Иммануил Кант

Логика

Источник сканирования: ИММАНУИЛ КАНТ ТРАКТАТЫ (публикуется по изданиям: Иммануил Кант. Сочинения в шести томах. М: Мысль, 1966. Т. 4. Ч. 1. И. Кант. Трактаты и письма. М.: Наука, 1980.). СПБ.: Санкт-Петербургская издательская фирма РАН (редакционная коллегия серии «Слово о сущем» В. M. KAMHEB, Ю. В. ПЕРОВ (председатель), К. А. СЕРГЕЕВ, Я. А. СЛИНИН, Ю. Н. СОЛОНИН Редактор издательства Н. А. НИКИТИНА)

OCR: А. Ю. Матюнин, 2003

ВВЕДЕНИЕ

I. Понятие логики

Все в природе, как в неживом, так и в живом мире, происходит по правилам, хотя мы не всегда знаем эти правила. — Вода падает по законам тяжести, и у животных движение при ходьбе также совершается по правилам. Рыба в воде, птица в воздухе движутся по правилам. Вся природа, собственно, не что иное, как связь явлений по правилам, и нигде нет отсутствия правил. Если нам кажется, что мы нашли таковое, то в этом случае мы могли бы лишь сказать, что правила нам неизвестны.

Применение наших способностей (Kräfte) также происходит по известным правилам, которым мы следуем сначала не сознавая их, пока постепенно, благодаря опыту и продолжительному применению своих способностей, не достигаем их познания и в конце концов применяем эти правила столь быстро, что стоит большого труда мыслить их in abstracto. Так, например, общая грамматика есть форма языка вообще. Говорят, однако, и не зная грамматики, но говорящий без ее знания — в действительности обладает грамматикой и говорит по правилам, которые он тем не менее не осознает.

Как и все наши способности в совокупности, так, в особенности, и рассудок связан в своих действиях правилами, которые мы можем исследовать. Более того, рассудок следует рассматривать в качестве источника и способности мыслить правила вообще. Ибо как чувственность есть способность созерцаний (Anschauungen), так рассудок есть способность мыслить, т. е. подводить представления чувств под правила. Поэтому он настойчиво стремится отыскать правила и удовлетворяется, когда их находит. Итак, если рассудок является источником правил, то спрашивается, по каким правилам он действует сам?

Ведь нет никакого сомнения, что мы не могли бы мыслить или употреблять свой рассудок иначе, как по известным правилам. Но эти правила мы опять-таки можем мыслить сами по себе, т. е. можем мыслить их вне их применения, или in abstracto. Каковы же эти правила?

Все правила, по которым действует рассудок, — или необходимы, или случайны. Первые — те, без которых не было бы возможно никакое применение рассудка; последние — те, без которых не было бы лишь некоторого, определенного его применения. Случайные правила зависят и от определенных объектов познания и столь же разнообразны, как и сами эти объекты. Таково, например, применение рассудка в математике, метафизике, морали и т. д. Правила этого частного, определенного употребления рассудка в упомянутых науках случайны, ибо является случайным, мыслю ли я тот или другой объект, к которому относятся эти особые правила.

Но если теперь всякое познание, которое мы должны заимствовать только от предметов, мы оставим в стороне и обратим внимание исключительно на применение рассудка вообще, то мы откроем те его правила, которые просто необходимы во всех отношениях и независимы от всех особых объектов мышления, так как без них мы вовсе не могли бы мыслить. Такие правила могут поэтому рассматриваться a priori, т. е. независимо от всякого опыта, ибо они содержат лишь условия применения рассудка вообще, будет ли оно чистым или эмпирическим, независимо от различия предметов. И вместе с тем отсюда следует, что всеобщие и необходимые правила мышления вообще могут касаться только его формы, но отнюдь не материи. Поэтому наука, которая содержала бы эти всеобщие и необходимые правила, была бы наукой только о форме нашего рассудочного познания или мышления. И, следовательно, мы можем образовать идею возможности такой науки — как и общей грамматики, которая не содержит ничего, кроме одной лишь формы языка вообще, без слов, составляющих материю языка.

Такую науку о необходимых законах рассудка и разума вообще, или — что одно и то же — об одной лишь форме мышления вообще, мы называем логикой.

Как науку, занимающуюся всяким мышлением вообще, независимо от объектов как материи мышления, логику следует рассматривать:

1) как основу всех других наук и как пропедевтику всякого употребления рассудка. Но именно потому, что она совершенно отвлекается от всяких объектов;

2) она не может быть органоном наук.

Под органоном мы разумеем именно указание, как должно осуществляться определенное познание. Но это предполагает, что объект познания, которое должно возникнуть по известным правилам, я уже знаю. Поэтому органон наук не есть просто логика, ибо он предполагает точное знание наук, их объектов и источников. Так, например, превосходным органоном является математика, как наука, которая содержит в себе основание для расширения нашего познания в отношении определенного применения разума. Напротив, логика, которая, как всеобщая пропедевтика всякого применения рассудка и разума вообще, не может проникать в науки и предвосхищать их материю, есть лишь общее искусство разума (Canonica Epicuri) придавать познанию вообще форму, соответствующую рассудку, и, следовательно, лишь в этом смысле она может быть названа органоном, который служит, конечно, не для расширения, а для оценки и исправления нашего знания.

3) Но в качестве науки о необходимых законах мышления, без которых нет никакого применения рассудка и разума и которые, следовательно, суть условия, при коих рассудок единственно может и должен быть в согласии с самим собою — необходимые законы и условия его правильного применения, — логика является каноном. И, как канон рассудка и разума, логика поэтому также не может заимствовать принципы ни из какой-либо науки, ни из какого-либо опыта; она должна содержать только законы a priori, которые являются необходимыми и касаются рассудка вообще.

Правда, некоторые логики предполагают в логике психологические принципы. Но вносить в логику такие принципы столь же бессмысленно, как черпать мораль из жизни. Если бы мы заимствовали принципы из психологии, т. е. из наблюдений над нашим рассудком, то мы и видели бы лишь, как совершается мышление и каково оно при разного рода субъективных затруднениях и условиях; следовательно, это вело бы к познанию лишь случайных законов. Но в логике стоит вопрос не о случайных, а о необходимых правилах — не о том, как мы мыслим, а о том, как мы должны мыслить. Поэтому правила логики следует черпать не из случайного, а из необходимого применения рассудка, которое находят у себя помимо всякой психологии. В логике мы хотим знать не то, как рассудок существует и мыслит и как он до сих пор действовал в мышлении, а то, как он должен действовать в мышлении. Она должна учить нас правильному, т. е. согласному с самим собою, применению рассудка.

Из данного объяснения логики можно теперь вывести и остальные существенные свойства этой науки, именно что она есть:

4) наука о разуме не только по форме, но и по материи, так как ее правила почерпнуты не из опыта и так как она вместе с тем имеет своим объектом разум. Поэтому логика есть самопознание рассудка и разума, но не в смысле их способностей в отношении объектов, а в смысле одной лишь формы. Я не буду спрашивать в логике, что познает рассудок и как много он может познать, или как далеко простирается его познание? Ибо это было бы самопознанием [рассудка] в смысле его материального применения и, следовательно, относилось бы к метафизике. В логике есть лишь вопрос: как рассудок познает себя самого?

Будучи по материи и по форме наукой рациональной, логика является, наконец,

5) доктриной, или демонстративной теорией. Так как она занимается не обычным (gemeinen) и, в качестве такового, лишь эмпирическим употреблением рассудка и разума, а исключительно всеобщими и необходимыми законами мышления вообще, то она покоится на принципах a priori, из которых могут быть выведены и доказаны все ее правила как такие, с которыми должно сообразовываться всякое познание разума.

Поскольку как наука a priori, или как доктрина, логика является каноном применения рассудка и разума, она существенно отличается от эстетики, которая, будучи только критикой вкуса, не имеет никакого канона (закона), но лишь норму (образец или путеводную нить лишь для оценки), заключающуюся в общем согласии. Эстетика содержит правила соответствия познания с законами чувственности; напротив, логика содержит правила соответствия познания с законами рассудка и разума. Первая имеет лишь эмпирические принципы и, следовательно, никогда не может быть наукой или доктриной, поскольку под доктриной разумеется догматическое руководство согласно принципам a priori, где все усматривается посредством рассудка, без каких-либо указаний опыта, и она дает нам правила, следование которым доставляет требуемое совершенство.

Некоторые, в особенности ораторы и поэты, пытались резонерствовать относительно вкуса, но они никогда не могли вынести относительно него решающего суждения. Философ Баумгартен во Франкфурте составил план эстетики как науки; но лишь Хоум правильнее назвал эстетику критикой, ибо она не дает правил a priori, которые достаточно определяли бы суждение, как логика, но добывает свои правила a posteriori, а эмпирические законы, по которым мы познаем менее совершенное и более совершенное (прекрасное), превращает в более общие только путем сравнения.

Итак, логика есть нечто большее, чем только критика; она есть канон, который затем служит для критики, т. е. принципом оценки всякого применения рассудка вообще, правда лишь его правильности с точки зрения одной только формы, ибо органоном она является столь же мало, как и общая грамматика.

Вместе с тем, как пропедевтика всякого применения рассудка вообще, общая логика отличается также, с другой стороны, и от трансцендентальной логики, в которой сам предмет представляется как предмет одного только рассудка; общая логика, напротив, относится ко всем предметам вообще.

Соединяя теперь все существенные признаки, принадлежащие полному определению понятия логики, мы должны будем установить относительно нее следующие понятия.

Логика есть наука о разуме не только по форме, но и по материи, — априорная наука о необходимых законах мышления, но не в отношении отдельных предметов, а всех предметов вообще; следовательно — наука о правильном применении рассудка и разума вообще, но не о субъективном употреблении, т. е. по эмпирическим (психологическим) принципам, не о том, как рассудок мыслит, а об объективном применении, т. е. по принципам a priori, о том, как он должен мыслить.

II. Главные разделения логики. — Изложение. — Польза этой науки. — Очерк ее истории.

Логика разделяется,

1) на аналитику и диалектику.

Аналитика открывает посредством расчленения все действия разума, которые мы вообще совершаем при мышлении. Она есть, следовательно, аналитика формы рассудка и разума и по праву называется также логикой истины, так как содержит необходимые правила всякой (формальной) истины, без каковой наше знание неистинно уже само по себе, независимо от объектов. Она есть, следовательно, также не что иное, как канон для распознания (формальной правильности нашего познания).

Когда эту лишь теоретическую и общую доктрину хотят применить в качестве практического искусства, т. е. органона, то она становится диалектикой. Из простого злоупотребления аналитикой возникает логика видимости (ars sophistica, dispu-tatoria), поскольку по одной логической форме создается видимость истинного знания, признаки которого должны между тем черпаться из соответствия с объектами, следовательно, из содержания.

В прежние времена диалектика изучалась с большим прилежанием. Икусство, это под видимостью истины выставляло ложные основоположения и пыталось сообразно с ними высказывать призрачные утверждения о вещах. У греков диалектиками были адвокаты и ораторы, умевшие склонять народ, к чему они хотели, поскольку его можно было уверить в обманчивой видимости. Таким образом, диалектика тогда была искусством видимости. В логике также долгое время она излагалась под именем искусства спора, и вся логика и философия столь же долго были культурой разных болтунов для выдумывания всевозможных видимостей. Но ничто не может быть более недостойным для философа, как культивирование такого искусства. Поэтому в таком значении оно должно быть совершенно отброшено и вместо него скорее должна быть введена в логику критика этой видимости.

Тогда мы имели бы две части логики: аналитику, излагающую формальные критерии истины, и диалектику, которая содержала бы признаки и правила, благодаря которым мы могли бы узнавать, что то или другое не согласуется с формальными критериями истины, хотя и кажется прямо согласным с ними. Таким образом, в этом значении диалектика была бы полезна в качестве чистилища (Kathartikon) рассудка.

Далее логику принято разделять:

2) на логику естественную, или популярную, и на искусственную, или научную (logica naturalis, log. scholastica, sive artificialis).

Но такое разделение неправомерно. Ибо естественная логика, или логика обычного разума (sensus communis), есть, собственно, не логика, но антропологическая наука, имеющая лишь эмпирические принципы, так как она трактует о правилах естественного применения рассудка и разума, каковые познаются лишь in concreto, следовательно, помимо сознания их in abstracto. — Поэтому лишь искусственная, или научная, логика заслуживает этого имени, как наука о необходимых и всеобщих правилах мышления, которые могут и должны быть познаваемы in concreto a priori, независимо от естественного применения рассудка и разума, хотя первоначально их можно было бы находить лишь посредством наблюдения этого естественного применения.

3) Есть еще другое разделение логики — на логику теоретическую и практическую. Но и это разделение неправильно.

Общая логика, которая, будучи лишь каноном, отвлекается от всяких объектов, не может иметь практической части. Последняя была бы contradictio in adjecto, так как практическая логика предполагает знание известного рода предметов, к которым она прилагается. Поэтому практической логикой мы можем называть каждую науку, ибо в каждой из них мы имеем определенную форму мышления. Поэтому общая логика, в качестве практической, может быть лишь техникой учености вообще — органом школьного метода.

Вследствие такого разделения логика имела бы части: догматическую и техническую. Первую можно было бы назвать учением об элементах, вторую — учением о методе. Практическая или техническая часть логики была бы логическим искусством по части упорядочения и логических искусственных выражений и различений, чтобы этим облегчить рассудку его деятельность.

В обеих частях, как в технической, так и догматической, не следовало бы обращать ни малейшего внимания ни на объекты, ни на субъект мышления. — В последнем отношении логику можно было бы разделить:

4) на логику чистую и прикладную.

В чистой логике мы отделяем рассудок от остальных душевных способностей и рассматриваем, что он делает лишь сам по себе. Прикладная логика рассматривает рассудок в смешении его с другими способностями души, которые влияют на его действия и придают ему превратное направление, так что он не следует тем законам, правильность которых сам же усматривает. — Прикладная логика собственно, не должна бы называться логикой. Это — психология, в которой мы рассматриваем, как обычно происходит наше мышление, а не как оно должно происходить. Правда, она говорит в конце концов, что делать, чтобы, несмотря на различные субъективные препятствия и ограничения, применение рассудка было правильным; кроме того, благодаря ей мы можем узнать, что способствует правильному применению рассудка, каковы вспомогательные средства для этого или средства, предохраняющие от логических ошибок и заблуждений. Но пропедевтикой она все-таки не является. Ибо психология, из которой прикладная логика должна черпать все, есть часть философских наук, для которых логика и должна быть пропедевтикой.

Правда, говорят: в прикладной логике должны указываться техника, вид и способ построения науки. Но это бесполезно и даже вредно. В таком случае начинают строить, еще не имея материала, и дают форму, когда еще нет содержания. Техника должна излагаться для каждой науки.

Наконец,

5) что касается разделения логики на логику обычного (gemeinen) и спекулятивного рассудка, то заметим здесь, что эта наука вовсе не может разделяться таким образом.

Она не может быть наукой спекулятивного рассудка. Ибо как логика спекулятивного познания, или спекулятивного применения разума, она была бы органоном других наук, а не просто пропедевтикой, которая должна относиться ко всякому возможному применению рассудка и разума.

Столь же мало логика может быть продуктом обычного рассудка. Обычный рассудок есть именно способность усматривать правила познания in concreto. Логика же должна быть наукой о правилах мышления in abstracto.

Впрочем, всеобщий человеческий рассудок можно делать объектом логики, и поскольку она отвлекается от особых правил спекулятивного разума, она, следовательно, отличается от логики спекулятивного рассудка.

Что касается изложения логики, то оно может быть или схоластическим, или популярным.

Оно является схоластическим, когда соответствует любознательности, способностям и культуре тех, которые стремятся трактовать знание логических правил как науку. — Оно — популярно, когда опускается до способностей и потребностей тех, которые не изучают логику как науку, а лишь хотят воспользоваться ею для просвещения своего рассудка. — В схоластическом изложении правила должны излагаться в их всеобщности, или in abstracto; напротив, в популярном — их частном [применении], или in conctreto. Схоластическое изложение является фундаментом популярного, ибо только тот может излагать нечто популярно, кто мог бы изложить это и более основательно.

Впрочем, изложение мы отличаем здесь от метода. Под методом следует понимать вид и способ, каким может быть полностью познан известный объект, для познания которого он [метод] может применяться. Он должен выводиться из природы самой науки и, следовательно, будучи определенным наукой и необходимым порядком мышления, не может изменяться. Изложение же обозначает лишь манеру сообщать свои мысли другим так, чтобы делать доктрину понятной.

Исходя из того, что было нами до сих пор сказано о сущности и цели логики, теперь можно определить ценность этой науки и пользу ее изучения по правильному и определенному масштабу.

Итак, логика не является общим искусством изобретения и органоном истины; она и не алгебра, с помощью которой можно обнаруживать скрытые истины.

Однако она полезна и необходима как критика знания или для оценки как обычного, так и спекулятивного разума, но не для того, чтобы его учить, а лишь для того, чтобы корректировать его и согласовывать с самим собою. Ведь логический принцип истины есть согласие рассудка со своими собственными общими законами.

Что касается, наконец, истории логики, то на этот счет мы упомянем лишь следующее:

Нынешняя логика берет начало от Аристотелевой «Аналитики». Этого философа можно считать отцом логики. Он изложил ее как органон и подразделил на аналитику и диалектику. Его трактовка весьма схоластична и сводится к развитию самых общих понятий, лежащих в основе логики, что не имеет, однако, никакой пользы, кроме той, что отсюда извлекаются наименования различных действий рассудка, так как почти все он сводит к пустым тонкостям.

Впрочем, со времен Аристотеля логика не много обогатилась по содержанию, да это и невозможно в силу ее природы. Однако она может многое приобрести в отношении точности, определенности и отчетливости — существует лишь немного наук, достигших столь устойчивого состояния, что они более не изменяются. К таковым принадлежит логика, а также метафизика. Аристотель не упустил ни одного момента рассудка, и в этом отношении мы лишь точнее, методичнее и аккуратнее.

Правда, относительно «Органона» Ламберта ⁹ полагали, что он весьма обогатил логику. Но он не содержит ничего больше, как лишь тонкие подразделения, которые, как и все правильные тонкости, хотя и изощряют рассудок, но не имеют существенного применения.

Среди новых философов есть лишь два, подвинувших общую логику, — это Лейбниц и Вольф.

Мальбранш и Локк излагали, собственно, не логику, так как они трактуют и о содержании знания, и о происхождении понятий.

Общая логика Вольфа — лучшая из имеющихся. Некоторые связывали ее с Аристотелевой, например Рейш.

Баумгартен, человек в этой области весьма заслуженный, сконцентрировал вольфову логику, а потом Мейер комментировал Баумгартена.

К новым логикам принадлежит также Крузий, который, однако, не учел, какова позиция логики. Его логика содержит метафизические основоположения и постольку, следовательно, переступает границы этой науки. Кроме того, она выдвигает критерием истины то, что не может быть критерием, и тем самым оставляет свободный путь для всяких мечтаний.

В нынешнее время нет ни одного знаменитого логика, да мы и не нуждаемся ни в каких новых изобретениях для логики, ибо она содержит лишь форму мышления.

III. Понятие философии вообще. — Философия по школьному понятию и по общему понятию. — Существенные потребности и цели философствования. — Самые общие и высшие задачи этой науки.

Иногда трудно объяснить, что разумеется под той или иной наукой. Но благодаря установлению своего определенного понятия, наука выигрывает в точности и с помощью надежных оснований избегает многих ошибок, которые в нее вкрадываются, когда известную науку еще не могут отличить от родственных ей наук.

Однако, прежде чем попытаться дать определение философии, мы должны сначала исследовать сам характер различных знаний и, так как философские знания принадлежат к знаниям рациональным, выяснить, в частности, что следует понимать под этими последними.

Рациональные знания противополагаются знаниям историческим. Первые суть знания из принципов (ex principiis); последние — знания из данных (ex datis). — Но знание может возникнуть из разума и все-таки быть историческим. Если, например, литератор изучает продукты чужого разума, то его знание о таких продуктах разума лишь историческое.

В самом деле, знания можно различать:

1) по их объективному происхождению, т. е. по источникам, из которых знание только и возможно. В этом смысле все знания бывают или рациональными, или эмпирическими.

2) по их субъективному происхождению, т. е. по тому способу, каким знание может приобретаться людьми. С этой последней точки зрения знания бывают или рациональными, или историческими, каким бы путем они сами по себе ни возникали. Следовательно, объективно нечто может быть рациональным знанием, хотя субъективно оно является лишь историческим.

Некоторые рациональные знания вредно приобретать только исторически; в отношении же других это безразлично. Например, шкипер знает правила судоходства исторически, из своих таблиц, и этого для него достаточно. Если же правовед знает правоведение лишь исторически, то он плохой судья, а в качестве законодателя и совсем не пригоден.

Из указанного различия между объективно и субъективно рациональными знаниями явствует также, что в известном смысле можно философию изучать и не быть способным философствовать. Следовательно, кто хочет стать философом в собственном смысле, тот должен научиться свободному, а не одному лишь подражательному и, так сказать, механическому применению своего разума.

Мы объяснили рациональные знания как знания из принципов, и отсюда следует, что они должны быть априорными. Но существует два вида априорных знаний, имеющих, однако, много значительных различий, именно математика и философия.

Принято утверждать, что математика и философия различаются друг от друга по объекту, поскольку первая трактует о количестве, а вторая о качестве. Все это неверно. Различие этих наук не может корениться в объекте, ибо философия касается всего, а следовательно, и количества (quanta), как отчасти и математика, поскольку все имеет величину. Специфическое различие между двумя этими науками составляют лишь различия в способе рационального познания, или применения разума в математике и философии. А именно философия есть рациональное знание из одних только понятий, математика же, напротив, рациональное познание посредством конструирования понятий.

Мы конструируем понятия, когда представляем их в созерцании а priori, помимо опыта, или когда представляем в созерцании предмет, который соответствует нашему понятию о нем. Математик никогда не может пользоваться в [применении] своего разума одними только понятиями, философ же — конструированием понятий. В математике разум применяется m concreto, но созерцание не эмпирично, и здесь нечто становится предметом созерцания a priori.

Итак, мы видим, математика имеет преимущество перед философией в том, что знания первой интуитивны, в то время как знания последней лишь дискурсивны. Причина же, почему в математике мы рассматриваем преимущественно величины, заключается в том, что величины могут быть a priori конструированы в созерцании, качества же, напротив, нельзя представить в созерцании.

Итак, философия есть система философских знаний, или рациональных знаний из понятий. Таково школьное понятие этой науки. По мировому же понятию (Weltbegriff) она есть наука о последних целях человеческого разума. Это высокое понятие сообщает философии достоинство, т. е. абсолютную ценность. И действительно, она есть то, что одно только и имеет внутреннюю ценность и впервые придает ценность всем другим знаниям.

Ведь всегда спрашивают в конце концов, чему служит философствование и его конечная цель — сама философия, рассматриваемая согласно школьному понятию?

В этом схоластическом значении слова философия имеет в виду лишь умение, в смысле же ее мирового понятия — полезность. В первом смысле она есть, следовательно, учение об умении; в последнем — учение о мудрости, законодательница разума, и постольку философ — не виртуоз ума, но законодатель.

Виртуоз ума, или, как его называет Сократ, — филодокс, стремится только к спекулятивному знанию, не обращая внимания на то, насколько содействует это знание последним целям человеческого разума: он дает правила применения разума для всевозможных произвольных целей. Практический философ — наставник мудрости учением и делом — есть философ в собственном смысле. Ибо философия есть идея совершенной мудрости, указывающей нам последние цели человеческого разума.

К философии по школьному понятию относятся две вещи: во-первых, достаточный запас рациональных знаний; во-вторых, систематическая связь этих знаний, или соединение их в идее целого.

Философия не только допускает такую строго систематическую связь, но и является единственной наукой, которая имеет систематическую связь в собственном смысле и придает всем другим наукам систематическое единство.

Что же касается философии по мировому понятию (in sensu cosmico), то ее можно назвать также наукой о высшей максиме применения нашего разума, поскольку под максимой разумеется внутренний принцип выбора между различными целями.

Ибо и в последнем значении философия есть наука об отношении всякого знания и всякого применения разума к конечной цели человеческого разума, которой, как высшей, подчинены все другие цели и в которой они должны образовать единство.

Сферу философии в этом всемирно-гражданском значении можно подвести под следующие вопросы:

1. Что я могу знать?

2. Что я должен делать?

3. На что я смею надеяться?

4. Что такое человек?

На первый вопрос отвечает метафизика, на второй — мораль, на третий — религия и на четвертый — антропология. Но, в сущности, все это можно было бы свести к антропологии, ибо три первых вопроса относятся к последнему.

Итак, философ должен определить:

1. Источники человеческого знания,

2. объем возможного и полезного применения всякого знания и, наконец,

3. границы разума.

Последнее есть нужнейшее, но также — пусть не огорчается филодокс — и труднейшее.

Философу требуются главным образом две вещи: 1) культура таланта и умения, чтобы применять их ко всевозможным целям; 2) навык в применении того или другого средства к каким-либо целям. То и другое должно соединяться, ибо без знаний никогда нельзя стать философом, но также и одни знания никогда не создают философов, если целесообразная связь всех знаний и навыков не образует единства и не возникает сознание соответствия этого единства высшим целям человеческого разума.

Вообще нельзя называть философом того, кто не может философствовать. Философствовать же можно научиться лишь благодаря упражнениям и самостоятельному применению разума.

Да и как, собственно, можно научиться философии? — Всякий философский мыслитель строит свое собственное здание (Werk), так сказать, на развалинах предыдущего, но и оно никогда не достигает такого состояния, чтобы стать прочным во всех своих частях. Поэтому философию нельзя изучать уже по той причине, что таковой еще не существует. Но если даже и предположить, что таковая действительно имеется, то все-таки ни один из тех, кто ее хотя и изучил, не мог бы сказать о себе, что он философ, потому что его знание философии всегда было бы лишь субъективно-историческим.

Иначе обстоит дело в математике. Эту науку вполне можно до известной степени изучить, ибо доказательства здесь столь очевидны, что каждый может в них убедиться; вместе с тем, в силу своей очевидности, она может, так сказать, сохраняться как надежное и прочное учение.

Напротив, кто хочет научиться философствовать, тот все системы философии должен рассматривать лишь как историю применения разума и как объект для упражнения своего философского таланта.

Следовательно, истинный философ как самостоятельный мыслитель должен применять свой разум свободно и оригинально, а не рабски подражательно. Но он не должен также применять свой разум диалектически, направляя его лишь на то, чтобы сообщить знаниям видимость истины и мудрости. Последнее есть занятие одних софистов и совершенно несовместимо с достоинством философа как знатока и учителя мудрости.

Ибо наука имеет внутреннюю истинную ценность лишь как орган мудрости. Но в качестве такового она также необходима для мудрости, так что можно утверждать: мудрость без науки есть лишь тень совершенства, которого нам никогда не достичь.

Ненавидящего науку ради любви к одной мудрости называю мисологом. Мисология обыкновенно возникает при отсутствии научных знаний и непременно связанного с этим своего рода тщеславия. Иногда же в ошибку мисологии впадают и те, которые сначала с большим прилежанием и успехом отдавались науке, но в конце концов во всех ее знаниях не нашли никакого удовлетворения.

Философия есть единственная наука, которая способна дать нам это внутреннее удовлетворение, ибо она как бы замыкает научный круг, и благодаря ей науки впервые только и получают порядок и связь.

