Г. В. Плеханов. Фердинанд Лассаль. II

II.

В лице знаменитого агитатора немецкая буржуазия впервые столкнулась с современным социализмом на почве легальной политической деятельности. В настоящей главе мы посмотрим, поэтому, как возникло учение современного социализма и что оно представляло собою в описываемую эпоху. Иначе сказать, мы поставим прежде всего вопрос о социалистических предшественниках Лассаля.

Революционное движение в Германии первоначально носило чисто политический и в весьма значительной степени национально-шовинистический характер. Но, мало-по-малу, возникло и стало крепнуть другое направление. Спасаясь от правительственных преследований, немецкие революционеры бежали за границу, в Швейцарию, Англию и Францию. Там они знакомились с революционерами других стран, утрачивали свою национально-шовинистическую окраску, заводили тайные общества по примеру существовавших тогда во Франции, а некоторые из них проникались социалистическими учениями. Заговоры бежавших за границу студентов имели бы все шансы превратиться в детскую забаву и остаться без всякого влияния на ход немецкого общественного развития, если бы не встретилось одно счастливое обстоятельство. Известно, что ремесленные подмастерья обязаны были, по окончании ученья, посвящать некоторое время путешествиям. Во время таких странствований немецкие ремесленники во множестве и на многие годы попадали за границу, туда же, где искала убежища революционная молодежь. А так как немецкая революционная «интеллигенция» никогда не была настолько «самобытна», чтобы сомневаться в необходимости пропаганды среди рабочих, то она и поспешила сблизиться с этим бродячим, незаменимым для нее элементом. Ремесленники стали деятельными членами сначала радикальных, а затем и коммунистических обществ. Так началось первое социалистическое немецкое движение. Но чем более выходило оно из тумана революционных фраз и становилось действительным выражением интересов пролетариата, тем более принимало исключительно рабочий характер. «Интеллигенция» отходила назад, в ряды радикальной демократии, очень революционной в то время, проповедовавшей даже политические убийства, но фактически служившей выражением интересов передовой части мелкой буржуазии.

В 1836 г. немецкие коммунисты основали в Париже «Bund der Gerechten» (Союз Справедливых), который вошел в тесную связь с французской тайной организацией «Societe des Saisons», руководимой Бланки и Барбесом. Через два года появилось первое оригинальное произведение немецкого коммунизма, брошюра рабочего Вильгельма Вейтлинга «Die Menschheit wie sie ist und sein sollte», а еще несколько лет спустя многочисленные разветвления названного Союза существовали уже не только за границей, но и в самой Германии. Огромное большинство членов состояло из рабочих, но в числе вожаков было несколько представителей «интеллигенции», как, напр., Dr. Герман Эвербек и Карл Шаппер (В предисловии к новому изданию «Enthüllungen über den Kommunisten-Prozess zu Köln» Фр. Энгельс дает следующую характеристику Шаппера, которую русские читатели прочтут, вероятно, не без интереса. «Богатырь по внешнему виду, энергичный и решительный, всегда готовый пожертвовать для дела своим положением и своею жизнью, он был типом революционера по профессии, игравшего не малую роль в тридцатых годах. При известной тяжеловесности мышления он вовсе не был неспособен к теоретическому развитию, как это показывает его переход от «демагогии» к коммунизму... Его революционная страсть приходила иногда в противоречие с его рассудком, по впоследствии он всегда понимал свои ошибки и открыто в них сознавался. Это был цельный человек, и его заслуги по отношению к немецкому рабочему движению навсегда останутся незабвенными». Революционная карьера Шаппера началась еще в 1832 г. участием в тайном обществе Георга Бюхнера.). Впрочем, ошибочно было бы думать, что этим «интеллигентным» вожакам принадлежало главное влияние в Союзе. Такие работники, как Вейтлинг или Иозеф Молль, не уступали в «интеллигентности» никакому доктору или студенту.

