Эзра Паунд

Из сборника «A LUME SPENTO»[i] (1908)

ДЕРЕВО

Так я стоял; я был стволом в лесу;

Я слушал все, чему у нас не верят:

Про Дафну и ее внезапный лавр,

Про двух богоприимных стариков,

Безбольно переросших в пару вязов.[ii]

Но, впрочем, прежде нужно, чтобы бога

Приветили, чтобы его с порога

Препроводили к очагу души,

А там уж он и чудо совершит.

Вот так и был я деревом в лесу

И многое узнал, и достоверно,

О том, что прежде почитал за басни.

ЧИНО^[iii]

Италия. Кампанья. 1309. На большой дороге.

В трех городах я женщин пел!

Да только что с того?

Теперь я солнце петь хочу!

Спел, улыбнулся – они и попались,

Много ль им надо – губы, слова…

Все жертвы прежним кумирам:

Ворон, ночь, роковой обольститель…

Были – и нет их,

Лишь в песнях и живы.

Губы, взгляды – ночь прошла.

Снова в путь, и их со мною

Больше нет.

Когда-нибудь в своих башнях тесных

Они о наших вспомнят песнях,

И загрустят о нас, и скажут,

Вздыхая: «Ах, если б Чино –

Неистовый Чино со сверкающими глазами,

Веселый Чино, нежный Чино,

Чино, насмешник и смельчак,

Самый отчаянный из всех бродяг,

Что с лютней болтаются по дорогам –

Ах, если б он вновь появился у нас!»

А то еще подчас

Рассеянно обмолвятся: «Ах, да!

«Чино?» – «Чино Полнези^[iv].

Вы это про певца?» –

«Захаживал сюда…

Забавный малый, но…

(Ах, знаете, эти проходимцы все на один лад!)

Чума его возьми!

Свои ль поет он песни?

А что у вас, мой Господин, он не был?»

«Мой Господин»! помилосердствуй, небо!

Скажи я вслух секрет ваш хоть один, мой Господин,

И быть вам безземельным, как и Чино,

O Sinistro.

В трех городах я женщин пел,

Но это все вчера.

Теперь мне солнце петь пора!

… что?... они там все больше сероглазые…

Но это все вчера, теперь мне солнце петь пора!

[i] «A Lume Spento» (итал.) – «При потухшем свете»

[i]ⁱ Филемон и Бавкида.

[i]ⁱⁱ Очевидно, имеется в виду Чино да Пистойя (ок. 1270 – ок. 1336), итальянский поэт, учившийся вместе с Данте в Болонье.

[i] v Полнези (Polnesi) – вероятно, искаж. «Bolognese» - «из Болоньи».

«Так бренчи же, Полло Фиби[v],

На кастрюле жестяной!

Синий свод небес над нами –

Это Зевса щит стальной!

Пусть твой смех и ликованье

Станут нашей Wanderlied[vi],

А твоих лучей сиянье

Ливням литься не велит!

Нам к садам счастливым солнца

Новый путь искать пора…»

В трех городах я женщин пел,

Но это все вчера.

Воспою я белых птиц

В голубых волнах небес,

Облака, разбросанные в этом море.

DE AEGYPTO[vii]

Я, истинно я, – тот, кто знает дороги

В небесах, и ветер, следственно, – мое тело.

Я воочию видел Владычицу Жизни,

Я, истинно я, – летящий в облаке ласточек.

Серы и зелены ее одеянья,

Влачась в широком ветре.

Я, истинно я, – тот, кто знает дороги

В небесах, и ветер, следственно, – мое тело.

Manus animam pinxit[viii].

Перо мое в руке моей.

Дабы написать благоприятное слово…

Уста мои – дабы возвестить чистое пенье!

Кто имеет уста воспринять его,

Песнопение Кумского Лотоса?

Я, истинно я, – тот, кто знает дороги

В небесах, и ветер, следственно, – мое тело.

Я – пламя, восстающее в солнце,

Я, истинно я, – летящий в облаке ласточек.

Луна на челе моем,

И ветры под языком моим.

Луна – жемчужина в водах сапфира.

