Размышления об идеологии в текстах Маркса,
написанных после сороковых годов, встречаются сравнительно редко. Это и
понятно, поскольку основные смыслы, связанные с природой идеологии, были уже
выяснены и превратились для Маркса в рабочий "инструментарий",
которым он пользуется, только изредка что-то проясняя или уточняя. Но это вовсе
не означает, что данная тема для Маркса закрыта. "Проблемное поле", в
которое входит тема идеологии, в творчестве Маркса сохраняется и получает
дальнейшее развитие. Анализ источников и типажей "естественных
заблуждений" разума продолжается в новом направлении после перехода Маркса
к исследованиям в области политической экономии.
Этот переход, начало которого сам Маркс датировал
первой половиной 50-х годов, когда после эмиграции в Англию он получил
возможность заниматься в Британском музее, во многом состоял в критическом
изучении всей имевшейся на то время экономической литературы и подробнейшем
анализе истории политической экономии. Параллельно это сочеталось у Маркса с
позитивными исследованиями реальной экономики современного общества: анализом
развития производства, технического и научного прогресса, роста материального
богатства общества. В аналитических материалах для "New York Tribune"
Маркс высказывается о государственных бюджетах Англии, Франции, Германии,
исследует причины и ход финансовых и промышленных кризисов, дает четкие картины
экономического положения различных стран, развития банковской деятельности,
динамики занятости, связи экономических процессов с текущей политикой и т. д.
Сочетание критического анализа экономической теории с позитивным научным
изучением экономической реальности является фундаментальным основанием
размышлений Маркса над заблуждениями, ошибками и пороками мысли ученых. Эти
заблуждения и иллюзии экономистов так же неизбежно, по Марксу, вписаны в поле
"естественности", натуральности, как и у немецких философов и
публицистов 40-х годов. Поэтому именно во множестве политико-экономических
текстов Маркса второй половины 50-х открывается тема, до сих пор являющаяся
одной из самых "больных" для философии и методологии науки - тема
неизбежности, неустранимости (при определенных обстоятельствах) идеологических
иллюзий и заблуждений в самом что ни на есть "научном знании", в
науке как таковой. (Конечно, при этом приходится учитывать и относительность
исторических оценок "науки" и "научности" в европейской
культуре последних веков.) То есть речь идет не о "внешних" для науки
ценностях, которые в нее привносятся, и не о грубой
"ангажированности" социальных теоретиков, а о неизбежности
идеологических аберраций даже при общей ценностной установке на объективность
исследований и истинность результата. В экономической науке, о которой
размышлял Маркс, "идеологические иллюзии" неизбежно возникали и
возникают вследствие специфики изучаемой реальности и способа вхождения,
заданности этой реальности для исследователя.
Можно отметить, что Марксу в известном отношении
содействовало в понимании заблуждений и иллюзий экономистов то обстоятельство,
что речь шла о специфической области знания. В социальном знании экономическая
наука - особое дело, "веселая наука". Она весьма родственна
социальной философии, философии истории и историческим наукам, а это -
направления исследования, которые преимущественно занимали Маркса в 40-е годы.
Поэтому, при всей самостоятельности и "особости" экономических
изысканий в творчестве Маркса, все же определенный "перенос" (идейный,
методологический, проблемный) предшествующего "багажа" в
экономическую теорию является для Маркса вполне нормальным и допустимым. Но
значительно более успеху Маркса содействовало то, что для проблематики
"заблуждений", идеологических феноменов, некоего "ложного сознания"
экономическая наука как таковая (пожалуй, в наше время не менее, чем во времена
Маркса) предоставляет весьма благодатный и благодарный материал. Повторяем, это
- специфическая область социального знания, "веселая наука". Именно в
экономической сфере эгоистические, собственнические, "шкурные"
интересы и стремления людей, социальных групп и классов наиболее прямо и
непосредственно проецируются на соответствующее теоретизирование. Здесь это -
норма. И даже наоборот, теоретик в сфере экономики как-то сам собою призван
жить в единстве, приязненном содружестве с приносящей выгоду практикой той же
сферы. (У Маркса, человека в коммерческом смысле фатально неудачливого, есть
комическое самонаблюдение - он отмечает в письме к Энгельсу, что ни один
исследователь денежного обращения не жил в таком затяжном конфликте с предметом
своего исследования.)
Может быть, ни в какой другой научной дисциплине
не выглядит столь комично стандартный образ "чистой науки", как в
экономической теории, по определению подчиненной фетишу богатства,
"златого тельца" и строго ориентированной на наличествующий
экономический праксис. С небольшим допущением можно утверждать, что и вообще
невозможно существование никакой "чистой экономической теории", т. к.
экономические исследования так или иначе включены в практическую сферу
изначально и полностью, различаясь лишь в степенях обобщенности анализа
исследуемого материала. Очевидно, что в такой области познания для иллюзий и
заблуждений идеологического типа - самое и место.
Поэтому не случайно, что именно на
политико-экономическом материале Маркс разработал особо интересующую нас тему
"вульгарной науки". Этот Марксов концепт, очень важный для понимания
специфики идеологии, не получил (в отличие от термина "идеология")
значительного распространения даже у марксистов. Но под титулом
"вульгарной науки" в политико-экономическом творчестве Маркса
выступает идеология, то есть идеология как внутренний компонент самой науки.
КЛАССИЧЕСКАЯ И ВУЛЬГАРНАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭКОНОМИЯ
Экономическая наука как таковая рассматривается
Марксом как сосуществование и некое противоборство двух начал, называемых
наукой "классической" и наукой "вульгарной". Они - разные,
но их различие и определимо лишь через соотнесение одного к другому. При этом
общее их единство дано не только теоретически, для удобства рассмотрения, а
онтологически, как единство некой их порождающей реальности. В случае Маркса
эта реальность определяется как капиталистическая, или буржуазная, экономика.
