316

спасения», будто и государственной казны, и наличной исполнительной власти было недостаточно для облегчения участи нуждающихся в каком-нибудь десятке уездов. Теперь недород хлебов поразил более десяти губерний *), и никому не приходит в голову мысль о непосиль­ности для государства борьбы с голодом в пострадавших от неурожая местностях... Печать исполняет свою обязанность, спокойно обсуждая меры необходимой помощи; земства, получив от государства широкий кредит, деятельно закупают продовольствие и посевное зерно, грузы коих уже плывут по разным направлениям. Все это делается без шума и треска, без воплей и стенаний сытых корреспондентов; сами нуждаю­щиеся терпеливо ждут помощи...» **).

Итак, по мнению реакционного журнала, общество и печать ве­дут себя теперь гораздо лучше, чем вели они себя в подобных случаях 20—25 лет тому назад. Это очень большая честь — заслужить похвалу «Русского Вестника»; весь вопрос в том, насколько она может счи­таться заслуженной?

Читатель знает, что похвальный лист обществу и печати выдан был реакционным журналом в августе 1891 г. Что писали около этого времени о голоде наши «передовые» журналы и газеты?

Заглянем во внутреннее обозрение июльской книжки «Русской Мысли»: «Относительно неурожая, — читаем мы там, — можно еще на­деяться, что более полные сведения уменьшат первое представление о его размерах. Урожай, по-видимому, обещает быть не ниже среднего в губерниях северных, западных, кавказских, привислинских, а от­части и в губерниях центрального промышленного района. Сверх того, состояние яровых хлебов оказалось удовлетворительным даже в не­которых местностях, входящих в черту неурожая. Но полоса, охвачен­ная неурожаем, весьма обширна... Вздорожание хлеба приписывается в значительной степени спекуляции. Но такая спекуляция, которая рас­считывала бы на искусственное поднятие цены, вследствие одного скупа его, могла бы иметь значение только в течение какого-нибудь месяца, т. е. до жатвы. Если же спекуляция состоит в том, что уже теперь воз­вышается цена хлеба в расчете на то, что урожай, по своей недоста­точности, ее не понизит, то против такой спекуляции можно действо­вать только ее же путем, т. е. покупая хлеб в губерниях, где цены в настоящее время ниже, для составления запасов в местностях, где цены

*) Nota bene: «более десяти губерний», значит более двадцати, как видел чи­татель из списка голодающих областей и губерний.

**) «Русская Мысль», ноябрь, Библиографический отдел, стр. 515—516.

317

высоки, с открытием затем из земских и казенных складов продажи по пониженной цене и по определенному количеству в одни руки. — Неко­торые газеты уже заговорили было о наложении пошлины на отпуск­ной хлеб и даже о временном воспрещении вывоза. Но действительное положение дела, кажется, не оправдывает столь крутых мер, которые, вдобавок, повели бы к разорению сельского хозяйства. Есть иные меры для отвращения нужды, которые могут быть вполне достаточными, если только будут проведены без откладывания: удешевление провоза в ну­ждающиеся губернии хлеба, назначенного на продовольствие населения и обсеменение полей, ссуды и пособия из общего экономического капи­тала по ходатайству земств и согласно с собранными ими сведениями, покупка земствами хлеба в местностях более урожайных, образование складов и, в случае дальнейшего вздорожания, мест дешевой продажи хлеба и т. д. Не мало можно сделать и на те 11 миллионов руб. продо­вольственного капитала, которые состоят налицо, но само собою ра­зумеется, что эта сумма не составит предела для пожертвований госу­дарства в случае необходимости... Высшие правительственные органы чутко отнеслись к делу предупреждения хлебного кризиса»...

Дело ясно: что касается «Русской Мысли», то реакционный орган был прав. В лице «передового» «толстого» журнала печать «спокойно обсуждала меры необходимой помощи»; даже более того, она старалась образумить людей, склонявшихся к «шуму и треску»; она доказывала, что дело обстоит лучше, чем это кажется на пер­вый взгляд; она не одобряла запрещения вывоза хлеба на том осно­вании, что подобная мера может повредить интересам «сельского хо­зяйства», т. е. интересам господ-помещиков. Она с верой, наде­ждой и любовью указывала на «чуткость» правительства. Сло­вом, она вполне заслужила похвалу, которой «Русский Вестник» осча­стливил общество и печать за их примерное спокойствие и доверие ко власти верховной, от бога установленной.

А что сказать о «Русских Ведомостях»? Не заметно ли было с их стороны какой-либо крамолы? Избави бог! В то время, к которому относится похвальный отзыв «Русского Вестника», передовая москов­ская газета вообще не считала нужным пугать общественное мнение страшным призраком голода. Она долго держалась того убеждения, что дело обойдется без запрещения вывоза за границу. Но когда принята была эта, будто бы «крутая» и «вредная» для сельского хозяй­ства мера, «Русск. Вед.» и тут не возроптали. Они поспешили успокоить сельских хозяев. «Правительство прибегло к этому средству содействия

318

нуждающемуся населению лишь после тщательного исследования хлеб­ных запасов от урожаев прежних лет, — уверяла она, — и притом в та­кое время, когда уже выяснились результаты жатвы текущего года. За­прещение заграничного экспорта  хлеба последовало,  стало быть, при наличности достаточных сведений о вероятном  снабжении внутренних рынков рожью, и эти данные, как мы указывали еще при возбуждении первых толков в печати о тех или иных запретительных мерах по от­ношению к нашей внешней хлебной торговле (и что за язык!? неужели нельзя писать иначе!), имеют определяющее значение при решении по­добных вопросов» (№ 209, 1 августа 1891 г.). Правда, «Русские Ведо­мости» не могли удержаться от тяжелого вздоха по поводу несимпа­тичного им правительственного распоряжения. «Закрывая европейскую границу для ржи и ржаной муки... нельзя, разумеется, отрицать, — при­бавила она, — что прекращение вывоза сопряжено с значительными не­удобствами в сфере сложившихся торгово-промышленных отношений». В последующих №№ редакция не упустила случая воспроизвести все те отзывы русской и иностранной печати, которые подтверждали ее опа­сения. Но этим все и ограничилось. Благовоспитанная газета не изме­нила свойственного ей тона умеренности и аккуратности.

Так держались самые влиятельные и самые «передовые» органы «легальной» интеллигенции. Впоследствии им как будто стыдно сдела­лось столь похвального поведения. «Русская Мысль» нашла, что «лучше бы обществу и печати пересуетиться, нежели отстать на 2—3 месяца в деле помощи голодающим, лучше бы давно уже «шумно взывать к энер­гической помощи» и «тревожиться», нежели предаваться «спокой­ствию», рекомендованному «Русск. Вестником» (Ноябрь, Библиографи­ческий отдел, стр. 516—517). Это совершенно справедливо. Но почему общество и печать склонились именно к спокойствию, а не к энергиче­скому образу действий? «Общество до такой степени приучено не суе­титься, не соваться первому со своими мнениями и деятельностью, пока его не спросят, — отвечает «Русская Мысль», — и так ко многому вопиющему привыкло сравнительно с прошлым относиться спокойно, что в начале казалось даже, что оно совсем безучастно относится и к страшному появлению голода». Вот оно что! Мамка зашибла этих по­чтенных людей, и с тех пор от них, действительно, немножко отдает... «спокойствием». Виновата мамка, приставленная к ним историей, а сами они решительно ни в чем не виноваты.

