М. П. Павлович. Ленин и Брест

Мих. Павлович

ЛЕНИН И БРЕСТ ^*1

XV-й том Собрания сочинений Н. Ленина охватывает период времени с 25 октября 1917 года до 31 декабря 1918 г.

Всю эту эпоху - как формулирует тов. Каменев в своем кратком, но содержательном предисловии - по характеру основных задач, требовавших решения от Советской власти и коммунистической партии, можно разбить на четыре периода.

Первый период - от ноября 1917 года до марта 1918 г.: подавление первых попыток сопротивления контрреволюции (Краснов, Духонин, Каледин, Корнилов); распространение Советской власти из центра на места; заключение мира с Германией; спор с "левыми коммунистами", неприемлющими Брестского мира (речи Вл. Ил. на VII съезде Р. К. П. и IV Съезде Советов; статьи "о революционной фразе" и т. д.).

Второй период - от марта до июня 1918 г.: первая "передышка", возможность для Советской власти впервые сосредоточиться на организационно-хозяйственных вопросах; В. И. формулирует основное положение для понимания особенностей настоящего момента и вытекающих отсюда задач Советской власти: "если бы мы захотели теперь продолжать прежним темпом экспроприировать капитал дальше, мы, наверное, потерпели бы поражение, ибо наша работа по организации пролетарского учета и контроля явно отстала от работы непосредственной экспроприации экспроприаторов" ("Очередные задачи Советской власти", статья т. Ленина 29 апреля 1918 г.). Одновременно выдвигается идея "государственного капитализма" (та же статья). Спор с "левыми" переносится в область хозяйственно-организационных вопросов (ст. Вл. Ил. о "левом ребячестве" и о "мелкобуржуазности", май 1918 г.).

Третий период - от июня до ноября 1918 г.: перелом; мятеж левых эсэров; начало иностранной интервенции; восстание чехословаков; создание военных фронтов внутри страны; десант англичан в Архангельске, Скоропадский на Украине, Краснов на Дону, Алексеев на Юге; убийство Володарского и Урицкого; обострение голода в городах. Советская республика вооружается.

_______________

^*1 Н. Ленин (В. Ульянов), Собрание сочинений, т. XV, Госуд. Издательство, 1922, стр. 629. и вступает в борьбу за существование со всем капиталистическим миром; начало периода "военного коммунизма"; восстановление идейного единства в партии (письмо Вл. Ил. к питерским рабочим "О голоде", речь "Борьба за хлеб" и т. д.).

"Четвертый период - от ноября до конца года: революция в Германии и Австрии; перемирие на фронтах империалистической войны (ноябрьские речи Вл. Ил. о мировой революции); колебания и разлад в рядах "демократической" контрреволюции (статья Вл. Ил. "Ценные признания Питирима Сорокина", речь "О мелкобуржуазных партиях", ноябрь 1918 года...).

Мы не берем на себя задачи резюмировать взгляды т. Ленина по всем вопросам, затронутым в XV томе. Наша цель изучить постановку тов. Лениным вопросов международной политики и в особенности вопросов о войне, Брестском мире и т. д.

Прежде всего нужно подчеркнуть, что едва ли кто-нибудь из государственных деятелей Европы и теоретиков социализма, не исключая и наших русских марксистов, так ясно понимал и так ярко подчеркивал все значение международной обстановки и так называемых внешних факторов во внутренней жизни страны вообще, в победах и поражениях революции в особенности.

Самую возможность октябрьской революции и триумфальное шествие Советской власти в течение многих недель и месяцев после октября т. Ленин объясняет благоприятно сложившейся для нас международной конъюнктурой.

"Если мы так легко справились с бандами Керенского, если так легко создали власть, если мы без малейшего труда получили декрет о социализации земли, рабочем контроле, то только потому, что специально сложившиеся условия на короткий момент прикрыли нас от международного империализма^*1. Международный империализм, обладающий мощью всего объединенного капитала и всею мощью военной техники, представляет гигантскую реальную силу, которая ни в коем случае, ни при каких условиях ужиться рядом с Советской Республикой не могла и по своему объективному положению, и по экономическим интересам того капиталистического класса, который был в ней воплощен, не могла в силу торговых связей, международных и финансовых отношений. Тут конфликт представлялся неизбежным. Здесь величайшая трудность русской революции, ее величайшая историческая проблема - необходимость решить задачи международные, необходимость вызвать международную революцию, проделав переход от нашей революции, как узко-национальной, к мировой. Эта задача стояла перед нами со всеми невероятными трудностями.

"Повторяю, что очень многие из наших молодых друзей, считающих себя левыми, стали забывать самое важное, а именно то обстоятельство, почему в течение недель и месяцев величайшего триумфа после октября мы получили возможность такого легкого перехода от триумфа к триумфу. Между тем это было легко только потому, что специально сложившаяся международная империалистическая атмосфера временно прикрыла нас от империализма.

_______________

^*1 Курсив везде наш. М. П.

Ему было не до нас. Нам показалось, что и нам не до империализма. Отдельным же империалистам было не до нас только потому, что вся величайшая социально-политическая военная сила современного мирового империализма оказалась к этому времени разделенной междоусобной войной на две группы.

"Империалистические хищники, втянутые в эту борьбу, которая дошла до невероятных пределов, до мертвой схватки, попали в такое положение, что ни одна из борющихся групп сколько-нибудь серьезной силы сосредоточить против революции не могла. Мы попали как раз в такой момент в октябре, наша революция случилась как раз, - это парадоксально, но справедливо, - в счастливый момент, когда неслыханные бедствия обрушились на громадное большинство империалистических стран ввиду уничтожения миллионов людей; на четвертом году войны, когда она измучила народ неслыханными бедствиями; когда воюющие страны подошли к тупику, к распутью; когда стал объективный вопрос, смогут ли дальше воевать доведенные до подобного состояния народы. Только благодаря тому, что наша революция произошла в этот счастливый момент, когда ни одна из двух гигантских групп хищников не могла немедленно броситься друг на друга, ни соединиться против нас. Только этим моментом международных политических и экономических отношений могла воспользоваться и воспользовалась наша революция, чтобы проделать свое блестящее триумфальное шествие по Европейской России, перекинуться в Финляндию, начать завоевывать Кавказ, Румынию" (Н. Ленин, стр. 126 - 127).

Как формулирует тов. Овсянников^*1, Октябрьская революция подготовлялась и проходила в значительной степени под лозунгом борьбы за мир. Одним из первых актов Советской России был "декрет о мире", вотированный 26 октября 1917 г. II Съездом Советов.

