Электронная библиотека Портала «Археология России»

Настоящая работа воспроизводится на правах электронной публикации. Напоминаем Вам, что в соответствии с действующим Федеральным Законом "ОБ АВТОРСКОМ ПРАВЕ И СМЕЖНЫХ ПРАВАХ" (1993), Вы можете свободно пользоваться, копировать, распечатывать эту публикацию лишь для собственных нужд. В случае, если Вы используете настоящую работу для электронной, бумажной или какой-либо иной републикации, Вы обязаны полностью указать авторские права и источник, из которого Вами получена работа. В равной мере Вы должны указать источник, из которого Вами получена публикация, если Вы ссылаетесь на нее в любой – электронной или печатной – форме. Для этого используйте следующий текст:

© Рабинович М.Г., "Наука", 1964; Портал "Археология России", 2004
http://www.archeologia.ru/Library/book/7ac38f8912fe

Для указания в ссылке конкретной страницы добавьте к http://www.archeologia.ru/Library/book/7ac38f8912fe выражение /pageXXX, где ХХХ - это номер страницы, например: http://www.archeologia.ru/Library/book/7ac38f8912fe/page12 .

В центре всякого города феодальной эпохи возвышались мощные укрепления — «град»,— как называли их на разных славянских языках. Укрепления играли такую большую роль в жизни поселка, что и сам он получил общее название «город» или «град» в отличие от неукрепленных сел, деревень, слобод и «рядков». И даже в наши дни, когда многие древние города перестали уже существовать, можно еще увидеть среди полей и лесов остатки их некогда грозных валов и рвов — «городища», как издавна называют их в народе. В древности не было ни одной стороны городского быта, на которую в той или иной мере не влияли бы укрепления. В сооружении их участвовало все взрослое городское население. Одни горожане, как мы увидим ниже, участвовали в строительстве только своим кошельком (это, конечно, была зажиточная верхушка), другие (а таких было подавляющее большинство) — и своим трудом.

Изучая развитие городских укреплений, можно составить представление не только о внешнем облике города, но и о его происхождении, о характере его развития, о творчестве широких слоев городского населения. Конфигурация городских укреплений (особенно в тех случаях, когда крепость строилась вокруг уже существовавшего поселения или части его) отражала исторически сложившуюся планировку города. В свою очередь, положение крепостной стены с ее немногими проездами отражалось в дальнейшем на направлении городских улиц и застройке городских усадеб. Выявляя очередность постройки различных укреплений, мы можем судить и о важности тех или иных районов города, об изменении их значения, о перемещениях городского населения.

Все сказанное далеко не исчерпывает значения оборонительных сооружений в жизни феодальных городов. Но, отдавая должное роли «градов», не следует все же впадать в крайность и считать, как это делает, например, западногерманский историк Э. Эннен, что настоящим городом поселок становился только тогда, когда он «получал вторую линию укреплений, а с ней и городскую конституцию» ¹. Советская историческая школа придает особое значение социально-экономическому развитию города, тому уровню, которого достигают в нем ремесленное производство и торговля. С этой точки зрения, как показал М. Н. Тихомиров, важно наличие в городе хотя бы одной линии укреплений и неукрепленного «предградья» или посада². А следуя концепции Э. Эннен, мы должны были бы признать «настоящими»

лишь несколько из двух с лишком сотен известных по летописи древних русских городов, поскольку большинство из них так и не получило второй линии укреплений. Значение же кремля русского города («детинца», как его иногда называли) как феодального укрепления, служившего не только для обороны от внешних врагов, но и защищавшего феодала и его приближенных от возможных народных восстаний, не раз уже подчеркивалось в нашей археологической литературе ³. В строительстве оборонительных сооружений сказывался всегда и общий уровень развития техники и местные особенности материальной культуры.

Поэтому-то мы и начинаем нашу книгу очерком о «городах» — укреплениях Москвы.

Укреплениям Москвы посвящена обширная литература. Достаточно напомнить общеизвестные труды С. П. Бартенева, Н. Н. Воронина, Н. М. Коробкова, Н. Д. Виноградова, А. П. Смирнова, С. В. Киселева⁴. В этих книгах и статьях подробно разобрана история создания московских укреплений, их планировка и конструкция. И все же археологические работы 1946—1960 гг. дали некоторые новые материалы, позволяющие пересмотреть одни связанные с этой проблемой вопросы, поставить вновь другие. Мы не стремимся дать полный очерк истории и конструкции московских укреплений. Скажем лишь о том новом, что узнали в результате наших раскопок. Прежде известные данные приводятся для того, чтобы рассмотреть их под новым углом зрения. Первая московская крепость

Итак, мы начинаем наше «путешествие» по древней Москве с ее старейшего центра, который, как уже говорилось, был не на устье р. Яузы, а на современном Кремлевском холме, на устье р. Неглинной. Здесь и следует искать древнейшие московские укрепления. Но прежде чем представить себе их облик, надо учесть, что Кремлевский холм имел в древности иной вид, чем теперь. Изучение материалов геологических разведочных работ позволило восстановить (разумеется, приблизительно) тот рельеф местности, который существовал к началу поселения.

Мыс в устье р. Неглинной был тогда значительно круче и уже; современные здания арсенала, Потешного дворца и Оружейной палаты полностью или частично стоят на насыпном культурном слое. В течение столетий поздние наслоения покрыли более крутые когда-то склоны мыса, выровняли и расширили его верхнюю площадку. При строительстве здания Большого Кремлевского дворца была произведена планировка, выравнивание площадки. Культурный слой и, вероятно, часть

материка сняли и сбросили под откос. Поэтому мы и говорим, что древняя поверхность мыса может быть восстановлена по геологоразведочным, данным лишь приблизительно.

Крутой спад берега со стороны р. Неглинной начинался значительно восточнее, со стороны же Москвы-реки — несколько севернее, чем теперь. Юго-западная оконечность мыса в древности была выше, выдавалась к юго-западу дальше и обрывалась гораздо круче. План и профиль Кремлевского холма в те далекие времена, когда здесь впервые поселились люди, изображены на рис. 1—2.

Еще в прошлом столетии при: земляных работах в юго-западной оконечности Кремля были открыты следы древнейших укреплений. Известный московский статистик М. Гастев впервые ввел сведения о них в научный оборот. Он писал, что к западу от церкви Спаса на Бору был «палисад против находившегося здесь рва, найденный при копании земли для Нового Кремлевского дворца» ⁵. Этими сведениями и ограничивались более ста лет знания историков о первых московских укреплениях. Не удивительно, что мнения исследователей как о времени сооружения этих укреплений, так и об их назначении и конструкции, расходились. Крупнейший историк Москвы И. Е. Забелин считал, что укрепление это относилось «еще к языческим временам» и в центре его находился жертвенник, на месте которого впоследствии была построена церковь Иоанна Предтечи. Конструкцию крепости он представлял в виде рва и вала с деревянным частоколом (тыном) наверху. «Остатки его [городка.— М. Р.] вала и рва были найдены близ юго-западного угла церкви Спаса на Бору... причем оказывается, что церковь Спаса стояла вне окопа или ограды этого первичного поселка» ⁶.

С. П. Бартенев воспринял в основном точку зрения И. Е. Забелина. Он считал, что первые укрепления Москвы сооружены в первой половине XI в. и что они охраняли княжеское «село» (каким он представлял себе Москву) от местного мерянского населения. Конструкцию укреплений исследователь восстанавливал по известным в то время русским аналогиям (не считаясь, однако, с тем, что эти укрепления относились не к селам, а к городам) — в виде рва и вала с частоколом наверху. Но в отличие от И. Е. Забелина С. П. Бартенев предполагал, что к 1147 г. укрепление хоть и сохранило прежнюю конфигурацию, но должно было быть усилено. Частокол на валу мог быть заменен более крепким тыном, а «ров углублен и усажен по краям надолбами, т. е. заостренными обрубками дерева, вкопанными стоймя в один или несколько рядов так, чтобы нельзя было ни перескочить через них, ни пройти между ними» ⁷.

Как видим, неопределенность и скудость сведений М. Гастева оставляла значительные возможности для всякого рода домыслов, но не

давала материалов для научного определения и реконструкции древнейших московских укреплений. Быть может, именно поэтому в двух важных исследованиях по истории Москвы, вышедших из печати к 800-летнему юбилею столицы и принадлежащих М. Н. Тихомирову и А. В. Арциховскому, мы не находим какой-либо попытки вновь интерпретировать материалы М. Гастева ⁸. В тексте шеститомного академического издания «История Москвы» этот вопрос также не рассматривается. Но из составленной И. А. Голубцовым схемы «Старинная топография и урочища Москвы до 1389 г.»⁹, которая приложена к первому тому этого издания, можно понять, что автор вслед за И. Е. Забелиным считает материалы М. Гастева относящимися ко времени до середины XII в., т. е. не связывает их со строительством времен Юрия Долгорукого. Нам случалось высказывать мнение, что отмеченные М. Гастевым укрепления могли относиться даже к городищу дьякова типа (т. е. ко временам первобытно-общинного строя) и потом были приспособлены к нуждам городка, служили убежищем для населения первого московского посада.

Н. Н. Воронин не согласился с этой точкой зрения, да и со всеми другими, приведенными выше. Он впервые высказал предположение, что открытые при земляных работах, о которых писал М. Гастев, следы укрепления — это и есть остатки крепости, построенной в Москве в 1156 г. Юрием Долгоруким (точнее — Андреем Боголюбским по его приказу). «Восточная граница первой крепости Москвы,— писал Н. Н. Воронин,— проходила по линии западной стены позднейшего храма Спаса на Бору, где при строительных работах были обнаружены следы рва и вала. Предположение, что крепость, сооруженная Андреем Боголюбским в 1156 г., охватила большую территорию по сравнению с усадьбой Юрия Долгорукого, в связи с чем образовалась «вторая линия» обороны примерно по направлению от современной Троицкой к Тайницкой башне,—лишено оснований»¹¹.

Эти споры продолжались бы и дальше, поскольку исследователи располагали все тем же материалом, если бы при археологических наблюдениях 1960 г. в траншее возле юго-западного угла современного здания Большого Кремлевского дворца не обнаружили разрез древнего рва (рис. 3). В сечении ров походил на опрокинутый вершиной книзу треугольник. Дно его было несколько скруглено. Ширина сохранившейся части рва по верху 13 — 15 м, глубина — 4,3 м. Падение склонов стенок — 45 — 50° к горизонту. Поскольку культурный слой здесь был срезан при строительных работах XIX в., можно думать, что в древности ров имел большие размеры. Все же вряд ли глубина его могла намного превышать 5 м, а ширина 16—18 м. Таким образом, древнейший кремлевский ров был таким же, как и рвы днепровского Вышгорода, Киева и иных древнерусских укреплений XI—XIII вв.¹²

Время сооружения рва, как мы это установили при раскопках,— не ранее X и не позднее второй половины XI в.; во второй половине XII в. ров уже был засыпан.

Разумеется, полученные при раскопках сведения довольно скудны. И все же на их основании можно попытаться восстановить характер древнейших укреплений Москвы. В этом нам помогут аналогии с известными уже памятниками того же типа.