В настоящее время, по мнению «Русской Мысли», «почти ни одна черта идиллической картины «Русского Вестника» не соответствует бо-

319

лее действительности», теперь язык печати уже гораздо энергичнее, а общество уже не безучастно к судьбе голодающих. Но что же собствен­но слышим мы теперь от русской печати? Что находим мы хотя бы в той же «Русской Мысли», в той же самой книжке, из которой мы заимствовали вышеприведенные строки? Внутреннее обозрение этой книжки рисует современное положение дел очень яркими красками: «Настала зима — зима голодного года. Сколько неизреченных страда­ний для многих миллионов людей вмещают в себе эти три слова! Нет нужды дожидаться тех картин, какие станут рисовать, по местным, частным своим наблюдениям, корреспонденты. Нет необходимости и и особой силе воображения для того, чтобы представить себе вперед, в живых образах ту грозную действительность, какая должна соответ­ствовать словам — голодная зима. Теперь не осталось уже ни единого дня срока для споров о размерах нужды, о лучшей организации посо­бий и т. д. Все сословия, все население государства, в силу первейшего долга, связующего граждан одной страны, должны соединиться в одной мысли. Самым решительным образом, всеми способами, какие только доступны для каждого из нас в отдельности, для теснейших кружков и целых обществ, мы должны вступить в борьбу с народным бедствием». По мнению господина обозревателя, для серьезной помощи голодающим нужно никак не меньше 292,5 милл. руб. (а в июле ему казалось, что «не мало можно сделать и на 11 милл. руб. продовольственного капи­тала»); цифра эта очень велика (т. е. не 11 милл., а 292,5), но прави­тельство сумеет достать необходимые средства; «как ни велик размер бедствия, он не таков, чтобы даже силою одних только средств, находя­щихся в распоряжении казначейства и добываемых путем кредита, оно не могло быть прекращено». Г. обозреватель не спрашивает себя, за­хотят ли прекращать бедствие те люди, в руках которых находится государственное казначейство. По-видимому, он не допускает даже воз­можности сомнения в доброй воле царского правительства. «Итак, нет причины отчаиваться и опускать руки, — восклицает он; — пусть только пойдут широким руслом частные пожертвования — и наиболее острый кризис без особого труда будет осилен». Частные пожертвования! — в этих двух словах выражается вся программа деятельности, указываемая обществу нашим «передовым» журналом. Мы увидим, насколько может быть удовлетворительна подобная программа.

Как бы, однако, ни была она неудовлетворительна, нельзя сомне­ваться в том, что предлагающие ее люди искренно желают теперь по­мочь голодающему народу. Это очень «спокойные» и очень недально-

320

видные, но все-таки честные люди. Они представляют собою во всяком случае лучшую, хотя и наименее  влиятельную, наиболее запуганную часть нашего «общества». Другие части общества гораздо менее их за­ботятся об интересах голодающих, а вернее сказать — они вовсе не за­ботятся   о   них.    Таково,    например,    «всероссийское    купечество». От   «частных   пожертвований»   оно,   правда,   не   отказывается,   но, давая одной рукой,   оно   другою   старается   залезть   в   тот   самый народный карман, в котором замечаются теперь самые недвусмыслен­ные признаки полнейшего оскудения. Нижегородский ярмарочный ко­митет ходатайствовал перед министерством финансов об установлении вывозной пошлины на хлопчатобумажные изделия. Подобные пошлины необходимы   будто бы в интересах    рабочих,    которым    «предстоит перебиваться   чем   бог   послал   при   нынешней   дороговизне   хлеба» и    при    сокращении    производства    вследствие    неурожая.    Подоб­ная   заботливость   г.г.   предпринимателей   об   их   рабочих «руках» встретила довольно справедливую   оценку    на   страницах   «Русского Вестника».   «Кому   что,   а   нашим   мануфактуристам   подавай   но­вые льготы, гарантии, раскошеливайся казна! — с негодованием воскли­цает реакционный журнал. — И сколько великодушия и патриотизма в этой угрозе выгнать в голодный год и в зимнюю пору на улицу десятки тысяч рабочих! Пусть-де эти несчастные с их семьями «перебиваются чем бог пошлет». Вот истинно торгашеский цинизм, откровенный до наглости и жестокости, до отрицания всякой человечности!» Но благо­родное негодование на цинизм торгашей не мешает «Русскому  Вест­нику» требовать «всякого   рода    «льгот»    для    г.г.    землевладельцев. По его словам, «окончательно разорять «помещичьи имения» в неуро­жайные годы  нежелательно,  прежде  всего,  в интересах обеспечения народного продовольствия; даже   слабые   помещичьи хозяйства в со­стоянии помогать нуждающимся крестьянам, давая им работу». А что­бы предупредить   «окончательное    разорение»    помещиков,   им надо предоставить кредит для улучшений в способах возделывания земли и отсрочить взнос государственного земского сбора, а также и платежи дворянскому банку. И это в   то   время,    когда    крестьянский   банк в неурожайных местностях ни мало не стесняется продавать земли не­исправных должников. Нечего сказать, дворянский цинизм ни мало не уступает «торгашескому».

Движимое чувством сострадания к голодающим, московское дво­рянство в экстренном собрании 23-го октября постановило пожертво­вать в их пользу 25 тыс. руб. Это очень немного, совсем ничего, если

321

принять во внимание доходы московского дворянства, богатейшего в России. Но что ж бы вы думали? И эти жалкие 25.000 руб. способны были растревожить дворянскую алчность. Г. Бланк возбудил в «Мо­сковских Ведомостях» вопрос о том, кого следует подразумевать под словами: нуждающееся население — всех ли вообще жителей империи без исключения или одних только крестьян. В ответ на этот, чрезвы­чайно «своевременный» вопрос, г. Семенкович предложил отдать по­жертвованные московским дворянством 25.000 руб. нуждающимся се­мьям дворян. Свое великодушное предложение г. Семенкович подкре­плял чрезвычайно чувствительными жалобами на бездействие дворян­ства, которое, по его мнению, не обнаруживает достаточной жадности в деле расхищения сумм, пожертвованных в пользу голодающих». «Руки опускаются — голосил г. Семенкович — когда видишь, что не только люди сами не хотят делать ничего для себя и в защиту от нападающих со всех сторон врагов, то даже не хотят воспользоваться тем, что им предоставляется законом».

Но все это было бы еще ничего. Пусть бы старались вырвать ку­сок хлеба изо рта голодных крестьян эти люди, возросшие и выхолен­ные на бесчеловечной эксплуатации крестьянства! Пусть бы жадничали они, не нарушая, однако, заповеди: «Не послушествуй на друга твоего свидетельства ложна». Пусть бы только не клеветали они на бедствующее крестьянство. Но, к сожалению, и от клеветы не могло удержаться доблестное российское дворянство! Знамени­тый представитель его, чувствительный поэт Фет вздумал уверять, что крестьянство бедствует единственно только по своей лености и склонности к пьянству. В подтверждение своей мысли он привел не­сколько «фактов», которые тотчас же были опровергнуты печатью. Мы не знаем, насколько гнусная ложь и беззастенчивая клевета мирятся с эстетикой г. Фета, но мы должны привести в его защиту одно смягчаю­щее обстоятельство: в его лице дворянство судило по себе, оно мерило крестьян на аршин своих собственных, дворянских склон­ностей к беспутному мотовству и пьянству. В неурожайном 1847 году, когда правительство выдавало ссуды помещикам для про­довольствия их крепостных «душ», обнаружилось, что «помещики, получая в ссуду деньги для продовольствия крестьян, употребляли их на свои надобности. В одном продовольственном комитете заемщики только переходили из присутствия в другую комнату, и там многие проигрывали в карты деньги, выданные им совсем для другого употре­бления». Спустя четыре года, начальник Смоленской губернии, вспо-

322

миная поведение дворян в 1847 году, говорил, что «невозвратное зло последовало от раздачи правительством ссуд деньгами, ибо соблазн к получению денег действует сильно на всех помещиков, находящихся и не находящихся в нужде, и многие помещики, получив деньги, не упо­требляли их для той цели, для которой получили, или давали только часть, оставляя крестьян своих в бедствии. Первый случай (т. е. соблазн к получению денег) подтвердился и в настоящее время (1851 г.). По губернии распространились слухи, что правительство ассигновало сумму для раздачи помещикам на закупку хлеба для продовольствия их кре­стьян; многие из помещиков приехали в город просить денег; когда же узнали, что в продовольственной комиссии лишь составляется одно предположение об оказании пособия не деньгами, а хлебом, то желаю­щие уже не являлись» *).