Прохладны в пальцах моих быстрые воды.

Я, истинно я, – тот, кто знает дороги

В небесах, и ветер, следственно, – мое тело.

^v Полло Фиби (Pollo Phoiee) – Аполлон Феб.

^vi Wanderlied (нем.) – песня странника.

^vii De Aegypto (лат.) – о Египте. При первом издании стихотворение называлось «Aegypton» - «Египтянин»(?)

^viii Manus animam pinxit (лат.) – «Рука нарисовала душу». Все стихотворение навеяно творчеством Д.Г.Россетти. конструкция «Я, истинно я…» (“I even I…”) встречается в сонете «Выбор» (книга сонетов «Дом Жизни», LXXIII). Строка «Серы и зелены ее одеянья…» (“Green and grey is her raiment”), так же, как и вышеприведенная латинская фраза – цитаты из рассказа Россетти «Рука и Душа».

НИКОТИН

Гимн Дурману

Гурия Блаженных стран,

Царственная Никотин!

Ты одета, как в туман,

В стелющийся габардин.

Ты беззвучна, как дыханье,

О, Сильфида дымной мглы!

Снов и истин колыханье

Скрыто за твоей улыбкой,

Что рождает в дымке зыбкой

Тусклый ряд цветных картин,

Фея грезы, Никотин!

О, ночных огней кумир,

Царственная Никотин!

Переделать этот мир

Мы с тобою не хотим.

Ты двоишься тенью зыбкой,

Словно танец грезы гибкой,

Сон о лицах, сонм видений,

Мест нечистых добрый гений,

Память древних заклинаний,

Страж немой гнилых низин,

Царственная Никотин!

Под твоей зеленой тенью

Снам не нужно пробужденье.

Там мечты минувших лет,

И любовь, которой нет,

И забытых мест названья,

И размытых лиц мельканье –

Как кальяна сладкий дым,

Стелются к ногам твоим.

Подобно шествию Годивы,

Когда пред ней апрель стыдливый

Румянца вешнего ковер

На камни Коветри простер,

Увита облаком седин,

Ты, царица Никотин,

Паришь в плаще своих волос,

Чтоб торным стал путем твоим

Проселок наших грез.

Из сборника

«A QUINZAINE FOR THIS YULE» (1908)

ОСНОВНЫЕ ПОСТАВЩИКИ

Одиночкам воздайте хвалу!

Тем воздайте, кто вечно вдыхает бриз,

Оставляя вас в праздности, миссис и мисс, –

Тем, кого море уносит все дальше от вас.

Это мы исходили мир

В поисках новых сокровищ

И причудливых вымыслов, чтоб могла всерьез

Ваша праздность нарвать нам букеты грез,

домовницы – для вас.

Мы, бросавшие в хаос,

От себя отрывая, пылавшую душу,

Больную, безумную душу без всяких риз, -

Море были мы, ветреный мыс,

Чтоб роскошью праздность сияла средь вас,

Чтоб соль новых вымыслов, голь чужестранцев,

Как невиданных дальних морей парадиз,

Вновь смывала волна, приносившая на побережье

Новых тайн и восходов чуть влажный эскиз,

Чтобы вечно он таял близ вас,

домовницы – для вас.

И опять за сокровищами

Уходили мы, осушая до капли из

Вселенских бокалов вино печали,

И покидали вас, новый готовя сюрприз,

и получали

Изо всех областей и окраин

бесконечности –

Новые вымыслы, новые тайны,

Новые песни (их ночью приносит бриз,

Созидающий нежно далекие ночи),

И приносили все вам,

дабы ваш утолить каприз.

Вам, живущим в покое и праздности.

Из сборника «PERSONAE»[ix] (1909)

ХВАЛА ИЗОЛЬДЕ

О, смирись, мое гордое сердце, -

твердил я, - найдутся певцы познатней,

С чьим величьем твое не сравнится,

Куда уж и песне твоей.

Шорох ветра ответом мне был и литания лютни,

Голос, чуть различимый впотьмах,

Не дающий покоя мне, повторяющий без конца:

«Песнь, о песнь».

