Г. В. Плеханов. Фердинанд Лассаль. I

Чтобы выяснить историческое значение деятельности Лассаля, мы считаем не лишним, в немногих словах, напомнить читателю те общественно-политические движения, которыми ознаменовалась внутренняя история Германии в первой половине XIX века.

В начале этого века Германия является страною, очень отсталой в экономическом и политическом отношениях. Ее и без того ничтожное промышленное развитие стесняется множеством препятствий, унаследованных частью от средних веков, а частью от времен полицейски-заботливой деятельности «просвещенных деспотов» XVIII века.

Обмен до крайности затрудняется политическою раздробленностью страны и внутренними таможнями; крепостное право продолжает сковывать сельское население; крупное землевладение имеет совершенно феодальный характер; безобразное, многоголовое здание абсолютизма давит «великое немецкое отечество» и не оставляет места для политической самодеятельности граждан.

Впрочем, честный Михель и не претендовал на такую самодеятельность. Хотя и не легко жилось ему под капральскою палкою его бесчисленных больших, средних и малых правителей, но он слишком сильно проникнут был страхом божиим и духом филистерским, чтобы подумать мать об иных политических порядках. Вероятно, он долго еще не вы шел бы из своего забытая, если бы его не разбудили пушки Наполеона (Сочувственное отношение к французской революции скоро уступило, как известно, место благочестивому негодованию против «ужасов» террора.).

Французские победы показали всю гнилость общественного и политического устройства Германии. Неприятельское нашествие пробудило во всем образованном населении стремление к свободе и национальному объединению. В Берлине раздался мужественный голос Фихте, который в своих восторженных «Речах к немецкому народу» заявляет, что он обращается к немцам вообще, говорит о немцах вообще, «совершенно не признавая всех тех подразделений, которые с давних времен создались в единой нации, благодаря несчастным событиям».

Почти в то же время (в 1810 г.) Арндт взывал в одной из своих боевых песен:

Zu den Waffen! Zu den Waffen!

Als Männer hat uns Gott geschaffen,

Auf, Männer, auf! und schlaget drein!

Die Freiheit soll die Lösung sein!

(К оружию! К оружию! Бог создал нас мужами, восстаньте же, мужи, и сражайтесь! Свобода должна быть вашим лозунгом.)

Правительства волей-неволей принуждены были поддерживать это стремление, так как в нем заключался единственный залог победы. Мало того, чтобы поощрить мужество немцев, им обещали даже представительное правление.

Обещание это было, однако, забыто почти всеми немецкими правительствами тотчас же после падения Наполеона.

Поощрявшаяся прежде любовь к свободе стала преступлением, самый патриотизм сделался подозрительным в глазах немецких правителей, обязанных ему своим восстановлением. Глава реакции, Меттерних, человек, по мнению которого даже император Александр I был до 1815 г. «чистым якобинцем», решился «противопоставить миру, находящемуся в безумии, другой мир, исполненный мудрости, разума, справедливости и порядка», т. е., в переводе на прозаический язык, старый «мир» полицейско-деспотического режима. О немецком единстве не было и помину. Неудивительно, поэтому, что в более развитых слоях нации явилось неудовольствие и раздражение.

«Уже во время последней (наполеоновской) войны можно было слышать от Арндта, Петерса, Лудена, Яна жалобу на то, что опасность и борьба слишком скоро прошли для Германии, что мир слишком легко возвратит изгнанных духов тьмы, что только новая война может отвратить вредную порчу, вкрадывающуюся в отечественные дела», говорит Гервинус в своей «Истории девятнадцатого века». Но войны не было, а следовательно, и нельзя было надеяться на то, что новый мир принесет, наконец, Германии политическую свободу. Оставалось завоевать ее путем борьбы с реакцией. Но здесь подтвердилась та старая истина, что борьба за внутреннюю свободу предполагает в народе гораздо большую степень развития, чем борьба за внешнюю независимость. Против французского «тирана» поднимались все или почти все; против собственных, гораздо худших, деспотов способны были восстать в тогдашней Германии только немногие. Эти немногие принадлежали, главным образом, к «интеллигенции» страны, к учащим и учащимся. Уже в конце второго десятилетия между немецкими студентами появляются решительные революционеры, которые приобретают значительное влияние на молодежь. Братья Фоллены основывают в Гиссене свое общество «Безусловных» (der Unbedingten). В одной из песен, распевавшихся членами этого общества, говорится, что

Nur die Bürgergleichheit, der Volkswille ist Selbstherrscher von Gottesgnaden.

Другая песня заканчивается решительным воззванием:

Nieder mit Kronen, Thronen, Frohnen. Drohnen und Baronen! Sturm!

