Максимилиан Робеспьер
Выступления и речи
Публикуется по изданию: Максимилиан Робеспьер.
Избранные произведения. М.: Наука, 1965. т. 3. с. 161-199.
ОБ ОТНОШЕНИИ РЕЛИГИОЗНЫХ И МОРАЛЬНЫХ ИДЕЙ
К РЕСПУБЛИКАНСКИМ ПРИНЦИПАМ И О НАЦИОНАЛЬНЫХ ПРАЗДНИКАХ.
Речь в Конвенте 7 мая 1794 г. - 18 флореаля II года республики
(208)Граждане, в период процветания страны, когда умолкают страсти, народы, а также отдельные лица должны, так сказать, сосредоточиться и прислушаться к голосу мудрости. Момент, когда во вселенной раздается шум наших побед, является моментом, когда законодатели французской республики должны по-новому внимательно следить за собой и за родиной и укрепить принципы, на которых должны покоиться устойчивость и довольство республики. Мы сегодня предлагаем на ваше обсуждение глубокие истины, имеющие значение для счастья людей, и меры, естественно из них вытекающие.
Духовный мир, еще значительно больше, чем мир физический, кажется полным контрастов и загадок. Природа говорит нам, что человек рожден для свободы, а опыт веков показывает нам, что человек раб; его права запечатлены в его сердце, а его унижение записано в истории; род человеческий почитает Катона и сгибается под игом Цезаря; потомство чтит добродетель Брута, но оно допускает, что она возможна только в истории древнего мира; в течение веков земля является уделом преступления я тирании; свобода и добродетель едва лишь на миг покоились на некоторых точках земного шара, и Спарта блеснула как молния во тьме.
Однако, не говори, о, Брут, что добродетель это призрак! И вы, основатели французской республики, остерегайтесь терять надежду на человечество или усомниться хотя на миг в успехе вашего великого начинания!
Мир изменился, он должен измениться еще больше. Что общего между тем, что есть, и тем, что было? За дикими, бродящими в пустынях племенами последовали цивилизованные нации; на месте прежних лесов, покрывавших земной шар, мы снимаем плодоносные урожаи; за пределами мира появился новый мир; жители земли включили моря в свое огромное владение; человек победил молнию. Сравните несовершенный язык иероглифов с чудесами печатания; сравните путешествие аргонавтов с путешествием Лаперуза
Все изменилось в физическом порядке вещей, все должно измениться в моральном и политическом порядке. Половина мировой революции уже свершилась, другая половина должна свершиться.
Разум человека сходен еще с земным шаром, на котором он живет: половина его погружена во тьму, в то время, когда другая половина освещена. Народы Европы сделали удивительные успехи в том, что называют искусствами и науками, и, кажется, они остаются невежественными в отношении элементарных понятий общественной морали; они всё знают, кроме своих прав и своих обязанностей. Откуда происходит это смешение гения и глупости? Оно происходит от того, что в стремлении добиться мастерства в искусствах надо следовать своим страстям, тогда как для защиты своих прав и почитания прав другого надо победить свои страсти. Есть в этом и другая причина. Короли, от которых зависит судьба земли, не боятся ни великих геометров, ни великих художников, ни великих поэтов, а страшатся непреклонных философов и защитников человечества.
Между тем, человеческий род находится в жестоком положении, которое не может дольше продолжаться. Человеческий разум уже давно, медленно и окольными, но верными путями, стремится к свержению тронов. Дух человечества угрожает деспотизму даже тогда, когда кажется, что он льстит ему
; деспотизм защищает только привычка и страх, а главное поддержка, которую ему оказывают лига богатых и все подчиненные им угнетатели, которых приводит в ужас внушительный характер французской революции.Французский народ как будто опередил на две тысячи лет остальной род человеческий; есть искушение считать, что это совсем другой род. Европа стоит на коленях перед тенями тиранов, которых мы караем. В Европе земледелец, ремесленник - это животные, выдрессированные для удовольствия какого-нибудь дворянина. Во Франция дворяне стремятся превратиться в земледельцев и ремесленников и не могут даже добиться этой чести.
Европа не понимает, как можно жить без королей, без дворян, а мы не понимаем, как можно жить с ними.
Европа отдает свою кровь для того, чтобы сковать цепи человечества. а мы для того, чтобы разбить их.
Наши величественные соседи с серьезностью сообщают вселенной о здоровье короля, о его развлечениях, о его путешествиях, они во что бы то ни стало хотят осведомить потомков, в котором часу король обедал, когда он вернулся с охоты, какова та счастливая земля, которая в каждый момент дня имела честь быть потоптанной его высочайшими ногами, каковы имена его привилегированных рабов, появлявшихся перед ним при восходе и при заходе солнца.
Мы же сообщим вселенной имена и доблести героев, погибших в борьбе за свободу; мы сообщим ей, на какой земле были убиты последние сателлиты тиранов; мы сообщим ей, когда прозвучал час кончины притеснителей мира.
Да, эта чудесная земля, на которой мы живем и которую природа ласкает больше других, создана для того, чтобы быть владением свободы и счастья. Этот чувствительный и гордый народ действительно рожден для славы и доблести. О, родина моя! если бы я судьбой рожден был в чужой и далекой стране, я бы обращал к небу бесконечные мольбы о твоем благоденствии; я проливал бы слезы умиления, слушая рассказ о твоих битвах и о твоих доблестях; моя душа с вниманием, беспокойством и пылкостью следила бы за всеми движениями твоей славной революции; я бы завидовал судьбе твоих граждан; я завидовал бы судьбе твоих представителей! Я француз, я один из твоих представителей!.. О, величественный народ! прими в жертву все мое существо; счастлив тот, кто родился в твоей среде! Еще более счастлив тот, кто может умереть за твое счастье!
О, вы! кому народ доверил свои интересы и свою мощь, чего только не можете вы достигнуть вместе с ним и для него! Да, вы можете показать миру новое зрелище демократии, упроченной в обширной стране. Те, кто во младенческом периоде общественного права и в пору
рабства бормотали противоречивые правила, могли ли они предвидеть чудеса, какие произошли в один год? Разве то, что вам осталось сделать, труднее того, что вы уже сделали? Кто эти политики, которые могут быть вашими учителями и образцами для вас? Не надо ли вам сделать именно все противоположное тому, что было сделано до вас? Искусство управлять до наших дней было искусством обманывать и развращать людей, а оно должно быть только искусством просвещать их и делать их лучшими.Есть два рода эгоизмов: один - низкий, жестокий, изолирующий человека от ему подобных, он стремится к исключительному благополучию, купленному ценой нищеты другого; другой род эгоизма - великодушный, благодетельный, который смешивает наше счастье со счастьем всех, который связывает нашу славу со славой родины. Эгоизм первого рода создает притеснителей и тиранов, второй род создает защитников человечества. Последуем за его здоровым побуждением, будем оберегать наш отдых, добытый славными трудами, не будем бояться смерти, венчающей
их, и мы упрочим счастье нашей родины и даже наше счастье.Порок и добродетель составляют судьбу земли: это два противоположных духа, оспаривающих ее друг у друга. Источником того и другого являются человеческие страсти; в зависимости от направления своих страстей человек поднимается до небес или погружается в топкую пропасть. Поэтому цель всех общественных институтов - вести человека к справедливости, являющейся одновременно счастьем всего общества и счастьем отдельного лица.
Единственная основа гражданского общества - это мораль. Все ассоциации, воюющие с нами, основаны на преступлении; перед лицом правды - это лишь банды цивилизованных дикарей и дисциплинированных разбойников. К чему же сводится эта загадочная наука политики и законодательства? Она сводится к тому, чтобы внести в законы и в управление моральные истины, которые водворяют в книги философы, а в поведении народов - применять тривиальные понятия, которые каждый вынужден принять для своего личного поведения, т. е. употреблять столько ловкости, чтобы заставить справедливость господствовать, сколько правительства до сих пор употребляли, чтобы быть несправедливыми безнаказанно или с благопристойностью.
Итак, вы видите, сколько искусства приложили короли и их соучастники для того, чтобы избежать применения этих принципов и затмить все понятия справедливого и несправедливого! Какой чудесный здравый смысл у этого пирата, который ответил Александру
(211): "Меня называют разбойником, потому что у меня только одно судно, а тебя называют завоевателем, потому что у тебя целый флот". С каким бесстыдством они создают законы против кражи, в то время как сами захватывают общественное состояние! От их имени осуждают убийц, а они убивают миллионы людей войнами и нищетой! При монархии семейные добродетели лишь смешны, а добродетели общественные преступны; единственная добродетель - это быть послушным орудием преступлений короля; единственная честь - это быть таким же злым, как он. При монархии дозволено любить свою семью, но не родину; почетно защищать своих друзей, но не угнетенных. Честность монархии уважает всякую собственность, за исключением собственности бедняка; она защищает все права, за исключением прав народа. Вот статья из кодекса монархии:"Ты не украдешь, если ты не являешься королем или не обладаешь его привилегиями. Ты не убьешь, если ты не можешь одним ударом погубить много тысяч людей". Вам известны откровенные слова кардинала Ришелье
(212), в его политическом завещании: короли должны всячески стараться уклоняться от услуг честных людей, потому что они не могут извлечь из них выгоду. Более двух тысяч лет тому назад на берегах Понта Эвксинского жил маленький король, который проповедовал ту же доктрину еще более энергичным образом(213). Его фавориты ложными обвинениями умертвили некоторых из его друзей. Он это запомнил и однажды, когда один из его фаворитов представил ему новый донос, он сказал ему: "Я бы приказал убить тебя, если бы такие злодеи, как ты, не были бы необходимы деспотам". Уверяют, что этот король был одним из лучших, какие когда-либо существовали.Но в Англии макиавеллизм довел эту королевскую доктрину до высшей степени совершенства.
Я не сомневаюсь в том, что в Лондоне есть много торговцев, которые хвастаются тем, что они добросовестно ведут дела в своей торговле; но можно поручиться, что эти честные люди находят совершенно естественным, если члены британского парламента публично продают королю Георгу свою совесть и права народа так же, как они сами продают продукцию своих мануфактур.
Питт развертывает перед глазами этого парламента перечень своих низостей и своих преступлений: "столько-то на измену, столько-то на убийства представителей народа и патриотов, столько-то на клевету, столько-то на голод, столько-то на подкуп, столько-то на изготовление фальшивых монет". Сенат с замечательным хладнокровием выслушивает и покорно все одобряет.
Тщетно гневный голос одного человека, вдохновленный его добродетелью, поднялся против стольких низостей - министр простодушно признается, что он ничего не понимает в новых для него правилах, и сенат отвергает внесенное предложение.
