IX. Почему не возник блок между ''правыми'' и...
Начало Вверх


Глава VIII


IX
Почему не возник блок между "правыми" и левой оппозицией

На XVI съезде Орджоникидзе сообщил, что с XV съезда до 1 февраля 1930 года контрольными комиссиями было привлечено к ответственности за троцкизм 7300 человек[1]. Перед "привлечёнными" по-прежнему ставилась жёсткая альтернатива: либо объявить не только о прекращении "фракционной деятельности", но и об отречении от своих взглядов, либо оказаться исключёнными из партии, что означало, как правило, последующее лишение работы и передачу исключённого из рук Контрольной комиссии в руки ГПУ.

Уже в 1928 году среди части оппозиционеров возникли колебания в связи с шумными заявлениями Сталина о борьбе с кулаком и "правым уклоном". Многие рядовые троцкисты восприняли всерьез сталинскую демагогию о том, что именно он защищает теперь подлинно левую, ленинскую линию в борьбе с "правыми". Об этом свидетельствует, в частности, письмо двух рабочих-оппозиционеров Троцкому, в котором говорилось о "пагубности" мнения, что основная опасность по-прежнему идёт от сталинцев, а "левый" поворот представляет лишь очередную сталинскую авантюру. Авторы письма, дезориентированные сталинской пропагандой, трубившей о росте "правой опасности", писали, что "размежевка сил произошла со значительным перевесом вправо", что якобы сталинцы на июльском и ноябрьском пленумах ЦК потерпели поражение, а "рыковцы уже поставили в повестку дня снятие Сталина с руководства ВКП(б) и разгром сталинцев". "Если правые работают на контрреволюцию - сталинцы работают сегодня на революцию, - говорилось в письме, - ... Сталин борется за индустриализацию против её врагов, тем самым он становится на нашу сторону баррикады". Из этого делался вывод, что левой оппозиции следует выступить с заявлением о поддержке сталинской фракции как "теперешнего левого крыла внутри партии"[2].

Среди лидеров оппозиции такие настроения разделяли прежде всего Радек и Преображенский, утверждавшие, что в случае сохранения оппозицией своего враждебного отношения к Сталину, последний займет место левого крыла в партии. Ещё в июне 1928 года Радек писал Тер-Ваганяну: "Центр, возглавляемый Сталиным, взял инициативу реформы в свои руки ... Не исключено, что центр не будет в состоянии просто перед ними (правыми) капитулировать, что, поставленный перед выбором: неонэп или борьба, он будет принуждён драться и искать нашей помощи. Тогда мы вернемся в партию не в борьбе с ним, а при его помощи. Будет ли Сталин возглавлять тогда центр, или другой - это не имеет решающего значения ... в то время как блок наш с правыми исключён, - с центром он исторически возможен"[3].

Наиболее проницательные оппозиционеры выступали против таких схематических построений, абстрагирующихся от личности Сталина и как бы призывающих во имя "широких" политических соображений забыть о его политической беспринципности и коварстве. Отвечая Радеку на его суждения о возможности блока со сталинцами, И. Н. Смирнов писал: "Какой может быть с ними блок ... Ты здесь ошибаешься - история не знает случаев, чтобы политические деятели, отражающие интересы одних и тех же групп, посылали друг друга в тюрьму и ссылку ... Есть путь в партию - путь Зиновьева, Пятакова, Сафарова - путь подлый, ибо он основан на обмане партии и рабочего класса. Этот путь я в свое время предвидел и при одобрении вышепоименованных так определил: "Можно сохранить жизнь ценой потери смысла жизни"[4].