Именно такая экономическая реальность как бы порождает столь экзотическое свое
выражение, как слияние двух противостоящих друг другу научных стратегий в
рамках единой буржуазной политической экономии.
Данное различение для Маркса как исследователя -
очень важное, фундаментальное, "сущностное". Впервые оно намечено
Марксом в самом начале работы над "Капиталом" (в отрывке "Бастиа
и Кэри", написанном в 1857 году). В этом отрывке различие между
"классической" и "вульгарной" наукой понимается еще
довольно традиционно - как отношение между творческим и эпигонским началами в
экономической теории. Эпигоны описываются и анализируются в сравнении с
классиками, содержание теорий которых они используют и вульгаризируют. Классики
- европейские экономисты от Петти и Буагильбера до Рикардо и Сисмонди. После
них, по Марксу, классическая линия заканчивается и настает век "вульгарных
экономистов". При этом замечательно, что портреты француза Бастиа и
американца Кэри, в одной стороны, поначалу продолжают метод анализа
идеологических иллюзий, ранее применяемый Марксом (подробный анализ связи
национально-культурной специфики Франции и Америки с ограниченностью и прямыми
заблуждениями данных теоретиков). С другой стороны, здесь Маркс как бы намечает
некоторые существенные линии исследовательского анализа "вульгарной
науки", которые затем выходят на первый план в "Теориях прибавочной
стоимости". Отметим в этом отношении проблему соотношения критического и
апологетического в политико-экономическом осмыслении социальной реальности. Эта
проблема затем проходит через все экономические рукописи и изданные при жизни
Маркса труды, выдвигаясь в одних на передний план, в других - отступая в
примечания, пояснения, предисловия к отдельным изданиям (как с первым томом
"Капитала"). Далее, Маркс в этом тексте обосновывает наличие прямой
связи между определенным экономическим праксисом как онтологической основой и
политико-экономическим выражением этой основы при прямом "подчинении"
второго первому. Это также является важнейшим признаком (свойством)
"вульгарной науки", подробно исследованным Марксом впоследствии.
Как мы уже отмечали, важнейшее место для анализа
темы идеологии в творчестве Маркса занимают так называемые "Теории
прибавочной стоимости" - написанный в 1862-1863 годах черновой вариант
четвертого тома "Капитала". Дело в том, что анализ экономической
природы того, что Маркс называл "прибавочной стоимостью" все
экономисты предшествующего времени так или иначе осуществляли, но не в
"чистом виде", то есть не в ее собственной сущности, а
преимущественно в тех феноменальных формах, в которых видела и фиксировала
прибавочную стоимость экономическая наука и опыт предпринимательского праксиса
(как прибыль, ренту и процент)[1]. Поэтому Маркс в
"историко-критической" части "Капитала" волей-неволей
обязан был значительное место уделить объяснению этого ограничения, сужения
исследовательского кругозора экономистов исключительно уровнем
феноменологической данности.
В "Теориях прибавочной стоимости" Марксу
удалось зафиксировать и проследить две основные группы причин этой
ограниченности. Во-первых, Маркс постоянно обнаруживал в политико-экономических
трудах параметры полного "приятия", признания естественным и вечным
наличного положения дел в экономическом праксисе капиталистического типа. Это -
компонента апологетики, имеющая в себе самой разные варианты, от простого
приятия данности до агрессивной ее защиты перед лицом действительных или мнимых
противников. В апологетической перспективе само признание наличия механизмов
прибавочной стоимости в капиталистической экономике почти невозможно, так как
лишает эту экономику морального оправдания. Во-вторых, Маркс исследовал и
признал обоснованным, "естественным" (чисто исторически и
гносеологически) наличие затруднений, ловушек, сложностей в переходе от
феноменологических к теоретическим уровням познания экономической реальности.
Эти сложности, по Марксу, вызваны не только ограниченностью теоретического
вооружения экономистов-теоретиков, но и особой сложностью, даже сверхсложностью
самого объекта экономического исследования (прежде всего, в его онтологии).
Так, в понимание природы "вульгарной науки" Маркс вводит как
важнейшую компоненту феноменологизма, как уже не чисто социальной, а
методолого-теоретической некритичности, поверхностности,
"вульгарности" в собственном смысле этого слова.
Особо следует отметить, что деление Марксом
экономической науки на классическую и вульгарную служит также и для уточнения
его собственной научной позиции в этой дисциплине. Себя Маркс не относит ни к
"классическим", ни, тем более, к "вульгарным" экономистам.
Более того, Маркс до некоторой степени не считает себя экономистом в
стандартном дисциплинарном определении этого термина. Его позиция,
зафиксированная впервые во "Введении" к "Экономическим рукописям
1857- 1859 годов" названа им "критикой", "критикой
политической экономии". Затем то же самое определение более развернуто
повторено в пояснениях к первому тому "Капитала". Эта самооценка
означает, во-первых, что Маркс вносит в специально-научную область классическую
философскую ориентацию - на "критицизм" - в ее гегельянской,
воспринятой в юношеские годы интерпретации. (Специфика "критицизма"
не в философии, а в такой позитивной научной дисциплине, как политическая
экономия, будет рассмотрена в дальнейшем изложении.) Во-вторых, Маркс
располагает свою исследовательскую деятельность в экономической науке за
пределами "буржуазной" ценностной ориентации как таковой, в ее
широком историческом смысле. Его мировоззренческая направленность в
политической экономии исходно претендует на антибуржуазность (что не совсем
эквивалентно "пролетарскости"), то есть речь идет о перспективе
выхода из наличной исторической формы экономического дискурса, о научной утопии
в положительном смысле этого слова.