Борьба, начавшаяся, таким образом, между правительствами и революционною молодежью, по необходимости должна была протянуться очень долго. С одной стороны, революционеры были слишком правы в своих требованиях, чтобы отступиться от них при первых неудачах, а с другой стороны невозможно было скорое осуществление этих требований, так как они находили сочувствие лишь в очень незначительной части населения.. Дворянство боялось за свои привилегии, а «горожанин, издавна боязливо привязывавшийся к своему дому и ремеслу, не имел до той поры ни привычки, ни времени думать об общественных делах, не имел ни понятия, ни способности к тому, чтобы получить понятие о судьбах и обстоятельствах государственного быта, почти не имел понятия и о делах своей общины. Он с радостью готов был уклоняться от всякой гражданской обязанности, и за это рад был бы отказаться от всех гражданских прав; даже когда появлением сборщика податей напоминалась ему обязанность, ему едва вспоминалось право. Он предоставлял думать о государственных делах чиновнику, потому что ведь они вверены ему, хоть и ненавидел этого чиновника. Точно так же он... предоставил высшие почести и должности в государстве дворянину, хотя и сердился на его привилигированность» (Гервинус, «История XIX века», т. 11, стр. 370.).

Об эту неразвитость, об этот индифферентизм разбивались все усилия революционной молодежи, которая, по словам того же Гервинуса, «отчаянно мучилась нетерпеливым сомнением, когда же, наконец, начнет, и начнет ли когда-нибудь, таять эта старая ледяная кора». События показали, что для «таяния» необходимо было изменение внутреннего строения «коры». А оно не заставило себя ждать, и совершалось неуклонно, хотя медленно и незаметно. Политическая неразвитость среднего сословия обусловливалась его экономической отсталостью, преобладанием в Германии мелкого ремесленного производства. Но мелкое производство само заключает в себе условия, которые рано или поздно устраняют его, выдвигая на сцену крупную промышленность. К тому же здесь присоединилось влияние международных отношений, ускорявших внутреннее развитие Германии. Таким образом, между тем как правительства свирепствовали против молодежи и постановляли свои «Карлсбадские» и другие решения; между тем как революционеры ломали голову над вопросом о том, как же разбудить народ, - на историческую сцену Германии выступили новые действующие лица.

Рядом с совершенно забитым крестьянином и с политически-неразвитым горожанином старого закала появились крупный предприниматель и работник, буржуа и пролетарий.

Первым заявил о своем появлении, как и следовало ожидать, господин предприниматель. С начала тридцатых годов его присутствие дает себя чувствовать во всех сферах тогдашней общественной жизни. «Только тогда купец и основатель акционерных обществ, как Ганземан, мог сделаться руководителем общественного мнения, - говорит Ф. А. Ланге («Geschichte des Materialismus», Iserlohn 1882, 2 В., S. 430-437). - Промышленные товарищества и подобные им общества росли, как грибы... Граждане начинавших богатеть городов заводили политехнические училища, ремесленные и торговые школы, между тем как несомненные недостатки гимназий и университетов рассматривались в увеличительное стекло отрицательного отношения. Правительства... были, вообще говоря, охвачены тем же духом. Главнейшая их деятельность направлена была на создание средств обмена и сообщения; важнейшим социально-политическим делом всего десятилетия была организация Немецкого Таможенного Союза. Еще более важною по своим последствиям оказалась постройка железных дорог, над которою соперничали с половины десятилетия главнейшие торговые города. Как раз в то же время интерес к естественным наукам обнаружился, наконец, и в Германии, при чем самую выдающуюся роль играла химия, - наука, стоящая в теснейшей связи с практическими интересами».

Влияние новых общественных потребностей не менее заметно и в области так называемых нравственных и политических наук. В экономии появляется учение Фридриха Листа, в котором, как в зеркале, отражается тогдашнее положение немецкой промышленной буржуазии. В политике растет увлечение конституционализмом. Наконец, в следующем десятилетии немецкая философия разрывает с тем духом компромисса, который, по замечанию Ибервега, характеризует собою всю ее историю; ее передовые представители становятся во главе оппозиционного и даже революционного движения. Буржуа начинает сознавать свое значение и готовится вмешаться в борьбу революционной молодежи с правительством.

