Видимый, настоящий, действительный,
материальный мир есть место действия зла, он даже по христианскому религиозному
представлению Якова Бёме обязан своим бытием отпадению от бога — падению Люцифера
и Адама; ибо до падения человек не был мужчиной и женщиной, но тем и другим,
так что не имел ни половых органов, ни зубов, ни желудка, ни кишок,
следовательно, не имел также седалища. Все эти материалистические органы,
которые даже в христианском мире играют столь влиятельную роль, мы получили
благодаря грехопадению. Поэтому мы должны здесь особенно подчеркнуть и
объяснить понятие Якова Бёме о зле и его происхождении, хотя оно содержится уже
во всем данном изложении его мыслей. Важность и в то же время трудность
предмета требуют этого.
Зло, по учению Якова Бёме, вообще есть
принцип отрицательности, то есть устранения единства, разделения и различения
(дифференцирования) и данного вместе с этим противоположения. Поэтому
происхождение природы и духа, нечто, бытии и сознания и происхождение зла —
один акт, имеют одно и то же происхождение. Если бы бог не отличался от себя
самого, не раздваивался, то он не был бы духом, знанием, сознанием, “ибо в
одной сущности, где нет раздельности, которая едина, нет никакого знания”
(Clavis etc., 13). Только из принципа отрицательности, разделения и различия
вытекает самосознательный дух. Но принцип отрицательности есть принцип зла,
причина того, что нечто вообще становится отличным от себя, и его бытие для
себя утверждается в этом различии и отделении. “Ибо всякая злая воля есть
дьявол, как самостоятельная воля к особенности, как отступившая от целой
сущности и фантазия” (Выбор благодати, гл. 2, 12). Таким образом, лишь через
дьявола как принцип отрицания бог есть дух, ибо лишь потому, что он исходит,
вытекает из себя, различается от себя и раздваивается, противополагает себе это
второе как иное и из этого исхождения, раздвоения снова входит в себя, он
раскрывается для себя самого, становится индивидуальностью. Но самосознание
бога как самое святое, самое единое, самое первое различие и раздвоение есть
принцип всех различий и вместе с тем принцип природы: “Мудрость есть знание,
подлежащее или противомет безосновного единства, она великая тайна божественной
природы, ибо в ней обнаруживаются силы, цвета и добродетели: в ней раздельность
силы есть разум, она сама божественный разум, как божественная созерцаемость, в
которой обнаруживается единство” (Clavis, § 18, 19).
Самосознание, из которого возникает разум,
есть принцип всех различий, то есть принцип различающий; разум есть причина
того, что нечто существует, без разума и первоначального раздвоения
божественной сущности все было бы едино, ибо он есть разделитель и, как
таковой, творец нечто. Разум как великий разделитель есть принцип нечто, но
вместе с тем и принцип всякой самости, партикулярности, своенравия,
своевластия, всякого упрямства и ожесточения, как разделитель твоего и моего —
отец всякого отвращения, войны и спора. Поэтому принцип бытия, по которому
вообще нечто существует, и принцип зла есть один принцип, или, как это можно
также выразить, принцип качества и принцип зла есть один принцип, ибо нечто
есть нечто лишь как отличное от наделенного свойством, своеволием, качество
есть отступившая, эгоистичная частная воля, дух голода, на языке Якова Бёме —
самовластие, закоснелая, упрямая отдельность, которая обнаруживается как
злобное влечение, стремящееся уничтожить другое, как своекорыстие, алчность. Но
царство бытия и нечто, царство качеств, свойств, всех особенных сущностей и
вещей есть природа: так что принцип природы и принцип зла есть один принцип. Но
принцип природы, natura naturans производящей природы, есть противоположность и
предмет бога в боге, этот принцип един с принципом отрицательности, которым бог
в себе раздваивается и различается, противополагает себе различённое как другое
и из этого процесса раздвоения производит свет своего сознания: принцип
самосознания и принцип природы, именно природы в боге, вечной первоначальной
природы, есть, таким образом, один и тот же принцип. “Сущность всех сущностей
есть лишь одна единая сущность, но она разделяется в своем рождении (то есть
самоопределении) на два принципа, на свет и тьму, на радость и страдание, на
зло и добро, любовь и гнев, на огонь и свет, а из этих двух вечных начал
исходит третье начало, исходит творение для своей собственной любовной игры по