Получается, что Маркс признает наличие трех
основных типов (форм) для экономической науки - классическую политическую
экономию, затем вульгарную и, далее, некий выход за пределы двух первых в своей
собственной "критической" и "пролетарской" научной
деятельности. Отметим, что и в этой области Маркс обладал предшественниками,
труды которых он анализирует в специальном разделе "Пролетарская критика
политэкономов" в третьем томе "Теорий прибавочной стоимости".
"Критика политической экономии" в понимании Маркса совпадает
содержательно с ценностной и методологической перестройкой всей экономической
парадигмы, всей "науки как таковой" применительно к данной
специальной области. Однако это позитивное определение Марксом собственной
теоретической позиции в экономической науке как бы "отражается" и в
его толковании оппозиции науки "классической" и "вульгарной".
Оно представляет собой основную ценностную позицию, собственно и позволяющую
содержательно "разводить" и "соединять" оба полюса,
"науку вульгарную" и "науку классическую". Этим оно и само
как бы высвечивается в каждом подобном сопоставлении.
В чем же состоят соотносительные характеристики
науки как "классической" и "вульгарной", то есть как одно
определяется через другое? И, далее, какой общий облик экономической науки как
социальной науки возникает из данного противопоставления двух ее основных типов?
Если кратко сформулировать основные отличия, то "классическая наука"
в изложении Маркса выступает как теоретически беспристрастная, критичная в
отношении социальной реальности интеллектуальная деятельность в
предметно-проблемной области экономики (производство, распределение, обмен,
потребление). Ее общая ценностная ориентация гуманистична, определена
интересами "рода", человечества как такового и в этом отношении как
бы трансисторична, неопределима в целях и задачах ближайшего исторического
момента. В марксовых политико-экономических терминах это обозначается как
признание развития производительных сил рода высшей ценностью (это Маркс
находит у Рикардо и приписывает всей "классической" экономической
теории.) То обстоятельство, что позитивный образ "развития производительных
сил" человечества у классиков политической экономии замкнут на варианте
европейского торгово-промышленного развития индустриального типа, Маркса не
смущает - иного типа экономического развития его время еще не обрело, просто
нет такого. Но в этом типе экономический прогресс, рост "богатства
рода" предполагается бесконечным.
Далее, классическая политическая экономия
"...исследует внутренние зависимости буржуазных отношений
производства"[2]. Это означает, что классики политической экономии
устанавливали наиболее общие отношения между производителями товаров и
потребителями (спрос-предложение), между различными сферами производства и т.
д. и выражали эти отношения в теоретических абстракциях, становившихся
основаниями для более конкретных исследований.
Соответственно, "вульгарная наука"
определяется как оборотное выражение этих же качеств интеллектуальной
деятельности в данной области. Это - теоретически пристрастное, ангажированное
вплоть до простой продажности, апологетическое или антикритическое по отношению
к наличному бытию, социальной реальности осмысление экономической
действительности. Ценностная ориентация "вульгарной науки" замкнута
на ближайших в историческом времени, эгоистических интересах класса,
социального страта или сословия, и в этом смысле она - антиисторична,
сиюминутна, "близорука" по самой своей сути. В общем, позиция
"вульгарной науки" резюмируется в панглоссовском признании
существующего экономического порядка "лучшим из всех возможных" -
соответственно, даже негативные оценки определенных экономических феноменов
исходят из их несоответствия этой "лучшей действительности" в ее уже
существующих развитых структурах. Второе отличие - в том, что "вульгарная
политическая экономия толчется лишь в области внешних, кажущихся зависимостей..."[3]
Между этими двумя типами экономического научного
знания, по Марксу, существуют отношения "порождения" - классическая
наука сама порождает свою вульгарную противоположность. Или, иначе говоря, уже
нужна какая-то совокупность, массив подлинного знания в экономике, чтобы
вульгарные экономисты могли на нем паразитировать. Теоретический разум в этой
специфической области сам создает свое искаженное, "вульгарное"
воплощение. Но иначе и быть не может. Так получается потому, что
"классическая наука", по Марксу, сама в себе несет - и не может не
нести! - некий "вульгарный элемент" как свой собственный,
неустранимый и необходимый внутренний элемент. "Вульгарный экономист"
не создает - он вообще, по Марксу, творчески бесплоден - а только развивает и
приспосабливает к собственным целям внутренние "вульгарные"
компоненты классической науки.
"Вульгарный элемент" классической
политической экономии, по Марксу, неизбежен по ряду причин. Главная из них -
общая ценностная ориентации экономической науки. По Марксу, политическая экономия
во всех своих проявлениях есть не более чем теоретическое обслуживание
реального экономического праксиса определенного типа. Исторически этот тип
Маркс называет капиталистическим; данный экономический праксис существует и как
бы сам заказывает, вызывает к жизни свое теоретическое осмысление. Реальная
экономика онтологически предпосылочна экономической науке, она определяет,
фиксирует ценностный, и тем самым, теоретический горизонт этой науки, ее
перспективу, возможное поле исследований. Ценности капиталистического праксиса
концентрируются в получении наибольшей прибыли или, иначе говоря, достижении
наивысшей экономической эффективности, понимаемой как максимум дохода
собственника. Соответственно, политическая экономия или экономика как наука,
сколь бы она не отдалялась от практических проблем непосредственного
производства ("бизнеса"), полностью исключает из поля своего зрения
любую деятельность человека, если она преследует какие-либо иные цели. Даже
производственная деятельность или обмен (не говоря уж о распределении и
потреблении), не ориентированные на "прибыль", исключается из сферы
внимания экономической науки как некая "аномалия", ненормальность,
подлежащая искоренению. (Кстати сказать, теоретическая беспомощность в
осмыслении попыток хозяйственной деятельности некапиталистического типа
непосредственно истекает из данной исходной "слепоты" политической
экономии как науки, к выходящей за узкие рамки ее основной ценностной
ориентации. Последнее особо зримо проявилось в нашей стране при попытках создать
почившую ныне "политическую экономию социализма".)
