I. Постановка вопроса

Сегодня повсюду беспрестанно говорят о поражении марксистской теории, о том, что она якобы не подтвердила себя на практике. При этом указывают на факт "краха коммунизма" - мировой системы социализма, на "прозрение" бывших "коммунистических" лидеров и т.п. Когда в ответ на подобные заявления указывают на бурный рост экономики КНР, где продолжает строиться социализм, антикоммунисты заявляют, что это и не "коммунизм" вовсе, а в лучшем случае его агония, которая в ближайшем будущем должна прекратиться, после чего Китай "вернется в лоно цивилизованных стран".

Действительно, тот строй, который в настоящее время существует в КНР, только с самой большой натяжкой можно называть социалистическим. Он эклектичен. С одной стороны, его концепция вобрала в себя квинтэссенцию ленинской идеи нэпа, с другой стороны идеологи КПК не решились полностью порвать с народнической доктриной маоизма, с третьей стороны в концепции этого строя нельзя не заметить достаточно большого присутствия комплекса "перестроечных" идей, заимствованных у наших "коммунистических" "реформаторов". Но между тем, при всем своем эклектизме, эта идеологическая система успешно работает в реальной жизни, и в целом страна довольно быстро и энергично идет вперед.

Можно ли называть это явление торжеством марксизма на практике или в данном случае имеет место нечто другое? Проще всего было бы положительно ответить на первый вопрос, но однозначный ответ не сделает яснее сути дела. Чтобы разобраться, нужно в самом начале дать четкие определения самым основным понятиям и рассмотреть, в каком соотношении друг к другу они находятся.

Сложность заключается в том, что названные понятия называются совершенно одинаково, одним и тем же словом, но имеют существенно различное содержание. Антикоммунисты, как и вечно вчерашние "верные марксисты-ленинцы", одинаково ограниченно называют коммунизмом прежде всего его совершившееся на практике воплощение. Принципиальная разница между ними состоит лишь в том, что первые оценивают его исключительно негативно и считают исторически бесперспективным, ошибочным, тупиковым и т.п., а вторые, наоборот, оценивают положительно, преимущественно апологетически и считают, что только этому коммунизму принадлежит будущее.

Первое понятие я назвал бы антикоммунистическим "коммунизмом", а второе - ретроградно-эпигонским. Действительный коммунизм не ограничивается одним только прошлым, а наоборот, существует главным образом в современности, из которой он устремляется в будущее: "Коммунизм для нас не состояние, которое должно быть установлено, не идеал, с которым должна сообразоваться действительность. Мы называем коммунизмом действительное движение, которое уничтожает теперешнее состояние. Условия этого движения порождены имеющейся теперь налицо предпосылкой. Впрочем, наличие массы людей, живущих только своим трудом, - массы рабочей силы, отрезанной от капитала или от возможности хотя бы ограниченного удовлетворения своих потребностей и характеризующейся поэтому уже не только временной потерей этой самой работы, как обеспеченного источника жизни, но и вообще совершенно непрочным положением, - все это предполагает, в силу конкуренции, существование мирового рынка. Пролетариат может существовать, следовательно, только во всемирно-историческом смысле, подобно тому как коммунизм - его деяние - вообще возможен лишь как "всемирно-историческое" существование. А всемирно-историческое существование индивидов означает такое их существование, которое непосредственно связано со всемирной историей." (М-Э, 3, 34-35). "...коммунизм есть в высшей степени практическое движение, преследующее практические цели с помощью практических средств..." (Там же, с. 203).

Теперь очевидно, что коммунизмом антикоммунисты называют свои собственные злобные, обывательски-пошлые, убогие выдумки о действительном коммунизме, а эпигонствующие ретрограды сосредоточены на чрезмерной идеализации попыток строительства социализма в отдельных странах, которые предпринимались ранее и продолжаются в настоящее время. Ретрограды не в состоянии представить себе коммунизм как всемирно-исторический процесс, и постольку их представления совпадают с представлениями последовательных откровенных антикоммунистов.

Главными составными частями научного социализма, как известно, являются диалектический материализм, политическая экономия и учение о классовой борьбе, а о своем собственном вкладе в создание этой доктрины сам Маркс писал: "Что касается меня, то мне не принадлежит ни та заслуга, что я открыл существование классов в современном обществе, ни та, что я открыл их борьбу между собою. Буржуазные историки задолго до меня изложили историческое развитие этой борьбы классов, а буржуазные экономисты - экономическую анатомию классов. То, что я сделал нового, состояло в доказательстве следующего: 1) что существование классов связано лишь с определенными историческими фазами развития производства, 2) что классовая борьба необходимо ведет к диктатуре пролетариата, 3) что эта диктатура сама составляет лишь переход к уничтожению всяких классов и к обществу без классов." (М-Э, 28, 424 и 427).