Скоро после начала мировой войны крестьянские массы стали обнаруживать утомление войной. При экономической отсталости России, война, требовавшая напряжения всех экономических сил страны, особенно тяжело ложилась на крестьянское хозяйство. Чем долее тянулась война, тем становилось яснее, что продолжение авантюры, в которую царизм втянул страну, грозит обезлошадить деревню, и без того бедную конским составом по сравнению с европейским сельским хозяйством, и вместе с тем лишить крестьянские семьи миллионов работников, отцов и сыновей, которые тысячами и тысячами ежедневно погибали на фронте. Благодаря сравнительно слабому техническому оборудованию, отсутствию пушек, пулеметов и даже винтовок, нехватке снарядов и патронов, русская армия, - которая в отличие от французской, английской и бельгийской армий, - была единственной армией Антанты, ведшей грандиозные военные операции на громадном фронте с наступлениями и отступлениями в глубину сотен верст, - теряла в течение одного какого-нибудь большого маневренного сражения убитыми и ранеными и вообще выбывшими из строя солдат, сколько не теряли англо-французо-бельгийские войска за целые месяцы окопной войны и пресловутых "победных" наступлений с продвижениями на два-три километра. Между тем союзники, рассматривавшие Россию как резервуар пушечного мяса и державшие царское правительство, а затем и правительство Милюкова и Керенского в своих руках, требовали от русской армии неустанных наступлений и контрнаступлений, чтобы за счет жертв России сохранить по возможности свои собственные силы и пустить их в ход для окончательного удара в подходящий момент. Как цинично формулировал точку зрения Антанты французский посол в Петрограде Морис Палеолог (см. его мемуары "Царская Россия во время мировой войны") в беседе с Штюрмером, нельзя сравнивать гибель одного русского солдата с гибелью французского. В первом случае погибает некультурный человек, от которого мало пользы "цивилизации", во втором - мир теряет ценную единицу. С точки зрения Палеолога гибель даже десяти русских крестьян не могла уравновесить гибели одного французского солдата. Конечно, Палеологи, Клемансо, Фоши, Жоффры и т. д. вообще так же мало дорожили жизнью французского крестьянина и рабочего, как и русского, но при данных обстоятельствах задача французского командования и французской буржуазии заключалась в том, чтобы за счет русской армии и сенегальских дивизий сохранить по возможности нетронутой основную силу французской армии, дабы в момент заключения мира иметь возможность осуществить все планы французского империализма. Наглость французских претензий, циничное отношение французских биржевиков к многомиллионной стране не выразились ни в чем так ярко, как в требовании отправки во Францию 400.000 русских солдат, требование, которое было формулировано Вивиани во время его миссии в Россию (см. мемуары Палеолога).

_______________

^*1 См. "Современник", № 1, Н. Овсянников, "Ц. К. Р. К. П. и Брест." См. также Собрание сочинений Н. Ленина, т. XV, 619 - 636.

С каждым днем русский крестьянин начинал все более и более сознавать, что он ведет войну за интересы своих собственных врагов, русских помещиков и капиталистов, как своих, так и иностранных.

Надо заметить, что недовольство войной, возмущение против правящих, вовлекших народные массы в кровавую бойню, все более и более нарастало и во всех западноевропейских странах. Уже с самого начала войны во Франции и в Германии циркулировали глухие слухи о фактах проявления протеста против войны в рядах войск. В частности, через несколько месяцев после начала войны в Париже втихомолку передавали, что один отряд на фронте взбунтовался и собирался идти на Париж с требованием мира, но отряд этот был остановлен бывшим героем Фашоды генералом Маршаном, которому-де удалось, не прибегая к кровопролитию, уговорить солдат вернуться к исполнению "долга". Понятно, военная цензура во всех странах не пропускала никаких сведений в прессу о настроении умов в армии. Однако уже чуть ли не с первых дней войны во французской империалистической прессе стали появляться тревожные сведения о настроении крестьян по отношению к находящимся на фронте сыновьям и членам семей крупных землевладельцев, графов, маркизов, вообще знатных или богатых людей. Как жаловались "Echo de Paris" (Парижское эхо), "Figaro" (Фигаро) и другие подобные органы печати, во многих сельских местностях Франции о всех лицах из господствующих классов, находящихся на фронте, в деревнях распространяются упорные слухи, будто означенные лица расстреляны или арестованы за сношение с неприятелем. Органы прессы требовали от министерства внутренних дел принятия энергичных мер для прекращения клеветнических слухов и для обнаружения злостных клеветников, и один из правых депутатов поставил даже в парламенте вопрос о мерах борьбы с кампанией клеветы, имеющей целью подорвать "священный союз" всех классов перед лицом внешнего врага. Распространение слухов об измене богатых людей, о их предательских сношениях с немцами, доверие ко всем подобным слухам было первым симптомом недовольства крестьян правящими классами, вовлекшими их в страшную бойню, которая особенно тяжело ложилась на крестьянство, на сельские местности, откуда все более или менее здоровые мужчины были взяты на фронт. Постепенно недовольство войной стало все больше и больше захватывать и армию, но уже под знаменем революционных идей. Как констатирует Луи Дюмор в романе "Les defaitistes" (Пораженцы), весной 1917 г. по французской армии прокатилась волна морального разложения. К 20 мая волнения охватили семь корпусов. К этому времени оказались дезорганизованными 113 войсковых единиц: 75 пехотных полков, 22 баталиона стрелков, 12 артиллерийских полков, два полка колониальной пехоты, один драгунский полк, один баталион сенегальцев. На пространстве от Суассона до Парижа находилось не более двух дивизий, на которые можно было положиться.

"В ряде полков офицеры были арестованы, в других солдаты отказывались повиноваться, пели "Интернационал" и выносили резолюции против правительства:

" - Наши жены умирают с голоду. Нужно судить правительство, отказывающееся заключить мир с Германией. Пойдем на Париж. В Палату Депутатов - таков был язык этих резолюций".

"Кое-где солдаты избрали советы - "по образцу русских солдат". Были части или группы, которые и в действительности пошли на Париж, но были перехвачены на пути или кавалерией, или другими здоровыми частями армии".

Из мемуаров ренегата Шейдемана мы знаем о том настроении, которое царило в германской армии, жаждавшей мира, о грандиозных рабочих забастовках, прокатившихся по всей Германии перед конференцией в Стокгольме. Дух недовольства, революционное настроение все больше усиливалось в населении, особенно в рабочих массах. Шейдеман рассказывает о двух массовых забастовках в 1917 и 1918 г.г. и о том, как после начала движения он сам вместе с Брауном и Эбертом вступил в забастовочный комитет, "чтобы удержать движение в организованных рамках и как можно скорее прекратить его, переговорив с правительством"^*1.

_______________

^*1 Курсив наш. См. Ф. Шейдеман, "Крушение Германской империи", стр. 105 - 110, Государств. Издательство, Москва - Петроград, 1923.