Или, иначе говоря, политическая экономия вообще,
по Марксу, - наука "буржуазная", не выходящая за пределы типично
капиталистического способа производства (то есть за пределы основного отношения
"труд" - "капитал"). Поэтому и у "вульгарной" и у
"классической" экономической теории - общая историческая и социальная
основа, что означает ее антиисторичность, невозможность выхода как к будущим
(возможным, потенциальным), так и к прошлым, докапиталистическим типам
экономической жизни общества. Но, конечно, эта "невозможность" -
весьма относительная, ибо даже в пределах буржуазного сознания, буржуазной
системы ценностей теоретики могут до известной степени "прозревать"
будущее (как Рикардо) или реалистически анализировать прошлое (как Р. Джонс).
Условием тут является некая "онтологическая" склонность самой
экономической реальности включать в себя свое потенциальное и архаичное
"бытие" в определенных формах, вполне натуральных, наблюдаемых и доступных
аналитическому исследованию даже при искаженных ценностных предпосылках
экономиста-теоретика. И если в настоящем времени такой анализ затруднен
обычными человеческими предрассудками, "идолами" представления о
современной эпохе как о "итоге истории" (откуда и идут все бесконечные
утопии "конца истории"), то в историческом исследовании любой эпохи
теоретическое видение всегда легко обнаруживает "ростки будущего",
незамеченные вовремя современниками событий. Тот же подход, перенесенный в
"настоящее время", дает силу тому, что принято считать
"футурологическим" анализом. Иными словами, речь идет все же только о
большей или меньше степени критического (исторического) мышления, которое,
несмотря на все свои скрытые пороки и явные парадоксы, все же остается
единственным средством против апологетического самодовольства ныне живущих
поколений.
АНАЛИЗ "ВУЛЬГАРНОЙ НАУКИ" В
"ТЕОРИЯХ ПРИБАВОЧНОЙ СТОИМОСТИ"
Общие характеристики "вульгарной науки"
в наиболее развернутых вариантах даны в начале второй части книги, в разделе о
Мальтусе и в конце всего труда, в разделе "Доход и его источники.
Вульгарная политическая экономия". Согласно этим текстам, "вульгарная
наука" представляет собой некий сплав, нераздельное единство двух
компонентов - во-первых, сознательной, полусознательной или бессознательной
апологетики в ее типичной для экономической науки форме, и, во-вторых, некой
неизбежной феноменологической составляющей (то есть тех компонентов, о которых
Маркс говорит в терминах "обыденные представления",
"поверхностность", "грубый эмпиризм" и т. п.). Вполне
возможно назвать все это вместе "феноменологической апологетикой" или
"апологетическим феноменологизмом". Конечно, бросается в глаза то,
что Маркс в этой характеристике сущностных отличий "вульгарной науки"
как бы соединяет различные составляющие - с одной стороны,
социально-исторической обусловленности, даже классовой ангажированности, и, с
другой стороны, аспект гносеолого-методологический, близкий к проблематике
философии науки. У Маркса они, эти аспекты, постоянно подразумевают друг друга,
существуют только вместе, в предустановленной гармонии и подлинной
взаимодополнительности (тут и речи нет о рефлексивных противоположностях!).
Поэтому наше различение приходится принять только в качестве рабочего момента
или как некий прием для упрощения аналитической работы.
Маркс не был бы самим собой, если бы в огромном
количестве текстов, посвященных анализу работ экономистов, получивших у него
название "апологетов", наличествовали бы только монотонные упреки в
"буржуазности" и потворствовании классовым интересам капиталистов. В
отличие от своих последователей, Маркс создает определенную концептуально
оформленную иерархию вульгарности, проводит тонкие границы между различными
степенями и даже формами апологетизма в "вульгарной политэкономии".
При этом основное деление Маркс явно проводит по признаку полноты,
"стопроцентности" апологетизма. Авторы, чья социально-классовая
принадлежность не исключает некоторого социального критицизма, получают у
Маркса несколько большее признание. Те же, чья апологетическая настроенность
абсолютна, ранжируются Марксом в той степени, в какой их экономические взгляды
включают в себя какие-то элементы реализма, признания хотя бы относительного
несовершенства и неоднозначности в экономическом устройстве общества. Проще
сказать, тут речь идет об некоторых элементах научности в общей апологетической
картине, рисуемой "вульгарными экономистами".
"Феноменологическую апологетику" в
экономической науке мы проанализируем на материале исследования Марксом
полемики о производительном и непроизводительном труде (первая часть
"Теорий прибавочной стоимости", вариант "абсолютной
апологетики"). Дополнительный интерес для нас состоит в том, что Марксов
анализ "непроизводительного труда" касается проблематики, которая в
определенной степени сохраняет свою актуальность, хотя и выходит ныне за
теоретико-терминологические спецификации времен марксовых исследований.