Это открытие не могло быть сделано без адекватного логического анализа рассматриваемых фактов, что, в свою очередь, предполагало наличие уже готовой философско-мировоззренческой системы, каковой является диалектический материализм. Его фундаментальные категории были представлены еще в "Экономически-философских рукописях 1844 г." К.Маркса и в "Принципах коммунизма" и в "Положении рабочего класса в Англии" (1845 г.) Ф.Энгельса, а с достаточной полнотой и последовательностью в их более поздних работах, начиная с "Немецкой идеологии" и "Манифеста Коммунистической партии".

Непосредственным историческим предшественником Маркса и Энгельса в области развития диалектики был, как известно, выдающийся немецкий философ Гегель. В ней основатели научного социализма выделяли революционную и консервативную стороны. Характеризуя революционную сторону гегельянства в работе "Людвиг Фейербах и конец немецкой классической философии" (1888 г.) Ф.Энгельс писал:

"По всем правилам гегелевского метода мышления, тезис о разумности всего действительного превращается в другой тезис: достойно гибели все то, что существует.

Но именно в том и состояло истинное значение и революционный характер гегелевской философии (...), что она раз и навсегда разделалась со всяким представлением об окончательном характере результатов человеческого мышления и действия. Истина, которую должна понять философия, представлялась Гегелю уже не в виде собрания готовых догматических положений, которые остается только зазубрить, раз они открыты; истина теперь заключается в самом процессе познания, в длительном историческом развитии науки, поднимающейся с низших ступеней знания на все более высокие, но никогда не достигающей такой точки, от которой она, найдя некоторую так называемую абсолютную истину, уже не могла бы пойти дальше и где ей не оставалось бы ничего больше, как, сложа руки, с изумлением созерцать эту добытую абсолютную истину. И так дело обстоит не только в философском, но и во всяком другом познании, а равно и в области практического действия. История так же, как и познание, не может получить окончательного завершения в каком-то совершенном, идеальном состоянии человечества; совершенное общество, совершенное "государство", это - вещи, которые могут существовать только в фантазии. Напротив, все общественные порядки, сменяющие друг друга в ходе истории, представляют собой лишь преходящие ступени бесконечного развития человеческого общества от низшей ступени к высшей. Каждая ступень необходима и, таким образом, имеет свое оправдание для того времени и для тех условий, которым она обязана своим происхождением. Но она становится непрочной и лишается своего оправдания перед лицом новых, более высоких условий, постепенно развивающихся в ее собственных недрах. Она вынуждена уступить место более высокой ступени, которая, в свою очередь, также придет в упадок и гибнет. Эта диалектическая философия разрушает все представления об абсолютной истине и о соответствующих ей абсолютных состояниях человечества так же, как буржуазия посредством крупной промышленности, конкуренции и всемирного рынка практически разрушает все устоявшиеся, веками освященные учреждения. Для диалектической философии нет ничего раз установленного, безусловного, святого. На всем и во всем видит она печать неизбежного падения, и ничто не может устоять перед ней, кроме непрерывного процесса восхождения от низшего к высшему. Она сама является лишь простым отражением этого процесса в мыслящем мозгу." (М-Э, 21, 275-276).

В 1840-е гг. стояла задача творчески усвоить революционную сторону гегельянства и сделать так, чтобы последняя "заработала" созидательно, а не нигилистически разрушительно. В этой связи Ф.Энгельс писал: "Штирнер остался простым курьезом даже после того, как Бакунин перемешал его с Прудоном и окрестил эту смесь "анархизмом". Один Фейербах был выдающимся философом. Но... даже как философ он остановился на полдороге, был материалист снизу, идеалист вверху. Он... не был в состоянии противопоставить энциклопедическому богатству гегелевской системы ничего положительного, кроме напыщенной религии любви и тощей, бессильной морали." (Там же, с. 301).

Здесь бoльших успехов, по сравнению с Фейербахом, достиг К.А.Сен-Симон: "В конце прошлого века, после французских материалистов, материализм которых был по преимуществу механическим, обнаружилась потребность энциклопедически резюмировать все естествознание старой ньютоно-линнеевской школы, и за это дело взялись два гениальнейших человека - Сен-Симон (не закончил) и Гегель." (М-Э, 20-565). Речь идет конкретнее о следующих работах французского мыслителя: "Введение к научным трудам XIX века" (1807-1808), "Очерк науки о человеке" и "Труд о всемирном тяготении" (1813). Последнее из названных произведений закачивается описанием "конца мира" - тепловой смерти Земли, неизбежность которой была физико-астрономически выведена несколько ранее И.Кантом. А значительная часть самого этого труда Сен-Симона посвящена описанию коммунистического будущего человечества, которое французскому социалисту представлялось столь же неизбежным, сколь и тепловая смерть Земли, а вместе с ней и гибель на ней всего живого, включая людей. В традициях Канта Сен-Симон, пытаясь вывести всеобщий закон человеческой истории, попробовал использовать математические модели. Для этого он попытался применить к человеческому обществу и к животно-растительному миру вообще ньютоновский закон всемирного тяготения, по явно нестрогой аналогии с которым вывел закон общечеловеческой солидарности, неизбежно ведущий людей к коммунизму. В детальной проработке этого закона позднее весьма преуспел Ш.Фурье, а Сен-Симон явился автором идеи и ряда ее основных постулатов. Нельзя не усмотреть в таких попытках неполного преодоления механистических воззрений французских материалистов на общество, но называть их поиск в этом направлении заведомо бесплодным все-таки нельзя: чтоб выйти наконец на верную дорогу, приходится нередко много раз захаживать в заведомый тупик. Теоретические искания и политические реалии того времени вынуждали французского философа становить в центр его внимания вопрос о классовой борьбе и о роли в ней рабочего класса. К.Маркс в этой связи писал: "Не следует вообще забывать, что лишь в последней своей работе "Nouveau Christianisme" [1825. - B.C.] Сен-Симон прямо выступил как выразитель интересов рабочего класса и объявил его эмансипацию конечной целью своих стремлений." (М-Э, 25, ч. II, c. 154-155).