«Русская Мысль» не замедлила оттенить противоречие, в которое попадает орган наших реакционеров при оценке домогательств «тор­гашей» с одной стороны и помещиков — с другой.

И она, разумеется, хорошо сделала, оттенив это противоречие. Беда лишь в том, что когда «Русская Мысль», высказываясь против за­прещения вывоза ржи, ссылалась на интересы сельского хозяйства, она отстаивала в сущности выгоды того же класса, о котором хлопочет «Русский Вестник». Разумеется, она поступала так безо всякой злой поли, просто по недоразумению. Употребляя выражения г. Протопопова, можно сказать, что в требованиях г.г. фабрикантов и помещиков за­метен ум, но не заметно благородства; в требованиях же нашей пере­довой печати замечается бездна благородства, но... не хватает кое-чего другого.

Перейдем теперь к земствам. Насколько усердно и насколько удачно содействовали они облегчению народной беды?

Увы! Наша «земская смышляевщина» (как выражался когда-то г. Мордовцев) в лучших случаях оказалась не чем иным, как земской обломовщиной. Начать с того, что земские «лутчие люди» не имели мужества взглянуть беде прямо в глаза и настоятельно потре­бовать от правительства серьезной помощи. Они предпочли другой прием. Они всеми способами стали «сокращать едоков», уменьшать — разумеется лишь на бумаге — число крестьян, нуждающихся в продо­вольственной ссуде. Так, например, казанское экстренное земское со-

*) «Юридический Вестник», декабрь 1890 г., статья г. Каблукова: «Очерк истории русского законодательства по обеспечению народного продовольствия», стр. 551—552.

323

брание исключило из числа «едоков» всех лиц рабочего возраста от 18 до 55 лет и малолетних до 5-ти-летнего возраста. Выдавать решено им по 30 фун. хлеба в месяц на каждого едока. Обсеменение рассчи­тано им на 75 процентов общей площади яровых полей *).

Николаевское земство, Самарской губ., распределило семенную -ссуду по ревизским душам. А так как многие сельские общины давно уже переделили землю по наличным душам, то им и пришлось предпри­нять новый передел семенной ссуды. На каждую наличную душу доста­лось не более 1 пуда 5 фунтов. На продовольствие многие общества получили по 8 фун. ржи на едока.

Новоузенское земство выдавало ссуду «а надельные дворы, занимающиеся хозяйством; все же бесхозяйные дворы лишены были ссуды, а таких в уезде оказалось налицо 9.182 двора или 18,4 процента общего числа дворов в уезде. «Земское собрание постановило всех та­ких бесхозяйных, вдов, сирот, посторонних лиц и мещан, проживаю­щих в селениях, продовольствовать на средства общества из остатков от полученных ссуд». Между тем, одних только мещан (из бывших по­мещичьих крестьян) и бесхозяйных дворов числится в губернии 41.833 двора, да в посторонних дворах проживает 19.202 дв., следовательно, для прокормления одного только этого населения в течение года по­требуется до 2 милл. пудов хлеба («Р. В.»).

Крестьянам Самарской губернии, купившим в собственность зе­млю при помощи крестьянского банка, как землевладельцам, земства совершенно отказали в выдаче ссуды. В то же время этим «землевла­дельцам» грозит продажа с молотка их недвижимого имущества ввиду того, что они не могли уплатить своего долга банку.

В Шадринском уезде, Пермской губернии, по сведениям «Каз. Лист.», земство решило выдавать на обсеменение ссуды только тем крестьянам, которые сеяли е недавнем прошлом и у которых уцелел хозяйственный инвентарь. Тамошние «пролетарии» сильно «воз­буждены» этим решением. Названная газета склонна, по-видимому, при­писывать их «возбуждение» влиянию кулаков, которые пользуются будто бы этим «возбуждением бедноты, чтобы направлять ее против лиц, почему-либо пришедшихся им не по вкусу». Но, спрашивается, — не­ужели недовольство «пролетариев» не может найти другого, более серьезного объяснения? Ведь земские сборы наверное взыскивались с земель «бедноты» не менее усердно, чем с земель любезных земским

*) См. статью г. Г. Успенского: «Бесхлебье» в ноябрьской книжке «Русской Мысли».

324                                                                                                        

деятелям хозяйственных мужичков. Почему же земство отказы­вается теперь помочь бедноте, т. е. именно тем людям, которые более всего нуждаются в помощи? Потому ли, что беднота давно уже перестала обрабатывать свои поля? Но это могло происходить потому, что они находили более выгодным пропитываться какими-нибудь по­сторонними заработками, чем ковырять малодоходную землю; теперь же, когда заработков нет и когда на будущий год можно ожидать но­вого неурожая, т. е. еще большего усиления бесхлебья, беднота решила попробовать счастья «около земли». Какое право имело земство отка­зать им в поддержке? Права на это у него не было никакого, но оче­видно, что Шадринское земство, подобно многим другим земствам, в своих попечениях о крестьянстве руководствуется известным принци­пом: если ты имеешь много, то тебе еще дадут, если же мало, то и это очень малое возьмут.

Тульское губернское земство сам губернатор находит, по сло­вам корреспондента «Новостей», «в некоторых случаях даже слиш­ком осторожным» (понятно, что речь идет о «случаях» помощи голо­дающим, и что земская «осторожность» выражается в сокращении раз­меров этой помощи).

Вообще, по словам «Русских Ведомостей», губернские земства, «не желая слишком обременять себя (!) тягостью продовольственного долга, еще до представления высшему правительству своих ходатайств, значительно, иногда в три, четыре раза урезывали оценки уездных земств». Но все это было бы еще только пол-беды. О настоящей же беде говорят нижеследующие факты:

«В некоторых волостях Новоузенского уезда было роздано на обсеменение овинное зерно, т. е. мертвое, обреченное погребению в земле, а не нарождению колоса. На протесты местных обывателей по­следовали опровержения двух гласных, закупивших мертвое зерно, и земского начальника. В протестах обывателей, между прочим, было указано на опыт крестьянина Покровской слободы, В. Я. Сергиенко — посеять 100 зерен мертвого хлеба, после чего получилось всего 2 от­ростка... Крестьян спасли не гласные и не земский начальник, а мест­ным же крестьяне, обменивавшие мертвое зерно на живое *).

Из Николаевского уезда той же губернии помещик Про­топопов писал в «Русск. Ведом.» (15 сентября): «Крестьяне составили в свое время приговоры о выдаче им пособия на обсеменение за круго-

*) Г. И. Успенский, там же, стр. 100.