После парижского восстания 12-го мая 1839 г. многим членам «Союза Справедливых» пришлось оставить Францию и поселиться в Лондоне, куда был перенесен центр тяжести организации. Здесь это, сначала чисто немецкое, движение приняло международный характер. В Лондонском Рабочем Союзе Самообразования (Пользуясь свободой ассоциаций в Англии и отчасти в Швейцарии, немецкие коммунисты заводили рабочие общества самообразования, певческие, гимнастические и т. д., в которых они вербовали членов для своей тайной организации. К числу таких обществ принадлежал и Лондонский Рабочий Союз Самообразования (существующий до сих пор).), «кроме немцев и швейцарцев, были члены, принадлежавшие ко всем тем национальностям, для которых немецкий язык служил средством сношения с иностранцами. Именно, были шведы, норвежцы, голландцы, венгерцы, чехи, южные славяне, также русские и эльзасцы. В 1847 г. постоянным гостем Союза был даже один английский гвардейский гренадер. Скоро Союз принял название Коммунистического Рабочего Союза, и на его членских картах красовалась надпись - «Все люди - братья», по крайней мере на двадцати языках, хотя и не без грамматических ошибок... Тайный Союз также стал международным, сначала лишь в ограниченном смысле: практически, - в силу различия национальностей его членов, теоретически, - в силу того сознания, что революция может победить, лишь сделавшись общеевропейской. Дальше этого не шли, но основание было, во всяком случае, заложено» (Фр. Энгельс в предисловии к «Enthüllungen», стр. 6.).

В теоретическом отношении тогдашний немецкий коммунизм не отличался большою основательностью. Вильгельм Вейтлинг был главным теоретиком движения этого периода. Хотя в его учении есть, по замечанию Энгельса, много гениальных частностей, но, в общем, оно все-таки чуждо всякого серьезного научного обоснования. Достаточно сказать, что он старался поставить свое учение в связь с первобытным христианством. «Религия должна быть разрушена, - восклицает он, - так говорили Вольтер и другие. Но Ламеннэ и ранее его Карльштадт, Томас Мюнцер и другие показали, что все демократические идеи вытекают из христианства. Поэтому религия не должна быть разрушена, но ею нужно воспользоваться для освобождения человечества. Христианство есть религия свободы, Христос есть пророк свободы и любви» и т. д. (Das Evangelium der armen Sünder, стр. 18-14 Нью-Йоркского Издания 1854.). Самый способ изложения носит у него какой-то мистический характер. Так, другое сочинение его начинается выпиской из евангелия: «И когда увидел Христос народ, то опечалился и сказал ученикам своим: жатвы много, а делателей мало; итак, молите господина жатвы, чтобы выслал делателей на жатву свою». «Жатва - это созревающее для совершенства человечество, и общность имуществ на земле есть его плод, - поясняет далее сам Вейтлинг. - Заповедь любви приглашает вас к жатве, а жатва - к наслаждению. Если вы хотите жать и наслаждаться, то исполняете этим заповедь любви» (Die Menschheit wie sie ist und sein sollte, стр. 7 Нью-Йоркского издания 1854.).

Как и все утописты, Вейтлинг исходит из анализа страстей и потребностей человека. На основании результатов этого анализа осуждается современное общество и строится план будущего общественного устройства, который разрабатывается, конечно, до мельчайших подробностей («Десять крестьян образуют «Zug» и выбирают «Zugführer’a»; десять Zugführer’ов выбирают Ackermann’a; сто Ackermann’ов выбирают Landwirth-schaftsrath’a, а он выбирает...» и т. д. Так описывает Вейтлинг организацию земледелия в коммунистическом обществе. Die Menschheit, S. 32.). Впрочем, Вейтлинг относился к своему плану уже более критически, чем относился, например, Фурье к своим фаланстерам. «Все написанные до сих пор планы общественной реформы служат доказательством ее возможности и необходимости, - замечает он. - И чем больше будет таких работ, тем больше будет у народа доказательств в ее пользу. Но лучший план мы все-таки должны будем написать своею кровью»

В этих словах звучит твердое сознание необходимости борьбы с высшими классами, которое выгодно отличает Вейтлинга от многих других утопистов. Он обращается уже не ко всему человечеству, без различия классов и состояний, и не ждет, как Фурье, появления миллионера, который поможет ему осуществить его планы. Он сознает необходимость классовой борьбы и вербует своих последователей в рабочем классе, между «людьми труда и заботы». Правда, что в рабочем классе он видел только «людей труда и заботы» и не понимал исторического значения такого класса, как пролетариат; правда также, что средств осуществления коммунистической программы он искал не в историческом развитии общества, а в шаблонном заговоре с целью «захвата власти».

