1. Критерий истины - очевидность

 

Практика и обдумывание самых разнообразных споров по науке, политике и жизни - как имеющихся в литературе, так и реальных споров по тем же темам, и особенно упорных и даже ожесточенных в последнее время в интернет-конференциях (ФИДО) - в конце концов породили у автора этой заметки настоятельную потребность ясно понять, что же является самым сильным доводом в споре и по сути последним, решающим словом. Конечно, на всех не угодишь, и всегда найдется слепой или глухой в том или ином смысле или еще того хуже, но вопрос ставится на суждение, так сказать, разуму во всей его разумности. А потребность понять, даже не отчетливо осознанная, рождает усиленное по пристальности и времени внимание к данному вопросу, как бы постоянное удерживание его по крайней мере в боковом зрении. И в результате выработался вывод, что максимальным доказательством правильности теории или представления в реальности является приведение к очевидности этой правильности, к очевидности для опытного и знающего разума.

На первый взгляд может показаться, что достижение это не такое уж большое, ведь что-то подобное уже говорилось и, по-видимому, неоднократно. Так, беглый поиск привел к статье С.А.Зубкова «О познавательном статусе очевидности» [1], где рассматривается несколько аспектов феномена очевидности, в том числе гносеологический, причем весьма уверенно. Да уже А.Шопенгауэр восклицал [2]: «Почему здравствуют тысячи ошибок, если критерий истины - очевидность - столь прост?» Но все же и Зубков оставил некоторые вопросы нерешенными, и Шопенгауэр остался в недоумении, да и почему-то мало кто из реально работающих ученых (включая и автора этой заметки) слышал о таком полезном методологическом средстве доказательства, так что к нему никто никогда практически и не апеллирует сознательно как к законному средству методологии, разве что все просто стараются привести побольше доказательств и получше их изложить, что в общем-то правильно, однако понимается не как научное доказательство, а как метод уговаривания, особенно слушающей стороной. Общеизвестна как раз противоположная - и неудачная - попытка Декарта исходить в познании из очевидного. Так что в общем тут есть еще о чем подумать и что прояснить.

Автор этой заметки, не профессиональный философ, а физик, работавший еще и в математическом моделировании много лет в самой рутинной научно-исследовательской сфере, пишет, чтобы поделиться своим опытом и некоторыми, как кажется, полезными итогами попыток понять получше возможности познания мира. Некоторые идеи почти явно витали в воздухе и в методологической (но не всякой!) литературе, однако все же в явном виде не были высказаны так, чтобы научное сообщество могло их четко услышать и принять как осознанное рабочее средство.

О том, что и ученые, стараясь сработать в естествознании или общественных науках доказательнее и четче, все же не совсем твердо и сознательно ориентируются в методологии познания и, соответственно, в своих делах, свидетельствует то, что почти всегда их научные построения легко может, так скажем, дискредитировать перед ними и более или менее обычным их окружением, а их самих поставить в тупик прохожий, сказав, наподобие агностиков, что так как мы не знаем всего на свете, то и нет возможности утверждать что-либо об истинности его построения. Пусть, мол, совершенно строго докажет свой вывод! Обычно ученые тут начинают просто восклицать и не более того. Особенно часто, по понятным причинам, возражение такого типа используются против атеистов.

Ну хорошо, пусть критерий истины - очевидность. Но что такое очевидность, и почему она оказывается критерием истины?

Здесь есть два важных основных аспекта.

1) Отличие и соответствующая необходимость различения познания реальности от доказательства истинности (утверждения) в математике.

Известна шутка, возможно, возникшая, и неоднократно, из были, о лекторе, который по какому-то случаю сказал: «Очевидно, что то-то и то-то», - на что получил возражение: «Нет, это не очевидно», - после чего с полчаса думал и в конце концов заключил: «Нет, это все-таки очевидно!» Когда рассказывают эту историю, все дружно смеются. Однако она смотрится принципиально по-разному в разных науках.

Так, если речь шла о математике, то трудность, которую едва преодолел лектор, и которая оказалась в тот момент чрезмерной для слушателей, заключалась лишь в техническом собирании в уме формальных доказательств высказанного утверждения. И заключение «очевидно» лишь означало, что вся система доказательств достаточно обозрима для не вооруженного карандашом ума.

Если же речь шла об утверждении о природе или обществе, то положение резко меняется. Правильность объяснения не может доказываться по типу теорем (а неправильность на моделях может), как в математике, ввиду неисчерпаемости мира и обратности задачи познания [3]. Сколько разных утверждений было в истории об одном и том же вопросе! Так что тут трудность в выборе истинного или наиболее правильного утверждения или мнения заключается не в отсутствии карандаша, с помощью которого можно было бы записать для слабой памяти пункты доказательства, а в самом выборе критических пунктов и в оценке достаточности их набора для обоснования обсуждаемого утверждения. Мы здесь будем говорить только о трудности такого рода.

2) Различие этапов так называемого «озарения», когда в результате какого-то движения мысли в нужном направлении возникло понимание нового (пути или связи моментов), которое представляется решением проблемы, и обстоятельной проверки верности этого понимания с возможной его корректировкой или полным отбрасыванием.

В математике тоже есть этап озарения, догадки об идее и/или пути доказательства, но доказательство правильности утверждения, когда оно формально завершено, больше не подвергается сомнению и является окончательным, тогда как в познании реальности само понимание окончательности решения данного вопроса является принципиальной проблемой, мнение об успешности решения которой вовсе не обязательно оказывается единодушным и даже попросту может быть ошибочным, что формальным образом выяснить точно невозможно.

Естественность объяснения как доказательство

Теперь перейдем к практическому опыту приведения к очевидности тезиса, поставленного в заголовке статьи, что отчасти и является моей задачей (другой ее частью будет уточнение связанных с ним вопросов, поскольку сам тезис-то известен). Сначала попробуем посмотреть на частные примеры усмотрения правильности утверждения или решения проблемы. Потом при обобщении их догадаемся об общем правиле, которое и проверим обстоятельнее.