Итак, для навыка к самостоятельному мышлению или философствованию нам следует обратить внимание больше на методы нашего применения разума, чем на сами положения, к которым мы пришли с помощью этих методов.

IV. Краткий очерк истории философии.

Трудно определить границы, где кончается обычное применение рассудка и начинается спекулятивное, или где обычное познание разумом становится философией.

Но все-таки и здесь есть достаточно верный отличительный признак, именно следующий.

Познание общего in abstracto есть спекулятивное познание, познание общего in cincreto — обычное познание. Философское познание есть спекулятивное познание разумом, и, следовательно, оно начинается там, где обычное применение разума начинает делать попытки познания общего in abstracto.

Исходя из этого определения различия между обычным и спекулятивным употреблением разума можно решить, с каким народом следует связывать начало философствования. Первыми из всех народов начали философствовать греки. Они первые стали пытаться культивировать рациональные знания, руководствуясь не образами, a m abstracto, между тем как другие народы всегда старались объяснить понятия лишь посредством образов, m concreto. Даже и в наши дни существуют еще народы, как, например, китайцы и некоторые из индийских народностей, которые хотя и трактуют о вещах, черпаемых лишь из разума — о боге, бессмертии души и мн. др., — но не стараются исследовать природу этих предметов посредством понятий и правил, m abstracto. Они не делают тут никакого различия между применением разума in concreto и in abstracto. У персов и арабов хотя и есть кое-какое спекулятивное применение разума, но правила для этого они заимствовали у Аристотеля, стало быть, опять-таки у греков. В Зенд-Авесте Зороастра нельзя открыть ни малейшего следа философии. То же самое можно сказать и относительно прославленной египетской мудрости, которая в сравнении с греческой философией была лишь детской забавой.

Как в философии, так и в математике греки были первыми, разработавшими эту часть рационального знания по спекулятивному, научному методу, каждую теорему демонстрируя из элементов.

Но когда и где впервые возник среди греков философский дух — этого, собственно, нельзя определить.

Первый, кто ввел применение спекулятивного разума и с кого начались первые шаги человеческого рассудка к научной культуре, был Фалес, основатель ионийской школы. Он носил прозвище физика, хотя был также и математиком, так как математика вообще всегда предшествовала философии.

Впрочем, первые философы все облекали в образы. Ибо поэзия, которая есть не что иное, как облечение мыслей в образы,

старше прозы. Поэтому в самом начале даже в отношении вещей, являющихся исключительно объектами чистого разума, приходилось пользоваться языком образов и поэтическим слогом. Говорят, Ферекид был первым прозаическим писателем.

За ионийцами следовали элеаты. Основным положением элейской философии и ее основателя Ксенофана было: чувства — источник обмана и видимости, только в рассудке находится источник истины,

Среди философов этой школы выделялся Зенон, как человек большого ума и проницательности и как тонкий диалектик.

Диалектика сначала была искусством чистого употребления рассудка в отношении абстрактных, отрешенных от всякой чувственности понятий. Отсюда многочисленные восхваления этого искусства у древних. Впоследствии же, когда философы, совершенно отвергавшие показания чувств, вынуждены были для обоснования этого прибегать к различным ухищрениям, диалектика выродилась в искусство и утверждать, и оспаривать любое положение. Таким путем она становилась исключительно ремеслом софистов, умевших разглагольствовать обо всем и старавшихся придать иллюзии вид истины и черное делать белым. Поэтому имя софист, под которым раньше подразумевался человек, способный о любых вещах говорить умно и проницательно, теперь стало ненавистным и презрительным, и вместо него вошло в употребление имя философ.

Во времена ионийской школы в Великой Греции явился человек редкого гения, не только основавший школу, но вместе с тем составивший и осуществивший один проект, подобного которому никогда еще не было. Человек этот был Пифагор, уроженец Самоса. — Именно, он учредил общество философов, которые объединились в союз обетом молчания. Своих слушателей он разделил на два класса: на класс акусматиков (άκουσματικοί), которые должны были только слушать, и на класс акроматиков (ακροαματικοί), которые могли и спрашивать.

Среди его учений некоторые были экзотерическими, которые он излагал всему народу, остальные были тайными и эзотерическими, предназначенными лишь для членов его союза, с некоторыми из которых он особенно доверительно сближался и совершенно выделял их из остальных. — Вспомогательным средством своего тайного учения он сделал физику и теологию, следовательно, — учение о видимом и невидимом. Он употреблял также разные символы, которые, по-видимому, были не чем иным, как известными знаками, служившими пифагорейцам для объяснения друг с другом.

Целью его союза было, вероятно, не что иное, как очищение религии от народных заблуждений, укрощение тирании и введение в государствах большей законности. Но союз этот, которого тираны начали бояться, незадолго до смерти Пифагора был разрушен, а философское общество распалось, отчасти из-за казней, отчасти из-за бегства и изгнания большинства его членов. Немногие, которые еще оставались, были новичками. И так как последние немногое знали из подлинного пифагорейского учения, то о нем нельзя сказать ничего достоверного и определенного. Впоследствии Пифагору, который, кстати сказать, был и большим математическим умом, приписывались многие учения, которые, несомненно, лишь выдуманы.

Важнейшая эпоха греческой философии начинается, наконец, с Сократа. Именно он дал философскому духу и всем спекулятивным умам совершенно новое, практическое направление. Вместе с тем он был почти единственным из всех людей, в поведении которого идея мудреца нашла самое близкое выражение.

Одним из учеников его был Платон, более всего занимавшийся практическим учением Сократа, а знаменитейшим между учениками Платона был Аристотель, снова возвысивший спекулятивную философию.

За Платоном и Аристотелем следовали эпикурейцы и стоики, находившиеся друг с другом в непримиримой вражде. Первые высшее благо полагали в радостном настроении души, которое они называли удовольствием; последние же находили его лишь в величии и силе души, при которых можно пренебрегать всеми удовольствиями жизни.

Впрочем, в спекулятивной философии стоики были диалектичны, в моральной философии догматичны, а в своих практических принципах, посредством которых они распространяли зерна самого возвышенного образа мыслей из существовавших когда-либо, они обнаружили необыкновенно много достоинства. — основателем стоической школы является Зенон из Китиона. Знаменитейшими из греческих мудрецов этой школы были Клеанф и Хрисипп.

Эпикурейская школа никогда не могла достичь такой славы, какую имела стоическая. Но из того, что можно сказать об эпикурейцах, по крайней мере достоверно то, что они проявляли максимальную сдержанность в наслаждениях и были лучшими натурфилософами из всех мыслителей Греции.

Заметим еще здесь, что важнейшие греческие школы носили особые имена Так, школа Платона называлась Академией, школа Аристотеля — Лицеем, школа Стоиков — Портиком (στοά), крытый переход, откуда и возникло имя стоиков, школа Эпикура — Садами (horti), так как Эпикур учил в садах.

За академией Платона следовали еще три другие академии, основанные его учениками. Первую основал Спевсипп, вторую Аркесилай и третью Карнеад.

Эти академии были склонны к скептицизму. Спевсипп и Аркесилай — оба по своему образу мыслей были предрасположены к скепсису, Карнеад же склонился к нему еще больше. Поэтому и скептики, эти утонченные диалектические философы, также называются академиками. Таким образом, академики следовали первому великому скептику — Пиррону и его последователям. Повод для этого им дал сам учитель их, Платон, так как многие свои учения он излагал диалогически, приводя основания и pro и contra и не отдавая себе отчета в том, что сам он бы весьма догматичным.

Когда с Пиррона началась эпоха скептицизма, выделилась целая школа скептиков, существенно отличавшихся по своему образу мыслей и методу философствования от догматиков, так как первой максимой всякого философского применения разума они считали воздержание от суждения даже при величайшей видимости истины, и выставили принцип, согласно которому философия состоит в уравновешенности суждения и учит нас разоблачать ложную видимость. — От этих скептиков до нас ничего не дошло, кроме двух сочинений Секста Эмпирика, в которых он собрал все сомнения.

Когда впоследствии философия перешла от греков к римлянам, она не обогатилась: римляне всегда оставались лишь учениками.

Цицерон в спекулятивной философии был учеником Платона, в морали — стоиком. К стоической секте относятся из наиболее известных Эпиктет, Антонин Философ и Сенека. Философов-натуралистов среди римлян не было, кроме Плиния Старшего, оставившего описание природы.

Наконец, развитие культуры прекратилось и у римлян, и появились варвары, пока в VI и VII веках арабы не взялись за науку и вновь не возродили Аристотеля. Таким образом, на западе снова оживают науки, и в особенности изучение Аристотеля, которому, однако, следовали рабски. В XI и XII столетиях выступили схоласты; они истолковывали Аристотеля и изощрялись в тонкостях до бесконечности, занимались лишь пустыми абстракциями. Ко времени Реформации этот схоластический метод мнимого философствования вытесняется, и теперь в философии появляются эклектики, т. е. такие самостоятельные мыслители, которые не причисляли себя ни к какой школе, но искали и признавали истину там, где ее находили.

Своим же улучшением в новые времена философия обязана отчасти большему изучению природы, отчасти соединению математики с естествознанием. Порядок, который возник в мышлении благодаря изучению этих наук, распространился и за пределы отдельных отраслей и частей собственно философии. Первым и величайшим исследователем природы в новое время был Бэкон Веруламский. В своих исследованиях он вступил на путь опыта и обратил внимание на важность и необходимость для обнаружения истины наблюдений и опытов. Впрочем, трудно сказать, откуда, собственно, пришло улучшение спекулятивной философии. Не меньшие заслуги имеет в этой области и Декарт, поскольку выдвинутый им критерий истины, который он полагал в ясности и очевидности знания, во многом содействовал отчетливости мышления.

Но величайшими и заслуженнейшими реформаторами философии наших времен нужно считать Лейбница и Локка. Последний пытался расчленить человеческий рассудок и показать, какие способности души и какие ее операции относятся к тому или иному познанию. Но он не довершил дела своего исследования; метод же его догматичен, хотя он и принес пользу, положив начало лучшему и более основательному изучению природы души.

Что касается свойственного Лейбницу и Вольфу особого догматического метода философствования, то он был весьма ошибочным. И в нем так много вводящего в заблуждение, что весь этот метод нужно отбросить и вместо него взять за основу иной — метод критического философствования, состоящий в исследовании приемов самого разума, в расчленении общей человеческой способности познания и в исследовании того, как далеко могут простираться его границы.

Натурфилософия находится в наш век в цветущем состоянии, и среди исследователей природы есть великие имена, например Ньютон. Назвать выдающиеся и устойчивые имена из новых философов пока, собственно, нельзя, так как здесь все находится как бы в движении.

То, что воздвигает один, разрушает другой.

В моральной философии мы не ушли дальше древних. Что же касается метафизики, то кажется, что в исследовании метафизических истин мы как будто оказались в затруднении. Теперь наблюдается род индифферентизма по отношению к этой науке и, кажется, считается за честь о метафизических исследованиях говорить презрительно, как о пустых умствованиях. А все-таки метафизика и есть подлинная, истинная философия!

Наш век есть век критики, и нужно посмотреть, чем станут критические опыты нашего времени для философии и в особенности для метафизики.

V. Познание вообще. Интуитивное и дискурсивное познание; созерцание и понятие и их различие в частности. — Логическое и эстетическое совершенство знания.

Все наше познание имеет двоякое отношение: во-первых, отношение к объекту, во-вторых, отношение к субъекту. В первом смысле оно имеет отношение к представлению; в последнем — к сознанию, общему условию всякого познания вообще. — (Сознание есть, собственно, представление о том, что во мне находится другое представление.)

В каждом познании нужно различать материю, т. е. предмет, и форму, т. е. способ, каким мы познаем предмет. Если, например, дикарь издали видит дом, назначение которого он не знает, то он, конечно, имеет перед собой в представлении тот же самый объект, что и кто-нибудь другой, определенно знающий его как приспособленное для людей жилище. Но по форме это знание одного и того же объекта у обоих различно. У одного оно есть только созерцание, у другого созерцание и одновременно понятие.

Различие в форме знания зависит от условия, сопровождающего всякое познание — от сознания. Если я сознаю представление, то оно ясное, если же не сознаю, — то темное.

Так как сознание есть существенное условие всякой логической формы познания, то логика может и имеет право заниматься лишь ясными, а не темными представлениями. В логике мы не рассматриваем, как представления возникают, но, единственно, как они согласуются с логической формой. Вообще логика вовсе не может трактовать о представлениях как таковых и об их возможности. Это она предоставляет метафизике. Сама она занимается лишь правилами мышления относительно понятий, суждений и заключений, посредством которых осуществляется всякое мышление. Разумеется, что-то предшествует тому, чтобы представление стало понятием. В своем месте мы это также покажем. Но мы не будем исследовать того, как возникают представления. Правда, логика трактует и о познавании, так как при познавании уже имеет место мышление. Хотя представление еще не есть знание, но знание всегда предполагает представление. И это последнее даже и нельзя объяснить. Ибо объяснять, что такое представление — всегда пришлось бы опять-таки посредством другого представления.

Все ясные представления, к которым только и применимы логические правила, могут быть различаемы в отношении отчетливости и неотчетливости. Если мы сознаем представление в целом, но не сознаем многообразия, содержащегося в нем, то представление неотчетливо. Для пояснения возьмем пример из области созерцания.

Вдалеке мы замечаем сельский дом. Если бы мы сознавали, что созерцаемый предмет есть дом, то мы необходимо должны иметь и представление о различных частях этого дома — окнах, дверях и т. д. Ибо если бы мы не видели частей, то не видели бы и самого дома. Но такое представление о многообразии его частей мы не сознаем, и поэтому само наше представление о мыслимом предмете есть неотчетливое представление.

Если бы мы пожелали далее иметь пример неотчетливости в понятиях, то для этого нам могло бы послужить понятие красоты. Всякий имеет ясное понятие о красоте. Однако в это понятие входят различные признаки, и среди прочих, — что прекрасным должно быть то, что 1) относится к чувствам и 2) нравится всем. Если мы не можем различить многообразия этих и других признаков красоты, то наше понятие о ней еще неотчетливо.

Ученики Вольфа неотчетливое представление называют спутанным. Но это выражение неподходяще, так как противоположность спутанности — не отчетливость, а порядок. Правда, отчетливость есть следствие порядка, а неотчетливость — следствие спутанности, и потому всякое спутанное знание есть вместе с тем и неотчетливое. Но это последнее положение необратимо; — не всякое неотчетливое знание есть знание спутанное. Ибо в знаниях, в которых не содержится многообразия, нет порядка, но нет и спутанности.

Так обстоит дело со всеми простыми представлениями, которые никогда не бывают отчетливыми, но не потому, что в них есть спутанность, а потому, что в них нет никакого многообразия. Поэтому их следует называть неотчетливыми, а не спутанными.

Но и в самих сложных представлениях, в которых можно различать многообразие признаков, неотчетливость часто зависит не от спутанности, а от слабости сознания. А именно нечто по форме может быть отчетливым, т. е. я могу сознавать в представлении многообразие, но в отношении материи отчетливость может быть недостаточной, когда при всем порядке здесь степень сознания меньше. Так обстоит дело с абстрактными представлениями.

Сама отчетливость может быть двоякая:

Во-первых, чувственная. Она состоит в сознании многообразия в созерцании. Например, я вижу млечный путь как беловатую полосу, световые лучи каждой из находящихся в нем звезд необходимо должны доходить до моих глаз. Но представление о нем лишь ясно, отчетливым же оно становится лишь благодаря телескопу, потому что теперь я вижу отдельные звезды, находящиеся в этом млечном пути.

Во-вторых, интеллектуальная, — отчетливость в понятиях, или рассудочная отчетливость. Она покоится на расчленении понятия в отношении содержащегося в нем многообразия. Так, например, в понятии добродетели в качестве признаков содержатся: 1) понятие свободы, 2) понятие зависимости от правил (долга), 3) понятие преодоления склонностей, поскольку они противоборствуют этим правилам. Если мы таким образом разложим понятие добродетели на его отдельные составные части, то именно благодаря такому анализу мы сделаем его отчетливым для нас. Не делая понятие отчетливым, мы ничего не привносим в него, мы лишь проясняем его. Поэтому благодаря отчетливости понятия улучшаются не по материи, а лишь по форме.

Рассматривая наши знания в отношении обеих существенно различных основных особенностей — чувственности и рассудка, из которых они проистекают, мы встречаемся тут с различием между созерцаниями и понятиями. А именно все наши познания в этом отношении — или созерцания, или понятия. Первые имеют свой источник в чувственности — способности созерцаний; последние — в рассудке, способности понятий. Это — логическое различие между рассудком и чувственностью, по которому последняя доставляет только созерцания, а первый — напротив, только понятия. Обе основные способности можно, конечно, рассматривать еще и с другой стороны и определить иначе, а именно чувственность — как способность восприимчивости, рассудок — как способность спонтанности. Но этот способ объяснения не логический, а метафизический. Принято также чувственность называть низшею способностью, а рассудок — высшею на том основании, что чувственность дает только материю для мышления, рассудок же упорядочивает эту материю и подводит ее под правила или понятия.

На указанном здесь различии между интуитивным и дискурсивным знаниями или между созерцаниями и понятиями основывается различие между эстетическим и логическим совершенством знания.

Знание может быть совершенным или с точки зрения законов чувственности, или с точки зрения законов рассудка; в первом случае оно совершенно эстетически, в последнем — логически. Следовательно, то и другое совершенство, эстетическое и логическое, разного рода: первое относится к чувственности, второе — к рассудку. Логическое совершенство знания основывается на его соответствии с объектом, стало быть, на общезначимых законах, а следовательно, оно может быть оцениваемо a priori по нормам. Эстетическое совершенство состоит в согласии знания с субъектом и основывается на особенной чувственности человека. Поэтому для эстетического совершенства нет объективных и общезначимых законов, по отношению к которым его можно было бы оценивать a priori, общезначимым способом для всех мыслящих существ вообще. Но поскольку существуют общие законы чувственности, которые хотя и не имеют значимости, объективной для всех мыслящих существ вообще, но все-таки имеют субъективную значимость для всего человечества, постольку мыслимо и эстетическое совершенство, составляющее основание для субъективно-всеобщего удовольствия. Это — красота, то, что чувствам нравится в созерцании и именно потому может быть предметом удовольствия для всех, что законы созерцания суть всеобщие законы чувственности.

Этим согласием со всеобщими законами чувственности прекрасное как нечто подлинное, самостоятельное, сущность которого состоит в одной форме, отличается от приятного, которое нравится лишь в ощущении благодаря раздражению и возбуждению и поэтому способно быть основанием лишь случайного удовольствия.

Это подлинное эстетическое совершенство является и наиболее родственным логическому совершенству и лучше всего соединимым с ним.

Следовательно, с этой стороны эстетическое совершенство, в смысле подлинной красоты, может быть полезным для логического совершенства. Но, с другой стороны, оно и не выгодно для последнего, если в эстетическом совершенстве мы видим не подлинно прекрасное, а нечто раздражающее и возбуждающее, которое нравится чувству лишь в ощущении и относится не к одной лишь форме, но и к материи чувственности. Ведь раздражение и возбуждение могут более всего вредить логическому совершенству наших знаний и суждений.

Вообще между эстетическим и логическим совершенствами нашего знания всегда, конечно, остается некоторого рода противоборство, не устранимое полностью. Рассудок хочет поучать, чувственность — оживлять; первый желает проницательности, вторая — наглядности. Если знания должны поучать, то они соответственно должны быть и основательными; если же они вместе с тем и претендуют на занимательность, то они должны быть еще и прекрасными. Если изложение прекрасно, но поверхностно, оно может удовлетворить лишь чувственность, а не рассудок; если же оно, наоборот, основательно, но сухо, оно может удовлетворить лишь рассудок, но не чувственность.

Но так как запросы человеческой натуры и необходимость популярности знания требуют, чтобы мы пытались соединить вместе оба совершенства, то мы, насколько это возможно, должны придавать эстетическое совершенство тем знаниям, которым оно вообще может быть свойственно, и школьно правильное, логически совершенное знание популяризировать посредством эстетической формы. Но в этом стремлении соединить в наших знаниях эстетическое совершенство с логическим мы не должны упускать из виду следующих правил, именно: 1) что логическое совершенство есть базис всех остальных совершенств, поэтому его нельзя уступать или приносить в жертву другому [совершенству]; 2) что главным образом нужно заботиться о формальном эстетическом совершенстве — о согласовании знания с законами созерцания, ибо именно в этом состоит подлинная красота, лучше всего соединимая с логическим совершенством; 3) что с раздражением и возбуждением, благодаря которым знание действует на ощущение и представляет интерес для последнего, нужно быть весьма осторожным, ибо иначе внимание легко может быть отвлекаемо от объекта на субъект, благодаря чему, очевидно, может возникнуть весьма вредное влияние на логическое совершенство знания.

Чтобы существенные различия, имеющие место между логическим и эстетическим совершенством знания, сделать более заметными не только в целом, но и в большинстве частностей, мы сравним их друг с другом в отношении главных четырех моментов: количества, качества, отношения и модальности, от которых и зависит оценка совершенства знания.

Знание совершенно: 1) по количеству, если оно всеобщее; 2) по качеству, если оно отчетливо; 3) по отношению, если оно истинно, и, наконец; 4) по модальности, если оно достоверно.

Рассматриваемое с этих указанных точек зрения, знание является, таким образом, логически совершенным по количеству — если оно имеет объективную всеобщность (всеобщность понятия или правила); по качеству — если оно имеет объективную отчетливость (отчетливость в понятии); по отношению — если оно имеет объективную истинность; и, наконец, по модальности — если оно имеет объективную достоверность.

Этим логическим совершенствам соответствуют, в отношении четырех упомянутых главных моментов, следующие эстетические совершенства, а именно:

1) эстетическая всеобщность. Она состоит в применимости знания ко множеству объектов, служащих примерами, на которых может осуществляться его применение, и благодаря чему вместе с тем знание становится пригодным для целей популяризации.

2) эстетическая отчетливость. Это — отчетливость в созерцании, в которой посредством примеров абстрактно мыслимое понятие изображается или поясняется in concreto.

3) эстетическая истинность. Это — лишь субъективная истинность, которая состоит только в согласии знания с субъектом и законами чувственной видимости и, следовательно, есть не что иное, как всеобщая видимость.

4) эстетическая достоверность. Она покоится на том, что является необходимым в силу свидетельства чувств, т. е. на том, что подтверждается ощущением и опытом.

В только что названных совершенствах всегда имеются два элемента, которые в своем гармоническом соединении составляют совершенство вообще, именно: многообразие и единство. Рассудку принадлежит единство в понятии, чувственности — в созерцании.

Одно многообразие без единства нас не может удовлетворить. И поэтому главное совершенство из всех есть истинность, ибо она в силу отношения нашего знания к объекту есть основа единства. Также и для эстетического совершенства истинность всегда есть conditio sine qua поп, главное отрицательное условие, без которого ничто не может нравиться вкусу вообще. Поэтому никто не может надеяться иметь успех в изящных науках, не полагая в основу своего познания логического совершенства. Вообще в наибольшем соединении логического совершенства с эстетическим по отношению к таким знаниям, которые одновременно должны быть и поучительными и привлекательными, действительно сказывается характер и искусство гения.

VI. Частные логические совершенства знания. А. Логическое совершенство знания по количеству. — Величина. — Экстенсивная и интенсивная величина. — Широта и основательность или важность и плодотворность знания. — Определение горизонта наших познаний.

Величину знания можно понимать в двояком смысле — как экстенсивную или как интенсивную. Первая относится к объему знания и, следовательно, состоит в его обилии и многообразии; последнее относится к его содержанию, касающемуся значимости или логической важности и плодотворности знания, поскольку оно рассматривается как основание для многочисленных и существенных выводов (поп multa, sed multuin).

При расширении наших знаний или при их совершенствовании по экстенсивной величине важно отдавать себе отчет в том, насколько знание соответствует нашим целям и способностям. Такое рассмотрение касается определения горизонта наших знаний, под каковым разумеется соразмерность величины совокупности знаний со способностями и целями субъекта.

Горизонт можно определять:

1) логически, сообразно способности или силам познания в отношении к интересам рассудка. В этом случае нужно выяснить: сколь далеко мы можем и должны продвигаться в своих познаниях и насколько известные знания служат средством, в логическом смысле, для тех или других главных знаний как наших целей.

2) эстетически, сообразно вкусу в отношении к интересу чувства. Кто свой горизонт определяет эстетически, тот стремится приспособить науку к вкусу публики, т. е. сделать ее популярной, или вообще приобретать лишь такие знания, которые могут повсеместно распространяться и в которых найдет удовольствие и интерес даже класс не-ученых.

3) практически, сообразно пользе в отношении к интересу воли. Практический горизонт, поскольку он определяется тем влиянием, которое имеет знание на нашу нравственность, является прагматическим и весьма важным.

Таким образом, горизонт касается оценки и определения того, что человек вообще может знать, что ему дано знать и что он должен знать.

В частности, что касается горизонта, определяемого теоретически или логически, а здесь только о таковом и может быть речь, то мы можем рассматривать его или с объективной, или с субъективной точки зрения.

В отношении объектов горизонт является или историческим, или рациональным. Первый гораздо шире второго, он даже неизмеримо велик, так как наше историческое познание не имеет границ. Напротив, рациональный горизонт можно фиксировать, т. е. можно определить, например, на какой вид объектов не может распространяться математическое познание. Также относительно философского рационального познания [можно определить], как далеко разум может идти здесь a priori помимо всякого опыта.

В отношении к субъекту горизонт является или всеобщим и абсолютным, или особенным и обусловленным (частный горизонт).

Под абсолютным и общим горизонтом разумеется совпадение границ человеческого познания с границами всего человеческого совершенства вообще. И здесь возникает, следовательно, вопрос что вообще может знать человек как таковой?

Определение частного горизонта зависит от различных эмпирических условий и специальных отношений, например возраста, пола, состояния, образа жизни и мн. др. Следовательно, каждый особый класс людей, сообразно специфике своих познавательных возможностей, целей и точек зрения, имеет свой особый горизонт; а каждый ум, соответственно своим индивидуальным способностям и точке зрения — свой собственный горизонт. Наконец, мы можем мыслить еще горизонт здравого разума и горизонт науки, причем последний нуждается еще в принципах, чтобы на их основании определить, что мы можем знать и чего мы знать не можем.

Чего мы не можем знать, то выше нашего горизонта; что нам знать не дозволено или в знании чего мы не нуждаемся, то вне нашего горизонта Этот последний может иметь, однако, только относительное значение, применительно к тем или другим особенным частным целям, достижению которых некоторые знания могут не только ничуть не содействовать, но даже препятствовать. Ведь никакое знание не бывает бесполезным и ненужным вообще и со всякой точки зрения, хотя мы и не всегда можем усматривать его пользу [непосредственно]. Поэтому столь же неразумен, сколь и несправедлив упрек, делаемый поверхностными людьми великим мужам, с кропотливым прилежанием разрабатывающим науки, когда те спрашивают: какая от этого польза? Желающим заниматься науками этот вопрос вовсе не нужно даже и задавать. Если бы наука могла дать объяснение хотя бы какого-нибудь одного возможного объекта, то уже поэтому она была бы достаточно полезна. Всякое логически совершенное знание всегда имеет какую-нибудь возможную пользу, которая нам пока хотя и неизвестна, однако, может быть, будет найдена потомками. Если бы при культивировании наук всегда имели в виду лишь материальную выгоду, пользу от них, то мы не имели бы арифметики и геометрии. Кроме того, наш рассудок устроен так, то он находит удовлетворение и в чистом познании, и притом большее, чем в пользе, которая из него проистекает. Это заметил уже Платон. Человек при этом чувствует свое собственное превосходство, он ощущает, что значит иметь рассудок. Люди, не чувствующие этого, должны завидовать животным. Внутренняя ценность, которую знания имеют благодаря логическому совершенству, несравнима с его внешней прикладной ценностью.

