Роже Кайюа.

 

НОЙ.

 

Около полудня выпали первые капли дождя. Ной взглянул на небо. Оно было синим, без единого облачка. Капли падали совершенно отвесно, потому что ветра тоже не было. Ной понял, что начался тот небывалый, сверхъестественный дождь, о котором господь бог предупредил его.

Готовый ковчег возвышался поблизости на пригорке. Ной направился к ковчегу, ступая по черным водяным пузырькам, в которых отражалось солнце. Их маленькие плоские купола, припорошенные пылью, сливались друг с другом, окрашивая землю в густо-черный цвет, и лопались, оставляя на ее поверхности крохотные канавки. Казалось невероятным, чтобы дождевая вода, мгновенно уходившая в почву, в конце концов затопила всю землю. А между тем к тому шло дело. Ной увидел в этом еще одно проявление всемогущества бога.

Его не слишком удивило ни само решение Иеговы устроить всемирный потоп, ни то обстоятельство, что именно он, Ной, был избран им, чтобы продолжилась жизнь на земле после катастрофы. Было очевидно, что наступила пора и новый чистый мир должен прийти на смену миру прогнившему, обреченному на гибель. Ной знал наперед, что все эти мерзости, это гнусное лихоимство и безбожие добром не кончатся. Он вовсе не считал себя единственным, кто сохранил верность слову божию, но безгрешных на свете оставалось так немного, что, возможно, он и был последним праведником.

Сознание своей исключительности отнюдь не льстило Ною, напротив, скорее огорчало его, как подтверждение того, чему учил его каждодневный опыт. Получив повеление соорудить гигантский плавучий зверинец, который должен был вместить по одной паре всех живых существ, Ной усердно принялся за дело. Работал он в одиночку: сам валил деревья, сам распиливал их на доски — и все это под издевательский смех соседей, а потом и других людей, которые, прослышав о невероятной затее, приходили издалека, дабы собственными глазами поглядеть на столь странное сооружение и посмеяться над чудаком, упорно возводившим эту громадину. Иные даже швыряли в Ноя камнями.

Ной переносил все это невозмутимо, убежденный в том, что хорошо смеется тот, кто смеется последним. Его так и подмывало предупредить людей о нависшей над ними угрозе и посоветовать им пока не поздно последовать его примеру, вместо того чтобы осыпать его насмешками и оскорблениями. Однако по зрелом размышлении он от этого отказался. Во-первых, никто не просил его вразумлять этих негодяев, которые вполне заслуживали ожидавшего их возмездия; а во-вторых, предупреди он их о потопе, они бы ему не поверили и сочли бы его просто-напросто сумасшедшим; в конце концов ему досталось бы еще больше камней — только и всего. Но последнее, самое веское соображение заключалось в том, что, поскольку уцелеть суждено было ему одному, он нарушил бы волю Иеговы, если бы помог другим людям избежать бедствия. Вот почему Ной молчал и мало-помалу даже пришел к мысли воспользоваться создавшимся положением. Он нарочно прикинулся простачком и стал всем и каждому невразумительно объяснять устройство ковчега, выпрашивая при этом немного смолы и пакли. Он действительно смекнул, что ему самому, при его скудных средствах, трудно раздобывать эти дорогостоящие и довольно редкие материалы, которыми господь бог не позаботился его снабдить и нехватка которых причинила ему поначалу немало хлопот. Таким путем Ной сумел обратить людскую злобу на пользу дела господня: он без больших затрат проконопатил корпус своего корабля, а к тому же еще оставил людей без смолы и пакли, так что в роковую минуту они с ужасом обнаружили почти полное исчезновение этих материалов.

Бормоча сквозь зубы свои пояснения, Ной старался ничего не выдумывать и потому не мог упрекнуть себя в двуличии. Он всеми силами стремился выполнить возложенную на него миссию и ради этого готов был прибегнуть к любому средству, лишь бы оно не выходило за пределы порядочности. Он был убежден: раз нет иного способа заполучить смолу и паклю, без которых ковчег пропускал бы воду, значит, на такой именно способ бог и рассчитывал.