Отзвук на отзвук бежал, эхо за эхом –

в темных ночах,

В поисках песни – зовущие песнь.

Вот – я истерзан путями, как путами,

Пыль в глаза мне швыряют дороги,

Превращая их в темно-багровые диски.

И все еще трепетом полон я в темных ночах

И словами – в шепоте красного сильфа,

зовущего: «Песнь!»,

И словами – в шепоте серого сильфа,

зовущего песнь,

И словами – в шорохе желтых листьев,

взывающих: «Песнь!»,

И словами – в шорохе листьев зеленых,

зовущих песнь.

И слова эти были – прошлогодние бурые листья

в весеннюю пору,

Гонимые ветром невесть куда в поисках песни –

зовущие песнь.

И слова эти были – белые, словно снежинки,

И холодные, как они,

Шелест мха, шепот губ, шорох медленного ручейка.

О, душа моя, надо смириться, -

Тщетно говорил я ей, - найдутся певцы познатней.

С чьим величьем твое не сравнится,

Куда уж и песне твоей.

Ибо в утро дней моих юных вошла прекрасная дама,

Словно лунный блик,

Да, словно луна, окликающая прилив и отлив:

«Песнь, о песнь».

Почему, сколько б я ей не пел, все она бы

ушла от меня,

Как луна побережье морское к утру покидает,

Но шуршали отцветшие сильфы, словно сор

прошлогодних листьев,

Говоря: «Нас послала душа твоя.

О песнь, песнь».

Напрасно я отзывался: «Отзвучала моя песнь,

Ибо та, которую я воспевал, ушла от меня».

И послала душа мне прекрасную даму из страны фей,

Была она – страстный костер из сосновых поленьев,

взывавший: «Песнь, о песнь!»,

Да, к сосновой смоле воззывавшее пламя.

Песнь моя воспылала любовью, но фея ушла от меня,

Как огонь покидает истлевшие угли, так ушла она

в новые чащи,

Лишь слова остались со мной,

зовущие: «Песнь, о песнь!»

И опять отзывался я: «Отзвучала моя песнь»,

Пока не послала мне душа прекрасную, словно солнце,

Да, словно солнце, взывающее к зерну.

Как прекрасна весна над рисунком ветвей,

Так она хороша, та, что во мне поселила песнь,

Та, у которой в глазах оживает чудесный шепот, Слова-сильфы, да, крошечных сильфов слова,

повторяющих без конца:

«Песнь, о песнь».

Посылка

О, душа моя, надо смириться, -

тщетно я разговаривал с ней.

Но смирится ль душа, если в сердце

Ты с бессмертною песней своей?

[i] x Personae (лат.) – лица, персонажи.

ПИККАДИЛЛИ

Прекрасные, трагические лица![x]

Всегда ль вы были так мерзки и грязны?

О вы, что быть возлюблены могли,

А нынче так пьяны и безобразны,

кем позабыты вы?

О, жалкие, немногие из многих!

Холеным, сытым, наглым

Я б тоже должен сострадать, но не могу, увы.

Но, вы, трагические лица,

кем позабыты вы?

^x В оригинале “Beautiful, tragical faces…” – ср. у Ч. Лема “The old familiar faces”.

Из сборника «ТОРЖЕСТВА» (1909)

ГВИДО ПРИГЛАШАЕТ ТАК[xi]

«Лаппо я брошу здесь, и Данте с ним,

С тобой одной мы выйдем в это море!

Не затевай любовной болтовни,

Решаем: мой корабль, твой товар,

Слепая ли земля предложит дар,

Какого ищешь ты, и я ищу.

Слушай, я видел дух твой в глубине,

Слушай, я знаю: сны твои жестоки;

Жизнь – мое море; вся; людей потоки

Смешались в нем, как в жертвенном огне!

О, ты не знала странствий! Вот корабль».

^x[i] Воображаемый ответ Гвидо Кавальканти на стильновистский сонет Данте “Guido, I’vorrei che tu e Lapo ed io…” (Rime, LII) – («Гвидо, я хотел бы, чтобы ты, и Лаппо, и я…»). Исторический Гвидо ответил сонетом “S’io fu quello che d’amor fu digno…” – «Если б я был том, кто достоин любви…»

СЕСТИНА: АЛЬТАФОРТЕ

Loquitur[xii]: Бертран де Борн.