Итак, мы в детстве слышали, что религия - это заблуждение, верят в бога только по малоизвинительным причинам, а попы, а раньше жрецы - обманщики в свою пользу. У многих антирелигиозное образование этим и ограничивалось. Другим в вузе потом сообщали, что примерно на том же уровне, только с большим количеством частностей, обоснование атеизма существовало и у просветителей XVIII века. В общем-то, уже и это было неплохо, приводимые доводы были достаточно явными и не вызывали особых возражений. Но при изучении философии, в частности - диалектики, оказалось, что те доказательства слишком просты и недостаточны. Диалектика вообще раздражала тем, что всегда уличала в недостаточности ваших знаний и учитываемых факторов, но, правда, ее замечания оказывались уместными и верными. Здесь в соответствии с канонами диалектики помимо очевидных социальных причин существования религии следовало еще рассмотреть ее исторические корни, религию в ее развитии. Гегель положил конец неисторическому взгляду на религию как на изобретение обманщиков и показал ее рациональное развитие (см. [4]).

Об истории человечества и о верованиях разных времен и народов у нас писали много. Например, в книге А.Д.Сухова «Философские проблемы происхождения религии» [5] хорошо изображена и компактно представлена взору неуклонная последовательность развития религии от простого одушевления вещей и природы до монотеизма в зависимости от степени производственного развития общества. Становится отчетливо ясно, почему при рабовладении процветал политеизм и почему с возникновением феодализма он стал заменяться монотеизмом - в соответствии со специфическими условиями жизни, отношениями между людьми и потребностями общества. Ничто не происходило само по себе, независимо от жизни людей, всякое изменение жизни сопровождалось изменением представлений о мире, в частности - религиозных представлений. А само первоначальное одушевление природы человеком представляет собой обычное, естественное и неизбежное для него экстраполирование известных и привычных ему особенностей, характеристик, в частности - своих собственных идеальных, на новые, плохо известные ему объекты. Ведь подобное экстраполирование вообще представляет собой едва ли не самый массовый прием деятельности. Мы экстраполируем в каждый новый момент, действуя на основании полученной до него информации, когда состояние мира уже как-то изменилось. Введение Максвеллом тока смещения и предсказание Менделеевым новых элементов представляли собой экстраполяции. Мы первоначально судим об одних объектах по аналогии со знанием других. (Это всё варианты приложения принципа бритвы Оккама.) Бывает, что иногда при этом существенно ошибаемся, а потом по анализу результатов можем поправляться, но, во всяком случае, без экстраполяции мы вообще не можем существовать - даже практическая интерполяция всегда представляет собой экстраполяцию.

А раз уж представления об объектах и мире появились, то люди так или иначе опираются на них в своей деятельности, а ошибки могут оказываться временно или постоянно выгодными целым группам людей и потому на определенных этапах не исправляться, а сохраняться, развиваться и усиленно внедряться всевозможными способами.

В общем в открывающейся картине появления и существования религии все пункты становятся ясными и понятными. Становится совершенно очевидно, что религия должна возникать обязательно безотносительно к ее истинности, для неизбежного ее возникновения не было никакой необходимости в ее, так сказать, референте. Вся картина свидетельствует о человеческом происхождении, становлении и существовании религии. Все известное в истории никак не соответствует, опровергает рассказы о боговдохновенности религии. И как только человек разумно сопоставит эти два варианта, то у него неизбежно возникнет озарение: «Да конечно религию придумали! как же иначе?! Эти два абстрактно возможных варианта совершенно несопоставимы по реалистичности!»

Но тут приходит скептик и говорит: да, но вы все-таки не доказали точно и строго, что религия возникла из выдумки и не имеет фактических оснований. Вы не доказали, что таких оснований нет. И более того, этого нельзя доказать уже из-за признаваемой вами неисчерпаемости мира.

Принцип бритвы Оккама

Действительно, чтобы доказать, что в каком-то процессе реализуется такой-то механизм, надо отбросить все другие механизмы, доказать, что они здесь не работали. А мы вроде бы положились только на естественность и очевидность одного механизма. Так-то оно так, но, с другой стороны, все же, видимо, следовало бы учесть, что об истинности религиозных представлений не свидетельствует достоверным образом ничто. Тогда с какой стати вообще о ней говорить? Ее реальность мыслима? Но мало ли о чем можно вообще помыслить? Например, о кентаврах (или телепузиках). Не обязаны же мы специально доказывать их отсутствие только лишь на том основании, что о них ходят или ходили разговоры! Как раз по такому случаю высказался однажды Шелли [6]: «Говорят, возможно, что мы будем продолжать наше существование таким образом, который в настоящее время для нас совершенно непостижим. Это в высшей степени неразумное предположение. Оно налагает на сторонников уничтожения (т.е. противников вечной души. - В.Г.) тяжесть доказывать отрицательное в вопросе, в то время как положительное здесь не подтверждается ни одним аргументом и по своей подлинной природе находится за пределами человеческого постижения. В самом деле, достаточно легко составить какой-либо тезис, относительно которого нам ничего не известно, - и не особенно нелепый, и сам по себе непротиворечивый, - а затем требовать его опровержения!»

То есть рассматривать и критически оценивать надо все-таки реалистичные механизмы, а не все абстрактно возможные. Если уж не получится с обычными, тогда, возможно, придется обратить внимание и на необычные механизмы, а пока хорошо получается с обычными, не сверхъестественными. Это есть естественное и необходимое для науки о реальности требование принципа бритвы Оккама.

Фифти-фифти, или Вероятностная оценка альтернатив

Во-вторых, все же и этот ограничивающий серьезно рассматриваемые варианты довод - требование реалистичности механизма - часто отвергают, что формально всегда имеют право сделать. И доводят этот «плюрализм» до полного равноправия всех абстрактно возможных конструкций. Часто невозможность в неисчерпаемом мире строго доказать какой-то механизм и отвергнуть другой, хотя бы и самый несуразный, неявно представляют так, как будто эта невозможность оставляет равную возможность, вероятность для конкурирующих гипотез, так сказать, пятьдесят на пятьдесят, фифти-фифти. Это, разумеется, совершенно беспомощно и неверно методологически.