Минуло уже почти полтора месяца с тех пор, как ковчег был готов, а за все это время прошли лишь самые обычные дожди: было два-три сильных, но коротких ливня или моросил серенький дождик, который, казалось, будет идти бесконечно, а на деле не оставлял даже лужиц. Всякий раз Ноя брала досада: не то чтобы он жаждал немедленной гибели человечества, нет, но как всякому мастеровому, закончившему трудную работу, ему не терпелось испытать свое грандиозное сооружение, на которое он потратил столько усилий и выдумки. Человек скромный и добросовестный, он хотел поскорее убедиться в том, что в решительный час ковчег не подведет. В сущности, Ной был в этом деле новичком, а господь бог не имел обыкновения злоупотреблять чудесами и нарушал естественные законы только в случае крайней нужды. Вот почему всевышний и не дал Ною уже оснащенного, непотопляемого волшебного корабля, который он мог бы сотворить из ничего силою одного своего слова. Однако это было бы не в его стиле: богу хотелось, чтобы Ной сам, своими руками построил обычный корабль, как и любое судно, не лишенный изъянов из-за неопытности строителя. Видимо, из тех же побуждений он не истребил огромного количества живых существ посредством одного только божественного решения: ведь одного слова его было бы достаточно, чтобы они разом исчезли с лица земли, — все, кроме немногих особей, оставленных для продолжения рода. Должно быть, неспроста творец предпочел уничтожить все живое при помощи обыкновенного дождя, разве что несколько более продолжительного.

Долгие месяцы, пока строился ковчег, Ной часто размышлял об этой поразительной скромности всевышнего. Разумеется, он понимал его и всецело его оправдывал. И все-таки порою, когда он падал с ног от усталости и ему казалось, что работа не двигается, он нет-нет да и подумывал о том, что господь бог мог бы избрать более подходящее стихийное бедствие: например, окутывающий землю смертоносный туман, который, рассеявшись, оставил бы целыми и невредимыми лишь заранее предуказанные живые твари. Внешние приличия были бы соблюдены, а вместе с тем удалось бы избежать многих осложнений. И еще Ной думал о том, что, как бы там ни было, спасение нужно заслужить. С этой мыслью он вновь принимался за дело.

На душе у Ноя было тревожно, но его спасала вера. В благополучном исходе он не сомневался, а вот как все произойдет и сколько еще придется претерпеть — этого он знать не мог. Когда начался дождь, он стал грузить в ковчег и размещать в нем парами живые существа. Впрочем, Ною не пришлось ни о чем заботиться. К тому же он просто не умел отличать род от вида и не имел ни малейшего представления о том, из чего, собственно, исходить при отборе пассажиров для плавучего зверинца. Следует ли, к примеру, взять всего одну пару любых собак, или же надо захватить двух борзых, двух гончих, двух легавых, двух овчарок и так далее? С собаками еще куда ни шло, а как поступить, скажем, с бабочками? Любой из трех тысяч видов чешуекрылых, обитавших на земле, имел право на существование после потопа. От решения всех этих сложных вопросов Ной был избавлен начисто: в изумлении взирал он на торжественное шествие земных тварей, которые сами попарно входили в двери ковчега и занимали места в отведенных для них отсеках. Никогда еще Ной не видел такого множества самых разнообразных животных. О большинстве из них он даже не слыхал и не мог себе представить, что на белом свете живут столь необычайные и диковинные существа.

Дождь не прекращался, все уже увязало в грязи, и Ною пришлось укрыться под сенью густого дерева; взобравшись на большой камень, он долго восхищался богатством и многообразием земной фауны, вознося хвалу всевышнему. Ему было невдомек, что эта нескончаемая вереница представляла собою не меньшее чудо, чем сотворение готового корабля.

Ной был избавлен еще от одной заботы, одолевавшей его долгое время: он беспокоился о том, как бы не позабыть животных, обитавших на другом конце света, и прихватить их с собою в ковчег. При появлении кенгуру и броненосца он, естественно, был поражен, увидав огромного зайца с карманом на животе и крысу с волосатым панцирем. Но он не знал, что один зверь прибыл из Австралии, другой — из Америки. Он и понятия не имел о существовании этих частей света. Так что при виде бесконечной вереницы заморских зверей он даже не смог оценить всей грандиозности явленного ему чуда. Обо всем этом Ной задумался позднее.

А пока его занимала другая проблема — проблема размещения. Ковчег он выстроил громадный, но даже такой ковчег был слишком мал для несметного количества зверей, скотов и гадов, да еще в двойном комплекте. Однако, как ни странно, взирая на животных, попарно вступающих на борт корабля, Ной понемногу успокаивался: в нем крепла уверенность, что не только он один, но и десятки рабочих за несколько лет упорного труда не в силах были бы построить корабль таких размеров, чтобы в нем разместился полный набор всех животных—четвероногих, пернатых, пресмыкающихся и насекомых: их было слишком много, и они все прибывали. Ной понял, что всемогущий не мог упустить из виду это обстоятельство и, безусловно, предусмотрел какой-то выход.