                                                                                                                                                            325

вой их порукой. На основании этих приговоров, сельские писаря соста­вляли списки нуждающихся, по которым уполномоченные крестьяне по­лучили хлеб. Тут обнаружилось какое-то странное недоразумение. Так, крестьяне села Подъема ...к удивлению своему узнали, что их уполно­моченным выдано на некоторых самых бедных домохозяев по одному или по два пуда, между тем как люди зажиточные, даже торговцы, во­все не производящие посева *), получили, кто десять, а кто двенадцать пудов... Одному из крестьян села Подъема приходилось, ввиду непра­вильности распределения пособий, получить всего 1 пуд. Он отказался л с отчаяния хотел зарезаться косой. И лишь частная помощь выру­чила его (конечно, на короткое время). Пишущему эти строки пришлось его видеть: он шел, еле передвигая ноги, нервно теребя лохмотья зи­пуна; лицо у него было потемневшее, исхудалое; он и четверо детей его уже несколько дней не ели хлеба»... Как видите, и здесь тот же прин­цип: если ты имеешь много, то тебе еще дадут, если же мало, то и это очень малое не возьмут лишь по невозможности взять его, и уже во всяком случае предоставят тебя всем бедствиям голода и нищеты.

В том же уезде на продовольствие крестьянам в сентябре было выдано только по 10 фун. хлеба на нерабочего человека (рабочим не давали ничего), а в октябре по 20. «Отчаяние овладело крестьянами» — говорит г. Протопопов. Еще бы нет!

В селе Абашеве (Самарского уезда) отпущено на октябрь 62 пу­да ржи (на 699 едоков), к которым опять-таки относятся только лица нерабочего возраста). «Это составляет по 3½ фунта на едока в ме­сяц или по 14½ золотников в день» **).

В Казанском уездном земском собрании один из гласных заявил, что по количеству наличных запасов на каждого едока, считая

*) Курсив наш; просим сравнить поведение Николаевского земства с отказом Шадринского помочь бедноте.

**) «В. Е.», декабрь 1891 год, «Из общественной хроники». Указанный в тексте факт может показаться совершенно невероятным: какой «Иудушка» вздумает «по­могать» голодающему населению несколькими золотниками хлеба в день? — скажет читатель. Постараемся же выяснить несомненное историческое происхождение таких, по-видимому, невероятных фактов. Когда заговорили о продовольственной ссуде, гу­бернская администрация известила волостные и сельские начальства о том, что они подвергнутся строгой ответственности, если внесут в списки нуждающихся людей, могущих пропитаться собственными средствами. Сообразно этому, названные на­чальства вносили в списки лишь одну сельскую бедноту. На основании этих списков была выдана ссуда, урезанная в 3—4 раза. Эта ссуда, согласно существующим по­рядкам общинного самоуправления, распределялась между всеми домохозяевами прямо пропорционально их имущественной состоятельности, по известному принципу: если ты имеешь много и т. д.; таким-то образом и вышло, что богачи получил десятка «удов, бедняки же должны были довольствоваться золотниками.

326                                                                                                         

только  нерабочее население,  приходится  не более  4½  фунта  хлеба в месяц *).

В Саратовской губернии огромная площадь озимых полей оста­лась не засеянной. А от семенной ссуды осталось 461.363 пуда, не­израсходованных уездными земствами. Выдача ссуд на обсеменение, под тем предлогом, что сеять уже слишком поздно, прекращена была во многих местах в то время, когда зажиточные крестьяне и помещичьи экономии только что собирались сеять. Так было, например, в дерев­нях Ляховке и Глазуновке, Балашовского уезда, о которых писал кор­респондент «Саратовского Листка». Крестьяне стали искать «аренда­торов для своей земли, потому что собственных семян у них нет». Та­кие арендаторы и не замедлили, разумеется, найтись в лице местных кулаков. «Вот как образуются мудрыми попечителями о народном благе остатки от семенной ссуды, и без того уже высчитанной в обрез», замечает г. Успенский.

А как происходила закупка земцами хлеба для голодающих?

Казанское земство поручило доставку для него хлеба на обсеме­нение купцу Дедюхину, который покупал хлеб по одному рублю 10 коп. за пуд, а с земства брал по 1 руб. 30 коп. Это было в июле и августе. В конце октября, когда надо было закупать хлеб для продовольствия, то же земство купило 200.000 пудов в Нижнем по 1 руб. 45 коп. и по 1 руб. 50 коп. Между тем, в сентябре месяце цены на рожь в Казан­ской губернии не превышали одного руб. за пуд.

Вятское земство покупало хлеб у местных купцов-кулаков, платя им по 1 руб. 17 коп. - 1 руб. 22 коп. за пуд в то время, как а Сарапульском уезде рожь продавалась по 1 руб. 10 коп. и дешевле, а потом еще понизилась; в Малмыжском же уезде в это время скупщики покупали рожь на базарах по 75—77 коп. за пуд. Во многих уездах крестьяне просили выдать им ссуду на обсеменение деньгами, так как они надеялись купить хлеб дешевле, чем покупало его земство. Управы не согласились на это, предпочитая обогащать купцов.

Но больше всех отличилось земство в Самаре. Покупка хлеба поручена была там губернской управе. Та послала с этой целью на юг одного из своих членов, г. Дементеева; г. Дементеев пропал на це­лых два месяца, в течение которых о нем не было, что называется, ни слуху, ни духу. Не имея никаких запасов, постоянно осаждаемая тре­бованиями со стороны уездных земств, губернская управа была в чрез-

*) Там же.

327

вычайно затруднительном положении. Председатель решился купить 12 тыс. пудов муки на месте у некоего Шахобалова. Но оказалось, что «купленною г. председателем мукою питаться нет возможности, так как без значительной примеси ржаной муки выпечь хлеба из нее физи­чески немыслимо». Эта мука обошлась земству по 1 руб. 15 коп. пуд *).

Наконец,  возвратился,  по-видимому,  и  земский Одиссей — Дементеев. Насколько удовлетворительно исполнил он возложенное на него поручение,  можно судить по следующим газетным сообщениям:

«В редакцию одной одесской газеты доставлена проба пше­ницы, отправляемой со станции Жеребково, «по свидетельству на провоз Самарского земства». Газета говорит: «по этой пробе можно судить о качестве отправляемой пшеницы; высыпав пробу на лист бумаги, мы увидели в ней массу мелких черненьких зе­рен, которые обыкновенно находятся внизу зерна и сразу не заметны; это и есть сорная трава; затем, там же мы нашли при­месь песку и даже маленьких камешков». И вот, под име­нем «хлеба», отправляется по железной дороге, через всю Россию, с одного конца ее на другой, помесь пшеницы с сорной травой, с песком и гравием; любопытно еще, что когда на желез­ной дороге, заметившей явные злоупотребления отправителей, сделано было распоряжение, чтобы, при приеме хлеба, вписыва­лось в накладные качество посылаемого зерна, то отправители протестовали против такой оговорки, ссылаясь на то, что «с ними, заключено условие (?), допускающее до 30 процентов сору». Ве­роятно, в те же амбары, где хранится пшеница, доставляются це­лые транспорты сорных трав и привозятся десятки коек с песком и гравием; для оптовой торговли и оптовая фабрикация.

Если такой «хлеб», действительно, едет по юго-западным дорогам, как сообщают местные газеты, в Самарскую губернию для самарского земства, то весьма естественно, что последняя -как вы читали на днях в самарской корреспонденции «Волжского Вестника», — выдает крестьянам «вместо ржаной муки, какую-то прогорклую смесь, главной составной частью которой являются отруби».