Одновременно волновались и низы армии, которая с нетерпением ждала конца войны. Как признает Шейдеман, в период Стокгольмской конференции над всеми окопами стояла мысль о Стокгольме, как о новой Вифлеемской звезде, которая должна привести к яслям мира. В течение трех месяцев мысль миллионных армий была направлена на результаты переговоров между представителями рабочих, и понятно, что бесплодность переговоров бесконечно усилила усталость от войны и отвращение к затягивающим войну аннексионным вожделениям^*1.

Французские и немецкие социалисты сделали все от них зависящее, чтобы побороть революционное настроение народных масс, особенно армии, и обмануть последнюю всякого рода обещаниями. Без помощи социал-патриотов буржуазии западноевропейских стран ни в коем случае не удалось бы так легко кончить войну и избежать самых серьезных внутренних потрясений, после четырех лет ужасной бойни, вырвавшей миллионы жертв из рядов пролетариата и крестьянства и обострившей в невероятной степени нищету народных масс. Своим громадным влиянием на рабочие массы, на миллион солдат на фронте и миллионы пролетариев на фабриках и заводах, Вандервельде, Ренодели, Лонге, Шейдеманы, Носке и Каутские воспользовались только для того, чтобы попытаться совершенно убить или парализовать в окопах и в тылу всякий дух революционной активности, жажду борьбы с правящей кликой. И шайка ренегатов блестяще выполнила взятую на себя задачу. Миллионы людей в окопах и на фабриках рвались в бой против виновников империалистической бойни, но вожди, в которых эти массы глубоко верили, за которыми готовы были идти слепо на смерть, играли изменническую роль и "продали шпагу свою" злейшим врагам народа. А мы знаем, какую роль в гражданской, как и во внешней, войне играет генеральный штаб и верховное командование - неограниченный руководитель и мозг действующей армии.

Иначе сложилось положение вещей в России. Наряду с эсэрами и меньшевиками, которые, по выражению Овсянникова, "беспомощно метались между английским проконсулом Российской Республики сэром Бьюкененом и проектировавшейся ими Стокгольмской конференцией, пытаясь остановить ход событий бонапартистскими речами Керенского и пацифистскими резолюциями Петербургского Совета и Ц. И. К. первого созыва"^*2, существовала партия, руководимая гениальным и прямолинейным вождем, которая знала, что она хочет, к чему идет, и которая отлила в ясную и определенную форму брожение, охватившее преобладающую часть населения, почти все крестьянство, пролетариат и армию на фронте. На другой день после октябрьской революции партия большевиков поставила своей основной задачей немедленную ликвидацию войны, не поступаясь в то же время завоеваниями революции.

В отличие от положения вещей на Западе и тактики западноевропейских социалистов, в России не только большевики доказывали грабительский характер мировой войны, направленной против интересов народных масс и имеющей целью осуществление империалистических планов правящих классов. Заграничные эсэры (в лице Чернова), меньшевики (в лице Мартова), интернационалисты из "Новой Жизни" во главе с Сухановым, автором нашумевших брошюр против войны, неустанно доказывали с первого дня войны империалистический характер последней, ее противоречие жизненным интересам народных масс, ее роковые последствия для международного рабочего движения и международной солидарности рабочих. Но очевидно, все эти борцы против войны делали свое дело согласно девизу: "писатель пописывает, читатель почитывает", не понимая и не предугадывая, что народные массы России, разбуженные громом военной непогоды, пройдя через горнило невероятных испытаний и мук, узнав правду об истинных целях войны, не пожелают погибать позорно, как бараны под ножом мясника, во имя явно преступного дела.

_______________

^*1 Там же, стр. 159 - 160.

^*2 "Современник", 1923, № 1, стр. 17. и т. д.

Только у большевиков слово не расходилось с делом, и вот почему народные массы пошли за ними, и вот почему также все сознательные, истинно революционные элементы из других социалистических партий покинули своих или трусливых или лицемерных и непоследовательных лидеров и примкнули к большевикам.

В первый момент после октябрьской революции задача немедленной ликвидации войны казалась легко разрешимой. Начавшаяся в Германии революция не замедлит придти на помощь русскому пролетариату и развяжет ему руки, превратив империалистическую бойню в революционную социалистическую войну. Необходимо только развязать германскую революцию, как можно энергичнее и громче провозгласив лозунг: "мир хижинам - война дворцам" и опубликовав тайные аннексионистские договоры прежних российских правительств и их союзников. Такова была тактика русской делегации в Бресте в первый период переговоров - тактика революционного натиска и упоения только что одержанной победой над собственной буржуазией (Овсянников, "Ц. К. Р. К. П. и Брест", "Современник", 1923, № 1).

Однако события не оправдали этих ожиданий. Тактика русской делегации в Бресте делала свое дело и революционизировала рабочие массы в Германии, но не так быстро, как мы надеялись, что же касается социал-демократической партии, поведение ее во время брестских переговоров было настолько позорное, что сам Шейдеман вынужден признать, что "роль социал-демократической партии в этом выдающемся факте германской политики была, к сожалению, отрицательная... "Нет", сказанное социал-демократической фракцией, отклонение мирного договора, внесенного в рейхстаг, имело бы, несомненно, глубокое значение"...^*1.

В момент брестских переговоров Германия была, по выражению т. Ленина, "только еще беременна революцией" и разрешилась республиканским ребенком лишь в ноябре 1918 года, т. е. через девять месяцев после 3 марта 1918 г., когда Советская Россия подписала брестские условия.

Итак, в течение брестских переговоров положение Советской власти было необычайно тяжелое. Старая армия была абсолютно неспособна отражать немецкое наступление, новой красной армии еще не было. Было необходимо ликвидировать войну во что бы то ни стало и пойти на похабный мир", чтобы, "жертвуя пространством, выиграть время". Этого "похабного мира" не могли переварить левые социалисты-революционеры, которые ответили на подписание брестских условий выстрелом в Мирбаха и июльским восстанием в Москве.

_______________

^*1Ф. Шейдеман, "Крушение германской империи", стр. 209.

Чрезвычайно болезненно переживали кризис большевики. Как формулирует Овсянников: "Если левые эсэры пали жертвой своих мелкобуржуазных предрассудков, то большая часть Р. К. П. была больна еще тогда неизвестной, но теперь хорошо изученной на ряде пациентов Коминтерна "детской болезнью левизны", одним из основных симптомов которой является неумение соразмерять силы с задачами, которые предстоит преодолеть. Эту непредвиденную корь, обязательную для всякого гражданина дошкольного возраста, необходимо было немедленно излечить, так как Гофман не соглашался ожидать естественного разрешения болезни и замахнулся хирургическим ножом, намереваясь зарезать дело всей революции. Лечить партию мог один только

Ц. К., в паре хороших резолюций прописав ей основательную дозу жаропонижающих и приставив интернационалистские припарки. Но сам врач сделался жертвой эпидемии и заразился корью. Оставался здоровым Ленин, обладающий иммунитетом ко всякой инфекции, независимо от того, приносит ли ее правый или левый ветер".