В переписке с единомышленниками Троцкий предупреждал, что предлагаемый Радеком блок левой оппозиции со сталинцами неизбежно обернется беспринципной капитуляцией оппозиционеров и поддержкой ими авантюристического сталинского ультралевого зигзага. Внимательно анализируя тщательно скрываемые партийной верхушкой, но тем не менее прорывавшиеся к нему сведения о борьбе внутри Политбюро, он подчеркивал, что обе группы, не желающие выносить разногласия на суд партии, загоняют нерешённые проблемы вглубь и сохраняют приверженность созданным ими мифам о "троцкизме", непримиримую враждебность к левой оппозиции. "Весьма вероятно, - писал Троцкий Раковскому 14 июля, - что блок Сталина с Бухариным-Рыковым сохранит ещё на этом конгрессе (Коминтерна - В. Р.) видимость единства, чтобы сделать последнюю безнадежную попытку прикрыть нас самой "окончательной" могильной плитой. Но именно это новое усилие и неизбежная его безуспешность могут чрезвычайно ускорить процесс дифференциации внутри блока, ибо на другой день после конгресса ещё обнажённее встанет вопрос: что же дальше?". В этой связи Троцкий считал вполне возможной "новую полосу ультралевизны"[5].

Отвергая иллюзии о том, что Сталин способен проводить подлинно левую, большевистскую политику, Троцкий в письмах товарищам подчеркивал, что внешнее сходство новых сталинских лозунгов с лозунгами левой оппозиции не должно затушевывать того, что между политикой сталинизма и программой оппозиции сохраняется непроходимая пропасть. Он призывал при оценке нового сталинского курса помнить, что "в политике решают не только что, но и как и кто"[6]. О ложности сталинского курса свидетельствует то, что он проводится бюрократическим аппаратом ("кто") и методами административного нажима, грубого принуждения и насилия над массами ("как").

Пока Троцкий находился в СССР и имел возможность письменного общения со своими единомышленниками, большинство из них не допускало и мысли о капитуляции перед Сталиным. "Каменев и Зиновьев, слабонервные и "не совсем храбрые", сдрейфили и "на брюхе поползли в партию" (буквальная фраза Зиновьева), - писал Троцкому в июне 1928 года Муралов. - Как помните, мы с вами отказались от столь непривлекательного, не эстетичного, не привычного, не гигиеничного способа вхождения в революционную большевистскую партию. Мы видели в этом зиновьевском способе оскорбление партии, Ленина, нас ... Писать покаяние - умирать буду, а не напишу, четвертовать будут - не напишу. Один останусь - не напишу"[7].

Описывая в книге "Технология власти" политическую обстановку 1928 года, А. Авторханов писал: "Троцкисты, несмотря на разгром и ссылку их руководителей, продолжали непримиримую борьбу против "эпигонов Октября" и "сталинской реакции". Мужество, бесстрашие и готовность на личные жертвы выгодно отличали троцкистов от зиновьевцев. В этом отношении троцкисты как союзники ("правых" - В. Р.) были бы весьма реальной силой. Но идеологическая пропасть между "левыми" и "правыми" была той мертвой зоной, куда не осмеливались вступить ни доктринёры-бухаринцы, ни идеалисты-троцкисты. Редкие лица из обеих групп поднимались выше обеих доктрин в смысле понимания исторических перспектив"[8]. Здесь историк допускает явную передержку. Действительно, блокировавшиеся со Сталиным лидеры правящих фракций ставили, подобно Сталину, интересы борьбы за власть над политическими принципами. Однако такое поведение было отнюдь не характерно для левой оппозиции и прежде всего для Троцкого, четко понимавшего, что его борьба со Сталиным и сталинизмом представляет собой борьбу за принципы большевизма, безжалостно растаптываемые сталинской реакцией. Троцкий относился с сугубой непримиримостью к беспринципным политическим комбинациям и поэтому проявлял особую осторожность в сближении со своими недавними принципиальными противниками.