То, что находится вне нашего горизонта — поскольку мы не хотим этого знать, как излишнего с точки зрения наших намерений, как и то, что ниже нашего горизонта, поскольку мы не стремимся этого знать, как вредного для нас, нужно понимать лишь в относительном, а отнюдь не в безусловном смысле.

Относительно расширения и ограничения нашего познания следует рекомендовать следующие правила: Свой горизонт нужно:

1) хотя и определять заранее, но, конечно, лишь тогда, когда его уже можно для себя определить, чего обыкновенно до двадцатилетнего возраста не бывает.

2) не изменять его легко и часто (не бросаться от одного к другому).

3) горизонт других не мерить своим собственным и не считать бесполезным то, что не нужно для нас: было бы дерзко пытаться определить горизонт другим, ибо отчасти способности, отчасти цели других недостаточно известны.

4) не слишком расширять и не слишком ограничивать его. Ибо кто хочет знать слишком много, тот в конце концов не знает ничего и, наоборот, кто думает о тех или других вещах, что они нисколько его не касаются, часто обманывается, как, например, философ, полагающий относительно истории, что она ему не нужна.

Следует стараться также:

5) заранее определить абсолютный горизонт всего человеческого рода (согласно прошедшему и будущему времени), а также, в частности:

6) определить место, занимаемое нашей наукой в горизонте всего знания. Этому служит универсальная энциклопедия, как универсальная карта (Mappemonde) наук.

7) при определении своего собственного горизонта старательно исследовать, к какой области знания я имею наибольшую способность и интерес; что в отношении определенных обязанностей нужно больше или меньше, что несоединимо с необходимыми обязанностями.

И, наконец:

8) свой горизонт все-таки всегда следует больше расширять, чем суживать.

Вообще при расширении познания не следует бояться того, чего боялся на этот счет Даламбер. Ибо не бремя наших знаний отягощает нас, — затрудняет нас объем пространства для наших познаний. Критика разума, истории и исторических сочинений — общий дух стремления человеческого познания к существенному (en gros), а не только к деталям — постоянно будет способствовать уменьшению объема знаний, без сокращения чего-либо в содержании. Только шлак отпадает от металла, не имеющий значения придаток, оболочка, которая раньше была необходимой. С расширением естественной истории, математики и т. д. будут найдены новые методы, которые упростят старые и сделают ненужными большое количество книг. Благодаря открытию таких новых методов и принципов мы с их помощью и без обременения памяти сами будем находить все, что желаем. Поэтому гением в истории будет тот, кто схватит ее в идеях, которые останутся устойчивыми всегда.

Логическому совершенству знания в отношении его объема противоположно неведение. Отрицательное несовершенство или несовершенство неполноты является, в силу ограниченности рассудка, неотделимым от нашего познания.

Неведение мы можем рассматривать с объективной и с субъективной точек зрения.

1. Неведение в объективном смысле бывает или материальным, или формальным. Первое состоит в недостатке исторических знаний, второе — в недостатке рациональных знаний. Ни в какой области знания не следует быть полным невеждой, но вполне можно ограничить себя в историческом знании, чтобы тем больше обратить внимание на рациональное, или наоборот.

2. В субъективном смысле неведение бывает или ученое, научное, или обыденное. Кто отчетливо усматривает пределы знания, а значит, и то, где начинается область неведения, например философ, который понимает и доказывает, как мало можно знать о структуре золота по недостатку нужных для этого данных, тот несведущ закономерно, или научно. Напротив, тот, кто не видит причин и границ неведения и не заботится об этом, несведущ в обыденном, ненаучном смысле. Он не знает даже, что он ничего не знает. Ибо представить себе свое неведение никогда нельзя иначе, как при помощи науки, как и слепой не может представить себе темноту, пока не станет зрячим.

Таким образом, знание своего неведения предполагает науку и вместе с тем делает скромным; напротив, воображаемое знание делает заносчивым. Так, незнание Сократа было похвальным незнанием, по сути дела знанием незнания, по его собственному признанию. Следовательно, упрек в неведении не может касаться тех, которые обладают весьма большими знаниями, но при всем этом поражаются множеству того, чего они не знают.

Вообще незазорно (inculpabilis) неведение в вещах, познание которых выше нашего горизонта; в отношении же спекулятивного применения наших познавательных способностей оно может быть и дозволительным (хотя все же лишь в относительном смысле), поскольку предметы здесь находятся не выше, но вне нашего горизонта. Но неведение постыдно в вещах, знать которые и очень нужно и легко.

Далеко не одно и то же — чего-либо не знать и что-либо игнорировать, т. е не принимать чего-либо к сведению. Можно игнорировать многое из того, что нам не следует знать. От того и другого отличается еще абстрагирование. Отвлекаются от знания тогда, когда игнорируют его приложение, благодаря чему получают его in abstracto и тогда могут лучше его рассматривать в общем виде, как принцип. Такое абстрагирование от того, что не входит в наше намерение при познании какой-либо вещи, полезно и похвально.

Исторически несведущими обыкновенно бывают мудрецы.

Историческое знание без определенных границ есть многознание (Polyhistorie); оно заносчиво. Многомудрость (Poly-mathie) относится к рациональному познанию. И то и другое — историческое и рациональное знание, простирающееся без определенных границ, можно назвать пансофией. К историческому знанию относится наука об орудиях учености — филология, содержащая критическое познание книг и языков (литературу и лингвистику).

Одно многознание есть циклопическая ученость, которой недостает глаза — глаза философии; и из числа математиков, историков, описателей природы, филологов и языковедов циклопом является ученый, великий во всех этих вещах, но считающий всякую философию для них излишнею.

Часть философии составляют гуманитарные знания (Humaniora), под чем разумеется изучение древних, что способствует соединению науки со вкусом, смягчает грубость и содействует солидарности и благородству, в чем и состоит гуманность.

Следовательно, гуманитарные знания назидательны тем, что служат культуре вкуса, согласно образцам древних. Сюда относятся, например, красноречие, поэзия, начитанность в классических авторах и мн. др. Все эти гуманистические знания можно считать практическими, частью филологии, направленной прежде всего на образование вкуса. Если просто филологов отделить от гуманистов, то они будут отличаться друг от друга тем, что первые отыскивают у древних орудия учености, последние же — средства для воспитания вкуса.

Беллетрист, или bel esprit, есть воспитатель вкуса на современных образцах в живых языках. Он, следовательно, не ученый — ибо теперь лишь мертвые языки суть языки ученые, — а просто дилетант, который в познании вкуса следует моде и не нуждается в древних. Его можно бы назвать обезьяной гуманистов. Многознающий должен быть, как филолог, лингвистом и литератором, а как гуманист — классиком и их интерпретатором. Как филолог — он культивирует, как гуманист — он цивилизует.

В отношении к наукам существует двоякая извращенность господствующего вкуса: педантичность и популярничание (Galanterie). Первая разрабатывает науки только для школы и тем самым ограничивает их в отношении использования; второе разрабатывает их лишь ради распространения или для публики и тем самым ограничивает их в отношении их содержания.

Педант как ученый или противостоит обыкновенному смертному и постольку является надменным ученым, не знающим света, т. е. не знающим того, как приблизить свою науку к человеку; или хотя он и может считаться человеком вообще-то умелым, но лишь формально, а не по существу и не сообразно с целью. В последнем смысле он — приверженец формы; ограниченный в отношении существа вещи, он видит лишь оболочку и скорлупу. Он является неудачным подражанием или карикатурой методического ума. Поэтому педантичность можно называть тугодумной мелочностью и бесполезною точностью (микрологией) в форме. И такой формализм школьного метода без школы встречается не только у ученых и в ученых вещах, но и при других обстоятельствах и в других вещах. Церемониал при дворах, в обиходе — что это, как не погоня за формой и мелочность? В военном деле это не совсем так, хотя и кажется тем же. В разговоре же, в одежде, в диете, в религии часто господствует большая педантичность.

Целесообразная точность в форме есть основательность (школьное, схоластическое совершенство). Таким образом, педантичность — это аффектированная основательность, так же как популярничание, как суетная заботливость об угождении вкусу есть не что иное, как аффектированное стремление к популярности. Ибо популярничание хлопочет лишь о том, чтобы угодить читателю и чтобы, поэтому, никогда не задеть его мудреным словом.

Для избежания педантичности нужны широкие знания не только в самих науках, но и в их применении. Поэтому лишь истинный ученый может быть свободен от педантичности, которая всегда есть свойство ограниченного ума.

В стремлении сообщить нашим знаниям совершенство схоластической основательности и вместе с тем популярности, не впадая в упомянутый недостаток аффектированной основательности или аффектированной популярности, мы должны прежде всего обращать внимание на схоластическое совершенство нашего знания — на школьную форму основательности — и лишь потом уже заботиться о том, как методическое, школьно добытое знание

сделать истинно популярным, т. е. легко сообщаемым другим и общедоступным, но так, чтобы благодаря популярности не пострадала основательность. Ибо, ради того, чтобы добиться широкой популярности и доставить удовольствие толпе, нельзя жертвовать схоластическим совершенством, без которого всякая наука была бы лишь забавой и пустяками.

Чтобы научиться истинной популярности, нужно читать древних, например философские сочинения Цицерона, поэтов Горация, Вергилия и т. д., а из новейших Юма, Шефтсбери и некоторых других людей, имевших близкие отношения с утонченным обществом, без чего нельзя быть популярным. Ибо истинная популярность требует большого практического знания мира и людей, их понятий, вкуса и склонностей, на что нужно постоянно обращать внимание при изложении и даже в выборе уместных, пригодных для популяризации выражений. Такое нисхождение до степени понимания публики и обычных выражений, при котором не упускается схоластическое совершенство, но лишь в изложении мыслей становятся невидимыми леса — школьная и техническая стороны этого совершенства (как сначала проводят карандашом линии, по которым пишут и которые потом стирают) — такое истинно популярное совершенство знания есть и на самом деле великое и редкое совершенство, знаменующее большое проникновение в науку. Кроме многих других заслуг, оно имеет еще и ту, что может служить доказательством полного проникновения в предмет. Ибо одна схоластическая проверка знания еще не устраняет сомнения в том, не была ли эта проверка одностороннею и имеет ли само это знание ценность, которую признали бы за ним все люди? Школа, как и обычный рассудок, имеет свои предрассудки. Одно здесь улучшает другое. Поэтому важно, чтобы знание было проверено и людьми, чей рассудок не зависит ни от какой школы.

Такое совершенство знания, благодаря которому оно квалифицируется как легко сообщаемое и общедоступное, можно было бы назвать также внешней экстенсивностью, или экстенсивной величиной знания, поскольку оно внешне распространено между многими людьми.

Так как существуют весьма многие и разнообразные знания, то полезно составить план такого расположения наук, чтобы они лучше всего соответствовали своим целям и содействовали их достижению. Все знания находятся в некоторой естественной связи по отношению друг к другу. Если, стремясь к расширению познаний, на эту связь их не обращают внимания, то из всего многознания не получается ничего, кроме одной рапсодии. Если же одну главную науку превращают в цель, а все другие знаниям рассматриваются лишь как средство к ее достижению, то знание приобретает известный систематический характер. Но чтобы при расширении познаний дело шло по такому упорядоченному и целесообразному плану, нужно, следовательно, постараться распознать эту связь знаний друг с другом. Руководством для этого служит архитектоника наук, которая является системой согласно идеям, где науки рассматриваются со стороны их сродства и систематического соединения в одно целое знаний, интересующих человечество.

Что же касается, в частности, интенсивной величины знания, т. е. его содержания, или его значимости и важности, то эта величина, как мы заметили выше, существенно отличается от экстенсивной величины, от простого объема знания. На этот счет сделаем лишь следующие немногие замечания:

1. Познание, направленное на величину, т. е. на полноту применения рассудка, нужно отличать от тонкостей в мелочах (от микрологии).

2. Логически важным следует называть всякое знание, способствующее логическому совершенству по форме, например всякое математическое положение, всякий отчетливо познанный закон природы, всякое правильное философское объяснение. Практическую важность нельзя предвидеть, но ее следует ожидать.

3. Важность не следует смешивать с трудностью. Знание может быть трудным, не будучи важным, и наоборот. Поэтому трудность не говорит ни за, ни против ценности и важности знания. Последняя основывается на количестве или многочисленности следствий. Чем многочисленнее или чем больше следствий имеет знание, чем больше применений оно допускает, тем оно важнее. Знание без важных следствий называется умствованием (Grübelei); таковым, например, была схоластическая философия.

VII. В. Логическое совершенство знания по отношению. — Истина. — Материальная и формальная, или логическая истина. — Критерии логической истины. — Ложность и ошибка. — Видимость как источник ошибки. — Средство для избежания ошибок

Главное совершенство знания и даже существенное и непременное условие всякого его совершенства есть истина. Истина, говорят, состоит в соответствии знания с предметом. Следовательно, в силу этого лишь словесного объяснения, мое знание, чтобы иметь значение истинного, должно соответствовать объекту. Но сравнивать объект с моим знанием я могу лишь благодаря тому, что объект познаю я. Следовательно, мое знание должно подтверждать само себя, а этого еще далеко не достаточно для истинности. Ведь так как объект находится вне меня, а знание во мне, то я могу судить лишь о том, согласуется ли мое знание об объекте с моим же знанием об объекте. Древние называли такой круг в объяснении diallela. И действительна; скептики всегда упрекали логиков в этом недостатке, замечая, что с таким объяснением истины дело обстоит так же, как с тем, кто, давая показание перед судом, ссылается при этом на свидетеля, которого никто не знает, но который хочет заслужить доверие, утверждая, что тот, кто его призвал в свидетели, честный человек. Обвинение было, конечно, основательно. Но решение упомянутой задачи невозможно вообще и ни для кого.

Ведь здесь спрашивается: существует ли критерий истины и насколько он достоверен, всеобщ и годен для применения? А это означает вопрос: что есть истина?

Чтобы разрешить этот важный вопрос, мы должны отличать то, что принадлежит материи нашего знания и относится к объекту, от того, что касается одной формы как такого условия, без которого знание вообще не было бы знанием. Если обратить внимание на это различие между объективной, материальной и субъективной, формальной сторонами в нашем знании, то предшествующий вопрос распадается на два частных:

1. Существует ли всеобщий материальный критерий истинности и

2. Существует ли всеобщий формальный критерий истинности?

Всеобщий материальный критерий истинности невозможен, это было бы даже противоречием. Ведь в качестве всеобщего, значимого для всех объектов вообще, он должен был бы совершенно отвлекаться от всех их различий, но вместе с тем, в качестве материального критерия, он должен касаться именно этих различий, дабы можно было определять, согласуется ли знание именно с тем объектом, к которому оно относится, а не с каким-нибудь объектом вообще. Тем самым, собственно, ничего не было бы сказано. Материальная истинность и должна состоять в этом соответствии знания именно с тем определенным объектом, к которому оно относится. Ибо знание, истинное в отношении одного объекта, может быть ложным в отношении другого. Поэтому бессмысленно требовать всеобщий материальный критерий истинности, который одновременно должен отвлекаться и не отвлекаться от всех различий в объектах.

Если же стоит вопрос о всеобщих формальных критериях истинности, то тут его решение легко, потому что таковые, конечно, могут быть. Ибо формальная истинность состоит всего лишь в согласии знания с самим собою, при полном отвлечении от всяких объектов вообще и от всех их различий. И поэтому всеобщие формальные критерии истинности — не что иное, как общие логические признаки согласованности знания с самим собою, или, что то же, с всеобщими законами рассудка и разума.

Эти формальные, общие критерии, конечно, недостаточны для объективной истинности, но их, однако, следует считать за ее conditio sine qua non.

Ибо вопросу, согласуется ли знание с объектом, должен предшествовать вопрос — согласуется ли оно (по форме) с самим собою? А это и есть дело логики.

Формальными критериями истинности в логике являются:

1) закон противоречия,

2) закон достаточного основания.

Первым определяется логическая возможность знания, вторым — логическая действительность знания.

Именно к логической истинности знания относится:

Во-первых, то, что оно логически возможно, т. е. не противоречит самому себе. Но это — лишь отрицательный признак внутренней логической истинности, ибо хотя противоречащее себе знание ложно, однако и не противоречащее себе знание не всегда истинно.

Во-вторых, то, что оно логически обосновано, т. е. что оно: а) имеет основание и b) не имеет ложных следствий.

Этот второй критерий внешней логической истинности, или рациональности знания, касающийся логической связи знания с основаниями и следствиями, является положительным. И тут имеют значение следующие правила:

1. От истинности следствия можно заключать к истинности знания как основания, но лишь отрицательно: если из знания вытекает [хотя бы] одно ложное следствие, то ложно само знание. Ибо если бы основание было истинно, то и следствие должно было бы быть истинным, так как следствие определяется основанием.

Но нельзя заключать обратно: если из знания не вытекает ложное следствие, то оно истинно; ибо истинное следствие может вытекать из ложного основания.

2. Если все следствия знания истинны, то истинно также и это знание. Ибо если бы в знании хотя что-нибудь было ложным, то было бы налицо и ложное следствие.

Итак, можно заключать от следствия к основанию, но не определяя, однако, этого основания. Лишь от совокупности всех следствий можно заключать к определенному основанию, что оно истинно.

Первый вид заключения, при котором следствие может быть лишь отрицательным и косвенно достаточным критерием истинности знания, называется в логике апагогическим (modus tollens).

Этот прием, часто применяемый в геометрии, имеет то удобство, что достаточно вывести из знания лишь одно ложное следствие, чтобы доказать его ложность. Например, чтобы доказать, что земля не плоскость, мне достаточно без приведения положительных и прямых оснований, лишь апагогически и косвенно, заключить таким образом: если бы земля была плоской, то полярная звезда должна была бы всегда находиться одинаково высоко; но так не бывает, следовательно, земля не плоская.

При втором, положительном и прямом виде заключения (modus ponens) имеется та трудность, что нельзя бывает аподиктически познать всю совокупность следствий, и поэтому, путем указанного вида заключения, приходят лишь к вероятному и гипотетически-истинному знанию (гипотезе), предполагая, что там, где истинны многие следствия, могут быть истинны и все остальные.

Таким образом, мы можем установить здесь три основоположения в качестве общих, лишь формальных или логических, критериев истинности:

1) закон противоречия и тождества (principium contradictionis и identitatis), посредством которого определяется внутренняя возможность знания для проблематического суждения;

2) закон достаточного основания (principium rationis sufficientis), на котором основывается (логическая) действительность знания, то, что оно обосновано в качестве материи для ассерторических суждений;

3) закон исключенного третьего (principium exclusi medii inter duo contradictoria), на котором основывается (логическая) необходимость знания, то, что необходимо судить только так, а не иначе, т. е. что противоположное ложно, для аподиктического суждения.

Противоположностью истинности является ложность, которая, когда она принимается за истинность, называется заблуждением. Следовательно, ошибочное суждение — ибо заблуждение, как и истина, бывает только в суждении — это такое суждение, которое видимость истины смешивает с самой истиной.

Как возможна истина — понять легко, так как рассудок здесь действует по своим основным (wesentlichen) законам.

Но как возможно заблуждение в формальном значении этого слова, т. е. как возможна противоположная рассудку форма мышления — это трудно понять, как и вообще непонятно, каким образом какая-нибудь способность может отклоняться от своих собственных основных законов. Следовательно, мы не можем искать причину ошибок в самом рассудке и его основных законах, так же как и в пределах рассудка, в которых может заключаться причина неведения, но отнюдь не заблуждения. Если бы мы не имели, кроме рассудка, никакой другой способности познания, то мы никогда бы не ошибались. Но у нас, кроме рассудка, имеется и другой необходимый источник познания. Это — чувственность, дающая нам материю для мышления и при этом действующая по иным законам, чем рассудок. Но из чувственности, рассматриваемой самой по себе, заблуждение также не может проистекать, ибо чувства вовсе не судят.

Поэтому причину возникновения всех заблуждений нужно искать единственно и исключительно в незаметном влиянии чувственности на рассудок, или, говоря точнее, на суждение. Именно это влияние и приводит к тому, что в процессе суждения субъективные основания мы принимаем за объективные и, следовательно, лишь видимость истины смешиваем с самой истиной. Ведь именно в этом и состоит сущность видимости, которую и приходится считать причиной принятия ложного знания за истинное.

Итак, видимость делает возможным заблуждение, благодаря ей исключительно субъективное смешивается в суждении с объективным.

В известном смысле источником заблуждений можно считать и рассудок, поскольку он именно из-за недостатка нужного внимания к этому влиянию чувственности позволяет возникающей из-за этого видимости склонять себя к тому, чтобы лишь субъективные основания суждения принимать за объективные, или истинное с точки зрения законов чувственности считать за истинное с точки зрения его собственных законов.

Поэтому ограниченность рассудка является виновником только неведения; причину же заблуждения мы должны приписать себе самим. Хотя природа отказала нам во многих знаниях и в отношении очень многого она оставляет нас в неизбежном неведении, но заблуждения она не создает. В последнее вовлекает нас наша собственная склонность судить и решать даже там, где судить и решать мы неспособны в силу своей ограниченности.

Однако всякое заблуждение, в которое может впадать человеческий рассудок, бывает лишь частичным и в каждом ошибочном суждении всегда должно быть и нечто истинное. Ибо полное заблуждение всецело противоречило бы законам рассудка и разума. Но каким образом подобное заблуждение могло возникнуть из рассудка и считаться его продуктом, поскольку заблуждение — тоже ведь суждение.

В отношении истинного и ошибочного в нашем знании мы различаем знание точное и неточное (rohen).

Знание точно, если оно соответствует своему объекту, или если в нем нет ни малейшей ошибки в отношении своего объекта; оно неточно, если в нем могут быть ошибки, не препятствующие цели данного познания.

Это различение касается более широкой или более строгой определенности нашего знания (cognitio late vel stncte determinata). Иногда сначала бывает важно, особенно в истории, определить знание в более широком объеме (late detenninare). В рациональных же знаниях все должно быть определено точно (stncte). При широком определении говорят: знание определено praeter propter. В отношении цели знания всегда возникает вопрос, следует ли его определять неточно или же точно. Широкое определение всегда еще оставляет место для заблуждения, которое может, однако, иметь свои определенные границы. Заблуждение особенно имеет место там, где широкое определение принимается за строгое, например в вопросах морали, где все должно быть определено строго. Те, которые этого не делают, называются у англичан латитудинариями.

От точности как объективного совершенства знания — когда знание вполне совпадает с объектом — можно еще отличать утонченность как субъективное совершенство знания.

Познание вещи является утонченным, когда в ней открывают то, что обыкновенно ускользает от внимания других. Это требует, следовательно, более высокой степени внимательности и большей траты сил рассудка.

Многие порицают всякую утонченность, так как не могут ее достичь. Но сама по себе она, всегда делает честь рассудку и даже похвальна и необходима, когда относится к наблюдению предмета, заслуживающего такой утонченности. Но когда той же цели можно было бы достичь и при меньшей внимательности и напряжении рассудка, а между тем затрачивается их больше, то этим производят бесполезный расход и впадают в тонкости, быть может и трудные, но совершенно бесполезные (nugae difficiles).

Как точности противоположна неточность, так утонченности противоположна грубость.

Из природы заблуждения, в понятии которого, кроме ложности, как мы видели, содержится еще, в качестве существенного признака, видимость истинности, вытекает следующее важное правило для истинности нашего познания.

Чтобы избежать заблуждений, а по крайней мере абсолютно или безусловно неизбежным не бывает никакое заблуждение, хотя относительно заблуждение и может быть неизбежным в тех случаях, когда мы вынуждены выносить суждение даже с опасностью ошибиться, — итак, чтобы избежать заблуждений, нужно пытаться обнаружить и объяснить его источник — видимость. Но это делали очень немногие философы. Они лишь старались ниспровергнуть сами заблуждения, не указывая той видимости, из которой проистекают последние. Но обнаружение и разоблачение видимости является гораздо большей заслугой перед истиной, чем непосредственное опровержение самих ошибок, которое не ликвидирует их источник и не гарантирует того, что та же самая видимость, оставаясь неопознанной, в других случаях опять не приведет к заблуждениям. Ведь если даже мы и убедились в своем заблуждении, однако, если не уничтожена сама видимость, лежащая в основе нашей ошибки, мы еще остаемся в сомнении и мало что можем сделать для его объяснения.

Кроме того, объяснение видимости позволяет и ошибающемуся отдать долю справедливости. Ведь никто не подумает, что он ошибся без какой-либо видимости, которая, может быть, могла бы обмануть и более проницательного, поскольку на то имеются субъективные основания.

Заблуждение, где видимость ясна и для обычного рассудка (sensus communis), называется вздором или нелепостью. Упрек в абсурдности всегда является личным порицанием, которого нужно избегать, особенно при опровержении заблуждений.

Ибо утверждающему что-либо нелепое не очевидна сама видимость, лежащая в основе этой явной неправильности. Прежде всего эту видимость нужно сделать очевидной для него. Если же он и тогда все еще упорствует, то он действительно бестолков, но тогда с ним ничего больше не поделаешь. Для всякого дальнейшего наставления и опровержения он оказался столь же неспособным, сколько и недостойным. Собственно, ведь никому нельзя доказать, что он неразумен, всякое мудрствование здесь было бы тщетно. Раз нелепость доказывают, то говорят уже не с ошибающимся, а с разумным. Но в этом случае не нужно и обнаружение нелепости (deductio ad absurdum).

Вздорным заблуждением можно назвать и такое, для извинения которого нет ничего, даже и какой-либо видимости, как и грубым заблуждением является то, которое доказывает невежество в обычных знаниях или отсутствие обыкновенного внимания.

Заблуждение в принципах есть нечто большее, чем заблуждение в их применении.

Внешним признаком или внешним пробным камнем истины является сравнение наших собственных суждений с суждениями других, ибо субъективное не у всех одинаково, и, следовательно, таким путем видимость может быть выяснена. Поэтому несогласованность суждений других с нашими можно рассматривать как внешний признак заблуждения и как повод исследовать наши приемы в суждении, но не для того, чтобы тотчас отбросить их. Ибо, может быть, по существу мы все-таки правы, а неправильность имеется лишь в манере, т. е. в изложении.

Обычный человеческий рассудок (sensus communis) сам по себе также является пробным камнем для обнаружения недочетов искусственного употребления рассудка. Это означает способность ориентироваться в мышлении, или в спекулятивном применении разума при помощи обычного рассудка, когда обычный рассудок используют в качестве пробы для оценки правильности спекулятивного.

Общими правилами и условиями избежания заблуждений вообще являются: 1) мыслить самостоятельно; 2) в мышлении ставить себя на место другого и 3) мыслить всегда в согласии с самим собой. Максиму самостоятельного мышления можно назвать максимой просвещенного мышления; максиму ставить себя на точку зрения других — максимой широкого мышления, и максиму мыслить всегда согласно с самим собой — максимой последовательного, или связного, мышления.

