрученников отправляли в этом году на промысел рыбы иркутские казаки Г. Заболоцкий, М. Григорьев и посадский Д. Каменщиков, 15 чел. — иркутские казаки И. Холопов и И. Исаков, снабдившие своих покрученников 70 пуд. хлеба и 50 пуд. соли [455]. Во втором десятилетии XVIII в. промыслом омуля и осетра на Байкале занимался солепромышленник Парфен Юринский. Так, в 1711 г. он нанимал для промысла рыбы на Байкале передовщика С. Осипова и 14 промышленных людей. По окончании промыслового сезона Юринским были явлены в таможне доставшиеся ему после раздела улова с покрученниками 7 бочек осетрины и 12 бочек омуля на 32 руб. 6 алт. 4 ден. [456] Конкурентами частных рыбопромышленников выступали монастыри, занимавшиеся, наряду с другими видами хозяйственной деятельности, организацией крупного рыбного промысла на основе покруты. По данным иркутской таможенной книги 1699 г., 12 покрученников иркутского Вознесенского монастыря являли в таможне 30 бочек омуля и 24 бочки осетра (по таможенной оценке на 171 руб.), а по-крученники Знаменского монастыря — 11 бочек осетра и 30 бочек омуля (на 160 руб.) [457].

В Забайкалье рыбный промысел не приобрел таких масштабов, как в Прибайкалье, и развивался в начале XVIII в. в основном в форме мелкотоварного рыболовства. Тем не менее и здесь появляются достаточно крупные рыбопромышленники, чьи явки рыбы в таможне оценивались в несколько десятков рублей: удинский отставной стрелец Ф. Ерофеев, селенгинский посадский Г. Дубинин, посадский Ильинского острога Ф. Игумнов и др. В частности, в 1711 г. работник Ф. Игумнова продал по 4 явкам рыбы на 59 руб. [458] Активный промысел рыбы в Забайкалье вел имевший здесь и другие коммерческие интересы (торговля с китайцами через Наун) енисейский житель Иван Истопников: в декабре 1706 г. он являл в Нерчинской таможне «промыслу Шакшенских озер» 14 бочек щуки, чебаков и окуней на сумму 42 руб. [459] Появляется в Забайкалье и слой профессиональных рыботорговцев, в значительной мере формировавшийся из самих же рыбопромышленников, переходивших от продажи рыбы собственного улова к закупочным операциям. Согласно данным нерчинских таможенных книг начала XVIII в., скупкой рыбы для последующей розничной ее продажи из лавок занимались С. Данилов, А. Спаских, С. Стуков, А. Топорков, М. Щеголев, П. Бабкин, Ю. Лагунов, В. Пономарев, Б. Курдюков и др. [460] течение первого десятилетия XVIII в. 13 нерчинских рыботорговцев-скупщиков скупали около 40% рыбы, привозимой на продажу в Нерчинск. Некоторые из них на регулярной основе скупали и распродавали «врознь» довольно крупные партии рыбы: так, Семен Стуков скупил рыбы в 1701 г. на 82 руб. 21 алт., в 1702 г. — на

377

317 руб., в 1703 г. — на 134 руб., в 1706 г. — на 70 руб., в 1708 г. — на 26 руб., в 1710 г. — на 83 руб., в 1711 г. — на 228 руб. [461]

Доходы, получаемые от торговли рыбой, являлись одним из важных источников формирования категории так называемых прасолов — торговцев, одновременно занимавшихся скупкой и перепродажей самых различных продовольственных товаров (хлеба, мяса, рыбы, соли и пр.). Так, многие из рыботорговцев сочетали скупку и продажу рыбной продукции с торговлей мясом — тюменские прасолы В. Беднягин и К. Колотилов, тобольский С. Савин, сургутские П. Тверетинов, Ф. Вергунов, О. Тупылев, тарские Сборщиковы и Чеунины, кузнецкие Шебалины, нерчинские М. Щеголев, П. Бабкин, С. Данилов, С. Стуков и др. Многие торговцы обменивали рыбу на хлеб, закупаемый ими в земледельческой полосе Сибири для промена и продажи в промысловых северных районах (такого рода коммерческие операции широко представлены, в частности, в тюменской таможенной книге 1703 г.).

Торговля рыбной продукцией и занятие рыбным промыслом зачастую сочетались также с торговлей солью, значительная часть добычи которой предназначалась для засолки рыбы. В Западной Сибири особенно значительные масштабы (до введения в 1705 г. государственной монополии на торговлю солью) имела торговля солью с Ямышевского озера, в добыче и продаже которой наиболее активную роль играли тарские, тюменские и тобольские солепромышленники. При этом добыча соли из этого соляного источника велась в предпринимательских масштабах, с применением наемного труда. Так, в таможенной книге г. Тары за 1701 г. зарегистрирован отпуск «вверх по Иртышу к Ямыш-озеру для рыбного и соляного промысла» тарских жителей С. Катова, В. Неворотова, Д. Костелецкого, каждый из которых следовал на промысел на своем дощанике с 7 нанятыми для промысла «работными людьми» [462]. Применял наемный труд в рыболовном промысле и соледобыче и тарский сын боярский И. Ставсков: в крепостной книге Тары за 1706 г. содержится запись о том, что он «нанял идти с Тары до Ямыш-озеру для рыбного лову на охочем дощенике казачья сына Бориса Казанцова и дал найму 2 рубля» [463]. Основную часть добываемой соли тарские солепромышленники отвозили для продажи в Тобольск, где ее покупали местные жители и рыбопромышленники. Так, в 1702 г. тарские служилые люди распродали в Тобольске соли: Д. Костелецкий — на 60 руб., П. Катов — на 30 руб., И. Усков и Ф. Черкашенинов — на 70 руб., П. Шмаков и И. Щеглов — на 195 руб., А. Винокуров — на 55 руб., Д. Конного — на сумму более 110 руб. В этом же году тарские казаки В. Неворотов и И. Черкашенинов отправили из Тары в Тобольск 3025 пуд. соли (по таможенной оценке на 106 руб.), сотник В. Нефедьев — 675 пуд. соли. Добычей соли и продажей ее в Тобольске занимались также тарские жители В. Артемьев, В. Сборщиков, М. Прасолов, Н. и П. Логиновы, М. Неклюдов, Д. Баженов, М. Дмитриев, А. Немчинов и др. [464] сего в начале XVIII в. соляной промысел в качестве источника первоначального накопления капитала использовали до 20 жителей Тары, среди которых было немало представителей фамилий, вошедших

378

впоследствии в гильдейское купечество. Совокупный размер их торговых операций достигал 1000 руб. в год, что было сравнимо с общим объемом продажи рыбы в Тобольске. В суливший немалые выгоды бизнес активно втягивались также и вступавшие на стезю предпринимательства жители других, помимо Тары, западносибирских городов. Так, тобольский посадский А. Бутркжов реализовал в 1703 г. в Тобольске соли «своего промысла» на сумму свыше 170 руб., затем закупил на эти деньги 400 четвертей ржи, 150 пуд. ржаной муки и мануфактурные товары и отправил их для продажи в Тару. Тобольский посадский А. Власов распродал в 1703 г. в Туринске 120 пуд. соли; он торговал здесь солью и в следующем, 1704 г., закупая на вырученные деньги рожь, овес, ячмень и хмель. Тюменский житель М. Петров в 1703 г. на вырученные от продажи в Тобольске соли 85,5 руб. закупил в Тюмени хлеб и отправил его для реализации в Тобольск. В этом же году тюменский конный казак Т. Кондратьев продал в Тобольске соли на 170 руб. [465] торговлю солью вкладывали свои капиталы и основатели известного тюменского купеческого рода Переваловых. Так, в июле 1703 г. Григорий Перевалов повез из Тюмени для продажи в слободах 1 тыс. пуд. соли «его Григория промысла от Ямыш-озера» и 500 пуд. соли, купленной в Тобольске на деньги, полученные от продажи там хлеба. В ноябре этого же года посылали 700 пуд. соли для распродажи в слободах Иван и Андрей Переваловы [466]. Для Переваловых — крупных хлеботорговцев — соль была высоколиквидным товаром, на который они выменивали у крестьян хлеб.

Из Тобольска, который уже в это время выполнял роль крупного торго-во-распределительного центра, соль поставлялась торговцами в районы рыбного промысла, расположенные севернее Тобольска — Обдорск, Сургут, Березов. Так, в Березове в 1701 г. местной таможней был зарегистрирован привоз из Тобольска на продажу 415 пуд. соли, из числа которых 15 пуд. было доставлено тюменским посадским М. Грозиным, 100 пуд. — тобольским служилым человеком М. Шапошниковым и 300 пуд. соли «тобольской покупки» — торговцем из Устюга Железопольского Т. Орловым [467]. Из Тобольска же поступали оптовые партии соли в Томск и Кузнецк. Так, в 1694 г. томский сын боярский М. Шутов являл в томской таможне 1600 пуд. привезенной из Тобольска соли, томские служилые люди П. Бубенного, С. Шубин и А. Ложкин — 2 тыс. пуд. В 1703 г. 1 тыс. пуд. соли закупали в Тобольске кузнецкий житель М. Нехорошее «с товарищи» [468].

Сохранившийся комплекс таможенных книг начала XVIII в. дает наиболее подробную картину состояния рыболовства и рыбной торговли в Сибири в этом столетии. Отложившиеся в архивах данные за последующий период не носят столь систематического и детального характера. О состоянии рыбного промысла и торговли рыбой на протяжении большей части XVIII в. можно судить в основном по сохранившимся отрывкам таможенных книг и отдельным таможенным выписям за 1720–1740-е гг., материалам о взимании пошлин с барок топорного дела за 1760–1770-е гг. и сдаче в оброчное содержание рыбных ловель, принадлежащих казне и аборигенному населению. В частности, сохранившиеся в РГАДА (ф. 829) разрозненные тамо-

379

женные выписи за 1740–1741 гг., содержат материал, хотя и фрагментарный, о рыботорговле и рыбном промысле некоторых тобольских и тюменских купцов. Так, в сохранившихся выписях Березовской таможни за 1741 г. зарегистрирован отпуск из Березова в Тобольск работника тобольского купца Д. Ширкова с партией рыбы, состоявшей из 10 тыс. соленых чирков, 1 тыс. муксунов, 100 осетров, 5 пуд. рыбьего жиру и 5 пуд. икры на общую сумму 58,5 руб. Из Тюмени на Ирбитскую ярмарку, согласно выписям Тюменской таможни, в декабре 1740 г. отправляли рыбу тюменские купцы И. Зубарев («его промыслу и улову рыбы свежей на 10 возах») и Т. Каргаполов (2 воза карасей и 7 возов щуки). В январе 1741 г. в остроги и слободы Тобольского, Верхотурского уездов и Екатеринбургского ведомства партию рыбы из 2 тыс. язей и 1 тыс. сырков «привоза работника его Л. Маслова по сургутской выписи прошлого 1740 году» отправлял для продажи с другим своим работником А. Белокашиным один из наиболее капиталистых тюменских купцов середины XVIII в. А. Стукалов. Помимо этого, еще одна более крупная партия привезенной из Сургута и Тобольска рыбы (8,5 тыс. щук, сырков и язей, 250 муксунов, 60 нельм, 20 осетров, 5 пуд. икры и 2 пуд. рыбьего жиру) была отправлена им на Ирбитскую ярмарку и в Екатеринбург [469]. Таможенные выписи зафиксировали активное присутствие на рыбном рынке середины XVIII в. представителей и других, помимо купечества, категорий западносибирского населения. В частности, активно занимались промыслом и торговлей рыбой ясачные татары, владевшие обширными рыболовными угодьями: по сведениям Тюменской таможни, в 1741 г. отправляли в Ирбит рыбу «их промыслу и улову» татары Шикчинских юрт И. Кутуков и А. Бахметев «с товарищи» (172 пуд.), А. Кубаев «с товарищи» (186 пуд.), Енбаевых юрт Е. Итпалин «с товарищи» (208 пуд.), служилый татарин Есаульских юрт Е. Токманаев «с товарищи» (7 возов чебака) и др. [470] ледующий сохранившийся «срез» данных о рыбном промысле и торговле рыбной продукцией на территории Западной Сибири относится к рубежу XVIII–XIX в. и связан с жалобами ясачных Березовского ведомства на злоупотребления тобольских купцов, занимавшихся промыслом рыбы в их рыболовных угодьях. Из материалов, отложившихся в ходе разбирательства этих жалоб, следует, что в это время в низовьях Оби был уже развернут промышленный лов рыбы, который вели тобольские купцы А. и Г. Дьяконовы, Н. и Г. Брагины, О. Куюган, И. Дранишников, Я. Никанов, А. Тюленев, К. Колосов, туринский Коновалов, тюменский А. Захаров, березовские И. Сверчков и Нижегородцев, сургутский И. Вергунов, а также мещане: тюменские И. Шукшин, Зырянов, Захаров, тобольские Ф. и Е. Чермных, П. Шитов, сургутские В. Баталии, И. Рыткин, С. Чусовитин, березовский И. Ногин, тюменские ямщики Ф. и В. Рыболовы, отставной солдат Новицкий, капрал М. Кушников, солдатский сын Н. Щедрин и др. [471] пределенное представление о составе рыбопромышленников дает и записка с описанием рыбных промыслов в низовьях Оби, составленная в 1806 г. тобольским купцом Селивановым по запросу Министерства финансов. По сведениям Селиванова, в 1804–1805 гг. на рыбный промысел в низовья Оби ходили 17

380

судов, в том числе принадлежавших жителям Тобольска — 8, Туринска — 3, Тюмени — 1, Ялуторовского уезда — 2, Ирбитского – 3 [472]. Некоторые из вышеназванных рыбопромышленников вели промысел рыбы в низовьях Оби в течение длительного периода времени: так, тобольский купец О. Куклин кортомил рыболовные пески у ясачных в течение чем более 20 лет. Ряд купцов-рыбопромышленников (Дьяконовы, Куклин, Брагины) вкладывали в рыбный промысел крупные капиталы, направляя на ловлю рыбы суда с числом рабочих до 100 и более чел., снаряжение каждого из таких судов обходилось в 12 тыс. руб. [473]

Таким образом, если в начале XVIII в., как мы выяснили по материалам тобольских, березовских и сургутских таможенных книг, основную роль в добыче рыбы в Тоболе и низовьях Оби играли рыболовецкие артели, то к начале XIX в. решающие позиции в нем принадлежали рыбопромышленникам-предпринимателям, организовывавшим лов рыбы с применением труда наемных работников. В десятки раз по сравнению с началом XVIII в. выросли объемы добычи рыбы. По сведениям Березовского земского суда, в первом десятилетии XIX в. рыбопромышленниками при благоприятном улове ежегодно вылавливалось в Березовском крае до 1,5–2 млн шт. различной рыбы, при этом затраты на ее промысел составляли 75–80 тыс. руб., а выручка от реализации 85–100 тыс. руб., что приносило владельцам рыболовных судов прибыль в размере 13–25% от объема затрат [474].

Судя по документам 1820-х гг., в составе рыбопромышленников, по сравнению с первым десятилетием XIX в., появляется целый ряд новых фамилий. Так, в отчете тобольского полицмейстера от 26 мая 1826 г. о судоходстве по тобольской пристани, в числе хозяев судов, следовавших для рыбного промысла по рекам Оби и Тоболу, наряду с уже названными выше фамилиями купцов Брагиных, Никоновых, Дьяконовых, Нижегородцева, Зырянова, указываются также тобольские купцы Мальков, Суханов, Бронников, мещане Плотников, Коньгин, Калмыков, тюменские и туринские рыбопромышленники Дворников и Иванов, а также рыбопромышленники из числа торгующих крестьян — Козлов, Медведев, Шалашев, Кабанов, Трапезников [475]. В составленной в 1822 г. Тобольской городской думой ведомости рыбопромышленность в качестве одного из основных предпринимательских занятий названа у купцов И. Суханова, А. Панова, У. Дьяконовой, в аналогичной ведомости по Туринску за 1826 г. — у местного купца П. Дворникова [476]. В 1840–1850-е гг. ряды тобольских купцов-рыбопромышленников пополняются представителями тобольских купеческих династий Плехановых, Нсволиных, Ершовых, Плотниковых, в рыболовный промысел включаются также мещане И. Васильев, братья Перминовы (осуществлявшие его совместно с купцом Н.В. Неволиным), торгующий по свидетельству 3 рода А. Киселев и др. [477] о сведениям Тобольского статкомитета, относящимся к началу 1850-х гг., рыбным промыслом на Иртыше и в низовьях Оби занимались 8 тобольских купцов и 7 мещан, при этом купцы снаряжали на промыслы дощаники грузоподъемностью от 7 до 15 тыс. пуд., а мещане — каюки вместимостью до 3 тыс. пуд. Все рыбопромышленники нанимали на

381

свои суда в общей сложности 42 приказчиков и 970 рабочих, а размер задействованного ими в промыслах капитала составлял 55,5 тыс. руб. [478] начительно активизируют в предреформенный период свое участие в рыбных промыслах березовские купцы и мещане. Если в 1806 г. Тобольское губернское правление, обосновывая свой отказ аборигенам на их просьбу о недопущении к промыслу рыбы в Березовском крае приезжих рыботорговцев, отмечало, что тогда прекратится поступление рыбы в Тобольск и другие города, так как березовские купцы и мещане «этим промыслом не занимаются», то в середине 1840-х гг. березовские и сургутские рыбопромышленники отправляли на промысел несколько десятков судов, каюков и лодок общей грузоподъемностью 7–15 тыс. пуд. [479] сли учесть, что в это время в Березовском округе вылавливалось ежегодно до 100 тыс. пуд. рыбы, то на долю местных рыбопромышленников приходилось 7–15% всего улова. Не оставляли своего участия в рыбных промыслах в Березовском крае и рыбопромышленники из некоторых других городов Западной Сибири и Пре-дуралья — Туринска, Тюмени, Ирбита, Шадринска.

Вышеизложенное позволяет заключить, что, несмотря на то, что промысел рыбы в низовьях Иртыша и Оби носил по преимуществу предпринимательский характер и был организован на основе широкого применения наемного труда, он не был монополизирован крупным капиталом в такой степени, чтобы оказаться недоступным мелким рыбопромышленникам. Появление новых фамилий в составе рыбопромышленников свидетельствовало о том, что рыбный промысел предоставлял достаточно широкие возможности для накопления капиталов начинающими предпринимателями из разных сословий, многие из которых затем пополняли ряды купечества.

Как следует из данных таблицы 48, объем вывозимой рыбопромышленниками из Березовского края рыбы составлял в первой половине XIX в. 100–150 тыс. пуд., при этом какого-либо роста добычи и вывоза рыбы в этот период не наблюдалось, что свидетельствует о том, что рынок сбыта добываемой в низовьях Оби рыбы, сложившийся к концу XVIII столетия, в первой половине XIX в. сколько-нибудь существенно не расширился, будучи сдерживаем большими издержками на транспортировку рыбной продукции, конкуренцией бурно развивавшегося в первой половине XIX в. в Западной Сибири озерного рыболовства и ростом добычи рыбы в верховьях Оби и Иртыша.

Тем не менее березовская рыбопромышленность являлась заметным явлением в экономической жизни дореформенной Сибири. Для ловли и соления добываемой в низовьях Оби рыбы ежегодно задействовалось до 1600–1700 рабочих (а с учетом рыбопромышленности на р. Сосве — до 2 тыс.), объем добываемой здесь рыбы составлял около 1/5 общесибирского улова [480]. Рыбопромышленники, как местные, так и приезжие, наряду с ловлей рыбы, занимались и скупкой ее у местного туземного населения, вовлекая его тем самым в товарно-денежные отношения и расширяя рынок для продукции традиционных промыслов аборигенов. В общем объеме вывозимой из Березовского округа рыбы на долю скупленной у местного населения

382

Таблица 48

Улов рыбы рыбопромышленниками в Березовском
крае в первой половине XIX в.^*

Годы	1804	1820	1825	1850	1852-1856^**
Улов рыбы, пуд.	157700	нет свед.	100000	136305	133950
Стоимость улова, руб. ассигн.	85000-100000	163128	211000	348355	нет свед.

^* Сост. по: ГАОО. Ф. 2. Оп. 1. Д. 416. Л. 2 об.; Тобольские губернские ведомости. 1857. N 17; Абрамов Н.А. Описание Березовского края // Записки ИРГО.1857. Кн. XII. С. 411; Вахрушев В.П. Промышленность Сибири и характер ее развития в XVIII — первой половине XIX вв. // Труды Московского института нефтехимической и газовой промышленности им. И.М. Губкина. Вып. 30. М., 1959. С.132; Галажинский Э.В., Зиновьев В.П. Формирование капиталистических отношений в рыбопромышленности Сибири XIX — начала XX вв. // Проблемы генезиса и развития капиталистических отношений в Сибири. Барнаул, 1990. С. 126.

^** В среднем за год.

в середине 1850-х гг. приходилось 7–18% (10–25 тыс. пуд.) [481]. Особенную активность в скупке рыбы проявляли березовские и сургутские купцы и мещане, которые выполняли роль своеобразных посредников между аборигенным населением, у которого они выменивали рыбу на хлеб и другие товары «на инородческую руку», и оптовыми торговцами (в числе которых были и тобольские рыбопромышленники), которым сбывали скупленную рыбу, одновременно кредитуясь в счет будущих поставок рыбы. Рыба скупалась и выменивалась на торжках, из которых самым крупным был торжок на о. Семипосте (рыбопромышленники называли его Карантином), расположенном в 20 верстах от Обдорска вниз по р. Оби, здесь заключалась основная часть торговых сделок, выдавались кредиты и взыскивались долги. При этом скупщики старались закупить рыбу у находившихся от них в долговой зависимости обдорских хантов по низким ценам. В конце 1840 — начале 1850-х гг. муксун покупался скупщиками по 3 коп. сер., тогда как в Березове перепродавался оптовым торговцам уже по 10 коп., а в рыбных лавках Тобольска в засоленном виде продавался по 15–25 коп. за штуку. Большие выгоды скупщикам приносили меновые операции: так, за лодку брали с аборигенов столько муксунов, сколько в нее помещалось, за 1 пуд. муки (стоивший в Тобольске 20–30 коп. сер.) выменивали 18–22 муксуна (тобольская цена — 3–4 руб. сер.), аршин грубого холста стоил от 25 до 30 муксунов, нож с деревянным черенком обменивался на 30–50 муксунов, даже за грошовое медное кольцо прасолам удавалось выменивать у ясачных 1–2 муксуна [482].

Добываемая и скупаемая рыбопромышленниками и торговцами в низовьях Оби рыба сплавлялась на судах в Тобольск, где часть ее шла на продовольствие местных жителей. По сведениям Тобольской городской думы и Березовского частного окружного управления, полученным на основе опро-

383

са рыбопромышленников, в 1844 г. из общего улова рыбы, оцениваемого в 44773 руб. сер., в Тобольске было продано на 11171 руб. (24,9%), в 1845 г. — на 27181 из 167773 руб. (16,2%), в 1846 г. — на 12552 из 43678 руб. (28,7%), в 1847 г. — на 17756 из 47670 руб. (37,2%), в 1848 гг. — на 12230 из 32517 руб. (37,6%) [483]. Рыба продавалась в Тобольске в розницу как приказчиками самих рыбопромышленников, так и местными прасолами-рыботорговцами, скупавшими привозимую в город рыбу с целью последующей распродажи в розницу из лавок рыбного ряда, которых, по сведениям на 1856 г., в Тобольске насчитывалось 32 [484].

В Тобольске реализовалось только от 1/5 до 1/3 всей добываемой в низовьях Оби рыбы, остальной улов вывозился по зимнему пути для продажи на уральские заводы, Ирбитскую ярмарку, а также в ряд западносибирских городов (Тюмень, Курган, Туринск, Шадринск). Крупный рынок для бере-зовской рыбы сложился на Урале, куда ее поставляли рыбопромышленники из числа тобольских, шадринских и ирбитских купцов. Так, в 1828 г. отправляли рыбу в Екатеринбург тобольские купцы Н. Мальков, Н. Брагин, И. Суханов, М. Никонов. В архивных документах отложилась их жалоба в Сенат на действия Тобольской городской думы, которая взимала сбор с отправляемых ими в Екатеринбург возов с рыбой, тогда как по решению Сибирского комитета городским властям в Сибири было дозволено устанавливать сбор в пользу городских доходов лишь с возов с товарами, провозимыми через город иногородними купцами [485]. Западносибирские рыбопромышленники осуществляли не только оптовые поставки рыбы на уральский рынок, но вели и розничную торговлю рыбой в уральских городах. Так, тобольский купец-рыбопромышленник П.Ф. Плеханов, по сведениям за 1858 г.. нанимал приказчиков для организации продажи рыбы в Екатеринбурге [486]. Добывавшаяся в низовьях Оби рыба отвозилась для реализации и на Ирбитскую ярмарку: в 1840–1850-е гг. устойчивые связи с Ирбитом имели не только тобольские, но и некоторые березовские купцы-рыбопромышленники [487]. Крупные партии рыбы отправлялись из Тобольска на продажу в уездные центры губернии. Так, один из крупнейших тобольских рыбопромышленников И. Бронников в 1846 г. отвозил в Курган на 20 подводах 476 пуд. рыбы [488]. Обильные рыбные ряды в Тюмени, насчитывавшие в 1856 г. 57 лавок [489], наряду с поступлением рыбы местного улова, частично снабжались также и рыбной продукцией, привозимой из Тобольска.

Во втором по значению центре рыболовства в Тобольской губернии — Тарском округе, где основная часть рыболовных угодий находилась в пользовании крестьянских обществ и ясачных «инородцев», преобладающей формой организации промысла рыбы была артель, члены которых как бы совмещали «в одном лице предпринимателя и производителя» [490]. Однако в конце рассматриваемого периода часть рыболовецких артелей начала подпадать в зависимость от рыботорговцев-скупщиков, предоставлявших крестьянам-артельщикам в долг рыболовные снасти, продовольствие и деньги. Рыботорговцы покупали или приобретали за долги паи артельщиков, сосредоточивая тем самым лов рыбы в своих руках. Широкое распространение

384

получила и аренда рыботорговцами принадлежавших крестьянам и ясачным озер с целью организации крупнотоварного промысла рыбы. Добываемая и скупаемая торговцами рыба (в середине 1850-х гг. около 300 тыс. пуд. на сумму 200 тыс. руб. сер.) отвозилась ими для продажи на местные ярмарки, из которых наибольшими оборотами рыбной торговли выделялись Ишим-ская и ярмарка в с. Абатском Ишимского округа. При этом скупщики перепродавали рыбу на Тарской ярмарке по цене, на 10% превышавшей цену покупки, а на Ишимской — на 20%. Поступавшая на ярмарки рыба в свою очередь скупалась более крупными торговцами, формировавшими оптовые партии для отправки на продажу в города Тобольской и Пермской губерний [491].

В сферу предпринимательского интереса купцов-рыбопромышленников попадали также озера и рыбные ловли, являвшиеся оброчными статьями казны. Практика сдачи в аренду принадлежащих казне рыболовных статей приобрела особенно значительные масштабы в два последних предреформенных десятилетия, когда власти в поисках дополнительных источников поступления доходов пошли на существенное расширение казенного оброчного хозяйства. Если в 1831 г. в ведении казны в Тобольской губ. состояло 14 рыболовных статей, из которых сдавалось в оброчное содержание лишь 3, то с 1855 по 1858 г. купцами-рыбопромышленниками арендовалось 49 казенных рыболовных статей (озер и речных песков). Содержателями казенных рыболовных статей во второй половине 1850-х гг. являлись тобольские купцы И. Васильев (арендовал Щучьевскую статью в Тобольском округе за плату 71 руб. 50 коп. сер. в год), Яков Ершов (28 статей в Тобольском, Тарском и Тюменском округах за общую плату 442 руб. 85 коп.), С. Ершов (2 статьи за 30 руб. 50 коп.), туринский В. Немков (оз. Синтур в Туринском округе за 125 руб.), омский Т. Кузмин (Яркульское озеро в Омском округе за 504 руб.), тарский А. Пановский (16 статей за 603 руб. 20 коп). Из содержателей казенных оброчных статей, принадлежащих к другим, помимо купеческого, сословиям, размерами аренды выделялся торгующий тобольский бухарец Кильметт Сеитов, оброчивший на 1855–1858 гг. в Тобольском, Туринском, Тарском и Тюменском округах в общей сложности 126 рыболовных статей (в том числе 95 озер) [492].

В рыбных промыслах в другом крупном рыбопромышленном районе Западной Сибири — Томско-Нарымском, основные позиции принадлежали томским и нарымским купцам. В 60–80-е гг. XVIII в. ловлей рыбы в низовьях р. Томи занимались П. Греченин, И. Харин, А. Шумилов и другие томские купцы. Харин и Греченин с 1764 по 1770 г. оброчили у казны рыболовную статью на Тармышаковском острове по р. Томи. Помимо этого, они вели рыбный промысел и во владениях, принадлежащих ясачным «инородцам» Эуштинской волости. В 1770 г. князец Т. Наурусов со старшинами жаловались во вновь образованную ясачную комиссию, что на находящихся в их владении песках без уплаты кортомных денег «с прошлых давних лет» ловят рыбу томские купцы Греченин и Харин [493]. В 70-е гг. XVIII в. томские рыбопромышленники арендовали и расположенные в низовьях Томи рыбо-

385

ловные пески, принадлежавшие татарам Салтанаковских юрт; в 1773 г. они «всего кочтовали на то место четыре завода по сту с прибавкой рублей» [494].

В обывательской книге г. Томска за 1785–1787 гг. рыболовство в качестве одного из главных занятий указано лишь у 2 из 53 внесенных в книгу купцов: А. Харина и А. Шумилова, имевших «для ловли по рекам Оби и Томи собственные неводы» [495]. В последующий период круг купцов-рыбопромышленников расширился за счет вновь записывавшихся в купечество выходцев из мещан, крестьян и разночинцев, для которых рыболовство стало важным источником накопления капиталов, позволившим повысить их сословный статус. Так, в 1790-е гг. рыбный промысел на р. Томи вел записавшийся в 1779 г. в томское купечество из экономических крестьян Андреян Пырсиков. По сведениям за 1790 г., он арендовал четвертую часть Турашкина песка, расположенного на р. Томи ниже Горбуновых юрт [496]. Торговля рыбой занимала важное место в коммерческих операциях томских прасолов отставных прапорщиков М. Старкова и Н. Затинщикова. Согласно сведениям, зарегистрированным в книге томского маклера за 1790 г., они нанимали извозчиков для перевозки в Челябинск на 40 подводах 40 пуд. муксуна и 762 пуд. льна [497]. Нажитый в закупочных операциях капитал позволил им в 1791 г. записаться в томское купечество.

В первой четверти XIX столетия предпринимательским ловом рыбы по р. Томи и Оби, организованном на использовании наемного труда, занимались томские купцы П. Чулошников, А. Колмогоров, А. Базанов, а также нарымские Родюковы и Н. Смирнов. В книге на запись контрактов и договоров томского маклера за 1809 г. зафиксированы договора найма П. Чулошниковым для «неводной работы» на песке Жуковском по р. Оби рабочих за условленную плату 6 руб. за сезон. А. Колмогоров в 1821 г. для продовольствия своих «неводных рыбопромышленных работных людей» закупал на Алтае 5 тыс. пуд. муки [498]. В рыбный промысел направлял свою предпринимательскую инициативу и значительную часть унаследованного после смерти отца (выходца из суздальских крестьян, записавшегося в 1780 г. в томское купечество) семейного капитала Андрей Филиппович Базанов, осуществлявший лов рыбы на одном из самых крупных рыболовных угодий Тогурского отделения — арендованном у местных аборигенов Кальжинском рыболовном песке. В 1823 г. аренда этой рыболовной статьи перешла к Алексею и Петру Родюковым, представлявших самый богатый семейный клан нарымского купечества. Помимо Кальжинского песка, арендуемого за плату 700 руб. в год, Родюковы содержали в 1819–1820 гг. и с 1822 по 1825 г. еще одну крупную рыболовную статью — Князь-Ивановский песок, за который платили в течение первых двух лет арендную плату в размере 250 руб., а затем — 450 руб. в год [499]. Рыбный промысел, как один из самых доступных и выгодных источников накопления капитала, привлекал и других нарым-ских предпринимателей. В 1821 г. нарымский мещанин Н. Смирнов победил Родюковых на торгах, с которых сдавался в аренду Князь-Ивановский рыболовный песок, возвысив арендную плату с 250 до 705 руб. в год. Однако такой нерасчетливый шаг неблагоприятно сказался на его бизнесе: по

386

итогам года Смирнов потерпел убыток в 350 руб., не сумев даже в полном размере внести арендную плату. В дальнейшем однако его предпринимательским начинаниям, по-видимому, сопутствовал успех, поскольку в 1826 г. он уже значится в списках нарымского купечества с указанием на рыбопромышленность и торговлю рыбой в качестве основного хозяйственного занятия [500].

В 1840–1850-е гг. рыбопромышленностью в томском Приобье занимались как представители старых купеческих династий (Родюковы), так и, преимущественно, вновь записавшиеся в томское купечество выходцы из местного мещанского сословия — Е. Чайгин, И. Коробейников, Я. Петров, Ф. Петлин, С. Валгусов и др. Так, купец Яков Петров в 1848 г. на торгах в казенной палате взял в содержание Нижнемолчановскую рыболовную статью за арендную плату 300 руб. в год и в этом же году передал права на нее томским купцам И. Коробейникову, Е. Чайгину и мещанину И. Лаврову, которые поделили свое участие в этом рыболовном предприятии в соотношении 50, 25 и 25% [501]. Томский купец третьей гильдии Ф. Петлин в 1860 г. организовал промысел рыбы на принадлежащем казне Николаевском рыболовном песке сразу после подачи в казенную палату заявки на участие в торгах, не дожидаясь их проведения, в надежде, что на предстоящих торгах он выиграет конкурс, и песок отойдет в его пользование. Однако планы властей изменились, и рыболовный песок был без торгов передан в хозяйственное содержание крестьянам с. Николаевского Томского округа. Петлин, который уже затратил на организацию промысла немалый капитал, вышел из положения тем, что договорился с крестьянами о своем долевом участии в использовании этой рыболовной статьи (из половины оброка) [502]. Казенные рыболовные статьи оброчил в 1850-е гг. и С. Валгусов, ставший в пореформенную эпоху одним из крупнейших томских предпринимателей: с 1857 по 1860 г. в его арендном содержании находился Александровский песок на р. Оби (Каракульская волость) за плату 112 руб. в год [503].

Не оставляли в предреформеиный период рыбного промысла, превратившегося для них по сути дела в потомственное занятие, нарымские купцы Родюковы, обронившие несколько рыболовных статей у нарымских хантов и казенную Тымскую рыболовную статью на р. Оби (за ежегодную плату в 86 руб.). Не случайно, что к одному из представителей этой купеческой фамилии — И.С. Родюкову оказалась обращена просьба о предоставлении замечаний, касающихся описания Нарымского края в «Статистическом обозрении Сибири» Ю. Гагемейстера. В итоге И.С. Родюковым была подготовлена записка под названием «Описание Нарымского края», в которой наряду с описанием других отраслей хозяйства, содержится и составленная с практическим знанием дела характеристика состояния рыбной промышленности в Нарымском округе. По сведениям Родюкова, промысел рыбы здесь был организован на предпринимательских началах и велся с применением наемного труда. В неводных работах использовались как русские рабочие, так и остяки (последних в 1854 г. было нанято рыбопромышленниками около 200 чел. за плату 20 руб.). Родюковым приводятся и сведения об

387

объемах добычи рыбы нарымскими купцами, датируемые 1854 г.: в этом году рыбопромышленниками было уловлено на 9 песках по р. Оби 800 пуд. осетров, 300 пуд. стерляди, 500 пуд. нельмы, 200 пуд. щуки, 40 тыс. муксунов, 25 тыс. сырков, 97 тыс. язей, 45 тыс. подъязков, а также получено 200 пуд. икры, 70 пуд. рыбьего жира, 2 пуда 15 фунт. клея. Рыба распродавалась преимущественно в Томске и Красноярске, а икра и клей отвозились для продажи на Ирбитскую ярмарку [504].

Объектом купеческого предпринимательства было и озерное рыболовство Томской губ. Так, на одном из самых крупных в губернии оз. Сартлан, расположенном в Каннском округе, в конце XVIII в. вел промысел рыбы тарский купец Набатов, в 20-е гг. XIX в. — ишимский купец Мостовиков, а в 1857 г., после перехода в казенное содержание, озеро было сдано в аренду на 6 лет с платой по 600 руб. в год колыванскому купцу второй гильдии М. Акимову. В компаньоны Акимов взял своего земляка купца П. Байгулова, внесшего так же, как и Акимов, «в один итог» 450 руб. Организовав промысел рыб наемными рабочими (за плату башлыку — 20 руб., рядовым рабочим — по 6–10 руб. в месяц), Акимов допускал к рыболовному промыслу и посторонних рыбаков, но с обязательством сдавать весь улов его приказчикам по установленным ценам [505].

Как уже отмечалось выше, значительная часть рыболовных угодий арендовалась западносибирскими купцами-рыбопромышленниками у коренного населения. Практика аренды русскими промышленниками рыболовных песков, принадлежащих аборигенам, была распространенным явлением уже на рубеже XVII–XVIII в. Так, по сведениям за 1704 г., многие посадские г. Туринска пользовались имевшимися в уезде« рыбными местами» по «закладным от ясашных людей» [506]. В крепостных книгах начала XVIII в. зафиксированы не только факты поступления рыбных ловель в «заклад» русским рыбопромышленникам (в обеспечение выдаваемых денежных ссуд), но и их продажи. Так, по данным пелымской крепостной книги 1703 г., ясачный вагулетин Тахтанской волости Пелымского уезда Р. Мелешкин продал «в прок без выкупу» находящийся в верховьях р. Лозви рыболовный песок пелымскому сыну боярскому М. Албычеву за 3 руб., а пелымские пешие казаки братья Зыковы приобрели за 1,5 руб. пай в рыбной ловле, принадлежавший вагулетину той же волости Г. Атимошкину [507].

Стремление рыбопромышленников закрепить за собой на долгосрочной основе принадлежавшие коренному сибирскому населению рыболовные угодья прослеживается и по документам последующего времени. Так, служилые татары Яровской волости Тюменского округа в 1774 г. заложили за 110 руб. принадлежащие им рыбные ловли на р. Андреевской и оз. Чабкуле тюменскому торгующему бухарцу Сеиту Шабабину, который с позволения благоволившего ему тюменского коменданта полковника Устьянцева оформил их в «вечное свое владение», а в 1793 г. передал «под заклад» на 15 лет рыбопромышленнику тюменскому купцу Алексею Шмотину [508]. Практика долговременной аренды рыболовных песков у аборигенного населения сложилась во второй половине XVIII столетия в рыбном промысле, ведущемся

388

в низовьях Оби. По сведениям за 1802 г., рыбопромышленники кортомили у ясачных в Обдорском и Кондинском комиссариатах 34 рыболовных песка [509]. При этом некоторые из них (как тобольский купец О. Куклин) пользовались арендованными угодьями в течение десятилетий. Долговременная аренда рыболовных угодий, являвшаяся часто результатом подкупа рыбопромышленниками князцов и старшин, сдававших им в кортом пески за низкую, не пересматривавшуюся в течение длительного времени плату, вызывала недовольство основной массы коренного населения, фактически лишавшихся принадлежавших им рыболовных угодий, а вместе с ними и средств к существованию. Проявлением этого недовольства стали многочисленные жалобы коренных жителей на злоупотребления тобольских купцов, которые обвинялись в захвате наиболее богатых рыбой песков, а также в том, что своими большими неводами (размером от 300 до 500 сажен) они останавливали ход рыбы в Оби и тем самым обрекали местное население на «всекрайнюю бедность и голод». Аборигены требовали вообще запретить тобольским и другим приезжим рыбопромышленникам лов в низовьях Оби, разрешив им лишь покупку рыбу у местных жителей. В результате Тобольское губернское правление в 1805 г. своим предписанием Березовскому земскому суду распорядилось о принятии мер к тому, чтобы тобольским рыбопромышленникам «производить рыбный промысел в местах, ясашным принадлежащих, воспретить». Вскоре однако этот запрет был снят, так как его исполнение поставило бы под удар снабжение рыбой значительной части населения Тобольской и Пермской губерний. Была лишь запрещена долгосрочная аренда купцами рыбопромышленных угодий, а сама сдача последних в кортом обусловливалась теперь согласием общин, а не только князцов и старшин [510]. Не последнюю роль в этом решении властей сыграла позиция тобольского губернатора Корнилова, который после личного осмотра промыслов тобольских купцов в Березовском крае нашел жалобы инородцев неосновательными, «порождаемыми единственно их невежеством, ленью и завистью». Корнилов предлагал даже взять все находящиеся во владении коренного населения рыболовные пески в ведение казны и сдавать их в аренду наряду с прочими казенными оброчными статьями [511].

Декларированный властями запрет на долгосрочную аренду рыболовных мест мало повлиял, однако, на характер реальных взаимоотношений между рыбопромышленниками-арендаторами и аборигенным населением Березовского края, поскольку последнее находилось, по определению военно-окружного начальника, «в неоплатных долгах у своих арендаторов» [512]. Одалживая коренным жителям хлеб и мануфактурные товары на условии уплаты долга поставками рыбы и другой промысловой продукции, купцы получали не только возможность устанавливать произвольные цены на сдаваемую им рыбу, но и инструмент давления на аборигенов при определении условий аренды принадлежащих им рыболовных угодий. Березовский военно-окружной начальник сообщал в губернское управление, что рыболовные пески, принадлежащие «инородцам» Березовского округа «с незапамятных времен содержат в аренде одни и те же лица и от того сами обогащаются, а

389

инородцы с каждым годом все более и более приходят к разорению» [513]. Купцы-арендаторы заключали арендные договоры на 10–12 и более лет, помещая при этом в них условие, чтобы «инородцы по истечении контрактного срока не смели отдавать кому-либо в аренду принадлежащих им угодий без согласия прежнего своего содержателя, почему содержатели песков обращались в вотчинников», а ясагсные являлись как бы их «крепостными людьми» [514]. Существование кабальной долговой зависимости аборигенов от рыбопромышленников определяло и низкий уровень арендной платы на рыболовные угодья. Характеризуя положение, сложившееся в березовских рыбных промыслах, генерал-губернатор Западной Сибири в одном из своих отношений министру финансов в 1858 г. констатировал, что «посторонние торговцы захватили в свои руки означенные промыслы, приобрев за ничтожную плату инородческие рыболовные места...» [515]. О низком уровне арендной платы, получаемой аборигенами за свой рыболовные угодья, свидетельствует ее явная несоизмеримость с доходами рыбопромышленников: в 1848 г. березовские ханты отдавали в аренду свои 150 рыболовных песков за 6050 руб., а арендаторы добывали на них рыбы на 99530 руб. [516]

Сходная ситуация имела место в рыбопромышленности Нарымского округа. Несмотря на то, что, в отличие от Березовского округа, здесь действовала в первой половине XIX в. конкурсная система сдачи принадлежащих аборигенам рыболовных мест с торгов, она зачастую давала сбои, порождаемые глубоко укоренившейся долговой зависимостью коренного населения от купцов-рыбопромышленников. Так, томский купец А. Базанов, подавший в 1823 г. Тогурскому отдельному заседателю Мальцеву заявку на участие в торгах на содержание принадлежащих аборигенам Кальжинского и Князь-Ивановского песков, столкнулся с тем, что его заявка была проигнорирована, а вышеназванные пески были без торгов отданы в аренду на-рымским купцам Родюковым за низкую плату: Князь-Ивановский — за 450 руб. в год (тогда как прежний арендатор этого песка нарымский мещанин Смирнов платил 705 руб. в год), а Кальжинский — за 700 руб. (хотя Базанов предлагал за него 800 руб.). Свое решение о бесконкурсной сдаче рыболовных угодий Родюковым, владельцы песков объясняли тем, что Родюковы выплатили им всю арендную плату наперед и «помогают им в нуждах денежными средствами». При этом имелось в виду не только текущее кредитование, но и прежние долги аборигенов Родюковым, в течение длительного времени осуществлявшим разнообразную торгово-промысловую деятельность в Нарымском крае, в том числе и рыбный промысел на окортомлен-ных у ясачных рыболовных угодьях. Претензию другого соискателя на аренду песков — А. Базанова — ясачные посчитали не заслуживающей внимания, так как он ранее у них песков не кортомил и «они деньгами от него одолжиться не могли» [517]. Нараставшая как снежный ком долговая зависимость аборигенов от рыбопромышленников позволяла последним так же, как и в Березовском округе, кортомить рыболовные пески за чрезвычайно низкую плату. По сведениям С. Шашкова, Ишкин Яр, одно из лучших в Нарымском округе рыболовных мест, сдавалось нарымскими хантами одному из

390

рыбопромышленников за 50 руб., тогда как последний в свою очередь раздавал его по частям другим рыболовам и выручал таким образом до 500 руб. в год [518].

Рыболовный промысел в Туруханском крае во второй половине XVIII — первой половине XIX в. был почти полностью сосредоточен в руках енисейского купечества. По сохранившимся материалам о взимании пошлин с барок топорного дела за 1765 г., промысел и скупку рыбы на енисейском Севере вели не менее 13 енисейских купцов, которые приплавили в Енисейск из Туруханска лодки и дощаники с рыбой и другими промысловыми товарами грузоподъемностью от 100 до 1500 пуд. Среди этих судовладельцев-рыбопромышленников были представители таких известных в XVIII столетии купеческих династий, как Тельных, Трескины, Самойловы, Плотниковы [519]. Для некоторых из енисейских купцов, как Степана Черноусова, рыбный промысел являлся уже потомственным занятием (участие представителей этой фамилии енисейских посадских в рыбном промысле зафиксировано приведенными выше таможенными материалами начала XVIII в.).

В 1820-е гг., по сведениям М.Ф. Кривошапкина, на лов и скупку рыбы в Туруханский край ежегодно отправлялось до 10 судов, принадлежавших енисейским купцам, тратившим на снаряжение каждого судна по 1,5 тыс. руб., и до 15 небольших судов, владельцами которых являлись рыбопромышленники-мещане [520]. В Туруханский край рыбопромышленники сплавляли хлеб и другие товары, а обратным рейсом привозили рыбу и пушнину. Объемы вывоза рыбы из Туру хане ко го края в это время были небольшими: в 1820 г. на енисейскую пристань было приплавлено 5291 пуд. рыбы на 21155 руб. [521] Основную прибыль рыбопромышленники получали за счет явно неэквивалентных меновых операций с коренным населением Турухан-ского края и существования большой разницы в ценах на рыбу в местах ее скупки и лова, с одной стороны, и местах потребления, с другой. В Туруханском крае купцы скупали муксунов по 2,5 коп., осетров — по 25 коп. за штуку, а продавали в Енисейске соответственно по 16–25 и 75 коп.

Значительным стимулом для развития рыбопромышленности в Туруханском крае стало появление и развитие в северных районах Енисейской губ. золотопромышленности, приведшее к значительному росту спроса на продовольственные товары, в том числе и рыбу. В результате в 1840-е гг. вывоз рыбы из Туруханского края в 3 разя превзошел показатели 20-х гг.: в среднем с 1846 по 1850 г. ежегодно вывозилось 15760 пуд. [522] Кроме того, приготавливалось и вывозилось от 100 до 200 пуд. рыбьего клея, находившего сбыт на Ирбитской ярмарке. Оплата труда нанимаемых купцами на свои суда рабочих-неводчиков и засольщиков производилась как деньгами, так и в форме предоставления права засолки и вывоза на судне хозяина оговоренного контрактом количества рыбы (эту форму оплаты своего труда рабочие считали более предпочтительной).

В последнее предреформенное десятилетие, когда из-за застоя в золотопромышленности Енисейской губ. не произошло сколько-нибудь существенного расширения рынка сбыта для туруханской рыбопромышленности, добыча рыбы практически оставалась на уровне второй половины 1840-х гг.

391

В конце 1850-х гг. на рыбный промысел в Туруханск ежегодно ходило 2 крупных судна, снаряжение каждого из которых обходилось в 6 тыс. руб., и 5 лодок (400 руб.), которые привозили в Енисейск около 13 тыс. пуд. рыбы, реализовавшейся в Енисейске в среднем по 3 руб. за пуд. Помимо этого около 4 тыс. пуд. рыбы скупалось и вылавливалось в районе Инбацка [523].

В целом туруханская рыбопромышленность значительно уступала по своим масштабам купеческой рыбопромышленности в низовьях Оби, что в определяющей степени было связано с ограниченностью рынка сбыта добываемой в Туруханском крае рыбы из-за трудностей ее транспортировки вверх по бурному Енисею в густозаселенные южные районы губернии. В частности, административный центр и самый населенный город губернии — Красноярск снабжался в основном рыбой, привозимой не из Енисейска, а из Томска и Иркутска. Сдерживал развитие рыбопромышленности в Енисейской губ., ставшей центром сибирской золотопромышленности, и отток купеческих капиталов в эту приносившую огромные прибыли отрасль. Одну из причин слабого развития рыбопромышленности губернские власти усматривали в несовершенстве способов приготовления рыбы, т. е. ее засолки и копчения. В связи с этим губернатор в конце 1850-х гг. даже командировал в Туруханский край специально выписанного из Астрахани мастера-засольщика [524]. В условиях ограниченного сбыта и непродолжительного промыслового сезона енисейские купцы занимались не столько промыслом рыбы, сколько скупкой ее у жителей Туруханского края. В одном из донесений Енисейского общего губернского управления в Главное управление Восточной Сибири (июль 1856 г.) указывалось, что «до настоящего времени рыбный промысел Туруханского края находится в руках нескольких незначительных енисейских торговцев, которые, отправляясь весной по Енисею в этот край и приобретая у тамошних жителей и особенно у инородцев рыбу, солят оную и приготовленную таким образом сплавляют в Енисейск уже осенью» [525].

Оживлению рыбного промысла и торговли рыбой в Туруханском крае способствовало появление на Енисее в начале 1860-х гг. пароходства. Компания енисейского пароходства, образованная в 1861 г. енисейскими купцами Алексеем Баландиным, Игнатием и Александром Кытмановыми, Сергеем и Алексеем Камышниковыми, Ефимом и Алексеем Грязновыми, занималась транспортировкой не только товаров и грузов, принадлежавших другим торговцам и промышленникам, но также доставляла рыбу и пушнину, скупаемую на енисейском севере ее собственными приказчиками. Так, в навигацию 1864 г., вторую по счету в истории компании, служащими компании было закуплено в Туруханском крае и вывезено в Енисейск 2654 пуда осетрины, 71385 муксунов и нельмы, 3228 чиров, 9 пуд. 20 ф. юколы, 11 пуд. 26 ф. другой красной рыбы, 383 пуда 10 ф. сельди, 62 пуда 15 ф. икры, 28 пуд. клея, 2 пуда 32 ф. визиги, 43 пуда рыбьего жиру [526].

Самый крупный в феодальной Сибири район товарного рыболовства сложился на Байкале. Во второй половине XVIII в., когда в Иркутске крупные купеческие капиталы только складывались, основной формой организа-

392

ции промысла рыбы на Байкале и входящих в его водную систему реках были не индивидуальные купеческие предприятия, а основанные на кооперации труда и капиталов рыболовецкие артели, насчитывавшие до 20 и более пайщиков. Таких артелей во второй половине XVIII в. действовало несколько: Култукская, Ольхонская, Березовская, Бугульбейская, Каргин-ская. Наряду с купечеством, в них входили и представители других сословий: так, в Култукскую артель входили 3 купца (С. Дудоровский, П. Трапезников, Т. Харинский), 6 мещан и 3 цеховых. Однако именно купечество стояло во главе наиболее крупных рыболовецких артелей, контролируя наибольшее количество паев и вкладывая основную часть необходимых для организации рыбного промысла денежных средств. В Березовской артели это были иркутские купцы Медведниковы, в Ольхонской — Солдатов и Лит-винцев, в Култукской — Дудоровский, Трапезников, Харинский [527]. Иркутский купец Ф.П. Старцов, составивший интересное описание омулевого промысла на Байкале, свидетельствовал, что купцы-рыбопромышленники нанимали рабочих не из денежной платы, а из части улова, и рабочие «делались хозяевами» [528]. Фактически же такие «хозяева» являлись наемными работниками купцов, на чей капитал преимущественно и осуществлялась постройка судов, заготовление рыболовных снастей и продовольствия. Такая форма организации промысла рыбы включала элементы прослеживающейся по источникам XVII — начала XVIII в. «покруты», также предполагавшей наем объединявшихся в артели промысловиков на условии платы за их труд не деньгами, а частью улова.

В первой половине XIX в. артели как основная форма организации промысла рыбы на Байкале уступают свое место индивидуальным предприятиям, предусматривавшим финансирование добычи, приготовления и реализации рыбы владельцами этих предприятий, нанимавшими для этих целей рабочих и приказчиков. Такого рода эволюция байкальского рыбного промысла определялась вышеотмеченным разложением на капиталистической основе рыболовецких артелей, сопровождавшимся появлением обладателей крупных капиталов, прежде всего из числа купцов, способных самостоятельно, без привлечения средств широкого круга пайщиков, финансировать промысел рыбы. В начале XIX в. владельцами рыбопромышленных предприятий были иркутские купцы М. Сибиряков, П. Солдатов, А. Артенов, Я. Русанов, С. Киселев, И. Березин, П. Курсин, А. Минеев, Шигаевы и др. В 1841 г., по сведениям Иркутской городской думы, промысел омуля на Байкале и Ангаре вели 10 купцов, 5 мещан и цеховых, торгующий крестьянин В. Яковлев и отставной казак М. Оглоблин. По сведениям думы за 1845 г., из общего числа рыбопромышленников купцы составляли 45% (9 из 20 чел.), им принадлежали 9 из 20 промысловых судов, на их долю приходилось 51,3% рыбы, добытой рыбопромышленниками на Байкале, и 61% — на Ангаре (табл. 49). Более крупным, чем у рыбопромышленников из других сословий, был у купцов и средний размер улова: 36 бочек байкальской и 18 бочек ангарской рыбы против соответственно 28 и 9 бочек. Наибольшими

393

Таблица 49

Состав байкальских рыбопромышленников (1845 г.)^*

Фамилия, сословие	Количество судов	Улов рыбы (в бочках)
Фамилия, сословие	Количество судов	Байкал	Ангара
иркутские купцы:
Русанов И.	2	105	25
Власов П.		7	16
Сибиряков А.		30	23
Шигаев Г.		2	15
Зелейщиков Я.		6	-
Сизых А.		16	13
Сизых Г.		14	19
Пономарев В.		103	12
баргузиские купцы:
Черных М.	1	40	40
иркутские мещане:
Катышевцев П.	1	43	2
Никитин П.	1	36	14
Бусинов П.	1	50	30
Малиновский М.	1	-	12
кяхтинский мещанин:
Хрентовский С.	1	49	1
отставной казак:
Оглоблин В.	1	30	11
крестьяне:
Клюкин Е.	1	38	-
Каргаполов П.	1	9	10
Власов Т.	1	2	15
буряты:
Петрушкин К.	1	25	5
Халхохеев М.	1	25	2
Всего:	20	630	265

^*Сост. по: ГАИО. Ф. 70. Оп. 1. Д. 6145.

объемами добычи рыбы выделялись иркутские купцы-рыбопромышленники И. Русанов, В. Пономарев, А. Сибиряков и баргузинский М. Черных, чей улов в 1845 г. составил соответственно 3470, 3055, 1140 и 2180 пуд. омуля [529]. Заметную конкуренцию из рыбопромышленников других сословий им составил лишь иркутский мещанин П. Бусинов (2160 пуд.).

Промысел рыбы на Байкале и впадающих в него реках осуществлялся купцами в первой половине XIX в. не только в рамках индивидуальных или

394

семейных предприятий, но и в компаниях с другими рыбопромышленниками. Так, в начале XIX в. на Байкале действовала Компания рыболовства в восточной части Байкала, директорами которой были иркутские купцы С. Киселев и И. Березин [530]. Для совместного ведения рыболовного промысла некоторые купцы принимали к себе в компаньоны рыбопромышленников-мещан. Так, иркутская купчиха В.Е. Терентьева в 1855 г. для промысла омуля на Байкале составила товарищество с иркутским мещанином Петром Власовым (его отец Яков состоял в 1840-е гг. в купечестве и тоже занимался рыбным промыслом). Согласно заключенному между ними контракту, Терентьева предоставляла для омулевого промысла судно и продовольственные припасы, а Власов брал на себя приготовление рыболовных снастей, наем рабочих и организацию самого промысла. Тот же П. Власов договаривался о совместной организации ловли рыбы на Байкале и Ангаре и с иркутской купчихой М.П. Пономаревой [531].

Имело место не только деловое сотрудничество купцов с рыбопромышленниками из других сословий, но и жесткое соперничество, начиная от попыток со стороны купечества добиться от властей запрета на участие мещан и разночинцев в судоходстве и рыболовном промысле (с таким предложением в начале XIX в. выступала, в частности, выражавшая интересы местного купечества Иркутская городская дума) и вплоть до захвата явочным порядком наиболее богатых рыболовных угодий. Уже в XVIII в. существовала конкуренция за наиболее выгодные рыболовные места, и артели, которые вели лов омуля ближе к устью Селенги (бывшей в то время основным местом омулевого промысла), добывали рыбы значительно больше тех, чей промысловый участок располагался выше по реке [532]. В первой половине XIX в. соперничество за выгодные для ведения рыбного промысла места возросло из-за обеднения омулем, в результате хищнической его добычи, юго-восточной части Байкала, Селенги и Бирюсы. В этих условиях, богатые рыбопромышленники, как указывал в своем письме в Иркутскую городскую думу (1841 г.) местный губернатор, «пользуются лучшими местами, бедные же, у которых меньше рабочих, не смеют противоречить богатым и сильным» [533]. Однако в условиях имевшей место в предреформенные десятилетия постепенной либерализации торгово-промышленной жизни купцы-рыбопромышленники не могли добиться монополии на рыбные промыслы на Байкале, в которые включаются не только представители городских сословий, но и предприниматели из других сословий и групп населения — торгующие крестьяне, разночинцы, буряты (табл. 49).

Часть рыбных ловель в Иркутской губернии так же, как и в других местностях Сибири, являлись оброчными статьями казны, за пользование которыми рыбопромышленникам приходилось вносить значительные денежные суммы, что было фактором, сдерживавшим развитие частного предпринимательства в рыбном промысле. По сведениям за 80-е гг. XVIII в., самым крупным арендатором казенных рыболовных статей в Иркутской губ. был иркутский купец М. Сибиряков, оброчивший на срок с 1781 по 1785 г. 6

395

рыбных ловель по Ангаре и мелким речкам в Иркутском округе за плату 217 руб. и несколько рыболовных статей в Верхнеудинском округе за 400 руб. в год. Активно использовал оброчные статьи казны для организации рыболовного промысла и иркутский купец М. Защихин, вносивший ежегодно в течение 1781–1785 гг. за арендуемые у казны рыболовные участки на Ангаре, Кутулихе и других реках 157 руб. оброчной платы. Арендаторами казенных рыболовных статей в 70–80-е гг. XVIII в. являлись также удинские купцы Ф. Серебренников, А. Позняков, селенгинский А. Казанцев, ильин-ский И. Меньшенин и др. [534] Помимо аренды рыболовных статей у казны, купцы использовали также возможности для организации промысла рыбы, открывавшиеся за счет аренды рыболовных угодий, которыми владели в Иркутской губ. монастыри. Так, иркутский купец А. В. Минеев в товариществе с местными мещанами М. Выборовым, П. Минеевым, Л. и Н. Коротае-выми в 1811 г. брал в содержание на трехлетний срок рыбные ловли Киренского Святотроицкого монастыря за плату 900 руб. в год [535]. Кяхтинский купец П. Хрентовский содержал в 1855 г. рыбные ловли, принадлежавшие Спасо-Якутскому монастырю в «приморских горах за Байкалом», за арендную плату 325 руб. в год. Некоторые купцы не вели промысла рыбы на арендуемых статьях, а извлекали барыши из передачи их в субаренду рыбопромышленникам из других сословий. Так, иркутский купец Ф. Турунов, взявший в 1855 г. в аренду принадлежавшую архиерейскому дому рыболовную статью на р. Манжурихе, передал на 4 года права на эту статью крестьянину Ильинской волости Верхнеудинского округа И.П. Добрынину за плату 90 руб. в год [536]. Передача рыболовных статей в субаренду приносила большие выгоды. Купец Унжаков, оброчивший в 1830-е гг. в. у казны рыболовную статью по байкальскому берегу протяженностью 40 верст, сдавал в свою очередь половину этой статьи в субаренду другим рыбакам за 700 руб. и десятую часть улова [537]. Некоторые купцы брали в содержание и мелкие рыболовные статьи, принадлежавшие городским обществам (хотя в основном такие статьи были предметом соперничества на торгах рыбопромышленников-мещан). Так, в 1847 г. иркутский купец А. Кудрин взял в аренду городскую оброчную статью по р. Иркуту за годовую плату в 5 руб. [538]

В Иркутской губ., в отличие от Западной Сибири, исторически не сложилась практика арендования рыбопромышленниками рыболовных угодий у аборигенного населения. До принятия в 1822 г. Устава об инородцах, закрепившего за коренным населением Сибири промысловые угодья, находящиеся в местах их проживания, промысел рыбы в них осуществлялся русскими рыбопромышленниками без уплаты кортомных денег. Не желая обременять себя дополнительными расходами, рыбопромышленники, отказывались от уплаты оброчных сумм и после 1822 г., и властям пришлось приложить немало усилий для того, чтобы утвердить новый порядок пользования принадлежащими аборигенному населению рыболовными угодьями. По сведениям за 1843 г., рыбопромышленники, которые вели промысел в Верхней Ангаре, уплачивали тунгусам акциз по 50 коп. ассигн. с бочки

396

выловленного омуля, при улове в 771 бочку плата составила в этом году 385,5 руб. [539]

Байкальский водный бассейн был единственным в Сибири рыбопромышленным районом, где промысел рыбы на протяжении первой половины XIX в. сокращался, что стало следствием обеднения омулем Селенги, Бирю-сы и юго-восточной части Байкала из-за его хищнической неконтролируемой добычи. Если в конце XVIII в. объем добычи омуля на Селенге достигал 7 млн штук, то к середине 1830-х гг. упал до 700 тыс. Основным местом добычи омуля стала впадающая в Байкал р. Верхняя Ангара, где вылавливалось, по сведениям за 1836 г., до 10 млн омулей. Среднегодовая добыча омуля в 1830-е гг. составляла в В. Ангаре — 10,5 млн шт. (7 тыс. бочек), Селенге — 1,35 млн (1,5 тыс. бочек), Баргузине — 1,1 млн (1 тыс. бочек), а в 1850-е сократилась соответственно до 3,5 тыс., 500 и 300 бочек. Помимо добычи омуля, промышленный характер имел и лов осетра, которого промышлялось, по сведениям за 1836 г., до 25 тыс. пуд. Всего в 1836 г. рыбопромышленниками было предложено на продажу 13425 тыс. омулей (270 тыс. пуд.) и 30,5 тыс. пуд. другой рыбы на общую сумму 606 тыс. руб. Около 3/4 вылавливаемого омуля поступало в Иркутск, 20 тыс. пуд. поставлялось на Нерчинские заводы, а остальной улов реализовался в Верхнеудинском округе. Из Иркутска часть рыбы вывозилась торговцами в Енисейскую губ. [540]

Часть улова купцы-рыбопромышленники реализовали оптовыми партиями, а другую часть распродавали в розницу из арендуемых у городской думы лавок рыбного ряда. Так, иркутский купец-рыбопромышленник П. Курсин брал в конце 1790-х гг. в кортом 3 лавки рыбного ряда. Некоторые купцы выстраивали лавки в рыбном ряду и за свой счет. П. Солдатов в 1797 г. построил 2 таких лавки, но городская дума запретила ему торговать в них, так как с целью увеличения городских доходов ввела откупную систему торговли рыбой, по которой весь рыбный ряд целиком сдавался в аренду с торгов, с предоставлением арендаторам монопольного права на торговлю рыбой в городе. Купцы-рыбопромышленники участвовали в таких торгах (в 1799 г. — М. Сибиряков, П. Солдатов; в 1800 г. — П. Солдатов), но, как правило, уступали на них рыботорговцам-мещанам, возвышавшим в ходе торгов арендную плату до уровня, при котором получаемая от торговли рыбой прибыль не устраивала имевших возможности вкладывать свои капиталы в более прибыльные сферы бизнеса купцов [541]. К тому же торговля рыбой относилась к числу тех сфер торговли, где городские власти осуществляли регулирование цен, устанавливая фиксированные таксы на реализуемую из лавок рыбу. Поэтому розничная продажа рыбы в большей степени была занятием мещан, капиталы же специализировавшихся на этой отрасли предпринимательства купцов обращались в основном в рыбном промысле и оптовой торговле рыбой.

397

Примечания

1. Крестьянство Сибири в эпоху феодализма. Новосибирск, 1982. С. 65,194,198.

2. Вилков О.Н. Очерки социально-экономического развития Сибири конца ХVI — началаXVIII в. Новосибирск, 1990. С. 226; РГАДА. Ф. 214. Кн. 1368.

3. Подсчитано по: РГАДА. Ф. 214. Кн. 1305, 1326.

4. РГАДА. Ф. 214. Кн. 1301.

5. Там же. Кн. 1429.

6. Там же. Кн. 1244, 1253, 1342.

7. Машанова Л.В. Хозяйственное освоение Забайкалья в конце ХУП — начале XVIII в.: Дис.... канд. ист. наук. Иркутск, 1974. С. 123–124; РГАДА. Ф. 214. Кн. 1092, 1073, 1228, 1257.

8. КопыловА.Н. Торговые связи енисейского рынка в XVII в. // Экономика, управление и культура Сибири XVI–XIX вв. Новосибирск, 1965. С. 101.

9. Александров В.А. Русское население Сибири XVII — начала XVIII в. М.,1964. С. 262–265; он же. Сибирские торговые люди Ушаковы в XVII в. // Русское государство в XVII веке.М, 1961. С. 131–150.

10. Вилков О.Н. Указ. соч. С. 272.

11. РГАДА. Ф. 214. Кн. 1429.

12. Там же. Кн. 1244, 1253.

13. Там же. Кн. 1244, 1253, 1305, 1326, 1342.

14. Там же. Кн. 1588.

15. Там же. Ф. 214. Кн. 1368. Л. 179–179 об.; Кн. 1409. Л. 69; Кн. 1427. Л. 29 об.; Кн. 1462; Кн. 1537. Л. 109–109 об.; Кн: 1588. Л. 97–97 об.

16. Там же. Ф. 214. Кн. 1368. Л. 175–176, Кн. 1427. Л. 28 об.–29, Кн. 1588. Л. 79 об.–80 об.

17. Вилков О.Н. Указ. соч. С. 265.

18. РГАДА. Ф. 214. Кн. 1368. Л. 56–57, 62–63, 185 об.–186 об.

19. Там же. Кн. 1387. Л. 90; Кн. 1409. Л. 63 об.–65; Кн. 1427. Л. 40об.–41, 47–48; Кн. 1537. Л. 92, 98–99; Кн. 1588. Л. 49–49 об.

20. Там же. Кн. 1427. Л. 47–48; Кн. 1305. Л. 242–243 об.

21. Там же. Кн. 1326. Л.174–175.

22. Там же. Кн. 1429. Л. 692–693.

23. Вилков О.Н. Указ. соч. С. 262; РГАДА. Ф. 214. Кн. 1368. Л. 164–170.

24. РГАДА. Ф. 214. Кн. 1427. Л. 16–17; Кн. 1537. Л. 101 об.–102 об.; Кн. 1588. Л. 97-а–98 об.

25. Миненко Н.А. Городская семья Западной Сибири на рубеже XVII–XVIII вв. // История городов Сибири досоветского периода. Новосибирск, 1977. С. 193–194.

26. Вилков О.Н. Указ, соч. С. 260–261.

27. РГАДА. Ф. 214. Кн. 1380. Л. 122 об.

28. Там же. Кн. 1368. Л. 133–134; Кн. 1409. Л. 59 об.–60; Кн. 1427. Л. 29–29 об.; Кн. 1588. Л. 68.

29. Там же. Кн. 1429. Л. 661; Кн. 1301. Л. 461 об., 466 об.–467; Кн. 1326. Л. 151 об.–152; Кн. 1100. Л. 239.

30. Шерстобоев В.Н. Илимская пашня. Т. 1. Иркутск, 1949. С. 487–488.

31. РГАДА. Ф. 397. Оп. 1. Д. 445/67. Л. 4 об., 8 об., 9 об.

32. Там же. Ф. 214. Оп. 1. Д. 6292. Л. 51–53.

33. Вагин В. Исторические сведения о деятельности графа М.М. Сперанского в Сибири с 1819 по 1822 г. Т. 1. СПб., 1872. С. 184,

34. Иркутские губернские ведомости. 1857. N 15.

35. Там же. 1859. N19.

36. ГАИО. Ф. 336. Оп. 1. Д. 5. Л. 8 об.–9 об.

37. Там же. Ф. 308. Оп. 1. Д. 56. Л. 52 об.–53; Д. 82. Л. 1- 1 об.

38. Там же. Ф. 70. Оп. 1. Д. 5654. Л. 16.

39. РГИА. Ф. 558. Оп. 2. Д. 43. Л. 257.

40. Там же. Л. 236 об.–237, 240 об.–242, 248 об.–250, 264 об.–297.

398

41. РГАДА. Ф. 397. Оп. 1. Д. 445/16. Л. 7; РГИА. Ф. 558. Оп. 2. Д. 43. Л. 268 об.–269.

42. ГАИО. Ф. 447. Оп. 1. Д. 104. Л. 52 об.–53.

43. Краткая энциклопедия по истории купечества и коммерции Сибири. Т. 3. Кн. 1. Новосибирск, 1996. С. 66.

44. РГИА. Ф. 1343. Оп. 39. Д. 1956. Л. 2.

45. Иркутские губернские ведомости. 1859. N 41.

46. Щукин П. Поездка в Якутск. СПб., 1844. С. 245; он же. Хлебопашество в Якутской области//Журнал МВД. 1846. Ч. 15. С. 140.

47. ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 1. Д. 591. Л. 386.

48. Костров Н. Города Тобольской губернии в 1804 и 1805 годах // Томские губернские ведомости. 1869. N 43.

49. ГАОО. Ф. 2. Оп. 1. Д. 416. Л. 8–8 об.

50. РГИА. Ф. 1287. Оп. 2. Д. 1225. Л. 158.

51. Вагин В. Указ. соч. Т. 1. С. 406–407.

52. Памятная книжка Енисейской губернии на 1863 г. СПб., 1863. С. 163.

53. ГАТО. Ф. 50. Оп. 1. Д. 582.

54. РГАДА. Ф. 753. Оп. 1. Д. 243. Л. 26–26 об; ГАТО. Ф. 50. Оп. 1. Д. 387. Л. 7, 10–10 об.

55. Соболева Т.Н., Разгон В.Н. Очерки истории кабинетского хозяйства на Алтае (вторая половина XVIII — первая половина XIX в.). Управление и обслуживание. Барнаул, 1997. С. 174

56. ГАТО. Ф. 50. Оп. 1. Д. 387. Л. 29–29 об.

57. ЦХАФ АК. Ф. 169. Оп. 1. Д. 323. Л. 48.

58. Костров Н. Нарымский округ с 1806 по 1818 гг. // Томские губернские ведомости. 1872. N 0.

59. ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 2. Д. 2373. Л. 6–8, 264; Д. 2691. Л. 16–16 об., 36–37, 101–102.

60. Там же. Ф. 1. Оп. 2. Д. 2373. Л. 172–173.

61. Там же. Л. 49–51, 57, 59–59 об.

62. ТФ ГАТО. Ф. 341. Оп. 1. Д. 196. Л. 1–10 об.; Абрамов Н.А. Описание Березовского края // Записки ИРГО. 1857. Кн. XII. С. 364,421–422.

63. ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 4935. Л. 7 об., 77 об., 124 об.

64. ТФ ГАТО. Ф. 341. Оп. 1. Д. 196. Л. 1–1 об.

65. ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 4935. Л. 82.

66. ТФ ГАТО. Ф. 341. Оп. 1. Д. 196. Л. 1–1 об., 10–10 об; ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 2. Д. 2373; ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 4935.

67. ТФ ГАТО. Ф. 8. Оп. 1. Д. 248. Л. 86–87; Д. 258. Л. 1 об.

68. ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 4935. Л. 77.

69. ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 2. Д. 2373, 2691, 2881.

70. Там же. Ф. 1. Оп. 2. Д. 2373. Л. 221–222, 325–327, 332, 338–338, 341, 344–347.

71. Там же. Ф. 1. Оп. 2. Д. 2881.

72. Подсчитано по: ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 2. Д. 2373.

73. Костров Н. г. Томск с 1806 по 1818 гг. // Томские губернские ведомости. 1874. N 50.

74. РГИА. Ф. 18. Оп. 4. Д. 334 или 336. Л. 1 об.; ТФ ГАТО. Ф. 154. Оп. 20. Д. 2317. Л. 1.

75. ТФ ГАТО. Ф. 8. Оп. 1. Д. 248. Л. 3 об.–4 об.; Тобольские губернские ведомости. 1857. N 5; ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 4935. Л. 113.

76. ТФ ГАТО. Ф. 152. Оп. 47. Д. 1. Л. 586–587.

77. ГАОО. Ф. 2. Оп. 1. Д. 416. Л. 12–13.

78. ГАТО. Ф. 3. Оп. 19. Д. 289. Л. 6 об.–7, 13 об.–14, 20 об.–21. В целом в течение года, по несколько более поздним сведениям (1854 г.), в Томск привозилось на продажу: муки ржаной — 600 тыс. пуд., пшеничной — 200 тыс. пуд., крупы ячной — 50 тыс. пуд., гречневой — 20 тыс. пуд., просовой — 40 тыс. пуд., гороха — 10 тыс. пуд., овса — 300 тыс. пуд., картофеля — 100 тыс. пуд.

79. Там же. Ф. 3. Оп. 19. Д. 269. Л. 84–85, 91.

80. Там же. Д. 383. Л. 5–6, 18 об.–19.

81. Там же. Д. 289: Д. 294. Л. 7–8, Д. 383. Л. 5–6.

82. ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 2. Д. 2373. Л. 350, 352; Д. 2881. Л. 77 об. -80, 109–110.

399

83. РГИА. Ф. 1265. Оп. 7. Д. 197.

84. Краткая энциклопедия по истории купечества и коммерции Сибири. Т. 3. Кн. 1. С. 90.

85. Скарятин В.Д. Заметки золотопромышленника. Ч. 1. СПб., 1862. С. 83.

86. Список населенных мест Российской империи по сведениям 1859 г. Т.LI. Енисейская губерния. СПб., 1864. С. XXXVI.

87. Кривошапкин М.Ф. Енисейский округ и его жизнь. Т. 1. СПб., 1865. С. 7, 356–358; Иркутские губернские ведомости. 1858. N 47; 1859. N 2; ГАКК. Ф. 24. Оп. 7. Д. 12; Ф. 173. Оп. 1.Д. 1552

88. Подсчитано по: Кривошапкин М.Ф. Указ. соч. Т. 1. С. 356–358.

89. ГАКК. Ф. 173. Оп. 1. Д. 1552. Л. 14 об.–17, 62 об.–64 об., 97–99, 139–140,174–175, 360–361.

90. Подсчитано по: ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 2401.

91. Там же. Л. 12–13, 23–23 об.

92. РГИА. Ф. 1265. Оп. 4. Д. 127. Л. 40.

93. Амур. 1860. N17.

94. ГАИО. Ф. 447. Оп. 1. Д. 59. Л. 1–2, 91 об.–93, 97 об.

95. Иркутские губернские ведомости. 1858. N 14.

96. Сборник историко-статистических сведений о Сибири и сопредельных с ней странах. Т. 1. Вып. 1. Приложения. СПб., 1875. С. 14.

97. Гагемейстер Ю. Статистическое обозрение Сибири. Т. 2. СПб., 1854. С. 502.

98. Амур. 1860. N23.

99. Шерстобоев В.Н. Указ. соч. Т. 1. С. 109.

100. РГАДА. Ф. 248. Кн. 256. Л. 222- 225.

101. ПСЗ. Т. XIV. N 10486; РГАДА. Ф. 19. Оп. 1. Д. 259. Л. 64 об.

102. Серебренников А.М. Очерк некоторых сторон жизни города Иркутска. Иркутск, 1894.

103. РГАДА. Ф. 753. Оп. 1. Д. 243. Л. 26–26 об.

104. ГАТО. Ф. 50. Оп. 1. Д. 387. Л. 10–10 об.

105. Жеравина А.Н. Очерки по истории приписных крестьян кабинетского хозяйства в Сибири (вторая половина XVIII — первая половина XIX вв.). Томск, 1985. С. 111, 139–141.

106. ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 1. Д. 690. Л. 102.

107. ГАТО. Ф. 50. Оп. 1. Д. 387. Л. 29, 35.

108. ПСЗ. Т. XXII. N 16578.

109. ГАОО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 199. Л. 8–14: ПСЗ. Т. XXVII. N 20771.

110. ТФ ГАТО. Ф. 341. Оп. 1. Д. 26. Л. 188–192.

111. ГАОО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 199. Л. 8–9 об.:; ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 2. Д. 2196. Л. 59 об.–60.

112. РГИА. Ф. 1264. Оп. 1. Д. 47. Л. 168–169.

113. Хлебная торговля в Сибири // Амур. 1860. N 23.

114. ЦХАФ АК. Ф. 2. Оп. 5. Д. 871. Л. 144 об.

115. Там же. Л. 144.

116. Там же. Л. 139.

117. ГАОО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 199. Л. 4 об.–5.

118. Вагин В. Указ. соч. Т. 1. С. 86, 320, 615.

119. ЦХАФ АК.. Ф. 1. Оп. 2. Д. 1457. Л. 26–26 об.

120. Там же. Ф. 1. Оп. 2. Д. 2373.

121. Вагин В. Указ. соч. Т. 1. С. 351, 357–358.

122. ГАОО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 199. Л. 14–14 об.

123. Хлебная торговля в Сибири. 1860. N 25; Иркутские губернские ведомости. 1859. N И; ЦХАФ АК. Ф. 2. Оп. 1. Д. 5203/17. Л. 194–195, 200–201; ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 4249. Л. 96–96 об., 99.

124. Вагин В. Указ. соч. Т.1. С. 345.

125. Козьмин Н.Н. Очерки прошлого и настоящего Сибири. СПб., 1910. С. 56; РГИА. Ф. 1287. Оп. 2. Д. 1225.

126. РГИА. Ф. 1264. Оп. 1. Д. 24; ГАОО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 1449. Л. 383 об.–384, 407; Д. 1736. Л.39 об.; Оп. 2. Д. 2544. Л. 420.

400

127. РГИА. Ф. 1341. Оп. 35. Д. 1000. Л. 64–67.

128. Там же. Ф. 1264. Оп. 1. Д. 610. Л. 3 об.; ГАТО. Ф. 50. Оп. 1. Д. 956.

129. Аполлова Н.Г. Хозяйственное освоение Прииртышья в конце XVI — первой половине XIX в. М., 1976. С. 357; ГАОО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 1449. Л. 407 об., 594 об.–595.

130. ГАОО. Ф. 3. Оп. 2. Д. 2695. Л. 14, 21, 24–24 об.; Оп. 3. Д. 4249. Л. 5 об.–6.

131. Вагин В. Указ. соч. Т. 1. С. 355.

132. РГИА. Ф. 1287. Оп. 2. Д. 1225. Л. 12–12 об., 40 об., 135 об.–136,158.

133. Там же. Л. 30 об.–31, 123–124,135 об.

134. РГИА. Ф. 1265. Оп. 9. Д. 10; ГАОО. Ф'. 3. Оп. 3. Д. 4935. Л. 141–141 об.

135. Серебренников А.М. Указ. соч. С. 48–49.

136. Сборник газеты «Сибирь». СПб., 1876. С. 473–474.

137. Корнилов. Замечания о Сибири. СПб., 1829. С. 37.

138. ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 806. Л. 7–9.

139. Амур. 1860. N 23.

140. ГАИО. Ф. 24. Оп. 7. Д. 2138.

141. О.П. Торговля и промышленность г. Томска // Томские губернские ведомости. 1858. N51. С. 415–416.

142. Северная пчела. 1857. N 241.

143. ГАОО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 199. Л. 18–19.

144. Амур. 1860. N 25.

145. Иркутские губернские ведомости. 1858. N 47.

146. ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 2. Д. 2691. Л. 482.

147. Там же. Ф. 1. Оп. 2. Д. 2373. Л. 24–24 об., 33, 37–37 об.

148. ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 4249. Л. 97.

149. ЦХАФ АК. Ф. 2. Оп. 4. Д. 3313. Л. 56 об. О разнице цен казенных и частных закупок хлеба на Алтае во второй половине XVIII в. см.: Булыгин Ю.С. Приписная деревня Алтая в XVIII веке. Ч. 1. Барнаул, 1997. С. 80–81.

150. ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 4249. Л. 96 об., 97 об.

151. ЦХАФ АК. Ф. 2. Оп. 4. Д. 3313. Л. 194–195, 200–201; Серебренников А.М. Указ. соч. С. 47.

152. Амур. 1860. N 16.

153. Ирбитский ярмарочный листок. 1863. N 3.

154. ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 2. Д. 2691. Л. 471–473.

155. Там же. Л. 452 об.–456 об.

156. Иркутские губернские ведомости. 1858. N 47.

157. РГАДА. Ф. 183. Оп. 1. Д. 109. Л. 1–4,

158. ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 2. Д. 2691.

159. Там же. Ф. 1. Оп. 2. Д. 2373. Л. 381 об.–382.

160. гдто ф 3 Оп 19 д 269 д 91. цхдф АК ф 2 Оп 1 д 3385. Л. 1–2.

161. ГАТО. Ф. 3. Оп. 19. Д. 383. Л. 5–6.

162. Пундани В.В. Связи государственных крестьян Тобольской губернии с рынком в конце XVIII — первой половине XIX в. // Социально-экономическое развитие России и зарубежных стран. Смоленск, 1974. С. 16.

163 Шпалтаков В.П. Формирование и развитие рыночного хозяйства Западной Сибири в первой половине XIX в. Омск, 1997. С. 252–253.

164. ГАКК. Ф. 117. Оп. 1. Д. 52. Л. 199–200.

165. РГИА. Ф. 1287. Оп. 2. Д. 1225. Л. 98 об.–99, 103 об., 107–108.

166. ГАИО. Ф. 447. Оп. 1. Д. 59. Л. 93–93 об.

167. Иркутские губернские ведомости. 1859. N 1–2.

168. Башкатова З.В. Торговля скотом на Тарском рынке в середине XVII в. // Населенные пункты Сибири: опыт исторического развития (XVII — начало XX в.). Новосибирск, 1992. С.21–34; Машанова Л.В. Указ. соч. С. 127–134.

169. РГАДА. Ф. 214. Кн. 1368.

170. Подсчитано по: РГАДА. Ф. 214. Кн. 1429.

171. Подсчитано по: Кн. 1301.

401

172. Подсчитано по.: Кн. 1257.

173. Машанова Л.В. Указ. соч. С. 127.

174. Курилов В.Н. Новые данные о промышленном развитии г.Тюмени к концу XVII — нач. XVIII в. // Бахрушинские чтения. 1971. Вып. 2. Из истории социально-экономического и политического развития Сибири в XVII — начале XX в. Новосибирск, 1971. С. 15.

175. РГАДА. Ф. 214. Кн. 1301, 1253, 1368, 1380, 1425, 1429. Учтены торговцы, продававшие или закупавшие в течение года 3 и более голов скота.

176. РГАДА. Ф. 214. Кн. 1368. Л. 180–180 об., 232–232 об.; Кн. 1427. Л. 101 об.–102; Кн. 1462. Л. 12 об.–13.

177. Там же. Кн. 1368. Л. 179 об.–180; Кн. 1409. Л. 77 об.–78.

178. Там же. Кн. 1301. Л. 333, 334, 360 об.

179. Там же. Кн. 1429. Л. 720.

180. Там же. Кн. 1257. Л. 1 об., 57 об.–58, 60.

181. Машанова Л.В. Указ. соч. С. 127–128.

182. РГАДА. Ф. 214. Кн. 1588.

183. Там же. Кн. 1429. Л. 623 об.–624, 659 об. -660.

184. Там же. Ф. 271. Д. 634. Л. 959–959 об.

185. Там же. Ф. 214. Кн. 1301. Л. 272–273, 299–299 об., 323, 342 об.; Кн. 1379. Л. 248–248 об.; Кн. 1394. Л. 5 об.–б; Кн. 1445. Л. 126,137.

186. Там же. Кн. 1380. Л. 163–174.

187. Там же. Кн. 1380. Л. 163–174; Кн. 1100. Л. 239–552 об.; Кн. 1425. Л. 162 об.–181 об.

188. Там же. Кн. 1253. Л. 40–42 об., 456–457.

189. Там же. Кн. 1257. Л. 57 об.–62.

190. Там же. Кн. 1378. Л. 31 об.–32 об.; Кн. 1474. Л. 37 об.– 39; Кн. 1502. Л. 10–14; Кн. 1591. Л. 15 об., 20–25, 40 об.–48.

191. Там же. Кн. 1284. Л. 420, 427; Кн. 1387. Л.78 об.–79 об., 81 об., 85–87, 111 об.; Кн. 1368. Л. 163.

192. Там же. Кн. 1257. Л. 57 об.–58, 60; Кн. 1502. Л. 10–11.

193. Там же. Кн. 1359. Л. 19 об., 64; Кн. 1429. Л. 756, Кн. 1387. Л. 93–93 об.

194. Там же. Ф. 350. Оп. 2. Д. 1058, 3069, 3580, 3680; Ф. 397. Оп. 1. Д. 445/31.

195. РГАДА. Ф. 397. Оп. 1. Д. 445/16. Л. 7–8 об.; ГАИО. Ф. 308. Оп. 1. Д. 56. Л. 58; Ф. 70. Оп. 1.Д. 1414. Л. 42 об.

196. ГАТО. Ф. 50. Оп. 1. Д. 335. Л. 26; РГАДА. Ф. 753. Оп. 1, Д. 145. Л. 1–25; Краткая эн циклопедия по истории купечества и коммерции Сибири. Т. 3. Кн. 1. С. 151.

197. ГАКК. Ф. 122. Оп. 1. Д. 23. Л. 7; Д. 53. Л. 1–4.

198. ЦХАФ АК. Ф. 169. Оп. 1. Д. 271. Л. 39 об.–40; Ф. 169. Оп. 2. Д. 1760. Л. 81 об.

199. Серебренников А.М. Указ. соч. С. 57–58, 69; ГАИО. Ф. 70. Оп. 1. Д. 1414. Л. 3–8, 41- 41 об.; Д. 6817. Л. 37–37 об.

200. ГАКК. Ф. 173. Оп. 1. Д. 59. Л. 1–8 об.; Д. 194. Л. 16–17 об., 20; Д. 1250. Л. 72–73.

201. ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 185. Л. 1об.–2; Д. 1726. Л. 1; Оп. 2. Д. 93. Л. 15–15 об.; Д. 535. Л. 1 об.– 6 об.

202. Серебренников А.М. Указ. соч. С. 54.

203. Там же. Л. 55,

204. ГАКК. Ф. 173. Оп. 1. Д. 194. Л. 49–49 об.

205. ЦХАФ АК. Ф. 169. Оп. 1 доп. Д. 36-д. Л. 357 об.–359.

206. Там же. Ф. 1. Оп. 2. Д. 357. Л. 344.

207. Там же. Д. 1760. Л. 51.

208. Сборник газеты «Сибирь». Т. 1. СПб., 1876. С. 469.

209. Сукачев В.П. Иркутск. Его место в истории и культурном развитии Восточной Сибири. М., 1891. С. 20.

210 ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 243. Л. 38; Д. 999. Л. 1–8.

211. ГАКК. Ф. 173. Оп. 1. Д. 147. Л. 95 об.–96.

212. Подробнее см.: Разгон В.Н. Сельскохозяйственная торговля в городах и промышленных поселках Алтая второй половины XVIII — первой половины XIX в. // Город и деревня Сибири досоветского периода в их взаимосвязи. Новосибирск, 1988. С. 15–30.

402

213. Свод законов российской империи. Т. 13.

214. ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 999. Л. 56–56 об.

215. ГАКК. Ф. 173. Оп. 1. Д. 194. Л. 27, 53–53 об.

216. Вагин В. Указ. соч. Т. 1. Спб., 1872. С. 366.

217. ГАТО. Ф. 127. Оп. 2. Д. 535. Л. 1 об.–6 об., ТФ ГАТО. Ф. 329. Оп. 6. Д. 18. Л. 7, 68 об.

218. О том, что скрытая продажа мяса была распространенным явлением, свидетельствуют частые жалобы на конкуренцию незаконно торгующих мясом, направляемые властям официальными маркитантами (ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 999. Л. 5; Оп. 2. Д. 93. Л. 28–29; ЦХАФ АК. Ф. 169. Оп. 1. Д. 271. Л. 32–43).

219. ГАТО. Ф. 127. Оп. 2. Д. 93. Л. 67.

220. Там же. Ф. 127. Оп. 1. Д. 999. Л. 5–6.

221. ГАКК. Ф. 173. Оп. 1. Д. 147. Л. 95 об.–96.

222. ГАТО. Ф. 127. Оп. 2. Д. 93. Л. 66; ГАКК. Ф. 173. Оп. 1. Д. 59. Л. 1–4; ЦХАФ АК. Ф. 2. Оп. 4. Д. 3271.Л. 33об.–34.

223. ЦХАФ АК. Ф. 2. Оп. 2. Д. 185. Л. 607; Оп. 3. Д. 136. Л. Зоб.–4; Оп. 4. Д. 3271. Л. 33 об.–34.

224. Серебренников А.М. Указ. соч. С. 61–65.

225. ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 2. Д. 2196. Л. 47 об.–48.

226. ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 999. Л. 5.

227. Там же. Ф. 127. Оп. 1. Д. 999. Л. 5–6; Д. 1682. Л. 1–1 об.; Д. 1726. Л. 5.

228. ПСЗ. Т. XIV. N 10486.

229. ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 2. Д. 2196. 59 об.–бО.

230. Там же. Ф. 1. Оп. 2. Д. 2910. Л. 205–206.

231. ПСЗ-2. Т. XIII. N 11677.

232. ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 1. Д. 690. Л. 102.

233. Там же. Ф. 1. Оп. 2. Д. 2196. Л. 44 об.–45.

234. Там же. Л. 41, 47–47 об.

235. Там же. Д. 2910. Л. 227–240 об.; Д. 3297. Л. 459–460, 469 об.

236. Там же. Ф. 2. Оп. 2. Д. 185. Л. 280, 608.

237. Там же. Оп. 3. Д. 1409. Л. 17.

238. Там же. Ф. 169. Оп. 1 доп. Д. 36-д. Л. 408 об.

239. ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 243. Л. 53.

240. ЦХАФ АК. Ф. 2. Оп. 4. Д. 3271. Л. 132–138 об., 160–160 об.

241. ГАИО. Ф. 70. Оп. 1. Д. 1484. Л. 223–224 об.

242. ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 2. Д. 2196. Л. 47.

243. Там же. Д. 629. Л. 401 об; Ф. 2. Оп. 4. Д. 5419. Л. 174 об.

244. ГАТО. Ф. 3. Оп. 19. Д. 294. Л. 7–8.

245. Гагемейстер Ю. Указ. соч. Т. 2. С. 538.

246. Небольсин П. Заметки на пути из Петербурга в Барнаул. СПб., 1850. С. 38; ТФ ГАТО. Ф. 329. Оп. 6. Д. 18. Л. 57 об.–59, 68.

247. Гагемейстер Ю. Указ. соч. Т. 2. С. 539.

248. Там же. С. 536.

249. Иркутские губернские ведомости. 1858. N 18.

250. Журнал МВД. 1835. Ч. XVI. С. 108.

251. ГАИО. Ф. 70. Оп.1. Д. 1414. Л. 40–41 об. В источнике указан объем закупки в 20640 голов, но это, вероятнее всего, ошибка, поскольку эта цифра превышает тогдашние потребности в мясе Иркутска и Красноярска, вместе взятых.

252. Там же.

253. ГАКК. Ф. 173. Оп. 1. Д. 143. Л. 88–90.

254. Амур. 1860. N16.

255. Львов Л. Общее обозрение Забайкальского края // Русский вестник. 1842. N 9–10. С. 76; Антонов Ф. На статьи Завалишина об Амуре // Иркутские губернские ведомости. 1860. N 5. С. 17.

256. Иногородний. Кое-что о русских торговцах на Амуре // Восточное поморье. 1865. N 21. С. 126–127; Амур. 1860. N 16, 20.

403

257. РГИА. Ф. 1265. Оп. 1. Д. 127. Л. 40.

258. Список населенных мест Российской империи. Т. ЬХ. Енисейская губерния. С. ХХХLI.

259. Там же.

260. ГАКК. Ф. 173. Оп. 1. Д. 503. Л. 34 об.–35.

261. ГАТО. Ф. 3. Оп. 19. Д. 289.

262. ЦХАФ АК. Ф. 2. Оп. 4. Д. 3271. Л. 245; Д. 4435. Л. 291 об.–292, 306 об., 316 об.

263. Список населенных мест Российской империи. Т. LX. Енисейская губерния. С. ХХХLI.

264. Гагемейстер Ю. Указ. соч. Т. 2. С. 540.

265. Краткая энциклопедия по истории купечества и коммерции Сибири. Т. 2. Кн. 2. С. 53.

266. Заметки о значении ярмарок и торжков в городах и селениях Тобольской губернии // Тобольские губернские ведомости. 1857. N 2.

267. ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 3570. Л. 99; Ишимская ярмарка 1859 г. (по журнальному поста новлению губернского статистического комитета) // Тобольские губернские ведомости. 1860. N 19. С. 144.

268. ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 3570. Л. 95 об., 97.

269. Там же. Д. 4066. Л. 2–10.

270. Тобольские губернские ведомости. 1859. N 19.

271. Неболсин Г. Статистическое обозрение внешней торговли России. СПб., 1850. С. 115.

272. РГИА. Ф. 18. Оп. 4. Д. 163. Л. 142; Д. 334. Л. 1 об.

273. ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 3570. Л. 99–99 об; Тобольские губернские ведомости. 1860. N19.

274. ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 3570. Л. 100; Тобольские губернские ведомости. 1860. N 19.

275. ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 2. Д. 2092. Л. 475–476, 550.

276. ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 1334. Л. 241–241 об., 243.

277. Там же. Д. 2401.Л. 39об.–40,48.

278. Там же. Ф. 50. Оп. 1. Д. 1157. Л. 69–70 об., 74 об., 79.

279. ГАКК. Ф. 173. Оп. 1. Д. 62. Л. 81–84; Д. 117. Л. 65; ГАИО. Ф.308. Оп. 1. Д. 310. Л. 483, 566.

280. ГАИО. Ф. 308. Оп. 1. Д. 310. Наряду с маслом и салом'Западносибирские купцы привозили в Иркутск крупные партии меда (В. Поздышев — на 9375 руб., Е. Чайгин — на 1900 руб.).

281. Записка о сальной торговле в Северо-Восточной России и Сибири // Записки императорского Казанского экономического общества. Казань, 1860. Вып. 2. С. 112; Ирбитский ярмарочный листок. 1863. N 12; Шашков С. Очерки Сибири в историческом и экономическом отношении // Библиотека для чтения. 1862. Ноябрь. С. 18.

282. Чукмалдин Н. Из Тюмени // Тобольские губернские ведомости. 1963. N 35; Колмогоров Г. Город Тара и его округ Тобольской губернии // Журнал МВД. 1856. Ч. XX. Отд. III. Кн. 9. С. 33.

283. ГАТО. Ф. 50. Оп. 1. Д. 1157. Л. 68 об.; ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 2. Д. 2092. Л. 237 об., 275–276.

284. ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 843. Л. 10–11 об.; ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 2. Д. 2092. Л. 237 об.

285. Ирбитский ярмарочный листок. 1863. N 12; Тобольские губернские ведомости. 1857. N 2.

286. Сибирский транзит на Нижегородской ярмарке // Нижегородский сборник. Т. 4. М, 1871. Л. 16,56.

287. Гагемейстер Ю. Указ. соч. Т. 2. С. 542–543.

288. Амур. 1860. N 18. С. 228.

289. РГАДА. Ф. 214. Кн. 1257. Л. 91–239, 314 об.–368.

290. Там же. Ф.214. Оп. 2. Д. 37. Л. 1 об.

291. Сладковский М.И. История торгово-экономических отношений народов России с Китаем (до 1917 г.). М., 1974. С. 153.

292. Там же. С. 206.

293. Силин Е.П. Кяхта в XVIII веке. Иркутск, 1947. С. 129.

294. РГИА. Ф. 1265. Оп. 3. Д. 167. Л. 86 об.–87.

295. Подсчитано по: РГИА. Ф. 1265. Оп. 3. Д. 167. Л. 86 об.–87.

404

296. Гагемейстер Ю. Указ. соч. Т. 2. С. 532–533.

297. Принтц А. Торговля русских с китайцами на реке Чуе и поездка в Хобдо // Известия ИРГО. 1865. Т. 1. N 1. Отд. 2. С. 6–7.

298. Аполлова Н.Г. Указ. соч. С. 322–323, 331, 335; ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 3777. Л. 11–11 об.; Гагемейстер Ю. Указ. соч. Т. 2. С, 532.

299. Материалы для географии и статистики России. Область сибирских киргизов. Ч. 2. СПб., 1868. С. 326, 332.

300. ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 3570. Л. 96.

301. ТФ ГАТО. Ф. 329. Оп. 13. Д. 559. Л. 8 об.–11, 29 об.–30, 48 об.–49, 51, 61 об.–62, 69 об.–76, 81 об.–82, 84 об.–87, 100, 104 об.–105.

302. ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 1. д.629. Л. 409.

303. Александров В.А. Роль крупного купечества в организации пушных промыслов и пушной торговли на Енисее в XVII в. // Исторические записки. Т. 71. М., 1962; Павлов П.Н. Пушной промысел в Сибири в XVII в. Красноярск, 1972.

304. Копылов А. Н. Русские на Енисее в XVII в. Новосибирск, 1965. С. 233.

305. Там же. С. 243–245.

306. Чулков М.Д. Историческое описание российской коммерции. Т. 3. Кн. 1. М., 1785. С. 272.

307. Копылов А.Н. Указ. соч. С. 230; Кн. 1244, 1253.

308. Буцинский П.Н. К истории Сибири. Мангазея и Мангазейский уезд // Записки Харьковского ун-та. 1893. Кн. 1. С. 81; РГАДА. Ф. 214. Кн. 1422.

309. Сафронов Ф.Г. Русские промыслы и торги на северо-востоке Азии в XVII — середине XIX в. М., 1980. С. 96; Кн. 1342. Л. 26–26 об.

310. РГАДА. Ф. 214. Кн. 1507. Л. 60–60 об.

311. Там же. Кн. 1349. Л. 9–10; Кн. 1507. Л. 72–73.

312. Там же. Кн. 1257. Л. 278; Кн. 1507. Л. 61–61 об.

313. Там же. Кн. 1380. Л. 65 об.

314. Там же. Кн. 1257. Л. 186–186 об., 298 об.

315. Описание Тобольского наместничества. Новосибирск, 1982. С. 182, 216, 248.

316. Подсчитано по: РГАДА. Ф. 24. Оп. 1. Д. 32. Ч. 2. Л. 455–469, 497–498 об., 502 об.–505.

317. Макарова Р.В. Русские на Тихом океане во второй половине XVIII в. М., 1968.

318. Макарова Р.В. Экспедиции русских промышленных людей в Тихом океане в XVIII веке // Вопросы географии. 1950. Вып. 17. С. 35–41.

319. Берх А. Открытие Алеутских о-вов или подвиги русского купечества. СПб., 1823. С. 62.

320. Макарова Р.В. Экспедиции русских промышленных людей... С. 40–41; РГИА. Ф. 13. Оп. 1. Д. 430. Л. 3–6.

321. Исаков А.Н. К вопросу о роли русского торгового капитала на Северо-Востоке Азии // Краеведческие записки. Вып. XI. Магадан, 1977. С. 76.

322. Тихменев П. Историческое обозрение деятельности Российско-Американской компании и действий ея до настоящего времени. СПб., 1861. Ч, 1. С. 63; приложение N 2.

323. ГАИО. Ф. 336. Оп. 1. Д. 5. Л. 45–48.

324. Преображенский А.А. О составе акционеров Российско-Американской компании в начале XIX в. // Исторические записки. 1960. Т. 67. С. 295–298.

325. Когда в ходе промыслового освоения тихоокеанских островов наметились перспективы установления торговых связей с Японией, договор о составлении компании для «первоначального опыта торговли с Японией» (1796 г.) подписали 34 иркутских купца (РГИА. Ф. 13. Оп. 2. Д. 52. Л. 11–12 об.).

326. РГАДА. Ф. 24. Оп. 1. 60. Л. 159 об.–160.

327. РГИА. Ф. 13. Оп. 2. Д. 52. Л. 77.

328. РГАДА. Ф. 24. Оп. 1. Д. 32. Ч. 2. Л. 506–519, 530–533.

329. Щукин Н. Киренский округ Иркутской губернии // Журнал МВД. 1856. Ч. 20. С. 52.

330. Гагемейстер Ю. Указ.соч. Т. 2. С. 518.

331. Там же. ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 2. Д. 629. Л. 409.

405

332. РГИА. Ф. 13. Оп. 2. Д. 52. Л. 73.

333. Миллер Г.Ф. Известия о торгах сибирских // Ежемесячные сочинения к пользе и увеселению служащие. СПб., 1755, сентябрь. С. 227.

334. ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 1. Д. 591. Л. 386.

335. ГАОО. Ф. 2. Оп. 1. Д. 416. Л. 15.

336. Кривошапкин М.Ф. Указ. соч. Т. 1. С. 19.

337. Пестов П. Записки о Енисейской губернии Восточной Сибири 1831 г.. М., 1833. С. 230–235.

338. РГИА. Ф. 1287. Оп. 6. Д. 1019. Л. 39–39 об.

339. Пестов П. Указ. соч. С. 206; РГАДА. Ф. 183. Оп. 1. Д. 84-а.

340. Миллер Г. Ф. Указ. соч. С. 229–230.

341. ГАТО. Ф. 50. Оп. 1. Д. 1734. Л. 9.

342. ГАИО. Ф. 308. Оп. 1. Д.ЗО. Л. 249.

343. РГИА. Ф. 18. Оп. 4. Д. 129. Л. 648–651.

344. ГАОО. Ф. 2. Оп. 1. Д. 416. Л. 8.

345. Там же. Л.655 об.–661 об.; Список населенных мест Российской империи. Т. LI. Енисейская губерния... С. XLII.

346. Пестов П. Указ. соч. С. 259–261; Степанов А.П. Енисейская губерния. СПб., 1835. Ч. 1. С. 248.

347. Кривошапкин М.Ф. Указ. соч. Т. 2. Приложение. С. 6–7.

348. Там же. С. 8–15.

349. Вторая памятная книжка Енисейской губернии на 1865 и 1866 годы. СПб., 1865. С. 88–89.

350. Кривошапкин М.Ф. Указ. соч. Т. 2. Приложение. С. 10–15; Гагемейстер Ю.Ф. Указ, соч. Т. 2. С. 512, 517.

351. Степанов А.П. Указ. соч. Ч. 1. С. 257; Пестов П. Указ. соч. С. 259–261; Кривошапкин М.Ф. Указ. соч. Т. 1. С. 19.

352. РГАДА. Ф. 214. Кн. 1349. Л. 21 об.

353. РГАДА. Ф. 214. Кн. 1342; РГИА. Ф. 18. Оп. 4. Д. 129. Л. 178–181.

354. Журнал МВД. 1830. Кн. VI. С. 164; 1835. Ч. XVI. С. ПО, 328–331.

355. Башарин Г.П. История аграрных отношений в Якутии (60-е годы XVIII — середина XIX в.). М., 1956. С. 390–397; Сибирский вестник. 1865. N 51.

356. Щукин Н. Лов соболей и торговля ими // Промышленность. 1862. Т. 8. N.20. С.1041–1042.

357. Дьяконов А.Л. Пушной промысел в Якутии конца XVIII — середины XIX века. Якутск, 1990.

358. РГАДА. Ф. 397. Оп. 1. Д. 445/67.

359. Описание Иркутского наместничества 1792 года. Новосибирск, 1988. С. 158–159.

360. РГИА. Ф. 18. Оп. 4. Д. 9. Л. 63 об.–65, 133–135 об.

361. Там же. Л. 90 об.–91,133–135 об.

362. РГИА. Ф. 18. Оп. 4. Д. 129. Л. 178–181; Сафронов Ф.Г. Указ. соч. С. 116–117.

363. Сафронов Ф.Г. Указ. соч. С. 116.

364. РГИА. Ф. 1287. Оп. 6. Д. 1019. Л. 59 об.–60.

365 ЦГАДВ. Ф. 1029. Оп. 1. Д. 35. Л. 3–14, 17 об.; Д. 48. Л. 8 -10 об., 20–22; Д. 63. Л. 8–11.

366. Там же. Д. 48. Л. 11–11 об.

367. Там же. Д. 106. Л. 13–14.

368. Разрабатывались даже проекты передачи Камчатки в монопольное ведение Российско-Американской компании. — РГИА. Ф. 1264. Оп. 1. Д. 617. Л. 5–88.

369. ЦГАДВ. Ф. 1029. Оп. 1. Д. 48. Л. 7–7 об., 23–23 об.

370. РГИА. Ф. 1287. Оп. 6. Д. 1019. Л. 1 об.; ЦГАДВ. Ф. 1029. Оп. 1. Д. 116. Л. 3–20.

371. Иванов В.Ф. Записки русских чиновников и купцов конца XVIII в. // Вопросы историографии и источниковедения Якутии. Якутск, 1971. С. 100–105; Сафронов Ф.Г. Указ, соч. С. 112.

372. ГАИО. Ф. 336. Оп. 1. Д. 5. Л. 77 об.–78; Ф. 36. Оп. 1. Д. 32. Л. 42–43.

406

373. ГАИО. Ф. 472. Оп. 1. Д. 135. Л. 1–2, 4–4 об.

374. Шахеров В.П. Торгово-промышленное освоение Юго-Восточной Сибири в конце ХVIII — первой трети XIX в.: Дис. ... канд. ист. наук. Иркутск, 1981. С. 135; ГАИО. Ф. 308. Оп. 1.Д. 30. Л. 248–250.

375. ГАИО. Ф. 447. Оп. 1. Д. 104. Л. 165 об.–166.

376. Там же. Ф. 308. Оп. 1. Д. 310. Л. 549–549 об.

377. РГИА. Ф. 1265. Оп. 3. Д. 167. Л. 86 об.–87.

378. Паршин В. Поездка в Забайкальский край. М., 1844. С.131; Курбатов А. Статистические сведения о лесной и рыбной промышленности Верхнеудинского округа // Материалы для статистики Российской империи. СПб., 1841. С. 35.

379. РГАДА. Ф. 183. Оп. 1. Д. 41. Л. 5 об.; Сибирь. 1865. N 52–53.

380. Сведения о Нерчинске и Нерчинском округе // Журнал МВД. 1831. Кн. 2. С, 175

381. Солопий Л.А. Крупная буржуазия Забайкальской области в XIX в.: Дис ... канд. ист. наук. Томск, 1978. С. 133.

382. РГАДА. Ф. 214. Кн. 1244, 1253, 1342, 1349; Ф. 829. Оп. 1. Д.559.

383. Там же. Ф. 829. Оп. 1. Д. 486.

384. Там же. Ф. 397. Оп. 1. Д. 445/56, 445/57.

385. РГИА. Ф. 13. Оп. 1. Д. 3. Л. 373–374.

386. Абрамов Н.А. Указ. соч. // Записки ИРГО. 1857. Кн. XII. С. 421.

387. Гагемейстер Ю. Указ. соч. Т. 2. С. 582; Памятная книжка Тобольской губернии на 1864. С. 435; Шпалтаков В.П. Формирование рыночного хозяйства в Западной Сибири в первой половине XIX. Омск, 1997. С. 162–164.

388. РГИА. Ф. 18. Оп. 4. Д. 129. Л. 652–655; ГАТО. Ф. 3. Оп. 19. Д. 162. Л. 384–384 об.; Д. 289. Л. 28 об.–ЗЗ; Шпагина М.П. Развитие ярмарочной торговли в Томской губернии в первой половине XIX в. // История, экономика, культура, общественная мысль России. Томск, 1997. С. 109.

389. Абрамов Н.А. Указ. соч. С. 416.

390. Там же. Л. 417–418.

391. Шпалтаков В.П. Указ. соч. С. 159; Список населенных мест Российской империи. Т. LX. Томская губерния. СПб., 1863. С. С.

392. ЦХАФ АК. Оп. 2. Д. 1718.

393. Военно-статистический сборник. Вып. IV. Россия. СПб., 1871. С. 662.

394. Принтц А. Торговля русских с китайцами на реке Чуе и поездка в Хобдо // Известия ИРГО. 1865. Т. 1. N 1. II отд. С. 1–16.

395. Цит. по: Шпалтаков В. П. С. 159.

396. ПСЗ.Т. 3. С. 282–284.