Впервые виды труда различил А. Смит. Маркс очень
высоко оценил это смитовское различение, считал его основой "всей
политической экономии буржуазного общества"[4]. Смитовское различение
производительного и непроизводительного труда в основном просто и даже почти
наглядно. Труд, "который обменивается непосредственно на капитал"[5],
- производителен. Или, другими словами, это труд, который приносит прибыль
капиталисту, то есть является наемным трудом "в научном смысле этого
слова"[6]. Без такого труда не было бы капитала как такового, то есть
производство не приносило бы прибыли. Но есть и противоположный тип труда - не
создающий прибыль, а позволяющий ее потребить. "Это - такой труд, который
обменивается не на капитал, а непосредственно на доход, то есть на заработную
плату и прибыль..."[7] Маркс отмечает, что это различие между видами труда
вовсе не абсолютно. Оно осуществляется "всегда со стороны владельца денег,
капиталиста, а не со стороны работника..."[8] Или, другими словами, данное
различение проводится с точки зрения капиталиста. Это для него один вид труда -
производителен, другой - наоборот. С точки же зрения наемного работника вопрос,
конечно, стоит совсем иначе - ее в марксовых текстах представляют социалисты -
рикардианцы, "пролетарские критики политэкономов". Именно их
понимание проблемы развивает сам Маркс в собственной попытке позитивного
решения данного вопроса. (Но рассмотрение этой теоретической традиции в
понимании различия производительного и непроизводительного труда уже выходит за
рамки нашего анализа.)
За что же Маркс столь высоко ценит это
классическое различение А. Смита? Самое ценное у Смита, по Марксу, - это отказ
от учета феноменологического характера труда и его результатов, как с
вещественной, предметной, так и с моральной стороны. Что осуществляет
трудящийся человек, что получается в итоге - это для Смита неважно. Труд,
приносящий реальную пользу, и труд как вредительство, приносящий людям только
горе и зло, или ничего не приносящий реально, даже простой обман и
надувательство - это, по Смиту, труд производительный, если выдержан главный
критерий, то есть если труд работника приносит прибыль его нанимателю. С этой,
чисто экономической точки зрения, разрушение и уничтожение может быть столь же
производительно, как и созидание, - вопрос лишь в экономической
целесообразности, в получении прибыли. (Видимо, нам, современникам глобального
развития столь выгодных типов бизнеса, как торговля наркотиками, международная
контрабанда, торговля "живым товаром", производства и торговли
вредными для людей продуктами питания и лекарствами, не говоря уж о бизнесе в
сфере вооружений, понять мысль А. Смита несложно.) Экономический смысл и
ценность труда в социально-вредных областях мирового производства - тот же
самый, как и во всех остальных, самых мирных и полезных. За исключением
непроизводительного труда. Но что такое - труд непроизводительный? Да тот же
самый, то есть любой. Не важен характер труда, не важен результат. Важно, что
данный тип труда уже не приносит прибыли нанимателю, а оплачивается из дохода,
то есть или из прибыли капиталиста, или из заработной платы работника наемного
труда. Классический пример для времен Маркса, да и для нашего времени - труд
домашнего слуги, или, современным языком, труд обслуживающего персонала для
личного использования. Этот труд наемного работника не может принести прибыли
своему нанимателю, поскольку не помогает ему увеличивать доход, а, напротив,
участвует в потреблении оного, увеличивает расходы.
Но, в принципе, и всякий вид труда потенциально
может превратиться из производительного в непроизводительный - как только он
перестает приносить прибыль и превращается в средство потребления ранее полученного
дохода. И наоборот, конечно.
Данное различение производительного и
непроизводительного труда у А. Смита смешивается с другим, весьма отличным по
смыслу и значению. Оно, это второе различение, как бы конкретизирует и
содержательно обогащает первое, но в то же время захватывает уже совсем иную
проблемную область. По Смиту, производителен труд, результатом которого
является вещь или предмет, могущий быть товаром, вступать в обмен, быть
проданным. Соответственно, труд, результаты которого не могут быть
материализованы, не получают предметной формы и тем самым не могут поступить на
товарный рынок, быть проданы - это труд непроизводительный. В таком виде труда
его результаты потребляются непосредственно, без промежуточной фазы
существования в предметной или товарной форме. Это - услуги. "Первый вид
труда представлен в какой-либо пригодной для продажи вещи; второй вид труда
должен быть потреблен во время своего выполнения"[9]. Получается, что Смит
вводит различение по фактору вещественной формы - то есть именно по тому, от
чего он абстрагировался в своем первом различении. Мы не станем подробно
рассматривать Марксов анализ сильных и слабых сторон в этом смитовском
различении, однако отметим главное - по Марксу, оно не ухватывает исторической
специфики именно капиталистического производства и пригодно для иных, даже
более ранних форм экономической жизни. В тоже время оно, это различение, вполне
приемлемо для своего времени, поскольку фиксирует внешнюю картину,
феноменальную данность организации трудовой деятельности конца XVIII - начала
XIX веков. Действительно, "рынок услуг" или "сфера
обслуживания" как вполне современная область производства, подчиненная
общим законам капиталистического бизнеса, тогда еще не сложилась и потому
представлялась для экономической мысли "непроизводительным" трудом.
Ясно, что именно этот аспект смитовской теории, слишком "завязанный"
на историческую конкретику его эпохи, но уже и тогда достаточно сомнительный,
вряд ли сохранил свою ценность до настоящего времени.
В полемике с А. Смитом этот вопрос по-своему
пытались решить многие экономисты того времени, попавшие впоследствии у Маркса
в список "вульгарных экономистов". Речь идет о Ж. Гарнье, Ш. Ганиле,
Ф. Ферье, Д. Лодерделе, А. Дестют де Траси, А. Шторхе, Н. Сениоре, П. Росси, Т.