Вообще требование совершенно полной доказанности всего относящегося к делу, а это значит - всего на свете, - пытаются предъявить к познанию реальности по недоразумению, смешивая познание реальности с математикой, пытаясь распространить математическую строгость и критерий доказанности на познание реальности. Следующие из этого требования следствия стоило бы обратить против недовольных нематематической неполнотой реальных доказательств, предложив им, например, прекратить пользоваться вилкой до тех пор, пока они строго однозначно не докажут хотя бы себе, что в следующий раз, независимо от предыдущей практики, они не выколют себе вилкой глаз. Зачем так рисковать - при пятидесятипроцентной-то вероятности?

В реальности неабсолютно полная доказанность не означает полной недоказанности, как обстояло бы дело в математике. А именно в такой последней формальной, абстрактной постановке и берут следствие неабсолютной доказанности агностики. Разница, конечно есть. В математике доказанность означает полную достоверность, кроме которой ничто не принимается во внимание, просто отсутствует. В знаниях же о реальности появляется другое понятие: большая или меньшая надежность или вероятность полученного вывода, заключения. Все мы знаем, что реально качества, в том числе надежность, имеют градацию, бывают разной силы, причем меняются непрерывно, а не скачками от наличия до полного отсутствия. Те, кто отрицает информативность не совсем достоверного доказательства в реальности, поступают так, как будто этих непрерывных изменений качеств нет, как будто мир кардинально меняется от точки к точке в отношении силы и вида воздействия на обстоятельства и результаты нашей деятельности, на происходящие события, так что знание об одной точке как будто совершенно ничего не говорит о соседней и бесполезно для деятельности с ней. А это опровергается всем опытом человечества. Такой скачкообразности мы как раз никогда и не видели, а это что-нибудь да значит. Весь опыт говорит, что в природе существует некоторая относительная устойчивость: малые изменения обстоятельств обычно мало меняют последствия. Это вывод о реальности происходит не из абстрактного предположения о возможности всего и даже не из какого-то специально предпринятого опыта, а из всей человеческой практики. Фактически это есть экспериментальный факт более обоснованный, чем какой-нибудь конкретный закон Ома. Если бы этого не было в какой-то степени, наша жизнь была бы просто невозможной. Наличие же - при дополнительном сглаживании эффектов воздействий конечной нашей чувствительностью, см. [7, 8] - позволяет нам удерживать связь последовательных событий и с некоторой надеждой и основанием опираться на не слишком далекие экстраполяции. И именно это означает вывод диалектического материализма о наличии объективного содержания в знаниях и относительной истины в теориях.

Подчеркиваю особую, принципиальную конструктивную важность небесконечной требовательности субъекта (и вообще всего ощущающего) к точности результата. Без этого качества переход к другой точке радикально менял бы ситуацию, и никакая экстраполяция не была бы продуктивной. И знание надо понимать не абстрактно-объективно, отрешенно от отношения к субъекту, вне связи с его делами, а деятельностно, именно как опору для результативной деятельности, в которой совместно задействуются, эффективно принимают участие как свойства объекта, так и субъекта. На самом деле по-другому знание и понимать-то невозможно, а это невозможное и ненужное абсолютное как раз и используют неосознанно-метафизически путаники-агностики и выдают свое «не знаем, нельзя» в качестве последнего - и не нужного, не интересного нам, не касающегося нас - слова. Диалектика абсолютной и относительной истин вынесла им свой взвешенный приговор.

А если мы все же попадем под превосходящее наши сглаживающие способности воздействие, то все же есть некоторые свидетельства, что это бывает далеко не всегда, не ежесекундно, так что знание о прошлом - ином - не совсем никчемно. Люди же, полностью отвергающие обоснованность и полезность всякой экстраполяции, то есть любой опоры на прошлый неполный опыт, сами в этом утверждении основываются на неограниченной экстраполяции (неполноты знания), да к тому же при наличии множества явных, жизненных контрпримеров.

Во всяком случае, вряд ли кто станет возражать против утверждения, что он сам знает больше, чем амеба и даже чем ребенок (отбросим на время кокетничанье относительно разнокачественности их знаний и невозможности их сравнивать). Но это утверждение означает, что знание может расти. Утверждение из того же ряда - например, что воробьи на Луне не водятся - тоже не вызовет возражений у нормального и не совсем темного человека. Но философ, утверждающий о бесполезности знаний, об их ненакоплении, о невозможности применить их в другой ситуации, о радикальной важности не исключенной возможности всему пойти в следующий момент прахом, стерев все наши «знания» одним махом, важности, которую мы вроде бы обязаны учитывать каждую секунду и ни о чем другом не говорить и не думать, - почему-то тоже считается нормальным человеком и, более того, даже почтительно уважаемым за смелость и оригинальность ума, которыми он еще и бравирует, на что в общем-то в наше время, если говорить серьезно, смешно и досадно смотреть.

Теперь вернемся к вопросу об одинаковом отношении к альтернативам. Так разве мы, зная многое о реальности, например, о жизни, распорядке и привычках человека, при необходимости с ним встретиться будем бесконечно широко гадать, например, попробуем искать этого человека на луне? Ведь так получается у тех, кто отвергает реальную полезность знаний, ссылаясь на априорную возможность радикальной ошибки! Конечно никто и никогда, будучи в здравом уме, так не поступит. (Во избежание недоразумений замечу, что я рассматриваю здесь только случай здравого ума.) Отвергать полезность любых не абсолютно доказанных знаний - это значит отвергать весь опыт и реальную практику жизни. Когда мы хотим вернее встретить какого-то человека, мы идем туда, где он обычно бывает в это время. Применяем нечто вроде интуитивной вероятностной оценки. Такого же рода - вероятностная - оценка приложима и к итоговой оценке действительности или выдуманности религиозных представлений (суеверий). Об их действительности убедительно не говорит ничто, в то время как процесс ее человеческого происхождения явно, отчетливо и бесспорно виден во всех его фазах и особенностях. Поэтому процесс возникновения религиозных представлений явно был естественным человеческим, и ни о какой боговдохновенности не может быть речи. Этот вывод не доказан абсолютно строго - как в математике, - но все же доказан так основательно, что для знающего обстоятельства человека никаких сомнений быть не может. Вероятность наличия сверхъестественных сил равна нулю, религия оказывается ошибочной ветвью на древе познания, появляющейся в гнетущих и малопонятных условиях жизни и поддерживаемой определенными социальными силами и обстоятельствами. И это твердое мнение - вовсе не вера, подобная слепой или гадательной (на всякий случай!) религиозной, а ожидание, основанное на знании предыдущей истории и практики и экстраполированное в будущее на основании того же знания.

