Конец британского фермерства
Эндрю О'Хаган

 получить по E-mail
 версия для печати

На этот раз все выглядело таким обескураживающим, что порой почему-то казалось, будто я лично виноват в распространении ящура в Великобритании, и от страха душа буквально уходила в пятки. Впрочем, пятки мои тут более или менее ни при чем, но пока я ходил и ездил с места на место, спрашивал и выслушивал ответы, я все яснее видел, что британское сельское хозяйство умирает и что очередная эпидемия только ускорила этот необратимый процесс.

За несколько недель уничтожено сто тысяч животных. Потери составили 300 млн. фунтов. Запрет на экспорт скота по-прежнему в силе. В супермаркетах кончаются запасы аргентинской говядины... И худшее еще впереди. Но одно несомненно: британское сельское хозяйство само себя доконало в погоне за изобилием. <...>

Три года назад вклад британского сельского хозяйства в ВВП составил 6,9 млрд. фунтов, то есть что-то около одного процента. На сельскохозяйственные продукты приходилось 5,3 процента британского экспорта. В 1999 году - только 1,8 млрд. фунтов. Всего сельскохозяйственные угодья занимают 18,6 млн. гектаров - 76 процентов всей территории страны. Согласно данным 1999 года, площади под зерновыми культурами сократились на 5,3 процента - это следствие уменьшения производства зерновых и увеличения пахотной резервной площади под паром. Отчет министерства сельского хозяйства, пищевой и рыбной промышленности (МСХПРП) за 1999 год показывает, что число занятых в сельском хозяйстве упало на 3,6 процента. Это самый резкий спад за все десятилетие. В отчете говорится: "Такие результаты неудивительны при том финансовом давлении, которому подвергались фермеры последние несколько лет". За период между 1995 и 1999 годами доход фермеров упал на 60 процентов. Несмотря на рост производства сельскохозяйственных продуктов, выручка от их продажи была в 1999 году на 518 млн. фунтов меньше¹. Доход от продаж пшеницы упал на 6,5 процента, ячменя - на 5,4 процента. Свиноводство в 1998 году принесло на 99 млн. фунтов меньше, овцеводство - на 126 млн., птицеводство - на 100 млн. (7,4 процента), молоко - на 45 млн., яйца - на 40 млн. (10 процентов). Все производится с громадными убытками. Тонна рапса обходится фермеру в 200 фунтов, а продает он ее за 170 с учетом правительственной дотации. Себестоимость фунта савойской капусты - 13 пенсов, продажная цена - 11 пенсов, а в супермаркете она стоит 47 пенсов.

В 1998-1999 годах фермеры в холмистых районах зарабатывали меньше 8 тысяч в год (60 процентов этой суммы - правительственная дотация), но когда в конце прошлого года я начал свои опросы, некоторые не зарабатывали вообще ничего, а большинство имело большие банковские задолженности. Число самоубийств среди фермеров возросло настолько, что Королевский психиатрический колледж сделал об этом специальное заявление. Была создана телефонная служба для потенциальных самоубийц. Пресс-секретарь МСХПРП заявил, что поддержка сельского хозяйства обходится каждому британцу в 4 фунта в неделю. Великобритания вносит в общую сельскохозяйственную копилку ЕС третий по величине вклад (после Германии и Франции), однако даже до укрепления курса фунта себестоимость продукции британских фермеров была самой высокой в ЕС, и в значительной степени этому виной неурядицы последних лет.

"Это какой-то кошмар! - сказал мне один фермер. - Все стало безумно дорого. Мы тратим субсидию задолго до того, как получаем. Мы все в кабале у банков. А нам твердят, что у нас слишком много рабочих рук, но где эти руки? Здесь только мы, да дети, да непрекращающийся кошмар, куда ни глянь..." Сильный фунт; выплаты субсидий чеками в евро; коровье бешенство; чума у свиней; наконец, ящур, - все это, наряду с перепроизводством в других странах, сильно ухудшает положение. Но причина затяжного кризиса британского фермерства в другом: во внутреннем перепроизводстве. Оно же - причина разрушения всего сельского уклада. Несмотря на чудовищный спад, в сельском хозяйстве по-прежнему занято слишком много народу и производит оно больше, чем нужно. Даже до того, как в конце февраля погребальные костры из туш больных животных стали вздыматься на 40 метров, некоторые фермеры забивали скот ради увеличения прибыли - или ради того, чтобы не везти животных на рынок и сэкономить на бензине.

Сегодня в Великобритании большинство фермеров получают помощь - и помощь большую, хотя и недостаточную, чтобы спасти их, - на производство продукции, которую никто не хочет покупать. Субсидии (выдаваемые на голову скота) работают таким образом, что поощряют фермеров увеличивать численность стад, а не повышать рыночный спрос на свою продукцию. При теперешнем положении дел субсидии спасают от разорения отдельных фермеров, но не способны поддерживать фермерство в целом, как это было в военное время.

Свидетельство неблагополучия наглядно проявляется в том, как сегодня ведется сельское хозяйство; в конкретном опыте фермеров. Но для понимания природы этого неблагополучия важно не упускать из виду, что исторически фермерство значило для этой страны. Сельское хозяйство занимает важное место в самоидентификации британцев - более важное, чем уголь, сталь, корабли или дэвиды бекхэмы со своими спайс-герлз. Вопрос "кто мы такие?" вызывает в сознании британцев ряд устойчивых представлений, свою мифологию и романтику, замешанную на культурных образах. Конец фермерства будет нелегким делом для той прекрасной зеленой страны, какой Англия виделась Уильяму Блейку. Даже новейшие экономические кризисы воспринимаются в свете прошлого. Но как же мы дошли до всего этого?

Еще в XVIII веке фермеры трудились на полях в основном так, как это описано в "Видении Пьера Пахаря"² или изображено на знаменитой шпалере из французского города Байе³, где впервые можно видеть английских крестьянских лошадей, везущих овощи с полей на кухню. Джетро Талл (1674-1741), английский агроном, один из создателей современной культуры земледелия, посвятил свою жизнь изучению возможностей увеличения урожайности; он изобрел устройство, позволяющее засевать одновременно три полосы. Свои идеи он изложил в сочинении 1732 года "Новое лошадное земледелие, или Очерк принципов обработки почвы и выращивания культур". К моменту его смерти на ферме Просперос неподалеку от Хангерфорда в графстве Беркшир эти идеи получили широкое признание. Артур Янг (1741-1820), агроном, экономист, писатель и горячий поборник улучшения методов земледелия, в 1767 году совершил ряд путешествий по Англии. Его "Полгода в Северной Англии" - захватывающее повествование от первого лица о переменах в ведении сельского хозяйства. "Хлебопашество - великий источник благосостояния людей, - писал он. - Как общественное, так и личное благосостояние может проистекать только из трех источников: сельского хозяйства, производства и коммерции... Земледелие далеко превосходит два других источника. Оно - фундамент всех основных отраслей..." Однако новейшие улучшения в земледелии дались не даром. Они раз и навсегда изменили характер связи между землей и теми, кто на ней пытается добывать себе пропитание. Былая крестьянская жизнь страны отошла в прошлое. "Сельскохозяйственная революция была экономически оправдана, - пишет современный американский историк Полина Грегг в своей "Общественной и экономической истории Великобритании (1760-1965)", - но в социальном отношении это была катастрофа. Многие тысячи крестьян были полностью разорены. Мелкие фермеры, земледельцы, скотоводы-арендаторы оказались вырваны с корнем из английской земли, так что зачастую и от хижин их следа не оставалось..." Британская деревня, готовая во всеоружии последних сельскохозяйственных усовершенствований приобщиться к грядущему богатству народов, стала "Брошенной деревней" английского поэта Оливера Голдсмита (1730-1774):

Беда идет землей и слабых долу гнет.

Богаче стал богач, но гол и нищ народ.

А если лорд иной и начал увядать -

Довольно ветерка, чтоб сильных воссоздать.