Во избежание недоразумений спешим заметить, что далеко не все немецкие коммунисты того времени разделяли мистические воззрения Вейтлинга. Но это немного поправляло дело в теоретическом отношении. Главной основой учения все-таки оставались те или другие нравственные соображения. «Общность имуществ требовалась, как необходимое следствие равенства», - говорит Энгельс... - «Я не думаю, - замечает он в другом месте, - чтобы кто-нибудь из тогдашних членов Союза прочитал хоть одну книгу по экономии. Да в этом не видели и надобности, так как равенство, братство, справедливость помогали перевалить через какую угодно теоретическую гору»

Немецкие коммунисты стояли не выше французских последователей Бабефа (В интересах справедливости заметим, что и противники коммунистов не стояли на более твердой почве. Если одни, вслед за Вабефом, доказывали, что равенство есть закон природы, а коммунизм необходимое следствие равенства, то радикальные демократы, как, напр., К. Гейнцен, с таким же жаром утверждали, что каждый человек от природы «имеет право на частную собственность».).

Наконец, в сороковых годах возник в Германии новый вид коммунизма, учение которого основывалось частью на «любви», а частью «а очень отвлеченных и очень неудачных философских соображениях. Этот новый «философский» или «истинный» коммунизм окончательно разрывал с действительностью и утрачивал всякое серьезное, революционное значение. Образованные противники коммунизма, вроде Арнольда Руге, без труда торжествовали над этим неуклюжим детищем ∙немецкой «интеллигенции» (См., напр., направленную против М. Гесса статью Руге «Der deutsche Kommunismus» в сборнике «Opposition» К. Heinsen’a, Mannheim 1840.).

Но в сороковых же годах, рядом с наивным коммунизмом заговорщиков и туманным коммунизмом немецких литераторов, появилось учение, которое поставило, наконец, социализм на твердую научную почву. Вот что рассказывает об его происхождении один из его основателей, Ф. Энгельс: «Живя в Манчестере, я на опыте увидел, что экономические отношения, - которым историческая наука до сих пор совсем отказывала во всяком значении или отводила самую ничтожную роль, - что эти отношения, по крайней мере в современном обществе, представляют собою главную историческую силу. Я убедился, что он» лежат в основании современного классового антагонизма; что в тех странах, где, как в Англии, развитие крупной промышленности довело этот антагонизм до большой степени развития, он, в свою очередь, обусловливает образование политических партий, их борьбу, а вместе с тем и всю политическую историю. Маркс не только пришел к тем же взглядам, но уже в «Deutsch-französischen Jahrbüchern» (1844 г.) он расширил их в том смысле, что «вообще не государство обусловливает собою гражданское общество, а, наоборот, гражданское общество» государство, и что, следовательно, объяснения политических отношений и их истории нужно искать в экономическом строе и его развитии. Когда я посетил Маркса летом 1844 г. в Париже, между нами установилось полнейшее согласие по всем теоретическим вопросам и с этих пор начинается наша общая работа. Когда весною 1845 г. мы снова встретились в Брюсселе, Маркс в главных чертах уже выработал из вышеприведенных положений свою материалистическую философию истории, и мы взялись за частную разработку нашего нового миросозерцания в самых различных направлениях. Но это открытие, сделавшее переворот в исторической науке, принадлежащее, главным образом, Марксу, и в котором я могу приписать себе лишь небольшую долю участия, имело непосредственную важность для оценки тогдашнего рабочего движения. Немецкий и французский коммунизм, равно как и английский чартизм, не казались теперь случайными явлениями. Эти движения представлялись теперь движением угнетенного класса современного общества, пролетариата, более или менее развитой формой его исторически-необходимой борьбы против господствующего класса - буржуазии. Этот новый вил классовой борьбы, сравнительно с борьбой предшествовавших периодов, имеет одну особенность современный угнетенный класс, пролетариат, не может добиться своего освобождения, не освобождая одновременно всего общества от разделения на классы, а, следовательно, и от классовой борьбы. Коммунизм также получил совершенно новый характер. Его задача заключалась теперь не в фантастическом построении возможно более совершенного общественного идеала, а в изучении природы, условий и вытекающих из них общих целей предпринятой пролетариатом борьбы» (Engels, ibid, S.S. 7-8.).

С этой новой точки зрения старая тактика немецких и французских коммунистов уже не выдерживала критики. Если борьба пролетариата переставала быть явлением случайным, вызванным доброй волей отдельных лиц, то и надежда на ее успех не могла быть приурочена к случайности составленного этими лицами заговора. Коммунистическая революция являлась делом не тайного общества, а целого класса, освобождение которого зависело уже не от ловкости заговорщиков, а от неизбежного и неотвратимого хода развития экономических отношений. Поэтому коммунисты переставали быть заговорщиками и становились организаторами и руководителями пролетариата. В тех странах, где буржуазия уже добилась полного господства, ближайшею целью борьбы являлось свержение этого господства и завоевание пролетариатом политической власти. Там же, где, как в Германии, буржуазия только готовилась еще стать господствующим классом, коммунисты должны были идти рядом с нею, «поскольку она являлась революционной в борьбе своей против абсолютной монархии, феодальной поземельной собственности и мелкого мещанства».