Задача согласования термодинамики и механики: противоречивые результаты и требования

Теперь посмотрим на другой случай прояснения ситуации.

Известны трудности согласования термодинамики и механики. Обе теории говорят об одном мире, но их высказывания о нем различны и противоречивы. Все их мы тут рассматривать не будем, а поговорим только об оценке степени неравновесности системы, определении фазового объема и его поведении.

В термодинамике есть понятие равновесного и неравновесного состояний системы. Однако молекулярно-кинетическая, то есть механическая основа системы отрицает такое понятие в качестве объективного. Так, в учебниках неравновесное состояние газа в сосуде часто иллюстрируют картинкой с мысленной перегородкой сосуда, когда в одной половине оказывается мало частиц, а в другой - много: в этом случае, мол, состояние неравновесное. Но при этом упускают, что разбиение - мысленное! - можно провести по-другому, тогда и оценка состояния окажется другой.

Фазовым объемом системы называется совокупность микросостояний - всевозможных наборов координат и импульсов частиц, дающих одно и то же наблюдаемое макроскопически состояние. Утверждается, что более равновесным состояниям соответствует большее число возможных микросостояний, то есть больший фазовый объем. Второй закон термодинамики утверждает, что системы стремятся к равновесию, то есть фазовый объем - к максимуму (как и энтропия, которая пропорциональна логарифму фазового объема). Однако есть механическая теорема Лиувилля, утверждающая, что фазовый объем сохраняется (следовательно, энтропия, которая, как всем известно, стремится к максимуму, тоже не должна изменяться)!

Есть еще и другие непонятные несообразности. Парадокс сидит на парадоксе и парадоксом погоняет. И это все тянется больше ста лет. Правда, в учебниках об этом пишут редко и скупо. Замечу на будущее, что эти трудности появляются при рассмотрении (подходе, понимании), когда макросостояние и его параметры считаются порождаемыми самой механической первоосновой на том же чисто объективном уровне существования.

Так вот в давние времена я пробовал поискать разбиения или их комплексы, чтобы, с одной стороны, получилась хоть какая-то функция оценки неравновесности, зависящая от вроде бы очевидного фактора - равномерности распределения частиц по объему, а с другой - чтобы оценка не зависела от формы объема, о которой в термодинамике нет речи - там объем выступает как число (скаляр). Но никакие ухищрения не привели к успеху. А ведь система очень проста и легко просматривается: хотя бы квадрат с частицами внутри. Даже неясно, на каких размерах останавливать разбиение. В действительности здесь просто проявилась несоизмеримость объема и точек: вероятность любого расположения частиц в объеме равна нулю, и ввести какое-либо объективно определенное разбиение невозможно, не говоря уж о получении независимости от формы объема. Выходит, нетривиальная объективная оценка степени неравновесности расположения частиц в сосуде невозможна, то есть сама по себе система такой характеристикой не обладает.

Как будто бы нужна была какая-то ненулевая величина, хотя бы вроде минимального элемента разбиения. Сама микросистема (то есть система механических частиц) изображалась одной фазовой точкой, и из нее самой нельзя было получить фазового объема ненулевого размера. Между прочим, фазовый объем имеет размерность так называемого действия. Как раз такая размерность у квантовой постоянная Планка. Классическая механика характеризуется нулевой неточностью в действии, квантовая механика - конечной неточностью, или неопределенностью (постоянной Планка). Последнее означает невозможность указать состояние системы с такой же точностью, как в классической механике - указать одновременно координаты и импульсы с любой точностью. Уже давно стоит вопрос о том, существуют ли более определяющие субквантовые (их называют скрытыми) параметры, которые помогли бы уточнить состояние лучше, чем допускает квантовая механика. Пока большинство физиков считает, что такие параметры противоречили бы квантовой механике, хотя некоторые известные физики с этим не соглашались, например Эйнштейн и де Бройль. Иногда связь скрытых параметров и квантовой механики сопоставляли со взаимоотношением механики и термодинамики, но параллель далеко провести не удавалось как по причине неясностей с обоснованием термодинамики, так и из-за формальных теоретических запретов скрытых параметров в квантовой механике.

Таким образом, весьма желательно было найти у сосуда с частицами что-то характерное ненулевое, тогда с описанными парадоксами, возможно, стало бы полегче. В конце концов пришла мысль о важности того, что частицы не чувствуют стенок, пока их не касаются, как бы предоставлены сами себе. И после небольших проб оказалось, что по этой причине определить энергию частиц по давлению, замеренному в течение некоторого интервала времени, можно лишь с ошибкой, обратно пропорциональной этому интервалу. То есть контроль над системой с помощью макропараметров характеризуется ненулевой неточностью с размерностью действия!

Прояснение. Задача перевыполнена!

И тут все озарилось светом понимания! Несомненно, это было именно то, что нужно, и для многих аспектов:

1) Получилась по крайней мере затравка для фазового объема, которого на уровне механики не было.

2) Полученная неточность явно характеризует не систему саму по себе, а контроль над ней, что разводит вроде бы противоречащие свойства на разные уровни или сферы существования: одни - механические - остаются на уровне действительной (или постулированной в модели) реальности, а другие - так называемые макроскопические - порождаются там, где есть контроль над системой, то есть в сфере субъективного. Поэтому фазовый объем, как характеристика неточности контроля, может расти.

3) Логарифм неточности в действии очевидно связан с энтропией, поскольку  а) они обе сохраняются на адиабате,  б) по смыслу приводят к худшим условиям получения работы - чем неточность контроля больше, тем меньше мы можем получить полезной работы и в) неточность контроля явно может увеличиваться, соответственно - энтропия расти.

4) Получилась модель теории со скрытыми параметрами. Теория оказалась двухуровневой. Следовательно, доказательства невозможности скрытых параметров в квантовой механике, основанные на одноуровневых моделях [9], не универсальны и потому не могут служить действительным запретом скрытых параметров [8, 10]. Не только возможно, но и несомненно, что парадоксы, возникающие при попытках получить термодинамику как следствие механики, имеют ту же природу, что и нестыковки, запрещающие скрытые параметры. В обоих случаях пары (механика - термодинамика) и (скрытые параметры - квантовая механика) рассматривались на одном уровне существования, что было обычным редукционистским и объективистским упрощением, то есть ошибкой.

