Данная страница содержит материалы дискуссионного характера.
Они могут не отражать официальную точку зрения Коммунистической Партии Российской Федерации и приводятся для ознакомления.
По всем вопросам просьба обращаться к авторам.
Левые в пост-коммунистическую эпоху: 15 лет кризиса и обновления.
14.05.2004
Борис Кагарлицкий
Крах советской системы и развал Восточного блока привел к острому кризису в левом движении. Речь идет не только о коммунистических партиях, которые себя с этой системой в той или иной мере отождествляли. Кризисом оказались затронуты и другие течения левых - от социал-демократов до троцкистов, не исключая даже "зеленых". На первых порах некоммунистические левые ожидали, что крах коммунистического движения откроет для них новые возможности, позволив заполнить образующийся вакуум. Но этого в конце 1980-х и в начале 1990-х не произошло.
Духовный кризис, охвативший левый фланг, не мог не сказаться на всех его течениях по двум причинам. Во-первых, под сомнение была поставлена сама идея о том, что возможна какая-то успешная альтернатива капитализму. Если прежде сосуществование двух систем оставляло теоретическую возможность и какого-то третьего, четвертого и т.д. пути, то теперь торжествовало мнение, что путь может быть только один, всё остальное "тупики истории". Сама же история, согласно теориям Френсиса Фукуямы, прекращала свой бег, поскольку отныне альтернативность общественного развития признана невозможной в принципе.
С другой стороны, существование советской угрозы заставляло правящие классы Запада идти по пути социального компромисса, заботиться о консолидации общества во имя защиты демократической модели. Уступки трудящимся были не просто частью политики правящего класса, они были институционализированы с рамках системы "передовой демократии", сложившейся в Европе после Второй мировой войны. Тем самым у социал-демократических партий было гарантированное поле деятельности.
Крах СССР и конец коммунистической угрозы означал, что правящие круги более не испытывали потребности в социальном компромиссе. Уже упадок СССР в конце 70-х годов создавал условия для постепенного перехода от политики социального компромисса к политике классового реванша буржуазии. Поле действия традиционной социал-демократии сужалось до минимума.
Возникла тупиковая для левых ситуация: получалось, что капитализм не только невозможно было свергнуть, заменить другой системой, но невозможно было и реформировать, улучшить и т.д. Революционеры и реформисты равно оказались не у дел.
Наряду с этим существовали и другие факторы кризиса. Часто приводят в пример технологическую революцию, уменьшившую на Западе численность индустриального пролетариата и тем подорвавшую социальную базу левых. Этот аргумент, однако, не соответствует эмпирическим фактам. Во-первых, на протяжении 1980-1990-х социальная и электоральная база левых эволюционировала вместе с изменением технологической основы общества и левые сравнительно легко нашли новую опору в рядах пост-индустриального пролетариата (легкость этого прорыва была предопределена событиями революционного 1968 года). Во-вторых, тезис об исчезновении индустриального пролетариата преувеличен. Традиционные рабочие специальности массово сохраняются несмотря на все мифы о постиндустриализме, более того, потребность общества в массах неквалифицированных рабочих, людей физического труда (особенно в сфере услуг) не сокращается по мере технологических преобразований, а растет - это один из парадоксов технологического переворота при капитализме. Теоретики постиндустриализма не заметили, что технологический переворот коснулся потребления в гораздо большей степени потребления, нежели производства. Именно поэтому он, с одной стороны, бросался в глаза, создавая, пользуясь термином Брехта, эффект самоочевидной, "объективной видимости", а с другой стороны, создавалась не постиндустриальная экономика, а новая, постиндустриальная модель потребительского общества. Другое дело, что изменение структуры занятости сопровождалось на Западе возникновением нового этнического разделения труда, переходом неквалифицированного труда к иммигрантам, часто не гражданам соответствующей страны, принадлежащим к другой культуре и т.д. А это не могло не нанести ущерба рабочему движению, особенно его профсоюзной части.
Гораздо более важным фактором кризиса левых было постепенное исчерпание ресурсов традиционной кейнсианской модели регулирования рынка, допускавшей инфляцию в качестве одного из инструментов государственной экономической политики. Инфляция вышла из под контроля, традиционные механизмы регулирования начали разлагаться. Этим воспользовались транснациональные корпорации, навязавшие правительствам собственную неолиберальную повестку дня.