Чалмерсе, Ж. Сэе. Маркс признает заслугу нахождения основных аргументов в
критике А. Смита только за Гарнье, Ганилем и частично у Шторха, у которых
заимствовали основное содержание своих аргументов остальные участники дискуссии
(вплоть до прямого плагиата и списывания, как это доказывает Маркс).
Итак, среди критиков смитовского различения Маркс
особо выделил Ж. Гарнье, установившего большую часть опровергающей
аргументации. Гарнье, по Марксу, исходил из признания всякого труда полезным.
Что-то производит любой труд, поэтому вообще несправедливо выделять в нем
особые роды и виды. Затем, Гарнье представляется, что смитовское различение
производительного и непроизводительного труда нечеткое и некорректное, и Смит
сам не может его как следует провести, поскольку один и тот же вид труда Смит,
в зависимости от условий, может занести и в одну, и в другую рубрику[10]. Так,
труд домашних слуг, работников-надомников, рабочих по ремонту и т. п., по
Смиту, непроизводителен. Но, - не согласен со Смитом Гарнье, - если эти работники
оказывают своему потребителю "услуги", если они сберегают время и
труд потребителей этих услуг[11], то чем этот труд отличается от того же самого
труда, который оплачивается не непосредственным нанимателем, потребителем
услуг, а предпринимателем, "посредником" между работником и
потребителем? Между тем труд "от предпринимателя", отмечает Гарнье,
по Смиту всегда производителен. Гарнье не видит существенной разницы в данном
случае, поскольку речь идет об одном и том же виде труда, который он справедливо
считает приносящим пользу.
Второй довод Гарнье имеет несколько иной характер.
Гарнье отмечает, что у Смита в категорию "производительных" попадают
управленцы, работники по управлению и надзору в системе частного
предпринимательства. Но отчего в этот же разряд не попадают государственные
служащие, выполняющие аналогичные функции в системе государственной
экономической политики? А. Смит объявляет "непроизводительными
работниками" чиновничество, государственных деятелей, церковь и т. п. - то
есть людей, стоящих вне непосредственного производства как такового. Но Гарнье
с этим не согласен, так как считает подобную деятельность необходимой, полезной
и потому уж скорее производительной, чем наоборот.
Среди прочих соображений Гарнье о неправильности
смитовского различения производительного и непроизводительного труда Маркс
особо выделяет довод о "посредничестве". Гарнье кажется, что Смит не
понял подлинного различия в видах труда - по времени существования и реализации
его продуктов, результатов трудовой деятельности. В одних случаях это - нечто
долго живущее, медленно доходящее до потребителя, и потому оно только через
посредников достигает полной реализации. В других же случаях контакт с
потребителем готового продукта невелик во времени и не позволяет "вклиниться"
посреднику[12]. Естественно, что Маркс отвергает доводы о времени обращения
товаров и отмечает (уже нами сказанное), что никакие доводы от
"пользы" непроизводительного труда недейственны хотя бы потому, что
вред, "зло" в экономическом смысле также подпадают под рубрики
"производительности" и "непроизводительности". Вообще Маркс
с некоторой свирепостью относится к моральным доводам в экономических
рассуждениях, справедливо полагая, что чем больше морального пафоса у
теоретика, тем он ближе к простому жульничеству.
Среди других экономистов, критиковавших теорию А.
Смита, Маркс в какой-то степени признает авторский характер за соображениями Ш.
Ганиля. Ганиль, как и Гарнье, склоняется к признанию всякого труда
производительным, но вводит свой критерий - факт оплаты труда. Труд
производителен, если он оплачен. Оплата труда означает, что его результаты,
продукты, стали товарами, вступили в обмен. В той степени, в какой результаты
труда могут обмениваться - то есть поступать на рынок товаров, превращаться в
деньги - все они одинаковы. Труд рабочего и труд учителя музыки - одинаково
производительны, если на свою зарплату они могут купить равное количество
продуктов. Этот труд в том и производителен, что он посредством обмена вызывает
к жизни производство других продуктов, позволяет развивать другие виды
производства. Поэтому, по Ганилю, более производителен тот работник, чья
заработная плата выше - ведь он способен посредством своего потребления вызвать
к жизни большее производство продуктов. Поэтому, по Ганилю, домашний слуга
(эталон непроизводительного работника в смысле смитовского понимания!) может
быть более производителен, чем рабочий на фабрике, если его зарплата выше, чем
у рабочего. Или, другими словами, деятельность в сфере потребления производительна,
поскольку она вызывает к жизни новое производство[13]. Ясно, что Маркс признает
эти соображения простой апологетической уловкой, оправданием налично данного
неравенства в потреблении для утверждения справедливости социального
неравенства как такового.
В ряду остальных критиков Смита Маркс выделяет А.
Шторха, нашедшего свой собственный подход к проблеме. Шторх считал, что начало
путаницы вокруг производительного и непроизводительного труда положил сам Смит,
а его оппоненты только увеличили исходные пороки этого различения. По Шторху,
следует различать собственно материальное производство, создающее
"богатство", и нематериальное, духовное производство, имеющее
результатом "нематериальные ценности", "внутренние блага",
или "элементы цивилизации". Одно нельзя смешивать с другим.
Доказывать, как это делают критики А. Смита, что и "духовное
производство" может иметь результатом своего труда материальное богатство
- означает запутывать ситуацию, усложнять вопрос. Шторх, используя сравнение с материальным
производством, рассматривал различные виды нематериальной деятельности - труд
адвоката, художника, врача и т. д. Согласно его пониманию, между
"нематериальным" и "материальным" производством существует
зависимость, причем их равновесие служит росту национального благосостояния в
целом. При этом не прямо, но косвенно, выполняя свои собственные позитивные
задачи, "производство внутренних благ" служит и для увеличения
национального богатства в материальном плане.