Зато оплот страны, крестьянства плоть и кровь,

Погубленные раз, не возродятся вновь.

Весной 1770 года, когда писались эти стихи, британские коровы были до такой степени истощены голодом, что их приходилось доставлять на пастбища. Это называлось "подниманием". В отчете "Состояние эрширской породы молочного скота"⁴, опубликованном в 1840 году, отмечалось, что еще в 1800 году треть коров и лошадей в стране забивали в пищу голодающим. В работе Джона Хиггса "Земля" (1964) говорится, что в этот период к концу зимы была съедена каждая травинка и голодные животные плелись за плугом в надежде подобрать вывернутый им корень.

Социальная структура общества изменилась. Население выросло. Плуг усовершенствовали. Изобрели молотилку. Ввели севооборот. <...>

Будущее... Происходившие перемены можно видеть на картинах британских пейзажистов. В последние месяцы я зачастил в Национальную галерею, где подолгу разглядывал "Хлебное поле" Джона Констебля. На картине изображена английская сельская местность и дорога во время сбора урожая; ничего необычного, но все очень живописно. Хлеба спускаются с гати, переходя в травы, одуванчики и папоротники у берега ручья. Громадные деревья вздымают свои вершины к темным густеющим тучам. У корней деревьев мальчик, лежа на животе, пьет воду из ручья. На нем красная куртка; на левой штанине - прореха. Собака с высунутым языком стоит над ним и с явным неудовольствием наблюдает за овцами, идущими к сломанным воротам, распахнутым в поле. Во рву виднеется плуг. По полю идет фермер. В отдалении, в нескольких милях от переднего плана картины, можно разглядеть работающих крестьян.

Философский смысл картины ясен: художник и его современники по-прежнему считают изображенное важной частью британской или, во всяком случае, английской жизни. Это страна, о которой делегаты стоя поют на партийных конференциях; страна, виды которой мы находим в брошюрах, посвященных национальным традициям (или на коробках с печеньем); уголок земли, воспетый поэтами военных лет; образ, живущий в сердце каждого британца и олицетворяющий Британию. Но ужас в том, что его больше не существует. Каждая деталь на картине Констебля - это призрак, тревожащий сознание народа. На ней можно различить мак-самосейку - но его давно нет в наших ландшафтах, как нет и работающих крестьян. Не увидишь, конечно, и мальчика в драных штанах, пьющего из ручья. А скот? Но об этом позже... Позвольте только сказать сначала, что многие фермеры, с которыми мне довелось беседовать зимой 2000 года, своими руками губили собственные поля. Поэтичное фермерство Констебля на глазах линяет, выцветает и перерождается в новое интенсивное промышленное хозяйствование, беспощадно губящее окружающую среду.

Говорят, на картине "Хлебное поле" запечатлена та самая дорога, по которой Констебль ходил в детстве из своей деревушки Ист-Бергхолт в родном графстве Суффолк - через поля и реку Стаур - в школу в Дидэме. В октябре прошлого года мне довелось побывать в Дидэме. День был дождливый. Грузовики, разбрызгивая лужи на автомагистрали М25, спешили к побережью, чтобы принять участие в блокаде складов бензина. Характер массового движения, охватившего тогда всю страну, как нельзя лучше передавали долетевшие до меня слова из радиоприемника: "Вероятно, еще никогда положение фермеров в сегодняшней Великобритании не было более безнадежным. Новое подорожание бензина попросту убьет многих из них". <...>

В 1831 году лидер партии вигов Чарльз Грей (1764-1845) выиграл внеочередные выборы под лозунгом: "Реформа, полная реформа, ничего, кроме реформы"⁵. Год спустя, после долгих препирательств с палатой лордов, несколько раз возвращавшей законопроект, он провел первый закон реформы, увеличивавший число британских избирателей на 57 процентов за счет горожан. Все было готово для принятия закона о бедных (1834) и закона о муниципальных корпорациях (1835), покончивших с господством олигархов в органах местного самоуправления. Но нищеты и мерзости запустения, которые известный журналист и поборник традиционной деревенской жизни Уильям Коббет (1763-1835) описывал в 1820-х, в "голодные сороковые" стало только больше. Лишь после отмены в 1846 году импортно-экспортных хлебных законов и последующего введения свободной торговли британские фермеры дождались наконец своей золотой поры, впрочем не затянувшейся. К 1850 году уже не было в живых ни поэтов Роберта Бернса (1759-1796) и Уильяма Вордсворта (1770-1850), ни художника Джона Констебля (1776-1837), и на воспетых ими британских полях были внедрены севооборот четырех культур и дренаж. Жизнь изменилась. Перепись 1851 года впервые в британской истории показала преобладание городского населения над сельским. Но культ Англии как сельскохозяйственной страны жив до сих пор - как если бы ничего не произошло.

В 1867 году вышел закон, запрещавший использовать в сельском хозяйстве дешевый женский и детский труд, - незначительное социальное улучшение в тот период, когда положение снова начало ухудшаться. Цены на хлеб падали, среди крупного рогатого скота свирепствовала чума, из Америки ввозилось дешевое зерно. В 1880 году были изобретены холодильники, и в страну неожиданно хлынуло австралийское мясо - говядина и баранина. В сентябре 1879 года в Эйлсбери лидер консервативной партии, премьер-министр Бенджамин Дизраэли (1804-1881; к этому времени уже граф Биконсфилд) произнес речь о положении в сельском хозяйстве. Он выразил сомнение в способности британского сельского хозяйства выдержать конкуренцию с заморскими территориями. "Фермеры поставлены в крайне тяжелое положение, - заявил он. - В прошлом году оппозиция настроила против них сельскохозяйственных рабочих, а теперь пытается стравить фермеров с землевладельцами. Это совершенно недопустимо... Мы не позволим, чтобы нас уничтожали поодиночке. Мы вместе выдержали множество испытаний, и сегодня Англия понимает, что надежнейшая гарантия торжества свободы и закона - защита интересов сельского хозяйства". В 1910 году, когда британское фермерство еще удерживало свои позиции на мировых рынках, были учреждены советы по сельскому хозяйству, рыболовству и пищевой промышленности, пользовавшиеся всесторонней поддержкой государства. Казалось, никто не мог предполагать, что вскоре на поля ляжет густая тень эскадрилий вражеских аэропланов, у берегов появятся подводные лодки и над страной снова нависнет угроза голода.

Сегодня графство Восточный Суссекс напоминает штат Канзас. Километры за километрами - сплошной желто-коричневый ковер. Деревьев почти нет. Изредка взгляд выхватывает даже не луг, а лужайку; или промышленное предприятие в соседстве с гигантским продовольственным магазином фирмы "Safeway", выстроенным в деревенском стиле, да кусок автомагистрали, ведущей к ближайшему городу. Но по большей части это безликая, бесконечная прерия... На ферме Брэдфорд я видел пять амбаров недавней постройки и дом, окруженный кустарником. В конце сада на мачте развевался британский флаг. Сливовые деревья гнулись под тяжестью гниющих слив.

Когда я въехал на ферму, ее владелец Майкл Фордем ссыпал зерно в грузовик.

- У меня 290 акров, - сказал Майкл. - Но мы арендуем еще 700.

Выглядел он замечательно: загорелое обветренное лицо, потертые джинсы. Грузовик дал газ и уехал; зерно отправилось своим путем - в сушилку, на мельницу, в пекарню.

- Когда я был мальчишкой, собранное комбайном зерно отгружали мешками, - сказал он мне. - На погрузке работало человек десять. Теперь человеческая рука к зерну вообще не прикасается. Для десяти человек здесь работы не найдется...

У Майкла всего один помощник: его отец Джим. Я попросил Джима рассказать историю его семьи.

- Что ж, - сказал он, оживляясь, - мой дед Джордж родился в 1860-м, работал мясником, потом держал ресторан в Лондоне, недалеко от собора Святого Павла. Мой отец завел ферму в Беркшире. Мою мать звали Элси Стивенсон, ее семья держала ферму в деревушке Флетчинг в Суссексе с 1760 года...