397. См. об этом: Сафронов Ф.Г. Указ. соч. С. 67–69; Стрелов Е.Д. Акты архивов Якутской области с 1650 до 1800 года. Якутск, 1916. С. 173–174, 176, 187.

398. ПСЗ. Т. XVI. С. 31–38.

399. РГАДА. Ф. 1069. Оп. 1. Д. ПО. Л. 530–531; РГИА. Ф. 1287. Оп. 6. Д. 1019. Л. 30 об.

400. РГИА. Ф. 1287. Оп. 6. Д. 1019. Л. 36 об.

401. Там же. Л. 37 об.–38; Ф. 18. Оп. 4. Д. 435. Л. 19.

402. Там же. Ф. 1287. Оп. 6. Д. 1019. Л. 45 об.–46.

403. Там же. Л. 78 об.

404. Там же. Л. 119.

405. Софронеев П.С. Якуты в первой половине XVIII века. Якутск, 1972. С. 61.

406. Сафронов Ф.Г. Указ. соч. С. 75.

407. РГАДА. Ф. 24. Оп. 1. Д. 32. Ч. 2. Л. 68 об.

408. Там же. Л. 92–92 об., 365–380.

409. Там же. Л. 92.–92 об.

410. Шашков С.С. Сибирские инородцы в XIX столетии // Исторические этюды. СПб., 1872. С. 265–266, 269, 274.

411. ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 3569. Л. 43 об.–44 об.

412. Сладковский М.И. Указ. соч. С. 162.

413. РГАДА. Ф. 276. Оп. 1. Д. 482. Л. 231–232, 234 об., 239 об., 241 и др.

407

414. Сладковский М.И. Указ. соч. С. 169, 198, 208; РГАДА. Ф. 214. Оп. 2. Д. 49. Л. 26 об.; РГИА. Ф. 1265. Оп. 3. Д. 167. Л. 86 об.–87.

415. РГИА. Ф. 1265. Оп. 3. Д. 167. Л. 86 об.– 87.

416. РГАДА. Ф. 273. Оп. 1. Д. 32789.

417. Там же. Д. 32825; 32826.

418. Там же. Ф. 829. Оп. 1. Д. 486. Л. 4.

419. Там же. Ф. 214. Оп. 1. Ч. 8. Д. 5940. Л. 101, 107 об., ИЗ.

420. Там же. Оп. 2. Д. 1627. Л. 42–43 об.; Ф. 829. Оп. 1. Д. 175. Л. 5–5 об., 12.

421. Там же Ф. 214. Кн. 1359.

422. Там же. Ф. 397. Оп. 1. Д. 370–6. Л. 71–72.

423. РГИА. Ф. 13. Оп. 1. Д. 373. Л. 10 об. Ирбитский ярмарочный листок. 1863. N 12; Журнал мануфактур и торговли. 1833. N 5. С. 69–70.

424. Кафенгауз Б.Б. Очерки внутреннего рынка России первой половины XVIII в. М, 1958. С. 156, 163.

425. Овсянников Н.Н. О торговле на Нижегородской ярмарке // Нижегородский сборник. Т. 1. Нижний Новгород, 1867. С. 135.

426. Подсчитано по: Гагемейстер Ю. Указ. соч. Т. 2. С. 514; Табл. XIII.

427. РГАДА. Ф. 183. Оп. 1. Д. 41. Л. 7 об.; Гагемейстер Ю. Указ. соч. Т. 2. С. 515.

428. Сборник статей о Сибири и о прилежащих к ней странах. Т. XCIII. С. 315–316; Ирбитский ярмарочный листок. 1863. N 12.

429. Подсчитано по: РГАДА. Ф. 214. Кн. 1368.

430. РГАДА. Л.187,216; Кн. 1537. Л. 119.

431. Там же. Кн. 1368, 1409, 1427, 1462, 1537,1588.

432. Там же. Кн. 1368. Л. 181 об.; Кн. 1462. Л. 13; Кн. 1427. Л. 101; Кн. 1537. Л. 105 об.

433. Там же. Ф. 214. Кн. 1588. Л. 126–126 об.

434. Подсчитано по: РГАДА. Ф. 214. Кн. 1305.

435. РГАДА. Ф. 214. Кн. 1429; 1368.

436. Там же. Кн. 1380. Л. 88–88 об.

437. Там же. Кн. 1301. Л. 303–304, 309.

438. Там же. Кн. 1301. 1380.

439. Подсчитано по: РГАДА. Ф. 214. Кн. 1100.

440. Там же. Л. 398–399 об.

441. Там же. Л. 272–274, 435–436.

442. Там же. Кн. 1429. Л. 611 об.–612, 616, 755, 785. Кн. 1301. Л. 387.

443. Подсчитано по: РГАДА. Ф. 214. Кн. 1359. Стоимость 1 пуда щуки оценивалась ярмарочной таможней в 6 алт. 4 ден., 1 пуда чебаков — в 5 алт. 2 ден.

444. Вилков О.Н. Ремесло и торговля Западной Сибири в XVII веке. М., 1967. С. 311–315.

445. РГАДА. Ф. 214. Кн. 1429. Л. 644, 762, 768.

446. Подсчитано по: РГАДА. Ф. 214. Кн. 1429.

447. РГАДА. Кн. 1244. Л. 435 об., 443 об.–444, 505 об.; Кн. 1253. Л. 2 об., 6 об.–7, 31 об.– 32 об.

448. Там же. Кн. 1353. Л. 142 об. -144.

449. Там же. Кн. 1244, 1253.

450. Там же. Кн. 1422. Л. 220–220 об.

451. Там же. Кн. 1244. Л. 482 об. 483 об., Кн. 1253. Л. 31 об.–32 об.

452. Там же. Кн. 1244. Л. 451, 522 об.–523.

453. Там же. Кн. 1257. Л.62 об.–6З.

454. Там же. Кн. 1257. Л.227–227 об.; Кн. 1355. Л. 36 об.

455. Там же. Кн. 1257. Л. 210–210 об., 253–253 об.

456. Там же. Кн. 1548. Л. 16, 17 об.

457. Там же. Кн. 1257. Л. 255 об., 257 об.–258.

458. Машанова Л.В. Указ. соч. С. 117.

459. РГАДА. Кн. 1474. Л. 40.

460. Кн. 1378,1474,1502,1591

461. Машанова Л.В. Указ. соч. С. 118–119.

408

462. РГАДА. Ф. 214. Кн. 1269. Л. 124 об.–125, 140.

463. Там же. Кн. 1379. Л. 394.

464. Там же. Кн. 1301.

465. Там же. Кн. 1301. Л. 385 об.–386, 411–411 об., 460, 502, 564 об.–565; Кн. 1380. Л. 75; Кн. 1429. Л. 660, 785 об.–786; Кн. 1368. Л. 160; Оп. 5. Д. 751. Л. 8–8 об.

466. Там же. Кн. 1429. Л. 707 об., 758 об.

467. Там же. Кн. 1305. Л. 269–270, 292.

468. Там же. Кн. 1100. Л. 525 об., 527; Кн. 1368. Л. 160.

469. Там же Ф. 829. Оп. 1. Д. 175. Л. 14; Д. 1798. Л. 3, 8, 13–14.

470. Там же. Д. 1798. Л. 10–12, 23.

471. ТФ ГАТО. Ф. 329. Оп. 13. Д. 206. Некоторые из рыбопромышленников-мещан и разночинцев (тюменские Рыболовы, тобольские Чермных) записались впоследствии в купечество.

472. РГИА. Ф. 13. Оп. 1. Д. 272. Л. 2.

473. ТФ ГАТО. Ф. 329. Оп. 13. Д. 206. Л. 22–23; Оп. 20. Д. 249. Л. 7.

474. Там же. Оп. 541. Д. 206. Л. 18–18 об.

475. Галажинский Э.В., Зиновьев В.П. Формирование капиталистических отношений в рыбопромышленности Сибири Х1Х-начала XX вв. // Проблемы генезиса и развития капиталистических отношений в Сибири. Барнаул, 1990. С. 126.

476. РГИА. Ф. 18. Оп. 4. Д. 336 (или 4). Л. 4; ТФ ГАТО. Ф. 8. Оп. 1. Д. 111. Л. 227–236.

477. ТФ ГАТО. Ф. 8. Оп. 1. Д. 278. Л. 65–68, 123, 130 об.–131 об.; Д. 258. Л. 1–1 об.,3 об.–4 об.; ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 4066.

478. Статистическое описание главных городов Западной Сибири // Журнал МВД. 1852. Ч. 39. С. 28–30.

479. ТФ ГАТО. Ф. 329. Оп. 20. Д. 249. Л. 6; Гагемейстер Ю. Указ. соч. Т. 2. С. 528.

480. ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 3570. Л. 266 об.–267; Гагемейстер.Ю. Указ. соч. Т. 2. С. 522.

481. Тобольские губернские ведомости. 1857. N 17.

482. Гагемейстер Ю. Указ. соч. Т. 2. С. 530; Смоленский М. О предполагаемом сообщении между реками Печорой и Обью // Тобольские губернские ведомости. 1857. N 28.

483. ГАОО. Ф. 3. Оп. 2. Д. 2611. Л. 10–19. Приведенные сведения неполные, так как некоторых рыбопромышленников за их отсутствием в Тобольске опросить не удалось, а ряд других купцов приблизительность сообщенных ими сведений объясняли тем, что за прошествием нескольких лет «всего не помнят». Можно предположить, что, поскольку неполнота сведений касалась как данных об общем улове рыбы, так и о количестве рыбы, продаваемой в Тобольске, соотношение между этими двумя величинами источник передает правильно.

484. ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 3570. Л. 265.

485. РГИА. Ф. 1264. Оп. 1. Д. 601.

486. ТФ ГАТО. Ф. 8. Оп. 1. Д. 278. Л. 123.

487. Гагемейстер Ю. Указ. соч. Т. 2. С. 529.

488. ТФ ГАТО. Ф. 8. Оп. 1. Д. 258. Л. 1–1 об.

489. ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 3570. Л. 265.

490. Дубенский Н.М. Промысловые артели // Сибирский сборник. 1893. Вып. 1. С. 22.

491. Колмогоров Г. Скотоводство и рыболовство в Тарском округе Тобольской губернии // Журнал МВД. 1857. Ч. 23. Отд. 3. С. 41–12.

492. ТФ ГАТО. Ф. 154. Оп. 4. Д. 14. Л. 22 об.–23; ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 4066. Л. 11–23.

493. РГАДА. Ф. 753. Оп. 1. Д. 139. Л. 4, 10.

494. Там же. Д. 286. Л. 1 об.

495. ГАТО. Ф. 50. Оп. 1. Д. 705. Л. 338 об., 339.

496. Там же. Ф. 50. Оп. 1. Д. 1757. Л. 45.

497. Там же. Л. 65 об.–66.

498. ГАТО. Ф. 50. Оп. 1. Д. 2990. Л. 1101–110 об; ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 2. Д. 2881. Л. 6–7.

409

499 ГАТО. Ф. 3. Оп. 1.Д. 150.

500. РГИА. Ф. 18. Оп. 4. Д. 335. Л. 18 об.–19.

501. ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 2115. Л. 347 об.–348.

502. ГАТО. Ф. 3. Оп. 19. Д. 576. Л. 5–21 об.

503. ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 4064. Л. 20.

504. Там же. Ф. 3. Оп. 3. Д. 3569. Л. 36–36 об. (Родюков оказался в числе 19 крупных сибирских купцов, кому был переслан для замечаний один из сигнальных экземпляров подготовленного к изданию «Обозрения»

505. ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 2304. Л. 42 об.; Дьяконов Д. Путевые заметки об озере Сартлан // Записки Западно-Сибирского отделения ИРГО. Кн. VII. Вып. II. Омск, 1885. С. 22.

506. РГАДА. Ф. 214. Оп. 5. Д. 214. Л. 1–3 об.

507. Там же. Ф. 214. Кн. 1362. Л. 146 об.–147 об.

508. ГАТО ф 282 Оп 1 д 6 л 50_51

509. Галажинский Э.В., Зиновьев В.П. Указ. соч. С. 125.

510. ТФ ГАТО. Ф. 329. Оп. 20. Д. 249. Л. 1–10.

511. Корнилов. Замечания о Сибири. СПб., 1829. Л. 73–99.

512. ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 4059. Л. 6 об.

513. Там же. Л. 2.

514. Там же. Л. 2–2 об.

515. РГИА. Ф. 1265. Оп. 7. Д. 122. Л. 4.

516. Шашков С.С. Сибирские инородцы в XIX столетии... С. 257.

517. ГАОО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 150. Л. 1–8.

518. Шашков С.С. Сибирские инородцы в XIX столетии... С. 257.

519. ГААК. Ф. 1. Оп. 1. Д. 591. Л. 386.

520. Кривошапкин М.Ф. Указ. соч. Т. 2. С. 155

521. ГАОО. Ф. 2. Оп. 1. Д. 416. Л. 8–8 об.

522. Кривошапкин М.Ф. Указ. соч. Т. 2. С. 160.

523. Там же Л 156

524. ГАИО. Ф. 24. Оп. 10. Д. 23. Л. 28 об.–29; Кривошапкин М.Ф. Указ. соч. Т. 2. С. 155.

525. ГАИО. Ф. 24. Оп. 10. Д. 23. Л. 28.

526. Памятная книжка Енисейской губернии на 1863 г. СПб., 1863. С. 162; Вторая памятная книжка Енисейской губернии на 1865 и 1866 годы. СПб., 1865. С. 88–89.

527. Шахеров В.П. Указ. соч. С. 170–173.

528. РГАДА. Ф. 183. Оп. 1. Д. 14. Л. 1–1 об.

529. Подсчитано с учетом того, что вес 1 тыс. ангарских омулей составлял 20 пуд., байкальских — 22 пуда, а в бочку входило ангарских омулей — 1400, байкальских — 1200. (Материалы для статистики Российской империи. СПб., 1841. С. 41).

530. ГАИО. Ф. 308. Оп. 1. Д. 56. Л. 57 об.–58.

531. Там же. Ф. 447. Оп. 1. Д. 59. Л. 79 об.–80.

532. РГАДА. Ф. 183. Оп. 1. Д. 14. Л. 2.

533. ГАИО. Ф. 70. Оп. 1. Д. 4833. Л. 4 об.

534. РГИА. Ф. 558. Оп. 2. Д. 43. Л. 262–263, 296 об.–297; РГАДА. Ф. 1069. Оп. 1. Д. ПО. Л. 375.

535. ГАИО. Ф. 308. Оп. 1. Д. 82. Л. 26–27.

536. Там же. Ф. 447. Оп. 1. Д. 59. Л. 33 об.–34, 79 об.–80.

537. Львов Л. Общее обозрение Забайкальского края // Русский вестник. 1842. N 9–10. С. 88–89.

538. ГАИО. Ф. 70. Оп. 1. Д. 6947. Л. 18–18 об.

539. Там же. Д. 5794. Л. 1–2.

540. Щукин Н.С. Рыбные промыслы в Восточной Сибири // Журнал МВД. 1847. Ч. 17. С. 210–225; Попов П.Ф. Историческая справка о рыболовстве на озере Байкал // Рыбы и рыбное хозяйство в бассейне озера Байкал. Иркутск, 1958. С. 40.

541. ГАИО. Ф. 70. Оп. 1. Д. 124. Л. 79; Д. 250. Л. 10, 12 об., 23–24 об., 37–37 об.

410

ГЛАВА IV

ПОДРЯДНО-ОТКУПНЫЕ ОПЕРАЦИИ СИБИРСКОГО КУПЕЧЕСТВА

1. Подряды как источник накопления капиталов

Подряды являлись одной из распространенных форм экономических взаимоотношений купечества с государством в феодальный период, в процессе которых купечество выступало в качестве своеобразного контрагента казны по добыче и развозу соли, заготовлению и поставке хлеба для воинских провиантских и казенных хлебозапасных магазинов, проведению торгово-закупочных операций и перевозке грузов, связанных с обслуживанием казенной и кабинетской промышленности. Важную роль подряды играли и в сфере частного предпринимательства, где основная масса подрядных операций была связана с организацией перевозки товаров, доставлявшихся из центральных районов страны для внутрисибирского потребления и промена в Кяхте, и обратной транспортировкой сибирских и кяхтинских товаров на Ирбитскую и Нижегородскую ярмарки и в другие торговые центры Европейской России.

Значение и масштабы подрядных операций в Сибири определялись огромной пространственной протяженностью территории региона, в связи с чем на перевозку различных товарных грузов тратились громадные средства (расходы на перевозку доходили до половины стоимости товара). Широкая распространенность подрядных операций обусловливалась и большим удельным весом казенного и кабинетского хозяйства в экономике Сибири (горнозаводские предприятия, винокуренные и солеваренные заводы и пр.), к обслуживанию которого на подрядных началах привлекался частный капитал.

Подрядная практика купечества во многом была связана с установлением государством своей монополии на те или иные виды хозяйственной деятельности, в результате чего капитал и предпринимательская инициатива купечества оказывались ориентированными не на прямое участие в этих сферах предпринимательства, а на обслуживание монополистических устремлений государства. Одной из сфер экономики, где казна имела положение монополиста, была добыча и торговля солью. Казенная монополия на продажу соли была установлена в 1705 г. и просуществовала с небольшим перерывом (1727–1730 гг.) до 1822 г., когда на Сибирь был распространен Устав о соли (1818 г.), допускавший ее частную продажу [1]. Однако и после этого казна оставалась главным агентом на соляном рынке, в особенности оптовом, так как частная торговля солью сдерживалась разнообразными ограничениями. К тому же в собственности государства сосредоточились практически все имевшиеся в Сибири соляные источники и солеваренные заводы, часть из которых сдавалась в аренду частным предпринимателям.

411

Тобольская губ. снабжалась солью с расположенных на ее территории Ямышевского (в XVIII в.) и Коряковского озер, последнее из которых являлось крупнейшим соляным источником в Сибири. Население Томской и Енисейской губерний обеспечивалось солью с Боровых, Алеусского, Степного и других самосадочных озер, Троицкого солеваренного завода, а также в значительной степени — с Коряковского озера. В Иркутскую губ. и Забайкалье соль поступала из 6 источников: Иркутского, Селенгинского, Усть-Кутского и Охотского солеваренных заводов, Борзинского озера и Вилюй-ских соляных копей. Поскольку значительная часть соляных источников имела незначительные объемы добычи соли, то многие районы (в том числе и отдаленные) снабжались солью, доставляемой с главных соляных промыслов: в Западной Сибири — с Коряковского озера, а в Восточной — с Иркутского солеваренного завода. С западносибирских соляных озер частично снабжался солью и уральский регион. Все это требовало организации масштабных добычи и перевозки соли, осуществлявшихся в значительной мере подрядным способом.

На рубеже XVII–XVIII в. крупные подряды по добыче и перевозке соли выполнялись гостями и купцами гостиной сотни, доминировавшими в этот период в торгово-промысловых операциях на территории Сибири. Так, в 1687–1689 гг. 20 тыс. пуд. соли поставили в Иркутск по казенному подряду купцы гостиной сотни И. и А. Ушаковы, имевшие соляные варницы в Ангарском усолье [2]. В соляных подрядах принимали участие и другие категории торгово-промыслового населения Сибири. По данным за 1732 г., поставками соли в Иркутской провинции занимались служилый человек Парфен Юринский, варивший соль в Иркутском усолье, а также иркутские купцы Федор и Иван Чечеткины, имевшие 2 варницы в Селенгинском усолье. Юринский ставил соль в Иркутск и Балаганск по цене 10 коп. за пуд, а Чечеткины — в Селенгинск с ведомством по 12 коп. за пуд [3]. Поставки соли еще с одного из действовавших в Иркутской провинции солеваренного завода — Усть-Кутского (основан в 1639 г. землепроходцем Хабаровым) осуществлял в начале XVIII в. солепромышленник Шангин, в содержании у которого этот казенный завод находился до 1732 г., затем был вновь возвращен в казенное ведение, а в 1750 г. передан в руки иркутских купцов Ивана и Василия Ворошиловых. В 1750-е гг. Ворошиловыми ежегодно вываривалось для поставки в казенные соляные магазины более 14 тыс. пуд. соли, тогда как средняя производительность завода в период его нахождения с 1731 по 1750 г. в казенном управлении составляла лишь 6,6 тыс. пуд. в год [4]. Ворошиловы брали на себя также и перевозку вывариваемой соли в соляные магазины и стойки, в том числе располагавшиеся в отдаленных местностях. Так, в 1768 г. И. Ворошилов подряжался доставить водным путем в Якутск 4 тыс. пуд. соли с оплатой за провоз 6 коп. за пуд. В 1770-е гг. он сплавлял в Якутск ежегодно более 5 тыс. пуд. [5] Часть вывариваемой Ворошиловыми соли развозил в 1767–1770 гг. по контракту с Усть-Кутской воеводской канцелярией иркутский купец П. Суровцев за подрядную плату 1167 руб. в год [6]. С Селенгинского солеваренного завода, который до 1729 г. находился

412

в ведении казны [7], а затем был передан иркутским купцам Чечеткиным, от которых в 1756 г. перешел к их родственникам Пахолковым (в их владении находился до 1803 г., когда вновь поступил в казну), развозили соль в места потребления как сами солезаводчики, так и другие купцы: в 1770-е гг. этим занимался, в частности, селенгинский купец Д. Шелгунов [8].

Самый крупный в Восточной Сибири солеваренный завод — Иркутский (основан вышеназванными предпринимателями Ушаковыми) — находился во второй половине XVIII в. в казенном ведении, но периодически передавался в арендное содержание купцам. Так, в 1782 г. четырехлетний контракт на выварку соли на Иркутском заводе заключал тобольский купец И. Дьяконов, обязывавшийся производить ежегодно по 120 тыс. пуд. соли. Одновременно он брал на себя обязательство доставлять часть вывариваемой соли (8780 пуд.) в Удинск и Баргузин за подрядную плату 1314 руб. Остальная вываривавшаяся в Иркутском заводе соль также доставлялась в места продажи подрядным способом, в этих подрядах в первой половине 1880-х гг. участвовали иркутские купцы П. Солдатов (перевозил в Нерчинск более 3,5 тыс. пуд. соли), М. Душаков, И. Новиков, курский купец А. Климов, крестьянин Д. Малых и др. [9]

По Западной Сибири наиболее ранние сведения о подрядных операциях по выломке и развозу соли, проводившихся после установления в 1705 г. казенной монополии на торговлю солью, удалось обнаружить за 1730–1740-е гг. В это время оптовые подряды по добыче и развозу соли выполняли: житель Омской крепости Л. Переладов, подряжавшийся в 1738 г. на поставку в течение 3-х лет с Ямышевского озера в Тару и Омск по 10 тыс. пуд. соли в год; тобольские посадские А. Сергеев и Ф. Смирных, поставлявшие в 1741–1743 гг. с Ямышевского озера в Тобольск ежегодно по 20 тыс. пуд.; представители купеческой верхушки Тобольска Иван и Евсей Медведевы, бравшие крупный подряд на поставку с 1741 по 1744 г. в тобольские запасные магазины 100 тыс. пуд. соли за подрядную плату 7 тыс. руб. [10]

Уже в середине XVIII в. частными предпринимателями выполнялись достаточно крупные подряды по поставке соли с озер Западной Сибири на уральские заводы. Так, с 1750 по 1753 г. по контракту, заключенному с Екатеринбургским соляным комиссарством, тюменец И.А. Кропивин в товариществе с жителем демидовских заводов Я. Лосевским поставил в ведомство екатеринбургских заводов с озер Ямышевского и Абелея 113 тыс. пуд. соли. В 1750 г. соль с оз. Абелей в Екатеринбург ставил тобольский купец С. Осинцов, которому на «обзадачивание возчиков», нанятых им для перевозки 17 тыс. пуд. соли, были выданы из казны в счет подрядной платы «половинные деньги» в размере 1876 руб. [11]

По сведениям, сохранившимся в фондах сибирских соляных контор (РГАДА), в 70-е гг. XVIII в. в подрядах по добыче и развозке соли в Западной Сибири участвовало 12 подрядчиков, представлявших главным образом доминировавшее в экономической жизни региона тобольское и томское купечество. Как следует из данных таблицы 50, в которой представлены сведения об этих подрядах, уже в 70-е гг. XVIII в. проявилась тенденция к

413

Таблица 50

Участие западносибирского купечества
в соляных подрядах в 1770-е гг.^*

Фамилия подрядчика	Сословная и регион. принадлежность подрядчика	Время выполнения подряда	Кол-во поставленной соли, пуд.	Контрактная плата, руб.	Место поставки
Шевырин Е.	тобольский купец	1772-1773	276500	27500	Екатеринбург, Тюмень, Нарым, Тогур
Крупенников П.	тобольский купец	1770-1773, 1778-1781	63000	2530	Тобольский уезд
Коновалов И.	туринский купец	1770, 1772-1773	62700	4440	Верхотурье, Пелым
Плотников А.	тобольский посадский	1773	4000	80	Демьяновский ям
Крупенников М.	тобольский купец	1774-1777	120000	8900	Ялуторовск
Ширков Ф.	тобольский купец	1773-1774	590600	61000	Тобольск
Корнильев В.	тобольский купец	1774	52500	3050	Тара, Ишим
Шевырин А.	тобольский купец	1774-1777	100000	6240	Краснослободской острог
Росляков А.	тобольский купец	1774-1777	24000	600	Самаровский ям
Володимеров П.	тобольский купец	1777	20000	1100	Тара
Боровинский И.	челябинский купец	1775-1778	60000	3000	Усть-Ишим. магазин
Шумиловы С. и П.	томские купцы	1775-1778	233700	35500	Исетская провинция
		1776-1778	35000	8300	Тюмень, Туринск, Березов
		1777-1780	14000	2010	Нарым, Кетск
		1778-1781	64000	8790	Кузнецк

^* Сост. по: РГАДА. Ф. 353. Оп. 1. Д. 2515. Л. 114–114 об.; Ф. 355. Д. 180; 181; 182; Ф. 517. Оп. 1.Д. 1052.

концентрации соляных поставок в руках крупных подрядчиков, среди которых выделялись тобольские купцы Е. и А. Шевырины, П. и М. Крупенниковы, Ф. Ширков и томские П. и С. Шумиловы, на долю которых приходилось в совокупности до 3/4 от всего объема учтенных поставок. Наибольшую активность проявляли Шумиловы, в течение более чем 20 лет занимавшиеся поставками соли в различные населенные пункты Западной Сибири и Ура-

414

ла. В 1775 г. Степан Шумилов заключил в Главной соляной конторе трехгодичный контракт на поставку соли из тобольских запасных магазинов, а также Бурлинского, Красноярского озер и Енисейских варниц более чем в два десятка населенных пунктов, в том числе такие крупные, как Томск, Тюмень, Красноярск. Контракт, заключенный Шумиловыми на следующее трехлетие, включал помимо прочего и пункт о выломке соли на Коряковском озере и перевозке ее в Тобольские соляные магазины [12]. В начале 1780-х гг. Шумиловы поставляли соль в населенные пункты ведомства Колывано-Воскресенского горного начальства [13]. Крупные подрядные операции выполнялись ими и по поставке соли на уральские горные заводы. Так, в течение 1775–1777 гг. Степан Шумилов доставил водным путем с озер Коряковского, Ямышевского и Абелея в Исетскую провинцию 233700 пуд. соли за подрядную плату в 35,5 тыс. руб. Крупнооптовые поставки соли на Урал объемом до 200–300 тыс. пуд. в год осуществляли Шумиловы (в товариществе с кунгурским купцом Юхневым) в 1786–1788 гг. [14] В целом в течение второй половины 1770–1780-х гг. Шумиловыми было поставлено в различные места более 4,5 млн пуд. соли [15].

Тенденция к укрупнению соляных подрядов еще более упрочилась на рубеже XVIII–XIX в. Большинство заключавшихся в это время подрядных контрактов предусматривало общегубернские масштабы поставок. Так, барнаульский купец И. Пуртов в течение 1784–1787 гг. снабжал солью все населенные пункты Колыванской губ., подрядившись по контракту с казенной палатой поставить в общей сложности 136 тыс. пуд. соли [16]. Крупные подряды по выломке и развозу соли в магазины Тобольской губ. в 80–90-е гг. XVIII в. выполнял тобольский купец первой гильдии Ф. Кремлев [17]. В первом десятилетии XIX в. крупнейшим соляным подрядчиком Западной Сибири был тобольский купец первой гильдии И. Куклин. По наиболее крупному из выполнявшихся им контрактов, Куклин обязывался в течение 1804–1807 гг. добывать на Коряковском озере и доставлять ежегодно в населенные пункты Тобольской и Пермской губерний соответственно 150 и 300 тыс. пуд. соли; кроме того, на 1806 г. ему было назначено поставить в запасные магазины еще 500 тыс. пуд. соли «сверх пропорции». Сумма ежегодно выплачиваемой Куклину по этому подряду контрактной платы составляла 145 тыс. руб., а в 1806 г., с учетом поставки дополнительного количества соли, — более 300 тыс. руб. [18] В целом же за подрядное четырехлетие им было перевезено 2,3 млн пуд. соли и выручено в виде подрядной платы около 900 тыс. руб.

На рубеже XVIII–XIX в. в подрядные операции с солью втягиваются представители купеческой династии, наиболее ярко олицетворявшей эпоху первоначального накопления в дореформенной Сибири, — Поповых. По сведениям за 1802 г., верхотурский купец Андрей Яковлевич Попов выставил с Коряковского озера в Ишимские запасные магазины 44 тыс. пуд. соли [19]. А в 1810 г. А.Я. Попов и его племянники Федот и Степан взяли подряд на ежегодную поставку в запасные магазины Тобольской губ. до 600 тыс. пуд. соли по цене 30 коп. за пуд [20]. Купеческая фирма Поповых, в подрядных

415

операциях которой в качестве комиссионера, а затем и компаньона, участвовал также и их родственник тарский купец Е. Филимонов, занимала монопольное положение в подрядах по перевозке соли в Тобольской губернии в течение 12 лет, за это время на более чем 40 построенных ею солевозных судах было развезено свыше 5 млн пуд. соли,

Процессы монополизации достаточно отчетливо проявились в подрядных операциях по развозке соли и в Восточной Сибири. Здесь в конце XVIII — начале XIX в. положение крупнейшего соляного подрядчика занял клан иркутских купцов Сибиряковых, возглавляемый Михаилом Васильевичем Сибиряковым. В первые два десятилетия XIX в. Сибиряковы фактически монополизировали поставку соли с Иркутского солеваренного завода в Забайкальский край. Известно, что сын М.В. Сибирякова Ксенофонт с 1809 по 1821 г. трижды заключал в Иркутской казенной палате рассчитанные на 4-летний срок контракты на доставку соли в Нерчинский округ. По одному из контрактов, действовавшему в 1814–1817 гг., Сибиряковы обязывались доставить из Иркутского завода в соляные магазины и стойки Забайкалья более 330 тыс. пуд. соли за условленную подрядную плату 870 тыс. руб. Для водной перевозки подрядных грузов по Ангаре и Байкалу Сибиряковы в 1816 г. использовали 14 судов, из них 6 собственных и 8 наемных [21].

Распространение практики крупных соляных подрядов обусловливалось стремлением властей иметь дело с предпринимателями, способными отвечать за выполнение подрядных обязательств своим капиталом и имуществом. Однако, как показал опыт, сдача поставок крупным подрядчикам не гарантировала успешного их осуществления, в случае же неудачи под угрозой оказывалось снабжение солью населения, проживающего на обширной территории, а казне приходилось в течение длительного времени взыскивать с подрядчиков большие суммы долгов. Из названных выше соляных подрядчиков проявляли «неисправность» в выполнении своих обязательств по подрядам А. Кропивин, С. Шумилов, И. Пуртов, Ф. Кремлев, И. Куклин. Так, барнаульский купец И. Пуртов недопоставил к концу контрактного срока (1787 г.) 26840 пуд. соли, что составляло 1/6 часть от всей законтрактованной к поставке пропорции [22]. Нарушения контрактных обязательств допускали и Шумиловы: в 1782 г. из-за несвоевременно выполненной ими поставки жители Чаусского острога, по донесению местного исправника, были вынуждены 2,5 месяца обходиться без соли, нехватка соли ощущалась также в Каинске и Каргацком форпосте. Сложившаяся ситуация вынудила губернские власти послать в Томский магистрат предписание с указанием «побудить» Шумиловых к надлежащему выполнению подряда [23].

Следствием неисправности подрядчиков были понесенные ими убытки и долги казне (невозвращенные авансы, начеты сумм, потраченных на завершение поставок казенным распоряжением и т. п.). Так, убытки тобольского купца Ф. Кремлева по его соляным подрядам составили 50 тыс. руб., а задолженность казне подрядчика И. Куклина исчислялась суммой в 103052 руб. [24] Но главные потери казна несла от возвышения подрядных цен из-за отсутствия конкуренции на торгах, так как круг соискателей подрядов был

416

ограничен специализировавшимися на подрядных операциях капиталистыми купцами, имевшими достаточные финансовые средства для того, чтобы организовать добычу и развозку соли в общегубернских масштабах. В результате некоторым подрядчикам (как, например, Сибиряковым) выплачивались в виде подрядной платы миллионные суммы [25].

В силу вышеназванных причин в начале 1820-х гг. по инициативе Сперанского были предприняты меры, направленные на значительное ограничение сферы действия крупнооптовых соляных подрядов. Важное значение в этом отношении имели введенные в 1822 г. «Правила для соляного управления в Сибири», по которым казенным палатам предписывалось заменить крупнооптовые подряды «раздробительными», а также практиковать развозку соли распоряжением казенных комиссионеров в случае предложения подрядчиками на торгах невыгодных для казны цен. Результатом вступления в силу этого закона стало раздробление операции по развозке соли в Иркутской губ. с 1822 г. на новый четырехлетний срок на 22 подряда, при этом казне удалось добиться понижения контрактной платы на 368200 руб. [26] Оптовые подряды были отменены и на территории Западной Сибири, в результате чего подрядчики-монополисты Поповы были вынуждены продать свои солевозные суда казне [27]. К тому же вместо подрядов стала широко практиковаться комиссионерская заготовка и развозка соли. В частности, распоряжением комиссионеров-чиновников в 1820–1850-е гг. производилась выломка соли на крупнейшем соляном озере Западной Сибири — Коряковском, а также доставка ее в запасные соляные магазины. Так, в 1824 г. казенными комиссионерами было заготовлено на Коряковском озере 792680 пуд. соли, из них перевезено в запасные магазины 240550 пуд. [28] Частные подрядчики же в основном привлекались для организации перевозки соли из запасных магазинов в отдаленные населенные пункты. Так, в с. Самаровское Березовского округа в 1850 г. 6 тыс. пуд казенной соли были сплавлены из Тобольска на судах частных рыбопромышленников, отправлявшихся на промысел рыбы в низовья Оби, а в 1851 г. 3 тыс. пуд. соли туда доставил по подряду с казной тобольский мещанин Плотников. В этом же году на доставку 2 тыс. пуд. казенной соли из Тобольска в Березов был подряжен тобольский купец П. Плеханов, а в Камышлов Пермской губ. 10 тыс. пуд. соли за подрядную плату в 14,5 коп. за пуд перевез подрядчик Попов [29]. В 1858 г. березовский купец М.А. Нижегородцев подряжался в Тобольском соляном комиссионерстве на перевозку из Тобольска в Березов 500 пуд. соли за плату в 115 руб. сер. [30] В случаях, когда подрядчики привлекались к перевозке соли не из запасных магазинов Тобольской губ., а непосредственно от соляных источников, подряды также имели раздробительный характер. Так, в 1850 г. в развозке соли от Медвежьего озера принимали участие 3 тобольских купца-подрядчика: Ершов, перевезший в Екатеринбург и Верхотурье соответственно 10 и 5 тыс. пуд. соли; Плотников, подряжавшийся на доставку в Ялуторовск (вместе с вышеназванным Ершовым) 33 тыс. пуд.; и Злотников, доставивший в Туринск 20 тыс. пуд. соли [31]. Самые крупные подрядные перевозки соли по территории Тобольской губ. не превышали,

417

как правило, 50–75 тыс. пуд. на одного подрядчика (в 1836 г. Совет Главного управления Западной Сибири давал разрешение тарскому купцу Пяткову на перевозку своим коштом 75 тыс. пуд. соли за плату 30 коп. за пуд., тюменский купец Н. Тюфин доставлял в течение 1854–1855 гг. в Тюмень и Туринск 50 тыс. пуд. соли за подрядную плату 5050 руб. сер.) [32], тогда как общий объем добычи и потребления соли по губернии достигал в 1840–1850-е гг. 0,5 млн пуд.

В Томской губ. соль, добывавшаяся на боровых и степных озерах, выламывалась «под наблюдением чиновников вольнонаемными людьми», а развозилась по местам потребления возчиками из крестьянского и мещанского сословий, нанимаемыми чиновниками-комиссионерами. К услугам подрядчиков же казна прибегала главным образом для доставки соли с озер и Спи-ринского запасного магазина в отдаленные Томский, Нарымский и Тогур-ский соляные магазины, а также для перевозки ее из Томского магазина в Ачинский, Минусинский и Яновский магазины Енисейской губ. Всего по этим направлениям в течение 1852–1861 гг. было перевезено 946500 пуд., что составляло лишь около 20% от всего объема перевозки соли с озер Томской губ. (4580 тыс. пуд.), осуществлявшейся в основном комиссионерским способом [33]. При этом так же, как и в Тобольской губ., подрядная доставка соли распределялась между несколькими подрядчиками: так, в 1854 г. из Спиринского запасного магазина в Томск 55 тыс, пуд. соли за подрядную плату 3987,5 руб. сер. перевозил томский купец М. Попадейкин, в с. Кийское 10 тыс. пуд. за 1375 руб. — томский мещанин М. Дашевский, в магазины Нарымского края 18 тыс. пуд. за 1680 руб. — крестьянин Колыванского округа М. Вертков, а из Томского магазина в Яновский и Минусинский магазины Енисейской губ. 45 тыс. пуд. за 12450 руб. — торгующий крестьянин того же округа Ф. Абрамов [34].

Соляные поставки, осуществлявшиеся в 20–50-е гг. XIX в. частными подрядчиками в Восточной Сибири, где все солеваренные заводы (за исключением Усть-Кутского, состоявшего в аренде у киренских купцов Сычевых [35]) находились в собственности и управлении казны, также носили раздробительный характер и, как правило, не превышали в каждом отдельном случае 30–50 тыс. пуд. соли в год. Так, в 1846–1847 гг. иркутский купец-судовладелец Г.И. Шигаев доставлял с Иркутского солеваренного завода в Верхнеудинский, Троицкосавский и Кабанский соляные магазины по 31532 пуд. и из Шигаевского соляного магазина в Петровскую стойку — по 2078 пуд. в год за контрактную плату 8066 руб. сер. Другой подрядчик, занимавшийся поставками соли в эти же годы — нерчинскозаводской купец X. Кандинский, развозил ежегодно из Читинского складочного магазина по местам продажи в Нерчинском округе 47 тыс. пуд. соли за плату в 7,5 тыс. руб. сер [36]. Иркутский купец А.К. Сибиряков, продолживший в 1840–1850-е гг. традиционно активное участие этой купеческой фамилии в подрядных операциях, подряжал в 1850 г. иркутских судовладельцев к перевозке через Байкал 28 тыс. пуд. соли, следуемой в Забайкалье в счет выполнения его контракта с казенной палатой. Представитель еще одной купеческой семьи,

418

интенсивно занимавшейся подрядными операциями на территории Восточной Сибири — П.В. Солдатов в 1858 г. заключал двухгодичный контракт на перевозку из Иркутского солеваренного завода в Иркутский и Кабанский соляные магазины, а также Братскую соляную стойку 45 тыс. пуд. соли [37]. Так же, как и в Западной Сибири, ставка на раздробление подрядов позволила участвовать в подрядных перевозках соли не только купечеству, но и не обладавшим крупными капиталами представителям других сословий сибирского общества (отставным казакам Н.Н. и А.С. Могилевым и др.)

Проводившаяся казной политика раздробления соляных подрядов хотя и существенно подорвала, но, однако, не уничтожила окончательно проявления монополизма в соляных поставках. В частности, в форме крупнооптового подряда в 1850-е гг. иркутскому купцу А. Сибирякову отдавалась поставка соли в Забайкальский край. По данным за 1855 г., он нанимал 4-х иркутских судовладельцев для перевозки через Байкал 55 тыс. пуд. поставляемой им по подряду в Нерчинский край соли, а в 1858–1859 гг. доставил с Иркутского солеваренного завода в соляные магазины и стойки Прибайкалья и Забайкалья более 250 тыс. пуд. соли, получив в виде подрядной платы около 50 тыс. руб. сер. [38] Проявлениями монополизма была чревата и практика комиссионерской перевозки соли. В 1837 г. должность комиссионера по развозу соли в Тобольской губ. исправлял купец Попов, который организовал перевозку в различные места 848 тыс. пуд. соли [39]. Во второй половине 1840-начале 1850-х гг. практически все соляные перевозки в губернии сосредоточились в руках чиновника особых поручений Главного управления Западной Сибири А.Ф. Поклевского-Козелло, который перевозил соль не только на казенных, но и собственно ему принадлежавших судах, получая, помимо комиссионерского вознаграждения, еще и подрядную плату. Так, в 1851 г. помимо более чем 200 тыс. пуд. соли, перевезенных с Коряковского озера в запасные магазины Тобольской губ. на казенных солевозных судах, он доставил в Тобольск 60 тыс. пуд. соли на собственных судах, за что ему было выплачено из казны 4100 руб. сер. Сверх этого ему было выдано 6340 руб. за «взводку» от Тобольска до Корякова порожних казенных судов при помощи принадлежавшей ему коноводной машины [40]. Комиссионерская служба, которую Поклевский-Козелло успешно сочетал с предпринимательством, выполняя подрядные перевозки (не только соли, но и спирта, хлеба и пр.), по сути дела, без всякой конкуренции со стороны других подрядчиков, позволила ему составить первоначальный капитал, успешное приращение которого после ухода со службы вывело его в число крупнейших предпринимателей западносибирского региона.

Своеобразным толчком к возобновлению практики крупных соляных подрядов стало развитие в Сибири пароходства, значительно удешевлявшего стоимость грузоперевозок. Появившаяся в связи с этим возможность снижения затрат на соляную операцию побудила казну отказаться от запрета на крупные подряды, установленного правилами 1822 г. и подтвержденного впоследствии Уставом о соли. Поэтому когда в 1859 г. западносибирские пароходчики тюменские купцы Н. Тюфин, И. Решетников и отставной

419

надворный советник А. Поклевский-Козелло вызвались взять на себя развозку всей добываемой в Коряковском озере соли по крупнейшим запасным магазинам Тобольской губ., располагавшимся в Омске, Тюмени, Тобольске и Таре, губернские власти поддержали это предложение, но, учитывая, что оно нарушало законодательно установленный принцип обязательного раздробления соляных поставок, обратились в Министерство финансов за разрешением на исключение из правил. Министерство нашло проект выгодным, так как его реализация позволяла казне ежегодно экономить на соляной операции по 9–12 тыс. руб. сер., и рекомендовало для достижения еще большей экономии провести конкурсную сдачу подряда с торгов. После утверждения проекта Сибирским комитетом были проведены торги, в которых помимо Тюфина, Решетникова и Поклевского-Козелло участвовал также и везенборгский купец Беренс. Последний и вышел победителем в конкурсе, заключив контракт на ежегодную перевозку в течение 10 лет, начиная с 1860 г., 300 тыс. пуд. соли по подрядной цене 10,5 коп. за пуд. Тобольская казенная палата выдала Беренсу кредит в 32 тыс. руб. на строительство 80-сильного парохода и 6 соляных барж на условии погашения его из суммы подрядной платы. В итоге расходы казны на соляную операцию сокращались на треть, так как теперь перевозка одного пуда соли обходилась в 10,5 коп. вместо 15 2/3 коп. (себестоимость перевозки соли в 1854–1859 гг., когда она осуществлялась казенным распоряжением) [41].

Таким образом, произошла как бы своеобразная реанимация монополистических явлений, присущих соляным подрядам ранее, до реформ Сперанского, однако на данном этапе монополия стала результатом утверждения качественно более высокого технического уровня организации подрядных перевозок, связанного с начальным этапом революции на речном транспорте, произведенной появлением и развитием пароходства. Если переход к казенному комиссионерству и раздробительным подрядам в начале 1820-х гг. был вызван взвинчиванием подрядных цен со стороны подрядчиков-монополистов, то утверждение новой монополии сопровождалось, наоборот, снижением цен по сравнению с ценами комиссионерской перевозки и мелких подрядов.

Помимо соляных поставок, еще одной важной сферой подрядных операций купечества было выполнение подрядов по заготовлению хлеба и фуража. Уже с XVII в. казна привлекала частных подрядчиков для закупки и доставки хлеба в неземледельческие отдаленные северные районы для снабжения проживавшего там военнослужилого и промыслового населения. Практика подрядных поставок хлеба в эти районы еще более расширилась после отмены в 1760–1780-е гг. десятинной пашни, сбор хлеба с которой предназначался для удовлетворения казенных потребностей. Значительному росту масштабов казенных хлебозаготовок способствовало утверждение во второй половине XVIII в. казенного винокурения в Сибири, а также формирование кабинетских горнозаводских комплексов на Алтае и в Забайкалье. В связи с этим подряды начали использоваться как один из методов обеспечения хлебом казенных и кабинетских промышленных предприятий, на кото-

420

рых он использовался как в качестве сырья (винокуренные заводы), так и для продовольствия рабочих и служащих (металлургические, солеваренные заводы). Широкое применение подрядный способ нашел и при заготовлении хлеба и фуража в провиантские магазины, снабжавшие воинские части, располагавшиеся в городах и на Сибирской военной линии. А после того как на рубеже XVIII–XIX в. в Сибири были учреждены казенные хлебозапасные магазины (в Тобольской губ. — с 1800 г., в Иркутской — с 1805 г.), частные подрядчики начали широко привлекаться казной для поставок хлеба и на этом направлении.

В историческом плане использование частных подрядчиков для заготовления хлеба для казенных нужд в Сибири впервые в значительных масштабах стало применяться с целью обеспечения хлебом служилого населения в северных промысловых районах. Так, в 1694 г. купец гостиной сотни И. Ушаков брал подряд на поставку в Якутск в течение 5 лет по 6 тыс. пуд. муки [42]. В XVIII в. в подрядные операции по доставке хлеба в Якутию и на Камчатку вовлекаются купцы, участвовавшие в организации промысла пушнины на островах Тихого океана. Так, в 1752 г. Якутская воеводская канцелярия подряжала к доставке из Якутска в Охотск 6 тыс. пуд. казенного хлеба за плату в 14400 руб. якутского купца М. Муксунова и тотемского (а затем иркутского) Г. Малышева [43]. В 1775 г. контракт на поставку провианта в Охотск для продовольствия «регулярных и нерегулярных команд» заключал в губернской канцелярии иркутский купец Ф. Киселев, обязывавшийся в течение двух лет закупить и доставить в Охотск 20 тыс. пуд. муки по цене 1 руб. 60 коп. за пуд. Более крупный подряд выполнили в 1778–1781 гг. якутский купец П. Лебедев-Ласточкин и курский Ситников: за поставленные в Охотск и Камчатку 140892 пуд. хлеба им было выплачено около 250 тыс. руб. [44] С 1793 г. в течение 4 лет поставлял из Якутска в Охотск по 10 тыс. пуд. хлеба один из первооткрывателей Русской Америки рыльский купец Г. Шелихов [45].

В первой половине XIX в. наиболее крупные подряды по поставкам хлеба в северо-восточную Сибирь были связаны с заготовлением его для казенных хлебозапасных магазинов Приленского края и выполнялись в основном иркутским купечеством, утвердившимся как главная предпринимательская сила в экономике региона. Так, в 1806 г. иркутский купец Д. Сычев по контракту с казенной экспедицией Иркутского губернского правительства закупил и сплавил по р. Лене в Якутск 25 тыс. пуд. муки, получив за это подрядную плату в размере 24700 руб. В этом же году иркутский купец первой гильдии Н.Т. Баснин по контракту с Якутской городской думой за подрядную плату в 11375 руб. поставип для «продовольствия якутских граждан» 10300 пуд. муки [46]. По данным за 1820 г., его брат Павел Баснин подряжался закупить и доставить в Якутский и Киренский запасные магазины 25 тыс. пуд. муки по подрядной цене 2 руб. 50 коп. за пуд, помимо этого он обязался доставить 22207 пуд. уже закупленного казной хлеба, получив за его перевозку по 70 коп. с пуда. В товарищи по подряду он принял крестьянина Ларионова, получившего «общественное одобрение» на вступление в подряд с объемом поставки до 12 тыс. пуд. [47] Масштабные подрядные операции,

421

связанные с поставкой хлеба в Якутию, выполнял в 20-е гг. XIX в. иркутский купец Е.А. Литвинцов. По сведениям за 1820 г., он обязывался контрактом на поставку в казенные запасные магазины Якутского и Киренского ведомств 40 тыс. пуд. «заготовленного собственным его распоряжением» хлеба на сумму в 142 тыс. руб. Кроме этого, Литвинцов брался доставить с ленских пристаней в Киренск 10 тыс. пуд закупленного казной хлеба за условленную плату в 7 тыс. руб. [48]

В 30–40-е гг. XIX в. в подрядные операции, связанные с поставкой хлеба в Якутию, активно включаются недавно вышедшие на авансцену предпринимательства в восточносибирском регионе иркутские купцы П. Герасимов и С. Кокорин, выставлявшие ежегодно до 20–30 тыс. пуд. хлеба. В 1840 г. они взяли на торгах совместный подряд по заготовлению для якутских и киренских запасных магазинов 17687 пуд. ржаной муки на сумму 45144 руб. и 1599 пуд. круп на 5755 руб., а в 1841 г. всю законтрактованную казной пропорцию хлеба (около 30 тыс. пуд.) по подрядной цене 2 руб. 18 коп. за пуд поставил в Якутскую обл. С. Кокорин [49].

Купечество участвовало также в подрядах по поставке хлеба в казенные хлебозапасные магазины, расположенные в других отдаленных от земледельческих районов Сибири местностях: северном Приобье и Туруханском крае. В основном эти подрядные операции выполнялись купцами Томска, Тобольска, Тюмени, Красноярска и Енисейска, так как купечество, проживавшее в городах Северного Приобья и Туруханске, было немногочисленным и не обладало капиталами, достаточными для выполнения подрядов, сопряженных с перевозками грузов на большие расстояния. По сведениям за 1774 г., казенный провиант из Тобольска в Сургут перевозил тюменский купец Кропивин, подрядившийся доставить 7 тыс. пуд. муки за подрядную плату в 1005 руб. [50] В 1792 г. в запасной магазин Березова 13 тыс. пуд. муки по цене 36 коп. за пуд поставил уже упоминавшийся нами как крупный соляной подрядчик тобольский купец И. Куклин [51]. Активное участие в подрядных операциях по поставкам хлеба в низовье Оби принимали томские купцы, закупавшие хлеб в одной из главных житниц Сибири — на Алтае. Особенно значительные масштабы эти поставки приняли после реформ Сперанского, когда были ослаблены ограничения на торговлю хлебом, действовавшие на территории Алтайского горного округа. Так, в 1818 г. Ф. Попов поручал своему поверенному томскому купцу Шутову закупить в Бийском и Томском уездах до 15 тыс. пуд. муки для сплава по контракту с казной в низовые приобские города. В 1819 г. в казенные запасные магазины Березова, Обдорска и Кондинска 20 тыс. пуд. муки поставил томский купец П. Чулошников. В 1820 г. томский купец М. Клестов закупил в селениях Алтая 35 тыс. пуд. хлеба, предназначенного для поставки по контракту с Томской казенной экспедицией в г. Сургут и с. Самаровское [52]. В 1826 г. на перевозку из Тобольска в Сургутский запасной магазин 10 тыс. пуд. муки подряжался томский купеческий сын Г. Неупокоев [53]. Активно занимались подрядными поставками хлеба в низовье Оби также томские купцы Серебренниковы, тобольские М. Плотников, Н. Неволин, П. Ширков, краснояр-

422

ские Коростелев и Власьевский, тарские Филимоновы, И. Дюднев, туринская купчиха В. Мальцева и др. По данным за 1862 г., вся поставка хлеба в хлебозапасные магазины Березовского края (45700 пуд.) распределялась между 4 подрядчиками: тарским купцом И. Дюдневым, подрядившимся выставить в 8 магазинов 29530 пуд. муки и 32 четверти крупы за 15147 руб.; тобольскими купцами П. Ширковым и М. Плотниковым, обязывавшимися закупить соответственно 7800 пуд, муки (4617 руб.) и 1000 пуд. муки, 20 четвертей крупы (730 руб.); и тобольским мещанином И. Корнильевым, контрактные обязательства которого предусматривали поставку 7 тыс. пуд. муки за плату 3737 руб. А в следующем, 1863, году на поставку в березовские и пелымские магазины более крупной пропорции хлеба — 107 тыс. пуд. — законтрактовались А. Поклевский-Козелло и тобольские купцы Н. Неволин, М. Плеханов, П. Ширков [54].

Из купцов, проживавших в низовых приобских городах, сколько-нибудь значительные подряды по заготовке хлеба для казенных запасных магазинов выполняли лишь нарымские купцы Родкжовы, на протяжении нескольких поколений занимавшиеся хлебной торговлей. В первой половине XIX в. в поставках хлеба активно участвовал А.С. Родюков: в 1821 г. он заготовил на Алтае для казенных хлебозапасных магазинов Нарымского края 40 тыс. пуд. пшеницы, в 1830 г. поставил в Тогурский хлебозапасной магазин 10 тыс. пуд. ржаной муки по 60 коп. за пуд., а по данным за 1842 г., закупил для магазинов Тогурского отделения ржаной муки на 7550 руб.; кроме того, в этом же году им был выполнен подряд по перевозке 2500 пуд. хлеба из Тогурского в другие магазины отделения за плату 20 коп. сер. за пуд [55].

Агентами казны по подрядным поставкам хлеба в Туруханский край выступали енисейские и красноярские купцы. Так, в 1820 г. енисейский городничий А. Осипов заподрядил енисейских купцов Дементьева, Хороших и красноярского Попова на поставку в Туруханский и Имбатский запасные магазины соответственно 15 и 10 тыс. пуд. муки по цене 70 коп. за пуд. В этом же году енисейские торгующие мещане Фунтусовы (впоследствии записывавшиеся в купечество) поставили по подряду с казной в Туруханский край 15 тыс. пуд. хлеба за подрядную плату в 12 тыс. руб. [56] В 1820–1830-е гг. активно занимался подрядным сплавом хлеба в северные районы Енисейской губ. красноярский купец И.К. Кузнецов (впоследствии крупный золотопромышленник). По данным за 1833 г., он нанимал рабочих для постройки трех судов, предназначенных для сплава из Красноярска вниз по Енисею перевозимого по контракту с казной хлеба [57].

Всего в предреформенный период частными подрядчиками заготавливалось для казенных хлебозапасных магазинов ежегодно до 300 тыс. пуд. хлеба. Поскольку казенные магазины, по Положению 1822 г., учреждались в основном в отдаленных северных районах, казна не могла организовать поставки в них хлеба без использования опыта купечества, издавна ведущего здесь торговлю и освоившего речные транспортные пути, по которым осуществлялся его подвоз.

423

Подрядный способ широко использовался при заготовлении провианта для снабжения располагавшихся на территории Сибири войсковых частей. Практика привлечения частных подрядчиков к поставке хлеба в воинские провиантские магазины получила распространение в Сибири начиная с середины XVIII в., а в роли подрядчиков, в силу ориентации провиантских депо, ведавших заготовкой хлеба для нужд армии, на оптовые подряды, выступали представители крупного купечества, концентрировавшегося, главным образом, в губернских городах и крупных торговых центрах. В 60–90-е гг. XVIII в. крупные подряды по заготовке хлеба для армейских нужд (с поставками в размере от 10 до 20 тыс. четвертей хлеба) выполняли тобольские купцы В. Корнильев, Д. Постников, М. Пушкарев, В. Кашин, С. Шевырин, томские П. и С. Шумиловы, колыванский Е. Юшков и др. Так, М. Пушкарев в 1772 г. подряжался поставить в течение 3 лет для войсковых частей, располагавшихся в Кузнецке и Бийской крепости, 20 тыс. четвертей муки, 7 тыс. четвертей овса и 500 четвертей крупы. Общая стоимость этого контракта превышала 57 тыс. руб. [58] П. и С. Шумиловы брали в 1776 г. в Томском магистрате аттестат на участие в подряде по поставке в Тобольскую и Ишимскую дистанции военной линии 16750 четвертей муки, 17260 четвертей овса и 1080 четвертей круп. На поставку 10 тыс. пуд. провианта в Семипалатинскую и Железинскую крепости на Сибирской линии подряжался в 1797 г. колыванский купец Е. Юшков [59].

Самой крупной подрядной операцией по заготовлению хлеба для продовольствия войск в Сибири стал подряд, который в 1806 г. на торгах, проведенных Провиантской комиссией в Петербурге, взяла компания, состоявшая из уральского заводчика А. Зеленцова, тобольских купцов А. Полуянова, И. Куклина и туруханского купца К. Передовщикова. Согласно заключенному контракту, подрядчики обязались с 1807 г. в течение 6 лет производить «при нераздельном исполнении» поставку муки, крупы и овса в магазины Тобольского провиантского депо, снабжавшего продовольствием все располагавшиеся на территории Сибири войсковые подразделения, кроме развозки хлеба до Охотска и Камчатки (требуемую для этих районов пропорцию провианта и фуража подрядчики обязывались доставлять до Якутска). Не сумев создать в короткий срок надежную сеть агентов и комиссионеров по закупке хлеба, погрязнув во взаимных претензиях друг к другу (в частности, компаньонами был предъявлен судебный иск к А. Полуянову, обвиненному в неподотчетном расходовании финансовых средств), подрядчики уже в первый год выполнения контракта оказались неисправными, не выставив в установленный контрактом срок провианта на сумму 357 тыс. руб. Из-за несвоевременной поставки продовольствия им была задержана выдача из казны следуемой в оплату поставок подрядной платы, в результате подрядчики столкнулись с нехваткой средств для организации дальнейших поставок провианта и в конечном итоге утратили контроль за ходом подрядной операции. Чтобы не вызвать затруднений с обеспечением войск продовольствием, власти были вынуждены снаряжать для закупки недопо-

424

ставленного провианта казенных заготовителей с соответствующим вычетом из причитающейся подрядчикам платы (о масштабах этих закупок можно судить по тому факту, что только экономия казенных средств от понижения цен при организации закупок казенными комиссионерами составила в 1808 г. 127 тыс. руб., из которых 37800 руб. были выданы в законное вознаграждение комиссионерам за экономию средств казны). В 1809 г. были отстранены от дальнейшего выполнения подряда впавшие в немилость к иркутскому губернатору Трескину и сибирскому генерал-губернатору Пестелю К. Передовщиков и А. Полуянов, а их компаньоны, окончательно потеряв надежду на улучшение положения дел, были вынуждены отказаться от подряда в пользу казанского купца Патюкова, который в свою очередь передал его иркутским купцам Солдатовым. Последние также оказались не в состоянии радикально изменить ход подрядной операции, и закупка хлеба в провиантские магазины в 1811–1812 гг. производилась в основном через казенных комиссионеров. По окончании контрактного срока на подрядчиках числилось к взысканию в казну и в пользу крестьян, поставивших подрядчикам хлеб, но не получивших за него плату, около 500 тыс. руб. [60]

Несмотря на неудачный исход, этот подряд представлял собой масштабную коммерческую операцию (сумма выплаченной подрядчикам в 1806–1810 гг. подрядной платы составила 2,5 млн руб.), в которую в качестве приказчиков, доверенных и комиссионеров было вовлечено большое количество предпринимателей из купцов и других сословий. Так, помимо подписавшего контракт уральского заводчика Алексея Зеленцова, активно участвовал в выполнении подряда его брат верхотурский купец Степан Зеленцов, организовывавший поставку провианта в воинские магазины, расположенные на территории Томской губ. Доверенным подрядчиков по организации закупки хлеба на Алтае выступал Н. Гуляев, комиссионером Передовщикова и Полуянова в Иркутской губ. был томский купец Г. Лысов. По частным условиям с подрядчиками в различных районах Сибири местные купцы закупали хлеб и ставили его в воинские провиантские магазины в счет выполнения генерального контракта с казной. Так, в 1807 г. иркутский купец С. Киселев по договору с приказчиками Передовщикова и Куклина поставил в воинские магазины Иркутской губ. хлеба на 21300 руб., а иркутские купцы Солдатовы в этом же году выставили в магазины Забайкалья провианта на сумму в 212165 руб. [61]

В 1820-е гг. масштабные подрядные операции по заготовлению хлеба для армии выполняли уже упоминавшиеся как крупные соляные подрядчики купцы Поповы, которые брали на себя поставку провианта во все провиантские магазины Тобольской, Томской губерний и Омской области. Ежегодный объем поставки превышал 100 тыс. четвертей муки и крупы на сумму более 1 млн руб. В 1827 г. в связи с неурожаем Поповы понесли убыток по подряду в размере более 500 тыс. руб. [62]

Однако в дальнейшем, с учетом негативного опыта организации крупномасштабных подрядов, проявившегося как в срыве поставок, так и во взвин-

425

чивании подрядчиками-монополистами подрядных цен, власти так же, как и в соляных подрядах, при заготовлении хлеба для войск начинают проводить линию на раздробление подрядов. Поэтому проводимые в это время купцами подрядные операции по закупке хлеба по контрактам с военным ведомством не приобретали таких масштабов, как в случае с подрядами Передов-щикова-Зеленцова-Куклина-Полуянова или Поповых. Так, контрактные обязательства томского купца П. Серебренникова, подряжавшегося на поставку провианта в Тобольский провиантский магазин, предусматривали заготовление в течение 1820 г. 9 тыс. четвертей муки [63]. Красноярские купцы Михаил и Петр Коростелевы поставили в 1829 г. в городской провиантский магазин 17119 пуд. ржаной муки на 3915 руб. и 2118 пуд. крупы на 1377 руб. Ачинский купец В.С. Хворостов в 1834 г. заготовил для провиантских магазинов Ачинского округа 696 четвертей муки и 67 четвертей крупы [64]. Тобольский купец П. Ширков в 1850 г. закупил и доставил в местный провиантский магазин 24800 пуд. муки и крупы за подрядную плату в 4987 руб. сер. В 1858 г. томский купец Я.М. Хотимский выставил в Томский, Мариин-ский, Каннский, Кузнецкий и Бийский провиантские магазины 4489 четвертей хлеба на 13267 руб., а бийский купец Х.В. Игумнов в местный магазин -547 четвертей на 1303 руб. [65] По мере дальнейшего развития земледелия и увеличения предложения крестьянами хлеба на продажу казна все меньше нуждалась в услугах подрядчиков для проведения закупочных операций, поэтому часто прибегала к закупке хлеба для армейских нужд на основе договоров с крестьянскими обществами под «круговое ручательство» [66]. Такая закупка хлеба из «первых рук» давала значительную экономию казенных средств.

В целом однако выполнение подрядов по поставкам провианта для воинских магазинов было важной сферой предпринимательской деятельности сибирского купечества, учитывая, что на заготовление хлеба для войск казной тратились огромные средства: в 20-е гг. XIX в. ежегодные издержки казны на закупку провианта для войск составляли по Западной Сибири от 214211 до 920265 руб. (в среднем 477 тыс. руб. в год), по Восточной — от 190287 до 739685 руб. (в среднем 335 тыс. руб.) [67]. По сведениям за 1847 г., на продовольствие войск в Западной Сибири закупалось 1323,5 тыс. пуд. муки, крупы и овса на сумму 463 тыс. руб. сер., а в целом по Сибири казенные закупки хлеба и фуража для нужд армии достигали в начале 1850-х гг. 2,5 млн пуд. [68]

Определенная роль в подрядной практике сибирского купечества принадлежала и подрядам, связанным со снабжением хлебом казенных и кабинетских промышленных предприятий. На первоначальном этапе формирования в Сибири крупной казенной и кабинетской промышленности наибольшее значение как объект подрядных операций приобрели перевозки казенного хлеба из хлебных магазинов, располагавшихся в Иркутске и Удинске, в нерчинские заводы и рудники. Так, с 1763 по 1771 г. подрядчиками (а это были яренские купцы А. Чекичев и Ф. Серебренников, селенгинский купец М. Орлов, посадский Ильинского острога А. Шергин, селенгинский казак И. Ревякин, а также тобольские купцы П. Володимеров, А. Шевырин, И.

426

Пальчиков) было перевезено из иркутского и удинского хлебных магазинов в Нерчинские заводы 170 тыс. пуд. хлеба за подрядную плату в 93100 руб. [69] В 1770 г. по поручению Канцелярии Нерчинского начальства иркутский купец В. Сибиряков закупил в Иркутском уезде 30 тыс. пуд. муки, предназначенной для отправки в нерчинские заводы и рудники. В 1787 г. контракт на поставку хлеба в нерчинские заводские магазины стоимостью 1200 руб. выполнял иркутский купец В. Шарыпов [70].

В дальнейшем по мере развития земледелия в Забайкалье и с введением горнозаводскими властями ограничений на вывоз продовольствия за пределы Нерчинского горного округа потребность в поставках хлеба из Прибайкалья сократилась. В первой половине XIX в. в Нерчинские заводы поставлялся хлеб, закупаемый в основном в Верхнеудинском округе, наиболее развитом в Забайкалье в земледельческом отношении. Так, в 1802 г. иркутские купцы П. Солдатов и М. Сибиряков подряжались на доставку из верхнеудинских экономических магазинов по 10 тыс. пуд. провианта за контрактную плату в 25100 руб. каждому [71]. Подрядный способ использовался и для перевозок на заводы провианта из хлебных магазинов, расположенных в Чите и дер. Бянкиной. В 1820–1821 гг. такую подрядную перевозку выполнил нерчинскозаводской купец X. Кандинский, доставивший более 50 тыс. пуд. провианта [72]. Выходцы из приписных к Нерчинским заводам крестьян Кандинские занимались в значительных масштабах не только торговлей, но и товарным производством хлеба, продавая на заводы, по данным за 1830-е гг., до 30 тыс. пуд. хлеба собственного производства [73]. Поставки хлеба на заводы и рудники по контрактам с горнозаводским начальством были одним из важнейших направлений торгово-закупочной деятельности и для других нерчинских купцов. Этим активно занимались, в частности, Я. Истомин и Е. Верхотуров, поставлявшие для заводских мест, по данным за 1849–1850 гг., соответственно 44 и 30 тыс. пуд. хлеба. Более мелкими партиями перепродавали провиант на заводы купцы В. Кычаков, С. Чистохин, А. Шульгин, И. Красильников [74].

К заготовлению хлеба для обеспечения мастеровых и служащих горных заводов, расположенных в другой царской вотчине — Алтайском горном округе, подрядчики-скупщики практически не привлекались. Алтайские заводы и рудники, расположенные на территории одной из главных житниц Сибири, снабжались хлебом первоначально путем принудительного обложения приписных крестьян (до 1779 г.), а затем закупкой его у крестьян по утвержденным сверху «плакатным» ценам через специально отряжаемых для закупки хлеба по селениям горных чиновников и земских управителей. Если подрядный способ заготовления хлеба формально и использовался горнозаводским начальством, то в качестве подрядчиков-поставщиков хлеба выступали крестьяне-земледельцы, поставлявшие небольшими партиями собственный, а не скупленный хлеб, в чем проявлялось стремление заводских властей закупать хлеб по как можно более низким ценам из «первых крестьянских рук», без участия посредников. К услугам частных подрядчиков для закупки хлеба горнозаводские власти прибегали редко (в 1780 г. на

427

поставку 10 тыс. пуд. муки в Барнаульский завод подряжался крестьянин Чаусского острога А. Барышев, в 1796 г. 28 тыс. пуд. выставил в Змеино-горский рудник семипалатинский мещанин Е. Коробейников, в 1811 г. туда же подряжался закупить 10 тыс. пуд. ржаной муки уволенный от службы маркшейдер И. Губанов) [75], а алтайские купцы привлекались в основном для осуществления перевозок закупленного горнозаводскими служителями и земскими управителями хлеба из запасных магазинов в заводы и рудники. Так, барнаульский купец А. Потанин в 1830 г. был подряжен на перевозку из Колывани в Барнаул 20 тыс. пуд. хлеба, а из Сузунского в Павловский завод 10 тыс. пуд. В 1832 г. Потанин доставил из Барнаула в Змеиногорский рудник и Локтевский завод 40 тыс. пуд. хлеба, получив за перевозку 22 тыс. руб., а другой барнаульский купец X. Пуртов перевез туда же 20 тыс. пуд. за подрядную плату в 11 тыс. руб. Помимо этого, они закупили и поставили в Локтевский завод и Риддерский рудник 20 тыс. пуд. провианта на сумму в 28 тыс. руб. [76] В целом однако, подрядные операции купцов, связанные не только с перевозкой, но и закупкой хлеба для Алтайских заводов, были скорее исключением, чем правилом.

Через «вольные подвозы окрестными крестьянами» и закупки по селениям чиновниками-комиссионерами казна старалась заготавливать хлеб и для казенных винокуренных заводов, составлявших вторую по значимости (после закупок для войск) статью казенных хлебных закупок: накануне 1861 г. на винокурение в Сибири расходовалось более 1,5 млн пуд. хлеба. Так, на Керевский завод в Томской губ. пропорцию в 273957 пуд. муки, требовавшуюся для организации винокурения сезона 1846–1847 гг., предполагалось «по примеру прежнего времени» закупить «через особого чиновника по избранию начальника губернии» [77]. А в 1849 г. Главное управление Западной Сибири предписывало томским губернским властям производить закупку хлеба для Керевского завода не комиссионерским способом, а «по одному поселянами в завод привозу» — по примеру винокуренных заводов Тобольской губ., где подобным образом хлеб закупался с «давнего времени» и «операция сия совершается всегда с желаемым успехом» [78]. Однако, несмотря на явное стремление казенных ведомств закупать хлеб для винокуренных заводов непосредственно у крестьян-земледельцев, как показывает отложившаяся в архивах документация, отражающая ход закупок, часть хлеба (и в отдельные годы весьма значительная) поставлялась на заводы подрядчиками-скупщиками. Обращение к услугам подрядчиков-скупщиков зачастую становилось неизбежным из-за недостаточного подвоза хлеба на заводы крестьянами, вызванного скупкой у них частными торговцами хлеба «на корню» и предложением заводскими конторами невыгодных для крестьян закупочных цен; крестьяне жаловались также на «притеснения, задержки и обвес», допускавшиеся при приеме у них хлеба на винокуренных заводах [79].

Уже в начале XVIII в. казна практиковала поставки частными лицами хлеба и солода на кружечные дворы как один из распространенных способов обеспечения сырьем казенного винокурения и пивоварения. Как свидетельствуют записи, содержащиеся в расходных книгах таможенных и кружечных

428

дворов сибирских городов, это были небольшие по размерам подрядные поставки, составлявшие от 200 до 1500 пуд. муки или ржаного солода на сумму от 10 до 300 руб. [80] Гораздо более значительные масштабы подряды, связанные с закупкой хлеба для казенных винокуренных заводов, приобрели с конца XVIII в., когда в Сибири окончательно утверждается монополия казны на винокурение. Купцов-подрядчиков, занимавшихся оптовыми поставками хлеба на казенные винокуренные заводы, можно разделить на две основные категории. Первую составляли купцы-хлеботорговцы, сочетавшие свободную торговлю хлебом с поставками его по казенным подрядам. К этой группе поставщиков можно отнести ялуторовских купцов Я. Бронникова и Ф. Минаева, поставивших в 1814 г. на Екатерининский винокуренный завод соответственно 18 и 10 тыс. пуд. муки, ачинского купца Н. Глазунова, выставившего в 1830 г. на Краснореченский и Боготольский винокуренные заводы 40 тыс. пуд. муки на 15500 руб., тарскую купчиху Пяткову и купца Дюднева, закупивших в 1853 г. для Екатерининского завода соответственно 10352 и 14848 четвертей хлеба и др. [81] Значительную конкуренцию купцам в поставках хлеба на винокуренные заводы оказывали хлеботорговцы из других сословий. Так, из общего количества 148 тыс. пуд. хлеба, поставленного частными торговцами в 1814 г. на Екатерининский завод, на долю купцов приходилось 59%, мещан — 18, крестьян — 23% [82]. Свою выгоду от участия в подрядных поставках старались не упустить и отставные чиновники, которые приобретали опыт коммерческих закупок хлеба еще во время службы, занимаясь комиссионерством. Так, в 1853 г. по контракту с конторой Екатерининского завода бывший тарский окружной начальник Краснолуцкий поставил для винокурения 33280 пуд. по цене 15 коп. за пуд, а отставной асессор Тобольской казенной палаты А. Михеда по этой же цене — 40410 пуд. Они же ставили хлеб на Екатерининский завод и в 1860 г. [83]

Вторую категорию поставщиков хлеба составляли винные откупщики и арендаторы казенных винокуренных заводов. Так, в первой трети XIX в. на постоянной основе ставили хлеб на казенные винокуренные заводы крупнейшие западносибирские откупщики Поповы и их родственник тарский купец Е. Филимонов. По неполным данным, только лишь в 1823 г. им было выдано из губернского казначейства в оплату хлебных поставок для винокуренных заводов 155 тыс. руб. [84] Зачастую откупщики винной продажи подряжались к поставке хлеба на винокуренные заводы, чтобы обеспечить сырьем выкурку так называемой прибавочной пропорции вина, за право продажи которой они не обязывались внесением откупных платежей, что создавало возможность получения дополнительной прибыли. Так, в 1840 г. откупщики собственными поставками хлеба обеспечили выкурку на Екатерининском и Успенском заводах 55 тыс. ведер прибавочного вина [85]. В предреформенный период, когда широкое распространение получила практика сдачи казенных винокуренных заводов в арендное содержание частным предпринимателям, крупные поставки хлеба выполнялись арендаторами казенных винокуренных заводов, так как арендные отношения устанавливались обычно на условии заготовления необходимых для винокурения сырья и материалов за казен-

429

ный счет, но распоряжением арендатора. Крупнейший арендатор винокуренных заводов в Западной Сибири А. Поклевский-Козелло в 1854 г. заготовил для винокурения в Успенском заводе 59830 четвертей муки на сумму более 102 тыс. руб. сер. (в товариществе с крестьянином-скупщиком Козловым), а в 1857 г. самостоятельно — свыше 300 тыс. пуд., 1858 г. — 263 тыс. пуд., в 1859 г. — 212902 пуд. на 65250 руб. В 1861 г. на другой находившийся у него в аренде винокуренный завод — Екатерининский вместе с тарскими купцами Дудиковым и Дюдневым и крестьянами-хлеботорговцами Башмачниковым и Качаловым он поставил 362,5 тыс. пуд. муки и ржи [86]. Для организации винокурения в Керевском заводе (Томская губ.) его арендаторами купцами Алексеевым и Орловым в 1854 г. заготовлялось 127732 пуд. муки на 32570 руб. [87]

Участие купечества в обслуживании казенной и кабинетской промышленности проявлялось не только в выполнении ими подрядов по заготовке хлеба, но и в осуществлении подрядных операций по закупке и перевозке других необходимых в промышленном производстве материалов и припасов. Будучи вытесненными из многих прибыльных отраслей промышленности, частные предприниматели с неизбежностью обращались к обслуживанию казенно-кабинетского сектора экономики как к одному из оставшихся доступными средств приращения своих капиталов. К подобного рода активности их подталкивали и ограничения, которые вводились властями в ряде регионов Сибири (Алтай, Нерчинский округ) на такое традиционное для купечества занятие, как торгово-закупочная деятельность.

Большие масштабы, в частности, приняли подрядные перевозки с Нер-чинских на Алтайские заводы свинца, который использовался в сереброплавильном производстве для извлечения серебра из полупродукта — роштейна. Объем перевозок, начавшихся со времени перехода Алтайских заводов в ведение Кабинета в 1747 г. и продолжавшихся до 1850 г., составлял в 1747–1779 гг. от 5 до 15 тыс. пуд., в 1780–1836 гг. — от 20 до 40 тыс. пуд., в 1837–1850 гг, — 10 тыс. пуд. свинца в год (сокращение перевозок в последний период было обусловлено упадком сереброплавильного производства в Нерчинском округе и увеличением плавки свинца на Алтайских заводах). До 60-х гг. XVIII в. нерчинский свинец перевозился подрядным способом на участке от Верхнеудинска до Енисейска, а позднее перевозка на всем пути от Нерчинска до Барнаула отдавалась в подряд частному капиталу. По нашим подсчетам, за все время регулярно совершавшихся перевозок было доставлено с Нерчинских заводов на Алтай свыше 1,6 млн пуд. свинца. В период, когда перевозка приобрела наибольшие масштабы (1820-е — первая половина 1830-х гг.), подрядчикам выплачивалось ежегодно в виде подрядной платы до 200 тыс. руб.

Как видно из таблицы 51, по сравнению с представителями других сословий, купечество имело явное доминирование в «свинечных» подрядах: на его долю приходилось более 90% от общего объема перевозок, при этом количество перевезенного груза, приходящегося на одного купца, было на порядок больше, чем у подрядчиков из других сословий. «Разночинные» подрядчики принимали участие в подрядных перевозках нерчинского свинца лишь

430

Таблица 51

Сословный состав «свинечных» подрядчиков
(вторая половина XVIII — первая половина XIX в.) ^*

	Купцы	Посадские и цеховые	Крестьяне и разночинцы	Всего
Число подрядчиков	20	11	14	45
Количество перевезенного свинца, пуд.	1476000	97800	36900	1610000
То же, в %	92,1	6,6	2,3	100
В среднем на одного подрядчика, пуд.	80500	8900	2600	35800

^* Сост. по контрактам на перевозку свинца, отложившимся в фондах 1, 2, 169 ЦХАФ АК.

в 40–60-е гг. XVIII в., количество перевозимого ими свинца было незначительным, и перевозки осуществлялись не на всем протяжении пути от Нерчинских до Алтайских заводов, а лишь на отдельных его участках (от Нерчинских заводов до Удинска или от Удинска до Енисейска). При этом бравшие подряд посадские и крестьяне объединялись, как правило, в товарищества, что было вызвано маломощностью их капиталов. А с предоставлением купечеству законодательством в 70–80-х гг. XVIII в. фактически монопольного права на подрядные операции перевозка свинца всецело перешла в руки купцов. В силу большого объема и дальности перевозок в роли подрядчиков выступали купцы первой и второй гильдий, имевшие капитал и узаконенное право на выполнение крупных подрядов.

В 1851 г. поставки свинца с Нерчинских заводов прекратились, и его нехватка (местное алтайское производство давало только около 85% свинца, необходимого для выплавки ежегодно устанавливаемой нормы в 1000 пуд. бликового серебра) восполнялась за счет закупок английского свинца в Петербурге и свинцовосодержащих руд у частного промышленника С. Попова, имевшего рудники в Северном Казахстане. Этот свинец также доставлялся подрядным способом. Так, закупленные Кабинетом в 1850 г. в Петербурге у коммерческого дома Э. Губерта 25 тыс. пуд. английского свинца подрядился доставить на Алтай пермский купец И.О. Любимов за подрядную плату 37250 руб. сер. Он в свою очередь подрядил тюменского первой гильдии купца В. Поклевского-Козелло к перевозке его на участке Тюмень-Барнаул [88].

Сибирские купцы выполняли также подряды по перевозке нерчинского свинца на Урал, а по контрактам: с военным ведомством — в Москву и Петербург. Так, в течение 1788–1790 гг. томский купец Петр Шумилов и енисейский купец Иван Тельных доставили с Нерчинских заводов в Екатеринбург свыше 57 тыс. пуд. свинца, при этом компаньоны разделили свое уча-

431

стие в подряде на 3 пая, из которых Шумилову принадлежало 2, а Тельных — один. Брат Петра Шумилова Степан в 1791–1794 гг. по контракту с Канцелярией Главной артиллерии и фортификации выполнил подряд на перевозку 100 тыс. пуд. нерчинского свинца в Москву и Петербург. В дополнение к этому подряду, сумма которого составляла 250 тыс. руб., он обязывался доставить 15 тыс. пуд. свинца в Казань за плату 1 руб. 25 коп. за пуд [89]. Если учесть, что Шумиловы выполняли в это время подряды по доставке нерчинского свинца и на Алтайские заводы (с 1787 по 1793 г. совместно с компаньонами купцами И. Тельных и И. Губинским ими было перевезено на Алтай около 230 тыс. пуд. свинца.), то можно констатировать, что их подрядная деятельность являла собой очевидный пример монополизации подрядных операций. По контракту с артиллерийским ведомством крупный подряд по перевозке нерчинского свинца в Тобольск выполняли в 1816–1818 гг. иркутские купцы Сибиряковы [90]. Масштабную подрядную операцию такого же рода осуществил в 1828–1829 гг. верхотурский купец Федот Попов, доставивший с Нерчинских заводов в Петербург 190 тыс. пуд. свинца за подрядную плату в размере около 1 млн руб. [91]

С прекращением выплавки свинца на Нерчинских заводах снабжение свинцом охотничье-промыслового хозяйства Восточной Сибири осуществлялось за счет организуемых на подрядной основе перевозок его с Алтайских заводов. В основном это были небольшие по объему перевозки, хотя и осуществлявшиеся на дальние расстояния. Так, в 1860 г. 1200 пуд. свинца перевез в Иркутск томский третьей гильдии купец С.П. Копылов, получивший из казны за свои услуги 3420 руб. сер. В последующие годы он выполнял подрядные перевозки уже как доверенное лицо томского купца второй гильдии Я.И. Петрова: в 1862 г. было доставлено в Иркутск 1800 пуд. свинца и 200 пуд. меди; в 1863 г. в Иркутск — 2150 пуд. свинца, Верхне-удинск — 150 пуд.; в 1864 г. в Красноярск — 1780 пуд. свинца, Ачинск — 100 пуд. Общая сумма выплаченной за 3 года подрядной платы составила 12440 руб. сер. [92] В 1850-е гг. свинец поставлялся с Алтайских заводов и для военного ведомства: в 1858 г. перевозку крупной партии (50 тыс. пуд.) выделенного на его нужды свинца с Локтевского завода в Омск осуществлял томский купец первой гильдии Б.Л. Хотимский [93].

Купечество выполняло и множество других подрядов, связанных с обслуживанием кабинетской и казенной промышленности. Так, в середине XVIII в., до строительства Томского железоделательного завода, подрядным методом осуществлялась перевозка на Алтай металла с уральских заводов (в 1752 г. такой подряд выполнялся поселенным в Барнаульском заводе бывшим тобольским купцом С. Шемякиным) [94]. Впоследствии купцы (в основном уральские) подряжались к доставке изготавливаемых по заказам горнозаводского начальства машин и оборудования, предназначенных для технического усовершенствования горного производства. Так, в 1857 г. пермский купец И. Любимов доставил из Петербурга для Зыряновского рудника 60-сильную паровую машину. Транспортировкой машин и оборудования из

432

Екатеринбурга в Барнаул в предреформенные годы занимался и екатеринбургский купец И. Протопопов [95].

Купцы выполняли также подряды по доставке закупаемых по поручениям заводских властей тканей и одежды для обмундирования мастеровых и служащих. В 1774 г. товары, закупленные по заказу горнозаводского начальства в Казани торговцами из татар Алиевым и Токтамышевым, доставил до Барнаула водным путем на своем судне тобольский купец А. Пальчиков. После завершения подряда он выразил намерение заключить, начиная с 1775 г., четырехлетний контракт на перевозку из Барнаула в Тобольск денежной казны, а в обратную сторону — закупаемых в Казани одежды и припасов, запросив за перевозку 35 коп. с пуда. Однако Канцелярия горного начальства отклонила его предложение, посчитав запрашиваемую цену слишком высокой [96]. Купцы выступали и в качестве агентов заводских властей по закупке и доставке товаров с Ирбитской ярмарки. Так, по сведениям за 1782 г., по договору с горнозаводской администрацией закупал в Ирбите необходимые для заводов припасы барнаульский купец Плотников [97].

Купечество принимало участие в обеспечении сырьем и материалами не только основного, но и подсобных производств при кабинетских горных предприятиях: свечного, мыловаренного, кожевенного и др. Поставка сала и кож для них осуществлялась по договорам с горнозаводскими властями торговцами-маркитантами, подряжавшимися одновременно и на продажу мяса в руднично-заводских поселках. В течение 1770–1840-х гг. подрядчиками-маркитантами ежегодно поставлялось на подсобные предприятия при алтайских заводах и рудниках от 3 до 10 тыс. пуд. сала и от 3 до 5 тыс. кож. На их закупку из заводской казны только в течение 1804–1818 гг. было потрачено 263,5 тыс. руб., или 17,5 тыс. руб. в год, а к середине 1840-х гг. ежегодные расходы по этой статье выросли до 50–60 тыс. руб. [98] В случаях нехватки сырья горнозаводское начальство прибегало к услугам других, помимо маркитантов, подрядчиков, поставки которых также имели оптовый характер. Так, в 1779 г. барнаульский купец М. Васильев был подряжен на поставку в Барнаульский, Новопавловский, Нижнесузунский, Томский заводы и Змеиногорский рудник 3415 пуд. сала по цене 1 руб. 88 коп. за пуд. В 1782–1783 гг. барнаульские купцы И. Клестов, Т. Харлов и отставной бергайер Н. Козин закупили и поставили в Змеиногорский рудник 5 тыс. пуд. сала на сумму в 7625 руб. [99] Еще более крупные поставки сала для производства жировых свеч при заводах производились подрядчиками в первой половине XIX в. Так, в 1832 г. барнаульский купец А. Потанин выставил по «заводским местам» 6800 пуд. сала, а в 1833 г. в товариществе с вязниковским (впоследствии барнаульским) купцом Е. Щеголевым взял в подряд поставку 8 тыс. пуд. сала за плату в 56266 руб. [100]

Центральное место в подрядных операциях, связанных с обслуживанием кабинетского и казенного хозяйства в Восточной Сибири, занимали подряды по перевозке и снабжению материалами Нерчинских горных заводов и крупнейшего в регионе казенного предприятия — Тельминской суконной фабрики. Значительная часть инструментов и материалов, особенно на ран-

433

нем этапе (до строительства железоделательного завода и вспомогательных производств), завозилась в Нерчинский округ с уральских и оренбургских заводов. Перевозки эти осуществлялись как казенным распоряжением, так и подрядным способом. Один из таких подрядов выполнял в 1763 г. тобольский купец В. Корнильев, подряжавшийся к перевозке следуемого с уральских и оренбургских заводов в Нерчинск 11 тыс. пуд. казенного груза на участке от Тюмени до Енисейска [101]. В 1788 г. иркутский купец П.Я. Солда-тов заключал контракт на перевозку из Иркутска в Нерчинские заводы 350 пуд. груза, состоявшего из доставляемой Кабинетом на заводы амуниции для горного батальона [102]. В 1801 г. иркутский купец Г. Малышев брал подряд на доставку от Иркутска до дер. Чертовкиной 438 пуд. «казенных материалов», следуемых на Нерчинские заводы, а в 1802 г. «по приглашению» иркутского военного губернатора Леццано доставил с расположенного в Нерчинском округе Петропавловского завода в Иркутск 2 тыс. пуд. железа за подрядную плату 55 коп. за пуд. В этом же году, по обязательству с конторой Иркутских казенных фабрик, переправил через Байкал на своих судах 5 тыс. пуд. груза, доставляемого из Забайкалья, иркутский купец М. Сибиряков [103]. По сведениям за 1820 г., иркутский купец И.Г. Баженов, по контракту с директором Тельминской суконной фабрики коллежским советником И.И. Соколовским, поставил из Баргузинского округа для действовавшего при этой фабрике стеклянного завода 2 тыс. пуд. гуджира по подрядной цене 2,5 руб. за пуд, а в 1836 г. иркутский купец П. Верхотин поставил на фабрику 800 пуд. конопли [104].

Купеческие капиталы обращались также в подрядах, связанных с поставками материалов и оборудования для казенных винокуренных заводов. Как правило, такие подряды выполнялись в период строительства или переоборудования винокуренных заводов и включали поставки металла, инструментов, машин и оборудования. Так, еще в 1703 г. верхотурский посадский Е. Дерябин поставил на местный винокуренный завод 3 пуд. 2 фунта меди по цене 8 руб. за пуд [105]. По сведениям за 1840 г.', иркутский купец второй гильдии П. Герасимов выполнял контракт на поставку для Александровского и Илгинского винокуренных заводов 400 пуд. меди и 250 пуд. листового железа на сумму 29500 руб. [106] В 40–50-е гг. XIX в. важное значение приобрели поставки оборудования, машин и материалов, связанные с переводом казенного винокуренного производства на паровую методу, осуществлявшиеся контрагентами-арендаторами винокуренных заводов.

Подряды, связанные с обслуживанием казённой винокуренной промышленности, включали и развозку вина с винокуренных заводов в места потребления. Подрядный способ использовался для организации перевозок вина уже с XVII в. Так, в 1700 г. подряжались к перевозке казенного вина из Удинска в Нерчинск нерчинские посадский и служилый Захар и Данило Куликовы, доставившие 201 ведро вина за подрядную плату 1 руб. за ведро [107]. В 1705 г. верхотурские посадские О. Часовщиков, И. Недорезов и Г. Простоквашин доставили из Верхотурья и Тюмени в Тобольск 996 ведер вина, а посадские того же города И. Маслов «с товарищи» — 1788 ведер [108].

434

В период наиболее масштабного развития частного винокурения в Сибири — в 20–70-е гг. XVIII в. — развозка вина осуществлялась самими владельцами винокуренных заводов (через приказчиков и доверенных лиц), заключавшими с казной контракты на поставку вина, в условия которых включалась и оплата его перевозки в места потребления. С развитием казенного винокурения и откупной системы перевозка вина стала производиться как откупщиками винной продажи (с включением соответствующих обязательств в откупные условия), так и специально подряжаемыми казной подрядчиками, специализировавшимися на перевозке грузов. Так, в 80–90-е гг. XVIII в. активно занимался перевозками казенного вина иркутский купец-судовладелец С.Ф. Дудоровский. По сведениям за 1786 г., он перевозил из Иркутска в казенные винные магазины Забайкалья 100 бочек вина за подрядную плату 3 руб. 50 коп. за бочку [109]. С 1795 г. Дудоровский по договору с казенной палатой в течение 4 лет развозил по винным магазинам Иркутской губ. оставшуюся незаконтрактованной к развозке откупщиками пропорцию вина, составлявшую около 40 тыс. ведер. В 1800 г., с началом очередного откупного четырехлетия, казенной палатой вновь были проведены торги на перевозку вина с казенных заводов в те места потребления, доставка в которые оказалась невостребованной самими откупщиками. В результате развозка вина была отдана в подряд двум крестьянам и трем купцам, взявшим в ежегодную перевозку 50 тыс. ведер вина. Наиболее крупные контракты заключили иркутские купцы М.В. Сибиряков, подрядившийся на перевозку с Александровского и Николаевского винокуренных заводов в Читу и Нерчинск 16372 ведер за подрядную плату в 16460 руб., и Н.Т. Баснин, взявшийся за доставку в Якутск 20 тыс. ведер вина с Александровского и Николаевского заводов по подрядной цене 39 коп., а с Илгинского — 26,5 коп. за ведро [110]. В конце XVIII в. подрядным способом развозилось вино и в Западной Сибири. Так, в течение 1792–1794 гг. крупный подряд по развозке вина с Каменского, Екатерининского и Краснореченского заводов с суммой ежегодной подрядной платы в 50 тыс. руб. выполняли томские купцы С. Карпов, С. Шумилов и тобольский П. Шевырин. Перевозкой вина в крепости, расположенные на Иртышской линии, занимался в 1790-е гг. по доверенности подрядчика Зеленцова верхотурский купец А. Попов [111].

В первой половине XIX в. развозка вина осуществлялась откупщиками винной продажи за собственный счет под специально выдаваемые казной кредиты. За счет средств казны вино перевозилось лишь в период пересмены откупов с тем, чтобы обеспечить заблаговременное поступление вина в отдаленные местности и бесперебойную торговлю им с началом нового откупного четырехлетия. Так, в 1807 г. такого рода перевозку по контракту с казенной палатой выполнил тобольский купец Тренин, доставивший с Петровского завода в Березов 6433 ведра вина и с Екатерининского завода в Сургут 2733 ведра за контрактную плату 4856 руб. [112] В 1814 г. тарскому купцу Е. Филимонову было выдано из губернского казначейства 2332 руб. за доставку предназначенного дня «будущего откупа» вина из Петропавлов-

435

ского завода в Березов. В 1848 г. тобольский купец Плотников выполнил подряд по перевозке 3 тыс. ведер вина из Березова в Сургут [113]. В 1830 г. верхнеудинский купец Г. Шевелев осуществил доставку 4500 ведер казенного вина в населенные пункты Забайкалья [114].

В связи с большим удельным весом, которое занимали в денежном обращении Сибири медные деньги, значительное распространение приобрели подрядные операции, связанные с перевозкой медной монеты. Подрядным способом перевозились деньги, пересылаемые из одних сибирских казенных ведомств в другие, а также денежная казна, отправляемая в Санкт-Петербургское остаточное казначейство. В 1808 г. тобольский купец второй гильдии Г.Д. Седых подряжался на перевозку 300000 руб. медных денег весом 12 тыс. пуд. из городов Тобольской губ. в Екатеринбург за подрядную плату 5900 руб. В 1810 г. тобольский купец М. Тюленев перевез из Томска в Тобольск 532 тыс. руб. медных денег весом более 21 тыс. пуд. Подрядные перевозки денежной казны из Томска в Красноярск и Иркутск осуществляли на рубеже XVIII–XIX в. барнаульские купцы первой гильдии Пуртовы [115]. В 1831 г. томский купец первой гильдии С.И. Попов выполнял подряд на перевозку из Барнаула и Томска в Екатеринбург 1.2 млн руб. медных денег весом 57200 пуд. за подрядную плату 160 тыс. руб. [116] По сведениям за 1840 г., крупный подряд на перевозку денежной массы из Тобольска в Екатеринбург брали тобольский купец Ф. Дранишников и бухарец С. Сеитов: в январе 1840 г. во исполнение лишь части контракта им было назначено к перевозке 12930 пуд. медной монеты [117]. Более мелкие подряды, выполнявшиеся обычно купцами третьей гильдии, составляла перевозка денежной казны из уездных в губернские казначейства. Так, в 1842 г. бийский купец третьей гильдии А. Новгородцев перевез из местного окружного казначейства в Томск 91700 руб. медной монеты [118]. Отдельную подрядную статью составляла развозка монеты, имевшей обращение на территории Сибири и чеканившейся на Нижне-Сузунском медеплавильном заводе (в 70-е гг. XVIII в. с завода отправлялось ежегодно более 3 тыс. пуд. медной монеты) [119].

В целом, совершаемые на регулярной основе перевозки денежной казны, хотя и уступали по масштабам ряду других видов подрядных операций, составляли важную статью капиталонакоплений купечества, о чем свидетельствовало активное участие в этих подрядах купцов высших гильдий, а также ежегодное ассигнование казенными палатами на обеспечение этих перевозок значительных сумм. Так, Тобольская казенная палата в 20-е гг. XIX в. ежегодно выделяла на эти цели до 25 тыс. руб. ассигн., однако в дальнейшем, по мере вытеснения медных денег из оборота ассигнациями, а затем кредитными билетами, ее расходы по данной статье сократились до 3670руб. сер. (1847г.) [120].

Подрядный способ применялся и для доставки ясачной казны, отправляемой местными властями в Сибирский приказ, а после его ликвидации (1763 г.) — в царский Кабинет, а также пересылки в центральные ведомства собираемой в сибирских пограничных таможнях товарных и денежных пошлинных сумм. Так, в 1755, 1760 и 1762 гг. по подрядным договорам

436

доставлял до Тобольска отправляемую в Сибирский приказ из Кяхтинской таможни и Иркутской канцелярии «товарную и ясашную казну» иркутский купец И. Хорхорин [121]. С использованием услуг подрядчиков ясачная пушнина доставлялась также из мест ее сбора в губернские центры. В частности, в 1784 г. на торгах в Якутском казначействе перевозку из Якутска в Иркутск 87 пуд. ясачной пушнины по подрядной цене 3 руб. 50 коп. за пуд закрепил за собой иркутский купец О. Катышевцев. С помощью подрядчиков ясачная казна доставлялась из Якутска в Иркутск и в два предыдущих года, при этом в 1782 г. подрядная плата за перевозку 1 пуда пушнины составляла 1 руб. 30 коп., а в 1783 г. выросла до 3 руб. [122]

По контрактам с соответствующими казенными ведомствами купцы выполняли также подряды по закупке и доставке армейского обмундирования и амуниции (тобольские купцы И. Пальчиков в 60–70-е гг. XVIII в., В.М. Литвинов в 1790 г., Г.И. Медведев в 1809 г., Е.Ф. Серебренников в 1825 г., тюменский В. Поклевский-Козелло в 1849 г.), пороха (в 1809 г. из Казани в Иркутск 447 бочонков на 89 подводах перевозили купцы Поповы), одежды для каторжан и ссыльных (в 1840 г. соответствующий подряд выполнял томский купец А. Еренев), канцелярских принадлежностей (в 1772 г. тарский купец Потанин поставил в местную воеводскую канцелярию 6 тыс. свечей), аптечных материалов и медикаментов (в 1810 г. из Тобольска в Иркутск 109 пуд. казенных аптечных материалов доставил тобольский купец М. Тюленев, в 1830 г. из Иркутска в Якутск 18 пуд. 28 фунтов — иркутский купец П.В. Солдатов и т. д.) [123]. Купечество выполняло также подряды по перевозке рекрут и нижних воинских чинов к месту службы: в 1855 г. томский купец Б.Л. Хотимский, по контракту с военным ведомством, доставил набранных в Томской губ. в рекруты 685 чел. и 60 сопровождавших их конвойных в Калугу за подрядную плату 14 тыс. руб., а в 1858 г. — на 40 подводах из Томска в Иркутск 163 чел. нижних чинов, направлявшихся из Саратовского гарнизона «на укомплектование войск в Восточной Сибири» [124].

Еще одну заслуживающую быть отмеченной статью подрядных операций купечества составляли строительные подряды. По контрактам с местной администрацией, военным ведомством и органами городского самоуправления купцы-подрядчики строили казенные хлебные и винные магазины, казармы, остроги, административные здания, лавки и целые гостиные дворы, религиозно-культовые сооружения и т. д. Так как выполнение многих строительных подрядов не требовало большого объема инвестиций, в них наряду с купцами высших гильдий активно участвовали и купцы третьей гильдии. В 1760 г. екатеринбургский купец Дубровин брал подряд на строительство гостиного двора в Ирбите, в 1858 г. томские купцы С. Валгусов и М. Некрасов по договору с местным мещанским и цеховым обществом возвели в Томске близ Сенной площади два деревянных торговых ряда из 28 лавок, получив в качестве подрядной платы 6975 руб. сер. [125] Откупщики винной продажи, в роли которых выступали, как правило, купцы первой и второй гильдий, зачастую принимали на себя обязательства по строительству и реконструкции винных магазинов, питейных домов и выставок. Подря-

437

ды по постройке питейных заведений выполняли и купцы, не участвовавшие в винных откупах. Так, в 1855 г. на сооружение казенного винного подвала в Томске подряжался местный купец Е.В. Васильев [126]. Купечество выполняло строительные работы и по контрактам с военным ведомством. В частности, в 1857 г. подряд на постройку каменного магазина в Тобольске за плату в 5640 руб. выполнял, по контракту с войсковым правлением Сибирского линейного казачьего войска, тобольский купец второй гильдии Пели-шев [127]. К услугам подрядчиков власти обращались и для возведения сооружений, обеспечивавших выполнение Сибирью функции ссыльнокаторжного края. Так, в 1805 г., когда по решению властей был принят масштабный проект строительства тюремных острогов в Тобольской губ., к его реализации были привлечены купцы-подрядчики: саратовский купец Буркин за контрактную плату в 9100 руб. вызвался построить остроги в Тюмени, Ишиме и Туринске, а тобольский купец И. Дранишников за 1500 руб. — в Кургане [128]. В 1858 г. томский купец А.М. Каминер взял подряд на постройку здания городской полиции, подрядив в свою очередь местного мещанина В.И. Титова поставить на стройку 30 тыс. пуд. извести по 6 коп. сер. за пуд [129]. Купечество выступало также в роли подрядчиков-строителей церквей. Так, томский купец А.А. Кокшаров и нарымский С. А. Родюков в 1809 г. выполняли подряд на строительство церкви в с. Тогурском Нарымского округа, а томский купец Е.В. Колбин в 1855 г. подряжался к строительству церкви в с. Молчановском Томского округа за подрядную плату 7300 руб. [130]

Многие специализировавшиеся на строительных подрядах купцы имели промышленные заведения по производству строительных материалов. Владельцами кирпичных заводов (сараев) в конце XVIII — первой половине XIX в. являлись томские купцы А. Даниловский, Н. Вытнов, М. Шутов, омские И. Богомолов, В. Варламов, барнаульский купец П. Смирнов, красноярский И. Яковлев и др. По сведениям на начало 1850-х гг., в Томске действовало 9 принадлежавших местным купцам и мещанам кирпичных заводов общей производительностью 3,5 млн шт. кирпичей, из которых 1,5 млн шт. поставлялись для строившегося в городе Троицкого кафедрального собора, а 2 млн шт. — на продажу [131]. Принадлежавшие купцам кирпичные предприятия были более крупными, чем у владельцев из других сословий. По данным за 1866 г., на заводах омских купцов И. Богомолова, В. Варламова и купчихи А. Вагиной 22 наемными рабочими вырабатывалось 450 тыс. шт. кирпичей на сумму 2250 руб., тогда как средняя производительность кирпичных заводов по губернии составляла только 229 руб. (1860 г.) [132]. В целом в Сибири в 1860 г. действовало 94 кирпичных завода с производительностью 28,6 тыс. руб. [133]

Не менее значимым, чем казенные подряды, источником накопления капиталов были подрядные операции, осуществлявшиеся на основе контрактных соглашений с частными торговцами и промышленниками. Из всего многообразия частных подрядов главнейшее значение имели подрядные операции, связанные с обслуживанием одной из основных отраслей сибирской экономики — кяхтинской торговли. Перевозка подрядным способом

438

оптовых партий товаров, отправляемых для промена в Кяхту и следующих из Кяхты на Нижегородскую, Ирбитскую ярмарки и в Москву, получила распространение с самого начала развития крупномасштабной русско-китайской торговли. При этом на первоначальном этапе главным объектом подрядных операций стала водная перевозка кяхтинских товаров. Если доставку товаров гужевым способом приказчики торгующих в Кяхте купцов организовывали самостоятельно, то перевозку их по сибирскому водному пути, требовавшую затрат капитала на строительство судов и наем рабочих, опыта организации судоходства по суровым сибирским рекам, они предпочитали отдавать в подряд специализирующимся на речных перевозках купцам-судовладельцам. В 60–70-е гг. XVIII в. активно занимались доставкой «партикулярных кладей», основу которых составляли кяхтинские товары, тобольские купцы Пальчиковы, Шевырины, Володимеровы, на рубеже XVIII–XIX в. — тобольчанин купец второй гильдии М. Тюленев [134]. Томские купцы-судовладельцы специализировались на доставке привозимых в Томск зимним путем кяхтинских товаров, которые со вскрытием рек сплавлялись ими по рекам Томи, Оби, Иртышу до Тобольска и Тюмени, а в обратный путь перевозились товары, следуемые в сибирские города и Кяхту. В 80–90-е гг. XVIII в. водными перевозками товарных кладей занимались томские купцы А. Даниловский, М. Губинский, Я. Скворцов, Г. Зеленцов, М. Быков, Ф. Серебренников, Н. Воложанин, Ф. Барковский [135]. В регистре судовладельцев, составленном в 1800 г. Томской городской думой в связи с изучением вопроса о введении в пользу города налога с отходящих из Томска судов с кяхтинскими товарами, значились 7 купцов (М. Быков, Г. Зеленцов, В. Старков, И. Раев, Ф. Закревский, Н. Протопопов, Ф. Серебренников), 2 мещанина (И. Нехорошее, И. Бедрин) и товарищество, составленное купцом Д. Канаевым и мещанами М. Карповым, С. Дулеповым и И. Кожевниковым. Большинство судовщиков владели только одним судном, по 2 речных судна имели лишь купцы Быков, Протопопов, Серебренников и Канаев «с товарищи» [136]. По данным за 1819–1821 гг., перевозками товарных грузов занимались 5 томских купцов (23% от общего числа), в том числе один купец второй (М. Карпов) и 4 купца третьей гильдии (М. Быков, Ф. Барковский, М. Серебренников, А. Неупокоева) [137]. В 1826 г. список томских купцов, занимавшихся товарными перевозками, включал 6 фамилий, из которых 2 (М. Серебренников, М. Неупокоев) принадлежали к купечеству второй гильдии и 4 — к третьей [138]. В 30–50-е гг. XIX в. кагорту томских купцов-судовщиков составляли А. Серебренников, Н.М. Базин, Д.М. Елин, И.С. Шумилов, П.Я. Ненашев, Ф.А. Бадашков, Ф.О. Казанцев, М.М. Тарасов, Д.И. Тецков, а также выходец из вологодских мещан, причислившийся сначала в московское, а затем томское купечество, И.П. Свешников [139].

Сведения об объемах подрядных перевозок, совершаемых купцами-судовладельцами и получаемой ими подрядной плате, содержат книги томских маклеров на запись договоров и контрактов, в которых регистрировались контракты между подрядчиками и владельцами товарных грузов. По данным маклерской книги 1790 г., крупнейшим перевозчиком кяхтинских това-

439

ров была семья томских купцов-судовладельцев Быковых, заключившая контракты на доставку товаров из Томска до Тобольска с приказчиками 9 торгующих в Кяхте купцов Европейской России за подрядную плату 35 коп. с пуда [140]. В 1809 г. томским маклером были зарегистрированы контрактные обязательства 8 томских судовщиков из купеческого и мещанского сословий, обязывавшихся перевезти на своих судах до Тобольска 28,5 тыс. пуд. товарной клади. При этом на судовладельцев-купцов приходилось 42% всего законтрактованного к перевозке груза, на мещан — 17%, а остальный груз был перевезен совместными усилиями объединявшихся во временные товарищества судовщиков из купцов и мещан (И.М. Нехорошее — П.И. Рудаков, М.Б. Серебренников — М.Д. Клестов) [141]. В 1816 г. доминирование купцов имело уже более выраженный характер: из 46693 пуд. кяхтинского товарного груза, сдача которого в судовую подрядную перевозку между Томском и Тобольском была зафиксирована томским маклером, на их долю приходилось почти 90% (41893 пуд.), а к 1825 г. купцы вообще вытеснили мещан из этого прибыльного бизнеса, и вся речная перевозка кяхтинских товаров между Томском и Тобольском сосредоточилась в руках томского купечества. Наиболее крупные подряды в это время выполняли купцы Неупокоевы и Серебренниковы: первые сплавили в 1816 г. 22,6 тыс. пуд, а в 1825 г. — 16,3 тыс. пуд. товаров, а вторые — соответственно 12,2 и 21,7 тыс. пуд. [142] Судя по контрактам, внесенным в книгу томского маклера в мае 1848 г. (а именно в этом месяце отправлялась из Томска основная масса «весно-вавших» здесь кяхтинских товаров), на их перевозку до Тюмени на своих судах подряжались томские купцы И.С. Шумилов и И.П. Свешников, бравшиеся доставить 5905 пуд. принадлежавшей разным купцам товарной клади за 3444 руб. сер., Д.М. Елин и Н.М. Базин (2274 пуд. за 1542 руб.), А. Серебренников (4082 пуд. за 2409 руб.), М.М. Тарасов (4043 пуд. за 2207 руб.) [143].

Активное участие в перевозке следовавших водным путем кяхтинских товаров принимали и енисейские купцы-судовладельцы, доставлявшие товарные грузы на участках от Иркутска до Енисейска и от Енисейска до Томска (транзитное судоходство в обратном направлении было затруднено из-за сложного подъема по порожистой Ангаре). Наибольших масштабов подрядные операции енисейских купцов достигали в XVIII в., когда Енисейск имел положение одного из крупнейших сибирских торговых центров и перевалочного пункта между Восточной и Западной Сибирью. В частности, на вторую половину XVIII в. приходилась деятельность таких крупнейших подрядчиков-судовщиков, как Дементьевы, Тельных, Хорошевы, Соповы, Поповы. В первой трети XIX в. репутацию надежного подрядчика имел красноярский купец М. Коростелев, который, по свидетельству первого губернатора Енисейской губернии А. Степанова, «снискал доверие» торговавших в Кяхте купцов [144].