В начале сороковых годов напоминает о своем существовании и пролетарий. В различных местностях Немецкого Союза происходят рабочие волнения, которые усмиряются розгами и штыками. Причиной этих волнений было, конечно, бедственное экономическое положение рабочих, и, в этом смысле, можно сказать, что они являлись грозным предостережением и для самой буржуазии. Но, во-первых, принятыми против них жестокими мерами правительства сами поторопились обратить на себя ненависть рабочего класса. В своем знаменитом стихотворении «Ткачи», написанном по поводу силезских волнений, Гейне не даром заставляет рабочих посылать проклятие «королю всех счастливых». Кроме того, созданный развитием новой формы промышленности, пролетарий по необходимости становится во враждебное отношение ко всем остаткам старых общественных отношений, а, следовательно, и к полицейски-деспотическому государству (Положение рабочего и ремесленного подмастерья в тогдашней Германии было едва ли лучше положения работника в современной нам России. К жалкому экономическому положению прибавлялась полная беззащитность от полицейского произвола. В Австрии чиновники обращались с работниками, «как со скотом. Кто хоть раз побывал утром в венской полицейской дирекции, помнит, как целые сотни подмастерьев стояли по целым часам в узком коридоре, дожидаясь окончания пересмотра их «путевых книг» между тем как полицейский, с саблей или с палкой в руке, присматривал за ними подобно надсмотрщику за рабами. Полиция и юстиция будто сговорились довести этих бедняков до отчаяния». Ernst Violand, «Sociale Geschichte der Revolution in Oesterreich», Leipzig 1850, цитировано у Bernhard’s, Becker’s, «Die Reaktion in Deutschland gegen die Revolution von 1848», Braunschweig 1873, S. 68.).

Разбуженный шумом нового движения, стесненный в своем материальном положении развитием крупной промышленности, мелкий горожанин (Kleinbürger) также почувствовал недовольство существующим политическим порядком и заговорил о конституции.

Наконец, заволновался и крестьянин, который во многих местностях Германии был, как мы уже сказали, почти в полной крепостной зависимости.

Под соединенными усилиями всех этих недовольных элементов пало в 1848 году насквозь прогнившее здание немецкого абсолютизма.

Уже в период, предшествующий революционному взрыву 1848 года, эти враждебные абсолютизму элементы делились (поскольку они доросли до мысли о политической борьбе) на различные политические партии. Либеральная партия, с ее осторожным, «законным» способом действий, защищала интересы крупной и огромной части мелкой буржуазии. Эта партия не организовала тайных обществ, не делала заговоров и не сражалась на баррикадах. Она предоставляла это революционной молодежи и рабочим. Однако, тотчас же после падения абсолютизма власть фактически попала в ее руки, так как ее сторонники составили большинство в законодательных и городских собраниях. Ей выпала, таким образом, руководящая роль в борьбе с реакцией, и от ее тактики, от ее энергии и предусмотрительности зависели ход и исход этой борьбы. К сожалению, такая роль оказалась ей не по силам. Чтобы добить реакцию, нужно было вооружить народ и поддерживать его революционное настроение, а буржуазия более всего боялась именно революционного настроения народа. Вооруженный пролетарий был для нее гораздо страшнее прусского или австрийского солдата. Когда 6-го апреля берлинские работники мирно собрались для обсуждения своих нужд и требований, буржуазная гражданская стража поспешила окружить место собрания и занять ближайшие улицы. В другой раз редактор «Zeitungshalle», Dr. Юлиус, напечатал прокламацию, в которой некоторые увидели подстрекательство рабочих против буржуазии. Такая дерзость вызвала всеобщее негодование. Студенты окружили редакцию, чтобы воспрепятствовать распространению листка, многие горожане и все биржевые деятели сговорились никогда более не брать его руки, а министр юстиции Борнеманн приказал начать против преступного редактора судебное преследование» (Bernhard Becker, «Die Reaktion in Deutschland», S. 53.). Ни в Берлине, ни в Вене, в этих важнейших центрах, где решалась судьба революции, работники не имели другого оружия, кроме камней и своих рабочих инструментов. Венские демократические комитеты мало смущались этим обстоятельством, продолжая водить невооруженных рабочих на манифестации и даже на баррикады. 14-го июня 1848 года берлинские рабочие сделали было попытку овладеть цейхгаузом, чтобы запастись оружием, но они были отбиты соединенными усилиями регулярных войск и буржуазной гражданской стражи (Эта последняя проявила истинно-геройский дух. «Нами овладело такое рвение, - говорит известный Рудольф Гнейст, служивший тогда в этой страже, - что три стражника - сразу кинулись со штыками на семнадцатилетнего мальчика, который вздумал было рассуждать» (!) «Berliner Zustande», Цитировано у Беккера, стр. 103-104.). Мало того, те же самые венские демократы боялись наплыва в столицу рабочих из других городов. Заведывавший общественными работами в Вене, единомышленный им «Рабочий Комитет» объявил, что городская община обязана доставлять работу только своим беднякам, и потребовал удаления всех иногородних рабочих. Само собою понятно, что реакция могла лишь рукоплескать мероприятиям, ослаблявшим революционную силу города.