Открытые при работах 1960 г. следы укрепления очевидно принадлежат к той же линии обороны, которая была обнаружена в 1838 г. и о которой писал М. Гастев. В самом деле, приведенные выше сведения М. Гастева и толкование их И. Е. Забелиным и С. П. Бартеневым сходятся на том, что ров отрезал мысовую часть холма к западу от позднейшей церкви Спаса на Бору. Местоположение открытого в 1960 г. рва вполне соответствует этому описанию. То, что ров оказался метров на 40 юго-западнее места, на котором когда-то была церковь, говорит, по нашему мнению, лишь о приблизительности сведений М. Гастева и И. Е. Забелина. Ведь нигде не было сказано, что край рва проходил у самой церкви да еще вдоль ее западной стены, как это показано на составленной С. П. Бартеневым схеме ¹³. Если же предположить вслед за Н. Н. Ворониным, что открытые в 1838 г. и в 1960 г. рвы принадлежат к разным оборонительным линиям, и последняя линия, 1960 г., более древняя, чем первая (которую Н. Н. Воронин относит к 1156 г.), то трудно будет сочетать такое предположение с данными археологи-

ческих наблюдений. Дело в том, что траншея, в которой был обнаружен в 1960 г. ров, прорезала значительную территорию Кремля к северу от Большого дворца и если бы на этой территории был какой-либо второй ров, то траншея должна была пересечь и его. Однако в профилях траншеи второго рва обнаружено не было. Да и все, что нам известно о конструкции укреплений этого периода, не позволяет предположить, что здесь могла быть другая, более поздняя линия укреплений. Между северо-восточным краем рва и углом церкви Спаса на Бору, как было сказано, примерно 40 м. Между тем обычная ширина рвов укреплений, аналогичных нашему,— метров 18 — 20, а толщина оснований их валов — метров 20 — 30. Общая ширина оборонительной линии (рва и вала) не менее 38 м, а судя по опубликованным П. А. Раппопортом схемам оборонительных сооружений Северо-Восточной и Северо-Западной Руси X—XIII вв.¹⁴, — она обычно достигала 40 — 50 м. Значит, если мы примем предположение, что между открытым в 1960 г. рвом и бывшей церковью Спаса на Бору была еще одна линия укреплений, то придется согласиться и с тем, что в этом случае город был увеличен всего на ширину оборонительной линии и западный край нового вала находился непосредственно на восточном краю древнейшего рва. Но тогда старый ров обязательно должны были сейчас же засыпать, чтобы он не мешал защите крепости. Однако археологические материалы показывают, что этого не произошло, что старый ров хотя и был заброшен, но существовал еще несколько десятилетий и лишь постепенно затягивался культурным слоем со стороны городища.

Итак, можно предположить, что открытый в 1960 г. ров относится к той же линии укреплений, что и ров, обнаруженный в 1838 г. Поэтому при дальнейшей попытке охарактеризовать древнейшие укрепления Москвы сведения, полученные от обмера рва в 1960 г., мы будем дополнять материалами, опубликованными М. Гастевым и И. Е. Забелиным.

Прежде всего нужно отметить, что древнейшая московская крепость относилась к так называемым мысовым укреплениям. При сооружении их использовали крутые берега рек и оврагов (лишь несколько обрабатывая их), а со стороны плато сооружали ров и вал. Такие укрепления известны на территории Московского края по меньшей мере две с половиной тысячи лет назад. Ведь к этому типу мы должны отнести и дьяковские городища. По характеру местности и в Кремле можно было ожидать открытия городища дьякова типа, поскольку в аналогичных районах территории Москвы известно до десятка таких городищ ¹⁵. Случаи, когда древние городища использовались для устройства древнерусских крепостей, упомянуты в русских летописях и прослежены археологами ¹⁶ на конкретных памятниках. Однако в Московском Кремле никогда не было найдено ни одного предмета, который можно было бы отнести к Дьяковской культуре. Если здесь и существовало когда-либо

городище дьякова типа, то оно было целиком уничтожено, и следов его до настоящего времени обнаружить не удалось.

Открытое в 1960 г. укрепление относится к тому простейшему типу мысовых крепостей, который был характерен для русских укреплений Залесской земли вплоть до XI в. П. А. Раппопорт считает Московский Кремль даже «наиболее характерным примером мысового типа укреплений, возникших еще в конце XI — начале XII в., но продолжавших существовать и развиваться позже» ¹⁷.

Ров, отделявший кремлевский мыс, по всей вероятности, представлял собой в плане не прямую линию (как изобразил это С. П. Бартенев), а скорее дугу окружности, центр которой находился где-то в районе оконечности мыса, а наружная сторона была обращена к противнику. По крайней мере таковы все известные нам древнерусские городища. Ров должен был выходить на оба обрывистые берега Москвы-реки и р. Неглинной. Шедший по его внутреннему краю вал повторял ту же линию. Но по краям обрыва концы его могли загибаться внутрь и продолжаться, постепенно снижаясь, на некоторое расстояние в сторону мыса. Впрочем, чаще в ту пору вал кончался там же, где и ров.

По обрывистым краям городища, как правило, бывало какое-то ограждение — вернее всего обычный частокол.

Все сказанное позволяет нам реконструировать очертания древнейшей московской крепости как они показаны на рис. 4. О конструкции укрепления мы можем составить четкое представление лишь в той его части, которая была открыта при наблюдениях 1960 г. Ров треугольной в сечении формы со скругленным дном, видимо, не имел никаких деревянных надолб ни на дне, ни по краям. При хорошей сохранности дерева, которую мы наблюдали в культурном слое Кремля, от таких сооружений обязательно должны были остаться следы, а их в разрезе рва и по его сторонам не обнаружено. По-видимому, ров был сухим, как и большинство известных древнерусских рвов. Сведения М. Гастева и И. Е. Забелина о тыне и насыпи вала, открытых при работах 1838 г., дают, с нашей точки зрения, основание предполагать, что по внутренней стороне рва шел земляной вал с «тыном»-частоколом наверху. Может быть, частокол окружал всю территорию внутри рва, включая и мыс. Реконструкция укреплений, приведенная на рис. 4, в значительной мере условна. В частности, размеры вала и тына приняты по аналогии с укреплениями того же типа и времени.

Все же наши представления об изначальной Москве стали несколько реальнее. Из густой дымки, которой был покрыт этот отдаленный период истории нашего города, выступила маленькая крепость, каких много было в древней Руси. Она занимала лишь незначительную часть территории современного Кремля, его юго-западный угол, и по-видимому, просуществовала почти сто лет, пока не понадобилось значительно расширить укрепленный центр Москвы. Строительство середины XII века

О том, когда примерно это произошло и какой характер носили новые укрепления, мы узнали при археологических наблюдениях за строительством Дворца съездов в 1959—1960 гг. Остатки крепостной стены, шедшей вдоль берега р. Неглинной примерно по направлению современной Коммунистической улицы, были обнаружены к востоку от Потешного дворца и Троицких ворот.

Напротив Потешного дворца (рис. 5) в западине культурного слоя в нижнем (III) его горизонте открылись первоначально всего три дубовых бревна диаметром 30—35 см. Они лежали впритык друг к другу без каких-либо скреплений по продольной оси. Бревна были очищены от коры и затесаны (кантованы) на 12 граней. Длина каждого из них была, видимо, от 5 до 6 м ¹⁸. Каждое продольное бревно опиралось на см три поперечных (рис. 6). Это были обрезки более тонких деревьев

(длиной 1,20—2,00 м, диаметром 12 — 18 см) с выступающим кверху сучком. Такой обрубленный сучок образовывал своеобразный крюк, удерживавший нижнюю часть продольного бревна. На другом конце крюка-поперечены прорезано сквозное отверстие размером примерно 8X4 см. В эти отверстия забиты затесанные на четыре грани штыри длиной от 20 до 60 см. Таким образом, этот элемент конструкции был рассчитан на сопротивление усилию, направленному горизонтально.

Поперечина — крюк с забитым в него штырем — должна мешать опирающемуся на них бревну откатиться в сторону под давлением лежащего выше грунта. В верхней части продольных бревен над каждой поперечиной прорублено по два паза, в которых лежали остатки таких же поперечин. Они, видимо, поддерживали следующий ряд продольных бревен. Этот ряд не сохранился, но по оставшимся тыльным частям поперечин можно заключить, что таких рядов, расположенных один над другим, было три ¹⁹.

Все это было засыпано с западной стороны и сверху рыхлым серовато-желтоватым песком, в котором попадались отдельные включения угольков, коры, щепы и культурного слоя. Однажды нашли даже деревянный крюк-поперечину, видимо, не пошедший в дело. Включения всегда были расположены так, что восточный их конец был выше западного. Ясно, что они образовались при насыпке вала. А насыпали его изнутри, с площадки города к склону.

Под основанием вала были обнаружены остатки деревянной постройки-конюшни, разрушенной при строительстве укрепления. В некоторых местах поперечины-крюки лежали непосредственно на остатках стен этой постройки (рис. 7). Под насыпь вала уходила сравнительно тонкая прослойка культурного слоя, в который попадалась керамика XI—XII вв. На основание вала налегала с востока прослойка коричневого культурного слоя, датируемая второй половиной XII или

началом XIII в. Насыпь вала в том месте, где мы открыли его впервые, напротив Потешного дворца, сохранилась лишь на незначительную высоту. Вся конструкция оказалась под фундаментами здании, построенных на этом месте гораздо позже — в XVII—XIX вв., и уцелела лишь потому, что лежала в естественной западине ниже обычного уровня подошвы культурного слоя в этом районе. Но севернее на той же линии напротив современной Троицкой башни Кремля в северной стенке котлована открылась более значительная часть вала, сохранившаяся почти на полную высоту — около 7 м, при ширине основания примерно 14,5 м.

Здесь, напротив Троицкой башни, в насыпи не было деревянных конструкций, подобных тем, какие мы только что описали. Но самый характер грунта и включения были те же, что и в южной части вала. Под вал уходила тонкая прослойка культурного слоя (мощностью 10—30 см), в которой прослеживались остатки деревянного сооружения, по-видимому, с валом не связанного (рис. 8). На восточный край вала налегал нижний, III, горизонт культурного слоя Кремля, отложившийся еще до татарского нашествия. Как по направлению, так и по характеру насыпи и по стратиграфии, остатки вала, обнаруженные напротив Троицкой башни (рис. 9), принадлежат к тому же сооружению, что и открытые напротив Потешного дворца. Это — одна и та же линия укреплений, построенная не ранее второй половины XII в. и не позже начала XIII в.

Остатки этих крепостных сооружений представляют собой основание восточной части вала, обращенной внутрь города. Вал шел по высокому левому берегу р. Неглинной от мыса вверх по реке. Он защищал выросший центр города. Мы нашли остатки его северной части. Как далеко продолжался вал на север, можно судить лишь по косвенным данным, т. к. остатки этого укрепления на более северных участках прослежены не были. Видимо, они были уничтожены давно, в XIV—XVI вв., при огромном строительстве на этой территории.

Как показали археологические наблюдения, культурный слой здесь отложился в основном в XIV—XVII вв. и позже. Сохранившиеся в подошве культурных отложений горизонты III, древнейшего, культурного слоя прослежены лишь немного севернее линии Троицких ворот. Видимо, до разгрома Москвы татарами поселок не простирался севернее юго-восточного угла современного здания Арсенала. Укрепление же, как и большинство детинцев средневековых русских городов, наверное, не охватывало всей территории поселка, оно должно было заканчиваться еще несколько южнее. Вероятно, зафиксированная нами северная часть вала близка к оконечности. Где-то здесь, в районе современных Троицких ворот, он должен был поворачивать на юго-восток (см. рис. 11).