Важную роль в перевозке кяхтинских товаров играли иркутские купцы-судовладельцы, доставлявшие выменянные в Кяхте товары по Селенге и Байкалу до Иркутска и далее — по Ангаре и Енисею до Енисейска. Некото-

440

рые иркутские судовщики подряжались на доставку товаров до Томска и Тобольска, однако перевозку на участке западнее Енисейска они, как правило, сдавали в субподряд енисейским и томским купцам, либо осуществляли ее совместными с ними распоряжением и капиталом. По сведениям, содержащимся в иркутских маклерских книгах, в 80-е гг. XVIII в. наиболее активно перевозками кяхтинских товаров занимались иркутские купцы-судовладельцы Т.И. Сычев и С.М. Шестунов. Сычев в 1782 г. подряжался к доставке водным путем до Тобольска выменянных в Кяхте тотемским купцом Ф. Холодиловым и московским В.Я. Жихаревым товаров общим весом 400 пуд. за подрядную плату в 80 коп. за пуд. В 1783 г. товары московских купцов Жихаревых перевозил Шестунов, подряжавшийся к доставке до Тобольска 3940 пуд. товарной клади за подрядную плату в 2758 руб. А в следующем, 1784, году он законтрактовал к перевозке у торговавших на Кяхте купцов уже 6 тыс. пуд. товарного груза [145]. Материалы иркутских маклерских книг первого десятилетия XIX в. (нами учтены сведения, содержащиеся в книгах за 1800–1802, 1805, 1810 гг.) показывают, что на первые роли в водных перевозках кяхтинских товаров в это время выходят иркутские купцы Стефан Дудоровский, Григорий Малышев, Михаил Саватеев и Петр Иванов. До 1801 г. Дудоровский занимался водными перевозками в компании с иркутскими купцами М. Саватеевым и П. Ивановым, а с распадом компании начал действовать самостоятельно. В 1801 г. он заключил 5 контрактов с приказчиками 8 кяхтинских торговцев на доставку до Тобольска товаров общим весом 11950 пуд. за подрядную плату в 28287 руб., а в 1802 г. — 5 контрактов с приказчиками 6 купцов на перевозку 12250 пуд. товарной клади за плату в 37740 руб. Масштабные подрядные перевозки кяхтинских товаров осуществлял и Г. Малышев: по сведениям за 1810 г., им было законтрактовано к водной перевозке до Тобольска 18919 пуд. товарной клади за подрядную плату в 45840 руб. [146] В 1815–1830-е гг. ключевые позиции в перевозке кяхтинских товаров по Селенге, Байкалу и Ангаре переходят к иркутским купцам Шигаевым и Сибиряковым. По сведениям Иркутской городской думы, в 1815 г. И. Шигаев доставил от Петропавловской стрелки и Иркутска до Енисейска 13715 пуд. кяхтинских товаров, а в 1820 г. переправил через Байкал 15200 пуд. следующих для промена в Кяхту товаров и доставил по Селенге и Байкалу в Иркутск 10360 пуд. выменянных китайских товаров, часть из которых (6,5 тыс. пуд.) сплавил до Енисейска. К. Сибиряков, по сведениям за 1820 г., доставлял до Енисейска 18775 пуд. кяхтинской товарной клади [147]. По условиям подрядных договоров с приказчиками и комиссионерами кяхтинских торговцев, зафиксированных в книге иркутского маклера за 1820 г., общая сумма законтрактованной И. Шигаевым и К. Сибиряковым подрядной платы составила соответственно 34 и 17 тыс. руб. [148] В подрядах иркутских купцов-судовладельцев по транспортировке кяхтинских товаров в 80-е гг. XVIII — первой трети XIX в. явственно прослеживается уже отмеченная нами при рассмотрении казенных подрядов тенденция к монополизации подрядных операций. Так, судя по материалам иркутских маклерских книг, С. Дудоровский в 1801 г. подряжался на перевозку

441

более 90%, а в 1802 г. — свыше 50% от всего количества сдаваемой кяхтинскими купцами в судовую подрядную перевозку товарной клади. В 1810 г. Г. Малышев брался доставить на своих судах более 9/10 всех кяхтинских товаров, законтрактованных к водной перевозке от Иркутска до Енисейска [149]. В 1820–1830-е гг. в роли перевозчиков-монополистов выступали К. Сибиряков и И. Шигаев. По сведениям за 1836 г., эти два судовладельца перевозили 62,5% всего грузопотока, проходившего по водным путям Юго-Восточной Сибири [150].

И все же монополизм иркутских купцов-судовладельцев не имел всеобъемлющего характера и ограничивапся в данном случае их господствующим положением в перевозках товаров по Байкалу и Ангаре до Енисейска. Условливаясь с торгующими на Кяхте купцами о доставке товаров до Тобольска, они, как правило, сдавали их перевозку на участке от Енисейска до Тобольска енисейским и томским купцам-судовщикам. Енисейские купцы конкурировали с иркутскими и в перевозке товаров по маршруту Иркутск-Енисейск. Так, доминировавшая в перевозках грузов по Ангаре и Байкалу в конце XVIII в. компания иркутских судовладельцев С. Дудоровского, М. Саватеева и П. Иванова подряжала в 1800 г. енисейского судовщика Т. Сопова к дальнейшей перевозке до Тобольска доставленных ею в Енисейск 4253 пуд. кяхтинских грузов за подрядную плату в 90 коп. за пуд. В 1801 г. С. Дудоровский вновь договаривался с тем же Соповым о перевозке последним в навигацию будущего года из Енисейска в Тобольск всех приплавляемых Дудоровским товарных грузов. Одновременно он заключил договор с красноярским судовщиком А.П. Поповым о совместной доставке товаров, законтрактованных к перевозке у кяхтинских торговцев, на участке от Иркутска до Енисейска [151]. Ограничивало монополию иркутских купцов-судовщиков и все более расширявшееся участие в подрядных перевозках судовладельцев из местных мещан, крестьян и казаков. В 1817 г. на долю судовщиков из некупеческих сословий приходилось лишь 7,3% перевезенных по ангаро-байкальской водной системе товарных кладей, а в 1836г. — уже28,2% [152].

Если в первой половине и середине XVIII в. водный транспорт был основным средством перевозки товаров по территории Сибири, то с устройством Сибирского тракта он начинает испытывать мощную конкуренцию со стороны гужевого транспорта. Так, если в 1730-е гг. от Тобольска до Енисейска и обратно плавало ежегодно до 20–25 судов общей грузоподъемностью 40–50 тыс. пуд., а на водном пути от Енисейска до Иркутска под перевозку товаров задействовалось до 30 судов (более мелких из-за трудностей, связанных с плаванием по порожистой Ангаре) [153], то в конце XVIII — начале XIX в. по р. Кети, связывавшей западносибирскую и восточносибирскую речные системы, на Енисейск проходили за навигацию лишь одно-два судна, причем с товарами только для Енисейской ярмарки, а не с транзитными грузами для Кяхты [154]. Практически прекратилась и транзитная перевозка товарных грузов против течения по Енисею и Ангаре до Иркутска, здесь функционировало лишь сплавное судоходство, но и оно в значительной

442

мере вытеснялось гужевыми перевозками. По разным сведениям, на долю водного транспорта в начале XIX в. приходилось лишь от 10 до 30% всего транзита через Сибирь выменивавшихся в Кяхте китайских товаров [155], а остальное перевозилось гужевым транспортом. Сухопутно доставлялась почти вся масса товаров, закупавшаяся на Нижегородской, Ирбитской ярмарках и в Москве для внутрисибирской торговли и Кяхты. Водная перевозка сохраняла значение в основном лишь для транспортировки кяхтинских и сибирских товаров на участке от Томска до Тюмени: в 1840-х гг. от Томской пристани ежегодно отправлялось в Тюмень 7–10 судов, нагруженных «весновавшими» в Томске кяхтинскими товарами с объявленной ценностью в 6–7 млн руб. [156] Однако к концу изучаемого периода и на участке между Томском и Тюменью гужевая перевозка транзитных товаров по масштабам уже превосходила водную. В середине 1850-х гг. из Томска сплавлялось в Тюмень 120–200 тыс. пуд. купеческой товарной клади, а объем ежегодных транзитных перевозок через Каинск и Томск по Сибирскому тракту превышал 500 тыс. пуд. [157]

Повышение удельного веса гужевой перевозки, ставшее определяющей тенденцией в развитии сибирского транспорта в конце XVIII — первой половине XIX в., было связано с тем, что, несмотря на ее относительную дороговизну, она позволяла купцам осуществлять транспортировку товаров более оперативно, в том числе и круглогодично. Так как использование гужевого транспорта для перевозки на большие расстояния малоценных товаров (хлеба, соли и т. п.) не оправдывало транспортных издержек (перевозка гужом обходилась в 2 раза дороже водной), то сухопутно доставлялись в основном ценные товарные грузы — кяхтинский чай, мануфактурные товары, пушнина. В наиболее крупных масштабах гужевой транспорт применялся для перевозки товаров, приобретаемых на Нижегородской и Ирбитской ярмарках для внутрисибирской торговли и Кяхты и обратной транспортировки кяхтинских и сибирских товаров в западном направлении.

Важнейшей статьей гужевых перевозок была перевозка кяхтинских товаров. Вплоть до начала XIX в. она осуществлялась приказчиками торговавших в Кяхте купцов, которые нанимали ямщиков и сами следовали при товарных обозах. Начиная с этого времени, наряду с традиционным (через приказчиков), широкое распространение получил и подрядный способ, когда сухопутную перевозку по контрактам с владельцами товаров или их комиссионерами и приказчиками организовывали специализировавшиеся на перевозке кяхтинских грузов подрядчики. По свидетельству такого авторитетного знатока кяхтинской торговли, как Н. Крит, первым, кто предложил перевозить кяхтинские товары подрядным способом, без содействия приказчиков, был Илья Свешников [158], выходец из вологодского мещанства, записавшийся в московское, а затем (в 1836 г.) в томское купечество. В числе пионеров применения подрядного метода в гужевой перевозке кяхтинских товаров были также томские купцы Ф.А. Бадашков, П. Ненашев, Ф.О. Казанцов, тюменские К.К. Шешуков, И.А. Шатунов, П.И. Подаруев, енисейский И.И. Пиленков, селенгинский К.Г. Марьин, иркутский И.С. Хаминов и др.

443

Внедрение подрядной системы в организацию сухопутной транспортировки кяхтинских товаров привело к укрупнению подрядных операций и появлению в сибирском предпринимательстве фигуры извозопромышленника-«доставщика», выполнявшего функции посредника между кяхтинскими торговцами, с одной стороны, и артелями ямщиков и более мелкими подрядчиками — с другой. «Доставщики» заключали соглашения с торгующими в Кяхте купцами и их комиссионерами с обязательством доставки товаров в места их оптовой реализации — Нижегородскую и Ирбитскую ярмарки, Москву и другие торговые центры, а для перевозки товаров нанимали ямщиков, либо сдавали организацию их перевозки на отдельных участках маршрута, по которому осуществлялся транзит, в субподряд более мелким подрядчикам. При этом по отношению к кяхтинским торговцам «доставщик», беря перевозку товаров под свою ответственность, выполнял роль своеобразного страховщика, а по отношению к ямщикам и мелким подрядчикам — кредитора, так как часть провозной платы выдавалась авансом и использовалась последними для финансирования организации перевозок. Деятельность обладавших крупными капиталами доставщиков способствовала значительному увеличению объемов сухопутной перевозки кяхтинских товаров (особенно на участке между Иркутском и Томском, Тюменью и Пермью), которые начали в массовом порядке отправляться не только по зимнему пути, но и летом. Доставщики вовлекали в орбиту своих операций по транзиту кяхтинских товаров не только ямщиков, но и судовладельцев, что еще более укрупняло масштабы их посреднической деятельности, способствовало превращению транспортировки кяхтинских товаров в целую отрасль сибирской экономики.

Многие «доставщики» вышли из ямщиков и прежде чем стать крупными извозопромышленниками исколесили с обозами по Сибирскому тракту тысячи верст. Так, крестьянин Каменской волости Тюменской округи Козма Семенович Шешуков, отец известного извозопромышленника тюменского, а затем томского купца первой гильдии Кондратия Шешукова, начал заниматься извозным промыслом еще в начале XIX в. В маклерских книгах, относящихся к этому времени, зафиксированы заключавшиеся им контракты на доставку купеческих товарных кладей [159]. С молодых лет к ямщицким занятиям отца приобщались и его сыновья Кондратий и Максим. Документы зафиксировали, как Шешуковы, нажив извозом определенный капитал, постепенно переходят к подрядным операциям, примеряя на себя новую роль извозопромышленников: в 1840 г. Кондратий Шешуков подписывал с иркутским купцом Л.П. Мичуриным контракт на доставку из Иркутска до Нижегородской ярмарки 200 мест чая, на перевозку которого до Томска в свою очередь нанимал ямщиков; по данным за 1848 г., его поверенный отправлял из Томска в Иркутск с подряженными им крестьянами-ямщиками 2480 пуд. товарной клади, принадлежавшей различным торговавшим в Кяхте купцам [160]. Барыши, получаемые в одной из наиболее доходных отраслей предпринимательства, позволили Шешуковым записаться в 1838 г. в тюменское купечество сначала по второй, а затем перейти и в первую гильдию, что

444

открыло для них возможность вложения капиталов не только в транспортировку кяхтинских товаров, но и в осуществление собственных внешнеторговых операций в Кяхте. По данным за 1850 г., оборот торговли Кондратия Шешукова в Кяхте составлял 234,4 тыс. руб. сер., а к 1860 г. вырос до 391 тыс. руб., кроме того, на сумму 60 тыс. руб. торговала в Кяхте Маремьяна Степановна Шешукова, жена умершего в 1843 г. его брата Максима [161].

В городах, расположенных на Сибирском тракте, извоз был распространенным занятием не только мещан, но и членов купеческих семей. Нередким явлением было, когда купеческие сыновья умножали семейный капитал, занимаясь перевозками товарных кладей в составе артелей возчиков («с товарищи»). Так, по сведениям томских маклерских книг, в 1809 г. этим занимались купеческие сыновья П. Поспелов, И. Болшенин, С. Румянишников, И. Жданов; в 1825 г. — сыновья каннского купца Д.Я. Поздышева Николай и Степан; в 1855 г. — канский купеческий сын А. Буслаев, колыван-ский А. Ковригин и др. [162] По данным Н.Ф. Кузьминой, в 1830 г. 70% всех проследовавших через Томск грузов были перевезены крестьянами, 9,5% — ясачными, а 20,5% — купцами и мещанами [163]. Наиболее предприимчивые, настойчивые и удачливые из ямщиков превращались в преуспевающих подрядчиков-извозопромышленников. Так, каннские купцы Поздышевы, ходившие вначале связчиками в обозах, обзавелись со временем более чем 100 лошадьми и нанимали для подрядных перевозок до 30 ямщиков [164]. Из ямщиков происходили и другие «доставщики»: томский купец Ф.А. Бадашков, записавшийся в купечество из семилужских крестьян, среди которых ямщицкий промысел был одним из самых распространенных занятий; Ф.О. Казанцев, начавший заниматься извозом еще будучи томским мещанином (в 1809 г. он вместе с крестьянином Нелюбинской волости И. Шутиковым доставил из Томска на ярмарку в Ирбит 119 пуд. товарной клади, принадлежавшей сольвычегодскому купцу Пьянкову, в 1816 г. отвозил в Тюмень товары московских купцов Агеевых), а в 1840-е гг. уже как купец выполнял подрядные операции по организации доставки кяхтинских товаров вместе томским купцом Ф. Бадашковым и одним из крупнейших крестьян-предпринимателей дореформенной Сибири В.А. Яковлевым; выходец из томского мещанства П.Я. Ненашев (в 1825 г. доставлял от Томска до Иркутска товарную кладь казанского первой гильдии купца Л. Крупенникова весом 490 пуд., а в 1840 г., уже после поступления в купечество, по договорам с приказчиками московских купцов Колесова, Куманиных, иркутского Шигаева и кяхтинского Пиленкова обязывался доставить до Томска и Нижегородской ярмарки 3200 тыс. пуд. чая и других кяхтинских товаров за подрядную плату 11,5 тыс. руб.); и др. [165]

Наиболее крупными «доставщиками» кяхтинских товаров в предреформенный период были иркутский купец первой гильдии И. Хаминов и К. Марьин, записывавшийся в 1848 г. в томское, а год спустя перечислившийся в селенгинское купечество. По подсчетам, сделанным нами на основе учета контрактов, зафиксированных в книге иркутского маклера за 1855 г., И. Хаминовым в этом году было заключено с ямщиками 24 договора на

445

доставку из Иркутска до Томска, Ирбита и Москвы около 30 тыс. пуд. товаров, принадлежавшим различным кяхтинским торговцам, на общую сумму провозной подрядной платы более 45 тыс. руб. сер., а К. Марьиным — 12 контрактов на перевозку 14 тыс. пуд. с подрядной платой в 25,8 тыс. руб. В эту же книгу занесены и 4 контракта Марьина с кяхтинскими торговцами, по которым он обязывался доставить в Москву и на Нижегородскую ярмарку товары весом 2864 пуд. за подрядную плату в 11382 руб. Крупные посреднические операции, связанные с доставкой кяхтинских товаров, вел и селенгинский (записавшийся из владимирских) купец Л. Лосев, законтрактовывавший в 1855 г. у кяхтинских торговцев к доставке из Иркутска в Москву и Казань около 7 тыс. пуд. чая за условленную плату в 18268 руб. Как доставщики кяхтинских товаров действовали также томский купец И. Свешников, заключивший с подрядчиками в 1855 г. 5 договоров на перевозку из Иркутска товаров различных кяхтинских торговцев общим весом 4,5 тыс. пуд., иркутские купцы П. Катышевцев (4,5 тыс. пуд.) и Н. Зубов (2,8 тыс. пуд.) [166].

Подрядные операции вышеназванных доставщиков прослеживаются и по томским маклерским книгам. Так, Л. Лосев в 1848 г. отдавал томским судовладельцам в перевозку до Тюмени 2190 пуд. товарного груза, законтрактованного им у различных кяхтинских торговцев к перевозке на Нижегородскую ярмарку, а К. Марьин — 929 пуд. В 1849 г. К. Марьин подряжал крестьян-ямщиков к доставке из Томска в Иркутск 4273 пуд. товарной клади, принадлежавшей купцам-кяхтинцам, а И. Хаминов в 1858 г. — 3742 пуд. [167] Подрядные операции И.П. Свешникова, названного выше в качестве зачинателя подрядного способа перевозки кяхтинских товаров, прослеживаются по томским маклерским книгам с середины 1820-х гг. В 1825 г. он отправлял из Томска в Тобольск с томскими купцами-судовладельцами более 5 тыс. пуд. товарной клади, взятой им у кяхтинских торговцев на доставку в Европейскую Россию. В дальнейшем он использовал для этих целей и собственные суда: в частности, в 1848 г. в товариществе с томским купцом И.С. Шумиловым сплавил в Тюмень 5905 пуд. кяхтинского чая [168].

Материалы томской и иркутской регистрации подрядных договоров содержат также сведения о подрядных операциях некоторых других «доставщиков» кяхтинских товаров: тюменских купцов И.А. Платунова, П.И. Пода-руева, томских Д.И. Тецкова, И. Кокшарова. В иркутской маклерской книге 1855 г. содержится запись о подряде томским купцом И. Свешниковым на перевозку 829 пуд. товарного груза от Иркутска до Томска городового тюменского крестьянина Николая Тимофеевича Кухтерина, отца самого известного извозопромышленника второй половины XIX в. — Евграфа Кухтерина [169].

Крупные подрядные операции осуществлял служивший около 20 лет томским комиссионером Российско-Американской компании Д.И. Тецков, в обязанности которого входила закупка и организация отправки следовавших через Томск товаров компании. Так, в 1858 г. он нанимал ямщиков для доставки по зимнему пути до Тюмени принадлежавшей компании партии пуш-

446

нины весом 269 пуд., перевозимой в Петербург [170]. Приходившие в Томск товары компании сдавались Тецковым также в водную перевозку томским судовщикам, а затем им были заведены и собственные суда, использовавшиеся для транспортировки грузов компании и других владельцев, с которыми он оформлял договора на доставку товаров не только водным, но и гужевым транспортом (в 1855 г. отправлял гужем из Томска в Тюмень 181 пуд. товарной клади, принадлежавшей иркутскому торговцу Н. Родионову, в 1858 г. — 360 мест чаев, выменянных в Кяхте тюменским купцом Ф. Климиным) [171]. Капиталы, накопленные в подрядно-посреднических операциях, позволили Д. Тецкову стать в 1860–1870-е гг. одним из крупнейших в Сибири пароходовладельцев [172].

В целом, товарные грузы, отправляемые не только Тецковым, но и другими комиссионерами Российско-Американской компании в Кяхту и крупнейшие торговые центры Европейской России, являлись важной статьей перевозок для занимавшихся транспортировкой грузов купцов-подрядчиков. В разное время в подряды на перевозку принадлежавших компании грузов вступали иркутские купцы Сибиряковы и В. Хромцов, томские Ф. Казанцев, И. Нехорошее, Ф. Бадашков, П. Серебренников, тюменский М. Пичугин и др. Так, в 1811 г. к перевозке из Охотска в Якутск принадлежавшего компании пушного товара были подряжены иркутский купец В. Хромцов и якутский Г. Ядреев за подрядную плату в 1987 руб. К доставке от Иркутска до Тобольска 2130 пуд. компанейской товарной клади, следуемой в Европейскую Россию, за плату в 12780 руб. подряжался в 1820 г. иркутский купец К. Сибиряков. В 1840 г. товары компании весом 3057 пуд. (в основном это был чай, вымениваемый в Кяхте на добываемую компанией пушнину) перевозили от Иркутска до Томска томские купцы Ф. Казанцов и Ф. Бадашков в товариществе с крестьянином-предпринимателем из Иркутского округа В.А. Яковлевым [173]. С использованием услуг подрядчиков доставлялись и грузы, следуемые в американские колонии компании. Так, в 1857 г. иркутские купцы А. Серебренников и Т. Зимин, по контракту, заключенному с Иркутской конторой Российско-Американской компании, обязались заготовить и сплавить по Амуру в Николаевск 10 тыс. пуд. ржаной муки и 800 пуд. солонины, предназначенных к перевозке на морских судах компании в Русскую Америку [174]. О величине капиталов, затрачиваемых Российско-Американской компанией на транспортировку своих товаров, можно судить по тому, что с 1821 по 1841 г. на перевозку пушнины в Кяхту, Москву и Петербург, чаев из Кяхты в Москву и Нижегородскую ярмарку, а также товаров, закупаемых в Европейской России и Сибири для американских колоний, компанией было расходовано более 1,5 млн руб. [175]

Перевозка товаров была прибыльной отраслью подрядных операций, на финансирование которой тратились громадные средства. Так, по сведениям директора Кяхтинской таможни Галлохарского, в течение 1813–1831 гг. из Европейской России в Кяхту и обратно было перевезено 5157951 пуд. товаров, на доставку которых торгующими в Кяхте купцами было затрачено 63161847 руб. ассигн., или более 3 млн руб. ассигн. в среднем за год [176]. С

447

ростом оборотов кяхтинской торговли объемы перевозок и, соответственно, затраты на их осуществление увеличивались. Так, если в 1811 г. по территории Сибири проследовало транзитом около 200 тыс. пуд. кяхтинских товаров, то в 1842 г. объем перевозок составил 650 тыс. пуд., а затраты на них -1823500 руб. сер. (6,4 млн руб. ассигн.) [177]. Примерно в такую же сумму — 7 млн руб. ассигн. — оценивали свои расходы на транспортировку товаров в ответе на запрос министра финансов в 1838 г. сами торгующие в Кяхте купцы [178]. К 1860 г. в связи с общим ростом цен в Сибири, вызванным развитием золотопромышленности и увеличением объемов перевозки (в 1863 г. только в одну сторону — из Кяхты перевозилось 575 тыс. пуд. товарной клади), транспортные расходы на доставку кяхтинских товаров выросли до 2742420 руб. сер. [179] Основная часть расходуемых средств тратилась на оплату труда ямщиков (их в перевозке кяхтинских товаров было задействовано до 10 тыс. чел.), однако немалую часть этой суммы составляла прибыль извозопромышленников. По нашим подсчетам, сделанным на основе данных иркутской маклерской книги 1855 г., почти 2/3 всех отправлявшихся из Иркутска в западном направлении товаров (62 тыс. из 97 тыс. пуд.) перевозилось при посредничестве купцов-доставщиков и только треть была перевезена ямщиками, заключавшими договора напрямую с кяхтинскими торговцами или их приказчиками [180]. При этом в извозопромышленности происходили уже отмечаемые нами в других сферах предпринимательства процессы монополизации и концентрации перевозок в руках крупных подрядчиков. В результате крупнейшие извозопромышленники И. Хаминов и К. Марьин, по некоторым данным, заподряжали в конце 1850-х гг. к доставке на Нижегородскую ярмарку до 75–90 тыс. мест китайского чая [181], что составляло третью часть от его общего ввоза через Кяхту.

Большие доходы, получаемые извозопромышленниками, и их заинтересованность в совершенствовании транспортной системы региона обусловили важную роль, которую они сыграли в развитии в Сибири такой требующей значительных капиталовложений отрасли транспорта, как пароходство. По окончании действия 10-летней привилегии на организацию пароходства в Сибири, выданной в 1839 г. ростовскому купцу Н.Ф. Мясникову и разделенной им с А.Ф. Поклевским-Козелло, крупнейшие «доставщики» И. Хаминов, К. Марьин и Д. Тецков в компании с селенгинским купцом Кандинским составили в 1852 г. пароходную компанию «Опыт» для перевозки грузов между Томском и Тюменью. Заказанный компанией в Бельгии 100-сильный пароход, получивший название «Ермак», делал за навигацию 4–5 рейсов между Тюменью и Томском и перевозил до 400 тыс. пуд. груза. В 1858 г. в эту компанию вступил А.Ф. Поклевский-Козелло, сулившим в перспективе большие выгоды бизнесом занялись и другие купцы (Швецов, Тюфин, Решетников), и в результате в 1860 г. в Обь-Иртышском бассейне грузоперевозки совершали уже 10 пароходов. За перевозку товаров владельцы пароходов выручили в 1859 г. 271 тыс. руб. сер., а в 1860 г. — 338 тыс. руб. [182] Несмотря на то, что цены на перевозку товаров пароходами были значительно ниже, чем парусными и гребными судами (с введением пароходного

448

сообщения фрахтовая цена на перевозку одного пуда груза от Томска до Тюмени снизилась с 50–70 коп. до 30–35 коп.), дивиденды судовладельцев (за счет значительного увеличения объема и скорости перевозок, сокращения расходов на транспортировку грузов против течения) в некоторые годы доходили до 50–70% [183]. Пароходами перевозились не только транзитные товары для кяхтинской торговли, но и поступавшие из Европейской России и Ирбитской ярмарки для внутрисибирской торговли и промышленности — текстильные и кожевенные изделия, бакалейные товары, железо и железные изделия с уральских заводов, а в обратную сторону — сибирская пушнина, свинец и медь с Алтайских заводов.

Купцы, специализировавшиеся на транспортировке товарных грузов, вкладывали капиталы в развитие пароходства и в Восточной Сибири. Учредителем пароходства на Байкале так же, как и в Обь-Иртышском бассейне, был крупнейший золотопромышленник и откупщик ростовский купец Никита Мясников, вложивший в заведение пароходов и барж на Байкале около 600 тыс. руб. ассигн. Первое плавание построенный Мясниковым пароход («Император Николай I» мощностью 32 л. с.) совершил в 1844 г., а в 1845 г. им было спущено на воду еще одно судно — «Наследник Цесаревич» (50 л. с.). Низкие фрахтовые цены, предлагаемые пароходовладельцем, способствовали быстрому росту грузооборота: объем перевозок с 1845 по 1848 г. вырос с 17,6 тыс. до 77,6 тыс. пуд. [184] После смерти в 1847 г. Никиты Мясникова его имущество и капитал унаследовал старший брат Иван, который, проживая в Петербурге, управлял делами в Сибири (в том числе и связанными с пароходством) через доверенных лиц, чем во многом, по-видимому, объясняется, что в дальнейшем пароходное дело Мясниковых на Байкале приходит в расстройство. В конце 1850-х гг. у них оставался на ходу лишь один пароход, который вскоре потерпел аварию и затонул [185]. В 1850-е гг. два парохода (мощностью по 80 л. с.) были заведены на Байкале золотопромышленником и откупщиком Бенардаки, от которого они перешли к мензелинскому купцу Рукавишникову, а когда дело у последнего не заладилось, его пароходы купил крупнейший «доставщик» кяхтинских товаров иркутский купец И. Хаминов, который для эксплуатации пароходов, предназначаемых в основном для перевозки через Байкал кяхтинских чаев, организовал купеческую компанию. Плавание по отличавшемуся суровым нравом Байкалу было сопряжено с опасностью подмочки товарного груза, поэтому прибыли пароходчиков не отличались стабильностью, и были годы, когда перевозки даже приносили убытки (в 1860 г. их сумма составила 27,6 тыс. руб.) [186].

Важнейшей разновидностью частных подрядов была закупка и доставка грузов (продовольствия, фуража, инструментов, механизмов и пр.) на золотые прииски. По приблизительным оценкам экспертов, в конце 1850-начале 1860-х гг. на прииски ежегодно водным и гужевым транспортом перевозилось до 3 млн пуд. различных грузов [187]. Часть необходимых для действия приисков припасов и оборудования закупали и доставляли в приисковые места золотопромышленники и их приказчики, однако основная масса по-

449

ставок осуществлялась подрядным способом. По контрактам с золотопромышленниками эти подрядные операции выполняли в основном купцы городов, расположенных вблизи основных золотопромышленных районов — Томска, Енисейска, Красноярска, Минусинска, Иркутска, Киренска, и др. О поставках на золотые промыслы хлеба, фуража, скота и мяса, на которые приходилась основная доля закупок, уже было сказано выше, в главе о сельскохозяйственной торговле купечества. Важным объектом подрядных операций являлась также поставка на прииски оборудования и инструментов, требовавшихся для организации золотодобычи. Так, томский купец А.М. Серебренников в 1849 г. нанимал крестьян-возчиков для перевозки 989 пуд. железных товаров в расположенную в Енисейском округе резиденцию Погадаевскую золотопромышленника П. Зотова; доверенный тюменского купца первой гильдии В.Ф. Поклевского-Козелло по контракту с золотопромышленником И.Д. Асташевым выполнял подряд на доставку 12 тыс. пуд. груза, состоявшего из оборудования и съестных припасов, из его конторы, находившейся в Томске, в с. Усть-Тунгусское Енисейской губ. [188]. На расположенные в Минусинском округе прииски екатеринбургских купцов Подсосовых в 1850-е гг. неоднократно выполнял подрядные поставки оборудования и различных товаров томский купец А. Пилясов, а томские купцы С. Копылов и Я. Петров регулярно перевозили грузы (железо, инструменты, одежду) из Томска в резиденцию золотопромышленника иркутского купца А.К. Трапезникова, расположенную в Куйтунском селении Нижнеудинского округа [189]. Спектр посреднических услуг, оказываемых купцами, специализировавшимися на обслуживании золотопромышленности, включал также и наем, по контрактам с конторами золотопромышленных компаний, рабочих на золотые промыслы. Колыванский купец М.И. Акимов, по контракту с конторой золотопромышленников Зотовых, обязывался нанять для работы в сезон 1856 г. на принадлежавших им приисках до 2 тыс. рабочих, за свои услуги он должен был получить по 4 руб. за каждого завербованного работника. Тобольский купец Н.Н. Плотников на таких же условиях занимался в 1858 г. наймом рабочих для приисков купца С. Сосулина, расположенных в южной части Енисейского округа; тарский купец И.Б. Пятков нанимал 250 чел. для компании Красильникова, Ерлыкова и наследниц Бобкова [190].

Поставками и подрядами, связанными с обслуживанием золотопромышленности Енисейской губ., занимались также енисейские купцы А. Данилов, К. Матонин, А. Баландин, красноярские купцы П. Орешников, А. Селетов, И. Климов, томские И.Г. Хаймович, Б.Л. Хотимский, минусинский купец Ф.М, Кытманов и др. [191] Одним из самых крупных подрядчиков-поставщиков для нужд золотопромышленности был канский (а затем томский) купец А.М. Каминер: согласно записям договорных обязательств, зарегистрированных томским маклером, в 1858 г. им было поставлено во исполнение контрактов с различными золотопромышленниками и компаниями 225 тыс. пуд. продовольствия и оборудования, кроме того, без обозначения веса им было поставлено различного оборудования, материалов и одежды (инструменты, медь, свинец, проволока, краска, веревки, посуда, полушубки, армя-

450

ки, бродни, вареги, рукавицы, сукно, табак и т. п.) на 30 тыс. руб. Крупные подрядные операции, связанные с обслуживанием золотопромышленности, выполняли и другие купцы-евреи, не имевшие в дореформенный период права на владение приисками и непосредственное участие в золотодобыче -И.Г. Хаймович (в 1858 г. доставлял на прииски компании Паткуля 821 пуд., а компании Шушляева — 1282 пуд. товарного груза), Б.Л. Хотимский, ежегодный объем поставок которого достигал 80 тыс. пуд. [192]

Подряды, связанные с обслуживанием приисков в еще одном крупном золотопромышленном районе — Ленском, выполняли иркутские, нижнеудинские и киренские купцы. В 1850-е гг. активно занимался поставками продовольствия и оборудования на золотые промыслы иркутский купец И.А. Пономарев. Так, в 1855 г. по договору с поверенным золотопромышленника С.Ф. Соловьева, он (в компании с крестьянином Бадайской волости А.Н. Кузнецовым) подряжался сплавить по р. Лене от Жигаловской до Малопотамской пристани 30 тыс. пуд. груза, состоявшего из хлеба и приискового оборудования за подрядную плату в 3300 руб. В этом же году им были доставлены б тыс. пуд. груза (за плату 12 коп. сер. за пуд) с Жигаловской пристани в резиденцию Прибрежно-Ленской золотопромышленной компании. Киренский купец Н.Д. Курбатов по контракту с иркутским золотопромышленником И.А. Федченко в 1855 г. перевез из Иркутска на его прииски, расположенные в Олекминском округе, 2700 пуд. клади за плату в 55 коп. сер. за пуд. [193] Поставками оборудования и продовольствия на прииски Иркутской губернии в предреформенный период занимались также иркутский купец-судовладелец А. Терентьев, нижнеудинский купец Вдовин и др. В целом подряды, связанные с обслуживанием одной из важнейшей отраслей дореформенной сибирской экономики — золотопромышленности, занимали важное место среди источников накопления капиталов сибирского купечества. Об этом свидетельствует и то обстоятельство, что многие купцы, разбогатевшие на подрядных операциях, связанных с обслуживанием золотых промыслов, сами впоследствии становились крупными золотопромышленниками (Баландин, Матонин, Кытманов, Данилов, Каминер и др.).

Еще одной сферой действия частных подрядов были перевозки вина с винокуренных заводов в оптовые магазины и из них — в места потребления, осуществлявшиеся подрядчиками по контрактам с частными винными поставщиками и откупщиками винной продажи. Так, в 1786 г. иркутский судовладелец С.Ф, Дудоровский, по договору с конторой винных поставщиков, подряжался на перевозку из Иркутска в оптовые магазины Забайкалья 100 бочек вина. В 1806 г., по контракту с поверенным откупщика Передовщикова, доставлял вино с Илгинского винокуренного завода в Якутск, Витимскую и Олекминскую дистанции иркутский купец Д. Сычев, которым в совокупности было перевезено 8453 ведра вина за подрядную плату в 2113 руб. [194] В 1820-е гг. развозкой вина в Иркутской губ. по контрактам с откупщиками занимался иркутский купец Баженов, в Енисейской — красноярский купец М.И. Коростелев. Последний в 1824 г. брал подряд на перевозку 6 тыс. ведер вина с Каменского винокуренного завода в Канск у поверенного

451

откупщиков князя Голицына и камергера Всеволожского [195]. В 1850-е гг. масштабные перевозки вина по контрактам с откупщиками осуществлял иркутский купец В.В. Гольцов. В частности, он подряжался доставить в течение 1855–1856 гг. с Александровского винокуренного завода в Якутскую обл. и Енисейскую губ. 45,5 тыс. ведер вина за подрядную плату 10865 руб. А.К. Сибиряков, неоднократно упоминавшийся нами как крупный судовладелец и подрядчик, перевез в 1855 г. с Александровского завода в Енисейск 31 тыс. ведер вина по подрядной цене 23 коп. сер. за ведро. В этом же году управляющий пароходством по Байкалу Безносиков подряжался на перевозку по Ангаре и Байкалу доставляемого для продажи в откупные места Забайкальской обл. 600 бочек вина за провозную плату в 2100 руб. [196]

* * *

Материалы, которые дают возможность судить об уровне прибыльности подрядных операции, немногочисленны. Наиболее полные данные на этот счет содержат результаты обследований хода подрядных перевозок свинца с Нерчинских в Алтайские заводы, проводившихся чиновниками Канцелярии Колывано-Воскресенского горного начальства для изучения возможностей принятия перевозок свинца в распоряжение Канцелярии. Сохранились данные по обследованию перевозок свинца в 1799–1800 и 1816–1819 гг. Скрупулезность, с которой учитывались при этих обследованиях все, даже мелкие, расходы подрядчиков, дает основания полагать, что материалы обследований содержат достаточно достоверные сведения о прибылях подрядчиков. Во всяком случае они не завышают величину прибылей, поскольку значительная часть сведений о расходах по подряду чиновники получали из показаний самих подрядчиков, склонных скорее к занижению, чем завышению своих доходов. По подсчетам сопровождавших «свинечные» караваны горных чиновников, доставка каждого пуда свинца от Нерчинских до Алтайских заводов обошлась подрядчикам-купцам И. Пуртову (Барнаул) и П. Шумилову (Томск) в 1799 г. в 1 руб. 37 1/4 коп., а в 1800 г. — в 1 руб. 34 1/2 коп. Поскольку подрядная плата составляла 1 руб. 67 1/2 коп. за пуд, то подрядчики получили прибыль в расчете на каждый пуд перевезенного свинца в 1799 г. в размере 30 1/4 коп., а в 1800 г. — 33 коп. Следовательно, норма прибыли составила соответственно 22 и 24%. В пересчете на все количество перевезенного свинца годовая прибыль подрядчиков в 1799–1800 гг. составила в денежном выражении около 8 тыс. руб. [197] Более высокой норма прибыли была в 1816–1819 гг., когда подряд выполнялся иркутскими купцами Сибиряковыми: в 1816 г. — 56%, в 1817 г. — 133, в 1818 г. — 44, в 1819 г. — 60%. В течение 4-летнего срока действия контракта Сибиряковы получили прибыль в размере 305 тыс. руб., что составило в среднем более 76 тыс. руб. в год [198].

Сведения об уровне прибыльности других видов подрядных операций, которыми мы располагаем, показывают, что норма прибыли в подрядах редко опускалась ниже 20%. При этом наибольшие барыши получали подрядчики, которые обязывались контрактом не только к перевозке, но и закупке доставляемого груза (подряды по заготовлению хлеба и др.). Так,

452

томские мещане Нехорошее и Киприянов — поверенные томского купца П. Чулошникова, подрядившегося в 1819 г. к поставке хлеба в запасные магазины Нарыма, закупали у крестьян Верхотомской волости ржаную муку по цене 24–27 коп. за пуд, тогда как сдавали в Нарыме по цене в 2 раза большей — 50 коп. за пуд. При этом высокая доходность подряда обеспечивалась тем, что подрядчики старались закупать хлеб у крестьян тогда, когда последние, нуждаясь в деньгах для уплаты податей, продавали его по самым низким ценам [199].

О высоком уровне прибыльности подрядных операций свидетельствует и то обстоятельство, что даже простая передача выполнения подряда в другие руки (субподрядчику) приносила официально обязывавшемуся контрактом с казной прибыль в размере 10–30% контрактной платы. Так, иркутский купец М. Сибиряков, подрядившийся в 1807 г. к поставке в запасные хлебные магазины Киренска и Якутска муки за условленную плату в 1 руб. 30 коп. за пуд, передал выполнение части подряда иркутскому мещанину Е. Булатову по цене 1 руб. 10 коп., обеспечив себе без всяких затрат доход на уровне 15% от контрактной платы. Красноярский купец М.И. Коростелев в 1824 г. перевозку вина с Каменского винокуренного завода в Канск, заподряженную им у откупщиков по цене 60 коп. с ведра, сдал в субподряд енисейскому мещанину А. Кузнецову по 50 коп. [200] Известны случаи, когда услуги субподрядчиков использовались на условии выплаты им официальными подрядчиками лишь 2/3 законтрактованной у казны платы: так действовал, например, подрядчик И. Белоусов, поставлявший в 1830 г. хлеб в запасной магазин поселка Сузунского завода в Алтайском горном округе [201].

Разница между подрядными ценами, по которым товарный груз принимался извозопромышленниками к доставке у кяхтинских торговцев, и теми ценами, по которым он сдавался затем в перевозку ямщикам, составляла 10–20% [202]. Учитывая то обстоятельство, что доставка товаров гужевым способом от Иркутска до Москвы и Нижегородской ярмарки занимала 3 мес., а до Ирбитской ярмарки — 2 мес., а ямщики перевозили законтрактованные подрядчиками грузы и в обратном направлении, годовая прибыль извозопромышленников могла достигать 40–50%.

Доходность подрядных операций определялась уровнем подрядных цен, динамику которых наиболее наглядно можно проследить на основе подрядов по перевозкам свинца с Нерчинских в Алтайские заводы, маршрут которых проходил по большей части территории Сибири, а сами перевозки осуществлялись на протяжении целого столетия: с середины XVIII в. по 1850 г. Рассмотрение общей динамики подрядных цен на перевозку нерчинского свинца (в пересчете на серебряный рубль) показывает, что цены изменялись следующим образом: во второй половине XVIII-начале XIX в., вплоть до контрактного четырехлетия 1816–1819 гг., имело место их некоторое снижение (в 1763–1766 гг. подрядные цены составляли 1 руб. 26 коп. за пуд., в 1770–1771 гг. — 0 руб. 93 коп., в 1780–1783 гг. — 1 руб. 28 коп., в 1785–1786 гг. — 1 руб. 03 коп., в 1790–1793 гг. — 1 руб. 11 коп., в 1799–1800 гг. — 1 руб. 12 коп., в 1808 г. — 1 руб. 03 коп., в 1812–1815 гг. — 0 руб. 58 коп.), а затем —

453

неуклонный рост: до 1 руб. 25 коп. в 1816–1819 гг., 1 руб. 41 коп. в 1839–1842 гг. и 1 руб. 65 коп. в 1847–1850 гг. Тенденция к снижению подрядных цен во второй половине XVIII — первом десятилетии XIX в. (хотя и неотчетливо выраженная), по-видимому, являлась результатом значительной конкуренции, наблюдавшейся в подрядах по перевозке нерчинского свинца в это время: в 1747–1808 гг. в подрядных операциях приняли участие около 40 подрядчиков, а в проводившихся Канцелярией горного начальства торгах на каждое очередное подрядное четырехлетие конкурировали, как правило, от 3 до 6 претендентов, что сбивало подрядные цены. Совершенно иная ситуация имела место в 1808–1850 гг., когда перевозка свинца, по сути дела, была монополизирована представителями двух крупных кланов иркутского купечества — Сибиряковых и Мичуриных, державших в своих руках подряды по доставке нерчинского свинца на Алтай соответственно с 1808 по 1823 г. и с 1831 по 1850 г.

Правда, рост подрядных цен в первой половине XIX в. был в значительной мере обусловлен общим повышением индекса цен, имевшим место в этот период. Однако рост подрядной платы опережал динамику повышения стоимости затрат на перевозку свинца. Так, если номинальная стоимость гужевой перевозки одного пуда свинца от Нерчинских заводов до Верхнеудинска увеличилась с 1799–1800 к 1816–1819 гг. в 2,5 раза (с 50 коп. до 1 руб. 30 коп.), а плата судовым рабочим за сплав свинца на участке от Енисейска до Барнаула — в 2 раза (с 30–40 до 60–85 руб.), то величина подрядной платы за это время возросла в 3 раза: с 1 руб. 67 коп. до 5 руб. за пуд [203]. О том, что именно монополизация подрядных операций, а не рост издержек на перевозку свинца, была главным фактором, обусловившим возрастание подрядных цен, свидетельствует и отмеченное выше значительное увеличение нормы прибыли в контрактное четырехлетие 1816–1819 гг. по сравнению с 1799–1800 гг.

Монополизация подрядов по перевозке нерчинского свинца Сибиряковыми и Мичуриными, ставшая главной причиной опережающего роста подрядных цен и увеличения нормы прибыли в первой половине XIX в., была обусловлена теми преимуществами, которые имели восточносибирские купцы в этом виде подрядных операций. Дело в том, что подряды по перевозке свинца из Нерчинского округа на Алтай имели смысл с коммерческой точки зрения лишь в том случае, если у подрядчика была возможность перевозки грузов не только в западном, но и восточном направлении. Подряды из Нерчинского округа, не сопряженные с перевозками в обратном направлении, были в финансовом отношении малоуспешным предприятием, что обусловливалось дороговизной перевозок и нехваткой крестьян-извозчиков в Нерчинском крае из-за его малонаселенности и преобладании в составе населения занятого на заводских работах приписного крестьянства. Поэтому для перевозки свинца на участке от Нерчинских заводов до Верхнеудинска подрядчики нанимали в основном жителей Верхнеудинского округа. Эти извозчики везли из Иркутска и Верхнеудинска на заводы и в остроги Нерчинского округа соль, хлеб, железные изделия. Иркутское купечество, державшее в

454

своих руках подряды по перевозке этих грузов, включало в условия договоров с извозчиками и пункт о перевозке в обратном направлении свинца. В частности, Сибиряковы и Мичурины сочетали подряды по перевозке свинца с подрядами по доставке соли и провианта в Нерчинский округ, что позволяло им преодолевать трудности, связанные с наймом извозчиков для перевозки свинца в Забайкалье. Так, в 1814–1817 гг. Сибиряковы ежегодно доставляли с Иркутского солеваренного завода в населенные пункты Нерчинского округа более 80 тыс. пуд. соли. Крупные подряды по перевозке грузов в Забайкалье выполнял и Л. Мичурин [204]. Решая таким образом проблему дефицита рабочей силы в Нерчинском округе, иркутские купцы были конкурентоспособнее купцов Западной Сибири и Европейской России в подрядных операциях по перевозке нерчинского свинца.

Западносибирские купцы вступали в «свинечные» подряды в основном лишь в товариществе с иркутскими купцами или отдавали им в субподряд перевозку свинца по территории Восточной Сибири. Так, в 1799 г. подрядчик барнаульский купец И. Пуртов передавал перевозку свинца от Нерчинских заводов до Верхнеудинска иркутскому купцу К. Сибирякову. Прибегали к услугам субподрядчиков и томские купцы Петр и Степан Шумиловы, бравшие подряды по перевозке свинца в Барнаул и Санкт-Петербург в 80–90-е гг. XIX в. [205] Что касается купечества Европейской России, то оно в подрядах по перевозке нерчинского свинца вообще играло незначительную роль. Так, в первой половине XIX в. крупный подряд имел лишь один представитель купечества европейской части страны — макарьевский купец второй гильдии И. Смирнов: в 1804–1807 гг. он подряжался к перевозке 110 тыс. пуд. свинца [206]. Однако это предприятие не принесло подрядчику прибыли, напротив, он понес большие убытки и был объявлен банкротом. Канцелярия Колывано-Воскресенского горного начальства вынуждена была взять завершение перевозки в свои руки, поскольку, несмотря на то, что Смирнову был выдан кредит в размере 10 тыс. руб., он так и не смог справиться с поставкой. В конечном счете Канцелярия затратила сумму, на 25 тыс. руб. превышавшую плату, причитавшуюся подрядчику по контракту. А поскольку подрядчик оказался не в состоянии погасить этот долг (по его показаниям, он затратил сверх предоставленного ему аванса, составившего 3/4 контрактной платы, 70 тыс. руб. собственного капитала), был секвестирован залог по подряду, предоставленный Смирнову князем Долгоруковым. И только в 1811 г., после смерти И. Смирнова, в ответ на неоднократные просьбы его наследников и залогодателя Сенат.издал указ, по которому причитавшаяся к взысканию с поставщика сумма была принята «на счет Колыванских заводов». Списание долга в указе мотивировалось тем, что Смирнов понес убытки «по разным непредвиденным случаям и по возвысившимся в то время на хлеб и провоз тяжестей ценам» [207]. Однако коммерческая неудача Смирнова была обусловлена не только воздействием неблагоприятных обстоятельств (потоплением в 1804 г. в Байкале трех судов со свинцом, потребовавшим от подрядчика дополнительных затрат на их поднятие, и удорожанием перевозки в связи с ростом цен на хлеб и фураж,

455

вызванным неурожаем в Восточной Сибири). В значительной мере она была «запрограммирована» отсутствием у него других подрядов в Восточной Сибири, что создавало подрядчику трудности с наймом крестьян-извозчиков на участке от Нерчинских заводов до Верхнеудинска. Важную роль сыграло и то обстоятельство, что в торге с более конкурентоспособными иркутскими купцами Смирнов смог взять подряд, лишь уступив в цене до критической черты, способной привести в случае появления неблагоприятных для перевозки объективных условий (неурожая, падежа скота, потерь от порчи груза и пр.) не только к потери прибыли, но и к убыткам. По своему подрядному контракту Смирнов обязался перевозить свинец за плату, которая была на 22 коп. за пуд (или на 13%) меньше получаемой предыдущим подрядчиком, что в пересчете на все количество перевезенного свинца составило более 24 тыс. руб. Показательно, что у иркутского купца М. Сибирякова, взявшего подряд после Смирнова, подрядная плата была на 25% выше (1 руб. 96 коп. против 1 руб. 45 коп.) [208].

Отмечая преобладающие позиции сибирского купечества, по сравнению с купцами Европейской России, в проводившихся на территории Сибири подрядных операциях, следует иметь в виду, что и оно в свою очередь действовало за пределами сибирского региона менее успешно, чем на сибирской территории. Случаи подрядов такого рода, по преимуществу, были связаны с доставкой грузов из Сибири на Урал и в европейскую часть страны. Выше нами уже приводился материал о поставках томскими купцами Шумиловыми коряковской соли в уральский регион, о перевозках Сибиряковыми, Шумиловыми, Тельных, Поповыми нерчинского свинца в Екатеринбург, Петербург и Москву. Как правило, подряды, действие которых выходило за пределы освоенных в торгово-экономическом отношении районов, сибирские купцы предпочитали выполнять совместно с купцами-подрядчиками Урала и Европейской России, которые выступали в роли их компаньонов или доверенных лиц. Так, Шумиловы в поставках соли на уральские заводы в 70–80-е гг. XVIII в. сотрудничали с челябинским купцом Боровинским и кунгурским Юхневым. Доверенным лицом П. Шумилова и И. Тельных в Екатеринбурге в подрядах по доставке нерчинского свинца был местный купец И. Баландин [209]. Однако даже такие совместные подрядные операции далеко не всегда оказывались успешными. Шумиловыми и Юхневым не были выдержаны определенные договором с Пермской казенной палатой сроки поставки соли в уральские города, которую они осуществляли в 1786–1788 гг. Не в полном объеме была доставлена в Екатеринбург определенная контрактом пропорция нерчинского свинца по вышеназванному подряду Шумилова и Тельных, и казне пришлось взять перевозку недостающего количества свинца в свое распоряжение.

Особенно явный характер неудачный исход подрядной операции приобретал в случаях, когда подряд полностью выполнялся за пределами территории Сибири. Такие подряды были исключением, а не правилом, и мы располагаем сведениями лишь об одной такой крупной подрядной операции, которую пытался осуществить томский купец Мефодий Петрович Шу-

456

милов, продолживший в начале XIX в. заложенные отцом и дядей традиции активного предпринимательства семьи в области подрядных операций. В 1809 г. он взял подряд на доставку из нижегородских запасных соляных магазинов в Нарву 250 тыс. пуд. соли за контрактную плату 212,5 тыс. руб. Помимо этого он обязался принять на тверской, вышневоложской и новгородской пристанях и доставить в Нарву, Дерпт и Ревель еще 250 тыс. пуд. по подрядной цене 65–75 коп. за пуд. Однако выполнить этот масштабный подряд, общая стоимость которого достигала почти 400 тыс. руб., М. Шумилов оказался не в состоянии. Вынужденный действовать в незнакомом экономико-географическом пространстве, подрядчик не сумел привлечь надежных компаньонов из среды купечества европейской части страны, построить в срок необходимое для выполнения поставки количество транспортных судов, нанять опытных передовщиков и лоцманов (часть груза была потоплена), и в результате, сорвав сроки поставки соли, был объявлен «неисправным». Дальнейшее выполнение подряда было передано санкт-петербургскому купцу Воробьеву и калужскому Лобахину, а у незадачливого искателя прибылей за пределами традиционной среды предпринимательства было описано имущество в счет уплаты долга казне за выданную авансом часть подрядной платы. Однако задолженность казне не была полностью погашена и взыскивалась с Шумиловых в течение многих лет (по данным на 1826 г., в недоимке значилось еще 81503 руб.) [210].

Этот эпизод из истории подрядных операций сибирского купечества показывает, что для успешного выполнения подряда необходим был определенный уровень предварительной «вживаемости» предпринимателя в общую хозяйственно-экономическую среду региона, в котором проводилась подрядная операция с тем, чтобы должным образом разрешить проблемы, связанные с поиском деловых партнеров, наймом рабочей силы, повышением рентабельности перевозок за счет изыскания возможности транспортировки грузов не только в прямом, но и обратном направлении и т. д. Не случайно многие крупные подрядчики, выполнявшие масштабные подряды, связанные с доставкой грузов на значительные расстояния, отдавали их перевозку на отдельных участках маршрута в субподряд местным купцам, проживавшим и осуществлявшим свою предпринимательскую деятельность на территории, по которой следовал транспортируемый груз. Наиболее наглядный пример в этом отношении дает подрядная практика доставщиков кяхтинских товаров в 30–50-е гг. XIX в. (И. Хаминова, К. Марьина, П. Катышевцева, И. Свешникова, Н. Зубова и др.), предусматривавшая разбивку маршрута транспортировки кяхтинских чаев на Нижегородскую ярмарку на несколько участков (Кяхта-Иркутск, Иркутск-Томск, Томск-Тюмень, Тюмень-Пермь, Пермь-Нижний Новгород), на каждом из которых к перевозке привлекались местные подрядчики.

Широко использовались услуги субподрядчиков и в подрядах по перевозке нерчинского свинца. Так, в 1770–1773 гг. доставлявшийся с Нерчинских заводов свинец на участке от Енисейска до Барнаула перевозил на своих судах по договору с официальными подрядчиками тобольскими куп-

457

цами А. Шевыриным, П. Володимеровым и И. Пальчиковым енисейский купец И. Дементьев. А в 1773 г. иркутские купцы М. Саватеев, С. Тупицын, Ф. Дудоровский брали в субподряд у М. Сибирякова и Ф. Киселева перевозку свинца от Нерчинских заводов до Иркутска. Активные субподрядные операции вели в 60–90-е гг. XVIII в. енисейские купцы Иван Тельных и его сын Никита, занимавшиеся сплавом свинца от Енисейска до Барнаула [211].

Не обходились без субподрядчиков и монополизировавшие в первой половине XIX в. перевозку нерчинского свинца на Алтай иркутские купцы Сибиряковы и Мичурины. Так, Сибиряковы привлекали к сухопутной перевозке свинца на забайкальском участке нерчинскозаводских купцов Кандинских, Л. Мичурин — нерчинских купцов Корякиных. Для перевозки свинца через Байкал Сибиряковы подряжали в 1816 г. иркутского купца И. Баженова, в 30–40-е гг. законтрактованный Мичуриными свинец от Иркутска до Енисейска неоднократно доставлял А.К. Сибиряков, в 1844 г. его перевозил на участке от Енисейска до Барнаула томский купец Я. Петров [212]. В субподряд отдавались перевозки и других подрядных грузов (соли, хлеба, вина и пр.). Так, иркутский купец И. Шигаев в 1830 г. передал законтрактованную им развозку казенного вина по населенным пунктам Забайкалья верхне-удинскому купцу Г. Шевелеву. А.К. Сибиряков в 40–50-е гг. XIX в. неоднократно отдавал доставку соли с Иркутского солеваренного завода в Забайкальский край в субподряд иркутским судовладельцам [213].

Использование субподрядчиков являлось необходимым, но отнюдь не гарантировавшим успех подрядной операции условием. Дело в том, что подряды являлись отраслью предпринимательства, капиталовложения в которую отличались повышенным уровнем рискованности из-за большого влияния, которое оказывали на ход подрядных операций стихийные факторы: неурожаи, падеж скота в результате эпизоотии, потопление следуемых с подрядным грузом судов из-за ураганов (на Байкале), речных порогов (на Ангаре, Енисее и других реках). Неурожаи могли существенно увеличить расходы на перевозку грузов (особенно гужевую), а вводимые в случае эпизоотии в тех или иных районах карантины замедляли ход подрядных перевозок.

Достаточно частым явлением было потопление подрядных грузов во время транспортировки их по Байкалу и сибирским рекам. Так, в ходе подрядных перевозок нерчинского свинца у подрядчиков Шумиловых затонуло в 1789–1792 гг. около 10 тыс. пуд., у Сибиряковых в 1812 г. — 5676 пуд., у Мичуриных в 1840 г. — 3 тыс. пуд. свинца [214]. Если для подрядчиков, перевозивших свинец, потопление судов означало часто всего лишь необходимость дополнительных затрат на подъем затонувшего свинца, то в соляных подрядах случаи такого рода приводили к утрате подрядного груза и необходимости возмещения его стоимости, что, как правило, переводило подряд в разряд убыточных. Так, крупный соляной подрядчик тобольский купец Ф. Кремлев, развозивший соль с Коряковского озера по населенным пунктам Тобольской губ. в конце 80-начале 90-х гг. XIX в., понес от затопления соляных барок убыток на сумму 50 тыс. руб. Крупными финансовыми потерями обернулось потопление в Иртыше в 1792 г. судна, следовавшего из

458

Коряковского форпоста в Уфимское наместничество, и для другого соляного подрядчика — барнаульского купца И. Ефтина [215]. Непредвиденными убытками были чреваты и сбои в выполнении подрядов, происходившие из-за обмеления рек в засушливые годы. Так, иркутскому купцу Л. Мичурину, который в 1840 г. из-за обмеления Ангары уже лишь глубокой осенью доставил суда с нерчинским свинцом в Енисейск, для того, чтобы уложиться в определенные контрактом сроки, пришлось перевозить свинец на участке от Енисейска до Барнаула не обычным (и более дешевым) водным, а сухим путем [216].

Фактор риска в подрядных операциях, связанный с воздействием стихийных обстоятельств, учитывался и казной, поэтому возмещение стоимости утраченных вследствие действия природных сил подрядных грузов предусматривалось контрактными условиями обычно не по рыночной цене груза, а по его себестоимости. В некоторых такого рода случаях казенные ведомства не применяли жестких финансовых санкций по отношению к подрядчику, даже если устанавливалась его косвенная виновность в утрате подрядного груза. Так, например, Канцелярией Колывано-Воскресенского горного начальства было установлено, что перевозка свинца через Байкал в 1812 г. подрядчиками Сибиряковыми была начата несвоевременно, в результате она пришлась на сезон штормов, во время одного из которых было потоплено более 5 тыс. пуд. свинца. Однако исчисленный по рыночной стоимости свинца денежный начет в размере 40 тыс. руб. был с подрядчиков снят из-за опасения подорвать их платежеспособность и сорвать дальнейшее выполнение рассчитанного на четырехлетний срок подряда [217].

Помимо природно-географических факторов, существенное влияние на подрядные операции оказывали и факторы социально-политического свойства. В частности, нередко ход подрядных операций замедлялся из-за характерного для феодального периода дефицита наемной рабочей силы. Выше уже указывалось на нехватку извозчиков для проведения подрядных операций в Нерчинском округе, обусловленную занятостью приписного крестьянства обслуживанием расположенных в округе кабинетских заводов и рудников. Столкновение интересов подрядчиков и казенно-кабинетского хозяйства в вопросе несельскохозяйственного использования труда крестьян имело место и в других районах Сибири, особенно во второй половине XVIII в., когда разраставшееся хозяйство казны и Кабинета предъявляло все более возраставшие притязания на привлечение крестьян к заводским работам. В реальной экономической практике такого рода конфликт интересов оборачивался, как правило, убытками для подрядчиков. Так, тобольский купец Ефим Шевырин в 1773 г. обращался в Сибирскую соляную контору с просьбой о досрочной выдаче 3 тыс. руб. из следуемой ему по подряду «второпо-ловинной суммы» контрактной платы, так как расходовал выданную ему в кредит первую половину на выдачу задатков заводским крестьянам, подряженным им к гужевой перевозке соли из Тобольска в Екатеринбургское ведомство, а крестьян между тем «употребили... в казенные работы», в результате потребовались дополнительные расходы на наем других возчи-

459

ков [218]. Приоритетный характер притязаний кабинетского хозяйства на использование труда крестьян был продемонстрирован властями и в случае, имевшем место в подрядной практике брата Ефима Шевырина — Семена, поставлявшего в 1769–1771 гг. по контракту с Тобольской провиантской комиссией провиант в форпосты и крепости на Иртышской, Кузнецкой и Колыванской линиях. С. Шевырин подрядил к перевозке из Томских запасных магазинов, а также к поставке их собственных муки и овса приписных к Алтайским заводам крестьян, проживавших в селениях, подведомственных Томской и Сосновской земским конторам. Однако многие из заподряжен-ных Шевыриным крестьян, получив задаток, тем не менее нарушили обязательства и не выставили провиант. В результате подрядчику пришлось взыскивать с них задолженность на протяжении многих лет в рассрочку, так как Канцелярия Колывано-Воскресенского горного начальства, под юрисдикцией которой находилось приписное крестьянство, отказалась удовлетворить его требование об описи имущества должников на том основании, что это приведет крестьян к разорению и они не смогут «выполнять заводские работы» [219].

Постепенно, по мере развития извозного промысла, превратившегося в первой половине XIX в. в одну из важнейших отраслей сибирской экономики, в которую оказались вовлечены тысячи специализировавшихся на извозе крестьянских и мещанских семей, проблема нехватки рабочей силы для гужевых перевозок подрядных грузов в основном была разрешена (за исключением некоторых наиболее отдаленных и малонаселенных районов Сибири). Более долговременный и сложноразрешимый характер дефицит наемной рабочей силы имел в водных перевозках грузов. Нехватка судовых рабочих, по свидетельству самих подрядчиков, довольно часто замедляла ход выполнения подрядов. О затруднениях, связанных с наймом подрядчиками необходимого количества судовых рабочих, как о факторе, замедлявшем перевозку нерчинского свинца на Алтай, неоднократно доносили в Канцелярию горного начальства специально командируемые для наблюдения за ходом поставки чиновники (во время выполнения подряда купцом Смирновым в 1804–1807 гг., Сибиряковыми в 1812–1819 гг. и т. д.). Подчас власти с тем, чтобы ускорить перевозку казенных грузов, были вынуждены оказывать содействие подрядчикам в найме рабочих, вызывая желающих через волостные правления [220].

Дефицит рабочей силы заставлял подрядчиков нанимать неопытных в судовом деле работников, использовать труд ссьщьнопоселенцев. Так, Си-биряковы в 1815 г. на свои перевозившие нерчинский свинец суда наняли команды, состоявшие в основном из забайкальских поселенцев, которых наблюдавший за ходом подрядной перевозки чиновник (следовавший на судах подрядчика) характеризовал как «нерачительных» и не имеющих опыта судоходства [221]. Иногда подрядчикам приходилось, ввиду нехватки судовых рабочих, нанимать на суда крестьян от одного прибрежного селения до другого за поверстную плату. Таким методом комплектования судовых

460

команд пользовались, в частности, подрядчики Сибиряковы при перевозке свинца на участке от Енисейска до Барнаула в 1816 г. [222]

Сложности с наймом судовых рабочих испытывали и казенные ведомства, когда, отказываясь от услуг подрядчиков, осуществляли перевозку грузов своим распоряжением. Так, Тобольской камерной части, организовывавшей в 1800 г. снабжение городов губернии солью, удалось нанять только 253 из 350 чел., необходимых для комплектования экипажей 14 судов, участвовавших в перевозке соли. А для постройки 43 солевозных судов и 10 барок на Коряковской и Долонской верфях, расположенных в Семипалатинском округе, в 1801 г. к началу работ было заподряжено всего 571 чел. из необходимых 954 [223].

Острой проблемой был уровень квалификации судовых рабочих. Недостаток в Сибири рабочих кадров необходимой квалификации побудил, в частности, зачинателя сибирского пароходства ростовского купца Н. Мясникова выписать для комплектования команд своих пароходов «Император Николай I» и «Наследник Цесаревич», спущенных на Байкале в 1844 г., отставных матросов из портовых городов Европейской России [224].

В условиях дефицита наемной рабочей силы подрядчики, чтобы привлечь работников на свои суда, уплачивали за нанимавшихся к ним крестьян и мещан подушную подать, выдавали авансом значительную часть, а нередко и всю заработную плату. Достаточно распространенной практикой была и выдача денег в «перебор» заработной платы на условии отработки долга в следующем сезоне. Одалживание рабочих сверх договорной платы составляло значительную часть расходов подрядчиков на наем рабочей силы. Так, 43 работника купца И. Смирнова, перевозивших в 1807 г. на одном из судов подрядчика свинец из Енисейска в Барнаул, перебрали сверх договорной платы 490 руб., что составляло около 30% от их общего фонда зарплаты. В долговой книге подрядчика В. Сибирякова в 1817г. числилось 145 рабочих, давших ему расписки с обязательством отработать свой долг, образовавшийся из-за перебора заработной платы, причем некоторые из них не могли отработать свою задолженность (общая сумма которой составляла 3175 руб.) в течение 5–10 лет [225].

Такая форма оплаты труда судовых рабочих увеличивала расходы подрядчиков, тем более, что часть рабочих-должников пускались в бега (так, с судна вышеназванного подрядчика Смирнова бежали трое рабочих, получившие авансом более 100 руб.), рекрутировались в армию, умирали и их задолженность переходила в разряд безнадежной к взысканию (таких должников немало значилось в списке Сибирякова). Тем не менее подрядчики вынуждены были широко практиковать выдачу денег рабочим авансом и в «перебор» заработной платы с тем, чтобы смягчать дефицит рабочей силы. При этом отношения с рабочими приобретали характер кабалы, так как подрядчики-судовщики, выдававшие деньги на условии отработки долга, могли, пользуясь зависимым положением рабочих-должников, диктовать выгодные для себя условия найма на следующий навигационный сезон. Включение элементов кабалы в систему найма, таким образом, имело целью, помимо

461

ослабления дефицита, также и снижение стоимости рабочей силы, отличавшейся в Сибири относительной дороговизной.

Существенное влияние на подрядную практику купечества оказывало нормативно-законодательное регулирование ее центральными и местными властями. Законодательство, регулировавшее подрядные операции, на протяжении XVIII в. эволюционировало от допущения участия в подрядах представителей различных сословий общества до установления фактической монополии купечества на подрядные операции. В первой половине XIX в. в него были введены элементы, способствовавшие появлению конкурентного начала, при этом, однако, сохранялись нормы, закреплявшие господствующее положение купечества в крупных подрядных операциях.

Установившаяся к концу XVIII в. монополия купечества на занятие подрядными операциями стала результатом характерного для развития российского общества в этом столетии процесса придания сословному делению законченного вида путем обособления каждого сословия в его хозяйственно-экономических функциях и правах. Важное значение в этом отношении имело Городовое положение 1785 г., превратившее многие сферы торгово-промысловых занятий в предмет исключительных прав городских граждан и прежде всего гильдейского купечества. Еще до выхода Городового положения специальным регламентом Камер-коллегии от подрядов с казной были отлучены главные конкуренты купцов в торгово-подрядных операциях — крестьяне.

Утверждению монополии купечества на подрядные операции во многом способствовала и конкретная практика организации подрядных перевозок и поставок, убеждавшая казенные ведомства в предпочтительности иметь дело с состоятельными подрядчиками, способными отвечать своим имуществом в случае нанесения ущерба финансовым интересам казны. Так, в частности, когда тюменский разночинец А. Кропивин, ставивший в 1750–1753 гг., по контракту с Сибирской соляной конторой, соль с Ямышевского озера на уральские заводы, оказался неисправным и задолжал казне за выданную авансом часть подрядной платы 23 тыс. руб., было решено в возмещение ущерба произвести опись его имущества, однако должного возмещения своих потерь казна не получила, так как имущество должника на поверку оказалось «скарбишком» на «небольшую сумму» [226].

Стремление обезопасить свои финансовые интересы побуждало власти к регулярному повышению залогово-поручительского ценза в подрядных операциях, что усиливало в них позиции купечества как наиболее состоятельной части общества. Уже указ 1724 г. и разработанный на его основе регламент Камер-коллегии от 21 июня 1731 г. требовали от вступающих в подрядные отношения с казной предоставления свидетельств от городских ратуш о «своем состоянии и пожитках и о торгах», которые выдавались за подписью бургомистров и «нескольких знатных купеческих людей», выполнявших функцию поручителей [227]. Указом от 29 сентября 1759 г. состав поручителей расширялся до всех присутствующих на проводившемся магистратом собрании городских граждан, которые должны были «с общего согла-

462

сия» подписывать выдаваемый магистратом намеревавшемуся участвовать в подрядных операциях члену посада аттестат о его имущественном благополучии. А в сентябре 1762 г. Главный магистрат разослал во все губернские и городовые магистраты новый указ, в котором подтверждались основные положения указа 1759 г. о порядке выдачи аттестатов подрядчикам и вместе с тем содержалось уточнение, усиливавшее гарантии платежеспособности подрядчиков: «и по которому аттестату кто в какой подряд или откуп вступит, то на тех аттестатах подписывать, дабы по одним аттестатам в другие сверх написанной в них суммы подряды и откупы вступать не могли» [228].

В Сибири до 50-х гг. XVIII в., если судить по сохранившимся в архивных материалах текстам подрядных контрактов, практика предоставления свидетельств и аттестатов подрядчиками не была повсеместно обязательной, в некоторых случаях (особенно при заключении договоров на небольшие суммы) от подрядчиков требовалась лишь «поручная запись», гарантировавшая исправное выполнение подряда [229]. Во второй половине столетия предоставление аттестатов от магистратов стало непременным условием вступления в подряды, и купцы, не имевшие таких аттестатов, отстранялись от участия в торгах (как это, в частности, произошло в 1769 г. с иркутскими купцами И. Сизых и Ф. Киселевым, томскими С. Шубиным и М. Степновым, намеривавшимися взять подряд на перевозку нерчинского свинца на торгах в Канцелярии Колывано-Воскресенского горного начальства) [230]. Выдаваемые магистратами аттестаты в соответствии с требованиями законодательства подписывались несколькими десятками граждан города, членом посада которого являлся соискатель подряда (так, аттестат, выданный в 1782 г. Тобольским магистратом местному купцу В.Я. Корнильеву на участие в соляном подряде, подписали 38 тобольских купцов) [231].

В 1790 г. поручительство было заменено залоговой системой, при этом было установлено, что залог должен составлять не менее трети от суммы годовой подрядной платы. Залог (в виде недвижимости, кредитных билетов и пр.) рассматривался как более надежная, чем поручительство, гарантия возвращения выдаваемой подрядчику авансом части подрядной платы. Причем в Сибири, в условиях неразвитости кредита, авансируемая подрядчикам из казны часть контрактной платы была относительно большей, чем в Европейской России. Так, состоявшимся в 1763 г. определением Сената казенным ведомствам было запрещено выдавать наперед подрядчикам половину или всю сумму причитавшейся по контракту платы, однако местные власти исходатайствовали разрешение не распространять это правило на Иркутскую губ. с учетом необходимости осуществления на ее территории требовавших крупных затрат подрядных перевозок грузов на значительные расстояния. Правда, оплата расходов из авансируемой суммы должна была вестись в этом случае не подрядчиками, а чиновниками, специально назначаемыми губернскими властями для осуществления контроля за ходом подрядной операции [232].

В 1821 г. Комитетом министров было принято положение, согласно которому по казенным подрядам и поставкам повсеместно разрешалось выда-

463

вать авансом до половины подрядной платы, но только под особые залоги «рубль на рубль». Однако после обращения в Сибирский комитет иркутских губернских властей, ссылавшихся на затруднительность для Сибири залоговых операций из-за отсутствия дворянских имений и невысокой стоимости недвижимого имущества, находящегося в собственности частных лиц, для Сибири вновь было сделано исключение из общего законодательства. Сибирский комитет разрешил Главным управлениям Западной и Восточной Сибири по своему усмотрению санкционировать выдачу авансом до 2/3 от общей суммы подрядной платы, причем не только под узаконенные залоги, но и «под поручительство граждан, известных по их состоянию и промыслам, соизмеряя число поручителей количеству выдаваемой суммы» [233].

Вместе с тем в начале XIX в. на законодательном уровне были приняты меры, направленные на ослабление монопольного положения купечества и расширение действия принципа конкуренции в подрядных операциях. Важное значение в этом отношении имело высочайше утвержденное 17 сентября 1817 г. постановление Государственного Совета, согласно которому к перевозке казенных грузов на подрядных началах допускались не только городские граждане, но и крестьяне под круговую поруку. Содержание этого постановления было расширено вышеуказанным решением Сибирского комитета, разрешавшим выдавать вступающим в подряд крестьянам до 2/3 подрядной платы под одобрения сельских обществ (в случае выполнения подряда отдельными их членами) или круговую поруку (когда в роли подрядчика выступала община) [234]. Значительно расширилось участие крестьянства в подрядных операциях на предпринимательской основе после учреждения в 1812 г. сословно-податной группировки торгующих крестьян, которым, наряду с другими предпринимательскими занятиями, дозволялись и подряды на сумму выбираемого торгового свидетельства.

На ослабление купеческой монополии действовало и законодательство, направленное на ограничение крупнооптовых подрядов. В указе от 20 февраля 1782 г. казенным ведомствам было рекомендовано стремиться отдавать подряды в «разные руки» с тем, чтобы сумма одного подряда не превышала 10 тыс. руб. В этом же году Кабинет предписал начальнику Колыванской губ. генерал-майору Меллеру, чтобы на сумму более 10 тыс. руб. «в одни руки подряда не отдавать» [235]. Однако попытки властей раздробить подрядные операции с тем, чтобы сдержать взвинчивание подрядных цен подрядчиками-монополистами, оказались в это время малоэффективными. Именно на период конца XVIII — начала XIX в., как мы установили выше, приходилась деятельность таких крупных подрядчиков, как томские купцы Шумиловы, тобольские Ф. Ширков, Ф. Кремлев, И. Куклин, иркутские Сибиряковы и другие, выполнявших подрядные операции стоимостью в десятки и сотни тысяч рублей.

Новый импульс политика раздробления подрядов получила в период управления Сибирью Сперанским, по инициативе которого в 1822 г. были приняты «Правила для соляного управления в Сибири», вводившие вместо крупнооптовых соляных подрядов раздробительные и развозку соли казен-

464

ными комиссионерами. Эти принципы организации развозки соли были зафиксированы и в Уставе о соли, действовавшем вплоть до конца дореформенного периода [236]. На ограничение крупнооптовых подрядов было направлено и законодательное регулирование сроков, на которые отдавались подрядные поставки и перевозки. Если в первой половине XVIII в. контракты заключались на срок от 1 до 3 лет, а после выхода указа от 8 декабря 1776 г. — от 1 до 4 лет, то с 40-х гг. XIX в. сроки подрядных поставок и перевозок были ограничены двумя годами.

С целью усиления контроля за практикой заключения договоров на крупные подрядные поставки и перевозки, связанные с обслуживанием нужд казны, Комитетом министров в 1830 г. было принято положение, определявшее компетенцию ведомств различного уровня в утверждении подрядных договоров, согласно которому подряд на сумму до 10 тыс. руб. утверждался губернской казенной палатой, от 10 до 25 тыс. руб. — казенной палатой и губернатором, от 25 до 50 тыс. руб. — соответствующим министерством, к ведению которого относились поставки или перевозки по подряду, а контракт стоимостью более 50 тыс. руб. подлежал утверждению Сенатом. Однако на Сибирь (из-за ее отдаленности и отсутствия оперативной связи со столичными ведомствами) это положение было распространено в виде, существенно ограничивавшем контрольные функции центральной власти: контракты на подряды стоимостью до 10 тыс. руб. утверждались губернскими управлениями, а свыше этой суммы — Советами Главных управлений Западной и Восточной Сибири, что же касается договоров с суммой подрядной платы, превышавшей 50 тыс. руб., то об их заключении Сенату сообщалось лишь «для сведения» [237].

Законоположения, усиливавшие контроль за крупными подрядными операциями и ограничивавшие их применение, имели целью сдерживание развития монополистических тенденций в подрядах, приводивших к наносившему урон финансовым интересам казны взвинчиванию подрядных цен. И хотя в Сибири они применялись с «изъятиями», сибирские власти также стремились блюсти «казенный интерес». Набор применявшихся для этого средств включал не только ограничение суммы и сроков действия подрядов и расширение за счет этого конкуренции на подрядных торгах, но и меры поощрения подрядчиков, снижавших подрядные цены. В частности, до 20-х гг. XIX в. распространена была практика награждения подрядчиков, которые делали крупные скидки с назначенных по итогам торгов подрядных цен, медалями. Впоследствии такого рода поступки подрядчиков вознаграждались выражением официальной благодарности от руководителей соответствующих министерств и ведомств (так, в 1829 г. «письменную признательность» от министра императорского двора за снижение подрядных цен в перевозке нерчинского свинца на Алтай получил иркутский купец Л. Мичурин). Политика «пряника» сочеталась с методами «кнута», что выражалось в отказе от услуг подрядчиков и организации поставок или перевозок распоряжением казенных комиссионеров в случае, если подрядчики назначали несоразмерно высокие, с точки зрения властей, цены. Уже сама возмож-

465

ность использования комиссионеров определенным образом сдерживала аппетиты подрядчиков в их стремлении полакомиться за счет казенного «пирога». Так, в начале 1820-х гг., когда после издания «Правил для соляного управления в Сибири» начал вводиться институт казенных комиссионеров по развозу соли, иркутские губернские власти оценивали вызванную его учреждением экономию от снижения цен на торгах в четверть от всей суммы, ассигнуемой ежегодно на операцию по снабжению солью населения губернии [238]. Однако не всегда угроза заменить подряд казенным комиссионерством была действенной, поскольку во многих случаях казна не могла составить конкуренцию частным подрядчикам. Так, неоднократно изучало вопрос о передаче перевозки нерчинского свинца в распоряжение своих служащих горнозаводское начальство Алтайского округа, но всякий раз приходило к выводу о финансовой предпочтительности его перевозки подрядным способом [239]. По подсчетам Тобольской казенной палаты, перевозка соли с Коряковского озера в Тобольские запасные магазины казенным распоряжением обходилась в 1853–1858 гг. в 1,5 раза дороже, нежели по частному подряду купца Беренса в 1860-е гг. [240]

Эффективность действия законодательных мер, направленных против монополизма и взвинчивания подрядных цен, во многом снижалась коррумпированностью чиновников местной царской администрации, их вовлеченностью в предпринимательскую деятельность. Коррумпированность чиновничье-бюрократического аппарата, стремившегося использовать богатые возможности, открывавшиеся на службе в Сибири, для быстрого личного обогащения, обусловливала нередко имевшие место нарушения конкурсного принципа сдачи подрядов с торгов, когда выполнение выгодных подрядов отдавалось чиновниками купцам, являвшимися их протеже или родственниками. Так, географ Оренбургской команды капитан В.М. Шишков, ревизовавший по поручению Сената в 1743–1744 гг. деятельность сибирских губернских властей, установил, что поставка соли с Ямышевского озера в Тобольск на период с 1741 по 1744 г. сибирским губернатором Сухаревым была отдана без торгов тобольским купцам Евсею и Ивану Медведевым, причем последнего губернатор под предлогом необходимости его участия в выполнении соляного подряда освободил от службы целовальником в направлявшемся в Китай казенном караване, в которую он был определен по выбору городского общества. Торги не были проведены, несмотря на то, что объявился еще один претендент на выполнение подряда — тобольский посадский Л. Переладов, предлагавший выгодную для казны уступку в цене. Шишков подозревал корыстные мотивы в действиях тесно связанных с купеческой верхушкой губернатора Сухарева (сын которого был женат на сестре тобольского купца Г. Евсевьева) и губернского секретаря Замощикова [241]. Сдачу подрядов без торгов практиковал и иркутский губернатор Немцов: именно таким образом, в частности, осуществлялась поставка провианта в Охотский запасной магазин в конце 70-начале 80-х гг. XVIII в. [242] В 1784 г. иркутским губернским прокурором был выявлен факт отсутствия в протоколах казенной палаты вызова на торги по состоявшейся подрядной

466

перевозке из Якутска в Иркутск собранной в виде ясака пушнины [243]. В период правления в Иркутске губернатора Якоби казенная палата без торгов и узаконенного поручительства подрядила к перевозке 10 тыс. пуд. хлеба из иркутского запасного магазина в нерчинские рудники и заводы купца И. Лаврентьева, оформив этот подряд как комиссионерскую перевозку [244]. Во время ревизии Иркутской губ. Сперанским было установлено, что иркутскому купцу Е. Кузнецову и его родственнику Малееву была отдана без торгов перевозка 70 тыс. пуд. хлеба из Верхнеудинского уезда в Иркутск, при этом, несмотря на то, что подрядчики не уложились в определенный контрактом срок, неустойка с них не была взыскана [245].

Нарушения установленных законом правил конкурсной организации подрядных перевозок имели место и со стороны чиновников, управлявших кабинетской горнозаводской промышленностью в Сибири. Так, в 1804 г. горнозаводской служащий Бровцын доносил управляющему Кабинетом Д. Гурьеву, что в Канцелярии Колывано-Воскресенского горного начальства составлен подрядный договор, по которому поставка в Локтевский завод 60 тыс. пуд. провианта отдавалась «без вызова публикою» барнаульским купцам Бессонову, Кулакову, Федченко и Пешкову. При этом установленная контрактом подрядная плата (65 коп. за пуд) значительно превышала ту, по которой осуществлялась поставка в предыдущие годы (47 коп. за пуд), что наносило казне убыток в размере 10 тыс. руб. [246]

Сдача подрядов без торгов приводила, как правило, к перерасходу казенных средств. Так, в 1756 г. сибирский губернатор Мятлев сообщал в Главную соляную контору о результатах проведенного им по ее поручению расследования злоупотреблений, имевших место в соляных подрядах до его вступления в должность. Было выявлено, что ведавшие организацией соляных поставок служащие губернского управления (губернский секретарь Соколов и др.) допустили значительный перерасход казенных средств, отпускаемых на добычу и развозку соли. Оплата услуг подрядчиков производилась ими не только из соляной суммы (складывавшейся из доходов, вырученных от продажи соли), но также «употреблено было в дачу из неподлежащих доходов, яко то из таможенных, кабацких, канцелярских... и из раскольничьего сборов 32650 руб.». В результате столь щедрого финансирования в течение 1751–1754 гг. на Ямышевском озере скопилось 460 тыс. пуд. добытой подрядчиками и невостребованной потребителями соли. К моменту проверки (лето 1756 г.) более 50 тыс. пуд. соли из этих запасов от длительного хранения в ненадлежащих условиях испортилось. Подоплеку злоупотреблений чиновников в их потворствовании интересам подрядчиков Мятлев усматривал в том, что подрядчики могли «за то большими подарками склонных к тому, а особливо бывшего в то время секретаря Соколова награждать...» [247].

В некоторых случаях, по-видимому, чиновники обусловливали свое содействие купцам в получении выгодных подрядов отчислением в свою пользу определенной доли от прибылей, получаемых подрядчиками. Так, надворный советник Парфеньев доносил сибирскому генерал-губернатору в

467

1788 г., что ведавшие заготовками хлеба для армейских нужд провиантмейстер Хрипков и коллежский советник Путятин входили в тайное соглашение о разделе барышей с иркутскими купцами Н. Мыльниковым и М. Сибиряко-вым, выполнявшими в 1785–1786 гг. подряд по поставке провианта в запасные воинские магазины [248].

Находящимся под покровительством чиновников подрядчикам обеспечивались льготные условия для выполнения подряда. Так, иркутский губернатор Немцев запрещал купцам, занимавшимся промыслом пушнины в северо-восточных морях и доставлявшим необходимые для организации промысла материалы в Охотск, нанимать подводы у якутов на участке от Якутска до Охотска, пока купцы Ф. Шубин и Я. Ситников, поставлявшие в течение трех лет, с 1778 по 1780 г., провиант в Охотский запасной магазин, не заподряжали необходимого количества возчиков [249]. В середине 40-х гг. XIX в. поставлявшим хлеб на казенные винокуренные заводы Тобольской губ. подрядчикам (среди которых был и А. Поклевский-Козелло) было позволено закупать хлеб из сельских запасных магазинов Успенской, Червишевской и других волостей с внесением платы за него в кредитные учреждения на счет крестьянских обществ. При этом хлеб изымался из сельских магазинов, куда он поступал по окладу с крестьян, насильственно, вопреки мнению органов крестьянского самоуправления, а плату за него (в размере 200 тыс. руб.) крестьянским обществам удалось снять со счетов кредитных учреждений только спустя полстолетия — в 1893 г. [250]

Таким образом, содействие, оказываемое подрядчикам со стороны властей, определялось двумя основными причинами: заинтересованностью в успешном выполнении необходимых для казны поставок и корыстолюбием царской бюрократии, обогащавшейся за счет раздела прибылей с подрядчиками. Отсутствие же такого чиновного покровительства в условиях характерной для самодержавного государства слабой защищенности даже тех ограниченных прав, которые были предоставлены купечеству Жалованной грамотой городам и гильдейским законодательством, зачастую обрекало подрядные операции на неуспех. А в случаях, если подрядчик попадал в немилость или опалу к высокопоставленным губернским чиновникам из-за противодействия их корыстолюбивым намерениям, это могло закончиться для него не только срывом конкретной подрядной операции, но и судом с последующим полным разорением. Так, в частности, в 1809 г. были отстранены от выполнения подряда по поставке провианта в запасные армейские магазины тобольский купец А. Полуянов и туруханский купец К. Передовщиков, попавшие в немилость к иркутскому губернатору Трескину из-за противодействия его планам передачи выгодных казенных поставок своим протеже. Передовщиков, отказавшийся передать винный откуп в Иркутской губернии ставленникам Трескина, был по подложным обвинениям предан суду и осужден на каторжные работы. А Полуянова, выступавшего против творимого чиновными властителями Сибири произвола и заслужившего у Трескина репутацию «дерзкого ябедника», отстранили от выполнения подряда как «сделавшегося неисправным в выполнении контракта и по несо-

468

гласиям и раздорам с товарищами своими учинившегося главною причиною бывшего в деле сем замешательства и затруднения». В результате купец должен был (как он указывал в письме на имя министра коммерции, в котором обжаловал действия губернских властей), «употребя на сие дело имение и понеся убытки ко вреду других дел по коммерции моей производимых... претерпеть неизбежное разорение» [251]. Были лишены возможности продолжать предпринимательскую деятельность и крупнейшие подрядчики Восточной Сибири конца XVIII-начала XIX в. иркутские купцы М.В. Сибиряков и С. Дудоровский, сосланные в 1809 г. за противодействие произволу губернских властей в Нерчинский округ.

Деятельность купцов-подрядчиков могла пострадать и в результате несовпадения интересов различных казенных ведомств, усугубляемого неправомерными действиями должностных лиц, их представлявших. Так, подрядчики, заготовлявшие хлеб для сибирских воинских магазинов в 1806–1812 гг., понесли значительные убытки от незаконных ограничений, введенных на торговлю хлебом иркутскими губернскими властями, когда губернатор Трескин запретил скупку хлеба частным лицам и, заготовив через комиссионеров и земских исправников большую часть предлагаемых крестьянами для продажи излишков хлеба в устроенные им казенные запасные магазины, отпускал хлеб по повышенной цене всем потребителям, в том числе и купцам-подрядчикам, ставившим хлеб по подряду с военным ведомством. Так, подрядчику иркутскому купцу В.П. Солдатову в 1812 г. хлеб отпускался из запасных магазинов по цене 3 руб. 30 коп.–3 руб. 50 коп. за пуд, тогда как заготавливался земскими исправниками для магазинов по цене 1 руб. за пуд. Эта цена оказалась выше той, по которой Солдатов подрядился ставить хлеб военному ведомству, и в результате у подрядчика образовалась задолженность казне на сумму 108 тыс. руб., в возмещение которой было описано его имущество [252]. Верхотурский купец Степан Зеленцов, также участвовавший в 1806–1809 гг. по доверенности от брата уральского заводчика А. Зеленцова в подряде по заготовлению провианта для расквартированных в Сибири войск, свидетельствовал, что покупка хлеба в период введения иркутским начальством монополии в пользу казенных запасных магазинов обходилась «двойными или даже тройными ценами», что обусловливало «напрасное и, так сказать, вынужденное монополиею пожертвование капиталов». Свои убытки от монополии Зеленцовы оценивали в 139 тыс. руб. При этом излишние затраты капитала по подряду в Иркутской губ. не позволили им успешно завершить еще одну крупную подрядную операцию, в которой Зеленцовы принимали участие — по поставке 40 тыс. четвертей провианта для российских войск в Пруссии [253].

Так же, как и частные торговцы хлебом, подрядчики, заготавливавшие хлеб для нужд казенных ведомств, испытывали затруднения от ограничений, вводимых на торговлю сельскохозяйственной продукцией на территориях, подведомственных царскому Кабинету. На них, в частности, распространялся разрешительный принцип закупки хлеба у приписных крестьян, действовавший на территории Алтайского горного округа. В случае, если подрядчики

469

закупали хлеб в количестве, превышавшем установленную Канцелярией горного начальства пропорцию, им запрещали вывозить излишки за пределы округа. Такой случай произошел, в частности, с подрядчиком тобольским купцом М. Пушкаревым, закупавшим в 1772–1774 гг. на территории округа хлеб для запасных воинских магазинов: Канцелярия горнозаводского начальства с тем, чтобы не допускать «самовольства подрядчиков, обольщающих недозволенным задатком крестьян», отказала ему в возможности вывезти 500 четвертей хлеба, закупленных сверх дозволенной 5-тысячной пропорции, хотя его приказчики уже выдали крестьянам за этот хлеб задатки [254].

В ходе осуществления подрядных операций подрядчики могли сталкиваться с осложнениями, природа которых коренилась в характерных для общественной ментальности феодального периода представлениях о вторичной обязательности производственных отношений, основанных не на принудительных, а свободнодоговорных началах. Система вольного найма находилась еще в начальной стадии формирования, к тому же многие ее законодательно закрепленные компоненты по тем или иным причинам не в полной мере использовались подрядчиками. Так, зачастую купцы-подрядчики не требовали от нанимавшихся к ним крестьян-возчиков необходимых по закону увольнений и одобрений от сельских обществ, что позволяло им более успешно конкурировать в привлечении возчиков с казенными комиссионерами, требовавшими от крестьян, нанимавшихся к перевозке казенных грузов, соблюдения всех правовых формальностей. Но вместе с тем такое изъятие из правил найма затрудняло для подрядчиков взыскание в законном порядке долгов в случае невыполнения возчиками контрактных условий. С судовыми рабочими подрядчики зачастую не заключали индивидуальных договоров о найме, что также ограничивало их правовые возможности в реализации финансовых исков, связанных с взысканием неотработанных авансов.

Между тем, как показывают документальные материалы, случаи нарушения работниками своих обязательств, выражавшиеся в неявке получивших задаток судовых рабочих, утрате или хищении перевозимых товаров возчиками, нарушении ими сроков доставки грузов и т. п., имели массовый характер. Так, в «черном» списке тобольских купцов Шевыриных, выполнявших в 1769–1770 гг. подряд по поставке провианта в запасные воинские магазины Иртышской, Колыванской и Кузнецкой линий, значилось 182 крестьянина-возчика, с которых следовало к взысканию за утраченный хлеб и рогожи, в возмещение неотработанных задатков 3138 руб. и 99 четвертей хлеба [255]. Зачастую подрядчики, занимавшиеся хлебными подрядами, не укладывались в установленные контрактом сроки из-за несвоевременной поставки хлеба крестьянами, у которых они закупали муку с условием доставки ее в казенные запасные магазины. Так, тобольскому купцу М. Пушкареву, заготавливавшему в 1772–1773 гг. по подряду с военным ведомством хлеб в кузнецкие и бийские запасные провиантские магазины, крестьяне Кузнецкого и Сосновского ведомств задолжали к поставке 9 тыс. пуд. хлеба, за который получили задатки от приказчиков подрядчика. Подобного же рода

470

трудности испытывали в выполнении своих контрактных обязательств также тобольские купцы Шевырины, томские Серебренниковы и другие подрядчики. Зачастую крестьяне использовали выдаваемые им подрядчиками в задаток деньги не на финансирование перевозки груза, а на другие цели (уплату податей, долгов и т. п.). Так, кузнецкий крестьянин И.В. Сидоров, подрядившийся в 1776 г. к перевозке из Бийска в Кузнецк вырученных откупщиками за продажу вина денег, не справился с перевозкой, так как истратил 68 руб. из выданной ему задельной платы на уплату долгов [256]. Распространенным явлением было воровство среди ямщиков, подряжаемых купцами-доставщиками кяхтинских товаров. Подрядчики-судовщики, как отмечалось выше, зачастую сталкивались с неявкой или бегством получивших задаток рабочих.

Со своей стороны купцы-подрядчики также далеко не всегда в полной мере соблюдали обязательства по отношению к судовым рабочим и крестьянам-возчикам. На купеческих речных судах имели место несвоевременная выдача заработной платы или выдача части ее не деньгами, а товарами (причем низкого качества), нарушение сменности работ (такие случаи отмечались наблюдавшими за ходом поставки нерчинского свинца горнозаводскими служителями на судах подрядчиков Сибиряковых, Смирнова, Пуртова, Мичуриных). Подобные действия подрядчиков вызывали недовольство судовых рабочих, проявлявшееся в самовольной остановке судов, побегах и других формах. В частности, к такой форме протеста, как самовольная остановка судов, прибегали работники на судах подрядчиков Сибиряковых в 1817г., Мичуриных — в 1837 г. [257]

Разнообразные приемы увеличения прибылей за счет эксплуатации возчиков применялись подрядчиками в гужевых перевозках. Так, подрядчики, занимавшиеся перевозкой свинца, добивались снижения провозной платы намеренной задержкой его отправки с Нерчинских заводов, ставя возчиков (а это были в основном жители Верхнеудинского и Иркутского округов, подряжавшиеся к перевозке на заводы соли, хлеба, вина) перед выбором: либо проделать обратный рейс порожняком, либо соглашаться на назначаемую подрядчиками пониженную провозную плату. Вообще проблема попутного обратного груза, будучи одной из самых острых для ямщиков, позволяла умело ведущим дела подрядчикам существенно снижать свои издержки на перевозки, так как доставивший куда-либо груз ямщик, по определению хорошо знакомого с практикой сухопутных перевозок по территории Сибири коллежского регистратора В.А. Плотникова (подававшего в 1852 г. генерал-губернатору Западной Сибири проект организации компании по перевозке тяжестей из Европейской России в Сибирь), в обратный путь »просит клади как милости« [258]. Широкое распространение получила практика завышенных начетов на возчиков за несвоевременную доставку, порчу или утрату грузов, и ямщик был »должен этому подчиниться, иначе денег не получит, увлечется под суд и разорится« [259]. Зачастую часть провозной платы выплачивалась возчикам товарами, причем низкокачественными и по повышенным ценам. Так, по исчислению тюменской городской комиссии, объем натуральной оплаты труда возчиков, перевозивших кяхтинские

471

товары на участке от Тюмени до Перми, составлял в начале 60-х гг. XIX в. не менее 100 тыс. руб. в год, товарами ежегодно выдавалось от 25 до 40% провозной платы [260]. В 1861 г. ямщикам, перевозившим кяхтинские товары по Сибирскому тракту, в оплату их услуг были передано несколько тысяч фунтов подмоченного при транспортировке по Байкалу чая по цене 1 руб. 50 коп. за фунт, тогда как действительная его стоимость не превышала 50 коп. [261]

Своими действиями, направленными на снижение стоимости рабочей силы, подрядчики не могли, однако, изменить тенденцию к росту заработной платы ямщиков и судовых рабочих, определяемую общим ростом цен в Сибири, особенно с началом развития сибирской золотопромышленности. Так, если в 60-е гг. XVIII в. рабочему на судах, доставлявших грузы от Енисейска до Барнаульского завода, платили 9 руб. сер., то в первой четверти XIX в. — уже 15–20 руб. сер. [262] В 30-е гг. XIX в., до начала бурного развития золотопромышленности, рабочие на байкальских судах получали в сезон от 50 до 60 руб. ассигн., а в начале 1860-х гг. — 60 руб., но уже серебром, годовой заработок ямщиков, перевозивших кяхтинские товары по Сибирскому тракту, возрос с 1830-х до середины 1850-х гг. с 30–40 руб. ассигн. до 40 руб. сер. [263] В этих условиях подрядчики достигали прибыльности своих операций за счет возвышения подрядных цен. Как писал, доказывая обременительность для казны подрядов с частными лицами, генерал-губернатор Восточной Сибири С.Б. Броневский, «купцы-подрядчики взвинчивают цену и расчитывают прибыли на все издержки, неизбежные и мнимые...» [264]. Наибольших успехов в выторговывании у казны выгодных подрядных цен достигали, как мы установили выше, подрядчики-монополисты, перевозившие свинец, соль, хлеб и другие казенные грузы.

Некоторые подрядчики с тем, чтобы увеличить свои прибыли, не брезговали и хищением части перевозимых грузов. Так, соляной подрядчик П. Соколов, перевозивший в 1748 г. соль в Кузнецк по территории Томского ведомства, распродавал ее крестьянам близлежащих деревень, нарушая монополию казны на торговлю солью [265]. Томский купец П. Шумилов в 1792 г. продал на Ирбитской ярмарке 1 тыс. пуд. свинца, доставляемого им по подряду с Нерчинских заводов в Екатеринбург [266]. Эксперты по кяхтинской торговле, активно обсуждавшие в прессе предреформенного периода пути ее совершенствования, отмечали, что у подрядчиков, занимавшихся перевозкой кяхтинских товаров, выработалось устоявшееся представление, что «премия» в виде похищенного чая есть их «кровное и законное вознаграждение» [267].

В целом подряды, охватывавшие самые разнообразные сферы экономических взаимоотношений купцов с казной и обслуживавшие интересы частной торговли и промышленности, являлись распространенной формой купеческого предпринимательства в феодальный период. Причем в Сибири этот источник накопления капиталов имел относительно более важное значение, чем в Европейской России, из-за большого удельного веса, занимаемого в сибирской экономике казенно-кабинетским хозяйством, к подрядно-

472

му обслуживанию которого широко привлекались частные предприниматели, а в некоторых регионах Сибири (как в Алтайском горном округе, где действовал крупный кабинетский горно-металлургический комплекс) подряды являлись основной сферой накопления и приложения капиталов местного купечества. Большая роль, которую занимали подрядные поставки и перевозки в частном секторе экономике, обусловливалась отдаленностью основных товарных рынков, с которых производилось снабжение Сибири потребительскими промышленными товарами, огромной пространственной протяженностью территории, по которой эти товары развозились, а также тем обстоятельством, что через Сибирь осуществлялся транзит товаров, обращавшихся в русско-китайской торговле в Кяхте. Спрос на услуги подрядчиков значительно возрос с началом развития в Сибири золотопромышленности, нормальное функционирование которой было невозможно без организуемых подрядчиками масштабных закупок и перевозок оборудования и продовольствия на золотые прииски, располагавшиеся, как правило, в отдаленных и труднодоступных таежных местах.

Подряды являлись одной их наиболее монополизированных сфер частного предпринимательства в феодальной Сибири. Особенно высоким уровнем монополизации подрядные операции отличались в конце XVIII — первой четверти XIX в., когда с утверждением, после принятия Городового положения 1785 г., купеческой монополии на торгово-предпринимательскую деятельность, многие их виды оказались по сути дела недоступны для предпринимателей из других, помимо купеческого, сословий и прежде всего крестьянства, оказывавшего до этого значительную конкуренцию купцам в подрядных операциях по заготовлению для казенных нужд хлеба, перевозке грузов и пр. В дальнейшем с либерализацией торгово-предпринимательской деятельности после реформ Сперанского и в связи с принятием правительством ряда специальных мер, направленных на ограничение сферы действия оптовых подрядов, наносивших ущерб финансовым интересам казны, уровень конкуренции в подрядах повысился, однако многие их виды (перевозка свинца, кяхтинских товаров и др.) оставались в значительной мере монополизированными крупными купцами-подрядчиками.

Природа присущего подрядным операциям купечества монополизма имела феодальный характер, так как, с одной стороны, он был порождением сословных привилегий купечества, а с другой — результатом реализации уходивших корнями в вотчинный строй российской государственности монополистических устремлений казны и Кабинета в различных сферах экономики (госмонополия на торговлю вином, солью, пушниной, табаком и другими товарами, казенное винокурение и солеварение, кабинетская горнозаводская промышленность и пр.). Прибыли, получаемые подрядчиками от выполнения выгодных казенных заказов, в конечном итоге оплачивались за счет эксплуатации феодальнозависимых категорий сибирского населения и прежде всего крестьянства.

473

ГЛАВА IV

ПОДРЯДНО-ОТКУПНЫЕ ОПЕРАЦИИ СИБИРСКОГО КУПЕЧЕСТВА

1. Подряды как источник накопления капиталов

411

412

413

Таблица 50

Участие западносибирского купечества
в соляных подрядах в 1770-е гг.^*

Фамилия подрядчика	Сословная и регион. принадлежность подрядчика	Время выполнения подряда	Кол-во поставленной соли, пуд.	Контрактная плата, руб.	Место поставки
Шевырин Е.	тобольский купец	1772-1773	276500	27500	Екатеринбург, Тюмень, Нарым, Тогур
Крупенников П.	тобольский купец	1770-1773, 1778-1781	63000	2530	Тобольский уезд
Коновалов И.	туринский купец	1770, 1772-1773	62700	4440	Верхотурье, Пелым
Плотников А.	тобольский посадский	1773	4000	80	Демьяновский ям
Крупенников М.	тобольский купец	1774-1777	120000	8900	Ялуторовск
Ширков Ф.	тобольский купец	1773-1774	590600	61000	Тобольск
Корнильев В.	тобольский купец	1774	52500	3050	Тара, Ишим
Шевырин А.	тобольский купец	1774-1777	100000	6240	Краснослободской острог
Росляков А.	тобольский купец	1774-1777	24000	600	Самаровский ям
Володимеров П.	тобольский купец	1777	20000	1100	Тара
Боровинский И.	челябинский купец	1775-1778	60000	3000	Усть-Ишим. магазин
Шумиловы С. и П.	томские купцы	1775-1778	233700	35500	Исетская провинция
		1776-1778	35000	8300	Тюмень, Туринск, Березов
		1777-1780	14000	2010	Нарым, Кетск
		1778-1781	64000	8790	Кузнецк

^* Сост. по: РГАДА. Ф. 353. Оп. 1. Д. 2515. Л. 114–114 об.; Ф. 355. Д. 180; 181; 182; Ф. 517. Оп. 1.Д. 1052.

414

415

416

417

418

419

420

421

422

423

424

425

426

427

428

429

430

Таблица 51

Сословный состав «свинечных» подрядчиков
(вторая половина XVIII — первая половина XIX в.) ^*

	Купцы	Посадские и цеховые	Крестьяне и разночинцы	Всего
Число подрядчиков	20	11	14	45
Количество перевезенного свинца, пуд.	1476000	97800	36900	1610000
То же, в %	92,1	6,6	2,3	100
В среднем на одного подрядчика, пуд.	80500	8900	2600	35800

^* Сост. по контрактам на перевозку свинца, отложившимся в фондах 1, 2, 169 ЦХАФ АК.

431

432

Екатеринбурга в Барнаул в предреформенные годы занимался и екатеринбургский купец И. Протопопов [95].

433

434

435

436

437

438

439

440

441

442

443

444

445

446

447

448

449

450

451

* * *

452

453

454

455

456

457

458

459

460

461

462

463

464

465

466

467

468

469

470

471

472

473

2. Сибирское купечество и откупная система

Важным источником накопления капиталов в феодальную эпоху являлись откупа доходных статей казны, являвшиеся так же, как и подряды, формой реализации феодально-самодержавным государством своего монопольного права на различные виды хозяйственно-экономической деятельности. Откупная система включала передачу на откуп таможенных, кабацких, проезжих, пролубных, лавочных, конских пошлин, а также сбора с мельниц, бань, харчевен, солодовен и т. д. Наиболее крупными откупными статьями были кабацкие и таможенные сборы, а с отменой в середине XVIII в. внутренних таможен и многих других пошлин винные откупа, являвшиеся формой реализации государственной монополии на торговлю спиртными напитками, становятся основой откупной системы.

Откупная система в Сибири начала формироваться в XVII в. по мере распространения на окраинные территории складывающихся в центре страны форм хозяйственно-экономической жизни. К началу XVIII в. основную массу откупов в Сибири составляли квасная и пивная продажа, пролубный и извозный откуп, а также сборы с торговых бань и площадного письма. Что касается продажи «горячего» вина, то, несмотря на то, что Петр I в 1705 г. возобновил отмененную законом 1652 г. практику сдачи продажи вина на откуп частным лицам, восстановление откупной системы, вызванное кризисом казенного винокурения в центральных районах страны, не носило всеобъемлющего характера, и во многих регионах сохранялась продажа вина на «вере» — выборными от городских обществ головами и целовальниками. Система торговли вином на «вере» действовала в начале XVIII в. и в Сибири, где властями в это время были предприняты значительные меры по развитию казенного винокурения: в 1700 г. была введена в действие винокурня в Иркутске, в 1706 г. — в Илимске, в 1707 г. в Верхотурье в дополнение к старой винокурне мощностью 20 казанов была построена новая на 25 казанов, с которой вино ставилось не только в близлежащие слободы и остроги, но и в Тобольск [268]. В этих условиях местные власти видели основной источник увеличения доходов от реализации государственной монополии на торговлю вином не во введении откупной системы, при которой основные доходы составлялись от внесения откупных сумм, а откупщики были вольны закупать вино не только на казенных винокурнях, но и у частных поставщиков-виноделов, а в обеспечении гарантированной продажи всего выкуриваемого казенными заводами вина на кружечных дворах «верными» головами и целовальниками, которым к тому же вменялась в обязанность и организация самого процесса винокурения.

Сдерживание внедрения откупной системы в организацию торговли вином на территории Сибири в начале XVIII в., по-видимому, было связано также и с недостатком в сибирских городах жителей, обладавших крупными капиталами и способных гарантировать исправное поступление в казну установленных сумм откупных сборов. Слабое распространение получила в

474

этот период и практика сдачи на откуп второй по значимости статьи казенных доходов — сбора таможенных пошлин, взимание которых в XVII — первой четверти XVIII в. также в основном осуществлялось выборными таможенными головами и целовальниками.

В отличие от европейского центра страны, где уже с XVII в., как выявили исследователи, сравнительно частым явлением были откупные операции стоимостью в несколько сотен рублей [269], в Сибири на откуп сдавались в основном мелкие статьи: конские, извозные, пролубные пошлины, торговые бани, а также продажа пива и кваса, откупная плата за которые составляла незначительные суммы. Из выявленных нами по материалам приходных книг Сибирского приказа за 90-е гг. XVII в. — 1715 г. 38 случаев сдачи на откуп доходных статей казны в различных местностях Сибири сумму от 3 до 10 руб. составляли 11 откупов, от 10 до 20 руб. — 5 откупов, от 20 до 50 руб. — 9 откупов, от 50 до 100 руб. — 6 откупов, от 100 до 200 руб. — 5 откупов, свыше 200 руб. — лишь 2 откупа [270]. Следовательно, 82% откупных контрактов не превышали сумму в 100 руб. Наиболее крупные откупа брали купцы гостиной сотни, осуществлявшие в этот период активную предпринимательскую деятельность на территории Сибири и использовавшие, наряду с другими, и такой источник первоначального накопления, как откупа доходных статей казны. Так, купец гостиной сотни А. Ушаков через своего приказчика И. Юринского в 1697 г. откупил на 5 лет квасную продажу в Иркутске за сумму 270 руб. в год [271]. С 1 ноября 1701 по 1 ноября 1703 г. он содержал также на откупе квасные в слободах Илимского ведомства за 63 руб. в год на условии оплаты откупной суммы поставкой хлеба в Якутск [272]. Купцы гостиной сотни Максим и Иван Пивоваровы брали в 1700 г. в откуп на 4-летний срок пивную продажу и торговые бани в Удинском, Кабанском и Ильинском острогах за откупную плату 130 руб. в год [273]. Самый крупный из учтенных откупов взял в 1704 г. Иван Пивоваров в товариществе со своими племянниками Иваном и Василием и усольцем К. Гаевым: откупщики-компаньоны содержали квасную продажу и торговые бани в Иркутске на условии уплаты в казну откупного взноса в размере 521 руб. в год [274].