Тоскливое настроение немецкой буржуазии прекрасно отражается в следующих строках «Augsburger Allgem. Zeitung»: «Общественный кредит исчез, - писала она в марте 1848 года, - торговля пошатнулась до основания, дела находятся в застое во всех отраслях промышленности, заработки и доходы уменьшаются все более и более, имущие сокращают свои расходы; ремесленники и великий класс тех, которые живут заработной платой, видят себя в опасности лишиться этого источника существования, а что всего хуже - отвыкают от труда, от спасительного довольства своею участью, и служат движению удобными орудиями, которые скоро готовы будут переменить общественные роли. Благоразумный бюргер знает грозящую ему опасность»... (Becker, 48.)

«... Борьба идет не столько между республикой и монархией, сколько между капиталом и бедностью, между имуществом и рабочей силой, между повелевающим и служащим классами общества», - писала в апреле та же газета. - Майские и июньские события в Париже еще более усилили опасения немецкой буржуазии. Повсюду стали распространяться тревожные слухи о рабочих волнениях. Достаточно было самой вздорной выдумки, чтобы вызвать панику между зажиточными классами той или другой местности» (Характерен следующий факт. Два берлинских работника поссорились с булочником за то, что он продавал слишком маленькие хлебы. Это событие тотчас же нашло отголосок в Собрании Городских Представителей (Stadtverordneten-Versammlung), и один из его членов обратился к своим товарищам с предложением подумать о том, «как защитить булочников».). При таком настроении «благоразумного бюргера», никакие воззвания не могли подвинуть его на решительные шаги в борьбе с реакцией. Он «протестовал», ссылался на свое доброе право и оказывал «пассивное сопротивление» там, где нужно было аргументировать штыками и убеждать пушками.

Радикальная демократия умела стать с оружием в руках на защиту своих требований, но ее двусмысленное положение «между капиталом и бедностью, между имуществом и рабочей силой» помешало ей отождествить свое дело с делом рабочего класса и выработать себе, с самого начала движения, определенную, последовательную и решительную программу действий. Мы уже видели, что она не всегда заботилась даже о вооружении народа.

С своей стороны, рабочие нисколько не были расположены хладнокровно смотреть на успехи побежденной ими в марте реакции. Не раз предлагали они буржуазным законникам оказать вооруженную поддержку их требованиям; но те предпочитали «пассивное сопротивление», а рабочие были еще слишком малочисленны, слишком плохо организованы, чтобы отстоять своими собственными усилиями дело политической свободы. Во всяком случае, они до конца остались лучшими защитниками этого, оставленного буржуазией, дела. «Когда, в конце 1848 года, монархия направила решительные удары против прусского Национального Собрания, - говорит Георг Адлер, - берлинские члены союза «Arbeiter-Verbruderung» (Далеко не самого революционного из германских рабочих союзов.) заявили этому Собранию, что они готовы защищать его и предоставляют свои силы в его распоряжение. Центральный же Комитет Союза требовал в своем воззвании к местным и окружным комитетам немедленного вооружения рабочих для защиты Собрания. («Настало время, когда каждый город, каждая деревня в Германии должны превратиться в крепость против тирании. Докажем, что мы достойны свободы!» - говорилось в воззвании.) ...В Саксонии, в Бадене, в Рейнском Пфальце члены «Verbruderung» принимали деятельное участие в восстании (1849 года). И хотя в других странах восстание «не имело места, но названный Союз употребил все средства, чтобы его вызвать. Во время восстания в юго-западной Германии, так называемой Reichsverfassungs-Kampagne, Центральный Комитет Вюртембергских ветвей Союза издал воззвание, в котором он объявлял обязанностью всякого немца, и в особенности рабочего, принять участие в борьбе...

Запрос подал повод к длинным дебатам, пока, наконец, один из членов не заметил, что имущие классы поступают слишком глупо, поднимая тревогу при каждом пустяке. Adler, «Geschichte der ersten sozialpolitischen Arbeiterbewegung in Deutschland», S. 159.

Словом, во все время контрреволюции весь Союз, без малейшего колебания, шел рядом с революционной демократией и составлял ее надежнейшую опору. И нужно заметить, что ни разу, ни в одном из разветвлений Союза не поднялось ни одного протеста против этой тактики, ни одного сомнения в ее правильности» (Georg Adler, «Geschichte der ersten sozialpolitischen Arbeiterbewegung in Deutschland», Breslau 1885, S. 199-200.).