Но это не значило, что коммунисты могли, до поры до времени,, удовольствоваться либеральной программой. Напротив, они должны были стараться организовать пролетариат в «оппозиционную партию будущего» и «ни на минуту не переставать вырабатывать в умах рабочих возможно более ясное сознание враждебной противоположности интересов буржуазии и пролетариата». Словом, основатели нового коммунистического учения хотели, «чтобы общественные и политические условия, которые принесет с собою господство буржуазии, могли послужить немецким рабочим оружием против той же буржуазии, чтобы борьба против нее началась тотчас же после падения реакционных классов в Германии» (См. наш перевод «Манифеста Коммунистической партии», Женева. 1882, главу IV, стр. 39-40.).

Нужно ли говорить, что это учение далеко не сразу было понято и оценено по достоинству тогдашними коммунистами? Различие взглядов было слишком велико; оно касалось не только практических задач и приемов действий, но также самых коренных основ всего миросозерцания. Маркс и Энгельс мало смущались, однако, этим обстоятельством. Они знали, что будущее принадлежит их учению, и деятельно занимались его пропагандой. Личные беседы, переписка, собрания, литографированные циркуляры, мелкие журнальные статьи, брошюры и книги знакомили немецких коммунистов с общими основаниями учения и с отдельными его частностями. А так как старая, заговорщицкая «программа» была уже порядком дискредитирована, то новой теории предстоял, можно сказать, неожиданно скорый успех. Весною 1847 года лица, стоявшие во главе «Союза Справедливых», убедили Маркса и Энгельса вступить в организацию, чтобы перестроить ее на новых началах. План этот и был приведен в исполнение на двух конгрессах, состоявшихся летом и осенью того же года. На втором конгрессе присутствовал Маркс «и в длинных дебатах - конгресс продолжался десять дней - отстаивал новую теорию. Наконец, все разногласия и сомнения были устранены, новое учение единогласно принято», и его основателям поручено было написать знаменитый впоследствии «Манифест Коммунистической партии». «Место старого девиза Союза: «все люди братья» занял новый боевой клич: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», - выражавший международный характер борьбы. Семнадцать лет спустя этот новый клич обошел весь мир с Международным Товариществом Рабочих, и ныне пролетариат всех стран пишет его на своем знамени» (Engels, ibid., S. H).

После мартовских дней 1848 года члены Коммунистического Союза поспешили переехать в Германию, чтобы принять участие в тамошних революционных событиях. И хотя Союз, как организация, совершенно потонул в начавшемся теперь массовом движении, но пройденная коммунистами школа принесла свои плоды. «На Рейне, где (орган Маркса) «Rheinische Zeitung» служила пунктом объединения; в Нассау, в Рейнском Гессене, члены Союза повсюду стояли во главе крайнего демократического движения. То же было в Гамбурге... В Южной Германии влиянию их помешало господство мелкобуржуазных демократов. В Бреславле до лета 1848 г. действовал с большим успехом Вильгельм Вольф... В Берлине наборщик Стефан Борн, бывший в Париже и Брюсселе деятельным членом Союза, основал рабочее общество «Arbeiter-Verbundung», которое получило значительное распространение и существовало до 1850 г. **). Наконец, невозможно игнорировать индивидуальную деятельность всех тех рабочих, которых коснулась коммунистическая пропаганда тридцатых и сороковых годов. Такие рабочие были рассеяны по всей Германии, и они, конечно, не мало способствовали пробуждению классового сознания в умах немецких пролетариев.

Это то самое общество, о роли которого во время контрреволюции мы говорили в предыдущей главе. Нужно, впрочем, заметить, что Борн все-таки не сумел придать его стремлением вполне определенного характера в политическом и экономическом отношениях. В них часто и сильно сказывался дух мелкой буржуазии. Потому-то мы и сказали, что это рабочее общество было далеко не самым революционным из существовавших тогда в Германии.