Вот сколько положительных и естественных следствий, касающихся всего круга подходящих явлений и удачно их объясняющих и согласующих, последовало за обнаружением неточности контроля над системой в термодинамике. Явно эти соответствия не были случайными, что и подтверждало дополнительно правильность нового общего представления.

Приведение к очевидности согласованности картины
как доказательство

Подобных открытий, пониманий и прозрений бывает много, в том числе при обычном обучении, когда тебя наводят, и ты, наконец, понимаешь, что к чему и как все складно. Вот, к примеру, в школьной истории разгромы крупных восстаний рабов и крестьян сопровождали словами типа: «¼но эти восстания не могли победить и были обречены на поражение, потому что время не пришло, и рабы (или крестьяне) не могли создать¼»  Более глубокая причина этой обреченности интриговала, но на том этапе не сообщалась. Когда же речь пошла о временах крупного машинного и тем более монополистического производства, стало, конечно, ясно, что рабам и крестьянам и в самом деле приходилось надеяться разве что на бога, а в историческом материализме действительно что-то есть.

В каждом отдельном случае попытка объяснить, втолковать, убедить, заставить признать нечто кажущееся правильным сводится к показу по пунктам ясности и складности получающейся картины, к естественному объяснению всех относящихся к делу моментов.

И вот смотришь на все эти примеры и думаешь: а где же доказательство, как вообще доказывать? Хотя вроде и невозможно подумать, что в каждом отдельном случае кто-то не примет данного конкретного объяснения (правда, это бывает сплошь и рядом) - кто будет спорить, видя все это, всю эту естественность, неизбежность и бесспорность? Но сбитый с толку формалистическим пониманием под настоящим доказательством только подобного математическому, даже не подозреваешь подумать, что доказательство - лучшее или не лучшее - перед тобой. И наконец - новое озарение: да вот оно, доказательство-то: сама эта ясно видная, неопровержимо и бесспорно показанная естественность, складность и согласованность всей картины, увязанная со всем остальным знанием! Согласованность всех частей - основной и важнейший критерий истинности представлений, теорий, взглядов. Большего доказательства на данный момент не может быть. И понимаешь, что приведение к такому состоянию видения и составляет метод доказательства в реальности, если не стопроцентного, то и не совсем пустого.

Теперь стоит различные моменты и связи рассмотреть подробнее.

a) Осознание очевидности и следующее отсюда понимание достижения истины - это совершенно то же, что и обычное понимание ранее непонимавшегося, как раз то, что мы делаем постоянно, только первое - это просто решение более важных и сложных по знаниям теоретических проблем. Осознание очевидности - это приход понимания непротиворечивой связи событий (в отличие от перечисления обстоятельств). «Эврика!» - это и был приход понимания, и оно же было приближением к доказательству. Хотя и по различным причинам и в разной степени не понимавшегося, но первое и второе больше относятся к проблематичным ситуациям.

Когда все оказывается связанным верно, все сошлось, и мы даже видим теперь, как и другие проблемы, прежде казавшиеся вроде бы не связанными с первой, становятся понятными, как все озарилось светом понимания, и все расположилось на своих местах - эта ясность и очевидность, выступающие настолько отчетливо и бесспорно, что возникает восклицание - конечно! вот оно как! иначе и быть не может! все ясно и понятно, ура, ура, ура! - и есть доказательство истины в реальности.

Конечно, если что-то сошлось и согласовалось в небольшой группе фактов или положений или идей, то совсем не обязательно эта согласующая идея должна оказаться совсем уж правильной. Она может не встроиться или плохо встроиться в описание, согласование более широкого круга фактов. В этом случае она оказывается гипотезой ad hoc (к данному случаю), она временно, за неимением лучшего систематизирует эту относительно узкую группу явлений. Как говорят, лучше плохая теория, чем никакой, поскольку теория дает возможность хотя бы задавать вопросы и расставлять ориентиры, которые в дальнейшем можно будет уточнять по новым фактам. Иногда, правда, в качестве очевидного берут привычное и не всегда верное, однако в конце концов неуместность неправильного становится видной при расширении опыта, и прежняя согласованность теряется, что требует коррекции представлений.

Я пишу в общем-то известные истины, но все же иногда следует подробно разъяснять даже вроде бы совсем очевидное.

b) Вторым вопросом у нас оказалось: что же такое есть очевидное? Это есть усмотрение согласования всего, что причастно к этому (данному) вопросу и сама уместность этого вопроса.

Вообще, с точки зрения диалектики эта система доказательства истинности решения, истинности доказательства, истинности усмотрения очевидности (и самой истины) в данном случае - представляется естественно присущей диалектике и в ней сама собой разумеющейся. Это есть часть диалектической теории. Задачей методологии в целом является усмотрение и иллюстрация этой схемы, осознание, приведение в рабочее состояние и введение в обиход. Последнее означает постоянную настроенность, привычку, метод подходить к реальным задачам комплексно, не хвататься за них обрывочно, беря исходные позиции случайно или из обыденного сознания или из пристрастий определенных групп. Это означает переход к рассмотрению вопросов научными методами, даже в обыденных делах - освобождаясь от бытовых мифов, хотя, конечно, и на разных уровнях строгости, требовательности и серьезности. 1)

Тут, как и всегда, возникает вопрос: как определить эти уровни строгости? И как всегда, правильный, хотя и не совсем понятный ответ - да в меру! Ведь «древние греки недаром говорили, что последний и высший дар богов человеку - чувство меры», по свидетельству Тургенева [12]. Не надо доводить ничего до абсурда, в том числе точность и строгость.

В общем, взгляд на мир должен быть пропорциональным, гармоничным и тем самым адекватным ему самому, включающему и нас.