Торжествующая реакция поспешила уничтожить всякий след рабочего движения в Германии. Помимо частных мероприятий отдельных правительств против свободы слова, печати, собраний и в особенности рабочих союзов, Пруссия и Австрия предложили Союзному Собранию обсуждение вопроса о том, «каким образом уничтожить вредное влияние ассоциации на ремесленное сословие». Не трудно догадаться, что ответили «Высочайшие и Высокие Союзные Правительства». Постановлением от 15-го июля 1854 г. они обязались «в интересах общественной безопасности распустить, в течение двух месяцев, все еще существующие в их странах рабочие союзы и товарищества, преследующие политические, социалистические или коммунистические цели и впредь воспретить образование таких союзов под страхом наказания». Со свойственным им здравым практическим смыслом, представители реакции поняли,. что господство их будет прочно до тех пор, пока рабочий класс не станет против них в угрожающее положение.

Торжество реакции продолжалось целых десять лет. Но и теперь, как в эпоху Священного Союза, оно не могло остановить промышленного движения страны. Капитализм делал в Германии огромные успехи «Глубоко потрясенная в своих основаниях Австрия стремилась возродиться на основе промышленного прогресса... Быстрой чередой следовали одни за другими договоры, спекуляции и финансовые постановления... В Богемии возникали каменноугольные копи, заводы для обработки руды, железные дороги. В южной Германии быстро росла хлопчатобумажная промышленность. В Саксонии в небывалом до сих пор масштабе развивались почти все отрасли металлической промышленности и обработки волокнистых веществ. В Пруссии с лихорадочным жаром взялись за горное и горнозаводское дело, - железо и уголь стали злобой дня. В Силезии, а еще более на южном Рейне и в Вестфалии старались сравняться с Англией. Не более как в десятилетний период времени добывание угля удвоилось в Саксонском королевстве и утроилось на Рейне и в Вестфалии... Стоимость добытого железа удвоилась в Силезии и упятерилась в западной части Прусской монархии. Общая стоимость продуктов горного дела и горнозаводской промышленности более чем утроилась. Железные дороги были приспособлены к массовой перевозке продуктов и были завалены работой. Развивалось также корабельное дело, а вывоз принял даже отчасти характер спекуляции. После падения парламента немецкому объединению старались содействовать единством мер и весов. Довольно характерно, что вексельное право было единственным остатком великого национального движения».

Это промышленное процветание необходимо предполагало увеличение численности рабочего класса. Развитие крупной промышленности разоряло мелкую буржуазию и также толкало ее в ряды пролетариата. Силы его росли вопреки всевозможным союзным постановлениям. В то же время чувствовала себя сильнее и буржуазия, и рано или поздно она должна была сделать новую попытку взять политическую власть в свои руки. Но без поддержки со стороны рабочего класса такая попытка была заранее обречена на неудачу, а между тем, в памяти буржуазии еще живы были страшные воспоминания 1848 года. Вовлекая рабочий класс в политическую борьбу, «благоразумный бюргер» рисковал опять подвергаться «грозившей» ему тогда «опасности». Как разрешить это противоречие?

В доброе старое время оно разрешалось очень просто, или, лучше сказать, вовсе не существовало. Когда во время июльской революции парижские работники овладели Лувром, Лафайет предложил выдать беднейшим из них по пяти франков. Гордые оборванцы отказались, буржуазия спрятала свои деньги в карман и целых восемнадцать лет держала «самодержавный народ» вдали от всякого участия в политических делах. Трудно придумать что-нибудь лучше такой развязки, но можно ли было думать о ней после «сумасшедшего» 1848 года? Нужно было искать другого выхода.

Как раз в период после 1848 года пышно развилась экономическая литература, имевшая целью доказать, что чем более богатеет капиталист, тем жирнее становится рабочий. Конечно, в своей аргументации г.г. экономисты охотнее апеллировали к умозрению, нежели к опыту, но произведения их во всяком случае были настоящим даром небес для немецкой буржуазии. Экономическая гармония ведет за собою политическую солидарность. Если капиталист богатеет в интересах всего народа, то народ, ради своих собственных интересов, должен поддерживать капиталиста. А чтобы поддерживать его, рабочим вовсе се надо того всеобщего избирательного права, которым временно пользовались они в 1848 году, и о котором до тех пор еще не забыли некоторые «идеологи». Буржуазия охотно избавит рабочих от всех политических забот. Она пойдет в парламенты, займет важнейшие общественные должности. С ее богатством ей не страшен ценз, не опасны ограничения избирательных прав бедняков. От рабочих же требуется только одно: готовность ринуться на врагов буржуазии по первому ее знаку. Но и это крайность, до которой сами враги ее не захотят доводить дела. Для них достаточно одной угрозы. Но, чтобы угроза была действительна, нужно, опять-таки, полное доверие рабочих к их «естественным руководителям».

