Оказавшись перед лицом упорного сопротивления крестьянства административному нажиму, Сталин оказался вынужденным пойти на уступки крестьянам. 27 марта 1932 года было опубликовано постановление ЦК ВКП(б) "О принудительном обобществлении скота". В нем всем партийным, советским и колхозным организациям вменялось в обязанность содействие колхозникам в покупке и выращивании личного скота. Теперь задача партии усматривалась в том, чтобы "у каждого колхозника были своя корова, мелкий скот, птица"[1].
Вслед за этим в мае были опубликованы постановления ЦИК и СНК, согласно которым колхозам, колхозникам и единоличникам снижался вдвое план хлебо- и скотозаготовок, а после выполнения этих планов разрешалась торговля на базарах по свободным ценам. Одновременно отменялись все ограничения на убой скота. Ещё одной серьезной уступкой крестьянам стала отмена всех республиканских и местных налогов с продажи колхозами, колхозниками и единоличниками продуктов своего производства на базарах, станциях железных дорог и т. д. Местным советам предписывалось максимально снизить ставки арендной платы за помещения, предоставляемые для такой торговли. Были отменены налоги на доходы от продажи крестьянами продуктов, а также потолки базарных цен, ущемлявшие свободную торговлю.
Не приведя к желанному умиротворению деревни, все эти меры тяжело ударили по городскому населению, вызвав резкий скачок цен на базарах. Индекс городских базарных цен на сельскохозяйственные продукты в 1932 году превысил в 6,6 раза цены 1930 года и в 13,3 раза - цены 1928 года. Эти цены существенно превышали покупательную способность рабочих. При среднем заработке рабочего, составлявшем 125 рублей (без всевозможных отчислений), пуд муки стоил на базарах 60-80 руб., 400 граммов масла - 10 руб., десяток яиц - 7 руб., литр молока - 2-3 руб.
В стремлении ослабить продовольственную нужду в городах бюрократия повела кампанию за самообеспечение рабочих продуктами питания: обзаведение огородами, коровами, курами и т. д. Печать принялась клеймить "головотяпов", которые "не понимают, что домашнее хозяйство привязывало раньше рабочего к капитализму, а теперь привязывает его к советскому строю"[2].
Ещё одной мерой, направленной на смягчение продовольственного кризиса, стало создание на предприятиях собственных продовольственных хозяйств: заводских огородов и животноводческих ферм. Хрущёв вспоминал, что в 1932 году, когда в Москве "была голодуха", Сталин распорядился, чтобы каждый завод и фабрика разводили кроликов. Предприятия стали создавать кроличьи фермы там, "где возможно и, к сожалению, где было невозможно". В этих же целях предприятия строили погреба и траншеи для выращивания шампиньонов. Эти "грибницы" в народе скоро стали называть "гробницами"[3].
Одновременно развернулась кампания по созданию на заводах-гигантах тяжёлой индустрии мелких цехов по производству товаров народного потребления. Характеризуя это новшество, авторы коллективной статьи "На новом повороте" писали: "Директора заводов, технический персонал и комячейки больше всего, пожалуй, вынуждены сейчас ломать свою голову над тем, как при данном производстве создать второе, в известном смысле, паразитическое производство. Автомобильный завод выделывает ложки и вилки, или платяные щетки, или топоры и пр."[4]. Паразитический характер "чрезвычайного сельского хозяйства при заводах" и "второго производства при основном производстве" авторы статьи видели в том, что эти кустарные отрасли не только велись вне плана, но и подрывали его, поскольку они создавались и содержались за счёт средств и ресурсов, предназначенных по плану для профильного производства.
Ещё одним экономическим новшеством стало открытие в 1931 году коммерческих магазинов. В розничном товарообороте продовольственных и промышленных изделий удельный вес коммерческой торговли вырос с 3 % в 1931 году до 24 % в 1934 году. Остальная часть фондов розничной торговли распределялась по карточкам и через систему закрытых распределителей.
В 1932 году коммерческие цены превышали карточные (пайковые) в 7,7 раза, в 1933 году - в 12-15 раз. Килограмм хлеба в свободной продаже стоил в 20-30 раз выше, чем килограмм нормированного хлеба. Килограмм колбасы в коммерческих магазинах продавался за 25 руб., мяса - за 16-18 руб., масла - за 40-45 руб. Такая политика цен вынуждала горожан отдавать последние сбережения, чтобы приобрести недостающие продукты питания. Она особенно жестоко била по тем слоям населения, которые снимались с рационированного снабжения. Сокращение контингентов, имеющих право на получение карточек, происходило систематически.
Одновременно с коммерческими магазинами были открыты магазины Торгсина, где торговля велась на драгоценные металлы и валюту. Введение торгсиновской системы создало благоприятные условия для "предприимчивых людей", занимавшихся валютной спекуляцией. "Приезжим (иностранцам), - сообщал корреспондент "Бюллетеня", - везде и всюду предлагают рубли за "хорошую цену" от 8 до 10 рублей за доллар. Передают, будто в некоторых случаях платят и 40 рублей за доллар. Инфляция, разные уровни цен, разные системы довольствия - всё это порождает в повседневном быту явления двойственности, фальши, контрабанды и деморализации"[5].