        Между тем, председатель   самарской   губернской   земской управы,   г. Алабин,   исправляет   промахи и неустройства своего

*) Успенский, там же.

328

земства только при помощи газетных опровержений, весьма крат­ких и голословных, положим, но решительных, категорических, не вдающихся ни в какие объяснения по существу» («Новости», 9 декабря 1891 г.).

Читатель видел, как заботятся о народе наши земские «излю­бленные люди». Пусть посмотрит он теперь, как заботятся они о са­мих себе.

«Слободскому председателю уездного съезда, г. Рассохину (го-сорит «Волжский Вестник»), земское собрание определило выдать 750 руб. на разъезды, на экипаж и шубу (!!), Глазовскому — г. Курептеву, на те же предметы (!!) - 600 руб., Вятскому предсе­дателю, г. Шубину - назначено заимообразно 300 руб... Саратовское уездное земское собрание назначило председателю своей управы, г. Аба­кумову, 3.000 руб., в виде «награды». Нашли люди время для наградных поднесений. На 3.000 руб. 2½» тыс. пуд. хлеба купить бы можно. Аткар­ское земство «назначило 1.200 руб. пенсии (?) бывшему мировому судье, а теперь земскому начальнику, г. Гордеру, богатому землевладельцу, по­лучающему, кроме того, по новой должности, более 2.000 руб. в год». Камышинское земство, самое бедное, постановило «выдать 3.000 руб. награды председателю своей управы г. Ляух». Вольское земство «дает 500 руб. совсем уже постороннему для него человеку — судебному при­ставу»...

В «Новости» пишут из Самары, что «по достоверным известиям, местное продовольствие вовсе изъемлется из ведения земства». Рассуждая вообще, нужно сознаться, что поступить таким образом сле­довало бы не с одними только самарскими земцами. Г. Успенский гово­рит, что эти последние позволяли себе «жестокое издевательство над человеком, истощенным голодом». Но в таком издевательстве виноваты очень многие земства. Эти ссуды, урезанные до нескольких золотни­ков на едока; эти «пролетарии, лишенные помощи»; эти поля, необсе­мененные, благодаря мудрости управ; эта мука, негодная в пищу; эти «тридцать процентов сору», перевозимые на земский счет с одного конца России на другой; эти шубы, эти экипажи, эти награды, пен­сии и займы, раздаваемые земцами друг другу, - все это есть самое бессердечное, самое бесстыдное издевательство над голодными, соеди­ненное с самым недвусмысленным хищничеством. Недостаточно устра­нить таких людей от заведования общественными делами, их нужно было бы, по выражению Петра Великого, весьма лишить живота. Но...

329

здесь мы сталкиваемся с вопросом — кем же могут быть заменены эти хищники. «Изъяв» продовольственное дело из ведения земства, правительство передаст его в ведение чиновников. А чиновники ока­жутся еще хуже земцев. Разница будет лишь в том, что об их «хище­ниях», пожалуй, совершенно запретят говорить в печати. Кое-какие сведения относительно деятельности чиновников по раздаче пособий попали в печать, несмотря на цензурные строгости; сведения эти, как и следовало ожидать, совсем неутешительны. Вот что сообщают, на­пример, из Кокчетава, Акмолинской области, в «Рус. Вед.»:

«В «Русских Ведомостях» уже сообщалось об общей голо­довке в нашем уезде. Она коснулась всего населения; крестьянам выдается уже пособие от казны в размере одного пуда на ка­ждого человека в месяц; к сожалению, не все пособие достигает своего назначения: пользуясь нуждой, доставители хлеба из Кокчетава в поселки — в некоторых местах — взимают с полу­чателя громадную провозную плату, например, 4 пуда за десять пудов, как это было в одном поселке, — затем наживаются мель­ники, так что в конце концов некоторым семьям приходится по­лучать вместо десяти пудов около 4-х, но это касается только крестьян, тогда как у нас есть еще казаки и мещане; и те, и дру­гие обращались с просьбою о выдаче и им пособия от казны, и первые кое-что получили, именно по одному рублю 60 к. на душу из войсковых сумм. Но что это в сравнении с нуждой. Если даже предположить, что от неурожая страдает половина казачьего населения, то, при правильной раздаче пособия только действи­тельно нуждающимся, на человека придется с небольшим 3 руб., тогда как в настоящее время мука продается по 1 р. 20 коп., а зимой может вздорожать, и, кроме того, необходим корм скоту, сохранение которого после прокормления людей должно быть признано предметом наибольших стараний; назначенного посо­бия на это, конечно, не достанет; мещане же и такого пособия не получили, хотя нужда их такая же, как и прочего населения. Но кроме казаков и мещан есть еще более нуждающаяся часть населения: это переселенцы, никуда не приписанные. Как не при­надлежащие к местным обществам, они не имеют права и на пособие. Некоторые из них заблаговременно выбрались отсюда; других же голод застал вполне беспомощными».

Словом, дело обстоит нисколько не лучше, чем в земских губер­ниях. Да и на чьей ответственности лежат позорные подвиги наших

330                                                                                    

земцев? Прежде всего и больше всего — на ответственности правитель­ства, систематически устранявшего от общественной деятельности все честные, т. е., на его языке, «неблагонадежные» элементы и всегда по­ощрявшего лишь «благонамеренных» хищников и плутов. Мы никогда не были поклонниками наших земских учреждений: по нашему мнению, они были слишком мало демократичны. И тем не менее, мы убеждены, что лишь под влиянием торжествующей реакции образовался такой под­бор гласных, при которых возможны были вышеозначенные безобразия. Раз выдвинут вопрос об «изъятиях», нужно начать с изъятия всей Рос­сии из «ведения» царского правительства. Только при таком обороте дел можно и должно надеяться, что они пойдут лучше, чем идут теперь.

В самом деле, что дало голодающему народу наше правитель­ство, ничем не связанное, руководствующееся только волей само­держца, да усмотрением царских министров и (по уверению «Русской Мысли») чутко отнесшееся «к делу предупреждения хлебного кризиса»?

Известно, что земства были очень скромны, слишком скромны, преступно  скромны   в   определении  размеров   необходимых   для  них ссуд на обсеменение полей и продовольствие населения. Но правитель­ству и эта скромность показалась непозволительным нахальством. Оно стало еще более «урезывать» и без того уже донельзя «урезанные требования. Нижегородское земство испрашивало   ссуду   в 8,2 милл. рублей, а полулило 2,8 милл.; саратовское просило 9,5 милл., а полу­чило 2,5 милл.;   самарское просило 9,8 милл., а получило 4,4;   рязан­ское просило 5 милл., а получило 900.000 руб.; казанское просило 6, а получило 4 милл. «Вполне или почти вполне получили испрашивав­шиеся суммы только губернии: Симбирская — 5 милл., Тамбовская — 2,3 милл. и несколько других губерний с более мелкими суммами вспо­моществования»    («Русские   Ведомости»   №  286).  Эти  цифры   отно­сятся к средине октября,  т. е. когда жатва давно уже была повсюду окончена, неурожай несомненен, а голод уже начал свирепствовать  в пострадавших местностях. Разумеется, уменьшая размер пособий, пра­вительство мало заботилось с сколько-нибудь благовидной мотивиров­ке своих действий. Г. Самарин говорит в «Московских Ведомостях» (№ 318), что представитель министерства финансов без дальних око­личностей заявил самарскому  экстренному губернскому земскому со­бранию, что размер ссуды на продовольствие и обсеменение не может простираться далее 6 милл. «Почему   же   не   может, — спрашивает г. Самарин, — потому ли, что финансовые средства  государства  не дозволяют увеличивать ссуду  свыше этой суммы, или потому, что хо-

331

датайство самарского земства о ссуде в 10 милл. неосновательно? Так как это заявление сделано земскому собранию представителем мини­стерства финансов и так как в известии о нем нет даже намека на неправильность исчисления требуемой земством ссуды, мы думаем, что в основание заявления легли соображения исключительно финансового свойства. Такое отношение к делу, по нашему мнению, неправильно». Нечего и говорить, до какой степени справедливо это мнение. Но мы спросим «Московские Ведомости», как следует поступить с правитель­ством, «неправильное» поведение которого грозит голодной смертью многомиллионному населению?

