ФРАНКО-РУССКИЕ КУЛЬТУРНЫЕ СВЯЗИ

ФРАНКО-РУССКИЕ КУЛЬТУРНЫЕ СВЯЗИ*

В политике, сказал один государственный деятель, известный своим практическим умом, играют роль imponderabilia, невесомые величины. Это те величины, которые не могут быть подсчитаны, как трубы заводов, рост населения, количество штыков. Что такое национальные симпатии? Один из моральных факторов, имеющих невесомое, но реальное значение в политике.

Способность испытывать национальные симпатии к другим народам зависит от многих исторических причин. Но, каковы бы ни были эти причины, такая способность является очень ценным качеством. Каждый народ может гордиться этой чертой без опасения впасть в отвратительный грех национального высокомерия. «Бедна та народность, — писал Белинский, — которая трепещет за свою самостоятельность при всяком соприкосновении с другой народностью!»

Можно ли указать более яркие примеры самобытности, чем поэзия Пушкина или музыка Глинки? Между тем в деятельности этих корифеев русской культуры самым широким образом представлены разнообразные соприкосновения с другими народностями. Достаточно вспомнить западнославянские, испанские, английские, французские и другие мотивы в поэзии Пушкина, польские, итальянские, восточные мелодии и музыкальные картины в творчестве Глинки. Удивительную способность перевоплощения, поэтической симпатии к образу жизни других народов, которая с такой наглядностью проявилась в истории русской поэзии, Достоевский назвал «Бесчеловечностью». Устами одного из героев романа «Подросток», Версилова, он говорит об отношении образованных русских людей прошлого века к памятникам западной культуры: «О, русским дороги эти старые камни, эти чудеса старого мира, эти осколки святых чудес; и даже это нам дороже, чем им самим!»

Формула всечеловечности не была личным созданием Достоевского. С некоторой кривизной, присущей этому гениальному писателю, она выражает общую мысль рус-

* Опубликовано в журн. «News. A Soviet Review of World Events» (1956, № 11).

401

ской литературы девятнадцатого века, ясно выраженную уже наставником и антиподом его - В. Г. Белинским. Большая или меньшая широта национального склада является следствием исторической судьбы народа. Так или иначе, эта черта облегчила подъем братского интернационализма, охватившего широкие массы бывшей царской империи в годы Октябрьской революции. Она получила научное выражение в идеях Ленина. Любой добросовестный наблюдатель должен будет признать, что «всечеловечность» живет в рядовом советском гражданине как не стираемое ничем предчувствие грядущего братства. Ее легко узнать в той теплоте, с которой наша публика встречает каждого доброго вестника чужой культуры. Политика, направленная в сторону сближения народов, развития культурных связей между ними, популярна в Советском Союзе.

Наши симпатии к Франции и ее культуре покоятся на прочном историческом основании. В жизни каждой страны есть несколько важных моментов, формирующих психологический тип ее обитателей. К таким моментам относится, между прочим, начальный период развития данного народа, условия, при которых он входит в историю, освещаемую письменностью. Обращаясь к древнейшим временам истории народов Франции и Советского Союза, мы видим несколько удивительных параллелей. У истоков французской культуры сияет драгоценный венок эпических песен, chansons de geste, и между ними жемчужина этого цикла — «Песнь о Роланде». Среди жестокой борьбы интересов, среди распада древних общественных связей, отраженного в кровавых сценах «Эдды», в мрачном образе Хагена Тронье, в хаосе пожирающих друг друга животных так называемого «звериного орнамента», среди всей этой дикости, уже знакомой с проклятием золота, французский эпос открывает дверь в другой мир, более стройный и справедливый, где существует общая цель — защита страны от внешних завоевателей и сохранение ее единства, где знатность может быть оправдана только суровой службой и где поступки каждого воителя подчинены моральному суду народа. Мы не говорим, что так было на самом деле; исторически дело всегда носит более сложный характер, но так оно могло казаться, таков эпический идеал поэта, а этого уже не мало. И разве не те же идеи одушевляют русскую литературу в эпоху богатырского эпоса и героического «Слова о полку Игореве»?

402

Примерно в то самое время, когда получили свою окончательную редакцию chansons de geste, сложился романский стиль средневекового зодчества, немой язык тесаного камня. На юге Франции, где еще сохранились живые воспоминания античной цивилизации и где подъем городов и рыцарства создал первые очаги светской культуры, романские формы XII века уже предвещают близость Возрождения. Мы слишком мало знаем внутреннюю жизнь Владимиро-Суздальской Руси, но достаточно видеть остатки княжеских палат в Боголюбове, церковь Покрова на Нерли, Димитриевский собор во Владимире, чтобы понять со всей очевидностью — здесь, в русском Залесье, шел тот же подъем жизнерадостной и народной, в своей основе, культуры, которая обещала в дальнейшем атмосферу Возрождения.