Посмотрим, как ставился т. Лениным вопрос о мире. Еще задолго до начала переговоров с Германией Совет Народных Комиссаров неоднократно обращался к державам Антанты с предложением вступить в общие переговоры о мире. Такие обращения были адресованы к Франции и Англии 8 ноября, и в тот же день была послана нота правительствам нейтральных государств, предлагающая воздействовать на воюющие страны.

Но т. Ленин предвидел, что борьба за мир будет очень трудной. Уже в речи на заседании В. Ц. И. К. 2-го созыва 10 ноября 1917 г., т. е. через два дня после обращения к Англии и Франции, т. Ленин сказал, между прочим, следующее: "Наша партия не заявляла никогда, что она может дать немедленный мир. Она говорила, что она даст немедленное предложение мира и опубликует тайные договоры. И это сделано - борьба за мир начинается. Эта борьба будет трудной и упорной. Международный империализм мобилизует все свои силы против нас, но, как ни велики силы международного империализма, наши шансы весьма благоприятны; в этой революционной борьбе за мир и с борьбой за мир мы соединим революционное братание. Буржуазия желала бы, чтобы осуществился сговор империалистических правительств против нас" (Н. Ленин, стр. 35).

В речи на Всероссийском Съезде Военного Флота от 28 ноября 1918 г. т. Ленин по тому же вопросу сказал: "С войной, вызванной столкновением хищников из-за добычи, мы начали решительную борьбу. Все партии до сих пор говорили об этой борьбе, но дальше слов и лицемерия не шли. Теперь борьба за мир начата. Борьба эта трудна. Кто думал, что мира достигнуть легко, что стоит лишь заикнуться о мире, и буржуазия поднесет его нам на тарелочке, тот совсем наивный человек. Кто приписывал этот взгляд большевикам, тот обманывал. Капиталисты сцепились в мертвой схватке, чтобы поделить добычу. Ясно: убить войну - значит победить капитал, и в этом смысле Советская власть начала борьбу. Мы опубликовали и впредь будем опубликовывать тайные договоры. Никакая злоба и никакая клевета нас не остановят на этом пути. Господа буржуа злобствуют оттого, что народ видит, из-за чего его гнали на бойню. Они пугают страну перспективой войны, в которой Россия оказалась бы изолированной, но нас не остановит та бешеная ненависть, которую буржуазия проявляет к движению к миру".

На обвинения в том, что мы стремимся к сепаратному миру с Германией и даем ей возможность перебросить все освободившиеся на русском фронте войска против Антанты, Ленин ответил в цитированной выше речи от 10 ноября 1918 г.: "Буржуазная пресса ставит нам упрек в том, "что будто мы предлагаем сепаратное перемирие, будто мы не считаемся с интересами румынской армии. Это сплошная ложь. Мы предлагаем немедленно начать переговоры и заключить перемирие со всеми странами без изъятия".

В речи от 22 ноября Ленин сказал по тому же вопросу:

"Когда немцы на наши требования не перебрасывать войск на западный и итальянский фронты ответили уклончиво, мы прервали после этого переговоры и возобновим их некоторое время спустя. И когда мы это сообщим открыто на весь мир, то не будет ни одного немецкого рабочего, который бы не знал, что не по нашей вине были прерваны мирные переговоры".

Итак, т. Ленин, как и весь Совет Народных Комиссаров, стремился к переговорам о всеобщем мире. Однако неоднократные обращения к правительствам Антанты и нейтральных держав с предложениями о мирных переговорах не привели ни к каким результатам. В период ноябрьского перерыва Брестских переговоров Совет Народных Комиссаров выпустил новое обращение к державам Антанты и только после того, как оно вновь осталось без всякого ответа, счел возможным приступить без участия "союзников" к переговорам о сепаратном мире.

По вопросу о мире точка зрения т. Ленина была выпукло выражена в "тезисах о мире", написанных 7 января и опубликованных в "Правде" только 24 февраля, когда обострившаяся в партии борьба заставила перенести вопрос на страницы печати.

Прежде всего надо заметить, что т. Ленин, подобно всем коммунистам, считал неизбежной социалистическую революцию в Европе, но в отличие от всех почти других товарищей он доказывал невозможность основывать тактику партии на расчетах о близости революции в Европе и в Германии в частности.

В 6-м тезисе т. Ленин говорит:

"Положение дел с социалистической революцией в России должно быть положено в основу всякого определения международных задач новой Советской власти, ибо международная ситуация на четвертом году войны сложилась так, что вероятный момент взрыва революции и свержения каких-либо из европейских империалистических правительств (в том числе и германского) совершенно не поддается учету. Нет сомнения, что социалистическая революция в Европе должна наступить и наступит. Все наши надежды на окончательную победу социализма основаны на этой уверенности и на этом научном предвидении. Наша пропагандистская деятельность вообще и организация братания в особенности должны быть усилены и развиты. Но было бы ошибкой построить тактику социалистического правительства в России на попытках определить, наступит ли европейская и особенно германская социалистическая революция в ближайшие полгода (или подобный краткий срок) или не наступит. Так как определить этого нельзя никоим образом, то все подобные попытки объективно свелись бы к слепой азартной игре"^*1.

В статье "О революционной фразе", напечатанной в "Правде" от 21 февраля 1918 г., за подписью Карпов, т. Ленин, возвращаясь к тому же вопросу, пишет:

Что германцы "не смогут наступать", этот довод миллионы раз повторялся в январе и начале февраля 1918 года противниками сепаратного мира. Самые осторожные из них определяли - примерно, конечно - вероятность того, что немцы не смогут наступать, в 25 - 33%.

Факты опровергли эти расчеты. Противники сепаратного мира очень часто и тут отмахиваются от фактов, боясь их железной логики.

В чем был источник ошибки, которую революционеры настоящие (а не революционеры чувства) должны уметь признать и продумать?

В том ли, что вообще мы маневрировали и агитировали в связи с переговорами о мире? Нет. Не в этом. Маневрировать и агитировать надо было. Но надо было также определить "свое время" как для маневров и агитации - пока можно было маневрировать и агитировать, - так и для прекращения всяких маневров к моменту, когда вопрос стал ребром.

Источник ошибки был в том, что наше отношение революционного сотрудничества с германскими революционными рабочими было превращено в фразу. Мы помогали германским революционным рабочим и продолжаем помогать им всем, чем могли: - братанием, агитацией, публикацией тайных договоров и пр. Это была помощь делом, деловая помощь.