Данте поместил этого человека в ад как

Разжигателя брани. Eccovi! Посудите!

Не выкопал ли я его?

Место действия – его замок Альтафорте.

Папьоль – его жонглер. «Леопард» – клич

Ричарда (Львиное Сердце).

I

Весь этот чертов юг воняет миром.

Эй, сукин сын, Папьоль! Валяй музыку!

Жить можно там, где сталь о сталь гремит.

О, да! Где стяги рвутся к верной встрече,

А поле впитывает свежий пурпур –

Там воет во мне сердце от восторга.

II

Я душным летом жду себе восторга:

Сверкнет гроза, как лезвие над миром,

И молнии во мрак забросят пурпур,

И гром сыграет славную музыку,

И ветер – в тучи, в брюхо им, навстречу,

И божья сталь сквозь рваный свод гремит.

III

О черт! Услышим мы, как сталь гремит!

И кони ржут, шалея от восторга;

Грудь в грудь, сталь в сталь, шип в шип идут навстречу!

Час урагана слаще года мира –

Обжорства, своден, вин, пустой музыки!

Но где вино, как крови нашей пурпур?

IV

И я люблю восход: кровавый пурпур

Светила – меч его сквозь мрак гремит,

Переполняя грудь мою восторгом,

А глотку – воплем яростной музыки,

Когда, гнушаясь малодушным миром,

Оно одно идет всей тьме навстречу.

V

Тот, кто дрожит войны, шипя навстречу

Моим хвалам, – уж у того не пурпур

Течет по жилам. Нежась бабьим миром,

Он не слыхал, как честь, как сталь гремит.

Смерть этих тварей встречу я с восторгом;

О, да! Всем громом сладостной музыки!

VI

Папьоль! Папьоль, музыки!

Есть лучший звук : клинков с клинками встреча.

Есть лучший вопль: вопль бранного восторга,

Когда с локтей, с клинков закаплет пурпур

И встречу «Леопард!» наш клич гремит.

Да будет проклят тот, кто клянчит мира!

VII

Пусть музыка клинков найдет в нем пурпур!

Услышим мы, клянусь, как сталь гремит.

Пусть ад проглотит тех, кто хнычет: «Мира!»

^xi[i] Loquitur (лат.) – говорит.

Из сборника «CANZONI» (1911-1912)

QUIES[xiii]

Еще одна старинная любовь.

Молча пройдем, мой Рулл: в земных делах

Что-то зияет, если нет ее.

Что-то зияет. Впрочем, на полях.

ПЛАЩ[xiv]

И ты думаешь лепестки уберечь,

Когда время роз отойдет?

Или смерть к тебе явится с поцелуем?

Или в черном Орке

Тебя такой любовник ждет,

Как я? Иль с новой розой мы о прежней горюем?

Нет, мой плащ получше, чем одеянье из праха,

Под которым прошлое спит в пыли.

Время, милая – вот предмет для страха:

Оно опасней, чем глаза мои.

PARACELSUS[xv] IN EXCELSIS

«Уже не человек, зачем я буду

Прикидываться сей эфемеридой?

Людей я знал, и как. Никто из них

Еще не сделался свободной сутью,

Не стал простой стихией – так, как я.

Вот зеркало исходит паром: вижу.

Внимание! Мир формы отменен

И очевидный вихрь смыл предметы.

И мы уже вне формы восстаем –

Флюиды, силы, бывшие людьми,

Подобно изваяньям, в чьи подножья

Колотится безумная река,

И в нас одних стихия тишины».

РЕЧЬ ПСИХЕИ ИЗ «ЗОЛОТОЙ КНИГИ» АПУЛЕЯ

Всю ночь, и только что улегся ветер

На темных кипарисах, он лежал,

И если он держал меня – не больше,

Чем ближний воздух: будто лепестки

Качаются и, кажется, к земле

Не прикоснутся – и легко, как листья,

Казалось, был он надо мной, и ближе

Был для меня, чем воздух.