Представляло ли это укрепление нечто оригинальное, особенное, отличное от других известных сооружений?

Конструкция вала, как выясняется по материалам археологических исследований (рис. 11), имеет общие черты с конструкцией таких же валов в других русских городах. В то же время московские укрепления довольно значительно отличаются от всех известных нам укреплений древней Руси. Валы, представляющие собой простую насыпь без деревянных конструкций внутри, встречаются довольно часто в русских крепостях до самого XIII в. ²⁰ Высота их обычно достигает 4—5 м, но в крупных городах она иногда превышает и 10 м. Таким образом, открытый нами вал в северной части не представляет чего-либо отличного от подобных сооружений большинства других русских городов. Но описанная выше деревянная конструкция в основании вала не обнаружена до настоящего времени ни в одном русском городе. Укрепление основания вала деревом применялось на Руси в X—XIII вв. Но то были обычные срубы в несколько венцов, как в Переяславле (ныне Переяслав-Хмельницкий), или отдельные бревна, иногда даже расположенные без всякой системы²¹. Конструкция же основания вала с использованием поперечин-крюков известна только за рубежом, хотя и в славянских крепостях. На территории современной Польши (и притом только в одной ее области — именно в так называемой Великой Польше) при раскопках открыт целый ряд крепостей, валы которых имели сходную деревянную конструкцию. Горизонтальные продольные бревна удерживались точно такими же поперечинами-крюками.

Исследователь польского средневекового военного зодчества В. Гензель называет этот тип конструкции «хаковой» (крюковой) от польского слова «хак» (крюк). В VIII—X вв. «хаковая» конструкция была более сложной. Бревна, поддерживаемые крюками, дополнялись несколькими рядами свободно лежащих поперечных и продольных бревен. Таков был, например, вал древнего польского города Гнезна во второй половине X в.²² Позже конструкция упростилась. Низ вала как с внутренней, так и с наружной стороны, укреплялся тремя расположенными одно над другим бревнами, опиравшимися на «хаки», совершенно так же, как найденные в Московском Кремле. Но самое тело вала было насыпано не из песка, как в Москве, а из камней. Лучше всего изучена такая конструкция в укреплениях Познани (рис. 10) ²³, построенных во второй половине X — начале XI в.

Нетрудно заметить, что крюковая конструкция, обнаруженная в Московском Кремле, в основном совпадает с «хаковой» познанской²⁴. Разница между ними лишь в тех деталях, которые связаны с материалом самого вала. Ясно, что при каменном заполнении познанского вала нельзя было удерживать в нем крюки так, как они укреплялись в песчаной насыпи в Москве — при помощи вертикальных штырей.

Да и сами московские крюки были несколько менее мощны, чем познанские «хаки». Укрепление, сооруженное с использованием аналогичных крюков, открыто недавно в Новгороде Великом. Это — стена новгородского детинца середины XI в. Но здесь крюки найдены в обыкновенном срубе, имевшем не менее 10 венцов, т. е. эта деталь использована в совершенно иной конструкции²⁵.

Итак, открытое в 1960 г. укрепление может быть датировано XII в. (вернее всего — второй его половиной) и имеет более ранние аналогии в оборонительном зодчестве в Польше (X —XI вв.) и Великом Новгороде (XI в.).

Попытаемся определить точнее время сооружения этой линии укрепления. Выше уже говорилось, что между открытым в 1960 г. рвом XI — XII вв. и бывшей церковью Спаса на Бору, по-видимому, не было второй линии укреплений, которую можно было бы связать со строительством Московского Кремля, упоминаемым летописью под 1156 г. И. Е. Забелин считал, что Московский Кремль этого времени был зна-

чительно обширнее, чем первоначальное укрепление городка. Он предполагал, что со стороны р. Неглинной стена крепости должна была доходить до современных Троицких ворот, со стороны Москвы-реки — до современных Тайницких ворот или несколько дальше, а на горе — «включительно до Соборной площади так, что весь треугольник города, начиная от его вершины у Боровицких ворот мог занимать пространство со всех трех сторон по 200 сажен»²⁶, т. е. несколько более 400 м. Это мнение И. Е. Забелина целиком воспринял С. П. Бартенев.

С. Ф. Платонов, как известно, не разделял точки зрения И. Е. Забелина и подвергал сомнению известие Тверской летописи о постройке Кремля в 1156 г. Основным его аргументом было то, что летопись эта поздняя и известие носит характер «позднейшего припоминания», в то время как, согласно другим летописным известиям, Юрий Долгорукий в эту пору находился на севере, а потом «окончательно перешел на юг» и скончался в Киеве в 1157 г. «Правильнее,— писал С. Ф. Платонов,— опираться в этом деле на иные свидетельства, с помощью которых можно достоверно указать существование Москвы только в семидесятых годах XII века»²⁷. С нашей точки зрения, аргументы С. Ф. Платонова недостаточно убедительны. Ведь присутствие Юрия Долгорукого на берегах Москвы-реки во время строительства крепости совсем не было обязательным. «Город» мог быть построен по его поручению и под ру ководством кого-либо другого, скорее всего — Андрея Боголюбского ²⁸. М. Н. Тихомиров, не настаивая на 1156 г. как на времени построения Кремля, считает все же показание Тверской летописи «отвечающим исторической действительности». Он соглашается с И. Е. Забелиным и в определении территории «этого второго Кремля»²⁹.

Н. Н. Воронин отвергает высказанное его предшественниками мнение о размерах территории Кремля во второй половине XII в., в частности, он против того, что эта территория «включала уже и Соборную площадь. Для нашей темы,—пишет Н. Н. Воронин — важно отметить, что все эти каменные храмы строятся вне старой крепости XII—XIII вв., фактически на открытом месте, „на площади" — факт единственный в своем роде, свидетельствующий об уверенности московской княжеской власти в том, что после разгрома Твери в 1327 г. на некоторое время никакая опасность не угрожает Москве; это та „великая тишина", о которой говорят близкие современники Калиты»³⁰.

Но ведь как раз главный собор Москвы, Успенский, начал строиться еще до разгрома Твери, в 1326 г., когда не было «великой тишины», а, напротив, было время чрезвычайно тревожное. Всего год назад старший брат Калиты погиб в Орде, и великое княжение перешло к тверским князьям. Тверь была опаснее для Москвы, чем когда бы то ни было, да и татар следовало весьма опасаться. Трудно предположить, чтобы московский князь решился при этой политической обстановке

построить патрональный собор для митрополита (который лишь недавно перенес в Москву свою резиденцию из Владимира) вне укрепления, «на площади». Скорее можно думать, что территория Соборной площади уже тогда была надежно защищена крепостной стеной. Другие соборы тоже строились в достаточно тревожное время. Как известно, Александр Михайлович вернулся на тверское княжение и в 1338 г. погиб в Орде (говорят, не без участия Ивана Калиты). Если придавать такое значение «великой тишине», то будет непонятно, почему в 1339 г., когда враг был уже окончательно повержен и казнен, Калита решил защитить себя новой крепостью. Все эти соображения подкрепляют точку зрения И. Е. Забелина и М. Н. Тихомирова³¹.

Мы потому так подробно рассмотрели различные мнения исследователей о размерах Кремля середины XII в., что открытые в 1959 — 1960 гг. укрепления того же времени и по территории, как нам кажется, совпадают с предполагаемой линией укреплений, построенных Юрием Долгоруким или Андреем Боголюбским (рис. 11). Возведены ли они в 1156 г. (что всего вероятнее) или в семидесятых годах XII в., как предполагал С. Ф. Платонов, это, по-видимому, тот самый «город», о котором писала Тверская летопись.

Позднейшие известия о разорении Москвы в 1177 г. Глебом Рязанским позволяют думать, что после этого разгрома укрепления должны были вновь отстраиваться. Но, по-видимому, тогда просто была восстановлена прежняя крепость, конструкция которой еще не успела устареть.

Попробуем реконструировать описанные выше укрепления Московского Кремля второй половины XII в. Для этого нужно прежде всего поместить их на рельеф местности того времени. Построив по горизонталям древний профиль левого берега р. Неглинной в районе, где найдены остатки крепостных сооружений, мы нанесли на него поперечный разрез нижней части вала с деревянной конструкцией. Само это сооружение может быть реконструировано полностью на высоту трех рядов бревен, так как, судя по приведенным уже аналогиям, выше оно и в древности не продолжалось (рис. 9, 10). Каждый верхний ряд должен отступать к внутренней части вала примерно на 1/4 - 1/5 часть нижнего бревна, образуя крутой откос. Выше насыпь вала можно представить по сохранившемуся профилю в северной стене котлована (рис. 8), поскольку насыпь была одинаковой на всем протяжении стены. Так мы получили разрез восточной стороны вала до самой его середины. Это и будет внутренняя часть вала, восстановление которой может быть сделано вполне документально. Что же касается наружной его части, то профиль ее приходится строить, исходя из рельефа местности и того, что известно о подобных валах вообще. Внешний склон вала делался всегда значительно круче внутреннего и достигал обычно 40—45° ³². Для

сыпучего грунта, каким является песок, такой откос намного превышает естественный. Поэтому вполне вероятно, что и с внешней (напольной) стороны московский вал имел в основании такую же деревянную конструкцию, как и с внутренней, чтобы удержать насыпь. Это было тем более необходимо, что здесь насыпка производилась на довольно крутой склон берега. Исходя из этих соображений, мы построили западную часть вала, проведя от его вершины к западу линию под углом примерно 45° до пересечения с коренным рельефом берега. В этом месте мы поместили деревянную конструкцию, представляющую собой как бы зеркальное отражение конструкции восточной части основания

вала. Так получился вал высотой 5 м с внутренней стороны и 15 м с напольной, мощностью 5 —6 м по верху и примерно 30 м в основании, с откосами в 34—35° с внутренней и 45° с напольной стороны. Такие валы характерны для многих русских крепостей X—XIII вв.³³

С гораздо меньшей достоверностью могут быть восстановлены наземные деревянные укрепления. Общеизвестно, что на крепостных валах как в древней Руси, так и в Западной Европе, всегда имелись дополнительные укрепления, прикрывавшие защитников от стрел и камней противника и создававшие дополнительное препятствие для штурмующих. При земляной насыпи вала это могли быть каменные или деревянные укрепления. Мы не можем предположить в Москве существование в XII—XIII вв. каменных стен на валу, поскольку такие стены были в то время лишь в нескольких самых значительных крепостях, таких как Киев, Новгород, Владимир. Белокаменный фундамент, встретившийся в разрезе вала у Троицких ворот (см. рис. 8),— это случайное более позднее включение, относящееся к XVII в.

