409
IV
Если нравственные понятия людей так тесно срастаются с верою в духов, что прекращение этой веры грозит падением нравственности, то в этом заключается большая общественная опасность. Общество не может оставаться равнодушным к тому, что судьба его нравственности зависит от судьбы данной фикции. Чтобы выйти из того опасного положения, в котором оно находится, обществу необходимо было бы позаботиться о том, чтобы его члены научились смотреть на требования нравственности, как на нечто совершенно независимое от каких бы то ни было сверхъестественных существ. Разумеется, мне могут сказать: но что же такое общество, если не совокупность его членов? И есть ли у общества какая-нибудь возможность отнестись к вопросу о нравственности иначе, чем относятся к нему его члены? Это возражение я охотно признаю правильным: общество в самом деле не может смотреть ни на один вопрос иначе, чем смотрят его члены. Но действительное общество никогда не бывает односоставным: одной его части (группе, сословию, классу) свойственны бывают одни взгляды, другой — другие. И когда возникают в нем такие группы, нравственные понятия которых уже не сочетаются с верой в существование духов, тогда напрасно другие группы, сохранившие в этом отношении старые умственные привычки, обвиняют их в безнравственности. В лице этих групп общество впервые дорастает до таких нравственных понятий, которые умеют держаться на своих собственных ногах и не нуждаются ни в каких посторонних подпорках.
Совершенно
справедливо то, что Ницше сделал из «позитивизма» вывод, равносильный отрицанию всякой
человеческой нравственности.
Но винить в этом надо не «позитивизм» и не материализм,
а только самого Ницше. Не мышление определяет собою бытие, а бытие определяет собою мышление. В аморализме Ницше
сказалось настроение, свойственное буржуазному обществу времен упадка, и это настроение давало себя чувствовать не только
в сочинениях немца Ницше. Возьмем хотя бы сочинение француза Мориса
Баррэса. Он так формулирует содержание
одного из своих сочинений: «Есть только одна вещь, которую мы знаем и которая действительно существует
между всеми предлагаемыми тебе
ложными религиями… Эта единственная
410
осязательная
действительность есть — я (c'est le moi)
*, и вселенная
есть лишь написанная им более или менее красивая фреска. Привяжемся же к
нашему «я», защитим его от посторонних, от варваров». Это достаточно выразительно.
Когда люди приходят в такое настроение, когда «единственной осязательной действительностью»
представляется им их драгоценное «я», тогда они уже являются настоящими аморалистами. И если это их настроение не всегда подсказывает им безнравственные
теоретические выводы, то это происходит единственно потому, что безнравственная
практика далеко не всегда нуждается в безнравственной теории. Напротив, безнравственная теория нередко может явиться помехой для безнравственной
практики. Вот почему люди,
безнравственные па практике, часто любят нравственную теорию. Кто написал.
Анти-Макиавелли? Тот прусский король, который на практике едва ли не
усерднее всех других государей придерживался
правил, изложенных в книге «Il principe» **1, и
вот почему современная буржуазия, при всей своей невольной симпатии к Ницше,
всегда будет считать признаком
хорошего тона отрицание его аморализма, Ницше высказывает то, что делается в современном буржуазном, обществе, но в чем
неудобно признаваться. Поэтому современное общество не может отнестись к нему иначе, как с полу
признанием. На как бы там ни
было, Ницше есть продукт известных общественных условий, и относить его аморализм на счет позитивизма или механического миросозерцания — значит не
понимать взаимной связи явлений.
Французские материалисты XVIII века тоже были, если не ошибаюсь,
сторонниками механического миросозерцания, а между тем ни один из них не
пришел к аморализму. Напротив, они так часто в так горячо говорили о нравственности, что Гримм шутливо назвал их в
одном из своих писем капуцинами
добродетели 2. Почему же механическое миросозерцание не
вызвало в них склонности к аморализму? Единственно
потому, что при тогдашних общественных условиях идеологи буржуазии, в среде которых тогдашние материалисты составляли «крайнюю левую», не могли не явиться
защитниками нравственности вообще и
гражданской доблести в особенности. Буржуазия
поднималась тогда вверх, была передовым общественным
классом, воевала с безнравственной аристократией и тем же самым научалась
ценить нравственность и дорожить ею. А
теперь она сама представляет собою господствующий класс, теперь она идет
вниз, теперь в ее собственные ряды все более и более проникает
испорченность, теперь война всех против
* «Le culte de moi". Examen de trois ideologies
par Maurice Barres, Paris
1892, p. 45. [«Культ «Я»». Рассмотрение трех идеологий Мориса Барреса, Париж 1892 cтр. 45.]
** ["Государь"]
411
всех все более и более становится conditio sine qua non * ее существования, и потому неудивительно, что ее идеологи — т. е., собственно, только ее откровенные идеологи, чуждающиеся лицемерия, столь обычного теперь в среде ее теоретиков, — приходят к аморализму. Все это совершенно понятно. Но все это по необходимости должно остаться непонятным для человека, держащегося того до последней степени ребяческого взгляда, согласно которому настроения и действия людей определяются тем, верят или не верят они в бытие сверхъественных существ.
Тут мне
опять припоминаются прекрасные слова Энгельса, цитированные мною во второй статье: «Религия есть, по своему существу,
опустошение человека и природы, лишение их вся кого содержания, перенесение этого содержания на фантом потустороннего
бога, который затем снова дает кое-что человеку и природе от своего избытка» 1. Г-н Мережковский принадлежит к числу самых усердных «опустошителей» человека и
природы **. Все нравственно возвышенное, все благородное, все истинно человечное принадлежит, по его мнению, не
человеку, а именно созданному им
потустороннему фантому. Поэтому фантом представляется ему необходимым условием нравственного возрождения человечества и всякого общественного
прогресса. Он проповедует революцию,
но мы сейчас увидим, что лишь в опустошенной душе могла
зародиться склонность к той революции, которую
он проповедует.
* [необходимым условием]
** Г-н Н.
Минский говорит: «Люди поклоняются богу не только потому, что без него нет
истины, но и потому, что без него нет счастья». («Религия будущего», СПБ. 1905
г., стр. 85). Эти его слова показывают, что
г. Н. Минский тоже постоит за себя в роли опустошителя. Недаром же он
занимает одно из самых первых мест между основателями декадентской религии 2.
735
К стр. 410
1 «Il principe» («Государь») — знаменитая книга Макиавелли, оправдывающая любые
методы управления государством в борьбе за установление сильной
власти. «Anti-Machiavel, ou essai critique sur
«Le prince» de Machiavel» («Антимакиавелли, или критический очерк о «Государе» Макиавелли») —
сочинение Фридриха II.
2 Выражение, употребленное
Мельхиором Гриммом в его рукописном журнале «Correspondance littéraire, philosophique et critique» («Литературная, философская и критическая
корреспонденция»), который он издавал в Париже в 1753 — 1792 гг. См. Настоящее
издание, т. II, примечание 3 к стр. 47.
К стр. 411
1 См. примечание 1 к стр. 375.
2 В своих книгах «При свете совести» (1890), «Религия будущего» (1905) и др. Минский — один из организаторов реакционного «Религиозно-философского общества» в Петербурге — развивал свою мистико-философскую систему, так называемый «меонизм» (от греческого слова «несуществующее»).