И музыка во мне – казалось – вот

Глаза мои откроет на иное.

Вы, ветры, кто из вас тяжел и легок,

Как он.

MISCELLANEOUS POEMS

ПРИЗЫВ

Тебя прельщать не стану

Ни медовым словом, ни лобзаньем томным,

Ни росою нежных полуправд,

Упавших на траву легенд любовных

В былые времена.

И в сумерках безмолвных

Шепотом не буду

О тебе молиться –

Тихим, словно дальний звон.

Все это знал я прежде,

И прожил –

Совсем недавно, в юности веселой.

И все прошло,

Подобно тени ветра.

Тебя прельщу не так;

Но, устремляясь вечно ввысь,

К самой сердцевине истины,

Я должен взять тебя с собой,

Упоенную, в бескрайний пламень, -

И взывать без устали оттуда:

«За мной! За мной!»

И в ликовании нашей встречи –

Пыл душевный родиться вновь…

И, две пылких, жаждущих души,

Состязаясь, мы начнем

Звать без устали:

«Я здесь, гряди же дальше!»

И снова: «За мной!», –

Ибо медлить нельзя.

^xii[i] Quies (лат.) – покой, отдых.

^x[i]v Стихотворение представляет собой парафраз эпиграмм Асклепиада (1-6 строки) и Юлиана Египетского (7-10 строки).

^xv Бомбастес Парацельс (1493-1541) – швейцарский алхимик. Паунд как бы продолжает стихотворение Р.Броунинга «Парацельс», которое кончается смертью алхимика.

КАПИЛУПУС – ГРОТУ. ПРИВЕТСТВИЕ[xvi]

Мантуя, 1500

Жилю Гроту, vir amplissimus,

Достойнейшему мужу,

Что ценит речь мою

По заслугам. Напрямик

И наотмашь изреку

И ударю. Ведай:

Не более на размах удара я взираю,

Или на размер стиха,

Чем ты на цвет бумаги,

Где слова моей рукой

Начертаны, –

Крепки, к вящей славе божьей,

Добры и недоступны

Суетным насмешкам.

Ты ведаешь, я не склонюсь

Под игом и пред мигом,

Не покорюсь Ваалу

И предрассудкам,

Что поставлены в закон.

Не читай меня, чтоб мысли черпать,

Силы подкрепить, красотой упиться,

Красотою, что для чувств –

Как росы для стеблей травы,

Как звездный свет над переправой водной, –

О, не читай!

Но любишь ты цветы,

И красу, лечу за коей, как за солнцем – звезды;

А посему – прочти,

Ты чувствуешь и мыслишь: посему

Прочти меня, дабы уведать,

Как чувствую и мыслю.

Прочтешь и прибавишь к сужденью о ближних

Песчинку знаний,

Крупинку раздумий.

Пускай причуда иль извив

Слога моего

Тебе поможет хоть на полчаса

Полуоттаять, принесет полсотни

Полуулыбок.

Ты ведаешь, о Грот:

Тебя люблю и почитаю, первому сию поэму

Тебе я шлю, а после остальным –

Презреть, иль заучить, иль ухмыльнуться,

Как боле им по нраву,

По духу, или положенью.

И, наконец, таким,

Чьи головы – шкатулки, где король

Иль нищий прячут злато

Либо мусор.

Какой-нибудь отыщут факт

Или же мысль – и положат

Бережно в шкатулку эту,

И там оставят гнить

Но тебе, о Грот, и тебе подобным,

Кто каждую мысль и факт

Кладет в подножье новой мысли,

В основу новых фактов, -

Во имя Божье шлю стихи,

Пожеланья добрые и

VALE.

Всегда отыщется такой,

Что скажет: «Сотворенное не ново,

Заимствовал поэт, списал из тома

На четвертой полке слева».

Ведай же: творю созвучья

Я точно так же, как себя творю, –

Из наилучших, и величайших,

И мудрейших, бывших прежде.

Но пребуду я собой.