свойству обоих вечных влечений. Великая тайна всех сущностей есть извечная в
себе самой одна вещь, но в своем развитии и обнаружении (под чем Яков Бёме
разумеет имманентное, вечно происходящее в боге откровение, тождественное с
происхождением его самосознания) она от вечности переходит в две сущности —
добро и зло” (Sing, гег., с. 16, § 11, 26). Поэтому происхождение, принцип зла
лежит в самом боге, и так как он одинаков с принципом отрицательности,
различия, то он имеет бытие во всех вещах и сущностях, ибо принцип зла вообще
есть то, с помощью чего и в чем нечто утверждает себя само, свою особенность,
но в этом утверждении себя самого отрицает другое, и в этой именно
отрицательности есть самостоятельная сущность, Я. Яков Бёме говорит (в своей
второй апологии против Б. Тилькена, № 140): “Если говорить по-вашему, что бог
могуществен во всем, а это истинно, то я должен сказать, что бог все. Он бог,
он небо и ад, а также внешний мир, ибо от него и в нем происходит все”. “Это
смерть и несчастье людей и всех творений, что свойства борются друг с другом и
каждое возвышается само в себе и получает качества в собственной воле, отчего
происходит болезнь и горе... каждое свойство стремится к равенству, как
сущность к себе и из себя” (Myst. magnum., с. 11; 17). “Во всех есть яд и
злоба; оказывается, что так должно быть, иначе не было бы ни жизни, ни
подвижности, не было бы также ни цвета, ни добродетели, ни толстого, ни тонкого
или какого-либо ощущения, но все было бы ничто” (О трех принц, предисловие, §
13). Поэтому дьявол, по Якову Бёме, есть соль природы, без которой все было бы
лишь безвкусной кашей, ибо принцип всякого различия или вида и принцип зла один
и тот же. Но в боге принцип зла есть принцип не зла, а добра. Самораздвоение и
различение бога зажигают в нем, правда, с самосознанием огонь индивидуальности
и самости, но эта индивидуальность только форма, оболочка единства, его
содержание — бескорыстная полнота всех сущностей. Эта индивидуальность есть
лишь блаженное сознание чистой любви; бытие для себя бога, которое вытекает из
его различия в себе, из противоположения себе противомета, есть не бытие для
себя различия, но скорее единство и свобода, обнаруживающиеся для себя в
отличие от различия. Бог обнаруживается лишь в своей противоположности, в
отличии от себя, если бы бог не полагал в себе противодействия
противоположности, то он не знал бы себя самого. Но это самосознание есть
сознание добра о себе, любви и, как самосознание любви, источник радости,
блаженства; бог есть блаженство, так как или поскольку он познает себя богом.
Таким образом, принцип отрицательности, противоположения, раздвоения, принцип
зла в боге есть причина добра. Отрицательное в боге есть положительное. Огонь
отрицательности, индивидуальность в боге есть лишь благотворное горение любви,
огонь любви, добра; принцип зла есть в боге лишь причина того, что
положительное, добро в форме самости переходит в аффект, становится подвижным,
действующим, чувствительным, деятельным, познающим само себя. “Добро поглотило
в себе зло или отвращение и держит его в неволе в плену, так как зло должно
быть причиной жизни и света” (О шести пунктах, III, 2). “Зло относится к
образованию и подвижности, добро — к лжи, а строгость или отвращение — к
радости” (Предисл. к трем принц., § 14). Единство сначала простое, тихое,
неподвижное только через полагание противомета и различие от него становится
различающим себя, отрицательным, самостным, горящим, огненным единством и лишь
благодаря этому действительным, живым единством. Поэтому огонь отрицательности
в боге тожествен со светом и единством; зло в боге (или в себе) лишь добро. “В
царстве бога, как в мире света, правильно познается не более одного принципа,
ибо свет правит, а все другие качества и свойства скрыты, как тайна, ибо все
они должны служить свету и представлять ему свою волю; отсюда злобная сущность
света превращается во влечение к свету и любви, в кротость. Хотя такие
свойства, как жестокость, горечь, боязнь и горькое страдание, вечно остаются в
огне, а также в мире света, но ни одно из них не обнаруживается в своем
свойстве и все они вместе лишь причины жизни, движения и радостей. Что в темном
мире есть страдание, то в мире света благодеяние; и что во мраке страх, испуг и
трепет, то в свете ликование радостей, звон и пение, и этого не могло бы быть,
если бы в первоначальном состоянии не было такой серьезной муки (Quaal).
