Ги де Мопассан.

 

МОЩИ.

Господину аббату Луи о'Эннемар в г. Суассоне.

Дорогой аббат! Итак, свадьба моя с твоею кузиной расстроилась и притом самым нелепым образом, из-за глупой шутки, которую я, можно сказать, невольно сыграл с моею невестой.

Очутившись в затруднительном положении, прибегаю к твоей помощи, старый товарищ, потому что ты можешь вызволить меня из беды. А я буду тебе благодарен по гроб жизни.

Ты знаешь Жильберту или, скорее, думаешь, что знаешь, — можно ли вообще знать женщин? Все их мнения, верования, мысли полны таких неожиданностей! Все это одни увертки, хитрости, непредвиденные, неуловимые доводы, логика наизнанку, да еще и упорство, казалось бы непоколебимое, однако оно может вдруг исчезнуть только потому, что прилетела какая-то птичка и села на подоконник.

Для тебя, разумеется, не новость, что твоя кузина, воспитанная белыми или черными монахинями города Нанси, до крайности религиозна.

Тебе это известно лучше, чем мне. Но ты, вероятно, не знаешь, как она восторженна, не только в своем благочестии, но и во всем остальном. Каждое новое увлечение уносит ее, как листок, гонимый ветром; она в большей степени, чем любая другая женщина или, вернее, молодая девушка, способна мгновенно растрогаться или рассердиться, вмиг вспыхнуть любовью или ненавистью, и так же быстро остыть; к тому же она красива... как ты знаешь, и до того очаровательна, что нельзя и выразить... Но этого ты не узнаешь никогда.

Итак, мы были помолвлены; я обожал ее, как обожаю и до сих пор. Она тоже, по-видимому, любила меня.

Однажды вечером я получил телеграмму, вызывающую меня в Кельн к больному на консультацию, за которой могла последовать серьезная и трудная операция. Я должен был ехать на другой день и побежал проститься с Жильбертой, объяснить ей, почему я не смогу прийти обедать к моим будущим тестю и теще в среду, а приду только в пятницу, в день возвращения. Ох, берегись пятниц, поверь мне: это зловещие дни!

Когда я заговорил об отъезде, то заметил в ее глазах слезинки, но когда сказал, что скоро вернусь, она тотчас же захлопала в ладоши и воскликнула:

— Как хорошо! Привезите мне что-нибудь оттуда, какой-нибудь пустяк, просто что-нибудь на память, но только вещицу, выбранную именно для меня. Вы должны угадать, что доставит мне больше всего удовольствия, слышите? Посмотрим, есть ли у вас воображение.

Она с минуту подумала, затем сказала:

— Я запрещаю вам тратить на это более двадцати франков. Мне важно, сударь, ваше желание угодить мне, ваша изобретательность, а вовсе не цена.

Затем, снова помолчав, она вполголоса сказала, опуская глаза:

— Если это вам обойдется недорого и если будет остроумно и тонко, я... я вас поцелую.

На другой день я был уже в Кельне. Там оказался несчастный случай, ужасный случай, повергший в отчаяние целую семью. Была необходима немедленная ампутация. Мне отвели помещение, где я жил почти взаперти; кругом я только и видел заплаканных людей, и это действовало на меня отупляюще; я оперировал умирающего, который чуть не скончался у меня под ножом; я провел возле него две ночи, а потом, как только появились некоторые шансы на выздоровление, приказал отвезти себя на вокзал.

Я ошибся временем, и мне предстояло целый час дожидаться. Я стал бродить по улицам, все еще думая о моем бедном больном, как вдруг ко мне подошел какой-то субъект.

Я не говорю по-немецки, а он не знал французского языка; наконец я понял, что он предлагает мне мощи. И тут меня осенило: я вспомнил фанатическую набожность Жильберты. Вот мой подарок и найден! Я пошел за торговцем в магазин предметов церковного обихода и выбрал там “непольшой кусочек останков отиннадцати тысяч тефственниц”.

Мнимые мощи были заключены в восхитительную коробочку под старинное серебро, которая окончательно и решила мой выбор.

Я положил вещицу в карман и сел в поезд.

Приехав домой, я захотел еще раз взглянуть на свою покупку. Достал ее... Коробочка оказалась открытой, мощи потерялись! Я как следует обшарил карман, вывернул его — все напрасно, крошечная косточка, дли-пой с половину булавки, исчезла.

Как тебе известно, дорогой аббат, особенно пылкой верой я не отличаюсь; у тебя хватает великодушия и дружбы относиться к моей холодности терпимо, не приставать ко мне — в ожидании будущего, как ты говоришь: но уж в мощи-то, продаваемые торговцами благочестием, я, безусловно, не верю, да и ты разделяешь мои решительные сомнения на сей счет. Итак, потеря этого крошечного кусочка бараньей косточки меня нисколько не опечалила; я без труда раздобыл точно такой же и тщательно приклеил его внутрь драгоценного футляра.

И я отправился к невесте.

Едва завидев меня, она бросилась ко мне навстречу, робея и улыбаясь:

— Что же вы мне привезли?

Я притворился, будто забыл о подарке, она не поверила. Я заставил ее просить себя, даже умолять, а когда увидел, что она умирает от любопытства, подал ей священный медальон. Она замерла в порыве радости.

— Мощи! О, мощи!

И страстно поцеловала коробочку. Мне стало стыдно за свой обман.