Стенхоп
(214), не требуй у твоих недостойных коллег, чтобы они воздали должное за твое сопротивление их преступлениям; потомство воздаст его тебе, а их порицание является для тебя самым прекрасным правом на уважение, даже твоего века. Что можно заключить из всего, что я сейчас сказал? Что безнравственность это основа деспотизма, а добродетель это сущность республики.Революция, которая стремится установить добродетель, - это лишь переход от царства преступления к царству справедливости; отсюда беспрерывные усилия объединившихся против нас монархов и всех заговорщиков к тому, чтобы увековечить среди нас предрассудки и пороки монархии.
Все, кто сожалел о старом режиме, все, кто бросился на путь революции, для того лишь, чтобы сменить династию, с самого начала старались остановить развитие политической морали; какая же разница существует между друзьями д'0рлеанов или Йорка и друзьями Людовика XVI, если не считать, что первые проявляют, быть может, большую степень подлости и лицемерия?
Главари клик, которые входили в первые два законодательных собрания, слишком подлые, чтобы верить в республику, слишком развращенные, чтобы желать ее, не переставали строить заговоры, с целью вычеркнуть из сердца людей вечные принципы, которые их собственная политика заставила провозгласить в начале революции. Заговор
укрылся тогда под предательским модерантизмом и, убив добродетель, покровительствуя преступлению, привел нас окольными, но верными путями, к тирании.Когда республиканская энергия расстроила эту подлую систему и основала демократию, аристократия и иностранные государства создали план все преувеличить, все развратить; они прячутся за формами демократии для того, чтобы опозорить ее превратными действиями, столь же гибельными, сколь и нелепыми, и чтобы задушить ее в колыбели.
Свободу атакуют одновременно путем модерантизма и неистовства. В этом столкновении двух противоположных по виду клик, главари которых связаны тайными узами, общественное мнение разложено, народное представительство унижено, народ превращен в ничто, а революция начинает представляться смешной борьбой, призванной решить, каким же мошенникам достанется власть, чтобы расчленять и продавать родину.
Действия партийных вождей, казавшихся столь противоположными, всегда были почти одними и теми же. Главной их чертой было крайнее лицемерие.
Лафайет взывал к конституции для того, чтобы поднять королевскую мощь; Дюмурье взывал к конституции для того, чтобы защитить жирондистскую клику против Национального конвента; в августе 1792 г. Бриссо и жирондисты хотели сделать из конституции щит, чтобы отразить удар, грозивший трону. В январе следующего года те же заговорщики требовали суверенитета народа для того, чтобы спасти королевскую власть от позора эшафота и разжечь гражданскую войну в собраниях секций. Эбер и его соучастники требовали суверенитета народа
для того, чтобы задушить Национальный конвент и уничтожить республиканское правительство. Бриссо и жирондисты хотели вооружить богатых против народа; клика Эбера, покровительствуя аристократии, расколола народ для того, чтобы он сам себя угнетал.Дантон, самый опасный из врагов родины, если не самый подлый, осторожно использует всякого рода преступления, он связан со всеми заговорами, обещает злодеям свое покровительство, патриотам свою верность, умеет ловко объяснять свои измены заботой об общественном благе, оправдывать свои пороки мнимыми недостатками, обвинять с равнодушным или благодушным видом заговорщиков, готовых разрушить республику, с тем, чтобы иметь случай самому защитить их. Дантон договаривается с Бриссо, переписывается с Ронсеном, ободряет Эбера и пристраивается к каждому событию для того, чтобы использовать удачу или проигрыш, чтобы объединить всех врагов свободы против республиканского правительства.
В последнее время мы видим, как развивается замышляемая нашими врагами во всей широте ужасная система развращения политической морали; чтобы достигнуть большего успеха, они сами сделали себя учителями ее, они все клеймят, все путают, создавая какую-то отвратительную смесь из чистоты наших принципов и развращенности их сердец.
Все мошенники узурпировали своего рода политическое священство и зачислили в профаны верных представителей народа и всех патриотов. Боялись предложить какую-нибудь справедливую мысль; они запретили патриотизму использование здравого смысла; был момент, когда запрещалось сопротивляться разрушению родины под страхом считаться дурным гражданином; патриотизм стал лишь нелепым извращением, или он проявлял себя в отваге произносить громовые речи против Конвента. Из-за ниспровержения революционных идей, аристократия, оправданная во всех ее преступлениях, замышляла весьма патриотически резню всех представителей народа и возрождение королевской власти. Осыпанные сокровищами тирании, заговорщики проповедовали бедность; изголодавшиеся по золоту и господству, они с наглостью проповедовали равенство, чтобы заставить ненавидеть его. Свобода была для них независимостью преступления, революция торговлей, народ - орудием, родина - добычей.
То небольшое благо, которое они пытались сделать, было уловкой, чтобы легче причинить нам непоправимое зло; если они иногда показывали себя суровыми, то для того, чтобы приобрести право благоприятствовать врагам свободы и преследовать ее друзей; покрытые всякими преступлениями, они требовали от патриотов не только непогрешимости, но гарантию от всех капризов судьбы с тем, чтобы никто не смел служить отечеству. Заговорщики громили спекуляцию и делили со спекулянтами общественное достояние. Они выступали против тирании с тем, чтобы лучше служить тиранам. Их устами европейские тираны обвиняли Конвент в тирании. Нельзя было предложить народу восстановить королевскую власть, они хотели толкнуть его на уничтожение своего собственного правительства; нельзя было сказать ему, чтобы он призвал своих врагов, ему говорили, что он должен прогнать своих защитников; нельзя было сказать, чтобы он сложил оружие, его приводили в уныние сообщением ложных новостей; ни во что не ставили его успехи, и с преступной злобностью преувеличивали его неудачи.
Нельзя было сказать народу: сын тирана
(215), или другой Бурбон, или сын короля Георга сделает тебя счастливым, но ему говорили: ты несчастен!.. Ему рисовали картину голода, который они сами старались создать, ему говорили, что не хватает яиц, сахара. Ему не говорили, что его свобода чего-то стоит, что унижение его угнетателей и все другие последствия революции являются ничтожным благом, за которое он еще борется, что только гибель его врагов одна может обеспечить ему счастье... Но он все это чувствовал. Они не могли поработить французский народ силой, или с его собственного согласия; они стремились поработить его при помощи подрывной деятельности, при помощи мятежа, при помощи развращения нравов.Заговорщики не только возвели безнравственность в систему, но они ввели ее и в религию; они стремились потушить все благородные чувства природы своим примером и своими наставлениями. В своем сердце злой человек хотел бы, чтобы на земле не оставалось ни одного порядочного человека, чтобы нельзя было встретить ни одного обвинителя и свободно и мирно дышать на земле. Все эти люди пытались найти в умах и в сердцах все, что служит опорой морали, вырвать это и уничтожить в них того незримого обвинителя, которого природа спрятала в них.
Тираны, удовлетворенные дерзостью своих эмиссаров, спешили выставить в глазах своих подданных сумасбродства, за которые они заплатили, и, притворяясь будто они считают, что это дело французского народа, они, казалось, говорили им: что вы выиграете, сбросив наше иго? Вы же видите, республиканцы не стоят большего, чем мы. Тираны, враги Франции, задумали план, который, если бы все их надежды оправдались, воспламенил бы вдруг нашу республику и воздвиг бы непреодолимый барьер между нею и всеми другими народами. Заговорщики выполнили этот план: те же плуты, которые взывали к суверенитету народа для того, чтобы удушить Национальный конвент, ссылались на ненависть к суеверию, чтобы вызвать у нас гражданскую войну и ввести атеизм.
Чего хотели те, кто среди окружавших нас заговоров, среди затруднений, вызванных войной, в тот момент, когда еще дымились факелы гражданских раздоров, со свирепостью атаковали вдруг все культы и объявили себя пылкими апостолами небытия и фанатическими миссионерами атеизма? Каков был мотив этого большого предприятия, замышлявшегося в ночной тьме, без ведома Национального конвента, священниками, иностранцами и заговорщиками? Было ли это любовью к родине? Было ли это отвращением к фанатизму? Это было единственным средством снабдить его оружием. Было ли это желанием ускорить торжество разума? Но разум не переставали оскорблять глупым насилием, заранее согласованными сумасбродствами, чтобы сделать его внушающим отвращение; казалось, его водворили в храмы только для того, чтобы изгнать из республики.
Служили делу монархов, объединившихся в лигу "против нас, монархов, которые сами возвестили эти события и которые успешно одержали верх, возбудили против нас фанатизм народов с помощью манифестов и публичных молений. Надо видеть, с каким священным гневом г. Питт противопоставляет нам эти факты и с какой заботливостью небольшое число неподкупных людей английского парламента приписывает их нескольким презренным людям, дезавуированным и наказанным нами.
Между тем, как все эти люди выполняли свою миссию, английский народ постился, чтобы искупить грехи, оплаченные г. Питтом, а лондонские буржуа носили траур согласно католическому культу, как они носили его по королю Капету и по королеве Антуанетте
(216). (Смех и аплодисменты.)Политика министра Георга замечательна. Через своих эмиссаров он оскорблял "верховное существо" и хотел отомстить за него английскими и австрийскими штыками! Мне очень нравится благочестие королей, и я твердо верю в религиозность г. Питта. Во всяком случае ясно, что он нашел во Франции добрых друзей, так как, согласно всем расчетам человеческого благоразумия, интрига, о которой я говорю, должна была быстро зажечь пожар по всей республике и создать ей новых врагов во вне.
К счастью, гений французского народа, его неизменная страсть к свободе, ваша мудрость, насторожила честных патриотов, которых мог увлечь опасный пример лицемерных изобретателей этой махинации; наконец, сами священники, позаботившиеся открыть глаза народу на самих себя; все эти причины предупредили большую часть неприятностей, которых заговорщики от этого ожидали. От вас зависит теперь прекратить остальное и даже использовать, если возможно, саму развращенность наших врагов для обеспечения торжества принципов и свободы.
Считайтесь только с благом отечества и интересами человечества. Приветствовать надо всякое учреждение, всякую доктрину, которые утешают и возвышают души, отвергайте все те, которые стремятся опозорить ваши души, развратить их. Поощряйте, восхваляйте все благородные чувства и все великие моральные идеи, которые хотели заглушить: приближайте к себе чарами дружбы и узами добродетели людей, с которыми вас хотели разъединить. Кто вверил тебе миссию оповещать народ о том, что божества нет, о, ты, кто проникся страстью к этой бесплодной доктрине и кто никогда не проникается страстью к родине? Какую пользу ты находишь в том, чтобы убеждать человека, что над его судьбой властвует слепая сила и что она случайно поражает то преступление, то добродетель; что его душа это лишь слабое дуновение, угасающее у входа в могилу?