Дело, разумеется, опять же не в "невозможности" регулирования в новых условиях (так, например, компьютерные системы могут быть использованы и для перевода денег и для контроля за этим процессом). Дело в том, что кризис старой модели регулирования совпал с появлением у правящего класса возможности и потребности отбросить любое сковывавшее его регулирование. Это совпадение было, разумеется, не случайным, но подробный анализ процесса лежит за пределами данного доклада (сошлюсь лишь на собственную книгу The Twilight of Globalisation и на работы английского экономиста Алана Фримана).
Стратегия адаптации
Можно сказать, что на первых порах левые выбрали в большинстве случаев одну из двух "стратегий адаптации". Меньшинство, пытавшееся сохранить верность традиционным позициям, замкнулось в сектантском мирке, фактически игнорируя происходящие перемены. Более распространенным, однако, был другой подход. Крупнейшие левые партии начали резко сдвигаться вправо, фактически принимая неолиберальную идеологию и политику, предлагая себя в качестве более гуманных (и социально ответственных) проводников "единственно возможного" курса. В этом направлении эволюционировали как социал-демократы (Лейбористы в Англии, SPD в Германии и др.), так и бывшие коммунистические партии, одновременно менявшие название (Партия демократических левых в Италии). Та же тенденция характерна для многих бывших правящих компартий Восточной Европы (Польша, Венгрия). Большинство коммунистических партий бывшего Восточного блока выжили, превратившись в социал-демократические. В этом качестве они смогли вернуться к власти, однако, социально-экономическая программа "левых" правительств оказалась идентична программе правых.
Поскольку левые партии принимали неолиберальную программу, становилось практически невозможно отличить правых от левых. Специфической линией раздела стали культурные вопросы. В частности, левые по-прежнему критически относились к клерикализму, были менее подвержены национализму и, по крайней мере, на уровне риторики, выступали против ксенофобии. Тем самым левые выступали просто как последовательные либералы классического типа. Напротив, правые партии всё более сдвигались к национал-консерватизму. По существу мы вернулись к ситуации середины XIX столетия, когда социалистических левых как самостоятельной силы не было, а существовали лишь более или менее прогрессивные тенденции внутри буржуазной политики.
Поскольку невозможно разбирать случай каждой отдельной партии и страны, достаточно сказать, что значимыми исключениями из общего правила оказались Восточная Германия и Россия. Причем эти два случая в известном смысле противоположны друг другу.
В землях бывшей ГДР на основе бывшей государственной партии (Социалистическая Единая партия Германии) возникла Партия Демократического Социализма. После объединения Германии ПДС превратилась в общегерманскую партию, однако в течение длительного времени основные позиции партии были на Востоке страны. В отличие от других пост-коммунистических организаций, ПДС заняла позиции слева от социал-демократии, близкие к скандинавским левосоциалистическим партиям (Левая партия Швеции, Социалистическая левая партия Норвегии и др.)
Феномен ПДС объясняется несколькими специфическими для Восточной Германии факторами. Строго говоря "объединение Германии" представляло собой "Аншлюс" восточных земель.
В отличие от других стран бывшего советского блока, где новая буржуазная элита формировалась в той или иной мере на основе старой номенклатуры, в землях бывшей ГДР собственность и ключевые экономические позиции были захвачены западногерманскими концернами. В результате восточногерманское общество, сделавшись капиталистическим, не стало в полной мере буржуазным. Если в России наиболее дееспособная и энергичная часть старой элиты пошла в бизнес или возглавила правые партии, то для элиты ГДР такой возможности не было (если не считать среднего и мелкого бизнеса).