Все в его семье так или иначе были связаны с землей и фермерством. <...>

Позже, в дверях одного из амбаров, я невольно подслушал разговор между Майклом и Джимом.

Джим вспоминал:

- Мы всегда работали вместе, могли перемолвиться словечком, обменяться шуткой.

Майкл отвечал:

- Сегодня друг друга и не услышишь. Кругом машины. Если и говоришь со своим работником, то только по мобильному телефону .

- Да, сегодня стать фермером не просто, а раньше это было доступно любому. На каждой ферме разводили коров, свиней, кур, выращивали и овощи. Раз в год мы резали свинью.

- Сейчас начинать дело можно только с деньгами.

- Мы, помню, работали в меру, не надрывались...

- Живи с мыслью, что умрешь не сегодня, но паши с мыслью, что пахать будешь всегда.

- Знаю, старая пословица. Старая здешняя пословица...

- Моему старшему 17. Этим летом он много помогал мне. Но я не могу платить ему столько, сколько он получает на площадке для гольфа, что тут неподалеку. В наши дни фермеру приходится считать каждую копейку.

- Во время войны у нас брали все...

- В четверг был дождь, выпало два дюйма, а пшеница не убрана - вот она уже и не та.

- Вам приходится работать до глубокой ночи.

- Знаешь, какой сегодня средний возраст британского фермера? Пятьдесят восемь лет.

- Пятьдесят восемь? А мне - семьдесят. И я работаю по шестнадцать часов в день.

- А я все равно не хотел бы жить в городе. Но люди теперь другие... Как я ненавижу дождь...

- А я думал - меня...

У обоих сильный суссекский акцент, типичные суссекские лица. Оба в одинаковых джинсах, с одинаковыми часами на руке. Их беседа тоже типична для земледельцев, у которых дела идут неплохо. У тех, кто держит крупный рогатый скот или свиней, шутки другие; а тем, что на возвышенности, и вовсе не до шуток. Отцу и сыну Фордемам приходится работать очень много, но они все-таки что-то зарабатывают. Они определенно знавали лучшие времена, но и сейчас справляются, прикупают необходимые машины, берут в аренду и обрабатывают большие участки земли, на которых техника окупается. Это работящие, крепкие люди. Они подчинились интенсивному сельскохозяйственному процессу, утюжащему страну и сгоняющему с земли других фермеров; но у них не было особого выбора. "Мы больше не проводим опыливание серой под дождем, - говорит Майкл. - Многие предприятия, производившие серу, разорились. А некоторые из культур нужно опыливать, поэтому приходится планировать опыливание заранее..." Они недавно выстроили новый амбар, обошедшийся в 60 тысяч фунтов. "Теперь это необходимо, - объясняет Майкл. - Сетевые магазины типа Tesco требуют сведений о том, где мы храним продукцию..."

Амбар доверху полон зерном, пахнущим дождем. В другом отсеке помещения - мешки с удобрением... Пока мы пили чай в коттедже, Майкл приготовил рисовый пудинг и сунул его в духовку.

- Старинный фермерский рецепт? - пошутил я.

- Моя жена работает, - ответил он. - Приходится все делать самому.

- В военное время правительство положилось на нас, - сказал отец Майкла. - Нужно было во что бы то ни стало поднять сельское хозяйство. Тогда и появились субсидии. У наших теперешних проблем длинная история, но именно война заставила нас производить больше...

- Хорошо ли было в то время английским фермерам? - спросил я Джима?

- Мне повезло. Директор моего банка с пониманием относился к нашим нуждам. Но правительство перестало поддерживать фермеров, и незачем закрывать на это глаза.

Уже к вечеру мы поехали на один из отдаленных участков, который Майкл обрабатывал, чтобы несколько увеличить доходы. Перед нами расстилалось гигантское пшеничное поле. Поодаль виднелось несколько сосен на фоне линии электропередачи. Я присел у края поля, а Майкл запустил комбайн Claas Dominator 218, самую большую машину, какую мне довелось когда-либо видеть. Комбайн двигался по полю, скашивая колосья, скирдуя солому, выбрасывая на сторону труху. Через каких-нибудь пять минут громадное поле уже казалось слишком маленьким для такой машины. Наблюдая, как лезвия делают свое дело, я вдруг почувствовал что-то неладное и даже зловещее. Я не сразу сообразил, в чем дело. А дело было в том, что не слышалось пения птиц.

1914 год был еще одним поворотным годом для британского фермерства. В своей книге Джон Хиггс пишет, что война застала сельское хозяйство врасплох:

"Посевные площади под зерновыми занимали на 4,4 миллиона акров меньше, чем в 1870-е... а все сельскохозяйственные угодья сократились на полмиллиона акров. В начале войны никто еще не понимал, в чем главная опасность подводных лодок. Не приходило в голову, что ввозить морем сельскохозяйственные продукты станет невозможно. В результате правительственная помощь сказалась лишь на двух последних из пяти урожаев военных лет. Она началась весной 1917 года, и это была уже экстренная мера для спасения страны от голода..."

Так и начался невероятный подъем в британском сельском хозяйстве - подъем, который должен был когда-то неминуемо привести к падению. Рыночные отношения были приостановлены - ведь речь шла о выживании; в каждом графстве были созданы сельскохозяйственные комитеты, ведавшие расширением посевных площадей и повышением урожайности. По закону о зерне от 1917 года устанавливались стабильно высокие закупочные цены на пшеницу и овес; был также учрежден правительственный совет, который гарантировал сельскохозяйственным рабочим надлежащее вознаграждение за дополнительную продукцию. <...>

Таким образом, война на время улучшила положение британских фермеров. Однако цены, искусственно вздутые в военные годы, не могли удержаться в мирное время, и с возвращением в 1920-е годы к рыночным отношениям разразился кризис. Такого резкого падения цен британское сельское хозяйство не знало до наших дней. Зерна производилось слишком много, за рубежом спрос на него падал, и военные законы о зерне были в 1921 году отменены. Британские фермеры оказались на мели.

В 1939 году, по заказу Левого книжного клуба⁶ бывший министр сельского хозяйства лорд Аддисон⁷ написал трактат "Как быть с британским сельским хозяйством", в котором пытался объяснить причины кризиса этих лет:

"Миллионы акров земли перестают возделываться, и этот процесс продолжается. Все б(льшие пространства некогда плодородной земли покрываются негодной для скота травой и сорняками, переходя в тростниковые заросли, что приводит к заболачиванию местности. Фермы во множестве приходят в упадок; все меньше людей могут найти работу на этих фермах. С начала столетия почти четверть миллиона работников постепенно перебрались из сельской местности в города. И тем не менее находятся люди, которые не склонны видеть во всем этом серьезную проблему. Они увлечены погоней за дешевизной во что бы то ни стало и не понимают, что она неизбежно влечет за собой снижение заработков и покупательной способности, а затем и опустошение сельской местности. Они думают только о внешней торговле..."

Некоторые полагают, что именно этот кризис (и ощущение, что их предали, которое он породил среди фермеров в межвоенный период) побудил правительство в начале Второй мировой войны к столь далеко идущим обещаниям. Идеи Аддисона, как и многие другие проекты той поры, предполагали в итоге гигантский подъем сельскохозяйственного производства. <...>

В XX столетии (и, пожалуй, даже в начале XXI) еще не стало очевидным, что две цели, провозглашенные Аддисоном, противоречат одна другой. Громадный рост производства в начале Второй мировой войны и правительственные гарантии того времени утвердили тенденцию перепроизводства и избытка сельскохозяйственных продуктов, дав толчок разрушительному процессу, по сей день угрожающему британской сельской местности. Погоня за изобилием способствовала опустошению и запустению. Однако в эпоху продуктовых карточек не было другого пути, как только повышать отдачу сельскохозяйственных угодий. И невозможно было даже предполагать, чем это может обернуться. <...>

Подъезжая к рынку Бордервэй Март неподалеку от Карлайсла, вы слышите мычание коров и звяканье цепей много раньше, чем видите сам рынок. На автостоянке перед рынком - грузовики с блеющими овцами, на которых особенного спроса нет. Внутри здания - густой запах навоза, фермеры с кипами бумаг в руках, жующие сэндвичи и пьющие кофе из пластмассовых стаканчиков. Некоторые читают приколотые к доскам объявления о продаже техники или сдаче в аренду фермерских построек - беспристрастные свидетельства упадка и разорения. "Любой из нас может завтра выставить трактор на продажу", - бормочет, взглянув на меня, старик в твидовой кепке.