Разве идея его небытия внушит человеку более чистые и более возвышенные чувства, чем идея бессмертия? Разве она внушит ему больше уважения к себе подобным и к себе самому, больше преданности к родине, больше отваги не бояться тирании, больше презрения к смерти или к наслаждению? Оплакивая смерть доблестного друга, можете ли вы думать, что самая прекрасная часть его исчезла вместе с нею? Плача над гробом сына или жены, может ли вас утешить тот, кто вам скажет, что от них осталась только пыль? Несчастные, умирающие под ударами убийцы, ваш последний вздох - это призыв к вечному правосудию! Невинность на эшафоте заставляет бледнеть тирана в его колеснице победы; имела ли бы она такое превосходство, если бы могила сравняла угнетателя и угнетаемого? Несчастный софист! По какому праву ты вырываешь у невинности скипетр разума, чтобы вложить его в руки преступления, накидываешь мрачное покрывало на природу, приводишь в отчаяние несчастье, радуешь порок, печалишь добродетель, унижаешь человечество? Чем больше человек наделен чувствительностью и одаренностью, тем больше он предан идеям, возвышающим его существо, возносящим его сердце, и доктрина людей этого склада становится доктриной вселенной. Как могут эти идеи не стать истиной? Я, по крайней мере, не могу постигнуть, как могла бы природа внушить человеку вымысел более полезный, чем реальность, и если бы существование бога, если бы бессмертие души были только сном, они все же были бы самой прекрасной концепцией человеческого разума.
Мне нет нужды отметить, что здесь не идет речь об обвинении какого-либо философского взгляда, в частности, ни о том, чтобы оспаривать, будто такой-то философ может быть добродетельным, каковы бы ни были его взгляды, и даже вопреки им, силой счастливой натуры и высокого разума; речь идет только о том, чтобы рассмотреть атеизм как национальное явление, связанное с заговором против республики.
Какое значение имеют для вас, законодатели, различные гипотезы, которыми некоторые философы объясняют явления природы? Вы можете оставить все эти вопросы их вечным спорам; вы не должны смотреть на них ни как на метафизиков, ни как на теологов; в глазах законодателя все то, что полезно людям, и все то, что хорошо на практике , - это и есть правда.
Идея "верховного существа" и бессмертия души - это беспрерывный призыв к справедливости, следовательно, она социальная и республиканская. (Аплодируют.) Природа наделила человека чувством удовольствия и чувством боли, которая заставляет его бежать от вредных для него физических веществ и стремиться к тем, которые ему подходят. Общество было бы совершенным, если бы оно сумело создать в себе быстро действующий инстинкт в отношении морали, не ожидая запоздалой помощи суждения, которое заставит его делать добро и избегать зла; ведь разум каждого человека, в частности введенный в заблуждение своими страстями, часто выступает как софист в их защиту и власть человека может всегда подвергнуться нападкам его самолюбия. Таким образом то, что создает этот драгоценный инстинкт, или то, что заменяет его, то, что восполняет недостаток власти человека,- это религиозное чувство, запечатлевшее в душах идею санкции, данной предписаниям морали силой, стоящей выше человека; поэтому я не думаю, чтобы какой-либо законодатель решился когда-нибудь сделать атеизм национальным воззрением.
Мне известно, что даже среди них самые мудрые разрешили себе примешивать к истине некоторый вымысел для того ли, чтобы поразить воображение невежественных народов, или для того, чтобы сильнее привязать их к своим учреждениям. Ликург и Солон прибегали к власти оракулов и даже сам Сократ, чтобы вызвать у своих сограждан доверие к истине, почел себя обязанным убедить их в том, что она была внушена ему близким ему духом.
Вы несомненно не сделаете из этого вывод, что для просвещения людей их следует обманывать, но только то, что вы счастливы жить в век и в стране, где просвещение не оставляет вам других задач для выполнения, кроме задачи призвать людей к природе и к правде.
Вы, конечно, не разорвете священное звено, соединяющее людей с их создателем. Если эта идея господствует в народе, то было бы опасно разрушить ее. Мотивы обязанностей человека к его создателю и основы человеческой морали неизбежно связаны с этой идеей, и зачеркнуть ее - это значит деморализовать народ. Из этого же принципа вытекает и то, что нападать на установившийся культ следует всегда лишь с осторожностью и известной деликатностью из страха, что внезапное и сильное изменение его может показаться покушением на нравственность и даже отказом от честности. Впрочем, тот, кто может заменить божество в системе социальной жизни, в моих глазах является чудом гения; тот, кто, не заменяя божество, думает лишь о том, чтобы изгнать его из ума людей, кажется мне чудом глупости или развращенности.
Что дали заговорщики вместо того, что они разрушили? Ничего, разве только хаос, пустоту и насилие. Они слишком презирали народ, чтобы взять на себя труд убедить его; вместо того, чтобы просветить его, они хотели лишь раздражить его, устрашить или развратить.
Если развитые мною до сих пор принципы ошибочны, то я, по крайней мере, вместе с тем ошибаюсь в том, что все люди почитают. Обратимся к урокам истории. Заметьте, прошу вас, как люди, влиявшие на судьбы государств, решались принять ту или другую из двух противоположных систем, согласно своему личному характеру или согласно природе своих политических взглядов. Посмотрите, как Цезарь, защищая с большим искусством в римском сенате соучастников Катилины, заблуждался, отклоняясь от догмы бессмертия души. Ему казалось, что его идеи настолько способны заглушить в сердцах судей силу добродетели, что причина преступления казалась ему связанной с идеей атеизма! Цицерон, наоборот, призывал против изменников меч закона и гнев богов; умирающий Сократ беседует со своими друзьями о бессмертии души; Леонид у Фермопил, ужиная со своими товарищами по оружию в момент совершения самого героического замысла, который человеческая добродетель когда-либо породила, приглашает их на другой день на другой банкет, уже в новой жизни. От Сократа до Шометта и от Леонида до Пер Дюшена(217) далеко. (Аплодируют.) Великий человек, истинный герой слишком уважает самого себя, чтобы ему нравилась идея своего уничтожения; злодей, презренный в своих собственных глазах, отвратительный в глазах другого, чувствует, что природа не может сделать ему лучшего подарка, чем ввергнуть его в небытие. (Аплодируют.)
Катон не колебался между Эпикуром и Зеноном(218). Брут и знаменитые участники его заговора, разделявшие его опасности и его славу, также принадлежали к той возвышенной секте стоиков, которые так высоко подняли энтузиазм добродетели и которые преувеличивали только героизм. Стоицизм породил соперников Брута и Катона вплоть до ужасных веков, последовавших за потерей римлянами свободы; стоицизм спас честь человеческой природы, опозоренной пороками преемников Цезаря и в особенности терпением народов. Эпикурейская же секта несомненно отстаивала всех злодеев, притеснявших родину, и всех подлецов, которые допускали, чтобы ее притесняли; и хотя сам философ, чье имя носила эта секта, не был презираемым человеком, принципы его системы, истолкованные коррупцией, привели к таким пагубным последствиям, что уже в самой античности эту секту заклеймили названием стадо Эпикура. И поскольку во все времена сердце человека по существу своему одно и то же и тот же инстинкт или та же самая политическая система указывала людям один и тот же ход, легко применить сделанные мною замечания к настоящему моменту и даже ко времени, непосредственно предшествующему нашей революции. Стоит бросить взгляд на это время, пусть даже только для того, чтобы быть в состоянии объяснить часть явлений, происшедших с тех пор.
Уже давно просвещенные наблюдатели могли отметить некоторые симптомы нынешней революций; все важные события указывали на нее. Дела частных лиц, имеющих некоторую известность, были связаны с какой-нибудь политической интригой; известные литераторы, в силу своего влияния на общественное мнение, начинали влиять также и на дела страны; наиболее честолюбивые из них образовали своего рода коалицию, усилившую их значение. Они как будто разделились на две секты, из которых одна глупо защищала духовенство и деспотизм, наиболее же могущественной и наиболее знаменитой была секта, известная под именем энциклопедистов(219). В нее входило несколько достойных уважения человек и большее число честолюбивых шарлатанов.
Многие из ее главарей стали значительными лицами в государстве. Кому неизвестно влияние этой секты, ее политика - тот не может иметь полного представления о периоде, предшествовавшем нашей революции. Эта секта в политических вопросах никогда не ставила высоко права народа; в вопросах морали она шла дальше религиозных предрассудков. Ее корифеи иногда произносили громовые речи против деспотизма, но получали пенсию от деспотов; они иногда писали книги против двора, а иногда посвящения королям и мадригалы придворным; они были гордыми в своих писаниях и унижались в передних высокопоставленных лиц. Эта секта с большим рвением пропагандировала материалистический взгляд, который сильнее всего был принят среди великих и среди умных людей; ей в значительной части обязан тот род практической философии, который ввел эгоизм в систему, рассматривал человеческое общество как войну хитрости, успех-как правило справедливости и несправедливости, честность - как дело вкуса или благопристойности, мир - как владение ловких мошенников. Я сказал, что корифеи этой секты были честолюбцами; волнения, которые предвещали большое изменение в политическом порядке вещей, могли расширить их взгляды. Было замечено, что многие из них находились в тесных связях с домом д'0рлеанов, а английская конституция была, по их мнению, образцом политики, максимумом социального счастья.
Среди тех, кто в то время, о котором я говорю, выделился на поприще литературы и философии, один человек, благодаря своей возвышенной душе, величию своего характера, показал себя достойным быть наставником человеческого рода(220). Он откровенно нападал на тиранию; он с энтузиазмом говорил о божестве; его мужественное и честное красноречие рисовало пламенными чертами чары добродетели и защищало приносящие утешения догмы, которые разум дает как оплот человеческому сердцу. Чистота его доктрины, которую он черпал в природе и в глубокой ненависти к пороку, так же как и его непобедимое презрение к интригующим софистам, узурпировавшим имя философов, навлекло на него ненависть и преследование его соперников и лживых друзей. Ах! если бы он был свидетелем этой революции, предтечей которой он является и которая перенесла его останки в Пантеон, может ли кто-нибудь сомневаться в том, что его благородная душа с восторгом приняла бы дело справедливости и равенства? Но что же сделали для революции его подлые противники? Они боролись против нее с того времени, когда они устрашились, как бы она не подняла народ над суетностью частной жизни; одни использовали свой ум для того, чтобы подделывать республиканские принципы и извращать общественное мнение, они проституировались в заговорщических кликах и в особенности в орлеанской партии; другие укрылись в трусливом нейтралитете. Вообще литераторы опозорились в этой революции, и к вечному стыду ума, разум народа взял на себя все издержки революции.
