НИЦШЕ В РОССИИ. — Влияние Н. на русскую лит-ру начинается с 90-х гг. XIX в. Когда мелкобуржуазная интеллигенция отходит от революционного движения, она меняет свои вехи под знаком Н. Характерны в этом отношении Минский («При свете совести», а также стихи) и Шестов («Добро в учении Толстого и Ницше», «Достоевский и Ницше»). Оба ставят своей целью апологию аполитизма и ренегатства. Основное, что берется ими из Н., это имморализм, обесценивание самопожертвования, агностицизм, скептицизм.

В подобном же аспекте — как проповедник антисоциального индивидуализма, протестант против нивелирующей механизации современной жизни — осваивается Н. в ограниченном рамками буржуазного мышления мелкобуржуазном бунте Л. Андреева. Осмыслению Н. в теоретизированиях Шестова отвечает художественная практика вульгарного ницшеанства, докатывающегося вплоть до бульварной лит-ры и сводящегося к декларации прав безумно наслаждающейся личности, к критике устаревших стеснительных предрассудков буржуазной морали и быта (герои Арцыбашева, А. Каменского и др., нигилист эпохи реакции).

Наиболее значительным было влияние Н. на лит-ру дворянской интеллигенции, переживавшей в 90-х гг. фазу наибольшей депрессии и идеологического разложения. Ницшеанская струя в этой декадентской лит-ре знаменовала известный подъем активности: пессимизм, мотивы отчаяния, гибели, «лунная» лирика и т. п. вытесняются «трагическим утверждением» жизни, асоциальным самоутверждением личности, «солнечной» лирикой. Аморализм Н., сочетаясь с влияниями Бодлера и Уайльда и др., принимает черты любования «цветами зла», «дионисийство» Н. воспринимается

106

как эмансипация страстей и темных инстинктов, как освобождение плоти, культ радости (Бальмонт, лирика Мережковского и др.).

В 900-х гг., в период резкой активизации всех классов, ответом на запросы, поставленные надвигающейся революцией, для кругов дворянской интеллигенции, к которой примыкала группа символистов (Мережковский, Вяч. Иванов, А. Белый, Эллис, З. Гиппиус, С. Соловьев и др.), служила идеология «религиозной общественности», «соборности», теократии и пр.; чаяниям этого «третьего царства» придавалась «революционно-апокалиптическая» окраска. Эта идеология, выражавшая претензии дворянской интеллигенции на руководящую роль в общественном движении и стремление к расширению своей социальной базы, впитавшая в себя элементы реакционной дворянской фронды против бюрократии и отражавшая фракционную борьбу поместного дворянства с промышленным капиталом внутри буржуазно-дворянского блока, по существу являлась «юнкерским» вариантом в процессе становления идеологии монополистического капитализма. В этот период для дворянской группировки символистов становится злободневным лозунг преодоления Н. — выхода из замкнутого круга индивидуализма на арену общественности. С другой стороны, Н. переосмысляется: он воспринимается уже не как психолог и моралист, а как философ и религиозный проповедник. Осваивается первый («Рождение трагедии») и последний («Заратустра») периоды творчества Н. В явном отступнике христианства разоблачается тайный ученик Христа, в сверхчеловеке — богочеловек. Аморализм и агностицизм Н. истолковываются как принципы мистической свободы и религиозной веры, ницшеанский девиз «amor fati» — как христианская покорность богу, идея «вечного возвращения» — как оболочка мессианистического учения о «втором пришествии» и т. п. Мережковский, пересматривая догматы «исторического христианства» в смысле примирения их с светской цивилизацией, центр тяжести у Н. видит именно в религиозном пафосе «святой плоти» («Толстой и Достоевский», «Религия и революция»). Образ ницшеанского человека Мережковский воплощает в Юлиане, в Л. да Винчи («Смерть богов», «Воскресшие боги»). Метод мышления полярностями и их заданными совпадениями у Мережковского аналогичен приемам квазидиалектики Н. В «Золоте в лазури» А. Белого в изобилии встречаются мотивы и образы «Заратустры» и лирики Н.; симфония «Возврат» посвящена переосмыслению тем Н. (вечное возвращение). Белый особенно ценил афористическую форму мышления Н., которая рождается «из музыкального пафоса души», «вовсе минуя теорию знания». Форма литературно-критических и философских статей Белого, с ее насыщенностью образами, заменяющими термины символами, с ее развертыванием мифологии, сочетанием элементов философского рассуждения, лирики, публицистической и религиозной проповеди, обнаруживает сходство с формой Н. («Арабески»). В лирике Вяч. Иванова

