411

V

«В судьбе Герцена, этого величайшего русского интеллиген­та, — говорит г. Мережковский, — предсказан вопрос, от ко­торого зависит судьба всей русской интеллигенции; поймет ли она, что лишь в грядущем христианстве заключена сила, спо­собная победить мещанство и хамство грядущее? Если поймет, то будет первым исповедником и мучеником нового мира; а если нет, то, подобно Герцену, — только последним бойцом старого мира, умирающим гладиатором» ***.

На первый взгляд эти слова кажутся непонятными: при чем тут Герцен? Но дело объясняется вот как.

«Последний предел всей современной европейской культуры — позитивизм, или, по терминологии Герцена, «научный реализм»,

*** Там же, стр. 20.

412

как метод не только частного научного, но и общего философ­ского и даже религиозного мышления. Родившись в науке и фило­софии, позитивизм вырос из научного и философского сознания в бессознательную религию, которая стремится упразднить и заменить собою все бывшие религии. Позитивизм в этом широком смысле есть утверждение мира, открытого чувственному опыту, как единственно реального, и отрицание мира сверхчувственного; отрицание конца и начала мира в боге и утверждение бесконеч­ного и безначального продолжения мира в явлениях бесконечной и безначальной, непроницаемой для человека среды явлений, середины, посредственности, той абсолютной, совершенно плот­ной, как китайская стена, сплоченной посредственности, conglomerated mediocrity, того абсолютного мещанства, о котором говорят Милль и Герцен, сами не разумея последней метафизи­ческой глубины того, что говорят» *.

Теперь ясно. Герцен глубоко возмущается «мещанством» современной ему западной Европы. Г-н Мережковский доказы­вает, что Герцен не имел ответа на вопрос, «чем народ победит мещанство» **, и что этого ответа у него не было по той причине, что он боялся «религиозных глубин еще больше, чем позитивных мелей» ***. Бессознательно Герцен искал бога, а сознанием своим отвергал его, и в этом заключается его трагедия. «Это не первый пророк и мученик нового, а последний боец, умирающий гладиа­тор старого мира, старого Рима» ****. Современная русская интеллигенция должна понять, какой урок для нее заключается в судьбе Герцена; она должна сознательно стать на сторону того «грядущего христианства», которое с такой заботливой предупредительностью было придумано для нее г. Мережков­ским.

В основе всей этой цепи рассуждений лежит хорошо знакомая нам теперь игра слов: стремление к добру есть искание бога. Так как ненависть к «мещанству» обусловливается, несомненно, стремлением к добру, то ненавидевший мещанство Герцен был бессознательным богоискателем. А так как он не хотел встать на религиозную точку зрения, то он грешил непоследовательно­стью, и это вело его к «раздвоению». После всего изложенного нет нужды доказывать, что игра слов, которой предается здесь наш автор, по своей теоретической ценности не превышает плохого каламбура. Но не мешает присмотреться поближе к твердому убеждению г. Мережковского в том, что «позитивизм» роковым образом ведет к «абсолютному мещанству». На чем основывается это убеждение, свойственное, как мы это сейчас

* Там же, стр. 6.

** Там же, стр. 10.

*** Там же, стр. 15.

**** Там же, стр. 19.

413

увидим, не одному г. Мережковскому? Этот последний так пояс­няет свою мысль:

«В Европе позитивизм только делается, в Китае он уже сде­лался религией. Духовная основа Китая, учение Лао-Дзы и Конфуция — совершенный позитивизм, религия без бога, «ре­лигия земная, безнебесная», как выражается Герцен о европей­ском научном реализме. Никаких тайн, никаких углублений и порываний к «мирам иным». Все просто, все плоско. Несокруши­мый здравый смысл, несокрушимая положительность. Есть то, что есть, и ничего больше нет, ничего больше не надо. Здешний мир — все, и нет иного мира, кроме здешнего. Земля — все, и нет ничего, кроме земли. Небо не начало и конец, а безначаль­ное и бесконечное продолжение земли. Земля и небо не будут едино, как утверждает христианство, а суть едино. Величайшая империя земли и есть Небесная империя, земное небо, Средин­ное царство — царство вечной середины, вечной посредственности, абсолютного мещанства, — «царство не божие, а человеческое», как определяет опять-таки Герцен общественный идеал позити­визма. Китайскому поклонению предкам, золотому веку в прош­лом соответствует европейское поклонение потомкам, золотой век в будущем. Ежели не мы, то потомки наши увидят рай земной, земное небо, — утверждает религия прогресса. И в по­клонении предкам, и в поклонении потомкам одинаково при­носится в жертву единственное человеческое лицо, личность, безличному, бесчисленному роду, народу, человечеству, — «паюсной икре, сжатой из мириад мещанской мелкоты», гряду­щему вселенскому полипняку и муравейнику. Отрекаясь от бога, от абсолютной божественной личности, человек неминуемо отрекается от своей собственной человеческой личности. Отка­зываясь ради чечевичной похлебки умеренной сытости от своего божественного голода и божественного первородства, человек неминуемо впадает в абсолютное мещанство. Китайцы — совер­шенно желтолицые позитивисты; европейцы — пока еще не со­вершенно белолицые китайцы. В этом смысле американцы совер­шеннее европейцев. Тут крайний Запад сходится с крайним Востоком» *.

Здесь наш «глубоко культурный» автор выступает перед нами во всем величии своей изумительной аргументации. Он, как вид­но, полагает, что доказать известную мысль — значит повторить ее и что чем чаще она повторяется, тем убедительнее она доказывается. Почему «позитивизм» должен немедленно вести к мещан­ству? Потому что, «отрекаясь от бога, человек неминуемо от­рекается от своей собственной человеческой личности». Мы уже раз слышали это от г. Мережковского, и ни разу он не потрудился

* Там же, стр. 6 — 7.

414

привести в пользу этой мысли хоть бы какой-нибудь намек на доказательство. Но мы уже знаем, что людям, привыкшим опустошать человеческую душу ради потустороннего фантома, дело не может представляться иначе: они не могут не думать, что с исчезновением фантома в человеческом сердце должно оказаться «запустение всех чувств», как у сумароковского Ка­щея ¹. Ну, а там, где оказывается запустение всех чувств, естественно, водворяются все пороки. Весь вопрос для нас теперь в том, что именно понимает под «мещанством» г. Мереж­ковский и почему именно мещанство относится им к числу по­роков?

Мы слышали: человек впадает в абсолютное мещанство, от­казываясь ради умеренной сытости от своего божественного голода и от своего божественного первородства. А несколькими строками выше наш автор дал нам понять, что отказ от божествен­ного голода и от божественного первородства имеет место там, где человеческое лицо приносится в жертву «безличному, бесчис­ленному роду, народу, человечеству». Допустим, что наш автор дает нам правильное определение «абсолютного мещанства», и спросим его, где же, однако, он его видел, неужели в современ­ной Европе? Мы знаем, что в современной Европе господствует буржуазный порядок, основным буржуазным законом которого служит правило: каждый за себя, а бог за всех. И нетрудно понять, что люди, следующие этому правилу в своей практиче­ской жизни, отнюдь не склонны приносить себя (а следовательно, и свое «лицо») в жертву «роду, народу, человечеству». Что же это рассказывает нам наш «глубока культурный» автор?

Но это еще не все.

735

К стр. 414

¹ Кащей — главный персонаж комедии А. Сумарокова «Лихоимец».