Учение о гармонии интересов труда и капитала естественно дополняется учением о государственном невмешательстве. Если величайший экономический вопрос нашего времени разрешается сам собою, путем свободного действия законов производства и распределения, то со стороны государства было бы нелепой претензией вмешиваться в другие, менее важные и менее запутанные общественные отношения. Правда, если бы речь зашла о государственном невмешательстве в международные экономические отношения, т. е. о свободе внешней торговли, то иностранная конкуренция скоро заставила бы немецкую буржуазию припомнить теорию Фридриха Листа. Но в описываемую эпоху предметом самых горячих споров был вопрос о свободе внутренних отношений, на которую никак не хотела согласиться реакционная партия. Буржуазии нужно было во что бы то ни стало добиться окончательной отмены цехов, свободы труда и передвижения, а в этом случае принцип «laissez faire, laissez passer» был ей как нельзя более на руку. За проповедь этого принципа взялась фаланга ученых вроде Макса Вирта, Пр. Смита, Фаухера, Михаэлиса и Оппенгейма. Их поддерживали целые полчища полуученой, недоучившейся и совсем ничему не учившейся братии: газетчиков, публицистов, политических деятелей, промышленников и т. д. и т. д. Сторонники Листа и так называемой исторической школы на некоторое время совершенно сошли со сцены. Вся нереакционная пресса была в руках манчестерцев.

Известно, однако, что соловья баснями не кормят. Как ни красноречива была проповедь экономической гармонии, но работники, со свойственным им «грубым материализмом», могли потребовать чего-нибудь более питательного. На этот случай припасено было учение о самопомощи, главным распространителем которого был Шульце из Демича, или, как его называли для краткости, Шульце-Делич.

Герман Шульце родился в 1808 году и, следовательно, в описываемую эпоху был уже очень пожилым человеком. Общественно-экономические отношения обратили на себя его внимание еще во время революционных бурь 1848 года. Уже в следующем, 1849-м, году он основал первое рабочее товарищество в своем родном городе Деличе. Это была касса для больных со 136 членами. В 1850 году там же устроено первое ссудное товарищество. Затем последовали так называемые сырьевые товарищества (Rohstoffvereine) в Деличе и Эйленбурге. До 1850 года планы его были известны только небольшому кружку, но с этого времени начинается его писательская деятельность. Распространение учений Шульце-Делича было еще более облегчено тем, что он приобрел орган: «Die Innung der Zukunft», начавший выходить в 1854 году в виде приложения к немецкой ремесленной газете («Deutsche Gewerbezeitung»), а с 1861 года превратившийся в самостоятельный ежемесячный журнал (См. «Промышленные Товарищества во Франции и Германии» Андрея Исаева, Москва 1870 г., стр. 168≈170.). Осенью 1858 года Шульце отправился для пропаганды своих воззрений на международный благотворительный конгресс во Франкфурте-на-Майне. Само собою разумеется, что планы его очень заинтересовали буржуазных благотворителей. Но только в следующем, году был заключен полный союз между ним и учеными представителями буржуазии на Готском (Gotha) конгрессе немецких экономистов, С этого времени начинается огромная известность Шульце-Делича. «Экономисты и литераторы превозносили его дома и за границей как великого победителя чудовищ и спасителя рабочих» (Rudolph Meyer, Emancipationskampf des vierten Standes, I т.. I отд.,. стр. 179.).

Число ассоциаций росло очень быстро, и уже в 1859 году основан был «Союз немецких товариществ», во главе которого стал, разумеется, Шульце. В 1861 г. тот же Шульце был выбран в прусский Ландтаг депутатом из Берлина, при чем всегда оставался деятельным и верным членом прогрессистской партии, а иногда, в пылу ораторского увлечения, называл себя даже демократом (Прогрессистская партия образовалась в 1861 году в Пруссии из соединения старой либеральной партии с демократами, сделавшимися теперь гораздо сговорчивее и отказавшимися далее от требования всеобщего избирательного права. По пословице, «кто старое помянет, тому глаз вон», демократы отказались также от прежнего названия своей партии, которое все-таки обязывало к чему-нибудь, и приняли бессодержательную кличку - прогрессисты).

Таким образом, «благие начинания» Шульце-Делича увенчались полным успехом. Влияние его - а с ним всей буржуазии - на рабочий класс было, невидимому, уже прочно обосновано, и в будущем должно было упрочиваться все более и более. Буржуазная пресса с гордостью называла его «королем в социальной области».