Французский мыслитель, таким образом, в целом попытался создать мировоззренческую систему, которая по глобальности ее замысла претендовала составить конкуренцию гегелевской системе, но эта попытка в конечном счете не удалась. Диалектика и материализм Сен-Симона оказались для этого слишком ограниченными.

После смерти Сен-Симона его выдающемуся ученику О.Конту, попытавшемуся довести до конца замысел своего учителя, также не удалось выполнить поставленной задачи, хотя в результате усилий Конта в мировой философии возникло целое новое направление - позитивизм. В этом направлении, которое позднее особенно глубоко и последовательно развил отечественный мыслитель А.А.Богданов, не осталось уже, однако, ни грана материализма и диалектики. Рациональное зерно сен-симонизма позитивисты не сумели ухватить. Впрочем, имеются и примеры достаточно успешного развития сен-симонизма как цельной философской системы. Здесь следует назвать имена П.Н.Ткачева, В.И.Танеева и, разумеется, в самую первую очередь, П.Л.Лаврова, который в самом конце своей жизни, в книге "Задачи понимания истории" (1898 г.) фактически перешел от народничества к социал-демократическим взглядам, хотя это было уже совершенно неактуально для революционной теории того времени. Идеологи РСДРП ушли к тому моменту недостижимо далеко вперед его.

Любопытно также, что эклектичный социал-демократизм Лаврова самых последних лет его жизни изначально стал служить теоретической базой для зарождавшейся в самом конце XIX в. эсеровской партии, наиболее глубоким теоретиком которой тогда выступал совсем юный В.М.Чернов. В то же время последний выступал уже эпигоном Сен-Симона и, тем более, Лаврова. Поэтому наиболее последовательное в своем собственном направлении развитие сен-симонизм как в известной мере альтернативная гегельянству и вместе с тем дополняющая учение Гегеля мировоззренческая система получил в работах П.Л.Лаврова 1871-1898 гг.

Маркс и Энгельс пошли другим путем:

"По разложении гегелевской школы образовалось еще иное направление, единственное, которое действительно принесло плоды. Это направление главным образом связано с именем Маркса.

Разрыв с философией Гегеля произошел и здесь путем возврата к материалистической точке зрения. Это значит, что люди этого направления решились понимать действительный мир - природу и историю - таким, каким он сам дается всякому, кто подходит к нему без предвзятых идеалистических выдумок; они решились без сожаления пожертвовать всякой идеалистической выдумкой, которая не соответствует фактам, взятым в их собственной, не в какой-то фантастической связи. Новое направление отличалось лишь тем, что здесь впервые действительно серьезно отнеслись к материалистическому мировоззрению, что оно было последовательно проведено - по крайней мере в основных чертах - во всех рассматриваемых областях знания.

Гегель не был просто отброшен в сторону. Наоборот, за исходную точку была взята указанная выше революционная сторона его философии, диалектический метод. Но этот метод в его гегелевской форме был непригоден. У Гегеля диалектика есть саморазвитие понятия. Абсолютное понятие не только существует - неизвестно где - от века, но и составляет истинную, живую душу всего существующего мира. Оно развивается по направлению к самому себе через все те предварительные ступени, которые подробно изложены в "Логике" и которые все заключены в нем самом. Затем оно "отчуждает" себя, превращаясь в природу, где оно, не сознавая самого себя, приняв вид естественной необходимости, проделывает новое развитие, и в человеке, наконец, снова приходит к самосознанию. А в истории это самосознание опять выбивается из первозданного состояния, пока, наконец, абсолютное понятие не приходит опять полностью к самому себе в гегелевской философии. Обнаруживающееся в природе и в истории диалектическое развитие, то есть причинная связь того поступательного движения, которое сквозь все зигзаги и сквозь все временные попятные шаги прокладывает себе путь от низшего к высшему, - это развитие является у Гегеля только отпечатком самодвижения понятия, вечно совершающегося неизвестно где, но во всяком случае совершенно независимо от всякого мыслящего человеческого мозга. Надо было устранить это идеологическое извращение. Вернувшись к материалистической точке зрения, мы снова увидели в человеческих понятиях отображения действительных вещей, вместо того чтобы в действительных понятиях видеть отображения тех или иных ступеней абсолютного понятия. Диалектика сводилась этим к науке об общих законах движения как внешнего мира, так и человеческого мышления: два ряда законов, которые по сути дела тождественны, а по своему выражению различны лишь постольку, поскольку человеческая голова может применять их сознательно, между тем как в природе, - а до сих пор большей частью и в человеческой истории - они прокладывают себе путь бессознательно, в форме внешней необходимости, среди бесконечного ряда кажущихся случайностей. Таким образом, диалектика понятий сама становилась лишь сознательным отражением диалектического движения действительного мира. Вместе с тем гегелевская диалектика была перевернута, а лучше сказать - вновь поставлена на ноги, так как прежде она стояла на голове...