VIII. С. Логическое совершенство знания по качеству. — ясность. — Понятие признака вообще. — Различные виды признаков. — Определение логической сущности вещи. — Различие логической и реальной сущности. — Отчетливость как высшая степень ясности. — Эстетическая и логическая отчетливость. — Различие между аналитическою и синтетическою отчетливостью

Человеческое познание рассудком дискурсивно, т. е. оно происходит посредством представлений, которые в основание знания кладут общее для различных вещей, следовательно, [это есть познание] посредством признаков как таковых. Таким образом, мы познаем вещи лишь посредством признаков, и это и есть познание, происходящее от знания.

Признак — это то в вещи, что составляет часть ее познания, или — что то же — частичное представление, поскольку оно рассматривается как основание познания целого представления. Поэтому все наши понятия суть признаки, и все мышление есть не что иное, как представление посредством признаков.

Всякий признак можно рассматривать с двух сторон: во-первых, как представление само по себе; во-вторых, как принадлежащее, в качестве частичного понятия, к полному представлению вещи и, поэтому, как основание познания самой этой вещи.

Все признаки, рассматриваемые как основания познания, допускают двоякое употребление — внутреннее и внешнее. Внутреннее употребление состоит в отвлечении, чтобы познать саму вещь посредством признаков, как оснований ее познания. Внешнее употребление состоит в сравнении, поскольку посредством признаков мы можем сравнить одну вещь с другими по правилам тождества или различия.

У признаков есть разные специфические отличия, на которых основывается следующая их классификация.

1. Признаки аналитические или синтетические. Первые суть частичные понятия моего действительного понятия (те, которые я в нем уже мыслю); последние, напротив, частичные понятия лишь возможного целостного понятия (которое, следовательно, может возникнуть лишь благодаря синтезу различных частей). Первыми являются все рациональные понятия; последние могут быть опытными понятиями.

2. Признаки координированные или субординированные. Это разделение признаков касается соединения их либо друг за другом, либо одного под другим.

Признаки являются координированными, поскольку каждый из них представляется как непосредственный признак вещи, и — субординированными, поскольку один признак представляется в вещи лишь посредством другого. Соединение координированных признаков в целое понятия есть агрегат; соединение субординированных признаков — ряд. Агрегация координированных признаков образует целостность (Totalität) понятия, которая, впрочем, в синтетических эмпирических понятиях никогда не может быть завершена и подобна неограниченной прямой.

Ряд субординированных признаков ведет a parte ante, или в сторону оснований — к неделимым понятиям, которые в силу своей простоты не допускают дальнейшего расчленения; напротив, a parte post, или в отношении следствий, ряд бесконечен, ибо хотя мы и имеем высший genus, но не имеем никакого низшего species.

С присоединением каждого нового понятия к агрегации координированных признаков возрастает экстенсивная отчетливость, или отчетливость в ширину, так же как с дальнейшим анализом понятий в ряду субординированных признаков возрастает отчетливость интенсивная, или отчетливость в глубину. Этот последний вид отчетливости, как необходимый для основательности и убедительности знания, является поэтому главным образом задачей философии и более всего необходим, в частности, в метафизических исследованиях.

3. Признаки утвердительные или отрицательные. Посредством первых мы познаем, чем является вещь, посредством вторых — чем она не является.

Отрицательные признаки служат для того, чтобы предохранять нас от ошибок. Поэтому они не нужны там, где ошибиться невозможно, и нужны и важны лишь в тех случаях, где они предохраняют нас от важной ошибки, в которую мы могли бы впасть. Так, например, в отношении понятия о таком существе, как бог, отрицательные признаки весьма нужны и важны.

Таким образом, посредством утвердительных признаков мы стремимся нечто понять; при помощи отрицательных, в которых могут быть превращены все признаки, — лишь не впадать в недоразумение, или лишь не ошибаться; посредством их мы ничего не можем познать.

4. Признаки важные и плодотворные или — несущественные и неважные.

Признак является важным и плодотворным, когда он есть основание познания значительных и многочисленных следствий — отчасти в смысле его внутреннего употребления — употребления при отвлечении, — поскольку он является достаточным для познания посредством него весьма многого в самой вещи, отчасти в смысле его внешнего применения — при сравнении, — поскольку он служит для познания как сходства вещи с многими другими, так и ее отличия от многих других.

Впрочем, логическую важность и плодотворность мы должны отличить здесь от практической — от полезности и применимости.

5. Признаки достаточные и необходимые или недостаточные и случайные.

Признак достаточен, поскольку его достаточно для того, чтобы всегда отличить вещь от всех других; в противном же случае он недостаточен, как, например, признак лаяния для собаки. Но достаточность признаков, как и их важность, можно определить лишь относительно, в отношении той цели, которая ставится познанием.

Наконец, необходимыми признаками являются те, которые всегда должны встречаться в представляемой вещи. Такие признаки называются также существенными и противополагаются несущественным и случайным, которые могут быть отделены от понятия вещи.

Но между необходимыми признаками существует еще одно различие.

Одни из них принадлежат вещи как основания других признаков той же вещи; напротив, другие принадлежат вещи лишь как следствия других признаков.

Первые являются первоначальными и конститутивными признаками (constitutiva, essentialia in sensu, strictissimo); другие называются атрибутами (consectaria, rationata), и хотя тоже принадлежат к сущности вещи, но лишь поскольку они могут быть выведены из ее существенных частей, как, например, три угла из понятия трехсторонней фигуры.

Несущественные признаки также бывают двоякого вида: они касаются или внутренних определений вещи (modi), или ее внешних отношений (relationes). Так, например, признак учености означает внутреннее определение человека; господин или слуга — лишь его внешнее отношение.

Совокупность всех существенных частей вещи, или достаточное количество ее признаков в отношении координации или субординации, есть сущность (complexus notarum primitivarum, interne conceptui dato sufficientium; s. complexus notarum, conceptum aliquem primitive constituentium).

Но при таком объяснении мы отнюдь не должны, однако, мыслить здесь реальную, или природную, сущность вещи, каковую мы нигде не способны усмотреть. Так как логика отвлекается от всякого содержания знания, а следовательно, и от самих вещей, то в этой науке может быть речь исключительно лишь о логической сущности вещей. И это мы можем легко понять. Ведь сюда относится лишь знание всех предикатов, в отношении которых объект определен в своем понятии, тогда как для реальной сущности вещи (esse rei) нужно знание тех предикатов, от которых, как оснований определения, зависит все то, что принадлежит к ее наличному бытию. Например, для определения логической сущности тела нам совсем не нужно отыскивать данных в природе; нам нужно направить свою рефлексию лишь на такие признаки, которые, как существенные составные части (constitutiva, rationes), изначально конституируют его основное понятие. Ибо логическая сущность и есть не что иное, как первое основное понятие всех необходимых признаков вещи (esse conseptus).

Итак, первая ступень совершенства нашего знания по качеству есть его ясность. Вторая ступень, или более высокая степень ясности, есть отчетливость. Последняя состоит в ясности признаков.

Тут мы прежде всего должны логическую отчетливость отличать от эстетической. Логическая отчетливость основывается на объективной ясности признаков, эстетическая — на субъективной. Первая есть ясность посредством понятий, последняя есть ясность посредством созерцания. Следовательно, последний вид отчетливости состоит в одной живости и вразумительности, т. е. в простой ясности на конкретном примере (ведь вразумительным можем быть многое, что не является отчетливым, и, наоборот, отчетливым может быть многое из того, что, однако, трудно для понимания, ибо бывает связано с отдаленными признаками, соединение которых с созерцанием возможно лишь посредством длинного ряда [признаков]).

Объективная отчетливость нередко вызывает субъективную неясность, и наоборот. Поэтому логическая отчетливость нередко возможна лишь в ущерб эстетической, и наоборот, эстетическая отчетливость, которая достигается при помощи примеров и уподоблений, не совсем подходящих и приводимых лишь по аналогии, часто вредит логической отчетливости. Да и, кроме того, примеры не являются признаками и принадлежат не к понятию как его части, но лишь в качестве созерцаний к применению понятия. Поэтому отчетливость благодаря примерам — просто вразумительность и совсем иного рода, чем отчетливость при помощи понятий как признаков. В соединении и той и другой — отчетливости эстетической, или популярной, с отчетливостью схоластическою, или логическою, состоит проницательность. Ибо под проницательным умом разумеется талант яркого, доступного пониманию обычного рассудка, изложения абстрактных и основательных знаний.

Что касается теперь, в частности, логической отчетливости, то ее можно назвать полной отчетливостью, поскольку все признаки, образующие в своей совокупности полное понятие, приведены здесь в ясность. Совершенно или вполне отчетливым понятие опять-таки может быть или в отношении полноты своих координированных признаков, или в отношении полноты своих субординированных признаков. В полной ясности координированных признаков состоит экстенсивно совершенная, или достаточная, отчетливость понятия, которая называется также обстоятельностью. Полная ясность субординированных признаков образует интенсивно совершенную отчетливость — углубленность.

Первый вид логической отчетливости можно также назвать внешней полнотой (completudo externa), а другой — внутренней полнотой (completudo interna) ясности признаков. Последней можно достичь с помощью чистых рациональных и произвольных, но не эмпирических понятий.

Экстенсивная величина отчетливости, если она не чрезмерна, называется точностью (размеренностью). Обстоятельность (completudo) и размеренность (praecisio) вместе составляют соразмерность (cognitionem, quae rem adaequat); a в интенсивно-адекватном знании в [его] углубленности, в сочетании с экстенсивно-адекватным знанием в [его] обстоятельности и точности состоит полное (по качеству) совершенство знания (consummata cognitionis perfectio).

Если, как мы заметили, задача логики — делать ясные понятия отчетливыми, то спрашивается, каким образом она делает их отчетливыми?

Логики Вольфовой школы всякое достижение большей отчетливости знаний полагают в одном расчленении их. Но не всякая отчетливость основывается на анализе данного понятия. Благодаря анализу она достигается лишь относительно тех признаков, которые мы уже мыслили в понятии, но отнюдь не тех, которые только еще соединяются в понятие, как части целого возможного понятия.

Тот вид отчетливости, который получается не благодаря анализу, а благодаря синтезу признаков, есть синтетическая отчетливость. И, следовательно, имеется существенное различие между положениями: образовать отчетливое понятие и — понятие сделать отчетливым.

Ибо, когда я образую отчетливое понятие, то я начинаю с частей и от них иду к целому. Здесь еще нет признаков; впервые я получаю их благодаря синтезу. Благодаря этому синтетическому приему возникает синтетическая отчетливость, которая действительно расширяет мое понятие по содержанию посредством того, что привходит сверх понятия с помощью (чистого или эмпирического) созерцания как признак. — Этим синтетическим методом пользуются для прояснения понятий математик и натурфилософ. Ведь всякая отчетливость собственно математического, как и всякого опытного познания, основывается на таком его расширении посредством синтеза признаков.

Но когда я делаю понятие отчетливым, то посредством одного лишь такого расчленения мое знание ничуть не увеличивается по содержанию. Оно остается таким же, изменяется только его форма, поскольку я лишь научаюсь лучше различать или яснее распознавать то, что в данном понятии уже содержалось. Как благодаря лишь освещению картины в нее самое ничто не привходит, так и благодаря лишь прояснению данного понятия посредством анализа его признаков само это понятие ничем не обогащается.

Синтез относится к прояснению объектов, анализ — понятий. В последнем случае целое предшествует частям, в первом — части целому. Философ лишь делает отчетливыми данные понятия. Но иногда пользуются синтетическим приемом, если даже понятие, которое хотят сделать отчетливым этим способом, уже дано. Это часто имеет место в отношении опытных положений, когда не довольствуются признаками, которые уже мыслятся в данном понятии.

Аналитический способ достижения отчетливости, каковым логика только и может заниматься, есть первое и главное требование при сообщении нашему знанию отчетливости. Ибо чем отчетливее наше знание вещи, тем более надежным и эффективным оно может быть. Только анализ не должен идти так далеко, чтобы в нем в конце концов исчезал самый предмет.

Если бы мы осознали все, что знаем, то мы изумились бы великому множеству наших знаний.

В отношении объективного содержания нашего познания вообще могут быть мыслимы следующие степени, по которым оно в этом смысле может увеличиваться:

первая степень познания: представлять что-либо;

вторая: представлять что-либо сознательно, или воспринимать (percipere);

третья: что-либо знать (noscere), или представлять, сравнивая с другими вещами, как по сходству, так и по различию;

четвертая: знать что-либо сознательно, т. е. познавать (cognoscere). Животные также знают предметы, но они не познают их;

пятая: понимать (intelligere) что-либо, т. е. познавать рассудком при помощи понятий, или конципировать. Это — нечто весьма отличное от постижения [Begreifen]. Многое мы можем конципировать и не постигая, например pertetum mobile, невозможность которого показывает механика;

шестая: познавать что-либо разумом, или усматривать (perspicere). Этого мы достигаем лишь в немногих вещах, и наши знания всегда являются тем меньшими численно, чем больше мы хотим усовершенствовать их по содержанию.

Наконец, седьмая, постигать (comprehendere) что-либо, т. е. посредством разума или a priori познавать что-либо в той степени, в какой это нужно для нашей цели. Ведь всякое наше постижение лишь относительно, т. е. достаточно лишь для известной цели; безусловно мы не постигаем ничего. Ничто не может быть постигнуто больше того, что демонстрирует математик, например того, что в круге все линии пропорциональны. И все-таки математик не постигает, каким образом возможно, что столь простая фигура имеет такие свойства. Сфера понимания, или рассудка, поэтому вообще гораздо шире, чем сфера постижения, или разума.

IX. D. Логическое совершенство знания по модальности. Достоверность. — Понятие признания истинности вообще. — Модусы признания истинности: мнение, вера, знание. — Убеждение и уверенность. — Воздержание от суждения и устранение суждения. — Предварительные суждения. — Предрассудки, их источники и главные виды.

Истина есть объективное свойство знания; суждение, посредством которого что-либо лишь представляется как истинное — в отношении к рассудку, а следовательно, к отдельному субъекту — субъективно, — это признание истинности.

Признание истинности вообще бывает двоякого вида: достоверное или недостоверное. Достоверное признание истинности, или достоверность, связано с сознанием необходимости; напротив, недостоверное, или недостоверность, — с сознанием случайности или возможности противоположного. Последнее опять-таки бывает или субъективно и объективно недостаточным, или — хотя и недостаточным объективно, но субъективно достаточным. Первое называется мнением, последнее должно быть названо верой.

Таким образом, существует три вида, или модуса, признания истинности: мнение, вера и знание. Мнение есть проблематическое, вера — ассерторическое и знание — аподиктическое суждение. Ибо то, о чем я высказываю мнение, я сознательно считаю в суждении лишь проблематически достоверным; то, во что я верю, — ассерторически достоверным, но необходимым не объективно, а лишь субъективно (значимым лишь для меня); наконец, то, что я знаю, я считаю аподиктически достоверным, т. е. всеобщим и объективно необходимым (значимым для всех), допустив даже, что сам предмет, к которому относится это достоверное признание, является лишь эмпирической истиной. Ибо это различие в признании истинности соответственно трем только что названным модусам касается лишь способности суждения в отношении субъективных критериев подведения суждения под объективные правила.

Так, например, наше признание истинности бессмертия было бы лишь проблематическим, если бы мы только поступали так, как будто мы бессмертны, — ассерторическим, поскольку мы верили бы, что мы бессмертны; и, наконец — аподиктическим, поскольку все мы знали бы, что за этой жизнью существует другая.

Таким образом, между мнением, верой и знанием имеется существенное различие, которое мы и объясним здесь еще более точно и обстоятельно.

1. Мнение. — Мнение, или признание истинности по такому познавательному основанию, которое не является достаточным ни субъективно, ни объективно, может быть рассматриваемо как предварительное суждение (sub conditione suspensiva ad interim), какового нелегко избежать. Прежде чем нечто принимать и утверждать, приходится иметь мнение, но при этом следует остерегаться того, чтобы принимать мнение за что-либо большее, чем простое мнение. С мнения мы по большей части начинаем всякое наше познание. Иногда мы имеем лишь смутное предчувствие истины, вещь кажется нам имеющей признаки истины; мы уже догадываемся об ее истинности раньше, чем познаем ее с определенной достоверностью.

Но где, собственно, имеет место простое мнение? Не в науках, содержащих априорные знания, следовательно — ни в математике, ни в метафизике, ни в морали, но исключительно в эмпирических знаниях, — в физике, в психологии и тому подобное. Ведь нелепо само по себе иметь мнение a priori. Да и в самом деле, ничего не могло бы быть забавнее, как, например, в математике иметь лишь мнение. Здесь, как и в метафизике и в морали, можно лишь либо знать, либо не знать. Поэтому объектами мнения могут быть лишь предметы опытного знания, которое хотя и возможно само по себе, но невозможно для нас по эмпирической ограниченности, условиям нашей эмпирической способности и зависящей от этого той степени этой способности, которой мы обладаем. Так, например, эфир новых физиков есть предмет простого мнения. Ибо относительно этого, как и относительно всякого мнения вообще, какое только возможно, я понимаю, что ведь можно было бы доказать и противоположное. Следовательно, мое признание является здесь недостаточным как объективно, так и субъективно, хотя рассматриваемое само по себе, оно вполне возможно.

2. Вера. — Вера, или признание истинности на основании хотя и недостаточном объективно, но субъективно достаточном, относится к предметам, относительно которых нельзя не только ничего знать, но и иметь мнение и даже предполагать какую-нибудь вероятность; достоверным здесь может быть лишь то, что мыслить эти предметы так, как они мыслятся, не противоречиво. Остальное является здесь свободным признанием, необходимым лишь для практической, a priori данной цели, следовательно, — признанием истинным того, что я предполагаю по моральным основаниям, причем таким образом, что я убежден в полной невозможности доказать противоположное *.

_____________

* Вера не есть особый источник познания Она есть вид сознательного, но несовершенного признания истинности, и, когда она рассматривается как ограниченная особым видом объектов (относящихся лишь к вере), она отличается от мнения не степенью, но тем отношением, которое, она, как познание, имеет к поступкам Так, например, купцу, чтобы развернуть торговлю, нужно, чтобы ему не только казалось, что при этом он нечто приобретает, но — чтобы он верил, т е чтобы его мнение было достаточным для предприятия [хотя бы] недостоверного Раз мы имеем теоретические познания (о чувственном), в которых мы можем достичь достоверности, то последнее должно быть возможным и в отношении всего того, что мы можем назвать человеческим познанием Именно такие достоверные познания, и притом совершенно априорные, мы имеем в практических законах, только они основываются на сверхчувственном принципе (свободы), находящемся в нас самих, в качестве принципа практического разума. Но этот практический разум есть причинность в отношении столь же сверхчувственного объекта — высшего блага, которое посредством наших способностей неосуществимо в чувственном мире Но все-таки природа, как объект нашего теоретического разума, должна с ним согласовываться, ибо в чувственном мире должно находиться следствие, или действие, этой идеи Следовательно, мы должны поступить так, чтобы осуществить эту цель.

Мы находим в чувственном мире также следы художественной мудрости и верим, что мировая причина действует также и с моральной мудростью для высшего блага Это и есть признание, достаточное для поведения, т е вера Мы не нуждаемся в вере для поступков согласно моральным законам, ибо последние даются только практическим разумом, но для объекта нашей моральной воли мы нуждаемся в допущении высочайшей мудрости, на основе которой, отвлекаясь от одной лишь [моральной] законности наших поступков, мы не можем не следовать нашим целям Хотя объективно это и не было бы необходимым отношением нашего произвола, однако субъективно высшее благо необходимо является объектом доброй (даже человеческой) воли, и поэтому необходимо предполагается вера в достижимость высшего блага

Между приобретением познания с помощью опыта (a posteriori) и приобретением его с помощью разума (a priori) нет посредствующего звена Но между познанием объекта и простым предположением его возможности таким звеном является именно эмпирическое или рациональное основание принимать эту возможность для необходимого расширения области возможных объектов, помимо тех, познание которых для нас возможно Эта необходимость имеет место лишь там, где объект познается как практический и, посредством разума, как практически необходимый, допущение же чего-либо для расширения лишь теоретического знания всегда является случайным Это практически необходимое предположение объекта есть возможность высшего блага как объекта произвола (Willkür), а следовательно, и условия этой возможности (бог, свобода и бессмертие) Допускать реальность объекта ради необходимого определения воли является субъективною необходимостью Это casus extraordmanus, без которого практический разум не может сохранить себя в отношении своей необходимой цели, и здесь ему приходится допустить favor necessitatis в своем собственном суждении Он не может логически приобрести никакой объект и может лишь сопротивляться тому, что препятствует ему в применении этой идеи, Принадлежащей ему практически.

Эта вера есть необходимость допускать объективную реальность понятия (высшего блага), т е возможность его предмета, как a priori необходимого объекта произвола Если мы имеем в виду лишь поступки, то эта вера нам не нужна. Если же мы поступками хотим достигнуть осуществления возможной, с их помощью, цели, то мы должны допустить, что она вполне возможна.

Следовательно, я могу сказать только: посредством своей цели по законам свободы я вижу себя вынужденным допустить возможность высшего блага в мире, но никого другого я не могу вынудить [к этому] при помощи оснований (вера свободна).

Таким образом, вера разума никогда не может затрагивать теоретического познания, ибо в нем объективно недостаточное признание есть лишь мнение. Вера разума есть лишь его предположение с субъективной , но абсолютно необходимой целью Согласный с моральными законами образ мыслей приводит к объекту определяемого чистым разумом произвола. Допущение осуществимости этого объекта, а следовательно, и действительности его причины есть моральная вера, или свободное и при моральном намерении осуществить свои цели — необходимое признание истинности

Fides есть, собственно, верность в pacto [в договоре], или субъективное доверие друг другу в том, что один выполнит свое обязательство, данное другому, — верность и вера Первая — когда pactum заключен, вторая — когда его нужно заключить

По аналогии — практический разум есть как бы Promittent [налагающий обязательство], человек — Promissanus [принимающий обязательство], ожидаемое от дела благо — Promissum [обещанное].

_____________

Следовательно, предметы веры:

I. Не есть предметы эмпирического знания. Поэтому так называемая историческая вера, собственно, не может быть названа верой и как таковая противополагаться знанию, ибо она сама может быть знанием. Признание на основании свидетельства [других] не отличается ни по степени, ни по виду от признания благодаря собственному опыту.

II. [они] также и не объекты рационального знания (знания a priori) — ни теоретического, как, например, в математике и метафизике, ни практического — в морали.

Правда, в математические рациональные истины можно верить на основании свидетельства, так как ошибка здесь отчасти маловероятна, отчасти же и легко обнаружима; однако знать их таким путем нельзя. Философские рациональные истины также не допускают веры, их можно лишь знать, ибо философия не терпит в себе одной только уверенности. Что же касается, в частности, предметов практического рационального знания в морали — права и долга, то и в этом отношении простая вера может иметь места столь же мало. Должно быть совершенно достоверным, является ли то или другое правым или неправым, сообразным долгу или противоположным ему, дозволительным или недозволительным. В моральных вещах нельзя отваживаться ни на что недостоверное, решаться на что-либо с опасностью прегрешения перед законом. Например, для судьи мало только верить, что данный обвиняемый в преступлении действительно совершил это преступление. Он должен это (юридически) знать или он поступает недобросовестно.

III. Только то является предметом веры, признание чего необходимо свободно, т. е. не определено объективными, не зависящими от природы и интереса субъекта основаниями истинности.

Поэтому вера в силу чисто субъективных оснований не обладает убедительностью, которая могла бы быть передана другим и требовала бы всеобщего согласия, как убедительность, даваемая знанием. Лишь для меня самого может быть достоверна значимость и неизменность моей практической веры; моя вера в истинность положения или в действительность вещи является тем, что лишь для меня заступает место знания, не будучи самим знанием.

Морально неверующий тот, кто не допускает того, что знать хотя и невозможно, но предполагать морально необходимо. В основе этого вида неверия всегда бывает недостаток морального интереса. Чем больше моральная настроенность человека, тем тверже и жизненнее его вера во все то, что он чувствует в себе как необходимость допускать и предполагать из морального интереса с практически необходимой целью.

3. Знание. Признание истинности на познавательном основании, достаточном как объективно, так и субъективно, — или достоверность, является или эмпирической, или рациональной, смотря по тому, основывается ли она на опыте — собственном или чужом, сообщенном, — или на разуме. Таким образом, это различие связано с двумя источниками, из которых черпается все наше познание: с опытом и разумом.

Рациональная достоверность опять-таки бывает или математической, или философской. Первая интуитивна, вторая — дискурсивна.

Математическая достоверность называется также очевидностью, так как интуитивное знание яснее, чем дискурсивное. Итак, хотя оба знания, математическое и философское, сами по себе одинаково достоверны, однако виды их достоверности различны.

Если я удостоверяюсь в чем-либо из собственного опыта, то эмпирическая достоверность является первоначальной (originarie empinca), если же посредством чужого, — производного (derivative empinca). Эту последнюю принято также называть историческою достоверностью.

От эмпирической рациональная достоверность отличается связанным с нею сознанием необходимости; следовательно, она является аподиктическою достоверностью, в то время как эмпирическая — лишь ассерторическою. Рационально достоверно то, что усматривается a priori без всякого опыта. Поэтому наши познания могут касаться предметов опыта, и все же достоверность о них может быть одновременно и эмпирической, и рациональной, поскольку мы эмпирически достоверное положение познаем из принципов a priori.

Мы не можем иметь рациональной достоверности относительно всего: но там, где мы можем иметь ее, мы должны предпочитать ее эмпирической.

Всякая достоверность является или непосредственною, или опосредствованною, т. е. она или нуждается в доказательстве, или же не допускает доказательства и не нуждается в нем. И хотя в нашем знании еще столь многое достоверно лишь опосредствованно, т. е. лишь благодаря доказательству, то все-таки должно быть и нечто недоказуемое, или непосредственно достоверное, и все наше познание должно исходить из непосредственно достоверных положений.

Доказательства, на которых основывается всякая опосредствованная, или сообщаемая, достоверность бывают или прямыми доказательствами, или косвенными, т. е. апагогическими. Когда я доказываю истину из ее оснований, то я привожу для нее прямое доказательство; когда же я к истинности данного положения заключаю от ложности противного, то — апагогическое. Но, чтобы это последнее могло иметь значимость, положения должны быть контрадикторно или диаметрально противоположными. Ибо два лишь контрарно противоположные друг другу положения (contrane opposita) могут быть оба ложными. Доказательство, составляющее основу математической достоверности, называется демонстрацией, а составляющее основу философской достоверности — акроаматическим доказательством ^|8. Существенными частями всякого доказательства вообще являются его материя и форма, или основание доказательства и вывод.

Из знания происходит наука, под которой разумеется совокупность познания в смысле системы. Она противополагается обычному познанию, т. е. совокупности познания в смысле простого агрегата. Система основывается на идее целого, предшествующего частям; напротив, в обычном познании, или в простом агрегате познаний, части предшествуют целому. Существуют исторические и рациональные науки.

В науке мы часто имеем дело с познаниями, а не с представляемыми посредством них фактами, следовательно, может быть наука о том, о чем наше познание не есть знание.