А что царское правительство повело себя совсем неправильно, это хорошо доказывает тот же г. Самарин, в тех же «Московских Ведомостях». «Хотя — говорит он — на продовольствие и ассигно­вано до сих пор либо 60, либо 48 милл. (последнее вероятнее), так как в 60 миллионах, упомянутых недавно «Правительственным Вест­ником», заключаются, по-видимому, и 12 милл., отпущенных по 1 сен­тября на семена), но земские учреждения губерний, пострадавших от неурожая, могли до сих пор (т. е. до половины ноября) произво­дить операцию по закупке хлеба на продовольствие только на 20 мил­лионов... Понятно, что если бы до 1 сентября было отпущено на по­купку хлеба не по одному с небольшим миллиону на губернию *), " то можно было бы воспользоваться и водяными путями, чтобы двинуть массы хлеба по Волге и заготовить значительные запасы хлеба в при­волжских губерниях. Тогда бы, конечно, и железные дороги не были обременены перевозкой предъявленных им теперь таких значительных масс хлеба, что они не в силах исполнить эту задачу. Наконец, если бы в свое время размер бедствия был определен правильно, то успели бы даже приспособить и железные дороги для перевозки таких масс хлеба».

Устами г. Самарина реакционная газета предъявляет правитель­ству слишком уже значительные требования. Легко сказать — если бы в свое время размер бедствия был определен правильно! Считаться с неурожаем приходилось прежде всего министерству финансов, а может ли г. Вышнеградский придерживаться правильных расчетов? Он специалист по части изыскания «свободных наличностей»... в пу­стом пространстве. Когда заговорили о неурожае, он, как кавалерийская лошадь, заслышавшая звук трубы, немедленно пошел привычным аллю-

¹) «Вестник Европы» замечает, что здесь г. Самарин берет, очевидно, сред­ние цифры.

332                                                                                                        

ром, т. е. принялся разыскивать свободную наличность хлеба. Он за­явил в комитете министров, что о недостатке зерна в России не может быть и речи. Это же доказывал и «Вестник Финансов» на основании несомненных будто бы статистических данных. Его отрадные выводы не­медленно опровергались другими органами печати, но г. Вышнеградский не унимался, и, как видно, долго еще не уймется. В № 333 «Русских Ве­домостей» мы находим следующую телеграмму: «Петербург, 2-го дека­бря. Помещенная в 48-м нумере «Вестника Финансов» статья под за­главием: «Результаты урожая 1891 года по отношению к потребле­нию», приводя числовые данные размеров потребления и наличных за­пасов хлеба, заключает их выводом, что при расчете потребления на 9 месяцев, по 1-е июля 1892 года, запасы хлеба не только не ниже, но даже выше нормального среднего остатка потребления. В конце статьи говорится: «В этих условиях полной обеспеченности снабжения до следующего урожая настоящие высокие цены на хлеб объясняются лишь неравномерным распределением в стране запасов и совершенным видоизменением хода снабжения, так как вывозившие раньше хлеб гу­бернии ныне сами нуждаются в снабжении, — видоизменением, к ко­торому торговля скоро приспособиться не может, и наконец усилен­ными в одних и тех же местах закупками, повышающими ненормаль­ность цены. С успокоением торговли и более правильным распределе­нием запасов надо ждать понижения цен, тенденция к которому, хотя не повсеместно ясно выраженная, начинает уже проявляться со второй половины ноября».

По всему видно, что эти успокоительные рассуждения являются ответом на известную статью графа Л. Толстого: Страшный вопрос, наделавшую порядочного шума в России и вызвавшую донос «Мо­сковских» Ведомостей» относительно заговора, будто бы составлен­ного Толстым в сообществе с В. Соловьевым. Граф Толстой гово­рил, что никому неизвестно с точностью, хватит ли у нас хлеба до но­вой жатвы, и что Россия окажется в ужасном положении, если его не хватит. Г. Вышнеградский, через посредство своих рептилий, с истинно хлестаковской развязностью отвечает, что хлеба у нас более чем нужно. Задавая свой страшный вопрос, граф Толстой, по своему обыкновению, упустил из вида сущность дела. Он не вспомнил, что если бы даже у нас и было такое количество хлеба, какого могло бы хватить для прокормления всего населения России, — это еще вовсе не решало бы действительно страшной стороны вопроса: это не руча­лось бы нам за то, что у сельской и городской «бедноты» хватит денег

                                                                                             333

на покупку продовольствия. Г. Вышнеградский, как финансист, пре­красно понимает, конечно, что одно дело «свободная наличность» дан­ного товара, а иное дело так называемый в политической экономии действительный спрос на него, определяемый состоянием кошелька лиц, нуждающихся в этом товаре: кто ничего не имеет, тот не может ку­пить даже дешевого товара. Знает г. Вышнеградский и то, что состоя­ние кошельков у населения пострадавших от неурожая местностей — более чем плачевно. Но, подобно гоголевской унтер-офицерской жене он от своего счастья не отказываемся: он не считает нужным попра­влять беспокойного графа; напротив, он пользуется его ошибкой для того, чтобы окончательно отвести глаза читающей публике.

Г. Вышнеградский не лжет, когда говорит, что с половины ноября цены местами начали понижаться. Он только обходит истинную при­чину этого явления, намекая в то же время, что оно вызвано «успо­коением торговли». В действительности об успокоении торговли можно говорить в этом случае лишь очень условно; оно имело место разве в том смысле, что кулаки-торговцы в половине ноября могли уже с полною уверенностью сказать себе: голодный год не только не вырвал из наших рук крестьянина, но еще более подчинил его нашей власти. Это, бесспорно, должно было подействовать на них очень успо­коительно. Но... ответ ли это, полно?