Но вдруг ею овладело беспокойство, тотчас же перешедшее в ужасную тревогу. Глядя мне прямо в глаза, она спросила:

— А вы уверены в том, что они настоящие?

— Совершенно уверен.

— Почему?

Я попался. Признаться, что косточка была куплена у уличного торговца, значило погубить себя. Что же сказать? Безумная мысль пронеслась у меня в мозгу, и я ответил таинственным тоном, понизив голос:

— Я украл их для вас.

Она взглянула на меня огромными глазами, изумленными и полными восторга.

— О, вы украли их!.. Где же?

— В соборе, из раки ¹ с останками одиннадцати тысяч девственниц, — сказал я.

С бьющимся сердцем, млея от счастья, она пролепетала:

— О, вы сделали это... ради меня. Расскажите же... расскажите мне все!

Все было кончено, отступать я не мог. Я сочинил фантастическую историю с точными и захватывающими подробностями. Я дал сто франков сторожу, чтобы осмотреть собор в одиночестве; раку в это время ремонтировали; но я попал в тот самый час, когда рабочие и причт завтракали; приподняв какую-то створку, которую тотчас же тщательно приладил на место, я успел выхватить маленькую (о, совсем крошечную!) косточку из множества других (я сказал “множества”, думая о том, сколько же должно быть останков у одиннадцати тысяч скелетов девственниц). Затем я отправился к ювелиру и купил достойную оправу для мощей.

Я не отказал себе в удовольствии мимоходом упомянуть, что медальон обошелся мне в пятьсот франков.

Но она и не думала об этом; она слушала меня, трепеща, в экстазе. Она прошептала: “Как я вас люблю!” — и упала в мои объятия.

Заметь: я совершил из-за нее кощунство — я украл; я осквернил церковь, осквернил раку; осквернил и украл святые мощи. За это она обожала меня, находила меня нежным, идеальным, божественным. Такова женщина, дорогой аббат, всякая женщина.

В течение двух месяцев я был самым любимым из всех женихов. Она устроила в своей комнате нечто вроде великолепной часовни и водворила там кусочек котлетной косточки, побудивший меня, как она верила, пойти на такое дивное преступление во имя любви; и каждое утро и вечер в восторге замирала перед ней.

Я просил ее хранить тайну, боясь, как я говорил, что меня могут арестовать, осудить, выдать Германии. Она сдержала слово.

Но вот в начале лета ее охватило безумное желание увидеть место моего подвига. Она так долго и так усердно упрашивала отца (не открывая ему тайной причины своей настойчивости), что он повез ее в Кельн, утаив от меня, по желанию дочери, эту поездку.

Мне нечего тебе говорить, что внутрь собора я и не заходил. И понятия не имею, где находится гробница (если она только существует) одиннадцати тысяч девственниц. Увы! По-видимому, гробница эта неприступна.

Неделю спустя я получил от своей невесты записку в десять строк, в которой она возвращала мне мое слово, и объяснительное письмо от ее отца, задним числом посвященного в тайну.

При виде раки она сразу поняла мой обман, мою ложь, но в то же время и мою истинную невиновность. Когда она спросила у хранителя мощей, не было ли тут когда-нибудь кражи, тот расхохотался и стал доказывать всю неосуществимость подобного покушения.

И вот, с той минуты, когда оказалось, что я не совершил взлома в священном месте, не погрузил богохульственной руки в чтимые останки, я более не достоин моей белокурой утонченной невесты.

Мне отказали от дома. Тщетно я просил, молил; ничто не могло растрогать набожную красавицу.

С горя я заболел.

На прошлой неделе ее кузина, которая одновременно и тебе приходится родственницей, г-жа д'Арвиль, пригласила к себе меня.

Оказывается, я могу быть прощен на следующих условиях. Я должен привезти мощи какой-нибудь девственницы или мученицы, но настоящие, доподлинные, засвидетельствованные нашим святейшим отцом папой.

Я готов сойти с ума от затруднений и беспокойства.

В Рим я поеду, если нужно. Но не могу же я явиться к папе и рассказать ему о своем дурацком приключении. Да я и сомневаюсь, чтобы подлинные мощи доверялись частным лицам.

Не можешь ли ты дать мне рекомендацию к какому-либо из кардиналов или хотя бы к кому-нибудь из французских прелатов ², владеющих останками какой-либо святой? И нет ли у тебя самого в твоих коллекциях требуемого драгоценного предмета?

Спаси меня, дорогой аббат, и я обещаю тебе обратиться десятью годами раньше!

Госпожа д'Арвиль горячо принимает все это к сердцу, она сказала мне:

— Бедная Жильберта никогда не выйдет замуж.

Милый мой товарищ, неужели ты допустишь, чтобы твоя кузина пала жертвой глупой проделки? Умоляю тебя, помешай ей стать одиннадцать тысяч первой девственницей!

Прости меня, я недостойный человек; но я обнимаю и люблю тебя от всего сердца.

Твой старый друг

Анри Фонталь.

ПРИМЕЧАНИЯ

Ги де Мопассан (1850—1893)

Новелла “Мощи” из сборника “Заведение Телье” (Париж, 1881) печатается по изд.: Мопассан Г. де. Рассказы. М., 1969.

1 Рака — массивный металлический ларец, в котором выставляются останки (мощи) святых.

2 Прелат — высокопоставленное духовное лицо.