Были, правда, особенно между крупными немецкими капиталистами, и такие люди, которые вообще не любили никаких экскурсий в «социальную область». Эти стародумы держались того мнения, что подобные экскурсии всегда могут завлечь рабочих дальше желательной цели, и что вообще им лучше было бы довольствоваться одной «гармонией». Но скоро события вполне оправдали тактику Шульце, и сами порицатели его должны были сознаться, что она вполне согласна с «духом времени». Впрочем, об этом ниже, теперь же посмотрим, что представляли собою основанные нашим «королем» товарищества.

Он сам подразделял их на следующие виды:

1) Союзы самообразования.

2) Ссудные и кредитные товарищества, народные банки и тому подобные организации, «удовлетворяющие нужды своих членов в деньгах и кредите».

3) Сырьевые товарищества, «в которые вступают ремесленники и работники данной отрасли для совместного приобретения оптом сырых материалов, а также машин и вообще дорогих рабочих снарядов».

4) Потребительные товарищества, «которые служат для оптовой закупки различных предметов потребления».

5) «Кассы для больных и санитарные союзы, в которых с меньшими затратами можно пользоваться медикаментами и медицинской помощью» (Schultze-Delitsch, Capitel zu einem deutschen Arbeiter-Katechismus, Leipzig 1863, S.S. 126-127.).

К сырьевым товариществам Шульце относил также союзы совершенно иного характера. Одни из этих союзов (Magazinenvereine) устраивались для совместной продажи продуктов труда их членов; другие представляли собой производительные товарищества в собственном смысле, в которых «производство и сбыт продуктов велись на счет и риск всей организации».

Просим читателя не забывать, что все эти товарищества основаны были на принципе самопомощи. В этом - их отличительный характер и тайна того сочувствия, с которым их приветствовала буржуазная пресса. Рабочие ничего не должны требовать от государства, его помощь была бы для них унизительна. У них есть другое средство для улучшения своего положения - именно сбережения. Этим верным путем они, мало-по-малу, скопят средства, необходимые для заведения самостоятельных предприятий и для конкуренции с крупными капиталистами.

Фабричный рабочий, пролетарий, вовлеченный в процесс крупного производства, мог бы ответить на это, что все его сбережения исчезают во время кризисов и безработицы. Он мог бы прибавить также, что современные крупные промышленные предприятия требуют затраты огромных средств, которых не соберешь никакими «сбережениями» из заработной платы. Но Шульце мало интересовался участью пролетариата. За ним шли, главным образом, ремесленники, мелкие самостоятельные производители, смотревшие на его кредитные и сырьевые товарищества, как на некоторую поддержку в их тяжелой борьбе с крупным капиталом. Разумеется, эти товарищества не могли предотвратить развития крупной, а следовательно, и гибели мелкой промышленности. Но все-таки они обещали временное облегчение, и ремесленники хватались за них, как утопающий хватается за соломинку. В ремесленниках была вся сила армии «самопомощи». Не даром орган Шульце-Делича носил характерное название «Die Innung der Zukunft».

Что касается до обществ самообразования, то они должны были служить главным средством для распространения между рабочими экономических и политических теорий прогрессистов. Консервативный Мейер прекрасно определяет их значение. «В этих союзах, - говорит он, - цвет рабочего класса должен был получать такую дрессировку, чтобы буржуазия могла вербовать в его среде преданнейших унтер-офицеров и с их помощью усиливать свое влияние на массу». Не трудно догадаться, что рабочие не выносили оттуда ничего, кроме ничтожных доз самых отрывочных сведений. Им преподносили там «сегодня чтения об Уланде, завтра об японском Микадо, затем о спектральном анализе и т. д.» (Meyer, ibid., S.S. 180-184),

Систематически излагалось лишь учение об экономической гармонии. За это дело взялся все тот же великий Шульце. «Капитал есть необходимое условие и верный помощник человека в производстве, - поучает он рабочих в своем «Катехизисе». - Трудно понять поэтому, каким образом он мог бы быть силою враждебной рабочему классу, благосостояния которого нельзя отделить от процветания труда вообще. А между тем, некоторые (читай социалисты) стараются уверить в этом рабочих... Рост капитала обусловливает больший спрос на труд и лучшую заработную плату. И она действительно возрастает, если только работники не размножаются в еще большей прогрессии». В четвертой главе своего «Катехизиса» Шульце разбирает «различные системы, имеющие то общее свойство, что они хотят облегчить положение рабочего класса посредством помощи извне, помимо его собственной силы». Само собой понятно, что он решительно восстает против этих, совершенно искаженных им, систем. «Что я не разделяю этих взглядов, вы знаете уже из прежних чтений («Катехизис» представляет собою ряд чтений.), так как я с самого начала исходил из того положения, что человек получил от природы не только нужды, но также и силы, правильное употребление которых ведет к удовлетворению нужд» (Capital, S.S. 76-77.).