Но и деревянные оборонительные конструкции могли быть различны. В Москве во второй половине XII в. это, по всей вероятности, был уже не частокол, а деревянные срубные стены с заборолами, какие также были широко распространены в XI—XIII вв. в русских крепостях типа Белгорода³⁴. Наземная конструкция в этих случаях состояла из трехстенных срубов (обращенных, разумеется, внешней стороной к врагу, а пустым пространством внутрь крепости) с общими боковыми стенами ³⁵ высотой примерно 3 м от верхушки вала. Примерно на этой высоте могли быть заборолы, выступающие вовне на толщину 1 — 1,5 бревна и имеющие бойницы и двускатную деревянную кровлю. Конструкцию стен с заборолами и размещение на них бойниц можно представить по макету укреплений Белгорода, выполненному М. В. Городцовым по реконструкции Б. А. Рыбакова³⁶. Укрепления Москвы XII — XIII вв. могут быть восстановлены такими, как вы их видите на стр. 13. (рис. Д. Н. Кульчинского).

Ворота Кремля показаны на рисунке условно. Все исследователи, писавшие о Кремле, соглашаются с предположением И. Е. Забелина³⁷, что уже с древнейших времен в Кремле было по крайней мере двое ворот — одни, выводившие на плато (соответствовавшие современным Спасским), и другие — в сторону устья р. Неглинной (соответствовавшие современным Боровицким). И если в древнейшем укреплении башен скорее всего не было вовсе, то крепость второй половины XII в. должна была уже иметь проездные башни. Сама конструкция этих башен-ворот известна по исследованиям П. А. Раппопорта, в соответствии с которыми она реконструирована на нашем рисунке.

Московский Кремль, как и все русские крепости того времени, должен был иметь также ров, который шел по внешнему краю вала со

стороны плато. Археологически он, правда, не обнаружен и о его размерах и конструкции ничего не известно.

Если первое укрепление Москвы, о котором была речь выше, могло возникнуть как убежище для всего населения тогдашнего маленького городка, то второй кремль середины XII в. уже, вне всяких сомнений, был прежде всего резиденцией феодального владельца и его приближенных,— по всей вероятности, сначала княжеского наместника, а потом, когда Москва стала самостоятельным уделом, и князя. «Город» XIV века

Нельзя с уверенностью сказать, сколько времени прослужили построенные во второй половине XII в. стены Кремля. Уже вскоре после их постройки Москва была сожжена Глебом Рязанским. Позже феодальные войны и, в особенности, татарское нашествие, разумеется, сопровождались серьезными разрушениями крепости. Она впоследствии восстанавливалась и, конечно, при этом перестраивалась полностью или частично. Однако об этом нет никаких летописных известий. Нет и археологических материалов, которые можно было бы сопоставить с упоминаниями об этих событиях. Сам земляной вал при этом мог и не переделываться, как это зачастую практиковалось в древней Руси³⁸. Возможно, что все эти перестройки относились только к верхнему строению крепости, а вал оставался старый, поскольку территория Кремля и в XII в. была достаточно велика для небольшого удельного города, каким была в ту пору Москва. Она, по-видимому, оставалась неизменной почти двести лет — до самого княжения Ивана Калиты, при котором, как известно, был построен в 1339 г. новый дубовый «город» — Кремль.

О «городе» Калиты нам известно сейчас, пожалуй, еще меньше, чем нашим предшественникам ³⁹.

Дело в том, что с открытием описанных выше укреплений второй половины XII в. возник вопрос, который не ставили себе прежде исследователи: не являются ли те дубовые бревна, которые были в свое время приняты за остатки Кремля 1339 г., попросту укреплением подошвы вала XII в. с наружной стороны? Н. Н. Воронин совершенно справедливо подвергает сомнению определение деревянных конструкций стен 1339 г.⁴⁰ Остатки дубовых стен с частью основания восьмиугольной в плане башни, выставленные в Государственном Историческом музее, к сожалению, не имеют достаточно точного паспорта. По их размеру и конструкции можно думать, что это части верхнего строения, которые могли стоять на каком-то земляном валу. Сложный способ рубки углов «в лапу с зубом», по нашему мнению, указывает на сравнительно позднюю дату этих стен. Нам не известно среди московских дере-

вянных построек такой конструкции ранее XVI в. Если допустить, что в крепостном зодчестве этот прием стал применяться раньше, чем в гражданском (как это обычно и бывало), то все же можно сказать, что датировка их XIV в. вызывает некоторые сомнения. Скорее всего это остатки деревянных заборол, которые ставили в местах, где разрушалась более поздняя белокаменная стена.

Известно, что подобных починок в XV в. было так много, что посетивший Москву иностранец даже подумал, что вся кремлевская стена деревянная⁴¹. Восьмиугольные и вообще многогранные башни, выдававшиеся углами за линию стен для удобства обстрела и для лучшего сопротивления ядрам противника, могли появиться на Руси, как и в Западной Европе, уже тогда, когда артиллерия стала одним из важнейших средств осады городов, т. е. опять-таки скорее в XV, чем в XIV в.⁴²Основанием для определения остатков крепости, о которой идет речь, как Кремля времени Калиты, послужило, видимо, лишь то, что эти укрепления были построены из дуба. Но мы уже видели, что в Москве дуб употреблялся для крепостного строительства еще и в XII в. И в укреплениях XVI в. тоже находили дубовые части. Окончательно определить возраст различных укреплений Москвы помогут, разумеется, дендрохронологические исследования. Но в настоящее время шкала хронологии для дуба еще не разработана и такое определение — дело будущего.

Учитывая скудность имеющихся сведений, пока наиболее обоснованной остается реконструкция Кремля времени Ивана Калиты А. М. Васнецовым, сделанная еще в 1914 г. Будучи не только выдающимся художником, но и крупным знатоком истории и археологии Москвы, А. М. Васнецов с большой документальной точностью восстановил местоположение ряда зданий и очертания крепости. Однако сама конструкция и внешний вид городской стены реконструированы им по аналогии с сохранившимся еще Якутским острогом и изображениями других русских укреплений XVI—XVII вв.⁴³ Отсюда и расположение башен, выступающих острым углом за пределы крепостной стены, что, насколько нам известно, не практиковалось в XIV в.

Относительно территории, которую занимал дубовый Кремль в XIV в., среди исследователей нет разногласий. Можно предположить, что он спустился несколько ниже по склонам берегов рек Неглинной и Москвы, а на север и восток в сторону плато продвинулся примерно до линии, идущей от современной Средней Арсенальной башни к пряслу стены между второй Безымянной и Петровской башнями. Эта линия шла, разумеется, не прямо, а несколько выдавалась в сторону плато, как и предшествовавшая ей линия укреплений. Она состояла из наполненного водой рва и земляного вала, на котором должны были стоять деревянные городни. Ров был прослежен при постройке Малого (ныне уже

не существующего) дворца в районе современного Кремлевского театра. Однако данные о нем столь отрывочны, что нельзя представить себе его конструкцию даже в самых общих чертах⁴⁴. О надолбах по внутреннему краю рва (как их реконструировал А. М. Васнецов) никаких сведений нет⁴⁵.

При наших археологических работах в Кремле не было обнаружено каких-либо остатков «города» Калиты. Поиски могут быть продолжены, в частности, на Кремлевском Подоле, в восточной части современного Тайницкого сада. Соглашаясь с мнением предыдущих исследователей, мы должны констатировать, что развитие схемы обороны и рост территории Кремля шли так, как это можно наблюдать и в других древнерусских городах⁴⁶. Да и военная техника далеко шагнула вперед и позволяла возвести уже более совершенную крепость.

Строительство в Москве белокаменного Кремля в 1366 — 1367 гг. было вызвано требованиями военно-стратегической и политической обстановки того времени. Москве, приходилось тогда вести, как выразился историк В. О. Ключевский, «четырехстороннюю» борьбу — с Золотой Ордой, Рязанью, Тверью и Литвой⁴⁷. И в этой борьбе, целью которой было объединение разрозненных русских княжеств и свержение татарского ига, защита столицы приобретала особенно важное значение. Естественно, что и строительству каменного Кремля в Москве придавали в ту пору огромное военное и политическое значение. Поэтому строительство было тщательно подготовлено и проведено в кратчайший срок. «Князь великый Димитрей Ивановичь, погадав с братом своим с князем с Володимиром Андреевичем и со всеми бояры старейшими,— говорится в летописи, — и сдумаша ставити город камен Москву, да еже умыслиша, то и сотвориша. Тое же зимы повезоша камение к городу» ⁴⁸... «Того же лета на Москве почали ставити город камен, надея ся на свою великую силу, князи руськыи начаша приводити в свою волю, а который почал [и] не повиноватися их воле, на тых почали посягати злобою»,—писал тверской летописец⁴⁹.

При археологических работах не встретилось каких-либо остатков этой крепости, что вполне понятно, так как впоследствии значительная часть кремлевских укреплений XV в. была построена на основе белокаменных стен и башен XIV в. Очертания крепости 1367 г. известны. Они в основном совпадали с современной кремлевской стеной за ис ключением северного угла и западной части, которая была в XV в. несколько расширена.

Крепость, как и раньше, защищала лишь феодальный центр города. Разросшиеся к этому времени московские посады перешагнули уже и за р. Яузу, и за р. Неглинную, и за Москву-реку. Их защищали лишь отдельные форты — монастыри. Попытка построить какой-то вал для защиты Великого посада, предпринятая в XIV в., как известно, не

завершилась постройкой крепости⁵⁰. Тем интереснее для нас замечание Н. Н. Воронина о том, что единственная каменная крепость города имела трое ворот, выходящих на наиболее угрожаемую, но и самую важную для сообщения с посадом сторону — к современной Красной площади.

Открытие остатков белокаменных стен 1367 г. теперь вряд ли возможно, т. к. по их предполагаемой линии на современной Коммунистической улице в XVIII и XIX вв. выстроен ряд больших зданий — от Арсенала до Оружейной палаты. Поэтому нам остается лишь согласиться с выводами оригинальной работы Н. Н. Воронина, в которой не только дана наиболее полная характеристика этой крепости, но и с большой долей вероятности подсчитаны те огромные затраты труда, которые были сделаны для этого строительства⁵¹.

Стена протяженностью около двух километров имела восемь или Девять башен. Шесть из них были проездными. В сторону плато выходили теперь уже три башни с воротами, одна — на берег Москвы-реки и две — на берег р. Неглинной (соответственно теперешним Никольским, Спасским, Константино-Еленинским, Тайницким, Боровицким и Троицким воротам). Чтобы выстроить эти укрепления в одну зиму и одно лето, подвозя камень из Мячкова, должно было работать (по крайней мере в течение летнего строительного сезона) ежедневно более двух тысяч человек. Среди них были, разумеется, и специалисты-мастера, которые выполняли работы, требовавшие наибольшей квалификации. Но основную массу строителей составляли, по-видимому, простые горожане и крестьяне, для которых «городоставление» (как говорили в ту пору) было одной из феодальных повинностей, существовавших на Руси повсеместно⁵². Эта повинность обычно сохранялась даже тогда, когда какой-либо князь, желая привлечь население в свою землю, давал переселенцам льготы и освобождал их от ряда других платежей и повинностей ⁵³.