Мелкие и пустые люди, краснейте, если это возможно для вас! Чудеса, обессмертившие эту историческую эпоху человечества, были произведены без вас и помимо вас; здравый смысл без интриги и гений без образования вознесли Францию на такую ступень высоты, которая пугает вашу низость и убивает вашу ничтожность! Какой-нибудь ремесленник показал себя способным понимать права человека, в то время как какой-нибудь сочинитель книг, почти республиканец в 1788 г., глупо защищал дело монархов в 1793 г.; какой-нибудь земледелец распространял философские знания в деревнях, в то время как академик Кондорсе, когда-то бывший, по словам литераторов, великим геометром, а по словам геометров - великим литератором, а с тех пор робкий заговорщик, презираемый всеми партиями, беспрерывно старался очернить революцию в груде своих коварных и продажных рапсодий.
Вы, несомненно, были уже поражены тем, с какой нежностью столько людей, изменивших своей родине, принимали зловещие взгляды, с которыми я борюсь. Сколько любопытных сопоставлений могут еще представиться нашим умам! Мы слышали, кто мог бы поверить такому крайнему бесстыдству! Мы слышали, что в одном народном обществе предатель Гаде доносил на одного гражданина за то, что тот произнес слово "провидение"! Несколько позднее мы слышали, как Эбер обвинял другого гражданина за то, что тот писал против атеизма! Не Верньо ли и Жансонне в вашем присутствии и даже с вашей трибуны с горячностью разглагольствовали о том, что надо извлечь из преамбулы конституции слова "верховное существо", которые вы внесли в нее? Дантон улыбался от жалости при словах добродетель, слава, процветание; Дантон, чьей системой было унизить то, что может возвысить душу; Дантон, остававшийся равнодушным и глухим во время больших опасностей, угрожавших свободе, после говорил с горячностью в пользу той же свободы. Откуда это исключительное согласие в принципах между столькими людьми, кажущимися столь разъединенными? Можно ли это приписать просто старанию дезертиров народного дела скрыть свое отступничество пылким рвением против того, что они называют религиозными предрассудками, как будто они хотели бы компенсировать свою снисходительность к аристократии и тирании войной, которую они объявили божеству?
Нет, поведение этих коварных личностей несомненно исходит из более глубоких политических взглядов: они чувствовали, что для уничтожения свободы надо было благоприятствовать всеми средствами тому, что оправдывает эгоизм, сушит сердце и стирает представление о прекрасной морали, являющейся единственным правилом, по которому общественный разум судит защитников и врагов человечества. Они с восторгом принимают систему, смешивающую судьбы добрых и злых и оставляющую между ними только различие в неопределенных благодеяниях судьбы и считающую арбитром между ними право более сильного или более хитрого.
Вы стремитесь совсем к другой цели; вы, следовательно, будете проводить противоположную политику. Не боимся ли мы возбудить фанатизм и принести пользу аристократии? Нет, если мы примем то решение, на какое указывает нам мудрость, нам легко будет избегнуть этой опасности.
Враги народа, кто бы вы ни были, никогда Национальный конвент не станет благоприятствовать вашей развращенности! Аристократы, под каким бы покровом вы ни скрыли теперь свой внешний вид, напрасно стали бы вы пытаться одержать верх над нашей критикой творцов преступных козней, имеющих целью обвинить искренних патриотов, которых только ненависть к фанатизму могла увлечь на совершение опрометчивых поступков! Вы не имеете права обвинять; среди несчастий, вызванных кликами, национальное правосудие сумеет распознать ошибки заговоров; оно верной рукой схватит всех развращенных интриганов и не поразит ни одного честного человека.
Фанатики, не надейтесь на нас! Призвать людей к культу "верховного существа" - это значит нанести смертельный удар фанатизму. Все вымыслы исчезают перед истиной, а все безумства падают перед разумом. Без принуждения, без преследования все секты должны сами по себе смешаться во всемирной религии природы. (Аплодируют.)
Мы советуем вам, следовательно, сохранить принципы, которые вы высказывали до сих пор. Пусть для торжества разума соблюдается свобода культов; но пусть она не нарушает общественный порядок и не становится средством для заговора. Если контрреволюционное недоброжелательство будет скрываться под этим предлогом, откажитесь от него и опирайтесь на мощь принципов и на силу вещей.
Священники честолюбцы, не ждите же, чтобы мы старались восстановить вашу власть! Такое предприятие было бы даже выше наших сил! (Аплодируют.) Вы сами убили себя, а к духовной жизни можно вернуться только через физическое существование.
И к тому же, что общего между священниками и богом? Священники для морали то же, что шарлатаны для медицины. (Новые аплодисменты.) Как отличается бог природы от бога священников! (Продолжительные аплодисменты.) Я не знаю ничего более схожего с атеизмом, чем религии, которые они создали; по мере искажения "верховного существа", они уничтожили его в самих себя. То они делали его огненным шаром, то быком, то деревом, то человеком, то королем. Священники создали бога по своему образу; они сделали его ревнивым, капризным, алчным, жестоким, беспощадным. Они относились к нему, как когда-то майордомы(*) относились к потомкам Хлодвига(221), чтобы царствовать под его именем и занимать его место. Священники водворили бога на небо, как во дворец, и призвали его на землю только для того, чтобы просить у него в свою пользу десятину богатства, почести, удовольствия и власть. (Горячие аплодисменты.) Истинным священником "верховного существа" является природа; его храмом - вселенная, его культом - добродетель, его праздниками - радость великого народа, собравшегося перед ним для того, чтобы завязать сладостные узы всемирного братства и выразить ему признательность чувствительных и чистых сердец.
Священники, на каком основании вы утверждаете свою миссию? Были вы более справедливы, более скромны, большими друзьями правды, чем другие люди? Любили вы равенство, защищали права народов, ненавидели деспотизм, повергли тиранию? Вы сказали королям: "Вы подобие бога на земле; ваша власть дана вам только от бога"; и короли вам ответили: "Да, мы действительно посланцы бога; объединимся для раздела добычи и обожания нас смертными". Скипетр и кадило составили заговор для того, чтобы опорочить небо и захватить землю. (Аплодисменты.)
Оставим священников и вернемся к божеству. (Аплодисменты.) Свяжем мораль с вечными и священными основами; внушим человеку то религиозное почтение к человеку, то глубокое чувство своего долга, которое является единственной гарантией социального счастья; взрастим это чувство во всех наших учреждениях. Пусть в особенности народное воспитание будет направлено к этой цели; вы, несомненно, придадите ему характер, подобный природе нашего правительства и возвышенности судеб нашей республики; вы почувствуете необходимость сделать его общим и равным для всех французов. Дело в том, чтобы не создавать больше господ, а - граждан; родина одна имеет право воспитывать своих детей; она не может доверять их ни семейной гордости, ни предрассудкам частных лиц, являющимся постоянной пищей аристократии и домашнего федерализма, ограничивающего души, изолируя их и уничтожая вместе с равенством все основы социального порядка. Но этот важный предмет не относится к настоящей дискуссии.
Однако существует такого рода установление, которое должно рассматриваться как существенная часть общественного воспитания и которое неизбежно относится к предмету этого доклада; я хочу говорить, о национальных праздниках.
Соберите людей; вы сделаете их лучшими, потому что собравшиеся люди будут стремиться нравиться друг другу и они смогут добиться этого только тогда, когда своими действиями вызовут уважение к себе. Пусть они соберутся по важному моральному и политическому поводу и вместе с удовольствием в их сердце возникнет любовь к честным делам, ведь люди встречаются не без удовольствия.
Человек- это самый важный объект природы и самым великолепным зрелищем является зрелище собравшегося народа. Мы всегда с энтузиазмом говорим о национальных праздниках в Греции; между тем предметом этих праздников были только игры, где блистала сила тела, ловкость или самое большее - талант поэтов и ораторов. Но это была Греция; это было зрелище большее, чем игры, это были сами зрители, это был народ победитель Азии, республиканские добродетели которого были иногда выше человечества; там видели великих людей, спасших и прославивших родину; отцы показывали своим сыновьям Мильтиада, Аристида, Эпаминондоса, Тимолеона(222), одно лишь присутствие которых было живым уроком благородства, справедливости и патриотизма. (Аплодисменты.)
Как легко было бы французскому народу придать нашим собраниям более обширную и более важного характера цель! Система праздников, само собой понятно, служила одновременно созданию самых сладких уз братства и самым могущественным средством возрождения.
Пусть у вас будут общие и более торжественные праздники для всей республики; пусть у вас будут отдельные праздники и для каждой местности и пусть они будут днями отдыха и заменили бы собой то, что в силу обстоятельств было уничтожено.
Пусть все эти праздники возбудят благородные чувства, составляющие привлекательность и украшение человеческой жизни: энтузиазм к свободе, любовь к родине, уважение к законам. Пусть память о тиранах и изменниках будет там предана проклятию; пусть память о героях свободы, о благодетелях человечества получит там справедливую дань благодарности общества. Пусть эти праздники черпают свой интерес и даже свои названия в бессмертных событиях нашей революции и в самых священных и самых дорогих человеческому сердцу предметах. Пусть они будут украшены и отмечены соответствующими их предмету эмблемами; привлечем к нашим праздникам природу и все добродетели. Пусть они все празднуются под покровительством "верховного существа", пусть они будут ему посвящены, пусть они открываются и заканчиваются выражением почитания его могущества и его доброты!
Ты, высочайшая Свобода, дашь свое святое имя одному из самых прекрасных праздников, о, ты дочь природы! Мать счастья и славы! Ты одна законная государыня мира, преступно лишенная трона; ты, кому французский народ отдал свою власть и взамен дает тебе родину и нравственность! Ты разделишь наши жертвы с твоим спутником тихим и святым Равенством! (Аплодисменты.) Мы будем чествовать человечество, униженное и попираемое ногами врагов французской республики. Человечество! Прекрасен будет тот день, когда мы будем праздновать праздник человеческого рода. Это будет братский и священный банкет, на который после победы французский народ пригласит огромную семью, честь и незыблемые права которой он защищает. Мы будем также чествовать всех великих людей, какого бы времени и какой бы страны они ни были, тех, кто освободил свою страну от гнета тиранов и мудрыми законами учредил свободу. Вы не будете забыты, знаменитые мученики французской республики! Вы не будете забыты, герои, погибшие в борьбе за нее! Кто может забыть героев моей родины!.. Франция им обязана своей свободой; вселенная им обязана своей свободой; пусть же вселенная, наслаждаясь ее благодеяниями, скорей воспевает ее славу! Сколько героических черт, проявленных в великих деяниях, свобода как бы расточала среди нас! Сколько имен, достойных быть записанными в летопись истории, остаются погребенными в безвестности! Но неизвестные и почитаемые, если вы избежите известности, то не избежите нашей нежной благодарности!
Пусть трепещут все вооружившиеся против свободы тираны, если они еще существуют! Пусть они трепещут в тот день, когда французы придут на ваши могилы поклясться следовать вашему примеру! Юные французы, слышите ли вы бессмертного Барра(223), который из Пантеона призывает вас к славе! Приходите положить цветы на его священную могилу! (Юные ученики родины, находившиеся в зале Собрания, воскликнули с большим энтузиазмом: "Да здравствует республика!") Барра, дитя герой, ты кормил свою мать и ты умер за свою родину! Барра, ты уже получил награду за свой героизм: родина устроила твою мать; подавив все преступные клики, торжествующая родина подымется на развалинах пороков и тронов. О Барра! ты не нашел для себя образцов в античности, но ты нашел среди нас соперников твоей доблести!