Авторханов прав в том, что в 1928 году расхождения между левой оппозицией и "правыми" несколько ослабились. Это определялось прежде всего тем, что бухаринцы, хотя и с запозданием на несколько лет, пришли к тем же выводам о характере установившегося в партии режима, которые "троцкисты" сделали в 1923 году. Ещё до того, как Бухарин в программных документах начала 1929 года прямо обвинил сталинскую группу в насаждении бюрократизма, он в своих статьях писал о далеко зашедшей бюрократизации аппарата, т. е. о той тенденции, которую он вместе со Сталиным упорно отрицал на всём протяжении борьбы с "троцкизмом". В "Заметках экономиста" он утверждал, что "в порах нашего гигантского аппарата гнездятся тоже элементы бюрократического перерождения с их полным равнодушием к интересам масс, их быту, их жизни, их материальным и культурным интересам"[9].

В статье "Ленин и задачи науки в социалистическом строительстве" Бухарин обращал внимание на отрицательные последствия чрезмерной централизации и бюрократизации власти: при огромной концентрации средств производства и финансов в руках государства любая ошибка в руководстве экономикой обнаруживается в гигантских общественных масштабах, а отсутствие научного руководства хозяйственными процессами оборачивается более тяжёлыми последствиями, чем последствия анархии производства при капитализме[10].

Наконец, Бухарин выступил на траурном собрании, посвящённом пятой годовщине со дня смерти Ленина, с докладом "Политическое завещание Ленина". Сам этот заголовок должен был вызвать недовольство Сталина, так как он включал запретное в партии слово "завещание", напоминавшее о ленинском "Письме к съезду". Хотя Бухарин ограничился в этом докладе приведением обширных цитат из опубликованных к тому времени последних работ Ленина и комментариями к этим цитатам, он акцентировал внимание на ленинских идеях партийной демократии, борьбы с бюрократизмом и т. д., что означало косвенную атаку на Сталина. Несколько позже, в период жестокой травли Бухарина, этот доклад был объявлен "бернштейнианским"[11].

Существовала и ещё одна объективная основа сближения между бухаринцами и левой оппозицией - их общая обеспокоенность сталинскими попытками выйти из кризиса путём применения авантюристических чрезвычайных мер.

Единогласно принятые резолюции ноябрьского (1928 год) пленума ЦК отражали компромисс между двумя группами в Политбюро. В вопросах индустриализации победила сталинская линия на форсирование темпов, а в вопросах аграрной политики - бухаринская линия на развитие мелкотоварного индивидуального хозяйства и отмену чрезвычайных мер. Однако последняя линия сразу же после пленума оказалась поставленной под угрозу. Страна оказалась перед лицом нового хлебного кризиса. Хотя урожай 1928 года превосходил прошлогодний, провести заготовки зерна "нормальным" путём вновь не удалось. Стало очевидно, что хлебозаготовительная компания сталкивается с не меньшими трудностями, чем в предыдущем году.

В конце 1928 года обнаружилось значительное сокращение посевов озимых - одна из реакций крестьянства на чрезвычайные меры. Трудности снабжения городов хлебом приняли такие масштабы, что вынудили ввести "заборные книжки" (карточки) на хлеб. Вскоре карточная система оказалась распространённой на все основные продовольственные и промышленные товары. Ухудшение продовольственного снабжения вызвало протесты рабочих на собраниях и стихийных митингах. Во время собрания рабочих и служащих Подольского механического завода, на которое приехал Калинин, многие выступавшие говорили, что при царизме жилось лучше. Один из рабочих заявил: "Примите экстренные меры, т. Калинин, а то вам по шапке попадет". Коммунистам, пытавшимся защищать официальную политику, не давали говорить[12].

Планы государственных заготовок зерна оказались не выполненными, в результате чего пришлось пойти на уменьшение хлебного экспорта и тем самым - на сокращение импорта промышленного оборудования, что поставило под угрозу производственные программы.

Для обеспечения снабжения городов хлебом Бухарин и Рыков предложили пойти на закупку зерна за границей. Но это потребовало бы затраты значительных валютных средств, предназначенных на покупку машин. Уже сам факт, что аграрная страна впервые нуждается в экспорте хлеба, свидетельствовал о том, что "традиционный" нэп перестает работать. Предложениям о ввозе хлеба сталинская фракция противопоставила требование возвратиться к чрезвычайным мерам.