Известия летописей о строительстве Московского белокаменного Кремля в 1367 г. проливают некоторый свет и на ту роль, которую играло в этом деле и московское боярство. Самое строительство было решено советом князей — совладельцев Москвы и «старейших бояр». Вероятно, на Руси, как и в феодальных городах Западной Европы, строительство, содержание в порядке и организация обороны городских укреплений были обязанностью представителей знатных городских фамилий⁵⁴. На эту мысль наводят и некоторые древние названия кремлевских башен. Чешкова (позднее — Тайницкая) и Тимофеевская (позднее — Константино-Еленинская) башни названы по именам московских бояр Даниила Чешка и Тимофея Воронцова-Вельяминова. С. П. Бартенев считал, что названия эти даны потому, что вблизи располагались дворы этих бояр⁵⁵. Однако само по себе это обстоятель-

ство вряд ли могло служить причиной для наименования башен. Скорее можно предположить, что эти бояре были обязаны обеспечить строительство и оборону соответствующих башен, как это делали патриции западноевропейских городов, носившие звание «господ башни» («Тurm-herren»). Недаром в XIV—XV вв. договоры между русскими князьями, предоставляя боярам свободу служить тому или иному князю, обязывают их участвовать в обороне того города, в котором они живут: «А кто которому княз[ю] слоужит, где бы ни жил, тому с тем князем а и ехати, кому служит [речь идет о военном походе.— М. Р.]. А городная осада, где кто живет, тому туто и сести...»⁵⁶.

Представители боярских родов, с именами которых связаны названия кремлевских башен (в частности, Чешко и Вельяминовых), играли в XIV в. значительную роль в обороне Московского государства. Известно, что из рода Вельяминовых происходило несколько московских тысяцких, а один из них, Микулай Васильевич, командовал полками правой руки на поле Куликовом. Руководивший обороной Москвы в 1382 г. от войск Тохтамыша князь Остей по некоторым данным принадлежал к роду Свибло⁵⁷, давшему впоследствии имя Свибловой башне Кремля, позднее названной Водовзводной. Видимо, какую-то роль в обороне Москвы в XV —XVI вв. играли роды Беклемишевых и Собакиных, именами которых назывались башни, получившие позже названия Москворецкой и Угловой Арсенальной.

Итак, огромными усилиями всего московского населения в 1367 г. был построен каменный Кремль. Он имел самое современное вооружение. С его стен заговорили в 1382 г. первые пушки, которые в Западной Европе тогда были новинкой. О стенах и башнях кирпичного Кремля

Более ста лет защищал Москву белокаменный Кремль. Его не могли взять штурмом ни литовский князь Ольгерд, ни татарский хан Тохтамыш — самые опасные воители того времени. Но чего не сделали стенобитные машины врагов, совершили силы природы и время. От сотрясения земли, от систематического выветривания и от ударов таранов белый камень разрушался, выпадала то одна, то другая часть стены. Мы уже говорили, что образовавшиеся бреши закрывали деревянными срубами, и таких заплат стало к середине XV в. так много, что один иностранец даже написал в своих записках о Москве, будто Кремль там деревянный.

Необходимость строительства нового Кремля, который отвечал бы нуждам столицы молодого централизованного Русского государства, была очевидна, и в конце XV в. такое строительство развернулось.

С точки зрения развития плана Кремль XV в. продолжал ту линию, которая наметилась еще в древности и была характерна для русских укреплений мысового типа. Территория его расширилась лишь немного: северный угол был выдвинут дальше к р. Неглинной, а юго-западный — к Москве-реке. Теперь появилась возможность в случае осады использовать обильные ключи для снабжения крепости свежей водой. Позднее в юго-западной угловой башне был устроен и искусственный водопровод. Вся западная линия стен была спущена еще ниже к берегу р. Неглинной. Это позволило максимально использовать всю площадь мыса. Громадный наполненный водой ров шириной по верху 34—35 м и глубиной около 8 м защищал крепость со стороны плато, а русло р. Неглинной было «придвинуто» ближе к крепости — теперь р. Неглинная впадала в Москву-реку на несколько десятков метров восточнее. Запруды образовали на р. Неглинной широкие пруды, которые тоже затрудняли доступ к стенам Кремля. Так в центре города образовался искусственный остров, на котором стояла сильнейшая в тогдашней Европе крепость. Общая длина крепостных стен достигала теперь 2250 м, толщина — 3,5—4,0 м, высота в зависимости от рельефа местности — от 5 до 19 м. Крепость в плане приобрела вид неправильной, близкой к треугольнику фигуры. На каждую сторону этого «треугольника» выходило по семь башен (считая и угловые), а всего их было восемнадцать.

О древней кладке кремлевских стен до недавнего времени не было достаточно четкого представления. С. П. Бартенев считал, что цоколь, нижняя часть стен и «сердцевина» (как он выражался) верхней части были белокаменными ⁵⁸. Верхняя часть стены была облицована снаружи маломерным кирпичом, и многие думали, что эта облицовка древняя ⁵⁹.

Наши раскопки 1959 — 1960 гг. в основном не затрагивали современных стен Кремля. Но небольшой зондаж, сделанный при строительстве на 7 м севернее Троицкой башни, позволяет несколько уточнить существовавшие ранее представления о конструкции толщи стены в ее верхней части (см. рис. 12). Толщина стены в этом месте достигала 453 см. На 85 см с внутренней стороны и на 80 см снаружи шла кирпичная кладка. Сердцевина же стены (толщиной 288 см) была действительно в основном белокаменной. Но это была не сплошная кладка, а лишь забутовка кусками известняка (размером от 20 до 60 см) и известью. Эта забутовка была прорезана, как каркасом, рядами кирпичной кладки. Расстояние между кирпичными тяжами по вертикали было 110—120 см. Каждый тяж состоял из четырех рядов кирпича, положенного во всех рядах попеременно «тычком» и «ложком». Эта кладка перевязана с кладкой облицовки внутренней поверхности стены, и по размеру кирпич их одинаков — 31 X 14 X 8 см. Кирпич же в облицовке наружной

поверхности стены совсем другого размера (26 X 12 X 7 см). Эта наружная кладка никак не связана с внутренней и, видимо, является позднейшей облицовкой стены (XIX в.). У нас нет оснований считать, что исследованная часть стены была когда-либо целиком переложена. Нужно думать, что кладка внутренней облицовки, каркас и забутовка относятся ко времени сооружения стены - к концу XV в. До настоящего времени было известно, что в первой половине XVI в. (и, может быть, в конце XV в.) в забутовке стен — белокаменных, а позднее кирпичных — применялся бутовый белый камень и (в незначительном количестве) битый кирпич. Но этот кирпич не образовывал каких-либо конструкций, а играл ту же роль, что и белокаменный бут.

Кремлевская стена в конце XV в. была сложена из большемерного кирпича. Сама открытая при зондаже конструкция позволяет предположить, что выкладка кирпичной облицовки стен опережала забутовку. На определенном уровне кладка наружной и внутренней поверхностей стены замыкалась четырьмя рядами кирпича. Затем кладка облицовки продолжалась выше на 14-15 рядов кирпича. В образовавшийся короб глубиной 110—115 см набивались белокаменный бут и известь, а затем поверх этой забутовки через всю толщу стены снова клали четыре

ряда кирпича. Может быть, эта конструкция была своеобразным новшеством, введенным руководившими работами миланскими мастерами. По крайней мере, итальянские руководства XV—XVI вв., используя античные источники, указывали, что городские стены «...должны быть облицованы кирпичом с внутренней и внешней стороны, а внутри заполнены смесью из бута и глиняных черепков и, кроме того, через каждые три фута по всей вышине должны идти кирпичные слои по три ряда кирпичей в каждом, причем эти кирпичи должны превосходить размерами все прочие и проходить через всю толщу стены. В первом ряду кирпич должен быть положен торцом, т. е. так, чтобы видна была меньшая сторона прямоугольника; во втором — по длине, т. е. большей стороной наружу; в третьем — опять торцом. Бутовая кладка делается так, чтобы по крайней мере через каждые два фута проходил слой в три кирпича» ⁶⁰.

Мы видим, что кладка кремлевской стены хоть и не в точности соответствует этой конструкции, но в целом принадлежит к тому же типу.

Новым в оборонительном зодчестве было и устройство предмостных укреплений у крепостных ворот. До того в русских крепостях их не строили. Кремль, построенный в конце XV в., имел по крайней мере три таких башни — у Константино-Еленинских, Тайницких и Троицких ворот. У Константино-Еленинской башни предмостное укрепление было по внешнюю сторону рва, у Тайницкой подобная башня была выдвинута ближе к берегу Москвы-реки, где проходила и невысокая каменная стена⁶¹. Однако уже очень рано эти укрепления исчезли, а до наших дней сохранилось только одно из них — так называемая Кутафья, защищавшая некогда Троицкие ворота. Сейчас это приземистое открытое сверху здание, украшенное по верху несколько вычурными зубцами, образующими как бы окна с наличниками во вкусе конца XVII в. Широкий проем ворот без навесных полотнищ выводит прямо к Манежу и далее на проспект Калинина. Меньше всего подходит к этому сооружению название «башня». Только узкие щели на боковой северной стене, оставшиеся от подъемного моста, да следы заложенной лестницы, ведшей когда-то наверх, напоминают о его боевом назначении.

Само название Кутафья С. П. Бартенев считал связанным с неуклюжей формой этой башни. Ранее она называлась еще Борисоглебскими или Владимирскими воротами, а также Патриаршей⁶². Но как мы сейчас увидим, первоначально она имела высоту почти вдвое большую, чем теперь, и не была, стало быть, ни приземистой, ни неуклюжей, как думал С. П. Бартенев. Нужно сказать, что в словарях древнерусского языка слово «кутафья» в значении «неуклюжая» отсутствует. Но зато несомненна связь этого слова со словом «кут» («угол»). Мы уже видели, что в XIII в. стены Кремля по берегу р. Неглинной доходили лишь

до района теперешней Троицкой башни, а затем поворачивали на юго-восток, к Москве-реке. Здесь могла быть когда-то угловая («кутная») башня, имя которой перешло впоследствии в несколько измененном виде к описываемому нами предмостному укреплению. По планам Москвы XVI в. можно заключить, что раньше оно имело иной вид (рис. 13). Но только археологические раскопки, проведенные нами в 1956 г., позволили изучить и восстановить конструкцию этого предмостного укрепления, которое могло в любой момент стать грозным препятствием для врага, пытающегося проникнуть в Кремль через р. Неглинную и Троицкие ворота.

Условия работ были такие, что удалось вскрыть лишь часть основания башни и прилегающих к ней береговых сооружений. Но и это позволяет все же попытаться восстановить, какую конструкцию и внешний вид имели Кутафья и крепление правого берега р. Неглинной в различные времена. У нас нет точных сведений о том, когда построена Кутафья. С. П. Бартенев предполагает, что она сооружена вместе с Троицкой башней в период между 1495 и 1499 гг., когда работы по постройке Кремля были уже близки к завершению⁶³. Но, может быть, Кутафья сооружена и еще несколько позже, когда перестраивался каменный мост через р. Неглинную,— в 1516 г.

Видимо, этому узлу обороны, выходившему на Занеглименье (так называли в древности район по правому берегу р. Неглинной) и Смоленскую дорогу, придавалось большое значение. Здесь был применен

распространенный еще с глубокой древности прием расположения проездов в башнях с таким расчетом, чтобы нападающему противнику приходилось несколько раз поворачивать в непосредственной близости от крепости. На всех изображениях Кутафьи (до планов XVIII в. включительно) вход в нее показан только с северной стороны, а западная и ложная часть — глухие⁶⁴.