По какой фатальности или же по какой неблагодарности забыли героя еще более юного и достойного, чтобы потомки оказали ему почести?(224) Мятежные марсельцы, собравшись на берегах Дюранс, хотели перейти реку и перебить слабых и безоружных патриотов этих несчастных местностей. Немногочисленная толпа республиканцев, собравшаяся на другом берегу, не видела иного средства как перерезать трос понтонов, находившихся во власти их врагов; но пуститься в такое предприятие в присутствии многочисленных батальонов на другом берегу и находящихся на расстоянии ружейного выстрела, казалось химерическим предприятием даже наиболее смелым. Вдруг ребенок тринадцати лет бросился к топору, схватил его, помчался по берегу реки и со всей силой ударил по тросу. На него обрушилось несколько ружейных залпов, но он продолжал еще сильнее рубить, наконец он получил смертельный удар, он вскричал: "Я умираю, мне все равно, это за свободу!" Он падает, он мертв!.. (Продолжительные аплодисменты.) Ребенок, достойный уважения, как гордится родина тем, что она дала тебе жизнь! С какой гордостью Греция и Рим почитали бы твою память, если бы они произвели такого героя, как ты!
Граждане, понесем торжественно его пепел в храм Славы; пусть республика в трауре омоет его горькими слезами! Нет, не будем оплакивать его; будем подражать ему, отомстим за него гибелью всех врагов нашей республики!
Все добродетели спорят за право присутствовать на праздниках. Учредим праздники славы, не той, которая опустошает и угнетает мир, но той, которая освобождает его, которая просвещает и утешает его, той, которая после отечества является главным кумиром благородных сердец. Учредим более трогательный праздник, праздник несчастья. Рабы обожают богатство и власть; мы уважаем несчастье, несчастье, которого человечество не может полностью изгнать с земли, но которое оно утешает и облегчает с почетом! Божественная дружба, ты тоже получишь эти знаки уважения, о, ты, некогда объединявшая героев и мудрецов! Ты, умножавшая силы друзей родины, и которую злые люди, связанные между собой преступлением, знали лишь как наглое притворство! Ты снова найдешь у французских республиканцев твою мощь и твои алтари. (Аплодируют.)
Почему бы нам не оказать тех же почестей целомудренной и благородной любви, супружеской верности, отцовской нежности, сыновнему почитанию? Наши праздники, нет сомнения, будут интересны и ярки. Вы будете присутствовать на них, храбрые защитники родины, вас будут украшать ваши славные шрамы. Вы будете присутствовать на них, почтенные старцы; счастье, подготовленное вашему потомству, должно утешать вас за вашу долгую жизнь, прошедшую под игом деспотизма! Вы будете на них, юные ученики родины, вы растете для того, чтобы расширить нашу славу и собрать плоды наших трудов!
Вы будете на них, юные гражданки, которым победа должна скоро возвратить братьев и возлюбленных, достойных вас! Вы будете там, матери семейств, мужья и сыновья которых передают республике трофеи вместе с обломками тронов! О, французские женщины! бережно храните свободу, купленную ценой их крови. Пользуйтесь своей властью и распространяйте власть республиканской добродетели! О, французские женщины! Вы достойны любви и уважения земли. Зачем вам надо завидовать женщинам Спарты? Как они, вы дали жизнь героям, как они, вы самозабвенно посвятили их родине! (Аплодируют.)
Горе тому, кто стремится заглушить этот возвышенный энтузиазм и при помощи приводящих в уныние доктрин подавить моральный инстинкт народа, являющийся основой всех великих деяний! Вы, представители народа, должны дать восторжествовать истинам, которые мы сейчас развили. Не бойтесь безумных воплей надменного невежества или лицемерной развращенности! Какова же была окружавшая нас порочность, если нам нужна была смелость, чтобы заявить о ней? Смогут ли наши потомки поверить, что побежденные клики были до такой степени наглы, что обвиняли нас в модерантизме, а аристократия обвиняла нас в том, что мы вызвали идею божества и морали? Поверят ли они, что осмелились говорить даже в этом Собрании, что этим путем мы отодвинули человеческий разум на несколько столетий назад? Они ссылаются на разум, эти Чудовища, святотатственно отточившие против вас свои кинжалы!
Все защитники ваших принципов и вашего достоинства безусловно должны также быть предметом их ярости. Не будем удивляться, если все злодеи, объединившиеся против вас, как будто хотят приготовить нам яд, но до того, как мы его выпьем, мы спасем родину. (Аплодируют.) Корабль, несущий судьбу республики, не предназначен терпеть крушение. Он плывет под вашей охраной, и бури будут вынуждены щадить его. (Новые аплодисменты.)
Опирайтесь спокойно на незыблемые основы справедливости и возбуждайте политическую нравственность; громите виновных и бейте ваших врагов! Кто тот наглец, который ползал у ног короля, а теперь осмеливается оскорблять его величество французский народ в лице его представителей? Прикажите победить, но главное потопите порок в небытие! Врагами республики являются все развращенные люди. (Аплодируют.) Патриот - это не кто иной, как человек честный и благородный во всем значении этого названия. (Аплодируют.) Мало уничтожить королей; надо заставить все народы уважать характер французского народа. Напрасно мы понесли бы на край света славу нашего оружия, если всякого рода страсти безнаказанно раздирают грудь родины. Остережемся даже от опьянения успехами. Будем ужасны в наших неудачах, скромны в наших победах (аплодируют), и утвердим среди нас с помощью мудрости и морали мир и счастье! Такова истинная цель наших трудов; такова самая героическая и самая трудная задача. Мы рассчитываем способствовать достижению этой цели, предлагая вам следующий декрет (продолжительные и повторяющиеся аплодисменты).
Статья 1. Французский народ признает существование "верховного существа" и бессмертие души.
2. Он признает, что культом, достойным "верховного существа", является выполнение обязанностей человека.
3. Он считает одной из первых своих обязанностей ненавидеть недобросовестность и тиранию, карать тиранов и предателей, помогать несчастным, уважать слабых, защищать угнетенных, делать другим какое только можешь добро, не быть несправедливым ни к кому.
4. Будут учреждены праздники, напоминающие человеку о божестве и о достоинстве его существа.
5. Они будут называться по названиям славных событий нашей революции, по названиям самых дорогих и полезных человеку добродетелей, величайших благодеяний природы.
6. Французская республика ежегодно будет праздновать праздники 14 июля 1789 г., 10 августа 1792 г., 21 января 1793 г., 31 мая 1793 г.
(225)7. Она будет праздновать каждую декаду праздники, перечень которых следует:
"Верховному существу" и природе.-Человеческому роду.-Французскому народу.- Благодетелям человечества.- Мученикам свободы.- Свободе и равенству.- Республике.- Всемирной свободе.- Любви к родине.- Ненависти к тиранам и изменникам.- Истине.- Справедливости.- Воздержанности.- Смелости.- Добросовестности.- Героизму.- Бескорыстию.- Стоицизму.- Любви.- Супружеской верности.- Отцовской любви.- Материнской нежности.- Сыновнему почитанию.- Детству.- Юности.- Зрелому возрасту.- Старости.- Несчастию.- Сельскому хозяйству.- Индустрии.- Нашим предкам.- Потомкам.- Счастью.
8. Комитетам общественного спасения и народного образования поручается представить план организации этих праздников.
9. Национальный конвент призывает всех талантливых людей, достойных служить делу человечества, к чести оказания помощи в устройстве праздников гимнами и гражданскими песнями и всеми средствами, которые могут сделать их более прекрасными и полезными.
10. Комитет общественного спасения отличит работы, которые он сочтет способными выполнить эти цели, и вознаградит их авторов.
11. Свобода культов сохраняется, соответственно декрету от 18 фримера.
12. Всякое собрание аристократии и противоречащее общественному порядку будет пресечено.
13. В случае беспорядков, причиной или мотивом которых будет какой-либо культ, то те, кто вызовут их фанатическими ли проповедями или контрреволюционными инсинуациями, те, кто вызовут их несправедливыми и беспричинными насилиями, также будут наказаны по всей Строгости закона.
14. Будет сделан особый доклад о деталях, касающихся настоящего декрета. .
15. Следующего 2 прериаля будет праздноваться праздник в честь "верховного существа".
ВТОРАЯ РЕЧЬ НА ПРАЗДНЕСТВЕ "ВЕРХОВНОГО СУЩЕСТВА"
(228).8 июня 1794 г. - 20 прериаля II года республики
Уничтожено чудовище, которое монархи забросили во Францию! Да исчезнут вместе с ним все преступления и все несчастья мира! Вооруженные, то кинжалами фанатизма, то ядом атеизма, монархи составляют заговоры с целью убить человечество. Если им не удается с помощью суеверия исказить божество, чтобы привлечь его к их преступлениям, они стараются изгнать его с земли и самим царить вместе с преступлением.
Народ, не страшись больше их кощунственных заговоров; они не могут больше оторвать мир от творца его, как убить угрызение совести в своих сердцах! Несчастные, подымите свои удрученные головы, вы еще можете безнаказанно поднять глаза к небу! Герои отечества, ваша благородная преданность, это не блестящее безрассудство; если сателлиты тирании могут убить вас, они не в состоянии уничтожить вас полностью! Человек, кто бы ты ни был, ты можешь иметь высокое представление о самом себе, ты можешь связать свою мимолетную жизнь с самим богом и с бессмертием! Да пусть же природа воспрянет во всем своем блеске, а мудрость во всей своей власти! "Верховное существо" не исчезло.
Наши преступные враги больше всего хотели бы изгнать из республики мудрость: только от мудрости зависит утвердить процветание государств; она должна обеспечить нам плоды нашей смелости. Приобщим же ее ко всем нашим делам! Будем серьезны и скромны в наших суждениях как люди, которые договариваются об интересах мира; будем пылки и упорны в нашем гневе против тиранов заговорщиков; будем непоколебимы в опасностях, терпеливы в труде, ужасны в неудачах, скромны и бдительны в успехах. Будем великодушны к добрым, сочувствующими к несчастным, безжалостны к злым, справедливыми ко всем; не будем надеяться на полное процветание и на победы без препятствий, ни на все то, что зависит от судьбы или от развращенности другого. Положимся только на нашу стойкость и нашу доблесть, единственные, но верные гарантии нашей независимости; истребим нечестивую лигу монархов скорее величием нашего характера, чем силой нашего оружия.