Наряду с ростом рыночных и коммерческих цен росли и нормированные цены, особенно после увеличения в 1931 году налога с оборота, взимаемого с товаров лёгкой промышленности.
Несмотря на повсеместно ощущаемое ухудшение жизненного положения трудящихся, в "партийных документах" ситуация в области народного благосостояния по-прежнему изображалась в хвастливо-оптимистических тонах. В резолюции XVII конференции ВКП(б) (февраль 1932 года) утверждалось, что в Советском Союзе "растёт недостижимыми для капиталистических стран темпами народный доход, уничтожены безработица и нищета (пауперизм), уничтожаются "ножницы цен" и противоположность между городом и деревней, растут из года в год благосостояние и культурный уровень рабочих и трудящихся крестьян, падает смертность и быстро возрастает народонаселение СССР"[6].
Разоблачая эти радужные утверждения, "Рютинская платформа" констатировала, что строительство новых фабрик и заводов происходило за счёт экспроприации значительной части заработной платы рабочих посредством повышения цен, всякого рода займов, налогов, членских взносов и в ещё большей степени - за счёт экспроприации основных масс деревни. В "Платформе" подчеркивалось, что в 1932 году реальная заработная плата рабочего составила не более четверти реальной заработной платы 1927 года. "Рабочий целыми неделями не видит ни грамма мяса, масла, молока; за аршином ситца он вынужден простаивать в очередях многими часами; ни вилки, ни стакана, ни ложки негде купить"[7]. Дополнительное вовлечение рабочих в производство (за счёт увеличения числа работающих в семье) не покрывало огромного падения реальных доходов рабочих семей.
Ещё более негативно "Рютинская платформа" характеризовала положение трудящихся деревни. В ней подчеркивалось, что за годы коллективизации ножницы цен на промышленные и сельскохозяйственные товары гигантски возросли. "Крестьянин за свои продукты получает по нормированным ценам заготовок жалкие гроши: 1 руб. 50 коп. - 2 руб. за пуд хлеба и платит за метр ситца также 1 руб. 50 коп ... В деревне отбирается почти даром хлеб, мясо, шерсть, кожа, лен, куры, яйца и пр., всё это стягивается в голодающие города и экспортируется за полцены за границу. Деревня превращена в самый худший вид колонии. Товаров в деревне нет; в то же время домотканную одежду и обувь приготовить не из чего, ибо лен, шерсть, кожа отобраны, а скот вырезан и передох от плохого ухода и отсутствия кормов.
Лапти стали остродефицитным товаром. В результате вся деревня одевается в жалкое отрепье. Трудодень колхозника в среднем оплачивается 15-20 коп., что в переводе на золотой рубль дает две-три копейки. Деревня в настоящее время представляет сплошное кладбище". Авантюристическая политика Сталина привела к обезлюдению деревни и к бегству здоровых и трудоспособных сельских жителей в города. В условиях неуклонного обнищания крестьянства "не только сто тысяч тракторов не смогут убедить деревню в преимуществах коммунального (т. е. общественного, колхозного - В. Р.) хозяйства, но и количество в несколько раз больше"[8].
В "Платформе" делался вывод о том, что "в действительности мы в настоящее время несравненно дальше находимся от социалистического общества, чем в 1926-1927 годах"[9].
Эти непредвзятые наблюдения убедительно опровергают излюбленный тезис современных "демократов" о том, что Сталин явился выразителем интересов сформировавшихся в годы первой пятилетки новых слоёв необразованного и деполитизированного рабочего класса, а социальной опорой сталинского режима стал "люмпен с жаждой уравниловки"[10]. В действительности именно на новые слои советского рабочего класса, составлявшие его наименее квалифицированную часть, особенно тяжело падало бремя сталинского репрессивного трудового законодательства, непрерывно ужесточавшего санкции за "нарушения трудовой дисциплины". Постановление ЦИК и СНК от 15 ноября 1932 года предусматривало за один день неявки на работу без уважительной причины немедленное увольнение, лишение права пользоваться продовольственными и промтоварными карточками и выселение из принадлежащей предприятию квартиры. Уровень жизни неквалифицированных слоёв рабочего класса был потрясающе низок, что не могло не отражаться на их повседневном социальном самочувствии. Передавая впечатления от посещения Днепростроя, корреспондент "Бюллетеня" писал: "Лишь самая маленькая часть рабочих помещается в новых зданиях и живёт в сносных, человеческих условиях. Остальные живут в бараках. Грязь, полутьма, зимой - в холоде, на плохом питании. Лица угрюмые, чувствуется не только недовольство, но и отчаяние. Долго так существовать невозможно"[11].
Автор выразительно характеризовал действительное отношение бюрократии к "отсталым" рабочим, т. е. к неквалифицированным слоям рабочего класса, пришедшим на заводы из деревень. "Думается, что нет ни одной более резкой формы неравенства, чем неравенство между просто сытым и просто голодным. Бюрократия же у нас сыта, одета, живёт в теплых и светлых помещениях. Миллионы же рабочих живут в бараках, в просто животных условиях, и это уже годами. На нужды рабочего, на его жалобу на голод, на его недовольствие, бюрократ отвечает: это не сознательный рабочий, это вчерашний крестьянин"[12].