И в самом деле: корабль, казалось бы, уже давно должен был развалиться от перегрузки, а в нем находилось место все новым и новым пассажирам. Ной смотрел на них с изумлением. Он просто не верил своим глазам. Впечатление было такое, будто, едва взойдя на борт, животные как бы растворяются в пространстве или же обретают способность громоздиться друг на дружку до бесконечности. Уже потом, когда корабль находился в плаванье и потянулись однообразные серые дни с непрестанно барабанившим дождем, Ной попытался все же разгадать загадку. Он часами бродил по ковчегу, без конца путаясь среди его коридоров, и всякий раз обнаруживал новые норы, новые хлева, новые птичники. Изредка Ной встречал уже знакомое ему животное, и тогда он радовался, даже если это был хищный зверь. Однако чаще ему приходилось удивляться, ибо на каждом шагу попадались твари, которых он видел впервые, — Ной не мог припомнить, чтобы он брал их с собой в ковчег.

Почему-то теперь на корабле было гораздо больше палуб, чем построил Ной. Кроме того, несмотря на упорные старания, ему никак не удавалось достигнуть бортов. Поняв, что все усилия напрасны, он в отчаянии возвращался назад, и когда, усталый, добирался до своей каюты, тревоги и сомнения его только возрастали. Ведь Ной совершенно точно знал, каковы должны быть размеры ковчега. Эти размеры указал ему сам Иегова: длина — триста локтей, ширина — пятьдесят, высота трех ярусов, не считая кровли, — тридцать. Ковчег был действительно огромен, однако Ной не забыл о том, что при виде нескончаемой вереницы животных, ожидавших посадки, корабль показался ему до смешного маленьким. Взойдя на борт после всех, вслед за своей женою, за сыновьями и женами сыновей, он в последний раз окинул взглядом сооружение и невольно подумал, что должно свершиться чудо. Ной мысленно представил себе ковчег на фоне той местности, где он его строил, и у него не было никаких сомнений относительно его истинных размеров. Однако в ту минуту, когда он наглухо закрыл и законопатил единственную входную дверь и лишился возможности выйти наружу и взглянуть на корабль со стороны, он почувствовал, что теперь можно долго-долго, чуть ли не до бесконечности, бродить по огромным коридорам ковчега — бортов ему все равно не достичь: казалось, будто корабль внезапно раздался в объеме, чтобы вместить без труда весь этот кишащий живой груз.

Ной постепенно свыкся с гигантскими размерами корабля и уже не без удовольствия обследовал все его закоулки. Теперь он расхаживал не спеша, брел наугад, куда поведет его случай: он убедился, что, в какую бы даль он ни забредал, стоило ему захотеть вернуться к себе в каюту, ноги сами безошибочно приводили его назад. Однако чудо этим и ограничивалось — обратный путь, повторявший все те же петли и зигзаги, был ничуть не короче, чем путь туда.

Дождь не прекращался. Ковчег плыл теперь вровень с вершинами деревьев, все реже и реже торчавшими из воды. Вдали, за дождевой завесой, вырисовывались смутные очертания гор. На одной из самых верхних ветвей одинокой сосны Ной однажды увидал какую-то птицу с длинным хвостом. Он принял ее за фазана. Ной очень любил жареных фазанов и подумал, что давно не едал этого блюда. К своему удивлению, он вдруг ясно осознал, что спустя несколько дней после того, как закрыл дверь корабля, он незаметно для себя вообще перестал есть. Выполняя божье повеленье, Ной заготовил много всевозможной провизии. Но он сообразил, что ежедневно разносить еду обитателям ковчега не под силу ни ему самому, ни всем его сыновьям и их женам, вместе взятым, и что с этой работой им не управиться, трудись они даже круглые сутки, тем более что разным животным требовалась и разная пища. Ной либо просто не знал, чем кормить большинство из них, либо не имел подходящего корма, особенно если учесть, что тут было много хищников, а он взял в ковчег каждой твари по паре — не больше.