Французы, вы боретесь с монархами; вы, следовательно, достойны чтить божество! Существо существ, творец природы, взывая к тебе, тебя оскорбляют и отупевший раб, низкий приспешник деспотизма, и вероломный, жестокий аристократ, но защитники свободы могут доверчиво отдаться твоему отцовскому сердцу!
Существо существ, нам не надо обращать к тебе несправедливые мольбы: ты знаешь создания, вышедшие из рук твоих: их нужды не ускользают от твоих взоров, так же как и их тайные мысли. Ненависть к недобросовестности и к тирании горит в наших сердцах вместе с любовью к справедливости и к родине; наша кровь льется за дело человечества: вот наша молитва, вот наши жертвы, вот культ, который мы тебе предлагаем!
О ЗАКОНЕ 22 ПРЕРИАЛЯ.
Речь в Конвенте 10 июня 1794 г. - 22 прериаля II года республики
(229)Нет более щекотливого обстоятельства, более затруднительного положения, в которые хотят поставить защитников свободы, чем заставлять их скрывать истину. Я хочу сказать, следовательно, что, хотя бесспорно каждый свободен требовать отсрочки, даже если эта просьба прикрывается особыми мотивами, однако очевидно, что отсрочка закона помешает спасению родины.
В республике решительно высказываются два мнения, граждане: одно мнение склоняется к суровому и неизбежному наказанию преступлений, совершенных против свободы, это мнение тех, кто устрашен преступным упорством, с каким стремятся оживить старые заговоры и изобрести новые, вследствие того, что представители народа прилагают усилия подавить их.
Другое мнение - это подлое и преступное мнение аристократии, которая с самого начала революции не переставала требовать прямо или косвенно амнистию для заговорщиков и врагов родины.
Два месяца тому назад вы требовали от Комитета общественного спасения более детального закона, чем тот, который он вам представил сегодня. Два месяца Национальный конвент находится под мечом убийц и в тот момент, когда свобода добивается, по-видимому, блестящего триумфа, враги отечества составляют еще более дерзкие заговоры. В течение двух месяцев Революционный трибунал заявляет вам о помехах, которые останавливают движение национального правосудия. Вся республика заявляет вам о новых заговорах и о бесчисленном множестве иностранных агентов, наводняющих страну. В этих обстоятельствах Комитет общественного спасения представляет вам проект закона, чтение которого вы заслушали. Изучите этот закон и с первого взгляда вы увидите, что он не содержит какого-либо постановления, которое заранее не было бы принято всеми друзьями свободы, что в нем нет ни одной статьи, которая не была бы основана на справедливости и разуме и что каждая из его частей составлена на благо патриотов и на страх аристократии, составляющей заговоры против свободы.
Кроме того, все знают, что в каждом своем заседании Революционный трибунал теряет несколько часов, не имея возможности выполнить свои функции, потому что в нем отсутствует нужное число присяжных. Мы предлагаем вам увеличить число их; мы предлагаем вам исправить две-три ошибки, допущенные при учреждении этого Трибунала, о которых заявляют со всех сторон; а нас останавливают отсрочкой закона! Я считаю, что здесь нет никого, кто не был бы в состоянии высказаться по этому закону, как и по всем другим важнейшим законам, с энтузиазмом принятым Национальным конвентом. Почему я привожу эти размышления?
Для того ли, чтобы помешать отсрочке закона? Нет. Я хотел только сказать чистую правду, предупредить Конвент об угрожающих ему опасностях. Будьте уверены, граждане, что там, где устанавливается демаркационная линия, где проявляется раскол, там есть что-то, имеющее отношение к борьбе за спасение родины. Было бы неестественно, если бы люди, одинаково испытывающие любовь к общественному благу, были разъединены между собой. (Аплодируют.) Было бы неестественно, чтобы против правительства, преданного спасению родины, поднялась какая-то коалиция. Граждане, вас хотят разъединить. ("Нет! Нет! - вскричали со всех сторон, -нас не разъединят".)
Граждане, вас хотят устрашить. И что же! Пусть вспомнят, что это мы защитили часть этого Собрания от кинжалов, которые точили против вас злодеи и притворно усердствующие люди. Мы отдаем себя в руки отдельных убийц для того, чтобы преследовать убийц всего общества. Мы хотели бы лучше умереть, лишь бы Конвент и родина были спасены. (Горячие аплодисменты.) Мы презираем предательские инсинуации, которыми хотели бы обвинить крайнюю суровость мер, предписываемых общественными интересами. Эта суровость страшна только заговорщикам, только врагам свободы и человечества. (Аплодисменты.)Бурдон (из Уазы). В происходящей дискуссии есть один пункт, который объединит всех. В своей речи Робеспьер нам сказал, что не хватает присяжных. И что же! Так как никто из нас не хочет замедлить ход национального правосудия, ни подвергнуть опасности общественную свободу, примем только часть сделанных предложений, а именно - список лиц, который нам представляет Комитет для пополнения числа судей и присяжных, и отсрочим все остальное.
Робеспьер. Я требую, чтобы проект был обсужден по статьям и в данном заседании. Я мотивирую свое требование одним словом. Прежде всего этот закон не менее ясный и не более сложный, чем другие законы, которые Комитет уже представил вам для спасения отечества. Кроме того я хочу отметить, что уже с давних пор Национальный конвент обсуждает законы и сразу же декретирует их, потому что с давних пор большинство его находится в очевидном согласии по поводу того, что касается общественного блага. (Горячие аплодисменты.) Я сказал бы, что требование отсрочки судьбы республики в данный момент неестественно, что, когда мы глубоко постигаем опасности, угрожающие родине и ее защитникам, где бы они ни находились, какой бы пост они ни занимали, мы более склонны нанести быстрые удары своим врагам, чем проявлять медлительность, являющуюся отсрочкой для аристократии, использующей ее для развращения общественного мнения и создания новых заговоров.
Ошибочно думать, что у честных патриотов слитком много сил, чтобы противостоять усилиям европейских тиранов и их презренных агентов, ярость которых выражается в клевете и преступлениях, постоянно извергаемых ими на это Собрание. Они не дадут вам покоя, не избавят вас ни от плутовства, ни от кощунственных заговоров до тех пор, пока
они не перестанут существовать. Тот, кто пылает любовью к родине, с восторгом примет средства, какими можно добраться до ее врагов и поразить их.Я требую, чтобы, не останавливаясь на предложении об отсрочке закона, Конвент обсуждал до девяти часов вечера, если это надо, проект предложенного ему закона. (Горячие аплодисменты.)
(Предложение Робеспьера декретируется.)
О ЗАКОНЕ 22 ПРЕРИАЛЯ.
Речь в Конвенте 11 июня 1794 г.-25 прериаля II года республики
(230)Речь, которую вы выслушали, доказывает, что необходимо дать более обширные и более ясные объяснения тому, что сказал Кутон. Если мы приобрели право посвятить себя родине не напрасно, то настал момент использовать это право.
Эти выступления нельзя оправдать ни беспрестанными и возможно ранее согласованными сокращениями законов, ни речами, которые, под видом согласия и патриотизма, способствуют всегда системе разъединения национального представительства, системе, действие которой то прекращается, то снова возобновляется. Все, что сказал Кутон, полностью остается в силе и прекрасно доказано, что оснований на сделанные жалобы не было.
Граждане, разве в этот момент, когда еще сочатся раны, нанесенные морали общества Шабо, Эберами, Дантонами, Лакруа, надо было требовать того, что мы считаем развращением нравов общества? И кто так быстро забыл их преступления? Кто не видит, что их система осталась организованной? Кто не знает, что Конвенту нужна вся его мудрость, вся его энергия для того, чтобы выкорчевать слишком глубокие корни, которые оставила коррупция, для того, чтобы исправить причиненное ею зло, и для того, чтобы распознать и поразить тех, кто его распространяет и кто слишком долго был безнаказанным.
Что касается другого предложения, того, которое было внесено вчера, то если рассмотреть его изолированно, оно может показаться лишь абсурдным; но его надо присоединить ко всему тому, что говорится и что делается ежедневно. Целью этого предложения было заставить поверить, что внесенный Комитетом проект закона покушался на права Национального представительства, то, что явно неверно.
Предыдущий оратор стремился и дискуссии отделить Комитет от Горы. Конвент, Гора, Комитет - это все одно и то же. (Горячие аплодисменты.) Представитель народа, искрение любящий свободу, представитель народа, полный решимости умереть за родину - принадлежит к Горе. (Снова раздаются аплодисменты, члены Конвента встают в знак присоединения к сказанному и в знак преданности.)
Граждане, когда вожаки кощунственной клики, эти Бриссо, Верньо, Жансонне, Гаде и другие злодеи, имена которых французский народ всегда произносит с ужасом, встали во главе части этого высочайшего Собрания, когда им удалось интригами обмануть его насчет людей, а следовательно и насчет дел, это несомненно было моментом, когда часть Конвента, осведомленная об этих губительных для свободы маневрах, употребила усилия в борьбе с ними и для разоблачения их. И тогда имя Горы, которое служило им убежищем среди этой бури, стало священным, потому что оно указывало на часть
представителей народа, боровшейся с заблуждением.Но с того момента, когда интриги раскрыты, с того момента, когда злодеи, которые плели козни, пали под мечом закона, когда честность, справедливость, нравственность были поставлены в порядок дня, с того момента, когда каждый член этого Собрания хочет посвятить себя родине, в Конвенте могут быть только две партии - добрые и злые, патриоты и лицемерные контрреволюционеры. (Аплодируют.)
Я тем более могу провозгласить эту истину, потому что никто не может обвинить меня в пристрастности; ибо кто был первым объектом заблуждения. о котором я говорю? И кто был бы первой жертвой клеветы и преследования, если бы не счастливый случай революции? Осмелюсь сказать, что это был я. Нет, я ошибаюсь, это был не я, это был обманчивый призрак, который представляли вместо меня заблуждающейся части наших коллег, Франции, вселенной.
Если я вообще имею право так говорить Конвенту, я думаю, что имею также право обратиться к знаменитой Горе, для которой я несомненно не чужой. Я думаю, что это почтение, идущее от моего сердца, стоит того, которое исходит из уст кого-либо другого.
Да, монтаньяры, вы всегда будете оплотом свободы общества; но у вас нет ничего общего с интриганами и развращенными людьми, кто бы они ни были. Если они стараются обмануть вас, если они претендуют отождествляться с вами, они все равно остаются чуждыми вашим принципам. Гора это не что иное как высоты патриотизма: монтаньяр это не кто иной как чистый, благоразумный и благородный патриот. Мы оскорбили бы родину, мы
убили бы народ, если бы допустили, чтобы несколько интриганов, более презренных чем другие, потому что они более лицемерны, пытались увлечь часть Горы и стали бы главарями какой-нибудь партии.Бурдон (из Уазы
). В мои намерения никогда не входило сделаться главой какой-либо партии.Робеспьер. Было бы ужасным позором, если бы некоторые из наших коллег, введенные в заблуждение клеветой на наши намерения и на цель наших трудов...