Заявление же некоторых из наших товарищей: "германцы не смогут наступать" было фразой. Мы только что пережили революцию у себя. Мы знаем отлично, почему в России революции было легче начаться, чем в Европе. Мы видели, что мы не могли помешать наступлению русского империализма в июне 1917 г., хотя мы имели уже революцию не только начавшуюся, не только свергшую монархию, но и создавшую повсюду Советы. Мы видели, мы знали, мы разъясняли рабочим: войны ведут правительства. Чтобы прекратить войну буржуазную, надо свергнуть буржуазное правительство.

Заявление: "германцы не смогут наступать" равнялось поэтому заявлению: "мы знаем, что правительство Германии в ближайшие недели будет свергнуто". На деле мы этого не знали и знать не могли, и потому заявление было фразой.

_______________

^*1 См. цитируемый том, стр. 64.

Одно дело - быть убежденным в созревании германской революции и оказывать серьезную помощь этому созреванию, посильно служить работой, агитацией, братаньем, - чем хотите, только работой этому созреванию. В этом состоит революционный пролетарский интернационализм.

Другое дело - заявлять прямо и косвенно, открыто или прикрыто, что немецкая революция уже созрела (хотя это заведомо не так), и основывать на этом свою тактику. Тут нет ни грана революционности, тут одно фразерство.

Вот в чем источник ошибки, состоявшей в "гордом, ярком, эффектном, звонком" утверждении: "германцы не смогут наступать"^*1.

Исходя из этого взгляда о невозможности предугадать момент взрыва революции в Европе вообще и в Германии в частности, правильно учитывая как состояние нашей армии, так и настроение крестьянства, т. Ленин критиковал как точку зрения тех товарищей, которые поддерживали идею революционной войны, так и тех, которые отстаивали формулу: "ни мир, ни война", предлагая войну объявить прекращенной, армию демобилизовать и мира не подписывать. Тов. Ленин доказывал необходимость немедленного заключения аннексионистского мира, как бы такое решение ни было тяжело для нас.

В пунктах 7 и 8 тезисов о мире т. Ленин так ставит вопрос о немедленном мире, не допуская никаких средних решений:

"Мирные переговоры в Брест-Литовске вполне выяснили в настоящий момент, к 7 января 1918 г., что у германского правительства (вполне ведущего на поводу остальные правительства четверного союза), безусловно взяла верх военная партия, которая по сути дела уже поставила России ультиматум (со дня на день следует ждать, необходимо ждать и его формального предъявления). Ультиматум этот таков: либо дальнейшая война, либо аннексионистский мир, т. е. на условии, что мы отдаем все занятые нами земли, германцы сохраняют все занятые земли и налагают на нас контрибуцию (прикрытую внешностью платы на содержание пленных), контрибуцию размером приблизительно в 3 миллиарда рублей, с рассрочкой платежа на несколько лет.

Перед социалистическим правительством России встает требующий неотложного решения вопрос, принять ли сейчас этот аннексионистский мир или вести тотчас революционную войну. Никакие средние решения по сути дела тут не возможны. Никакие дальнейшие отсрочки более не осуществимы, ибо для искусственного затягивания переговоров мы уже сделали все возможное и невозможное"^*2.

Критикуя идею немедленной революционной войны, т. Ленин замечает, что такая политика отвечала бы, может быть, потребностям человека в стремлении к красивому, эффектному и яркому, но совершенно не считалась бы с объективным соотношением классовых сил и материальных факторов в переживаемый момент начавшейся социалистической революции.

_______________

^*1 См. цитируемый том, стр. 103 - 104.

^*2 См. там же, стр. 64 - 65.

Отстаивая эту точку зрения, т. Ленин исходил из следующего, как доказали дальнейшие события, безусловно правильного учета как состояния нашей армии, так и настроения крестьянства.

"Нет сомнения, что наша армия в данный момент и в ближайшие недели (а, вероятно, и в ближайшие месяцы) абсолютно не в состоянии успешно отражать немецкое наступление, во-первых, вследствие крайней усталости и истомления большинства солдат при неслыханной разрухе в деле продовольствия, смены переутомленных и пр., во-вторых, вследствие полной негодности конского состава, обрекающей на неминуемую гибель нашу артиллерию, в-третьих, вследствие полной невозможности защитить побережье от Риги до Ревеля, дающей неприятелю вернейший шанс на завоевание остальной части Лифляндии, затем Эстляндии и на обход большой части наших войск с тыла, наконец, на взятие Петербурга.

"Далее нет также никакого сомнения, что крестьянское большинство нашей армии в данный момент безусловно высказалось бы за аннексионистский мир, а не за немедленную революционную войну, ибо дело социалистической революционной армии, влития в нее отрядов Красной гвардии и проч. только-только начато.

"При полной демократизации армии вести войну против воли большинства солдат было бы авантюрой, а на создание действительно прочной и идейно-крепкой социалистической армии нужны по меньшей мере месяцы и месяцы.

"Беднейшее крестьянство в России в состоянии поддержать социалистическую революцию, руководимую рабочим классом; оно в состоянии немедленно, в данный момент, пойти на серьезную революционную войну. Это объективное соотношение классов по данному вопросу было бы роковой ошибкой игнорировать.

"Дело стоит, следовательно, с революционной войной в данное время следующим образом:

"Если бы германская революция вспыхнула в ближайшие 3 - 4 месяца, тогда, может быть, тактика немедленной революционной войны не погубила бы нашей социалистической революции.

"Если же германская революция в ближайшие месяцы не наступит, то ход событий при продолжении войны будет неизменно такой, что сильнейшие поражения заставят Россию заключить еще более невыгодный сепаратный мир, при чем мир этот будет заключен не социалистическим правительством, а каким-либо другим (например, блоком буржуазной Рады с червонцами или что-либо подобное), ибо крестьянская армия, невыносимо истрепленная войной, после первых же поражений, вероятно, даже не через месяц, а через неделю свергнет социалистическое рабочее правительство.

"При таком положении дела было бы совершенно недопустимой тактикой ставить на карту судьбу начавшейся уже в России социалистической революции только из-за того, начнется ли германская революция в ближайший кратчайший, измеряемый неделями срок. Такая тактика была бы авантюрой. Так рисковать мы не имеем права.

"И германская революция вовсе не затруднится, по ее объективным основаниям, если мы заключим сепаратный мир. Вероятно, на время угар шовинизма ослабит ее, но положение Германии останется крайне тяжелым. Война с Англией и Америкой будет затяжной, агрессивный империализм вполне и до конца разоблачен с обеих сторон.

"Пример социалистической Советской республики в России будет стоять живым образцом перед народами всех стран, и пропагандистское революционирующее действие этого образца будет гигантским. Здесь - буржуазный строй и обнаженная до конца захватная война двух групп хищников, там - мир и социалистическая республика Советов"^*1.