Точно так же и политическая система не оставляла ПДС возможности для движения вправо, поскольку все места справа были уже заняты "западными" партиями. Единственная возможность выжить и распространить свое влияние на западные земли состояла в том, чтобы занять достаточно радикальные позиции на левом фланге. Другое дело, что на протяжении всей своей истории ПДС сталкивалась с непрекращающимся кризисом идентичности. Вставал вопрос о том, какова политика современной левой партии, является ли она просто критиком системы или выступает за слом системы, какова допустимая мера радикализма, как совместить его с успешной работой в органах местной власти и т.п. По мере того, как ПДС становилась всё более успешной политической силой, в ней зрело убеждение, что необходим сдвиг вправо, без которого она не может стать "серьезной" партией, способной участвовать во власти. Иными словами, ПДС начала вырабатывать собственный вариант "стратегии адаптации". Из программы ПДС исчезли почти все упоминания об общественной собственности, кроме одного очень общего, ни к чему не обязывающего пассажа. Отчасти положение ПДС облегчалось непрерывным сдвигом вправо социал-демократов. В свою очередь ПДС могла, сдвигаясь вправо, сохранять свою идентичность в качестве принципиальной левой силы, как бы занимая траншеи, оставленные социал-демократами. В условиях, когда СДПГ фактически превратилась по своей политике (но не по социальной базе) в либеральную партию, ПДС могла выступать в качестве "настоящей" социал-демократии. Однако ненадежность этого положения выявили события начала 2000-х годов. С одной стороны, умеренность ПДС (и отсутствие у неё собственной политики в земельных коалициях с СДПГ) привела к потере части избирателей и, в конечном счете, поражению на выборах в Бундестаг. А с другой стороны, в СДПГ вновь заявило о себе левое крыло. Наконец, ПДС пыталась найти собственную нишу в качестве последовательной антивоенной партии, но здесь, совершенно неожиданно, в 2002-2003 годах инициативу перехватили социал-демократы, выступившие с критикой войны в Ираке.
Российское исключение: КПРФ
На европейском фоне Россия выглядит совсем особым случаем. Левых в западном понимании здесь в 1990-е годы практически нет, а их место занимает КПРФ, представляющая собой весьма странное и, с идеологической точки зрения, крайне противоречивое образование.
С одной стороны, КПРФ не является сталинистской или ортодоксально-коммунистической партией (в отличие от компартий Греции, Украины или Чехии). Она весьма далеко ушла от советских доктрин и даже превратившаяся в идеологию ностальгия по СССР весьма далека от советской официальной трактовки того, чем являлось союзное государство. СССР представляется в идеологии КПРФ не первым в мире государством рабочих и крестьян, не обществом, построенном на дружбе народов, не проектом, ставшим возможным благодаря насильственному разрушению старой империи, а, напротив, прямым преемником и продолжателем этой империи. Официальный атеизм сменился не веротерпимостью, а клерикализмом, братанием с православными иерархами. А интернационализм заменен национализмом, причем в достаточно демонстративной форме - лозунг "пролетарии всех стран соединяйтесь" удален с партийной символики. Поиск "мировой закулисы" и "сионистского заговора" стал любимым развлечением партийных идеологов.
Подобные выступления подталкивали значительную часть левых интеллектуалов к том, чтобы записать КПРФ в правые, определить как фашистскую партию или некое подобие партии Ле Пена и Хайдера на русской почве. С другой стороны, либералы продолжали обвинять КПРФ в сталинизме. Что, кстати, является абсолютной ложью: КПРФ до сталинизма не доросла, она вообще не доросла до какой-то внятной, претендующей на научное обоснование и политическую последовательность идеологии. Превращение её в классическую сталинистскую партию было бы шагом вперед по сравнению с тем, что мы имеем сегодня.
КПРФ представляет собой своеобразное объединение коммунистов, социалистов, национал-либералов, монархистов, клерикалов, атеистов, антифашистов, фашистов, черносотенцев, белогвардейцев, большевиков-ленинцев и ревизионистов-сталинцев, погромщиков, правозащитников, интернационалистов, а также изрядного числа деидеологизированных прагматиков, объединенных только тем, что всем по каким-то причинам не нашлось места в партии власти. Эволюцию КПРФ можно, таким образом, представить в виде ещё одного варианта "стратегии адаптации", только особо извращенного.
Противоречивость положения КПРФ определяется не только специфическими особенностями менталитета её лидеров, но скорее наоборот, способность партии существовать и функционировать с такими лидерами и такими идеями определяется специфическими уникальными условиями России 1990-х годов - общества дезорганизованного и дезориентированного.