Эта культура была смыта волной татарского нашествия, впрочем, по другим причинам, не удержалась и романская культура Франции. Историки спорят о том, возможно ли участие западных мастеров в создании памятников русского зодчества, отделенных громадным расстоянием от Арля и Пуатье. Но это вопрос второстепенный. Гораздо важнее то обстоятельство, что в этот период здорового детства обе культуры шли рука об руку.

Второе соприкосновение двух народов относится к более позднему времени. Есть еще один важный час в истории каждой нации. Это — период создания централизованной государственности, выработки правил национального языка и первого объединения культурной жизни в столице страны. У большинства европейских народов процесс формирования нации совершался в рамках абсолютной монархии. Отсюда односторонность и некоторые реакционные черты в решении многих исторических задач. Да и как могло быть иначе? Абсолютная монархия выросла на основе поражения народных масс в классовых битвах XVI века. Ее государственность была полицейской, ее централизация — бюрократической и придворной. Единственным спасением от нее был хаос. Как хорошо показал французский историк Гастон Рупнель (вслед за Норманом), в этой реакционной форме прогрессивного исторического движения многое зависело от имущей буржуазии, которая повернулась спиной к народу и, овладев землей разоренного крестьянина, превратилась в малопочтенную аристократию, ханжескую и верноподданную.

403

Во Франции ряд судебных преследований вольнодумцев, от процесса Теофиля де Вио до сожжения Клода ле Пти, возвестили конец свободомыслия эпохи Возрождения. Величайший мыслитель этого века Рене Декарт принял жестокое правило: «Хорошо прожил тот, кто хорошо укрылся». Во второй половине XVII столетия Франция стала образцовой страной академического классицизма, если это слово может охватить и выразить всю совокупность тех понятий, которые проникли не только в литературу и театр, живопись и зодчество, но задели даже такие области, как военная тактика и морское искусство, изложенное патером Гостом в виде системы правил «ложного методизма». В те времена деревьям старались придать форму геометрических фигур, а мертвые волосы казались лучше живых.

И все же большое историческое содержание находит себе дорогу в любых обстоятельствах. Французский народ, разоренный абсолютизмом и скованный его бездушным порядком, утратил в эту эпоху многое из того, что слышалось в свободных песнях Вийона и грубоватом народном юморе Рабле. Но он приобрел некоторые другие необходимые черты — знаменитую французскую ясность, clarté, привычку к анализу всех вопросов с точки зрения целого, исторически связанного с понятием государства. В конце концов, несмотря на ходячие схемы социологического психоанализа, нигде не сказано, что правильность форм и ясность выражения чужды народу. Недаром суровый реформатор французского языка Малерб требовал, чтобы писатель учился у крючников сенного рынка.

Есть и другие черты французской культуры XVII века, не утратившие для нас своего значения. В глубоких противоречиях скованного духа тончайшей гармонией звучит голос человечности. Даже Стендаль в полемике против «ошибок века Людовика XIV» не отвергает гуманной прелести Расина. Творения Перро и Мансара соединили колоссальный стиль дворцовой архитектуры с мерилом человеческого роста. О внутренней жизни этой замкнутой эпохи свидетельствуют портреты Лефевра, Жувене, Филиппа де Шампень.

Найдут ли французы где-либо в другой стране более верных ценителей их «классического века», чем в Советском Союзе? Начиная с петровского времени народы бывшей Российской империи также прошли через период ускоренного прогресса сверху со всеми его противоречия-

404

ми. Между наследием Древней Руси и русским обществом XVIII — XIX веков лежит граница, может быть, более резкая, чем во Франции. Наш современный язык и литературные понятия тесно связаны с периодом от Ломоносова до Пушкина.

Отвергая рабские пережитки прошлого, наша современная культура не отказалась от наследства русской государственности, сложившейся главным образом в императорский период. Не кто иной, как Ленин еще в годы подполья писал о том, что настоящий революционер должен рассматривать все вопросы не только снизу, но и сверху. В нашем отношении к государственному быту других стран также нет ничего похожего на анархизм. Народы Советского Союза искренне желают Франции быть всегда независимой, цельной и могущественной державой.