Оживает репродуктор. Сквозь потрескиванье динамика доносится голос: "В загоне номер один начинается аукционная продажа пяти голов скота". Я у загона. За загородкой, скользя на опилках и лепешках навоза, бегает черная телка. Распорядитель время от времени похлопывает ее по спине, чтобы она не останавливалась. Фермеры в резиновых сапогах и зеленых клеенчатых куртках, опираясь на барьер, делают пометки в блокнотах. Двое выглядят как респектабельные бизнесмены из Сити. Телке год и семь месяцев, она весит 430 кг. Оценка была незамедлительной и единодушной: 79 пенсов за килограмм.

- Шесть или семь лет назад, - говорит распорядитель, - хорошая говядина шла здесь по 120 пенсов за килограмм. Потому-то так много фермеров и оставляют свое дело. Четыре года назад молодая овца шла за 80 с лишним фунтов, сегодня - в среднем за 30...

В своей конторе распорядитель вытащил учетную книгу с записями за последние годы. "На прошлой неделе быки шли в среднем по 82,2 пенса за килограмм. Три года назад, - он полистал книгу, - три года назад цена была другая: 101,5 пенса, а в октябре 1995-го, до начала эпидемии коровьего бешенства, - 134,2 пенса. Чувствуете разницу? День и ночь! Против этих цифр не попрешь. Это просто проклятье какое-то..." Правительственные распоряжения, изданные в ходе эпидемии, требуют, чтобы каждая корова имела паспорт с данными о том, когда и где она родилась, и сведениями о дальнейших перемещениях. Борьба с эпидемией велась серьезно; продающаяся здесь британская говядина считается относительно безопасной (по европейским стандартам), однако за рубежом никто и слышать не хочет о том, чтобы покупать ее. К мясу люди всегда относятся подозрительно - и память у них долгая. Вот и получается, что коровье бешенство, свиная чума и ящур вылились в настоящую катастрофу для британцев на европейских рынках.

<...> До 1996 года британская говядина практически единодушно считалась лучшей в Европе. Теперешняя политика ЕС по сокращению перепроизводства построена так, что субсидии больше привязаны к земельным площадям, чем к поголовью. "Из-за этого стад становится меньше, - говорит распорядитель, - а без стад наше скотоводство пропадет!" Он, разумеется, горой стоит за свое дело и защищает фермеров, но на вопрос, почему налогоплательщики должны поддерживать фермеров, вразумительного ответа дать не может.

Его босс настроен более радикально. "Производство сходит на нет, - говорит он. - Общая сельскохозяйственная политика ЕС хороша для других стран, а у нас не работает..."

- Но почему же? - спросил я.

- Ну, прежде всего, мы строже, чем кто бы то ни было, следуем установленным правилам по уходу за скотом. И поэтому и здесь, и во многих других областях британские фермеры оказываются в невыгодных условиях. Конкуренция ведется не на равных. Затем, курс евро падает, а ведь субсидии выплачивают в евро⁸, и это для нас просто погибель! Наконец, мы все еще расплачиваемся за эпидемию коровьего бешенства. Все это кое-где совершенно не находит понимания...

- Вы имеете в виду правительство?

- Не только... У людей пропала уверенность в завтрашнем дне. Этот рынок самый крупный в стране. И что мы тут видим? Производство не сокращается, а расходы безудержно растут. Все дороже обходится уход за животными, вода, канализация. Одни паспорта чего стоят. Нам только за сегодняшний день предстоит выдать полторы тысячи коровьих паспортов!

Он мрачно опустил средний палец на стол.

- Если в фермерство не будет вложено значительных средств, все пойдет... да что там! Тут к гадалке ходить не надо. Положение крайне серьезное. Вся сельская жизнь висит на волоске, а люди не обнаруживают понимания проблемы. Некогда говорили о противостоянии севера и юга - теперь правильнее говорить о противостоянии сельской местности и города. Арифметика тут очень наглядная. Корми телку полтора года, заботься о ней, ухаживай - и получай за нее 339,7 фунта! Это - ровным счетом ничего...

Спустя пять месяцев после этого разговора фермеры получали за телку еще меньше. "Ровным счетом ничего" означало нулевую прибыль, но еще не прямой убыток. Надежда оставалась только на субсидии.

Дорога к ферме Рэйкфут, что неподалеку от города Кезика в Кэмберденде, ползет в гору. Поодаль - только коричневые от солнца холмы, вдалеке - поблескивающие серебром озера, а вдоль дороги, как вехи, - закусочные да лавки сувениров при памятных местах прогулок поэта Уильяма Вордсворта.

Уилл Кокбейн сидит перед почерневшей печью дома, построенного в 1504 году.

- Тут водятся призраки, - говорит он, - но они по большей части дружелюбны.

Отец Уилла купил ферму Рэйкфут в 1958 году, но его предки работали на земле в окрестностях Кезика несколько сот лет.

- На местном кладбище Кокбейнов больше, чем кого бы то ни было, - говорит он, - и они всегда разводили овец. Вот я сижу тут с вами и вспоминаю запах хлеба, который много лет назад пекла в этой печи моя бабка...

У него в хозяйстве - 1100 свейлдейлских овец и 35 молочных коров.

- Обыкновенно фермер у нас при полной занятости зарабатывает что-то около семи тысяч фунтов в год. Очень многие получают поддержку от государства, но немногие признаются в этом. У нас 2500 акров, но только 170 из них - наша собственность; остальные мы берем в аренду у пяти землевладельцев, один из которых - Национальный трест⁹. Б(льшую часть нашего дохода мы получаем за работы по поддержанию каменных стен и оград, дамб и каналов, от сжигания вереска, от подрезания деревьев на зиму.

- А овцы приносят что-нибудь? - спросил я.

- Нет, - ответил Уилл. - Мы продаем их ниже себестоимости. Субсидии были введены в 1947 году при нехватке продуктов и карточной системе. И потом тоже были субсидии и фиксированные закупочные цены. Но сейчас и субсидий не хватает, ведь они сегодня меньше, чем когда-либо прежде. У нас, работающих на возвышенности, ни доход не растет, ни гранты на поддержание окружающей среды. Цены на горючее держат нас в тисках. Все время приходится быть на колесах, а зарабатываем мы мало. Народ гордится ландшафтом, который мы поддерживаем, но платить за это никто не хочет. Люди, что там, у шоссе, продают открытки с видами Озерного края, зарабатывают куда больше фермеров, поддерживающих эту красоту.

Уилл Кокбейн буквально утопает в кресле. Сидя в одних носках перед камином, он покачивает ногами и надувает губы.

- Не зря Маргарет Тэтчер приходила в бешенство при мысли о гарантированных закупочных ценах. И теперь, хоть это меня убивает, надо признать: овец в стране стало слишком много. Каждую неделю фермер едет вниз, на рынок, продает овцу, и ему за нее доплачивают 30 или 40 фунтов, потому что сама овца ничего не стоит. В Соединенном Королевстве полно братских могил овец! (Он смеется и отхлебывает чаю.) Только настоящие мазохисты занимаются в наши дни фермерством. Я люблю свою работу, но какая тут любовь, когда у тебя постоянно растет минус в банке, когда все идет вразнос так, что тебе и в кошмарном сне не снилось. Тут и семьи распадаются, и вообще все идет насмарку.