Если кроликам и овцам еще можно было давать траву, то лишних полевых мышей и кроликов для прокормления змей, ягнят и коз для насыщения львов, мух для пауков и пауков для лягушек у Ноя не было. Положение казалось поистине безвыходным. Но все обошлось благополучно: неразрешимая проблема разрешилась сама собой: у обитателей ковчега попросту исчезло чувство голода, и в первую очередь — у самого Ноя, а между тем никогда прежде он не забывал вовремя поесть. Вышло так, словно бы бог в последнюю минуту спохватился и все уладил: на время потопа он избавил живые существа от необходимости питаться, больше того — он начисто лишил их аппетита, вытравив из их памяти всякую мысль о еде. Не попадись Ною на глаза птица, похожая на фазана, он, пожалуй, ничего бы и не заметил. Удивительно то, что, несмотря на меры предосторожности, принятые господом богом, птица все-таки напомнила Ною про его любимое блюдо. Очевидно, эти меры касались только естественного чувства голода, но не распространялись на чревоугодие. Столь хитроумное соображение, продиктованное патриарху скорее человеческой слабостью, нежели глубокомыслием, помогло ему разгадать причину внезапного вмешательства всевышнего. Разумеется, Ной увидел тут не попытку бога исправить собственную оплошность, а новое чудо. По правде сказать, он был несколько удивлен, так как считал господа бога скуповатым на чудеса. А бог и без того явил уже немало чудес без особой надобности: не кто иной, как он, взял на учет всех животных, собрал их в одном месте (патриарх только сейчас подумал об этом), увеличил вместимость корабля... Однако разве всемогущий не мог обойтись без этого дождя, лившего сорок дней и сорок ночей? Разве не мог он простым волеизъявлением истребить все живое, оставив по одной паре каждого вида? Зачем потребовалось ему нарушать мировой порядок, который в конечном-то счете был установлен им же самим и ломать который он положил себе за правило лишь в крайних случаях, не размениваясь на мелочи, и притом не столь грубо и примитивно? Нечестивая мысль едва не задела Ноя своим крылом. Еще немного, и он счел бы бога непоследовательным. В самом деле, кому понадобилась эта медленная агония стольких живых тварей? Кому нужно это жидкое месиво, которое годами теперь не просохнет?..

Однако Ной тут же стал себя корить: что это, право, за мысль взбрела ему в голову? Раз уж было решено собрать в тесном — по необходимости — ковчеге из кипарисового дерева по одной паре каждого животного вида, то чего, собственно, и ожидать? Но тут его стала мучить другая крамольная мысль: неужели, думал он, у всемогущего, который может сделать все, что пожелает, по единому слову которого возник свет, неужели же у него не нашлось более быстрого и менее мучительного способа осуществить задуманное?

Между тем от чувства голода были избавлены только животные, разместившиеся в ковчеге. Через смотровое окошко корабля патриарх увидел зверей, нашедших пристанище на скалистом утесе. Этих несчастных мучил голод, и они ожидали подъема воды как избавления, ибо могучий инстинкт жизни не позволял им утопиться по собственной воле. Все они выбивались из сил, лишь бы удержаться на не затопленном еще клочке суши. Было что-то бессмысленное и раздирающее сердце в этой отчаянной борьбе, которую они вели, лишь бы продлить свои мучения, — но вместе с ними и жизнь! — хотя бы еще на несколько часов. Однако Ноя это не трогало. Он остался равнодушен и тогда, когда на крыше овчарни, вблизи которой проплыл ковчег, увидел женщину, силившуюся удержать на своих слабых плечах малыша, дабы ребенок пережил мать хотя бы на одно мгновение. Было ясно, что единственное ее желание — это выполнить свой долг до конца. Она подчинялась изначальному закону природы и извечному установлению божьему, по которому сын переживает родителей и тот, кто пришел в мир позже, не покинет его раньше того, кто старше годами, хоть эту основу мироздания она пыталась отстоять. Ною все было безразлично. Ему и в голову не пришло, что новорожденный младенец — существо еще более безгрешное, чем сам он, Ной, при всей его образцовой непогрешимости. А ведь это был один из тех младенцев, которых богу полагалось бы спасти, впрочем, как и других невинно убиенных, которых позднее, в Вифлееме, он тоже не уберег от гибели.

Ной, надо признать, был весьма далек от подобных мыслей. Ведь сказано в Писании, что отцы ели кислый виноград, а у детей на зубах оскомина. К тому же закон гласил: грехи родителей тяготеют над детьми до седьмого колена. В грехах погряз весь мир, и просто не верилось, чтобы кто-нибудь остался незапятнанным. На гибель обречены были все живые твари, кроме тех, что должны дать жизнь новым поколениям. Поэтому Ной без малейшего сострадания смотрел на несчастную, которая, стоя уже почти по горло в воде, из последних сил пыталась удержать над головой свое дитя.