Таковы наиболее общие и весомые доводы против смитовского
различения производительного и непроизводительного труда. Маркс рассматривает
их очень подробно и обстоятельно. Они, во-первых, анализируются в соответствии
с текстами каждого автора, то есть порознь, в отдельности. Затем у Маркса
имеется и обобщающая оценка, итоговая концептуальная схема, где апологетическое
начало всей этой критики Маркс исследует уже в общем плане, как некую типичную
совокупность взглядов.
Рассмотрим сначала первый вариант - анализ Марксом
критической аргументации отдельных экономистов, начиная с Ф. Гарнье (его
соображения, по Марксу, задают общий тон и создают почти полностью все
"проблемное поле" критики смитовского различения). Маркс полностью
признает известную резонность указания Гарнье на то, что Смит часто сам
смешивает производительный и непроизводительный труд. Имеются в виду
относительно сложные случаи, "примеры", в которых смитовское деление
"дает осечку", и один и тот же труд можно классифицировать различным
образом. Так, предлагается рассмотреть труд солдата - типичный вариант
непроизводительного труда. Во-первых, этот труд оплачивается из национального
дохода, а не из капитала, никакой прибыли он не приносит. Во-вторых, этот труд
и не реализуется ни в каком вещественом продукте-товаре. И по первому, и по
второму смыслу смитовского различения этот вид труда подпадает под рубрику
непроизводительного. Но может ли солдат стать участником процесса материального
производства? Один из критиков Смита (Н. Сениор) указывает, что для некоторых
стран солдат, охраняющий землепашца, - нормальное явление[14]. А по Смиту,
косвенные участники материального производственного процесса (инженеры,
менеджеры, обслуживающий персонал) также обладают статусом производительного
работника. Стало быть, и солдат вполне может быть производительным работником.
Аналогичные ситуации, когда какой-то типичный по Смиту вид непроизводительного
труда частично или косвенно входит в материальный производственный процесс,
могут быть приведены во множестве.
Но признание известных оснований для данного
варианта критики смитовского различения вовсе не означает, что Маркс согласен с
Гарнье. Маркс отмечает, что доводы Гарнье направлены не против теоретического
смысла введенного Смитом различения, а против его употребления, применения в
определенных конкретных случаях. Многие из них просто снимаются, поскольку не
имеют прямого отношения к самому делению труда на производительный и
непроизводительный. (Так, в примере с трудом солдата, по Марксу, Смит должен
был бы ответить, что солдат производит не продукт, а защиту[15].)
Соответственно, соображения Ганиля и других о производительности потребления
Маркс считает не относящимися непосредственно к делу, поскольку, по Смиту,
такое потребление, стимулирующее производство, и есть непроизводительный труд.
Конечно, он может и оплачиваться, и влиять на непосредственное производство,
этого Смит нисколько не отрицает. Ганиль, неосознанно принимая предпосылки
критикуемой им теории, только подтверждает то, что хочет опровергнуть. И,
последнее: о критике Смита А. Шторхом. Маркс отмечает, что и эта критика Смита
неправомерна, поскольку захватывает проблемную область, Смита вовсе не
привлекавшую. Смитовское различение видов труда никак не направлено на
выяснение специфики "духовного производства" - Смита-то как раз и
интересует производство материального богатства, экономика как таковая,
"богатство народов". Поэтому Смиту для его теории вполне достаточно
того неоспоримого обстоятельства, что работники "нематериального"
производства являются непосредственными потребителями обычных материальных
благ. Критика же Шторха, доказывающая необходимость духовного производства, не
имеет прямого отношения к теории, которую критикует. Это - суждение из внешних
для смитовской концепции соображений, то есть просто иной вариант.
Что же общего находит Маркс в этих, весьма
различных доводах против теории А. Смита? Можно отметить несколько основных
марксовых замечаний, позволяющих реконструировать эту обобщающую картину
критики смитовского различения:
1. Маркс отмечает, что все критики Смита исходили
не из первого, наиболее важного по смыслу различения между производительным и
непроизводительным трудом, а из второго. Это означает, что они оставляли без
внимания наиболее существенное в теории, ее "ядро" и выступали против
более феноменальной, приближенной к непосредственной фактической данности,
стороны этой же теории. Тем самым они оставляют в стороне проблематику Смита,
предпосылки его концепции и выступают против различных выводов и следствий из
его теории.
2. Основная цель всех критиков Смита - доказать необходимость
"непроизводительных работников" (в смитовском смысле этого понятия)
для производства материального богатства и, тем самым, опровергнуть смитовские
же чрезвычайно низкие оценки экономической целесообразности существования
данного класса людей.
3. Опровержение смитовского различения очень схоже
у разных авторов по методике исполнения - в реальности подыскиваются
"примеры", фактически несогласующиеся со смитовским пониманием
производительного и непроизводительного труда, и доказывается "полезность"
самых различных типов деятельности (домашняя прислуга, индивидуальные работники
"сферы обслуживания", музыканты, юристы, священники и т. п.). Кроме
того, указывается и на некоторые противоречия в смитовских рассуждениях, что
иногда справедливо, иногда - нет.
В целом, как мы уже отметили, Маркс отказывает
этой критике смитовской теории в статусе исследовательской. Ее общей мотивацией
Маркс признает не стремление изучать и анализировать специфику трудовой
деятельности в данных экономических условиях, а нечто совсем противоположное.
