Анри Труайя

 

РУКИ.

Совсем не потому, что это ей нравилось, Жинетта Парпен в двадцать три года пошла работать маникюршей в салон причесок на Елисейских полях: она поступила так в надежде заполучить в мужья кого-нибудь из посетителей заведения, обслуживающего только мужчин. С тех пор минуло девятнадцать лет, но ни один из тех, кто доверял ей свои руки, у нее руки не попросил. По правде сказать, хоть и не было ей равных в искусстве обращения со щипчиками, пилочкой и подушечкой для ногтей, лицу Жинетты недоставало чего-то трудно поддающегося определению, того самого, что безудержно влечет мужчин и приводит их к созданию домашнего очага. Высокая, светловолосая и немного сутулая, она походила на овечку расположением глаз, формой носа, припухлостью отвислой верхней губы и жертвенной кротостью взгляда. Движения у нее были робкими, голос дрожал, она краснела по любому пустяку и в минуты отдыха никогда не участвовала в разговорах своих молодых коллег. Единственной ее уступкой современным свободным нравам был легкий слой пудры на лице да крохотная капелька духов с запахом фиалки за ушами.

До сорока лет она тяготилась своим девичеством, которое предпочитала называть “одиночеством”. Но теперь с ним смирилась и даже представить себе не могла, как можно приблизиться к мужчине с иной целью, кроме обработки ногтей. Она имела постоянных клиентов, которые скорее предпочли бы перенести назначенную встречу, нежели доверить свои руки кому-то другому. А ведь “Кинг-Жорж-Куафюр” посещали только деловые люди, кинорежиссеры и актеры, звезды спорта и известные политики. Даже самый ничтожный из них, должно быть, повидал на своем веку сотни маникюрш. Счастье и гордость переполняли ее оттого, что они неизменно к ней возвращались. Когда звонил телефон и мадам Артюр, старший кассир, заискивающе спрашивала ее:

“Мадмуазель Жинетта, месье Мальвуазен-Дюбушар в пятнадцать десять, вы не против?” — сердце ее сладко замирало, как при известии о любовном свидании.

Профессия, которую многие ее товарки находили скучной, ей казалась полной неожиданностей и поэзии. С какой поспешностью устремлялась она навстречу клиенту, садилась рядом, пристраивала на подлокотнике кресла мисочку с горячей водой, куда он должен опускать пальцы. Она занимала местечко пониже и всегда трудилась молча, а над ней возвышался парикмахер в белом халате, пощелкивал ножницами и, как мужчина с мужчиной, беседовал с клиентом. Сведения о скачках, политические новости, пустые толки о капризах погоды, трудностях дорожного движения и сравнительных достоинствах разных марок автомобилей: вся эта болтовня долетала до нее сверху вперемешку с прядями остриженных волос. Время от времени какой-нибудь неприличный анекдот, не вполне понятный для нее, румянцем зажигал ей щеки. Раскатистый хохот мужчин понуждал ее еще ниже опускать голову. Она, как и все служащие “Кинг-Жорж-Куафюр”, носила сиреневый халат с инициалами. Но если многим маникюршам нравилось наклониться так, чтобы побольше выставить для обозрения свои прелести, то она стремилась, чтоб ни один нескромный взор не проник за декольте ее халата. Брошь из фальшивых камней стягивала вырез на одежде в самом подходящем для этого месте. Возможно, она подцепила бы мужа, если б совсем забыла про стыд. Иногда она задерживалась на этой мысли, но быстро утешалась, поскольку считала, что никогда не добьешься счастья, поступаясь своим характером.

Постоянное близкое присутствие мужчин поддерживало в ней малую толику вполне безопасного возбуждения, которое не влекло за собой ожидания чего-то более определенного, но было необходимо, как допинг. Она любила атмосферу салона причесок, где приторно сладкие ароматы смешивались с въедливым горьковатым запахом потухших сигар, любила устремленные ввысь зеркала над повторяющими друг друга раковинами, розоватые лица клиентов, их похожие на круглые колбасы головы, расположенные в ряд на белых тумбах пеньюаров, озабоченно снующих служащих, любила шорох струй включенного душа, всю гигиеническую и немного базарную суету, в которую то и дело вторгались телефонные звонки и хлопанье входной двери, выходящей на проспект, где с грохотом проносились автобусы.