Тем самым революционная сторона гегелевской философии была восстановлена и одновременно освобождена от тех идеалистических оболочек, которые у Гегеля затрудняли ее последовательное проведение" (М-Э, 21, 300-302).

А что же из себя представляла консервативная сторона гегельянства? Вот что: "...каждая данная ступень развития познания и общественных отношений оправдывается ею для своего времени и своих условий, но не больше. Консерватизм этого способа понимания относителен, его революционный характер абсолютен - вот единственное абсолютное, признаваемое диалектической философией.

Нам нет надобности вдаваться здесь в рассмотрение вопроса о том, вполне ли этот способ понимания согласуется с нынешним состоянием естественных наук, которые самой Земле предсказывают возможный, а ее обитаемости довольно достоверный конец и тем самым говорят, что и у истории человечества будет не только восходящая, но и нисходящая ветвь. Мы находимся, во всяком случае, еще довольно далеко от той поворотной точки, за которой начнется движение истории общества по нисходящей линии, и мы не можем требовать от гегелевской философии, чтобы она занималась вопросом, еще не поставленным в порядок дня современным ей естествознанием" (Там же, с. 276).

Выявить и развести революционную и консервативную стороны в мировоззренческой системе сен-симонизма труднее, чем в гегельянстве. Если Гегель считал, что всякий государственный строй обречен на отмирание, причем революционный переход к другому строю не представлялся ему как нечто из ряда вон выходящее, но вместе с тем немецкий мыслитель делал алогичное исключение для прусской монархии, то по Сен-Симону, как и по Марксу, обреченным на гибель представлялся и самый совершенный общественный строй, который в принципе мог быть достигнут в будущем. Качественное отличие Сен-Симона от Гегеля в данном контексте заключалось в том, что первый, в отличие от второго, вообще не ставил вопроса о революциях. Смена строя, по его мнению, в традициях французских просветителей XIX в., происходила вследствие не накопления количественных изменений внутри самого этого строя и перехода из количества в качество, а усовершенствования нравов, прогресса науки и нравственности. И если в своих публицистических работах французский утопический социалист описывал классовые антагонизмы в современном ему обществе, то ему не удавалось четко выявить и сформулировать их диалектическую противоположность, а потому в конечном счете он остался эволюционистом в своей теории общества. В этом именно и заключалась консервативная сторона сен-симонизма. Революционная сторона состояла в том, что, в отличие от Гегеля, французский утопический социалист не считал современное ему общество, государство апогеем социального развития и относился к нему не идеалистически, апологетически, а в высшей степени критично, противополагая ему в будущем коммунистический строй.

Конечно, ортодоксальных гегельянцев среди современных антикоммунистов ничтожная горсть, антикоммунизм представляет собой гигантскую мешанину самых разнообразных взглядов и течений, но суть всех их сводится к консервативной апологии существующего антагонистического строя. Еще менее ортодоксальных гегельянцев и сен-симонистов в столь же многоликой массе эпигонствующих ретроградов, пытающихся реанимировать, реабилитировать и разрекламировать все тот же классовый антагонизм, существовавший и существующий в странах строящегося социализма, вместо того, чтобы сосредоточиться на выявлении всех форм эксплуатации и на бескомпромиссной борьбе с ними. Но, тем не менее, центральные идеологемы консервативной стороны гегельянства и сен-симонизма отчетливо просматриваются в основе множества современных явных антикоммунистических и псевдокоммунистических учений.

Парадоксальным образом масса антикоммунистов сходится во мнении с частью "коммунистических" ("консервативных", "правых", просталинских) эпигонов о том, что в условиях строительства социализма якобы отсутствовал всякий классовый антагонизм. Этому понятию антикоммунисты противопоставляют бессодержательные понятия типа тоталитаризма, а эпигоны - понятия типа советского народа. Между тем, В.И.Ленин писал: "Общество, в котором осталась классовая разница между рабочим и крестьянином, не есть ни коммунистическое, ни социалистическое общество" (Л., 38-353). Другая группа открытых антикоммунистов аналогично сходится во мнении с частью "коммунистических" ("левых", "демократических", протроцкистских) эпигонов о том, что в условиях строительства социализма якобы возникает и приходит к фактической власти особый класс советской бюрократии, который якобы замещает буржуазию.