Вдруг женщина пошатнулась и упала, словно от неожиданного толчка. Вода забурлила, образовался водоворот, и совсем близко, всплеснув треугольными плавниками, проплыли какие-то огромные рыбы. Приятно было смотреть на их ловкие стремительные движения. Над водой, побагровевшей от крови, несмотря на проливной дождь, взметнулось белое рыбье брюхо. Затем все успокоилось. И кровавый след исчез.

Ной никогда не видывал таких крупных и таких прожорливых рыб. Чем питаются щуки, он, разумеется, знал, но что существуют рыбы, пожирающие людей, он не имел понятия: ведь жил-то он далеко от моря. Поскольку в ковчеге были представлены животные всех пород, Ной решил было, что на досуге поищет среди своей коллекции соответствующую пару рыб. И тут голова у него пошла кругом: в ковчеге не оказалось ни единой рыбы. Сомнений не было: потоп не только не причинял рыбам вреда, но, напротив, даже радовал их, а вместе с ними и всех прочих обитателей водных глубин. Поэтому Ною и не пришлось устанавливать в ковчеге аквариум.

Всю эту ночь патриарх не сомкнул глаз. Луна освещала непрерывные потоки дождя, а наш праведник все ждал и ждал, когда же в воде вновь появятся рыбьи плавники. Он буквально оцепенел, словно завороженный загадкой, которую не мог разрешить. Нет, не зверство, свидетелем которого он был, явилось тому причиной. Акула подобна тигру или вулкану: человек перед нею бессилен. Если акула пожирает мать вместе с новорожденным младенцем, — в этом нет ничего странного, по крайней мере, в обычное время. Было бы куда удивительнее, если б она отказалась от такого лакомства. Ной прекрасно понимал это и считался с тем, что естественные законы его не касаются. Но Иегова (или кто бы то ни было) создал Ноя человеком неглупым и рассудительным, так сказать, существом мыслящим, к тому же он наделил его чувством справедливости или, вернее, одной из возможных справедливостей. Но при всей узости и ограниченности своих суждений, в чем он сам отдавал себе отчет, и благодаря присущей ему логике, за которую он не отвечал, но которой тем не менее следовал, Ной никак не мог согласиться, что; скажем, какой-нибудь пескарь ценнее воробья, а карась важнее землеройки; об акуле уж и говорить нечего!

Ной собрал своих родных и обо всем им рассказал, впрочем в довольно робких выражениях. Родные были поражены, но единодушны во мнении. “К чему ломать себе голову? — сказали они ему. — Не твоя это забота. Сам ты и семейство твое спасены. Участи твоей можно только позавидовать, так что не ропщи на судьбу”. Ной ничего больше им не говорил. Всю свою жизнь он отличался покорностью и послушанием. И до сих пор покорность его и чувство справедливости не вступали в противоречие. Но теперь в нем родилось сомнение. Особая привилегия остаться в живых посреди всеобщего бедствия выпала на его долю не случайно, а потому что он считался самым справедливым человеком на свете, хотя справедливость, которую он исповедовал, была более чем сомнительна. Окажись он ее жертвой, он бы безропотно покорился, ибо покорность и смирение — столь же великие добродетели. Но тут был случай исключительный: ведь не было никаких причин дать особые преимущества рыбам, крокодилам, крабам, радиоляриям ²⁰ — словом, всем несметным обитателям морских глубин, коим дождь, ливший сорок дней и сорок ночей, не причинил ни малейшего вреда. Скорее уж надо было выручать растения, даже паразитические — ну, скажем, лишайники и омелу. Всемирный потоп, доселе являвший величественное и грозное зрелище всеобщей кары, вдруг представился Ною совершенно неоправданной милостью, оказанной одной-единственной породе живых существ с жабрами и плавниками, которую вовсе незачем было спасать — ни в силу чьих-либо предписаний, ни тем паче в силу ее особых добродетелей. Будь Ной человеком равнодушным или циничным, он усмотрел бы во всем этом курьезный случай, не более. Но он был праведник из праведников, избранный богом именно за свою прямоту и твердость принципов. Ной долго искал причину происшедшего. Он готов был поверить даже самому неправдоподобному объяснению этой вопиющей несправедливости, которая в конечном счете явилась следствием того, что бог выбрал такое, а не иное средство истребления порочных тварей и тем самым отдал предпочтение одной, весьма пестрой категории живых существ, не имевших между собою ничего общего, если не считать, что для всех для них вода являлась естественной и необходимой средой обитания.