Бурдон (из Уазы). Я требую доказательств того, что высказывают; достаточно ясно сказано, что я был злодеем...
Робеспьер. Во имя родины я прошу сохранить за мною слово. Я не называл Бурдона. Горе тому, кто сам себя называет!
Бурдон (из Уазы). Я вызываю Робеспьера доказать...
Робеспьер. Но, если: он хочет узнать себя в общем портрете, который долг заставил меня нарисовать, то не в моей власти помешать ему в этом. Да, Гора чиста, она благородна и интриганы не принадлежат к Горе.
(Голос: назовите их.) Когда надо будет, я их назову. В каждую минуту дня, даже в каждую минуту ночи интриганы пытаются ловко внушать умам честных людей, сидящих на Горе, лживые идеи, ужасную клевету. Есть чистые и уважаемые люди, перед которыми интриганы каждый момент тщетно употребляют те же ухищрения, которыми эти Бриссо, Шабо, Дантоны и все другие ловкие вожаки клики иностранцев хотели связать весь Национальный конвент.Например, когда приходится из общих соображений общественного порядка вызывать из департаментов представителей народа, находящихся там в миссии, в чем не было ничего оскорбительного для них, интриганы начинали большими дозами лить в их сердца яд клеветы, возбуждать их самолюбие. Находились слабые люди, легко воспринимающие любую, пущенную в ход, клевету, и их превращают во врагов правительства, созданного Национальным конвентом. Если есть такие, которые вспоминают о старых мерах, принятых против свободы, кто держится за побежденную партию, этих-то, в особенности, будут стремиться захватить. Как только сформируется партия, вы увидите, как к ней непременно примкнут все интриганы республики, все, какие есть, мошенники и пропащих люди. Надо еще раз сказать вам, что достаточно одному человеку проявить принципы, противоположные принципам Конвента, чтобы все враги свободы присоединились к нему.
Впрочем, эти интриганы стремятся скрыть свои планы, они отрекаются от своих слов, если их попытки терпят неудачу, и стремятся скрыть свои поступки лицемерными протестами, выражающими уважение и преданность к Национальному конвенту и Комитету общественного спасения. Вскоре после этого они неуклонно следуют своему плану а все так же стремятся увеличить снежный ком, который они лепят, а если этот ком спускается с вершины Горы, то он будет еще быстрее увеличиваться.
Надо добавить здесь еще одну черту, доказывающую, что все сказанное нами не химера и не вымысел. Третьего дня, после того как вы приняли закон, который позаботились сделать подозрительным несколько членов и против которого замышляли те, кто противится всему, что укрепляет свободу, нашлись и такие, кто не смог скрыть своего недовольства. Они захотели устроить скандал, вызвать движение для того, чтобы разбить силы правительства, отняв у него общественное доверие. По выходе из этого помещения они встретили патриотов, среди которых были курьеры правительства; сочли случаи благоприятным, их стали оскорблять. "Что вы тут делаете, мерзавцы? - сказали им. - Представитель, я вас не оскорбляю, я патриот. - Ты мошенник, ты шпион Комитета общественного спасения и Комитета общественной безопасности; у них под началом двадцать тысяч шпионов, окружающих нас. - Представитель, я не могу защищаться против вас, но я такой же патриот, как и вы". - В ответ его начали бить. Триста свидетелей могут подтвердить это.
Доказано, следовательно, что еще стремятся унизить Национальный конвент, что хотят какой угодно ценой возмутить его. Если бы патриоты, на которых нападают, стали защищаться, вы чувствуете, что не преминули бы обострить это дело. На следующий день сказали бы, что представители народа были оскорблены людьми, связанными с Комитетом общественного спасения и, быть может, эти обвинения, поддержанные криками, были бы услышаны. Вот что произошло. И вы не должны удивляться этому, если вы вспомните странные речи, произнесенные некоторыми членами, которые, выйдя отсюда, публично заявляли, по примеру Лакруа, о том, что одна лишь мысль о национальном правосудии внушает им страх.
Кто сказал тем, на кого я указываю, что Комитет общественного спасения имеет намерение напасть на них? Кто сказал им, что против них есть доказательства? Разве Комитет угрожал им?
Разве Комитет при каких-либо обстоятельствах высказывал неуважение к членам Конвента? Если бы вы все знали, граждане, вы бы знали, что скорее имеют право обвинить нас в слабости. Когда нравы станут чище, любовь к родине более пылкой, общественные обвинители поднимутся против нас и обвинят нас в том, что мы не проявили твердости по отношению к врагам родины.
Вам следует вашей энергией поддержать нашу смелость и оживить наше рвение. Те, кто стремятся отвлечь нас от наших трудных работ бесконечными кознями, направленными против самого правительства, производят полезную объединившимся против нас тиранам диверсию.
Что касается системы клеветы, направленной против всех честных патриотов, она скоро исчезнет; ибо время имеет неотделимое от него свойство - раскрывать всегда истину. И если несколько чистых членов Конвента, обманутые притворным патриотизмом некоторых людей, указанных мною, могли предаться зловещим мыслям, которые им внушили, они скоро просветятся; с ними произойдет то же, что произошло с чистыми людьми, введенными в заблуждение злодеями, которых национальное правосудие покарало.
Родине угрожает лишь одна опасность и вы должны уберечь ее. Не допускайте только, чтобы темные интриги каким-нибудь неожиданным взрывом не нарушали общественное и ваше спокойствие. Если действительно не произошло какого-либо движения, то это не потому, что его не пытались вызвать, а потому, что народ, неизменно привязанный к делу свободы, оставался глух к подстрекательству своих врагов; он умел судить о них. Их отчаяние достигло предела. Казалось, они решились действовать наудачу.
В отношении опасностей, касающихся только нас, предоставьте это нам. Мы их не боимся, но следите за родиной и не допускайте, чтобы покушались на ваши принципы. Когда у вас иссякнет доверие, которым вы нас облекли, не допускайте раздоров в отечестве. Быть может было бы лучше даже, чтобы враги родины, чтобы друзья Орлеанов на короткое время овладели б рулем государственных дел, чем видеть Конвент униженным и разъединенным. Если истины, которые я произнес, были бы услышаны, мы смело продолжали бы нашу работу. Заметьте, однако, что нам нужны поощрения, что сделано все, чтобы наш путь стал мучительным.
Достаточно того, что нам пришлось воевать с заговорщиками-монархами и всеми чудовищами земли, чтобы еще иметь около себя врагов. Придите же нам на помощь, не разрешайте разъединить нас с вами, так как мы являемся частью вас самих и что мы ничто без вас. Дайте нам силу нести огромное, и почти выше человеческих усилий, бремя, которое вы возложили на нас. Будем же всегда справедливыми и объединенными, вопреки нашим общим врагам.
О ТАЙНЫХ ПРОИСКАХ ПРОТИВ РЕВОЛЮЦИОННОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА.
Речь в Обществе друзей свободы и равенства 5 июля 1794 г. -
15 мессидора II года республики
Настало, быть может, время, чтобы истина заставила нас услышать здесь столь же мужественные и свободные голоса, как и голоса, которые раздавались в этом зале при всех обстоятельствах, когда дело шло о спасении родины.
Когда преступление втайне плетет заговоры для разрушения свободы, существуют ли для свободных людей более сильные средства, чем истина и публичность? Станем ли мы, как заговорщики, сговариваться в мрачных притонах о средствах защиты против усилий предателей? Станем ли мы рассыпать золото и сеять коррупцию? Одним словом, станем ли мы употреблять против наших врагов то же оружие, каким они пользуются для того, чтобы победить нас. Нет. Оружие свободы и тирании столь же различно, как противоположны друг другу свобода и тирания. Против злодейства тиранов и их друзей у нас не остается другого средства, кроме правды и трибунала общественного мнения, и другой поддержки, кроме поддержки честных людей.
О процветании государства судят не столько по его внешним успехам, сколько по его счастливому внутреннему положению. Если клики наглы, если невинность трепещет, это значит, что республика не установлена на прочных основах.
Я объявляю здесь честным людям об одиозной системе, стремящейся освободить аристократию от национального правосудия и погубить родину, погубив патриотов, так как дело родины и дело патриотов одно и то же.
Во все времена враги родины хотели убить патриотов в физическом и моральном смысле. Теперь, как во все времена, пытаются выставить защитников республики в свете несправедливости и жестокости; суровость, проявляемая к заговорщикам, объявляют покушением против гуманности. Тот, кто защищает аристократов и покровительствует им, тем самым борется с патриотами; необходимо, чтобы революция решилась покончить с теми или другими.
Гуманный человек предан делу человечества и строго и справедливо преследует того, кто проявляет себя врагом человечества; такой человек всегда протянет руку помощи оскорбленной добродетели и угнетенной невинности.
Варвар - это человек, чувствительный к заговорщикам и бессердечный к доблестным патриотам; те самые люди, которые могут растрогаться по отношению к аристократии, беспощадны к патриотам. Клика снисходительных, таким термином стремились охарактеризовать людоедов, гуманность которых состоит в том, чтобы отразить удары, направленные против врагов человечества и дать им возможность направлять новые удары против патриотов. Эта система не должна иметь иного имени кроме имени контрреволюционной, так как она стремится удушить всех защитников родины и выставить их в свете ужасной жестокости. Клика снисходительных смешалась с другими кликами, она является их оплотом, их поддержкой. Первый долг доброго гражданина открыто разоблачать их. Я бы сегодня не выступил против этой клики, если бы она не стала столь могущественной, что пытается ставить помехи действиям правительства.
В то время как небольшое число людей с неустанным рвением занимаются делом, возложенным на них народом, множество мошенников и агентов иностранных государств замышляют в тиши заговор клеветы и преследования порядочных людей. Несомненно, стало уже ясно, что какого-нибудь патриота, который хочет отомстить за свободу и укрепить ее, беспрестанно тормозят в его деятельности клеветой, представляющей его в глазах народа страшным и опасным человеком. Она придает добродетели вид преступления, а низости преступления - славу, которую заслужила добродетель.
Ежедневно клевета измышляет новые преступления для успеха своих ужасных заговоров; снисходительные не перестают пользоваться ее страшным оружием. Эта клика, увеличившаяся за счет остатков всех других клик, соединяет одним звеном всех, кто составлял заговоры с начала революции; она использовала опыт, чтобы снова строить свои козни с большим коварством; она теперь пускает в ход те же средства, которые когда-то употребляли Бриссо, Дантоны, Эберы, Шабо и столько других злодеев.