В самом деле, нынешний год, год ужаснейших бедствий для огром­ной массы крестьян, мещан и рабочих, является годом небывалого про­цветания кулаков всех оттенков и разновидностей. Чтобы хоть на ко­роткое время избавиться от мучений голода, беднота поневоле отдает им решительно все, что имеет, начиная со своих земельных наделов и кончая косами женщин. «Приехали, сначала все лучшие вещи забра­ли, — рассказывает девушка, побывавшая в Рязанской губернии, о куп­цах, наехавших из Москвы для покупки крестьянского имущества, - кички за два рубля брали... У нас, знаете, у баб кички старинные, бо­гатые, золотом вышитые... Шитье-то они выплавляют, а остальное бро­сают... Плачут бабы, а нечего делать — отдавать приходится. Опять, вот, шугаи... Тоже все скупили за бесценок. Шугаи тонкие, из молодой шерсти... Теперь и косы скупают... У баб волоса покупают... Залива­ются слезами, да кладут головы на стол под бритву... У самого корня срезают, чтобы длиннее волос был... У кого коса русая, густая, длин­ная — по два рубля дают»... («Новости» № 276). Деятельность Разу­ваевых приняла такие широкие размеры, что вызвала беспокойство даже в высших сферах: симбирский губернатор обратился к земским

334                                                                                                        

начальникам с циркуляром (от 19 октября), в котором предписывал им сделать распоряжение, чтобы волостные и сельские управления не сви­детельствовали никаких договоров и условий о продаже или закладе озимей и вообще урожая с надельной земли. «При разъездах ваших по участку и при удобных случаях, вы не оставите крестьян без надлежа­щих разъяснений, что они не могут продавать или закладывать пред­стоящего урожая с надельной земли, — говорит г. губернатор, — ко­торый прежде всего должен служить обеспечением к безнедоимочному выполнению лежащих на крестьянах податных обязанностей и обес­печением их быта» («Р. В.» № 333). Обеспечение быта есть, разу­меется, не более как канцелярская фраза, долженствующая несколько прикрыть истинный взгляд правительства на крестьянина, как на существо, которое не только землею владеет, но и живет на свете единственно затем, чтобы «безнедоимочно выполнять лежащие на нем податные обязанности». В этих «обязанностях» все дело: «смотри, не по чину берешь, — говорит кулаку заботливый помпадур, — если ты окон­чательно съешь крестьянина, то чем же будут питаться высшие сферы? Бери, но оставь и нам что-нибудь, живи и жить давай другим». Мы уверены, что земские начальники не замедлят разъяснить все это кому следует, но мы наперед знаем, что из их разъяснений ровно ничего не выйдет. Крестьяне отдают кулакам свое движимое и недвижимое иму­щество не по легкомыслию, а по нужде, нужда же не устраняется адми­нистративными «разъяснениями». Напротив, она все более и более возрастает, именно благодаря тому «безнедоимочному выполнению ле­жащих на крестьянах обязанностей», которое одно только и озабочи­вает наших помпадуров Так происходило дело с давних времен; так происходит оно и в нынешнем голодном году, когда на крестьянина сле­довало бы, кажется, взглянуть не только как на платежную силу.

Когда «недород хлебных произведений», — как выражается наш коронованный недоросль в рескрипте на имя своего сына и наслед­ника, — сделался фактом, не подлежащим уже никакому сомнению, зем­ства пострадавших губерний стали хлопотать о рассрочке на несколько лет лежащих на крестьянах недоимок и платежей. Ходатайства их были «отклонены»; правительство допустило лишь «отсрочку плате­жей до урожая 1892 года властью губернских присутствий селениям, получившим от земств ссуду на обсеменение полей или продовольствие, и притом лишь по предъявлении просьбы со стороны обществ и под усло­вием согласия на разрешение льгот со стороны губернского предста­вителя министерства финансов». Но и в таких случаях могли быть от-

335

срочены лишь текущие выкупные платежи, «поземельный же налог, оклад которого сравнительно незначителен, предписано собрать по воз­можности «сполна» («Р. В.» № 228). К чему должно было повести по­добное предписание, понять не трудно.

«Курск, 18 октября в зале курского окружного суда... рас­смотрено дело по обвинению крестьянина Польшина, волостного старшины Кроснянской волости, Обоянского уезда, в том, что он при собирании податей принимал побудительные меры, воспре­щенные законом. Волостной старшина Польшин при собирании недоимок, в случае, если крестьянин почему-либо не платит до­бровольно, для побуждения его к уплате, практиковал следующее: по его приказу сотские разували плательщика и, повесив ему на шею лапти и онучи, привязывали самого к гвоздям, вбитым в стену, за руки, задом к ней; затем лили на голову воду»... («Русск. Вед.» № 302).

Курская губерния официально причислена к губерниям, постра­давшим от «недорода хлебных произведений». Трудно найти достаточно сильные выражения для характеристики этого выбивания недоимок из голодающего населения, выбивания, которое по остроумию замысла мо­жет сравниться только со зверствами времен Бирона. Положим, во­лостной старшина приговорен за превышение власти к тюремному за­ключению, но приговорен только за употребление «побудительных мер, не дозволенных законом», а не за выбивание недоимок. Если бы он сек недоимщиков, вместо того, чтобы обливать их водою, то он заслужил бы полное одобрение со стороны начальства.

Рептилии г. Вышнеградского, указывая на происшедшее местами понижение хлебных цен, приписывают его «успокоению торговли». На самом деле оно оказывается следствием «неукоснительного» взыска­ния податей в голодающих губерниях. При этом меры, принятые правительством для «обеспечения народного продовольствия», самым удивительным образом сталкиваются с мерами, принимаемыми его же чиновниками для безнедоимочного поступления в казну «окладных сборов». Вятская губерния настолько сострадала от неурожая, что пра­вительство нашло нужным запретить вывоз хлеба из ее пределов. Сна­чала крестьяне очень радовались этому запрещению. Но пришло время взноса податей, и картина изменилась. Крестьяне стали тайком прово­зить свой хлеб на продажу за границы губернии. «При этом крестьяне, конечно, несут потери, — говорит «Волжский Вестник», — так как

336                                                                                                      

цены, вследствие запрещения вывоза и риска тайной торговли, повсюду понизились» (курсив наш). Подобное же явление имело место по всему Поволжью: сбор податей в этой местности привел к тому, что цены на хлеб некоторое время были там ниже, чем в урожайных губерниях. Ка­кая невероятная доза плутовства и бесстыдства нужна для того, чтобы выставлять подобное понижение цен, как утешительный ответ на дей­ствительно страшный вопрос, волнующий всех честных людей в России! Читатель знает, что продовольственная ссуда выдается лишь «едокам» нерабочего возраста. Лицам от 15 до 55 лет предоставлено пропитываться заработками, ввиду чего и облегчена выдача паспортов в нуждающихся губерниях *). Но всякому было известно, что трудно будет найти заработок во время почти повсюдной полной безработицы. Чтобы помочь горю, придуманы были «общественные работы». О них кричала вся печать, при чем даже ее «передовые» органы наивно заме­чали, что непременно следует воспользоваться существующей теперь дешевизной рабочих рук. «Трудно, кажется, сказать, где тот уголок России, где бы не было нужды в общественной работе, - рассуждает князь Мещерский; - следовательно, совсем не трудно приняться за введение общественных работ». Работы были, действительно, начаты. Решили взяться за «лесоустроение» в казенных дачах тринадцати наи­более важных губерний. Для осуществления этого широко задуманно­го плана правительство «ассигновало»... 200.000 руб... Потрудитесь сами рассчитать, сколько придется на каждую волость. Решено было также приступить к устройству новых и поправке старых шоссейных и грунтовых дорог. На это отпущено 1.125.000 рублей. Наконец, на­чата постройка двух железных дорог: Московско-Казанской и Курско-Воронежской. Общее число рабочих, занятых на этих линиях в октя­бре, не превышало 9 с половиною тысяч человек; впоследствии предпо­лагалось прибавить к этому числу еще четыре с половиною тысячи. Не знаем, какова судьба этого «предположения», но это все равно. «Что значат эти тысячи, когда в заработках нуждаются миллионы?», — справедливо замечают «Русские Ведомости». Конечно, значат ровно столько же, сколько значит капля в море. Но это еще не все. По словам симбирского губернатора, на Московско-Казанской железной дороге «работа предлагается на чрезвычайно невыгодных условиях: так, за вырытие кубика земли рабочие получают от подрядчика, смот-

*) Облегченная выдача паспортов не облегчила, однако, голодающим возможно­сти передвижения; во многих городах полиция высылает «административным поряд­ком» крестьян, являющихся искать работы.