До самого конца потопа Ной не проронил ни слова. Он не выдал своих чувств ни перед женой, ни перед сыновьями, ни перед женами сыновей. Ему было стыдно. Гордость его была уязвлена. Понемногу он стал понимать, что не так-то просто оказаться в роли избранника божьего, единственного, кто пережил гибель целого мира. Он думал о том, что стал игрушкой в руках всевышнего. Возмущение поднималось в нем, как вода над поверхностью земли. Именно потому, что Ной был праведен и справедлив, ему тяжко было сознавать, что все человечество гибнет, а он, один только он, оказывается под защитой божественного провидения. Сама эта мысль была ему отвратительна. Он был на грани того, чтобы лишить себя жизни, которую господь бог сохранил ему столь чудесным образом; впрочем, таким же чудом всевышний сохранил жизнь и любой плотвичке, колюшке, лососю, угрю или самой ничтожной креветке. Возмущение Ноя было вызвано отнюдь не высокомерием или чрезмерной щепетильностью. Он тяжко страдал от своего ложного положения, которое сперва вполне искренне считал весьма лестным, но теперь вынужден был признать мерзким и унизительным.

Ной совершенно сник и даже почувствовал тягу к спиртному, хотя в ковчеге не было ни капли вина. Не сам Ной, а старший из его сыновей выпустил на поиски суши сначала ворона, а затем трижды выпускал голубку, — Ной жаждал только смерти и забвения. Когда на небе появилась радуга, он повернулся к ней спиной. Долго пришлось ждать, пока высохла земля, пока удалось благополучно высадиться из ковчега, и все это время Ной оставался сумрачным и молчаливым. Не улыбнулся он и тогда, когда случайно наступил на дохлую рыбешку, оставшуюся на суше после того, как схлынула вода. Этот ничтожный реванш не шел ни в какое сравнение с той вопиющей несправедливостью, о которой он напоминал и которую делал еще более очевидной. С горечью Ной думал о том, что люди грядущих поколений еще долго будут находить повсюду, даже на вершинах гор, миллионы раковин и рыбьих костей, и окаменелости эти явятся свидетельством того, что прежнее поколение людей некогда было истреблено.

Когда вновь вырос и созрел виноград, Ной запил. В вине он искал забвения того, что был орудием и соучастником злодейства, смысл которого все меньше и меньше понимал. О чем бы он ни думал, о чем бы ни размышлял, он неизменно приходил к выводу, что во всем виноват бог. Если человек развращен и порочен, кто за это в ответе? Кто сотворил его таким? Стоило ли создавать людей только затем, чтобы потом погубить их? Почему мир устроен так неразумно, что одно живое существо пожирает другое? И зачем было уничтожать всех без разбора — и правых и виноватых? Один вопрос преследовал Ноя неотступно: он никак не мог взять в толк, почему для истребления живых существ была выбрана вода, если многие твари именно в воде-то и обитают?

Он совсем опустился, не заботился даже о том, чтобы как-то прикрыть наготу, беспробудно пил. Во всем его поведении было что-то вызывающее. Предавшись пьянству, распутству, безудержному сластолюбию, он умышленно и открыто посягал на все священные законы и установления. Когда подросли его дочери, он впал в грех кровосмешения. Если б он знал другие грехи или мог бы их придумать, он предался бы им с неистовством. Гнусности, приписываемые Лоту, на самом деле совершил Ной.

Все эти мерзости благочестивые писцы отнесли за счет другого, чтобы хоть как-то избежать конфуза: как-никак один-единственный праведник, которого господь бог во время всемирного потопа счел достойным спасти от гибели, и тот в знак протеста и в жажде искупления открыто встал на путь пьянства, порока и богохульства. Но дух преданий, надо полагать, весьма устойчив: этот другой — Лот, на которого писцы взвалили все те непотребства, в коих старались обелить Ноя, — оказался, словно брат близнец или двойник, единственным праведником, в свой черед избежавшим всеобщего возмездия; только на сей раз орудием кары явился огонь, а огонь заставляет кипеть воду, превращая ее в пар, и не щадит ничего живого.

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

Роже Кайюа (1913 — 1978).

Новелла “Ной” из книги “Шахматные поля” (Париж, 1970) печатается по изд.: Французская новелла XX века. 1940 — 1970. М., 1976.

 

²⁰ Радиолярии (лучевики) — морские планктонные, преимущественно теплокровные организмы, размером до 1 мм и более.