После финансового кризиса 1998, когда начался экономический рост и произошла бесспорная, хотя, на мой взгляд, недолговечная, стабилизация российского капитализма, общественная ситуация изменилась. В стране начало происходить "нормальное" для капитализма классообразование. Это привело, в свою очередь, к тому, что право-левый, "красно-белый союз", ставший по факту идеологической основой партии, распался, став технически невозможным. Правые элементы оппозиции начали тяготеть к президенту Путину с его программой "сильного государства". Значительная часть социальной базы КПРФ ушла к "Единой России". В свою очередь, КПРФ получила нового избирателя - молодого, квалифицированного, образованного, левого. Но этого избирателя уже не устраивала старая партия. Его лояльность совершенно не гарантирована. Таким образом изменение социальной базы, которое при прочих равных условиях могло бы являться великим благом для левой оппозиционной партии, оказалось бедствием, КПРФ погрузилась в глубокий кризис, симптомом которого было поражение на декабрьских выборах 2003 года в Государственную Думу.
Новые антисистемные движения
В то время, как левые партии повсеместно сталкивались с кризисом политики и кризисом идентичности, вне их и в известной мере в противовес им выросло новое левое движение, получившее название "антиглобалистского".
Массовые протесты во время крупных международных мероприятий, начавшиеся с выступлений против встречи Всемирной торговой организации в Вашингтоне в ноябре 1999 года, знаменовали появление на политической сцене нового поколения радикальных активистов. Когда в 1999 году 60-тысячная толпа сорвала встречу Всемирной Торговой Организации (WTO) в Сиэтле, это оказалось полной неожиданностью даже для лидеров и организаторов демонстраций. В апреле 2000 года для того, чтобы обеспечить работу Международного Валютного Фонда и Мирового Банка в Вашингтоне на улицах американской столице на несколько дней пришлось ввести нечто вроде осадного положения, а полиция прибегала к превентивным арестам. Эпицентром волнений оказались именно США, переживавшие в конце 90-х небывалый экономический подъем. Но, как и в 60-е годы, среди молодого поколения начала распространяться уверенность в том, что этот подъем не только оплачен усилением эксплуатации стран "третьего мира", но и не помогает разрешить социальные противоречия, от которых страдает само американское общество.
Либеральные комментаторы в России тут же окрестили протестующих "луддитами", пытаясь изобразить их в отсталыми неудачниками, "не вписавшимися в рынок" и выступающими против технического прогресса. На самом деле участники протеста не только представляли молодое поколение, выращенное в новую эпоху и максимально к ней приспособленное, но и по своему социальному и профессиональному составу явно относились именно к представителям "новой экономки" самая распространенная среди них профессия - компьютерный программист. Протесты в Сиэтле были с энтузиазмом поддержаны местной "технологической интеллигенцией", значительная часть которой работает на Microsoft. Люди протестовали против системы не потому, что им не нашлось места в "прекрасном новом мире" глобальных корпораций, а потому что сам социальный порядок их не устраивает.
"Анти-глобалистское" движение в действительности стоило бы назвать антикапиталистическим. А можно было бы говорить про глобальное демократическое движение, ибо по своим целям оно мало отличается от традиционных демократических движений начиная с американской революции XVIII века. Тогда в Бостоне колонисты возмутились, что их законы и налоги устанавливает лондонский парламент, который они не выбирали. Суммируя требования нового протестного движения можно сказать, что оно всего-навсего требует чтобы любые решения принимались только и избранными народом органами и в соответствии с признаваемыми самим народом законами. Другое дело, что это требование, если его применять последовательно означает фактический пересмотр всей глобальной экономической политики последних 20 лет, ибо она практически нигде и никогда не была одобрена населением в полном объеме.
Новые "анти-глобалистские" движения бросили вызов не только буржуазным элитам, но, не в меньшей мере, и политическим бюрократиям, как социал-демократическим, так и "радикальным". Тем самым они вынудили политические партии приспосабливаться к новой ситуации. Изменив соотношение политических сил, протестные движения сами по себе не могут достигнуть своих стретегических целей без участия партий. Однако партиям предстоит трансформироваться и усвоить уроки радикализма, которые преподали им массовые движения. Многие называют это "третьей левой" - пришедшей на смену как "старому" рабочему социализму, так и "новым левым" 60-х годов. В отличие от "новых левых" эта молодежь не находится в конфликте со старшим поколением как таковым, не обособляется от рабочего движения. Они восстали не против буржуазной пошлости, а против глобального капитализма.