Стоимость самых крупных статей, которые брали на откуп торговцы, не принадлежавшие к привилегированным разрядам, не превышала, как правило, нескольких десятков рублей. Так, промышленный человек Ф. Чертищев содержал в 1700–1701 гг. квасную продажу в Бирюльской слободе Илимского ведомства за откупную плату в 4(1 руб., нерчинский сын боярский Л. Шеста-ков в 1713 г. — пивной откуп в Читинском и Теленбинском острогах за 65 руб., тобольский дворянин Д. Горохов в 1702 г. — таможенный откуп за 92 руб., казак И. Рычков в 1705 г. — квасной откуп в Кузнецке за откупную плату в 40 руб. [275] Из-за маломощности имевшихся у них капиталов более крупные доходные статьи — стоимостью более 100 руб. — жители сибирских городов, слобод и острогов могли заполучить в откуп, лишь объединившись в товарищества по 3–5 чел. Так, в 1703 г. квасная продажа в четырех слободах Илимского ведомства (Илгинской, Орленской, Тутурской, Бирюльской)

475

была отдана на откуп за плату в 131 руб. илимским жителям С. Пежемскому, Ф. Жданову, селенгинскому катку Ф. Чертищеву и бывшему приказчику А. Ушакова — А. Молеву. В следующем году, когда после наддачи откупная плата возросла до 169 руб., количество откупщиков увеличилось до 6 чел. (П. Березовский, Д. Сюсин, Ф. Жданов, А. Молев, А. Толстоухов и О. Чудинов) [276]. В Томске в 1693 г. квасной откуп также содержала целая компания откупщиков — сын боярский Прокофий Евнев «с товарищи» за откупную плату в 145 руб. [277]

Более широкое привлечение частных лиц к крупным откупным операциям приходится на 20–50-е гг. XVIII в., когда по мере укрепления в Сибири прослойки предпринимателей, способных гарантировать внесение крупных откупных сумм, стали сдаваться на откуп важнейшие доходные статьи -кабацкие и таможенные сборы. Ускорению внедрения откупной системы в организацию продажи вина и сбора таможенных пошлин способствовала и начавшая осуществляться в Сибири с рубежа 20–30-х гг. XVIII в. реорганизация системы взимания кабацких и таможенных сборов, выразившаяся в передаче их в ведение городских ратуш и магистратов. Органы городского самоуправления при этом обязывались к внесению в казну установленной окладной суммы питейных и таможенных сборов (так, в Иркутске оклад кабацкого сбора составлял 37,5 тыс. руб., в Тобольске — 15 тыс. руб.), а сами в свою очередь должны были организовывать сбор таможенных пошлин, выкурку и продажу вина выборными от общества служителями с зачислением прибыли (если таковая оставалась после выплаты окладных сборов) в городскую казну. Большинство городских обществ тяготились обязанностями, связанными с организацией сбора таможенных пошлин и продажи вина. Так, енисейский бурмистр С. Трескин в 1741 г. доносил властям, что от продажи вина, находившейся в ведении городской ратуши, «в пользу городскую прибыли никогда не имеется» и установленная к взносу в казну сумма кабацкого сбора за продажу вина собирается с «немалым недостатком и отягощением». Поэтому енисейское купечество «при собрании общесогласно присоветовали», что винокурение и виноторговлю «отдать надлежит на откуп частным лицам» [278]. Негативную реакцию тобольского купечества вызвало намерение Сибирской губернской канцелярии в 1743 г. возложить на Тобольский магистрат, в дополнение к уже переданным ему в содержание кабацким сборам, еще и сбор таможенных пошлин. В ответ на указ канцелярии о рассмотрении возможности принятия на магистрат данных сборов земский староста Мещеряков «с товарищи» отвечал, что сбор таможенных пошлин «в содержание купечеством принять им невозможно для того, что не токмо оной таможенной, но и кабацкие питейные сборы содержат с великим отягощением...» [279]. Помимо того, что выборная служба отвлекала купцов от торговых занятий, она могла привести их к разорению в случае образования недоимки по окладным сборам, которая по закону должна была взыскиваться с выборных служителей. Как показывают источники, такого рода взыскания были достаточно распространенным явлением [280].

476

Поэтому действия властей по замене продажи вина выборными служителями откупной системой вызывали, как правило, благожелательную реакцию со стороны горожан, в особенности купеческой верхушки, обладавшей необходимыми для участия в откупных операциях капиталами. Вместе с тем известны случаи, когда некоторые городские общества протестовали против передачи винной продажи на откуп. Помимо резонного опасения злоупотреблений со стороны откупщиков, побудительным мотивом подобной реакции могло быть и намерение властей сдать откуп представителям иногороднего, а не местного купечества. Органы городского самоуправления, отражавшие интересы местной купеческой верхушки, старались обеспечить возможность первоочередного обогащения от откупов своим местным предпринимателям. Так, когда в 1747 г. московский купец М. Переплетчиков «с товарищи» выразил желание взять на откуп на 6-летний срок таможенные и кабацкие сборы в Иркутске, Нерчинске, Селенгинске и Кяхте, иркутское купечество на своем собрании, протокол которого был подписан 179 горожанами, высказалось за принятие сборов в Иркутске и Нерчинске с их уездами в сумме 66119 руб. «на магистрат» [281]. Одновременно таможенные и питейные сборы по Якутску с уездом были сданы на откуп представителям иркутского купечества.

Концентрации откупов в руках местной купеческой верхушки способствовало и отстранение от участия в откупных операциях представителей других, не принадлежавших к посадскому населению, сословий. Так, Иркутская ратуша 10 апреля 1739 г. постановила «пивных продаж впредь служилым и пашенным кроме посадских людей на откуп не отдавать», чтобы «от незнания их состояния за отлучками их по указам от высшие команды» в питейных сборах не могли происходить «всякие непорядки и недоборы» [282]. Поэтому если в 20–30-е гг. XVIII в. в ряде мест Иркутской провинции широко практиковалась сдача питейных сборов в откуп непосадскому населению (в населенных пунктах Илимского уезда в 1729–1731 гг. из 24 откупщиков винной и пивной продажи 18 чел. составляли крестьяне и служилые люди, а в 1732 г. они держали 23 из 36 откупов) [283], то в 1740–1750-е гг. откупная продажа вина монополизируется посадской верхушкой. При этом значительно возрастают масштабы откупных операций: на смену мелким откупам стоимостью в несколько десятков рублей (общая сумма откупных платежей вносимых 24 откупщиками в Илимском уезде составляла в 1729–1731 гг. 203 руб. в год) приходят откупа с суммой откупной платы в несколько тысяч рублей, когда откупщики брали на себя продажу вина в масштабах целого уезда. Нередким явлением стало и объединение в рамках одного откупа нескольких откупных статей: продажи вина и пива, сбора таможенных и канцелярских пошлин. Так, с 1746 по 1749 г. питейные и таможенные сборы в Якутском уезде содержали на откупе иркутские купцы Иван Биче-вин, Василий и Иван Ворошиловы, Григорий и Алексей Глазуновы, Афанасий и Максим Мясниковы за откупную плату в 11946 руб. в год. В 1750 г. эта купеческая компания, расширившаяся на счет присоединения к ней иркутских купцов Михаила Глазунова, Григория Попова и Сергея Добрын-

477

ского, вновь взяла на торгах на 4-летний срок кабацкие и таможенные сборы в Якутском уезде, надбавив откупную плату до 14330 руб. С этой суммой ежегодных откупных взносов Ворошиловы «с товарищи» содержали кабацкие, таможенные и канцелярские сборы в Якутском уезде и в 1756–1760 гг. [284] Иркутское купечество вело активные откупные операции и в других уездах провинции. Нерчинский уезд находился в 1753–1756 гг. в откупном содержании у иркутских купцов С. Добрынского, В. Зайцева, А. Шалина, В. и М. Сибиряковых за откупную плату в 5437 руб. Иркутские купцы И. Бичевин, М. Глазунов, В. Ворошилов, Г. Попов в 1750–1753 гг. содержали на откупе винную продажу в Верхоленском и Балаганском дистриктах за откупную плату в 5161 руб. Тот же И. Бичевии в компании с купцами П. Мальцевым, И. Ворошиловым и С. Глазуновым в 1754 г. брал в 4-летнее содержание продажу вина в 56 населенных пунктах: Прибайкалья за плату в 5238 руб. [285]

Крупные откупные операции выполнялись в 40–50-е гг. XVIII в. и западносибирским купечеством. Тобольский купец И. Дягилев содержал в 1746–1749 гг. питейный откуп в 9 населенных пунктах Екатеринбургского ведомства с откупной платой в 4117 руб. Верхотурские купцы М. Походяшин и А. Власьевский подряжались в 1752 г. к 4-летнему содержанию на откупе продажи вина в Верхотурском уезде за ежегодный откупной взнос в 2654 руб. В Кузнецком уезде с 1745 по 1748 г. за откупную плату в 1288 руб. кабацкие сборы содержали дворянин И. Буткеев и отставной казак С. Шебалин (записавшиеся в 1750-е гг. в кузнецкое купечество), в 1749 г. на условии уплаты той же ежегодной откупной суммы откуп перешел к тобольскому купцу Ф. Ермакову, а с 1752 г. в течение 4 лет откупщиком кабацких, таможенных и канцелярских сборов в уезде был томский купец В. Мельников, вносивший в казну ежегодно 4166 руб. откупной платы [286]. Откупные статьи на крупные суммы содержали в 40–50-е гг. XVIII в. также купцы: томский А. Северьянов, тюменский Г. Перевалов, тобольские Д. Крупенников, И. Серебренников, тарские В. Медовщиков, Шильников, барнаульский К. Курдюмов и др. [287]

Проводившиеся в Сибирском приказе торги на откуп кабацких и таможенных сборов в городах и уездах Западной Сибири в 40–50-е гг. XVIII в. выигрывали и представители московского купечества. Так, московские купцы П. Подошвенников, М. Переплетчиков и Л. Долгий в 1749 г. взяли в откупное содержание на 4 года таможенные, питейные и канцелярские сборы в Томске, Нарыме и Кетске за 7261 руб., а в Тюмени и Туринске — за 3311 руб. [288] Московский купец И. Ветчинкин «с товарищи» брал в 1752 г. на 4-летний откуп кабацкие, таможенные и канцелярские сборы в Енисейском уезде за откупную плату в 10500 руб., а Н. Иконников «с товарищи» — в Ман-газейском уезде за 3999 руб. [289] Купечество из центральных регионов страны откупало в Сибири и такую статью казенной монополии, как торговля табаком. Так, с 1743 г. в течение 4 лет «шаровую продажу» в Иркутске, Нерчинске и Селенгинске за откупную плату 370 руб. в год содержал курский купец И. Гаврилов. А в 1749 г. продажа табака на всей территории Сибири была на 4 года сдана на откуп московскому купцу К. Матвееву «с товарищи» [290].

478

Констатируя постепенное расширение практики применения откупов за счет включения в сферу их действия важнейших доходных статей казны и распространения на все большее число территорий, вместе с тем следует отметить, что действие откупной системы в Сибири до середины 50-х гг. XVIII в. не было всеобъемлющим, поскольку во многих городах и уездах продолжала функционировать система продажи вина и сбора таможенных пошлин выборными от городских обществ служителями. К тому же откупная система не приобрела еще устойчивого характера: в ряде местностей откупные четырехлетия чередовались с периодами, когда кабацкие и таможенные сборы возлагались на магистраты и ратуши. Согласно составленной в 1753 г. в Сибирском приказе генеральной ведомости об окладных доходах казны в Сибири, на взнос откупных сумм приходилось менее 1/3 от всех поступаемых в казну доходов от кабацких, таможенных и канцелярских сборов: 50,5 тыс. руб. из 160,5 тыс. [291] Как следует из этого документа, питейные таможенные и канцелярские сборы отдавались на откуп в 9 сибирских уездах, в 7 уездах (в том числе и наиболее населенных, на которые приходились самые крупные окладные суммы — Тобольском, Екатеринбургском и Иркутском) возлагались на магистраты и ратуши, а в Сургуте, Березове, Верх-Иртышских крепостях, Илимске и Охотске содержались «на вере» [292].

И все-таки, по сравнению с началом XVIII в., когда основные доходные статьи казны — таможенные и питейные сборы — еще не сдавались на откуп, к середине века сфера действия откупной системы значительно расширилась. В особенности следует отметить широкое распространение винных откупов, которое стимулировалось появлением в Сибири крупных частных винокуренных заводов, владельцы которых из среды местного торгово-промышленного населения, и прежде всего купечества, стремились к получению откупов, так как могли в откупных местах реализовать без торгов вино, производившееся на их заводах. В 30–50-е гг. XVIII в. в Сибири действовали винокурни тобольского купца П. Третьякова, верхотурского М. Походяшина, тюменских Г. Перевалова, В. Колмогорова, Ф. Головкова, томских В. Мельникова и А. Северьянова, енисейских П. Самойлова и М. Звягина, иркутских купцов И. Бичевина, Ф. Щербакова, А. Дементьева, Глазуновых, Ворошиловых, Мясниковых и др. Томский купец В. Мельников, построивший 2 винокуренных завода (Бердский и Бачатский), поставил в 1755 г. около 4 тыс. ведер вина для продажи в Кузнецке, где он содержал откупные сборы [293]. С условием поставки вина с собственных винокурен заключали контракты на откуп кабацких сборов также томский купец А. Северьянов, иркутские купцы Ворошиловы, Глазуновы, И. Бичевин, П. Мальцев и др. [294] По некоторым данным, иркутские купцы лишь за 1729–1746 гг. выкурили и реализовали вина более чем на 800 тыс. руб. [295]

Откупные операции приобретали значение важного источника накопления капиталов для сибирского купечества. Однако в середине 50-х гг. XVIII в. в организации откупных сборов произошли события, существенным образом изменившие это положение. Одно из них было связано с отменой внутренних таможен в стране, что привело к ликвидации и соответст-

479

вующей статьи откупного сбора. Значительные изменения произошли также в организации винокурения и кабацких сборов. В 1753 г. Сенат под нажимом многочисленных требований помещиков разрешил им, наряду с купечеством, брать на откуп питейные сборы, сначала в своих вотчинах, а затем и в прочих местах [296]. Почти одновременно власти в интересах помещиков запретили купцам заниматься винокурением и подрядными поставками вина (указ от 19 июля 1754 г.) [297]. Соответственно к подрядам по поставкам вина на 1755 г. допускались лишь помещики-винозаводчики, купеческие же винокурни подлежали закрытию, за исключением заводов в ряде восточных регионов страны. В начале 1755 г. были закрыты также и казенные винокуренные заводы, и фактически дворянство получило полную монополию на винокурение [298]. А по указу от 19 сентября 1755 г. помещики получили право без торгов брать на откуп те города и уезды, куда поставлялось вино с их заводов [299]. Так как в Сибири к моменту реформирования подрядно-откупной системы помещичьих винокуренных заводов не было, то здесь прежняя организация откупных сборов просуществовала несколько дольше, чем в центре страны. В частности, как показывают источники, сибирские купцы-подрядчики продолжали и в 1755 г. поставлять вино в откупные места. Однако уже 16 января 1756 г. Сенат своим указом предписал «подряд вину и отдачу в откуп в Сибири иметь на том же основании, как и по всей России» [300].

На момент установления дворянской монополии на винокурение в Сибири действовало 15 казенных и 16 частных купеческих винокуренных заводов [301]. После выхода указа, поставившего под запрет купеческое винокурение, купцы были вынуждены продать свои винокурни дворянам. Так, самый крупный винный подрядчик Западной Сибири верхотурский купец М. Походяшин продал три свои винокуренных завода (два в Верхотурье и один в Ялуторовском округе) графу П.И. Шувалову за 10 тыс. руб., когда последний в 1757 г. получил в Сенате подряд на 10-летнюю поставку вина в Сибирь (за исключением Иркутской провинции) [302]. В города, слободы и остроги Иркутского ведомства подрядился ставить вино в течение 10 лет другой представитель дворянской аристократии — обер-прокурор Правительствующего Сената А.И. Глебов.

Почти одновременно с монополизацией винокурения и поставок вина дворянство начало прибирать к рукам и винные откупа. В 1759 г. А.И. Глебов, использовав предоставленное указом Сената от 19 сентября 1755 г. право брать на откуп местности, куда поставлялось подрядное вино, взял в откупное содержание продажу вина в Иркутской провинции на 7 лет за откупную плату в 58 тыс. руб. в год [303]. Этим же правом не замедлил воспользоваться и граф Шувалов, ставший откупщиком-монополистом в Западной Сибири. При этом вытеснение дворянской аристократией сибирских купцов из подрядно-откупных операций осуществлялось с применением насильственных административных мер. Широкую известность получила история, связанная с деятельностью в Иркутске следователя Сената Крылова, который был послан в Иркутск Глебовым после того, как иркутское купечество отказа-

480

лось продать или сдать ему в аренду свои винокуренные заводы. Крылов обвинил иркутских купцов в злоупотреблениях по прежде находившимся в их содержании винным откупам, постановив взыскать с них в пользу казны 112278 руб. Он арестовал и заковал в цепи 74 купца, опечатав и конфисковав имущество многих из них. Иркутский «погром», обошедшийся местному купечеству, по свидетельству современника купца А. Сибирякова, в 300 тыс. руб., нанес значительный материальный и моральный ущерб многим иркутским предпринимателям, а некоторых (как самого богатого в то время в городе купца И. Бичевина), привел к разорению [304].

Вытеснив сибирских купцов из откупных операций, Шувалов и Глебов тем не менее вынуждены были принимать некоторых из них к себе на службу в качестве поверенных и управляющих питейными сборами, используя их опыт и знание местных условий хозяйственно-экономической жизни. Так, енисейский купец М. Тушов в первой половине 1760-х гг. управлял питейными сборами графа Шувалова в Нарыме, Кетске и Сургуте, барнаульский купец М. Серебряков — в Кузнецке [305].

Сдача откупов без торгов высокопоставленным владельцам винокуренных заводов наносила значительный финансовый ущерб казне. Об этом свидетельствует то обстоятельство, что после возвращения во второй половине 1760-начале 1770-х гг. к конкурсной сдаче откупов сумма откупных платежей возросла в 3 раза [306]. Установление дворянской монополии на винные откупа вызывало недовольство купечества, лишившегося важного источника приращения своих капиталов. К тому же власти обязывали городские общества выбирать из числа своих граждан служителей для приема и отпуска вина, привозимого с винокуренных заводов Шувалова в города и другие населенные пункты, что, как указывали в своих наказах в Уложенную комиссию требовавшие отмены данной повинности тобольские купцы, приносило им «большое отягощение и разорение» [307].

После окончания срока откупов Шувалова и Глебова Сенат своим указом от 28 октября 1765 г. разрешил допускать к участию в откупных операциях в Сибири представителей купечества, рекомендовав Камер-коллегии и другим органам сдать откуп такой «компании купеческой», которая бы «для себя и вино подряжала в великорусских провинциях» (купеческое винокурение по-прежнему оставалось под запретом). Разрешением на участие в откупных операциях во второй половине 60–70-х гг. XVIII в. активно воспользовались представители купечества Европейской России, активизировавшие в это время свою торгово-предпринимательскую деятельность на территории Сибири в связи с развертыванием широкомасштабного промысла пушнины в северо-восточных морях. Крупными откупщиками питейных сборов в Сибири в это время выступали московские купцы М. Гусятников, И. Савельев, санкт-петербургский Г. Зимин, курские М. и И. Голиковы, архангельский Д. Лобанов, белгородский Д. Свешников, воронежский И. Шумливый и др. Так, М. Гусятников в компании с обер-прокурором Сената М. Яковлевым брали в содержание на 1766–1770 гг. откупные сборы в Западной Сибири с откупной платой 181 тыс. руб. в год, а И. Савельев с «товари-

481

щи» в 1771–1774 гг. содержал винный откуп в Иркутской губ. за ежегодную плату в 196 тыс. руб. [308] Откупные сборы в Иркутской губ. в 1775–1778 гг., сумма ежегодного откупного взноса по которым составляла 179 тыс. руб., содержал курский купец М. Голиков, снявший в свою очередь эти сборы у московского купца И. Шехурдина. В следующее откупное четырехлетие (1779–1782 гг.) в роли поверенных казны по питейных сборам в Восточной Сибири выступали коллежский асессор К. Медведев, его отец перемышловский купец А. Медведев и архангельский купец Д. Лобанов, вносившие ежегодно 235 тыс. руб. откупной платы [309].

Усилению позиций купечества в откупных операциях способствовало и то обстоятельство, что в конце 60-х гг. XVIII в. стало очевидным, что поставки вина подрядчиками-дворянами не удовлетворяют всех потребностей Сибири. Так, граф Шувалов поставлял в 19 населенных пунктов Сибирской губ. 86 тыс. ведер ежегодно, а требовалось 104 тыс. ведер. В результате в 1769 г., по представлению сибирского губернатора Чичерина, Сенатом было принято решение о вызове к поставке вина по Сибирской губ. из «недозволенных к винному курению чинов» с разрешением им построить необходимые для выполнения подрядов винокуренные заводы. В торгах на поставку вина участвовали сразу несколько сибирских купцов: тюменский И. Стукалов, тарский А. Бекишев, екатеринбургский И. Дубровин, тобольский В. Корнильев, верхотурские В. Замятин и В. Походяшин. По итогам состоявшихся торгов четырехлетний подряд на поставку вина остался за Василием Походяшиным. Он купил у Шувалова его винокуренные заводы и, по сути дела, также превратился в поставщика-монополиста. Поэтому, когда в 1774 г. проводились новые торги на поставку вина, Походяшин не согласился на требуемое казной снижение подрядных цен на вино, ссылаясь на то, что потерпел убытки от ограбления пугачевцами одного из его винокуренных заводов (Усть-Миасского) и перевозки вина с других заводов в безопасные места. Власти сочли такую ситуацию для себя невыгодной, и поэтому в июле 1774 г. Сенатом: было принято решение о заведении в Сибири казенных винокуренных заводов, «дабы иметь таковым образом со стороны правительства всегдашнюю узду на поставщиков, и чтобы не поставщик, а правительство диктовало цены...» [310]. Это решение положило начало возобновлению и развитию масштабного казенного винокурения на территории Сибири, в результате чего казна стала главнейшим поставщиком вина в откупные места.

Стремление казны к получению максимальной выгоды от подрядно-откупных операций проявилось не только в возобновлении казенного винокурения, но и в значительном росте суммы откупных платежей. Так, курские купцы М.С. и И.Л. Голиковы, белгородский Д.П. Свешников и воронежский И.И. Шумливый, взявшие на откуп питейные сборы в Тобольской губ. на 1775–1778 гг., обязывались вносить ежегодно в казну 388 тыс. руб., что вдвое превышало ежегодный взнос откупщиков во второй половине 1760-х гг. [311] Столь резкий рост откупной платы привел к появлению крупных недоимок по откупным платежам, которые у вышеназванной компании

482

откупщиков составили огромную сумму в 204884 руб. Державший после них питейные сборы московский купец И. Савельев также потерпел неудачу: недоимка по его откупу в размере 10976 руб. взыскивалась в течение нескольких десятилетий и была сложена решением Сената лишь в 1825 г. после отказа его сына от права наследства [312].

Рост откупной платы значительно уменьшал прибыльность откупных операций и их привлекательность для купечества как сферы вложения капиталов. В результате в 1782 г., когда после истечения очередного откупного четырехлетия в Иркутской губ. были объявлены торги на новый срок, желающих взять откуп не оказалось, и вновь встал вопрос о выборе к продаже вина «верных» целовальников и сидельцев из числа местных купцов и мещан. Иркутское городское общество обратилось через магистрат к губернатору с просьбой об освобождении их от этой «тягостной обязанности», так как это подорвет их торговлю и увеличит недоимки [313]. В конечном итоге в начале 1780-х гг. власти все-таки были вынуждены вновь обратиться к ранее практиковавшейся продаже вина «на вере», однако с учетом обременительности системы «верной» продажи для городских обществ она была видоизменена: было решено отказаться от использования выборных целовальников в пользу заключения на добровольной основе контрактов с «верными» содержателями винной продажи, которые обязывались организовывать реализацию вина по установленным ценам, получая «поведерную» плату за продаваемое вино. «Верные» содержатели, уже от своего имени, нанимали сидельцев в питейные дома, расположенные на законтрактованной территории, поэтому данная система торговли вином называлась также продажей «на сидельческом праве».

По сути дела введенный порядок продажи вина представлял собой своеобразный симбиоз прежней продажи вина «на вере» и откупной системы, поскольку торговцы, обязывавшиеся к содержанию винной продажи, получая «поведерную» плату, должны были в свою очередь уплачивать и определенный откупной сбор за использование казенных кабаков, а также возможность организовывать в них «харчевую продажу» и торговлю иными, помимо вина и водки, спиртными напитками. В ряде случаев «поведерная» плата за проданное вино контрактными условиями не предусматривалась и содержатель питейных домов должен был вносить откупную плату не только за пользование казенными заведениями, но и за получаемую с казенных заводов контрактную пропорцию вина в сумме, равной его продажной стоимости, получая при этом основные официальные доходы от продажи пива и меда, которая в данном случае не облагалась откупным сбором [314].

Еще одно нововведение, вызванное стремлением избежать появления крупных недоимок, состояло в том, что теперь продажа вина отдавалась не в целом в масштабах губернии, а раздробительно: по отдельным уездам, городам, слободам и даже питейным домам, в результате число агентов казны по питейным сборам в Сибири увеличивалось до нескольких десятков человек. Установлению такой практики продажи вина способствовал указ Сената

483

от 31 января 1777 г., предусматривавший, что с 1779 г. откупа «раздаваны будут... так раздробительно, как желающие требовать будут» [315].

Небольшие по масштабам коммерческие операции, в которые воплотилась на практике система продажи вина «на вере», не привлекали внимания крупных купцов из Европейской России, которые ранее, во второй половине 1760–1770-х гг., доминировали в сибирских откупах. Функции «верных» содержателей питейных домов в 80–90-е гг. XVIII в. брали на себя в основном местные сибирские купцы, торгующие мещане и разночинцы, чему способствовало и установленное Уставом о вине 1781 г. правило, согласно которому при выдвижении на торгах претендентами на содержание питейных сборов равноценных финансовых обязательств преимущество должно было отдаваться местным жителям [316]. В частности, из 23 контрактов, заключенных 16 торговцами на продажу вина в Тобольской губ. в четырехлетие 1787–1790 гг., на долю местных виноторговцев (14 чел.) приходилось 18, по ним предусматривалось реализовать 95,3 тыс. из 113 тыс. ведер вина (84%), располагаемых в ежегодную продажу по губернии (табл. 52). Причем представителям местного купечества принадлежали самые крупные из заключенных контрактов: обязательства тобольских купцов Г. Нечаевского и Ф. Кремлева предусматривали продажу соответственно 31936 и 16375 ведер вина, томского купца А. Замятина — 15790 ведер. В целом же на долю западносибирского купечества приходилось до 2/3 реализуемого в Тобольской губ. вина [317]. «Иногороднее» купечество в откупных операциях на территории губернии в основном было представлено лишь екатеринбургскими купцами. В откупное четырехлетие 1787–1790 гг. это был екатеринбургский второй гильдии купец И.В. Устьянцев, подрядившийся по контракту с губернской казенной палатой продавать в питейных домах Тары, Туринска, Курганского и Ялуторовского округов по 11,3 тыс. ведер вина в год, а в 1792–1795 гг. откупные сборы в Ишиме, Ялуторовске и Туруханске держали екатеринбургские купцы Ф. Дьячков, И. Дубровин и И. Ковелин [318].

Всецело в содержании у местных виноторговцев находились в это время питейные сборы в Колыванской губ. Так, в 1787–1790 гг. в числе 15 содержателей питейных домов по губернии значились 10 местных купцов, 3 мещанина и 2 разночинца (табл. 52). Согласно заключенным контрактам, они обязывались продавать более 50 тыс. ведер вина в год, получая поведерной платы 10832 руб. [319] В следующем, 1791, году вся торговля вином в Колыванской губ. сосредоточилась в руках представителей местного купеческого капитала. Это были купцы: бийские Д. Гладышев и И. Тренин, красноярский С. Худоногов, кузнецкие В. и Т. Шебалины, семипалатинский Н. Глухарев, енисейский А. Гашков, колыванский М. Верхотуров, тарский Г. Чичеров. В совокупности они получили за реализацию вина 9245 руб. поведерной платы, тогда как в казну, которая получала основные выгоды от госмонополии на продажу вина, сдали не менее 180 тыс. руб. вырученных за вино денег [320].

Более значительные масштабы, чем в Западной Сибири, в конце XVIII столетия приобрело участие купечества Европейской России в откупных операциях на территории Иркутской губ., имевшей большую привлекатель-

484

Таблица 52

Состав содержателей питейных домов в Сибири
(конец 80-х-90-е гг. XVIII в.)^*

Сословная и региональная принадлежность содержателей питейных домов	Число чел.	Ежегодная пропорция реализуемого вина, ведер
	Число чел.	абс.	%
Тобольская губерния (1787-1790 гг.)
Купцы, в том числе:	8	90034	79,6
Сибирские	6	72201	63,8
Европ. России и Урала	2	17833	15,8
Мещане и цеховые	7	20094	17,7
Крестьяне и разночинцы	1	3020	2,7
Итого:	16	113148	100,0
Колыванская губерния (1787-1790 гг.)
Купцы, в том числе:	10	53094	98,9
Сибирские	10	53094	98,9
Европ. России и Урала	-	-	-
Мещане и цеховые	3	460	0,9
Крестьяне и разночинцы	2	108	0,2
Итого:	15	53662	100,0
Иркутская губерния (1795-1798 гг.)
Купцы, в том числе:	12	101648	80,1
Сибирские	9	55404	43,6
Европ. России и Урала	3	46244	36,4
Мещане и цеховые	12	20327	16,0
Крестьяне и разночинцы	3	4997	3.9
Итого:	26	126972	100,0
Сибирь в целом
Купцы, в том числе:	29	244776	83,3
Сибирские	25	180699	61,5
Европ. России и Урала	4	64077	21,8
Мещане и цеховые	22	40881	13,9
Крестьяне и разночинцы	6	8125	2,8
Всего:	57	293782	100,0

^* Сост. по: РГАДА. Ф-273. Оп. 1. Д. 19742. Л. 75–209; Д. 19739. Л. 24–120; Д. 25587. Л. 1–7.

ность для капиталов из метрополии как регион пушного промысла и кяхтинской торговли. В откупное четырехлетие 1795–1798 гг. в содержании у развернувших здесь предпринимательскую деятельность купцов из метро-

485

полии торопецкого Д. Ползунова, рыльского Г. Шелихова и нежинского (записавшегося в 1798 г. в иркутское) П. Артенова находилось более 1/3 всей продажи вина в губернии, а из общего количества вина, реализованного откупщиками, принадлежавшими к купеческому сословию, на их долю приходилось 45% (табл. 52). П. Артенов длительное время занимался и подрядными поставками в откупные места водки с устроенного им под Иркутском водочного завода (только в течение откупного четырехлетия 1783–1786 гг. сумма поставок составила 75 тыс. руб.) [321].

«Верный» способ продажи вина частично использовался в Сибири и в первое десятилетие XIX в. Так, в 1807–1810 гг. питейную продажу «на вере» в Иркутской губ. осуществляли туруханский купец К. Передовщиков (в Иркутске и Нижнеудинске — 90 тыс. ведер вина в год), тобольский И. Куклин (в Верхнеудинске и Нерчинске — 36400 ведер), иркутский П. Баснин (в Киренске, Якутске, Охотске и на Камчатке — 26394 ведра) [322]. Но в целом в первой половине XIX в. продажа вина «на вере» была скорее исключением, чем правилом, поскольку вновь широкое распространение получила откупная система питейных сборов, при которой доходы содержателей винной продажи складывались не из получаемой из казны «поведерной» платы, а из разницы между суммой, выручаемой за продажу вина по установленным ценам, и откупным взносом в казну.

Частичный отход от характерного для «верной» системы принципа раздробления питейных сборов между большим числом содержателей имел место уже в 90-е гг. XVIII в. Так, в 1792 г. практически вся торговля вином на территории Колыванской губ. на 3 года была сдана семипалатинскому купцу В. Глухареву, обязавшемуся ежегодно распродавать в 100 питейных домах и выставках 58,5 тыс. ведер вина. Однако в 1795–1796 гг. практика раздробительной продажи была вновь восстановлена, и обязательства по продаже вина на территории губернии были разделены между 10 виноторговцами [323]. В отличие от продажи вина «на вере» откупная система предусматривала более крупные торгово-подрядные операции, когда один откупщик сосредоточивал в своих руках торговлю вином на территории нескольких уездов или компания откупщиков брала в свое содержание продажу вина на территории целой губернии (целиком, без разделения на уезды, до 1839 г. сдавалась на откуп Иркутская губ.). Так, если в четырехлетие 1787–1790 гг. «верное» содержание питейных сборов в Тобольской губ. распределялось между 16 виноторговцами (табл. 52), то уже первый откупной контракт, заключенный в 1799 г. туруханским купцом К. Передовщиковым, верхотурским купцом и уральским заводчиком А. Зеленцовым, после присоединения к ним компаньонов и ряда пересдач другим лицам выполнялся лишь 6 откупщиками, вносившими ежегодно откупную сумму в размере 560 тыс. руб. [324] Винный откуп в Иркутской губ. в 1811–1814 гг. содержали 3 откупщика (тобольский купец Куклин, санкт-петербургский Зеленков и калужский Кожевников), тогда как в 1795–1798 гг. продажа вина здесь была раздроблена между 26 «верными» содержателями [325].

486

По откупным контрактам, отложившимся в фондах Первого департамента Сената и губернских казенных палат, нами выявлено 68 откупщиков, содержавших питейные откупа на территории Сибири в первой половине XIX в. (до 1847 г., когда откупная система была реорганизована в акцизно-откупную). Сословный и региональный состав откупщиков и масштабы участия каждой из групп в откупных операциях отражены в таблице 53 (учтено более 80% от всех заключавшихся на протяжении этого периода контрактов на содержание питейных сборов в Сибири). Как видно из ее дан-

Таблица 53

Состав откупщиков и масштабы откупных операций в Сибири
в первой половине XIX в. (до 1847 г.)^*

Сословие, регион	Кол-во откупщиков		Сумма откупных платежей, тыс. руб. ассигн.
Сословие, регион	абс.	%	абс.	%
Дворяне и чиновники	31	45,5	54150	46,3
Купцы Европ. России и Урала	28	41,2	44740	38,3
Сибирские купцы	9	13,2	18001	15,4
Итого:	68	100,0	116891	100,0

^* Таблица составлена по материалам фондов I департамента Сената и губернских казенных палат.

ных, в сибирских откупах доминировали представители чиновничье-дворян-ского сословия (участие дворян в откупах было разрешено указом 1795 г.) и купечества Европейской России и Урала: на их долю приходилось соответственно 45,5 и 41,2% от общего числа откупщиков и 46,3 и 38,3% от общей суммы откупных платежей. Доля же сибирского купечества составляла соответственно лишь 13,2 и 15,4%. Если включить в состав сибирского купечества тяготевших в своей предпринимательской деятельности к западносибирскому региону купцов формально не входивших в состав Тобольской губ. зауральских городов Шадринска, Верхотурья и Кунгура, то и тогда участие сибирского купечества в откупах не будет превышать четверти от общей суммы внесенных откупщиками в течение 1800–1847 гг. в казну откупных платежей (22,3%). Среди указанных в таблице 54 наиболее крупных откупщиков, чья общая сумма откупных платежей за все время их участия в откупных операциях на территории Сибири превысила 1 млн руб., дворяне и чиновники составляли 48,4%, купцы Европейской России и Урала — 38,8, сибирские купцы — 12,9%.

Слабое участие сибирского купечества в откупных операциях было обусловлено их меньшей конкурентоспособностью на торгах, с которых производилась сдача откупов, по сравнению с более состоятельными купцами европейской части страны. Немаловажное значение в этом отношении имело то обстоятельство, что торги большей частью проводились в столице — Се-

487

Таблица 54

Крупнейшие винные откупщики в Сибири
в первой половине XIX в. (до 1847 г)^*

Фамилия	Сословие, чин	Сумма откупных платежей, тыс. руб. ассигн.
Мясников И.	ростовский купец	19955
Попов А.	верхотурский купец	12159
Пономарев Д.	коллежский асессор	7853
Кузин К.	харьковский купец	6675
Голицын А.	князь	6396
Базилевский И.	надворный советник	4597
Заемников А.	арзамасский купец	4149
Бенардаки Д.	поручик	4061
Мартынов С.	полковник	3945
Григорьев И.	надворный советник	3940
Патюков В.	казанский купец	3704
Воронин С.	порховский купец	3083
Кузин В.	таганрогский купец	2874
Горохов	надворный советник	2784
Энгельгардт П.	штабс-капитан	2672
Сосулин С.	вышневоложский купец	2649
Куклин И.	тобольский купец	2577
Обрядов Т.	шадринский купец	2438
Голубков П.	титулярный советник	2289
Зеленцов А.	верхотурский купец	2220
Попов С.	семипалатинский купец	2124
Базилевский В.	губернский секретарь	1883
Данейкович И.	майор	1833
Шаховский М.	коллежский секретарь	1400
Курсаков И.	Вольский купец	1335
Кузнецов Е.	кунгурский купец	1201
Злобин В.	Вольский купец	1200
Каншин В.	коллежский регистратор	1162
Гвоздев А.	московский купец	1148
Всеволожский	действительный камергер	1095
Галлер А.	статский советник	1047

^* Сост. по источникам, указанным в примечании к таблице 53.

нате, а крупные откупщики из Европейской России участвовали в торгах объединенными компаниями, состоявшими из представителей купечества и имевших связи в правительственных кругах дворян и чиновников. Зачастую перед началом торгов они скупали залоги, внесение которых было непременным условием заключения откупных контрактов, и уже тем самым фактически лишали мелких откупщиков возможности участия в торгах. В качестве залогов по сибирским откупам, которые для крупных откупщиков часто были лишь частью более масштабной откупной операции, охватывавшей и другие территории страны, широко использовались дворянские имения,

488

тогда как откупщики из числа сибирских купцов в обеспечение откупов чаще всего вынуждены были предоставлять билеты государственных кредитных учреждений, в которые ими вносились используемые в качестве залогов денежные суммы. Подчас непредоставление нужной по контракту суммы залога становилось для сибирских купцов главным препятствием для взятия откупа [326].

В число крупнейших винных откупщиков Сибири в первой половине XIX в. входили лишь несколько сибирских купцов: А. и С. Поповы, И. Куклин, К. Передовщиков, Е. Кузнецов, С. Сосулин. Купцы Поповы (Андрей Яковлевич и его племянники Федот и Степан), внесшие в казну в течение всего времени участия в откупных операциях в общей сложности более 14 млн руб. ассигн., входили в первой трети XIX в. в тройку крупнейших откупщиков Сибири и уступали по масштабам откупных операций на сибирской территории лишь ростовским купцам Мясниковым. Помимо откупов на территории Тобольской и Томской губерний Поповы брали в откупное содержание торговлю вином и в некоторых уездах соседних Пермской и Симбирской губерний (так, в 1839–1842 гг. С. Попов с компаньонами держал на откупе продажу вина в Самаре за 559600 руб. в год) [327]. Активное участие в откупных операциях Поповых принимали и их родственники тар-ские (а затем томские) купцы Евтифей и Козьма Филимоновы.

Крупным откупщиком был и туруханский купец К. Передовщиков, сосланный в Сибирь в 1788 г. и разбогатевший на пушной торговле и подрядно-откупных операциях. Полных данных о его откупных операциях обнаружить не удалось. Известно, что в откупное четырехлетие 1799–1802 гг. он держал на откупе винную продажу в Енисейске, Туруханске, Нарыме, Сургуте и Березове за откупную плату в 69 тыс. руб. в год, а также арендовал казенный Каменский винокуренный завод [328]. В 1803–1807 гг. в его откупном содержании находились Иркутский и Нижнеудинский уезды. В 1807 г. на состоявшихся в Сенате торгах на новое откупное четырехлетие Передовщиков «взял на откуп пол-России» (в его распоряжении, в частности, находилось управление санкт-петербургским откупом), в том числе и продажу на «сидельческом праве» вина в Иркутске и Нижнеудинске с уездами [329]. Однако его комиссионер по откупным сборам в Иркутской губ. колывано-воскресенский купец А. Третьяков без ведома хозяина передал откуп «в полное хозяйственное распоряжение» протеже губернатора Трескина иркутским купцам И. Забелинскому и П. Иванову, с которыми Иркутская казенная экспедиция заключила отдельный контракт, признав их тем самым в качестве полноправных откупщиков. Передовщиков обжаловал действия своего комиссионера и иркутских властей в Сенате, и последний своим решением восстановил Передовщикова в правах законного откупщика. Такой оборот дела вызвал недовольство иркутского губернатора Трескина, который с устранением от откупа его ставленников терял возможность для личного обогащения. С помощью благоволившего к нему сибирского генерал-губернатора Пестеля Трескин добился высылки Передовщикова в Иркутск, где последний по обвинениям в злоупотреблениях по откупу, значи-

489

тельная часть из которых были подложными, был предан суду и отправлен на каторгу. Передовщикову были предъявлены обвинения в несвоевременном взносе в казну денег за выбранное по откупу вино, подкупе чиновников, незаконном содержании ссыльных в качестве сидельцев в питейных домах и даже в продаже вина с примесью купороса. Сделанные следствием денежные начеты на откупщика в виде недовзноса в казну питейных сборов и штрафов за злоупотребления и «беззаконную корысть» превысили 200 тыс. руб. В результате пострадал не только Передовщиков, но и один из его залогодателей — томский купец Шумилов, у которого был конфискован и продан за 29,5 тыс. руб. предоставленный им в качестве залога по откупу Передовщикова каменный дом в Томске [330].

Откупные операции на большие суммы вел в первой половине XIX в. купец первой гильдии (до 1821 г. тобольский, затем иркутский) Ефим Андреевич Кузнецов. В откупное четырехлетие 1815–1818 гг. он содержал питейные сборы в Иркутской губ. в компании с казанским купцом В.И. Патюковым, за 4 года откупщиками было внесено в казну откупной платы на сумму 2 млн 800 тыс. руб. А в следующее откупное четырехлетие (1819–1822 гг.) Патюков и Кузнецов, вновь взявшие на торгах в Сенате питейные сборы в Иркутской губ., учинили между собой частное соглашение, по которому за Патюковым оставалась продажа вина лишь на территории Нижнеудинского уезда, а все остальные уезды губернии передавались в откуп Кузнецову, который в течение откупного срока реализовал более 600 тыс. ведер вина и внес в казну в виде откупной платы не менее 2,5 млн руб. В компании с титулярными советниками Кольцовым, П. Голубковым и коллежским асессором Д. Пономаревым Е. Кузнецов содержал питейные сборы в Иркутской губ. и в откупное четырехлетие 1831–1834 гг. [331]

Помимо вышеназванных сибирских купцов питейные сборы на территории Сибири в первой половине содержали также тобольские купцы И. Куклин (сумма откупных платежей — 2,58 млн руб. ассигн.) и А. Полуянов (440 тыс. руб.), томский С. Сосулин (2,65 млн руб.), тарские Филимоновы (51 тыс. руб.) и Л. Филатов (17,5 тыс. руб.) иркутские П. Баснин и П. Солдатов. Ряд сибирских купцов принимали участие в откупных операциях в качестве доверенных лиц и комиссионеров крупных откупщиков из числа дворян и купцов Европейской России, многие из которых, взяв на торгах в Сенате откупные сборы, предпочитали проживать в столичных центрах, передавая непосредственное управление откупами доверенным лицам, в роли которых выступали как купцы из городов Европейской России, так и сибирские. Так, откупными сборами князя А.Б. Голицына и кунгурского купца К.Г. Кузнецова в Енисейске в 1831–1834 гг. управлял курганский купец И.П. Никифоров, в Канске — колыванский купец Н.А. Третьяков [332]. Комиссионером крупнейшего сибирского откупщика ростовского купца И. Мясникова по Енисейской губ. в течение двух откупных четырехлетий с 1839 по 1846 г. был красноярский купец второй гильдии А.Е. Яковлев [333]. Тарским питейным откупом в 1835–1838 гг. управлял по доверенности откупщика надворного советника Д. Пономарева местный купец Ф. Казаринов, ялуторовским,

490

курганским и тюменским откупами — комиссионер ростовских купцов Мясниковых курганский купец второй гильдии Н. Токарев [334]. Доверенным лицом откупщика питейных сборов в Барнауле и Ачинске надворного советника И. Григорьева в 1839–1842 гг. был барнаульский купец Красильников [335]. Многие из них (Яковлев, Токарев, Красильников и др.) службой по откупам сколотили первоначальный капитал, давший им возможность заняться золотопромышленным бизнесом.

В целом, однако, в первой половине XIX в. сибирские купцы играли в откупных операциях на территории Сибири второстепенную, по сравнению с купечеством Европейской России и дворянами, роль. Их участие еще более уменьшилось после 1847 г., когда откупная система была преобразована в систему акцизно-откупного комиссионерства, предусматривавшую отдачу с торгов права на сбор акциза с владельцев водочных заводов, содержателей трактиров, харчевен, ренсковых погребов. Откупщикам, получившим на торгах право сбора акциза, предоставлялась и монополия на оптовую и розничную торговлю вином на подведомственной территории. С введением акцизно-откупной системы лица, бравшие откуп, приобретали статус акцизно-откупных комиссионеров казны и получали комиссионерское вознаграждение в размере от 10 до 20% от стоимости выбираемого из казенных винных складов вина (размер комиссионерского процента варьировался по районам в зависимости от затрат на содержание откупа). Комиссионеры, бравшие на откуп территорию Западной Сибири, обязывались выплачивать назначенную на торгах акцизно-откупную сумму, а Восточная Сибирь в 1851–1862 гг. сдавалась в откуп на особом основании: откупщики здесь не обязывались уплатой акцизно-откупной суммы, так как сбор акциза производился казной самостоятельно. С введением системы акцизно-откупного комиссионерства рост казенных доходов от винной монополии обеспечивался за счет возвышения (в 3–4 раза) отпускных цен на выбираемое откупщиками вино и увеличение (в 1,5 раза) обязательной к выбору пропорции вина.

С введением акцизно-откупных комиссионерств участие сибирских купцов в откупных операциях свелось к минимуму. Из 20 лиц, содержавших акцизно-откупные сборы на территории Сибири в 1847–1862 гг., лишь два откупщика представляли сибирское купечество: тарский купец Филатов и туринский Туликов, осуществлявшие питейную продажу в Таре и Туринске в 1847–1850 гг. [336] В 1851–1854 гг. акцизно-откупные сборы в Западной Сибири содержали действительные статские советники Рюмин, Кандалинцев и надворный советник Базилевский с обязательством выбирать из казны 600 тыс. ведер вина в год с внесением за него 2386251 руб. сер. и ежегодной акцизно-откупной платой в размере 114748 руб. сер., а Восточная Сибирь была отдана в комиссионерство верхотурскому купцу и золотопромышленнику Ф. Соловьеву, обязавшемуся закупать у казны ежегодно 500 тыс. ведер вина за 2 млн руб. сер. [337] На заключительном этапе существования откупной системы (1857–1862 гг.) в сибирских откупах почти безраздельно господствовали предприниматели из чиновничье-дворянского сословия: Рюмин, Бенардаки, Базилевский, Абаза, ежегодно выбиравшие из казны 1–1,5 млн

491

ведер вина на сумму 4–6 млн сер. (лишь один представитель купеческого сословия — мензелинский купец Рукавишников — состоял компаньоном дворян-откупщиков по Восточной Сибири в 1857–1858 гг.) [338]. Для сибирских купцов на данном этапе фактически единственной формой приобщения к доходам от винных откупов стала служба в качестве управляющих акцизно-откупными комиссионерствами: на этой службе подвизались, в частности, купцы В. Миронов, М. Ядринцев, Н. Корчемкин, Н. Зимин, П. Кычаков и др.

Трудно определить с достаточной степенью вероятности уровень прибыльности откупных операций, так как откупщики старались не афишировать размеры своих доходов. Так, томский купец А. Северьянов, просивший в 1753 г. Сибирский приказ об отдаче ему на откуп кабацких и таможенных сборов в Нарыме и Кетске, выдвигая свои предложения относительно величины откупной суммы, свое вступление в откуп обусловливал сохранением в тайне его коммерческих расчетов: «при содержании тех сборов сверх платежа известной суммы о прибыльных деньгах никаких записных книг, репортов и ведомостей у меня не спрашивать и что тех денег в сборе будет, оными довольствоваться мне Северьянову» [339]. Генерал-губернатор Восточной Сибири Муравьев, подробно знакомившийся с состоянием откупной продажи вина в Иркутской губ. и разрабатывавший меры по ее совершенствованию, отмечал в письме министру внутренних дел Л.А. Перовскому от 5 сентября 1848 г., что «расчеты откупщиков сохраняются в глубокой тайне» [340].

Тем не менее нам удалось обнаружить в архивных материалах некоторые, хотя разрозненные и неполные, сведения об уровне прибыльности откупных операций, являющиеся результатом подсчетов, сделанных как самими откупщиками, так и соответствующими властными инстанциями. В 1768 г. Сибирская губернская канцелярия по запросу Камер-коллегии предписала воеводским канцеляриям «учинить вычисление, сколько коронные поверенные сверх своей данной откупной суммы с приложением к тому издержанных ими на содержание целовальников и протчего расходов хотя примерно получат себе прибыли, не требуя от коронных поверенных в том известей...». В фонде Камер-коллегии сохранился ответ Туринской воеводской канцелярии, согласно которому откупщиками, за взносом «истинных» денег за поставленное в откупные места вино и расходов на приготовление пива и меда, в 1767 г. было выручено от продажи вина и других напитков 3763 руб. (или 1 руб. 56 коп. за ведро), а за вычетом откупной суммы и расходов на наем приказчиков и винных целовальников чистая прибыль откупщиков составила 1801 руб. (75 коп. на ведро), что составило более 100% к размеру откупной суммы (последняя составляла 1742 руб.) [341]. Сибирский генерал-губернатор Чичерин доносил в Сибирский приказ, что, «по точному мне сведению», откупщики в конце 60-х гг. XVIII в. получали прибыль в размере не менее 60 тыс. руб., что составляло треть от размера откупной платы [342].

Высоким уровнем прибыльности в XVIII в. отличались также операции, связанные с откупом сбора таможенных пошлин. Так, тобольские купцы Д. Крупенников и И. Серебренников, державшие на откупе Березовскую

492

таможню с 1744 по 1753 г., собрали с промысловиков и торговцев десятинной пушнины на 11085 руб., а внесли в казну откупного сбора на сумму 8486 руб., в результате прибыль откупщиков только от этой операции составила 30% к окладу откупной суммы (и это без учета прибыли, получаемой от сбора денежных пошлин с продажи других товаров). В отдельные же годы (1744, 1752, 1753) прибыль этих откупщиков поднималась до 100% к окладу откупного сбора [343].

Замена в 80–90-е гг. XVIII в. откупной системы продажей вина на «сидельческом праве», когда в качестве агентов казны выступали десятки мелких и средних виноторговцев, привела к снижению прибыльного процента. Судя по договорам между казенными палатами и содержателями кабаков, последние в откупное четырехлетие 1787–1790 гг. получали в Тобольской губ. от 3 до 37 коп. с ведра проданного вина, а в Колыванской — от 15 до 29 коп., что было в несколько раз меньше, чем соответствующие доходы откупщиков в 1760-е гг. [344] К тому же до половины получаемой из казны «поведерной» платы содержатели питейной продажи расходовали на оплату сидельцев в кабаках [345].

Умеренным был процент официально получаемой прибыли в питейных откупах и в первой половине XIX в., что объясняется опережающим ростом откупной платы по сравнению с продажными ценами на вино. Сохранился (в фонде Тобольской казенной палаты) подробный отчет управляющего питейным откупом в г. Ишиме Тобольской губ. красноуфимского купца Е. Пономарева о результатах откупной операции за 1837 г. с подсчетом всех доходов (от сбора акцизов, продажи различных спиртных напитков — вина, водок, наливок, настоек, пива и меда) и расходов, включая откупную плату за выбранное с казенных заводов полугарное вино, расходы на его перевозку, приготовление настоек, наливок, водок, пива, выплату жалованья управляющим и сидельцам в питейных домах, процентов за залоги по откупу и кредиты. Согласно этому отчету, прибыль откупщика составляла 6,3% от суммы откупной платы, или 5,9% на вложенный в откупную операцию капитал (затраты на покупку вина у казны и организацию его продажи) [346].

По среднесложным данным за 1831–1832 гг., в Тобольской и Томской губерниях откупщики выручили от продажи вина и других спиртных напитков 3644880 руб. в год, а за исключением откупной платы (1448100 руб.) и расходов на заготовление вина (1268161 руб.) их ежегодные доходы составили 928619 руб. Эти данные уже приводились в исторической литературе для доказательства факта получения откупщиками огромных барышей [347]. Между тем они не учитывают расходов откупщиков на организацию главной составляющей откупной операции — торговлю вином и другими спиртными напитками. Если допустить, что в выручаемой откупщиками за продаваемое вино сумме, за вычетом откупной платы и расходов на оптовую закупку вина у казны, доля расходов на его реализацию составляла 85% (такую цифру дает вышеназванный отчет по ишимскому откупу), то чистая прибыль откупщиков составляла в Томской губ. — 7%, в Тобольской — 11,5% от размера откупной платы.

493

Приняв во внимание стремление откупщиков к занижению доходов в отчетных документах (с тем, чтобы избежать повышения заготовительных цен на отпускаемое им казною вино), можно определить минимальную прибыльность откупных операций на уровне не менее 10–15% от размера откупной платы. Если исходить из этого уровня прибыльности откупов, то совокупные доходы крупнейших откупщиков, занимавшихся откупными операциями на протяжении нескольких десятилетий, составляли значительные суммы: барыши ростовского купца И. Мясникова — около 2 млн руб., верхотурского А. Попова — более 1 млн руб.

С введением в 1847 г. системы акцизно-откупного комиссионерства прибыль откупщиков обрела форму комиссионерских вознаграждений, которые составляли в различных регионах Сибири от 10 до 20% стоимости выбираемого откупщиками к продаже вина. При этом в Сибири был установлен более высокий комиссионерский процент, чем в Европейской России, поскольку «с обширностью Сибирского края и отдаленностью его соединяется необходимость употреблять на содержание откупов более расходов, чем в Великорусских губерниях» [348]. Общая сумма выплат комиссионерских вознаграждений за весь период существования системы акцизно-откупного комиссионерства (1847–1862 гг.) составила по Сибири около 15 млн руб. сер. [349]

Несмотря на снижение нормы легально получаемой прибыли в откупных операциях в первой половине XIX в. по сравнению с XVIII в. общие доходы откупщиков увеличивались за счет роста размеров потребления вина и продажных цен на вино, а также расширения практики получения нелегальных и полулегальных доходов. Как видно из таблицы 55, продажа вина в Сибири в последнее четырехлетие существования откупной системы по сравнению с началом XVIII в. увеличилась почти в 150 раз, а с серединой — в 22 раза. В расчете на душу населения потребление вина возросло за 100 лет (с 1750-х по 1850-е гг.) более чем в 5 раз — с 0,12 до 0,67 ведра, а продажные цены на вино за этот период увеличились в 1,6–2,5 раза (табл. 55, 56).

Однако рост прибылей откупщиков в первой половине XIX в. ограничивался увеличением откупной платы, особенно резкий рост которой приходится на 1830–1840-е гг.: так, если в период между откупными четырехлетиями 1815–1819 гг. и 1827–1830 гг. откупная плата выросла с 86 коп. до 1 руб. 02 коп. сер. в расчете на ведро назначенного откупщикам к продаже вина, то в 1843–1846 гг. она составила уже 3 руб. 39 коп. При этом откупная плата росла гораздо более быстрыми темпами, чем продажные цены на вино: с 1827–1830 по 1843–1846 гг. она увеличилась 3,32 раза, тогда как цены на вино за это время выросли в Западной Сибири с 2 руб. 28 4/7 коп. до 3 руб. за ведро (в 1,31 раза), в Енисейской губ. — с 2 руб. 57 1/4 коп. до 3 руб. 50 коп. (в 1,36 раза), в Иркутской губ. — с 2 руб. 85 5/7 коп. до 3 руб. 50коп. (в 1,29 раза) [350].

Опережающий увеличение цен на вино рост откупной платы приводил к сокращению легальных доходов откупщиков. Так, в поданных в Тобольскую казенную палату отчетах о ходе откупной операции в 1837 г. управляющие питейными сборами в Тобольском и Туринском округах показали превыше-

494

Таблица 55

Продажа вина в Сибири в XVIII — первой половине XIX в.^*

Годы	Реализовалось вина, ведер^**	На душу населения, ведер
Начало XVIII в.	11000
1755	71470	0,12
Нач. 1770-х	155000
Конец 1780-сер. 1790-х	293700
1810-е	577230
1823-1827	620000
1830	669791
1840	880401
1850	1361255	0,67
1859-1862	1615000

^* Сост. по: РГАДА. Ф. 214. Кн. 1100. Л. 15; Кн. 1260. Л. 4; Кн. 1387. Л. 155 об.; Кн. 1422. Л. 28; Кн. 1429. Л. 23; Кн. 1502. Л. 106; Кн. 1537. Л. 154, 202; Кн. 1553. Л. 118; Кн. 1582. Л. 52 об.; Оп. 1. Ч. 6. Д. 4413. Л. 14 об.; Оп. 5. Д. 1359. Л. 4 об.; Ф. 24. Оп. 1. Д. 35. Л. 144; Ф. 273. Оп. 1. Д. 12279. Л. 7 об.–8; Д. 13915. Л. 47; Д. 19739. Л. 26–137; Д. 19742. Л. 75–209; Д. 25587. Л. 1–7; РГИА. Ф. 1341. Оп. 15. Д. 756. Л. 10–10 об., 18–18 об.; Ф. 571. Оп. 8. Д. 115. Л. 211; ТФ ГАТО. Ф. 154. Оп. 4. Д. 11. Л. 540 об.; Ф. 154. Оп. 3. Д. 3–4. Л. 4–4 об.; Сведения о питейных сборах в России. Ч. 4. СПб., 1860. С. 220.

^** Сведения начала XVIII в. неполные, сведения начала 1770-х гг. — без данных по Томскому и Красноярскому уездам, Колывано-Воскресенскому горному округу, сведения кон. 1780-сер. 90-х гг., 1810-е гг., 1823–1827 гг., 1859–1862 гг. представляют собой законтрактованные откупщиками для продажи пропорции вина.

Таблица 56

Продажные цены на ведро полугарного вина (руб. сер.)^*

Годы	Западная Сибирь	Восточная Сибирь^**
1750	2,00	3,00
1756	2,34	3,32
1770	2,97	4,27
1795	2,96	3,69
1815-1822	1,75	2,00
1823-1842	2,28	2,86
1843-1850	3,00	3,50
1851-1854	5,00	5,00
1855-1862	4,25	5,00

^* Сост. по: ГАОО. Ф 382. Оп. 2. Д. 21. Л. 64 об.–66 об.; РГАДА. Ф-273. Оп. 1. Д. 13915. Л. 47; Д. 19742. Л. 109–114 об.; Д. 25587. Л. 1–7; РГИА. Ф. 1341. Оп. 96. Д. 800. Л. 13–14; Д. 799. Л. 23; Оп. 100. Д. 1143. Л. 53–57; Сведения о питейных сборах в России. Ч. 1. СПб., 1860. Л. 206–230; Ч. 3. С. 9. Цены за 1770, 1795, 1815–1842 гг. даны с учетом изменения курса ассигнационного рубля по отношению к серебряному рублю на Петербургской бирже.

^** Вплоть до 1840-х гг. в Восточной Сибири не было единых цен на вино, они варьировались по городам и уездам, поэтому в таблице приведены цены по г. Иркутску.

495

ние расходов над доходами соответственно на сумму 84 тыс. и 50 тыс. руб. [351] По данным за 1847 г., откупщиками питейных сборов в Томской губ. было внесено в казну (в виде платы за выбранное к продаже вино и акцизно-откупной суммы) 761618 руб., а выручено от продажи вина и сбора акцизов только 704064 руб., т. е. на 57554 руб. меньше. Превышение расходов над доходами на сумму 52 тыс. руб. имело место у них и в 1848 г. [352]

В этих условиях львиную долю своих доходов откупщики получали в результате использования незаконных способов обогащения. Злоупотребления откупщиков питейных сборов, порожденные их монопольным положением в виноторговле и определенным попустительством властей, заинтересованных главным образом лишь в исправном поступлении в казну откупных сумм, были довольно распространенным явлением и в XVIII в. Так, Канцелярия Колывано-Воскресенского горного начальства сообщала в Сибирскую губернскую канцелярию в 1752 г., что томский купец В. Мельников, содержавший питейную продажу на подведомственной ей территории, допускал продажу вина по «неуказным мерам» и «не в указную пробу» [353]. Мастеровые и служащие Локтевского завода жаловались горнозаводским властям в 1788 г., что винные сидельцы откупщика красноярского купца Е.Л. Пороховщикова продавали вино «самое слабое и дурного запаху», и «дошли до такой дерзости», что «самое тож вино продавали за водку». Массовый характер жалобы на злоупотребления откупщиков приняли после выхода в 1794 г. распоряжения начальника Алтайских заводов Качки об обязательном донесении в Канцелярию заводскими и рудничными управлениями об обсчетах, обмерах и прочих нарушениях правил винной торговли со стороны откупщиков [354].

Злоупотребления иркутских купцов, державших во второй половине 1740-х гг. винный откуп в Якутске, связанные с продажей вина «не орлеными мерками» и выше установленных цен, были вскрыты направленной из Иркутска следственной комиссией под руководством прапорщика Замощикова [355]. В 1797 г. Иркутская казенная палата обращалась в Камер-коллегию с предложением о расторжении договора с откупщиками иркутским купцом П. Артеновым и торопецким Д. Ползуновым, так как Артенов поставлял со своего водочного завода в откупные места водку «худой доброты», а сидельцы компаньонов-откупщиков продавали разбавленное вино. Однако Камер-коллегия, а затем и Правительствующий Сенат отказались удовлетворить это ходатайство на том основании, что подписанный с откупщиками контракт не предусматривал привлечения откупщиков к ответственности за злоупотребления, допускаемые при продаже вина их сидельцами в питейных домах [356].

В первой половине XIX в., в связи с сокращением легальных возможностей приращения доходов из-за значительного роста откупных платежей в казну, использование откупщиками незаконных способов обогащения приобретает еще более массовый характер. В большой мере этому способствовало предоставление им в 1839 г. права продажи, помимо традиционного полугара, более крепких сортов вина — пенного и трехпробного, подлежав-

496

ших реализации по более высокой цене. Это давало откупщикам и их сидельцам возможность дополнительного обогащения за счет продажи под видом пенного вина обычного полугара, а под видом трехпробного — пенного. Большие прибыли откупщикам приносило также широко практикуемое ими завышение пропорций вина, предназначенного к продаже в виде настоек, реализация приготовленных из водки суррогатных наливок, торговля по высоким ценам сладкими водками и приготовленными на «манер иностранных». Широко распространенным явлением была торговля спиртным в неузаконенное время, в нелегально учрежденных питейных заведениях, злоупотребления в борьбе с корчемством, произвольное возвышение акцизных сборов с владельцев трактиров, ренсковых погребов, рестораций [357]. Уровень масштабных махинаций приняла продажа вина, разбавленного водой. Об одном из таких фактов сообщалось в отчете генерал-губернатора Западной Сибири за 1824 г.: комиссионер крупнейшего откупщика и арендатора казенных винокуренных заводов Тобольской губ. А. Попова его родственник тарский купец Е. Филимонов выкуривал и поставлял в откупные места вино крепостью на 4° выше официально установленной, там оно разбавлялось водой до установленной крепости, а барыши, получаемые от реализации дополнительного количества вина, поступали в карманы откупщика и его поверенных [358].

Большие выгоды откупщикам приносила осуществлявшаяся вопреки неоднократно устанавливаемым властями запрещениям продажа вина в селениях и стойбищах коренных народностей Сибири, производившаяся с целью скупки за бесценок пушнины. С развитием сибирской золотопромышленности настоящим Клондайком стала торговля вином в районах золотых промыслов, в которых откупщики (многие из них были одновременно и крупными золотопромышленниками) превращали кабаки в своеобразные расчетные конторы с рабочими. По некоторым оценкам, в 1840-е гг. выходившие с золотых приисков рабочие оставляли в кабаках до половины зарабатываемых ими денег (около 5 млн руб. ежегодно) [359]. Генерал-губернатор Восточной Сибири Муравьев даже издал в связи с этим в 1848 г. специальное распоряжение, чтобы выходящие с приисков по окончании промыслового сезона партии рабочих препровождались в города под надзором особых команд казаков, призванных удерживать их от пьянства и кутежей [360]. В 1859 г. им было предписано иркутскому губернатору Извольскому запретить откупщикам-золотопромышленникам назначать окончательный расчет с рабочими в питейных домах [361].

Чинимые откупщиками злоупотребления и произвол вызывали недовольство населения, которое выражалось в потоке жалоб в губернские и правительственные инстанции, а на заключительном этапе существования откупной системы — в приговорах сельских и городских общин о воспрещении употребления вина на подведомственной им территории, создании обществ воздержания от пьянства. Трезвенническое движение, получившее распространение в различных регионах страны, нашло отклик и в Сибири.

497

Так, «Иркутские губернские ведомости» сообщали в июле 1859 г., что крестьяне нескольких расположенных вблизи Киренска пригородных селений, числом более 200 чел., составили общество воздержания от пьянства [362].

Власти, заинтересованные в исправном поступлении в казну откупных платежей, во многом попустительствовали действиям откупщиков. Вместе с тем по мере нарастания недовольства населения ростом цен на вино и злоупотреблениями со стороны откупщиков, правительственными ведомствами предпринимались попытки ограничения их монопольного положения в торговле спиртными напитками. Так, на период с 1819 по 1826 г. действие откупной системы временно приостанавливалось, хотя на Сибирь это решение не было распространено и здесь откупа продолжали функционировать. В середине 1850-х гг. министерством финансов был разработан законопроект, согласно которому монополия откупщиков-комиссионеров ограничивалась лишь сферой оптовой торговли вином, розничную же его продажу предполагалось превратить в сферу свободной конкуренции между частными торговцами, обязывавшимися к уплате специального акциза за право торговли спиртным [363]. Этот проект в полном масштабе так и не был претворен в жизнь, однако элементы конкуренции в виноторговле, свидетельствовавшие о кризисе откупной системы, в предреформенное время проявились достаточно явственно, в том числе и в Сибири. В частности, в 1851 г. были введены в действие разработанные верхотурским купцом-откупщиком Соловьевым, по согласованию с генерал-губернатором Муравьевым, особые условия сдачи винных откупов на территории Восточной Сибири, по которым откупщики-контрагенты казны, бравшие на откуп продажу вина в этом регионе, не обязаны были вносить в казну акцизно-откупную плату (сбор акцизов с владельцев трактиров, ренсковых погребов, харчевен и других заведений казна должна была осуществлять самостоятельно), однако при этом сохраняли неограниченную монополию лишь на оптовую реализацию заготавливаемого казной вина, а в розницу закупаемым у них вином могли торговать и другие виноторговцы, заплатившие патентный сбор в казну, притом однако, что распивочная продажа вина должна была вестить из уже существующих кабаков, а из вновь учреждаемых с разрешения губернского начальства питейных заведений — только на вынос. В случае отсутствия или недостатка желающих содержать питейные дома откупщик должен был осуществлять в них торговлю собственным распоряжением — через нанимаемых его поверенными сидельцев [364].

Особое положение о сдаче питейных сборов, действовавшее на территории Восточной Сибири в 1851–1862 гг., не привело к подрыву господства откупщиков в виноторговле региона. Как показывают содержащиеся в маклерских книгах записи контрактов о найме сидельцев в питейные дома по сибирским городам, в роли их работодателей по-прежнему выступали поверенные откупщиков [365]. Однако значительное распространение получила и так называемая «вольная торговля» вином, осуществлявшаяся иными, помимо откупщиков, торговцами из вновь учреждаемых питейных заведений.

498

«Иркутские губернские ведомости» сообщали в 1858 г., что в губернском центре можно увидеть «ныне чуть не на всех улицах вольноторговые вывески, а между тем и прежние кабаки существуют», к тому же «теперь в каждой деревушке вольная продажа» [366]. О том, насколько далеко зашла конкуренция «вольноторговцев» с откупщиками, свидетельствуют и поступавшие к генерал-губернатору донесения о том, что «вольноторговцы», вопреки официальному запрету, не ограничивались продажей вина на вынос, но организовывали и распивочную его продажу [367].

Необходимо отметить однако, что «вольноторговцы» находились в положении, во многом зависимом от откупщиков, ибо официально только у последних могли закупать вино для последующей реализации в своих заведениях. Пользуясь своим монопольным положением на оптовом рынке спиртного, откупщики завышали цены на сбываемые «вольноторговцам» напитки, продавая под видом настойки обычное полугарное вино с «некоторым маленьким букетцем» (по выражению одного из «вольноторговцев», поместившего в «Иркутских губернских ведомостях» откровенное описание взаимоотношений между откупом и «вольноторговцами»). Фабрикуемые ими при минимуме затрат фальсифицированные настойки откупщики продавали другим виноторговцам по цене 6 руб. 50 коп. при официальной цене полугара 5 руб. за ведро. Однако, несмотря на то, что «вольноторговцам» приходилось продавать спиртное, приобретаемое по цене более высокой, чем оно доставалось откупщикам, они все же выдерживали конкуренцию с откупом за счет создания удобной для покупателей сети приближенных к местам проживания пунктов реализации спиртного и более рациональной организации его продажи. Вольноторговцы, в частности, пытались привлечь нанимаемых ими винных сидельцев к участию в прибылях заведения, тогда как откупщики фактически поощряли злоупотребления своих служащих (обмеры, недоливы, разбавление спиртного водой), штрафуя не только за реальные, но и мнимые прегрешения («едва ли не за то, что он сиделец») [368]. Важную роль играло и то обстоятельство, что в успешной деятельности зависимых от них «вольноторговцев» были заинтересованы и сами откупщики, которым существование подобной категории торговцев позволяло сбывать закупаемое из казны вино с гораздо меньшими накладными расходами, чем при организации собственной розничной его продажи.

В целом откупная система, являвшаяся формой реализации монопольного права казны на производство и продажу вина, играла важную роль в процессе накопления капиталов в феодальный период. Однако для местного сибирского купечества из-за конкуренции купцов из метрополии и льгот в винокурении и торговле вином, предоставляемых царским правительством дворянству, использование этого источника накопления носило во многом спорадический и неполный характер. Можно выделить лишь два периода, когда местное купечество занимало преобладающие позиции в откупных операциях: первая половина и 80–90-е гг. XVIII в. В первой половине XIX столетия, когда масштабы откупных операций значительно возросли, лишь

499

несколько крупных сибирских купцов вели их самостоятельно, остальные выступали в роли поверенных, комиссионеров и приказчиков откупщиков из числа дворян и купечества европейской части страны. Однако для той части верхушки сибирского купечества, которая приобщилась к откупным операциям, они стали одним из важнейших (а для некоторых и основным) источников накопления капиталов, благодаря которому сформировалась финансовая основа для их участия в развитии одной из важнейших отраслей сибирской экономики — золотопромышленности. Пионерами сибирской золотопромышленности были входившие в тройку крупнейших откупщиков Сибири купцы Поповы, в винных откупах и подрядах был составлен капитал, сделавший преуспевавшими золотопромышленниками иркутского купца Е, Кузнецова и томского С. Сосулина. Многие другие откупщики, в том числе и не принадлежавшие к сибирскому купечеству, также были одновременно и крупными золотопромышленниками: Мясниковы, Соловьевы, Бенардаки, Энгельгардт, Базилевские и др. Часть сибирских купцов наживали первоначальный капитал, необходимый для участия в золотопромышленном бизнесе, службой комиссионерами и управляющими по откупным делам (Яковлев, Орешников, Токарев, Красильников и др.). Из управляющих откупными комиссионерствами вышли и некоторые крупные винокуренные заводчики пореформенного периода (Н. Корчемкин). Накопленные в откупных операциях капиталы были также частично вложены в совершенствование транспортной системы региона, связанное с появлением и развитием пароходства в Западной (Мясниковы, Поклевский) и Восточной (Мясниковы, Бенардаки, Рукавишников) Сибири. Откупщики (Кузнецов, Соловьев и др.) щедро жертвовали на проведение Амурской экспедиции, а после политического и военного утверждения России на Амуре, создали компанию по торгово-экономическому освоению этого края (Амурская компания).

И все же исторически главная роль откупов состояла в создании финансовых условий для приведения в действие другого, еще более мощного источника первоначального накопления капитала — сибирской золотопромышленности. Вместе с тем относительно слабое участие сибирского купечества в откупных операциях приводило к вывозу значительной части сколоченных в сибирских откупах капиталов за пределы региона, в том числе и после умножения их за счет вложений в золотопромышленность. Вывозимые капиталы вкладывались в индустриальное освоение Урала (Походяшины, Всеволожские, Рюмин, Зеленцовы) и центральных районов страны, а в значительной своей части растрачивались непроизводительно представителями чиновничье-дворянской аристократии. В результате индустриальное освоение сибирского региона в последующий период происходило в условиях нехватки местных капиталов, дефицит которых восполнялся за счет прилива капиталов из центра страны и иностранных капиталовложений.

500

Примечания

1. Денисов А. Сибирская солепромышленность // Тобольские губернские ведомости. 1859. N 34. С. 446–447.

2. Александров В.А. Сибирские торговые люди Ушаковы в XVII в. // Русское государство в XVII веке. М, 1961. С. 140.

3. РГАДА. Ф. 353. Оп. 1. Д. 540. Л. 89–89 об.

4. Там же. Д. 1637. Л. 14–16 об., 30 об.

5. Шерстобоев В.Н. Илимская пашня. Иркутск, 1949. Т. 1. С. 509.

6. РГАДА. Ф. 494. Оп. 1. Д. 3061. Л. 2–3.

7. В 1719 г. отдавался в частное содержание селенгинцу В. Брянскому (Максимов С. Сибирь и каторга. СПб., 1871. С. 364).

8. РГАДА. Ф. 1069. Оп. 1. Д. ПО. Л. 618–620.

9. ГАТО. Ф. 50. Оп. 1. Д. 776. Л. 1–2 об., 31 об.–32, 60–62 об.

10. РГАДА. Ф. 415. Оп. 1. Д. 266. Л. 13–15, 45.

11. Там же. Ф. 353. Оп. 1. Д. 1480. Л.1–8; Д. 1542. Л. 22–23.

12. Там же. Ф. 773. Оп. 1. Д. 127. Л. 310; Ф. 353. Оп. 1. Д. 2777. Л. 6.

13. ГАТО. Ф. 50. Оп. 1. Д. 818. Л. 7–7 об.

14. РГАДА. Ф. 353. Оп. 1. Д. 2515. Л. 114, 117 об., 121; ЦХАФ АК. Ф. 169. Оп. 1. Д. 322. Л. 215, 226–227.

15. ГАТО. Ф. 50. Оп. 1. Д. 705. Л. 319.

16. ЦХАФ АК. Ф. 169. Оп. 1. доп. Д. 30-а.

17. РГИА. Ф. 1341. Оп. 8. Д. 878. Л. 578 об.

18. ТФ ГАТО. Ф. 154. Оп. 20. Д. 2309. Л. 38–45; Д. 2314. Л. 23 об.

19. Там же. Ф. 329. Оп. 13. Д. 106–2. Л. 5 об.

20. Шпалтаков В.П, Сибирская купеческая фирма Поповых в первой половине XIX в. // Из истории буржуазии в России. Томск, 1982. С. 23.

21. ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 2. Д. 1766. Л. 116–116 об.; ГАИО. Ф. 70. Оп. 1. Д. 1781. Л. 39.

22. ЦХАФ АК. Ф. 169. Оп. 1 доп. Д. 30-а. Л. 46.

23. ГАТО. Ф. 50. Оп. 1. Д. 818. Л. 7–7 об.

24. РГИА. Ф. 1341. Оп. 8. Д. 878. Л. 578 об.; ТФ ГАТО. Ф. 154. Оп. 4. Д. 11. Л. 923 об.

25. Вагин В. Исторические сведения о деятельности графа М.М. Сперанского в Сибири с 1819 по 1822 г. Т. 1. СПб., 1882. С. 587.

26. Там же. Т. 1.С.415.

27. ГАОО. Ф. 3. Оп. 1.Д. 279.

28. РГИА. Ф. 1264. Оп. 1. Д. 24. Л. 136–137 об.

29. ГАОО. Ф. 3. Оп. 2. Д. 3036. Л. 13 об.–14, 16 об.–18, 27 об.–28.

30. ТФ ГАТО. Ф. 8. Оп. 1. Д. 278. Л, 102–103.

31. ГАОО. Ф. 3. Оп. 2. Д. 3036. Л. 100 об. -102.

32. Там же. Оп. 3. Д. 3795. Л. 71; Шпалтаков В.П. Формирование и развитие рыночного хозяйства в Западной Сибири в первой половине XIX в. Омск, 1997. С. 254.

33. ГАТО. Ф. 3. Оп. 19. Д. 601. Л. 10 об., 180 об., 196–197; ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 4903-а. Л. 9, 14–14 об.; Д. 4931. Л. 25–25 об.

34. ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 3683. Л. 21–24.

35. РГИА. Ф. 1341. Оп. 27. Д. 1157.

36. Там же. Оп. 58. Д. 30. Л. 3–6, 13–16 об.

37. ГАИО. Ф. 447. Оп. 1. Д. 12. Л. 34 об.–35, 37; РГИА. Ф. 1341. Оп. 98. Д. 1103. Л. 1–4 об.

38. ГАИО. Ф. 447. Оп. 1. Д. 59. Л. 47 об.–48, 49–50, 53; РГИА. Ф. 1341. Оп. 98. Д. 1101. Л. 1–4 об.

501

39. Шпалтаков В.П. Формирование и развитие рыночного хозяйства в Западной Сибири... С. 254.

40. ГАОО. Ф. 3. Оп. 2. Д. 3036. Л. 21 об.–22.

41. РГИА. Ф. 1265. Оп. 8. Д. 72; ТФ ГАТО. Ф. 154. Оп. 1. Д. 75.

42. Шерстобоев В.Н. Указ. соч. Т. 1. С. 577.

43. РГАДА. Ф. 214. Оп. 1. Ч. 8. Д. 6292. Л. 38 об.

44. Там же. Ф. 24. Оп. 1. Д. 56. Л. 24–25.

45. РГИА. Ф. 1341. Оп. 1. Д. 55. Л. 87 об.

46. ГАИО. Ф. 308. Оп. 1. Д. 56. Л. 47 об.–49, 51 об.–52.

47. РГАДА. Ф. 183. Оп. 1. Д. 109. Л. 1–4.

48. ГАИО. Ф. 308. Оп. 1. Д. 175. Л. 3–5 об.

49. РГИА. Ф. 1287. Оп. 2. Д. 1225. Л. 98 об.–99.

50. РГАДА. Ф. 753. Оп. 1. Д. 243. Л. 7.

51. ТФ ГАТО. Ф. 341. Оп. 1. Д. 196. Л. 10–10 об.

52. ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 2. Д. 2092. Л. 25; Д. 2373, Л. 12–14, 42–44.

53. ТФ ГАТО. Ф. 154. Оп. 4. Д. 12. Л. 966 об.–967.

54. ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 4935. Л. 54–57, 130 об.–132.

55. Зиновьев В.П. Родюковы — нарымские и томские купцы XVIII–XIX вв. // Краткая энциклопедия по истории купечества и коммерции Сибири. Т. 3. Кн. 3. С. 101; ГАТО. Ф. 51. Оп. 1. Д. 637. Л. 70–71; Ф. 3. Оп. 19. Д. 296.

56. Вагин В. Указ. соч. Т. 1. С. 406–407.

57. ГАКК. Ф. 173. Оп. 1. Д. 211. Л. 18–19, 24–26.

58. РГАДА. Ф. 517. Оп. 1. Д. 870-а. Л. 1–6; ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 1. Д. 682. Л. 368.

59. РГАДА. Ф. 753. Оп. 1. Д. 127. Л. 122; ГАТО. Ф. 50. Оп. 1. Д. 1690. Л. 5.

60. ЦХАФ АК. Ф. 2. Оп. 5. Д. 871.

61. ГАИО. Ф. 308. Оп. 1. Д. 56. Л. 88–90, 93.

62. Шпалтаков В.П. Формирование и развитие рыночного хозяйства в Западной Сибири... С. 233; Тобольские губернские ведомости. 1857. N 28.

63. ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 2. Д. 2373. Л. 2–4.

64. ГАКК. Ф. 173. Оп. 1. Д. 211. Л. 68–69.

65. РГИА. Ф. 1265. Оп. 3. Д. 80. Л. 9–10; ГАТО. Ф. 50. Оп. 1. Д. 2400. Л. 37 об.–39 об.

66. На этот способ как преимущественный указывается, в частности, в документах по заготовлению хлеба для войск, относящихся к началу 1830-х гг. (РГИА. Ф. 1264. Оп. 1. Д. 610. Л. 3 об.).

67. РГИА. Ф. 1264. Оп. 1. Д. 610. Л. 23.

68. ГАОО. Ф. 3. Оп. 2. Д. 2544. Л. 589 об.–590; Гагемейстер Ю. Статистическое обозрение Сибири. Т. 2. СПб., 1954. С. 502.

69. ЦХАФ АК. Ф. 1.Оп. 1.Д. 379.Л. 1; Д. 591.

70. Там же. Д. 469. Л. 266; ГАИО. Ф. 447. Оп. 1. Д. 104. Л. 169.

71. ГАИО. Ф. 336. Оп. 1. Д. 5. Л. 137–140.

72. ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 2. Д. 1835. Л. 210.

73. РГИА. Ф. 1343. Оп. 39. Л. 1056. Л. 2.

74. Солопий Л.А. Крупная буржуазия Забайкальской области в XIX в.: Дис. ... канд. ист. наук. Томск, 1978. С. 127.

75. Соболева Т.Н., Разгон В.Н. Очерки истории кабинетского хозяйства на Алтае (вторая половина XVIII — первая половина XIX в.). Управление и обслуживание. Барнаул, 1997. С. 164–165.

76. ЦХАФ АК. Ф. 2. Оп. 2. Д. 205. Л. 6, 10–11, 18, 181, 191.

77. ГАОО. Ф. 3. Оп. 2. Д. 2374. Л. 42. Таким же образом заготовлялся хлеб для заводов Томской губ. и в 1837 г. (Ф. 3. Оп. 1. Д. 1736. Л. 39 об.).

502

78. ГАОО. Ф. 3. Оп. 2. Д. 2695. Л. 21, 24–24 об.

79. Там же. Оп. 3. Д. 4249. Л. 97–98.

80. РГАДА. Ф. 214. Кн. 473. Л. 261–261 об., 268, 270; Кн. 1474. Л. 129; Кн. 1553. Л. 74 об.–75 об.; Оп. 5. Д. 1784. Л. 143–144.

81. ТФ ГАТО. Ф. 329. Оп. 20. Д. 633. Л. 5 об.; РГИА. Ф. 1341. Оп. 31. Д. 2264. Л. 3; ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 3803. Л. 4–4 об., 11 об.

82. ТФ ГАТО. Ф. 329. Оп. 20. Д. 633. Л. 5–6, 9–10.

83. ГАОО. Ф. 3. Оп. 2. Д. 2834. Л. 53 об., 61 об.–62 ; Оп. 3. Д. 4587. Л. 19–20.

84. ТФ ГАТО. Ф. 154. Оп. 20. Д. 2317. Л. 283.

85. ГАОО. Ф. 3. Оп. 2. Д. 1995. Л. 288 об.

86. Там же. Оп. 3. Д. 3803. Л.10–11 об.; Д. 4249. Л. 5, 88, 263, 362 об., 543; Д. 4587. Л. 63, 98.

87. Там же. Д. 3803. Л. 4–4 об.

88. ЦХАФ АК. Ф. 2. Оп. 4. Д. 3362. Л. 20, 35, 68, 74.

89. Там же. Ф. 169. Оп. 1. Д. 688. Л. 51, 54–55, 103–104.

90. Там же. Ф. 1. Оп. 2. Д. 43. Л. 196.

91. Тобольские губернские ведомости. 1857. N 25.

92. ЦХАФ АК. Ф. 2. Оп. 4. Д. 3622. Л. 31 об., Д. 3654. Л. 74 об., 215–216, 331–332.

93. ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 2401. Л. 2–2 об.

94. ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 1. Д. 134. Л. 41.

95. Романов В.В. Кабинетское хозяйство на Алтае и буржуазия в дореформенный период // Вопросы социально-экономической истории дореволюционного Казахстана. Алма-Ата, 1978. С. 20.

96. ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 1. Д. 621. Л. 165–166 об.

97. Там же. Ф. 169. Оп. 1. Д. 203. Л. 178.

98. Там же. Ф. 1. Оп. 2. Д. 2196. Л. 6–61; Ф. 2. Оп. 4. Д. 3240. Л. 31.

99. Там же. Ф. 169. Оп. 1. Д. 51. Л. 11; Д. 78. Л. 191, 222.

100. Там же. Ф. 2. Оп. 2. Д. 140. Л. 170; Д. 192. Л. 175.

101. Там же. Ф. 1.Оп. 1. Д. 168. Л. 118–118 об.

102. ГАИО. Ф. 447. Оп. 1. Д. 104. Л. 179.

103. Там же. Ф. 336. Оп. 1. Д. 5. Л. 102 об.–103, ПО об., 126 об.–127.

104. Там же. Ф. 308. Оп. 1. Д. 175. Л. 1–1 об.; Д. 310. Л. 147–147 об.

105. РГАДА. Ф. 214. Кн. 1360. Л. 87 об.

106. РГИА. Ф. 1341. Оп. 39. Д. 884. Л. 137–138.

107. РГАДА. Ф. 214. Кн. 473. Л. 35.

108. Там же. Кн. 1427. Л. 132 об.

109. ГАИО. Ф. 447. Оп. 1. Д. 104. Л. 149 об.–150.

110. РГАДА. Ф. 273. Оп. 1. Д. 18766. Л. 14, 21, 28, 33, 39.

111. ГАТО. Ф. 50. Оп. 1. Д. 1831. Л. 1, 2, 7, 60 об.

112. ТФ ГАТО. Ф. 154. Оп. 20. Д. 2309. Л. 131.

113. Там же. Ф. 154. Оп. 4. Д. 10. Л. 89 об.; Оп. 3. Д. 46. Л. 189 об.

114. ГАИО. Ф. 308. Оп. 1. Д. 284. Л. 49–50.

115. ТФ ГАТО. Ф. 154. Оп. 20. Д. 2314. Л. 139; ГАТО. Ф. 50. Оп. 1. Д. 1757. Л. 15.

116. Шпалтаков В.П. Формирование и развитие рыночного хозяйства в Западной Сибири... С. 255.

117. ТФ ГАТО. Ф. 8. Оп. 1. Д. 248. Л. 2 об.–З об.

118. ГАТО. Ф. 3. Оп. 19. Д. 294. Л. 7–8.

119. ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 1. Д. 621. Л. 166–166 об.

120. ТФ ГАТО. Ф. 154. Оп. 4. Д. 12. Л. 1179; ГАОО. Ф. 3. Оп. 2. Д. 2544. Л. 774 об.–775.

121. ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 1. Д. 77. Л. 356; Д. 379.

503

122. РГАДА. Ф. 24. Оп. 1. Д. 62–2. Л. 344 об.–355.

123. Там же. Ф. 273. Оп. 1. Д. 1344. Л. 141 об.–142; Д. 12428. Л. 12; ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 1. Д. 621. Л. 165; ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 1779. Л. 271; Ф. 50. Оп. 1. Д. 1157. Л. 32 об; Д. 2990. Л. 67, 175–175 об.; ТФ ГАТО. Ф. 329. Оп. 13. Д. 426. Л. 1–32; ГАИО. Ф. 308. Оп. 1.Д. 284. Л. 35об.–36.

124. ГАТО. Ф, 127. Оп. 1. Д. 2304. Л. 133–133 об.; Д. 2401. Л. 27 об.–28.

125. Там же. Д. 2401. Л. 78 об.

126. Там же. Д. 2304. Л. 55.

127. ТФ ГАТО. Ф. 8. Оп. 1. Д. 278. Л. 39 об.–40 об.

128. Там же. Ф. 154. Оп. 20. Д. 2309. Л. 224–225.

129. ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 2400. Л. 21 об.–22.

130. Там же. Ф. 50. Оп. 1. Д. 2990. Л. 107, 126 об.–127; Ф. 127. Оп. 1. Д. 2304. Л. 55.

131. Статистическое описание главных городов Западной Сибири // Журнал МВД. 1852. Ч. 39. С. 208.

132. ТФ ГАТО. Ф. 152. Оп. 47. Д. 1. Л. 760–766; РГИА. Ф. 18. Оп. 2. Д. 1770. Л. 155 об.– 156.

133. РГИА. Ф. 18. Оп. 2. Д. 1770. Л. 121–123, 155 об.–156 об., 162.

134. ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 1. Д. 621; ТФ ГАТО. Ф. 329. Оп. 13. Д. 426. Л. 5 об.

135. ГАТО. Ф. 50. Оп. 1. Д. 2828. Л. 8.

136. Там же. Ф. 127. Оп. 1. Д. 136. Л. 6 об.

137. Там же. Д. 1095. Л. 7–8 об.; 15–15 об., 19–19 об. Впрочем, и купцы третьей гильдии подряжались к перевозке довольно больших партий товаров. Так, томский купец Губинский в 1814 г. загружал на свои суда в Енисейске товарную кладь весом 30 тыс. пуд. (ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 2. Д. 1440. Л. 330).

138. РГИА. Ф. 18. Оп. 4. Д. 335. Л. 1–4 об.

139. ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 1826. Л. 207 об.–213; Д. 2115.

140. Там же. Ф. 50. Оп. 1. Д. 1757. Л. 24 об.–25.

141. Подсчитано по: ГАТО. Ф. 50. Оп. 1. Д. 2990.

142. Подсчитано по : ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 1344; Оп. 2. Д. 186.

143. ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 2115.

144. Степанов А.П. Енисейская губерния. СПб., 1835. Ч. 1. С. 256 .

145. ГАИО. Ф. 447. Оп. 1. Д. 104. Л. 2–2 об., 22 об.–24, 54–55.

146. Там же. Ф. 336. Оп. 1. Д. 5. Л. 95–97 об., 99–101, 111–112, 116об.–118, 121–125, 129- 131; Д. 82. Л. 1об.–21, 23.

147. Там же. Ф. 70. Оп. 1. Д. 1781. Л. 12–12 об.; Д. 2077. Л. 7–7 об.

148. Там же. Ф. 308. Оп. 1. Д. 175. Л. 6–9, 12–16 об., 21–22, 25 об.–26.

149. Подсчитано по: ГАИО. Ф. 336. Оп. 1. Д. 5; Ф. 308. Оп. 1. Д. 12.

150. Шахеров В.П. Торгово-промышленное освоение Юго-Восточной Сибири в конце XVIII — первой трети XIX вв.: Дис. ... канд. ист. наук. Иркутск, 1981. С. 153–154.

151 ГАИО. Ф. 336. Оп. 1. Д. 5. Л. 75 об,-77, 104 об.–105 об.

152. Шахеров В.П. Указ. соч. С. 153–154.

153. Миллер Ф. Известие о торгах Сибирских // Ежемесячные сочинения к пользе и увеселению служащие. СПб., 1755. Сентябрь. С. 226–227.

154. Большаков В.Н. О судоходстве Восточной Сибири в конце XVIII — начале XIX вв. // Проблемы генезиса и развития капиталистических отношений в Сибири. Барнаул, 1990. С. 8.

155. Большаков В.Н. Указ. соч. С. 8; Шахеров В.П. Указ. соч. С. 151.

156. ГАТО. Ф. 3. Оп. 19. Д. 289. Л. 2, 6 об.–7.

504

157. В.Я. С. О сибирском пароходстве тюменско-томской водяной системы // Тобольские губернские ведомости. 1857. N11; Вагин В. О Сибирских дорогах // Томские губернские ведомости. 1858. N 20.

158. Крит Н. Будущность кяхтинской торговли // Журнал мануфактур и торговли. 1862. Т. 8. Кн. 18–19. С. 964.

159. ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 1344. Л. 252.

160. ГАИО. Ф. 447. Оп. 1. Д. 32. Л. 19 об.–20, 50; ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 2115. Л. 150 об., 153 об., 167.

161. Государственная внешняя торговля в разных ее видах за 1850 год. СПб., 1851; То же за 1860 г. СПб., 1861. Табл. Х1Л1.

162. ГАТО. Ф. 50. Оп. 1. Д. 2990; Ф. 127. Оп. 1. Д. 1344; 2304.

163. Кузьмина Н.Ф. Извозный промысел сибирских крестьян в 20–30-е гг. XIX в. // Крестьянство Сибири периода разложения феодализма и развития капитализма. Новосибирск, 1979. С. 28.

164. Краткая энциклопедия по истории купечества и коммерции Сибири. Т. 3. Кн. 3. Новосибирск, 1997. С. 22.

165. ГАТО. Ф. 50. Оп. 1. Д. 2990. Л. 34 об.; Ф. 127. Оп. 1. Д. 1344. Л. 147; Оп. 2. Д. 186. Л. 99–99 об.; ГАИО. Ф. 447. Оп. 1. Д. 32.

166. ГАИО. Ф. 447. Оп. 1.Д. 59.

167. ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 2115, 2401; Оп. 2. Д. 520;

168. Там же. Ф. 127. Оп. 1. Д. 1344. Л. 94 об.–95, 98–99; Д. 2115. Л. 328 об.–329 об., 342-342-аоб.

169. ГАИО. Ф. 447. Оп. 1. Д. 59. Л. 43.

170. ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 2401. Л. 35 об.

171. Там же. Д. 2304. Л. 33 об.; Д. 2400. Л. 7–7 об.

172. Подробнее о Тецкове см.:. Разумов О.Н. Сибирский самородок. Дмитрий Тецков — предприниматель и городской голова// Сибирская старина. Томск, 1993. N 3. С. 16–17.

173. ЦГАДВ. Ф. 1059. Оп. 1. Д.75. Л. 7–8 об.; ГАИО. Ф. 308. Оп. 1. Д. 175. Л. 6; Ф. 447. Оп. 1. Д. 32. Л. 44.

174. Иркутские губернские ведомости. 1858. N 16.

175. Тихменев П. Историческое обозрение деятельности Российско-Американской компании и действий ее до настоящего времени. СПб., 1861. Ч. 1. С. 376.

176. РГИА. Ф. 1264. Оп. 1. Д. 605. Л. 149 об.–150.

177. Словцов П. Письма из Сибири. СПб., 1928. С. 295; Огородников. Несколько слов о кяхтинской торговле. СПб., 1856. С. 6.

178. РГАДА. Ф. 183. Оп. 1. Д. 48. Л. 1–4.

179. Сборник статистических сведений и материалов по ведомству Министерства финансов. СПб., 1865. С. 253; Единархова Н.Е. Кяхта и кяхтинская торговля // Взаимоотношения России со странами Востока в сер. XIX- начале XX в. Иркутск, 1982. С. 24.

180. Подсчитано по: ГАИО. Ф. 447. Оп. 1. Д. 59.

181. Солопий Л.А. Указ. соч. С. 85.

182. ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 4637. Л. 17–17 об.

183. ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 2115. Л. 328–342; Тобольские губернские ведомости. 1857. N 11; Крит Н. Указ. соч. С. 1069.

184. РГИА. Ф. 6917. Оп. 1. Д. 218.

185. Крит Н. Указ. соч. С. 1063.

186. ГАИО. Ф. 24. Оп. 9. Д. 131. Л. 83 об.

187. Крит Н. Указ. соч. С. 1054.

188. ГАТО. Ф. 127. Оп 2. Д. 520. Л. 40 об–42, 74–75.

189. Там же. Оп. 1. Д. 2304. Л. 137–137 об., 145 об.–146; Д. 2401. Л. 10 об.–11, 13 об.–14.

505

190. Там же. Ф. 127. Оп. 1. Д. 2304. Л. 92–94; Д. 2400. Л. 19–19 об.; Д. 2401. Л. 22–22 об.

191. ГАКК. Ф. 173. Оп. 1. Д. 1250. Л. 67–73; Д. 1552. Л. 62–64 об., 97–99.

192. ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 2400, 2401.

193. ГАИО. Ф. 447. Оп. 1. Д. 59. Л. 1 об.–2, 16 об.–17, 54.

194. Там же. Ф. 447. Оп. 1. Д. 104. Л. 149 об.–150; Ф. 308. Оп. 1. Д. 56. Л. 49–50.

195. Там же. Ф. 70. Оп. 1. Д. 2077. Л. 12–12 об.; ГАКК. Ф. 173. Оп. 1. Д. 62. Л. 49–49 об.

196. ГАИО. Ф. 447. Оп. 1. Д. 59. Л. 11 об.–12 об., 18–18 об., 48 об.–49, 96–96 об,

197. ЦХАФ АК. Ф. 2. Оп. 1. Д. 4760. Л. 456 об.

198. Подсчитано по: ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 2. Д. 1732. Л. 11, 416 об.; Д. 1738. Л. 60 об.; Д. 1941. Л. 196; Ф. 2. Оп. 1. Д. 3335. Л. 18 об.

199. ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 2. Д. 2373. Л. 18–37 об.

200. ГАКК. Ф. 173. Оп. 1. Д. 62. Л. 49–49 об.; ГАИО. Ф. 308. оп. 1. Д. 56. Л. 81 об.–82 об.

201. ЦХАФ АК. Ф. 2. Оп. 2.Д. 1082. Л. 1.

202. Так, томский купец-подрядчик П. Кутьин в 1855 г. брал с кяхтинских торговцев за доставку их товаров от Иркутска до Томска по 2 руб. 10 коп. — 2 руб. 35 коп. за пуд, а выполнявшим перевозку ямщикам платил по 1 руб. 90 коп. (ГАИО. Ф. 447. Оп. 1. Д. 59. Л. 43 об.–44; 75, 64–64 об.).

203. ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 2. Д. 605. Л. 125–129; Д. 1440. Л. 20 об.; Д. 1732. Л. 395, 402; Д. 1738. Л. 49 об.

204. Там же. Ф. 1. Оп. 2. Д. 1766. Л. 74 об., 116; Ф. 2. Оп. 1. Д. 4760. Л. 456 об.

205. Там же. Ф. 1. Оп. 1. Д. 531. Л. 47; Оп. 2. Д. 142. Л. 140; Ф. 169. Оп. 1. Д. 322. Л. 96-97, 146, 192–196.

206. Там же. Ф. 1. Оп. 2. доп. Д. 69. Л. 498 об.

207. Там же. Л. 665.

208. Там же. Д. 21. Л. 2–4 об.; Д. 605. Л. 413; Д. 777. Л. 15–15 об.

209. РГАДА. Ф. 353. Оп. 1. Д. 2777. Л. 6; ЦХАФ АК. Ф. 169. Оп. 1. Д. 322. Л. 215, 226–227.

210. РГИА. Ф. 1341. Оп. 27. Д. 1181. Л. 1–74.

211. ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 1. Д. 531. Л. 47, 404 об.–405; Оп. 2. Д. 2421. Л. 34; Ф. 169. Оп. 1. Д. 322. Л. 146, 192–192 об., 205.

212. Там же. Ф. 2. Оп. 4. Д. 3191. Л.21; Д. 3196. Л. 474; Д. 3232-а. Л. 657; Ф. 1. Оп. 2. Д. 43. Л. 303–303 об.; Оп. 2 доп. Д. 60-а. Л. 404, 410–424.

213. ГАИО. Ф. 447. Оп. 1. Д. 12. Л. 34 об.–35, 37–38; Д. 59. Л. 47 об.–53; Ф. 308. Оп. 1. Д. 284. Л.49–50.

214. ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 2. Д. 1446. Л. 561; Ф. 2. Оп. 4. Д. 3191. Л. 1 об.; Ф. 169. Оп. 1. Д. 688. Л. 157.

215. ТФ ГАТО. Ф. 341. Оп. 1. Д. 188; РГИА. Ф. 1341. Оп. 8. Д. 878. Л. 578 об.

216. ЦХАФ АК. Ф. 2. Оп. 4. Д. 3232-а. Л. 27 об.

217. Там же. Ф. 1. Оп. 2. Д. 1446. Л. 710–711.

218. РГАДА. Ф. 355. Оп. 1. Д. 180. Л. 29.

219. ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 1. Д. 621. Л. 132; Д. 630. Л. 16–16 об., 80 об.–81.

220. Там же. Ф. 1. Оп. 2. Д. 1738. Л. 187 об.; Д. 1501. Л. 137; Д. 1766. Л. 241.

221. Там же. Ф. 2. Оп. 2. Д. 197. Л. 19.

222. Там же. Ф. 1. Оп. 2. Д. 1766. Л. 277, 280.

223. ТФ ГАТО. Ф. 329. Оп. 13. Д. 30. Л. 250 об., 355–356.

224. РГИА. Ф. 6917. Оп. 1. Д. 218. Л. 95.

225. ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 2. Д. 605. Л.130–131; Д. 1738. Л. 200–203 об.

226. РГАДА. Ф. 353. Оп. 1. Д. 1480. Л. 1–8.

227. Там же. Д. 2777. Л. 7.

228. Там же. Л. 7–7 об.

229. Там же. Ф. 415. Оп. 1. Д. 266. Л. 45.

506

230. ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 1. Д. 469. Л. 167 об.

231. РГАДА. Ф. 353. Оп. 1. Д. 2777. Л. 2 об.–3.

232. Там же. Ф. 24. Оп. 1. Д. 56. Л. 254–255.

233. РГИА. Ф. 1264. Оп. 1. Д. 610. Л. 12–13.

234. Там же.

235. ЦХАФ АК. Ф. 169. Оп. 1. Д. 203. Л. 175 об.

236. РГИА. Ф. 1265. Оп. 8. Д. 72. Л. 15.

237. Там же. Ф. 1264. Оп. 1. Д. 610. Л. 29, 31.

238. Там же. Д. 47. Л. 245–246.

239. ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 2. Д. 1440. Л. 19–25.

240. РГИА. Ф. 1265. Оп. 8. Д. 72. Л. 7 об., 34 об.

241. РГАДА. Ф. 24. Оп. 1. Д. 30. Л. 2 об.–3, 5 об.

242. Там же. Д. 56. Л. 291 об.–292.

243. Там же. Д. 62–2. Л. 344.

244. Там же. Л. 197–197 об.

245. Вагин В. Указ. соч. Т. 1. С. 363–364.

246. ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 1. Д. 866. Л. 1–2.

247. РГАДА. Ф. 353. Оп. 1. Д. 1480. Л. 9–10 об.

248. Там же. Ф. 24. Оп. 1. Д. 62–2. Л. 198.

249. Там же. Д. 58. Л. 32 об.–33.

250. Левитов И.С. Сибирские коршуны. СПб., 1894. С. 9–11.

251. ЦХАФ АК. Ф. 2. Оп. 5. Д. 871. Л. 134–135; РГИА. Ф. 13. Оп. 1. Д. 431. Л. 1 об.

252. ЦХАФ АК. Ф. 2. Оп. 5. Д. 871. Л. 144–147 об.

253. Там же. Л. 181–183.

254. Там же. Ф. 1. Оп. 1. Д. 682. Л. 358 об.–368.

255. Там же. Оп. 1. Д. 621. Л. 132; Д. 682. Л. 358 об.–359; Оп. 2. Д. 2373. Л. 185–186, 195.

256. Там же. Оп. 1. Д. 705. Л. 171; Д. 630. Л. 80 об.–81.

257. Там же. Оп. 2. Д. 1933. Л. 84–85; Ф. 2. Оп. 2. Д. 215. Л. 691 об.–692.

258. ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 3490. Л. 5 об.

259. Там же. Л. 5.

260. Павлов А. 3000 верст по рекам Западной Сибири. Очерки и заметки из скитаний по берегам Туры, Тобола, Иртыша и Оби. Тюмень, 1878. С. 17.

261. Из Тюмени // Журнал МВД. 1865. Т. 5. Кн. 1–2. Л. 18.

262. ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 1. Д. 414. Л. 171; Оп. 2. Д. 605. Л. 125–129; Д. 1732. Л. 402; Д. 1736. Л. 254.

263 Крит Н. Указ. соч. С. 1053.

264. Козьмин Н.Н. Очерки прошлого и настоящего Сибири. СПб., 1910. С. 55.

265. ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 1. Д. 57.

266. Там же. Ф. 169. Оп. 1. Д. 688. Л. 87 об., 94 об.

267. У-ъ. А. Заметки о чайной торговле // Вестник промышленности. 1861. Т. XI. N 1. С. 44.

268. Кашик О.И. Ремесло и промыслы в Прибайкалье в XVII–XVIII в. // Очерки истории Сибири. Вып. 4. Иркутск, 1973. С. 41–42, 44; РГАДА. Ф. 214. Оп. 5. Д.1359. Л. 2–2 об.

269. Демкин А.В. Откупа как форма накопления капитала в России в XVII в. // Проблемы социально-экономической истории феодальной России. М., 1984. С. 149–156.

270. РГАДА. Ф. 214. Кн. 1100. Л. 10–10 об., 13 об.; Кн. 1260. Л. 5–5 об., 977; Кн. 1353. Л. 15; Кн. 1376. Л. 104, 109, 192–192 об.; Кн. 1422. Л. 20 об., 31–31 об., 120, 170 об-171 об.; Кн. 1425. Л. 1–1 об., 147; Кн. 1429. Л. 41 об.–42; Кн. 1591. Л. 150 об., 171 об.; Оп. 5. Д. 762. Л. 1 об.–5 об., 8 об.; Первое столетие Иркутска. СПб., 1902. С. 54, 62, 90-91.

507

271. Первое столетие Иркутска... С. 90; РГАДА. Ф. 214. Оп. 1. Д. 1260. Л. 977.

272. РГАДА. Ф. 214. Оп. 5. Д. 762. Л. 1 об.

273. Там же. Л. 8 об.

274. Первое столетие Иркутска... С. 62.

275. РГАДА. Ф. 214. Кн. 1376. Л. 109; Кн. 1425. Л.147; Кн. 1591. Л. 171 об.; Оп. 5. Д. 762. Л. 5 об.

276. Там же. Ф. 214. Оп. 5. Д. 762. Л. 3–3 об.

277. Там же. Ф. 214. Кн. 1100. Л. 13 об.

278. Там же. Ф. 428. Оп. 1. Д. 213. Л. 2.

279. Там же. Ф. 248. Оп. 4. Д. 186. Л. 47 об.

280. Там же. Ф. 214. Кн. 1376. Л. 116 об.–117; Ф. 248. Оп. 4. Д.186. Л. 818–820; Ф. 1069. Оп. 1. Д. 43. Л. 129.

281. Там же. Ф. 248. Оп. 4. Д. 186. Л. 679–691.

282. Там же. Ф. 1069. Оп. 1. Д. 28. Л. 75.

283. Шерстобоев В.Н. Илимская пашня. Т. 2. Иркутск, 1957. С. 496–497.

284. РГАДА. Ф. 248. Оп. 4. Д. 186. Л. 764–769, 820; Ф. 1069. Оп. 1. Д. 43. Л. 242.

285. Там же. Ф. 214. Оп. 5. Д. 2534. Л. 1, 23; Оп. 1. Д. 4287. Л. 6–6 об.; Ф. 1069. Д. 43. Л. 240 об.–242 об.

286. Там же. Ф. 214. Оп 1. Д. 4287. Л. 8 об.; Ф. 415. Оп. 1. Д. 49. Л. 1–7; Ф. 517. Оп. 1. Д. 485. Л. 59; ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 1. Д. 57. Л. 27–27 об.

287. Прыжов И.Г. История кабаков в России. М., 1992. С. 215; Громыко М.М. Развитие Тюмени как ремесленно-торгового центра в XVIII в. // Города феодальной России. М., 1966. С. 400; РГАДА. Ф. 214. Оп. 1. Д. 4287. Л. 8 об.; Д. 4297. Л. 1–2; Д. 4695. Л. 1–2 об., 9–9 об.; Ф. 24. Оп. 1. Д. 32. Ч. 2. Л. 66–66 об.

288. РГАДА. Ф. 517. Оп. 1. Д. 472. Л. 82–86 об.; Ф. 214. Оп. 1. Д. 4287. Л. 8.

289. Там же. Ф. 214. Оп. 1. Д. 4287. Л. 9 об.–10 об.

290. Там же. Л. 9; Ф. 248. Оп. 5. Д. 256. Л. 233–233 об.

291. Там же. Ф. 214. Оп. 1. Д. 4287. Л. 6–24. Подсчитано с учетом установленной по другим источникам не указанной в ведомости суммы окладного сбора таможенных пошлин по Иркутскому и Нерчинскому уездам (21337 руб.).

292. Там же.

293. Там же. Ф. 517. Оп. 1. Д. 485. Л. 74 об.

294. Там же. Ф. 214. Оп. 1. Д. 4297. Л. 6 об.; Ф. 248. Оп. 4. Д. 186. Л. 765 об.

295. Головачев П. Иркутское лихолетье. 1758–1760 («Летопись о Крылове» и ее разбор). М., 1904. С. 43,

296. Волков М.Я. Очерки истории промыслов России. Вторая половина XVII — первая половина XVIII в. Винокуренное производство. М., 1979. С. 85–86.

297. РГАДА. Ф. 517. Оп. 1. Д. 485. Л. 18.

298. Волков М. Я. Указ. соч. С. 86.

299. РГАДА. Ф. 214. Оп. 1. Д. 4413. Л. 1–14 об.

300. Там же. Ф. 517. Оп. 1. Д. 485. Л. 12, 17 об., 38–38 об., 74 об.

301. Там же. Л. 1.

302. Там же. Ф. 214. Оп. 1. Д. 4413. Л. 1–1 об.; Ф. 517. Оп. 1. Д. 485. Л. 38–38 об.