На новый всплеск разногласий Бухарин реагировал тем методом, которым он единственно владел, - печатным словом. В конце 1928 года - начале 1929 года он выступил в "Правде" с несколькими статьями, в которых вступил в косвенную полемику со Сталиным. В докладе "Текущий момент и задачи печати" он подчеркивал, что только "сумасшедшие" могут предлагать "строить сейчас вдвое больше, чем мы это делаем", ибо это значит обречь страну на промтоварный и хлебный голод. Он упоминал, что "кулак схватился местами за ружье" и давал понять, что это произошло потому, что недовольство политикой партии скопилось во всех слоях деревни[13].

Однако Бухарин и его союзники по-прежнему не решались апеллировать к партийным массам и встать на путь открытой внутрипартийной борьбы. Они уклонялись от вынесения даже на Политбюро своей оформленной программы - из-за боязни стать жертвой изобретённого ими вместе со Сталиным в предшествующие годы жупела "фракционности". В то время, как троцкисты даже в условиях перехода к подпольным методам борьбы сохраняли свою фракцию, бухаринская тройка проявляла нерешительность в деле организационного объединения своих единомышленников. Её политическое воображение не поднималось выше попыток создания верхушечных блоков и борьбы за изменение состава Политбюро путём закулисных комбинаций.

Невозможность союза между троцкистами и правыми определялась и доктринёрской приверженностью последних к созданным ими самими мифам о "троцкизме". Считая эти мифы наиболее эффективным идеологическим оружием, они использовали их в целях критики нового курса Сталина. Именно усилиями бухаринской группы был рождён в 1928-29 годах и новый, доживший до нынешних дней миф о том, что Сталин при проведении своей ультралевой политики взял на вооружение "троцкистские" идеи.

Со своей стороны, троцкисты хорошо помнили о политической беспринципности бухаринцев, выступавших в 1926-27 годах ударной идеологической силой в борьбе против левой оппозиции и поддерживавших самые грязные провокации, к которым прибегал в этой борьбе Сталин. Даже Авторханов, которого никак нельзя заподозрить в симпатиях к "троцкизму", признает: "Когда ... Сталин пользовался в борьбе с "левой оппозицией" (Троцкого) и "новой оппозицией" (Зиновьева) методами самой очевидной фальсификации и сознательной провокации, бухаринцы лишь восхищались высоким классом изобретательности Сталина. Он прибегал при молчаливом согласии бухаринцев к самым виртуозным номерам политической дрейфусиады в отношении организатора октябрьского переворота Троцкого и троцкистов в таком масштабе и формах, которых Ленин не применял даже в отношении своих политических врагов. И это сходило ему с рук без звука протеста со стороны бухаринцев"[14].

В 1923-26 годах Троцкий обращался к Бухарину чаще, чем к кому-либо другому из лидеров правящей фракции, пытаясь апеллировать к его политической честности и порядочности. Троцкий, разумеется, понимал и то, что по своей образованности и теоретической культуре Бухарин стоит неизмеримо выше Сталина. Однако череда "антитроцкистских" выступлений Бухарина, в которых теоретическая добросовестность приносилась в жертву политическому интриганству, вызвала у Троцкого растущее разочарование в Бухарине, которого он всё чаще называл "Колей Балаболкиным". Со своей стороны, Бухарин, продолжавший закулисные контакты с капитулянтами из числа бывших лидеров левой оппозиции, ни политически, ни психологически не был готов к восстановлению контактов с Троцким, которого он не переставал публично "изобличать".