Обновление левой оппозиции
Механическое противопоставление "хороших" новых движений и "плохих" старых партий является в подобной ситуации естественным соблазном. Однако новые движения тоже не свободны от собственных противоречий. Они разделены на реформистов и радикалов. Что гораздо важнее, однако, они не выработали эффективных форм политической организации на национальном уровне, заменив их глобальными, региональными и национальными социальными форумами, которые пригодны для дискуссий, но не для действия. Политические партии остаются незаменимым инструментом для преобразования общества, и они не могут быть заменены стихийными движениями. Точно так же при всех ограничениях внутрипартийной демократии, этот механизм имеет целый ряд преимуществ перед стихийной сетевой координацией, которая не защищена от манипулирования, безответственности и элементарной неэффективности. Стихийная координация успешно работает в моменты революционного подъема, но далеко не так надежна в спокойные годы, а тем более - в условиях, когда движение идет на спад. Партии - стабильнее, они создаются не на один год.
Открывающаяся перспектива - не замена партий движениями, а соединение партий с движениями. Причем соединение, основанное на равноправии и открытости. В идеологическом плане, впрочем, именно партиям надлежит извлечь для себя уроки из опыта 1990-х годов, причем уроки эти должны быть прямо противоположными тем урокам, которые были извлечены из краха СССР. Лозунг антиглобалистов "Иной мир возможен!" важен именно тем, что вновь открывает возможности для поиска, формулирования, и реализации социалистической альтернативы капитализму.
Разумеется, необходимо критически осмыслить итоги советского эксперимента и его неудачу, но не менее важно сделать выводы из произошедшего у нас на глазах краха неолиберального капитализма. В сущности, речь идет о том, чтобы левые преодолели свой кризис идентичности самым простым образом, не боясь и не стесняясь снова быть левыми, а следовательно и проводить политику, принципиально отличающуюся от либеральной. Нет ничего принципиально невозможного или недопустимого ни в общественной собственности, ни в прогрессивных налогах, ни в регулировании экономики, ни даже в протекционизме. Другой вопрос, в том, что все эти принципы левой политики должны быть переосмыслены в соответствии с реальностью сегодняшнего дня.
Левые должны просто стать самими собой, отбросив стратегии адаптации.
В основе всех наших действий должны лежать демократические методы. Социализм потерпел моральное поражение в ХХ веке, это в том, что он не смог доказать, что обеспечит большую по сравнению с капитализмом демократию. И дело не только в советском опыте, который я лично не считаю в полной мере социалистическим, но и во всем опыте левого движения включая социал-демократов и даже анархистов.
Именно поэтому сейчас так важны идеи демократии участия. Именно поэтому такое значение имеет сегодня внутренняя демократия и плюрализм в левом лагере. Именно поэтому особенно важны новые методы взаимодействия левых с гражданским обществом (при всем понимании нами ограниченности и извращенности развития гражданского общества при капитализме).
В известном смысле левым в России легче. Во-первых, потому что надвигающийся авторитаризм выдвигает в повестку дня демократическое сопротивление. И в условиях краха отечественного либерализма именно левые по факту становятся ведущей демократической силой. Они могут не справиться с этой задачей, но тогда с ней не справится никто. Во-вторых, в России нет устоявшихся институтов гражданского общества и партийно-политической системы. Преодолевать инерцию демократии зачастую гораздо труднее (в политическом, конечно, смысле), чем бороться против авторитаризма.
Кризис оппозиции, охвативший российское общество в начале 2000-х годов является предвестником появления новых политических сил, гораздо более современных, дееспособных, внутренне органичных и настроенных не на воспроизводство мифов, а на изменение системы.
В подобных условиях российским левым надо перестать комплексовать по поводу своей "неправильности" и "отсталости". Напротив, то, что мы считаем своей слабостью и несчастьем, может снова, как и в начале ХХ века оказаться нашим историческим преимуществом. Мы можем начать с почти чистого листа, создав новые формы политической организации левых, и тем самым оказать немалую услугу нашим товарищам в других странах.