303. Там же. Ф. 273. Оп. 1. Д. 4511. Л. 1–4. Глебов передал откуп двум санкт-петербургским купцам за 160 тыс. руб. единовременной и 25 тыс. руб. ежегодной платы, сохранив за собой участие в прибылях (Головачев П. Указ. соч. С. 35–37).

304 Головачев П. Указ. соч. С. 5–14; Шашков С. Иркутский погром в 1758–1760 гг. // Собр. соч. СПб., 1898. С. 652–666.

305. ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 1. Д. 280. Л. 258; Д. 449. Л. 121 об.; Д. 621. Л. 171.

306. РГАДА. Ф. 273. Оп. 1. Д. 4511. Л. 4; Д. 13915. Л. 9 об., 47.

508

307. Сборник Императорского Русского географического общества. Т. 134. СПб., 1911. С. 301.

308. РГАДА. Ф. 24. Оп. 1. Д. 35. Л. 147; Ф. 173. Оп. 1. Д. 13915. Л. 47, 95.

309. Там же. Ф. 273. Оп. 1. Д. 13915. Л. 1–1 об., Д. 21876. Л. 76–131 об.

310. Там же. Ф. 24. Оп. 1. Д. 35. Л. 140–152, 262–265.

311. Там же. Ф. 273. Оп. 1. Д. 12620. Л. 1–3; Ф. 24. Оп. 1. Д. 35. Л. 147.

312. ТФ ГАТО. Ф. 154. Оп. 1. Д. 1/3. Л. 20 об.–21; Д. 12. Л. 1653.

313. РГАДА. Ф. 24. Оп. 1. Д. 58. Л. 54–58 об.

314. Там же. Ф. 273. Оп. 1. Д. 19742. Л. 75–209.

315. Там же. Ф. 773. Оп. 1. Д. 127. Л. 261.

316. Сведения о питейных сборах в России. Ч. 1. СПб., 1860. С. 44. 51.

317. РГАДА. Ф. 273. Оп. 1. 19742. Л. 75–209.

318. ТФ ГАТО. Ф. 154. Оп. 2. Д. 1/3. Л. 18, 35; РГАДА. Ф. 273. Оп. 1. Д. 19742. Л. 83–98.

319. РГАДА. Ф. 273. Оп. 1. Д. 19739. Л. 26–120; ЦХАФ АК. Ф. 169. Оп. 1. Д. 572. Л. 19.

320. ЦХАФ АК. Ф. 169. Оп. 1. Д. 572. Л. 19, 21–21 об.

321. РГАДА. Ф. 273. Оп. 1. Д. 25618. Л. 15 об.

322. РГИА. Ф. 1341. Оп. 7. Д. 974. Л. 38–38 об.

323. ЦХАФ АК. Ф. 169. Оп. 1. Д. 628. Л. 7–13 об.; РГАДА. Ф- 273. Оп. 1. Д. 25627. Л. 1–94.

324. РГАДА. Ф. 273. Оп. 1. Д. 25625.

325. Там же. Д. 25587. Л. 1–7; РГИА. Ф. 571. Оп. 8. Д. 115. Л. 1–4 об.

326. Так, иркутские купцы И. Забелинский и П. Иванов в 1807 г. не смогли получить в свое распоряжение откуп в Иркутском и Нижнеудинском уездах, так как не сумели «обеспечить состоящие по сборам в знатной сумме... залоги» (РГИА. Ф. 1341. Оп. 8. Д. 939. Л. 11–12).

327. ТФ ГАТО. Ф. 154. Оп. 3. Д. 32. Л. 308.

328. РГАДА. Ф. 273. Оп. 1. Д. 25625. Л. 296–296 об.

329. Вагин В. Указ. соч. Т. 1. С. 21; РГИА. Ф.1341. Оп. 8. Д. 939. Л. 1 об.

330. Вагин В. Указ. соч. Т. 1. С. 17–21, 559–562; РГИА. Ф. 1341. Оп. 7. Д. 986/в. Л. 1440 об.–1441, 1444 об., 1450; Оп. 8. Д. 939. Л. 1–15.

331. Вагин В. Указ. соч. Т. 1. С. 433–435; РГИА. Ф. 1341. Оп. 15. Д. 755. Л. 21–22 об.; Оп. 31. Д. 2179. Л. 43.

332 ГАКК. Ф. 173. Оп. 1. Д. 211. Л. 66–67 об.

333. ТФ ГАТО. Ф. 154. Оп. 20. Д. 1863. Л. 74; ГАКК. Ф. 173. Оп. 1. Д. 503. Л.35 об.

334. ТФ ГАТО. Ф. 154. Оп. 3. Д. 34. Л. 19, 35 об.

335. ГАТО. 127. Оп. 1.Д. 1789.

336. РГИА. Ф. 1341. Оп. 61. Д. 164. Л. 71–71 об.

337. Там же. Ф. 1265. Оп. 1. Д. 63. Л. 2 об., 5–5 об.

338. РГИА. Ф. 1341. Оп. 96. Д. 799. Л. 23; Д. 800. Л. 13–14; Оп. 100. Д. 1143. Л. 53–57; ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 4054. Л. 70–71 об.

339. РГАДА. Ф. 214. Оп. 1. Д. 4297. Л. 9.

340. Струве В.В. Воспоминания о Сибири. 1848–1854. СПб., 1859. С. 30.

341. РГАДА. Ф. 273. Оп. 1. Д. 10178. Л. 16–18.

342. Там же. Ф. 24. Оп. 1. Д. 35. Л. 142 об.

343. Там же. Ф. 214. Оп. 1. Д. 4695. Л. 1–9 об.

344. Там же. Ф. 273. Оп. 1. Д. 19739. Л. 26–120; Д. 19742. Л. 75–209.

345. Так, содержавший «на вере» питейные сборы в Илгинском остроге иркутский купец П. Солдатов, получая из казны «поведерных»денег по 32 коп. с ведра, нанимал сидельцев за плату в 16 коп. с каждого продаваемого ими ведра вина (ГАИО. Ф. 336. Оп. 1. Д. 5. Л. 14–14 об.).

509

346. ТФ ГАТО. Ф. 154. Оп. 3. Д. 34. Л. 104–110.

347. Шпалтаков В.П. Сибирская купеческая фирма Поповых... С. 21–22.

348. Сведения о питейных сборах в России. Ч. 1. С. 220.

349. Зиновьев В.П. Винные откупа в Западной Сибири (XVIII в. — 1863 г.) // Исторический опыт хозяйственного освоения Сибири. XVIII-ХХ вв.: Сб. статей. Томск, 1994. С. 47.

350. Сведения о питейных сборах в России. Ч. 4. С. 220, 386; РГИА. Ф. 1341. Оп. 15. Д. 755. Л. 27, 65–66; Д. 756. Л. 10–10 об., 18–18 об.

351. ТФ ГАТО. Ф. 154. Оп. 3. Д. 34. Л. 78–79, 144–146.

352. РГИА. Ф. 571. Оп. 9. Д. 1007. Л. 130 об.–131.

353. РГАДА. Ф. 517. Оп. 1. Д. 472. Л. 17.

354. ЦХАФ АК. Ф. 169. Оп. 1. Д. 530. Л. 4, 13 об., 17–18 об., 21 об.–22, 114–115, 187.

355. РГАДА. Ф. 248. Оп. 5. Д. 260. Л. 1030–1033.

356. Там же. Ф. 273. Оп. 1. Д. 25618. Л. 44.

357. Сведения о питейных сборах в России. Ч. 1. С. 100–101, 110, 138, 174, 175.

358. РГИА. Ф. 1264. Оп. 1. Д. 24. Л. 134 об.

359. Щукин Н.С. Влияние золотых промыслов на ценность жизненных припасов в Восточной Сибири // Журнал МВД. 1848. Ч. 21. С. 421.

360. Сведения о питейных сборах в России. Ч. 1. С. 220–224.

361. Иркутские губернские ведомости. 1859. N 20.

362. Иркутские губернские ведомости. 1859. N 33.

363. Сведения о питейных сборах в России. Ч. 1. С. 189.

364. Там же. С. 225–226.

365. ГАКК. Ф. 173. Оп. 1. Д. 1552. Л. 42–42 об.; ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 2304. Л. 24–25 об., 27–28, 51 об.–52.

366. Иркутские губернские ведомости. 1858. N 48.

367. Иркутские губернские ведомости. 1859. N 6.

368. Иркутские губернские ведомости. 1859. N 5; Черкасов П. Из моих воспоминаний и наблюдений по откупному делу // Русский вестник. 1885. N 3–4. С. 308.

510

ГЛАВА V

ПРОМЫШЛЕННОЕ ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСТВО КУПЦОВ

1. Происхождение, динамика и отраслевая структура купеческого промышленного предпринимательства

На рассматриваемый нами период приходится зарождение и постепенное вызревание в недрах традиционной экономики нового уклада, олицетворявшего собой начало процесса модернизации и перехода к капиталистическим формам предпринимательства. В классическом западноевропейском варианте этот уклад был представлен крупными промышленными предприятиями, действовавшими на наемном труде, однако в России, в условиях господства крепостнических отношений, эта модель была «искажена» широким распространением так называемой «феодализированной» мануфактуры — предприятий, основанных на преимущественном или частичном использовании крепостного труда. Значительное своеобразие процессу генезиса капиталистического промышленного предпринимательства придавала также сложившаяся в России вотчинная форма государственности, характеризовавшаяся отсутствием разграничения между суверенитетом и собственностью, в условиях которой утверждение права частной собственности (в том числе и на промышленные предприятия) происходило лишь по мере разложения и свертывания вотчинного государства. Что касается Сибири, то здесь генезис частнокапиталистического промышленного предпринимательства осложнялся, помимо прочего, характерным для «государственного феодализма» широким присутствием казенной и кабинетской форм собственности в различных отраслях промышленности региона.

Исследователи по-разному определяют причины и мотивы, побуждавшие купцов переводить часть своих капиталов из сферы обращения в промышленное производство. Так, В.Н. Яковцевский связывает этот перевод со снижением нормы торговой прибыли, заставлявшим купцов компенсировать потери уменьшением себестоимости товара за счет организации его изготовления на собственных предприятиях [1]. Н.В. Голикова указывает на необходимость появления у купцов свободных от торговых операций «лежачих денег» как непременное условие генезиса купеческой промышленности [2]. А.В. Демкин считает, что вторжение торгового капитала в сферу производства непосредственно «вырастает» из скупщических операций купечества, в ходе осуществления которых купец не мог не вкладывать денег в производство, так как скупавшиеся им зерно, кожи, рыба, сало, даже после первичной переработки, давали более высокую прибыль; к тому же рост скупщических операций приводил к постепенному подчинению непосредственного производителя и самого производства скупщику [3].

511

Изученные нами материалы показывают, что сибирские купцы приходили к участию в промышленном предпринимательстве двумя основными путями: а) посредством перерастания принадлежавших им мелкотоварных кустарных производств (собственниками которых они, как правило, становились еще до поступления в купечество) в капиталистически организованные предприятия; б) за счет вложений в промышленное производство капиталов, накопленных в сфере торговли. Первый путь был характерен для той части купечества, у которой ремесленно-промышленные занятия были одним из важнейших источников первоначального накопления капитала (хотя, как правило, и не единственным), сделавшим в конечном итоге возможным само их поступление в купеческое сословие. Такого рода эволюция имела место в традиционных для Сибири отраслях промышленности — главным образом в кожевенном, а отчасти в мыловаренном и свечном производствах, получивших развитие в форме ремесла и кустарных промыслов начиная с XVII в., а на протяжении XVIII — первой половины XIX в. развивавшихся в направлении перехода от мелкотоварного к капиталистическому производству. Второй путь, связанный с внедрением купеческих капиталов в сферу промышленного производства и отражавший процесс перерастания торгового капитала в промышленный, наибольшее распространение получил в тех отраслях обрабатывающей промышленности, которые развивались в Сибири сразу преимущественно в форме крупного мануфактурного производства (бумажная, стекольная, текстильная, винокуренная и др.), а также в горной промышленности, включая золотодобычу. Причем перелив части нажитых в торговле капиталов в сферу промышленного производства определялся в рассматриваемый нами период не столько стремлением купечества к диверсификации капиталовложений и приданию тем самым большей устойчивости своим предпринимательским занятиям, сколько во многих случаях был обусловлен чисто торговыми интересами купцов (как, например, при учреждении кожевенных мануфактур, специализировавшихся на изготовлении юфти для Кяхты, устройстве салотопен и мельниц купцами, занимавшимися скупкой сельскохозяйственной продукции, винокурен -купцами-откупщиками и т. д.).

Превращение промышленных занятий в один из важнейших источников первоначального накопления капитала исторически было связано с поступательным развитием ремесла и мелкотоварного производства в Сибири. Уже к началу XVIII в. в ряде сибирских городов сформировалась довольно значительная прослойка населения, занятого в промышленной сфере. В Тюменском уезде, превратившемся на протяжении феодального периода в наиболее развитую в промышленном отношении местность Сибири, по данным дозорной книги 1700 г. и сборной книги 10-й деньги 1701 г., ремесленные занятия были более распространенными, чем торговля и промыслы: кожевники, котовщики, мыльники, горшечники, рогожники и представители других ремесел составляли 4/5 всего населения, связанного с торгово-промышленной сферой (539 чел.). В дозорной книге Тюмени указаны 117 промышленных и торговых предприятий, принадлежавших 110 горожанам, из

512

них 49 чел. владели лавками, остальные — промышленными заведениями [4]. В Тобольске на рубеже XVII–XVIII в. имелось 86 ремесленников, при этом различными ремеслами занималось 12% всего местного посадского населения [5]. По сохранившимся данным ремесленно-промышленной переписи 1720 г. и другим источникам, в Верхотурье насчитывалось 196 ремесленников, в Тобольске — 665, Тюмени — 280, Томске — 380, Таре — 110, Енисейске — 117, Иркутске — 130 [6]. Сделанное нами пофамильное сравнение списков владельцев кожевенных заведений в Тюмени, Тобольске и Туринске, учтенных промышленной переписью 1720 г., с персоналиями тюменских, тобольских и туринских купцов, выявленными по ревизским сказкам второй половины XVIII — первой половины XIX в., показывает, что купеческое продолжение имели 17 из 92 фамилий тобольских кожевников (Полуяновы, Поповы, Евсевьевы, Колмогоровы, Киселевы, Постниковы и др.), 10 из 39 фамилий тюменских кожевников (Котовщиковы, Палапеженцевы, Барашковы, Нестеровы, Прасоловы, Молодых, Шмаковы, Быковы, Переваловы, Метелевы), 3 из 5 фамилий владельцев кожевен в Туринске (Митренины, Кузнецовы, Нестины). Промышленное происхождение имели и многие купеческие фамилии Томска: около 30 фамилий томских ремесленников различных специальностей (кожевников, чарошников, мыловаров, золотарей, кузнецов, плотников, кадошников и пр.), зафиксированных переписью 1720 г., фигурируют и в списках томских купцов второй половины XVIII — первой половины XIX в., в том числе и такие богатые купеческие роды, как Шумиловы, Мыльниковы, Неупокоевы, Клестовы, Серебренниковы. Купеческие семьи, ведущие происхождение от ремесленников начала XVIII в., составляли в целом около 10–15% от общего состава купечества, действовавшего в Томске в конце XVIII — первой половине XIX в.

Начальный капитал, скапливаемый в ремесленно-промышленных занятиях, преумножался впоследствии за счет вложений в сферы предпринимательской деятельности с более высоким уровнем доходности — торговлю, промыслы, подрядно-откупные операции, успешное занятие которыми в конечном итоге, как правило, и позволяло бывшим ремесленникам обретать купеческий сословный статус. Однако имело место и накопление капиталов на основе процесса перерастания кустарно-ремесленных в капиталистически организованные предприятия, в том числе и мануфактурного типа. В этом случае промышленное производство играло важную роль в процессе дальнейшего накопления и умножения капиталов, с обретением купеческого статуса такие промышленники, как правило, не только не свертывали, но значительно расширяли масштабы своих промышленных занятий, более того, для некоторых купеческих фамилий, генетически связанных с ремесленно-кустарным производством, промышленное производство превращалось в основное предпринимательское занятие, более важное, чем торговля.

Примером может служить история тюменской купеческой династии Прасоловых. Занятие кожевенным производством ее основателя казака Осипа Прасолова зафиксировано еще дозорной книгой Тюмени 1700 г. По сведениям тюменской таможенной книги 1703 г., Осип вкладывал в покупку

513

сырых кож для своего кожевенного промысла 20 руб., в этом же году он продал 30 выделанных юфтей ямскому охотнику И. Перевалову за 27 руб. Кожевенным делом занимался и сын Осипа — Иван, который в материалах ремесленно-промышленной переписи 1720 г. значится как владелец кожевенной мастерской, работавший без привлечения наемной рабочей силы. Впоследствии Иван записался в посад и занялся не только выделкой юфти во вновь выстроенной в 1735 г. кожевне, но и изготовлением обуви: в 1737 г. он отправлял в Тобольск и Верхотурский уезд своих приказчиков для продажи «своего дела» 70 пар чарков, 30 пар туфель и ступней. Его сыновья Кирик и Семен расширили производство и поставляли кожевенные изделия не только на внутренний, но и внешний рынок: в 1760-е гг. они ежегодно меняли в Троицкой крепости на Оренбургской линии юфти на 500 руб. Традиции семьи в области промышленного предпринимательства были продолжены сыновьями Семена — Федором, Силой и Иваном, которые стали в первой четверти XVIII в. промышленниками-мануфактуристами, владельцами самых крупных в городе кожевенных предприятий. В кожевне, находившейся в совместной собственности и управлении Силы и Ивана, 9 наемными рабочими обрабатывалось от 8 тыс. (1809 г.) до 13 тыс. кож (1817 г.). Часть сырых кож отдавались ими в надомную выделку кожевникам-кустарям, в 1809 г. к этой работе привлекалось 10 чел. Предприятие Прасоловых, сочетавшее признаки централизованной и рассеянной мануфактуры, являлось, по сведениям на 1817 г., самым крупным в городе по производительности и вторым по оснащенности оборудованием (30 дубильных чанов) и количеству занятых в производстве рабочих (19 чел.). Крупное кожевенное производство имел в первой четверти XIX в. и выделившийся из семейного капитала сын Федора Прасолова — Василий, в кожевне которого, оборудованной 9 чанами, 9 рабочими обрабатывалось ежегодно от 5 до 8,3 тыс. кож, кроме того, еще 10 нанимаемых им работников трудились на дому. В городовой обывательской книге Тюмени за 1816 г. «производство кожевенного промысла» было указано в качестве единственного предпринимательского занятия Прасоловых [7].

Путь от мелкого кустарного до крупного мануфактурного производства в течение ХVIII — начала XIX в. прошли также представители тюменской купеческой династии Барашковых: конный казак Иван Барашков в начале XVIII в. основал кожевенное производство, построенное на принципах семейной кооперации, а к 1817 г. купцам второй гильдии Федору, Ивану и Егору Барашковым принадлежала кожевня, в которой трудом 26 рабочих выделывалось до 13 тыс. юфтей. Такая же эволюция была характерна и для династии томских кожевников Шумиловых: ремесленно-промышленной переписью 1720 г. был учтен в числе других томских ремесленников-кожевников сын боярский Иван Шумилов, а в начале XVIII в. томский купец первой гильдии Петр Федорович Шумилов имел кожевенное предприятие с ежегодной производительностью в 3 тыс. кож и размерами оборотного капитала в 21 тыс. руб. (1811 г.) [8].

Многие ремесленные производства, основанные родоначальниками купеческих династий на рубеже XVII–XVIII в., в течение одного-полутора

514

столетий так и не дорастали до уровня мануфактуры, однако тем не менее переходили на качественно иную ступень, превращаясь из кустарных домашних заведений в предприятия, действовавшие с применением наемного труда. Так, выделкой кож, ставшей потомственным занятием туринской купеческой династии Митрениных, ее основатель посадский Антон Иванович Митренин (род. в 1670 г.) начал заниматься еще в 1694 г., когда им была построена первая семейная кожевня. Производство, в котором были заняты лишь члены семьи и не использовался наемный труд, носило мелкотоварный характер: по сведениям таможенной книги Туринска за 1703 г., А. Митренин являл на продажу «своего промысла» 7 красных юфтей и обуви на общую сумму 8 руб. 10 алт. Кожевенным делом занимались также представители следующих поколений этой туринской семьи: сын Антона Иван (род. в 1717 г.) и внук Федор (род. в 1758 г.). Правнуки основателя династии Афанасий и Иван Федоровичи вывели производство за рамки семейной кооперации, прибегнув к использованию наемного труда: по сведениям на 1831 г., помимо хозяев, выделкой кож занимались также 2 наемных работника, всего ими было обработано 575 кож на 3094 руб. Предпринимательский характер имело производство у следующего поколения этой купеческой династии: сыновья Афанасия и Ивана, поделив между собой семейный капитал, наладили обработку кож каждый в отдельности, однако объемы производства при этом не только не сократились, но даже увеличились: по сведениям за 1866 г., в кожевне Ивана Ивановича 4 рабочими выделывалось 1100 кож на сумму 4722 руб. сер., а производительность кожевни Ивана Афанасьевича Митренина при таком же количестве занятых рабочих составляла 1000 кож стоимостью 3860 руб.; сами же хозяева уже к этому времени в выделке кож непосредственно не участвовали [9]. Подобную же эволюцию от мелких товаропроизводителей рубежа XVII–XVIII в. до собственников предприятий, действовавших с применением наемного труда, проделали к концу XVIII — началу XIX в. представители тюменских купеческих династий Котовщиковых и Палапеженцевых, тобольских Поповых и Мамеевых, томских Неупокоевых, Колмогоровых, Кокшаровых, туринской Кузнецовых, енисейской Хороших и др.

Как видно из данных таблицы 57, в городах, имевших более широкую ремесленную среду, создавались и более благоприятные условия для становления и развития капиталистического промышленного предпринимательства. А наибольшей результативностью процесс накопления капиталов на базе перерастания мелкого кустарного производства в капиталистическое отличался в Тюмени, ставшей на протяжении XVIII столетия крупнейшим в сибирском регионе промышленным центром.

С учреждением в 1722 г. ремесленных цехов большая часть ремесленников была записана в цеховые, численность которых в Сибири за 1740–1780-е гг. выросла с 1838 (II ревизия) до 4644 душ м. п. (IV ревизия) [10]. Цеховые, скопившие своими промышленными занятиями необходимый для зачисления в купечество капитал, как было показано в первой главе, после гильдейской реформы 1775 г. стали важным источником формирования купеческого сословия. По ревизским сказками обывательским книгам 18 сибир-

515

Таблица 57

Перерастание ремесленного производства
в капиталистическое в XVIII в.^*

Город	Число ремесленников в начале XVIII в. (1720 г.)^**	Число владельцев промышленных предприятий с применением наемного труда в начале XIX в. (1817 г.)^**
Тобольск	665	14
Тюмень	280	28
Томск	380	22
Иркутск	130	10
Енисейск	117	5

^* Сост.: по: РГАДА. Ф. 271. Оп. 1. Д. 634; РГИА. Ф. 18. Оп. 2. Д. 222; 223; Резун Д.Я. О числе ремесленников в городах Сибири XVII в. // Промышленность Сибири в феодальную эпоху (конец XVI — середина XIX в.). Новосибирск, 1982. С. 26.

^** Сравниваются данные ремесленно-промышленной переписи 1720 г. и ведомостей промышленных предприятий за 1817 г.

ских городов, относящимся к концу XVIII — первой половине XIX в., прослеживается переход из цеховых в купечество 83 семей, причем наибольшее количество переходов приходилось на города с наиболее интенсивным уровнем развития ремесла — Тюмень (29 семей), Тобольск (19 семей), Иркутск (19 семей), Красноярск (12 семей). Исключение составлял Томск, где, судя по ведомостям объявления купеческих капиталов, с 1775 г. до начала 1840-х гг. цеховыми было объявлено лишь 3 капитала, в то время как общая численность цеховых накануне гильдейской реформы 1775 г. достигала 300 чел. [11] В числе записывавшихся в купечество цеховых, чья предпринимательская карьера олицетворяла собой накопление капиталов на базе перерастания мелкотоварных промыслов в производство капиталистического или полукапиталистического типа (когда наряду с наемным использовался и труд членов семьи), следует назвать тюменских купцов Рогожниковых, Парфеновых, Щетининых, Гневашевых, Сорокиных, красноярских Ростовцевых и Новиковых, иркутских Мыльниковых и Пономаревых и др. Некоторым из них (Барашковым, Рогожниковым) удалось вырасти в купцов-мануфактуристов, хотя в целом такого рода эволюция для бывших цеховых не была типичной. Как правило, одни из них вообще оставляли промышленные занятия (поскольку занимались ремеслами, не имевшими в условиях Сибири перспектив перерастания в крупные производства) и переключались на торговлю и подряды (при этом некоторые, как красноярские Пороховщиковы, достигали заметных успехов в этих непромышленных сферах предпринимательства). Многим же превратиться в преуспевающих предпринимателей, по-видимому, мешала свойственная ментальноcти цеховых ремесленников некая зацикленность на определенных способах и приемах предпринимательства, сформированная цеховыми традициями и регламентациями.

Поскольку ремесленные цехи в России, в отличие от европейских, не обладали монополией на тот или иной вид промышленной деятельности, а

516

вход и выход из них был свободным, ремеслами занимались не только цеховые, но и многие не состоявшие в цеховой организации жители городских посадов. Согласно сведениям анкеты, проведенной Комиссией о коммерции в 1764–1766 гг., в 17 сибирских городах различными ремеслами занимались около 6 тыс. посадских [12], из которых в цеховой организации состояли лишь около половины — 3160 чел. Остальные формально принадлежали к купечеству, поскольку причисляться в купцы могли не только торговцы, но и «промыслы имевшие», а сама принадлежность к купечеству, как уже указывалось выше, не требовала до реформы 1775 г. уплаты особых гильдейских сборов. Зарегистрированная анкетой Комиссии о коммерции прослойка «питавшихся от мастерства» составляла довольно значительную долю в общем составе сибирского купечества: в Тобольске в середине 60-х гг. XVIII в. ремеслом занимались 30% от общего числа находившихся в трудоспособном возрасте купцов (480 чел.), в Тюмени — 34% (379 чел.), в Томске — 40 (930 чел.), в Туринске — 39 (168 чел.), Таре — 35 (96 чел.), Верхотурье — 25 (71 чел.), Енисейске — 18 (384 чел.), Селенгинске — 13 (89 чел.), Иркутске -8 (93 чел.), а в целом по 17 сибирским городам — 24% (2832 чел.) [13].

После гильдейской реформы 1775 г., предусмотревшей имущественный ценз для записи в купечество, лишь часть имевших промышленно-ремесленные занятия купцов сохранила свой сословный статус, основная же масса выбыла во вновь созданное непривилегированное сословие мещан, однако в дальнейшем гильдейское купечество активно пополнялось за счет мещанства, в том числе и той его части, среди источников обогащения которой важное место принадлежало промышленному производству. Из нецеховой части ремесленного посада, чье участие в промышленном предпринимательстве прослеживается по документам второй половины XVIII — первой половины XIX в., происходили, в частности, около десятка записавшихся в купечество семей тюменских кожевников — Колмогоровы, Аласины, Решетниковы, Чираловы, Пеньевские, Космаревы, Спицины, Шелковниковы, Ядришниковы, Кучковы. Начиная, как правило, с выделки нескольких сотен кож в рамках семейной кооперации, они, постепенно накапливая капитал и осваивая новые рынки сбыта, доводили выработку до нескольких тысяч, а в некоторых случаях и до нескольких десятков тысяч кож. Так, тюменский мещанин Михаил Решетников, построивший свою кожевню в 1785 г., совместно с тремя своими сыновьями первоначально выделывал по 500 кож в год, последующее наращивание производства позволило ему в 1790 г. причислиться в купечество по третьей гильдии, а его сын Григорий к началу 1830-х гг. довел выработку до 2,5 тыс. кож, для выделки которых он нанимал 4 рабочих. Представители других ветвей этой известной фамилии тюменских кожевников достигли еще больших успехов в развитии производства, доведя его до мануфактурного уровня: по сведениям на 1866 г., в кожевне купца первой гильдии Ивана Егоровича Решетникова трудом 47 наемных рабочих обрабатывалось 26,6 тыс. кож на сумму 108,5 тыс. руб., а ежегодная производительность кожевенной мануфактуры Афанасия Егоровича, на которой было занято 19 постоянных рабочих, достигала 30 тыс.

517

кож на сумму 134,5 тыс. руб. С выделки 200–500 кож в год начинал основавший свою кожевню в 1792 г. тюменский купец М.С. Пеньевский, а 1810 — 1820-х гг. ее производительность составляла от 2,5 до 6 тыс. кож, а в производстве в разные годы было занято от 6 до 18 рабочих. Увеличение производства мыла за счет использования наемной рабочей силы позволило выйти в купечество семье тюменских мыловаров Никоновых: мещанин Андрей Осипович Никонов, основавший мыловарню в 1825 г., производил 150–200 пуд. мыла в год, а его сын Петр увеличил выварку до 500 пуд. (1855 г.), что позволило ему в 1858 г. объявить капитал купца третьей гильдии [14].

Эволюцию от кустарного к производству, организованному с использованием наемного труда, проделали на протяжении второй половины XVIII — первой половины XIX в. также выходцы из тобольского посада кожевники Ершовы, Назаровы, Бусурмановы, Крушинские, тюкалинского — Ременниковы, томского — Сапожниковы, Ереневы, Баклановы, барнаульского — Вахнины, Порошины, усть-каменогорского — Черепановы, каннского — Поздышевы, красноярского — Терские, иркутского — Брянских, Зимины, Тиунцовы, Малыгины, занимавшиеся мыловарением тобольские купцы Михайловы, Васильевы, Бусурмановы, томские Шубины, курганские Абаи-мовы и Бачаговы, барнаульские Звягины, Васильевы, Ловягины, кузнецкие Винтовкины, владельцы канатных и прядильных предприятий — томские Баранчуковы, тобольский А. Дранишников и др.

Участие выходцев из других сословий и групп населения в формировании слоя купцов-промышленников, генетически связанного с мелкотоварным производством, было менее весомым, что объясняется их относительно меньшей ролью в формировании купечества в целом, а также тем обстоятельством, что первоначальное накопление капиталов у выходцев из этих групп населения осуществлялось, как правило, преимущественно на основе хозяйственных занятий, определявшихся их сословным положением, — производства и скупки сельскохозяйственной продукции, промыслов (крестьяне), извоза (ямщики) и др. Однако поскольку ремесленные занятия получили распространение также и среди непосадского населения (особенно среди той его части, которая проживала в городах и многочисленных сельских торгово-промысловых пунктах), представители различных его категорий, разбогатев, также записывались в купечество и пополняли ряды купцов-промышленников. От занимавшихся кожевенным промыслом городовых крестьян вела свое происхождение семья туринских купцов-кожевников Сумародских, выделка кож у которых хотя и не достигала значительных масштабов, но велась с использованием наемного труда (в кожевне Ф. Сумародского в 1831 г. было занято 2 работника). Крестьянское происхождение имели занимавшиеся мыловарением и кожевенным делом курганские купцы Саматовы. По сведениям за 1809 г., в мыловарне причислившегося в 1794 г. в купечество из крестьян Курганского округа Степана Саматова 3 наемными рабочими вываривалось до 200 пуд. мыла, а в принадлежавшей ему же кожевне 4 рабочими обрабатывалось до 1 тыс. кож. Кожевенное и салотопенное производства имел записавшийся в купцы из крестьян Суер-

518

ской волости Ялуторовского округа Яков Бронников: на основанном в 1795 г. салотопенном заводе вытапливалось в первой трети XIX в. от 2 до 5 тыс. пуд. сала, в производстве которого было занято 4 рабочих, а ежегодная производительность кожевенного завода составляла 1 тыс. кож (4 рабочих). Кожевенный и мыловаренный промыслы позволили накопить необходимый для поступления в купечество капитал красноярским городовым крестьянам Поповым, производство у которых также вышло за рамки семейной кооперации и велось с применением наемного труда (на мыловарне Д. Попова в 1817 г. было занято 3 рабочих) [15].

Отметим также, что выходившими в купечество крестьянами было основано немало промышленных предприятии, связанных с переработкой сельскохозяйственной продукции — мукомольных мельниц (курганские Березины, Мякинины, Папуловы), салотопен (курганские Ивановы, Березины, Меньшиковы, Кузнецовы), однако создание такого рода предприятий было связано преимущественно с обслуживанием торговых интересов этой группы купечества, нажившей свои капиталы на скупке сельскохозяйственной продукции, и представляло собой результат вторжения торговых капиталов в производство, о чем речь пойдет ниже.

В купцов-промышленников вырастали занимавшиеся ремеслом представители и некоторых других групп сибирского населения. Кожевенный и салотопенный бизнес имел записавшийся в 1790 г. в ялуторовское купечество отставной казачий капрал Филипп Минаев: в 1809 г. на принадлежащих ему предприятиях 6 наемными рабочими вырабатывалось 1200 кож и 1,5 тыс. пуд. сала [16]. Производство сальных свеч помогло накопить необходимый для поступления в красноярское купечество капитал ссыльнопоселенцу Ивану Мухину [17]. От занявшихся кожевенным делом ямщиков вела свое происхождение одна из известнейших династий тюменских кожевников — Проскуряковых. Основатель династии Савелий Проскуряков построил первую семейную кожевню в 1757 г., а его сыновья (Федор, Иван, Иван) накопили от занятий кожевенным промыслом и извозом капитал, достаточный для того, чтобы во время IV ревизии причислиться в тюменское купечество. В 1774 г. Федор построил себе отдельную кожевню, в которую его сыновья Егор и Федор, перестроившие и расширившие предприятие в 1800 г., по сведениям за 1809–1817 г., нанимали от 4 до 8 рабочих, выделывавших ежегодно от 2 до 4 тыс. кож. Еще большую производительность имела кожевня, принадлежавшая Василию Ивановичу Проскурякову: 5–8 тыс. кож в год, обрабатывавшихся 9–16 рабочими. Представитель следующего поколения этой семьи — Авраам Егорович к середине 1850-х гг. довел ежегодную выделку до уровня 12 тыс. кож стоимостью 36 тыс. руб., его мануфактура входила в тройку крупнейших кожевенных предприятий Тюмени. Немногим уступала по производительности кожевня, принадлежавшая его племяннику Ивану Васильевичу Проскурякову: в ней, по сведениям на 1855 г., выделывалось 10 тыс. кож на 30 тыс. руб. Однако в дальнейшем коммерческий успех Проскуряковым не сопутствовал, и к середине 1860-х гг. в их собственности осталась только одна кожевня и та сдавалась в аренду тюменскому купцу М.Б. Кузнецову [18].

519

Рассмотренный выше процесс становления купцов-промышленников на базе эволюции мелкотоварного производства в капиталистическое происходил в тех отраслях, которые, с одной стороны, имели относительно глубокие исторические корни и прошли достаточно длительный путь развития в форме мелкотоварного производства (накопление капиталов в семьях промышленников-кустарей происходило медленно, в течение жизнедеятельности нескольких поколении), а с другой стороны, стимулировались к укрупнению производственных форм постоянно расширявшимся потребительским спросом, как в рамках развивавшегося внутреннего рынка, так и за счет роста внешнеторгового оборота. Спектр такого рода промышленных отраслей в феодальной Сибири был невелик и включал кожевенное дело, а также отчасти мыловарение, производство свечей, судовых снастей. Другие виды ремесел из-за узости рынка сбыта, конкуренции промышленных товаров, поступавших из европейской части страны, до капиталистических форм, как правило, не дорастали, а те из купцов, у которых они играли определенную роль в накоплении капиталов на начальной стадии их хозяйственной деятельности, в дальнейшем, после перехода в купечество, этими ремеслами, как правило, уже не занимались, предпочитая им более выгодные источники приращения капиталов. Примером может служить семья красноярских купцов Пороховщиковых, родоначальник которой Леонтий Пороховщиков нажил первоначальный капитал бочарным делом, в дальнейшем однако он сам и записавшиеся в купечество его сыновья Петр и Егор промышленные занятия оставили, сосредоточившись всецело на более прибыльных сферах предпринимательства — торговле, подрядных и откупных операциях.

Далеко не всегда промышленные занятия получали продолжение и в тех купеческих фамилиях, основатели которых создавали свои заведения в отраслях, которые характеризовались нами выше как имевшие потенциал перерастания в капиталистические, в том числе и мануфактурную, формы. Так, в 60–80-е гг. XVIII в. кожевенный и мыловаренный промыслы занимали важное место в деятельности записавшихся в купечество после гильдейской реформы 1775 г. жителей барнаульского посада Родиона Пуртова, Ивана и Гаврилы Суслоновых, Козьмы Тропникова, а в первой половине XIX в. состоявшие в купечестве их потомки в списках владельцев промышленных предприятий уже не значились [19]. То же самое можно сказать и о некоторых купеческих династиях Иркутска, первые поколения которых занимались кожевенным и мыловаренным промыслом, не получившим продолжения и развития в последующих поколениях этих семей (Елезовы, Сизых и др.).

Некоторые семьи кустарей-промышленников, в которых промышленность с самого начала сочеталась с торговлей разнообразными товарами и довольно быстро уступала ей роль основного предпринимательского занятия, с переходом в купечество хотя и не порывали полностью с промышленными занятиями, но рассматривали их всего лишь как дополнительные и второстепенные и не стремились к расширению производства на капиталистических началах, сохраняя его только как своеобразную дань семейной

520

хозяйственной традиции, поддерживаемой трудом части членов семьи, что, впрочем, не исключало и спорадического привлечения наемной рабочей силы при благоприятной рыночной конъюнктуре и, напротив, недогрузки производственных мощностей и временных остановок производства при отсутствии таковой. Так, в обывательской книге Тюмени за 1816–1818 гг., занятия кожевенным делом показаны у 14 местных купеческих семей, а в ведомостях промышленных предприятий, поданных в 1817 г. в Департамент мануфактур и внутренней торговли Минфина, в которых были учтены кожевенные заведения, действовавшие с применением наемной рабочей силы, указаны лишь 10 кожевенных предприятий, принадлежавших тюменским купцам, что позволяет предположить, что остальные кожевни в этом году либо вообще бездействовали, либо выделка кож в них имела незначительные масштабы в рамках семейного производства, без применения наемного труда [20].

Охарактеризованный выше путь развития купеческого промышленного предпринимательства на основе перерастания мелкотоварного производства в капиталистическое, как уже было сказано выше, был не единственной формой участия гильдейского купечества в промышленном производстве. Наряду с ним, получил распространение и другой путь, связанный с вложениями в промышленность купеческих капиталов, накопленных в непроизводственных сферах предпринимательства — торговле, промыслах, подрядно-откупных операциях и пр. Такое происхождение имели купеческие капиталы, вкладывавшиеся в те отрасли обрабатывающей промышленности, которые практически не имели в Сибири традиций предшествующего развития в виде ремесленного и мелкотоварного производства — бумажную, стекольно-фаянсовую, винокуренную, сукноделие и др. Производство в этих отраслях чаще всего изначально приобретало мануфактурную форму и поэтому требовало значительных капиталовложений, поступавших от купцов-обладателей крупных капиталов, нажитых в торгово-промысловой сфере. На средства, полученные от промысла и торговли пушниной, внешнеторговых операций на Сибирской линии и в Кяхте, выполнения крупных казенных подрядов и содержания винных откупов, были основаны во второй половине XVIII в. бумажные мануфактуры тобольских купцов Медведевых и туринских Коноваловых, стекольный завод тобольчан Корнильевых, полотняная и канатная мануфактуры екатеринбургского купца Дубровина, шляпная фабрика тарского купца Медовщикова, винокуренные заводы верхотурских купцов Походяшиных, а также мануфактуры восточносибирских купцов Глазуновых, Прокофьевых, Сибиряковых, Ворошиловых, Пахолковых и др.

Нажитые в торговле и других непроизводственных сферах капиталы вкладывались и в некоторые из тех отраслей промышленности, которые развивались преимущественно на основе капиталистической эволюции мелкотоварного производства. Особенно это было характерно для кожевенной промышленности, вложения в которую были связаны с обслуживанием торговых интересов купцов, занимавшихся обменной торговлей в Кяхте и на Сибирской пограничной линии. Одним из важнейших экспортных товаров, сбывавшимся российскими купцами в обмен на китайские и среднеази-

521

атские товары, была юфть (в кяхтинской торговле в первой половине XIX в. на нее приходилось от 7 до 16% стоимости всего российского вывоза), поэтому многие участвовавшие в пограничной торговле с Китаем, Средней Азией и казахской степью сибирские купцы заводили кожевенные мануфактуры, на которых целенаправленно производили кожевенные изделия, пользовавшиеся спросом при внешнеторговом обмене.

В середине XVIII в. сбывали за границу юфть, производившуюся в их собственных кожевнях, иркутские купцы И. Сизых, А. Елезов, П. Кожин, тюменские Л. Маслов, П. Башарин, К. и С. Прасоловы, томские С. и Ф. Старковы, С. Шубин, Ф. Шумилов, Д. Тузиков, П. Ненашев, А. Степнов и др. [21]. На рубеже XVIII–XIX в. крупные кожевенные мануфактуры, производившие юфть на «китайскую руку», основали нажившие крупные капиталы на торговых операциях в Кяхте и на Сибирской линии тарские купцы первой гильдии И.Ф. Нерпин и Б.Д. Пятков: в их кожевнях, по сведениям за 1809 г., выделывалось соответственно 5,5 тыс. кож (занято 52 рабочих) и 3,5 тыс. кож (26 рабочих). Еще больший объем производства имела кожевенная мануфактура, принадлежавшая активно торговавшему на Сибирской линии семипалатинскому купцу Степану Попову: по сведениям за 1817 г., 36 наемных работников обрабатывали в ней до 10 тыс. кож. Преимущественно во внешнеторговых операциях сложился капитал тюменской купеческой семьи Башариных, основатель которой Михаил Башарин в 20-е гг. XVIII в. начинал как типичный коробейник, а его сын Петр после гильдейской реформы 1775 г. объявил капитал купца второй гильдии и вел крупнооптовую торговлю на Сибирской линии. В 1791 г. П. Башарин построил кожевенный завод, ставший на рубеже XVIII–ХIХ в. одним из самых крупных кожевенных предприятий в Сибири. По сведениям за 1809 г., в различных стадиях производства на нем было занято 55 рабочих, к выделке кож привлекались также 30 кустарей-надомников, а совокупная выработка составляла 9 тыс. кож. Ориентация производства на внешнеазиатские рынки была характерна и для многих других тюменских кожевенных промышленников: из 67130 кож, выделанных в Тюмени в 1809 г., около 60% (40,4 тыс. шт.) пошли на промен в Кяхту и через таможни Сибирской линии. Около 70% своей продукции (в 1809 г. 2100 кож из 3000) реализовывал в Кяхте крупнейший томский мануфактурист П.Ф. Шумилов, участие которого в кяхтинской торговле прослеживается по документам с 60–70-х гг. XVIII в. Кожевенный и козловый заводы, производившие продукцию для Кяхты, завел также один из самых активных в конце ХIХ — начале XIX в. участников русско-китайского торга иркутский купец Н.П. Мыльников. До 1000 кож, предназначенных для промена в Кяхте, производилось в 1810-х гг. в кожевне селенгинского первой гильдии купца П. Ворошилова, 3–3,5 тыс. — торговавшим в Кяхте иркутским купцом-мануфактуристом Е. Лычаговым [22].

В предреформенные десятилетия в связи с дальнейшим ростом спроса на юфть на внешнеазиатских рынках количество и производительность кожевенных мануфактур, основывавшихся торговавшими в Кяхте и на линии сибирскими купцами, значительно возросли. В 1825 г. в Тюменском округе

522

начала действовать кожевня, построенная торговавшими на Сибирской линии тюменскими бухарцами Ниясовыми, в 1831 г. ее производительность составляла 5 тыс. кож. В Кяхту, Семипалатинск и Троицк отправлял для продажи большую часть из выделываемых им ежегодно 11–12,5 тыс. юфтевых кож владелец крупнейшего в 1830-е гг. в Западной Сибири кожевенного предприятия тюменский купец Е. Барашков. На внешнеазиатские рынки поставляли значительную часть продукции со своих кожевенных предприятий томский купец М. Шумилов (в 1840-е гг. производил от 5 до 10 тыс. кож), тюменские Гласковы (в 1855 г. — 30 тыс. кож), Рогожниковы (в 1855 г. — 23,5 тыс. кож), Проскуряковы, Решетниковы, Воиновы, Колмогоровы и др. [23] Довольно крупные кожевенные производства организовали и купцы, проживавшие в городах на Сибирской пограничной линии, ориентировавшиеся в своих коммерческих операциях на товарообмен с Казахстаном, Средней Азией и северо-западным Китаем. Семипалатинские купцы Самсоновы производили в своей кожевне до 4,5 тыс. кож на 12 тыс. руб. (по сведениям за 1849 г.), братья Масленниковы — 4 тыс. на 10 тыс. руб. (1855 г.), С. Хохлов — 3200 на 10650 руб. (1849 г.), петропавловские Пуртовы — 6,5 тыс. на 14,5 тыс. руб. (1855 г.), Зенковы — 11,5 тыс. на 57 тыс. руб., А. Рыбалов — 5,5 тыс. на 22 тыс. руб., X. Муратова — 5 тыс. на 21,5 тыс. руб., И. Баязитов -4,2 тыс. на 18,5 тыс. руб. (1866 г.), усть-каменогорский И. Зародов — 2755 кож на 7 тыс. руб. (1856 г.) [24].

Несколько крупных кожевенных предприятий мануфактурного типа были заведены в предреформенный период сбывавшими юфтевые кожи в Кяхте восточносибирскими купцами, ранее практически не имевшими кожевен, сравнимых по производительности с крупнейшими предприятиями западносибирских купцов-мануфактуристов (за исключением действовавших в первой четверти XIX в. кожевен иркутских купцов Лычаговых и селенгинского Д. Ворошилова). Особенно большими объемами производства выделялся расположенный в с. Вельском Черемховской волости Балаганского уезда завод иркутского купца Лаврентьева, на котором 36 рабочими ежегодно изготовлялось юфтей на 75 тыс. руб. (1866 г.); немногим уступали ему по производительности предприятия, принадлежавшие крупнейшим забайкальским торговцам М. Немчинову, А. Юдину, И. Носкову: на первом 50 рабочих вырабатывали продукции на 60,5 тыс. руб. (1865 г.), на втором — 17 рабочих на 26 тыс. руб. (1865 г.), а на третьем — 40 рабочих выделывали 6 тыс. кож на 17,5 тыс. руб. (1859 г.) [25]. Восточносибирские купцы-владельцы кожевенных мануфактур не только сбывали за границу основную часть производимой продукции, но были связаны с зарубежными рынками и в сырьевом отношении: значительная часть кож, используемых в качестве сырья на их предприятиях, поступала из Монголии.

Сравнительное участие кожевников-мануфактуристов различных городов в производстве юфти для заграничной торговли характеризуется следующими данными о происхождении вывозимой в Китай юфти, приводимыми Ю. Гагемейстером: в течение 1847–1849 гг. китайским купцам было променяно в общей сложности 133933 юфтевых кож, в том числе тюменской выдел-

523

ки — 58720 (43,8%), томской — 21402 (16%), кунгурской — 19599 (14,6%), тарской — 16613 (12,4%), каннской — 6463 (4,8%), якутской — 3377 (2,5%), тобольской — 2569 (1,9%), кяхтинской — 2531 (1,9%), верхнеудинской — 1455 (1,1%), семипалатинской — 640 (0,5%), иркутской — 470 (0,4%), селенгинской — 94 (0,1%). В целом в 1850--1852 гг. сибирскими купцами ежегодно променивалось в Кяхте юфти и других выделанных кож 116,7 тыс. шт., а на Сибирской линии — юфтевых 65 тыс. шт. и других кож на 60,5 тыс. руб.

С обслуживанием торговых операций купечества были связаны предприятия, основывавшиеся и в такой отрасли сибирской обрабатывающей промышленности, как салотопенная. В основном их устраивали западносибирские купцы, занимавшиеся скупкой скота и жирового товара у крестьян и в казахской степи. Причем, как и в кожевенной промышленности, появление в этой отрасли крупных производств определялось преимущественно не внутренним, а внешнеторговым спросом: значительная часть вытапливаемого в Сибири сала отправлялась на продажу за границу через Петербургский и Архангельский порты. Так, по сведениям за 1831 г., в Санкт-Петербургский порт была отправлена вся продукция, произведенная на крупнейшем в то время в Сибири салотопенном заводе, принадлежавшем ишимскому купцу В. Еманакову — 30 тыс. пуд.; торгующим при портах скупщикам-оптовикам сбыли в этом году все вытопленное сало имевшие салотопенные предприятия курганские купцы (из 10 действовавших в 1831 г. в Тобольской губ. салотопен им принадлежало 5) [27]. Связь сибирской салотопенной промышленности с внешней торговлей проявлялась и в том, что значительная часть сырья для нее поступала от убоя скота, закупаемого купцами-скототорговцами в казахских аулах и на меновых дворах Сибирской пограничной линии. Не случайно владельцами многих крупных салотопенных заводов в Тобольской губ., являвшейся центром салотопенного производства в Сибири, были купцы, проживавшие в городах на Сибирской линии: петропавловским и омским купцам принадлежало в 1866 г. 11 салотопенных заводов, на которых производилось четверть всей продукции отрасли (44800 из общих 183120 пуд.) [28]. Часть необходимого сырья для своих салотопенных предприятий приобретали в казахской степи также владельцы крупных салотопен из числа курганских и ишимских купцов (Шишкин, Богашев, Еманаков, Посников, Меньшиковы, Незговорова, Папулов и др.).

Перейдем к рассмотрению статистических сведений, характеризующих динамику купеческого промышленного предпринимательства на протяжении XVIII — первой половины XIX в. Промышленная статистика XVIII в. в целом небогата материалами, позволяющими судить о владельческой принадлежности и объемах производства конкретных промышленных предприятий, а сибирский регион представлен в ней двумя основными группами источников: а) промышленной переписью 1720 г., в материалах которой сведения с указанием сословной принадлежности владельцев предприятий, объема произведенной продукции и количества занятых рабочих имеются лишь по кожевенным и мыловаренным заводам Тобольска и Тюмени (с уездами); б) отложившимися в фонде Мануфактур-коллегии ведомостями о

524

действии находившихся в ее ведении промышленных заведений (стекольных, бумажных, шляпных, канатных, суконных) за 1760–1770-е гг.

Как видно из таблицы 58, подавляющая часть учтенных переписью 1720 г. промышленных заведений Тобольска и Тюмени имела характер мелкокустарных производств, не использовавших наемный труд и основывав-

Таблица 58

Производительность кожевенных и мыловаренных предприятий
Тобольска и Тюмени в первой четверти XVIII в.
(по данным ремесленно-промышленной переписи 1720 г.) ^*

Кожевенное производство	Число предприятий	Из них с производительностью, кож
Кожевенное производство	Число предприятий	менее 100	100-300	300-500	500-1000	1000-2000
Тобольск	31	21	7	-	2	1
В том числе:
использовавших наемный труд	9	4	2	-	2	1
принадлежавших родоначальникам купеческих династий	9	6	3	-	-	-
Тюмень	24	20	1	3	-	-
В том числе:
использовавших наемный труд	1	-	-	1	-	-
принадлежавших родоначальникам купеческих династий	10	7	1	2	-	-
Мыловаренное производство	Число предприятий	Из них с производительностью, пуд.
Мыловаренное производство	Число предприятий	Менее 10	10-20	20-30	50-60
Тобольск	12	5	4	1	2
В том числе:
использовавших наемный труд	1	-	1	-	-
принадлежавших родоначальникам купеческих династий	3	1	2	-	-
Тюмень	4	нет сведений
В том числе:
использовавших наемный труд	-
принадлежавших родоначальникам купеческих династий	-

^* Сост. по: РГАДА. Ф. 634. Д. 271. Л. 803–839, 938–954.

ших свое действие на семейной кооперации. С применением наемной рабочей силы функционировали лишь 10 из 43 кожевенных и мыловаренных предприятии в Тобольске (23,3%) и 1 из 28 в Тюмени (3,6%). К тому же треть из них (4 из 11), наряду с трудом наемных рабочих, использовала и труд «своих домашних работников», т. е. находилась на стадии перехода от мелкотоварного к капиталистическому производству. В двух кожевнях (то-

525

больского дворянина Ф. Евсевьева, записавшегося впоследствии в купечество, и пушкарского головы М. Луданина) выделка кож осуществлялась принадлежавшими хозяевам дворовыми людьми. Производительность более чем 70% кожевенных предприятий (41 из 57) составляла менее 100 кож в год, а на подавляющем большинстве мыловарен объем производства не превышал 10–20 пуд. мыла в год. Еще более мелкими по размерам производства были не показанные в таблице 58 предприятия, располагавшиеся в уездах этих городов, а наемный труд применялся лишь в 3 из 79 заведений, действовавших в сельской местности (4%) [29].

Самым крупным из зафиксированных промышленной переписью 1720 г. предприятий была кожевня, принадлежавшая проживавшему в Тобольске купцу гостиной сотни С.М. Третьякову. Она была оборудована 19 дубильными и 5 зольными чанами и имела производительность 500–2000 кож в год. Исследователи по-разному определяют тип этого предприятия: О.Н. Вилков считает его мануфактурой, а Д.И. Копылов — простой капиталистической кооперацией [30]. Источники не позволяют установить, применялось ли в кожевне Третьякова характерное для мануфактурной стадии разделение труда, но вряд ли следует признать правильным подход Д.И. Копылова, который, не учитывая, что мануфактура была исторически развивавшимся явлением, переносит критерии, по которым им идентифицируется кожевенная мануфактура начала XIX в. (предприятие с числом рабочих не менее 10 рабочих и производительностью свыше 3 тыс. кож) на действовавшую в начале XVIII в. кожевню Третьякова. В любом случае предприятие Третьякова было самым значительным ростком капиталистических отношений в сибирской промышленности Сибири начала XVIII в.

Уступавшее по производительности заводу Третьякова, но достаточно крупное предприятие основал в 1709 г. тюменский ямщик Григорий Перевалов, записавшийся впоследствии в купечество и давший начало одной из самых известных купеческих династий Тюмени. В его оборудованном 6 чанами кожевенном заведении двумя наемными работниками выделывалось до 400–500 кож в год. Такой же производительности достигала в отдельные годы и кожевня, принадлежавшая тюменскому юртовскому бухарцу К. Ашменеву, представлявшему активно занимавшийся в XVIII столетии торгово-промышленным предпринимательством род сибирских бухарцев.

Однако в большинстве своем владельцы действовавших в начале XVIII в. промышленных предприятий, основывавшие производство на наемном труде, либо сочетавшие его с использованием труда «домашних работников» (в том числе вышеназванный С. Третьяков, а также С. Суслов, И. Василевский, имевшие предприятия, сравнимые по производительности с заводами Перевалова и Ашменева), не дали начала купеческим промышленным династиям, что свидетельствует о неустойчивости элементов капитализма, складывавшихся в промышленном производстве в первой четверти, да, видимо, и в целом в первой половине XVIII в. Представители промышленных купеческих фамилий Тюмени и Тобольска, которые по документам второй половины XVIII — первой половины XIX в. прослеживаются как владельцы капи-

526

талистически организованных крупных предприятий (тобольские Поповы, Мамеевы, Постниковы, тюменские Прасоловы, Котовщиковы, Барашковы, Палапеженцевы и др.), в материалах переписи 1720 г. в большинстве своем значатся еще как хозяева мелких кустарных заведений, имевших незначительные объемы производства и действовавших без применения наемного труда (табл. 58). Это свидетельствует о том, что решающие сдвиги в процессе перерастания мелкотоварного производства в капиталистическое произошли уже позднее — во второй половине ХVIII — начале XIX в.

С середины XVIII в. в Сибири появляются первые крупные предприятия мануфактурного типа в отраслях, развитие которых не было связано с эволюцией мелкотоварного производства, а осуществлялось преимущественно на основе отмеченного выше вторжения в промышленное производство торгового капитала — бумажной, стекольной, суконной, полотняной, шелкоткацкой, деревообрабатывающей. Суммированные по различным источникам (и прежде всего по ведомостям Мануфактур-коллегии) сведения о владельцах, времени основания и производительности предприятий, действовавших к различных отраслях обрабатывающей промышленности Сибири во второй половине XVIII в., приведены в таблице 59. Их рассмотрение показывает, что большая часть мануфактур была основана местными сибирскими купцами, вместе с тем значительную роль в генезисе крупного промышленного предпринимательства на сибирской территории сыграли и купцы из европейской части России. В особенности это было характерно для Восточной Сибири, где ими были основаны предприятия, ставшие с течением времени крупнейшими в обрабатывающей промышленности этого региона — Тельминская суконная и Тальцинская стекольная мануфактуры. В Западной Сибири важная роль в становлении крупной обрабатывающей промышленности принадлежала, наряду с купечеством, предпринимателям-дворянам (Матегоровы, Панаевы, Куткин). Почти все действовавшие в Сибири во второй половине XVIII в. мануфактуры были небольшими, по общероссийским меркам, предприятиями. По подсчетам, сделанным нами на основе сведений Мануфактур-коллегии, в 1767 г. на долю сибирских бумажных мануфактур приходилось 2,4%, стеклоделательных — около 5%, шляпных — 8% от общероссийского производства продукции соответствующих отраслей [31]. Производительность ни одного из сибирских предприятий не достигала среднеотраслевого уровня по России. Так, в бумажной промышленности она была ниже в 3–4 раза, крупнейшее из предприятий этой отрасли в Сибири — тобольских купцов Медведевых — среди 19 имевшихся в стране бумажных мануфактур занимало по производительности 12-е место, а мануфактура туринских купцов Коноваловых — 17-е (1761–1763 гг.). На последних местах по производительности среди предприятий своей отрасли находились и действовавшие в Сибири шляпные фабрики. Из стекольных заводов Сибири показатели, близкие к производительности заводов европейской части страны, имело только самое крупное сибирское предприятие, принадлежавшее тобольским купцам Корнильевым: в 1767 г. на нем было выработано продукции на 1461 руб. при среднероссийском показателе по отрасли в 1515 руб.

527

Таблица 59

Мануфактурные предприятия
в обрабатывающей промышленности Сибири
во второй половине XVIII в.^*

Владельцы предприятий по отраслям	Год основания предприятия	Количество производимой продукции	Стоимость продукции, руб.	Удельный вес в общерос- сийском производстве, %
Бумажное производство:
1) Медведевы, а с 1772 г. Корнильевы, тобольские купцы	1744	2025 стоп бумаги	1980	1,4
2) О, Коновалов, туринский купец, с 1775 по 1789 г. М. Походящий, верхотурский купец, затем Панаевы, дворяне	1760	1000 стоп бумаги	960	1,0
Стеклоделательное пр-во:
1) Яков и Петр Матегоровы, тобольские дворяне	1723		365
2) А. Корнильев, тобольский купец	1749	31 20 посуд. изделий, 810 окон, стекол	1263- 1485	3,9
3) С. Негодяев, коломенский купец, М. Сапожников, екатеринбург, купец	1757	5000 посуд. изделий	300	0,14
4) М. Посников, тобольский купец	1743	нет свед.
5) С. Прокофьев, иркутский купец	1749	нет свед.
6) аптекарь Брандт, с 1772 г. И. Савельев, московский купец	1760-е		185-441
7) Э. Лаксман, профессор, А. Баранов, каргапольский купец (Тальцинская ф-ка)	1784	нет. свед.
Сукноделие:
1) Я. Бобровский, лальский купец, Я. Курочкин, устюжские купцы, А. Мамонов, Д. Плетенев, А. Крюков, московские купцы, а с 1773 по 1791 г. Алексей и Михаил Сибиряковы, иркутские купцы (Тельминская ф-ка)	1733	1800-3500 арш. сукна	400-800
Полотняное пр-во:
1) Дубровин, екатеринбургский купец	не извест.	58 кусков полотна, 249 пуд. Судовых снастей	655	0,23

528

Владельцы предприятий по отраслям	Год основания предприятия	Кол-во производимой продукции	Стоимость продукции, руб.	Удельный вес в общерос- сийском производстве, %
2) М. Куткин, коллежский советник	1797		5087
3) А. Сибиряков, иркутский купец	1800	2000 аршин холста
Шелкоткацкое пр-во:
1) С. Прокофьев, иркутский купец	1747	1 100 платков и кушаков, 680 аршин ткани	2360
Шляпное пр-во:
1) В. Медовщиков, тарский купец	1755	1710 шапок	290-705	6,9
2) С. Негодяев, М. Сапожников	не извест.		100	1,0
3) Н.П. Мыльников, иркутский купец	кон. 1790-х	нет свед.
Деревообработка:
1) О. Коновалов, туринский купец	1760	2528 досок, 1200 теснин
2) Киселевы, иркут. купцы	1790-е	2000 досок
Химическое пр-во:
1) И. Тюрепин, красноярский купец	1750	сурик, белила, сургуч	нет свед.
2) И. Кузнецов, А. Бекишев, тарские купцы	1756	Медный купорос	нет свед. (раб-х-27)

^* Сост. по: РГАДА. Ф. 19. Оп. 1. Д. 40. Л. 111–125, 232–233, 240, 242; Ф. 276. Оп. 1. Д. 1711, Л. 107 об.; Д. 1712–6. Л. 15 об.; Ф. 273. Оп. 1. Д. 10178. Л. 6–7; Ф. 277. Оп. 3. Д. 216. Л.126 об.–127,300–301; Д. 319. Л. 255–256; Оп. 4. Д. 205. Л. 35–36; Д. 387. Л. 4 об.; Ф. 397. Оп. 1. Д. 527 6/1. Л. 29 об.–30, 52 об.–56, Д. 527 6/8. Л. 7 об.–8, 12 об.–13; Д. 527 6/9. Л. 4 об.–5, 98 об.–99; Д. 527 6/20. Л. 4 об.–5, 10; Копылов Д.И. Первая полотняная мануфактура в Сибири // Учен, зап-ки Свердловского гос. пед. ин-та. Сб. 158. Вып. 4/9. Тюмень, 1971. С. 75–86; Шахеров В.П. Торгово-промышленное освоение Юго-Восточной Сибири в конце XVIII — первой трети XIX вв.: Дис. ... канд. ист. наук. Иркутск, 1983. С. 131–132. В таблицу не включены сведения об основанных в конце XVIII в. в Тобольской губ. крестьянских стекольных предприятиях.

Значительная часть основанных в середине XVIII в. мануфактур просуществовала непродолжительное время: уже во второй половине 1760-х гг. были остановлены «за скудостью» владельца запущенные в конце 1740-х гг. стекольное и шелкоткацкое производства иркутского купца С. Прокофьева, закрылся завод пионеров сибирской стекольной промышленности Матегоровых, шляпная фабрика купца В. Медовщикова, пильная мельница Коноваловых и др. А те предприятия, которые действовали на протяжении всей второй половины XVIII в., сменили своих первоначальных хозяев (кроме стекольного завода Корнильевых). В целом промышленное предпринимательство в этот период носило еще неустойчивый характер, что определялось нехваткой рабочей силы, узостью рынка (основным потребителем

529

продукции производимой бумажными мануфактурами были казенные учреждения, шляпные предприятия и Тельминская суконная фабрика работали по заказам военного ведомства, стекольные заводы ориентировали свое производство на спрос, предъявляемый винными откупами), а также конкуренцией промышленных товаров, завозимых из центральных регионов страны и с внешнеазиатских рынков (под воздействием конкуренции было свернуто, в частности, шелкоткацкое производство, и в дальнейшем сибирские купцы вплоть до 1861 г. к нему не обращались).

Вместе с тем следует отметить, что крупное промышленное предпринимательство в целом ряде отраслей сибирской обрабатывающей промышленности приобрело на протяжении второй половины XVIII в. необратимый характер, Вместо прекращавших свое действие стекольных заводов во все возрастающем количестве открывались новые предприятия этой отрасли (в Восточной Сибири после остановки стекольного завода С. Прокофьева были открыты заводы Савельева, Баранова–Лаксмана, целый ряд новых стеклоделательных предприятий был основан в конце XVIII столетия в Западной Сибири). Полотняное производство, ранее сосредоточивавшееся во входивших до губернской реформы 1775–1785 гг. в состав Сибирской губ. приуральских дистриктах, в 90-е гг. XVIII в. появилось также в Тобольском (фабрика М. Куткина) и Иркутском (А. Сибирякова) уездах. Были запущены в действие новые шляпные «фабрики» в Ялуторовском и Иркутском уездах. Значительно увеличили свою производительность на протяжении второй половины XVIII в. предприятия-«старожилы» сибирской мануфактурной промышленности — Тобольская и Туринская писчебумажные мануфактуры, стекольный завод Корнильевых. Если в 1760-е гг. бумажные мануфактуры вырабатывали 3 тыс. стоп бумаги, то к рубежу XVIII–XIX в. производство ее увеличилось до 5 тыс. стоп. Многократно возросли объемы производства в стекольной промышленности: в 60-е гг. XVIII в. в Сибири производилось не более 10–15 тыс. посудных изделий и 1 тыс. листов оконного стекла, а к 1805 г. производство возросло до 300 тыс. шт. стеклянной посуды и 10 тыс. листов оконного стекла [32].

Отмеченный выше общий рост производства в обрабатывающей промышленности происходил, однако, на фоне имевшего место на протяжении второй половины XVIII в. заметного спада предпринимательской активности сибирского купечества, сопровождавшегося переходом части принадлежавших им крупных предприятий в руки дворянства (Туринская писчебумажная мануфактура) и казны (Тельминская суконная фабрика). Если в середине XVIII в. преобладание купцов среди владельцев сибирских мануфактур было очевидным (табл. 59), то к началу XIX в. в целом ряде отраслей купечество утратило свои лидирующие позиции. Форму преимущественно дворянского предпринимательства приняло к концу XVIII в. развитие полотняной промышленности (самое крупное предприятие этой отрасли принадлежало дворянину М. Куткину), на писчебумажную мануфактуру дворян Панаевых приходилась половина производства бумаги в Сибири. Из 10 частных предприятий стекольной промышленности, имевшихся в Запад-

530

ной Сибири в 1800 г., купечеству принадлежало лишь одно, и хотя оно было самым крупным (на нем сосредоточивалось до 20% всего производства), в этой отрасли купцы столкнулись с сильнейшей конкуренцией со стороны предпринимателей из мещанского и крестьянского сословий (крестьянам в 1800 г. принадлежало 60% всех стекольных заводов) [33].

Сокращение купеческого участия в вышеназванных отраслях обрабатывающей промышленности было во многом связано с действием в период с 1762 по 1798 г. правительственного запрета на покупку крепостных крестьян к промышленным предприятиям, принадлежавшим мануфактуристам, не состоявшим в дворянском сословии. А поскольку в условиях нехватки свободной рабочей силы многие первые сибирские мануфактуры, организованные купцами в 1740–1750-е гг., т. е. еще до выхода запретительного указа 1762 г. (стекольный завод Корнильева, бумажная фабрика Медведевых, шляпная Медовщикова и др.), основывали свое действие на подневольном труде, то после 1762 г. возможности купцов в расширении действующих и открытии новых производств были значительно ограничены. Эти потери не мог в полной мере компенсировать и имевший место на протяжении второй половины XVIII в. рост применения на купеческих мануфактурах наемной рабочей силы, так как, по отзывам мануфактуристов, даже в начале XIX в. в Сибири в найме «рабочих людей есть крайний недостаток, а в платеже им значительная дороговизна» [34]. Впрочем, вытеснение дворянами купцов из сферы промышленного предпринимательства имело в этот период не только сибирский, но и общероссийский характер [35].

Сложности с рабочей силой испытывали и занимавшиеся промышленным предпринимательством представители других недворянских сословий — мещане и крестьяне. Однако негативное воздействие этого фактора в данном случае было не столь существенным, поскольку принадлежавшие им предприятия были, как правило, небольшими, поэтому производственный процесс в них основывался (в тех случаях когда он перерастал рамки семейной кооперации) на труде небольшого числа наемных работников. Так, на принадлежавших мещанам и крестьянам предприятиях в стекольной промышленности — отрасли, в которой из всех «указных» производств промышленники из этих сословий оказывали самую серьезную конкуренцию купечеству, работало по 7–8 рабочих, тогда как на стекольном заводе купцов Корнильевых было занято 57 чел. (конец 1790-х гг.) [36].

В отличие от предприятий «указной» промышленности, сведения о производительности которых их владельцы должны были регулярно сообщать в Мануфактур-коллегию, предприятия неуказных отраслей (кожевенной, мыловаренной, свечесальной, салотопенной и др.) во второй половине XVIII в. не были обязаны отчетностью, поэтому систематических сведений об их действии в данный период не сохранилось, что затрудняет рассмотрение динамики купеческого предпринимательства в этих отраслях. Вместе с тем рассмотрение имеющихся материалов (сведений о промышленных занятиях купцов, содержащихся в городовых обывательских книгах за 1780–1790-е гг., ведомостей о действии предприятий этих отраслей в начале XIX в., когда на

531

них также была распространена обязательная отчетность) позволяет сделать вывод о том, что в данных производствах в течение второй половины XVIII в. не наблюдалось имевшегося в ряде отраслей «указной» промышленности спада купеческого предпринимательства. Как показали Д.И. Копылов и А.А. Кондрашенков, специально исследовавшие развитие сибирской кожевенной промышленности по материалам сохранившихся за 1780–1790-е гг. обывательских книг Тюмени, Тары, Тобольска, именно купечеству принадлежали наиболее крупные из предприятий, действовавших в конце XVIII в. в этой отрасли [37]. По данным ведомостей о действии промышленных предприятий Тобольской губ. за 1809 г., на принадлежавших купцам предприятиях вырабатывалось более 4/5 всей производимой в городах губернии кожевенной и 2/3 жировой продукции. В городах Томской губ. результатом происходившего на протяжении второй половины XVIII в. процесса концентрации производства на купеческих предприятиях стало сосредоточение на них около половины всей выделки кож и 60% производства мыла (1811 г.) [38].

На купеческие предприятия, действовавшие в «неуказных» отраслях, не оказал сколько-нибудь значительного негативного воздействия вышеупоминавшийся запрет на покупку крепостных, поскольку эти отрасли базировались почти исключительно на вольнонаемном труде. Трудности же с нехваткой наемной рабочей силы во многом сглаживались постепенным характером расширения производства на этих предприятиях, развивавшихся в большинстве своем на основе капиталистической эволюции мелкотоварного производства. Этой эволюции, особенно в традиционных центрах сибирского ремесла, способствовала благоприятная социальная среда, представленная многочисленными ремесленниками и мелкими товаропроизводителями, части из которых купцы-промышленники раздавали сырье для работы на дому, превращая их тем самым в работников своих формирующихся мануфактур. Так, в Тюмени, крупнейшем центре кожевенной промышленности в Сибири, местные купцы-промышленники в 1809–1810 гг. использовали на выделке кож до 100 надомных рабочих, что составляло около половины всех нанимаемых ими работников [39].

Развитие купеческого промышленного предпринимательства в первой половине XIX в. может быть рассмотрено по данным ведомостей о действии промышленных предприятий, отложившихся в фонде Департамента мануфактур и внутренней торговли и некоторых других фондах центральных и местных архивов [40]. Наибольшее количество временных «срезов» систематических данных о производительности купеческих предприятий удалось получить по Западной Сибири, ведомости по восточносибирским предприятиям за два последних дореформенных десятилетия не сохранились, однако их отсутствие может быть в значительной мере компенсировано привлечением опубликованного в первом выпуске «Ежегодника Министерства финансов» свода сведений о состоянии различных отраслей обрабатывающей промышленности по губерниям и округам за 1866 г., включающих и пофамильный состав владельцев промышленных заведений с производительностью более

532

1 тыс. руб. сер. в год (с указанием объема производства на каждом из предприятий и количества занятых рабочих) [41].

Результаты обработки сведений, содержащихся в ведомостях о действии промышленных предприятий различных отраслей сибирской обрабатывающей промышленности за 1817, 1831–1834,1855–1856 гг., сведены в таблицу 60. Согласно наиболее раннему по хронологии «срезу» данных, приходящемуся на 1817 г., на долю купцов приходилось 64% производимой в Сибири кожевенной продукции (в том числе на тюменских купцов-кожевников — 49,6%), 66% салотопенного и 45% бумажного производств также находились в руках купечества. На купеческих заводах (С. Пиленкова, Корнильевых, Я. Солдатова) изготавливалась третья часть всей вырабатываемой в Сибири продукции стекольной отрасли (108,9 тыс. из 327,2 тыс. шт. стеклянных изделий). Иркутскому купцу Я. Солдатову принадлежало единственное имевшееся в это время в Сибири фарфоро-фаянсовое производство, приобретенное им в 1811 г. у его основателя — проживавшего в Иркутске курского мещанина А. Полевого. С другой стороны, очень слабыми были позиции купечества в мыловаренной отрасли (17%), где большая часть производства принадлежала промышленникам из мещанского и крестьянского сословий; вообще не было купеческих предприятий в свечесальной промышленности. Завышенными следует признать и приведенные выше данные об удельном весе купеческого капитала в кожевенном и салотопенном производствах, поскольку в имеющихся за 1817 г. статистических сведениях по Тобольской и Томской губернии учтены лишь предприятия, действовавшие в городах, ведомости же о крестьянских промышленных заведениях соответствующего отраслевого профиля отсутствуют. Между тем учет сведений о производительности крестьянской кожевенной промышленности, произведенный по Иркутской губ., показал, что на принадлежавшие крестьянам предприятия приходилось более половины (56%) всей произведенной в губернии кожевенной продукции (табл. 60). Сохраняла свое значение уже отмечаемая нами выше серьезная конкуренция со стороны крестьян купеческому предпринимательству в стекольной промышленности Сибири, в которой в 1817 г. заводчикам-крестьянам принадлежало 5 из 9 предприятий и около 60% всего производства стекла.

Вместе с тем можно с полной определенностью говорить о том, что купечество было основным носителем крупного промышленного предпринимательства в Сибири. Именно купцам принадлежали самые крупные предприятия в кожевенной промышленности: 6 из 7 кожевен, имевших производительность более 3 тыс. кож в год; купеческими были также 2 из 3 салотопен с ежегодной производительностью более 2 тыс. пуд. сала (в том числе и самая крупная, принадлежавшая тюменскому купцу Ф. Белокашину, на которой в 1814–1817 гг. вытапливалось 5–5,5 тыс. пуд. сала). Более крупными по размерам, чем у предпринимателей из других сословий, были и находившиеся в собственности купцов стекольные предприятия: в Западной Сибири средняя производительность купеческих стекольных заводов в 1817г. составляла 42,3 тыс. шт. стеклянных изделий, а крестьянских и мещанских — 36,4 тыс.; в

533

Таблица 60

Удельный вес купеческого капитала в различных отраслях
обрабатывающей промышленности Сибири
в первой половине XIX в.^*

Кожевенное производство

Сословная принадл-ть владельцев и место располож. предприят.	Число пред- приятий	Из них с производительностью, кож									Общая произв-ть		Рабочих
	Число пред- приятий	ме- нее 100	100-250	250-500	500-1000	1-3 тыс.	3-5 тыс.	5-10 тыс.	10-15 тыс.	15-30 тыс.	Коли- чество кож	%	чел.	%
1817 г.
Тобольск, губ
Купцы	10	-	-	-	-	5	-	3	2	-	56000	74,7	104	57,5
Мещане	17	-	2	2	2	10	1	-	-	-	18930	25,3	77	42,5
Итого:	27	-	2	2	2	15	1	3	2	-	74930	100	181	100
Томская губ.
Купцы	3	-	-	1	1	-	-	1	-	-	10897	60,0	38	31,9
Мещане	30	10	11	4	4	1	-	-	-	-	7000	37,9	75	63,0
Разночинцы	2	-	-	2	-	-	-	-	-	-	585	2,1	6	5,1
Итого:	35	10	11	7	5	1	-	1	-	-	18482	100	119	100
Иркутск, губ.
Купцы	3	-	-	-	1	1	1	-	-	-	5450	28,2	30	9,3
Мещане	11	-	6	2	2	1	-	-	-	-	3550	18,4	63	19.4
Крестьяне	30	2	7	12	9	-	-	-	-	-	10335	53,4	231	71,3
Итого:	44	2	13	14	12	2	1	-	-	-	19335	100	324	100
Всего:	106	12	26	23	19	18	2	4	2	-	112747	100	624	100
В том числе
Купцы	16	-	-	1	2	6	1	4	2	-	72347	64,2	172	27,6
Мещане	58	10	19	8	8	12	1	-	-	-	29480	26,1	215	34,5
крестьяне	30	2	7	12	9	-	-	-	-	-	10335	9,2	231	37,0
разночинцы	2	-	-	2	-	-	-	-	-	-	585	0,5	6	0,9

534

Таблица 60 (продолжение)

Кожевенное производство

Сословная принадл-ть владельцев и место располож. предприят.	Число пред- приятий	Из них с производительностью, кож									Общая произв-ть		Рабочих
	Число пред- приятий	ме- нее 100	100-250	250-500	500-1000	1-3 тыс.	3-5 тыс.	5-10 тыс.	10-15 тыс.	15-30 тыс.	Коли- чество кож	%	чел.	%
нач. 1830-х гг.
Тобольск, губ.
Купцы	15	-	-	-	1	8	3	2	1	-	48700	67,6	98	58,3
Мещане	28	1	15	5	3	4	-	-	-	-	10689	14,8	39	23,2
Крестьяне	16	3	4	4	3	2	-	-	-	-	6952	9,6	22	13,1
Бухарцы	2	-	-	-	1	-	-	1	-	-	5500	0,3	1	0,6
Разночинцы	1	-	1	-	-	-	-	-	-	-	195	7,7	8	4,8
Итого:	62	4	20	9	8	14	3	3	1	-	72036	100	168	100
Кузнецк
Крестьяне	1	-	1	-	-		-	-	-	-	120	100	-	-
Каинск
Купцы	1	-	-	-	-	-	1	-	-	-	3000	100	10	100
Иркутск
Купцы	3	-	-	-	-	3	-	-	-	-	4520	68,3	23	70,0
Мещане	5	-	1	1	3	-	-	-	-	-	2100	31,7	10	30,0
Итого:	8	-	1	1	3	3	-	-	-	-	6620	100	33	100
Всего:	72	4	22	10	11	17	4	2	1	-	81776	100	211	100
В том числе
Купцы	19	-	-	-	1	11	4	2	1	-	56220	68,7	131	62,1
мещане	33	1	16	6	6	4	-	-	-	-	12789	15,6	49	23,2
крестьяне	17	3	5	4	3	2	-	-	-	-	7072	8,6	22	10,4
бухарцы	2	-	-	-	1	-	-	1	-	-	5500	6,7	8	3,8
разночинцы	1	-	1	-	-	-	-	-	-	-	195	0,2	1	0,5

535

Таблица 60 (продолжение)

Кожевенное производство

Сословная принадл-ть владельцев и место располож. предприят.	Число пред- приятий	Из них с производительностью, кож									Общая произв-ть		Рабочих
	Число пред- приятий	ме- нее 100	100-250	250-500	500-1000	1-3 тыс.	3-5 тыс.	5-10 тыс.	10-15 тыс.	15-30 тыс.	Коли- чество кож	%	чел.	%
1855-1856 гг.
Тобольская губ.
Купцы	28	-	-	-	3	10	7	3	3	2	149932	84,7	нет
Мещане	33	1	11	8	6	6	1	-	-	-	19940	11,3	свед.
Бухарцы	2	-	-	1	-	1	-	-	-	-	1300	0,7
Крестьяне	39	23	7	8	1	-	-	-	-	-	5870	3,3
Итого:	102	24	18	17	10	17	8	3	3	2	177042	100
Томская губ.
Купцы	15	-	-	2	5	4	3	1	-	-	30735	89,4	104	86,7
Мещане	6	-	1	2	3	-	-	-	-	-	2650	7,7	И	9,2
Разночинцы	1	-	-	-	1	-	-	-	-	-	925	2,7	3	2,5
Татары	1	1	-	-	-	-	-	-	-	-	80	0,2	2	1,6
Итого:	23	1	1	4	9	4	3	1		-	34390	100	120	100
Всего:	125	25	19	21	19	21	11	4	3	2	211432	100
В том числе
Купцы	43	-	-	2	8	14	10	4	3	2	180667	85,4
мещане	39	1	12	10	9	6	1	-	-	-	22590	10,7
крестьяне	39	23	7	8	1	-	-	-	-	-	5870	2,8
разночинцы	1	-	-	-	1	-	-	-	-	-	925	0,4
бухарцы, татары	3	1	-	1	-	1	-	-	-	-	1380	0,7

536

Таблица 60 (продолжение)

Салотопенное и свечесальное производство

Сословная принадлежность владельцев и место расположения предприятий	Число предприятий	Из них с производительностью, пуд.						Суммарная производ-тъ		Рабочих
	Число предприятий	менее 1000	1-2 тыс.	2-3 тыс.	3-5 тыс.	5-10 тыс.	10-30 тыс.	пуд.	%	чел.	%
1817 г.
Тобольская губ.
Купцы	3	-	1	1	-	1	-	8500	71,2	13	62,0
Мещане	1	-	-	1	-	-	-	2440	20,4	4	19,0
Разночинцы	1	-	1	-	-	-	-	1000	8,4	4	19,0
Итого:	5	-	2	2	-	1	-	11940	100	21	100
Иркутская губ.
Мещане	2	2	-	-	-	-	-	910	100	9	100
Всего:	7	2	2	2	-	1	-	12850	100	30	100
В том числе
Купцы	3	-	1	1	-	1	-	8500	66,1	13	43,3
Мещане	3	2	-	1	-	-	-	3350	26,1	13	43,3
Разночинцы	1	-	1	-	-	-	-	1000	7,8	4	13,4
нач. 1830-х гг.
Тобольская губ.
Купцы	10	1	5	1	1	1	1	50000	100	34	100
Иркутск
Мещане	3	3	-	-	-	-	-	612	100	5	100
Всего:	13	4	5	1	1	1	1	50612	100	39	100
В том числе
купцы:	10	1	5	1	1	1	1	50000	98.8	34	87,2
Мещане	3	3	-	-	-	-	-	612	12	5	12,8

537

Таблица 60 (продолжение)

Салотопенное и свечесальное производство

Сословная принадлежность владельцев и место расположения предприятий	Число предприятий	Из них с производительностью, пуд.						Суммарная производ-тъ		Рабочих
	Число предприятий	менее 1000	1-2 тыс.	2-3 тыс.	3-5 тыс.	5-10 тыс.	10-30 тыс.	пуд.	%	чел.	%
1855-1856 гг.
*Салотопенное пр-во:*
Тобольская губ.
Купцы	19	2	2	5	7	3	-	56300	91,1	нет
Мещане	2	-	-	1	1	-	-	5500	8,9	свед.
Итого:	21	2	2	6	8	3	-	61800	100
Томская губ.
Купцы	2	2	-	-	-	-	-	900	100	5	100
*Свечное пр-во:*
Тобольская губ.
Купцы	6	3	2	1	-	-	-	4950	90,8	нет
Мещане	1	1	-	-	-	-	-	500	9,2	свед.
Итого:	7	4	2	1	-	-	-	5450	100
Томская губ.
Купцы	5	2	1	1	-	1	-	10890	84,5	38	90,5
Мещане	1	-	-	1	-	-	-	2000	15,5	4	9,5
Итого:	6	2	1	2	-	1	-	12890	100	42	100
Всего:	36	10	5	9	8	4	-	81040	100
В том числе:
Купцы	32	9	5	7	7	4	-	73040	90,1
мещане	4	1	-	2	1	-	-	8000	9,9

538

Таблица 60 (продолжение)

Мыловаренное производство

Сословная принадлежность владельцев и место расположения предприятий	Число пред- приятий	Из них с производительностью, пуд.								Суммарная производ-ть		Рабочих
	Число пред- приятий	ме- нее 50	50-100	100-250	250-500	500-1000	1-2 тыс.	2-3 тыс.	3-5 тыс.	пуд.	%	чел.	%
1817 г.
Тобольская губ.
Мещане	8	-	1	5	2	-	-	-	-	1489	100	11	100
Томская губ.
Купцы	2	-	-	1	-	1	-	-	-	648	24,7	3	10,0
Мещане	14	5	1	7	1	_	-	-	-	1620	61,6	23	76,7
Разночинцы	2	-	-	1	1	-	-	-	-	360	13,7	4	13,3
Итого:	18	5	1	9	2	1	-	-	-	2628	100	30	100
Иркутская губ.
Купцы	1	-	-	-	1	-	-	-	-	450	19,6	5	20,0
Мещане и цеховые	4			1	1	2				1850	80,4	20	80,0
Итого:	5	-	-	1	2	2	-	-	-	2300	100	25	100
Всего:	31	5	2	15	6	3	-	-	-	6417	100	66	100
В том числе
купцы	3	-	-	1	1	1	-	-	-	1098	17,1	8	12,2
мещане и цех.	26	5	2	13	4	2	-	-	-	4959	77,3	54	81,8
разночинцы	2	-	-	-	1	1	-	-	-	360	5,6	4	6,1
нач. 1830-х гг.
Тобольская губ.
Купцы	3	-	-	-	1	1	1	-	-	2865	65,2	7	38,9
Мещане	10	4	1	4	1	-	-	-	-	1180	26,8	9	50,0
Крестьяне	2	-	1	-	1	-	-	-	-	350	8,0	2	11,1
Итого:	15	4	2	4	3	1	1	-	-	4395	100	18	100

539

Таблица 60 (продолжение)

Мыловаренное производство

Сословная принадлежность владельцев и место расположения предприятий	Число пред- приятий	Из них с производительностью, пуд.								Суммарная производ-ть		Рабочих
	Число пред- приятий	ме- нее 50	50-100	100-250	250-500	500-1000	1-2 тыс.	2-3 тыс.	3-5 тыс.	пуд.	%	чел.	%
Кузнецк
Мещане	4	1	3	-	-	_	-	-	-	220	100	-	-
Иркутск
Купцы	2	-	-	-	2	-	-	-	-	750	32,8	7	31,8
Мещане и цеховые	7	-	-	4	3	-	-	-	-	1540	67,2	15	68,2
Итого:	9	-	-	4	5	-	-	-	-	2290	100	22	100
Всего:	28	5	5	8	8	1	1	-	-	6905	100	40	100
В том числе:
Купцы	5	-	-	-	3	1	1	-	-	3615	52,4	14	35,0
Мещане и цехов.	21	5	4	8	4	-	-	-	-	2940	42,6	24	60,0
Крестьяне	2	-	1	-	1	-	-	-	-	350	5,0	2	5,0
1855-1856 гг.
Тобольская губ.
Купцы	7	-	1	1	3	-	-	1	1	7550	67,7	нет
Мещане	16	1	-	10	4	1	-	-	-	3605	32,3	свед.
Итого:	23	1	1	11	7	1	-	1	1	11155	100
Томская губ.
Купцы	8	-	-	7	1	-	-	-	-	1090	66,9	12	80,0
Мещане	6	-	4	2	-	-	-	-	-	540	33,1	3	20,0
Итого:	14	-	4	9	1	-	-	-	-	1630	100	15	100
Всего:	37	1	5	20	8	1	-	1	1	12785	100
В том числе
Купцы	15	-	1	8	4	-	-	1	1	8640	67,6
Мещане	22	1	4	12	4	1	-	-	-	4145	32,4

540

Таблица 60 (продолжение)

Стекольное и фарфоро-фаянсовое производство

Сословная принадлежность владельцев	Число пред- приятий	Количество изделий				Сумма произ- водства		Рабочих
		посуда		оконное стекло		Сумма произ- водства		Рабочих
		шт.	%	листов	%	руб.	%	чел.	%
1817 г.
Купцы	3	108864	33,3	23 ящика	100	нет		106	67,1
Мещане	1	16753	5,1	-		свед.		11	7,0
Крестьяне	5	201578	61,6	-				41	25,9
Всего:	9	327195	100	23 ящика				158	100
нач. 1830-х гг.
Купцы	6	205000	40,1	206200	100	нет		252	82,4
Мещане	1	59500	11,6	-	-	свед.		9	2,9
Крестьяне	5	247000	48,3	-	-			45	14,7
Всего:	12	511500	100	206200	100			306	100
вторая пол. 1850-х гг.
Купцы	7	нет свед.				53226	69,2	220	51,7
Крестьяне	3	176730				2722	3,5	30	7,1
Дворяне	3	нет свед.				20650	26,9	165	38,8
Купеч-двор. компания	1	3181				267	0,4	10	2,4
Всего:	14			500000		76865	100	425	100

541

Таблица 60 (продолжение)

Писчебумажное производство

Сословная принадлежность владельцев	Число предприят.	Количество производимой бумаги		Сумма производства		Рабочих
Сословная принадлежность владельцев	Число предприят.	стоп	%	руб.	%	чел.	%
1817 г.
Купцы	1	1917	45,0			45	45,0
Дворяне	1	2340	55,0			55	55,0
Всего:	2	4257	100			100	100
нач. 1830-х гг.
Купцы	2	4580	59,1	22055	59,1	94	63,1
Дворяне	1	3170	40,9	15260	40,9	55	36,9
Всего:	3	7750	100	37325	100	149	100
вторая пол. 1850-х гг.:
Купцы	3	3905	52,7	4752	44,9
Дворяне	1	3500	47,3	5820	55,1
Всего:	4	7406	100	10572	100	114

Таблица 60 (продолжение)

Канатно-прядильное производство

Сословная принадлежность владельцев	Число предприят.	Кол-во производимой продукции		Сумма производства		Рабочих
Сословная принадлежность владельцев	Число предприят.	пуд.	%	руб.	%	чел.	%
нач. 1830-х гг.
Купцы	1	180		1260		8
Мещане	5	нет свед.		нет свед.		нет свед.
Крестьяне	1	> >		> >		> >
сер. 1850-х гг.
Купцы	1	800	57,1	3500	57,4	6	50,0
Мещане	1	600	42,9	2600	42,6	6	50,0
Всего:	2	1400	100	6100	100	12	100

^*Сост. по: РГИА. Ф. 18. Оп. 2. Д. 222,223; ТФ ГАТО. Ф. 329. Оп. 2. Д. 88; ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 3892; 4013; ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 2. Д. 1718; ГАИО. Ф. 70. Оп. 1. Д. 2747; Ф. 24. Оп. 9. Д. 112,131.

542

Восточной Сибири все производство стекла, фарфора и фаянса концентрировалось на Тальцинской фабрике, принадлежавшей иркутскому купцу Я. Солдатову, который приобрел ее в 1812 г. у наследников профессора Лаксмана, одного из основателей этого предприятия. В тех же отраслях сибирской обрабатывающей промышленности, которые развивались в это время еще преимущественно в форме мелкого полукустарного производства (мыловаренной, свечной), присутствие купеческого капитала было минимальным.

Следующий отраженный в таблице 60 блок статданных относится к началу 1830-х гг. Основной массив источников, на котором он базируется, представлен ведомостями о действии промышленных предприятий Тобольской губ. за 1831 г., а также датируемыми 1830–1834 гг. аналогичными материалами по некоторым городам других сибирских губерний (Кузнецку, Каинску, Ачинску, Иркутску), которые удалось обнаружить в местных архивах. Сравнение результатов, полученных на основе их обработки, с вышерассмотренными данными за 1817 г. показывает, что к началу 1830-х гг. примерно на прежнем уровне осталось участие купечества в кожевенном производстве, вместе с тем увеличилась с 17 до 52% его доля в мыловаренной промышленности, купцам принадлежали и все учтенные салотопенные и свечевосковые предприятия (тогда как в 1817г. удельный вес купеческого капитала в производстве сала составлял 71%, а заведений по производству восковых свеч вообще не было зарегистрировано). Изменилось в пользу купечества и соотношение между производимой предпринимателями из разных сословий продукцией в стекольном и фарфоро-фаянсовом производстве: если в начале XIX в. в нем доминировали промышленники из некупеческих сословий, то к началу 1830-х гг. на предпринимателей-купцов приходилось более половины всего производства стеклянной и фаянсовой посуды (205 тыс. изделий из общих 511,5 тыс.) и все изготовление оконного стекла (206,2 тыс. листов). На купеческих заводах было занято до 4/5 всех рабочих стеклоделательной отрасли. Усиление позиций купеческого капитала в этой отрасли явилось, с одной стороны, результатом учреждения купцами (березовским Д. Бабушкиным, тобольским А. Дранишниковым, ялуторовским И. Медведевым) ряда новых стекольных заводов, а с другой -перехода в их руки нескольких предприятий, принадлежавших промышленникам-крестьянам (в 1801 г. за «неоплатный долг» уступил тобольскому купцу А. Полоумову свой стекольный завод крестьянин Курганского округа В. Соболев, а ялуторовский купец С. Бронников купил завод, принадлежавший крестьянину Мостовской волости Ф. Токареву) [42]. Благодаря расширению производства на перешедшей в 1802 г. от Корнильевых к купцу А. Дьяконову Тобольской бумажной мануфактуре (до 3850 стоп) и введению в действие бумажной мануфактуры ачинского купца И. Родионова (с ежегодным объемом производства до 1000 стоп бумаги) суммарная производительность купеческих предприятий в этой отрасли в полтора раза превысила производительность Туринской бумажной мануфактуры, принадлежавшей дворянам Панаевым (3170 стоп).

543

Вместе с тем нужно учитывать, что отмеченный выше рост купеческого участия в мыловаренном производстве являлся по преимуществу результатом учета в ведомостях по Тобольской губ. за 1831 г. не представленной в ведомостях за 1817 г. промышленности губернского центра — Тобольска, где действовали самые крупные в Сибири мыловаренные предприятия (особенно выделялась размерами производства мыловарня тобольского купца Н. Лео, вырабатывавшая в 1831 г. 1560 пуд. мыла на 16,5 тыс. руб.) [43]. Хотя в используемых статистических данных за 1830-е гг. более полно, чем в 1817 г., представлена сельская промышленность, по ряду уездов не были учтены крестьянские кожевенные (Ялуторовский) и салотопенные (Курганский, Ишимский) предприятия, что также завышает долю купеческого предпринимательства.

На заключительном из представленных в таблице 60 этапов развития сибирской обрабатывающей промышленности (начало 1830 — середина 1850-х гг.) с 69 до 85% возросла доля купечества в главнейшей отрасли сибирской обрабатывающей промышленности — кожевенном производстве, что явилось результатом дальнейшего развития процесса концентрации обработки кож на крупных предприятиях. Так, если в 1817 г. в Тюмени, своеобразной столице этой отрасли в Сибири, имелось 5 купеческих кожевен с производительностью более 3 тыс. кож в год (кожевни с такой производительностью относятся обычно исследователями к предприятиям мануфактурного типа) и к 1831 г. их число не изменилось, то в 1856 г. кожевен с такими размерами производства насчитывалось уже 10. В 1817 г. лишь 2 предприятия тюменских купцов-кожевников имели производительность свыше 10 тыс. кож. в год, а к 1856 г. их число увеличилось до 5. В менее значительных, но тем не менее заметных, масштабах происходил процесс укрупнения купеческих предприятий в Тобольске, Томске, Таре и других центрах кожевенной промышленности Сибири (табл. 60), Главным образом, из-за концентрации производства кожевенной продукции в Сибири на ориентировавшихся на внешнеторговый спрос купеческих кожевнях, средняя производительность кожевенных предприятий в Сибири в середине XIX в. была даже несколько выше, чем в целом по стране: 7703 против 6797 руб. (1866 г.) [44].

Значительно возросли в предреформенные десятилетия, особенно в 1850-е гг., масштабы купеческого предпринимательства еще в одной отрасли сибирской обрабатывающей промышленности, значительная часть продукции которой производилась в расчете на внешнеторговый сбыт — салотопенной. Если в 1831 г. в Тобольской губ., на которую приходилось более 90% всего сибирского производства сала, действовало 10 купеческих салотопен, то к 1866 г. их число увеличилось до 27, а объемы производства выросли за это время более чем в 3,5 раза — с 50 тыс. до 183 тыс. пуд. В 1831 г. в отрасли имелось лишь одно крупное предприятие — салотопня ишимского купца Еманакова, на которой вытапливалось до 30 тыс. пуд. сала, а производительность 9 остальных купеческих предприятий не превышала 6 тыс. пуд. в год, то в 1866 г. купеческих салотопен с ежегодной производительностью более 6 тыс. пуд. сала насчитывалось 9, что составля-

544

ло 33% от их общего числа, при этом 7 из них имели производительность в 10 тыс. пуд. и более, а на 2 предприятиях (курганских купцов В. Богашева и С. Незговоровой) вытапливалось ежегодно по 20 тыс. пуд. сала. Значительно увеличилось в течение рассматриваемого периода и количество нанимаемых купцами-владельцами салотопен рабочих: с 34 до 164 чел. [45]

Если в первой трети XIX в., как указывалось выше, основную роль в производстве топленого сала играли ишимские купцы, то, по данным ведомостей о действии промышленных предприятий за 1855 г., 45% сала, производимого на купеческих салотопнях Тобольской губ., приходилось на петропавловских купцов, 25 — на курганских и только 15% — на ишимских. А по данным аналогичного источника за 1866 г., самые крупные салотопни и 54% производимой продукции принадлежали курганским купцам, второе место занимали петропавловские купцы (18%) и 12,5% всего вытапливаемого на купеческих предприятиях сала приходилось на долю ишимских купцов [46]. Столь явное усиление позиций курганских купцов объясняется как неполным учетом предприятий курганских купцов в ведомостях 1855 г., так и значительным увеличением производительности принадлежавших им салотопен (средний ее показатель увеличился с 1855 по 1866 г. с 2800 до 9950 пуд.). Как и ранее, в сравнении с промышленниками из других сословий, купцы сохраняли доминирующие позиции в салотопенном производстве, но им все возрастающую конкуренцию начали оказывать обращавшиеся к этой прибыльной отрасли предпринимательства скупщики жировой продукции из крестьянской среды. Вместе с тем в массе своей крестьянские предприятия были еще мелкими, а наиболее крупные из них (как, например, заведение торгующего по свидетельству 2-го рода крестьянина Курганского округа И. Рыльских, в котором вытапливалось около 4 тыс. пуд. сала) приближались по производительности к средним, а не крупным купеческим салотопням.

Как видно из таблицы 60, в предреформенные десятилетия наблюдается обусловленный возрастанием потребительского спроса приток купеческого капитала в свечесальное производство, которое до этого оставалось по преимуществу сферой мелкого предпринимательства. В 1840–1850-е гг. самым крупным из действовавших в Сибири предприятий по производству жировых свечей был завод поселившегося в Томске вышневоложского купца первой гильдии Степана Сосулина, который на принадлежавшей ему земельной даче под Томском устроил завод, первоначальная производительность которого составляла 3 тыс. пуд. свечей в год, а потом выросла до 7 — 10 тыс. пуд. Завод Сосулина, на котором, по сведениям за 1856 г., в различных стадиях производственного процесса было занято до 30 рабочих [47], являлся в дореформенный период единственным предприятием мануфактурного типа в этой отрасли сибирской промышленности. Уступавшие заводу Сосулина, но достаточно крупные по сибирским меркам предприятия по производству жировых свечей завели в 1850–1860-е гг. и другие сибирские купцы. По сведениям Минфина за 1866 г., в Сибири имелось 7 купеческих свечесальных предприятии, сумма производства которых превышала среднероссийский показатель (7302 руб.): томского купца А. Еренева — 9

545

тыс. руб., барнаульского И. Морозова — 10, иркутских Кокшарова — 21, Семеновой — 10,4, забайкальских А. Юдина — 12, Б. Белозерова — 8,4 тыс. руб., на которые приходилось более половины (53,4%) всего производства жировых свечей в сибирском регионе [48].

Преимущественно в форме мелкого производства продолжала развиваться в предреформенные десятилетия мыловаренная промышленность, ориентировавшаяся, в отличие от кожевенного и салотопенного производства, только на внутрисибирский сбыт. Так, в Западной Сибири в 1855–1856 гг. сумма производства, приходившаяся на одно мыловаренное предприятие (811 руб.), была в 6 раз меньше аналогичного показателя в кожевенной промышленности (5248 руб.) и в 8 раз меньше, чем в салотопенной (6422 руб.). Хотя в целом средняя производительность мыловаренных предприятий к середине 1850-х гг. по сравнению с началом 1830-х гг. выросла с 247 до 346 пуд. (на 40%), производительность купеческих мыловарен (которые в целом оставались более крупными, чем у предпринимателей из других сословий) за это время даже несколько уменьшилась: с 723 до 665 пуд.[49] Во многих сибирских городах мыловарение накануне 1861 г. было представлено преимущественно полукустарными предприятиями, принадлежавшими промышленникам из некупеческих сословий. Из числа купеческих предприятий в этой отрасли значительными размерами производства выделялся только мыловаренный завод тобольских купцов Кустаревых: по сведениям за 1855 г., 4 наемными рабочими на нем вываривалось 4,4 тыс. пуд. мыла на сумму 11660 руб. Другие из сравнительно крупных купеческих мыловарен (тобольского купца Я. Ершова, селенгинского купца Б. Белозерова, иркутской купчихи А. Семеновой) имели производительность в 2–3 раза более низкую [50]. В целом уровень развития этой отрасли в Сибири был значительно ниже, чем в центральных районах страны: по сведениям за 1866 г., на долю сибирских мыловаренных предприятий приходилось лишь 2,3% от общероссийского производства мыла, а средняя их производительность составляла 1067 против 8939 руб. в целом по России.

Несмотря на появление в 1850-е гг. в сибирской бумажной промышленности еще одного купеческого предприятия — Иннокентиевской писчебумажной мануфактуры иркутских купцов Бобровникова и Сибирякова, соотношение между купеческим и дворянским предпринимательством в этой отрасли по сравнению с началом 1830-х гг. изменилось не в пользу купцов, так как из-за уменьшения производства на фабриках тобольского купца Дьяконова и наследников ачинского купца Родионова суммарная производительность всех купеческих предприятий, в начале 1830-х гг. в 1,5 раза перекрывавшая производительность Туринской мануфактуры дворян Панаевых, во второй половине 1850-х гг. в стоимостном выражении не достигала ее значений (4752 руб. против 5820 руб.). В целом предприятия сибирских купцов в этой отрасли по общероссийским меркам были небольшими (их средняя производительность составляла в 1866 г. лишь 632 руб. при среднем по стране показателе в 36377 руб.) и обслуживали незначительные сегменты сибирского рынка (представленного спросом со стороны ряда казенных ведомств,

546

коммерческих заведений), на котором в целом доминировала более качественная продукция бумажных мануфактур Центральной России.

Иная ситуация сложилась в стекольной отрасли, прилив купеческих капиталов в которую в предреформенный период существенно увеличился как за счет основания купцами ряда новых предприятий, так и в результате расширения производства на заводах, приобретенных ими у промышленников из других сословий. Так, ялуторовским купцом А. Полоумовым, в дополнение к доставшейся ему по наследству стеклянной фабрике в Курганском округе, была заведена еще одна фабрика по производству листового стекла в Ялуторовском округе. Стеклоделательные производства в Тобольской губ. были открыты также тюменскими купцами Злобиным и Грушевским, ялуторовским И. Мясниковым, тарским И. Дудниковым. В Томской губ. производство стекла и фарфора наладил крупнейший золотопромышленник Горохов, который приобрел в Нелюбинской волости у местных крестьян-промышленников фарфоро-фаянсовое и 2 стеклоделательных предприятия. В организации производства на двух последних заводах его компаньоном выступил крупнейший западносибирский предприниматель А. Поклевский-Козелло, к которому и перешли эти промышленные заведения после разорения Горохова. В середине 1850-х гг. А. Поклевский (в делах которого активное участие принимал его брат Викентий, тюменский купец второй гильдии) был самым крупным в Западной Сибири производителем стекла: в 1856 г. на его предприятиях 120 рабочими было изготовлено стеклянной посуды и оконного стекла на 17 тыс. руб. сер., что составляло около половины стоимости всей произведенной в западносибирском регионе стеклопродукции«.[51]

В восточносибирском регионе в 1840-е гг. действовал завод верхнеудинского купца А. Курбатова (сумма производства — 4200 руб.), в 1850-е гг. были запущены Александровский стекольный завод иркутских купцов Сибирякова и Бобровникова (сумма производства — 8 тыс. руб.) и завод читинского купца А. Юдина (сумма производства — 5865 руб., рабочих — 22). В Забайкальской области компанией в составе читинского купца Тучкова, коллежского асессора Железникова и отставного поручика Пауве в 1853 г. была заведена фаянсовая фабрика, на которой, по сведениям за 1856 г., производилось 3180 различных посудных изделий на сумму 267 руб. [52] Значительно расширилось накануне 1861 г. производство стекла, фарфоровой и фаянсовой посуды на принадлежавшей компании иркутских купцов Тальцинской посессионной мануфактуре, которая стала крупнейшим предприятием этой отрасли в Сибири: в 1860 г. на ней было выработано стеклопродукции на 25,5 тыс. руб., что составляло треть от общесибирского производства. Приток купеческого капитала в стекольную промышленность сопровождался дальнейшим вытеснением из нее промышленников-крестьян, ранее составлявших купцам значительную конкуренцию: в предреформенный период на крестьянские стекольные заводы приходилось лишь около 4–5% всей стоимости произведенной отраслью продукции.

547

Активное развитие купеческого предпринимательства в стекольной промышленности объяснялось, как минимум, двумя основными причинами: во-первых, значительно усилившимся потребительским спросом на оконное стекло (если в начале XIX в. на оконное стекло приходилась лишь мизерная часть изготовляемой стекольными заводами продукции, то накануне 1861 г. на его выпуск были задействованы более половины всех производственных мощностей); во-вторых, возросшим потреблением стеклопосуды винными откупами в связи со значительным увеличением в 1840–1850-е гг. пропорций назначаемого откупщикам к продаже вина.

Заметным явлением в купеческом предпринимательстве конца феодальной эпохи стал рост капиталовложений, направляемых в мукомольное производство, что было связано с основанием целым рядом купцов-промышленников мельниц по производству крупчатки. Мукомольное дело издавна было составной частью предпринимательской деятельности купцов, занимавшихся хлебной торговлей. Так, в 1760–1780-е гг. иркутские купцы, поставлявшие хлеб в Якутию и Нерчинские заводы, имели на оброчных землях более 30 водяных и ветряных мельниц. Осуществляли перемол скупаемого у крестьян зерна на специально заводимых для этого мельницах и многие скупщики хлеба из числа западносибирских купцов [53]. С ростом спроса на муку и крупу, вызванным увеличением городского населения и развитием золотопромышленности, купцы приступают к организации крупных мукомольных производств в виде мельниц-крупчаток, получивших первоначальное распространение в европейской части страны и заводимых в Сибири с помощью выписываемых из центра мастеров-мукомолов. Одна из первых таких мельниц в Сибири была заведена владельцем целого комплекса промышленных предприятий в Тобольской губ. ялуторовским купцом И. Медведевым в 1826 г. [54] В числе пионеров этой отрасли в Восточной Сибири был чиновник Галкин, устроивший в конце 1820-х гг. крупчатную мельницу под Красноярском [55], а также иркутский купец А.А. Свешников, организовавший для производства крупчатки акционерную компанию. К 1857 г. в Иркутской губ. имелось уже 6 мельниц-крупчаток [56]. Начало этому виду мукомольного производства в Забайкалье было положено верхнеудинским купцом первой гильдии А. Курбатовым, почин которого был впоследствии поддержан другими предпринимателями региона, и в результате в 1859 г. в Забайкальской обл. также действовало 6 крупчатных мельниц [57].

В Томской губ. наиболее активное участие в организации производства крупчатки проявили барнаульские купцы, скупавшие хлеб у крестьян Алтая, одного из наиболее развитых в земледельческом отношении регионов Сибири. По сведениям на 1858 г., в Барнаульском округе имелось 3 крупчатных мельницы, владельцами которых являлись местные купцы Трифон и Василий Толкачевы, Василий Пешков и купчиха Пелагея Щеголева. Совокупная производительность их предприятий составляла 116,5 тыс. пуд. в год (на сумму 80775 руб. сер.), а численность занятых в производстве рабочих — 86 чел. (без поденщиков). Производившаяся барнаульскими купцами крупчатка находила сбыт в Томске и горнозаводских поселках Алтая [58].

548

Активно занимались производством крупчатки также купцы, проживавшие в земледельческих районах Тобольской губ. В 1860 г. здесь действовало 8 крупчатых мельниц, производивших продукции на 95,9 тыс. руб., а в 1862 г. — 10 мельниц с общей производительностью в 145,6 тыс. руб. [59] В 1866 г. по губернии были учтены 10 купцов-владельцев мельничных заведений с годовой производительностью более 10 тыс. пуд. муки. Наиболее крупными производителями крупчатки были курганские купцы В.Д. Шведов (26,4 тыс. пуд.), С.И. Березин (24 тыс. пуд.), В.Д. Калмакова (ей принадлежали 2 мельницы общей производительностью 29,3 тыс. пуд.), ялуторовский Н. Балакшин (10 тыс. пуд.) и шадринские Т.М. Вагин (17,8 тыс. пуд.) и Г. Ушков (11,5 тыс. пуд.) [60].

