384

II

«У нас, да и не только у нас, — говорит г. Тихомиров, — глу­боко укоренилась мысль, будто мы живем в каком-то «периоде разрушения», который, как веруют, кончится страшным перево­ротом, с реками крови, треском динамита и т. п. Засим — пред­полагается — начнется «период созидательный». Эта социаль­ная концепция совершенно ошибочна и, как уже замечалось, составляет просто политическое отражение старых идей Кювье и школы внезапных геологических катастроф ¹. На самом деле, в действительной жизни, разрушение и созидание идут рука об руку и даже немыслимы одно без другого. Разрушение одного явления происходит, собственно, оттого, что в нем, на его ме­сте, созидается нечто другое, и, наоборот, формирование нового есть не что иное, как разрушение старого» *.

Заключающаяся в этих словах «концепция» не поражает большою ясностью, но во всяком случае смысл их может быть сведен к двум положениям:

1) «У нас, да и не только у нас» революционеры не имеют никакого понятия об эволюции, о постепенном «изменении типа явлений», как выражается г. Тихомиров в другом месте.

2) Если бы они имели понятие об эволюции, о постепенном «изменении типа явлений», то не воображали бы, «будто мы жи­вем в каком-то периоде разрушения».

Посмотрим сначала, как обстоит дело на этот счет не у нас, т. е. на Западе.

В настоящее время там существует, как известно, револю­ционное движение рабочего класса, который стремится к своему экономическому освобождению. Спрашивается: удалось ли тео­ретическим представителям этого движения, т. е. социалистам, согласить свои революционные стремления со сколько-нибудь удовлетворительной теорией общественного развития?

На этот вопрос, не колеблясь, ответит утвердительно вся­кий, кто имеет хоть какое-нибудь понятие о современном социа­лизме. Все серьезные социалисты в Европе и Америке держатся учения Маркса, а кому же не известно, что это учение есть преж­де всего учение о развитии человеческих обществ? Маркс был го­рячим сторонником «революционной деятельности». Он глубоко

* «Почему я перестал быть революционером», стр. 13.

385

сочувствовал всякому революционному движению, направлен­ному против существующих общественных и политических по­рядков. Можно, если угодно, не разделять столь «разрушитель­ных» симпатий; но уж, конечно, из существования их нельзя делать того вывода, что воображение Маркса было «фиксиро­вано на насильственных переворотах», что он забывал о социаль­ной эволюции, о медленном, постепенном развитии. Маркс не только не забывал об эволюции, но, напротив, открыл многие из важнейших ее законов. В его уме история человечества впер­вые сложилась в одну стройную нефантастическую картину. Он первый показал, что экономическая эволюция ведет к полити­ческим революциям. Благодаря ему современное революцион­ное движение получило ясно намеченную цель и строго вырабо­танную теоретическую основу. Но если это так, то почему же г. Тихомиров воображает, что несколькими бессвязными фраза­ми об общественном «созидании» он может показать несостоя­тельность революционных стремлений, «у нас, да и не только у нас» существующих? Не потому ли, что он не дал себе труда по­нять учение современных социалистов?

Г-н Тихомиров чувствует теперь отвращение к «внезапным ка­тастрофам» и «насильственным переворотам» Это в конце кон­цов его дело: в этом случае он не первый и не последний. Но на­прасно он думает, что «внезапные катастрофы» невозможны ни в природе, ни в человеческих обществах. Во-первых, «внезапность» подобных катастроф есть представление относительное. Внезапное для одного может быть вовсе не внезапным для другого: солнечные затмения наступают внезапно для невежды и вовсе не внезапно для астронома. Совершенно так же и революции, эти политические «ка­тастрофы», случаются «внезапно», для невежд и для великого мно­жества самодовольных филистеров, но очень часто бывают совсем не внезапными для человека, отдающего себе отчет в окружаю­щих его общественных явлениях. Во-вторых, если бы г. Тихо­миров попробовал взглянуть на природу и на историю с точки зрения усвоенной им теперь теории, то его ожидал бы целый ряд самых поразительных сюрпризов. Он твердо запомнил, что при­рода скачков не делает, что, покидая мир революционных фанта­зий и опускаясь на почву действительности, можно «в научном смысле» говорить только о медленном «изменении типа данного явления», а между тем природа скачет, не слушая никаких фи­липпик против «внезапности». Г-н Тихомиров прекрасно знает, что «старые идеи Кювье» ошибочны и что «внезапные геологиче­ские катастрофы» представляют собою не более, как ученую вы­думку. Он беззаботно проживает, положим, на юге Франции, не предвидя ни тревог, ни опасностей. И вдруг — землетрясе­ние, подобное случившемуся там года два назад. Почва колеб­лется, дома разрушаются, жители бегут, объятые ужасом, ну,

 

386

словом, происходит настоящая «катастрофа», означающая не­вероятное легкомыслие в матери-природе! Наученный горьким опытом, г. Тихомиров внимательно проверяет свои геологиче­ские понятия и приходит к тому выводу, что медленное «измене­ние типа явлений» (в данном случае состояния земной коры) не исключает «переворотов», которые с известной точки зрения могут, пожалуй, показаться «внезапными» или «насильствен­ными»*.