Суть подобных инсинуаций того и другого рода сводится к сокрытию и отрицанию классового характера социального антагонизма, сохранявшегося в обществе, строившем социализм, к подмене анализа с точки зрения пролетариата на анализ с позиций непролетарских классов.

Здесь следует подвести краткий итог вышесказанному.

Одним из главнейших источников научного социализма выступила немецкая классическая философия (Гегель, Фейербах, Кант). Альтернативу и дополнение ей по своему замыслу представляло учение Сен-Симона, которое в 1871-1898 гг. с наибольшей последовательностью и глубиной в рамках домарксовской философии развил отечественный философ П.Л.Лавров. Он также успешно усвоил в своем собственном учении и наследие немецкой классической философии. Лаврова поэтому следовало бы считать одним из наиболее глубоких предшественников Маркса в области революционной теории, сумевшим с наибольшим успехом слить воедино в своем учении элементы диалектики и материализма.

В данном контексте сказанное о Лаврове принято обычно говорить о другом отечественном философе - Н.Г.Чернышевском. Нисколько не преуменьшая значения последнего, хотелось бы отметить, что историки философии традиционно считают главнейшим трудом Лаврова его "Исторические письма", написанные в 1866 г., и сравнивают их с работами Чернышевского примерно того же самого времени. Для того периода Чернышевский как теоретик был вне всякого сомнения несопоставимо выше Лаврова. Между тем в последующее время взгляды Лаврова претерпели поистине гигантскую эволюцию, чему способствовало пребывание в эмиграции, близкое общение с Марксом и Энгельсом, непосредственное активнейшее участие в событиях Парижской Коммуны 1871 г. и т.д. Вспомним, что в плане развития учения Маркса Ленин делил (в 1913 г.) всемирную историю "на три главные периода: 1) с революции 1848 года до Парижской Коммуны (1871); 2) от Парижской Коммуны до русской революции (1905); 3) от русской революции" (23-1).

"Учение Маркса, - писал В.И.Ленин о втором периоде, - одерживает полную победу и - идет вширь. Медленно, но неуклюже идет вперед процесс подбирания и собирания сил пролетариата, подготовки его к грядущим битвам.

Диалектика истории такова, что теоретическая победа марксизма заставляет врагов его переодеваться марксистами. Внутренне сгнивший либерализм пробует оживить себя в виде социалистического 1оппортунизма. Период подготовки сил для великих битв они истолковывают в смысле отказа от этих битв. Период подготовки сил для великих битв они истолковывают в смысле отказа от этих битв. Улучшение положения рабов для борьбы против наемного рабства они разъясняют в смысле продажи рабами за пятачок своих прав на свободу. Трусливо проповедуют "социальный мир" (т.е. мир с рабовладением), отречение от классовой борьбы и т.д." (Там же, с. 3).

Сказанное Лениным об оппортунистах никак нельзя отнести к Лаврову, который никогда не называл себя марксистом и правомерно считал себя вполне самостоятельным философом, в споре эйзенахцев (членов германской социал-демократической рабочей партии) с лассальянцами горячо поддерживал эйзенахцев и никогда не проповедовал "социальный мир" и отречения от классовой борьбы. Наоборот, он был последовательнейшим революционером в пределах домарксовского социализма.

Традиционно принято также рассматривать Лаврова не столько в выше обозначенной плоскости, сколько (а вернее, исключительно) как теоретика революционного народничества, относящегося по "внутренней" ленинской же периодизации к 1861-1883 гг. (до начала систематической пропаганды марксизма в России группой "Освобождение труда"). Такой подход сводит на нет значение работ философа самых последних лет его жизни, в которых рудименты народничества можно отыскать с очень большим трудом и их ничтожное присутствие можно объяснить одной инерцией старческого мышления. Практически же они перестали иметь существенное значение. Лаврова 1898 г. можно сравнить с Плехановым 1882-1883 гг., уже переведшим и издавшим "Коммунистический манифест" и писавшим "Социализм и политическую борьбу". Идейный перелом уже произошел, но не выразился совсем открыто и прямо, а вместе с тем в мировоззрении остались и некоторые эклектичные элементы.

Поэтому Лавров самого последнего периода своего теоретического творчества вполне стоит на одном уровне с Чернышевским и, во всяком случае, не ниже. Отсюда же далее следует, что самую глубокую теоретическую основу современного антикоммунизма нам нужно искать в консервативной стороне позднего лавризма. Но прежде, разумеется, необходимо дать достаточно полное представление об этой системе взглядов в целом.

Лавров к тому времени достаточно адекватно принял марксово учение об экономических формациях, включая положение о периоде пролетарской диктатуры. Своеобразие его пониманию этих центральных положений марксизма придавало то, что он не отказался от "натурализации", механистического объяснения социальных процессов. Лавров по-прежнему (в традициях Сен-Симона) придавал ключевое значение т.наз. "рабочей солидарности", происхождение которой скрупулезно прослеживал еще с биологического мира. Маркс же объяснял феномен солидарности пролетариев исключительно с производственно-экономической точки зрения, выступая как последовательный диалектик и материалист.