Крупные купеческие мукомольные предприятия в Сибири действовали в окружении сотен крестьянских мельниц, однако в конце дореформенного периода они уже аккумулировали значительную часть всего производства муки. Так, в Тобольской губ. в 1860 г. на 8 купеческих крупчатных мельницах было произведено крупчатки на 95,9 тыс. руб. сер., а общая сумма производства 127 мельниц, учтенных в губернии по ведомостям, поданным в Департамент мануфактур и внутренней торговли, составляла в этом году 169 тыс. руб. [61] Таким образом, на купеческие мельницы-крупчатки, составлявшие лишь 6% от общего числа мельничных заведений, приходилось 57% всей стоимости производимой продукции.

Показателем определенных изменений в купеческой ментальности, обусловивших выход за пределы традиционных сфер и отраслей бизнеса и поиск новых возможностей увеличения прибыльности предпринимательских занятий, стали производившиеся купцами в предреформенные десятилетия опыты устройства сахарных заводов. Пробудившийся интерес сибирских купцов к этой отрасли был вызван высокими ценами на сахар в Сибири (в Иркутске в 1840-е гг. цена на сахар доходила до 20 руб. сер. за пуд, что было в 1,5–2 раза выше цен Ирбитской и Нижегородской ярмарок), а также открывавшейся возможностью выделки из отходов сахарного производства спирта и водки и приобщения тем самым к высокодоходной торговле спиртными напитками, участие в которой для большинства сибирских купцов было затруднено монополией винных откупщиков. Планы развития сахарного производства инициировались купцами, участвовавшими в торговле с Китаем и Средней Азией и намеревавшимися использовать свои торговые связи для приобретения за границей сырья для организуемых ими сахарных заводов. В 1842 г. с ходатайством о предоставлении 10-летней привилегии на производство сахара из леденца, вымениваемого в Кяхте у китайских купцов, обратился в Департамент мануфактур и внутренней торговли проживавший в Иркутске кяхтинский купец И. Пиленков, однако в этом ему было отказано на том основании, что привилегии даются не на «самые производства, а на вновь изобретаемые способы оных» [62]. В 1856–1857 гг. с просьбами о выдаче разрешения на устройство сахарных заводов в Киргизской степи (с предоставлением права производить из отходов сахарного производства спирт и водку) обращались в Министерство финансов усть-

549

сысольский (позднее красноярский) купец В.Н. Латкин и омский купец В.П. Кузнецов, намеревавшиеся использовать в качестве сырья сахарное сорго, возделываемое в Семиреченском крае [63]. Их ходатайства также не были поддержаны, так как противоречили курсу властей на ограничение торговли спиртными напитками в местах проживания инородческого населения. Зато удалось реализовать свои намерения не претендовавшей на монополию компании, составленной иркутским купцом П. Нефедьевым, торгующим в Кяхте тарским купцом А. Верещагиным и временной кяхтинской купчихой Трубчаниновой, которая открыла в 1856 г. близ с. Бичурское Верхнеудинского уезда сахарный завод, на котором 43 занятыми в производстве рабочими уже в течение первого года действия было выработано 1350 пуд. сахара (850 пуд. из китайского сырца и 500 пуд. из местной свекловицы), реализованного в Верхнеудинске, Кяхте и Иркутске за 18,4 тыс. руб. При этом из сахарных отходов было произведено 290 ведер спирта на 1740 руб. [64] Еще один из заведенных в Сибири в дореформенный период сахарных заводов был основан в 1858 г. близ алтайского села Малышевское иностранным подданным Брокмиллером. В 1859 г. на нем было произведено 200 пуд. свекловичного сахара, а по сведениям за 1860 г., выработка продукции составляла 6125 руб., число занятых в производстве рабочих — 82 чел. [65]

Еще одной новой для сибирского купечества отраслью обрабатывающей промышленности, к освоению которой оно приступило в предреформенный период, была табачная. Мелкие табачные предприятия, собственниками которых были лица, не состоявшие в купеческом сословии, фиксировались промышленной статистикой еще в начале XIX в. (так, в ведомости о действии промышленных предприятий в Иркутске за 1817 г. указано табачное заведение, принадлежавшее иркутскому цеховому Я. Долгунину) [66]. А в предреформенное время целым рядом сибирских купцов в разных городах Сибири были заведены папиросные фабрики, работавшие как на местном, так и привозном сырье. В Томской губ. первая папиросная фабрика была устроена в 1858 г. барнаульским купцом Павлом Федченко. В первый год ее действия было выработано и распродано продукции на 823 руб., а к 1865 г. сумма производства выросла до 2,5 тыс. руб. (2 млн. сигарет, 600 тыс. гильз, 20 тыс. сигар и 7 тыс. фунтов местного табака) [67]. Вслед за П. Федченко папиросные фабрики в Томской губ. до 1861 г. открыли также барнаульские купцы Д.И. Флягин и С.А. Федченко, томские М.И. Прейсман и Л.И. Хаймович [68]. Первая папиросная фабрика в Тобольской губ. была заведена омским купцом В.П. Кузнецовым в 1858 г., а в 1860 г. здесь действовали 2 табачных предприятия, суммарный объем производства которых составлял 7163 руб. Наибольшую активность в развитии табачного производства в Сибири проявили иркутские купцы (Н. Синицын, Н. Пестерев и др.), в результате в 1860 г. в Иркутской губ. имелось 8 табачных фабрик, производивших сигарет и табака на 44 тыс. руб., что составляло более 50% от общесибирского производства. Два табачных предприятия общей производительностью в 10,3 тыс. руб. были открыты кяхтинским купечеством. В целом по Сибири в 1860 г. насчитывалось 15 папиросных фабрик, суммарная

550

производительность которых достигала 80,7 тыс. руб., а число рабочих — 149 чел. [69] Благодаря интенсивному приливу купеческих инвестиций в табачную отрасль, она обогнала по стоимости производимой продукции многие «старые» отрасли сибирской обрабатывающей промышленности — стекольную, мыловаренную, бумажную.

Наиболее полное и обобщенное представление об удельном весе купеческого капитала, сложившемся к концу изучаемого периода в различных обрабатывающих производствах, дают материалы ведомостной отчетности промышленных предприятий за 1866 г., в которых более полно, чем во всех более ранних «срезах» данных, учтена мелкая, и прежде всего крестьянская промышленность [70]. Сведенные в таблице 61 результаты подсчетов, сделанных на их основе, показывают, что на купеческие предприятия с суммой производства более 1 тыс. руб. приходилось более половины всего объема производимой продукции во всех учтенных этим источником отраслях сибирской обрабатывающей промышленности, кроме мыловаренной, на этих предприятиях было сосредоточено и свыше половины всех занятых в производстве рабочих (за исключением мыловарения и производства сальных свечей).

Таблица 61

Удельный вес купеческих предприятий производительностью свыше 1 тыс. руб.
в обрабатывающей промышленности Сибири в 1866 г.^*

Производство	Число купеческих предприятии с суммой пр-ва свыше 1 тыс. руб.	% от общего числа предприятий отрасли	Сумма производства, руб.	% от общей стоимости продукции отрасли	Занято рабочих	% от общего кол-ва рабочих отрасли
Кожевенное	63	28,8	1624144	84,5	639	64,0
Сукноделие	3	75,0	208460	95,8	440	88,4
Стекольное	10	75,0	62765	78,8	152	57,4
Фаянсовое	2	66,6	17147	97,2	30	78,9
Свечное	8	16,3	102112	62,3	38	27,3
Мыловаренное	3	4,3	22898	31,1	13	7,6
Паточное	8	50,0	19200	65,5	47	52,2
Канатное	2	28,6	11500	72,1	11	42,3
Бумажное	1	33,3	1345	70,9	24	75,0
Итого	100	26,0	2069571	82,1	1394	61,3

^* Сост. по: Ежегодник Министерства финансов. Вып. 1. СПб., 1869; ТФ ГАТО. Ф. 152. Оп.47. Д. 1.

В таблицу 61 не включены имеющиеся в источнике сведения по винокуренной промышленности, так как в силу особенностей развития этой отрасли в феодальный период, обусловленных столкновением интересов частного и казенного предпринимательства, она заслуживает отдельного рассмотре-

551

ния. Сведения о подрядных поставках вина на сибирские кружечные дворы частными лицами встречаются в документах начиная с конца XVII в. Так, в 1690-е гг. ставил вино в Мангазею, Кузнецк и другие города енисейский посадский Я. Кулаков, а в Сургут и Пелым — красноселец П. Симонов и лысковец И. Желваков; поставками вина также занимались тобольский дворянин Д. Горохов, тюменец К. Ермаков, проживавшие в Иркутске купцы гостиной сотни Ушаковы и Пивоваровы, иркутский посадский С. Максимов, сыны боярские И. Перфильев, Е. Курдюков и др. [71] Сначала поставки вина с сибирских частных поварен служили лишь дополнением к пропорции вина, производимой для кружечных дворов на казенных винокурнях и поставляемой с частных заводов Европейской России, однако постепенно масштабы частного винокурения увеличивались, и к середине XVIII в. оно становится для сибирских купцов одним из важнейших источников накопления капиталов. По сведениям на середину 1750-х гг., в Сибири действовало 16 частных и 15 казенных винокуренных заводов, при этом из общего количества производимых и реализуемых ежегодно 70 тыс. ведер вина [72] на долю частных заводов приходилось, по-видимому, не менее половины. Такой вывод позволяет сделать сравнение мощности частных и казенных заводов: так, из 6 винокуренных заводов, действовавших под Иркутском (где находился один из районов наиболее интенсивного винокурения), 3 каштака, принадлежавших иркутским купцам, были оборудованы в совокупности 24 винными котлами емкостью от 14 до 20 ведер каждый и таким же количеством котлов были оборудованы 3 имевшихся здесь казенных завода; сравнимую с казенными заводами производительность имели и каштаки западносибирских купцов [73].

Установленный нами по различным источникам пофамильный состав владельцев винокуренных заводов, куривших вино в Сибири в 1730-первой половине 1750-х гг., показывает, что, хотя среди них были предприниматели из разных сословий (тобольский сын боярский И. Заровнятнов, ишимец П. Подольский, иркутский казачий пятидесятник А. Турчанинов, сын боярский М. Гранин и др.), основную массу винокуренных заводчиков составляло купечество и прежде всего купцы наиболее развитых в торгово-промышленном отношении городов Сибири — Тобольска (М. Корнильев, П. Третьяков, Ф. Кирилов, Парфентьев), Верхотурья (М. Походяшин), Тюмени (Г. Перевалов, Е. Колмогоров, Ф. Головков), Енисейска (П. Самойлов, М. Звягин), Томска (В. Мельников), Иркутска (И. Бичевин, Мясниковы, Глазуновы, Ворошиловы, Ф. Щербаков). Некоторые крупные винные поставщики из числа сибирских купцов обзаводились не одним, а несколькими заводами: верхотурский купец М. Походяшин имел 3 винокуренных завода (два Фоминских в Верхотурье и Уковский в Ялуторовском округе) стоимостью 10 тыс. руб., томский купец В. Мельников — 2 завода (Бачат-ский и Бердский) общей производительностью 3–4 тыс. ведер в год [74]. Прибыли от винокурения, которое само по себе являлось высокорентабельным видом производства (у винных поставщиков в 1760-е гг. норма прибыли доходила до 100%), умножались купцами посредством взятия ими на откуп

552

продажи вина на определенных территориях, где они реализовали продукцию своих предприятий. Так, иркутскими купцами за период с 1729 по 1746 г. была выручена от выкурки и продажи вина огромная по тем временам сумма в 830 тыс. руб. [75]

Однако 19 июля 1754 г. вышел указ Сената, согласно которому к подрядным поставкам вина на территории европейской части страны начиная с 1755 г. допускались только дворяне-помещики, а купеческие и казенные винокуренные заводы подлежали ликвидации. С распространением в следующем году этого порядка заготовления вина, ставшего результатом победы заводчиков-дворян над своими конкурентами из купеческого сословия, на Сибирь поставки вина на кружечные дворы западносибирского региона на 10-летний срок были отданы графу Шувалову, который приобрел заводы бывшего до этого самым крупным поставщиком вина в этом регионе верхотурского купца М. Походяшина и казенный Усть-Миасский завод, а в Восточной Сибири монопольные права на поставку вина получил обер-прокурор Сената А. Глебов, выстроивший под Иркутском Александровский винокуренный завод, который вплоть до конца феодального периода оставался самым крупным предприятием этой отрасли в восточносибирском регионе. Однако титулованные поставщики, оказавшись на положении монополистов, почти в два раза повысили цены на поставляемое вино, что заставило правительство и местные губернские власти после окончания срока действия их контрактов, объявить новые подрядные торги и допустить к участию в них (в силу отсутствия в Сибири помещичьего винокурения) претендентов из «недозволенных к винному курению чинов», т. е. подрядчиков-купцов. Однако переломить сложившуюся тенденцию к монополизации винных подрядов не удалось, так как в результате на смену дворянской монополии пришла купеческая: верхотурский купец Походяшин, скупивший заводы, принадлежавшие ранее Шувалову и построивший в Тюменском уезде новый крупный завод — Успенский, победил на проведенных в 1770 г. торгах своих конкурентов и стал крупнейшим в Сибири производителем вина, обеспечивавшим им все населенные пункты Сибирской губернии (за исключением Иркутской провинции). На следующих торгах Походяшин уже не имел конкурентов, и власти были вынуждены отдать ему поставку вина по запрашиваемым им ценам, но одновременно, с целью ограничения монополии частных поставщиков, было принято решение о заведении в Сибири казенных винокуренных заводов.

Поставки вина с частных купеческих заводов продолжались вплоть до начала 1790-х гг. Так, в 1787 г. Г.М. Походяшин заключал 4-летний контракт на ежегодную поставку со своих заводов в города Тобольской и Колыванской губерний 97,7 тыс. ведер вина, а частный винозаводчик Д.И. Голиков — 34,5 тыс. ведер [76]. Однако со временем курс на ограничение монополии купцов-винопромышленников посредством организации поставок вина с вновь устраиваемых казенных винокуренных заводов сменился политикой вытеснения купцов из винокурения и установления казенной монополии в этой отрасли, перспективы развития которой в форме государственно-

553

го предпринимательства связывались властями с возможностью применения на винокуренных заводах дешевого труда ссыльнокаторжан. В течение 1780-начала 1790-х гг. были куплены в казну все имевшиеся в Сибири частные винокуренные заводы, часть из которых принадлежала активно участвовавшим в сибирских винных откупах купцам из европейской части страны (Петровский и Екатерининский заводы курского купца И.Л. Голикова, Краснореченский и Каменский архангелогородского купца Д. Лобанова), а другие — осуществлявшим вплоть до начала 1790-х гг. поставки вина по городам Урала и Западной Сибири верхотурским купцам Походяшиным (3 Фоминских, Успенский, Уковский, Паду некий и Боготольский общей производительностью до 200 тыс. ведер вина) [77]. В 1787 г. окончательно перешел в ведение казны и крупнейший в восточносибирском регионе Александровский винокуренный завод.

С этого времени участие сибирских купцов в винокурении сводилось в основном к аренде казенных винокуренных заводов, однако из-за широко распространенной практики сдачи заводов в аренду винным откупщикам (особенно до 1830-х гг.) здесь им большую конкуренцию составляли предприниматели-дворяне и купцы из Европейской России, доминировавшие на протяжении второй половины ХVIII — первой половины XIX в. в откупной продаже вина на территории Сибири. Из 22 предпринимателей, чье участие в аренде казенных винокуренных заводов прослеживается по источникам конца ХVIII-первой половины XIX в., к сибирскому купечеству принадлежали 8 чел., а остальные представляли купечество Европейской России и Урала и предпринимателей из дворянского сословия (табл. 62). Среди сибирских купцов наиболее крупными размерами поставок вина с арендованных заводов выделялись: верхотурский купец А. Попов, занимавшийся организацией винокурения и откупными операциями совместно с проживавшими в Томске племянниками Федотом и Степаном и другим своим родственником тарским купцом Е. Филимоновым, а также известный сибирский предприниматель А. Поклевский-Козелло, выкуривавший в 1850-е гг. (совместно с братом Викентием) до 600 тыс. ведер вина в год. Активно участвовали в выкурке вина на арендованных у казны заводах также ялуторовский купец С. Орлов и колыванский П. Алексеев. Некоторые из предпринимателей европейской части страны, сколачивавших капиталы на поставках вина с арендуемых в Сибири казенных заводов, затем записывались в купцы по сибирским городам (так, в читинское купечество в 1850-е гг. поступили сын занимавшегося более 30 лет арендой казенных заводов оханского купца Ефима Медовикова и также А.С. Юдин — выходец еще из одной семьи оханского купечества, представители которой являлись компаньонами Медовиковых по винокуренному бизнесу). Активность сибирских купцов, как это видно из таблицы 62, особенно выросла в последние три предреформенных десятилетия, когда проявился отход от практики сдачи заводов откупщикам, а предпочтение начало оказываться тем арендаторам, которые предлагали наиболее выгодные для казны финансовые условия и брали обязательства по техническому перевооружению винокуренных заводов, связанному с переводом производства на паровую основу, постройкой каменных винниц, мельниц и пр.

554

Таблица 62

Аренда казенных винокуренных заводов в Сибири
во второй половине ХVIII — первой половине XIX в.

Фамилия и сословная принадлежность арендатора	Арендуемые заводы	Годы аренды	Размер ежегодной выкурки вина, ведер
Д. Лобанов, архангельский купец, К. Медведев, коллежский асессор	Александровский, Николаевский, Илгинский	1779-1782
М. Голиков, курский купец, К. Медведев, коллежский асессор	Те же	1783-1786	85000
Д. Лобанов, архангельский купец, Ф. Кремлев, тобольский купец	Краснореченский, Каменский	1787-1790	44800
А. Попов, верхотурский купец	Петровский	1790	40000
А. Зеленцов, верхотурский купец	з-ды Тобольской губ.	1795-1798
К. Передовщиков, туруханский купец	Каменский	1799-1802
А. Зеленцов, верхотурский купец, Ф. Кандалинцев, надворный советник	7 заводов Тобольской губ.	1799-1802
А.3еленцов, верхотурский купец, А. Попов, верхотурский купец	Краснореченский, Каменский, Боготольский, Екатерининский	1807-1810	210000
Евреинов, казанский купец, Ленивцев, статский советник	з-ды Тобольской губ.	1811-1814	135000
И. Мясников, ростовский купец, А. Попов, верхотурский купец	Падунский	1812-1823	33500
А. Попов, верхотурский купец	Падунский	1828-1835
В. Юдин, Е. Медовиков, оханские купцы	Успенский, Екатерининский	1830-1839	400000
Пономарев, надворный советник	Падунский	1840
Е. Орлов, алаторский купец	Падунский	1842-1843	40000
П. Алексеев, колыванский купец,	Екатерининский,	1844-1848	517000
С. Орлов, ялуторовский купец	Успенский, Керевский	1850-1854	200000
Шпейер, купец	Успенский, Екатерин.	1848-1852	625000
Е. Медовиков, оханский, с 1858 г. читинский купец	Александровский	1852-1864	300000-500000
В. Кузнецов, омский купец, Булашевич, губернский секретарь	Керевский	1854-1858	104000
А Поклевский-Козелло, надвор. совет.	Успенский, Екатерин.	1854-1862	650000
А.С. Попов, верхотурский купец	Успенский	1862-1871	200000

Накопление сибирскими купцами капиталов за счет прибылей от винокурения на арендуемых у казны заводах сдерживалось не только конкуренцией предпринимателей из Европейской России, но и ограничениями, проистекающими из их статуса арендаторов, не являвшихся полновластными распорядителями и организаторами производства на арендуемых предприятиях (таких арендаторов именовали в официальных документах контрагентами). Губернские казенные палаты, в чьем ведении находились казенные винокуренные заводы, ограничивали прибыли арендаторов установлением

555

высокой арендной платы и фиксированного вознаграждения за выкурку вина; контрагент не был свободен в выборе рабочей силы (на большинстве арендуемых заводов применялся труд поселяемых при них ссыльнокаторжан), из его хозяйственного ведения изымалась одна из важнейших стадий производственного процесса, связанная с заготовлением хлеба, что лишало его возможностей получения доходов от этой коммерческой операции (хотя в предреформенный период заготовление хлеба для винокуренных заводов по отдельным подрядным соглашениям все чаще передавалось арендаторам, в частности, масштабные закупки хлеба для нужд винокурения вел в 1850-е гг. названный выше крупный арендатор А. Поклевский-Козелло).

Судя по обнаруженным нами в архивах текстам арендных договоров, передача казенных винокуренных заводов в аренду «на правах частного заводчика» была редким явлением (такие права предоставлялись, в частности, купцу А. Попову, арендовавшему с 1812 по 1824 г. и с 1828 по 1833 г. Па-дунский винокуренный завод в Тобольской губ., а также его внучатому племяннику А.С. Попову, бравшему в 1862 г. в 10-летнюю аренду расположенный в той же губернии Успенский завод), так как власти всячески сдерживали развитие частного винокуренного предпринимательства в Сибири как из стремления не упустить тех финансовых выгод, которые предоставляла казне монополия на производство вина (чистая прибыль казны от выкурки вина только на заводах Западной Сибири составляла в начале 1850-х гг. 1,5 млн. руб.) [78], так и по социально-полицейским мотивам, связанным с попытками занять производительным трудом на казенных заводах направляемых в Сибирь ссыльнокаторжан. В силу этого безрезультатными оказывались и предпринимаемые купцами попытки добиться разрешения на заведение собственных винокуренных заводов [79]. Так, в 1822 г. в этом было отказано обращавшимся с таким ходатайством крупным сибирским откупщикам ростовскому купцу И. Мясникову и верхотурскому купцу А. Попову. Основанием для их просьбы послужило предоставленное каждому из них еще в 1812 г. специальным указом Сената, а затем закрепленное в заключенных ими с казной откупных контрактах право на устройство в Тобольской и Томской губ. по 1–2 винокуренных завода. В свое время купцы не воспользовались этим правом, посчитав более выгодным для себя наладить выкурку вина на упраздняемом казенном Падунском заводе, оформив его в долгосрочную аренду на 12 лет. Попытка же реализовать предоставленную им привилегию по истечении срока аренды Падунского завода оказалась безрезультатной. При этом казенная палата мотивировала свой отказ (поддержанный губернатором и министром финансов) тем, что в случае разрешения частного винокурения казенные заводы «не только не доставят казне ожидаемых от устройства их выгод, но могут прийти в упадок и между тем леса истребятся» [80].

Длительное время существовавшая в Сибири неограниченная монополия казны на винокурение, затруднявшая накопление частных капиталов на основе этой выгодной сферы предпринимательства, была одной из особенностей процесса первоначального накопления капитала в Сибири, посколь-

556

ку в Европейской России винокуренная промышленность развивалась во второй половине ХVIII — первой половине XIX в. (после упоминавшейся выше ликвидации в 1755 г. казенных заводов) на частнопредпринимательской основе. Правда, и в европейской части страны купцы в этой отрасли имели возможности лишь для паллиативных форм предпринимательства (в качестве арендаторов помещичьих винокурен, устроителей винокуренных заводов на подставных лиц) из-за существования введенной тем же указом 1755 г. дворянской монополии на винокурение, однако если рассматривать первоначальное накопление в более широком плане, не ограничивая его только накоплением капиталов в рамках купеческого сословия, то следует признать, что выгоды, получаемые частными предпринимателями (прежде всего заводчиками-дворянами) от винокурения, были существенно выше в Европейской России, чем в Сибири, где действовала монополия казны на производство вина.

Казенная монополия на винокурение в Сибири была отнюдь не подорвана, а лишь несколько ограничена после того, как в 1837 г. было введено в действие высочайше утвержденное положение Комитета министров о разрешении лицам дворянского сословия заводить на ее территории винокуренные заводы [81]. Для купечества винокурение по-прежнему оставалось под запретом, поэтому некоторые из активно занимавшихся откупной продажей вина купцов, получавшие от властей отказ на просьбы об устройстве собственных винокуренных заводов, нашли выход в том, что обзавелись винокурнями, записываемыми на имя своих обладавших дворянским званием родственников (браки между выходцами из купеческих и чиновничье-дворянских семей были распространенным явлением в предреформенный период). Так, томский купец Степан Попов купил в 1838 г. в Спасской волости земельный участок, принадлежавший статскому советнику Миллеру, а затем, оформив дарственную на него на имя своей дочери Александры, вышедшей замуж за действительного статского советника П.Д. Завелейского, построил на этой земельной даче Александрийский винокуренный завод, который хотя и был официально зарегистрирован на имя дочери, но реально выкуркой вина и поставками его в откупные места занимались поверенные С. Попова [82]. В Тобольской губ. после выхода разрешительного положения 1837 г. был открыт частный Илецко-Иковский завод, принадлежавший инженер-капитану Константину Мясникову, сыну еще одного крупнейшего сибирского откупщика — купца Ивана Мясникова.

Приобщение сибирских купцов к винокурению происходило также за счет аренды частных винокурен, принадлежавших дворянам. Так, действовавший в Забайкалье Михайловский винокуренный завод дворян Шупинских во второй половине 1840-х гг. брал в арендное содержание селенгинский купец первой гильдии Н. Кандинский, Александрийский завод, перешедший после смерти С. Попова к откупщику коллежскому советнику В.Ф. Базилевскому, арендовал накануне 1861 г. томский купец М.Г. Ицыксон, Чернореченский завод дворян-откупщиков Пономаревых — томский купец

Бейлин [83].

557

Попытка уравнять условия развития винокуренной промышленности в Сибири и в центре страны оказалась несостоятельной, поскольку одновременно с допущением частного винокурения было сохранено доминирующее положение казенных заводов в поставках вина, частным же заводам отводилась роль вспомогательного поставщика, потребность в котором возникла в связи с ростом спроса на спиртные напитки, вызванным увеличением численности населения и интенсивным развитием золотопромышленности. На казенные заводы приходилось накануне отмены казенной винной монополии почти 3/4 от всего выкуриваемого и поставляемого в откупную продажу вина: в 1862 г. на частных заводах было заподряжено к выкурке 450 тыс. ведер вина, а на казенных — 1,2 млн. ведер [84]. Производственные мощности на частных винокуренных заводах, и без того менее значительные, чем на казенных, часто недогружались, срок действия ряда частных винокурен (как, например, завода Шупинских в Иркутской губ.) ограничивался, после чего они поступали в распоряжение казны [85].

И все-таки допущение, хотя и в ограниченном виде, частного предпринимательства в этой отрасли, ранее находившейся в монопольном ведении казны, расширение практики аренды купцами казенных винокуренных заводов свидетельствовали об определенных изменениях в экономической политике властей, связанных с усилением ориентации на стимулирование частного предпринимательства даже ценой отказа от части казенных доходов [86], в чем просматривался явный сдвиг в сторону признания частного капитала и инициативы в качестве важной движущей силы развития даже в некоторых из тех отраслей экономики, которые традиционно считались сферой приоритета казенных интересов. Эти изменения во многом подготовили тот бурный рост винокуренного производства в Сибири, который имел место в пореформенную эпоху после отмены винных откупов и легализации купеческого винокурения.

Участие купцов в развитии горнозаводского производства в феодальной Сибири имело ограниченный характер, поскольку на протяжении XVIII в. купечество было вытеснено из наиболее прибыльной отрасли горнозаводской промышленности — сереброплавильного производства, ставшего монополией казны и царского Кабинета, в периферийные по уровню прибыльности сферы горнозаводского предпринимательства — железорудный и медеплавильный промыслы. В Западной Сибири частное горнозаводское предпринимательство было фактически сведено на нет уже в середине XVIII столетия, когда были отобраны в коронную собственность заведенные частным предпринимателем Демидовым Барнаульский и Колывано-Воскресенский заводы. Тем самым было положено начало формированию крупнейшего в Сибири горнопромышленного комплекса, развитие которого осуществлялось на основе реализации монопольного права царского Кабинета на распоряжение землями и недрами образованного за счет приписки к заводам и рудникам огромных территорий Колывано-Воскресенского (Алтайского) горного округа, в котором частный рудный промысел был поставлен под запрет. Несколько более благоприятные условия для частного предпри-

558

нимательства сложились вначале на территории второго из имевшихся в Сибири горнозаводских комплексов — Нерчинского, где с момента основания в 1704 г. первого казенного сереброплавильного предприятия горнозаводское производство развивалось под эгидой казенных ведомств и в ведение Кабинета было передано только в 1787 г. Берг-коллегия и действовавшая под ее началом Канцелярия Нерчинского горнозаводского начальства с переходом в конце 1750-х гг. к более интенсивному использованию имевшихся в Нерчинском округе месторождений серебросвинцовых руд сделали ставку на активное привлечение для их разработки частного капитала. В 1759 г. был обнародован указ о вызове к «рудным партикулярным промыслам» в Нерчинском округе «разного звания людей» для заведения «на свой кошт» рудников с поставкой добываемой руды на казенные сереброплавильные заводы. Возможность нажить состояние разработкой рудных месторождений привлекла в Нерчинский край как сибирских купцов, так и активно участвовавших в торгово-промысловом освоении восточносибирского региона купцов из европейской части страны. По некоторым данным, курскими купцами Лобановым, Голиковым и Шумливым с 1775 по 1782 г. было открыто около 100 медных и серебряных приисков. Поисками и разработкой руд в Нерчинском округе в 1760–1770-е гг. занимались также иркутские купцы Михаил, Василий и Осип Сибиряковы, А. Лопатин, В. Коробейников и др. [87] Однако лишь в единичных случаях предпринимательские начинания новоявленных рудопромышленников приобретали характер устойчивого и масштабного бизнеса, что объяснялось как нехваткой у них финансовых средств для утверждения в такой капиталоемкой отрасли, как рудопромышленное дело, так и оттоком купеческих капиталов в менее затратные и более прибыльные сферы предпринимательства (промысел пушнины в северо-восточных морях, откупа, кяхтинская торговля). Существенно сдерживавшим купеческую инициативу фактором стали введенные Сенатом в 1764 г. ограничительные меры, связанные с запрещением частным промышленникам заводить рудники в Нерчинском округе на расстоянии менее 70 верст от казенных заводов и ограничением времени эксплуатации рудников, открываемых в разрешенных местах, 15-летним сроком [88].

Из всех купцов, участвовавших в 1760–1770-е гг. в рудном промысле в Нерчинском крае, крупным рудопромышленником и горнозаводчиком стал лишь иркутский купец Михаил Сибиряков. Занявшись поиском серебросодержащих руд в Нерчинском округе сразу после выхода разрешительного указа 1759 г., он затратил на открытие рудных месторождений крупную по тому времени сумму в 30 тыс. руб. (величина затрат на поисковые работы была настолько велика, что, по его собственному признанию, «ввергла в отчаяние»). Однако расходы оказались не напрасными, поскольку Сибирякову удалось найти и заявить к разработке богатейший серебросвинцовый рудник Михайловский, который он, наряду с еще тремя принадлежавшими ему рудниками, эксплуатировал затем в течение почти 30 лет. С 1760 по 1789 г. в рудниках Сибирякова было добыто 7,1 млн. пуд. руды, из которой на казенных сереброплавильных заводах было выплавлено 2,5 тыс. пуд.

559

серебра, 7,75 пуд. золота и около 250 тыс. пуд. свинца. Помимо этого, в 1776 г. с разрешения Берг-коллегии он построил собственный сереброплавильный завод, на котором с 1776 по 1789 г. было произведено 55 пуд. 37 фунт, серебра. Всего за выплавленное из его руды на казенных и поставленное с собственного завода серебро Сибирякову в течение 30 лет было выплачено из казны 707 тыс. руб., или в среднем по 23,5 тыс. руб. в год (за выплавляемые из поставляемых руд свинец и золото вознаграждения не полагалось), тогда как прибыль, полученная казной, была в 2 раза большей -почти 1,5 млн руб. (без учета доходов от продажи свинца) [89].

К концу 1780-х гг. дела Сибирякова пришли в расстройство, принадлежавшие ему завод и рудники были остановлены, а после смерти в 1795 г. владельца проданы его наследниками в казну. Такой исход был обусловлен не только затруднявшими промышленное предпринимательство объективно действовавшими обстоятельствами: дороговизной рабочей силы, нехваткой оборотного капитала из-за больших затрат на устройство завода и рудников (сам Сибиряков оценивал свои совокупные вложения в рудный промысел в 1 млн. руб.), чрезмерно большой долей в нем заемных средств (долги Сибирякова по казенным и частным ссудам составляли в конце 1780-х гг. 75 тыс. руб. — сумму, трехкратно превосходившую величину ежегодных доходов, получаемых промышленником от продажи в казну выплавляемого серебра), но и стремлением властей к ограничению частного предпринимательства для обеспечения монопольного положения в горнозаводском округе казенных (а затем кабинетских) заводов и рудников. Как уже было сказано выше, в 1764 г. был наложен запрет на заведение частными лицами рудников в зоне, отстоящей менее чем на 70 верст от казенных заводов, а срок их эксплуатации в других местах округа ограничен 15 годами. И хотя рудники Сибирякова, как основанные ранее 1764 г., формально под действие этого запрета не подпадали, тем не менее Главный командир Нерчинских заводов Аршеневский в 1778 г. настоял перед Сенатом на передаче их в казну на основании вышеозначенного положения. В результате Сибирякову пришлось затем в течение 4 лет ходатайствовать о восстановлении своей собственности, однако после того как в 1782 г. рудники были ему возвращены, он не только не смог восстановить производство в прежних размерах, но в 1789 г. был вынужден окончательно его остановить из-за финансовых трудностей, вызванных необходимостью затратить значительный капитал на восстановление рудников, пострадавших от обвалов, пожаров и затоплений, случившихся во время полубесхозного их состояния после отчуждения в казну; при этом крупнейший Михайловский рудник, на котором в период казенного управления произошел пожар, так и не был им восстановлен. Таким образом, к концу XVIII в. в Нерчинском округе, хотя и позднее чем на Алтае, частный капитал из горнозаводской промышленности был окончательно вытеснен и установлена полная монополия Кабинета на производство серебра.

Если в сереброплавильной отрасли во второй половине XVIII в. на всю Сибирь имелось лишь одно предприятие, принадлежавшее частному лицу (вышеназванный завод М. Сибирякова), то в других отраслях горнозавод-

560

ской промышленности, получивших развитие в феодальной Сибири — медеплавильной и железоделательной, участие купеческого капитала было более представительным. Купцами были основаны 2 медеплавильных завода: Ключево-Воскресенский московского купца И. Савельева–И. Сисина (на р. Лене), Троицкий московского купца Е. Собинина, а также и 2 железоделательных завода: Ангинский иркутского купца Ф. Ланина (под Иркутском) и Езагашский верхотурского купца Власьевского (в Енисейской губ.). Помимо этого в купеческое содержание (в 1772 г. московскому купцу И. Савельеву, а с 1801 г. — иркутскому купцу Е. Кузнецову и казанскому Патюкову) был передан основанный в 1740 г. казенный Ирбинский железоделательный завод [90].

В большинстве своем владельцам вышеперечисленных заводов не удалось организовать устойчивого производства, их предприятия были остановлены и заброшены после непродолжительной (от 5 до 15 лет) эксплуатации. Лишь 2 железоделательных завода — Езагашский и Ирбинский — действовали более продолжительное время — соответственно до 1798 г. и 1829 г. Существование информативной статьи В.Г. Карцева об истории этих предприятий [91] избавляет нас от необходимости ее подробного рассмотрения. Правильно, на наш взгляд, определяются им и причины банкротства, постигшего в конечном итоге владельцев этих металлургических предприятий: нехватка капитала, неквалифицированность рабочей силы, узость рынка сбыта. К тому же купеческие железоделательные предприятия испытывали сильнейшую конкуренцию на рынке со стороны кузнецов-ремесленников. Так, в Енисейском округе кузнецами из мещанского и крестьянского сословий в первой трети XIX в. выделывалось в летучих горнах до 30 тыс. пуд. железа в год, что было сравнимо с производительностью расположенного в соседнем Красноярском округе Ирбинского завода [92]. Не случайно значительную часть продукции купцы-металлозаводчики изготавливали на своих предприятиях не для рыночной продажи, а по заказам казенных и кабинетских предприятий. Так, из 170800 пуд. железа, чугуна и посуды, произведенных в течение 1780–1788 гг. купцом И. Савельевым на Ирбинском заводе, 2/3 были реализованы на вольном рынке, а треть поставлена на нерчинские и алтайские кабинетские предприятия. Для нерчинских казенных заводов производил металл и изделия из него один из первых горнозаводчиков Иркутской губ. купец Ф. Ланин [93]. С появлением у казны и Кабинета собственных железоделательных заводов, построенных в непосредственной близости от сереброплавильных предприятий, спрос с их стороны на продукцию частных металлургических предприятий сократился. В силу вышеназванных причин, а также массового завоза на сибирский рынок железа, чугуна и металлоизделий с горнозаводских предприятий Урала частное предпринимательство в сибирской черной металлургии идет на убыль: в первой четверти XIX в. в Сибири функционировал лишь один частный железоделательный завод — Ирбинский, а после его закрытия, последовавшего после смерти владельца купца Патюкова в 1829 г., ни одного нового сколько-нибудь крупного частного железоделательного предприятия основано не

561

было. Практически все железоделательное производство в Сибири оказалось сосредоточено на кабинетских и казенных предприятиях, выплавлявших в 1860 г. 235 тыс. пудов железа и чугуна, тогда как на Урале и в Европейской России более 90% всей произведенной железоделательной продукции приходилось на частные заводы [94].

Сибирскими купцами в первой половине XIX в. устраивались лишь небольшие чугуно-литейные заводы, использовавшие в качестве сырья металлический лом. Так, в 1844 г. временный чугуно-литейный завод, предназначенный для переплавки изделий из чугуна, выстроил на городской земле тобольский купец Василий Попов. По сведениям за 1855 г., на его предприятии выплавлялось до 1 тыс. пуд. чугуна [95]. Имевшими склонность к промышленным занятиям купцами было введено в действие также несколько небольших медеплавильных заводов. В начале 1830-х гг. медеплавильный завод в Ачинском округе завел выделявшийся многочисленными промышленными начинаниями местный купец И.Ф. Родионов, однако сведений о его производительности обнаружить не удалось, а к 1860 г. в списках действующих промышленных предприятий завод уже не значился. Несколько небольших предприятий по отливу медных колоколов было открыто купцами в Тобольской губ.: по сведениям за 1866 г., здесь действовало 3 таких предприятия, принадлежавших туринским купцам А.А. Котельникову (сумма производства — 857 руб., рабочих — 8), Е.А. Котельниковой (сумма производства — 1645 руб., рабочих — 7) и тюменской купчихе А.С. Гилевой (сумма производства — 4950 руб., рабочих — З) [96].

Однако фактически единственным крупным горнозаводчиком в Сибири в первой половине XIX в. был семипалатинский купец Степан Попов. В продолжении более чем 20-летней торговли на Сибирской линии он собрал с «пожертвованием значительных капиталов» сведения о рудах, имевшихся в Северном Казахстане, и после ряда отказов получил-таки в 1833 г. официальное разрешение на «рудоискательный промысел» в Баян-Аульском и Каркаралинском округах. С. Поповым было открыто несколько крупных месторождений серебросвинцовых и медных руд, а в 1839 г. решением Комитета министров рудопромышленнику было разрешено устроить в Каркаралинском округе завод для плавки серебросвинцовых и медных руд с освобождением на 10 лет от взноса в казну установленных податей. Завод, запущенный в действие в 1844 г., получил название Благодато-Стефановского, помимо этого в 1849 г. Поповым было введено в действие Александровское плавильное отделение в Баян-Аульском округе, а в течение 1850-х гг. при рудниках были открыты еще 2 небольших плавильных отделения. Основанное Поповым производство имело характер горнозаводского комплекса, в котором серебро, свинец и медь выплавлялись из добываемых заводчиком руд с использованием каменного угля с разрабатывавшихся на территории этих же округов угольных месторождений. Общая сумма затрат на его создание составила около 3 млн. руб. ассигн. [97]

За период с 1844 по 1851 г. Поповым было произведено 25 пуд. серебра и 20 тыс. пуд. свинца; последний поставлялся преимущественно на кабинет-

562

ские сереброплавильные предприятия Алтайского округа. По сведениям на 1851 г., на рудниках и приисках Поповых имелось 52597 пуд. угля и 775 тыс. пуд. серебросвинцовых и медных руд, добытых в текущем году и перешедших остатком от предыдущих лет. Из проплавленной в течение года на Благодато-Стефановском заводе и в Александровском отделении 33150 пуд. серебросвинцовой руды было получено 8 пуд. 19 фунтов серебра и 6761 пуд. свинца [98]. В течение 1850-х гг. объемы производства на предприятиях Попова значительно возросли: в частности, выплавка свинца к 1856 г. по сравнению с 1851 г. увеличилась почти в 5 раз (до 32954 пуд.), что было связано с расширением рынка сбыта, вызванным увеличением спроса на него со стороны кабинетских предприятий Алтая, на которые после 1850 г., в связи с кризисом нерчинской серебросвинцовой промышленности, перестал поступать свинец из Забайкалья. В период Крымской войны увеличились заказы на свинец и со стороны военного ведомства. Объемы заказов были настолько велики, что Попову не хватило для их выполнения собственных плавильных мощностей, поэтому большую часть добываемой на своих рудниках руды он поставлял для расплавки на Алтайские заводы. Так, в 1856 г. на предприятиях Попова было расплавлено 121,8 тыс. пуд. серебросвинцовой руды притом, что общая ее добыча составила 808,5 тыс., пуд. [99], т. е. в 6,6 раза больше. Остальная руда была поставлена на находившийся в ведении алтайского горнозаводского начальства Локтевский завод во исполнение заключенного Поповым в 1854 г., с разрешения Кабинета, контракта с артиллерийским ведомством военного министерства о поставке со своих рудников в течение 3 лет 1,085 млн. пуд. серебросвинцовых руд на условии выплаты 1 руб. 70 коп. за каждый пуд свинца, выплавленный из поставляемой руды, что в совокупности составляло сумму в 380 тыс. руб. Сверх этого ему предназначалось к уплате более 170 тыс. руб. за содержавшееся в рудах серебро [100]. Еще одним из заключенных контрактов Попов обязывался к ежегодной поставке на Алтайские заводы 10 тыс. пуд. свинца в течение 4 лет за плату 2 руб. 70 коп. за пуд [101]. Поскольку кабинетские власти были заинтересованы в поставках свинца и руды с заводов и рудников Поповых, они оказывали им содействие в решении остро стоявшей проблемы рабочей силы. Так, из 1006 рабочих, занятых в 1856 г. в целом на всех заводах, рудниках и угольных шахтах Поповых, 105 чел. (10,4%) составляли мастеровые и работные, направленные с алтайских заводов и рудников [102].

На рубеже 1850–1860-х гг. огромное горнозаводское хозяйство Поповых (принадлежавшие им рудные месторождения оценивались в 1860 г. в 5 млн. 945 тыс. руб.) пришло в кризисное состояние. К 1863 г. бездействовали Благодато-Стефановский завод и два плавильных отделения, значительно сократилась производительность Александровского отделения (до 977 пуд. против 9012 пуд. свинца, произведенных в 1856 г.) [103]. Кризис во многом был спровоцирован необходимостью удовлетворения многочисленных частных и казенных долговых исков, предъявленных после смерти главы купеческой фирмы Степана Попова его сыновьям Николаю и Александру. Общая сумма долгов Степана Попова исчислялась суммой, превышавшей

563

400 тыс. руб., в обеспечение ее выплаты Поповым пришлось заложить несколько серебросвинцовых рудников, в том числе и самый богатый из них — Богословский (его стоимость оценивалась в 1,49 млн руб.) [104]. Тем не менее рассчитаться с долгами не удалось, более того к началу 1860-х гг. они выросли до огромной суммы в 4 млн. руб., покрыть которую наличными деньгами Поповы не могли, и в результате был наложен арест на их рудники, заводы и другое имущество.

Огромные капиталы, вложенные Поповыми в развитие горнозаводского производства, оборачивались медленнее, чем в тех отраслях предпринимательства, в которых они были накоплены (торговля, откупа, подряды), и не принесли ожидавшихся прибылей, особенно в связи с сокращением в 60-е гг. спроса на свинец со стороны начавших вступать в полосу кризиса кабинетских предприятий. Поставки же свинца для нужд военного ведомства в Москву и Петербург сдерживались конкуренцией английского свинца, который доставлялся из Англии в Россию без всякой провозной платы, в виде балласта на судах, тогда как перевозка свинца с завода Поповых до Москвы обходилась в 1 руб. 20 коп., а до Петербурга — 1 руб. 40 коп. за пуд. Банкротству Поповых способствовали также недостаточно эффективный менеджмент, неудачи в других сферах предпринимательства (в частности, в винных откупах) [105].

Негативно сказывался на предпринимательстве купцов в различных отраслях сибирской промышленности, в том числе и в горнозаводской, имевший место начиная с 1830-х гг. массовый отток капитала в золотопромышленность — отрасль, ставшую своеобразным центром притяжения капиталов не только сибирского, но и купечества Урала и европейской части страны, а также жаждавших обогащения за счет высокодоходного бизнеса представителей чиновничье-дворянской аристократии. Появление и развитие в Сибири золотопромышленности один из пионеров этой отрасли купец В. Скарятин сравнивал с «переворотом», поколебавшим «все устои общественного организма края» [106]. По небезосновательному мнению крупного предпринимателя канского купца М. Каминера, в золотодобывающих губерниях Сибири практически все предпринимательские операции были направлены к золотопромышленности, «связаны с нею и ей подчинены» [107]. Хотя утвержденным в 1838 г. «Положением о частной золотопромышленности на казенных землях Сибири» правом на занятие золотопромышленностью наделялись лишь купцы первой и второй гильдий, потомственные почетные граждане и дворяне, купцы третьей гильдии и предприниматели из других сословий также стремились приобщиться к приносившему большие доходы бизнесу посредством активного участия в торгово-посреднических операциях, связанных с поставками на прииски продовольствия и оборудования, наймом рабочих, поиском золотосодержащих месторождений, службой в правлениях золотопромышленных компаний управляющими, агентами, бухгалтерами, приказчиками на приисках и т. д.

Первые месторождения золота в Сибири были открыты благодаря настойчивости и предпринимательской энергии, проявленным проживавшим в

564

Томске верхотурским купцом Федотом Поповым, крупным откупщиком, подрядчиком и торговцем, снаряжавшим начиная с 1823 г. на протяжении нескольких лет поисковые партии и лично принимавшим участие в поисках золота и устройстве первых приисков в томской тайге. По разным сведениям, Ф. Поповым на поиски золота было израсходовано от 2 до 5 млн. руб. ассигн., нажитых им, а также его дядей Андреем и братом Степаном (многие коммерческие операции велись ими совместно) в подрядах и винных откупах [108]. В целом винные откупа, приносившие их содержателям огромные барыши, были одним из важнейших источников накопления капиталов, вкладываемых в золотопромышленный бизнес. Помимо Поповых, из откупщиков вышли такие крупные золотопромышленники первой половины XIX столетия, как ростовские (красноярские) купцы Мясниковы, тарские купцы Е. и К. Филимоновы (переселившиеся в 1839 г. в Томск, главную резиденцию сибирских золотопромышленников), проживавший в Томске вышневоложский купец С. Сосулин, красноярский купец А. Яковлев, иркутский Е. Кузнецов, верхотурский Ф. Соловьев, мензелинский В. Рукавишников, а также дворяне Базилевские, П. Голубков, Д. Бенардаки, А. Голицын, Н. Рюмин и др.

Важную роль в становлении сибирской золотопромышленности сыграли капиталы уральского купечества. В 1826 г. екатеринбургские купцы А.Т. и Я.М. Рязановы, А.И. Баландин и Г.Ф. Казанцев образовали компанию для разработки золотых россыпей на территории Томской губ., на долю которой от всего добываемого на приисках губернии золота в 1837 г. приходилось 46,9% (37,7 из 80,4 пуд.), а в 1838 г. — 48,2% (44 из 91,2 пуд.) [109]. С конца 1820-х гг. Баландин и Рязанов вели также добычу золота в Северном Казахстане, где им принадлежало 9 приисков в бассейне р. Кия [110]. Активное участие приняли уральские купцы также в развитии золотопромышленности Енисейской губернии, куда с начала 1840-х гг. переместился центр золотодобычи. Помимо вышеназванных фамилий, приисками в енисейской тайге владели уральские купцы Подсосовы, Красильников, Тарасов, Юшков и др. По сведениям за 1845 г., компании, организованные купцами уральского региона и действовавшие с их участием, разрабатывали до 50% от общего числа приисков, имевшихся в Минусинском округе (9 из 18), 15% приисков Енисейского округа (18 из 122), 40% всех месторождений в системе р. Большой Бирюсы (4 из 10). Из общей добычи в этих районах золота на их долю приходилось около 30% (242 пуда из 889) [111]. В успехах уральских купцов в золотопромышленном бизнесе, помимо крупных капиталов, сыграли свою роль, по-видимому, и сложившиеся на Урале традиции организации горнозаводского хозяйства.

В золотопромышленность переливались также и капиталы, накопленные во внутренней и внешней торговле Сибири. Торговое происхождение имели, в частности, капиталы, вложенные в золотопромышленность томскими купцами Толкачевыми, Серебренниковыми, Хромовыми, Е. Бобковым, Л. Некрасовым, петропавловскими Зенковыми и Большаковым, семипалатинскими С. Самсоновым, Ф. Мамонтовым, Нагайцевой, тюменскими Грехо-

565

выми, барнаульскими Щеголевыми, красноярскими П. Кузнецовым, С. Щеголевым, Беловыми. В кяхтинской торговле и подрядной доставке кяхтинских товаров сложились капиталы иркутских купцов-золотопромышленников Трапезниковых, Мыльниковых, Басниных, Федченко, Катышевцевых, Герасимовых, Базановых, Михеевых, И. Хаминова, селенгинских Кандинских, Д. Старцова, Н. Ширяева, тарского Я. Немчинова, тюменского К. Шешукова, кяхтинцев И. Носкова, Сабашниковых. С конца 1850-х гг. в золотопромышленность Енисейской губ. стали инвестироваться капиталы, наживаемые в поставках хлеба и других припасов и материалов на золотые прииски (Кытмановы, Матонины, Фунтусовы, Данилов, Востротин и др.).

Часть купцов приобретала необходимый для включения в золотодобывающий бизнес капитал на службе у крупных золотопромышленников и компаний. Так, М.К. Сидоров, сын разорившегося архангельского купца, ставший одним из крупнейших золотопромышленников Енисейской губ., стартовый капитал накопил на службе у золотопромышленника Латкина, получая попудную плату (500 руб.) с золота, добывавшегося на разведанных им месторождениях. Записавшийся в 1839 г. в канское купечество екатеринбургский купец Гаврило Машаров, превратившийся в 1840–1850-е гг. в одного из самых богатых сибирских золотопромышленников, в 1830-е гг. ходил во главе поисковых партий, снаряжаемых екатеринбургским купцом Я. Рязановым. Со службы в золотопромышленных компаниях начинал свою предпринимательскую карьеру в 1840 — первой половине 1850-х гг. и красноярский купец С. Шрейберг. Переписавшись затем в минусинское купечество, он получил дозволительное свидетельство на производство золотого промысла, для чего составил паевое товарищество с купцом Ф. Доссером. В качестве уполномоченных по делам золотопромышленной компании коллежского советника Голубкова занимались в 1850-е гг. организацией поставок продовольствия и приискового оборудования красноярские купцы-золотопромышленники Н.П. Токарев и К.И. Шпейер. Томский золотопромышленник З. Цибульский начинал свою предпринимательскую карьеру на службе у золотопромышленника Рязанова, а затем в К° Красильникова. Доходы, полученные от службы управляющими и приказчиками, позволили включиться в самостоятельный золотопромышленный бизнес также купцам А. и Е. Кытмановым, М. Окулову, Н. и И. Прейнам и др. [112]

Со времени допущения частной золотопромышленности в России и по 1861 г. дозволительные свидетельства на занятие ею были выданы 1125 лицам, в числе которых дворяне составляли 621 чел. (55,3%), потомственные почетные граждане — 87 (7,7%), купцы первой и второй гильдий — 417 чел. (37,0%) [113]. Примерно такое же распределение золотопромышленников по сословиям показывают и имеющиеся в нашем распоряжении данные за менее продолжительные периоды и отдельные годы. Так, из 140 человек, получивших в период с 1837 по 1842 г. разрешение на добычу золота в Сибири и Казахстане, к дворянско-чиновничьему сословию принадлежали 49% (69 чел.), а остальные представляли купечество высших гильдий и почетных граждан [114]. Из 45 свидетельств на производство золотого промысла в Сиби-

566

ри, выданных в 1853 г. Алтайским горным правлением (до 1857 г. вся сибирская золотопромышленность была подведомственна алтайскому горнозаводскому начальству), 25 выбрали купцы и почетные граждане, остальные — представители дворянской аристократии и отставные чиновники [115]. Обладателями свидетельств на поиски и добычу золота в Восточной Сибири в 1857 г. стали 33 купца и 21 дворянин [116]. Существенных изменений ситуация не претерпела вплоть до реформирования золотодобывающей отрасли в 1871 г., открывшего доступ в золотопромышленность мелким капиталам: из 217 разрешений на золотопромышленность, выданных в течение 1868–1869 гг. Алтайским горным правлением и Главным управлением Восточной Сибири, на долю дворян приходилось 52% (114 свидетельств), а остальные 104 свидетельства были выбраны представителями купеческого сословия [117].

Вышеприведенные данные о соотношении представителей купеческого и дворянского сословий в составе золотопромышленников корреспондируются с опубликованными в «Справочной книге для золотопромышленников» сведениями о сословной принадлежности владельцев золотых приисков. За период с 1833 по 1871 г. в золотодобывающих округах Восточной Сибири было заявлено и отведено для разработки 1188 приисков, владельцами которых купцы и дворяне выступали примерно в равном соотношении: на долю купцов и купеческих компаний приходился 591 прииск, а дворян и чиновников-597 [118].

Реальное участие купечества в золотопромышленном бизнесе было, однако, относительно более весомым, поскольку многие дворяне, официально значившиеся владельцами приисков, являлись фиктивными золотопромышленниками. Часть из них выступала в роли подставных лиц, на которых оформлялся отвод золотоносных площадей золотопромышленными компаниями (уставом о частной золотопромышленности разрешалось занимать на одно имя не более одного участка длиною в 5 верст). Лишь немногие из дворян, формальных владельцев золотых приисков, реально участвовали в организации их эксплуатации (Бенардаки, Базилевские, Асташев). Значительная же часть принадлежала к той категории золотопромышленников, которых генерал-губернатор Восточной Сибири Корсаков называл «паразитами», которые, «не имея капитала и не желая вовсе заниматься золотопромышленностью», пользовались своими привилегиями и «ссужали своими именами лиц, действительно занимавшихся золотопромышленностью, но не имевших на это право» [119]. В числе последних могли быть и купцы, лишенные права владеть приисками по гильдейскому (купечество третьей гильдии), либо национальному признаку (купцы-евреи).

Купцы-золотопромышленники охотно объединялись в компании с представителями дворянской аристократии и отставными чиновниками, которые, используя свои связи, могли добиться отвода выгодных для разработки золотоносных площадей, помочь отсудить месторождения у конкурентов, допустивших нарушения в порядке их оформления, заполучить так называемые «казенные остатки» — участки, остававшиеся после отвода заявляемых к разработке площадей по законодательно установленной норме. Со

567

своей стороны, купцы предлагали капитал и управленческие услуги по поиску и разработке месторождений.

Как правило, купцы осуществляли управление и теми золотопромышленными компаниями, в которых участие дворян было не номинальным, а предусматривало вполне реальные с их стороны капиталовложения. Наиболее крупными совместными компаниями, образованными в 1830–1850-е гг. золотопромышленниками из дворянского и купеческого сословий, были компании коллежского советника И. Асташева и верхотурского купца С. Попова (основана в 1832 г.), коллежского советника Ф. Горохова, полковника Атопкова и томских купцов Е. и К. Филимоновых (1839 г.), надворного советника П. Голубкова и иркутского купца Е. Кузнецова (1840 г.), поручика Бенардаки и екатеринбургских купцов Рязановых (1840 г.), Асташева и екатеринбургских купцов Баландиных и Рязановых, Асташева и купцов Толкачева и Коробкова. Компания Горохова и Филимоновых во второй половине 1840-начале 1850-х гг. намывала ежегодно свыше 100 пуд. золота на сумму свыше 2 млн. руб. сер., компания Голубкова и Кузнецова в течение 1842–1845 гг. добыла 306 пуд. (в среднем 76,5 пуд. в год), а в 1846 г. — 140 пуд. (чистая прибыль составила 1 млн руб.), компания Асташева, Толкачева и Коробкова за 1842–1845 гг. — 191 пуд. (47,8 пуд. в год) и т. д. [120]

Распространенность компанейской формы организации золотодобычи объяснялась не только стремлением к обогащению за счет высокодоходного бизнеса большого числа представителей купеческого и дворянского сословий, но и потребностью в объединении капиталов, вызванной, с одной стороны, необходимостью значительных затрат, связанных с поиском и добычей золота, а с другой — стремлением золотопромышленников, столь свойственным раннему периоду золотопромышленной лихорадки, разведать и закрепить за собой как можно большее количество золотоносных участков. В результате к 1861 г. уже было зарегистрировано 459 золотопромышленных компаний и товариществ [121].

Судя по имеющимся в источниках спискам лиц, получавших свидетельства на производство золотого промысла, сибирские купцы составляли не более трети от общего состава золотопромышленников, среди которых явно преобладали дворяне и купечество уральских и европейских губерний. Так, в алфавит лиц, «кому дозволено заниматься золотопромышленностью на 1842 г.», составленный в Главном управлении Западной Сибири, были внесены 140 золотопромышленников, из них лишь 31 чел. (22%) принадлежали к сибирскому купечеству [122]. В числе лиц, кому в течение 1853 г. Алтайским горным правлением были выданы разрешения на занятие золотопромышленностью, сибирские купцы составляли 33% (15 из 45 чел.) [123].

Определение доли, приходившейся на сибирских купцов в общей добыче золота, затруднено отсутствием полных данных о распределении паев между участниками золотопромышленных компаний, а также частыми изменениями как в составе участников компаний, так и в соотношении принадлежавших им паев. К тому же часть приисков, как уже указывалось выше, записывалась на подставных лиц, являвшихся золотопромышленниками

568

лишь фиктивно. По статистическим данным, собираемым Горным департаментом Минфина, можно определить лишь совокупный объем добычи золота, приходившийся на прииски, состоявшие в индивидуальной собственности сибирских купцов, принадлежавших им компаний и смешанных компаний с их участием. Результаты подсчетов этого показателя за 1845 и 1861 гг. сведены в таблице 63.

Таблица 63

Участие сибирского купечества в добыче золота
в 1845 и 1861 гг.^*

Сословно-региональные группы золотопромышленников	Число приисков		Добыто золота		Рабочих
Сословно-региональные группы золотопромышленников	абс.	%	пуд.	%	чел.	%
1845 г.
Сибирские купцы и компании с их участием	64	30,0	373	39,1	8955	32,9
Остальные золотопромышленники	149	70,0	579	61,9	18239	67,1
Всего:	213	100,0	952	100,0	27194	100,0
1861 г.
Сибирские купцы и компании с их участием	144	38,7	368	34,4	11356	37,5
Остальные золотопромышленники	228	61,3	703	65,6	18913
Всего:	372	100,0	1071	100,0	30269	100,0

^* Подсчитано по: Горный журнал. 1846. Ч. 2. Кн. IV. С. 159–170, Кн. V. С. 297–325; РГИА. Ф. 37. Оп. 40. Д. 222. Л. 2–108.

Как видим, на сибирских купцов и компании, действовавшие с их участием, приходилось около трети от всей добычи золота. А в наиболее крупных из золотопромышленных компаний (Кузнецова-Голубкова, Бенардаки — Рязановых, Асташева–Толкачева–Коробкова, Баунтовской, Прибрежно-Ленской и др.), по которым есть данные о распределении паев между компаньонами, на паи, принадлежавшие сибирским купцам, приходилось около 20% добывавшегося золота (в 1861 г. 110 из 540 пуд.).

Определенное представление о доле, приходившейся на сибирское купечество в общей золотодобыче, дают и сведения за 1870 г. о распределении паев между участниками 25 крупнейших золотопромышленных компаний, приведенные в «Справочной книге для золотопромышленников». Согласно этим данным, сибирские купцы контролировали (имели более половины паев) 12 из 25 компаний, в том числе 4 из 10 компаний, образованных до 1861 г. [124] Однако основная часть учтенных в этом издании компаний была создана уже после 1861 г. (15 из 25) и действовала на Лене и в Забайкалье

569

(13 из 25) — в тех золотодобывающих районах, где сибирские купцы на этом этапе занимали главенствующие позиции.

Сибирским купцам (в основном иркутским и селенгинским, разбогатевшим на кяхтинской торговле) принадлежала в дореформенный период большая часть приисков и 60% добычи золота в Олекминском, Баргузинском и Верхнеудинском районах (1861 г.). На сибирских же купцов (преимущественно семипалатинских и тюменских) приходилась накануне 1861 г. почти вся добыча золота в северном Казахстане, около половины всего золота (16 из 32 пуд.), добываемого на приисках Томской губ. (здесь наибольшую активность проявляло томское купечество). Однако в главном центре сибирской золотопромышленности — Енисейской губ., на которую приходилось накануне 1861 г. 2/3 всего добываемого в Сибири золота, сибирские купцы-золотопромышленники занимали второстепенные позиции по сравнению с купцами из Европейской России и золотопромышленниками-дворянами: на приисках, принадлежавших им и компаниям, в которых они имели долевое участие, добывалось только около 20% всего золота (в 1861 г. 140 из 713 пуд.). К тому же значительную часть сибирских купцов, имевших золотой промысел в Енисейской губ., составляли не потомственные сибиряки, а выходцы из уральских и российских городов, причислившиеся в города Енисейской губернии с началом золотопромышленной лихорадки. Среди них были такие крупные золотопромышленники, как Ф. Машаров, С. Щеголев, К. Шпейер, Н. Токарев, С. Белов, В. Латкин, М. Сидоров. Пришлый элемент в составе сибирских купцов-золотопромышленников представляли также томские купцы А. Бобков, Т. и А. Толкачевы, С. Сосулин, барнаульская купчиха П. Щеголева и др.

Этому наиболее динамичному слою в составе сибирского купечества предреформенного периода принадлежало первенство в открытии новых золотоносных районов на территории Сибири. Выше уже отмечалась пионерская роль в развитии золотопромышленности в Томской губернии и Киргизской степи поселившегося в Томске верхотурского купца Ф. Попова. Первые месторождения золота в Енисейской губернии были открыты записавшимися в канское купечество выходцем из екатеринбургского купечества Ф. Машаровым и вязниковцем А. Толкачевым. Но с другой стороны, первые открытия золота в Ленском золотопромышленном районе были сделаны поисковыми партиями нерчинского купца X. Кандинского и иркутских К. Трапезникова и П. Герасимова, выходцев из потомственного сибирского купечества, вложивших в поиски золота капитал, нажитый в кяхтинской торговле и подрядах. Переселившимся в Иркутск из Барнаула купцом П. Федченко был открыт и заявлен к разработке первый золотой прииск в Забайкальской обл. [125]

В целом, несмотря на доминирующее положение в золотопромышленности купечества Урала, Европейской России и представителей чиновничье-дворянского сословия, эта отрасль имела для сибирского купечества значение одного из важнейших источников накопления капиталов. Целый ряд его представителей вошел в предпринимательскую элиту, нажившую на золото-

570

добыче миллионные состояния. К их числу следует отнести, в частности, красноярских купцов И. Кузнецова и С. Щеголева. На долю составленной ими компании в 1840-е гг. приходилось более 10% всего объема добычи золота в Енисейской губ. Только в период с 1842 по 1845 г. на приисках этой компании было намыто 266 пуд. золота на сумму более 3 млн. руб. Преимущественно за счет доходов от золотодобычи сколотил свое огромное состояние (из которого только на благотворительные цели было потрачено около 2 млн. руб.) крупный откупщик, подрядчик и промышленник иркутский купец Е. Кузнецов. По сведениям на середину 1840-х гг., им в компании с надворным советником П. Голубковым добывалось ежегодно более 100 пуд. золота (в 1845 г. — 111 пуд.). Сравнимые с вышеуказанными объемы добычи золота имела компания, в которую входили томские купцы Е. и К. Филимоновы, полковник Атопков и коллежский советник Ф. Горохов. Обладателями крупных состояний стали также зачинатели сибирской золотопромышленности Поповы, канский купец Гаврила Машаров, томские Федот и Архип Толкачевы, в 1840-е гг. на долю каждого из них, по принадлежавшим им в золотопромышленных компаниях паям, приходилось от 20 до 40 пуд. золота в год. В 1850–1860-е гг. золотопромышленная верхушка пополнилась за счет удачливых золотопромышленников из числа иркутских и забайкальских купцов — К. Трапезникова, И. Носкова, П. Катышевцева, Я. Немчинова, П. Баснина и др. На рубеже феодального и капиталистического периодов ими был основан ряд золотопромышленных компаний, которые в пореформенное время во многом определяли лицо сибирской золотопромышленности (Лензото, К° промышленности, Прибрежно-Витимская).

Доля, приходящаяся в добыче золота на предпринимателей-сибиряков, существенно повышается, если учесть, что значительная часть золотопромышленников-дворян (Ф. Горохов, И. Асташев и др.) проживали в сибирских городах, а некоторые (как Ф. Горохов) временно записывались в купечество. Так, в Томске, являвшемся столицей сибирских золотопромышленников, в начале 1850-х гг. золотым промыслом занимались 8 дворян и 10 купцов и почетных граждан. В 1849–1851 гг. они получали со своих приисков ежегодно в среднем 176 пуд, золота (в том числе 26 пуд. с приисков в Томской губ. и 151 пуд. — в Восточной Сибири) стоимостью 1,9 млн руб., что составляло почти 1/5 часть от общесибирской добычи [126].

Как было показано в двух предыдущих главах, развитие золотопромышленности способствовало накоплению сибирскими купцами капиталов на основе торгово-закупочных операций, связанных с подрядными поставками продовольствия и оборудования на золотые прииски. Многие сибирские купцы стремились поступить на службу в золотопромышленные компании в качестве начальников поисковых партий, приказчиков, конторщиков, бухгалтеров и т. п. Только в книге на запись контрактов и договоров красноярского маклера за 1856 г. содержится до десятка договоров, заключенных купцами третьей гильдии (которым законодательством запрещался самостоятельный промысел золота) с правлениями компаний и отдельными золотопромышленниками на поиски золота (на условии попудной оплаты

571

или годового жалования), службу в качестве приказчиков на приисках, управляющих и конторщиков в правлениях [127]. Так, минусинский купец третьей гильдии П.С. Минаев управлял приисками крупного золотопромышленника мензелинского купца В. Рукавишникова. Управляющими и приказчиками на золотых промыслах служили многие томские купцы: И.И. Скворцов управлял делами золотопромышленника И.Д. Асташева, А. Слончевский служил приказчиком на золотых приисках коллежского советника И.И. Коновалова, П.С. Сосулин в середине 1850-х гг. являлся главноуправляющим опекунского управления по делам золотопромышленности Горохова, Атопкова и Филимоновых. Иркутский купец П.П. Нефедьев в конце 1850-х гг. управлял приисками компании Логинова и иркутских купцов по золотопромышленности. Уполномоченным по делам золотопромышленной компании графа Бенкендорфа, тайного советника Якобсона и поручика Бенардаки был красноярский купец М.Н. Окулов [128].

Несмотря на то, что золотодобывающий бизнес служил источником накопления крупных капиталов, степень их устойчивости была даже меньшей, чем в других, менее прибыльных, отраслях промышленного производства. Многие из первых золотопромышленников, став в короткое время, благодаря открытию богатых месторождений, обладателями крупных состояний, так и не смогли придать своему бизнесу прочное основание и тем более сделать его наследственным. Уже в 1850–1860-е гг. разорились томские золотопромышленники Ф. Горохов, Филимоновы, Сосулины, Поповы, красноярские Г. Машаров, И. Ларионов, В. Латкин, иркутские П. Федченко, А. Мыльников, нижиеудинский Н. Пономарев, селенгинские Кандинские. Пришли в расстройство дела и ряда золотопромышленников из уральских и европейских губерний — Красильникова, Голубкова и др. Помимо истощения к середине XIX в. наиболее богатых из разведанных золотоносных месторождений, потребовавшего перехода к более трудоемкой и технологически сложной разработке пластов с меньшим содержанием золота, к банкротствам золотопромышленников вели также: а) порожденное стремлением закрепить за собой как можно большее количество золотоносных площадей рискованное кредитование на основе привлечения больших сумм кредитных средств под огромные проценты, доходившие до 10 в месяц; б) трудности с наймом и дороговизна рабочей силы; в) характерный для многих из зачинателей сибирской золотопромышленности расточительный образ жизни (известные по мемуарам и публицистике хрестоматийные примеры с Гороховым, Машаровьш, Щеголевым представляли лишь вершину айсберга); г) отсутствие личного управления делами принадлежавших им компании со стороны многих золотопромышленников, передоверявшихся уполномоченным и управляющим, многие из которых действовали не столько в интересах хозяев, сколько в целях собственного обогащения и наживы.

И все-таки, несмотря на рискованность капиталовложений, золотодобыча привлекала внимание значительной части купцов, поскольку, по сравнению с другими отраслями промышленности, требовала минимальных вложений в основной капитал, а большие затраты оборотного капитала окупа-

572

лись сторицей в случае обнаружения богатых месторождений (прибыль от разработки наиболее богатых приисков в 1840–1850-е гг. доходила до 100% и более). В городах, расположенных в золотодобывающих губерниях, золотопромышленностью занимались большинство купцов, состоявших в первой и второй гильдиях. Так, в Томске в 1841 г. в золотодобыче обращались капиталы 6 из 12 имевшихся в городе купцов высших гильдий, а в 1857 г. — 11 из 24, в Красноярске в 1852 г. — 7 из 9, в Канске — 8 из 10 (1850 г.). в Ачинске — 2 из 3 (1858 г.), в Минусинске — 7 из 14 (вторая пол. 1850-х гг.) [129]. В золотопромышленный бизнес была вовлечена также верхушка иркутского и забайкальского купечества: в ведомости о действии частных золотых приисков Сибири за 1861 г. в числе владельцев приисков указаны 9 иркутских, 5 селенгинских, 2 кяхтинских и один киренский купец, а также 4 образованных ими золотопромышленных компании [130]. Что касается купцов Тобольской губ., то они до 1861 г. за редким исключением практически не принимали участия в разработке месторождений на территории основных золотопромышленных районов Сибири, ограничиваясь предпринимательством в северном Казахстане. Так, по той же ведомости 1861 г., приисками в Восточной Сибири владели лишь 2 представителя купечества этой губернии — тюменский купец К. Шешуков и проживавший в Кяхте тарский купец Я. Немчинов. Вместе с тем необходимо отметить, что целый ряд известных золотопромышленников Томской и Енисейской губерний происходил из переселившихся сюда с началом золотопромышленной горячки купцов Тобольской губ. — К. и Е. Филимоновы, Н. Токарев, И. Чечуров и др.

В целом, совокупный объем золота, добытого в Сибири с 1819 по 1861 г., по сведениям, основанным на подсчетах специалистов Главной конторы Алтайского горного округа, составил 35587 пуд. на сумму более 470 млн руб. [131] Однако в силу того, что местные сибирские купцы занимали второстепенные позиции в добыче золота, а значительная часть прибыли, получаемой золотопромышленниками-дворянами и купцами Урала и Европейской России, вывозилась из Сибири, развитие золотопромышленности не оказало того благотворного воздействия на развитие региона, которое мог оказать оборот такого огромного богатства. Вне сомнения, что развитие золотопромышленности в значительной мере ускорило процесс накопления капиталов и расширило рынок наемной рабочей силы в Сибири, стимулировало рост товарно-денежных отношений, значительно повысив спрос на продукцию сибирского сельского хозяйства. Накопленные в золотопромышленности капиталы частично инвестировались в развитие сибирского пароходства (Мясниковы, Бенардаки, Рукавишников), кяхтинскую торговлю, через благотворительные пожертвования направлялись на развитие образования, социальные нужды и пр. А с другой стороны, золотопромышленность стала своеобразным центром поглощения капиталов, спровоцировав их отток из других отраслей сибирской экономики, в том числе и обрабатывающей промышленности. Она разбудила в сибирском обществе стремление к расточительности и роскошному образу жизни, ранее сдерживавшиеся ограниченностью имевшихся в регионе частных богатств, что

573

оборачивалось непроизводительной растратой огромных состояний, наживавшихся в золотопромышленном бизнесе, подрывом сложившихся общественных нравов и моральных устоев. Утвердившийся как норма предпринимательского поведения хищнический характер добычи золота определил техническую отсталость отрасли (паровые машины в 1861 г. применялись лишь на 3 приисках из 372), способствовал формированию в Сибири предпринимательской ментальности, основанной на склонности к быстрому обогащению любыми способами и методами.

574

2. Уровень развития и социально-правовые условия
купеческого промышленного предпринимательства

Как было показано выше, промышленное предпринимательство купцов развивалось в более крупных формах по сравнению с предприятиями, принадлежавшими промышленникам из непривилегированных сословий. Поэтому в первую очередь благодаря притоку купеческого капитала число частных мануфактур в обрабатывающей промышленности Сибири с 1800 по 1861 г. увеличилось с 23 до 95, т. е. более чем в 4 раза [132]. Однако высшей для Сибири феодального периода — мануфактурной стадии — даже в конце исследуемого периода производство достигало далеко не на всех принадлежавших купцам предприятиях. Почти исключительно в крупнокапиталистических формах (простая капиталистическая кооперация и мануфактура) частное предпринимательство развивалось в таких отраслях сибирской обрабатывающей промышленности, как бумажная, стекольно-фаянсовая, сукнодельная, винокуренная, сахарная, крахмально-паточная, табачная, а также в горнозаводском производстве и золотопромышленности. Что касается других производств (кожевенное, салотопенное, мыловаренное, свечное, мукомольное и пр.), то в них, наряду с крупными предприятиями, функционировала и масса мелких заведений, собственниками которых были не только мещане и крестьяне, но и купцы третьей гильдии. Так, в кожевенной промышленности западносибирского региона, которая среди всех обрабатывающих отраслей притягивала наибольшее число купеческих капиталов, количество мануфактур (к которым исследователи обычно относят предприятия с разделением производственных операций между рабочими числом 10 и более человек и объемом производства свыше 3 тыс. кож) хотя и увеличилось в течение первой половины XIX в. с 9 до 23, но одновременно накануне 1861 г. здесь действовало 25 принадлежавших купцам кожевен, имевших производительность менее 3 тыс. кож, в том числе 10 кожевен производительностью менее 1 тыс. кож [133]. Наряду с централизованной, в этой отрасли широкое распространение получила мануфактура смешанного типа, в которой основные производственные операции выполнялись на заводе хозяина, а отделка кож — рабочими-кожевниками на дому. Накануне

574

1861 г., по свидетельству владельца одной из крупнейших в Тюмени кожевен И.Е. Решетникова, «домашними» работниками купцов-мануфактуристов являлись практически все кожевники пригородных тюменских деревень [134].

В свечном производстве до 1861 г. имелось лишь одно предприятие мануфактурного типа, принадлежавшее томскому купцу С.Е. Сосулину. По сведениям за 1856 г., на нем было занято 29 рабочих, производивших 7 тыс. пуд. сальных свечей на 22 тыс. руб. В начале 1860-х гг. еще одна мануфактура в этой отрасли была открыта томскими купцами Толкачевым и Колчиным. На устроенном ими близ деревни Кузовлевой в Томском уезде заводе по производству восковых свечей 10 рабочими вырабатывалось продукции на 30 тыс. руб. (1866 г.). Вместе с тем в Западной Сибири купцам принадлежало 10 небольших свечесальных заводов производительностью от 150 до 2000 пуд. свечей и числом занятых в производстве рабочих от 1 до 4 чел., при этом совокупный объем производства сальных свечей в этих мелких заведениях превосходил размеры производства на мануфактурном предприятии Сосулина — 10150 против 7000 пуд. [135] Не доросла до мануфактурного уровня к концу рассматриваемого периода и мыловаренная промышленность Сибири: на самых крупных предприятиях этой отрасли было занято не более 4–6 рабочих и вываривалось 2–4 тыс. пуд. мыла, производительность же большей части купеческих мыловарен (в Западной Сибири 10 из 15) составляла всего от 50 до 250 пуд. На домануфактурном уровне находились в предреформенный период также такие отрасли сибирской обрабатывающей промышленности, как маслоделие, канатно-веревочная, химическая.

Многие предприятия в вышеназванных отраслях, принадлежавшие не только мещанам и крестьянам, но и купцам третьей гильдии, имели полукустарный характер, когда наряду с наемными работниками в производстве участвовал сам хозяин или члены его семьи. Так, в 4 из 5 купеческих салотопен, действовавших в 1831 г. в Кургане, функции мастера выполняли сами хозяева этих промышленных заведений, в Томской губ. в 1856 г. такая ситуация имела место на 6 из 7 купеческих мыловарен, в 1 из 2 канатных фабрик, в 2 из 14 кожевен [136].

Хотя в большинстве отраслей сибирской промышленности доминировало крупное производство, в целом она находилась в доиндустриальной фазе, характеризовавшейся господством ручного труда. Применявшиеся на мануфактурах в ряде производств (кожевенном, мукомольном, писчебумажном, горно-металлургическом, золотопромышленности) технические устройства и машины основывали свое действие на конной тяге, силе воды и ветра. Паровые машины в предреформенный период применялись лишь на некоторых частных винокуренных заводах (как, например, на заводе Шупинских в Восточной Сибири) и на 3 из 370 действовавших золотых приисках. За немногими исключениями, сибирские частные мануфактуры были небольшими по размерам: в обрабатывающей промышленности в 1860 г. имелось всего 7 предприятий с числом рабочих, превышавшим 60 чел. А на самых крупных из мануфактур (И. Медведева, С. Сосулина, А. Поклевского-

575

Козелло) было занято немногим более 100 чел. Более крупные предприятия действовали в горной промышленности Сибири. Так, на Благодато-Стефановском заводе С. Попова было занято 260 рабочих, а всего на его заводах и рудниках работало более 1 тыс. чел. Численность рабочих на наиболее крупных золотых приисках Енисейской губ. достигала 500–1 тыс. чел., однако в среднем в сибирской золотопромышленности на один прииск приходилось менее 100 рабочих [137]. В целом Сибирь значительно уступала по уровню развития промышленности центральным регионам страны, где в предреформенный период уже начался промышленный переворот, связанный с переходом к фабрично-заводскому производству [138].

Важное значение для оценки уровня развития купеческого промышленного предпринимательства имеет вопрос об устойчивости и преемственности вкладываемых в промышленную сферу капиталов. Из 32 кожевенных заводов Тобольска, чье время основания указано в ремесленно-промышленной переписи 1720 г. [139], лишь 3 вели отсчет своего действия с конца XVII в. (самая ранняя дата — 1786 г.), а остальные (84% от общего числа) были построены уже в XVIII в. (время основания 2 заводов не указано). Первая из имевшихся в городе 12 мыловарен была основана в 1704 г., а остальные были запущены в действие в течение предшествующего переписи десятилетия, в том числе 9 (75%) в 1715–1718 гг. 17 из 24 учтенных этой же переписью кожевенных предприятий Тюмени (71%) были основаны в 1710–1718 гг., т. е. в течение предшествовавшего переписи десятилетия, в том числе 6 (25%) — менее, чем за 5 лет до переписи, а начало действия старейшей из тюменских кожевен датировалось 1700 г. Схожая ситуация имела место и в тюменском мыловарении, где все имевшиеся предприятия были основаны в период между 1703 и 1717 гг., а также в кожевенной промышленности Туринска, где лишь 1 из 7 предприятий вело свою историю с конца XVII в. (с 1695 г.), а остальные были заведены в период с 1701 по 1714 г.

Из 14 сибирских мануфактур, действовавших в 60-е гг. XVIII в., о которых в источниках имеются сведения о времени основания, одна вела свою историю с 1723 г., еще одна — с 1733 г., 5 были основаны в 1740-е гг., 4 -в 1750-е гг. и 3 — в 1760-е гг. [140] Сведения о времени основания указаны и в ведомостях о действии промышленных предприятий Тюмени за 1809 г.: 2 старейших из 17 принадлежавших местным купцам кожевенных, мыловаренных и салотопенных предприятий были основаны в 1735 г., т. е. действовали к этому времени уже более 70 лет, в промежуток от 50 до 60 лет укладывался срок действия двух предприятий, от 40 до 50 лет — еще двух, от 30 до 40 лет и от 20 до 30 лет — по одному, от 10 до 20 лет — шести, до 10 лет — трех [141]. Как видим, по сравнению с началом XVIII в., к началу XIX в. показатели преемственности и устойчивости промышленного предпринимательства существенно возросли: если по данным переписи 1720 г. более чем 20-летнюю историю, позволяющую говорить о наследственном характере промышленных занятий, имели лишь незначительное число предприятий — 5,2%, то к 1809 г. — почти половина (47%).

576

Наиболее массовые сведения о времени основания и продолжительности действий промышленных предприятий удалось обнаружить за начало 1830-х гг. (табл. 64). Их анализ показывает, что вышеуказанная тенденция к

Таблица 64

Продолжительность действия купеческих промышленных заведений
(к началу 1830-х гг.)^*

Город	Предприятия		Из них с продолжительностью действия
Город	владельческая принадлежность	число	до 10 лет	10-20 лет	20-30 лет	30-50 лет	50-70 лет	70-90 лет
Тобольск	купеч.	4	1	-	1	-	-	2
Тюмень	купеч.	12 99	-	5	1	4	-	2
Тюмень	др. сословий	9	5	1	2	1	-	-
Ялуторовск	купеч.	4	-	-	1	2	1	-
Ялуторовск	др. сословий	6	-	-	5	1	-	-
Курган	купеч.	5	3	1	1	-	-	-
Курган	др. сословий	16	6	6	3	-	1	-
Иркутск	купеч.	6	3	-	3	-	-	-
Иркутск	др. сословий	11	3	3	-	5	-	-
Итого:	купеч.	31	7	6	7	6	1	4
Итого:	др. сословий	42	14	10	10	7	1	-

^* Сост. по: ТФ ГАТО. Ф. 329. Оп. 2. Д. 88; ГАИО. Ф. 70. Оп. 1. Д. 2747. Л. 166–177. В таблице учтены предприятия, относительно которых в источнике содержится указание на год основания.

увеличению длительности существования предприятий и повышению устойчивости купеческого промышленного предпринимательства приобрела по сравнению с рубежом XVIII–XIX в. еще более отчетливо выраженный характер: почти 60% (против 50% в 1809 г.) принадлежавших купцам промышленных предприятий имели продолжительность действия, превышавшую 20 лет, что свидетельствовало о том, что промышленное предпринимательство купцов все в большей мере приобретало потомственный характер. Примерно у 15% купцов промышленные занятия продолжались более чем в двух поколениях (владельцы предприятий с продолжительностью действия 50 и более лет). Почти во всех городах купеческие предприятия имели более высокие показатели устойчивости и преемственности, чем предприятия, принадлежавшие промышленникам из других сословий.

Вместе с тем рассмотренные показатели продолжительности действия промышленных предприятий не всегда точно характеризуют уровень преемственности промышленных занятий в рамках отдельных купеческих династий, поскольку часть предприятий со временем меняла своих владельцев, указанный в источнике отсчет времени действия мог вестись с момента покупки, а не основания предприятия, либо постройки нового производственного корпуса вместо обветшавшего и т. п. Поэтому вышеприведенные сведения

577

могут быть дополнены результатами, полученными на основе использования такого приема, как пофамильное сравнение списков владельцев промышленных предприятий, полученных из ведомостей о действии промышленных предприятий за различные отрезки времени. Сравнение с этой точки зрения состава владельцев промышленных заведений, учтенных переписью 1720 г., со списками владельцев предприятий, указанных в ведомостях первой половины XIX в., дает следующие результаты: в Тюмени из 39 фамилий владельцев кожевенных и мыловаренных заведений, учтенных в 1720 г., к 1809 г. сохранились в списках промышленников лишь 4 (им принадлежало 6 предприятий), к 1817 г. — 3 (5 предприятий), к 1831 г. — 2 (4 предприятия), а к 1855 г. — ни одной; из 24 фамилий томских кожевников и мыльников к 1811 г. сохранили свои промышленные занятия 3 (4 предприятия), а к 1856 г. — лишь одна; из 41 фамилии тобольских промышленников в 1831 г. значилась в списках владельцев промышленных предприятий только одна, а в 1855 г. — ни одной. Таким образом, в течение целого столетия сумели сохранить свои промышленные занятия лишь около 10% семей, а за полтора столетия состав промышленных семей обновился практически полностью.

Более высокий уровень преемственности промышленных занятий показывают сравнения за более короткие промежутки времени. Из 90 фамилий сибирских купцов и мещан, представители которых значатся в ведомостях 1813–1814 гг. как владельцы 109 предприятий в различных обрабатывающих отраслях производства [142], по прошествии двух десятилетий (по сведениям на 1832 г.) продолжали свои промышленные занятия 45 фамилий (50%). В западносибирском регионе, по которому, как уже отмечалось выше, имеется наибольшее количество временных «срезов» данных первичной промышленной статистики, из общего числа учтенных в 1813 г. промышленных фамилий к 1832 г. сохранили свои занятия 46,1% (30 из 65), а к середине 1850-х гг. — 24,6% (16 из 65) [143]. Следовательно, подтверждается сделанный нами на основании рассмотрения сведений о времени основания промышленных предприятий вывод о том, что дело отцов наследовалось примерно в половине занимавшихся промышленным предпринимательством семей, и из поколения в поколение (через 20–25 лет) ряды промышленников обновлялись не менее, чем наполовину. Сколько-нибудь существенно не изменились показатели устойчивости и преемственности промышленного предпринимательства в предреформенный период: из 85 фамилий западносибирских промышленников, указанных в ведомости за 1832 г., в ведомостях 1855-1856 гг. фигурируют лишь 37 (43%). Поступательное развитие сибирской промышленности обеспечивалось не столько за счет роста потомственного промышленного предпринимательства, сколько за счет вовлечения в него все новых предпринимателей: в 1832 г. в западносибирских городах на 30 фамилий потомственных промышленников приходилось 47 новых (соотношение 1:1,6), а 1855–1856 гг. на 37 потомственных — 70 новых (1:1,9) [144].

Несмотря на постоянное вовлечение в промышленное предпринимательство все новых слоев купечества, оно оставалось занятием явного меньшинства сибирских купцов. Согласно ведомостям о предпринимательских заня-

578

тиях купцов (составлялись органами городского самоуправления по указу Сената с 1798 г.), поступившим в 1826 г. в Департамент мануфактур и внутренней торговли, в Тюмени промышленные предприятия имели 19 из 53 имевшихся в городе купеческих семей (35,8%), в Томске — 3 из 31 (9,7%), в Кузнецке — 1 из 7 (14,2%), в Тобольске (1822 г.) — 4 из 33 (12,1%), а в Туринске, Таре, Ялуторовске, Нарыме промышленники в составе купечества вообще не значились [145]. Аналогичные материалы, обнаруженные нами по некоторым городам за последующие годы, показывают, что хотя в некоторых городах в последние предреформенные десятилетия происходило увеличение удельного веса купцов, занимавшихся промышленным производством, рост этот был обусловлен в основном активным включением сибирского купечества в золотодобычу, а не расширением его присутствия в обрабатывающих отраслях промышленности. Так, по ведомости за 1841 г., в Томске промышленники составляли 28% от общего числа томских купцов (12 из 43 семей), при этом половина из них были заняты золотодобывающим бизнесом. В 1857 г. в обрабатывающих отраслях задействовали свои капиталы 4 томских купеческих семьи, а в золотодобыче — 11, что составляло соответственно 4,4 и 12,1% от общего числа купеческих семей (91) [146]. В Красноярске в 1835 г. вкладывали капиталы в промышленное производство 16,7% всех купцов (3 из 18 семей), а в 1852 г. — 29,5%, при этом из 34 имевшихся в городе купеческих капиталов 8 (23,5%) обращались в золотопромышленности и лишь 2 (6%) — в обрабатывающей [147].

Следует однако отметить, что в рассматриваемом источнике промышленные занятия купцов фиксировались не во всех случаях (особенно, если они носили вторичный по сравнению с торговлей характер). Так, по вышеуказанной ведомости 1857 г. в составе томского купечества значились лишь 4 владельца обрабатывающих производств, а между тем отчеты о действии принадлежавших им предприятий за 1856 г. подавали в соответствующие инстанции 9 томских купцов [148]. Поэтому более достоверное представление об удельном весе промышленников в составе купечества, по-видимому, может дать сравнение данных первичной промышленной статистики (ведомостей предприятий) со списочным составом купечества за соответствующие годы. Результаты такого сопоставления, сделанного нами по наиболее крупным промышленным центрам Сибири, отражены в таблице 65.

Как видим, из учтенных городов самый значительный процент владельцев обрабатывающих предприятий в составе купечества имели Тюмень и Курган, где купеческое промышленное предпринимательство базировалось на наиболее развитых отраслях сибирской обрабатывающей промышленности — кожевенной и салотопенной, но и здесь они составляли явное меньшинство, в других же городах удельный вес имевших обрабатывающие производства купцов не превышал 5–15%, причем почти повсеместно на протяжении первой половины XIX в. он имел тенденцию к сокращению. Это означает, что, несмотря на абсолютный рост числа купцов, вкладывавших свои капиталы в обрабатывающую промышленность (табл. 65), относительная привлекательность вложений в эту сферу предпринимательства, по сравне-

579

Таблица 65

Удельный вес владельцев предприятий обрабатывающей промышленности
в составе сибирского купечества в первой половине XIX в.

Город	1816-1817 гг.			Нач. 1830-х гг.			Сер. 1850-х гг.
	Число купеч. семей	Из них имели промышленные заведения		Число купеч. семей	Из них имели промышленные заведения		Число купеч. семей	Из них имели промышленные заведения
	Число купеч. семей	абс.	%		абс.	%		абс.	%
Тюмень	20	11	55,0	40	12	30,0	78	16	20,5
Курган	нет свед.			19	4	21,0	38	9	23,7
Тобольск	нет свед.			42	6	14,3	42	4	9,5
Томск	23	3	13,0	14	3	21,4	81	9	11,1
Красноярск	17	2	11,8	18	2	11,1	34	2	5,9
Иркутск	63	3	4,8	92	4	4,3	нет свед.

нию с другими, не повышалась, что объяснялось как преобладанием традиционной ориентации купечества на непромышленные сферы предпринимательства (торговля, подряды, откупа), так и массовым оттоком капиталов в сибирскую золотопромышленность, вложения в которую отличались гораздо более значительным уровнем прибыльности.

Материалы, по которым можно судить о норме прибыли, сложившейся в сибирской обрабатывающей промышленности, немногочисленны и представлены в основном той относительно незначительной частью годовых отчетов владельцев о действии принадлежавших им предприятий, в которых указывались не только сумма выручки от реализации произведенной продукции, но и затраты на ее производство (закупку сырья, оборудования, наем рабочей силы и пр.). Так, согласно отчетной ведомости, представленной тобольскими мануфактуристами Корнильевыми в 1802 г., прибыльность производства на принадлежавшем им стекольном заводе составляла 36% на вложенный капитал [149]. Менее прибыльным было производство бумаги на находившейся в их же собственности Тобольской бумажной мануфактуре: здесь в 1782 г. норма прибыли составляла 16%, а в 1823 г., когда предприятие уже перешло к тобольскому купцу А. Дьяконову, — 17% [150]. Один из самых крупных кожевенных заводчиков Томской губ. каннский купец Д. Поздышев имел в 1834 г. от своего кожевенного производства прибыль в размере 28% , владелец стекольного завода курганский купец А. Полоумов — 18% (1831 г.), тобольский купец-мыловар А. Михайлов — менее 10% (1831 г.). Управляющий частным Александрийским винокуренным заводом, состоявшим в аренде у купца еврея М. Ицыксона, определял прибыльность выкурки вина на этом заводе в 25% на затраченный капитал (1860 г.), а владелец крупчатной мельницы верхнеудинский купец А. Курбатов оценивал среднюю норму прибыли, получаемой производителями муки-крупчатки в Забайкалье, в 12% [151].

580

Хотя владельцы предприятий были склонны занижать размеры получаемых ими доходов, в целом, по-видимому, норма прибыли в различных отраслях обрабатывающей промышленности, как правило, не превышала 10–25% на вложенный капитал. Это подтверждается и более обобщенными сведениями о прибылях промышленников, собранными по ряду городов статкомитетами Западной Сибири в начале 1850-х гг. По этим данным, средняя норма прибыли владельцев кожевенных, салотопенных и свечных заводов, действовавших в начале 1850-х гг. в Томске, составляла 20%, мыловаренных — 12%, воскобелильных и маслобойных — 8%. Средний размер прибыли у кожевников Тобольска составлял 17% от суммы затрат. Более высокий уровень доходности отмечен у промышленников Омска — от 30 до 70% [152]. Однако, по-видимому, этот показатель завышен, во всяком случае никакие другие источники не подтверждают возможность получения владельцами обрабатывающих производств доходов такого уровня.

Норма прибыли в сибирской обрабатывающей промышленности была ниже, чем в наиболее доходных видах торговых и подрядно-откупных операций, и значительно уступала уровню прибыльности вложений в золотопромышленность. По оценке местного статкомитета, у золотопромышленников Томска выручаемая за добываемое золото сумма превышала издержки, по крайней мере, на 45% [153]. А некоторые наиболее богатые прииски в Енисейской губ. обеспечивали их владельцам доходность на уровне 100% и более. Отмечая невысокую популярность среди томского купечества занятий обрабатывающими производствами, статкомитет находил объяснение в том, что «заводская промышленность не может представлять столь блистательных выгод, какие получают иногда торговцы. Все капиталисты предпочитают заниматься торговлей и золотопромышленностью, нежели основывать заводы и фабрики в больших размерах и которые постоянно несколько лет будут требовать вкладов, не принося пользы» [154]. Промышленное производство характеризовалось более медленным, чем в торговле, оборотом капитала, требовало от купца значительных организаторских усилий и даже специальных знаний. По словам забайкальского промышленника А. Курбатова,«...фабричное дело не то, что дело товарное: в этом последнем случае — купил да продал и дело с концом, а в первом — круглый год заботы, бдение и случайности» [155].

Развитие купеческого промышленного предпринимательства в Сибири сдерживала конкуренция промышленных товаров, завозимых из Европейской России, узость внутрисибирского рынка и низкая покупательная способность населения, преобладающая часть которого, а именно сельское население, продолжала во многом жить в условиях полунатурального хозяйства. Узость потребительского спроса ограничивала конкуренцию, а малейшее ее обострение могло вызвать перепроизводство тех или иных товаров. Так, значительные проблемы со сбытом стеклопродукции, вызванные открытием ряда конкурирующих предприятий, возникли в начале 1830-х гг. у тобольского купца В.А. Корнильева, на заводе которого в 1831 г. было произведено различных посудных изделий 27 тыс. шт., реализовано — 23300

581

шт., а скопившийся за несколько лет нереализованный остаток составил 32650 шт., т. е. превышал годовой объем производства [156]. Значительные неудобства для сибирских мануфактуристов доставляла и необходимость закупки многих требовавшихся для организации производства материалов и оборудования на Ирбитской ярмарке, в городах Урала и европейской части страны, что значительно повышало себестоимость производимой ими продукции.

В силу этих причин многие промышленники были вынуждены свертывать производство, временно останавливать или совсем ликвидировать свои предприятия. Частым явлением была также смена владельцев предприятий (у Туринской и Тобольской бумажных мануфактур на протяжении рассматриваемого периода сменилось по три владельца), переход предприятий за долги в ведение казны (Тельминская и Тальцинская фабрики, сереброплавильный завод Сибирякова и др.). В некоторые годы количество закрываемых промышленных предприятий превышало число вновь учреждаемых. Так, в Томской губ. в течение 1832 г. было введено в действие 2 новых предприятия, а закрыто ранее действовавших 6, в том числе 3 — из-за сложностей с заготовлением сырья и материалов, 2 — из-за «неимения выгод», 2 — по причине смерти владельца [157]. В Тобольской губ. в 1860 г. вновь открылось 8 промышленных предприятий, а число бездействовавших (временно или из-за закрытия) в течение этого года составило 31 [158]. Из-за сложностей сбыта останавливались достаточно крупные предприятия даже в отраслях, не имевших проблем с заготовлением сырья. Так, в 1860 г. по «не сбыту муки» бездействовала крупчатная мельница курганского купца Вагина [159]. Из 6 мельниц-крупчаток, имевшихся к 1858 г. в Иркутске, на постоянной основе действовали лишь 2, остальные значительное время простаивали, а некоторые владельцы мельничных заведений избавлялись от них даже посредством придания этому формы благотворительного пожертвования. Так, иркутский купец Котельников в 1857 г. пожертвовал принадлежавшую ему мельницу в пользу иркутского казачьего полка, который в свою очередь продал ее на слом [160].

Сдерживала развитие промышленного предпринимательства в Сибири и такая проблема, как нехватка рабочей силы. В XVIII в., когда ее недостаток ощущался особенно остро, учреждение многих первых мануфактур стало возможным лишь в результате приписки или покупки к ним крестьян и мастеровых. Так, исключительно на подневольном крепостном труде основывал свое действие стекольный завод одного из пионеров сибирской промышленности тобольского купца А. Корнильева, которому было дано разрешение на покупку до 200 душ. крепостных, в счет которого им только у помещика Нефедьева было куплено 60 душ, а всего на момент проведения V ревизии (1795 г.) в заводском поселке Корнильева проживало крепостных 93 души м. п. и 101 душа ж. п., из которых употреблялись в работу 53 чел. (по сведениям на 1803 г.) [161]. Крепостной труд (наряду с вольнонаемным) применялся на основанных в середине XVIII столетия Тобольской и Туринской бумажных мануфактурах (по IV ревизии за ними значилось крепостных соответственно — 120 и 12 душ м. п.), шляпной фабрике купца Медовщикова

582

(по III ревизии крепостных — 10 душ м.п.) [162]. Лишь на начальном этапе действовала на наемном труде одна из наиболее ранних из основанных купцами в Сибири мануфактур — Тельминская суконная фабрика (к началу 1750-х гг. в производстве было занято 57 наемных рабочих), а затем к ней были приписаны мастеровые и работные люди из крестьян и ссыльных, каковых к моменту перехода фабрики от купца Сибирякова в казну (1791 г.) имелось 118 душ м. п. [163] Посредством приписки мастеровых и работников решалась проблема рабочей силы на одном из первых в Сибири металлургическом заводе, заведенном иркутским купцом Ф. Паниным, на стекольном заводе тобольского купца М. Посникова и других предприятиях [164].

Важным источником рабочей силы для сибирской промышленности были ссыльные, труд которых стал широко применяться начиная с конца XVIII в. не только на казенных, но и частных предприятиях. Так, при устроении в 1784 г. купцом Барановым и профессором Лаксманом Тальцинской фабрики к ней было приписано 12 чел. из ссыльных, в 1801 г. — еще 15 чел., а после того, как предприятие перешло к иркутскому купцу Солдатову, по ходатайству последнего Комитетом министров в 1814 г. было разрешено дополнительно причислить для вновь открываемого при фабрике фаянсового производства еще 30–40 чел. «из отправляемых в работу по приговорам присутственных мест» [165]. 15 работников из ссыльных были приписаны к открывшейся в 1800 г. полотняной фабрике иркутского купца А. Сибирякова [166]. В значительной мере за счет ссыльных формировался контингент работающих на Тельминской суконной фабрике (в 1782 г. они составляли 36% от общего числа рабочих) и полотняной мануфактуре М. Куткина [167]. С припиской к своей бумажной фабрике проходящих этапом через Ачинск ссыльнокаторжан связывал перспективы расширения производства местный купец И. Родионов [168]. Как правило, такие частные мануфактуры, производство которых основывалось на подневольном труде ссыльных, получали статус посессионных.

Что касается покупки крепостных работников, то основная их часть была приобретена купцами-мануфактуристами до 1762 г., т. е. еще до выхода указа, поставившего под запрет покупку купцами крепостных крестьян для своих предприятий. Этот указ существенно обострил проблему рабочей силы для купцов-промышленников и вызвал, как уже отмечалось выше, снижение активности купцов в области промышленного предпринимательства. Не компенсировало в полной мере его негативного воздействия приобретение купцами-мануфактуристами крепостных работников на подставных лиц, а также попытки легализовать свои возможности, связанные с покупкой крепостных, посредством получения дворянского звания. В этот период получили дворянские чины тобольские купцы-мануфактуристы Корнильевы, а также сыновья крупнейшего сибирского предпринимателя XVIII в. верхотурского купца М. Походяшина, что позволило им укрепить в собственность крепостных работников, купленных отцом у тайного советника Всеволожского; намерение поступить в военную службу и получить дворян-

583

ство для того, чтобы закрепить за собой купленную отцом на чужое имя деревню с крестьянами, входило и в планы тюменского купца И. Зубарева [169].

Тем не менее, благодаря предпринятым купцами мерам по обеспечению своих промышленных заведений крепостной рабочей силой, приписке властями, реализовавшими (хотя и непоследовательно) курс на поощрение частного промышленного предпринимательства, к купеческим мануфактурам подневольных работников из числа ссыльнокаторжан, крепостной труд имел значение важного, а в ряде отраслей сибирской обрабатывающей промышленности основного источника рабочей силы. По учетной ведомости, составленной в 1803 г. Мануфактур-коллегией, на подведомственных ей частных мануфактурах в Сибири было занято 196 крепостных работников (покупных и приписных), в том числе на купеческих — 89 чел. (45%), а на дворянских — 107 чел. (55%). В целом же было зарегистрировано проживающих в заводских поселках крепостных — 369 душ (с малолетними, престарелыми, неработающими женщинами), помимо этого 185 чел. числились приписанными к Тельминской суконной фабрике, ранее принадлежавшей купцам, а к этому времени перешедшей уже в ведение казны [170]. Лишь на 2 из 6 частных мануфактур, применявших крепостной труд, вольнонаемные составляли большую часть используемых рабочих, 3 мануфактуры базировались исключительно на крепостном труде, а в одной он преобладал над наемным. Крепостной труд в конце XVIII в. занимал господствующее положение в полотняной и суконной промышленности, крепостные и приписные работники составляли большую часть занятых в стекольном производстве и более трети — в бумажной промышленности Сибири.

В 1798 г. купцам-промышленникам было вновь разрешено покупать к своим заводам крепостных крестьян, но указом от 31 декабря 1802 г. было внесено уточнение, что эта покупка дозволяется без права переселения покупаемых крестьян на другое место. Это ставило в невыгодное положение сибирских купцов-мануфактуристов, ибо, как указывал иркутский купец А. Сибиряков, обращавшийся в Мануфактур-коллегию с просьбой о разрешении ему приобрести мастеровых и работников для своей полотняной фабрики из числа помещичьих крестьян европейской части страны, «людей здесь в Сибири без переселения из России купить не у кого» [171]. В силу этого обстоятельства, а также из-за сокращения практики приписки к купеческим заводам ссыльных, которые теперь направлялись в основном для работы на предприятия значительно расширившегося с конца XVIII в. казенного сектора сибирской промышленности, на протяжении первой половины XIX в. численность крепостных работников, занятых на принадлежавших купцам предприятиях, не только не увеличивалась, но, по мере закрытия ряда базировавшихся на принудительном труде мануфактур (стекольного завода Корнильевых после пожара 1848 г.) и перехода других (Тальцинской фабрики иркутского купца Солдатова) в ведение казны, даже сокращалась. Так, в Западной Сибири общее количество приписанных к частным промышленным заведениям крепостных хотя и возросло с 1803 по 1858 г. с 331 до 1273 чел., но это увеличение произошло в основном за счет работников, занятых

584

на частных винокуренных заводах, устройство которых хотя и разрешалось в Сибири с 1837 г., но было облечено в общую для всей страны форму дворянской монополии. Количество же крепостных, числившихся при купеческих мануфактурах, за это время уменьшилось с 247 до 149 душ м. п. Накануне 1861 г. в Западной Сибири имелось фактически лишь одно купеческое предприятие, действовавшее на крепостном труде, — бумажная фабрика тобольского купца А. Дьяконова (в 1861 г. куплена тобольским купцом Плотниковым) [172]. В Восточной Сибири в первой половине XIX в. из принадлежавших купцам предприятий статус посессионной мануфактуры имела лишь Тальцинская фабрика, находившаяся в течение трех десятилетий в собственности иркутского купца Я. Солдатова, затем — под казенным управлением, а в конце дореформенного периода проданная компании иркутских купцов.

Сокращение применения принудительного труда на купеческих мануфактурах вызывалось, помимо запретительных мер правительства, и малой эффективностью его использования из-за невысокой производительности. Изначально некоторые из купцов-мануфактуристов покупали или добивались приписки избыточного количества относительно дешевой крепостной рабочей силы в расчете на монопольное положение своего предприятия. Однако по мере получения разрешения на создание аналогичных производств другими промышленниками (в том числе и выходцами из непривилегированных сословий, использовавшими наемный труд) и обострения в связи с этим конкуренции, им приходилось ограничивать производство. Конкуренцией вновь открывавшихся предприятий объясняли снижение производства и временные остановки своего стекольного завода тобольские мануфактуристы Корнильевы (в первые годы XIX в. производительность их завода, на котором было занято 57 крепостных работников, в 2 раза уступала совокупной производительности 5 других имевшихся в губернии стекольных заводов, на которых работало в общей сложности лишь 43 наемных рабочих), а их мастеровые обращались к властям с жалобой на то, что из-за неполной занятости и малого вознаграждения за свой труд доведены «до крайнего оскудения и разорения» [173]. С ходатайством об освобождении их от крепостной зависимости и переводе на положение государственных крестьян, вызванным расстройством производства и необходимостью в связи с этим поиска «посторонних работ», обращались в 1848 г. работники другого крупнейшего в западносибирском регионе купеческого предприятия, использовавшего крепостной труд, — бумажной фабрики тобольского купца А. Дьяконова [174].

Крепостных работников могли приобретать лишь владельцы «указных» производств, купеческое же предпринимательство в других отраслях сибирской промышленности с самого начала развивалось на наемном труде, масштабы применения которого с течением времени хотя и увеличивались, однако жалобы мануфактуристов на крайний недостаток рабочей силы были перманентным явлением на протяжении всего изучаемого периода. Такие жалобы часто встречаются в пояснительных записках, прилагавшихся куп-

585

цами к годовым отчетам о действии своих предприятий [175]; недостаточным предложением наемной рабочей силы купцы-мануфактуристы обосновывали ходатайства о покупке или приписке к своим заводам крепостных крестьян и ссыльных [176]. Из-за нехватки рабочих рук на ряде предприятий (как, например, бумажной фабрике Корнильевых) активно использовался труд горожан, направляемых в административном порядке для отработки числившихся на них частных и казенных долгов [177]. Владельцы предприятий были вынуждены принимать беглых и беспаспортных, особенно в XVIII в., когда в Сибирь направлялся большой поток пришлого населения. Так, в 1746 г. Канцелярия главной ревизии податных душ обнаружила в Тобольске среди употреблявшихся по найму пришлых людей немало лиц, не имевших паспортов, которые были доставлены в полицию, наказаны батогами и высланы к месту жительства [178]. В дальнейшем, чтобы смягчить проблему нехватки рабочей силы, Положением о разборе исков в сибирских губерниях (1822 г.) промышленникам было позволено нанимать на свои предприятия крестьян, приходивших без паспортов, с одними лишь увольнениями от сельских обществ.

Значительному обострению проблемы рабочей силы способствовало развитие в Сибири золотопромышленности. Невиданный до этого в регионе спрос на наемную рабочую силу (на золотые прииски в 1840–1850-е гг. требовалось от 20 до 35 тыс. рабочих) смог быть удовлетворен только за счет широкого использования труда ссыльнопоселенцев и притока устремившихся на заработки крестьян из европейской части страны. По сведениям за 1851 г., ссыльнопоселенцами являлись 28 тыс. из 33 тыс. рабочих, занятых на частных приисках Томской и Енисейской губерний. А крестьяне-отходники из Европейской России составляли около 10% всех рабочих, занятых на сибирских золотых промыслах (в Восточной Сибири в 1857 г. — 3,7 из 34,4 тыс. чел.) [179]. Некоторые золотопромышленники (как, например, П. Демидов), столкнувшиеся с дефицитом наемной рабочей силы, даже подавали в правительственные инстанции проекты о принудительном переселении в Сибирь и приписке к золотым приискам крестьян из центральных губерний [180].

Дефицит наемной рабочей силы в Сибири был обусловлен замедленностью процесса отделения сибирского крестьянства от средств производства, вызванной относительно более высоким, по сравнению с европейской частью страны, уровнем его земельной обеспеченности (даже в позднефеодальный период здесь еще широко была распространена захватная система землепользования), существованием обусловленных природным фактором богатых возможностей для занятий промысловой деятельностью (охота, рыболовство и пр.). В Сибири отсутствовало помещичье землевладение, ставшее на стадии разложения феодального строя в Центральной России мощным фактором отчуждения крестьян от средств производства посредством перевода их на денежную ренту, обусловленного разложением поместно-барщинного хозяйства под воздействием набиравших силу товарно-денежных отношений. Перевод крестьян на денежную ренту и рост последней вызвали к жизни такое явление, как массовое отходничество крестьян

586

на мануфактуры и фабрики, широкое распространение которого стимулировалось крестьянским малоземельем, одной из важнейших причин которого в свою очередь являлось сосредоточение значительной части обрабатываемых земель в собственности дворян-помещиков. Отсутствие в Сибири такого мощного экспроприирующего фактора, как помещичье землевладение, не могло быть в полной мере восполнено другими действовавшими в этом же направлении факторами — ростом налогового гнета на крестьян со стороны государства и деятельностью торгово-ростовщического капитала.