Таким образом, противник, подходивший с запада по Смоленской дороге, должен был уже вблизи укрепления повернуть налево и подойти к воротам предмостного укрепления с северной стороны. Сохранившиеся в северной стене башни щели, о которых мы уже говорили, позволяли предположить наличие здесь в древности подъемного моста, но оставалось неясным, через какое препятствие мог перекидываться этот мост. На планах Кремля и Москвы XVI и XVII вв. нет никакого дополнительного рва, а пандус возле ворот КутафЬи показан не всегда ⁶⁵. Лишь на «Годуновском чертеже» Кремля и на так называемом «Сигизмундовом плане» Москвы, выполненном специально для «похода в Московию», с северной стороны Кутафьи можно увидеть приспособления для выезда из ворот. Но это, насколько позволяют судить столь мелкие изображения, отнюдь не подъемные мосты, а какие-то стационарные сооружения (рис. 13,1, 2).

Археологические раскопки 1956 г. открыли на значительном протяжении цоколь Кутафьи⁶⁶. Он начинался примерно на 1 м ниже современной поверхности земли и был сложен из кирпича размером 28 X X 14 X 7,5 — 8 см, который клали попеременно длинной и торцевой стороной наружу («тычком» и «ложком»). Каждый нижний ряд выступал из-под верхнего на полкирпича, а наружные грани кирпичей были срезаны косо. Благодаря этому получалась ровная линия откоса, шедшего под углом примерно 60° к горизонтали. Этот откос кончался на глубине 5,60 м от поверхности земли и переходил в вертикальную кладку, составленную из одного ряда кирпичей и четырех рядов белокаменных блоков (см. рис. 14—16). На глубине 6,95 м от современной поверхности земли открылся фундамент башни, сложенный из неотесанного белого камня. Кутафья первоначально была построена на материковом слое низменного правого берега р. Неглинной. Высота ее над уровнем земли была (если считать от верхней части фундамента) почти на 7 м больше, чем теперь, достигая, следовательно, 17,5 м. Мощный конически расширяющийся книзу цоколь из кирпича и белого камня выступал с севера, запада и юга на 2,15 м наружу за линию тех стен, которые видны сейчас, и только с востока, со стороны р. Неглинной, стена Кутафьи, к которой примыкал Троицкий мост, шла вертикально сверху до низу. Зондаж северной стены Кутафьи в районе предполагаемого портала выявил под современной залицовкой остатки белокаменной арки древних ворот, а на 120 см ниже современного асфальти-

рованного проезда открылась каменная вымостка древней проезжей части башни, сохранившая даже выбитые колесами колеи. Откос цоколя начинался непосредственно от проезжей части ворот, находившейся примерно на б м выше тогдашней поверхности земли. Ясно, что въезд и выезд из этих ворот на берег могли происходить только по какому-то мосту, ближайшая к воротам часть которого, очевидно, и была подъемной.

Данные раскопок и изображение Кутафьи на «Годуновском чертеже» позволили восстановить, как должна была выглядеть Кутафья в конце XV-начале XVI в. (рис. 17).

Вероятно, одновременно со строительством Кутафьи или немного позже было проведено укрепление правого берега р. Неглинной. Здесь обнаружен ряд свай наподобие частокола (см. рис. 14, Л, 17). Сосновые бревна толщиной 25—30 см были врыты в землю тупыми концами. Верхняя часть их не сохранилась. На некоторых бревнах выдолблены углубления с перемычками, какие и сейчас встречаются на колодах,

предназначенных для привязи лошадей. В данном случае они могли служить, например, для привязывания лодок. На Годуновском и Сигизмундовом чертежах видна вертикальная штриховка берега, по всей вероятности, изображавшая крепление его частоколом (см. рис. 13, 1, 2).

Но речной ил быстро заносил набережную и уже вскоре пришлось ее ремонтировать. Непосредственно над первым частоколом обнаружен второй, примыкавший к нему с внутренней стороны и доходивший только до угла Кутафьи. Видимо, и этот второй частокол вскоре был занесен так же, как и нижняя часть цоколя Кутафьи, а уровень берега повысился.

На этом новом уровне берега открылось непосредственно примыкавшее к цоколю Кутафьи сооружение. Это — сруб из довольно толстых сосновых бревен (диаметром 25—40 см), концы которых скреплены «в обло». В плане он, по-видимому, приближался к треугольнику (или трапеции), лежащему основанием непосредственно на цоколе Кутафьи и обращенному вершиной (или малым основанием) к северу⁶⁷. Он имел четыре венца, причем каждый верхний венец был несколько короче нижнего, так что северная стена сруба была вертикальной, а южная — наклонена в сторону от Кутафьи (см. рис. 18).

Юго-восточный угол сруба по своей конструкции несколько отличается от северного. Нижний венец в этом месте выступает к юго-востоку. В углу и в середине его прорублены четырехугольные отверстия для вертикальных стоек. В него же упираются два наклонных бревна, лежащие непосредственно на откосе цоколя Кутафьи. Нижний венец сруба, видимо, нес большую динамическую нагрузку и был укреплен дополнительно двумя бревнами, врытыми вертикально в землю с его внешней стороны и мешавшими его концам разойтись. В западном профиле раскопа непосредственно над верхним венцом сруба видна вымостка из обгорелых тонких бревен, шедшая в направлении с юга на север с довольно значительным уклоном к северу. Верхние венцы сруба также обгорели. К северу и северо-востоку от сруба найдены два одинаковые параллельно лежащие на расстоянии около 7 м друг от друга под углом примерно 36° (к меридиану) бревна толщиной по 40 см. Их удаленные от сруба концы обломаны, а в ближайших проделаны отверстия сложного профиля, с таким расчетом, что снизу в них может войти штырь размером 16 X 16 см, а сверху — стойка размером 16 X X 20 см. Такой заостренный отесанный на четыре грани кол, вбитый в землю, найден тут же. Он впущен тупым концом в отверстие бревна и тем самым мешает ему смещаться в плане (см. рис. 18, 2). Одно из бревен обгорело так же, как и сруб.

Ясно, что и сруб и бревна-опоры представляют собой стационарную конструкцию съезда из ворот Кутафьи на берег р. Неглинной, сменившую подъемный мост. Данные стратиграфии и найденная в за-

сыпке сруба керамика и отдельные вещи, среди которых следует отметить часть красного изразца с изображением батальной сцены (сюжет, распространенный в конце XVI — начале XVII в.), свидетельствуют о том, что сруб существовал во второй половине XVI в. и сгорел в начале XVII в., возможно во время боев с поляками в 1611 — 1612 гг. Это предположение подкрепляется сходством его конфигурации, рассчитанной, видимо, на два расположенных под углом друг к другу помоста, позволявших съезжать в разные стороны, с изображением Кутафьи на Сигизмундовом плане Москвы, составленном в 1610 г. (см. рис. 13, 2). Изложенные материалы позволяют реконструировать вид Кутафьи в конце XVI — начале XVII в. (рис. 19).

Выше описанного нами сруба на глубине 200—240 см в направлении с юга на север перпендикулярно северной стене Кутафьи шли остатки бутовой белокаменной кладки, сложенной на глине и опиравшейся.

на деревянные жерди. Они лежали на коротких и тонких дубовых сваях (длина 40—60 см, диаметр 15 — 20 см). Ширина этой кладки в среднем 1 м. Кладка расположена примерно над юго-восточным углом сруба и представляет собой остатки фундамента восточного пандуса каменного съезда из древних ворот Кутафьи. Время ее сооружения определяется двумя находками. В самой кладке найден обломок надгробия с жгутовым орнаментом, а у восточной ее границы — медная копейка царя Алексея Михайловича, какие выпускались в начале 60-х годов XVII в. Постройка белокаменного пандуса относится, стало быть, ко второй половине XVII в., точнее — к 60-м годам.

Видимо, в то же время была сооружена и новая набережная р. Неглинной, открывшаяся в раскопе к северу от Кутафьи. Она шла в направлении с северо-запада на юго-восток, образуя пологую дугу, обращенную внутренней стороной к современному Александровскому саду, и пересекая линию древней набережной, вытянутой с севера на юг. Ясно, что уровень воды в р. Неглинной в ту пору был поднят плотинами, и река в этом месте разлилась почти до самой Кутафьи, почему и потребовалось сооружение новой набережной.

На рис. 20 дана реконструкция вида Кутафьи во второй половине XVII в. в период сооружения набережной.

Чем же были вызваны рассмотренные нами изменения конструкции въезда в Кремль со стороны Смоленской дороги?

В то время, когда строились кремлевские стены и башни, внешние линии укреплений Москвы еще не были достаточно мощными, и предполагалось, что именно Кремль будет принимать на себя основной удар врага. Артиллерия в конце XV — начале XVI в. еще не стала решающим средством штурма крепостей. Ф. Энгельс писал, что в Западной Европе даже к концу XVI в., несмотря на всеобщее распространение артиллерии, «влияние нового оружия на общую тактику было весьма мало заметно» ⁶⁸. На Руси уже с конца XIV в. пушки применялись для обороны, а затем и осады городов, но только к концу XV в. начало выявляться их преимущество среди других метательных машин — «пороков»⁶⁹. Поэтому крепости строились в расчете на непосредственный штурм, при котором наступающему врагу противопоставлялись прежде всего высотные препятствия. Отсюда и конструкция предмостного укрепления с воротами, расположенными на шестиметровой высоте над землей. И в том случае, если бы противнику удалось добраться до первых ворот, ему приходилось еще раз поворачивать, штурмовать другие ворота, еще один мост и еще одни ворота (уже в Троицкой башне).

Такая защита ворот была распространена повсюду и в Западной Европе. В качестве примера достаточно привести так называемый «Флорианский рондель» г. Кракова, перестроенный в 1498—1499 гг.⁷⁰

Та же система обороны ворот с мостами и предмостными укреплениями, заставлявшими противника несколько раз подниматься и менять направление, применена и в Миланском замке ко времени осады его Франциском I в начале XVI в. ⁷¹

Таким образом, тактическое решение обороны Троицких ворот Кремля в конце XV в. вполне отвечало уровню развития техники осады и обороны городов того времени. Но через несколько десятков лет оно уже устарело, по крайней мере для данного объекта. В восьмидесятых годах XVI в. Москва получила новый пояс укреплений — Белый город, построенный Федором Конем по последнему слову тогдашней техники. Перед Троицкими воротами возникла новая мощная преграда — каменная стена с Арбатскими и Никитскими воротами Белого города. В этих условиях Кутафья уже теряла значение форпоста. Кроме того, развитие артиллерии сильно понизило, как мы увидим, значение для обороны крепостей высотного фактора. Московские градостроители не стремились сохранить высоту Кутафьи. Наличие подъемного моста, чрезвычайно затруднявшего сообщение Кремля с расположенной за р. Неглинной частью города, теперь уже не вызывалось необходимостью. Это и повело к устройству стационарного съезда, сначала деревянного, а потом каменного. Со стороны же Красной площади, где в 1534—1538 гг. были выстроены стены Китай-города, также отвечавшие технике артиллерийского боя, предмостные укрепления Кремля исчезли еще раньше.