И опять же встает вопрос: какой же взгляд пропорциональный? Да тот, который вырабатывается самым широким согласованием. Но, конечно, совершенно определенно критерия указать здесь нельзя. Наилучший ответ дает развитое понимание и интуиция, пришедшие на основании широких знаний, анализа и синтеза к очевидности. Кто из конкурирующих авторов прав? Да тот, кто рассмотрит вопрос шире и глубже, и результат у которого благотворно воздействует на более широкий круг старых проблем, тот, который опирается на более широкие знания, тот, которому понятны ошибки другого. Очевидность механизма, естественность появления и объяснения, согласованность частей усматриваются при знании частей и проблем их согласования - то есть того, что надо было получить, того, каков материал, какие препятствия к согласованию существовали. Надо чувствовать, что может быть хорошим решением.

Таким образом, очевидность - это дело не простое и легкое, а требующее многих - более или менее достаточных - знаний. А вообще для овладения знанием не исходят из какой-то исходной и окончательной вневременной ясности и очевидности (как у Декарта), а приходят к определенной ясности и очевидности в результате процесса познания.

g) В различении истины (хотя бы и приблизительной) от фантазий, галлюцинаций и вообще неверностей, ошибочных представлений или просто несколько худших решений естественна параллель с различением состояний бодрствования и сна Гегелем. Разница только в том, что теперь оба состояния (представления) находятся и анализируются в сфере сознательного и ясным разумом. Единственное, что требуется при сравнении - отстранение от всякой заинтересованности помимо усмотрения истины.

 «Различие между сном и бодрствованием рассматривается как один из мучительных, так их можно было бы назвать, вопросов, с которыми обычно обращаются к философии¼ Трудность, которая появляется при различении обоих упомянутых состояний, возникает, собственно, только постольку, поскольку мы причисляем ко сну и сновидения (то есть помимо самого физиологического процесса сна. - В.Г.) и затем определяем представления бодрствующего, рассудительного сознания также только как представления, чем в равной мере являются и сны. При таком поверхностном определении представлений оба состояния, конечно, оказываются совпадающими, так как не рассматриваются их различия; и в этом случае при каждом указании на отличие состояния бодрствования от сна можно будет возвращаться все к тому же тривиальному замечанию, что и состояние бодрствования тоже ведь содержит в себе только представления.

Однако для-себя-бытие бодрствующей души, понятое конкретно, есть сознание и рассудок, и мир сознания, проявляющего рассудительность, есть нечто совершенно другое, чем только картина, составленная из голых представлений и образов¼ Бодрствование есть конкретное сознание ¼ взаимного подтверждения каждого отдельного момента его содержания посредством всех других в той же картине созерцания. При этом нет необходимости, чтобы это сознание было отчетливо развито; но эта всеобъемлющая определенность все же содержится и имеется налицо в конкретном самочувствии». [13]

Аналогично осознание превосходства одной теории над другой в реальности возникает в усматривании того, что она обеспечивает больший круг взаимного согласования наблюдений и необходимых привходящих обстоятельств. При этом все различные данные и частные теории, а также принимаемые как правила и условия общие положения взаимно подтверждают друг друга. Именно поэтому совершенно ошибочными являются часто встречающиеся предложения явных прожектеров заново, практически с чистого листа переписать более или менее работавшую прежде достаточно общую теорию, например - всю физику или философию. Их построения, поневоле более узкие, не поддерживаются массой других фактических знаний, и являются, выражаясь по-гегелевски, чисто случайными.

Все наши немолодые образованные люди знают об общественно-исторической практике как критерии истины. Каким же конкретным образом он работает? Как необходимость согласования новой теории или модели со всем уже имеющимся знанием. Непосредственное действие этого критерия, то есть учет всей этой практики, происходит через согласования нового знания со всем уже накопленным, новой теории или представления со всеми другими имеющимися к данному моменту теориями и представлениями, которые и отражают и представляют в этом плане всю предшествующую общественно-историческую практику (само собой - в первую очередь согласование происходит с непосредственно относящимися к делу теориями). Требуется, чтобы в итоге получилась единая, полностью согласованная система теорий и вообще знаний, для чего и старое знание может быть скорректировано. В результате не одна только новая вырабатываемая теория выступает как страдательный, критикуемый и оцениваемый объект, но и старое знание. Поэтому с усваиванием нового знания меняются в той или иной мере и базисные положения знаний, так что новые исходные положения, принципы и требования, предъявляемые к очередному этапу познания, не остаются вечно неизменными, а с течением времени развиваются. Таким образом, наука не исходит из каких-то вечных принципов, а сама их разрабатывает и развивает. Да и откуда ей их взять, когда она еще мало знает почти обо всем, в том числе и об этих принципах? Она сама и должна их узнавать, и не чисто логически, а из практического знания мира, потому что только из самого мира можно узнать, что в нем можно делать, а чего нельзя, что хорошо, а что плохо. И теория познания диалектического материализма сама имеет в виду и требует как необходимое и неизбежное собственную коррекцию в соответствии с ростом знания. Говорить, как иногда это делают, о догматическом диалектическом материализме не приходится.

В заключение этого пункта надо сказать, что так как полной, абсолютной очевидности правильности знаний о мире в реальности не бывает, если не учитывать кажущейся, то максимально возможная очевидность (просто картина, представление) на данный момент должна включать также видение или чувствование неясных пунктов.

d) Что такое диалоги Платона в методологическом плане? Это есть изображение процесса выяснения истины путем приведения к очевидности, когда все участники (и слушатели) диалога соглашаются с таким-то выводом (итогом) в данном пункте, приведения методом согласования относящихся к делу пунктов, причем согласование совершается с помощью контрпримеров, обычно предъявляемых Сократом, после чего (в результате учета которых) выявляется правильное направление на очередной остановке (или перекрестке) на пути к финишному заключению.

Следует отметить, что вообще-то сама возможность достижения конца этого процесса в конкретных случаях неразрывно связана с конечными (ограниченными, небеспредельно критичными) требованиями к ответу, результату. Об этом моменте, исходящем из относительной устойчивости ощущений, необходимом для возможности общения, существования теорий и вообще жизни, говорилось в [7].  Реально и исследуемые понятия всегда являются несколько размытыми, и требования к ответу тоже. Это неотрывно от субъективного. В противном случае пришлось бы до бесконечности уточнять (и усложнять) формулировку ответа, для чего потребовался бы как минимум бесконечный диалог с неисчерпаемым деревом разветвлений обстоятельств и характеристик. А при конечной требовательности к точности верность объяснения можно увидеть, и оно справедливо уже и только на модели, которая все же есть упрощение, притом конечное. Иначе вообще нельзя было бы действовать результативно и продуктивно.