Особенно остро в Сибири ощущалась нехватка мастеровых и рабочих, обладавших определенной профессиональной квалификацией, особенно в производствах, выросших не из мелких промыслов, а насаждавшихся сразу в виде крупных мануфактурных форм. Основатели новых видов производств в Сибири, как правило, были вынуждены завозить мастеров из промышленных центров Европейской России. К такому «импорту» квалифицированной рабочей силы из европейских губерний сибирские купцы-мануфактуристы прибегали фактически на протяжении всего изучаемого периода, начиная от учредителей одной из первых сибирских мануфактур — Тельминской суконной фабрики и заканчивая владельцами мельниц-крупчаток, основываемых в предреформенный период. Стремление купцов-мануфактуристов добиться от властей приписки к своим предприятиям ссыльных также отчасти объяснялось тем, что из их числа могли отбираться лица, имевшие необходимую рабочую квалификацию. Хотя таковые среди приписываемых к купеческим мануфактурам ссыльных составляли, по-видимому, явное меньшинство. Так, купец А. Сибиряков, организовавший в 1800 г. в Иркутске полотняное производство, уже в 1802 г. был вынужден временно остановить свое предприятие, так как приписанные к нему ссыльные в полотняном деле оказались, «за исключением одного, не знающи, белить полотна совсем не умели» [181]. Отсутствием «необходимых мастеров» объясняли сибирские купцы свою малую активность на поприще промышленного предпринимательства в ответах на запрос министра финансов Канкрина, затребовавшего в 1835 г. от сибирских властей сведения о возможных перспективах промышленного развития Сибири и факторах, ему препятствовавших [182].

Нехватка рабочей силы обусловливала относительно высокий уровень заработной платы в сибирской промышленности, что в свою очередь также снижало прибыли купцов-промышленников и уменьшало привлекательность вложений в промышленное производство. На дороговизну наемной рабочей силы в Сибири как фактор, затруднявший промышленное предпринимательство, указывали в своих прошениях в правительственные инстанции и публикациях в прессе такие известные сибирские предприниматели, как иркутский купец М. Сибиряков, тарский Б. Пятков, верхнеудинский А. Курбатов и др. [183] Источники не дают систематических сравнительных данных об уровне заработной платы в промышленности Сибири и Европейской России, но и отрывочные сведения, которые удалось обнаружить, показывают более высокую стоимость рабочей силы, сложившуюся в сибирском регионе. Так, московские и арзамасские винопромышленники нанимали в

587

1740 г. винокуров за плату 3,5–4 руб. в месяц, подсобных рабочих — за 1,5 — 5 руб. в год, а владелец Бачатского винокуренного завода томский купец В. Мельников в начале 1750-х гг. платил своему винокуру 8 руб., а рабочим — 1,5 руб. в месяц [184]. Владельцы иркутской Тельминской фабрики, по сведениям за 1739 г., платили мастерам-суконщикам жалованье в размере 84 руб. в год, а мастера на полотняной фабрике Гончаровых в Калужской губ. даже в 1760-е гг. получали лишь от 12 до 44 руб. в год [185]. На Туринской бумажной мануфактуре в начале XIX в. уровень заработной платы рабочих был на 15–20% выше, чем на соответствующих предприятиях европейской части страны [186]. По сведениям забайкальского промышленника А. Курбатова, во второй половине 1850-х гг. годовой заработок мастера-мельника в Казани составлял 400 руб. ассигн., тогда как в Забайкалье — 400 руб. сер., а заработная плата рабочих на мельницах-крупчатках — соответственно 20 и 35 — 50 руб. сер. [187]

В условиях нехватки рабочей силы сибирские промышленники для прикрепления рабочих к своим предприятиям широко практиковали выдачу при найме авансов-задатков, которые могли даже превышать годовой размер заработной платы. «Обзадачивание», зачастую означавшее поступление рабочих до уплаты долга в кабальную зависимость от хозяина-нанимателя, широко применялось, в частности, на предприятиях тобольских купцов Корнильевых, селенгинских Ворошиловых, иркутских Сибиряковых и др. [188] В начале 80-х гг. XVIII в. общая задолженность рабочих писчебумажной мануфактуры Корнильевых достигала 690 руб., что в расчете на каждого работающего примерно равнялось их среднему годовому заработку. Девять работников солеваренного завода селенгинских купцов Ворошиловых, по сведениям на 1779 г., перебрали сверх заработной платы 222 руб., в результате для отработки долга (при среднем уровне заработной платы на заводе в 12 руб. в год) им требовалось более 2 лет [189]. Широко применялось «обзадачивание» рабочих в сибирском судостроении. Так, известный сибирский купец-предприниматель А. Попов, нанимавший в 1822 г. для строительства судов на Подбеловском плотбище 199 рабочих, выдал им «в задолжение и задатки по договорам» 17733 руб., а рабочим, строившим для него суда на Тагильском плотбище, его комиссионер тарский купец Е. Филимонов выплатил авансом 4381 руб., кроме того, на этих рабочих состояло «прежнего одолжения» в размере 4281 руб. [190] «Обзадачивание» было обязательным элементом процедуры найма рабочих на сибирские золотые прииски. При этом золотопромышленники не ограничивались предоставлением нанимаемым рабочим положенного по закону задатка в размере 7 руб. 50 коп., а, как свидетельствовал ревизовавший Сибирь в начале 1850-х гг. член Государственного совета генерал-адъютант Анненков, выдавали «обыкновенно более всей договорной суммы и нередко вдвое более оной», надеясь возместить расходы за счет организации старательских работ [191].

К серьезным осложнениям в предпринимательских начинаниях купцов-промышленников приводила имевшая широкое распространение в феодальный период практика массового неисполнения нанимавшимися на ку-

588

печеские предприятия работниками своих обязательств по найму. Так, горнопромышленник иркутский купец М. Сибиряков в 1771 г. жаловался властям, что многие работники, которых он нанимал для перевозки руд с принадлежавших ему рудников на казенные заводы, «с великой против казенной платы передачею и обзадачивая вперед», не отработав аванса, сбежали или за отвлечением на казенные работы «пришли не в состояние», поэтому «таковой обзадаточной многотысячная безвозвратная на их остается сумма» [192]. На массовую неявку на прииски получивших задатки рабочих жаловались сибирские золотопромышленники. Так, на прииски Енисейской губ. в 1847–1850 гг. не являлось 10% всех нанятых рабочих, и еще около 3% бежали с приисков до окончания промыслового сезона. В Томской губ. на 3342 приисковых рабочих приходилось неявившихся — 465 чел. (14%), а бежавших — 102 чел. (3%) [193] . Ялуторовский купец И. Медведев, владелец стекольного и фаянсового производств, в пояснительной записке к отчету о действии своего предприятия за 1831 г. указывал, что его убытки от несвоевременного прибытия и самовольного оставления «под разными предлогами» предприятия до истечения договорного срока подряжавшимися к работам на нем крестьянами Ялуторовского округа составили 10 тыс. руб. (от недопроизводства продукции, невозвращенных авансов). Такая необязательность крестьян была связана не только с отлучкой на сельскохозяйственные работы, но и с тем, что многие из них подряжались в работу одновременно на нескольких предприятиях, что давало возможность получить сразу несколько авансов. В связи с этим Медведев просил губернские власти запретить волостному начальству выдавать увольнения в другие места уже нанявшимся на работу крестьянам. По этому прошению губернское правление приняло специальное постановление, воспрещавшее волостным властям под страхом финансовой ответственности (уплаты суммы взятого рабочими у заводчика аванса) выдавать такие увольнения [194].

В целом политика властей по регулированию частного промышленного предпринимательства была одним из важнейших факторов, определявших его развитие на протяжении всего изучаемого периода. Согласно распространенному в зарубежной и отечественной историографии представлению, Россия уже со времени правления Петра I начала делать первые шаги в направлении «модернизации» — перехода от традиционного, аграрного общества к новому, индустриальному, важнейшей движущей силой которой была поддержка и даже прямое насаждение правителями страны, осознавшими историческую необходимость ее модернизации, крупного промышленного производства, развивавшегося как в форме частного, так и казенно-кабинетского предпринимательства. Правительственная поддержка выражалась в отводе под устраиваемые купцами промышленные предприятия земель и лесов, приписке к ним крестьян и мастеровых (в Сибири часто из числа ссыльных), выдаче кредитов, освобождении промышленников от казенных и общественных служб, предоставлении льгот по уплате налоговых и акцизных сборов (так, в 1856 г. было освобождено на 10-летний срок от платежа акцизов сибирское свеклосахарное производство). Зачастую

589

привилегии, предоставляемые пионерам той или иной отрасли производства, облекались в характерную для феодального периода форму монополии: исключительные права на выделку фарфора и фаянса в Восточной Сибири получал иркутский купец Я. Солдатов, привилегии монопольного свойства предоставлялись также купцам-основателям сибирского пароходства и т. д.

В условиях узости сибирского рынка важную роль в стимулировании частного промышленного предпринимательства играли казенные заказы. Выше уже отмечалось их решающее значение для появления и развития мануфактурных предприятий в суконном и шляпном производствах, казенный спрос обслуживал немаловажную часть производства и в одной из наиболее развитых отраслей сибирской обрабатывающей промышленности — кожевенной. Преимущественно по заказам военного ведомства работало предприятие крупнейшего в дореформенной Сибири производителя кожаной обуви — томского купца С.Е. Сосулина. В 1855 г. 50 работавшими на его заводе рабочими было произведено по подряду с Московской комиссариатской комиссией «голове к сапогам с полным прибором и подошвами» в количестве 40 тыс. пар на сумму в 36,8 тыс. руб. [195]. По казенным заказам производили кожевенную продукцию тобольский купец Ершов (в 1806 г. для ведомства сухопутных сообщений на 2 тыс. руб.), тюменские заводчики С.Ф. Чиралов и Е.В. Барашков (в 1831 г. для тобольского комиссариата), Ф.С. Колмогоров (для военного ведомства в 1866 г. 53 тыс. кож на 227 тыс. руб., в 1868 г. различной кожевенной продукции на 59480 руб., в 1869 г. — на 20800 руб.), И.Е. Решетникова (в 1868–1869 гг. на 39400 руб.), Юшков (в 1868–1869 гг. на 32060 руб.) и др. [196]

Вместе с тем ориентация правительства на ускорение промышленного роста далеко не во всех случаях предполагала поощрение купеческого предпринимательства, поскольку для феодального периода было характерно стремление властей развивать промышленность, не подрывая, а во многом используя господствующий уклад помещичьего хозяйства, что выражалось в ограничении прав купечества на покупку крепостных работников и распространении такого оригинального социально-экономического явления, как вотчинная мануфактура, в предоставлении дворянам монопольных прав на занятие определенными видами промышленной деятельности (дворянская монополия на винокурение), в сохранении за собственниками земли преимущественного права на разработку ее недр (принцип «горной свободы», введенный Петром I, был отменен в 1782 г.) и пр.

Исторически сложившейся «вотчинной» формой российской государственности обусловливалась значительная роль, которую играла на ранней стадии модернизации российской экономики казенная и кабинетская промышленность. Вотчинный строй, окончательно сформировавшийся в России к концу XVII в., характеризовался слиянием воедино не имевшего законных ограничений права царя на политическую власть и его притязаний на всеобъемлющее владение и бесконтрольное распоряжение всеми материальными и людскими ресурсами страны. Начальный этап разложения вотчинного государства, хронологически совпавший и во многом вызванный

590

первоначальным продвижением страны на путь модернизации и индустриализации, проявлялся в постепенном отказе царя от монопольного распоряжения средствами производства и выделении из единой государевой собственности частной, удельной, государственной и коронной форм собственности. Утверждение права частной собственности, в том числе и на промышленные зведения, расширение сферы ее экономического влияния приобрели характер растянувшегося в историческом времени и пространстве процесса, развитие которого существенным образом тормозилось обусловленным наследием вотчинного строя внушительным присутствием в различных сферах экономики, и прежде всего в промышленности, казенной и кабинетской (коронной) собственности. И хотя историческая закономерность состояла в связанном с разложением вотчинного строя сокращении присутствия государства и расширении позиций частных собственников в экономике, отчетливее она проявлялась в европейской части страны и на Урале, где на протяжении XVIII столетия имели место постепенный уход государства из винокурения (завершившийся передачей в 1755 г. монопольного права на него дворянству), сокращение числа казенных солеваренных промыслов, ограничение государственного сектора в металлургии и т. д. [197] В Сибири же, по отношению к которой, при отсутствии помещичьего землевладения, возобладал подход как к своеобразной вотчине располагавших здесь огромными земельными угодьями казны и Кабинета, в течение XVIII в. происходило наращивание потенциала государственной собственности, что выразилось в установлении здесь казенной монополии на винокурение и солеварение, переходе в ведение военного ведомства сукнодельного производства и главное — в создании крупных горно-металлургических комплексов по производству серебра и меди в Забайкалье и на Алтае, которые хотя и оформились постепенно в особую форму собственности — коронную, но эта последняя сохраняла в себе значительные черты государственной, поскольку имела общие с ней исторические корни, уходившие в вотчинный строй российской государственности.

Расширение государственного и кабинетского сектора в сибирской промышленности происходило не только в результате основания казной и Кабинетом собственных предприятий, но и перехода в их распоряжение промышленных заведений, принадлежавших предпринимателям-купцам. Наиболее яркие примеры такого рода дает история частного горнозаводского предпринимательства в Сибири, когда в целях увеличения доходов, поступавших на содержание царского двора, императрицей Екатериной I в 1747 г. были «взяты на Нас» заводы и рудники, заведенные на Алтае частным предпринимателем Демидовым, не без использования принудительных мер поступили в ведение Нерчинского горнозаводского начальства рудники крупнейшего восточносибирского горнопромышленника иркутского купца М. Сибирякова. С введением в конце XVIII в. казенной монополии на винокурение были вынуждены продать в казну свои винокуренные заводы купцы Походяшины и другие сибирские винозаводчики. В 1791 г. за долги было куплено в казну и поступило в ведение Кринг-комиссариата единственное в

591

Сибири предприятие суконной промышленности — Тельминская мануфактура, принадлежавшая иркутскому купцу М. Сибирякову. Форму исключительно казенного предпринимательства приняла с рубежа XVIII — первой половины XIX в. и сибирская солеваренная промышленность, в которой ранее имелся, хотя и ограниченный, частный сектор.

Хотя в отношении заводов А. Демидова было назначено произвести опись и оценку, неизвестно, была ли его наследникам выплачена компенсация за отобранные предприятия. Оценка и выплата компенсации за поступившие в кабинетское горнозаводское ведомство рудники и сереброплавильный завод М. Сибирякова растянулись на несколько десятилетий, причем размер оценки был снижен в несколько раз по сравнению с суммой, в которую оценивал затраты на устройство рудников их бывший владелец. По продиктованной сверху цене были куплена в военное ведомство и вышеназванная Тельминская фабрика А. Сибирякова [198].

Такая политика властей, содержавшая явные элементы характерного для вотчинного государства произвольного и бесконтрольного использования царем и правящей бюрократией имевшихся в стране средств производства вне зависимости от их формальной владельческой принадлежности, свидетельствовала об отсутствии в России XVIII века частной собственности на промышленные объекты в классическом понимании этого слова. Учреждение частными лицами предприятий в целом ряде так называемых указных отраслей дозволялось не явочным порядком, а лишь с разрешения Мануфактур- или Берг-коллегии. В случае несвоевременного возвращения купцами-мануфактуристами получаемых из казны кредитов или образования иных казенных недоимок, их предприятия описывались в казну, при этом разница между стоимостью основного и оборотного капитала предприятия и суммой долга, как правило, владельцу не возвращалась или компенсация выплачивалась не в полном размере. В официальных документах (в частности, в ведомостях Мануфактур-коллегии) заводчики зачастую именовались не владельцами, а лишь «содержателями» промышленных предприятий. Об отсутствии у мануфактуристов уверенности в том, что их собственнические права не будут нарушены, свидетельствует то обстоятельство, что они сопровождали свои ходатайства о выдаче им разрешения на открытие предприятия просьбами, чтобы «будущий заведенный ими завод у них и у наследников их неотымать» [199]. Впрочем, не гарантировало полной реализации права собственности и закрепление за мануфактуристами предприятий на праве так называемого «вечного и потомственного владения». В 1773 г. иркутским купцам Алексею и Михаилу Сибиряковым была отдана с торгов в «вечное и потомственное владение» Тельминская суконная фабрика, поступившая в казну за неуплату ее основателями, компанией купцов из городов Европейской России, казенной недоимки. В 1787 г. сын Алексея Максим, в единоличное владение которого фабрика перешла после смерти отца и выкупа у дяди за 6 тыс. руб. принадлежавшей тому половинной доли, взял в Иркутской казенной палате на 2 года кредит в размере 3 тыс. руб., однако в срок по нему не расплатился, в результате чего его фабрика была

592

описана и передана в казенное управление. При этом Сибирякову не разрешили продать фабрику, чтобы расплатиться по долгам, а когда в 1791 г. он, одолжив у родственников деньги, попытался выкупить ее обратно, ему было в этом отказано, так как свое намерение приобрести это предприятие, производившее сукно по заказам военного ведомства, высказала Государственная военная коллегия. При этом казенная палата мотивировала свой отказ тем, что фабрика Сибиряковым в свое время не продавалась, а «отдавалась во владение» (хотя на самом деле они приобрели ее в на торгах, заплатив 1100 руб.), и поэтому «право их идет единственно только на одно порядочное той фабрики потомственное содержание и действие». М. Сибирякову так и не удалось продолжить свою карьеру предпринимателя-промышленника, и хотя право продать фабрику (с тем чтобы уплатить из вырученной суммы долг казне, который с процентами достигал 4995 руб.) за ним в конечном счете было признано, но покупатель был определен лишь один — военное ведомство, к которому фабрика и перешла в 1791 г. за 9 тыс. руб., при том что рыночная ее цена была значительно большей, поскольку еще в 1779 г. Максим Сибиряков купил половинное участие у Алексея Сибирякова за 6 тыс. руб. [200]

Ограниченность собственнических прав владельцев мануфактур во многом определялась и тем обстоятельством, что многие из них зависели от властей в вопросе обеспечения их предприятий рабочей силой — приписными работниками, которым хотя при мануфактурах и «велено быть неотъемлемыми», однако они считались принадлежавшими не владельцам мануфактур, а государству и числились в сословии государственных крестьян. В связи с этим мануфактуристов обязывали платить за них подушные подати как за государственных, а не частновладельческих крестьян, т. е. по более высокой ставке [201]. В случаях, когда, по мнению властей, приписные работники использовались заводчиками неэффективно, либо возникала нужда в использовании их для выполнения работ, связанных с обслуживанием казенного и кабинетского хозяйства, или когда власти намеренно преследовали цель обанкротить мануфактуриста и прибрать в казну его предприятие, они могли отозвать приписных работников, что, как правило, приводило к остановке производства и банкротству. Так, в 1747 г. был вынужден прекратить производство на своем построенном в 1741 г. около оз. Байкал железоделательном заводе иркутский купец Ф. Ланин, так как ранее приписанные к его заводу «для приготовления припасов» работные люди (из числа местных крестьян) по решению Иркутской провинциальной канцелярии были «в посылке на завод отменены и велено Ланину нанимать вольных работников...» [202]. Владелец одного из первых в Сибири стекольных заводов тобольский купец М. Посников сообщал в 1764 г. в Мануфактур-коллегию, что по указу Сибирской губернской канцелярии «бывшие за ним для содержания той фабрики люди отобраны от него в крестьяне», поэтому «за отобранием людей» он просил впредь завод за ним «в содержании не числить» [203].

Более прочные основания купеческое промышленное предпринимательство получило в первой половине XIX в., когда право собственности купцов на принадлежавшие им промышленные заведения, как правило, уже в го-

593

раздо меньшей мере подвергалось произвольному ограничению со стороны властей. Специальными распоряжениями подтверждались владельческие права тех мануфактуристов, которые еще в XVIII в. приобрели к своим предприятиям земельные участки и крепостных работников. Так, в 1823 г. специальным указом Сената было утверждено «во владение и неотъемлемую собственность» стекольного заводчика В. Корнильева имение, состоявшее частью из земель, купленных его предками у лиц дворянского звания при основании предприятия в середине XVIII в., а частью из участков, отведенных из казенного земельного фонда. Оставались без удовлетворения просьбы крепостных мастеровых и работников об освобождении их от заводских работ и переводе в сословие государственных крестьян даже в тех случаях, если владелец посессионной мануфактуры из-за расстройства производства не мог обеспечить их полной занятости (в 1848 г. в этом было отказано работникам бумажной фабрики тобольского купца А. Дьяконова) [204].

Вместе с тем сформировавшиеся в XVIII в. группы и комплексы казенных и кабинетских предприятий в тех отраслях сибирской промышленности, из которых был вытеснен частный капитал (горнозаводская, винокуренная, солеваренная, суконная), сохраняли свои монопольные позиции практически на протяжении всей первой половины XIX в. Казна и Кабинет, ревниво оберегавшие свои материально-финансовые интересы от конкуренции частного капитала, старались не допускать его в эти сферы промышленного производства, поэтому все попытки купцов организовать соответствующие предприятия либо запрещались в законодательном порядке, либо наталкивались на различные бюрократические препоны и волокиту: потерпели фиаско попытки организовать металлургическое производство, предпринимавшиеся в 1840–1850-е гг. иркутскими купцами, в течение 6 лет (с 1846 по 1852 г.) рассматривалось ходатайство золотопромышленника Горохова о разрешении ему завести металлургический завод в Томской губ., пока не было снято с повестки дня банкротством заявителя, отвергались просьбы купцов (Попова, Мясникова и др.) о заведении частных винокуренных заводов, невыгодные условия предлагались купцам, намеревавшимся взять в аренду казенные солеваренные заводы (в первой половине XIX в. сдавался в аренду лишь один солеваренный завод — Усть-Кутский) [205].

Значительные негативные последствия для частного, в том числе и купеческого, промышленного предпринимательства в Сибири имело развитие кабинетской металлургической промышленности в форме горнозаводских округов (Алтайского и Нерчинского), представлявших собой такую систему организации горнозаводского производства, при которой к заводам и рудникам приписывались громадные пространства земли, которые вместе с расположенными в ее недрах (руды) и на поверхности (леса, реки) природными ресурсами являлись неотъемлемой частью коронной собственности. На территории горных округов частным лицам запрещалось создавать предприятия не только в металлургической, но и во многих отраслях обрабатывающей промышленности, так как их действие могло вызвать помехи в обеспечении кабинетских заводов древесным топливом, водой и другими

594

природными ресурсами. Так, на территории Алтайского горного округа действовал запрет на открытие частными предпринимателями промышленных заведений на «огненном действии».

Наибольшей свободой пользования и распоряжения купцы располагали в отношении своих дворовых земельных участков, отводимых им на правах пользования в пределах городской черты и формально принадлежавших всему городу в целом, но фактически уже с XVII в. ставших предметом купли-продажи. Именно на этих участках (отводных, а по мере обострения земельной тесноты, покупаемых и арендуемых) строили свои первые предприятия в XVII — первой половине XVIII в. основатели купеческих промышленных династий, предпринимательство которых выросло из мелкопромышленных форм. Так, по данным ремесленно-промышленной переписи 1720 г., из 35 имевшихся в Тобольске кожевников 19 завели свои кожевни на «купленной» земле, 4 — на закладной, 2 — на арендованной, 2 — на землях, поступивших в их пользование за долги и по завещанию, 3 — на «данных» землях, а у 5 кожевников способ приобретения земли не был указан. Из 12 учтенных мыловаренных заведений 9 располагались на купленной, 2 — на «отводной», а в одном случае происхождение земельного участка не было определено [206].

Для производств, загрязнявших среду обитания и требовавших проточной воды (кожевенного, мыловаренного и пр.), земельные участки, по возможности, отводились или покупались на окраинах и в предместьях городов. Так, по сведениям на 1817 г., в Иркутске все принадлежавшие купцам и мещанам кожевни и мыловарни располагались в пригороде и на землях Знаменского монастыря, в Верхнеудинске — в городском предместье [207]. Однако по мере разрастания городов ранее построенные в пригороде предприятия оказывались в городской черте, поэтому власти неоднократно вынуждены были принимать решения о массовом переносе вредных производств в загородную зону. Так, в 1815 г., по представлению местной врачебной управы и полиции, Томское губернское правление предписало городской думе с наступлением весны вынести все находившиеся в городе мыловаренные заводы за городскую черту [208]. В результате такого рода переносов промышленные предприятия оказывались на городских выгонных землях, где земельные участки предоставлялись не на правах наследственного владения, а во временное пользование, причем на условии взноса арендной платы в счет городских доходов. Так, в Ялуторовске, по сведениям на 1860 г., на арендованной из городского фонда земле содержали свои промышленные заведения местные купцы И. Мясников, Л. Полуянов, И. Ильиных, Д. Васильев, А. Полоумов. Правда, зачастую эти земли отдавались купцам, имевшим значительное влияние в органах городского самоуправления, на льготных условиях — за небольшую плату и на длительный срок. Так, вышеназванным купцам Васильеву и Ильиных земельные участки (соответственно 576 и 16,5 кв. сажен) сдавались за плату 2 коп. за кв. саж. в год. Такой уровень акцизной платы был признан губернским правлением «ничтожным», в связи с чем оно потребовало «в видах увеличения городских доходов» повысить ее с 2 до 5 коп. По более высокой ставке — соот-

595

ветственно 20 и 18 коп. за кв. саж. — платили аренду купцы Ильиных и Полоумов. Срок, на который сдавались городские земли в аренду под промышленные заведения, как правило, не превышал 12 лет, хотя в некоторых случаях он мог быть и значительно большим: так, купцу Полоумову 50 кв. сажен земли были сданы в аренду на 96 лет [209]. Временный характер пользования земельными участками ухудшал условия промышленного предпринимательства, в связи с чем городское общество Кургана в 1862 г. ходатайствовало перед западносибирским генерал-губернатором о передаче таких участков из временного в наследственное пользование с одновременным предоставлением права, «представлять существующие на оных промышленные заведения залогами в кредитные установления» [210].

С усилением конкуренции за обладание наиболее удобными для использования в промышленных целях земельными участками, расположенными в городах и пригородной зоне, купцы переносят свои обрабатывающие предприятия в сельскую местность, арендуя землю у крестьянских обществ сначала полулегально, а с выходом 8 января 1830 г. указа, разрешавшего сельским обществам уступать землю частным лицам под «разные заведения» — на законных основаниях. Размещение промышленных заведений на землях сельских общин, вызванное не только земельной теснотой в городах, но и стремлением промышленников расположить предприятия в местах, удобных с точки зрения обеспечения природными ресурсами (проточной водой и пр.), приблизить их к источникам сырья (особенно это касалось мукомольного и салотопенного производств) и рабочей силы, было выгодно и жителям сел, так как предоставляло им возможности для дополнительного заработка. Поэтому, как правило, условия аренды крестьянских земель были для купцов-промышленников более выгодными, чем городских: земельные участки сдавались крестьянскими обществами в пользование на длительный срок и сравнительно небольшую (в 2–3 раза более низкую, чем в пригородах) плату. Так, крестьяне дер. Кузьмине Белозерской волости сдали в 1854 г. курганскому купцу П.П. Меньшикову под устраиваемый им салотопенный завод земельный участок плошадью 1,5 дес. на 24 года с ежегодной платой в размере 75 коп., крестьянское общество волостного села Моревского купцу И.П. Батыреву — 1 дес. на 10-летний срок за плату 1 руб. в год, общество д. Сплавной Кривинской волости купцу Б. Иванову — 1 дес. на 30 лет. А курганский купец А. Полоумов в 1833 г. получил под устройство стекольного завода от имевших сильную заинтересованность в дополнительных заработках крестьян с. Боровлянского Тебенятской волости 3 дес. земли бесплатно и на условии «вечного потомственного владения» [211]. В целом аренда земли у крестьянских обществ приобрела довольно широкое распространение в дореформенный период. На арендуемых у крестьян землях содержали свои промышленные предприятия такие крупные западносибирские промышленники первой половины XIX в., как И. Медведев, А. Горохов, П. Меньшиков, А. Поклевский-Козелло и др.

Имели место и случаи заведения купцами промышленных предприятий на земле, арендуемой у частных собственников-дворян: березовский купец

596

Д.И. Бабушкин построил свой стекольный завод в Бронниковской волости Тобольского округа на земле, арендованной им у дворян Заравнитновых [212]. Однако гораздо больше промышленных заведений, устраиваемых купцами вне городов, располагалось на государственных землях. Отвод земли из казенных земельных дач под промышленные цели как мера, стимулировавшая появление и развитие крупной промышленности, получил распространение в Сибири еще к первой половине XVIII в. Многие первые сибирские мануфактуры, учреждаемые в «указных» отраслях промышленности (стекольной, писчебумажной, суконной, горнозаводской и др.), строились на земельных участках, отводимых местными властями по указам Мануфактур- и Берг-коллегий из числа «пустопорожних» казенных земель. Как правило, такого рода отводы осуществлялись на безвозмездной основе, однако в случае если купцы в установленный срок предприятий не заводили, земля подлежала обратному изъятию. Если к предприятиям отводились сельскохозяйственные угодья (для покосов и пашни мастеровым и приписным крестьянам), владелец обязан был вносить за них оброчные платежи [213].

Практика отвода купцам казенных земель под устраиваемые ими промышленные предприятия сохранилась и в первой половине XIX в. Основным законодательным актом, регулировавшим этот процесс, стал императорский указ сибирскому генерал-губернатору Селифонтову от 9 октября 1803 г. о предоставлении земли частным лицам, желающим развивать на ней пчеловодство. Указом было постановлено, что отводы земли должны осуществляться с утверждения генерал-губернатора, а «для вящего поощрения упражняющихся в пчеловодстве с земель или участков их ничего в казну не взыскивать» и лишь у тех, кто в течение 5 лет пчеловодства не заведет, земля должна быть отобрана «со взысканием за все время владения поземельных по 20 копеек за каждую десятину» [214]. В последующем этот указ стал нормативным документом, с которым соотносили просьбы частных лиц об отводах земли в Сибири не только под пчеловодство, но и другие «общеполезные заведения», в том числе и промышленные предприятия. В 1830 г. Совет Главного управления Западной Сибири принял решение «о приостановлении раздачи в оной пустопорожних земель частным лицам под хозяйственные заведения впредь до размежевания и приведения всех земель в известность» [215]. Это постановление однако не было поддержано правительством, которое разрешило раздачу земель частным лицам для хозяйственных заведений (на основании указа 1803 г.), но на условии, что каждое конкретное решение местного начальства об отводе земель должно быть утверждено министром финансов и по его представлению — самим императором.

Вышеназванные указы стали правовой основой для выделения земельных участков ряду сибирских купцов-промышленников. Так, на основании решения Комитета министров и сенатского указа от 5 мая 1826 г. коммерции советнику томскому купцу Ф. Попову под развитие пчеловодства, устройство мукомольной и лесопильной мельниц, кожевенного, мыловаренно-

597

го и салотопенного заводов был отведен участок земли размером 170 дес. по речке Басандайке при д. Аникиной Спасской волости в обмен на его обязательство построить и содержать речной мост [216]. Стекольному заводчику ялуторовскому купцу И. Медведеву в дополнение к земельному участку, арендуемому им у крестьян д. Коптюла Бердюгинской волости Ялуторовского округа, были отрезаны 25 дес. земли из казенных дач, что, по отзыву самого заводчика, дало «твердое основание» его промышленному заведению [217]. На «месте, отведенном от казны», устроил в конце 1820-х гг. бумажную фабрику и медеплавильный завод один из крупнейших промышленников Восточной Сибири ачинский купец И.Ф. Родионов [218]. По отводам властей получали в первой половине XIX в. земельные участки под промышленные заведения также сибирские купцы Балакшин, Полоумов, Пиленков и др. [219]

Распространенным явлением стало основание купцами на отводимых им неподалеку от городов землях — заимок, включавших комплекс жилых строений, промышленных заведений и сельскохозяйственных угодий. На одной из таких заимок — Басандайке, устроенной томскими купцами Поповыми в Спасской волости, были сооружены дом, каменная церковь, кожевенный (на 26 чанов), мыловаренный (2 ларя), салотопенный (6 чанов) заводы, мельница, лесопильня, кузница, плотничная мастерская, хлебные амбары, теплицы и оранжерея, разводились тонкорунные овцы и коровы холмогорской породы, китайские свиньи, засевались самородная дикорастущая рожь и китайская многоплодная пшеница, была заведена пасека на 59 колод. Такой же комплексный характер имела производственная деятельность и на принадлежавшей томскому купцу С. Сосулину заимке Степановской, основу хозяйства которой составляли кожевенный и салотопенный заводы с производительностью соответственно 4–5 тыс. кож. и 3–7 тыс. пуд. мыла [220]. Имели подобные заимки и некоторые другие сибирские купцы (кяхтинский Н. Игумнов, верхнеудинский А. Курбатов).

В условиях распространения в Сибири захватной системы землепользования имел место и самовольный захват казенных земель со стороны купечества. Так, в 1811 г. за самовольное пользование участком в 320 дес. земли (на нем была построена дубная толчея) привлекался к суду томский купец П. Шумилов [221]. Семипалатинский купец Степан Попов и его брат верхотурский купец Федот Попов с 1803 г. использовали земельный участок размером 305 дес., расположенный в 7 верстах от Семипалатинска на правом берегу Иртыша (на нем были выстроены кожевенный и лесопильный заводы, заведена пасека), и только в 1818 г. земля была официально отведена им в пользование. Однако в 1832 г. губернская казенная палата решила включить этот участок в реестр казенных оброчных статей и сдавать его с торгов в оброчное содержание. В связи с этим С. Попов обратился с ходатайством об оставлении земли в его пользовании. Рассмотрение его просьбы в различных инстанциях растянулось почти на полтора десятилетия, а в 1847 г. Совет Главного управления Западной Сибири вынес решение о признании занятия Поповыми вышеуказанного земельного участка «самовольным» (земля была вначале захвачена Поповыми и только через 15 лет ее

598

занятие было оформлено решением Томской казенной экспедиции, которое однако не прошло процедуру последующего его утверждения сибирским генерал-губернатором) и возбуждении против них судебного преследования [222].

Действия властей по пресечению самовольных захватов казенных земель были связаны с активизацией политики, направленной на развитие казенного оброчного хозяйства, в рамках которой предпринимались меры по приведению в известность удобно расположенных и ценных казенных земельных участков, отграничению казенных земель от крестьянских дач и т. п. Еще в XVIII в. казна активно использовала такую форму пополнения своих доходов, как сдача в оброк принадлежавших ей земель частным лицам для сельскохозяйственного и промышленного использования. Так, в 1760–1780-е гг. оброчные сборы за заведенные на государственной земле мельницы вносили в казну 23 иркутских купца, имевшие в общей сложности 30 мельниц [223]. В первой половине XIX в. власти, озабоченные повышением доходности казенного земельного хозяйства, существенно увеличили оброчную плату за землю. В результате купцы, которые ранее, еще в период низких арендных цен, устроили на оброчных землях промышленные заведения, вынуждены были платить теперь значительно более высокую плату, что негативно сказывалось на их доходах. В частности, томский купец М. Мыльников, который купил у купца Шевырина мукомольную мельницу и толчею для измельчения коры дуба, расположенные на арендуемой у казны земельной заимке, после того как в 1818 г. властями с целью увеличения доходов была проведена переоброчка казенных земельных статей, был вынужден платить за место под промышленными заведениями 50 руб. в год вместо 80 коп., вносимых ранее Шевыриным [224]. К тому же казенные оброчные статьи сдавались, как правило, в краткосрочную аренду (на срок от 3 до 6 лет), поэтому купцы предпочитали арендовать земли, сдаваемые казной в виде оброчных статей, в основном для сельскохозяйственных нужд (под выгон и пашню), а не для промышленных целей.

В условиях исторически сложившейся в Сибири системы «государственного феодализма», основанной на использовании права верховной собственности государства на землю для создания механизма эксплуатации крестьянства на основе регулярного получения от него земельной ренты в виде налога, правительство и местные власти при отводе земель зачастую придерживались приоритетности интересов крестьянской земледельческой колонизации края, а не частнопромышленного его освоения. Таким подходом объясняются некоторые из имевших место случаев отказов купцам в выделении земель из казенного фонда под устройство промышленных предприятий. Так, когда владелец медеплавильного завода и бумажной фабрики ачинский купец И. Родионов обратился в 1838 г. в губернскую казенную палату с ходатайством об отводе ему из «пустопорожних» казенных земель, расположенных близ афинского городского выгона, участка в 300 дес., на который он намеревался перенести свою бумажную фабрику (на прежнем месте для нее не хватало воды), палата ответила отказом, отложив решение

599

вопроса «впредь до генерального размежевания», планируемого «по случаю предполагаемой колонизации из внутренних губерний» [225]. Предпочтение, отдаваемое властями крестьянской колонизации, выражалось и в том, что условия, на которых сдавались частным лицам казенные оброчные статьи (в том числе и используемые под промышленные заведения), как правило, включали пункт о досрочном изъятии у арендаторов оброчных участков в случае, если они потребуются властям для наделения землей крестьян [226].

Относительно небольшую часть от общего числа составляли предприятия, устраиваемые купцами на землях, приобретаемых ими на правах частной собственности у немногочисленных в сибирском крае землевладельцев из дворянского сословия. Так, тобольские купцы Корнильевы сверх земель, отведенных из казенного фонда, прикупили к своей стеклянной фабрике земельный участок у дворянина Нефедьева (общий размер «данной» и купленной земли составил в результате 4,2 тыс. дес.) [227]. Купец С. Попов, о котором уже неоднократно шла речь выше, приобрел в 1833 г. большой участок земли у статского советника Миллера, а затем на выделенной из него земельной даче размером 213 дес. построил Александрийский винокуренный завод [228]. В 1838 г. С. Попов купил за 20 тыс. руб. ассигн. право на 2000 дес. земли, пожалованных действительному статскому советнику Христиани [229]. При этом он ходатайствовал о включении в число этих земель находившегося у него в оброчном пользовании участка размером 305 дес., расположенного вблизи Семипалатинска, при Безымянном ключе, впадающем в Иртыш. На этом земельном участке, которым Поповы пользовались с 1803 г., ими было организовано еще более крупное предпринимательское хозяйство, чем на вышеописанной заимке на р. Басандайке [230], и вполне естественным поэтому являлось их стремление закрепить в собственность землю, в промышленное и сельскохозяйственное освоение которой ими был вложен значительный капитал. Казна однако не захотела лишаться выгодной оброчной статьи и отказалась передавать ее в частную собственность, в связи с чем Попов был вынужден согласиться на отвод еще не освоенных им земель в Нелюбинской волости, а участком под Семипалатинском пользоваться лишь на условии оброчного владения.

Передача земли в частную собственность сдерживалась сложившейся в Сибири системой «государственного феодализма», утвердившимся в правящих кругах взглядом на сибирский край как вотчину казны и Кабинета. Вплоть до конца дореформенной эпохи земельные участки в Сибири предоставлялись в частную собственность только лицам дворянского звания, причем эти земельные пожалования были немногочисленными, а купцы могли стать земельными собственниками лишь в результате покупки земли у дворян. Так, в Тобольской губ., по сведениям на 1856 г., в частной собственности находилось 75700 дес. земли, из которой купцам принадлежали лишь 695 дес. (0,9%) [231]. В Томской губ., по данным за 1840-е гг., земельные участки в частной собственности имели лишь два купца — коммерции советник С. Попов и купец первой гильдии С. Сосулин [232]. Вместе с тем следует отметить, что в последние предреформенные годы вопрос о возможном

600

увеличении масштабов частного землевладения в Сибири активно изучался в различных властных инстанциях, намеревавшихся путем продажи части государственных земель увеличить доходы казны и придать большую устойчивость купеческому промышленному предпринимательству, а посредством пожалования земель дворянам и чиновникам упрочить их влияние в сибирском обществе. В 1859 г. с предложением разрешить в Сибири продажу частным лицам земель из казенного фонда выступил Сибирский комитет [233]. 31 марта 1861 г. были утверждены «основания» для введения в Западной Сибири частной земельной собственности и пожаловании земель в награду за службу. Еще ранее было принято решение об отводе в Тобольской губ. 500 участков земли размером в 80 дес. каждый для малоземельных дворян из европейских губерний. Однако прельстить дворян возможностью получения в Сибири земельных участков, предоставляемых без приписки к ним крестьян, не удалось, поэтому нарезанные участки с 1857 г. были сданы на 3 года в оброчное пользование. 428 таких участков общей площадью 34240 дес. были взяты в трехгодичную аренду курганскими купцами Меньшиковыми, крупными скототорговцами и владельцами мукомольных и салотопенных предприятий [234]. Им же досталась значительная часть этих земель (77 участков) после того, как в 1860 г. было принято решение об их продаже с аукционного торга. Всего же было продано с торгов 484 земельных участка общей площадью 38720 дес., из которых более половины (20 тыс. дес.) были куплены купцами (собственниками земли в результате этой распродажи стали 12 купцов), 12480 дес. — крестьянами, 2500 дес. — мещанами, 3600 дес. — чиновниками, 80 дес. — разночинцами [235].

Таким образом, в предреформенный период явно усиливается стремление купцов укрепить свои права на земли, используемые для промышленных целей с тем, чтобы придать большую стабильность и прочность своим предпринимательским занятиям. Следовательно, в реальной предпринимательской практике и сознании купечества все более утверждался взгляд на промышленное дело как долговременное потомственное занятие, под обеспечение преемственности которого должно быть подведено прочное основание в виде собственности на землю, занятую под промышленными предприятиями. Особенно это было характерно для того сравнительно узкого слоя купцов, которые рассматривали промышленность в качестве основной сферы своих предпринимательских занятий. Однако в целом капиталы большинства сибирских купцов обращались в традиционных сферах предпринимательства (торговле, подрядах откупах, пушном промысле), и хотя общее число купцов-промышленников на протяжении рассматриваемого периода увеличивалось, их удельный вес в общем составе сибирского купечества имел тенденцию к снижению, исключение составляли лишь города, купечество которых в наибольшей степени было вовлечено в золотодобывающую промышленность (Томск, Красноярск, Енисейск, Иркутск и некоторые другие). Значительная часть предприятий, создаваемых купцами в обрабатывающих отраслях промышленности, предназначалась для обслуживания их торговых интересов. Само участие купцов в промышленном

601

предпринимательстве носило во многом спорадический характер, а организуемые ими предприятия отличались низким уровнем технической оснащенности. Хотя в целом принадлежавшие сибирским купцам предприятия были более крупными, чем у промышленников из других сословий, значительная часть купеческих промышленных заведений даже в конце рассматриваемого периода имела еще полукустарный характер.

Значительное влияние на развитие промышленного предпринимательства в Сибири оказывало ее положение колонизуемой территории. Предприниматели из Европейской России являлись основателями ряда первых сибирских мануфактур в середине XVIII в., выходцами из метрополии основывалась значительная часть предприятий обрабатывающей промышленности и в первой половине XIX в. (в Тобольской губ. 16 из 49 крупных заведений), а в развитии сибирской золотопромышленности им вообще принадлежала доминирующая роль. Оборотная сторона столь значительной вовлеченности предпринимательских элементов из Европейской России в промышленное освоение Сибири состояла в вывозе в метрополию значительной части накапливавшихся за счет разработки природных богатств Сибири (и прежде всего золотоносных месторождений) капиталов. Такие же последствия имела и специфика хозяйственного освоения Сибири, связанная с утверждением в регионе системы государственного феодализма, одним из проявлений которого стал относительно более высокий, чем в центре страны, удельный вес казенно-кабинетской собственности в промышленности. Помимо вывоза из Сибири драгоценных металлов, на добыче которых преимущественно концентрировались промышленные интересы казны и Кабинета, внушительное присутствие государства в сибирской экономике имело следствием появление целого ряда «заповедных» территорий и отраслей, закрытых для капитала и инициативы частных промышленников.

Вместе с тем в предреформенный период, в связи с наметившимся кризисом основанной на подневольном труде казенной и кабинетской промышленности, сфера действия частного капитала начала расширяться, что выразилось в допущении (хотя и в ограниченном виде — только для дворян) частного предпринимательства в винокуренной промышленности, расширении практики аренды купцами казенных винокуренных заводов, переходе в частные руки ряда принадлежавших казне предприятий в других отраслях промышленности (как, например, Тальцинской фабрики в собственность компании иркутских купцов). Однако более радикальные изменения, связанные с допущением частных предпринимателей в сферы экономики, являвшиеся монополией казны и Кабинета, приходятся уже на пореформенную эпоху.

602

Примечания

1. Яковцевский В.Н. Купеческий капитал в феодально-крепостнической России. М, 1956. С. 168–169.

2. Голикова Н.Б. Кредит и его роль в деятельности русского купечества в начале XVIII в. // Русский город (Исследования и материалы). Вып. 2. М., 1979. С. 196–197.

3. Демкин А.В. Русское купечество ХVII–ХVIII в. Города Верхневолжья. М., 1990. С. 25.

4. Курилов В.Н. Новые данные о промышленном развитии Тюмени к концу ХVII — нач. XVIII в. // Бахрушинские чтения. 1971. Вып. 2. Из истории социально-экономического и политического развития Сибири в XVIII — начале XX в. Новосибирск, 1971. С. 16.

5. Вилков О.Н. Ремесло и торговля Западной Сибири в XVII веке. Новосибирск, 1967. С. 76–77.

6. Заозерская Е.И. К вопросу о зарождении капиталистических отношений в мелкой промышленности России начала XVIII в. // Вопросы истории. 1949. N 6. С. 70–73; Вилков О.Н. Указ. соч. С. 76; Резун Д.Я. О числе ремесленников в городах Сибири XVII в. // Промышленность Сибири в феодальную эпоху (конец XVI — середина XIX в.). Новосибирск, 1982. С. 25–26; РГАДА. Ф. 271. Оп. 1. Д. 634.

7. Сведения о Прасоловых взяты из следующих источников: РГАДА. Ф. 214. Кн. 1429. С. 619, 667–668; Ф. 271. Оп. 1. Д. 634. Л. 928–931; Ф. 397. Оп. 1. Д. 445/60. Л. 2 об.; ТФ ГАТО. Ф. 329. Оп. 13. Д. 376. Л. 75–76, 87–88; РГИА. Ф. 18. Оп. 2. Д. 222. Л. 39 об.– 40; Тюмень в XVII столетии. С. 56–57; Копылов Д.И. Развитие капиталистических отношений в кожевенной промышленности Западной Сибири XVIII — первой трети XIX вв. // Из истории Сибири. Вып. 17. Томск, 1975. С. 56–60; Резун Д.Я. Прасолов Иван Осипович — тюменский купец // Краткая энциклопедия по истории купечества и коммерции Сибири. Т. 3. Кн. 3. Новосибирск, 1997. С. 53.

8. РГАДА. Ф-271. Оп. 1. Д. 634. Л. 928–931 об., 1055 об.; РГИА. Ф. 18. Оп. 2. Д. 222. Л. 39об.–40;Ф. 1281. Оп. 11. Д. 154. Л. 15.

9. РГАДА. Ф. 214. Оп. 1. Д. 1380. Л. 81, 93 об.; Ф. 271. Оп. 1. Д. 634. Л. 967; ТФ ГАТО. Ф. 329. Оп. 2. Д. 88. Л. 119–120; Ф. 152. Оп. 47. Д. 1. Л. 85–86.

10. Архив Санкт-Петербург, отд. РАН. Ф. 30. Оп. 2. Д. 87. Л. 9–10; РГАДА. Ф. 248. Кн. 4342. Л. 945–946.

11. РГАДА. Ф. 397. Оп. 1. Д. 441. Л. 68–73 об.; ведомости объявления купеческих капиталов по г. Томску (ГАТО. Ф. 50, 51, 127, 330).

12. В исторической литературе используется более конкретная цифра — 6516 чел., полученная в результате сложения данных сводной таблицы, составленной Комиссией о коммерции по результатам анкетирования, однако она завышает число ремесленников, так как, судя по сохранившимся подлинникам ответов из некоторых городов, в которых приводится более детальное распределение «питающихся от мастерства» по роду их занятий, в нее включены также и посадские, занимавшиеся хлебопашеством. Так, из числа 1399 томских посадских, занятия которых в сводной таблице определяются как «питающиеся от мастерства», различными видами ремесел занимались только 930 чел., занятия же остальных составляли хлебопашество (446 чел.) и извоз (23 чел.), из 187 «питавшихся от мастерства», показанных в сводной таблице по Иркутску, «упражнялись в хлебопашестве» 94 чел. (РГАДА. Ф. 397. Оп. 1. Д. 441. Л. 68–73 об.; Д. 445/57. Л. 6 об; Ф. 397. Оп. 1. Д. 445/16. Л. 9).

13. Подсчитано по: Рафиенко Л.С. Ответы сибирских городов на анкету Комиссии о коммерции как исторический источник // Археография и источниковедение Сибири. Новосибирск, 1975. С. 19. В данные по Томску и Иркутску внесены уточнения, указанные в сноске 12.

603

14. ТФ ГАТО. Ф. 329. Оп. 2. Д. 88. Л. 58–59, 76–77; Оп. 13. Д. 376. Л. 63–63 об.; Ф. 154. Оп. 8. Д. 840. Л. 59–60, 88–89; Ф. 152. Оп. 47. Д. 1. Л. 13–14, 33–34; ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 3892. Л. 130–130 об.

15. ТФ ГАТО. Ф. 154. Оп. 8. Д. 129. Л. 75; Ф. 329. Оп. 2. Д. 88. Л. 127–130; Ф. 329. Оп. 13. Д. 376. Л. 126–127, 129, 139–140, 145–146; РГИА. Ф. 18. Оп. 2. Д. 222. Л. 39–41.

16. ТФ ГАТО. Ф. 329. Оп. 13. Д. 376. Л. 125, 130.

17. ГАКК. Ф. 173. Оп. 1. Д. 294. Л. 12 об.–13.

18. ТФ ГАТО. Ф. 152. Оп. 47. Д. 1. Л. 31–32; Ф. 154. Оп. 8. Д. 29. Л. 29–30; Ф. 329. Оп. 13. Д. 376. Л. 81–82, 111–112; РГИА. Ф. 18. Оп. 2. Д. 222. Л. 39 об.–40; ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 3892. Л. 127–127 об.

19. ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 1. Д. 815. Л. 83, 105, 108; Оп. 2. Д. 1718. Л. 557–568.

20. ТФ ГАТО. Ф. 154. Оп. 20. Д. 2447. Л. 105–113 об.; РГИА. Ф. 18. Оп. 2. Д. 222. Л. 39 об.–40.

21. РГАДА. Ф. 829. Оп. 1. Д. 556. Л. 3; Ф. 397. Оп. 1. Д. 445. Оп. 1. Д. 445/16. Л. 5–7; Д. 445/57. Л. 2 об.–4; Д. 445/60. Л. 2–2 об.

22. ТФ ГАТО. Ф. 329. Оп. 13. Д. 376. Л. 63–64 об., 79–80; Ведомость о мануфактурах в России за 1813 и 1814 годы. СПб., 1816. С. 75; Копылов Д.И. Указ. соч. С. 67–68.

23. ТФ ГАТО Ф. 329. Оп. 2. Д. 88. Л. 53–54, 94–95; Ф. 152. Оп. 47. Д. 1. Л. 13–14, 17–20, 25–26, 33–34, 39–40; ГАОО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 417. Л. 35 об.–36; Оп. 2 Д. 2823. Л. 5–6; Оп. 3. Д. 3892. Л. 127–127 об; ГАТО. Ф. 3. Оп. 4. Д. 123. Л. 312.

24. ГАОО. Ф. 3. Оп. 2. Д. 2823. Л. 35–36, 39–40; Оп. 3. Д. 3892. Л. 118 об.–119, 130; Д. 4013.Л. 111–112 об.

25</A >. Ежегодник Министерства финансов за 1866 г. Вып. 1. СПб., 1869. С. 229; ГАИО. Ф. 24. Оп. 9. Д. 49. Л. 9.

26. Гагемейстер Ю. Статистическое обозрение Сибири. Т. 2. СПб., 1854. С. 532–533; РГИА. Ф. 1265. Оп. 3. Д. 167. Л. 86 об.–87. Вывоз через Сибирскую линию показан по сведениям Петропавловской и Семипалатинской таможен.

27. ТФ ГАТО. Ф. 329. Оп. 2. Д. 88. Л. 188–199, 246–247.

28. Подсчитано по: ТФ ГАТО. Ф. 152. Оп. 47. Д. 1. Л. 280–333.

29 РГАДА. Ф. 271. Оп. 1. Д. 634. Л. 840–954.

30. Вилков О.Н. Указ. соч. С. 35–36; Копылов Д.И. Указ. соч. С. 53–54.

31. Подсчитано по: РГАДА. Ф. 19. Оп. 1. Д. 40. Л. 117 об.–118, 232, 125, 240, 118 об.–119, 233.

32. РГАДА. Ф. 19. Оп. 1. Д. 40. Л. 125; Д. 379–6. Л. 1 об.–2, 3 об.; Ф. 397. Оп. 1. Д. 527–6/9. Л. 4 об.–5, 8 об.–9.

33. РГАДА. Ф. 19. Оп. 1. Д. 379–6. Л. 3 об. Ф. 277. Оп. 1. Д. 1650. Л. 8–11; Оп. 3. Д. 319. Л. 436; Копылов Д.И. Стекольная промышленность Западной Сибири в конце XVIII — первой половине XIX в. // Учен, зап-ки Свердловского гос. пед. ин-та и Тюменского гос. пед. ин-та. Сб. 165. Вып. 4. Сборник кафедры философии и политэкономии. Тюмень, 1971. С. 95–96.

34. РГИА. Ф. 17. Оп. 1. Д. 59. Л. 2.

35. Пайпс Р. Россия при старом режиме. М, 1993. С. 280.

36. РГАДА. Ф. 277. Оп. 2. Д. 1645. Л. 5–8; 1646. Л. 8–9; Д. 1647. Л. 9–12, Д. 1648. Л. 5–6; Оп. 3. Д. 319. Л. 224–224 об.

37. Копылов Д.И. Развитие капиталистических отношений в кожевенной промышленности Западной Сибири ... С. 48–81; Он же. Тюмень и ее уезд в 1773–1775 гг. // Вопросы истории Сибири досоветского периода. Новосибирск, 1973. С. 264–279; Кондрашенков А.А. Западносибирский посад в конце XVIII в. // Города феодальной России. М., 1966. С. 506–511.

38. Подсчитано по: РГИА. Ф. 1281. Оп. 11. Д. 154. Л. 15–16; ТФ ГАТО. Ф. 329. Оп. 13. Д. 376. Л. 1–150.

604

39. Подсчитано по: ТФ ГАТО. Ф. 329. Оп. 13. Д. 376. Л. 71–100.

40. Собранные Департаментом сведения за 1812, 1813–1814, 1832 г. опубликованы: Ведомость о мануфактурах в России за 1813 и 1814 годы. СПб., 1816; Список фабрикантам и заводчикам Российской империи. 1832. Ч. 1. СПб., 1833 (подробнее о ведомостях промышленных предприятий как историческом источнике см. Рыбаков Ю.Я. Промышленная статистика России XIX в. М, 1976).

41. Ежегодник Министерства финансов. Вып. 1. СПб., 1869.

42. Копылов Д.И. Стекольная промышленность Западной Сибири... С. 101; ТФ ГАТО Ф. 329. Оп. 2. Д. 88. Л. 35–36, 47–48, 156, 169.

43. ТФ ГАТО. Ф. 329. Оп. 2. Д. 88. Л. 25 об.–26.

44. Подсчитано по: Ежегодник Министерства финансов. Вып. 1. С. 217–218.

45. Подсчитано по: ТФ ГАТО. Ф. 329. Оп. 2. Д. 88; Ф. 152. Оп. 47. Д. 1.

46. Подсчитано по: ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 3892. Л. 129–130; ТФ ГАТО. Ф. 152. Оп. 47. Д. 1. Л. 280–359.

47. ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 4013. Л. 58–59.

48. Ежегодник Министерства финансов. Вып. 1. С. 243.

49. Посчитано по: ТФ ГАТО. Ф. 329. Оп. 2. Д. 88; ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 3892, 4013.

50. ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 3892. Л. 130–130 об.; Ежегодник Министерства финансов. Вып. 1. С. 250.

51. ГАОО. Ф. 3. Оп. 2. Д. 2823. Л. 89–90; Оп. 3. Д. 4013. Л. 60 об.–61.

52. ГАИО. Ф. 24. Оп. 9. Д. 131. Л. 90–90 об.; Мануфактурная промышленность Забайкалья в 1856 г. // Журнал мануфактур и торговли. 1858. Ч. 29. Кн. 4. С. 17–18.

53. РГИА. Ф. 558. Оп. 2. Д. 43. Л. 257; ГАТО. Ф. 3. Оп. 19. Д. 266. Л. 96; Ф. 50. Оп. 3. Д. 5508. Л. 172; ГАОО. Ф. 2. Оп. 1. Д. 286. Л. 23 об.–24; Ф. 3. Оп. 2. Д. 2903. Л. 5 об.

54. ТФ ГАТО. Ф. 329. Оп. 2. Д. 88. Л. 156–157.

55. Степанов АЛ. Енисейская губерния. СПб., 1835. Ч. 1. С. 243–244.

56. Иркутские губернские ведомости. 1858. N 1. По сведениям за 1843 г., иркутскими купцами-владельцами мельниц-крупчаток закупалось для переработки 40200 пуд. пшеницы (ГАИО. Ф. 70. Оп. 1. Д. 5654. Л. 16).

57. Иркутские губернские ведомости. 1860. N 5.

58. ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 4013. Л. 63 об.–68.

59. Памятная книжка Тобольской губернии на 1861 и 1862 гг. Тобольск, 1861. С. 87; Памятная книжка Тобольской губернии на 1864 г. Тобольск, 1864. С. 372.

60. ТФ ГАТО. Ф. 152. Оп. 47. Д. 1. Л. 468, 586–626.

61. РГИА. Ф. 18. Оп. 2. Д. 1770. Л. 155 об.–156; Памятная книжка Тобольской губернии на 1861 и 1862 гг. С. 87.

62. РГИА. Ф. 18. Оп. 2. Д. 1091. Л. 1–9 об.

63. ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 4012.

64. Журнал мануфактур и торговли. 1858. Ч. 29. Кн. 4. С. 17.

65. ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 4012. Л. 42–47; РГИА. Ф. 18. Оп. 2. Д. 1770. Л. 156 об.

66. РГИА. Ф. 18. Оп. 1. Д. 223. Л. 7 об.–8.

67. Ермолаев А. Первая папиросная фабрика в Томской губернии // Томские губернские ведомости. 1865. N 22.

68. Там же; ГАТО. Ф. 3. Оп. 2. Д. 788. Л. 22–23.

69. РГИА. Ф. 18. Оп. 2. Д. 1770. Л. 121–123, 155 об.–156 об.

70. Ежегодник Министерства финансов. Вып. I. О более полном учете в данном источнике мелкой промышленности свидетельствует то обстоятельство, что указанные по ряду отраслей показатели объема произведенной продукции в несколько раз превосходят показатели середины 1850-х гг., что, конечно, нельзя объяснить только приростом производства. Так, по ведомостям 1855 г., предприятия кожевенной промышленности Тоболь-

605

ской губ. производили продукции на 385 тыс. руб. (ГАОО. Ф. 3 Оп. 3. Д. 3892), а по сведениям за 1866 г. — на 1173 тыс. руб., т. е. в 3 раза больше.

71. РГАДА. Ф. 214. Кн. 1252. Л. 21 об.–22; Кн. 1422. Л. 18; Кн. 1425. Л. 230; Кн. 1326. Л. 50 об.; Кн. 1376. Л. 117; Вилков О.Н. Очерки социально-экономического развития Сибири конца XVI — начала XVIII в. Новосибирск, 1990. С. 307–308.

72. РГАДА. Ф. 214. Оп. 1. Д. 4413. Л. 14 об.; Ф. 517. Оп. 1. Д. 485. Л. 1.

73. Там же. Ф. 1069. Д. 43. Л. 240–243 об.; Ф. 517. Оп. 1. Д. 485. Л. 28–30.

74. Там же. Ф. 214. Оп. 1. Д. 4413. Л. 1 об.; Ф. 517. Оп. 1. Д. 472. Л. 15 об.; Д. 485. Л. 28–30, 74 об.

75. Головачев П. Иркутское лихолетье 1758–1760 гг. («Летопись о Крылове и ее разбор). М, 1904. С. 43.

76. РГАДА. Ф. 273. Оп. 1. Д. 19742. Л. 54–54 об., 59 об.–60.

77. Архив Государственного Совета. Т. 1. Ч. 2. СПб., 1869. С. 576–577; Копылов Д.И. Обрабатывающая промышленность Западной Сибири в ХVIII — первой половине XIX в. Свердловск, 1973. С. 153–154; ТФ ГАТО. Ф. 341. Оп. 1. Д. 151. Л. 2; РГИА. Ф. 1265. Оп. 1. Д. 63.

78. ГАОО. Ф. 3. Оп. 2. Д. 2860. Л. 49 об.

79. Купцы добивались для себя такого права еще в наказах в Уложенную комиссию (Сборник императорского русского исторического общества. Т. 134. СПб., 1911. С. 303–304).

80. РГИА. Ф. 1341. Оп. 23. Д. 414. Л. 1–8.

81. Там же. Ф. 1265. Оп. 2. Д. 145. Л. 20 об.

82. Там же. Ф. 891. Оп. 1. Д. ПО. Л. 61–65.

83. ГАИО. Ф. 24. Оп. 7. Д. 292. Л. 7–7 об.; Ф. 161. Оп. 5. Д. 166. Л. 6–10; ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 4914-а. Л. 59; РГИА. Ф. 891. Оп. 1. Д. ПО. Л. 26–27.

84. ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 4914-а. Л. 1, 15 об., 16 об., 59.

85. ГАИО. Ф. 24. Оп. 7. Д. 292. Л. 8–8 об.

86. Комитет министров в 1837 г. высказался за разрешение частного винокурения в Сибири даже в случае, если это приведет к некоторому сокращению доходов казны от винной монополии (РГИА. Ф. 1265. Оп. 2. Д. 145. Л. 18–20 об.).

87. Скарятин В.Д. Заметки золотопромышленника. Ч. 2. СПб., 1862. С. 151; РГИА. Ф. 468. Оп. 20. Д. 212.

88. РГИА. Ф. 468. Оп. 20. Д. 759. Л. 645–647.

89. Там же. Л. 158–159.

90. На территории Верхотурского уезда, до губернской реформы 1775–1785 гг. входившего в Сибирскую губернию, а затем отошедшего к Пермской, действовали металлургические заводы верхотурского купца М. Походяшина, однако они входили в уральский горно-металлургический комплекс.

91. Карцев ВТ. Металлургическая промышленность Средней Азии в XVIII–XIX в. // Учен, зап-ки Хакасского научно-исследовательского института языка, литературы, истории. IX. Абакан, 1963. С. 94–117. Об Ирбинском заводе см. также: Ватин В.А. К истории Ирбинского завода // Сибирский архив. 1915. N 6. С. 259–267.

92. Скарятин В.Д. Указ. соч. Ч. 2. С. 152; Пестов П. Записки об Енисейской губернии Восточной Сибири. М., 1833. С. 66.

93. Карцев В.Г. Указ. соч. С. 112; РГИА. Ф. 468. Оп. 20. Д. 141.

94. Подсчитано по: Статистический временник Российской империи. Вып. 1. СПб., 1866. Отд. II. Гл. 1.С. 7.

95. ТФ ГАТО. Ф. 152. Оп. 1. Д. 29; ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 3892. Л. 131 об.

96. Ежегодник Министерства финансов. Вып. 1. С. 283.

97. Шахеров В.П. Сибирская купеческая фирма Поповых в первой половине XIX в. // Из истории буржуазии в России. Томск, 1982. С. 28.

98. РГИА. Ф. 1265. Оп. 1. Д. 77. Л. 85.

606

99. ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 4013. Л. 70–82.

100. ЦХАФ АК. Ф. 2. Оп. 4. Д. 3535. Л. 9–12; ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 4054. Л. 277.

101. ЦХАФ АК. Ф. 2. Оп. 4. Д. 3577. Л. 1–8.

102. ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 4013. Л. 70–82.

103. Сборник статистических сведений по горной части на 1865 г. СПб., 1865. С. 210–211.

104. ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 4054. Л. 146 об., 271 об.

105. О причинах банкротства Поповых подробнее см.: Шахеров В.П. Указ. соч. С. 29–32.

106. Скарятин В.Д. Указ. соч. Ч. 1. С. 2.

107. РГИА. Ф. 1265. Оп. 5. Д. 87.

108. Колмогоров Г. Торговый дом Поповых в Сибири // Тобольские губернские ведомости. 1857. N 25. С. 231; Ядринцев Н.М. Наши аргонавты // Неделя. 1874. N 40.

109. ГАТО. Ф. 3. Оп. 19. Д. 261. Л. 6 об.–7, 11.

110. Аполлова Н.Г. Хозяйственное освоение Прииртышья в конце XVI — первой половине XIX в. М, 1976. С. 295.

111. Подсчитано по: Горный журнал. 1846. Ч. 2. Кн. IV. С. 166–168; Кн. V. С. 297–325.

112. Красноярск в дореволюционном прошлом, ХVII–ХVШ вв. Красноярск, 1990. С. 157; Справочная книга для золотопромышленников. Вып. 2. Иркутск, 1871. С. 462–463; Бойко В.П. Томское купечество конца ХVШ–ХIХ вв. Томск, 1996. С. 101; ГАКК. Ф. 173. Оп. 1. Д. 1250. Л. 67–69; Д. 1552. Л. 139–140, 256–260 об.

113. Раселли Ф. Сведения о частном золотом промысле в России. СПб., 1863. С. 216.

114. ГАОО. Ф. 3. Оп. 2. Д. 2004. Л. 1–136.

115. ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 3493. Л. 1–45.

116. Иркутские губернские ведомости. 1858. N 23.

117. Горный журнал. 1871. Ч. 3. N 7. С. 135.

118. Подсчитано по: Справочная книга для золотопромышленников. Иркутск, 1871. Вып.2. С. 276–410.

119. Цит. по: История Сибири. Л., 1968. Т. 2. С. 116.

120. Адрианов А.В.Томская старина // Город Томск. Томск, 1912. С. 173; Щукин Н.С. Влияние золотых промыслов на ценность жизненных припасов в Восточной Сибири // Журнал МВД. 1848. Ч. 21. С. 412; Нагаев А.С. Золотопромышленность Восточной Сибири в 30–50-е годы XIX в. и ее влияние на социально-экономическое развитие края // Учен, зап-ки Енисейского гос. пед. ин-та. Т. 1. Вып. 1. С. 60.

121. Раселли Ф. Указ. соч. 217.

122. ГАОО. Ф. 3. Оп. 2. Д. 2004. Л. 1–136.

123. Там же. Ф. 3. Оп. 3. Д. 3493. Л. 1–45.

124. Справочная книга для золотопромышленников. Вып. 2. С. 453–458.

125. Отчет по статистико-экономическому и техническому исследованию золотопромышленности Ленского горного округа. СПб., 1903. Т. 2. С. 2; Справочная книга для золотопромышленников. Вып. 2. С. 386, 461–468.

126. Статистическое описание главных городов Западной Сибири // Журнал МВД. 1852. Ч. 39. С. 203.

127. ГАКК. Ф. 173. Оп. 1. Д. 1552.

128. ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 2259. Л. 180; Д. 2304. Л. 5–5 об., 49; Д. 2380. Л. 53 об.–54; ГАКК. Ф. 173. Оп. 1. Д. 1552. Л. 40^2, 95, 139–140; Иркутские губернские ведомости. 1859. N 51.

129. ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 2380. Л. 41–44 об.; ГАКК. Ф. 173. Оп. 1. Д. 1250. Л. 67–68 об.

130. РГИА. Ф. 37. Оп. 40. Д. 222.

131. Завалишин И. Описание Западной Сибири. Т. 2. С. 177

132. Рабочий класс Сибири в дооктябрьский период. Новосибирск, 1982. С. 42.

133. Ведомость о мануфактурах в России за 1813 и 1814 годы; ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 3892; Д. 4013; ТФ ГАТО. Ф. 152. Оп. 47. Д. 1.

607

134. Рабочий класс Сибири в дооктябрьский период... С. 42.

135. ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 3892. Л. 129 об.; Д. 4013. Л. 50 об.–51, 56–57.

136. ТФ ГАТО. Ф. 329. Оп. 2. Д. 88; ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 4013.

137. Рабочий класс Сибири в дооктябрьский период... С. 43; РГИА. Ф. 37. Оп. 40. Д. 222.

138. Струмилин С.Г. Очерки экономической истории России и СССР. Избр. произведения. М, 1960. С. 445–457; Яцунский В.К. Социально-экономическая история России XVIII–XIX вв. Избранные труды. М., 1973. С. 116–145, 154–167, 199–227; Буганов В.И., Преображенский А.А., Тихонов Ю.А. Эволюция феодализма в России. М., 1980. С. 218–220.

139. РГАДА. Ф. 271. Кн. 634.

140. См. табл. 59.

141. Подсчитано по: ТФ ГАТО. Ф. 329. Оп. 13. Д. 376.

142. Некоторым промышленным фамилиям принадлежало не одно, а сразу несколько предприятий (так, красноярцы Ростовцевы содержали 8 промышленных заведении).

143. Ведомость о мануфактурах в России за 1813 и 1814 годы; Список фабрикантам и заводчикам Российской империи 1832. Ч. 1; ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 3892; 4013. С учетом частых взаимных переходов промышленников из купеческого в мещанское сословие и обратно в расчет взяты предприятия, принадлежавшие промышленникам из обоих сословий.

144. Подсчитано по источникам, указанным в сноске 143. Из подсчетов за 1832 г. исключены данные по Тобольску, поскольку его промышленность не была учтена в ведомости 1813–1814 гг., а из подсчетов за 1855–1856 гг. — данные по Петропавловску, Семипалатинску и Усть-Каменогорску, промышленность которых не учтена в ведомостях 1813–1814 и 1832 гг.

145. РГИА. Ф. 18. Оп. 4. Д. 334. Л. 1–10; Д. 335. Л. 2–3, 16–19; ТФ ГАТО. Ф. 8. Оп. 1. Д. 111. Л. 227–236.

146. ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 1826. 207–213; Д. 2380. Л. 41–54 об.

147. ГАКК. Ф. 173. Оп. 1. Д. 294. Л. 12–13; Д. 1250. Л. 67–73, 90–91.

148. ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 4013. Л. 5–59.

149. РГАДА. Ф. 277. Оп. 1. Д. 1650. Л. 8–11.

150. Копылов Д.И. Тобольская писчебумажная мануфактура в XVIII–ХIХ веках // Материалы научной конференции, посвященной 100-летию Тобольского историко-архитектурного музея-заповедника. Свердловск, 1975. С. 79, 82.

151. ТФ ГАТО. Ф. 329. Оп. 2. Д. 88. Л. 23–24, 211 об., 238–239; ГАТО. Ф. 3. Оп. 19. Д. 162. Л. 99–100; РГИА. Ф. 891. Оп. 1. Д. 110. Л. 39 об.–40; Иркутские губернские ведомости. 1858. N 1.

152. Статистическое описание главных городов Западной Сибири // Журнал МВД. 1852. Ч. 39. С. 35, 205–206, 449.

153. Там же. С. 203.

154. Там же. С. 209.

155. Иркутские губернские ведомости. 1858. N 1.

156. ТФ ГАТО. Ф. 329. Оп. 2. Д. 88. Л. 27–28.

157. ГАТО. Ф. 3. Оп. 19. Д. 106. Л. 43–43 об., 47 об.–48.

158. РГИА. Ф. 18. Оп. 2. Д. 1770. Л. 14–16.

159 Там же. Л. 16.

160. Иркутские губернские ведомости. 1857. 21 ноября. 1858. N 1.

161. Ежегодник Тобольского губернского музея. Тобольск, 1917. С. 17–18; РГАДА. Ф. 277. Оп. 3. Д. 319. Л. 224–224 об.

162. РГИА. Ф. 558. Оп. 2. Д. 274. Л. 30 об., 34 об.

163. Там же. Д. 43. Л. 377–377 об.; Ф. 571. Оп. 9. Д. 1859. Л. 54.

164. Там же. Ф. 468. Оп. 20. Д. 141. Л. 30–31; РГАДА. Ф. 277. Оп. 3. Д. 216. Л. 300 об.– 301.

608

165. РГАДА. Ф. 277. Оп. 3. Д. 319. Л. 266–266 об.; РГИА. Ф. 571. Оп. 1. Д. 1373. Л. 4–4 об.

166. РГ АДА. Ф. 277. Оп. 3. Д. 319. Л. 255.

167. РГИА. Ф. 558. Оп. 2. Д. 43. Л. 381.

168. Там же. Ф. 18. Оп. 2. Д. 974. Л. 2.

169. Исторические бумаги, собранные К. И. Арсеньевым. СПб., 1869. С. 378; Архив Государственного Совета. Т. 1. Ч. 2. СПб., 1869. С. 586–587.

170. РГАДА. Ф. 277. Оп. 3. Д. 319. Действительное число занятых в производстве подневольных работников было несколько большим, так как в источнике не указано число работниц-женщин, использовавшихся на вспомогательных работах на бумажной фабрике купца А. Дьяконова.

171. РГАДА. Ф. 277. Оп. 3. Д. 319. Л. 255.

172. Там же. Д. 319; ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 4157-а. Л. 39 об.–41 об., 46, 261 об.–262.

173. РГАДА. Ф. 277. Оп. 1. Д. 1650. Л. 1–4, 8–11; Оп. 3. Д. 319. Л. 434–437 об.; ТФ ГАТО. Ф. 329. Оп. 2. Д. 88. Л. 27–30; Оп. 13. Д. 276. Л. 1–3 об.

174. ГАОО. Ф. 3. Оп. 2. Д. 2740. Л. 97–97 об.

175. РГАДА. Ф. 277. Оп. 3. Д. 319. Л. 437; ТФ ГАТО. Ф. 329. Оп. 2. Д. 88. Л. 158; О жалобах купечества на нехватку рабочей силы см. также: Копылов Д.И. Обрабатывающая промышленность Западной Сибири... С. 37.

176. РГИА. Ф. 17. Оп. 1. Д. 595. Л. 1–2; Ф. 18. Оп. 2. Д. 974. Л. 2; Ф. 571. Оп. 1. Д. 1373. Л. 4–4 об.

177. Копылов Д.И. Тобольская писчебумажная мануфактура... С. 78.

178. Копылов Д., Прибыльский Ю. Тобольск. Свердловск, 1969. С. 44.

179. Рабочий класс Сибири в дооктябрьский период... С. 55; Иркутские губернские ведомости. 1857. N23.

180. РГИА. Ф. 1264. Оп. 1. Д. 622.

181. РГАДА. Ф. 277. Оп. 3. Д. 319. Л. 256.

182. Щеглов И. В. Хронологический перечень важнейших данных из истории Сибири. 1032–1882 гг. Сургут, 1993. С. 310.

183. РГИА. Ф. 17. Оп. 1. Д. 595. Л. 6–8; Ф. 468. Оп. 20. Д. 212. Л.2; Иркутские губернские ведомости. 1858. N 1.

184. Волков М.Я. Очерки истории промыслов России. Вторая половина XVII — первая половина XVIII в. Винокуренное производство. М, 1979. С. 256; РГАДА. Ф. 517. Оп. 1. Д. 485. Л. 12.

185. РГАДА. Ф. 277. Оп. 4. Д. 387. Л. 7; Рубинштейн Е.И. Полотняная и бумажна» мануфактура Гончаровых во второй половине XVIII века. М., 1975. С. 133.

186. Копылов Д.И. Обрабатывающая промышленность Западной Сибири... С. 173.

187. Иркутские губернские ведомости. 1858. N 1.

188. Копылов Д.И. Тобольская писчебумажная мануфактура... С. 78; РГАДА. Ф. 277. Оп. 3. Д. 319. Л. 439–439 об.

189. Шерстобоев В.Н. Илимская пашня. Т. 2. Иркутск, 1957. С. 512.

190. ГАОО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 279. Л. 1 об., 37, 302.

191. Там же. Ф. 3. Оп. 2. Д. 3238. Л. 18.

192. РГИА. Ф. 468. Оп. 20. Д. 212. Л.2–2 об.

193. ГАОО. Ф. 3. Оп. 2. Д. 3238. Л. 11 об.

194. ТФ ГАТО. Ф. 328. Оп. 2. Д. 88. Л. 158, 184–185 об.

195. ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 2304. С. 53 об.–55.

196. ТФ ГАТО. Ф. 154. Оп. 4. Д. 12. Л. 1399; Ф. 329. Оп. 2. Д. 88. Л. 53–54, 62–63; Ежегодник Министерства финансов. Вып. I. С. 229; Военно-статистический сборник. Вып. IV. Россия. СПб., 1871. С. 394.

197. См.: Волков М.Я. Указ, соч; Пономарев А.М. Торский и Бахмутский соляные заводы в XVIII в. // Промышленность и торговля в России ХVII–ХVIII вв. М., 1983. С. 153–167;

609

Павленко Н.И. История металлургии в России XVIII в. Заводы и заводовладельцы. М, 1962.

198. РГИА. Ф. 468. Оп. 20. Д. 759; Ф. 1341. Оп. 1. Д. 108.

199. Об этом просили, в частности, в 1756 г. устроители купоросного завода тарские купцы А. Бекишев и И. Кузнецов (РГАДА. Ф. 291. Оп. 1. Д. 7810. Л. 2 об.).

200. РГИА. Ф. 558. Оп. 2. Д. 43. Л. 377–381; Ф. 1341. Оп. 1. Д. 108.

201. Там же. Ф. 558. Оп. 2. Д. 43. Л. 377–381.

202. Там же. Ф. 468. Оп. 20. Д. 141. Л. 31.

203. РГАДА. Ф. 277. Оп. 3. Д. 216. Л. 300–301.

204. ТФ ГАТО. Ф. 329. Оп. 2. Д. 88. Л. 27–28; ГАОО. Ф. 3. Оп. 2. Д. 2740.

205. Львов Ф. Из Иркутска // Промышленность и торговля. 1862. Т. 8. Кн. 18–19. 187–194; ЦХАФ АК. Ф. 2. Оп. 1. Д. 5203.

206. Вилков О.Н. Ремесло и торговля Западной Сибири... С. 28; Ф. 271. Д. 634. Л. 804–839.

207. РГИА. Ф. 18. Оп. 2. Д. 223.Л. 5–8.

208. ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 805. Л. 8 об.–9.

209. Тобольские губернские ведомости. 1860. N 16.

210. ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 3992. Л. 72.

211. Там же. Оп. 1. Д. 1288. Л. 10–15; Оп. 3. Д. 4063. Л. 3 об.–4, 21.

212. ТФ ГАТО. Ф. 329. Оп. 2. Д. 88. Л. 47–48.

213. РГИА. Ф. 468. Оп. 20. Д. 141. Л. 30–31.

214. ПСЗ. Т. XXVIII. N 20976.

215. Шпалтаков В.П. Формирование и развитие рыночного хозяйства в Западной Сибири в первой половине XIX века. Омск, 1997. С. 265.

216. ГАТО. Ф. 3. Оп. 19. Д. 266. Л. 94 об.

217. ТФ ГАТО. Ф. 329. Оп. 2. Д. 88. Л. 156.

218. РГИА. Ф. 18. Оп. 2. Д. 974.

219. ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 2. Д. 1718. Л. 561–562, 565–568; ТФ ГАТО. Ф. 154. Оп. 20-а. Д. 1, 95, 200, 206.

220. ГАОО. Ф. 3. Оп. 2. Д. 2823. Л. 25–26; Оп. 3. Д. 4013. Л. 58–59; ГАТО. Ф. 3. Оп. 19. Д. 266. Л. 96–96 об.

221. ГАТО. Ф. 1.Оп. 1. Д. 121. Л. 1.

222. ГАТО. Ф. З.Оп. 19. Д. 104.

223. РГИА. Ф. 558. Оп. 2. Д. 43. Л. 257.

224. ГАОО. Ф. 2. Оп. 1. Д. 286. Л. 1 об., 23 об.–24 об.

225. РГИА. Ф. 18. Оп. 2. Д. 974. Л. 1–8.

226. ГАТО. Ф. 3. Оп. 19. Д. 266. Л. 98 об.

227. Ежегодник Тобольского губернского музея. Тобольск, 1917. С. 18; ТФ ГАТО. Ф. 329. Оп. 2. Д. 88. Л. 27–28.

228. РГИА.Ф. 891. Оп. 1. Д. ПО. Л. 61–62.

229. ГАТО. Ф. 3. Оп. 19. Д. 266. Л. 1–1 об., 6–6 об.

230. Подробное описание хозяйства Поповых, заведенного близ Семипалатинска см.: Шпалтаков В.П. Формирование и развитие рыночного хозяйства в Западной Сибири... С. 266–267.

231. ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 3570. Л. 136 об.–137.

232. Там же. Оп. 2. Д. 3114. Л. 5–10.

233. Там же. Оп. 3. Д. 4244. Л. 12.

234. Там же. Д. 4066. Л. 9–10.

235. Головачев Д.М. Частное землевладение в Сибири // Сибирские вопросы. 1905. N 1. С. 134–135.

610

ГЛАВА VI

МЕНТАЛИТЕТ СИБИРСКОГО КУПЕЧЕСТВА

1. Основные черты предпринимательской ментальности купцов

Содержание и сущностные черты предпринимательской деятельности купечества определялись не только характерными для рассматриваемой эпохи экономическими и политическими условиями, но и системой материальных и духовных ценностей, интересов и потребностей купечества, определявших его социально-психологический облик, а также его мировоззрением и строем мышления, в формировании которых важную роль играли не только реалии конкретного исторического периода, но и сложившиеся в результате предшествующего развития обычаи и традиции.

Ментальность купечества, будучи во многих отношениях проявлением массового сознания, т. е. такого вида сознания, субъектом которого являлись все члены общества, имела также и специфические черты, определявшиеся тем положением, которое занимало купечество в системе феодального общества и выполнявшимися им экономическими функциями. Очевидно и то, что свои отличительные особенности имел и менталитет отдельных региональных групп купечества, поскольку он формировался не только под воздействием общих для всей страны процессов, но нес на себе отпечаток исторического своеобразия хозяйственно-экономического освоения регионов и обусловленных этим своеобразием особенностей, определявших происхождение, социальный, имущественный, национальный и возрастной состав купцов. В данном разделе, не претендующем на всестороннее исследование менталитета сибирского купечества, анализируются в основном те черты купеческой ментальности, которые оказывали наиболее существенное влияние на его предпринимательскую деятельность.

Утверждение в России вотчинной формы государственности обусловило такое своеобразие русского исторического процесса, как отсутствие у городов и посадского населения той степени свободы, в том числе и экономической, которой обладали города в странах Западной Европы, где горожане добились значительной автономии еще в рамках средневекового феодального порядка. Успех предпринимательской деятельности купцов, сохранность их капиталов и имущества всецело зависели от воли царя, который в условиях сложившегося в России в XVII в. вотчинного государства имел «всеобъемлющие собственнические притязания» и стремился использовать все природные, людские и финансовые ресурсы страны для своих целей и интересов, которые отождествлялись им с интересами государства. В связи с этим развитие торговых промыслов купечества допускалось лишь В таких масштабах и формах, которые определялись соображениями «государевой пользы». В этих условиях появление подлинно капиталистического пред-

611

принимательства в России в XVII в. было чрезвычайно затруднено [1].

В XVIII в. по мере европеизации России и перехода царского правительства в условиях разложения вотчинного строя к политике «просвещенного абсолютизма» монарх постепенно отказывается от притязаний на монопольное владение всеми богатствами страны, что сопровождалось утверждением в правах частной собственности, в том числе и купеческой, расширением возможностей для проявления частнопредпринимательской инициативы, связанных с отменой внутренних таможен, упразднением ряда государственных монополий, снятием ограничений на свободный оборот сельскохозяйственной продукции и т. д. Вместе с тем отказ от проведения либерально-конституционных преобразований и сохранение самодержавного политического режима в стране, замена устройства общества по рангово-служилому принципу сословной его организацией сохранили возможность для жесткой регламентации царскими властями многих сторон торгово-промышленной жизни страны в целом и купеческого предпринимательства в частности. Освобождение экономики от пут государственных монополий приобрело характер чрезвычайно растянутого в историческом времени и пространстве процесса: в течение большей части XVIII в. сохранялась монополия казны на торговлю наиболее ценными сортами пушнины, вплоть до начала XIX в. действовала соляная монополия, а винные откупа были ликвидированы только в 1863 г. К тому же на протяжении всего рассматриваемого периода происходило наращивание потенциала коронной собственности в промышленности, представленной кабинетскими сереброплавильными заводами и рудниками в Алтайском и Нерчинском округах.

Российское купечество, становление и развитие которого длительное время происходило в условиях безусловного доминирования государства в экономической и политической жизни, рассматривало ситуацию, когда государство берет на себя инициативу в проведении экономических преобразований, в том числе связанных с поддержкой и даже прямым насаждением новых форм организации промышленности и торговли (мануфактуры, торговые компании), как естественный порядок вещей. Не случайно основным источником, позволяющим исследователю судить об экономических воззрениях купечества и его коммерческих интересах, являются ходатайства и просьбы купцов, обращаемые ими в различные правительственные инстанции и к местным властям. Эти ходатайства и обращения, содержащие в основной своей массе жалобы и предложения по частным, а в ряде случаев и по некоторым принципиальным, вопросам экономической политики, порождались многочисленными несоответствиями между содержанием торгово-промышленной политики правительства, считавшего основным лейтмотивом своих действий, направленных на развитие торговли и промышленности, «государственную пользу», и сословно-корпоративными и частнопредпринимательскими интересами купцов.

Ведущим императивом экономического поведения купцов, так или иначе присутствующим практически во всех коллективных и во многих индивидуальных их ходатайствах и обращениях, было стремление к укреплению

612

купеческой монополии на торгово-промышленную деятельность. Официально продекларированное еще Соборным уложением 1649 г. исключительное право посадского населения на занятие торговлей и промышленностью в реальной экономической практике нарушалось как вследствие стихийно усиливавшейся конкуренции со стороны втягивавшихся в торгово-ремеслен-ные занятия представителей других сословий (крестьян, разночинцев, дворян), так и в результате принятия правительством законодательных мер, направленных на увеличение торгово-промышленного населения в стране: легализация крестьянского предпринимательства посредством оформления торгующих крестьян в отдельную сословно-податную группировку (указы 1722 и 1812 гг.), предоставление льгот и привилегий мануфактуристам-дворянам (указы 1754 и 1762 гг.) и пр. В связи с этим купечество на протяжении всего рассматриваемого периода всячески старалось укрепить свои монопольные права, добиваясь от властей установления запрета или ограничений на торгово-промышленное предпринимательство представителей других сословий. Такая позиция купечества, с одной стороны, имевшая основание в утвердившихся в XVIII — первой половине XIX в. сословных принципах организации общества, предусматривавших обособление сословий по их хозяйственно-экономическим функциям, а с другой стороны, проистекавшая из сформировавшегося в российском обществе еще в период господства вотчинного государства представления: о монополии как естественной форме реализации экономических прав, объяснялась и относительной слабостью посадского населения в России, переобремененного государственными и городскими выборными службами и податями и видевшего в укреплении своих торговых привилегий основной способ расширения возможностей для накопления капиталов.

Показательной для характеристики монополистических устремлений купечества является его позиция по вопросу о существовании внутренних таможен. Историками уже отмечалось, что, несмотря на то, что система внутренних таможен замедляла оборот торгового капитала и сдерживала стремление купцов к овладению как местными, так и отдаленными рынками, они тем не менее не выступали за ее уничтожение, ограничиваясь лишь частными требованиями об изменении условий таможенного контроля, отмене некоторых пошлинных сборов, отказе от взимания таможенных недоимок и т. д. [2] Сибирские купцы еще в большей степени, чем купечество Европейской России, ощущали на себе тяжесть таможенной системы, так как вынуждены были платить таможенные сборы по более высокой ставке (10 коп. с рубля вместо 5-процентной пошлины, взимавшейся в европейской части страны), ввозить закупаемые в Центральной России товары по неудобно расположенной Верхотурской дороге, так как они подлежали обязательной очистке пошлиной на Верхотурской таможне. Однако и сибирские купцы в своих обращениях к властям не шли дальше просьб о смягчении наиболее обременительных для них условий таможенного контроля (особенно настойчиво выступая при этом за обеспечение многовариантности маршрутов для своих торговых поездок на Русь и обратно) [3] и не выдвигали

613

требований об отмене внутренних таможенных пошлин. Более того, когда они были ликвидированы правительством в результате проведения в середине 1750-х гг. таможенной реформы, некоторые из сибирских купцов выступили за восстановление внутренних таможен. С таким предложением, в частности, обращался к правительству депутат от барнаульского купечества в Уложенной комиссии И. Карышев [4]. Причина такой позиции купечества заключалась в том, что таможенный контроль обеспечивал сохранение сословных принципов организации торговли. Как считал тот же Карышев, в случае восстановления системы внутренних таможен и «государев интерес получил бы свою прибыль», и купечество имело бы свою выгоду из-за того, что крестьянам и представителям других некупеческих сословий стало бы затруднительно «покушаться на торговлю» [5]. Монопольные права купечества на торгово-промышленную деятельность отстаивали в Уложенной комиссии также депутат от енисейского купечества С. Самойлов, тарский депутат А. Бекишев, томский С. Фомин и др. Стремление к укреплению торговых привилегий купечества проходит лейтмотивом и через письменные наказы, направленные в Уложенную комиссию купцами различных сибирских городов, присутствует оно и в их ответах на анкету. Комиссии о коммерции (1764–1766 гг.), а также в ряде других коллективных и частных прошений, направлявшихся сибирским купечеством в преддверии проведения гильдейской и городской реформ 1770–1780-х гг. в правительственные органы [6].

Во многом под влиянием настойчивых просьб и пожеланий купечества была проведена гильдейская реформа 1775 г. и обнародована Жалованная грамота городам 1785 г., закрепившие за купеческим сословием монопольное право на обогащение за счет занятия торговым промыслом. В дальнейшем однако монополия купечества была нарушена в результате принятия в 1812 г. указа о крестьянской торговле, закрепившего за крестьянами право на ведение торговли, сравнимой по масштабам с купеческой, на условии выбора ими специальных торговых свидетельств. Значительное ускорение в развитии товарно-денежных отношений, происшедшее в первой половине XIX в., существенно пополнило ряды торговцев также и за счет представителей других сословий, а расширение всероссийского рынка вызвало активизацию торговой экспансии в Сибирь купцов и торгующих крестьян Европейской России. В связи с этим количество обращений и жалоб сибирских купцов на «подрыв» их торговли со стороны крестьян и разночинцев и ущемление их интересов конкуренцией приезжих торговцев в документах конца XVIII — первой половины XIX в. встречается не реже, а пожалуй, даже чаще, чем в документах, относящихся к более раннему периоду. Нами обнаружено более двух десятков такого рода петиций и обращений сибирских купцов, отложившихся в различных фондах местных и центральных архивов.

Необходимо отметить также, что после принятия Городового положения купечество уже не полагалось в защите своих интересов только лишь на царскую администрацию, а начинает активно использовать для отстаивания своих торговых привилегий те полномочия по надзору за соблюдением правил торговли, которые предоставлялись органам местного городского

614

самоуправления. В связи с этим городские думы и магистраты, стоявшие на страже интересов местного купечества, накладывали штрафы и даже прибегали к конфискации товаров незаконно торгующих крестьян и иногородних купцов. Так, в 1797 г. по решению Бийской ратуши были описаны товары у торговавшего на Алтае вязниковского крестьянина И. Антипина, в 1801 г. в Томске по указанию городского головы П. Шумилова были конфискованы товары у приказчика иркутского купца П. Солдатова, продававшего их из лавки в розницу в неярмарочное время, что иногородним торговцам законом было запрещено [7]. Если конфискация товаров была крайней мерой, то наложение органами городского самоуправления штрафов на незаконно торгующих в городе крестьян и торговцев из других сословий было довольно распространенным явлением. Так, в 1803 г. Томским магистратом за «незаконную торговлю» был оштрафован на 87 руб. вязниковский крестьянин А. Карпов, в 1816 г. за торговлю в Томске без свидетельства с крестьянина Верюхинской волости Томского округа М. Вершинина было взыскано 100 руб., в 1817 г. за неуплату провозных пошлин с тобольского мещанина С. Ключарева — 50 руб. и т. д. Более того, для того чтобы придать своим действиям по защите привилегий и интересов местного купечества прочное основание и использовать для реализации штрафных санкций полицейский аппарат, Томская городская дума добилась в 1815 г. от губернского правительства принятия специального постановления, регламентировавшего размер и процедуру взимания штрафов с иногородних коммерсантов, торговавших в городе без разрешения думы «в подрыв местного купечества». По этому постановлению, принятому в июне 1815 г., с нарушавших правила торговли приезжих купцов и крестьян надлежало взыскивать штраф в размере 50 руб., а с местных жителей, сдававших им в аренду торговые помещения, — по 25 руб. [8]

Пользуясь тем, что манифест 11 февраля 1812 г. о крестьянской торговле, предоставивший городским властям право взыскивать с торгующих крестьян акциз в пользу городов, в которых они производили торговлю, не лимитировал величину сбора, городские думы, чтобы снизить конкурентоспособность торгующих крестьян, устанавливали для них высокую акцизную плату. Так, Томская городская дума в начале 1820-х гг. установила ее для торговавших в городе по свидетельству третьего рода крестьян на уровне 350 руб. в год [9], что превышало размер гильдейской пошлины, уплачиваемой купцами третьей гильдии. Гильдейскими постановлениями 1824–1827 гг. величина акциза, взимаемого в пользу городов с иногородних торговцев, была законодательно зафиксирована на уровне 0,25% от объявляемого капитала для купцов и 10% от цены промыслового свидетельства для торгующих крестьян. Однако в Сибири местные власти исчисляли акциз в зависимости от количества занимаемых приезжими торговцами лавок (в западносибирских городах иногородние купцы первой и второй гильдий платили по 150 руб. с лавки в год, а купцы третьей гильдии и крестьяне, торгующие по свидетельству третьего рода, — по 100 руб.), в результате чего крестьянам и приезжавшим торговать в сибирские

615

города купцам Европейской России приходилось уплачивать в виде акцизов крупные денежные суммы. О переобремененности коммерции крестьян и приезжих купцов в Сибири акцизными сборами свидетельствуют многочисленные жалобы, направлявшиеся ими в правительственные инстанции. Так, в 1832 г. на непомерную величину устанавливаемых в пользу городов акцизов жаловались в Министерство финансов торговавшие в Красноярске вязниковский купец Щеголев, крестьяне Владимирской губ. Белов, Толкачев, Бобров, Серебряков, а также записывавшийся в иногородние купцы по г. Якутску нежинский грек Катакаций и крестьянин Верхоленской волости Иркутской губ. Ларионов [10].

Акцизы в городскую казну взимались не только с торгующих крестьян и купцов Европейской России, но и с самих сибирских купцов в случаях, когда они вели торговлю за пределами своего города и уезда, оказываясь тем самым на положении иногородних торговцев. В связи с этим Томская городская дума в 1798 г. предлагала своим соседям — кузнецкому, нарымскому, красноярскому и колыванскому купеческим обществам — руководствоваться в торговых связях друг с другом принципом «дружелюбной торговли» и на взаимной основе не требовать уплаты акцизных сборов от прибывавших для торговли из соседних городов купцов« [11]. Однако это предложение под формальным предлогом его несоответствия Городовому положению думами названных городов было отклонено, действительной же причиной их негативной реакции было опасение ослабить позиции в городской и уездной торговле своих местных купцов, которые не могли на равных конкурировать с экономически более мощным томским купечеством.

Социально-психологическая приверженность сибирских купцов монополии проявилась не только в отстаивании ими своих сословных привилегий, но и в том, что их конкретная предпринимательская деятельность в различных сферах экономики сибирского края также принимала монополистические формы. В разделе, посвященном торговому предпринимательству купечества, нами уже был приведен материал, который свидетельствует о том, что монополия была распространенной формой организации внутренней торговли Сибири, причем из-за более слабого развития товарно-денежных отношений и отдаленности от крупнейших рынков страны монополистические черты в торговле сибирского региона проявлялись более отчетливо, чем в европейском центре страны. Монополизм проявлялся и во внешнеэкономической деятельности сибирского купечества, особенно в кяхтинской торговле, которая в течение длительного времени (с 1807 по 1855 г.) была открыта только для купцов первой гильдии. Более либеральным режимом характеризовалась торговля на Сибирской линии с Казахстаном, Средней Азией и Китаем, к которой были допущены купцы всех трех гильдий, торгующие бухарцы, а также крестьяне и казаки (по торговым свидетельствам). Ярким воплощением монопольных форм организации предпринимательства стала деятельность Российско-Американской компании, созданием которой завершился период относительно свободной конкуренции купцов в промысле пушнины в северо-восточных морях, приходящийся на вторую половину

616

XVIII в. Государственная винная монополия на практике вылилась в монополию и злоупотребления спаивавших сибирское население откупщиков, купцами-монополистами выполнялась основная часть наиболее крупных подрядов по перевозке казенных и частных грузов, заготовлению продовольствия для армии, запасных хлебных магазинов и казенных заводов. Монополии получили широкое распространение также на транспорте и в промышленности Сибири. В форму монопольных привилегий были облечены, в частности, разрешения, выдаваемые сибирским купцам на заведение речного пароходства. Был выключен или действовал не в полную сипу механизм конкуренции и во многих отраслях сибирской промышленности -золотодобывающей, винокуренной, свеклосахарной и др.

Вышеуказанные проявления монополизма в купеческом предпринимательстве были, с одной стороны, результатом ориентированной на монополию экономической политики государства, а с другой — монополистических устремлений самого купечества. Купцами во второй половине XVIII — первой половине XIX в. разрабатывалось и выдвигалось множество конкретных экономических проектов, авторы которых видели основной способ их реализации в предоставлении тех или иных привилегий и льгот монопольного характера. Так, в 1804 г. верхотурские купцы Алексей и Степан Зеленцовы и сибирский промышленник коллежский советник М. Куткин обращались в Министерство финансов с проектом организации Северного морского пути, который связал бы через Обскую губу Западную Сибирь с северными морскими портами Европейской России. При этом они ходатайствовали о предоставлении им на 25-летний срок исключительного права на ведение рыбного и пушного промысла в тех районах северных сибирских морей, которые примыкали к территориям Тобольской, Томской и Енисейской губерний. Этот проект однако, несмотря на то, что его авторы заручились поддержкой тобольского губернатора И. Селифонтова, не нашел поддержки в правительстве, так как в случае его реализации могли быть подорваны уже существовавшие частные рыболовные промыслы в Обской губе и устье Енисея, что могло создать «помеху продовольствию общему». Просителям в связи с этим было указано, что созданная для реализации сходных коммерческих целей Беломорская компания на севере Европейской России «устроена на праве неизъятия промыслов посторонних людей» [12].

В 1839 г. сибирский золотопромышленник ростовский купец Никита Мясников обратился к министру финансов с просьбой о предоставлении ему 10-летней привилегии (т. е. монополии) на заведение пароходства по крупнейшим сибирским рекам и Байкалу. Министр запросил мнение сибирского генерал-губернатора, а тот в свою очередь решил выяснить позицию на этот счет сибирских купцов, в связи с чем обратился в Иркутскую городскую думу. Дума выступила против предоставления Мясникову 10-летней монополии на пароходство по сибирским рекам, посчитав, что возможность заводить пароходы должны получить и другие лица, «особенно издавна занимающиеся здесь судоходством, для которых послужило бы крайним расстройством исключительное право, данное Мясникову по привилегии» [13].

617

Было бы однако неверным заключить из этого, что сибирское купечество выступало против монопольных привилегий на речном транспорте в принципе, в данном случае Иркутская дума лишь защищала местных судовладельцев от вторгавшегося в сферу их интересов энергичного предпринимателя из метрополии. В дальнейшем многие сибирские купцы сами ходатайствовали о предоставлении им монополии на организацию пароходства в том или ином речном бассейне Сибири, причем они обращались с такими просьбами даже после того, как правительство после относительной неудачи, постигшей Мясникова (вопреки противодействию сибирских купцов-судопромышленников привилегия ему была выдана, однако ему не удалось выполнить свои обязательства в полном объеме и завести пароходство на всех указанных в привилегии реках), отказалось от ставки на монополию как основную форму развития пароходства в Сибири. Так, в 1853 г. омский купец В.П. Кузнецов, сыгравший большую роль в налаживании торговых связей Западной Сибири с китайскими городами Кульджой и Чугучаком, и известный западносибирский предприниматель А.Ф. Поклевский-Козелло обращались с ходатайством о предоставлении им 15-летней привилегии на организацию пароходства по озеру Балхаш и реке Или [14]. В начале пореформенного периода 10-летней монополии на пароходство по Ангаре добился от властей иркутский купец-судопромышленник А. Сибиряков [15].

Можно привести и некоторые другие примеры, свидетельствующие о том, что даже в предреформенный период экономическое мышление сибирских купцов основывалось на традиционных для них категориях монополий и привилегий. Так, енисейский купец А. Кобычев в 1853 г. ходатайствовал перед властями об отдаче ему на 25 лет в «арендное хозяйственное полное распоряжение» Туруханского края с условием, что «все произведения рыбных и звериных промыслов, через посредство жителей Туруханского края приобретаемые, должны поступать лишь в мои руки, а потому заниматься покупкою у них всего этого вправе только я один; все же посторонние лица такого права иметь не могут». За это он обязывался снабжать жителей края продовольствием и уплачивать за них подати [16]. Иркутский купец Н. Пестерев в начале 1860-х гг. инициировал проект организации торгово-промышленной компании с первоначальным капиталом в 1 млн 200 тыс. руб., которая должна была иметь главное управление в Иркутске, а отделения — во всех основных торговых пунктах на территории от Николаевска и Якутска до Москвы [17]. Несмотря на благие цели, которые преследовал автор проекта (уменьшить число перекупщиков, объединить капиталы купцов для новых промышленных начинаний и т. д.), создание такого торгово-промышленного монстра должно было с неизбежностью усилить монополистические тенденции в экономическом развитии Сибири.

Вместе с тем следует отметить, что к концу рассматриваемого периода, в связи с некоторым общим ослаблением феодально-крепостнических порядков в стране и постепенной либерализацией торгово-промышленной жизни, в ментальности сибирского купечества происходят определенные изменения, связанные с утверждением представления о необходимости освобож-

618

дения от регламентации и ограничений такой важной сферы купеческого предпринимательства, как кяхтинская торговля. Это нашло выражение в появлении нескольких проектов реорганизации кяхтинской торговли, поданных властям торгующими в Кяхте купцами, в которых предлагалось либерализовать кяхтинскую торговлю за счет расширения круга ее участников, отказа от регламентации променных цен и исключительно менового характера торговых сделок, разрешения посылки в Китай торговых караванов и т. д. При этом авторы этих проектов и записок — иркутские и кяхтинские купцы П. Баснин, И. Носков, А. Прянишников, П. Медведников, Н. Трапезников — выступали под лозунгом «торговля требует свободы» [18]. Это говорит о том, что часть сибирских купцов постепенно проникалась убеждением, квинтэссенция которого была сформулирована в одной из статей, опубликованных в сибирской прессе в период предреформенной «гласности»: «Развитие торговли зависит от естественного начала — свободы, а не от каких-либо опекунских мер, бюрократических влияний».

Однако в целом подавляющее число купцов действовали еще в рамках представлений о предпринимательстве, его целях и мотивах, свойственных традиционному обществу с его опорой на монополизм, покровительство и регламентации феодального свойства. Феодальный характер менталитета сибирских купцов проявлялся и в их отношении к крепостному праву. Крепостное состояние воспринималось купцами как один из главных устоев общества, незыблемость которого не подлежала сомнению. Даже когда купцы сталкивались с нехваткой рабочей силы для своих предприятий, они предлагали разрешать эту проблему не за счет освобождения крепостных крестьян и расширения рынка наемной рабочей силы, а путем приписки к мануфактурам крепостных работников. Многие сибирские купцы-мануфактуристы, в том числе и самые просвещенные из них (как тобольский купец Д. Корнильев), в значительных масштабах использовали подневольный труд крепостных мастеровых, приписных крестьян, ссыльных. Широкое распространение получила покупка купцами, особенно крупными, дворовых людей. Так, по данным VII ревизии (1816 г.) за тобольскими купцами числилось дворовых 261 чел., за тюменскими — 71 [19]. Основную массу служивших у сибирских купцов дворовых людей составляли невольники, покупавшиеся ими на Сибирской пограничной линии. Купцы выменивали у Ямыш-озера невольников-ясырей еще в XVII — начале XVIII в., достаточно широкое распространение получило в это время обращение в рабство и попадавших в долговую кабалу представителей коренных народов Сибири. Однако указами 1745 и 1748 гг. купцам было запрещено брать в кабалу должников из аборигенного сибирского населения, поэтому с 1757 г., когда сибирский губернатор Мятлев добился от центрального правительства предоставления сибирским купцам и торгующим бухарцам права выменивать и покупать калмыков и «во мзду за скрещение оставлять крещеных в вечном услужении у покупателей христиан» [20], и вплоть до конца 1820-х гг., когда торговля «живым товаром» была окончательно запрещена, меновые дворы Сибирской линии стали основным источником поступления крепостных для сибирского купечества.

619

По имеющимся данным, в конце ХVIII — первой четверти XIX в. активно занимались торговлей живым товаром на Сибирской линии семипалатинские купцы X. и Ф. Поповы, И. Самсонов, Д. Кузнецов, ишимские И. Греченин, Г. Маслов, омский И. Пеньевский, барнаульский А. Федченко и др. При этом они покупали невольников не только для себя, но и по заказам других купцов, а также представителей местной царской администрации. Так, торговавшие на Сибирской линии ишимские купцы И. Греченин и Г. Маслов выменивали в 1807–1808 гг. ясырей для барнаульских купцов В. Пешкова, И. Пуртова, Ф. Котоманова, П. Хабарова, К. Токарева, а семипалатинские купцы выполняли многочисленные заказы чиновников Колывано-Воскресенского горного округа [21]. Торговля и использование труда невольников, закупаемых на Сибирской линии, были настолько выгодны для купцов, что властям пришлось приложить немало усилий для претворения в жизнь состоявшегося в 1808 г. царского указа об освобождении вымениваемых на Сибирской линии калмыков по достижении ими 25-летнего возраста. Не дало желаемых результатов и предоставление владельцам права на 150-рублевое вознаграждение за каждого освобождаемого невольника, поэтому правительство было вынуждено в конечном итоге прибегнуть к крайней мере — запрету на их приобретение (указ от 30 января 1826 г.) [22].

Как проявление воздействия на сознание и поведение купцов феодальной системы ценностей рассматривается в исторической литературе и стремление представителей крупного купечества к получению дворянства [23]. В данном вопросе мы поддерживаем тех исследователей, которые ставят под сомнение утвердившееся в историографии еще со времен М.М. Щербатова [24] мнение об исключительном стремлении верхушки российского купечества к одворяниванию [25]. Имеющиеся в нашем распоряжении материалы свидетельствуют, что переход сибирских купцов в дворянство в ХVIII — первой половине XIX в. не был сколько-нибудь массовым явлением и ограничивался в основном немногочисленными случаями получения дворянского звания купцами-мануфактуристами и выходцами из купеческих семей, поступавшими на государственную службу и достигавшими в своей служебной карьере чина VIII класса, дававшего право на потомственное дворянство. В последнем случае достижение дворянского звания было сопряжено не только с выходом из купеческого сословия, но часто и с оставлением предпринимательских занятий, что же касается купцов-мануфактуристов, то для них дворянское звание имело особую привлекательность в период с 1762 по 1798 г., когда действовал запрет на покупку крепостных к мануфактурам, принадлежавшим лицам недворянского звания. В это время ряд крупных сибирских промышленников (верхотурские купцы Походяшины, тобольские Корнильевы, иркутский М.А. Сибиряков) добились получения дворянского звания с тем, чтобы получить возможность покупать крепостных работников и укрепить в собственность занятые под их промышленными заведениями земли. Те же купцы, которые не делали в своей предпринимательской карьере ставку на промышленное предпринимательство, как правило, не помышляли о чинах и дворянском звании, и более того — отдавали предпоч-

620

тение статусу купца как обеспечивавшему больше возможностей для предпринимательской деятельности. Так, когда верхотурскому купцу Андрею Попову, управлявшему Богословскими горными заводами Походяшиных, было предложено, в связи с покупкой заводов в казну, сохранить за собой должность, перейдя на казенную службу и определившись в горные чины, он отказался, так как звание купца, «свободного во всех действиях и предприятиях, вольного на всевозможные отлучки и пребывания где вздумается... предпочитал всему на свете» [26].