Приведенная выше реконструкция Кутафьи (рис. 17) дает представление и о других отводных стрельницах Московского Кремля конца XV в. В частности, отводная стрельница Тайницкой башни была, по-видимому, сходной с Кутафьей конструкции. На Годуновском чертеже Кремля (конец XVI в.) она изображена высокой, стройной, с коническим каменным цоколем и шатровым покрытием верха (рис. 21, 1). Сообщение ее с Тайницкой башней осуществлялось так же, как и в описанном выше случае, — по мосту на арках, хотя никакой водной преграды здесь не было. Мост просто был в данном случае дополнительным препятствием. Чтобы попасть на него, нужно было подняться на значительную высоту. На плане нет ни ворот, ни подъемного моста. Но можно предположить, что ворота выходили на западную сторону башни (не видную на плане), причем их проезд помещался во всяком случае не ниже верха цоколя. К ним также мог вести подъемный мост.

Отводная стрельница у Константино-Еленинской башни была, как можно судить по тому же чертежу, несколько иной конструкции. На крепостную стену с внешней стороны рва выходили обыкновенные ворота с навесными полотнищами. Но они вели прямо ко рву, и проникнув в них, нужно было снова попадать в другие ворота в северной стене отводной стрельницы. Тут тоже мог быть подъемный мост, не видный на рисунке. Только из этих ворот, снова повернув направо, можно было попасть на мост через ров и к Константино-Еленинским воротам.

Мы рассказали в этом разделе о том новом, что дали для изучения сохранившихся еще укреплений Кремля археологические исследования последних лет. Нет сомнения в том, что дальнейшее изучение Кремля (и в частности, нижней части его стен и башен, в настоящее время скрытой под землей и оставшейся вне поля зрения предыдущих исследователей) ⁷² поможет прибавить еще немало к тому, что мы знаем сейчас об этом выдающемся памятнике. Китай-город. Белый город. Скородом

В XVI в. Москва опоясалась тремя новыми поясами укреплений. Это было вызвано ростом мощи и значения столицы, необходимостью надежно защитить выросшие посады. Археологические работы позволили в некоторых случаях уточнить наши представления и о внешних линиях укреплений Москвы —Китай городе, Белом городе и Земляном городе. Главную роль сыграли археологические наблюдения за работами при проходке I и II очереди Московского метрополитена. Но много нового для изучения внешних линий укреплений города дали в последние 20 лет также археологические работы в Зарядье и других местах и вновь открытые письменные источники.

Известно, что уже в конце XIV в. была предпринята попытка оградить московский посад особой линией укреплений. Ров, который начали тогда копать, но не завершили, должен был, по мнению ряда исследователей, проходить по современному Большому Черкасскому переулку и проезду Владимирова. Следов этого рва при археологических наблюдениях открыть не удалось, так как выработки, за которыми наблюдали археологи, были мелкими и не прорезали мощного культурного слоя этого района.

Новые работы по укреплению Великого посада Москвы начались в XVI в., менее чем через 20 лет после того, как было завершено строительство укреплений Кремля. В мае 1534 г. вокруг посада стали копать ров. В этой работе принимали участие по разверстке все московские «черные» посадские люди, и уже через месяц ров был закончен. Одновременно по внутреннюю его сторону вырос, как всегда в таких случаях, земляной вал. В толще его были поставлены городни — клети из своеобразного плетня из тонких жердей, засыпанные землей. От названия связки таких жердей «кита» и произошло, как думают, название «Китай-город», несколько странно звучащее для Москвы XVI в. На валу стояли обычные заборолы.

«Лета 7042 [1534 г.] поставиша град около всего посада иде же у них все торговые места; и устроиша хитреци вельми мудро: начен от каменные большие стены, исплетаху тонкий лес около большого древня и внутр насыпаху землю и вельми крепко утверждаху... и на версе устроиша град древян по обычаю и нарекоша граду имя Китай» ⁷³,— говорит летопись.

Однако новое укрепление с самого начала не удовлетворяло московское правительство и рассматривалось как временное. Тот же летописец сообщает, что в этот год было решено строить вокруг Великого посада каменную стену. Средства лишь частично были взяты из княжеской казны. Часть средств должен был дать митрополит и все духовенство, часть — крупные московские феодалы, часть — купцы.

«Князь великий Иван Васильевич... и его мати Елена вдаше от своея казны сребра на устроение града елико подобно, тако же повелеша и отцу своему митрополиту вдати елико достоит, тако же и всему священническому чину урок учиниша, потому же и князем и бояром и сановником... тако же и гостем и всем торговым людем повелеша вдавати»⁷⁴. Из приведенного текста, кажется, можно заключить, что духовенство, бояре и купцы московские должны были внести по одинаковому «уроку», по равной части («по тому же»), предназначенной на строительство крепости суммы. Это был настоящий налог на строительство городских укреплений, который хорошо был известен, например, в городах средневековой Германии под названием «Stadtbau»—«градостроение»⁷⁵. И его разверстка по сословиям очень

типична для феодального государства. Рядовые же горожане и окрестные крестьяне участвовали в такого рода работах, как уже было сказано, непосредственно своим трудом. Участие в постройке горожан разных сословий объясняется, с нашей точки зрения, также и тем новым характером, какой приобрел район Великого посада в конце XV — начале XVI в. Он оставался торговым центром, но тут разместились уже и усадьбы крупных феодалов и правительственные учреждения.

Постройка новой линии укреплений была, видимо, не только задумана, но и конкретно намечена давно — еще в прошлое княжение. Недаром «Пискаревский летописец», который содержит много подробных сведений именно о разного рода строительных работах, подчеркивает, что при Иване и его матери Елене «зделан бысть на Москве град земляной по тому месту, где ж мыслил отец его, князь великий Василий, ставить Китай» ⁷⁶. Он уточняет и время закладки земляной крепости — 20 мая 1534 г. А по накоплении достаточных средств от указанного выше налога, почти ровно через год, 16 мая 1535 г., последовал новый указ: «Князь велики Иван Васильевич всеа Русии и его мати великая княгиня Елена, повелели град камен ставити Китай подле земляной город; а того дни повелеша отцу своему Даниилу митрополиту со всем священным собором со кресты и с иконами итти тем местом, граду где быти, и святою водою кропити; а мастеру Петру Малому Фрязину повелеша подошву градную сновати»⁷⁷.

Так торжественным крестным ходом вокруг всей будущей крепости были открыты новые работы по строительству укреплений посада. Строительство длилось около трех лет и было закончено лишь в 1538 г.

Археологические работы не открыли никаких следов деревянно-земляного Китай-города⁷⁸. Но «градную подошву» каменного города, также названного «Китай», мы нашли в траншее, прорезавшей южную (Москворецкую) стену Китай-города восточнее полукруглой башни Захаб (см. рис. 22). Строители каменной крепости не воспользовались валом, сооруженным в 1534 г. Свою стену они построили на материке, дав ей к тому же упругое основание оригинальной конструкции.

На склоне берега Москвы-реки была вырыта траншея глубиной около 2 м (со стороны высокой части берега). В дно этой траншеи забили множество дубовых свай⁷⁹. Они забивались часто, с таким расчетом, чтобы расстояние между соседними сваями было немного больше толщины сваи. Глубина забивки была неодинакова. Над дном траншеи оставался торчать торец на высоту 5 — 15 см, причем два соседних торца, как правило, не были на одном уровне. На эту неровную «щетку» торцов свай (рис. 23, 2) насыпали слой известки и мелкого белокаменного бута так, чтобы он закрыл все торцы. Поверх бута положили вдоль по направлению будущей стены восемь рядов сосновых бревен диаметром 20 — 30 см каждое. Бревна лежали на расстоянии от

10 до 80 см друг от друга (чаще всего — 60—70 см). Поперек этих бревен, непосредственно на них, но без какой-либо врубки, были положены такие же бревна примерно на том же расстоянии друг от друга. Получившиеся клетки каркаса (рис. 23, 1) были вновь засыпаны белокаменным бутом, пока он не покрыл целиком верхний ряд бревен. На образовавшуюся таким образом подушку легла основная кладка фундамента из крупного бутового белого камня. Лишь залицовка производилась грубо отесанными квадрами. В основании фундамент Китай-города имел толщину около 12 м. Цоколь стены был также белокаменным, а верх облицован болыпемерным кирпичом. Но сердцевину кладки составлял, как и в кремлевской стене, белокаменный бут, в котором встречались обломки кирпичей, однако здесь не было той кладки рядами, какую мы проследили в толще кремлевской стены.

Конструкция основания, возможно, не была одинаковой по всему периметру стены, а несколько изменялась в зависимости от конкретных геологических условий. Но сваи, подобные открытым нами в Зарядье, обнаружились и на древнем берегу р. Неглинной в районе площади Свердлова ⁸⁰. Как и на берегу Москвы-реки, сваи несколько выходили за линию стены, хотя в Зарядье это наблюдалось с ее внутренней стороны, а на площади Свердлова — с внешней (рис. 23, 3).

По сравнению с Кремлем, стены Китай-города с его четырнадцатью башнями выглядели приземистыми. Их средняя толщина (около б м) почти равнялась их высоте (6,3 м). На верху стены была устроена широкая боевая площадка, на которой могли разместиться не только защитники крепости, но и артиллерийские орудия (которые в те времена заряжались с дульной части и требовали поэтому значи-

тельного пространства). Три ряда бойниц — верхний, средний и подошвенный бой — обеспечивали защитникам крепости возможность обстрела противника как на дальнем расстоянии, так и в непосредственной близости от стены. Для той же цели башни выступали за пределы стены намного дальше, чем кремлевские. Были и специальные бойницы, выходившие непосредственно в ров и предназначенные для «кинжального» огня по противнику, который уже спустился туда. Сам же ров был далеко не так грандиозен, как кремлевский. Глубина его примерно та же — немного более 8 м (около 8,20 м), но ширина вдвое меньше — приблизительно 17 м. Ров наполнялся, как это установлено Н. М. Коробковым, водой из каких-то местных ключей, а не из р. Неглинной и Москвы-реки ⁸¹. Берега его могли быть дополнительно укреплены вбитыми в шахматном порядке кольями — «частиком».

Башни Китай-города не имели предмостных укреплений. Некоторые из них были снабжены подземными камерами-«слухами» ⁸² для наблюдения за тем, не ведет ли противник подкоп.

При археологических исследованиях в подземных камерах башен не раз находили крупные белокаменные ядра, вызывавшие порой недоумение археологов. Эти ядра были слишком большие, чтобы стрелять ими из тогдашних пушек. Вероятно, они были заготовлены на случай непосредственного штурма стены, чтобы, скатывая их вниз, разрушать осадные сооружения противника,

уничтожать его живую силу. Эти ядра хранили в специальных помещениях. В XVII в., например, они были сложены во внутренние помещения Кузьмодемьянской башни. Ядра были такие тяжелые, что в 1646 г. от их тяжести даже расселись своды башни и, видимо, тогда они попали в подземный «слух» и были засыпаны землей ⁸³.

Между окончанием строительства оборонительных сооружений Кремля и началом строительства Китай-города не прошло и 20 лет. Но методы осады городов изменились настолько, что и укрепление, построенное в тридцатых годах XVI в., должно было отвечать уже совсем иным требованиям, чем укрепление конца XV — начала XVI в. Мы видели, что строители Кремля основное внимание уделяли защите крепости от непосредственного штурма. Для этого были созданы водные преграды, предмостные укрепления с подъемными мостами и многочисленными поворотами перед входом, высокие стены и башни. Строители же Китай-города стремились сделать максимально эффективной огневую защиту крепости. Ров ее был относительно узок, ворота не так тщательно защищены, стены не столь высоки. Но на ней можно было разместить множество огневых точек и поражать врага как на далеком, так и на близком расстоянии. И сами стены и башни могли более успешно противостоять артиллерийскому огню противника. Они как бы ушли в землю, покоились на мощном упругом основании, да и сами были значительно толще.