Г-н Тихомиров кипятит воду, которая не перестает быть во­дой, не увлекается никакими внезапностями, нагреваясь от нуля до 80 градусов. Но вот она нагрелась до рокового предела и вдруг — о, ужас! — «внезапная катастрофа»: вода превращается в пар, как будто бы воображение ее было «фиксировано на на­сильственных переворотах».

Г-н Тихомиров охлаждает воду, и тут опять повторяется та же странная история. Постепенно изменяется температура воды, причем вода не перестает быть водою. Но вот охлаждение дошло до нуля, и вода превращается в лед, совершенно не по­мышляя о том, что «внезапные перевороты» представляют собою «ошибочную концепцию».

Г-н Тихомиров наблюдает развитие одного из насекомых, пе­реживающих метаморфозы. Медленно совершается процесс раз­вития куколки, и до поры до времени она остается куколкой. Наш мыслитель потирает руки от удовольствия. «Здесь все идет хорошо, — думает он. — Ни общественный, ни животный организм не испытывает таких внезапных переворотов, какие мне пришлось заметить в неорганическом мире. Возвышаясь до создания живых существ, природа остепеняется». Но скоро ра­дость его уступает место огорчению. В один прекрасный день куколка совершает «насильственный переворот» и является на свет божий в виде бабочки. Таким образом, г. Тихомирову при­ходится убедиться, что и органическая природа не застрахована от «внезапностей».

Точно так же если г. Тихомиров когда-нибудь серьезно «об­ратит внимание» на свою собственную «эволюцию», то он, на­верное, и в ней найдет подобную точку поворота или «перево-

* Из того, что наука опровергла геологические учения Кювье, еще не следует, что она вообще показала невозможность геологических «ка­тастроф» или «переворотов». Этого она не могла показать, не противореча таким общеизвестным явлениям, как извержение вулканов, землетрясения и т. п. Задача науки заключалась в том, чтобы объяснить эти явления как продукт накопленного действия тех естественных сил природы, медлен­ное влияние которых мы в малых размерах можем наблюдать в каждое данное время. Иначе сказать, геология должна была объяснять революции. переживаемые земной корон, с помощью эволюции этой коры. С подобной же задачей приходилось считаться и общественной науке, которая в лице Гегеля и Маркса решила ее так же удачно, как и геология.

387

рота». Он припомнит, какая именно капля переполнила чашу его впечатлений и превратила его из более или менее колеблюще­гося защитника «революции» в ее более или менее искреннего противника.

Мы с г. Тихомировым упражняемся в арифметическом сло­жении. Мы берем число пять и, как люди солидные, «постепенно» прибавляем к нему по единице: шесть, семь, восемь... До девяти все обстоит благополучно. Но как только мы решаемся увеличить это последнее число еще на единицу, с нами происходит несча­стье: наши единицы

Вдруг, без всяких причин благовидных

превращаются в десяток. Такое же горе приходится нам пе­режить при переходе от десятков к сотне.

Музыкой мы с г. Тихомировым совсем заниматься не станем: там слишком много всяких «внезапных» переходов, и это обстоя­тельство может привести в расстройство все наши «концепции».

На все запутанные рассуждения г. Тихомирова о «насильст­венных переворотах» современные революционеры могут побе­доносно возразить одним простым вопросом: как же прикажете быть с теми переворотами, которые уже имели место в «действи­тельной жизни» и которые во всяком случае представляют со­бою «периоды разрушения»? Объявить ли нам их nuls et non avenus * или считать делами таких пустых и вздорных людей, на поступки которых серьезному «социологу» не стоит обращать внимания? Но ведь как там ни смотри на эти явления, а надо же признать, что случались в истории насильственные перевороты и политические «катастрофы». Почему г. Тихомиров думает, что допускать возможность подобных явлений в будущем — значит иметь «ошибочные социальные концепции»?

История скачков не делает! Это совершенно верно. Но, с другой стороны, верно также и то, что история наделала множе­ство «скачков», совершила массу насильственных «переворотов». Примеры таких переворотов бесчисленны. Что же значит это противоречие? Оно означает только то, что первое из этих поло­жений формулировано не совсем точно, а потому и понимается многими неправильно. Следовало бы сказать, что история не делает неподготовленных скачков. Ни один скачок не может иметь места без достаточной причины, которая заключается в предыдущем ходе общественного развития. Но так как это раз­витие никогда не останавливается в прогрессирующих общест­вах, то можно сказать, что история постоянно занимается под­готовкой скачков и переворотов. Она прилежно и неуклонно де­лает это дело, она работает медленно, но результаты ее работы (скачки и политические катастрофы) неотвратимы и неизбежны.