Много раз Комитеты общественного спасения и общественной безопасности были атакованы в целом; в настоящее время больше склоняются к нападкам на их членов в отдельности для того, чтобы разъединить их. Когда-то не осмеливались направлять свои удары против национального правосудия; теперь они считают себя настолько сильными, что клевещут на Революционный трибунал и на декрет Конвента, касающийся его организации; доходят даже до того, что вызывают сомнение в законности Трибунала. Чувствуете ли вы все значение этой махинации; уничтожьте доверие к патриотам, и революционное правительство превратится в ноль или станет жертвой врагов общественного блага и тогда аристократия восторжествует. Уничтожьте Революционный трибунал или составьте его из приятных мятежникам людей; как сможете вы тогда надеяться разорвать нити заговоров, если правосудие будут осуществлять сами заговорщики?
Деспоты и их сателлиты прекрасно знают, что если какой-нибудь патриот падает, другие патриоты тоже падают и дело патриотизма испытывает ту же судьбу. Они верят, что они смогут довести нас до уничтожения одних другими путем недоверия, которое они хотят посеять среди нас. Они охотно представляют перед гражданами труды Национального
конвента как труды какой-нибудь одной личности, Они посмели распространить в Конвенте мысль, что Революционный трибунал был создан для удушения самого Конвента; к несчастью, эта мысль приобрела слишком большую устойчивость. Одним словом, я повторяю, сейчас, первые попытки уничтожения свободы возобновлены в более приличных формах. Высшая степень республиканской смелости состоит в том, чтобы подняться над личными соображениями и с опасностью для своей жизни и даже для репутации объявить о предательствах наших врагов. Что касается меня, то как бы ни пытались закрыть мне рот, я считаю себя вправе говорить так же, как во времена Эберов, Дантонов и других. Провидение захотело вырвать меня из рук убийцы для того, чтобы я употребил с пользой оставшееся еще мне время жить.Защитники родины обычно должны бороться с убийцами и клеветниками; но ужасно, когда приходится одновременно отвечать и тем и другим. В настоящее время происходит такое явление - какой-нибудь человек согласовывает в группе .людей обвинительный акт против патриотов. Убийцы и клеветники - это одни и те же люди, посланные сюда лондонским тираном. В газетах, купленных Англией, мы читаем то же самое, что ежедневно говорят французы, которых я разоблачаю, как агентов Англии и тирании.
Да будет позволено мне говорить о себе по делу, которое не имеет большого значения для меня, с точки зрения личного интереса. В Лондоне меня объявляют в глазах французской армии диктатором; та же клевета повторяется в Париже. Вы содрогнетесь, если я вам скажу в каком месте это происходит. В Лондоне говорили, что во Франции клевета имела успех, что патриоты разъединены; в Лондоне рисуют карикатуры, изображают меня убийцей честных людей; пасквили, напечатанные в прессе, исходящей от самой нации, рисуют меня теми же чертами. В Париже говорят, что это я организовал Революционный трибунал, что этот Трибунал был создан для уничтожения патриотов и членов Национального конвента; я обрисован как тиран и притеснитель национального представительства. В Лондоне говорят, что во Франции измышляют мнимые убийства для того, чтобы окружить меня военной гвардией. Здесь мне сказали, говоря о Рено, что это несомненно любовное дело, и надо думать, что я заставил гильотинировать ее любовника. Вот каким образом оправдывают тиранов, нападая на отдельного патриота, у которого есть только его смелость и его доблесть. ("Робеспьер, за тебя вся Франция!" - вскричал с трибун какой-то гражданин.)
Правда - мое единственное убежище против преступления; мне не нужны ни сторонники, ни восхваления; моя защита в моей совести. Я прошу граждан, слушающих меня, вспомнить, что самые невинные и самые чистые поступки могут быть оклеветаны и что они могут воспрепятствовать тому, чтобы тираны не стремились повернуть их против меня.
Как должны вести себя друзья свободы, когда они оказываются при печальном выборе, - изменить ли родине, или считаться со стороны тиранов - угнетателями, несправедливыми и жаждущими крови людьми, если у них хватает смелости выполнить свой долг. и труд, возложенный на них Конвентом, и предпочесть угнетенную невинность презренной банде злодеев, составляющих заговоры против свободы? Измените с ловкостью родине и скоро враги народа придут к вам на помощь. Защищайте дело справедливости и вы не сможете сказать слово, чтобы вас не назвали тираном, деспотом; вы не сможете взывать к общественному мнению, чтобы на вас не указали как на диктатора. Те, кто смело защищают родину, рискуют так же, как во времена Бриссо; но с точки зрения моего личного удовлетворения, я предпочел бы настоящему моменту тот, когда на меня доносил Луве; враги патриотов были тогда менее вероломны и менее жестоки, чем теперь.
Обвинение Луве возобновлено в акте, найденном среди бумаг секретаря Камилла Демулена, друга заговорщика Дантона; этот акт должен был появиться в печати, когда он был найден Комитетом общественной безопасности и переслан в Комитет общественного спасения. Заговорщики ссылаются в нем на все, что произошло в революцию, в поддержку их доноса против мнимой системы диктатуры. Если мы рассмотрим донос, то убедимся в его
абсурдности, в том, что о нем нечего говорить; столь грубая клевета не сделана для того, чтобы совратить граждан, но мы увидим, что он был подготовлен в качестве манифеста, который должен был предшествовать нападению на патриотов. Что бы вы сказали, если бы я сообщил вам, что эти жестокости не кажутся отвратительными людям, носящим святое звание, что среди самих наших коллег нашлись люди, разглашавшие слухи о них!Когда развернутся события, я объяснюсь подробнее, я сказал достаточно для тех, кто чувствует. Никто никогда не сможет помешать мне изложить правду в среде национального представительства и республиканцев. Не во власти тиранов и их слуг лишить меня смелости.
Пусть распространяют против меня пасквили, я все равно всегда останусь таким же, я буду защищать свободу и равенство с тем же пылом. Если меня принудят отказаться от части моих функций, выполнение которых мне сейчас поручено, за мной еще останутся мои полномочия представителя народа и я буду бороться насмерть с тиранами и заговорщиками.
КОММЕНТАРИИ
209. Аргонавты, согласно греческой мифологии,- герои, отправившиеся на корабле "Арго" под предводительством Язона в Колхиду за золотым руном. Благодаря помощи волшебницы Медеи, золотое руно, охранявшееся драконом, было похищено и доставлено в Грецию.
Лаперуз (1741-1788) - известный французский мореплаватель.
Дибютад - греческий художник и ваятель. Время жизни не известно.Давид Жак-Луи (1748-1825) - знаменитый французский художник, глава классической школы живописи во Франции; член Конвента, член Комитета общественной безопасности, якобинец, сторонник и друг Робеспьера.
211. Речь идет о царе Македонии-Александре (356-328 г. до н.э.).
212.
Кардинал Ришелье Арман-Жан Дюплесси (1585-1642) - крупный государственный деятель, фактический правитель Франции в царствование Людовика XIII.213. Речь идет о царе Митридате VI Евпаторе Понтийском (132-63 г. до н.э.).
214.
Чарльз Стенхоп - английский пэр, приверженец идей французской революции. Ему принадлежат работы по математике и механике. Под сыном тирана Робеспьер подразумевает сына Людовика XVI.216. Робеспьер имеет в виду казнь Людовика XVI и Марии-Антуанетты.
217.
"Пер Дюшен"-газета, издававшаяся Эбером, выходила с 1790 по 1794 г.Спартанский царь Леонид вместе с тремястами товарищами во время греко-персидских войн (500-449 г. до н.э.) героически защищал Фермопильское ущелье от персов; при этом Леонид и все его соратники погибли.
218.
Марк Порций Катон Старший (234-149 г. до н.э.) - консул и цензор в Римской республике; считался образцом гражданских добродетелей.Эпикур (341-270 г. до н.э.) - древнегреческий философ-материалист. Считал, что объяснение всего сущего должно исходить из естественных причин. Разработал учение о договорном происхождении права.
Зенон (336-264) - древнегреческий философ-идеалист, основатель стоицизма. Высшей добродетелью считал жизнь, согласную с природой.
219. Энциклопедисты - французские философы-материалисты, сотрудничавшие в "Энциклопедии наук, искусств и ремесел", организатором и вдохновителем которой был Дени Дидро (1713-1784).
Речь идет о Жан-Жаке Руссо (1712-1788); его произведение "Об общественном договоре, или Принципы политического права" было настольной книгой Робеспьера, высоко чтившего идеи Руссо.(*). В оригинале - мэры дворца, по-русски, применительно ко времени меровингов, обычно переводится: майордомы (прим. переводчика).
221.
Хлодвиг (466-511) - король франков из рода Меровингов, с его именем связано начало франкского государства.222.
Эпаминонд (род. ок. 420 г.- 362 г. до н.э.) - известный полководец в политический деятель древней Греции.Тимолеон (411-ЗЭ6 г. до н. э.) - коринфский политический деятель и полководец, сторонник рабовладельческой демократии; изгнал тирана Дениса из Сиракуз.
223.
Барра (1780-1793) - тринадцатилетний мальчик-герой, сын многодетной бедной вдовы; он вступил в революционные войска и сражался в Вандее против роялистов. В одном из сражений он был схвачен и на предложение врагов купить себе жизнь провозгласив: "Да здравствует король!" - ответил возгласом: "Да здравствует Республика!" Был на месте расстрелян. Конвент издал декрет о создании бюста героя и о помещении бюста в Пантеон.224. "Имя этого героя - Агрикола Виала. Нужно, чтобы республике были известны два совершенно различных факта, связанные с ним. Когда мать юного Виалы узнала о смерти своего сына, ее горе было столь же глубоко, сколь справедливо "Но, - сказали ей, - ведь он умер за родину!" - "Да! это правда, - ответила она, - он умер за родину!" И ее слезы иссякли. Другой факт касается мятежных марсельцев, которые, пройдя Дюранс, имели низость обесчестить останки юного героя и бросили его тело в волны реки" (примечание Робеспьера, см.: "Discours et rapports de Robespierre avec des notes par Ch. Velley". Paris, 1908, p.372-373).
225. Праздники, предложенные Робеспьером, связаны со следующими событиями: 14 июля 1789 г.- штурм Бастилии; 10 августа 1792 г.- революционное восстание результатом которого было свержение монархии; 21 января 1793 г.- казнь Людовика XVI; 31 мая 1793 г.-новое революционное восстание, положившее начало третьему, высшему периоду революции - якобинской диктатуре.
228. Вторая речь на празднестве "верховного существа" 8 июня 1794 г. См.: "Oeuvres...", t.III. р.660.
229. Речь в Конвенте 10 июня 1794 г. См.: "Oeuvres...", t.III, р.660-663.
Речь в Конвенте 11 июня 1794 г. См.: "Oeuvres ...", t.III, р.664-672.231. Речь в Обществе друзей свободы и равенства 1 июля 1794 г. См.: "Oeuvres..", t.III, 672-679.