Решающим фактором в изменении градостроительства было развитие артиллерии, которое в начале XVI в. достигло уже высокого уровня. «Непосредственным результатом введения артиллерии,— писал Ф. Энгельс,— было увеличение толщины стен и диаметра башен за счет их вышины» ⁸⁴.

Видимо, этот процесс шел одновременно на Руси и в Западной Европе, и к тридцатым годам XVI в. такие крепости, как Миланская, Краковская или Московский Кремль, уже несколько устарели по своей конструкции. Недаром московские военные инженеры не стремились уже, как мы видели, сохранить конструкцию и высотность предмостных укреплений Кремля.

О внешней линии укреплений посада — Белом или Цареве городе, опоясавшем значительную часть территории Москвы по левому берегу Москвы-реки,— мы не можем сообщить почти никаких новых сведений. Известная работа ныне покойного Н. М. Коробкова, вышедшая из печати немного более десяти лет тому назад⁸⁵, суммирует все письменные и археологические источники, существовавшие до Великой Отечественной войны 1941 — 1945 гг.,

и дает весьма полное описание этой девятикилометровой крепости с ее двадцатью девятью башнями, из которых одиннадцать были проездными.

Мы можем лишь несколько уточнить сведения Н. М. Коробкова на основании письменных и археологических материалов, появившихся в послевоенный период. Так, «Пискаревский летописец» и «Сокращенный временник», имевший, по-видимому, с ним много общего⁸⁶, позволяют, как нам кажется, устранить те сомнения, которые возникали у Н. М. Коробкова относительно окончания строительства Белого города, и указывают участки, где строительство началось в первую очередь. Известие «Сокращенного временника» о том, что «лета 7104 великий государь царь и великий князь Федор Иванович всеа России заложил на Москве делать город каменной белой» и что «вначале строили Тверские вороты; а делали его 7 лет»⁸⁷, на наш взгляд, не только подтверждает начало строительства крепости Федором Конем в 1586 г., но и окончание строительства именно в 1593 г., а не в 1591 г.⁸⁸ При этом, как и при постройке Китай-города, особое внимание было обращено на строительство основания стены, «градной подошвы», о которой мы читали уже в «Пискаревском летописце». Белогородская стена была близка к Китайгородской не только по «конструкции своей наружной боевой части», как пишет Н. М. Коробков ⁸⁹, но и по конструкции подземного основания. Изученная Н. М. Коробковым, А. П. Смирновым и С. В. Киселевым конструкция свайного основания Белого города весьма близка к описанному выше основанию стены Китай-города. В особенности, это можно сказать о Тверской башне, в основании которой обнаружены не. только вертикальные дубовые сваи, но и горизонтальные сосновые распорки⁹⁰ между ними. Правда, сваи были длиннее и толще, а распорки короче и тоньше, чем каркас подошвы Китай-города, но в целом это были конструкции одного типа — упругие основания, необходимые для того, чтобы повысить эффективность защиты крепости от артиллерийского огня.

Ров Белого города тоже был ближе к Китайгородскому, чем к кремлевскому. Так, ров, исследованный А. П. Смирновым, у Кировских ворот достигал всего пяти с небольшим метров глубины при ширине по верху 15 м ⁹¹, т. е. был почти вдвое мельче и более чем вдвое уже кремлевского. Нужно думать, что ров не везде был одинакового профиля, а в западной части — примерно от Никитских ворот до самой Москвы-реки — его заменяли крутой берег и болотистая долина Чертороя. Севернее, на Тверском бульваре, при археологических наблюдениях нам удалось проследить восточный (внутренний) склон этого рва ⁹².

Еще меньше новых сведений имеется в нашем распоряжении о внешней линии укреплений — Скородоме, или Земляном городе. Эта стена, охватывающая уже всю тогдашнюю территорию Москвы, тянулась на 15 км. В ней было 50 башен, в том числе 34 проездных; с внешней стороны крепость защищал ров, который частично был прослежен С. В. Киселевым на линии современных улицы Чайковского и Смоленской площади⁹³.

При земляных работах в 1962 г. А. Г. Векслеру удалось проследить остатки рва Земляного города в том месте, где Б. Садовую улицу пересекают улицы М. Бронная и Красина. Ров шел под проезжей частью Садовой ближе к западной ее стороне⁹⁴. Он был закреплен в этом месте рядами наклонно вбитых дубовых свай длиной 2 — 2,5 м, диаметром 20 — 25 см каждая. Эти сваи составляли подобие ряжевого крепления рва. Поскольку они не были обнаружены в районе Смоленской площади, можно предположить, что ров не был закреплен на всем протяжении, и в таких отлогих местах, как Смоленская площадь, откос его был естественным. Там же, где ров проходил по более высокому месту, стенки его делались круче и закреплялись сваями (рис. 24). Размеры рва установить трудно, но ширина его по дну колебалась от 7 до 9 м, а по верху могла быть 16 м и более. Земляного вала Скородома проследить не удалось нигде. Территория, где он проходил, застроена еще в начале прошлого столетия и, должно быть, тогда же вал сравняли с землей. Остатки его еще могут быть обнаружены в земле на внутренней линии современного Садового кольца. В настоя-

щее же время мы можем судить о конструкции этого вала лишь по отрывочным известиям письменных источников.

«Пискаревский летописец» сообщает: «Лета 7102 [1593 — 1594 гг.] ...поставлен град древянной на Москве около всего посаду; конец его от Воронцова Благовещения, а другой приведен к Семчинскому сельцу, немного пониже, а за Москвою-рекою против того же места конец, а другой конец немного выше Спаса Нового, а за Яузу тоже» ⁹⁵. Слова «град древянной» надо относить, видимо, к заборолам, хотя и во внутренней части вала могли быть деревянные конструкции. «Ограда сия,— писал поляк С. Маскевич без малого двадцать лет спустя,— имела множество ворот, между ними по 2 и по 3 башни, на каждой башне и на воротах стояло по 4 и по 6 орудий, кроме полевых пушек, коих там так много, что и перечесть трудно. Вся ограда была из теса, башни и ворота весьма красивые, как видно, стоили трудов и времени. И все мы в три дня обратили в пепел. Пожар истребил всю красоту Москвы»⁹⁶. Дальнейшее указание того же очевидца, что высота ограды была «в три копья», т. е. не более 6 —7 м, также заставляет нас думать, что речь шла именно о верхнем строении на валу крепости.

Заборолы и башни были сожжены (известие Маскевича относится, как думают, к 1611 г.) ⁹⁷. Но земляной вал остался и послужил основой для новой крепости, сооруженной уже при первых Романовых. Однако военная техника шагнула уже так далеко вперед, что вал Скородома, возведенный, очевидно, еще по старым традициям русского военно-оборонительного зодчества, уже не удовлетворял новым требованиям обороны. Его пришлось совершенно переделать, причем для новой крепости были составлены специальные проекты-«чертежи». Существовала даже какая-то модель — «образец земляному валу», сооруженная еще в 1631 г. голландцем Уланом «на Цареве Борисове дворе».

Составление «чертежей» (вероятно, рабочих проектов, как мы бы сейчас сказали) было поручено в 1637 г. московским боярам и дьякам, причем были назначены ответственные за каждый участок⁹⁸. Земляные работы велись, видимо, почти одновременно с проектированием, в 1637 г., и были в основном закончены к 1640 г. Каждым участком земляных работ руководили знатнейшие бояре, в помощь которым были даны дьяки. «Эти лица,—пишет И. Е. Забелин,—конечно, не были строителями-инженерами»⁹⁹. В их распоряжении находились мастера-горододельцы, иноземцы и русские ¹⁰⁰. Мы говорили выше о роли московского боярства в строительстве крепостей. И вот вновь через двести семьдесят лет мы встречаем среди «градостроителей», например, потомка Вельяминовых, от которых происходил и Тимофей, руководивший, как видно, строительством Константино-Еленинских ворот¹⁰¹. Древняя традиция, по которой московские бояре были ответственны за

строительство и оборону отдельных участков укреплений, вероятно, была еще очень сильна. Летописцы упоминают и бояр, командовавших обороной Москвы, причем и здесь каждый боярин отвечал за определенную часть укреплений ¹⁰².

Мощь возведенных руками народа укреплений, их современное вооружение и мужество защитников не раз заставляли врагов обращаться вспять.

Как видим, система московских укреплений с ее четырьмя линиями обороны сложилась окончательно к концу XVI в. и была заново реконструирована в середине XVII в., когда границы уже далеко отодвинулись от Москвы. К этому времени укрепления охватывали уже всю основную территорию города, а за их линию выдавались грозные форты-монастыри. В течение всего XVII в. укрепления продолжали играть большую роль в жизни города. Стены и башни периодически осматривались и ремонтировались, пушкари и воротники заселяли целые слободы. Проникнуть в город или выйти из него можно было только через ворота, которых (если учесть огромную для того времени площадь Москвы и ее значительное население) было сравнительно немного. С внутренней стороны к воротам протянулись улицы и переулки, а с внешней стороны вдоль линий стен оставляли незастроенную полосу, чтобы затруднить приступ неприятеля в случае нападения. Это оказало огромное влияние на планировку Москвы. Радиальные дороги от Кремля к воротам города и кольцевые улицы вдоль его стен образовали ту радиально-кольцевую систему планировки Москвы, которая лежит и в основе плана современного города.

В определенный час ворота крепости запирались, жизнь в городе замирала. И над ночной Москвой раздавались лишь звон башенных часов да протяжные оклики часовых. Город и ночью оставался крепостью — недремлющей и грозной.

ПРИНЯТЫЕ СОКРАЩЕНИЯ

ААЭ — Акты археографической экспедиции.

АФЗ — Акты феодального землевладения и хозяйства.

ВАА — Всесоюзная академия архитектуры.

ВАН — Вестник Академии наук СССР.

ВИ — Вопросы истории (журнал).

ГАИМК — Государственная академия истории материальной культуры.

ГИМ — Государственный исторический музей.

ГМЭ — Государственный музей этнографии народов СССР.

ДДГ — Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV—XVI вв.

ЖМНП — Журнал Министерства народного просвещения.

ЗОРСА — Записки отделения русской и славянской археологии.

ИАК — Известия археологической комиссии.

ИГАИМК — Известия Государственной академии истории материальной культуры.

ИСИФ — Известия Академии наук. Серия истории и философии.

КСИИМК (КСИА) — Краткие сообщения о докладах и полевых исследованиях Института истории материальной культуры (археологии) АН СССР.

КСИЭ — Краткие сообщения о докладах и полевых исследованиях Института этнографии АН СССР.

МИА — Материалы и исследования по археологии СССР.

ОАК — Отчеты археологической комиссии.

ПСЗ — Полное собрание законов Российской империи.

ПСРЛ — Полное собрание русских летописей.

РАНИОН — Российская ассоциация научно-исследовательских институтов общественных наук.

СГГ — Собрание государственных грамот и договоров.

СА — Советская археология (журнал).

СЭ — Советская этнография (журнал).

ЦГАДА — Центральный государственный архив древних актов.