Вечером, возвратившись в свою комнатушку на бульваре Гувьон-Сен-Сир, она чувствовала себя усталой и как бы слегка охмелевшей. Все господа, с которыми она встречалась днем, оживали в ее памяти, но не лица их неотступно вставали перед ней, ей виделись их руки. Жирные и потные или сухие и костлявые, покрытые сетью голубых вен, испещренные коричневыми пятнами или с пальцами, обросшими жесткими волосками! Она могла бы каждой из них подобрать имя. Обрубленные по запястье, они точно медузы плавали в воздухе. Некоторые из них даже снились ей. Но утром, едва поднявшись с постели, она вновь обретала полную ясность сознания.

В одну из суббот мая, как раз когда она отдыхала между двумя посетителями, Жинетта увидела, что в салон причесок вошел коротконогий, небольшого роста мужчина с солидным брюшком и с круглым, бледным, без морщин, лицом, увенчанным пучком седеющих волос. Его черный костюм, жесткий воротничок и бордовый галстук, заколотый булавкой с жемчужиной, подкрепляли впечатление добропорядочности и благопристойности, которое производило его лицо. “Важный чиновник”, — определила Жинетта. И в “Кинг-Жорж” он зашел впервые, в этом, во всяком случае, она была уверена.

Вкрадчивым голосом он попросил парикмахера и маникюршу. Господин Шарль, который был тогда свободен, пригласил его занять кресло у окна, и по знаку мадам Артюр туда же устремилась Жинетта со своим уложенным в корзинку инструментом. Взявшись за руку незнакомца, она удивилась, почувствовав, что эта рука горяча, как у больного. Пальцы посетителя плохо подходили ко всему остальному в его облике: худые, узловатые, с длинными желтыми загнутыми на концах ногтями.

— Как их подстричь? — спросила она.

— Очень коротко, — ответил он, — Как можно короче! Она с самого начала догадалась, что его ногти из породы строптивых, но верила в свой талант и в надежность своего инструмента. Вооружившись щипчиками, она занялась большим пальцем; к ее величайшему изумлению, стальные лезвия не надрезали даже кончика ногтя. Она возобновила свои старания. Напрасный труд.

— Да, — сказал мужчина, — они очень твердые.

— О, это не беда! — процедила она сквозь зубы. — Мы их одолеем! Надо только немножко терпения!..

Первые щипцы вскоре покрылись зазубринами, вторые сразу затупились, третьи, наконец, после многих и многих нажимов, откусили самый кончик ногтя. Господин Шарль давно уже подстриг клиента, а Жинетта все еще, согнувшись в три погибели, колдовала над его руками. Чтобы не задерживать мастера, которому пора было заняться, по записи, другим посетителем, она вместе с незнакомцем перешла в глубину зала. Никогда прежде она не тратила столько трудов на обработку ногтей одного человека. То, что всегда требовало от нее лишь умения, потребовало на сей раз физической силы. Как бы там ни было, думала она, а на карту поставлена ее профессиональная честь. Нужно добиться успеха любой ценой. Одна за другой разрывались картонные пилки, но стальная пилочка выдержала. Жинетта так энергично орудовала ею, что блестящая пыль взлетала над ногтевой пластиной, как при шлифовке агата. Закончив подготовку ногтей, она принесла мисочку, наполненную кипятком до половины. Но едва она собралась долить туда холодной воды, как он опустил в нее руку.

— Осторожно! — крикнула она. — Очень горячо!

— Да нет, — сказал он, не моргнув даже глазом. Он шевелил пальцами в воде, от которой валил пар, и блаженно улыбался. Его маленькие глазки, выглядывавшие из-под тяжелых век, цветом похожи были на каштаны и так же блестели. Она смутилась. С приятной усталостью отодвигала она лопаточкой кожу от основания ногтей.

— Меня никогда еще так хорошо не обслуживали! - сказал незнакомец на прощание.

И он дал такие крупные чаевые, что Жинетте пришлось его благодарить.

В ближайший вторник, когда она трудилась над левой рукой господина де Креси (до чего же приятно наводить лоск на конечности патрициев!), дверь салона распахнулась, освобождая проход все тому же толстенькому улыбчивому посетителю. Он что-нибудь забыл? Да нет, он прямиком направился к мадам Артюр и попросил разрешения пройти к мадмуазель Жинетте сразу после клиента, с которым она сейчас занята. Жинетта скользнула взглядом по пальцам посетителя и убедилась, что ногти у него такой же длины, как и при первом визите. Всего только через три дня! Да может ли такое быть? Она снова углубилась в работу, но настолько разнервничалась, что несколько раз господин де Креси, пораненный неловким движением, вынужден был делать ей замечания. Впервые за многие годы ее гордыня подверглась унижению: ей пришлось кусочком ваты промокнуть каплю крови, выступившую на мизинце клиента. Он ушел от нее с недовольной миной, но ее это совершенно не огорчило, ее вниманием полностью завладел незнакомец, который в свой черед усаживался перед нею.