* [недействительными и не имевшими места]

388

Медленно совершается «изменение типа» французской бур­жуазии. Горожанин эпохи регентства ¹ не похож на горожанина времен Людовика XI, но в общем он все-таки остается верен типу буржуа старого режима. Он сделался богаче, образован­нее, требовательнее, но не перестал быть roturier *, который всегда и всюду должен давать дорогу аристократу. Но вот на­ступает 1789 г., буржуа гордо подымает голову; проходит еще несколько лет, и он становится господином положения, да ведь каким образом становится! — «с реками крови», с громом бара­банов, с «треском пороха», если не динамита, в то время еще не изобретенного. Он заставляет Францию пережить настоящий «период разрушения», нимало не заботясь о том, что со временем найдется, может быть, педант, который объявит насильствен­ные перевороты «ошибочной концепцией».

Медленно изменяется «тип» русских общественных отноше­ний. Исчезают удельные княжества, бояре окончательно подчи­няются царской власти и становятся простыми членами служи­лого сословия. Москва покоряет татарские царства, приобретает Сибирь, присоединяет к себе половину южной Руси, но все-таки остается старой азиатской Москвою. Является Петр и совер­шает «насильственный переворот» в государственной жизни России. Начинается новый, европейский период русской исто­рии. Славянофилы ругали Петра антихристом именно за «вне­запность» сделанного им переворота. Они утверждали, что в своем реформаторском рвении он позабыл об эволюции, о мед­ленном «изменении типа» общественного строя. Но всякий мысля­щий человек легко сообразит, что петровский переворот был необходим в силу пережитой Россией исторической «эволюции», что он был подготовлен ею.

Количественные изменения, постепенно накопляясь, перехо­дят, наконец, в качественные. Эти переходы совершаются скач­ками и не могут совершаться иначе. Политические постепенов­цы всех цветов и оттенков, Молчалины, возводящие в догмат умеренность и аккуратность, никак не могут понять этого об­стоятельства, давно уже прекрасно выясненного немецкой фи­лософией. В этом случае, как и во многих других, полезно при­помнить взгляд Гегеля, которого, конечно, трудно было бы обви­нить в пристрастии к «революционной деятельности». «Когда хотят понять возникновение или исчезновение чего-либо, — го­ворит он, — то воображают обыкновенно, что уясняют себе дело посредством представления о постепенности такого возникнове­ния или уничтожения. Однако изменения бытия совершаются не только путем перехода одного количества в другое, но также путем перехода качественных различий в количественные, и

* [простолюдином]

наоборот, — того перехода, который прерывает постепенность, ставя на место одного явления другое, качественно отличное от него. В основе учения о постепенности лежит представление о том, что возникающее уже существует в действительности и не­заметно лишь благодаря своим малым размерам. Точно так же,  говоря о постепенном уничтожении,  воображают, будто небы­тие данного явления или то новое явление, которое должно за­нять его место, уже существует, хотя пока еще незаметно... Но таким образом устраняется всякое понятие о возникновении и уничтожении...   Объяснять   возникновение   или    уничтожение постепенностью изменения значит сводить все дело к скучной тав­тологии и представлять себе возникающее или уничтожающееся уже в готовом виде, т. е. уже возникшим или уничтожившимся»*. Значит, если вам нужно объяснить возникновение государства, то вы просто-напросто воображаете себе микроскопическую го­сударственную организацию,  которая,  постепенно  изменяясь в своем объеме,  дает,  наконец,   «обывателям»  почувствовать свое осуществление. Точно так же, если вам нужно объяснить исчезновение первобытных родовых отношений, то вы даете себе труд вообразить маленькое небытие этих отношений, — и дело в шляпе. Само собою разумеется, что с такими приемами мышле­ния в науке далеко не уедешь. Одна из величайших заслуг Ге­геля заключается в том, что он очистил ученье о развитии от по­добных нелепостей. Но какое дело г. Тихомирову до Гегеля и до его заслуг! Он раз навсегда затвердил, что западные теории к нам неприменимы.

Вопреки мнению нашего автора о насильственных переворо­тах и политических катастрофах, мы с уверенностью скажем, что в настоящее время история подготовляет в передовых стра­нах чрезвычайно важный переворот, относительно которого есть все основания думать, что он совершится насильственно. Он будет состоять в изменении способа распределения продук­тов. Экономическая эволюция создала колоссальные производи­тельные силы, которые для своего употребления в дело требуют совершенно определенной организации производства. Они при­менимы только в крупных промышленных предприятиях, осно­ванных на коллективном труде, на общественном производстве. Но в резком противоречии с этим общественным способом производства стоит индивидуальное присвоение продуктов, вы­росшее при совершенно иных экономических условиях, в эпоху процветания мелкой промышленности и мелкой земельной куль­туры. Продукты общественного труда работников поступают, та­ким образом, в частную собственность предпринимателей. Этим

* «Wissenschaft der Logik» ¹, erster Band, S. S. 313 — 314.   Мы цити­руем по нюренбергскому изданию 1812 года.