Столь же политически ущербным было поведение Зиновьева и Каменева, которые после июльской беседы с Бухариным, по-видимому, некоторое время надеялись на то, что Сталин призовет их на руководящие посты. Однако вскоре обнаружилось, что слухи об этом, распространявшиеся Сталиным, были рассчитаны исключительно на запугивание бухаринцев. Капитулировавшие лидеры "новой оппозиции" получили весьма скромные назначения: Каменев - председателя главконцесскома, а Зиновьев - ректора Казанского университета. После этого они продолжали встречаться с членами Политбюро из сталинской группы, зондируя вопрос о своем переходе на более высокие должности (Каменев, например, претендовал на возвращение к руководству институтом Ленина). Члены Политбюро не только не уклонялись от этих встреч, но даже делились с вчерашними противниками своими политическими сомнениями. Так, Калинин, придя к Зиновьеву, чтобы сообщить о готовящейся высылке Троцкого, попутно заявил: "Он (Сталин) болтает о левых делах, но в очень скором времени он вынужден будет проводить мою (т. е. "правую" - В. Р.) политику в тройном размере, - вот почему я поддерживаю его"[15].

Зная о политическом разброде и шатаниях внутри сталинской группы, бухаринцы, равно как и капитулировавшие "вожди" левой оппозиции, по-видимому, надеялись на то, что остается возможность "переиграть" Сталина в дальнейших верхушечных комбинациях. Вплоть до начала 1929 года продолжались интенсивные контакты между сталинцами, бухаринцами и зиновьевцами, прощупывавшими и зондировавшими настроения друг друга. Эти контакты находились в поле зрения "троцкистов".

Осенью 1928 года Троцкий получил из Москвы письмо, сообщавшее о беседе двух его сторонников с Каменевым. В ходе этой беседы Каменев заявил, что "приходится сожалеть, что произошёл разрыв (между троцкистами и "новой оппозицией" - В. Р.) и что жизнь подтвердила все положения (левой - В. Р.) оппозиции. Диагноз, поставленный оппозицией, абсолютно верен". Каменев дал достаточно реалистический анализ последствий "нового поворота" Сталина. Главным его результатом он считал парадоксальное положение: страна после четырёх хороших урожаев переживает острый хозяйственный кризис. Итоги хлебозаготовок наглядно показали, что чрезвычайными мерами кризисного положения не изжить. Эти меры, "проведённые по-дурацки, захватили значительную часть середняцких элементов деревни и даже бедняцких". После зимней кампании чрезвычайных мер беднота, которая не получила обещанной помощи от Советской власти, весной оказалась без зерна, необходимого даже для посева. Поэтому она вновь попала в зависимость от кулака "с той лишь разницей, что этот кулак сдирал уже в два, три, пять раз больше, чем раньше". Тем не менее бедняк, всё же получивший какую-то помощь от кулака в трудную минуту, не поддержит нового применения чрезвычайных мер. Если Сталин решится прибегнуть вновь к таким мерам, "крестьянское население может перейти к нежелательным методам борьбы за хлеб". "Руководство довело страну до такого положения, - резюмировал Каменев, - когда мер хозяйственного порядка, способных вывести страну из кризиса и своими собственными средствами, уже нет"[16].

В конце 1928 года Каменев вместе с Бухариным посетил Пятакова, находившегося в больнице. На этой встрече Бухарин прочитал свою платформу, после этого нигде им не излагавшуюся. Пятаков сообщил об этом факте в ЦК, в результате чего на заседании Политбюро Бухарину пришлось оправдываться в своих продолжающихся "фракционных" контактах с "троцкистами".