По сути, критики А. Смита стараются "закрыть" данную проблему, снять
ее как неистинную и враждебную существенным прагматическим интересам большого
количества людей. В чем же эти интересы? Маркс высказывается на этот счет
чрезвычайно энергично: "Громадной массе... "высших работников" -
государственных чиновников, военных, виртуозов, врачей, попов, судей, адвокатов
и т. д., труд которых отчасти не только не производителен, но по существу
разрушителен, и которые, тем не менее, умеют присваивать себе весьма крупную
долю "материального" богатства либо продажей своих
"нематериальных" товаров, либо насильственным навязыванием их... - не
было приятно быть причисленными в экономическом отношении к одному классу со
скоморохами и домашней прислугой и предстать просто в качестве прихлебателей,
паразитов, живущих за счет подлинных производителей (или, точнее, за счет
агентов производства)"[16]. Иными словами, Маркс считает, что
доказательство важности и полезности, даже необходимости для общества существования
"непроизводительных работников" имеет, в своей основе, чисто
эгоистическую заинтересованность этой массы людей в легитимизации своего
участия в распределении "национального дохода". Причем речь идет не
только о "свободной" рыночно-конкурентной форме этого распределения
(в виде продажи собственных услуг), но и о классической форме государственного
обеспечения, получения фиксированного жалованья, субсидий и т. п.
Но если смитовская концепция двух видов труда, как
Маркс отмечал, выражает представления о производительности и
непроизводительности труда с позиции владельца капитала, то как же убедить его
в необходимости "делиться" своими доходами с
"непроизводительными работниками"? Ведь именно этот вид труда, по
Смиту, прибыли не приносит, а требует оплаты из дохода основных агентов
производства, то есть расходования прибыли и заработной платы. Смит выразил,
как специально подчеркивает Маркс, стремление промышленного капитала к
наибольшему удешевлению, минимализации всех этих "непроизводительных затрат".
Критики eгo концепции всячески доказывают противоположное.
Конечно, и Маркс, и Смит далеки от простого
негативного отношения к "непроизводительному труду", который
стараются полностью оправдать, доказав его "производительность",
критики Смита. Маркс различает в массе "непроизводительных
работников" их необходимую часть и часть "чисто паразитическую",
существование которой вообще не имеет оправдания. Первые "становятся
необходимыми или сами делают себя необходимыми отчасти по причине существования
физических недугов (как врачи) или духовной немощи (как попы) или по причине
столкновения интересов частных лиц и столкновения национальных интересов (как
политические деятели, все юристы, полицейские, солдаты)..."[17] Или, в
другой формулировке: "Солдат относится к faux frais производства, как
значительная часть непроизводительных работников, которые сами ничего не
производят - ни в области духовного, ни в области материального производства -
и только вследствие недостатков социальной структуры оказываются полезными и
необходимыми, будучи обязаны своим существованием наличию социальных
зол"[18]. Но кроме этого разряда непроизводительных работников, число
которых, согласно и Смиту, и Марксу может быть лишь сокращено до разумного
минимума, имеются и другие. Этот второй тип представителей
"непроизводительного труда", по Смиту, включает в себя, с одной
стороны, тип "праздных богачей" и их обслуги, и, с другой стороны,
людей, обретающих свои средства к существованию в государственных расходах. Как
первый, так и второй тип - те же самые "паразиты", против которых
столь резко выступают Смит и Маркс, и защитой, оправданием или апологией
которых прежде всего и заняты критики смитовского различения. Вся эта критика,
формулирует Маркс, была "апологией, с буржуазно-экономической точки
зрения, отчасти праздных богачей и тех "непроизводительных
работников", услуги которых они потребляют, отчасти "сильных
правительств", делающих крупные затраты, апологией роста государственных
долгов, апологией обладателей доходных местечек в церкви и государстве, всякого
рода синекур и т. д."[19].
В целом же Маркс видит в критике смитовской теории
не только научно-теоретическую беспомощность "пошлой беллетристики",
но и вполне адекватное экономико-публицистическое представительство "от
лица" не включенной в производство, но участвующей в потреблении
национального богатства части населения: "с одной стороны, раболепство,
стремление изобразить все функции состоящими на службе у производства богатства
для буржуа, а, с другой стороны, стремление доказать, что буржуазный мир -
самый лучший из миров, все в нем полезно, а сам буржуа настолько образован, что
видит и понимает это"[20]. И в итоге: "Превознесение прислужничества,
лакейства, восхваление сборщиков налогов, паразитов проходит красной нитью
через писания этих псов"[21].
Не трудно показать, что все высказанное по данной
проблеме много лет назад, в относительно простых и прозрачных,
"зачаточных" условиях развития капиталистического миропорядка
сохраняет свой смысл и актуальность до нашего времени, хотя условия изменились,
и социальная структура бесконечно усложнилась.
Андрей Баллаев
1. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 26, ч. 1, с. 6.
2. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 23, с. 91.
3. Там же.
4. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 26, ч. 1, с. 138.
5. Там же.
6. Там же.
7. Там же.
8. Там же, с. 139.
9. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 26, ч. 1, с. 155.
10. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 26, ч. 1, с. 166-169.
11. Там же, с. 185-187.
12. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 26, ч. 1, с. 170-171.
13. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 26, ч. 1, с. 197-199.
14. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 26, ч. 1, с. 283-285.
15. Маркс К., Энгельс Ф, Соч., т. 26, ч. 1, с. 283-285.
16. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 26, ч. 1, с. 157-158.
17. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 26, ч. 1, с. 158.
18. Там же, с. 283.
19. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 26, ч. 1, с. 275.
20. Там же, с. 285.
21. Там же, с. 294.