На стенах дома Уилла висит с дюжину призов, полученных на овечьих выставках. Фотография сына Уилла с призовым бараном соседствует с дедовскими часами работы Симпсона из Кокермута. Старинный барометр показывает на дождь.

- Наша фермерская община, - говорит Уилл, - уходит корнями в прошлое. Но сейчас в ней больше стариков, чем молодых. Молодой фермер с обученными овчарками - редкость в наши дни, а овцеводство на холмах требует молодых ног. Целое поколение фермеров пропало. Мои парни пока еще здесь, но если четверо мужчин зарабатывают в год 27 тысяч фунтов, как заработали мы в прошлом году, то кто упрекнет их, если завтра они уйдут?

На следующий день я снова на холмах в 250 метрах над уровнем моря на ферме вблизи Бьюкасла. В тесной кухне мне улыбается маленькая Луиза, несущая кувшин воды, - словно сошедшая с картины Вермеера.

- В этом году я не заработал ничего, - говорит ее отец, Брайан Карутерс. - Я понедельно получаю правительственные дотации - просто для того, чтобы свести концы с концами. При этом я работаю от зари до зари. А сына пытаюсь убедить не ввязываться в это гиблое дело. Один мой друг бросил фермерство и сейчас зарабатывает 280 фунтов в неделю на стройке.

Туман и гниющая листва - вот чем запомнилась мне ферма Брайана. Когда я подъезжал, Брайан как раз захлопнул дверцу своего "лендровера".

- В прошлом году, - сказал он мне, - литр бензина стоил 11 пенсов, сейчас - 22 пенса, и цена поднималась недавно до 27.

В гостиной бросались в глаза две робы фирмы Massey Ferguson, висевшие за плитой, да клеенка на столе.

- Что тут непонятного, - продолжал он, - все дело в супермаркетах. Они твердят о сотрудничестве с фермерами, а на деле стравливают нас, да так, что мы готовы глотку друг другу перегрызть. Природа, традиция, культура - все побоку. Фермер душу в свое дело вкладывает, стараясь дать качество, но это им до лампочки. Супермаркеты закупают там, где дешевле. Им наплевать на британских фермеров, хоть они и твердят, что пекутся о нас. Они просто душат нас.

- Но, может быть, стоит попробовать разнообразить свою деятельность?

- Разнообразить! Нам только и твердят об этом. Но как? Знаете ли вы, что значит пахать в наши дни? Нам не под силу конкурировать с крупными землевладельцами, которые скупают земли под пахоту. Куда арендатору с ними тягаться! Чем еще я могу заняться? Земля тут глинистая. И у нас сыро. Нет ни туризма, ни катания на пони, ни гольфа.

- Так что же делают фермеры, которые не справляются?

- Кончают с собой - вот что!¹⁰ Или становятся водителями грузовиков. <...>

Во дворе я увидел коров Брайана - знаменитая галловейская порода. Корова считается взрослой в три года, но нынешние циркуляры, введенные в связи с эпидемией коровьего бешенства, велят закалывать животное в два с половиной года или раньше. Брайан погладил проходившую мимо корову.

- Если они поступят с фермерами, как поступили с шахтерами, это будет полный кошмар... Но все равно мы тут голосуем за консерваторов. При них нам было легче. <...>

В 1935 году ждали новой войны, в связи с чем в министерстве сельского хозяйства возникла паника. Первая мировая война застигла британское сельское хозяйство врасплох, и вот решили, что теперь-то уж нужно подготовиться. Именно эта паника и эта предусмотрительность вызвали к жизни субсидированное производство, которое, как многие полагают, спасло (а впоследствии уничтожило) традиционное сельское хозяйство в стране, создав "нереальный рынок" и искусственно поддерживаемое производство - источники всех сегодняшних проблем. Перед началом войны правительство поощряло фермеров запасаться тракторами и удобрениями; были введены субсидии для всех, кто распахивает луга; сельскохозяйственные рабочие были освобождены от воинской повинности; и была учреждена женская организация под названием "Земледельческая армия". Сельское хозяйство стало вторым фронтом, и кампания под лозунгом "Наша победа - на полях!" с триумфом прошла по городским паркам и частным огородам.

Когда война началась, ввоз сельскохозяйственных продуктов упал вдвое, а посевные площади в стране увеличились на 63 процента; производство некоторых овощей, например картофеля, удвоилось. В 1930-е годы фермеры жаловались, что их усилия во время Первой мировой войны не были в достаточной степени вознаграждены долгосрочной правительственной поддержкой. Перед новой войной правительство решило не повторять этой ошибки и соответствующие обещания были даны. А в 1947 году, когда продовольствия все еще не хватало и действовала карточная система, был принят сельскохозяйственный закон, гарантировавший стабильность и дававший Национальному союзу фермеров право участия в ежегодном пересмотре закупочных цен. Парламент утвердил грандиозную программу инвестиций в структуру и оборудование фермерских хозяйств. Фермеры получали бесплатные консультации по вопросам применения новой техники и удобрений. Были налажены водоснабжение и телефонные коммуникации во многих удаленных районах. Фермеры 1950-1960-х, хоть их число и сокращалось, жили, это необходимо признать, лучше, чем когда-либо. В то же время рост применения искусственных удобрений и пестицидов привел к увеличению урожайности и к тому, что сегодня считается губительным для британской природы: к расширению сети автомагистралей и линий электропередач с их громадными опорными столбами; к тому, что теперь большие поля обрабатывались большими машинами; к распахиванию лугов, осушению болот, вырубке лесов под пахоту, - словом, к тому, о чем писатель Грэм Харви сказал: "эта некогда "живая шпалера"" была превращена "в саван... в поля смерти"¹¹.

Правительственные субсидии и гранты военного времени, подтвержденные после войны, сулили британским фермерам изобилие после присоединения к Общему рынку в 1973 году. Сегодня общая сельскохозяйственная политика ЕС (ОСП) выбивает почву из-под ног у фермеров. Одни видят причину всех бед в субсидиях, квотах и гарантированных ценах; другие, в первую очередь сами фермеры, обвиняют сторонников этой идеи в уступках и поблажках прочим странам ЕС и считают, что британские фермеры и так недополучают своего. Правительство, выдающее субсидии, едва скрывает свою неприязнь ко второму подходу. Обе стороны, однако, согласны в том, что ОСП ЕС не работает и необходимы новые реформы, уже частично начатые.

В 1957 году, когда возник Общий рынок, в Европе еще ощущался дефицит большинства сельскохозяйственных продуктов, причем в разных странах он принимал разные формы в зависимости от климата, традиций и протекционистских тенденций в политике. Британские фермеры, считающие, что ОСП обделяет их, часто говорят, что применительно к нуждам Великобритании эта политика была введена слишком рано. ОСП появилась в 1964 году с целью рационализовать спрос и потребление в странах сообщества. Достичь этого предполагалось за счет повышения продуктивности сельского хозяйства, внедрения прогрессивных технологий, а также за счет поддержания стабильных поставок провизии по разумным ценам для потребителя и установления системы единых закупочных цен, которая бы обеспечивала фермерам стран ЕС примерно равные доходы, превышающие среднемировой уровень. Комиссары ЕС по сельскому хозяйству получили право вмешиваться, если это необходимо, в рыночную ситуацию. Была установлена система переменных пошлин, защищающая ЕС от импорта, который мог бы привести к сокращению производства. Неудобной была только действующая и сегодня общая финансовая система, согласно которой все страны вносят вклад в фонд поддержки централизованного рынка (Европейский фонд сельскохозяйственных гарантий и управления, ЕФСГУ). Вся рыночная поддержка в централизованном порядке идет из этого фонда с бюджетной разбивкой по каждой группе товаров. Причем деньги выплачиваются производителям стран-участниц без учета того, сколько каждая страна вносит в фонд.