В письме "Внутри право-центристского блока", посланном в "Бюллетень оппозиции", сообщалось, что в ходе этой беседы Бухарин рассказал о разногласиях в Политбюро и о том, что он сам написал одну из резолюций о борьбе с "правым уклоном", ради доказательства того, что он не принадлежит к "правым". Дальнейший ход беседы пересказывался в письме с едкими саркастическими комментариями. "В разговор вмешался Пятаков, который заявил: "Мой горячий совет не выступать против Сталина, за которым идёт большинство (большинство чиновников типа Пятакова и ещё хуже?). Опыт прошлого учит нас, что подобное выступление оканчивается плохо" (Замечательный по цинизму довод!). Бухарин на это ответил: "Это, конечно, верно, но что же делать?" (бедный Бухарин!). После ухода Бухарина Каменев спросил Пятакова: зачем он дает такие советы, только мешает развязыванию борьбы. Пятаков сказал, что он совершенно серьезно считает, что выступать против Сталина нельзя. "Сталин единственный человек, которого можно ещё слушаться (перлы, поистине, перлы: вопрос не в том, какой путь верен, а в том, кого "слушаться", чтоб не было "плохих" последствий). Бухарин и Рыков делают ошибку, когда предполагают, что вместо Сталина управлять будут они. Управлять будут Кагановичи, а Кагановичей я слушаться не хочу и не буду" (неверно: будет слушаться и Кагановича) ... Зиновьев и Каменев к концу декабря положение формулировали так: "Нужно схватиться за руль. Это можно сделать только поддержав Сталина, поэтому не останавливаться, чтобы платить ему полной ценой" (бедняги: сколько уж платили, а до руля всё ещё далеко)"[17].

Конечно, и Бухарин, и капитулянты из числа бывших лидеров левой оппозиции понимали, что периодически возобновляющиеся кампании чрезвычайных мер нагнетают недовольство крестьянства и обостряют хозяйственно-политический кризис. Само понятие "чрезвычайные меры" подразумевало, что они носят временный характер и что "завтра всё вернется в старую колею. Но деревня не верила хорошим словам, и была права. Насильственное изъятие хлеба отбивало у зажиточных крестьян охоту к расширению посевов. Батрак и бедняк оказывались без работы. Сельское хозяйство снова попадало в тупик, и с ним вместе государство. Нужно было во что бы то ни стало перестраивать "генеральную линию"[18]. Такая перестройка с необходимостью потребовала бы признания допущенных ошибок, прекращения преследований левой оппозиции и восстановления партийной и советской демократии. Однако на такие шаги ни сталинская, ни бухаринская группа не были способны. Утратив качества честных и принципиальных политиков в период своего блокирования со Сталиным, бухаринцы, перейдя в оппозицию к Сталину, не могли отказаться от жупелов "фракционности" и "троцкизма", которые Сталин теперь готовился использовать против них самих. Ещё более резкую разграничительную линию между троцкистами и бухаринцами провело согласие последних с решением о высылке Троцкого за границу.


ПРИМЕЧАНИЯ

[1] XVI съезд Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). Стенографический отчёт. М., 1930. с. 323.<<

[2] Минувшее. Исторический альманах. 7. М., 1992. с. 310-311.<<

[3] Там же. с. 290-291.<<

[4] Там же. с. 301.<<

[5] Троцкий Л. Д. Моя жизнь. с. 526-527.<<

[6] Там же. с. 524.<<

[7] Бюллетень оппозиции. 1929. № 6. с. 32-33.<<

[8] Авторханов А. Технология власти. с. 111.<<

[9] Бухарин Н. И. Избранные произведения. с. 417.<<

[10] Правда. 1929. 20 января.<<

[11] Правда. 1929. 24 августа.<<

[12] Знамя. 1990. № 3. с. 151.<<

[13] Бухарин Н. И. Путь к социализму. Новосибирск. 1990. с. 377-379.<<

[14] Авторханов А. Технология власти. с. 134.<<

[15] Бюллетень оппозиции. 1929. № 1-2. с. 16.<<

[16] Вопросы истории. 1991. № 2-3. с. 201-203.<<

[17] Бюллетень оппозиции. 1929. № 1-2. с. 16.<<

[18] Троцкий Л. Д. Преданная революция. с. 34.<<


Глава X


Яндекс.Метрика

© (составление) libelli.ru 2003-2020