События целиком оправдали прогноз т. Ленина. Когда, ввиду отказа советской делегации подписать первоначальные условия мирного договора, выставленные германской коалицией, немецкая армия в феврале 1918 г. прервала перемирие и начала наступление, войска наши бежали без всякого сопротивления, бросая пушки и т. д. Таким образом, стало очевидно, как ошибались те, кто утверждал, будто немецкая армия не в состоянии наступать, а потому не следует подписывать "похабного мира". В результате этой иллюзии пришлось волей-неволей подписать мир на новых, более тяжких условиях.

В статье "Серьезный урок и серьезная ответственность", написанной 5 марта, т. Ленин жестоко критиковал тех, кто сеял иллюзию, с одной стороны, о возможности революционной войны при настроении нашей армии, не желавшей сражаться, с другой - о невозможности немецкого наступления.

"Это - факт, что в момент, когда физически бежит, бросая пушки и не успевая взрывать мостов, фронтовая армия, неспособная воевать, защитой отечества и повышением его обороноспособности являются не болтовня о революционной войне (болтовня при таком паническом бегстве армии, ни одного отряда которой сторонники революционной войны не удержали, - прямо позорная), а отступление в порядке для спасения остатков армий, использования в этих целях каждого дня передышки.

"Н. Бухарин пытается теперь даже отрицать тот факт, что он и его друзья утверждали, будто немец не сможет наступать. Однако очень и очень многие знают, что это - факт, что Бухарин и его друзья утверждали это, что, сея такую иллюзию, они помогли германскому империализму и помешали росту германской революции, которая ослаблена теперь тем, что у великороссийской Советской республики отняли, при паническом бегстве крестьянской армии, тысячи и тысячи пушек, сотни и сотни миллионов богатств. Я это предсказал ясно и точно в тезисах от 7 января.

"А что новые условия хуже, тяжелее, унизительнее худых, тяжелых и унизительных брестских условий, в этом виноваты, по отношению к великой российской Советской республике, наши горе-левые Бухарин, Ломов, Урицкий и К-о. Это исторический факт, доказанный вышеприведенными голосованиями. От этого факта никакими увертками не скроешься. Вам давали брестские условия, а вы отвечали фанфаронством и бахвальством, доводя до худших условий. Это факт. И ответственность за это вы с себя не снимете.

_______________

^*1 См. цитируемый том, стр. 67 - 68.

"В моих тезисах от 7 января 1918 г. предсказано с полнейшей ясностью, что в силу состояния нашей армии (которое не могло измениться от фразерства "против" усталых крестьянских масс) Россия должна будет заключить худший сепаратный мир, если не примет брестского.

"Левые" попались в ловушку буржуазии российской, которой надо было втянуть нас в войну, наиболее для нас невыгодную".

Возвращаясь к вопросу о результатах политики тех, кто не желал подписывать первоначальных условий, предложенных германской коалицией, т. Ленин в своем докладе от 7 марта 1915 г. на заседании VII с'езда Р. К. П. сказал:

"Наступил период тягчайших поражений, нанесенных вооруженным до зубов империализмом, стране, которая должна была демобилизовать армию. То, что я предсказывал, наступило целиком. Вместо Брестского мира мы получили мир гораздо более унизительный по вине тех, кто не брал его. Мы сидели в Бресте за столом рядом с Гофманом, а не с Либкнехтом. Этим мы тогда помогали немецкой революции, а теперь вы помогаете немецкому империализму, потому что отдали им свои миллионные богатства: пушки, снаряды, продовольствие. Случилось то, что должен был предсказать всякий, кто видел состояние армии, до боли невероятное. Мы погибли бы при малейшем наступлении немцев неизбежно и неминуемо, это говорил всякий добросовестный человек с фронта. Мы, действительно, оказались добычей неприятеля в несколько дней. Получивши этот урок, мы наш раскол и кризис изживем, как ни тяжела эта болезнь, потому что нам на помощь придет неизмеримо более верный союзник, - всемирная революция. Когда нам говорят по вопросу о ратификации нового Тильзитского мира, неслыханного, более грабительского, чем Брестский, я отвечаю: - "Безусловно, да". Мы должны это сделать, ибо мы смотрим с точки зрения масс. Попытка перенесения октябрьской и ноябрьской тактики, испробованной внутри одной нашей страны, тактики триумфального периода революции с помощью нашей фантазии на весь ход революции оказалась битой историей. Когда говорят, что передышка это - фантазия; когда газета называется "Коммунист", должно быть, от Парижской Коммуны; когда эта газета наполняет столбец за столбцом опровержениями теории передышки, - тогда я вижу ясно (мне много пришлось пережить фракционных столкновений и расколов, так что я имею большую привычку), но вижу ясно, что старым способом фракционных расколов эта болезнь не будет излечена, потому что ее излечит жизнь раньше. Жизнь шагает очень быстро; здесь она действует великолепно; история гонит так быстро ее локомотив, что раньше, чем успеет редакция "Коммуниста" издать очередной номер, большинство рабочих в Питере уже разочаруются в ее идеях, потому что жизнь в это время показывает, что передышка - факт.

"Сейчас мы, подписавши мир, имеем передышку, мы пользуемся ею для защиты отечества лучше, чем войной, потому что, если бы мы имели войну, мы имели бы ту панически бегущую армию, которую необходимо было бы остановить и которую наши товарищи остановить не могут и не могли потому, что война сильнее, чем проповеди, чем десяти тысяч рассуждений. Если они не поняли объективного положения, они остановить армии не могут, и не остановили бы. Эта больная армия заражала весь организм, и мы получили новое неслыханное поражение, новый удар немецкого империализма по революции, потому что легкомысленно оставили себя без пулеметов, а между тем этой передышкой мы воспользуемся, чтобы убедить народ объединиться, сражаться, чтобы говорить русским рабочим, крестьянам: "Создавайте самодисциплину, дисциплину строгую, иначе вы будете лежать под пятой немецкого сапога, как лежите сейчас, как неизбежно будете лежать, пока народ не научится бороться и создавать армии, способные не бежать, а идти на неслыханные мучения". Это неизбежно, потому, что немецкая революция еще не родилась, и нельзя ручаться, что она родится завтра.

Жизнь блестяще оправдала этот прогноз т. Ленина. Передышка стала фактом. Была создана самодисциплина, дисциплина строгая, была постепенно сформирована и организована новая армия, красная армия, с помощью которой Советская Россия уничтожила белогвардейские банды и выбросила в море войска Антанты, решившей, очевидно, что если рабоче-крестьянская страна не могла в определенный момент отразить немецкого нашествия, она вообще неспособна к вооруженной борьбе.

Настаивая на подписании тягчайшего мира ввиду состояния нашей армии и настроения крестьянства, а также необходимости передышки, т. Ленин ни на одну минуту не обманывал себя и никого иллюзией о возможности длительной передышки. Наоборот, он подчеркивал, что передышка будет короткой.