Из предшествующих замечаний о природе и видах признания истинности мы можем теперь вывести тот общий результат, что, следовательно, всякое наше убеждение бывает или логическим, или практическим. Именно, если мы знаем, что мы свободны от всяких субъективных оснований и все-таки признание истинности является достаточным, то мы убеждены именно логически, или убеждены из объективных оснований (объект достоверен).

Но и полное признание истинности по субъективным основаниям, имеющим в практическом отношении такое же значение, как и объективные, также есть убеждение, только не логическое, а практическое (достоверное для меня). И такое практическое убеждение или такая моральная вера разума часто бывает тверже всякого знания. В знании еще прислушиваются к аргументам против, в вере же — нет, так как здесь дело в не объективных основаниях, а в моральном интересе субъекта *.

Убеждению противоположна уверенность, признание истинности из недостаточных оснований, относительно которых не известно, являются ли они только субъективными или также и объективными.

Уверенность часто предшествует убеждению. Многие познания мы сознаем лишь так, что не можем судить, объективны или субъективны основания нашего признания истинности. Поэтому, чтобы перейти от простой уверенности к убеждению, мы должны сначала обдумать, т. е. посмотреть, к какой познавательной способности относится познание, и потом исследовать, т. е. проверить, являются ли основания достаточными или недостаточными в отношении объекта. Во многих случаях дело не идет дальше уверенности. Некоторые доходят до обдумывания, немногие — до исследования. Кто знает, что составляет достоверность, тот не спутает легко уверенность с убеждением и, следовательно, не позволит себя легко убедить. Бывает основание определения, рассчитанное на одобрение, оно складывается из объективных и субъективных оснований, и этого сложного результата большинство людей не различает.

Хотя всякая уверенность ложна по форме (formaliter), поскольку именно в ней недостоверное познание кажется достоверным, однако по материи (materialiter) она может быть истинной.

_____________

* Следовательно, такое практическое убеждение есть моральная вера разума, которая одна только должна быть названа верой в собственном смысле и как таковая противопоставлена знанию и всякому теоретическому или логическому убеждению вообще, так как она никогда не может возвыситься до знания. Напротив, так называемую историческую веру, как уже замечено, не следует отличать от знания, так как она, как вид теоретического или логического признания истинности, сама может быть знанием. Принять эмпирическую истину по свидетельству других мы можем с такою же достоверностью, как если бы мы достигли ее при помощи фактов собственного опыта. В первом виде эмпирического знания есть нечто обманчивое, но это имеется и во втором.

Историческое, или опосредствованное, знание основывается на надежности свидетельств К условиям надежного свидетельства относятся: аутентичность (годность) и безупречность.

_____________

И этим уверенность отличается от мнения, которое есть недостоверное знание, поскольку оно и считается недостоверным.

Достаточность признания (в вере) дает возможность испытывать его посредством пари или клятвы. Для первого нужна относительная достаточность объективных оснований, для второй — абсолютная, а когда таковых нет, вместо них имеет силу и просто субъективно достаточное признание.

Часто пользуются выражениями: одобрять свое суждение, воздерживаться от своего суждения, откладывать его или отказываться от него. Эти и подобные высказывания, по-видимому, указывают на то, что в нашем суждении есть что-то произвольное, поскольку нечто мы считаем истинным потому, что хотим считать это истинным. Поэтому спрашивается: имеет ли воление (Wollen) влияние на наши суждения?

Непосредственно воля не оказывает никакого влияния на признание истинности; это было бы слишком нелепо. Если говорят, что мы охотно верим в то, чего желаем, то это означает лишь наши добрые пожелания, например, пожелания отца своим детям. Если бы воля имела непосредственное влияние на наше убеждение относительно того, чего мы желаем, то мы постоянно создавали бы себе химеры счастливого состояния и потом принимали бы их за истину. Но воля не может оспаривать убедительных доказательств истин, противных ее желаниям и склонностям.

Но, поскольку воля или побуждает рассудок к разысканию истины, или удерживает его от этого, приходится признать ее влияние на применение рассудка, а следовательно, опосредствованно и на само убеждение, столь зависящее от употребления рассудка.

Что же касается, в частности, откладывания нашего суждения или воздержания от него, то оно состоит в намерении не допускать того, чтобы лишь предварительное суждение стало определяющим. Предварительное суждение — это такое, посредством которого я представляю, что, хотя имеется больше оснований за истинность вещи, чем против нее, этих оснований еще недостаточно для определяющего, или окончательного, суждения, при помощи которого я прямо решаю вопрос об истинности. Следовательно, предварительное суждение есть лишь осознанное проблематическое суждение.

Воздерживаться от суждения можно с двоякой целью: или чтобы подыскать основания для определяющего суждения, или чтобы вообще не судить. В первом случае откладывание суждения называется критическим (suspensio judicii indagatoria), в последнем — скептическим (suspensio judicii sceptica). Ведь скептик отказывается от всякого суждения, между тем как истинный философ лишь временно откладывает свое суждение, поскольку он еще не имеет достаточных оснований что-либо считать истинным.

Чтобы откладывать свое суждение на основании максим, нужно иметь развитую способность суждения, которая появляется лишь с годами. Вообще говоря, воздержаться от своего одобрения очень трудно, отчасти потому, что наш рассудок жаждет расширить себя посредством суждения и обогатиться знаниями, отчасти потому, что наша склонность к одним вещам всегда бывает больше, чем к другим. Но кто часто должен был воздерживаться от своего одобрения и в силу этого стал благоразумным и осторожным, тот не будет выражать его слишком поспешно из опасения, что впоследствии ему придется отказаться от своего суждения. Такой отказ всегда огорчителен и становится источником недоверия ко всем другим знаниям.

Заметим еще здесь, что подвергать свое суждение in dubio есть нечто иное, чем m suspenso. В последнем я всегда имею интерес к делу; в первом же случае решение вопроса: истинно нечто или нет, не всегда согласно с моими целями и интересом.

Предварительные суждения бывают весьма нужны и даже неизбежны для употребления рассудка при всяком размышлении и исследовании, ибо они служат руководством рассудка в его изысканиях и дают ему в руки различные средства для этого.

Когда мы размышляем о предмете, мы всегда уже должны судить предварительно и как бы уже предвосхищать познание, которое еще только будет достигнуто путем размышления. Также и при попытках что-либо изобрести или открыть всегда нужно составлять себе предварительный план, иначе течение мыслей идет лишь случайно. Поэтому под предварительными суждениями следует подразумевать максимы мышления для исследования вещи. Их можно назвать также антиципациями, так как, прежде чем имеют определяющее суждение о некоторой вещи, — его антиципируют. Такие суждения, следовательно, имеют свою пользу, и можно даже дать правила относительно того, как мы должны предварительно судить об объекте.

От предварительных суждений нужно отличать предрассудки.

Предрассудки суть предварительные суждения, принимаемые за основоположения. Всякий предрассудок нужно рассматривать как принцип ошибочных суждений, и от предрассудков проистекают уже не предрассудки, а ошибочные суждения. Поэтому ложное познание, проистекающее от предрассудка, нужно отличать от его источника — самого предрассудка. Так, например, значение снов само по себе не предрассудок, а заблуждение, возникающее согласно широко принятому правилу: то, что случилось раз, то имеет место всегда или всегда должно считаться истинным. А это основоположение, к которому относится и значение снов, и является предрассудком.

Иногда предрассудки бывают истинными предварительными суждениями; неверно только считать их основоположениями или определяющими суждениями. Причину такого заблуждения нужно искать в том, что субъективные основания ошибочно принимаются за объективные в силу недостаточной рефлексии (Überlegung), которая должна предшествовать всякому суждению. Ибо, хотя мы и можем принимать некоторые познания, например, непосредственно достоверные положения, без исследования, т. е. не проверяя условий их истинности, однако мы не можем и не имеем права ни о чем судить без рефлексии, т. е. без сравнения познания с той познавательной способностью (чувственностью или рассудком), из которой оно может возникнуть. Когда мы принимаем суждения без такой рефлексии, которая нужна и там, где нет никакого исследования, то отсюда и возникают предрассудки, или принципы судить по субъективным причинам, ошибочно принимаемым за объективные основания.

Главными источниками предрассудков являются: подражание, привычка и склонность.

Подражание имеет постоянное влияние на наши суждения, так как бывает сильное основание считать истинным то, что признается таковым другими. Отсюда предрассудок: правильно то, что делает весь свет. Что касается предрассудков, которые возникают из привычки, то их можно искоренить лишь за продолжительное время, когда рассудок, мало-помалу сдерживаемый и приучаемый противоположными основаниями, постепенно перейдет к противоположному способу мышления. Если же предрассудок привычки возник также и благодаря подражанию, то человеку, которому он свойственен, трудно от него отделаться. Предрассудок подражания можно также назвать склонностью к пассивному употреблению разума, или к механизму (Mechanismus) разума вместо его спонтанности согласно законам.

Правда, разум есть деятельный принцип, который ничего не должен заимствовать ни от одного лишь авторитета других, ни из опыта, поскольку имеет место его чистое применение. Но леность очень многих людей заставляет их охотнее следовать по стопам других, нежели напрягать способности своего собственного рассудка. Такого рода люди всегда могут быть лишь копиями других, и если бы все были такими, то мир вечно топтался бы на одном месте. Поэтому в высшей степени нужно и важно, чтобы юношество не приучали, как это обыкновенно происходит, к одному лишь подражанию.

Есть много вещей, которые приучают нас к максиме подражания и тем самым делают разум плодотворной почвой для предрассудков. К таким вызывающим подражание средствам относятся:

1. Формулы. Это — правила, использование которых служит образцом для подражания. Они, впрочем, чрезвычайно полезны для облегчения запутанных положений, и наиболее просвещенный ум старается поэтому изобретать таковые.

2. Изречения — это выражения, которые весьма адекватно передают точный смысл, так что кажется, что короче этот смысл и нельзя было бы выразить. Такие изречения (dicta), которые всегда нужно заимствовать у других и которым приписывается несомненная непогрешимость, служат, ввиду такого авторитета, правилом или законом. Изречения библии называются изречениями κατ' εξοχήν.

3. Сентенции, т. е. положения, которые имеют значение рекомендаций и сохраняют свой авторитет в течение столетий, — как продукты зрелой способности суждения, благодаря отпечатку содержащихся в них мыслей.

4. Canones. Это общие поучительные изречения, которые служат основами наук и указывают на нечто значительное и обдуманное. Их можно выражать и в виде сентенций, благодаря чему они еще больше нравятся.

5 Пословицы (proverbia). Это популярные правила обычного рассудка или выражения его популярных суждений. Так как эти чисто провинциальные положения служат сентенциями и канонами лишь для обыкновенной публики (Pöbel), то у людей более тонкого воспитания они не встречаются.

Из вышеуказанных трех общих источников предрассудков, и в особенности из подражания, проистекают разные частные предрассудки, из которых мы здесь упомянем следующие, как наиболее распространенные.

1 Предрассудки авторитета. Сюда относятся:

а) Предрассудок авторитета личности. Если в вещах, основывающихся на опыте и свидетельствах, мы хотим строить свое познание на авторитете других лиц, то этим мы не являемся повинными в предрассудке, ибо там, где мы не можем все испытать сами и все охватить своим собственным рассудком, основанием для наших суждений и должен быть авторитет другой личности. Но если авторитет других мы делаем основанием нашего признания истинности в области рациональных познаний, то мы принимаем эти познания лишь из-за предрассудка. Ибо рациональные истины имеют значение независимо от имени; тут вопрос не в том, кто это сказал, а в том, что сказано. Не имеет никакого значения то, благородного ли происхождения знание, но тем не менее склонность к авторитету великих людей весьма распространена, отчасти благодаря ограниченности собственной проницательности, отчасти благодаря жажде подражать тому, что нам представляется великим. Сюда присоединяется еще то, что авторитет личности косвенно льстит нашему тщеславию. А именно подданные могущественного деспота гордятся тем, что со всеми ними он поступает одинаково. И ничтожнейший может воображать себя столь же равным с самым важным, поскольку оба они — ничто перед неограниченным могуществом их властителя. Точно так же и почитатели великого мужа считают себя равными, поскольку преимущества, которые они сами могут иметь друг перед другом, должны считаться незначительными по сравнению с заслугами великого мужа. Поэтому прославленные великие люди с полным основанием не оказывают ни малейшей поддержки склонности к предрассудку авторитета личности.

b) Предрассудок авторитета толпы. К этому предрассудку бывает особенно склонен простой народ. Так как он не может оценить заслуг, способностей и знаний личности, то охотнее придерживается суждений толпы, предполагая, что то, что говорят все, должно быть истинным. Впрочем, этот предрассудок простирается у него только на исторические вещи; в вопросах религии, которые интересуют его самого, он полагается на суждение ученых.

Вообще замечательно, что невежественный имеет предрассудок к учености, а ученый, напротив, к обычному рассудку.

Если ученому, после того как он уже достаточно овладел кругом наук, все его труды не дают соответствующего удовлетворения, то в конце концов он теряет доверие к учености, в особенности к таким спекуляциям, где понятия не могут получить чувственного выражения и фундамент которых ненадежен, как, например, в метафизике. Но так как он верит, что ключ к достоверности известных предметов где-нибудь да должен быть, то он ищет его в обычном рассудке, после того как он столь долго и тщетно искал его на пути научного исследования.

Однако такая надежда весьма обманчива, ибо если и культивированные способности разума ничего не достигли в познании определенных вещей, то некультивированные несомненно достигнут столь же мало. В метафизике апелляция к изречениям обычного рассудка совершенно недопустима, ибо здесь никакое событие не может быть представлено т concreto. Но в морали, конечно, другое дело. В морали все правила не только могут быть даны m concreto, но и вообще практический разум обнаруживается яснее и правильнее посредством обычного способа употребления рассудка, нежели спекулятивного. Поэтому в вопросах нравственности и долга обычный рассудок часто судит правильнее, чем спекулятивный.

c) Предрассудок авторитета эпохи. Здесь главную роль играет предрассудок древности. Хотя мы и имеем, конечно, основание судить о древних благосклонно, но это — основание только для соответствующего уважения, границы которого мы, однако, часто преступаем тем, что превращаем древних в хранителей знаний и наук, а относительную ценность их сочинений возводим в абсолютную, слепо вверяясь их руководству. Оценивать древних столь чрезмерно — значит возвращать рассудок ко дням его детства и не радеть о применении собственного таланта. Кроме того, мы весьма ошибаемся, когда верим, что все древние писали так же классически, как те из них, сочинения которых дошли до нас. Так как время все просеивает и сохраняется лишь то, что имеет внутреннюю ценность, то мы не без основания можем предположить, что обладаем только лучшими сочинениями древних.

Есть много причин, благодаря которым предрассудок древности возникает и поддерживается.

Когда нечто превосходит ожидаемое по общему правилу, то сначала этому удивляются, a потом это удивление часто переходит в восхищение. Это бывает и относительно древних, когда у них находят нечто, чего в силу обстоятельств времени, при которых они жили, у них не искали. Другая причина лежит в том, что знание древних и древности доказывает ученость и начитанность, которые всегда вызывают уважение, сколь бы ни были обыкновенны и незначительны сами по себе вещи, почерпнутые путем изучения древних. Третья причина есть благодарность, которую мы питаем к древним за то, что они проложили нам путь ко многим знаниям. Представляется справедливым давать им за это особенно высокую оценку, меру которой мы, однако, часто преступаем. Наконец, четвертую причину нужно искать в известной зависти к современникам. Кто не может тягаться с новыми, тот в ущерб им возвеличивает древних, чтобы современники не могли стать выше него.

Противоположным этому является предрассудок новизны. Иногда авторитет древности и предрассудок в ее пользу теряли силу, в особенности — в начале этого столетия, когда знаменитый Фонтенель перешел на сторону новых. В отношении знаний, способных к расширению, весьма естественно, что новым мы больше доверяем, чем древним. Но такое суждение имеет основание лишь как предварительное суждение. Когда же мы превращаем его в определяющее, то оно становится предрассудком.

2. Предрассудки себялюбия, или логического эгоизма, в силу которого согласие собственного суждения с суждениями других считается излишним критерием истинности. Они противоположны предрассудкам авторитета, так как здесь с непременным пристрастием отзываются о том, что составляет продукт собственного рассудка, например о собственной научной системе.

Хорошо и полезно ли сохранять предрассудки или даже благоприятствовать им? Поразительно, что в наш век еще возможно поднимать такие вопросы, и особенно вопрос о поощрении предрассудков. Поощрять чей-либо предрассудок означает то же самое, что и обманывать кого-либо с добрым намерением. Не касаться предрассудков еще можно, потому что кто в состоянии заниматься обнаружением и устранением каждого предрассудка? Но целесообразность приложения всех сил для их искоренения — это другой вопрос. Сражаться со старыми и укоренившимися предрассудками, конечно, трудно, ибо они отвечают за себя сами и являются как бы своими собственными судьями. Пытаются также оправдать сохранение предрассудков тем, что их уничтожение нанесло бы вред. Но такой вред всегда следует только допускать. Впоследствии он принесет тем большее благо.

X. Вероятность. — Объяснение вероятного. — Отличие вероятности от видимости. — Математическая и философская вероятность. — Сомнение субъективное и объективное. — Скептический, догматический и критический способы мышления или методы философствования. — Гипотезы

К учению о достоверности нашего познания относится также учение о познании вероятного, которое следует рассматривать как приближение к достоверности.

Под вероятностью нужно понимать признание истинности на недостаточных основаниях, которые, однако, имеют большее отношение к основаниям достаточным, чем к противоположным. Таким объяснением мы отличаем вероятность (probabilitas) от простой видимости (verisimihtudo), которая есть признание истинности при недостаточных основаниях, когда они больше, чем основания для противного.

Основание для признания может быть больше основания для противоположного или объективно, или субъективно. Каким из них оно является, — это можно открыть лишь путем сравнения оснований для признания истинности с основаниями достаточными, ибо тогда основания для признания оказываются большими, чем могут быть основания для противоположного. Таким образом, при вероятности основание для признания имеет объективную значимость, тогда как при одной видимости — лишь субъективную. Видимость есть лишь величина уверенности; вероятность есть приближение к достоверности. Для вероятности всегда должен быть масштаб, по которому я мог бы ее оценивать. Таким масштабом является достоверность. Ибо для сравнения недостаточных оснований с достаточными я должен знать, сколь велика в них достоверность. Но в случае одной лишь видимости этот масштаб отпадает, так как здесь я сравниваю недостаточные основания не с достаточными, а лишь с основаниями для противоположного.

Моменты вероятности могут быть или однородными, или неоднородными. Если они однородны, как в математическом познании, то они должны быть вычисляемы, если они неоднородны, как в философском познании, то они должны быть взвешиваемы, т. е. оцениваемы по действию, но последние — по устранении препятствий в душе. Но тут уже отношение не к достоверности, а лишь одной видимости к другой. Отсюда следует, что только математик может определять отношение недостаточных оснований к достаточному основанию; философ же должен довольствоваться видимостью, лишь субъективно и практически достаточным признанием истинности. Ибо в философских знаниях вероятность в силу неоднородности оснований не может быть оцениваема — здесь, так сказать, не на всех гирях указан вес. Поэтому и о математической вероятности, собственно, можно сказать лишь то, что она есть больше, чем половина достоверности.

Много говорят о логике вероятности (logica probabilium). Но таковая невозможна, ибо если отношение недостаточных оснований к достаточным нельзя взвесить математически, то все правила ничем не помогут. Нельзя также дать общие и относящиеся ко всему правила вероятности, кроме того, что в ней ни одна сторона не заблуждается, а основание согласия должно находиться в объекте, а также: когда две противоположные стороны ошибаются одинаково, часто и в одинаковой степени, то истина находится посередине.

Сомнение есть противоположное основание или просто препятствие для признания истинности. Оно может рассматриваться или субъективно, или объективно. Именно субъективно сомнение может считаться состоянием нерешительности, а объективно — знанием недостаточности оснований для признания истинности. В последнем смысле оно является возражением, т. е. объективным основанием для того, чтобы известное знание, которое принимают за истинное, считать ложным.

Лишь субъективно значимое основание, противоположное признанию истинности, есть мнительность. При мнительности не знают, является ли затруднение для признания объективным или только субъективным, например коренится ли оно в склонности, привычке и тому подобное. Сомневаются, не будучи в силах уяснить себе отчетливо и определенно основание сомнения и понять, заключено ли это основание в самом объекте или только в субъекте. Чтобы иметь возможность преодолеть такое сомнение, его нужно довести до уровня отчетливости и определения возражения. Ибо благодаря возражениям достоверность доводится до отчетливости и завершения; никто не может быть уверен в чем-либо, пока не выставлены противоположные основания, благодаря чему может быть определено, сколь далеки мы еще от достоверности или насколько приблизились к ней. Недостаточно также, чтобы на каждое сомнение был лишь дан ответ; нужно разрешить его, т. е. понять, как оно возникло. Если это не происходит, то сомнение лишь отгоняется, но не уничтожается — семя сомнения тогда все еще остается. Во многих случаях мы, конечно, не можем знать, имеет ли в нас препятствие для признания истинности субъективные или объективные основания, и, следовательно, сомнение не может уничтожиться обнаружением видимости, так как мы не всегда можем сравнивать свои знания с объектом, но часто — лишь одно знание с другим. Поэтому выражение своих возражений лишь как сомнения является скромностью.

Существует основоположение сомнения, которое состоит в максиме трактовать познание так, чтобы превратить его в недостоверное и показать невозможность достижения достоверности. Этот метод философствования есть скептический способ мышления, или скептицизм. Он противоположен догматическому способу мышления, или догматизму, который является слепым доверием к способности разума расширять себя посредством одних понятий a priori, без критики, только бы достигнуть кажущегося успеха.

Оба метода, если они рассматриваются как всеобщие, являются ошибочными. Ибо есть много знаний, в отношении которых мы не можем действовать догматически, с другой же стороны, скептицизм, поскольку он отрицает всякое положительное знание, уничтожает все наши усилия к достижению знания достоверного.

Но насколько вреден такой скептицизм, настолько полезен и целесообразен скептический метод, если под ним разумеется лишь способ трактовать нечто как недостоверное и доводить до высочайшей недостоверности в надежде напасть таким путем на след истины. Следовательно, этот метод есть, собственно, лишь временное воздержание от суждения. Он весьма полезен для критического метода, под которым следует понимать такой метод философствования, каким исследуются источники утверждений и возражений и основания, на которых они покоятся. Это — метод, дающий надежду достичь достоверности.

В математике и физике скептицизм не имеет места Подавать к нему повод может лишь такое познание, которое не является ни математическим, ни эмпирическим, но чисто философским. Абсолютный скептицизм все объявляет видимостью. Он отличает, таким образом, видимость от истины, но, следовательно, должен иметь признак для такого различения и, стало быть, должен предполагать знание истины, чем он противоречит самому себе.

Выше мы заметили относительно вероятности, что она есть лишь приближение к достоверности. Это в особенности имеет место в гипотезах, посредством которых мы никогда не можем достигнуть в нашем познании аподиктической достоверности, но всегда лишь большей или меньшей степени вероятности.

Гипотеза есть признание суждения об истинности основания ради достижения следствий; или короче: признание истинности предположения в качестве основания.

Итак, всякое признание истинности в гипотезах основывается на том, что предположение в качестве основания является достаточным, чтобы объяснить из него другие познания, как следствия. Ибо здесь мы заключаем от истинности следствия к истинности основания. Но так как этот вид заключения, как уже замечено выше, лишь тогда дает достаточный критерий истинности и может вести к аподиктической достоверности, когда истинны все возможные следствия допущенного основания, то отсюда явствует, что так как мы никогда не можем определить всех возможных следствий, то гипотезы всегда остаются гипотезами, т. е. предположениями, полной достоверности которых мы никогда не можем достичь. Но все-таки вероятность гипотезы может увеличиваться и достигать аналога достоверности, именно когда из предположенного основания могут быть объяснены все следствия, которые нам до сих пор встречались. Ибо в таком случае нет основания, по какому мы не могли бы допустить, что отсюда могут быть объяснены и все возможные следствия. Следовательно, в этом случае мы доверяемся гипотезе, как если бы она была вполне достоверной, хотя она и получена лишь благодаря индукции.

Но в каждой гипотезе нечто должно быть и аподиктически достоверным, именно:

1. Возможность самого предположения. Если для объяснения землетрясений и вулканов мы допускаем подземный огонь, то такой огонь должен быть возможен, если и не как пламенеющее, то как раскаленное тело. Напротив, рассматривать землю ради [объяснения] некоторых других явлений в качестве животного, в котором циркуляция внутренних соков вызывает теплоту, — значит выдвигать простой вымысел, а не гипотезу. Ибо можно выдумывать реальности, но не возможности: последние должны быть достоверными.

2. Вывод. Из принятого основания следствия должны вытекать правильно, иначе гипотеза становится простой химерой.

3. Единство. Существенным требованием гипотезы является то, чтобы она была лишь единою и не требовала бы для своей поддержки вспомогательных гипотез. Если к известной гипотезе мы вынуждены привлекать на помощь еще и другие, то в силу этого она очень многое теряет в своей вероятности. В самом деле, чем больше следствий можно вывести из гипотезы, тем она вероятнее, чем меньше — тем она менее вероятна. Например, гипотеза Тихо де Браге была недостаточна для объяснения многих явлений; поэтому он принял для ее дополнения много новых гипотез. Уже отсюда можно догадаться, что допущенная гипотеза не могла быть подлинным основанием. Напротив, Коперникова система есть гипотеза, из которой все, что встречалось нам до сих пор, может быть объяснено. Во вспомогательных гипотезах (hypotheses subsidiarias) мы здесь не нуждаемся.

Есть науки, как, например, математика и метафизика, которые не допускают гипотез. В учении же о природе они полезны и неизбежны.

ПРИБАВЛЕНИЕ.

О РАЗЛИЧИИ МЕЖДУ ТЕОРЕТИЧЕСКИМ И ПРАКТИЧЕСКИМ ПОЗНАНИЕМ

Познание называется практическим в противоположность теоретическому, а также и в противоположность спекулятивному познанию.

Практические познания бывают или:

1) императивами и постольку они противоположны теоретическим познаниям; или же они содержат

2) основания для возможных императивов и постольку противополагаются спекулятивным знаниям.

Под императивом вообще разумеется всякое положение, указывающее возможный свободный поступок, благодаря которому должна быть реализована известная цель. Следовательно, всякое познание, содержащее императивы, является практическим и называется практическим именно в противоположность теоретическому. Ибо теоретические познания суть те, которые здесь высказывают не то, что должно быть, но что есть, следовательно, своим объектом имеют не поступок, а бытие.

Если же мы, напротив, практические познания противопоставим спекулятивным, то они могут быть и теоретическими, поскольку из них могут вытекать только императивы. Рассматриваемые в этом отношении, они являются практическими по содержанию (in potentia), или объективно. Под спекулятивными же познаниями мы понимаем именно те, из которых не может быть выведено никакое правило поведения, или которые не содержат никаких оснований для возможных императивов. Такие чисто спекулятивные положения имеются во множестве, например, в теологии. Следовательно, такие спекулятивные познания всегда суть теоретические, но не наоборот, не всякое теоретическое познание спекулятивно: рассматриваемое с другой стороны, оно может быть вместе с тем и практическим.