Поэтому темный мир есть основа и первоначало светлого, и боязливое зло должно
быть причиной добра, и все от бога (О шести пунктах, III, 1—5). “Все, что в
этом мире представляет земное подобие и зеркало, в царстве божьем находится в
большем совершенстве в духовной сущности. В небе (то есть в боге как боге) все
добро; что в аду зло, боязнь и мука, то в небе благо и радость, ибо все
пребывает как свет” (Signal rer., с. 16, 22 и 20). “В боге нет гнева, только
чистая любовь; но в основе, через которую любовь подвижна, находится огонь
гнева, а в боге это причина царства радости” (Теософические вопросы, 3, 27).
“Если бы любовь единства не состояла в огненно горящем виде, то она не была бы
действительна и в единстве не было бы радости или движения” (там же, 18).
Таким образом, зло есть абсолютный, вечный
момент, момент в самой божественной жизни; но в боге зло лишь сила, энергия,
строгость, резкость и страстность, то есть субъективность, или самость, форма
добра. Здесь зло играет ту же роль, что страсть в более подчиненной сфере
человеческой жизни. Страсть здесь принцип зла; но принципом зла и даже злом она
становится, лишь когда и поскольку она, отделяясь от добра, становится
собственной жизнью; сама по себе страсть есть двигатель, энергия, огонь, форма,
дух добра. Доброта, которая, так сказать, неодержима бесом, не имеет в себе
принципа и момента зла, огня индивидуальности, жизненности и страстности, не
есть доброта духа, а доброта глупости.
Только в великом разделительном процессе
обнаружения в природе, где все вступает в самостоятельное своеобразие и
отдельное существование, чтобы обнаружиться, лишь там принцип зла становится
принципом зла; лишь когда зло отделяется от добра, вступает в особое
существование; когда форма становится содержанием для самой себя, а
индивидуальность — сущностью и предметом для самого себя; когда огонь,
отделившись от любви, не есть уже огонь любви, но истребительный огонь гнева,
огонь эгоизма; лишь когда, таким образом, зло становится само для себя, — оно
становится злом и в качестве зла раскрывается и становится действительным. Но
именно этот пункт, впервые попадающий в цель, есть пункт, в котором Яков Бёме
совершенно теряется в теологической фантастике и произволе, не разрешая,
однако, трудности невозможность разрешения которой, конечно, вполне понятна. К
несчастью, эта трудность представляется ему дважды: сначала при падении Люцифера,
затем при падении Адама Он прибегает к помощи свободной воли. Но абсолютно
непонятно и нелепо, как свободная воля могла выступить из божественного
согласия. Из фантастического мира теологии нет никакого перехода в
действительный мир (1847). Но этот акт разделения неотделим от первоначального
акта раздвоения и различения бога, он уже в боге, но лишь поскольку он центр,
принцип природы. Он в нем, как в вечной природе, которая снова производит и
осуществляет себя как эта временная, чувственная природа, в которой вечная
природа имеет свое выражение, развитое существование и проявление. Поэтому же
поскольку зло имеет свое определенное развитое существование лишь в творении,
то акт, тождественный в себе с вечным раздвоением сознания, находит свою
определенную действительность в творении или только в нем становится
определенным, действительным процессом. “Когда говорят о воле гнева божьего,
чтобы он отступил от любви и принял образ, то это следует понимать только
относительно творения. Надо возлагать вину падения не на бога, но лишь на силу,
развитую в творении после “нет”. Она была небрежна и стала ложью, не бог, а
творение, не неразвитая сила гнева, в коей горит любовь” (Теос. вопр., IX, 7,
8). Но в то же время, так как огонь гнева в боге есть принцип творения, надо
принцип этого процесса снова полагать в боге, поскольку лишь в противомете
вечной природы, которой присущи добро и зло, свет и тьма, бог зажигает сознание
о себе как свете, единстве.