"Да, этот мир - тягчайшее наше поражение, - доказывал тов. Ленин в докладе о Брестском мире на IV Всероссийском Съезде Советов. - Да, этот мир - неслыханное унижение Советской власти, но историю перехитрить мы не в состоянии.

"Передышка нам нужна, плохая, короткая, непрочная передышка, но все же будет время, за которое произойдет новое накопление сил революции, оздоровление армии от отчаяния и утомления".

На вопрос Камкова о том, что такое передышка, на какой срок и т. д., т. Ленин ответил:

"Удивительно легко иногда бывает вопросы ставить, но и нетрудно на них и ответить. Есть одно изречение, - оно невежливо и грубо, но слова из песни не выкинешь; - оно говорит: один дурак может больше спрашивать, чем десять умных ответить.

"Спрашивают, продлится ли передышка неделю, две или больше. Я утверждаю, что на всяком волостном сходе и на каждой фабрике человек, который от имени серьезной партии будет выступать с подобным вопросом к народу, его народ прогонит вон, потому что на всяком волостном сходе поймут, что нельзя задавать вопросы о том, чего нельзя знать. Это поймет любой рабочий и крестьянин.

"И одно можно с уверенностью сказать, что после мучительной трехлетней войны всякая неделя передышки есть величайшее благо".

Глубоко интересна критика т. Лениным всякого рода причитаний о "позорном" характере, унизительности и т. д. Брестского мира.

"Я предоставляю вам увлекаться международной революцией, потому что она все же наступит. Все придет в свое время, а теперь беритесь за самодисциплину, подчиняйтесь во что бы то ни стало, чтобы был образцовый порядок, чтобы рабочие хоть один час в течение суток учились сражаться. Это немного потруднее, чем написать прекрасную сказку. Этим вы поможете немецкой и международной революции. Сколько нам дадут дней передышки, мы не знаем, но она дана. Надо скорей демобилизовать армию, потому что это больной орган, а пока мы будем помогать финляндской революции.

"Только дети могут не понять, что в такую эпоху, когда наступает мучительно долгий период освобождения, которое только что создало Советскую власть, подняло на высшую ступень ее развития, только дети могут не понимать того, что здесь должна быть длительная, осмотрительная борьба. Позорный мирный договор подымает восстание, но когда товарищи из "Коммуниста" рассуждают о войне, у них, в сущности, только апелляция к чувству. "Позорный, неслыханный, унизительный мир". Они апеллируют к чувству, позабыв то, что у людей сжимались руки в кулаки и кровавые мальчики были перед глазами. Что они, в сущности, говорят? "Никогда сознательный революционер не переживет этого, не пойдет на этот позор". Эта газета носит кличку "Коммунист", но ей следует носить кличку "Шляхтич", ибо она смотрит с точки зрения шляхтича, который сказал, умирая в красивой позе со шпагой: "Мир - это позор, война - это честь". Они смотрят с точки зрения шляхтича, но я подхожу с точки зрения крестьянина.

"Если я иду на мир, когда армия бежит и не может не бежать, не теряя тысячи людей, я беру его, чтобы не было хуже. Разве позорен договор? Да меня оправдает всякий серьезный крестьянин и рабочий, потому что они понимают, что мир есть средство для накопления сил. История скажет, кто прав. На нее я ссылался не раз, такова история освобождения немцев от Наполеона. Я нарочно назвал мир Тильзитским, хотя мы не подписали того, что было там, когда немцам пришлось давать свои войска на помощь завоевателю для подчинения других народов. До этого история однажды уже доходила и дойдет вновь, если мы будем надеяться только на международную революцию. Смотрите, чтобы история не довела вас и до такой формы военного рабства. А пока социалистическая революция не победила во всех странах, Советская Республика может впасть в рабство. Наполеон в Тильзите принудил немцев к неслыханным позорным условиям мира. Там дело шло так, что несколько раз заключался мир. Тогдашний Гофман-Наполеон ловил на нарушении мира, и нас поймает Гофман на том же. Только мы постараемся, чтобы он поймал не скоро. Последняя вспышка дала горькую, мучительную, но серьезную науку русскому народу, заставив его организовываться, дисциплинироваться, уметь подчиняться, создавать образцовую дисциплину. Учитесь у немца его дисциплине, иначе мы - погибший народ и вечно будем лежать распростертым в рабстве".

Тов. Ленин подчеркивает, что позор для революционеров не в подписании унизительного мира, а в отчаянии, в упадке духа, в потере революционной энергии и веры в будущее.

"Пруссия и ряд других стран в начале XIX века, во время наполеоновских войн, доходили до несравненно, неизмеримо больших тяжестей и тягот поражения, завоевания, унижения, угнетения завоевателем, чем Россия 1918 года. И, однако, лучшие люди Пруссии, когда Наполеон давил их пятой военного сапога во сто раз сильнее, чем смогли теперь задавить нас, не отчаявались, не говорили о "чисто формальном" значении их национальных политических учреждений. Они не махали рукой, не поддавались чувству: "все равно - погибать". Они подписывали неизмеримо более тяжкие, зверские, позорные, угнетательские мирные договоры, чем брестский, умели выжидать потом, стойко сносили иго завоевателя, опять воевали, опять падали под гнетом завоевателя, опять воевали, опять падали под гнетом завоевателя, опять подписывали похабные и похабнейшие мирные договоры, опять поднимались, и освободились в конце концов (не без использования розни между более сильными конкурентами-завоевателями).

"Почему бы не могла подобная вещь повториться в нашей истории?

"Почему бы нам впадать в отчаяние и писать резолюции - ей-же-ей - более позорные, чем самый позорный мир, резолюции о "становящейся чисто формальною Советской власти"?

"Почему тягчайшие военные поражения в борьбе с колоссами современного империализма не смогут и в России закалить народный характер, подтянуть самодисциплину, убить бахвальство и фразерство, научить выдержке, привести массы к правильной тактике пруссаков, раздавленных Наполеоном: подписывай позорнейшие мирные договоры, когда не имеешь армии, собирайся с силами и поднимайся потом опять и опять?

"Почему должны мы впадать в отчаяние от первого же неслыханного тяжкого мирного договора, когда другие народы умели твердо выносить и горшие бедствия?

"Стойкость ли пролетария, который знает, что приходится подчиняться, ежели нет сил, и умеет потом, тем не менее, во что бы то ни стало, подниматься снова и снова, накапливая силы при всяких условиях, - стойкость ли пролетария соответствует этой тактике отчаяния, или бесхарактерность мелкого буржуа, который у нас, в лице партии эсэров, побил рекорд фразы о революционной войне?

