В начале 30-х годов Троцкий подчеркивал, что советская экономика "мчится к кризису прежде всего по причине чудовищно-бюрократических методов составления плана"[1]. Непомерно разросшийся бюрократизм "имеет не бесплотный характер. Его носителем является многочисленная, сплочённая бюрократия с целым миром самодовлеющих интересов"[2]. Монополизировав решение всех вопросов планирования, она препятствует согласованию противоречивых интересов различных социальных групп, предохраняющему от перерастания противоборства этих интересов в социальный конфликт. Она относится к плану как к заранее заданной догме, тогда как его следует рассматривать в качестве рабочей гипотезы, которая должна проходить коллективную проверку в процессе выполнения плана.
Элементами такой проверки являются "не только цифры бухгалтерии, но и мускулы и нервы рабочих и политическое самочувствие крестьян. Прощупывать, проверять, суммировать, обобщать всё это может только активная, самодеятельная, уверенная в себе партия"[3].
Раскрывая организационные механизмы выработки и корректировки планов, Троцкий подчеркивал, что центральную ось планирования составляют вопросы распределения национального дохода между накоплением и потреблением, между фондом капитального строительства и фондом заработной платы, между городом и деревней и различными слоями трудящихся. Эта ось должна перемещаться под непосредственным воздействием борьбы жизненных социальных интересов. Такая борьба, которая должна получать гласное выражение на арене советской демократии, призвана выступать в качестве основного фактора социалистического планирования. Подлинный подъем социалистического хозяйства связан не с ликвидацией дискуссий, а, напротив, с их развертыванием на новой основе. Наряду с фракциями, отстаивающими интересы различных социальных групп, в этих дискуссиях должны выступать "фракции" "электрификаторов", "нефтяников", "трактористов" и т. д., борющиеся за долю своих отраслей в народном хозяйстве. Такая борьба хозяйственных группировок, являющаяся выражением "промышленной демократии", призвана обеспечить достижение оптимальных народнохозяйственных пропорций.
Чтобы эта борьба не приняла узковедомственный характер, в ней должны принимать участие не только хозяйственные руководители, но и трудящиеся массы, формирующие и развивающие в дискуссиях свою политическую культуру. Участие масс особенно необходимо при обсуждении такого важнейшего элемента плана, как "вопрос о том, что рабочие и крестьяне хотят и могут потребить сейчас, а что они могут сберечь и накопить" ради экономических успехов в ближайшем и отдалённом будущем. Поэтому советская демократия становится "делом хозяйственной необходимости"[4].
Если же борьба идейных группировок и хозяйственных предложений подменяется безапелляционными приказами бюрократии, а план предписывается трудящимся в порядке канцелярской директивы, то издержки таких методов хозяйственного руководства неизбежно окажутся более серьезными, чем издержки стихийной игры рыночных сил при капитализме. Навязывание предприятиям призовых скачек индустриализации не только снимает все препятствия на пути экономического ажиотажа, но и "помножает его на всю силу государственного принуждения и поощрения"[5].
Гигантские преимущества планового хозяйства - при условии постоянной проверки всего хозяйственного опыта - могут способствовать предупреждению или ослаблению частичных периодических конъюнктурных кризисов. Но эти же преимущества при бюрократическом характере руководства, полностью высвобождающего свою волю от критики и контроля со стороны масс, неизбежно превращаются в свою противоположность. В этих условиях централизованное управление экономикой может "привести к такому накоплению кризисов и противоречий, перед которым любой капиталистический кризис покажется детской забавой"[6].
Это положение Троцкого было подтверждено всем опытом экономического и социального развития СССР в начале 30-х годов. В те годы хозяйственный кризис не выступил в форме всеобщего снижения производства, характерной для наиболее разрушительных капиталистических кризисов (такое обвальное падение производства впервые произошло на территории СССР после его распада и отката его бывших республик к отсталому полуколониальному капитализму). Хозяйственно-политический кризис, достигший своего пика к концу первой пятилетки, выразился в истощении производительных сил в деревне, обнищании подавляющей части населения, взрыве социальных антагонизмов, нарушении гражданского мира в стране, подрыве притягательности социалистических идей в сознании значительной части трудящихся. Глубинные последствия этих разрушительных процессов ощущались в СССР на протяжении многих десятилетий.
Окончательно завершившийся в начале 30-х годов процесс перерождения партийной и советской демократии в режим личной бонапартистской диктатуры, опирающейся на безличный аппарат, явился основной причиной воспроизводства хозяйственных диспропорций, сопровождавших всё развитие бюрократически деформированной плановой экономики в СССР.
Определяя политическую систему, сложившуюся в этот период, понятием "бюрократический абсолютизм", Троцкий видел его главный признак в удушении внутренней жизни партии, в её фактической замене бесконтрольным бюрократическим аппаратом, выродившимся в замкнутую касту. Эта трансформация партийного режима устранила единственно возможный механизм подлинно социалистического строительства - коллективный творческий поиск и свободное обсуждение его путей и методов.
Развивая ленинское понимание социализма как живого творчества масс, Троцкий подчеркивал, что "социализм не есть готовая система, которая может выйти в законченном виде из отдельной головы, будь это самая гениальная голова. Задачи правильного распределения производительных сил и средств могут быть разрешаемы только путём постоянной критики, проверки, идейной борьбы различных группировок"[7].
С этих позиций Троцкий критиковал бюрократическую "социологию", следующую за аппаратной практикой и задним числом "обосновывающую" её. С помощью основного догмата этой "социологии" - тезиса о "монолитности" партии, бюрократия упразднила "саму партию как живую силу, которая изо дня в день ориентируется в обстановке, критикует, мыслит, резюмирует политически происходящие процессы, предупреждает руководство об опасности, обновляет руководство, вносит необходимые изменения в намеченный курс, обеспечивает своевременность политического маневра, сознает себя стержнем страны". Запретив партийные дискуссии, сталинское руководство лишило себя возможности следить за процессами, которые развертываются внутри партии. "Центральный комитет не знает партии, потому что партия сама себя не знает, потому что наблюдение над партией через секретных осведомителей ни с какой стороны не заменяет свободного высказывания партией своих мыслей, наконец, и прежде всего, потому что страх центрального комитета перед партией дополняется страхом партии перед центральным комитетом"[8]. Страхом руководства перед партией объясняется усиление политической слежки за коммунистами, которые постоянно находятся под гнётом страха высказать "крамольную" мысль или невольно совершить поступок, который может быть истолкован как отклонение от "генеральной линии".
Неизбежным следствием подмены партии всемогущим аппаратом, всецело озабоченным сохранением собственной власти и престижа, стало накопление всё новых экономических ошибок и диспропорций.