— Они отросли очень быстро! — проговорила она, разглядывая руку, которую он положил на подушечку.

— Время — понятие относительное, — промолвил он и усмехнулся, отчего по лицу его пробежали морщины.

Она не поняла, что он имеет в виду, и выбрала в своей корзинке самые прочные щипцы. Помня о прошлом опыте, она на сей раз с меньшими трудностями подрезала ему ногти. Через час они снова выглядели вполне прилично: подпиленные полукругом, порозовевшие, с глянцем, наведенным замшей, они отражали свет, как маленькие зеркальца.

— До послезавтра, — сказал он ей, поднимаясь. Она решила, что это шутка, но через день он появился снова с насмешливой улыбкой на губах и с ногтями, отросшими на два сантиметра.

— Это невероятно! — пролепетала она. — Никогда за все годы работы я такого не видела! А с врачом вы советовались?

— Еще бы! — воскликнул он. — С десятью, двадцатью врачами!

— Что же вам сказали?

— Что это признак отменного здоровья! Шутит он? Или говорит правду? Посетитель будил в ней тревогу, и в то же время ее пронизывало острое наслаждение, когда она держала на коленях эту когтистую горячую руку. Он сообщил кассирше свое имя: господин Дюбрей (вполне благозвучное имя, подумала старая дева) — и попросил записывать его к мадмуазель Жинетте через день, на половину седьмого.

Если бы ногти посетителя за это время не успевали отрасти, она могла бы подумать, что им движет любовный интерес, но всякий раз, когда он приходил, ему действительно требовался маникюр. Она убеждалась в этом с облегчением и досадой. Говорила себе, что ему приходится тратить кучу денег на свои руки. Хотя виделись они часто, она стеснялась расспрашивать его о жизни, о делах. Поскольку он со своей стороны разговорчивостью не отличался, их свидания большей частью протекало в молчании. Это еще сильнее смущало Жинетту.

Другие маникюрши подтрунивали над ней. Повторяли, что господин Дюбрей — ее “клиент №1”, ее “воздыхатель” и даже, что совсем глупо и не смешно, ее “ноготь во плоти”. Она краснела, пожимала плечами, но в глубине души была польщена тем, что впервые в жизни ей довелось вызвать в салоне причесок такой повышенный интерес к своей особе. Мысли о господине Дюбрее преследовали ее днем и ночью. Ей хотелось бы целиком посвятить себя его ногтям, вместо того чтобы впустую расходовать время на заботы о ногтях других. Когда он входил в парикмахерскую, она чувствовала, что сердце ее от радости готово выпрыгнуть из груди. И когда он давал ей чаевые, ее томило желание от них отказаться, ведь она чувствовала себя обязанной ему многим.

Еще в первый день она заметила, что он не носит обручального кольца. Но обычаи отмирают, и отсутствие кольца не основание, чтобы считать мужчину холостяком. Да и вообще, зачем это ей так хочется узнать семейное положение этого господина, спрашивала она себя. Уж не напридумывала ли она случаем, что он обратил бы на нее хоть какое-то внимание, не будь она хорошей маникюршей? Не женщину он оценил в ней, а мастера своего дела.

Как-то вечером, в седьмом часу, когда она кончала полировать его ногти, за ним зашел скромно одетый мальчик лет десяти. Едва они закрыли за собой дверь, как она уткнулась носом в стекло витрины, чтобы проводить их взглядом. Скоро их силуэты затерялись в толпе. Приходится ли он сыном господину Дюбрею? Она никогда бы не осмелилась задать ему этот вопрос.