О контрпримерах

Разрешение проблемы и выстраивание и подчистка результирующей теории, не слишком простой, совершается с помощью поиска контрпримеров, чтобы определить пределы истинности теории и скорректировать ее, а также построить интерпретацию.

Положение с контрпримерами в математике и в науке о реальности, например, в физике, отличается радикально. По-видимому, в математике контрпримеры, во-первых, не слишком или даже вовсе не многочисленны (в одной и той же проблеме), во-вторых - для совершенно определенного отвержения решения или подхода достаточно одного контрпримера, и никто не станет с этим спорить. В физике же нестыкующихся пунктов может быть море, причем соответствующие противоречия могут быть разной силы и разной широты действия, так что бывает неясно, стоит ли те или иные учитывать в данный момент или в данной теории. Ведь в математике все входные условия явно перечисляются, а в физике их и много, и их еще надо увидеть и осознать. Физика стоит перед необходимостью как-то более или менее адекватно описать конечной теорией нечто из неисчерпаемой реальности. Поэтому нужна какая-то развитая опытом интуиция для того, чтобы где-то разумно остановиться и с нужным весом учесть - часто многочисленные - обстоятельства. Бывает весьма мучительно смотреть на иных математиков, с первого взгляда (или даже слуха) на проблему резво предлагающих - к сожалению скоропалительное - решение.

Невозможность однозначно формально доказать правильность предложенной теории, в связи с неисчерпаемостью реальности и обратностью задачи, является, конечно, чрезвычайно отягчающим обстоятельством. У знакомящихся с ней зачастую имеется другая шкала (веса) приоритетов, поэтому они, во-первых, могут вообще не видеть ее надобности, во-вторых - могут выдвигать не относящиеся к делу контрпримеры, причем, так сказать, паки и паки, в-третьих - не улавливать согласованности новой теории с действительно относящимися к делу данными. В математике же достаточно формальной проверки.

Проверка очевидности - связности и согласованности всей системы

Надо отметить разницу между окончательным, с помощью анализа разумом, усмотрением очевидности и состоянием «осенило!» - первоначальной догадкой в правильном направлении. Осеняло и осеняет многих и по разным поводам. Например, автор одной известной широкой публике 60-х годов прожектерской книжки рассказывал, что его однажды, когда он в конце зимнего дня стоял на платформе электрички и смотрел на закат солнца, осенило, что выход в сложных, занимавших его физических проблемах - в шарнирной системе координат! По многим популярным публикациям известен также случай, когда человек утверждал, что под наркотиком на него находят озарения и он начинает проницать глубокие истины. И вот однажды при специально предпринятой попытке зафиксировать какой-нибудь его прорыв в знании и понимании была записана одна такая глубокая истина: «Здесь пахнет нефтью» (возможно, на исходном языке это был бензин). Видно, у одурманенного человека весь мир свелся к этому запаху.

Вообще проверка, рассмотрение должны вестись исключительно разумом, всем его арсеналом. На этапе проверки согласованности схемы, претендующей на правильную, верно объясняющую, никакие подсознания и мистики не должны играть никакой роли - только, как говорится, здравый ум и твердая память. Озарение может быть и случайным, может быть инициировано подсознанием или чем-то еще, например случайностью, но проверка и приведение к выводу, совершение заключения должны делаться сознательно, с открытыми глазами и с полным (максимальным) пониманием ситуации. После того, как выработана наиболее полная модель рассматриваемой ситуации, в свои права должна вступить логика.

Это приходится говорить особенно потому, что иногда исследователи, пытающиеся рассматривать процесс познания со стороны устройства душевной сферы, придают слишком большое значение сбоям мозга и его склонностям в построении результирующей объясняющей схемы. Однако на заключительном этапе отработка такой схемы происходит под контролем отчетливых, практически формальных доводов, когда сбои сознания не играют никакой роли, поскольку сразу же становятся заметными другим как нарушения логики. Какой-то нужной способности мозга может не быть в данный момент у конкретного человека. Ну, например, помрачен у него разум. Или знаний маловато. Но научное сообщество проверит и явные фактические или логические несообразности обнаружит. Так, грамотным людям обычно видны упущения и ошибки прожектеров.

Полнота проверки согласованности схемы может быть проблемой. В физике в конкретном вопросе может быть очень много аспектов, которые одновременно трудно осмотреть, перечислить. Их может быть, с мелкими ответвлениями, даже слишком много для некоторого этапа рассмотрения. Тогда, во-первых, они обычно рассматриваются по очереди, чему способствует наличие письменности. Во-вторых, для рассмотрения могут строиться иерархические - по уровням важности и общности - структуры с последующим рассмотрением по пунктам и с тем необходимым результатом, что во всех случаях во всех пунктах все понятно сшивается. Обычно у уже работающего в данной области человека такие структуры в основном оказываются приблизительно построенными - человек примерно чувствует (понимает, знает), какого рода эффекты в каких пунктах могут произойти от того или иного решения. И в-третьих - весьма желательна у физика интуиция с постоянной настороженностью и критическим прокручиванием в уме всей совокупности вопросов, связей и согласований, чтобы не упустить чего-нибудь существенного для дела.

Об уклонении от выводов

Но все же как ни силен разум, а выводы человек сплошь и рядом делает не только по его указаниям, но и по привходящим обстоятельствам.

Так, вспомним, что все объяснения термодинамической необратимости из одной только механики (а не при механике!) - очевидно неправильны, поскольку есть запрещающая ее простая и ясная теорема Пуанкаре о (квази)обратимости движения механических частиц в модельном случае замкнутой изолированной системы (ну и другие подобные выводы из свойств механики). Есть также четкие свидетельства по меньшей мере принципиальной дефектности эргодического подхода (Н.С.Крылов, А.А.Власов, Д.Тер-Хар, Р.Балеску). Однако эта очевидность большинство авторов не впечатляет и не убеждает в необходимости всерьез (а то и надолго) взглянуть на проблему и иногда хоть на время приостанавливать писание формул. Человек уклоняется от прямого вывода из бесспорных фактов, смазывает заключение в пользу прежней, фактически опровергнутой парадигмы. Так что попытки все же построить термодинамику впрямую из механики, так, чтобы термодинамика была столь же объективной, как и механика, и не была бы ничем принципиальным в своих результатах обязана субъекту, продолжаются. Хорошо еще, что были ученые, которых поистине мучила эта проблема и которые особо обращали на нее внимание научного сообщества. Особенно яркими и принципиальными здесь были Н.С.Крылов и А.А.Власов, а сейчас, по-видимому, Р.Балеску. Первые два предложили здесь свои решения, оба неверные. Последний сознательно предложил пока пользоваться старым аппаратом, но помнить о его необоснованности. Во всяком случае, они не пытались замести трудности под ковер и постоянно указывали на несостоятельность обычного обоснования термодинамики и статистической механики.