Одним из следствий этого рыночного карнавала стало возрастание разнообразия и качества продуктов во всех странах союза, от пальчиковых помидоров и пшеничных хлопьев до ветчины и вин, и весь этот широчайший ассортимент мы получаем сегодня по сопоставимым ценам в современных супермаркетах разных стран. (Все это, разумеется, по душе британским потребителям, но очень не по душе фермерам, считающим, что супермаркеты играют на этом изобилии, разрушая традиции и оставляя на мели производителей продуктов, и что незачем супермаркетам "закупаться по Европам", когда дома всего достаточно.) Другим следствием стало знакомое уже поощрение перепроизводства и накопление излишков. Не исключено даже, что именно ОСП, которая продолжает политику гарантированных цен и субсидий, можно считать в числе главных факторов теперешнего кризиса.

В начале 1990-х стало ясно, что ОСП должна оказывать непосредственную поддержку недужному сельскому хозяйству, и руководство сельскохозяйственной политики ЕС заговорило на другом языке. В Брюсселе решили, что нужно "защитить семейную ферму", вспомнили об охране окружающей среды. Вот формулировка самой Европейской комиссии:

"...установлено, что необходимы радикальные реформы для того, чтобы справиться с проблемами постоянного роста расходов на поддержание фермерства, падения доходов ферм, вздорожания хранения избытков продовольствия, а также нанесения урона природе в результате интенсивных методов ведения хозяйства на земле. Другая проблема в том, что политика поддержки фермеров осложняет внешнеторговые отношения ЕС. С середины 1980-х было сделано много попыток решить эти проблемы: земли отводились в резерв, назначались производственные и расходные квоты на одни продукты, вводились пошлины с разделением ответственности - на другие. Однако эти меры не смогли предотвратить нарастание расходов на поддержку сельского хозяйства".

В годы правления Маргарет Тэтчер мы часто слышали, что подобные меры лишь затрудняют действие рыночных сил. Но противодействие этим силам - один из основных принципов ОСП, и даже сегодня, когда мы наконец понимаем, что почва уходит из-под ног у всей этой системы наград и грантов за перепроизводство, подобные тенденции по-прежнему сохраняются, хотя новые лейбористы поддерживают эти "меры помощи" со скрежетом зубовным. Похоже, сегодня британскому фермерству приходится выбирать между мгновенной смертью и медленным умиранием. Но даже Тэтчер не смогла согласиться с первым вариантом.

Начальный этап реформ ОСП в декабре 1993 года привел к трем основным результатам: повышению потребительских цен, пропорциональному снижению производства и попутному снижению избытков, а также к тому, что охране природы стали уделять больше внимания. Выигрыш британских фермеров выразился, как обычно, в субсидиях. Еще горстку евро стали приносить им работы по сжиганию вереска и возведению каменных стен. Однако и при этом государственные расходы остались невероятно высокими. Из 600 млн. общего дохода фермеров Шотландии целых 400 млн. составили правительственные субсидии.

В 2000 году, накануне нового тысячелетия, ОСП подверглась новым изменениям, отчасти необходимым в преддверии расширения ЕС на восток и возникновения "перепада в доходах и других социальных гримас", а также еще большего возрастания избытков продукции. Европейская комиссия предложила между 2000 и 2002 годами урезать на 30 процентов гарантированную продажную стоимость говядины, а потери фермеров компенсировать прямыми выплатами. При этом предполагалось, что страны ЕС получат известную независимость в вопросе о том, как расходовать выплаты. Подобный же подход предлагался в секторе молочной продукции: существующая система квот остается в силе до 2006 года, после чего средние доплаты за продукцию должны быть сокращены на 10 процентов, с тем чтобы потери фермеров ежегодно возмещались, исходя из числа молочных коров. Чтобы избежать громадного увеличения избытков производства зерновых (обещавшего достигнуть к 2005 году 58 млн. тонн), в 2000 году вводилось двадцатипроцентное сокращение поддержки закупочных цен на зерно, а вместе с ним - единообразная частичная компенсация на пахотные земли и отказ от принудительного отведения земли в резерв. Упор делался на "сельское хозяйство, не наносящее ущерба окружающей среде". Верхней границей субсидий, выдаваемых одной ферме, устанавливалась сумма в сто тысяч евро.

Сокращение поддержки закупочных цен экономит потребителям более миллиарда фунтов. Правительство Блэра в основном согласилось с этими предложениями, хотя некоторые из них находит не вполне удовлетворительными, как об этом свидетельствуют документы шотландского отдела МСХПРП¹²:

"Хотя общие предложения по исправлению сельской политики ведут к той же цели, они выглядят новаторскими и открывают новые возможности для направления поддержки в сельские местности. Недостаток же предложений в том, что компенсации кажутся чересчур щедрыми. Ни одно из них не ведет к уменьшению выплат фермерам и не отделяет выплаты от количества произведенных товаров... Правительство также выразило несогласие с установлением единого для стран ЕС верхнего предела прямых выплат производителю сельскохозяйственной продукции. Поскольку средний размер ферм в Соединенном Королевстве относительно велик, это предложение довольно сильно ударит по британским фермерам. Кроме того, не вполне ясно, как эти предложения будут работать на практике. Это относится и к предложению создать так называемую национальную упаковку для говядины и молочных продуктов, которая даст странам ЕС известную свободу действий при распределении субсидий".

Сегодня общая сельскохозяйственная политика ЕС сказывается в Британии не только непосредственно на сельском хозяйстве. Со времени окончания Второй мировой войны и особенно с учреждением Европейского экономического сообщества традиционный британский ландшафт, как мы привыкли его понимать, исчезает буквально на глазах. Около 240 тысяч километров полезащитных полос ушли в прошлое после начала субсидирования. С тех пор как правительство гарантировало закупку определенного объема сельскохозяйственной продукции безотносительно к спросу, исчезло 97 процентов английских лугов. Пропали пруды, болотистые низины и болота, кустарниковые заросли; вы больше не увидите в Англии стрекозу; количество воробьев сократилось на 89 процентов, певчих дроздов - на 73 процента, полевых жаворонков - на 58 процентов. "Во всем Нортгемптоншире сохранилось только 20 акров известняковых лугов, - пишет Грэм Харви. - В Эршире уцелела всего одна сотая процента лугов... Ничего этого не было бы без субсидий. Без денег налогоплательщиков цены на фермы должны были пойти вниз, когда началось падение спроса... Несмотря на многолетнее перепроизводство, фермерам по-прежнему платят за их продукцию так, как если бы на нее был дефицит..."

В начале моего путешествия у меня сердце сжималось при мысли о фермерах. Мне казалось, что они обмануты и преданы, что они стали жертвами непреодолимых тенденций в развитии экономики, что им катастрофически не повезло. Как в свое время шахтеры, они казались мне людьми, старающимися удержать нечто важное: честную трудовую жизнь, трудовой доход, богатство британской культуры, и я входил в их дома с чувством горечи. Все это правда. Страшно видеть, как люди работают в любую погоду от зари до зари и не зарабатывают ничего, живут на пособие. Им невозможно не сочувствовать. Но мое путешествие затянулось на месяцы, и чем больше я вглядывался в происходящее, тем яснее видел, что это не вся правда. Я увидел, что те, кто держит большие хозяйства, изрядно нажились на субсидиях, на щедрых брюссельских чеках середины 1980-х; что ради своих жирных кусков они уничтожили ландшафты, палец о палец не ударив для их защиты. Когда я рассказывал, что веду опросы среди фермеров, меня спрашивали, как я выношу все эти разговоры, ведь фермеры только и делают, что жалуются на судьбу и попрошайничают. Я не хотел верить в это, и после многочисленных бесед с фермерами, о которых пишу здесь, по-прежнему не верю. Но несмотря на все недавние беды, постигшие фермеров, сожаления по поводу их несчастий были бы слишком простым ответом. Если говорить о людях, то нужно признать, что британское сельское хозяйство - крепкий коктейль, смесь ужаса и неизбежности, безнадежности и вины, хотя это вовсе не снимает серьезности его проблем.