Спустя неделю ребенок появился снова. Он пришел слишком рано. Господин Дюбрей предложил ему подождать, полистать пока журналы. В половине восьмого они вместе вышли. Как раз в это время заведение закрывалось, и Жинетта, любопытство которой было сильно задето, поспешила за ними. Они спускались по Елисейским полям, задерживаясь возле каждого кинотеатра. Вдруг она увидела, как они вошли в фойе одного из них, где на афише значился шведский фильм, о котором все говорили как о своего рода шедевре: “Сладкие укусы любви”. “Странный выбор картины для ребенка!” — подумала она. Значит, господин Дюбрей — отец нового толка! Никакого чувства морали, двусмысленные приятельские отношения вместо родительской строгости, беспомощность дряхлеющих воспитателей перед натиском поколений, идущих им на смену. Уже повернув назад, Жинетта внезапно поменяла решение и тоже купила билет. В темном зале она сразу заметила господина Дюбрея. Он сидел в самой середине ряда, а его сын — в соседнем ряду, прямо перед ним. На экране мелькали, одна за другой, омерзительно бесстыдные сцены. Поцелуи крупным планом, умышленно затянутое раздевание, сплетение голых тел. Возмущенная Жинетта ушла, не досмотрев до конца.

На следующей неделе мальчишка два раза подряд объявлялся в салоне, и дважды господин Дюбрей уходил с ним. Каждый раз Жинетта, незамеченной, прокрадывалась за ними в залы, где демонстрировались фильмы, переносящие на экран рожденные воспаленным воображением картины бурной плотской любви; она следила, как они усаживались всегда в одном и том же порядке — ребенок впереди, мужчина сзади, и в замешательстве уходила украдкой, не дожидаясь перерыва. В третий раз показ прервали из-за какой-то поломки посреди сеанса, включили свет, и господин Дюбрей, случайно обернувшись, увидел, что его маникюрша сидит неподалеку от него, на левой стороне. Она думала, что умрет от стыда. Вдруг ему взбредет в голову, что она за ним шпионит или, еще того хуже, он решит, будто ей тоже нравятся порнографические фильмы? Едва погас свет, как она устремилась к выходу.

Два дня она в тоске ждала прихода своего клиента. Но как только он снова предстал перед нею с милым ее сердцу взглядом и отросшими ногтями, она успокоилась. Он спросил, как ей понравился фильм.

— Довольно смелый, — ответила она, опустив глаза. И вдруг, набравшись храбрости, задала ему вопрос, который мучил ее:

— Этот мальчик ваш сын, месье?

— Нет, — сказал он, — сын моего привратника.

Она не знала, удовлетворило или разочаровало ее такое известие.

— Очень мило с вашей стороны брать его с собой в кино, — заговорила она после некоторого молчания.

— Мило и удобно, — проговорил он с веселой улыбкой,

— В каком смысле удобно?

— В том смысле, что я, как вы могли заметить, небольшого роста. И при этом я очень люблю удобства и не выношу, когда какой-нибудь верзила заслоняет мне экран. Вот почему я покупаю мальчишке билет и сажаю его прямо перед собой. Так, по крайней мере, я уверен, что досмотрю фильм до конца в приличных условиях.

Подобный эгоизм ее поразил. Циничен этот человек или безответствен?

— А вы никогда не задумывались о том, что предлагаете мальчику зрелище, которое ему еще рано видеть? — спросила она.

— Никогда не бывает слишком рано знакомиться с жизнью.

— Но ведь жизнь — это не то, что там показывают.

— Нет, то, — возразил он, сощурившись и пристально глядя ей в глаза. — То! То самое! И “это самое” весьма приятно, можете мне поверить!

Сбитая с толку, она склонилась над рукой господина Дюбрея и работала пилкой с такой быстротой, что железо звенело, истирая ноготь. Они надолго замолчали. Потом он спросил:

— Вы любите детей, мадмуазель?

— Да, — пролепетала она.

И почувствовала, что на глазах у нее выступили слезы. Она продолжала обтачивать ногти с маниакальным усердием. Слабый запах паленого рога проник ей в ноздри; все ее силы поглощала борьба с нахлынувшим волнением, и торжественный голос господина Дюбрея донесся до нее словно сквозь пелену тумана:

— Хотите стать моей женой? Она вздрогнула. Радость и испуг смешались вместе, заполнили ее сердце. В смятении чувств, не в силах на что-нибудь решиться, она пробормотала:

— Что вы сказали, месье?.. Это невозможно!.. Нет! Нет!..

Господин Дюбрей, такой пухлый, такой нежный, расплылся в улыбке: улыбались его глаза, губы, душа.

— Подумайте, — сказал он. — Я приду завтра.