Таким образом, по Якову Бёме, зло абсолютно
необходимо, определение отрицательности — абсолютно действительное определение,
ибо зло есть принцип всякого духа и жизни, как достаточно ясно видно из
вышеизложенного.
“Если бы в жизни не было отвратительного, то
не было бы ни чувствительности, ни воления, ни действия, а также в ней не было
бы ни разума, ни знания; ибо вещь, имеющая лишь одну волю, не имеет
раздельности, так как она не ощущает отвращения, которое побуждает её к
движению, она стоит тихо” (О божеств. созерц., I, § 9). “Жизнь состоит из
многих воль: каждая сущность может иметь волю и имеет её. Одна форма враждует с
другой, и не только и человеке, но и во всех творениях” (О шести пунктах, III,
гл. 4, § 2, 3).
Происхождение
жизни есть происхождение зла, последнее не может быть отделено от первой и
рассматриваться отдельно от нее, так, чтобы можно было предположить сначала
жизнь, а затем ещё спрашивать: как появилось зло или как из нее развивается
зло? Но хотя зло, как тождественное с жизнью и духом, абсолютно необходимо,
первоначально, тем не менее о его происхождении так же нельзя спрашивать, как о
происхождении жизни, так как в нем самом лежит понятие первоначальности. Таким
образом, зло, когда оно выступает и обнаруживается как зло, в отдельном от
добра собственном существовании, не имеет у Якова Бёме значения абсолютно
необходимой или самостоятельной сущности, как, например, в дуализме древности.
Скорее зло, даже когда оно действует как зло, есть причина, средство,
побуждение к добру, средство к проявлению, ощущению и познанию добра.
Отрицательное есть отрицание себя самого или отрицательно к себе самому; дьявол
есть дьявол лишь для себя самого; зло — наибольший враг и противник себя
самого; то есть на языке Якова Бёме это ужасная мука, адский огонь, вечно
возникающая болезненная мука и поэтому влечение к покою и миру, к добру, к
возврату в первоначальное состояние, где оно одинаково с добром и представляет
лишь оживление, одушевление, зажигание его. “Коли бы не было муки, то для нее
не раскрывалась бы радость. Зло должно быть причиной того, что ему самому
раскрывается добро, и добро должно быть причиной того, что ему раскрывается
зло, очевидное в своей хитрости и злобе, чтобы все вещи стали созерцаемыми”.
“Самое злое должно быть причиной наилучшего” (там же, гл. 10, § 62). Это
понятие зла объясняет также приведенное уже определение, в котором Яков Бёме
формулирует единство и дух. Истинное, действительное единство не первое,
начальное; истинный дух не безраздельно единый с собой, но переходящий в адскую
муку зла, в болезненную муку различия и через устранение различия, как
такового, через единение его с собой снова возвращающийся в себя дух; ибо, лишь
как возвращающийся в себя, он ощущающий, раскрывшийся, действительный и живой
дух. “Стремление к свободе (которую Яков Бёме в других местах называет духом)
снова повлеклось в тишину как в ничто и вновь проникло из тьмы, строгости
влечения в себя само как в свободу вне гнева вражды, и, таким образом, лишь в
строгом стеснении обострилось так, что оказалось движущей чувствующей жизнью и
что её свобода обострилась (стала индивидуальной, самостной, воодушевленной),
стала блеском, который в свободе представляет и дает царство радости” (Signal
гег., с. 3, § 18). Но тот же процесс имеет также место в человеке. Беспокойство
и мука зла бывают причиной того, что человек желает вернуться обратно из
различия своей индивидуальности в свое первоначальное состояние и происхождение
и в форму своей индивидуальности включает волю вечного единства, которое только
теперь в противоположность мучительному злу ощущается и познается как единство,
как сладкая кротость, как благодеяние. “Зло или отвращение побуждает добро, как
волю, снова стремиться к своему первоначальному состоянию, как к богу, и
внушает влечение к добру как к доброй воле. Ибо вещь, которая добра лишь в
одной себе и не имеет муки, не стремится ни к чему, так как она не знает ничего
лучшего в себе или для себя, чего она могла бы алкать” (О божеств.
созерцаемости, гл. 1, 13).