337

ря по расстоянию, на какое следует вести землю, от 60 до 90 коп., тогда как сами подрядчики получают за ту же работу от 2 руб. до 2 руб. 50 коп.». На Курско-Воронежской дороге, по официальный све­дениям, платят за кубическую сажень «выемки или насыпи 1 р. 40 коп., взыскивая притом за поломку инструментов (даже деревянных частей лопаты), которые, само собою разумеется, портятся, если ими рабо­тают» («Р. В.» № 307). Как видно, у нас нет недостатка в людях, умеющих пользоваться «дешевизной рабочих рук». Но и это еще не все. Главное дело в том, что «земляные работы требуют особой при­вычки, выносливости и силы. Землекопы берутся поэтому обыкно­венно только из некоторых местностей, которые в число пострада­вших в нынешнем году не попали. Понятно, что строители дорог поста­рались возможно ограничить штат рабочих из неурожайных губерний и нанимали голодающих в тех лишь случаях, когда по каким-либо об­стоятельствам не представлялось другого выбора. Этим объясняется, что в Старо-Оскольском, например, уезде не было нанято, как сооб­щает наш корреспондент, ни одной партии, несмотря на желание, заяв­ленное многими крестьянами. Но не один Старо-Оскольский уезд по­стигла неудача. Подобные же сведения получены из других местностей. В пределах, например, Воронежской губернии, по словам местных га­зет, «на линии Курско-Воронежской железной дороги работают несколь­ко партий крестьян Воронежской и Курской губерний, но инженеры жалеют о том, что землекопов пришлось взять из этих губерний» («Русские Ведомости», тот же номер). Из всего этого с неотразимой силой вытекает тот вывод, что постройка железных дорог (эта важ­нейшая, по своим размерам, изо всех предпринятых теперь обществен­ных работ), не принося пользы населению голодающих губерний, очень полезна предпринимателям-подрядчикам, которые выжимают послед­ние соки из рабочих, нанятых в урожайных местностях. Но на какие же заработки может, в таком случае, рассчитывать взрослое население пострадавших губерний, лишенное продовольственной ссуды именно под предлогом будущих заработков. Ему остается только нищенство­вать. Но не прокормит его и нищенство. Мы уже знаем, крестьяне почти ничего не подают нищим по той простой причине, что у них ровно ничего нет; «общество же, к которому взывает наша печать, обнаруживает прямо неприличное равнодушие к судьбе голодающих. «Незначительны жертвы, принесенные и приносимые обществом, — чи­таем мы в декабрьской книжке «Вестника Европы»... Стоит только вспо­мнить цифры пожертвований, собранных учреждением Красного Креста

338

и поручительствами, состоящими в ведении министерства внутренних дел. Если эти цифры, вместе взятые, лишь немногим более ¾ милл., то можно сказать с уверенностью, что общий итог сумм, поступивших от частных лиц, не доходит даже до минимальной цифры, предположен­ной нами месяц тому назад, — до двух миллионов». Надо заметить, что значительная доля этого незначительного итога составилась из взно­сов рабочих и бедноты, с грехом пополам перебивающейся «служ­бой» и различными родами умственного труда. Как же ничтожны крохи, кинутые голодному народу богатыми слоями «общества», ежегодно по­лучающими, в виде поземельной ренты, предпринимательской прибыли и процентов на капитал, по меньшей мере сотни миллионов доходов!

Не беда, что потерпит мужик,

Так ведущее нас Провидение

Указало, да он же привык.

Сосчитаем теперь все, что было сделано для голодающего насе­ления России.

Общество не дало ему пока и 2-х миллионов, а в то же время, в лице самых богатых и самых влиятельных своих членов, помещиков и фабрикантов, оно, под предлогом помощи голодающим, стало «хо­датайствовать» о новых «льготах» и вспомоществованиях, должен­ствовавших еще более наполнить и без того уже полные карманы эксплуататоров. Правительство дало «либо 60, либо 48 миллионов» в виде продовольственной ссуды (т. е. взаймы, и в то же время стало собирать в голодных губерниях подати, которые должны были при­нести ему по меньшей мере такую же сумму *). Известно, с какою жестокостью и с каким успехом делали это царские чиновники. Па­дение хлебных цен в голодающих местностях доказывает, что сбор податей вырвал и бросил на рынок последние куски хлеба, имевшиеся в руках крестьянства.

Рядом с жестокостью и бесчеловечием, свойственными лишь азиатским деспотам, русское правительство издавна отличалось лице­мерием, далеко оставляющим за собою лицемерие Тартюфа. Ему пока­зались подозрительными даже те ничтожные проявления обществен­ного сочувствия к голодающим, о которых мы говорили выше. Чтобы регулировать будто бы опасный поток этого сочувствия, придумано было учреждение «особого комитета», о котором торжественно опо-

*) Общая сумма окладных сборов с 50-ти губерний Европейской России про­стирается до 120 милл. руб. Принимая в соображение, что голодом поражены теперь губернии, считавшиеся прежде богатейшими во всей Империи, можно с уверенностью сказать, что они платят не менее 60-ти милл. сборов

339

вестил Россию Александр III в безграмотном рескрипте на имя на­следника. В члены комитета выбраны столь популярные лица, как Победоносцев, Дурново, фон-Плеве, Воронцов-Дашков и гофмейстер граф Строганов. Мрачный, полупомешанный изувер, два полицейских сыщика и два придворных интригана под председательством больного наследника — вот кому поручено главное руководство делом обще­ственной благотворительности. Кто не захочет идти рядом с ними, тот — нигилист и крамольник, заслуживающий самого строгого на­казания.

К сожалению, и этот дерзкий вызов, обращенный в лицо всему обществу, остался безнаказанным: детушки скушали, ложки отерли, сказали спасибо... Итальянская колония в Москве собиралась дать концерт, сбор с которого пошел бы в пользу голодающих. Этот концерт был за­прещен, при чем всем иностранным колониям в России было поста­влено на вид, что такая же судьба впредь ожидает всякое предприятие такого рода. Помилуйте, как же вы хотите, чтобы мы брали деньги от иностранцев! Ведь они, пожалуй, перестанут после этого давать нам взаймы.

Земство... мы знаем, что, получив ссуду, заботливые и растороп­ные земцы поручили закупку хлеба кулакам-хлеботорговцам; запла­тили дорогой ценой за хлеб, иногда совершенно негодный ни для посева, ни для питания; роздали ссуду с такой поразительною справедли­востью, что богатым крестьянам достались десятки пудов, а бедным пришлось лишь по нескольку фунтов или даже золотников; наконец, удивив всю Россию своей деятельностью, эти бескорыстные люди, в гордом сознании совершенных ими подвигов, начали преподносить са­мим себе награды, экипажи и шубы и даже раздавать земские деньги своим соперникам, представителям администрации, земским началь­никам.

Судите после этого о прекраснодушии «Русской Мысли», кото­рая убеждена, что «пусть только пойдут широким руслом частные по­жертвования — и наиболее острый кризис без особого труда будет оси­лен!». Видали ли вы когда-нибудь более невинных барашков?

Нет, чтобы осилить переживаемый нами острый кризис, нужно очень много труда, и притом труда, именно особого, такого труда, на который, к сожалению, мы не находим даже и намека ни в одном из «передовых» органов нашей печати.