Понимая своеобразие российских условий, поздний Лавров вплотную подошел к идее союза рабочего класса и крестьянства в пролетарской революции, которая, по его представлению, должна была неизбежно произойти в будущем в нашей стране. В этой связи он обращал внимание на значительное несовпадение экономических интересов двух названных классов и ставил вопрос о том, что в условиях значительного преобладания в стране сельского населения пролетариат после победы в союзе с работниками села в социалистической революции потенциально способен выступить в известном смысле эксплуататором крестьянства, если не сумеет наладить с последним нормальных экономических отношений. Этот собственный вопрос Лавров оставлял вообще без всякого ответа, однако значительно поздней его формулировали для себя Плеханов, Чернов, Богданов, Ленин и с разным успехом пытались дать удачный ответ на него.

Вопрос для позднего Лаврова сводился, следовательно, к форме политического и экономического союза рабочего класса и крестьянства в грядущей социалистической революции в России и "на следующий день" после нее. Переходя с этих позиций к теме революционной партии, он прямо говорил о том, что наибольшие шансы на будущее развитие имеют социал-демократы. Здесь, однако, необходимо оговориться о том, что эти заявления произносились в момент, когда начинал свою теоретическую деятельность В.М.Чернов, а РСДРП переживало период "разброда и шатаний", большое распространение имел экономизм.

Тем не менее в данном случае постановку вопроса отечественного мыслителя нельзя не признать вполне правомерной и прозорливой. Революционная сторона позднего лавризма заключалась, таким образом, в том, что русский философ-революционер в конечном счете признавал гегемонию пролетариата в грядущей социалистической революции, а консервативная сторона - в эклектизме этого признания. Здесь было недостаточно ограничиться одной только постановкой проблемы, необходимо было представить хотя бы самые общие и предварительные соображения для ее решения, ибо в противном случае можно было придти, как это произошло с оппонентами Ленина, к фактически контрреволюционным выводам: если непонятно, как действовать после революции, лучше ее вообще "отложить".

В традициях О.Конта поздний Лавров выделял, далее, особый класс управляющих, прослеживая его возникновение еще с первобытнообщинных времен (в работе "Опыт истории мысли Нового времени", ч. II). Здесь он сделал в теории значительный шаг назад после Герцена и Чернышевского. Общество, строящее социализм, он представлял в виде всемирной федерации самых разнообразных артельщиков, в которой ключевая роль отводилась классу менеджеров, разъезжающих по всему Земному шару для управления и координации производственных процессов (неопубликованные рукописи лекций по современному социализму, хранящиеся в ЦГАОР). О ликвидации разделения труда в будущем у Лаврова не говорится ничего вообще.

Понятно, что о практике социалистического строительства у нашего философа было самое фантастическое представление, но путь к революции он представлял себе достаточно реалистично. Вместе с тем, в плане разработки вопрос о пути к грядущей революции в настоящее время не так уж и актуален. У классиков он описан с исчерпывающей ясностью и полнотой. Проблема в том, что делать на "другой день после революции". Имеется полемика Ленина с Богдановым, Бухариным, Сталиным, Троцким, которая дает главные ориентиры для развития теории в этом направлении. Здесь важно только подчеркнуть, что эти дискуссии велись внутри большевистской партии, т.е. в кругу марксистов, точнее, между истинным марксистом Лениным и ревизионистами и оппортунистами, теоретическую основу для которых создали их идейные предшественники в консервативной стороне своих учений. Т.е. Богданов, Бухарин, Сталин и Троцкий не добавили здесь решительно ничего нового к тому, что задолго до них высказал Лавров.

История учит, что человечество, преодолев в своем развитии очередную ступень, в дальнейшем может на достаточно продолжительный срок отступить обратно, но затем еще решительнее и быстрее подняться вверх не только на ту же самую ступень, но и еще на несколько ступенек выше. К таким ступеням относятся социалистические революции и опыт строительства социализма в отдельных странах. Итог Второй мировой войны мы можем рассматривать как революцию, произошедшую одновременно в ряде стран, а период 1945-1991 гг. как опыт строительства социализма в целой системе государств мира.

Несомненно, на эту пройденную ступень человечество вернется вперед по крайней мере еще однажды. Вопрос состоит в том, как именно это практически произойдет и как практически этого добиваться. Ведь простого восстановления ранее достигнутого явно недостаточно. Только наши вечно вчерашние "компутаники" этого не понимают. Уже сейчас необходимо ясно представлять себе, не только как идти к этой грядущей революции, но и как действовать "на следующий день" после нее. Без научного представления об этом дне и вся нынешняя деятельность марксистов лишается смысла и перспективы.