Мы не будем разбирать удивительной аргументации Шульце-Делича: об этом позаботился Лассаль. Посмотрим лучше, чему учил он рабочих в политике.

Когда некоторые лейпцигские работники пожелали сделаться членами либерального «Национального Союза» (National-Verein), Шульце-Делич посоветовал им сберечь для домашних расходов те деньги, которые им пришлось бы затратить на членские взносы (National-Verein был основан 14 августа 1859 г. в Эйзенахе. Он стремился к объединению либеральных партий и фракций всех немецких стран для совместной агитации в пользу образования Германского Союзного государства под главенством Пруссии. Неудивительно, что прусские прогрессисты относились к этому Союзу с величайшим сочувствием.). В то же время National-Verein провозгласил всех рабочих своими почетными членами. Это кажущееся бескорыстие вело за собой для рабочих нравственную обязанность поддерживать «Союз», лишая их вместе с тем всякого решающего голоса в его делах. Буржуазия не довольствовалась тем, что рабочие шли за нею, отказываясь от независимой политической роли. Ей нужно было лишить их всякой возможности получить какое-нибудь самостоятельное политическое значение.

Сподвижники Шульце, М. Вирт и Фаухер, прямо заявили в Лейпциге, что всеобщего избирательного права вовсе не нужно, потому что и трехклассный избирательный закон мог дать такую либеральную палату, как тогдашняя прусская.

Некоторое время эта тактика прекрасно удавалась. Уже несколько раз цитированный нами Мейер с негодованием консерватора жалуется, что либеральная буржуазия разыгрывала из себя единственную защитницу народных интересов и совершенно господствовала в городах. «Она терроризировала собрания других партий. Она расстраивала собрания консерваторов».

Но в среде немецких рабочих уже до 1848 года были люди, понимавшие интересы своего класса. Тем труднее было удовлетворить пролетариат либеральной болтовней теперь, когда рост крупной промышленности дал новый толчок его развитию. Осенью 1862 года Лейпцигский Рабочий Союз решил созвать конгресс для лучшего уяснения экономических и политических задач рабочего движения. Выбранный для созвания конгресса Центральный комитет вступил в сношения со многими рабочими обществами и с некоторыми отдельными лицами, почему-нибудь обратившими на себя его внимание. В числе этих лиц был и Фердинанд Лассаль.

В феврале 1863 года Отто Даммер написал ему, от имени названного комитета, следующее письмо:

«Милостивый Государь!

«Ваша брошюра «Об особенной связи современного исторического периода с идеей рабочего сословия» встречена была здешними рабочими с величайшим сочувствием, и Центральный Комиет высказался в Вашем смысле в «Рабочей Газете» (Орган, издававшийся либеральным National-Verein’ом,). В то же время, с различных сторон высказываются очень серьезные сомнения в том, что рекомендуемые Шульце-Деличем товарищества могут оказать действительную помощь ничего не имеющей рабочей массе и надлежащим образом изменить ее положение в государстве. В № 6 «Рабочей Газеты» Центральный Комитет высказал свой взгляд на этот предмет. Он убежден, что при современных условиях названные товарищества не могут служить для этого действительным средством. Но так как идеи Шульце-Делича повсюду проповедуются, как руководящие идеи рабочего сословия, и так как, помимо указанных Шульце-Деличем, могут быть еще другие пути для достижения нашей цели: улучшения положения рабочих в политическом, материальном и умственном отношениях, то Центральный Комитет, в своем заседании 10 февраля тек. года, единогласно постановил:

«Просить Вас высказать в той или другой форме Ваш взгляд на рабочее движение, на средства, которыми оно должно пользоваться, а в особенности на значение товарищества для беднейшего класса народа. Мы придаем большую цену взглядам, высказанным Вами в вышеназванной брошюре, и сумеем оценить Ваши дальнейшие сообщения. В заключение мы просим Вас по возможности скорее исполнить наше желание, так как нам очень хотелось бы придать более быстрый ход рабочему движению. Примите и пр.

За Центральный Комитет для созвания Всеобщего Немецкого Рабочего Конгресса Отто Даммер» (Bernhard Becker, Geschichte der Arbeiter-Agitation Ferdinand Lassalle’s. Braunschweig 1874, S.S. 17-18.).

Лассаль не замедлил отозваться на это приглашение. Уже в первых числах марта того же года появился его «Гласный ответ Центральному Комитету», а затем началась знаменитая агитационная кампания 1863-1864 годов, составившая эпоху в истории немецкого рабочего движения.

Но кто же был Лассаль? Имел ли он других предшественников, кроме Шульце-Делича? И что писал он в брошюре, обратившей на него внимание лейпцигских рабочих?

В следующих главах мы постараемся ответить на эти вопросы.