В конце концов все сводится к практическому, и в этой тенденции всего теоретического и всякой спекуляции в отношении их применения состоит практическая ценность нашего познания. Но эта ценность лишь тогда безусловна, когда безусловна цель, на которую направлено практическое применение знания. Единственная безусловная и последняя цель (конечная цель), к которой должно в конце концов относиться все практическое применение нашего познания, есть нравственность, которую мы называем поэтому просто, или абсолютно, практическим. И та часть философии, которая имеет предметом моральность, должна быть названа поэтому практической философией κατ'έξοχήν, хотя и всякая другая наука может иметь свою практическую часть, т. е. содержать указание относительно практического применения установленных теорий — для реализации известных целей.

1. ОБЩЕЕ УЧЕНИЕ ОБ ЭЛЕМЕНТАХ

ОТДЕЛ ПЕРВЫЙ

О ПОНЯТИЯХ

§ 1. Понятие вообще и его отличие от созерцания

Все познания, т. е. все представления, сознательно относимые к объекту, суть или созерцания, или понятия. Созерцание есть единичное представление (repraesentatio singularis); понятие есть общее (repraesentatio per notas communes) или рефлективное представление (repraesentatio discursiva).

Познание посредством понятий есть мышление (cognitio discursiva).

Примечание 1. Понятие противоположно созерцанию, так как оно есть общее представление или представление того, что обще многим объектам, следовательно, — представление, поскольку оно может содержаться в различном (in verschiedenen).

2. Является лишь тавтологией говорить о всеобщих и общих понятиях — недостаток, основывающийся на неправильном делении понятий на общие, частные и единичные. Так делить можно не сами понятия, а лишь их применение.

§ 2. Материя и форма понятий

В каждом понятии следует различать материю и форму. Материя понятий есть предмет; форма — их всеобщность.

§ 3. Эмпирическое и чистое понятие

Понятие бывает или эмпирическим, или чистым понятием (vel empiricus vel intellectualis). Чистое понятие то, которое не извлечено из опыта, но и по содержанию происходит из рассудка.

Идея есть понятие разума, предмет которого вовсе не может встречаться в опыте.

Примечание 1. Эмпирическое понятие возникает из чувства путем сравнения предметов опыта и от рассудка получает лишь форму всеобщности. Реальность этих понятий основывается на действительном опыте, из которого они почерпнуты по своему содержанию. Существуют ли чистые рассудочные понятия (conceptus puri), которые как таковые возникают исключительно из рассудка и независимо от всякого опыта, — должна исследовать метафизика.

2. Понятия разума, или идеи, никак не могут относиться к действительным предметам, потому что все эти предметы должны содержаться в возможном опыте. Но все-таки идеи служат для руководства рассудка разумом в отношении опыта и наиболее совершенного применения правил рассудка или также и для указания, что не все возможные вещи суть предметы опыта и что принципы возможности опыта не имеют значения для вещей самих по себе, а также и для объектов опыта, как вещей самих по себе.

Идея содержит прообраз применения рассудка, например идея мирового целого, которая должна быть необходимой не в качестве конститутивного принципа для эмпирического применения рассудка, а в смысле лишь регулятивного принципа для потребности полной связи нашего эмпирического применения рассудка. Следовательно, идею нужно рассматривать как необходимое основное понятие для того, чтобы рассудочные действия подчинения можно было рассматривать или как объективно завершенные, или как безграничные. Кроме того, эта идея не может возникнуть путем составления, ибо целое здесь раньше части. Впрочем есть идеи, приближение к которым имеет место. Это бывает с идеями математическими, или идеями математического построения целого, существенно отличными от динамических, которые совершенно другого рода, чем все конкретные понятия, так как [динамическое] целое отличается от конкретных понятий не по величине (как в математических идеях), а по роду.

Нельзя придавать теоретической идее объективную реальность или доказывать ее, за исключением идеи свободы, именно потому, что последняя есть условие морального закона, реальность которого есть аксиома. Доказывать реальность идеи бога можно лишь из этой [реальности нравственного закона] и, следовательно, лишь с практической целью, т. е. действовать так, как будто бог есть, следовательно, только ради этой цели.

Во всех науках, особенно же в рациональных, идея науки есть общий план или очерк, следовательно, — объем всех относящихся к науке знаний. Такая идея целого — первое, что нужно видеть и искать в науке, — является архитектонической, как, например, идея науки о праве.

Идея человечества, идея совершенной республики, блаженной жизни и тому подобных вещей у большинства людей отсутствуют. Многие люди не имеют идеи о том, чего они желают, действуя поэтому инстинктивно или подчиняясь авторитету.

§ 4. Данные (a priori или a posteriori) и созданные понятия

Все понятия по материи являются или данными (conceptus dati), или созданными (conceptus factitii) понятиями. Первые даны или a priori, или a posteriori.

Все эмпирически, или a posteriori, данные понятия называются опытными понятиями; данные a priori — чистыми понятиями (Notionen).

Примечание. Форма понятия как дискурсивного представления всегда является созданной.

§ 5. Логическое происхождение понятий

Происхождение понятий по одной форме основывается на рефлексии и на отвлечении от различия вещей, обозначенных некоторым представлением. И следовательно, тут возникает вопрос: какие действия рассудка образуют понятие, или — что то же — относятся к построению понятия из данных представлений?

Примечание 1. Так как общая логика отвлекается от всякого содержания познания посредством понятий или — от всякой материи мышления, то она может оценивать понятие лишь в отношении его формы, т. е. лишь субъективно, — не как оно определяет объект посредством признака, а лишь то, как оно может относиться ко многим объектам. Таким образом, общая логика исследует не источник понятий, не то, как понятия возникают в качестве представлений, но единственно то, как данные представления становятся в мышлении понятиями; эти понятия, впрочем, могут содержать нечто взятое из опыта, или нечто вымышленное, или же почерпнутое из природы рассудка. Это логическое происхождение понятий — происхождение их только по форме — состоит в рефлексии, благодаря которой возникает представление, общее нескольким объектам (conceptus communis), как та форма, которая требуется для способности суждения. Следовательно, в логике рассматривается лишь различие рефлексии в отношении понятий.

2. Происхождение понятий в отношении их материи, по которому понятие является или эмпирическим, или произвольным, или интеллектуальным, рассматривается в метафизике.

§ 6. Логические действия сравнения, рефлексии и абстракции

Логические действия рассудка, благодаря которым понятия создаются по своей форме, суть:

1) компарация, т. е. сравнение представлений друг с другом в отношении к единству сознания;

2) рефлексия, т. е. рассмотрение того, как различные представления могут охватываться в одном сознании; и, наконец,

3) абстракция, или выделение всего того, в чем различаются данные представления.

Примечание 1. Следовательно, чтобы из представлений образовать понятия, нужно иметь возможность сравнивать, рефлектировать и абстрагировать, так как эти три логические операции рассудка являются существенными и общими условиями образования всякого понятия вообще. Например, я вижу сосну, иву и липу; прежде всего я сравниваю эти предметы друг с другом и замечаю, что они отличаются друг от друга стволами, ветвями, листьями и многим другим; потом я обращаю внимание лишь на то, что они между собой имеют общего: ствол, ветви и листья, абстрагируясь от их величины, фигуры и тому подобного, и в результате получаю понятие дерева.

2. Выражение абстракция в логике употребляют не всегда правильно. Мы не должны говорить: абстрагировать нечто (abstrahiere alquid), но: абстрагировать от чего-либо (abstrahere ab aliquo). Если, например, в красном платке я мыслю лишь красный цвет, то я отвлекаюсь от платка; если же я отвлекаюсь и от этого и мыслю красноту лишь как материальное вещество вообще, то я отвлекаюсь и еще от многих определений и мое понятие становится в силу этого еще абстрактнее. Ибо чем больше различий вещей исключено из понятия или чем от больших определений в нем отвлеклись, тем понятие абстрактнее. Поэтому абстрактные понятия, собственно, следует называть абстрагирующими (conceptus abstrahentes), τ. е. такими, в которых имеет место много отвлечений. Так, например, понятие тела, собственно, не есть абстрактное понятие, ибо я не могу отвлечься от самого тела, иначе я уже не имел бы и понятия о нем. Но, тем не менее, я должен отвлечься от величины, цвета, твердости или текучести, словом — от всех специальных определений отдельных тел. Абстрактнейшее понятие есть то, которое ни с одним отличным от него понятием не имеет ничего общего. Таковым является понятие «нечто», так как отличное от него есть «ничто», не имеющее, следовательно, ничего общего с «нечто».

3. Абстракция есть лишь отрицательное условие образования общезначимых представлений; положительным условием является сравнение и рефлексия. Ибо понятие осуществляется не благодаря абстракции; абстракция лишь завершает его и заключает в определенные границы.

§ 7. Содержание и объем понятий

Всякое понятие, как частичное понятие, содержится в представлении вещей; в качестве основы познания, т. е. признака, эти вещи содержатся под ним. В первом смысле всякое понятие имеет содержание; во втором — объем.

Содержание и объем понятия стоят друг к другу в обратном отношении. Именно чем больше понятие содержит под собой, тем меньше оно содержит в себе и наоборот.

Примечание. Всеобщность, или общезначимость, понятия основывается не на том, что понятие есть частичное понятие, а на том, что оно есть основа познания.

§ 8. Величина объема понятий

Объем, или сфера, понятия тем больше, чем больше вещей может под ним находиться и в нем мыслиться.

Примечание. Как говорят об основании вообще, что оно содержит под собой следствие, так и о понятии можно сказать, что как основа познания оно содержит под собой все те вещи, от которых оно отвлечено, например понятие металла — золото, серебро, медь и т. д. Ибо поскольку всякое понятие, как общезначимое представление, содержит то, что обще многим представлениям о различных вещах, то все эти вещи, поскольку они под ним содержатся, могут быть представлены посредством него. Именно это и создает применимость понятия. И чем больше вещей может быть представлено посредством понятия, тем больше и сфера его. Так, например, понятие тела имеет больший объем, чем понятие металла.

§ 9. Высшие и низшие понятия

Понятия называются высшими (conceptus superiores), поскольку они содержат под собой другие понятия, которые в отношении к первым называются низшими понятиями. Признак признака — отдаленный признак — есть более высокое понятие; понятие в отношении к отдаленному признаку — является низшим.

Примечание. Так как понятия называются высшими и низшими лишь соотносительно (respective), то, следовательно, одно и то же понятие может быть в различных отношениях вместе и высшим, и низшим. Так, например, понятие человека в отношении к понятию негра является высшим, в отношении же к понятию животного является низшим.

§ 10. Род и вид

Высшее понятие по отношению к своему низшему называется родом (genus); низшее понятие по отношению к своему высшему — видом (species).

Как понятия высшие и низшие, так, следовательно, и понятия родовые и видовые различаются, таким образом, не по своей природе, но лишь в смысле их отношения друг к другу (tennini a quo или ad quod) в логической субординации.

§ 11. Самый высший род и самый низший вид

Самый высший род есть тот, который уже не есть вид (genus summus non est species), так же как и самый низший вид есть тот, который уже не есть род (species, quae non est genus, est infima).

Однако в силу закона непрерывности не может быть ни самого низшего, ни ближайшего вида.

Примечание. Если мы мыслим ряд нескольких одно другому подчиненных понятий, например железо, тело, металл, субстанция, вещь, то в этом случае мы можем получить и высшие роды — ибо всякий вид можно рассматривать и как род в отношении к его низшему понятию, например понятие ученый в отношении к понятию философ, — пока мы, наконец, не приходим к роду, который уже не может снова оказаться видом. И в конечном счете мы должны этого достигнуть, ибо в результате должно быть наивысшее понятие (conceptum summum), от которого как такового уже ничего нельзя абстрагировать, не уничтожая и всего понятия. Но самое низшее же понятие (conceptum infimum), или самый низший вид, под которым уже не может содержаться никакой другой, не существует в ряду видов и родов, так как оно не допускает определения. Ведь если мы и имеем понятие, которое мы непосредственно относим к индивидуумам, то все-таки в нем еще могут быть специфические отличия, или незамечаемые, или упускаемые нами из виду. Лишь сравнительно, для обихода, существуют самые низшие понятия, которые обладают таким значением, так сказать, по соглашению, когда условливаются не идти здесь глубже.

Таким образом, относительно определения видовых и родовых понятий имеет значение следующий общий закон: существует род, который уже не может быть видом, но нет вида, который не мог бы опять-таки стать родом.

§ 12. Более широкое и более узкое понятие. Взаимно заменимые понятия

Высшее понятие называется также более широким, низшее понятие — более узким.

Понятия, имеющие одну и ту же сферу, называются взаимно заменимыми понятиями (conceptus reciproci).

§ 13. Отношение низшего понятия к высшему; более широкого к более узкому

Низшее понятие не содержится в высшем, так как содержит в себе больше, чем высшее; тем не менее, оно содержится под ним, ибо высшее содержит основание познания низшего.

Далее, понятие является более широким, чем другое, не потому, что оно содержит в себе большее — ибо этого нельзя знать, — а поскольку оно содержит под собой другое понятие и, кроме него, еще несколько.

§ 14. Общие правила относительно субординации понятий

Относительно логического объема понятий имеют значение следующие общие правила:

1) что принадлежит или противоречит высшим понятиям, то принадлежит или противоречит и всем низшим понятиям, содержащимся под этим высшим; и

2) наоборот: что принадлежит или противоречит всем низшим понятиям, то принадлежит или противоречит и их высшему понятию.

Примечание. Так как то, в чем вещи согласуются, проистекает из их общих свойств и то, чем они друг от друга отличаются, — из их особых свойств, то нельзя заключать: что принадлежит или противоречит одному низшему понятию, то принадлежит или противоречит другим низшим понятиям, которые вместе с первым относятся к одному высшему понятию. Например, нельзя заключать так: что не относится к людям, то не относится и к ангелам.

§ 15. Условия возникновения высших и низших понятий: логическая абстракция и логическое ограничение

Благодаря продолжаемой логической абстракции возникают все более высшие понятия, и, напротив, благодаря продолжаемому логическому ограничению возникают все более низшие понятия. Величайшая из возможных абстракция дает самое высшее и абстрактнейшее понятие — такое, от которого уже нельзя более мысленно отвлечь определения. Самое завершенное ограничение дало бы окончательно определенное понятие (conceptum omnimodo determinatum), τ. е. такое, к которому уже нельзя было бы примыслить дальнейшего определения.

Примечание. Так как окончательно определены только единичные вещи и индивидуумы, то окончательно определенные познания могут существовать лишь как созерцания, а не как понятия. В отношении последних логическое определение никогда нельзя рассматривать как завершенное (§ 11, примечание).

§ 16. Употребление понятий in abstracto и in concreto

Всякое понятие может применяться в общем и частном значении (in abstracto и in concreto). In abstracto применяется низшее понятие в отношении своего высшего, in concreto — высшее понятие в отношении своего низшего.

Примечание 1. Следовательно, выражения абстрактное и конкретное относятся не столько к понятиям самим по себе — ибо всякое понятие есть абстрактное понятие, — но скорее лишь к их применению. А это применение опять-таки может иметь различные степени — соответственно тому, как понятие трактуется — более абстрактно, менее абстрактно или конкретно, т. е. сообразно тому, больше или меньше отбрасывается от него или соединяется с ним определений. При абстрактном применении понятие приближается к высшему роду; при конкретном, напротив, к индивидууму.

2. Какое употребление понятий, абстрактное или конкретное имеет преимущество перед другим? Относительно этого ничего нельзя решить. Ценность одного не меньше другого. Посредством более абстрактных понятий мы познаем немногое во многих вещах; посредством более конкретных понятий мы познаем многое в немногих вещах, следовательно, что получаем на одной стороне, то снова теряем на другой. Понятие, имеющее большую сферу, тем более употребимо, чем к большему количеству вещей оно приложимо; но зато тем меньше в нем содержится. Например, в понятии субстанции, я мыслю не столь многое, как в понятии мела.

3. Достичь в одном и том же познании соответствия между представлением in abstracto и представлением in concreto — следовательно, между понятиями и их изображением, благодаря чему достигается maximum познания, как по объему, так и по содержанию, — в этом состоит искусство популярности.

ОТДЕЛ ВТОРОЙ

О СУЖДЕНИЯХ

§ 17. Объяснение суждения вообще

Суждение есть представление единства сознания различных представлений или представление об их отношении, поскольку они образуют понятие.

§ 18. Материя и форма суждений

Каждому суждению в качестве существенных составных частей принадлежат материя и форма. В данных познаниях, связанных в суждении в единство сознания, состоит материя суждения; — в определении вида и способа того, как различные представления в качестве таковых принадлежат к единому сознанию — форма суждения.

§ 19. Предмет логической рефлексии — чистая форма суждений

Так как логика отвлекается от всякого реального или объективного различия познания, то заниматься материей суждений она может столь же мало, как и содержанием понятий. Следовательно, она может принимать в соображение различие суждений исключительно в отношении одной их формы.

§ 20. Логические формы суждений: количество, качество, отношение и модальность

Различия суждений в смысле их формы могут быть сведены к четырем основным моментам — количеству, качеству, отношению и модальности, соответственно которым получается столько же различных видов суждений.

§ 21. Количество суждений: общие, частные и единичные

По количеству суждения бывают или общими, или частными, или единичными, смотря по тому, целиком ли субъект в суждении включается в понятие предиката или исключается из него, или же только частично включается либо исключается из него.

В общем, суждении сфера одного понятия целиком заключена внутри сферы другого; в частном суждении часть первого понятия находится в сфере другого, и, наконец, в единичном суждении одно понятие, не имеющее никакой сферы, содержится, следовательно, в сфере другого просто как часть.

Примечание 1. В применении единичные суждения по логической форме равноценны общим, ибо у обоих предикат имеет значимость относительно субъекта без исключения. В единичном положении, например Кай смертен, исключение может быть столь же мало, как и в общем: все люди смертны. Ибо существует только один Кай.

2. В отношении общности знания между положениями, высказанными в общем виде [generalen], и универсальными [universalen] имеется реальное различие, которое логики, правда, вовсе не касается. Именно, положения, высказанные в общем виде, суть такие, которые содержат лишь нечто из общего [знания об] известных предметах, а следовательно, не содержат достаточных условий для подчинения [Subsumtion], — как, например, положение: доказательства нужно вести основательно; универсальные положения суть те, которые относительно предмета утверждают что-нибудь вообще.

3. Общие правила являются общими или аналитически, или синтетически. Первые отвлекаются от различий; последние принимают во внимание [attendieren] и различия, а следовательно, определены и по отношению к ним. Чем более простым мыслится объект, тем скорее возможна аналитическая общность согласно понятию.

4. Если общие положения не могут быть усмотрены в их общности помимо познания их in concreto, то они не могут служить руководящей нитью, а следовательно, не могут иметь эвристического значения для применения и являются лишь задачами исследования общего основания для того, что впервые становится известным из частных случаев. Например, положение: кто не имеет интереса лгать и знает истину, тот говорит правду; этого положения нельзя усмотреть в его общности, так как ограничение условием незаинтересованности мы познаем лишь из опыта, а именно что из интереса люди могут лгать, а это происходит потому, что они не твердо связаны с моральностью. Это наблюдение лишь знакомит нас со слабостями человеческой натуры.

5. Относительно частных суждений нужно заметить, что если они должны быть усматриваемы разумом и, следовательно, иметь рациональную, а не интеллектуальную только (абстрактную) форму, то субъект должен быть более широким понятием (conceptus latior), чем предикат. Если предикат - О, а субъект S , то а[O b] есть частное суждение; ибо то, что одно из относящегося к а есть b, а другое не есть b — следует из разума. Но если имеем b(ХГ|\) а, то по крайней мере всё а может содержаться под b, если оно меньше, и, наоборот, не может, если оно больше. Следовательно, это лишь случайным образом частное суждение [particulär].

§ 22. Качество суждений: утвердительные, отрицательные, бесконечные

По качеству суждения бывают или утвердительные, или отрицательные, или бесконечные. В утвердительном суждении субъект мыслится под сферой предиката, в отрицательном он полагается вне сферы последнего и в бесконечном — в сфере понятия, лежащего вне сферы другого.

Примечание 1. Бесконечное суждение указывает не только то, что субъект не содержится под сферой предиката, но и то, что он находится вне его сферы, где-то в бесконечной сфере; следовательно, сферу предиката это суждение представляет ограниченной.

Все возможное есть или А, или не А. Следовательно, если я говорю: нечто есть не А, например человеческая душа не смертна, некоторые люди суть не ученые n многое тому подобное, то это — бесконечное суждение. Ибо посредством него за пределами конечной сферы А не определяется, под каким понятием содержится объект, но лишь то, что он относится к сфере вне А, каковая, собственно, и не есть сфера, а лишь отграничение сферы в бесконечном, или само ограничение. Хотя исключение есть отрицание, но все-таки ограничение понятия есть положительное действие. Поэтому границы являются положительными понятиями ограниченных предметов.

2. По принципу исключенного третьего (exclusi tertii) сфера одного понятия является в отношении сферы другого или исключающей, или включающей. Так как логика имеет дело лишь с формой суждения, а не с понятиями по их содержанию, то различение бесконечных суждений от отрицательных не относится к этой науке.

3. В отрицательных суждениях отрицание всегда касается связки; в бесконечных суждениях отрицанием затрагивается не связка, а предикат, что лучше всего можно выразить по-латыни.

§ 23. Отношение суждений: категорические, гипотетические, дизъюнктивные.

По отношению суждения бывают или категорическими, или гипотетическими, или дизъюнктивными. А именно данные в суждениях представления подчинены одно другому в единстве сознания или как предикат субъекту, или как следствие основанию, или как член деления делимому понятию. Первым отношением определяются категорические суждения, вторым — гипотетические и третьим — дизъюнктивные.

§ 24. Категорические суждения

В категорических суждениях субъект и предикат образуют их материю; — форма, посредством которой определяется и выражается отношение (согласия или противоречия) между субъектом и предикатом, называется связкой.

Примечание. Хотя категорические суждения и образуют материю остальных суждений, тем не менее не следует думать, как многие логики, что как гипотетические, так и дизъюнктивные суждения суть не что иное, как различные выражения категорических, и что поэтому все их можно свести к последним. Все три вида суждений основываются на существенно различных логических функциях рассудка и поэтому должны рассматриваться в своем специфическом различии.

§ 25. Гипотетические суждения

Материя гипотетических суждений состоит из двух суждений, соединенных одно с другим как основание и следствие. Одно из этих суждений, содержащее основание, есть предшествующее положение (antecedens, prius); другое, относящееся к первому как следствие, — последующее положение (consequens, posterius), представление об этом виде соединения обоих суждений друг с другом в единстве сознания называется выводом, который образует форму гипотетических суждений.

Примечание 1. Таким образом то, чем для категорических суждений служит связка, тем для гипотетических — вывод — их формой.

2. Некоторые думают, что гипотетическое положение легко превратить в категорическое. Но это невозможно, так как они совершенно различны по своей природе. В категорических суждениях нет ничего проблематического, но все ассерторическое; напротив, в гипотетических суждениях ассерторическим является лишь вывод. Поэтому в последних я могу соединить друг с другом и два ложных суждения, ибо здесь дело идет лишь о правильности соединения — форме вывода, на чем покоится логическая истинность этих суждений. Есть существенное различие между двумя положениями: все тела делимы и, — если все тела сложны, то они делимы. В первом положении я прямо утверждаю факт; в последнем — лишь под условием, выраженным проблематически.

§ 26. Виды соединения в гипотетических суждениях: modus ponens и modus tollens.

Форма соединения бывает в гипотетических суждениях двоякая: полагающая (modus ponens) или устраняющая (modus tollens).

1. Если основание (antecedens) истинно, то истинно и определяемое им следствие (consequens) modus ponens.

2. Если следствие (consequens) ложно, то ложно и основание (antecedens) — modus tollens.

§ 27. Дизъюнктивные суждения

Суждение является дизъюнктивным, если части сферы данного понятия взаимно определяют друг друга в целом или как дополнения (complementa) до целого.

§ 28. Материя и форма дизъюнктивных суждений

Несколько данных суждений, из которых составлено дизъюнктивное суждение, образуют материю последнего и называются членами дизъюнкции, или противоположения. В самой дизъюнкции, т. е. в определении отношения различных суждений, как взаимно исключающих и дополняющих друг друга членов целой сферы делимого знания, состоит форма этих суждений.

Примечание. Следовательно, все дизъюнктивные суждения представляют собой различные суждения в общности единой сферы и создают каждое суждение лишь посредством ограничения другого в отношении целой сферы; следовательно, они определяют отношение каждого суждения к целой сфере, а тем самым и отношение, которое эти различные члены деления (membra disjuncta) имеют между собою. Таким образом, один член определяет здесь всякий другой, лишь поскольку они в своей совокупности находятся в общении, как части целой сферы знания, вне которой в известном отношении нельзя ничего мыслить.

§ 29. Отличительный характер дизъюнктивных суждений

Отличительный характер всех дизъюнктивных суждений, посредством которого определяется их специфическое отличие от остальных суждений отношения, в частности от категорических суждений, состоит в том, что члены дизъюнкции в совокупности суть проблематические суждения, относительно которых мыслится лишь то, что они, как части сферы единого знания — будучи каждый дополнением другого до целого (complementum ad totum), — равны сфере первого. А отсюда следует, что в одном из этих проблематических суждений должна содержаться истина, или, что то же, что одно из них должно иметь значение ассерторического, так как вне их при данных условиях сфера знания ничего более не содержит, а каждое из них противоположно другим. Следовательно, не может быть истинным что-либо вне их, к из них может быть истинным только одно.

Примечание. В категорическом суждении вещь, представление которой рассматривается как часть сферы другого подчиненного представления, содержится под этим своим высшим понятием; следовательно, здесь в подчинении сфер часть за частью сравнивается с целым. В дизъюнктивных же суждениях я иду от целого ко всем частям в совокупности. Что содержится под сферой понятия, то содержится и под частью этой сферы. Поэтому прежде всего должна быть разделена сфера. Если я совершаю дизъюнктивное суждение, например: ученый есть ученый или исторических, или рациональных наук, то этим я определяю, что эти понятия, по сфере, суть части сферы ученых, но отнюдь не части друг друга и что, взятые все вместе, они образуют целое.

В дизъюнктивных суждениях рассматривается не сфера делимого понятия, как содержащегося в сфере делений, но то, что содержится под делимым понятием, как содержащееся под одним из членов деления. Этот факт можно представить более наглядно с помощью нижеследующей схемы сравнения между категорическими и дизъюнктивными суждениями.

В категорических суждениях х, содержащийся под b, содержится и под а:

В дизъюнктивных суждениях х, содержащийся под а, содержится или под b, или под с и т.д.

Следовательно, в дизъюнктивных суждениях деление означает координацию не частей целого понятия, а всех частей его сфер. В первом случае я мыслю многие вещи посредством одного понятия', во втором — одну вещь посредством многих понятий, например определенное посредством всех признаков координации.

§ 30. Модальность суждений: проблематические, ассерторические, аподиктические

По модальности, которою определяется отношение всего суждения к познавательной способности, суждения являются или проблематическими, или ассерторическими, или аподиктическими. Проблематические суждения сопровождаются сознанием лишь возможности, ассерторические — сознанием действительности и, наконец, аподиктические — сознанием необходимости суждения.

Примечание 1. Следовательно, этот момент модальности показывает лишь вид и способ того, как что-либо утверждается или отрицается в суждении: здесь относительно истинности или неистинности суждения либо ничего не решается, как в проблематическом суждении: душа человека может быть бессмертна; либо относительно истинности что-нибудь устанавливается — как в ассерторическом суждении: человеческая душа бессмертна; либо, наконец, истинность суждения выражается даже со значением [Dignität] необходимости — как в аподиктическом суждении: душа человека должна быть бессмертна. Таким образом, это определение только возможной, или действительной, или необходимой истинности касается лишь самого суждения, но отнюдь не вещи, о которой судят.