Но самое главное, самое ценное соприкосновение с французским народом лежит для нас в области демократии и социализма. Век Вольтера и Дидро, Великая французская революция, общественные движения девятнадцатого столетия, включая сюда и деятельность утопических социалистов и замечательные произведения французских писателей, романтиков-реалистов и реалистов-романтиков, — все это необычайно дорого каждому человеку, связанному с идеалом социалистической России. Эта страница французской культуры сочетает в едином порыве живую народность, идущую из глубины веков, с высокой ясностью и артистическим развитием передовой цивилизации. Образ французского рабочего в неизменной блузе, каким рисовал его карандаш Домье, неотделим от философии истории Маркса и Энгельса. Великие перемены, которые привели к Октябрьской революции и основанию Советского государства, совершились руками революционных поколений, близко знакомых с опытом французского общественного движения. С каким восторгом писал Щедрин о демократической Франции: «Оттуда лилась на нас вера в человечество, оттуда воссияла нам уверенность, что «золотой век» находится не позади, а впереди нас... Словом сказать, все доброе, все желанное и любвеобильное — все шло оттуда».

Вот почему с такой горечью смотрела передовая Россия на отступление французской буржуазии от идеалов 1789 года, на торжество сытого мещанства, топтавшего честь своей страны. То, что писали о Франции второй половины прошлого века Флобер, Золя, Мопассан, Ана-

405

толь Франс, имеет много общего с наблюдениями русских писателей. Но, пожалуй, никто не выразил роковые последствия этого отступления от демократии более сильно, чем Герцен. Он предвидел упадок международной роли Франции вследствие ее внутреннего падения - измены правящего богатого меньшинства, его поворота к реакции. «Защитники порядка напрашиваются на самый грубый деспотизм, лишь бы власть обеспечила неприкосновенность стяжания. Они из-за этого протянули руку всем правительствам, ненавидящим Францию; они из-за этого отдали своих детей на воспитание иезуитам, которых сами терпеть не могут».

Под этим углом зрения Герцен рассматривал возвышение Пруссии, дипломатическую и военную историю Европы накануне 1870 года. «Как только немцы убедились, что французский берег понизился, что страшные революционные идеи ее поветшали, что бояться ее нечего, из-за крепостных стен прирейнских показалась прусская каска. Франция все пятилась, каска все выдвигалась. Своих Бисмарк никогда не уважал, он навострил оба уха в сторону Франции, он нюхал воздух оттуда и, убедившись в прочном понижении страны, он понял, что время Пруссии настало».

За три года до Седана Герцен предвидел поражение Франции. «А! господа консерваторы, вы не хотели даже и такой бледной республики, как Февральская, не хотели подслащенной демократии, которую вам подносил кондитер Ламартин. Вы не хотели ни Маццини-стоика, ни Гарибальди-героя. Вы хотели порядка. Будет вам за это война семилетняя, тридцатилетняя... Граф Бисмарк — теперь ваше дело!»

В наши дни часто приходится слышать о «тридцатилетней войне» в применении к событиям двадцатого века. Известный французский политический деятель и ученый Жак Барду посвятил предыстории этих событий большой труд, первая часть которого носит символическое заглавие: «Происхождение европейского бедствия. Англо-французская помощь прусской гегемонии»*. Отрадно видеть, что европейская мысль начинает понимать тесную связь между возвышением германского милитаризма, наложившим свою тяжелую печать на всю

* Les engines du malheur européen. L'aide anglo-française á la domination prussien. Paris, 1948.

406

историю новейшего времени, и слепой политикой так называемых «западных демократий». Но, увы, консервативный автор не стоит на уровне своей задачи. Сравнивая несчастья 1870-1871 и 1939-1940 годов, он проводит странную аналогию между «идеей национальностей» Луи Бонапарта и политикой коллективной безопасности Народного фронта. Вина за поражение Франции возлагается на ее демократическую традицию, на «русскую загадку». Этот прием, достойный мэтра Ренара, должен затемнить истинный смысл «англо-французской помощи» германскому милитаризму, которая остается неоспоримым фактом. И все же после тяжелого опыта последних десятилетий достаточно ясно, что именно вражда к демократии и социализму, боязнь красной опасности была той питательной средой, которая вырастила микробы новой тридцатилетней войны.

Свобода и процветание Франции — в единстве ее прогрессивных сил, в организации коллективной поддержки международной демократии. Начало всех мюнхенов прошлого и настоящего — в отказе от этого жизненно-важного принципа.

Мы сочувствуем современной Франции в ее стремлении подняться на уровень лучших идеалов богатой и многообразной культуры французского народа. Пусть наши симпатии к этой культуре, как невесомая, но реальная величина, способствуют дальнейшему прояснению международной обстановки.

407