Это прекрасно понимают наиболее глубокие и дальновидные антикоммунисты, которых не пугает мышиная возня наших "коммунистических" сект. "Первый этап борьбы пролетариата против буржуазии носит характер сектантского движения, - писали классики. - Секты при своем возникновении служившие рычагами движения, превращаются в препятствие, как только это движение перерастет их; тогда они становятся реакционными. ...лассальянцы... кончили тем, что стали простым орудием в руках полиции..." (М-Э, 18, 353-354). Но больше всего боятся антикоммунисты творческого теоретического поиска, и потому все их усилия направлены на его сворачивание и на увод в нужную им сторону.

Ключевыми вопросами на нынешний день остаются вопросы о характере современного капитализма, о социальной структуре общества, антагонизме классов, о союзниках пролетариата во вновь грядущей социалистической революции, а также о формах революционно-классового союза во время и "на следующий день" после революции. Именно поэтому наиболее глубокие свои положения современный антикоммунизм черпает в консервативной стороне основных источников марксизма. Сегодня такой подход сбивает с толку сильнее всего. У нынешней молодежи, например, подогревается интерес к бакунизму. А что страшного для власть предержащих, на самом деле? Панславизм, германофобия, антисемитизм, элементы нечаевщины и, наконец, самое главное, - антикоммунизм:

"Я ненавижу коммунизм, потому что он есть отрицание свободы и потому что для меня непонятна человечность без свободы... Коммунизм сосредоточивает и поглощает все силы общества в пользу государства... неизбежно приводит к сосредоточению собственности в руках государства, между тем как я хочу уничтожения государства..." (Ю.Стеклов. Михаил Александрович Бакунин. Его жизнь и деятельность. М.-Л., 1927, т. II, с. 405).

Что это как не кредо современных антикоммунистов и "коммунистических" путаников троцкистского толка? Одновременно вместе с тем с другой стороны рекламируется ценность державности и верноподданнического патриотизма, в чем принимают постыдное участие сталинистски настроенные "компатриоты". Совсем по тому же самому Бакунину:

"Великорусский народ до сих пор жил, можно сказать, только внешней государственной жизнью. Как бы ни было его положение внутри, доведенный до крайнего разорения и рабства, он все-таки дорожил единством, силой, величием России и для них был готов на все жертвы. Таким способом образовался в великорусском народе государственный смысл и патриотизм без фраз, а на деле. Таким образом, он один уцелел между славянскими племенами, один удержался в Европе и дал себя почувствовать всем как сила... Не бойтесь, чтоб он потерял свое законное обаяние и ту политическую силу, которая выработалась в нем трехвековым подвигом мученического самоотречения в пользу своей государственной целости... Отошлем же татар своих в Азию, своих немцев в Германию, будем свободным, чисто русским народом..."

"Мы - друзья народно-русского, славянского дела. Если царь во главе его, мы за ним"

(Цит. по изд.: М-Э, 18, 431, 438).

Тут было бы: казалось бы, все ясно, однако, с другой стороны недиалектично полностью отрицать все действительные революционные и теоретические заслуги Бакунина. Особенно необходимо в этой связи подчеркнуть важность формулы "Власть народу посредством самого народа". Обращаясь именно к ней от "традиционного" лавризма, представленного в "Исторических письмах" 1866 г. (где ключевая роль отводилась т.наз. революционной интеллигенции, призванной самоотверженно вернуть долг народу, собственными силами совершив революцию) Плеханов пришел к решению принципиально порвать с народовольцами, основать "Черный передел", а затем, под влиянием в т.ч. работ Лаврова "послекоммунного" периода, он стал все активнее развиваться, как принято было ранее говорить, "в сторону марксизма" (строго говоря, такого направления не существовало вообще и не могло существовать, поскольку всякое развитие, движение предполагает наличие в перспективе по крайней мере двух взаимоисключающих альтернатив).

На закате перестройки предпринимались попытки представить Лаврова наиболее глубоким интерпретатором учения Маркса применительно к советским реалиям своего времени, но в последующем этот сюжет развития не получил и был "оставлен на потом". Дело до этого еще дойдет, когда изжуют до конца бакунинскую жвачку. Гвоздь в том, что выделять и культивировать консервативную сторону лавризма, замалчивая и извращая его революционную сторону, в современной идеологической борьбе гораздо сложнее, чем проделывать аналогичное с бакунизмом. Здесь нужно еще напомнить, что после Октябрьской революции наиболее последовательные лавристы - левые эсеры в своем большинстве стали ближайшими политическими союзниками большевиков и даже находившийся в эмиграции В.М.Чернов приветствовал коллективизацию в СССР.

Другой гораздо более глубокий вопрос состоит в том, что лавризм в конечном счете выражал интересы крестьянства, а не союза рабочего класса и крестьян в нашей стране. Поэтому его реакционная сторона является на ближайшее обозримое будущее самым глубоким теоретическим источником для антикоммунизма не только в СССР, но и во многих других странах, например, в КНР.