Вот уже более двухсот лет Британия не является по преимуществу аграрной страной. Как бы ни сопротивлялось традиционное британское самосознание, мы - страна индустриальная (или, может быть, скорее постиндустриальная), и беды нашего сельского хозяйства, во всяком случае отчасти, коренятся в том энтузиазме, с которым мы некогда принялись за его индустриализацию. Мы сделали то, чего не сделали другие аграрные страны, например Франция: мы превратили наш сельский ландшафт в прерию, изуродовали нашу экосистему (и тоже на общественные деньги), причем некоторые из крупнейших в Европе ферм преобразовали в чудовищные фабрики-латифундии, тоннами пожирающие удобрения и распыляющие пестициды, а также поставили на бешеный конвейер производство монокультуры - с прямым расчетом на извлечение максимальных доходов и на получение европейских субсидий. Один из сотрудников министерства напомнил мне, что даже эпидемия коровьего бешенства была, по некоторым признакам, связана с чрезмерной интенсификацией производства: "Кормить коров жиром и спинным мозгом других животных - дешевый и эффективный способ ведения хозяйства на промышленной основе, но к такому никогда не прибегали традиционные британские фермы. Это европейское нововведение, подхлестнутое погоней за сверхприбылями. Каковы результаты, вы видите сами..."¹³ Фермы в других частях Европы не с такой готовностью отказались от старого, не с такой легкостью перестроились на получение поощрений за интенсификацию производства.

Будущее представляется весьма зловещим. Генетически модифицированные культуры (ГМК) в глобальном масштабе искажают взаимодействие человека с землей, на которой он живет. Некогда фермеры заботились о разнообразии культур на своих полях, теперь же новые методы, и особенно ГМК, открыли дорогу к сельскохозяйственному производству крупным корпорациям, то есть людям, не живущим на возделываемой земле и равнодушным к ее нуждам. Громадные селекционные компании, заручившись патентами на результаты своих генетических опытов, ради прибылей выворачивают наизнанку целые экосистемы. В книге "Прекрасные новые семена: чего ждать фермерам от ГМК" описаны подспудные эффекты интенсификации хозяйства за счет ГМК¹⁴.

"Сегодня биотехнологический гигант Monsanto и ему подобные фирмы через патенты и трансгенетические семена косвенно захватили монополию на селекцию. Они продают очень дорогие семена, требующие к тому же больших расходов на их выращивание. Но этого мало: фермер не имеет права использовать семена собранного урожая для нового сева и скрещивания... Это настоящая генетическая революция, которая может привести к перерождению сельского хозяйства и запланированной ликвидации малых ферм..."

Семенная революция происходит в Индии, в Алжире, а в последнее время и в таких странах, как Зимбабве¹⁵. Она, среди прочих факторов, обещает превратить в сущий ад жизнь фермеров Йоркшира и Уилтшира, работающих по старинке.

В 1998 году в печать попал секретный документ фирмы Monsanto. В нем один из сотрудников исследовательского отдела фирмы выражает серьезное беспокойство по поводу непопулярности ГМК среди британцев, но с большим удовлетворением сообщает, что некоторых членов парламента удалось склонить к мысли о ее потенциальных преимуществах. В парламенте и в министерствах, говорилось в документе, не сомневаются, что со временем все наладится. От себя автор письма добавляет: "Я убежден, что через пять лет все будут с удовольствием есть генетически модифицированные яблоки, сливы, персики и горох..."

В 1999 году правительство Тони Блэра израсходовало 52 млн. фунтов на разработку ГМК и 13 млн. - на совершенствование промышленных биотехнологических методов. В тот же год оно отпустило всего 1,7 млн. фунтов на поддержку органического фермерства. Сам Блэр по мере развития дискуссии о ГМК метался из одной крайности в другую, побуждаемый то своим почтением к большому бизнесу, то страхом перед газетой "Daily Mail". Поначалу он высказался в пользу всесторонних разработок ГМК. На европейской конференции по биологическим наукам в 2000 году он сказал: "Геном человека сегодня доступен

всем пользователям интернета, но предпринимательство, почва для которого создана патентной системой, пока бездействует..." Другие, и весьма заметные, фигуры выразили свое несогласие с этим. На веб-сайте принца Чарльза появилось высказывание: "Мы не должны произвольно распоряжаться строительными блоками дающей жизнь генетической информации". Правительство попросило канцелярию принца снять это высказывание. Председатель совета по науке и образованию Британской медицинской ассоциации сэр Уильям Эшер сказал: "Поскольку джин ГМК вырвался из бутылки, можно ожидать, что он необратимо изменит нашу среду обитания..." Консультативный совет англиканской церкви по вопросам нравственности отверг просьбу министерства сельского хозяйства предоставить 125 тысяч акров церковных земель для опытов с ГМК. <...>

Бедные, забытые, угнетенные хозяева британского ландшафта, держащие горстку животных в память о добром старом времени, но забивающие прочих, которых им не по карману продать; фермеры вроде Брайана Карутерса, который живет в окрестностях Кезика со своими коровами галловэйской породы и воспитывает детей на государственное пособие; или свиноводы из Суффолка - все они говорили мне, что большой сельскохозяйственный бизнес вынес им смертный приговор. Один из них в ответ на мой вопрос, что он собирается делать, пожав плечами, ответил: "Перебираться во Францию". Писатель Грэм Харви знает, где искать причину бедствий: "В начале 1950-х в Великобритании было около 454 тысяч ферм. Сейчас осталась половина, из которой 23 тысячи производят половину всего, что дает наше сельское хозяйство. В период беспрецедентной материальной поддержки исчезло почти четверть миллиона ферм. Британский рацион теперь определяют промышленники и финансисты Сити..."

Преодолевая с грехом пополам один сельскохозяйственный кризис за другим, правительство наконец уразумело (хотя и по сей день не говорит об этом в полный голос) нарастающую бедственность политики субсидий. <...>

Для общественности позиция правительства такова: крупномасштабное латание дыр с помощью брюссельского финансирования, не причиняющее вреда окружающей среде, с постоянной оглядкой на перемены на мировом рынке. Одна из сотрудниц министерства сельского хозяйства обмолвилась в разговоре со мной, что в правительстве обеспокоены положением гораздо больше, чем готовы открыто признать. Она добавила:

"Все это напоминает мне крах британской угольной промышленности, но пока не нашлось желающих взять на себя роль Йэна Макгрегора¹⁶. Со времени эпидемии коровьего бешенства в стране исчезло 110 тысяч голов крупного рогатого скота: похоже, фермеры сжигали трупы на своей собственной земле. Тут, кроме того, затронута культура как целое. Никто не хочет признать, что исчезает часть традиционного уклада английской жизни, что прежнее фермерство уходит в прошлое. Людям, вероятно, всегда будет нужен хлеб, но нигде не сказано, что его обязательно выращивать в Великобритании. Катастрофу в сельском хозяйстве вовсе не следует воспринимать как нечто временное или как несчастное стечение обстоятельств. Нет, просто что-то из традиционного фермерства у нас действительно кончилось, не все, а что-то, - но никто не хочет посмотреть правде в глаза". <...>

Самое полное представление о состоянии дел дает обзор консультационной фирмы Deloitte & Touche "Положение в сельском хозяйстве" на осень 2000 года: "Если говорить о заработках, то этот год был худшим для фермеров со времени начала наших обзоров, то есть за последние 11 лет". Некоторые факты просто выходят за пределы понимания. "За последние пять лет чистый доход семьи на ферме в 200 гектаров упал с 80 тысяч до 8 тысяч фунтов... Те фермеры, которые в последнее время значительно расширили свое хозяйство... не в состоянии поддерживать рентабельность при падении цен на продукты". <...>

Зато у продуктовых супермаркетов дела идут превосходно. Доход (без учета налогов) сети супермаркетов Tesco подскочил с 551 млн. фунтов в 1995 году до 842 млн.; доход компании Asda - с 258 млн. до 410 млн.; доход компании Safeway - с 176 млн. до 341 млн. Компания Somerfield: 92 млн. в 1996 году, 208,5 млн. - в 1999 году, Sainsbury's: 809 млн. в 1995 году, 888 млн. - в 1999 году. Крупнейшей остается сеть Sainsbury's, хотя Tesco уже наступает ей на пятки. Из трехтомного отчета комиссии по конкуренции можно заключить, что закупочная политика супермаркетов (всех; но на Tesco, по общему мнению, лежит наибольшая вина) нацелена на извлечение максимальной прибыли не в последнюю очередь за счет фермеров и сельскохозяйственных рабочих. На это недостаточно обращали внимание: хотя вот уже пять лет британские супермаркеты жалуются на падение рентабельности, на деле они имеют громадные прибыли, тогда как те, кто поставляет им продукцию, живут на грани полного разорения.