На этот раз он не оставил ей чаевых. Она провела бессонную ночь, взвешивая все “за” и “против”. Двадцать лет она дожидалась, когда же какой-нибудь клиент предложит ей руку и сердце, и разве имела она право сейчас упустить случай осуществить наконец свою мечту? Конечно, она ничего не знала о господине Дюбрее. Ее немного тревожили темные страсти, которые она в нем угадывала. Но она твердила себе, что всякая женщина призвана совершенствовать ближнего своего и она тоже сумеет сгладить дурные свойства натуры этого человека, как до сих пор ей удавалось обтачивать его ногти. На следующий день с холодной решимостью парашютистки, ступающей в пустоту, она сказала ему: да.

Он предпочел бы ограничиться скромной гражданской церемонией, но она получила религиозное воспитание и непременно хотела венчаться в церкви. Сын привратника был у них служкой. Приглашенных было немного. С ее стороны — салон причесок, он не пригласил никого.

Во время службы свечи вдруг погасли, орган сломался, а на мальчика из хора напала неудержимая икота. Эти мелкие неприятности не помешали новобрачным с сияющими лицами принимать в ризнице поздравления друзей.

Сразу после церемонии они отбыли в свадебное путешествие. Господин Дюбрей скрыл от Жинетты, куда он ее повезет. Она вдруг очутилась в роскошной гостинице в Венеции, сама не зная, как туда попала. Окна спальни выходили на Большой Канал. Деревянная позолоченная кровать громоздилась на возвышении. В алебастровых вазах благоухали белоснежные цветы. Ослепленная Жинетта спрашивала себя, уж не перенесло ли ее воображение в любимый ею роман.

Она обернулась к господину Дюбрею и, теряя голову от переполнявшей ее благодарности, протянула к нему руки. Трепеща от сладостной дрожи, она ждала, когда он подхватит ее на руки и отнесет на брачное ложе, устланное леопардовыми шкурами. Но он все стоял неподвижно, опустив руки, с сумрачным, отрешенным лицом. Наконец он попросил у нее разрешения снять туфли.

— Ну конечно снимите, друг мой, — проговорила она.

Он разулся, и она увидела, что вместо ног у него козлиные копыта. В ужасе отпрянула она к стене, не в силах произнести ни звука.

На другой день она пробудилась ликующая, удовлетворенная, в объятиях господина Дюбрея, одетого в пижаму из алого шелка. Быть женой черта оказалось не так ужасно, как она себе это представляла. Вокруг нее, в спальне, белые цветы стали пунцовыми. На кресле вместо дешевого ситцевого пеньюара, который она с собой привезла, разложено было нижнее белье из золотого кружева. В шкафах с открытыми дверцами висели пятьдесят новых платьев, одно наряднее другого. Слуга в ливрее вошел и двинулся к постели, толкая перед собой столик с серебряной посудой, фруктами и сладостями. Не успели они проглотить по дольке апельсина, как уже оказались во Флоренции. Потом господин Дюбрей щелкнул пальцами, и они оказались в Пизе, затем — в Неаполе, в Риме. Картины, которыми Жинетта восхищалась в музеях, по ночам переносились в ее спальню. К утру они возвращались на обычные свои места. При этом никто ничего не замечал, кроме вспышки света.

После месячного путешествия они вернулись в Париж и обосновались в собственном особнячке, неподалеку от Булонского леса. Жинетта ушла из салона причесок, но это не значит, что она бросила свое ремесло, ведь ее муж один стоил десяти клиентов. Она посвящала ему целые часы, все вечера подряд, обрабатывая его руки с усердием, в котором профессиональная добросовестность усугублялась супружеской нежностью.

Каждый день в девять часов он уходил на службу и возвращался ровно в восемнадцать тридцать. По воскресеньям, когда он назначал встречи вне дома, то планировал их так, чтобы вернуться к обеду. Никогда не жаловался он на свои дела, никогда не отказывал жене в деньгах. В этой атмосфере покоя и порядка она чувствовала, как крепнут в ней солидные буржуазные добродетели. Жили они счастливо и имели много детей с твердыми ногтями и раздвоенными копытцами на ногах.

ПРИМЕЧАНИЯ

Анри Труайя (Наст. имя — Лев Тарасов; 1911 г. р.).

Новелла “Руки” из сборника “Жест Евы” (Париж, 1964) переведена на русский язык впервые по изд.: Troyat Н. Le geste d'Eve. Paris, 1964.