В ретортах у тебя кипят, родятся числа;

Ты жидкость наречешь длиннейшим уравненьем,

Прибавишь новой –

И мигом обретешь неведомый раствор,

Хотя все части составные

Алхимик распознал уже давным-давно.

Составные части ты сочетаешь по-иному.

Золота взыскуешь; я же – совершенства.

И, как ты не золото обретаешь,

Но старых составных частей

Иные сочетания находишь, -

Для наших целей, для употребленья нами

Ценней они, чем золото, намного.

Так я рифмую, -

Алчу золота, но счастлив,

Коль, уронивши колбу,

Пламя упустив,

Открою новый цвет, –

Как совсем недавно Капонлани

В стеклодувной мастерской, -

Иль благовонье, – как имярек,

Что десять лет ухаживал за Гвидо,

Соблазняясь приданным дочки.

^xv[i] Капилупус – латинский поэт раннего Возрождения. Его «Ночная песнь» числится среди шедевров позднего латинского стихосложения. Грот вымышлен. Сие прилагается к вышеозначенной поэме, отосланной Капилупусом другу (прим. Э.Паунда).

Из стихов, не вошедших в сборник «LUSTRA» (1915)

ВИЛЛАНЕЛЛА. УРОК ПСИХОЛОГИИ

I

Я чересчур был к этому готов,

чтоб это не случилось.

Словно взрослый,

я книги нужные раскрыл

И даже заложил страницы.

Редко встретишь красоту.

Для кого он, мой родник?

Так много пустых сожалений,

Так много бесплодных часов!

И вот я смотрю из окна

на дождь, на заблудший автобус…

«Их маленький мир потрясен» –

и воздух кишит этой вестью

и где-то в своих краях

они уже иным подвластны играм.

Как я узнал?

Как было мне не знать?

Там что-то у них происходит.

А я?

Я чересчур был к этому готов.

Редко встретишь красоту.

Для кого он, мой родник?

Два друга, дыханье лесное…

Друзья? Разве дружбе конец,

когда один двоих застанет вместе?

Два раза прийти обещали:

«Меж полночью и утром?»

Красотой упьюсь один.

Юность забудет,

что юность прошла.

II

(Скажи, не ты ль держался твердо?

И кто-то о твоих стихах

Сказал с улыбкой:

«А может, ты просто маялся дурью

И в первую ночь?

И во второй вечер?

Но обещали снова:

«Завтра к чаю».)

III

Сегодня третий день –

от них ни слова.

Ни от нее, ни от него.

Только записка другого человека:

«Дорогой Паунд, я уезжаю из Англии».

Из сборника «LUSTRA» (1916)

ЭСТЕТИЧЕСКИЕ ШТУДИИ

Ребятишки в драных одежках,

Внезапно осененные необычной мудростью,

Прекращали свою возню, когда она проходила мимо,

И кричали ей вслед с плоскодонок:

“Guarda! Ahi, guarda! Ch’ è be’ a!”[xvii]

Три года спустя

Я подслушал юного Данта, фамилии не припомню –

В Сирмионе живет двадцать восемь Дантов

и тридцать четыре Катулла;

И был тогда богатый улов сардин.

И взрослые

Укладывали их в огромные деревянные ящики,

Собираясь ехать на рынок в Брешию, а он

Вертелся вокруг, выхватывал блестящих рыбин,

Путался под ногами;

И напрасно покрикивали на него: «sta fermo!»[xviii]

Когда его отлучили от укладки

Сардин в деревянные ящики,

Он гладил бока уже уложенных рыбин,

Тихо шепча себе под нос

То самое:

“Ch’ è be’ a!”^[xix]

И видеть это было немного неловко.

MEDITATIO

Тщательно изучив забавные повадки собак,

Я пришел к заключению:

Человек – высшее существо.

Тщательно изучив забавные повадки людей…

Должен признаться, друзья мои, я в затруднении.

^xvii[i] Guarda! Ahi, guarda! Ch’è be’ a! (итал.) – Глянь-ка, глянь, какая красавица!

^xviii[i] sta fermo! (итал.) – стой смирно.

^{xix [i]} Ch’è be’ a! – (итал.) – какая красавица!