"Переварив" лавризм, антикоммунисты будут вынуждены затем обратиться к теоретическому наследию меньшевизма, но это произойдет уже тогда, когда начнется качественно другая эпоха и появятся качественно другие проблемы. Так, в настоящее время наиболее крупная левая партия в нашей стране, КПРФ, добивается "недопущения" права частной собственности на землю. Фактически это право уже давным-давно введено множеством законодательных и подзаконных актов, начиная с конституции РФ. Сложившаяся ситуация такова, что в ней в лучшем случае удастся законсервировать такое положения, в котором частная собственность на землю вроде бы отсутствует, но на самом деле она есть. Именно это и есть идеал революционного народничества, включая лавризм. Но история на этом, конечно же, не остановится. Рабочий класс и его политический союзник трудовое крестьянство будут продолжать свою борьбу в условиях начинающегося подъема производства, и тогда ключевое значение приобретет вопрос о коренных интересах рабочего класса и о форме его политического союза с крестьянством. Но сейчас вопрос стоит гораздо абстрактней: классовая структура постсоветского общества в целом изучена крайне неудовлетворительно.

Плеханов как марксист начинал с того, что поставил в центр своего внимания российский пролетариат, когда последний составлял ничтожную часть населения и в стране отсутствовало массовое рабочее движение. В последующем родоначальник русского марксизма не смог теоретически приспособиться к изменившимся условиям, - когда возникло массовое рабочее движение. Поэтому в исторически новых условиях он продолжил отстаивать интересы не самой передовой части отечественного пролетариата, а рабочей аристократии и в конечном счете не принял Октябрьской революции. Фактически в конечном счете аналогичную позицию занял и А.А.Богданов.

На практике левые эсеры в тот момент оказались революционнее, политически дальновиднее меньшевиков и богдановцев. Но в области теории Плеханов находился к Ленину несоизмеримо ближе Чернова. А что касается Богданова, то его взгляды фактически в конечном счете совпали со взглядами не только Плеханова, но и Чернова. Однако суть вопроса состоит в том, что Ленин полемизировал с Плехановым как революционный социал-демократ (марксист) с революционным социал-демократом ревизионистом, а с Черновым и с Богдановым - как с революционными народниками - ревизионистами.

Плеханов представлял пролетарскую революцию возможной исключительно как мировую революцию. Победа революции первоначально в одной стране, причем со среднеразвитым капитализмом, представлялась ему, как и ранее Марксу и Энгельсу, невозможной и авантюристичной. Ленин, со своей стороны, видел практический прорыв к мировой революции именно в этом неописанном классиками варианте. Он достаточно хорошо представлял гигантский комплекс проблем, возникающий в этой связи. По Плеханову же объем этого комплекса превышал допустимый предел.

Но нужно было практически класть начало, и начало было положено. Вопрос о мировой революции ленинизм вместе с тем ни в коей степени не снял, и эта проблема остается даже еще более актуальной по сей день. Опыт строительства социализма первоначально в отдельных странах со среднеразвитым капитализмом в настоящее время накопился достаточный, а опыта строительства социализма в мировом масштабе имеется все же маловато. В этом, пожалуй, и заключается самый глубокий и сложный, но разрешимый теоретический вопрос.

Возвращаясь к ленинской периодизации истории марксизма, было бы логично предположить, что с 1917 г. начался новый период его развития - в отдельных странах, пытавшихся внутри себя строить социализм. Предпринимались небезуспешные попытки объединения усилий, однако создать достаточно прочный международный социалистический союз все-таки не удалось. Сейчас стоит задача создания именно такого союза. Планы революционной деятельности, изначально не ориентирующиеся на решение этой задачи, заведомо обречены на провал. Ведь основоположники марксизма мыслили диктатуру пролетариата как единое международное явление, свободное от таких пережитков антагонистического прошлого, как государственные границы и т.п.

Мы находимся сейчас, следовательно, в самом начале нового периода истории марксизма, перехода на новую качественно более высокую ступень его развития. Во время прежнего этапа было суждено пережить и изжить “многодержавное” эпигонство, раздробленность периода первоначального казарменного коммунизма. Но в том, что далее движение, встав на действительно интернациональную почву, революционными темпами шагнет вперед, нет никаких сомнений. С другой стороны, такой взгляд на современную проблематику классовой борьбы, происходящей в мировом масштабе, требует рассматривать как положительные те явления, которые представляются отрицательными идеологам нашим левых партий, включая КПРФ. Чем маразматичнее и глубже будет происходящий сейчас откат назад к реалиям докапиталистической эпохи (частная собственность на землю и т.п.), тем решительнее и скорей произойдет неизбежный последующий прорыв вперед, к историческому прогрессу. Нет ничего более нелепого и смешного, чем настаивание под лозунгами державности на восстановлении таких исторических атрибутов и названий, как советская символика и географические названия типа Ленинграда. Всякому овощу свое время, а воевать под красными флагами с рабочими Чечни - mille pardon. Для дела социализма в мировом масштабе нет ничего более вредного и опасного.

29.07.1997 Вячеслав Сачков.

© (составление) libelli.ru 2003-2020