2. В проблематических суждениях, которые можно объяснять и как такие, материя которых дана с возможным отношением между предикатом и субъектом, субъект всегда должен иметь меньшую сферу, чем предикат.

3. На различии между проблематическими и ассерторическими суждениями основывается подлинное различие между суждениями и положениями (Sätzen), которое раньше обыкновенно неправильно полагали только в [способе] выражения посредством слов, без которых ведь и вообще нельзя судить. В суждении отношение различных представлений к единству сознания мыслится лишь как проблематическое; напротив, в положении — как ассерторическое. Проблематическое положение есть contradictio in adjecto. Прежде чем я имею положение, я уже должен судить; и я сужу о многом, чего я не выражаю [ausmache], но что я должен сделать, коль скоро определяю суждение как положение. Впрочем, прежде чем допускать суждение ассерторическое, полезно сначала судить проблематически, чтобы проверить его этим способом. Да для наших целей и не всегда нужно иметь ассерторическое суждение.

§ 31. Суждения, требующие истолкования [exponible].

Суждения, в которых одновременно содержится утверждение и отрицание, но скрытым образом, так что утверждение делается отчетливо, а отрицание скрыто, суть положения, требующие дополнительного истолкования.

Примечание. В суждении, требующем истолкования, например: немногие люди учены — содержится 1) отрицательное суждение, но скрыто: многие люди не учены и 2) утвердительное: некоторые люди учены. Так как природа подлежащих истолкованию положений зависит единственно от условий языка, благодаря которым можно сразу выразить вкратце два суждения, то замечание, что в нашем языке могут существовать суждения, которые должны быть истолкованы, относится не к логике, а к грамматике.

§ 32. Теоретические и практические положения

Теоретическими положениями называются те, которые относятся к предмету и определяют, что ему принадлежит или не принадлежит. Напротив, практические положения суть те, которые высказывают действие, посредством которого, как необходимого условия, объект становится возможным.

Примечание. Логика может трактовать практические положения только в отношении формы; лишь в этом отношении они и противоположны теоретическим. Практические положения по содержанию принадлежат к морали и постольку отличаются от спекулятивных.

§ 33. Недоказуемые и доказуемые положения

Доказуемые положения суть те, которые допускают доказательство; положения, не допускающие доказательства, называются недоказуемыми.

Непосредственно достоверные суждения недоказуемы и, следовательно, должны рассматриваться как элементарные положения.

§ 34. Основоположения

Непосредственно достоверные суждения a priori могут называться основоположениями, поскольку из них доказываются другие суждения; сами же они не могут быть подчинены никакому другому. Поэтому они называются также принципами (началами).

§ 35. Интуитивные и дискурсивные основоположения: аксиомы и акроамы 21.

Основоположения являются или интуитивными, или дискурсивными. Первые могут быть представлены в созерцании и называются аксиомами (axiomata); последние могут выражаться лишь посредством понятий и могут быть названы акроамами (acroamata).

§ 36. Аналитические и синтетические положения

Аналитическими положениями называются те, достоверность которых основывается на тождестве понятий (предиката с понятием субъекта). Положения, истинность которых основывается не на тождестве понятий, должны быть названы синтетическими.

Примечание 1. Всякому х, к которому относится понятие тела (а + Ь), принадлежит также и протяжение (b) — пример аналитического положения.

Всякому х, к которому относится понятие тела (а + b), принадлежит также притяжение (с) — пример синтетического положения. Синтетические положения увеличивают познание материально [materialiter]; аналитические — лишь формально [formaliter]. Первые содержат определения (determinationes), последние — лишь логические предикаты.

2. Аналитические принципы не суть аксиомы, так как они дискурсивны. Но и синтетические принципы лишь тогда аксиомы, когда они интуитивны.

§ 37. Тавтологические положения

Тождество понятий в аналитических суждениях может быть или выраженным (explicitum), или невыраженным (implicitum). В первом случае аналитические положения тавтологичны.

Примечание 1. Тавтологические положения виртуально пусты, или безрезультатны, так как они бесполезны и неупотребительны. Пример такого тавтологического положения: человек есть человек. Ибо если я о человеке не могу сказать большего, чем то, что он есть человек, то я ничего больше и не знаю о нем.

Напротив, implicite тождественные положения не безрезультатны и не бесплодны, ибо предикат, находящийся в понятии субъекта в неразвитом состоянии (implicite), они делают ясным путем развертывания (explicato).

2. Безрезультатные положения нужно отличать от бессмысленных, бессодержательных для рассудка потому, что они касаются определения так называемых скрытых качеств (qualitates occultae).

§ 38. Постулат и проблема

Постулат есть практическое, непосредственно достоверное положение или основоположение, определяющее возможное действие, относительно которого предполагается, что способ его осуществления непосредственно известен.

Проблемы (problemata) суть демонстративные, нуждающиеся в определении положения, или положения, которые высказывают действия, способ осуществления которых не известен непосредственно.

Примечание 1. Могут быть и теоретические постулаты для потребностей практического разума. Это — теоретические, необходимые для целей практического разума гипотезы, как гипотеза существования бога, свободы и иного мира.

2. К проблемам относится: 1) Quäestion, указывающее, что должно быть исполнено; 2) Resolution, указывающее на вид и способ, каким может быть осуществлено предпринимаемое, и 3) Demonstration того, что если бы я действовал так, то требуемое произошло бы.

§ 39. Теоремы, королларии, леммы, схолии.

Теоремы суть теоретические, допускающие и требующие доказательства положения. Королларии — непосредственные следствия из одного из предшествующих положений. Леммами (lemmata) называются положения, которые не являются собственными (einheimisch) в науке, где они принимаются за доказанные, но заимствованы из других наук. Наконец, схолии суть простые поясняющие положения, которые, следовательно, не принадлежат к целому системы как его члены.

Примечание. Существенными и общими моментами теоремы являются тезис и доказательство. Впрочем, различие между теоремами и короллариями можно полагать и в том, что последние выводятся непосредственно, а первые — путем ряда выводов из непосредственно достоверных положений.

§ 40. Суждения восприятия и суждения опыта

Суждение восприятия только субъективно; объективное суждение из восприятия есть суждение опыта.

Примечание. Суждение из простых восприятий возможно лишь благодаря тому, что свое представление я высказываю как восприятие: я, воспринимающий башню, воспринимаю в ней красный цвет. Но я не могу говорить: она красная. Ибо это было бы не только эмпирическим, но и опытным суждением, т. е. эмпирическим суждением, благодаря которому я получаю понятие об объекте. Например: при прикосновении к камню я ощущаю теплоту — есть суждение восприятия; напротив: камень тепл — суждение опыта. Последнему свойственно то, что имеющееся лишь в моем субъекте я не считаю объектом, так как суждение опыта есть восприятие, из которого получается понятие об объекте, например движется ли светлая точка на луне, или в воздухе, или в моем глазу.

ОТДЕЛ ТРЕТИЙ

ОБ УМОЗАКЛЮЧЕНИЯХ

§ 41. Умозаключение вообще

Под актом умозаключения следует понимать ту функцию мышления, посредством которой одно суждение выводится из другого. Следовательно, умозаключение вообще есть выведение одного суждения из другого.

§ 42. Непосредственные и опосредствованные умозаключения.

Все умозаключения являются или непосредственными, или опосредствованными.

Непосредственное умозаключение (consequentia immediata) есть выведение (deductio) одного суждения из другого без посредствующего суждения (judicium intermedium). Умозаключение является опосредствованным, когда, кроме понятия, которое содержит в себе суждение, нужно еще другое, чтобы отсюда получить известное познание.

§ 43. Умозаключения рассудка, разума и способности суждения

Непосредственные умозаключения называются также умозаключениями рассудка; напротив, все опосредствованные умозаключения суть или умозаключения разума, или умозаключения способности суждения. Здесь мы сначала рассмотрим непосредственные умозаключения, или умозаключения рассудка.

1. УМОЗАКЛЮЧЕНИЯ РАССУДКА

§ 44. Отличительная природа умозаключений рассудка

Существенный характер всех непосредственных умозаключений и принцип их возможности состоит исключительно в изменении одной только формы суждений, тогда как материя суждений, субъект и предикат, остается неизменно той же самой.

Примечание 1. В силу того, что в непосредственных умозаключениях изменяется только форма, а отнюдь не материя суждений, эти умозаключения существенно отличаются от всех опосредствованных, в которых суждения различны и по материи, так как в них должно привходить как посредствующее суждение, или как среднее понятие (terminus medius), новое понятие, чтобы вывести одно суждение из другого. Если, например, я заключаю: все люди смертны, следовательно, и Кай смертен, то это не есть непосредственное умозаключение. Ибо здесь я нуждаюсь для вывода еще в посредствующем суждении: Кай — человек; а благодаря этому новому понятию материя суждения изменяется.

2. Можно, правда, и в умозаключениях рассудка делать judicium intermedium, но тогда такое посредствующее суждение является лишь тавтологическим. Так, например, в непосредственном заключении: все люди смертны; некоторые люди суть люди; следовательно, некоторые люди смертны — среднее понятие есть тавтологическое положение.

§ 45. Виды (modi) умозаключений рассудка

Умозаключения рассудка проходят по всем классам логических функций суждения и, следовательно, в своих главных видах определены моментами количества, качества, отношения и модальности. На этом основывается следующее деление этих умозаключений.

§ 46.1. Умозаключения рассудка (в отношении количества суждений) per judicia subalternata

В умозаключениях рассудка per judicia subalternata оба суждения различны по количеству, и частное суждение выводится здесь из общего, согласно основоположению: умозаключение от общего к частному имеет силу (ab universali ad particulare valet consequentia).

Примечание. Judicium есть subalternatum, поскольку оно содержится под другим, как, например, частное суждение под общим.

§ 47.2. Умозаключение рассудка (в отношении качества суждений) per judicia opposita

В умозаключении рассудка этого вида изменение касается качества суждений, именно в отношении противоположности. Так как эта противоположность может быть троякой, то отсюда вытекает следующее частное деление непосредственного умозаключения: [на умозаключение] посредством контрадикторно противоположных суждений, посредством контрарных суждений и посредством суждений субконтрарных.

Примечание. Умозаключения рассудка посредством равнозначащих суждений (judicia aequinollentia), собственно, не могут быть названы умозаключениями, ибо вывод здесь не имеет места; скорее их следует рассматривать как простую замену одних слов другими, которые обозначают одно и то же понятие, причем сами суждения остаются неизменившимися также и по форме. Пример: не все люди добродетельны и: некоторые люди не добродетельны. Оба суждения высказывают одно и то же.

§ 48.а. Умозаключение рассудка per judicia contradictorie opposita

В умозаключениях рассудка посредством суждений, которые противоположны (entgegengesetzt) друг другу контрадикторно и как таковые составляют прямую и чистую противоположность (Opposition), истинность одного из контрадикторно противоположных суждений следует из ложности другого, и наоборот. Ибо имеющаяся здесь прямая противоположность содержит ни больше, ни меньше того, что присуще противоположению. Поэтому в силу принципа исключенного третьего оба противоречащие суждения не могут быть истинны, но и столь же мало оба могут быть ложны. Поэтому, если истинно одно, то ложно другое, и наоборот.

§ 49.b. Умозаключения рассудка per judicia contrarie opposita

Контрарные, или противоположные, суждения (judicia contrarie opposita) суть те, из которых одно — общеутвердительное, другое — общеотрицательное. Так как одно из них высказывает больше, чем другое, и в том, что содержится в них сверх простого отрицания другого, может заключаться ложь, то хотя они и не могут оба быть истинными, однако оба могут быть ложными. Поэтому при таких суждениях можно заключать лишь от истинности одного к ложности другого, но не наоборот.

§ 50.с. Умозаключения рассудка per judicia sub contrarie opposita

Субконтрарные суждения суть такие, из которых одно частично (particulariter) утверждает или отрицает то, что частично отрицает или утверждает другое.

Так как оба они могут быть истинными, но ложными оба быть не могут, то в отношении их имеет силу лишь следующее заключение: если одно из этих положений ложно, то другое истинно, но не наоборот.

Примечание. В субконтрарных суждениях чистая, строгая противоположность не имеет места, ибо в одном отрицается или утверждается не об одних и тех же объектах то, что утверждается или отрицается в другом. Например, в заключении: некоторые люди учены, следовательно, некоторые люди не учены — в первом суждении не о тех же людях утверждается то, что отражается в другом.

§ 51.3. Умозаключения рассудка (с точки зрения отношения суждений) per judicia conversa s. per conversionem

Непосредственные умозаключения через обращение касаются отношения суждений и состоят в перемещении субъекта и предиката в обоих суждениях, так что субъект одного суждения становится предикатом другого суждения и наоборот.

§ 52. Чистое и измененное обращение

При обращении количество суждений или изменяется, или остается неизмененным. В первом случае обращенное (conversum) по количеству отличается от обращаемого (convertente) и обращение называется измененным (conversio per accidens); — в последнем случае обращение называется чистым (conversio simpliciter talis).

§ 53. Общие правила обращения

Относительно умозаключений рассудка посредством обращения имеют силу следующие правила.

1. Общеутвердительные суждения могут быть обращены лишь per accidens — ибо в этих суждениях предикат есть более широкое понятие, а следовательно, в понятии субъекта содержится лишь некоторая его часть.

2. Но все общеотрицательные суждения могут быть обращаемы simpliciter, ибо здесь субъект берется из сферы предиката. Точно так же, наконец,

3. все частноутвердительные положения могут быть обращаемы simpliciter, ибо в этих суждениях часть сферы субъекта подчинена предикату, следовательно, и часть сферы предиката может быть подчинена субъекту.

Примечание 1. В общеутвердительных суждениях субъект рассматривается как contentum предиката, так как содержится под сферой последнего. Поэтому я могу заключать, например, лишь так: все люди смертны, следовательно, некоторые, содержащиеся под понятием «смертные», суть люди. Причиной же того, что общеотрицательные суждения могут быть обращаемы simpliciter, является то, что два полностью противоречащие друг другу понятия противоречат друг другу в равном объеме.

2. Правда, и некоторые общеутвердительные суждения могут быть обращаемы simpliciter. Но основание для этого находится не в их форме, а в особых свойствах их материи, как, например, два суждения: все неизменное необходимо и — все необходимое неизменно.

§ 54.4. Умозаключения рассудка (в отношении модальности суждений) per judicia contraposita

Вид непосредственного умозаключения посредством противопоставления состоит в такой перестановке (metathesis) суждений, при которой тем же самым остается лишь их количество, а качество, напротив, изменяется. Они касаются лишь модальности суждений, превращая ассерторическое суждение в аподиктическое.

§ 55. Общие правила противопоставления

Относительно противопоставления имеет силу общее правило:

все общеутвердительные суждения могут быть противопоставлены simpliciter. Ибо если предикат отрицается как то, что содержит под собою субъект, следовательно, отрицается вся сфера, то должна быть отрицаема и часть ее, т. е. субъект.

Примечание 1. Следовательно, перестановки (metathesis) суждений посредством обращения и посредством контрапозиции постольку противоположны, поскольку первая изменяет лишь количество, последняя — лишь качество.

2. Упомянутые виды непосредственных умозаключений касаются лишь категорических суждений.

2 УМОЗАКЛЮЧЕНИЯ РАЗУМА

§ 56. Умозаключение разума вообще

Умозаключение разума есть познание необходимости известного положения посредством подведения его условий под данное всеобщее правило.

§ 57. Общий принцип всех умозаключений разума

Общий принцип, на котором покоится значимость всякого акта умозаключения посредством разума, можно определенно выразить следующей формулой:

что стоит под условием правила, то стоит и под самим правилом.

Примечание. Умозаключение разума предполагает общее правило и подведение под условие его. Благодаря этому вывод a priori познается как коренящийся не в единичном, но, в общем, и как необходимый при известном условии. И все то, что стоит под общим и определимо общим правилом, и есть принцип рациональности, или необходимости (principium rationalitatis s. necessitatis).

§ 58. Существенные составные части умозаключения разума

Каждому умозаключению разума принадлежат следующие три существенные составные части:

1) общее правило, называемое большей посылкой (propositio major);

2) положение, подводящее известное знание под условие общего правила и называющееся меньшей посылкой (propositio minor); и, наконец,

3) положение, утверждающее или отрицающее относительно подведенного знания предикат правила — вывод (conclusio).

Оба первые положения называются в соединении друг с другом посылками, или предпосылками.

Примечание. Правило есть утверждение под общим условием. Отношение условия к утверждению — в каком именно отношении последнее стоит под первым, есть экспонент правила.

Знание, что условие имеет место (где-либо), есть подведение.

Соединение того, что подводится под условие, с утверждением правила есть умозаключение.

§ 59. Материя и форма умозаключения разума

В посылках, или предпосылках, состоит материя умозаключений разума; в следствии же, поскольку оно содержит способ вывода, состоит форма умозаключений разума.

Примечание 1. Следовательно, во всяком умозаключении разума нужно сначала исследовать истинность посылок и лишь потом правильность вывода. При опровержении умозаключения разума никогда нельзя сразу отвергать следствие, но сначала всегда или предпосылки, или способ вывода.

2. Во всяком умозаключении разума следствие дается тотчас же, как только даны предпосылки и способ вывода.

§ 60. Разделение умозаключений разума (по отношению) на категорические, гипотетические и дизъюнктивные

Все правила (суждения) содержат объективное единство сознания многообразия в знании, следовательно, условие, при котором одно знание принадлежит сознанию совместно с другим. Можно мыслить лишь три условия этого единства, именно: как субъект присущности признаков; или как основание зависимости одного знания от другого; или, наконец, как соединение частей в целом (логическое деление). Следовательно, может быть столько же и видов общих правил (propositiones majores), которыми обусловливается способ вывода одного суждения из другого.

На этом и основывается деление всех умозаключений разума на категорические, гипотетические и дизъюнктивные.

Примечание 1. Умозаключения разума не могут быть делимы ни по количеству, ибо всякая большая посылка есть некоторое правило, следовательно, нечто всеобщее; ни в отношении качества, ибо безразлично, является ли вывод утвердительным или отрицательным; ни, наконец, в смысле модальности, ибо вывод всегда связан с сознанием необходимости и, следовательно, всегда имеет достоинство аподиктического положения. Следовательно, остается лишь отношение, как единственно возможное основание деления умозаключений разума.

2. Многие логики считают существенными [ordentliche] лишь категорические заключения разума, остальные же, напротив, несущественными. Но это неосновательно и ложно. Ибо все эти три вида — продукты столь же правильных, но столь же и существенно различных функций разума.

§ 61. Особое различие между категорическими, гипотетическими и дизъюнктивными умозаключениями разума

Источник различия между тремя упомянутыми видами умозаключений разума содержится в большей посылке. В категорических умозаключениях разума большая посылка есть категорическое положение; в гипотетических — гипотетическое, или проблематическое, и в дизъюнктивных — дизъюнктивное.

§ 62.1. Категорические умозаключения разума

В каждом категорическом умозаключении разума имеются три главных понятия (termini), именно:

1) предикат в заключении, понятие которого называется большим термином (terminus major), так как оно имеет большую сферу, чем субъект;

2) субъект (в заключении), понятие которого называется меньшим термином (terminus minor); и

3) посредствующий признак (nota intermedia), называемый средним термином (terminus medius), так как посредством него известное знание подводится под условие правила.

Примечание. Это различие в упомянутых терминах имеет место лишь в категорических умозаключениях разума, ибо только в них заключают посредством terminum medium, в других же, напротив, заключают посредством подведения положения, представленного в большей посылке проблематически, а в меньшей ассерторически.

§ 63. Принцип категорических умозаключений разума

Принцип, на котором покоится возможность и действительность всех категорических заключений разума, следующий:

что принадлежит признаку вещи, то принадлежит и самой вещи; и что противоречит признаку вещи, то противоречит и самой вещи (nota notae est nota rei ipsius; repugnans notae repugnat rei ipsi).

Примечание. Из только что выставленного принципа легко можно дедуцировать так называемое dictum de omni et nullo, a поэтому последнее не может иметь значения главного принципа ни для умозаключений разума вообще, ни для категорических в частности.

Понятия родовые и видовые суть именно общие признаки всех вещей, стоящих под этими понятиями. Поэтому здесь имеет силу правило: что принадлежит или противоречит роду или виду, то принадлежит или противоречит и всем объектам, содержащимся под этим родом или видом. Именно это правило и называется dictum de omni et nullo.

§ 64. Правила для категорических умозаключений разума

Из природы и принципа категорических умозаключений разума вытекают следующие правила для этих умозаключений:

1. В каждом категорическом умозаключении разума может быть не больше и не меньше как три главных понятия (termini), ибо здесь я должен соединять два понятия (субъект и предикат) через посредствующий термин.

2. Обе посылки, или предпосылки, не могут быть отрицательными (ex puris negativis nihil sequitur); ибо подведение в меньшей посылке должно быть утвердительным, выражающим, что известное знание стоит под условием правила.

3. Предпосылки не могут быть также обе частными (particulare) положениями (ex puris particularibus nihil sequitur); — ибо тогда не имелось бы правила, т. е. общего положения, из которого можно было бы вывести частное познание.

4. Вывод всегда соответствует более слабой части умозаключения, т. е. отрицательному и частному положению в посылках, называющемуся ослабленной часть категорического умозаключения разума (conclusio sequitur partem debiliorem).

5. Поэтому если одна из посылок есть отрицательное положение, то и следствие должно быть отрицательным; и

6. если одна из посылок есть частное положение, то и вывод должен быть частным.

7. Во всех категорических умозаключениях разума большая посылка должна быть общим (universalis) положением, меньшая же — утвердительным (affirmans); и отсюда следует, наконец, что

8. вывод по качеству должен соответствовать большей посылке, по количеству же — меньшей.

Примечание. То, что вывод всегда должен соответствовать отрицательному или частному положению в посылках, — легко видеть.

Если я меньшую посылку делаю лишь частной и говорю: нечто содержится под правилом, то и в выводе я могу сказать лишь то, что предикат правила относится к этому нечто, так как я, кроме последнего, ничего под правило не подвел. Если же я правилом (большей посылкой) имею отрицательное положение, то я должен и вывод сделать отрицательным. Ибо, если большая посылка говорит: относительно всего, что стоит под условием правила, тот или другой предикат должен быть отрицаем, — то и в следствии он должен отрицаться относительно того (субъекта), который подводится под условие правила.

§ 65. Чистые и смешанные категорические умозаключения разума

Категорическое умозаключение разума является чистым (purus), если в него не примешано непосредственное умозаключение и не изменен закономерный порядок посылок; в противном случае оно называется нечистым, или смешанным (ratiocinium impurum, или hybridum).

§ 66. Умозаключения разума, смешанные благодаря обращению положений. Фигуры

К смешанным умозаключениям относятся те, которые получаются благодаря обращению положений и в которых, следовательно, расстановка этих положений незакономерна. Этот случай имеет место в трех последних так называемых фигурах категорического умозаключения разума.

§ 67. Четыре фигуры умозаключений

Под фигурами разумеются те четыре вида умозаключений, различие которых определяется особым местом посылок и их понятий.

§ 68. Основание определения их различия особым местом среднего термина

Среднее понятие, о положении которого здесь, собственно, идет речь, может занимать или 1) в большей посылке место субъекта, а в меньшей — место предиката, или 2) в обеих посылках место предиката, или 3) в обеих место субъекта, или, наконец, 4) в большей посылке — место предиката, а в меньшей — место субъекта. Этими четырьмя случаями определяется различие четырех фигур. Если S будет обозначать субъект умозаключения, P — его предикат и M — terminum mediura, то схему упомянутых четырех фигур можно изобразить в следующей таблице:

МР SM	РМ SM	МР MS	РМ MS
SP	SP	SP	SP

§ 69. Правило для первой фигуры, как единственно закономерной

Правило первой фигуры: большая посылка должна быть общим положением, меньшая — утвердительным. И так как это должно быть общим правилом всех категорических умозаключений разума вообще, то отсюда явствует, что первая фигура является единственно закономерной, лежит в основе всех остальных и к ней посредством обращения посылок (metathesin praemissorum) должны быть сводимы все остальные — раз они должны иметь значимость.

Примечание. Первая фигура может иметь вывод любого количества и качества. В остальных фигурах выводы бывают лишь известного вида; некоторые их модусы здесь исключаются. Уже это показывает, что эти фигуры несовершенны и что здесь имеются известные ограничения, препятствующие тому, чтобы в них следствие могло иметь место во всех модусах, как в первой фигуре.

§ 70. Условия сведения трех последних фигур к первой

Условие значимости трех последних фигур, при котором в каждой из них возможен правильный модус умозаключения, сводится к тому, чтобы terminus medius получил в положениях такое место, благодаря которому его место могло бы, путем непосредственного умозаключения (consequentias immediatas), получиться по правилу первой фигуры. Отсюда вытекают следующие правила для трех последних фигур.

§ 71. Правило второй фигуры

Во второй фигуре меньшая посылка стоит правильно, следовательно, должна быть обращена большая и при том так, чтобы она оставалась общей (universalis). Это возможно лишь тогда, когда она является общеотрицательной; если она — утвердительная, то необходимо ее противопоставление. В обоих случаях вывод становится отрицательным (sequitur partem debiliorem).

Примечание. Правило второй фигуры: то, чему противоречит признак вещи, то противоречит самой вещи. Здесь сначала нужно произвести обращение и сказать: то, чему противоречит признак, противоречит этому признаку; или же я должен обратить вывод: чему противоречит признак вещи, тому противоречит и сама вещь, следовательно, это противоречит вещи.

§ 72. Правило третьей фигуры

В третьей фигуре большая посылка стоит правильно, следовательно, должна быть обращена меньшая, но так, чтобы из нее получилось утвердительное положение. Но это возможно лишь тогда, когда утвердительное положение является частным; следовательно, вывод частный.

Примечание. Правило третьей фигуры: что принадлежит или противоречит признаку, то принадлежит или противоречит некоторым [объектам], под которыми содержится этот признак.

Здесь я сначала должен сказать: нечто принадлежит или противоречит всему, что содержится под этим признаком.

§ 73. Правило четвертой фигуры

Когда в четвертой фигуре большая посылка является общеотрицательной, она может быть обращена чисто (simpliciter); точно так же и меньшая, как частная; следовательно, вывод отрицательный. Если же, наоборот, большая посылка является общеутвердительной, то ее можно или обратить лишь per accidens, или противопоставить, следовательно, вывод является или частным, или отрицательным. Если же вывод нельзя обратить (PS обратить в SP), то должна произойти перестановка посылок (metathesis praemissorum) или обращение обеих посылок (conversio).

Примечание. В четвертой фигуре заключают: предикат связан со средним термином, средний термин связан с субъектом (заключения), следовательно, субъект связан с предикатом, что, однако, вовсе не следует и всегда бывает обратное. Чтобы это сделать возможным, нужно большую посылку сделать меньшей и vice versa, а вывод обратить, так как при первом изменении меньший термин обращается в больший.