 

390

коренным экономическим противоречием обусловливаются все другие общественные и политические противоречия, замечае­мые в современных обществах. И это коренное противоречие становится все более и более интенсивным. Предприниматели не могут отказаться от общественной организации производ­ства, потому что в ней заключается источник их богатства. Напротив, конкуренция заставляет их распространять эту организацию на другие отрасли промышленности, в которых она прежде не имела места. Крупные промышленные предприятия убивают мелких производителей и таким образом увеличивают численность, а следовательно, и силу рабочего класса. Роковая развязка приближается. Чтобы устранить вредное для них противоречие между способом производства продуктов, с одной стороны, и способом их распределения — с другой, рабочие должны будут овладеть политической властью, которая фактически находится теперь в руках буржуазии. Если угодно, вы можете сказать, что рабочие должны будут совер­шить «политическую катастрофу». Экономическая эволюция ро­ковым образом ведет к политической революции, а эта последняя будет в свою очередь источником важных изменений в экономи­ческом строе общества. Способ производства продуктов медленно и постепенно принимает общественный характер. Соответствую­щий ему способ присвоения их явится результатом насильствен­ного переворота.

Так происходит историческое движение не у нас, а на Западе, о социальном быте которого г. Тихомиров не имеет никакой «концепции», хотя и занимался «наблюдением могучей француз­ской культуры».

Насильственные перевороты, «реки крови», топоры и плахи, порох и динамит — все это весьма печальные «явления». Но что же прикажете делать, если они неизбежны? Сила всегда играла роль повивальной бабки, когда рождалось новое общество. Так говорил Маркс, и так думал не один он. Историк Шлоссер был убежден, что только «огнем и мечом» совершаются великие пере­вороты в судьбе человечества *. Откуда же является эта печаль­ная необходимость? Кто виной?

Иль  силе правды

На земле не все доступно?¹

* Основательное знание истории, невидимому, располагало Шлос­сера даже к принятию старых геологических взглядов Кювье. Вот что го­ворит он по поводу проектов реформ Тюрго, до сих пор приводящих в уми­ление филистеров: «Эти проекты заключают в себе все существенные вы­годы, которые приобрела Франция впоследствии посредством революции. Только революцией они могли быть достигнуты, потому что министерство Тюрго в своих ожиданиях обнаруживало слишком сангвинико-философ­ский дух: оно надеялось, вопреки опыту и истории, единственно своими

391

Нет, пока еще не все. И происходит это благодаря различию классовых интересов в обществе. Одному классу полезно или даже существенно необходимо перестроить известным образом общественные отношения. Другому — полезно или даже сущест­венно необходимо противиться такому переустройству. Одним оно сулит счастье и свободу, другим грозит отменой их приви­легированного положения, грозит прямо уничтожить их, как привилегированный общественный класс. А какой же класс не борется за свое существование, не имеет чувства самосохране­ния? Выгодный данному классу общественный строй кажется ему не только справедливым, но даже единственно возмож­ным. По его мнению, пытаться изменить этот строй — значит разрушать основы всякого человеческого общежития. Он счи­тает себя призванным охранять эти основы хотя бы даже силою оружия. Отсюда — «реки крови»; отсюда — борьба и насилие.

Впрочем, социалисты, размышляя о предстоящем общест­венном перевороте, могут утешать себя тою мыслью, что чем больше распространятся их «разрушительные» учения, теп развитее, организованнее и дисциплинированнее будет рабочий класс, а чем развитее, организованнее и дисциплинированнее будет рабочий класс, тем меньших жертв потребует неизбеж­ная «катастрофа».

Притом же торжество пролетариата, положив конец всякой эксплуатации человека человеком, а следовательно, и разделе­нию общества на класс эксплуататоров и класс эксплуатируе­мых, сделает гражданские войны не только излишними, но даже и прямо невозможными. Тогда человечество будет двигаться од­ной «силой правды» и не будет иметь надобности в аргументации с помощью оружия.

предписаниями переменить социальное устройство, образовавшееся в те­чение временил скрепленное прочными связями. Радикальные преобразова­ния как в природе, так и в истории возможны не прежде, как по уничтоже­нии всего существующего огнем, мечом и разрушением». «История восем­надцатого столетия», русский перевод, 2-е издание, СПБ 1868, т. III, стр. 361. Удивительный фантазер этот ученый немец, — скажет г. Тихо­миров.