418
VII
Увы! Ничто не ново под луною! Все евангелие от Мережковского, Минского и им
подобных оказывается — по крайней мере, в своем отрицательном отношении к
воображаемому мещанству западноевропейского пролетариата — лишь новой копией весьма уже подержанного оригинала. Но
это еще только полбеды. Беда-то в том, что
оригинал, который воспроизводят наши
доморощенные обличители пролетарского мещанства, сам насквозь пропитан
буржуазным духом. Это какая-то насмешка судьбы,
— и надо признаться, очень горькая, злая насмешка! Упрекая в мещанстве «голодных пролетариев», тяжелой
419
борьбой отстаивающих свое право на человеческое существование, французские парнасцы и декаденты сами не только не пренебрегали житейскими благами, но, напротив, негодовали на современное буржуазное общество, между прочим, за то, что оно не обеспечивает достаточного количества этих благ им, гг. парнасцам и декадентам, тонким служителям красоты и истины. Смотря на классовое движение пролетариата, как на порождение низкого чувства зависти, они ровно ничего не имели против разделения общества на классы. В одном из своих писем к Ренану Флобер говорит: «Благодарю вас за то, что вы восстали против демократического равенства, которое кажется мне элементом смерти в мире» 1. Неудивительно поэтому, что при всей своей ненависти к мещанству, «парнасцы и декаденты» держали сторону буржуазного общества в его борьбе с новаторскими стремлениями пролетариев. Нимало не удивительно также и то, что, прежде чем запереться в своей «башне из слоновой кости», все они старались как можно лучше устроить свое материальное положение в буржуазном обществе. Герой известного романа Гюисманса «A rebours» 2, в своей вражде к мещанству дошедший до потребности устроить всю свою жизнь противоположно тому, как она устраивается в буржуазном обществе (отсюда и название романа — «Наоборот», навыворот), начинает, однако, с того, что приводит в порядок свои денежные делишки, обеспечивая себе ренту, помнится — в 50 тысяч франков. Он ненавидит мещанство всем своим сердцем и всем своим помышлением, но ему и в голову не приходит, что только благодаря мещанскому (капиталистическому) способу производства он может, не ударяя пальцем о палец, получать большой доход и предаваться своим антимещанским чудачествам. Он хочет причины и ненавидит следствия, неизбежно порождаемые этой причиной. Он хочет буржуазного экономического порядка и презирает чувства и настроения, им создаваемые. Он враг мещанства; но это не мешает ему оставаться мещанином до мозга костей, потому что в своем восстании против мещанства он никогда не посягает на основу мещанского экономического порядка.
Г-н Мережковский говорит о трагедии, пережитой Герценом под влиянием
впечатлений, полученных им от «мещанской» Европы. Я не буду распространяться здесь об этой трагедии. Скажу только, что г. Мережковский понял ее еще
хуже, нежели покойный Н. Страхов, писавший о ней в своей книге «Борьба с
Западом в нашей литературе» 3*. Но мне хочется обратить внимание
читателя на то трагическое раздвоение, которое не-
* Мой взгляд на эту трагедию изложен в моей статье «Герцен эмигрант», напечатанной в 13 выпуске «История русской литературы в XIX в.», издаваемой товариществом «Мир» под редакцией Д. Н. Овсянико-Куликовского 4.
420
избежно должно возникать в душе человека, искренно презирающего «мещанство» и в то же время решительно неспособного покинуть мещанскую точку зрения на основу общественных отношений. Такой человек поневоле будет пессимистом в своих общественных взглядах: ведь ему абсолютно нечего ждать от общественного развития.
Но пессимистом быть тяжело. Не всякому дано вынести пессимизм. И
вот ненавистник «мещанства» отвращает свой взор от земли, насквозь и навсегда
пропитанной «мещанством», и вперяет его... в небо. Происходит то «опустошение
человека и природы», о котором у меня уже была речь выше. Потусторонний фантом
представляется в виде бесконечного резервуара всяческого антимещанства, и таким
образом прокладывается самый прямой путь в область мистицизма. Недаром
искренний и честный Гюисманс, так глубоко
переживавший свои произведения, кончил свою жизнь убежденным мистиком,
почти монахом. Приняв все это во внимание, мы без труда определим социологический эквивалент религиозных исканий, с
такой силой дающих себя чувствовать у нас в среде, более или менее — и
скорее более, чем менее, — прикосновенной к декадентству *.
* Г-н Мережковский хорошо понимает связь
своих религиозных исканий с декадентской «культурой». (См. сборник «Der Zar und die
Revolution», S. 151 и
след.) В
качестве одного из представителей российского декадентства г. Мережковский страшно
преувеличивает его общественное значение. Он говорит: «Die russischen Dekadenten sind eigentlich die ersten russischen Europäer;
sie haben die höchsten Gipfel der Weltkultur erreicht, von denen sie neue Horizonte der noch unbekannten Zukunft überblicken lassen» [«Русские декаденты в сущности являются первыми русскими европейцами;
они достигли вершин мировой культуры, с которых открываются новые горизонты еще неведомого будущего»] и т. д.
Это забавно в полном смысле слова, но это вполне понятно, принимая в соображение то обстоятельство, что г.
Мережковский со всем своим новым евангелием есть плоть от плоти и кость
от костей российского декадентства.
736
К стр. 419
1 Из письма
Флобера к Ренану от 19 — 26 мая 1876 г. (G. Flaubert, Correspondance, 7-е serie, Paris 1923, p. 298) (Г. Флобер,
Переписка, 7-я серия,
Париж 1923, стр. 298).
2 См. Ж. К. Гюисманс, Наоборот,
М. 1906. В одной из заметок, озаглавленной «О форме», Плеханов пишет: «А rebours» — декадентство, крайний индивидуализм. Надоедает и это. Конец
Гюисманса: крайний мистицизм. Это почти типично, не все кончают мистицизмом, но все
увлекаются «непонятным», «иррациональным», и этим объясняются все шалости» («Литературное наследие Г. В. Плеханова», сб. III, Соцэкгиз, 1936, стр. 206 — 207).
3 См. Г. В. Плеханов, Соч., т. XXIII, стр. 414 — 445.
4 См. очерк «Герцен» в кн.: Н. Страхов, Борьба
с западом в нашей литературе, кн. I, Киев 1897, стр. 1 — 137.