§ 74. Общие результаты относительно трех последних фигур

Из указанных правил для трех последних фигур явствует:

1) что ни в одной из них нет общеутвердительного вывода, но он всегда бывает или отрицательным, или частным;

2) что в каждой из них примешивается непосредственное умозаключение (consequentia immediata), которое хотя и не выражается явно, однако должно быть втихомолку допускаемо, и что, следовательно, благодаря этому

3) все эти три последние modi умозаключения должны быть названы не чистыми, а нечистыми умозаключениями (ratiocinia hybrida, impura), так как всякое чистое умозаключение может иметь не больше трех главных положений (termini).

§ 75. Гипотетические умозаключения разума

Гипотетическое умозаключение то, которое имеет в качестве большей посылки гипотетическое положение. Следовательно, оно состоит из двух положений: 1) предшествующего (antecedens) и 2) последующего (consequens), и выведение здесь происходит или modo ponente, или modo tollente.

Примечание 1. Следовательно, гипотетические умозаключения разума не имеют medium terminum, но в них вывод одного положения из другого лишь указывается. Именно в их большей посылке выражается выведение двух положений друг из друга, из которых первое есть предпосылка, второе — вывод. Меньшая посылка есть превращение проблематического условия в категорическое положение.

2. Из того, что гипотетическое умозаключение состоит лишь из двух положений и не имеет среднего понятия, можно видеть, что оно, собственно, не есть умозаключение разума, а скорее, как подлежащее доказательству из предшествующего и последующего положений, по материи или по форме непосредственное умозаключение (consequentia immediata demonstrabilis [ex antecedente et consequente] vel quoad materiam vel quoad formam).

Всякое умозаключение разума должно быть доказательством. Гипотетическое же имеет в себе только основание для доказательства. Следовательно, и отсюда явствует, что оно не может быть умозаключением разума.

§ 76. Принцип гипотетических умозаключений

Принцип гипотетических умозаключений есть закон основания: a ratione ad rationatum, a negatione rationati ad negationem rationis valet consequentia 23.

§ 77. Дизъюнктивные умозаключения разума

В дизъюнктивных умозаключениях большая посылка есть дизъюнктивное положение и должно поэтому как таковое иметь члены деления, или дизъюнкцию.

Здесь заключают или 1) от истинного одного члена дизъюнкции к ложности остальных, или 2) от ложности всех членов, кроме одного, к истинности этого одного. Первое происходит через modum ponentem [или ponendo tollentem], последнее — через modum tollentem (tollendo ponentem).

Примечание l. Все члены дизъюнкции, кроме одного, взятые вместе, составляют контрадикторную противоположность по отношению к этому одному. Следовательно, здесь имеет место дихотомия, согласно которой, если одно из двух истинно, то другое должно быть ложно, и наоборот.

2. Следовательно, все дизъюнктивные умозаключения разума, имеющие больше чем по два члена дизъюнкции, являются собственно полисиллогистическими. Ибо всякая истинная дизъюнкция может быть лишь bimembris и логическое деление — также bimembris; но membra subdividientia для краткости полагаются под membra dividentia.

§ 78. Принцип дизъюнктивных умозаключений разума

Принципом дизъюнктивных умозаключений является закон исключенного третьего: a contradictorie oppositorum negatione unius ad affirmationem alterius; a positione unius ad negationem alterius valet consequentia.

§ 79. Дилемма

Дилемма есть гипотетически-дизъюнктивное умозаключение разума, или гипотетическое умозаключение, consequens которого есть дизъюнктивное суждение. Гипотетическое положение, consequens которого дизъюнктивен, есть большая посылка; меньшая посылка утверждает, что consequens (per omnia membra) ложно, заключительное же положение утверждает, что antecedens ложно (a remotione consequentis ad negationem antecedentes valet consequentia).

Примечание. Древние весьма охотно пользовались дилеммой и называли это заключение cornutus. Они умели загнать противника в трудное положение тем, что наперед высказывали все то, на чем он мог бы вывернуться, и затем все это ему опровергали. Они показали ему многие трудности во всяком мнении, которое он допускал. Но не опровергать прямо, а лишь указывать трудности — это прием софистический, ибо трудности встречаются во многих и даже в большинстве случаев.

Если мы будем, не долго думая, считать ложным все то, в чем имеются трудности, то будет легким занятием опровергать все, что угодно. Конечно, полезно показать невозможность противоположного, но здесь имеется нечто обманчивое, поскольку непонятность противоположного легко принимается за невозможность его. Поэтому дилеммы имеют в себе много запутывающего, хотя они и правильно заключают. Они могут использоваться для защиты истинных положений, но также и для их оспаривания на основе тех трудностей, которые против них выдвигают.

§ 80. Выраженные и скрытые умозаключения разума (ratiocinia formalia и cryptica)

Выраженным (formlicher] умозаключением разума является то, которое не только по материи содержит все нужное, но и по форме выражено правильно и совершенно. Выраженным умозаключениям разума противоположны скрытые (cryptica) умозаключения; к ним причисляются все те, в которых или переставлены посылки, или одна из посылок выпущена, или, наконец, среднее понятие связано лишь с выводом. Скрытое умозаключение разума второго вида, в котором одна из посылок не выражена, но лишь подразумевается, называется неполным умозаключением, или энтимемой. Умозаключения третьего вида называются сокращенными.

3. УМОЗАКЛЮЧЕНИЯ СПОСОБНОСТИ СУЖДЕНИЯ

§ 81. Определяющая и рефлектирующая способность суждения

Способность суждения бывает двоякая: определяющая или рефлектирующая способность суждения. Первая направляется от общего к частному, вторая — от частного к общему. Последняя имеет лишь субъективную значимость, ибо общее, к которому она направляется от частного, есть лишь эмпирическая общность — лишь аналог логической общности.

§ 82. Умозаключения (рефлектирующей) способности суждения

Умозаключения способности суждения суть известные виды умозаключений, которые от частных понятий приходят к общим. Следовательно, это функции не определяющей, а рефлектирующей способности суждения, и, стало быть, они определяют не объект, а лишь вид рефлексии относительно него для достижения о нем знания.

§ 83. Принцип этих умозаключений

Принцип, лежащий в основе умозаключений способности суждения, таков: многое при наличии общего основания согласуется в чем-либо одном, но то, что таким способом присуще многому, необходимо является таковым в силу общего основания.

Примечание. Так как в основе умозаключений способности суждения лежит такой принцип, то поэтому они не могут считаться непосредственными умозаключениями.

§ 84. Индукция и аналогия — два вида умозаключений способности суждения

Способность суждения, поскольку она направляется от частного к общему, чтобы осуществить общее суждение на основе опыта эмпирически, а не a priori, заключает или от многих вещей ко всем вещам известного вида, или от многих определений и свойств, в которых согласуются вещи одного вида, к остальным, поскольку они принадлежат тому же самому принципу. Первый вид заключения называется умозаключением посредством индукции, второй — умозаключением по аналогии.

Примечание 1. Таким образом, индукция заключает от частного к общему (a particulari ad universale) по принципу обобщения: что принадлежит многим вещам известного рода, то принадлежит и остальным.

Аналогия заключает от частного сходства двух вещей к полному по принципу спецификации: вещи известного рода, в которых многое известно как согласующееся, согласуются также и в том, что в одних [вещах] этого рода мы знаем, но в других не воспринимаем. Индукция расширяет эмпирически данное от частного к общему в отношении многих предметов; напротив, аналогия расширяет данные свойства вещи на многие свойства той же самой вещи. Нечто во многом, следовательно, во всем — это индукция; многое в одном (что есть и в других), следовательно, в одном есть и остальное — аналогия. Так, например, основание доказательства бессмертия от совершенного развития природных задатков всякого творения — есть заключение по аналогии.

При заключении по аналогии не требуется тождества основания (per ratio). По аналогии мы заключаем лишь к разумным обитателям луны, а не к людям. По аналогии нельзя также заключать за пределы tertium comparationis.

2. Всякое умозаключение разума должно обнаруживать необходимость. Поэтому индукция и аналогия суть не заключения разума, а лишь логические презумпции или также эмпирические заключения; и посредством индукции возникают хотя и общие, но не универсальные положения.

3. Упомянутые заключения способности суждения полезны и необходимы для расширения нашего опытного познания. Но так как они дают лишь эмпирическую достоверность, то мы должны пользоваться ими с осторожностью и осмотрительностью.

§ 85. Простые и сложные умозаключения разума

Умозаключение разума называется простым, когда оно состоит лишь из одного умозаключения разума, и сложным, когда состоит из многих.

§ 86. Ratiocinatio polysyllogistica

Сложное умозаключение, в котором многие умозаключения разума соединены друг с другом не посредством простой координации, а посредством подчинения, т. е. как основания и следствия, называется цепью умозаключений разума (ratiocinatio polysyllogistica).

§ 87. Просиллогизмы и эписиллогизмы

В ряду сложных умозаключений можно заключать двояким образом: или вниз, от оснований к следствиям, или от следствий вверх к основаниям. Первое совершается посредством эписиллогизмов, второе — посредством просиллогизмов.

Эписиллогизм есть именно то умозаключение в ряду умозаключений, посылки которого являются выводом просиллогизма, следовательно, того умозаключения, которое имеет выводом посылки первого.

§ 88. Сорит, или цепное умозаключение

Умозаключение, составленное из нескольких умозаключений, сокращенных и связанных друг с другом в одном выводе, называется соритом, или цепным умозаключением, которое может быть или прогрессивным, или регрессивным, смотря по тому, опускаются ли от ближайших оснований к отдаленным, или поднимаются от отдаленных оснований к ближайшим.

§ 89. Категорические и гипотетические сориты

Как прогрессивные, так и регрессивные цепные умозаключения могут быть опять-таки категорическими или гипотетическими. Первые состоят из категорических положений, как ряда предикатов; последние — из гипотетических, как ряда выводов.

§ 90. Обманчивое умозаключение, паралогизм, софизм

Умозаключение разума по форме ложное, хотя и имеющее полную видимость правильного умозаключения, называется обманчивым умозаключением (fallacia). Такое заключение является паралогизмом, поскольку посредством его пытаются обмануть самих себя, и — софизмом, поскольку посредством его пытаются намеренно обмануть других.

Примечание. Древние много занимались искусством построения таких софизмов. От них идет много видов софизмов, например sophisma figurae dictionis, в котором средний термин принимается в различном значении; fallacia a dicto secundum quid ad dictur simpliciter; sophisma heterozeteseos, elenchi, ignorationis и мн. др.

§ 91. Скачок в умозаключении

Скачок (saltus) в умозаключении и доказательстве есть соединение одной посылки с выводом, так что другая посылка пропускается. Такой скачок правомерен (legitimus), когда каждый легко может примыслить недостающую посылку, и не правомерен (illegitimus), когда подведение не ясно. Здесь отдаленный признак соединяется с вещью без промежуточного признака (nota intermedia).

§ 92. Petitio principii. Circulus in probando

Под petitio principü разумеется принятие за основание доказательства положения, как непосредственно достоверного, хотя оно еще нуждается в доказательстве. Круг же в доказательстве совершают тогда, когда то положение, которое хотят доказать, полагают в основу своего собственного доказательства.

Примечание. Открыть круг в доказательствах часто бывает трудно, и недостаток этот чаще всего встречается обыкновенно там, где доказательства трудны.

§ 93. Probatio plus и minus probans

Доказательство может доказывать слишком много, но и слишком мало. Б последнем случае оно доказывает лишь часть того, что должно быть доказано; в первом — оно простирается и на то, что ложно.

Примечание. Доказательство, доказывающее слишком мало, может быть истинным, и его, следовательно, можно не отвергать. Если же оно доказывает слишком много, то оно доказывает больше, чем истинно, и именно это является ложным. Так, например, доказательство против самоубийства: кто не дал себе жизни, тот не может ее и отнять — доказывает слишком много, ибо на этом основании мы не могли бы убивать и животных. Следовательно, оно ложно.

И. ОБЩЕЕ УЧЕНИЕ О МЕТОДЕ

§ 94. Манера и метод

Всякое познание и его целое должно быть согласным правилу. (Отсутствие правила есть вместе с тем неразумие). Но это правило является или правилом манеры (свободным), или правилом метода (принуждением).

§ 95. Форма науки. Метод

Познание, как наука, должно руководствоваться методом. Ибо наука есть целое познание в смысле системы, а не в смысле лишь агрегата. Поэтому она требует познания систематического, следовательно, осуществленного по обдуманным правилам.

§ 96. Учение о методе. Его предмет и цель

Как учение об элементах имеет в логике своим содержанием элементы и условия совершенства познания, так, напротив, общее учение о методе в качестве другой части логики должно трактовать о форме науки вообще, или о способе и виде соединения многообразия познания в науку.

§ 97. Средство для содействия логическому совершенству познания

Учение о методе должно изложить способ достижения нами совершенства познания. Одно из существенных логических совершенств познания состоит в отчетливости, основательности и в систематическом упорядочении его в целое науки. Поэтому учение о методе главным образом дает средства, благодаря которым эти совершенства познания достигаются.

§ 98. Условия отчетливости познания

Отчетливость познаний и соединение их в одно систематическое целое зависит от отчетливости понятий как в отношении того, что содержится в них, так и в отношении того, что содержится под ними.

Отчетливое сознание содержания понятий достигается посредством их экспозиции и определения; напротив, отчетливое сознание их объема — посредством логического деления. Следовательно, прежде всего здесь [должна идти речь] о средствах достижения отчетливости понятий в отношении их содержания.

I. СПОСОБЫ ЛОГИЧЕСКОГО УСОВЕРШЕНСТВОВАНИЯ ЗНАНИЯ ПОСРЕДСТВОМ ОПРЕДЕЛЕНИЯ, ЭКСПОЗИЦИИ И ОПИСАНИЯ ПОНЯТИЙ

§ 99. Определение

Определение есть достаточно отчетливое и уточненное понятие (conceptus rei adaequatus in minimis terminis; complete determinatus).

Примечание. Определение можно рассматривать как единственно логически совершенное понятие, ибо в нем соединяются оба наиболее существенные совершенства понятия: отчетливость и полнота и точность в отчетливости (количество отчетливости).

§ 100. Аналитическое и синтетическое определение

Все определения являются или аналитическими, или синтетическими. Первые суть определения данного, последние суть определения созданного понятия.

§ 101. Данные и созданные понятия a priori и a posteriori

Данные понятия аналитического определения даны или а priori, или a posteriori, как и созданные понятия синтетического определения созданы или a priori, или a posteriori.

§ 102. Синтетические определения посредством экспозиции или конструкции

Синтез созданных понятий, из которого возникают синтетические определения, бывает или синтезом посредством экспозиции (явлений), или синтезом посредством конструкции. Последний есть синтез произвольно созданных понятий, первый есть синтез понятий, созданных эмпирически, т. е. из данных явлений, как их материи (conceptus factitii a priori vel per synthesin empiricam). Произвольно созданные понятия суть понятия математические.

Примечание. Все определения математических, а также — поскольку для эмпирических понятий вообще возможны определения — опытных понятий должны быть, следовательно, созданы синтетически. Ибо и в понятиях последнего вида, например в эмпирических понятиях: вода, огонь, воздух и т. п., — я должен не расчленять то, что содержится в них, а узнавать посредством опыта, что относится к ним. Следовательно, все эмпирические понятия должны рассматриваться как созданные понятия, синтез которых является, однако, не произвольным, а эмпирическим.

§ 103. Невозможность эмпирически синтетических определений

Так как синтез эмпирических понятий является не произвольным, а эмпирическим и как таковой никогда не может быть полным (ибо в опыте всегда можно открыть еще много признаков понятия), то эмпирические понятия не могут быть определены.

Примечание. Следовательно, определять синтетически можно лишь произвольные понятия. Такие определения произвольных понятий, которые не только всегда возможны, но и необходимы, и должны предшествовать всему тому, что говорится посредством произвольного понятия, могут быть названы также декларациями, поскольку посредством их декларируют свои мысли или дают отчет в том, что разумеют под словом. Это имеет место у математиков.

§ 104. Аналитические определения посредством расчленения a priori или a posteriori данных понятий

Все данные понятия, которые могут быть даны a priori или a posteriori, могут быть определены лишь посредством анализа. Ибо данные понятия лишь тогда становятся отчетливыми, когда их признаки делают последовательно ясными. Если все признаки данного понятия ясны, то понятие совершенно отчетливо; а если оно содержит не слишком большое число признаков, то оно вместе с тем и точно, и отсюда возникает определение понятия.

Примечание. Так как никаким испытанием нельзя достичь уверенности, все ли признаки данного понятия исчерпаны полным анализом, то все аналитические определения нужно считать сомнительными.

§ 105. Истолкования и описания

Итак, не все понятия могут быть определены, но не все они нуждаются в определении.

Существуют приближения к определению некоторых понятий; это — отчасти истолкования (expositiones), отчасти описания (descriptiones).

Экспонирование понятия состоит во взаимосвязанном (последовательном) представлении его признаков, поскольку они найдены анализом.

Описание есть экспозиция понятия, поскольку последняя неточна.

Примечание 1. Мы можем экспонировать или понятие, или опыт. Первое осуществляется посредством анализа, второе — посредством синтеза.

2. Следовательно, экспозиция имеет место лишь для данных понятий, которые благодаря ей становятся отчетливыми; этим она отличается от декларации, которая есть отчетливое представление созданных понятий.

Так как осуществить анализ полностью не всегда возможно и так как расчленение вообще, прежде чем стать совершенным, должно сначала быть несовершенным, то и несовершенная экспозиция является, в качестве части определения, истинным и пригодным для применения изображением понятия. Определение всегда остается здесь лишь идеей логического совершенства, которого мы должны стараться достигнуть.

3. Описание может иметь место лишь для эмпирических данных понятий. Оно не имеет определенных правил и содержит лишь материалы для определения.

§ 106. Номинальные и реальные определения

Под простыми пояснениями имени, или номинальными определениями, разумеются те, которые содержат значение, произвольно придаваемое известному имени и которые поэтому обозначают лишь логическую сущность своего предмета или служат лишь для отличения его от других объектов. Напротив, пояснения вещей, или реальные определения, суть те, которые достаточны для знания объекта в его внутренних определениях, так как показывают возможность предмета из [его] внутренних признаков.

Примечание 1. Если понятие является внутренне достаточным для того, чтобы отличить вещь, то оно достоверно и внешне; если же оно внутренне недостаточно, то быть внешне достаточным оно может лишь в известном отношении, именно — в сравнении определяемого [Definitum] с другими. Но неограниченная внешняя достаточность без внутренней невозможна.

2. Предметы опыта допускают лишь номинальные пояснения. Логические номинальные определения данных понятий рассудка берутся из атрибута вещи, реальные определения, напротив, — из сущности вещи, из первой основы [ее] возможности. Последние содержат, следовательно, то, что всегда присуще вещи, — ее реальную сущность. Лишь отрицательные определения тоже не могут быть названы реальными определениями, ибо хотя отрицательные признаки так же хорошо могут служить для различения одной вещи от других, как и утвердительные, но не для познания вещи в ее внутренней возможности.

В предметах морали всегда нужно искать реальных определений; туда должно быть направлено все наше стремление. В математике имеются реальные определения, ибо определение произвольного понятия всегда реально.

3. Определение является генетическим, когда оно дает понятие, посредством которого предмет a priori может быть изображен in concreto; таковы все математические определения.

§ 107. Главные требования определения

Существенные и общие требования, относящиеся вообще к совершенству определения, могут быть рассмотрены в четырех главных моментах: количества, качества, отношения и модальности:

1) по количеству — что касается сферы определения — определение и определяемое должны быть взаимозаменимыми понятиями (conceptus reciproci), и, следовательно, определение не должно быть ни шире, ни уже, чем его определяемое;

2) по качеству определение должно быть обстоятельным и вместе с тем точным понятием;

3) по отношению оно не должно быть тавтологичным, т. е. признаки определяемого, как основы знания о нем, должны отличаться от него самого; и, наконец,

4) по модальности признаки должны быть необходимыми, следовательно, не такими, которые получаются посредством опыта.

Примечание. Условие, что родовое понятие и понятие видового отличия (genus и differentia specifica) должны составлять определение, имеет силу лишь для номинальных определений при сравнении, но не для реальных определений при выведении.

§ 108. Правила для проверки определений

При проверке определений нужно выполнить четыре действия, именно нужно при этом исследовать: является ли определение

1) рассматриваемое как положение, истинным; является ли оно

2) в качестве понятия отчетливым;

3) является ли оно, как отчетливое понятие, также и обстоятельным и, наконец,

4) является ли оно, как обстоятельное понятие, вместе с тем и определенным, т. е. адекватно ли самой вещи.

§ 109. Правила для составления определений

Те же самые действия, которые относятся к проверке определений, нужно выполнять и при их составлении. Следовательно, для этой цели нужно искать: 1) истинные положения; 2) такие, предикат которых не предполагает уже понятия вещи; 3) собрать несколько из них вместе и сравнить их с понятием самой вещи, не являются ли они адекватными ей, и, наконец, 4) посмотреть, не содержится ли один признак в другом или не подчинен ли ему.

Примечание 1. Эти правила имеют силу — как это разумеется и без напоминания — лишь для аналитических определений. Так как здесь никогда нельзя быть уверенным, является ли анализ полным, то и определение нужно выставлять лишь как попытку и пользоваться им лишь так, как будто оно не есть определение. С этим ограничением его можно, однако, применять в качестве отчетливого и истинного понятия и из его признаков выводить следствия (Korollarien). Именно я мог бы сказать: чему принадлежит понятие определяемого, к тому относится и определение, но, конечно, не наоборот, так как определение не исчерпывает всего определяемого.

2. Пользоваться понятием определяемого при пояснении или при определении полагать в основу определяемое значит пояснять при помощи круга (circulus in definiendo).

II. СПОСОБЫ ЛОГИЧЕСКОГО УСОВЕРШЕНСТВОВАНИЯ ЗНАНИЯ ПОСРЕДСТВОМ ЛОГИЧЕСКОГО ДЕЛЕНИЯ ПОНЯТИЙ

§ 110. Понятие логического деления

Всякое понятие содержит под собою многообразие не только согласующегося, но и различного. Определение понятия в отношении всего возможного, что под ним содержится как противоположное одно другому, т. е. как отличное друг от друга, называется логическим делением понятия. Высшее понятие называется делимым понятием (divisum), низшие же понятия — членами деления (membra dividentia).

Примечание 1. Следовательно, разлагать понятие на части и делить его — две весьма различные вещи. При разложении понятия я смотрю, что содержится в нем (благодаря анализу); при делении я рассматриваю, что содержится под ним. Здесь я делю сферу понятия, а не само понятие. Следовательно, совершенно неверно, что деление есть разложение понятия на части: скорее члены деления содержат в себе больше, чем делимое понятие.

2. Мы восходим от низших понятий к высшим и потом можем снова спускаться от них к низшим посредством деления.

§ 111. Общие правила логического деления

При всяком делении понятия нужно учитывать:

1) чтобы члены деления взаимное исключали друг друга и были противоположны друг другу; чтобы они, далее,

2) относились к одному высшему понятию (conceptum communem) и чтобы они, наконец,

3) все вместе составляли сферу делимого понятия или были равны ей.

Примечание. Члены деления должны отличаться один от другого контрадикторной противоположностью, а не простой противностью (contrarium).

§ 112. Параллельное деление и подразделение

Различные деления одного понятия, осуществляемые с различной целью, называются параллельными делениями; деление же членов деления называется подразделением (subdivisio).

Примечание 1. Подразделение можно продолжать до бесконечности, но сравнительно оно может быть конечным. Параллельное деление также простирается в бесконечность, особенно относительно опытных понятий; ибо кто может исчерпать все отношения понятий?

2. Параллельным делением можно назвать и деление соответственно различию понятий (точек зрения) об одном и том же предмете, так же как и подразделением можно назвать деление самих точек зрения.

§ 113. Дихотомия и политомия

Деление на два члена называется дихотомией; если же оно имеет больше чем два члена, оно называется политомией.

Примечание 1. Всякая политомия эмпирична; дихотомия является единственным делением по принципам a priori — следовательно, единственно первичным (primitive) делением. Ибо члены деления должны быть противоположны друг другу, а ведь всякому А противоположно не больше, как поп — А.

2. Политомия не может быть изучаема в логике, ибо к ней относится и познание предмета. Дихотомия же нуждается лишь в законе противоречия, не зная по содержанию того понятия, которое намереваются делить. Политомия нуждается в созерцании или a priori, как в математике (например, деление конических сечений), или в эмпирическом созерцании, как в описании природы. Деление же по принципу синтеза a priori имеет трихотомию, именно: 1) понятие, как условие; 2) обусловленное и 3) выведение последнего из первого.

§ 114. Различные деления метода

Что касается, в частности, еще самого метода при обработке и изложении научных познаний, то существуют различные главные виды его, которые мы можем представить здесь в следующем делении.

§ 115.1. Научный и популярный методы

Научный, или схоластический, метод отличается от популярного тем, что первый исходит из основных и элементарных положений, последний же — из обыденного и интересного. Первый стремится к основательности и поэтому изгоняет все инородное; последний имеет целью занимательность.

Примечание. Таким образом, эти два метода различаются по виду, а не одним изложением, и, следовательно, популярность в методе есть нечто иное, чем популярность в изложении.

§ 116.2. Систематический или фрагментарный методы

Систематический метод противоположен фрагментарному, или рапсодическому. Если мыслят согласно методу, а потом проводят этот метод и в изложении и отчетливо указывают переход от одного положения к другому, то познание осуществляется систематически. Если же, напротив, хотя и мыслят согласно методу, но излагают не методически, то такой метод можно назвать рапсодическим.

Примечание. Систематическое изложение противополагается фрагментарному, как и методическое беспорядочному [tumultuarischen]. Кто мыслит методически, может излагать или систематически, или фрагментарно. Внешне фрагментарное, но внутренне методическое изложение является афористическим.

§ 117.3. Аналитический или синтетический методы

Аналитический метод противоположен синтетическому. Первый начинает с обусловленного и обоснованного и восходит к принципам (a principiatis ad principia); последний, напротив, идет от принципов к следствиям, или от простого к сложному. Первый можно назвать так же регрессивным, как и второй прогрессивным.

Примечание. Аналитический метод иначе называется еще методом нахождения. Для цели популярности более пригоден аналитический метод; для цели же научной и систематической обработки познания — синтетический.

§ 118.4. Силлогистический, табличный методы

Силлогистический метод тот, по которому наука излагается в цепи заключений.

Табличным называется тот метод, по которому уже готовая научная система излагается в своей целостной связи.

§ 119.5. Акроаматический или эротематический методы

Акроаматическим метод является тогда, когда кто-либо только поучает; эротематическим — когда он и спрашивает. Последний метод опять-таки может быть подразделен на диалогический, или сократический, и на катехизический, смотря по тому, направляются ли вопросы к рассудку или же только к памяти.

Примечание. Эротематически можно учить не иначе, как посредством сократического диалога, в котором оба должны и спрашивать, и отвечать друг другу, так что кажется, что и ученик является учителем. Именно сократический диалог учит вопросами, научая ученика познавать принципы своего собственного разума и заостряя на них его внимание. Посредством же обычного катехизирования можно не учить, а лишь выспрашивать то, чему уже научили акроаматически. Поэтому катехизический метод имеет значение для эмпирических и исторических познаний, диалогический же — для познаний рациональных.

§ 120. Размышление

Под размышлением разумеется обдумывание, или методическое мышление. Размышление должно сопутствовать всякому чтению и изучению, и оно необходимо для того, чтобы сначала произвести предварительные исследования, а потом свои мысли привести в порядок или расположить по методу.