Впрочем, некоторые представители крупного купечества стремились к получению чинов и дворянского звания, руководствуясь не коммерческим расчетом, а честолюбивыми побуждениями. Такими купцами даже благотворительная деятельность рассматривалась как: способ получения высоких чинов и титулов. Так, иркутский купец Е.А. Кузнецов в 1848 — 1849 гг. пожертвовал на благотворительные цели более 1 млн. руб., за что получил чин статского советника. По свидетельству мемуариста-современника, мечтой его жизни стало «быть произведенным в действительные статские советники, чтобы к нему наравне с губернатором обращались со словами: «ваше превосходительство», что тогда имело громадное значение и составляло почти недопустимую мечту самых завзятых честолюбцев» [27]. Однако значимость честолюбивых расчетов среди мотивов, определявших стремление купцов к чинам и дворянскому званию, со временем также ослабевала, так как в течение первой половины XIX в. для лиц. успешно занимавшихся промышленностью и торговлей, правительством был введен целый ряд почетных званий (именитый гражданин, потомственный почетный гражданин, коммерции советник, мануфактур-советник), обладатели которых получали социальный статус, сравнимый во многих отношениях со статусом лиц, имевших дворянское звание. Так, звания мануфактур-советник и коммерции советник приравнивались к VIII классу гражданской службы и их обладатели получали право на титул «ваше высокоблагородие» [28].

Определенную роль в том, что в представлениях сибирских купцов ценность дворянского звания была сравнительно невелика, а стремление к его получению не получило широкого распространения и затронуло лишь незначительную часть верхушки сибирского купечества, по-видимому, сыграло и то обстоятельство, что в Сибири не было полноценного дворянства, так как это сословие из-за фактически полного отсутствия в регионе помещичьего землевладения было представлено здесь почти исключительно чиновничьей бюрократией. Но главной причиной было растущее осознание купечеством значимости своей социальной роли, формирование у купцов сословного самосознания. Признание важной роли купечества и коммерции в благосостоянии государства было характерной чертой развития русской экономической мысли в XVIII столетии. Так, И.Т. Посошков, которого по праву можно считать одним из главных идеологов формировавшегося российского купечества, в своей «Книге о скудости и богатстве» утверждал, что «купечеством всякое царство богатится, а без купечества никакое и малое государство быть не может» [29]. Столь же высоко оценивал роль купечества и

621

М.Д. Чулков, разделявший следующее высказывание Савари де Брюлона: «Купечество есть наикрепчайшие узы, соединяющие народ, и сколько способствует к приращению мощи и купечеств, столько полезно и каждому государству особо» [30]. Схожие мысли о значении купечества и торговли в развитии общества высказывали также такие представители русской общественной мысли, как И.Н. Болтин, С.Е. Десницкий, А.Н. Радищев, Н.И. Новиков и др. [31] Как показала в своих исследованиях Н.В. Козлова, этот центральный в экономической мысли XVIII в. тезис находил отражение и в самосознании российских купцов, во многом определяя мотивы и содержание их борьбы за приведение в соответствие роли купечества в экономическом развитии страны и его социального статуса [32]. Убежденность в полезности и важности для государства и общества тех экономических и социальных функций, которые выполняло купечество, высказывали и многие представители сибирского купечества. Так, с большим пафосом и настойчивостью проводил мысль о необыкновенной значимости купеческого сословия для процветания государства в своих выступлениях на заседаниях Уложенной комиссии депутат от барнаульского купечества И. Карышев [33], а многие другие посланцы сибирского купечества, представленные в этой комиссии, хотя и не высказывались столь прямолинейно, тем не менее предлагаемые ими меры в случае их реализации должны были не только укрепить экономические привилегии купечества, но и повысить его социальный статус (предоставление чинов купцам, имевшим промышленные заведения, охранение личного достоинства купцов от «обид» со стороны дворян и чиновников и т. д.) [34].

Немало усилий приложили сибирские купцы для того, чтобы защитить свое личное достоинство, сословные права и имущество от произвола и злоупотреблений, чинимых царской администрацией. Присылаемые на службу в Сибирь чиновники, действовавшие по принципу «до царя далеко, а до бога высоко», наживались на казнокрадстве и ограблении всех категорий населения, но особенно привлекали вымогателей и мздоимцев из чиновничьего сословия тугие кошельки купцов. Чтобы обеспечить большую доступность купеческих состояний для удовлетворения своих растущих финансовых аппетитов, бюрократия старалась поставить под свой жесткий контроль развитие всех отраслей сибирской экономики, максимально ограничить права и самостоятельность формировавшихся купцами органов городского самоуправления, зачастую не считаясь при этом с теми сословными правами и привилегиями, которые были предоставлены купечеству гильдейской реформой 1775 г. и Городовым положением 1785 г. По оценкам самих сибирских купцов, относящимся ко времени проведения вышеназванных реформ, степень притеснения и зависимости купцов от местных властей в Сибири была более высокой, чем в европейских губерниях страны. Так, иркутский городской голова Н.П. Мыльников в своей челобитной на имя Екатерины II, жалуясь на произвол и вмешательство в дела местного городского самоуправления со стороны губернских властей, писал, что «мало-помалу чрез слухи от приезжих и езду нашу (иркутских купцов. —

622

Авт.) в Россию стали и познавать, что есть звание и должность состоящего под законом гражданина, но неотвыкнувши еще от подобострастия, отнюдь не могли отрекатца от приказаниев властей, кои происходили от единой воли, нежели была их должность...» [35]. Вопиющие факты произвола и вымогательства, чинимые сибирской администрацией в отношении купечества, вскрывались также в ходе ревизий и проверок, регулярно проводившихся в Сибири комиссиями, присылавшимися из центра [36].

Вместе с тем многие представители сибирского купечества, в том числе и вышеназванный Мыльников, пытались активно бороться с произволом чиновников, который не только ограничивал их сословные права и оскорблял личное достоинство, но и сдерживал возможности в накоплении капиталов, так как часть собственности купцов вымогалась и присваивалась чиновниками местной администрации, в том числе и губернаторами, в виде взяток, невозвращаемого кредита, подношений, подарков и т. п. Особенно активно проявили себя в отстаивании своих прав иркутские купцы, представлявшие самую мощную в финансовом отношении группировку сибирского купечества. Пожалуй, ни одна другая группа российского купечества не проявляла такого упорства и мужества в противодействии произволу местных властей, как иркутские купцы, несмотря на то, что многие из них в результате этой борьбы лишились капиталов, а некоторые были отправлены в ссылку и на каторгу. Многие полные драматизма перипетии борьбы иркутских купцов с чиновничьим произволом, начиная от конфликта со следователем Крыловым в 1750-е гг. и до противодействия купцов всевластию и грубому нажиму со стороны губернатора Трескина в начале XIX в., нашли отражение в исторических исследованиях и публицистике [37].

Конечно, во многом оппозиция сибирских купцов была порождена большим размахом злоупотреблений, совершаемых чиновниками в отдаленной Сибири. Но важной причиной стало и то обстоятельство, что сибирское купечество в историческом плане в подавляющей своей части формировалось из переселенцев из северных губерний России, где отсутствовало крепостное право, поэтому в его историческом сознании не сформировался вирус покорности несправедливости и унижению. Такое же воздействие на ментальность купцов-сибиряков оказало, по-видимому, и то обстоятельство, что население районов, откуда осуществлялась колонизация Сибири, не знало монголо-татарского ига. К тому же необходимо учитывать, что участвовать в освоении этого отдаленного и сурового в природном отношении края было по силам лишь наиболее выносливым, предприимчивым, рискованным и мужественным людям. Эти качества проявились как в предпринимательской деятельности сибирского купечества, так и в его действиях по отстаиванию сословных прав и укреплению своего социального статуса.

В условиях, когда дворянство было представлено преимущественно чиновничьей бюрократией и незначительным количеством мелкопоместных дворян, купечество являлось в экономическом отношении самой могущественной социальной группой в сибирском обществе, что порождало претензии купцов на первенство и в общественной жизни региона. Со временем им

623

удалось не только подчинить своему влиянию городские посады, поставить в экономическую зависимость значительную часть крестьянского и аборигенного населения Сибири, но и установить тесные связи и добиться покровительства своим интересам со стороны чиновников самых разных рангов. С.Н. Муравьев-Амурский следующим образом характеризовал положение купцов в сибирском обществе на момент своего вступления в должность генерал-губернатора Восточной Сибири (1847 г.): «Я нашел здесь весь народ под влиянием и в руках, так сказать, богатых торговцев, промышленников и откупщиков и всех чиновников правительственных, почти без исключения, на содержании и в услугах тех же богатых людей» [38]. Жандармский подполковник А.П. Маслов в одном из своих донесений начальству (1829 г.) отмечал трудности, испытываемые полицией во взаимоотношениях с сибирским купечеством, которое представляет «господствующий класс в городе, сии люди привыкли не находить препон в своих намерениях, им кажется оскорбительным всякое законное требование порядка и подчинения, они думают, что богатство их должно во всяком случае быть уважаемо» [39].

Хотя принадлежность к сословию, олицетворявшему силу и власть денег, сдерживала стремление сибирских купцов к чинам и дворянству, тем не менее это не означало, что сибирские купцы не искали возможностей для установления родственных связей с представителями местного чиновничье-дворянского сословия. Особенно преуспели в этом наиболее зажиточные купцы, видевшие в породнении с чиновниками важное и необходимое условие успеха их предпринимательской деятельности, так как в этом случае им обеспечивалось покровительство со стороны властных структур, содействие в получении выгодных подрядов, откупов, промышленных заказов и пр. Примеров породнения купеческих и чиновничьих фамилий можно привести множество. Так, сестра тобольского купца первой гильдии Гаврилы Евсевьева вышла замуж за сына сибирского губернатора генерал-майора Сухарева, после чего Г. Евсевьев был «определен во дворяне» и назначен Сухаревым «присовокуплять богатства в слободы комиссаром» [40]. Иркутская купчиха Анна Шигаева выдала свою дочь замуж за титулярного советника Заборовского, племянница одного из крупнейших иркутских золотопромышленников Е.А. Кузнецова стала женой губернского секретаря Ф.П. Занадворова, ведавшего отводом золотоносных участков, дочь киренского купца В. Портнова Софья была замужем за надворным советником Малаховым [41]. Крупнейший откупщик и промышленник Западной Сибири С. Попов благодаря браку его дочери Анны с действительным статским советником П.Д. Завелейским и обретенному ею в связи с этим дворянскому званию, получил возможность заниматься предпринимательством в винокурении -отрасли, запретной для купечества, построив винокуренный завод на имя своей дочери [42]. Имели родственные связи с чиновничье-дворянским сословием также тобольские купцы Корнильевы, тарские Перменевы, томский Н. Филимонов, красноярские Кузнецовы, Мясниковы и др.

Важное значение для оценки уровня, которого достигло купеческое предпринимательство в феодальный период, имеет вопрос о том, какими

624

морально-этическими категориями руководствовались купцы в своих взаимоотношениях с деловыми партнерами, работниками и покупателями, насколько их коммерческие операции соответствовали действовавшему в стране торгово-промышленному законодательству и учитывали налогово-фискальные интересы государства. Ответы на этот и некоторые другие вопросы позволят составить представление о нравственных императивах купеческого предпринимательства и уровне коммерческой честности купечества, которые по-разному оцениваются в исторической литературе. Дореволюционные историки демократического направления (С.С. Шашков и др.) считали, что в основе накопления капиталов сибирскими купцами лежали обман, воровство, мошенничество и грабеж [43]. С ними были солидарны и авторы, представлявшие официальное направление, которое еще со времен известного татищевского «Представления о купечестве и ремеслах» исходило из посылки, что в России нет таких ремесел и торговых промыслов, «чтоб каково коварства и обману не было, что не токмо стыд, но государственный убыток» [44]. Так, автор известного труда по истории Сибири В.К. Андриевич считал, что почти все крупные сибирские купцы имели в своем прошлом «темные стороны» [45]. Невысоко оценивают уровень коммерческой честности российских купцов и многие зарубежные исследователи (А. Гершенкрон, С. Бэрон, Р. Пайпс и др.) [46]. В современной отечественной литературе, хотя и не предпринималось специальных целенаправленных исследований по этой проблеме, однако большинство историков, так или иначе затрагивавших тему, отнюдь не идеализируя купцов, тем не менее полагают, что в купеческой морали превалировало здоровое нравственное начало, служившее залогом успешного осуществления ими коммерческой деятельности [47]. В.П. Бойко, исследовавший социально-психологический облик томского купечества конца XVIII–ХIХ в., пришел к выводу о том, что примитивизм и паразитизм, хищничество и накопительство не являлись всепоглощающими доминантами деятельности купечества. «В его действиях обнаруживается противоречивость: наряду с отмеченным выше — стремление к просветительству и благотворительности, своеобразная демократичность и стремление к полной свободе действий для капитала, что перемалывало архаичную феодальную сословность» [48].

Имеющиеся в нашем распоряжении документальные материалы свидетельствуют о том, что по мере того как с развитием всероссийского рынка торгово-хозяйственные связи превращались из спорадических и временных в стабильные и долгосрочные, в процессе повседневной предпринимательской деятельности купечества вырабатывались и закреплялись в его сознании морально-этические нормы и правила, выполнявшие, наряду с государственными законоположениями, функцию важнейшего регулятора хозяйственно-экономической жизни. Среди этих нравственно-этических норм и формируемых на их основе личностных моральных качеств основополагающее значение имели верность принимаемым на себя деловым обязательствам, доверие к партнеру и его честному слову, без чего возникновение устойчивых торговых связей, к тому же в условиях, когда основная масса

625

коммерческих сделок совершалась в кредит, было немыслимым. По мере втягивания Сибири в орбиту формирующегося всероссийского рынка и интенсификации хозяйственных связей внутри сибирского региона сокращались проявления свойственного ментальности участников спорадических торговых контактов стремления любыми путями и средствами сорвать как можно больший денежный куш, не заботясь о своем нравственном реноме в глазах коммерческих партнеров, отношения с которыми не рассматривались с точки зрения перспектив их дальнейшего развития. О далеко продвинувшихся в течение рассматриваемого периода отношениях взаимного делового доверия между купцами свидетельствует то обстоятельство, что купцы одалживали друг другу товары на многотысячные суммы, часто даже без оформления кредитных документов, под честное слово партнера. Как отмечалось в описании Ишимской ярмарки 1860 г., составленной губернским статкомитетом, в торговых сделках между купцами «векселя почти не употребляются, а более в ходу торговые записки, которые пишутся на простой бумаге или печатных бланках от имени купца». Это происходит потому что «большие капиталисты имеют друг к другу полное доверие» [49]. То, что в среде «первостатейного» купечества «точность и аккуратность в сделках занимает не последнее место», отмечал и глава российского императорского консульства в Кульдже, отслеживавший коммерческие операции российских (и сибирских в том числе) купцов, населявших торговую факторию этого китайского города [50]. Отношения партнерства и доверия устанавливались не только между крупными оптовыми торговцами, но и между купцами-оптовиками, с одной стороны, и мелкими торговцами — с другой. Последние выступали в роли своеобразных торговых агентов крупных купцов, которые снабжали их товарами на кредитной основе.

Растущее осознание купцами важности соблюдения определенных этических норм и нравственных заповедей для достижения коммерческого успеха выразилось и в том, что многие из них старались воспитывать своих детей в духе наставления, которое давал своему сыну устюжский купец, посылавший своего сына приказчиком в Иркутск обучаться коммерческому делу (1794 г.). «Стыдися лгать и быть жадным к неправильному стяжанию имения», — говорилось в наставлении, а «возлагаемые от честных людей дела и должности» советовалось «исполнять с прилежным радением» [51].

Однако превращение нравственно-этических правил, составлявших неписаный кодекс купеческой чести, в норму экономического поведения купцов приобрело в Сибири замедленный характер из-за относительно слабого развития здесь товарно-денежных отношений и наличия необычайно широких возможностей для использования хищнических способов и методов накопления капиталов, особенно в отдаленных промысловых районах и сельской глубинке, злоупотреблений чиновников, действия большого количества ограничений на торгово-промышленную деятельность, толкавших купцов на незаконные коммерческие операции и пр. Все это предопределяло в целом невысокий уровень коммерческой честности сибирского купечества в рассматриваемый период. Материалы, отложившиеся в фондах го-

626

родских магистратов, словесных и сиротских судов, а также других учреждений, занимавшихся разборами исков, жалоб и претензий купечества, насчитывают сотни дел, содержание которых свидетельствует о том, что отнюдь не редким явлением в рассматриваемый период был отказ или неполное выполнение купцами взаимных договорных обязательств, присвоение чужого имущества и товаров, неуплата или задержка в возвращении кредитов и т. п. Приведем лишь несколько характерных примеров, которые хотя и не исчерпывают всего многообразия возникавших между купцами финансовых коллизий и споров, тем не менее дают представление о наиболее характерных из них.

Селенгинский купец Баженов в 1786 г. нарушил данное им казенным подрядчикам крестьянам Малых и Ширяеву обязательство поставить вместо них в казенные провиантские магазины 13 тыс. пуд. хлеба, запродав его «в другие руки» по более высокой цене [52]. Томский купец А.И. Каличкин в 1782 г. подавал судебный иск на своего земляка купца А. Даниловского, обвиняя его в «завладении» принадлежавшими истцу китайскими товарами на сумму 1780 руб., которые были выменяны комиссионером Каличкина в Кяхте и по доверенности переданы Даниловскому на Енисейской ярмарке для доставки владельцу. Даниловский же в свою очередь заявлял, что он взял эти товары в счет уплаты числившегося за Каличкиным долга. Одновременно он предъявил претензии местному купцу из бухарцев К. Касимову, которому он продал с рассрочкой платежа на год 30 китайских фанз, однако тот по «происшествии срока платежа не учинил» [53].

В 1787 г. челябинский купец И. Боровинский обвинил крупного подрядчика томского купца С. Шумилова в присвоении более 25 тыс. пуд. соли, предназначенной к поставке из тобольских запасных магазинов в Уфимское наместничество. Так как Боровинскому не хватило судов для перевозки всего количества законтрактованной соли (40 тыс. пуд.), он договорился с Шумиловым, который тоже ставил по контракту с казной соль на Урал, о перевозке 13 тыс. пуд. соли на судах, принадлежавших Шумилову, однако соль, принятая приказчиками последнего в Тобольске, к месту назначения так и не была доставлена. Не сдал Шумилов и 13625 пуд. соли, которые он, по условию с Боровинским, должен был доставить в Тобольск с Коряковского озера в пополнение выбранных из соляных магазинов запасов. Как считал Боровинский, Шумилов или его приказчики употребили недоставленную соль в «корчемство», т. е. распродали в нарушение казенной соляной монополии. Договоренность между Боровинским и Шумиловым не была оформлена в предусмотренном законом порядке (в форме договора, зарегистрированного маклером), поэтому когда Тобольское наместническое управление по запросу из Уфы обратилось за разъяснениями к Шумилову, последний, не считая нужным давать какие-либо объяснения по существу жалобы Боровинского, ответил, что никаких «письменных дел» с ним не имел [54]. В течение почти 20 лет разбирались в различных судебных инстанциях взаимные претензии вышеназванного С. Шумилова и еще одного крупного подрядчика — томского купца С. Карпова, совместно выполнявших

627

в 1792–1793 гг. казенный подряд по развозке вина с казенных винокуренных заводов по винным магазинам и кабакам Томской губ. Стороны взаимно обвиняли друг друга в присвоении выдававшихся казной в уплату за выполнение подряда денег, причем члены местного магистрата, по мнению Карпова, встали на сторону Шумилова, как «человека богатого», поэтому он активно апеллировал в вышестоящие судебные инстанции [55].

Нарушение договорных обязательств стало причиной конфликта, возникшего в 1787 г. между иркутским купцом М. Щегориным и группой местных купцов, которые условились с Щегориным, выставив в качестве своего представителя на проводившихся в казенной палате торгах, о совместной покупке составлявшего предмет казенной монополии ревеня. Щегорин выиграл эти торги, назначив цену в 50 руб. за пуд., однако его компаньоны, посчитав, видимо, ее слишком высокой, отказались от участия в покупке, а так как сам Щегорин всей требовавшейся в оплату за ревень суммой не располагал, палата приняла решение продать ревень «другим охотникам купить», а разницу в цене взыскать с Щегорина. Когда же последний предъявил письменный договор о совместной покупке ревеня, заключенный с купцами-участниками сделки, было решено ответственность за срыв закупки распространить и на них [56].

Невыполнение купцами своих коммерческих обязательств было чревато для компаньонов не только потерей прибыли и убытками, но в ряде случаев могло привести их и к полному разорению. Так, действия группы томских купцов во главе с М. Мыльниковым, являвшихся поручителями по аттестату, выданному их земляку купцу К. Касимову на отсрочку уплаты пошлин за вымениваемые в Кяхте товары, послужили одной из важнейших причин (наряду с опасно высокой долей в его торговом обороте кредитного капитала) банкротства Касимова, прервавшего его более чем 40-летнюю карьеру торговца. К. Касимов, не сумевший уплатить в положенный срок пошлину по кяхтинской торговле в размере 43 тыс. руб., обратился к своему главному поручителю М. Мыльникову с просьбой обеспечить его пошлинную недоимку залогом с тем, чтобы он мог погасить ее после посещения Ирбитской ярмарки. Однако Мыльников, хотя и знал, что у Касимова на подходе к Томску находится обоз с китайскими товарами на сумму 120 тыс. руб., в предоставлении залога отказал. В результате Касимову пришлось для погашения своей недоимки, не дожидаясь открытия Ирбитской ярмарки, продать почти 2/3 всей прибывшей партии чая (220 ящиков) в Томске по цене 211,4 руб., в то время как на Ирбитской ярмарке чай в этом году продавался по 351 руб. за ящик. Одновременно Мыльников и другие поручители обратились в Томское губернское управление с просьбой о том, чтобы и оставшиеся товары Касимова были задержаны в Томске, так как он имел еще один неоплаченный аттестат за их поручительством на сумму 30 тыс. руб. И хотя срок уплаты по нему еще не истек (Мыльников планировал погасить его после распродажи чаев на Ирбитской ярмарке), товары были задержаны, что окончательно подорвало платежеспособность Касимова, поскольку он оказался не в состоянии одновременно погасить аттестат и удовлетворить

628

начавшие поступать в массовом порядке иски частных кредиторов, стремившихся успеть вернуть свои деньги, одолженные лишившемуся возможности их прибыльного оборота купцу. Для удовлетворения всех предъявленных долговых претензии не хватило денег, вырученных от распродажи имевшихся у Касимова товаров, поэтому у него было описано имущество, а сам он объявлен банкротом [57].

Нередкими были случаи, когда купцы нарушали принимаемые на себя обязательства по оплате услуг доверенных лиц и приказчиков, труда наемных работников. Так, томский купец С. Карпов не заплатил мещанину Евсееву, представлявшему его интересы на проводившихся в 1791 г. казенной палатой торгах на перевозку казенных грузов [58]. В 1802 г. трое томских «поселыциков» приносили в городскую полицию жалобу на местного купца П. Полуянова, не оплатившего проведенные ими в его доме столярные и малярные работы; потребовалось четырехлетнее судебное разбирательство, чтобы заставить купца выплатить рабочим заработанные ими деньги [59]. В 1850 г. красноярская мещанка Т. Ростовых обращалась в городской словесный суд с жалобой на кузнецкого купца В. Карманова, не выплатившего ей в полном размере предусмотренной контрактом суммы за ее сына, отданного ему в услужение (в «мальчики») [60]. На невыплату или несвоевременную выдачу заработной платы жаловались властям крепостные и наемные работники купеческих мануфактур, судовые рабочие и ямщики, подряжавшиеся к перевозке купеческих товаров, о чем уже шла речь в соответствующих разделах данной книги.

Правда, эта черта экономического поведения была присуща также представителям и других сословий, вступавшим в те или иные экономические отношения с купечеством. Нанимавшиеся на службу к купцам работники и приказчики, как правило, были не прочь поживиться за счет своих хозяев, в том числе и путем присвоения принадлежавших им товаров и капитала. Широкое распространение, особенно в сельской местности, получила продажа приказчиками товаров по завышенным ценам и в долг под проценты с присвоением получаемых от этого барышей, нередко в результате проводимых купцами проверок вскрывались факты недостачи, растраты приказчиками хозяйских денег для собственных нужд и т. п. Так, в 1774 г. поверенным откупщика графа Шувалова енисейским купцом С. Тушовым была вскрыта крупная недостача выручаемых от продажи вина денег у управлявшего питейным откупом по Кузнецкому уезду барнаульского купца М. Серебрякова, в погашение которой у него были отобраны две принадлежавшие ему торговые лавки [61]. Енисейский купец В. Борзецов отправил в мае 1820 г. для торговли из Енисейска «на судне с разными товарами вниз по р. Енисею ниже Туруханска на Толстый нос» мещанина И. Краснопеева, а когда летом 1822 г. прибыл туда сам, то обнаружил в его выручке недостачу 2390 руб. 77 коп. [62] В 1795 г. был отдан под суд мещанин Станиславьев, служивший приказчиком у томского купца П. Тузикова, обвиненный хозяином в присвоении «немалотысячной суммы»; в 1808 г. недоимка в размере 588 руб. была обнаружена у торговавшего в Сузунском заводе приказчика томского

629

купца М. Шутова отставного заводского служителя И. Кузнецова; в период с 1850 по 1860 г. проводилось судебное расследование в отношении приказчика томского купца И. Ефимова вязниковского крестьянина Т. Горбашева, не сумевшего отчитаться перед хозяином за недостачу в 1116 руб., в 1860 г. — в отношении нарымского мещанина Кривошеина, роздавшего в долг без позволения хозяина, томского купца Ф. Петлина, 15,8 тыс. руб. и растратившего на собственные нужды 2796 руб. и т. д. [63] Некоторые приказчики вообще присваивали весь вверяемый им хозяевами для продажи товар и скрывались. Так, в 1860 г. Петропавловская городская ратуша разыскивала приказчика потомственного почетного гражданина Гласкова белебеевского купеческого сына Муртазу Ишмуратова, «продавшего без ведома хозяина своего вверенный ему скот», а Омский окружной суд объявлял о розыске тобольского бухарца Абдулы Малик-Маметраимова, бывшего приказчика омского купца С. Чечурова [64].

Проблема коммерческой недобросовестности приказчиков была столь острой, что некоторые купцы, лишившись по тем или иным причинам возможности вести торговлю самостоятельно или с помощью членов семьи, вынуждены были приостанавливать либо сокращать размер своих коммерческих операций. Так, барнаульский купец К. Тропников в 1777 г. просил Канцелярию Колывано-Воскресенского горного начальства освободить его от должности маркитанта при Барнаульском заводе, так как, не имея детей, самостоятельно совмещать выполнение маркитантских обязанностей с успешным занятием собственным бизнесом (мыловаренный завод и торговая лавка) оказался не в состоянии, а «от наемных посторонних людей наносятся мне одни только убытки» [65] Недобросовестные действия приказчиков могли послужить причиной банкротства купцов и даже целых купеческих компаний. Так, эксперты, обсуждавшие в сибирской прессе причины краха Амурской торговой компании, в числе важнейших из них называли моральные качества управляющих и приказчиков компании, обманывавших покупателей и расхищавших хозяйский капитал [66]. О слабой степени доверия, которая существовала у купцов в отношении принимаемых ими на службу приказчиков, свидетельствует и то обстоятельство, что условия найма, как это видно из соответствующих записей в маклерских книгах, включали, как правило, пункт о запрещении приказчикам продавать товары в долг и кредитоваться на хозяйский счет [67]. Не случайно, что авторами проектов реорганизации сибирской торговли, разрабатывавшихся на рубеже феодального и капиталистического периодов, в качестве одной из самых актуальных рекомендаций предлагалось изменение условия найма и вознаграждения приказчиков в направлении увеличения зависимости их личных доходов от размеров прибыли купеческих компаний [68].

Конечно, общий низкий уровень коммерческой добросовестности приказчиков не исключал и множества примеров честного служения хозяевам. Некоторым приказчикам, в течение длительного времени верой и правдой служившим своим хозяевам, последние, в отсутствие наследников, завещали свои состояния. Так, иркутская купчиха М. Ракитина завещала оставшееся

630

после смерти мужа имущество и капитал своему приказчику иркутскому цеховому Н.В. Пьянкову «за оказанные им нам полезные услуги» [69]. А барнаульская купчиха П. Щеголева свое имущество, оцененное в 175 тыс. руб., оставила по завещанию приказчику Федулову, что позволило последнему стать в пореформенный период одним из самых богатых и преуспевающих купцов Барнаула [70].

О невысоком уровне коммерческой честности купцов, как, впрочем, и представителей других сословий, принимавших участие в коммерческих сделках, свидетельствует также большое количество предъявлявшихся кредиторами к «протесту» векселей, для записи которых маклерами заводились отдельные книги. Причем речь идет не только о векселях, выдававшихся на условии оплаты «по предъявлению», для которых протест и был зачастую формой предъявления векселя к оплате, но и о вексельных обязательствах с установленным сроком платежа, опротестовывавшихся в связи с невозвратом денег в срок. Так, из 132 векселей, принятых в 1796 г. к протесту томским маклером А. Помехиным, 92 векселя были предъявлены к протесту кредиторами в связи с неуплатой по ним заемщиками по истечении сроков платежа [71]. В связи с тем, что неуплата долгов была массовым явлением, розыском должников и понуждением их к возвращению долгов занимались не только маклеры, но и органы городского самоуправления, полиция, суды. В связи с этим служащими магистратов и чиновниками губернских правлений регулярно составлялись списки должников и реестры опротестованных векселей, по которым необходимо было принимать административные меры к взысканию долгов. Так, на учете в Томском магистрате в 1801 г. состояло 203 опротестованных векселя на общую сумму 41,5 тыс. руб., а в «настольном реестре, учиненном в Тобольском губернском управлении» на 1821 г., значилось 69 опротестованных векселей и заемных писем по кредитным сделкам с участием сибирских купцов на сумму в 118, 7 тыс. руб., в том числе 18 векселей, «остаточных» от 1820 г. [72]

Распространенным явлением, наносившим урон коммерческим интересам заемщиков, была перепродажа кредиторами выданных им векселей другим лицам без извещения об этом векселедателей, что могло поставить последних в зависимое положение или даже на грань банкротства в случае скупки и одновременного предъявления к оплате злонамеренным конкурентом векселей на значительные суммы. Переход векселя к новому владельцу мог расстроить достигнутые с прежним кредитором договоренности о продлении срока действия векселя, что могло разрушить планы заемщика, связанные с коммерческим оборотом кредитного капитала. Характерный случай такого рода был описан в заметке, помещенной в одном из номеров «Сибирского вестника» за 1866 г. Автор заметки взял у одного из сибирских промышленников товар в кредит на 6 месяцев, одновременно договорившись с ним о последующем переоформлении векселя еще на 12 месяцев, однако по истечении 6-месячного срока от него потребовали оплатить долг, причем вексель был предъявлен к оплате уже другим купцом, которому кредитор автора, не известив его об этом, перепродал право взыскания

631

долга. Этот поступок кредитора, свидетельствовавший, по мнению автора, о «непонимании в коммерческом быте значения честного слова и добросовестности», расстроил его коммерческие начинания, так как пришлось срочно изымать из оборота капитал, вложенный на более длительную перспективу [73].

Имели место в купеческой среде и случаи такого уголовно наказуемого деяния, как подлог векселей. Так, в 1790-е гг. за «взятие подложных векселей» привлекался к суду иркутский купец М. Сибиряков, в 1850-е гг. за подделку векселя был сослан на каторгу красноярский купец Н.Ф. Мясников [74]. Факты, связанные с уличением купцов в подделке векселей, приводятся и в мемуарной литературе, в частности, в воспоминаниях Н.М. Чукмалдина [75].

Распространенным явлением были обсчеты и обмеры купцами и их приказчиками покупателей, обман которых не считался в купеческой среде чем-то предосудительным. В своем месте уже приводился материал о злоупотреблениях, допускавшихся купцами-откупщиками при продаже спиртных напитков, столь же частыми они были и в торговле не составлявшими предмет откупной монополии иностранными виноградными винами, ставшими в Сибири одним из главных объектов фабрикации и подделки. Распространенным явлением был завоз в Сибирь залежалых и гнилых мануфактурных товаров, чему причиной была не только жадность сибирских купцов, стремившихся купить товар подешевле, но и навязывание им некачественных товаров со стороны купцов и мануфактуристов Европейской России, от которых сибирские торговцы находились в кредитной зависимости. Недоброкачественные товары сибирские купцы направляли для реализации преимущественно в отдаленные промысловые и сельские районы. Так, совершавшему в 1860–1861 гг. поездку по Амурской области С. Максимову местные жители жаловались, что «купцы привозят товар что ни на есть гниль: наденешь два раза и сбрасывай», а «деньги за все берут нестерпимые» [76]. В опубликованной в августе 1857 г. в «Иркутских губернских ведомостях» корреспонденции из Верхоленска о ярмарках, проводившихся на р. Лене (в Верхоленске, Качугской слободе, Рудовском селении и др.), сообщалось, что там сбывался в основном залежалый гнилой товар, который купцам не удавалось продать в Иркутске [77]. В меньшей степени товарный подлог был характерен для лавочной торговли в городах, где купцы стремились обзавестись покупателями, которые бы делали покупки в их лавках на постоянной основе в течение многих лет. Е.А. Авдеева, автор воспоминаний, описывающих повседневную жизнь Иркутска начала XIX в., замечает в этой связи, что «в гостином дворе в Иркутске никогда не запросят с вас втрое... и не стараются продать и подменить гнилой товар вместо хорошего» [78]. Но и городские покупатели не были застрахованы от обмана, связанного с недобросовестными действиями купцов и их приказчиков, которые старались сбыть им залежалый некачественный товар во время периодически проводившихся массовых распродаж [79]. Не брезговали купцы и такими приемами увеличения выручки, как обмер и обвес покупателей. В ходе проверки лавочной торговли, проведенной в 1843 г. думской торговой депутацией в Томске, вскрылось, что торгующий в местном торговом ряду екатеринбург-

632

ский купец А. Красильников продавал чай, «разделенный по фунтам, без полного веса в фунте на 7 золотников», торгующий крестьянин С. Шушляев и томский мещанин С. Фомин продавали чай фунтами с «прибавлением к весу оного бумаги», а купцы А. Наумов, А. Степнов, торгующие мещане Некрасов и М. Тарасов использовали для торговли весы: «первый — неверные, второй — с привесами, а третий и четвертый — неклейменые» [80]. Нарушения, связанные с обмером и обвесом покупателей, обнаруживались в ходе аналогичных проверок и в других сибирских городах [81]. Если к обману своих партнеров по бизнесу многие купцы стали относиться как к нарушению норм купеческой чести, то способность приказчика обмануть покупателя и продать ему товар по завышенной цене, по свидетельству выходца из тюменского купечества Н. Чукмалдина, рассматривалась его хозяевами как профессиональное достоинство и такой приказчик был «на счету» [82]. В этих действиях купцов явно просматривается характерное для общественных отношений в традиционном обществе ограничение действия принципов лояльности и солидарности только пределами «своей» социальной группы, по отношению же к «чужим», не принадлежавших к данному социуму, не существовало никаких моральных ограничений [83].

Низкий уровень коммерческой честности купцов проявлялся и в многочисленных нарушениях ими действовавшего торгово-промышленного законодательства. Так, в период существования внутренних таможен распространенными нарушениями были провоз товаров в объезд таможен «заповедными» дорогами и тропами, подкуп таможенных служителей, утайка части товаров при объявлении их в таможнях и другие действия, целью которых было избежать уплаты таможенных пошлин, либо уменьшить размер уплачиваемой суммы. В частности, в 1750 г. служителями Ирбитской таможни у приезжавших на ярмарку купцов было конфисковано за неуплату таможенных пошлин товаров на сумму 180 руб., в том числе у тобольских купцов П. Пермякова и И. Володимерова соответственно на 87 и 45 руб. [84] Подвергался взысканию за неуплату таможенных пошлин и представитель одной из самых богатых фамилий томского купечества — Федор Губинский, на которого по указу Сибирской губернской канцелярии «за провоз потаенно неуказными дорогами товаров» был наложен штраф в размере 336 руб. 75 коп. [85] На массовый характер нарушения действовавшего в первой половине XVIII в. таможенного правила, касавшегося запрета провозить товары из европейской части страны в Сибирь, минуя Верхотурскую таможню, указывала в своем коллективном прошении в Сибирский приказ группа тобольских купцов, ходатайствовавших об отмене этой нормы таможенного законодательства (1734 г.). Многие купцы, как отмечалось в прошении, «дерзали товары отпущать и провозить заповедными дорогами чрез Демидова заводы и башкир» [86].

В массовом порядке нарушался купцами действовавший до 1762 г. запрет на промен в Китай наиболее ценных сортов пушнины (соболя, бобра, чернобурой лисицы). Так, в ходе следствия, проведенного в 1750 г. по доносу московского купца А. Шелихова, было установлено, что торговавшими в

633

Кяхте купцами было незаконно променяно китайцам «заповедной мягкой рухляди» (составлявшей предмет государственной монополии), в основном бобра, на сумму 164,3 тыс. руб., из которой на долю сибирских купцов приходилось 46%. В числе нарушителей оказались 25 сибирских купцов, в том числе 10 иркутских, 10 кяхтинских, 2 енисейских и по одному купцу из Тары, Якутска, Камчатки [87]. В первой половине XIX в. ряд торгующих в Кяхте сибирских купцов привлекался к судебной ответственности за контрабандную торговлю золотой монетой (А. Федченко, И. Носков, Марков и др.) [88].

Купцы, ведущие внутреннюю торговлю, зачастую не покупали для своих приказчиков требовавшихся по закону свидетельств (в 1835 г. в гостином дворе Иркутска торговали без свидетельств 16 купеческих приказчиков) [89], не выбирали билетов на торговые лавки [90], устраивали ложные банкротства и переходили в мещане, чтобы не платить гильдейских пошлин. Ущемляли купцы фискальные интересы казны и в случаях, когда предоставляли (не без собственной выгоды) «торговое прикрытие» коммерсантам из других сословий, что позволяло последним вести торговлю без уплаты пошлин: так, в 1828 г. крестьяне, скупавшие хлеб в Иркутском округе, сплавляли его в Якутск, оформив груз на иркутского купца Баснина; в 1849 г. крестьянин П. Иванов, чтобы избежать расходов на покупку торгового свидетельства, вел лавочную торговлю в Томске «под фирмой» купца Щербакова [91]. Нередкими были и случаи нарушения купцами устанавливаемой казной монополии на производство и торговлю теми или иными товарами (вином, табаком, солью, пушниной), невыполнения принимаемых на себя обязательств по подрядам, откупам и т. д. [92]

О масштабах допускавшихся купцами нарушений торгового законодательства и обязательств перед своими партнерами по бизнесу можно судить до данным о привлечении их к судебной ответственности: по сведениям за 1847 г., в Тобольской губ. состояло под судом 3 купца первой, 5 — второй и 15 — третьей гильдии, представлявшие в общей сложности 9% всех проживавших в губернии купеческих семей (256) [93]. Среди купцов были и своеобразные «рекордсмены» по части судебных разбирательств, связанных с неисполнением коммерческих обязательств: по сведениям Иркутского магистрата, местный купец П. Солдатов, «человек беспокойный и многократно под судом бывший», с 1776 по 1814 г. имел в судах около 280 дел, связанных с его коммерческими оборотами «по различным производствам на людей и его касающихся» [94].

Характерное для предпринимательской деятельности купечества в феодальный период большое количество нарушений торгово-промышленного законодательства во многом объяснялось наличием в нем многочисленных ограничений и регламентации, сдерживавших частную инициативу и развитие торгово-промышленного предпринимательства. К тому же в Сибири, где действовал крупный сектор казенно-кабинетского хозяйства, местные органы власти, часто даже в нарушение действующего законодательства, вводили собственные запреты и ограничения в отношении составлявшего конкуренцию коммерческим интересам казны частного капитала, чему при-

634

водилось немало примеров в различных разделах этой монографии. Правовой нигилизм сибирского купечества был во многом и своеобразной ответной реакцией на произвол властей и отдельных чиновников, действия которых нарушали их экономические интересы, сужали возможности для накопления капиталов [95]. Питательной почвой для хищничества, обмана, неправедного стяжательства, проявлявшихся в деятельности сибирских купцов чаще, чем у их собратьев по сословию из Европейской России, была и относительная экономическая отсталость Сибири, порождавшая грубые и нецивилизованные формы накопления, связанные с торгово-ростовщической эксплуатацией аборигенного и крестьянского населения Сибири. Важной причиной низкого уровня коммерческой честности купечества следует, видимо, считать неразвитость гильдейско-цеховых организаций в России, которые в европейских странах сыграли важную роль в формировании и распространении основных заповедей коммерческой честности, став не только профессиональной, но и морально-этической школой становления класса предпринимателей [96].

635

2. Социально-психологические типы купцов-предпринимателей

Наличие общих доминирующих черт в ментальности и социально-психологическом облике сибирского купечества не означало, что они всеобъемлюще отражали устремления, мотивы и интересы, которыми руководствовались купцы в своей предпринимательской деятельности. В составе сибирского купечества можно выделить по крайней мере несколько основных типов предпринимателей, существенно отличавшихся друг от друга по своим ментальным характеристикам, что обусловливало особенности их экономического поведения, определяло своеобразие форм, приемов и методов, использовавшимися ими для накопления капиталов.

Наиболее распространенным в составе сибирского купечества был тип купца-традиционалиста, для которого в наибольшей степени были присущи такие охарактеризованные нами выше черты, как ориентация на монополию как основную форму предпринимательской деятельности, поиск покровительства и поддержки со стороны государственных органов и отдельных чиновников, вкладывание капиталов в уже устоявшиеся, приносящие стабильный доход отрасли экономики. Основная часть капиталов этой самой многочисленной группы купцов обращалась в торговле, как внутренней, так и внешней, а главное содержание торговых операций сводилось к обмену традиционных сибирских промысловых и сельскохозяйственных товаров на мануфактурные изделия, завозившиеся из европейской части страны. В деятельности этой группы купечества наиболее отчетливо проявились и такие присущие сибирскому купечеству приемы и способы нако-

635

пления капиталов, как хищническое использование природных богатств региона, ростовщическая эксплуатация аборигенного и русского промыслового и крестьянского населения Сибири. Значительную часть своей жизни такие купцы проводили на ярмарках, являвшихся в период феодализма средоточием торгово-промышленной жизни и главным местом совершения коммерческих сделок. Здесь же в кутежах и загулах ими и растрачивалась изрядная часть получаемых торговых барышей, в чем проявлялся менталитет расточительства, который в историческом плане предшествовал утверждению менталитета стяжательства и накопительства. Как правило, такого рода предприниматели не проявляли инициативы, связанной с вложениями капиталов в новые отрасли экономики, их предпринимательское мышление и поведение отличались тем духом консерватизма и инертности, который подмечали в сибирских купцах многие современники [97].

В рамки этого типа предпринимательства укладывалась и деятельность купцов, которые наживали свои основные капиталы на казенных подрядах и откупах, покровительстве и связях с чиновничье-бюрократическими кругами. Поскольку обслуживание казенно-кабинетского хозяйства, выполнение функций агентов казны по выкурке и продаже вина, закупке хлеба, развозу соли и т. п. приносили огромные дивиденды, среди них было немало обладателей крупных капиталов (томские купцы Шумиловы, тобольские Медведевы, Куклины, Кремлевы, тарские Филимоновы, верхотурские Поповы, туруханский К. Передовщиков, иркутский Е. Кузнецов и др.). Наиболее ярким примером обогащения за счет казенных подрядов и заказов является предпринимательская карьера Альфонса Поклевского-Козелло. Выходец из чиновничьей среды, он, еще находясь на государственной службе, начал заниматься предпринимательской деятельностью. Занимая с 1843 г. должность чиновника особых поручений при Главном Управлении Западной Сибири по финансовой части, Поклевский выполнял различные хозяйственные поручения, действуя как комиссионер казны по развозу спирта и соли, закупке хлеба для казенных винокуренных заводов и т. п. Помимо комиссионерского вознаграждения он получал и подрядную плату, так как значительная часть казенных грузов перевозилась им на собственных судах. Вовлеченность в подрядно-транспортные перевозки сделала чиновника-предпринимателя одним из основателей сибирского пароходства, подтолкнув его к вложениям капитала в развитие этого нового вида транспорта. С 1845 г., когда им был спущен на воду в Тюмени изготовленный в Швеции пароход мощностью 60 л. с., и вплоть до ухода из пароходного бизнеса в конце 1860-х гг. Поклевский являлся одним из крупнейших пароходчиков Западной Сибири. Однако основным направлением его предпринимательской деятельности, на которой он сосредоточивается после своего ухода с государственной службы в 1852 г., по-прежнему остаются подрядно-откупные операции. Используя свои старые связи и знакомства с чиновниками, распоряжавшимися государственными финансами, Поклевский добивается выгодных казенных подрядов и заказов, используя для своего обогащения не

636

только деньги казны, но и принадлежавшее ей имущество и производственные мощности. В 1850-начале 1860-х гг. он становится крупнейшим в западносибирском регионе хлебным подрядчиком, ежегодно поставляя для казенных нужд до 300 тыс. пуд. хлеба. Еще до введения в 1863 г. акцизной системы, давшей зеленый свет частному предпринимательству в винокурении, Поклевский-Козелло активно включается в винокуренный бизнес, арендуя с этой целью казенные винокуренные заводы. В предреформенный период в его арендном пользовании находились два крупнейших в западносибирском регионе завода — Успенский и Екатерининский общей производительностью 600 тыс. ведер вина в год. Помимо этого, Поклевский заводит крупные стеклоделательное и мукомольное производства. По сведениям за 1856 г., на двух принадлежавших ему стекольных заводах, которые он приобрел у крестьян-предпринимателей в Нелюбинской волости Томской губ., вырабатывалось оконного стекла и посуды на 17 тыс. руб., что составляло почти половину всего производства стекла в Западной Сибири. В Ялуторовском округе им была построена паровая мукомольная мельница, рассчитанная на помол 60–70 тыс. пуд. муки в год (1866 г.) [98].

Активное инвестирование капиталов, приобретенных за счет использования характерных для эпохи первоначального накопления способов и методов обогащения, в сферу промышленного производства, не позволяет безоговорочно отнести Поклевского-Козелло к предпринимателям традиционалистского типа. Скорее он олицетворял собой характерный для начального периода модернизации переходный тип предпринимателя, сочетавший в себе черты хищника первоначального накопления и рационально мыслящего капиталиста-промышленника. С одной стороны, Поклевский-Козелло стоял у истоков развития ряда новых отраслей экономики (пароходство), активно осваивал требовавшее в условиях Сибири приложения немалых капиталов, труда и предпринимательского таланта промышленное дело, применяя при этом передовые для того времени способы организации производства (паровые машины) и реализации продукции (как, например, продажу стекла в сибирских городах через сеть комиссионеров), а с другой стороны, стремился нажиться за счет казенных, подрядов и откупов, а в своем промышленном предпринимательстве активно использовал покровительство чиновников и казенное имущество, демонстрировал характерные для предпринимательства феодального типа монополистические устремления. Уже в предреформенный период, получив в аренду крупнейшие в Западной Сибири казенные винокуренные заводы, он сумел заложить производственную основу для завоевания монопольных позиций в винокурении — отрасли, ставшей для него в пореформенный период основной сферой приложения капитала. Построив после введения акцизной системы ряд собственных винокуренных заводов и выкупив находившиеся у него в аренде казенные винокуренные заводы в Пермской и Тобольской губ., он становится в 1860-е гг. крупнейшим монополистом в поставках вина на западносибирский рынок« [99].

637

Переходный характер предпринимательства, в котором причудливо переплетались (а часто и органично дополняли друг друга) формы и методы обогащения, свойственные эпохе первоначального накопления, и крупное мануфактурное производство, проявлялся в рассматриваемый период в деятельности и целого ряда других представителей сибирского купечества — верхотурских купцов Походяшиных и Поповых, тобольских мануфактуристов Корнильевых и Ершовых, томского С. Сосулина, ялуторовского И. Медведева, тюменских кожевников Котовщиковых, Барашковых, Пеньевских, Колмогоровых, Решетниковых, Чираловых, а также крупнейших промышленников-мануфактуристов Восточной Сибири — ачинского купца И. Родионова, иркутских купцов М. Сибирякова и Я. Солдатова, читинского А. Юдина, верхнеудинского А. Курбатова и др. Многие из них использовали на своих мануфактурах подневольный труд приписных крестьян и ссыльных, уповали на казенные заказы, кредиты и привилегии, и тем не менее объективно их деятельность способствовала разложению традиционного хозяйства, закладывала первые камни в фундамент будущей индустриализации Сибири.

Нельзя считать чисто капиталистическим по духу и содержанию и тот тип предпринимательства, который сложился в сибирской золотопромышленности. Хотя эта отрасль базировалась на наемной рабочей силе, но в качестве таковой в большом числе использовались ссыльнопоселенцы, представлявшие ущемленную в социально-правовом отношении группу сибирского населения. Сами золотопромышленники, несмотря на присущие многим из них предприимчивость и целеустремленность, по своим морально-деловым качествам были далеки от того классического типа рационально мыслящего предпринимателя, с появлением которого олицетворяли генезис капитализма классики буржуазной экономической мысли. Скорее в большинстве своем они представляли тип дельцов-хищников, стремившихся разбогатеть любой ценой и в течение как можно более короткого срока, делая ставку на обнаружение и разработку богатых золотых россыпей. До начала золотопромышленной лихорадки большинство из них никогда и не помышляло о вложениях в промышленное производство, и только лишь появление отрасли с необычайно высокой, даже по меркам эпохи первоначального накопления, нормой прибыли подтолкнуло их на стезю промышленного предпринимательства. Неуемная жажда наживы толкала многих из них на совершенно авантюрную и безответственную инвестиционную политику, и не случайно, что многие первые золотопромышленники, погрязнув в долгах, разорились, а их многомиллионные состояния исчезли так же быстро, как были сколочены. Как отмечал в своих записках один из первых золотопромышленников В.Д. Скарятин, промысел пионеров этой отрасли «походил скорее на игру, в которой можно было урвать миллион, или лечь костьми, чем на правильное рационально веденное промышленное дело» [100]. Лишь только золотопромышленники второй волны, вышедшие на авансцену промышленной жизни Сибири в самый канун реформы 1861 г., начали придерживаться несколько более рациональных приемов ведения золотодобы-

638

чи, предусматривавших совершенствование способов промывки золота, замену мускульной рабочей силы механизмами и техническими усовершенствованиями, вовлечение в широкую разработку приисков с менее богатым содержанием золота, приносившими прибыль не в сотни процентов, а 25–30 коп. на рубль.

Соединение черт первоначального накопления капитала и капиталистически организованного бизнеса было в той или степени присуще промышленному предпринимательству на протяжении всей эпохи перехода от традиционного к индустриальному обществу, тем более это было характерно для первоначального этапа модернизации, на котором находилась Россия в рассматриваемый нами период. В Сибири же, отстававшей по уровню экономического развития от центра страны, подавляющее большинство случаев промышленного предпринимательства укладывались в рамки этого раннемодернизационного типа, характеризовавшемся широким использованием (а в ряде случаев и преобладанием) методов первоначального накопления капитала.

В наибольшей мере продвинулись по пути капиталистического предпринимательства те из сибирских купцов, которые, будучи настоящими подвижниками промышленного предпринимательства, являлись владельцами сразу нескольких промышленных предприятий, организуемых в различных отраслях промышленности. В их числе следует назвать тобольских купцов Корнильевых (стекольное и бумажное производства), верхотурских Походяшиных (горные заводы и винокурение), ялуторовского И. Медведева (стекольное, фарфоро-фаянсовое, кожевенное и поташное производства), томских Поповых (сереброплавильное производство, золотопромышленность, кожевенное дело), ачинского И. Родионова (писчебумажная фабрика, медеплавильный, кожевенный заводы), иркутского Я. Солдатова (стекольное, фарфоро-фаянсовое, суконное производства), верхнеудинского А. Курбатова (мельница-крупчатка, стекольный завод), читинского А. Юдина (свечное, мыловаренное, юфтевое, канатное, стекольное производства) и некоторых других. При общем низком уровне технической оснащенности предприятий и невысоком качестве продукции сибирской обрабатывающей промышленности некоторые новаторски настроенные представители сибирского купечества стремились к улучшению технологии производства и повышению качества производимой продукции: так, владельцу крупного кожевенного предприятия тюменскому купцу И. Решетникову на выставке мануфактурных изделий в Санкт-Петербурге в 1861 г. была присуждена малая серебряная медаль за «весьма хорошую юфть и мостовые» [101], Ментальность наиболее передовой части сибирского купечества включала и такую черту, как осознание необходимости заниматься промышленностью и торговлей «не как ремеслом, а как наукой», поэтому они выступали в качестве инициаторов открытия ремесленных школ и торговых училищ (в 1835 г. в Кяхте было открыто училище китайского языка, готовившее переводчиков для обслуживания кяхтинской торговли, там же на средства купца Н.М. Игумнова была учреждена ремесленная школа), посылали своих детей для обу-

639

чения в высшие учебные заведения (тобольский купец Д. Корнильев. иркутские М. Булдаков, С. Трапезников, колыванский П. Чердынцев и др.) [102].

В отдельную группу следует выделить тех сибирских купцов, которые хотя и не выходили в своей деятельности за рамки традиционных для феодального общества сфер предпринимательства и характерных для эпохи первоначального накопления методов обогащения, однако своей энергией, настойчивостью и самоотверженностью раздвигали горизонты первоначального накопления, прокладывая новые торговые пути и осваивая новые промысловые районы, куда вслед за ними со временем устремлялись и другие купцы. Благодаря рискованности и самоотверженности сибирских колумбов (Е. Югова, Г. Шелехова, А. Толстых, А. Трапезникова, Н. Мыльникова, П. Лебедева-Ласточкина, И. Нерпина и др.) были открыты и активно осваивались в промысловом отношении Русская Америка и целый ряд тихоокеанских островов, предпринимались настойчивые попытки организации морской торговли с Китаем и Японией, освоения Северного морского пути и т. д. Инициативой частных торговцев прокладывались и сухопутные караванные пути в Среднюю Азию, Монголию и Китай. К этой же категории предпринимателей следует отнести и первых золотопромышленников, многие из которых исходили сотни верст по сибирской тайге во главе поисковых партий, прежде чем золотодобыча стала массовым занятием купечества. Среди пионеров золотопромышленности, представлявших, по определению Скарятина, «особенный тип, совместивший русскую удаль с английской настойчивостью» [103], особенно выделяются фигуры томского купца Федота Попова, истратившего на поиск золотых месторождений более 2 млн руб. и подвергавшегося во время поисковых экспедиций «всем лишениям наравне с простыми рабочими» [104], а также канского купца Гаврилы Машарова, заслужившего за неукротимую энергию, удачливость и смелость, проявленные в поисках и разработке золотых месторождений в Енисейской губ., прозвище «Таежный Наполеон».

В отдельную категорию могут быть выделены купцы, в предпринимательской деятельности которых важную роль играла религиозная мотивация. Классик буржуазной социологии М. Вебер связывал зарождение капиталистического предпринимательства на Западе с определенными аспектами протестантской этики, основывавшейся на таких морально-нравственных императивах, как аскетизм, трудолюбие, бережливость, честность и рационализм [105]. В России церковь и религиозная идеология не сыграли той роли, которую имели кальвинизм в Европе и пуританизм в Америке в утверждении буржуазных ценностей и формировании в обществе позитивного отношения к богатству и накоплению капиталов. Тем не менее многие зарубежные и отечественные исследователи (У. Блэкуэлл, Р. Пайпс, А. Милвард, С. Саул, А. Щапов, А. Клибанов, В. Бойко, Ю. Беспалова и др.) не без оснований усматривают некое подобие протестантизма в русском старообрядчестве [106]. А американский историк Л. Левиттер считает даже, что старообрядчество являлось «местным вариантом пуританизма» [107]. Положение старообрядцев в российском обществе как гонимого и ущемленного в

640

правах религиозного меньшинства, которому жизненно необходимы были значительные финансовые средства для защиты от чиновничьего преследования и поддержания жизнедеятельности скитов, обусловило их взгляд на накопление денег и капиталов как на богоугодное дело, в отличие от преобладавшего в российском обществе в целом предосудительного и враждебного отношения к стяжанию богатств и осуждения духа приобретательства. Аскетизм мирской жизни приверженцев старой веры, связывавшие их узы взаимопомощи и взаимовыручки, укреплявшиеся в условиях гонений и запретов со стороны властей, общинный характер жизнедеятельности и хозяйствования, позволявший использовать в коммерческих целях принадлежавший общине капитал, нанимать из среды общинников-единоверцев рабочих и приказчиков — все это создавало благоприятные условия и предпосылки для предпринимательской деятельности старообрядцев [108].

Не случайно поэтому из старообрядцев выдвинулись крупные купцы-предприниматели, сыгравшие важную роль в развитии экономики как на общероссийском, так и на региональном уровнях. В Сибири из старообрядческой среды вышли известные династии тобольских купцов Володимеровых, тарских Кузнецовых, тюменских Колмогоровых, Прасоловых, Заиграевых, Чукмалдиных, Бурнашевых, томских Шумиловых, Губинских, Степновых, Старковых, Лариных, омских Сорокиных, барнаульских Харловых, кяхтинских Молчановых и др.

Особенно большое количество приверженцев старой веры имелось в купеческой среде в XVIII в., однако со временем многие купцы-раскольники под нажимом властей, вводивших для старообрядцев ограничения на место жительства, выдачу паспортов, гильдейских свидетельств, а также другие меры, стеснявшие их предпринимательскую деятельность, вынуждены были переходить в официальное православие. Этот переход приобрел значительные масштабы уже в середине XVIII в. Так, по переписи старообрядцев, проведенной в 1743 г. в Томске подполковником Шишковым, в городе имелось 24 состоявших в расколе купеческих семьи, а к моменту проведения III ревизии населения (1764 г.) таковых осталось лишь 9 (в том числе 2 семьи представляли одну из самых богатых в истории феодального Томска купеческую династию Шумиловых), 4 купца к этому времени умерли, один был переведен в Барнаульский завод, а остальные 10 купеческих семей были уже «выключены из раскола». Помимо этого, сыновья двух из 9 остававшихся в расколе глав купеческих семей также значились как перешедшие в лоно официальной церкви [109].

При Екатерине II политика государства в отношении старообрядцев несколько либерализировалась: им была предоставлена некоторая свобода вероисповедания, выбора места жительства, отменено применявшееся по отношению к староверцам двойное налогообложение и т. д. Однако начиная с середины 1820-х гг. правительство и церковь вновь берут курс на искоренение раскола через введение единоверческой церкви, что приводит к новым преследованиям и гонениям в отношении старообрядцев. Причем ограничения и запреты касались не только вероисповедальных прав при-

641

верженцев старой веры, но распространялись в ряде случаев и на их экономическую деятельность. Так, в декабре 1858 г. принадлежавшая к старообрядцам поповского толка крестьянка Смоленской волости Бийского округа Д.М. Ошлакова обратилась в казенную палату Томской губ. с прошением о причислении ее с семейством в купечество г. Бийска, однако палата, сославшись на царский указ от 14 сентября 1857 г., согласно которому переселявшимся в Закавказский край молоканам разрешалось записываться в купечество только на «временном праве» (без личных прав купца), посчитала возможным распространить его и на старообрядцев Ошлаковых, отказав им в причислении в купеческое сословие и предложив выбрать свидетельство на право торговли, предусматривавшееся для торгующих крестьян. О том, что местные власти зачастую не усматривали различия между старообрядцами и членами религиозных сект, которым записываться в купечество было запрещено, свидетельствует и тот факт, что в паспорте, выданном сыну Ошлаковой для поездки на Ирбитскую ярмарку, было указано, что он принадлежит к «раскольничьей секте», и на этом основании Бийское уездное казначейство отказалось выдать ему свидетельство торгующего крестьянина, в связи с чем в «производимой им торговле» он встретил «затруднения и препятствия» и понес убытки. Более двух лет дело Ошлаковых разбиралось в различных местных и правительственных инстанциях, прежде чем министр внутренних дел, на рассмотрение которого оно в конечном итоге поступило, уведомил финансовые ведомства, что поскольку Ошлаковы не принадлежат к «вредным сектам», то и не имеется оснований для ограничений в приписке их к купеческому сословию [110].

В условиях, когда в отношении разделявших постулаты старой веры правительством проводилась политика гонений и ограничений, число старообрядцев среди сибирских купцов в первой половине XIX в. было относительно невелико. Во многих сибирских городах, согласно официальным сведениям, в составе купечества их не было вообще, а крупная старообрядческая община имелась лишь в Тюмени, где, по сведениям на 1829 г., из 88 имевшихся в городе купцов 48 были старообрядцами, в том числе и городской голова И. Бурнашев [111]. Однако многие купцы лишь формально переходили в официальное православие, оставаясь в душе приверженцами старой церкви, тайно исполнявшими ее обряды, поддерживавшими деятельность старообрядческих священников и проповедников и финансировавшими действие старообрядческих молитвенных домов и часовен. Знаток религиозной жизни дореформенного Томска К.Н. Евтропов отмечал, что «большинство среднего и низшего класса прикержачивало, придерживалось старины, тяготело более к старообрядчеству; купечество также симпатизировало старой вере, а многие из томских купцов прямо были закоренелыми раскольниками» [112].

Среди сибирских купцов были сторонники и других отколовшихся от официальной церкви религиозных течений, в частности, скопчества, возникшего в конце XVIII в. качестве своеобразной реакции на развращение нравов, охватившее в период правления Екатерины высшие, а отчасти и

642

другие слои российского общества. Скопчество, которое доводило до крайности (т. е. оскопления) идею полового воздержания, присущую ряду религиозных учений, основывавшихся на этике мирского аскетизма, М. Вебер относил к числу религиозных сект, наиболее тесно связанных с экономическим рационализмом, порождавшим отношение к накоплению богатства как к важнейшему жизненному призванию [113]. Благочестие и аскетизм, проповедуемые скопцами в качестве основных нравственных норм жизненного поведения, освобождали последователей этого религиозного учения от всего лишнего, что мешало сосредоточиться на накоплении капитала. С. Щапов, изучавший различные распространившиеся в Сибири ереси, отмечал, что «многие и в скопчество поступали из-за одной потребности обогащения» [114]. Немало скопцов имелось в первой половине XIX в. среди томских купцов — Ф.И. Иванов. П.В. Васильев, X. и Ф. Лебедевы, М.П. Шумилов, Г.М. Мыльников и др. [115]

Поскольку скопчество причислялось правительством к разряду «вредных» сект, последователи этого религиозного течения подвергались преследованиям, поэтому для ряда купцов увлечение скопческой ересью заканчивалось ссылкой или тюремным заточением. Так, в 1821 г. за принадлежность к скопчеству был заключен в Соловецкий монастырь Мефодий Петрович Шумилов, а на его имущество и капитал в 2591000 руб., полученные им в наследство от отца, являвшегося одним из самых богатых в Томске купцов, был наложен секвестр [116]. В 1845 г. по подозрению в принадлежности к скопцам был арестован и выслан в Петербург, для допроса в военно-судебной комиссии, тобольский купец В. Попов. И хотя в конечном итоге, после 11-месячного предварительного тюремного заключения, обвинение с него было снято, однако имущественным интересам купца за это время был нанесен серьезный ущерб: в погашение долгов его делового партнера крестьянина Абалакской волости Н. Иванова была конфискована в казну партия чугуна стоимостью 52 тыс. руб., выплавленная на принадлежавшем компаньонам чугунно-литейном заводе, а назначенными для управления его имуществом опекунами были самовольно распроданы принадлежавший ему скот, строительные материалы и пр. [117]

В составе сибирского купечества можно выделить еще несколько групп предпринимателей, в деятельности которых нравственно-этические стимулы и императивы поведения играли повышенную роль. Одну из них составляли записывавшиеся в сибирское купечество выходцы из крепостных крестьян Европейской России. Не обладавшие даже элементарными гражданскими правами, крестьяне-предприниматели из крепостных благодаря своей необыкновенной целеустремленности, энергии и стойкости характера накапливали состояния, достаточные для того, чтобы выкупиться из крепостной неволи и записаться в купечество. В Сибирь многие из них приходили как офени с коробом за плечами, а затем, постепенно наращивая свои торговые обороты, доводили их до такого уровня, что составляли серьезную конкуренцию местным купцам-старожилам. Многие из крестьян-торговцев, сжившись с Сибирью, оседали здесь и записывались в местное купечество.

643

Закаленные трудностями своей предпринимательской карьеры, они составляли один из наиболее динамичных слоев в составе сибирского купечества, а некоторые достигали предпринимательских высот, позволявших войти в верхушку сибирского купечества. К последним относились записавшиеся в тюменское и петропавловское купечество Гласковы, в томское — Хромовы, иркутское — Базановы, барнаульское — Федченко, кяхтинское — В.Н. Смирнов и др. Коммерческим успехам крестьян-предпринимателей во многом способствовало присутствие в их деятельности сильнейшего морально-нравственного стимула, порожденного стремлением выкупиться из крепостного рабства. У некоторых из них стремление вырваться из крепостного состояния было столь велико, что они бежали от своих господ. Так, с середины 1790-х гг. до 1810 г. в различных судебных инстанциях разбиралось дело по обвинению одного из крупнейших барнаульских торговцев купца второй гильдии А.И. Федченко в том, что он являлся беглым крепостным помещика Коломенского уезда Московской губ. Шидловского [118]. В результате расследования, проведенного тобольскими губернскими властями в отношении задолжавших казне по соляному подряду крупную денежную сумму тобольского второй гильдии купца Ивана Богданова и его братьев Василия, Петра и Дмитрия, было установлено, что Богдановы есть «суть беглые дворовые княгини Шаховской люди, составившие себе фальшивую отпускную» [119].

Стремление к преодолению своего ущемленного социального статуса присутствовало и в деятельности предпринимателей, записывавшихся в сибирское купечество из ссыльных. Ссыльнопоселенцы причислялись в купечество на положение купцов «без личных прав» и с ограничениями в передвижении, что затрудняло их торгово-предпринимательские занятия (особенно запрет на выезд за пределы Сибири) и вынуждало к многочисленным ходатайствам и тяжбам с целью добиться уравнения в правах с остальными купцами. Так, Тобольская казенная палата в 1817 г. разрешила записаться в купечество сосланному в Сибирь в 1804 г. жителю г. Чауска Могилевской губ. У. Коновалову, но с запрещением вести переписку и выезжать в европейскую часть страны (в том числе и на ярмарки). Более 10 лет он добивался в различных инстанциях отмены ограничений, и только в 1830 г. специальным распоряжением Сената Е. Коновалову были предоставлены равные с обычными купцами права [120]. Для тех из записывавшихся в купечество ссыльнопоселенцев, которые попадали в Сибирь за политические преступления, вводились ограничения на перемещения и по сибирской территории. Так, Министерство внутренних дел разрешило зачислить в томское купечество сосланного в Сибирь по политическим мотивам поляка Я. Былевского, который после отбытия наказания в 1842 г. записался в томское мещанство и устроился на службу приказчиком к местным купцам Поповым. Однако при этом ему было запрещено отлучаться из Томска, и только после его настойчивых ходатайств высочайшим повелением ему были разрешены разъезды по территории Сибири, связанные с ведением торговых дел [121].

644

Ограничения и препоны, накладываемые властями на хозяйственно-предпринимательскую деятельность ссыльнопоселенцев так же, как в рассмотренных выше случаях с другими ограничиваемыми в правах религиозными меньшинствами и социальными группами (старообрядцами, предпринимателями-крепостными), вызывали мобилизацию морально-нравственных качеств, без которых невозможно было преодоление их ущемленного состояния и повышение социального статуса — упорство, предприимчивость и т. п. Не случайно из среды ссыльных вышел целый ряд известных предпринимательских фамилий сибирского купечества — иркутские Ворошиловы, забайкальские Кандинские, томские Некрасовы и Каминеры, туруханский Передовщиков и др. А в целом ссыльными, как было выявлено в первой главе на основании ревизских сказок и других источников, в конце XVIII — первой половине XIX в. было основано 26 фамилий сибирского купечества.

Особую группу в составе сибирского купечества, предпринимательская деятельность которой также была сопряжена с выработкой и использованием морально-этических императивов социального поведения, направленных на преодоление ущемленного социально-правового статуса, составляли евреи. Законодательством свободное поселение на жительство в Сибири евреям запрещалось (указы от 9 декабря 1804 г. и 15 мая 1837 г.), поэтому в подавляющем своем большинстве причислявшиеся в купечество евреи происходили из бывших кантонистов, а также ссыльных и их детей, переходивших после отбытия наказания в крестьянское или мещанское сословие, а оттуда — в купечество. Одним из первых евреев, записавшихся в сибирское купечество, был Михель Гиршович Каминер, привезенный в 1809 г. в Сибирь в 10-летнем возрасте отцом, сосланным сюда на поселение из Витебской губ. Во время проведения VI ревизии (1811–1812 гг.) Михель причислился в мещане по Красноярску, а в 1819 г. объявил там же капитал купца третьей гильдии. В 1825 г. записался в красноярское купечество также и его отец, наживший капитал на содержании почтовой гоньбы. Однако в 1827 г. Енисейская казенная палата, сославшись на указ от 9 декабря 1804 г., не дозволявший евреям постоянно проживать в Сибири, предписала красноярским городским властям исключить их из купечества. Частная жалоба, поданная М. Каминером на действия казенной палаты, инициировала рассмотрение в целом ряде инстанций (губернатор, Главное Управление Восточной Сибири, Министерство финансов, Сибирский комитет) общей, не имевшей еще однозначного законодательного решения проблемы: «могут ли евреи, сосланные в Сибирь на поселение и пришедшие туда с ними добровольно дети их пользоваться гильдейским правом». В конечном счете министр финансов разрешил М. Каминеру в виде изъятия из правил 1804 г. остаться в красноярском купечестве, а Сибирский комитет, согласившись с этим решением, постановил, чтобы и впредь разрешения проживающим в Сибири евреям на причисление в купечество выдавались не местными властями, а Министерством финансов, дабы евреи «не умножились там чрезмерно в классе торгующем ко вреду коренных обывателей» [122].

645

В 1837 г. был издан указ, запрещавший евреям поселяться в Сибири и предписывавший им возвращаться в черту еврейской оседлости. Последующим разъяснением Комитета министров было постановлено, что этот запрет не распространяется на евреев, уже обосновавшихся в Сибири до выхода указа, тем не менее придание Сибири статуса запретной для проживания евреев территории самым негативным образом сказалось и на положении евреев, которые оставались в Сибири. Это проявлялось в том, что местными властями вводились ограничения на свободу перемещений не только для евреев — бывших ссыльнопоселенцев, но и всех остальных лиц еврейской национальности. Так, начальнику Енисейской губернии поступали жалобы от красноярских евреев, которым городская дума отказывала в выдаче паспортов на выезд в другие губернии, а внутри Енисейской губернии — в районы золотого промысла. Ограничения на передвижение применялись не только по отношению к евреям, поступавшим в мещане из ссыльнопоселенцев, но и к их детям, родственникам и т. д., что затрудняло торгово-промысловые занятия сибирских евреев и накопление необходимых для поступления в купечество капиталов. В связи с этим Томская городская дума доносила местному губернскому правлению, что в думу с многочисленными ходатайствами обращаются записавшиеся в местное мещанство евреи, занимавшиеся торговлей и промыслами, с просьбой выдать им паспорта для отлучки не только в сибирские, но и губернии европейской части страны. Вопрос специально рассматривался Советом Главного управления Западной Сибири (сентябрь 1852 г.), который разрешил состоявшим в мещанском сословии евреям выезд для закупки товаров в соседние с Сибирью губернии — Пермскую и Оренбургскую, что сделало для них возможным посещение Ирбитской ярмарки. Более широкая свобода передвижений по стране предоставлялась тем сибирским евреям, которые записывались в купечество: так же, как и купцам из черты еврейской оседлости, им по указу от 5 марта 1848 г. разрешалось приезжать в города Европейской России, в том числе и столичные, но с ограничением времени проживания в них (купцам первой и второй гильдии были разрешены два посещения в год с совокупным сроком проживания для первогильдейцев — 6 мес., купцов второй гильдии — 3 мес., а купцам третьей гильдии дозволялось однократное посещение сроком до 2 мес.). Окончательно данный вопрос был решен в 1858 г., когда специальным положением Сибирского комитета, поселившимся в Сибири евреям, «не принадлежащим к сосланным туда за преступления и проступки», было разрешено отлучаться во внутренние губернии России с «соблюдением законных правил и ограничений» [123].

Таким образом, до издания этого положения наиболее широкие возможности для поездок, связанных с ведением торговых дел, имели евреи, записывавшиеся в купеческие гильдии, однако после выхода в свет вышеупомянутого указа 1837 г. процесс расширения купеческого сословия за счет выходцев из еврейства приостановился. Вместо причисления в купечество, которое и раньше ограничивалось необходимостью получения специального разрешения от Министерства финансов, теперь обращавшимся с подобными

646

ходатайствами евреям рекомендовалось выбирать торговые свидетельства, оставаясь в прежнем (мещанском или крестьянском) звании. В результате в 1853 г. в Западной Сибири из 10 выбиравших торговые свидетельства евреев, в купеческих гильдиях состояли только 2 чел., а остальные числились в мещанском и крестьянском сословиях [124]. Более того, уже состоявшим в купцах евреям было предложено перейти обратно в те сословия, из которых они поступили в купечество, и они были вынуждены вновь ходатайствовать перед правительственными инстанциями об оставлении их в купеческом звании. Так, в 1850 г. подавал заявление об оставлении в купцах Моисей Прейсман, который записался в тобольское купечество из местных мещан еще в 1830 г., в 1831 г. переписался в купцы по г. Нижнеудинску, где с 1839 по 1841 г. состоял по второй, а затем в течение 10 лет — по первой гильдии. Только с учетом его 37-летнего стажа жительства в Сибири и того обстоятельства, что он «ведет значительную торговлю», ему было разрешено остаться в купечестве. Было отказано в причислении в томское купечество, несмотря на поддерживающее ходатайство местного губернатора, И. Хаймовичу (сыну ссыльнопоселенца, записавшегося после отбытия наказания в крестьяне Покровской волости Каннского уезда), который имел в Томске недвижимость, более 20 лет производил там торговлю и к тому же в 40-е гг. уже записывался в купечество по Тюмени и Ачинску. Хаймовичу было предписано переселиться в черту оседлости евреев, и ему пришлось записаться в кишиневские купцы по первой гильдии, чтобы «не оставить без звания и оседлости пятерых сыновей». Только в 1855 г., после пятилетних настойчивых ходатайств, Сибирский комитет разрешил Хаймовичу, в виде «изъятия из правил», остаться в Сибири и записаться в томское купечество [125].

Помимо ограничений на выбор места жительства, свободу передвижения и обретение купеческого сословного статуса, по отношению к евреям действовал и запрет на занятие некоторыми видами хозяйственно-экономической деятельности. Особенно значительно сдерживал предпринимательство сибирских купцов-евреев введенное указом 19 декабря 1824 г. запрещение на занятие золотодобычей, так как в золотопромышленных сибирских губерниях, как указывал в своем прошении с просьбой об отмене этого запрета канский купец М. Каминер, «все торговые обороты и действия направлены к ней, связаны с нею и ей подчинены» [126]. Тем не менее благодаря своей предприимчивости и упорству, сохранению родственных и общинно-национальных связей, прошедшие суровую жизненную школу в черте оседлости, а затем в сибирской ссылке евреи наживали крупные капиталы, используя для этого такие источники накопления, как службу в качестве поверенных и сидельцев в питейных откупах, ростовщичество, подряды по поставкам продовольствия на золотые промыслы, торговлю и пр. Как было показано в первой главе, накануне 1861 г. в целом ряде сибирских городов купцы-евреи входили в верхушку местного купечества.

В целом категория купцов-предпринимателей, происходивших из среды ограничиваемых в правах религиозных меньшинств, национальных и социальных групп населения, в составе сибирского купечества была относительно многочисленной, так как Сибирь являлась ссыльно-каторжным краем и

647

местом, куда осуществлялся исход преследуемого по религиозным мотивам населения. Эта особенность формирования сибирского купечества обусловливала наличие в его составе прослойки предпринимателей, обладавшей благодаря своим морально-этическим качествам высоким уровнем целеустремленности, конкурентоспособности и динамизма, позволявшим им добиваться значительных успехов на предпринимательском поприще.

648

Примечания

1. Baron S.Н. Тhе Weber Тhesis and Failure of Capitalist Development in «Early Modern» Russia // Jahrbucher fur Geschichte Osteuropas. 1970. Bd. 18. Hf. 3. P. 336.

2. Волков М.Я. Отмена внутренних таможен в России // История СССР. 1957. N 2; Козлова Н.В. Гильдейское купечество и некоторые черты его самосознания в XVIII в. // Торговля и предпринимательство в феодальной России. М., 1994. С. 218–219.

3. В 1733 г. с просьбой к властям о разрешении купцам провозить товары другими маршрутами, помимо Верхотурья, обращалась Тобольская ратуша, в 1734 г. — тобольские купцы Я. Маслов и Я. Корнильев «с товарищи» (РГАДА. Ф. 214. Оп. 2. Д. 66. Л. 3–3 об., 29 об.–30 об.).

4. Головачев П. Сибирь в Екатерининской комиссии. Этюд по истории Сибири. М., 1889. С. 32.

5. Там же.

6. Сборник русского императорского Русского исторического общества. Т. 134. СПб., 1911; РГАДА. Ф. 397. Оп. 1. Д. 445/31. Л. 5–5 об; Д. 445/60. Л. 8–9 об.; Д. 445/67. Л. 11 об.–12; Оп. 2. Д. 188. Л. 395.

7. ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 2. Д. 99; ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 137.

8. ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 931, 1043; Ф. 50. Оп. 1. Д. 2196.

9. Там же. Ф. 127. Оп. 1. Д. 1166. Л. 65–65 об.

10. РГИА. Ф. 1264. Оп. 1. Д. 614. Л. 1–9.

11. ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 45. Л. 2–2 об.

12. РГИА. Ф. 13. Оп. 1. Д. 120. Л. 2–11 об.

13. ГАИО. Ф. 70. Оп. 1. Д. 4357. Л. 1–2 об.

14. ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 3485.

15. Левитов И. Сибирские коршуны. СПб., 1894. С. 18–19.

16. Кривошапкин М.Ф. Енисейский округ и его жизнь. СПб., 1865. С. 15–16.

17. Сибирский вестник. 1866. N 1.

18. РГИА. Ф. 18. Оп. 4. Д. 572; Носков И.А. Кяхта. Иркутск, 1861; О. Кяхта // Иркутские губернские ведомости. 1859. N 22; Шахеров В.П. Из истории борьбы сибирского купечества за расширение внешнеторговых связей с Китаем в конце XVIII — первой половине XIX вв. // Проблемы востоковедения в трудах ученых Восточной Сибири: Тез. докл. К регион, конф. Иркутск, 1980. С.36–38.

19. ТФ ГАТО. Ф. 514. Оп. 8. Д. 346. Л. 624 об.–625; Д. 355. Л. 24 об.–25.

20. Шашков С.С. Исторические этюды. СПб., 1872. С. 143.

21. ЦХАФ АК Ф. 1. Оп. 2. Д. 900. Л. 447, 472–473, 477, 507, 509–512, 517, 521–522, 547,557; Д. 1052. Л. 579–580, 584–586, 643, 663, 733, 745, 781, 783, 806, 809, 813.

22. Шашков С.С. Указ. соч. С. 158–163.

23. Громыко М.М. К характеристике социальной психологии сибирского купечества XVIII в. // История СССР. 1971. N 3.

24. Щербатов М.М. Размышления о ущербе торговле, происходящем выхождением великого числа купцов в дворяне и офицеры // Соч. Т. 1. СПб., 1836.

25. О том, что лишь часть крупного купечества видела выход из своего приниженного социального положения в получении дворянского звания, а доминирующей тенденцией

648

было стремление достичь этой цели посредством борьбы за оформление и укрепление своего привилегированного по отношению к массе тяглого люда сословного статуса, пишет, в частности, Н.В. Козлова (Гильдейское купечество в России и некоторые черты его самосознания... С. 228–229).

26. Колмогоров Г. Торговый дом Поповых в Сибири // Тобольские губернские ведомости. 1857. N25.

27. Струве В.В. Воспоминания о Сибири. 1848–1854 гг. СПб., 1859. С. 106.

28. Шепелев Л.Е. Титулы, мундиры, ордена. Л., 1991. С. 142.

29. Посошков И.Т. Книга о скудости и богатстве и другие сочинения. М., 1951. С. 17.

30. Чулков М.Д. Историческое описание российской коммерции. Т. 1. Ч. 1. СПб., 1777. С. 59.

31. Новиков Н.И. О торговле вообще // Избранные произведения. М-Л., 1951; Покровский С.А. Политические и правовые взгляды С. Е. Десницкого. М., 1955; Грацианский П.С. Десницкий. М., 1978; Галактионов А.А., Никандров П.Ф. Русская философия XI–ХХ веков. М-Л., 1970.

32. Козлова Н.В. Купцы в структуре государственного управления России XVIII в. // Вестник Москов. ун-та. Сер. 8. История. 1994. N 5; Она же. Гильдейское купечество и некоторые черты его самосознания в XVIII в. // Торговля и предпринимательство в феодальной России. М., 1994.

33. Головачев П. Указ. соч. С. 32.

34. Там же. С. 53, 62–63.

35. РГАДА. Ф. 24. Оп. 1. Д. 62. Л. 78–84.

36. Там же. Д. 62. Ч. 2; Ф. 248. Оп. 1. Д. 168; Оп. 5. Д. 256; Вагин В. Исторические сведения о деятельности графа М.М. Сперанского в Сибири с 1819 по 1822 г. Т. 1. СПб., 1872.

37. Штейнгель В.И. Сибирские сатрапы. 1765–1819 // Исторический вестник. 1884. Т. XVII. С. 366–386; Из бумаг о Сибирякове и Мыльникове // Сборник газеты «Сибирь». Т. 1. СПб., 1876. С. 483–484; Головачев П. Иркутское лихолетье. 1758–1760 гг. («Летопись о Крылове» и ее разбор). М., 1904.

38. Струве В.В. Указ. соч. С. 53.

39. Цит. по.: Ремнев А.В. Самодержавие и Сибирь. Административная политика в первой половине XIX в. Омск, 1995. С. 28.

40. РГАДА. Ф. 24. Оп. 1. Д. 30. Л. 5 об.

41. Струве В.В. Указ. соч. С. 135–136; Иркутские губернские ведомости. 1858. N 51; ГАИО. Ф. 70. Оп. 1. Д. 5251. Л. 6.

42. РГИА. Ф. 891. Оп. 1. Д. ПО. Л. 61–65.

43. Шашков С.С. Сибирское общество в начале XIX в... С. 64.

44. Татищев В.Н. Избранные произведения. Л., 1979. С. 397.

45. Андриевич В.К. Сибирь в XIX столетии. Т. 1. С. 14.

46. Baron. S. Ор. cit; Gershenkron А. Europe in the Russian Мiггог. Four Lectures in Еconomic History. Cambrige, 1970. Р. 57–60.

47. Солопий Л.В. Крупная буржуазия Забайкальской области в XIX в.: Дис. ... канд. ист. наук. Томск, 1978. С. 47; Зуева Е.А. Русская купеческая семья в Сибири конца XVIII — первой половины XIX в.: Дис ... канд. ист. наук. Новосибирск, 1992;

48. Бойко В.П. Томское купечество конца XVIIII–XIX веков. Томск, 1996. С. 188.

49. Тобольские губернские ведомости. 1860. N 19; ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 3570. Л. 100.

50. ГАОО. Ф. 3. Оп. З.Д. 3513-а. Л. 5 об.

51. Щапов А.П. О развитии человеческих чувств. Мысли сибиряка при взгляде на нравственные чувства и стремления сибирского общества // Соч. Т. 3. СПб., 1908. С. 627; Кунгуров Г. Ранние культурные и литературные интересы старой Сибири (XVII–XIX вв.) // Учен, зап-ки Иркутского гос. ун-та. Иркутск, 1941. Вып. 7. С. 96–97.

52. РГАДА. Ф. 24. Оп. 1. Д. 62. Ч. 2. Л. 123–124.

53. ГАТО. Ф. 50. Оп. 1.Д. 549.

54. Там же. Д. 1379.

55. Там же. Д. 1831; Ф. 127. Оп. 1. Д. 301.

649

56. РГАДА. Ф. 24. Оп. 1. Д. 62. Ч. 3. Л. 310–310 об.

57. ГАТО. Ф. 51.Оп. 1.Д. 142.

58. Там же. Ф. 50. Оп. 1. Д. 2033. Л. 103, 139.

59. Там же. Д. 3370.

60. ГАКК. Ф. 45. Оп. 1. Д. 48. Л. 2 об.-3 об.

61. ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 1. Д. 621. Л. 171–175.

62. ГАКК. Ф. 117. Оп. 1. Д. 52. Л. 141–141 об.

63. ГАТО. Ф. 50. Оп. 1. Д. 2322. Л. 31; Ф. 51. Оп. 1. Д. 1460; ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 4831; ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 1. Д. 1508. Л. 570–579.

64. Тобольские губернские ведомости. 1860. N 9; 11.

65. ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 1. Д. 815. Л. 105.

66. Один из народа. Краткий обзор деятельности Амурской К° за 7 лет существования на Амуре // Восточное поморье. 1865. N3,4, 5; Иногородний. По поводу статей об Амурской К° // Там же. N 27, 28.

67. ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 2484.

68. Сибирский вестник. 1866. N 1.

69. ГАИО. Ф. 308. Оп. 1. Д. 320. Л. 165–166.

70. Предприниматели Алтая. 1861–1917. Энциклопедия предпринимательства. Барнаул, 1996. С. 104.

71. Подсчитано по: ГАТО. Ф. 50. Оп. 1. Д. 1634.

72. ГАТО. Ф. 50. Оп. 1. Д. 3446. Л. 24 об., 43, 64; ТФ ГАТО. Ф. 329. Оп.8. Д. 39. Л. 1–33.

73. Провинциальное понятие коммерческих лиц о честном слове и добросовестности // Сибирский вестник. 1866. N 4–5.

74. Сборник газеты Сибирь. Т. 1. С. 480–481. Красноярск в дореволюционном прошлом, XVII–ХVШ вв. Красноярск, 1990. С. 103.

75. Чукмалдин Н.М. Записки о моей жизни. М., 1902. С. 143.

76. Максимов С. На Восток. Поездка на Амур. СПб., 1864. С. 181.

77. Иркутские губернские ведомости. 1857. N 15.

78. Авдеева Е.А. Записки и замечания о Сибири. М., 1837. С. 55.

79. Об этом, в частности, сообщалось в корреспонденции из Томска, опубликованной в журнале «Промышленность» (1862. Ч. 8. Кн. 21).

80. ГАТО. Ф. 51. Оп. 1. Д. 1266. Л. 17–17 об.

81. ГАИО. Ф. 161. Оп. 5. Д. 261. Л. 3–6 об.

82. Чукмалдин Н. Мои воспоминания. СПб., 1899. С. 84.

83. Зарубина Н. Н. Социально-культурные основы хозяйства и предпринимательства. М., 1998. С. 48.

84. РГАДА. Ф. 214. Оп. 1. Ч. 8. Д. 6025. Л. 32–33.

85. ГАТО. Ф. 753. Оп. 1. Д. 145. Л. 1–2.

86. РГАДА. Ф. 214. Оп. 2. Д. 66. Л. 30.

87. Там же. Ф. 1069. Оп. 1. Д. 110. Л. 573–576.

88. РГИА. Ф. 1265. Оп. 6. Д. 265; Краткая энциклопедия по истории купечества и коммерции Сибири. Т. 3. Кн. 2. Новосибирск, 1996. С. 52–53.

89. ГАИО. Ф. 308. Оп. 1. Д. 310. Л. 87–88.

90. Там же. Ф. 161. Оп. 5. Д. 58. Л. 6.

91. Там же. Ф. 471. Оп. 1. Д. 14. Л. 214–215; ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 2160. Л. 76.

92. РГАДА. Ф. 24. Оп. 1. Д. 58. Л. 56 об.; Д. 62. Ч. 3. Л. 307–308 об., 310; Ф. 397. Оп. 1. Д. 188. Л. 123–124; Ф. 273. Оп. 1. Д. 25618. Л. 7–9; ГАИО. Ф. 70. Оп. 1. Д. 1411. Л. 18–19 об.

93. ГАОО. Ф. 3. Оп. 2. Д. 2544. Л. 610, 747–748.

94. ГАИО. Ф. 70. Оп. 1. Д. 1411. Л. 23 об.-24.

95. Нередкими были случаи, когда из-за произвола властей купцы лишались выгодных контрактов и подрядов, а иногда и разорялись. См: РГИА. Ф. 1341. Оп. 7. Д. 986; Оп. 8. Д. 878; РГАДА. Ф. 248. Оп. 5. Д. 256. Л. 8–8 об.

650

96. Gerschenkron А. Ор. cit. Р. 57–60.

97. Ксавие Эйна. Исследования об Амуре и торговле Восточной Сибири // Журнал мануфактур и торговли. 1859. Т. 8. N 11. С. 58; Максимов С. Указ. соч. С. 138–139, 311; Степанов А. П. Енисейская губерния. Ч. 1. СПб., 1835. С. 275–276; Иркутские губернские ведомости. 1857. N 5.

98. ТФ ГАТО. Ф. 152. Оп. 47. Д. 1. Л. 619–620; ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 4013. Л. 60 об–61; РГИА. Ф. 574. Оп. 2. Д. 1. 132–133.

99. О проявлениях монополизма в предпринимательстве Поклевского-Козелло в пореформенный период см.: Мариупольский А.М. Частное предпринимательство в винокурении и виноторговле Тобольской губернии в 60-е гг. XIX в. (на примере товарищества Поклевского-Козелл) // Предпринимательство в Сибири: Мат. конф. Барнаул, 1994. С. 75–79.

100. Скарятин В.Д. Заметки золотопромышленника. Ч. 2. СПб., 1862. С. 107–108.

101. Промышленность. Журнал мануфактур и торговли. СПб., 1865. Т. 5. Кн. 1–2. С. 77.

102. Зуева Е.А. Указ. соч. С. 153; Вагин В. Указ. соч. Т. 1. С. 54. ГАИО. Ф. 308. Оп. 1. Д. 310. Л. 162.

103. Скарятин В.Д. Указ. соч. С. 197.

104. Колмогоров Г. Указ. соч. С. 231.

105. Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма // Избранные произведения. М., 1990. С. 187.

106. Blackwell W.L. Тhе Оld Веlievers аnd thе Rise оf Рrivate industrial Enterprise in Early Nineteenth Century Moscow // Russian Economic Development from Peter the Great to Stalin. N.Y.1974. Р. 137–158; Gerschencron А. Оp. cit. Р. 1–47; Щапов А.П. Земство и раскол // Соч. СПб., 1906. Т. 1; Рындзюнский П.Г. Старообрядческая организация в условиях развития промышленного капитализма // Вопросы истории религии и атеизма. М., 1960. С. 188–248; Бойко В.П. Указ. соч. С. 230–237.

107. Lewitter L.R. Ivanп Тikhonovich Pososhkov (1652–1726) and the «Spirit of Capitalism» // Slavonic аnd Еast European Review. 1973. Vо1. 51. N 125. Р. 524–553.

108. Бойко В.П. Указ. соч. С. 230; Беспалова Ю.М. Культура западносибирского предпринимательства (вторая пол. ХIХ — начало XX вв.). Тюмень, 1996. С.45–47; В1асkwell W. Ор. cit. Р. 157.

109. РГАДА. Ф. 350. Оп. 2. Д. 3580. Л. 551–554.

110. ЦХАФ АК. Ф. 177. Оп. 1. Д. 436.

111. Куприянов А.И. Русский город в первой половине XIX в.: Общественный быт и культура горожан Западной Сибири. М., 1995. С. 30–31.

112. Евтропов К.Н. История Троицкого кафедрального собора в Томске. Томск, 1904. С. 21.

113. Вебер М. Избранное. Образ Общества. М., 1994. С. 148.

114. Щапов А.П. Умственные направления русского раскола // Сочинения. В 3-х т. СПб., 1906. Т. 1.С. 644.

115. Бойко В.П. Указ. соч. С. 235–237; Краткая энциклопедия по истории купечества и коммерции Сибири. Т. 3. Кн. 1. С. 152; ГАТО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 2380. Л. 250; Ф. 196. Оп. 28. Д. 97.

116. Бойко В.П. Указ. соч. С. 236–237.

117. ТФ ГАТО. Ф. 152. Оп. 1. Д. 29.

118. ЦХАФ АК. Ф. 1. Оп. 1. Д. 979.

119. ГАОО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 635. Л. 118.

120. Там же. Ф. 2. Оп. 1. Д. 411. Л. 5–5 об., 39–40, 67–68.

121. Там же. Ф. 3. Оп. 2. Д. 2194. Л. 10–37 об.

122. РГИА. Ф. 1264. Оп. 1. Д. 616. Л. 4–5.

123. Там же. Ф. 18.0П.4. Д. 743.

124. Там же. Л. 35–35 об.

125. Там же. Ф. 1265. Оп. 4. Д. 22. Л. 1–18 об.

126. Там же. Оп. 5. Д. 87. Л. 5–5 об.

651

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Формирование сибирского купечества в XVIII — первой половине XIX в. происходило в рамках общего для всей страны процесса обособления и консолидации купеческого сословия на основе предоставления купцам сословных прав и привилегий на занятие торгово-промышленным предпринимательством, однако имело и ряд особенностей, определявшихся историческим своеобразием заселения и хозяйственного освоения Сибири. Наряду с такими типичными для всей страны источниками формирования купечества, как мещанство и крестьянство, в Сибири важное значение приобрело пополнение купечества выходцами из таких групп населения, как казачество, разночинцы, ссыльные. Важнейшей региональной особенностью складывания купеческого сословия был вызванный положением Сибири как колонизуемой окраины массовый приток в местное купечество предпринимательских элементов из Европейской части России. Обусловленное географическим положением Сибири развитие торговых связей с внешнеазиатскими рынками определяло значительное участие в формировании сибирского купечества выходцев из мусульманского населения Сибири и Средней Азии, а также казанских и касимовских татар, поступление которых в купечество (городов Сибирской линии) приобрело значительные размеры после принятия в 1834 г. указа, существенным образом ограничивавшего торговые льготы и привилегии торговцев-мусульман. Характерная для большей части рассматриваемого периода национальная однородность сибирского купечества в предреформенные десятилетия отчасти была нарушена также поступлением в купечество предпринимателей из евреев, немцев, поляков. При невысоким уровне преемственности капиталов, характерном в целом для процесса формирования сибирского купечества, в ряде крупных торговых центров Сибири сложилось потомственное купечество, из «старых» купеческих фамилий состоял костяк купечества и во многих уездных городах Сибири, где рост численности купеческого сословия, в условиях большей, чем в крупных торговых центрах, замкнутости местных предпринимательских сообществ, происходил в значительной степени за счет появления новых ответвлений коренных купеческих фамилий.

Предпринимательская деятельность сибирского купечества в рассматриваемый период имела свойственную для предпринимательства в традиционном обществе преимущественную ориентацию на непроизводственные сферы экономики. Основные капиталы купцов были задействованы в торговле, а основу коммерческих операций составляла скупка и реализация сибирской промысловой и сельскохозяйственной продукции в обмен на завозившиеся из Европейской России и зарубежных рынков промышленные товары. Важное место, принадлежавшее в торговых оборотах сибирского купечества промысловой и сельскохозяйственной продукции, обусловливалось спецификой экономики сибирского региона, причем по мере ее переориентации с преимущественно промыслового на аграрный путь развития, доля сельско-

652

хозяйственных товаров в оборотах сибирских купцов возрастала. Из-за слабого развития обрабатывающей промышленности в феодальной Сибири незначительная роль в коммерции сибирского купечества принадлежала промышленным товарам местного производства.

Торговля в рассматриваемый период еще не доросла до таких характерных для капиталистической эпохи форм организации, как биржи, магазины и т. п. Основная часть товарооборота сибирских купцов приходилась на ярмарки, являвшиеся основным местом заключения оптовых торговых и кредитных сделок. Лавочная торговля купечества, перераставшая на протяжении рассматриваемого периода из периодической (когда лавки открывались в основном в базарные и ярмарочные дни) в стационарную, концентрировалась в основном в городах и была слабо развита в сельской местности. Важной особенностью коммерческих операций сибирского купечества, обусловленной необходимостью реализации мануфактурных товаров и сбора промысловой и сельскохозяйственной продукции с имевшей огромную пространственную протяженность территории, был большой удельный вес, который занимала в них развозная торговля, для проведения которой сибирские купцы нанимали относительно больше приказчиков и торговых агентов (в расчете на одного купца), чем их собратья по сословию в Европейской России. Значительная часть торговых сделок купечества (во внутренней торговле с аборигенным населением, во внешнеторговых операциях в Кяхте и на Сибирской линии) имела отсталый меновой характер.

Помимо торговли купечество устремлялось и в другие сферы предпринимательства — промыслы, казенные подряды и откупа, транспортные перевозки, промышленность, к чему его понуждали, с одной стороны, торговые интересы, а с другой — характерное для эпохи первоначального накопления стремление использовать все доступные источники и способы накопления капитала, так как торговля в условиях недостаточно высокого уровня развития товарно-денежных отношений не обеспечивала желаемого уровня обогащения, тем более что в этой сфере купечество сталкивалось с наиболее острой конкуренцией со стороны предпринимателей из других сословий. Особенно значительное место в деловой практике сибирского купечества занимали подрядные операции, что объяснялось как наличием широких возможностей для взаимодействия купцов на подрядной основе с казенным хозяйством (из-за присутствия в сибирской экономике мощного казенно-кабинетского сектора), так и получившей распространение практикой подрядной перевозки товарных грузов, следовавших транзитом через Сибирь для промена в Кяхте и на Сибирской линии. Отдельным фактором, вызвавшим возрастание спроса на услуги подрядчиков, занимавшихся закупкой и поставкой продовольствия и оборудования, наймом рабочих, стало развитие в Сибири золотопромышленности. С другой стороны, сибирское купечество в существенно ограниченном виде использовало такой потенциально доходный источник накопления капиталов, как откупная система. Будучи формой реализации получивших широкое распространение в феодальный период государственных монополий на торговлю теми или иными видами

653

товаров, откупа (из-за особенностей функционирования откупной системы, дававших преимущество на торгах обладателям крупных капиталов и залогов), в значительной мере перебивались у сибирских купцов экономически более мощными и имевшими связи в правительственных кругах конкурентами из Европейской России, которые доминировали, в частности, в наиболее доходном из всех откупов — винном.

Кредитные операции, обслуживавшие торговлю, подряды, откупа и другие сферы бизнеса купцов, развивались в основном в характерной для феодального периода форме взаимного купеческого кредита. Отсутствие частных банков и отделений Государственного коммерческого банка в Сибири ограничивало возможности сибирских купцов в использовании банковского кредита в основном лишь получением ссуд под залог векселей в конторах отделений Коммерческого банка на Ирбитской и Нижегородской ярмарках, а также в двух действовавших в Сибири общественных банках — Иркутском и Томском. Кредиты из общественных банков, приказов общественного призрения, а также из находившихся в ведении городских дум остаточных сумм городских доходов выдавались в основном крупным купцам, вкладывавшим капиталы в наиболее доходные отрасли предпринимательства — кяхтинскую торговлю, золотопромышленность и были мало доступны мелким торговцам, что ставило их в кредитную зависимость от купцов-оптовиков.

Хотя и существовала определенная кредитная зависимость сибирских купцов от купечества Европейской России, а внутри сибирского купечества — мелких торговцев от более крупных, она редко приобретала ростовщические формы. Ростовщический характер кредит в основном имел в случаях, когда купцы вступали в кредитные отношения с обладателями денежных капиталов, находившимися вне рамок взаимного купеческого кредита. Широким использованием ростовщичества характеризовались и торгово-кредитные сделки купцов, связанные со скупкой промысловой и сельскохозяйственной продукции, причем у сибирских купцов возможности для применения ростовщических методов эксплуатации были особенно значительными, так как их приказчики и торговые агенты вели скупку промысловой продукции у аборигенного сибирского населения, не имевшего реального представления об истинной цене товаров.

Характерной чертой купеческого предпринимательства в феодальный период, которую можно рассматривать как одно из важнейших свойств предпринимательства традиционного типа, был монополизм, являвшийся, с одной стороны, формой реализации казенных монополий, а с другой — сословных привилегий самого купечества. Монополизм, связанный с подчинением мелких торговцев крупному торговому капиталу, усиливался в Сибири более низким, чем в центре страны, уровнем развития товарно-денежных отношений, неразвитостью кредита, слабым развитием путей сообщения, удаленностью от основных торговых центров и оптовых рынков страны. В наибольшей степени тенденция к монополизации проявлялась в таких сферах предпринимательства, как откупа, подряды, оптовая торговля,

654

менее монополизированными и более открытыми для конкуренции были розничная торговля мануфактурными и галантерейными товарами, а также торговля хлебом, скотом, пушниной, рыбой и другими промысловыми и сельскохозяйственными товарами. Стремление к монополии являлось одной из самых распространенных черт ментальности купцов в изучаемую эпоху. Для сибирских купцов в рассматриваемый период монополия была объективно необходимой формой реализации предпринимательской деятельности, так как она, во-первых, способствовала преодолению трудностей, связанных с организацией предпринимательства в суровых природных условиях и финансово затратных отраслях, развивавшихся на основе разработки природных богатств региона, а во вторых, сдерживала конкуренцию со стороны более экономически мощных предпринимателей из Европейской части России.

Важнейшим фактором, определявшим развитие купеческого предпринимательства в рассматриваемый период, являлось также действие многочисленных регламентации и ограничений, накладываемых на предпринимательскую деятельность. Регламентация торгово-промышленного предпринимательства, в целом свойственная экономической политике феодальных правительств и в других странах, в России усиливалась традициями вотчинного государства, поэтому либерализация торгово-промышленной политики происходила здесь лишь по мере разложения вотчинного строя. Особенно значительным ограничениям и сковывавшим инициативу регламентациям, частное предпринимательство подвергалось на территории Сибири, где в рамках сложившейся системы «государственного феодализма» казна и Кабинет проявляли свои монополистические устремления в наибольшей степени, что привело к вытеснению частного капитала и переходу в фактически безраздельное ведение казны целого ряда отраслей промышленности (серебропромышленность, винокурение, солеварение, сукноделие), выведению из свободного рыночного оборота значительной части промысловой и сельскохозяйственной продукции. В связи с этим на территории Сибири имели место существенные отклонения от проводившейся по мере разложения вотчинного государства общей политики поощрения и содействия частному предпринимательству — в случаях, когда предусматривавшиеся в рамках ее реализации меры противоречили собственническим интересам казны и Кабинета. В этих условиях предпринимательство сибирских купцов в целом ряде отраслей экономики приобретало паллиативные формы, порождаемые запретом на прямое участие и инвестирование: аренда казенных винокуренных и солеваренных заводов, подряды по обслуживанию кабинетских и казенных горнозаводских предприятий и т. п. Однако в предреформенный период происходило постепенное расширение сферы действия частного капитала в отраслях промышленности, находившихся до этого в монопольном ведении казны и Кабинета, что было связано с наметившимся кризисом основанной на подневольном труде казенно-кабинетской промышленности.

655

Неотъемлемой чертой купеческого предпринимательства в рассматриваемый период было широкое использование порождаемых феодально-крепостническим строем методов внеэкономического принуждения (хотя сфера их применения на протяжении рассматриваемого периода и имела тенденцию к сокращению). Это проявлялось не только в использовании подневольного труда приписных работников из крестьян и ссыльнокаторжан на купеческих мануфактурах, но и в проникновении элементов кабалы во взаимоотношения купцов с наемными рабочими и приказчиками, наблюдавшемся практически во всех сферах купеческого предпринимательства. Намерение расширить свои возможности в использовании труда крепостных работников было одной из основных причин, порождавших стремление верхушки купечества (хотя и ограниченное) к одворяниванию.

На исследуемый период, характеризовавшийся в основном явным преобладанием форм и методов предпринимательства, свойственных традиционному обществу, приходится также зарождение предпринимательства капиталистического типа, нашедшего выражение во вторжении купеческого капитала в промышленное производство. Однако создававшиеся сибирскими купцами промышленные предприятия не перерастали уровня мануфактуры (тогда как в центральной России уже начался переход к фабричному производству), а на многих из них производство вообще носило полукустарный характер. В значительной своей части сибирские купцы-промышленники олицетворяли переходный к капиталистическому тип предпринимательства, так как наряду с наемной рабочей силой применяли труд крепостных работников, ориентировали свое производство преимущественно на выполнение казенных заказов, а не на рынок, пользовались привилегиями и льготами феодального свойства. В целом промышленное предпринимательство, не ставшее еще из-за низкого уровня технической оснащенности, сектором экономики с возрастающей прибылью, в рассматриваемый период привлекало капиталы явного меньшинства сибирских купцов, а у значительной части из тех купцов, которые все же вкладывали свои капиталы в промышленное производство, оно было всецело подчинено обслуживанию их торговых интересов. И хотя с началом золотопромышленной лихорадки в Сибири ряды купцов-промышленников существенно расширились, золотопромышленность раннего этапа вряд ли можно безоговорочно считать капиталистически организованным бизнесом, поскольку она основывалась на характерном для эпохи первоначального накопления безудержном стремлении к обогащению за счет хищнического использования природных богатств и кабальной эксплуатации приисковых рабочих.

Генезис и развитие предпринимательства в Сибири в определяющей степени были связаны с процессом колонизации и хозяйственного освоения региона и в этом отношении отражали своеобразие исторического развития России, заключавшееся в преимущественно экстенсивном характере развития ее экономики на основе продвижения вглубь евразийского континента. В результате сибирское купечество на первоначальном этапе в определяю-

656

щей, а затем в значительной мере формировалось за счет переселенцев из Европейской России. Колонизационным процессом во многом определялись также характер и последовательность хозяйственного освоения Сибири, в том числе и осуществлявшегося на предпринимательской основе: на начальном этапе колонизации — развитие промыслов, затем — сельского хозяйства и промышленности. С сопряженностью процессов колонизации и экономического освоения региона связана и такая особенность развития предпринимательства на сибирской территории, как его преимущественная нацеленность на разработку и использование разнообразных природных богатств региона. При этом колониальный статус Сибири обрекал ее на вывоз значительной части добывавшихся здесь природных богатств и накапливавшихся на основе их разработки капиталов в метрополию — для обогащения императорской фамилии, дворянства и купечества Европейской России, что значительно ссужало возможности использования богатейших природных ресурсов сибирского региона в интересах его внутреннего развития.

В конечном счете с особенностями колонизации Сибири, приобретшей преимущественно форму крестьянских переселений, связано и утверждение в Сибири системы «государственного феодализма» оказывавшей, как отмечалось выше, существенное сдерживающее воздействие на развитие частного предпринимательства в регионе. Последовательное исключение центральным правительством из возможных форм хозяйственного освоения Сибири частного поместного землевладения привело к отсутствию в Сибири дворян-помещиков и соответственно затрудняло развитие частного предпринимательства в тех отраслях, где оно облекалось в форму дворянской монополии (как, например, в винокурении). Наличие огромного фонда пригодных для земледельческой колонизации земель обуславливало высокий уровень земельной обеспеченности крестьянства и как результат — замедленный характер их отделения от средств производства и формирования рынка наемной рабочей силы для сибирской промышленности. В ходе колонизация Сибири торговый капитал вступал в товарообменные отношения с аборигенным населением, что создавало благоприятные возможности для широкого использования им торгово-ростовщических способов обогащения.

Таким образом, особенности колонизации Сибири оказывали настолько значительное влияние как на формирование купечества, так и на условия, характер и содержание предпринимательской деятельности сибирских купцов, что, по-видимому, речь может идти о выделении особого типа предпринимательства, характерного для заселяемых и осваиваемых территорий, который можно определить как колонизационный тип предпринимательства. Поскольку ряд элементов политического и экономического строя метрополии на вновь осваиваемые территории либо вообще не распространялись, либо переносились в существенно модифицированном виде, предпринимательство на колонизуемых территориях не могло не иметь черт своеобразия, как в отношении источников и методов накопления капиталов, так и в от-

657

ношении темпов и результативности этого процесса. Значительное своеобразие ему придавала также природно-географическая и социально-демографическая среда осваиваемой территории. Одной из важнейших черт этого типа предпринимательства являлось активное участие выходцев их метрополии в формировании предпринимательского сословия колонизуемой территории, вместе с тем оно содержало и явные элементы эксплуатации и ограбления, связанные с разграблением и вывозом в метрополию природных богатств и сколачивавшихся в результате их хищнической добычи денежных капиталов.

Многие рассмотренные выше особенности купеческого предпринимательства обуславливали своеобразие процесса первоначального накопления капитала в феодальной Сибири, заключавшееся в замедленном его ходе, в отсутствии, либо фрагментарности ряда источников накопления капитала, получивших распространение в центральных районах страны и, наоборот, в использовании некоторых источников, приемов и методов обогащения, не применявшихся в метрополии, в запаздывании приведения в действие второй стороны первоначального накопления, связанной с отчуждением мелких товаропроизводителей от средств производства, в вывозе значительной части накапливавшихся в Сибири капиталов в метрополию, что, обедняя внутренние возможности региона в аккумуляции богатств, в конечном итоге потребовало ввоза в Сибирь капитала из метрополии в период, когда началось ее более интенсивное промышленное освоение после строительства Сибирской железной дороги.

658