Победа реакции снова заставила коммунистов искать убежища за границей и заводить там тайные общества для пропаганды на родине. Но теперь-то и оказалось, что новая точка зрения не была твердо усвоена даже многими из тех, которые признавали «Коммунистический Манифест» программой своей партии. Значительная часть членов заново организованного «Союза Коммунистов» стала обнаруживать стремление выступить на старый путь заговоров и вспышек. «Между тем как мы говорим рабочим вы должны пережить еще 5-10-20 лет гражданской войны и народных движений, и притом не только для того, чтобы изменить существующие отношения, но также и для того, чтобы перевоспитать самих себя, стать способными к господству, - сказал Маркс на заседании Лондонского Центрального Кружка Союза, 15-го сентября 1850 года, - меньшинство (сторонники немедленного захвата власти) говорит наоборот: мы должны теперь же добиться господства, или нам не остается ничего делать (Если уже не все коммунисты понимали взгляды Маркса, то тем менее можно было ожидать разумного отношения к ним со стороны радикальной демократии. Так, напр., известный революционер и республиканец Карл Гейнцен писал, что не экономия, а «насилие служит исходным пунктом исторического развития» Германии и что коммунисты, которые «понимают политику лишь в том случае, когда она попадает на фабрику или выходит из нее», закрывают глаза на безобразия немецкого абсолютизма, «Там, где нет буржуазии, революция ненужна и невозможна, - повествует Гейнцен, будто бы излагая взгляды коммунистов, - буржуазия должна сначала добиться господства и посредством его сфабриковать фабричный пролетариат, который начнет революционное движение, чтобы господствовать в свою очередь. В Германии нельзя ожидать революции; пролетариат, созданный, создаваемый и ежедневно умножаемый 34 кровопийцами и их пособниками, не может идти в расчет. Он не имеет ни права на революционное движение, ни повода к нему, потому что не носит фабричного штемпеля; он должен терпеливо голодать и умирать, пока Германия не станет Англией. Фабрика есть школа, пройти которую необходимо для того, чтобы делать революции и улучшать социальные отношения». Die Helden des deutschen Kommunismus, Dem Herrn Karl Marx gewidmet von K. Heinsen., Bern 1848.). При таком существенном разногласии совместная работа была невозможна. «Союз» распался на две фракции, которые, при тогдашних обстоятельствах, скоро должны были совсем сойти со сцены. Но дальнейшая судьба этих фракций была неодинакова: одну (фракцию заговорщиков) ждал «вечный покой», другую - блестящее возрождение в шестидесятых годах, когда во всех цивилизованных странах опять началось рабочее движение.

Глубокомыслие этого «красного» республиканца (Гейнцен требовал национализации земли и других «социальных реформ») пробуждает в нас приятное воспоминание. Оно напоминает возражения некоторых из наших революционных стародумов против программы русских социал-демократов.

Мы видим теперь, что у Лассаля были очень деятельные и очень разумные предшественники. Занесенное ими в умы рабочих «сознание враждебной противоположности интересов буржуазии и пролетариата» продолжало жить, несмотря на все строгости реакции и на всю софистику либеральной буржуазии. Когда Шулыде-Делич был в апогее своей славы, в рабочей среде «с различных сторон высказывались, как мы знаем, очень серьезные сомнения» в том, что предлагаемые им товарищества «могут помочь ничего не имеющей рабочей массе». А когда Лассаль издал свою брошюру «Об особенной связи современного исторического периода с идеей рабочего сословия», лейпцигские работники встретили ее с «величайшим сочувствием» и по их же настоянию написан был «Гласный ответ», после которого отступление было уже невозможно. Пропаганда коммунистов значительно облегчила дело Лассаля в практическом отношении.

Еще более оно было облегчено в смысле теоретическом. Главный труд Маркса «Капитал» лежал еще в рукописи, но такие произведения, как «Die Lage der arbeitenden Klasse in England» Энгельса (1845), «Нищета философии», «Речь о свободе торговли» (1847), «Наемный труд и капитал» (1849), «Der achtzehnte Brumaire des Louis Bonaparte» Маркса (1852), «Манифест Коммунистической партии» Маркса и Энгельса и, наконец, классическое сочинение Маркса «Zur Kritik der politischen Oekonomie» (1859) - заключали в себе, в сущности, все основные положения научного социализма.

Положения эти давали толковому социалистическому агитатору шестидесятых годов, в его борьбе с буржуазными противниками, такой удобный операционный базис, что, опираясь на него, он мог заранее считать себя непобедимым. Но, конечно, от размеров его собственных сил и дарований зависели число и важность тех поражений, которые он сам мог нанести неприятелю.

Посмотрим же, какими силами обладал наш агитатор.