Более или менее очевидны три особенности британских супермаркетов. Во-первых, цены в них гораздо выше, чем в супермаркетах других стран ЕС или США. Во-вторых, эти цены разительно выше цен, по которым продукты закупаются у фермеров. Это, как сказано в отчете комиссии по конкуренции, "свидетельствует о том, что некоторые гастрономические фирмы наживаются на кризисе в сельском хозяйстве". В-третьих, многие полагают, что рост гигантских супермаркетов на окраинах ударил по торговым центрам в городах и привел к исчезновению маленьких лавок. В каждом из трех обвинений есть доля правды. В Великобритании пища обходится в среднем на 12-16 процентов дороже, чем во Франции, Германии или Нидерландах. (Эта тенденция усугубляется сильным курсом фунта.) В отчете комиссии говорится: "В условиях конкуренции естественно было ожидать, что наибольшая тяжесть от потрясений в сельском хозяйстве ляжет не только на плечи фермеров, но и розничных продавцов; однако покупательная способность соперничающих сторон привела к тому, что от возрастания цен мелким поставщикам, таким как фермеры, пришлось тяжелее всех". И однако же, проблемы фермеров - это проблемы фермеров.

На рынке же господствует потребитель. Проблемы окружающей среды, благосостояния людей, условий труда на фермах и справедливости сделок не входят в компетенцию комиссии по конкуренции: она интересуется только тем, в какой мере главные супермаркеты посягают на право потребителя получать товары по реальной цене. И если читать между строк отчета, то вырисовывается картина полного равнодушия к состоянию сельского хозяйства со стороны некоторых супермаркетов. Вновь и вновь мы находим свидетельства того, до какой степени розничная торговля выжимает соки из производителей. Например, супермаркеты вынуждают производителей соглашаться "на различные не связанные со стоимостью продукта платежи или скидки, причем иногда задним числом; они навязывают изменения в существующих контрактах или вносят эти изменения "без надлежащего уведомления"; они "безосновательно перекладывают риск потерь на поставщиков".

Иными словами, если супермаркет намерен выставить какой-либо продукт на своих прилавках, он найдет способ потребовать и получить от производителя плату за оказанную ему милость. Общий объем продажи бакалейно-гастрономических продуктов составил в 1998 году 90 млрд. фунтов, из которых 84 процента пришлись на Asda, Morrisons, Safeway, Sainsbury's, Somerfield и Tesco. Все эти компании признают, что "требуют платы от производителей за хранение и выставление на продажу их продуктов", а также "за лучшие места на полках супермаркета". Существуют поборы и за то, чтобы товары рекламировались внутри супермаркета (это называется pay to play - "плати за песню"). Супермаркеты оказывают на производителей давление различными путями:

- требуют улучшения условий договора в обмен на расширение ассортимента и увеличение количества продуктов производителя в супермаркете;

- отказываются от какого-либо продукта, но тут же соглашаются взять его назад на условиях скидки;

- требуют от производителей платы за адресную рекламу продукта;

- делают на упаковке продукта надпись, из которой можно заключить, что он британский, в то время как на самом деле он импортный. Жалобы на такие подтасовки обычно поступают от держателей свиноферм и касаются свинины, ветчины и бекона. Компании Safeway, Sainsbury's и Tesco отказываются признать, что прибегают к этому приему¹⁷;

- перекладывают на производителя коммерческий риск. Обычно это происходит так: задним числом супермаркет побуждает производителя снизить цену на продукт, согласованную в момент покупки; требует компенсации от производителя за продукт, который принес меньший доход, чем ожидалось; требует компенсации за продукцию, срок годности которой истек; требует забрать назад и оплатить непроданную продукцию; отказывается выплатить компенсацию производителю, когда супермаркет ошибается в прогнозировании спроса на товар;

- прекращают дела с производителями, которые из-за погодных условий не сумели поставить согласованное количество продукции;

- требуют от производителя оплатить специальную упаковку не оправдавшей ожиданий продукции, которую супермаркет заново выставляет на продажу;

- требуют от потенциальных производителей частично оплачивать приезды управляющего по закупкам, иллюстративные материалы, этикетки, встречи с потребителями, изучение рынка или принимать у себя в качестве гостей сотрудников супермаркета;

- требуют частично оплатить затраты на смену штрих-кода или упаковку с указанной ценой, если продукт идет по сниженной цене.

- навязывают производителям услуги определенных компаний, скажем, транспортных и упаковочных, изготовителей этикеток. Одному из поставщиков была навязана транспортная компания, которая теперь фактически диктует цены на перевозки и условия перевозок. Ему нельзя пользоваться услугами не такой крупной и более дешевой компании. Британская федерация печатников свидетельствует, что за место в списке, рассылаемом супермаркетами производителям, печатник должен либо делать скидки, либо платить супермаркету специальный сбор. Национальный союз фермеров заявил комиссии по конкуренции, что "некоторые супермаркеты указывают, где производителю следует покупать упаковку и к каким транспортным компаниям обращаться за перевозкой товаров, тем самым лишая производителей возможности сэкономить на этих услугах".

Не все супермаркеты прибегают к этим мерам, но производители и поставщики утверждают, что вообще такие меры очень распространены. <...>

Когда я приехал в Отфорд, погода была типично английская: моросил мелкий дождь, превращая все вокруг в сплошную кляксу. Живые изгороди были пропитаны влагой, как губки. Трава хлюпала под ногами. Дорога и въезд на ферму были в грязи. Приближался вечер, и белесое и холодное кентское небо быстро темнело. Йэна и Энн Картеров я нашел в гостиной их дома. На Энн был голубой костюм с искусственным цветком мака, приколотым к лацкану¹⁸. Она - местный мировой судья, воспитана в уважении к закону, гостеприимна, прекрасно и последовательно излагает свои мысли на правильном языке Южной Англии. Йэн проще - развалившись в кресле и вытянув, совсем как подросток, свои длинные ноги, он свободно и с явным удовольствием говорит обо всем, что знает и чего не знает. Оба неодобрительно качают головами, слушая мои вопросы.

- Сегодня, чтобы что-то зарабатывать на земле, нужно 2500 акров, - говорит он. - Еще относительно недавно хватало шестисот, причем с подержанной техникой. При этом вы могли позволить себе послать детей в хорошую школу, а отпуск проводить на юге Франции. Сейчас об этом нечего и думать.

- Именно так, - соглашается Энн. - Компании, производящие удобрения, навязывают определенные виды своей продукции. Из-за этих ужасных субсидий овец развелось слишком много. И вся природа вокруг изменилась до полной неузнаваемости. <...>

London Review of Books, March 22, 2001
Перевод Юрия Колкера

Библиография:
Malcolm Stansfield, E. S. Carter. British Farming: Changing Policies and Production Systems. - Diamond Farm Book Pubns, 1998.
John Martin. The Development of Modern Agriculture: British Farming Since 1931. - Palgrave Macmillan, 2000.
Robert Ali Brac de la Perriere and Franck Seuret. Brave New Seeds: The Threat of GM Crops to Farmers. - London: Zed Books Ltd, 2000.

Примечания:

поставить закладку

предыдущая	в начало	следующая