"Нет, дорогие товарищи из "крайних" москвичей. Каждый день испытаний будет отталкивать от вас именно наиболее сознательных и выдержанных рабочих. Советская власть, скажут они, не становится и не станет чисто формальной не только тогда, когда завоеватель стоит в Пскове и берет с нас 10 миллиардов дани хлебом, рудой, деньгами, но и тогда, когда неприятель окажется в Нижнем и в Ростове-на-Д. и возьмет с нас дани 20 миллиардов.

"Никогда никакое иностранное завоевание не сделает "чисто формальным" народное политическое учреждение (а Советская власть не только политическое учреждение, во много раз более высокое, чем виданные когда-либо историей). Напротив, иностранное завоевание только закрепит народные симпатии к Советской власти, если... она не пойдет на авантюры.

"Отказ от подписи похабнейшего мира, раз не имеешь армии, есть авантюра, за которую народ вправе будет винить власть, пошедшую на такой отказ.

"Подписание неизмеримо более тяжкого и позорного мира, чем брестский, бывало в истории (примеры указаны выше) и не вело к потере престижа власти, не делало ее формальной, не губило ни власти, ни народа, а закаляло народ, учило народ тяжелой и трудной науке готовить серьезную армию даже при отчаянно трудном положении под пятой сапога завоевателя.

"Россия идет к новой и настоящей отечественной войне, к войне за сохранение и упрочение Советской власти. Возможно, что иная эпоха, - как была эпоха наполеоновских войн, - будет эпохой освободительных войн (именно войн, а не одной войны), навязываемых завоевателями Советской России. Это возможно.

"И потому позорнее всякого тяжкого и архитяжкого мира, предписываемого неимением армии, позорнее какого угодно позорного мира - позорное отчаяние. Мы не погибнем даже от десятка архи-тяжких мирных договоров, если будем относиться к восстанию и к войне серьезно. Мы не погибнем от завоевателей, если не дадим погубить себя отчаянию и фразе".

Когда перечитываешь теперь XV том сочинения Ленина, все, что говорил и писал наш гениальный вождь, кажется всякому читателю ясным, убедительным, чуть ли не само собой разумеющимся. Метод Ильича, его основной подход ко всем явлениям социальной жизни, принципы его классовой тактики и стратегии более или менее усвоены теперь всеми сознательными членами партии, но не так было в тот момент, когда тезисы о мире впервые ставились Ильичем. Многим товарищам мысли Ильича казались еретическими и раскол в партии казался как будто неизбежным. В резолюции, принятой 24 февраля 1918 г., Московское областное бюро нашей партии вынесло недоверие

Ц. К-ту, отказалось подчиняться тем постановлениям его, "которые будут связаны с проведением в жизнь условий мирного договора с Австро-Венгрией", и в объяснительном тексте к резолюции заявило, что "находит едва ли устранимым раскол в партии"^*1. Более того, в самом Ц. К. и среди

_______________

^*1 См. цитируемый том, стр. 109.

самых видных большевиков точка зрения Ильича встретила сильное сопротивление. Так, на частном совещании наиболее видных большевиков-делегатов, съехавшихся на III Съезд Советов, точка зрения Ленина о необходимости немедленного мира собрала всего 15 голосов, за революционную же войну высказалось 32, за формулу демобилизовать армию, но мира не подписывать - 16^*1.

10 февраля в Бресте мирные переговоры были прерваны. Троцкий, от имени русской делегации, заявил, что Россия насильнический мир отказывается подписать, но войны продолжать не будет и демобилизует армию. Результаты известны. Уже 17 февраля началось немецкое наступление. Как предсказывал т. Ленин, русская армия никакого сопротивления немецким войскам не оказала. Уже перед заключением Брестского мира т. Ленин в беседе с т. Радеком доказывал, что войну вести невозможно, ибо мужик голосовал против войны. "Позвольте, как это голосовал", спросил т. Радек. "Ногами голосовал, бежит с фронта", ответил т. Ленин.

На заседание Ц. К. от 18 февраля Ленин внес предложение: "Немедленно обратиться к германскому правительству с предложением немедленного заключения мира". Предложение принимается 7 голосами; против голосовало 6 при одном воздержавшемся ^*2.

На наше предложение мира германское правительство ответило предъявлением новых тягчайших условий по сравнению с первоначальными немецкими условиями.

На заседании Ц. К. 23 февраля Свердлов огласил германские условия. И на этом заседании три члена Ц. К. голосовали против немедленного принятия германских предложений и настаивали на войне, четыре воздержались и, таким образом, Ц. К. семью голосами из 15 присутствовавших решил принять немецкие условия.

На этом заседании Ленин три раза брал слово. Он заявил, что политика революционной фразы окончена. Если эта политика теперь будет продолжаться, то "он выходит из правительства и из Ц. К. Для революционной войны нужна армия, ее у нас нет. Значит надо принимать условия"^*3.

"Я не хочу революционной фразы, - заявил Ленин. - Немецкая революция еще не дозрела. Это требует месяцев. Нужно принимать условия. Если потом будет новый ультиматум, то он будет в новой ситуации".

______________________________

^*1 См. цитируемый том, стр. 621.

^*2 См. там же, стр. 629.

^*3 Там же, стр. 632.

Итак, тов. Ленину приходилось ставить своего рода ультиматум и заявлять о своем выходе из правительства и Ц. К., если политика революционной фразы будет продолжаться. Тов. Ленину не пришлось, к счастью для Советской России и всего ее будущего, привести свой ультиматум в исполнение, ибо его точка зрения была принята на упомянутом заседании Ц. К. Имена шести товарищей из 15-ти, голосовавших за предложение т. Ленина, заслуживают быть занесенными в историю: Зиновьев, Свердлов, Смилга, Сокольников, Сталин, Стасова. Из статьи Овсянникова "Ц. К. Р. К. П. и Брестский мир" явствует, что Зиновьев и Сталин целиком поддерживали точку зрения Ленина уже на заседании от 9 января^*1.

Тов. Ленин остался на своем посту, зато четыре цекиста и ряд товарищей подали заявление об отставке и уходе с ответственных постов.

"История скажет, кто прав", говорил Ленин, настаивая на принятии немецких условий. История уже сказала свое слово, и нет теперь в коммунистической партии ни одного человека, который не признал бы, что именно Ленин оказался безусловно прав в своем анализе внутреннего и международного положения Р. С. Ф. С. Р., что именно Ленин, благодаря своему тактическому гению, спас Советскую республику в самый критический момент ее существования.

Наша коммунистическая молодежь должна самым внимательным образом изучать книги Ленина. Ленин не только гениальный теоретик, это величайший государственный деятель, гениальный практик, умевший ставить и разрешать самые сложные и трудные вопросы момента, и вести государственный корабль в самую бурную погоду среди бесчисленных мелей и рифов, путем гениальных тактических маневров, головокружительными зигзагами и крутыми поворотами, не изменяя, однако, никогда основной линии и держа неуклонно курс на социальную революцию во всем мире.