418

VII

Увы! Ничто не ново под луною! Все евангелие от Мережков­ского, Минского и им подобных оказывается — по крайней мере, в своем отрицательном отношении к воображаемому ме­щанству западноевропейского пролетариата — лишь новой ко­пией весьма уже подержанного оригинала. Но это еще только полбеды. Беда-то в том, что оригинал, который воспроизводят наши доморощенные обличители пролетарского мещанства, сам насквозь пропитан буржуазным духом. Это какая-то на­смешка судьбы, — и надо признаться, очень горькая, злая насмешка! Упрекая в мещанстве «голодных пролетариев», тяжелой

419

борьбой отстаивающих свое право на человеческое существо­вание, французские парнасцы и декаденты сами не только не пренебрегали житейскими благами, но, напротив, негодовали на современное буржуазное общество, между прочим, за то, что оно не обеспечивает достаточного количества этих благ им, гг. парнасцам и декадентам, тонким служителям красоты и истины. Смотря на классовое движение пролетариата, как на по­рождение низкого чувства зависти, они ровно ничего не имели против разделения общества на классы. В одном из своих писем к Ренану Флобер говорит: «Благодарю вас за то, что вы восстали против демократического равенства, которое кажется мне эле­ментом смерти в мире» ¹. Неудивительно поэтому, что при всей своей ненависти к мещанству, «парнасцы и декаденты» держали сторону буржуазного общества в его борьбе с новаторскими стремлениями пролетариев. Нимало не удивительно также и то, что, прежде чем запереться в своей «башне из слоновой кости», все они старались как можно лучше устроить свое материальное положение в буржуазном обществе. Герой известного романа Гюисманса «A rebours» ², в своей вражде к мещанству дошедший до потребности устроить всю свою жизнь противоположно тому, как она устраивается в буржуазном обществе (отсюда и название романа — «Наоборот», навыворот), начинает, однако, с того, что приводит в порядок свои денежные делишки, обеспе­чивая себе ренту, помнится — в 50 тысяч франков. Он ненавидит мещанство всем своим сердцем и всем своим помышлением, но ему и в голову не приходит, что только благодаря мещанскому (капиталистическому) способу производства он может, не уда­ряя пальцем о палец, получать большой доход и предаваться своим антимещанским чудачествам. Он хочет причины и ненави­дит следствия, неизбежно порождаемые этой причиной. Он хочет буржуазного экономического порядка и презирает чувства и настроения, им создаваемые. Он враг мещанства; но это не мешает ему оставаться мещанином до мозга костей, потому что в своем восстании против мещанства он никогда не посягает на основу мещанского экономического порядка.

Г-н Мережковский говорит о трагедии, пережитой Герценом под влиянием впечатлений, полученных им от «мещанской» Европы. Я не буду распространяться здесь об этой трагедии. Скажу только, что г. Мережковский понял ее еще хуже, нежели покойный Н. Страхов, писавший о ней в своей книге «Борьба с Западом в нашей литературе» ³*. Но мне хочется обратить внимание читателя на то трагическое раздвоение, которое не-

* Мой взгляд на эту трагедию изложен в моей статье «Герцен эмигрант», напечатанной в 13 выпуске «История русской литературы в XIX в.», издаваемой товариществом «Мир» под редакцией Д. Н. Овсянико-Кули­ковского ⁴.

420

избежно должно возникать в душе человека, искренно прези­рающего «мещанство» и в то же время решительно неспособ­ного покинуть мещанскую точку зрения на основу общественных отношений. Такой человек поневоле будет пессимистом в своих общественных взглядах: ведь ему абсолютно нечего ждать от общественного развития.

Но пессимистом быть тяжело. Не всякому дано вынести пес­симизм. И вот ненавистник «мещанства» отвращает свой взор от земли, насквозь и навсегда пропитанной «мещанством», и вперяет его... в небо. Происходит то «опустошение человека и природы», о котором у меня уже была речь выше. Потусто­ронний фантом представляется в виде бесконечного резервуара всяческого антимещанства, и таким образом прокладывается са­мый прямой путь в область мистицизма. Недаром искренний и честный Гюисманс, так глубоко переживавший свои произведе­ния, кончил свою жизнь убежденным мистиком, почти монахом. Приняв все это во внимание, мы без труда определим социо­логический эквивалент религиозных исканий, с такой силой даю­щих себя чувствовать у нас в среде, более или менее — и скорее более, чем менее, — прикосновенной к декадентству *.

* Г-н Мережковский хорошо понимает связь своих религиозных исканий с декадентской «культурой». (См. сборник «Der Zar und die Revolution», S. 151 и след.) В качестве одного из представителей российского декадентства г. Мережковский страшно преувеличивает его общественное значение. Он говорит: «Die russischen Dekadenten eigentlich die ersten russischen Europäer; sie haben die höchsten Gipfel der Weltkultur erreicht, von denen sie neue Horizonte der noch unbekannten Zukunft überblicken lassen» [«Русские декаденты в сущности являются первыми русскими европейцами; они достигли вершин мировой культуры, с которых открываются новые горизонты еще неведомого будущего»] и т. д. Это забавно в полном смысле слова, но это вполне понятно, принимая в соображение то обстоятельство, что г. Мережковский со всем своим новым евангелием есть плоть от плоти и кость от костей российского дека­дентства.

 

736

К стр. 419

¹ Из письма Флобера к Ренану от 19 — 26 мая 1876 г. (G. Flaubert, Correspondance, 7-е serie, Paris 1923, p. 298) (Г. Флобер, Переписка, 7-я се­рия, Париж 1923, стр. 298).

² См. Ж. К. Гюисманс, Наоборот, М. 1906. В одной из заметок, озаглав­ленной «О форме», Плеханов пишет: «А rebours» — декадентство, крайний индивидуализм. Надоедает и это. Конец Гюисманса: крайний мистицизм. Это почти типично, не все кончают мистицизмом, но все увлекаются «не­понятным», «иррациональным», и этим объясняются все шалости» («Лите­ратурное наследие Г. В. Плеханова», сб. III, Соцэкгиз, 1936, стр. 206 — 207).

³ См. Г. В. Плеханов, Соч., т. XXIII, стр. 414 — 445.

⁴ См. очерк «Герцен» в кн.: Н. Страхов, Борьба с западом в нашей литературе, кн. I, Киев 1897, стр. 1 — 137.