Лучшее осознание дефектов теории после нахождения правильного решения

Но та очевидность несостоятельности обоснования термодинамики становится еще более убедительной, приемлемой и еще более очевидной, можно сказать - максимально очевидной, когда появляется положительное решение, снимающее противоречия, объясняющее появление и место термодинамики иным путем, чем следствием из самой механики. То есть очевидность, ее мощь и весомость могут нарастать при расширении фронта охватываемых явлений и при соответствующем росте знаний. Тогда помимо того, что парадоксы снимаются, всё становится на свои места, и причины прежних затруднений становятся понятными. А ведь при наличии только отрицательных утверждений некоторая парадоксальная неясность, неочевидность всей проблемы все же остается: остается сама неясность того, что же делать с этой термодинамикой, какой же путь может быть, кроме как прежний отрицаемый? Само отрицание остается под сомнением, под давлением другого отрицания. Кажется, что положение не так серьезно, его можно исправить какими-то мелкими, хотя пока и непонятными корректировками. И при появлении приемлемого решения это давление старого с облегчением снимается.

Здесь действуют причины как психологические, так и связанные с объемом имеющегося знания. Более общее решение захватывает более широкий круг явлений и тем самым оказывается мощнее и сильнее и делает ситуацию максимально очевидной во всех предыдущих аспектах и некоторых новых. Без этого (расширения кругозора) даже при осознании противоречивости предыдущей парадигмы мысль все же тяготеет к ней, старается крутиться в ней или где-то рядом, не сходить с наезженной колеи, затушевать важность обнаруженных недостатков. Отрицательной информации бывает недостаточно для отказа от несостоятельного решения. Тут действует не логический разум, а как раз его недостаток, компромиссный отход от него. Задачей разума здесь является не поддаваться на соблазны привычного, не затушевывать трудностей.

Что делать, когда обнаружены трудности в прежней теории, а решения пока нет? Ну, вовсе не всегда следует выбрасывать старое, до поры, до времени можно использовать прежние рецепты в хорошо установленных практически областях, ведь старая теория вернее всего возникла не просто так, на пустом месте. Но в общем следует помнить о наличии в теории дефектов. Наилучшая стратегия в познании - это, конечно, сохранять и всегда, хотя бы за кадром, иметь в виду все достаточно прочно установленное знание, причем с выявленными весами достоверностей, которые тоже есть знание. Требуется сознательное усилие или твердая привычка, чтобы при решении вопроса и оценке правильности решения использовать критерии из этого знания, а не склонности и пристрастия. Совершенно так же, как требуется, скажем, обращаться к сознанию и подавлять разумом непроизвольные, безотчетные страхи подсознания в темноте. Можно сказать, человеку все человеческое тут должно стать чуждо, он тут должен стать бесстрастной машиной по выработке вердикта. При принятии решения вопрос должен быть единственным: верно это или не верно, так это или не так. Это должно включать также и оценку надежности принимаемого решения.

Обнаружение правильного решения освещает старые несообразности, делает их более отчетливыми, потому что объясняет причину их происхождения - прямо как при историческом рассмотрении объекта. Бывает, такое понимание старых заблуждений и их неприятие становится настолько отчетливым, что затрудняет их изложение при написании отчета или рассказе о них - ведь как последовательно и логично изобразить несообразность? Старое представление с его противоречиями начинает казаться таким уродливым, что мысль протестует, отказывается последовательно излагать противоречивую вещь.

Есть сложные и совсем простые случаи, когда неправильность никак не понимается именно из-за незнания правильного. Вроде бы исходное и неправильно, но иначе, кажется, и быть не может, и исходное просто должно быть правильным, потому что само является (считается) эталоном.

Один такой очень важный, уже упоминавшийся пример - взятие математического критерия правильности - строгой формальной доказанности - за образец доказательства истинности, правильности в познании реальности (см. обзор в книге [14]). Обычно методологической несостоятельности такого требования вообще не видят, хотя о неисчерпаемости мира знают. И применяют его с особой претензией на научность, тем самым делая эту ошибку респектабельной, как бы отмывая ее. Выше было описано доказательство естественного происхождения религии на основе реалистического подхода к доказательству в противовес математикообразному, из которого вообще ничего нельзя получить. Оригинально, что сторонник религии критикует применяющих математизированный критерий за вывод о невозможности доказать существование бога. «Философы вообще исказили образ науки. Они могут изречь: “Наука доказала, что Бога нет”. Более хитрый философ выдвинул популярный тезис о том, что ни доказать, ни опровергнуть существование Бога нельзя». ([15], с. 32.) «Канту принадлежит лукавый тезис о том, что существование Бога нельзя доказать и нельзя опровергнуть. Этот лукавый тезис соблазнил многих русских интеллигентов, включая великого писателя Л.Н.Толстого». ([15], с. 34.) Тезис-то хоть и популярный, но вовсе даже и не лукавый, а вполне чистосердечный, но просто неверный, и его неверность произносящие его не осознают, как и автор [15] не знает настоящего критерия, хотя, по-моему, он ему и не нужен.

*   *   *

Касательно расширения знания и роста очевидности стоит заметить еще следующее. Говорят, в многознании много печали. Это верно лишь частично, и в основном только на некотором этапе, когда наивный оптимист с удивлением и разочарованием обнаруживает, что не все так прекрасно в этом лучшем из миров. При дальнейшем узнавании, и особенно при жизни в деятельности, свет знаний и умения наоборот - придает спокойствие и уверенность, ведь свобода - познанная необходимость.

---