107

постоянно возникают трансформированные темы Н., главным образом тема Диониса (ср. также его критические статьи и исследования по истории религии). Если для Н. основное в Дионисе — голос воли, то для Иванова — смерть и возрождение, концепция, в мифологической форме воспроизводящая мечты о возрождении культуры его класса на новой основе. Идеи «соборности», преодоления индивидуализма отлагаются как миф о дионисийском растворении индивидуального во всеобщем.

В освоении Н. русской буржуазно-дворянской интеллигенцией начала XX в. существовало тоже противоречие, которое возникло позднее в лагере германского фашизма. С одной стороны, философия Н. является тонизирующим средством для поднятия активности упадочных классов, является выражением империалистических стремлений, служит для борьбы с материализмом, с либерально-демократическими пережитками, с другой стороны, она не пригодна как идеологическая платформа для расширения социальной базы диктатуры господствующих классов. Отсюда «преодоление» Ницше в концепциях «третьего царства», «соборности» и пр., являющихся прототипом фашистского лозунга «третьей империи».

Значительным было влияние Н. на развитие империалистических мотивов в творчестве Брюсова, Гумилева. Мотивы крайнего индивидуализма разрешаются у Брюсова не только в аморальный эстетизм, как у Бальмонта, но и в пафос «воли к власти», в упоение мощью, в культ грандиозного. Пафос овладения миром закрепляется в образах героев всемирной истории, вождей, завоевателей, стоящих «по ту сторону добра и зла». «Amor fati» дается не как христианская покорность богу, а как приятие сильным человеком своей трагической судьбы. Этим темам поэзии Брюсова отвечает его проповедь империализма в политических статьях (журн. «Новый путь»). Брюсову ближе не дионисийство, не мифотворчество Н., а Н. как апологет Ренессанса, античного и французского классицизма, ницшеанский «Аполлон». Эта линия освоения Н. продолжается в лирике Гумилева, в к-рой военно-феодальная героика сливается с идеологией империалистического капитализма. У Гумилева развиваются ницшеанские мотивы презрения к либерализму и демократии, противопоставления низших и высших рас, аристократии — черни, прославления сильных личностей. В лице Гумилева ницшеанская волна русской лит-ры доплескивается до фашизма, являясь показателем активизации контрреволюционных общественных групп.

Буржуазная лит-ая критика в стремлении нейтрализовать творчество М. Горького создала легенду о ницшеанстве молодого Горького, поддерживавшуюся меньшевиками и опровергавшуюся еще Воровским, как и самим Горьким. Романтическая окраска революционности раннего Горького, отвлеченность и фантастичность его образов, имевшие источником незрелость пролетарской массы, неясность ее представлений о своем

108

положении, о будущем обществе, брались за одни скобки с реакционным неоромантизмом декадентов. Борьба Горького за права человеческой личности, попираемые капитализмом, борьба с мещанством выдавалась за ницшеанский индивидуализм, эстетический аморализм, смешивалась с ницшеанской критикой буржуазной действительности. Фактически ницшеанство всегда оставалось лишь формой «самокритики» господствующих и падающих классов или критикой капиталистического общества с позиций наиболее реакционных его групп.

Б. Михайловский